Четыре времени года. Часть 2. ВЕСНА

Тобиас Снейп был очень простым и обычным парнем. Эйлин Принс в период ухаживания он называл не иначе, как «моя колдунья» и «луговая фея». Он был влюблен в нее немного по-детски и очень гордился тем, что его невеста умеет творить чудеса. Эйлин же опасалась рассказывать ему подробнее о своих способностях и ограничивалась мелким бытовым колдовством. Она надеялась, что позже, когда они поженятся, она познакомит его со своими друзьями-магами, и Тобиас поймет, как прекрасен мир, в котором живет волшебство.

К сожалению, отношения ее приятелей и Тобиаса не сложились. Согласившись принять чету Снейпов в свой круг общения, маги, не сговариваясь, относились к ее мужу с некоторым сожалением, как к инвалиду, лишенному возможности в полной мере оценить мир. И хотя они ни в коей мере не желали ему зла, определенная граница отчуждения была видна ему, как на ладони. Его уязвляло то, что в его присутствии они стараются не использовать лишний раз магию и не разговаривать на околомагические темы, отзывая для этого Эйлин в сторонку и шепчась на ухо. Тобиас ревновал ее к друзьям и вздыхал спокойно только тогда, когда они покидали дом.

Оставаясь наедине с Эйлин, он звал ее пересесть к нему на диванчик, обнимал жену, опускавшую голову ему на плечо, и в таком положении они могли сидеть часами, молча слушая, как тикают старенькие часы или рассказывая друг другу свои мысли. Эйлин нравился материальный прагматизм мужа: его планы относительно работы, денег, покупки вещей. Она понимала, что им движет желание создать для их маленькой семьи крепкое, защищенное от невзгод гнездо, и с удовольствием выслушивала планы о покупке автомобиля или будущей перепланировки дома. А Тобиас любил слушать ее рассказы о детстве и о Хогвартсе. Приоткрывая перед ним завесу над магическим миром, Эйлин как будто брала его туда с собой, и он не чувствовал себя несчастным или обделенным, глядя в ее смеющиеся глаза, слушая истории о том, как команда Хаффлпаффа, капитаном которой она была, выиграла в квиддич у Гриффиндора.

Через три года после свадьбы у них родился сын. Абрахам Снейп, приехавший на крестины, был недоволен тем, что сын назвал первенца Северус, а не Айзек, Джереми или Сэмюел, как было принято в их семье. Проговариваться о том, что выбрать имя ему посоветовала Эйлин, Тобиас не стал.

Рождение сына было для него маленьким счастьем. А может быть, не таким уж и маленьким. Первые месяцы, пока Эйлин восстанавливалась после родов, он с наслаждением занимался ребенком: купал, кормил, играл, разговаривал. Он обожал его за то, что тот был настолько похож на него: и глаза, и губы, и руки, и даже улыбка была точь-в-точь такая же, как у него самого. Эйлин едва не плакала от радости, глядя на них.

Когда Северу исполнилось полгода, она решила познакомить с ним своих приятельниц. Разослала сов, подготовила настоящий прием, несмотря на то, что располагала весьма скромными средствами. Волшебницы, как крестные феи в сказке, завалили младшего Снейпа подарками и предрекли прекрасное магическое будущее. Правда, порой с сожалением поглядывая на Тобиаса, которому не дано было понять всю силу возможностей отпрыска. Никто не обращал внимания на то, что Снейп-старший с каждым новым предсказанием и с каждым новым витком обсуждения магического будущего сына мрачнел все больше и больше.

— Ноги их больше не будет в этом доме, — заявил он жене, когда та проводила гостей.

— Почему?.. Что случилось, Тобиас?

— Я не хочу, чтобы на меня глазели, как на недоученную обезьяну! — взревел он, — Я постоянно чувствую себя инвалидом или убогим калекой, когда они на меня смотрят! Я не желаю больше ничего слышать об этих твоих друзьях! Мой сын будет нормальным, слышишь? НОРМАЛЬНЫМ! Без всех этих магических штучек-дрючек! Он будет ходить в нормальную школу, общаться с нормальными людьми, и вырастет нормальным человеком! Таким, как все!

К сожалению, надежды Тобиаса не оправдались. Застав однажды годовалого Севера за левитированием плюшевой собаки, он проникся к нему глубочайшим отвращением. И иначе как сопляком или выродком больше не называл. То, что с годами Северус становился все больше похожим на него, вызывало в Тобиасе только два чувства: угрюмую, тяжелую зависть и страх. Он боялся, что сын однажды так же, как и все остальные, посмотрит на него с сожалением и скажет: «Извини, папа, ты этого не поймешь».

Тобиас смертельно завидовал тому, что Север даже в малолетнем возрасте умеет колдовать. Вскоре он и Эйлин запретил пользоваться магией, мотивировав это уничижительным: «У тебя что, рук нет — самой встать и взять? Прекрати заниматься дурью.»

Сын рос, и Эйлин видела, что способности к магии у него действительно неплохие. А если их как следует развивать — станут блестящими. Тобиас знал, что Эйлин учит Севера. Злился за это на нее — и заодно на себя за то, что родился, как это говорили ее знакомые, «магглом». Шутки ради, когда ее не было дома, он брал в руки ее волшебную палочку… но заклинания не работали.

А потом он начал пить.

Жизнь Севера делилась строго на две части. Первая, мирная и безопасная, называлась «Когда папы нет». Это было время, когда можно было спокойно ходить по дому, сидеть в гостиной с книжкой, смотреть телевизор или помогать матери. Вторая называлась «Не попадайся ему на глаза». Ее Север проводил, шатаясь на улице или сидя, замерев, в своей каморке, стараясь ничем не выдать своего присутствия.

Когда Тобиас был на работе, Север с большим удовольствием помогал матери по дому — мыл или вытирал посуду, прибирался в гостиной, либо играл или читал, лежа на ковре, смотрел мультики, слушал рассказы Эйлин. Он рано научился читать, но обожал, когда она, сидя на диванчике и обняв его одной рукой, читала ему книжки с картинками — сказки Гофмана, «Волшебника страны Оз», «Пиноккио» или «Алису в Стране Чудес». Прислонившись головой к ее плечу и подобрав ноги, он слушал тихий, спокойный голос и вместе с ней следил глазами по строчкам.

Чаще всего он просил ее рассказывать по «волшебный мир».

— Далеко-далеко от Лондона, так далеко, что нужно целый день ехать на волшебном поезде, есть самая замечательная в мире школа волшебников — Хогвартс. Это огромный, красивый замок, который стоит над озером. У него много высоких башен, и у каждой есть высокий шпиль. Когда облака проплывают мимо, они цепляются за них и застревают: ни туда, ни сюда. В школе учатся настоящие волшебники со всего мира. Учителя в школе — сильные, мудрые маги. Самый добрый, могущественный и справедливый среди них — директор школы, Альбус Дамблдор.

— Я поеду учиться туда, когда вырасту?

— Обязательно, мой хороший. Когда тебе исполнится одиннадцать лет, из волшебной школы к тебе прилетит сова с письмом и приглашением. Тогда мы с тобой отправимся в Лондон…

— А мы можем съездить в Лондон сейчас? Просто посмотреть…

— Нет, Север. У нас нет денег. Лондон — очень дорогой город.

— Ты говорила, там будут нужны волшебные деньги? Откуда мы их возьмем?..

— Мы их заработаем, — улыбалась Эйлин.

— А что мы будем для этого делать?

Вопрос действительно не был праздным. Несколько лет пролетят быстро, а для того, чтобы снабдить Севера всем необходимым для школы, потребуется маленькое состояние. Эйлин была благодарна сыну, натолкнувшему ее на удачную мысль: варить зелья на продажу. Диагон-Аллея в Лондоне — не единственное место в Англии, где можно заработать несколько галеонов. Есть места и поближе.

А заодно мальчик научится тому, что потом пригодится в школе.

На маленьких грядках с сухой землей позади дома Эйлин высаживала травы. В этом чахлом садике маленький Север проводил почти все время, особенно когда возвращался с работы отец. Сидя на низкой деревянной скамеечке, он обрывал лепестки у собранных в корзину маргариток и стряхивал их с ладони в полотняный мешочек. Мамины поручения выполнять было легко и приятно. Он привык помогать ей — поначалу в самом простом, подать-принести. Потом научился читать для нее вслух рецепты из пухлой рукописной книги с рассыпающимися страницами. Под мрачной черной обложкой скрывались непривычные буквы и причудливые рисунки, изображавшие людей в виде цветов, странные схемы, фантастические звери и птицы, которых он никогда и нигде не видел. Когда маме не требовалась книга, Север мог сидеть и часами разглядывать строчки и миниатюры, разбирая по буквам слова. Читать по ней он научился, выспрашивая у матери, что означает то или иное слово. Язык книги сильно отличался от привычного английского. Но тем интереснее Северу было узнавать, что же в ней написано. Лежа животом на ковре гостиной или на полу кухни он болтал ногами в воздухе, водя пальцем по строкам и вполголоса читая вслух.

"Бориц — есть трава собою горяча... Листвие тое травы свежее и сухое прикладывают ко внутренним болячкам... И еще кого бьют на правеже с утра или весь день, той да емлет бориц сушеной и парит в отваре добром, и тое нощи парит ноги битыя тою травою с отваром гораздо, и тако битое место станет мягко, и тако творит по вся дни, доколе бьют на правеже, и ноги от того бою впредь будут целы".

Когда отец возвращался с фабрики, Север уже скрывался в саду или в маленькой комнатке рядом с кухней, расположенной возле черного входа — для того, чтобы можно было успеть вовремя сбежать, стреканув в сад, а из него через забор — на улицу.

Бело-розовые лепестки маргариток мать варила вместе с другими травами, готовя отвар от грудного кашля. Отряхнув ладони, Север бросил в корзину последнюю ощипанную головку: эти пригодятся для кровеостанавливающего настоя, а может, и для примочек от ушибов и синяков.

Маленький сад цвел: каждая грядка в свою пору. Сейчас наступала пора любимого Севером аконита: кисти ярко-синих цветков, похожих на маленькие шлемы, тихо покачивались на тонких стеблях. Аконит, царь-трава, одна из самых ядовитых среди тех, что растут из земли. Мама рассказывала о нем легенду: когда древний герой Геркулес тащил из бездны Ада Цербера, трехголовый пес, увидев белый свет, пришел в неописуемый ужас. Ядовитая слюна потекла из всех трех его пастей на землю, и нее поднялся этот полный яда прекрасный цветок.

Оглядывая сад, Север молча повторял про себя мамины рассказы. Мак и нарциссы, наперстянка и морозник, скунсова капуста, молочай, чемерица, вороника, дурман, зверобой, болиголов. Каждая трава имела свое назначение, свое время цветения, свое применение. Болиголов, например, парализует дыхание. Листья зверобоя, испещренные черными точками, делают кожу чувствительной к солнечному свету, вызывая ожоги. Донник растворяет кровь, делая ее неспособной свернуться. Млечный сок молочая вызывает слепоту. Слушая, запоминая и расспрашивая, Север влюблялся в огромный и неизведанный мир трав. Ему нравились их запахи, нравилось составлять вместе с матерью составы отваров, нравилось учиться у нее владеть настоящим искусством, неподвластным обычным людям — магией.

Книги были лучшими друзьями для Севера. Спокойные и молчаливые, они всегда терпеливо дожидались своего часа, когда он сможет протянуть руку и вытащить их с полки. Яркие, красочные атласы с живыми картинками были подарками маминых друзей. Настоящие волшебные книги. К ним Север относился не так, как к простым бумажным. Сидя на своей кровати и держа их на коленях, он разговаривал с ними, пересказывая истории Эйлин. Обычные игрушки он не любил. Ему неинтересно было играть с тряпичными собаками и медведями. Прелесть игр в солдатиков и машинки он не понимал в принципе. Зато его глаза загорались при виде любого отпечатанного текста. Эйлин порой вспоминала со смехом, какое разочарование постигло Севера, когда ему в руки попались какие-то рекламные буклеты. Он долго всматривался в них, пытаясь понять, какая же в этом может быть практическая польза. Смысл, казалось, лежал на виду, но от понимания ускользал с завидным упрямством. Махнув на это дело рукой, Север навсегда приобрел подозрительное отношение к тонким книгам. Заслуживающими доверия он считал лишь те, что были толщиной в пару дюймов.

Отношения с детьми и людьми не налаживались у него ни в какую. В обществе чужих (а чужими для него были все, кроме матери), например, в гостях, он мгновенно замыкался в себе и мог часами сидеть на одном месте в одной и той же позе. Если Эйлин, стесняясь его нелюдимости, предлагала ему пойти поиграть с детьми, он послушно шел и послушно «играл», не проявляя никакого интереса к процессу. Выяснив для начала правила игры, строго следовал им, чтобы со стороны казаться «приличным ребенком».

Однако несколько происшествий отбили у него охоту угождать взрослым.

Подойдя однажды к матери, он тихо и спокойно уточнил:

— Мама, что значит «урод»?

Эйлин побледнела. Ее сын не блистал красотой, и с годами это становилось все заметнее. Непропорционально большая голова, крупный выдающийся вперед нос, темные, кажущиеся злыми глаза — если не знать, что за ними скрывается, — тяжелые черные волосы, бледная кожа и нескладная худоба создавали при первом взгляде на Севера отталкивающее впечатление. Для Эйлин он был бы любимым ребенком, даже если бы он был действительно безобразен, а не просто некрасив. Она знала, какой практический ум, феноменальная память и отзывчивый характер скрываются за этой внешностью. Однако она знала о них потому, что была его матерью — остальным о талантах Севера было невдомек.

Север терпеливо повторил вопрос.

— Это… это грубое слово.

— Что оно означает? — даже в этом возрасте он прекрасно умел пресекать попытки уйти от ответа.

— Оно означает — некрасивый человек, — неохотно ответила Эйлин.

Север задумался на минуту, затем спросил:

— Я — некрасивый?

— Понимаешь, малыш, люди до сих пор не знают точно, что такое красота, так что не слушай, когда они рассуждают о ее отсутствии.

Ответ его не удовлетворил. Север начал исследовать тему красоты. Довести до конца исследование не вышло: получив несколько раз игрушечным поездом по голове и прозвище «носатый урод», он был изгнан из детского общества соседей. С тех пор на любые предложения в гостях пойти поиграть Север реагировал однообразно: «Нет, спасибо, я не хочу».

Спокойное внутреннее достоинство сына изумляло Эйлин. Единственным, перед кем оно оказывалось бессильно, был Тобиас. Перед отцом он терялся и съеживался, как побитый щенок. Эйлин не могла выносить взгляда его несчастных глаз. Но и разорваться между ними обоими тоже не могла.

Жадность Северуса до информации нередко приводила ее в ужас. В возрасте семи лет она застала его сосредоточенно листающим иллюстрированную КамаСутру, неосторожно забытую на журнальном столике в гостиной. Внимательно разглядывая картинки, Север не высказывал никаких признаков волнения или шока. С этим же самым выражением лица он недавно рассматривал анатомический атлас.

— Север, тебе еще рано это читать, — густо покраснев, Эйлин попробовала выхватить книгу из рук, но сын отдал запретный плод добровольно, убив одной только фразой:

— А я уже все прочитал.

Некоторые аспекты поведения взрослых стали ему намного понятнее. Неприятным открытием стало лишь то, что родители ТОЖЕ занимаются этим. Звукоизоляция в доме была ни к черту, и по ночам ему иногда приходилось, зажмуриваясь, засовывать голову под подушку и затыкать уши пальцами, чтобы не слышать. Звуки, доносившиеся из родительской спальни, были для него невыносимы. Невыносимо было видеть по утрам сыто-довольное лицо отца и смущенно-румяное лицо матери. В такие дни Северу очень хотелось уйти из дома и никогда не возвращаться обратно.

— Мама, давай уедем?

— Куда, сынок?

— Сбежим куда-нибудь вдвоем. Давай?

— Я не хочу никуда бежать, малыш.

— Ну пожалуйста, мам!.. Давай найдем место, где мы будем жить только вдвоем! Я буду помогать тебе еще больше, ты же знаешь, я все умею! Мама?..

— Нет, Север, — она тихо качала головой и обнимала его, прижимая к себе, — Мой дом здесь. Я не хочу никуда бежать отсюда.

— Мам…

— Что, сынок?

— Мам, а можно сварить какое-нибудь зелье, чтобы папа перестал пить?

Север умел задавать вопросы, от которых Эйлин потом полдня проводила, глотая слезы. А Север неслышно вздыхал, поворачивался и уходил обратно в свою каморку, к книгам. Они терпеливо ждали на полках того момента, когда он перестанет неподвижно сидеть на постели в одной позе, обняв руками колени и положив на них подбородок.

Рождество Север не любил и не понимал. К религии и вопросу о Боге он вообще относился очень скептически, и смысла в праздновании дня рождения человека, якобы две тысячи лет назад умершего во имя спасения человечества, не видел. Для него этот день и предшествующие ему две недели были ненужным беспокойством, заканчивающимся коротким «семейным» ужином, на котором он боялся двинуться лишний раз, или куском пирога и тарелкой со сладостями в каморке. По его мнению, было бы разумнее съесть этот пирог без таких обременительных треволнений. Испуганно вручаемые матерью подарки заставляли его только вздыхать. Не потому, что они казались ему жалкими — а потому, что он не видел причины, по которой она должна была бы чувствовать себя перед ним такой виноватой и утром плакать в гостиной, свернувшись на диванчике.

Незадолго до девятилетия Севера Тобиас получил письмо о том, что к ним на Рождество собираются приехать его родители. Эйлин сбилась с ног, приводя дом в идеальный порядок. Север вместе с ней мыл окна, драил полы и наводил блеск на мебель. Эйлин почти не рассказывала ему о дедушке с бабушкой, и в оставшееся до их приезда время Север пытался вызнать о них все, что мог. Информации, к сожалению, было мало.

Бабушка Ханна оказалась полной, красивой женщиной в годах с громким густым голосом, длинными, гладкими блестящими черными волосами, широкими бровями и темными «усиками» над верхней губой. Увидев внука, она с порога начала причитать о его худобе и о том, что его наверняка морят голодом. Не ожидавший такого подвоха Север не успел опомниться, как оказался у нее на коленях и был оттрепан за щеки и за уши сильными бабушкиными пальцами. Растерянно оглядываясь на мать, он хотел спросить совета, как себя вести в такой необычной ситуации, но ей было не до того. Потребовав называть себя не иначе, как «баба Ханна», бабушка напичкала Севера привезенными с собой пирожками, громко сокрушаясь по поводу его бледного вида. Потом слегка оглушенного таким безапелляционным вниманием Севера подтолкнули знакомиться с дедом. Абрахам был невысок ростом, жилист и стар. Яркие синие глаза внимательно изучили Севера от макушки до пяток, тот даже почувствовал себя провинившимся перед таким взглядом. Однако в отличие от отцовского, этот взгляд не припечатывал к земле — скорее, пронизывал насквозь, через кости и плоть. Внушительный фамильный нос, тонкие губы, сухая, бледная морщинистая кожа, короткие седые волосы, среди которых было еще много угольно-черных — таким был глава семьи.

За столом Север вел себя как можно тише, стараясь не привлекать к себе внимания даже позвякиванием вилки. Мать и баба Ханна разговаривали о воспитании детей. Точнее, говорила бабушка, Эйлин только слушала с виновато-пристыженным видом.

— Деточка моя, кто же так кормит детей? От него скоро ничего не останется! Сколько раз в день он у тебя кушает? А что он ест? Нужно кормить его мясом, кашей и яйцами. Он у тебя ест яйца? На щеках должны быть ямочки, а у него такой нездоровый вид! Он часто болеет? Нельзя давать ему простужаться, нужно теплее его одевать. У него есть зимнее пальто? А теплая шапка? Ты даешь ему рыбий жир? Это очень полезно, все мои дети пили рыбий жир, как миленькие! Ты кушай, кушай! — бабушка переключала внимание на внука, — Что ты смотришь в тарелку, будто она стеклянная? Мальчик должен есть много, чтобы расти здоровым и сильным! — отнимая у Севера вилку, баба Ханна накалывала на нее целую гроздь угощений и совала ему в руку: — Вот так нужно есть, видишь?

Север с опаской смотрел на пирамиду в своей руке и косился на мать, однако бабушка не позволяла той отвлечься:

— С кем он дружит? Это хорошие мальчики? А девочками уже интересуется? Они должны быть только из хороших семей. Вы уже решили, куда он пойдет учиться? В наше время заработать деньги без образования просто немыслимо. Он должен пойти учиться на врача или на адвоката. А лучше на финансиста.

Взяв твердой рукой Севера за подбородок, она крутила его голову в стороны, потом снова трепала по щеке:

— Ты мой цыпленок!.. Кушай, кушай, не забывай. Он, конечно, не Аполлон, — это было уже снова обращено к Эйлин, — но с лица не воду пить, а для финансиста красота только вредна. Глазки у него умненькие, я так и вижу, что он далеко пойдет. Вы уже выбрали ему невесту? У меня есть на примете две девочки из хорошей семьи. Не волнуйтесь, деточка, я выдала замуж трех дочерей и двух сыновей женила — я знаю, что нужно делать.

Абрахам наблюдал за монологом жены, скрывая улыбку, иногда гладя ее по руке и приговаривая:

— Не торопись, птенчик, всему свое время. Дай ему вырасти.

Сам Абрахам вел разговор с Тобиасом на ту же тему, только с другой стороны. Дед говорил короткими, скупыми фразами, делая между ними маленькие паузы.

— Ты совершенно не занимаешься ребенком. Мало того, что ты сам отступил от веры, так ты еще и сына удерживаешь от нее. Он не ходит даже в вашу католическую церковь. Он растет без корней. Это плохо кончится, Тобиас. Человек должен знать, кто он и откуда. А он не имеет понятия даже о том, из какой он семьи. Прошло девять лет, за это время ты не написал нам ни строчки. Ни разу не приехал погостить, чтобы мы повидались с внуком. Запомни мои слова, Тобиас: человек без веры — не человек. Он не знает наших праздников, он брошен на произвол судьбы. Ты оторвал его от корней, от семьи, которая необходима даже зверю. Что из него вырастет? Ты должен думать об этом. Ты его отец. В нашей семье всегда праздновали Хануку, а не Рождество. А он даже не знает, что такое Ханука!

— Я знаю, — неожиданно подал голос Север, до этого молчавший несколько часов. Все головы повернулись к нему.

— Ты знаешь? — переспросил дед, — И что же это?

— Это иудейский праздник Нового года. В память о восстании против Антиоха и возобновлении служб в храме Иерусалима.

Абрахам удивленно посмотрел на сына:

— Так ты все же что-то ему рассказывал?

— Я прочитал это в энциклопедии, — ответил за отца Север.

— Подойди-ка сюда, — поманил дед.

Север слез со своего места и приблизился к нему. Тот положил ему руку на голову и внимательно посмотрел в глаза. От деда пахло медикаментами — но не так, как этим пахнут больные.

— Я вижу, из тебя будет толк, — сказал дед, не отрывая от лица Севера синих глаз. Не зная, что ответить на это утверждение, тот промолчал.

— Ты читал Библию? — снова спросил дед.

— Да, — кивнул Снейп, — Но мне не понравилось.

— Почему? — удивился Абрахам. Внук интриговал его все больше и больше.

— Нечестно, когда сначала за людей все решают, а потом наказывают за то, что они делают так, как им сказано.

— Хм… — дед усмехнулся, — Иисус был вознагражден за то, что поступил так, как ему было предсказано. И апостолы — тоже.

— Я не про них, — спокойно ответил Север.

— А про кого же?

— Про Иуду.

— Он был наказан за то, что предал Иисуса, — сказал дед, улыбаясь найденному сокровищу.

— Это не он решил, что он предатель. Это решили за него. А потом наказали за то, что он поступил по их решению.

Помолчав, дед похлопал Севера по плечу:

— Мы с тобой поговорим об этом. Не сейчас.

Вооружившись маминой швейной иголкой, Север сидел, поджав под себя одну ногу, на полу в гостиной и сосредоточенно, даже с определенным любопытством к процессу выковыривал из пальца занозу. Тобиас и Эйлин отправились в город. Баба Ханна спала наверху. В доме было тихо, раздавалось только негромкое тиканье висевших на стене часов. Короткий зимний день клонился к вечеру.

На втором этаже открылась дверь, послышались шаги, и в гостиную спустился Абрахам. Север повернул голову, оглядел отутюженные стрелки на черных брюках, белую рубашку в тонкую полоску и старомодные подтяжки.

— Чем это ты занят? — поинтересовался дед, остановившись на последней ступеньке лестницы. Вопрос был задан спокойным, ничем не угрожающим тоном.

— Заноза, — коротко пояснил Север и вернулся к прежнему занятию.

Абрахам подошел ближе, изучающе пронаблюдал расковыривание пальца и протянул ладонь:

— Дай руку.

Подняв голову, Север поглядел на него снизу вверх. Потом подал руку. Присев на корточки, дед оглядел палец, перехватил его поудобнее, сдавил подушечку короткими крепкими ногтями, и острая волокнистая игла выползла наружу. Смахнув ее с пальца, дед задал вопрос:

— Где йод?

Сунув палец в рот, Север отрицательно качнул головой, затем поднялся и подошел к двери в подвал. Там они с матерью хранили запасы трав и бутыли с настоями. Спустившись вниз, Север отыскал пузырек с заживляющим средством, и, зубами вытащив пробку, капнул на палец. Зелье тихонечко зашипело, растворяя в себе царапину.

— Интересно, — хмыкнул Абрахам, оглядывая пучки сухой травы под потолком. Кивнув на пузырек, спросил: — Что это?

— Зелье для заживления ран, — ответил Север.

— Можно?..

Взяв в руки, Абрахам осмотрел пузырек и даже понюхал его, поднеся к крупному носу. Потом вернул внуку, хмыкнув еще раз:

— Интересно… Кто это делает — твоя мать?

— Мы вместе, — ответил Север, возвращаясь в гостиную, — Я ей помогаю.

— Хмм… И давно?

Север кивнул.

— Интересуешься медициной?

— Нет. Травами.

— Немногословен, — дед довольно усмехнулся, располагаясь в кресле. — А что тебя еще интересует, кроме трав?

— Книги.

— О чем?

— О травах. И о животных, — помедлив, добавил внук.

Абрахам с нескрываемым любопытством наблюдал за ним.

— У нас с тобой схожие интересы, Севви. Я, представь себе, фармацевт.

— Меня зовут Северус, — вежливо поправил тот, посчитав, что дед плохо расслышал его имя при знакомстве.

— Я знаю, — дед снова ухмыльнулся чему-то своему, — Это уменьшительная форма твоего имени на иврите.

— Что такое иврит?

— Наш язык.

Север внимательно посмотрел на деда.

— Ваш?

— Мой. И твой тоже. Твой отец никогда не рассказывал тебе историю твоей семьи? — Север отрицательно помотал головой, — Нет? А зря. Я думаю, тебе было бы интересно. Наша семья перебралась в Англию незадолго до Второй мировой войны. Сначала — моя сестра Ребекка, которая вышла замуж за англичанина. Потом, в 38-м году — я и Ханна. Мы хорошо обосновались здесь, хотя страна не была к нам особенно… благосклонна. Твой отец родился уже здесь. Он был недоволен тем, что на него косо смотрели из-за его происхождения, поэтому решил принять новую веру. Не знаю, принесло ли ему это счастье — Господь ему судья.

— А откуда вы приехали? — спросил Север.

— Из Польши. А в Польше наша семья жила очень много лет.

— Почему вы решили приехать?

— В Восточной Европе становилось очень неуютно, — Абрахам улыбнулся, — с одной стороны — Россия, в которой постоянно происходили какие-то катаклизмы. С другой стороны — Германия. Я был уверен, что либо та, либо другая, непременно что-нибудь выкинут. И оказался прав. Но мне хватило ума перебраться сюда с Ханой до того, как там началась вся эта неразбериха.

Север задумчиво укладывал в голове услышанное. Значит, его семья не начиналась одним только отцом. Значит, у него были предки, а у предков была долгая-долгая история. Север представил себе уходящие в прошлое поколения тех, кто был его родственниками, и почувствовал себя маленькой частью одного большого, мощного дерева, теряющегося корнями во многовековой истории. Потом поднял глаза на деда, который терпеливо ожидал реакции.

— У вас еще много детей, кроме папы?

— Пятеро. Три дочери и два сына.

— Зачем так много? — удивился Север.

Дед фыркнул от неожиданности, затем во все горло расхохотался, запрокинув голову. Весело поглядев на внука, подмигнул:

— Нам с Ханной понравилось нянчить маленьких.

Север поджал губы. По его мнению, это была странная причина заводить детей, но, в конце концов, каждому свое.

— Когда ты приедешь к нам погостить, я познакомлю тебя со всеми, — пообещал дед.

— Отец меня не отпустит, — возразил внук.

— Отпустит, — Абрахам внезапно нахмурился, но быстро согнал с лица это выражение. — Скажи мне, Севви, ты играешь в шахматы?

Север пожал плечами:

— Не знаю. Я не пробовал.

— Это просто, — поискав глазами по гостиной, Абрахам выудил из-под телевизионной тумбочки шахматную доску: — Фигуры расставляются по краям. Черные отдельно, белые отдельно. Это — пешка. Она ходит только вперед и только на одну клетку, прямо или по диагонали. Это — ладья, она…

Через несколько минут, усвоив правила, Север увлекся планированием своей стратегии. События, разворачивающиеся на доске, потрясали его своей простотой, логичностью и бесконечностью вариантов развития. Дед азартно и затейливо ругался, ничуть не смущаясь малолетством внука, хлопал ладонями по коленям, вскакивал и, смеясь, грозил Северу пальцем. Тот ловил себя на том, что, глядя на этот эмоциональный вулкан, ему очень хотелось улыбаться. С непривычки это получалось кривенько, но потом, как и дед, он тоже вошел в раж.

— А вот я тебя слоном, а? Что скажешь? — горячился дед.

— Шах, — тихо произносил Север, двигая фигуру, и сам собой расплывался в улыбке, глядя на преувеличенное отчаяние соперника.

— Шах! Да ты в гроб меня вгонишь! Ну-ка, а что на это ты скажешь? Вот я сюда ферзя, ну?

— Я вас съем, здесь же пешка.

— Помилуй Господи, он меня съест! Да ты никак угрожаешь мне, пакостник! Вот я твою пешку сейчас конем, каково, ну?..

— Тогда вы потеряете ладью вот здесь.

— Обложил со всех сторон, и не стыдно тебе, паскудник? — громко возмущался дед к неописуемому восторгу внука, — Что ж ты все жилы из меня тянешь, бессовестный!

Выиграв две партии и проиграв три, Абрахам заявил, что никогда в жизни не сядет больше с Севером за одну доску, поскольку тот безбожно жульничает и запутывает своими ходами бедного старика. С восхищением глядя на деда, Север упивался сознанием того, что у него появился друг.

Натягивая поглубже на руки теплые шерстяные перчатки, Север гулял вместе с дедом по окраинным улицам Йоркшира. Абрахам держал внука за плечо и рассказывал ему о днях своей молодости. О жизни в Польше перед началом войны, о полуголодном существовании в первые годы в Англии, о своей любви к избранной им профессии. Фармацевтика заинтересовала Севера, поскольку он увидел в ней сходство с любимым увлечением зельями. Однако маггловские способы производства лекарств вызывали в нем сомнения — он не верил, что по-настоящему действенные препараты можно создавать, используя искусственные компоненты. Север был свято убежден в том, что настоящую силу имеет только то, что создано землей и приготовлено человеческими руками. От медицины перешли к теме смерти, от смерти — к богу, от него — к смыслу жизни.

— Один, единый смысл для всех людей, — говорил дед, — это путь к богу. Но свою дорогу к нему каждый выбирает сам. Один человек выберет прямой и быстрый путь, а другой — кривой и извилистый. Но кто дойдет быстрее — это никогда нельзя предсказать.

— Почему? Прямой путь короче.

— Короче то он короче, — усмехался дед, — Вот только самая большая ошибка — путать простое с правильным.

Север удивленно ждал разъяснений, и Абрахам продолжал:

— Простое и легкое решение — не всегда верное. Если ты не совершаешь ошибок — ты не учишься. Каждое твое действие — это твой выбор. Запомни, Севви, что за каждый шаг, который ты делаешь, ответственен только ты. Потому что только ты выбираешь, шагнуть тебе вправо или влево, или отступить назад. Твои ноги подчиняются только тебе. Я могу до утра приказывать им пойти, но если ты сам этого не захочешь и не прикажешь им — они не сдвинутся с места. Понимаешь меня? Ты можешь идти в любую сторону, но верно ли ты идешь, ты узнаешь, только прибыв на место. Давай, к примеру, возьмем меня и тебя. У нас с тобой одна цель — дойти до нашего дома. Ты знаешь, по каким улицам к нему идти, а я — нет. Ты пойдешь по тому пути, который тебе знаком, и будешь думать только о том, как тебе быстрее добраться. А я сверну в первый попавшийся проулок, потому что мне, например, захочется пройти мимо вон этого красивого дома — а может, и полюбоваться на него. Я буду идти медленно, рассматривая все, что находится рядом со мной, и, может быть, встречу нового интересного человека, или найду на мостовой оброненные пять фунтов, или наткнусь на того, кому потребуется моя помощь. Ты доберешься до дома быстрей, но ты ничего не увидишь по дороге — потому, что ты знаешь, что не увидишь ничего нового. А я вернусь позже, но в моей памяти останется беседа, в кошельке — пять фунтов, в сердце — благодарность того, кому я помог. И кто из нас в итоге придет к дому с большим опытом? А ведь опыт — это и есть то, на что мы опираемся, делая выбор. Вот и получится, что я доберусь до дома и увеличу свои знания о мире — а ты просто дойдешь, не узнав, не испытав и не попробовав ничего нового.

— А если в том проулке, в который вы свернете, вам попадутся грабители? — спросил Север.

— Может быть, и попадутся, — покладисто отозвался дед. — И если так будет, я вернусь домой с опытом, что в тот проулок ходить нельзя.

— Но ведь можно учиться и на чужих ошибках, на чужом опыте?

— Не всегда, Севви. Далеко не всегда. Чтобы учиться на чужом опыте, нужно иметь свой. Если ты будешь всегда следовать чужому, ты никогда не обретешь своего, и в итоге рискуешь оказаться обманутым теми, кто будет лгать тебе, выдавая ложь за свой опыт. Вот взять книгу. Ты прочитал там, что кенгуру водятся в Арктике, и если у тебя нет своего опыта и своих знаний — поверил. Усвоил чужой опыт. И не стал больше ничего никогда читать про кенгуру. И не узнал, что в других книгах написано, что кенгуру водятся только в Австралии. Но это полбеды — а вдруг тебе пришлось работать смотрителем зоопарка, в котором есть кенгуру. Ты, исходя из чужого опыта, устроил им в клетке Арктику. А кенгуру возьми и сдохни — потому, что ты, поверив чужим словам, принял их за истину и не проверил знания в других книгах.

— И что же делать? Всегда во всем сомневаться?

— Всегда обо всем задумываться. И помнить, что сколько бы ты ни знал, всегда есть то, чего ты еще не знаешь. А поэтому — не отказываться от возможности узнать что-то новое. Сворачивать в проулки.

— Даже если там на меня могут напасть?

— Мы никогда не можем точно знать будущее. Мы можем только просчитывать его. Если проулок темный и мрачный — есть большая вероятность, что там тебя встретит грабитель. Большая, но не стопроцентная. Однако понять, что темный тупик может быть опасен, ты можешь, только исходя из опыта.

Север молчал — подобная картина мира казалась ему слишком сложной.

Желая развеселить глубоко задумавшегося о смысле жизни внука, возле дома Абрахам затеял игру в снежки. Север принял в ней участие только из уважения к деду, и тот, заметив ничуть не уменьшающуюся сосредоточенность, решил не настаивать. Вернувшись домой, Абрахам начал растирать замерзшие руки: от холодного снега разнылись суставы. Север предложил свою помощь, притащив из подвала мазь от артрита. Дед с большим удовольствием следил за тем, как Север аккуратно и методично втирает в скрюченные кисти резко пахнущую мазь. Осторожно, чтобы не причинить боли, разминает и расправляет пальцы. Дед следил за его действиями с нескрываемым интересом. Когда Север закончил, попросил:

— Дай-ка мне твои руки посмотреть, чудодей.

Поднеся к открытой ладони Севера свою, дед покачал головой со странным выражением лица. Потом поднес детскую ладошку ближе к глазам и внимательно изучил линии. Внимательно оглядев Севера, потребовал на инспекцию вторую. Сравнивая обе руки, Абрахам все сильнее мрачнел и хмурился. Пожевав сухими губами, посмотрел на внука с неподдельным сочувствием. Видимо, что-то в ладонях Севера ему сильно не понравилось. Поставив мальчишку между своих колен, он сложил вместе его руки и спрятал в своих.

— Послушай меня очень внимательно, Севви. И запомни, что я скажу. Что бы ни было в твоей жизни, плохое или хорошее — помни о нашем сегодняшнем разговоре. О том, что никто на всем белом свете не может заставить тебя делать то, чего ты сам не захочешь делать. Выбирая дорогу, руководствуйся только тем, что говорит тебе твое сердце. Пусть оно подсказывает тебе, как поступить.

— Как можно слушать сердце? Это всего лишь орган.

— Когда ты находишься перед сложным выбором, ты слышишь внутри себя много голосов. Твой разум подсказывает тебе одно, твой страх — другое, корысть — третье. Каждый из них говорит тебе о том, почему тебе выгодно прислушаться именно к нему. Но есть еще один голос, который не объясняет и не доказывает. Он просто говорит тебе о том, что поступить нужно так, и никак иначе. Он часто предлагает тебе путь, который кажется сложным, невыгодным, и запутанным, но как только ты ступаешь на него, следуя голосу сердца — тебе становится легче дышать. А если ты отвергаешь его, выбирая голос страха, жажды или разума, твое сердце покрывается маленькой корочкой льда, и ты чувствуешь холодный комок в груди.

Когда Север отправился спать, Абрахам долго сидел в гостиной, глядя на огонь в камине. Его лицо было непроницаемо мрачным. Потирая глубокую морщину между бровями, он тяжело вздыхал и хмурился, качая головой и что-то беззвучно шептал, глядя на свои руки. Не выдержав одиночества наедине со своими мыслями, он поднялся в комнату, отведенную им детьми.

— Аббе, что случилось? — встревожилась Ханна, увидев его лицо. — Тебе плохо? Кто-то умер? Не томи меня, сердце, у тебя такой вид, что мне страшно!

— Я посмотрел, что написано на руках Севви, — с трудом ответил Абрахам, и, сев на край постели, сгорбился, как смертельно уставший, — Ты тоже посмотри. Завтра, незаметно, так, чтобы он ничего не понял. Ты видишь лучше меня, дай Бог, чтобы я ошибся и перепутал, но этому мальчику уготована горькая судьба.

— Да что там такое? — бабушка всполошилась еще сильнее, повысив голос, и дед приложил палец к губам, чтобы она не перебудила дом, — Аббе, я умру на месте, если ты мне сию секунду ничего не расскажешь! Что там? Он скоро умрет?

Дед покачал головой, затем начал говорить:

— Я смотрю на этого ребенка и не вижу в нем то чудовище, которое должно вырасти из него. На его совести будут убийства, — Абрахам опустил голову еще ниже, — У него острый, пытливый, сосредоточенный ум, который он пустит на причинение другим несчастий. Мне стало дурно, Хана, от его линии сердца. Она глубокая, четкая, длинная… и пустая. На ней нет ни одного человека. Он всю свою жизнь будет любить того, кого не существует, представляешь себе?

Ханна прижала руку ко лбу.

— Ты не ошибся, сердце? Ты не перепутал ничего?

— Я прошу тебя, посмотри завтра его руки. Может быть, все не так плохо.

Тихо запричитав, бабушка начала утирать слезы.

— Такой скромный, тихий, умненький мальчик!.. Как же такое может случиться? Не могу поверить, Аббе, что наш мальчик будет способен убить кого-то. За что ему такая судьба?

— Тише, родная моя, — Абрахам пересел ближе к жене, погладил ее по плечу. Будущее нигде не записано. Линии на руках могут измениться, ты сама это знаешь.

— Надо забрать его с собой! — нашла решение бабушка, — Пусть живет с нами, воспитаем его, как полагается в нашей семье!

— Я боюсь, Тобиас не отдаст его. Но я поговорю с ним.

Весной Север допоздна пропадал на улице. Подложив под листок книжку, писал письма деду. Задача эта была не самой простой, поскольку оформить в слова те мысли, что крутились в голове, было равнозначно их произнесению, а говорить он предпочитал все меньше и меньше. Да и о чем писать? «Я скучаю, я хочу вас видеть» — разве это принято говорить? Об этом можно только молчать и смотреть в глаза. Север тяжело вздохнул и посмотрел на листок, в начале которого было выведено четким убористым почерком с раздельными буквами: «Дорогой дедушка». Если бы Север был уверен, что Абрахам без слов поймет его, получив листок только с этими двумя словами, он бы отправил его уже несколько дней назад. Однако в телепатических возможностях деда Север сомневался, а потому находился в тяжелом затруднении. Писать о том, как он живет? Еще подумает, что жалуется… О травах? Наверняка ему это неинтересно. О том, что все хорошо, чтобы дед не волновался? Это будет неправдой.

Север снова тяжело вздохнул.

Люди пишут друг другу письма, если у них есть какое-то дело. А так, без дела — о чем писать?

«Помните, что вы говорили про улицы и переулки? Я хотел спросить: что делать, если выбора нет? Если есть только одна улица, или один переулок, и свернуть с него некуда?»

Ответы дед писал округлым беглым почерком, в котором буквы и слова порой наезжали друг на друга.

«Выбор есть всегда. Даже там, где, кажется, его нет — он есть. Ты можешь пойти по левой стороне улицы, а можешь пойти по правой. Можешь идти вперед, а можешь идти назад. Можешь остановиться на месте, а можешь спрятаться и закрыть глаза, чтобы не видеть улицы, а можешь представить себе вместо нее широкое поле и идти по нему. Видишь — всего одна улица, а выбор все равно есть».

«А если я хочу уйти с нее? Как мне это сделать?»

«Пройти ее до конца».

В середине апреля дед серьезно заболел, ему было уже не до внука. Север одиноко слонялся по городским окраинам, намерено выбирая тот путь, которым шли они с дедом. Он знал, что зимой Абрахам просил сына позволить Северу пожить у них, но Тобиас уперся и сказал нет.

Север не понимал: если отцу так тяжело видеть его, почему в самом деле не отослать от себя? Ответ знал только Тобиас.

Возвращаясь домой уже в темноте, Север обычно проскальзывал на кухню через черный вход и скрывался в своей каморке. С каждым днем ему все труднее было терпеть присутствие отца, и он старался сразу же закрыться у себя, отгородившись от внешнего мира.

В этот вечер не получилось так, как всегда. Приоткрыв заднюю дверь, Север увидел на кухне отца, надвигающегося на отступающую к кухонному столу мать. Он что-то вполголоса неразборчиво говорил ей, она отвечала так тихо, что Северу было не слышно. Судя по интонациям и размазанным жестам, Тобиас был в стельку пьян. Прижав жену к краю стола, он обхватил ее руками, прошелся растопыренной пятерней по бокам. Север прирос к земле от липкого ужаса. Эйлин торопливо уговаривала мужа, но он не слушал, причмокивая поцелуями на ее шее. Не сопротивляясь, она прикрыла глаза, позволяя ему расстегивать на груди блузку и лезть в лифчик. Прихватывая губу и морщась от боли, она только тихо охала, когда он сжимал ее слишком сильно. Вскрикнув, когда Тобиас укусил за шею, она подняла руку, чтобы стереть непрошенную слезу, и тут увидела все еще стоящего за приоткрытой дверью, бледного, как смерть, сына.

— Север!.. — она пожалела о том, что имя вырвалось у нее, в ту же секунду, как только произнесла. Тобиас медленно развернулся. Глядя, как он подходит ближе, Север холодел от непреодолимого ужаса и отвращения. Сил бежать не было, ноги не слушались. Держась за дверную ручку, он стоял и смотрел, как отец медленно приближается, что-то бормоча.

— …гаденыш… Подсматривал, да?.. Интересно стало? На тебя, такого урода, никто и не посмотрит никогда, так захотел узнать, как оно бывает… да?..

— Тобиас!.. — запахнув блузку, Эйлин бросилась остановить его, но он не глядя отшвырнул ее в сторону:

— С тобой потом поговорим, сука… Что глазеешь, выродок? Отца родного никогда не видел? А? Ублюдок… Ты у меня научишься разговаривать, сучонок… Ты у меня поколдуешь, дрянь…

Тобиас протянул руку, чтобы схватить сына за ворот и втащить в освещенную кухню, но, оттолкнув его руку, Север отшатнулся в сторону и скрылся в ночной темноте. Тобиас взвыл, вываливаясь из дома:

— Только вернись домой, ублюдок!.. Я тебе устрою веселую жизнь!.. Ты у меня все свои горшки с мухоморами сожрешь, падаль!..

Север мчался от дома, не разбирая дороги. Его трясло и тошнило от пережитого ужаса. Перед глазами стояла сцена на кухне, и ему хотелось с разбегу нырнуть головой в ледяную воду, чтобы стереть эти отпечатавшиеся в памяти грубые руки, лапающие белую кожу, оставляя на ней красные пятна. Он чувствовал себя так, будто на своих ребрах ощутил эти похотливые отпечатки. Как она могла терпеть это? Как она могла позволять?..

Сидя на скамейке в холодном парке возле погасшего фонаря, он тихо плакал, размазывая слезы по щекам. Стуча зубами от пробирающей дрожи, думал о том, что же ему делать дальше. Возвращаться домой было немыслимо. Идти куда-то еще? У него больше никого не было. Дедушка — далеко. До него не добраться. Первый же встретившийся полисмен отправит его домой. Ледяной комок в груди никак не хотел рассасываться, ноющая тяжесть в сердце мешала как следует вздохнуть. Когда Север начинал думать о матери, его скручивали судорожные бесслезные рыдания. Он не мог представить себе, как можно было защитить ее, где спрятать, как уберечь от того, что ей приходилось терпеть. Задыхаясь от отчаяния, он стискивал зубы в немом оскале. Ледяной весенний ветер пронизывал сквозь тонкую рубашку, но он даже не чувствовал его.

Когда над деревьями начало светлеть небо, он осознал, что провел в парке всю ночь. Встав на отмерзшие ватные ноги, побрел к выходу. Куда ему идти, он не знал. Просто шел, обхватив себя руками, не глядя, куда идет.

— Север!.. Мальчик мой… — мать отыскала его на одной из улиц. Обняв, прижала к себе, обхватила руками. Ткнувшись в мягкую грудь лицом, Север мгновенно вспыхнул и оттолкнул Эйлин:

— Мама, не надо… Со мной все хорошо.

— Север… — она плакала, не отпуская его рук. — Что с тобой, ты в порядке?

— Да, мама. Не плачь, все хорошо. Не плачь.

Он монотонно повторял это, глядя на ее заплаканное, измученное лицо.

— Пойдем домой, мальчик мой. Север, пожалуйста, пойдем.

— Пойдем, — он кивнул и взял ее за руку, чтобы отвести к дому. Сдерживая последние всхлипывания, Эйлин зачем-то просила у него прощения, и он автоматически давал его. Мысли заняты были сейчас совсем другим — что будет дальше. Что будет дома. Сейчас, утром, сегодня вечером, завтра, через неделю. Как ему дальше там жить? До сих пор Север полагал, что у него все же есть семья. Не такая, как у других, но все же семья, они трое: он, отец, мать. Сейчас же на том месте, где раньше стояли слова «мать» и «отец» он чувствовал пустоту. Семьи у него не было. Никакой. Ни плохой, ни хорошей.

Вернувшись домой, Север с удивлением обнаружил, что мир вокруг не изменился. Дом остался таким же, как и раньше. Повалившись в свою кровать, Север отослал Эйлин, порывавшуюся зачем-то посидеть с ним, притворившись, что спит. Когда она ушла, открыл глаза и осмотрел свою маленькую комнату. Будто видя ее в первый раз.

Несколько полок с книгами: травы, минералы, география, анатомический атлас, несколько волшебных книг с живыми картинками. Карандашные зарисовки на стенах: части растений, наброски животных. Их Север делал сам — до тех пор, пока не потерял интереса к рисованию. Коробка со стеклянными банками, в которых хранилась травяная труха, разделанные или засушенные насекомые и порошки. Поверх лежало несколько толстых тетрадей. Тумбочка с ночником, стоящая возле кровати, служила одновременно и письменным столом. В ней в альбоме хранилась коллекция засушенных кленовых листьев, на полочке были расставлены подобранные где только можно камни и сучки, приглянувшиеся Северу формой или цветом. Сама кровать представляла собой старый провалившийся диван с выцветшей зеленой обивкой, застеленный серой простыней.

Подойдя к двери и аккуратно задвинув защелку, Север вернулся к постели и зарылся в подушку. Спать хотелось, но сон не шел. Перевернувшись, он уставился в потолок.

Отец не просто не любит его. Он его ненавидит. Как ни странно, этот факт легко улегся в голове. Мать любит, но неспособна защитить. Ей самой нужна защита и помощь. В девять лет непросто осознать, что ты являешься старшим. Однако у Севера не находилось другого выбора. До поступления в Хогвартс оставалось два года. Их надо было как-то протянуть в этом доме. По соседству с отцом.

Закинув руки за голову, он смотрел в потолок и думал о том, что ему делать эти оставшиеся два года. Ему больше не хотелось постоянно прятаться в каморке, как таракану, и ходить на цыпочках, когда отец возвращается домой. Но он понимал, что он ничего не может противопоставить взрослому. Кроме магии. Выход был один — надо учиться.

По прошествии нескольких дней Север начал осторожно выспрашивать у матери заклинания. Чувствуя себя виноватой, она с радостью пошла ему навстречу, достав с чердака старые пыльные книги. Однако, пролистав их, Север счел, что они слишком миролюбивые. Решив проверить самостоятельно, нет ли в ее запасах чего-нибудь более подходящего, в спрятанном на чердаке сундуке он нашел другие книги. Их содержание показалось ему намного более полезным. Впервые ничего не сказав матери, он унес добычу к себе.

Месяц сменялся месяцем, год — годом. Отметив одиннадцатилетие, Север с нетерпением мечтал о наступлении осени. Осенью его ждало путешествие в Хогвартс. Мать все чаще рассказывала ему об огромном прекрасном замке, и перед внутренним взором Севера вставали остроконечные башни, холмы и свинцовая гладь озера.

Все, учащиеся там, будут волшебниками. Как и он. Там будут те, с кем можно будет поговорить на равных, не боясь испугать их. Там для него обязательно найдутся друзья. Не показывая этого даже Эйлин, Север уже видел себя сидящим в поезде, за окнами которого мелькает лес, и болтающим с такими же детьми волшебников, как и он сам. Мысли об этом счастливом будущем, ждать которого осталось так недолго, помогали ему забывать о любых неприятностях.

Зима, как назло, тянулась медленно, словно противная липкая карамель. Весна же казалась и вовсе бесконечной. Тобиас пил чаще обычного. Чем ближе было лето, тем сильнее его грызла черная зависть к сыну, которому предстояло путешествие в прекрасный сказочный мир. Тогда как ему, Тобиасу, никакие путешествия не грозили: что зима, что лето — в его жизни так и останется этот старый дом, фабрика, женатые приятели и вечно виноватые глаза Эйлин.

В июне у Севера было мало свободного времени. Они с матерью заработали на продаже зелий не так уж и много, и хотя на основные учебники ему должно было хватить, Север считал, что иметь только самое необходимое недостаточно. Эйлин перешивала ему свои старые мантии, а он целыми днями проводил время в подвале, следя за булькающими котелками и перегонными колбами. Простейшие зелья он выучил наизусть, ему даже не было надобности сверяться с книгой рецептов. Сейчас он пытался справиться с теми, что требовали ступенчатого приготовления. Приоткрыв дверь подвала, чтобы обеспечить приток воздуха, он сидел на низенькой скамейке перед котлом и помешивал деревянной палочкой густое варево темно-зеленого цвета. На рабочем столике отсыпали время песочные часы. Помешивая остывающую массу, Север не отрывал взгляд от часов. Как только верхняя чаша опустела, он подхватил тяжелый котел и взгромоздил его на железную распорку, под которой был разведен огонь. Усевшись рядом, продолжил мешать. От многочасовых однообразных движений затекала рука, но Север был упрямее своей усталости. Зелье было почти готово. Еще полчаса — и его можно будет разлить по склянкам, а затем продать, полгалеона за кварту… Прикидывая объем котла, Север подсчитывал свое будущее состояние, которое он пустит на покупку приличного набора весов и гирь, ножей разного назначения, дополнительных книг…

Откуда-то сверху прилетел и шлепнулся в густое варево увесистый камень. Север вскочил, вскрикнув: горячие брызги попали в лицо и на руки. С лестницы раздался смех. Тобиас, держась за перила, веселился вовсю:

— Что, не вышел супчик? Ты его жрать собрался? Давай помогу, а? Головой в свой котел не хочешь?..

Он медленно спускался вниз, Север так же медленно отступал от котла.

— Что ты тут варишь целыми днями?.. — прищурившись, продолжал отец, — Может, ты извести меня хочешь, а? Отравить? Отвечай — так, да? Душегубом решил стать? Да я тебе ноги переломаю, тварь! Уродил чудовище на свою голову… Без страха не глянешь. Что зыркаешь жабьими глазенками? Язык проглотил?

Север смотрел на безнадежно испорченное зелье, застывающее по краям твердой коркой, и мысленно прощался с мечтами о покупках. Подступив ближе, отец сгреб его за ворот и подтащил к себе, дыша в лицо самодельной бодягой:

— Молчать решил, щенок? В гордость играешь?

Размахнувшись, наотмашь ударил сына по лицу, рассадив губу твердой ладонью. Северу почудилось, будто его оглушили. Словно он с разбега врезался виском в столб. Рефлекторно слизнув кровь, он тряхнул головой и поднял на отца глаза. Молчание пугало Тобиаса, а еще больше его пугал недетский взгляд черных глаз. Если бы Север заплакал, испугался, начал просить прощения, Тобиас, быть может, и отпустил бы его, врезав еще раз для порядка. Но Север молчал и не двигался, никак не сопротивляясь, отчего Тобиас начинал чувствовать себя униженным, а это бесило еще больше.

Глядя на оскаленное лицо отца, Север не испытывал ничего — ни гнева, ни страха, ни паники. Этот человек, неряшливо и бедно одетый, с дурным запахом изо рта, с красными глазами, суетливыми движениями и резким голосом, вызывал в нем только чувство гадливости.

Увидев, как дрогнули губы, опускаясь уголками вниз, Тобиас не поверил своим глазам: на лице мальчишки было написано презрение. Схватив за плечо, Тобиас отшвырнул Севера к стене, тот врезался в нее затылком и поморщился.

— Тобиас!.. Что ты делаешь!.. — Эйлин прибежала на шум, отвлекла внимание на себя.

— Родила чудовище, дура! — взревел Тобиас, направляясь к Эйлин с целью всыпать и ей.

— Не трогай ее! — Север, поднявшись, в упор смотрел на отца.

— Что?.. Показалось мало?.. Добавить?..

— Тобиас!..

— Ты никогда больше не будешь ее трогать… — проговорил Север, протягивая к отцу руку. Тот хотел шагнуть, но с удивлением обнаружил, что ноги не слушаются. Глянув вниз, обомлел от ужаса: ниже колен его тело представляло собой отвратительный слизнеподобный хвост, слабо извивающийся на полу, и превращение захватывало ноги все выше и выше. Заорав от ужаса, Тобиас упал на пол, задергался, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, но, ткнувшись руками, осознал, что ничего не стряхнуть — это и есть он… это и есть его ноги.

— Север! — мать кинулась вниз, встряхнула его за плечи, — Север, прекрати! Прекрати немедленно, слышишь?.. Тебе нельзя колдовать!..

Не отрывая взгляда от отца, Север пристально смотрел на то, как тот корчится на бетонном полу, пачкая вокруг вязкой слизью.

— Нет!.. Нееееееееет!..— в этом голосе уже не было ничего человеческого — только животный ужас.

— Север! — мать ударила его по щеке. — Это же твой отец! Как ты можешь!

— А как может он? — твердо спросил ее сын.

Тобиас медленно принимал человеческий облик. Поскуливая от шока, он, как завороженный, смотрел в глаза сына. Больше колдовских возможностей, больше внимательного взгляда, больше спокойствия на лице его пугало другое. Почти хищная, жадная, радостная улыбка, с которой сын смотрел на его страх.

Ощутив первый раз вкус крови, маленькие волчата становятся хищниками. Осознав, что может вызывать в отце страх, Север понял, что мир легко переворачивается — как песочные часы. И в этом перевернутом мире бояться будут уже его, а не он.

Вкус чужого страха был горьковат и приятен. Это могло оказаться неисчерпаемым ресурсом — ведь человек может бояться постоянно, он может испытывать чувство страха всю свою жизнь. Пока Север обдумывал неожиданно открывшиеся перед ним горизонты, мать предпринимала решительные действия. Она написала Абрахаму, умоляя его взять внука к себе на лето до начала занятий в школе. Тот без колебаний согласился, и в начале июля мать посадила Севера в междугородный автобус, на конечной станции которого внука должен был встречать дед.

Однако встречала его едва ли не вся семья. Не успев сойти со ступенек, Север попал в объятия бабы Ханны, которая за два с половиной года успела соскучиться по нему до безумия. Так и не ступив на землю, он был передан из рук в руки дядям, тетям, старшим двоюродным сестрам, зацелован в лоб, нос и щеки, захватан руками и защипан чуть ли не до синяков. От такого обилия людей, голосов и событий в один короткий промежуток времени Север почувствовал себя потерявшимся. Он не знал, что говорить, что делать и как вообще следует себя вести в такой ситуации. Когда его наконец поставили перед дедом, он уже был полностью оглушен радостными криками. Абрахам протянул ему руку, здороваясь. Север был бы рад уцепиться за нее, чтобы его не утащили обратно в этот людской водоворот, но сдержался, пожав и отпустив твердую дедовскую ладонь. Привычный запах медикаментов ничуть не изменился за все это время.

Чемодан с вещами и книгами подхватил один из старших — Север даже не успел заметить, кто, проводив глазами удаляющуюся спину.

От автобусной станции они с дедом шли пешком, друг рядом с другом. Севера распирало от желания рассказать, как он скучал, как ему не хватало его, как он перечитывал по несколько раз его письма, но рот не желал открываться, чтобы произнести все это вслух. Зеленая улица, обсаженная деревьями, тянулась вперед, то ныряя под горку, то ступеньками поднимаясь вверх. За живыми изгородями виднелись маленькие дома, окруженные небольшими газончиками, которые пересекали подъездные дороги к гаражам. Эта живая солнечная улица была настолько непохожа на мрачный тупик Прядильщика, стиснутый угрюмыми обветшалыми домами, в которых доживали свой век брошенные старики, что Северу показалось, будто он попал в другой мир. Вместо вонючей мелководной речки здесь журчали поливальные установки, под которыми играли собаки и дети, а позади некоторых домов даже были видны бассейны с голубой водой. Север не мог себе представить, что есть такой мир — тот, в котором нет нужды прятаться, следить за всем вокруг и постоянно быть настороже или отсчитывать время до того момента, когда иллюзорная свобода кончится и нужно будет забиться в свой угол, как в нору. Глядя на детей, мимо которых они шли, Север чувствовал себя чужим и слишком заметным. А стоило ли ему сюда приезжать? А что, если он здесь не приживется, и дед отправит его обратно к отцу?

В этот момент рука деда легла на его плечо, и Абрахам произнес:

— Мы пришли, Севви. Добро пожаловать.

В большом доме жили одной семьей тринадцать человек: Ханна и Абрахам, две их дочери с мужьями и семеро их детей. Как такое количество народа уживается в одном, пусть даже просторном доме, Север не представлял. По прибытии его познакомили с каждым, но он не запомнил ни одного имени. За длинным обеденным столом ему отвели место рядом с детьми. Дед собственноручно надел ему на голову шапочку, в которой ходили здесь все мальчики. Ощутив прикосновение к волосам мягкой ласковой ткани, Север почувствовал себя принятым в большую семью. Теперь он был ее частью. Он был веткой мощного раскидистого дерева, крепко соединенной с основным стволом древесиной, корой и живыми волокнами. Это чувство было настолько новым, необычным и преображающим, что от смущения ему даже трудно было смотреть на тех, кто сидел с ним за одним столом — тех, кто был частью его рода. Успокаивая бьющееся от волнения сердце, он не поднимал глаз от тарелки. В груди плавал легкий холодок, но вместе с ним сквозь него прорастала память всех его предков, связь с которыми он ощущал на сотни лет назад. Его дед, его прадед, его пра-пра-прадеды — каждый из этих людей отчасти был причиной его появления на свет. От стремительного развертывания истории перед внутренним взором у Севера захватывало дух. Как будто он падал с бесконечно высокого обрыва вниз, к подножию утеса.

Толчок локтем в бок вывел его из транса. Пухленькая кареглазая девочка примерно одних с ним лет, наклонившись, шептала на ухо:

— Как тебя зовут?

— Северус, — шепотом выговорил он.

— Я Сара. Ты к нам надолго?

— На все лето.

— А твои родители?

— Они не приедут.

Девочка удивленно хмыкнула и спросила:

— Ты всегда такой мрачный?

— Я не мрачный, — попробовал объяснить Север, чувствуя, что его познания в том, как общаются люди, стремительно заканчиваются, — Я просто задумался.

— Ты странный, — сообщила Сара и вернулась к недоеденному пирогу. Север уже было решил, что на этом общение можно считать законченым, однако Сара продолжала стрелять глазами в его сторону, исподтишка улыбаться и корчить рожицы. Как на это реагировать, Север не знал, поэтому предпочитал оставлять ее знаки внимания без ответа, на что она ничуть не обижалась.

После обеда двоюродные братья потащили Севера в сад играть в мяч. Самому младшему, Давиду, было пять, Гавриэлю — десять, Шаулю двенадцать, Исааку — семнадцать. Разница в возрасте не смущала никого из них. Север пытался отмежеваться, чтобы сначала понаблюдать в сторонке, но ему не позволили. Всучив в руки мяч, заставили колотить им о стену сарая и прыгать через него, когда тот отскакивал. Над неудачами не смеялись, успехи поддерживали громкими криками — впрочем, это относилось не только к Северу. Сильнее всего за новичка переживал Давид. Ненадолго вышедший на крыльцо дед понаблюдал за ребятней, скупо улыбаясь, ушел в дом. Устав прыгать, Гави позвал к пруду ловить лягушек, чтобы устроить соревнования — чья быстрее доскачет до воды. Исаака позвала мать, остальные трое отправились показывать Северу окрестности. Быстрая речь с мягким акцентом казалась очень приятной на слух, и, главное — отвечать было не обязательно. Пятилетнего Давида браться не отпускали далеко от себя, а на дороге и вовсе держали за руки с обеих сторон. Они не обижались на его капризы, терпеливо подстраивались под медленный шаг, устраивая догонялки, поддавались, позволяя поймать себя. Север был поражен тем, что можно общаться вот так, не устраивая маленькие тесты на выживание. Среди его йоркширских знакомых не было ни одного, кто отнесся бы к малолетке с таким внимательным снисхождением. Но, даже будучи принятым в компанию, он ощущал свое несоответствие этим детям. Он не знал, как себя вести, что делать и что говорить. Он не умел так искренне и захватывающе играть, как они. Ему все время хотелось отойти, чтобы посмотреть на них со стороны, понять их правила.

По возвращении в дом Север подвергся атаке бабушки и двух ее дочерей, сокрушающихся по поводу его худобы и бледности. Он был тут же усажен за стол, перед ним возникла тарелка размером с праздничное блюдо, и на нее горой было навалено рыбных котлет, вареных овощей с изюмом и яблоками, картошки и рубленых потрохов. Север смотрел на все это с ужасом: такое количество еды он обычно съедал за неделю. Баба Ханна и тетушка Ада уселись по обе стороны, явно планируя кормить его самостоятельно. Север вцепился в вилку и начал ковыряться в капусте с луком под разноголосые причитания родственниц. Осилив едва ли четверть, он понял, что скорее лопнет, нежели проглотит еще один кусок. Положение спас дед, появившийся как нельзя кстати. Позвав Севера с собой, он избавил его от пытки щедрой кухней.

Слегка ошалевший от впечатлений, людей и эмоций Север чуть не начал жалеть о своей тихой и привычной каморке.

— Твой отец, думаю, не научил тебя нашим молитвам, — сказал дед. Фраза была утвердительной, но Север все равно кивнул. Они сидели на деревянной скамье в саду. Откинувшись на спинку, дед смотрел куда-то сквозь деревья. — Я не вправе тебя принуждать, Севви, и если ты не хочешь, ты можешь не придерживаться наших традиций…

— Я хочу, — поспешно ответил Север, испугавшись, что дед отстранит его от участия в какой-то важной части жизни семьи.

— Тогда послушай меня. Кипа, которую мы носим, — Абрахам дотронулся до головы Севера, — это знак между нами и Богом, символ того, что мы соблюдаем его заповеди. Наша жизнь подчиняется строгим законам. Один из них — это обязательные молитвы. Мы благодарим Бога за то, что он создал нас, создал землю, на которой мы живем, пищу, которую мы едим, за то, что он посылает нам радости и испытания. Подумай, прежде чем решить, присоединишься ли ты к нашим обычаям. Я научу тебя словам, но никто не обидится, если ты не станешь читать их вместе со всеми. Молитва — это служение сердца. Она должна идти от него, а не становиться простым словотворением. Когда ты решишь, что хочешь искренне поблагодарить нашего Отца за то, что он даровал тебе, ты будешь читать ее с нами. А пока повторяй за мной. Те слова, которым я научу тебя сейчас — это отрывок из Торы. Это декларация того, что он — Творец вселенной и ее Владыка. Ты сможешь молиться вместе с нами, когда сможешь произнести их от самого сердца. Повторяй за мной и запоминай: «Шма Йисраэль, Адоной Элогейну, Адоной Эхад…»

Север послушно учил непонятные слова, которые дед потом перевел ему на английский. Он был сильно несогласен с тем, что дед произносил с искренней верой, и за это ему почему-то было очень стыдно.

Спали все дети в двух больших комнатах: девочки в одной, мальчики в другой. В детской спальне стояли две широкие кровати, на которые укладывались парами. С появлением Севера вечером разгорелось обсуждение, где и с кем он будет спать. Чувствуя себя слишком неуверенно на чужой территории, Север не решался высказывать свое мнение — а по сути, у него и мнения-то особо не было, кроме того, что он предпочел бы спать в одиночестве. Маленький Давид уцепился за него, как за живую игрушку, настаивая, что Севви будет спать с ним. Исаак по праву старшего разрешил спор: Гави и Шауль — на одной кровати, Давид, Север и Исаак — на второй. Не угомонившись, средние устроили шуточную битву подушками, которую прервало только появление их матери, парой шлепков по голым ногам отправившей их в постель.

Исаак, включив ночник, что-то читал, пока Шауль и Гави шептались на соседней кровати. Давид, замучавшись с расстегиванием тугой петли на штанах, умоляюще поглядывал на братьев, но те обращали на него никакого внимания. Не выдержав, Север подошел к нему:

— Давай помогу.

Младший с облегчением согласился, позволив Северу расправиться с непослушной пуговицей. Сложив одежду на стуле, Давид спросил:

— А ты почему не раздеваешься?

Что на это ответить, Север не знал. Наличие в комнате других смущало его, и раздеваться в их присутствии ему казалось чем-то не очень приличным. Но, руководствуясь тем, что никто, кроме него, не видел в ситуации ничего необычного, начал расстегивать рубашку. Потом Давид за руку почти потащил его к постели. Подобное обилие внимания к своей персоне заставляло Севера чувствовать себя не в своей тарелке, но как угомонить маленького, не обидев, он не знал, поэтому предпочитал терпеть его детскую болтовню. Только Исаак один раз глянул на них из-за книги:

— Тише, Деви, мешаешь читать.

Подкатившись Северу под бок, Давид обнял его поперек туловища и уткнулся носом в плечо, закрыв глаза. Север лежал, не шевелясь. Давид вскоре ровно засопел, изредка что-то бормоча во сне. Руки, вцепившиеся в бока Севера, ослабли, пальцы разжались, и он смог осторожно выкатиться из опасной зоны доступа.

Исаак, еще раз оторвавшись от книги, пояснил:

— Ему иногда снятся кошмары, он боится спать один. Если тебе мешает, можем поменяться местами.

Север помотал головой.

— У тебя нет родных братьев и сестер? — спросил Исаак, закладывая книгу пальцем.

— Нет.

— Не скучно?

Север пожал плечами.

— У меня есть книги.

Исаак скептически хмыкнул.

— Книги не заменяют людей. С ними же не поговоришь, не погуляешь.

— Почему? — возразил Север и осекся, сообразив, как это могло выглядеть в глазах других людей — разговаривать с книгами.

— А что ты читаешь? — снова спросил Исаак, не обращая внимания на опасения брата.

— Разное. О травах… о животных. О путешествиях.

— А приключения? Ты читал Буссенара? А Майн Рида? А Вальтера Скотта?

Север отрицательно качал головой, и Исаак удивленно поднимал брови.

— Ну, может, конечно, тебе еще рано… — с сомнением протянул он, потом добавил: — Я завтра покажу тебе наши книги. Если понравится, почитать.

— Хорошо, — кивнул Север.

Книги о выдуманных приключениях не внушали ему доверия, но слова деда о том, что не стоит проходить мимо возможностей узнать что-то новое вовремя всплыли в голове. В конце концов, он не обязан любить маггловские истории. Но узнать, что они из себя представляют, наверное, стоит.

Тихо застонав во сне, Давид потянулся к теплу, и Север протянул ему руку. Схватив ее маленькими горячими пальчиками, младший подтянул ее к своей груди и довольно повернулся на другой бок, потянув за собой и Севера. Пришлось укладываться рядом. Осознание того, что его присутствие помогает этому несмышленышу спать спокойно, почему-то оказалось для Севера очень приятным. Он вдруг почувствовал, что он кому-то нужен. Даже если только для того, чтобы проспать одну ночь без кошмаров. Поудобнее устроившись на подушке, он обнял брата обеими руками. Тот, не просыпаясь, благодарно уткнулся носом ему в сгиб локтя, улыбнулся.

— Спокойной ночи, — пожелал Исаак, гася свет.

Большую часть следующего дня Север провел в раздумьях. Слова деда о Боге и о законах вызывали в нем слишком много вопросов. Он не считал себя верующим и не был уверен, что вообще хочет становиться таковым. Однако если это было частью системы мира его семьи — мог ли он по праву считать себя ее членом, будучи несогласным с одним из основных положений ее жизни? Чем дольше он думал, тем сильнее убеждался в том, что не имеет никакого права жить в этом доме. Он чувствовал, что должен пойти к деду и сказать ему правду. Если после этого тот отправит его обратно в Йоркшир — так тому и быть.

Но осознание того, что ему собственными руками придется разорвать эту непрочную связь, соединившую его с корнями, было настолько болезненным, что Север промучился до самого вечера. Ему было страшно при мысли о том, что он снова окажется в одиночестве, но идти против себя самого, поступая нечестно и делая вид, будто он принимает веру семьи, казалось ему подлостью. Когда тянуть дальше стало невозможным, он отправился к деду.

— Я не могу это носить, — тихо выговорил он, стаскивая с волос кипу и протягивая ее Абрахаму. Слезы подступили к глазам, и он прикусил губу, чтобы не дать им воли. Что ж, он оказался недостойным жизни с нормальными людьми. Его место — в углу возле кухни, в тупике Прядильщика.

— Почему ты так решил, Севви? — мягко спросил дед, не принимая подарок обратно.

— Потому что… я не верю в то, во что верите вы. Вы носите их в знак того, что вы подчиняетесь Богу… А я не хочу ему подчиняться. Я вообще не верю в него.

Дед задумчиво пожевал губами, глядя на опущенную голову со спутанными черными волосами.

— Никто не принуждает тебя разделять нашу веру, Севви, — тихо проговорил он. — Не думай, будто это делает тебя изгоем. Ты — член нашей семьи по крови. Даже Тобиас, несмотря на то, что он сам откололся от нас, все еще мой сын. А ты — мой внук. Ты можешь носить кипу как символ принадлежности к нам. Если хочешь.

Север поднял на него глаза, не веря до конца, что дед говорит серьезно.

— Знаешь, за что был наказан Иуда? — спросил дед, водружая шапочку обратно на голову Севера. — Не за то, что он предал. А за то, что он струсил. Петр, трижды отрекшись от Христа, раскаялся и искренне просил прощения. И был прощен. А Иуда, даже если он раскаялся в своей душе, не просил. Он предпочел лишить себя жизни, чем отвечать за свое предательство. И наказан он был именно за это. За трусость. За то, что решил не отвечать за свой поступок. Человека многое толкает на неблаговидные дела. Но если он искренне раскаивается и готов нести наказание, каким бы тяжелым оно ни было — он заслуживает прощения. Неважно, каким судом судят тебя люди. Важно, как судит тебя Всевышний, который есть в твоем сердце и в твоей совести. И только он всегда справедлив. Запомни это, малыш.

— За что тогда он наказывает меня? — не сдержался Север. — Что я ему сделал?

Абрахам даже не улыбнулся.

— Трудности, которые встречаются на твоем пути — это не всегда наказание. Иногда — это испытание твоей силы и твоей воли. Всевышний посылает их нам, чтобы укрепить или научить нас. Или чтобы испытать, готовы ли мы к тем милостям, которыми он хочет одарить нас. Когда Ханна заболевает, я беспокоюсь о ней сильнее, чем о себе. Но при этом я благодарю Господа за то, что он не позволяет нам с ней забыть, как сильно мы любим друг друга, как мы нужны друг другу. Понимаешь?..

Север никогда не смотрел на жизнь с этой точки зрения. В ней было определенное разумное зерно. Правда, вопросов у него становилось все больше и больше. Он начинал думать, что разговоры о Боге — это тема для бесед настолько долгих, что всей жизни может не хватить для изучения этого вопроса.

— Иди, мой мальчик, — Абрахам положил ему руку на голову, — Приходи завтра. Мы еще поговорим.

Лето пролетело так быстро, что Север почти не заметил его. Оно слилось в один бесконечно долгий, звонкий, радостный день. Игры с братьями, разговоры с сестрами, семейные обеды и ужины, долгие беседы с дедом о Боге, строении мира и смысле жизни, уроки идиш и древнеарамейского с одним из старших сыновей Абрахама — все это промелькнуло мимо, как чудесный и несбыточный сон.

Север так втянулся в эту сказочную жизнь, что прилетевшая из Хогвартса сова вызвала в нем двойственное чувство. С одной стороны — сбывалась его мечта о школе волшебников. С другой стороны — ему было необходимо расставаться с теми, к кому он успел так привязаться. Уезжая, он долго держал деда за руку перед тем, как окончательно попрощаться.

— Я приеду, — обещал он, — На рождество или на пасхальные каникулы.

Баба Ханна утирала текущие слезы и никак не могла отпустить. Братья махали руками вслед автобусу. Даже Сара почему-то всхлипывала, уткнувшись в носовой платок.

Когда город скрылся за изгибом шоссе, Север отлепился от окна. Он приедет. Он обязательно приедет сюда на каникулах.