Ее сердце

Вернее, звали ее Саманта Уинкль, но об этом не всегда вспоминали даже преподаватели.

Она училась в Хаффлпаффе.

Вернее, «училась» — громко сказано. Прямо скажем, присутствовала на уроках мебелью. Колдовала Санни средненько, ей ставили «Терпимо» из жалости.

Да и что она могла вызывать, кроме жалости? Лицо вроде не уродливое, но какое-то кривоватое, небрежное, как черновой набросок. Неопределенно-сивого цвета волосы стрижены «под мальчика», даже не стрижены — неряшливо обкромсаны, словно она стригла их сама и без зеркала. Вроде и не худая, но такая нескладно-угловатая, что создавалось впечатление, будто ей когда-то переломало все кости, и они неправильно срослись.

По свидетельству многих моих однокурсников, до пятого курса ее почти никто не помнил, словно ее и не существовало. А на пятом курсе в Хоге взорвалась бомба, и звали ее — Санни.

* * *

Я едва не опоздал на поезд. Все матушка с ее совершенно неприличествующими чистокровной леди наседкиными хлопотами: «Милый, не увлекайся сладостями в школе!», «Дорогой, ты обязательно должен позавтракать!», «Подождите, кажется, я забыла свою любимую брошку!» Вот если б мы подождали, я бы точно опоздал. Как ее отец терпит?..

В двери Хогвартс-экспресса я влетел, как на метле. Едва переведя дух от быстрого бега и злости, рванул дверь ближайшего купе… оно оказалось пустым. Странно. Обычно опоздунам (или опозданцам?) приходилось прочесывать вагоны в поисках не то что купе — свободного места. Какая приятная странность!

Наслаждался странностью я недолго. Отдышался, поглазел в окно, подумал о вечном, а именно — о несъеденном завтраке, который сейчас пришелся бы весьма кстати. И все время невольно ждал, что распахнется дверь, и стая наглых гриффиндорцев (простодушных хаффлпаффцев, сосредоточенных райвенкловцев — нужное подчеркнуть) ввалится в купе с воплями: «Свободные места! Взять-взять!» Ждал — а этого все не происходило. И вообще ничего не происходило. Свойственные пассажирскому вагону шумы — шаги по коридору, звуки перетаскиваемой клади, смех, разговоры — отсутствовали, словно во всем вагоне был я один.

Я поежился. Не то чтобы мне стало страшно, однако некоторое беспокойство все же появилось.

— Дурь какая! — Громко сказал я себе.

Собственный голос жутко прозвучал в пустом купе. Повинуясь безотчетному желанию развеять это неестественное одиночество, я вышел в коридор и приоткрыл дверь соседнего купе.

Никого.

Я сплю?

Следующая дверь. Пусто.

Я нервно хихикнул.

Еще одна дверь, и еще…

Что за ерунда?!

В вагоне не было ни души.

Готовый предположить все, что угодно, от чьего-то идиотского розыгрыша до очередного пришествия Вольдеморта, я бросился в соседний вагон…

— We're a happy family!

We're a happy family!

We're a happy family!

Me mom and daddy! — Обрушился на меня слаженный рев из распахнутой межвагонной двери. Я на секунду оглох, а когда увидел, что происходит в вагоне, еще и онемел.

Возле одного из купе толпились ученики от мала до велика, едва не залезая друг другу на спины, и этот «сводный хор» четырех факультетов самозабвенно горланил незнакомую мне песню.

Я сошел с ума?

Как меня втащили в эту восторженную ораву, как у меня в руках оказалась бутылка сливочного пива, я и сам не очень-то понял. С трудом протиснувшись вперед, я не поверил своим глазам: эпицентром всего этого безобразия была… Санни!

Все такая же неладно скроенная, нелепо сшитая. В маггловской одежде, с гитарой в руках. У меня не оставалось сомнений — это все дурацкий сон. В реальности такого театра абсурда случиться не может, потому что не может случиться никогда.

А хаффлпаффское чучелко вскинула на меня глаза и улыбнулась, как долгожданному лучшему другу.

…Что происходит? Откуда эта безудержная радость, птичкой-колибри трепещущая в горле? Горячая волна оголтелого счастья накрывает с головой, и хочется пуститься в пляс, прыгать до потолка, кувыркаться, хохотать… Мне кажется, сейчас я могу даже летать — безо всякой метлы, на крыльях своего восторга! И я расплываюсь в улыбке от уха до уха, и подхватываю вместе со всеми:

— We're a happy family!

We're a happy family!

А потом была конечная станция, Санни зачехлила гитару, и наваждение прошло. Словно кто-то выключил свет. Мы, собравшиеся в этом купе, как мотыльки у лампы, растерянно глядели друг на друга. Кокетливая слизеринка сползает с колен семикурсника-гриффиндорца, презрительно кривя губы… Два серьезных райвенкловца удивленно взирают на бутылки из-под сливочного пива: «И мы тоже пили?»… У меня под ребрами тягучая тоска, и мне хочется выть, как миг назад хотелось смеяться.

* * *

Учеба навалилась снежной лавиной с первых же дней сентября, и я не особо размышлял над случаем в Хогвартс-экспрессе. Подробности внутренней жизни других факультетов не интересовали меня совершенно. Привычная грызня с Гриффиндором, форпосты которого обороняли двое Поттеров и целая Уизли, начала утомлять: перепалки приобрели будничный характер, новых тем для оскорблений не появлялось, а «чистота крови», «кто лучше в учебе», «кто быстрее в квиддиче», «кто умнее», «кто сильнее» давно исчерпали себя. Мы ругались скорее по инерции, для поддержания традиции, так сказать. Строить друг другу гадости было совсем уже лениво.

Вскорости я стал замечать, что с Хаффлпаффом творится что-то не то. Они и раньше не отличались особой загруженностью личными и мировыми проблемами. Теперь же у них напрочь снесло крышу. Взять хотя бы то, что они постоянно улыбались. Все. Без исключения. Всегда. Наверное, даже во сне. А уж когда они собирались вместе в Большом зале, гогот и вопли от них стояли такие, что рев трибун на матче «Пушек Педдл» можно считать шепотом.

Количество шалостей «Made in Hufflepuff» росло с пугающей скоростью. В том же головокружительном темпе уменьшалось количество их баллов. Преподаватели хватались за головы: сладить с разболтавшимся Хаффлпаффом не было никакой возможности. Создавалось впечатление, что весь факультет находится под каким-то неизвестным проклятием. Которое можно было бы назвать, к примеру, «Пофигиссимус»…

— «Всехзадолбациус», — поправила меня Аманда Забини, когда я озвучил свое предположение однажды за завтраком.

— «Одурениус» три раза и массовое разжижение мозгов, — мрачно изрекла ее сестра-близнец Алиссия, наблюдая, как сумасшедшие хаффлпаффцы выстраивают на столе пирамиду из кубков с тыквенным соком.

Седьмой этаж, восьмой… Неуклюже вскарабкавшись на стол, Санни ставит свой кубок, начиная девятый ряд пирамиды, и… О да! Чуть накренившись, башня на секунду замирает, а потом стремительно рушится. Грохот, вопли, лужи тыквенного сока, застывшая с открытым ртом декан Хаффлпаффа Ханна Лонгботтом и счастливый хохот ее чокнутых подопечных, с головы до ног залитых соком.

— Пятьдесят баллов с Хаффлпаффа, — ровно проговорила МакГонагалл, поднимаясь из-за учительского стола. — Всему факультету отработка в Большом зале. Без применения магии. Немедленно.

Лонгботтом наградила своих учеников уничтожающим взглядом и ринулась вслед за директором. Не иначе, вымаливать прощение для барсучат…

А Санни, которую, по моему мнению, за такую подставу следовало порубить в мелкий фарш и скормить Гигантскому кальмару, сидит на столе в луже сока, похожая на кузнечика-переростка, и счастливо улыбается:

— Народ, тут немного сока в кубке осталось, кто-нибудь хочет?

Народ радостно ржет в ответ и стаскивает Санни со стола.

Спустя полчаса мы сподобились лицезреть виновников обеденного инцидента, стройной колонной шагающих в Большой зал. Печатая шаг, они потрясали швабрами с нацепленными на манер знамен тряпками и под грохот ведер дружно орали: «We are warriors, warriors of the world!»

Определенно, барсуки сбрендили в полном составе.

* * *

Плохое настроение — не самый лучший спутник для времяпрепровождения. Но в тот вечер я выбрал именно его. Меня терзала глухая, беспричинная тоска.

Может, я тосковал по тем временами, о которых так ярко рассказывал отец: когда Слизерин был блистательным собранием благороднейших магических родов, элиты волшебного мира… Когда Змеиный факультет олицетворял богатство и могущество, оплот чистой аристократии… Жалкая кучка изгоев, потомков некогда уважаемых, а теперь ограниченных в правах и разорившихся фамилий, дети Пожирателей Смерти, в чью сторону и плюнуть зазорно — вот кто мы теперь. У нас нет ничего, кроме громких титулов, чистой крови и одержимости вернуть былое величие наших семейств.

Слава, власть, деньги, уважение — все это давно принадлежит другим. Толпе Поттеров, одна фамилия которых вызывает благоговение окружающих. Ораве Уизли, перед которыми расшаркиваются и лебезят, разве что на коленях не ползают. А мы… Нам достается лишь презрение.

Я досадливо передернул плечами. Мысли скакнули в другое русло.

Герои войны, гриффиндорское трио… Теперь уже дуэт. Рон Уизли погиб четыре года назад — с аврорами такое случается. Его дражайшая супруга поплакала, поубивалась для приличия, сменила фамилию на девичью и заявилась в Хог преподавать Трансфигурацию. Положа руку на Слизеринский герб, преподает хорошо… Да что там, великолепно преподает! И, кстати, свет еще не знал такого язвительного декана Гриффиндора. Отец говорит, что порой профессор Грейнджер так напоминает его покойного крестного, что он готов поверить в переселение душ. Правда, когда я с деланно беззаботным лицом поведал ему школьную сплетню о том, что у профессора Грейнджер был роман с Северусом Снейпом, отец уж слишком резко потребовал не пороть чушь.

Ну и Гарри Поттер… которого-никаким-ломом-не-пришибешь. Казалось бы, после развода с женой, ознаменовавшегося тысячей и одним скандалом, и не менее громогласного увольнения с поста начальника Аврората он неминуемо должен был потонуть в море общественного разочарования и, как следствие, презрения. Вольдеморта с два! Вышел из двухнедельного запоя, побрился, нацепил чистую мантию — и ломанулся в Хог, зализывать раны под крылышком своей боевой подруги и по совместительству иногда преподавать ЗОТИ. Вот именно, иногда. То, что Герой войны, кавалер Ордена Мерлина первой степени, тысячу-раз-заслуженный-и-ничем-не-убиваемый аврор — горький пьяница, ни для кого не было тайной. Сколько раз профессор Грейнджер заменяла его на занятиях (кстати, ЗОТИ ей тоже удавалась блестяще), а он появлялся на ужине с красными глазами и подрагивающими руками, бледный, помятый, отрешенный, и с виноватым видом выслушивал яростное шипение Грейнджер, и прятал взгляд от молчаливого осуждения профессоров и учеников, и оба его отпрыска не знали, куда девать глаза со стыда… а на следующий день его опять замещала декан Гриффиндора. Безупречная, красивая, холодно-спокойная Гермиона Грейнджер, в бывшем замужестве Уизли. Так и слышу ее ледяной хрипловатый голос: «Ты теряешь лицо, Гарри»…

— Ты теряешь лицо, Гарри…

Я мотнул головой. Слуховые глюки пришли, добро пожаловать?

— Ну что мне с тобой делать? Если завтра опять не явишься на урок — я тебя уволю, клянусь Мерлиновыми трусами!

Опа… Вспомни говно, вот и оно… В раздумьях не заметил, как дошел до Астрономической башни, а там Грейнджер чихвостит Поттера за пьянку. Картина маслом. Всю жизнь мечтал. Как бы теперь не попалиться. Поттер-то с пьяных глаз может промахнуться, а вот Грейнджер — ни за что; размажет по стеночке ровным тонким слоем, никто потом не отскребет.

— Гарри, я серьезно. Больше покрывать тебя я не могу. Минерва меня превратит в мышь и съест живьем, если ты не бросишь пить.

— Брошу не раньше, чем бросишь ты.

Два раза опа! Грозная профессор Грейнджер — алкоголичка?!

— Я, в отличие от некоторых, уроки не прогуливаю и на детей перегаром не дышу. И руки у меня не трясутся.

— Ну что я, виноват, что мне антипохмельное не помогает?

— Естественно. У тебя уже вместо крови огневиски. Какое уж тут антипохмельное…

— Ладно. Считай, что я внял. Давай… за упокой, что ли…

Вздох.

— Давай…

Тихий звяк.

Явственно слышу шорох своей плавно отъезжающей крыши. Профессор ЗОТИ Гарри Поттер и декан Гриффиндора профессор Трансфигурации Гермиона Грейнджер напиваются на Астрономической башне. Я сплю?

— Неужели все это — наш приз за победу в войне?

— Гарри, не начинай. И так тошно…

— Скучаешь по нему?

Это он о Рональде Уизли? Ага, щас, скучает она. На нее без дрожи не взглянешь — замороженная, что твоя ледышка.

— Ох, Гарри…

— А по Рону?

Три раза опа. Нет, я отказываюсь даже пытаться что-то понять.

Грейнджер красноречиво молчит.

— Понятно, — вздыхает Поттер. — Наливай.

Сваливать. Срочно сваливать. Пьяные Герои войны… бррр… почему никто не придумал заклинание слияния со стенами? Вот бы пригодилось.

— Что Джинни?

— Не упоминай всуе. Понятия не имею. Перед детьми не мелькает, и слава Моргане. От такой мамаши чего хочешь можно ожидать.

— Ты тоже не фея Драже.

— Я, по крайней мере, не оставляю годовалую дочку одну на ночь!!!

Изумленный вдох:

— Гарри…

— Что — Гарри?! Возвращаюсь с операции, время за полночь, Лили дома одна в истерике бьется… Я чуть со страху не умер — вдруг что случилось? А Джинни, видите ли, к подружке пошла в гости! Засосов на шее ей тогда, похоже, тоже подружка наставила…

Мерлин…

— Мерлин…

— Молчи и наливай.

— Молчу. Наливаю.

Кашель, сдавленное сипение:

— Плохо пошла…

Подобрав полы мантии, чтоб не споткнуться ненароком, я мелкими шажками двинулся прочь, молясь, чтоб преподаватели не засекли меня на открытом повороте лестницы. Впрочем, не заметили же, когда я шел сюда, значит, шансы есть. Но все-таки я не удержался и взглянул вверх, на площадку Астрономической башни.

Они сидят прямо на холодном полу. Забились в угол, прижались друг к другу, как затравленные звери в логове. Из-за широких мантий они кажутся одной большой бесформенной кучей, над которой белеют два лица. Тусклый свет палочки, воткнутой в щель между древними камнями пола. Ополовиненная бутылка огневиски мерцает елочной игрушкой. Две слившиеся фигуры, одна тень на стене. Изломанные, уставшие, обессиленные, цепляются друг за друга, пытаясь сохранить жалкие крупицы тепла, и глушат алкоголем боль искалеченных душ… Герои войны. Живые легенды.

На сердце муторно. Осторожно спускаясь вниз, слышу за спиной:

— Кстати, передай Ханне, чтоб усмирила свою ненормальную Уинкль.

— А что такое?

— Барсуки совсем помешались. Бывает, что у человека не все дома, а тут следующая стадия — все ушли. Ты разве не слышала? Они вчера на практическом занятии обнаружили, что Ступефаями можно двигать предметы, и весь урок играли в пятнашки. Стульями. Половина райвенкловцев в Больничном крыле, а этим землеройкам хоть бы что.

— А ты-то на уроке для чего?

— А как ты думаешь, можно ли подняться с пола, когда над головой тридцать придурков Ступефаями швыряются?.. Про летающие стулья я вообще молчу.

До слизеринской гостиной я бежал со всех ног, будто кто под зад пинал. В спальне, отдышавшись, понял одно: я больше никогда не смогу назвать Поттера «синей рожей», а Грейнджер — «грязнокровной выскочкой».

А это значит, надо думать, чем теперь доставать Розу Уизли и Джеймса Поттера.

* * *

В одно солнечное воскресное утро декабря стало ясно: хаффлпаффская зараза перекинулась на Гриффиндор. Немногочисленные кошаки, спустившиеся к завтраку, выглядели помято и патологически радостно. «Санни», «Вот так гульнули!», «Фантастика!», и снова «Санни» — долетало до нашего стола. Барсуки, коих было еще меньше, ничтоже сумняшеся пересели за гриффиндорский стол и на восторги кошаков отвечали торжествующе: «Мы же говорили!» и «А вы не верили!»

Столкнувшись с неразлучной четверкой — двое Уизли и двое Поттеров, ночной кошмар Северуса Снейпа! — я высокомерно пробурчал что-то о повальном отупении и выносе остатков грязнокровных мозгов. Геройские отпрыски переглянулись, перемигнулись — и разоржались, как стадо лошадей.

— Ах да, я же забыл, вас ведь не пригласили к Санни, лорд Малфой! — Хохотал Джеймс.

— Бедненький, у них же там в подземельях тоска! Зеленая! — Фыркнула Роза.

— Ну сами посудите, что ему делать у Санни? — Хью Уизли изо всех сил старался сохранять традиционную глубокомысленную физиономию. — Крутые слизеринские парни ведь не танцуют… Они даже ходят с трудом.

— О да! — загнулся Ал. — От такой рожи пиво — и то скиснет!

Я не успел открыть рот, чтобы отпустить подобающий ответ, как из-за поворота появилась Санни во главе толпы барсуков. Сияя, как начищенный галлеон, она завопила:

— Ребята, ну где вы там! Давайте скорее, Форвик все придумал уже!

Форвик? Староста Райвенкло?!

Роза Уизли торжествующе ухмыляется и спешит за своими полоумными родственничками к барсучьей толпе. Из секундного ступора меня выводит голос Санни:

— Скорпи, ты с нами?

Презрительно поднимаю бровь. Если у меня получается хотя бы вполовину так, как у отца, они все должны убиться об стену. Судя по тому, что гогочущее стадо никак не реагирует, получается не очень. Ну, может быть, удалиться так же эффектно, как отец, мне удалось.

* * *

За обедом выслушал пренебрежительный рассказ о том, как Хаффлпафф, Гриффиндор и Райвенкло устроили на заснеженном школьном дворе битву снеговиков. Барсуки (точнее, одна полоумная барсучиха, не будем показывать пальцем, но это Санни) сгенерировали идею, кошаки налепили снежных монстров, а райвенкловцы всю ночь с субботы на воскресенье изобретали заклинание, с помощью которого можно было бы этими монстрами управлять.

Пропал Райвенкло. Кто говорил, что они самые умные и рассудительные?

Самые умные — это мы, то есть Слизерин. По крайней мере, среди наших проявления веселящей заразы я пока не замечал.

* * *

Отвратительную вонь сигаретного дыма я учуял издалека. Интересно, какой дурак додумался курить прямо в школьном коридоре? В свете последних событий я был готов увидеть с сигаретой даже образцово-показательного райвенкловского старосту. Поэтому, узнав Санни, даже не удивился.

На языке уже вертелось что-то язвительно-издевательское, когда она повернулась ко мне и улыбнулась — точно так же, как тогда в поезде. В сравнении с этой ослепительно-радостной улыбкой на миг померкло пламя факелов, освещающих коридор.

— Привет, Скорпи!

Я даже разозлиться не смог на такую фамильярность. Санни произнесла мое уменьшительное имя так естественно, как если бы мы были друзьями детства.

— Не боишься, что застукают? — Вместо приветствия спросил я.

— Неа, — беззаботно бросила Санни и глубоко затянулась, заправски выпуская дым через ноздри.

— Поймают — отчислят.

— Ну и что?

Я оторопел.

— Как это «ну и что»?!

— Да вот так, — Санни спустила ноги с подоконника и уселась ко мне лицом. — Что такого случится, если меня отчислят? Солнце погаснет? Небо упадет на землю? Возродится Темный Лорд?

— А ты кому нужна будешь без образования?

Мерлин, что я несу? Моя фраза прозвучала, как наставления добродетельного родителя нерадивому отпрыску.

— Салазар с тобой, Скорпи! — Рассмеялась Санни. — Неужели ты веришь в эту чушь? Образование… Жизнь… Не ставь между ними знак равенства. Образование будет у тебя в дипломе, а жизнь — она вот здесь…

Санни приложила руку к левой стороне груди, и по ее радостному лицу пробежала легкая тень. Или мне показалось?

Девчонка затушила окурок и спрятала его в карман.

— В камине сожгу, — пояснила она, спрыгивая с подоконника, и снова улыбнулась: — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на то, что должно, принято или положено. Так коротка, что мы можем позволить себе прожить ее так, как нам хочется, а не так, как требуют другие.

Слышать такие сентенции от ровесницы было дико. Но я почему-то не сомневался — Санни знает, о чем говорит. Кто может похвастать тем, что за пятнадцать минут дважды вогнал в ступор Скорпиуса Малфоя? Знакомьтесь: чокнутая грязнокровка Санни с Хаффлпаффа.

— Ладно, загрузила я тебя. — Санни панибратски шлепнула меня по плечу.

Я от неожиданности прянул в сторону, а Санни посмотрела с интересом:

— Приходи к нам в субботу. Будет весело.

— Куда «к нам»?

Санни пожала острым плечиком:

— В нашу гостиную. Пароль — «Don’t worry, be happy».

И пошла прочь, сунув руки в карманы мешковатых джинсов. А я смотрел на ее сутулую спину, изо всех сил пытался вспомнить ту дурацкую песенку, что мы пели в поезде, но в голове крутилось ехидное: «Его даже к Санни не пригласили!»

Как же я ждал ту субботу! Неделя пролетела в тумане волнительного любопытства. Что же такого происходит по субботам в барсучьей норе, что потом половина студентов ходят, как обдолбанные Веселящим зельем? А может, они на самом деле чем-то таким накачиваются?.. Терпение, твердил я себе, скоро все узнается.

Пожалуй, никогда еще я не был таким рассеянным. На зельях чуть не взорвал котел и впервые в жизни получил «О». Даже рычание трезвого (!) и, как следствие, злющего на весь мир Поттера, даже ехидные замечания профессора Грейнджер («Мистер Малфой, я и не подозревала у вас такой извращенной фантазии!»), когда я вместо положенного цыпленка трансфигурировал из куриного перышка невообразимое зубастое лысое нечто, не произвели на меня должного впечатления.

В Большом зале я непроизвольно отыскивал глазами вихрастую макушку и кривоватую сияющую улыбку, отмахиваясь от навязчивых замечаний сокурсников: «Скорп, ты не заболел?», «Неважно выглядишь, Скорп!», «Может, тебе к Помфри сходить, что-то ты сам не свой!»

От души хохотал, услышав, как на отработке в Зале наград вечно неуклюжая Санни расколотила какой-то кубок, и при попытке починить его простеньким «Репаро» у нее почему-то получилась бутылка огневиски. Бутылку Филч реквизировал, и, надо думать, нашел ей достойное применение…

И вот — суббота. Чтобы сбежать от назойливых расспросов и перманентных предложений сходить в Больничное крыло, я оделся потеплее и все время от обеда до ужина прошатался в окрестностях замка. За ужином глотал куски почти не жуя и даже не очень разбирая, что ел. И постоянно спрашивал себя — с чего я так мандражирую? Не на свидание иду, в конце концов.

Долго не мог решить, когда идти. Времени Санни не назвала, а я по дурости не спросил. Выждал час после ужина, просидев с книгой у камина, а улучив момент, когда в гостиной стало поменьше народу, подхватил мантию и с самым равнодушным видом, на какой был способен, направился к выходу. Краем глаза отметил несколько внимательных взглядов, направленных в мою сторону, и в который раз порадовался своей репутации высокомерного одиночки.

К гостиной Хаффлпаффа шел нарочито медленно, стараясь сохранять выражение лица «я мимо проходил». По счастью, знакомых мне по пути не попалось.

Толстый монах встретил меня сварливо:

— Еще один заявился! Ох уж эта Санни, тащит в Дом всякую шваль, тролль ее задери! Мало мне было гриффиндорских олухов, теперь еще и салазарова шпана шастает! Ходют и ходют, ходют и ходют, никакого спасу нет!

— Ходили и ходить будем! — Отрезал я и назвал пароль.

Не переставая разоряться, портрет отъехал в сторону, я шагнул через порог… Лицо обдало жарким каминным теплом, в нос ударил запах пива, кофе и чего-то копченого.

— Oh mother tell your children

Not to do what I have done, — Сидя на полу у камина, Санни пела незнакомую мне песню, перебирая пальцами гитарные струны.

Spend your lives in sin and misery

In the House of the Rising Sоn! — Меланхолично подтягивали несколько нестройных голосов.

Народу было много. Хаффлпафф собрался, наверное, в полном составе. Солидная компания райвенкловцев облюбовала длинный диван у стены — сидя едва не друг у друга на головах, они неспешно потягивали пиво и с самыми глубокомысленными физиономиями тихо переговаривались. В кресле у противоположной стены царственно восседала старшая Уизли, держа бутылку пива, как королевский скипетр, а ее братец и оба Поттера доберманами развалились на полу у ее ног. Все круглые желтые пуфики были заняты, и большинство народу, в основном парни, предпочли пол — поближе к Санни и к ящику с пивом.

- And it’s been the ruin of many a poor boy

And God I know I'm one. — Санни закончила песню и заметила меня: — Скорпи! Ну наконец-то! Я уж думала, ты не придешь… Проходи, что стоишь, как неродной?

Определенно, сюда стоило прийти хотя бы ради того, чтоб увидеть ошарашенные физиономии Розы и компании.

— Санни, ты… — От возмущения Хьюго даже заикаться начал. — Ты… пригласила его?!

— Ну да, а что? — Пожала плечами Санни, отхлебывая пиво.

— Ты с ума сошла! — Взвилась Роза. — Это же Малфой!

Санни беззаботно рассмеялась в ответ:

— Да брось ты, Роз! Места всем хватит! Скорпи, не стой столбом, в ногах правды нет, она в другом месте, пониже! Лови!

Я едва успел поймать летящую в меня бутылку пива. Вот так, гриффиндорское чучело, ходил и ходить буду.

Санни снова взяла гитару и ударила по струнам:

- One, Two, Three O’clock, Four O’clock rock,

Five, Six, Seven O’clock, Eight O’clock rock.

Nine, Ten, Eleven O’clock, Twelve O’clock rock…

- We’re gonna rock around the clock tonight! — Подхватили остальные…

А я снова почувствовал себя в купе Хогвартс-экспресса…

* * *

Мы разошлись под утро. Первыми «отвалились» Райвенкло, уснули вповалку на своем диване. Барсуки уползали в свои спальни постепенно — им хорошо, они у себя дома. Дольше всех держались гиффиндорцы, но часам к четырем утра Роза уже мирно дрыхла, свернувшись в кресле большой рыжей кошкой, младший Поттер тоже клевал носом. У камина вокруг Санни остались изрядно накачавшийся пивом Джеймс, меланхоличный Хью, который всю ночь пил кофе, трое хаффлпаффских старшекурсников и я. Ближе к утру в гостиной стало холодно, и мне волей-неволей пришлось выползти из облюбованного в самом начале вечеринки угла поближе к камину.

Сидя тесным кружком у огня, мы тихо, чтобы не потревожить спящих, разговаривали о какой-то ерунде. О музыке, о погоде, о том, какие породы сов летают быстрее, о метлах и квиддиче, о способах приготовления кофе, о чем-то еще… Санни молча улыбалась, слушая нас, и почти беззвучно перебирала струны.

Мне было тепло и радостно. Тепло от камина и от присутствия Санни. Солнечное, оголтело-веселое, бесшабашное существо, она источала невидимый глазу, но ощущаемый сердцем свет. Ее свет изгонял ненависть, презрение и боль, очищая душу ласковыми касаниями чистого счастья. А радостно было оттого, что в тот вечер в Барсучьей гостиной не нужно было «делать лицо» и держать марку чистокровного мерзавца. Пожалуй, я еще никогда так не отдыхал от себя.

В какой-то момент мы все замолчали, глядя в огонь и думая каждый о своем. В тот же миг в потрескивание поленьев вплелся голос Санни:

— In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long,

In the grey December morning

I decided to leave my home…

Took a train to nowhere — far away — far away…

Последний аккорд растворился в нашем дыхании.

Санни отложила гитару, залпом допила оставшееся в бутылке пиво и, не говоря ни слова, ушла в спальню.

* * *

В воскресенье я проснулся с улыбкой. И на резонный вопрос: «Где ты был?» ответил вполне беззаботно: «Где я был, там меня уже нет!»

Я улыбался в ванной, умываясь, я улыбался, спускаясь к обеду, улыбался, словив несколько приветов от присутствовавших на вчерашней вечеринке райвенкловцев. Я заразился хаффлпаффским вирусом. И это было здорово! Потому что я унес из барсучьей норы свой кусочек каминного тепла и безмятежной свободы. Потому что у меня появилось мое персонально солнце по имени Санни.

О нет, я не влюбился. Разве можно влюбиться в счастье?

* * *

Я ждал следующей субботы, как не ждал еще ничего и никогда в жизни. Хаффлпафф, по всей видимости, постановил, что человек, которого Санни пригласила на субботние посиделки, хоть и слизеринский гад, но не кусается, и стал дружно со мной здороваться. Я возвращал им их улыбки со всей доступной мне искренностью. С Райвенкло установился прочный вежливый нейтралитет. Родной — три раза ха-ха! — Слизерин пошугивался от меня, и за моей спиной собратья и сосестры крутили пальцем у виска, думая, что я не вижу. И плевать я хотел на это с Астрономической башни.

А вот с кошаками стало совсем туго. После вечера, проведенного вместе у Санни, они словно с цепи сорвались. Насмешки и оскорбления «великолепной четверки» демонстрировали отчаянную злобу и ненависть, граничащую с одержимостью.

Я терялся в догадках — ведь всего неделю назад мы были вполне в состоянии пройти мимо друг друга, не произнеся ни слова. Игнорировал их издевательства, хотя, видит Салазар, как мне хотелось порой искрошить Сектумсемпрой всех четверых в мелкий винегрет! Но после субботней вечеринки с Санни во мне что-то переключилось, что-то замкнуло, умерло — или, наоборот, возникло? Там, у камина в Желтой гостиной Хаффлпаффа, я впервые почувствовал мир с самим собой, я впервые почувствовал себя, без ярмарочной шелухи аристократической фамилии, принадлежности к Змеиному факультету, без сросшейся с лицом маски высокородного сноба, без утомительной необходимости «делать лицо»… Мне было хорошо быть собой свободным, собой спокойным и радостным. Пачкать этот найденный в самом себе мир грязью непременной и неотъемлемой, как моя фамилия, ненавистью к отпрыскам гриффиндорской Золотой троицы я не был готов. Неужели волшебство улыбки Санни подействовало на них таким извращенным образом?.. Может быть, они решили, что мне не должно быть места под лучами этого Солнца?..

Солнце светит для всех.

* * *

В среду мы были сражены известием из барсучьей гостиной: профессор Грейнджер словила Санни за курением в школе. «Накаркал!» — едва не плача, костерил я себя. По правилам, Санни полагалось отчисление, без вариантов. Я одиноко метался по школьным коридорам, вмиг ставшим холодными и цинично-безразличными, не в силах представить свою жизнь без ее радостного беззаботного света… Уткнувшись лбом в стену какого-то неизвестного мне ранее тупика, я понял: буду валяться в ногах у директора, у Грейнджер, у черта лысого, лишь бы Санни осталась в школе. Я, Малфой, на коленях стану вымаливать для нее прощение, хоть бы для этого мне пришлось до самого Выпускного бала чистить ботинки Поттерам и Уизли!

Чистить ботинки мне не пришлось. Как выяснилось, в этот вечер у директора МакГонагалл перебывали делегации едва не со всей школы (исключая, разумеется, моих дражайших сокурсников) с одной-единственной просьбой… Райвенкло с неопровержимой логикой доказывал, что такая суровая мера наказания не соответствует тяжести совершенного Санни проступка, Хаффлпафф молча глазел десятками умоляющих глаз, Гриффиндор вопил, что так нельзя, просто потому что нельзя… Мое появление только довершило картину. Пробившись к МакГонагалл сквозь плотную толпу студентов, я…

Я опустился на колени.

Тишина.

Ошарашенное лицо директора.

— Мистер Малфой, встаньте немедленно!

Глухой стук двери директорского кабинета.

Дурак.

Думал, что мое унижение чего-то стоит. Да кто я такой?! Отребье, сын приспешника Вольдеморта, чистокровное дерьмо! Почему меня должны брать в расчет?! Если даже «порфироносные» Уизли не смогли…

Идиот.

Поднимаюсь, давя злые слезы.

Горгулья отъезжает в сторону, из-за нее появляется Санни. Нет, не так — сначала из-за горгульи выплывает солнечная улыбка, а вслед за ней — Санни.

— Ребята… — Шепчет она, отвечая на невысказанный вопрос. — Ребята… Я пойду…

— Санни? — Кажется, этот полный тревоги голос принадлежит Розе Уизли.

— Вещи распакую! — Хохочет Санни.

Хохочет Хаффлпафф. Хохочет Райвенкло. Заходится восторженным воплем Гриффиндор. Санни попадает в тесное кольцо объятий и поздравлений. Я стою у стены и мучительно пытаюсь справиться с колючим комом в горле.

— Скорпи!

Выпутавшись из настойчивых рук, Санни идет прямо ко мне, студенты расступаются перед ней, как перед сошедшей на землю олимпийской богиней.

— Скорпи… — Сияющие глаза, моя рука оплетена тонкими прохладными пальчиками. — Есть унижение, которое возвышает.

Устным выговором Санни, конечно же, не отделалась. В качестве наказания она получила месяц отработок у завхоза и запрет идти на Рождественский бал. Правда, ее это обстоятельство, похоже, совсем не расстроило. «Не до жиру, быть бы живу!» — смеялась она, когда я вздумал было ей посочувствовать. Думаете, она стала осторожнее? Щаз! Продолжала внаглую дымить на своем любимом подоконнике в Восточной башне. Отчитывать ее было бесполезно, взывать к здравомыслию — тоже.

Филч, кстати, отказался от ее отработок на четвертый день. Причина осталась тайной, но, зная природную неуклюжесть Санни и ее легкомысленное отношение к любого рода обязанностям, я мог предположить, что она устроила в филчевском хозяйстве натуральный погром. Завхоз обходил ее, как зачумленную, и только злобно зыркал исподлобья.

Что же до меня… Я приобрел в школе статус вроде неизвестной величины в арифмантическом уравнении. После выходки у кабинета директора отношение окружающих ко мне в очередной раз поменялось. Мои несчастные соратники по слизеринскому фронту не перенесли моего позора, и теперь демонстративно сторонились, обдавая ледяным презрением. Мне, по большому счету, было наплевать. В тесные отношения с кем-либо из них я и так вступать не собирался, а уж по температуре презрения сам мог бы давать мастер-классы. Некоторые навыки Малфои получают с рождения.

Зато гриффиндорская ненависть поутихла. Верно говорит правило — если в одном месте убыло, в другом столько же прибавляется. В целом, их нынешний настрой можно было назвать настороженным: так смотрят на обезьяну с навозной бомбой — никогда не знаешь, куда она ее бросит. А в частности, в глазах обоих Уизли мелькало еще и любопытство. Такой интерес исследователя, обнаружившего вдруг, что обезьяна умеет не только ловить блох, но и метать навозные бомбы.

Барсуки же возвели меня в ранг национального героя. Конечно, это льстило. Но самый существенный плюс их отношения состоял в том, что я теперь мог в любое время дня и ночи приходить в их гостиную и проводить там столько времени, сколько заблагорассудится. Привилегию я оценил по достоинству. Гостиная Слизерина по понятным причинам стала для меня не тем местом, где можно спокойно отдохнуть или позаниматься. Правда, уроки я готовил преимущественно в библиотеке, а вот за отдыхом неизменно шел к барсукам и ждал Санни. Как-то раз я даже заночевал у них на традиционно райвенкловском диване, когда мы с Санни заговорились до полуночи. Возвращаться в неприветливую и холодно-мрачную слизеринскую гостиную в тот вечер было особенно мучительно, да и перспектива напороться на Филча вовсе не радовала…

А Рождественский бал неумолимо приближался. Как и перспектива идти на него в гордом одиночестве. Нет, я нашел бы себе пару даже среди слизеринок, несмотря на мой остракизм. Все-таки я Малфой. Пошли бы на бал как миленькие, не со мной, так с моей фамилией. Но, приглядываясь к разным девчонкам, я оценивал их лишь по одному критерию: кого из них Санни пригласила бы к себе в субботу. По всему выходило, что никого. И болтаться бы мне на балу, как дерьму в проруби, если бы не моя способность оказываться в неподходящее время в неподходящем месте и нечаянная возможность подслушивать чужие разговоры.

Я искал Санни. В хаффлпаффской гостиной сказали, что она пошла гулять по замку, а это могло значить только одно: она опять курит в Восточной башне. Поднимаясь по крутым ступеням, я услышал голоса — и рефлекторно замер. Эх, шпион поневоле…

— … И хоть бы одна сволочь пригласила на бал! — Это Роза. — Санни, я что, уродина?!

— Да ну тебя, Роз! Просто ты дочь своей матери. Все хотят тебя пригласить, но боятся профессора Грейнджер и твоих братьев. И Поттер за тебя голову любому оторвет, если что не так.

Чую запах сигаретного дыма. Курит, зараза…

— Если б ты знала, как мне это все осточертело! Мало того, что я должна учиться лучше всех, раз я — дочь Гермионы Грейнджер, так еще и ни один нормальный парень ко мне не подойдет без оглядки на мою героическую матушку…

Санни делает «пуффф-пуффф-пуффф», это значит, она пускает дым колечками.

— Роз, посмотри на это с другой стороны. Если они боятся — на фига тебе такие нужны? Вот найдешь того, кто не испугается, тогда и будет разговор.

— Да нету таких.

— Да есть! — Собственный голос кажется мне чужим и чересчур нахальным. Впрочем, мне положено нахальство, я — Малфой.

Девчонки вздрагивают от неожиданности и поворачиваются ко мне. Санни — с улыбкой, а Роза — вытаращив глаза и разевая рот, как рыбка гуппия.

— Мисс Уизли, я прошу Вас оказать мне честь сопровождать меня на Рождественском балу! — Я склоняюсь в церемонном поклоне, стараясь не рассмеяться, уж больно потешно выглядит изумленная Роза.

Впрочем, она быстро пришла в себя — дочь Грейнджер, как-никак.

— Да уж, действительно честь, — криво усмехается Роза. — А что? «Пощечина общественному вкусу», так ты говорила?

Санни согласно кивает, и Роза спрыгивает с подоконника.

— Так и быть, Малфой. Я пойду с тобой на бал.

Я поймал ее руку и легонько коснулся губами тонких подрагивающих пальцев. Этикет еще никто не отменял.

Роза иронично вскинула брови, прошептала: «Докатилась!», и пошла прочь из башни. Я обернулся к Санни:

— «Пощечина общественному вкусу» — это она про что?

Санни сделала последний «пуффф» и затушила окурок о стену:

— Был такой русский поэт, Маяковский. Называл свои стихи «пощечиной общественному вкусу».

В другое время я бы непременно расспросил про русского поэта, но сейчас мои мозги были заняты другим.

— Ну и как ты думаешь, я за такую пощечину по шее не получу?

— А это зависит от того, останется ли довольна Роза.

Определенно, смех Санни — это лекарство от всех сомнений. Роза останется довольна, не будь я Малфой!

* * *

Пощечина удалась.

Наше с Розой триумфальное шествие через Большой зал было достойно упоминания в «Истории Хогвартса». Перед нами молча расступались, за нашими спинами потрясенно перешептывались.

— Мальчишки, челюсти подберите! — Негромко скомадовала Роза, когда мы проходили мимо ее братцев.

— Роз, ты спятила?! — прошептал в ответ Ал.

Если кто и спятил, так это я. Скорпиус Малфой ведет на Рождественский бал Розу Уизли. Хотя нет. Скорпиус Гиперион лорд Малфой и Роза Уизли, дочь Героев войны. Так гораздо лучше.

Справедливости ради надо сказать, выглядела Роза потрясающе. Она и в обыденной жизни была вполне себе ничего, а тут превратилась в настоящую королеву. Не иначе, ее матушка постаралась. Я мало что понимаю в женской моде, но декан Гриффиндора считается у хогвартских девчонок эталоном вкуса. Помнится, когда я упомянул об этом при отце, он долго хохотал: Гермиона Грейнджер в его рассказах всегда была гриффиндорским пугалом, перемазанным чернилами и со шваброй на голове. Верилось в это с трудом. Вон она стоит вместе с Поттером, непроницаемо-холодная, гордая, безупречно элегантная. Взглянула на явление дочери под руку с главным слизеринским гадом — и бровью не повела. Выдержка у нее что надо, впору поучиться. А вот у Поттера, по-моему, аж очки вспотели. Он несколько секунд таращился на нас, словно увидел призрак Вольдеморта, а потом склонился к Грейнджер и что-то прошептал ей на ухо. Ответная улыбка Героини войны оказалась грустной…

Дальше я никого не разглядывал — объявили первый тур вальса. Мы с Розой откружили протокольный танец, после чего чопорно раскланялись и разошлись в разные стороны. Уизли танцевала весьма сносно, и я бы даже получил удовольствие, если бы посреди вальса в моем мозгу не вспыхнуло: «Санни!» Мы тут веселимся и чревоугодничаем, а она небось курит в Восточной башне с гитарой в обнимку, и хорошо если не плачет!

Едва дождавшись окончания танца, я отправил Уизли к ее церберам и поспешил к выходу. Краем глаза увидел, как Розу закружил в очередном танце Поттер-старший… Вот оно, хваленое гриффиндорское благородство. Развлекаются, и думать забыли о той, которая создавала им праздник изо дня в день, а сейчас этого праздника лишена сама.

Что ж, среди многочисленных малфоевских недостатков никогда не было черной неблагодарности. Санни получит свой праздник, или я съем фамильный герб!

* * *

Сначала — к себе в спальню. Все на балу, я спокойно вытащил заначенную бутылку огневиски и спрятал в рукав мантии. Спросите, откуда у меня такое добро? Места знать надо.

Пункт номер два — кухня. Едва услышав «мисс Санни», домовики засуетились, как ошпаренные, и в считанные секунды нагрузили мне гигантский поднос всякой вкусной снеди. Тащить его, прижимая локтем бутылку, оказалось катастрофически неудобно, к тому же прямо у меня перед носом оказался пышный хвост ананаса, напрочь загораживавший обзор. Вот так и зауважаешь труд домовиков…Хорошо, что гостиная Хаффлпаффа недалеко от кухни…

Я шел медленно, осторожно, молясь лишь о том, чтобы ненароком не споткнуться. И, естественно, по закону подлости, налетел на кого-то прямо в кухонных дверях. Я едва успел крепче прижать к боку бутылку, поднос в моих руках подпрыгнул, кувшин с соком хряснул об пол, ананас описал невообразимый кульбит и прилетел… прямехенько в руки Джеймсу Поттеру.

— Ого! Малфой! Ты, никак, в домовые эльфы записался!

— Хреновый из тебя домовик, — Ал критически посмотрел на осколки кувшина в луже сока. — Прижми себе уши каминной дверцей!

Спокойно. Если сейчас с ними сцеплюсь, до Санни точно не дойду.

— Дай пройти, — процедил я, плечом пытаясь отодвинуть в сторону Джеймса. Ананас решил не отвоевывать, хрен с ним, с ананасом. Бутылку бы не раскокать.

— Ребята, ну что вы там застряли?!

Прямо на меня по коридору с угрожающей подносу скоростью летело облако персикового шифона.

— Уизли, стой! — Заорал я не своим голосом, мысленно прощаясь с бутылкой.

Мне и бутылке повезло, Роза успела притормозить.

— Малфой?

— Уже пятнадцать лет как, — огрызнулся я. — Поттер, не прижимайся ко мне, я предпочитаю девушек.

Зачем, ну зачем я это сказал?! Поттер начал медленно багроветь, а я успел представить, как будет смотреться ананас на моих плечах вместо головы.

— Джим! — Роза недовольно уставилась на ананас. — Это все, что вы добыли? Санни, конечно, экстремалка, но даже она не станет закусывать пиво ананасами!

О как! Похоже, я поторопился в некоторых своих оценках…

— Малфой, будь человеком, поделись закусью, а? — Уизли коварно улыбнулась. — В память о том, что между нами было!

Я на миг обомлел: о чем это она? Потом дошло.

— Ну если только в память о том, что между нами было, — я вернул ей ехидную усмешку. — Вообще-то, я тоже к Санни.

Если Роза и удивилась, то ничем этого не показала, а только деловито осведомилась, кивнув на кухню:

— А там еще что-нибудь осталось?

Я раздраженно пожал плечом: бутылка огневиски медленно, но верно выползала из-под локтя.

— Малфой, ты чего крючишься, как будто неделю не срал?

Отвечать было некогда. Я сунул поднос обалдевшему от такой бесцеремонности Поттеру-младшему и поймал выскользнувшую бутылку у самого пола.

Поттер-старший присвистнул:

— Ого!

— Ага! — Мстительно агакнул я в ответ. — Чуть не расколотил из-за тебя.

— А при чем тут я? Это родители твои виноваты, что у тебя руки кривые!

— Молча-ать!

Роза стояла, сжав кулачки, и буквально тряслась от злости.

— Нашли время ругаться, остолопы! Отбой через пятнадцать минут! Мы еще даже подарки из гостиной не забрали! А ну марш на кухню, и чтоб с пустыми руками не возвращались!

Поттеры сгинули в недрах кухни, а я стоял, как оглушенный: подарок! Подарок для Санни! Я забыл!

— Малфой, чего застыл? Прячь контрабанду и пошли! Не хватало нам с огневиски попасться!

Командовать Уизли явно научилась у матери…

* * *

— Натюрморт! — Сложив руки на груди, Ал Поттер разглядывал впопыхах сооруженный нами стол. — Хоть картину пиши!

Спасенная бутылка горделиво высилась посреди гастрономического изобилия рядом с многострадальным ананасом.

Роза встала между мной и Поттерами, уперев руки в боки.

— Значит, так, парни. Раз уж мы все вместе оказались здесь по одной и той же причине, отныне и впредь я объявляю эту гостиную территорией мира. Не хватало еще испортить Санни праздник вашей грызней! Если начнете цапаться — учтите, прокляну так, что и Гарри не расколдует! Я ясно выражаюсь?

Куда уж яснее…

— Если ясно, жмите руки.

Дружный протестующий возглас Поттеров был пресечен яростным взглядом синих глаз.

В гробовом молчании мы обменялись рукопожатиями, и выражение лица Джеймса при этом было таким, будто он съел целый лимон, посыпанный чилийским перцем.

В этот момент портрет тихонько отъехал в сторону, и по гостиной разнесся звонкий голос Санни:

— Хью, ну какой смысл нарушать правила, если об этом никто не узнает? Все равно что устраивать концерт и не продавать на него билеты…

— С рождеством! — не сговариваясь, гаркнули мы в один голос.

От неожиданности Санни подпрыгнула, наступила на ногу шедшему следом младшему Уизли, зацепилась грифом гитары за портьеру… Грохот, треск, визг, обиженный бреньк гитарных струн.

— Твою мать! Кажется, струна лопнула! — Донесся приглушенный голос Санни из-под портьеры.

Мы в десять рук бросились выпутывать ее из плотной пыльной ткани. Выпростав из портьеры гитару, Санни снова тихо ругнулась:

— Точно лопнула…

Хью перемигнулся с Розой и торжественно провозгласил:

— Тогда наш подарок тебе точно пригодится! Держи, с Рождеством!

Санни обвела нас растерянным взглядом:

— Ой… ребята… а вы чего тут де… в смысле, там же бал, а…

— Да сдался нам без тебя этот бал! — Хохотнул Хью. — Ну, открывай!

Санни нерешительно разорвала блестящую обертку маленького пакетика, и хаффлпаффская гостиная снова огласилась визгом, теперь уже радостным:

— Ой, мама! D`Addario! Серебряные!!!

Санни бережно вытащила из пакета нечто, напоминающее моток проволоки, погладила пальцами:

— Оплеточка… С ума сойти! Ребят, это же… они же стоят, как крыло от самолета! Ребят, спасибо!

Санни бросилась обнимать сначала Хью, потом Розу. Старший Поттер выпутался из ее рук:

— Погоди, меня пока благодарить не за что. Наш с Алом подарок вон там.

Назначение большой коробки у стола меня тоже интересовало. Когда Поттеры, отдуваясь, полчаса назад приволокли ее в гостиную, в ней что-то подозрительно позвякивало. Санни развязала подарочную ленту…

— Ох, ни фига себе!

Я глянул через ее плечо. В коробке в три ряда аккуратно сидели в гнездах небольшие бутылки темного стекла. Санни вытащила одну, посмотрела на свет.

— Вы с ума сошли!

— А что? — Было заметно, как Поттеры напряглись. — Ты же говорила, что любишь «Гиннес»…

— Я не люблю «Гиннес»! — Поттеры в ужасе переглянулись. — Я обожаю «Гиннес»! Но где вы его?..

— Нет ничего невозможного, когда для этого есть все необходимое! — Самодовольно заявил Ал.

И тут все, как по команде, повернулись ко мне. Мерлин, дай мне провалиться сквозь землю!

— Ну, вообще-то… — И тут меня осенило. — Птенцы в нашей фамильной совятне только недавно вылупились. Через пару месяцев они подрастут, поедем с тобой в Поместье — и выбирай совенка, какой понравится.

Кто-то восхищенно вздохнул, кажется, Роза. Еще бы! Сова — королевский подарок.

А вот я выдохнул. Открутился!

Санни оглядела нас расстроенно:

— Ребят… а мне… совсем нечего вам подарить…

— Санни, ты сама — один огромный подарок! — Рассмеялась Роза. — Давайте праздновать уже! Малфой, откупоривай контрабанду.

Санни, просияв, хлопнула себя по лбу:

— Есть у меня для вас подарок! Только надо струны переставить!

Пока Санни возилась со струнами, пока заново настраивала гитару, блаженно жмурясь при каждом звуке новых струн, мы успели не только налить, но и выпить, и снова налить.

— Горе луковое! — Ржал над Розой старший Поттер, колотя ее по спине. — Я ж тебе говорил, сначала выдохни, потом глотай, потом закусывай!

Уизли кашляла и смахивала с глаз слезы: как выяснилось, раньше она огневиски не пробовала. Я молча вынул из ее пальцев стакан и подал другой — с соком, за что удостоился благодарного взгляда, на улыбку Роза не расщедрилась. В общем, не больно-то и хотелось. Я обошел ее и Поттера, намереваясь устроиться поближе к Санни, и краем глаза увидел… на обнаженной спине Розы (и как ей Грейнджер не навтыкала за открытую почти до ягодиц спину?!) несколько следов от услужливого поттеровского кулака. Вот же дубье, прости меня Мерлин! Они с Розой, конечно, росли вместе, но она же ДЕВУШКА! У них кожица нежная, плюнь — синяк будет…

Голос Санни заставил замереть и обратиться в слух:

— Another red letter day,

So the pound has dropped and the children are creating,

The other half run away,

Taking all the cash and leaving you with the lumber,

Got a pain in the chest,

Doctors on strike what you need is a rest.

It's not easy love, but you've got friends you can trust,

Friends will be friends,

When you're in need of love they give you care and attention.

Friends will be friends,

When you're through with life and all hope is lost,

Hold out your hand cos friends will be friends right till the end!

Это и был ее подарок. Всю свою радость, все счастье, всю признательность и все тепло вложила Санни в песню, которую пела для друзей.

Для друзей — а значит, и для меня тоже. Песня растеклась по моим венам, опьяняя сильнее, чем огневиски. Я еще не осознал тогда, но почувствовал: эта смешная недотепа с необъятным сердцем-солнцем сделала мне щедрый подарок на всю жизнь.

Санни подарила мне — меня.

Песня смолкла. Санни поднялась с пуфика, взяла бокал с огневиски:

— Ребята… Спасибо вам за то, что вы есть! Вы — смысл, вы — жизнь. За вас, друзья!

«С Рождеством!!!» — Прогремело у двери, я едва не выронил бокал, а бедная Роза в очередной раз поперхнулась.

На входе в гостиную сине-черной тучей колыхалась толпа райвенкловцев. Староста Вороньего Дома выступил вперед и начал торжественный спич, за время которого мы все успели бы напиться и протрезветь, а Поттер — сломать Розе позвоночник, усердно дубася ее по спине.

Наконец Форвик прекратил перечислять все достоинства Санни и описывать степень ее неоценимого влияния на оздоровление обстановки в школьном сообществе. В его руках появились две большие тетради в черных переплетах с желтым орнаментом.

— … и принять от нашего факультета скромный подарок к Рождеству! Вот эта нотная тетрадь проигрывает мелодию сразу, как ты ее запишешь, а эта — сама записывает нотами мелодию, которую ты играешь.

Онемевшая и счастливая Санни прижала тетрадки к груди, оглядывая нас подозрительно блестящими глазами. Не успела она оправиться от этого презента, как в гостиную галдящей оравой ввалились хаффлпаффцы, и под их дружный вопль: «С Рождеством!!!» с потолка на Санни посыпались серебристые снежинки…

А меня в очередной раз посетило озарение.

— Разрешите вас пригласить! — Я отвесил Санни куда более низкий поклон, чем накануне Розе.

Кто наколдовал музыку, я не заметил. Санни напрочь не умела танцевать, и может, из-за этого мы столкнулись с вальсирующими Розой и Алом, сшибли банкетку и все дружно повалились на пол, усыпанный снежинками.

— Малфой, ты слон! — Совсем необидно обиделась Уизли, швыряя в меня пригоршню снежинок.

— От слонихи слышу! — В мою руку снежинок поместилось куда больше.

— Все слоны! — Залилась смехом Санни, вздымая вокруг нас настоящий серебристый вихрь.

— Снегопаааад!!! — Заорали барсуки и принялись осыпать всех подряд ненастоящим снегом.

Райвенкловцы заняли глухую оборону за своим любимым диваном и оттуда начали организованный обстрел кучами снежинок. Барсуки отчаянно пытались взять диван приступом, но каждая атака захлебывалась в лавине серебристой фольги. Санни и оба Поттера продвигались к дивану короткими перебежками, прячась за пуфиками, а Хью, похоже, изображал таран: он пер на райвенкловский диван, двигая перед собой засыпанное «снегом» кресло, и вскорости должен был неминуемо врезаться… Уизли, по всей видимости, решила меня похоронить — повалила на пол, уселась верхом мне на спину и с визгом засыпала грудами снежинок. Я беспомощно барахтался под ней, отплевываясь от фольги, пока не смог, наконец, перевернуться и в свою очередь опрокинуть ее в «сугроб». Роза брыкалась и орала что-то насчет «слизеринского гаденыша», пока я старательно закапывал ее в фольгу.

— Сволочь! — Выплюнула Роза вместе с попавшей в рот снежинкой и чувствительно съездила коленом мне по крестцу.

— Заррраза!!! — Завопил я в ответ, ловя ее руки, чтоб не барабанили по плечам…

Мир схлопнулся.

Оглушительным грохотом — тяжелое дыхание…

Головокружительным сумасшествием — неистовая синева удивленных глаз…

Тягучим развратным безумием — вздымающаяся грудь в обманчиво-легкомысленной дымке персикового шифона…

Теплым таинственным шепотом в мою ладонь — тук-тук… тук-тук… тук-тук…

Ажурная снежинка переливается на розовой щеке и не тает… не тает…

— Малфой, ты рехнулся?!

Ччччеррт!!!

Рывок за шиворот окончательно привел меня в чувство.

— Ты что делаешь, козел!!! — Разъяренный Джеймс Поттер, держащий меня за грудки, вполне мог быть грозным олицетворением Немезиды, если бы не всклокоченные волосы, изрядно потрепанная мантия и дурацкие снежинки на голове и плечах.

Я смог только глупо фыркнуть в ответ, хотя и понимал, что у Поттера есть весьма существенный повод сплясать рил на моих ребрах.

— Объявляю торжественный перекур! — Провозгласила Санни, выбираясь из «сугроба». — Кто со мной, тот герой!

Поттер с сожалением разжал пальцы. Праздник под названием «Замесить Малфоя» не состоялся.

— Надо будет тебе подарить книжку «О вреде курения», — ухмыльнулся Хьюго, помогая сестре подняться.

Санни расхохоталась:

— Ой, не надо! Там много букв! Кстати, о вреде курения…

Она на четвереньках подползла к забытой у камина гитаре.

— Sittin' in the classroom thinkin' it's a drag

Listening to the teacher rap — just ain't my bag

When two bells ring you know it's my cue

Gonna meet the boys on floor number two!

— Smokin' in the boys room!

Smokin' in the boys room! — Дружно подхватили барсуки. Видимо, эту песню они слышали не впервые…

А после второго куплета я уже самозабвенно орал вместе со всеми:

— Teacher don't you fill me up with your rules

Everybody knows that smokin' ain't allowed in school!

Кто бы знал, что отныне эта песенка старой маггловской рок-группы станет гимном всех, нарушающих школьные правила…

* * *

Огневиски закончилось быстро. Закуска — еще быстрее. Опьянев, и вследствие этого обнаглев до невозможности, Санни курила прямо в гостиной, бросая окурки в камин.

Мы встретили утро пьяные, уставшие и счастливые. Снежным побоищем наше буйство не закончилось: были песни, танцы на столе (стриптиз в исполнении обоих Поттеров — то еще зрелище!), выпивание пива наперегонки, и снова песни, песни, танцы, песни…

С райвенкловского дивана доносился размеренный храп. Санни тихо трогала струны и вполголоса рассказывала трагическую историю любви и смерти Сида Вишеса и Нэнси Спанджен. Хью Уизли сидел за спиной Санни и мерно позвякивал ложкой, размешивая сахар в чашке кофе. Щелкали поленья в камине, а искусственный снег серебрился и пах, как настоящий. Мы сидели на полу у самой каминной решетки, прижавшись друг к другу — так теплее и телу, и душе. Не имело значения в тот момент, что фамилия Джеймса — Поттер, а моя — Малфой, что первая умница и красавица Гриффиндора Роза Уизли зябко кутается в мантию первого слизеринского подонка, что райвенкловский староста Форвик чистокровнее всех чистокровных, а центр нашей маленькой Вселенной Санни — магглорожденная и совсем слабенькая волшебница.

Слабенькая?.. О нет. Санни владела другим волшебством, сказочно-прекрасным и сокрушительным в своей мощи. Странная некрасивая девочка излучала столько света и радости, столько веселого беззаботного тепла, и мы тянулись к ней, как уставшие путники тянут замерзшие руки к высокому костру, победно пылающему в оледеневшей пустыне. Ее щедрое сердце обогревало каждого, ее кривоватая улыбка вполне могла бы заменить солнце, если бы оно вдруг погасло. Это было самое лучшее, самое сильное на свете колдовство…

Я бы еще долго витал в хмельных облаках и дзен-буддистских размышлениях о природе уникальности Санни, но реальность напомнила о себе охрипшим от выпивки и пения голосом Джеймса:

— Санни, а у тебя какие планы на каникулы?

— Ну есть кое-какие, — Санни с шипением распрямила затекшую ногу. — А что?

— Мы просто хотели предложить… — Джеймс критически глянул в сторону Ала, сладко посапывающего в обнимку с пустой пивной бутылкой. — Ну то есть уже не совсем мы… ну в общем, ты не хочешь поехать на каникулы к нам в Годрикову Лощину?

— Хочу! — Немедленно отозвалась Санни. — Но не могу. Честно, я бы с радостью, но…

— Родители не отпустят? Так папа попросит, ему не откажут! Санни…

— Джим, не могу, и родители тут ни при чем.

Поттер уже собрался было возражать, но Санни снова провела пальцами по струнам:

— In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long,

In the grey December morning

I decided to leave my home…

Took a train to nowhere — far away — far away…

Ее тихий мечтательный голос снова ввел меня в транс. Неимоверно хотелось спать, я против воли сползал в зыбкую благостную полудрему.

- Many thousand miles away

Where the moon took to the stars

Dreamed about the days

Days gone by — days gone by…

In the night the seawinds are calling

And the city is far far away

Soon the sea turns to darkness

It is night and the seawinds are calling

Seawinds call — seawinds call…

Мне грезились Сид и Нэнси, уплывающие по зеленому морю к золотому закату в лодке под парусами из персикового шифона, а огромная летучая рыба парила над кормой и грустно вздыхала:

— Ten thousand miles away

Where the moon took to the stars

Dreamed about the days

Days gone by…

Мне грезилось — я чайка. Закоченевший от бесконечного полета над ровной морской гладью, уставший от непрекращающейся борьбы со студеным ветром, промокший от мириадов соленых брызг, я уселся передохнуть на рею грот-мачты среди гудящих на ветру вантов. Парус хлопнул, окутывая меня персиковым шифоновым теплом…

— I've been told so many stories

And dreams my friends have made

So it's no illusions

Sail away sail away…

* * *

Как я пережил те каникулы? Сам не знаю…

В первый же день, проведенный дома, я сделал кошмарное открытие. Мир изменился. Мой дом стал холодным вместилищем дорогих безделушек, а я в нем — чужим. Мои безукоризненные чистокровные родители превратились в механических кукол, существующих по заданному сценарию: дежурный поцелуй в щеку от матери, дежурный сухой кивок отца, дежурный семейный обед, дежурная конная прогулка по дежурному маршруту…

Я потрясенно бродил по дому, отказываясь принимать происходящее. Мои любимые уголки поместья не казались больше уютными. Знакомые с детства лица, голоса, вещи… Все чужое, все ненастоящее, словно на картинке из глянцевого журнала. Все статично, выверено и безупречно красиво. Все неживое. В саду возникло ощущение, что даже розовые кусты колышутся по расписанию. Я будто оказался в мире фотографий из цикла «Жизнь простых волшебников-аристократов».

Меня ломало и корежило. Хотелось в барсучью гостиную, опрокинуть бутылку пива, потрещать с Санни, завалиться спать на ковре у камина… Хотя нет. На ковре у камина лучше не надо. Потому что утром после рождественской вечеринки у Санни я проснулся на этом самом ковре и первое, что увидел — персиковый шифон. А потом тихонько вытаскивал свою руку из-под головы Розы Уизли, еще осторожнее сдвигал ее ногу со своего бедра, и уж совсем на цыпочках ретировался к себе досыпать. Мне было очевидно, что Уизли просто замерзла и во сне подползла к ближайшему источнику тепла, которым, словно в насмешку, оказался я. Но в тот момент я был совершенно уверен, что ее братцы не окажутся столь проницательными и понимающими…

Две недели тянулись, как жвачки Умников Уизли. Я все каникулы просидел в библиотеке, мотивируя это тем, что нам задали неподъемное домашнее задание, и выходил только на ритуальные приемы пищи… По-моему, родителей это устроило.

Не выдержал, сорвался в школу на два дня раньше. Отец на мое желание уехать только вопросительно приподнял брови, но возражать не стал. В Хоге было легче. Но и там единственное, что мне оставалось — тоскливо и бесцельно слоняться из коридора в коридор да часами обсиживать подоконник в Восточной башне…

Санни не приехала. Ни вечером накануне начала занятий, ни наутро. И следующим утром ее тоже не было на завтраке. Я не находил себе места, метался по школе и окрестностям в тщетных попытках успокоиться. Ну не приехала и не приехала, мало ли какие могли случиться причины! «Вот именно! — Ехидно поддакивал мой внутренний голос. — Мало ли какие!» Я громко матерился и нарезал круги вокруг озера. Впервые пожалел, что всегда держался с сокурсниками отстраненно и холодно. Сейчас бы компания не помешала, чтобы отвлечься.

Спал… почти не спал. Тревога давила на грудь, перехватывала горло. Почему-то мне упорно думалось, что с Санни происходит что-то нехорошее, хотя она вполне могла задержаться из желания подольше побыть с родителями. Я ночи напролет уговаривал себя, что с ней все в порядке, и только ближе к утру забывался неглубоким беспокойным сном. Благослови Мерлин историю магии и профессора Биннса! Не спать на его лекциях всегда считалось дурным тоном…

Так прошло четыре дня.

В пятницу утром я приплелся на завтрак, засыпая на ходу. Автоматически толкнул дверь Большого зала… Выстроившись длиннющей львино-орлино-барсучьей цепочкой, студенты выплясывали между столами летку-енку, распевая: «We all live in a Yellow Submarine! Yellow Submarine! Yellow Submarine!»

Она приехала.

Напряжение отпустило меня, словно из тела выдернули все кости. Я прислонился плечом к дверному косяку, борясь с желанием разреветься от облегчения. Она приехала. С ней все хорошо. Она приехала. Чего я, дурак, распсиховался?

— Скорпи!!! — Отделившись от танцующей «змеи», Санни кинулась ко мне во весь опор, повисла на шее, обхватила ногами, прижалась так сильно, что я на миг задохнулся. — Скорпи! Так соскучилась!

А я забыл все страхи и сомнения, слушая, как тихо и доверчиво бьется ее сердце.

Два месяца зимы пролетели в хмельном и шальном угаре. Мы жили от субботы до субботы, даже вылазки в Хогсмид теперь имели для нас одно-единственное назначение — затариться спиртным. Разумеется, спиртное было по большей части запрещенным в школе, и я волею обстоятельств открыл в себе талант контрабандиста. Эх, знали бы преподаватели, в каких целях мы используем Чары и Трансфигурацию!

К слову сказать, на этом нелегком поприще мы отлично сработались с Хьюго Уизли. Он в силу полумаггловского происхождения прекрасно ориентировался в немагическом Лондоне, а вид имел настолько серьезно-глубокомысленный, что у продавцов в маггловских магазинах не возникало сомнения, имеет ли он право покупать сигареты. Конечно, старший Поттер тоже вполне мог добыть для Санни курево, но первая же его попытка проникнуть в магазин в мантии-невидимке и ничтоже сумняшеся стырить несколько пачек едва не привела к провалу из-за крайней импульсивности горе-вора. Поэтому обоим отпрыскам Героя войны было запрещено под страхом Авады и близко подходить к тонкому искусству снабжения Барсучьей гостиной запретными удовольствиями. Роза самолично со всей тщательностью следила за соблюдением табу и принимала посильное участие в «операциях», варя для нас с Хью оборотное зелье в туалете Плаксы Миртл. Где она добывала необходимые ингредиенты, я понятия не имел, но сильно подозревал, что в этом замешан наш уважаемый профессор ЗОТИ.

Ко Дню Святого Валентина мы готовились неделю. Праздник обещал ознаменоваться грандиозной попойкой и не менее грандиозным балаганом, для чего требовалось приложить немало усилий. Впрочем, тяготы «хозобеспечения» обещали воздаться сторицей.

Пока Роза «строила» своих невыносимых кузенов, заканчивая приготовления к вечеринке, я помчался к кабинету ЗОТИ, чтобы встретить Санни с отработки и эскортировать в гостиную. Кабинет оказался закрыт. Ругаясь на чем свет стоит, я ринулся в Восточную башню. Санни там не было. Я выбежал из башни, как выкатился, и едва успел притормозить, чтобы не столкнуться с бегущей мне навстречу Розой.

— Малфой, тебя только за Вольдемортом посылать! Где Санни?

— Понятия не имею! — Огрызнулся я. — Ноги по колено стоптал, искавши!

— Мысли?

Чего у Розы не отнять, так это конструктивности.

— Астрономическая башня.

— Бегом.

Взобраться бегом на Астрономическую башню — это не в тапки нагадить, скажу я вам. И ничего нет удивительного в том, что к середине лестницы мы с Розой существенно сбавили скорость, а на предпоследнем пролете едва не ползли.

-… да какой докси тебя укусил?!

Дежа вю.

Рефлекторно прижимаю Розу к стене, одновременно закрываю ей рот ладонью и одними губами произношу: «Тихо!» Роза кивает и вопросительно поднимает брови. Я мотаю головой, не в состоянии поверить, что секунду назад слышал голос отца.

— Никто меня не кусал.

Теперь Роза вытаращивает глаза и сама себе зажимает рот обеими руками. И я ее понимаю!

— Объясни, что происходит, в конце концов! — Точно отец. Что он тут забыл?!

— Для глухих и дебильных повторяю, — хрипловатый грудной голос профессора Грейнджер ни с чем не спутаешь. — Ты мне надоел, Малфой. Отвяжись.

— Мерлин тебя дери, Грейнджер…

— Думаю, Мерлин не отказался бы.

— Твою мать! То есть все, что было за два месяца… это…

Чтобы МОЙ ОТЕЦ так лепетал?! В Запретном лесу определенно что-то сдохло…

— Это просто секс, Малфой. Ничего личного.

— Дрррянь!

— Полегче на поворотах, Малфой. Я тебе ничего не обещала.

— Грязнокровая сука!

— О! Лорд Малфой возвращается к своей системе ценностей? Самое время. Пусти меня уже, нам не пятнадцать лет, чтобы по углам обжиматься.

— Грррейнджеррр!!!

Никогда бы не подумал, что отец может так рычать…

— Я неясно выразилась? Отпусти!

Шорох, возня, звонкий шлепок. Пощечина?..

— Черт возьми, Грейнджер…

— Хватит, Малфой. Пора прекратить это безобразие. Порезвились, и будет.

— Хорошо, пусть так.

С чего он вдруг стал таким покладистым?!

— Я подыхаю без тебя, Грейнджер…

Снова шорох.

— Прошу тебя… Только сегодня…

Тихий стон.

— Только сейчас… или я сойду с ума… умоляю тебя, Грейнджер… Здесь, сейчас…

— Умеешь ведь просить, лорд Малфой… Когда сильно хочешь…

— Даже не представляешь, как сильно…

— Ох… Уже представляю…

Роза пораженно смотрит на меня огромными, почти черными в полутьме лестничного пролета глазищами. Мы слышим влажные стоны, тяжелое дыхание и сбивчивый шепот: «Еще… еще… давай… вот так…»

Мир схлопнулся.

Там, на площадке Астрономической башни, мой отец трахает ее мать, а мы стоим в дюжине шагов от них, тесно прижимаясь друг к другу, и Роза тихонько дышит мне в шею, и ее пальцы стискивают мантию на моих плечах, и мои руки все сильнее сжимают ее талию… крепче, крепче… пушистые рыжие завитки щекочут губы… крепче…

Придушенный всхлип.

Роза по-прежнему смотрит на меня, только теперь в ее глазах паника.

Мать-перемать!

— Сваливаем! — Еле слышно шепчу я, разжимая руки.

Вылетаем из башни быстрее бладжеров, Роза тут же отскакивает от меня на добрых два метра.

— Роз, я… — Делаю шаг назад, примирительно поднимая руки.

— Блин, ну где вас носит?! Мы уже обыскались!

Санни и Хьюго выскочили из-за поворота, как чертики из коробочки.

— Ничего не имел в виду, — Обреченно закончил я в спину стремительно убегающей по коридору Розе.

В барсучьей гостиной я забился в угол с бутылкой пива и просидел там всю гулянку, периодически выползая «за ещем» и всерьез подумывая об Обливиэйте. В том углу и уснул, не дождавшись, пока Санни споет свою любимую «Seawinds».

* * *

Полдня страдал похмельем и стыдом: на профессора Грейнджер взглянуть не мог просто физически, и две пары Трансфигурации просидел, уставившись в стол. Похоже, выглядел я еще хуже, чем себя чувствовал, потому что гриффиндорская деканесса, понимающе покивав, непререкаемым тоном отправила меня в Больничное крыло. Знала бы она…

Привел Помфри в ступор, попросив антипохмельное зелье.

Пришел в ступор, получив его.

Похмелье прошло, маета осталась.

Роза от меня шарахалась, не давая ни малейшего шанса объясниться по поводу вчерашнего пикантного инцидента.

А вечером грянул гром.

Ощущая настоятельную потребность в эмоциональной подпитке, я опять искал Санни. Она в последнее время стала прямо-таки неуловимой, и найти ее было задачей со всеми неизвестными. Я обошел ее любимые места в замке, затретировал всех встретившихся по дороге хаффлпаффцев вопросом: «Где Санни?», выяснив, что гулять она не собиралась. В конце концов я занялся тупым прочесыванием всех коридоров и помещений подряд в надежде на удачу.

И удача буквально привалила, только вот к кому…

Я устал и взбесился, обходя замок по второму — или третьему? — кругу. Время близилось к отбою, перспектива напороться на Филча или кого-нибудь из преподавателей и лишить факультет пары десятков баллов настроения не поднимала.

— Ну, грязнокровое чучело, скажешь, чем ты их всех опоила?!

— Не поила я никого… Вы что, белены объелись?..

Санни!

Я бросился за угол, в коридор, из которого доносились голоса.

— Ах ты, поганое мугродье!!!

В полутьме короткого коридора стояли близняшки Забини с палочками наизготовку, а у их ног изломанной куклой корчилась Санни.

— Петрификус Тоталус! — Рявкнул я, чувствуя, как перед глазами темнеет от ярости и ужаса. Чем они ее?.. Неужели Круцио?!

— Фините Инкантатем…

Ничего не произошло. Бледная, как призрак, Санни все так же зажимала ладошкой левую сторону груди и судорожно хватала воздух раскрытым ртом. На ее остреньком личике застыло выражение такой мучительной боли, что мне на миг стало дурно.

— Санни… — Мерлин, какая она легкая! — Потерпи, родная… Все будет хорошо… Терпи, маленькая, терпи…

Я помчался в Больничное крыло, шепча обвисшей в моих руках Санни какую-то успокаивающую чушь.

— Малфой, что… — Поттеры, мать их!

— Не знаю!!!

Поттеры ринулись за мной.

Мадам Помфри на миг поджала губы при виде столь внушительной делегации и сварливо велела нам заткнуться, пока водила палочкой над лежащей на койке Санни.

— Мистер Малфой, что с ней случилось?

— Не знаю! — Задыхаясь, простонал я. — Я ее нашел… там…

— Все вон отсюда. Немедленно. И позовите профессора Грейнджер.

— Но…

— Мистер Малфой, вы оглохли? Бегом!

Я уже собрался взять низкий старт, но Ал придержал меня за локоть:

— Погоди. Это можно сделать быстрее.

Джеймс с сомнением глянул на брата, но смолчал. А через несколько минут в лазарет Медузой Горгоной влетела Грейнджер.

— Джеймс? Альбус?

Поттеры одновременно молча указали на дверь палаты, где мадам Помфри хлопотала над Санни. Грейнджер кинулась туда, оставив дверь приоткрытой. Мы замерли, вслушиваясь…

— Это не проклятие, Гермиона. Я проверила. Дала обезболивающее, но оно, похоже, не помогает…

Молчание, нарушаемое лишь сдавленными хрипами Санни.

— Есть у меня подозрение, Поппи… Девочка моя, тебе вживляли кардиоводитель?

Чтобы расслышать ответ Санни, пришлось даже перестать дышать…

— В прошлом… году… отторжение… искусственный клапан… тоже…

— Понятно. Поппи, нужны носилки. — Грейнджер выглянула в коридор, и мы шарахнулись от двери. — Джеймс, срочно вызови отца. Мистер Малфой, зайдите.

На Санни даже смотреть было больно.

— Что с ней, профессор?

— Лучше вы, мистер Малфой, расскажите, при каких обстоятельствах ее обнаружили. Как можно подробнее.

Рассказ занял минуту, пока Помфри перекладывала Санни на носилки и упаковывала в теплые одеяла.

— Гермиона! Что за пожар?!

— Гарри, молчи и слушай. Остаешься сегодня за главного по факультету, я аппарирую с мисс Уинкль в Мунго. Проводишь нас до границы антиаппарационной зоны.

Помфри аж подпрыгнула:

— Аппарация может быть опасна!

— Промедление опасней! — Отрезала Грейнджер.

От этих слов меня пробила дрожь.

— Гермиона, может, лучше я?..

— Гарри, кто из нас учился на колдомедика, я или ты? Не спорь…

Пока Грейнджер давала ценные указания Поттеру, я тихонько подошел к Санни. Мертвенно-бледная, глаза полуприкрыты, искусанные губы кривятся от боли, тонкие ручонки судорожно сжаты у груди… она казалась совсем крохотной в ворохе пуховых одеял. Потерянной. Беспомощной. Умирающей.

Едва сознавая, что делаю, я снял с шеи медальон — серебряную монету с изображением скорпиона, подарок родителей к поступлению в Хогвартс — и осторожно надел на шею Санни. Накрыл ладонью ее стиснутый кулачок, прошептал: «Я с тобой!»

— Мистер Малфой, отойдите! — Грейнджер махнула палочкой, поднимая носилки в воздух.

Пальчики Санни вдруг разжались, и мне в ладонь легло что-то теплое, твердое и гладкое.

— Ну вот и побратались… — Прошелестела она, не открывая глаз.

Проводив взглядом носилки и преподавателей, я раскрыл ладонь.

В моей руке тускло мерцал брелок в виде сердца из красного стекла. Кожаный шнурок, грубая работа. Дешевенькая вульгарная побрякушка…

Даже не пытаясь проглотить вставший в горле ком, я прижал к губам ее сердце.

* * *

Слух о нездоровье Санни разлетелся по замку моментально.

В гостиной Хаффлпаффа собралась по меньшей мере половина студентов школы. Молчали. Вздыхали. Обменивались взглядами.

— Малфой, сядь уже, не мелькай! — Раздраженно буркнул Хьюго.

Не отреагировав, я продолжал ходить туда-сюда по гостиной.

Эббот умчалась проводить разборки со Слизнортом, Поттер направился «размораживать» Забинь, про которых я напрочь забыл, Роза с ногами забралась в свое любимое кресло и оттуда зыркала исподлобья то на меня, то на брата, то на кузенов.

Вдруг Хьюго «отмер» и бросился к выходу со словами:

— Мама вернулась! Малфой, ты с нами?

Мог бы и не спрашивать…

В кабинете профессора Грейнджер царил теплый полумрак. Мы ввалились в дверь и застыли на пороге, выжидательно уставившись на декана Гриффиндора.

— Мам, не томи… — Наконец выдавил Хьюго.

Грейнджер внимательно оглядела нашу сборную команду и устало опустилась в кресло.

— Она больна. Тяжело больна. Похоже, неизлечимо.

У меня потемнело в глазах. Санни… и болезнь… невозможно… Не бывает!

— Не буду пичкать вас терминами. У нее редкая разновидность врожденной стенокардии. Это маггловская болезнь, но, видимо, из-за присутствующей в Санни магии, она странным образом мутировала. Это не поддается лечению. Вы ведь не знали, что мисс Уинкль каждые каникулы проводит в больницах? Зимой — в Мунго, летом — в одной маггловской клинике.

Мы подавленно молчали.

— Сестры Забини действительно не применяли никаких заклинаний. Они просто очень сильно напугали Санни. Вы появились вовремя, мистер Малфой. Часом позже мы не смогли бы ее спасти.

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как пальцы Розы вцепились в мое запястье.

— Мы ее откачали, но она все еще очень плоха. Если не случится повторного приступа, можно надеяться, что к весне мисс Уинкль вернется в школу.

Мы дружно выдохнули.

— Вы ведь дружите с ней? Так вот, имейте в виду: любое потрясение, сильный стресс или испуг могут убить ее на месте. Я видела снимки ее сердца. Оно все в мелких рубцах от микроинфарктов. Следующего приступа мисс Уинкль может просто не выдержать. И раз вы так дружны, — Грейнджер многозначительно посмотрела на меня. — Берегите ее. Не оставляйте одну во избежание повторных инцидентов. Иначе Санни может не дожить до лета.

Грейнджер углубилась в изучение лежащего на ее столе пергамента, давая понять, что разговор окончен.

* * *

Мы сидели рядком на первой ступеньке лестницы в Восточной башне. Джеймс, Альбус, я, Роза и Хьюго. Слов не было.

Уже неделю мы, не сговариваясь, приходили сюда после ужина, усаживались именно в таком порядке и молчали. Ожидание — самая тягостная в мире вещь, я это понял тогда. Ожидание, помноженное на пять, убивает. Но мы почему-то не могли не приходить.

Каждый вечер, когда я добирался до башни, Поттеры уже были там. Я молча усаживался рядом с Алом, сжимая в кулаке стеклянный брелок. Потом приходила Роза, у которой были факультативы после ужина. Опускалась возле меня и вкладывала свою теплую узкую ладошку в мою руку. И это было правильно. Последним был Хьюго. До самого отбоя мы недвижно сидели, уставившись в темноту, потом все так же молча расползались по гостиным.

Конечно, школа была в курсе произошедшего с Санни. Конечно, переживали за нее не только мы впятером. В Большом зале, в коридорах и даже в классах висела серая тягостная тоска. Без Санни во всем замке стало уныло и пусто. Преподаватели, и те выглядели несколько подавленными, хотя прежде за бесконечные шалости и воинствующий пофигизм готовы были спустить с Санни шкуру.

На десятый вечер наших посиделок Поттеры притащили пиво.

На шестнадцатый вечер Роза, привычно переплетя пальцы с моими, с усталым вздохом склонила голову мне на плечо. И это было правильно.

Следующим вечером Хьюго принес собой планшет, карандаш, и принялся рисовать.

Отбой двадцатого дня я встретил, лежа на коленях у Розы. Она еле ощутимыми касаниями перебирала мои волосы, и это было правильно.

На двадцать первый день нас с Джеймсом исключили из наших квиддичных команд за систематические прогулы тренировок. Поттер и ухом не моргнул. А я как-то отстраненно подумал, настолько ли мой отец увлечен Грейнджер, чтобы оставить сей факт без внимания.

На двадцать второй день выяснил, что не настолько. Таких оглушительных вопиллеров с такими «изысканными» выражениями я еще никогда не получал.

На двадцать пятый день кто-то, судя по мелькнувшему зеленому шарфу, с моего факультета, заглянул к нам в башню. Был встречен пивной бутылкой, метко запущенной Алом. Убежал с матюгами, держась за лоб.

На двадцать девятый день мне показалось, что время остановилось, и цель нашей жизни — бесконечное горькое ожидание.

За все это время мы так и не сказали друг другу ни слова. В гостиной Хаффлпаффа ни один из нас в те дни не появлялся.

На тридцатый день мы, в нарушение сложившейся традиции, пришли в башню все вместе. Это была суббота.

Едва приблизившись к нашей ступеньке, я учуял… запах сигаретного дыма! На миг подумал, что свихнулся и огреб глюки. Схватив Розу за руку, я не разбирая дороги ринулся вверх по лестнице. Задыхаясь от быстрого бега, выскочил на площадку…

Санни повернулась ко мне, и ее улыбка в тот момент могла бы осветить весь Хогвартс.

— Что, не ждали? А я приперлась!

— Ну здравствуй, сестренка… — Шепнул я в ответ.

Кажется, Роза плакала.

* * *

В тот вечер мы с Санни впервые остались у камина вдвоем. Прочая публика на радостях так перепилась, что уже к трем часам ночи валялась в отрубе. Роза уснула еще до полуночи, трансфигурировав мою мантию в теплый плед.

— Все-таки ты совсем безголовая, — резюмирую я, наблюдая за полетом окурка в камин. — Не думала, что стоит поберечь здоровье? У тебя его и так не амбары.

— А смысел? — Санни ласково потерлась щекой о мое плечо. — Скорпи, я могу… в любую секунду, понимаешь? Никто не ведает своего часа, а я и подавно, но… Не хочу я тратить оставшиеся мне секунды на всякую чушь. Отказывать себе в удовольствиях, в радости, в друзьях… Знаешь, однажды я почти умерла. Клиническая смерть, всего несколько мгновений, но их хватило, чтобы оглянуться и понять: вся предыдущая жизнь была… тухлой какой-то. Жизнь на цыпочках, кругом одни «нельзя» — совершенно бессмысленные, потому что ничего не изменят. Жизнь в ошейнике: ни глотка кофе выше нормы, таблетки выпить ни минутой позже, по лестнице не подниматься, не бегать, не прыгать, не смеяться… Я ни разу в жизни даже в мячик не играла — «физические нагрузки категорически противопоказаны». Когда я очнулась, то решила, что больше так не будет. Жизнь — это великий дар и счастье. Мы не имеем права расходовать ее на всякую муру вроде диет, сомнительных обязанностей, никому не нужной мести… Посмотри, Скорпи, на что люди тратят жизнь. На ненависть, карьеру, деньги, славу, глупое самоутверждение… Все это не котируется там.

Санни усмехнулась, подцепила пальцем струну. Ее звон вплелся в треск пожираемых огнем поленьев в камине.

— Знаешь, как это здорово — проснуться утром? Всего лишь проснуться… Значит, еще один день есть, еще одна песня, еще можно радоваться. Представь — целый день счастья! Нельзя тратить время попусту, потому что однажды можешь уснуть навсегда. И у тебя не будет с собой ничего, чтобы осветить дорогу — ни любви, ни радости, ни счастья… одно разочарование и злоба на потерянную жизнь. Судьба — не черновик, заново не перепишешь. То, что сделано — сделано навсегда.

Мне нечего было сказать. Я не умирал. И не благодарил каждое утро Мерлина за то, что проснулся.

Санни вытащила сигарету, прикурила от палочки. Затянулась глубоко, с наслаждением.

— Основатели Хогвартса решили разделить школу на факультеты. Устроили собрание, на которое почему-то не явилась Хельга Хаффлпафф. Гриффиндор снял Шляпу с головы и говорит: «Я буду принимать самых храбрых, верящих в справедливость, готовых отдать жизнь за правое дело или за любовь!»

Слизерин: «Я буду принимать чистокровных, для которых имя волшебника превыше всего. К тому же они должны быть хитрыми и изворотливыми. И общую гостиную со спальнями хочу сделать в подземелье!» Рэйвенкло: «Я буду принимать только самых умных, которые уже к первому курсу будут знать наизусть 15 иностранных языков и все 25 томов магической Энциклопедии». Шляпа: « В общем, ясно. Дураки — к Годрику, хиляки — к Салазару, ботаники — к Ровене. А Хельге я потом передам, что все нормальные люди к ней».

Я расхохотался. Эти анекдоты — про Основателей, про Вольдеморта, про наших профессоров, про Министерство и про все на свете Санни пачками сочиняла на ходу. Выдавала их не всегда к месту, но всегда очень смешно.

— Может, объяснишь, что от тебя хотели эти мымры?

Сказал и тут же проклял свой глупый язык. Наверняка это не та тема, которую Санни с удовольствием бы обсудила.

— Забини-то? Да я сама толком не поняла. Сначала орали, что я тебя амортенцией напоила… — Санни хихикнула. — Может, хотели рецептик стрельнуть?

— Блин, Санни, ну нельзя же так доверять всем подряд… Пошла куда-то с Забини, никому ничего не сказала…

— А кому тогда доверять, Скорпи?

— Мне. — Нда. Если человек — дурак, то это надолго…

Санни снова улыбнулась, погладила меня по руке:

— Тебе.

Перебор струн избавил меня от необходимости продолжать разговор.

— In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long…

* * *

На следующий день в Хогсмиде я купил для Санни мячик.

Широкомасштабные пятнашки по всей территории замка школа не забудет еще очень долго.

А разрумянившаяся и восторженная Санни, выскакивающая из-за угла и швыряющая в меня мяч с воплем: «Морда-морда, я кирпич, иду на сближение!» станет одним из самых дорогих моих воспоминаний.

* * *

— Приходите к нам в субботу.

Близняшки Забини смотрят на меня со смесью недоверия и отвращения.

— Моя бы воля, я бы вас к Барсучьей гостиной за пять миль не подпустил! Но Санни вас приглашает.

Разворачиваюсь и ухожу на ужин, оставив Забинь осмысливать услышанное и мечтая, чтобы они восприняли приглашение как дурацкую шутку.

Но в субботу, подходя к гостиной Хаффлпаффа, вижу обеих, неловко переминающихся у портрета. Интересно, а чего это они так расфуфырились? Неужели думают, что Санни устраивает великосветский раут с фуршетом и танцами? Не, фуршет, конечно, есть; меню называется «Что найдешь — то твое». И танцы. На столе. На спор. С раздеванием. Хе.

Топчутся, не заходят. Боятся? Ох, я ж им пароль не сказал…

Подхожу.

— Shit happens!

Монах загибает в семь этажей, но открывает вход. Пропустить дам вперед? Щаз!

Шум, гам, сигаретный дым, летающие в воздухе бутылки с пивом, — райвенкловцы постарались, хватай любую. Роза посылает мне воздушный поцелуй из угла, где без отрыва от производства (а именно — от бокала с огневиски) предусмотрительно варит в гигантском котле антипохмельное зелье. Она вообще от зелий без ума, а уж антипохмелин благодаря ежесубботним гулянкам теперь варит за три минуты сорок семь секунд с закрытыми глазами. Ловлю целеустремленно направляющееся куда-то пиво, чокаюсь по очереди с обоими Поттерами, салютую председательствующему на диване Форвику. Санни настраивает гитару, сидя на своем всегдашнем месте у камина, рядом неизменно меланхоличный Хью накачивается неизменным кофе.

Забини застыли на пороге, ошалело таращась на услужливо покачивающиеся перед их носами бутылки. Не могу сдержать смешок: то ли еще будет! Впрочем, когда я пробираюсь через гостиную к Розе и получаю от нее уже не воздушный, а самый что ни на есть настоящий поцелуй, Забини меня перестают интересовать.

— Now that I've lost everything to you

You say you want to start something new

And it's breaking my heart you're leaving

Baby I'm grieving…

Шум стих, как будто на всех сразу наложили Силенцио.

— And if you wanna leave take good care

Hope you have a lot of nice things to wear

A lot of nice things turn bad out there!

А потом грянули хором, словно заклятье тишины резко спало:

— Oh baby, baby, it's a wild world!

It's hard to get by just upon a smile.

Оh baby, it's a wild world!

I'll always remember you like a child girl!..

Я предполагал, что главные слизеринские змеюки-интриганки будут шокированы. Но я даже представить не мог, что Аманда Забини уже к середине ночи будет вовсю зажиматься с Джеймсом за райвенкловским диваном, а Алиссия зальется горючими слезами, когда Санни в последний раз за вечер возьмет гитару и тихонько замурлыкает:

— In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long…

Знаю, для Санни это было стократ лучше любых просьб о прощении…

Ведь тот, кто приходит к нам в субботу, всегда остается.

* * *

Опеку над Санни мы все-таки установили. Роза подошла к делу со свойственным ей прагматизмом, расписав наши «дежурства» по дням недели в зависимости от занятий. Санни возмущалась: «Вы скоро за мной в туалет ходить будете!» На что я резонно отвечал, что будем, если понадобится, кооптируем Розу для такого дела. Как бы то ни было, я каждое утро провожал Санни на завтрак, днем на занятиях с нее глаз не спускал староста Хаффлпаффа Макмиллан, на ужин ее конвоировал один из Поттеров, а вечер всецело принадлежал Хьюго. О, чтобы не заметить, с каким нежным трепетом Хью смотрит на Санни, надо быть слепым идиотом…

Наша бдительность была не напрасной. Несколько раз я заставал утром Санни перед самым приступом. Почему-то это всегда случалось утром… Так я узнал назначение небольшого кожаного несессера, стоящего на ее прикроватной тумбочке. Санни хранила в нем целую аптеку: зелья, маггловские таблетки, шприцы, ампулы с лекарствами… Благодаря им каждый раз приступ удавалось снять. От посещения Больничного крыла Санни наотрез отказывалась. Поэтому подаренный мной совенок — Санни назвала его Миком в честь Мика Джаггера — раз в месяц исправно доставлял ей небольшой увесистый сверток с очередным набором препаратов.

Слизерин сдавал позиции медленно, но верно. Я посмеивался, глядя, как, услышав заветное: «Приходи к нам в субботу!», очередной из моих софакультетчиков в означенный день недели как бы между прочим выскальзывает в коридор и крадучись пробирается к Барсучьей гостиной. А в воскресенье за нашим столом одной самозабвенной улыбкой становилось больше.

Аманда вовсю крутила роман с Джеймсом. Менявший подруг, как перчатки, Поттер-старший на сей раз, похоже, конкретно вляпался. Эти отношения существовали только в пределах Барсучьей гостиной, и Аманда с Джеймсом провожали друг друга больными глазами, когда думали, что их никто не видит. А в субботу со всех ног бежали к портрету Толстого монаха, чтобы начать исступленно целоваться, едва переступив порог. Я их понимал. Мы с Розой вели бы себя так же, если бы у нас не было тех тридцати вечеров рука об руку на первой ступеньке лестницы в Восточной башне. Я не знаю, что это. Может, взаимопонимание? Или только его начало? В любом случае, место на ковре у любимого кресла Розы теперь принадлежало мне. И это обстоятельство нисколько не умаляло моего авторитета среди однокурсников. Наоборот — пошатнувшийся в начале года, он теперь стремительно возрастал по мере увеличения количества слизеринцев на субботних посиделках.

… Майский вечер был теплым. Хью умудрился заработать взыскание у профессора Лонгботтома аккурат накануне Праздника Победы, и теперь пыхтел в теплицах, поэтому я подменял его на «дежурстве» при Санни. Мы нежились на солнышке у озера, Санни наигрывала какую-то несвязную мелодию, удрученно кривясь.

— Что-то не так?

— Не строит, зараза… Трансфигурируй мне стамеску из чего-нибудь.

— Чтоб я знал, что это такое…

— Дяревня…

Санни рисует на земле нечто, поясняя: «Вот этот конец должен быть скошенным и острым…» Я со вздохом взмахиваю палочкой.

— Скорпи, это чего?

— То, что ты просила.

— Я стамеску просила, а не заточенный фаллоимитатор.

— Ну извини, художник из тебя никакой…

Санни похихикала, а потом ослабила струны и принялась остервенело скрести стамескоимитатором гитарный гриф.

— Ты чего творишь?

— Лады растачиваю. По-хорошему, к мастеру бы сносить, гриф выправить, но где ж ты тут мастера найдешь… Совсем в дрова превратилась старушенция Филя.

Филей Санни называла «Phill Pro», свою гитару.

— А почему ты себе магическую гитару не купишь? С ней точно не будет таких проблем.

Санни воззрилась на меня изумленно:

— Скорпи, ты чего? У них же звук пластмассовый! И вообще, магические музыкальные инструменты — это извращение. Гитара, как и любой музыкальный инструмент — волшебство само по себе, в чистом виде, если хочешь. Никогда не задумывался, почему в бесталанных руках любой музыкальный инструмент — бессмысленная бандура? Музыка есть величайшее чудо, создаваемое человеческой душой, а инструмент — проводник подобно тому, как волшебная палочка — проводник магии для нас. Если в человеке нет магии, ему никакая палочка не поможет, а если есть — она требует индивидуального проводника. То же и с музыкальным инструментом. Талант музыканта и сущность его инструмента создают гениальную музыку. А зачарованные инструменты не зависят от таланта, поэтому их музыка мертва, и сами они бездушны…

Санни взволнованно смотрела в озерную даль, щеки ее разрозовелись, глаза блестели, как тогда, когда она пела…

— Подумай, сможешь ли ты назвать хоть одного великого композитора-волшебника? Не старайся, их нет. Все великие, от Баха до Кобэйна, были магглами. Закономерно, не правда ли? Волшебники настолько замкнулись в своем исключительном даре, настолько пропитали магией все, даже самые обычные, окружающие их вещи, что потеряли не связанный с магией талант. Музыку, живопись, скульптуру… К чему страдать, оголяя нервы души, если заколдованные инструменты по мановению палочки сбацают любую мелодию? Оживающие портреты — это, конечно, здорово, но ни один волшебник не сможет изобразить человеческую душу на статичном полотне. «Мона Лиза», «Сикстинская мадонна», «Портрет Струйской» — вот шедевры, а волшебные картины — всего лишь технология…

Санни вздохнула и снова занялась гитарой.

Я потрясенно молчал. Слова Санни стали для меня откровением, и чем больше я размышлял на эту тему, тем четче осознавал ее правоту.

Сколько мы просидели в молчании, я не знаю. Но когда небо над озером начало наливаться вечерней густой синевой, я коснулся пальцем сиротливо повисшей на одном порожке струны и сказал:

— Научи меня…

Улыбка Санни смешалась с лучами закатного солнца:

— Легко. Слух у тебя вроде есть…

Игра на гитаре — это, скажу я вам, не фунт изюму. Скорее, фунт мозолей и тридцать миль матюгов. Таких мучений я не испытывал с тех пор, как мои родители пытались заставить меня научиться играть на рояле. Ключевое слово — «заставить». Несмотря на исключительную мягкость и тактичность нанятого преподавателя, я проникся лютой ненавистью к музыке вообще и к нотной грамоте в частности. Про гигантский черно-белый гроб с музыкой я вообще молчу. Нет, кое-как бренчать меня научили, но я и помыслить не мог, что когда-нибудь добровольно приближусь к любому музыкальному инструменту ближе, чем на милю.

И вот, полюбуйтесь: Скорпиус Гиперион Малфой собственной персоной сидит на подоконнике в Восточной башне и терзает старую маггловскую гитару, высунув от усердия язык. Есть от чего спятить… Гитара сопротивляется неумелым рукам, струны обиженно бзямкают, ударяясь о лады, дека так и норовит сползти с колена, намозоленные пальцы болят нестерпимо, а Санни запрещает пользоваться заживляющими чарами: «Пальцы должны привыкнуть!» У нее самой подушечки пальцев на левой руке жесткие и чуть шершавые. Санни со смехом рассказывала, как в больнице у нее брали кровь из пальца (бррр, мерзость какая!) и не смогли проколоть кожу…

— Блин, да что ж ты ее так тискаешь! Нежнее, Скорпи, гитара — как женщина, грубого обращения не терпит…

— Женщина, говоришь? Ну тогда ты — лесбиянка.

— Вполне возможно, я не проверяла. — Санни, вопреки логике, совершенно не обиделась. — Но если ты так же обнимаешь Розу, у нее все ребра должны быть переломаны…

Вместо положенного аккорда Em гитара издала сдавленный писк, а я издал очередное ругательство.

— Да расслабь ты запястье, чего зажался?

Санни оторвала мою руку от грифа и слегка потрясла.

— Вооот… Запомнил ощущение? Давай заново…

Пальцы немедленно свело.

— Санни! — На площадку поднялся запыхавшийся Хью. — Ты идешь?

Я украдкой сжимал и разжимал пальцы.

Санни виновато улыбнулась:

— Ну, я пойду?

— Топай-топай.

Я улыбался, глядя, как Санни спрыгивает с подоконника и подает руку Хьюго. Классная они пара, как ни крути. Поймал себя на мысли, что, если бы кто другой вздумал увиваться за Санни, я порвал бы его на тоненькие шнурки. Но Хью не разобьет ей сердце.

Я легонько погладил стеклянный брелок, прицепленный к карману рубашки изнутри. Ее сердце.

* * *

Лето.

Мерлин, никогда меня так не расстраивало наступление лета. Занятия окончены, табели получены, и впереди — три месяца в поместье с родителями. Без Санни. Без Розы. Без оголтелых субботних дебошей. Без гитары. А у меня только-только начало что-то получаться…

В поезде Санни зачем-то затянула «Seawinds». Стало еще хуже. Хотя я знаю, зачем: моя названая сестренка могла не вернуться с каникул. Осознание этого душило безысходной тоской и страхом. Если вдруг… Как я без нее? Как мы все без нее?!

Поттеры отчаянно хохмили, пытаясь развеять тягостную обстановку в купе. Но их шутки только обостряли ощущение обреченности, и братья в конце концов заткнулись. Джеймсу тоже было фигово: вряд ли у него окажется возможность встречаться с Амандой на каникулах. Сестренки Забини укатили домой на «Ночном Рыцаре», и Джеймс лишился даже сомнительного счастья напоследок пообжиматься со своей девушкой где-нибудь в тамбуре. Хьюго снова рисовал, быстро черкая карандашом и временами поглядывая на Санни. А Роза тихо поглаживала мои пальцы, и в ее прикосновениях чувствовалась тревога…

Прощание вышло скомканным. Мы разошлись от вагона в разные стороны, не поднимая глаз. И только Санни обняла каждого перед тем, как вприпрыжку убежать к краю платформы. Кто ее там ждал, я не заметил. Но когда я уже усаживался в присланный за мной экипаж, Санни выскочила откуда ни возьмись и сунула мне в руки небольшой сверток, бросив непонятную фразу:

— Тут пять гигов…

Чмокнула в щеку и растворилась в толпе.

В экипаже, раскрыв сверток, я поперхнулся. Это был ее плеер.

Понятия не имею, на фига Санни притащила в Хог эту маггловскую штуковину — в школе неволшебные приспособления не работают. А она носилась с ним почти так же, как я — с красным стеклянным брелком… И теперь — отдает этот свой маленький фетиш мне?!

Как общаться с плеером, я представлял себе очень смутно. Методом «научного тыка» разбирался с ним два дня, все время вспоминая рассказанный Санни анекдот про волшебника в маггловской гостинице: «Телефон, я кушать хочу…»

Помню, как нажал «Play». Музыка обрушилась на меня, вышибла дух, отрезала от существующей реальности:

I want to live in fire

With all the taste I desire

It’s all good if you let me dive

With some sharks on the ground…

You lose your routine…

Cause I found my path!

Если мне когда-нибудь придется писать мемуары, я назову их «Как я сошел с ума». И начинаться они будут с того момента, как я впервые включил плеер Санни.

Я и правда спятил. Сошел с наезженных рельсов. Я засыпал с плеером, просыпался с ним же, я с трудом выносил часы обязательного общения с родителями, я даже перестал есть в столовой и просил эльфов подавать еду в мою комнату или в библиотеку. Я растворился в этой музыке, я окунулся в нее с головой, я дышал ею, пил ее… Ею бы и питался, но, увы, организму духовной пищи было явно недостаточно.

А однажды я услышал «Лунную сонату» и понял, что окончательно пропал. Ноги сами понесли меня в Музыкальную гостиную Малфой-мэнора, где обитал столь ненавидимый мной рояль.

С легким стуком откинулась крышка. Клавиши отозвались на неуверенные прикосновения нежными, медовыми голосами, полными тихой грусти и затаенной надежды. Как я раньше этого не слышал?!

Отвыкшие пальцы плохо слушались, «Старинная французская песенка» — единственное, что я вспомнил из уроков месье Дюбуа — вышла неуклюже и как-то косолапо. Но я уже закусил удила…

Я перевернул всю библиотеку в поисках нот. Мать проводила меня заинтересованным взглядом, когда я курсировал между библиотекой и Музыкальной гостиной, нагруженный стопками нотных сборников. Мысль о том, чтобы попросить об этом эльфов, почему-то не пришла мне в голову.

Родителей не насторожило мое внезапное музыкальное рвение. Лишь отец сдержанно поинтересовался, какой докси меня укусил (где-то я уже это слышал!). Я в ответ промямлил что-то про осознание необходимости всестороннего развития и фамильную честь («Малфои должны быть лучшими во всем!»), кажется, отца это устроило. Устроило настолько, что даже мое требование купить гитару — естественно, магическую, поди найди тут обыкновенную! — не навело его на подозрения. Вполне возможно, за это стоит сказать спасибо профессору Грейнджер.

Лето неслось, как запряженный взбесившимися лошадьми экипаж: с грохотом подпрыгивая на камнях и ухабах, вздымая клубы пыли, разбрызгивая встречные лужи… С утра гаммы, вечером аппликатуры. Днем болят плечи и сладко ноют лопатки от сидения за клавиатурой, ночью от струн саднят подушечки пальцев. Музыка. Столько музыки, что можно утонуть. И я тонул с наслаждением, восторгом, покорно, радостно.

Пожалуй, тогда я понял слова Санни о волшебстве. Пять линеечек, на них повисли черненькие хвостатые точки. Восемьдесят восемь черных и белых клавиш. Шесть металлических струн. Такие простые, бессмысленные предметы. Но стоит лишь глянуть на странные закорючки, стоит коснуться прохладной гладкости клавиши, потревожить покой струны — и простые бессмысленные предметы забирают власть над твоей душой, заставляя ее плакать или смеяться по своему усмотрению. Чистое, высшее колдовство, управляющее человеческими сердцами.

А еще были письма. Триста восемьдесят восемь писем к Санни. И столько же — к Розе. Именно Роза передавала Санни в маггловскую больницу мои письма, сову по понятным причинам я не мог туда послать. Я отправлял «моим дорогим девчонкам» сладости, экзотические цветы, какие-то забавные безделушки и откровенную ерунду вроде колдографий бабочек, — ну на кой хрен, спрашивается, им бабочкины колдографии? — а в ответ получал лавины анекдотов от Санни, ценные указания по укрощению гитары от нее же и взаимную фигню от Розы. Один раз филин припер в поместье букет обожаемых Санни одуванчиков. Облако маленьких солнышек обитало в моей комнате несколько недель — видимо, Роза наложила на них чары, чтоб не увядали…

Я все-таки подружился с роялем, и он даже выдавал теперь именно те звуки, которые я хотел, от еле различимого мурлыканья на piano до почти колокольного звона на fortissimo. С гитарой было труднее, но учебный год неумолимо приближался, а значит — и уроки Санни возобновятся. Я мечтал об этом с тем же упоением, с каким предвкушал отъезд из дома. Потому что все бы ничего, но мои музыкальные успехи дали побочный эффект: отныне я дважды в неделю должен был демонстрировать свое внезапно открывшееся мастерство подругам матери на их регулярных «шабашах». Отец был слишком занят своей личной жизнью, чтобы обращать внимание на жизнь семейную, и от него помощи ждать не приходилось.

Лето пронеслось, пролетело, прогрохотало, и впрямь как дилижанс дальнего следования: вроде едешь-едешь, и конца-края нет этой однообразной унылой дороге, а стоит только задремать — и здрасте, приехали. Вот вам Кингс-Кросс, вот вам 9 ¾, вот вам ваши чемоданы, прощальная сцена и шоколадная лягушка на дорогу.

Кстати, о лягушках. Благодаря неусыпной материнской «заботе» у меня их оказались полные карманы, и вспомнить, которая из них является трансфигурированной пачкой сигарет — натуральная проблема.

Выслушав чопорные наставления отца, изъявлявшего надежду на мое возвращение в квиддичную команду (читай — прямой приказ) и слезливые охи матери (это у нее обязательная программа — поохать на вокзале, провожая меня в школу), я распрощался с родителями и двинулся по перрону вдоль вагонов Хогвартс-экспресса. Ну, досточтимые предки, держитесь зубами за воздух, если вы увидите то, что сейчас произойдет.

К сожалению (или к счастью?), когда я подошел к сводной команде Поттеров-Уизли, родителей на вокзале уже не было. Зато лицо Самого-старшего-Поттера, когда я жал руки его отпрыскам, здорово напоминало ацтекскую маску. Роза, отчаянно стесняясь матери, быстро клюнула меня в щеку, но руку мне подала уверенно — так же, как тогда в Восточной башне.

До отправления поезда осталось три минуты.

— Ее нет, Малфой, — тоскливо прошептал Хьюго.

И мне снова стало страшно.

В купе второго вагона я одной рукой поглаживал пальцы Розы, а в другой руке сжимал подарок Санни. Ее сердце.

* * *

Санни опоздала почти на месяц.

К отчаянной тоске по ней примешивалась тревога, но мы запрещали себе даже думать о самом худшем. Не знаю, как у других, а у меня получалось плохо. Хьюго совсем спал с лица, да и Поттеры приуныли.

Я коротал вечера в Восточной башне с гитарой и Розой. Частенько приходил Хью, и тогда мы молчали втроем: Роза зубрила зелья или нумерологию, Хью рисовал, а я разыгрывал бесконечные монотонные гаммы.

Мы снова окунулись в тягостное ожидание, которое, казалось, накрыло весь замок. Но в один из вечеров Хьюго вдруг отложил планшет, сунул руку в карман мантии и еле слышно уронил:

— Санни приехала…

Она и правда приехала. Стояла посреди восторженно гомонящей толпы, а ее улыбка сияла ярче тысячи Люмосов. И это было все, что от нее осталось.

Я наблюдал за охватившей всех безудержной радостью и не мог понять: неужели никто не замечает, как похудела, как осунулась Санни? Какой болезненно-угловатой стала и без того нелепая фигурка? Какие тени легли на щеках и вокруг ввалившихся глаз? Как отчаянно трепещет синяя жилка на тоненькой, как у воробышка, шейке, обозначая ритм ее умирающего сердца?

— Скорпи…— И даже ее приветственное объятие показалось мне усталым и слабым…

Я перехватил стонущий взгляд Хьюго и понял — он тоже это увидел. Значит, мне не показалось.

Но в тот вечер в Барсучьей гостиной снова было шумно и весело, снова были песни под гитару и бесконечное пиво, снова Толстый монах возмущался, что студенты «нарушают беспорядки», и я почти убедил себя: все нормально, просто Санни утомилась в дороге или не выспалась… Тогда мы с Санни в первый раз спели дуэтом под две гитары, и она радовалась, как маленький ребенок радуется первой волшебной палочке.

А когда пьянка-гулянка достигла апогея, — то есть часам к двум ночи — Санни вдруг подскочила и заорала:

— Блин, я ж забыла совсем! Мне такой танец показали! Всей толпой плясать можно! Так, становитесь в ряд, руки на плечи… да не себе, а друг другу…

И мы до утра, загибаясь от хохота, учились танцевать хасапико…

На следующий день во всех коридорах Хогвартса можно было наблюдать группки учеников: взявшись за руки, они сосредоточенно шагали и подпрыгивали в ритме старинного греческого танца. Хасапико стал общешкольным увлечением. Его разучивали даже в Слизеринской гостиной.

С приездом Санни мы как с цепи сорвались — сказалось проведенное по отдельности лето и месяц тоскливого страха за жизнь главной школьной заводилы. Подлили в корм миссис Норрис валерьянки. Как этот корм попал к директрисе, можно было только догадываться, но МакГонагалл несколько часов лунатиком бродила по школьным коридорам и глупо хихикала. Мы всем кагалом неделю чистили совятню, пока я неосторожно брошенным окурком чуть ее не спалил.

Месяц ушел на починку совиного обиталища. Конечно, это можно было сделать быстрее, но впятером, да без магии, да будучи абсолютно неприученными к столярно-строительному делу… Короче, было весело. Только сов жалко. Птичек на время ремонта переселили в избушку Хагрида, и бедный наш лесничий при всей своей любви к различной живности не находил в себе сил не материться в пять этажей на безвинных пернатых, ежедневно выгребая кучи совиного помета. А если учесть, что совы — птицы вредные и очень меткие… В общем, Хагриду завидовать не приходилось.

Традиционные субботники становились все отвязнее. Первокурсники, наслышанные о Хаффлпаффских субботах, провожали завистливыми взглядами компании старших, направляющихся к портрету Толстого монаха. Без сомнения, каждый из них мечтал о том дне, когда кто-нибудь из посетителей Барсучьей гостиной подойдет и произнесет заветные слова: «Приходи к нам в субботу!»

В ноябре Роз откопала где-то книгу по Чарам Замещения. Решив попрактиковаться, мы всего-навсего собирались во время ужина заменить кувшины с тыквенным соком на бутылки с вином. И все бы у нас получилось, если бы Санни не вздумала тоже помахать палочкой. В результате на столах вместо жареных кур появились живые совы. Многострадальные птицы были в высшей степени возмущены столь непочтительным обращением, и в знак протеста обосрали все горизонтальные и не очень горизонтальные поверхности. Естественно, ни о каком ужине больше не могло быть и речи, поскольку еда, посыпанная перьями и приправленная птичьим дерьмом, энтузиазма ни у кого не вызвала.

Мы с Розой сконфуженно переглянулись через столы — идея практиковаться в Чарах Замещения на продуктах питания принадлежала нам. По этим переглядкам нас и вычислили. За громогласным разоблачением последовал двухчасовой разнос в директорском кабинете, и, ей-Мерлин, я предпочел бы отдраить зубной щеткой Большой зал, чем выслушать эти нотации еще раз. Впрочем, отчищать Большой зал от следов совиной жизнедеятельности нам тоже пришлось. И понурое настроение Розы не смогла исправить даже Санни, явившаяся с гитарой поддержать наш боевой дух. Оно и понятно: мне грозил лишь очередной родительский вопиллер, а вот Розу ждал содержательный разговор с матерью. При такой перспективе на месте Розы я бы предпочел повеситься на Дракучей Иве… Хотя мне и на моем месте неплохо доставалось.

Словом, жизнь шла своим чередом и была бы прекрасна и удивительна, если бы не одно «но».

Санни.

Она веселилась так отчаянно, так самозабвенно, что от этого веяло обреченностью. Она как будто пыталась выбрать за считанные дни всю радость, отпущенную человеку на нормальную жизнь. Очертя голову кидалась в любую авантюру, разучивала десятки новых песен…

Но чем сильнее она торопилась жить, веселиться, петь, тем лучше я понимал: Санни умирает.

Она угасала на глазах. Участились приступы, и не было недели, чтобы я или Хью не доставляли ее в Больничное крыло. Санни принимала огромное количество лекарств, от которых ее ужасно тошнило — из-за этого она почти перестала есть. Она слабела с каждым днем, тем страшнее выглядели ее жалкие попытки продемонстрировать всем, что все в порядке. По субботам Санни перестала засиживаться с нами до утра, отправляясь спать часа в два-три ночи и оставляя меня развлекать народ. Как это было на нее не похоже… Наверное, не было таких богов, которым бы я не молился за Санни. Все, что мне оставалось — это наблюдать, как она умирает, и молиться.

… Мы с Санни договорились встретиться в Восточной башне после ужина — поиграть и поболтать. Поднимаясь по лестнице, я встретил Хьюго. Он мчался вниз, не разбирая дороги, и на мой оклик лишь наградил меня совершенно не свойственным ему злобным взглядом.

Санни сидела на подоконнике и мяла пальцами сигарету.

— Что ты с ним сделала? Укусила за нос?

Не поворачиваясь, Санни покачала головой.

— Эй, сестренка…

Санни опустила голову еще ниже. Отложив сигарету, она достала из кармана мантии блистер и принялась дрожащими пальцами вышелушивать из него таблетку.

— Санни, колись. Вы поссорились? Он что, обидел тебя?

Санни снова мотнула головой:

— Нет. Это я его обидела. Так было надо.

— Не понял…

Морщась, Санни проглотила таблетку и немедленно позеленела от дурноты.

— А тебе не надо ничего понимать, Скорпи. Давай лучше поиграем, у меня настроение.

— Нет уж, сначала ты мне расскажи, что у вас стряслось, а потом поиграем.

— Ничего не стряслось… — Санни скривилась, сглотнула и потянулась к забытой сигарете. — Хью сказал, что любит меня…

— Ну, это не новость…

— Я ему отказала.

Вот это номер! Мне казалось, Санни отвечает на нежное обожание Хью полной взаимностью.

— Ты не любишь его?

— Это неважно.

— Здрасте вам через окно! Да как это может быть неважно?!

— Может, Скорпи, может. Я полное дерьмо, братишка. Когда-то я поклялась себе, что буду проживать каждый день, как последний. И совершила страшную ошибку. Я не подумала о том, что каждый день может быть последним только для меня, и привязала к себе слишком много людей. Я умру, Скорпи…

— Санни!

— Не надо, Скорпи. Я знаю, что умру совсем скоро. Чувствую… Но остальные будут жить — ты, Роза, Джим, Ал… И Хью тоже. Не думаю, что вам будет очень приятно меня оплакивать. А я поступила, как эгоистка, как законченная дрянь. Не хочу, чтоб кому-то было плохо из-за меня! Особенно Хью!

Последние слова Санни почти выкрикнула, с надеждой глядя мне в глаза, словно умоляя: «Пойми! Ты ведь не можешь не понять!» Я понимал… и не понимал. Но, насколько я знал Санни, слезливые утешения — это совсем не то, что может привести ее в чувство.

— Я тебя люблю, сестренка, но ты дура.

Санни озадаченно мигнула.

— Не хочет она делать больно, видите ли… А сейчас ему не больно? Да если б мне Роза такое сказанула, я б уже давно в «Дырявом котле» стаканы ел!

Санни против воли улыбнулась.

— Ты в самом деле ведешь себя, как законченная эгоистка! Носишься со своей болезнью, как Вольдеморт с пророчеством. Можно подумать, только ты тут одна вся такая смертная, а мы вокруг боги Олимпийские!

Я на миг испугался, что сказал лишнего и чересчур резко, но Санни продолжала едва заметно улыбаться, и даже вроде чуть порозовела.

— Никто не вечен, сестренка. Сама же мне это говорила. Все умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Может, мне завтра бладжер в голову влетит — Роза, смею надеяться, тоже не обрадуется. Что ж нам теперь, экстренно расстаться?

— Не влетит…

— Чего?

— Бладжер не влетит, говорю, — пояснила Санни. — Ты уже почти год в квиддич не играешь.

— Я на гитаре играю! — Отрезал я, расчехляя инструмент. — А музыка — дама ревнивая. Поехали, а с Хью я поговорю завтра, идет?

— Едет! — Вот, и улыбка у нее стала почти прежняя.

Санни потренькала, подстраиваясь…

— There's a flame, flame in my heart

And there's no rain, can put it out

And there's a flame, it's burning in my heart

And there's no rain, ooh can put it out

So just hold me, hold me, hold me!

Санни любила эту песню, а меня она немного пугала — казалось, песня написана точно про нас и про стеклянный брелок ее сердца, хранящийся в нагрудном кармане моей рубашки.

— Take away the pain, inside my soul

And I'm afraid, so all alone

Take away the pain, that's burning in my soul

Cause I'm afraid that I'll be all alone

So just hold me, hold me, hold me!

Солнышко мое, свет мой, радость моя, сестренка, чего бы не отдал за то, чтобы забрать хоть каплю боли из твоего пылающего сердца! Но все, что я могу — лишь разделить с тобой аккорд и подпеть в терцию:

— Hold on to my heart, to my heart, to me

And oh no, don't let me go cause all I am

You hold in your hands, and hold me

And I'll make it through the night

And I'll be alright, hold on, hold on to my heart…

* * *

Тот декабрь был холодным и темным. Промерзлая земля отчаянно ждала снега, и околевшие деревья в немой мольбе тянули к небу застывшие руки-ветви: «Снега! Снега!» Но зима напоминала о себе лишь стылыми ветрами, гулявшими по коридорам замка. Казалось, даже низкие серые тучи закоченели над озером и не двигались с места.

Замок отапливали вовсю, но по утрам все равно мерзли руки и губы, и на завтраке горячий чай стал гораздо популярнее, чем тыквенный сок. В подземельях стоял натуральный колотун, и даже в гостиной Хаффлпаффа было прохладно. Мы с Санни кутали гитары в теплые свитера и сетовали на то, что согревающие чары могут попортить древесину и звук.

Как ни странно, с наступлением морозов Санни почувствовала себя намного лучше. Может быть, это случилось из-за того, что она помирилась с Хью (правда, для этого Розе пришлось основательно промыть братцу мозги). Как бы то ни было, за весь декабрь Санни угодила в Больничное крыло лишь дважды, и то потому, что забыла принять укрепляющее зелье. На «субботниках» пиво по понятным причинам заменил грог, что, впрочем, на градус веселья нисколько не повлияло. Более того, небольшая доза грога с утра помогала неплохо переносить школьную холодину, а некоторые выдающиеся личности (не буду тыкать пальцем, но это Роза Уизли) даже носили НЗ драгоценного напитка с собой в термосе для поднятия бодрости духа ограниченной группы студентов (догадайтесь, кто в нее входил!) в течение нелегкого учебного процесса. Почему-то появление участников означенной группы на занятиях в состоянии легкого подшофе мало кого удивляло… Возможно, потому, что большинство преподавателей тоже «грелись» отнюдь не чаем. Мне даже стало казаться, что все вернулось на круги своя…

… На одном из предрождественских уроков ЗОТИ трезвый (!) и, как следствие, замерзший и злой профессор Поттер решил устроить опрос по всему предыдущему курсу и лютовал страшно — баллы летели, как осенние листья на ветру, с Гриффиндора и Слизерина без разбору. В припадке отчаяния Джеймс даже перекинул Розе записку, в которой предложил выделить озверевшему отцу порцию НЗ для сугреву и подобрения. Роза не прониклась: во-первых, запасы рома стремительно уменьшались, и расходовать их на благотворительность совершенно не хотелось, а во-вторых и в-главных, Поттер вряд ли бы оценил всю глубину нашего благородства, предложи мы ему испить кружечку грога из термоса его племянницы.

Поттер злился еще и потому, что профессор Лонгботтом экстренно усвистал на какую-то травологическую конференцию, и в качестве бонуса к Гриффиндору и Слизерину на занятия по ЗОТИ свалился Хаффлпафф. Видимо, злился наш профессор очень сильно. Ни одному преподавателю в здравом уме не придет в голову задавать контрольные вопросы Санни Уинкль. Но Поттер в здравом уме не был, поэтому тоном «и почему же вы все до сих пор не сдохли?!» велел Санни рассказать о боггартах.

Санни послушно поднялась, шмыгнула носом и без запинки выдала:

— Середина 20 века. Студенты-третьекурсники на ЗОТИ проходят боггартов. После урока к учителю подходит Том Реддл и спрашивает: «Профессор, а почему у всех вампиры, пауки и змеи, а у меня лохматая хрень в круглых очках?»

На миг в классе словно все умерли. Глядя, как у «лохматой хрени» глаза вылезают из-под круглых очков на лоб, а по лбу в это время медленно ползут вверх брови, я задался вопросом, почему Санни решила покончить с собой столь экстравагантным способом. Лавры Вольдеморта покоя не дают?..

Гробовую тишину прорезал звук, напоминающий хрюканье. И снова. Звук повторился трижды, пока до меня не дошло: это профессор Поттер изо всех сил пытается не смеяться. Сил явно не хватило, потому что еще через миг он согнулся пополам и громогласно расхохотался. В следующую секунду ржали уже все три факультета, а Санни лишь тихонько улыбалась.

— Десять баллов… Хаффлпаффу… — Спустя добрых три минуты простонал Поттер, утирая слезы. — Ох… сто лет так не смеялся…

— Вам идет смеяться, профессор, — буднично произнесла Санни. — Приходите к нам в субботу!

* * *

— Санни, ты спятила! — Постановил Джеймс сразу после урока ЗОТИ. — Ты б еще МакГонагалл пригласила!

— Это предложение? — Лукаво улыбнулась Санни.

— Боггарта тебе в шкаф!

— Вот и я думаю, не надо. Ладно, ребят, у меня прорицания сейчас. До вечера?

— До вечера… — Кисло отозвались мы и поплелись на нумерологию.

Полпути до класса прошло в молчании, потом Роза выдавила:

— Звиздец полный… Джим, без обид.

— Какие уж тут обиды… — Вздохнул Поттер. — Звиздец, он звиздец и есть. Малфой?

— Я за него. Это не звиздец, Поттер, это кое-что похуже, не при дамах будь сказано. Что делать-то будем?

Вопрос был отнюдь не праздный. Вряд ли преподаватели полагали, что на наших субботниках мы пьем тыквенный сок и играем в шахматы. До сей поры я только тихо удивлялся, почему директор до сих пор не разогнала этот бедлам. Ну вот, похоже, и конец спектаклю, занавес, аплодисменты.

— Что делать, что делать… — Пробурчала Роза. — Снимать штаны и бегать. На четвереньках. По потолку.

— Конструктивно, — съязвил я. — Но проблемы не решает.

— Не идти к Санни? — Неуверенно предложил Поттер.

Мы с Розой наградили его такими взглядами, что василиск бы от зависти удавился.

— Джим, а ты чего так переживаешь? Твой отец никогда не был особо строгим…

— Блин, Роза! — Так и взвился Джеймс, но тут же сник. — Панибратством он тоже не страдает, знаешь ли. К тому же, он не только мой отец, но еще и всехний профессор. Где только у Санни голова?..

А вот этот вопрос был риторическим, и ответом на него стал наш с Розой совместный тяжкий вздох. Предстоящие субботние посиделки не обещали всегдашнего отрыва, игнорировать их — значило обидеть Санни, но присутствие профессора Поттера вряд ли поспособствует разрядке атмосферы.

На нумерологии мы уселись вместе, чтобы продолжить обсуждение предстоящей субботы. Профессор Вектор окинула нас удивленным взглядом и пробормотала: «Поттер, Уизли и Малфой. Куда катится мир…» Да, зрелище, действительно, не для слабонервных. Я ухмыльнулся, закрывшись учебником: это она еще не видела, что творится у Санни.

— Цвет изменить, брюхо оставить, — прошипела Роза из-за своего учебника.

Мы с Джеймсом воззрились на нее непонимающе.

Роза раздраженно вздохнула:

— Грог отменяем, пиво оставляем.

— Околеем же! — Недовольно прошипел в ответ Джеймс.

Мы помолчали, ожидая, пока Вектор прошествует мимо, вещая о правилах построения вероятностных кривых.

— А что, согревающие чары запретили?

Я энергично замотал головой:

— Гитары. Нельзя.

— Значит, теплые вещи у всех валлийская моль пожрала?

Вектор, привлеченная нашими шепотками, как бы невзначай остановилась за моей спиной.

«Под теплыми вещами мне твою грудь не видно!» — Написал я на полях конспекта и подвинул тетрадку Розе.

Роза показала мне средний палец.

— Высокие отношения! — Хихикнул Джеймс, чем лишил свой факультет трех баллов за болтовню на уроке.

Вектор, видимо, тоже не досталось сегодня «согревающего».

* * *

Субботним вечером гостиная Хаффлпаффа напоминала стойбище оленеводов Крайнего Севера. Не то чтобы я точно знал, как выглядят оленеводы Крайнего Севера. Но мы, закутавшиеся в свитера, мантии, пледы, одеяла, покрывала, даже оконные шторы, и сползшиеся тесной толпой к камину, должны были очень походить на эскимосов в их меховых одеяниях (От автора: «А чукча в чуме ждет рассветаааа!» Жаль, что в Хоге не могут знать эту песенку, к месту бы пришлась))). Из каждого «кокона» виднелись только нос и рука, держащая бутылку пива. Вопрос, пить ли пиво или не пить вообще, был разрешен вполне предсказуемо. Исключение из правила составил Хью — он держал здоровенную кружку с кофе, и мы с Санни — из наших одеял гордо торчали гитарные грифы.

Над замерзшими носами витала мысль о варке хотя бы глинтвейна, раз уж грог временно под запретом, но вина не было. «Не заказывали!» — Огрызнулся я, когда замерзающая общественность в лице Ала Поттера попеняла нам с Хью за отсутствие красного полусладкого. Натырить на кухне столько вина, чтоб хватило на всю честную компанию, представлялось весьма сомнительным.

Отсутствие горячительного и планирующееся присутствие профессора Поттера повергало «высокое собрание» в несвойственное ему уныние. Танцы не танцевались (а помогло бы согреться!), песни не пелись, даже пиво пилось вяло. Санни, похоже, оставила попытки расшевелить народ и теперь тихонько переговаривалась с Хью, периодически отбирая у него горячую кружку, чтобы погреть руки. Роза клевала носом в своем кресле — у нее по субботам была тьма-тьмущая факультативов, да и не выспались мы сегодня оба...

В конце концов мне это надоело. Я выпутался из пледа, раскутал гитару, кивнул Санни: присоединяйся, мол.

— Hold on little girl

Show me what he's done to you

Stand up little girl

A broken heart can't be that bad

When it's through, it's through

Fate will twist the both of you

So come on baby come on over

Let me be the one to show you…

Роза очень любила эту песню.

— I'm the one who wants to be with you

Deep inside I hope you feel it too

Waited on a line of greens and blues

Just to be the next to be with you! — Подхватила Санни первым голосом.

Песня, что называется, «пошла», и нас с Санни понесло. Мы никак не могли остановиться, раз за разом повторяя припев и коду, составляя различные каноны и меняя тональности, пока не забрались так высоко, что оба дружно пустили «петухов». Когда и как небыстрая, в общем-то, песенка трансформировалась в зажигательную «Tutti-Frutti», я и сам не понял. Но дело было сделано: народ оттаял, крышки пивных бутылок зачпокали веселее, кое-кто даже побросал пледы и начал танцевать…

О грядущем пришествии Поттера все забыли напрочь. Мы с Санни безостановочно горланили рок-н-роллы позабористее, чтобы общественность снова не замерзла и не впала в анабиоз.

После пятого «Rock Around the Clock» на бис я вымотался так, словно сам танцевал пять рок-н-роллов подряд. Охрипшее горло срочно требовалось чем-нибудь смочить, я заозирался в поисках бесхозного пива… Не обращая внимания на воцарившуюся в гостиной тишину — надо же и помолчать когда-нибудь для разнообразия! — я нацелился на величественно проплывающую мимо бутылку, но опоздал. Чья-то не в меру наглая и сверх всякой меры ловкая рука сграбастала облюбованную мной бутылку прямо перед самым моим носом.

Я уже открыл рот и издал первый возмущенный звук типа «Э!», когда осознал, что на меня в упор смотрят зеленые глаза из-за захватанных стекол очков.

— Однажды ловец — всегда ловец! — Ухмыльнулся профессор, открывая пиво.

Повинуясь тихому: «Акцио!», бутылка радостно выпрыгнула из рук Поттера и помчалась ко мне.

— А Малфой — он и в Азкабане Малфой.

Я с наслаждением сделал несколько глотков. Мозги мои, где вы?! Хамить Гарри Поттеру, Герою войны, профессору, пусть даже в Барсучьей гостиной, где все позволено… Вон и Роза на меня квадратными глазами смотрит, пальцем у виска крутит…

Ухмылка профессора превратилась в печальную улыбку:

— Туше, мистер Малфой. Но не шутите с такими вещами, на это надо иметь право.

— Здесь — можно, профессор!

Всегда было интересно, как Санни умудряется чувствовать надвигающуюся неловкость и расправляться с нею одной дерзкой в своей невинности фразой или лучистой улыбкой.

— Да? — Поттер картинно приподнял брови и запустил руку под мантию. — Ну, раз так…

На стол с остатками бутербродов жизнеутверждающе опустилась бутылка Огденского. Не хотел бы я сейчас лицезреть себя со стороны… Поттер привел Малфоя в ступор — спешите видеть, единственный показ!

А Герой войны обвел взглядом остолбеневших учеников и пожал плечами:

— Ну не с пустыми же руками в гости…

— Скорпи, не щелкай клювом! — Театрально прошипела Санни, протягивая профессору свой стакан. — Нам с тобой на эстакаде до утра!

Санни имела в виду матерные частушки про Вольдеморта, которые мы сдуру начали сочинять в один из особо скучных вечеров в Восточной башне. Частушки произвели фурор, и теперь каждый посетитель Барсучьей гостиной считал своим долгом внести посильную лепту в их сочинение и добавить пару четверостиший. Опус разросся до невероятных размеров и насчитывал теперь около сотни куплетов самого скабрезного содержания. Исполнение этот шедевра Хогвартского фольклора занимало около часа, и еще столько же требовалось, чтобы вспомнить его целиком…

Орать матерные частушки про Вольдеморта при Гарри Поттере?! Может, Авада все-таки гуманнее?.. Так подумал я, хлопнул полстакана огневиски и заголосил вслед за Санни:

— В Хогвартсе, в Хогвартсе,

В злое**чем Хогвартсе,

Спичка тоже «Чистомет»,

Только маленький еще!

Огневиски и забористый мат сделали свое гнусное дело: куплета после двадцатого «высокое собрание» перестало прятать глаза от профессора, а после тридцать пятого даже начало подпевать. Однако апофигей вечеринки пришелся на куплет после шестидесятого припева.

Мы с Санни переглянулись, вспоминая, как мы еще не обзывали Того-кого-когда-то-нельзя-было-даже-называть, когда паузу нарушил невозмутимый голос:

— По реке плывет крестраж,

А всего плывет их семь,

Если их не уе*ать,

То-то будет распи*дец!

С почином вас, профессор Поттер!

Определенно, эту субботу я запомню надолго!

Зато теперь можно смело распевать наши частушки хоть на Празднике Победы, и нам за это ничего не будет, потому что Гарри Поттер тоже это сочинял. Благодаря Герою войны Сага о Вольдеморте пополнилась двумя куплетами. Точнее, одним с половиной. Когда кто-то из Райвенкло решил оставить свой след в общешкольной нетленке и выдал: «Риддл напрочь ох*ел, Проклял должность по ЗОТИ!», профессор без малейшего замешательства продолжил:

— Ой, боюсь, боюсь, боюсь!

Обосраться и не жить!

…Бред, бред, горячечный бред больного на всю голову Малфоя! Санни, родная, ущипни меня, мне дурно! У меня путаются мысли: огневиски… профессор… Гарри Поттер…

Начать с того, что пару часов назад мы с Санни и означенным профессором дружно дымили в лаборантской кабинета ЗОТИ — до него было куда ближе, чем до Восточной башни. У Поттера там и пепельница есть, оказывается. Нормальная такая маггловская пепельница…

А на обратном пути мы захватили еще бутылку Огденского из профессорских запасов. Пойло, к слову сказать, было качественным. Злорадное хихиканье своей стремительно отчалившей в отпуск крыши я слышал очень отчетливо.

Что было дальше, помню плохо.

Помню, профессор Поттер пьяным совсем не выглядел — конечно, у него стаж побольше моего будет раз в –дцать.

Помню, Роза просила мне больше не наливать, а Джеймс отвечал, что больше и нету.

Как сидели у камина и с открытыми ртами слушали Гарри Поттера, помню. И помню, что в его рассказах о Второй войне с Вольдемортом и обучении в Хогвартсе Гриффиндорское трио учиняло веселые шалости, гоняло снитч, постоянно «приключалось», временами училось и изредка вспоминало о Том-кого-нельзя-называть. Но почему-то в затуманенном алкоголем мозгу отложилось совершенно четко: им было страшно, страшно, страшно и обидно за потерянное детство, и снова страшно.

Помню обрывки фраз профессора:

«Гермиона в бою страшнее взбесившейся мантикоры, ее Ступефай ребра ломает. Но задействовать ее как боевого аврора — все равно что волшебной палочкой суп мешать…»

«А я стою, как дурак, и даже палочку поднять не могу…»

«Рон, кажется, мог бы стратегически просчитать даже утреннее приготовление кофе…»

«И с кошачьей мордой, вы представьте себе…»

Кажется, я что-то вещал о том, что времена нынче совсем не героические, ни тебе войны, ни опасности, что мы опоздали родиться…

Единственное, что помню очень хорошо — настороженно-горький взгляд профессора Поттера и его уверенные слова:

— Не гони метлу. На твой век хватит.

Вроде бы сразу после этого Санни запела «Seawinds»…

Сказать, что «субботник», проведенный в компании с профессором Поттером, поверг завсегдатаев Барсучьей гостиной в шок, значит, ничего не сказать. Тема «Гарри Поттер на вечеринке у Санни» временно отправила на второй план даже такой насущный повод для разговоров, как предстоящий Рождественский бал. Я от души потешался, наблюдая, как гордые Джеймс и Ал на расспросы деланно-равнодушно пожимают плечами: «Ну да, заходил…» Если же любопытствующие обращались за подробностями ко мне, я честно отвечал, что мы с профессором орали похабные куплеты, пили огневиски и говорили за жизнь. Мне почему-то не верили. А я почему-то этому не удивлялся.

Забот хватало и без того. Вот, к примеру, грядущее Рождество — чем вам не забота? Хотя бы потому, что количество людей, которым нужно было сделать подарки, вдруг непостижимым образом выросло до невообразимого количества.

Как оказалось, проблема эта беспокоила не меня одного. Неугомонные Поттеры, воспользовавшись отсутствием Розы и Санни («Как?! У тебя нет вечернего платья?! Завтра же в Хогсмид!» — Возопила накануне Роза, и с раннего утра утащила Санни к мадам Малкин), созвали экстренный консилиум. Мое присутствие, как выяснилось, было необходимо для решения вопроса о подарке для Санни.

Узнав повестку дня, я как наяву представил себе сцену двухнедельной давности: за завтраком Санни получила очередную посылку с лекарствами, в которую был вложен новый каталог Ibanez. Взвизгнув от восторга, она схватила бутерброд и пересела ко мне за слизеринский стол; следующие полчаса до начала первого урока мы на пару пускали слюнки на EP-9 Steve Vai. «Шесть звуковых моделей… Встроенный хроматический тюнер… трехполосный эквалайзер…» — Если бы я не знал, что речь идет о характеристиках предусилителя, решил бы, что Санни стонет в предоргазменном экстазе. Не оставалось сомнений, что позволь ей, как она выражалась, «пощупать» эту красавицу с корпусом из цельного массива ели, Санни испытает самый настоящий оргазм.

Я озвучил мысль. Поттеры тут же погрузились в конструктивное раздумье: идея пришлась им по вкусу, но задача осложнялась тем, что требовала вылазки в маггловский Лондон. Мы небезосновательно полагали, что в немагическом Лондоне брэндовые гитары даже в канун Рождества не продаются на каждом углу. Поэтому спустя полчаса содержательного разговора, состоявшего из: «А может?..» — «Не может.», «А если?..» — «Не стоит.», «Тогда нужно…» — «Не нужно!», было решено привлечь к участию в операции «Подарок для Санни» профессора Поттера. В конце концов, он все крестражи нашел, так неужели Герой войны в Лондоне гитару не отыщет?

Герой подтвердил свой геройский статус. Гитару он нам нашел, прибегнув к помощи Гермионы Грейнджер и загадочной маггловской технологии под названием Интернет.

В музыкальный магазин мы завалились ошалевшей от путешествия по немагическому Лондону гомонящей толпой: трое Поттеров, двое Уизли и один Малфой. В мои задачи входило опознать «объект» и протестировать его на подаркопригодность.

От обилия гитар у меня разбежались глаза, и перехватило дыхание. На мгновение я замер, пораженный открывшимся мне великолепием: классические «акустики» и эпатажные «электрухи», благородные «Фендеры», растопыренные «BC Rich», своенравные «Гибсоны», затейливо размалеванные «Джексоны» висели, стояли, лежали — только руку протяни…

Тощий патлатый продавец окинул нашу красочную компанию сонным взглядом, каким-то непостижимым образом определил во мне гитариста и зачем-то принялся лениво сватать мне крутобокий Риккенбакер. Я призвал на помощь всю фамильную надменность, но продавцу на нее, похоже, было наплевать с Азкабанской башни. Хайрастое недоразумение продолжало монотонно бубнить что-то про классический джазовый звук ровно до тех пор, пока профессор Поттер самым доброжелательным тоном не сообщил, что мы пришли за заказом номер тринадцать.

Что тут стряслось! Долговязый родственник швабры вмиг распрощался со своей сонливостью, восторженно закрякал и скрылся за дверью с надписью «Служебное помещение». Из соседних залов повысунулись заинтересованные физиономии. Шикарная блондинка-администратор вьюном вилась вокруг профессора, предлагая кофе, пытаясь говорить о гитарах и попутно демонстрировать свои анатомические достоинства. Герой войны стоически терпел ее трескотню, но нет-нет да и заглядывал в вырез администраторской блузки. Посмотреть, кстати, было на что…

Дверь служебного помещения открылась, и в зал буквально вплыл давешний лохматый соня-продавец. Физиономия его выражала крайнюю степень благоговения, а в руках покоился большой прямоугольный кофр. Я вдохнул и забыл выдохнуть, когда продавец бережно опустил чемодан на стол. Щелкнули замки, плавно поднялась крышка.

Мерлин, это была она. Изящные изгибы корпуса — ель и махагони, янтарный цвет свежей смолы, ажурная вязь перламутровой инкрустации на грифе… Стремительная, элегантная, такая… соблазнительная… Руки сами собой извлекли гитару из красного бархатного нутра чемодана. Пальцы любовно обняли гриф, зажимая аккорд… Оооо дааааа!!! Звук — глубокий, терпкий, чистый и честный… Как улыбка Санни.

Как ее сердце.

* * *

Что ни говори, а Рождественский бал в Хогвартсе — это событие. Зачеты сданы (или не сданы, но кого это волнует?), контрольные написаны (или не написаны, но всем плевать), малявки радостно отправляются по домам, и школьные коридоры принадлежат суетящимся в предпраздничной круговерти старшим. Вон, пятикурсники бродят неприкаянно: кто-то не может набраться смелости и пригласить понравившуюся девчонку, кто-то набрался и пригласил, да получил от ворот поворот, а кому-то повезло, и везунчики мечутся, предвкушают, тревожатся… В девчоночьих спальнях с утра происходят таинства преображения. Что они с собой делают, одному Мерлину ведомо, но к вечеру школа будет напоминать одновременно показ мод, конкурс красоты и парфюмерную лавку. Смущаясь и волнуясь, они будут спускаться по длинной лестнице в холл, похожие на елочные игрушки — такие они все будут счастливые, блистающие, неотразимые… А нам останется только лопаться — кому от гордости за свою спутницу, кому от зависти, а кому от грусти, но этих последних будет мало. И над всем этим будет витать тонкий запах хвои, и во всем этом будет блеск рождественской мишуры, и со всем этим будет набатный звон рождественских часов, и все это — лишь прелюдия к запретному вкусу огневиски и грога, смешанному со вкусом поцелуя любимой девушки и сварливым скрипом старого кресла перед камином в Барсучьей гостиной.

Его, кресло, тоже можно понять, когда в него усаживаются двое вместо одного, да еще гитару пристраивают… Ему, креслу, тоже праздника хочется… Но кого это волнует?! Вот меня, к примеру, в данный момент волнуют вовсе не страдания любимого кресла Розы, а сама Роза. До начала пять минут, и где ее носит, скажите на милость? Она сразу после завтрака уволокла Санни в свою комнату старосты, и девчонки не показались даже на обеде. Неужели за целый день нельзя было собраться?!! Сколько можно марафетиться?! Даже Забини уже готовы, Аманда с Джеймсом прошествовали в Большой зал с полчаса назад… Ал еще раньше увел туда Ани-забияку с Райвенкло… А мы с Хью, два придурка, маемся из-за этих копуш… Ну хорошо, я маюсь, а Хью спокоен, как селедка. Стоит себе, стенку созерцает, а я туда-сюда вдоль этой стенки вышагиваю, уже тропинка скоро протопчется.

Закладывая очередной вираж, слышу сдавленный «Оххххх!» от немногих оставшихся в холле учеников. Вскидываю глаза — ну что там еще случилось?

Мир схлопнулся.

Кто сказал, что красный и золотой — цвета Гриффиндора? Это королевские цвета, цвета императриц и безграничной власти, цвета восторга и поклонения, цвета сладкого вина и звонких галлеонов, цвета страсти и триумфа…

Страсти темно-вишневого шелка, упоенно облегающего кремово-нежную грудь Розы, любовно охватывающего ее талию, покорно заплетающегося вокруг ее ног… Триумфального блеска золотой нити, замысловатым плетением сбегающей откуда-то с плеча и теряющейся в складках подола…

Вниз по лестнице ко мне величаво плывет обольстительно-неприступное сокровище. А у меня ноги ватные, и глаза норовят из орбит выпрыгнуть, и сердце в горле застревает — ну что оно там забыло? И, ради Мерлина, кто-нибудь, закройте мне рот!

Да, и Хью тоже помогите подобрать челюсть, если вам не трудно. Потому что царственное явление Розы было нарушено громогласным возникновением Санни: я даже не сразу сообразил, что густо-синее нечто, с дробным перестуком буквально скатившееся с лестницы и прилетевшее по счастливой случайности в руки Хью, было моей названой сестренкой.

— Решила подрабатывать бладжером! — Заявила Санни. — Вот, тренируюсь!

Весь пафос момента был безнадежно похерен, и мы ввалились в Большой зал с совершенно неподобающим в той ситуации гоготом. Но торжественное шествие вдоль строя студентов мы бы тогда точно не осилили.

Бал! Воздух, звенящий от музыки и эмоций, искрящийся от рождественских украшений и вспыхивающих страстей. И в центре этого праздничного беспорядка — Санни.

Роза, как выяснилось, весь день пыталась сотворить чудо, а именно — превратить Санни из гадкого утенка в лебедя. Но случай оказался клиническим, и тут уж никакая трансфигурация не справилась бы. Старания Розы были очевидны, но вечернее платье все равно шло Санни, как Хагриду — пеньюар. Ни модная стрижка, ни нанесенная умелой рукой Розы косметика не сделали Санни павой. Но, клянусь своим роялем, если бы кто рискнул сказать, что Санни некрасива — заавадил бы, и Азкабана не побоялся.

Санни сияла. Санни светилась. Раскрасневшаяся и счастливая, она кружила танец за танцем, перелетая от одного партнера к другому. Она организовала на танцполе самый большой хасапико, какой только видел свет. Она заставила профессора Поттера танцевать ламбаду. Она вылила на себя бокал пунша, сломала каблук и чуть не разбила голову об пол, споткнувшись посреди танца. Она устроила игру в фанты, едва не приспособив под это дело Распределительную шляпу, и бедной Аманде Забини пришлось плясать цыганочку с выходом, а мне — ходить на руках. Она смеялась и пела, и смеялась, и пела, и смеялась…

Пока с тихим всхлипом не осела на пол, держа в руке очередной фант — заколку Розы.

* * *

Тишина.

Сколько тишины…

В тишине Хью поднял Санни на носилки.

В тишине носилки плыли в Больничное крыло.

В тишине профессор Грейнджер стальным голосом отдавала указания перед тем, как отправиться с Санни в госпиталь.

В тишине Роза вынимала из прически заколки, а Хью развязывал бабочку.

В тишине я кусал губы до тех пор, пока кровь не закапала на белый воротник рубашки.

* * *

— Инсендио!!!

Взбешенный голос отца и жалобный треск сгорающей в волшебном пламени гитары прорезали тишину. Я удивленно оглянулся: откуда столько шума?

Видимо, какая-то часть меня все-таки не утратила связи с окружающей реальностью и услужливо сообщила мне, что я пропустил. В реальности отец орал на меня благим матом битых два часа. Повод был знатный: кто-то особо одаренный сообщил родителю, что я сплю с Розой Уизли, дружу с Поттерами, бренчу на гитаре и вообще веду антиобщественный образ жизни. Результатом отцовского гнева стало ритуальное сожжение моей гитары (не гитара и была, дрова зачарованные) и лишение личных денег (а вот это хреново). Отличный подарок на Рождество.

— Он не сползает, — тихо сказал я, наблюдая, как в огне плавятся струны.

— Что?!

— Ты спросил, почему у меня волосы ботиночным шнурком завязаны, а не лентой. Отвечаю. Шнурок не развязывается и не сползает.

Отец издает стон, вздох, шипение, рычание и очередные сентенции о том, что я кого-то там позорю и чему-то там не соответствую. А я могу думать только о Санни, которая уже неделю лежит в реанимации Святого Мунго, и к ней не пускают даже ее родителей. От мыслей о том, что это значит, мне хочется выть.

Отец все разоряется, его голос грубо рассекает благодатную тишину, снова опутывающую меня. Не надо, не лишайте меня моей тишины! Если тишина уйдет, я умру от грохота страха за Санни и боли за себя.

Смотрю на отца, почти не задирая голову. Наверное, у меня дикие глаза. Молчи, отец, умоляю тебя, молчи! Потому что если я сейчас осознаю то, что знаю уже давно… то, что происходит с ее сердцем… то, что происходит внутри меня и вокруг… я сойду с ума, и ты будешь первым, кто попадет под раздачу. Я наговорю тебе такого, о чем самые отъявленные сыновья-плохиши даже не думают думать. Я буду швыряться проклятиями, оскорблениями и всем, что подвернется под руку. Я буду вопить громче, чем ты только что. Я не хочу так поступать, ведь я все еще уважаю тебя, отец. Поэтому молчи.

Рука сама собой нашаривает в кармане галлеон. Фальшивый. Подарок Поттеров на Рождество. «Это если тебе надо с нами срочно связаться, — глядя в сторону, пояснил тогда Ал. — Просто подумай о том, кто тебе нужен, и у него монета нагреется… У нас у всех такие, и у отца, и у Гермионы…» Понятно стало, как Ал вызвал Грейнджер в Больничное крыло, когда я спасал Санни от Забинь, как Хью узнал о возвращении Санни из больницы осенью. Такие галлеоны использовали члены АД, их Грейнджер сочинила — читал в «Новейшей истории магии».

Я стиснул галлеон до боли в напряженных пальцах, в голове вертелось только одно: «Х*ево…» Монета ответила обнадеживающим теплом, и я вытащил ее из кармана. Адрес камина отчетливо проступил на золотистой поверхности.

На негнущихся ногах я прошел мимо озадаченно примолкшего отца к камину.

— Скорпиус! Я еще не закончил!

— Извини, отец, — произношу я чужим голосом. — Потом.

Щепотка дымолетного порошка — калейдоскопная круговерть в усталых глазах — вываливаюсь на потертый ковер и попадаю лбом в изогнутую ножку кресла.

— Пчхостите… пчхофессор… Пчхоттер… — У меня аллергия на дымолетный порошок. — Я непчхяянно…

— Да ладно, — усмехается сидящий в кресле Герой войны. — Как раз к ужину.

Поднимаюсь, отряхиваюсь, пытаюсь сообразить, куда я попал — в дом Поттера или в дом Грейнджер. Но вниз по лестнице, обеспокоенно хмурясь, уже бежит Роза, и мне становится все равно, где я.

А потом я долго и с наслаждением реву, уткнувшись лбом в колени Розы, никого не стесняясь, и ничего не смущаясь. Через ткань рубашки в кожу впивается край стеклянного брелка Санни.

Ее сердце.

* * *

Отец больше не орал. Он вообще со мной не разговаривал. Честно говоря, не больно-то и хотелось.

Несколько раз в Мэноре появлялась Грейнджер: взгляд Снежной королевы, осанка королевы Изабеллы, манеры королевы Анны, словом, леди Совершенство. При виде ее мать тряслась от бешенства, а Грейнджер уходила с отцом в его кабинет, и восторженно попискивающий домашний эльф без напоминаний приносил ей капуччино. Мать устраивала отцу безобразные сцены ревности, несмотря даже на то, что во время разговоров с Грейнджер отец демонстративно оставлял дверь кабинета приоткрытой. Так стоит ли винить меня в том, что я ненароком услышал часть их разговора?

— Ты как была, так и осталась грязнокровной честолюбивой сукой, Грейнджер.

Хриплый смех в ответ:

— О, это далеко не все мои достоинства.

Пауза.

— Я БУДУ директором. И ты как Председатель Попечительского совета проголосуешь за меня.

— Откуда такая уверенность?

— Погадала на чаинках.

— Я не стану голосовать за тебя, Грейнджер.

— Станешь. С радостью и энтузиазмом.

— Или?..

— Ты в курсе.

Я едва успел отшатнуться от двери и состроить безразличное лицо — я, понимаете, мимо тут гулял, — когда Грейнджер вышла из кабинета. Холодно ответив на мое вежливое приветствие, она еле заметно качнула головой. Значит, от Санни нет вестей.

От улыбки, которой Героиня войны перед уходом одарила мою мать, впору было превратиться в соляной столп. Удивительная женщина. Невероятная женщина. Холодный расчетливый ум, энциклопедические знания, строгость, красота и исключительная стервозность. В ней, магглорожденной, аристократизма больше, чем в любой чистокровной цаце. Самообладанию даже дед позавидовал бы, я думаю. Не зря отец по ней с ума сходит. Злится, мается — и ведь сходит все равно…

Тишина во мне уступила место бессильному беспокойству. Я метался по поместью, шипел на мать, отца игнорировал как явление, пинал эльфов, и не мог заставить себя даже прикоснуться к роялю. Тревога ела меня поедом, я буквально лез на стены, и единственным моим спасением стал камин. Когда становилось совсем тошно, и от ощущения надвигающейся катастрофы схватывало дыхание, я прыгал в пламя и, прочихавшись, оказывался в ласковых объятиях Розы. Переживать компанией на этот раз оказалось легче.

К слову сказать, Грейнджер отнеслась к наличию меня в непосредственной близости от ее дочери достаточно спокойно, и, как мне показалось, даже с некоторым исследовательским интересом: а ну, что из этого выйдет… Ее позиция обеспечила мне определенный карт-бланш, благодаря которому я как-то раз остался в Годриковой лощине на ночь. Поупирался, конечно, для приличия, но слушать меня особо никто не стал: запихнули в гостевую спальню, выдали чистое полотенце и пожелали спокойной ночи.

… В незнакомом месте спалось плохо. Я несколько часов крутился в постели, пока не превратил ее в разоренное гнездо гиппогрифа. Отчаявшись заснуть, я поинтересовался у себя, не испить ли мне чаю, и решил испить.

Босиком, чтобы не топотать, вышмыгнул из комнаты в темный коридор, уже совсем было настроился на экстремальный спуск по неосвещенной лестнице, когда услышал из гостиной тихие голоса.

— Гарри, это…

— …не было ошибкой, Гермиона.

Ох, горе горькое! И за что мне все это? Главное, нет, чтобы свалить по-тихому. Я рефлекторно замер, вжавшись в стенку. Похоже, та легендарная кошка, которую сгубило любопытство, была анимагом и состояла с Малфоями в родстве. Иначе откуда у меня такой нездоровый интерес к чужой личной жизни? Но, как гласит народная мудрость, назвался Дамблдором — жуй лимонную дольку. Я осторожно выглянул из-за угла.

Гостиная погружена в полумрак, и только огонь камина освещает небольшое пространство. Они сидят на ковре в этом светлом пятне, почти как тогда в Астрономической башне. Кутаются вдвоем в один плед, и даже садовому гному понятно, что они не одеты. Плед мал для двоих, и Грейнджер постоянно натягивает его на босые ноги. Из-за этого плед сползает с голых плеч Поттера, открывая исполосованную старыми шрамами спину. Да, бывший начальник Аврората в кабинете явно не отсиживался… Поттер недовольно ворчит, поддергивает плед обратно, отчего снова обнажаются ноги Грейнджер, она опять тянет плед на себя…

— Гарри, я…

— Послушай ты меня хоть раз в жизни, а? Мы не дети с тобой, да и не очень счастливые взрослые. Мы с тобой, два принципиальных дурака, последние три года упорно «просто дружим». Произошло то, что давно должно было произойти.

— Гарри, мы…

— Да не перебивай ты меня, я сам собьюсь! Боишься потерять дружбу? Не боись, не потеряешь, она у нас за двадцать лет в спинной мозг въелась…

— Гарри, я не хочу…

— И я не хочу. Ни пламенной любви, ни неистовой страсти, ни розовых лепестков вместо простыней. Я тепла хочу и покоя. Хочу, чтобы со мной рядом была нормальная женщина, с нормальными мозгами и нормальным характером.

— Где ты тут видишь нормальную женщину?

— Я как будто вымерзаю изнутри, Гермиона. Хочу согреться.

Я ожидал, что Грейнджер в лучших традициях своей фирменной язвительности предложит Поттеру поискать другую кандидатуру на почетную роль грелки. Но Героиня войны только тяжело вздохнула:

— Я тоже, Гарри, я тоже…

— Но?

— Гарри, я спала с твоим преподавателем, с твоим лучшим другом и твоим злейшим врагом, не считая случайных связей. Нужен тебе такой секонд-хэнд?

Поттер беззаботно хохотнул:

— Тебе моих любовниц перечислить?

— Уволь.

— Правильно. Всех я и сам не вспомню.

— Ну давай еще сравним, кто больше блядовал…

— Ты проиграешь.

— Хорошо бы…

Смеются тихо и невесело.

-Все равно это как-то… странно…

— Брось ты, ничего странного. Нас с тобой с третьего курса в постель укладывают. Надо же наконец оправдать ожидания читающей публики…

— Надеюсь, теперь старая навозница Скиттер сдохнет от удивления.

— Не упоминай всуе. Я от одного ее имени сыпью покрываюсь.

Снова смеются, теперь немного радостнее.

— Кстати, эта девочка, Санни, с Хаффлпаффа…

Напрягаюсь.

— Приглядись к ней повнимательнее. Удивительное создание. Столько тепла, столько света… А глазенками как уставится — и будто насквозь тебя видит. Я даже подумал было, что она эмпат. Ауру просканил — я аккуратненько! — ничего похожего. В ней вообще магии фиг да ни фига, она почти сквиб. Откуда что берется…

— Дело не в этом, Гарри. У нее врожденная стенокардия Принцметала, болезнь тяжелая, но лечится вживлением искусственного клапана. Проблема в том, что это маггловская болезнь. Санни — ведьма, и ее магия решила справиться с болезнью самостоятельно. А болезнь-то маггловская…

— Понял, вся ее волшебная сила уходит на борьбу с болезнью. И не справляется?

— Не справляется. Более того, мешает лечить ее маггловскими методами: ее организм отторг и искусственный клапан, и даже простой кардиоводитель. О пересадке сердца при таких обстоятельствах даже речи не было…

— Сколько же магии должно на это тратиться…

— Много, Гарри. Если б не болезнь, Санни была бы очень сильной ведьмой. Я вообще удивлена, как она дожила до нынешнего Рождества. Ее словно что-то охраняло и давало силы. Защита вроде родовой магии, но откуда у магглорожденных родовая магия?..

— Надо же… Она потрясающее создание. Представляешь, пригласила меня на свой субботник. Впервые за много лет отдохнул душой. Невероятная девочка. И знаешь, благодаря той субботе я вспомнил, за что мы воевали… Тебе обязательно надо у нее побывать. Так… тепло, так радостно…

— Я знаю, Гарри, я была там.

Пауза. В полумраке не видно, но они, похоже, таращатся друг на друга.

— Один раз под обороткой, и под мантией-невидимкой иногда…

— Как ты… что ты там делала?!

— Грелась…

Пока они долго и вкусно целуются, я на цыпочках крадусь в свою спальню. Опустившись на кровать, сжимаю руками голову. Шквал информации мешает связно мыслить… Что ж, понятно, по крайней мере, почему директор смотрела на наши бедламы сквозь пальцы. И Санни… Чудо рода человеческого, ставшее заложником своей двойственной природы. Магия — то, что я, потомственный волшебник, воспринимал как нечто само собой разумеющееся, убивала Санни.

Убивала ее сердце.

* * *

Начался новый семестр. Отсутствие Санни на вокзале и в поезде мы восприняли, как нормальное явление. Она ведь всегда опаздывала с каникул… И только паникующие взгляды выдавали, что на самом деле все не так безмятежно.

Хью рисовал, быстро и сосредоточенно, почти касаясь носом листка.

Роз пыталась читать, но держала книгу вверх ногами.

Поттеры же вообще сидели безучастно, как фарфоровые куклы.

Я сжимал в ладони стеклянный брелок. Я понял. Грейнджер говорила о родовой защите Санни. У магглорожденной не могло быть родовой защиты, но у меня-то она была! Повесив Санни на шею свой медальон, я не просто шутливо побратался с ней. Я дал ей защиту своего рода.

И теперь я грел в руках ее сердце, заставляя себя верить, что все обойдется. Заставляя себя забыть про бесконечные ночные кошмары последней недели, про чувство неумолимо надвигающейся беды, про терзавшую меня тревогу, доходящую почти до одержимости… Я знал: не обойдется.

Остальные тоже знали, тоже заставляли себя верить. Потому и не смотрели друг на друга. Чтобы не увидеть отчаяния в глазах напротив.

Торжественный ужин в честь открытия нового семестра проходил вполне обыденно — шум, гам, чавканье, звон столовых приборов, переругивания, веселая болтовня… До тех пор, пока директор МакГонагалл не постучала серебряной ложечкой по своему хрустальному кубку: объявление.

Стеклянный звон выдернул меня из мутного тумана нехороших предчувствий. Всеми силами стараясь не сползти в него обратно, я зацепился за голос директрисы…

— Сегодня утром после тяжелой продолжительной болезни в больнице имени Святого Мунго скончалась ученица шестого курса Хаффлпаффа мисс Саманта Эмбер Уинкль. Прошу почтить ее память минутой молчания.

Шорох отодвигаемых скамеек залепил уши ватой.

Медленно поднимается Роза, прижимая ладони ко рту…

Джеймс закусывает губу…

Ал сжимает пальцами край скатерти…

Рядом со мной резко всхлипнула Аманда.

За столом Хаффлпаффа подавленное молчание и немые слезы…

Хьюго пустыми глазами смотрит в никуда.

Тишина.

Я не смог.

* * *

Санни хоронили в субботу.

Край простого соснового гроба больно врезался мне в плечо, и я отстраненно удивился, как он может быть таким тяжелым, ведь Санни весит меньше десятилетнего ребенка…

Словно в насмешку, едва траурная процессия вышла за ворота Хогвартса, с неба прямо в глаза мне пальнуло неистовое зимнее солнце. Оно бесстыже красовалось на высоченном ослепительно-синем небосводе, ему не было никакого дела до нашего горя.

Солнце залило золотым сиянием открытый гроб, когда мы поставили его возле жадно раззявленной черной пасти могильной ямы. Худенькое, остренькое, бледное, умиротворенное личико Санни засветилось ангельской красотой в этих благодатных лучах. Ее до самого подбородка укрывали десятки маленьких солнышек — так любимых ею одуванчиков. Этот ворох летнего солнца среди темной стылой зимы и смерти стал последним подарком Хью.

Прости меня, сестренка, я не смог спасти тебя.

Я положил рядом с ней ее гитару, ее обожаемую старенькую «Phill Pro».

Да будет тебе земля блюзом.

Равнодушные кладбищенские служки принялись обстоятельно и неторопливо заколачивать крышку гроба, и каждый удар заставлял меня все сильнее сжимать зубы, и каждый гвоздь вбивался в мое сердце острой, одуряющей болью. Роза уткнулась лбом мне в плечо.

Наконец гроб с телом Санни, повинуясь «Мобиликорпусу» начальника копщиков, приподнялся над мерзлой землей и медленно-медленно поплыл к могиле. Я зажмурился и снова стиснул зубы, чтобы не завыть от горя утраты…

— In the cold and dark December

As I'm walking through the rain

Sit beside the room all night long…

Я потрясенно открыл глаза.

Еле слышным, срывающимся шепотом, вцепившись в мою руку и не вытирая катящихся по щекам слез, не пела — судорожно выдыхала Роза. Я стиснул ее замерзшие пальцы:

— In the grey December morning

I decided to leave my home…

Took a train to nowhere — far away — far away…

Откуда-то из-за спины послышался еще один тихий голос:

— Many thousand miles away

Where the moon took to the stars…

Это Джеймс.

— Dreamed about the days

Days gone by — days gone by…

Это Ал.

— In the night the seawinds are calling

And the city is far far away…

Гарри Поттер.

— Soon the sea turns to darkness

It is night and the seawinds are calling

Seawinds call — seawinds call…

Аманда и Алиссия Забини, закончивший школу в прошлом году Форвик, Эдвард МакМиллан… В нестройный хор вплетаются все новые голоса, и песня повисает над кладбищем, окутывая нас легким облаком светлой грусти, и упрямое солнце сушит мокрые от слез щеки:

— Ten thousand miles away

Where the moon took to the stars

Dreamed about the days

Days gone by…

И вот уже светлые сосновые доски скрылись в холодной тьме могилы, и комья замерзшей земли застучали по крышке, навсегда отбирая у нас Санни. А песня набирает силу и уверенно хватает солнце за хвост, не позволяя ему сбежать в тучи:

— I've been told so many stories

And dreams my friends have made

So it's no illusions

Sail away sail away…

Потом наступает тишина.

* * *

Струйки сигаретного дыма прихотливо завиваются, танцуют в морозном воздухе. Холодно в Восточной башне. Не так, как в Астрономической, но тоже будь здоров, не кашляй.

На следующий день после похорон Санни пошел густой снег. Белые хлопья, огромные, как воробьи, плавно опускались на землю сплошной безмолвной стеной. За две недели окрестности школы завалило так, что расчищать дорожки пришлось с помощью магии, летая над сугробами на метлах…

Роза подошла тихо-тихо, прижалась к спине, обняла ласковыми теплыми руками.

— Опять дымишь…

— Угу…

Роза удрученно вздыхает, но молчит.

В окно влетает одинокая ажурная снежинища, Роза ловит ее на ладошку. Тонкое снежное кружево медленно тает, и Роза шепчет еле слышно:

— Не могу никак привыкнуть… больше не будет наших суббот…

Сердце неловко спотыкается и словно ударяется о легкие — внезапно схватывает дыхание, в горле будто встает бритвенное лезвие, и глаза уже готовы к обжигающей влаге…

Затягиваюсь глубоко, до хрипа. Роза делает вид, что не плачет.

Медленно выдыхаю.

Щелчком отправляю окурок в окно:

— Сегодня суббота, Роз.

* * *

Эпилог.

Бывает так, что сил не бывает.

Бывает, настроение ниже школьных подземелий, все валится из рук, внутри пухнет беспричинная тягучая тоска, грозящая пролиться горючими слезами обиды на весь мир.

Бывает, холодное и бесконечное одиночество душераздирающе рыдает вокруг, от него некуда деться, а ты решаешь один-единственный вопрос: прыгнуть тебе с Астрономической башни или утопиться в Хогвартском пруду.

Бывает, попадаешь в клокочущую пучину ненависти и готов стать новым Темным Лордом, лишь бы восстановить свою растоптанную гордость.

Я знаю, как это все бывает.

Нечего презрительно кривиться и посылать меня по далеким, но всем хорошо известным адресам. По виртуозности мата тебе до меня, как до Лондона пешком. Припечатаю так, что не отмоешься. Понимаю, принимать от меня советы — явно не то, о чем ты всю жизнь мечтал. Да и не собираюсь я тут нравоучениями заниматься, есть дела поважнее…

А ты — ты приходи к нам в субботу.

У нас найдется для тебя глоток пива вечером и кружечка антипохмельного с утра. Найдется и место у камина, и бутерброд на закусь, и сигарета, если ты куришь.

Береги голову — столкнешься с летающим пивом, мало не покажется, от искр из глаз прикуривать будем. Да, и под ноги смотри, у нас теперь не только пиво летает, но и бутерброды ползают. Что поймаешь — то твое.

Приходи.

В гостиной Хаффлпаффа будет много народу. Будет Роза Уизли, гриффиндорская староста и моя девушка. Мы вместе уже давно, правда, официально — лишь полгода. Наверняка ты в курсе этого громкого скандала, в результате которого я лишился наследства и титула, а профессор Грейнджер так и осталась исполняющей обязанности директора школы — Попечительский совет не утвердил ее в должности директора. Как они с моим отцом тогда орали! Слышно было на весь Хог и окрестности…

Будут братья Поттеры и, может быть, малютка Лили. Ей всего пять, по идее, она не должна находиться в школе, но профессор недавно уволил няню, и Лили не с кем оставить. Вот мы и возюкаемся с ней периодически… Музыкальный слух у нее, кстати — дай Мерлин мне половину.

Приходи.

Может, наведается и сам профессор Поттер. Принесет бутылку огневиски, а для девчонок — коробку диковинных лакомств из «Сладкого королевства». Усядется на пол, прислонится к камину, вытянет ноги и прикроет уставшие глаза, сдвинув очки на лоб. Он отдыхает. Иногда профессор приносит еще и красное десертное вино — значит, ближе к полуночи заглянет на огонек профессор Грейнджер. Она устроится рядом с другом-коллегой-любовником, повытаскивает из прически шпильки и облегченно разлохматит волосы. Ты не обращай на преподавателей внимания, даже если увидишь, что они целуются. Когда их отношения стали достоянием общественности, они вволю нахлебались журналистской грязи. И хотя, согласно меткому выражению Грейнджер, грязь не сало — высохла и отстала, им обоим пришлось нелегко. Так что дай людям «расслабить лицо».

Кстати, видишь у стены открытый кофр с россыпью монет внутри? Ах, ты уже об него споткнулся… Добавь, сколько не жалко. Как зачем? А откуда, по-твоему, у нас тут пиво берется?

Приходи, только захвати мантию потеплее, к утру здесь холодает. И поужинай плотно, ночь длинная, а бутерброды у нас шустрые.

Еще ты увидишь на пуфе у окна безучастного ко всему шестикурсника из Райвенкло. Он высок, худощав и рыж. Ты наверняка слышал и о нем тоже. Это Хью Уизли.

Он сидит спиной к присутствующей общественности, перед ним на подоконнике дымится в гигантской кружке крепкий кофе, и беспорядочно разбросаны бумаги и пергаменты. Он не участвует в общей гулянке и почти всегда молчит.

Ходят слухи, что Хью — тихопомешанный. Это полная чушь. Он никогда не отличался разговорчивостью, а теперь у него есть важное и неотложное занятие. Он рисует. Если ты заглянешь в листки, которыми завален подоконник, ты увидишь десятки карандашных рисунков. И везде — одна и та же девушка. Она прекрасна.

В разных позах и ракурсах, в профиль и анфас, одетая и обнаженная, с гитарой и без гитары… в Барсучьей гостиной, в Восточной башне, на берегу озера, на железнодорожной платформе, в Большом зале, в классе за партой, в спальне… улыбается, задумалась, курит, смеется, танцует… Сотни мгновений жизни, остановленные чутким карандашом Хью.

Только не спрашивай у Хьюго, кто эта девушка. Она умерла. Когда-нибудь он напишет ее портрет, и девушка оживет на холсте. Но изготовление живых портретов — сложное и тонкое искусство, поэтому Хью пока лишь множит наброски и никогда не доволен своей работой…

Будет шум и смех, будут последние школьные сплетни и серьезные дискуссии, самые невероятные слухи и не менее невероятные факты… А к десяти вернется с вечернего дежурства староста школы МакМиллан, хаффлпаффец по национальности. Он расшугает по спальням малышню и самолично установит заглушающие чары.

И тогда гвалт утихнет, я сниму со стены гитару — Ibanez EP9 Steve Vai, которой так и не коснулись пальцы той, кому она предназначалась.

— Empty spaces what are we living for

Abandoned places — I guess we know the score

On and on, does anybody know what we are looking for...

Роза подползет ко мне сзади, обнимет за плечи осторожно, чтобы не помешать, и я услышу над ухом ее мурлыканье:

— Another hero, another mindless crime

Behind the curtain, in the pantomime

Hold the line, does anybody want to take it anymore?

Слышишь, поют все, кто сейчас здесь есть:

- The show must go on!

Ну же, чего ты стесняешься?

— The show must go on!

Это была первая песня, которую я спел здесь без нее.

- Inside my heart is breaking

My make-up may be flaking

But my smile still stays on!

Это всегда первая песня, которую я пою с тех пор, как остановилось ее сердце.

Будут рок-н-ролл до утра и танцы до упаду, и сто восемьдесят три матерные частушки про Вольдеморта (не хочешь придумать сто восемьдесят четвертую?), и пиво с огневиски, и огневиски с пивом, и огневиски с огневиски… И гонка за последним бутербродом… А под утро, когда небо за окном посереет в предвкушении рассвета, самые выносливые соберутся тесным кружком у камина. Подойдет и Хью с очередной кружкой кофе. Мы помолчим, отдыхая от ночного балагана. Вот тогда, если ты доживешь до этого благостного момента и не уснешь где-нибудь под столом, я расскажу тебе легенду.

Легенду о Санни.

О ее сердце.

В тексте использованы фрагменты песен Ramones, Manowar, The Crickets, Queen, Motley Crue, Accept, Mr.Big, Guano Apes, W.A.S.P.