Лучи закатного солнца прощально освещают небо, отражаясь в стеклах, слепя глаза. Я морщусь от яркого света и отвожу взгляд от окна, желая, чтобы на землю поскорее опустились сумерки и избавили меня от ощущения этого ужасного зноя.
Вдруг, позади меня слышится тихий скрип двери, легкие шаги босых ног по деревянному полу. От этого я не вздрагиваю и не оборачиваюсь, и, не обращая внимания на яркое солнце, всматриваюсь куда-то вдаль, в крыши домов и пурпурное небо над ними. За спиной я слышу тихий голос, но даже не пытаюсь вслушаться в то, что она говорит. Потом чувствую, как она подходит ко мне вплотную, ее тонкие руки нежно ложатся мне на плечи, она утыкается лицом мне в спину. Мне ничего не остается, кроме как коснуться ее ладоней, потом повернуться к ней и прижать к себе. Она молчит, чувствуя, что сейчас я не настроен на разговоры, а меня снова затягивает в размышления и воспоминания.
Здесь такой зной, кажется, что еще миг, и весь мир начнет плавиться, как железо…
Никогда в жизни не любил жару, предпочитая все свое время проводить в сырых полутемных подземельях, а позже — в серой каменной башне, насквозь пронизанной сквозняками. Я не любил солнце — оно казалось слишком навязчивым, слишком неестественным, постоянно мешающим жить. Теперь же мне приходится изо дня в день бродить по знойным улицам, смотреть на ослепляющие лучи и вдыхать запах бесконечного лета.
Хотя, теперь мне плевать на то, что вокруг. Мир изменился, стал совершенно другим, а, возможно, изменилась просто сама жизнь и заставила взглянуть на все вещи по-другому. Будь моя воля, я бы до сих пор находился в Британии, искал ответы на вопросы, которые никогда их не имели, пытался добиться чего-то, у чего никогда не было смысла, и следовал каждой из своих идей, одновременно внушая их другим людям.
Прежде я предположить не мог, что меня занесет в Мадрид. Почему именно Испания? Так захотела она. В тот момент мне было плевать на все, нужно было лишь бежать подальше от Англии, туда, где бы никто ни стал меня искать. Еще два год назад я посчитал бы это недостойным себя — уходить с поля битвы, отдавая победу в руки врагам, но что делать, если война проиграна?
Трудно было поверить, что все может закончиться так быстро и неожиданно. Казалось, что победа в моих руках, что осталось сделать несколько шагов, и я буду властвовать над всем миром, наконец, достигну того, чего добивался на протяжении всей жизни. Но внезапно все закончилось, словно никогда и не начиналось. Поттеру удалось уничтожить все хоркруксы, затем он вызвал меня на дуэль. Я был в ярости. Наверное, это и послужило главной причиной моего поражения. Где-то я слышал, что гнев — это проявление слабости, но всегда отрицал эту истину. Это чувство переполняло меня всю жизнь, а презрение к человеческой слабости не давало понять, что я намного слабее того же Петтигрю, который принес в жертву свою жизнь, поддавшись обыкновенной жалости.
Наверное, никто никогда так и не узнает, как мне удалось выжить. Помню, в меня попало заклятье Поттера, помню шокированные взгляды всех, кто наблюдал за нашим поединком, помню перекошенное от ужаса и горя лицо Беллатрикс… А потом, со всех сторон послышались победные крики, смех, плачь. И в этой суете многим Пожирателям Смерти удалось избежать возмездия — побегом или чистосердечным раскаянием. Лишь только она оставалась рядом со мной. Отбиваясь от нескольких авроров, которые пытались ее схватить, Белле удалось забрать меня, исчезнуть из замка, покинуть Британию.
Все мои следующие воспоминания состоят из размытых образов, теней и чувства собственной ничтожности. Прежде я никогда не испытывал подобного, тогда же, на меня нахлынула буря ненависти и презрения к самому себе, к Белле, ко всему, что происходило вокруг. Нет, я не жалел ни об одном из своих дел, ведь я добился намного большего, чем любой другой волшебник. Я просто чувствовал себя беспомощным и мало на что способным, кроме того, чтобы неподвижно лежать в небольшом доме на окраине Мадрида и целыми днями пить какие-то зелья, сваренные Беллатрикс. Меня тогда мало волновало, что происходит вокруг, что со мной делает Белла, а, главное, почему она это делает.
Думаю, я провел в подобном состоянии несколько месяцев. Белла сидела со мной часами, что-то рассказывала, гладила по волосам, а каждый вечер, прежде чем лечь спать, она всегда целовала меня в губы и уходила куда-то на полночи. А потом, когда еще не рассвело, она возвращалась, снова садилась рядом и подолгу плакала, полагая, что я сплю и не слышу. Возможно, раньше это послужило бы поводом для наказания Беллы — я ненавидел слезы, считал это самым главным признаком слабости, но это было прежде. Тогда же, когда она сидела рядом, а ее щеки блестели от соленых капель, мне хотелось прижать ее к себе, гладить по голове, никуда не отпускать от себя, пока она не успокоиться.
Я злился на самого себя за подобные желания, не понимая, что же происходит. За столько лет я забыл, что такое быть человеком и чувствовать боль, хотя в раннем детстве мне удалось узнать о ней сполна.
А потом, внезапно, ко мне стали возвращаться силы. Первое, что я смог делать — это разговаривать. В тот вечер Белла задержалась возле меня — она, как всегда, сидела рядом, сжимала мою руку и что-то шептала. Хотя мне и не удавалось разобрать, что же она говорит, мне нравилось слушать ее успокаивающий голос, хотелось, чтобы она пробыла рядом как можно дольше. А потом, она выключила свет и направилась к двери. Я лишь подумал о том, чтобы она осталась, но вместо этого, из моего горла вырвался хриплый шепот:
— Белла, постой…
Когда она обернулась, мне удалось разглядеть на ее лице удивление, смешанное с радостью. Беллатрикс кинулась ко мне и, по-моему, едва сдерживалась от того, чтобы не заключить в объятия.
— Милорд, наконец-то… — прошептала она, с трудом сдерживая слезы. — Я так рада… Я так ждала этого…
— Это только благодаря тебе, Белла, — прохрипел я, и мне, кажется, даже удалось изобразить подобие улыбки.
С тех пор она стала проводить со мной еще больше времени. Если прежде она каждый день куда-то отлучалась, то теперь почти не выходила из комнаты. Мы часами о чем-то беседовали, и с каждой минутой я осознавал, что нахожу в Белле все больше и больше нового. Оказывается, она любила музыку, лето и шоколад. Еще я заметил, что у нее красивые губы, роскошные волосы, а когда она улыбалась, ее взгляд отчего-то становился загадочным. Неужели за те месяцы, что мы провели за пределами Британии, она так изменилась? Или, возможно, что-то произошло со мной?
— Почему ты здесь, Белла? — однажды спросил я, когда она принесла мне очередную порцию зелья. — Зачем ты это делаешь? Ты ведь можешь уйти куда угодно, и впервые зажить так, как хотела бы ты сама, ради себя.
В ответ она лишь одарила меня непонимающим взглядом.
— Я и живу так, как хотела бы сама, — прошептала Белла. — Мне нет смысла жить ради себя. Когда-то я поклялась, что буду служить вам до конца жизни, и я хочу исполнить эту клятву… Это мой долг и… — она осеклась, а потом взяла в руки кубок, стоящий на прикроватной тумбочке. — Вам нужно выпить это, Милорд, иначе зелье потеряет свои свойства, а ваша жизнь снова будет в опасности. Оно очень сложное, и…
С того момента, Белла стала избегать смотреть мне в глаза. Она по-прежнему постоянно была рядом, но что-то в ее поведении изменилось. Поначалу мне было просто интересно наблюдать за ее странными переменами настроения. Из задумчиво-веселой, она вмиг могла стать угрюмой и жесткой, и в такие моменты напоминала мне ту жестокую Беллатрикс, которая с такой страстью пытала людей и рассказывала мне о своих кровожадных убийствах. Позже, это поведение стало меня беспокоить. И если бы я только мог пошевелиться!.. Если бы мог заставить ее объясниться. Я ненавидел свое положение, ненавидел весь мир за то, что не могу встать, подойти к ней, прикоснутся и…
Эти мысли со временем стали для меня навязчивой идеей. Каждый миг я сгорал от желания оказаться ближе к ней, никогда не отпускать, быть рядом. Когда она уходила за зельем, мне казалось, что я схожу с ума. Я лежал и считал каждый удар часов, ожидая ее прихода. Каждая минута казалась мне часом, мучительным и невыносимым, и впервые в жизни я понял, что мое терпение на исходе. А потом появлялась Белла, и я просил ее побыть со мной. Она садилась на привычное место, что-то говорила, но я не мог слышать того, что было в ее голосе несколько недель назад, до нашего разговора.
И опять летело время. Закончилось лето, теперь по стеклам стучали капли дождя, деревья скрипели от ветра, а по вечерам, когда заканчивались бури, сквозь открытое окно проникал свежий воздух, наполненный влагой. Приходила Беллатрикс, все такая же холодная и неприступная, печальная и молчаливая, от нее пахло травами, а в глазах отражалось что-то непонятное для меня, но в тоже время, от этого выражения мне хотелось перевернуть весь мир — только бы оно исчезло.
Как-то ночью я проснулся от того, что она вошла в комнату. Я не подал виду, что не сплю, оставаясь так же неподвижно лежать (хотя, разве я мог шевелиться?). Мне показалось, что она всхлипывает, и вскоре я уже отчетливо слышал, ее приглушенные рыдания. И тут, к удивлению, мне удалось пошевелить рукой. Я безмолвно дотянулся до нее и легко взял за запястья. Белла тут же вздрогнула и притихла, глядя на меня широко раскрытыми заплаканными глазами.
— Простите, Милорд, я не хотела, я… — начала она.
— Хватит, Белла, — пробормотал я. — Все в порядке, не нужно переживать…
С этими словами я притянул ее ближе, неловко прижал к себе, запустив пальцы в ее густые волосы. Мерлинова борода, как же я давно хотел это сделать! Как же мне хотелось уткнуться носом в ее локоны, вдыхать их запах. А потом приникнуть к ее губам, целовать их до умопомрачения, до потери возможности дышать. Это я и сделал. Беллатрикс какое-то время оставалась неподвижной, а потом коснулась языком моей губы, неуверенно прижалась к моим губам своими, дотронулась рукой до головы, провела по отросшим волосам. И вскоре, она уже лежала рядом со мной и целовала мое лицо, глаза, обнимала за шею, а я слизывал с ее щек соленые потоки.
— Останься сегодня со мной, — прошептал я ей на ухо. — Пожалуйста…
Это было не приказом, это было мольбой. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь сам Темный Лорд будет упрашивать одну из самых преданных Пожирательниц Смерти остаться рядом с ним. И она осталась. Ничего не сказала, просто обняла и положила голову на мое плечо, и вскоре, я услышал ее ровное дыхание и спокойное биение сердца. Тогда я еще долго не мог уснуть, любуясь ее профилем и гладя по волосам, искал ответы на вопросы. Что же со мной происходило, почему я вдруг никак не мог оторваться от Беллы?
Может быть, во время Битвы на меня наложили еще какой-то сглаз? Но ведь на меня в то время не действовали никакие проклятия. Не действовали до того момента, пока Поттер не приказал тому увальню Лонгботтому уничтожить Нагини.… Она была моим последним хоркруксом, последним хранилищем частички моей души. И в тот же момент меня озарило. Возможно, с уничтожением хоркруксов, я вновь стал человеком, ко мне вернулась способность переживать все то, что может переживать человек? Ведь прежде, Беллатрикс почти всегда была рядом и не вызывала во мне и половины того, что стала вызывать в Испании.
Утро встретило ярким солнечным светом, светящим прямо в глаза, и шумом ветра в деревьях за окном. Я тут же посмотрел рядом с собой и к огромному разочарованию обнаружил, что Беллы рядом нет. Была лишь слегка примята простынь…
Я попытался привстать, и попытки с пятой у меня это получилось. Боли я не чувствовал, лишь слабость. Во мне появилась надежда на то, что если я смог сидеть, то вскоре у меня «оживут» и ноги. Так осточертело лежать в этой тесной, жаркой комнате, каждый миг ждать действий от Беллы, а самому быть не в состоянии что-либо предпринять.
Она появилась через несколько часов, которые показались мне самыми длинными за всю жизнь. Когда она вошла в комнату, то показалась мне необычайно счастливой — из-под глаз исчезли синие круги, возникшие за последние месяцы недосыпания, на губах играла улыбка, а легкое зеленое платье делало ее совсем юной. Она принесла зелье, а, увидев, что я уже сижу, стала еще более счастливой. Вот только мне показалось, что упоминать о том, что произошло ночью, она не желала. Я попытался проникнуть в ее сознание, но, мне ничего не удалось — видимо, был еще слишком слабым для леггилименции.
Жизнь стала постепенно входить в одно русло, Белла была рядом, все так же приносила зелье, разговаривала со мной, пыталась любым способом раскрасить мои дни. Хотя, это было лишним, мне хватало лишь того, что она рядом, иногда берет меня за руку или касается пальцами волос. С какого-то момента Белла стала оставаться со мной на ночь. Сказала, что ей так будет спокойнее, а я был рад, что смогу проводить с ней еще больше времени. Каждую ночь я прижимал ее к себе, и с каждым мгновением хотел ее все больше. Конечно, это, должно быть, немыслимо, ведь я не мог даже ходить, но, как только она прижималась ко мне, меня тут же бросало в жар, хотелось обнять ее еще крепче, проникнуть под эту тонкую ткань платья… И каждый раз меня что-то сдерживало, хоть в прошлом я никогда с ней не церемонился — просто раздевал, удовлетворял свои желания и отпускал восвояси, совершенно наплевав на то, что будет с ней и ее чувствами. Но это было в прошлом. Теперь хотелось сделать так, чтобы ей было хорошо и приятно, чтобы она была счастливой. И как называлось это желание?
Дамблдор, наверное, сказал бы мне, что это любовь. Как же я презирал это слово, и все, что с ним связано; это чувство казалось мне омерзительным, низшим, достойным только таких слабаков, как Поттер. Хотя, возможно, Поттер вовсе не слабак. Все-таки ему удалось сделать то, чего не мог сделать до него никто другой — победить меня, заставить убраться восвояси. Но тогда я вдруг стал понимать, что в какой-то степени даже рад, что так получилось, возможно, мне не удалось завоевать мир, но когда рядом со мной мирно спала Белла, улыбаясь своим снам, мне начинало казаться, что мир мне ни к чему, потому что весь мой мир — это она.
В одно дождливое утро я не сдержался и коснулся ее губ, пока она спала. Белла что-то простонала во сне, а потом улыбнулась такой счастливой и безмятежной улыбкой, что мне самому стало значительно теплее и легче. Тогда я окончательно убедился в своих догадках на счет уничтожения хоркруксов и возвращения моей души. Конечно, она не могла появится окончательно, ведь Темная Магия всегда наносила непоправимый урон, да еще и война… В любом случае, когда-нибудь я узнаю об этом больше, когда смогу встать на ноги и достать несколько книг. Но, с другой стороны, какая теперь разница? Мне начинало чудиться, что у меня осталось только одно желание — Белла.
А она, казалось, совершенно не понимала, что со мной творилось. Хотя, возможно, зачем ей тот, кто столько лет издевался над ней и другими людьми, из-за кого она пятнадцать лет провела в Азкабане? Да еще и калека!.. Но ведь она почему-то осталась со мной, не сбежала так, как, например, это сделали Малфои или ее муж. Кстати, что касается Рудольфуса…
Одним осенним вечером мы сидели в комнате, о чем-то тихо разговаривали, и вдруг, послышался стук в окно. Белла встала с кровати, приоткрыла раму, и в комнату влетела большая рыжая сова. Белла отвязала конверт от лапки птицы, развернула пергамент, и уже через несколько мгновений ее лицо озарила счастливая улыбка. Она подняла на меня глаза, в них было столько радости…
— Что там? — тихо поинтересовался я.
— Это от Рудольфуса… — сказала она.
На какой-то миг мне показалось, что кто-то заживо вырвал сердце, а потом изо всех сил сдавил его в руках. Потом же, почти сразу, возник неудержимый гнев, я сжал кулаки. Как я мог подумать, что влюблен? А она тем временем вела переписку с мужем, и не исключено, что они виделись…
— Он подписал прошение о разводе! — воскликнула Беллатрикс.
Казалось, что она сейчас закричит от счастья. Что касалось меня, то я тут же схватил ее за руку, потянул на себя, впился в губы, прижав к себе. Она обвила мою шею руками и сразу же ответила на поцелуй. Краем глаза я увидел, как в сторону отлетел листок, почувствовал, как Белла обхватила ногами мое тело. Вмиг я ощутил возбуждение и уже никак не мог себя контролировать. Мои руки потянулись к поясу ее платья, а губы целовали ее шею и грудь. У нее была такая мягкая и нежная кожа, которая пахла травами, шоколадом и еще чем-то сладким. Ее запах сводил меня с ума, заставлял забыть обо всем, что происходило на свете, кроме ее объятий.
Я стянул с нее платье, Белла осталась в одном белье. Уже совершенно потеряв над собой контроль, я принялся покрывать поцелуями ее упругую грудь, покусывая соски, водя языком по гладкой коже. Не в силах себя больше сдерживать, Беллатрикс застонала, ее руки потянулись под простынь, которой я все еще был накрыт. Я же, тем временем, лишил ее последней одежды и с нежностью стал ласкать ее самые сокровенные места. С губ Беллы снова сорвался стон, на этот раз громче и дольше, я ощутил еще большее возбуждение, понял, что еще секунда, и…
Мы стали единым целым, губы продолжали покрывать поцелуями каждую клеточку, руки ласкали тела. Я затуманенным взглядом смотрел на Беллу, и казалось, что я ни разу в жизни не видел никого красивее ее.
Через какое-то время мы просто лежали рядом, накрывшись шелковой простыней. Мой взгляд был устремлен на единственный огонек в комнате — таящую свечу, Белла же положила голову мне на плечо и закрыла глаза. Я водил пальцем по ее животу, словно вырисовывая какие-то руны, и наслаждался ее мягкой кожей.
— Милорд, вы… — ее шепот прорезал тишину, но я тут же приложил к ее губам палец.
— Прекрати это, Белла, — произнес я, и, кажется, в моем голосе прозвучали нотки, похожие на те, когда я отдавал ей приказы или же корил за проваленное задание.
Она насторожено посмотрела на меня, сжалась и хотела отстраниться, но я не дал ей это сделать, еще крепче обняв.
— Просто перестань меня так называть, — прошептал я ей на ухо. — Больше нет войны, ты больше не подчиняешься мне, а я больше не имею прав величать себя Темным Лордом.
Сказав это, я усмехнулся. Экс Темный Лорд — звучит довольно забавно.
— Хорошо… Том? — неуверенно произнесла Белла и посмотрела на меня так, словно боялась, что я разозлюсь.
Тогда я опять улыбнулся, коснулся губами ее виска и вопросительно посмотрел на нее.
— Тогда, наверное, я могу сказать, что… Что ты не прав… — начала она, а потом, набрав в легкие воздуха, продолжила: — Я всегда подчинялась тебе, и буду подчиняться, и этого не изменить.
В ответ я усмехнулся и, взяв ее за руку, посмотрел на запястье. На нем красовалась Черная Метка, такая же яркая, как и во время войны. Возможно, это было из-за моего присутствия…
— Это уже ничем не уберешь, — произнес я, целуя ее прямо в рисунок. — Но только теперь, в отличие от тех времен, у тебя есть выбор. Ты можешь уйти тогда, когда захочешь, и тебе ничего за это не будет. А… можешь остаться, и тогда я постараюсь сделать все, чтобы ты смогла быть счастливой.
Беллатрикс очень внимательно посмотрела на меня, после чего вздохнула и опустила взгляд.
— Зачем ты такое говоришь? — прошептала она. В ее голосе почувствовалась плохо скрытая горечь. — Зачем? Как я могу уйти? Куда? Оставить тебя? Ты должен поправиться, ты должен жить! Зачем мне жить, если рядом не будет тебя? Для чего я, по-твоему, потратила столько усилий, чтобы снять с тебя это проклятье?
— Снимая проклятье войны, ты наложила на меня новое, которое куда страшнее, — прошептал я. — Когда-то я ненавидел слово «любовь»…
По щекам Беллы катились слезы, в глазах читалась обида, а на лице отражалась боль. Так захотелось, чтобы она успокоилась, чтобы снова улыбалась и рассказывала что-то веселое. Я прижал ее к себе и принялся целовать щеки, пробуя на вкус соленые слезы. Белла обхватила меня руками и приглушенно всхлипывала.
Не знаю, сколько мы так пролежали — она плакала, а я гладил ее по голове и неловко шептал слова утешения. Оказывается, у меня это даже получалось. Казалось, что сейчас из нее льются все те слезы, которые она упорно сдерживала за две войны, за годы Азкабана, за всю боль, которую причинила ей жизнь и я в частности.
— Можно я останусь навсегда? — тихо спросила она. — Можно мы будем вместе?
В ответ я просто поцеловал ее и улыбнулся.
— А разве, у меня есть выбор?
Раньше бы я никогда не мог поверить, что просто засыпать, сжимая ее в объятьях и просыпаться от поцелуев ее влажных губ, можно будет назвать счастьем. Тогда для меня слово счастье заключалось во власти над всем миром, над жизнью и смертью, над магией. А когда я, казалось, потерял все, я понял, что нашел еще больше, чем у меня было — ее. Мою и только мою Беллу, которая действительно была готова ради меня на все, и теперь я понимал все, что она чувствовала на протяжении всей жизни, ведь теперь и я был готов ради нее на любой поступок.
Шло время, жизнь текла своим чередом, и казалась чем-то совершенно нереальным. Я, Белла, жаркое солнце Мадрида, моя болезнь, новые, совершено неизвестные мне прежде ощущения. Сколько же я пропустил в жизни, когда был одержим жаждой власти и идеями изменения мира. А теперь…
Где-то в середине зимы я, наконец, встал на ноги. Конечно, прежде чем я смог ходить так, как прежде, прошло несколько недель. Белла была рядом каждую минуту, поначалу никогда не отпускала меня слишком далеко от себя, а когда я смог выходить на улицу, держала под руку. Оказалось, что мы уже почти год живем в небольшом двухэтажном домике с красной черепичной крышей, белым фасадом и небольшой лужайкой перед входом. Довольно неплохое место для того, чтобы начать новую жизнь с чистого листа, позабыв обо всем, что было прежде.
— А что будет теперь? — как-то раз спросила Белла, когда мы сидели на траве в тени большого каштана.
— А чего ты хочешь? — спросил я, внимательно посмотрев на нее.
— Я… я не знаю…
Я замечал, что он все еще неуверенно держится рядом со мной, опасаясь каждого моего действия. Наверное, это было естественно, ведь после того, что было, того, что она видела…
— Тебе нравится здесь? — вдруг спросил я.
В ответ она лишь молча кивнула.
— Тогда, думаю, нам ничего не будет стоить изменить имена и жить так, как и прежде, для самих себя. Ведь, по сути дела, охота на темных волшебников не закончена, и я уверен, что какое-то время нас будут искать не только в Британии… А под другими именами нас будет намного труднее найти.
Она улыбнулась и просто обняла меня, а я прижал ее к себе, уткнувшись носом в ее волосы и вдыхая их сладкий аромат.
С того разговора прошел еще месяц. Я вернулся домой уже после наступления темноты, несколько уставший, но в прекрасном расположении духа. Входные двери были открыты, из щели лился тусклый свет, освещая порог. Я остановился у входа и заглянул вовнутрь. Белла сидела на диване, поджав под себя ноги, и листала кукую-то книгу в толстом переплете. Она слегка нахмурилась и из-за этого у нее на лбу появилась морщинка, делая ее еще обаятельней. Наверное, я вел себя, как полный идиот, тайком любуясь ею сквозь приоткрытую дверь. Через какое-то время я все-таки вошел в комнату. Она тут же подняла голову, посмотрела на меня, и на ее губах появилась улыбка. Я улыбнулся в ответ, сел рядом с ней на диван и протянул пергамент, который был у меня в руках. Она молча взяла его, какое-то время читала, а потом подняла на меня непонимающий взгляд.
— Что это? — тихо спросила она. — Кто такие синьоры Изабелла и Томáс Гарсиа?
— Мы, — усмехнулся я. — Тебе всего лишь стоит подписать это, если ты согласна.
Белла все еще удивленно смотрела на меня, явно плохо понимая, что я имею в виду.
— Синьоры? — переспросила она. — Муж и жена?
— Прости, я ведь совсем забыл…
Я тут же достал небольшое серебряное кольцо, взял ее за левую руку, надел его на безымянный палец и поцеловал. На лице Беллы в тот же миг появилась улыбка, потом же она тихо рассмеялась. Я удивленно взглянул на нее, а она просто обняла меня.
— Все у нас не так, как у людей, — прошептала она мне на ухо. — Обычно люди сначала делают предложение, а потом женятся, у нас же все наоборот.
Она снова рассмеялась, и я впервые заметил, что это был беззаботный, звонкий смех, в котором не было ни капли безумия. Наверное, время действительно лечит любые душевные раны, ведь когда-то ее считали полоумной.
А теперь она стала чаще улыбаться теплой, мягкой улыбкой, из ее глаз, наконец, исчезло то сумасшествие, которое так пугало ее жертв. Она стала просто женщиной, любящей и любимой. Беллатрикс Лестрейндж и Темный Лорд погибли под развалинами Хогвартса 2 мая 1998 года, и появились просто Белла и Том. Теперь наши жизни принадлежали только нам, и мы могли жить для самих себя. Каждое утро просыпаться рядом, держаться за руки, смотреть друг другу в глаза и улыбаться просто от того, что мы есть друг у друга. Кто знает, возможно, этого я и хотел с самого начала жизни, сам того не понимая.
Белла обнимает меня, а я разворачиваюсь к ней, становясь спиной к засыпающему солнцу и целую ее в губы. Она улыбается, не отводя от меня взгляда, а я провожу рукой по ее спине, касаюсь слегка выпуклого живота, сажусь на корточки и целую его. Всю жизнь я искал способ стать бессмертным, и мне никогда не приходило в голову, что куда лучше бессмертия — новая жизнь. И осознавая это, я уже не боюсь смерти, не боюсь совершенно ничего. Знаю, что Белла всегда будет рядом и это придает куда больше сил, чем все мои умения в магии. И в то же время я точно знаю, что мы с ней никогда не умрем, если будем вместе.
Vova
