— Стой! Стой, подожди! — голос Драко сорвался, и он схватился трясущейся рукой за горло. Горящие зеленые глаза неотрывно следили за каждым его движением. У Драко подкосились колени, и он осел на пол, задыхаясь от приступа дикого кашля.
Идиот! Трусливый идиот! Он не мог даже умереть достойно. С широко расправленными плечами и неизменной ласково-презрительной улыбкой на губах — как его отец. Или же хищно скалясь, стараясь убить хотя бы еще одного из НИХ — как тетя Беллатрикс. Или же молча, с выражением тихого достоинства на бледном спокойном лице — как его мать. Как Яксли, который смеялся ИМ в лицо, пока не захлебнулся собственной же кровью. Наконец, как чертов Айвери — зверь, настоящий зверь — для того, чтобы убить его, понадобился десяток тренированных авроров.
Как Гойл, вечно путавший даже элементарные проклятья, но в последний момент сумевший-таки послать зеленый луч — прямо в сердце, прямо в чье-то горячее, отчаянно колотящееся сердце. Как проклятый Забини, кинувшийся наперерез летящему заклятью — заклятью, предназначавшемуся ему, Драко Малфою. Даже Миллисент Буллстроуд смогла продать свою жизнь задорого, даже она! Толстая и некрасивая девочка, зачитывающаяся женскими романами — все семь лет в Хогвартсе он смотрел на нее точно с таким же видом, как и на грязь на своем ботинке, а когда пришел решающий день, день последней битвы, она оказалась недостижимо далека и прекрасна в своей гордости и злости. Она была почти красива, а он — бесконечно жалок, жалок, жалок.
Но Драко не хотел умирать. Раздавленный и униженный — он все же был жив. Драко дышал — каждой клеткой своей кожи. Он чувствовал себе живым, как никогда. И он не хотел, он не мог, он панически боялся смерти. Драко презирал себя за это, но он готов был ползать в ногах у Поттера, у Люпина, хоть у каждого из оставшихся в живых Уизли, целовать их грязные, залитые кровью мантии — что угодно, что угодно, пожалуйста, не надо, ради Мерлина, ради...
— Ты жалок, Малфой, — звонкий по-мальчишески голос дрожал от ярости и презрения. — Ты так ничтожен, что раздави я тебя, как таракана — никто и не вспомнит о тебе, никто и не пожалеет о том, что тебя больше нет.
Несколько быстрых шагов, и сильная рука схватила Драко за ворот мантии и одним резким движением поставила его на ватные от страха и усталости ноги.
— Вставай! Слышишь? Вставай! — Поттер ударил его по лицу наотмашь, и голова Драко качнулась вбок, как у тряпичной куклы. — Дерись, черт возьми! Дерись! Будь, будь... да будь же хоть чем-нибудь! — еще один удар. — Ты выродок, ты знаешь это, Малфой? Ты гребаный несчастный выродок, который не может даже умереть достойно!
Драко зажмурил слезящиеся глаза и молча качнулся вперед в знак согласия — да, он выродок. Он ничто иное, как трусливое ничтожество, которое ничего, ничего не смогло в своей короткой и никчемной жизни. Он никогда не оправдывал ничьих ожиданий, начиная с самого дня своего рождения.
Хрупкая, болезненная Нарцисса, чуть не отдавшая богу душу при родах, страстно хотела девочку. После появления Драко она уже не могла иметь детей — это стало самым большим разочарованием в ее жизни.
Отец мечтал воссоздать в сыне свою маленькую копию. Он хотел видеть в нем себя — только моложе. Моложе, сильнее и лучше. Драко же стал лишь смехотворной пародией на Люциуса — повторяя его слова, подражая его мимике и жестам, он никогда не понимал его, он совсем его не знал.
В Слизерине Драко с первого же дня занял заранее отведенное ему место — место, обусловленное положением его семьи в обществе, древностью фамилии, связями и влиянием отца. Ему оставалось лишь надменно ухмыляться и задирать подбородок кверху. Слизеринцы признавали его первенство, и Драко казалось, что вот, наконец, он нашел себя, наконец-то он стал достойным. Но это была лишь видимость, сплошной самообман. Драко знал, что его колкостям никогда не хватало яда и остроумия; пакости, устраиваемые им, были мелки и не оригинальны. Ябеда, склочник — на это его хватало. Еще хватало на то, чтобы ныть и жаловаться. Но этого было недостаточно. «Совершенно неудовлетворительно. Пятьдесят баллов со Слизерина», — читал он в глазах Снейпа, когда, после очередной неудавшейся каверзы Драко, тот шел к директору, чтобы снова ругаться, жалить словами, шантажировать исподтишка — биться за своих, за слизеринцев, даже за того же Драко.
Когда грянула война, и каждый из них, старшекурсников, встал перед выбором, какую сторону принять, Драко опять пошел по самому простому пути, выбрав то, что было уготовано ему с пеленок. Принятая метка горела огнем, а он плакал, и вырывался, и кричал в стальных объятьях отца, и презрительное молчание окружающих клеймило его необратимыми словами, привкус которых был уже так хорошо знаком ему — трус, слабак, ничтожество.
О да, он, как никто, осознавал, насколько дрянной и никчемной штукой была его жизнь, но она была его, она была единственным, что еще оставалось у него, растоптанного, униженного, лишенного всех своих масок.
Еще одна пощечина — и Драко заскулил. В голос. Его трясло крупной дрожью. Господи! Он закрыл глаза руками и, не смея опуститься на колени, согнулся, будто в поклоне. Поклон — да, этому его учили. Светский поклон, полный непередаваемого изящества — как он был далек от этого своего жалкого подобия. Но Драко ничего не мог с собой поделать — он бы бросился в ноги Поттеру, он бы молил его о пощаде, если бы его голос уже не был сорван от крика и слез. Что угодно, что угодно, только бы жить — и как это низко, сколько в этом унижения, слабости, трусости. И в этом был весь он. Что бы Драко ни отдал сейчас за возможность забыться, упасть в спасительный обморок, не принимать никаких решений, не поступаться остатками своей надуманной гордости!
Цепкие пальцы крепко ухватили его за спутанные сальные волосы, серыми патлами разметавшиеся по дрожащим плечам, и больно потянули вверх. Драко застонал, но очередной удар по губам — до крови, до самой крови, которая, что бы там кто ни говорил, была у него такой же соленой и красной, как и у всех других — заставил его замолчать.
— Посмотри на меня, — приказал Поттер, все еще сжимая в кулаке его волосы. Драко сглотнул и поднял глаза на своего мучителя. Мерлин, сколько названий в разное время своей жизни давал он юноше, смотревшему на него сейчас сверху вниз, как некогда он, Драко, сам смотрел на него. Золотой мальчик. Тупой гриффиндорец. Школьный соперник. Полукровка. Тот-Который-Со-Шрамом. Враг. Снова враг. И еще целую тысячу раз — враг, враг, враг. Казалось, это въелось в саму его кожу, это знание — враг. Его родные и друзья могли быть убиты, как и все те, кто был дорог зеленоглазому мстителю, стоявшему перед ним; сам он мог быть растоптан и практически уничтожен, но, даже умирая, Драко точно знал бы, чье имя он должен повторять с ненавистью и проклятьями, и имя это было Гарри Поттер.
И вот этот самый Поттер — гриффиндорец, полукровка, враг — стоял перед ним, усталый, но полный жизни — жизни, за которую он боролся каждый миг своего существования. Он был здесь, его личная Немезида, занесшая над головой карающий меч; зеркало, в котором отражалось все душевное уродство, вся убогость Драко. И он, Драко, боялся прочитать в горящих ненавистью глазах свой приговор.
— Я не убийца... Малфой, — голос Поттера дрогнул, и он с каким-то странным напряжением посмотрел в усталое, грязное, опухшее от слез лицо Драко, будто пытаясь отыскать в нем то хорошее, чего в нем никогда не было. — Посмотри же на меня! — он схватил Драко за грудки и затряс его изо всей силы. — Я не убийца, и я не вершу правосудие. Я... я не могу убить безоружного... Черт тебя подери, защищайся! Защищайся, как мужчина!
Голова Драко моталась из стороны в сторону, но он даже не думал сопротивляться. Зачем? Поттер был сильнее — он всегда был сильнее и лучше Драко. Поттер не голодал неделями, Поттер не был унижен и растоптан, Поттер не был на грани отчаяния. Поттер был просто Поттером. Всегда правильный, всегда молодец, всегда достойный — до кончиков своих обгрызенных ногтей. Поттер, Поттер, Поттер... Замечательный, несравненный Поттер, Мерлин его побери!
Драко стиснул зубы и, собрав всю свою ненависть воедино, сделал выпад вперед и ударил противника головой в челюсть. Поттер громко вскрикнул, и, не удержавшись на ногах, полетел на землю, утянув вниз за собой и Драко. Несколько мгновений они лежали тихо, не двигаясь, будто переваривая только что случившееся, потом возникла небольшая возня — и Поттер, подмяв под себя задыхающегося Драко, с видом победителя уселся на его животе. Кровь выступила из раны на его лбу, но глаза горели неукротимым огнем.
— Что ты пытаешься доказать, Малфой? Что ты еще жив? А ты правда жив? Ты сам-то в это веришь? — Поттер криво усмехнулся, пытаясь выровнять дыхание. Сейчас он был похож на взъерошенного воробья — маленькую воинственную птичку, готовую драться до последнего за то, что принадлежит ей.
Драко открыл рот, и снова закрыл. Ему было нечего сказать. Он, черт возьми, не знал, что сказать!
— Сопротивляйся, Малфой! Давай! Давай же! Докажи, что твоя жизнь все-таки стоит чего-то, — продолжал Поттер, остервенело глядя на него из-под разбитых бровей. — Умри, Малфой. Потому что, поверь, жизнь, которая ждет тебя впереди — вот настоящий ад. Ты думаешь, ты знаешь, что такое боль? О нет, ты даже не представляешь, что такое настоящая боль, Малфой! — Поттер на мгновение замолчал, облизывая пересохшие губы, а когда он снова заговорил, интонации его голоса были почти что просящими: — Защищайся... Драко. Дай мне возможность убить тебя в бою.
Драко замотал головой из стороны в сторону, все его тело сотрясала мелкая дрожь. Нет, нет, нет, он не будет, он не будет. Он хочет жить, он ХОЧЕТ жить!
Драко дико закричал, но теплая рука с силой зажала ему рот. Влажный шепот проникал, казалось, прямо в сознание:
— Ты остался один, Малфой, один живой — один из всей вашей змеиной стаи. Слизеринцы... Что ж, похоже, львы Дамблдора оказались живучее, сильнее... Тебя это удивляет, Малфой? — мокрый язык прошелся по уху Драко и скользнул прямо в ушную раковину, заставив того дернуться от отвращения. — Ты мой, Малфой. Сейчас. Никто не придет спасти тебя, ты никому не нужен. Только мне. Всегда — только мне.
Поттер продолжал слюнявить и терзать его ухо.
— Я искал тебя, Малфой, ты знаешь об этом? Я так боялся, что кто-то уже убил тебя — даже такого, каким ты стал: жалкого, ничтожного... Такого беззащитного. Но они не стали марать руки о такую дрянь, как ты. Ведь ты как зараза, Малфой — трус, слизняк, фигов аристократ. Мы боролись против таких, как ты — напыщенных и безвольных, правящих и ничтожных. А сейчас ты мой, — мягкие губы коснулись обнаженного участка на шее Драко, и юношу снова передернуло, к горлу подкатила тошнота. — Тшшш... это я. Помнишь? Это всего лишь я, — голос Поттера обволакивал, как пуховое одеяло, каждое слово будто обнажало все новый и новый сантиметр души самого Драко.
Что же это происходит? Почему? Он судорожно соображал, но происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Его собственная пассивность не удивляла его — в конце концов, он всю жизнь шел на поводу у тех, кто был сильнее — не жертва, а добровольный раб чужих желаний. Он привык, он только и делал, что привыкал. Нет, удивляло злое прерывистое дыхание Поттера на его шее, контрастирующее с легкими баюкающими покачиваниями из стороны в сторону. Удивлял, в конце концов, почти вызывал в Драко священный ужас сам голос Поттера — гипнотизирующее нашептывание, растекающееся по венам Драко, как кровь, подменяющее собой его мысли, замедляющее ритм биения его сердца:
— Я боялся, что ты стал сильнее, что война заставила тебя стать лучше. Но нет, ты все такое же ничтожество, Драко Малфой. Все та же паршивая овца в породистой стае. Выродок, несчастный отщепенец, жалкий результат многовекового кровосмешения. Вы сами уничтожили себя, ты еще не понял этого? Вы, чистокровные, сами подтачивали свои силы от поколения к поколению. И вот он ты — логическое завершение извилистого пути, последнее звено. Один, раздавленный, ничтожный... но по-прежнему красивый, такой красивый, — исступленно повторял Поттер, покрывая поцелуями все, до чего только мог дотянуться.
«Он сошел с ума», — билось в голове у Драко. — «Он сошел с ума, или я сошел — какая разница? Это безумие», — и он уже подставлял настойчивым губам свое опухшее лицо — щеки, нос, глаза, подбородок. Непрошенная, непривычная ласка была почти болезненной для него, отвыкшего за время войны от проявления привязанностей: любви были достойны победители, он же не заслуживал и жалости. Драко задыхался от переполнявших его эмоций: нежности, отвращения, страха. С каждым все более интимным прикосновением все внутри него переворачивалось, и он стонал от отчаяния и беспомощности больше, чем в порыве наслаждения. Драко не боялся за свое тело — оно никогда не принадлежало ему. Ранее — игрушка, кукла в умелых руках Люциуса, после — оружие в безжалостных лапах Темного Лорда. Безвольное, трепещущее оружие. Нет, он боялся открыться — перед тем, кому и так ничего не стоило раздавить его, как червяка. Перед тем, кто по какому-то дьявольскому наитию точно угадывал, где, как и что нажать, лизнуть, прокусить — неласково, неотвратимо, неизбежно...
Сильные руки ощутимо сжали бока Драко, скользнули по его спине, забрались под продранную мантию, и вот они уже сжимали, тянули, ласкали — переворачивали всю его душу вверх дном. Никогда еще Драко не чувствовал себя таким потерянным, никогда еще он не был так близок к тому, что люди называют целостностью. Неправильные и потрясающие — такими были поцелуи и прикосновения Поттера. «Безумие. Этого просто не может быть», — повторял про себя Драко, сильнее вжимаясь в упругое тело рядом с собою, но все еще не достаточно близкое.
По телу разливалась истома, но Драко больше не чувствовал себя слабым или жалким — казалось, он смог пробежать бы тысячи миль, если б это потребовалось. «Выродок... ненавижу тебя... хочу тебя», — как мантру повторял Поттер. И словно в ответ на его слова, из самых глубин памяти Драко злой мальчишеский голос восклицал: «Да что ты, вообще, можешь, хорек? Без своего отца ты ничего не стоишь!» — и полные ненависти и презрения слова проникали в самое сердце.
«Что, Поттер снова сделал тебя, Дрейк? Признайся, он тебе не по зубам», — Блейз.
Насмешливо, зло, с сарказмом — голоса проносились в его голове, в то время как его исхудавшее тело содрогалось в умелых руках от смеси удовольствия и унижения.
— Че-е-ерт, — протяжно простонал Драко, когда влажный палец с трудом проник в него, растягивая узкий проход. «Слабак. Ничтожество. Сумасшедший. Извращенец. Кто я еще, если... Мерлин, трахни же меня, Поттер, тра-а-ахни!»
— О-о-ох, — уже два пальца ласкали его изнутри, рождая внизу живота непреодолимо желание двигаться, насадиться еще глубже, еще сильнее — и он двигался, и снова стонал, и снова подавался бедрами вперед, вбирая упрямые пальцы в себя до самого основания.
И горячее прерывистое дыхание по его лицу, и мокрые поцелуи — везде, везде. И еще один палец, неотвратимо буравящий его, настойчиво раздвигал напряженные мышцы его ануса.
— Все, все... — всхлипнул Драко. — Я н-не могу... больше!
Поттер торопливо закопошился у него между ног, и на смену гибким пальцам пришло что-то огромное и горячее. Драко резко втянул воздух сквозь сомкнутые зубы и издал низкий протяжный стон, который все длился и длился, пока ощущение наполненности не стало всеобъемлющим и окончательным.
Драко приоткрыл затуманившиеся глаза и поймал такой же напряженный взгляд зеленых глаз. Губы Поттера были плотно сомкнуты, на лбу выступили капли пота. Казалось, ему стоило неимоверных усилий сдерживаться и не начать тут же вколачиваться — сильными, глубокими толчками — в безвольное тело под собой. Драко сглотнул и облизал пересохшие губы. Его сознание плыло, и все его ощущения сосредоточились там, где тугие мышцы внутри него плотно обхватывали Поттера.
— Ты... готов? — прошептал тот одними губами, явно не доверяя своему голосу. Драко кивнул. Тогда гриффиндорец медленно задвигался внутри него, постепенно все ускоряя и ускоряя темп, пока голова Драко не запрокинулась назад, а его рот не приоткрылся в немой мольбе — еще, еще, еще.
Не прошло и минуты, как все было кончено. Все еще дрожащий после пережитого экстаза, Драко лежал спиной на холодном полу и перебирал ослабевшими пальцами пряди черных волос. Голова Поттера покоилась у него на груди, а его сильное, жилистое тело сотрясали рыдания. Широкие плечи ходили ходуном под просторной майкой, руки судорожно сжимали тело Драко.
— Тихо... Поттер, — пробормотал Драко, прикрывая глаза рукой. — Тихо. Это я. Это всего лишь я. Вы... выродок.
— Я не насильник! — прохрипел Поттер, подняв на него глаза, и вдруг зашелся в истеричном хохоте.
Драко устало покачал головой и зло повторил, впервые так ясно осознавая правоту каждого произносимого им слова:
— Нет, Поттер, ты — нет. Можно изнасиловать сильного, слабый же уничтожает себя сам.
Vova
