Жизнь в зелёном цвете. Часть 7

…Дай хоть

твой уходящий шаг.

В.В. Маяковский, «Лиличка!».

Впервые увидев под своей дверью кружку холодного чая, Гарри решил, что кто-то из Дурслей решил проявить заботу о ком-то из своей семьи — в которую Гарри, что бы там Дамблдор ни говорил в своё время по поводу защиты кровного родства, на самом деле не входил никогда — но вследствие прискорбно низкого уровня Ай-Кью перепутал комнаты. Во второй раз Гарри заподозрил, что это плохая шутка Дадли, подмешавшего в чай какое-нибудь слабительное. В третий раз Гарри не стал выливать чай и тихонько относить чашку на кухню, а потратил на неё капельку обнаружителя, оставшегося ещё с прошлого года. Результат немало озадачил Гарри: судя по всему, в чашке находился обычный чай. С лимоном и сахаром. Ввиду безопасности чая Гарри его выпил, но понимать по-прежнему ничего не понимал.

В четвёртый раз Гарри выследил того, кто ставил чашки ему под дверь; как, собственно, Гарри и подозревал, это был Дадли. Вот только зачем ему это было надо? «Где-то тут зарыта собака, — думал Гарри, поднимая чашку с пола, — и она разложилась и воняет!»

Допив, Гарри поставил чашку на расшатанный стол без одной ножки, в числе прочего хлама хранившийся во второй спальне Дадли, и сел на потертый ковёр, обняв колени руками.

Сегодняшний «Ежедневный Пророк» валялся в углу, небрежно смятый, и укоризненно глядел на Гарри хмурой колдографией Скримджера, заверявшего население, что повода для паники нет; вчерашний, позавчерашний и все прочие предыдущие номера Гарри испепелил огоньком на собственной ладони, усеяв пеплом весь пол, потому что новости о Вольдеморте раздражали до крайности.

Не остановившись на Франции, Польше и Германии, Вольдеморт прочно угнездился в Сербии, Югославии, Албании и Румынии, и, насколько понял Гарри, небезуспешно подкапывался под власти Испании. Китай на днях занял решительный нейтралитет; Египет и Япония вообще прекратили какие-либо связи с внешним миром за исключением торговых. Ответ на вопрос о том, когда рухнет Министерство магии Британии, заключался, по разумению Гарри, в пессимистичном предположении «на этой неделе» или, на худой конец, «в первой декаде августа». Хотя Гарри сомневался, что Вольдеморт, чья армия ныне по численности превышала население всей Британии, вместе взятой, станет долго тянуть с единственной страной, где ему оказывали мало-мальски стоящее сопротивление.

И в это самое время Мальчик-На-Которого-Надеется-Вся-Европа сидел в доме номер четыре по Прайвет-драйв, Литтл-Уингинг, графство Суррей, пил холодный чай, подсовываемый под дверь свихнувшимся кузеном, получал от друзей и любимых, тоже ничего толком не знавших и не делавших, совершенно невразумительные письма и злился.

Быть может, с чьей-то точки зрения — например, с точки зрения руководства Ордена Феникса — всё это можно было назвать конструктивной деятельностью. Но Гарри готов был в досаде и бессилии разнести весь этот чёртов дом, и только выработанный годами самоконтроль помогал ему не оставить Дурслей лицами без определённого места жительства.

«Скоро мне будет семнадцать, — повторял Гарри про себя, хмурясь и кусая губы. — Мне можно будет колдовать, и сегодня Орден заберёт меня из этой дыры. И я начну хоть что-то делать, наконец!»

До семнадцатилетия, однако же, Гарри оставалось ещё четыре дня, и он, посидев немного на полу, принялся в пятнадцатый раз перебирать содержимое сундука.

Одежда — пара мантий и немного маггловского барахла. Всевозможные зелья. Немного пергамента, чернил и перьев — хотя уроки в этом году в Хогвартсе вряд ли будут проводиться, что-нибудь записать всегда может понадобиться. Многочисленные полезные вещички — Карта Мародёров, мантия-невидимка, медальон с запиской от загадочного Р.А.Б, руны; складной нож, медальон, показывающий врага, и зеркало — подарки Сириуса, подарки близнецов — меняющий внешность лосьон и облечённые в материальную форму заклинания. Альбом с фотографиями, ещё на первом курсе подаренный Хагридом. Несколько книг, в том числе подаренный на прошлое Рождество Ремусом ежедневник.

А ещё потрёпанная тетрадь Снейпа: матово-чёрная обложка, густо исписанные пожелтевшие страницы. Гарри всё никак не мог прочесть то, что было там написано: стоило ему взять её в руки, как его что-то отвлекало — письмо, Дурсли, взбесившийся вредноскоп, отреагировавший почему-то на примерившегося укусить Гарри комара (хотя стоило бы позволить неразумному кровососущему напиться яда василиска — и пусть бы откинул крылья), и многие другие причины. Однажды под Гарри развалился ветхий стул, которому, в принципе, и так оставалось недолго жить; однажды во всём доме выключили электричество, стоило Гарри откинуть обложку тетради, и, прежде чем Гарри сориентировался и зажёг огонёк на ладони, дядя Вернон пришёл к потрясающему выводу: во всём виноват ненормальный мальчишка, каковым выводом и поспешил поделиться с Гарри — пришлось в результате переругиваться с дядей до глубокой ночи, так как наложить на него Силенцио, к сожалению, было нельзя. Казалось, судьба была категорически против того, чтобы Гарри прочёл хотя бы одну строчку из дневника Снейпа и узнал, что же произошло между зельеваром и Мародёрами.

Помедлив, Гарри аккуратно зацепил двумя пальцами край обложки. В дверь постучали.

«Это заколдованная тетрадка, — досадливо подумал Гарри, откладывая снейповский дневник в сторону. — На ней проклятие, как на должности учителя ЗОТС… Стоп, а кто это, собственно, стучит?» Ожидать от кого-то из Дурслей подобной деликатности было по меньшей мере бесполезно; и вряд ли это мог быть кто-нибудь посторонний.

Пока Гарри раздумывал, в дверь постучали во второй раз.

— Войдите, — Гарри пожал плечами и на всякий случай нащупал палочку в кармане — несмотря на брюзжание дяди и тёти по поводу «этой штуки», он не расставался с ней ни днём, ни ночью. — Дадли?

Кто бы мог ожидать такой тактичности от Дадли Дурсля… и тем более почти смущённого выражения лица.

— Ма сказала, тебя сегодня заберут, а мы уедем… — Дадли прикрыл за собой дверь и остался стоять у косяка.

— Должны, — Гарри с любопытством склонил голову к плечу, рассматривая кузена. — Если ничего не подведёт, то меня заберут, а вас отвезут в безопасное место. А ты хотел о чём-то поговорить?

— Да, — признал Дадли.

— О чём? — терпеливо спросил Гарри.

— О тебе.

— Обо мне? И что ты хочешь обо мне знать?

Дадли неловко переступил с ноги на ногу.

— Я тут подумал… — «не знал, что ты умеешь…», — и всё не могу понять, почему тебя вот так забирают… а нас куда-то эво.. эвакуируют, чтобы нас не схватили, пока тебя ищут… Ты что, важная шишка среди них?

— Можно сказать и так, — признал Гарри.

— А… почему?

Гарри вздохнул, подвинулся влево и похлопал ладонью по кровати рядом с собой.

— Садись, я попробую объяснить…

Дадли ещё немного помялся и сел — чинно, как мальчик из воскресной школы, сложив руки на коленях и смотря куда-то в стенку перед собой. Периодически он косился в сторону Гарри, что одновременно и смешило, и настораживало.

— Как бы так сказать… — с сомнением проговорил Гарри. — В общем, моих родителей убил злой волшебник. Он хотел убить и меня, но смертельное проклятие отлетело от меня и попало в него самого. У меня только шрам остался, — Гарри коснулся лба, иллюстрируя свой рассказ. — И все были очень рады, что этот волшебник погиб… моё имя знал весь Магический мир. Дети росли на сказках обо мне и том волшебнике… Потом, когда мне было четырнадцать, он вернулся, этот волшебник. Помнишь, на нас нападали дементоры — те существа, которые высасывают радость из человека? — Дадли молча кивнул. — Их присылали по его поручению… С тех пор он успел развернуться… он завоевал уже семь стран мира, и скоро английское Министерство магии тоже будет ему подчиняться.

— А при чём тут ты?

— Есть такое пророчество, — поморщился Гарри. — Ты ведь знаешь, что такое пророчество? — Дадли неуверенно кивнул. — Ага, хорошо… оно о том, что только я сумею окончательно убить этого волшебника. И маги по всему миру верят этому пророчеству. И тот волшебник тоже верит и хочет убить меня раньше.

— А ты… правда можешь убить?

— Конкретно его — наверно, — Гарри задумчиво прикусил губу. — Но он очень, очень силён…

— Нет, я спрашивал про вообще… — робко поправил Дадли.

Гарри удивлённо взглянул на него.

— Я уже убил нескольких человек, если ты об этом. Само по себе это нетрудно… — хотел ответов на свои вопросы? Получай, дорогой кузен.

— Значит, ты в любой момент мог убить меня или кого-нибудь ещё за то, что мы тебя били? — не унимался ничуть не шокированный Дадли.

— Может быть. Я всё-таки был ещё маленьким тогда… мне просто не приходило в голову, — «кем вообще надо быть, чтобы ещё до одиннадцати лет переубивать всех, кто тебе не нравится? Даже Вольдеморт, помнится, начал позже…»

— Но ты даже ни разу не дал сдачи, — печально сказал Дадли и повернулся к Гарри лицом — впервые за весь этот странный разговор. — Ты ведь наверняка мог что-нибудь сделать… ты же всегда был… в-волшебником…

Гарри молча смотрел Дадли в глаза и целенаправленно приподнимал эмпатический щит, чтобы понять, зачем кузен сюда явился. Эмоции от Дадли шли какие-то неопределённые — будто тот сам не знал, что чувствует, чего хочет и зачем вообще сюда пришёл.

Дадли нерешительно поднял руку и коснулся щеки Гарри; пальцы у него были горячие и влажные — от совершенно отчётливого волнения.

Гарри от неожиданности шарахнулся и упал с кровати; Дадли с полным испуга и раскаяния лицом вскочил.

— Извини, я не хотел…

— Всё в порядке, — оборвал его Гарри, поднимаясь на ноги. — Только… зачем ты это сделал?

— Не знаю, — честно ответил Дадли; разум Гарри омывали волны смятения — не своего, чужого. — Просто… ты себя ведёшь, как будто мы никогда не были врагами…

— А мы ими не были, — Гарри присел на край стола, держа Дадли в поле зрения. — Ты просто травил меня, если мог, а я убегал… враги — это совсем другое. Это те, кого ненавидишь.

— А ты меня не ненавидишь?

— Нет. А что?

Дадли похлопал белёсыми ресницами, соображая.

— Я не знаю… — сказал он наконец. — Ты…

— Я?

— Ты всегда был… другой. Не такой, как все.

— Я в курсе, — хмыкнул Гарри.

— И раньше я не хотел, чтобы ты был другим… а потом, когда ты спас меня от ден… де-мен-торов… я подумал, что это хорошо, что ты другой, — Дадли помолчал и неуверенно добавил:

— Ты как свечка.

— Почему? — недоумённо спросил Гарри.

— Тонкий и светишься, — Дадли сконфуженно улыбнулся. — Ты не злишься, что я до тебя дотронулся?

— Нет, — осторожно сказал Гарри. — Только я так и не понял, зачем ты это сделал…

Дадли, похоже, не имел никакой охоты объяснять свои таинственные порывы. Он нервно облизнул губы и сказал:

— Ма недавно познакомила меня с дочкой своей подруги. Ну, ма хочется, чтобы мы потом поженились…

— Поздравляю, — машинально сказал Гарри.

— У неё зелёные глаза, — продолжил Дадли. — И волосы чёрные. Я спросил, носит она очки или нет. Она сказала, что раньше носила, а теперь носит линзы, но может носить очки, если мне так больше нравится.

Дадли посмотрел в глаза онемевшему Гарри и добил его:

— А очки у неё круглые. Только она не светится…

Гарри молча переваривал информацию. «Почему на меня все слетаются, как мухи на мёд? Свечусь я, значит… хорошо хоть, нимба с крылышками нету… должна же быть какая-то чёртова причина…»

— Спасибо, что спас мне тогда жизнь… с дементорами.

— Не жизнь, а душу, — поправил Гарри. «Угу, спас… и всей этой спасённой душой он в меня и влюбился, ага… на розыгрыш не похоже… глупо и бесцельно… и агрессии вроде не проявляет…»

— Это всё равно, — отмахнулся Дадли. — Гарри… можно, я тебя ещё раз потрогаю?

Гарри нервозно поправил очки на переносице.

— Я сегодня уезжаю навсегда, — напомнил он.

И спустя довольно продолжительную паузу добавил:

— Можно.

Дадли поколебался несколько секунд и снова дотронулся до щеки Гарри — осторожно, скользяще, касаясь не столько рукой, сколько тёплым воздухом; спустился к шее, провёл по ключицам и отдёрнул руку, словно обжёгся. Взял левую ладонь Гарри в свои руки и обвёл выступающие косточки у оснований пальцев — словно запоминая их на ощупь.

— Эй, ты! — заорал откуда-то из холла дядя Вернон.

Дадли вздрогнул, выпустил руку Гарри и, сгорбившись, пошёл к двери.

— Ты иди быстрее, — посоветовал Дадли уже у самого выхода. — А то па опять рассердится… я не хочу, чтобы он на тебя кричал.

Всё ещё ничего не понимающий в этой жизни Гарри смотрел кузену вслед, и его не покидало ощущение, что как раз сейчас он совершил по-настоящему доброе дело, сам того не заметив.

Дядя Вернон мучился поистине философской проблемой — верить или не верить. Он подозревал Гарри во всех смертных грехах разом, опасался за свои жизнь и имущество, требовал эксклюзивной охраны и в двадцатый раз выспрашивал все подробности. Тетя Петуния подавленно молчала, не принимая участия в разговоре; Дадли тоже молчал и смотрел на Гарри, чем сбивал последнего с мысли.

В конце концов Гестия Джонс и Дедалус Дингл увезли Дурслей; Гарри, присев на подоконник, смотрел вслед машине, пока она не затерялась в клубах пыли, и он готов был поклясться, что Дадли всё время оборачивался, чтобы ещё разок увидеть кузена.

— Странно всё это, — вслух сказал Гарри. Хедвиг, его единственная слушательница, сердито посмотрела на него и спрятала голову под крыло. — Эй, я не виноват, что вокруг наверняка рыскают Пожиратели! Я не мог выпускать тебя чаще… ладно, дуйся, если хочешь.

«Нужно мне твоё разрешение», — говорила вся поза совы. Гарри невольно улыбнулся и соскочил с подоконника.

Опустевший дом был непривычно тих; Гарри походил по комнатам, хранившим следы торопливых беспорядочных сборов, хмыкнув, забрал два блока оставленных Дадли на комоде мятных сигарет, заглянул в свой чулан — каким крохотным он теперь казался… «Как я здесь жил десять лет?», — задался Гарри вполне себе риторическим вопросом, шуганул нагло свесившегося с потолка паука и прикрыл дверь чулана. «Странно думать, что я никогда сюда не вернусь… дурацкое, злобное словечко «никогда»…»

Распахнув дверь чёрного хода, Гарри наблюдал, как приземляется метла, с которой слезает Грозный Глаз Грюм — с учётом деревянной ноги в этом не было ни капли не то что грациозности, а хотя бы ловкости, но сам по себе старый аврор отбивал всякую охоту веселиться по поводу его манеры двигаться.

— Стоять, — негромко велел Гарри, держа палочку наготове. — Если Вы Аластор Грюм, то скажите, что за колдографию Вы показывали мне в прошлом году.

— Первый состав Ордена, — Грюм зашёлся в хриплом смехе. — Молодец, Поттер… постоянная бдительность, так держать!

— Добрый вечер, сэр, — Гарри сунул палочку в карман. — Как Вы меня отсюда заберёте?

— Старый добрый портключ, Поттер, — ответствовал Грюм. — Где твои вещи?

— В доме, — Гарри вернулся к сундуку, метле и клетке с совой; деревянная нога Грюма сухо клацала по нежно любимому тётей Петунией паркету.

— Как только ты за него возьмёшься, он сработает, — Грюм протянул Гарри деревянную расчёску, на которой не хватало нескольких зубьев. — Давай сюда свою сову, а то рук не хватит.

Признав справедливость последнего утверждения, Гарри отдал Грюму клетку с Хедвиг, коснулся левой рукой сундука и метлы и правой дотронулся до портключа. Как-то всё это было… буднично. «А война — это и есть вещь будничная. Это тебе не цирк, чтобы тебя забирали отсюда с помпой, — зафыркал внутренний голосок. — Грюм и портключ — кого тебе ещё надо, чтобы отсюда уйти? Красную ковровую дорожку с оркестром?» Гарри улыбнулся, и продолжал улыбаться, когда очертания дома Дурслей померкли, сменившись тесной обшарпанной прихожей Норы.

— А почему не на Гриммаулд-плейс? — первым делом осведомился Гарри, отпуская портключ. — Там безопаснее…

— Так решил Орден, — весомо сказал Грюм. — Кто будет искать тебя в этом месте, когда как раз здесь не так уж безопасно?

— Сомнительный аргумент, — заметил Гарри. — Кстати, кто сейчас руководит Орденом?

Грюм разглядывал Гарри со странным выражением на лице — словно видел в первый раз; волшебный глаз неистово вращался, издавая скрипяще-визжащие звуки. «Забыл смазать, что ли?»

— Я руковожу, — снизошёл наконец до ответа Грюм. — И профессор МакГонагалл.

— То есть, на самом деле никто? — кивнул Гарри, фактически не спрашивая, а утверждая. — Вдвоём руководить невозможно…

— А ты разбираешься в руководстве, ведь так, Поттер? — хмыкнул Грюм. — Как там твоя армия?

— Спасибо, отлично, — вежливо сказал Гарри. — Я планирую противостоять Вольдеморту её силами.

— Силами кучки школьников? — глаз завращался так неистово, что чуть не выскочил из глазницы. — Опомнись, Поттер! Тёмный лорд прикончит вас всех раньше, чем ты успеешь сказать «а»…

Гарри взмахнул рукой, прося о возможности высказаться, и Грюм, сам от себя того не ожидая, замолчал на полуслове.

— Во-первых, Вы переоцениваете Лорда, мистер Грюм. Во-вторых, недооцениваете мою армию. В-третьих… а разве Орден не собирается противостоять Вольдеморту?

— Под твоим командованием, Поттер? — с явным скептицизмом осведомился Грюм.

Гарри посмотрел старому аврору в глаза, и усмешка сползла с лица Грюма.

— Я убью его, — спокойно сказал Гарри. — Вы зря в этом сомневаетесь. И моё командование, право, не так уж плохо, потому что я воюю с тех пор, когда мне был всего год. У меня солидный опыт… Аластор.

Кажется, Гарри удалось поставить Грюма в тупик, потому что тот никак не отреагировал на фамильярное обращение. Несколько секунд Грюм буравил Гарри пристальным взглядом; привычный к подобного рода процедурам, Гарри буравил Грозного Глаза в ответ.

— Молли! — хрипло заорал Грюм, внезапно отвернувшись от Гарри. — Принимай гостей!

Со стороны кухни появилась миссис Уизли — словно уменьшившаяся в росте, со скорбно опущенными уголками губ. Гарри чувствовал её непрестанную тревогу и страх за свою семью; эти чувства гнули её к земле и лишали сна и покоя.

— Гарри, дорогой! — её материнские объятия были всё так же крепки и искренни. — Какой ты худой, какой бледный… пойдём скорее, я накормлю тебя…

— Спасибо, миссис Уизли, я не голоден, — высвободившись из объятий, Гарри отступил на шаг. — Могу я отнести свои вещи в комнату?

— Конечно… комната Фреда и Джорджа сейчас свободна, они живут при своём магазине… — рассеянно кивнула миссис Уизли и заторопилась обратно в кухню.

Только лёгкий налёт пыли говорил о том, что в этой комнате давно никто не живёт; плакаты на стенах, хаос на всех горизонтальных поверхностях… и три кровати. Гарри сел на ту, что стояла у окна — кровать Фреда; здесь он спал, накачанный лечебными зельями, перед вторым курсом; кровать была холодной и слегка продавленной, но всё такой же мягкой. Разбирать вещи он не намеревался — скорее всего, даже если Вольдеморт думает так же, как Грюм, здесь его всё же будут искать. Что, пары лишних Пожирателей не найдётся, чтобы проверить?

«Дамблдор их разбаловал, — Гарри обхватил обеими руками подушку, от которой слабо-слабо пахло любимым шампунем близнецов. — Они привыкли думать, что противник такой же, как они, и с ним легко справиться...»

Гарри сел, вытянул из кармана пачку сигарет и прикурил одну от огонька на ладони; подзабытый назойливый запах табака и мяты окутал его.

«А на самом деле противник похож не на них, а на меня. И я знаю его лучше. Чёрт побери, как они могут так себя вести, будто Вольдеморт спит?! Не знаю, чем занимается Орден… наверно, заседает по три раза в неделю и спорит до хрипоты о дальнейших действиях. Потому что указать, что делать, некому, — Гарри глубоко затянулся. — И всё разваливается, разваливается…»

— Привет! — Гермиона, Рон и Джинни ворвались в комнату без стука. — Как здорово, ты здесь…

— Привет, — Гарри отсалютовал им тлеющей сигаретой. — Как дела?

— Хорошо, командир… — Гарри наградил Рона уничтожающим взглядом за неуместное обращение, и рыжий смешался.

— Гарри, что ты думаешь предпринять? — встревоженно спросила Гермиона. — Я читала «Пророк». Вольдеморт набрал такую силу…

— Воевать, — мягко перебил Гарри. — Ничего больше не остаётся…

— У него такая армия, — тихо сказала Джинни. — Их в сотни тысяч раз больше, чем нас…

— Тебе страшно?

— Нет, но… — она запнулась.

Гарри затушил сигарету о подоконник, испачканный копотью ещё с тех пор, когда близнецы экспериментировали здесь.

— Если страшно, то это нормально, — успокаивающе сказал он, не чувствуя ни малейшей склонности кого-то утешать. «Но назвался груздем — полезай, куда следует». — Разница в том, ты владеешь своим страхом, или он тобой. Да, их больше. Но мы победим.

— Откуда ты знаешь, что победим? — робко спросил Рон.

— Я просто это знаю, — не мудрствуя лукаво, ответил Гарри. — И вы тоже должны это знать, потому что иначе нам не победить.

Гарри встал и заходил по комнате.

— Если идти в бой с мыслью, что умрёшь — то умрёшь. Если воевать, зная, что победишь — то победишь, — Гарри остановился и взглянул на заворожённых его словами Рона, Гермиону и Джинни. — Вольдеморт уверен в своей победе. Он самонадеян. А мы знаем, что победим.

— Почему мы это знаем? — как-то неловко, скомканно спросила Гермиона.

— Потому что у нас нет выбора, — Гарри присел на подоконник и устало провёл рукой по лицу. У него не было большого навыка в произнесении пафосных речей… но надо когда-то начинать. И такая тренировка ничуть не хуже других. — Мы победим, потому что мы не можем себе позволить проиграть.

Гарри помолчал, не зная, что ещё сказать, и добавил:

— В конце концов, я не позволю нам проиграть.

Лица у всех троих членов Эй-Пи были слегка одурманенные, словно он дал им нанюхаться дыма трав, расширяющих сознание; Гарри мысленно поздравил себя с несомненным успехом в произнесении пропагандистских речей.

Он не знал, кто победит; но, опять же, совершенно необязательно, чтобы об этом было известно тем, кто будет сражаться под его началом.

Крепче будут спать.

— Гарри, — вдруг сказал Рон, — можно, я попробую закурить твои сигареты?

— Пожалуйста, — Гарри протянул открытую пачку, из которой, уже не спрашивая, взяли по сигарете и Джинни с Гермионой.

Все трое торжественно, словно исполняли какой-то ритуал — нет, нет, не надо о ритуалах, пожалуйста, не надо, — склонились к огоньку на его левой ладони.

Джинни надсадно закашлялась после первой же затяжки, но быстро выровняла дыхание и упрямо продолжила; Гермиона курила осторожно, пробуя новое занятие потихоньку, аккуратно; Рон вдыхал дым своей сигареты с таким лицом, словно это были бог весть какие благовония.

Прозрачный светлый дым поднимался к потолку, покрытому разноцветными пятнами, вился в вечернем полумраке, таял, впитывался в волосы и одежду.

— Ужин готов! — прокричала снизу миссис Уизли.

— А это не так плохо, как я думала, — Джинни по примеру Гарри затушила сигарету о подоконник.

— Ага, — Гермиона подумала секунду и поступила точно так же. — Только… зачем это тебе, Гарри?

Гарри пожал плечами. «Значит, вопроса о том, зачем это вам троим, не возникает?»

— Помогает сосредоточиться, — сказал он наконец, потому что все трое ждали от него ответа.

— Поздравляю тебя с днем рождения, — сказал Пятачок,

подойдя тем временем поближе.

А.А. Милн, «Винни-Пух и все-все-все».

В бурную деятельность по подготовке к свадьбе Билла и Флёр были вовлечены абсолютно все — за исключением одного только пресловутого упыря на чердаке; своего организаторского таланта миссис Уизли не могла утерять ни при каких обстоятельствах. Всё усугублялось ещё и присутствием Флёр, с которой миссис Уизли была на ножах и которая желала всё делать по-своему — оформлять дом, подбирать к церемонии платья для Джинни и Габриэль (почему-то Флёр была уверена, что обе девочки должны быть одеты одинаково), составлять списки гостей… Билл благоразумно не встревал между невестой и матерью, днюя и ночуя в «Гринготтсе»; Гарри только иногда видел его за ужином — и даже без этих кратких минут, честно говоря, предпочёл бы обойтись.

Но это было на самом деле неважно, потому что близнецы, как только узнали, что Гарри в Норе, перебрались туда же, препоручив магазин заботам невозмутимой Верити; и две кровати из трёх пустовали каждую ночь, пока три тела тесно сплетались под лучами лунного света.

Это было счастье: солнечные, заполненные беззаботным смехом, вспышками рыжих волос, горячими поцелуями, ласковыми касаниями рук, безмятежные дни. Пир во время чумы — вот как это называлось; Гарри знал это, но всё равно был абсолютно, бесстыдно, совершенно счастлив.

— Гарри, а что ты думаешь предпринять после этой свадьбы? — Фред рассеянно рисовал кончиком пальца круги на ладони Гарри.

— Не знаю… может, переберусь на Гриммаулд-плейс, — с сомнением сказал Гарри и поцеловал Джорджа в плечо. — Но меня не покидает ощущение, что здесь случится какая-нибудь пакость…

— Думаешь, Пожиратели не купятся на хитрую задумку Грозного Глаза? — ухмыльнулся Фред.

— Ну да, вдруг они решат, что тебя надо искать как раз здесь… — поддержал брата Джордж. — И испортят Биллу с Флёр свадьбу.

— Я им не завидую — связаться с Флёр, — ухмыльнулся Гарри. — Она их за это под орех разделает одними ногтями, без палочки… кстати, а как она думает приглашать свою родню? Франция ведь оккупирована…

— Оккупирована-то оккупирована…

— …но некоторым там предоставляется довольно много свободы.

— Мама спрашивала у Флёр об этом…

— …и та ответила…

— …что политика — это ужасно…

— …но чистокровные богатые семьи…

— …при любом режиме живут неплохо…

— …а у семейства Делакур — ни капли маггловской крови в жилах…

— …плюс большой запас здравого смысла…

— …который позволяет им не ссориться с Вольдемортом.

— И как это сочетается с тем, что Флёр выходит замуж за члена единственной организации, которая оказывает Вольдеморту какое-никакое сопротивление? — приподнял брови Гарри.

— Вот уж что нам неведомо, — пожал плечами Джордж.

— Этих женщин никогда не поймёшь.

— Говорят одно, делают другое, думают третье… — Джордж лизнул кончиком языка сгиб левого локтя Гарри, мгновенно вызвав в низу живота последнего тяжёлую жаркую волну желания.

— Вас послушать, так все женщины — просто слизеринки какие-то, — рассмеялся Гарри. — Коварные и хитрые.

— Может быть, — ухмыльнулся Фред. — А гриффиндорки, рэйвенкловки и хаффлпаффки просто успешно пудрят Шляпе мозги… если у этого куска фетра вообще есть мозги.

— Сомневаюсь в этом, — проворчал Гарри.

— Но пока что Пожирателей на горизонте не наблюдается… — Фред скользнул губами по скуле Гарри вниз, через щёку к приоткрытым губам.

— …так что, может, не будем терять времени? — Джордж легонько сжал зубами сосок Гарри.

Гарри был абсолютно согласен с близнецами; а если бы и не был, то его губы так или иначе были слишком заняты, чтобы высказывать протест.

* * *

Гарри просыпался долго, не спеша вырываться из сонной неги; давно, так давно у него не было возможности нежиться в постели, вдыхая запах кожи близнецов, слушая их размеренное дыхание и совершенно никуда не торопясь.

«Мне семнадцать сегодня, — пришло ему в голову. — И я могу колдовать, сколько захочу… наконец-то».

Он осторожно высвободил руку из-под головы Джорджа и щёлкнул пальцами — «Accio палочка!». Гладкое прохладное дерево, влетевшее в раскрытую ладонь, заставило его расплыться в улыбке. «А теперь вспомним уроки Трансфигурации…», — воодушевлённый Гарри уставил комнату цветами и перекрасил всё постельное бельё в гриффиндорские цвета; надписи на плакатах заставил переливаться и придал воздуху запах озона. «И никаких неприятностей с законами об ограничении колдовства несовершеннолетних…», — Гарри поцеловал близнецов по очереди в губы.

— Что это? — Фред, сев на кровати, протирал сонные глаза.

— Здорово… — Джордж потянулся. — С днём рождения, Гарри!

— С днём рождения! — подхватил Фред. — Хотя если по правилам, то это мы должны были тебя будить… и покрасить всё в слизеринские цвета…

— Зачем? — Гарри, отложив палочку на тумбочку, притянул колени к подбородку. — Цветы для вас… и гриффиндорские цвета тоже… вам нравится?

— Очень, — уверил Фред и в качестве доказательства осыпал Гарри белыми лепестками; Гарри смеялся и отфыркивался, когда лепестки попадали на губы, но большая часть их застревала в спутанных волосах не то обрывками нимба, не то преждевременной сединой. — Но сегодня же не наш день рождения, а твой…

— Лучший мой подарочек — это вы, — рассмеялся Гарри и потянул близнецов за собой обратно на подушки. — Если вам нравится, то и мне хорошо…

Они целовались — неспешно, нежно, как будто в их распоряжении была вечность; ласкали обвивавшиеся вокруг тонких рук мягкие пряди — чёрные и медно-рыжие, оставляли багровые метки на нежной коже шей и ключиц, переплетали пальцы в подобии объятия и рукопожатия одновременно…

— А всё-таки у нас есть и другие подарки, — Джордж коснулся губами местечка за ухом Гарри. — Ты ничего не имеешь против?

— Пожалуй, нет, — улыбнулся Гарри, приподнимась на локтях; неуёмные лепестки посыпались из волос на лицо. — Что там у вас?

В ногах кровати уже лежала солидная кучка подарков — новый вредноскоп и куча сладостей от Рона и Гермионы, ещё одна огромная куча сладостей, чернильниц с бесконечным запасом чернил, самозатачивающихся перьев и ярких открыток от членов Эй-Пи, старые золотые часы от мистера и миссис Уизли — в приложенной открытке было указано, что раньше они принадлежали брату миссис Уизли, Фабиану Прюэтту, и что дарить волшебнику на совершеннолетие часы — это старая традиция; волшебная бритва от Билла и Флёр — «мне она пока как бы и не нужна…», замшевые ножны для палочки, которые полагалось крепить на рукаве, от Джинни, потёртый мешочек из ослиной кожи от Хагрида — в письме значилось, что только хозяин может достать оттуда то, что положил; от Ремуса и Сириуса — подарочное издание «Камасутры», с запиской, где Ремус писал, что это была идея Сириуса, а Сириус добавлял, что это самый полезный подарок, что бы там ни говорили отдельные благовоспитанные оборотни; и от Тонкс — сияющий пояс из крохотных, с ноготь мизинца, золотых снитчей, скрепленных магией.

Джордж распахнул тумбочку у кровати и вынул оттуда большую запылённую коробку.

— Ещё до того, как мы триумфально смылись из Хогвартса… — начал Фред, загадочно ухмыляясь.

— …мы неоднократно наблюдали, как ты…

— …закапываешься с головой в книги…

— …и сидишь в них, и сидишь…

— …пока мадам Пинс не выгонит из библиотеки…

— …из чего мы решили, что лучшим подарком для тебя…

— …будут…

— …новые…

— …знания.

— Поэтому мы решились…

— …нарушить несколько статей законодательства…

— …и из одного из архивов, где были в прошлом году…

— …достали вот это…

— …из секции по ментальной магии, — Джордж триумфально откинул крышку коробки; Гарри чихнул от поднявшейся в воздух пыли и заворожённо уставился на толстую стопку потрёпанных свитков, покрытых руническими письменами.

— В дополнение, конечно, наши новинки, — Фред вытащил из-под кровати куда более чистую коробку, украшенную логотипом их магазина, переплетёнными буквами «УУУ». — Тут много всякого… эй, ты меня слышишь?

— Знаешь, братец Дред, — серьёзно сказал Джордж, толкая брата локтем в бок, — по-моему, мы переборщили. Слишком много счастья человеку вредно, надо было поменьше свитков тырить — и так нас чуть на месте преступления не застукали... Кажется, Гарри впал в нирвану…

— Никуда я не впал, — очнулся Гарри, с сожалением захлопывая коробку — не сейчас же это читать… — Слушайте, это же просто…

— Удар в самое сердце? — поддел его Фред.

— Что-то вроде того! — расхохотался Гарри и потянулся поцеловать одинаковые ехидные ухмылки близнецов. До завтрака ему ещё хотелось опробовать свой самый полезный подарок.

Большой суматохи в честь дня рождения Гарри было решено не устраивать, только небольшой ужин — ведь на следующий день должно было состояться масштабное празднование свадьбы Билла и Флёр. Большой стол был вытащен в сад, кряжистые старые яблони вокруг были увиты зелёно-серебряными лентами, а в вечернем воздухе над столами зависли наколдованные близнецами фиолетовые фонарики, складывавшиеся в огромные цифры 1 и 7.

К семи часам прибыли все гости — Хагрид, Чарли, Тонкс, Ремус и Сириус — в целях безопасности крёстный снова был под Многосущным зельем; недоставало только мистера Уизли, который ещё не вернулся с работы.

— Может, лучше начать без Артура, — нервно сказала миссис Уизли, неотрывно глядя в сторону калитки. — А он подойдёт позже…

Уже собравшиеся за столом гости согласно загудели — всем не терпелось попробовать огромный, с мяч для волейбола, торт в форме снитча.

Над столом закружилась полоска света, сформировавшаяся в серебристого прозрачного горностая; горностай встал посреди стола на задние лапы и сказал голосом мистера Уизли:

— Министр магии идёт со мной.

«А он-то что тут забыл?»

— Нам лучше не показываться ему на глаза, — Ремус и Сириус выскользнули из-за стола. — Когда он уйдёт, мы вернёмся, Гарри…

— Министр? — обескураженно повторила миссис Уизли; горностай растаял в воздухе.

У ворот материализовались мистер Уизли и Скримджер — седой, похудевший и мрачный.

— Прошу извинить меня за вторжение без приглашения, — слегка склонил голову министр. — Наилучшие пожелания, — добавил он, увидев на столе торт.

— Благодарю, — сказал Гарри.

— Мне нужно поговорить с тобой наедине, Поттер, — без экивоков заявил Скримджер. «Опять? Ему прошлых разговоров мало?» — Есть здесь уединённое место?

— Вне всякого сомнения, сэр, — вежливо кивнул Гарри, вставая. — Миссис Уизли, можно воспользоваться для разговора Вашей гостиной?

— Конечно, дорогой, — миссис Уизли всё ещё была в лёгком шоке от визита министра.

Скримджер прикрыл дверь гостиной, пока Гарри взмахом палочки зажигал масляные лампы; присев на диван, министр опёрся локтями о колени и заговорил.

— Я полагаю, ты знаешь, что Альбус Дамблдор оставил завещание…

— Теперь знаю, сэр, — вставил Гарри.

— Он завещал тебе… кое-что.

— Отчего же Вы тянули месяц, прежде чем передать мне это? — поинтересовался Гарри. — Что Вы хотели там найти?

— Декрет об оправданной конфискации дает министру право конфисковать сомнительные артефакты…

Гарри приподнял брови.

— Вот как? И что же такого сомнительного мне завещал Дамблдор, сэр? Кстати, если не ошибаюсь, ничего опасного Вы в завещанном так и не нашли?

Скримджер метнул в сторону разошедшегося Гарри недружелюбный взгляд и выудил из кармана свиток пергамента.

— «Последняя воля и завет Альбуса Персиваля Вульфрика Брайана Дамблдора…» Так, здесь. «Гарри Джеймсу Поттеру я оставляю снитч, пойманный им в его первом матче по квиддичу, как напоминание о заслугах, упорстве и мастерстве», — Скримджер скатал свиток и достал недовольно хлопающий крыльями мячик. — Почему Дамблдор оставил тебе этот снитч, Поттер?

— Возможно, как напоминание о моих заслугах, упорстве и мастерстве? — невинно предположил Гарри.

— Ты считаешь, это всего лишь символический подарок на память?

— Я так полагаю, — парировал Гарри. — У меня нет ни одной причины думать иначе.

— В снитче легко спрятать что-нибудь небольшое, — угрожающе сказал Скримджер. — И, коль скоро ты поймал этот снитч…

— То, зная, что снитчи обладают памятью прикосновения на случай спорного захвата в матче, Вы решили, что несчастный мяч откроет все свои секреты, как только я к нему прикоснусь, — понимающе кивнул Гарри. — Что ж, остроумно…

— Ты настолько прав, Поттер, что это навевает определённые подозрения, — нахмурился Скримджер. — Что ж… возьми его.

— Легко, — отозвался Гарри, протягивая правую ладонь.

Золочёный бочок снитча сухо стукнул по драконьей чешуе.

— Ты издеваешься надо мной, Поттер? — прошипел Скримджер.

— Ничуть, господин министр, — отозвался Гарри, осторожно пряча снитч в карман и возвращая руке нормальный вид. — Как видите, ничего не случилось…

Скримджер некоторое время молча пытался выровнять дыхание, зло смотря на Гарри, и сумел-таки взять себя в руки.

— Дамблдор завещал тебе не только это… ещё меч Гриффиндора.

— И где же он? — осведомился Гарри.

— К сожалению, — злорадно сказал министр, — меч Гриффиндора не принадлежал Дамблдору, чтобы покойный раздавал эту реликвию направо и налево, — «хотел бы я знать, как можно один-единственный меч раздавать одновременно направо и налево». — В соответствии с достоверными историческими источниками, этот меч может быть дарован только настоящему представителю рода Гриффиндоров.

— А если Сортировочная Шляпа засвидетельствует, что я потомок Гриффиндора? — с живым интересом спросил Гарри.

Скримджер дрогнул, но не сдался.

— Показания неодушевлённых предметов не учитываются магическим правом…

— Если не ошибаюсь, именно слова Шляпы на распределении создают своего рода магический контракт между учеником и школой, и магическое право этот контракт признаёт, — припомнил Гарри. — Тем не менее, какое доказательство, в таком случае, Вам требуется?

— Сошёл бы анализ крови, Поттер — сравнить твою кровь и кровь признанного существующего потомка Годрика Гриффиндора… но таковых потомков не осталось, — открыто ухмыльнулся Скримджер.

— Иными словами, — кивнул Гарри, — Вы просто забрали меч себе, не выполнив волю покойного и фактически обокрав меня, как нынешнего законного владельца меча, — Скримджер начал багроветь. — Вынужден Вам сказать, что разочарован Вами. Вместо того, чтобы предпринимать что-то против Вольдеморта, Вы запираетесь в своём кабинете, прячете подальше исторические ценности, чтобы не отдавать тому, кому они завещаны, и потрошите снитчи… а тем временем Пожиратели бегут из Азкабана, пока невинные люди там остаются, Вольдеморт набирает силу и захватывает страну за страной… но, кажется, Вас совсем не заботит, что очередь Британии не за горами…

— ТЫ СЛИШКОМ МНОГО СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ!! — Скримджер вскочил на ноги, выхватывая палочку, и ткнул ею в Гарри; на футболке Гарри появилась прожжённая кончиком палочки дыра. — ТЫ МОЖЕШЬ НОСИТЬ СВОЙ ШРАМ, КАК КОРОНУ, ПОТТЕР, НО Я НЕ ПОЗВОЛЮ, ЧТОБЫ НАГЛЫЙ ЮНЕЦ УКАЗЫВАЛ МНЕ, КАК ДЕЛАТЬ МОЮ РАБОТУ…

Гарри спокойно положил руку на плечо Скримджеру; министр вскрикнул и отшатнулся. На его мантии красовалась дыра размером с ладонь, открывавшая испачканную копотью кожу; края дыры слегка дымились, пахло палёным.

— Не забывайтесь, министр, — голос Гарри был спокоен, но теперь в нём не было ни грана наигранной вежливости. — Вы плохо делаете свою работу, и Вы это знаете — иначе так не вскинулись бы. И если Вы позволяете себе нападать на меня — я отвечу тем же. Что бы я ни сказал, я не вышел за рамки разговора. Вам не кажется, что Ваше самообладание должно быть прочнее, чем самообладание какого-то юнца?

Скримджер, тяжело дыша, смотрел на Гарри, и последний читал в карих глазах желание убить. Просто убить на месте.

За то, что прав от первого до последнего слова.

Дверь гостиной распахнулась; мистер и миссис Уизли вбежали в комнату.

— Мы подумали… мы слышали… — пролепетал мистер Уизли, глядя на палочку Скримджера, всё ещё направленную на Гарри.

— Крики, — закончила миссис Уизли неуверенно; её глаза расширились при виде прожжённой дыры на плече министра.

Скримджер отошёл от Гарри на пару шагов.

— Всё в порядке, — сказал он с усилием. — Мы… э-э… разговаривали.

«Ну да, что-то вроде того», — мысленно признал Гарри, сдерживая смех.

— Кажется, — Скримджер с видимым усилием взглянул в лицо Гарри, — ты думаешь, что Министерство не желает того же, что и ты… Это не так. Мы должны работать вместе.

«И это моё последнее предложение», — обозначилось на лице министра.

— Мне не нравятся Ваши методы, министр, — честно ответил Гарри, проводя кончиками пальцев по беловатому шраму на тыльной стороне правой ладони, утверждавшему: «Я не должен лгать». — Нам больше не о чем разговаривать.

Скримджер ушёл, не прощаясь. Гарри сострадательно покачал головой, глядя ему вслед. При открытом захвате Министерства его убьют первым…

Нервозность, вызванная визитом министра, быстро прошла; хотя мистер и миссис Уизли время от времени заинтригованно косились на Гарри, умолчавшего о некоторых подробностях беседы со Скримджером, конкретно — о том, почему у него была прожжена мантия.

Ужин закончился скоро; всем, в том числе и Гарри, было не до праздников в эти дни. Большинство гостей ночевали в Норе, так как были приглашены и на завтрашнюю свадьбу; но Хагрид, который в перенаселённой Норе попросту не поместился бы, разбил для себя палатку на соседнем поле, и Ремус с Сириусом отправились на Гриммаулд-плейс. Гарри задержался у стола, когда миссис Уизли пошла искать комнату, где бы оставить переночевать Тонкс.

Остатки торта всё ещё были на столе. Гарри отломил кусочек сахарной глазури; та раскрошилась в пальцах, и он слизнул её.

— Тебе понравился мой подарок?

— Очень. Спасибо, Джинни, — улыбнулся Гарри. — Я буду им пользоваться.

— Я рада, — свет фиолетовых фонариков бросал на лицо Джинни странные блики, делая её старше, чем на самом деле. — Хочешь? Я сама это готовила…

— Что это?

— Малиновое желе.

— Хочу, — Гарри не был голоден, но обижать Джинни ему не хотелось, и он принял маленькую прозрачную пиалу, наполненную ярко-красным желе, куда была предусмотрительно вставлена серебряная чайная ложечка. — Вкусно, — признал он после первой ложки. — Что ты сюда добавила?

— Ничего особенного, — Джинни пытливо всматривалась в лицо Гарри, словно ища подтверждений тому, что ему действительно нравится. — Немного ванили и сахара. Гарри…

— Что?

— Давай пройдёмся, — Джинни кивнула в сторону тёмной части сада. — Я хотела с тобой поговорить… о занятиях Эй-Пи.

— Конечно, — Гарри двинулся в сторону окутанных темнотой деревьев, прихватив желе с собой — оно и вправду было замечательным. — Что ты хотела спросить?

— В этом году мы продолжим собираться?

— Не знаю… — Гарри задумался, сунув в рот ещё ложку желе. — Понимаешь, началась война… и Эй-Пи станет полноценным боевым отрядом. Нет смысла устраивать зачётные занятия — битвы обеспечат нам достаточно практики. Надо подумать о возможности тренировок для всех — в плане элементарных вещей, защиты и какого-нибудь нападения… здесь бойцы Эй-Пи, опытные и умелые, будут тоже нужны. Конечно, я постараюсь найти время на отдельные тренировки для первого состава армии…

Что-то не нравилось Гарри; опасности не было, но что-то было не так.

Неправильно.

— Тебе не жарко? — внезапно спросила Джинни.

— Есть немного, — Гарри оттянул воротник футболки, давая холодному воздуху доступ к телу. — Джинни, зачем ты это спросила? Я всё равно скажу это всей Эй-Пи, когда вернусь в Хогвартс…

— Ты доел желе, Гарри?

Серебряная ложечка звякнула о стекло пиалы.

— Джинни…

— Нет, — торопливо сказала Джинни, — я не Пожиратель под Многосущным зельем или кто-то в этом роде. И это не яд, то, что было в желе.

— Что там было? — Гарри прислонился к дереву; странный жар пылал под кожей Гарри.

— Приворотное зелье, — прошептала Джинни. — Кратковременное… на час… просто желание… просто влечение к тому, кто его готовил. Я…

— Зачем, Джинни? — перед глазами Гарри плавали круги; ярко-рыжие волосы Джинни, отражавшие лунный свет, мерцали, расплывались бесформенным огненным пятном; белый овал лица то терял очертания, то вновь обретал ясность. — Зачем? Мне плохо…

— Я люблю тебя, — беспомощно сказала Джинни. — Я люблю тебя… а ты любишь Фреда и Джорджа. Ты с ними… ты по ночам с ними… один раз, пожалуйста, побудь со мной, Гарри...

— Если это приворотное… — Гарри жадно вдохнул ночной воздух, — то почему ты спрашиваешь? Почему просишь?

Он притянул к себе за плечо слабо пискнувшую Джинни и поцеловал; навязанное желание бурлило в его крови.

— Ты уже когда-нибудь занималась этим? — Гарри лизнул краешек горячего маленького уха. — С Майклом?

— Н-нет… — Джинни истерически хихикнула. — Гарри… а ты отверстия не перепутаешь?

— Я гей, Джинни, но не идиот ведь… — он снова поцеловал её и, подчиняясь слепому, неправильному, нерассуждающему желанию, мягко опустил её на траву.

Холодно… Мерлин, как холодно… Гарри попытался пошевелиться и обнаружил, что всё тело ноет из-за неудобной позы. «Какого Вольдеморта я разлёгся под деревом в саду, да ещё так?..», — Гарри сел, преодолевая головокружение, и принялся массировать затёкшую левую руку.

«Как я здесь вообще оказался?», — Гарри не мог вспомнить, как здесь очутился, и это настораживало. Последним, что он чётко помнил, были липкие крошки сахарной глазури на пальцах; а потом резко наступал туман, окрашенный странными алыми бликами. И темнота. Такая же непроглядная, как вокруг. «Так или иначе, надо вернуться в дом, близнецы, наверно, уже беспокоятся…»

Фред и Джордж, одетые, сидели на кровати и разговаривали вполголоса; два огонька света на кончиках их палочек разгоняли темноту.

— Гарри! Мы уже думали идти тебя искать… где ты был?

— Не помню, — Гарри сбросил кроссовки и рухнул на кровать рядом с близнецами, закрыв глаза. — Очнулся под деревом в саду… как туда пришёл, не помню, что там делал, кроме того, что лежал, не знаю…

Фред тревожно коснулся лба Гарри.

— Температуры нет.

— Там было адски холодно, под этим деревом, — пожаловался Гарри, не открывая глаз. — И всё затекло…

— С кем ты разговаривал перед этим или что делал? — уточнил Джордж.

— Мерлин его знает… помню, что задержался на минутку, хотел отломить себе сахарной глазури от остатков торта. Отломил немного и даже съел… а дальше туман… какой-то красный туман…

— Красный? — близнецы в четыре руки сдёрнули с него одежду. — Вроде ты не ранен… и шрамов свежих нет…

— Необязательно, что это была кровь, — критически заметил Гарри. — Не она одна красного цвета.

— И хорошо, что не кровь, — успокоенно сказал Джордж. — Больше ни на что не жалуешься?

— Холодно, — сказал Гарри. — До сих пор. Мой огонь категорически против того, чтобы валяться на холоде.

— Так может, тебя согреть? — игриво предложил Фред; его руки, обнявшие Гарри, были заботливы и серьёзно-нежны не в пример голосу.

— Согрейте, — согласился Гарри. — Голова кружится…

Джордж коснулся губами его губ; провёл языком по дёснам, согрел дыханием ямочку на подбородке. Фред целовал ладонь Гарри, медленно, тщательно, каждый холмик, проводил языком по каждой линии.

— У тебя длинная линия жизни, Гарри, — заметил он, на секунду оторвавшись от своего занятия. — Это хорошо…

— Хиромантия — неточная наука, — фыркнул Гарри, расстёгивая рубашку Фреда и обхватывая губами его сосок.

— Экий ты, Гарри, вредный, — с долей укоризны заметил Джордж, скользя пальцами вдоль рёбер Гарри; лёгкие прикосновения заставляли тянуться следом, оставляли пылающие следы на холодной коже.

— Не вреднее вас двоих, — возразил Гарри и стянул с Джорджа джинсы.

— А каждого по отдельности — вреднее, — хором не остались в долгу близнецы, укладывая его на спину.

Гарри улыбнулся и потянулся, давая Фреду и Джорджу время раздеться окончательно. Как правило, оба делали это быстро.

Горячие, гладкие, сильные тела; Гарри обнимал обоих, упиваясь их жаром, вдыхая их запах, целуя их — словно в последний раз видел давно-давно, словно не целовал обоих только этим утром, словно пил с их кожи живую воду. Губы Фреда сомкнулись на прижатом к животу члене Гарри; влажное обволакивающее тепло, неторопливая ласка… выгибаясь, Гарри стонал в рот Джорджу.

И под руками и губами близнецов проходило ощущение неправильности, ощущение ошибки; исчезал навязчивый вкус малины на языке, вытесненный, выбранный до последней капли глубокими поцелуями.

— Deungo, — Гарри провёл появившейся на пальцах смазкой полоску от крестца Джорджа в самую ложбинку; Джордж слегка раздвинул ноги, и Гарри, снова шепнув заклинание, ввёл один палец в тесный, обжигающий канал.

Джордж тихонько вскрикнул, когда Гарри нащупал простату и погладил; Фред поднимался вверх поцелуями по телу Гарри. Джордж взял брата за руку и потянул его к себе.

Гарри ввёл ещё два пальца; Джордж подался вперёд, вырвав у Гарри короткий стон. Фред откинулся назад, спиной на грудь Гарри — встретить губы, обернувшись, поцеловать их, сухие, горячие, в твёрдых нитках шрамов с мягкой, податливой плотью между…

Ещё минута — и Гарри вошёл в Джоржа, едва не задохнувшись от тесноты, от податливости тугих мышц, от готовности, с какой Джордж обхватил его талию ногами.

И от этой тесноты, от этой податливости забывалось ощущение инакости, ощущение чего-то другого, совсем, совсем другого, уходило, отступая перед неуклонно наступавшим, как прилив, удовольствием, наслаждением; Гарри двигался быстро и сильно, почти ожесточённо, целовал плечи и шею Фреда, скользил покрытыми смазкой пальцами по животу Джорджа, чувствуя, как рефлекторно сжимаются мышцы под прикосновением, и все трое были одним-единственным существом, и кайф умножался в три раза, губы к губам, сплетение пальцев, касание кожи, яростные толчки, стоны, перехватываемые у самого рта, липнущие к лицам волосы, жар, рассеянный, постоянный жар обнимал их мягко-мягко, словно вода, и проникал в них с воздухом, впитывался через поры, обвивал мокрые от пота волоски на телах...

И когда этого жара стало слишком много, оргазм накрыл Гарри кипящей волной, слишком хорошо, слишком для одного человека, но когда трое — один, это вполне можно пережить, это нужно пережить, задыхаясь от кайфа, сдавленно крича, судорожно сжимая пальцы, прильнув телом к телу, прижимаясь, обнимая, выдыхая, выгибаясь дугой, втроём, вместе, как один, потому что на троих — одна общая любовь, пронизывающая, как электрический ток…

— С днём рождения, Гарри, — Фред укрыл его одеялом, обессиленного, опустошённого, счастливого.

— С днём рождения, — Джордж взял его за руку под одеялом.

Гарри слабо улыбнулся, притянул обоих к себе поближе — так, чтобы утром не выбрались из кольца его рук, не разбудив — и заснул.

Всё было правильно. Совсем всё.

* * *

«Эта тетрадь — собственность Принца-Полукровки.

08.09.1976.

Не то, чтобы я на что-то претендовал в литературном плане. Я имею в виду, к этому у меня нет таланта. Всегда думал, что слова «талантливые люди талантливы во всём» — враньё. Можно плюнуть в лицо тому, кто возьмётся утверждать, что у меня нет таланта к зельям и Тёмным Искусствам, но писать, рисовать и прочую дребедень — это я даже пробовать не возьмусь. И те стихи, которые я летом писал — ерунда… так, бумагу марал. Мангусты, змеи… фигня какая-то в голову лезла.

А этот дневник я завожу просто потому, что надо же куда-то писать, потому что весь учебник по Зельеварению на этот год я уже исписал за конец августа. Либациус Бораго — идиот; все рецепты просто кошмарны.

А вообще не пойму, перед кем я тут распинаюсь — всё равно никто никогда этого не прочтёт, только я. Уж защитных заклятий на этой тетради достаточно…

Впрочем, всегда приятно поговорить с умным человеком, не так ли?

Вчера неожиданно получил письмо от Люциуса Малфоя. Пишет, что мои результаты СОВ заинтересовали одного влиятельного человека… и что у меня есть шанс поработать сразу по окончании школы на одну очень внушительную организацию. Туман в каждой строчке, одним словом; и как будто я не знаю, где лежит самый вкусный сыр. А главное, я его никогда не интересовал, да и пересеклись мы на один год и совсем не общались… а о чём, собственно, может говорить блистательный аристократ, староста школы, богатый и влиятельный, с нищим полукровкой-первоклашкой? «Подай-принеси» — это было…

На письмо не ответил, и не собираюсь.

Позавчера мои вилка и нож за ужином взбесились и заскакали по столу; Поттер и Блэк за своим столом подыхали со смеху.

Ненавижу. Поганые гриффиндорские придурки.

А со Слизерина за «неуместные забавы» МакГонагалл сняла десять баллов, и Слагхорн укоризненно косился.

То ли они все слепые, то ли тоже думают, как Поттер и Блэк, что это забавно.

Ненавижу. Ненавижу-ненавижу-ненавижу.

12.09.

Новый учитель защиты — полное ничтожество. Кое-как выучился на аврора, в первой же операции по собственной дурости потерял правую руку — почти как этот гриффиндорский недоумок, Гиджен, который остался без глаза, когда попробовал подлезть под Дракучую иву. Колдует этот горе-преподаватель левой, через пень-колоду… хотя, может, он и правой так же колдовал, не знаю.

И мы проходим БОГГАРТОВ. На шестом курсе. Умереть не встать.

Выяснилось, что я ничего не боюсь. Ну или боггарт не переварил мои страхи, потому что, стоило этому «учителю» открыть передо мной шкаф с боггартом, как тот вытек оттуда коричневым облачком, жалобно хлопнул и исчез. И всё, пшик. Не могу сказать, что при виде этого облачка мне было хоть сколько-нибудь страшно. Гриффиндорцы сначала ржали, а потом, когда боггарт больше не появился ни перед кем, заткнулись, потому что ничего не поняли.

Собственно, я тоже ничего не понял; но созерцать их озадаченные физиономии было приятно.

Ждали сегодня у теплиц, пока придёт Спраут — она почти на пятнадцать минут опоздала. И, конечно, Гербология у Слизерина проходила вместе с Гриффиндором — кто бы сомневался. Мне кажется, те, кто составляет расписание, очень веселятся, предвкушая эту вечную грызню между факультетами.

— Эй, Сопливус! — Блэку опять скучно; лучше бы попробовал хоть раз в жизни учебник в руки взять. — Может, тот боггарт испугался твоей сальной шевелюры, а? Кто знает, чего боятся боггарты…

— Чего бы они ни боялись, но точно не таких идиотов, как ты, — отвечаю я. — Помнится, для тебя он превратился в твою мамочку? Как это мило…

— Заткнись, ты, сальный ублюдок!! — Блэк быстро выхватывает палочку, но я быстрее.

— Хочешь дуэли? — спрашиваю. — Я тебя отправлю в больничное крыло, и ты с полным правом отлежишься там, пока тему боггартов не закончим. А то ещё в штаны наделаешь в следующий раз…

— Reducto! — орёт Блэк во всю свою дурную глотку, я кричу «Protego» и слышу, как за моей спиной Обри и Стеббинс торопливо делают ставки на исход «дуэли». Стеббинс за Блэка, Обри за меня.

Тут Поттер резко выскакивает вперёд и бьёт Блэка по руке.

— Сириус, с ума сошёл?! Спраут идёт! Хочешь факультет без баллов оставить?

Блэк смотрит на Поттера — а глаза мутные от злости. Кажется, сейчас просто так на людей будет бросаться, без палочки — как бешеный бык.

Нет, не стал бросаться. А жаль, был бы повод упечь его в психиатрическое отделение Сейнт-Мунго…

— Мы с тобой ещё не закончили, Сопливус, — цедит сквозь зубы. — Если не трусишь, то сегодня в полночь в Трофейном зале договорим…

— Это свидание? — ехидно спрашиваю. — Поттер с Люпином ревновать не будут?

Он бы, наверно, опять палочку вытащил, но как раз Спраут открыла теплицы и всех туда загнала.

Обри и Стеббинс были жутко разочарованы и решили с утра посмотреть, кто окажется у мадам Помфри.

Ха. Я не трус, но и не идиот же…»

О том, что последовало далее, мой потомок,

написаны романы и сложены песни — все сплошь враньё.

Виктор Ночкин, «Под знаменем Воробья».

В целях конспирации Гарри присутствовал на свадьбе под видом некоего Барни, рыжего и кудрявого пухлого мальчишки, якобы одного из многочисленных кузенов семьи Уизли. Большая порция Многосущного зелья горчила на языке, несмотря на конфету, врученную сострадательной Гермионой при виде мученического лица Гарри; солнце сверкало, отражаясь от золотистых лент и шаров, украшавших сад. Это было, в принципе, красиво, но слишком уж аляповато, как-то подавляюще роскошно… вполне, впрочем, в духе Флёр.

С трёх часов до самого вечера Гарри, Рон, Фред и Джордж, вооружённые списками, встречали гостей и рассаживали по местам — на, конечно же, позолоченные стулья — в огромном шатре; глаза Гарри, непривычные к тому, чтобы смотреть на мир не сквозь призму очков, периодически слезились, а ноги были готовы отвалиться от бесконечной беготни к шатру и обратно, голова распухла от щебета гостей. «Какое счастье, что у меня никогда не будет свадьбы», — с отвращением думал Гарри, даже в самые тягомотные дни в Хогвартсе так не выматывавшийся. Там хотя бы исхоженные по лестницам километры имели какой-то смысл, в отличие от всей предсвадебной суеты.

— Добрый день, — Гарри кивнул Луне Лавгуд и её отцу; оба были в солнечно-жёлтых мантиях, а у Луны в волосах непонятным Гарри образом держался подсолнух. В целом, это выглядело довольно мило — если приспособиться к почти кислотной яркости наряда. — Позвольте, я провожу вас к вашим местам…

— Привет, Гарри, — поздоровалась Луна так непринуждённо, будто никакого Многосущного зелья Гарри сегодня и не пил.

— Как ты меня узнала? — улыбнулся Гарри. Общение с Луной никогда не бывало скучным.

— У тебя всё то же выражение лица, — охотно пояснила Луна. — Как будто ты всё время ждёшь удара в спину. Надо сказать, в этом облике ты смотришься глупее, чем обычно.

— Я в нём не навсегда, — оптимистично сказал Гарри.

— Это хорошо, — серьёзно кивнула Луна. Ей отец, всё это время разговаривавший с кем-то другим, закончил свою беседу — Гарри не был уверен, но ему показалось, что он слышал слова «морщерогий кизляк» — и обратил своё внимание на дочь и её собеседника.

— Ксенофилиус Лавгуд, — немного церемонно представился он, протянув Гарри сухую бледную руку. — Мы с дочерью живем сразу за холмом. Было так мило со стороны семьи Уизли пригласить нас на праздник!

Гарри с некоторым сожалением проводил Лавгудов к их местам — они были, на его вкус, самыми вменяемыми из приглашённых, и говорить с ними было приятно, несмотря на их своеобразный взгляд на мир — а может быть, именно благодаря этому взгляду.

— Уильям Артур, берёшь ли ты в жёны Флёр Изабель …

Гарри откровенно скучал; к его досаде, место ему выделили в передних рядах, где сидели семьи брачующихся — уж коль скоро он был назван кузеном, и заняться чем-нибудь полезным, например, начать читать один из подаренных Фредом и Джорджем свитков, украдкой сунутый с утра в карман мантии, было невозможно. «Скорей бы уже официоз закончился…»

Билл выглядел так, словно чувствовал себя крайне неуютно в строгой парадной мантии и с большой белой розой у горла; Гарри сдержал ухмылку, вспомнив эпатажные драные джинсы и майки с изображениями движущихся черепов, которые Билл носил в то лето, когда они с Гарри были вместе. «Хотел бы я посмотреть, как Флёр отреагирует на своего «’еспектабьельного» мужа в таком наряде… сожжёт всю ересь в камине, наверно».

Миссис Уизли и мадам Делакур, не скрываясь, рыдали от умиления, сидя в первом ряду; им вторил Хагрид, от избытка чувств трубно сморкаясь в свой огромный носовой платок. Даже Гермиона выглядела так, будто готова была разреветься, и Гарри только дивился накалу эмоций, вызванных этим трагифарсом. Хотя, быть может, остальные принимали нервозность и глухую тоску жениха за волнение в такой знаменательный день — вряд ли здесь было много эмпатов…

— …тогда я объявляю вас мужем и женой.

Серебряные звёзды взлетели над головами Билла и Флёр, закручиваясь в подобие спиралей — «это что, аллегория на тему того, как их неумолимо засасывает смерч совместного бытия?»; золотые шары, до того освещавшие площадку непосредственно церемонии, лопнули, и из них вылетели золотый колокольчики и крохотные птицы — всё это добавило шума в и без того неспокойный шатёр. «Я хочу тишины, можно мне немножко? Хотя бы пригоршню…» Гарри был несказанно счастлив, когда шатёр превратился в навес и гости равномерней распределились по саду — так их голоса были тише.

Терпковатый чай из листьев вишни и цветков липы помог Гарри расслабиться; устроившись за столиком, Гарри с философским смирением наблюдал за танцами под аккомпанемент музыкантов в — кто бы сомневался — золотистых переливающихся пиджаках. «Флёр прямо как сорока… зачем столько блестящего?»

— Скучаешь? — поинтересовались Фред и Джордж, приземляясь за его столик. — Чёрт, ты рыжий — это просто извращение какое-то…

— Ну, дракон из меня получается тоже рыжий, — ухмыльнулся Гарри. — Скажете, что тоже извращение?

— Дракон — это совсем другое дело, — авторитетно заявил Фред. — Кстати…

— …мы так и не покатались на драконе, — лукаво добавил Джордж. — Вся Эй-Пи каталась, а мы нет…

— Обязательно покатаю, — рассмеялся Гарри. — Только не сейчас, сами понимаете… а то миссис Уизли и Флёр меня сгрызут на пару за то, что я им весь вечер испортил.

— Почему испортил? — невинно хлопнув ресницами, удивился Фред. — Такое экзотическое развлечение, самый настоящий дракон… эту свадьбу надолго запомнят!

— Ага, — саркастически поддакнул Гарри. — Очень хорошо запомнят, как большинство гостей с визгом разбегутся, а меньшинство отважных под руководством Чарли оглушат незадачливого дракона над садом… и это окажется Гарри Поттер. Такое не забудешь, — Гарри с лёгкой укоризной покосился на ухохатывающихся близнецов. — Покатаю я вас, непременно…

— Гарри, — Джордж внезапно прекратил смеяться, — ты когда зелье пил в последний раз? У тебя глаза зеленеют, и шрам проявляется…

Что-то огромное и серебряное прорвалось сквозь навес над танцплощадкой; все танцующие замерли, музыканты в недоумении прекратили играть, глядя, как серебристая тень сгущается, становится неправдоподобных размеров рысью и глубоким баритоном Кингсли Шеклболта произносит:

— Министерство пало. Скримджер убит. Они наступают.

В первые секунды все молча осмысливали новость; а потом началась паника.

Кто-то кричал, кто-то истерически визжал, кто-то пытался аппарировать куда-то, кто-то выкрикивал защитные чары.

Гарри вспрыгнул на стол, стукнув по нему палочкой — ножки стола мгновенно удлинились на пару метров — и коснулся кончиком палочки своего горла:

— Sonorus… Тихо!! — выработанный долгими занятиями с Эй-Пи командный тон подкрепился чарами Сонорус, разнесшими его голос по всем уголкам сада и дома. — Женщины пусть берут детей и аппарируют отсюда, быстро, а кто не может — бегом к камину! — «каминную сеть, конечно, контролирует Министерство, но если захват случился только что, то есть шанс, что все успеют проскочить…» — Мужчины и члены Эй-Пи, палочки наизготовку, накладывайте на себя щиты, ЖИВО!

Несомненно, тому, что все без разговоров подчинились невесть откуда появившемуся Гарри Поттеру, способствовал только глубокий шок, в котором пребывали гости; всё же на свадьбе они не ожидали подобных новостей…

«У тебя всё то же выражение лица. Как будто ты всё время ждёшь удара в спину».

Не мешало бы и всем остальным ждать удара в спину — больше было бы шансов выжить.

Люди в чёрных плащах и белых масках хлынули на танцплощадку; но там их уже встречали только взрослые мужчины — вместе, впрочем, с Гарри, Гермионой, Роном, Луной и Джинни. Гарри поспешно наложил на себя Protego и хотел спрыгнуть со стола, чтобы присоединиться к завязавшейся магической драке, как сразу пятеро Пожирателей, не сговариваясь, швырнули в него по Ступефаю.

Пять Ступефаев прошли сквозь его защиту легко, как нож сквозь горячее масло; Гарри подбросило в воздух и несколько раз перевернуло.

Драконьи крылья за человеческой спиной вспороли горячий воздух, отчаянно замелькали, пытаясь удержать Гарри в воздухе; он перевернулся ещё несколько раз, шепча все щитовые чары, какие помнил, и кое-как выровнялся, зависнув над переквалифицировавшейся в поле битвы танцплощадкой, учащенно хлопая крыльями, как диковинная птица.

Ему не было нужды пользоваться вербальными чарами; холодная злость придавала ему сил и помогала сосредоточиться. Seco, Sectumsempra, Petrificus Totalus, Intervenio vitam — новые щиты, старые истончились под бешеным градом заклятий — Reducto, Stesio, Rejicio, Torreo, Impedimenta — снова щиты, Пожиратели в первую очередь хотят убить его, не кого-то ещё — Stupefy, Locomotor Mortis, Pello… Гарри кругами метался над битвой, безошибочно посылая заклятия в Пожирателей — да и трудно было бы перепутать их с наряженными в праздничные мантии гостями; полётом это нельзя было назвать — человеческое тело чувствовало себя в воздухе крайне неуютно, не зная, куда деть руки и ноги, но превращаться в дракона, во много раз большую мишень, было рискованно, и драконьи крылья были, в конце концов, достаточно велики, чтобы держать в воздухе с пару десятков таких тощих мальчишек, как Гарри.

Три минуты боя…

Луна хватает отца за руку и с недевичьей силой отталкивает себе за спину, встречая нападающего Пожирателя Ступефаем…

Гермиона и Джинни сталкиваются спиной к спине, рыжие и каштановые волосы смешиваются, безостановочные вспышки заклятий слепят…

Миссис Уизли падает, ударенная красным лучом заклятия; близнецы одновременно посылают в того, кто напал на их мать, светло-голубую вспышку Intervenio vitam…

Пять минут боя…

Рон подхватывает упавшего Чарли, бешено кричит Ennervate; мистер Уизли — кажется, впервые в жизни — выкрикивает Avada Kedavra, и Пожиратель падает…

Зачем-то не дезаппарировавшая Флёр кидается на врагов без палочки — вейловская сущность видна, когти, перья; три зелёных луча на миг заключают её в смертоносный кокон…

Ремус методично отстреливает Пожирателей с помощью Stupefy Maxima, его лицо искажено; удар в спину чьим-то Петрификусом — и он падает, роняя палочку из рук…

Восемь минут боя…

Чьё-то Seco пробивается сквозь край защиты Гарри, задевает руку — красные капли, смертоносные капли рассеиваются над боем, как первые капли моросящего дождя — несколько человек падают, Гарри не видит, кто именно, он восстанавливает защиту и наскоро лечит порез, шипя от боли, свои не должны пострадать…

Мантия Билла горит, это Torreo; Гермиона, на секунду отвлекшись, сбивает пламя выведенным Гарри контрзаклинанием и продолжает драться…

Чарли, приподнявшись на локте, посылает Ступефаи в гущу Пожирателей…

Одиннадцать минут боя...

Луна корчится под Crucio…

Reducto пробивает крыло Гарри, и он теряет высоту, больно держаться на воздухе, так больно…

Джинни во всё горло кричит Pello, и Пожирателя впечатывает в стену Норы, он медленно сползает, оставляя за собой кровавый след…

Четырнадцать минут боя…

Ступефаи попадают в Хагрида, не причиняя видимого вреда, и мирный лесничий, в жизни не обидевший и таракана, обрушивает на ближайшего Пожирателя стол, просто прихлопывая, как муху…

Мистер Уизли зажимает рану на боку, сквозь пальцы бьёт кровь, Рон отбивается за двоих…

Гарри, отчаянно пытаясь не падать, снижается — одному Пожирателю достаётся Sectumsempra, другому просто носком кроссовки в челюсть — голова запрокидывается, заторможенно, как в замедленной съёмке, из-под белой маски летят вперемешку алые капли крови и светлые обломки зубов, Avada Kedavra свистит где-то над плечом, обдаёт холодом…

Шестнадцать минут боя…

Хлопки аппарации, ругань, крики «Отступаем!..»…

Всё.

Нет масок вокруг; нет плащей.

«Они ушли».

«Мы победили».

«Мы выиграли этот долбаный бой», — Гарри всё-таки упал — метров с полутора; крылья беспомощными тряпками распластались справа и слева от него. Холодный гладкий пол под щекой пах кровью.

«А я ещё жив, кто бы мог подумать…»

— Гарри!! Гарри, Гарри… Гарри, ты жив?.. — «и какого же, интересно, они ждут ответа?»

— Пока да, — Гарри рывком приподнялся на локтях и устало закрыл глаза; крылья, недовольно шелестя, исчезли. Их придётся лечить отдельно, иначе при следующей трансформации они останутся такими же: окровавленными, продырявленными… на таких дракон далеко не улетит. — И здоров. Вы в порядке?

— Всё хорошо… мы дерёмся лучше, чем они, — немного истерически хихикнул Фред. — Чёрт побери, Гарри…

— Всё хорошо, — успокаивающе сказал Гарри. — Сегодня мы победили… Фредди, Джорджи, сбегайте в дом, там у меня в сундуке есть обезболивающее, кровевосстанавливающее, общеукрепляющее и заживляющее, от внутренних повреждений… что есть в домашней аптечке, всё тащите тоже.

— Есть, командир, — абсолютно серьёзно ответил Джордж и потянул брата за рукав. — Пойдём…

Гарри встал, слегка пошатываясь, и оглядел поле «великой битвы».

Оглушенные, парализованные и убитые — свои и чужие — валялись на танцплощадке; Рон, стоя на коленях рядом с привалившимся спиной к дереву отцом, лихорадочно пытался остановить кровь, текущую у того из раны, Билл держал на весу обожжённые руки, Гермиона методично лечила многочисленные порезы на теле бессознательной Джинни, Тонкс дрожащими губами раз за разом повторяла Ennervate, направив палочку на Ремуса… «и почему я всегда был уверен, что именно так тошнотворно это всё и будет выглядеть?»

— Тонкс, он в сознании, он только парализован, — Гарри мягко отстранил руку Тонкс, опустившись на колени рядом с оборотнем. — Finite Incantatem. Ремус, ты в порядке?

— Да, — слова давались Ремусу с трудом, но сел он без особых усилий. — Как ты, Гарри?

— Отлично. Ремус, ты можешь связаться с Хогвартсом? Вы предусмотрели что-нибудь на такой случай, что-нибудь, не контролируемое Министерством? Аварийные портключи, например, зеркала, как то, что было у Сириуса и моего отца? — Ремус кивнул. — Тогда немедленно свяжись с Хогвартсом, пусть сюда прибудет мадам Помфри. У нас много раненых, им нужна помощь…

— Да, Гарри, — Ремус встал; что-то странное мелькнуло в медово-карих глазах, и он добавил:

— Да, командир.

«**@**».

Но долго думать было некогда.

— Рон, это делается не так… Curo! — глубокий порез на боку мистера Уизли затянулся — еле-еле, тонкой плёнкой. — Curo! — стало выглядеть надёжнее. — Следи, чтобы кровь не текла. Сейчас принесут зелья, я скажу, что делать дальше…

— Чарли, как ты? — драконовед досадливо смахнул струйку крови, вытекшую из угла рта, и не ответил. — Asclepio… у тебя ещё нос сломан, не шевелись… Episkey! Вот так. Болит что-нибудь?

— Нога… в неё попали Seco…

— Curo! Curo, Curo… — Гарри торопливо залечил порезы. — Сейчас подойдут Фред и Джордж, возьмёшь у них обезболивающее…

— Луна?.. Ennervate… Фред, Джордж, укрепляющее сюда! — Гарри на лету поймал нужную бутылочку. — Заживляющую мазь — да, ту, которая воняет болотной гнилью, именно — намажьте её на рану своему отцу, густо, и перебинтуйте его, слышите? Луна, пей… я знаю, больно, Круциатус… надо, пей, не такая уж и гадость…

— Я в порядке, Гарри… есть кого лечить, кроме меня, — сопротивлялась Луна, отхлебнув немного зелья. — Что с моим отцом?

— Жив и на вид здоров, только рука, кажется, сломана, — Гарри мгновенно нашёл взглядом жёлтую мантию Ксенофилиуса Лавгуда. — Пей. Это приказ.

Приказа Луна не ослушалась.

Гарри поил пребывающего в явном шоке Лавгуда Костеростом, когда мадам Помфри наконец появилась вместе с внушительным запасом зелий; она взялась за дело так рьяно, что Гарри смог заняться тем, чем считал нужным заняться с самого начала — восстановлением хоть каких-то защитных чар вокруг Норы. Многого наколдовать он в одиночку не мог — к тому же, говоря начистоту, не так-то хорошо в этом разбирался — но перекрыть пути к аппарированию и отвлечь незваных гостей, если таковые заявятся ещё раз — это было уже что-то. Через минуту к нему присоединились близнецы, начав повторять заклинания за ним — тройная защита будет крепче…

Защитив Нору всеми заклинаниями, какие знал, Гарри сунул палочку в карман — «начать, что ли, пользоваться чехлом, что Джинни подарила, а то упадёшь неловко, и палочка в кармане прикажет долго жить…» — и устало сполз по каменной стене, огораживавшей сад.

— Ты был бесподобен, — близнецы сели на траву по обе стороны от него.

— Наши все живы, — невпопад отозвался Гарри. — Буду дальше натаскивать…

— Это само собой, — не стали спорить близнецы. — Но мы не об этом. Это было феерично… этот твой полёт над битвой…

— Полёт, — фыркнул Гарри. — Без крыльев я бы тупо упал и сломал шею. Тоже мне, полёт…

— Именно так и запишут в учебнике истории, — Джордж взял Гарри за руку; горячие пальцы близнеца слегка подрагивали. — В сражении при Норе Гарри Поттер парил над битвой на драконьих крыльях…

— Не издевайся, — тоскливо попросил Гарри. — И так тошно…

— А я вполне серьёзно, командир, — хмыкнул Джордж.

— Так и будет, — поддержал брата Фред, целуя сбитые при падении в кровь костяшки пальцев Гарри.

Гарри негромко рассмеялся.

— Дай Мерлин, чтоб те, кто будет читать эти учебники, поверили этой чуши… чтобы они никогда… слышите, Фред, Джордж — никогда… не знали, какая на самом деле дерьмовая вещь война…

Гарри съехал ниже по стене; он уже не сидел, а лежал на земле. Где-то под кустом то ли плакал, то просто выл садовый гном.

— Нельзя на войне парить, как альбатрос — заавадят к мерлиновой бабушке… Можно беспомощно кувыркаться в воздухе, ожидая, что тебя сейчас впечатает в навес — это да…

— А что, мерлинову бабушку заавадили? — Фред выжал из себя слабую улыбку.

— Позвать мадам Помфри? — обеспокоенно спросил Джордж.

— Не надо, — Гарри сел прямо; пришлось переждать головокружение. — Я просто немного устал… Сейчас пойду, узнаю, как там все, кто выжил… и надо связаться с Хогвартсом…

— А отдыхать тебе не надо? — с укоризной осведомился Фред, подхватывая его на руки. — Если бы не ты, половину народа перебили бы…

— А так погибла Флёр и кто-то из её кузин, — добавил Джордж. — Та кузина, кажется, плохо понимала по-английски, не уловила, что надо аппарировать… Остальные будут жить. И драться смогут.

Гарри дёрнулся в руках Фреда, молчаливо требуя поставить его на землю; встав на ноги, прислонился лопатками к камню и вынул из кармана сигареты.

— Сейчас покурю и пойду говорить с Хогвартсом, — пообещал он неизвестно кому, вынимая сигарету из пачки.

— Дай и нам тоже, — попросил Джордж. — Джинни говорила, это здорово прочищает мозги…

Гарри дал близнецам прикурить от огонька на своей ладони; мятный дым, горьковатый и горячий, согревал лёгкие. Блейз любил, когда от Гарри пахло мятой… но на шестом курсе Гарри курил очень редко, потому что это не помогало отвлечься от жажды…

«Хорошо, что я не надел сегодня его рубашку. Порвалась бы». Плюшевая мышка привычно оттопыривала карман, изредка покалывая булавкой значка с недвусмысленной надписью: «командир АП».

* * *

Занимался рассвет, когда мадам Помфри, оставив Гарри кучу зелий и указаний по обращению с выздоравливающими, вернулась портключом в Хогвартс. К тому времени Гарри успел переговорить по зеркалу с профессором МакГонагалл; правда, ничего утешающего или ободряющего он от неё не услышал.

Министерство успело посреди ночи прислать сову о том, что через несколько недель в Хогвартс прибудут преподаватели ЗОТС и маггловедения — предыдущий профессор маггловедения, Чарити Бербейдж, загадочно исчезла куда-то в июне — а также новый директор. Министерство уже принадлежало Вольдеморту — и Гарри мог себе представить, чему научат эти преподаватели.

С той же совой пришло извещение об исключении из школы Гарри Джеймса Поттера; до членов Эй-Пи пока не успели добраться, но Гарри теперь был практически вне закона. Впрочем, его это не сильно беспокоило.

Профессор МакГонагалл обещала держать связь с Норой, обеспечивать зельями в случае необходимости, или хотя бы ингредиентами — чтобы Гарри мог сварить сам всё, что нужно. Если понадобится — то и бойцами; мало ли, вдруг Пожирателям показалось мало, и они решат ещё раз прийти… Ещё она и Гарри договорились о том, что Грюм с несколькими не присутствовавшими на злополучной свадьбе членами Ордена придут и добавят магической защиты стенам Норы.

Гарри уже начал прощаться, когда профессор торопливо окликнула его:

— Подождите, Поттер…

— Да, профессор?

Преподаватель Трансфигурации помолчала немного, собираясь с мыслями; камин в её кабинете бросал отсветы ей на лицо, сглаживая морщины и маскируя тени под глазами, и на миг она показалась Гарри искусным барельефом Афины в древнегреческом храме.

— Вы… возглавляли эту битву, ведь так? Ремус рассказал мне…

— Там нечего было рассказывать и нечего возглавлять, четверть часа магической драки, только и всего, — отмахнулся Гарри. — Профессор, совсем забыл… желательно, чтобы Орден не предпринимал пока никаких непродуманных шагов. Я понимаю, Вам трудно договариваться с Грюмом, но я думаю, что общий язык Вы сумеете найти.

— Без Вашего одобрения Орден не предпримет ничего существенного, не будь я Минерва МакГонагалл, — спокойно отозвалась профессор.

Гарри оторопело похлопал ресницами.

— Профессор, я совсем не это имел в виду…

— А я, мистер Поттер, именно это, — отрезала МакГонагалл. — Признаться, я никогда не верила, что слизеринец возглавит борьбу с Риддлом, но Вы…

— Вы имеете в виду всю эту чушь по поводу того, что я символ Света и всё такое? — с плохо скрываемым раздражением спросил Гарри. — Послушайте, профессор, эта дешёвая романтика ни к чему…

— Какой Вы символ, Поттер? — перебила МакГонагалл. — Символ — это бесполезное украшение, единственный смысл которого — вдохновлять своим видом.

— И что в этом описании ко мне не подходит? Я помню, например, те письма из подполья Польши и Франции, которые публиковал «Пророк»… там всё точно так было!

— Не паясничайте, Поттер, — строго сказала МакГонагалл. — Или Вы напрашиваетесь на комплименты? Ну, ну, не стоит так истерически смеяться, я поняла, что не напрашиваетесь. Как только Поппи закончит, отправляйте её обратно, профессор Флитвик что-то расхворался. До свидания, мистер Поттер.

— До свидания, профессор, — Гарри сунул выданное мадам Помфри зеркало в болтавшийся на шее подарок Хагрида и неверяще покачал головой.

Шестнадцать минут бестолковой драки — и твой авторитет возрастает до немыслимых высот, хотя уже, кажется, выше некуда было… «Этак за тридцать-сорок минут тебя министром магии изберут, не спрашивая твоего согласия», — ехидно предсказал внутренний голосок. Гарри, не ответив на это провокационное предположение, отправился искать мадам Помфри.

Несколько часов после рассвета Гарри проспал; близнецы бдительно охраняли его сон, и только после того, как он вскинулся, впервые за прошедший месяц настигнутый кошмаром — мёртвое лицо, мёртвое, он не вернётся, Гарри, не вернётся, холодное, мёртвое, мёртвое, — решили прилечь сами. Они предлагали Гарри поспать ещё, но он наотрез отказался — его всё ещё трясло.

Раненые спали; тяжело, вздрагивая и вскрикивая во сне. Какое-то время Гарри просто шептал диагностическое заклинание, проверяя раны на предмет нежелательных воспалений; но мадам Помфри лечила безупречно, и, чтобы хоть чем-то помочь, он убирал свой эмпатический щит и отдавал им своё спокойствие, свою отрешённую усталость; нахмуренные брови и сжатые губы расслаблялись, стоны боли утихали, дыхание выравнивалось. «Чувствую себя матерью Терезой, блин…»

— Interaneam condicionem volo cognoscere, — в пятидесятый, наверно, раз, пробормотал Гарри на выдохе. — Хм… Билл, ты не спишь?

— Не получается, — Билл открыл глаза; белки их были густо расчерчены сетью красных ниточек от лопнувших сосудов. — Я, наверно, недостаточно хладнокровен, чтобы сейчас спать…

— Я понимаю, Флёр умерла у тебя на глазах, — предпринял Гарри попытку уговорить Билла поспать — какое может быть выздоровление, если пациент бодрствует и думает о плохом. — Но ты-то жив, поэтому тебе надо восстанавливать силы…

— Я её не любил, — неожиданно возразил Билл. — И мне сейчас не так плохо, как могут подумать.

— В таком случае, приношу одновременно соболезнования и поздравления, — раздражённо сказал Гарри. — Что тебе мешает заснуть, в таком случае? Ты впервые видел расплющенного столом до состояния лепёшки человека? Давай я попытаюсь успокоить твои эмоции…

— Чёрт с ними, с раздавленными Пожирателями, которые были настолько глупы, что подошли к Хагриду на расстояние стола, — криво усмехнулся Билл. — Я хотел с тобой поговорить… позже, когда Флёр чирикала бы с гостями…

— Что ж, то, что она не может чирикать по техническим причинам, не послужит тебе помехой? — терпеливо осведомился Гарри. — О чём ты хотел поговорить?

— Гарри… прости меня.

Гарри помолчал, обдумывая ответ. Он чувствовал себя настолько усталым и опустошённым, что эти слова не вызвали в нём никакого отклика; всё, чего ему хотелось — это чашка горячего какао и сигарета; «интересно, если я позову Добби сюда, в Нору, он придёт? Или лучше самому сварить какао…». И чтобы в залитой солнечными лучами комнате — тихо-тихо, никого больше, и чтобы даже часы не тикали. Особенно часы.

— Прощаю, — пожал он плечами. — И если это мучило тебя два года, то зря: я давно забыл обо всём.

— Знаю, — согласился Билл. — Но я не забыл. Я… я на следующий же день понял, что совершил ошибку. Хотел прийти к тебе, поговорить… но ты был в больничном крыле, мадам Помфри гнала всех в три шеи, кроме Фреда и Джорджа, ворчала что-то про Веритасерум… а потом близнецы популярно высказали мне всё, что обо мне думают…

— Они всегда такие… прямолинейные, — Гарри улыбнулся против воли. — Гриффиндорцы…

— Я тоже учился в Гриффиндоре…

— А по мне, тебе пошёл бы Хаффлпафф, — честно сказал Гарри. — Если ты на следующий день понял, что совершил ошибку, зачем довёл дело до свадьбы? Она-то, кажется, тебя любила…

— Поэтому и довёл. Чтобы хоть один человек был счастлив, — невнятно объяснил Билл. — Гарри, мне правда нужно, чтобы ты меня простил…

— Ты пока не умираешь, и отпущение грехов тебе не требуется, — указал Гарри. — Тебе требуется спать, пока лекарство делает свою работу.

— Ты меня не простил, но лечишь… — улыбнулся Билл. — Ты слишком добрый…

— Какой уж есть, других в ассортименте не имеется, — огрызнулся Гарри.

— Слишком… — повторил Билл.

Гарри обеспокоенно положил руку ему на лоб и вскочил, вспоминая, в какой комнате мадам Помфри оставила запас зелий «на всякий случай». Кажется, в этой…

— Ты куда?

— У тебя жар, сейчас я тебя зельем напою… — Гарри выудил нужную бутылочку.

— Не бывает больше таких, как ты, — проникновенно сказал Билл потолку; серо-зелёные глаза лихорадочно блестели, губы обветрились и пересохли. «Мерлин, уже бредить начал… сейчас остальных разбудит…» — Добрый, красивый… ты был такой красивый с этими крыльями… прости меня, Гарри… у магглов ангелы летают… как люди, но с крыльями… а у магов — ты…

«Крылья?.. Твою мать… так и знал, что кого-то я забыл полечить».

* * *

«13.09.

**@**, ну и ночка выдалась…

Но по порядку. Пусть в голове хоть всё уложится.

Летом нашёл заклинание невидимости, всё никак не мог придумать, куда его применить… а тут прямо осенило: приду в Трофейный зал на час раньше, невидимый, дождусь, пока эти недоумки явятся (уж точно Блэк в одиночку не пришёл бы, в честной дуэли я его раскатаю по молекулам), и отправлю в больничное крыло всех, сколько явятся, скопом. Пусть Обри порадуется; ему Поттер с Блэком в прошлом году голову увеличили в два раза, вот он и ставит на меня, надеется, что я их отметелю… так-то он знает, что один на один гриффиндорцы никогда не дерутся. А против четверых мне редко удаётся выстоять… и Стеббинс тоже это знает.

Воспользовался я этим заклинанием, пришёл в Трофейный зал… Проторчал полчаса просто так; впрочем, немного пользы было: в уме составил подробный план эссе по Истории Магии к понедельнику и наметил, какими заклятиями воспользуюсь.

И вот сижу я на подоконнике, думаю… а тут дверь открывается. Я сначала подумал, что это Мародёры явились, подстеречь меня и сразу напасть вчетвером, палочку достал, хотел на них направить — и понял, что никого тут нет, кроме меня. Дверь открылась, уверенно так, но никто не зашёл. «Мать твою, — думаю. — Что такое?!» А потом до меня дошло, что они тоже невидимые… когда из ниоткуда появился Блэк с раздражённым воплем:

— Сопливуса ещё нет, прятаться не надо…

Руки зачесались запустить в него летним моим изобретением, Сектумсемпрой, но решил подождать. Вдруг что-нибудь занимательное скажет… хотя это Блэк-то…

— А если он прямо сейчас заявится? — раздражённо спрашивает голос Поттера откуда-то из пустоты. — Что скажешь?

— Я скажу, Джейми, что ты иногда бываешь ещё тем занудой, — заявляет Блэк. — Луни, вылезай хоть ты из-под этой тряпки… а то я ведь ревновать буду!

У меня челюсть чуть не до пола отвисла. Я угадал, что ли, когда язвил про свидание? «Вот это, — думаю, — ягодки на нашей яблоньке…»

— Нет, уж, — Поттер поспешно вылезает из-под тряпки — мантии-невидимки, так я понял; следом и Люпин показывается. — Лучше вы двое под неё залезайте… а то я за вас рад, конечно, но любоваться, как вы лижетесь, уже заколебался!

— Относись к жизни проще, Сохатый, — советует Блэк со своей наглой ухмылочкой во все тридцать два; я б на месте Поттера врезал бы по зубам, чтобы знал, как ухмыляться. Ну так Поттер — гриффиндорец и сам такой же придурок, ему нипочём… — Можешь просто отвернуться, гетер ты наш упёртый…

— Ты ещё присоединиться пригласи, — фыркает Поттер и демонстративно отворачивается.

— Не-ет, не приглашу, — язвительно тянет Блэк — ну точь-в-точь Люциус Малфой. — Нам с Луни и вдвоём хорошо…

— Рад за вас, — Поттер впихивает скомканную мантию-невидимку Люпину и усаживается на подоконник.

На тот же самый, где я сижу.

Слава Мерлину, он широкий и большой, так что если сжаться в углу, то Поттера можно не задеть; да вот только чёртов Поттер не знал, что надо смирно сидеть в углу, он думал, подоконник целиком в его распоряжении. Разлёгся, как на пляже, хорошо хоть, ноги не вытянул, а в коленях согнул — не то так на меня и наткнулся бы.

Сижу я, как идиот, сжавшись в комок, а сбоку Блэк с Люпином и правда лизаться начинают — гадость какая! Девушки им не дают, что ли, что они друг на друга переключились? Вроде Блэку любая готова дать, и Люпин не такой уж и урод… «Что значит, — думаю, — не урод?! Все они уроды беспросветные… особенно Поттер! Развалился на весь подоконник, мне тут даже дышать некуда…»

И смотреть я могу только на Поттера, поверх своих коленок; вбок голову повернуть — шею сводит, и там Блэк с Люпином лижутся. В другую сторону повернуть — снова сводит, очень уж поза неудобная; плюс, смотреть не на что, взгляд в оконную раму утыкается. Так что смотрю на Поттера.

А Поттер так улыбается мечтательно; на звёзды смотрит. Футболка задралась, живот видно — плоский, смуглый; волосы на глаза упали, и он их то и дело сдувает, а они всё не сдуваются, обратно падают. Лохматый вечно, с причёской «я-с-метлы-упал-на-поле-тормозил-своей-башкой», чего же вы ещё хотите…

И такой при этом… безобидный. Будто не меня подстерегать явился, а на звёзды полюбоваться, и ничего больше.

И что делать, не знаю. Вообще не знаю.

Тем временем Люпин с Блэком уже к более активным действиям перешли, судя по звукам. Поттер им, не поворачивая головы:

— Вы ещё трахнитесь здесь, трахнитесь… чтоб Сопливус, когда явится, полюбовался.

— Трахаться мы здесь не будем, — непреклонно говорит Люпин. — Сириус, дай я мантию надену, нехорошо, если Снейп застанет здесь кого-то, кроме тебя.

— Луни, если он не будет шельмовать — вообще не узнает о вашем с Сохатым присутствии, — снисходительно отзывается Блэк. — Но слизеринцам веры нет, не так ли?

— Кому и знать, как не тебе, Бродяга, — фыркает Поттер.

— Дурак ты, Сохатый, и шуточки у тебя дурацкие, — надувается Блэк.

— А это и не шуточки, — Поттер, зараза, взял и сел — чуть не пнул меня по ходу; потянулся, и футболка чуть ли не до груди добралась. — Правда жизни, Бродяга… ты же знаешь слизеринцев, так сказать, изнутри…

— Изнутри? — ржёт Блэк. — Я ещё никого из них не расчленял… хотя интересная мысль… где там Сопливус? Я хочу на нём потренироваться в расчленении!

Они ржут, как жеребцы, а потом Люпин обеспокоенно смотрит на часы.

— Шутки шутками, а ему пора прийти. Если ещё через десять минут не появится, то по правилам дуэльного кодекса ему можно засчитать поражение…

— Из тебя вышел бы отличный адвокат, Луни, — смеётся Блэк. — Все правила и законы помнишь…

— Хотя это ему не мешает их нарушать, — добавляет Поттер и соскальзывает с подоконника.

— С вами — да не нарушать? — тихо фыркает Люпин. — Я так не умею.

— Ну хоть чего-то ты не умеешь, — жизнерадостно гогочет Блэк; Люпин — шестнадцать придурку, давно и прочно трахается с лучшим другом — краснеет. Уму непостижимо, какой скромник, надо же… — Да какие твои годы, научишься!

— Тихо, — шикает Поттер, и я невольно затаиваю дыхание — как бы не обнаружил по звуку, что я тут… — Луни, прячемся под мантию и ждём. Он должен явиться… иначе вся школа будет знать, что он трус.

«Кто ещё из нас трус, — думаю зло. — Я из тебя сейчас фарш сделаю, гриффиндорский ублюдок, тогда посмотрим, кто где трус».

Как только Поттер скрывается под мантией, я словно просыпаюсь; неслышно спрыгиваю с подоконника и крадусь к двери — путь отступления должен быть всегда рядом.

— Кто-то идёт, или мне кажется? — первым реагирует Блэк.

Я замираю.

— Кажется, — уверенно говорит Люпин. — Слышишь, тихо?

— Слышу, — соглашается Блэк.

Я снова крадусь, я же ещё не дошёл до двери. Иду тихо-тихо, шаги тише стука сердца… и тут Люпин шёпотом:

— А теперь не кажется. Кто-то есть в этой комнате, невидимый.

— Так это же мы тут невидимые, Луни… — растерянно говорит тупица-Блэк.

— Да не мы, — злится Люпин. — Кто-то ещё. Идёт по комнате. К двери, кажется. Вот остановился…

— Где остановился? — уточняет Блэк.

Через секунду Блэк таким «тихим» шёпотом, что на всю округу слышно:

— Stupefy!

«Хрен тебе, — думаю, — с кисточкой, а не Ступефай». Пригнулся, Ступефай поверх головы прошёл. «А вообще, — думаю, — какого чёрта я тут торчу, как пень в поле?»

Всех троих невербальным Петрификусом уложил и двери в зал заклинанием запер. Филч с утра явится, открыть не сможет — позовёт МакГонагалл или ещё кого-нибудь из преподавателей. И найдут всех троих, на месте преступления застукают… мантию-невидимку я ведь подобрал и с собой унёс. Такая уникальная штучка всегда пригодится… а таким болванам ни к чему.

И сижу сейчас, а от мантии шампунем пахнет. И я, как придурок, думаю: это Поттера шампунь или Блэка с Люпином?

И больше ни о чём думать не могу.

**@** какая-то».

— Взрослые совершенно не думают о детях, — сказала девочка, -

— Да, — сказала девочка, — получается черт-те что.

Максим Белозор, «Детская книга №2».

Известия из Хогвартса приходили регулярно; профессор МакГонагалл, неодобрительно поджимая губы, рассказывала Гарри о том, что Министерство предпринимает энергичные шаги к тому, чтобы запретить учиться всем магглорожденным и допустить в школу только тех, у кого будет официально заверенная справка о хотя бы одном волшебнике среди кровной родни. Гарри полагал, что у Вольдеморта на волне успеха что-то сделалось не то с головой: толпы недоучек-магглорожденных в таком случае присоединятся к сопротивлению, озлобленные подобной политикой. И, что бы там Вольдеморт ни излагал в идеологической части, магия магглорожденных была ничуть не хуже, чем магия чистокровных, а порой даже лучше — взять в качестве примера хотя бы Гермиону, без единой капли чистой крови в жилах и с самыми высокими оценками в школе.

Впрочем, против подобной политики Вольдеморта Гарри ничего не имел — ему же самому, «Символу Света», будет легче…

Портреты Гарри Поттера висели по всем официальным учреждениям с размашистой надписью поперёк груди: «Нежелательная Персона №1»; правда, на том, что был по настоянию Министерства вывешен в Хогвартсе, кто-то из преподавателей старательно вымарал «не» в «Нежелательная» и наложил на сам портрет неотлипное заклятие. Профессор МакГонагалл планировала в случае визита из Министерства заклеить испорченный плакат стандартным — чтобы не обеспечивать школе неприятностей больше, чем уже есть. Однако так лояльно к Гарри относились далеко не все: его разыскивали по всей стране с палочками наготове; конечно, от большинства последователей Вольдеморта Гарри отбился бы без труда, но если пара десятков желающих выслужиться перед Лордом всем скопом и целеустремлённо нападёт на Мальчика-Который-Выжил — можно и не выстоять…

Близнецы по-прежнему занимались своим магазином, хотя Гарри считал, что это попросту глупо — в открытую нарываться, ведь во всей чёртовой стране не было ни одного человека, который не знал бы, что близнецы Уизли связаны с Гарри Поттером так или иначе, спасибо «Ежедневному Пророку», которому больше не о чем было писать, кроме как о Мальчике-Который-Вечно-Зарабатывает-Приключений-Себе-На-Задницу. Но они и сами понимали, что это опасно; и Гарри ясно было, что удержать их не удастся.

— Не можем же мы торчать дома, — виновато сказал Фред.

— Им сейчас не до нас, — добавил Джордж. — И от нас будет больше пользы, если мы не станем сидеть дома в безопасности…

— Не так-то тут и безопасно, — мрачно сказал Гарри; пусть даже на Норе много защитных заклинаний — их было не меньше в день свадьбы Билла и Флёр. — Нет, я не уговариваю… я сам бы не остался…

Гарри замолчал и зябко обхватил себя руками — с утра шёл дождь, холодный, как ноябрьский; ветер пробивался во все щели Норы. Раненые чихали и сморкались, и Гарри с самого утра, пряча нос в воротник зелёного свитера с серебристой змеёй на груди, варил Перечное зелье в промышленных количествах.

— Мы будем слать письма, — предложил Джордж, обнимая Гарри. Гарри уткнулся близнецу в плечо; от серой повседневной мантии пахло мятным табаком, к которому оба близнеца незаметно пристрастились за два дня.

— Какие письма? — буркнул Гарри. — Перехватят… камин, совы, это всё небезопасно…

— Ну-у… мы придумаем что-нибудь, — Фред обнял Гарри сзади, сомкнув руки на спине брата. — Тех же зеркал, как то, по которому ты говоришь с МакГонагалл, можем понаделать.

— Если время будет — понаделайте, — согласился Гарри. Оба близнеца были выше его примерно на фут и заметно шире в плечах; он, наверно, всегда будет воспринимать их, как старших, вышестоящих во всех смыслах — даже тогда, когда они будут называть его командиром и идти в бой, повинуясь его приказам. — Только ради Мерлина, не нарывайтесь на драки с Пожирателями…

— Это они на нас нарываться будут, спорю на что хочешь, — фыркнул Джордж, касаясь губами затылка Гарри. — Но мы постараемся быть тише воды, ниже травы…

— Но не ради какого-то там замшелого Мерлина, а ради тебя, — Фред поцеловал Гарри в шею, туда, где кончалась, переходила в короткие тонкие завитки линия волос.

Гарри засмеялся Джорджу в плечо.

— Тише воды, ниже травы? Это ты о ком?

Близнецы молча улыбались; Гарри ощущал это, не поднимая головы — его эмпатические способности стали за эти два дня какими-то обострёнными, сверхчувствительными оттого, что он постоянно кого-нибудь успокаивал своими эмоциями; так натёртая кожа «ловит» даже легчайшее прикосновение воздуха.

— Гарри… мы маме не сказали, что уходим…

— Она так боится за нас… хорошо, что от раненого Билла не отходит, а то мы бы только в туалет без её присмотра ходили…

— Ты ей скажешь?

— Вы со мной переобщались, — фыркнул Гарри. — Как по-слизерински спихнуть самое неприятное на кого-то другого!.. Ладно, скажу. Если что, даже успокою…

— Проводи нас до калитки, — попросил Фред.

Гарри поспешно сморгнул — ещё только разреветься не хватало! — и осторожно высвободился из объятий близнецов.

— Разумеется.

Через поникший, промокший сад они шли молча; Гарри посередине, близнецы по обе стороны от него, как верные охранники. Золотые ленты никто так и не убрал с деревьев, остальное — свернули, а ленты остались. Потемневшие от воды, тяжёлые, они лепились к веткам старых деревьев, почти смущённо, как будто понимали, насколько им тут не место.

Гарри не умел прощаться; быть может, потому, что ему никогда не приходилось ничего подобного делать. На платформе номер девять, где Гарри забирали после учебного года Дурсли, всё всегда было скомканно, торопливо — взгляд-улыбка-«пока» одними губами. А вот так, чтобы провожать, чтобы робко сжимать горячие ладони, не зная, что сказать, давя дурацкую обиду на то, что уходят, бросают — никогда не было.

Они остановились у калитки — близнецы уже снаружи, Гарри внутри, в саду. Две пары синих глаз смотрели всё так же виновато; рыжие намокшие пряди облепляли лица Фреда и Джорджа. Гарри вытащил палочку и очертил ею в воздухе круг:

— Impervius. Простудитесь ведь.

— А сам?

— Я никогда не простужаюсь, — Гарри смахнул набок лезшую в глаза чёлку. — Гермиона даже спросила как-то раз, человек ли я вообще…

Близнецы возмущённо зафыркали.

— А кто ещё, по её мнению?

Гарри пожал плечами. Насквозь пропитавшийся водой свитер неприятно лип к телу.

— Вы лучше… аппарируйте уже, — попросил Гарри. — Не то я разревусь, а здесь и так хватает сырости.

Две улыбки, два касания прохладных губ — и двойной хлопок аппарации. Гарри прикрыл калитку и движением палочки призвал с деревьев ленты — нечего им там болтаться. Разумеется, реветь он не собирался в любом случае... но на сердце по-прежнему было тяжело, словно не стоило отпускать близнецов — пусть даже пришлось бы для этого обездвижить обоих и складировать в спальне.

Если бы рядом был Блейз, можно было бы попросить его погадать на будущее близнецов… Гарри ожесточённо выжал воду из лент и захлопнул за собой дверь дома.

Пожиратели не нападали больше на Нору — видимо, решили, что Гарри Поттер не такой идиот, чтобы оставаться в доме, где его с лёгкостью могут найти; но Гарри как раз и был именно таким идиотом, поскольку мысль о том, что искать его здесь не станут, показалась ему вполне здравой. Грюм хоть и порывался упрятать Гарри в какие-то секретные казематы, дабы обезопасить, но всё же согласился оставить Гарри здесь и заняться вместо заботы об «Избранном» безопасностью членов Ордена Феникса — вне всякого сомнения, у Вольдеморта имелся предоставленный Снейпом полный список

Сам же Гарри завяз в этом душном августе, как в болоте; помимо ухода за ранеными, которые по большей части уже могли бы обойтись и без врачебного наблюдения, ему решительно нечем было заняться. Он читал понемногу дневник Снейпа, избегал разговоров с Биллом, пытался думать о том, что станет делать дальше — и ничего придумать не мог; по большей части Гарри скрывался ото всех в саду, где всегда можно было заранее услышать шаги желающих пообщаться, и спрятаться за какие-нибудь кусты. Признаться честно, Гарри не имел ни малейшего понятия о том, что предпринять теперь, когда одна битва была худо-бедно выиграна, а новых Вольдеморт не затевал. Как это вообще делается — вся эта война? Как контролировать хотя бы её частичку, пока она не начала контролировать тебя сама?

Гарри записывал на отдельном свитке пергамента ключевые пункты разговоров с профессором МакГонагалл и подолгу думал, рассеянно пожёвывая кончик пера, о том, что по этому поводу может предпринять Орден Феникса в целом и сам Гарри в частности.

Магглорожденных можно будет укрыть в Хогвартсе, когда вся эта маска цивилизованности спадёт, и Министерство будет уже не министерством, а Хогвартс — не школой, и оба лагеря без обиняков обозначат свои цели. Тогда можно будет обучать всех желающих сражаться за Гарри Поттера прямо там, в Хогвартсе… Выручай-комната, Большой зал, множество классов, дюжина хороших бойцов, которые могут побыть инструкторами для неопытных…

Чистокровным будет предоставлен выбор; чтобы избежать обмана, можно будет послушать их эмоции или даже попробовать Legillimens. Неплохим примером послужат Дафна Гринграсс, Теодор Нотт, Миллисент Булстроуд и Эдриан Пьюси, ещё в прошлом году решившие отказаться от неэстетичной татуировки на руке. Прочие слизеринцы… если они решат присоединиться к Вольдеморту, придётся что-нибудь придумать — не стоит позволять им пополнить армию Тёмного лорда, она у него и так огромная, жирно будет… Гарри, правда, не представлял, что именно сделает, поскольку Авада или Империо — хотя это и были самые разумные решения — стопроцентно подорвали бы его собственную репутацию среди сторонников света. Obliviate, Confundus и прочие изыски для работы с памятью тоже выглядят не очень-то этично… Гарри шёпотом выматерил необходимость сохранять руки чистыми хотя бы для вида — Вольдеморт, к примеру, в этом не нуждался, не подвергая моральной цензуре свои действия. Гарри поставил на пергаменте вопросик рядом с этим пунктом и задумался снова.

Необходимо будет как-то обозначить себя главой Ордена Феникса. Поддержка профессора МакГонагалл пригодится, но Грюм будет против, хотя бы чисто из бунтарского духа и желания проверить на прочность новоявленного главнокомандующего Светлыми силами… Фоукс тоже поможет — очень символично будет пошататься по Хогвартсу с фениксом на плече. Ремус тоже будет на стороне Гарри… Сириус, разумеется, поддержит; быть может, Тонкс…

Гарри перебирал в памяти остальных членов Ордена, прикидывая попутно, как именно можно будет убедить их в своей профпригодности, как предводителя Светлой стороны, когда его тронули за плечо.

— Ты не очень занят?

— Не очень, Билл, — Гарри медленно отложил пергамент и перо. — Ты что-то хотел мне сказать?

— У меня практически зажили руки, — Билл сел рядом. — По идее, мне нужно возвращаться в Гринготтс, на работу.

— Дай посмотрю, — Гарри аккуратно размотал пропитанные заживляющей мазью бинты на руках Билла. Кожа была совершенно здоровой; разве что, пока слишком тонкой, совсем недавно наросшей на месте сильных ожогов. — Да, всё в порядке. Единственное, стоит поберечь руки, пока кожа не перестанет быть такой тонкой, любой порез будет болезненнее и шире, чем обычно. Пальцы нормально сгибаются? С движениями палочкой нет проблем?

— Всё хорошо… — Билл нервно переплёл свои выздоровевшие пальцы. Что бы он ни говорил, смерть Флёр подкосила его, одновременно предоставив возможность придавленному с весны девяносто пятого чувству вины расцвести в небывалых размерах. — Я… хотел спросить у тебя, что мне делать. Я имею в виду, если ты считаешь, что мне стоит не возвращаться на работу, а остаться здесь и воевать, то…

Гарри медленно досчитал про себя до пяти.

— Почему ты решил, что я должен говорить тебе, куда идти?

— Но ведь ты — Избранный, — «если мне ещё кто-нибудь скажет это слово, я перегрызу этому придурку глотку». — После смерти Дамблдора ты командуешь парадом…

Гарри покосился на исчёрканный пергамент с аргументами «за» и «против» по последнему пункту.

— В таком случае, я думаю, тебе лучше вернуться в Гринготтс, — решил он. — Не помешает, если там будет наш человек. Гоблины, если не ошибаюсь, держат нейтралитет?

Билл кивнул.

— Нет нужды пытаться сагитировать их воевать против Вольдеморта, он не настолько глуп, чтобы дать им повод озлобиться на него. Но с людьми можешь попробовать — только очень и очень осторожно. Скорее всего, Вольдеморт уже внедрил туда кого-нибудь своего, поэтому десять раз проверь и перепроверь человека, прежде чем заговорить с ним о политике. Хорошо?

— Я понял, — Билл прикусил губу. Серо-зелёные глаза были тусклыми, тоскливыми; в мочке уха не было серьги с драконьим клыком, волосы были забраны в гладкий хвост. — Гарри… ты не сердишься на меня?

— Почему ты всё время заводишь этот разговор? Всё давно кончено, я забыл, ты женился и уже даже овдовел, мегалитры воды с тех пор утекли… давай похороним эту тему, а?

— Как скажешь…

Гарри убрал эмпатический щит и прикрыл глаза, вслушиваясь в эмоции Билла; такого пёстрого раздрая Гарри, пожалуй, ещё не доводилось видеть. Не открывая глаз, он накрыл своей ладонью ладонь Билла и соредоточился на спокойствии. Тёмно-синие волны лениво наползают на песчаный берег, закатное солнце плавится оранжевым, розовым и красным, окутывает мягким, заботливым прощальным жаром, запах свежести, запах моря, сырой земли, тепла от собственной кожи… Гарри выбрал именно эту картинку, чтобы успокоить Билла; таких специальных психотерапевтических картинок у Гарри, проштудировавшего несметное количество книг по ментальной магии, было несколько, и ему подумалось, что именно эта подойдёт Биллу лучше прочих.

— В Египте я очень любил сидеть на берегу моря. Спасибо…

— Не за что, — Гарри убрал руку и открыл глаза. Кожу на ладони слегка покалывало.

Билл улыбался — почти так же, как тогда, перед четвёртым курсом; от этой улыбки у Гарри всегда перехватывало дыхание — и этих исключительных свойств мимика Билла, как выяснилось, не утратила. Гарри поспешно схватил со стола какие-то свитки, практически отгораживаясь ими от Билла, и неловко сказал:

— Я думаю, тебе пора.

— Ты прав, — Билл встал и, наклонившись, легонько поцеловал Гарри в щёку. — До свидания, Гарри.

Гарри невидяще уставился на свитки, промычав что-то вроде «И тебе до свидания». И как, спрашивается в задачке, возглавлять Орден, если с бывшим любовником не можешь поговорить, не краснея? Победоносный герой, м-мать твою…

Гарри прикусил губу и попытался вчитаться в свиток, который взял со стола; это оказался один из тех, что Фред и Джордж подарили на день рождения, — безвозвратно одолженные из заграничного архива сведения о ментальной магии.

Свиток, что был у Гарри в руках, не был первым по порядку — он начинался с половины фразы: «…крайне редкое явление». Гарри уже хотел было поискать начало, но, наскоро пробежав глазами абзац до конца, начисто забыл об этом намерении.

«Как правило, эмпатические способности проявляются не самопроизвольно, а будучи раздражены каким-либо внешним фактором. Таковым может послужить регулярное ментальное воздействие на потенциального эмпата — такое, как легилименция и артименция, целенаправленное развитие именно этой части ментальных способностей (методику см. в разделе 2), а также некоторые разновидности следящих заклинаний.

Большая часть следящих заклинаний основана на определении местонахождения объекта и никакого побочного эффекта не несёт. Разновидность, указывающая установившему чары на степень физического здоровья носителя, также практически безвредна. Но та разновидность, что следит и за психической целостностью носителя, непрерывно воздействует на его психику, раздражая возможные латентные способности к эмпатии или, возможно, к другим ментальным искусствам. Как правило, чары такого рода применяются к детям, родители которых не имеют возможности круглосуточно находиться рядом со своим чадом; однако известно три случая, когда дети с проснувшимися из-за следящих чар эмпатическими способностями сходили из-за этого с ума: два случая во время родительской ссоры, и один — поблизости от места, где только что произошло землетрясение с большим количеством человеческих жертв. Вследствие вышеизложенного данные чары используются крайне редко».

Гарри снял очки и задумчиво потёр переносицу. Возможно ли, что его эмпатию спровоцировали именно такие чары? Специально его никто этому не обучал… хотя для очистки совести не помешает заглянуть в «раздел 2», если он имеется среди этих бумажек. Регулярной легилименции и окклюменции вроде бы не было… а если были, и после них каждый раз старательно стирали память, то можно было бы давным-давно стать маразматичным склеротиком, периодически забывающим, какое на дворе время года.

Но кто мог наложить эти чары? И когда — так, чтобы Гарри не заметил? Вспышки эмпатии начались ещё на первом курсе… фактически, едва ли не с сентября… значит, раньше чар не было. Откуда они, в таком случае, взялись? Кто мог их наложить так, чтобы Гарри не заметил?

Дамблдор? Гарри нахмурился. «До сих пор мне ведомо было о каждом шаге Гарри… даже если это был шаг с Астрономической башни…» Вполне возможно. Но как именно? Гарри потянулся за палочкой и, направив её на себя, очертил в воздухе размашистый овал:

— Perspicio magiam!

Феникс. Янтарный феникс, столько раз выручавший Гарри из переделок. Гарри торопливо расстегнул цепочку и для верности ещё раз проверил портключ на посторонние чары. Так и есть.

Чёрт побери… хорошо хоть, в Тайной Комнате следящие чары определённо не действовали…

Пришлось битых два часа выводить нужную формулу Finite Incantatem, чтобы убрать слежку, но сохранить свойства портала; дело осложнялось тем, что как об изготовлении порталов, так и о следящих чарах любого уровня Гарри имел весьма смутное представление, а здесь, в Норе, даже не было приличной библиотеки, где можно было бы поискать что-нибудь по теме.

«Надо будет регулярно проверять себя на посторонние чары», — Гарри призвал подаренные Джинни ножны и, прикрепив их к левой руке, спрятал туда палочку.

— Гарри…

— Привет, Тонкс. Что-то случилось?

— Две неприятности, — непривычно хмурая Тонкс села туда же, где несколько минут назад сидел Билл. — Начать с самой плохой или с просто плохой?

— С просто плохой, — решил Гарри.

— Полнолуние скоро, а варить зелье для Ремуса некому, Снейп сбежал к своему Лорду. Ты не умеешь, кстати?

— Нигде такого не встречал, — виновато сказал Гарри. — Максимум, могу сделать снотворное, чтобы никто точно не пострадал.

— Тогда сделай снотворное, — Тонкс вздохнула.

— А самая плохая новость какая?

— Министерство назначило в Хогвартс новых преподавателей и директора. Маггловедение будет вести Амикус Кэрроу, ЗОТС — Антонин Долохов, а директрисой станет Беллатрикс Лестрейндж. Зельеварение останется за Снейпом… эта дрянь, младший Малфой, вернётся доучиваться…

Гарри фыркнул.

— Какие у Вольдеморта, однако, радужные планы на подрастающее поколение британских волшебников. Представляю, какие учебные планы будет визировать Лестрейндж…

— Всем детям, которые не связаны с Пожирателями Смерти, придётся туго, — вздохнула Тонкс.

— Это ещё не доказано, — Гарри задумчиво выбил дробь кончиками пальцев по подлокотнику. — За просто так я Хогвартс Вольдеморту не отдам…

— Как без Дамблдора защитить Хогвартс? — горько спросила Тонкс. — Среди нас нет никого, кто может на равных противостоять Сам-Знаешь-Кому…

— Что, неужели весь Орден думает, что без Дамблдора мы и чихнуть не можем? — зло, запальчиво спросил Гарри. — Я готов поспорить с тобой на собственную голову, что ни Долохов, ни Кэрроу не проведут ни одного так называемого урока, а Лестрейндж никогда не произнесёт речи после Сортировки!

Тонкс изумлённо смотрела на него.

— Гарри… что ты имеешь в виду? То есть, как ты собираешься сдержать своё слово?

— Как — это уже моё дело, — лишь мощным усилием воли Гарри подавил в себе желание сказать: «каком книзу». — Но ради Мерлина, не нужно раскисать и смиренно ждать, пока Пожиратели явятся в Хогвартс издеваться над полукровками!

— Я не буду, — послушно пообещала Тонкс. — И остальным скажу…

«Остальные, наверно, тоже сами не додумаются. Муштровать всех, чтобы не забивали головы всякой чушью, чёрт побери! Дамблдор со своими улыбочками и лимонными дольками разбаловал весь Орден…»

— Скажи, — согласно кивнул Гарри.

Когда Тонкс ушла, уже не такая подавленная и грустная, как раньше, Гарри вынул палочку из ножен и зашептал, склонившись к серийному номеру:

— Будьте начеку. В этом году не будет школы — будет война. Повторяйте всё, что знаете, тренируйтесь. Кто достаточно чистокровен, чтобы отправиться в школу — отправляйтесь. Магглорожденные, следите за своими палочками и ни в коем случае не контактируйте с Министерством. Невилл, Рон, Ханна — передайте это тем, кого обучали в прошлом году.

Палочка нагрелась в пальцах и медленно остыла — это означало, что сообщение передано. Гарри устало потёр виски и вспомнил, что, прежде чем убивать самого Вольдеморта, неплохо было бы лишить его хоркруксов, чтобы больше не вышмыгнул ни из одной щели.

Гарри захотелось навсегда свалить из магического мира — пусть тот сам выкручивается, как знает.

* * *

Август заканчивался — проведённый в бездействии и разговорах жаркий и влажный месяц; Гарри поставил на ноги всех раненых, сочувственно накивался возмущённой МакГонагалл до ломоты в шее, выучил подаренные близнецами свитки едва ли не наизусть и исписал горы пергамента, строя планы на ближайшее и дальнейшее будущее — которое, впрочем, всё равно представлялось Гарри крайне туманным. Ясным было только то, что Хогвартс надо отбить, но не просто отбить, а сделать это эффектно и вдохновляюще. Ах, как люди любят красивые сцены… все, маги или магглы — не имеет никакого значения. Например, эффектно появиться после Сортировки, когда Лестрейндж, торжествующе ухмыльнувшись, встанет, чтобы произнести речь… хм, Невилл может убить её, как только она раскроет рот. Хотя вряд ли. Он же гриффиндорец… Составление плана осложнялось тем, что Аваду и прочие убийственные вещи в него было лучше не включать; Гарри, на руках которого было уже много крови, пролитой сознательно или случайно, не видел в этом особой проблемы, учитывая, к кому всё это применялось бы, но его сторонники — по большей части воспитанники Годрика — никогда бы ему этого не простили, пусть даже в глубине души. Ореол безгрешного героя не след разрушать, если хочешь завоевать сердца, хочешь, чтобы люди шли за тобой, готовые повиноваться даже твоему вздоху; и, снова, Авада из-под мантии-невидимки — это не пойдёт, хотя как раз такой способ избавил бы от массы могущих возникнуть проблем…

Гарри долго перекатывал варианты в голове — гладкие, разноцветные, как камни на каком-нибудь побережье; пахнущие снисходительностью, отточенные, отличающиеся эффектностью и эффективностью. Не нужно только переигрывать — фальшь тоже можно ощутить… надо показать свою силу, очень возросшую после… после… Заставить собой восхищаться и заставить презирать поверженных врагов.

До сих пор Гарри как-то не задумывался о том, насколько легко управлять людьми. Если отбросить брезгливость и желание оставаться самим собой — это проще, чем сказать «А».

— Мистер Грюм, в каком состоянии сейчас защитные заклинания вокруг Хогвартса? — лицо Грозного Глаза маячило в волшебном зеркале, то и дело перекрываемое спутанными чёрными прядями, падавшими Гарри на глаза.

— В плачевном, Поттер. Не допустят разве что тварей из Запретного леса.

— Вы в состоянии установить заклинания, которые будут держать вне Хогвартса и Вольдеморта, и Пожирателей?

— Нет, — неохотно признался аврор. — Это мог только Дамблдор…

Опять Дамблдор. Несносный старый интриган, ведь знал, что выпьет смертельный яд в пещере с хоркруксом — неужели не мог хотя бы инструкции какие-нибудь оставить на этот счёт? Или рассчитывал, что Гарри без возражений сдаст Хогвартс Вольдеморту и ударится в бега?

Мерлина с два.

— Ладно, с этим справимся… — вслух пробормотал Гарри.

— Что? Как ты собрался с этим справиться? Поттер, не знаю, что ты там о себе думаешь, но тебе, дементор побери, семнадцать лет! — Грюм явно собирался продолжить воспитательную речь, но Гарри перебил.

— Возраст не помеха ни силе, ни умению! — рявкнул он. «У самого же Грюма и научился… замечательный трюк, если редко им пользоваться, чтобы не привыкали, — сразу затыкает». — С защитными заклинаниями я разберусь. Быть может, понадобится помощь преподавателей. Всё это не проблема.

— А что, по-твоему, проблема? — раздражённо спросил Грюм. И, кажется, собирался добавить ещё что-нибудь оскорбительное, но Гарри не намеревался слушать.

— Проблема — это разлад руководителей сопротивления, — отчеканил Гарри заранее заготовленную фразу. — Когда люди, которые должны координировать действия сил светлой стороны, только грызутся, занятые тем, чтобы перетянуть одеяло каждый на себя. Проблема — это то, что если позволить Вольдеморту захватить Хогвартс, то нам останется прятаться по лесам! Хотите проводить собрания Ордена в ближайшей канаве?

Грюм молчал битых две минуты.

— Прекраснодушный, как гриффиндорец, — проворчал он наконец. — И что же ты предлагаешь, умник? — прилагательное «сопливый» неслышно, но почти зримо повисло где-то в магическом канале связи между двумя зеркалами.

— Вот что…

* * *

Гарри на миг прислонился к стенке замка; каменная кладка почти царапала сквозь тонкую ткань рубашки. Отвык… совсем отвык так подолгу быть в анимагической форме. Гарри оттолкнулся от стены, удостоверившись, что заклятие невидимости на месте, и не спеша двинулся ко входу в Хогвартс — первокурсники только что зашли в школу.

За тяжёлыми дверями холл был непривычно пуст; отдалённый невесёлый шум — скорее, даже ропот, а не обычная первосентябрьская болтовня — слышался со стороны Большого зала. Гарри захотелось прикрыть глаза и так двинуться на этот шум — как хищник движется на запах жертвы.

Гарри, знаешь, а это не просто так написано на гербе Хогвартса, чтобы не трогали спящего дракона… они не знали, они разбудили тебя, это не девиз, это пророчество… ты — дракон…

Двери Большого зала были открыты; Гарри встал у стены, поближе к преподавательскому столу. Профессор МакГонагалл встала у табуретки в центре Зала, со Шляпой в руках. Лестрейндж, Долохов и Кэрроу сидели за преподавательским столом, довольные, как объевшиеся сливками коты.

— Аллен, Райан!

— Гриффиндор!

Гарри краем уха вслушивался в фамилии и имена первокурсников; момент должен был наступить, когда Сортировка завершится. Главное, успеть сделать всё быстро, чтобы никто из старшекурсников Слизерина — наверно, из них половина уже носит на руке забавную готичную татуировку — не успел среагировать. Хотя что они сделают, он же будет невидим. Будь здесь кто-нибудь вроде Маркуса Флинта, догадался бы швырнуть Finite Incantatem, но если среди всех тут самый умный Драко Малфой, то можно не беспокоиться. Будут хлопать глазами, пока всех авроры мордой в стол не уложат.

— Гаррот, Майкл!

— Рэйвенкло!

Просто подождать. И не дать Белатрикс Лестрейндж произнести ни слова. Пусть встанет, рот откроет и…

— Диггори, Кевин!

Гарри подавился вдыхаемым воздухом.

Названный первокурсник отделился от толпы прочих и двинулся к табуретке; в свете свечей его каштановые волосы сияли. Шляпа накрыла его почти до самой шеи и думала секунд двадцать.

— Гриффиндор!

Кевин — мой двоюродный брат, которому сейчас восемь, растёт таким же милым и хамоватым. Правда, глаза у него серые, как у меня — это между вами главная разница — соскользнул с табуретки и двинулся к аплодирующему столу Гриффиндора. Гарри провожал Кевина взглядом — заворожённый, зачарованный волной воспоминаний о Седрике.

«У него на самом деле такие же глаза, как у Седрика? Отсюда не видно…»

Гарри следил, как хрупкая фигурка в мешковатой мантии садится рядом с Роном, и тот ободряюще кладёт руку на плечо свежеиспечённого гриффиндорца. Можно было ставить на кон последние деньги, что в Эй-Пи не было ни одного, кто не знал бы о трогательной привязанности их командира к Седрику Диггори, и Гарри это, против обыкновения, порадовало. Пусть присматривают за Кевином, а то его Кребб или Гойл хлопком ладони расплющить могут, как бабочку.

Хм, не факт, что у Кребба с Гойлом вообще будет такая возможность, но тем не менее…

Последний первокурсник сел на табуретку, и Гарри решительно отвернулся от гриффиндорского стола. Шляпа выкрикнула:

— Слизерин!

Профессор МакГонагалл взмахом палочки подняла табуретку, унося её из Зала. Беллатрикс Лестрейндж встала со своего места в центре стола; густая, горьковатая ненависть заливала её, словно тёплый сироп.

Время. Гарри метнулся ближе к центру Зала — чтобы удобней было бить.

«Petrificus Totalus. Petrificus Totalus. Petrificus Totalus. Все трое уложены, отлично…», — Гарри шибанул Снейпа, схватившегося за палочку, средней силы Reducto и призвал палочки всех четверых. Торопливо кинул на всякий случай связывающее — дальше МакГонагалл, Флитвик, Спраут и Вектор за ними присмотрят.

Бестолково размахивающему палочкой Малфою — Гарри почти мог прочесть паническую мысль «кто, где?! Куда бить, в кого, что за чертовщина…» — досталось Ступефаем; Малфоя отнесло на несколько метров, прямо в руки авроров.

— Finite Incantatem! — Гарри стукнул себя палочкой по макушке и ничтоже сумняшеся вскочил на преподавательский стол. — Sonorus. Эй-Пи, задержать Слизерин!

Пусть почувствуют вкус схватки — тем лучше, что сбитых с толку слизеринцев он мог повязать и один, не особо напрягаясь. Детям нужно верить в свои силы.

Авроры и Эй-Пи даже не особо мешались друг у друга под ногами; возможно, этому способствовал тот факт, что практически никакого сопротивления не было оказано. Гарри понаблюдал за быстро окончившейся свалкой у слизеринского стола и спрыгнул на пол. Холод камня чувствовался сквозь тонкие подошвы старых кроссовок.

— Приказ выполнен, командир! — Рон, в мятой мантии и съехавшем на бок гриффиндорском галстуке, улыбался. Остальная Эй-Пи столпилась позади него — вся, за исключением магглорожденных, которых вообще не было сейчас в Хогвартсе.

— Молодцы, — Гарри улыбнулся в ответ. — Я не зря вас обучал два года.

Такие увесистые комплименты Гарри раздавал редко; он вообще был скуп на похвалу, и слово «неплохо» от него было максимумом.

— Ты — Гарри? — невесть как оказавшийся среди Эй-Пи Кевин протиснулся вперёд. — Седрик писал мне о тебе в тот год…

Тёмно-серые глаза, угольно-чёрные ресницы; мягкие, детские черты лица, тонкие, такие тонкие руки в рукавах мантии, хрупкая, цыплячья какая-то шея в воротнике светлой рубашки. Седрик на первом курсе, наверное, был точно таким же.

— А что писал? — невольно вырвалось у Гарри.

— Что ты хороший, — серьёзно ответил Кевин. — А можно мне в твою Армию?

Гарри протянул руку, и Кевин доверчиво вложил в приглашающе согнутые пальцы свою ладошку — назвать её, такую маленькую, ладонью у Гарри не получалось.

— Пока нет, — вышло так непривычно-мягко, что от девушек Эй-Пи мощной волной пошло умиление. — Но если хочешь, я буду отдельно учить тебя чему-нибудь.

— Правда? А чему? — тёмно-серые глаза загорелись любопытством.

— Всему понемногу, — туманно пообещал Гарри. — Тем более что уроков в Хогвартсе в этом году не будет…

— Не будет, потому что война?

— Ты абсолютно прав, — согласился Гарри. — Потому что война.

* * *

«14.09.

Блэк, Поттер и Люпин получили взыскание на две недели, и Гриффиндор лишился сотни баллов — МакГонагалл хоть и потакает своему факультету, как может, но баллы со всех снимает одинаково. Филч был счастлив, зато Блэк не очень. Подловил меня после ужина — дружки, ясное дело, за спиной — и давай качать права.

— Эй, Сопливус! Не решился вчера явиться на дуэль, а?

— А кто, по-твоему, всех вас троих парализовал? — фыркаю. — Дух Мерлина?

— Ты, что ли? — подбоченивается Блэк. — Да всё, что ты умеешь — это зелья носом мешать!

— Сириус, — тихо говорит Поттер. — Плюнь на него, пойдём… Если Филч доложит МакГонагалл, что мы пропустили пол-отработки, нам ещё и лишнего назначат.

— Сохатый, перестань! — досадливо отмахивается Блэк от вполне разумного совета. — Если этот сальный придурок и вправду нас парализовал, то это тем более подло! Мы его не видели!

— А сами-то? — изумляюсь. — Поттер с Люпином туда припёрлись под мантией-невидимкой — а дуэль, вроде бы, между нами двоими была!

Люпин хмурится, и я давлю смех — ревнует, что ли? Зря беспокоится, Блэк не в моём вкусе. Э-э… я в любом случае не педик.

— И мантию спёр! — в порыве праведного негодования припоминает Блэк. — Или ты её вернёшь, или…

— Или что? — интересуюсь. — Сдашь меня Департаменту магического правопорядка? Так доказательств нет. Мантию вашу я уже сжёг…

— Что-о-о?!

Блэк мгновенно мне поверил (даже обидно — что я, хаффлпаффец, правду-матку в глаза резать?) и вознамерился было меня придушить, но Поттер снова влез, избавив своего дружка от больших проблем, — а жаль, так хотелось опробовать на нём парочку своих летних задумок…

— Сириус, видно же, что он блефует! Ничего он не сжёг. Просто хочет себе оставить. Учти, Сопливус, — Поттер окидывает меня фирменным гриффиндорским взором «если-мне-что-то-не-понравится-я-стану-разъярённым-носорогом-и-растопчу-жалкого-тебя», — за кражу в Азкабан сажают.

— Какую кражу? — фыркаю. — Вы вообще о чём? В отличие от некоторых я всю ночь спал в своей постели, пока вы невесть чем занимались в Трофейном зале, лёжа на полу...

Тут уже и Поттер начинает пыхтеть, как закипающий чайник; стоящего за их спинами директора с благожелательной улыбкой на лице они, разумеется, не видят. Их четвёртый, эта размазня Петтигрю, более наблюдателен и дёргает своего кумира за рукав:

— Джеймс…

— Что, Хвост? — раздражённо рявкает Поттер.

— Тут директор… — умолкнув, Петтигрю тычет пухлым пальцем назад, едва ли не упираясь им в директорскую бороду.

Поттер и Блэк оборачиваются. Мне жаль одного — что я не вижу, какие у них сейчас рожи.

— Сириус, Джеймс, Ремус, Питер, — добродушно говорит Дамблдор, — у вас какие-то разногласия с Северусом?

— Никаких, сэр, — отвечает Поттер. Если ничего не знать, можно и поверить.

Однако директор хоть и с причудами, но знает много. Достаточно, чтобы даже мне под его взглядом стало не по себе.

— В таком случае, у вас сейчас взыскание, если не ошибаюсь? Мистер Филч будет очень огорчён, если вы опоздаете.

Прозрачный такой намёк. Блэк кидает мне прощальный яростный взор, уходя. Простоявший всё это время чуть в стороне Люпин торопливо тянет своего любовника — тьфу, гадость — за рукав: не тормози, не нарывайся на конфликт. Поттер уходит, сгорбившись; Хвост ухитряется семенить не рядом, а вокруг Поттера, что-то непрерывно болтая.

— Всё в порядке, Северус? — интересуется директор.

— Более чем, сэр.

А что я ещё мог сказать?

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Нет, сэр, — это он к чему? О чём рассказать — о притыренной мантии-невидимке? Или он просто так интересуется?

— В таком случае, мальчик мой, не смею тебя задерживать.

Я попрощался и ушёл. И чувство было такое, словно отступаю, поджав хвост. Ну и противный же старикашка этот Дамблдор… впрочем, он учился в Гриффиндоре. Это практически всё объясняет.

Спустя полчаса шило в заднице не дало мне покоя. Я опять воспользовался чарами невидимости и попёрся туда, где эти три умника отбывали своё наказание — они чистили без магии серебро в том самом Трофейном зале, в котором их застукали. Сам не знаю, зачем мне это надо было, особенно учитывая, что Люпин умудряется как-то слышать мои самые бесшумные шаги. Оставалось надеяться, что они будут болтать между собой достаточно громко, чтобы заглушить стук моих подошв об пол; так оно и было.

Дверь в Трофейный зал была приоткрыта. Я проскользнул туда и прислонился плечом к стене — так открывался отличный вид на всех четверых. Люпин насупленно тёр какой-то кубок, Петтигрю, усиленно пыхтя, отчищал потемневшую серебряную табличку — и это при том, что он мог бы спокойно сидеть в своей гостиной, потому что в Трофейном зале в ночь дуэли его не было. Но он, видимо, за то и получил своё прозвище, что всюду таскается хвостом за своими приятелями. Поттер и Блэк вместо того, чтобы работать на благо школы, сидели на том самом подоконнике лицом друг к другу и негромко разговаривали.

Честно сказать, мне показалось странным, что им хватает полуфраз, чтобы понять друг друга. Я сам себя не мог бы понять по тем обрывкам мыслей, что Поттер и Блэк произносили вслух, но у них, судя по всему, был один мозг на двоих. Если бы я не знал, что Поттер натурал, а Блэк трахается с Люпином, заподозрил бы, что они спят друг с другом.

Должно быть, это было бы здорово — делить постель с кем-то, кто понимает тебя с полувзгляда, с полувздоха…

Мерлиновы носки, о чём я думаю?!

Ладно. Хрен с ней, с постелью. Главное, мне был слышен разговор. Кое-что я оттуда всё-таки понял.

— Сегодня, — утвердительно произнёс Блэк.

— Карта, — заулыбался Поттер.

— В два?

— В гостиной…

— Тихо?

— Необязательно…

— Но потом…

Они одновременно вытянули руки, звонко сталкиваясь ладонями — это, очевидно, заменило им обмен репликами «Замётано».

Люпин прекратил ожесточённо полировать кубок и безнадёжно спросил:

— Может, хотя бы не сегодня?

— Луни! — возмутился Блэк, соскальзывая с подоконника. — Я тебя не узнаю! Ты же гриффиндорец, чёрт побери, почему ты против?

— Я не против вообще, я против того, чтобы делать это сегодня, — буркнул Люпин. — Выждать хотя бы немного… мало баллов потеряли, что ли?

— Луни, — Блэк обнял Люпина сзади за плечи и вкрадчиво заговорил ему на ухо. — Мы не можем ждать, понимаешь? Это ущерб гриффиндорской чести. Это вызов Мародёрам, в конце концов! И мы не попадёмся… а если что, то живо восполним факультету эти несчастные баллы… — Блэк заткнулся и принялся лизать Люпину шею.

Фу. Я поскорее отвёл взгляд и посмотрел на Поттера. Совершенно случайно, между прочим. Поттер смотрел на этих двоих и как-то странно улыбался; через несколько секунд прикусил губу и уставился в окно. А в окно светил закат, яркий-яркий, и… чёрт, Поттер был весь в этом сиянии. Он купался в нём, неподвижный, напряжённый, пока его дружки лизались в полутьме Трофейного зала.

Не так уж часто приходится видеть что-нибудь красивое в этой Салазаром клятой школе. Это даже хорошо, когда видишь что-то, что заставляет тебя вот так вот застыть и забыть, как дышать, а только смотреть, смотреть вовсю, чтобы ещё пару секунд видеть, после того как крепко зажмуришь глаза и резко отвернёшься.

Это прекрасно.

Но почему, во имя всех демонов преисподней, этим «чем-нибудь красивым» стал Поттер?!!!!

Он урод. Он гриффиндорец. Очкастый, лохматый, наглый, самоуверенный, напыщенный придурок, который умеет только гоняться за идиотским крылатым мячиком.

И всё.

И всё, я сказал!!

Так вот, о разговоре… К гадалке не ходи, они собираются сегодня в два часа ночи устроить какую-то гадость. А что должно их интересовать больше всего, а? Разумеется, мантия. Коль скоро они думают, что я её не сжёг — а я действительно не сжёг — то хотят отобрать. Три ха-ха. Они что, думают, я храню её под подушкой? Или на ночь вместо одеяла ею укрываюсь?

Не знаю, о какой карте они говорили и что именно имели в виду, говоря «тихо» и «необязательно», но меры предосторожности я приму, будьте покойны, господа Мародёры — чтоб вам тыквенным соком за завтраком подавиться.

Кстати, надо подумать, как использовать информацию о том, что Блэк трахает Люпина. Не думаю, что в школе этому обрадуются. Одни блэковские автоматически отвергнутые поклонницы будут страшны в гневе, да и остальные не очень-то… так что это ценная информация. Это пока до этих придурков не дошло, что я об этом знаю… если так и не дойдёт — я им намекну и буду диктовать им свои условия. Я, правда, ещё не решил, какие, но это неважно. Это дело наживное.

А запах шампуня с мантии уже выветрился. И я так и не понял, Поттера это был запах или нет. И мне почему-то жаль, что я не успел понять.

Пора сжечь к **@@** матери эту тетрадку».

И кто-то смотрит мне в глаза и ловит голос мой…

«Сплин», «Я не хочу домой».

Последние шаги дались нелегко; перед глазами мелькали разноцветные круги, руки подрагивали. Гарри замкнул круг, опоясывающий Хогвартс, и привалился к стене, сдерживая желание сползти по ней на траву.

Хотелось бы знать, конечно, какими чарами приличные директора защищали школу… но раз уж Дамблдор руководствовался принципом «после нас — хоть потоп», то Гарри поступил по своему разумению и опутал Хогвартс самыми мощными чарами защиты, какие только отыскал в библиотеке Блэков — чарами, которыми глава рода защищал свой мэнор.

И ведь всё вышло, как ни удивительно. Никаких проблем — Хогвартс откликнулся так охотно, будто только этого и ждал всю тысячу с хвостиком лет своего существования; Гарри сплетал свою магию с древней магией замка, лёгкой и прохладной, горьковато-ароматной, как ветер над ночным лугом, свивал в единое полотно свои спутанные волосы и извилистые коридоры Хогвартса, зелёные глаза и витражные окна, чуткие пальцы и тяжёлые двери, крепко-накрепко соединял своё тело и многие этажи, от сырых подземелий до припекаемых солнцем башен. МакГонагалл и Грюм пытались помочь, как-то поучаствовать, но замок даже не заметил их усилий. Гарри почуял их магию, но не принял помощи — она была не нужна. Кровь Салазара Слизерина и Годрика Гриффиндора текла в жилах Гарри, смешавшаяся каким-то чудом; и магии законного наследника не требовалось ничьё вмешательство.

«Основатели занимались такими чарами вчетвером, — Гарри старательно напрягал мышцы ног, чтобы не свалиться на землю. — А я в одиночку полез…» «Самоуверенный сопляк», — безжалостно хмыкнул внутренний голосок. Иногда чувство юмора этого голоска приобретало настолько специфические формы, что Гарри невольно начинал подозревать Снейпа с его легилиментивными умениями. Хотя сейчас Снейп, связанный, находился в отдельной темнице в подземельях Хогвартса и оттуда вряд ли мог мысленно докричаться до Гарри.

— Всё в порядке, Поттер? — сквозь звон в ушах Гарри не сумел толком различить, кто это сказал, Грюм или МакГонагалл.

«Самоуверенный сопляк», — самодовольно повторил внутренний голосок. «Скажи что-нибудь новое», — огрызнулся Гарри и выудил из кармана флакон с общеукрепляющим зельем; выпил половину и только после этого ответил:

— Всё отлично. Ни по воздуху, ни под землёй, ни как-нибудь ещё сюда никто не явится без моего разрешения.

— А если тебя убьют, придётся строить новую школу, потому что сюда пройти никто не сможет? — осведомился Грюм в своей непревзойдённой тактичной манере.

— Аластор! — возмутилась профессор МакГонагалл.

— Спорим, я Вас переживу, мистер Грюм? — огрызнулся Гарри. — А если убьют, будете искать нового дурака, который завяжет замок на себя, всего-то и проблем.

МакГонагалл неодобрительно посмотрела на обоих — Грюма и Гарри.

— Всё в порядке, — Гарри оттолкнулся от стены. — Более надёжной защиты у Хогвартса не было уже много лет.

— А ты откуда знаешь? — проявил Грюм профессиональную подозрительность.

— Замок сказал, — парировал Гарри и зашагал к входу в Хогвартс.

Четырежды повторённое Finite Incantatem высвободило из магических пут Дафну Гринграсс, Миллисент Булстроуд, Теодора Нотта и Эдриана Пьюси. Под ненавидящими взглядами остальных Гарри вывел эту четвёрку в коридор и, тщательно зачаровав дверь темницы, выдал им палочки.

— Я уже думала, ты забыл о нас, — Дафна одёрнула юбку и пригладила волосы.

— Я не забываю о своих союзниках, — спокойно ответил Гарри. — Извините, что пришлось продержать вас там некоторое время, но понадобилось защитить Хогвартс.

— Иначе какой смысл был бы в том, что мы перешли на твою сторону, если бы наши родители явились сюда без приглашения и нарезали тебя кусочками для «бефстроганов», — понимающе кивнул Нотт.

— В точку, Теодор, — ухмыльнулся Гарри. — Полагаю, должен соблюсти формальности и предупредить, что обратного пути у вас нет. Перебежчики и двойные агенты — совсем неблагодарная профессия.

— Если у тебя есть Веритасерум, можешь убедиться, что мы об этом знаем, — хмуро заметил Эдриан Пьюси.

— У меня нет, — задумался Гарри, — но в запасниках профессора Снейпа наверняка есть.

— Его кабинет стопроцентно защищён заклинаниями, — предупредил Нотт.

— Не имеет значения, — Гарри развернулся и зашагал по коридору к кабинету Снейпа.

— Ты в нас не уверен и так легко поворачиваешься спиной? — удивился Пьюси.

— А у меня глаза на затылке, — съязвил Гарри. — Так что в спину не ударите.

За спиной озадаченно замолкли, пытаясь понять, шутка это или жестокая правда жизни; Гарри тем временем дошагал до снейповской территории и, крепко сжав круглую дверную ручку — тяжёлая, медная, холодная — толкнул. Слизеринцы за спиной пооткрывали рты.

— Accio Веритасерум, — вежливо попросил Гарри и выхватил из воздуха подлетевшую стеклянную бутылочку с прозрачным содержимым. — Открывайте рты, господа, по три капли на язык, пара вопросов — и свободно гуляйте по замку.

Либо Гарри не додумался задать нужный заковыристый вопрос, либо и вправду от этих четверых можно было не ждать предательства. Гарри нашептал Сменочарам на палочке, каких именно слизеринцев не надо трогать, если они попадутся на глаза в коридоре, и махнул рукой — можете идти.

— Ты до сих пор уверен, что победишь его? — не удержалась Дафна. Очевидно, после того, как на пятом курсе он утешал её, обнимая и гладя по голове, она потеряла тот немногий пиетет, что питала по отношению к нему, и даже триумфальное появление Гарри в Большом зале ничего не изменило.

— Уверен, — без тени сомнения ответил Гарри.

Самую неудобную проблему, стоившую Гарри немало нервов в переговорах с Грюмом, больше нельзя было откладывать.

— Здравствуйте, профессор, — Гарри прикрыл за собой дверь темницы и присел на пол в полуметре от Снейпа. — Ну и сыро же тут…

— Здравствуйте, Поттер. Если Вам здесь не нравится, то могу посоветовать перейти в более сухое помещение.

Гарри не сдержал улыбки.

— Мне пока и здесь комфортно… профессор, что с Вами теперь делать?

Настороженное молчание.

— Не знаете? — вздохнул Гарри. — Я тоже не знаю… Грозный Глаз требует немедленно казнить Вас вместе с Кэрроу, Лестрейндж и Долоховым. Их я ему отдал, пусть хоть на завтрак с маслом ест… Профессор, Малфою теперь ничего хорошего не светит. Фактически, это он убил Дамблдора…

— Мы оба знаем, Поттер, что это не так, — отозвался Снейп. — И Лорд тоже знает — думаете, он не догадался покопаться в голове Драко и не заметил Вашего там присутствия? Так что насчёт убийцы Дамблдора…

— Не нужно лишних фактов, — открестился Гарри. — Собственно, никаких доказательств у Вас нет… легилименцией на Вашем уровне владеют единицы, в воспоминаниях Малфоя в мыслесливе моё присутствие в чужих мозгах заметно не будет. А словам никто не поверит сейчас, когда вся Англия знает, из чьей палочки вылетела Авада, убившая Дамблдора.

Повисла тишина. Гарри притянул колени поближе к подбородку.

— Да не в этом, собственно, дело, профессор… дело в том, чью сторону Вы теперь примете.

— Какой сложный выбор, — с сарказмом отозвался Снейп.

— Ну да, — согласился Гарри. — Выбор, пока Вы сидите тут, связанный... Я что хочу сказать, это и вправду звучало бы издевательски, если бы Вы не были уже шпионом Ордена. Могу предположить, что Вы не имеете особых аргументов против того, чтобы продолжать эту деятельность…

— В Вашу личную пользу, Поттер?

— Примерно так, — фыркнул Гарри. — Кэрроу, Лестрейндж и Долохов уже до Вольдеморта не доберутся и не расскажут, что да как было на самом деле. Можно будет представить дело так, будто Вам удалось сбежать, пока авроры вязали Слизерин. Палочка Ваша, предположим, сломалась, и Вы не были в состоянии немедленно отправиться к Лорду… в общем, придумать что-нибудь не проблема. Всем будет приказано держать язык за зубами по поводу настоящего положения дел…

Снейп молчал, что-то обдумывая.

— Профессор?

— Что будет с Драко и остальными?

— Младшие курсы сегодня же вечером вернутся в свои спальни — только без палочек, уж извините, иначе бед натворят от одной детской глупости. Старшие… с каждым придётся побеседовать на тему того, к какой стороне он собирается присоединиться. Не думаю, что кто-нибудь изъявит искреннее желание бросить Лорда, но, быть может, вдохновятся примером Гринграсс, Пьюси, Нотта и Булстроуд. А кто не вдохновится — просидит до самой чьей-нибудь победы в этих же подземельях. Во вполне комфортных, впрочем, условиях. Единственное, что могу обещать — это что их не будут использовать в качестве манекенов для тренировок Эй-Пи.

— А Драко?

Гарри вздохнул.

— Профессор… Грюм жаждет его крови. МакГонагалл тоже. Сами понимаете, я не могу объяснить им реальную степень его участия в убийстве Дамблдора… к тому же рыльце у Вашего любимого ученика всё равно в пушку. Взять хотя бы всё то, что он творил со мной все эти годы — надеюсь, Вы не забыли снова, что именно?

Мрачный взгляд Снейпа подтвердил, что никто не забыт и ничто не забыто.

— Так что в любом случае — в любом — его не ждёт ничего хорошего. Как наилучший вариант — суд после победы и сколько-нибудь лет в Азкабане. Быть может, к тому времени Дамблдора подзабудут, и судья не будет ревностен в исполнении своего долга… — Гарри хотелось отплеваться всеми этими неуверенными, заикающимися, интеллигентски мнущимися словами.

— Но Вы хотя бы можете гарантировать, что и его не будут использовать в качестве манекена?

— Могу, — кивнул Гарри. — Профессор, Вы так стремитесь его защитить, потому что любите или только из-за клятвы?

— Сколько воспоминаний ты успел просмотреть тем вечером? — вместо ответа поинтересовался Снейп.

— Три, — сознался Гарри. — То, на котором Вы меня застали, момент… мм… Нерушимой Клятвы Люциусу Малфою и эпизод со стихотворением, которое я цитировал. Если честно, я так и не понял, почему Вы решили спрятать это последнее…

— Дочитаете мой дневник — поймёте, — хмыкнул Снейп. — Хотя, думаю, Вам в ближайшие дни будет не до того. Отвечая на Ваш вопрос… видите ли, Поттер, Драко прежде всего мой крестник, и уже только потом любовник. И я каким-то образом действительно люблю этого испорченного мальчишку. Трудно испытывать ненависть к кому-то, кого укачивал на руках, учил выговаривать «безоаровый камень» и регулярно поил лечебными зельями. Что до Клятвы… Клятва не возражает, если Драко будет сидеть в подземельях Хогвартса под Вашим личным присмотром. Откровенно говоря, сегодня это единственное место, где Драко может быть в безопасности. У Лорда часто случаются приступы меланхолии, сопровождаемые Круциатусами и прочими не очень приятными вещами. А такого нерадивого слугу, как Драко, который не сумел выполнить поручение без помощи заклятого врага, может настигнуть и Авада. Да и встреча с Вашим или Дамблдора фанатом сулит мало радужных перспектив… Вы понимаете, Поттер, что я имею в виду?

— Понимаю, — Гарри нерешительно дотронулся до руки Снейпа. Кожа была холодной — такой же холодной, какой почти всегда была у Блейза. Странное сходство — едва ли не единственное между этими двумя людьми. — Значит, договорились?

— Вы поверите мне на слово?

— Во-первых, именно Вам — поверю. Во-вторых… — Гарри закусил губу. — Малфой всё-таки в моей полной власти здесь. В полной и абсолютной.

— Я могу гордиться Вами, Поттер… из Вас вырос образцовый слизеринец, — съязвил Снейп.

— Всё бы Вам позубоскалить, — досадливо сказал Гарри. — Как мы будем держать связь?

— Полагаю, время от времени какая-нибудь птица или зверь под Империусом будет приносить Вам свитки с тем, что мне удастся узнать. Но не ждите от меня многого, Поттер, предупреждаю сразу. Лорд склонен проверять сомнительных в плане лояльности Пожирателей месяцами. Особенно учитывая тот факт, что за последний год количество желающих заполучить Метку возросло настолько, что Лорд подумывает устроить конкурсный отбор.

Внутреннему взору Гарри представилась невесёлая картинка: несколько сотен желающих стать Пожирателями авадят друг друга из-за кустов, а Вольдеморт стоит поблизости со свистком рефери в зубах и с секундомером в руках — чтобы на честной конкурсной основе выбрать тех, кто покажет лучшие результаты.

— Просто помогите мне победить… как сможете, — попросил Гарри.

Снейп кивнул и как-то странно, совсем не зло ухмыльнулся.

* * *

Время близилось к полуночи, а в планах Гарри всё ещё не значился мало-мальский отдых; в Большом зале, куда он явился после того, как помог Снейпу «сбежать», его ждали преподаватели.

— Добрый вечер, — Гарри взмахом палочки прикрыл за собой двери Зала. — Со школьниками всё в порядке?

— Всех отправили по спальням, — откликнулась МакГонагалл. — Война войной…

— …а сон по расписанию, — покивал Гарри. — Профессор, в нашем распоряжении есть достаточное количество бумаги и чернил? Было бы совсем неплохо, если бы мы начали выпускать хотя бы нечто вроде листовок… «Ежедневный Пророк» подконтролен Вольдеморту, фактически, мы можем рассчитывать только на «Придиру», но не думаю, что Пожирателям будет трудно избавиться от Ксенофилиуса Лавгуда.

— На первое время хватит, — отозвалась МакГонагалл. — Но на год или больше… то же самое касается еды, например. Замечательно, что Хогвартс в наших руках, но мы здесь как в осаде.

Гарри призадумался. Выручай-комната должна помочь… неизвестно, откуда там что берётся, но всегда берётся в любом количестве…

— Думаю, с этим проблем не будет. Профессор МакГонагалл, профессор Флитвик, могу я вас попросить заняться первой листовкой? Позже, когда в школу прибудут магглорожденные, я отдам это на откуп Гермионе Грейнджер.

— Магглорожденные? — удивился Флитвик. — Как они сюда попадут? «Хогвартс-экспресс» ведь не запустят для них…

— Какой «Хогвартс-экспресс»? — Гарри сделал большие глаза. — Вольдеморт стопроцентно следит за вокзалами. Поезда для магглорожденных и в самом деле не пойдут… зато я летаю, под заклятием невидимости. Профессор МакГонагалл, Вы должны знать адреса учеников…

— Это больше сотни человек!

— Драконы выносливы, — предположил Гарри. Не объяснять же, что упор делается на эффект… к тому же трудно придумать другой способ, чтобы доставить магглорожденных в школу — тех, кого ещё не успело схватить Министерство и кто ещё не уехал из страны.

— Поттер, стоит ли так рисковать?..

— Стоит, — непреклонно сказал Гарри, чем заработал уважительный взгляд от профессора МакГонагалл, ценившей в людях качества своего факультета.

Был час ночи, когда Гарри удалось усадить МакГонагалл с Флитвиком за листовки и, вооружившись длинным списком адресов, полететь за магглорожденными. Впереди себя он пустил Хедвиг, потому что у той на адреса было совиное чутьё, без которого Гарри мог искать нужные дома по нескольку часов.

Это было, честно сказать, нелегко. Магглорожденные из Эй-Пи ждали его и без лишних сантиментов подчинялись, когда он говорил: летим! Прочим же, перепуганным, нервным, дёрганым, приходилось подолгу всё объяснять. На пятый раз у Гарри уже была наготове целая коротенькая речь, не оставлявшая ни один основной вопрос (кто-почему-как-куда) неотвеченным, а для доказательства он выпускал Патронуса или превращался в дракона, если масштабы двора перед домом позволяли. На дополнительные вопросы отвечали те, кому Гарри объяснил всё обстоятельно и подробно; пока Гарри летел за белым пятном Хедвиг по очередному адресу, шушуканье на его спине не прекращалось.

Дома двадцати пяти человек были пусты, какие-то — ещё и полуразрушены. Либо Пожиратели навестили, либо хозяева уехали сами. В любом случае Гарри был рад, потому что уже подобранные весили немало, и он опасался не донести такую толпу до Хогвартса.

Рассвет давно занялся, когда Гарри, приземлившись во дворе Хогвартса, подождал, пока все с него слезут, и перекинулся обратно в человека. Голова слегка кружилась, во рту пересохло. До тошноты хотелось есть, но даже пошевелиться сил не было. Гарри, всё ещё невидимый, перекатился на спину и зажмурился — солнце било в глаза. Finite Incantatem от обеспокоенной Гермионы пришлось в дюйме от Гарри.

«Первый день открытой войны, а я уже гожусь только на фарш», — поздравил себя Гарри, попытался точно вспомнить, когда спал последний раз, и не смог.

— Гарри? Командир? — тревожно позвала Гермиона.

Гарри неохотно поднялся и убрал невидимость.

— Всё в порядке. За мной, — Гарри побрёл к дверям, уговаривая себя, что засыпать на ходу — плохая идея.

Деканы факультетов (за исключением, разумеется, Снейпа) ждали их в Большом зале.

— Поттер!.. — голос МакГонагалл дрогнул — кажется, она сильно волновалась за успех этой эскапады.

— Я же говорил, что всё будет хорошо, — сказал Гарри. Честно признаться, он не помнил, чтобы когда-нибудь заявлял что-нибудь подобное, но это было совершенно неважно. — У вас здесь всё в порядке? Никаких ЧП?

Как выясилось, всё было в таком порядке, что упорядоченнее, пожалуй, и не бывает. Гарри велел ждать его к обеду и отправился в подземелья.

Спальня седьмого курса Слизерина принадлежала ему одному и никому другому, но он всё же активировал Locus Singularis, прежде чем провалиться в сон.

* * *

«Война — это как бегать по льду босиком, — хмуро думал Гарри, ковыряя вилкой в тарелке. — Стараешься, стараешься, а особого толку не видно. Ещё и тебе же хуже». Такой пессимизм был спровоцирован тем, что после ночных летательных эскапад ныло всё тело, и больше всего Гарри снова хотелось растянуться на кровати, а не сидеть на этом чёртовом обеде в чёртовом Большом зале под сотнями взглядов и пытаться пропихнуть в себя хотя бы кусок котлеты.

Готовая тысяча первых листовок с отчётом о знаменательном первом сентября в Хогвартсе дожидалась своего часа в кабинете МакГонагалл, и параллельно с уничтожением котлеты Гарри предстяло придумать, кто и как будет её распространять, — и его преследовало нехорошее ощущение, что и это придётся взять на себя. А ещё Эй-Пи сгорает от нетерпения по поводу тренировок — будут или нет, если будут, то когда? Эти вопросы буквально висели над головами всех, кто сегодня с гордостью прицепил к мантиям квадратные черно-зелёные значки. А остальные просто хотят услышать что-нибудь вразумительное о своём будущем. «Ребята, большую часть из вас, скорее всего, убьют. Но это ничего, наше дело — правое… Мерлиновы подштанники, образец вдохновляющей речи!»

Стол Слизерина теперь принадлежал первым трём курсам, которых отпустили почти свободно передвигаться по школе без палочек, и пятерым старшекурсникам — Гарри, Дафне, Нотту, Булстроуд и Пьюси. В обе стороны от Гарри было довольно много свободных мест — даже больше, чем в те времена, когда он был отверженным.

«Отдельных Пожирателей можно будет, если что, шантажировать тем, что их дети у нас, — размышлял Гарри, щедро поливая растерзанные останки котлеты острым соусом. — Конечно, в чадолюбии их заподозривать — номер дохлый, но всё-таки… если можно будет поиметь из этого пользу, то я поимею». Гарри отпил сока.

Под всеми этими взглядами кусок в горло решительно не лез. Гарри мужественно пытался проглотить свой обед целых полчаса, но не сказать, чтобы достиг в этом больших успехов. В конце концов он отложил вилку и вознамерился потратить оставшееся до конца обеда время с большей пользой — сказать пару слов собравшимся. Подавив желание внаглую присесть на учительский стол, Гарри взглянул на забывших о еде школьников.

— Полагаю, ни для кого не секрет, что война перешла в открытое противостояние, — Гарри переплёл пальцы, собираясь с мыслями. — Поэтому нас всех ждут не уроки, а интенсивные тренировки — пока могу, я буду учить вас выживать в битве. Наши замечательные преподаватели помогут мне в этом, так же как и те люди, что состояли в Эй-Пи со дня её основания. Точное расписание, по которому мы будем жить, будет устанавливаться несколько дней, и я не буду сейчас говорить о деталях. Но есть одна важная вещь, которую я должен упомянуть: как бы хорошо мы не сражались, у нас всегда будет много раненых и много потерь. Я прошу младшие курсы и тех, кто захочет, со старших курсов, регулярно приходить к мадам Помфри, чтобы она обучала вас основам медицинской помощи. Каждая пара рук и каждая палочка будет на счету, мы с мадам Помфри вдвоём не справимся. И персонально… Гермиона и Рон, Луна и Майкл, Сьюзен и Эрни, Дафна и Теодор — будете ответственными за младшие курсы ваших факультетов. Чтобы в неразберихе и разрухе подрастающему поколению всегда было к кому обратиться за помощью.

Названные ответственные закивали. Гарри ободряюще улыбнулся залу и обернулся к профессору МакГонагалл.

— Сегодня ближе к вечеру я разнесу листовки по Лондону. Люди должны знать, что Хогвартс не захвачен.

— Поттер, это опасно. Если Вас поймают…

— Не поймают, — уверенно сказал Гарри и подумал, что был бы не против, если бы поймали — тогда всё это в любом случае закончилось бы быстрее, чем планируется.

«Дурак», — безапелляционно заключил внутренний голосок.

Снова взглянув на школьников, Гарри сказал:

— Поскольку уроков нет, я бы посоветовал всем самостоятельно почитать книги по ЗОТС, у кого какие есть. Что-нибудь, случайно запомнившееся, может в один прекрасный день спасти вам жизнь. Не помешают также Трансфигурация и Чары — они очень полезны в бою.

Навскидку Гарри мог припомнить один яркий случай, когда Трансфигурация помогла ему — тот раз, когда Малфой в мужском туалете жаловался на свою тяжёлую жизнь Плаксе Миртл. Жаль только, приводить этот пример на тренировках не стоило даже в отцензурированной версии.

— В общем и целом… — Гарри лучезарно улыбнулся, надеясь, что челюсти не сведёт зевком в самый неподходящий момент. — Я верю в вас.

— И мы в тебя! — выкрикнула из-за гриффиндорского стола Ромильда Вейн, которую Гарри сегодня утром на собственной спине доставил в Хогвартс, и зааплодировала. Почин Ромильды подхватили остальные, и Гарри почувствовал, что готов банально оглохнуть от оваций.

Помахав всем на прощание рукой, Гарри выскользнул из Зала и сел на ближайший подоконник, прислонившись виском к холодному стеклу. Несколько спокойных минут, пока все не доедят десерт и не повалят по гостиным, у него есть.

— Гарри?..

— Да, Кевин? — Гарри взглянул на Кевина и снова поразился сходству двоюродных братьев — бывает же такое… сам Гарри был похож на своего кузена, как такса на сенбернара, и это, если вдуматься, было только к лучшему. Но Кевин и Седрик… может, их отцы были братьями-близнецами?

— А можно…

— Что?

— Можно, ябудуобращатьсяенекРонуиГермионеактебе? — на одном дыхании выпалил Кевин. — Они старосты, они хорошие… но…

Кевин замялся, не умея подобрать слов, что должны были следовать за этим «но».

Гарри улыбнулся краешком рта.

— Можно. Хочешь, я расскажу тебе о Седрике? Ты ведь не видел его почти год перед тем, как он умер…

— Хочу!

Гарри спрыгнул с подоконника, подхватил Кевина подмышки и закружил по коридору, вызвав у мальчика приступ смеха. Такой лёгкий, Мерлин помилуй… у него что, кости как у птиц, полые? Его и Луна или Джинни без усилий на руки подняли бы, пожалуй…

— Пойдём, — Гарри поставил всё ещё хихикающего Кевина на пол. — Орлёнок…

— Он тебе и об этом рассказал? — в голосе Кевина звучало явное неудовольствие.

— Рассказал… в тот день, когда умер. А меня он прозвал котёнком, так что, если вдуматься, у тебя более лестное прозвище.

— Котёнком? Разве ты похож на котёнка? — Кевин забыл о своей мимолётной обиде.

— Седрик говорил, что похож, — Гарри рассмеялся. — Я не спорил… с ним было трудно спорить.

— С ним было невозможно спорить, — согласился Кевин и взял Гарри за руку. Тонкие, горячие, доверчивые пальцы. — Он писал, что ты лучше него ловишь снитч… это правда?

— В единственном матче против Седрика мне повезло — я совершенно случайно поймал снитч ртом, — улыбнулся Гарри. — Это было на моём третьем курсе, а потом из-за Турнира квиддич отменили…

Гарри шёл рядом с Кевином, сжимая его руку, рассказывал о Седрике — всё, что помнил; обещал Кевину покатать его — в драконьем обличии, разумеется; рассказывал, что такое Патронус и трудно ли быть анимагом; слушал о первых успехах в квиддиче, которых Кевин достигал дома, на почти игрушечной метле, смеялся, ерошил каштановую копну и церемонно представлял Кевина выплывшему навстречу Кровавому барону.

И не было в это время никакой войны, не было её в сладковатом, уже отдающем осенью воздухе; не было ни крови, ни смертей в безмятежном голубом небе, в зелёной траве, в хороводе ярких бабочек, наколдованных Гарри; не было Чёрных Меток над домами в огоньке на ладони Гарри — Кевин смело сунул туда руку и обиженно заявил, что огонь холодный, как лёд.

Целый час вокруг Гарри не было даже намёка на войну.

* * *

«15.09.

Наблюдал прелюбопытную картину, сидя невидимым в углу слизеринской гостиной: Поттер и Блэк как ни в чём не бывало вваливаются в святая святых змеиного факультета и устремляются к спальням. Откуда, интересно, они узнали пароль?

Судя по звукам голосов, Люпин и Петтигрю остались снаружи, на шухере; но когда через несколько минут Блэк и Поттер вернулись, ругаясь почти в полный голос, два оставшихся Мародёра решили, что сторожить больше нет необходимости.

— Его там нет! — объявляет Блэк драматическим шёпотом.

— Саму мантию не искали? — спрашивает Люпин.

— Пробовали, — хмуро говорит Поттер. — Под подушкой и матрасом нет, на тумбочке и сундуке охранное заклятие — обжигает.

— Кто-то из вас обжёгся? — тревожно уточняет Люпин.

— Ерунда, — Поттер показывает красный след на пальцах. Хорошее заклятие, я пол-Запретной секции перерыл, пока отыскал подходящее. — Почему его нет в постели?

— Либо он знал о том, что мы придём, либо у него сегодня ночью выдались какие-то свои дела, — спокойно говорит Люпин. Странное дело, мне показалось, что Люпину стало как-то легче от этих новостей.

— Откуда ему знать? — удивляется Блэк. — И какие дела могут у него быть по ночам? Зелья запрещённые варить, что ли?

— Может, у него свидание, — буркает Поттер.

Блэк сдавленно ржёт, согнувшись в три погибели; затыкает себе рот рукой, чтобы не разбудить никого ненароком. Я когда-нибудь убью эту гриффиндорскую мразь. Может, даже прямо сейчас.

— Сохатый, что ты курил? У Сопливуса — свидание?! Да с ним и дементор целоваться не станет!

— Сириус, — укоризненно говорит Люпин. — Не нужно… и вообще, давайте-ка уйдём отсюда, раз его нет.

— Может, попробуем вскрыть тумбочку? — предлагает Петтигрю. — Ремус, ты наверняка знаешь подходящие заклятия…

Люпин вздыхает и под горящим взором Блэка неохотно говорит:

— Алохомору пробовали?

— Пробовали, — сознаётся Поттер. — Сыплет искрами, и только.

— Тогда… — Люпин задумывается. — Пожалуй, я могу попробовать что-нибудь сделать… но учтите, я даже не знаю, что это за заклятие, которое обжигает.

— Ты всё знаешь, Реми, — без тени сомнения заявляет Блэк и тащит Люпина за собой в спальню.

Разбудите Уилкса, Розье, Обри и Стеббинса, думаю я, разбудите, мародёрчики… весь ваш драный факультет останется без баллов на пару лет вперёд. Да ещё и отделают вас так, что мало не покажется.

Поттер не проявляет энтузиазма и остаётся в гостиной — что странно, это ведь его мантия, ему должно быть невтерпёж вскрыть мою тумбочку (хотя мантии там нет). Петтигрю тоже здесь — устраивается на полу у кресла, в которое сел Поттер.

— Джеймс, а почему ты не пошёл с Сириусом и Ремусом? — интересуется Петтигрю.

— Не хочется, — пожимает плечами Поттер. — К тому же я уже обжёгся об эту тумбочку… не думаю, что у них что-то получится. Снейп хоть и сальный гад, но заклятий знает больше, чем у меня волос на голове. Он ещё до школы такой был…

— А ты откуда знаешь, какой он был до школы?

— Мы с ним ещё в поезде в первый раз повздорили, — ухмыляется Поттер, — я и Сириус. Тогда Снейп превратил мне ноги в лишнюю пару рук, а Сириуса отбросил к стене и врастил в неё. Баллов со Снейпа не сняли, он же тогда ещё не был распределён, но МакГонагалл высказалась в том духе, что вот если бы такое виртуозное владение Трансфигурацией да в мирное русло. А ведь он сам всё это учил, дома…

— Вот ублюдок! — нелогично решает Петтигрю.

Поттер пожимает плечами.

— Хотел бы я знать, где Снейп сейчас ошивается, — говорит он. — Может, он сидит где-нибудь здесь, в гостиной, под моей мантией, и ржёт над нами втихомолку.

Петтигрю вздрагивает и насторожённо оглядывается. Мне и вправду хочется заржать, но я молчу — ещё не хватало так глупо себя выдать.

— Надеюсь, что нет, — подозрительно говорит Петтигрю.

— Я тоже надеюсь, — улыбается Поттер.

Петтигрю таращится на Поттера с такой завороженной рожей, что мне противно. Кажется, не одни Блэк с Люпином голубые в их дружной компании… А Поттер ничего не замечает — ну, или вид делает. Смотрит в огонь и играется со своим дурацким снитчем — может, он и спит с ним? Даже в гостиную Слизерина с собой притащил… слов нет, какая наглость.

Через пять минут возвращаются мрачные Блэк с Люпином. По их физиономиям и без слов понятно, что ничего не вышло.

— Пойдём отсюда, — решительно говорит Люпин. — Я спать хочу. И завтра контрольная по Чарам.

Поттер засовывает снитч в карман и молча встаёт. Пока они все вчетвером уходят — и Блэк с Люпином за руки держатся, мило-то как, блин — я шепчу:

— Accio снитч!

А теперь вот сижу и думаю: зачем мне этот дурацкий мяч? И зачем я сижу посреди ночи за задёрнутым пологом, пишу всё это и пытаюсь отпускать и ловить снитч — как Поттер? У нас, между прочим, завтра тоже контрольная по Чарам, и как раз Чары у меня идут хуже всего — ну, если не считать Прорицаний, с которых я ушёл на четвёртом курсе, потому что это был полный бред. Мне предсказали, что однажды я предам свою любовь и буду искупать это всю оставшуюся жизнь — ну не чушь ли?

А снитч ловить не так уж сложно. Правда, Поттер делает это машинально, а мне надо сосредотачиваться и следить взглядом за мячом — а так легко. Координация движений у меня в полном порядке.

Вот только зачем оно мне надо, а?

Всё, гашу Люмос и ложусь спать. Хватит с меня на сегодня…

16.09.

Сегодня после обеда Блэк опять нарывался: попытался припереть меня к стенке в коридоре и орал что-то о паршивых ворах. Я его обездвижил, и Поттер в стороне, разумеется, не остался.

— Finite Incantatem! — Блэк сразу же вскакивает. — Снейп, — продолжает Поттер, — отдай мантию по-хорошему. По-плохому больно будет, ты меня понял?

— Больно будет тебе, Поттер, — скалюсь и вытаскиваю снитч из кармана. Подбрасываю, ловлю — не зря ночью старался. — Видишь? В следующий раз без головы останешься, а не без мячика, понял?

Поттер бледнеет и принимается ощупывать все карманы — нема снитча, нема, вот тут он, у меня в руке…

— Ну ты и ворюга, Сопливус! — рычит Блэк. — Я тебя сейчас в лепёшку раскатаю, сальный ты козёл…

Я кричу:

— Imago!

Ступефай Блэка отражается и влетает в него самого. После этого Блэк несколько минут в состоянии только слабо трепыхаться. Люпин бросается к своему любовнику и что-то там над ним колдует. Поттер смотрит на них секунду и переключается на меня:

— Снейп, отдай мантию и снитч! Чёрт побери, одно взыскание у нас уже есть, так что не беда, если заработаем ещё парочку, пока будем отбирать у тебя мои вещи!

— Возьми свой кретинский снитч, — фыркаю я и бросаю мячик вперёд — Поттер машинально ловит.

И мне отчего-то приятно, что он держит в руках то, чего я только что касался. И вдвойне приятно, что этот же самый факт не по вкусу Блэку, который всё норовит кинуть в меня ещё каким-нибудь заклинанием.

— Мне он и даром не нужен, — говорю. — А вот мантия — полезная вещь. Пожалуй, стоит её разрезать на кусочки и исследовать.

— Что?! — Поттер краснеет от злости и выхватывает палочку.

— Что здесь творится, молодые люди? — с намёком спрашивает МакГонагалл. У неё на лбу написано, что снимать баллы со своего факультета она больше не хочет, но если надо будет — снимет, не задумываясь. — Какие-то разногласия?

— Никаких, профессор, — цедит Поттер, пряча палочку.

Я ухмыляюсь и ухожу. На самом деле, конечно, я её резать не стану, исследовать можно и так. Но Поттеру об этом знать необязательно — пусть поволнуется.

Хотя спиной к этим четверым мне лучше совсем не поворачиваться. И, кстати, неплохо бы постоянно держать какое-нибудь защитное заклинание — мало ли…

Мало ли».

Я говорю, и я же слушаю, потому что каким-то образом

нахожусь в двух местах одновременно.

Макс Фрай, «Энциклопедия мифов».

В желании помочь МакГонагалл была неукротима, как горная лавина; поддерживая Гарри в его намерении возглавить противостояние Вольдеморту, профессор Трансфигурации ухитрилась переложить на него всё общее руководство, которым прежде занималась сама вместе с другими профессорами. Гарри понимал, что, собственно, именно этого и добивался, но всё же не возражал бы, если бы МакГонагалл поумерила свою прыть, поскольку теперь у Гарри не было ни минуты свободной.

Домовые эльфы были испуганы войной и сбиты с толку перекроенным расписанием; то и дело возникали перебои в питании, в уборке. Раньше всеми хозяйственными проблемами занимался директор школы; за отсутствием такового Гарри пришлось самому договариваться с влюблённо смотрящими на него домовиками, удерживать их от самонаказаний и заставлять перестраиваться на новый ритм жизни, обещая попутно, что Злой Лорд скоро снова падёт и будет всем счастье.

Младшим курсам было решительно нечего делать — мадам Помфри могла занять их только на пару часов в день, а дальше у неё были свои дела; Рон, Гермиона, Сьюзен, Эрни, Майкл, Дафна и Теодор ходили по школе с одурелыми лицами и вечно в компании как минимум десятка детей от одиннадцати до тринадцати. Одна Луна не уставала отвечать на бесконечные вопросы, обучать мелким колдовским фокусам, расказывать о морщерогих кизляках и плотоядных мозгошмыгах и щедро раздавать всевкусные орешки от Берти Боттс, запас которых у неё, казалось, вовсе не переводился. И с этим надо было срочно что-то делать, пока малыши от скуки не начали устраивать шалости всех мастей.

Старшие курсы были заняты интенсивными тренировками. Большой зал, пустые классы, Выручай-комната — везде, где было достаточно места, шли спарринги. В Большом зале и аудиториях — простые; Ступефай-Протего-Экспеллиармус — верх изыска. В Выручай-комнате, которую Гарри мощным мыслительным усилием поделил на три отдельных комнаты, шли сражения на продвинутом уровне. Гарри сбивался с ног, успевая за час по три-четыре раза побывать везде, поправить ошибки, похвалить за то, что было правильно, скороговоркой дать указания инструктору конкретной группы. Плюсом был тот факт, что в качестве инструкторов удалось припрячь почти весь доступный состав Ордена Феникса, окончательно перебравшегося в Хогвартс; Ремус, Сириус, Тонкс, Кингсли — из них вышли замечательные учителя. Грюма Гарри пускал только к старшим курсам, и то с неохотой — аврору свойственно было недооценивать учеников и без стеснения сообщать им об этом, что, разумеется, процессу освоения заклятий не способствовало.

Первый состав Эй-Пи, самых верных и преданных людей, тех, кто вместе с Гарри отправлялся за пророчеством, он не доверял никому — только сам. Чтобы, не дай Мерлин, не испортили драгоценные навыки. Зато и доставалось Эй-Пи больше, чем остальным; на них должны были равняться, они должны были показывать прочим пример того, как надо сражаться — и Гарри до боли в запястье и хриплого голоса ставил им движения, показывал новые заклятия и гонял через полигоны.

Запас зелий в лазарете надо было пополнять заранее — и Гарри решительно некого было к этому припрячь, кроме себя самого; особой защитой надо было окружить тайные ходы в Хогвартс, поскольку ныне покойный Питер Петтигрю мог успеть поведать о них кому-нибудь ещё; новые порции листовок надо было разносить по Англии — и Гарри давал себе клятвенное обещание, что поручит кому-нибудь из Эй-Пи выучиться на анимага и заняться этим, но прекрасно понимал, что всё это мечты, поскольку на анимага, как правило, учатся несколько лет, а растягивать войну на подобный срок было бы непозволительной роскошью. Имеющиеся же в наличии анимаги — Сириус и профессор МакГонагалл — решительно не годились.

Гарри ложился спать не раньше трёх ночи, вставал не позже восьми; дни были забиты под завязку, и Гарри мог только благодарить судьбу, что Вольдеморту пока не до Хогвартса и тех, кто там окопался: магическому населению Сербии и Югославии пришлось решительно не по нраву, что их завоевали, и их партизанские отряды изрядно портили настроение местным ставленникам Тёмного лорда. Тому даже пришлось лично отправиться в Югославию, чтобы самолично разобраться, отчего это тамошнее Министерство магии второй день выпускает газеты с заголовками «Долой Того-Кого-Нельзя-Называть», и почему уже трое из Внутреннего круга, что были посланы организованно подавить беспорядки, так и не вернулись в Англию.

И совершенно, абсолютно не было времени на Кевина. Гарри видел его два-три раза в день, за едой в Большом зале; тёмно-серые глаза следили за Гарри неотрывно. Когда Гарри махал рукой в знак приветствия, Кевин отвечал, но никогда не делал этого движения первым. Гарри было стыдно — на самом деле стыдно — но он ничего не мог поделать, кроме как торопливо проглотить несколько бутербродов и умчаться по делам.

В довершение ко всем неприятностям феникс-портключ начал барахлить; видимо, Гарри не стоило убирать следящие чары, не разобравшись толком, как и куда тыкать Finite Incantatem, но слишком уж противной была мысль о том, что все эти годы за ним следили… и что если бы не эти чары, не было бы всей этой чёртовой эмпатической боли. «Хотя, — подумалось Гарри, — если бы не это, ещё неизвестно, как сложилось бы с Блейзом…» Так или иначе, теперь Гарри при активизации портала заносило, как автомобиль на повороте; появляясь в Астрономической башне, Гарри неизменно оказывался метрах в десяти в стороне, то есть — в воздухе безо всякой поддержки. И если бы не анимагические умения, остались бы от Гарри, на радость Вольдеморту, рожки да ножки… При путешествии к Большому залу или к библиотеке в половине случаев Гарри вляпывался в стену; камень возмущённо потрескивал, не собираясь терпеть в своей толще незваного гостя, и Гарри, задыхаясь, сжимал портключ непослушными пальцами снова и снова, уходя прежде, чем замок расплющил бы его. Конечно, защитные чары мэнора — защитными чарами, но в стены вот так с разбегу соваться не стоит. Такой наглости замок не потерпит; к тому же с точки зрения таких зданий, как Хогвартс — совершенно извращённой, по человеческому мнению, точки зрения — ничего плохого не было в том, чтобы хозяин здания в нём же упокоился навеки вот таким экстравагантным способом, навсегда сроднившись, слившись, соединившись с камнем стен. Отныне янтарный феникс болтался у Гарри на шее исключительно как украшение — до тех пор, когда у Гарри нашёлся бы момент проштудировать литературу по портключам и поправить дело.

Двадцать первое сентября началось для Гарри не в восемь утра, а в половине двенадцатого. Он даже не понял сначала, когда лучи солнца успели, пробившись сквозь маленькое окно у потолка спальни, так нагреть наволочку у его щеки — и, поняв, что время уже, собственно, близится к обеду, вскочил, уронив на пол одеяло и подушку.

— Не волнуйся, — посоветовал знакомый голос. — Все решили, что тебе надо отдохнуть… сегодня, в конце, концов, воскресенье. И у Того-Кого-Нельзя-Называть новые проблемы образовались, в Испании и Румынии, так что ему не до нас.

— Кевин? — Гарри медленно сел на кровать. — Ты как здесь оказался?

— Пришёл, — уютно устроившийся на бывшей кровати Гойла Кевин одарил Гарри выразительным взглядом: «я, конечно, понимаю, что ты ещё не совсем проснулся, но зачем же так тупить-то». — Мне Дафна сказала пароль к гостиной, а спальню по табличкам отыскал.

«Вот же ж… юный следопыт…», — Гарри потёр глаза, давя зевок.

— А зачем пришёл? — прозвучало невежливо, но Кевин воспринял такой тон индифферентно.

— Чтобы тебя предупредить. Я же знаю, ты вскочишь и опять помчишься делами заниматься. За тобой никто угнаться не может. Вчера в гостиной Гермиона удивлялась, откуда у тебя на всё силы берутся, когда остальные уже на предпоследнем издыхании, — Кевин хихикнул и добавил: — Колин сказал, что ты ведь Избранный, чему тут удивляться, а Гермиона дала ему по шее и сказала, что Избранные тоже люди. И все решили дать тебе сегодня хотя бы поспать.

— Это заговор, — буркнул Гарри. — Чтобы самим от меня отдохнуть…

— Неправда! — возмутился Кевин. — У тебя круги под глазами, и вообще…

— Они у меня всегда там, — проворчал Гарри, пятернёй пытаясь усмирить лезшие в глаза волосы. — По подбородку никогда не ползали, сколько себя помню…

Кевин рассмеялся.

— Давай, умывайся, и сходим на кухню. Эльфы тебя покормят, и можно будет до обеда ничего не делать. Так профессор МакГонагалл сказала. Она за завтраком говорила, что война войной, а если мы тебя укатаем раньше времени, то нам будет очень стыдно.

— Что, так и сказала?

— Ну… смысл был такой.

— Тогда я пошёл умываться, — Гарри встал с кровати. — Кстати, откуда ты знаешь, что можно сходить к эльфам на кухню, и там дадут поесть? Кто тебе сказал?

— Так это все знают, — удивлённо откликнулся Кевин. — А ты не знаешь? Странно…

Гарри подавил поползновение осведомиться, как часто Кевин общается с Луной Лавгуд, и ретировался в ванную.

Сытый Гарри без сопротивления позволил Кевину утянуть себя к озеру. Дожди ещё не начались; долгая тёплая осень позволяла валяться на берегу сколько угодно без опаски запачкать мантию.

— Гарри, — Кевин, севший под массивный вяз рядом с Гарри, больше пяти минут на одном месте не выдержал; Гарри не мог поверить, что был когда-то таким же стихийным бедствием. Хотя, возможно, на самом деле — никогда не был.

— Что?

— Ты обещал научить меня чему-нибудь, — в серых глазах плескалась вина пополам с надеждой — ну да, ну да, собирался оставить в покое, а теперь тормошу… но ведь так интересно!

— Чему тебя научить, орлёнок? — поддразнил Гарри.

— Будешь звать меня так — переименую тебя из Гарри в котёнка!

— А я и не против, — Гарри злорадно показал язык. — Мне нравится это прозвище.

Кевин, не найдя больше аргументов, надулся. Гарри моментально почувствовал себя последней сволочью — «почто ребёнка обижаешь, змеюка?», вопросил разгневанный внутренний голосок — и ласково зарыл пальцы в каштановые пряди. От волос Кевина слабо пахло травяным шампунем.

— Ну так чему тебя научить? Что тебе интересно?

— Мне всё интересно!

— Я это «всё», — наставительно сказал Гарри, — учил шесть лет. Так что до обеда ты это никак не освоишь. Выбери что-нибудь конкретное.

Кевин задумался. Гарри молча смотрел на сощуренные глаза, потемневшие от напряжённых размышлений, закушенную губу, раздуваемую ветром чёлку, и ловил себя на совершенно идиотской улыбке. До сих пор такие на лице Гарри удавалось вызывать только Седрику…

— А ты можешь научить меня заклинанию Патронуса?

«Круто берём. Хорошо хоть, не сразу анимагии…»

— Кевин, этим заклинанием не все взрослые владеют. Я его выучил в тринадцать лет. И, если честно, если бы не некоторые… особенности моей тогдашней жизни, у меня бы ничего не вышло.

— Ну хоть покажи, — не особо огорчился Кевин.

Гарри ещё раз вспомнил свои «особенности» и лишний раз утвердился в мысли, что лучше Кевину максимально погодить с вызовом Патронуса. «Начать кончать никогда не поздно!», — гнусно хихикнул внутренний голосок. «Заткнись, пошляк», — посоветовал Гарри, вытаскивая палочку из ножен.

— Сейчас… — Гарри прикрыл глаза и попытался припомнить что-нибудь хорошее.

Достаточно хорошее не вспоминалось. Всё было чем-нибудь непременно испорчено; встречи с теми, кого любил — смертью или просто расставанием; полёты, новость о том, что Гарри волшебник, — травлей, пытками, ненавистью.

— Эй, ты не заснул? — подозрительно спросил Кевин.

Не открывая глаз, Гарри нашёл руку Кевина и слегка сжал; кровь под детской нежной кожей размеренными толчками билась в пальцы Гарри.

— Сейчас…

«У Седрика остался брат. С такими же серыми глазами, с такими же волосами и улыбкой; с теми же ямочками на щеках и той же манерой заботиться о бестолковых «котятах». И его я всё-таки сумею защитить…»

— Expecto Patronum! — величественный серебристый олень ступал по траве, явно красуясь перед восхищённым Кевином.

— Здорово… — выдохнул Кевин, когда олень растаял в лучах солнечного света. — А я так научусь?

— Наверно, не совсем так, — пожал плечами Гарри, убирая палочку. — Форма Патронуса — это очень индивидуально. У меня олень, потому что это была анимагическая форма моего отца. Патронус обычно связан с кем-то, кого ты любишь, кому доверяешь, кто позволяет тебе почувствовать себя в безопасности. Или с чем-то, близким тебе по духу. Например, у Гермионы Патронус — выдра. И я уверен, будь Гермиона анимагом, она именно в выдру и превращалась бы.

— А можно как-нибудь определить, в кого превратишься, если будешь учиться анимагии?

«Так, надо пойти в библиотеку и спрятать трактат Ульриха Гамбургского на самые пыльные верхние полки — на всякий случай».

— Обычно нет. Это определяется уже в процессе. В книгах по анимагии пишут, что можно только приблизительно угадать при медитации, будешь ты летать, бегать, ползать или плавать.

— А что такое мети… медитация?

— Этому тоже надо учиться, — отмахнулся Гарри. — Это долго и муторно…

— Но ты же как-то научился?..

Гарри замялся.

— Я не учился. Оно само…

— А так тоже бывает?

— Бывает, — неуверенно сказал Гарри. — Я же… бываю. Только так очень редко случается. К тому же у меня наследственность…

— А у меня есть наследственность?

— А у тебя папа анимаг?

Кевин ощутимо погрустнел.

— Не знаю… папа и мама умерли, когда мне было три года. Мне рассказывали… папа с мамой были в Министерстве, а там начался пожар. А там везде антиаппарационные чары, и такая давка у каминов. Мама с папой не успели уйти, сгорели. Так что у меня есть только дядя Амос и тётя Сесилия.

Гарри вздрогнул.

— Дядя с тётей тебя любят?

— Любят, — у Гарри с грохотом свалился камень с сердца. — Они хорошие… я даже не знал долго, что я Седрику не родной брат, а двоюродный. Только последние два года дома так мрачно. Тётя Сесилия часто плачет у Седрика в комнате, когда думает, что никто не слышит, а дядя Амос по ночам не спит, ходит по дому и курит маггловские сигареты. Везде окурки разбросаны. Я их подбираю обычно, чтобы тётя Сесилия не видела, она не любит, когда дядя Амос курит, огорчается… наверно, сейчас они ссорятся часто из-за этого. Некому подбирать…

Кевин сгорбился, подтянув колени к подбородку; кальмар в озере зашевелил щупальцами, выбираясь на мелководье, чтобы погреться на солнце, и окатил водой траву перед Гарри и Кевином. Сияющие капли смыли пыль с раздражающе жизнерадостной зелени.

— Перед тем годом, когда был Турнир, — снова заговорил Кевин, — меня тогда не взяли на Кубок Мира по квиддичу. Дядя Амос достал только два билета. Мы с Седриком бросили жребий — выпало ему. Я так завидовал… потом он мне показывал в саду Финт Вронского, тётя Сесилия ругалась, говорила, что мы себе так шеи однажды сломаем… а потом он уехал в школу. У меня до сих пор все его письма хранятся отдельной стопкой. Он и о тебе писал… что ты хороший, только никому не веришь. Обещал познакомить с тобой, если ты согласишься летом приехать к нам на пару недель погостить…

— Он мне не говорил, что хочет пригласить домой…

— Наверно, не успел, — как-то беспомощно сказал Кевин. — Гарри… ты к нам приедешь? После войны…

— Обязательно, — пообещал Гарри.

Кевин всхлипнул и неожиданно уткнулся в плечо Гарри. Тот крепко обнял Кевина, чувствуя, как суматошно бьётся сердце под чётко выступающими рёбрами, под рубашкой и мантией; Кевин не плакал, просто молча вжимался лицом в мантию Гарри, щекоча растрёпанными волосами его шею.

Слава Мерлину, эта паршивая зараза, внутренний голос, молчала, как под Силенцио.

* * *

После обеда Гарри отыгрался на своих не в меру добрых соратниках по полной, заявив, что отдых — это хорошо, а навёрстывать упущенное нужно. Кое-кто выглядел недовольным, но спорить со своим командиром не решился.

Велев всем потренироваться в парах, Гарри трезво прикинул, наблюдая, какие шансы у всех выжить в грядущем бою. Шансы получались плачевно низкими; хотя если учесть, что в день свадьбы Флёр и Билла у многих присутствовавших уровень был куда ниже, чем у среднего бойца Эй-Пи, а потери были невелики… конечно, Пожирателей изрядно отвлекал идиот, летающий над садом, как Карлсон-лунатик и великолепная мишень в одном флаконе, но не делать же так каждый раз? Конечно, это великолепный показушный вдохновляющий фактор, но так и Аваду схлопотать недолго. Разом всё вдохновение пойдёт на спад.

Кстати, о крыльях. Если их не начать лечить, можно при самом неудачном раскладе вообще остаться без них, но со своим склерозом. «Сегодня же вечером», — клятвенно решил Гарри.

— Стоп! — скомандовал Гарри и подождал несколько секунд, чтобы все успели прекратить перекидываться заклятиями. — Всё это очень хорошо, можно сказать, замечательно. Любой из вас может идти и сдавать ТРИТОН по ЗОТС, но этого недостаточно.

— А что нужно, Гарри? — подала голос Джинни — бледная и усталая. Создавалось впечатление, что сегодняшнее утро она посвятила не отдыху, а разгрузке вагонов.

— К сожалению, я не могу обеспечить вам здесь реального противника… — задучмвио сказал Гарри. — Опыт! Вот что вам нужно, только опыт… Джинни, Рон и Гермиона были на свадьбе Билла и Флёр. У них троих есть шанс быстро сориентироваться в драке. У остальных первая оторопь пройдёт медленней. Ваши противники будут, может, и не лучшими из войск Вольдеморта, но и самых завалящих он тоже не выставит — захочет гарантированно избежать поражений. Поэтому пока вы будете соображать и включаться в обстановку, пока избавитесь от волнения, ваши противники будут действовать — просто потому, что для них это уже привычно. Наши полигоны — это, конечно, хорошо, но всё же опасность там куда ниже…

— Гарри, это же тупик, — заметила Гермиона. — Реальную опасность здесь взять негде…

— Кто вам сказал, что негде? — хмыкнул Гарри. — Опасность всегда есть где взять… другое дело, что на тренировках опасность должна быть контролируемой. Звери, манекены, кто угодно — всё это опасность неконтролируемая. Идеально было бы, если бы у меня была возможность спарринговать с вами всеми одновременно…

— На то он и идеал, чтобы быть недостижимым, — Невиллу тоже понравилась идея, и он искренне огорчился её неосуществимости.

Палочка Гарри нагрелась, обдав руку сквозь ножны и рукав ровным жаром; у всех остальных тоже, судя по недоумённым лицам и недоверчивым взглядам на собственные палочки. Гарри выдернул свою и прочёл там, где должен был быть серийный номер: «Гарри, выйди-ка в коридор».

— Кто это сделал? — испуганно спросила Гермиона. — Гарри, Сменочары ведь на тебя завязаны! Как?.. Почему?..

— Кажется, я знаю этого придурка, — буркнул Гарри, засовывая палочку обратно. — Мне и вправду надо выйти в коридор…

Его ожидания оправдались — выйдя в коридор, он увидел целую толпу Гарри Поттеров.

— А нельзя было написать повнятнее?

— Не знал, что я такой зануда, — поддразнил Гарри один из них. — Ты, кстати, ругаться вышел или о деле разговаривать?

— Давай о деле, — покладисто согласился Гарри.

— Сейчас ты пойдёшь за хроноворотом, который будешь очень долго клянчить у МакГонагалл под честное слово и прочие, более занятные слова. Он у неё остался, кстати, ещё с тех времён, когда его выдало Министерство, чтобы примерная ученица Гермиона Грейнджер ухитрилась посещать по два-три урока и экзамена одновременно. Тогда с организацией Турнира было столько хлопот, что его забыли потребовать обратно… ну да это МакГонагалл тебе расскажет. Заберёшь, потом вернёшься, проведёшь занятие, ещё раз вернёшься… пока на всю Эй-Пи спарринг-партнёров не наберётся. Ну да не мне тебя учить.

— Святые слова, — фыркнул Гарри. — Только зайди сначала один и всё объясни, пока они совсем не разнервничались.

— Гарри! — жалобно охнула Гермиона, когда одиннадцать Поттеров заявились в Выручай-комнату после краткого объяснения ситуации от двенадцатого. — Я же помню по тому году… это ужасно! Ты устанешь, как будто провёл не одно занятие, а двенадцать…

— Зато вас натренирую, — отрезал Гарри. — Есть вопросы?

— А как это? — с интересом спросил Ли Джордан, на днях прибывший в Хогвартс. — В смысле, каково быть в двенадцати экземплярах?

Вся дюжина Поттеров одинаково фыркнула.

— Ничего особенного. Разве что последний по счёту вымотался больше остальных, потому что провёл уже одиннадцать занятий.

— И который это? — уточнил Ли с интересом.

— Не тот, который будет тренировать тебя, не волнуйся, — Гарри показал Ли язык.

— Вечно ты обломаешь кайф, — притворно-возмущённо фыркнул Ли.

— Дай тебе волю, ты бы устроил вечный кайф, — Гарри выразительно взглянул на Джордана. — Я надеюсь, та любопытная травка, которую вчера конфисковали по моему приказу домовые эльфы, в окрестностях Хогвартса не растёт?

— А я-то думал, куда она делась! — присвистнул Ли.

— После войны скуришь, когда будем победу праздновать, — пообещал Гарри. — Итак, если никто ничего больше не хочет сказать, то я, в качестве контролируемой опасности, на одной стороне, вы — на другой…

Часом занятий Гарри, при всей своей требовательности, был вполне удовлетворён; Эй-Пи поначалу нервничала, а потом привыкла к виду сразу двенадцати командиров и втянулась в драку. Ещё несколько таких занятий, и можно будет почти без опаски пускать Эй-Пи в настоящую битву… вот только жаль, что такие занятия не получится проводить часто.

Гарри дождался, пока вся Эй-Пи уйдёт заниматься другими делами — тренировать тех, кто был уровнем ниже, возиться с младшими курсами — и только тогда позволил себе сползти по стенке на пол. Проведя двенадцать занятий разом, он был выжат досуха.

— Не кисни, — Гарри-пятый взъерошил волосы Гарри-двенадцатому. — Отдохнёшь немного, и всё будет в порядке.

— Легко тебе говорить, — фыркнул Гарри-двенадцатый. — Ты ещё только пять их провёл… а вообще, странное чувство. Я же помню, как говорил себе не киснуть и сам себе отвечал то, что сейчас говорю.

— А то, что было дальше, помнишь? — задумчиво осведомился Гарри-пятый.

— Ты про то, что вы все крутанули хроновороты и вернулись на час назад? — фыркнул Гарри. — Или про другое?

— Про другое, — Гарри-пятый придвинулся ближе к Гарри-двенадцатому и нежно поцеловал в губы.

— Это нарциссизм, — хмыкнул двенадцатый, ответив на поцелуй.

— Это профилактика, — возразил пятый, вытащил из-за воротника хроноворот на цепочке и аккуратно перевернул крохотные блестящие песочные часы.

Двенадцатый, оставшись в гордом одиночестве, тоже вытянул свой хроноворот из-за пазухи и задумчиво взвесил на ладони.

— Пожалуй, я и правда не буду им пользоваться вне занятий Эй-Пи, — решил Гарри вслух. — Правильно я тогда подумал после пятого раза… есть вещи, которым лучше не случаться.

* * *

После ужина Гарри был способен только на то, чтобы добрести до спальни и рухнуть на кровать, лелея благую мысль: встать и полечиться наконец. И будет очень хорошо, если раны на убранных крыльях не воспаляются…

«И мне ещё повезёт, если я сумею сам промыть все разрывы и намазать исцеляющим, — подумалось Гарри. — Они ведь сзади болтаются, а глаз на затылке у меня нет, что бы я ни говорил, и лишней парой рук, на спине, обзаводиться тоже не умею…»

— Ты не спишь?

«Блин, как он ухитряется ходить так бесшумно? Хотя если весить так мало, то странно было бы топать, как Дадли…»

— Нет, а что?

— Мне рассказывали, ты сегодня с помощью хроноворота проводил занятие, и тебя было двенадцать, — Кевин без стеснения забрался на кровать Гарри, примостившись в углу между стеной и задней спинкой кровати. — Ты правда так сделал?

— Правда.

— Гермиона, кстати, просила передать тебе вот это, — Кевин выудил из кармана небольшой флакончик. — Она сказала, что сама пользовалась на третьем курсе… Гарри, а что это такое и зачем оно?

Гарри сел, откупорил флакончик и принюхался к содержимому.

— По-моему, это смесь успокаивающего, укрепляющего и тонизирующего. В отличных пропорциях: восстанавливает силы, расслабляет мышцы и не даёт заснуть на ходу. Такой модификации я ещё нигде не встречал, наверное, Гермиона сама составила.

— А что у неё было на третьем курсе?

— Она пользовалась хроноворотом, потому что очень много училась, — Гарри в несколько глотков опустошил флакончик и отставил его на тумбочку. — Времени не хватало.

— А-а… Гарри, пользоваться хроноворотом — как это?

— Если ты про способ, то его надо только покрутить. А если про ощущения, то препаршиво, потому что и правда устаёшь очень.

Кевин замолчал, обдумывая следующий вопрос — которого Гарри, признаться, ждал почти с содроганием, потому что пути ассоциаций в голове Кевина и его любопытство были неисчерпаемы и неисповедимы. Воспользовавшись паузой, Гарри отыскал в сундуке флакон обеззараживающего, чистую тряпочку и баночку с заживляющей мазью; скинул мантию и рубашку и мысленным усилием раскинул крылья.

— Ва-ау… — восхищённо протянул Кевин. — Это драконьи крылья, да? Ты умеешь частично превращаться? А можешь сделать драконий хвост, но остаться человеком? Или дышать огнём?

— Не знаю, не пробовал, — Гарри предпринял несколько попыток добраться до ран на крыльях, но подлые летательные приспособления выскальзывали из рук, заворачивались, задев стены, то и дело натыкались на кровать или тумбочку. — *@*… э-э, не слушай меня, Кевин.

Кевин засмеялся.

— Да я и не такие слова знаю! Старшие ребята и не такое говорят… даже Седрик однажды, когда мы с ним летали в саду… Он тогда случайно впечатался лбом в ветку. Я тогда много чего услышал, пока Седрик не спохватился и велел его не слушать, как ты сейчас… а что это ты хочешь делать с крыльями?

— Видишь, они кое-где продырявлены? Это ещё с битвы у Норы, — это название и в самом деле легко легло на язык — близнецы знали толк в популяризации чего бы то ни было, и иначе эту стычку никто уже не называл. — Я всё забываю вылечить. Хотел этим заняться, но ни черта не получается, неудобно…

— Давай я помогу, — с готовностью подхватился Кевин. — Что делать?

Гарри охотно объяснил; раны на развёрнутых крыльях болели, как свежие.

— Всё, — сказал Кевин через некоторое время. — Намазал. Что теперь?

— Спасибо. Теперь мне надо посидеть минут десять-пятнадцать, пока раны не затянутся. Мазь поставь на тумбочку. А тебя не хватятся в гриффиндорской спальне?

— Не-а, — Кевин снова забрался на кровать Гарри. — Там знают, что я пошёл к тебе. Даже если я здесь на ночь останусь, никто не забеспокоится. Я же с тобой.

— Это был намёк? — настороженно поинтересовался Гарри.

— Намёк на что? — не понял Кевин.

— А, раз не намёк, тогда ладно… хм. А ты хочешь здесь переночевать?

— Хочу, — признался Кевин, подумав. — Мы с Седриком часто спали в одной комнате, чтобы можно было болтать допоздна…

— Тогда оставайся, — щедро разрешил Гарри. — Занимай любую кровать, кроме моей, на них в этом году ещё никто не спал. Ванная там, — Гарри махнул рукой в соответствующем направлении.

Пока просиявший Кевин умывался, Гарри всё ждал, пока раны на крыльях затянутся, и предавался невесёлым размышлениям.

«Я для него — как часть Седрика, и он для меня тоже… как недостающий кусочек мозаики. Это хотя бы в принципе может кончиться чем-нибудь хорошим?..»

* * *

«08.10.

Мы за вами, вы за нами — так и бегаем кругами. Так, кажется, это называется.

Давно не писал… не о чем, всё до жути однообразно.

Мародёры не перестают наивно надеяться на то, что я ошибусь, ослаблю бдительность или испугаюсь и сам отдам мантию — ха! Но чтобы успешно противостоять этим придуркам, мне приходится под заклятием невидимости (и заодно бесшумности, потому что чёртов Люпин уже раз пять меня едва не застукал по абсолютно беззвучным шагам! Маггловские локаторы в него встроены, что ли?) следить за ними четырьмя и подслушивать планы. Как правило, планы рождаются в том намёке на мозги, что заполняет голову Блэка, посему ни особой оригинальностью, ни маломальской действенностью они не отличаются, но всё же если бы я не знал заранее, мне могло бы прийтись несладко.

Что удивительно, Поттер частенько крайне вяло реагирует на блэковские вопли об отмщении сальным слизеринцам; по логике вещей, именно Поттер должен бы изощряться в коварных интригах, чтобы забрать у меня свою же вещь — но его, кажется, это мало волнует. По нему часто видно, что он думает (если, конечно, принять за аксиому, что он действительно умеет это делать) о чём-то постороннем, не имеющем отношения к разговору. О квиддиче, небось. Или об этой выскочке Эванс, в которой единственное, что есть хорошего — это глаза.

В любом случае, мне без разницы. Не рвётся мстить мне, бия себя пяткой в грудь и клянясь смыть оскорбление кровью — тем лучше.

Вот только мне интересно, долго оно так будет продолжаться? Либо я устану, либо эти четверо придумают что-нибудь оригинальное. Например, если Люпин включится в игру так же активно, как Блэк, это будет очень плохо, потому что, как ни мерзко признавать, Люпин умеет думать. Но этому гриффиндорскому слюнтяю всё кажется, что со мной просто надо спокойно поговорить и попросить отдать мантию по-хорошему — и я, дескать, отдам.

Три ха-ха, что я ещё могу сказать.

Сейчас допишу и поставлю защитные заклятия на свою кровать, а сам пойду спать в гостиную невидимый. К утру всё затекает, но зато точно не проспишь завтрак — ещё и проснёшься за пару часов до него, проклиная всё на свете.

Честно говоря, мне уже начинает всё это надоедать, но сдаваться я не стану, даже если придётся до конца года дрыхнуть на этих кретинских кожаных креслах — они, между прочим, скользкие, я с них во сне уже три раза падал. Пусть Блэк с Поттером отступятся.

Вот только упёртые они, как ослы, так что вряд ли сделают мне такой подарок.

В общем, это надолго.

11.10.

Кто здесь жаловался на однообразие? Я жаловался?! *@*, чем я только думал? Да здравствует однообразие!! Лучше оно, чем такое… вот такое вот!!!

*@*, гораздо лучше.

Спокойно, Северус, спокойно. Лучше я запишу всё и попытаюсь осмыслить. По порядку…

Вчера Слизерин и Гриффиндор повздорили на квиддичном поле, чья сейчас очередь тренироваться. Мне, собственно, фиолетово до этой глупой игры, но Слагхорн, которого вызвали на поле разбираться с МакГонагалл насчёт очереди, был мне нужен — я всё хотел обсудить с ним перспективные пути модификации Веритасерума. И пошёл с ним, чтобы поговорить по дороге; и ведь мы даже очень удачно поговорили, очень хорошо… На поле я хотел было уже уйти, чтобы сесть в библиотеке и подумать как следует о Веритасеруме — но Поттеру же нечего было делать, Поттеру же непременно надо было найти себе объект для развлечения, пока деканы выясняют, кому тренироваться! Пусть даже Блэка рядом не было — Поттер и один вполне справляется. А вся гриффиндорская команда по квиддичу и рада — стоят, уроды, и смеются, как будто самая весёлая вещь на свете — это когда над кем-то безнаказанно издеваются.

— Эй, Сопливус, а ты-то что здесь забыл?

— Не бойся, не тебя, — фыркаю.

— Бояться? Тебя? Ты себе льстишь, Сопливус!

— А ты вечно хорохоришься, когда у тебя за спиной толпа, чтобы защитить тебя от меня, между прочим. Один на один ты лезть не решаешься, гриффиндорец драный…

Поттер резко бледнеет от злости — так ярко, как бумага, никогда не думал, что люди так умеют — и ещё вокруг дождь начинается, гроза, молнии то и дело бьют в землю — и в этом свете молний я так чётко вижу, что у Поттера гневно дрожат ноздри, и что над левой бровью у него крохотная родинка, а ресницы длинные, как у девчонки, мокрые, тёмные-тёмные. И губы движутся — он говорит что-то, а я не слышу.

Засмотрелся.

— Что ты стоишь и ухмыляешься, сальный ты ублюдок?!! — оскорблённый моим невниманием Поттер срывается на крик; негативных эмоций гриффиндорскому капитану прибавляет и то, что МакГонагалл явственно проигрывает в споре со Слагхорном. — Ты, паршивый вор… чтоб ты сдох!

Долго, наверно, лелеял эту мысль.

Поттер делает шаг вперёд, отбрасывает метлу и размахивается дать мне кулаком по скуле. У меня хреновая реакция, я не привык драться на кулаках, предпочитаю палочку…

Как только кулак Поттера соприкоснулся с моим лицом, в меня ударила молния.

Это почти не больно. Это только слегка жжёт. Может быть, потому, что молния через меня идёт в Поттера — его трясёт, он запрокидывает голову, как-то неестественно оскалившись, и оседает на землю, но оторвать руку от моего лица не может. И я подхватываю его, обнимаю за талию одной рукой и касаюсь ладонью его щеки.

Молния мечется по нашим телам, яростно, всполохами боли — слабой, но подкашивающей колени; я падаю, но держу чёртова Поттера, держу — и он смотрит на меня, глаза в глаза, и я не могу понять, о чём он думает. Но ему страшно — это я вижу.

Я понятия не имею, кого или чего он боится, но знаю, что не хочу его отпускать. Он лёгкий, у него яркие губы и тёмно-карие глаза, у него влажные прядки прилипли к вискам, и капли дождя текут по бледным щекам.

Не хочу.

МакГонагалл выкрикивает какое-то заклинание, и молния уходит. Ещё две лишних секунды — целых две таких коротких секунды — я держу его. А потом отпускаю, и он валится на траву.

Мадам Помфри причитает что-то, смешивая лечебные зелья в больших кубках; сначала она поит Поттера, ему сильней досталось, он даже встать не мог сам. Я не вслушиваюсь — в голове гудит, во всём теле слабость. В лазарете больше никого нет — мадам Помфри выгнала толпу поттеровских сочувствующих, сказав, что ему нужен покой. Я, честно сказать, рад этому — они так громко болтали, что уши резало.

Зелье кисловатое, как будто туда добавили лимонного сока; обычно я распознаю на вкус почти любое зелье, как-то раз даже поспорил со Стеббинсом об этом и выиграл пять галлеонов. Но сейчас я не хочу даже думать о том, чтобы что-то анализировать. Мне просто хочется лежать и смотреть в потолок — чистый белый потолок, по которому пляшут тени; гроза закончилась так же быстро, как и началась, и заходящее солнце за окном пламенеет.

Мадам Помфри выходит, и в лазарете становится очень тихо. Я слышу неровное дыхание Поттера на соседней кровати — медленное, затруднённое. Интересно, а он моё слышит?

— Снейп, — неожиданно говорит Поттер. — Ты мне мантию вернёшь?

— Размечтался, — говорю я. На потолке есть небольшая извилистая трещина, и я рассматриваю её чересчур внимательно.

— На черта она тебе? Просто так, меня и Сириуса позлить?

— Вам полезно. Чтобы не думали, что стоит топнуть ногой — и всё принесут на блюдечке с голубой каёмочкой.

— Перевоспитать, что ли, хочешь? А тебе не всё равно?

Я долго молчу — так долго, что солнечные лучи успевают из нежно-розовых стать лиловатыми. Поттер терпеливо ждёт; он не спит, я знаю — дыхание у него всё такое же неровное. Он ждёт.

— Мне не всё равно, — говорю я.

И это чистая правда.

В лазарете больше никого нет; ночь, ущербная луна светит в окно — какое здесь большое окно; в подземельях, в спальнях, совсем крошечные, под потолком, и сделаны магией, как потолок Большого зала… я никогда раньше не видел, как лунный свет скользит по стерильно-белым стенам и потолку лазарета — если мне приходилось ночевать здесь, я спал. А теперь не спится.

Поттер дышит ровно, медленно, размеренно; глаза у него закрыты, сам он весь разметался по кровати, как морская звезда. Я лежу и честно пытаюсь смотреть на потолок, но то и дело ловлю себя на том, что пялюсь на Поттера.

Какого хрена он вообще так безмятежно дрыхнет, когда я — его злейший враг, между прочим! — валяюсь на соседней койке и могу сделать любую гадость? Вот выскажет Блэк Поттеру про меры предосторожности… скажет, что надо было меня Петрификусом долбануть, как только мадам Помфри ушла, и спать спокойно.

Но Поттер так не сделал, и мне отчего-то неловко. Будто я попал обеими ногами в одну штанину и никак не могу выпутаться. Чёртовы гриффиндорцы, вечно от них какие-то неудобства…

Я встаю и сажусь на пол между своей кроватью и поттеровской. Левая рука Поттера свешивается с края кровати; точёные пальцы, узкая ладонь, полукруглые лунки аккуратных ногтей. «Наверное, снитчам эти руки тоже нравятся», — думаю я. А потом начинаю лихорадочно соображать… что значит ТОЖЕ??!!

Никаких тоже. Мне ничего в Поттере не нравится. Ничего! Он ублюдок, который издевется над людьми просто от скуки, гоняющийся за славой придурок, безмозглый высокомерный выскочка…

Чёрт побери, это он перед всеми подвесил меня в воздухе три месяца назад и едва не снял с меня трусы! Это худшее унижение, какое я вообще когда-либо испытывал…

Так какого рожна я сижу здесь, не шевелясь, и смотрю на его руку?.. Почему я хочу коснуться губами тыльной стороны его ладони, просто, чтобы узнать, такая ли мягкая у него кожа, как кажется?.. Почему я не строю планов, как взять его же собственную палочку и перерезать ему горло одним Caedo — пусть думают, что самоубийство?

Ведь тогда я готов был умереть от стыда. Я клялся, что убью его, что отомщу им всем, во рту кисло было от ярости, я смотреть на них не мог спокойно — руки тряслись от ненависти. Куда всё это делось? Когда оно успело?

Почему, чёрт побери, почему?..

Я касаюсь губами его руки — и, чёрт побери, кожа действительно такая мягкая…

Поттер шевелится, и я в долю секунды оказываюсь на кровати и застываю — я сплю, сплю-сплю-сплю, меня здесь вообще практически нет…

Поттер садится на кровати, трёт глаза — я подсматриваю из-под ресниц.

— Что за хрень… — бормочет он тихо-тихо. Снилось ему, что ли, что-то не то?

Поттер сидит молча несколько минут, и я, расслабившись, начинаю и в самом деле засыпать; но Поттер соскальзывает с кровати — неслышно, легко — и наклоняется надо мной. Я лежу на спине, но голова повёрнута набок — чтобы удобней было подглядывать за Поттером. Теперь я вижу в основном его пижаму и отчаянно стараюсь, чтобы ресницы не подрагивали — это всегда выдаёт притворство.

— Нет, ну что за хрень, — повторяет Поттер шёпотом и невесомо гладит меня по щеке — там, куда фактически ударил сегодня на квиддичном поле. Как будто извиняется.

Проводит ладонью выше, по скуле, по виску, по волосам — так осторожно, что, если бы я на самом деле спал, то не проснулся бы от этого.

Я не помню, как дышать; я забыл, что надо следить, чтобы ресницы не дрожали; я с трудом, с таким трудом удерживаю себя от того, чтобы не вжаться в ласкающую ладонь… наверно, это смотрелось бы жалко со стороны, но мне нет никакого дела, абсолютно…

Поттер упирается руками в подушку по обе стороны от моей головы и шёпотом спрашивает:

— Эй, Снейп, ты спишь?

Честно, нельзя было придумать более глупый вопрос. И более глупый ответ, чем мой. Я открыл глаза и сказал:

— Нет.

— *@*, — реагирует Поттер, но не отстраняется. — Ну ладно. Снейп…

— Что?

— Зачем ты сегодня так сделал? Если бы ты не замкнул круг, молния так бы во мне и осталась…

Я могу выбрать ответ из сотен вариантов, от «ты и так без тормозов, а с молнией внутри вообще бы житья не дал» до «извини, в следующий раз так не сделаю». Язвительный, уничтожающий, истекающий свежим ядом ответ, который растопчет Поттера в прах, чтобы наутро пятилетняя война возобновилась с новой силой.

Но я говорю:

— Чтобы тебе не было больно.

Поттер явно обескуражен.

— А почему ты не хотел, чтобы мне было больно?

Я пожимаю плечами — насколько могу это сделать, лёжа на кровати. В лунном свете у Поттера не карие глаза, а чёрные. Совсем как мои.

Если бы молния ударила в него, я принял бы её на себя.

Просто, чтобы ему не было больно.

— Кто бы мог подумать, — растерянно говорит Поттер, — что ты меня спасёшь… я хочу сказать, я никогда не думал…

— И не начинай, — советую. — Это занятие вредно для гриффиндорского здоровья.

— Но…

— Я — подлый сальный слизеринец, — перебиваю. — Будь любезен, не забывай об этом.

— Но ты же не такой на самом деле, — нерешительно говорит Поттер. — Подлый не спас бы меня… а ты ещё и поддерживал.

— Что ты знаешь о слизеринцах? Только то, что мы носим зелёные с серебром галстуки, — фыркаю. — Так что не берись судить о мотивах моих поступков, будь так любезен.

Поттер… смеётся. Он самым наглым образом тихонько ржёт, наклонившись над моей кроватью, как будто я только что рассказал анекдот месяца из «Ежедневного пророка».

— Серьёзно, Снейп, — говорит он, оторжавшись. — Я перед тобой в долгу…

— Молния тебя бы не убила, так что невелик долг.

— Это неважно. Ты странный, оказывается…

— Ты тоже, — говорю я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Поттер снова смеётся и уверенно гладит меня кончиками пальцев по щеке.

— Спокойной ночи, Снейп.

И возвращается на свою кровать.

Я заматываюсь в одеяло с головой, как в кокон, и поспешно отворачиваюсь к окну. Поттер еле слышно сопит во сне, а я до утра не могу глаз сомкнуть.

Вот сейчас сижу, пишу и ничего понять не могу… что это было? Молния и в самом деле повредила мозги нам обоим, так, что ли? Иначе с чего бы он вообще меня коснулся, когда все пять лет усиленно демонстрировал, что его тошнит от одного моего вида? Если на то пошло, с какой стати я целовал ему руку, когда меня на самом деле тошнило от Поттера все эти годы?

Я ничего не знаю. Я ничего не понимаю. Я только одно могу сказать… **@**, однообразие, вернись, а? Я всё прощу!..»

Я поведу этот Совет…

Сергей Щеглов, «Часовой Армагеддона».

Гарри решительно не нравилось затянувшееся затишье. С Югославией и Румынией Вольдеморт уже разобрался в своём уникальном стиле, весьма схожем с бритвой Оккама — отрезать всё лишнее, что усложняет жизнь, и не мучиться; кажется, Вольдеморта даже не озаботил тот факт, что ещё немного в том же духе — и эти страны вообще останутся без волшебников. Так или иначе, бунт в Испании успешно подавлялся, и Гарри не сомневался, что, разделавшись с капризной Европой, Вольдеморт вернётся в Британию с чётким намерением покончить с остатками оппозиции, запершимися в Хогвартсе. У оппозиции, конечно, на этот счёт прямо противоположное мнение, но это мнение ещё предстоит отстоять…

С каждым днём население Хогвартса становилось всё тренированней, а Гарри — всё вымотанней. Ни одно занятие Эй-Пи не обходилось без использования хроноворота, и с другими Гарри порой раздваивался — чтобы продемонстрировать на примере себя же, как надо сражаться. Себя Гарри обычно не жалел, а поэтому доползал до спальни на последнем издыхании и падал на кровать, чтобы отдохнуть хотя бы полчаса перед тем, как встать и снова закрутиться, как белка в колесе.

Захват лидерства в Ордене прошёл как-то незаметно, сам собой. Собрания Орден устраивал нечасто, поскольку обсуждать на них было особо нечего, но когда они всё же происходили, Гарри эти собрания вёл, разъяснял свои планы на дальнейшую войну и на роль в ней Эй-Пи; отвечал на вопросы, вразумлял недовольных. Никакого голосования или ещё чего-нибудь формального не происходило. Быть может, изрядно поспособствовал подобной бархатной революции Фоукс, на каждом собрании появлявшийся практически из ниоткуда и садившийся Гарри на плечо или на колени — больше никому феникс не доверял до себя дотрагиваться даже случайно, в то время как Гарри бестрепетно ворошил нежные перья, гладил мягкий пух, а иногда даже в шутку дёргал Фоукса за хвост. Порой феникс в ответ поклёвывал Гарри; это было не больно, но оставляло маленькие красные следы, как от ожога, но они быстро проходили. Быть может, установлению безоговорочной власти Гарри послужило то, что на него готовы были молиться, цитировали пророчество наизусть, верили в него, ждали от него чуда… кого-то другого во главе всего этого большинство просто не поняли и не приняли бы.

Хотя Гарри не возражался бы и спихнуть на кого-нибудь большую часть своих обязанностей; они надоели ему ещё тогда, когда он планировал встать во главе Ордена. Мечты, мечты…

Кевин проводил с Гарри по полдня, не меньше; часто просто наблюдал за обычными тренировками (на занятия Эй-Пи Гарри его не пускал, от греха подальше), болтал с Гарри, по вечерам особенно изнурительных дней поил гермиониным зельем. Кое-кто прозвал Кевина оруженосцем, но прозвище прижилось только среди младших курсов — наверное, потому, что старшие помнили, кто такой был Седрик Диггори и что с ним случилось. Они полагали, что у Гарри есть полное право отличать Кевина среди прочих малышей, влюблённо смотрящих на Избранного. Сами малыши, по словам Кевина, завидовали последнему, но считали, что пути Гарри Поттера неисповедимы, и Кевину просто жутко повезло.

Гарри не был уверен, что Кевин сам понимает, зачем они двое нужны друг другу, но на всякий случай заминал эту тему всякий раз, как она всплывала в разговоре. Ему самому казалось, что есть что-то нездоровое — не пошлое, ни в коем случае, но всё же нездоровое, ненормальное — в том, что их связывает память о мёртвом человеке, пусть даже таком чудесном, как Седрик. Живых людей должны связывать живые отношения: дружба, любовь, деловое партнёрство, в конце концов. Но противиться своему желанию регулярно смотреть в серые глаза Седрика Гарри не мог, да и не хотел; и Кевин, которому отчаянно не хватало старшего брата, тоже не хотел прекращать это странное общение, где не обходилось и часа без упоминания о Седрике, и всегда казалось, что невидимый и неслышимый третий повсюду сопровождает этот странный тандем — испещренного шрамами хмурого подростка и похожего на херувима субтильного мальчика, появляясь только тогда, когда эти двое были вместе; вырастая из их воспоминаний, мыслей, мечт, из застарелой боли и попыток избавиться от пустоты там, где раньше был этот третий.

Может, Гарри был не прав, но ему думалось, что мёртвых следует оставлять в покое. Впрочем, когда он поступал так, как следует?..

* * *

«Здравствуйте, Поттер.

В газетах это появится только через пару дней, но я посчитал, что Вам следует знать уже сейчас: Тёмный лорд подавил восстание в Испании и вернулся в Англию вчера ночью. В данный момент он в главном зале Малфой-мэнора думает думу о том, как бы выманить Вас из Хогвартса или самому туда проникнуть. В числе текущих планов уже стоит нападение на магическую деревню Батлейт Бабертон завтра ночью. Рекомендую эвакуировать оттуда женщин и детей, в Хогвартсе им всем хватит места.

Лорд не доверяет мне, справедливо полагая, что история о моём героическом одиночном бегстве весьма сомнительна. Поэтому не ждите большого количества информации, Поттер, и старайтесь перепроверять всё, что узнаете от меня — меня могут намеренно дезинформировать с целью проверки (полагаю, азам шпионажа Вас учить некому, так что, за неимением зельеварения или окклюменции в Вашем нынешнем расписании, могу взять на себя эту обязанность).

Записку уничтожьте, летучую мышь отпустите в Запретный лес. А если любовь к конспирации возобладает — заавадьте её и заройте у подножия Астрономической башни.

СС».

Гарри невольно улыбнулся снейповской язвительности, но содержание записки не располагало к весёлости. Поэтому Гарри снял с мыши снейповское Империо, отпустил её и сжёг записку на ладони — при желании Гарри мог делать свой огонёк и горячим. А потом отправился созывать внеочередное собрание Ордена.

— По информации из верного источника Вольдеморт планирует нападение на Батлейт Бабертон завтра ночью, — Фоукс, сидящий на плече Гарри, согласно курлыкнул. — Ему, как вы понимаете, нужно дать отпор. Женщин и детей следует эвакуировать в Хогвартс. Вопросы, предложения?

— В Хогвартсе не хватит всем места, — возразила профессор МакГонагалл.

— Видите ли, професор, магия Хогвартса позволяет почти неограниченно расширять пространство. Сам замок сейчас завязан на меня, поэтому достаточно моего желания, чтобы появились новые комнаты. Ещё вопросы?

— Ты планируешь драться, Поттер? — поинтересовался Грюм.

— Да.

— И собираешься возглавить наше войско, а? А если тебя убьют?

— Аластор! — хором возмутились профессор МакГонагалл и Ремус.

— Не убьют, — твёрдо сказал Гарри. — Это может сделать только Вольдеморт лично.

— Откуда такая уверенность, а, Поттер? — непременно желал знать Грюм. — Если кто-нибудь запустит в тебя Авадой, она от тебя отлетит — так, что ли?

— А Вы попробуйте, — негромко предложил Гарри, смотря Грюму в глаза. — Ручаюсь, мне ничего не сделается. Не могу гарантировать, что Авада отлетит от меня, но я непременно останусь жив.

— Это хорошо, что ты уверен, Поттер. А если тебя всё-таки убьют, и не посмотрят на твою уверенность?

Сириус привстал со стула, явно намереваясь наглядно объяснить бестолковому Грюму, что так с Гарри разговаривать не следует, но Ремус удержал любовника за запястье. Зная, насколько сильны оборотни, Гарри спокойно сосредоточился на разговоре с Грюмом.

— Это война. И я не прощу себе, если буду отсиживаться в безопасном месте, пока люди будут проливать свою кровь за меня. Никто никогда мне этого не простит, и я сам в том числе, — повторил Гарри, стараясь, чтобы голос звучал потвёрже. «И заключение». — Я сам поведу свою армию в бой.

Так прямо и вслух об этом было заявлено впервые.

— А не слишком ли молод ты, Поттер, чтобы командовать армиями?

— Что такое молодость, Аластор? — зло спросил Гарри; он не хотел этого, но его и в самом деле задели слова старого аврора. — Это время, когда пьёшь сливочное пиво и робко мечтаешь о первом поцелуе? Это время, когда видишь тестралов только на картинках в учебнике? Молодость — это когда тебя никто всерьёз не хочет убить? Когда дементоры не вызывают в памяти ничего страшнее неуда по Трансфигурации? Если это молодость, то я не молод и никогда таким не был. Я умею драться. Я хочу драться. И я буду драться, потому что ничего больше у меня нет и никогда не было. Надеюсь, я ясно выразился.

Зря. Зря… глупо и пафосно… но Гарри не смог сдержаться, за что мысленно костерил себя. Сейчас Грюм как скажет что-нибудь, и Ремус таки не удержит Сириуса…

— В таком случае, больше претензий не имею, — неожиданно заявил Грюм.

Гарри недоверчиво уставился на него, но никаких претензий и в самом деле не последовало.

— Ещё вопросы?

Вопросов не было.

— Тогда давайте поговорим по существу, — предложил Гарри. — Ремус, ты возглавишь команду, которая займётся эвакуацией женщин и детей из Батлейт Бабертон. Мужчины, если пожелают, могут тоже эвакуироваться, либо остаться и драться вместе с нами. Профессор Флитвик, профессор МакГонагалл, я был бы вам очень признателен, если бы вы взялись за изготовление портключей. Мадам Помфри, лазарет должен быть готов к большому количеству пациентов…

На обсуждение деталей ушло около полутора часов. Вымотанный Гарри выходил из Большого зала, где проходило собрание, с чётким чувством, что напрасно во всё это ввязался, потому что если перед каждой дракой будет вот такое вот нудное обсуждение…

— Завтра ночью будет битва, — Гарри нервно оглядел всю толпу тех, кого почти полтора месяца готовил к этой битве. Школьники. Дети, по большей части. Да и взрослые, члены Ордена, тоже не лучше… — Мы должны быть к ней готовы. Не стоит тренироваться до упаду, нужно беречь силы, да к тому же ничего принципиально нового за это время вы не освоите. Советую выспаться как следует, а кто умеет — тот может помедитировать, настроиться на драку. Сейчас все будут тренироваться друг с другом, не обращая внимания на уровень, пол и возраст — потому что завтра это будет так же безразлично. Я в количестве десяти экземпляров буду следить за занятием. В выборе заклятий вы совершенно свободны, но не калечьте друг друга и не убивайте — завтра найдётся, кому этим заняться.

По окончании двухчасовой тренировки Гарри ощущал себя пропущенным через мясорубку; глаза закрывались сами собой. Десять раз по два часа — это было немного слишком…

— Гарри, пей, — повелительно скомандовал Кевин, поднося к губам Гарри флакон с тонизирующим зельем.

— Сил нет.

— А ты всё равно пей. Ну же… — Кевин осторожно поддерживал голову Гарри, пока тот пил. — Зачем ты так над собой издеваешься?

— Я не издеваюсь…

— Тогда как это называется?

— Я хочу, чтобы все выжили завтра…

— А сам хочешь умереть от усталости сегодня?

— Кевин, где ты нахватался этого сарказма?

— От тебя же, — злорадно откликнулся Кевин. — Ну зачем, Гарри?.. По ушам тебе надавать некому…

— Ещё не хватало — по ушам, — вяло возмутился Гарри. — Ты считаешь, мне без того мало?

— По-моему, тебе уже много… вообще кто-нибудь может уговорить тебя не измываться над собой?

Гарри честно начал вспоминать, кто мог бы себе такое позволить.

— Может быть, близнецы Уизли…

— А, те, у которых магазин приколов на Диагон-аллее? А почему они?

— Я их люблю, и они меня любят, — Гарри запоздало сообразил, что можно было хотя бы перефразировать… в конце концов, Кевину только одиннадцать.

— Любят? — чуткий Кевин уловил, что в это слово Гарри вкладывает некий особенный смысл.

— Угу… как бы тебе объяснить… твой дядя и твоя тётя любят друг друга?

— Да.

— И вот так же мы с близнецами любим друг друга, — помнится, Седрик отнёсся к этому совершенно спокойно. Вряд ли Кевин ужаснётся… — Ну, детей у нас, конечно, не будет, потому что мы все трое — парни…

— То есть, — осмысливал услышанное Кевин, — ты любишь парней?

— Именно так.

— А девушки?

— А что девушки? Они сами по себе, я сам по себе…

— А… Седрика ты тоже любил? — спросил Кевин после паузы.

— Если бы я был в состоянии, я дал бы тебе в глаз за такой вопрос. По-маггловски. Не раздумывая.

— Извини, — сказал Кевин после паузы. — Просто Седрик был очень красивый, и не странно было бы…

Гарри нашёл в себе силы разлепить веки и подозрительно уставиться на Кевина.

— С каких это пор ты оцениваешь мужскую красоту?

— Сколько себя помню, — Кевин выглядел искренне удивлённым. — А что?

— Да так, ничего… может, ты художником будешь, а у меня просто паранойя…

— Что такое паранойя?

— Я тебе завтра расскажу, перед битвой… — Гарри зевнул. — А сейчас, если не возражаешь, я посплю немного…

Если Кевин и возражал, Гарри заснул раньше, чем возражения были озвучены.

* * *

В комнате было темно, хоть глаз выколи. Час быка, так это, кажется, называется? Самое глухое время перед рассветом.

Книги, разбросанные по столу, — старые, потрёпанные; на новые денег не хватило. Не так-то щедро Хогвартс финансирует неимущих учеников… но это неважно. Главное, что в книгах написаны удивительные вещи о волшебных животных и растениях, о заклинаниях… о Магическом мире. Мире, к которому принадлежит он сам.

А остальные — магглы. Какое противное слово… рыхлое, вялое, как гусеница; бестолковое, неровное слово. Совсем не то, что «волшебник». Вол-шеб-ник…

Полагается спать в это время; днём будешь сонным и вялым, если не выспишься ночью, но как же заснуть, когда перед тобой такое — целый новый мир… мир, которому ты принадлежишь по праву рождения?

Мантия — странная одежда; тёмная ткань широкими складками окутывает худое тело. Впрочем, в Магическом мире, наверно, всё странно, так что удивляться нечему. Всё не такое, как у магглов.

Сердце замирает всякий раз при мысли о волшебстве; при мысли о том, что стоит взмахнуть тонкой длинной палочкой — тис и перо феникса, тринадцать с половиной дюймов — и сказать пару слов, как начнутся чудеса. Силой воли волшебника мир меняется до неузнаваемости; на что маггл тратит долгие часы, на то волшебник тратит секунды.

Сказки, мельком слышанные в глубоком детстве, разом обретают смысл; добрые феи, злые ведьмы, великие маги… всё это есть, всё на самом деле есть — просто те, кто не достоин знать правду — не знают.

Он сам — герой сказки; он всё может, всё; нет ничего невозможного в сказках, а теперь он там, он часть небывалого, неслыханного, чудесного… там всё будет по-другому, будет совсем не так. Всё будет гораздо лучше. Он отомстит всем, кто унижал его, он станет сильным, по-настоящему сильным. Он — волшебник.

Остальные ворочаются в кроватях, скрипят пружинами, стонут тихонько и жалобно — им снятся плохие сны. Магглы. Они могут спать… у них нет причин для того, чтобы в час быка сидеть на полу, завернувшись в мантию, и перелистывать пергаментные страницы книг. В эту вязь букв он уже практически влюблён; он готов выучить наизусть каждое напечатанное здесь слово. Он будет лучшим учеником в волшебной школе…

Темно и тихо в спальне; скоро солнце начнёт вставать, но пока ещё ночь, и ему хорошо. Он любит ночь. Это его время; он всегда хорошо ориентировался в темноте. Словно шестое чувство, недоступное прочим, вело его во тьме, оберегая от того, чтобы споткнуться обо что-нибудь или налететь на кого-либо; его бесшумные шаги были притчей во языцех здесь, среди жалких магглов.

Он особенный. Он всегда был особенным. Он знал это, сидя в карцере на хлебе и воде; знал, яростно отбиваясь ножом от старших парней, которым невмоготу было подолгу без девушек; знал, ловя на себе настороженные неприязненные взгляды. Что ему до их неприязни? Что ему до этого вонючего, заживо гниющего места? Он — другой. Он — особенный. Он — волшебник.

И они все поплатятся, как только у него будет возможность отомстить. Он будет осторожен, о да… он хорошо помнит все обиды. Он не даст возможности уличить себя в чём-нибудь; он не такой, как они. Он лучше. Наконец-то он знает это точно.

Рассвет всё не приходит, и это хорошо, потому что он не хочет рассвета.

Он любит, когда темно и тихо…

Гарри рывком сел на кровати, хватая ртом воздух. «С какой радости я смотрю чужие сны?!»

— Гарри, с тобой всё в порядке? Ты так кусал губы во сне и стонал, я подумал, надо тебя разбудить…

— Спасибо, Кевин. Ты правильно сделал… — Гарри наколдовал кубок с холодной водой и выпил всё залпом.

— Это был кошмарный сон, да?

— Хуже. Это было на самом деле…

* * *

«13.10.

Пока зелье настаивается, я пишу. Ещё полчаса надо подождать, чтобы всё было готово. И я могу написать, что думаю… я думаю, я псих. Зачем мне это надо? На черта я варю зелье «Mens et animus» [«Ум и сердце» — лат.]? Оно, между прочим, трудоёмкое, зараза… и некоторые ингредиенты пришлось у Слагхорна позаимствовать, самые редкие.

Нет, я точно псих. Кто ещё варил бы для заклятого врага такую редкость и ценность? Это зелье позволяет отбросить всё навязанное извне, воспитанием, привычками, другими людьми; пока оно действует, человек понимает и трезво оценивает свои истинные чувства и намерения. Действие, правда, краткосрочное, зависит от дозы, а помногу этого зелья не сваришь.

Почему я думаю, что истинные чувства и мысли Поттера — не те, что он демонстрирует каждый день? В лучшем случае — ненависть, в худшем — презрение и пренебрежение… Чего ещё я могу ждать от этого… гриффиндорца?

Тем не менее, я варю это зелье и могу определённо сказать по поводу его использования только то, что сам я ни пить его, ни вдыхать его запах не стану.

Я совсем не хочу знать, почему я взялся это варить.

Полчаса скоро пройдут, надо найти подходящий флакон.

14.10.

Я это сделал.

Я всё-таки это сделал. Но если бы я знал, что сделает Поттер, я бы передумал…

Сегодня перед ужином перехватил эту четвёрку у входа в Большой зал.

— Поттер, — говорю, — отойдём на два слова.

— Джеймс… — сразу вскидывается Блэк.

— Зачем? — перебивает Поттер. — У меня нет секретов от друзей, говори так.

И очень глупо, кстати.

— А у меня есть от них секреты, — фыркаю. — Так что давай всё-таки отойдём. Захочешь, сам им всё расскажешь.

— Сохатый, мы будем рядом, если что, — выразительно говорит Блэк.

Поттер раздражённо закатывает глаза и первым уходит в боковой коридор.

Отсюда нас не должно быть ни видно, ни слышно. Хорошо, если Люпин удержит Блэка от того, чтобы рвануть следом и без лишних раздумий шандарахнуть меня каким-нибудь проклятием — хотя бы пять минут. Больше мне не надо.

Сердце колотится, как бешеное — я в жизни так не волновался, даже на самом первом уроке зельеварения, когда жутко боялся сварить что-нибудь не так.

— О чём ты хотел поговорить, Снейп? — деловито интересуется Поттер.

— Да я на днях подумал, что вот эта штука мне и вовсе, в общем-то, не нужна… — рукой в перчатке из драконьей кожи я вытаскиваю из кармана мантию-невидимку (надо будет сразу отдать одежду эльфам для стирки, бережёного Мерлин бережёт) и небрежно швыряю в лицо Поттеру.

Преодолевая разделяющий нас с ним метр, лёгкая мантия разворачивается и накрывает голову Поттера — накрывает самым своим пропитанным «Mens et animus» нутром, делает гриффиндорца невидимым до пояса.

Поттер судорожно, конвульсивно как-то сдирает с себя мантию и комкает её в кулаке; поздно, уже надышался… сейчас, когда его лицо перекореживают противоречивые эмоции, посторонние примеси уходят из его мыслей и чувств. Сейчас Поттер — тот, кто он есть на самом деле. Я жду, не сводя с него глаз. Ну, что он предпримет? Что скажет? Что?

— Снейп… — произносит Поттер наконец — медленно, словно пробуя мою фамилию на вкус, перекатывая её во рту, как конфету. — Северус…

— Слушаю, — бросаю я. А у самого сердце умчалось куда-то в пятки. Что учинит Поттер?

Поттер бросает мантию на пол и делает шаг вперёд — я подавляю инстинктивное желание отшатнуться.

— Северус, — шепчет он, — почему ты её вернул?

— Она тебе идёт, — ляпаю я, не подумав. Не ожидал такого вопроса.

Поттер смеётся — как тогда, в лазарете — и поднимает руку, чтобы мягко запустить пальцы в мои волосы.

— Не такие уж они и сальные, как кажутся, — тоном исследователя замечает он.

— Премного благодарен, — отвечаю. Плохо получается язвить, когда он вот так на меня смотрит.

— Ты весь не такой, каким кажешься, — говорит Поттер. — Ты как боб от Берти Боттс — пока не попробуешь, главного не узнаешь.

— Что значит — «пока не попробуешь»? — едко интересуюсь. — Ты что, Поттер, каннибал?

— Нет, — Потер улыбается и делает ещё шаг. Я стою, как приклеенный, хотя начинаю подозревать, что самое время драпать, и подальше.

И тут он меня целует. Легко и нежно; бережно, так бережно, он пробует мои губы на вкус, проводит по ним кончиком языка, мягко, но настойчиво заставляет меня приоткрыть рот. У меня стук сердца отдаётся по всему телу, и внизу живота — тянуще-сладкое напряжение; оно мне знакомо, но… но никогда раньше я при этом даже не думал о Поттере!

Но сейчас, когда он целует меня, притянув к себе вплотную, когда я смотрю ему в глаза — между нами не больше нескольких миллиметров; когда жар его руки кажется огненным — странно даже предположить, что можно думать о ком-то другом. Вообще когда-либо.

Это так правильно, это так сладко, так чудесно — быть с Джеймсом Поттером, думать о нём, целовать его в ответ. Так и должно быть, считаю я в этот момент.

Но так никогда не будет.

Я делаю шаг назад, сбрасывая его руку, разрывая поцелуй. Поттер смотрит на меня с почти детской обидой; карие глаза блестят, губы припухли — яркие, такие яркие, такие манящие, я ведь знаю, какие они на вкус, какие они мягкие, какие ласковые…

Проходит несколько секунд, и Поттер встряхивается весь, как собака после купания. На лице у него теперь — ужас.

Мало зелья вдохнул.

Ничего страшного, впрочем. Мне хватило.

— Снейп? — потрясённо говорит он. — Что это было?

— Поцелуй, — тупо отвечаю я.

— Но… как я… почему… что произошло?!

— Ничего хорошего, Поттер, — говорю я, разворачиваюсь и ухожу. Практически сбегаю.

Мало ли, вдруг он решит, что это я виноват в поцелуе… кто же знал, что у него такие извращенские чувства?

Извращенские, да. Хотя сам-то я кто, раз мне понравилось.

О чёрт. Мне ведь и в самом деле понравилось. Поттер отлично целуется. Хотя мне и сравнивать-то не с кем…

Зато у него есть с кем. Наверняка если бы я подлил это зелье ему в сок за завтраком, он бы кого-нибудь другого кинулся целовать. Того же Блэка, например. Или ещё кого-нибудь, всё равно кого.

Да, мне абсолютно всё равно.

Я вообще не знаю, что теперь делать. Если бы я мог, я бы вернулся во времени назад и заавадил сам себя в тот момент, когда мне в голову пришло забрать мантию-невидимку у обездвиженных Мародёров. Во что я влип?

На ужин не пошёл и на завтрак не пойду. Как хорошо, что очередной урок, сдвоенный с Гриффиндором, будет только через два дня — раньше я не готов сталкиваться с Поттером.

Боже, в какое же дерьмо я влез.

И самое ужасное — я не хочу, чтобы это заканчивалось».

Does anybody know what we are looking for?

(Кто-нибудь знает, что мы ищем?)

«Queen», «Show must go on».

— Гарри… можно мне с вами?

— Нельзя, — твёрдо сказал Гарри. — Ты же видишь, самые младшие, кто идёт — шестой курс…

— У тех, кто младше, тоже есть, за что мстить…

— Кевин, те, кто младше, и минуты не продержатся на поле боя, — резко сказал Гарри. — Вы наше будущее, чёрт возьми. Вас мы защищаем от Тёмного лорда. Ты будешь ждать в замке вместе со всеми остальными.

Кевин не ответил; серые глаза сверкали невыплаканными слезами обиды. Хорошо ещё, что разговор этот они вели наедине.

— Но ты ведь встретился с Тёмным лордом, когда тебе было одиннадцать, — после долгой паузы сказал Кевин. — Мне рассказывали… ты убил Квиррелла. Ты спас философский камень.

— Тёмный лорд был слаб, — раздражённо сказал Гарри. — А Квиррел умер от боли… он не мог ко мне прикоснуться, его жгла защита, которую оставила моя мама…

— Не мог? Тогда зачем касался?

— Это я его касался. Чтобы он умер.

— Ты… специально… убил его? — Кевин распахнул глаза так широко, что они занимали едва ли не пол-лица. — Ты намеренно?..

— А ты думал, случайно? — зло осведомился Гарри. — Как, по-твоему, всё это происходило? Либо Квиррел убил бы меня — отобрал философский камень и убил там же, в том идиотском подземелье — либо я бы его убил. Конечно, гриффиндорцу это может не понравиться, но я, знаешь ли, хотел выжить…

«Твою мать, что я несу? Ему одиннадцать, он не может этого понять, он не должен этого понимать, ему никогда не нужно было выживать… а я ору на него, словно он мой ровесник…»

— Какая разница, кто с какого факультета?! — выкрикнул Кевин. — Значит, тебе самому можно рисковать жизнью в одиннадцать, а остальным нет? Я хочу отомстить им всем за Седрика…

— Я отомстил за него, — перебил Гарри.

— Что?

— Я убил того, кто убил Седрика. Я своими руками оторвал голову убийце.

— Оторвал голову? — удивлённо повторил Кевин. — Как это?

— Просто взял и оторвал. Было много крови… ты даже представить не можешь, сколько.

— Не могу? — повторил Кевин; глаза его сузились, губы сжались в тонкую линию. — Рисковать своей жизнью я не могу… отомстить за Седрика я уже не могу тоже… и даже не в состоянии представить, сколько крови вылилось из убийцы Седрика.

Гарри растерянно молчал.

— А ты всё можешь, да? — если бы Кевин был змееустом, он перешёл бы на серпентарго — так он шипел в этот момент. — Тебе можно и то, и это… и запрещать другим всё тебе тоже можно! Ты что, думаешь, ты особенный? Седрик был особенный, а ты… ты просто считаешь себя лучше других! Ты… — Кевин задохнулся в возмущении и гневе; несколько секунд молча смотрел на Гарри, а потом развернулся и опрометью выбежал из комнаты.

Гарри постоял несколько минут и устало сел на кровать — на ту, которую обычно занимал Кевин, бывшую кровать Гойла.

— Это пора прекращать, — сказал он вслух.

«Какого чёрта… я воспринимаю его почти как Седрика… нельзя с одиннадцатилетними так говорить! На кой я рассказал ему всё это: и про то, что гей, и про то, что оторвал голову Краучу… хорошо ещё, без подробностей обошёлся. Идиот. Ему о-дин-над-цать. Он ничего не знал… и не надо было ему всего этого знать. Тоже мне, замена старшему брату нашлась… великовозрастный придурок с тараканами в голове».

Гарри снял очки и сосредоточенно потёр переносицу. «Сегодня же… или это уже завтра? В общем, сразу после битвы — сменю пароль к гостиной и Дафне скажу, чтобы ему не говорила. И все остальные пусть молчат. И пусть Рон позаботится, чтобы в башне Гриффиндора для него была готова постель… там не забыли вообще, что он существует? Хватит. Пока он ещё нормальный ребёнок… хватит».

— Хватит, — повторил Гарри громко, словно пытался убедить кого-то в этом.

* * *

К полуночи все женщины и дети были эвакуированы из Батлейт Бабертон в Хогвартс; члены Ордена, Эй-Пи и натренировавшиеся с начала сентября школьники в полной боевой готовности ждали Вольдеморта.

Вольдеморт, кажется, не ценил подобной жажды с ним пообщаться, и это заставляло Гарри нервничать. Он ведь так и не сказал никому, что за источник подкинул ему информацию об этом нападении… что, если Снейпа дезинформировали, чтобы проверить? Тогда и вся эта готовность зря, и Снейпа раскроют…

— Что-то Вольдеморт не торопится, — заметил Ли Джордан в двух метрах от Гарри и почесал палочкой в затылке; недовольная палочка испустила сноп красных искр. — Может, он время перепутал?

Гарри фыркнул. Взвинченный, раздражённый, шуток он сейчас не воспринимал.

— Странное дело… те, кто не боится Вольдеморта, непременно считают его идиотом. Как будто любой недоумок может пойти и завоевать полмира.

— Хочешь сказать, ты его уважаешь, командир? — весело изумился Ли.

— Я его ненавижу, — жёстко отрезал Гарри. Комментария со стороны Джордана не последовало.

В половине первого Гарри померещился хлопок аппарации. Далёкий, не ближе, чем в двухстах метрах… «А померещился ли?» В той стороне из опытных бойцов — только Джинни и Сьюзен, остальные — не из Эй-Пи. Плюс, там Ремус, но полнолуние было три дня назад, он ещё не восстановился полностью…

— За мной! — негромко велел Гарри.

Зелёные, красные и фиолетовые вспышки переплелись в темноте, и Гарри перешёл с шага на бег.

Пожиратели не ждали встречи — и это было единственным преимуществом армии Гарри. В темноте трудно было сориентироваться, в кого именно ты швыряешь заклятием; вспышки слепили, и большой удачей было просто увернуться, отшатнуться с линии обстрела — куда там блокировать. «Сражаться по ночам — дурная затея… хотя если Пожиратели планировали входить в дома и убивать — то какая разница?..»

Гарри прижался спиной к стене ближайшего дома; камень холодил спину, болью отзывался в выпирающих лопатках. Зажмурившись, Гарри зашептал заклинание в сомкнутые лодочкой перед лицом ладони; жар брызнул в лицо, скатился капельками по коже, одежде, пропитал волосы, как вода. Столб света ринулся вверх от рук Гарри, белый и искрящийся; заклинание Люмос так пластично, его донельзя легко модифицировать…

Клубок нервного яркого — хоть читай под ним — света заставил битву застыть на несколько секунд; авроры и Пожиратели с одинаковой настороженностью смотрели на небо, не понимая, опасно ли то, что там происходит.

Дракон с красно-ржавой чешуёй на миг заслонил собой этот странный свет; взмахнул крыльями, устремляясь к земле, и без лишних слов дохнул оранжевым, неестественно ярким пламенем на троих Пожирателей.

Запахло палёной плотью; кто-то истерически завизжал. Вспышки заклятий засверкали снова.

Три раза увернувшись от Авады, Гарри предпочёл стать мишенью куда меньших размеров и оставил себе только крылья — чтобы не упасть, сменив образ в воздухе.

Три попытки спуститься на землю окончились неудачей — многочисленные Ступефаи пробивали защиту, подбрасывали его в небо; Гарри потерял счёт тому, сколько раз земля и небо поменялись местами, пока его вертело в воздухе под отчаянное хлопанье крыльев.

Увернувшись от трёх Авад, Гарри наложил на самого рьяного Авадометателя Сектумсемпру; брызги крови словно подхлестнули битву, и Пожиратели не имели больше возможности целиться в метающегося по небу Гарри — Эй-Пи не давала им достаточно свободного времени для этого.

Смирившись с тем, что и эту стычку он проведёт в воздухе, Гарри сосредоточился непосредственно на колдовстве.

— Impedimenta! — Пожиратель, оглушивший Захарию Смита, отлетает в сторону…

— Reducto! — заклятие попадает Пожирателю под левую лопатку; плоть и обломки костей облепляют мантию и лицо Гермионы…

— Intervenio vitam! — кашляющий кровью Ли Джордан выбирается из-под тяжело рухнувшего прямо на своего противника Пожирателя Смерти…

— Torreo! — пока Пожиратель пытается потушить костёр из собственных волос, Невилл сосредоточенно произносит Seco, направив палочку на горло врага…

…Колин и Деннис отбиваются от шестерых — так уверенно и слаженно, словно читают мысли друг друга…

…За миг до Авады Сириус превращается в собаку, пропуская третье Непростительное над головой, и вцепляется зубами в руку Пожирателя; Ремус разоружает обезумевшего от боли противника, но Сириус всё равно доводит движение массивных челюстей до конца — светлая кожа откушенной руки белеет на траве…

…Кингсли неловко держится правой рукой за правый же бок, а левой пытается колдовать; сеть тонких фиолетовых лучей разлетается от его палочки и зацепляет всех, кто есть вокруг — своих, чужих…

…Чжоу Чанг падает на колени, выронив палочку, тёмные длинные волосы закрывают лицо; зелёный луч на миг окутывает её тело целиком, как прозрачный кокон, и она падает…

…Ханну Аббот бьёт о стену сильным Ступефаем…

…Горделивый серебристый олень разгоняет темноту там, куда не достаёт свет модифицированного Люмоса, и Дин Томас чётко, как на тренировке, кричит «Confodio» и вгоняет заострившийся кончик палочки между рёбрами Пожирателя…

…Разоруженная Тонкс выкидывает вперёд руку, отращивая её до полутора метров, и душит Пожирателя; он отрезает ей руку, и Тонкс, корчась от боли, сбивает его с ног, пытаясь отобрать палочку…

…Сразу три режущих заклинания пробивают защиту Гарри — два попадают в крылья, одно на щёку, по касательной; Гарри падает, судорожно пытаясь выровняться, тёмно-красные капли летят вниз смертоносным дождём…

…У Луны больше не светлые волосы, они красные от крови, своей или чужой, неизвестно; по лицу Луны текут яркие ручейки, тяжёлые мокрые пряди липнут к щекам и плечам…

…Под Круцио Сириус превращается снова в человека и кричит — так, что его боль разливается вокруг матовым белым сиянием — Гарри, у которого двоится в глазах и кровь шумит в голове, видит её именно так; Ремус не радумывая ударяет Пожирателя, который пытает Сириуса, заклятием Gladius…

Они ушли. Они не ожидали, что их будут здесь ждать, и ушли с поля боя, прихватив своих мёртвых, кого успели.

Гарри приземлился; ноги подогнулись, и он рухнул на колени. Крылья недовольно зашелестели за спиной, и Гарри потребовалось шесть минут, чтобы уговорить их исчезнуть.

Земля под коленями чавкала, напоенная кровью, и Гарри вырвало желчью от отвращения и безысходности.

Вертя в руках палочку, Гарри тупо пытался вспомнить, каким заклинанием можно убрать изо рта отвратительный привкус, оставив при этом на месте язык, зубы и прочие части тела, к которым он уже успел привыкнуть за семнадцать лет. Заклинание вспоминаться не желало.

— Как ты, Гарри? — Гарри вздрогнул и выронил палочку, когда его обняли такие знакомые руки.

— Фред? Как ты здесь оказался?!

Фред бережно убрал назад спутанные пряди, падавшие Гарри на лоб, и поцеловал шрам в форме молнии. Капюшон мантии надёжно скрывал волосы близнеца, а с того ракурса, с какого Гарри наблюдал битву, наверняка не давал разглядеть и лицо…

— Нас с Джорджем встревожило письмо. Мы не могли вместе отлучиться, чтобы узнать, как ты, так что бросили жребий, и мне выпало отправляться в Батлейт Бабертон, а Джорджу — ковыряться в нашей новой задумке…

— Какое письмо? — перебил Гарри. Если начистоту, ему совершенно не хотелось перебивать мягкие, тихие фразы Фреда — пусть бы говорил и говорил, чтобы можно было купаться в любви и заботе. Но заданный вопрос его действительно интересовал. — Я не посылал вам никаких писем…

— А кто сказал, что оно было от тебя? — Фред порылся по карманам и подал Гарри мятый свиток. — Это от Кевина Диггори…

— От Кевина? — Гарри торопливо развернул свиток.

«Добрый день, Фред, Джордж.

Меня зовут Кевин Диггори. Вы наверняка оба помните моего кузена Седрика, который погиб два года назад. И помните, что Гарри Поттер дружил с Седриком; и поэтому теперь — этого вы, наверно, как раз не знаете — он дружит со мной.

Я беспокоюсь за него. Он всё хочет, чтобы все из Эй-Пи остались живы, и тренирует их с хроноворотом. У них одно занятие, а у Гарри получается по дюжине сразу. А ещё Гарри заботится обо всех, и никто почему-то не видит, как ему плохо и как он устаёт.

С ним что-то не так всё это время… я не знаю, каким был Гарри до того, как я поступил в Хогвартс, но я знаю, что Гарри очень хороший. А хорошим людям не должно быть плохо и больно.

Я пишу вам об этом потому, что однажды спросил, кто может заставить его не издеваться над собой, и он сказал, что, наверно, только близнецы Уизли. Потому что он вас любит — об этом он мне тоже рассказал.

Пожалуйста, позаботьтесь о нём, потому что мне он этого сделать не разрешит. Сегодня он запретил мне отправиться на битву в Батлейт Бабертон, а я боюсь, что ему сломают заклятием крылья, и он разобьётся.

Пожалуйста, покажите ему, что вы его всё ещё любите.

С уважением,

Кевин Диггори».

Гарри медленно свернул пергамент.

— Мы действительно забеспокоились, — почти виновато объяснил Фред. — Раз уж даже одиннадцатилетний мальчик заметил, что тебе плохо, значит, совсем кисло дело. Обычно ты скрываешь это до последнего…

— Фредди, неважно, — Гарри помотал головой. — Чёрт со мной… и странно было бы, если бы как раз Кевин ничего не заметил… Письма перехватываются! Нельзя пользоваться совиной почтой, тем более в районе Хогвартса! Даже если совсем прижало — ни в коем случае!

Фред вздрогнул.

— И Кевин об этом знает, — добавил Гарри. — Я всем говорил в Большом зале за завтраком, чтобы никому не писали, всё равно не дойдёт…

— Но ведь дошло, — Фред прикусил губу.

Ни Гарри, ни Фреду не потребовалось озвучивать неутешительные выводы из этого факта.

— Аппарируем, — Гарри крепко сжал ладонь Фреда.

Мучительное протискивание сквозь резиновый шланг совместной аппарации — и Гарри закашлялся в попытке вдохнуть уже в гостиной близнецов.

Темнота и тишина встретили их двоих; на диване валялась раскрытая книга, под потолком вразнобой кружили разноцветные мерцающие звёздочки — один из многочисленных приколов, изобретённых близнецами. Откуда-то из других комнат пахло свежим кофе.

— Джордж! — позвал Фред. — Джорджи!

Тишина.

— Может, он в спальне? — с надеждой предположил Фред.

— Пойдём проверим, — отозвался Гарри. Оба знали, что в спальне никого не будет, но убеждаться в этом не хотелось.

На кухню они зашли в последнюю очередь; Фред перешагнул через порог и поскользнулся.

— Что за чёрт… Lumos!

По полу был разлит кофе; джезва валялась посредине кухни, в тёмной жидкости лежали два пакета маггловских чипсов и упаковка шоколадных лягушек — словно кто-то смахнул их со стола. Разбитая чашка белела осколками на полу у окна.

На тёмной столешнице белел кусок пергамента; Гарри осторожно, будто опасался взрыва, взял его и прочёл вслух:

— «Гарри Поттеру.

Если ты хочешь, чтобы твой рыжий любовник жил, порви этот пергамент — он сработает, как портключ. Сдайся Тёмному Лорду Вольдеморту, и твоя смерть будет безболезненной и быстрой. На размышления и составление завещания у тебя сутки. В качестве подтверждения того, что Уизли у нас, в стакан рядом с этой запиской налита его кровь. Немного, но для определения идентичности хватит.

Не заставляй себя ждать».

— Бред какой-то, — неверяще сказал Фред. — Они бы так просто его не схватили…

— Он был один, а их явно больше, — Гарри отложил записку и потянулся за чистым стаканом. — Фред, капни сюда своей крови — надо сравнить с тем, что сюда налито…

Фред торопливо резанул запястье; Гарри зашептал выявляющие заклинания, пытаясь не свихнуться — обычно такие чары были нужны, чтобы определять состав зелий, человеческая же кровь неизмеримо сложнее по составу, чем любое зелье. Избыток информации практически распирал голову изнутри.

— Это кровь Джорджа, — определился Гарри через десять минут. — Он у них. И записка — правда…

— Гарри… главное, не рви пергамент. Ни в коем случае. Там наверняка ловушка, а Джорджа держат где-нибудь в другом месте…

— Не буду, — неохотно пообещал Гарри. — Пока, по крайней мере… Фред, давай вернёмся в Хогвартс. Вдруг они придут сюда ещё и за тобой…

— Не придут, — покачал головой Фред.

«Половина всего самого светлого в моей жизни уже у них, — мысленно договорил Гарри. — Если забрать и вторую половину, я могу пойти вразнос…»

«Поттер, Джордж Уизли в плену в Малфой-мэноре, Вас ожидает Лорд с Авадой на кончике палочки, те, кто вернулся живым из Батлейт Бабертон, злы, как осы, и желают поразвлечься (замечу в скобках, что обычно развлекаются они с пленниками, которых на данный момент немного, всего один). Лорд объявил о суточной неприкосновенности Джорджа Уизли; думаю, потом тот будет мечтать о быстрой смерти.

Хочется верить, что хотя бы с этого момента Вы начнёте думать не спинным мозгом?..

СС».

Гарри отпустил принёсшую письмо белку и передал исписанный клочок пергамента Фреду.

— Этой информации можно верить?

— Вполне. Драко Малфой — крестник Снейпа; и он здесь, в Хогвартсе.

— У нас есть сутки, — Фред сжёг записку от Снейпа. — Ты знаешь, где Малфой-мэнор?

— Понятия не имею… может, на каких-нибудь картах он и отмечен, но я даже не знаю, в какой стороне его искать…

— Но ведь наверняка в этой школе есть кто-нибудь, кто знает. Полные подземелья…

— Веритасерума нет, — покачал головой Гарри. — Если только Империо…

Дверь открылась; Гарри и Фред повернули к ней головы, как по команде.

— Гарри, Гермиона просила передать тебе мазь… она сказала, тебе порезало крылья в битве, — Кевин поставил аккуратную баночку на прикроватную тумбочку Гарри и с любопытством посмотрел на Фреда. — Вы мистер Уизли, да?

— Да, а ты Кевин? — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал Фред; сходство с Седриком автоматически давало ответ на этот вопрос.

— Да, я… а откуда Вы знаете, как меня зовут?

— Из письма, которое ты написал.

— Какого письма? — моргнул Кевин. Он всегда так делал, когда не понимал чего-то; впервые Гарри столкнулся с этим жестом, когда показал Кевину свои руны и долго объяснял, что это за странные рисунки на косточках.

— Вот этого, — Фред вынул из кармана смятый пергамент.

— Я его не писал… — прочитав письмо, Кевин почти с испугом взглянул на обоих старших. — Гарри, ты же говорил, что нельзя никому писать писем… я бы не стал, раз ты запретил…

— А мысль у тебя такая была?

— Не было, — неуверенно сказал Кевин. — Я правда думал, что тебе плохо, и что ты не разрешишь мне о себе позаботиться… и я думал, что если бы здесь были близнецы Уизли, тебе бы стало легче… но я не собирался ничего писать, я же знаю, что нельзя!..

— Мы тебя ни в чём не обвиняем, — мягко сказал Фред; Кевин метнул в сторону близнеца недоверчивый и в то же время смягчившийся взгляд. — Но кто-то ведь написал это письмо… ты никому не рассказывал о том, что думал о Гарри?

— Рассказывал, — покаянно прошептал Кевин. — Я… я беспокоился. Я думал, что Гарри может меня и не простить, и тогда с ним рядом совсем никого не будет… а она как раз спросила, что со мной и почему я такой взъерошенный…

— Всё хорошо, — Фред взял Кевина за руку. — Я уверен, Гарри уже не сердится, что бы там между вами двумя не произошло… Кому ты пересказал свои мысли? Кто это был?

— Гермиона, — признался Кевин и нервно прикусил губу. — Гарри… ты правда не сердишься? Я столько глупостей наговорил…

— Не сержусь, — заверил Гарри. «Кажется, менять пароль к гостиной поздно — это ровным счётом ничего не изменит…»

Кевин смотрел на Гарри так восторженно и радостно, словно тот и вправду был ему братом — не кумиром, не примером, не сошедшей со страниц учебника по Истории Магии легендой, а братом. Но роли братьев, которые оба разыгрывали с сентября, каким-то образом поменялись местами, и младший начал заботиться о старшем; старший был в смятении, старший был неуверен в себе и своих поступках — младший же не ведал сомнений, лечил раны старшего, утешал его и первым делал шаг к примирению в ссоре.

«С самого дерьмового начала это должно было идти не так… и начало это было шестнадцать лет назад, — Гарри закрыл глаза, пытаясь усилием воли утихомирить пылающую боль в висках. — Если бы можно было всё изменить… всё повернуть вспять…»

— Гарри, тебе плохо? — хором спросили Фред и Кевин.

— Всё в порядке… — Гарри открыл глаза и помассировал виски. — Кевин… кто-то написал это письмо и отправил Фреду и Джорджу. Либо сову перехватили Пожиратели и решили использовать письмо в своих целях, либо кто-то в Хогвартсе на стороне Вольдеморта и сознательно решил отправить это, чтобы выманить одного из близнецов из дома. Ясно ведь, что раз они остаются у себя, а не в Хогвартсе, то их держит какое-то важное дело, и вдвоём они не отлучатся… Фред пришёл в Батлейт Бабертон, а Джорджа схватили Пожиратели, и требуют, чтобы я сдался Вольдеморту. Правда, я уверен, что Джорджа они не выпустят в любом случае…

Хотелось плакать — от тоски по Джорджу, от головной боли и от свинцовой усталости; но позволить себе слабость Гарри не мог — только не сейчас.

— У вас уже есть план, как его спасти? — деловито поинтересовался Кевин.

— Пока нет, — Гарри наколдовал стакан с холодной водой и выпил её залпом. — Лезть на рожон, размахивая палочками — безумие. Этого от нас и ждут, и наверняка готовы встретить. Тайно проникнуть в Малфой-мэнор невозможно… то есть, мы понятия не имеем, возможно ли это, и если да, то как именно. Собственно, мы даже подумать на эту тему не успели…

— Может, попробовать потрясти того, кто написал письмо? — предложил Фред.

— В любом случае, не помешает найти Гермиону, — Гарри встал с кровати. — Разумеется, это не она… Эй-Пи вне подозрений… но, может быть, кто-то вас подслушал…

— Нас никто не мог подслушать, — возразил Кевин. — Мы разговаривали в Выручай-комнате.

— В таком случае, она могла позже говорить о том, что я плохо себя чувствую, с кем-то ещё, — пожал плечами Гарри. — Кевин, какой сейчас пароль к Гриффиндорской гостиной?

— Львы и драконы… но я всё равно пойду с вами!

Гарри посмотрел на упрямое, почти несчастное лицо Кевина и напомнил себе, что общество раздражительного слизеринца с психическими проблемами — не самое подходящее для одиннадцатилетнего ребёнка. Тем паче, для ребёнка, который оказался чист и наивен достаточно, чтобы попасть в Гриффиндор.

«Может, ты позволишь ему самому решать за себя?», — осведомился внутренний голосок. «Он не понимает, почему его ко мне тянет… он не понимает, почему не должен быть со мной рядом! Он ещё мал, чтобы понять…» «Зазнался ты, Гарри, — неодобрительно сказал внутренний голос. — Давно сам был первокурсником? Сильно ты любил, когда за тебя что-то решали?» «Я тогда не замечал, что за меня решают, — огрызнулся Гарри. — И вообще, с тех пор столько воды утекло… даже не столько воды, сколько крови!» «А, значит, ты хочешь, чтобы Кевин, повзрослев, понял, что ты решил за него, общаться ли ему с тобой. И, без сомнения, ему будет очень радостно и полезно осознать прямо сейчас, что ты без объяснений выкинул его из своей жизни», — фыркнул внутренний голос.

Гарри не считал, что это будет радостно. Но, возможно, действительно полезно.

— Гарри, так мы идём? — Фред коснулся плеча Гарри.

— Идём, — «мало времени, — сказал себе Гарри. — У нас слишком мало времени. Надо спасти Джорджа, а потом уже думать обо всём остальном». «Если ты рассчитываешь таким образом увильнуть от серьёзного разговора…» «Заткнись, а?»

Гермиона сосредоточенно прикусила губу.

— Нет, Гарри. Ты же мой командир… мне и в голову не пришло болтать об этом. Я знаю, что ты не любишь быть в центре внимания. Я видела, что Кевин очень расстроен… подумала, что ему не помешает выговориться. В Выручай-комнате удобно и безопасно, ты же знаешь. Он рассказал мне всё, успокоился, а там мне уже пора было к портключу в Батлейт Бабертон… я оставила Кевина в Выручай-комнате и никому ничего не говорила.

— Я побыл в комнате ещё немного и ушёл оттуда, — добавил Кевин. — Там очень хорошо думается… И никому больше ничего не говорил.

— Кто тогда отправил это письмо? — досадливо пробормотал Гарри. Все остальные пожали плечами. — Ладно, об этом можно подумать позже… Гермиона, спасибо за информацию. Фред, надо сосредоточиться на плане спасения Джорджа…

— Ты думаешь о том же, о чём и я, — уверенно сказал Фред. — Сам я не пробовал, да и ты тоже, но у нас получится, если мы захотим.

Слова «у нас получится, если мы захотим» содержали в себе некую вселенскую справедливость; Гарри, однако же, представлялось, что справедливость — не то слово, что стоит использовать при описании миропорядка.

Но Фред был прав.

— Я правда думаю о том же… — вздохнул Гарри. — Но есть две проблемы.

— Какие?

— Во-первых, я обещал Снейпу.

— Что именно ты обещал?

— Если дословно — что младшего Малфоя не будут использовать, как манекен для заклятий на тренировках Эй-Пи, — хмыкнул Гарри. — Но…

— Но его же никто и не будет так использовать, не правда ли? — улыбка Фреда вышла вымученной. — Гарри, что тебе дороже — слово, данное Снейпу, или Джордж?

— Очень глупый вопрос, — неодобрительно сказал Гарри. — Я хотел в связи с этим попросить тебя, если что, не скармливать Малфоя крокодилам и не скидывать с обрыва в море. Хотелось бы вернуть его в темницу живым и невредимым. В конце концов, он может быть полезен и потом…

— А вторая проблема какая?

Гарри нестерпимо захотелось курить, но стоило отложить это на тот момент, когда Джордж будет в безопасности.

— Мне кажется, между нами и нашими врагами и вовсе теряется всякая разница…

— Не говори так, — попросил Фред.

— Почему не говорить? — Гарри всё-таки залез в карман и выудил оттуда полупустую пачку; слишком паршиво было на душе. — Я понимаю, не время сейчас философствовать… но скажи мне, пожалуйста, какая разница между ними и нами?

— У нас есть ты, — подал реплику внимательно слушавший Кевин.

— У нас есть любовь, — серьёзно сказал Фред и поцеловал Гарри.

И это утверждение, единственное из сонма возможных, Гарри не мог оспорить.

* * *

Некогда блистательный и горделивый Драко Малфой выглядел плачевно. Светлые волосы свалялись, прилипли к голове, серые от грязи; лицо было помятым, как с похмелья, под глазами залегли тёмные круги. Запах от него был отвратителен, и Гарри сообразил, что кормить и поить пленников он распорядился, да и убирать за ними тоже, а вот предоставить им возможность мыться ему в голову не пришло. «Мать моя женщина, ну я и садист, оказывается».

— Detergeo! Cluo! — Малфой поёжился — наверно, очищающие заклинания были не такими уж комфортными — но промолчал. То ли выбрал тактику игнорирования подлого врага, то ли просто не знал, что сказать.

— Давай сразу, чтобы не колебаться, — тихо попросил Фред.

— Может, всё-таки добровольно? — тоскливо спросил Гарри; но мгновенная волна злобы от Малфоя-младшего явственно показала, что единственным делом, в котором он им охотно поспособствовал бы, было ритуальное самоубийство. — Imperio.

— Гарри, может, всё-таки возьмёшь с собой ещё кого-нибудь? — обеспокоенно спросила Гермиона.

— Гермиона, я уже объяснял, что нет смысла, — раздражённо отозвался Гарри. — Там готовы к встрече, а все наши устали после битвы, многие ранены, тех, кто погиб, ещё не похоронили… и я не хочу рисковать Джорджем. Ни в коем случае.

— Но…

— Никаких но, — оборвал Гарри. — Идём я и Фред. И Малфой в качестве ходячего путеводителя.

— А если вас обнаружат, и вы погибнете?

— Не обнаружат. И не погибнем.

— Ты уверен? — Гермионе очень хотелось, чтобы её в этом тоже кто-нибудь уверил. Гарри не был убеждён в том, что сказал, но сознаваться в этом было вовсе не обязательно.

— Абсолютно, — Гарри наградил её спокойным взглядом.

— Я верю, что у тебя всё получится, — Кевин сжал руку Гарри.

— Спасибо, орлёнок, — Гарри выжал из себя улыбку. — Иди пока спать, а утром я познакомлю тебя с Джорджем.

Кевин и Гермиона смотрели вслед Гарри и Фреду, и от их жгучей веры у Гарри вставали дыбом волосы на затылке.

— Ты можешь аппарировать к Малфой-мэнору? Отвечай.

— Могу, — тускло отозвался Малфой.

— Возьми нас обоих в совместную аппарацию к какому-нибудь уединённому месту метрах в ста от самого мэнора — но только если это не принесёт нам вреда. Вообще не делай ничего, что может причинить вред мне или Фреду.

— Слушаюсь, — под Империо Малфой сделался удивительно немногословен.

Гарри взялся за прохладную ладонь Малфоя и прикрыл глаза, чувствуя, как знакомая резиновая кишка гостеприимно всасывает его целиком.

* * *

«20.10.

Поттер ходит по школе, как пришибленный. Блэк, Люпин и Петтигрю вьются вокруг него и даже забыли о привычке регулярно пакостничать и задирать других — до того ли, когда лидер пребывает в таком прискорбном состоянии? Я определённо рад, что это маленькое происшествие с поцелуем произвело такой эффект… хотя кого я обманываю? Сам поцелуй мне понравился. И, как я подозреваю, Поттеру понравился тоже, потому этот гриффиндорский недоумок и ходит с таким кислым видом, словно целыми днями раскусывает лимоны.

Да, то, что он отлично целуется, совсем не отменяет того, что он недоумок. Целоваться, наверно, и обезьяна умеет. А вот думать — это ни обезьянам, ни гриффиндорцам недоступно.

Я вот думаю, может, ещё разок подловить их у Большого зала и позвать Поттера на два слова? Живо встрепенётся.

Нет, я пока, пожалуй, погожу с тем, чтобы говорить с Поттером. Сначала надо разобраться с Блэком…

Сегодня этот достойный представитель семейства древовидных кретиноидов (а сказать попросту, он туп, как пень) сам меня подловил после обеда, в библиотеке. Один, без Люпина или Петтигрю.

— Сопливус, надо поговорить.

— Тебе надо — ты и говори, — я пытаюсь вместе с книгами перебраться за другой стол, но Блэк немедленно хватает моё недописанное эссе по Истории Магии. — Отдай, идиот!

— Я сказал — надо поговорить, — рычит он. — Причём немедленно!

Отобрать свиток не получится; если гоняться за ним по всей библиотеке, это будет, во-первых, глупо и безрезультатно, во-вторых, унизительно, в-третьих, чревато яростью мадам Пинс. Я смиряюсь с судьбой.

— Какого хрена тебе надо, придурок? — интересуюсь. — Говори и вали!

— Что ты сделал с Джеймсом, ублюдок? — Блэк перегибается через стол, и я вижу, как горят яростью тёмно-синие глаза. — После того разговора он сам не свой. Что ты ему тогда наговорил? Ты его как-то заколдовал?

Ужасаюсь про себя наивности и наглости Блэка. Даже если бы я и вправду заколдовал Поттера, стал бы я в этом вот так запросто признаваться? Потеря эссе — не такая уж и угроза… что я, хоть десяток таких же за пару часов не напишу? Даже если сам Блэк гриффиндорец, вся семья у него — слизеринцы. Хоть немного соображать должен, что никто на такие темы распространяться добровольно не станет.

— Совсем ты бахнулся в своём Гриффиндоре, — качаю головой. — Ничего я ему не делал, можешь проверить. Где-то в секции по ЗОТС были книги с заклятиями-обнаружителями… если ты, конечно, вообще знаешь, что такое книга, не говоря уже о том, чтобы уметь ими пользоваться.

Блэк делает такое движение, будто собирается затолкать мне в глотку моё же эссе, а потом запинать меня ногами до смерти, но сдерживается.

— А если хорошо подумать, Снейп? Учти, если ты немедленно не снимешь с Джеймса своё проклятие, то тебе придётся несладко… все предыдущие пять лет раем покажутся, ты меня понял?

— Да не делал я с ним ничего! — шиплю. — Пошёл ты на *@*, Блэк! Не туда копаешь! Или ты такой тупой, что слов английских не понимаешь? Не во мне дело!

— А в чём? — цепляется Блэк за оговорку.

Строго говоря, дело как раз во мне. Но не в том смысле, который в это вкладывает Блэк.

Ох, Блэк, Блэк… ты бы хоть разок подумал, нужна ли тебе правда о твоём ненаглядном Поттере. Хотя… узнавай-узнавай, вдруг от шока тебя инфаркт хватит? Как говорится, мелочь, а приятно.

— Поттера своего спроси, в чём! — советую я и, пользуясь приступом задумчивости у Блэка, выхватываю своё эссе. — Я за ним не слежу.

— Погоди, Сопливус…

— Ещё раз так меня назовёшь — кастрирую одним заклинанием, — предупреждаю. — И плевал я на баллы с отработками… будешь новый себе отращивать… небось, есть где-нибудь такое лекарство — Членорост.

Блэк ошарашенно смотрит на меня, словно хочет сказать: «Шутки шутками, а это уже чересчур». Но решает не заморачиваться и продолжает:

— С какой стати ты решил вернуть мантию, а? Это не в неё случайно заклятие вплетено?

— Маленький ты, Блэк, и глупый, — отвечаю. — Иначе знал бы, что магия мантии-невидимки вплетена в саму её ткань, и любая посторонняя ворожба там просто не уживётся.

— Это ты так говоришь…

— Это в книжках умных так написано, идиот! — я пихаю в сумку эссе, перо, чернила и пару книг — спокойно здесь не позанимаешься.

— Я тебе не верю, Сопливус! — заявляет Блэк.

— Semivir semper, — произношу я одними губами, направляя палочку на Блэка через карман.

Блэк меняется в лице, а я поспешно смываюсь, пока он не сообразил окончательно, что я сделал. Хотел бы я посмотреть на его лицо, когда он будет объяснять мадам Помфри, что с ним случилось…

22.10.

Сегодня первый квиддичный матч в этом году. Гриффиндор против Рэйвенкло.

Казалось бы, что мне до этого матча? Квиддич мне и даром не нужен, и с доплатой не нужен; мой факультет не участвует… но зачем-то же я попёрся на квиддичное поле вместо того, чтобы в тишине и покое в опустевшей гостиной читать давно присмотренный трактат Ингвара Снарссена о тонкостях различий между старшими, младшими и пунктированными рунами. Вопрос, зачем?

Сижу теперь и слушаю, как Обри комментирует матч, не забывая пройтись на счёт Поттера не реже, чем раз в пять минут — похоже, выходка с раздуванием головы ещё долго не будет забыта. Поттер парит над полем, не двигаясь — я только поэтому и отличаю его от прочих гриффиндорцев; уж очень они высоко, а зрение у меня не ахти. Никогда не думал, что снитч ловят, торча на одном месте… опа, кажется, его вовсе не так ловят. Во всяком случае, Поттер сорвался с места и запетлял, как ошпаренный. Рэйвенкловский ловец помчался следом за Поттером, но даже мне видно, что маневренность у Квиррелла — так, вроде бы, его зовут — куда хуже, чем у Поттера. Впрочем, снитч, кажется, превосходил обоих и в руки даваться не желал.

Обри прокомментировал происходящее в том духе, что ловцы, если всё будет продолжаться в том же духе, одуреют от кружения в воздухе и брякнутся с метел, и переключился на остальных игроков, которые перебрасывались квоффлом. А я следил за ловцами и очень хотел, чтобы снитч достался Квирреллу, и Поттер хотя бы раз остался с носом.

Снитч, вполне возможно, частично разделял мои мечты — в части про оставление с носом; ловцы то терялись в небе, то едва не врезались в землю, то пролетали через кольца вместо квоффла, а крылатый мяч всё не ловился.

В конце концов снитч решил пролететь над трибунами; низко-низко, едва не задевая головы сидящих, Поттер и Квиррелл промчались над хаффлпаффской трибуной. Потом над гриффиндорской, где Квиррелл, чтоб ему с дементором обняться, запутался в огромном красно-золотом знамени. Со стороны казалось, что лев, вышитый на ткани, пытается Квиррелла сожрать; туда ему и дорога, недотёпе.

Поттер продолжал гнаться за снитчем, не отвлекаясь на такие мелочи, как дружный смех присутствующих над рэйвенкловским ловцом. И снитч предпринял отвлекающий манёвр — резко снизился и решил затеряться среди зрителей, застыв в воздухе прямо передо мной.

Я протянул руку и сжал мячик — гладкий, прохладный; крылышки трепещут — так бабочки смешно щекочут ладонь, когда их поймаешь в горсть. Почему-то, когда я тренировался ловить тот поттеровский снитч, это чувствовалось как-то совсем по-другому — возможно, потому, что тогда на меня никто не пялился, а сейчас — целое квиддичное поле народу.

В этот самый момент Поттер подлетает и требует:

— Снейп, отдай снитч! Ты не ловец, и Слизерин сегодня вообще не играет…

— С какой стати мне его отдавать? — интересуюсь. — Он сюда сам прилетел. Может, я его себе как сувенир оставлю.

Все даже о квоффле забыли — наблюдают. Обри что-то тараторит, но я не слушаю.

— Блин, Снейп, это даже не смешно! — возмущается Поттер. — Отдай снитч! Выпусти его хотя бы!

— А что мне за это будет? — спрашиваю.

— По морде тебе будет! — бушует Поттер. — Прекрати выделываться!

— Будешь грубить — заберу снитч себе как сувенир, — грожу я. — Нигде в правилах не написано, что зритель, поймавший снитч, должен его выпустить!

— Пока снитч не поймает один из ловцов, игра не закончена, — напоминает Поттер. — Ты что, хочешь, чтобы этот матч шёл вечно?

— Если он будет идти вечно, может, ты наконец-то сломаешь себе шею, — отвечаю зло.

И никак понять не могу — что я от него хотел услышать, если всё, что он говорит, меня так бесит? Чего ещё я ждал, когда ввязывался в этот диалог?

Поттер хмурится, горбит плечи. Квиррелл, выпутавшись из гриффиндорского знамени, пытается найти свою метлу, с которой расстался где-то по ходу дела. Мадам Хуч, зависнув в воздухе, судорожно соображает, есть ли в правилах что-нибудь на этот счёт; судя по тому, как долго она это делает — нету.

— Снейп… что ты хочешь за снитч?

— Поговорить, — ляпаю я.

Поттер вздрагивает.

— О чём?

— Неважно. Поговорить сегодня же вечером. Если согласен, я тебе пришлю сову с точным временем и местом.

Поттер смотрит на меня возмущённо, но беспомощно; ему идёт такое выражение лица. Может, он бы и рад меня проклясть на месте, но не при таком же скоплении народа.

— Хорошо, Снейп.

— И ты придёшь один, — подчёркиваю. — Совсем один. Разговор конфиденциальный.

— Хорошо, — обречённо повторяет Поттер.

Даже знать не хочу, что он там успел себе представить своим извращённым гриффиндорским умишком.

— Отлично, — я выпускаю снитч. Тот снова зависает в воздухе, обиженно махая крылышками, и Поттер одним движением сграбастывает его.

Теперь осталось только придумать, что же я такое буду Поттеру сегодня говорить».

Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать.

Акутагава Рюноскэ, «Слова пигмея».

В лесу у Малфой-мэнора было темно; Гарри осторожно зажёг огонёк на ладони; трепещущий язычок пламени освещал дорогу только на несколько шагов вперёд.

— Малфой, ты знаешь, как отсюда дойти пешком до Малфой-мэнора?

— Да.

— Веди нас к мэнору. И учти: никаких ловушек на этом пути не должно быть. И нас никто не должен заметить. Понял?

— Понял, — покладисто согласился Малфой и двинулся вперёд.

— Как-то оно слишком гладко проходит, — шёпотом заметил Фред, шагая бок о бок с Гарри.

— Это пока, — фыркнул Гарри тихо. — Вот как залезем в мэнор, битком набитый Пожирателями, так всё станет очень шершаво.

Фред улыбнулся.

— У тебя мантия-невидимка случайно не с собой?

— Нет, — мотнул Гарри головой. — Я, если честно, подумал, что под ней будет неудобно втроём. Толкаться будем, мешать друг другу… проще заклятие прозрачности наложить.

— Понятно. Тогда, может, прямо сейчас наложить его? А то я как-то неловко себя чувствую, когда мы тут вот так маячим.

— Можно и сейчас. Малфой, остановись, — Гарри стянул с шеи шарф Эй-Пи и связал им своё левое запястье с правым Малфоя. — Вот так, чтобы не потерять тебя…

Теперь огонёк в одиночестве плыл над дорогой, создавая у сторонних наблюдателей, если таковые имелись, жутковатое впечатление; Гарри вспомнились маггловские легенды про огни святого Эльма. Кажется, понятно, откуда ноги растут у всех таких феноменов…

Ворота Малфой-мэнора подавляли своим если не величием, то размером уж точно. Высоту их Гарри оценил примерно на пять-шесть человеческих ростов; при этом сделаны они были из белого камня, образовывавшего такие тонкие витые узоры, что ни одна металлическая решётка не посмела бы с ними сравниться. Всё это неярко светилось в темноте и, совершенно очевидно, было переполнено магией.

— Малфой, если мы войдём, что случится?

— Если вы попробуете войти сами, вас испепелит, — с явной охотой сообщил Малфой. — Если я проведу вас, как наследник рода Малфоев, главе рода будет сообщено о том, что я прибыл с двумя посторонними, но вы останетесь живы.

— Угу, только до того момента, когда дражайший Люциус узнает о нашем прибытии, — хмыкнул Фред. — Мы можем войти так, чтобы никто не знал о нашем прибытии, и мы остались живы?

— Не можете.

— И никто не может?

— Только Тёмный Лорд.

— Круче него, как я погляжу, только варёные яйца, — буркнул Фред. — Гарри, у тебя нет никаких догадок?

Гарри сосредоточенно рассматривал ворота Малфой-мэнора и пытался понять, кажется ему, что все завитки и закорючки образованы телами крохотных переплетающихся мраморных змей, или нет.

— Есть одна… но я не уверен.

— Что за догадка?

— Серпентарго, — Гарри пожал плечами и попробовал сказать змеям ворот:

— Откройтесь мне и моим спутникам.

Беззвучно и плавно змеи пришли в движение; белые гибкие тела скользили, обвивались друг вокруг друга, переплетались, открывая широкий проход прямо перед Гарри.

— Малфой, что будет, если мы войдем?

— Не знаю. Я никогда не пробовал входить в мэнор таким образом.

— Ну да, действительно… — Гарри на ощупь поймал ладонь Фреда и слегка сжал. — Идём?

— Идём.

Малфой-мэнор, вопреки ожиданиям, не проявлял подлого нрава — по крайней мере, пока они шли по посыпанной белым песком аллее; изредка слышались дурные вопли, которые Малфой опознал, как павлиньи, но самих птиц не было видно. По-хорошему, они должны были бы сейчас спать, но разве с Вольдемортом в двух шагах поспишь?

— Малфой, есть какой-нибудь чёрный ход в дом? Можно туда пройти так, чтобы твой отец не узнал?

— Чёрного хода нет, — отозвался Малфой. — Войти можно только через эту дверь, и никто, кроме Тёмного Лорда, не открывает её без ведома главы рода.

— Достал ты своим Лордом, — честно сказал Гарри. — Лучше скажи, какие ловушки могут ждать нас в доме?

— Всё зависит от того, какие именно ловушки решил активировать глава рода.

— Гарри, — Фред положил руку Гарри на плечо. — Мне кажется, если они нас ждут, то могли не оставлять ловушек. Чтобы самим нас прикончить.

— Но они же не идиоты, чтобы думать, что мы вот так вот внаглую ввалимся через парадную дверь, — Гарри закусил губу. — С другой стороны, если другого входа в дом нет, то здесь нас и ждут… и наверняка помнят о заклятии прозрачности.

— Что поделаешь, — вздохнул Фред. — У нас выходит очень гриффиндорское спасение — в омут с головой… ну что, идём?

— Погоди. У тебя голова запасная есть, что ли — по омутам этой раскидываться? — Гарри, хмурясь, прикидывал варианты, в изобилии подкинутые его оскорблённой словами близнеца слизеринской частью. — Надо отвлечь их от нас… а то, наверное, ждут — не дождутся, все глаза проглядывают в окна.

— Есть идеи? — заинтересованно спросил Фред.

— Вроде того… надо сбить их с толку…

— Чем именно?

— Их же оружием, — ухмыльнулся Гарри.

…— Ты уверен, что это безопасно для Джорджа?

— Абсолютно. Малфой же сказал, они держат пленников в подвале. А это сыро и глубоко. Туда огонь не доберётся.

— Тогда остаётся только надеяться, что за нами сейчас не наблюдают, хихикая в кулак.

— Я тебя не узнаю, Фредди. С чего ты вдруг стал таким пессимистичным?

— Треть меня торчит в каком-то сыром подвале. Не дай Мерлин, схватит ангину или застудит себе что-нибудь жизненно важное… это не то чтобы повод для веселья.

Гарри притянул Фред к себе и, привстав на цыпочки, на ощупь нашёл его губы — оба по-прежнему были под заклятием прозрачности.

— Всё будет хорошо, — шёпотом пообещал Гарри и нежно поцеловал Фреда в уголок рта. — Я обещаю, всё будет отлично. И мы снова станем цельными, все трое.

Фред молча кивнул.

— Сейчас я сделаю… — Гарри встал на колени у угла стены Малфой-мэнора и, полуприкрыв глаза, пустил с обеих рук огонёк — прямо на траву, опоясывавшую весь мэнор по основанию (сущим мучением было рвать её и раскладывать). Старые каменные стены, как выяснил Гарри у Малфоя, были скреплены цементом по древнему рецепту; в составе этого цемента были сырые яйца и свежий мёд. И всё это, даже слегка поддаваясь воздействию огня, начинало вонять.

А рамы окон и дверь были сделаны из дерева. Пусть старого, морёного — но дерева, способного гореть. К тому же огонь Гарри несколько отличался от того, который появляется, если чиркаешь спичкой.

— И заключительный штрих, — Гарри выхватил палочку из ножен и направил её в небо. — Mordmordre!

— Знаешь, — с искренним восхищением сказал Фред, наблюдая за тем, как змея выползает изо рта огромного зелёного черепа, — мы всё-таки гении. Особенно ты.

— Гении будем, если вся эта каша окажется удобоваримой, — отозвался Гарри.

Они втроём стояли в тени деревьев и смотрели, как огонь охватывает Малфой-мэнор — громадный, величественный, спесивый каждой завитушкой своей серебристой лепнины под крышей; как красно-оранжевые языки лижут мгновенно чернеющие светло-серые стены, как настежь распахивается парадная дверь, и огонь с торжествующим рёвом врывается внутрь, раскатываясь по коврам, гобеленам и картинам, превращая в щебень изящные статуи. Пожиратели выбегали наружу в панике; огонь перекидывался на их одежду, и они с криками пытались потушить его. Хотя кому, как не им было знать, что пламя, порождённое ненавистью и местью, так просто не гаснет.

Чёрная Метка над Малфой-мэнором повергла Пожирателей в самый настоящий шок; подобного хода от противников они не ожидали, резонно полагая, что это было бы ни к чему атакующим членам Ордена Феникса, но и не ждали от союзников — кому, скажите на милость, пришло бы в голову запускать Метку над родовым поместьем самого известного сторонника Вольдеморта?

Только самому распоследнему психу, разумеется.

— Пора, — решил Гарри, когда сам Тёмный лорд соизволил появиться снаружи. — Бегом!

Гарри окружил их щитом от огня; но эта защита не спасала от чересчур горячего воздуха и едкого дыма, и все трое надрывно кашляли, пробираясь сквозь охваченный пожаром холл.

— Малфой, веди нас к подвалу, где держат пленников! — приказал Гарри, взмахом палочки снял с Малфоя заклятие прозрачности и согнулся пополам в приступе кашля. Глаза слезились немилосердно.

— Идём быстрее!

Гарри и рад был бы последовать этому совету Фреда; но рухнувшая с высоты холла балка помешала этому его плану. Огонь, которым она была окутана, не причинил Гарри вреда, но её вес переломил ногу Гарри с той же лёгкостью, с какой камень вдребезги разбивает стекло. Шарф, до сих пор соединявший Гарри с Малфоем, порвался.

— Беги… — выдохнул Гарри; резкая боль прошлась по всему телу и запульсировала в такт сердцебиению, сконцентрировавшись в переломанной голени. — Я догоню вас, беги за Джорджем…

— Я тебя не брошу, идиот! Pello! — балка отлетела в сторону; Фред подхватил Гарри на руки и рванул за почти скрывшимся из виду Малфоем — окончательно смыться тому не давал чёткий приказ не просто отправляться в подвалы, а именно вести туда Фреда и Гарри.

Подвалы оказались достаточно близко от входа; туда вела крутая лестница со скользкими ступенями, на которых Фред пару раз едва не потерял равновесие. Малфой же двигался, несмотря на долгое заключение в подземельях Хогвартса, так непринуждённо и ловко, словно полжизни только и делал, что бегал в эти подвалы и обратно.

— Где держат пленников?

— Вот в этих камерах, — Малфой указал на длинный ряд дверей вдоль стены.

— Ты можешь их быстро открыть?

— Да.

— Открывай все по очереди!..

В пятой по счёту камере обнаружился Джордж — прикованный к стене накрепко.

— Джорджи!

— Кто здесь? — близнец насторожённо вскинул голову. — Фред?..

— Это мы, под заклятием прозрачности… Фред, опусти меня на землю и освобождай Джорджа!

— Гарри?

— Да, мы оба здесь! Ну же, Фред!

Оказавшись на холодном полу, Гарри наложил на свой перелом торопливое Ferula — главное, чтобы нога по дороге до Хогвартса не развалилась на отдельные кусочки, а до тех пор сойдёт. Фред, шепча заклинания, отмыкал по очереди кандалы Джорджа.

— Малфой! — позвал Гарри, запоздало сообразив, что тот всё ещё открывает двери камер, повинуясь приказу. — Прекрати возиться с камерами, иди сюда немедленно!

— Что здесь делает Малфой? — Джордж, морщась, растирал затёкшие руки и ноги; Фред торопливо убирал заклятие прозрачности с себя и Гарри.

— Он нас сюда привёл…

— Сам? — недоверчиво спросил Джордж.

— Под Империо, — коротко ответил Гарри и вытащил из кармана портключ — старую пуговицу. — Идите сюда, нам пора возвращаться.

— Под Непростительным? — Джордж потрясённо распахнул глаза.

— Именно так, — хмуро сказал Гарри. — Фредди, Джорджи, Малфой, беритесь за эту пуговицу.

— А почему бы не оставить Малфоя здесь? — поинтересовался Джордж вполне резонно. — Толку от него тут будет мало, а у нас он только лишний рот…

— Я обещал, — неохотно сказал Гарри. — Все взялись за портключ? Тогда я его активирую. Хогвартс.

Чёрное, словно испачканное сажей небо серело у горизонта — занимался рассвет. Впрочем, глаза у Гарри, накачанного лечебными зельями, слипались, и он не был уверен, что ему не мерещится этот пейзаж за окном лазарета.

— Засыпай, — предложил Джордж.

— Ты почти сутки на ногах, — поддержал брата Фред.

— Вы тоже, — пробормотал Гарри.

— Ты пахал больше всех.

— И ты ранен.

— Так что не надо бороться со сном.

— Отдыхай.

— Не уходите, — попросил Гарри. — Пожалуйста, не уходите. Хотя бы подождите, пока я проснусь, чтобы я знал, что вы мне не приснились.

— Не дождёшься! — фыркнул Фред.

— Приснились, как же, — рассмеялся Джордж.

— От нас так просто не избавишься.

— Когда ты проснёшься, мы здесь будем.

Два лёгких поцелуя в губы и обеспокоенные голоса:

— Гарри, ты весь горишь…

— Мадам Помфри давала тебе что-нибудь от жара?

— Не помню, — выдавил из себя Гарри; свет, тень, рыжие шевелюры близнецов, серая полоска за окном — всё смешалось, завертелось, сплавилось в единую безликую массу.

Гарри заснул.

* * *

Холод и жар. Жар и холод. И так с самого утра: перепады, контрасты.

Сначала было холодно просыпаться; холодно ехать в потрёпанном кэбе к вокзалу Кингс-кросс и зябко прятать руки в рукава. Холодно — до щемящего чувства под ложечкой — проходить через стену между девятой и десятой платформами; онемевшие от холода пальцы намертво вцепились в исцарапанный сундук с вещами.

А в поезде жарко. Там тепло во всех вагонах, ветер не дует от окна, и сиденья мягкие — до сих пор никогда на таких не удавалось посидеть. И это тепло, эта мягкость — всё по праву. Он был рождён для этого.

Их так много здесь… таких же, как он. Они все тоже маги; каждый в мантии. Правда, их всех провожают родители или странные создания — маленькие, сморщенные, с большими ушами и глазами, одетые во что-то несуразное, вроде старых наволочек. Он даже не знал, кто это такие, но дал себе слово выяснить при первой возможности. Должно быть, в Магическом мире они — обычное дело.

Но потом был снова холод… много холода. От всех, кто был в поезде. Они не считали его ровней; инеем было выражение их лиц, когда они видели, как потрёпана его мантия. Они считали себя выше, лучше него, потому что были богаче.

Но они были неправы, и, Боже, как восхитительно тепло было доказывать это… несколько заклинаний из тех книг, что он купил, и немного фантазии — и вот будущие одноклассники смотрят на него пусть не с уважением, но удивлённо и с опаской. А кто-то с откровенной ненавистью. Как хороша жаркая, сладкая ненависть; она помогала выжить в промозглом карцере, в ледяном море — как холодно было, до судорог холодно, когда он упал в воду, но ненависть ко всем тем, кто будет рад его смерти, помогла ему найти ту забавную пещеру. Надо будет обязательно поэкспериментировать там с магией… в книгах написано, что Министерство следит за домом волшебника, но не за его палочкой. Так что пусть они следят за приютом, сколько им заблагорассудится. Он не сделает ничего, что заставило бы его пожалеть о решении сделать это.

А потом снова холод — поездка через озеро; вода пропитала мантию, волосы, проникла даже в ботинки. Волны накатывали на него, недружелюбные, насквозь полные одним только холодом волны, перехлёстывали через борта лодки. Он не любил воду — почти так же, как огонь. Если от огня можно было избавиться той же водой, то с ней ничто не могло справиться; она была вездесуща; была всем и ничем, охотно принимая любую форму, но не удерживая её. Ему всегда казалось, что с воды нужно брать пример, если хочешь выжить… но как же это было трудно, как… холодно.

Рапределение принесло столько жара и холода, сколько он никогда не испытывал; он не знал, куда хочет попасть, и, хотя и не сомневался в том, что он здесь по праву, волновался. Он многого не понимал, но ясно было, что факультет — это нечто большее, чем просто слово, определяющее место, где спать и есть. Это гораздо, гораздо больше.

На этой невзрачной табуретке, должно быть, сидели тысячи людей до него; они точно так же зажмуривались, когда колючая пахнущая пылью Шляпа закрывала им лицо целиком — ну и голова, наверное, была у Годрика Гриффиндора, просто как тыква.

У Шляпы оказался старческий вкрадчивый голос; она была из тех, кто любит строить из себя что-то большее, чем на самом деле, и притворяться дружелюбным. Он не любил таких людей; кто сказал, что он должен любить такие шляпы?

Он умён, сказала она. Он знал это и раньше. Он хитёр и изворотлив, сказала она, и снова не удивила его. Он озлоблен на всех и вся, сказала Шляпа, он глубоко одинок и обижен. Она предложила отправить его на факультет, где он может оттаять.

Он сказал, что об этом смешно даже думать, и предложил ей вспомнить собственную песню. И отправить его туда, где собираются умные и хитрые, а не тупые и добрые.

Он думал, что Шляпа оскорбится, но она хмыкнула и сказала, что он сам выбрал. И что однажды его лёд, который так никогда и не растает, испарится от прикосновения огня.

И она сказала: Слизерин.

* * *

Холодно и мокро. На лбу. И тихо-тихо.

Гарри с усилием разлепил веки.

— Как ты? — осведомились немедленно.

— Пить хочу, — пробормотал Гарри.

Прохладная вода наверняка была доставлена сюда прямиком из рая — так прекрасно было глотать её, пока чья-то рука поддерживала затылок Гарри.

— Ты бредил, — Гарри узнал голос Кевина. — Тебе снилось что-то плохое?

— Не то чтобы… а что я говорил в бреду?

— Не знаю… ты говорил на серпентарго.

— Понятно. Где мои очки?

— Здесь, — Кевин нацепил очки на Гарри, и мир перестал быть расплывчатым.

— А где близнецы? — вспомнил Гарри. Не то, чтобы он собирался требовать от них неустанного бдения над его дрыхнущим телом, но они обещали…

— Тоже здесь, — ухмыльнулся Кевин. — Мадам Помфри пробовала их выгнать, говорила, им тоже надо отдохнуть, но они просто трансфигурировали два стула в кушетки и остались тут.

Гарри сел и попытался привести волосы в порядок.

— Чувствую себя так, словно вагон разгрузил, — признался он. — Какие-нибудь новости есть?

— Особенных каких-нибудь — нет, — Кевин пожал плечами. — Раненые в битве успешно лечатся, мёртвых ещё не похоронили. По слухам, Министерство готовит экстренный выпуск «Ежедневного Пророка». Профессор МакГонагалл просила передать тебе, что готова новая партия листовок. Я видел одну — там со слов близнецов записано, что именно вы трое сделали, чтобы спасти Джорджа, и как сумели обвести вокруг пальца Того-Кого-Нельзя-Называть.

— Зачем ты так его называешь? — поморщился Гарри. — Ты тоже боишься имени?

— Я привык. Так меня учили дядя Амос и тётя Сесилия.

— Но самому тебе не страшно?

— Ну, тебя же я не боюсь, — хмыкнул Кевин. — А ты сильнее Того-Кого-Нельзя-Называть.

— С чего ты взял, что я сильнее?

Этот вопрос немало озадачил Кевина.

— Ну я же вижу.

— Что видишь?

— Я не знаю, как объяснить… я вижу, понимаешь? Иногда, очень редко… когда я сильно злюсь или, наоборот, очень радуюсь. Люди становятся цветными, или чем-то, что реально есть… я даже не знаю, как сказать, я просто вижу.

— А я какого цвета?

— Ты — не цвет. Ты огонь и лёд.

— Это как?

— Ну… есть огонь. Он яркий, как драконий. И в нём лёд. Такая ледяная статуя, точь-в-точь ты. Пламя её окутывает, но лёд не тает. Они словно созданы друг для друга, чтобы вот так вот...

Кевин помолчал немного и добавил:

— Такого больше ни у кого нет. Обычно люди — это что-то одно... один цвет или одна вещь. Седрик был из пшеничных колосков, они так красиво переплетались… тётя Сесилия — кленовые листья. А дядя Амос весь коричневый, как шоколадная лягушка.

— А, — неопределённо сказал Гарри. — И давно это у тебя?

— Всегда было. У меня, правда, больше ничего толком не получалось… дядя Амос говорил, они боялись, что я сквиб, пока я не стащил метлу у Седрика и не сумел на ней взлететь. У меня не было никаких стихийных проявлений…

— Ну так это, наверно, и есть стихийные проявления, только очень необычные, — предположил Гарри. — Если это происходит при сильных эмоциях… А почему ты решил, что я сильнее? Огонь и лёд об этом как-то говорят?

Кевин морщил лоб, пытаясь составить внятный ответ.

— Огонь — он горячий, а лёд холодный… я вижу, что огонь может сжечь всё, а лёд — всё заморозить… Гарри, я не знаю, как сказать, правда. Ну вот ты видишь небо — оно голубое и с облаками, вот что ты видишь. И при этом ты знаешь, что оно высоко, хотя на нём нигде не написано. И я знаю, что сильнее тебя волшебника нет.

— Но ты же не видел Вольдеморта, может, он тоже… двойной?

Кевин снова задумался.

— У меня такое впечатление, что я его видел, — признался он. — Я в этом почему-то уверен. Я даже не знаю, где… но точно могу сказать, что он сделан изо льда. Весь. И по нему идёт трещина… вот такая, — Кевин легонько очертил кончиком пальца молнию на лбу Гарри. Гарри вздрогнул, но не отстранился.

— А на мне нет такой трещины?

— На тебе их вообще нет.

— А ты только людей так видишь? Или какие-то вещи тоже? — любопытство грызло Гарри не хуже голодной гиены. Кажется, в книгах по ментальной магии упоминались какие-то смотрящие… или видящие… но всего пару раз и совершенно без подробностей. Может, это были такие же, как Кевин?

— Только те, в которых есть магия, — охотно поделился Кевин. Вполне возможно, что ему давно хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, но случая не представлялось. — Палочки, некоторая одежда, учебники… весь Хогвартс. Особенно красиво в Выручай-комнате, она — вся магия. Хогвартс всё-таки сложен из камней, а в Выручай-комнате нет ничего материального, совсем. Правда, я её только один раз видел, когда мы с Гермионой поговорили… она тогда ушла, чтобы отправиться в Батлейт Бабертон, а я остался, — Кевин внезапно смолк.

— Ты был расстроен? — уточнил Гарри. Внутренний голосок оживился: «Если ты собираешься опять завести свою песню о том, что Кевину надо держаться от тебя подальше, потому что ты — одно большое плохое влияние…» «Заткнись».

— Да, — Кевин уставился в пол. — Я… думал, что ты теперь сердишься на меня. Что сменишь пароль к гостиной, скажешь Рону и Гермионе, чтобы для меня готова была постель в Гриффиндорской башне…

Гарри вздрогнул — настолько эти слова совпадали с его собственными планами. К счастью, Кевин всё так же смотрел в пол и ничего не заметил.

— Я сидел там и думал, что рядом с тобой никого не будет. Думал о близнецах… хотел, чтобы они были с тобой, даже злился на них, потому что они оставили тебя.

— Ты думал, что хотел бы объяснить близнецам, что они неправильно поступили? — переспросил Гарри.

— Ага, — кивнул Кевин.

Гарри рассмеялся, и Кевин удивлённо вскинул голову.

— Иди сюда, — попросил Гарри, всё ещё смеясь; ему было так легко от того, что он понял, что он даже не беспокоился о возможности разбудить близнецов, в обнимку спавших на кушетках. — Я всё понял.

— Что понял?

— Откуда взялось письмо. Иди сюда, не бойся. Я не сержусь и не кусаюсь.

— Ещё не хватало, тебя бояться! — фыркнул Кевин, залезая на кровать рядом с Гарри. — Как можно бояться человека, которому хотел надавать по ушам?

— Резонно, — признал Гарри, обнимая Кевина. Ощущение было такое, словно он поймал бабочку — такое же чувство чего-то хрупкого, которое можно разрушить неосторожным движением.

— Ну так что там с письмом? — напомнил Кевин, удобно устроившись на коленях Гарри после нескольких секунд сосредоточенной возни. — Кто его написал?

— Строго говоря — никто, — хихикнул Гарри. — В этом как раз самое забавное. Писать его никто не писал. Оно появилось само, с помощью магии.

— Что ещё за магия такая — неужели нельзя было просто так написать?

— Нельзя, — согласился Гарри. — Я запретил.

— Я запутался, — честно признался Кевин.

— Письмо отправила Выручай-комната, — объяснил Гарри и полюбовался огромными, как блюдца, глазами Кевина. — Ты ведь хотел, чтобы такое письмо было написано? Может, даже представлял, что там будет написано, чтобы близнецы поняли, как они нужны мне, представлял, как будет выглядеть этот кусок пергамента, сердился на то, что нельзя отправлять письма из Хогвартса… было такое?

— Было, — буркнул Кевин. — И что?

— И то, что Выручай-комната для того и сделана, чтобы выполнять желания тех, кто в ней находится. Вот она и создала своей магией это письмо и отправила его. Может быть, с одной из хогвартских сов, потому что своей у тебя нет, и ты наверняка думал как раз о школьной сове. И Пожиратели его перехватили, какая им разница, кто его писал…

Кевин дёрнулся.

— Так это я во всём виноват? В том, что Джорджа похитили, что тебе сломала ногу горящая балка, что вам с Фредом пришлось так рисковать…

— Не говори глупостей! Слышишь? Не смей так говорить! Ты не виноват, что Выручай-комната так услужлива — это Основатели постарались. Ты не виноват, что огонь, который я сам же и зажёг, так подточил балку, что та рухнула на меня. Ты не виноват, что Пожиратели перехватывают письма, в конце концов! Не смей себя обвинять…

— Но ведь если бы не я, этого бы не было…

Гарри подавил желание взять Кевина за плечи и тряхнуть хорошенько.

— Ты. Ни в чём. Не виноват, — чётко повторил Гарри. — Понял? Запомни накрепко. А если будешь продолжать себя винить, я расскажу, в чём виноват я сам — малую часть. И ты сразу поймёшь, что кто-кто, а ты чист, как младенец.

Кевин недоверчиво смотрел на Гарри из-под повлажневших ресниц. Седрик никогда не смотрел вот так — неловко, с надеждой, не веря и желая поверить. Седрик сам дарил другим веру и знал, что хорошо, а что плохо.

Но Седрика больше нет, а есть его младший двоюродный брат.

— Ты правда так думаешь?..

— Чистая правда, — серьёзно ответил Гарри; Кевин спрятал лицо у Гарри на груди — не для слёз, а просто так, чтобы успокоиться.

Близнецы зашевелились, просыпаясь, и Гарри понял, что по-настоящему рад этому дню, несмотря на то, что придётся участвовать в похоронах тех, кого он сам прошлой ночью повёл на смерть.

* * *

«23.10.

Я назначил Поттеру прийти в один из кабинетов Астрономической башни в одиннадцать вечера. Никогда не понимал, почему отдельные индивидуумы предпочитают целоваться на смотровой площадке — там же холодно!..

Кроме того, я ведь не для того Поттера зову встретиться, чтобы целоваться. Вот ещё. Я не педик, в конце концов. Я хочу с ним поговорить… хотя так и не знаю, о чём.

Ха, вот я не знаю, а Поттер знает. Я прихожу позже него, прощупав все окрестности магией — кажется, поттеровских дружков рядом нет — и он сразу заваливает меня вопросами. Я даже не подозревал, что можно говорить так быстро и так много.

— Что всё это значит, Мерлин подери? Снейп, о чём ты хочешь со мной поговорить? Я уже полчаса тут торчу и понять не могу, что тебе от меня надо!! Что значил тот поцелуй у Большого зала? Что на меня нашло? Сириус думает, ты меня околдовал, но когда бы ты успел, ты ведь палочку не доставал, и я не знаю такого колдовства…

— Прекрати трындеть, — не выдерживаю я.

— Что? — недоумённо глядит на меня Поттер.

— Трындеть, говорю, прекрати, — повторяю я. — Тарахтишь, как сорока. И если ты хотел, чтобы я ответил на твои вопросы, куда мне предполагалось вставлять ответы?

Поттер пару секунд хлопает ресницами, а потом жизнерадостно ржёт — почти как тогда в лазарете.

— Точно, что-то я распсиховался… — он садится на стол и приглашающе хлопает рукой по столешнице рядом с собой. — Садись. О чём ты там хотел поговорить?

— Я лучше постою, — фыркаю. — Не имею ни малейшего желания подходить к тебе близко, вдруг опять целоваться кинешься. Не дай Мерлин, ещё и изнасилуешь.

Вот тебе за твою долбаную жизнерадостность. Весело тебе, Поттер, сидишь и ржёшь. Вообще говоря, это ты здесь нервничать должен, почему я этим занимаюсь?

Вот и помрачнел, очень хорошо. Умею я всё-таки гадости говорить, чего не отнять, того не отнять.

— Я не хотел…

— А мне показалось, что хотел, — вставляю я свои три кната.

— Да как я в здравом уме мог захотеть?! — рявкает Поттер так, что стёкла звенят, и соскакивает со стола. — Ты сальный ублюдок с отвратительным характером, как я мог хотеть тебя поцеловать!..

И затыкается. И на лице написано, что хотел бы проглотить все только что высказанные слова.

Вот только подавится.

— Как мило выслушать это от тебя, — я шутовски раскланиваюсь. — Буду знать, что доблестные гриффиндорцы целуются только с теми людьми, от которых их тошнит…

— Снейп! — вскрикивает Поттер досадливо. — Я не…

— Не хотел? Вот уж позволь не поверить. Всё ты хотел — и поцеловать, и сказать, что я сальный ублюдок.

— Я по инерции, — обиженно говорит Поттер; его чёрная лёгкая чёлка падает на блестящие карие глаза за стёклами очков. — Я привык, за пять-то с лишним лет… я не целую тех, от кого меня тошнит!

— А это, — интересуюсь, — был специфический гриффиндорский комплимент? Или завуалированное извинение? В последнем случае советую его отвуалировать немного, уж больно оно хилое и неприметное.

— Снейп, — злится Поттер, — на хрена ты меня сюда позвал? Чтобы поругаться? Этим можно было заняться на любой перемене…

— Нет, — говорю я, — не чтобы поругаться.

— А зачем?

Чтоб я знал.

— Поговорить, — отвечаю равнодушно.

— О чём? — вот же настырный…

Я молчу.

— О чём, Снейп? — повторяет Поттер настойчиво.

— Я и в первый раз прекрасно слышал твой вопрос. Можешь не повторять.

— Тогда где ответ? — требует Поттер.

Мне никогда так сильно не хотелось убить его на месте.

— Есть такая страна, — начинаю вкрадчиво. — И называется она Ответляндия. Там, по слухам и легендам, живут ответы на все вопросы. Что было раньше — курица или яйцо; догонит ли когда-нибудь Ахиллес черепаху; возможно ли блокировать Аваду Кедавру; что делал слон, когда пришёл Наполеон… всё, что ты хочешь узнать, есть в сказочной стране Ответляндии. Ещё там, говорят, текут реки верескового мёда, а берега у них из швейцарского сыра и свежей клубники, и там всегда тепло и хорошо, потому что есть ответы на все вопросы, и не нужно мучиться, допытываясь или доискиваясь до ответов самостоятельно…

Пока я несу этот бред, у Поттера медленно, но верно отвисает челюсть. Я уже начинаю опасаться, как бы он её не вывихнул.

— Снейп, — испуганно прерывает меня Поттер. — Снейп, у тебя жар?

— Нет, — честно отвечаю.

— Тогда почему ты несёшь такую пургу? Ты сошёл с ума, да? — с надеждой спрашивает Поттер.

— Я здоров, — твёрдо заявляю. — И, предупреждая твои следующие дурацкие вопросы — я не пил, не принимал наркотики, выспался прошлой ночью и вообще нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.

— А непохоже, — очень искренне говорит Поттер. — Ты к чему это всё сказал?

Я опять молчу, потому что придумывать новую порцию чуши сил нет, и внятного ответа не наличествует.

— Снейп, у меня такое впечатление, что ты сам не знаешь, что хочешь мне сказать, — заявляет этот неподражаемый придурок. — И поэтому молчишь, как… как всевкусный боб Берти Боттс.

— Где ты берёшь такие сравнения? — спрашиваю. — Скажи мне название этого места, чтобы я обходил его стороной.

— Какой же ты противный зануда, — фыркает Поттер. — Я просто вспомнил то, что сам нёс тогда, перед… поцелуем.

— Не вспоминай, — советую. — Ничего умного ты всё равно не сказал.

— Это почему это? — лукаво вопрошает Поттер. — Я до сих пор уверен, что ты не такой, каким кажешься.

— Я кажусь сальным ублюдком с отвратительным характером. И я, как тебе ни прискорбно это слышать, именно такой и есть.

— Врёшь, — ничтоже сумняшеся говорит он.

Я не задумываясь бью его по щеке раскрытой ладонью.

Пощёчина выходит хлёсткой в тишине комнаты; за тот краткий миг, за который след ладони на его смуглой щеке наливается алым, я успеваю передумать сотни вещй — и что теперь мы снова устроим дуэль, потому что пощёчины он не простит; и что мне не стоило ни ловить снитч, ни устраивать этот, с позволения сказать, разговор, и что мне нравится, как гневно сверкают его глаза и как от жгучей обиды припухают губы.

Я бы сам поцеловал его сейчас, если бы не ждал, что он меня заавадит на месте.

— С меня хватит! — орёт Поттер и выхватывает палочку.

Я могу выхватить свою и защититься, но мне не хочется; на руке всё ещё огнём горит ощущение его мягкой кожи.

— Legillimens! — кричит Поттер; я не знаю такого заклинания и успеваю задаться вопросом, пока оно летит к моему лбу, смертельное ли оно.

А потом я проваливаюсь в воспоминания, беспорядочно и панически, словно сверзился с обрыва.

…Отец кричит на мать, а я жмусь в углу, мечтая, чтобы они не кричали друг на друга…

…Тащу тяжёлую стопку учебников; мне всего двенадцать лет, стопка в дрожащих руках выше меня, и она, накренившись, рассыпается…

…Разжигаю огонь под котлом в классе Зельеварения…

…Мастурбирую под душем…

…Читаю «Историю Хогвартса» глубоко заполночь…

…Вывожу на пергаменте, сам с некоторым удивлением глядя на появляющиеся буквы: «Мне снился сон; я был змеёй во сне…»…

Поттер по-хозяйски, уверенно и сосредоточенно роется в моих воспоминаниях. Он ищет сегодняшние, он хочет увидеть причины, по которым я назначил эту встречу, хочет знать, о чём я намеревался поговорить… я захлёбываюсь в потоке, в граде воспоминаний, их слишком много для меня, это как если бы ветер бил в лицо на скорости триста миль в час, так, чтобы не вдохнуть и не выдохнуть… я не могу больше, не могу, не-могу-не-могу-перестань…

— Снейп! Северус! — зовёт обеспокоенный голос. — Очнись! Дементор тебя поцелуй, очнись же!..

— Не надо дементора, — бормочу я. — И ты тоже вали отсюда. Поговорили, хватит…

Поттер, разумеется, просьбу не выполняет и не сваливает.

— Извини, — покаянно говорит он, — я не подумал, что ты не окклюмент…

— Не кто?

— Не умеешь защищать своё сознание. Меня отец учил проникать в чужое сознание и защищаться от проникновения… это умение среди чистокровных распространено. А ты ведь полукровка…

— Катись отсюда вместе со своей чистой кровью, тварь гриффиндорская, — я пытаюсь отодрать от себя его обнимающие и поддерживающие руки, но Поттер физически сильнее. Не сказать, чтобы это была приятная новость. — Катись колбаской, вали, уходи, убирайся — как тебе понятнее?

— Я мог свести тебя с ума этим вторжением, — говорит он. — Я виноват…

— На том свете тебе зачтётся это искреннее раскаяние, — говорю я. — А теперь — просто уходи!..

— Не уйду, — отвечает он и целует меня в губы.

— Ты псих! — через несколько секунд невыносимо сладкого поцелуя мне удаётся опомниться и оттолкнуть Поттера. — Совсем со своей окклюменцией мозгами повредился! Иди-ка ты на хрен! К Блэку, Люпину и Петтигрю! Они будут только рады!

— Если ты будешь так говорить, я тебя ударю, — предупреждает Поттер.

— Если не хочешь слушать, что я говорю — КАТИСЬ ОТСЮДА! — взрываюсь я.

— Не ори, голос сорвёшь, — говорит он.

Я не знаю, как ещё сказать ему, чтобы он выметался и оставил меня оклёмываться одного. На какие слова он среагирует?

— Знаешь, — продолжает это чудовище как ни в чём не бывало, — я по твоим воспоминаниям понял, что ты и сам не знаешь, зачем меня позвал сюда. А я думал, ты поглумиться хотел или ещё что-нибудь нехорошее сделать… а ты, оказывается, просто так. Хочешь, я тебя окклюменции научу?

Я молчу. Слов нет.

— То есть, я ведь виноват перед тобой… я чуть не сварил твой мозг на медленном огне, если вдуматься, — говорит он непринуждённо. — Это правда опасно, это не шуточки, как раньше… давай я научу тебя, и никто никогда не узнает, о чём ты думаешь и какие воспоминания прячешь. Хочешь?

У меня болит всё тело. Я ничего не понимаю в этой жизни. Я всё ещё чувствую тепло его губ на своих губах, а он ведёт себя так, словно ничего особенного не случилось. Такое впечатление, что мир перевернулся и стал жить вверх ногами, а я по рассеянности не заметил и один хожу ногами вниз.

Я говорю:

— Хочу.

И улыбающийся Поттер снова целует меня».

Откуда знать нам, дуракам,

Откуда мы с тобою уходили…

«Lumen», «Свобода».

Неожиданное затишье вызывало у Гарри нехорошие предчувствия; пусть прорицательского таланта в нём было ноль целых ноль десятых, но даже хагридовский соплохвост уразумел бы, что ничего хорошего в бездействии Вольдеморта не кроется. Такого оскорбления, как наглое выкуривание из собственного штаба, Вольдеморт не потерпел бы, и впечатление, что он всё-таки стерпел, было стопроцентно обманчивым.

Редкие донесения Снейпа не содержали в себе ничего, что могло бы пролить свет на этот животрепещущий вопрос; по большей части, там говорилось, что наглость у Поттера наследственно-гриффиндорская, что бы по этому поводу ни думала Сортировочная Шляпа, и что Тёмный лорд мрачен, как туча, но замыслами с окружающими не делится. Оптимизма это не прибавляло.

Но, коль скоро, несмотря на истерические бредовые статьи в «Пророке», активных действий по отношению к сопротивлению не предпринималось, у Гарри появилась возможность подумать о делах насущных.

Самым насущным делом на данный момент ему представлялись хоркруксы.

Из шести, долженствовавших иметься в наличии, было уничтожено только два — дневник юного Риддла и кольцо Марволо Гонта. Где-то обретались в неповреждённом виде медальон Слизерина, чаша Хаффлпафф, какой-то причиндал Рэйвенкло или Гриффиндора и змея Нагайна.

Змея при Вольдеморте; подобраться к ней, минуя пристальное внимание красных глаз (высыпаться надо, а не планы коварные строить сутки напролёт) её хозяина, практически невозможно. Медальон Слизерина запрятан куда-то неизвестным Р.А.Б. Чаша и неопознанный причиндал и вовсе непонятно где находятся. С чего начать?

Вариант «с Нагайны» Гарри по зрелом размышлении всё-таки отмёл; если при этом случится столкнуться с Тёмным лордом, то придётся убивать его, не уничтожив остальные хоркруксы, и есть опасность, что его недобитое темнейшество через несколько лет снова вылезет из какой-нибудь щели. Как подступиться к поискам чаши и неведомого причиндала, Гарри не представлял, и поэтому решил начать с попыток выяснить, кто такой Р.А.Б.

Для того чтобы узнать, кто это, существовало два взаимодополняющих способа: во-первых, расспрашивать людей, во-вторых, копаться в книгах с родословными старинных семей — если Р.А.Б. называл Вольдеморта Тёмным лордом, то, скорее всего, происходил из чистокровного рода, Блейз говорил, у них всех, даже у тех, кто держал нейтралитет, это было привычкой…

Воспоминание о Блейзе привычно царапнуло болью — уже привычно, хотя всё так же тоскливо. Если бы хоть знать, как он там, в загробном мире… Седрик и родители говорили, там что-то есть, после смерти. Нравится ли там Блейзу, не скучает ли он по матери или Гарри?..

Гарри решил начать с расспросов, потому что людей вокруг было меньше, чем страниц в старых книгах, и эта задача представлялась более лёгкой. Оставалось определить, кто более перспективен в плане расспрашивания; ведь Р.А.Б. умер много лет назад, ещё до того, как пал в Годриковой лощине Тёмный лорд, и ровесники Гарри вряд ли знали этого человека. Кто-то вроде Артура Уизли тоже отпадал, потому что знакомств среди чистокровных семейств не поддерживал, пусть даже и был с большинством из них в родстве, и не учил наизусть родословные. Наиболее подходящим вариантом представлялся Сириус.

Гарри уже давно не болтал с крёстным наедине, как часто бывало в прошлом году, пока Сириус лежал в больничном крыле, в той самой отдельной палате, где выхаживали Гарри после рейда за Джорджем. Это называется, совместить приятное с полезным; к тому же Гарри хотелось самому поближе узнать своего крёстного, потому что сведения от доброжелателей, знавших Сириуса в юношеские годы, и из читаемого урывками дневника Снейпа, различались кардинально. Правда, полагал Гарри, лежала где-нибудь посередине, и до неё надо было добраться.

— Сириус? Ремус? Я не помешал? — вежливо спросил Гарри, без стука войдя в одну из комнат в гриффиндорской башне, где с одобрения МакГонагалл жили оборотень и анимаг.

— Нет, Гарри, что ты, — радостно встрепенулся Сириус, вскакивая с кресла. — Мы всегда тебе рады!

— Здравствуй, Гарри, — улыбнулся Ремус. — Проходи, садись. Будешь чай?

— С шоколадом? — улыбнулся Гарри, садясь на пушистый ковёр перед креслами Ремуса и Сириуса.

— Обязательно, — рассмеялся оборотень.

— Тогда буду, — Гарри внезапно захотелось сладкого. — А ещё я хотел поговорить с вами обоими…

— Сейчас принесу чай, и поговорим, — пообещал Ремус и скрылся в соседней комнате.

Гарри неловко молчал, притянув колени к подбородку; пристальный, обожающий взгляд Сириуса слегка нервировал его. Неужели крёстный тоже воспринимает его, как Избранного, героя, Спасителя и ещё Мерлин знает кого, звучащего так же трескуче — в конце концов, Сириус когда-то качал его на руках! Впрочем, вряд ли легко сопоставить капризного младенца на руках и вполне взрослого человека, даже если точно знаешь, что первый вырос во второго…

— Как у вас с Ремусом? — спросил он наконец. — Не ссоритесь больше?

Сириус пожал плечами.

— Даже и не знаю… с Луни никогда не угадаешь, что будет в следующую минуту — будет он дуться, или поцелует, или заведёт разговор об истории…

— Мне казалось, из вас двоих ты более непредсказуемый.

— Для других — может быть, — пожал плечами Сириус. — Но Луни знает меня, как облупленного, а я его почему-то нет…

— Он до сих пор винит себя?

— Иногда. Я не могу понять, какие вещи или слова заставляют его запрыгивать в свою раковину и заявлять, что он Иуда, но пытаюсь не повторять ситуаций, в которых он так делает, — Сириус вздохнул. — Сегодня такого ни разу не было, слава Мерлину… я не перестаю надеяться, что Луни рано или поздно вообще прекратит это…

— Меня обсуждаете? — Ремус ступал соверешнно беззвучно, но, судя по всему, слышал только последнюю реплику. Губы его были сложены в приветливую улыбку, но Гарри, осторожно приподняв краешек эмпатической защиты, чувствовал нервозность и бесконечное чувство вины. Даже если Ремус и не вспомнил опять о том, что когда-то поверил в предательство Сириуса, вид Гарри тоже должен был навевать оборотню не самые приятные мысли по поводу собственной верности и нравственности.

— В числе прочих тем, — Гарри принял из рук Ремуса пузатую чашку, над которой вился парок, и обхватил горячие керамические бока озябшими пальцами. — Спасибо.

— Вот шоколад, — Люпин поставил перед Гарри вазочку с конфетами. — Угощайся, ты ведь любишь.

— Ага, — подтвердил Гарри, выуживая из вазочки две конфеты сразу.

— Так о чём ты хотел поговорить? — вспомнил Сириус, с чисто родительским умилением полюбовавшись, как Гарри уничтожает шоколад.

— Хотел спросить, — Гарри на пробу глотнул чая и отставил чашку — пусть остынет немного. — Мне очень нужно знать, кем был один человек, но ничего, кроме инициалов, я о нём не знаю… Р.А.Б. Никто не вспоминается? Он должен был умереть где-то в то же время, когда Вольдеморт явился убивать годовалого меня.

— Р.А.Б.? — Сириус обменялся с Ремусом быстрыми взглядами. — Я знаю только одного человека с такими инициалами… то есть, не знаю, а знал. Мой брат, Регулус Арктурус Блэк.

— Он был Пожирателем? — заинтересованно спросил Гарри. Кажется, Сириус давным-давно говорил что-то о своём брате, ещё тогда, когда Гарри впервые попал в дом номер двенадцать по Гриммаулд-плейс.

Сириус уронил чашку себе на колени и, взвыв, вскочил — чай был всё ещё горячим.

— Assicco! — Гарри высушил пятно. — Ожоги есть?

— Серьёзных, кажется, нет…

— Accio восстанавливающая мазь! — чтобы добраться до Гарри из слизеринской спальни, приготовленной Гермионой восстанавливающей мази понадобилось около тридцати секунд. — Намажь и подожди пару минут, пока впитается — всё заживёт.

— Спасибо, — Сириус, досадливо пряча глаза, взял банку и ушёл в другую комнату — по-видимому, снимать штаны при крестнике он стеснялся, пусть даже упомянутый крестник не увидел бы там ничего принципиально нового.

— Так он и вправду был Пожирателем? — настойчиво спросил Гарри, как только за Сириусом закрылась дверь.

— Да, — Ремус обхватил себя за плечи, словно пытался согреться. — Он был на год младше Сириуса, учился в Слизерине… после окончания Хогвартса принял Метку. Они с Сириусом очень не ладили, тем более что родители гордились Регулусом и вечно ставили его Сириусу в пример.

— Но потом, насколько мне известно, он раскаялся… — полувопросительно сказал Гарри.

— Ты же говорил, что знаешь только его инициалы.

— Ну, если бы я не знал вообще ничего, кроме инициалов, вряд ли бы я им заинтересовался, правда?

— Правда, — согласился Ремус. — Я не знаю подробностей, но Регулус попробовал уйти из рядов Пожирателей… я всё удивляюсь, отчего он решил, что сможет это сделать. Тёмный лорд не отпускал своих слуг вот так запросто… Регулус умер при каких-то подозрительных обстоятельствах. Все считали, что его убили Пожиратели или Лорд лично; да так оно, скорее всего, и было.

— То есть, его убили только за то, что он решил бросить Пожирательство? — уточнил Гарри. В его представлении Вольдеморт мог обнаружить пропажу хоркруксов и сильно обидеться на Регулуса Арктуруса за такое неспортивное поведение.

Люпин пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, чем именно руководствовался Вольдеморт… а у тебя есть другие варианты причин?

Гарри снял очки и потёр переносицу.

— Я пока не уверен… мне не хватает информации.

— Реми, ты рассказал Гарри о Регулусе? — вернувшийся Сириус сел в кресло; Гарри надел очки снова, чтобы крёстный не выглядел одним расплывчатым пятном.

— В общих чертах.

— А зачем он тебе, Гарри? — огонь камина, пылавший за спиной Гарри, отражался в глазах Сириуса.

Обдумывая ответ, Гарри сунул в рот ещё одну конфету. Рассказывать о хоркруксах не стоило; чем больше людей о них знают, тем больше шансов, что Вольдеморт узнает об охоте за частичками своей души и захочет воспрепятствовать этой охоте.

— Сириус, ты общался с братом незадолго до его смерти? Просто у него в то время должна была быть одна вещь, которая теперь мне очень нужна…

— Не общался, — покачал головой Сириус. — Если честно, мы и до этого не слишком-то общались… мы друг друга ненавидели.

— Ненавидели? Даже до того, как он стал Пожирателем Смерти? — недоверчиво уточнил Гарри.

— Может, тебе трудно понять, Гарри, — неохотно начал Сириус, — но я ненавидел свою семью. Всю. Безвольного отца, полусумасшедшую мать с манией величия и паранойей, брата — материного любимчика, во всём пытавшегося на неё равняться… Я со своим Гриффиндором всегда был для них как бельмо на глазу. Я их позорил одним своим существованием, и они терпеть меня не могли, а я ненавидел их в ответ. Не могу сказать, что мне было жаль, когда родители умерли, или когда брат погиб… это был их собственный выбор и их собственная судьба, понимаешь? Со мной у них не было ничего общего, кроме крови, никогда…

— Разве кровь — это мало?

— Иногда это не имеет абсолютно никакого значения, — Сириус глотнул чая. — Вот Вольдеморт брал твою кровь, чтобы возродиться, и в его жилах она теперь течёт. Можно сказать, Вольдеморт — твой кровный брат. Неужели ты придаёшь этому значение?

— Это совсем другой случай, — упрямо возразил Гарри. — Я тогда видел Вольдеморта четвёртый раз в жизни, и он мне никто… ну, разве только враг. А с братом ты рос вместе, вы жили в одном доме… и родители…

Гарри беспомощно умолк. Ему, не знавшему никакой семьи, кроме Дурслей, казалось диким, что кто-то может вот так запросто отказаться от всего, что было подано на блюдечке — родители и брат…

— Ты и правда не понимаешь, — Сириус поморщился, — тебе, наверно, кажется, что все семьи такие же хорошие, какая была у Джеймса с Лили. Представь только, каково было расти в том склепе на Гриммаулд-плейс. Одни эти отрубленные головы эльфов снились мне в кошмарах лет до пяти, а Регулусу — до восьми… Родители хотели, чтобы я был достойным наследником, а потом шпыняли каждый день за то, что я расту не таким, как надо. Выжгли с древа… не умри Регулус, от меня отреклись бы официально и сделали его наследником, но просто не успели. Это было ужасно, пойми. Это был не семья — то, от чего я отказался. Там никогда не было семьи, если начистоту…

Гарри задумчиво сунул в рот ещё конфету; вязкая начинка со вкусом ириски таяла на языке. Он честно старался представить себе смертельную вражду с собственным братом, но никак не мог. Понятие «брат» было связано для него с Седриком и Кевином, а враждовать с этими двумя было трудно; можно сказать, что любить их было куда как проще.

Но, скорее всего, есть вещи, которые просто никогда не понять, решил Гарри. Их нет в твоём личном опыте, и ты не можешь сказать, правда это или гнусная ложь. Если ты слепой, то никогда не поймёшь, в чём прелесть рассвета, который не можешь увидеть — и всё в таком же духе.

Должно быть, для разнообразия в человеческой жизни этот мир устроен именно так; по крайней мере, это было бы логично.

— Наверно, всё так, как ты говоришь, — признал Гарри. — Хотя я всё равно ничего не понимаю… а вещи Регулуса сохранились?

— Кажется, тем летом, когда мы пытались сделать мой фамильный склеп пригодным к жизни, мы до них не добрались, — Сириус прищурился, вспоминая. — Потом и не до них как-то было… а что ты хочешь там найти?

— Я пока не могу рассказать, — спокойно отозвался Гарри. — Я доверяю вам обоим, но это слишком важно, чтобы посвящать в это тех, кого это непосредственно не касается. После того, как я покончу с этой гадостью, вы всё узнаете, — в подкрепление дружелюбия своих слов Гарри улыбнулся, и Сириус ухмыльнулся в ответ. Ремус остался серьёзен, словно на похоронах.

— Не хочешь — не говори… Джеймс тоже любил всякие страшные тайны, а на третий день обязательно рассказывал мне о них по секрету — не молчалось…

— У Джеймса были и настоящие тайны, — заметил Ремус, грея руки о чашку. — В них не стоило лезть даже друзьям…

— Рем, поверить не могу, что ты до сих пор об этом вспоминаешь, — немедленно ощетинился Сириус. Не «Реми» и не «Луни», а «Рем» — верный признак дурного настроения. — Я тебе до сих пор говорю, что это была непонятная блажь, которая, слава Мерлину, прошла!..

— Что за блажь? — заинтересовался Гарри.

— Так, ничего особенного, — хором сказали Сириус и Ремус и одинаково неловко улыбнулись — ни намёка на веселье не было в изгибах их губ.

— Снейп? — попробовал Гарри. Судя по тому, что он успел прочесть в дневнике Снейпа, Сириус, будучи для мага удивительно безапелляционен и упрям в суждениях, воспринял бы роман Джеймса и Северуса именно как непонятную блажь — разумеется, убедившись предварительно, что здесь не замешана какая-нибудь магия принуждения.

Если бы в руках Сириуса была чашка, он бы снова её выронил; осколки фарфора разлетелись во все стороны из сжавшихся пальцев Ремуса.

— Почему ты упомянул Снейпа? — быстро спросил Люпин.

— В прошлом году он оставил мне свой дневник, который писал на шестом курсе, — осторожно сказал Гарри. — Там говорится о том, что отношения Снейпа и моего отца стали меняться в то время… я, правда, только начал его читать, у меня ведь очень мало свободного времени…

Кровь отхлынула от лица Сириуса; крёстный подался вперёд, вцепившись в подлокотники кресла.

— Дневник Снейпа? — очень спокойно спросил Сириус. — Это интересно… может, ты дашь и нам его почитать? В конце концов, Снейп мог извратить… э-э, ошибиться в чём-нибудь, а мы поправим это…

«Боюсь, в стремлении поправить вы переборщите…»

— Нет, Сириус, — Гарри вытянул из вазочки ещё конфету. — Если что-то будет неясно, я обязательно у вас спрошу, но Снейп доверил свой дневник мне лично… это было бы нечестно по отношению к Снейпу, согласись.

— А почему Снейп отдал тебе свой дневник? — внезапно спросил Люпин. — Мне кажется, там должно быть много личного. Почему он так тебе доверился?

Правдивый ответ с вопиющей очевидностью стал бы неправильным.

— Этого я тоже не могу рассказать, — безмятежно улыбнулся Гарри и отпил чаю. — Это только между ним и мной.

Достаточно безобидная фраза вызвала у Сириуса странную реакцию: синие глаза сначала подозрительно сощурились, потом в ужасе расширились.

— Гарри… — начал Сириус.

— Нет, — оборвал его Ремус, положив ладонь на запястье Сириуса. — Определённо нет.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Сириус. — Не забывай…

— Я абсолютно уверен, — твёрдо сказал Ремус. Гарри, ничего не понимая, переводил взгляд с одного на второго по мере обмена репликами.

— О чём это вы?

— О своём, Гарри, — Ремус успокаивающе улыбнулся. — Ничего интересного, поверь.

Гарри не стал расспрашивать дальше о Снейпе — очевидно было, что по доброй воле Ремус и Сириус признаваться ни в чём не станут, а применять к ним Веритасерум или легилименцию Гарри казалось диким.

К тому же были и куда более насущные дела, чем то, что происходило между Снейпом и Мародёрами двадцать лет назад.

— Сириус, я уйду через ваш камин на Гриммаулд-плейс — если не ошибаюсь, туда проход открыт?

— Да, открыт, — неохотно откликнулся Сириус. — Грюм поставил там защиту на случай, если предателю Снейпу вздумается туда явиться, тот ведь знает адрес… поэтому всё же решили оставить доступ.

— Отлично, — Гарри поднялся на ноги и вынул горсть летучего пороха из аккуратного горшочка на каминной полке. — Не знаю, сколько времени это займёт, так что вернусь через камин слизеринской гостиной, чтобы вас не беспокоить.

— Гарри, — окликнул Сириус, — ты, получается, один теперь живёшь в подземельях, если младшие курсы не считать? А почему не переселишься, например, в гриффиндорскую башню? Тебе были бы рады…

Гарри пожал плечами. Несмотря на то, что он не любил сырые холодные подземелья, мысль о переселении не приходила ему в голову. Для неё было, пожалуй, поздновато.

— Я же слизеринец, — напомнил он и кинул порох в камин, ступая в мигом позеленевшее пламя. — Гриммаулд-плейс, двенадцать!..

* * *

Искать долго не пришлось — дом номер двенадцать с охотой подсказал Гарри путь; на самом верхнем этаже обнаружилась комната, на двери которой было написано:

«Не входить без особого разрешения Регулуса Арктуруса Блэка».

Серебряный и зелёный переплетались здесь во всём: в обивке мебели, в покрывале кровати, обоях, оконных рамах. На стене над кроватью были тщательно выведены чернилами герб и девиз Блэков — по неясной для Гарри причине гордый своим происхождением Регулус пошёл маггловским путём. Может быть, он рисовал это ещё до того, как обзавёлся волшебной палочкой — поэтому пришлось ограничиться чернилами и пером.

Пожелтевшие вырезки из «Пророка» о Вольдеморте были развешаны по стенам; на тумбочке стояла фотография слизеринской квиддичной команды, среди которой был и Регулус: не такой красивый, как старший брат, и ниже ростом, но такой же надменный и сознающий своё превосходство над окружающими, как тот Сириус, которого Гарри увидел в мыслесливе Снейпа.

В комнате царил идеальный порядок, если не считать тонкого слоя пыли, покрывавшего всё; по-видимому, Кричер не в состоянии был часто убираться в комнате обожаемого хозяина Регулуса, не изменившего идеалам семьи Блэков — что бы сказал старый эльф, узнав, что Регулус внаглую украл хоркрукс Тёмного лорда прямо из-под носа последнего, чтобы помешать осуществиться планам по воцарению чистокровных в этом мире?

— Accio медальон! — попробовал Гарри без особого успеха. Регулус мог быть Пожирателем и мог быть молод; но вряд ли он был идиотом и не защитил медальон противопризывными чарами.

Так оно и случилось — спустя две минуты всё ещё не было никакой реакции на заклинание. Вздохнув, Гарри засучил рукава мантии и принялся методично обыскивать комнату.

Спустя два часа Гарри мог бы безошибочно опознать почерк Регулуса, мог бы рассказать желающим, как тот учился, как протекала его карьера слизеринского ловца, какие ткани тот предпочитал для мантий и что он любил есть шоколад, лёжа на кровати — на белоснежной простыне сохранились почти невидные, незамеченные подслеповатым медлительным Кричером коричневые полоски, пахнущие мирной сладостью. Но медальона или хотя бы намёка на то, куда его могли девать, не было.

— Чтоб тебе на том свете икнулось, Регулус, — раздражённо пожелал Гарри вслух, садясь на кровать. — Где теперь медальон искать?..

Гарри устало потёр виски — он был на ногах уже семнадцать часов, и не похоже было, чтобы его день собирался вскоре закончиться.

Дневника Регулус не вёл, никаких указаний после себя не оставил, если не считать той записки, что лежала в фальшивом хоркруксе, и, по-видимому, не уничтожил хоркрукс, потому что не знал, как — иначе упомянул бы об этом в записке, хотя бы просто из вредности.

— Кричер! — негромко позвал Гарри. Шанс выжать что-нибудь из всецело преданного портрету миссис Блэк эльфа был невелик, но другого источника информации и вовсе не было.

— Молодой хозяин звал Кричера? — неприязнь и страх мешались в мутных, блёклых глазах эльфа.

— Да. Мне нужно, чтобы ты ответил на мои вопросы. И я приказываю тебе говорить правду, иначе ты будешь работать не здесь, а для магглорожденных в Хогвартсе.

— Да, молодой хозяин, — Кричер явно не забыл проникновенной речи Гарри два года назад и чувствовал, что теперешняя угроза вполне реальна.

— Ты знаешь что-нибудь о медальоне Тёмного лорда и о том, что с ним сделал твой бывший хозяин Регулус?

Кричер в немом ужасе уставился в лицо Гарри и попятился назад.

— Отвечай! — потребовал Гарри.

— Да, — с трудом выдавил из себя Кричер. Его трясло, как в лихорадке.

— Что именно? Расскажи мне всю историю.

— Кричер плохой! Он не выполнил приказ!! Кричер не справился!! — истошные вопли эльфа оказались для Гарри полной неожиданностью; не прекращая вопить, Кричер бросился к стене и принялся биться об неё головой.

— Я запрещаю тебе себя наказывать! — заорал Гарри, перекрывая и суматошный стук головы о стену, и продолжающиеся вариации на тему того, как плох не сумевший выполнить приказ Кричер. — Слышишь, Кричер? Запрещаю!

Эльф послушался; на лбу у него вздулась шишка, из ссадины у виска текла кровь, глаза покраснели и налились слезами.

— Успокойся и расскажи мне всё спокойно, — уже тише попросил Гарри.

И услышал в ответ прерывистую историю о том, как Тёмный лорд испытывал на домовом эльфе Блэков систему защиты своего хоркрукса. И о том, как Регулус приказал Кричеру отвести его туда, куда он ходил с Тёмным лордом; и как там, в пещере, Регулус сам выпил яд и велел Кричеру разрушить медальон, а если не сумеет — то скрыть так, чтобы его никто и никогда не нашёл.

И о том, как Кричер безуспешно пытался разрушить хоркрукс, а не сумев — решил хотя бы замаскировать. Трансфигурацию домовому эльфу никто, конечно же, не преподавал, но обращаться с ней он умел неплохо; особая эльфийская магия позволяла эльфам сделать почти всё, не задумываясь о способах, — лишь бы выполнить приказ обожаемого хозяина.

Не сумев причинить хоркруксу никакого вреда, Кричер превратил его в точную копию фамильного медальона Блэков, указывавшего хозяину злейшего врага; и спрятал настоящий медальон глубоко в лохмотьях у себя в каморке, чтобы никто никогда не заподозрил, что медальон в спальне хозяина Ориона — поддельный. В самом деле, кто стал бы бросать второй взгляд на фамильную безделушку, способную послужить по прямому назначению только своему хозяину?

А около года назад пришёл хозяин Сириус — негодный мальчишка, разорвавший сердце хозяйки, любитель грязнокровок — и забрал медальон. И Кричер не знает, где медальон теперь; все эти годы Кричер пытался его разрушить, но так и не мог — во многом благодаря цепенящему ужасу, исходившему от овального куска металла…

— Фамильный медальон? — подозрительно переспросил Гарри. — Сириус забрал? Это был серебряный медальон с большой буквой «Б», перевитой выгравированными змеями?

— Да, молодой хозяин… — проскрипел немного успокоившийся Кричер; кажется, он уже жалел о своём красноречии.

— А на оборотной стороне у него было написано: «Во мне ты увидишь врага своего»?

— Да, — Кричер уже смотрел на Гарри с привычной неприязнью, но страха отчего-то было куда меньше.

— Вот **@**, — сказал Гарри.

* * *

«25.10.

На самом деле, это было просто смешно — и его предложение, и моё согласие. Должно быть, у меня и правда помутилось в мозгах от того, что Поттер туда залез. А сам Поттер слишком перепугался, когда понял, что я не могу защитить свой разум. Наверное, едва в штаны не наложил, когда сообразил, что за убийство придётся отвечать — вот и от радости, что я всё-таки жив, предложил научить меня окклюменции, да ещё и поцеловал несколько раз.

Каких только глупостей люди от радости не делают.

Я не дописал в прошлый раз, уж очень хотелось спать. Но, разумеется, он не начал учить меня прямо тогда — сказал, после такого вторжения мне надо отдохнуть хотя бы день. Проводил до подземелий, не слушая возражений, и ещё раз поцеловал прямо у входа в гостиную — дескать, ему этого очень хочется. Слава Салазару, у нас там не висит портрет, иначе пикатная новость о двух извращенцах мигом разнеслась бы по школе.

Но это всё ещё ничего было. Дальше — оно всегда бывает хуже. Сколько ни проверял — всегда так и оказывается. Сначала нормально, потом всё хуже, хуже и хуже. А в конце концов мы вообще все умрём.

Вчера за обедом Поттер прислал мне сову — назначил на вечер первое занятие. Я долго думал, идти или не идти — в голове ведь и правда стало яснее, когда выспался.

Но всё-таки пошёл; в основном, чтобы сказать, что вся эта ерунда отменяется, и что я как-нибудь обойдусь без этой его… окклюменции.

Но разве гриффиндорцы давали когда-нибудь кому-нибудь хоть слово сказать первым?

— Привет! Начнём, пожалуй, с теории, — Поттер нервно улыбнулся и облизал губы — волнуется. Тоже, наверно, отошёл от вчерашнего и не знает теперь, как отказаться от того, что сам предложил. Дескать, слово надо держать… я бы его вполне понял, если б он той совой прислал просьбу о том, чтобы я забыл вчерашний день, словно его не было.

Ненавижу гриффиндорцев за долбаную принципиальность.

Ненавижу.

— Что за теория? — спрашиваю хмуро.

— Окклюменции, разумеется, — фыркает Поттер. — Ты что-нибудь знаешь о ментальной магии?

— У меня только есть немного практического опыта, — говорю. — Кое-кто не так давно лазил ко мне в мозги без разрешения.

Поттер морщится, но рвущийся с языка комментарий сдерживает.

— Ясно. Значит, начнём с азов, — Поттер устраивается поудобнее на том же столе, где сидел вчера. — Ментальная магия, как правило, делится на два больших раздела: сознания и чувств. В разделе сознания есть два подраздела: памяти и разума. Искусство легилименции и окклюменции относится к подразделу разума, поскольку для обоих искусств необходимо сознательное владение собственным мышлением, но порой бывает трудно провести границу между разумом и памятью, поэтому разделение довольно условное.

Никогда не предполагал, что Поттер может без запинки выдать такое длинное предложение с таким количеством умных слов. Ну не учил же он его наизусть специально, чтобы меня впечатлить.

Поттер снова облизывает губы — словно нарочно, чтобы я вспомнил, какие они мягкие и ласковые — и продолжает свою лекцию.

— Овладение ментальными искусствами обычно начинают с окклюменции, поскольку это пассивное искусство: оно требует умения закрывать разум и держать удар. Потом следует легилименция — искусство нападать и пробивать защиту. Высший уровень — артименция, умение создавать фальшивые воспоминания. Эти воспоминания можно либо при помощи некоторых легилиментивных приёмов вложить прямо в мозг другого человека, либо отправить в мыслеслив с целью обмануть кого-либо. Требуется высокий уровень мастерства, чтобы при просмотре подобных воспоминаний не выявилась их фальшивость; на подобное владение собственным разумом способны только единицы. Но окклюменцию и начало легилименции может освоить почти любой, если приложит достаточно стараний.

Ещё немного в том же духе, и я поверю, что под маской беззаботного идиота Поттер все пять с лишним лет прятал не такой уж завалящий ум.

— Прежде всего, — не затыкается Поттер, — тебе требуется научиться очищать разум. Ты умеешь медитировать?

— Нет.

— Тогда будешь учиться, — Поттер очень старательно не обращает внимания на мой угрюмый тон. — Для начала попробуй прямо сейчас очистить разум. Закрой глаза, чтобы проще было сосредоточиться, и представь себе что-нибудь мирное. Морской берег, например. Или текущий водопад. И выгони из головы все мысли, которые не будут касаться этой картинки.

Нет, я явно поспешил. Поттер — всё тот же идиот. Неужели он думает, что после этих пяти лет мне будет комфортно закрывать глаза в его присутствии и не обращать на него внимания? Да я рядом с Мародёрами всегда мечтал отрастить ещё три пары глаз, на затылке и по бокам головы — чтобы не пропустить, с какой стороны будет удар, оскорбление или заклятие.

Либо Поттер — святая наивность, либо просто самодовольный и самовлюблённый придурок, либо задумал гадость. Но гадость можно было сделать, и не раскатываясь на лекцию о ментальных искусствах, тем более, если бы здесь были где-нибудь под мантией-невидимкой Блэк, Люпин и Петтигрю.

Но их, похоже, здесь всё-таки не было.

— Ты сосредотачиваешься? — напоминает мне Поттер.

— Пробую, — вру я.

— Пробуй ещё, по лицу видно, что ты не стараешься.

Так пока я тут сижу с закрытыми глазами, он ещё и на лицо моё пялится? Зачем? Чтобы проверить, сосредоточился ли я?

Сижу я, закрыв глаза, пытаюсь представить себе море, которое видел только на картинках; но ни дементора, если честно, не выходит. Поттер молчит, я слышу только его дыхание — ровное, спокойное. А у меня пульс лихорадочный, и мысли носятся, как перепуганные тараканы — какое тут море, какая медитация?

Проходит битых минут десять, прежде чем Поттер нарушает своё спокойствие, причём весьма нестандартным способом: снова пытается залезть мне в голову. На этот раз осторожно, стараясь не лезть в память, а проходить по поверхности текущих мыслей. Само собой, никакого моря там и в помине не было.

— Ты не стараешься, — укоризненно замечает Поттер вслух.

— А ты не лазь ко мне в мысли, — огрызаюсь, открывая глаза. — Отвлекаешь.

— За десять минут можно было хотя бы подумать о море, — с укоризной говорит Поттер. — Я уже не говорю представить — просто подумать. А ты о чём думал?

Вопрос риторический, Поттер ведь сам всё видел, но я всё равно отвечаю:

— О тебе.

У Поттера розовеют щёки. Мать честная, он всё ещё умеет смущаться? Вот уж чего бы не подумал…

— И что же именно ты обо мне думал? Я старался не читать твоих мыслей, сам не знаю… — поясняет он, когда я вскидываю бровь.

— Я всё никак не могу понять, зачем ты меня вчера целовал, — говорю я медленно. — Все эти три раза.

Уж можно не сомневаться, я их посчитал. Я их все помню, как помнил бы калёное железо, вздумай Поттер меня им прижечь.

У Поттера такое беспомощное выражение лица, что его поневоле становится жалко. Как бы гладко он ни разглагольствовал о ментальной магии, о собственных эмоциях он говорить не умеет.

— Не знаю, — говорит он. — Мне так захотелось…

— И ты, разумеется, не поинтересовался, хочу ли я.

— Если ты был против, то почему не сказал? — ощетинивается Поттер.

— Я был всё ещё слаб, — поясняю чётко. — Как знать, что бы ты сделал, если бы я сказал, что твоё желание лизаться меня не вдохновляет. Может, ещё изнасиловал бы.

— Ты что, сдурел?

Вопрос интересный и, без сомнения, актуальный, но меня несёт. Захотелось ему меня поцеловать! Вчера меня, сегодня Блэка, завтра Эванс, послезавтра ещё кого-нибудь! Мало ли кому чего хочется…

— Я — нет, а вот ты да, — говорю. — Ты меня пять лет ненавидел. А теперь целуешь. Кто ты после этого?

— И кто же я? — охотно подставляется уже злой, как пёс, Поттер.

Он меня достал. Действительно достал. Пусть идёт и целует кого угодно, только не меня — хватит.

Мне это надоело.

— Педик ты, Поттер, — говорю я.

Я был готов к удару — маггловскому быстрому удару — и увернулся, потому что следил за движениями Поттера.

— Protego corpus! — следующий удар достигает цели, но ощущения при этом Поттер должен испытывать такие, будто въехал по каменной стене.

Он отступает, держа руку на весу, и смотрит на меня так, что мне… совестно.

— Почему ты так себя ведёшь? — спрашивает он. — Кто тебя тянет за язык? Если ты хотел драки, зачем надо было всё это устраивать?

— Это ты поцеловал меня, а не я тебя, — напоминаю. — Я ничего не устраивал.

Хочется верить, Поттер никогда не узнает про «Mens et animus». К тому же зелье только высвобождало то, чего он хотел на самом деле, и ни к чему не принуждало.

— Но какого хрена ты ведёшь себя так, будто… — Поттер запинается.

— Будто я тебя ненавижу, ты хотел сказать? — интересуюсь. — Вспомни предыдущие пять лет и подумай, могу ли я НЕ ненавидеть.

Разворачиваюсь и ухожу, ожидая удара в спину — удара, которого не следует. Смертельно хочется оглянуться, но я этого не делаю.

А сейчас, день спустя, я всё это записываю и думаю, что не имел никакого права давать Поттеру пощёчину за то, что он обвинил меня во вранье — я, как выяснилось, и правда вру в промышленных масштабах.

И так мерзко и муторно на душе, как не было ещё никогда.

Могу ли я не ненавидеть? Да ещё как могу.

Вот только Поттер об этом не узнает».

Пришло время подвергнуть тебя самому страшному испытанию.

Макс Фрай, «Книга одиночеств».

По приказу Гарри Кричер вернул медальону прежний облик — причём сделал это охотно, когда «молодой хозяин» пообещал, что разрушит эту вещь; однако сказать было куда проще, чем сделать, и теперь Гарри, скрестив ноги по-турецки, сидел на кровати и рассматривал медальон. Тяжёлое золото холодило ладонь; ничего такого особенно зловещего Гарри в нём не мог рассмотреть, как ни старался. Напротив, медальон удобно было держать в ладони и носить на шее. Как будто бы даже обычное украшение… но Кричер поклялся своей верностью роду Блэков, что это именно тот медальон, что забрал из чаши Регулус, и Гарри поверил, потому что лжи среди чувств Кричера не было.

Быть может, необычным было то, что, если долго держать медальон в руке и вслушиваться в ощущения, можно было различить биение, словно крохотное сердце было спрятано где-то внутри и взволнованно колотилось теперь; и пульс его через несколько секунд попадал в такт пульсу Гарри. Это вызывало и гадливость, и удовольствие одновременно, но стоило разжать ладонь, как и одно чувство, и другое пропадали бесследно вместе с биением.

Открытым оставался вопрос о том, как уничтожить добытый хоркрукс. Меча Гриффиндора у Гарри с собой не было — уж не затем ли Дамблдор завещал его, кстати, чтобы было чем уничтожать хоркруксы? Мог сработать яд василиска, но Гарри совершенно не представлял, как нацедить его у Северуса. Может, попросить василиска раскусить медальон? А если проглотит случайно или зуб о металл сломает? Зеркал смерти в наличии не имеется…

Гарри перекидывал медальон с ладони на ладонь, словно тот жёг руки. Кстати о том, что жжёт руки… не спросить ли у рун, что его ждёт впереди?

— Что будет с хоркруксами? — поинтересовался Гарри. — Сумею я их уничтожить или нет?

Тепло одной из косточек пробилось сквозь мешочек и воздух до самого подбородка Гарри, и держать её в руке было совсем невыносимо. Гарри быстро взглянул на неё, узнавая линии, и бросил обратно в мешочек, пока на пальцах не появились ожоги.

Jera.

— Руна циклического круговорота. Времена года. Сев и уборка урожая — получение плодов. Цикл, круговорот. Причем, цикл занимает определенное время. Нельзя опоздать. Но и нельзя спешить. Все должно произойти вовремя, в нужный срок, — постепенно всё яснее вспоминая нужную статью словаря, Гарри говорил всё быстрее. — Другой аспект руны связан с неким итогом, урожаем, определенным результатом, наградой за деятельность. Руна учит тому, что награда должна быть заслужена, что результат должен быть получен, как итог плодотворного труда, кропотливой работы. Руна указывает на потребность в терпении, учит не ожидать немедленно награду. Третий аспект руны указывает на умеренность. Результат нужен не только в определенное время, но и в определенном количестве. Избыточность может зачастую выступить тормозом дальнейшему развитию. В обыденном плане — это руна собственности, богатства, которое постоянно используется и умножается посредством активной деятельности. Это руна благоприятных исходов. Jera имеет отношение к любой деятельности или к чему-то, к чему вы прилагаете усилия. Тем не менее, необходимо осознавать, что не следует рассчитывать на скорое достижение результатов. Обычно для этого должно пройти некоторое время, следовательно, «один год» — ключевые слова, символизирующие полный цикл времени, предшествующий жатве, сбору урожая или освобождения. Вы уже подготовили почву и бросили в нее семена. Теперь следует заботливо выращивать их. Начертание руны обозначает две половины года. «Лед» зимы и «огонь» лета — следующие друг за другом, взаимодействующие и взаимно дополняющие процесс органического развития через упорядоченное движение, которое нельзя торопить или принуждать. Сила руны не фиксирует перемены, но осуществляет их постепенно, в непрерывном потоке спирального развития. Руна символизирует движение через вещество и возвышение к духовному. Однако осознание нашей духовности тоже не может быть насильственным; это естественный процесс. Руна питает семена заложенных в нас возможностей и позволяет им эффективно появиться в нужный момент. Развитие нашего внутреннего зрения нельзя торопить так же, как нельзя торопить созревание плода.

Выдохшись, Гарри замолчал. Руна оставила в нём больше вопросов, чем ответов — например, какое отношение охота за кусочками души Тёмного лорда могла иметь к возвышению духовности, или не связано ли упоминание об «огне» лета и «льде» зимы с тем, что видит в нём Кевин — но, скорее всего, хоркруксы будут уничтожены. При должном старании, конечно же.

Спрятав руны в прикроватную тумбочку, Гарри достал дневник Снейпа и только откинул обложку, когда запыхавшийся и радостный Кевин влетел в спальню.

— Фред и Джордж доделали своё колдорадио! — Кевин с разбегу плюхнулся на кровать рядом с Гарри. — Они сказали, всё было продумано ещё до битвы у Батлейт Бабертон, так что теперь они быстро справились. Пойдём, они тебя зовут посмотреть!

Близнецы и Кевин удивительно быстро нашли общий язык; сам Гарри несколько отстранился от всех троих, занятый по уши тренировками, хоркруксами, листовками и прочим — а ведь есть и спать тоже когда-то надо было! И помимо воли Гарри думалось, что общение с близнецами — куда более нормальными людьми, чем их вечно чем-то занятый любовник — приносит Кевину больше пользы. Внутренний голосок в ответ заявлял, что Гарри — осёл. Или баран. По выбору. Гарри отмалчивался, не желая вступать в бесплодные споры с собственной шизофренией.

— Ой, а что это? — быстроглазый Кевин заметил и дневник Снейпа, и медальон Слизерина.

— Так, ерунда, — Гарри поспешно запихал и то, и другое под подушку и встал. — Пойдём. Они уже проверяли, работает оно или нет?

— Фред сказал, что да, — откликнулся Кевин. Единственный, кроме Гарри, Кевин безошибочно различал близнецов, потому что в минуту сильного волнения увидел их по-разному и с тех пор не понимал, как остальные могут считать одинаковыми яркую морскую волну, пронизанную солнечными лучами — Фред — и россыпь большущих зрелых подсолнухов — Джордж.

— Ну раз он сказал, значит, так и есть, — Гарри прибавил шагу, чтобы не отстать от легконогого Кевина — в последний раз «Избранному» удалось поспать около пятнадцати часов назад, и походка его успела утратить непринуждённость.

Близнецы тем временем в Большом зале доделывали последние мелочи: Джордж возился с колдорадио, взмахивая палочкой и бормоча себе под нос какие-то заклинания, а Фред, забравшись на скамейку, чтобы его было лучше видно, с удовольствием витийствовал перед толпой завороженных школьников:

— Если объяснять всё с самого начала, то можно сказать так: послушали мы с Джорджем как-то раз радио и поняли, что от этого могут завясть и отпасть уши. А куда же потом, спрашивается, мы без ушей? Да ещё, не дай Мерлин, у всех нормальных людей уши поотвалятся… как тогда жить вообще? Вот вы смеётесь, а нам стало стра-ашно, — протянул Фред тем тоном, каким обычно рассказывал хихикающему Гарри детские страшилки, восполняя этот пробел в образовании последнего. — И мы решили, что нам нужна своя программа — знаете, хотя бы для разнообразия должна быть одна, которая не врёт. А то Вольдеморт всё ещё пытается делать вид, что управляет страной — и это после Батлейт Бабертон-то!.. Так что прошу любить и жаловать передачу, где будут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды — «Поттер-Дозор»! — Фред вскинул сжатый кулак, и школьники ответили ему восторженными согласными воплями.

Гарри прислонился к косяку в дверях Большого зала, никем пока не замеченный.

— У «Поттер-Дозора» будет ещё одна особенность! — Фред подмигнул собравшимся. — Послушать передачу можно будет, только если подберёшь пароль! Мы с Джорджем посовещались и решили, что рядовой Пожиратель Смерти просто не додумается до наших паролей… у Пожирателей и мозги по-другому устроены, понимаете?

— В чём по-другому? — заинтересованно выкрикнул Рон из толпы.

Фред ухмыльнулся.

— У них есть только страх перед их рептилообразным предводителем. Держу пари, если бы не он, они бы все разбежались по норам и пакостили бы оттуда исподтишка. У нас всё по-другому, друзья мои… у нас есть наш Гарри! И мы его любим!

— Любим! — отозвалась толпа воодушевлённо.

Ли Джордан вскочил на скамейку рядом с Фредом и вскинул руку, привлекая к себе внимание.

— Эй, ребята! Если Гарри попросит, вы пойдёте за ним в бой?

Очевидно, Ли Джордан вознамерился сделать эту реплику своей фирменной… и ему, кажется, это удалось.

— Да! — взревела толпа; только костяк Эй-Пи, те, кто примкнул к Избранному на его пятом курсе, до сих пор удостаивались чести (сомнительной, на взгляд Гарри) произносить этот полудевиз-полуклятву. И теперь прочие, отчаянно завидовавшие тем, кто носил квадратные значки с буквами «А» и «П», с упоением соглашались со всем, что Ли Джордан имел сказать.

— Если он прикажет, вы пойдёте за ним в бой?

— Да!!

— А если он запретит вам идти за ним, потому что это опасно, вы пойдёте? Вы будете драться за него?

— Да!! — школьники стояли спокойно, но в эмпатическую защиту Гарри бились волны эмоций — тупые, огромные, нерассуждающие волны поклонения. Толпа слепа в создании кумиров; и всегда готова вознести кого-нибудь на пьедестал, а Ли никогда не упускал случая предоставить и пьедестал, и кандидатуру для увековечивания.

— За Гарри!! — Ли выбросил руку вперёд, указывая на стоящего в дверях Гарри. Толпа обернулась, и Гарри прищурился, пытаясь удержать защиту — эмоций было во много раз больше, чем на поле боя.

Он бы, право, надавал за подобные речи по ушам и Ли, и Фреду, если бы оба не верили так беззаветно во всё то, что говорили.

— Тебе понравилось?

— Радио? Да.

— А что не понравилось? — Фред зарыл пальцы в спутанные пряди на затылке Гарри.

— Пропаганда, — фыркнул Гарри. — Ну к чему было меня приплетать? Начал за здравие, закончил за упокой… и Ли тоже хорош, везде вворачивает эти свои… вопросы.

— Ну так они же срабатывают, разве нет? — Фред рассмеялся. — Мы только сказали, что думали… честно!

— В самом деле, Гарри, — Джордж сел на кровать слева от Гарри. — Ты же не тиран, как Лорд какой-нибудь… и не будешь запрещать нам говорить, что захочется.

Гарри смерил обоих выразительными взглядами.

— А знаете, стоило бы, — едко сказал он. Близнецы прыснули, ничуть не впечатлённые этой попыткой приструнить их.

— Гарри, что ты ворчишь? — Кевин без раздумий устроился на коленях у всех троих. — Ты последнее время часто такой мрачный…

— Да-а? — Фред обнял Гарри за плечи. — Признавайся, в чём у тебя проблема.

— Нет у меня проблем, — неубедительно сказал Гарри. — Ну, конечно, война кругом, Вольдеморт хочет сделать из меня чучело и поставить на каминную полку, ещё кое-чего по мелочи, а так нет проблем.

— А если поподробней? — подключился Джордж.

Гарри рассерженно зашипел. Впутывать близнецов и, тем паче, Кевина в проблему с хоркруксами, ему не хотелось.

— Котёнок, — немедленно возрадовался Кевин. — Седрик был прав, ты очень подходяще шипишь!

— Котёнок? — заинтересовался Фред.

Кевин охотно рассказал, что имелось в виду.

— Нет, — протянул Джордж. — Котёнок — это всё-таки не то…

— Вот драконёнок, например… — подхватил Фред.

— Или драконёныш…

— Или просто дракончик…

— Прекратите! — не выдержал Гарри. — Я сдаюсь…

Ровное тепло трёх тел окутывало Гарри, и он прикрыл глаза, объясняя всем троим, что такое хоркруксы, предварительно взяв слово о соблюдении строгого секрета. Собственно, с гриффиндорцев до мозга костей слова можно было даже и не брать, но Гарри помнил, какое значение люди придают разным традициям и обрядам.

— Всё-таки, — непреклонно заявил Джордж, — меч Гриффиндора по легенде хранится в Сортировочной Шляпе, а не в витрине. И его может вытащить оттуда только истинный гриффиндорец…

— Ну, значит, отпадает вариант с мечом, — Гарри пристроил голову на плече Фреда и быстро — чтобы Кевин не заметил — поцеловал выступающий кадык на горле близнеца. — Я его оттуда ни за что не вытащу, Шляпа меня ещё и пошлёт далеко и надолго, если попробую.

— А мы на что? — удивился Джордж. — Мы разве не гриффиндорцы, все трое?

Крыть Гарри было нечем, и он лишь кротко спросил:

— И когда же вы собираетесь стащить Шляпу из кабинета директора? Ночью на дело пойдёте?

— Зачем ночью? — хмыкнул Фред и вытащил палочку. — Accio Сортировочная Шляпа!

«Как у близнецов всё просто…»

— А если кто-то заметит, что Шляпа летит по замку к подземельям? Я бы точно заподозрил, что тут что-то не так.

— Ну так то ты, а то все остальные, — рассмеялся Джордж. — Они только удивятся и продолжат заниматься, чем занимались. Вряд ли они думают, что теперь в Хогвартсе может случиться какой-то подвох.

— Наверно, они уже все забыли: когда вы двое в замке, можно ждать любого подвоха! — Гарри ловко перехватил в воздухе прилетевшую Сортировочную Шляпу.

Глаз у Сортировочной Шляпы вроде бы не было, но Гарри был убеждён, что она неодобрительно покосилась на него и отвернулась.

— И как предполагается вытаскивать из неё меч? — вслух спросил Гарри, с интересом заглядывая внутрь Шляпы. — Руку туда совать? А если отрежет?

— Может, на голову надеть? — предположил Кевин.

— Тогда по голове стукнет, — предрёк Гарри. — Последние мозги сразу выбьет.

— Эй, можно же попробовать, — Фред смело сунул руку в Шляпу.

Ничего не произошло.

— Дай я попробую… — Джордж последовал примеру брата.

Гарри готов был поставить на кон всё наследство родителей, что Шляпа самым наглым образом ухмылялась.

— В ней явно закончился запас мечей, — откомментировал Гарри. — Может, не подвезли?

— Дайте я теперь… — Кевин выдернул Шляпу из рук Джорджа и нахлобучил себе на голову. — Ой!

Меч из мерцающего серебра, украшенный вязью ярчайших рубинов, выпал на колени Гарри, пропоров последнему мантию на боку; Шляпа слетела с головы морщащегося Кевина и приземлилась на пол у кровати.

— Ушибся? — Гарри не обратил на реликвию Годрика Гриффиндора никакого внимания.

— Немного…

— Осторожно! — Джордж перехватил лезвие меча голыми руками, спася тем самым Гарри от незавидной участи быть перерезанным пополам.

— Джорджи, ты порезался! — Фред схватился за рукоятку меча и выдернул его из переплетения тел. — Вот зловредный антиквариат…

Гарри, помянув Мерлина в ситуации, которую принято деликатно именовать двусмысленной, но которая на самом деле не содержит в себе никакой возможности для двойственного толкования, соскочил с кровати и выдернул из строя флаконов и баночек с лечебными зельями несколько необходимых.

— Подожди несколько минут, пока затянется, — без особой надобности напутствовал Гарри, перевязав порезанные пальцы. — Только в следующий раз так не хватайся, ладно? Перережешь какое-нибудь сухожилие, и лечение займёт не меньше месяца. Кевин, выпей три глотка вот отсюда, если не хочешь гулять с шишкой на темени. Фред, с тобой всё в порядке?

— Ага, — хихикая, подтвердил последний. — Мерлин мой, ты, оказывается, привык всех строить, пока мы тебя не видели.

Гарри вспыхнул.

— Мне больше и делать-то нечего, кроме как всех строить, особенно после того, как вы отправились мастерить радио в свой магазин, — огрызнулся он.

— Прекратите ссориться, — почти жалобно попросил Кевин, закручивая крышку флакона с лечебным зельем. — Может, лучше попробуем уничтожить хоркрукс?

Идея была здравой, и Гарри вытянул хоркрукс из-под подушки.

— По-моему, это небезопасно, — Гарри подкинул медальон в воздух и поймал не глядя, почти так же, как Джеймс Поттер когда-то ловил снитч, отсвечивающий точно таким же золотым блеском. — Когда я уничтожал дневник пятнадцатилетнего Риддла, оттуда лились чернила, неслись крики… наверняка и бесконтрольная магия плескалась.

— Но с тобой же ничего от этого не случилось? — обеспокоенно уточнил Джордж.

Гарри пожал плечами.

— Если и случилось, то никто ничего всё равно не заметил. Но мне кажется, что стоит хотя бы поставить защиту.

— А кто будет уничтожать? — поинтересовался Фред.

Гарри с сомнением посмотрел на безмятежно посверкивающий рубинами меч, валявшийся поперёк подушки.

— Я, — решительно сказал Кевин.

— Что? — хором возмутились Гарри и близнецы.

— Я вытащил меч — мне и уничтожать, — заявил Кевин.

Гарри подозревал, что в случае прямого запрета Кевин всё же смирится с перспективой отдать кому-нибудь другому почётную обязанность покорежить хоркрукс, но никогда этого не простит, даже если через несколько месяцев забудет об этом напрочь.

— Ладно, — со вздохом сказал Гарри. — Но при двух условиях…

Просиявший Кевин готов был исполнить и двадцать два условия, приди Гарри в голову такая их прорва.

— Во-первых, ты будешь окружён всей защитой, которая придёт мне в голову. Во-вторых… только не на моей кровати! Мне здесь ещё спать.

Близнецы засмеялись; Кевин серьёзно кивнул.

— Отлично… тогда попробуй взять эту бандуру в руки и хотя бы поднять, только не зарежь никого из нас. По-моему, Годрик Гриффиндор был ещё тем тяжелоатлетом…

— Кем-кем? — Кевин обеими руками уцепился за рукоять и попробовал приподнять меч. Меч не то чтобы был против, но земное притяжение неумолимо повело обратно на подушку серебристое лезвие и Кевина заодно.

— Осторожно! — Гарри придержал Кевина за плечо. — Неважно, кем. Важно, что ты не тяжелоатлет…

Защитных заклинаний Гарри знал много; на то, чтобы наложить на Кевина все, какие Гарри сумел припомнить навскидку, ушло минут двадцать. За это время управляться с мечом, предназначенным для взрослой руки, Кевин, конечно же, не научился, но приспособился напрягать мышцы достаточно для того, чтобы держать меч в руках не менее полминуты так, чтобы кончик лезвия не клонился к полу. С учётом того, что меч весил едва ли не пол-Кевина, это было удивительным прогрессом.

— Для начала его надо открыть, — Гарри задумчиво взглянул на медальон в своей руке. — Правда, Кричер так и не смог этого сделать…

— Но ведь ты его уже открывал, когда он был замаскирован, — напомнил Джордж.

— Ага. И это наводит меня на идею… — Гарри опустился на колени и положил медальон на ковёр. — Кевин, иди сюда. Будь готов ударить, когда он откроется. Готов?

— Готов.

— Отлично. Откройся!

Приказ на серпентарго подействовал безотказно; медальон распахнулся, и в обеих его половинках отразился тусклый магический свет подземелий — не в золотых узорчатых пластинах, как можно было ожидать, а в тёмно-карих, бархатных, как у лани, глазах красавчика Тома Риддла, таких живых, таких настоящих, что Гарри пробрала дрожь.

Он откинулся назад, чтобы его не зацепило случайно мечом. Кевин медлил, и Гарри резко сказал:

— Кевин, бей!

Кевин поднял меч; тонкие пальцы на рукояти побелели.

— Он же живой… я не знал, что он такой…

— В каком-то смысле они все живые. Бей же!

— Ему будет больно, — зачарованно сказал Кевин, продолжая смотреть в немигающие карие глаза.

— Ему нечем чувствовать боль… Кевин, бей немедленно! — холодок опасности прошил позвоночник Гарри сверху донизу.

— Я видел твоё сердце, и оно принадлежит мне, — холодный шипящий голос медальона заставил Гарри вздрогнуть; Фред и Джордж, схватившие было Кевина за плечи, отпрянули — на их ладонях вздувались волдыри ожогов. — Ты одинок. Твой брат мёртв, и ты стал никому не нужен.

— Не слушай его! — Гарри попытался захлопнуть медальон, но всё, чего он сумел добиться — это такие же ожоги, как и у близнецов. — Не смотри ему в глаза!

— Я знаю все твои страхи, — хоркрукс плёл паутину лжи и правды, окутывая ею завороженного Кевина. — Я знаю все твои мечты… они отражены в твоих глазах. Когда ты смотришь на Гарри Поттера, ты боишься, что на следующий день он не улыбнётся тебе, просыпаясь. Ты боишься, что он бросит тебя… такой похожий на Седрика, которого ты боготворил, такой храбрый и могущественный — как герой из древних легенд… Ты боишься, что он так же оставит тебя, и ты не сможешь повлиять на это. Сирота, принятый родственниками из милости, вечно младший, вечно слабый… один, снова один, как в эти два года после смерти Седрика, когда на тебя почти перестали обращать внимание…

— Кевин, БЕЙ! — голос срывался от слишком громкого крика. — Бей, немедленно!

Руки Кевина дрожали, но меч не клонился к пушистому зелёно-серебряному ковру.

Из медальона гротесным пузырём появился Гарри — точно такой же, как тот, что был в полуметре от хоркрукса. Полупрозрачная фигура шагнула наружу, обретая окончательные цвет и форму, и остановилась перед Кевином; поднятый меч пронизывал её насквозь, не причиняя никакого вреда.

— На самом деле, — насмешливо сказал Гарри-Риддл — более прекрасный и ужасающий, чем Гарри мог когда-либо стать, — ты мне не нужен. И никогда не был нужен. Занимательная маленькая игрушка… но игрушки рано или поздно надоедают, — он снисходительно потрепал Кевина по щеке. — Я просто устал от заботы о бесхозном ребёнке. Ничего личного, малыш. Во всём, что я тебе когда-либо говорил, никогда не было ничего личного.

Не существовало заклинания, которое могло бы защитить чужой разум; только владелец последнего мог отбить вторжение, но Кевин не был обучен и зачаткам окклюменции. И небрежные лживые речи, вязкие, спокойные, как свежий мёд, душили его, облепляли со всех сторон, растекались по его венам, как яд.

— Интересно было видеть, как ты привязываешься ко мне, — продолжал Гарри-Риддл. — Честно говоря, это было смешно. Неужели ты и вправду думал, что можешь хоть для кого-нибудь не быть обузой?

— КЕВИН!! — Гарри схватил Кевина за плечо; плоть зашипела, обгорая, запах палёного мяса растёкся по комнате. — Кевин, я люблю тебя! Ударь его мечом! Пожалуйста, Кевин!

Кевин перевёл взгляд на настоящего Гарри; зрачки тёмно-серых глаз были расширены и неподвижны, и на миг Гарри показалось, что в них блеснула алая искра.

Кевин закусил губу, с усилием поднял меч и с силой опустил его на медальон.

Лже-Гарри растаял в воздухе мгновенно — сигаретный дым уносится ветром медленней; всего один удар меча — слабый, неверный удар — заставил медальон распадаться на плавящиеся, дымящиеся куски, корчащиеся, словно в агонии. Мучительный долгий крик постепенно утих; и Гарри показалось, что прошла целая вечность, прежде чем умирающая частичка души Вольдеморта замолкла, и Кевин, разжав ладони, выронил меч.

— Ковёр придётся менять, — прервал тишину Фред.

— Этот прожжён ни к чёрту, — добавил Джордж.

Эти реплики были настолько неожиданны, что Гарри улыбнулся, несмотря на дикую боль в правой ладони.

— Кевин, ты не намажешь нам троим руки лечебной мазью? — мягко спросил он. — Боюсь, левой рукой мне будет неудобно это сделать…

Кевин прерывисто вздохнул и с плачем вцепился в Гарри, спрятав лицо в его пушистом зелёном свитере.

Получасом позже ожоги были намазаны лекарством, а Кевин, всё ещё вздрагивающий в судорожном плаче, напоен успокаивающим зельем и уложен спать.

— Я почти не справился, — всхлипывал он тихо, с неожиданной силой сжимая ладонь Гарри. — Я ему п-поверил…

— Он лгал, — спокойно сказал Гарри и коснулся губами лба Кевина. — Ты отлично справился, орлёнок. Я не смог бы лучше.

Страшно подумать, какие страхи и мечты Риддл мог рассмотреть в душе Гарри Поттера. Вероятно, после подобного шоу оставалось бы только ткнуть мечом в самого себя — что, при должном наличии необученности в обращении с холодным оружием, совсем несложно.

— Я же… я же не обуза для тебя, Гарри?

— Разумеется, нет, — обиженно сказал Гарри. — Я люблю тебя, Кевин. Я не мог бы пожелать себе лучшего брата, честно.

— Правда?

— Правда, — Гарри скользнул кончиками пальцев обожжённой руки по спутанным каштановым прядям; Кевин, зажмурившись, потянулся вслед ласкающей ладони.

Быть может, лучше было бы всё же, если бы Кевин затаил обиду, но не научился убивать.

— Спокойной ночи, солнышко, — шепнул Гарри.

— Так говорила тётя Сесилия, — сонно пробормотал Кевин; в успокаивающем зелье был и снотворный компонент. — Она всегда укладывала меня спать и так говорила, только последние два года так не делала, потому что я уже большой мальчик…

— Но тебе ведь нравится, когда так говорят?

— Да, — признался Кевин и широко зевнул. — Я тоже люблю тебя, Гарри. Очень-очень.

Гарри задумался над ответом, но Кевин уже спал. Во сне пальцы, стискивавшие здоровую руку Гарри, разжались; едва заметная морщинка на лбу разгладилась, сжатые губы слегка разомкнулись. Гарри осторожно встал, задёрнул полог и бесшумно вышел из спальни в гостиную.

— Заснул? — Фред, придирчиво изучавший свои заживающие ожоги, поднял голову.

— Ага, — Гарри устало сел на ковёр перед камином и вынул из кармана сигареты. Опытным путём он выяснил, что, если приложить к кусочку пергамента лист мяты и лист табака или хмеля, то трансфигурированные из этого всего сигареты получаются вполне сносными, не хуже маггловских. Ещё он собирался поэкспериментировать с листьями вишни и еловой хвоей, но это было не к спеху. — Чёрт, знал бы, что так будет — сам бы разделался с хоркруксом, плевать, что я не гриффиндорец…

Держать сигарету забинтованными пальцами было неудобно, и Гарри перехватил её левой рукой.

— Зато, по крайней мере, ты знаешь о страхах Кевина, — заметил Джордж. — Теперь они не вылезут неожиданно…

— Но они всё равно вылезут, не так ли? — вздохнул Гарри. — Я не знаю, какими словами назвать мистера и миссис Диггори… я понимаю тоску по Седрику, это их сын, он был замечательным… но, мать твою, о живых детях кто будет думать?! Элвис Пресли?

— Кто такой Элвис Пресли? — не понял Джордж.

— Маггловский певец, — Гарри глубоко затянулся и выдохнул чуть зеленоватый дым. — Как можно было так нырнуть в своё горе, чтобы не сообразить за два года, что Кевин чувствует себя брошенным? Может, они потихоньку сошли с ума из-за смерти Седрика? Или Кевин и правда был для них обузой?

— Кто знает, — Фред убедился, что ожоги рассосались — мадам Помфри не оставляла надежд убедить Гарри стать колдомедиком и охотно делилась с ним секретами своего ремесла — аккуратно стёр следы мази с покрытой нежной новой кожей ладони и кинул бинт в огонь. — Теперь он с тобой… конечно, дядя и тётя могут всё ещё претендовать на него, но тебя, по-моему, он уже любит больше.

— Может, и больше… но он явно не поверил до конца, что он для меня не обуза. Не представляю, что надо сказать, чтобы убедить его…

— Самое главное — не дать ему повода усомниться в своей нужности, — Джордж размотал свой бинт, скомкал и бросил в огонь. — Он обязательно будет искать подтверждения или отрицания…

— Как-нибудь справлюсь, — неуверенно сказал Гарри. — Честно сказать, до этого года мне ни о ком не приходилось заботиться…

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз, — ухмыльнулся Фред и встал с кресла. — Мы все трое в копоти, между прочим. Кто-нибудь, кроме меня, собирается пойти умыться?

— Мне вообще не помешает хороший душ, — признал Гарри, поднимаясь на ноги. — Но через спальню я в ванную не пойду. Не дай Мерлин, разбужу Кевина… лучше всего пойти в ванную старост.

— Там сейчас наверняка никого нет, — Фред хитро сощурился.

— И мы трое никого не стесним, — закончил Джордж, улыбаясь.

Гарри взглянул на них и улыбнулся. Пусть с чёрными полосами копоти на лицах, лохматые, в мятой одежде — так или иначе, они были самыми желанными людьми на Земле.

Ещё на пятом курсе, только-только получив значок с буквой «С», Гарри изучил во всех подробностях ванную старост. Помимо бассейна, где на четвёртом курсе он слушал песню золотого яйца, там имелось душевое отделение, делившееся на две части — для девочек и мальчиков. По оценкам Гарри, общая площадь этого отделения могла бы поспорить с пространством футбольного поля. Мыться здесь было забавно, но Гарри всё же предпочитал бассейн, потому что когда с потолка лились горячие струи воды с пеной, создавалось впечатление, что это такой необычный дождь. Гарри не нравилась непогода. Но сейчас он и думать забыл об этой своей ассоциации.

Его ожоги только-только затянулись, когда они трое, толкаясь локтями и шёпотом перешучиваясь, вошли в ванную старост; пропитавшийся мазью бинт полетел к кроссовкам, носкам, джинсам и свитеру, из которых Гарри выскользнул, как змея из сброшенной кожи.

— Кажется, ты похудел, — Фред расстегнул свою рубашку.

— Мне уже некуда худеть, — Гарри потянулся, встав на цыпочки; тёплые, восхищённые взгляды близнецов он чувствовал кожей, не оборачиваясь. Ему доводилось ловить от других волны и похоти, и робкой влюблённости, и фанатичного поклонения — но никогда и ни от кого не исходило такой тёплой и надёжной любви, как от близнецов. Они были чем-то вроде тихой гавани, где можно было расслабиться, справившись с очередным штормом.

Гарри мог только предполагать, чем является для близнецов — может быть, напротив, штормом, в эпицентре которого будоражило нервы. Но это, право же, не имело особого значения.

— Знаешь, на вид он всё такой же, как был, — авторитетно заключил Джордж, кидая джинсы в сторону. — Надо проверять на ощупь.

— Сначала догоните! — Гарри показал близнецам язык и скрылся в душевом отделении.

Чтобы включить воду, достаточно было прижать руку к стене и подумать о том, какой именно душ хочешь принять. Тёплые, почти горячие струи с запахом яблок буквально рухнули с потолка — стеной, как ливень. Гарри убрал промокшие насквозь волосы с лица и, не оборачиваясь, отбежал к центру зала.

— Ты думаешь, не догоним? — близнецы ступили в душевую. Вода стекала по их телам, прозрачная, блестящая, обрисовывающая каждый дюйм совершенно одинаковых поджарых тел.

— На самом-то деле, — без намёка на улыбку сказал Гарри, — я только этого и хочу.

Тела близнецов были горячими; Гарри прижимался к обоим, как будто умолял о спасении, скользил губами и пальцами по мокрой коже; поцелуи Фреда и Джорджа заставляли его вздрагивать и прижиматься сильнее, гортанно стонать, пока мягкие губы собирали капли с его ключиц, плеч, груди, живота — и ниже, ниже, пряное, жгучее удовольствие, запах яблок — как в саду Уизли, где были и яблони, клонящие ветви к земле под тяжестью налитых зрелостью плодов, едва не лопающихся от сладкого сока…

…— Любите меня, — шептал Гарри, упираясь лбом в плечо Фреда. — Любите, пожалуйста, без вас я не смогу…

— Мы всегда с тобой, — Джордж захватил губами мочку уха Гарри.

— Даже когда ты думаешь, что нас нет, — руки Фреда вырисовывали на спине Гарри одним им ведомые узоры, раз за разом посылая вниз по позвоночнику тягучее желание; Гарри по-кошачьи выгибался под прикосновениями близнецов, тянулся целовать обоих в губы — сладкие, такие сладкие, как в яблочном соке, словно дождь застал их в саду Норы, где они целовались на заросшей лужайке, ловили сквозь одежду друг друга жар тел, дразнили друг друга, играли, пока могли, под тёплым летним ливнем, до тех пор, пока возбуждение не стало невыносимым.

— Даже если нас не будет вовсе…

— …мы всё равно будем рядом с тобой.

— Ты наш третий близнец.

— Наш брат.

— Наш любовник.

— Мы отражаемся в твоих глазах…

— …а ты — в наших.

— Мы любим тебя.

— Любим.

Слова растворялись в дожде-душе, шёлковым шорохом повисали в воздухе рядом с Гарри и близнецами наравне с шумом падающей воды; Гарри запрокидывал голову, яростно двигаясь, раскрываясь и раскрывая, зарывая руки в мокрые тёмно-рыжие пряди, гладкие, тяжёлые, облепляющие белоснежную кожу, на фоне которой ярче была его собственная смуглость. Губы пересыхали от яблочной сладости, едва успев намокнуть, и снова ловили то воду, то дурманящие поцелуи; огонь разбегался по телу, отделённый от воды лишь тонкой кожей, единый огонь для троих, сродни тому огню, что был в начале начал, когда Бог учился отделять стихии друг от друга и навсегда лишал огонь и воду радости быть рядом; либо они убивают друг друга, либо они не вместе.

И если только кожа не вспыхнет от неистового жара… если только вода не заберётся внутрь, нежная и вкрадчивая… тогда, может быть, они останутся в живых.

А может быть, им удастся хотя бы миг побыть друг с другом, потому что Бог создал любовь, чтобы рушить преграды.

Стоны сплетались со сказанными ранее словами, с прозрачной водой, окрашивали её в алое-алое; Гарри закричал, до крови вонзая ногти в плечи близнецов, и огонь излился наружу, соединяясь с податливой влагой, и запах яблок стал таким густым, почти вязким, что Гарри не сумел вдохнуть его сразу.

Две пары рук обнимали его, обессиленного, счастливого; он сжимал ладони близнецов в своих и целовал гибкие сильные пальцы, глубокие линии Любви и Жизни, запястья, на которых бились голубоватые жилки.

Он не помнил, плакал он или смеялся; но всё, что имело значение — это улыбки Фреда и Джорджа, блестящие матовым жемчугом зубов меж припухших от поцелуев, раскрасневшихся губ.

И между тремя телами, окутанными медленно рассеивающимися клубами пара с запахом спелых яблок, не было ни единой преграды.

Ибо суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом.

Новый Завет, Соборное послание святого апостола Иакова.

— Отлично, а теперь тренируемся друг на друге, — это считалось отныне поблажкой на занятиях Эй-Пи — если им приходилось тренироваться друг с другом, а не с собственным командиром в нескольких экземплярах. Гарри думалось, что им стоит время от времени менять противника, хотя бы потому, что привыкать к стилю одного партнёра не есть хорошо. — И постарайтесь не вышибить внутренности своему противнику…

Сегодня они осваивали достаточно сложные невербальные чары — чары прицельного удара. Если уметь их применять, то можно именно что вышибить указанную часть тела противника — оторвать конечность, выбить сердце из клетки рёбер, проделать дыру в кишках. Тёмная магия? В книге, где Гарри нашёл это заклинание, оно описывалось, как эффективный способ отрясать созревшие плоды с деревьев; кажется, автору даже не приходило в голову, что это можно направить против человека. Впрочем, книга была написана, судя по году издания, в на редкость мирные времена…

Следить за контролем других — это было куда сложнее, чем провести дюжину занятий подряд; приходилось убирать эмпатический щит и вслушиваться в степень сосредоточения каждого, определяя заранее силу будущего удара. Высшим пилотажем, который Гарри пока не освоил как следует, был одновременный контроль всех членов Эй-Пи разом; и самых надёжных — близнецов, например — Гарри проверял реже прочих, полагая, что у них больше шансов не натворить лишних бед.

— А-а-а-ахх… — полустон-полушипение сорвалось с губ рухнувшей на пол Джинни.

Гарри оказался рядом быстрее, чем пославший злополучные чары Майкл.

— Interaneam conditionem volo cognoscere! — Гарри торопливо провёл ладонью вдоль тела девушки. — Ого… это к мадам Помфри!

Майкл, и без того выглядевший виноватым, буквально посерел; Гарри подхватил на руки оказавшуюся неожиданно тяжёлой — гораздо тяжелее Кевина — Джинни и быстрым шагом двинулся прочь из Выручай-комнаты.

— Что с ней? — тревожно осведомилась мадам Помфри, пока Гарри бережно опускал Джинни на кровать в лазарете.

— Ничего серьёзного, в принципе… мы отрабатывали чары удара. Но Джинни, оказывается, беременна. Я не знаю, как понять, повредило ли это ребёнку… и она потеряла сознание и не приходит в себя.

Мадам Помфри поспешно забормотала диагностические заклятия и завершила латинскую скороговорку решительным:

— Ennervate!

Джинни открыла глаза.

— Почему я здесь? — почти с испугом спросила она. — Мы же тренировались… только что…

— Боюсь, дорогая, тебе придётся забыть на некоторое время о тренировках, — с оттенком садистского удовольствия объявила колдомедик. — Ты беременна, и прекрасно об этом знаешь. Иначе не испугалась бы до потери сознания, когда тебя ударило в живот заклинанием.

— Ты знала и отправилась тренироваться?! Джинни, ты вообще соображаешь, что делаешь?

Джинни взглянула на Гарри совершенно больными глазами.

— Командир… я беременная, а не стеклянная, в конце концов! И я не была уверена…

— Первый триместр определённо уже закончился, — сухо сказала мадам Помфри. — Даже если ты ухитрилась скрыть ото всех, сама ты должна была знать уже давно.

— Я… я подозревала, когда меня начало тошнить по утрам… но я даже не думала… мы пользовались специальным зельем…

— «Мы» — это ты и Майкл? — уточнил Гарри.

Джинни молча кивнула.

— Отдашь мне потом остатки этого специального зелья, если сохранились, я проверю, что это такое на самом деле. Хорошо, если оно просто бесполезно!..

— Командир, я просила Гермиону приготовить…

— Гермиона тоже может ошибаться, — Гарри вздохнул. — Ладно, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, только слабость какая-то, — Джинни приняла от мадам Помфри полный кубок с дымящимся зельем и аккуратно отхлебнула. — Я правда могу тренироваться, командир… просто сегодня нервы подвели, я подумала, что ребёнку…

— Вот именно, — перебил Гарри. — Сама посуди, как ты, нося ребёнка, будешь тренироваться, если думаешь не о том? А в битве тебе вообще вряд ли удастся уцелеть…

Джинни молча пила зелье.

— Ты же понимаешь, что так надо, — мягко сказал Гарри, положив руку Джинни на плечо. — Подумай только о том, что тренировки могут убить и тебя, и растущую в тебе жизнь. Ты не против присоединиться к Луне? Она почти в одиночку занимается младшими курсами, они сейчас заброшены, их никак не приспособить к делу… заодно немного подготовишь себя к роли матери. Договорились?

— Командир… это… это… т…

— Что «это»?

— Н-ничего, — Джинни отрицательно помотала головой и уставилась в пол, избегая взгляда Гарри. — Это… так странно. Я хочу сказать, я никогда не думала, что у меня будет ребёнок так скоро…

— Ты предполагаешь, а что-нибудь или кто-нибудь постоянно располагает, — Гарри успокаивающе погладил Джинни по руке. — Пойду скажу Майклу, что ты в порядке. Ты сама ему скажешь о ребёнке?

— Если можно, командир… скажи ему сам, — Джинни откинулась на подушку и закрыла глаза. Она выглядела такой неимоверно усталой, что Гарри только сказал:

— Хорошо, — и тихо вышел из палаты.

* * *

Начало декабря принесло пушистый толстый слой снега на истрескавшуюся от холода землю; в подземельях стало ещё более сыро, чем раньше, и Гарри следил за тем, чтобы Кевин не ходил по ним без шарфа. Поскольку это был шарф Эй-Пи, Кевин не возражал. Он вообще старался как можно меньше возражать Гарри; сделался тише и как-то резче после того дня и начал рисовать. Правда, никому не показывал своих рисунков, а если кто-то заглядывал в рисунок через плечо — случайно или намеренно, Кевин комкал пергамент, швырял в камин (если таковой был поблизости) и говорил, что всё равно ничего не получается.

Вольдеморт был подозрительно тих; то есть, если принимать во внимание то, что никакой реакции на поджог Малфой-мэнора до сих пор не последовало. В прочем же Тёмный лорд не видел нужды сдерживаться; избегая открытых битв, он уничтожал семьи магглорожденных, живших в Хогвартсе, устанавливал всё новые законы, утверждавшие превосходство чистокровных, и вообще развлекался на полную катушку, заставляя Гарри скрежетать зубами: Мерлиновы подштанники, с момента первой битвы этой войны прошло четыре месяца, и всё, чего сумело достичь сопротивление за это время — это занять Хогвартс, отдав всю остальную страну на откуп Пожирателям! В одном из нерегулярных донесений Снейпа говорилось о том, что «Три метлы» стали одним из любимых заведений Пожирателей — там, дескать, очень удобно пить и одновременно строить планы по разграблению Хогвартса. Довольно часто Гарри находил под воротами Хогвартса — именно до них простиралась включавшая в себя двор защита замка — нежелательные сюрпризы, содержание которых зависело лишь от прихотливости фантазии налакавшихся огневиски Пожирателей; то это была куча навоза гиппогрифа, то золотое кольцо со встроенным внутрь ядовитым шипом, то издевательская записка, начертанная нетвёрдой рукой, то номер «Пророка», где сообщалась очередная гадость о Гарри и его армии (самой невинной из оных гадостей была «догадка» о свальных оргиях в Выручай-комнате), то ещё что-нибудь, не менее приятное и неожиданное.

Гарри честно старался строить планы на захват хоть чего-нибудь — хотя бы того же Хогсмида — но понимал, что это бесполезно. Армия Вольдеморта, подмявшего под себя к этому времени почти всю Европу, прихлопнула бы всех защитников Хогвартса (и это с учётом того, что в лавке, как говорится, тоже должен был кто-то остаться), не заметив; мало ведь захватить, надо ещё и удержать захваченное. Поэтому самым разумным оставалось отсиживаться в надёжном Хогвартсе, выжидая, пока не настанет пора прикончить Вольдеморта; а уже после его смерти будет гораздо проще. По крайней мере, Гарри надеялся на подобный поворот дела — ведь если отсечь голову чего бы то ни было, тела или организации, всё прочее, пребывая в целости и сохранности, не может больше функционировать, не так ли?

Джинни подозрительно быстро смирилась с перспективой сиднем сидеть в замке, пить витаминные зелья, прописанные мадам Помфри, и возиться с малышнёй, охотно принявшей новую компаньонку Луны; зная пресловутое гриффиндорское упрямство, Гарри ожидал более долгого сопротивления. Гермиона как-то раз предположила — разумеется, эта беседа не достигла слуха Джинни — что младшая Уизли наконец-то повзрослела и начинает остепеняться и правильно расставлять приоритеты. Гарри тогда в ответ только неопределённо пожал плечами; Майкл нервно покусал губы и совершенно невпопад попросил Гарри быть крёстным ребёнка Джинни — мол, лучшей кандидатуры ну просто не найти. Заметив заинтересованные взгляды всех прочих пар Эй-Пи, Гарри всерьёз задумался, можно ли быть крёстным отцом целой толпы детей сразу. Он только надеялся, что они хотя бы погодят с этим до конца войны — ведь может статься, что сам Гарри тоже погибнет. Бессмертных не бывает, что бы там ни думал на этот счёт Том Риддл; даже Николас Фламель, оставшись без камня, умер бы. Кроме того, убить можно любого — надо просто знать, как.

Для того чтобы убить конкретно Вольдеморта, необходимо было расправиться с хоркруксами; но Гарри не имел ни малейшего понятия о том, где искать нечто, принадлежавшее Гриффиндору или Рэйвенкло и чашу Хаффлпафф — фантазия Вольдеморта, как показал опыт с медальоном, была в отношении ухоронок щедра, и Гарри пасовал, пытаясь представить, куда стоит хотя бы попробовать сунуться.

Дни текли, незаметно сменяя друг друга, и стремительно выросшие слепящие сугробы закрывали окна слизеринских спален.

* * *

— Сэр Гарри Поттер! Добби должен передать сэру Гарри Поттеру…

— Что передать, Добби? — Гарри отложил открытый было дневник Снейпа и выжидательно взглянул на конфузящегося домового эльфа. — Кстати, добрый вечер.

— Добрый вечер, сэр! — без обычного энтузиазма отреагировал Добби. — Добби должен… Добби попросили передать сообщение сэру Гарри Поттеру…

— Кто попросил?

— Бывший хозяин Добби, сэр Гарри Поттер. Мистер Малфой-младший.

— Он позвал тебя в подземелье, где сидит, и попросил передать мне что-то? — подозрительно уточнил Гарри.

— Да, сэр, — от нервов Добби забыл добавить «Гарри Поттера», чему последний только порадовался.

Покосившись на навострившего ушки Кевина, Гарри терпеливо спросил:

— Что именно он попросил тебя передать?

— Мистер Малфой хочет поговорить с сэром Гарри Поттером!

— Он не сказал, о чём?

— О Том-Кого-Нельзя-Называть, сэр, — огромные уши Добби обвисли.

— Вот как? Ну ладно… спасибо, что передал мне это, Добби. Я, пожалуй, схожу прямо сейчас и узнаю, что он хочет сказать.

Может, это даже будет что-нибудь конструктивное — почему бы и нет?

— Малфой? — Гарри прикрыл за собой дверь темницы и зажёг на ладони огонёк.

Строго говоря, Гарри не нравилось то, что почти все старшекурсники Слизерина содержались в подземельях; толку от этого не было никакого, и, к тому же, на их месте сам Гарри двадцать раз сошёл бы с ума от скуки. Но выпускать их было бы глупо — к чему целая куча диверсантов в Хогвартсе или лишние бойцы в армии Вольдеморта? Собственно, с ними ничего нельзя было сделать — во всяком случае, Гарри не мог представить, как можно было бы ими пользоваться. Можно было бы, например, шантажировать жизнью наследника какого-нибудь влиятельного Пожирателя… но стоит тогда хотя бы придумать, чего именно требовать. Информация приходит от Снейпа, успешно доказавшего Лорду свою лояльность; никто, даже из самых приближённых, не имеет достаточно влияния на Вольдеморта, чтобы изменить какие-то планы последнего — хотя, возможно, именно давление всех приближённых сразу, обеспокоенных судьбой своих детей, заставляет Вольдеморта пока не предпринимать решительных действий... Так что Гарри, устав от попыток придумать выгоду от слизеринцев, решил просто оставить всё как есть. В конце концов, Хогвартс не испытывал затруднений с тем, чтобы кормить и поить их — так почему бы им не подождать до конца войны? Там они сумеют отделаться предупреждением, а не Поцелуем или сроком в Азкабане… и, как бы озлоблены они после всего этого ни были, вряд ли они станут мстить, потому что они далеко не так уж глупы. А те, кто будет — наподобие Кребба и Гойла — не опаснее розовых кустов тётушки Петуньи в силу своей недалёкости.

— Поттер, — без особой радости в голосе приветствовал его Малфой.

— Ты хотел мне что-то сказать? — Гарри прислонился плечом к стене, чувствуя, как холод проникает сквозь ткань мантии и рубашки.

— Именно так, — выражение усталой брезгливости ясно читалось на измождённом лице Малфоя. — Я хотел сказать…

— Что ты хотел? — а почему, собственно, у него измождённое лицо? Каторжными работами он тут не занимается, ест достаточно, кроссы вокруг Хогвартса не бегает…

— Я хотел сказать, что Тёмный лорд знает все подробности спасения Уизли, — Малфой зябко передёрнул плечами. — Он всё выяснил ментально, через Метку…

— Спасибо за информацию, конечно, но я в жизни не поверю, что тебе захотелось меня предупредить. Чего ты хотел на самом деле?

— Тёмный лорд не прощает слуг, которые совершили оплошность, — утвердительно сказал Малфой. — Он был очень недоволен тем, что я не смог сам убить Дамблдора, а только по твоему приказу. И то, что я провёл тебя к Малфой-мэнору, пусть и под Империо, тоже ему не понравилось.

— И?

— И это больно, Поттер. Всё время, что я тут сижу со дня освобождения Уизли, мне больно. Метка позволяет наказывать меня, сколько Лорду захочется. Эльфы не говорили тебе, что я часто по нескольку дней не мог есть? Когда ты занят болью, это не так-то просто…

— Я знаю, что такое боль, Малфой, не надо читать мне об этом лекции. Доберись уже до сути.

— Прекрати это, Поттер.

— Прекратить что?

— Мою боль. Я знаю, что ты можешь.

Гарри опешил.

— С чего ты взял, что я это сделаю? На мой взгляд, тебе только полезно попробовать то, что ты так щедро раздавал другим…

Малфой пожал плечами.

— Во-первых, никто, кроме тебя, не сможет это сделать. Поэтому согласись, что глупо было бы просить кого-то другого. Во-вторых, я не думаю, что ты поможешь — я бы на твоём месте не помог. Но почему бы не попробовать? Что я теряю?

— Малфой, не пытайся мной манипулировать, — фыркнул Гарри. — Разумеется, я не ты. Но это не значит, что я олух, в котором немедленно проснутся дух противоречия и благородство — я же не гриффиндорец, в конце концов.

— Попытка провалилась, — спокойно констатировал Малфой, прикрывая глаза. — Кстати, будь ты гриффиндорцем, вряд ли я сидел бы тут, и ты бы не выговаривал мне, чувствуя своё превосходство. Я бы гнобил твоих грязнокровных приятелей, а ты в лучшем случае прятался бы где-нибудь по лесам, не смея высунуть носа из-под куста.

— Успел продумать все варианты?

— Делать-то здесь нечего. Отчего бы и не подумать?

Гарри вздохнул.

— Малфой, тебя не затруднит привести хотя бы одну вескую причину, по которой я всё ещё слушаю твой бред? Если затруднит, то я пойду. У меня, знаешь ли, дел полно.

— Веская причина? — Малфой всерьёз задумался и пожал острыми плечами. — Пожалуй, нет… Пока мои крики слышны только в соседних камерах, тебе вряд ли будет какое-то дело до меня.

— Не могу поверить, что ты вот так вот решился попросить меня об этом, — высказывание было чисто риторическим, но Малфой всё же ответил.

— Мне всегда казалось, что ты какой-то не такой. Ненормальный, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ты не похож ни на слизеринца, ни на гриффиндорца. Я, собственно, не знал точно, избавишь ты меня от боли или нет… ты непредсказуем.

— Зачем ты убил Бэддока? Я могу простить издевательства над собой… но это бессмысленное убийство…

— Я хотел испытать зелье, — Малфой прикусил губу. — Оно не действовало на тебя, и я хотел знать, в тебе дело или в зелье. А Бэддок… он для меня ничего не значил. Совсем. Просто ещё один глупый младшекурсник, который меня боготворит, только и всего.

Гарри потянулся к ручке двери, но Малфой договаривал:

— Хотя в этой чёртовой темнице я всё думаю, что меня никто никогда так не обожал. Бэддок готов был молиться на мою колдографию… может, я даже понял бы, откуда такое берётся в людях, если бы не убил его. Надо было обзавестись крысой для этого опыта или ещё каким-нибудь животным, но я не хотел ждать. Иди, Поттер, чего застрял? Избавлять меня от боли ты не собираешься, так в чём проблема?

— Ты сам — одна большая проблема, — огрызнулся Гарри и вынул палочку из ножен. — Legillimens!

В воспоминаниях Малфоя было больше боли, чем Гарри ожидал увидеть; слепящей беловато-синей боли, скрывавшей все события мутной пеленой. День? Ночь? Кто-то приходил? Рядом стоит поднос с едой? На улице шумит дождь? Всё это только кажется… ничего нет, ничего не самом деле нет… есть только боль, необъятная, как океан, ласковая, как материнская утроба, такая привычная боль, дающая понять только одно — что бы ни творилось вокруг, он всё ещё жив.

Редкие минуты отдыха — худое тело распластано по полу камеры, спутанные светлые волосы выделяются ореолом на каменном полу. Кажется, Лорд о нём забыл… но вспомнит, непременно вспомнит, потому что нерадивые слуги всегда получают своё наказание.

Может, не так уж неправы были Дафна, Милли, Тео и Эдриан, когда отказались от Меток — им никогда не доведётся испытать что-то подобное, пусть даже за это они лижут пятки Поттеру с компанией…

Гарри вынырнул из чужих мыслей затягивавших, как водоворот, и помотал головой, собираясь с мыслями.

— Отрадно видеть, что ты хотя бы не врал.

— А был смысл?

— Тебе определённо идёт сидеть в тюрьме, Малфой, — съязвил Гарри. — Ты становишься адекватнее, чем когда-либо раньше.

— Спасибо тебе за заботу о моей адекватности. И имей в виду, я всё ещё тебя ненавижу.

— Тебе не приходило в голову, что Тёмный лорд будет ещё больше недоволен тем, что ты просил меня о помощи?

— Хуже уже не будет, — философски сказал Малфой. — Я тут и боялся, и строил планы, и мечтал убить вас обоих — и тебя, и Лорда; и пытался подкупить чем-нибудь эльфов, но они, похоже, любят тебя даже больше, чем Бэддок любил меня. Это называется «перегореть», Поттер. Я устал злиться и бояться. Поэтому Тёмный лорд может делать, что хочет. Вряд ли он сумеет придумать на таком расстоянии ещё что-то новое.

— Ты сломался, Малфой, только и всего.

— Уже давно, Поттер. Ещё в тот день, когда ты зачем-то припёрся в туалет перед ужином и подслушал, как я разговариваю с Плаксой Миртл. Об этом я тоже подумал, пока сидел здесь.

Либо Малфой умел подделывать свои эмоции, либо он и вправду относился совершенно равнодушно к тому, что сейчас сказал.

— Если ты так хорошо успел всё обдумать, зачем вообще просишь у меня что-то?

— Тебе ли не знать, Поттер, что к Круциатусу нельзя отнестись спокойно. Не думаю, что меня стоит осуждать за попытку избавиться от боли…

Малфой как-то странно прерывисто вздохнул, и по его телу прошла судорога; его выгнуло, как на дыбе, и из горла вырвался крик — хриплый, безнадёжный, истошный. Гарри вздрогнул и отступил на шаг; но некуда было деться от этого крика, заполнявшего маленькую темницу от стены до стены, от пола до потолка, пронизывавшего всё тело; этот крик не просил о сострадании или пощаде — он просто был, так же естественно, как были на свете ветер и дождь, и сопровождал здесь столько дней и ночей, что странным казался теперь прежний спокойный и ровный голос Малфоя, и дешёвой подделкой была тишина, царившая в момент прихода Гарри.

Никогда ещё Гарри не было так страшно.

Метка на руке Малфоя, обычно чёрная, побагровела, словно налилась кровью, и с каждой секундой становилась всё ярче. Гарри зажмурился и помотал головой, но крик не прекращался; и Гарри, шагнув вперёд, неловко прижал пальцы к горячей, пульсирующей Метке.

Боль расползлась по телу Малфоя, зацепившись за каждую клеточку жадными щупальцами; злобная, тупая, ненасытная, она сопротивлялась Гарри, неохотно поддаваясь его воле. Но вскоре под его пальцами, в Метке, собралось всё синевато-белое, жгучее, обессиливающее; жадно билось под тонкой кожей, просилось на волю.

Гарри выдохнул и пустил из кончиков пальцев огонь, плескавшийся в его собственной крови.

Крик Малфоя взлетел вверх по нотам, рассыпаясь на отдельные звуки, и после секундной тишины превратился во всхлип. На месте Метки была чёрно-красная прижжённая плоть; по темнице расплывался запах палёного мяса, явственно побуждавший Гарри расстаться со съеденным несколько часов назад обедом.

— Что это было? — спросил Малфой хрипло.

— Это было твоё увольнение из Пожирателей Смерти, — Гарри снял очки и с силой потёр переносицу. — Без выходного пособия и социальной гарантии.

Малфой с полминуты пялился на Гарри широко раскрытыми глазами, а потом рассмеялся; впрочем, смех быстро перешёл в кашель.

— Если не секрет, Поттер… зачем ты это сделал?

— Я обязан давать тебе во всём отчёт? — Гарри вскинул брови и взялся за ручку двери. — Надеюсь, теперь ты не будешь беспокоить меня по всяким глупостям?..

Гарри шёл вверх по лестницам и всё пытался понять, пахнет ли от его пальцев палёной плотью; ему всё казалось, что да, хотя на коже не было ни единого ожога.

* * *

Кубок с соком холодил ладони; Гарри давил желание прижать гладкий металл к ноющим вискам и прикидывал, не пойти ли сразу лечь спать после ужина — и пусть хоть второй всемирный потоп начинается…

Из-за гриффиндорского стола доносились громкие голоса — куда более громкие и резкие, чем это обычно бывает в обычной болтовне; Гарри поставил сок на стол и взглянул на гриффиндорцев; встав из-за стола для пущего удобства, Джинни и Ромильда Вейн усиленно ссорились.

Подойдя поближе, Гарри сумел различить слова:

— Не твоё дело, беременна я или нет! Какого чёрта ты допытываешься?!

— Все и так знают, что беременна, — Ромильда прищурилась. — Меня интересует, от кого ты себе живот нагуляла.

— А не подавиться ли тебе своей собственной наглостью? — обманчиво-спокойно осведомилась Джинни, сжимая палочку.

— А не прекратить ли вам эту ссору? — Гарри встал между ними.

Его появление ничуть не охладило пыла.

— От тебя, да? — Ромильда с вызовом вздёрнула подбородок. — Все уже давным-давно знают, что у Корнера рога, как у лося!..

— Silencio, — Гарри опустил палочку, подумал немного и сдублировал заклинание на Джинни, разом стерев с лица последней торжествующее выражение. — А теперь слушайте меня внимательно: я не потерплю ссор между своими. Злость будьте любезны срывать на Пожирателях — это понятно? Да, Джинни беременна — нет смысла скрывать, скоро это будет ясно с первого взгляда. И да, личность отца ребёнка — исключительно её личное дело. И обвинять Джинни в чём бы то ни было — в том числе и в изменах, даже если вдруг таковые имеют место быть — никто не имеет права. Хотя бы потому, что это ЕЁ личная жизнь, и она сама с ней разберётся. Ещё раз — и к зачинщикам любой ссоры будут применены самые суровые меры.

— Какие, например? — подала голос Сьюзен Боунс, внимательно слушавшая разносившуюся на весь зал проникновенную речь Гарри.

— Об этом будет знать только тот, к кому эти меры будут применены. Если вдруг он захочет рассказать остальным о полученном уроке — ради Мерлина, — Гарри обвёл притихших школьников выразительным взглядом. — В моей армии царит порядок и дисциплина. А если кто-то непременно хочет поругаться с тем, кто будет в следующем бою прикрывать ему спину, пусть запишет на отдельной бумажке повод и спрячет эту бумажку до конца войны. Я доступно выражаюсь?

Достаточно неуютно было видеть сосредоточенные лица осмысливающих данный тезис школьников; Гарри отменил оба Silencio и добавил:

— Хочется верить, мне не понадобится повторять снова всё, что я только что сказал. Всем приятного аппетита, — Гарри ушёл из Большого зала, не оборачиваясь. Вслед ему катилось чувство вины, наиболее интенсивное у тех, кому, скорее всего, и не пришло бы в голову затевать ссоры.

* * *

Здесь от всего пахнет сыростью. На стенах ютятся мокрицы, а на потолках скапливается влага, чтобы холодом падать за шиворот; по вечерам постель отсыревает, и если бы домашние эльфы не клали под одеяло грелки, было бы совсем невозможно заснуть. Он согревает ладони дыханием, но дыхание тоже влажное и, на миг опалив иззябшую кожу, предательски примораживает. Слизеринские подземелья немилостивы к собственным питомцам — особенно к тем из них, кто не может позволить себе тяжёлую мантию из натуральной шерсти. Можно носить с достоинством любые обноски — искусство, которое он освоил уже в совершенстве — но они не могут согреть. Каждая заплата — словно распахнутые ворота для сырости.

Хорошо в классе Зельеварения — там тепло от огня, что пылает под котлом, жар от стенок котла, теплые пары зелий. Плохо на Астрономии — все ветра продувают тонкую одежду, пока немеющие руки подкручивают колёсики телескопа, увеличивая резкость; Марс так ярок сегодня вечером, не иначе — скоро будет война.

Ходят слухи о Геллерте Гриндельвальде, синеглазом и золотоволосом; говорят, он захватывает мир и уже захватил Германию и Италию, ещё немного — и захватит Японию. Англичане верят новостям в утренней газете неохотно — ведь, может статься, война порушит весь их привычный жизненный уклад.

Но он не против, чтобы его уклад рушили. Ему не нравится этот уклад, не нравится обжигающий холод, не нравятся тонкие струйки воды, ползущие вниз по стенам подземелий, не нравится, что нужно выгрызать право на каждый вздох у других — более богатых, более знатных, более удачливых; сложно, впрочем, трудно быть менее богатым, чем он — нищий, менее знатным, чем он — выросший в приюте, менее удачливым, чем он — извлекавший одни только беды из всего, что у него было: наглости и красоты.

Рушить жизненные уклады — это то занятие, что по душе ему, гораздо больше по душе, чем добропорядочная серая жизнь, которую порой с таким воодушевлением расписывает профессор Слагхорн. У профессора слишком хитрые глаза, чтобы можно было расслабиться в его присутствии.

Зелёный с серебром галстук идёт к его тёмным глазам и волосам — это, пожалуй, единственная польза от Слизерина, которую он получил без боя. За то, чтобы тебя — неравного — признали равным, нужно бороться; и это не столько трудно, сколько долго и муторно. Оказывается, маги — такие же примитивные существа, как и магглы. По крайней мере, их мотивы, слова и поступки предугадать так же легко.

Быть может, дело в том, что мотивы одни и те же у всех: «а-что-мне-за-это-будет», «если-я-с-этого-ничего-не-получу-зачем-ввязываться» и «своя-мантия-к-телу-ближе». А уж слова и поступки вытекают из мотивов; просто удивительно, как однообразно реагируют, когда на первый из мотивов отвечаешь: «ты останешься жив, тебе мало?», на второй — «затем, что Я так хочу», а на третий — молча поджигаешь демонстративно запахнутую мантию, пока тот, кто её носит, не поймёт, что разумнее держать её как можно дальше от тела.

Нет ничего, что не вписалось бы в его картину мира, какой она была до Хогвартса; он презирает их всех, чистокровных снобов, он ненавидит собственную безродность, и он клянётся, что однажды они будут ему служить. Будут целовать край его мантии и смиренно ждать приказаний, все до единого, все те, кто сейчас смотрит на него сверху вниз.

Они заплатят за всё — и ничтожные магглы, и чванные маги. Он отомстит им, потому что может это сделать, и хочет. Разве нужны ещё какие-то причины?

Иногда под его отсутствующим взглядом замерзают и падают со стен мокрицы; звук, с которым они разбиваются о каменный пол, заставляет его смеяться.

Впрочем, ему невесело. Он вообще не припомнит, когда ему в последний раз было весело. Когда-то в прошлой жизни, когда не было ни выживания, ни одиночества, ни уязвленной гордости?

А такое вообще бывает?

* * *

«19.11.

**@**, как же мерзко. До сих пор мерзко.

Я всё думаю, думаю о ссоре с Поттером… можно подумать, у нас когда-то были хорошие отношения, чтобы говорить, что мы поссорились. Но нет, мне всё равно стыдно думать обо всём, что я ему сказал… хотя я не откажусь ни от единого слова!

Я не знаю, как это называется. Наверное, перемирие. Во всяком случае, Поттер ходит хмурый и злой, а Блэк, Люпин и Петтигрю пытаются его как-нибудь развлечь, но с тем же успехом они могли бы биться своими дурными головами о стенку Хогвартса, надеясь, что в стенке появится дырка-другая.

Он часто кусает губы; он умудрился схватить «Т» по Трансфигурации, в которой с первого курса обгонял всех. Он каждые пять минут (и это вовсе не означает, что я кошусь на него так часто, ещё не хватало!) снимает очки и трёт виски. И почти ничего не ест в Большом зале. Может, ему эльфы еду в спальню приносят, не знаю; я на его месте, если бы так мало ел, не выдержал бы и свалился в обморок где-нибудь на Чарах. Но Поттеру всё как с гуся вода; только щёки впали, и под глазами появились мешки. Он ещё и не спит, что ли? Тогда чем, позвольте узнать, он занимается по ночам? Явно не учится и не трахается…

Всё прокручиваю и прокручиваю в памяти наш последний разговор. И перечитываю всё, что написал по этому поводу. Это, наверное, какое-то наваждение, какое-то дурацкое заклятие, потому что с чего я чувствую себя виноватым?! Я не буду перед ним извиняться… это ни мне, ни ему не надо… я ничего такого не сделал, за что надо стыдиться… он — гриффиндорский идиот, я — слизеринский ублюдок, всё на этом!..

Ага-ага. Я уже тридцать два раза сегодня себе говорил, что на этом всё, и больше думать об этом кретине я не собираюсь. Специально считал. И каждый раз я проваливаюсь так бесславно, что от стыда и злости впору удавиться.

Никогда так не бывало, чтобы я не мог управлять своими мыслями, Мерлин дери! Всегда всё было чётко и ясно, всё разложено по полочкам… а сейчас я словно в болоте тону. Шаг, другой — и тропа уже увильнула куда-то из-под ног, и ты в трясине. И хрен ты оттуда выберешься, потому что тропу уже не найти, и вокруг, сколько хватает глаз, — трясина, трясина и трясина.

Плакать хочется, мать твою. Плакать и извиняться, потому что уже несколько недель у Поттера бледные губы и потухший взгляд.

Какое мне до этого дела?

Никакого.

Точнее, мне НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ никакого дела, а на самом деле оно есть.

Если откинуть его вечно спутанные волосы со лба и пригладить, будут ли они мягкими под пальцами? Они наверняка жёсткие, мягкие волосы не могут так лохматиться, они должны лежать послушно и ровно.

О чём я думаю?

О Поттере, о нём, конечно. Я больше ни о чём не думаю в последнее время. Слагхорн даже решил, что я влюбился в кого-то, и этак снисходительно заметил, что любовь, сражающая юные сердца, лишает разумения и окрыляет. Между прочим, я всё-таки не запорол зелье! Хотя вышло оно, надо признать, так себе… трудно, знаете ли, варить зелье, когда только и делаешь, что ругаешься с самим собой, запрещая себе глядеть на соседний стол.

Ещё немного, и я на самом деле пойду извиняться. И Поттер размажет меня Ступефаем по стенке, и высушит мокрое пятно, которое от меня останется, и я наконец успокоюсь и упокоюсь, аминь.

20.11.

Даже не знаю, что написать. Просто ничего не укладывается в слова, мысли, как бешеные кузнечики… Попробую написать по порядку.

Сегодня у команды Гриффиндора опять была тренировка, и я зачем-то пошёл наблюдать за ними. Невидимый, конечно.

Сама тренировка закончилась быстро — следующий матч у Гриффиндора ещё нескоро; все ушли в душевую, а Поттер остался гоняться за снитчем. Делать ему больше нечего?..

Он долго летал. Минут двадцать, не меньше. А потом я взял да и снял невидимость; и Поттер, нарезая очередной круг над трибунами, увидел меня. Вот только что меня не было, и вот он я есть.

Нет, я не ожидал, что он кинется на меня с объятиями… но этот придурок вообще не нашёл ничего лучше, чем взять и брякнуться с метлы! С высоты метров этак в пять, на деревянные скамейки; долго пришлось бы собирать его кости по всей трибуне…

— Wingardium Leviosa! — ору я истошно, как будто пролил катализатор в нестабильное зелье.

Поттер завис в паре сантиметров над скамейкой; я подошёл поближе и отменил заклинание — с высоты в два сантиметра падать нестрашно.

— Хреновый, — говорю, — из тебя игрок в квиддич. Какого чёрта ты на метле удержаться не можешь?

Поттер смотрит на меня, и глаза у него — каждый с галлеон. Наверно, заговори снитч и скажи, что он не хочет, чтобы его ловили, реакция была бы примерно такая же.

— Послушай… — начинаю. И затыкаюсь сразу же.

Что я ему скажу? Как я ему это скажу?

— Я… я подумал…

— Ты что тут делаешь? — перебивает меня Поттер.

Ну хоть не через пару лет очнулся, и то хлеб.

— Спасаю твою шкуру, — фыркаю. — А то с метлы упадёшь, расшибёшься…

— Зачем ты сюда пришёл? — настойчиво долдонит Поттер. Глаза у него блестят так лихорадочно, что мне впервые приходит в голову: может, он просто спятил? — Ты же не знал, что я упаду с метлы!.. Или знал?

Я искренне кручу пальцем у виска.

— Что я — совсем идиот, убивать тебя вот так вот? Сам подумай, сколько дыр в таком плане… откуда мне было знать, что ты при виде меня навернёшься с метлы, как слабонервная девица?

Поттер краснеет, но как-то странно: на скулах выступают лихорадочные пятна, такие яркие, словно кто-то их нарисовал, а вся остальная кожа бледная-бледная.

— Я не ждал, что ты здесь будешь! Знаешь, тебе бы так оторопеть… Я же знаю, что тебе нечего делать у нас на тренировке! Ты вообще квиддич не любишь!

— Не люблю. Но на ваши тренировки хожу…

— Зачем? — задаёт Поттер всё тот же вопрос.

Я пожимаю плечами. Если бы я сам ещё знал…

— Я хотел… я подумал, что…

— Что ты подумал? — неожиданно мягко спрашивает Поттер.

— Я думал о том разговоре…

— И что надумал?

Я молчу. Что бы я сам ещё знал, что я такого надумал!..

Поттер, не дождавшись ответа, тихонько вздыхает, снимает очки, кладёт их на скамейку и трёт виски. Белки глаз у него исчерчены красными линиями лопнувших сосудов — чем, ну чем он занимается по ночам, явно ведь не спит?!

Я, не удержавшись, протягиваю руку и откидываю назад упавшие ему на лоб волосы.

Оказывается, они мягкие, как пух; нежные, гладкие, лёгкие, они обвивают мои пальцы упругими кольцами. Они на самом деле послушные — достаточно любить их, беречь их, нежить — и они сами лягут ровно и аккуратно, чтобы через минуту растрепаться снова и этим напроситься на новую ласку.

Поттер улыбается. Чему он так рад, хотел бы я знать?!!

— Я… — начинаю я снова, так беспомощно, что лучше бы молчал.

И Поттер, кажется, понимает, что мне лучше молчать. Во всяком случае, он говорит:

— Ш-ш! — и наклоняется поцеловать меня в губы.

У его губ привкус горького крепкого чая; свежесть и терпкость, тепло и нежность. Сердце бьётся сильно-сильно, и я не могу уже понять — его это сердце, или моё, и мне нет решительно никакой разницы. Тяжёлая горячая волна проходит по телу и оседает внизу живота — и я задыхаюсь от этой волны, прижимаясь бёдрами к Поттеру, и он прижимается в ответ, обнимает меня, целует, жадно, отчаянно; он пьёт с моих губ весь мой стыд, все мои муторные мысли, все мои сомнения и мучительные попытки подобрать слова.

Я пью его боль, его глухую обиду, его бешенство из-за навязчивой идеи; выцеловываю из него терзания и угрюмость, бессонные ночи и вопросы без ответа.

Он умеет целоваться; он ведёт, решительно и бережно, и я подчиняюсь, отдавая всё, что могу отдать, и принимая всё, что могу принять. Я никогда никого не целовал, кроме него.

Поттер прерывает поцелуй и прячет буквально пылающее лицо у меня на плече — я чувствую жар его дыхания сквозь всю одежду.

— Какой… ты… — шепчет он.

— Какой? — переспрашиваю я машинально.

— Чудесный, — говорит Поттер, и по голосу я понимаю, что он улыбается.

Мы долго стоим молча, обнявшись; негреющее зимнее солнце освещает нас. Ярко-красный и золотой цвета квиддичной мантии Поттера почти слепят; его тонкие пальцы лежат на моих плечах, и я совершенно не хочу что-либо менять. Мне ещё никогда не нравился этот мир до такой степени, как сейчас.

— Джеймс! — кричит кто-то издалека. — Сохатый!!

— Сириус меня ищет, — Поттер размыкает объятия и отступает на шаг.

— Вот как? — говорю я.

Поттер поспешно закрывает мне рот ладонью.

— Не надо больше… ссориться! — говорит он почти умоляюще. — Давай сегодня в девять встретимся у бокового коридора на первом этаже — у того, который заканчивается портретом Луцилия Паркинсона? И… э-э… договорим.

Я облизываю губы и говорю:

— Давай.

Если я хочу туда успеть, надо идти — уже без десяти девять. Я, если честно, боюсь, но я пойду.

Меня ещё никто и никогда не называл чудесным».

Надеюсь, у тебя найдётся для них подарочек за хорошее поведение?

Ольга Громыко, «Верные враги».

— Завтра Рождество, — Фред составил на тарелке домик из тостов.

— Может, устроить праздник, а? — Джордж окружил строение брата полянкой из стебельков петрушки.

— Праздник? — Гарри, подперев щёку кулаком, рассеянно любовался на архитектурные потуги близнецов. — Почему бы и нет…

— Скажем, нечто вроде бала, — Фред, вдохновлённый наличием благодарной аудитории, вырезал ложкой цилиндрик из апельсинового мармелада и аккуратно пристроил его на домике в качестве трубы.

— Музыку мы обеспечим, — Джордж раскрасил крышу домика ярким острым соусом. — Потанцевать, думаю, все будут рады, а если ещё весельем будем руководить мы, то никто просто не успеет заскучать.

— Не успеет — это очень точно сказано, — под укоризненным взглядом Фреда Гарри стянул мармеладную трубу. Апельсин и острый соус составили очень странное сочетание. — Пусть хоть напряжение сбросят… а то боевой дух начал падать ниже плинтуса.

— Ничего, поднимется, куда денется, — Джордж, увлекшись, украсил петрушечную лужайку абстрактными цветами из взбитых сливок. — Не может — научим, не хочет — заставим!

— Вот только где подарки взять? В Хогсмид или в Лондон не прошвырнёшься… — Гарри совершенно машинально подцепил на палец сливочный цветок и слизнул. — Если только изощриться в Трансфигурации или Чарах…

— Старшие курсы, может, и изощрятся, — Фред последовал примеру Гарри. — А младшим будет совсем тоскливо.

— С Луной им не будет тоскливо, — хмыкнул Гарри. — Но они привыкли получать подарки от родителей, а родителей у трети уже убили, либо они в бегах…

Джордж посмотрел на разграбленную лужайку, взял один из тостов крыши и разрезал его на три части.

— Если родители не годятся… — Джордж откусил от тоста.

— …значит, нужен Санта-Клаус, — Фред услужливо подлил Гарри сока.

— Полагаю, вы думаете о том же, о чём и я? — Гарри отсалютовал кубком ухмыляющимся близнецам и выпил сок залпом. — Тогда начнём…

* * *

— Трансфигурация — мать всех наук! — поучительно провозгласил Джордж, взмахивая палочкой.

— Скажи это МакГонагалл… а-апчхи! Нам обязательно было идти в самую пыльную комнату во всём замке?

— Гарри, это же конспирация! — Фред коснулся губами виска Гарри. — Ты только оцени всю выгоду этой комнаты — здесь нас никто не застанет…

— Потому что нет других дураков, которые полезут в эту пыль, — буркнул Гарри из чувства противоречия и поцеловал Фреда в губы.

— Потому что никто никогда не додумается искать нас именно здесь, когда в нашем распоряжении Выручай-комната и слизеринские подземелья, — Фред взъерошил волосы Гарри.

— Ненавижу конспирацию, — проворчал Гарри.

— Итак! — Джордж демонстративно откашлялся. — Как верные сторонники Трансфигурации, сиречь матери всех наук, мы, дипломированные делатели всего из ничего, превращатели суровых будней в увлекательнейшее приключение, почётные кавалеры Ордена Шалопаев и верховные вожди племени Лоботрясов, начинаем череду Великих Превращений, долженствующих расцветить хогвартское Рождество ярчайшими красками непредсказуемости!

— О Превращениях — это к Фламелю, — Гарри вытянул палочку из ножен. — Кстати, это предложение, которое ты только что выдал, неплохо было бы записать для потомков.

— У тебя есть потомки? — заинтересовался Джордж.

— Насколько я знаю — нет, — фыркнул Гарри. — Но когда-нибудь у кого-нибудь какие-нибудь потомки да будут…

— Запишем, но попозже, — Фред повертел палочку между пальцами. — Гарри, ты добыл список?

— А как же, — Гарри вынул из кармана свиток пергамента и развернул. — Долго распинался, пока МакГонагалл мне его отдала… Заклинала беречь, как зеницу ока.

— Посчитай, сколько всего людей в замке, — попросил Фред. — А мы пока подумаем, что именно сделать.

По ходу подсчитываний Гарри делал пометки на отдельном листе пергамента; конечный результат гласил:

— Младшие курсы, от первого до четвёртого — сто шестьдесят два человека, если не брать в расчёт Кевина. Из них — восемьдесят шесть мальчиков и семьдесят шесть девочек. Старшие курсы, включая Ли и не считая нас с вами — сто двадцать три человека, из них шестьдесят восемь мальчиков и пятьдесят пять девочек. Всякого левого народа из Ордена, включая преподавателей — тридцать шесть человек. Всего народу — триста двадцать один человек. Хм… в крайнем случае, у нас есть хроноворот.

— Хроноворот у нас есть в любом случае, — поправил Фред. — За день мы обязательно кому-нибудь понадобимся, лучше не светить, что мы были всё это время чем-то заняты.

— Ладно… — Гарри отложил список. — Ночью займёмся ёлками, я полагаю… расставим по гостиным и в Большом зале и украсим. А пока нас ждёт Трансфигурация…

— Всё-таки надо было прицепить тебе бороду, как у Дамблдора! И надеть на тебя красное пальто…

— Бороду? Не знал, что у тебя есть такой фетиш… И сам носи красное пальто! Я не гриффиндорец, так что нечего… блин, этот мешок даже на Мобилиарбусе таскать тяжело!..

— А ты думал, в сказку попал? Давай, клади вот сюда… и записки с именами раскладывай…

— Помогай давай, нечего командовать!

— Тихо, вы оба! Разбудите кого-нибудь…

— В три часа ночи? Да все спят давно…

— Себя вспомни во время учёбы — много ты спал?

— Да уж всяко Санта-Клауса в гостиной не караулил. Всё здесь?

— Погоди, ещё десять штук…

— Я начинаю склоняться к позиции Вольдеморта. Он, создав себе имидж злого и противного, не обязан никого поздравлять с Рождеством.

— Ты тоже не обязан.

— Но я это делаю, потому что я хороший. Чуешь?

— Чую, чую… кто-то сидел в этом кресле и разлил какао, а эльфы не успели ещё вычистить ковёр, определённо.

— Да ну тебя…

— Погоди меня посылать, нам ещё две гостиные обойти надо и все преподавательские покои. И к мадам Помфри заглянуть.

— Хочется верить, мы никого из них не разбудим, а то как-то мне не улыбается получить сначала Ступефаем в лоб, а потом объяснять, что хотел поиграть в Санта-Клауса…

— Обижаешь! Если уж мы столько лет морочили голову миссис Норрис, то уж мадам Помфри одурачим и подавно. Кстати, всё хотел спросить — а куда делась миссис Норрис? Филч всё ещё здесь, а кошки нет…

— Э-э…

— А поподробней?

— Может, потом об этом поговорим?

— Эй, я надеюсь, ты её не поджарил и не съел?

— Фу, гадость какая… нет, конечно! Я потом расскажу. Не сейчас.

— Ладно. Ты мешок-то тащи, тащи…

— Как низко я пал, однако… был командиром светлой стороны, стал носильщиком…

— Утешайся тем, что никто из тех, кто найдёт нежданный подарок под ёлкой, не додумается назвать тебя носильщиком…

* * *

— Мерлин, какое блаженство, — Гарри плюхнулся в кресло, вытянув ноющие ноги. — Даже когда листовки разношу по всей Англии — и то не так устаю.

— А ты думал, почему Санта-Клаус один день в году работает, а потом триста шестьдесят четыре — баклуши бьёт? — близнецы устроились на ковре у ног Гарри, прислонившись каждый к пухлому подлокотнику чёрного кожаного кресла.

— Я бы тоже триста шестьдесят четыре дня отдохнул… — Гарри зевнул. — Ой! Ну я идиот… а вам что буду дарить?!

— Лучший наш подарочек — это ты, — близнецы синхронно поцеловали его ладони.

— Сомнительный я подарочек… — протянул Гарри. — Ладно, раз вы не сердитесь, я ещё подумаю… И ещё я не знаю, что дарить Кевину. Ума не приложу, что могло бы ему понравиться.

— От тебя ему понравится всё, что угодно, от дырявого велосипедного колеса до обёртки от шоколадной лягушки.

— Только последняя сволочь подарила бы ему дырявое колесо, — Гарри снял очки и потёр виски. — Он как посмотрит своими серыми глазищами, точь-в-точь как у Седрика — и я начинаю таять, как мороженое.

— Стало быть, ты планируешь подарить обёртку от лягушки?

— Будешь таким злоязыким — сам получишь обёртку, — Гарри коснулся кончиками пальцев мягких прядей на макушке Фреда.

Где-то снаружи занимался серый зимний рассвет. От одной этой мысли Гарри начинал чувствовать себя в несколько раз более сонным, чем раньше; по правде говоря, он охотно проспал бы весь грядущий праздник, не заморачиваясь по поводу подарков или ещё чего-нибудь.

Но оставить без подарка брата Седрика… на это Гарри решительно не был способен, тем паче, что о подарках для всех остальных малышей он уже позаботился.

— Фредди, Джорджи, как вы делали ту игрушку-меня, «Гарри Поттер, идентичный настоящему»?

— Это несложно, надо только немного определённых исходных материалов и фантазии касательно Трансфигурации, — Джордж подавил зевок. — А ты хочешь подарить Кевину себя?

— Я у него и так уже есть, — отмахнулся Гарри. — Вот если бы подарить ему того, кого уже нет…

Близнецы, сменив позы, молча смотрели на Гарри снизу вверх, и у него возникло то нередкое заставлявшее слегка нервничать чувство, что близнецы видят его насквозь, как стеклянного; не то, чтобы ему было неприятно — ведь это были Фред и Джордж, а не кто-нибудь — но порой ему очень хотелось знать, что же они в нём такое видят.

— Ты уверен?

— Я ни в чём не уверен, — признался Гарри. — Мне даже кажется, что разумнее было бы подарить ему что-нибудь нейтральное. Но мне очень хочется подарить ему Седрика.

— А если он тебя неправильно поймёт?..

Гарри беспомощно пожал плечами.

— Я не знаю. Честно, не знаю.

Близнецы поднялись на ноги и одновременно протянули Гарри руки.

— Пойдём. Надо найти где-нибудь бумагу, стекло и кое-какие травы…

* * *

Гарри выныривал из сна медленно, неохотно; тяжёлые веки словно намертво слиплись друг с другом, волосы приклеились ко лбу противной испариной — сон был нехорошим, но Гарри не мог вспомнить, что именно видел. Горячие ладони и звонкий голос не сдавались, настойчиво будили его; и Гарри распахнул глаза.

— Ну наконец-то, я уж думал, ты никогда не проснёшься! — бодро поприветствовал его Кевин. Хрупкая шея выглядывала из полурасстёгнутого ворота мантии, каштановые волосы растрепались. — Счастливого Рождества!

— И тебе того же, — Гарри потянулся и нашарил на тумбочке очки. — Ох, и чего тебе не спится?

— Я бы мог спросить, — ядовито ответствовал Кевин, — чем ты занимался прошлой ночью, если к половине одиннадцатого утра не успел выспаться, но, поскольку близнецы тоже ещё дрыхнут, то я даже не буду интересоваться.

Гарри ощутил, как к щекам приливает жаркая кровь; до сих пор в разговорах с Кевином тема телесной любви затрагивалась крайне редко, поскольку про пестики и тычинки Кевину объяснять не надо было, а для чего-то более подробного он был слишком мал. И таких шуток Гарри от Кевина не слышал ни разу, так что даже не знал теперь, как отреагировать.

— Хорошо же ты обо мне думаешь…

— Очень даже хорошо, — Кевин сел на край кровати, сгорбившись. — Всю ночь напролёт, подумать только!..

— Кевин… — Гарри расстроенно прикусил губу. — Что не так?

— Всё так, — мотнул головой Кевин; по мнению Гарри — чересчур быстро. — Рождество, все веселятся, ёлки-подарки… всё отлично.

— Я не забыл о тебе, — с облегчением сказал Гарри, поняв, в чём дело. — Я просто хотел сам отдать тебе мой подарок.

— У тебя есть для меня подарок? — Кевин был искренне удивлён. — А дядя Амос и тётя Сесилия в прошлый раз забыли, вспомнили о Рождестве через несколько дней, когда на календарь посмотрели…

Гарри мысленно пожелал чете Диггори удариться дурными головами обо что-нибудь твёрдое и излечить тем самым свою забывчивость и обнял Кевина.

— У меня пока нет склероза, — шутка была неловкой, но всё лучше, чем молчать. — Сейчас подарю… Accio коробка!

Яркая коробка из цветной бумаги, перевязанная лентами гриффиндорских цветов, влетела Гарри в руки.

— С Рождеством тебя, — Гарри улыбнулся, глядя, как на щеках Кевина от улыбки появляются ямочки.

Лицо Седрика Гарри трансфигурировал сам; близнецы почти не помнили умершего два года назад хаффлпаффского ловца, а чтобы сделать куклу, надо было чётко представлять себе, что именно хочешь сделать, и не словами — «высокие скулы, римский нос, прямой подбородок» — а цельной картинкой. Но и Гарри, если честно, не мог бы поручиться, что отчётливо помнил лицо Седрика; с сентября лицо старшего Диггори уверенно вытеснялось из памяти лицом младшего — очень похожим, почти точно таким же лицом, только моложе и беззащитней. Седрик вообще, кажется, не ведал, что такое беззащитность; даже мёртвым, поверженным, он не был беспомощен. Кевин же состоял практически из одной только неуверенности и ощущения собственной ненужности… как сам Гарри когда-то. Гарри пытался представить себе Кевина счастливым — по-настоящему счастливым, таким, чтобы в глубине тёмно-серых глаз не таился страх потерять то немногое, что у него было — и не мог.

— Кто это?.. — Кевин внимательно рассматривал игрушку, хмуря лоб.

— Разве не узнаёшь? — рассмеялся Гарри.

— Не узнаю, — неожиданно жёстко сказал Кевин и посмотрел Гарри в глаза. — Это Седрик или я? Между нами, кстати говоря, есть разница…

— Разумеется, есть, — в замешательстве подтвердил Гарри. — Это Седрик, видишь? Вот родинка на виске…

— У Седрика не было родинки на виске, — спокойно сказал Кевин; сжимавшие игрушку пальцы побелели. — У меня есть такая родинка, а у Седрика не было. Я столько смотрел на его колдографии, когда он погиб, что выучил наизусть его всего. У него были волосы короче, чем у меня… и у этой куклы… и никогда не было родинки на виске.

Гарри в замешательстве взглянул на безмятежное красивое лицо куклы. Может ли быть, что внешность Кевина и внешность Седрика окончательно перемешались у него в голове, став чем-то единым, не тем и не другим?

— Правда?

— Правда, — Кевин неловко сунул куклу в карман. — И… я… я не Седрик, чёрт побери!

— Я знаю, что ты не Седрик…

— Нет, не знаешь! — Кевин вскочил с кровати. — Ты даже не можешь различить наши лица! Ты Фреда и Джорджа различаешь запросто, а меня и Седрика не можешь! И ты вечно о нём думаешь, когда со мной разговариваешь!..

— А о ком мне думать? — возразил Гарри резче, чем собирался. — О Вольдеморте, что ли?

— А как насчёт меня, а? — глаза Кевина сузились. — И ведь ни с кем из первокурсников ты не сошёлся так, как со мной… потому что никто из них не похож на Седрика, как я!

— Если на то пошло, ты первым со мной заговорил и первым протянул руку! — вырвалось у Гарри прежде, чем он осознал, кому и что говорит.

Кевин отшатнулся, словно Гарри дал ему пощёчину.

— Хотя я в любом случае захотел бы узнать тебя поближе, ты ведь так похож на Седрика, — только ляпнув это, Гарри немедленно осознал, что сделал только хуже. Почему, ну почему как раз тогда, когда не надо, язык у него быстрей мозгов?..

— Я. Не. Хочу. Быть. Для. Тебя. Памятью. О. Седрике, — отчеканил Кевин медленно, тяжело роняя каждое слово — как капли крови. — Не хочу, слышишь?!!!

— Ты не… — начал Гарри, но замолк, когда дверь спальни громогласно хлопнула.

Повисшая в спальне тишина была неодобрительной; создавалось впечатление, что сам замок высказывает Гарри, как по-идиотски последний себя повёл.

— Я кретин, — пробормотал Гарри, утыкаясь лицом в ладони. — Я просто король кретинов всего мира.

Хотелось побиться головой об стенку; и Гарри, верно, побился бы, если бы это могло хоть что-нибудь изменить.

* * *

«21.11.

Ровно в девять Поттер уже был в условленном месте. Переминался с ноги на ногу, нервно водил кончиком языка по пересохшим губам, комкал в руках мантию-невидимку.

— Привет, — улыбается. Слегка неуверенно, но видно, что он мне… рад?

— Привет, — отвечаю насторожённо.

— Пойдём, — Поттер настойчиво тянет меня за собой, обхватив моё запястье своими горячими пальцами. — Здесь не поговорить, здесь люди ходят… пойдём, я знаю спокойное местечко.

Я послушно иду следом, думая о том, что только идиот может вот так вот — как баран! — тащиться следом за тем, с кем враждовал пять лет. Палочку достать, что ли? Обидится, что не доверяю… значит, я доверяю? Больше того, я ещё и не хочу его обидеть?..

— Вот, — Поттер захлопывает дверь неприметной комнаты за каким-то полустёртым портретом. — Об этой комнате кроме меня знают только, Сириус, Ремус и Питер, но они не будут меня здесь искать.

— Почему ты так уверен, что не будут? — я присаживаюсь на сломанную парту, которых здесь множество. Ох и пыли же тут… как бы не расчихаться посреди разговора.

Поттер краснеет, как маков цвет. Я выжидательно приподнимаю бровь.

— Обычно сюда ходит Сириус, если хочет развлечься с девушкой, — вызывающе заявляет Поттер, решив, видимо, что не царское это дело — краснеть перед какими-то слизеринцами. — А сегодня, я знаю, он не собирался никого клеить. А я никогда сюда не хожу, потому что…

— Потому что без памяти влюблён в Лили Эванс, а она тебе не даёт, — киваю понимающе.

И зачем я нарочно топчусь по его самым больным мозолям?..

Поттер бледнеет, потом снова краснеет; сжимает и разжимает кулаки и, в конце концов, прикрывает глаза и глубоко вздыхает.

— Послушай, не надо… затевать драку. Я хотел поговорить, а не ругаться.

Ладно. Сижу, внимательно молчу.

— Вот, — не ожидавший такой покладистости Поттер несколько сбивается с мысли. — Поэтому мы можем здесь поговорить спокойно… если, конечно, оба этого хотим.

Его карие глаза требовательно блестят за стёклами дурацких круглых очков, и я вдруг понимаю, что с меня тоже уже хватит ссор.

— Хотим, — соглашаюсь. — Ты садись куда-нибудь, чего стоишь?

Поттер, подозрительно поглядывая на непредсказуемого меня, садится рядом на ту же самую парту.

— Так вот, — бормочет он. — У нас всё не было времени обсудить то, что… всё то… ну…

— Не мнись, не последнее слово перед казнью произносишь, — не выдерживаю я. — Ладно, так и быть, я за тебя скажу. Ты не знаешь, почему тебя вдруг начало ко мне тянуть. Тебя это пугает, тебе это не нравится, особенно учитывая, что в Эванс ты всё-таки влюблён — об этом все знают. И ты не знаешь, как тебе избавиться от этой тяги. Так?

Поттер молча кивает. Уши у него горят так, что даже странно; вряд ли он никогда ни с кем не говорил об этой стороне жизни. Скорее всего, его смущает собеседник и сама ситуация…

— Вынужден тебя разочаровать, — утыкаюсь взглядом в пол. — Я тоже не знаю, что с этим можно сделать.

— Так ты… — тихонько произносит Поттер. — Так тебя ко мне тянет?

— Если бы не тянуло, — огрызаюсь, — от тебя давно бы остались рожки да ножки!

И ведь я не пил «Mens et animus». Даже парами старался не надышаться. Но всё равно никак не могу забыть, какие у Поттера нежные губы…

— Я хотел поговорить… узнать, может, ты знаешь, что с этим делать, — тихо продолжает Поттер. — Так ведь, наверно, неправильно. Мы слишком разные, чтобы…

— Чтобы что? — спрашиваю. — К слову сказать, давно знал, что у гриффиндорцев двойные стандарты: как Блэк с Люпином лижется, так это ничего, а поцеловать слизеринца — это уже неправильно.

Я думал, Поттер даст мне в челюсть с размаха, но он отчего-то молчит и тяжело вздыхает.

— Что молчишь? — спрашиваю.

Поттер упорно безмолвствует.

— Слушай, если у тебя есть что сказать, то выкладывай. А если нет, то я не буду отвлекать, — я спрыгиваю со скрипучей старой парты. — Можешь забыть обо мне и думать об Эванс.

— Прекрати упоминать Лили! — вспыхивает он.

— Ну да, как я смею осквернять её имя своими мерзкими губами, — хмыкаю я. — То, что ты их целовал сегодня днём, совершенно ничего не значит. Эванс у тебя, значит, для высоких чувств, а я для чего?

Поттер беспомощно смотрит на меня.

— Я… я не знаю… я просто думаю о тебе… почти столько же, сколько о Лили… я не знаю… мне даже стыдно за всё, что было раньше… я…

— Как красноречиво, — фыркаю я. — Мой дорогой враг, предлагаю разойтись сейчас в разные стороны и никогда не вспоминать об этих трёх месяцах. Никого ни к кому не тянет, никого не мучают неуместные мысли…

— Не уходи! — негодующе вскрикивает Поттер и соскакивает с парты, чтобы поймать меня за руку и развернуть к себе лицом. — Я хотел забыть, всё это время хотел! Но…

— Но ничего не получилось, — киваю я и совершенно не к месту вспоминаю, что голова у меня, как обычно, не мыта, мантия измята и протёрта на локтях, а пальцы в чернилах.

— Не получилось, — соглашается Поттер. — И у тебя тоже не получилось.

— Получится, — говорю я. — Должно получиться. Мы слишком разные, ты абсолютно правильно заметил. Лучше всего выбросить всю эту глупость из головы.

— Она не выбрасывается! — по-кошачьи недовольно фыркает Поттер. В этот момент он так похож на бестолкового наглого второкурсника, что я не могу сдержать улыбку. — Чему ты радуешься?! Это что, какое-то твоё заклятие, что ли?

Я высвобождаю руку из хватки Поттера и делаю несколько быстрых шагов к двери, но Поттер перехватывает меня и прижимает к стенке за плечи.

— Не бери в голову, — бормочет он виновато. — Я не хотел… я знаю, что ты не виноват… это во мне что-то не так…

Я пытаюсь вырваться.

— Отстань от меня, и всё будет «так»! Если тебе что-то не нравится, так какого чёрта ты меня тут держишь?! Давно черной магии на себе не пробовал?

— Я не нарочно, — упрямо твердит Поттер; непослушные прядки его чёлки щекочут мне лицо. — Я… прости, пожалуйста.

— Думаешь, сказал «прости» — и достаточно?!

— Ну конечно, недостаточно, — улыбается Поттер. — Поэтому я сделаю ещё кое-что…

Он слегка наклоняет голову, и я, поняв, что он собирается сделать, обессиленно прикрываю глаза.

Кто-то там, наверху — гриффиндорец, должно быть — решил жестоко надо мной подшутить; решил поиздеваться, показав, как могло бы — если бы, ах-если-бы-если-бы — случиться, если бы мы с Поттером не ненавидели друг друга с того момента, как увидели. Если бы единственной причиной, по которой он ласково целовал меня, не были бунтующие юношеские гормоны, ищущие хоть какого-нибудь выхода. Если бы он не считал, что это неправильно — обжигать дыханием мою шею, скользить губами по коже, словно пуская по ней электрический ток, сжимать мои плечи почти до боли, не то обнимая, не то отталкивая, окутывать запахами травяного шампуня и молочного шоколада…

Это действительно неправильно. И неважно, что мы оба парни; неважно, что мы друг друга ненавидим. Неважно, что мой вздорный характер и его вспыльчивый нрав не позволят нам ладить больше пары дней кряду.

Это неправильно, потому что, сколько бы он ни извинялся жгуче-томительными прикосновениями, нетерпеливыми поцелуями, прерывистым дыханием за сорвавшиеся в пылу спора слова, он всё равно будет считать всё это неправильным.

Я — одна большая ошибка Поттера.

По-хорошему, мне стоило бы оттолкнуть его и уйти — так быстро, чтобы не догнал, не удержал. Но я остался, отвечая на поцелуи, прижимая его к себе, зарывая пальцы в лохматую угольно-чёрную шевелюру.

Это, вероятно, уже моя ошибка.

И за неё, разумеется, придётся когда-нибудь заплатить».

Они не были детьми одной матери — но их связывали даже более тесные узы.

Дж. М. Робертс, «Островитянин».

Прошлые праздники Рождества, проведённые Гарри в стенах Хогвартса — а уж тем паче с Дурслями, не шли ни в какое сравнение с этим, который Гарри устроил собственными руками. Он помнил, как они с близнецами, чертыхаясь шёпотом и спотыкаясь на лестницах, устанавливали все ёлки, сейчас сиявшие золотом и серебром украшений; помнил, как делался каждый незамысловатый сувенир, с которыми обитатели замка носились теперь, как с бесценным сокровищем. Он помнил, как радостно, несмотря на все неудобства, было оставлять подарки в гостиных, как хорошо было наряжать высокие ёлки — потому что это было маленькое чудо, сотворённое собственными руками. Никакая Авада, никакие ритуалы, исцеляющие умирающих, никакие ментальные искусства, способные заставить человека навсегда потеряться в собственном разуме, никакие летающие машины, говорящие портреты и философские камни не могли сравниться с тем, что Гарри и близнецы сделали этой ночью; они совершенно ничего не стоили по сравнению с, например, одной неумелой улыбкой магглорожденной третьекурсницы Натали МакДональд, чьих родителей Пожиратели убили два месяца назад.

И только одно сводило на нет всю радость, которую Гарри чувствовал сквозь все щиты, отравляло тыквенный сок и сочное мясо индейки, делало праздник обычным днём, непонятно отчего пахнущим хвоей: Кевин, судя по всему, умело избегал Гарри весь день, не попадаясь на глаза самозваному старшему брату.

Промучившись с час-полтора вопросом о том, что теперь делать и говорить, Гарри сдался и отправился искать Кевина без малейшего представления о том, что и как будет объяснять последнему; но, как выяснилось, это самое представление не требовалось. Кевина не оказалось ни в Выручай-комнате — насколько Гарри мог судить об этом, конечно; не оказалось на Астрономической башне, не оказалось ни в одном из заброшенных кабинетов восточного крыла, где по большей части хранили старую мебель. Его не было в Гриффиндорской башне, не было в дальних, пустых темницах подземелий; Кевин не появлялся на кухне, не влезал в тайные ходы из Хогвартса, о чём свидетельствовали охотно сотрудничавшие с Гарри портреты, не попадался на глаза близнецам, не был замечен ни в Хаффлпаффе, ни в Рэйвенкло, не глотал слёзы, запершись в кабинке какого-нибудь туалета. К ужину Гарри успел несколько раз облазить весь замок сверху донизу, заработав ломоту в натрудившихся ступнях, и сильно встревожился. Он, проживший в замке шесть с половиной лет, изучивший досконально Карту Мародёров, исходивший каменную махину вдоль и поперёк, не мог придумать, куда мог бы спрятаться одиннадцатилетний мальчик, проведший в Хогвартсе всего четыре месяца!.. Гарри был уже практически уверен, что в стремлении скрыться подальше с глаз ненавистного Поттера Кевин вляпался в какую-то беду. Мерлин его знает, в какую…

Именно эти мысли бередили чувство вины Гарри, пока он, ссутулившись, ковырял кусок индейки на своей тарелке. Близнецы с пониманием отнеслись к его унынию — не пытались утешать, поскольку ему это совершенно не требовалось, но и не осуждали, поскольку всегда, в любом случае были на его стороне. Не имело значения, прав был Гарри или виноват — Фред и Джордж безоговорочно поддерживали его, как поддерживали бы друг друга; за него, против всего остального мира, если понадобится. Только эта поддержка, пожалуй, помогала Гарри не расклеиться, запутавшись в собственных мыслях и чувствах; близнецы были константой, их любовь — точкой опоры, с которой Гарри был способен перевернуть мир.

Но конкретно сейчас ему не приходило в голову мысль о переворачивании мира или о ещё чём-нибудь, подходящем для рассеянных мечтаний на досуге. Только и исключительно Кевин, проигнорировавший и обед, и ужин, занимал всё внимание Гарри.

Ну куда, куда он мог деться?..

Большой чёрный филин плавно влетел в двери Большого зала; большинство школьников его не заметили, и Гарри, в принципе, тоже не придал сначала особого значения — ну летит себе птица с письмом, и летит, что такого?

«Стоп. А кто, хотелось бы знать, может вот так вот запросто взять да и прислать сюда письмо, когда Пожиратели перехватывают в округе почти всё, что шевелится?»

Филин подлетел к слизеринскому столу и, зависнув перед Гарри, выпустил из лап дымящийся красный конверт. Гарри нечасто доводилось видеть Вопиллеры, но не узнать было бы трудно.

Самым противным в Вопиллерах было то, что, обезвредив их довольно сложными чарами, невозможно было узнать, чего хотел приславший; пергамент всё равно сгорал. Те, кто отлично знал, в честь чего им прислали яркий конвертик, ничуть не сожалели о потерянном содержимом — как Фред и Джордж, обучившие Гарри этим самым чарам. Как утверждали близнецы, это прикладное волшебство не единожды спасало их от риска оглохнуть, выслушивая негодование миссис Уизли.

Но сейчас был явно не тот случай, когда можно было позволить себе пренебречь информацией, и поэтому Гарри молча смотрел, как алый конверт дымится, обугливаясь по краям, и взрывается, словно начиненный порохом, обдавая одновременно и тёплым воздухом, и невероятно громким холодным голосом:

— Счастливого Рождества, Гарри Поттер! Сегодня у меня тоже есть подарок. В каком-то смысле он принадлежит тебе… Забавный маленький подарок с серыми глазами. И, судя по его воспоминаниям, он тебе чем-то дорог. Так что если хочешь — обменяй его на себя, адрес знаешь. А если не хочешь, я оставлю его себе — поразвлечься. Выбор за тобой, Гарри Поттер.

«**@**, — подумал Гарри. — **@@** @#№**@**@@**…»

В Зале повисла тишина; сотни блестящих от испуга и растерянности глаз были обращены к Гарри, которому, право же, совсем не хотелось объяснять что-либо.

Гарри встал и пошагал к двери; у самого порога обернулся, положив руку на косяк, и сказал:

— Sonorus. Полагаю, все поняли, о ком шла речь в Вопиллере. Поэтому, будьте добры, занимайтесь, чем хотите, но из замка — никто ни ногой. Хватит Вольдеморту подарков на сегодня. Quietus.

— Гарри! — Джинни вскочила со своего места. Теперь уже её живот обрисовывался очень явственно; как начинающий колдомедик, Гарри подозревал, что, даже если они с Майклом успели прямо первого сентября, живот всё равно должен быть меньше, но свои подозрения держал при себе, поскольку, как он уже высказывался, это было личное дело Джинни. — Ты что же, решил обменять себя на Кевина?!

Зал зашумел, словно очнувшись. В невнятном гаме можно было различить отдельные слова: «Нет!», «Ну да, как же…», «То есть как…», «Как можно!..»

— Sonorus, — сказал Гарри сквозь зубы. — Говорю в первый и последний раз: моя жизнь ничуть не ценнее жизни Кевина или любого из вас. И к тому же я имею полное право сам распоряжаться собой, что бы вы ни думали на этот счёт. Поэтому для спасения Кевина я сделаю то, что сочту нужным и правильным. И так как я здесь всё ещё командир, никто не будет оспаривать мои действия — это понятно? Quietus.

Близнецы догнали Гарри уже в коридоре; молча взяли за руки, пошли рядом. От их ладоней шло чуть покалывающее, успокаивающее тепло.

* * *

— Теперь он будет ждать, — негромко заметил Фред.

Гарри не стал возражать.

— Будет ждать — значит, дождётся. Нехорошо человека разочаровывать…

— Что-то мне подсказывает, что ты всё-таки решил его разочаровать, — хмыкнул Джордж.

— Даже странно, — фальшиво изумился Гарри, — откуда тебе такое вообще могло в голову прийти? А если серьёзно, то я, наверно, и один справлюсь. А вы бы лучше остались, чтобы тут не началась паника. С них станется ломануться всей толпой к Вольдеморту, меня спасать.

— А ты пойдёшь один? — Фред, сев на ковёр у кровати, подтянул колени к подбородку.

— Так будет проще, — Гарри стянул мантию — стеснит движения в самый неподходящий момент, к Трелони не ходи; проверил, удобно ли выходит из ножен палочка. — Одному легче проскользнуть. А всех, кто сейчас за меня усиленно беспокоится в Большом зале, больше не на кого оставить, только на вас.

— Очень хочется поспорить, — сказал Джордж после паузы. — Мы ведь точно так же будем психовать…

— Но вы ведь не наделаете глупостей, — Гарри запихал в карман джинсов невесомый квадратик мантии-невидимки и сел с близнецами рядом. — А остальные могут. Они даже не просто могут, а непременно, обязательно вляпаются в какое-нибудь дерьмо, будто им за это платят, а я потом буду и их вытаскивать.

— Не надо так злиться, — Джордж обнял Гарри за плечи. — Кевин же не хотел попадаться в лапы Пожирателям…

— Да я на себя злюсь, — вздохнул Гарри. — Вы были правы, как всегда… надо было придумать другой подарок. Оказывается, у Седрика не было родинки на виске. И волосы были короче. И вообще, Кевин для меня только память о Седрике. Как ему докажешь, что это не так? Фредди, Джорджи, у вас опыт общения с младшим братом есть — подскажите, какими словами убеждают?..

— Слова тут не помогут, — Фред покачал головой. — Нужны поступки.

— Какие?

Близнецы пожали плечами.

— Ладно, с этим разберёмся потом… когда Вольдеморт лишится своего «подарочка».

Гарри пристроил в кармане нож, подаренный когда-то давно Сириусом, и качнул на ладони старое зеркало.

— Это двустороннее… возьму его с собой, если будет совсем плохо — свяжусь с кем-нибудь. С профессором МакГонагалл, с Сириусом или ещё кем-нибудь. Только пусть меня не дёргают с вопросами и пожеланиями, сами понимаете…

Фред и Джордж молчали.

— Я вернусь, — пообещал Гарри очень честным голосом. — Вернусь, и Кевина за ухо приведу, чтобы не бегал больше за ворота, и праздник будет обязательно… я вернусь.

Два неторопливых поцелуя — вместо напутствия. Чётырёхрукое объятие — вместо кружевного платка, которым по закону жанра принято махать вслед уходящему на подвиг герою.

И серьёзное, деловитое в синих глазах: «Только попробуй не вернись».

* * *

Малфоя Гарри решил на этот раз с собой не брать — хотя бы потому, что путь к мэнору и собственно темницам запомнил. К тому же Малфой как раз может попасться в те ловушки, которые сам Гарри не просмотрит.

Хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — сделай это сам.

Невидимый Гарри крадучись пробирался по лесу, окружавшему Малфой-мэнор, и мысли лезли отчего-то совсем неуместные. Блейз говорил когда-то, что в паломничество отправлялся в лес… был ли тот лес похож на этот? Обитали ли там такие же непонятные зверюги с жёлтыми глазами, изредка высвечивающимися за далёкими деревьями?

Где он вообще был, тот лес? Рядом с Забини-мэнором, который тоже неизвестно где? Может, стоило на пятом или шестом курсе иногда отвлекаться от осваивания дальского рунического алфавита или штудирования талмудов по ментальной магии и больше говорить с Блейзом? Слушать его голос, целовать его губы, спрашивать обо всём, что было для него важно и нужно — не быть, чёрт побери, такой эгоистичной дубиной!

Почему самое важное всегда доходит, как до жирафа?..

Невербальное Sequo, бумерангом скользнувшее в темноту, доложило: людей и животных впереди нет, зато магии — убиться веником сколько. И явно не такой уж дружелюбной.

Гарри подобрал камешек, швырнул вперёд на пробу — в самое средоточие магии; резкий тихий свист оповестил о верёвках, опутавших неосторожный камешек. Поспешно отсупив в темноту, Гарри вслушался во вновь наступившую тишину — ничего. То ли им понятно, если ловушка работает вхолостую, случайно — это же умаешься проверять, к примеру, в листопад, кого там поймало! — то ли так хорошо маскируются, что не видно, не слышно и магией не обнаружимо.

Хорошо бы какую-нибудь идею… такую же удачную, как запустить Метку в небо над Малфой-мэнором.

Гарри задумался, прикрыв рот рукой, чтобы пар дыхания не выдавал. Холодно как… снег под ногами скрипит, зараза, — хорошо, что ветер воет так громко, что скрипа можно и не расслышать. Хоть бы Кевин там не простудился, в этих подвалах…

«Снег, — мысленно повторил Гарри. — Снег и ветер. А почему бы и нет?..»

Как школа, Хогвартс всегда, утверждалось в первой же главе его «Истории», придерживался высоких академических стандартов, предоставляя ученикам лишь проверенные, надёжные знания. Само собой разумеется, по большей части эти знания основывались на достижениях Запада: латинские заклинания, веками наработанные рецепты зелий; таблицы и талмуды, много-много пыли и труда, поистине каторжного и неблагодарного. И ничего, связанного с управлением погодой, в Хогвартсе не было; шаманство — например, такое, какое практиковалось в Африке — считалось чем-то второсортным. В принципе, Гарри признавал, что с помощью духов стихий дом не выметешь и мясо не пожаришь — всем этим африканские маги занимались точно так же, как магглы. Но была всё же пара книг в Запретной секции — пусть и брызжущих снобизмом из каждой строчки, но дающих неплохое представление о том, что именно и как именно делали далёкие предки Гарри, чтобы управлять погодой.

Посохов с черепами-набалдашниками, юбок из пальмовых листьев, ритуальных красов и перьев страуса, омоченных в крови жертвенной свиньи, у Гарри с собой не было; но он резонно предполагал, что может обойтись и без всего этого — достаточно позволить собственной магии вырастать из ладоней подобно тому, как цветок пробивается сквозь слой земли.

Гарри не закрывал глаз, запрокинув голову; от холода и ветра глаза слезились, но и сквозь мутную горячую пелену Гарри видел вихри снега, заполонившие небо, покорные его воле — покорные его любви к Кевину.

Воротник рубашки безостановочно трепетал и бился, волосы рвало с головы бешеным ветром, сугроб у ног Гарри вырос до колен; холод проникал под кожу и растекался по телу, а Гарри всё позволял магической силе — жаркой, пьянящей — течь наружу так свободно, как она могла до того, как его приучили к волшебной палочке. Снежные смерчи окружали Гарри, с тихим потрескиванием забирая всё больше и больше снега; кое-где уже проглянула чёрная, промёрзшая земля.

Когда дело доходит до чего-то важного, книжные знания уходят, испаряются, как капли воды под палящими солнечными лучами; остаёшься ты сам — наедине с тем, что тебе угрожает; ты один — тонкая заслонка, единственная преграда между жизнью и смертью, разумом и безумием, покоем и хаосом. Можно умереть, можно сойти с ума — но нельзя не выстоять.

Ресницы отяжелели, покрывшись инеем; ещё немного, и от Гарри ничего не останется, кроме ледяной статуи — такой же, наверно, какую видит Кевин.

Пора.

Гарри выбросил руки в сторону Малфой-мэнора — вихри повиновались его движению, но с такой отдачей, что Гарри рухнул на колени. Ладони нестерпимо жгло, но Гарри не опускал рук и не закрывал глаз — он хотел видеть, как смерчи выбивают окна Малфой-мэнора, сносят двери, сметают крышу, словно листок бумаги, хотел чувствовать, как сила толчками вырывается из ладоней, в такт биению сердца, яростная, неукротимая — как давно он не давал ей воли!..

В пустой холод вплелась нотка страха — присутствовавшие в мэноре решительно не понимали, в чём дело. Гарри закусил губу, держа трясущиеся ладони на том же уровне; по подбородку потекла горячая струйка крови.

Когда он уронил ладони, весь кружившийся в воздухе снег рухнул вниз. Гарри засыпало по плечи, Малфой-мэнор, судя по грохоту, лишился верхнего этажа. Ничего, подвалы в любом случае не пострадают.

Если, конечно, Кевина держали именно там.

Гарри раскидал снег и, спотыкаясь, побрёл к покореженному зданию; мантия-невидимка липла к ногам, и он механически одёргивал её на каждом шагу. Ужас и злость стремительно пропитывали воздух; Пожиратели Смерти выбирались из мэнора с палочками наготове, желающие разобрать на отдельные кусочки того, кто обрушил дом. Вольдеморта здесь не было, о чём Гарри искренне сожалел — ведь можно было бы окончательно разобраться прямо сейчас. Но, должно быть, Вольдеморт попросту не ожидал, что Гарри явится так сразу, потратив на подготовку пять минут, да к тому же ещё и один, и отлучился по каким-то своим делам — кажется, беспорядки на юге Англии, несколько магглорожденных были категорически против того, чтобы их объявляли вне закона…

Следы Гарри были видны на снегу, но ветер тотчас же заметал их; Пожиратели искали целую армию, способную полуразвалить старинный особняк, огорожённый сотнями заклятий, и не замечали одного шатающегося мальчишку. Поэтому Гарри беспрепятственно вошёл в мэнор и двинулся к подвалам.

Дисциплина у Пожирателей улучшилась с тех пор, как Гарри побывал здесь в последний раз; во всяком случае, несмотря на непредвиденные обстоятельства, подвалы охранялись двумя Пожирателями и охранными заклятиями, которых Гарри не почувствовал. По счастью, это было сравнительно безвредное заклятие — оно только оповещало о непрошеных гостях.

— Stupefy! — нервно среагировали Пожиратели.

Гарри, не мудрствуя лукаво, отшатнулся в сторону и попытался вытянуть палочку из ножен. Но замша накрепко примёрзла к ткани, и окоченевшие пальцы плохо слушались; бросив бесполезные попытки, Гарри стянул мантию.

— Предлагаю сдаться сразу, — без особой надежды на успех сказал он. — Останетесь живы.

Пожиратели не оценили заботы и принялись пулять в Гарри разнообразными заклятиями; он уходил от ударов только благодаря бесконечным тренировкам с Эй-Пи, но долго так продолжаться не могло.

Нож вывалился из кармана, звякнув о каменный пол; Гарри рывком подобрал его и метнул в сторону Пожирателей — хотя бы отвлечь на миг… стальное лезвие плавно вошло одному из Пожирателей в живот по самую рукоятку. Пока второй, замерев, смотрел, как его сотоварищ опускается на пол со странным всхлипом, а из-под прижатых к животу пальцев выбрызгивается нереально яркая кровь, Гарри с силой рванул ножны и, неловко перехватив вылетевшую палочку, выкрикнул:

— Petrificus Totalus! Expelliarmus! Expelliarmus! — раненый будет умирать долго — при условии, что его не вылечат. Не стоит давать ему возможность кинуть Аваду в спину.

Двери темниц открывались простой Алохоморой; по-видимому, хозяин мэнора не планировал, что кто-то нежелательный доберётся так далеко.

Кевин оказался в восьмой по счёту камере. Он лежал на полу так спокойно, что Гарри на миг задохнулся: умер!.. Но сердце билось размеренно, хоть и очень медленно, и он дышал. Гарри прижал к себе неожиданно тяжёлое тело и вдруг расплакался.

— Всё хорошо, — Гарри медленно вдохнул и выдохнул. — Он жив, всё хорошо. Теперь надо только вернуться. Всё в порядке.

Глупые слёзы не желали внимать увещеваниям и всё катились по щекам, когда Гарри, обнимая безвольное тело Кевина, встал и шагнул вперёд, аппарируя.

* * *

— Нет, Гарри, я не могу ничего сделать, — за полчаса, потраченные на осмотр Кевина, мадам Помфри явственно постарела лет на десять — таким горестным был излом её губ, такими глубокими — прежде неприметные морщины. — Выходом было бы заменить всю его кровь, но разве такое можно сделать… этот яд убьёт его через несколько дней. Может быть, раньше — детский организм очень восприимчив, он и в кому не должен был впадать так быстро.

Гарри молча смотрел на мадам Помфри, никак не показывая, что вообще её слышит.

Вольдеморт не хотел оставлять Гарри даже шанса. Медленный яд без противоядия насильно влили в Кевина ещё до того, как отправили Вопиллер.

— Гарри?

— Всё в порядке, мадам Помфри, — Гарри тяжело поднялся со стула. — Вы… сумеете как-нибудь обеспечить ему хотя бы эти несколько дней?

— Да, но не больше того… а разве ты не будешь рядом с ним?

Гарри переварил её слова и покачал головой.

— Я попробую сделать что-нибудь. Я не могу просто смотреть, как он умирает.

— Но что ты можешь сделать?

— Не знаю, — честно сказал Гарри. — Побудьте с Кевином, хорошо?

Бессмысленная сама по себе просьба, тем не менее, обезоружила часто закивавшую мадам Помфри. Гарри положил зеркало связи на тумбочку, накинул мокрую, мятую мантию-невидимку и тихонько вышел из палаты — в его планы отнюдь не входили разговоры со всеми, кто может попасться на пути.

Есть на свете вещи, которых не касаются ни войны, ни праздники; к таким вещам, вне всякого сомнения, относятся заброшенные туалеты. Плакса Миртл всё так же ревела в отдалённой кабинке; всё так же пахло тиной и грязью. Гарри пустил холодную воду в одну из раковин и тщательно умыл заплаканное и избитое ветром лицо.

— Откройся!

Знакомый ход открылся незамедлительно; съезжая вниз, Гарри поймал себя на мысли о том, что Салазар Слизерин был не лишён мальчишеских черт — иначе почему не переделал вход в свою Комнату, предпочтя каждый раз со свистом скатываться по тёмной извилистой канализационной трубе? Этот сомнительный вид лихости не чужд тем, кто до старости не успевает наиграться в солдатики…

За время, прошедшее с тех пор, как Гарри в последний раз сюда наведывался, на полу успели накопиться пыль и слизь; по-хорошему, стоило бы убрать всё это, но было некогда, совсем некогда — время, ставшее вдруг конечным, сократившееся до нескольких дней, не ждало.

— Северус! — позвал Гарри, подняв голову. Сквозь потрескавшиеся очки он с трудом различал обезъяноподобное угрюмое лицо Слизерина. — Севви, иди сюда!

— Я зздесссь, ххоззяин, — стягивавший в это время отцовскую мантию Гарри готов был поклясться, что в голосе василиска были радостные нотки. — Зздравссствуй.

— Здравствуй, — Гарри сел на пол по-турецки и обнял голову василиска обеими руками; жёсткая прохладная чешуя была шершавой, как пемза. — Мне очень нужно с тобой поговорить.

— О чшшём, хоззяин?

— О жизни и смерти, как обычно, — немигающие жёлтые глаза были в нескольких сантиметрах от Гарри, и он видел в них своё отражение, раздробленное трещинами очков. — Всё как всегда: у меня проблема, и я прибегаю к тебе.

Василиск шелестяще засмеялся и осторожно тронул щёку Гарри раздвоенным языком.

— Я рад быть полезззным тебе, ххозззяин.

Ночь выдалась лунная, светлая; неясные тени плясали на стенах коридоров, мечась туда-сюда, пытаясь успеть за быстро шагавшим Гарри. Больничное крыло было безлюдно — единственным больным был Кевин, занимавший отдельную палату, где когда-то — сто лет назад — лежал Сириус.

— Привет, — шепнул Гарри, садясь на пол у кровати и прижимаясь щекой к прохладной детской ладони. — Я надеюсь, тебе не снится ничего плохого… а вообще, люди в коме видят сны? Расскажи мне, когда очнёшься…

— Интересно, можешь ли ты вообще меня слышать? — снова заговорил Гарри спустя несколько минут. — Я много чего хотел бы тебе сказать… конечно, не в последнюю очередь то, что ты — редкостный идиот. Лучше бы ты бросился на меня с кулаками или кинул бы в меня Ступефаем — я же знаю, что Рон тайком учил тебя элементарным заклятиям. Лучше бы ты честно сказал всё, что обо мне думаешь, переселился бы в гриффиндорскую башню… Мерлин мой, лучше бы ты превратил меня стихийным выбросом в коврик и потоптался, чем выбегать в слезах за ворота замка. Когда очнёшься, выучишь накрепко — никогда, ни в коем случае, ни за что на свете не подвергать себя опасности. Я ведь люблю тебя… как, наверно, Седрик меня любил. Только он был добрее и чище… я никогда таким не стану, и поэтому ты мне не веришь. Понятное дело, после Седрика трудно свыкнуться со вторым сортом вроде меня, но других братьев тебе, думаю, не найти, во всяком случае, пока… — Гарри вздохнул. — Не знаю, сказал бы я тебе всё это, будь ты в сознании. Так что пользуйся случаем, слушай. У меня приступ болтологизма, потому что я боюсь сделать то, зачем явился. Я, видишь ли, жуткий трус. Я боюсь, что не помогу, а только сделаю хуже, хотя куда хуже, раз ты умираешь. Учти, если ты умрёшь, то я сделаю что-нибудь нехорошее. Например, найду Вольдеморта и сожгу нас обоих неконтролируемой магией. В детстве я её давил, а она лезла, я давил, а она лезла… она хотела меня защитить от дяди с тётей и не понимала, что не может этого сделать. Потом, в Хогвартсе, я иногда давал ей волю… редко. А вчера просто разрешил ей течь, сколько угодно. Правда, сейчас очень мало что смогу сделать, надо восстанавливаться… Так что хоть я со стихийной магией и не умею обращаться, но сжечь обоих сумею, и себя, и его. А потом где-нибудь в загробном мире встречу тебя, Седрика и Блейза. И будет нам всем счастье. Как тебе вариант?

Гарри надтреснуто рассмеялся.

— Я всё торопился, торопился, хотел как можно быстрее сделать всё, что смогу. А теперь явился и несу всякую чушь, лишь бы не заниматься тем, за чем явился. Наверное, уже пора. И пусть нам помогут ангелы-хранители, Мерлин, Моргана, Мордред, левая пятка короля Артура и мощи святого Мухаммеда — все, кто может помочь. Нам пригодится.

Гарри вздохнул и положил кончики пальцев на лоб Кевина.

— Властью главы рода Поттеров, — шёпот Гарри был почти неразличим на фоне тихого дыхания Кевина, — принимаю тебя, Кевин Авель Диггори, в свой род как младшего брата. Моя магия — твоя магия; моя кровь — твоя кровь. Я буду защитой твоей и опорой твоей, и да будет мне порукой в том собственная жизнь! Caedo. Caedo.

Разрез на запястье Гарри соединился с разрезом на запятье Кевина; кровь обоих, одинаково багровая в лунных лучах, смешалась.

— Кровь от крови моей, — шептал Гарри подсказанные василиском слова, — дух от духа моего — повинуйтесь моей воле! — и самая главная, самая важная фраза — на серпентарго:

— Исцелите тело брата моего!

Магия вместе с кровью жарко стучала в висках, побуждая брякнуться в обморок в самый неподходящий момент.

Кевин неразборчиво пробормотал что-то — не то «Гарри», не просто «жарко» — и задышал чуть быстрее. Так, как всегда дышал во сне.

— Curo, — шепнул Гарри, почти касаясь губами пореза на руке Кевина. Останется шрам, который нельзя будет залечить, но разве это важно сейчас?

Гарри был согласен, что здесь жарко — на лбу у него выступила испарина, и всё трудней было координировать движения; стоило Гарри попробовать встать, как всё тело тут же повело в сторону, и он упал туда же, где сидел.

— Спокойной ночи… брат мой, — прошептал Гарри, уткнувшись пылающим лбом в пахнущую свежестью простыню. — Счастливого Рождества.

* * *

«23.11.

Сегодня мы с Поттером опять встречаемся. Чёрт, как звучит-то: мы с Поттером встречаемся. Нечто из разряда оксюморонов, учитывая, что «чтобы набить друг другу морды» не следует.

Но это ещё не всё. Этот придурок вознамерился научить меня таки своей окллюменции, будь она неладна. Сказал:

— Северус… как непривычно тебя по имени звать, можно, я сокращу до Сева? — поцелуй. — Значит, можно. Так вот, Сев, давай начнём заново учить тебя окклюменции. Правда, она тебе пригодится, вот увидишь!

Он всё время сбивается, говорит со мной то как с девушкой, то как с ребёнком, то ещё как-нибудь странно — интонации режут слух, подбор слов просто злит. Но это, разумеется, от того, что он просто понятия не имеет, о чём со мной говорить и как. А говорить надо… нельзя ведь целоваться всё время, мы же не пиявки. И самое досадное, что я не могу ему отказать. Даже если ненавижу, когда моё имя сокращают, а окклюменцию в гробу видел сквозь крышку.

И вот сегодня через полчаса иду и встречаюсь с ним. Может, мне на этот раз повезёт, и я подсмотрю, как он лопает конфеты горстями — потому что он непременно их лопает, нельзя не брать их в рот и при этом иметь такие сладкие губы. А если это его собственный вкус, то у меня есть готовый план, как обогатиться — выпустить серию конфет «Со вкусом Поттера». Или, например, в бобы Берти Боттс добавить такой вариант.

Наряду с ушной серой и рвотой, ага.

Да, и я, конечно, идиот, но я только что вымыл голову. Обычно я по неделе-две не обращаю на неё внимания — дел других невпроворот, не хватало ещё на мытьё время тратить — да к тому же она через несколько часов снова вся жирная, если каждый раз бегать её мыть, то можно заработать нервный срыв и аллергию на шампунь.

Но вдруг Поттер дотронется до моих волос? У него самого волосы всегда пушистые, мягкие; а мои даже чистые — тяжёлые и гладкие.

*@*, пишу, как истеричная девчонка. Дотронется, не дотронется… ещё погадать можно, улыбнётся или нет, какими словами поздоровается, сколько раз на меня посмотрит… тьфу.

Сжечь этот идиотский дневник. Сжечь-сжечь-сжечь.

— Привет, — от Поттера просто за версту несёт неуверенностью. Поди, уже двадцать раз успел всё обдумать и столько же раз понять, что зря всё это затеял, но всё равно не сумел выбросить меня из головы. Даже боязно становится: что он такое во мне нашёл, что забыть не может, и не кончится ли неожиданно для меня это неизвестно что?

— Привет, — сажусь рядом на парту.

— От тебя шампунем пахнет, — Поттер втягивает воздух через нос; не принюхивается, а именно втягивает, чуть прикрыв глаза, деликатно и осторожно.

— А ты думал, я совсем никогда голову не мою? — огрызаюсь.

— А зачем ты ходишь с грязной? — младенчески наивно интересуется Поттер. — Всегда интересно было…

Я сдерживаю сильное желание запустить ему Сектумсемпрой в лоб и отвечаю:

— Времени нет на неё. Я, в отличие от некоторых, здесь учусь, а не шатаюсь ночью по школе в мантии-невидимке.

Поттер хихикает.

— Ну и язва же ты… я ничего плохого не имел в виду. Просто правда интересно, — он берёт меня за руку, и ладонь у меня моментально потеет от жара и волнения.

Я выдёргиваю руку и обхватываю себя за плечи. Интересно ему! Любознательный нашёлся…

— Кажется, ты собирался учить меня окклюменции, — напоминаю.

— Ага, — вспоминает Поттер. — Точно. Так вот, теорию ты помнишь?

— Помню.

— Тогда расслабься.

То ли я извращенец, то ли и правда прозвучало как-то двусмысленно.

— Представь море… или любой пейзаж, — продолжает меж тем вещать Поттер. — Всё, что поможет тебе не нервничать. Вся штука в том, что я не могу подсказать, как защищаться — это каждый вырабатывает сам. Могу только направить. А мозг, очищенный от посторонних мыслей, способен защищаться быстрее и эффективнее, чем забитый всякой ерундой, не так ли?

Я автоматически киваю.

— Давай, сосредотачивайся, — он снова сжимает мою ладонь, и на этот раз я её не высвобождаю — Мерлин с ним. — Я подожду, пока ты это сделаешь.

Я закрываю глаза и честно пытаюсь сосредоточиться на какой-нибудь мирной картинке, но рука Поттера вся налита сухим жаром, как будто вместо крови у него огонь, и этот жар жжёт, покалывает, как током, и какое тут, на хрен, море!

Вместо моря я думаю о той грозе, без которой никогда бы не было этого момента — когда молния ударила в меня и ворвалась в Поттера, словно сшив наши тела там, где мы касались друг друга. Я вспоминаю, как ветер свистел в ушах, как молнии раскалывали тёмное небо — а потом раскололи нашу жизнь на «до» и «после» — как дождь хлестал по плечам и лицу, пропитывая волосы и мантию, как гнулись неподалёку деревья Запретного леса.

Я слышу, как Поттер смеётся, заливисто-переливчато — заслушаться можно.

Я уже начинаю его идеализировать? Что-то быстро я сдал позиции неустанной ненависти…

— Вот это картинка, чтоб расслабиться, так картинка! — поясняет он вслух причины своего веселья. — Здорово… а знаешь, она тебе помогает. Ничего постороннего в голове не осталось.

— Рад стараться, — бурчу я.

— Теперь, — воодушевлённо продолжает Поттер, с лёгкостью меня игнорируя, — подумай о непосредственно защите. Как ты будешь защищаться? Как будет выглядеть твой щит — кирпичная стена, зеркало, Protego? Будешь ли ты прятать свои самые важные воспоминания в нечто вроде сейфа? Расставишь их по полкам воображаемой библиотеки? Надо определиться сразу, чтобы впоследствии нужные образы сразу возникали в мыслях.

Чтоб мне провалиться, он кого-то цитирует практически наизусть. Ну не говорит никто в потоке речи «впоследствии». Вот всяком случае, если кто и говорит, то только не гриффиндорцы.

— Давай, действуй, — Поттер сжимает мою ладонь, и я вздрагиваю.

— Да… конечно, — голос у меня хриплый, совсем не похожий на обычный.

Сосредоточиться на этот раз получается плохо — я думаю вовсе не о защите разума, а о Поттере.

О том, везде ли он такой горячий. О том, как будет смотреться засос на его смуглой шее. О том, как я хочу дотронуться до него, увидеть его без одежды — в ярком свете его должен окружать золотистый ореол, он ведь загорелый. О том, чтобы поцеловать те самые тонкие пальцы, что сейчас сжимают мою руку.

Я думал об этом битых минут десять; Поттер, очевидно, решил проверить, каковы мои успехи на почве защиты своих мыслей — и был удивлён. Судя по судорожному вдоху — удивлён приятно.

Я открываю глаза — оказывается, его лицо так близко… ореховые радужки глаз расцвечены золотыми искрами у самых зрачков, каких-то неровных, как упавшие с кончика пера капли чернил, а ресницы не чёрные, а тёмно-каштановые, густые, спутанные, почти как волосы, с загнутыми кончиками.

Он целует меня, прижимает меня к старой парте, ласкает мою шею, перебирает волосы, скользит руками по позвоночнику, пуская волны желания вниз по телу, собираться в густой горячий ком внизу живота. Я трусь о его бедро, запускаю руки ему под рубашку — горячий, Мерлин мой, какой горячий, гладкий, мышцы подрагивают под прикосновениями, позвонки выступают — я обвожу пальцем каждый, и Поттер гортанно вскрикивает, прижимается теснее. У него тоже стоит — стоит, чёрт побери, на меня! — я чувствую сквозь одежду, и это чувство… оно опьяняет.

Поттер целует меня, жадно, беспрестанно, не может прекратить хотя бы на секунду; его губы путешествуют по моей шее, бёдра всё ускоряют движения навстречу с готовностью подставленному бедру. Он рвано, тяжело дышит, на высоком лбу — несколько прозрачных капель пота. Нельзя быть таким красивым. Нельзя!

Он просовывает руку между нами и сжимает мой член сквозь брюки — и этого достаточно, чтобы я кончил с полузадушенным всхлипом, уткнувшись лицом ему в плечо. Ешё пара движений — и Поттер, звонко вскрикнув, кончает тоже, до боли вцепившись в меня.

— Как здорово, — шепчет он. — Как здорово… никогда, ни с кем так не было…

«И скольким до меня, — интересуюсь мысленно, — ты такое говорил?»

В этот момент Поттер не читает мои мысли — до того ли сразу после оргазма — и тем, в общем-то, лучше, потому что иначе не миновать бы очередного скандала.

— Тебе хорошо? — выдыхает он мне в шею и невесомо целует.

— Хорошо, — эхом отзываюсь я.

Поттер молчит, явно не зная, что ещё сказать. У меня тоже забастовала фантазия, и я могу только легонько поглаживать его волосы — они чуть промокли от пота у самых корней и отчего-то завились у самой шеи, там, где они переходят в самый настоящий пух, как у птиц. Есть подушки из гагачьего пуха — интересно, можно ли надёргать из Поттера хотя бы на думочку?

Я улыбаюсь, и Поттер улыбается в ответ, пусть и не может видеть моё лицо; я чувствую движение его губ на своей шее.

Сперма остывает и делается вязкой — потом, наверное, штаны будет не отстирать. Но мне совсем не хочется выпускать Поттера из объятий и лезть за палочкой, чтобы сказать Tergeo.

Если вдруг это всё окажется сном, то не стоит укорачивать и без того быстротечную иллюзию — мне совсем, совсем не хочется просыпаться, уперевшись взглядом в тёмно-зелёный полог кровати, вспоминать наспех, какие сегодня уроки, и идти в Большой зал, оглашённый, как обычно, смехом неразлучной гриффиндорской четвёрки, строящей новые пакости всем, кто им просто не нравится.

Заливистым, переливчатым, завораживающим смехом».

В основном это сводится к тому, что генерал Плохсекир в последнее время

но генерала тревожит то, что недовольные могут перейти к действиям.

Роберт Асприн, «Снова Корпорация М.И.Ф., или нечто оМИФигенное».

«Я поменял мнение о Вас, Поттер, — гласило очередное донесение от Снейпа; если, конечно, этот примечательный образец эпистолярного жанра можно было назвать донесением. — Прежде я полагал, что превысить демонстрируемый Лонгботтомом уровень разрушительности невозможно, но события прошлой ночи разубедили меня в этом. Скажите на милость, отчего Вы так невзлюбили Малфой-мэнор? Быть может, Вы не ладите с его хозяевами, но в чём же провинилось здание? Чтобы Вы знали, у пятерых моих коллег начался насморк оттого, что Вы выгнали их на мороз, и теперь я вынужден их лечить. По счастью, Тёмному Лорду с его нынешним телом простудиться не грозит, иначе в нашей новой штаб-квартире, имении Паркинсонов, было бы совсем уж уныло. А так всего лишь время от времени сыпется с потолка штукатурка — когда Лорд очень усиленно думает о Вас.

Не могу ничего определённого сообщить о дальнейших планах Тёмного Лорда; пока он чересчур занят измышлением тысячи самых страшных смертей для Вас лично, в связи с чем я бы посоветовал Вам запастись обезболивающим перед встречей с Лордом лицом к лицу.

Надеюсь, что после тех разрушений, что Вы устроили, в Вас осталась ещё хоть капля магии (поскольку я сомневаюсь, что Вы притащили с собой всю свою армию, чтобы объединить силы; скорее, Вы исключительно по-гриффиндорски — и что Вы делаете на моём факультете, хотел бы я знать? — кинулись грудью на амбразуры в полном одиночестве). Если осталась, рекомендую сжечь это послание немедленно — так же, как, полагаю, Вы сожгли все предыдущие.

С Рождеством, Поттер.

СС».

Гарри, улыбаясь до ушей, скомкал пергамент на ладони и вызвал послушный огонёк.

— Что тут у тебя горит? — немедленно отреагировала мадам Помфри. Найдя его утром на полу у кровати Кевина, в луже крови, натёкшей из разреза на запястье, она до сих пор боялась оставлять его одного больше, чем на минуту.

— Пергамент, — Гарри подпихнул под спину подушку и откинулся назад. — Всё в порядке, мадам Помфри. Правда. Кевин теперь выздоровеет, и со мной всё хорошо, зря Вы так перепугались.

— Выздоровеет? Каким образом?

Гарри постарался нацепить как можно более умное выражение лица.

— Я хотел бы сохранить это в секрете… но Кевин скоро очнётся. Он уже не в коме, видите? Нет-нет! Не надо проверять состав его крови…

— Почему?

«Вот и объясняй теперь», — злорадно захихикал внутренний голос. «Помолчи, зануда…»

— Поверьте, не стоит, — Гарри нашарил взглядом палочку — она валялась на тумбочке. — Это будет… странный сюрприз. Но я могу поклясться чем угодно, что он теперь абсолютно здоров.

— Что ты сделал? — тихо спросила колдомедик. — Почему ты лежал в крови? Как ты мог вылечить его, если от этого яда нет противоядия?

«Теперь она решила, что ты спятил, замечательно», — внутренний голос веселился вовсю.

— Я не могу сказать, как именно я его вылечил, потому что это секрет… Вы спросили, что я сделал? Я принял Кевина в род Поттеров. Теперь он мой младший брат по всем законам магического мира.

— И это спасло его от яда? — с недоверием уточнила мадам Помфри.

— Именно, — кивнул Гарри. — Детали — это как раз то, что я не могу разгласить. Это не только мой секрет. Кевин узнает всю правду, но больше никто. Мадам Помфри… неужели Вы думаете, что я мог как-то навредить ему? Я его для этого разве вытаскивал из лап Вольдеморта?

Мадам Помфри выглядела слегка пристыженной.

— Всё же это так невероятно, согласись… вся школа со вчерашнего вечера горюет по Кевину. От этого яда невозможно спастись… я должна хотя бы проверить!

— Если он очнётся и честно скажет, что чувствует себя замечательно, это будет достаточной проверкой? — досадливо спросил Гарри.

Он и сам понимал, что для квалифицированного колдомедика слова пациента не аргумент — тем более, в таком странном случае. Мадам Помфри не собиралась оставлять своих позиций, но прежде, чем она успела сказать что-нибудь, Кевин открыл глаза и рывком сел.

— Гарри!

— Я здесь, — Гарри мигом подлетел к постели Кевина. — Здесь…

— Гарри, — Кевин искоса взглянул на него и уставился на собственные прикрытые одеялом колени. — Прости, пожалуйста, что я ушёл вот так за ворота… я просто не подумал. Я…

— Я не сержусь, — Гарри был смущён куда больше Кевина. — Только больше так не делай, пожалуйста…

— Не буду, — с готовностью пообещал Кевин. — Гарри… а…

— Что?

Кевин обнял Гарри обеими руками, притягивая ближе к себе, и шепнул на ухо:

— А на Вольдеморте трещина глубже и длиннее, чем раньше. И я вспомнил, где я его раньше видел.

Скрипнула дверь — мадам Помфри ушла. Гарри забрался на кровать Кевина; последний пристроился рядом, зябко кутаясь в одеяло, прислонился к плечу.

— Где ты его видел?

— Я вспомнил… оказывается, я был тогда в Министерстве с мамой и папой, в тот день, когда они погибли. И там был человек в ярком тюрбане, странный такой. Он был Вольдемортом, но со спины. Спереди у него была спина статуи, а из затылка, под тюрбаном, торчало лицо. Я не запомнил тогда… мама с папой передали меня кому-то, буквально выкинули в камин, когда поняли, что сами не пробьются… А вчера Вольдеморт копался в моих воспоминаниях и это тоже вытащил… — Кевин поёжился.

— Он поил тебя ядом, ты это помнишь?

— Это был яд? Я помню, мне вливали в рот что-то жгучее… я отбивался, меня парализовали Петрификусом… я даже глотать не мог, а они вливали. Я думал, захлебнусь…

— Это был яд. Смертельный, без противоядия. Но был один… способ вылечить тебя. Я им воспользовался. Ты… не сердись, если что-то не так, но ты больше не Диггори.

— Как это?

— Ты был в коме из-за яда… я принял тебя в род Поттеров. Смешал нашу кровь — видишь порез? — Гарри провёл кончиком пальца по ещё яркому шраму за запястье Кевина. — Ты теперь мой младший брат. Если посмотреть в книге Хогвартса, где записаны все дети с магическими способностями, там будет Кевин Поттер, не Диггори.

Свежеиспечённый Поттер пялился на своё запястье в полнейшем остолбенении, а Гарри тем временем продолжал вещать, решив вывалить все пикантные подробности разом:

— Понимаешь, на четвёртом курсе меня укусил василиск, но я был его хозяином, поэтому яд мне только помог. Теперь он — в смысле, яд василиска — у меня в крови и защищает меня от всяких других ядов. Я вчера посоветовался с василиском — ну, он до сих пор живёт в Тайной Комнате — и он мне подсказал, что его яд может помочь, но чтобы ты не умер, тебя должно было защитить то же, что и меня защищает… моя магия, моя сущность… я не знаю, как объяснить толком… в общем, это уже необратимая процедура, ты навсегда Поттер. Твои дядя и тётя наверняка рассердятся, и ведь даже не объяснишь им, что другого выхода не было…

— Гарри, — прервал его Кевин.

— А?

Кевин молча вжался лицом в плечо Гарри, щекоча каштановыми разметавшимися прядями ключицы старшего брата в расстёгнутом вороте пижамной куртки.

— Гарри Поттер, — произнес очень знакомый голос откуда-то сбоку; Гарри дёрнулся от неожиданности и понял, что это из зеркала, которое он предусмотрительно оставил здесь, прежде чем идти к Северусу. — Мадам Помфри сообщила, что вы оба очнулись, и к вам можно. Так что лучше залезь под кровать сразу, потому что тебя ждёт та ещё нахлобучка за вчерашние выкрутасы.

— Не буду я туда залезать, — сказал Гарри громко, чтобы звук голоса донёсся до близнецов. — Под кроватью траха… получать нахлобучку неудобно.

Кевин процвёл свекольным румянцем под смех близнецов, и Гарри в который раз с первого сентября обозвал себя идиотом.

«Должны же быть на свете вещи, которые никогда не меняются», — умиротворённо заметил внутренний голосок.

* * *

— Отрабатываем, — велел Гарри, опуская палочку; группа из второй волны Эй-Пи выглядела немного сбитой с толку, что было, в общем-то, естественно: Sectumsempra сложное заклинание. Ничего, научатся — куда денутся. — Что непонятно, спрашивайте?

Вопросов не последовало.

— Тогда начинайте, я буду следить.

Обучение продвигалось ни шатко, ни валко; большинство элементарно боялись использовать такое заклятие, пусть даже и на безотказном манекене. Поправляя и показывая заново и заново, Гарри с невольной тоской вспоминал занятия с первой Эй-Пи — с теми людьми, которых хоть и было немного, но которые знали, на что шли, и хотели этого. Никто из них не становился под его знамёна потому, что «ёлки-палки, а неплохо бы подучиться, что ли, а то ведь прикончат ни за грош». Они воевали не за свою шкуру, а за идею; среди остальных тоже много было таких, кем не руководил один только инстинкт самосохранения, но достаточно было и тех, кто, вместе со всеми поддавшись пылу речей Ли и близнецов, через несколько часов приходил в себя и вспоминал, что идеалы идеалами, а своя рубашка, как правило, ближе к телу. Были — Гарри знал точно — и те, кто перешёл бы на сторону Вольдеморта, будучи уверен, что это поможет выжить. Штука в том, что Вольдеморт вряд ли принял бы перебежчиков, учитывая, что его армия и так превосходила воинство Гарри во многие сотни раз; скорее всего, выжал бы из них информацию и убил бы за ненадобностью — к чему ему лишние возможные предатели? И понять это были бы способны даже Кребб и Гойл.

— Не так, — Гарри жестом остановил Захарию Смита, нацелившегося в очередной раз выбить из манекена несколько кусочков. — Заклятие должно полосовать манекен, а не выбивать куски. В настоящем бою твой противник в лучшем случае лишится глаза. Если нет, он может только разозлиться и дать сдачи, пока ты соображаешь, что же сделал не так.

— Конечно, легко говорить, — фыркнул Смит. — Надо будет как-нибудь законспектировать эти слова — вдруг пригодятся. Хотя…

— Хотя что? — уточнил Гарри.

— Хотя вряд ли от них когда-нибудь будет польза, — твёрдо закончил Смит.

Гарри помолчал с секунду и сунул палочку в карман. Занятие совершенно определённо собиралось полететь в тартарары.

— Изволь изложить поподробней свои претензии, — попросил Гарри, глядя Смиту в глаза. Хаффлпаффец был на полголовы выше Гарри, но эффекта взгляд последнего не утерял — быть может, потому что Смит заметно нервничал.

— Поподробней? Пожалуйста! — Смит вызывающе вздёрнул подбородок. Остальные один за другим опускали палочки и подходили ближе — странность, тревожность этого разговора притягивала, как магнит. — Мы сидим здесь взаперти, боясь высунуть нос, пока Вольдеморт хозяйничает в Европе! За всё время была только одна битва, и всё! Мы только тренируемся целыми днями, и слушаем этих ненормальных близнецов, и никто не знает, не проиграли ли мы уже эту чёртову войну, потому что тот, кого мы назвали своим командиром, отсиживается в безопасности!

— Если ты позволишь себе ещё один выпад в сторону близнецов Уизли, то сильно пожалеешь о том, что вообще когда-то научился говорить, — спокойно сказал Гарри. — Если у тебя есть претензии ко мне, не стоит попутно задевать других людей. Что же касается твоего главного упрёка… ты был в Батлейт-Бабертон?

— Был!

— Отлично. И тебе показалось мало? Или ты просто ничего не успел увидеть, потому что тебя отнесло Ступефаем за неприметные кусты, где ты и пролежал всю битву? — Гарри понятия не имел, чем именно занимался Смит в Батлейт-Бабертон, но это не имело особенного значения.

— Что?!.. С какой стати! Я сражался вместе со всеми!

— Тогда тебе, должно быть, показалось недостаточно трагичным и трудным это сражение? Ты посчитал, что, если после этого ты не стал похож на Грозного Глаза Грюма, то день прошёл зря? Если ты был там, то видел, сколько крови пролилось. Ты наверняка был на похоронах тех, кому не так посчастливилось, как тебе. И отчего-то ты подумал, верно, что на территории Хогвартса слишком мало могил. Ты обвиняешь меня в том, что я не считаю свою армию пушечным мясом и не веду её на убой, биться с многотысячным войском Вольдеморта?

— На убой? Тогда какой смысл вообще во всём этом, если нам никогда его не победить? Какой смысл, если ты сидишь здесь, хотя тебе напророчествовано убить его? Зачем всё это, все эти тренировки, вся эта оппозиция, если у нас нет шансов?

— Попроси кого-нибудь из первого состава Эй-Пи процитировать тебе пророчество, — посоветовал Гарри. — Они все помнят его наизусть и скажут тебе, как я сейчас говорю, что мне не суждено убить Вольдеморта. Пророчество о том, что один из нас убьёт другого. Шансы пятьдесят на пятьдесят.

— Тогда…

— Тогда прежде, чем обвинять меня в трусости, подумай несколько раз и реши не делать этого, — Гарри слегка склонил голову к плечу. — Ты не знаешь ничего о том, что нужно сделать для того, чтобы убить Вольдеморта, и не имеешь права об этом рассуждать, как я о китайской кухне — признаться, не имею о ней ни малейшего понятия…

— Кто говорит о трусости? — у Смита, оказывается, были голубые глаза. Яркие, отчаянные, потому что ему самому казалось почти кощунством то, что он делал — пусть все его слова и были проговорены в тесных компаниях поздно вечером в гостиных и много раз обдуманы, обкатаны до шёлковой гладкости. — Ты доказал, что ты не трус, с этим никто не спорит. Но желание жить — не трусость… ты — слизеринец. Естественно, если ты попытаешься извлечь из ситуации максимальную пользу для себя…

Гарри вздрогнул, как от удара.

Шесть с половиной лет его так или иначе попрекали принадлежностью к змеиному факультету. Подозревали во всевозможных злодеяниях и самых разнообразных пороках. Отрекались от него из-за одного слова, выкрикнутого Сортировочной Шляпой первого сентября тысяча девятьсот девяносто первого года. Но ни разу за всё это время обида так не перехватывала дух — Мерлин уж знает почему. Быть может, потому что он не ждал предательства от кого-то из тех, кто однажды назвал его своим командиром.

— Тот, кто предал моих родителей, учился в Гриффиндоре, — глаза непроизвольно закипали злыми слезами, и Гарри старался дышать глубже и ровнее. — Человек, который без малейшей выгоды для себя не раз спасал мне жизнь, учился в Слизерине. Весь Хаффлпафф считал, что я злонамеренно украл славу Седрика Диггори на чётвёртом курсе, и только сам Седрик понимал, что это не так. Пока я пытался предупредить Магический мир о том, что Вольдеморт вернулся, люди со всех факультетов считали меня психом и выскочкой, но в Эй-Пи собрались и гриффиндорцы, и хаффлпаффцы, и рэйвенкловцы. Распределение — это не диагноз и не приговор.

— Не приговор, — согласился Смит, которому нечего было больше терять. — Но всё-таки распределяют по качествам, которые преобладают… ведь не зря почти все слизеринцы сидят в подземельях взаперти!

— А был ли у них другой выход? — устало спросил Гарри. — Такие, как ты, годами ждали от них любой подлости — и они решили, что ни к чему обманывать ожидания. Проще оправдать, потому что тогда Слизерин всё равно будут винить во всех смертных грехах, но уже с некоторым основанием.

— То есть, ты признаёшь, что тебя есть в чём винить? — уцепился Смит за слова, как за соломинку.

— Меня есть в чём винить. У тебя волосы встали бы дыбом, если бы ты знал, в чём я виноват, — огрызнулся Гарри. — Но ни в одном из твоих обвинений нет ни капли смысла или правды.

Слишком тягостный и неожиданный разговор, чтобы сказать что-нибудь умнее — Гарри посчитал это не оправданием для себя, но причиной.

— Докажи! — ощетинился Смит.

— Какое доказательство будет для тебя достаточным?

Вопрос оказался сложным.

— Э… может, ты хотя бы поделишься с остальными своими планами? Если у тебя есть какие-то причины, чтобы запираться здесь и говорить, что так и надо, почему ты никому о них не рассказываешь?

— Я молчу о них потому, что есть вещи, которые слишком важны, чтобы их трепали по гостиным. Сейчас идёт война. Не игра, чёрт побери, а война. Я не могу позволить слухам о том, что я делаю, просочиться к Вольдеморту. Есть тайны, раскрыть которые можно только после войны.

— Это очень удобная отговорка, — с вызовом заявил Смит. — Просто донельзя!

— Я сказал всё, что считал нужным, — всё это начинало изрядно надоедать Гарри. — И я полагаю, если уж ты выступил рупором недовольных, посчитав, что для полного счастья оппозиции не хватало только раскола, то у тебя есть какие-то предложения. Сместить меня с должности командира армии и поставить на это место тебя? Или кого-то ещё? Кто-то здесь полагает, что дерётся на дуэли лучше меня? Кто-то готов стать главной мишенью Вольдеморта? Или всё это было затеяно с целью всего лишь высказать мне своё «фи»?

Кажется, такого поворота никто не ожидал.

— Ну? — безжалостно спросил Гарри. — Я жду. Если всё, чего вы хотели — это всколыхнуть раздоры в армии, то не стоило, право, так утруждаться.

— Мы хотим, чтобы ты делал что-нибудь! — вспыхнул Смит. — Чтобы не бегал, спасая кого-нибудь поодиночке, а взял и покончил с Вольдемортом, наконец!

— Есть такая хорошая поговорка, — сдержанно сказал Гарри. — Всяк сверчок знай свой шесток — не слышал? Ну, если не слышал, то, думаю, смысл очевиден. Ты же не учишь машиниста Хогвартс-экспресса, как вести поезд? О том, что требуется предпринять для убийства Вольдеморта, ты знаешь ровно столько же, я тебя уверяю. И все остальные, кто мной недоволен, поступают по крайней мере недальновидно. Если бы они тратили время на то, чтобы тренироваться, было бы во много раз больше толку…

— Мы и так тренируемся круглые сутки, Мерлин побери! — возмутился Смит. — Во сне уже снится, как палочкой машем!

Гарри глубоко вдохнул и напомнил себе, что трёхэтажный мат не вяжется с имиджем молчаливого сурового командира.

— А как насчёт того, что именно это махание палочкой помогает вам всем выжить? — вкрадчиво спросил он. — В каждой битве у Вольдеморта было больше потерь, чем у нас — и, похоже, вы все не понимаете, какая это невероятная удача и сколько усилий надо было приложить, чтобы ухватить счастливый шанс за хвост! Люди Вольдеморта опытнее, решительнее и дисциплинированнее. Но побеждаем пока мы — как раз потому, что я пытаюсь сделать всё, чтобы помочь вам выжить.

Гарри помолчал, глядя Смиту в глаза — колючие, светлые.

«Что я вообще тут делаю? Если им это не нужно…»

— Вы меня разочаровали, — сказал он честно, развернулся и вышел.

«Малолетний истерик», — хладнокровно отметил внутренний голосок, когда Гарри тяжело сел на пол смотровой площадки Астрономической башни. Пол обжигал холодом сквозь мантию и старые джинсы; Гарри зябко обхватил себя за плечи, ёжась под каждым порывом ветра.

«Знаю, что истерик, — ответил он досадливо. — Просто… противно так стало». «И обидно». «И обидно. Если вдуматься, я и правда изо дня в день ерундой маюсь… смотался бы тогда со свадьбы Билла и Флёр, не отвоёвывал бы Хогвартс… смотал бы куда-нибудь в леса подальше от Вольдеморта, прятался бы, за свою бы шкуру опасался, а они выкручивались бы, как знают…» «Сколько можно ныть? Делай своё командирское дело, а «спасибо» тебе скажут после войны, если скажут… когда про хоркруксы узнают». «Да отстань ты. Не кому-то ною, а тебе — а ты изволь терпеть, если живёшь у меня в голове. Кроме того, надо же чем-то время занять, если пол-занятия не состоялось…»

Гарри вытянул из кармана сигарету, трансфигурированную из вишнёвых листьев — близнецы баловались как-то вечером, экспериментируя со школьными запасами ингредиентов для зелий — и прикурил от огонька на ладони. Дым оказался сладковатым и ароматным; пожалуй, будь здесь хоть немного табака, как у магглов, сигарете это пошло бы на пользу.

«В конце концов, наивно думать, что они не взбесятся, сидя тут взаперти, — Гарри глубоко затянулся. — Ни Хогсмида тебе, ни домой съездить, новости угнетающие… да ещё командир не спешит войну заканчивать… как её, заразу, закончишь, если хоркруксы не знаешь, где искать? Даже Рождество, и то Вольдеморт испортил…»

Гарри долго сидел, позволяя ветру пробираться под одежду, покрывать кожу мурашками, ерошить волосы; сигареты одна за другой истлевали в пальцах, позабытые, заброшенные, пока Гарри пытался привести в порядок мысли — такие же растрёпанные, как чёрные пряди, падавшие на глаза.

— Гарри?

— Салют, Фредди, Джорджи, — Гарри приветственно махнул сигаретой. — Как у вас дела?

Близнецы сели по обе стороны от Гарри, непривычно хмурые и серьёзные.

— Смит узнал о себе всю правду, — Фред обнял свои колени.

— Только что, — добавил Джордж. — Сейчас все наши…

— …тебя ищут, но только мы сообразили…

— …что ты здесь.

— Вся школа знает, что ты разочаровался в Смите…

— …и в тех, кто его слушал.

— Теперь в их сторону разве что не плюют.

— А Невилл и Рон пообещали…

— …оторвать Смиту яйца.

— А Луна и Сьюзен и оторвали бы…

— …если бы Ли не сказал…

— …что надо сначала найти тебя, а то как бы ты…

— …не попал от расстройства в беду.

— Не надо было обо мне беспокоиться, но спасибо, — Гарри повертел сигарету в руках. — Мне не одиннадцать, чтобы делать глупости. Просто…

— Просто это было больно — такое слышать, да? — подсказал Джордж.

— Не то чтобы… — Гарри пожал плечами и быстрым движением ткнул горящим концом сигареты в тыльную сторону своей ладони. Раздалось тихое шипение; в сладкий вишнёвый запах вплелась вонь палёной плоти.

— Ты что, с ума сошёл?!.. — Фред вырвал погасшую сигарету из рук Гарри.

— Тебе же больно! — Джордж сосредоточенно разглядывал крохотный волдырь, окружённый красным неровным ореолом.

— Это фигня, — Гарри откинулся на стену и прикрыл глаза. — Это и есть больно, ты сам сказал… а слышать то, что говорил Смит, было не больно. Обидно, не спорю. Но очень познавательно.

— Они дети, — Фред обнял Гарри за талию. — Они не понимают…

— А кто будет за них понимать, если воевать должны они? Меня в дрожь бросает, как я представлю, что придётся однажды отступать с поля битвы, потому что Вольдеморт будет готов к ней… что похороним уже не десятки, а сотни. Тогда что будет? Мне скажут: «Слазь с бочки, Сильвер, ты больше не капитан»?

Близнецы улыбнулись, несмотря на то, что, скорее всего, не читали Стивенсона.

— Это вряд ли… они ведь понимают, что кроме тебя — некому. Никто больше не может быть командиром… если кто-нибудь обнаглеет настолько, чтобы предложить заменить тебя собой, Эй-Пи в полном составе удушит его подушкой.

— Не знаю, не знаю… — Гарри направил палочку на ожог. — Curo. Надо искать хоркруксы, а я не имею представления, под какой куст Вольдеморт мог их заховать. А тут такой удар в спину, блин…

Джордж мягко поцеловал Гарри в губы.

— Хоркруксы найдутся, никуда не денутся.

— Это я никуда не денусь — буду их искать, — поправил Гарри.

— Не будь вредным, — Фред дотронулся губами до запястья Гарри, там, где под кожей проступали нежные голубоватые линии.

— А Эй-Пи правда так… горой за меня встала? — спросил Гарри, помолчав.

— А ты сомневался?

Гарри неловко пожал плечами.

— Мне иногда кажется, что ещё немного — и всё кончится… я имею в виду — всё хорошее. Эй-Пи отвернётся, вы двое погибнете, Кевин вляпается во что-нибудь непоправимое, Вольдеморт меня прикончит…

— Не настраивай себя на плохое, — Фред рассеянно скользил кончиками пальцев по внутренней стороне предплечья Гарри; лёгкие касания тёплой пушистой волной расходились по телу. Прикрыв глаза, Гарри мог различить, что эта волна — золотистого цвета. — Думай о хорошем — и случится хорошее.

— Спасибо, — по голосу Гарри различил, что Джордж улыбается. Удивлённо спросил:

— За что спасибо-то?

— За то, что Эй-Пи можешь заподозрить в предательстве, а нас — ни при каких обстоятельствах.

— Ну, вы же не часть Эй-Пи. Вы — часть меня.

* * *

Иногда он ощущает одиночество. Не то, чтобы он скучал в своём обществе или, к примеру, страдал от недостатка внимания окружающих. Но его одиночество — это совершенно особенное одиночество. В маггловских книгах, которые он читает летом в приютской библиотеке, говорится об удушающем отчаянии, о нужде в других людях, о вязкой пустоте, о стеклянных стенах, о подавляющем ничто; но это всё оттого, что герои тех книг — слабовольные ничтожества. Они не могут ничего сделать без одобрения других или странного чувства под названием «совесть»; они вечно хотят любви и внимания, участия и понимания, они жертвуют своей жизнью за других — вот уж дикость-то! Жизнь даётся не для того, чтобы вот так вот бездарно потерять её. Напротив, её следует длить столько, сколько получится, но это отдельная захватывающая тема…

Он — не такой. Его одиночество не похоже на слюнявые многостраничные страдания книжных героев, у которых есть всё, чего нет и никогда не было у него самого. Его одиночество — это маленький зверёк, гладкий, как змея, юркий и доверчивый со змееустом. Оно приходит по вечерам, когда он сидит над книгами или сосредоточенно чертит на пергаменте схемы с именами слизеринцев: кого, как, когда и зачем заинтересовать. Кому незаметно польстить, кому небрежно помочь, кому поубавить спеси меткой фразой и спокойной демонстрацией силы. В такие минуты одиночество сворачивается у него на груди холодным клубком, почти таким же холодным, как стены слизеринских подземелий. Оно мурлычет — неслышно, так, что об этом знает только он. Это мурлыканье — звук, с которым схватывается льдом вода, с которым души выбиваются из тел жёстким пинком Авады Кедавры, с которым останавливается изношенное стариковское сердце, с которым скала тысячу лет превращается в песок. Он никому не говорит, конечно же, но иногда ему страшно. Это единственное, чего он боится — смерть. Но как поменять одно одиночество на другое, он не знает; наверное, это вовсе никак нельзя сделать. Если бы одиночество не мурлыкало, было бы совсем замечательно. Но часто он застывает, не донеся кончика пера до пергамента, и слушает этот звук. Тихий, мирный… такой естественный.

Такой пугающий.

Он всё чаще старается не оставаться один, чтобы не было холодного клубка смертельного одиночества; ему не нужны другие люди, он всю жизнь был один, но такое одиночество пришло к нему только после того, как однажды, уже в Хогвартсе, он поклялся себе, что никогда не умрёт. Одиночество было напоминанием о смерти; у римских императоров были рабы, которые не занимались ничем, кроме как тем, что произносили в разгар пиров: «Помни о смерти!». Он считает, что это очень нерациональное расходование рабов. С памятью и смертью император разберётся сам, а вот рабы должны заниматься чёрной работой. Для того они и предназначены судьбой, не так ли?

Он превосходит благородством происхождения любых маггловских императоров. Его предок — сам Салазар Слизерин, основатель Дома Змеи, великий тёмный маг, не подозревавший, что когда-нибудь его потомки превратятся в такие ничтожества, как семья Гонтов. И уж тем более он не мог знать, что к его крови примешается маггловская… кровь Риддлов, считавших себя точкой отсчёта не хуже гринвичской обсерватории и оказавшихся совершенно беспомощными перед ним и его яростью.

А он был в ярости. Он ожидал найти тех, кому был родным по крови — а увидел надменных магглов (это так же смешно, как если бы тараканы на хогвартской кухне вздумали основать суверенное государство) и выжившего из последнего ума мага (более жалкого зрелища, пожалуй, и не изобрести). Он убил магглов, потому что такие, как они, не должны зря переводить воздух, и подставил мага, позволив, впрочем, ему жить.

Если бы он знал, где похоронили его мать, он пришёл бы к ней на могилу — плюнуть в изголовье, разбить вдребезги крест или камень с именем. За то, что умерла и оставила его, за то, что влюбилась в смазливого маггла, в кусок грязи, отдавший ему своё лицо, за то, что отказалась от своей магии, от наследия. Но она надёжно бросила его, успев лишь дать имя — отвратительное маггловское имя; её тело давным-давно сгнило где-то далеко, её имя не сохранилось нигде, кроме памяти нескольких человек. Ей всегда было плевать на него… как и прочим, кто когда-либо окружал его. Даже вестник мира магии, Альбус Дамблдор, посланный судьбой, чтобы вручить «зверёнышу», как его звали в приюте, приглашение в Хогвартс, отнёсся к нему, как к врагу; смотрел с подозрением, играл в игры «кто кого сломает». Первый раунд остался за Дамблдором, но все последующие — он поклялся себе — будут за ним.

Мурлыканья одиночества не слышно, когда рядом кто-то есть; одиночество пугливо, при других людях оно растворяется, почти оставляя иней на груди. И никаких посторонних звуков. Только голоса — сначала заинтересованные, потом подобострастные.

Люди так предсказуемы.

Люди так управляемы.

Среди них нет никого, кто дал хотя бы тень повода не презирать, не ломать. Никого, кого можно было бы хотя бы уважать.

Он не любит людей, и они не любят его.

В этом есть своя гармония — холодная, самодовольная, как одиночество.

* * *

«12.12.

Вынужден признать, что ошибался, когда думал, что гриффиндорцы не годятся вовсе ни на что. Как это ни странно, они годятся в дипломаты… по крайней мере, Поттер — так точно. Сколько раз за это время он унимал готовые вспыхнуть ссоры! Я язвлю, говорю гадости, порываюсь уйти — и ему хватает слова, поцелуя, а иногда даже взгляда, чтобы меня утихомирить. И я делаюсь тихий и послушный, как хаффлпаффец. Может, это какая-то область магии, про которую я ничего не знаю? Если так, то это очень специфическая магия, которой могут пользоваться только люди с мягкими губами, взъерошенными волосами и смуглой кожей, тонкие, точёные, хрупкие. Люди, каких на свете очень мало. Я вот знаю только одного.

Меня уже пугает та восторженность, с какой я думаю о Поттере. Я его ненавидел столько лет, а теперь думаю о нём постоянно, смотрю на него на общих уроках, вывожу его имя на полях конспектов. Джеймс. Имя ему идёт; пожалуй, я не могу себе представить, чтобы его звали как-то по-другому.

Джеймс. Джеймс. Джеймс.

Вне заброшенных пыльных кабинетов, где мы встречаемся, он такой же, как обычно. Правда, он никогда теперь не начинает ссор со мной, но за него это успешно делает Блэк. Я стараюсь не попадаться Мародёрам на глаза вдалеке от учителей, чтобы даже случайно не повторилось ничего из того, что было в прошлом году, позапрошлом и во всех предыдущих. Странное дело, раньше я никогда не пытался их избегать — бывало, и сам лез на рожон, лишь бы доказать этим самоуверенным выскочкам, что ни один из них не пуп Земли. А теперь, когда шансы победить, строго говоря, повысились, я стал осторожничать. Мерлин его знает, почему…

Это всё так непривычно… словно после долгой-долгой зимы впервые выходить на улицу, где светит солнце и тает снег. И воздух не такой, и люди другие, и птицы распелись, как ненормальные, и так хорошо отчего-то, хотя всё ещё сыро и холодно. И сырой снег, а под ним земля, ощущаются под ногами совсем не так… сквозь подошвы старых ботинок сразу чувствуешь, по чему шагаешь. И не знаешь, что делать, потому что, пока ты спал, пришла весна.

Так и сейчас. Я не знаю, что делать с тем, что чувствую к Поттеру. Я, строго говоря, не знаю даже, что именно чувствую. Если бы меня кто-нибудь спросил, я — при условии, что не послал бы спрашивающего в далёкое тёмное место — не сумел бы ответить.

Когда я думаю о нём, в груди становится тепло, и губы сами собой разъезжаются в улыбку — настолько мне не свойственную, что Стеббинс на днях поинтересовался, не заболел ли я. Заболел. Поттером.

Я уже умею очищать разум за доли секунды, и скоро мы перейдём непосредственно к практике окклюменции. Поттер утверждает, что я очень быстро всему учусь; сам он, дескать, осваивал эту науку куда медленнее. Меня это не удивляет; из всех слов определение «непоседа» подходит Поттеру больше любых прочих. У него словно шило в одном месте; я удивляюсь, как он вообще сумел обуздать себя и научиться избавляться от мыслей. Он сам юркий, маленький, как воробей, и мысли у него наверняка такие же.

Сегодня снова иду учиться защищать свои мысли. Вообще говоря, на саму учёбу уходит мало времени — больше мы целуемся или дрочим друг другу. И говорим немного — о нейтральном. Об уроках, о погоде, о Филче; о книгах, о маггловской физике, о Великой китайской стене. Честно сказать, бывает так, что мы касаемся и скользких тем — например, окружающих людей, о которых у нас по большей части диаметрально различные мнения. Но одну тему мы никогда не обсуждаем; эта тема — мы.

Собственно, «нас», я так подозреваю, нет. Есть два отдельных идиота, которые регулярно занимаются петтингом в пустых классах, только и всего. Может, Поттер думает иначе. Но мы никогда не говорим о том, почему нас тянет друг к другу, и можно ли сказать, что мы вместе. Словно боимся связать себя этими словами, навсегда увязнуть в этих вымороченных, странных отношениях.

Боимся потому, что нам того и хочется. Мне так точно…

Почему я до сих пор не сжёг эту идиотскую тетрадку?

30.12.

Рождество. Недавно было Рождество. Впервые рад этому празднику…

Разумеется, Поттер уехал на зимние каникулы домой; у него любящие родители, его ждёт куча подарков. Я никогда не уезжаю — нет радости слушать, как поддатый отец орёт на мать, а за окном воет сырая вьюга.

Но в первый раз у меня было что-то вроде праздника перед тем, как Поттер уехал. Это, наверное, просто жалко со стороны; но для меня это настоящий праздник.

Поттер в тот день выглядел как-то особенно хитро и заговорщически; я пришёл, готовый к полноценной легилиментивной атаке — он её уже три раза обещал, но всё откладывал — но он вовсе не собирался заниматься ментальными искусствами.

— Привет, — говорит он и быстро продолжает, словно долго готовил эти слова: — Я уезжаю на Рождество, и знаешь, я бы даже не хотел уезжать, но родители расстроятся… поэтому я хочу побыть с тобой тут… ну, сегодня… давай отдохнём от окклюменции и всякого такого, то есть, просто…

За спиной у Поттера, на пыльной парте, оказывается, стоит бутылка огневиски.

— А закуска, — спрашиваю, — есть у тебя? Или ты хочешь окосеть, не допив бутылку?

— Не окосею! — заявляет Поттер. — Я опытный… мы с Сириусом на спор пили, кто больше. Я через две бутылки только сваливался.

— А потом мадам Помфри промывала тебе желудок и печень, — понимающе киваю.

— Н-нет, — смущается Поттер. — Мадам Помфри не знает… нас обоих потом Ремус выхаживал.

Я фыркаю.

— Всё с тобой понятно. Но лучше, чтобы что-то было… мы же не с горя будем пить всё-таки.

Поттер белозубо улыбается.

— Без проблем! Сейчас схожу на кухню к эльфам и принесу что-нибудь, — он соскальзывает с парты.

— Ты знаешь, как пройти на кухню?

— Со второго курса, — ухмыляется он. — Я вообще этот замок вдоль и поперёк знаю…

— По ночам исходил, — язвлю я. — Под одной мантией-невидимкой с Блэком.

— Ага! — подтверждает Поттер, то ли миролюбиво пропустив яд мимо ушей, то ли просто совсем ничего не заподозрив. — Ты со мной?

— С тобой, — пожимаю плечами.

Он ведёт меня в холл, оттуда вправо, в коридор, увешанный яркими натюрмортами и жаркими факелами; я никогда не бывал здесь прежде. Поттер останавливается у картины, на которой изображена огромная серебряная ваза с фруктами, и щекочет указательным пальцем большую зелёную грушу. Та хихикает — я бы на её месте тоже захихикал бы, наверно — и превращается в зелёную же дверную ручку; ручку двери, которая ведёт на кухню, подумать только, какие сложности. Хотелось бы знать, это идея Основателей — напичкать Хогвартс потайными дверями, ходами, комнатами и прочей дребеденью, или уже кто-то позже встрял?

Кухня по размерам не меньше Большого зала; вдоль стен — кучи медных сияющих кастрюль и сковородок, на противоположном конце — великанских размеров кирпичный очаг. И едой пахнет; и такая толпа эльфов суетится, что перед глазами рябить начинает.

— Добрый вечер! — жизнерадостно объявляет Поттер. — Вы не дадите нам каких-нибудь пирожных?

Эльфы, судя по их поведению, безумно счастливы оделить нас пирожными, бутербродами, фруктами, пирожками и многим другим; такое впечатление, что они специально всё это для нас готовили весь вечер.

— Нет, нет! — смеётся Поттер. — Нам не надо так много, мы столько не съедим!

Он явно часто здесь бывает; чувствует себя вполне раскованно, приветствует некоторых эльфов по имени. Я молча беру то, что он мне отдаёт, и слушаю, как он пререкается с эльфами, уговаривающими взять побольше еды. Судя по всему, у него дома есть эльфы, и он привык общаться с этими чокнутыми созданиями. Чистокровный, богатый, красивый, избалованный… таких, как я, не бывает рядом с такими, как он. Но вот он я есть, топчусь, не зная, куда девать торчащие в стороны локти.

В пустом классе Поттер деловито машет палочкой, сдвигая четыре пыльные парты вместе, и забирается на них с ногами.

— Давай сюда, — распоряжается он. — Не стоя же пить, а сидеть тут больше негде.

Мы пьём по очереди, из горлышка, потому что о стаканах Поттер не позаботился, и идти за ними нам обоим уже лень. Пирожные, врученные эльфами, просто обалденные; мягкие, с нежными такими сливками, с черничным джемом… такие здесь готовят только на праздники. А в обычные дни все лопают вёдрами овсянку и заедают тостами.

Несмотря на всё хвастовство Поттера, он быстро пьянеет, пачкает пальцы в сливках. Пьяный Поттер куда как забавнее Поттера трезвого — он теряет всю возможную агрессивность, много хихикает, слизывает с пальцев сливки ловким розовым языком, рассказывает взахлёб какие-то истории. Я не вслушиваюсь, потому что огневиски действует и на меня; я вообще никогда раньше не пил, потому что не с кем. И противно, я ведь видел, каким отец становится, когда выпьет. Но сказать Поттеру «пей сам свою дрянь» у меня просто не повернулся язык… Мерлин его знает, отчего.

Вот только мне от огневиски веселей не становится; я, напротив, пытаюсь думать, и слово «пытаюсь» тут ключевое, потому что мысли бегают, как пузырьки в кипящей воде — попробуй додумай хоть одну. Отчётливы только самые актуальные: «какая гадость это ваше огневиски» и «у Джеймса такие яркие губы».

— …знаешь, Сев, — тараторит тем временем Поттер, — я наврал Бродяге, Луни и Хвосту, что иду к девчонке, они сказали, здорово, что я отвлекусь от мыслей об Эванс, а я на самом деле не отвлекаюсь, просто вы у меня как-то по-разному, Сев, ты рядом, а она как-то далеко, ты тёплый, живой, а она как статуя, знаешь, стоит, и дотронуться боязно, и всё время говорит, что я придурок, и что она меня терпеть не может, хотя я ей ничего не делал, а тебе ведь делал, но ты же меня больше не ненавидишь, правда?

На этом месте Поттер затыкается и сосредоточенно ждёт ответа; уж не знаю, каких моральных усилий ему стоило сдержать своё словоизвержение.

— Правда, — говорю я наконец, так и не въехав как следует в смысл вопроса.

— Здорово! — радуется Поттер и лезет обниматься, едва не сбив локтем бутылку огневиски, где осталось меньше половины — оно как-то очень быстро пьётся, несмотря на гадостность. — Ты такой добрый на самом деле… только ш-ш, это я тебе по секрету говорю. Никому не выдавай! На самом деле ты такой мягкий, кто бы мог подумать, пока ты огрызался в коридорах, и с тобой так говорить забавно… а давай выпьем с тобой на брудре…. бурдерф… бру-дер-шафт, вот!

— Мы с тобой и так друг друга на «ты» зовём, — возражаю я, с превеликим трудом вспоминая, что такое «брудершафт».

— Это, — Поттер наставительно поднимает палец, — неважно! Я хочу выпить и хочу тебя поцеловать, и чтобы всё сразу, поэтому мы будем пить так!

— Как хочешь, — не спорю я.

В бутылке остаётся на донышке, когда мы делаем по очереди быстрые большие глотки и целуемся; пальцы у меня разжимаются, и бутылка катится по парте, со звоном падает на пол — разбивается. Мне всё равно. У Поттера вкус черники и сливок, он ласковый, как котёнок, жаркий, такой жаркий, как будто у него под кожей огонь вместо крови, я целую его, целую, наклоняю его назад, как девушку, глажу беспорядочно по волосам, по плечам, по гладкой бархатистой коже под рубашкой, целую, задыхаясь, безостановочно, как будто стоит мне остановиться — и я сразу умру. Он принимает эти поцелуи, со смехом извивается в моих руках, юркий, как ящерица; смех переходит в негромкие стоны, и эти стоны, хриплые, беспорядочные — лучшее, что я когда-либо слышал.

— Ещё, — просит Поттер, — ещё, — он пробует расстегнуть рубашку, пальцы не слушаются, и он просто дёргает ткань так, что пуговицы отлетают, дробно стуча по дереву, — ещё, пожалуйста, здорово, как здорово…

И его, и моя одежда оказываются где-то в стороне; в комнате холодно, но нам хватает жара друг друга, чтобы не замёрзнуть, я забываю, что стыжусь своего тела, неуклюжего, некрасивого, непропорционального. Это так прекрасно — ласкать Джеймса на этих жёстких партах, так чудесно, он лучший на свете, нельзя ничего придумать правильней, чем спуститься поцелуями вниз по его телу и обхватить губами налитую головку члена, солоноватую, нежную.

Он уже не может сказать ничего членораздельного, только стонет, требовательно вскидывает бёдра навстречу моему рту; я давлюсь каждый раз, как он это делает, но вовремя отстраняюсь и помогаю себе рукой.

Он кончает с тем же звонким вскриком, что и при мастурбации; он вообще, наверно, не умеет быть тихим.

— Ты такой хороший, — бормочет он, привлекая меня к себе, выцеловывая из угла моих губ пятно собственной спермы. — Ты такой…

Я молчу. В отличие от Поттера, я никогда не знаю, что говорить в такие минуты.

А Поттер заливисто смеётся, разламывает последнее пирожное и предлагает мне половину. Я принимаю её; сочетание черничного джема и спермы — это, мягко говоря, странно.

Мы перемазываемся сливками по уши, и в наши пьяные головы не приходит идеи удачнее, кроме как слизать её друг с друга. С этого момента воспоминания как-то сливаются, и я не помню, кто сколько раз кончил от одних только жарких, влажных, шершавых касаний языка.

Утром он проснулся первым, разбудил меня, оделся, вычистил нас обоих заклинанием, поцеловал меня и убежал в свою гостиную — всё в дикой спешке, потому что поезд, на котором он ехал домой, отходил через полчаса, а до перрона ещё добраться надо было.

Я собрал осколки бутылки из-под огневиски. Переплавлю, сделаю флакон для… для чего-нибудь.

Глупо, глупо и ещё раз глупо. Хорошо, что об этом никто никогда не узнает.

Пока я всё это пишу, осколки в котле уже почти сплавились в единую массу. Надо добавить краски, чтобы флакон вышел непрозрачным; и ещё проветрить потом как следует, потому что эта импровизированная стеклодувная мастерская ужасно воняет.

Хотя как бы она ни воняла, у меня всё равно держится на языке сливочный привкус».

Не спрашивай, не спрашивай...

Ф. М. Достоевский, «Слабое сердце».

— Итак, здравствуйте! Правдивая программа «Поттер-дозор» приветствует вас, наши дорогие постоянные слушатели! С вами Дред и Фордж — или Фордж и Дред, что, по большому счёту, одно и то же, поскольку от перемены мест слагаемых чернила, которыми они написаны, не меняются! — удобно усевшись по-турецки на обеденном столе Гриффиндора, Фред вещал в микрофон совершенно маггловского вида. Голос близнеца одновременно доносился до Гарри и просто так, и из допотопного радиоприёмника, стоявшего поблизости. — Сегодня мы вновь сообщаем вам новости войны.

Гарри не представлял, где близнецы берут такое количество информации; регулярные донесения Снейпа давали куда менее подробное представление о том, что творится в стране, и кто мог присылать близнецам сводки происшествий почти из всех районов Англии, Гарри не понимал. Возможно, Фред и Джордж ловили информацию из воздуха, подключившись к своего рода ноосфере Британии; ведь даже глубоко законспирированные члены Ордена, работавшие в тылу Тёмного лорда, не знали о многом из того, что сообщал «Поттер-дозор». На все вопросы близнецы только ухмылялись и отвечали хором, что у них свои каналы.

— Прежде всего, — подхватил Джордж, перегнувшись через плечо брата, — мы вынуждены рассказать о том, что убито несколько человек из тех, кто пытался добраться до Хогвартса, минуя посты Пожирателей. К сожалению, это не такое уж простое дело, и Дирк Крессвелл, Тед Тонкс и Эльфиас Дож с ним не справились.

— Также был убит, — принял эстафету Фред, — гоблин Горнук, путешествовавший вместе с Тедом Тонксом. С нашей точки зрения, убивать гоблинов — не самое мудрое решение. Гоблины, знаете ли, могут и обидеться, а финансы обеим сторонам идут не откуда-нибудь, а из мудро сохраняющего нейтралитет Гринготтса.

— Представьте, — мечтательно сказал Джордж, — что однажды утром Сами-Знаете-Кто проснётся и обнаружит, что деньгопровод перекрыт. Тогда, полагаю, он попытается поднять налоги, и вы, наши дорогие слушатели, сбежите куда-нибудь в Зимбабве, поскольку это будет, согласитесь, уже перебор.

— Увы, вряд ли такое приключится на самом деле, — вздохнул Фред, — поэтому мы отвлечёмся от мечтаний и расскажем вам, что недавно в Годриковой Лощине была найдена мёртвой Батильда Бэгшот. Орден Феникса сообщает, что на её теле были обнаружены явственные следы Тёмной магии.

— На днях маггловская семья в Корнуолле была найдена мёртвой. Маггловская полиция предполагает отравление неизвестным наркотиком, однако нет никаких сомнений в том, что это действие многократного Круциатуса. Убийство магглов с некоторых пор стало у Пожирателей Смерти обычным способом сбросить напряжение.

— Мы хотели бы попросить вас, наши слушатели, присоединиться к минуте молчания в память обо всех жертвах этой войны, — Фред опустил микрофон и подмигнул Гарри.

Гарри вздохнул. Он всё ещё считал, что идея близнецов о том, чтобы он выступил по радио, была неудачной; боевой дух тысяч тех, кто оставался жить под властью вольдемортовского Министерства, разумеется, поднимется… но только в том случае, если Гарри сумеет выдавить из себя что-нибудь членораздельное.

— Теперь же, — Джордж отобрал у брата микрофон, — поприветствуем нашего гостя: Мальчик-Который-Выжил, Избранный пророчеством, суровый и несгибаемый командир, непревзойдённый дуэлянт, надежда всего цивилизованного мира и просто отличный парень — Гарри Поттер!

— Сколько пафоса, — хмыкнул Гарри в поданный микрофон. Собственный голос звучал совершенно неузнаваемо из слабо дребезжащего радиоприёмникова нутра.

— Зато правда! — гордо заявил Джордж.

— Оставим этот вечный спор на потом, — решил Гарри, — а сейчас: здравствуйте все, кто меня слышит.

Он замолк, с ужасом осознавая, что все заранее заготовленные фразы напрочь вылетели из памяти — не дано ему было, как близнецам, беззаботной способности к непрерывной ни к чему не обязывающей болтовне.

— Прежде всего, — вклинился сообразивший, в чём проблема, Фред, — скажи, пожалуйста, Гарри, как ты оцениваешь наши шансы на победу?

«Спроси чего полегче!..», — сердито подумал Гарри, приближая микрофон к губам.

— Наши шансы довольно высоки, — уверенно сказал он. — Несмотря на то, что наши силы многократно уступают войскам Вольдеморта по численности, Вольдеморт не может добраться до нас здесь, в Хогвартсе. Ситуация на первый взгляд патовая, однако не стоит забывать о том, что мы-то можем навестить Вольдеморта там, где он обитает. Двух моих визитов Малфой-мэнору, прежней резиденции самозваного лорда, хватило, чтобы наполовину развалиться; поэтому, как бы безнадёжно всё не выглядело, когда мы сравниваем цифры, у нас есть приличный шанс.

— Уверен, — вступил в беседу Джордж, — наши слушатели хотят узнать о приблизительных сроках войны. Что ты можешь об этом сказать?

Если бы приблизительное содержание вопросов не было оговорено заранее, Гарри дал бы близнецам за провокации по шее.

— Точных сроков я, увы, назвать не могу, — Гарри автоматически пожал плечами, забыв, что слушатели всё равно не увидят этого жеста. — Прошу только поверить мне на слово: убить Тёмного лорда не так-то просто, он ведь не муха, которую можно прихлопнуть газетой. Для того чтобы вы спали спокойно, уважаемые слушатели, надо приложить определённые усилия, и я прикладываю их.

— Это звучит замечательно! — весело провозгласил Джордж. — И последний вопрос на сегодня, Гарри: какие у тебя планы на жизнь после войны?

Заранее придумывать что-то на эту тему оказалось для Гарри самым тяжким испытанием из всех — он решительно не знал, чем займётся после войны, если переживёт её. Несмотря на весь пафос, присвоенные ему Джорджем титулы были правдой — так же как было правдой то, что все его умения годились только для войны. Кому понадобятся дуэлянты, пусть и непревзойдённые, в обычной жизни? Зачем нужен командир, когда армия распущена по домам? Герои исполненных пророчеств не интересуют ни одного работодателя, и способность выживать в экстремальных ситуациях не особо востребована в мирных обстоятельствах.

Конечно, он может заняться наукой… но будет ли от него толк, если он даже не сдал ТРИТОНы? Он мог бы пойти в колдомедики… но, опять же, недоучку вряд ли возьмут на работу, от которой напрямую зависят человеческие жизни, пусть даже этого недоучку знает каждая собака Европы.

— После войны я попробую просто пожить, — Гарри неловко улыбнулся и мысленно обругал себя за эту неловкость, зажёгшую в глазах близнецов тревожные искорки. — Займусь чем-нибудь мирным, поселюсь в каком-нибудь солнечном местечке вместе с теми, кого люблю. Думаю, спасённый мир даст мне такую возможность.

— Хей, а министром магии ты не хочешь стать? — живо поинтересовался Фред.

— Министром? Зачем? Ты ещё спроси, не хочу ли я подмять под себя весь мир, как Вольдеморт, — Гарри рассмеялся.

— На этой оптимистической ноте мы заканчиваем разговор с Гарри Поттером — символом всего, за что мы боролись, боремся и будем бороться! — параллельно с этой жизнеутверждающей репликой Джордж совсем по-детски болтал свешенными с края стола ногами. — И в заключение — несколько слов о человеке, который играет сегодня почти такую же значимую роль, как Гарри — о Том-Кого-Большинство-Не-Называют-По-Имени-Потому-Что-Это-Длинное-И-Бестолковое-Имя.

— Сами-Знаете-Кто, столь блестяще охарактеризованный Форджем несколько секунд назад, избрал стратегию оставаться в тени, в связи с чем он присутствует практически везде, — продолжил Фред, укладываясь на спину и закидывая ногу на ногу. — По свидетельствам очевидцев, его можно найти как минимум в девятнадцати местах в каждом графстве. Не побоюсь этих слов, кто-то даже обнаружил его у себя под кроватью, после чего рассекреченный Тот-Кого-Уже-Плохо-Помнят-Как-Зовут кротко сказал: «Простите, мэм», и ушёл куда-то по своим злодейским делам.

— Атмосфера таинственности, — добавил Джордж, — по его замыслу должна добавлять ему авторитета. Однако у меня нехорошее ощущение, что упомянутый волшебник без имени желает и прокатиться, и саночки не свозить — иными словами, и скрыться от Гарри и Ордена, и сгустить страхи в обществе. Поэтому, дорогие слушатели, не поддавайтесь панике. Помните, что мы вместе. Берегите друг друга и не теряйте веры.

— Оставайтесь на этой частоте, — добавил Фред. — Следующая передача состоится через несколько дней. Спокойной ночи, дорогие слушатели!

— Спокойной ночи, — добавил Джордж и щёлкнул какой-то кнопкой, заканчивая передачу.

Гарри сполз на скамейку, опёрся локтями о столешницу.

— Спать хочется, — Фред зевнул, прикрыв рот ладонью, и соскочил на пол, садясь на корточки у ног Гарри. — Чего грустишь? Не знаешь, что будешь делать после войны?

— А мы знаем, — Джордж поцеловал Гарри сзади в шею. — Будешь жить счастливо вместе с нами. Кевина заберёшь от Диггори, всё равно им наплевать на окружающий мир, даже спорить вряд ли станут. И всё будет зашибись как прекрасно.

Слишком часто звучали эти слова: «всё хорошо», «всё будет хорошо», «всё будет просто замечательно»… слишком часто, чтобы не насторожиться и не заподозрить, что ничего никогда не будет просто и уж тем более не будет замечательно.

— Посмотрим, — Гарри рассеянно гладил Фреда по плечам; рыжие волосы близнеца, мягкие, пушистые, отросли за месяцы войны — закрывали теперь шею, ложились на ключицы. — Кстати, а где сейчас Кевин?

— В последний раз был замечен в гриффиндорской гостиной, где активно обсуждал что-то с Гермионой, — Джордж пробежался кончиками пальцев по шее Гарри и расстегнул верхнюю пуговицу его рубашки. — Не волнуйся, никто ему не даст вляпаться в очередную гадость; на него и так-то надышаться не могли, а уж теперь и вовсе скоро поставят на полку. Как хрустальную вазу.

Гарри захохотал, представив себе хрустального Кевина на полке, хмурого и огрызающегося, когда вся Эй-Пи пытается вытереть с него пыль.

— Ну да, верится с трудом, — со смешком признал Фред. — Пойдём отсюда? Ты устал.

— Устал, — согласно повторил Гарри, поднимаясь со скамейки. Иногда ему думалось, что безумная круговерть военных будней никогда не закончится; что она замкнулась в единый круг, этакой временной петлёй — «а вот нечего с хроноворотом баловаться» — и разомкнётся только тогда, когда кто-то снаружи насмеётся над ним вдоволь. — Но я не настолько устал, чтобы идти в спальню. Я имею в виду, там наверняка обнаружится Кевин, а при нём лучше даже пошлые анекдоты не рассказывать, не то что...

— Почему не рассказывать? Думаешь, они на него плохо повлияют?

— Нет, я думаю, что он с восторгом их запомнит и будет пересказывать где надо и где не надо, — предрёк Гарри, выходя из Большого зала.

— Кто что запомнит и где будет пересказывать? — весело поинтересовался обсуждаемый, совершенно неожиданно оказавшийся на нижней ступеньке ближайшей лестницы.

— Неважно, — отмахнулся Гарри. — Это мы о своём… а ты где носился весь день?

— Общался со своим факультетом, — Кевин привычно уцепился за руку Гарри, хотя практической необходимости в этом не было никакой. Втихомолку Гарри подозревал, что Кевин до судорог боится потерять свежеиспечённого старшего брата, как потерял Седрика, но вслух своих психотерапевтических наблюдений не излагал. — Ты же вечно бурчишь, что я зря всё время торчу в подземельях, вот я тебя и слушаюсь.

— И как пообщался? — Гарри исподтишка сделал страшные глаза скорчившим преувеличенно умильные рожицы близнецам. — Плодотворно?

— Вроде того, — задумчиво ответил Кевин. — Хотя Гермиона, оказывается, знает не всё…

— Никто не может знать всё, — хмыкнул Гарри. — А что ты у неё спрашивал? Может, я знаю?

— Всё нормально, — Кевин остановился перед входом в слизеринскую гостиную. — Memento mori. Гарри, а что эти слова значат? Ты вчера не сказал…

— Они значат «Помни о смерти», — Гарри ступил на знакомый до последней нитки зелено-серебристый ковёр.

— Зачем ты выбрал такой мрачный пароль? — огорчённо спросил Кевин.

— Чтобы помнить о смерти, — Гарри растянулся перед камином, вдыхая запах свежести от ковра — домовые эльфы не позволяли ни пылинке осесть в слизеринской гостиной; не дай Мерлин, «сэр Гарри Поттер» будет огорчён качеством уборки.

Кевин обиженно промолчал; о чём, о чём, а о смерти ему не хотелось помнить. Гарри почувствовал себя виноватым, но не стал ничего говорить — как правило, когда он пытался применить свои дипломатические способности, чтобы уладить зарождающийся конфликт с Кевином, реальность в грубейшей и доступнейшей форме доказывала, что дипломатических способностей у него нет ни на грош, и конфликт разгорался, как костёр, который пытались потушить бензином.

— Нечего грустить! — благословенные близнецы умели сгладить любой острый угол; приди им в голову такая идея, они сумели бы помирить Гарри и Вольдеморта. — Устроим тихий семейный вечер у камина, как вы оба смотрите на это дело?

— Положительно, — Гарри потянулся, задев кончиками пальцев каминную решётку.

— Семейный? — уточнил Кевин, плюхаясь рядом с Гарри. — Фред, Джордж, а вы кто в семье? Я Гарри, положим, брат, а вы? Хм… мужья?

— Пора заняться твоим воспитанием, — проворчал Гарри под смех близнецов. — Я, по-твоему, жена получаюсь?

— Не знаю, не знаю, — ухмыльнулся Кевин, — я вам свечку не держал…

Гарри зажал уши.

— Не надо! Я на всё согласен, не надо больше строить догадок! Я согласен быть даже не женой, а бабушкой, только помолчи!

— Для бабушки ты слишком молод, — Кевин деловито отодрал ладони Гарри от ушей. — И даже в дедушки не годишься. Побудь пока женой…

Гарри недовольно зафыркал.

Близнецы улеглись рядом; устроив подбородки на сложенных руках, оба смотрели на огонь в камине. Гарри исподтишка любовался их чёткими профилями.

— Вы так здорово смотритесь, — неожиданно сказал притихший Кевин. — Морская волна, ледяная статуя в огне и подсолнухи… яркие такие…

— А какой ты сам? — Джордж опёрся на локти, чтобы удобнее было говорить.

Кевин пожал плечами.

— Я не могу посмотреть сам на себя со стороны… и таких, как я, чтобы всё это видели, не встречал больше.

— Может, и не встретишь, — Гарри притянул нахохлившегося Кевина поближе и обнял; при всей своей костлявости и низкорослости, рядом с младшим братом Гарри ощущал себя едва ли не подобием Хагрида, настолько беззащитным и хрупким было мальчишеское тело под слоями одежды. — Я читал, это очень редкая способность…

— А там, где было про неё написано… — Кевин вздохнул. — Там говорилось, есть от неё какой-нибудь толк вообще или нет?

— Там вообще больше ничего не говорилось. Только что такое есть и что оно очень редко встречается, — Гарри подул на макушку Кевина, заставляя слегка вьющиеся пряди шевелиться.

— Щекотно, — без энтузиазма заметил Кевин. — Это выходит, я один с этой способностью? И какой в этом смысл?

— Какой вообще смысл в том, что мы живём? — Гарри чётко чувствовал, что разговор заехал куда-то не в то русло, но сворачивать тему не собирался. — Если будешь пытаться отыскать ответ, то уж точно бессмысленно угробишь жизнь.

— Легко тебе говорить…

— Когда на моём втором курсе все узнали, что я могу говорить со змеями, я тоже был один такой. И это тоже было, знаешь ли, кисло. Тебе твоё умение хотя бы вреда не причиняет, а меня тогда считали Наследником Слизерина…

— Ну так ты и есть Наследник, разве нет? — недопонял Кевин. — Иначе ты бы тогда не договорился с василиском, чтобы он тебя укусил…

— Уел, — признал Гарри. — Но всё равно это было хреново — когда на меня косились так, будто я вот-вот выхвачу из-под мантии кривой нож с зазубренным лезвием и начну всех подряд им резать.

— Как они могли подумать, что ты будешь кого-то резать? — Кевин зевнул, привычно сворачиваясь в комок в объятиях Гарри. — Ты же ненавидишь убивать…

Гарри вздрогнул и хотел было спросить, с чего Кевин так решил, но тот уже спал, пригревшись у камина.

* * *

— Гарри, ты обещал!

— Обещал. Но я не говорю «нет», я предлагаю подождать. Я не уверен…

— В чём именно?

— В том, что это будет безопасно.

— Но ведь яд на меня не подействовал… если хочешь, завяжи мне глаза. Я не буду на него смотреть. Пожалуйста…

— Ты и камень уговоришь, — сдался Гарри. — Но не делай глупостей, пожалуйста. Если что, я могу не успеть тебя загородить.

— Если что, ты всегда успеешь, — уверенно заявил Кевин. — С тобой рядом бояться нечего.

«Интересно, что бы ты сказал, если бы знал, как и отчего умер Блейз?»

— Пойдём, — Гарри накинул Кевину на шею шарф Эй-Пи, который Поттер-младший предпочитал гриффиндорскому — в Тайной Комнате было холодно, насколько он помнил.

— Откройся, — Гарри отступил на шаг от раковины, наблюдая, как открывается вход в Тайную Комнату.

— Ух ты… — восхищённо выдохнул Кевин. — Какое зловещее шипение…

— Тебе нравится, что оно зловещее? — хмыкнул Гарри. — Давай руку, вниз надо катиться по трубам. Если руки дойдут когда-нибудь, я это переустрою…

Они скользнули вниз по трубе; Кевин залихватски свистнул — свист эхом летал по запутанным металлическим кишкам школы, то отдаляясь, то возвращаясь.

— Я могу даже угадать, кто научил тебя так свистеть, — Гарри потёр ушибленный при падении на пол локоть.

— Потому что близнецы и тебя учили этому, да?

— Ага. Только я оказался необучаемый. Не умею свистеть, и всё тут… идём дальше.

Увидев сброшенную шкуру василиска, из которой было вырезано несколько кусков, Кевин чрезвычайно заинтересовался целью, с которой Гарри когда-то кромсал такую ценную вещь. Гарри замялся:

— Я как-нибудь потом тебе расскажу. Это… долгая и скучная история, правда.

— Ты сначала всегда так говоришь перед тем, как рассказать что-нибудь, но ещё ни разу не было скучно.

— В этот раз будет… то есть, было бы. Потому что если я и соберусь тебе это рассказать, то очень и очень нескоро.

— Почему?

— Тебе надо подрасти, — честно ответил Гарри. — Не обижайся… это взрослая история. Если честно, я бы даже хотел, чтобы ты как можно дольше не мог её понять.

— Что, всё так страшно? — Кевин всё же готов был всерьёз обидеться.

«Когда ты поймёшь, что это такое — умирающий у тебя на руках любимый человек, ты забудешь, что значит «обижаться»; тебя такого, как сейчас, просто не станет. Лучшая часть тебя отправится следом за тем, кого ты любил; ты отгоришь в плаче и боли и нескоро вспомнишь, как улыбаться…» Гарри порывисто сжал руку Кевина так, что тот вскрикнул.

«Дай Мерлин, чтобы ты и на смертном одре был способен дуться на кого-нибудь…»

— Всё гораздо страшнее. Вот мы и пришли. Откройся!

— Ничего себе… эта комната больше Большого зала, по-моему. А статуя страшная, это что, Салазар Слизерин? Наверно, от него девушки шарахались, — сделав такой безапелляционный вывод, Кевин перешёл к главному вопросу. — А где василиск?

— Сейчас будет и василиск, — Гарри поднял голову, отыскивая взглядом хмурое лицо статуи. — Севви, выйди к нам.

— А как его зовут? — Кевин не отрываясь следил за тем, как открывается рот статуи, и наружу выползает тяжёлое, сияющее в тусклом свете изумрудными отблесками змеиное тело.

— Севви, — рассеянно ответил Гарри.

— Как-как? — Кевин отвлёкся от василиска.

— Севви. Сокращённое от Северус. Это в честь Северуса Снейпа… декана Слизерина.

— Он же Пожиратель Смерти, я читал в газетах! Почему ты назвал василиска в его честь?!

— Потому что Слизерин — это змеиный факультет. И его декан — это самая большая змея, какая есть…

— Зздравссствуй, ххоззяин, — Северус подполз к ним вплотную; Гарри торопливо прикрыл руками глаза Кевина. — Это тот детёнышшш, которого ты ххотел сспасссти? Кевин, кажжетссся?

— Ага, это он. Он очень хотел тебя увидеть. Ему не повредит, если он посмотрит тебе в глаза?

— Если ты не ххочешшшь, чштобы я вредил ему, то это беззопасссно, ххозззяин. Я повинуюсссь тебе.

— Тогда не причиняй ему никакого вреда, ладно? Кевин, можно смотреть, — Гарри несколько нервно спрятал руки в карманы.

— Он не ззнает нашшшего яззыка, ххозззяин? — василиск окружил обоих кольцами. Кевин зачарованно коснулся слегка шершавой чешуи и наконец взглянул василиску в глаза.

Гарри облегчённо вздохнул: падать замертво и присоединяться к Плаксе Миртл Кевин определённо не собирался.

— Какой красивый, — выдохнул Кевин. — Он… меня понимает?

— Сскажжи ему, чшшто за тыссячшши лет у меня было время выучшшить чшеловечшесский яззык, — кончик раздвоенного языка на секунду показался из пасти василиска, что, по разумению Гарри, обозначало улыбку.

— Да, Кевин, понимает. Он умнее нас с тобой, взятых вместе и помноженных на тысячу.

— Правда? — Кевин погладил слегка вытянутую морду василиска; скользнул костяшками пальцев по подбородку змеиного короля, осторожно дотронулся до матово-белых клыков в приоткрытой пасти, обвёл невесомыми кругами огромные жёлтые глаза. — А ему не скучно тут одному? Ты часто к нему приходишь?

— Редко, — с ноткой раскаяния признался Гарри. — Обычно у меня полным-полно других дел.

— Жалко, я не смогу к нему приходить — я ведь не сумею сам открыть Комнату… — Кевин крепко обхватил шею василиска и шепнул:

— Спасибо, что подсказал Гарри, как спасти меня.

— Не зза чшто, Кевин. Я был рад усслужжить ххозззяину.

— Он говорит — не за что. Ему это было нетрудно.

— Почшему ты ссмягчшаешшь мои слова, ххозззяин? Ты боишшьссся, чшто то, чшто я говорю, можжет его обидеть?

— Ну… да. Если сказать всё, как есть, то получится, что ты помог мне только потому, что я попросил… чёрт, оно так и есть, конечно, но я не хочу, чтобы это так звучало. Понимаешь?

— Понимаю, ххозззяин. Межжду тобой и ним ессть «любить», да?

— Что? Ну да, я его люблю… он мне на самом деле как брат… постой, ты какое «любить» имел в виду?

— Я ззнаю только про одно «любить», — возразил василиск. — Ты говорил, чшшто это когда один чшеловек сстановитссся другому дорожже сссебя.

— Да, это так. Только любовь — она разная бывает…

— Раззная? А в чшшём раззницса?

— То есть, по сути она одна и та же, — беспомощно сказал Гарри, чувствуя, что запутался окончательно. — По смыслу она одинаковая… такая, как ты сказал. Но родители любят детей по-одному, люди любят своих партнёров по… э-э… есть у василисков такое понятие, как секс?.. есть? Интересно, как это у вас происходит… кхм, так вот, партнёров по сексу любят уже по-другому. Ещё есть братская любовь, есть дружба — она почти разновидность любви… то есть, по сути это всё одно, но выражается по-разному…

— Может, мне тоже расскажешь? — не выдержал Кевин. — А то я слушаю, слушаю, как вы шипите, и ни фига не понимаю.

— Тебе и не следует, — опомнился Гарри. — Ещё не хватало, чтобы ты начал разговаривать на серпентарго из-за того, что стал со мной одной крови!

— А что в этом плохого? В серпентарго, я имею в виду. Это же так интересно!

Гарри не нашёлся с ответом.

— Так о чём вы говорили? — настойчиво повторил Кевин.

— О… — Гарри запнулся.

— О чём-то неприличном? — подколол Кевин.

— Вечно ты об одном думаешь! Я уже боюсь твоего переходного возраста; ты, наверно, все другие слова забудешь, кроме «секс»…

— Ну так то ещё когда будет! А если вы говорили о приличном, то почему мне нельзя знать? Опять что-то из разряда «вырастешь — поймёшь»?

Гарри вздохнул и привлёк брата к себе.

— Василиски не знают, что такое любовь, Кевин. И я объяснял ему, как люблю тебя.

— Вы ззамечшшательно ссмотритесссь вмессте, ххозззяин.

— Ещё один озабоченный на мою голову…

Кевин тихонько засмеялся, уловив в недовольном шипении Гарри знакомые интонации. Гарри улыбнулся, легонько гладя легкие каштановые пряди; когда-то давным-давно, почти в другой жизни, Седрик утешал его под тёмным небом в лабиринте, точно так же касаясь спутанных чёрных волос — осторожно, невесомо, словно боясь, что оттолкнут.

Его не оттолкнули. А потом он погиб.

Кевин не отталкивал Гарри, и последний не мог поручиться, что оба они увидят завтрашний рассвет.

* * *

«16.01.1977.

Рождественские каникулы закончились. Поттер вернулся, но ещё ни разу даже не взглянул на меня. Строго говоря, какая разница? Не жду же я, на самом деле, чтобы он был в меня влюблён или ещё что-нибудь. Он любит Эванс, а я просто оказался под рукой.

А может быть, на самом деле Поттер любит Блэка. Не знаю, я им свечку не держал. В любом случае, гриффиндорская четвёрка шумно празднует начало семестра, запуская в коридорах фейерверки и подливая всей школе в сок зелье, от которого волосы на голове превращаются в перья, а я всё ещё не знаю, что делать с флаконом из осколков бутылки. Флакон вышел немного корявым, толстостенным, матово-белым; это обычное стекло, так что особо опасные зелья и ингредиенты лучше в нём не хранить, но для чего-то же он должен сгодиться?

Если Поттер будет игнорировать меня ещё с неделю, я просто швырну эту безделушку с Астрономической башни. Обязательно в солнечный день, чтобы заметно было даже с такой высоты, как стекло разлетается вдребезги, сверкая.

18.01.

Его гриффиндорское величество соизволили обо мне вспомнить. Польщён, польщён…

Сегодня на общей со львами Гербологии я отправился в дальний конец теплицы, за удобрением для поющего ясеня (ключевой ингредиент в зельях от глухоты), и там-то Поттер меня и подловил.

Подходит так, чтобы загородить проход, и улыбается:

— Привет! Как каникулы провёл?

— Твоими молитвами, — отвечаю. Очень хочется добавить, что Эван Розье долго возмущался, пытаясь выяснить, чем таким алхимическим воняет в гостиной, и кто всё это устроил, но так и не выяснил. — Дай пройти.

Банка с удобрениями тяжёлая; у меня немеют пальцы.

— Я сделал что-то не так? — Поттёр вскидывает брови. — Что случилось?

— Всё так. Дай пройти; у нас урок, между прочим.

— Я скучал, — шепчет Поттер, кладя руку мне на локоть. Вот если он нажмёт посильнее, я обязательно уроню банку… — А ты?

Сказать бы сейчас, что только полный идиот будет скучать по надоедливым гриффиндорцам с манией величия… но я молчу, как баран, и смотрю ему в глаза. В неярком свете теплицы они чёрные, как маслины, матовые, бездонные: когда пытаешься отыскать границу радужки и зрачка, уходишь в них всё глубже и глубже, увязаешь своим взглядом, как в болоте, а когда Поттер — Джеймс — улыбается снова, летишь вниз, как в глубокий искрящийся колодец, и понимаешь, что никогда, никогда не достигнешь дна.

— Жду тебя сегодня в девять на седьмом этаже, — выдыхает донельзя довольный Поттер и отходит, на прощание слегка сжав мой локоть.

Я всё-таки не роняю банку, но стою на одном месте ещё несколько минут, пока меня не окликает Обри:

— Эй, Снейп, ты что, призрак Мерлина увидел?

Да нет, не призрак. Хотя лучше бы это был он.

Если бы я был мало-мальски здравомыслящим человеком, я бы послал Поттеру записку из трёх коротких слов; но я пойду на седьмой этаж, даже если… даже если что угодно.

Я кретин.

Уж не знаю, что там Поттер думает об этих встречах, но он, как и прежде, ждал меня в полном одиночестве, без своих дружков. Снова засиял своей белозубой улыбкой — перед зеркалом, что ли, тренирует её? — и сообщил:

— Ты знаешь, что в Хогвартсе есть Выручай-комната?

— Что ещё за комната?

— Это комната, которая появляется, когда она кому-нибудь нужна. Надо пройти мимо стены три раза, думая о том, что тебе нужно, и она появится такая, как надо.

Поттер, зажмурившись, прогулялся по коридору туда-сюда; когда дверь выявляется из гладкой стены — это довольно забавно выглядит. Сколько раз ходил здесь и ничего не подозревал…

— Заходи, — Поттер тянет меня за руку. Он похож на расшалившегося котёнка, вот так вот приплясывая от нетерпения. — Как тебе?

Комната освещена мягкими оранжеватыми лучами, исходящими неизвестно откуда; половину площади занимает большая кровать с покрывалом в гриффиндорских цветах, ковёр тёмно-серый, с нереально длинным ворсом, где-то до середины голени — так и увязнуть недолго. Чем ближе к центру комнаты, тем ярче свет, и стены с потолком теряются в полумраке. Прикроватная тумбочка освещена ярко-ярко; на ней стоит открытая баночка с какой-то мазью.

Я сажусь на кровать и провожу рукой по покрывалу — это бархат. Поттер тем временем пунцовеет и поспешно прячет баночку в ящик тумбочки; по тому, как пламенеют его уши, нетрудно догадаться, что в этой баночке за мазь.

— На бархате спать неприятно, — говорю я наконец.

— А простыни должны быть льняные, я об этом подумал, — немедленно откликается Поттер. — Послушай… — он садится рядом со мной, и я понимаю, что сейчас он снова начнёт толкать свои пространные речи в попытке прояснить хотя бы самому себе, чем и почему мы тут собрались заниматься.

То есть, «чем» — это понятно. Другой вопрос, с какой радости он променял всех девушек и парней Хогвартса — и особенно Эванс — на меня. Но вот как раз на этот вопрос я вряд ли дождусь ответа, сколько бы Поттер ни тараторил.

— Что? — спрашиваю.

— Я тебя ничем не обидел? Ты был таким колючим сегодня на Гербологии, — Поттер берёт меня за руку; у него такие горячие руки; они почти обжигают меня, и я забываю, что мне сегодня не нравилось на Гербологии. Как мне могло что-то не нравиться? — Впрочем, ты часто бываешь колючим… — Поттер почти касается моего уха губами, шепча:

— А на самом деле ты мягкий… я никогда не думал, что ты такой… мы ведь враждовали всю жизнь. А потом, когда я захотел тебя поцеловать, мне подумалось, что я псих. Мне никогда не нравились парни, и мне во сне бы не приснилось, что я поцелую тебя, но меня будто что-то подтолкнуло… я подумал, что, если тебя поцеловать, ты не будешь таким хмурым, потому что, в самом деле, нельзя быть таким хмурым всё время. Ты должен быть другим по-настоящему, я подумал, и… тебе так идёт улыбка, Сев.

Его слова, торопливые, сбивчивые, жарким ядом льются в меня, плавят меня, разносят в клочья все барьеры. А он всё говорит и говорит, почти мучительно, почти давясь своим же голосом:

— Я даже написал стихотворение, знаешь, я их иногда пишу, это просто так, но Сириус с Ремусом говорят, неплохо… можно, я тебе прочту? Оно о тебе… я его никому ещё не показывал…

Я молчу, и он воспринимает это, как знак согласия, хотя мне уже почти страшно, и, если бы мог, я выкрикнул бы: не надо!

— Есть лица, подобные пышным порталам,

Где всюду великое чудится в малом.

Есть лица — подобия жалких лачуг,

Где варится печень и мокнет сычуг.

Иные холодные, мертвые лица

Закрыты решетками, словно темница.

Другие — как башни, в которых давно

Никто не живет и не смотрит в окно.

Но малую хижинку знал я когда-то,

Была неказиста она, небогата,

Зато из окошка ее на меня

Струилось дыханье весеннего дня.

Поистине мир и велик, и чудесен!

Есть лица — подобья ликующих песен.

Из этих, как солнце, сияющих нот

Составлена песня небесных высот.

Поттер не декламирует — он старательно, по-ученически, выговаривает эти слова, с неловкостью, словно зашёл слишком далеко в каком-то споре и соображает, как выкрутиться, не разругавшись с оппонентом вдрызг.

И я, на миг сжалившись над ним, закрываю ему рот ладонью, едва он замолкает.

— Дыханье весеннего дня, говоришь? — шепчу. — Мог бы откомментировать, но промолчу…

Я обнимаю его за плечи, и он увлекает нас обоих на бархатное покрывало, которое уже некогда, совершенно некогда стягивать с кровати.

…У него дрожат руки; я резко запрокидываю голову. Весенний день должен быть чист и невинен, но мы — мы оба — совершаем то, что определённо называется грехом. Наша ночь светится тревожно-оранжевым; пахнет смазкой и семенем, звучит тяжёлым дыханием и звонкими стонами.

Я смотрю ему в лицо; он закрывает глаза и кусает губы всякий раз, как я двигаюсь. Он прекрасен, и нет никого, кто лучше него спел бы песню небесных высот.

Он говорит, что ему больно, и просит двигаться сильнее, быстрее, чаще; сердце моё исполняет в груди безумное фанданго, словно пытается достучаться до его сердца под этой смугло-золотистой кожей, под чёткими рёбрами — он словно светится весь изнутри, избалованный золотой мальчик, сладкий, как карамель, как патока, привыкший получать на блюдечке всё, чего ни захочется; и не имеет значения, кто из нас сверху, не имеет значения, кто обнажённый лежит на коварном бархате, принимая другого — в эти минуты он получает меня всего, без остатка, а мне не достаётся ни капли Джеймса, ни единой его частички. Он бережёт свою душу для иной, чистой, правильной любви, позволяя мне делать с его телом всё, что заблагорассудится; и если бы я осмелился, я бы оставил на нём алые метки своих поцелуев, я бы заставил его поднять опущенные веки, чтобы глядеть в тёмно-ореховые глаза с золотыми искорками, я бы начертил на его лбу несмываемой краской ту молнию, связавшую нас воедино.

Но я никогда не осмелюсь на это; единственное, что не табу для меня — это отдавать ему всё, что я могу отдать. Все весенние дни, которые он вздумает во мне увидеть… может быть, когда-нибудь он позволит мне стать для него чем-то большим, чем я есть.

…Он засыпает, так ни разу и не открыв глаз; его руки властно обвивают меня, и я лежу, чувствуя, как постепенно затекает плечо, и борюсь с желанием ещё раз поцеловать его припухшие, искусанные губы. Так странно, что я борюсь с этим сейчас, когда я только что занимался с ним сексом — трахнул его, отымел, **@@**, любил его, чёрт побери, любил — но я не могу решиться.

Оранжевый свет делает его смуглее и серьёзнее, чем на самом деле; а может быть, он всегда выглядит таким взрослым во сне. Он без улыбки смотрит свои сны, о содержании которых мне никогда не догадаться, и под глазами его залегли синеватые тени.

— Поистине мир и велик, и чудесен, — шепчу я.

Но Джеймс не слышит меня».

Это вовсе не значит, что ежели грохнуть меня фонарным столбом по башке, я тут же воспарю бодрым птицефениксом, справочник юного фершала смертию поправ.

Это как раз вряд ли.

Макс Фрай, «Книга одиночеств».

«Поттер, — в этот раз Снейп обошёлся без предисловий. — Лорд планирует на завтрашний вечер нападение на Литтл-Уингинг. Там, как Вы, возможно, знаете, в доме Арабеллы Фигг Ваши сторонники вне Хогвартса устроили нечто вроде конспиративной штаб-квартиры. Это будет показательная расправа; полагаю, одним домом Фигг дело не ограничится. Предупредите Ваших людей, но не суйтесь туда, если хотите знать моё мнение. На этот раз Лорд будет готов к встрече и не позволит себе проиграть битву».

Гарри знал от близнецов о сборищах в доме миссис Фигг; знал и то, что многие эвакуированные из Батлейт-Бабертон жили теперь в Литтл-Уингинге, придавая этому месту почти сакральное значение — там ведь рос Мальчик-Который-Вот-Вот-Всех-Спасёт.

Он был согласен с мнением Снейпа; при мысли о предстоящей битве неприятный холодок опасности пробегал по спине, и гадкое предчувствие выступало на языке кислым, как послевкусие рвоты. Если получится, они избегут битвы. Но вряд ли Вольдеморт намерен так запросто позволить ненавистному Поттеру снова одержать верх.

— Я полагаю, их нужно эвакуировать в Хогвартс, — Гарри взглянул на Орден Феникса и Эй-Пи, собравшихся на это подобие военного совета. — Слишком опасно оставлять гражданское население без защиты. Хогвартс сумеет принять всех, хватит и места, и запасов. Профессор МакГонагалл, обеспечьте, пожалуйста, им приём. Ремус, Сириус, профессор Флитвик, займитесь собственно эвакуацией, если не сложно. Привлекайте столько людей, сколько потребуется. Главное — безопасность.

— Командир, это только временная мера, — подала голос Гермиона. — Мы ведь не можем вечно сидеть в замке.

— Мы и не будем вечно в нём сидеть, — Гарри качнул головой. — Очень скоро я встречусь с Вольдемортом лицом к лицу, и всё будет решено. До тех будет только правильно, если большая часть оппозиции соберётся здесь. В конце концов, у них будет шанс перенять от армии что-нибудь, что поможет выжить потом, в послевоенной неразберихе.

— Командир, ты хочешь сказать, решающая битва будет завтра? — Невилл выглядел почти испуганным такой перспективой, пусть даже ему лично и не требовалось встречаться с Вольдемортом.

— Не знаю. Могу совершенно точно сказать, что Вольдеморт постарается меня убить. Как всё сложится в результате — не берусь предсказать. Но если кто-то из нас двоих умрёт — или оба вместе умрём, что не суть важно — то можно назвать эту битву решающей, почему нет.

— Командир… — нерешительно пискнул Колин. — Может, ты не пойдёшь на эту битву?

— Думай, что говоришь, Колин, — резко сказал Гарри. — По-твоему, я должен посылать людей на смерть, а сам отсиживаться в неприступном замке?

— Но ведь ты важнее всех нас, командир, — сказал Деннис. — Если тебя убьют, что нам делать?

— Жить, Деннис. Просто жить. И я не важнее никого из вас; более того, я куда менее важен, потому что у меня есть это глупое пророчество, и ничего нет, кроме него. А у вас — целые жизни, понимаешь? И вам — их — жить. Будь моя воля, я бы отправился туда один, чтобы разрешить это наконец. Но вы, вся Эй-Пи, меня одного не отпустите — спасибо тебе за это, Ли, персональное.

— Не за что! Чуть что — обращайся! — отозвался Джордан с ухмылкой.

— Так или иначе, мы забрались в какую-то лирику, — Гарри тряхнул головой. — Вопросов больше нет? Тогда начните эвакуацию немедленно. Я понимаю, что сейчас ночь, но надо спасти очень многих.

— Не беспокойтесь… — сказала профессор МакГонагалл. Гарри ждал привычного «Поттера», но она серьёзно добавила:

— Командир.

* * *

— Эвакуация окончена.

— Спасибо, Сириус, — Гарри улыбнулся крёстному. — Никаких проблем не возникло?

— Нет, — Сириус, с лёгкой неприязнью поглядывая на зелёно-серебрянный интерьер гостиной, сел на диван рядом с Гарри. — Сейчас несколько человек из Ордена проверяют, не остался ли кто в домах. Хорошо, что они один раз уже эвакуировались — собрались быстро и без вопросов. Одна девушка, правда, сокрушалась, что не может взять с собой пианино, а ей, дескать, хочется играть.

— Поиграет после войны, — хмыкнул Гарри, откладывая в сторону дневник Снейпа, который читал. — У них есть с собой зеркала связи?

— Да, конечно. Уж что-то, а предусмотрительность ты умудрился вбить даже в самых гриффиндористых гриффиндорцев.

— Это хорошо, если умудрился… Сириус, мы в последнее время редко видимся…

— Мне казалось, ты не хочешь меня видеть, — лицо Сириуса закаменело. — Раньше ты заходил к нам с Ремом…

— Я просто постоянно занят, — Гарри накрыл ладонью руку крёстного. — Я очень хочу видеть и тебя, и Ремуса.

— Ты наверняка уже прочёл снейповский дневник… — Сириус коротко взглянул на тетрадку на подлокотнике дивана; по обложке нельзя было понять, дневник это или нет, но интуиция на этот раз не подвела крёстного.

— Пока не весь. Не встретил ещё ничего такого о тебе, чего бы не знал.

— Значит, встретишь, — мрачно предрек Сириус.

— Что именно? Может, ты сам мне расскажешь?

Сириус на миг сжал руку Гарри и отпустил; наклонился вперёд, упираясь локтями в колени; иссиня-чёрные длинные волосы закрывали лицо.

— Если честно, Гарри, я не знаю, что об этом сказать. Раньше я не думал бы над этим… но после того, как ты упал за Арку из-за меня, я не могу больше так, как раньше. Я… я просто не знаю, что именно я тогда сделал. То есть, технически выражаясь, я послал Снейпа на смерть в Визжащую хижину в полнолуние, я травил его перед этим, как никогда раньше, я лез в личную жизнь Джеймса, потому что до того у Джеймса не было никакой отдельной личной жизни, мы с ним всё знали друг о друге. Но я не знаю, что сделал. Я не знаю, что было между ними до того, как я вмешался. Двадцать лет спустя до меня дошло, что я был слепым идиотом — поздновато, не находишь?

— Было бы куда хуже, если бы ты дожил до глубокой старости уверенным, что всё сделал тогда правильно, — задумчиво сказал Гарри. — Может, тебе станет легче, если я скажу, что они сами не понимали, что между ними творится?

— Им было по шестнадцать, что они могли понимать в это время? — Сириус потёр виски. — То есть, не могу сказать за Снейпа, но Джеймс повзрослел уже только после шестого курса. На седьмом он нам прямо сказал: или мы прекращаем выделываться и берёмся за ум, или мы больше ему не друзья. Мы всегда шли за ним, и этот раз не стал исключением. Но только Ремус, наверно, был рад, что пришёл конец нашему раздолбайству.

Гарри обнял крёстного за плечи.

— Сириус… когда я дочитаю дневник, я обязательно скажу, если моё мнение о тебе как-нибудь изменится. Ладно? Я с тобой обязательно поговорю об этом… ты ведь мой крёстный.

— Если мнение изменится? А какое оно у тебя сейчас?

Гарри помедлил, прежде чем ответить.

— Мне ещё ни разу не было жаль, что я упал в Арку ради тебя.

— Сириус Блэк! Сириус Блэк! — загнанно повторял чей-то голос из кармана брюк крёстного. — Сириус Блэк!

— Да, говори! — в зеркале, которое Сириус в спешке едва не разбил, отражалось смутно знакомое Гарри лицо — кажется, кто-то из семикурсников Рэйвенкло.

— Они пришли! Они напали на нас… Пожиратели, их сотни, их тысячи… — семикурсник тяжело дышал; в глазах у него метался ужас, который Гарри почти чувствовал через всё расстояние, что отделяло сейчас его от маленького провинциального городка, где он вырос.

— Мы немедленно идём на помощь, — Гарри отобрал у Сириуса зеркало. — Продержитесь несколько минут.

— Постараем… — в зеркале отразилась сплошная стена огня, послышался тошнотворный громкий треск; зеркало на миг помутнело, и Гарри с Сириусом сумели разглядеть в нём только собственные встревоженные лица.

* * *

В небе над Литтл-Уингингом пылали сотни Меток; полупрозрачные мерцающие черепа и змеи наслаивались друг на друга, подрагивали под порывами ветра, расцвечивали тёмное предрассветное небо мертвенным зелёным цветом. Десятки домов пылали; огонь и дым прорезали вспышки заклятий.

Гарри не стал разворачивать драконьи крылья; он только вскинул палочку и крикнул:

— Avis ignis!

Громадный феникс неторопливо развернул крылья, закрывая три четверти Меток; жар иллюзорного птичьего тела достигал земли — Гарри почувствовал, как пересыхают губы.

Это был ад.

Пожирателей было не меньше двух тысяч — едва ли не больше, чем жило людей в Литтл-Уингинге; в распоряжении Гарри было несколько сотен человек. Надо было уходить, срочно, сматываться, отступать — иначе их всех положат здесь, между респектабельными двухэтажными домами, на аккуратно подстриженных газонах. Но Пожиратели теснили их, убивали их, не давали опомниться и подобраться к портключам до Хогвартса; Гарри метался в толпе сражающихся, судорожно кашляя, и посылал Авады — по одной на Пожирателя, ювелирно точно.

Чьё-то Seco резануло его по ключице; в руку врезалось Crucio, предназначенное Гермионе; примерно восемь Ступефаев сплели вокруг него малиновую сеть, из которой он не ускользнул бы, если бы Ли не призвал его Accio, как когда-то в Министерстве.

Холодок опасности ни на минуту не прекращал струиться по позвоночнику Гарри, но по большей части он мог только спасать себя сам — и надеялся, что сумел обучить свою армию так, чтобы они не нарушили самого важного пункта своего устава.

Это был долгий ад.

Возможно, часы показали бы, что прошло полчаса; возможно — что прошло не меньше полусуток. Гарри не знал; он сжимал палочку до судорог в пальцах и дрался, дрался, дрался…

Он видел, как блики огня выхватывают из темноты лицо Ромильды Вейн и трёх Пожирателей; двое — громилы вроде Кребба и Гойла, и с ними она может справиться, но третий — лёгкий, ловкий, он убивает, словно танцует, и Авада из его палочки вылетает точно в цель — куда бы жертва не уклонялась…

Видел, как близнецы спина к спине отбиваются от десяти; чёткие движения, словно отрепетированная слаженность — зелёные лучи то и дело срезают рыжие пряди, куски ткани мантий…

Видел, как Энтони Голдштейна пришпилило к стене заклятием ножа — как бабочку; в судорогах бьются руки, пляшет вылетающий из палочки яркий последний луч…

Как в спину Майклу Корнеру летит Pello Maxima, и сердце вместе с обрывками плоти и обломками костей вылетает наружу, приземляясь на клумбе с георгинами…

Как Луна — сосредоточенная, хмурая — за руку выдёргивает Ли из-под луча Stesio и посылает в ответ целую серию всполохов — Гарри не успевает даже разобрать, что это за заклятия…

Как в небе вырастает Чёрная Метка размером с дирижабль и медленно одолевает яростно клекочущего феникса; язычки пламени и клочья зелёного тумана летят на землю и тают в воздухе …

Как Невилл насылает Crucio за Crucio на Рудольфуса Лестрейнджа, а тот истошно кричит, перекрывая и гневную песню феникса, и шипение змеи, выползающей изо рта черепа…

Как Ремус, прижимая к себе одной рукой бессознательного Денниса, пытается отступить в безопасное место, где можно будет переправить раненого в Хогвартс…

Как падают двое Пожирателей, охваченные Torreo Ханны Аббот…

Чьё-то Reducto попало Гарри в живот, пробив щит; Гарри отнесло на несколько метров.

«Воздуха… нет…» Перед глазами плыли в безумном хороводе феникс и череп со змеёй, занятые собственной битвой; вонь свежей крови и палёной плоти бритвенными лезвиями продиралась по лёгким с каждым вдохом.

— Где мой сын, щенок?!! — воротник мантии Гарри жалобно треснул, но выдержал. — Что с ним?

Гарри с трудом приподнял запрокинутую голову. Даже под маской Пожирателя можно было узнать Люциуса Малфоя — серые глаза, длинные светлые волосы.

— Там, где ты его не найдёшь, — выдохнул Гарри; тихо-тихо, но Малфой-старший услышал.

— Что ты сделал с ним, ты… — Малфой добавил несколько слов, которые, вообще-то, не полагается употреблять аристократам.

— Чтоб ты сдох, паршивый Пожиратель, — выплюнул Гарри и совершенно по-маггловски ударил Малфоя ногой в пах.

Теперь они корчились на земле вдвоём; Гарри пытался нащупать палочку и одновременно понять, можно ли на скорую руку залечить то, что натворило в его внутренних органах Reducto; Малфой шипел ругательства одно за другим, не повторяясь.

Rejicio Гарри прошло мимо — Малфой успел откатиться в сторону и схватить собственную палочку.

— Expelliarmus! — Гарри на лету подхватил палочку Малфоя и отшатнулся за угол ближайшего дома, скрываясь в полумраке.

Рыжий дракон взлетел над полем битвы, выпуская струю пламени в серое небо.

Гарри не рассчитывал долго продержаться в драконьем облике, учитывая, что на дракона Авада действует так же беспроблемно, как и на человека; главное — спикировать куда-нибудь, где нужнее будет его помощь, и по возможности — внести хоть немного сумятицы в стройные ряды Пожирателей.

Не меньше сотни заклятий ринулись к нему; но только один луч из всех был зелёным, прочие отливали узнаваемым красным Петрификуса Тоталуса. Ведь если Гарри убьют, что станется с детьми верных сторонников Тёмного лорда?

«Их линчуют с горя прямо в камерах», — успел подумать Гарри, превращаясь в человека.

Падение на черепичную крышу оказалось крайне болезненным; даже ухитрившись избежать переломов, Гарри заработал не меньше полусотни синяков на самых разных местах. Он соскользнул по водостоку в сад и шарахнулся в кусты сирени от великана, нацелившегося ударом кулака сделать из Народного Героя Сопротивления мясную лепёшку.

«Надо отступать… они нас не отпустят…»

Гарри метнулся на улицу и снова обернулся драконом; на этот раз он хотел видеть, сколько его людей осталось в живых.

Не больше нескольких десятков — против тысяч и тысяч сторонников Вольдеморта, накатывавших волнами, нескончаемыми волнами, словно у Тёмного лорда был в кармане генератор войск, штамповавший их с лёгкостью лепящего куличики малыша.

Гарри отчаянно закружился в воздухе, рисуя медленно тающими огненным буквами: «Отступаем!»

«Отступаем!». Раз за разом, пока все не заметят и не повинуются.

«Отступаем!». «Отступаем!».

«ОТСТУПАЕМ».

Падение на лужайку перед разрушенным почти до основания домом миссис Фигг (из развалин, перебивая вонь дыма, явственно несло кошками) едва не лишило его сознания; Гарри ударился лбом об изгородь и почти потерял сознание — в голове звенело, разноцветные круги плавали перед глазами. «Я на этом свете или уже на том?.. Больно…»

Он потряс головой, пытаясь прояснить мысли, но это привело к обратному результату; отдельные слова и звуки сбились в беспорядочную кучу под аккомпанемент непрекращающегося звона, колени неудержимо подгибались; чтобы не упасть, Гарри уцепился обеими руками за изгородь.

— Гарри! Гарри! — он с трудом узнал голос Рона. — Близнецы ранены, надо срочно в Хогвартс, Гарри…

Он прикрыл глаза на секунду и открыл снова; сквозь пламенеющие всеми оттенками радуги непонятные узоры он сумел разглядеть, что Фред без сознания и весь покрыт копотью, одни зубы меж приоткрытых губ блестят на почерневшем от сажи лице, а левое бедро поддерживающего брата Джорджа залито кровью, пропитавшей светло-синюю джинсовую штанину сверху донизу.

— У тебя есть портключ? — нетерпеливо спрашивал Рон.

Несколько очень долгих секунд Гарри пытался понять, чего от него хотят; а потом вспомнил, что в левом кармане мантии у него есть портключ до Хогвартса, большая синяя пуговица.

— Да, — сказал он так громко, как мог. — Есть портключ.

Чтобы достать пуговицу из кармана, надо было залезть туда рукой; Гарри попытался оторвать правую ладонь от изгороди, но ноги всё же подогнулись, и он рухнул на колени.

— Да, конечно! — Рон хлопнул себя по лбу. — Ты же ещё на первом курсе рассказывал… я заберу его, хорошо? Джордж истекает кровью…

Рон сорвал с шеи Гарри серебряную цепочку с янтарным фениксом, обнял обоих братьев, и они втроём исчезли.

— Нет! — с трудом выговорил Гарри, обращаясь уже к пустому месту. — Он не работает…

Гарри не мог вспомнить, что конкретно не так с этим портключом — слишком болела голова, слишком трудно было сосредоточиться; но он знал совершенно точно, что им нельзя было пользоваться, ни в коем случае нельзя, что надо было развалиться в процессе на вопящие от боли кусочки, но не давать Рону именно этот портключ…

— Вот ты где, мелкая мразь! — пинок под рёбра.

Люциус Малфой. Похоже, он и в самом деле очень хочет вернуть себе сына.

— Ничего, Лорд с тобой разберётся…

— Stupefy!

— С… — Малфой закашлялся где-то вдалеке. — Северус? Ты что?

— Меня задолбали и ты, и твой Лорд-маньяк, — предельно ясно высказался Снейп, подхватывая Гарри с земли. — Я отправляюсь туда, где прожил последние шестнадцать лет.

— Эй, а как же клятва? — Малфой успешно забыл об отобранной у какого-то бедолаги палочке в своей руке.

— Вот как раз её я сейчас и исполняю, если вдуматься, — Снейп покрепче обхватил Гарри и активизировал свой собственный портключ, толстостенный белый флакон: — Джеймс.

Восходящее солнце осветило серое небо, где змея и череп одержали безоговорочную победу над фениксом.

* * *

«08.02.

Мы встречаемся в Выручай-комнате почти каждый вечер. И всегда в нашем распоряжении одна и та же обстановка, как будто мы возвращаемся с помощью какого-то необычного хроноворота в один и тот же момент времени. И занимаемся мы здесь всегда одним и тем же. И даже роли не меняются: я всегда сверху — как ни странно, Поттер не против. Единственное, варьируются позы; Поттер горазд на акробатические выдумки.

Я не могу сказать, что мне это нравится, и что не нравится — тоже. У меня такое чувство, что моё мнение не то чтобы не будет принято в расчёт, но я просто не имею права его высказывать. Моё дело — подчиняться, отдавать себя целиком, выкладываться в безнадёжной ласке, насколько хватит сил; нечто подобное, наверно, испытывали любовники этой психованной древней магглы, Клеопатры — по легенде, она была умопомрачительно красива, и, бьюсь о заклад, все, кто сумел добиться ночи с ней, были в экстазе, что могут довести своё служение любимой царице до апогея — кому и знать, как не мне, что при таком чувствуют.

Не знаю, как там выглядела Клеопатра, но Поттер красивее всех, кого я знаю. Я могу часами сам себе перечислять все части его тела, подробно, как анатом; я мысленно почти что разбираю его по косточкам и ищу изъян в совершенстве. Нет изъяна. Раньше я мог сказать, что вечно лохматые волосы — это ужасно. Что слегка неровная от многочасовых полётов на метле линия плеч производит гнетущее впечатление. Что крохотные, почти сросшиеся с кожей головы мочки ушей наводят на мысли о мутантах. Я много чего мог сказать раньше — до того, как понял, что Джеймс Поттер божественно прекрасен.

Василиск его сожри, такое понимание. Я прекрасно жил без этого шестнадцать лет и обошёлся бы сейчас, но моего мнения никто не спрашивал.

В этом, надо думать, трагедия всей моей жизни: моего мнения не спрашивает вообще никто.

Твари. Все.

10.02.

А вот теперь я посмотрю, что он будет делать. Взгляну, что решит предпринять замечательный безупречный гриффиндорец в такой ситуации… попрёт ли он ради меня против своих гриффиндорских же друзей?

Сегодня мы с Поттером столкнулись у входа в Выручай-комнату; чаще то он приходил раньше, то я, а сейчас оба — минута в минуту.

— Привет, — улыбается.

— Привет, — я беру его за руку. На тыльной стороне ладони у него очень мягкая кожа, а на внутренней есть несколько небольших старых мозолей от квиддичных тренировок.

— Не скучал? — Поттер склоняет голову к плечу.

— Умирал от тоски, — хмыкаю я. — Сутки назад расстались.

И не могу сдержаться — целую его мягкие губы. Я ведь и правда скучал.

— Джеймс!! — раздаётся возмущённый голос Блэка, и сам вышеупомянутый король кретинов появляется в двух метрах от меня и Поттера, сбросив мантию-невидимку. Не свою, между прочим. Вряд ли Поттер знал, что у него её сегодня на вечерок позаимствуют. — Что ты делаешь?

Вопрос, достойный школы-интерната для особо одарённых. Неужели не видно, что он со мной целуется? Впрочем, что я разоряюсь — это ведь Блэк.

Поттер стоит, как громом поражённый.

— Сопливус, отойди от него немедленно! Джеймс, что ты стоишь, это какая-то тёмная магия!!

— Не знаю, как тебе, Блэк, — говорю я, потому что Поттер молчит, — а мне не требуется пользоваться тёмной магией, чтобы со мной кто-то целовался.

Блэк выхватывает палочку.

— Divido!

Нас с Поттером относит друг от друга и смачно шваркает о каменные стены — даже странно, что ничего не сломалось, ни мы, ни они.

— Сириус, ты что, рехнулся?!! — активно реагирует Поттер.

— Я-то в порядке, а вот ты? Ты… ты стоишь тут и целуешься… с Сопливусом, — выговаривает он это кретинское прозвище, скривившись от отвращения. — Джеймс…

— А ты думал, он с тобой должен целоваться? — интересуюсь. — А как же Люпин, а?

Блэк вздрагивает.

— Джеймс, ты что — разболтал ему о… о нас?! — он потрясённо смотрит на Поттера, который может только помотать головой из стороны в сторону.

— Вы что, думаете, так хорошо законспирировались? — фыркаю. — Да ещё только ленивый не вычислил, что вы с Люпином трахаетесь. Видимо, никто другой вам обоим не даёт, м-да…

— Stupefy!

Я уворачиваюсь и выхватываю палочку из кармана.

— Сириус, Северус, прекратите! — бестолковый Поттер имеет обыкновение забывать свою палочку в спальне, поэтому ему нечем нас разнять, кроме слов. Слова, надо сказать, не так уж и эффективны. — Немедленно прекратите оба!

Блэк продолжает держать меня на прицеле, но ничего не предпринимает.

— Джеймс, послушай… — в голосе Блэка самая настоящая мольба. — Это же извращение! То есть, Сопливус — это извращение! В школе полным-полно симпатичных парней и девчонок, ради Мерлина, Джеймс…

— Тебе не кажется, Сириус, — цедит Поттер, обозлившись, — что это моё личное дело — с кем целоваться?

— И вы собирались пойти в Выручай-комнату, — блистает Блэк чудесами дедукции, замечая дверь в стене. — Ты что… вы что… вы трахаетесь??

— Не ты один это умеешь, — слегка оскорбляюсь я. — А что, Блэк, завидно?

— Levicorpus!

В меня — моим же заклятием? Дудки… больше такой номер со мной не пройдёт.

Я навешиваю на себя невербальный щит и шепчу:

— Levicorpus.

Повиси-ка сам вниз головой, Блэк. Посмотрим, как это тебе понравится.

— Северус, прекрати немедленно! — Поттер хватает меня за запястье, сжимает. — Прекрати!

Он смотрит мне в глаза, и я чувствую себя, как под гипнозом. Его горячие пальцы, его расширенные зрачки, его побледневшее лицо. Я не могу сопротивляться ничему из всего этого, и всем остальным частям Поттера — тоже.

— Liberacorpus, — я опускаю палочку.

— Так, хорошо, — Поттер слегка расслабляется и загораживает меня собой от Блэка. — Сириус, не смей!

— Джеймс, какого хрена ты его защищаешь?! — орёт пышущий праведным негодованием Блэк. — Он подвесил меня в воздухе, этот сальный ублюдок!

— А я в прошлом году подвешивал его, и что?!! — орёт в ответ Поттер. — Не смейте оба нападать друг на друга, поняли?!

— Так что, ты предлагаешь так просто всё это оставить? — с ощутимой угрозой спрашивает Блэк и стискивает палочку — вот-вот хрустнет.

— Тебе — да, предлагаю!

Блэк отступает на шаг.

— Ты променял нас на Сопливуса? — спрашивает он тихо. — Меня, и Луни, и Хвоста? Ради того, чтобы трахать его грязную задницу, ты готов нас всех бросить? Джеймс… Сохатый…

Поттер колеблется. А потом выпускает моё запястье, которое держал до сих пор.

— Послушай, Сириус… мне надо тебе всё объяснить…

— Хотел бы я послушать, как ты всё это объяснишь, — цедит Блэк; теперь он хозяин положения и может себе позволить навязывать Поттеру позицию оправдывающегося. Интересно, часто ли эти двое перетягивали одеяло каждый на себя в тесной компании Мародёров? Держу пари, что редко. До сих пор у них наверняка было крайне мало поводов для разногласий.

— Сегодня ничего не выйдет, ты же видишь, — шепчет мне Поттер. — Завтра здесь же, в это же время — хорошо?

И, не дождавшись ответа, который в любом случае будет утвердительным, уходит вместе с подозрительно оглядывающимся Блэком. Успокойся, Блэк, я не собираюсь бить вам в спины каким-нибудь заклятием.

Для этого я слишком устал… я так чертовски устал.

Я захожу в Выручай-комнату, падаю на отвратительно гриффиндорскую кровать и засыпаю.

Это, конечно, мне только мерещится… но всё же покрывало отчётливо пахнет нашей смазкой; в одну из ночей неловкий Поттер опрокинул всю баночку на бархат.

А сейчас начинается рассвет, и я пишу всё это, чтобы было чем занять себя до первого урока. Не пойду на завтрак… не хочу видеть ни Поттера, ни Блэка. Просто не хочу.

Слава Моргане, сегодня у нас нет ни одного общего со львами занятия.

Разумеется, если не считать того, что вечером я, как баран, ведомый на заклание, притащусь к Выручай-комнате».

No one can save us from ourselves…

(Никто не может спасти нас от нас самих…)

«Scorpions», «Humanity».

Портключ Снейпа был настроен на двор Хогвартса; здесь было отчего-то очень много людей… больше, чем Гарри рассчитывал увидеть. И они всё выходили из замка и выходили; и шли куда-то в сторону от дверей, к угловым башням.

— Туда, — попросил Гарри.

— Поттер, Вы еле на ногах держитесь…

— Туда! — упрямо мотнул Гарри головой. Снейп больше не возражал.

До толпы, сгрудившейся вокруг чего-то, они доковыляли минуты через четыре; Снейп решительно ввинтился в толпу, и никто не попытался остановить его.

Три рыжие шевелюры выделялись на промёрзлой земле опавшими листьями; три пары синих глаз невидяще смотрели в блёклое небо.

Когда-то давным-давно, словно в смутной сказке, на этом же месте лежал мёртвый Альбус Дамблдор, и молчаливая толпа вокруг него наполняла двор болью и шоком.

— Фред? Джордж? — робко позвал Гарри. Выдрался из цепких рук Снейпа и шагнул к телам.

— Рон? Фред? Джордж? — Гарри прижал пальцы к запястью Фреда. Кожа была тёплой, но жилка под кожей не билась.

— Эй, что здесь Снейп делает? Он же Пожиратель Смерти! — возмутился кто-то. Снейп не пошевелился.

— Он спас Гарри, ты, идиота кусок! — хрипло, почти истерически выкрикнула Гермиона.

— Почему их никто не лечит? — Гарри обернулся к разом притихшей толпе. — Где мадам Помфри?

— Гарри… — Гермиона шагнула к нему, но не решилась подойти ближе, чем на метр. — Гарри, они умерли.

— Они? Нет, они не могут умереть, — Гарри покачал головой. — Они обещали мне…

— Гарри, они упали с Астрономической башни, — голос Гермионы дрожал, и Гарри понемногу понимал, что, может быть, она не так уж неправа. — У них наверняка нет ни одной целой кости… Гарри… послушай…

Гарри не слушал; он вспомнил, что на самом деле близнецы не обещали ему не умирать. Он просил их, но они всегда переводили разговор на другое.

А теперь они умерли.

Умерли.

Умерли, умерли, УМЕРЛИ!!..

— Нет… нет!!..

Гарри дёрнул Фреда за плечи, пытаясь приподнять с земли; шея близнеца изогнулась под неестественным углом, волосы волочились по земле — и Гарри упал рядом с ними, обнимая безжизненные тела; лицо врезалось в запылённую окровавленную ткань рубашек, отозвалось болью на выпиравшие осколки переломанных костей.

— Нет, нет, нет, — повторял Гарри, как заведённый, — нет, нет, НЕТ!!..

Слёз не было; он только задыхался, как будто весь воздух мира кто-то украл в одночасье, задыхался, бился в корчах, вжимаясь всем телом в изуродованные падением трупы, и перед глазами суматошно метались круги и звёзды разноцветного огня, и кто-то говорил: «Гарри, успокойся, пожалуйста, Гарри», но всё это было так далеко, так неясно сквозь неумолчный звон в ушах, так неважно, потому что близнецы — умерли.

Близнецы умерли.

— Фред… Джордж… — в горле у Гарри пересохло, и он не знал, зачем зовёт их, мёртвых, по именам, ведь они не ответят ему, они всегда отвечали, но не сделают этого сейчас… — Нет… нет…

Он целовал их холодные губы, целовал без ответа; он прижимал к себе обоих, чувствуя аморфную плоть, пронизанную обломками костей; и кровь близнецов была на его руках, на его лице, на его одежде, проникала под рубашку и брюки, такая горячая когда-то кровь, отстукивавшая быстрый пульс — один на двоих — такая холодная теперь, тёмная, запекающаяся на губах солёной горечью, как морская вода; кровь близнецов была на его руках, потому что он, и никто другой, был виноват в том, что они умерли, умерли, умерли!..

Портключ заносило в сторону, потому что он снял следящие чары, не умея обращаться с пространственными заклятиями. Ведь Дамблдор был уже мёртв, некому было пользоваться этими чарами — почему, почему, почему он не мог подождать?

— Я виноват, — признавал Гарри, касаясь губами струйки крови, вытекшей из угла рта Джорджа, — я один виноват, что вы умерли… вернитесь, пожалуйста, вернитесь ко мне…

За спиной кто-то плакал навзрыд; Гарри забыл, как плачут; он только держал близнецов крепко-крепко, чтобы хотя бы в смерти не разлучаться с ними; он скоро пойдёт за ними, совсем скоро, потому что не сможет здесь без них.

— Нет, нет, нет, — шептал Гарри безостановочно, и губы его стали жёсткими, как подошвы от того, что он постоянно пытался вдохнуть, но воздуха не было, а был только колкий яд, и он вдыхал этот яд, как можно больше, чаще, чтобы поскорее умереть.

— Нет… не надо! — просил он, и кто-то снова плакал, безудержно, не скрываясь; далеко, так далеко позади властного звона, и Гарри крепче закрывал глаза, чтобы открыть их и увидеть настоящих близнецов, Блейза, Седрика; но каждый раз, когда он поднимал веки, строгие в смерти синие глаза смотрели в небо, мимо Гарри, и были заострившиеся черты, и кровь, столько крови, и переломанные пальцы рук — он целовал их, каждую фалангу, сжимал бережно, звал Фреда и Джорджа, но они не отвечали.

— Надо что-то сделать, — сказал кто-то позади.

Гарри захлебнулся очередной порцией яда, и звон стал нестерпимым; лица близнецов медленно-медленно наплывали на него, как в киносъёмке, и занимали собой весь мир, заслоняли жгучие круги-пятна; ласковые лица, знакомые до последней чёрточки, выученные наизусть глазами и губами; он встречал их, пытаясь улыбнуться, но не помнил, как это делается.

И мира не стало.

В лабиринте было жарко. Там не было жарко на самом деле, на чётвёртом курсе, но здесь Гарри чувствовал приникающий к коже жар, как будто стоял у самого костра.

Он попытался понять, почему он здесь, и огляделся по сторонам — всё ли здесь так, как было в реальности? Нет, не всё… земля горела у него под ногами, обутыми в растоптанные кроссовки. Но огонь не причинял ему ни малейшего вреда, если не считать того, что от жуткой жары у него сохли глаза, и надо было часто-часто моргать.

Этот лабиринт был куда тише и безопасней, чем тот, реальный; Гарри чувствовал это всей шкурой. Но отсюда всё равно надо было как можно скорее найти выход. Может, где-нибудь за поворотом или снаружи его ждут Фред и Джордж, живые и весёлые, как всегда, не касавшиеся предательского янтарного портключа?

При этой мысли Гарри кинулся бежать, приминая огонь, как траву; языки пламени окутывали его почти до колен, пока он метался во все повороты, которые видел — а вдруг, там, наконец-то?.. Но лабиринт был пуст, как земля в первые дни творения, когда тьма уже была отделена от света, и даже кое-какие растения насаждены, но ни зверей, ни людей не было придумано.

— Фред! Джордж!

Никто не отзывался — даже эхо; стены кустов поглощали звуки, как чёрная поверхность — тепло.

— Джордж! Фред!

Гарри бежал по лабиринту, и рубашка, выбившаяся из-за пояса джинсов, трепетала позади, как флаг; Гарри неловко свернул, ударился плечом о стену и остановился перевести дух. Поднял руку, чтобы отереть манжетой рубашки пот со лба, и застыл, не решаясь — на нём была рубашка Блейза.

— Что всё это значит? — Гарри вжался лопатками в колючую стену. — Фред! Джордж!..

Языки пламени перед ним затанцевали, вырастая, и стали сфинксом, когда-то загадавшим Гарри глупую стихотворную загадку про паука. Отчего-то Гарри был уверен, что это именно тот самый сфинкс, словно последний специально все эти годы поджидал здесь незадачливого четвёртого участника Турнира.

— У Вас для меня загадка? — нетерпеливо спросил Гарри. — Если я её разгадаю, то доберусь до Фреда и Джорджа, да?

— Да, у меня есть для тебя загадка, — сфинкс скрестил лапы на груди — или вернее было бы сказать «скрестила», потому что и лицо у него было женское. — Если ты не отгадаешь её, я тебя съем — так полагается.

— А если отгадаю? — уточнил Гарри на всякий случай.

— То я всё равно тебя съем, и ты признаешь, что заслужил это, — улыбнулась сфинкс. — Потому что я спрошу тебя, Гарри: кто виноват в том, что близнецы погибли?

Гарри вздрогнул и закричал; языки пламени взметнулись высоко, закрывая сфинкса, но львиная лапа протянулась к нему сквозь пламя и цепко ухватила за плечо, до основания вонзая длинные острые когти.

— Жар не сбивается!

— Давайте ему ещё зелья, чёрт побери!

— Он не пьёт, он всё выкашливает! Может, тут ещё и простуда?

— Он просто жить не хочет, глупая Вы женщина…

— Пропущу мимо ушей Ваши оскорбительные комментарии. Давайте попробуем влить в него хоть немного…

— Простите, но… может, маггловским способом? Внутривенно?

— Когда он то и дело бьётся в таких судорогах? Вы намекаете на Петрификус, мисс Грейнджер? Лучше пойдите как-нибудь успокойте эту толпу, он же эмпат, ему только хуже оттого, что они с ума сходят.

— Хорошо, профессор…

— Он опять выкашливает всё! И температура, кажется, снова поднялась…

— О, Мерлин…

Это была уже другая часть лабиринта; здесь всё так же горел огонь под ногами, но сфинкса уже не было рядом, только рана на плече неприятно ныла и потихоньку кровоточила. Гарри прислонился лбом к кустам, пытаясь отдышаться; ветки царапали кожу.

«Надо идти, — попытался он уговорить себя. — Я должен выйти отсюда, из этого долбаного лабиринта, и тогда наверняка найду близнецов. Я попрошу у них прощения, и буду просить его до Рагнарёка и долго-долго после».

Теперь он шёл медленно, пытаясь прислушаться — за пределами лабиринта ведь должно что-то быть, и если идти так, чтобы приближаться к источнику шума, то можно ведь в конце концов выйти отсюда… но в лабиринте было тихо, как в могиле. Так тихо не было даже на самом деле, когда магия лабиринта отрезала его, измученного, от гомонящих трибун.

Он блуждал по лабиринту целую вечность; но там было пусто, как должно было быть в его персональном аду. «Я заслужил себе ад, — Гарри сполз спиной по стене веток и листьев, разрывая рубашку сзади в клочья, раздирая кожу спины до крови. — Я заслужил в миллионы раз худшего, самоуверенный кретин, безалаберный идиот…» Всё, что привело близнецов к гибели — всё это была цепочка его собственных ошибок. Сначала он принял от Дамблдора этот портключ и рассказал о нём Рону, дубина стоеросовая; потом влез в тонкую вязь чар и, естественно, испортил их; а потом оставил опасную вещь болтаться у себя на шее, как украшение — нашёл время украшаться, тупица! А потом позволил Рону взять портключ и никак, ничем не сумел помешать, потому что — снова собственная ошибка — слишком рано превратился в воздухе в человека и не рассчитал падения, брякнувшись лбом прямо на изгородь.

А ещё он убил Дамблдора своими руками, и судьба, с которой хитроумный директор наверняка съел на пару не один мешок лимонных долек, отплатила ему жестоко за то, что манипулировал Малфоем, за то, что предал всех тех, кто в тот вечер сражался с Пожирателями, за то, что поил Дамблдора вольдемортовским охранным зельем, за то, что Аваду, выбросившую худое старческое тело за бортик Астрономической башни, не столько произнёс Драко Малфой, сколько он сам — Мальчик-Который-Выжил-Чтобы-Не-Учиться-Ни-На-Чьих-Ошибках.

Точно так же, как сегодня, Гарри чуть меньше года назад стоял на коленях у тела человека, которого убил своими руками, и не испытывал ничего, кроме удовлетворения от выигранной партии. Должно быть, теперь качнувшиеся вселенские весы восстановили равновесие, потому что Гарри ненавидел себя в этот момент так страстно, так неистово, так искренне, так сильно и пылко, как до этого умел только любить — да и то не себя, а близнецов.

Послышался чей-то крик; Гарри узнал голос — это была Флёр Делакур.

Так это что, по-настоящему? Но ведь земля не горела под ногами, тогда ещё не горела... а может, раньше он просто не замечал этого?

Он вскочил и помчался прочь от крика; всё это уже было один раз — и этого раза достаточно! Подальше от этого, выход, где здесь выход?..

Он бежал из всех сил, и воздух словно сопротивлялся ему, став упругим, почти как желе. Но Гарри миновал несколько поворотов и наткнулся на небольшой тупик, где увидел себя — четырнадцатилетнего — и Седрика. Живого Седрика, утешавшего глупого маленького Гарри, рыдавшего над своей бестолковой любовью, растоптанной в тот день, как окурок сигареты.

Гарри потянулся было к этим двоим — утешить одного, обнять другого; но не решился.

«Я не заслуживаю Седрика. Я не заслуживаю даже того, чтобы думать о нём. Для такой самодовольной мрази, как я, в человеческих языках никто ещё даже слова не придумал — всем было противно».

Языки пламени взметнулись, жаркие, почти опаляющие, завивающие кончики отросших волос Гарри в крохотные спирали; Гарри-четырнадцатилетний и обнимающий его Седрик исчезли в огне, не заметив этого.

Гарри ждал, пока огонь снова поглотит и его, но пламя утихло, оставив после себя выжженную проплешину в тёмной траве.

И Гарри понял, что так просто он уже не отделается.

— Что с ним? Он будет в порядке?

— Блэк, мать твою, нашёл время явиться!

— Просто скажите, он выживет? Мы все психуем… пожалуйста…

— Сириус, мы пока не можем ничего сказать. Повреждения не такие уж сильные, пара недель лечения и ухода — и всё было бы в порядке. Но он просто не хочет жить, он отказывается бороться вместе с нами…

— То есть, надежды нет?..

— Типун тебе на язык! Северус, давайте попробуем вот эту охлаждающую мазь…

— Она довольно слабая, но может сработать… по крайней мере, её он не выплюнет, это вам не зелье.

— Опять судороги! Северус, помогайте!

— И… часто он так? Это же… Мерлин… нельзя же до такого доводить человека, это просто… я не знаю…

— Раз не знаешь, Блэк, то вали-ка ты отсюда и скажи остальным, чтобы занялись чем-нибудь полезным. Думаешь, твой крестник обрадуется, когда придёт в себя и узнает, что вы его хором оплакивали, вместо того, чтобы делать что-то? Иди, иди, чего стоишь?

— Снейп…

— Иди, мать твою! Поппи, давайте мазь… начнём с висков…

Голову прожгло холодом; Гарри вскрикнул, прижимая ладони к неожиданно покрывшимся коркой льда вискам. Лёд накрыл лоб, спустился по скулам на шею и обвил её, как тесный воротник; этот лёд не таял, и Гарри лихорадочно отламывал его по кускам, отбрасывал торопливо в сторону, пока пальцы не потеряли чувствительность от холода.

Вскоре среди переливающегося пламени высилась горка неровных льдинок; Гарри подышал на ладони и, не сводя со льда взгляда — как с готового ударить в спину врага, отступил за поворот. Стены сдвинулись, закрывая проход в тупик, где только что были два чемпиона Турнира Трёх Волшебников, и Гарри оставалось только гадать, было это неким одолжением ему, или он мог остаться там навсегда, если бы не ушёл вовремя.

Небо над лабиринтом стало ещё темнее; Гарри заметил, как сгустилась ночь и обесцветился огонь под ногами, только тогда, когда понял, что не различает следующего поворота.

Идти с вытянутыми руками было неудобно; собственных рук он тоже не видел в темноте, густо-серые рукава рубашки Блейза сливались с ночью. Воздух понемногу холодел, и вдыхать его было почти неприятно. «Зима здесь, что ли, начинается? — Гарри наткнулся на стену и провёл по ней руками, пытаясь понять, в какую сторону поворачивать. — Турнир был в начале лета…»

Где-то впереди вспыхнул яркий огонёк факела; Гарри не мог различить, кто его нёс, и пойти навстречу, чтобы это выяснить, не мог тоже — ноги словно приросли в земле. Трепещущий факел приближался неторопливо, почти величаво; и когда несущего факел и Гарри разделяло всего несколько шагов, последний медленно протянул руку, принимая тонкую деревяшку. В тёплых оранжевых бликах лицо Блейза казалось таким умиротворённым, каким никогда не было при жизни.

— Как ты здесь оказался? — спросил Гарри шёпотом; говорить в полный голос было страшно, будто громкие звуки могли разрушить этот холодный вечер.

— Просто пришёл, — задумчиво сказал Блейз, глядя куда-то сквозь Гарри. — Захотел тебя увидеть…

— Ты… призрак? — нерешительно спросил Гарри.

— Нет, — покачал Блейз головой. — Я просто хотел тебя увидеть. Жаль, что я тебе не нужен…

— Постой! — Гарри хотел было поймать Блейза за запястье, но пальцы прошли сквозь ткань мантии и плоть, сомкнувшись в воздухе. — С чего ты взял, что ты мне не нужен? Я же люблю тебя…

— Ты слишком винил себя, — Блейз вздохнул и впервые за этот странный разговор взглянул Гарри в глаза. В чёрных радужках наследника рода Забини плясало по крошечному огоньку. — Ты и сейчас себя винишь во всём. Слушай, я не успел тебе сказать… не надо тянуть на себя вину за всё. Так она тебя раздавит. Ты делаешь даже больше, чем можешь…

— Но я же и правда виноват… ты умер, чтобы спасти меня… а близнецы… это целая цепь моих идиотских ошибок, больше никто не виноват в том, что они умерли… — губы Гарри задрожали.

— Ты думаешь, они хотели бы, чтобы ты до конца жизни убивался чувством вины? — Блейз коснулся щеки Гарри; это прикосновение походило на порыв холодного ветра. — Ты залез в свою вину и боль, как в скорлупу, и не достучаться до тебя. Ты не чувствуешь меня, потому что не хочешь чувствовать. Ты думаешь, что не стоишь этого.

— Я и правда не стою… — Гарри опустил факел.

— Ты стоишь всех сокровищ мира, — тихий голос Блейза эхом отдавался в голове Гарри. — Когда ты говоришь, что виноват, ты озвучиваешь то, что думает твой главный враг — не забывай, кто он, Гарри. Слушай лучше тех, кто любит тебя.

— Ты знаешь, кто мой главный враг? Но ты же не видел того медальона…

— Медальона? Зачем мне медальоны? Я и так всё про тебя знаю… — Блейз негромко рассмеялся. — Знаю всё-всё, и всё ещё люблю тебя.

— Блейз… — у Гарри перехватило горло, и он не сумел выговорить больше ни слова; хотя даже если бы он был способен говорить, то вряд ли нашёл бы, что сказать.

Блейз растаял в холодном воздухе; прощальная улыбка, повисевшая в воздухе несколько секунд отдельно, как у Чеширского кота, рассыпалась на большие снежинки, окутавшие плечи и волосы Гарри.

«Наверно, со стороны я выгляжу седым… если вообще как-нибудь выгляжу».

Огонь факела добрался до руки Гарри и охватил его ладонь; боли не было, только слабый жар. Гарри, подняв руку, наблюдал, как языки пламени ползут по рукаву вверх, потрескивая; рубашку они не трогали, но сжигали плоть Гарри, стремительно и жадно.

Пламя взметнулось у него перед глазами, и ничего больше не было видно.

— Скажите, он хотя бы раз пришёл в себя?

— Нет. Не мешайте.

— Я не буду мешать… только дайте, пожалуйста, снотворное… для Кевина Диггори. Мы скормили ему всё успокаивающее, что у нас было, но оно толком не помогает…

— Возьмите это зелье, мисс Грейнджер, и не давайте ему больше ничего, иначе он отравится таким количеством лекарств. И скажите заодно всем, кто ждёт, что они могут ложиться спать; когда жизнь Гарри будет вне опасности, мы обязательно сообщим.

— Поппи, он поборол и чары холода. Чертовски упрямый мальчишка…

— О, Мерлин… Северус, у Вас есть ещё идеи?

— Регулярно обтирать его холодной мокрой тканью… хотя вряд ли это принесёт большую пользу.

— Профессор… мадам Помфри… у Гарри жар всё это время?

— Да, мисс Грейнджер. Вы получили, что хотели? Можете идти.

— Может, у него воспаление внутренних органов?

— Мисс Грейнджер, Вы сомневаетесь в нашей способности накладывать диагностические чары? Мистер Поттер всего лишь усердно пытается сжечь самого себя в приступе боли от потери близнецов Уизли. С внутренними органами у него всё в порядке, если не считать мозг, который во время битвы изрядно сотрясся.

— А… откуда Вы знаете, что он хочет сжечь себя, и именно из-за… близнецов?

— Он периодически зовёт их и твердит, что во всём виноват.

— Он зовёт только Фреда и Джорджа?

— Ещё иногда покойных мистера Забини и мистера Диггори. Идите, мисс Грейнджер, Вы же не хотите, чтобы здравствующий мистер Диггори нажил себе нервное расстройство от рыданий?

— Кевин не Диггори, он Поттер… Гарри принял его в свой род, как младшего брата…

— Вот как? Что ж, пока он не стал старшим, позвольте мне и мадам Помфри заняться присутствующим мистером Поттером. Вы свободны.

Этот лабиринт явно был бесконечен; когда-то Хагрид вырастил на квиддичном поле запутанный, но маленький лес живых стен, но здесь и сейчас — где бы и когда бы всё это ни происходило — выхода не было. Конечно, была вероятность, что Гарри просто не в состоянии его найти, но не мог ведь он быть настолько туп, чтобы за много часов не суметь отыскать выход. Квиддичное поле можно было обойти по периметру за десять минут, если идти совсем медленно; этот лабиринт же словно издевался над Гарри, кружа его в однообразных коридорах и поворотах, по одинаковому огню, обвивавшему ноги до колен, под одним и тем же тёмным небом, в котором за это время только зажглось несколько звёзд.

Гарри устал, но заставлял себя идти дальше, потому что — он знал это — стоит только сесть отдохнуть, как из-под земли появятся костлявые восьмипалые руки и утянут за собой, и он никогда больше не увидит близнецов…

Ноги ныли, голова раскалывалась, левая ладонь была покрыта неотчищающейся копотью от исчезнувшего куда-то факела Блейза; Гарри то и дело спотыкался о переплетения корней и упрямо плёлся дальше, испытывая большое желание по-собачьи свесить язык набок.

И лабиринт сжалился над Гарри, неожиданно распахнув перед ним выход — там, где только что была глухая стена. Несколько секунд Гарри стоял неподвижно, осмысливая произошедшее, а потом опрометью выбежал наружу.

Здесь земля под ногами горела куда жарче, чем в лабиринте; пламя припекало ноги сквозь обувь и джинсы, было ярче — здесь оно имело цвет даже в темноте, тогда как огонь лабиринта, лишившись подпитки в виде солнечных лучей, стал похожим по оттенку на медузу. И это было квиддичное поле, да; только не такое, как в день Турнира — вокруг не было ни одного человека, и монолитная тишина, нарушаемая лишь частым дыханием Гарри, наполняла пространство. Накрапывал дождь, ничуть не мешавший огню; волосы Гарри быстро намокли и разделились на отдельные унылые пряди.

Что-то было тревожно знакомым; чувство «дежавю» мучило Гарри с каждой секундой всё сильнее, и когда он поднял руку, стряхивая с волос крупные капли, он понял — запах.

Дождь пах яблоками.

Гарри завертелся волчком, пытаясь разглядеть, есть ли здесь кто-нибудь — запах яблок напомнил ему о близнецах, и уж теперь-то они должны были оказаться здесь — теперь, когда он вышел наконец из лабиринта!

Небо медленно переходило от чёрного к серому, и звёзд стало больше; этого света Гарри хватило, чтобы увидеть: здесь нет больше никого.

— Фред! Джордж! — звук разносился далеко из сложенных рупором у рта ладоней. — Джо-ордж! Фре-е-ед!..

Никто не откликался. Гарри обошёл лабиринт, чтобы найти выход с поля — но выхода опять не было. Это напоминало дурацкую головоломку, создатели которой даже не позаботились о том, чтобы разнообразить загадки; однако, при всей неизобретательности упомянутых создателей, Гарри не мог не признать, что по-прежнему не имеет ни малейшего понятия, как отсюда выбраться. Пустые трибуны, чем-то похожие на звериные пасти с выбитыми зубами, окружали его сплошным кольцом; пробраться мимо них, пожалуй, можно было бы, только взлетев.

«Но я ведь могу летать… я же анимаг!..»

Но стать драконом не получилось. Просто не вышло, как будто он никогда не бывал ничем иным, кроме человека; как будто ему было десять лет, и он ничего не знал о своей магии, кроме того, что это — уродство и ненормальность.

Гарри вскарабкался на самый верх трибун — быть может, получится спрыгнуть отсюда, хорошенько сгруппировавшись?.. Но земля под трибунами терялась в тумане — пусть даже на самом деле здесь не могло быть так высоко — и Гарри не решился прыгнуть, потому что здесь всё было совсем не так, как на самом деле.

Стоя на одном из сидений самого последнего ряда, Гарри раздумывал над тем, что же делать дальше, когда заметил краем глаза в центре поля вспышку белого цвета; он развернулся с такой скоростью, что чуть не упал, и увидел, что посреди поля — где только что был лабиринт — стоит высокий человек, лица которого было не разглядеть, но чья длинная белая борода очень знакомо развевалась на ветру.

Гарри пустился вниз бегом; но внезапно трибуны стали гораздо выше, чем тогда, когда он взбирался на них, и если раньше ему хватило бы пяти минут, чтобы на приличной скорости преодолеть расстояние от верха до земли, то сейчас он едва спусился наполовину, потратив на это битых полчаса.

В боку кололо от долгого бега — Гарри уже изрядно пометался туда-сюда этой ночью — и он остановился, нагнувшись и упираясь кулаками в колени — так было проще перевести дыхание.

Человек с белой бородой — наверняка это был Дамблдор, кто бы это ещё мог быть? — стоял неподвижно всё то время, пока Гарри бежал; но стоило последнему остановиться, как директор поднял руку и начал медленно чертить в воздухе ярко-красные пылающие буквы. От прерывистого дыхания очки Гарри запотели, и он торопливо сдёрнул их, чтобы протереть; когда он снова нацепил их на нос, Дамблдора уже не было на поле. Теперь там был большущий плоский камень — совсем как тот алтарь, на котором Блейз чертил пентаграмму для исцеляющего ритуала — и на камне лежали — нет, нет, этого же не может быть, пожалуйста, не надо — два тела.

Гарри пустился бежать снова, и на этот раз ему хватило трёх минут, чтобы, едва не упав, вылететь на траву поля и промчаться к его центру.

Над изломанными, изуродованными падением телами близнецов мерцало алое, как свежая кровь, слово, оставленное Альбусом Дамблдором: «Виновен».

«Виновен».

Огонь взметнулся над полем, словно повинуясь отчаянному крику Гарри, и поглотил и алтарь, и того, кто был виновен; от жара лопались глаза и кожа — всё так же без боли; Гарри пытался дотронуться до тел, но не мог найти их за стеной огня, хотя они должны были быть совсем рядом, в метре-полутора, но сколько бы он ни искал, он не находил ничего, кроме новой боли — да. Огонь наконец-то начал причинять ему боль, и Гарри принимал её, смирялся с ней и открывал для неё своё тело; такое же виновное до последней клетки, как и он сам, весь, целиком.

— Фре-ед! Джо-о-ордж!..

— О Мерлин и Моргана… Северус, он сейчас просто вспыхнет! У человека не бывает такой температуры!

— Поппи, неужели Вы не помните, что мистер Поттер — извечное исключение из правил?

— Как Вы можете шутить?! Надо что-нибудь предпринять, срочно…

— Что, Поппи? Я истощён. Я не знаю, что можно сделать.

— То есть… у нас нет никакой надежды?..

— Сами посмотрите… Вот, видите? Если полить его холодной водой, она сразу же испаряется, как будто Поттер задумал превратиться в раскалённую сковородку. Да, да, я знаю, что шутки звучат неуместно, но… но мне больше нечего сказать. Он должен сам захотеть вернуться. Нам его не переупрямить.

— Он опять зовёт их… если бы эти двое были здесь сейчас, они бы вытащили его, я уверена…

— Как? Разве они были квалифицированными колдомедиками?

— Нет, Северус. Они просто любили его. Знаете, я однажды застала их троих за поцелуями прямо здесь, в больничном крыле… Гарри в то время попал ко мне с какой-то очередной травмой. И пусть даже они нарушали с десяток правил лазарета одновременно, да и просто это было достаточно шокирующе само по себе — видно было, что они любят друг друга.

— Одно время ходили слухи, что близнецы Уизли совратили Поттера…

— Северус, где были Ваши глаза всё то время, пока Вы учили этих сорванцов? Это была любовь… знаете, такая, какую воспевают в балладах.

— Любовь между мужчинами в балладах не воспевают.

— И очень зря. Слышите, он снова зовёт их?.. Что это, подушка дымится у него под щекой?

— Именно так. Поппи, как насчёт того, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто точно так же любил нашего национального героя — коль скоро колдомедицина здесь бессильна? В следующий раз мы можем не суметь потушить огонь…

— Кого-нибудь, кто любил бы его? Северус… Северус, они все умерли — и Седрик Диггори, и Блейз Забини, и близнецы Уизли — это, правда, все, о ком ходили слухи, и у Гарри могла быть и секретная личная жизнь... Но я не знаю, кто удержал бы его здесь.

— А как насчёт Поттера-младшего — бывшего Диггори? Если он так отреагировал на то, что Поттеру плохо, может, он любит его достаточно?

— Стоит попробовать… Знаете, Северус… Альбус всегда говорил, пока был жив, что самая великая сила в мире — это любовь. Мне кажется, он был прав…

— Я поверю в это, только если Поттер умудрится одолеть Тёмного лорда не Авадой или ещё чем-нибудь в этом роде, а бескорыстной любовью…

* * *

Бессмертие — вот что занимает его. Занимает постоянно, днём и ночью; он засыпает с этой мыслью, просыпается, он думает о нём, строча конспекты, листая книги, разрезая котлеты. Бессмертие.

Хоркруксы.

Он уже сумел отколоть от души один кусок и спрятать его в дневник; право же, это забавно — разговаривать с самим собой. Ещё более забавно было распознавать чары, которые его отколотая часть души пыталась наложить на собственного бывшего хозяина, чтобы завладеть его телом, подчинить его своей воле. С кем-то другим этот номер мог бы и пройти, но только не с тем, кто знал наизусть все приёмы для доверия и покорности, все трюки, вызывающие поклонение и желание. Хотя попадись этот старый дневник в руки кому-нибудь другому — и заключённая в бумагу и чернила часть души стала бы чересчур самостоятельной… стоит хранить эту книжицу потщательней, хотя если она потеряется — не стоит беспокоиться. Он ведь не ограничится одним-единственным хоркруксом, отнюдь.

Семь — волшебное число, число радуги; оно приносит удачу. Стоит внимательней относиться к магии чисел; он уверен, что она значит больше, чем многие думают. У Иисуса Христа было двенадцать апостолов, а сам он был тринадцатый; и чёртова дюжина ещё никогда никому не была на пользу.

«Что такое душа?» — спрашивает он себя и не находит ответа. Что за часть его поселилась в желтоватых гладких страницах? Он не чувствует никакой разницы — но отчего же порой ему мерещится, что под тёмной обложкой ритмично движется кровь, отчего тот-кто-теперь-живёт-в-дневнике так похож на него самого? Что такое душа, и есть ли от неё какой-нибудь толк, кроме того, что её можно раздробить и создать хоркруксы?

Все эти вопросы — риторические, умозрительные; он задаётся ими в свободное время, которого не так уж много. Как правило, этим размышлениям принадлежат быстрые неясные минуты перед сном, когда глаза его ещё открыты, но мысли уже начинают путаться; эти размышления быстро переходят в сны, чёрно-белые небогатые сюжетом сны. Иногда ему снится маленький мальчик со странным шрамом на лбу; мальчик ничего не делает в снах, просто стоит и смотрит на него расширенными от ужаса глазами, и кровь пульсирует в напряжённой жилке на виске точно так же, как под обложкой старого дневника.

Лицо этого мальчика кажется таким знакомым и таким необычным одновременно; проснувшись, он долго избавляется от навязчивого ощущения какой-то ошибки. Это странные сны, и хорошо, что они очень редки; он не любит таких ощущений.

Теперь он бессмертен — и не перекрывает ли одно это сотни ошибок, которые он мог сделать? Ошибается тот, кто ошибается последним; при наличии достаточного времени, чтобы исправить всё, что угодно, трудно оказаться последним.

Сегодня ему снова снился этот испуганный мальчик; и он просыпается разбитым, раздражённым, потому что мальчик начинал плакать: в огромных детских глазах накипали слёзы, пухлая, искусанная нижняя губа слегка подрагивала. Что такого страшного в нём, чтобы плакать при его виде? В конце концов, он красив; пусть это приносило ему беды в детстве, но в Хогвартсе подобное качество пригодилось. Влюбить кого-то в себя — кратчайший путь заполучить безответного раба. Слизеринцы не менее других падки на внимательный взгляд из-под длинных ресниц, бархатный голос и изящные жесты; пожалуй, даже более других, потому что привыкший ловить рыбак никогда не думает, что может попасться в такие же сети.

Но этот мальчик во сне словно смотрел мимо лица, мимо эффектно ниспадающих на лоб и шею чёрных волос, мимо тёмных глубоких глаз; мальчик смотрел глубоко-глубоко, в самую душу, расколотую на части. Он не может поручиться, что мальчик плакал от страха, а не от жалости, и эта мысль — о том, что можно жалеть его, победившего смерть и собственную судьбу приютского подкидыша — раздражает его, царапает глубины сознания до самого вечера. Закрывая глаза, он хочет, чтобы ему не снился сегодня странный мальчик, которого так хочется убить за эти страх и жалость. И мальчик не снится ему сегодня. Наверно, мальчику тоже хочется жить.

Но мальчик всё равно когда-нибудь умрёт, а он — он будет жить всегда.

Вечно.

* * *

«11.02.

Поттер не пришёл. Я ждал его несколько часов, но он так и не появился; в конце концов я снова заснул один на этой идиотской кровати с бархатным покрывалом.

Сегодня у нас с утра Зелья, потом Трансфигурация, пустой урок — время отдыха, в которое мне полагается делать домашнюю работу, три ха-ха — и Древние Руны. Не пойду никуда отсюда. Мне и тут достаточно плохо, не хочу усугублять. Плевать на завтрак, обед и ужин: проголодаюсь — схожу попрошу что-нибудь прямо у эльфов. Поттер ведь показал мне дорогу на хогвартскую кухню…

Поттер, Поттер, снова Поттер, всегда и всюду, вездесущий, как… хотел написать что-нибудь уничижительное, но в голову лезет только «как ветер». Я почему-то даже не могу теперь думать о нём плохо, как будто у меня в голове стоит фильтр.

У меня достаточно времени, чтобы подумать — меня вряд ли кто-нибудь хватится, кому я нужен. И я буду думать. В частности, я был бы не против додуматься до причин того, что не могу противиться Поттеру, того, что каждый трах воспринимаю, как акт поклонения, и до причин многого другого сопутствующего — довольно нудно было бы расписывать лист за листом невнятными формулировками, уж сам-то я всегда пойму, о чём здесь речь. Думаю, даже если бы я потерял память о последнем полугоде, то мне хватило бы прочесть всё, что уже написано, чтобы понять себя досконально…

Итак, есть задача, которую надо решить. Её условия: Поттер, я и трах. Её вопрос: что в условиях даёт эффект чего-то экстраординарного, как будто никто никогда до нас не трахался и в нас есть нечто особое?

Не будем пока касаться фактора Поттера… начнём с меня.

Мой первый поцелуй был с Поттером. Я впервые коснулся чужого тела в таких интимных местах с Поттером. Я впервые занимался сексом с Поттером.

И я впервые влюбился — в Поттера.

Может, в этом всё дело? В том, что я просто веду себя, как неопытная девчонка. Откуда бы мне взять опыт, если никто никогда не желал быть хотя бы моим другом? Вообще-то, я на их месте тоже держался бы от меня подальше… но я не на их месте, и никогда там не буду, поэтому могу с чистой совестью их всех ненавидеть.

И Поттера я тоже ненавидел, между прочим. Но стоило этому придурку меня поцеловать, как всё прекратилось…

А может, оно прекратилось раньше — когда он впервые показался мне красивым?

Враг — это нечто достаточно безликое, чтобы ты мог думать о его уничтожении. Всегда проще думать в гневе: «Сейчас разобью пару тарелок о стену и немного успокоюсь», чем «Сейчас разобью пару фарфоровых тарелок из того чудесного канадского сервиза для особых случаев, подаренного тётушкой Эмили на двадцативосьмилетие, и буду долго рыдать над дорогими сердцу осколками». Ненависть застилает глаза; и этим она хороша, потому что стоит открыть их, как случается **@** вроде той, что произошла со мной, идиотом.

Скорее всего, первая влюблённость сбила меня с толку. Я стал мнительным и приобрёл кретинскую привычку думать о будущем оптимистично — искоренить немедленно! Судя по тому, что Поттер не появился вчера и вряд ли появится ещё когда-нибудь, он и думать обо мне забыл — что я ему в череде бесконечных поклонников, готовых день и ночь бить поклоны у изножья его кровати? Я ничем от них не отличаюсь — разве что уродливее и сварливее. Но это отличие говорит отнюдь не в мою пользу.

Поттер — это, чёрт побери, единственный, кому я вообще когда-либо был нужен. Ну, я думал, что я ему нужен. И ведь был, не так ли? Ему точно так же нужны, скажем, мантии из тонко выделанного льна, чай с лимоном по утрам, чистые носки и многое другое. Я попадаю в тот же разряд.

Итак, фактор меня разобран — насколько я способен разбирать его объективно.

Фактор траха.

Трах великолепен — так, по крайней мере, кажется мне. То есть, мне хорошо — мне очень хорошо, несмотря на всё, что я об этом думаю. Но, опять же, сравнивать мне абсолютно не с чем. Можно показать карманный фонарик какому-нибудь дикарю, который всю жизнь прожил в пещере под землёй, и сказать, что это солнце. Он поверит, почему нет? Он ведь даже слова такого, как «солнце», не знает. Вот только в чём штука, я понятия не имею, как определить, фонарик мне показали или настоящее солнце. И что самое противное, мне абсолютно всё равно. Если Поттер — это, пользуясь этой метафорой, фонарик, то солнце может светить всем остальным, я предпочитаю фонари.

Гм. Кажется, я сказал про трах всё, что знаю. Пора переходить к самому сомнительному пункту.

Поттер. Джеймс Поттер собственной неотразимой персоной.

Мне хотелось бы думать, что я не знаю, зачем я ему понадобился. Но, по-моему, нет никаких сомнений, что ему просто хотелось укладываться с кем-нибудь в постель регулярно и без обязательств. Я бы даже не подумал никогда о том, чтобы ставить ему условия и требовать обязательств; я даже спорил с ним в последний раз уже очень давно. Как только он посмотрит на меня и улыбнётся, я сразу забываю все колкости, которые хотел высказать. И в этом, наверно, даже не влюблённость виновата — умудряются же ссориться любые парочки!

Вот только мы с Поттером — не парочка. Парой ему будет Эванс, когда у неё раскроются наконец пошире её знаменитые зелёные глаза.

А я буду за бортом. Наблюдать и строчить в дневник слезливые тягомотные плоды своих раздумий.

Интересно, что сказал ему Блэк, чтобы переубедить? Уж точно этот придурок не мог использовать аргументы вроде «это нездорово и ненормально», у самого ведь рыльце в пушку. Может, он сказал, что отношения именно со мной — это само по себе извращение (в какой-то мере я даже согласен с этим). Хотя вряд ли Поттера не мучили те же мысли, когда он в первый раз поцеловал меня из-за зелья…

Может, Блэк поставил вопрос ребром: «Или мы, или он!». Люпин или отмолчался, или поддержал своего любовника, бесхребетник Петтигрю готов целовать следы обоих — Поттера и Блэка — и тоже наверняка воспринял в штыки новость о том, что Верховный Мародёрский Заводила нашёл себе какие-то интересы на стороне. Конечно, это в том случае, если Люпину с Петтигрю рассказали обо всём; хотя я думаю, что вряд ли нет. Всё-таки Гриффиндор — это не факультет, а диагноз.

Впрочем, Слизерин не лучше.

У меня уже устали руки: писать столько ерунды в одно утро — занятие для тех, кто хочет натренировать мышцы пальцев. Ну, если в пальцах есть какие-то мышцы. Признаться, понятия не имею, есть они там или нет, но если есть, то скоро они превратятся во внушительные киношные бицепсы, потому что я только и делаю последнее время, что мараю странички.

В конце концов, больше мне нечем занять досуг. Чем я вообще занимался до того, как начал встречаться с Поттером? Не могу вспомнить. Может, я читал книги, сочинял новые заклинания, экспериментировал с зельями… не помню.

Зато стоит закрыть глаза — и я сразу вижу, как у него дрожат ресницы закрытых глаз, бросая тень на золотисто-смуглые щёки, как он прикусывает и без того истерзаную поцелуями нижнюю губу, как сверкающие капельки пота выступают у него на груди, и хрупкие пальцы судорожно мнут простыню. Это я помню — слишком хорошо помню, куда лучше, чем хотел бы.

Если ему только нужен был кто-нибудь, чтобы трахаться, почему он всегда был снизу? Если бы он захотел сам трахнуть меня, я, разумеется, не отказал бы ему, даже если бы для этой цели он решил воспользоваться не членом, а ножкой стула. Так почему? В конце концов, он ведь уже был с девушками и уж точно знает, что с парнями это приблизительно так же, только отверстие расположено немного в другом месте. В чём проблема? Ведь не в неопытности, не в брезгливости и не в ещё чём-нибудь таком.

О чёрт, я устал думать о Поттере. У меня просто мозги лопаются.

Я не могу больше, не могу!

Лучше пойти попробовать ещё поспать, раз уж выходить отсюда я не собираюсь.

Это задача без ответа. Нечестно придумывать такое. Если бы я знал, кому предъявить претензии, я бы предъявил.

Провались оно всё пропадом, и я — в первую очередь».

— Пепел бьётся о моё сердце! — сказал Уленшпигель.

Шарль де Костер, «Легенда об Уленшпигеле».

— Гарри… Гарри, проснись, пожалуйста… — прерывистый, перемежаемый всхлипами шёпот мешал, не давал провалиться снова в тяжёлое мутное беспамятство. — Гарри, пожалуйста… ты не можешь вот так меня бросить… знаю, я думаю только о себе, но… знаешь, дядю Амоса и тётю Сесилию убили сегодня утром. Вольдеморт решил устроить несколько карательных акций для тех, кто за тебя. Добрались ещё до семьи Дина Томаса, до папы Луны, до родителей Парвати и Падмы… Гарри, всем без тебя так плохо… мне тоже плохо… вернись, пожалуйста… Гарри, я так тебя люблю. Я тебе не говорил? Я не знаю, слышишь ты меня или нет… но я люблю тебя, так люблю. Гарри… пожалуйста, пожалуйста, очнись… Профессор Снейп сказал, что ты хочешь сжечь сам себя, потому что думаешь, что Фред и Джордж умерли из-за тебя. Ты и правда такой горячий, у меня уже все ладони в волдырях — я тут пробую взять тебя за руку. Помнишь, ты обжёгся об меня, когда я ломал тот хоркрукс? Теперь мы квиты… Гарри, пожалуйста, Гарри… Гарри, не умирай вот так вот, пожалуйста… если ты умрёшь, я прыгну за тобой в могилу, понял? Я и там тебя в покое не оставлю… Гарри, проснись, пожалуйста… я люблю тебя…

Лёгкий холод, и шипение. До Гарри не дошло, что это такое было, пока снова не послышались всхлипы.

— Гарри, профессор и мадам Помфри сказали, я могу помочь тебе вернуться, потому что люблю тебя… но ведь тебя не только я люблю… там все не могут заснуть сейчас, никто ничего делать не может, несколько дней всё из рук валится… Гарри, близнецы тоже тебя ещё любят. Знаешь, мне всё мерещится, когда я замолкаю, что они где-то рядом. Я даже вижу боковым зрением морскую волну и подсолнухи, но если прямо взглянуть, то их нет. Гарри, они ведь не хотели бы, чтобы ты умер. Эта **@@** война, она забирает самых-самых, но ты ведь не поддашься ей? Гарри… Гарри…

Даже самая распоследняя мразь — каковой Гарри, без сомнения, являлся — не смогла бы слушать спокойно, как Кевин плачет, роняя мгновенно испаряющиеся слёзы на раскалённую кожу старшего брата. И Гарри выдернул ладонь из рук Кевина — то есть, попытался выдернуть.

— Гарри?

— Не… надо… — голос был хриплым, словно он кричал несколько часов подряд. Хотя, может, так оно и было.

— Что не надо? Только скажи, я всё сделаю! — счастливый до одури голос Кевина вызвал целое цунами вины. Как можно так радоваться, что очнулся тот, из-за кого умерли близнецы, из-за чьей безалаберности, безответственности и высокомерия погибли два самых настоящих ангела?

И вместе с ними умер Рон, который не напоминал ангела никоим боком, но был человеком, не заслуживавшим такой глупой и злой смерти.

— Не надо… — выдохнул Гарри, собираясь договорить «… любить меня», но сил не было, и он промолчал, глядя в стерильно-белый потолок.

Потолок странным образом расплывался перед глазами, и Гарри было глубоко безразлично, что тому причиной — просто отсутствие очков или испортившееся от удара больше прежнего зрение. Новые и новые слёзы Кевина не испарялись, попав на кожу; это значило, что Гарри успел остыть в прямом смысле этого слова. Это было хорошо, потому что иначе упрямый Кевин обжёг бы себе ладони с обеих сторон, не оставив попыток взять за руку того, кого, как он наивно полагал, есть за что любить.

* * *

Похороны близнецов и Рона были назначены на девятое марта; всех прочих жертв битвы при Литтл-Уингинге — тех, конечно, чьи тела не остались лежать там же и не сплавились в единую массу с землёй под действием огня — уже предали земле. К этому дню Гарри мог уже самостоятельно ходить, не падая после первого же шага, и даже застёгивать бесконечные пуговицы мантии — слишком мелкие и чрезвычайно капризные, о чём он не подозревал все предыдущие годы. Правда, «самостоятельно» — это было сильно сказано; если бы не усилия Кевина и Снейпа — воистину неожиданный дуэт — он так и остался бы безразлично лежать на кровати, ожидая только момента, когда от такого образа жизни сумеет умереть и присоединиться ко всем, кого потерял. Но оба, и профессор Зельеварения, и Поттер-младший, не сдавались ни тогда, когда им приходилось одевать его собственноручно и кормить с ложечки, потому что от слабости он еле-еле мог поднять руку на несколько сантиметров над одеялом, ни тогда, когда он молча отказался делать что-либо помимо того, чтобы смотреть на потолок. В тот день Кевин разозлился всерьёз и заявил, что если Гарри не начнёт снова жить, а не торчать на одном и том же месте, как муха под снотворным, то он — Кевин — будет на глазах Гарри подвергать сам себя Круциатусу. Чтобы расшевелить. Когда Гарри проигнорировал это заявление, Кевин ткнул себе в грудь собственной палочкой и выкрикнул: «Crucio!». Снейп не пошевелил и пальцем, чтобы остановить неразумного первокурсника; и Гарри, подхватившись с кровати, без палочки наложил Finite Incantatem на бьющегося в боли Кевина.

Может, ему стало бы легче, если бы он сумел заплакать. Но чувство вины, холодное и влажное, как осенняя грязь, заполняло его всего и давило, давило, угрожая взорваться и разнести его на мелкие кусочки; давило изнутри, залепляя все поры в коже, закрывая порой рот и нос — так, что Гарри не мог дышать. И он не мог плакать, потому что не должен был получать облегчения.

Он убил близнецов; они умерли из-за него, и он не имеет никакого права на снисхождение.

Утро похорон выдалось солнечным и холодным; снег со дня на день угрожал начать таять, но этому определённо суждено было случиться не сегодня.

Обстановка напомнила Гарри похороны Дамблдора; вот только тогда людей было куда больше, и близнецы были рядом с ним, живые, весёлые, любящие. А теперь они лежали в общем гробу из тёмного дерева — их никто не посмел разлучить и после смерти — и их остекленевшие глаза смотрели мимо Гарри, смотрели в небо, где, должно быть, были сейчас их души.

Гарри всё ещё передвигался с ощутимым трудом, медленно, пересиливая боль — почти все его внутренние органы были обожжены, и кожа кое-где обгорела изнутри до дыр; поэтому он доковылял до этого уголка двора уже когда все остальные были на месте. Тишина висела над двором — такая гнетущая и плотная, что Гарри ждал камня в спину; он был бы даже рад этому камню, но ничего не было. Все молчали и провожали его глазами, и у Гарри не было даже сил прислушиваться к их чувствам. Какая теперь разница, что они все ощущают, когда единственные, чьи эмоции имели значение, больше ничего и никогда не почувствуют?

Люди расступались перед ним, давая пройти к гробу; Хагрид вдруг зарыдал так надрывно, будто хоронили не людей, а веру, надежду и любовь. Гарри заметил где-то в толпе бледное лицо Джинни, которую обнимал за плечи Чарли; мелькнула заплаканная Гермиона, комкающая в руках носовой платок. Никто из тех, кто тоже имел право оплакивать этих умерших, не подошёл к гробам вместе с Гарри, и он не знал, что они хотели этим сказать.

Гробы стояли на возвышении; их края доходили Гарри до пояса. Он опёрся руками о грубое дерево, немедленно заполучив две занозы, и склонился близко-близко к таким знакомым восковым лицам.

— Снейп говорил, мне лучше не растравлять себя вашими похоронами, — шёпотом сообщил Гарри близнецам. — Но я всё равно пришёл. Фредди, Джорджи… не надо меня прощать. Я знаю, вы бы меня простили, вы бы простили мне всё, что угодно… но за вашу смерть я сам себя никогда не прощу. И… будьте счастливы там, где вы сейчас. И не прощайте меня. Никогда.

Прозрачные в солнечном свете, как леденцы, языки пламени взметнулись на несколько метров из-под его рук, почти мгновенно охватывая гроб близнецов; толпа заволновалась, но Гарри продолжал стоять, как стоял, и огонь лизал его мантию, волосы, лицо, деликатно, почти игриво, как собака лижет руки хозяина. Сгорающие тела близнецов не пахли палёной плотью; может быть, потому, что их держали всё это время под сдерживающими разложение заклятиями. А может быть, близнецы и в самом деле были ангелами; то, что они смеялись, когда Гарри высказал им эту свою догадку, ничего не значило. Разумеется, им нельзя было бы признаваться в этом людям.

Дым поднимался ввысь, к безупречному сияющему небу, светлый, как сигаретный, но пах не табаком, а летним ветром и морской свежестью. Гарри, закрыв глаза, вдыхал этот дым глубоко-глубоко — так, чтобы осел в глубинах лёгких и навсегда остался с ним. Чтобы частичка близнецов была с ним всё время… и пусть он не был этого достоин, пусть он был виноват в том, что сегодняшний день навсегда останется чёрным в календаре поредевшей семьи Уизли.

Гарри дотронулся кончиками пальцев до гроба Рона.

— Рон… я… я не хотел, — выдавил он из себя наконец, прекрасно осознавая, как глупо, жалко и, главное, запоздало это звучит. — Рон, ты… тоже будь счастлив.

Дым Рона пах точно так же — наверно, дело было всё же в заклятиях, но Гарри отступил на шаг, к неровной куче пепла, оставшейся от близнецов. Пепел был почти горячим; Гарри погрузил в него руки. Случайно посмотрев вперёд, Гарри столкнулся взглядами со Снейпом; мастер зелий выглядел даже более угрюмым, чем всегда, а это уже о многом говорило. Гарри едва заметно качнул головой: «Нет, я не сошёл с ума. Не больше, чем раньше». Кажется, это немного успокоило слизеринского декана, но Гарри не мог ручаться, что по возвращении в замок его не поселят на пару недель в палате с мягкими стенками.

Ветер потихоньку сносил пепел в стороны, и Гарри старательно собирал его обратно.

— Гарри… — МакГонагалл, постаревшая на несколько десятков лет с тех пор, как он видел её в последний раз, дотронулась до его плеча. — Их… пора хоронить.

— Я знаю, Минерва, — он не сообразил сразу, что назвал её не «профессор МакГонагалл», а она не стала его поправлять. — Сейчас…

Он вытянул из кармана палочку и поочередно трансфигурировал два близлежащих камня в тёмно-коричневые глиняные вазы; ссыпал туда ладонями пепел — в отдельную вазу близнецов, в отдельную — Рона.

Всё это казалось ему диким, едва он пытался отрешиться от происходящего и взглянуть на самого себя со стороны; но ничего правильней не могла придумать даже его рациональная часть, строго качавшая метафорической головой, когда струйка того, что осталось от близнецов, случайно проскальзывала в рукав мантии, щекоча ставшую чересчур чувствительной кожу.

Могилы были рассчитаны на полноценные гробы, и одинокие маленькие вазы смотрелись очень сиротливо. Снейп поддерживал Гарри, пока тот аккуратно ставил останки близнецов и Рона на промёрзлую землю.

— Пусть земля им будет пухом, — сказала МакГонагалл и вложила Гарри в руку горсть земли.

Почему он должен бросать её первым? Чтобы окончательно увериться в том, что близнецов не стало?

Он это заслужил.

Комок земли, вылетевший из его руки, глухо стукнул о дно могилы; следом полетели ещё и ещё — кажется, собравшиеся намеревались засыпать могилы так, вручную. Впрочем, раз здесь был Хагрид, идея не казалась такой уж невозможной.

Гарри зазнобило; он развернулся и пошёл прочь от могил так быстро, как мог. Гермиона нагнала его, взяла за руку.

— Командир… Гарри…

— Да?

— Послушай… я знаю, тебе сейчас не до того, но… — кажется, она не собиралась ни в чём его винить. Хотя следовало бы. — Рон оставил в спальне письмо перед тем, как отправиться в Литтл-Уингинг. Это письмо тебе.

— Мне? О чём?

— Не знаю… я не читала, — Гермиона протянула ему сложенный в несколько раз лист пергамента. — Это же тебе. Я подумала, ты должен знать…

— Спасибо, — Гарри положил письмо в карман, рядом с изрядно истрепавшейся плюшевой мышкой. — Я прочту. Обязательно.

* * *

«Дорогой Гарри!

Я не умею писать писем, но это одно всё-таки напишу. Я начал его писать со дня битвы при Норе; сейчас за окном ещё август. Я, конечно, не знаю, когда ты это читаешь, но даже если и лето — то вряд ли то же самое. Если ты его читаешь, это значит, что я умер.

Когда Пожиратели ворвались на свадьбу, до меня почти впервые дошло, что и меня могут убить. И тогда я никогда не расскажу тебе всего, что хотел; и никогда больше не поговорю с тобой сам. Поэтому пусть пергамент поговорит с тобой за меня; тем более, что так мне проще — наяву у меня духу бы не хватило, а так я выложу всё, что думаю, потому что мне больше нечего терять.

Послушай, Гарри… ты не пользуешься никаким заклятием обаяния или что-то в этом роде? Извини, я спросил глупость. Но я правда не знаю, что думать; тогда не знал, и сейчас не знаю. Когда «тогда», спросишь ты? Сейчас расскажу… я много, много месяцев обкатывал всё это в голове, пока оно не стало походить по стилю на дурной любовный роман. По сравнению с тем, как я обычно мямлю, это, конечно, прогресс. Но ясности оно не прибавило ни на дюйм.

Послушай меня, Гарри…

На нашем третьем курсе... именно в те пасмурные зимние дни, когда ты был беспомощен и бледен, а я сидел ночами у твоей постели, меняясь с Фредом и Джорджем, я понял, как им завидую. Они имели право целовать тебя, быть с тобой, носить тебя на руках, смотреть в твои глаза… иногда, когда никто не видел, а ты был без сознания, я погружал пальцы в твои волосы, разметавшиеся по подушке. Лучший шёлк не сравнился бы с ними, пух и бархат краснели бы от бессильной злости. Следить за твоим дыханием... доводилось ли Снейпу прежде приказывать какому-нибудь ученику сделать то, что так точно совпадало с самыми тайными и жаркими его, ученика, желаниями?

Ты — моё сбывшееся наваждение, могущественный и хрупкий, резкий и нежный, прекрасный и ужасный, ты завораживаешь, как пламя. Я так хотел сгореть в тебе… но понимал, что этого никогда не случится. Я люблю тебя, Гарри. Гар-ри... сколько раз я, лаская себя сам, кончал с твоим именем на губах. Я был бы твоим… если бы ты замечал меня. Каким же идиотом я был на первом курсе, относясь к тебе с опаской, каким неизлечимым кретином, отвернувшись от тебя на четвёртом — теперь я всё бы отдал, чтобы упасть тогда к твоим ногам, обнять твои колени и попросить никогда и ни за что не бросать меня, потому что без тебя я не выживу. Как я завидовал Биллу, как завидовал всем, на кого просто падал твой взгляд… Я ревновал тебя к каждому дереву, к чьему стволу ты прислонялся — тем яростней и отчаянней ревновал, что не имел на это никакого права и понимал, что никогда не буду иметь... Мерлин, я сошёл с ума. И совсем об этом не жалею. Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я каждый день прошу Бога сохранить тебе жизнь — я никогда в него не верил, да и узнал-то о нём из рассказов Гермионы, но сейчас я готов молиться кому угодно, делать что угодно, хоть приносить кровавые жертвы или душить Пожирателей голыми руками, без палочки — лишь бы ты выжил. Снова и снова. И был счастлив, если сумеешь. А ещё прошу возможности умереть, закрыв тебя от Авады. Умереть за того, кто составляет смысл твоей жизни... это так избито, но так правильно, единственно правильно. Люблю тебя.

У тебя такие глаза… я никогда не понимал всех сравнений, которыми пестрили разговоры младшекурсниц о твоих глазах: «изумруды», «малахиты», «нефриты»… как можно сравнивать живого тебя с бездушными камнями? В детстве я иногда стриг траву на лужайках в саду Норы. Не любил это занятие; мне не нравился запах мёртвой травы. Кто-то любит это, а я ненавижу, потому что мне кажется, что траве больно, и она кровоточит. Это запах убийства, как он может нравиться? Но вот кровь травы… этот зелёный её сок, что въедается в пальцы, тёмный, живой, почти пульсирующий, когда порвёшь пополам массивную травинку, упиваясь одновременно и жалостью к траве, и гадливостью по отношению к самому себе, и собственной неслыханной дерзостью… у тебя глаза цвета сока мёртвой травы, Гарри.

Ты одним своим присутствием вызываешь любовь. Ты, наверно, не знаешь, но тебя любят почти все. Это звучит глупо, знаю… но ведь кто-то любит через силу, кто-то открыто и восторженно. Большинство думает о тебе каждый день; и пусть им даже не придёт в голову вопрос о том, каким был бы поцелуй с тобой, ты всё равно владеешь их сердцами так же уверенно, как и властью в Хогвартсе. Тот, кто не может любить тебя — те ненавидят. Я плохо, путано объясняю… я никогда не был хорош в том, чтобы говорить, ты ведь помнишь? Кажется, я вообще ни в чём не был хорош. Мне остаётся только надеяться, что я умер как-нибудь достойно, а не подавившись овсянкой.

Извини за бессвязность — я писал это по абзацу в месяц-два. А я ведь так ещё и не спросил у тебя главного: почему, Гарри? Почему я полюбил тебя, хотя мне стоило бы переключиться целиком и полностью на Гермиону? Она хорошая… я честно старался полюбить её, но она проигрывает тебе по всем статьям, когда я мысленно сравниваю вас обоих. Проигрывает просто потому, что я люблю тебя, а не её. Знаешь, если бы я был жив, то наверняка женился бы на ней после войны и наплодил кучу рыжих кареглазых детишек, среди которых наверняка попался бы один-другой зубрила. Но этого — к счастью и для меня, и для неё, я думаю — не случилось, если ты читаешь это письмо. И я снова спрашиваю: почему, Гарри? Что в тебе такого, что подавляет волю? Тебе хватает одного взгляда, чтобы утихомирить любые беспорядки и брожения в умах; если бы я не знал тебя так, как знаю, решил бы, что ты очень ловко всех гипнотизируешь. Но это тебе не нужно. Ты сам по себе испускаешь ауру, которая действует как магнит.

Как-то раз Гермиона сказала мне, что у меня эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Мы тогда ссорились, и сейчас я думаю, что она была неправа, когда в запальчивости сказала мне это: я ведь сумел полюбить тебя, а зубочистки вряд ли доходят до такой ступени развития. Видишь, я даже выражаюсь почти как Гермиона — так усиленно я думал над тем, почему я люблю тебя. Но ответа я так и не нашёл. Скажи мне, Гарри. Если ты сам знаешь, почему… почему ты такой, какой есть. Почему ты родился таким, рос таким, стал таким.

Я люблю тебя, и мне больше нечего сказать.

Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Это день, когда я заканчиваю своё письмо, складываю в несколько раз и кладу в тумбочку. Если придётся идти на битву, я достану его и оставлю на виду, чтобы потом тебе его передали; ведь ты, конечно, выживешь. Ты просто обязан жить, потому что только ты придаёшь смысл всей борьбе, которую мы ведём. Без тебя не будет ничего… нет, не ничего, а никого.

Вот.

Искренне твой,

Рон Уизли».

Гарри бережно сложил письмо по прежним сгибам и сунул под обложку книги лежавшей на тумбочке; Кевин притащил её сюда, в больничное крыло, надеясь, что Гарри отвлечётся, но тот до сих пор ни разу до неё не дотронулся.

Почему? Гарри вспомнил о Дадли. От того тоже было трудно ожидать любви к несносному ненормальному кузену. Но ведь это была любовь или некая её форма, не так ли?

«Если ты сам знаешь, почему…»

«Не знаю, Рон. Прости меня, но я не знаю. Если бы я знал, я бы попробовал сделать что-нибудь. Но я всего лишь тупоголовое ничтожество, которое приносит смерть тем, кто его любит».

Гарри притянул колени к груди и сгорбился. Мадам Помфри утверждала, что ещё неделя-другая — и он будет абсолютно здоров. Когда он спросил её, зачем она его лечит, она смешалась и забормотала что-то о том, что колдомедики дают клятву о лечении при выпуске с курсов при Сейнт-Мунго; но Гарри знал, что клятва замешана здесь постольку-поскольку, потому что если бы она была единственной причиной, медсестра вела бы себя совсем иначе. От неё не шли ни ярости, ни ненависти, как и от всех остальных; они не обвиняли его ни в чём. Более того, его жалели — большинство, по крайней мере; даже те, чей голос произносил за спиной Гарри, что как-то Мальчик-Который-Выжил чересчур много интереса проявляет к парням, не права ли была в своё время Рита Скитер?

— Поттер, Вы собрались впасть в деятельную жалость к себе?

«Нет».

— Поттер, смею утверждать, что вы вряд ли потеряли дар речи, даже несмотря на… всё то, что сделали этим утром. Поэтому не молчите. Поттер!

«Что мне сказать?»

— Поттер, чёрт побери, мне позвать Вашего брата? Я уверен, он придумает ещё какой-нибудь действенный способ Вас расшевелить.

— Не надо его звать, — Гарри поднял глаза от белого больничного одеяла. — Простите.

— Не за что вас прощать, — Снейп присел на край кровати. — Послушайте, Поттер… почему Вы так вините себя в их смерти?

— Потому что я на самом деле виноват. Это я испортил чары на собственном портключе. Я продолжал его носить. Я неловко упал во время битвы и не смог помешать Рону забрать у меня сломанный портключ. Это я виноват.

— Поттер… Гарри… на самом деле Вы не так уж виноваты.

— Не надо фальшивых утешений, профессор… пожалуйста.

— Как много Вы уже прочли из моего дневника?

— До задачи без ответа, за которую Вы не знали, кому предъявить претензии… при чём здесь это?

— Тогда Вы, без сомнения, давно уже поняли, что я люблю Вашего отца.

— Любили?

— Люблю. До сих пор.

— Семнадцать лет любите мёртвого человека?

— Ну, ведь Ваша любовь к мистеру Диггори, мистеру Забини и близнецам Уизли никуда не делась — и неважно, живы они или мертвы? Не дёргайтесь так, я не хочу Вас обидеть…

— Это совсем другое дело, — выдавил Гарри из себя.

— Любовь едина, Поттер, — кому и знать, как не Вам? Я хочу Вам рассказать, в чём виноват я…

— В чём? — вяло поинтересовался Гарри.

— Я убил Вашего отца.

— Его убил Вольдеморт.

— Но разве стал бы Тёмный Лорд убивать Ваших родителей, если бы не знал о пророчестве?

— Вы хотите сказать…

— Именно. Я подслушал пророчество, сделанное Сибиллой Трелони в ту ночь, когда её нанимали в преподаватели. Я подслушал не всё, только начало — меня заметили и выгнали из «Кабаньей Головы». Но того, что я узнал, Тёмному Лорду хватило, чтобы начать охоту за Вашей семьёй.

Гарри молчал, и Снейп расценил это, как ожидание продолжения.

— Я был в то время молод и обижен на весь мир; я служил Тёмному Лорду не за страх, а за совесть. Но я не знал, что семья Поттеров подходит под пророчество — я старался не думать в то время о… Джеймсе. Я даже не знал, что у него вскоре родится сын, знал только, что у них с Лили была скромная свадьба в кругу ближайших друзей. О том, что Поттеры — трое Поттеров — должны скрываться от Лорда из-за пророчества, я узнал позже и возненавидел себя. Впрочем, далеко не так сильно, как тогда, когда узнал, что Тёмный Лорд пал, но выжил только младший Поттер, Гарри… Дамблдор, этот старый манипулятор, никогда не сомневался во мне и моих мотивах; он знал, что я люблю Джеймса. И через сколько бы трупов он ни перешагнул во имя достижения своих целей — он всегда знал цену любви, Поттер.

— Он просил Вас приглядывать за мной, — Гарри искоса взглянул на профиль Снейпа. — Но Вы делали это не так уж тщательно… я все время напоминал Вам отца, да?

— По большей части — да. Конечно, у тебя зелёные глаза и шрам, которых не было у Джеймса…

— Но вряд ли это так уже мешало Вам вспоминать об отце при виде меня, не правда ли? Молния на моём лбу связала меня с Вольдемортом, а не с Вами, но…

— Но, — согласился Снейп. — Веришь или нет, я на самом деле ненавидел тебя — за то, что одним своим видом будишь во мне странные чувства, которые я даже не могу обозначить словами.

— Но больше не ненавидите?

— Ненависть выдыхается, Поттер, тогда как любовь с годами только приобретает выдержку.

— Да Вы философ…

— А Вы, кажется, не собираетесь предъявлять мне никаких претензий из-за того, что если бы не я — и у Вас была бы замечательная жизнь в кругу семьи.

— Я не уверен, что променял бы всё, что со мной было, на тихую жизнь в кругу семьи. Я не имею в виду славу или ещё что-нибудь… но тогда со мной могло бы не случиться ни Седрика, ни Блейза, ни Фреда и Джорджа, — выговорить имена оказалось самым трудным из всего, но он справился, обойдясь всего лишь лёгкой дрожью в голосе. — Кроме того, кто я такой, чтобы осуждать Вас? У меня было бы право, если бы все те, кто любил меня, не умирали из-за меня… Вы знаете, что если бы я не уговорил Седрика, что победа в Турнире не моя, а наша общая, Крауч его не убил бы? Если бы я не упал в Арку вместо Сириуса, Блейз не пожертвовал бы собой, чтобы вылечить меня… не перебивайте, я знаю, что это для Вас новость, но… я расскажу об этом потом. Если смогу. Про смерть близнецов Вы знаете…

— Поттер, Вы плакали хоть раз с тех пор, как они погибли?

— Нет.

— Почему?

— Я… не могу.

— Вам это нужно.

— А Вы плакали по моему отцу?

Снейп помолчал, разглядывая свои ногти.

— Я не помню. Я пил огневиски неделю, не просыхая. Скорее всего, плакал.

— Может, мне тоже… выпить огневиски? — нерешительно предположил Гарри.

— Поздно, Поттер, — в словах Снейпа слышалось почти добродушное подтрунивание. — Вы обожгли себе собственным огнём печень и желудок. Не уверен, что эти Ваши внутренние органы так же, как Вы, поприветствуют идею напиться до зелёных салазаров. Мадам Помфри будет до крайности возмущена Вашим поведением.

— Скажите, — Гарри снова зазнобило, — за семнадцать лет… хотя бы становится легче? Я не заслужил облегчения, но…

— Становится, Поттер, и гораздо раньше. Я вошёл в Орден Феникса, узнав, что Вольдеморт примеряет пророчество к Поттерам, и это было моей персональной епитимьей. Если бы не это — как знать, был бы я здесь сейчас, или дальние маггловские родственники похоронили бы меня за церковной оградой, как самоубийцу.

— Боюсь, мне вряд ли поможет официальное вступление в Орден Феникса…

— Разные люди — разные епитимьи, — Снейп пожал плечами. — Убейте Вольдеморта. Отомстите тому, без кого всё сложилось бы куда счастливей.

— Если убивать всех, кто повлиял на ход событий так или иначе, то я потону под трупами.

— Не убивайте всех. Убейте Вольдеморта. Уверяю, это потребует от Вас столько сил и умения, что Вы сочтёте это достаточным.

— Достаточным, чтобы не горевать больше?

— Достаточным, чтобы почувствовать, что Вы искупили большую часть своей вины.

— Вы уверены, что даже если я убью десяток Вольдемортов, я смогу посмотреть в глаза миссис Уизли и подумать, что я искупил большую часть своей вины?

— Убейте сначала одного, Поттер, а там уже будете смотреть в глаза кому угодно.

— А почему тогда Вы не смотрите в глаза мне?

Снейп медленно поднял голову и взглянул на Гарри. Глаза зельевара — огромные чёрные радужки, окружённые извилистыми красными нитями лопнувших от усталости сосудов, — блестели, и Гарри не понимал, было это от подступающих слёз или от чувств, которым даже сам мастер зелий не мог дать названия.

— Видите, Поттер, я смотрю.

— И что Вы при этом думаете?

— Я думаю, что искупил эту свою вину. И буду так думать, даже если на Страшном Суде мне скажут обратное.

И Гарри поверил ему.

* * *

«18.02.

Я больше не ходил к Выручай-комнате. Бьюсь об заклад, Поттер там не появлялся.

Это называется «бросать», по-моему. Поттер меня бросил, вот что это такое.

Не знаю, что он сам думает на этот счёт — я его не видел ни разу с того момента, как он ушёл с Блэком. Я не появляюсь в Большом зале — эльфы всегда рады услужить мне большим количеством еды, чем я могу проглотить за один раз. На общие уроки я просто не хожу. Пока их было не так много, чтобы кто-нибудь из преподавателей почуял неладное, пусть даже я никогда раньше не прогуливал занятия, если не был в больничном крыле.

Поттер не пытается найти меня; если бы он захотел, это было бы просто. Но он — явно и очевидно — не хочет.

Вот так и заканчиваются школьные романы. Любая третьекурсница знает об этом на собственном опыте, а я вот выучил только на шестом. В некоторых областях моё образование просто безобразно запущено, не могу этого не признать.

И мне не хочется реветь, вовсе нет. И в горле не стоит никакого кома. Я просто надышался каким-то зельем — я сегодня варил несколько.

Глупости какие.

02.03.

Всё возвращается на круги своя; история делает финт и замыкается в кольцо. Змея глотает собственный хвост, давясь и пуча глаза.

Всё так, как раньше.

Ну, почти так.

Сегодня шёл на опушку Запретного леса — Слагхорн разрешает мне собирать там травы, которых нет в школьных запасниках; коль скоро и самому декану перепадает от моих заготовок, он не возражает — а навстречу Поттер и Блэк. Возвращаются с квиддичной тренировки; у Поттера на плече метла, сам в квиддичной форме — мятой, как будто её дракон жевал. Блэк шагает рядом — сам-то он не играет, только наблюдает — и что-то втолковывает Поттеру.

По-хорошему, мне стоило бы спрятаться за ближайшее дерево и переждать, пока они уйдут; но за эти практически безопасные полгода я отвык от трусоватой осторожности. Я просто иду мимо. Я не обращаю на них никакого внимания.

Зато они обращают внимание на меня.

— Эй, Сопливус! — провозглашает Блэк с интонациями, с которыми, наверно, молодые петухи на заднем дворе в какой-нибудь деревне высказывают друг другу на своём курином языке всё, что думают, перед тем, как подраться.

Поттер молчит.

Я тоже молчу.

— Эй, Сопливус, так не годится — ты что, оглох?

— Иди в задницу, Блэк, — говорю я устало

— Как невежливо, — скалится Блэк. — Придётся поучить тебя хорошим манерам…

Как бы быстро я не выхватывал палочку, Блэк сумел сделать это быстрее — наверняка он представлял себе этот момент десятки раз с той самой секунды, как увидел меня и Поттера целующимися.

— Stupefy! — начинает Блэк.

— Protego, — шепчу я. — Petrificus Totalus!

— Speculum!

Я отпрыгиваю от собственного Петрификуса и посылаю Pello. Падение не охлаждает пыла Блэка, и меня зацепляет Seco по руке — рукав рассечен, порез чуть ли не до кости.

— Хватит! — кричит вдруг Поттер, весь белый, как мука. — Хватит, вы, двое! Немедленно ПРЕКРАТИТЕ!!!!

Ему не надо вынимать палочку и говорить Divido, Finite Incantatem или ещё что-нибудь в этом роде; ему хватает истошного вопля, такого, словно мы с Блэком сговорились и пытаем Поттера Круциатусом. Мы замираем — я стоя, с капающей из пореза на землю кровью, Блэк лёжа, с задранной кверху палочкой.

— Вы… — говорит Поттер. — Вы… — он так тяжело дышит, словно ему пришлось пробежать за нами марафонскую дистанцию, прежде чем он получил возможность сказать, что хотел. — Вы, два траханых идиота…

Блэк выглядит оскорблённым; даже не тем, что он — траханый идиот, а тем, что поставлен в один ряд со мной.

— Я без вас обоих не могу! — надрывно выкрикивает Поттер; мы с Блэком синхронно вздрагиваем. — Сириус… Северус… мать вашу, какие вы долбаные кретины!..

— Сохатый, ты болен? — с искренней тревогой интересуется Блэк. — Пойдём к мадам Помфри?..

— Я АБСОЛЮТНО ЗДОРОВ! — орёт Поттер так, что с нескольких близстоящих деревьев шумно слетает с пяток ворон. — Это вы, вы оба — неизлечимо больные на голову!..

На щеках у него — яркий нервный румянец; волосы выглядят так, что потревоженным воронам впору перепутать их со своим гнездом. Мантию яростно треплет ветер, глаза зло сверкают, и никогда ещё, никогда Джеймс Поттер не был так дьявольски прекрасен.

— Никогда, слышите, вы, оба, никогда больше не смейте нападать друг на друга!!..

— Эй, что тута такое происходит? — на поводке у Хагрида — весьма злобного вида собака. Да и сам лесничий не выглядит таким уж весёлым, застав во дворе поздним вечером трёх ругающихся мальчишек. — Джейми, Сириус?

А меня тут как бы и нет, надо понимать.

— Всё в порядке, Хагрид, — отвечает Поттер торопливо. — Мы просто… поспорили.

— Эта… не ссорьтесь-ка вы больше, — советует Хагрид. — Времена, слышь, тяжёлые наступают.

— Ты о чём, Хагрид?

— Времена наступают тяжёлые, — повторяет лесничий. Что бы он там ни знал, он ничего сейчас не скажет, и это понятно любому гриффиндорцу. — Шли бы вы все в школу. Поздно уж.

Эта неотёсанная великанщина смеряет меня таким взглядом, будто я вскину сейчас слизеринское знамя и кинусь авадить всех направо и налево, и не двигается с места, пока мы все трое не скрываемся в дверях замка. Вроде бы вместе, но на самом деле — по отдельности. И Поттер держит невозможно большую дистанцию между собой и нами, двумя «трахаными идиотами». Осмелюсь предположить, Поттеру не довелось трахать ни меня, ни Блэка; но это не имеет никакого значения, поскольку если я и поимел его задницу, то он поимел меня всего, от пяток до макушки, изнутри и снаружи, даже не ПОимел, а ЗАимел, подобрал, как камешек необычной формы, валявшийся на дороге. А Блэку, надо думать, не досталось и тела Поттера; хотя, может быть, именно поэтому Блэк, тоже подчинённый Поттеру до мозга костей, решается с ним спорить. Да ещё как спорить…

В гостиной ходят слухи о некоем лорде Вольдеморте — дескать, это невероятно могущественный маг, который уже начал завоёвывать мир, и вполне успешно. Мол, он за права чистокровных и сам происходит от Салазара Слизерина. Сегодня вроде бы он объявил войну существующим порядкам Магического мира и ознаменовал своё заявление парой нападений, которые подорвали репутацию Министерства в глазах общественности. Может, об этом и умолчал Хагрид?

Мерлин, какая всё это чушь. Розье ходит гордый, как индюк, и утверждает, что не сегодня-завтра присоединится к Великому Тёмному Лорду. Половина факультета ему жестоко завидует, вторая половина предпочитает держать своё мнение при себе — ещё неизвестно, выгодно ли присоединяться к этому лорду.

А я всё думаю о Поттере. Как самый настоящий траханый идиот, лучше и не скажешь.

Чем всё это кончится? Ясно, что ничем хорошим для меня, но всё же…

Всё же».

Тем не менее отмечать конец живых существ крайне важно для

психологического равновесия людей. В этой области только в обществах, считающихся примитивными, трауру уделяется должное внимание.

Бернард Вербер, «Империя ангелов».

— А я говорю вам, что ему МОЖНО доверять!! Послушайте, не надо держать его там… он сам пришёл сюда, чёрт побери, сам, ИЗ-ЗА МЕНЯ!

— Успокойтесь, мистер Вуд. Как Вы отлично знаете, я не уполномочена решать такие вопросы. Это дело командира сопротивления. А до тех пор мистер Флинт побудет в подземельях, как и большинство его… собратьев по факультету.

— Между прочим, наш командир — тоже его собрат по факультету! Вас это не смущает?

— Мистер Вуд, Вы забываетесь!

Гарри смотрел в потолок; назойливо громкие голоса в соседней комнате не давали ему заснуть снова, и он был им за это благодарен, поскольку во сне не видел ничего, что заставило бы его захотеть посмотреть на это подольше.

Но с этим, наверно, надо было разобраться. И сделать это было больше некому, потому что МакГонагалл и Вуд не уступали друг другу в упрямстве; на её стороне был многолетний опыт, на его — слоновья упёртость… ведь дело касалось Маркуса Флинта.

Гарри помнил тот момент: капитаны враждующих команд в квиддичной душевой, так неистово трахающиеся, как будто через полчаса собирался наступить конец света. Помнил Малфоя, делающего минет Флинту. Помнил мгновенный страх и гнев в глазах слизеринского капитана, когда Гарри упомянул Вуда.

Как выразился бы Севви, тут определённо было замешано «любить».

Тем более, если Флинт явился в Хогвартс не из шпионских целей — для которых он, в сущности, подходил мало, учитывая его прямоту и грубость — а исключительно, чтобы быть рядом с Вудом.

Гарри натянул джинсы и рубашку, висевшие на стуле у кровати, и открыл дверь. Спор немедленно стих.

— Доброе утро, — сказал Гарри индифферентно.

— Доброе утро, — МакГонагалл доброжелательно улыбнулась.

— Доброе утро, командир, — в голосе Вуда ещё не отзвучала звонкая злость. — Ты не очень занят?

— Я слышал, в чём здесь проблема, — Гарри потёр лоб. — Чтобы решить что-нибудь насчёт Флинта, я должен поговорить с ним.

— Он в подземелье, — хмуро сказал Вуд. — Они вырубили его Петрификусом и потащили туда, как вещь.

— Я уверен, если ты попробуешь встать на их точку зрения, ты уже не будешь так кипятиться, — Гарри проверил наличие палочки в кармане. — Минерва, если нет ничего очень срочного, то я разберусь с Флинтом прямо сейчас, — он так и называл её теперь по имени. Она не возразила ни разу; в конце концов, они не были больше учителем и учеником, и вряд ли когда-нибудь будут.

— В принципе, ничего… разве что я хотела сказать, что готова новая партия листовок.

— Вы думаете, кто-то ещё будет их читать, после резни в Литтл-Уингинге? — скептически спросил Гарри.

— Пока Вы живы, командир, их будут читать, — МакГонагалл не хуже Снейпа умела достать собеседника по больному месту.

— Я разнесу их ночью. Оливер, идём, — уходить следовало сейчас, пока мадам Помфри не появилась на горизонте и не велела всё ещё пошатывающемуся от слабости Гарри вернуться в постель и выпить очередное лекарство. Даже если ему действительно больно, он заслужил эту боль. И уж точно слабость в коленках не должна помешать ему помочь людям, которые любят друг друга, не потерять возможность быть вместе.

Из Большого зала доносился стук вилок о тарелки; Гарри притормозил на ступенях, ведших в подземелья, и предложил Вуду:

— Может, пойдёшь на завтрак? Я смогу разобраться и один.

— Нет, — Оливер мотнул головой. — Я хочу знать сразу, что будет с Марком.

— Как хочешь, — Гарри зашагал вниз по ступенькам, от которых успел отвыкнуть со дня резни при Литтл-Уингинге; всё время с тех пор он прожил в больничном крыле, где, между прочим, валялся и Оливер — без сознания, со сложным переломом ключицы и заклятием гниения заживо.

Подземелья напоминали Гарри о слишком многом. О куда большем, чем он готов был помнить в то время, когда следовало заткнуть свои эмоции в далёкое тёмное место и действовать.

Он обошёл поворот к общей гостиной по большой дуге; Вуд, вряд ли знакомый с планировкой слизеринской территории, не высказывал недоумения, не зная, что маршрут таким образом удлинился почти вдвое.

— В какой именно камере, знаешь?

— Нет.

— Тогда… — Гарри прошёлся мимо дверей, слушая эмоции слизеринцев. Они были знакомы ему, все до единого; он полгода провёл, ходя поблизости, и волей-неволей запомнил их всех.

Но была и новая нотка — в самой дальней камере. Собственно, это было похоже на то, что он ощущал от прочих — тревога, ярость, нервозность — но было также нечто, отсутствовавшее у большинства. Золотистая волна любви, вплетавшаяся во всё прочее донельзя естественно, делала сырые подземелья уютными в один миг; сладчайшая из иллюзий, предназначенная не Гарри, но тому, кто не способен этой иллюзии поддаться — просто в силу отсутствия способностей к эмпатии.

— Дверь не запирали? — изумился Вуд вполголоса, когда Гарри просто толкнул тяжёлую створку.

— Запирали, — Гарри зажёг огонёк на ладони. — Привет, Флинт.

— Привет, ловец, — буркнул Флинт. Если бы Гарри не чувствовал, он бы сказал, что и при виде Вуда бывший капитан слизеринской сборной по квиддичу не испытывал ни малейшего воодушевления. — Как жизнь?

— Идёт себе, что ей сделается… — Гарри встал в полуметре от прикованного к стене Флинта. — Видишь, как жизнь повернулась: я больше не ловец, ты не капитан.

— Почему же, капитан, — возразил Флинт. — Только не квиддичный. Капитан довольно большого подразделения в армии Тёмного Лорда.

— И ты пришёл сюда вместе с Оливером, чтобы?.. — Гарри выжидательно приподнял бровь.

— Чтобы присоединиться к твоей армии, — терпеливо объяснил Флинт.

— После грандиозного провала при Литтл-Уингинге? «Ежедневный Пророк» просто захлёбывается радостными воплями на тему вольдемортовской решительной победы. Утверждают, что гидра оппозиции вскоре будет задушена в собственном логове.

— Таких, как ты, не задушишь, не убьёшь, — снисходительно сообщил Флинт; Оливер за спиной Гарри дёрнулся, порываясь заткнуть неразумному любовнику рот. — Я пораскинул мозгами и понял, что лучше быть на твоей стороне.

— У меня такое ощущение, — доверительно сказал Гарри, — что мы с тобой играем в какой-то глупый словесный теннис. Давай отметём в сторону всю политическую шелуху и попробуем поговорить прямо.

Гарри сделал паузу; Флинт открыл было рот, собираясь что-то сказать, и Гарри поднял руку — не надо, помолчи.

— Ты любишь Оливера, Оливер любит тебя, — буднично сказал Гарри. — Это для меня не тайна уже несколько лет. Что мне важно знать — единственная ли это причина, по которой ты сюда пришёл.

— Проверяй, как хочешь, — Флинт пожал плечами. — Веритасерум, например…

— Веритасерума в замке не осталось. Надо будет озадачить этим профессора Снейпа… — Гарри вытянул палочку из кармана. — Не сопротивляйся, иначе может быть некомфортно. Legillimens!

Он так давно не делал этого, что в первую минуту испугался: не сделает ли что-нибудь такое, что оставит Флинта не в своём уме? Но это, по-видимому, походило на умение плавать: достаточно один раз поплыть хотя бы по-собачьи, и ты уже не утонешь — при условии спокойной погоды, конечно же.

Мысли и воспоминания Флинта были напластованиями, археологическими слоями, которые Гарри бережно, чтобы не повредить ни одну находку, раскапывал и рассматривал. Он обшаривал каждый уголок сознания морщащегося Флинта с дотошностью Шлимана в поисках Трои, искал попытки скрыть что-то, следы сознания Вольдеморта, возможно, запрятавшего глубоко-глубоко все воспоминания Флинта о его возможной шпионской миссии, искал что-нибудь, что навело бы его на подозрения.

Но ничего такого не было. Гарри с некоторым усилием вынырнул из чужого сознания и успокаивающе улыбнулся кусающему губы Оливеру.

— Либо я ничего не смыслю в ментальных искусствах, либо ты и в самом деле ничего не скрываешь. Alohomora! — цепи, недовольно звякнув, упали на пол; Флинт растёр затёкшие запястья.

— Ты всё-таки допускаешь, что ошибся во мне, — в голосе Флинта звучало любопытство естествоиспытателя, знакомое Гарри по первым трём годам в Хогвартсе. — Но отпускаешь, как я понял, свободно бродить по замку, где полно детей…

— Во-первых, у тебя нет палочки — ты посеял её на поле боя, — напомнил Гарри; такое воспоминание присутствовало, полузаслоненное многими другими, куда более важными для Флинта: бледное лицо Оливера, треск дома, рушащегося над их головами, чьи-то крики, капли пота на виске Оливера, Авада Кедавра в трёх дюймах, бледные, потрескавшиеся губы Оливера — всё ещё самые желанные в мире… — Во-вторых, если ты причинишь вред детям — да и не детям тоже, то это очень разочарует Оливера. Со своей стороны, я предупрежу Эй-Пи, что тебя не надо трогать, но будь, естественно, готов, что тебе далеко не все обрадуются. Я сбился со счёта, скольких ты убил в Литтл-Уингинге.

— Почему ты даже не… сердишься, что я убивал твоих людей? Тебе что, всё равно?

— Нет, не всё равно, — Гарри покачал головой. — Но тем я и отличаюсь от твоего предыдущего командира, что не стану публично казнить тебя в назидание остальным, понимаешь? Кроме того…

— Кроме того?

— Должен же хоть кто-то во время этой грёбаной войны быть счастлив в личной жизни, — Гарри криво улыбнулся. — Оливер, отведёшь его сейчас туда, где вы будете жить. Рекомендую выбрать Гриффиндорскую башню. На завтрак пока не приходите — пусть новость о том, что он отныне не Пожиратель, расползётся по замку.

— Но ведь де-юре я Пожиратель, — напомнил Флинт. — У меня есть Метка.

— Метка — это очень странный предмет, — продекламировал Гарри под ошарашенными взглядами незнакомых с маггловской литературой Вуда и Флинта. — Вот она есть — а вот её нет!

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Оливер.

— Вот что. Маркус, дай-ка сюда руку с Меткой… вот так, — Гарри приложил центр ладони с огоньком к черепу со змеёй. — А теперь стой и терпи, что бы ни происходило.

В прошлый раз, с Малфоем, это было проще; тогда Метка пульсировала яркой, отчётливой болью; теперь же чёрный знак затаился, притворяясь обычным рисунком на коже — Гарри физически ощущал, как под тонким слоем маскирующей магии клокочет частичка воли Вольдеморта.

Гарри прикрыл глаза и позволил огню вспыхнуть ярче; Флинт дёрнулся, Вуд немедленно поддержал его под локоть. Запахло палёной плотью; Метка вскрылась со странным свистом, как проткнутый воздушный шарик. Не открывая глаз, Гарри видел бледнеющую черноту черепа и змеи, вытравливающуюся чуждость; ещё немного, ещё чуть-чуть…

— Всё, — Гарри убрал руку. Вуд в полнейшем шоке смотрел на безобразный ожог на руке любовника. — К сожалению, более комфортных способов избавляться от Метки пока не придумали, так что придётся обойтись тем, что есть. Accio обезболивающее и заживляющее! Вот, возьмите — первые пару дней намазывайте и тем, и другим сразу и бинтуйте поплотнее. Должно зажить без проблем.

— И многим ты так убирал Метку?

— Тебе второму.

— А кто первый?

— Драко Малфой.

— Но он же всё ещё в темнице, — припомнил Вуд.

— Совершенно верно, — кивнул Гарри. — Вам что-нибудь нужно, или дальше справитесь сами?

Пусть и любопытные, Вуд с Флинтом понимали, когда их вежливо просили прекратить расспросы.

Гарри смотрел обоим вслед, пока они не скрылись за поворотом, а потом ткнулся лбом в холодную влажную стену.

Почему, ну почему хоть что-нибудь не сложилось иначе? Если бы Рону или близнецам достался собственный портключ… если бы Рон попросил помощи у кого-нибудь другого… если бы близнецов так не ранило… если бы, если бы, если-бы-если-бы-если-если… сослагательное наклонение, самая лживая и бесполезная вещь на свете. Гарри сполз вниз по стене, царапая лоб до крови; колени глухо стукнули о каменный пол.

Снейп и Кевин не оставляли его одного почти ни на минуту все эти дни; если обоих не было рядом, то вблизи непременно крутилась мадам Помфри. Он засыпал, держась за руку собственного брата или профессора Зельеварения; просыпался от жизнерадостного голоса медсестры. Ему не давали возможности побыть наедине с собой, потому что были уверены, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Нет, он не собирался кончать жизнь самоубийством. Он даже не собирался биться головой об стенку в отчаянном порыве выкинуть из памяти мёртвые лица близнецов. Это было бы слишком легко; он не имел права на лёгкость. Его, по-хорошему, следовало бы судить за тройное убийство — и он был бы искренне рад смертному приговору. Но никто не осуждал его, и он судил себя сам; и не мог найти достаточно строгого наказания, сколько бы его воспалённый ночными кошмарами мозг не тасовал снующие по извилинам мысли.

Гарри не закрывал глаз — стоило ему сделать это, как перед его внутренним взором с пугающей пунктуальностью всплывали все те картины, которые он предпочёл бы вовсе никогда не видеть; он не двигался, сидя на полу и чувствуя, как сырость понемногу пропитывает джинсы и продвигается вверх по ткани, холодя кожу.

«Фред… Джордж…»

Ему послышался знакомый звонкий смех — как будто близнецы были здесь, озорные, беззаботные, сияющие ухмылками, как обычно; Гарри резко вскинул голову в безумной, безумной надежде, но в камере было тихо, как в склепе. Показалось.

Гарри сгорбился, сунув руки в карманы; в одном из них он нащупал что-то мятое-картонное и машинально вытащил это наружу.

Пачка сигарет. Сама пачка ещё маггловская, из тех, что оставил Дадли; но внутри — те сигареты, что когда-то трансфигурировали близнецы, забавлявшиеся с разными ингредиентами — вишнёвыми листьями, какао-бобами, корнями алтея, стручками острого перца, ягодами винограда… результат сваливался в пачку как попало, и Гарри никогда не знал, что именно вытащит оттуда.

В этот раз ему попалась сигарета с острым перцем; её дым обжигал язык и нёбо — и это было неожиданно больно, куда больнее, чем те ожоги, что он сам себе сделал изнутри. Гарри выронил из пальцев едва раскуренную сигарету; огонёк недовольно зашипел, соприкоснувшись с влажным полом, и погас.

Гарри следил за тонкой, почти неразличимой в полумраке камеры струйкой дыма, поднимавшейся от погасшей сигареты, и не поднимал рук, чтобы вытереть с лица текущие сплошным потоком слёзы.

— Мистер Поттер, что Вы себе позволяете? — при желании невысокая пухленькая мадам Помфри умела превращаться из «доброй-тёти-доктора» в «злобную-голодную-пиранью»; правда, до сих пор Гарри редко доводилось видеть эту сторону её натуры. — Вы БОЛЬНЫ. Вы УШЛИ из больничного крыла, не приняв ЛЕКАРСТВО. Вы ИГНОРИРУЕТЕ все мои рекомендации. Не будете ли Вы столь любезны НЕМЕДЛЕННО лечь в постель и никогда больше не предпринимать НИЧЕГО подобного?

— Этому учат на курсах колдомедиков? — вяло поинтересовался Гарри. — Вот так вот запугивать пациентов… Извините, я не хотел грубить. Можно, я пока просто так полежу, а Вы меня потом будете лечить?

Мадам Помфри взглянула на него повнимательнее и, похоже, углядела что-то, что заставило «злобную-голодную-пиранью» вернуться на второй план.

— Можно, Гарри. Но, ради Мерлина, никуда больше не уходи!

— Не буду, — Гарри скинул кроссовки и упал на кровать.

— Профессор Снейп и мистер Поттер-младший были тут минут десять назад, — с оттенком злорадства сообщила мадам Помфри, задержавшись на пороге. — Оба были очень обеспокоены твоим исчезновением.

— Это значит, я выслушаю всю правду о себе ещё и от них, только и всего, — Гарри глядел в потолок. Мадам Помфри аккуратно прикрыла за собой дверь.

Гарри готов был поклясться, что невнятный звук голоса знаменует собой разговор по зеркалу — со Снейпом, скорее всего; не зная точно, он угадывал фразы по интонациям — вернулся, в порядке, только лицо какое-то странное, но цел, невредим и даже язвит.

Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась, грохнув о стену с такой силой, что должна была остаться вмятина — так вечно случается с дверями, которые очень легко открываются — и в комнату вихрем влетел Кевин. В общей палате маячил задрапированный в обычную чёрную мантию силуэт Снейпа, отставшего от резвого первокурсника.

— Гарри! А я тебя везде ищу, — Кевин плюхнулся на кровать в ногах старшего брата. — Слушай, это не может быть той штукой, которая тебе нужна? Ну, эта, на «х» — забыл это дурацкое слово…

— «Х»? Хоркрукс, что ли?

— Ага! — Кевин вытряхнул из свёртка ткани, который держал в руках, что-то круглое, колко засверкавшее в лучах весеннего солнца. — Я долго ходил в Выручай-комнату и думал об этом… ты говорил, Вольдеморт их очень тщательно прячет, эти штуки, и я подумал, где можно спрятать что-нибудь лучше, чем в Выручай-комнате — если хорошо её попросить, конечно. Я ходил туда день за днём и всё просил её; и она мне открыла своё… не знаю, как назвать — место для ухоронок?.. там до Мерлиновых шлёпанцев всякой ерунды, просто горы и горы мусора, который кто-то когда-то прятал, уж не знаю, зачем. А дальше просто. Я ходил туда и смотрел на всё подряд — искал вещи, у которых внутри был бы кусочек льда. Если там внутри часть Вольдемортовой души, то она должна быть такая же, как он сам, правильно? Это просто надо было увидеть, я себе чуть все глаза не проглядел… Гарри, это оно? Не молчи!

— А ты дал мне хоть слово вставить? — машинально откликнулся Гарри, вертя в руках нечто, похожее на диадему; в украшениях он разбирался слабо и не мог ручаться, что это называется именно так.

По внутреннему краю диадемы бежали изогнутые буквы, которые он принял сначала за руническое письмо, такие они были угловатые; но это были ничем по сути не примечательные английские буквы, сложившиеся в известные даже самому бестолковому первоклашке слова: «Ровена Рэйвенкло».

— Держу пари, ещё ни один студент до тебя не докапывался так до Выручай-комнаты. Она тебе и письма отправляет, и хоркруксы в личное пользование…

При других обстоятельствах Кевин мог бы надуться, не услышав даже «спасибо», но сейчас он был рад и такому проявлению чувства юмора — все дни со смерти близнецов из Гарри невозможно было вытянуть лишнего слова, не то что шутку.

— Так это оно? — Гарри не мог сказать определённо, сияли глаза Кевина сами по себе или отражали заливавший палату свет. — Здорово! Я тогда сбегаю за мечом, и избавимся от него… жалко ломать такую красоту, но надо…

Кевин вскочил было с кровати, но Гарри успел перехватить его за запястье.

— Э, нет, братик. Никаких мечей. Я не позволю тебе больше так рисковать.

— Всё же обошлось! Я смогу, правда… я ему больше не поверю…

— Я знаю, что сможешь. Не надо доказательств. Я просто не хочу, чтобы ты рисковал жизнью и рассудком…

Кевин всё ещё выглядел обиженным, и Гарри притянул его поближе, стараясь не шипеть от боли, когда брат случайно задевал незажившие ожоги под рубашкой.

— Я верю, что ты можешь. Тебе не надо никому ничего доказывать, понимаешь? — Гарри аккуратно заправил непослушную каштановую прядь за маленькое ухо. — Я твоя семья, чёрт побери, и пусть я далеко не лучший вариант, но… нет нужды завоёвывать моё доверие и одобрение. Они у тебя уже есть, сколько хочешь.

— А кто такой чёрт? — последовал ответ после паузы.

— Горе ты моё чистокровное… закончится война — прослежу, чтоб ты ходил на маггловедение.

Кевин захихикал Гарри в ключицу.

— Что касается хоркрукса — то вполне можно найти другой способ от него избавиться.

— Какой, например? — Снейп, наговорившись с мадам Помфри досыта, вошёл наконец в комнату, держа в руке кубок, от которого пахло чем-то вроде подогретых помоев. — Выпейте это, кстати.

— Вы с мадам Помфри хотите меня отравить, — Гарри с подозрением заглянул в кубок.

— Неуместная шутка, Поттер, — сухо ответил Снейп, садясь на стул. — Если бы не поддержка Вашего… кхм… Внутреннего круга — уж позвольте назвать это так, меня бы уже казнили, так что если Вы даже в шутку засомневаетесь в моей лояльности, это может дорого мне обойтись. Аластор Грюм, например, который день штурмует больничное крыло, желая поговорить с Вами об излишней мягкотелости по отношению ко всем слизеринцам, но мадам Помфри каждый раз удаётся выпроводить его.

— Не надо называть «Эй-Пи» Внутренним кругом, — Гарри снял очки и потёр переносицу, собираясь с мыслями. — У меня с этим словом, знаете ли, после четвёртого курса связаны исключительно неприятные ассоциации… с Аластором я поговорю. С другими были явные проблемы?

— Пока только косые взгляды, как ни странно. Даже, представьте себе, от Вашего крёстного.

— Сириус повзрослел в последнее время.

— Отрадно слышать, что он наконец это сделал…

— Не будьте так критичны, профессор. В конце концов, Вам придётся научиться ладить с Сириусом, а ему с Вами.

— С чего Вы решили, Поттер, что нам придётся совершать такие противоестественные действия?

— Ничего противоестественного, — заверил Гарри. — Всё чинно и благопристойно.

— А всё же?

— Ну, после войны я собираюсь поддерживать тесный контакт и с Вами, и с ним. Полагаю, я и Ремус будем служить своеобразным буфером, чтобы вы не разнесли дом в процессе «дружеской» беседы…

— Вы так уверены, Поттер, что все мы доживём до конца войны и будем после неё наносить друг другу светские визиты?

— Я постараюсь, чтобы так и случилось. После резни в Литтл-Уингинге масштабные битвы невозможны… мы будем зализывать раны, я полагаю, пока не уничтожим все хоркруксы. А потом я пойду сводить последние счёты с Вольдемортом.

— Вы уверены в своей победе?

— Нет. Но я надеюсь на неё.

— Поттер, — Снейп подался вперёд, сцепив пальцы на колене. — Вы… хотите победить? Вы не хотите уйти вслед за теми, кого потеряли? Если у Вас нет воли к победе, Вы проиграете непременно…

— Мне есть ради кого жить… всё ещё есть, — Гарри отхлебнул наконец вонючего зелья. — Знаете, я готов победить хотя бы затем, чтобы однажды летним вечером расставить на столе пять чашек, большую тарелку с печеньем, которое сам испеку, и пять розеток с малиновым джемом. И чтобы вечернее солнце светило через большое окно — знаете, такие называют французскими…

— Я больше люблю абрикосовый джем.

— Заметано, профессор, — уголки губ Гарри слегка приподнялись в намёке на улыбку.

— А я — сливовый, — вставил Кевин.

— Всё, что хочешь, орлёнок, — Гарри подул Кевину на макушку; лёгкие пряди мгновенно разметались в стороны. — Так вот, о том, что надо сделать, чтобы приблизить момент, когда каждому достанется его любимый джем… хоркруксы можно уничтожать не только мечом Гриффиндора. Ещё пойдут зеркала смерти и яд василиска.

— У Вас под рукой есть зеркало смерти?

— Зеркало смерти? Это как? — были два синхронных вопроса.

— Зеркал смерти у меня нет, но я ими уже как-то раз пользовался… это очень неприятная штука, такая, что даже лучше не знать. Я вот прекрасно обошёлся бы без этого знания. Зато ядом василиска можно воспользоваться.

— В таком случае, у Вас есть под рукой василиск?

— Ну, не то чтоб под рукой… в Тайной Комнате.

— Мы опять пойдём к Севви? — оживился Кевин.

Определённо, бывали минуты, когда Гарри хотелось бы, чтобы в Кевине было чуточку меньше непосредственности.

— Севви?

Гарри считал, что уже разучился краснеть. Оказывается, он ошибался.

— Да, профессор. Так… э-э… так зовут моего василиска.

— Как мило, — хладнокровно откомментировал Снейп. — Могу я поинтересоваться, в честь кого Вы дали ему это внушающее трепет имя?

— Мне кажется, догадаться нетрудно, — Гарри вздохнул. — Поймите меня правильно, профессор: когда я выбирал имя для василиска, я думал о самых больших змеях в моей жизни. Глава змеиного факультета подходит под определение, не так ли?

Снейп внезапно засмеялся. У него был неожиданно приятный смех, глубокий и мягкий; Гарри никогда прежде не заставал своего декана за таким откровенным весельем.

— Я же сказал, Поттер, что это мило, — я на самом деле так думаю. Стало быть, Вы отправитесь в Тайную Комнату, чтобы милейшее создание по имени Севви попробовало перекусить хоркруксом?

— Да. Только не сейчас, не то мадам Помфри перекусит меня, пополам, — Гарри вертел диадему в руках. Прохладный светлый металл едва заметно бился под пальцами, как будто где-то в нём пряталось неутомимое крошечное сердце. — Это надо будет сделать тайком.

— Командир светлых сил вынужден спасать мир под покровом ночи, скрываясь от бдительного ока школьной медсестры… — поддразнил Снейп.

— Так уж сложилось, — Гарри пожал плечами и подавил гримасу — движение отдалось болью в обожжённых лопатках.

— Возьмёшь меня с собой? Я соскучился по Севви… — Кевин вовремя выдернул очки из-под руки Гарри, собравшегося было очень неудачно опереться на кровать, и нацепил их брату на нос.

— Приличные мальчики ночью спят, а не шастают по канализации…

— А я неприличный! Так возьмёшь?

— Посмотрим. Может, я даже не этой ночью туда соберусь…

— Куда это ты собрался, Гарри? — подозрительно поинтересовалась мадам Помфри, входя в комнату.

— Никуда, — откликнулся Гарри. — Я тихо и смиренно лечусь и встаю с кровати исключительно затем, чтобы заглянуть в туалет — я ничего не упустил?

— Раньше ты был не таким злоязыким, — заметила мадам Помфри с ноткой неодобрения.

— Я теперь совсем не такой, как раньше, — Гарри откинулся на подушку.

— Северус, здесь мазь от ожогов — нанеси на раны, у меня сейчас ещё дела, — Снейп принял из рук мадам Помфри пузатую стеклянную баночку.

— Хорошо, Поппи.

— Отлично. Гарри… — мадам Помфри одарила его предупреждающим взглядом, который сделал бы честь любому мафиозному крёстному отцу. — Без глупостей, пожалуйста.

— Можно подумать, я только и делаю, что глупости, — буркнул Гарри.

— Снимайте рубашку, Поттер, — велел Снейп. — Будем лечить Ваши ожоги. Кевин, выйди куда-нибудь. Здесь совершенно не на что смотреть, поверь мне на слово — лечение не такая уж эстетичная вещь.

Кевин неохотно подчинился; звук закрывшейся двери совпал с шорохом рубашки, кинутой Гарри на спинку кровати перед собой.

— Ложитесь на спину.

Гарри вытянулся на прохладном покрывале, чувствуя, как расслабляются все мышцы; деликатные пальцы, покрытые прозрачной блестящей мазью, коснулись ожога на груди.

— Не больно?

— Нет, — под коркой ожога, в восстанавливающейся коже, явственно пульсировала кровь; мазь покалывала. Боли действительно не было, но мазь, впитываясь в кожу, еле слышно шипела и испускала струйки чёрного дыма без запаха.

— Замечательно. Здесь был самый сильный ожог. Шрам останется, скорее всего, навсегда.

— Шрамом больше, шрамом меньше…

— Кстати о шрамах — у Вас на лбу свежие царапины. Откуда?

— Неважно. Я их уберу сам.

— Неважно так неважно…

Волосы скрывали лицо Снейпа, сосредоточенно склонившего голову; чуткие пальцы, привыкшие обращаться с самыми капризными ингредиентами для зелий, двигались методично по всей длине ожога — вытянутого, как будто к Гарри приложили раскалённый железный прут.

— Я просто…

— Всё в порядке, Поттер. Вы не обязаны докладываться мне о каждом своём шаге.

— Почему Вы до сих пор зовёте меня «Поттер» и на «Вы»?

— Возможно, потому что у нас с Вами не было нужды переходить на другое обращение.

— А если нужда есть?

— Зачем Вам это?

— Вы против?

— Не то, чтобы я был против… я просто не вижу в этом смысла.

— Хм, если я его вижу, этого недостаточно?

— Перевернитесь на живот. Вот так. Поттер, к чему Вам фамильярничать с Пожирателем Смерти?

— Профессор, к чему Вам всё время вкладывать в мои слова и действия какой-то извращённый смысл? — тёплые пальцы, втирающие мазь в лопатки Гарри, на миг сбились с ритма. — Вы зовёте Кевина по имени и, кажется, ничего не имеете против.

— Но он зовёт меня профессором. А Вы, я подозреваю, хотите называть меня Северусом.

— Ну не Севви же, в конце концов, — полусонно хмыкнул Гарри, устраивая щёку поудобнее на согнутой руке. — К тому же меня Вы ещё вряд ли будете когда-нибудь учить…

— Знаете, Поттер, Вам проще дать, чем объяснить, почему не хочешь.

— Но Вы же хотите. Скажете, нет?

— Пожалуй, я вообще ничего не буду говорить.

— Как хочешь, Северус, — имя легло на язык просто, как будто «профессора» вообще никогда не было. — Как хочешь.

— Как любезно с твоей стороны предоставить мне выбор… Гарри.

— Ну вот, и было совсем не больно, не правда ли?

— Что с Вами… с тобой сегодня случилось? Ты как будто снова начинаешь оживать…

— Почему как будто?

Снейп втёр мазь в последний ожог, на левом запястье, и поставил мазь на прикроватную тумбочку.

— Потому что ожить на самом деле, из мёртвых, невозможно. Поэтому я предпочитаю прибавлять в подобных случаях «словно» и «как будто». А ты хорошо умеешь уходить от неудобных вопросов.

— Я же слизеринец, в конце концов.

Снейп промолчал.

— Посиди со мной, — попросил Гарри. — Если ты никуда не торопишься…

— Я настолько не тороплюсь, что могу даже рассказать тебе сказку. О том, как иглы дикобраза и сушёная печень тритона полюбили друг друга, и как трагично это для них окончилось, потому что они ухитрились сблизиться ни много ни мало — в неочищенной крови клабберта, которая, как ты помнишь, крайне нестабильна…

Гарри фыркнул в подушку и зябко дёрнул плечом; Снейп накинул на него рубашку.

Тревожный, короткий сон остро пах мазью от ожогов и горьким перцем. Гарри, к его чести, не чихнул ни разу.

* * *

«03.03.

Сегодня получил за завтраком письмо. Разумеется, от Поттера — кому ещё может прийти в голову писать мне?

Много перечёркнуто, замарано, на полях какие-то невнятные рисунки: с одной стороны посмотришь, простая мешанина линий, с другой — чей-нибудь портрет, грубый, почти карикатурный. В ассортименте представлены я и Блэк, пару раз нарисована Эванс.

«Северус, приходи сегодня вечером в Выручай-комнату. Дж. П.». Лаконично и безапелляционно… хотя насчёт безапелляционности можно ещё поспорить. Такое впечатление, что он писал это в жуткой спешке — будто стоял в этот момент на склоне извергающегося вулкана.

И я приду, кто бы в этом сомневался? Уж точно не я.

Поттер, Поттер… мать твою, Поттер!..

Когда я пришёл в Выручай-комнату, Поттер уже был там. Сидел на знакомой кровати, нервно постукивал ногой по полу, ловил и отпускал снитч.

— Привет, — улыбается.

— Зачем звал? — я демонстративно усаживаюсь на другой конец кровати.

Поттер, отлично заметив мой манёвр, прячет снитч в карман и придвигается ко мне вплотную, обнимает за плечи — жаркий, хрупкий, пахнущий мазью для мётел.

— Послушай… я сегодня опять поругался с Сириусом…

— Я даже, кажется, знаю, по какому поводу, — вставляю я свои три кната.

— Правильно, знаешь, — подтверждает Поттер, лукаво улыбаясь. — Я сказал ему, чтоб он не лез в мою личную жизнь.

Ха, он что, и правда думает, что такой сдержанный реприманд умерит блэковское рвение?

— И что же он сказал в ответ? — интересуюсь.

— Он сказал, что я рехнулся, — мрачнеет Поттер. — Ну, я уже сказал, что мы поругались…

Действительно, сказал. Для того, кто не знает, каким монолитом целых пять лет была чётвёрка Мародёров, эти слова не будут значить того же, что и для меня.

— А потом я пришёл к тебе, — завершает Поттер свои признания.

— И что дальше? — спрашиваю недовольно.

— А дальше — вот что, — Поттер целует меня в губы; нежно, деликатно, так он прикасался бы к краю бокала со старым вином — наверняка у него дома есть подвал, где полным-полно покрытых пылью и паутиной бутылок, неприглядных на вид, но с бесценным содержимым.

Я отвечаю на поцелуй. Будь я проклят, но я не могу оторваться от его губ; они дурманят, сбивают с толку, водят кружными тропами — лихорадочные рваные мысли переплетаются друг с другом, складываясь в совершенный шизофренический узор; током бьёт по коже на руке, там, где он накрепко сжимает пальцы — удержать меня, не дать скрыться, целовать, целовать, самозабвенно, до ломоты в распухших губах, до счастливого, по-кошачьи мурлычущего насыщения.

— Зачем… как… — я забываю все остальные слова и молча касаюсь губами центра его ладони; Поттер со свистом втягивает воздух и пошире расставляет ноги — брюки ему определённо тесны.

Я соскальзываю на пол, утопая коленками в невозможно пушистом ковре; задираю мантию Поттера, кладу руку на выпуклость в его брюках. Сквозь тонкую ткань я чувствую, как сочится смегмой головка его члена, как напряжена вся его плоть; он невольно подаётся навстречу моим прикосновениям.

— Северус… — Поттер мягко отстраняет меня и опускается рядом на ковёр, стягивая мантию через голову. — Северус…

Я целую его в губы, в шею; осторожно ласкаю ключицы, плечи, тонкие, судорожно вздрагивающие пальцы. Поттер светится своей золотистой смуглостью, почти вызывающей сейчас, ранней весной в Шотландии; глаза у него сейчас тёмные-тёмные, блестящие, с расширенными зрачками — он похож на жреца древней богини любви, совершающего своё служение. Для него мои поцелуи — не столько я со своей влюблённостью, сколько дань его красоте, дань могуществу богини, покровительствующей ему, дань искусству сотен купидонов, вихрем выпускающих стрелы при каждой его рассеянной улыбке. Он прекрасен, и я могу только преклоняться перед ним, очарованный, ничтожный, призванный служить этой нереальной красоте.

Это так похоже на наваждение; на внушение. Но это на редкость реальное наваждение, на удивление сильное внушение; оно не проходит, не исчезает ни разу за всё время, пока он снимает одежду с себя и меня, пока он ласкает меня — кончиками пальцев, играя на мне, как на фортепьяно; пока он берёт меня, сосредоточенно закусив нижнюю губу, берёт сильно и быстро, утихомиривая поцелуем мою боль и держа меня за руку; наваждение не испаряется даже тогда, когда он с торжествующим, захлёбывающимся вскриком кончает в меня, и внутри становится так странно — тепло и влажно. Моя сперма размазывается по его и моему телу, когда он обнимает меня, разглаживает губами складку между моими бровями — так небрежно, так легко, будто всё это происходит во сне, и если я сейчас проснусь, то вместо учащенного дыхания Поттера услышу лишь знаменитый на все подземелья храп Уилкса.

— Как ты так ухитряешься? — шепчу я в полузабытьи; мне одновременно и так плохо, и так хорошо, как не было ещё никогда. — Я… ты просто… это какая-то магия?..

Я не жду ответа, но ответ следует.

— Не то, чтобы магия… это наше фамильное обаяние. Поттеровское. Когда-то наша семья породнилась с Забини, и мы переняли от них кое-что... Может, это эмпатия, а может, где-то у них в родословной затесалась вейла. Ну, или просто так удачно сложилось.

— И этим обаянием вы можете заставить человека сделать что угодно?

— Эй, это же не Империус. Это просто обаяние. Человек просто начинает желать сделать то, чего мы от него хотим… это даже и контролировать почти нельзя. Но если бы не это, у меня было бы вполовину меньше поклонниц, — он смеётся.

Поттер, Поттер… мать твою, Поттер, это называется «манипулировать людьми»!

— Гремучая смесь получится у тебя и Эванс, а не ребёнок: твоё обаяние и её ведьмовские глазищи.

— Причём здесь Лили? — мгновенно ощетинивается Поттер. — К чему ты о ней заговорил?

Я бы мог объяснить, к чему. Я мог бы послать Поттера подальше вместе с его знаменитым обаянием. Я бы много чего мог… «бы», благословенное «бы»…

— Ни к чему. Забыли.

Каждый взгляд — приказ; каждое движение — выверенный расчёт. Поттер, зачем ты играешь в эти игры? Контролировать обаяние либо можно, либо нет.

Зачем я тебе?

Правильный ответ — низачем. Просто так. Как оставшийся в кармане мантии снитч — может быть, тот же самый, что я когда-то поймал на матче.

Вот оно, решение задачки. Ответ был, а я просто его не рассмотрел.

Я целую влажное, сияющее в оранжевом свете плечо Поттера.

Избалованный чистокровный мальчишка, словно сделанный из золота, сливок и вороньего пуха.

Обаяние или нет — я не могу понять, почему я не встал и не ушёл, оставив Поттера наедине с его подлым обаянием.

Скорее всего, я просто не хочу ничего понимать».

И что ж? Глаза его читали,

Иль письма девы молодой.

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин».

— Я отпросился у Гермионы, — Кевин прислонился щекой к плечу Гарри. — Она сейчас одна следит за всеми нами… я сказал, что пойду ночевать в больничное крыло, к тебе.

— И что, она просто согласилась?

— Ага… а что не так?

— Всё так, — поспешно сказал Гарри. — Ты по друзьям не соскучишься?

— А что друзья? Их много, а брат один… Гарри, ты мне сказку не прочитаешь?

— Откуда?

— Вот отсюда, — Кевин с усилием подхватил с прикроватной тумбочки увесистый томик, куда Гарри спрятал письмо Рона. — Ты, значит, её так и не открывал?

— Нет, — сознался Гарри. — А что, в волшебном мире тоже есть сказки?

— А что, в маггловском тоже? — в тон ему удивился Кевин, быстро листая страницы. — Конечно, есть… «Сказки барда Бидла», их все знают… я в детстве больше всех любил вот эту. Седрик меня по ней читать учил.

«Можно подумать, ты сейчас уже не ребёнок…» Гарри взглянул на указанный разворот; крупные готические буквы гласили: «Сказка о трёх братьях».

— Три брата? — слова отдались неожиданной горечью. — Хорошо, прочитаю…

Сказка была короткая. Гарри прочёл её минут за десять-пятнадцать, стараясь расцветить повествование интонациями.

— Давным-давно три брата шли по заброшенной извилистой дороге… Они всё шли и шли, пока не достигли реки — слишком глубокой, чтобы перейти, и слишком широкой, чтобы переплыть. Но братья эти были обучены магии, и им достаточно было взмахнуть волшебными палочками, чтобы над предательскими водами возник большой мост. Они уже почти наполовину перешли реку, когда внезапно дорогу им преградила сгорбленная старуха. Это была Смерть. И Смерть заговорила с ними. Ох, как она была сердита, что братья обманули её — обычно путники тонули в этой реке. Но Смерть была хитра; она не показала виду, что сердится на братьев, и вместо этого похвалила их волшебство и сказала, что они заслужили награду, и каждый из них получит в подарок любую вещь, какую захочет.

— Самый старший из братьев обладал духом воина; он попросил волшебную палочку, самую сильную из всех. Такую палочку, которая будет достойна волшебника, победившего саму Смерть! Тогда Смерть вытащила со дна реки самое старое и гнилое дерево, отломила от него ветку и сделала из неё Палочку для старшего брата.

— Средний брат был высокомерен; он хотел унизить Смерть и потребовал силу забирать у Смерти других. Тогда Смерть подняла с берега реки камень и отдала его второму брату, сказав, что этот Камень может вернуть к жизни любого из мертвецов.

— Затем Смерть спросила у младшего брата, чего он хотел бы. Но младший был одновременно и самым скромным, и самым мудрым из братьев, и не верил в искренность Смерти. Он попросил у неё то, что даст ему возможность уйти от преследования самой Смерти. И она нехотя отдала ему свою Мантию-невидимку.

— И Смерть отступила, позволив братьям беспрепятственно продолжать путь. Весело они пошли дальше, обсуждая то, что с ними приключилось, и восхищаясь полученными дарами. Но вскоре дороги их разошлись.

— Больше двух недель шёл первый брат, пока не встретил на своём пути деревушку. Там он нашёл другого волшебника и вызвал его на поединок. Со Старшей Палочкой он не мог проиграть поединок; убив своего соперника и оставив его лежать на земле, старший брат отправился в деревенский паб, хвастаться своей могучей палочкой, добытой у самой Смерти, и тем, что он отныне — непобедим.

— Ночью, когда он, захмелевший от дешёвого вина, спал, вор прокрался в его комнату, перерезал ему горло и украл палочку. Так Смерть получила первого из братьев.

— Второй же брат вернулся в свой дом. Там он вынул Камень, подаренный Смертью, и повернул трижды в руке. К его изумлению и восхищению, перед ним возникла девушка, которую он очень любил, умершая незадолго свадьбы с ним.

— Но хоть была она и жива, но оставалась холодна, словно разделяла их невидимая завеса; возвращённая в мир живых, девушка не могла жить по-настоящему. И, обезумев от тоски и горя, средний брат убил себя, чтобы навсегда воссоединиться с нею. Так Смерть получила второго брата.

— Долгие годы искала Смерть третьего брата, но никак не могла найти; лишь достигнув преклонных лет, он снял Мантию-Невидимку и передал её своему сыну. И тогда Смерть наконец пришла к нему; и он приветствовал её с радостью, и пошёл за ней с удовольствием. Так закончил свой век последний из братьев.

Гарри помолчал, переводя дух.

— У волшебников все сказки такие?

— Какие?

— Э-э… пессимистичные.

— Ну а что сделаешь, если так и было?

— В каком смысле — было? Это же сказка?..

— В прямом смысле. Фамилия этих братьев — Певерелл, они на самом деле были…

— То есть, ты хочешь сказать, они вот так вот прямо разговаривали со Смертью на каком-то реальном мосту и получили от неё вещи?

— Не знаю, как там и что у них было со смертью — должна же тут быть доля вымысла, правда? — но Старшая Палочка, Камень и Мантия-Невидимка существуют.

— Мантия-невидимка? — повторил Гарри. — Д-да, существуют…

Младший брат Певерелл — далёкий предок Поттеров?

— А вообще, — добавил Кевин, не вдумываясь в смысл слов Гарри, — с Певереллами потом слились Гриффиндоры. За внука того самого брата из сказки вышла последняя из Гриффиндоров… не помню, как её звали, но мне тётя Сесилия рассказывала. Вот здорово было бы получить Камень или Мантию…

Гарри закашлялся.

— Ты плохо себя чувствуешь? — мгновенно встревожился Кевин.

— Нет, всё хорошо… только знаешь, я забыл тебе сказать, по-моему. У меня есть мантия-невидимка, и она мне досталась от отца…

— Правда? — Кевин подскочил на кровати. Гарри подумалось, что сам он в детстве носил в себе куда меньше кипучей взрывоопасной энергии, зато Седрик наверняка был таким же лёгким на подъём. — Где она? Почему ты раньше не показывал?

— Она в подземелье, я тебе её потом продемонстрирую — когда мы отправимся к Севви уничтожать хоркрукс, и надо будет прятаться от грозной мадам Помфри, — пообещал Гарри. — Сядь спокойно, не мельтеши — ты так у меня в глазах двоишься… Почему не показывал? К слову не приходилось, наверно…

— А Камня с Палочкой у тебя нет? — Кевин послушно утихомирился, только глаза блестели нетерпеливым любопытством.

— Палочка у меня самая обычная, — разочаровал Гарри брата. — А где Камень, вообще не имею понятия…

Забытая книга валялась на покрывале, показывая потолку название следующей сказки.

Поход к Севви под прикрытием мантии-невидимки прошёл как нельзя более удачно; даже то, что Кевин всё время подпрыгивал от радости и нетерпения, как застоявшийся в стойле жеребёнок, не помешало, потому что в коридорах им никто не встретился. Даже Филч в этом году сбавил темпы слежки; может быть, потому что не было ни школы, ни студентов, а были штаб сопротивления и армия. Все же прочие, натрудившись за день, спали, как убитые. Да и сам Гарри, если честно, пару раз давил зевки, внутренне признавая правоту мадам Помфри: нечего заниматься делами, если к концу спокойного дня при каждом шаге чувствуешь, что вот-вот развалишься на агонизирующие куски.

Разломанный, кое-где оплавленный ядом хоркрукс Гарри проверил двадцать раз всеми заклятиями, какие знал, и, убедившись в его безопасности, отдал Кевину — на память. После этого заставить Кевина заснуть стало и вовсе невыполнимой миссией; Гарри пришлось вспомнить об эмпатии, чтобы нагнать на брата сонливость. Когда Кевин заснул, прижимая покореженный металл к груди нежно, как плюшевого мишку — «бывают же у некоторых детей игрушки, м-да», — Гарри тихонько выбрался из постели, сменил полосатую больничную пижаму на джинсы и рубашку и отправился в западное крыло, к складам.

В это крыло ученики заходили редко; здесь были в основном служебные помещения. Мало кто задумывался, где хранятся, скажем, запасные простыни, шампунь и гель для душа, запасы еды и прочие хозяйственные подробности; всем было достаточно того, что каждый день они получали всё необходимое. Гарри же по долгу службы пришлось вникнуть во всё; в том числе и в то, что с сентября прошлого года один из пустующих складов был отведён под агитационные листовки сопротивления. Отсюда, как правило, он забирал их; быстроты драконьих крыльев хватало на то, чтобы разнести бумажки по всей Англии за одну ночь.

Мадам Помфри приковала бы его к кровати и отобрала палочку как минимум на неделю, если бы знала, что он собирается провести ночь в полёте; и вряд ли приняла бы объяснение, заключавшееся в простом факте — Гарри не мог спать.

То есть, он мог — физически. Но просыпался с криком через несколько минут, а потом не менее получаса лежал, смотря в потолок, по которому медленно ползли тени и лунные лучи, и думал о вещах, которые в глубине души предпочёл бы не то что забыть, а вообще не знать никогда. Измученный, злой на самого себя, он снова проваливался в сон — на час или два, как повезёт. В третий раз он засыпал только тогда, когда за окном начинало светать, и потолок делался однообразно серым; обычно вскоре после этого Гарри будила мадам Помфри или, как сегодня, какой-нибудь визитёр.

Перспективу подобной ночи он с радостью менял на возможность устать до такого предела, чтобы не снилось ничего — совсем ничего — одна только мутная, рыхлая темнота без звуков и запахов; но с медицинской точки зрения, он попросту собирался себя угробить. Хотя, если бы у магов была психиатрия, возможно, колдопсихиатр не счёл бы действия Гарри такими уж бессмысленными; однако, судя по поведению мадам Помфри, начальный курс психотерапии на высших колдомедицинских курсах при Святом Мунго определённо не читали.

Он ведь всё ещё был виноват; и убийство Вольдеморта — думалось Гарри — не изменит совершенно ничего... это просто будет ещё одна смерть, ещё одно пятно крови у него на руках. Как это может искупить вину?

— Wingardium Leviosa, — стопки листовок взмыли в воздух и поплыли к двери.

Ночной воздух пробрался под рубашку, и Гарри поёжился; медленно заживающие ожоги очень болезненно реагировали на всё, что угодно. Интересно, как они отображались на драконьем теле? Со стороны сам себя не увидишь… особенно под заклятием невидимости.

Гарри расправил крылья, чувствуя каждую старую рану; мышцы спины отозвались натужно и недовольно, как рессоры старой машины. «Будет очень забавно, если я брякнусь в полёте на чей-нибудь дом…»

Листовки он обычно брал в зубы; лапы затекали по пути, непривычные к тому, чтобы держать что-то, а скидывать по одной-две бумажки со спины представлялось затруднительным — гибкость драконов имела недвусмысленный предел, не предусматривавший подобных финтов. «Собаки носят кости и палки… а я ношу листовки… интересно, от них вообще есть какой-нибудь толк?»

При первой же попытке сбросить листовку Гарри неловко дёрнул лапой — вся кипа с шелестом упала на землю.

«Так не пойдёт», — обратное превращение в человека отозвалось лёгкой тошнотой и слабостью в коленках; Гарри позволил им подломиться, благо всё равно надо было собрать листовки из грязи.

Промокшая бумага липла к рукам; влага начавшего подтаивать снега ползла вверх по штанинам джинсов, заглушая боль и дискомфорт — своего рода анестезия. Гарри тяжело встал, прижимая к груди неподъёмную стопку, и побрёл по улице, раскидывая листовки там, где должен был. Это был дополнительный риск — заниматься этим в человеческом обличье… дракону, в конце концов, было легче скрыться в случае чего, чем человеку, которого мутило от слабости.

Превратиться. Пролететь. Превратиться. Разложить. Превратиться. Пролететь…

В стопке оставалось всего штук десять, когда зеркало в заднем кармане джинсов внезапно нагрелось и провозгласило голосом Снейпа:

— Гарри Поттер! Гарри Поттер!

— Я здесь, — чтобы поговорить, Гарри сел прямо на дорогу — лишний кусок грязи в его случае уже не играл роли — и прислонился спиной к чьему-то забору. — Что-то случилось?

— Случилось, — сухо сообщил Снейп. — Мадам Помфри решила проверить, как ты спишь, нет ли кошмаров… стоит объяснять её реакцию на твоё отсутствие? Самой оптимистичной её идеей было то, что ты решил с горя повеситься в туалете Плаксы Миртл.

— Стадию, когда я мог повеситься, я уже прошёл, — Гарри вздохнул и снял заклятие невидимости — слишком уж расфокусированный взгляд был у Снейпа, разговаривавшего с пустотой. — Надеюсь, она не подняла тревогу на весь замок?

— На весь — нет, — с не предвещающей ничего хорошего ухмылкой сообщил Снейп. — Она всего лишь созвала на экстренное совещание весь Орден. Минерва, гриффиндорская душа, додумалась пригласить и твой… твою Эй-Пи.

— О нет…

— О да, Гарри, о да.

— И почему мне кажется, что тебе нравится сообщать мне неприятные новости?.. Кстати, почему ты не на совещании? Ты ведь в Ордене…

— Сказал, что у меня в котле кипит лекарство, которое нельзя оставлять без присмотра, — ухмыльнулся Снейп. — Самое интересное начнётся, как только они тоже додумаются до того, что у тебя может быть с собой зеркало…

Гарри мрачно представил себе многоголосый хор из своего заднего кармана, на все лады выкрикивающий: «Гарри Поттер!!..».

— Тогда мне надо быстрей заканчивать с листовками и возвращаться. Не знаю, куда девается зеркало, пока я дракон, но вряд ли оно будет работать в это время…

— Хуже будет, если оно всё-таки сработает, а ты не сможешь ни ответить, ни разбить дурацкую стекляшку, — оптимистично предсказал Снейп.

— Северус, у тебя удивительная способность находить во всём гадкую сторону, — Гарри покосился на оставшиеся листовки, соображая, не будет ли с его стороны очень нехорошо выкинуть их в ближайшую урну и отправиться в Хогвартс, пока Эй-Пи с Орденом не начали строить планы штурма резиденции Вольдеморта.

— Должна же у меня быть способность хоть к чему-то, кроме Зелий.

Гарри зябко подтянул коленки к груди.

— Ты такой злой потому, что тебя разбудили в четыре утра без повода?

— Почему без повода?

— Ну, на самом деле — без повода. Я ведь в порядке…

— Если это называется «в порядке», то я — реинкарнация Дамблдора, — огрызнулся Снейп. — Ты же на ногах не стоишь!

— Не стою, — подтвердил Гарри. — Я тут сижу, как видишь.

— На холодной мокрой земле. С кругами под глазами, с трясущимися руками и прочими прелестными физиологическими подробностями.

— Что мне сделается? Не надо… не надо обо мне беспокоиться, — Гарри смахнул со лба влажные пряди.

— Гарри? Гарри, ты что, плачешь?..

— Нет, Северус, — частые холодные капли ползли по щекам Гарри, впитывались в ткань рубашки, покрывали обеспокоенное лицо Снейпа в зеркале хрустальными бусинами, в каждой из которых отражалось по крохотному мастеру зелий. — Это просто дождь…

* * *

Выражение лица мадам Помфри являло собой квинтэссенцию того, что в плохих романах называют «неописуемым»; смесь противоречивых эмоций клубилась вокруг медсестры, словно испаряясь с кожи последней — у Гарри зазвенело в ушах, когда он попытался прислушаться к этому поподробней. Он с некоторым любопытством ждал, что она скажет по поводу его безответственного поведения, но мадам Помфри всё молчала, не определившись со словами.

— Листовки разнесены, — обратился Гарри к МакГонагалл, решив, что паузу, возникшую в бурном споре Ордена (большая часть бурности принадлежала Сириусу, требовавшему немедленно идти и спасать его любимого крестника), не следует затягивать. — Благодарен за беспокойство… кхм… но, по-моему, не стоило созывать Орден посреди ночи. Людям надо высыпаться.

— А тебе, командир? — потребовала Сьюзен. — Какого чёрта, ты же ещё не выздоровел…

Гарри поднял руку, и девушка мгновенно умолкла.

— Как я уже сказал — благодарен за беспокойство, но на будущее: ничего хуже того, что уже случалось, со мной не случится.

— А если ты умрёшь? — спросил Колин. Глаза у него были подозрительно красные — он что, плакал?

— Не умру, — заверил Гарри. — У меня пока ещё есть планы на эту жизнь.

Если он умрёт, это будет слишком хорошо.

Нет, так легко он не отделается.

На подушке в спальне Гарри ждал огромный серый конверт с золотой печатью; на печати лаконично красовалась буква «Г», и у Гарри незамедлительно возникла в голове пара стопроцентно не соответствующих реальности способов расшифровки.

Внутри на куске дорогого пергамента вились золотые же буквы:

«Магический Банк Гринготтс.

Извещение».

Дальше шёл рукописный текст чёрными чернилами; вчитываясь в первые строчки, Гарри сел на самый край кровати, хотел было устроиться поудобнее, но забыл.

«Привет, Гарри.

Мне надо было послать тебе официальное извещение, но я подумал, что лучше написать тебе вот так, просто.

Ты ведь никогда не спрашивал, чем именно я занимаюсь в Гринготтсе? Ну так вот, я работаю в отделе завещаний. Мы оформляем сами завещания, следим за тем, чтобы люди получали завещанное, и всё такое. В общем, извещение — это стандартная процедура; его принято посылать в период от десяти до пятнадцати дней со смерти завещателя.

Ты, может быть, уже сам догадался, но я обязан тебе сообщить: Фред и Джордж завещали тебе всё, что у них было. Счёт в банке и свой магазин, весь целиком, вместе с квартирой над магазином, где они жили.

Ты должен явиться в Гринготтс в течение месяца, чтобы подтвердить вступление в права наследства. Я не знаю, как ты это сделаешь, на тебя ведь охота… мне даже пришлось зачаровать этот пергамент так, чтобы только ты увидел этот текст, а Пожиратели, которые наверняка перехватят письмо, прочтут официальное извещение, сухое и формальное.

Даже если ты не хочешь ничего получать… всё равно приходи, Гарри, иначе наследство сочтут невостребованным, и Министерство заберёт его. А в Министерстве у нас нынче Тот-Кого-Нельзя-Называть.

Я буду ждать тебя каждый день с девяти до семи в своём кабинете; чтобы добраться, поверни сразу налево из главного зала, где принимают ключи от сейфов, дойди до конца коридора и поднимись по лестнице. В коридоре будут таблички с названиями отделов; на дверях в отделе есть имена сотрудников.

Месяц отсчитывается с сегодняшнего дня.

Я буду ждать тебя, Гарри.

Твой,

Билл».

Гарри выпустил извещение из рук; с тихим шелестом оно спланировало на пол и улеглось текстом кверху, сверкая золотыми буквами: «Магический Банк Гринготтс»…

Рассвет такой же золотистой пылью полз по полу; добрался до кровати, где спал Кевин, раскрасил стерильно-белые простыни и наволочку, накрыл тёмные ресницы и нежные детские щёки.

— Гарри?.. — Кевин сонно щурился, не выпуская из рук покореженного хоркрукса, в обнимку с которым так и проспал всю ночь. — Гарри, ты плачешь?

— Нет, с чего ты взял? — этот вопрос ему задавали уже второй раз за сутки, и оба раза ошибались. Глаза Гарри были идеально сухи — даже суше чем тогда, когда он разговаривал с Северусом; тогда, в конце концов, был дождь.

— Я вижу, — Кевин откинул одеяло, отложил хоркрукс на подушку и обнял Гарри. От младшего брата пахло сонным теплом, цветочным мылом и чистой тканью сине-белой больничной пижамы, которая была Кевину решительно велика. — Я просто вижу…

Гарри молчал.

— Гарри… не плачь. Видишь — солнце встаёт?..

Гарри поймал ладонь Кевина — чуть ли не вдвое меньшую, чем его собственная — и крепко сжал. Наверно, Кевину было больно, хотя он никак этого не показывал.

Но Гарри было больнее.

* * *

«17.03.

Оказывается, я недооценивал Блэка. Зачаточные мозги у него всё же есть — другое дело, на что он их использует. Нет бы, скажем, подумать о том, какой он непроходимый олух. Не-ет, Блэк способен употребить всю мощь своих нежданно-негаданно открывшихся умственных способностей лишь на то, чтобы травить меня.

Такого ещё никогда не было, даже если учесть, что раньше они занимались этим вчетвером; ну, как минимум вдвоём с Поттером под восторженный писк Петтигрю на заднем плане. А теперь Блэк с фанатичным огнём в глазах придумывает всё новые и новые пакости, воплощая их в жизнь без оглядки на то, как стремительно теряет баллы Гриффиндор и как угрожающе поджаты губы МакГонагалл.

Мне страшно. Мне никогда раньше не было страшно, но это уже что-то другое. С виду всё то же самое, но на самом деле Блэк теперь ненавидит меня. Не меня-слизеринца, не меня-заучку, не меня-урода, не меня-язву. Он ненавидит меня самого, целиком и полностью — за то, что я отнял у него Джеймса. Будь я раздолбаем-хаффлпаффцем, он всё равно ненавидел бы меня; он горел бы своей ненавистью при одной мысли о том, что я — такой, как есть — сумел отобрать у него внимание его лучшего друга, перетянуть на себя, как узкое одеяло.

И я понятия не имею, что обо всём этом думает Поттер. Он никогда не бывает рядом с Блэком, когда тот начинает свои «шуточки». Он вообще где-то пропадает последнее время, и я даже не знаю, где. Бывает, пропускает уроки и еду в Большом зале, хотя редко. На переменах и вечерами его тоже не видно и не слышно; хотя встречи в Выручай-комнате он не пропускает никогда.

Он приходит и целует меня — жёстко, властно; он чаще всего берёт меня сам, не слишком заботясь о подготовке, а потом гладит мои плечи, касается губами шеи, перебирает волосы, слипшиеся от пота — в Выручай-комнате всё время жарко, как будто там горит с десяток каминов. В оранжевом свете у него тоскливые глаза; в них куда больше одиночества, чем я когда-либо видел в зеркале.

Но бывают ночи, когда он рывком сдёргивает покрывало с кровати — бархат комком тонет в ворсе ковра — и ложится на спину, раздвигая ноги. Он любит именно так, лицом к лицу. Когда он сверху, это непредсказуемо, но когда я вхожу в него, мы смотрим друг другу в глаза, и никак иначе.

Почему после этих ночей, когда я почти теряю сознание от того, какой он жаркий и тесный, я чувствую себя куда более использованным, чем когда всё наоборот?

Я запутался. В себе, в Поттере, в том, что между нами происходит.

И Поттер понимает не больше меня.

Он учит меня окклюменции — каждый раз после секса. Насупленный, мрачный, будто не кончил только что, а по собственной неловкости долбанулся локтем о стену.

Я настолько не хочу, чтобы он знал, о чём мои мысли, что делаю, по его словам, «головокружительные успехи». Пожалуй, это единственное из всего, что мы делаем вместе и в чём я оных успехов достигаю. Я пытаюсь с ним разговаривать, но это всё равно как если бы я пытался объяснить старший рунный алфавит улитке, спрятавшейся в свою раковину. Даже если она — улитка — меня и понимает, то я об этом узнать не могу. Это бесполезно.

Поттер чаще всего уходит после секса и окклюменции; но иногда он остаётся и засыпает, крепко обняв меня. Он обвивается вокруг меня, как плющ — как вообще можно заснуть в такой позе? Его горячее дыхание обжигает мне шею, и я подолгу лежу без сна, чувствуя попеременно прохладу и жар, когда он вдыхает и выдыхает, размеренно и глубоко.

Я мог бы пролежать так всю мою треклятую жизнь.

Но утром я встаю и тащусь на завтрак, где бдительно проверяю еду и скамью на наличие сюрпризов от Блэка, нейтрализую эти сюрпризы, ем и иду на, скажем, совместную с Гриффиндором Трансфигурацию. На которой нет Поттера, зато есть злобный, как три голодных волка, Блэк и тонко замаскированное взрывное заклятие на моём столе; когда оно срабатывает, я оказываюсь с ног до головы в ярко-голубой краске.

Я ненавижу всё это.

19.03.

Позавчера Блэк превратил мою мантию в полусотню очень злых гадюк, высказавшись в том духе, что подлым змеям должно быть комфортно друг с другом.

Вчера он ударил меня в спину заклятием Expello; угодил прямиком в позвоночник. Если бы Обри не сбегал вовремя за мадам Помфри, я мог бы остаться парализованным на куда более долгое время, чем хотелось бы.

Сегодня Блэк успел подкинуть навозную бомбу в мой котёл на Зельеварении и наложить за обедом на всю еду чары иллюзии: всё, что угодно, казалось мне — да и всем прочим слизеринцам тоже — трупиками голубей, которые даже пахли соответственно. Не знаю, откуда у Блэка такая извращённая фантазия. Остаётся только радоваться, что он чистокровный. Будь он магглорожденным, с него сталось бы придать сосискам вид фаллоимитаторов. Впрочем, в таком случае, с меня, в свою очередь, сталось бы съесть это просто из вредности…

Так или иначе, я желаю знать, что обо всём этом думает Поттер. Во всяком случае, на обеде он присутствовал, уныло ковыряясь в пюре.

Я ни на что не претендую, но чертовски хочу знать, что он думает об этом.

— Послушай, — сказал я после привычного сеанса окклюменции. — Нам надо поговорить.

— О чём? — Поттер безучастно глядит в потолок.

— О Блэке.

— Зачем? — ощетинивается Поттер.

— Мне интересно, как ты относишься к тому, что он меня травит последние недели.

— В этом не должно быть для тебя ничего нового, по-моему, — огрызается Поттер.

— В принципе — да, — признаю я. — Но он совсем с цепи сорвался.

— А я что могу сделать?

— Утихомирить его, как минимум.

— С какой стати я должен это делать? Это между тобой и ним, сами и разбирайтесь.

— Кто сказал, что ты должен? Ты спросил, что ты можешь. Я ответил. Мало ли, кто что может…

— Зачем ты тогда завёл этот разговор? — взрывается он, резко перекатывается по кровати и нависает надо мной, уперевшись локтями в кровать по обе стороны от моей головы. Смотрит в упор — тёмные, коричневые, как настоявшаяся заварка, глаза. А золотых искорок нет. Куда они исчезли?

— Я же сказал — я хочу знать, как ты к этому относишься.

— Я… — он замолкает, резко вздыхает и нетерпеливо встряхивает головой; чёрные пряди падают на лоб. — Какая разница, что я думаю?

— Ещё какая, — заверяю я спокойно. — Не будь тебя, у Блэка не было бы повода так меня травить.

— Я, что ли, во всём виноват?! — он отталкивается локтями и встаёт.

— Нет. Я просто говорю, что ты послужил Блэку поводом, — у меня странное чувство — будто наши роли поменялись. Теперь он постоянно психует, а я успокаиваю. Правда, в силу отсутствия у меня хотя бы капли какого угодно обаяния, фамильного или нет, я вечно только добавляю масла в огонь. — Ты ни в чём не виноват.

— А если виноват?! — яростно выплёвывает Поттер.

— В чём?

Поттер старательно молчит, натягивая штаны.

— Может, скажешь? — я сажусь, заворачиваясь в одеяло.

— Это неправильно, — говорит Поттер наконец. — Я и ты.

Теперь уже я молчу. Жду, что он скажет такого, чего я не знаю.

— Я всё думаю о тебе. Всё представляю последние дни, как отправлю тебе со школьной совой письмо, что всё кончено, и не могу этого сделать. Я не знаю… чёртово обаяние, наверно, вернулось ко мне бумерангом.

Я молчу и жду.

— Ты знаешь, оно действует обычно на тех, кто мало чувствует сам, — Поттер, забыв застегнуть пуговицы рубашки, с хрустом сгибает и разгибает пальцы рук. Так он обычно разминает их, чтобы они не утеряли гибкости, и легче было поймать снитч. — Я первый раз подумал, что оно может сработать с тобой, когда боггарт сдох при виде тебя. Так бывает с теми, кому нечего терять… ты ничего не боишься и никого не любишь. Ты только учишься круглые сутки, пашешь, как землеройка! Боггарт не нашёл в тебе ничего, на что мог воздействовать… а я нашёл. Я же умнее боггарта, Мерлин побери!..

Я зябко кутаюсь в одеяло.

— А потом оно вернулось!! — выкрикивает Поттер, и я вздрагиваю от неожиданности. — Оно ко мне вернулось! Я думал, это зелье или что… а это ничего! Это само по себе! Ты ничего не делал, а я не могу перестать о тебе думать!! Я ненавижу тебя за это, слышишь, ненавижу?!

Я молча слушаю.

— Это всё неправильно, так не должно быть, с меня хватит, — тарахтит Поттер непрерывным потоком; никогда не понимал, как он ухитряется разговаривать без пауз по нескольку минут подряд.

И уже никогда, должно быть, не пойму.

— Я ненавижу тебя! Не-на-ви-жу!!!

— А я тебя люблю, — говорю я буднично.

Почему бы и не сказать на прощание? Это ведь не что иное, как прощание… в оригинальной поттеровско-гриффиндорской манере, но всё же.

Пусть порадуется. Обаяние или ещё какая-нибудь **@** — я люблю его.

Это единственное, что я знаю точно. Пусть даже узнал только что, слушая его истеричную речь о неправильности.

Поттер вздрагивает и отшатывается; на лице — недоверие и ужас, да-да, самый настоящий ужас. Он напуган самой идеей, насколько я могу судить.

— Legillimens, — шепчу я, смотря ему в глаза.

Он не держит сейчас никакой защиты; его мысли в смятении, и я без труда узнаю его самую кошмарную и постыдную тайну: он тоже любит меня.

Неважно, что он скорее позволит поджарить себя на медленном огне, чем скажет это вслух; это так, и он это знает.

А теперь и я знаю.

Поттер разворачивается и попросту сбегает из Выручай-комнаты. Я мог бы догнать его, но не хочу этого делать, потому что среди его мыслей было и о том, чем он занимается вечерами.

Никогда бы не догадался, что он в это время гуляет у озера с Эванс».

Пояснительные выражения объясняют тёмные мысли.

Козьма Прутков, «Плоды раздумья».

Спустя две томительных недели мадам Помфри решила, что Гарри окончательно здоров.

— Остались только шрамы от ожогов, — заключила она, повертев снявшего рубашку Гарри туда-сюда, как куклу. — Современная колдомедицина с подобным пока справляться не умеет… ожоги были от твоей внутренней магии, а с этим бороться очень, очень трудно.

Она смерила его критическим взглядом, особое неодобрительное внимание уделив выступающим рёбрам, и добавила:

— Впрочем, шрамом больше, шрамом меньше — для тебя, наверно, уже не играет роли…

«Не играет», — молча согласился Гарри.

— Поэтому можешь спокойно переселяться обратно в подземелья, дорогой. Или в гриффиндорскую башню, тебе там всегда будут рады.

— А Вы на каком факультете учились? — Гарри накинул рубашку.

— В Гриффиндоре, — рассеянно ответила мадам Помфри, не заподозрив подвоха. — А в твою отдельную палату, я, пожалуй, положу малышку Джинни Уизли…

— С ней что-то не так?

— Всё в порядке, не беспокойся. Но ей рожать примерно через месяц, лучше перестраховаться, сам понимаешь. Она постоянно переживает в последние дни — все эти битвы, смерти… откровенно говоря, я думаю, что им с Майклом стоило бы подождать хотя бы до конца войны, Джинни только шестнадцать лет…

— Майкл ведь погиб при Литтл-Уингинге, — Гарри поправил сбившиеся манжеты. — Это не отразилось ни на Джинни, ни на малыше?

— Несильно, — задумчиво ответила мадам Помфри. — Обычный стресс, от которого уже и следа не осталось… Если совсем честно, Гарри, то я думаю, что её ребёнок не от Майкла.

Гарри позагибал пальцы, подсчитывая.

— Если ей рожать в конце апреля, то, получается, она зачала в конце июля — начале августа? В районе битвы при Норе… Майкла тогда и близко не было. Они увиделись только в сентябре. Может, ребёнок развивается чересчур быстро? Или родится недоношенным?

— Нет, он развивается совершенно нормально. Просто на удивление здоровый плод и благополучная беременность — хоть что-то хорошее посреди этой проклятой войны… Я тоже умею считать, Гарри. И все остальные — тоже. Если настоящий отец ребёнка ещё жив, почему он до сих пор не сложил два и два?

— Может, он идиот, — предположил Гарри. — Или просто не интересуется посторонними беременностями…

— У тебя есть какие-нибудь идеи о том, кто это?

Гарри задумался. В то время около Норы толклась целая куча народа; особенно на свадьбе Билла и Флёр. От того момента, как прибыли первые гости, до нападения прошло достаточно времени, чтобы зачать с десяток детей. Джинни мог понравиться симпатичный француз из Делакуров или кто-нибудь из многочисленных знакомых Уизли… и где этот субъект теперь, неизвестно.

— Нет.

— Ладно, это само по себе не так уж важно, — вздохнула мадам Помфри. — И учти, Гарри, я рассчитываю на твою помощь.

— На мою?

— Именно. Не будь войны, я отправила бы Джинни на сохранение в Сейнт-Мунго, всё же такая ранняя первая беременность… а здесь, в Хогвартсе, только один квалифицированный колдомедик. Профессор Снейп лучше меня разбирается в лечебных зельях, но даже элементарного курса колдомедицины не проходил.

— Я тоже не проходил.

— У тебя есть способности. Сам подумай, кого мне ещё просить? Не детей же, которых я в этом году учила правильно наносить мазь от синяков.

— Если Вы считаете, что так надо, то я не против, — пожал плечами Гарри. — Постараюсь если не помочь, то хотя бы не навредить.

* * *

Возвращаться в подземелья было откровенно страшно. Слишком много с ними было связано воспоминаний; слишком много и боли, и радости. В спальне, где ему предстояло снова жить, он ласкал и насиловал, блевал кровью на ковёр, швырялся заклинаниями, писал длинные эссе, видел кошмары, писал письма. Здесь в сундуке под его кроватью хранилась тёмно-серая рубашка, слабо пахнущая одеколоном Блейза, и набор материальных заклинаний от близнецов. Он мог бы с точностью до сантиметра указать, куда именно впечатало Малфоя на первом курсе, когда нежданно-негаданно сработал беспалочковый Ступефай, и в каких именно местах он судорожно царапал ковёр, умирая от яда на четвёртом курсе.

Ему не хотелось обратно.

— Гарри, ты собираешься вниз, или так и просидишь на кровати до вечера? — Кевин, питавший, на взгляд Гарри, чрезмерную для гриффиндорца любовь к подземельям, не испытывал подобных сомнений.

— Собираюсь, — Гарри нехотя встал. — Кевин…

— Что?

— Давай переселимся в спальню мальчиков шестого курса. Там всё равно сейчас никого.

Кевин секунд десять внимательно смотрел на Гарри, а затем, Мерлин знает что углядев, кивнул.

— Я перетащу туда твои вещи из старой спальни, ты не против?

— Ничуть, — отозвался Гарри благодарно.

Среди всех черт, отличавших Кевина от Гарри, последний больше всего поражался хозяйственности. Младший Поттер умел реорганизовать быт до уюта при помощи нехитрых подручных средств за полчаса; для него не составляло труда поддерживать порядок — мимоходом, не заморачиваясь и не делая трагедии из необходимости складывать книги в аккуратную стопку и писать без клякс. Более того, Кевин ненавязчиво наводил порядок каждый день, не позволяя спальне обрасти грязной одеждой, исписанным пергаментом и пустыми чашками из-под какао; здесь, в Хогвартсе, это было необязательно, потому что имелись эльфы, но Кевин всё равно убирал. Как он объяснил, после смерти Седрика тётя Сесилия мало обращала внимания на домашнее хозяйство, а домовых эльфов у чистокровного, но небогатого семейства Диггори не имелось; и единственным, кому было не всё равно, что в углах неделями копится пыль, а в раковине — немытая посуда, был сам Кевин.

Гарри молча клялся себе, что в их будущем доме они, если не обзаведутся эльфом, будут поровну делить все обязанности; но сейчас, пока они переселялись из одной спальни в другую, Гарри был несказанно рад возможности забраться с ногами на кровать и послушать, как шуршит в пальцах извещение от Билла, пока Кевин деловито устраивал вещи на новых местах, раздёргивал пологи новых кроватей и вполголоса объяснял что-то явившемуся на первый зов Добби.

— Вот, возьми, — Гарри вдрогнул, когда ему сунули под нос кружку с какао, которая сошла бы по размерам за ведро. Ну хотя бы такое ведёрко, с каким дети возятся в песочнице. — На тебе лица нет.

— Ты думаешь, я найду себе какое-нибудь лицо в этой кружке?

— Посмотрим. Пей давай. Наверняка ведь тренировки побежишь устраивать сразу же.

— Неплохо бы, кстати. Без меня у них вряд ли повысился бы уровень… — Гарри глотнул какао и обнял кружку озябшими ладонями.

— Сириус и Ремус вели занятия. И другие тоже. Вся Эй-Пи остальных строила... те, кто жив остался, конечно.

— Ты зовёшь Сириуса и Ремуса по именам?

— Они сами предложили, ну я и подумал, зачем выговаривать постоянно «мистер Блэк» и «мистер Люпин»… ты против?

— Нет, просто спросил.

* * *

В живых осталось куда больше из первой волны Эй-Пи, чем Гарри казалось после всей той крови, что он видел в Литтл-Уингинге. Не хватало Майкла, Рона и близнецов; Джинни тоже не было в строю, но она и так не тренировалась с тех самых пор, как все узнали о беременности. Прочие сейчас сидели на всё тех же подушках, которые Выручай-комната выдавала для занятий третий год подряд, и слушали своего командира.

— Скорее всего, — негромко говорил Гарри, — масштабных битв нам больше не предстоит. Если только одна, окончательная. Нас слишком мало, чтобы мы смогли переломить что-то в отдельных стычках, поэтому наша задача сейчас — подготовиться к последнему сражению. Я хочу, чтобы каждый из вас сумел продержаться до того момента, когда станет окончательно ясно, кто победил — я или Вольдеморт. Если получится, то и куда как дольше…

— Командир, можно спросить? — Ханна нервозно вертела в руках палочку.

— Спрашивай.

— Почему мы проиграли в последний раз?

Вопрос повис в воздухе дамокловым мечом.

— Почему, командир? — повторила Сьюзен.

— Потому что нас было меньше в сотни раз.

— Но ведь мы правы! — возмущённо вскрикнул Эрни.

— Послушайте, — Гарри с тоской обвёл взглядом свой «Внутренний круг», — возможно, то, что я сейчас скажу, окажется для вас неприятным откровением, но, тем не менее, это так. Когда дело доходит до смертей, не бывает правых и виноватых. Есть только живые и мёртвые. Не имеет значения, за что ты борешься; важно только, как ты это делаешь. В этой войне — как и в любой другой — нет ни Света, ни Тьмы, ни ещё каких-нибудь трескучих категорий. Есть две стороны, которые дерутся за право жить. И всё. Осознание собственной правоты не поможет тебе блокировать Аваду или не чувствовать боли под Круцио.

— То есть… нет никакой разницы, на какой стороне быть, так, что ли?

— Если бы разницы не было, то Вольдеморту не потребовалось бы даже затевать войну. Я говорю только о том, что прикладного смысла то, во что ты веришь, не имеет. Оно может только поддержать тебя морально; иногда — помочь принять решение, о котором потом не будешь сожалеть. Но в бою имеют значение только навыки, реакция и решительность. Ими-то мы и занимаемся третий год.

— Но что будет дальше? — этот вопрос очень волновал Гермиону. — Дальше-то что? Мы проиграли, мы не можем больше противостоять Вольдеморту — у нас чудовищные потери…

На последнем слове её голос дрогнул. Гарри загнал в дальний угол неуместное воспоминание о Роне и сказал:

— Мы на финишной прямой. Пока ситуация патовая: Хогвартс ему не взять, и мы отсюда просто так не вылезем. До финальной разборки между мной и Вольдемортом осталось немного. А потом всё будет зависеть от результата.

— Командир… ты ведь победишь? — Деннис задал этот вопрос так умоляюще, словно слова, которые Гарри произнесёт в ответ, могли и в самом деле на что-то повлиять.

— Обязательно. У меня здесь брат и много других дел… я не планирую умирать.

От собственной вины всё равно не сбежишь, на том свете или на этом.

— А теперь, если больше вопросов нет, берём палочки и начинаем тренировку. Совсем обленились без меня, да?

Возмущённо-отрицательный хор почти заставил Гарри ухмыльнуться.

* * *

Три вязкие капли сока чернотравки упали в котёл — медленно и вальяжно, словно делали Гарри одолжение; он поспешно отставил флакон в сторону и по одному перекидал в готовящееся зелье заранее нарезанные корни эвкалипта. Зелье почти загустело, запузырилось, как лужи в дождь; Гарри медным черпаком помешивал его, беззвучно считая круги по часовой стрелке и против.

Вот оно и снова жидкое, почти как вода. Гарри всыпал жучиных глаз, не отмеряя количество на миниатюрных серебряных весах — он и так чувствовал, сколько их нужно, по запаху, по маслянистой плёнке на зелье, по меняющемуся весу банки в руках.

Теперь закрыть крышкой и оставить на небольшом огне на пятнадцать минут. Гарри засёк время и присел на край стола рядом с котлом.

— Ты готовишь его так же, как я, — Снейп пристально наблюдал за Гарри; как ни странно, это не только не нервировало, но и просто не чувствовалось. Может быть, потому, что Снейп не имел привычки брызгаться во все стороны какими бы то ни было чувствами, в отличие от большинства прочих, не подозревавших, во что это их обыкновение может вылиться эмпату.

— Ты учил меня зельям пять лет, — напомнил Гарри. — Так что у меня есть моральное право хорошо готовить такую примитивную вещь, как заживляющее.

— Не такую уж и примитивную. Этот вариант в школьной программе не даётся.

— Чего бы я стоил, если бы полагался на то, что какой-то министерский умник лучше меня знает, как и что мне изучать? — Гарри откинул назад лезшие в глаза волосы. «Стричься пора. Хоть сегодня обкорнать их Caedo, а то скоро на плечи падать начнут».

— Ах да, как же я забыл — Поттерам правила не писаны.

Если бы в уголках рта Снейпа не пряталась улыбка, Гарри, пожалуй, сделал бы вид, что обиделся.

— Как будто они писаны Снейпам.

— Твоя правда, — мастер зелий проверил свой котёл, где варил обезболивающее.

Когда Гарри заявился в покои слизеринского декана — бывшего, настоящего или будущего, Мерлин весть — и предложил помощь, ему предоставили два зелья на выбор, заживляющее и обезболивающее. Памятуя о шестом курсе, Гарри выбрал первое; даже мысль о втором вызывала содрогание.

— Но я, вообще-то, хотел поговорить о другом.

— О чём?

— Зачем ты пришёл? Ни за что не поверю, что тебе захотелось вспомнить уроки Зельеварения. И такой уж острой нужды в зельях у мадам Помфри сейчас нет.

— Я пришёл не зачем, а почему.

— И почему же?

— Потому что я очень тупой, — спокойно объяснил Гарри. — Я никак не могу додуматься до ответа на один вопрос, и надеялся, что ты поможешь.

— Что за вопрос? — Снейп ощутимо напрягся. Гарри даже не хотелось знать, что там себе подумал мастер зелий.

Впрочем, если бы его самого кто-нибудь так же обманул и использовал, он бы тоже шарахался от людей.

Но ему очень повезло с теми, кого он до сих пор любит.

— Я просто хотел узнать… Если бы ты был очень-очень сильным тёмным волшебником, которому позарез нужно спрятать некую жизненно важную цацку… куда бы ты её дел? Какому месту ты бы её доверил?

— Не думаю, что мы с Тёмным Лордом настолько похожи, чтобы ты спрашивал у меня об этом, — черпак негромко звякнул о край котла.

— Кто говорил, что вы похожи? Просто предположи… дай мне направление, в котором можно копать.

— Я ничего об этом не знаю, — черпак тихонько булькнул, утопнув в котле, а Снейп отвернулся к стене.

Гарри осторожно взял его за руку.

— Северус… я не Джеймс. Я не умею управлять своим наследным обаянием. Я даже не знал, что оно у меня есть, иначе не допустил бы… многого. Я не он.

— Я знаю, что ты не он, спасибо за напоминание, — Снейп резко выдернул руку. — И лучше бы ты умел контролировать обаяние — думаешь, не будь его, я бы на тебя тогда так просто набросился?

— Я не хотел тебя соблазнять или что-то там. Я хотел хоть как-то извиниться… хотел показать, что понимаю тебя.

— Понимание мне в тот момент было, как об стенку горох.

— Это значит всего лишь, что я ошибся. Я выбрал не ту тактику извинения.

— Давай не будем об этом говорить, — сказал Снейп — слишком напряжённо, чтобы это было просьбой, и слишком неубедительно, чтобы было приказом.

— Давай, — согласился Гарри.

Повисла пауза.

— Будь я абстрактным могучим тёмным волшебником с абстрактной жизненно важной цацкой, я бы спрятал её в сейфе в Гринготтсе — оттуда Морганы с две что-нибудь украдут, — неожиданно сказал Снейп. — Но это, разумеется, мои досужие домыслы. Исключительно абстрактные.

— Я действительно очень тупой, — потрясённо сказал Гарри, отвешивая себе мысленный подзатыльник. Хранилище надёжнее Гринготтса в Магическом мире найти трудно; и Вольдеморт, чьи клевреты веками хранили именно у гоблинов свои фамильные состояния, вряд ли подумал бы иначе. — Спасибо, Северус…

— Ты собираешься отправиться в банк сейчас?

— Ну, не прямо сейчас. Но у меня не так много времени. Вольдеморту рано или поздно надоест играться в кошки-мышки, и он придёт в Хогвартс. Защита держится на мне одном, может не выдержать.

— Ну да, ну да. Гораздо легче и проще ему будет поймать тебя в центре Лондона, чем здесь, не находишь?

— С чего ты взял, что он станет меня там ловить? Он ведь не знает, что я приду за хоркруксом… — Гарри запнулся и машинально прижал руку к карману, где хранилось изрядно пожёванное извещение о наследстве.

«Что за хоркруксом — не знает. Но что за кое-чем другим…»

— Вот-вот, — Снейп с нескрываемым удовлетворением следил за смесью досады, горечи и растерянности на лице Гарри. — Не стоит недооценивать Тёмного Лорда.

— Так или иначе — я должен это сделать. Пока ему не известно, что его хоркруксы улетучиваются один за другим, мне лучше действовать. И не говори, что это опасно или что-нибудь… я все свои семнадцать с лишним лет провёл в опасности, и ничего.

— Рано или поздно «ничего» кончается, — Снейп спорил уже чисто из духа противоречия.

Гарри погасил огонь под зельем и снял крышку с котла. Идеальное заживляющее, просто выставочный образец.

— Дай куда перелить, пожалуйста.

Снейп молча передал Гарри несколько чистых бутыльков и стал следить за тем, как Гарри наклоняет котёл над узким стеклянным горлышком. Впрочем, после той практики, что имелась у Гарри на шестом курсе с обезболивающим, пролить что-то было затруднительно; его руки помнили, как направить дымящуюся жидкость куда требуется даже под ураганным ветром, который частенько гулял по смотровой площадке Астрономической башни, или в состоянии жёсткой ломки, когда в глазах мутит от желания глотнуть зелья — прямо из котла, обливая мантию божественным варевом, слизывая с губ и ладоней пахучие капли…

Это было так давно, словно и неправда; но тело Гарри помнило лучше него самого.

— Когда ты собираешься в банк?

— Не позже, чем истечёт срок.

— Срок чего?

Гарри аккуратно поставил ещё наполовину полный котёл и подал Снейпу извещение.

— Вот как…

— Именно так, — Гарри закрутил крышку на бутыльке. — Не то, чтобы я… но…

— Я понял.

И Снейп действительно понимал. Пожалуй, он был одним из совсем немногих, кто мог понять Гарри здесь по-настоящему.

* * *

Школьные запасы зелий имели один крайне серьёзный недостаток: среди них не имелось Многосущного. Варить его было уже некогда, и сократить срок приготовления без как минимум полугода исследований, не представлялось возможным; во всяком случае, усталый голодный Гарри, обложившийся книгами в углу библиотеки, не видел решительно никакого шанса воспользоваться Многосущным. Стало быть, требовалось найти какой-нибудь другой способ.

Какой?

Чары иллюзии — вроде тех, которыми пользовался Блейз на четвёртом курсе? Но датчики на входе в Гринготтс фиксировали маскирующие чары и магические предметы на телах входящих — об этом Гарри рассказывал Билл, в то безмятежное лето в Норе перед чётвёртым курсом, когда они могли себе позволить целоваться под раскидистыми деревьями, и самой худшей угрозой была возможность попасться мистеру или миссис Уизли.

Он вообще много чего тогда рассказывал; тренированная память Гарри с неохотой воскрешала до сих пор ни разу не понадобившиеся сведения, и чем дальше, тем глупее он себя чувствовал.

Гоблины предусмотрели практически всё; они имели дело с ворами куда как дольше, чем сам Гарри — с тем, чтобы что-то спереть. Опыт с Малфой-мэнором, положим, не шёл в расчёт; конечно, если Гринготтс, например, поджечь, то никто в суматохе не обратит внимания на поведение датчиков. Но как потом искать нужный сейф среди сотен прочих? И, в конце концов, Гарри собирался сделать то, для чего Билл послал ему извещение. Вольдеморт может расшибиться в лепёшку, но не получит, не получит магазина «Ужастики Умников Уизли». А во время пожара это будет очень трудно сделать; что, если сотрудников банка эвакуируют прежде, чем Гарри доберётся до кабинета Билла?

Войти следовало СКРЫТНО. И желательно было утаить своё намерение наведаться в Гринготтс не только от врагов, но и от соратников — не то часть их непременно надумает отправиться с ним. Гарри хорошо помнил, как Эй-Пи буквально припёрла его к стенке в конце пятого курса, заставив взять их с собой на стычку с Пожирателями; кто мог поручиться, что они не захотят снова повторить этот финт? На молчание Снейпа можно было положиться, но вот говорить что-либо ещё кому-нибудь не стоило.

Гарри снял очки и раздражённо кинул их на разворот книги о редких зельях; переносица начала ныть, и кровь в висках пульсировала чересчур энергично.

Как, Мерлин побери, ему скрыть свою физиономию, которую знает не то что каждая собака — каждый таракан?

Внутрь банка нельзя аппарировать.

На его территории не действуют портключи.

Чары и амулеты засекут сразу.

Но и войти просто так было бы верхом идиотизма. Глупее, пожалуй, было бы только пойти прямиком к Вольдеморту и предложить ему вместе попить чаю.

С малиновым джемом, ага.

Гарри вскочил со стула и прошёлся туда-сюда по проходу между стеллажами.

Всё, что нужно — это пробыть неузнанным хотя бы до того момента, когда можно будет смыться. Изменить своё лицо…

Гарри застыл на месте, вдумываясь в собственную мысль.

Лёгкий взмах палочки расставил книги по местам; Гарри хлопнул дверью библиотеки, пользуясь тем, что мадам Пинс в комнате не было, иначе ему досталось бы от суровой библиотекаря на орехи, несмотря на всё командирство.

— Mobiliarbus! — сундук выполз из-под кровати. Гарри распахнул крышку и перегнулся через край, раскапывая вещи.

«Чего тут только не лежит…» Гарри в приступе раздражения расшвырял по сторонам все лишнее и наконец выудил со дна бутылочку.

Близнецы часто дарили ему такие; маленькие яркие бутылочки с содержимым, за которое многие душу бы продали. Меняющий внешность лосьон, который не засечь никаким детектором.

Фред и Джордж делали этот лосьон не на продажу. Почти полугодовая возня с капризным зельем затевалась исключительно ради Гарри…

Он открутил крышку и капнул немного на ладонь; прозрачная лужица с минуту полежала спокойно, а потом бесследно впиталась.

Гарри яростно вытер рукавом мантии непрошеные слёзы и захлопнул сундук.

* * *

— Сегодня тренируйтесь самостоятельно, мне надо заняться кое-какими исследованиями.

— Кевин, по-моему, у Сириуса и Ремуса есть куча фотографий нашей семьи. Не хочешь сегодня полюбоваться на своих дополнительных бабушку и дедушку?

— Минерва, мы с профессором Снейпом будем варить сложные зелья для мадам Помфри — не могли бы Вы сами сегодня позаботиться о том, чем обычно занимаюсь я? Не хотелось бы испортить настоявшийся Костерост…

— Северус, я иду сегодня в банк. Не смотри на меня так, будто я сую голову в пасть голодному волку — всё будет в порядке. Прикрой меня, если что… выдумай что-нибудь. Хорошо?

План был, откровенно говоря, нехорош. В аспекте скрытности он устроил бы кого угодно, но вот в аспекте достижения главной цели задумка сунуть что-нибудь в пасть голодному волку и посмотреть, что получится, могла дать этому плану какую угодно фору.

Гарри подозревал, что своего сейфа у Вольдеморта не было; всё-таки последний вырос в приюте, привыкнув к тому, чтобы всё своё носить с собой. Ключ от сейфа Гонтов — если этот сейф существовал — у Вольдеморта, скорее всего, не имелся, да и природная брезгливость по отношению к тому, во что превратились потомки славного Салазара Слизерина, не позволила бы Тёмному лорду воспользоваться этим сейфом. Скорее всего, Вольдеморт подсунул свою «жизненно важную цацку» в сейф кого-нибудь из своих сторонников, наказав беречь; примерно так же, как когда-то отдал свой старый дневник Люциусу Малфою.

Кто среди сторонников Вольдеморта отвечал нужным условиям: с сейфом в лондонском Гринготтсе, богатый (чтобы чаша не бросалась в глаза среди всего прочего) и преданный достаточно, чтобы доверить ему такую важную вещь? Гарри накорябал список Пожирателей Внутреннего круга, кого вспомнил, и сосредоточенно думал над ним битых полчаса, пока не решил, что это должны быть Лестрейнджи. Никого преданней Безумной Беллы во всём Внутреннем круге было просто не сыскать; и все остальные пункты тоже наличествовали, если верить генеалогическим трактатам в секции по Истории Магии. Конечно, самой Лестрейнж уже нет в стройных рядах Пожирателей, но и хоркруксы ведь не вчера были изготовлены…

…Долететь до Лондона в обличии дракона было уже рутинным делом; Гарри не представлял, что бы он делал, окажись его анимагической формой какая-нибудь курица. Если не упоминать о том, что его бы ещё на четвёртом курсе с превеликим удовольствием сожрала бы венгерская хвосторога, так ещё и пришлось везде, где можно расправить крылья и помчаться вперёд, крючиться на метле или, например, судорожно цепляться за перья гиппогрифа. Жалко, в Гринготтс драконов, за исключением специально обученных сторожевых, вообще не пускали…

Гарри старательно втёр лосьон в лицо, представляя себе какую-то ничем не примечательную физиономию с носом-картошкой, бледными губами и яркими чёрными точками на носу — на такое охранник даже не поглядит лишний раз. Очки, трансфигурированные ещё в Хогвартсе в квадратные, удобно легли на появившуюся на переносице лёгкую горбинку, волосы благодаря лосьону стали неопределённо-русыми. Он снял заклятие прозрачности и, старательно давя нервозность, вышёл из-за угла Гринготтса.

Полюбовавшись на собственную хмурую физиономию на плакате с размашистой надписью: «ГАРРИ ПОТТЕР, ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ДОСТАВИТЬ ВЛАСТЯМ ЖИВЫМ ИЛИ МЁРТВЫМ. ЗА УКРЫВАТЕЛЬСТВО — СМЕРТНАЯ КАЗНЬ», Гарри взбежал по мраморным ступеням и бестрепетно позволил двум волшебникам у входа проверить его на магические артефакты и чары маскировки. Пусть ищут — у него даже палочка сейчас была не своя, а кого-то из запертых в подземельях слизеринцев.

Получилось.

Гарри взглянул на знаменитое гринготтское предупреждение ворам и криво, невесело улыбнулся.

Самое время проверить, так ли уж гоблинский банк неприступен.

* * *

«20.03.

Я ненавижу его.

21.03.

Чтоб ты сдох, Поттер.

22.03.

Я ненавижу тебя, ненавижу, НЕНАВИЖУ!!!!

25.03.

Как он мог?! Он её даже не любит…

Что ты знаешь о любви, Слизеринский Сопливус? Ты был для траха, а она для чистых чувств. И вот наконец она перестала посылать его куда подальше сразу, как увидит.

Он женится на ней, и у них будут очень, очень обаятельные дети.

Я ЕГО НЕНАВИЖУ!!!!!!!!

Зачем я ввязался во всё это? Зачем я не дал молнии убить его, пока МакГонагалл не опомнилась? Теперь я, идиот, тупица, кретин, осёл, не знаю, как от этого избавиться. Как перестают любить?

Как мне перестать видеть Поттера во сне?

Я ненавижу его.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу.

Я всё ещё люблю его.

26.03.

Я или Эванс — а Блэк, кажется, не вышел из немилости. Во всяком случае, этот недоумок до сих пор уверен, что Поттер со мной. Об идиллическом обсуждении последней контрольной по Чарам под аккомпанемент недовольного плеска от гигантского кальмара Блэку ничего не известно, и он старательно травит меня. Так его высокородные предки, наверно, травили оленей в лесах вокруг своего мэнора.

Между прочим, Поттеру выгодно, чтобы Блэк был занят мной. Ничто не будет отвлекать от Эванс.

Вот только что, в таком случае, Поттер делает в Гриффиндоре?

Нет, хорошо, что он не в Слизерине. Тогда я бы попал под это треклятое обаяние куда как раньше и дольше мучился бы.

Вот только сейчас от этой мысли легче не делается.

28.03.

Кажется, Блэк начинает что-то подозревать. Во всяком случае, активность его слегка поутихла за вчера и сегодня; обычно он успевал сделать штук восемь пакостей к этому моменту, а сейчас пока только две. Неужели фантазия иссякла?

Воистину, с Блэком творится что-то неладное. Подходит сегодня перед ужином — хмурый-хмурый; тянет в боковой коридор.

— Поговорить надо, Соп… Снейп.

Можно было бы съязвить, но я не хочу. Я слишком устал.

— О чём?

— О… Джеймсе.

— Говори.

Что я нового могу услышать?

— Он… мы… мы с ним поговорили, — мнётся Блэк, старательно глядя в пол. — Он… ну… неважно, в общем, но я многое обдумал. И Джеймс хочет с тобой поговорить.

Я разворачиваюсь и хочу уйти. Очередная глупая мародёрская издёвка.

— Постой! — повышает голос Блэк. — Ты думаешь, мне так нравится с тобой тут разговаривать… — он резко выдыхает, проглотив несколько следующих слов. — Джеймс просил, чтобы ты пришёл сегодня, как луна взойдёт, в Визжащую хижину.

— Вы оба долбанулись, — огрызаюсь. — Как я, по-вашему, проберусь в Хогсмид? И зачем?

— Джеймс просил, — заученно повторяет Блэк. — Под Дракучей Ивой есть тайный ход. Надо ткнуть чем-нибудь в выступ у самой земли на стволе Ивы, приметный такой… Она перестанет махать ветками, и можно будет пройти в лаз, прямо к хижине…

Блэк замолкает; на лице у него совершенно беспомощное выражение — редкий гость на физиономии этого самоуверенного хлыща.

— Ты придёшь? — настойчиво спрашивает он.

— Тебе-то что?

— Я только что помирился с Джеймсом, — цедит он. — И не хочу ссориться с ним из-за какого-то…

Опять проглотил несколько слов. Не переварит ведь. Главное, чтобы меня потом в отравлении не обвинили.

— А ты ему зачем-то нужен. Уж не знаю, зачем, — добавляет он, скривившись, как будто надкусил очищенный лимон.

В общем, мы ещё долго вяло переругивались — ни у него, ни у меня не было настроения затевать очередную драку. В конце концов я сказал, что приду, и свалил оттуда. Даже на ужин идти расхотелось — сразу вернулся в подземелья.

Чья эта идиотская шутка — Блэка или Поттера? Спросить бы Люпина, на его честной гриффиндорской роже всегда отражаются все мысли; но сегодня его что-то нигде не видно.

Я пойду. Пусть даже меня там встретит злорадный Блэк с Авадой на кончике палочки, намеревающийся прикокошить меня на месте и зарыть за хижиной.

Я не могу не пойти.

Я ненавижу себя за это.

29.03.

** твою мать…

**@@** на *@*, **@**@** @@**…

Мысли прыгают. Руки трясутся.

Попробую всё по порядку.

**@**, кто бы знал!..

Я ненавижу их всех, ненавижу!..

Нет, нет, по порядку.

Надо успокоиться. Обязательно.

Я дождался, пока взойдёт луна, и выскользнул из Хогвартса, невидимый. Подошёл к Дракучей Иве, пролевитировал какую-то палку к стволу, долбанул ею в выступ на стволе — не такой уж и приметный, кстати говоря, его почти совсем закрыло травой. Весна всё-таки.

Ход был длинный и тёмный; и приходилось постоянно пригибать голову. И ещё тут воняло каким-то животным, так сильно, что, казалось, даже не одним. Как будто тут регулярно бегает туда-сюда стая землероек.

При чём здесь землеройки?..

Ладно, неважно.

Когда я вылез из хода, в хижине было пусто. Я был в давным-давно заброшенной комнате. И, похоже, последний, кто был здесь до меня, был просто в ярости: вся мебель раздолбана чуть ли не в щепки, а на стенах и полу следы когтей. Звериных когтей.

На втором этаже скрипнул пол. Вроде звук как звук, и я ждал, что буду в хижине не один — иначе на хрена бы мне сюда тащиться, один я могу и в подземельях побыть. Но отчего-то меня мороз продрал по коже.

— Поттер? — зову.

Тихо. Только снова скрип, куда более решительный.

— Эй, Поттер, Блэк, мать вашу, хоть кто-нибудь здесь есть, или это очередная идиотская шуточка?

Нет ответа. Только уже непрекращающийся скрип над головой. Как будто кто-то идёт по комнате… кто-то, куда более тяжёлый, чем Поттер или Блэк. Они что, Хагрида сюда привели? Тогда почему тот молчит?

Теперь скрипит уже лестница; скрипит быстро, почти неслышно, моё рваное дыхание почти заглушает этот звук. Я сжимаю вспотевшие пальцы на палочке и смотрю на закрытую дверь.

Закрытую, но не запертую. Это становится понятно, когда она с лёгкостью и новым приступом скрипа отворяется, и в комнату входит зверь.

Жёлтые глаза, волчье тело. Почти волчье.

На самом деле это оборотень.

Я стою, как идиот, и смотрю в яростные жёлтые глаза; оборотень тихо, угрожающе рыкает — просверкивают белоснежные клыки — и бросается на меня так стремительно, что я почти не успеваю различить его движение в воздухе — только размазанный серый промельк, прорезанный застывшими на сетчатке глаз сверкающими жёлтыми полосками.

Но Поттер быстрее оборотня. Одновременно с рыком я слышу, как кто-то бежит; в тот самый момент, когда мантия на мне начала с треском рваться, соприкоснувшись с когтями, звучит дикий вопль:

— Stupefy!

Оборотня вышвыривает в дверь и впечатывает в стенку коридора.

— Бежим отсюда! — Поттер хватает меня за руку и волоком тащит в лаз. — Бежим, быстрее!!

— Ты что, хотел меня убить?! — я с усилием выдёргиваю руку. — Тебе мало было трахнуть меня и бросить, ты решил скормить меня своему ручному оборотню!!

— Ремус не мой ручной оборотень! — орёт Поттер, и я застываю. Люпин — это вот эта тварь, чуть не поужинавшая мною?

Люпин — оборотень?

— Некогда спорить, бежим!

— А по-моему, самое время поспорить немного! — ору я в ответ из чистого упрямства. Сожрёт меня сегодня кто-нибудь или нет — мне уже безразлично.

Меня другое интересует.

— Ты что, Поттер, совсем рехнулся? Или оборотень у тебя слишком оголодал, что ты решил ему меня скормить?

— Я никого никому не хотел скармливать! — возмущается Поттер. — Это всё Сириус, кретин…

— А ты, значит, ни при чём?!

— Я тут только при том, что рванул спасать тебя, дурака! Бежим отсюда, пока он не очухался от удара!!

— А он уже очухался, — я снова слышу шаги оборотня.

Наверно, я ещё долго буду их слышать. Всю мою чёртову оставшуюся жизнь.

— Petrificus Totalus!

— Поттер, что у тебя по ЗОТС?

— Ты это к чему?

— Ты разве не слышал, что оборотням Петрификус — как подушкой по морде? Раздражённо рыкнул и дальше пошёл…

— ТОГДА БЕЖИМ, хорош **@*@**!!

И мы побежали. Трудно не побежать, когда в жёлтых, пронизанных алыми кровяными жилками глазах читаешь клятвенное обещание разделать тебя по всем правилам мясницкого искусства.

Мы неслись, как будто нас уже кто-то укусил; я думал, у меня оторвутся волосы на такой скорости, или я просто споткнусь о какой-нибудь корень, сломаю шею и уже не почувствую зубов оборотня.

Ненавижу сочетание жёлтого и красного.

Мы кубарем выкатились из-под Ивы, чувствуя, как оборотень буквально наступает на пятки. Я всё-таки споткнулся и упал, предоставив Поттеру разобраться с догнавшим нас оборотнем самому; Поттер пальнул ещё одним Ступефаем и закрыл лаз. Ива гневно забила ветками, не доставая до меня какого-то полудюйма. Если постарается, то и эти полдюйма преодолеет. Я лежу, не двигаясь.

Поттер негодующе вскрикивает — почти одновременно с хлёстким ударом. Я рывком сажусь, готовый узреть Поттера без одного глаза, без ноги или ещё как-нибудь изувеченного; но Поттер со вздохом облегчения падает на траву рядом со мной, и на предплечье у него багровеет след ветки Дракучей Ивы.

Дёшево отделался.

— Северус… — говорит он наконец, глядя в небо — беззвёздное, зато лунное. Очень лунное.

— Я тебе не Северус, — обрываю я. — Эванс свою зови по имени. И Блэка за компанию.

— Сев, послушай…

— Послушать? Очередную бессмысленную байку, во время которой ты будешь пользоваться своим проклятым обаянием?!

— Не преувеличивай силу обаяния, — выплёвывает он. — Оно на Лили почти шесть лет не действовало. Ты сам по себе в меня влю… стал со мной спать.

— Как мило! Ты ещё скажи, что подлый слизеринец совратил тебя, несчастного гриффиндорца, белого и пушистого, мать твою! — я вскакиваю с травы — лихорадочная, нервная энергия не даёт усидеть на месте.

Поттер тоже встаёт — точнее, негодующе вспрыгивает на ноги.

— Никто никого не совращал!

— Естественно, нет! Ты просто трахал меня, когда хотел, а как Эванс согласилась тебе дать — бросил!!

— Прекрати говорить о Лили в таком тоне!!

— Твоя драгоценная Лили — такая же дура и стерва, как все остальные, — выплёвываю я. Неважно, правду я говорю или нет. — Всё, что в ней есть особенного, так это то, что она тебя шесть лет за нос водит!

Поттер размахивается — плавно, быстро, почти так же плавно, как прыгает оборотень — и влепляет мне пощёчину.

У него горячая кожа; у него сильные руки. В ушах у меня слегка звенит; щека горит нестерпимо, хоть котлеты жарь.

— Извини, — говорит он почти испуганно. — Я не хотел… просто… просто ты не прав.

— Понимаешь, — продолжает Поттер торопливо, пока я не перебил, — нам было… э-э… хорошо вместе… но Лили… она видит теперь, что я не тот обормот, каким ей казался… и я хочу стать аврором, а не ловцом… и… и… я правда хочу детей. Парни — они не рожают. А я хочу сына. От Лили.

Он замолкает, выдохшись. Теперь моя очередь говорить.

— Тебя самого не тошнит, Поттер, от твоей правильности? — спрашиваю. — Аврор, жена, дети… чтоб тебе треснуть от этой идиллической картинки. Знаешь что?

— Что, Северус? — покорно спрашивает он.

— Не смей называть меня по имени!.. Так вот, Поттер: я тебя ненавижу. Можешь катиться колбаской к кому хочешь.

Я поднимаю палочку и легонько стукаю себя кончиком по макушке — невербальное заклятие прозрачности. Для Поттера меня больше нет — ни в каком смысле.

Я ненавижу его, ненавижу!! Кто бы это ни придумал, всю эту **@** с оборотнем… он променял меня на Эванс и правильную, приличную, обычную жизнь. Дети, аврорство. Ненавижу.

НЕНАВИЖУ!!!!!!!!!!

Он ударил меня. Он отказался от меня.

Он посмел спасти меня!

Он кинулся, ломая ноги, в Визжащую хижину, как только узнал каким-то образом, где я. Зачем, если собирался сказать мне, что я ему не нужен?

Боги, как же я его ненавижу, это нельзя выразить на бумаге…

Я ненавижу его, наверно, даже сильнее, чем люблю».

— Это было самое дурацкое ограбление в моей жизни!

Ольга Громыко, «Цветок камалейника».

Лестницы в Гринготтсе оказались длинные и крутые — Гарри запыхался, взбираясь на этаж, где был отдел завещаний. Должно быть, гоблины просто в отличной форме, если регулярно вот так вот упражняются. Хотя с них станется встроить лифт для служебного пользования.

Перед дверью Билла Гарри остановился в раздумьях. Что, если у него сейчас посетитель? Если кто-то вломится, это будет выглядеть по меньшей мере странно… но ждать нельзя, лосьон действует только полчаса. Не дай Мерлин, кто-нибудь наткнётся в коридоре на государственного преступника — такой хай поднимется…

Гарри вытянул из кармана извещение и начертил на нём кончиком палочки: «Я пришёл. Если ты не занят, прими меня немедленно. Г.П.»; сложил пергамент самолётиком и дунул на него, пуская в полёт — вниз, в щель под дверью, а оттуда прямо в руки Биллу. Запоздало сообразил, что не мешало бы приписать «пожалуйста» или ещё что-нибудь в этом роде. Ну да Билл не обидится.

Дверь распахнулась почти сразу же — резко, как будто по ней вдарили изнутри тараном. Гарри успокаивающе поднял руку.

— Привет, Билл. Всё в порядке. Я пришёл уладить пару дел…

— Заходи, — Билл за руку втянул Гарри в кабинет. — Не торчи в коридоре. Это… точно ты?

— Я, я. Помнишь, перед четвёртым курсом ты рассказал мне о Турнире? Ты тогда ещё передразнил Перси с его любовью к министерским секретам… — вряд ли кто-нибудь ещё мог знать об этом. Правда, Чарли догадался, что брат проболтался о Турнире; но подробности принадлежали только Гарри и Биллу.

Билл заметно расслабился.

— Помню. Как ты?

— Нормально. Жить буду, только недолго, больно и страшно, — Гарри невесть с чего вспомнился первый курс и разговоры с Кровавым бароном. Давно, кстати, они не общались…

Может, потому что ему больше не нужен наставник?

— Шутка. Слушай, — Гарри сел в кресло для посетителей, — давай уладим… то, о чём говорит извещение, сразу. Просто ткни мне пальцем, где расписаться, чтобы Вольдеморт мог утереться. У меня есть к тебе ещё одно дело, и мне… нельзя перед ним раскисать.

Билл молча вынул из ящика стола несколько бумаг — видимо, приготовил всё заранее, как будто знал, о чём попросит Гарри.

— Распишись здесь, здесь и здесь. И на вторых экземплярах. И возьми ключи, от сейфа и от магазина. Они должны храниться у тебя.

Гарри бросил ключи в карман так торопливо, словно они жгли ему руки, и расписался, где сказали. Глаза ощутимо жгло изнутри надвигающимися слезами, но Гарри старался не обращать на это внимания.

— Всё?

— Да.

— Отлично, — Гарри откинулся в кресле и пару раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. — Теперь о другом деле.

— Каком деле?

Гарри снял очки и потёр переносицу, чувствуя, как меняется лицо под пальцами — полчаса прошли.

— Мне нужно пробраться в сейф Лестрейнджей.

Глаза у Билла стали почти идеально круглыми, как большие пуговицы.

— Зачем?

— Я не собираюсь красть у них деньги, — фыркнул Гарри. — Там должна храниться одна вещь, без которой нам не победить. Я почти уверен, что она именно там.

— Тебе так непривычно, когда очки квадратные… — Гарри нахмурился, и Билл поспешно вернулся к обсуждаемой теме. — Что за вещь? Тебе обязательно грабить хранилище?

— Это очень, очень важная вещь. Даже если окажется, что её нет в хранилище, это стоит риска. У тебя ведь есть доступ к сейфам?

— Дело не в этом. Доступ есть, но если в сейф войдёт кто-нибудь без ключа, его ждёт очень неприятный сюрприз. На все вещи наложены заклятия Germino и Flagrante; нововведение Сам-Знаешь-Чьего режима. Если до вещи дотронется не её хозяин и не гоблин — пусть даже носком ботинка дотронется, всё равно — вещь размножится в двадцать раз и станет раскалённой. Нас погребёт под горячим золотом.

— Я же сказал, что не собираюсь красть у них деньги. Вопреки «Пророку», оппозиция не голодает и не дичает, — Гарри хмыкнул. — Мне нужна только одна вещь.

— И как ты собираешься даже не дотронуться до всего остального?

— Как-нибудь, — Гарри прислушался к шагам за дверью. Нет, кажется, идут не сюда. — Тебе даже не обязательно входить туда. Открой мне дверь и возвращайся в кабинет.

— Я тебя не брошу, — серьёзно сказал Билл.

«Все бросают», — едва не вырвалось у Гарри. Сейчас было совсем не время разговаривать на философские темы.

— У меня есть доступ ко всем сейфам, — Билл положил ладонь на стену за своей спиной; стена беззвучно растаяла, открывая с полсотни полок с ключами. — Все люди умирают… правда, пока хозяева сейфа живы, защита от воров будет на меня действовать. Вот ключ Лестрейнджей, — Билл перебросил Гарри крохотный золотой ключ и вернул стену на место — точно так же, прикосновением

— Ты потеряешь работу, если тебя застанут, — указал Гарри. — Не могу обещать, что сумею вернуть ключ, но если что, ты всегда сумеешь отговориться…

— Не сумею. Гринготтс не держит у себя тех, на ком есть хоть тень подозрения. Репутация должна быть кристальной.

Билл помолчал и добавил:

— На Гринготтсе свет клином не сошёлся. Знаешь, Чарли давно меня звал к себе в Румынию, у них в заповеднике вечная чехарда с бухгалтерами. Некому порядок в финансах навести…

Гарри закусил губу. Кто знает, доживёт ли Чарли до конца войны, чтобы повторить своё щедрое предложение…

— Гарри?

— А?

— Идём. Ты и так рискуешь всё время, пока здесь сидишь. Информация о том, что ты принял наследство, должна уйти в общий архив через два часа…

— Идём, — Гарри наскоро втёр в лицо остатки лосьона.

Чтобы попасть к сейфам, Гарри и Биллу пришлось спуститься в общий зал — прямого пути из кабинета не было — «чем труднее доступ, тем выше безопасность», высказался об этом Билл.

Обшарпанный каменный проход освещали факелы; в их неверном, трепещущем свете тени «грабителей» четверились, плясали — Гарри то и дело мерещилось, что он снова в бреду и видит то, чего нет. Билл свистнул, подзывая тележку из темноты, и пожаловался:

— Самое сложное — найти общий язык с этими повозками. Если ты не гоблин, ты должен упражняться в свисте битых две-три недели, прежде чем они соизволят подкатиться.

— А если в эти две-три недели тебе надо будет ею воспользоваться?

— То гоблины немало повеселятся, глядя, как сотрудник-человек корячится, — Билл ненавязчиво придержал Гарри за локоть, помогая влезть в тележку. — Честно сказать, мы для них — второй сорт. Это чувствуется.

— Зато сегодня ты утрёшь им нос, — неловко пошутил Гарри.

Тележка тронулась с жутким лязгом; даже если бы Билл и ответил, Гарри не услышал бы. Скорость всё увеличивалась; низко свешивающиеся по бокам коридора сталактиты рябили перед глазами, рубашка билась на ветру, в рот набивался воздух — спёртый, сырой, неприятный.

— Дай сюда ключ, — попросил Билл. Минуту возился, а потом дверь исчезла, открывая сумрачную пещеровидную расщелину.

Оттуда веяло холодом; разбросанные деньги, драгоценности, шкуры неизвестных Гарри животных, даже череп в короне — всё излучало собственный холод. Гарри ступал в этот сейф брезгливо, как ступил бы в сточную канаву; дышать здешним воздухом не хотелось.

— Как она хоть выглядит, эта вещь?

— Это чаша. Небольшая, с двумя ручками. На боку выгравирован барсук Хельги Хаффлпафф.

Билл присвистнул.

— С чего бы вещи Хаффлпафф храниться у Лестрейнджей?

— Если чаша здесь, то Лестрейнджи не сами это решали, — Гарри осторожно сделал шаг, выискивая свободное местечко между рубиновым ожерельем и кучей галлеонов. «Хорошо, что я так и не вырос толком — будь размер ноги побольше, уже бы пиндык пришёл». — Ты смотри слева, я справа.

— Ага… только осторожно. Если Germino или Flagrante сработают, поднимется тревога на весь банк.

— Открытым остаётся вопрос, как, в таком случае, забрать отсюда чашу. Есть идеи?

— Если у тебя есть при себе мешок или что-нибудь в этом роде, можно поддеть, например, палочкой, и пихнуть сразу туда… палочка ведь не часть тебя. Только потом всё равно не касайся.

— Ничего, я не планирую пить оттуда, — Гарри начинал всерьёз подумывать о том, чтобы скинуть кроссовки и пойти босиком, на цыпочках — чтобы занимать меньше места на полу. Чем дальше, тем больше высилось всякого драгоценного барахла; досадно, что Accio не сработает… — Lumos.

Чужая палочка работала не так охотно, как своя; ощущение было такое, словно влез в чужие разношенные ботинки и пытаешься танцевать балет.

— Если поднимется тревога, Сам-Знаешь-Кто узнает о том, что ты позаимствовал эту вещь, — утвердительно сказал Билл.

— Поэтому-то я и стараюсь ничего не задеть, — рассеянно ответствовал Гарри, ведя лучом Люмоса по россыпям золота у стен. Хотелось бы верить, что Беллатрикс в приступе преданности не додумалась зарыть чашу куда-нибудь в угол. Хотя вряд ли ей пришло бы в голову, что кто-нибудь посторонний сюда заявится и будет вот так бесцеременно искать тёмнолордовские цацки. — Идеально будет, если он вообще никогда об этом не узнает.

— Совесть гложет за воровство? — не удержался Билл от шпильки.

— Не нервничай так, — посоветовал Гарри. — Я понимаю, шариться по сейфам клиентов в отсутствие последних — это для тебя ново, но ничего страшного пока не происходит, зачем психовать?

— А для тебя, выходит, не ново, если ты так спокоен?

— Ну, для меня тоже ново. Просто это не… приключение, что ли. Тебе это будоражит нервы, так или иначе, а мне почти скучно.

— Не приключение? Оригинальная трактовка… и что же это для тебя?

— Работа, — Гарри прищурился, вглядываясь в далёкий кубок на вершине кучи галлеонов — тот или не тот? Будь проклято плохое зрение…

— Работа? И с каких же пор ты заделался домушником на полставки?

— Нет, не та работа, — со смешком поправил Гарри. — Я же Избранный. Пророчество, судьба и прочая чушь в этом духе. В этом году до меня дошло, что Избранный — это и правда работа. Муторная, не особо благодарная и абсолютно неоплачиваемая, но, увы, с неё не уволишься.

Билл замолчал минут на десять; Гарри за это время умудрился едва не упасть боком в золото, удержаться кое-как на ногах и с сожалением убедиться, что кубок не тот. «А ещё хочется верить, что Вольдеморт не додумался его замаскировать. Очень хочется. Иначе я буду искать идиотскую чашку ещё пару сотен лет».

— Ты… какой-то не такой.

— Не какой?

— Не такой, как раньше. Ты стал взрослее.

— Как правило, жизнь развивается в двух направлениях — или мы умираем, или мы взрослеем. Я ещё жив, так что… — Гарри двинул палочкой, добавляя силы в Люмос.

— Я знаю многих таких, которые до сих пор не повзрослели, хотя им далеко не семнадцать.

— Я рад за этих людей, — искренне сказал Гарри, вставая на цыпочки — уж не ручка ли чаши вон там, наверху?.. — И даже немного им завидую.

— Немного? После… всего?

— Немного, — подтвердил Гарри, щурясь. — На «много» я не имею права.

— Ты сам себя его лишил?

— А то кто же? Я установил у себя в голове жёсткий тоталитарный режим и командую собой безоговорочно.

— Знаешь, твоя манера говорить мне кого-то напоминает…

— Кого?

— Сейчас не вспомню, но точно напоминает.

— Потом скажешь, значит… Вот она.

Это была действительно она — чаша Хаффлпафф; небольшая, сверкающая — точно такая, как в воспоминаниях. Изящная — даже жалко будет уничтожать.

— И как ты её оттуда достанешь? — чаша высилась над Гарри примерно на полтора метра.

— Подцеплю палочкой, я же говорил.

— У тебя с собой палочка такой длины?

— Нет. У меня самая обычная палочка… ты пролевитируешь меня поближе к чаше.

— Хорошо, — не стал спорить Билл. — А если бы я не пошёл с тобой, кто бы тебя левитировал?

Гарри оказался в тупике. Признавать себя непредусмотрительным идиотом — что правдой не было — не хотелось; признавать себя интриганом-слизеринцем, просчитавшим, что Билл не отпустит его «на дело» одного — и это правде более чем соответствовало — было чревато ссорой в неподходящий момент.

— Хотя нет, не отвечай. По-моему, я не хочу этого знать, — решил Билл неожиданно. — У тебя есть куда положить потом эту твою чашу?

— Секунду, — Гарри, совершенно не подумавший о том, в чём он собирается тащить добычу в Хогвартс, скинул рубашку и ткнул в неё палочкой — одно из простейших невербальных заклинаний. МакГонагалл в прошлом году гоняла шестикурсников так, что даже Кребб и Гойл сумели бы это сделать. — Вот и мешок.

— Тогда Mobilicorpus.

Гарри взмыл в воздух; непривычно было, что полётом управляет не он сам — в последний раз он так чувствовал себя пять лет назад, когда они с Джинни левитировали друг друга вверх по ходу из Тайной комнаты.

— Ты тоже взрослеешь, насколько я могу судить.

— Радостная новость в сложившихся обстоятельствах…

Гарри потянулся вперёд; Мобиликорпус поддерживал тело, не делая воздух менее податливым, и Гарри всё время опасался двинуться слишком сильно и клюнуть носом в золото — с тем, чтобы потом этот самый нос потом долго лечить от ожогов. Flagrante — не шутка; хорошо ещё, если нос вообще на лице останется.

Осторожно, очень осторожно… плавно, слитно — вспомнить драконьи инстинкты… кончиком палочки подцепить ручку чаши… пальцы сжались на палочке до белизны — не перестараться, не сломать хрупкое дерево… не поднять палочку слишком сильно — золото соскользнёт, коснётся пальцев — и не опускать низко — упадёт обратно, скатится, затеряется, слепя глаза золотыми отблесками…

Гарри встряхнул свой импровизированный мешок — край отвис, открывая горловину. Аккуратно, старательно… чаша упала внутрь, послав в левый глаз Гарри прощальный блик. Не размножилась, не нагрелась.

Вышло.

— Теперь пролевитируй меня к самому входу, — велел Гарри. — Я тебя туда тоже пролевитирую — не хватало сейчас наступить на какой-нибудь галлеон.

Билл молча подчинился. Гарри выдернул его тем же Мобиликорпусом и подождал, пока Билл закроет сейф. Руки у самого старшего сына семьи Уизли дрожали.

— Слизеринское ограбление, — заметил он. — Всё шито-крыто.

— Не такое уж и слизеринское — ты ведь учился в Гриффиндоре.

— Здесь я играл вспомогательную роль.

Гарри не ответил.

— Я наложу на себя заклятие прозрачности и уйду, — сказал он, когда они залезали обратно в тележку.

— Мне всё равно придётся уйти с тобой — подожди меня, — попросил Билл рассеянно. — Когда в Министерстве узнают, какой сотрудник позволил тебе принять наследство вместо того, чтобы отправить тебя на свидание с МакНейром, за мной всё равно придут. Так что лучше я напишу заявление об уходе прямо сейчас и уйду с тобой, не возражаешь?

— Нет, конечно.

В словах «уйду с тобой» не было никакого смысла, кроме прямого, и они оба это знали. Несколько месяцев назад второй смысл ещё мог бы просвечивать — но не теперь.

Они оба успели повзрослеть.

* * *

В Хогвартсе Биллу обрадовались и удивились. Гарри пришлось помямлить, придумывая удобоваримое объяснение для соратников, которые наивно полагали, что их командир занят обычными делами/читает книжки/варит зелья; как бы вся оппозиция ему не верила, вряд ли он убедил бы их, что Билл самопроизвольно выпрыгнул из котла с полуготовым Костеростом.

В конце концов он скинул обязанность сочинять подробности на Билла и, запихнув чашу под кровать и накинув свитер, собрался в самом деле сходить в лабораторию Снейпа; но мадам Помфри, не поленившаяся спуститься в подземелья, безжалостно порушила все его планы.

— Гарри, если ты сейчас не очень занят…

— Не очень. А что?

— Тогда пойдём, я прочту тебе начала акушерства.

— Но Джинни же ещё нескоро рожать!

— Ты хочешь, чтобы я излагала тебе теорию в перерывах между схватками?

Аргумент был убийственным, и Гарри сдался.

— Между прочим, я ещё не решил, буду ли колдомедиком, — вяло огрызнулся он, следуя за медсестрой в больничное крыло.

— Не решил, так не решил, знания всё равно пригодятся, — невозмутимо отозвалась мадам Помфри.

— Кроме того, — добавила она, открывая дверь лазарета, — мне что-то не верится, что после войны ты пойдёшь в аврорат или в квиддич. Скорее уж в колдомедицину или в науку. Не соскучилась, Джинни?

— Нет, — Джинни оторвалась от какой-то книги. — Привет, Гарри.

Гарри давно не разговаривал с Джинни; с тех пор, как она из-за беременности выпала из его каждодневного круга общения, общими у них стали только трапезы в Большом зале. Поэтому он только сейчас заметил круги под её глазами, усталую складку у губ, зализанные в тугой хвост волосы, прежде рассыпавшиеся по плечам. Сначала это — и только потом тридцатисеминедельный живот.

Как возможный будущий колдомедик, Гарри был заинтригован. Как рядовой представитель мужского пола — благоговейно шокирован. Живот казался больше самой Джинни — тоненькой, ссутулившейся, выглядевшей не старше, чем на четырнадцать; в этом неправдоподобно огромном животе росла новая жизнь. Из такого же живота когда-то он сам появился на свет.

А ведь три недели остались — живот ещё вырастет…

Гарри нервно сглотнул и понял, почему мадам Помфри, наверняка много лет не имевшая дела с родами, припрягла его в помощники. Ей тоже было страшно — за маленькую Джинни, за её неестественно большой живот; страшно от собственной неопытности и невозможности связаться с Сейнт-Мунго.

— Привет, Джинни. Как ты себя чувствуешь?

Мадам Помфри одобрительно покосилась на Гарри — очевидно, настоящие колдомедики тоже с порога интересуются самочувствием пациентов.

— Не хуже, чем полчаса назад, — Джинни улыбнулась одними губами. — Он пинается, но несильно.

— Это именно он?

— Да, мы выяснили, что это мальчик, — с некоторой гордостью объявила мадам Помфри. — Есть способы диагностики… Джинни, ты тоже будешь слушать вместе с Гарри.

— Слушать что?

— Я буду читать ему курс начального акушерства. Гарри будет помогать мне, когда у тебя начнутся роды.

Если мадам Помфри думала, что эта новость обрадует Джинни, то явно просчиталась.

— Ох… — будущая мать побагровела, как свёкла. — Может, не надо?

— Я одна могу за чем-нибудь не уследить, — оптимистично объяснила мадам Помфри. — Ты же знаешь, твой командир обязательно всё сделает правильно, так что это очень даже хорошо, что он будет помогать.

Гарри почувствовал, что у него пламенеют уши, и возблагодарил собственную безалаберность, благодаря которой до сих пор не подстригся — волосы надёжно прикрывали это полыхающее безобразие.

Как ни странно, именно этот довод успокоил Джинни, отлично знавшую, что в колдомедицине Гарри — ни бе и ни ме.

— И правда, Гарри справится, если что.

А может, и не знавшую. Кто из окружающих знал доподлинно, что Гарри мог, а что нет? Он и сам порой не ведал… и уж точно проконтролировать его жажду знаний не был способен никто — во всяком случае, настолько, чтобы поручиться за то, что среди гор прочитанных Гарри книг не попался десяток-другой по колдомедицине.

— Вот и отлично, — возрадовалась мадам Помфри. — Гарри, я, конечно, буду объяснять, но всё не расскажешь, к тому же у тебя и у меня много своих дел… в общем, я дам тебе книги и свои старые конспекты, изучишь на досуге.

«Как будто у меня этого досуга — хоть ложкой ешь», возмущённо подумал Гарри.

— А пока — вот, возьми перо и пергамент, будешь записывать базовые вещи. Джинни, ты так послушай.

Гарри пристроил чернильницу на стуле, а пергамент на книге с пугающим названием «Роды: предсказуемое и неожиданное. Предвестники, периоды и последствия родов. Возможные патологии и как их избежать. Учебник для третьего года колдомедицинских курсов при Сейнт-Мунго» и приготовился слушать.

— Надеюсь, общую теорию анатомии ты помнишь? Минерва должна была вам её давать.

— Помню. Правда, про репродуктивные органы там было мало.

— Я расскажу больше, — ничтоже сумняшеся пообещала мадам Помфри. — Пока запиши общую информацию о родах. Начало родов характеризуется прелиминарным или подготовительным периодом. Этот период длится от нескольких часов до нескольких суток и самостоятельно переходит в регулярную родовую деятельность. Во время начала родов происходит созревание шейки матки…

Гарри подавил позыв покраснеть до самых пяток и черкнул пометку на полях — уточнить строение матки. Честно сказать, он очень смутно помнил, где у неё шейка, а где другие части — МакГонагалл в своё время на подобном не зацикливалась.

— Она укорачивается и размягчается. В этом периоде отмечается опускание живота, головка ребёнка направляется к входу в малый таз и перестаёт сильно подпирать диафрагму и лёгкие, вследствие чего облегчается дыхание. Иногда опускание живота может произойти уже в период схваток. Однако следует учесть, что иногда опускание живота не означает начала родов; оно может произойти, а потом всё вернётся на круги своя до положенного срока. Как правило, это случается в проблемные беременности.

— А у меня проблемная беременность? — уточнила внимательно слушавшая Джинни.

Гарри вовсю скрипел пером по пергаменту; в настолько новом предмете он даже не мог ничего как следует сокращать без опасения, что на следующий день не поймёт, что имел в виду. Оставалось надеяться, что почерк от скорости не испортится больше, чем есть.

— У тебя всё образцово, дорогуша! — весело ответила мадам Помфри. Гарри приподнял эмпатический щит и различил нотку фальши в этой весёлости; должно быть, что-то было не так, но Джинни об этом благоразумно не сообщалось. — Но рассказать Гарри надо обо всём, чтобы ему было проще ориентироваться, что нормально, а из-за чего следует бить тревогу.

На лице Джинни читалось: «Так я Вам и поверила. Небось уже одной ногой в могиле стою, а Вы всё утешаете, утешаете…»

— Итак, продолжим. Конспектируй, Гарри. После опускания живота из половых путей отходит слизистая пробка. Эта пробка в течение беременности заполняла канал шейки матки. Выходит она в виде розоватой слизи. Также некоторые женщины могут заметить незначительные кровянистые выделения. Во время прелиминарного периода у женщин отмечаются безболезненные нерегулярные схватки. Они носят подготовительный характер и не нарушают общего состояния женщины. Также появляются ноющие боли в поясничной области. Все перечисленные симптомы не нарушают ночного сна.

«Во вр. подготовит. — чёрт, клякса! — периода у ж-н отмеч-ся безболезн. нерегуляр. схватки…», — Гарри сдержал поползновение тяжко вздохнуть и сосредоточился на уверенном голосе мадам Помфри.

* * *

«Какое-то долбаное число какого-то **@*@** месяца. Не помню.

Я не слежу за календарём. Кажется, сейчас пасхальные каникулы. Не знаю, мне не интересно. Я живу в Выручай-комнате. Она мне дала целую спальню на пять человек, стандартную.

Гриффиндорскую.

Я не просил, я ненавижу жёлтое и красное — но она всё равно дала. **@** всё это, что она даёт то, что нужно — только то, что сама хочет.

Мне не нужно вспоминать. Мне не нужно думать о Поттере.

Наверно, если бы комната умела разговаривать, она бы сейчас спросила: так какого же хрена ты сюда притащился, Северус Тобиас Снейп?

А я бы промолчал.

Скорее всего, я пришёл ненавидеть. Смотреть в пунцовый бархатный полог над кроватью и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть, пропитываться ненавистью, как окунутый в чашку тост — чаем. Ненависть тёмная, холодная, как слизеринские подземелья.

А иногда она горячая, она жжёт так, что меня тошнит от боли — но тогда она всё равно тёмная. Как стенки котла, в котором кипит зелье. Выручай-комната убирает рвоту каждый раз — как мило. Очумительный сервис.

Я ненавижу тебя, Поттер.

Я люблю тебя.

Если бы ты был рядом, я бы убил тебя без раздумий. Ты изнасиловал мне душу и сердце. Это тупые субстанции, они не понимают, что тебя надо забыть, выдрать из себя с кровью и мясом, выкинуть подальше, так, чтобы потом не найти и не прилепить обратно. Они всё воют и воют, они требуют твою улыбку, твои глаза, твоё тепло. Голос разума, терпеливо объясняющего, что ничего-то они не получат отныне и во веки веков, заглушается напрочь.

Ты асфальтовым катком проехался по мне. Этих ран не зализать, хотя бы потому, что нет никаких ран — я просто превращён в беспомощную лепёшку.

Мне всё казалось, что в словах твоих есть Бог,

Но там был Дьявол. Я никак понять не мог,

Но я прозрел. Так глупо, пафосно… так тошно.

Любовь есть Бог, а ты мне лгал безбожно!

Самоубийство — грех, но Бога нет.

Есть только Дьявол, лживый твой обет.

Ещё есть боль, мучительная боль,

К которой ложь твоя была как ключ, пароль.

Меня не станет, лживый милый мой.

Живи счастливо; Дьявол твой с тобой.

Кажется, я хочу есть и пить. Во всяком случае, на подушке рядом со мной появились смутно знакомые яркие коробочки.

Одна из коробочек — всевкусные бобы Берти Боттс. Хорошо, комната, я их съем.

Надеюсь, я подавлюсь, сдохну, и моё тело никто никогда не найдёт.

У моей любви столько разных вкусов… ваниль… шоколад… черника… суфле алтея… вишня… мята… чёрный кофе… но под конец она обязательно совершенно несъёдобна. Рвота — ударом под дых. Ушная сера — жгучим разочарованием. И, как финал, — сопли. Много соплей. Их-то я и развожу уже который день, за неимением лучшего занятия.

Коробка со всевкусными бобами опустела, и хочется попросить новую. Просто чтобы не думать. Чтобы механически бросать в рот один сгусток вкуса за другим, пока не набьёт оскомину.

Я не уверен, что любовь может набить оскомину.

Но этого мне уже не проверить.

Чтоб ты сдох, Поттер... чтоб ты сдох, поганый ублюдок.

Я люблю тебя. И буду любить ещё долго после того, как привкус соплей исчезнет.

Быть может, до смерти. А может, и после неё тоже.

Кто знает, не ждёт ли меня после неё бездонная коробка со всевкусными бобами — тоже себе вид пытки для незадачливых грешников?..

Джеймс, я ненавижу тебя.

Я буду ненавидеть тебя, твоих друзей и твоих будущих детей.

Я больше ничего теперь не умею.

Я ненавижу.

Я сожгу эту тетрадь».

Рождение Тантая мало что изменило в их отношениях.

Павел Молитвин, «Путь Эвриха».

Билл оказался прав — слизеринское ограбление прошло на ура. Во всяком случае, никакой особой активности или беспокойства Вольдеморт не проявлял, знать не зная, что его хоркруксы давно уже перешли не в самые хорошие руки. Чаша погибла под зубами Севви, не успев раздвадцатериться или нагреться — мгновенно упав изуродованным куском золота на покрытый слизью каменный пол Тайной комнаты. Севви выглядел довольным — насколько к василискам вообще применимы человеческие категории эмоций — тем, что сумел оказаться полезным хозяину. Последний, несмотря на отсутствие непосредственно дел к Севви, приходил к василиску часто — просто посидеть, уцепившись за гладкую шею толще самого Гарри, послушать байки, перенасыщенные шипящими и свистящими, вдохнуть воздух Тайной комнаты — странным образом отличный от такого же влажного и холодного воздуха подземелий. Здесь не было такой гнетущей атмосферы, как там, где Гарри жил последние почти шесть лет; здесь не было воспоминаний — замешанных на крови, на любви ли. Здесь тысячу лет был один лишь василиск, погружённый в свои змеиные сны. Даже полностью убрав щиты эмпата, Гарри не чувствовал здесь ничего более страшного, чем то, что случилось пять лет назад, с дневником Риддла. Боль умирающего хоркрукса ещё держалась, ведь смерть была не мгновенной, да и сам хоркрукс успел понять, что происходит, и совсем не желал умирать… диадема и чаша оставили даже не следы — тени следов, коротенький ужас-возмущение, обрывающийся так внезапно, что Гарри, ощутив это в первый раз, почувствовал нечто вроде совестливого неудобства.

Так или иначе, здесь было хорошо. Севви не предъявлял к хозяину никаких претензий и всегда готов был поболтать на отвлечённые темы. От этого становилось легче, потому что многие до сих пор при разговоре с Гарри опускали глаза и говорили приглушённым тоном, как будто беседовали с неизлечимо больным. Возможно, они полагали, что он должен биться головой о стену, как только поток сочувствия слегка умерит свой бег, или что без речей наподобие «надо-жить-дальше-смотреть-в-будущее-с-оптимизмом-мёртвых-не-вернёшь-придёт-новая-любовь» Гарри всенепременно пойдёт и вскроет себе вены на могиле близнецов. Боже упаси оставить такого несчастного человека без соболезнований! Он же зачахнет, как комнатный цветок без поливки.

Хотя, если вдуматься, рациональное зерно в таких речах было, пусть и мизерное. Гарри, разумеется, становилось только больнее от лишних напоминаний, но одновременно отвлекала злость на непрошеных утешителей. В результате в определённых кругах собственной армии он приобрёл кличку «Бешеный». Кличка произносилась с придыханием несовершеннолетними школьницами у каминов в гостиных факультетов; там же толковались все поступки Гарри, слова и даже взгляды. После того, как он пару раз имел сомнительное удовольствие услышать обрывками такое обсуждение, поддавшись на уговоры Сириуса и Ремуса посидеть с ними в гриффиндорской гостиной, ему не составило труда находить каждый раз весомые предлоги, чтобы провести вечер в более приятной атмосфере.

Как правило, это была компания либо Кевина, либо Снейпа, либо книг по акушерству, всученных мадам Помфри, и не в последнюю очередь того самого талмуда для третьего года колдомедицинских курсов. Иногда — всех вместе, благо Кевин и Снейп на удивление благополучно уживались друг с другом; гриффиндорский первокурсник и слизеринский декан находили общий язык по любой теме, будь то зелья, Основатели, погода, Вольдеморт, тыквенный сок, сказки, Гарри или тысяча других животрепещущих вопросов. Гарри полагал, что, не возьмись этот невозможный дуэт лечить его тогда, после… вряд ли им пришло бы в голову, что у них вообще есть о чём поговорить. Но так или иначе, вспять процесс было уже не повернуть, и Гарри порой подолгу сидел в углу лаборатории, заучивая наизусть разницу между предлежанием и положением плода или шкалу Дилис Дервент для оценки состояния новорожденного, в то время как Кевин практически засовывал нос в очередное зелье, а Снейп, с редкостной корректностью удерживая Поттера-младшего от необдуманных действий, пояснял, что это за варево, к чему оно и по какой причине туда лучше не совать вообще ничего. С такими лекциями Кевин имел все шансы в будущем году, когда — хотелось бы верить — начнётся наконец его магическое образование, стать первым учеником по Зельеварению, причём совершенно заслуженно.

Гарри пока не имел ни малейшего понятия о том, начнётся ли будущий сентябрь в Хогвартсе так, как должен. Дата последней битвы с Вольдемортом представлялась командиру сопротивления туманной, перспективы на неё — тем более неясными; само будущее маячило перед Гарри в неопределённой дымке, которую он не имел ни малейшего желания рассеивать. Что-то не давало ему покоя, грызло постоянно — и почему-то тем больше грызло, чем дальше он изучал колдомедицинские книги, готовясь помогать при родах Джинни.

Меропа Гонт выносила Тома Марволо Риддла и родила; родила в муках, какие мужчины, пожалуй, не могут и представить. Она, чёрт побери, доносила его, пусть даже ребёнок ей был не нужен и она могла броситься в Темзу сразу же, как очухавшийся от приворота Риддл её оставил. Но не бросилась. Родила; осознанно пошла на боль. Если Круциатус на людей накладывают против их воли, то рождение ребёнка происходит, как правило, добровольно. И то, что Меропа умерла потом — это уже не только и не столько её собственная вина. Дать бы Риддлу в молодости почитать все эти книжки — может, он не так бы разочаровался в собственной матери…

А теперь Риддла надо убить. Сама по себе задача не приводила Гарри в ужас или ступор — он готов был убивать ради прекращения войны и был почти уверен, что справится с Вольдемортом. С Томом Риддлом, который, несмотря на всю свою мощь и ужасающую репутацию, так и не повзрослел.

Но неужели войны прекращаются именно так — убийством? Дамблдор в своё время не убил Гриндельвальда, а заточил в Нурменгард. Хотя уж на что было проще прикончить… старый интриган никогда не стеснялся в средствах, если считал цель достойной. Значит, был смысл в том, чтобы не убивать.

Скорее всего, целью Дамблдора было всего лишь повысить своё реноме; и с горки скатиться, и саночки не свозить — победить и создать себе репутацию доброго и милосердного. Гарри подобная ерунда не интересовала, но склонности к убийству и он отчего-то не чувствовал.

Вольдеморт убил родителей Гарри. Убил сотни и тысячи других магов, пытавшихся противостоять. Захватил практически всю Европу, успешно ведёт мирные переговоры с Азией, потому что понимает — с ней пока не справиться, в одном Китае магов столько, что, пожалуй, и всю тёмнолордовскую победоносную армию переплюнет. В конце концов, Вольдеморт активно уничтожает и принижает магглорожденных, что абсолютно не нравится Гарри.

Но, если вдуматься, сам Гарри виноват больше Вольдеморта.

Тот никогда не убивал любимых.

Может, потому что не умел любить… а кто бы научил его этому?

Гарри часто вспоминал в эти три относительно спокойные недели те свои странные сны, которым он был обязан, по всей видимости, связи с Вольдемортом через шрам. Сны о прошлом, о которых сам Вольдеморт мог вообще не подозревать. Маленький мальчик, не понимающий как следует, что такое «любовь» и «дружба» — даже посмотрев в словарь; мальчик, с самого рождения готовый показывать зубы в ответ на недобрый оскал окружающей жизни. Мальчик, с которым взрослые — тот же Альбус Дамблдор — играли в свои взрослые игры и пытались сломать. Ломать этого мальчика было поздно — если уж он только стал сильнее от всего, что с ним происходило до этого; но упрямые, как бараны, взрослые люди, которым полагалось бы быть умнее и мудрее, либо велись на собственные игры мальчика, либо не верили ему и всё равно не могли ничего сделать.

Быть может, это и правильно, что с Вольдемортом должен справиться мальчишка Гарри, а не кто-то опытный и придавленный грузом прожитых лет. Как ни странно — Гарри полностью осознал это только к семнадцати годам — возраст не предполагает ни мудрости, ни ума, ни способности учиться на собственных ошибках. Всё, что возраст непременно обеспечивает — это железобетонную уверенность в том, что упомянутые мудрость, ум и способность у тебя есть, а то, насколько эта уверенность правдива, — уже очень индивидуальная величина.

Возраст Гарри пока был не настолько велик, чтобы уверенность в нём достаточно окрепла. Будь он постарше, возможно, он и не мучился бы этим непостижимым чувством того, что убивать не следует — это он-то, на чьих руках уже были цистерны крови.

А возможно, всё равно мучился бы.

* * *

— Вся проблема в том, что у Джинни мало шансов на благополучные роды. У неё узкий таз… ей бы подождать хотя бы несколько лет с беременностью! К тому же ребёнок предлежит ножками, ты уже знаешь, что это плохо. И, по-моему, она сама не верит в хороший исход, сколько бы я не убеждала. Поэтому даже если у неё отойдут зелёные или чёрные воды — делай вид, что всё в порядке. Тебе она поверит…

Ну да, ну да. Своему командиру она поверит, а вот рожать при профессоре Снейпе, у которого, несмотря на отсутствие колдомедицинского образования, куда больший опыт в лечении людей, ей будет неудобно. Какая разница, что этот командир ничего не умеет?

— Да, конечно… — Гарри покосился на закрытую дверь отдельной палаты, где спала Джинни. — Мадам Помфри, когда Вы говорите, что у неё мало шансов на благополучные роды — что именно Вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что будет просто чудом, если выживут и она, и ребёнок, — мадам Помфри тяжело вздохнула. — Я так давно не имела дело с родами… с самой практики в крохотной больнице в Девоншире. Там была опытная роженица, с третьим ребёнком — она, пожалуй, лучше меня знала, что и как, пусть и не училась на курсах. Потом, когда мы вернулись с практики, пришёл запрос из Хогвартса на молодого специалиста — я вызвалась. Сколько лет работаю — никто никогда у меня на руках не рожал. Самое сложное было — справляться с последствиями самопальных абортов старшекурсниц. Видишь, как всё неудачно сложилось — никого с опытом, и сложная беременность…

— А что, если я выберусь в Лондон и приведу кого-нибудь из Сейнт-Мунго?

— Ты не знаешь, куда идти — в путеводителе по этажам родильное отделение не указано, это отдельное здание. К тому же даже если ты отыщешь путь, то там наверняка либо приспешники Вольдеморта, либо взятые под Империус. Второе — вероятнее, там работают… по крайней мере, работали… великолепные профессионалы и честнейшие люди. Ты уверен, что сумеешь перебить чужое Империо и не оставить человека слабоумным?

Гарри уверен не был.

— К тому же уже поздно, — покаянно добавила мадам Помфри. — Я заходила к Джинни полчаса назад, проверяла: у неё начались подготовительные схватки. Слизистая пробка отошла, живот опустился.

У Гарри засосало под ложечкой от страха.

— Сколько примерно осталось? Сутки, меньше?

— Гораздо меньше. Предварительные схватки идут уже почти десять часов. Наверно, начались через полчаса-час после того, как она заснула.

— Будить, полагаю, не стоит… сама скоро проснётся, — Гарри подавил зевок — взволнованная медсестра подняла его в шесть утра, чудом не потревожив Кевина, мирно сопевшего на соседней кровати. — У нас ведь всё есть, что нужно? Все зелья, мази, всё для ребёнка?

— Готово с позавчерашнего дня, — кивнула медсестра. — Одно радует — мальчик будет здоровый. Не переношенный, не недоношенный, без явных патологий…

— Только без явных?

— Скрытые никакой диагностикой не выявить, — пожала плечами мадам Помфри. — Магия матери защищает ребёнка от вторжений, нельзя залезть со своей диагностикой в нерожденного так же, как в обычного пациента. Анализы показывают, что всё хорошо, кроме состояния самой Джинни. Она очень ослаблена, и сердце у неё никуда не годится. Казалось бы, наследственность у неё должна быть подходящая… Готовься, если что, к кесареву.

Гарри еле удержался от того, чтобы хихикнуть — прозвучало так, словно рожать предстояло ему. Впрочем, даже если бы оно вдруг было так, вряд ли он был бы нервозней сейчас.

— Мадам Помфри! — голос Джинни подрагивал — она давила в себе страх. Впрочем, если бы Гарри не чувствовал её эмоции, он бы затруднился точно сказать, так ли это. — У меня… у меня воды отошли.

— Удачи нам, — шепнула мадам Помфри и двинулась в палату.

Воды, как с облегчением убедился Гарри, были прозрачные и без запаха — это означало, что с ребёнком всё было в порядке. Джинни тоже знала об этом, но всё равно смотрела на пятно на простыне со священным ужасом.

— Вот и молодец, — засуетилась медсестра, помогая Джинни сесть удобней. — Отличные воды, просто образцовые… мы с Гарри будем всё время рядом, рожай и ничего не бойся.

Гарри чувствовал, что Джинни не верит мадам Помфри и боится чего-то — так боится, что бегония на подоконнике обеспокоенно шевелила листьями, принимая страх роженицы. Нельзя так бояться родов, о которых тебе всё досконально объяснили… это был какой-то другой страх.

— Не бойся, — доверительно подтвердил Гарри, садясь на стул у изголовья кровати и беря Джинни за руку. Рука была холодная и влажная от тоскливого ужаса. — Всё будет хорошо.

— Нет, — шепнула Джинни. — Не будет.

— Почему? — Гарри получил одобрительно-поощрительный взгляд от мадам Помфри и продолжил:

— Мы с мадам Помфри ни на шаг от тебя не отойдём, всё будет просто отлично... у тебя будет здоровый сын… представляешь, как обрадуется твоя мама?

Джинни зажмурилась, и из-под бледных, пронизанных тонкими синими жилками век потекли слёзы.

— Зачем плакать?! — испуганный, пожалуй, не меньше неё Гарри не нашёл ничего лучшего, чем сжать её ладонь покрепче и попытаться успокоить эмпатически, попутно наговаривая всякую оптимистическую чушь. — Ты родишь здорового замечательного малыша, он вырастет в мире без войны, у него будет мать с орденами Мерлина, целой кучей… роды будут быстрые, безболезненные, мы поможем, если что-то пойдёт не так…

Джинни утихла, прерывисто вздыхая. Гарри облегчённо выдохнул про себя, и тут Джинни вздрогнула.

— Что такое?

— Он пинается, — с полуулыбкой сказала Джинни, открывая глаза. — Хочет наружу. Ой!.. Кажется, это уже не подготовительная схватка…

— Считай время, — строго велела мадам Помфри.

— Я помню, пока длина схватки не станет равна длине паузы между ними…

— И ходи, — назидательно добавила мадам Помфри. — Ты же помнишь, дорогуша, тебе надо ходить, пока не начнутся серьёзные схватки.

Гарри помог Джинни встать и начать ходить; он поддерживал её за плечи, а она почти висла на нём, словно живот тянул её к земле, как магнит. Джинни молчала; у самого Гарри не было уже в запасе утешительных благоглупостей, и он пытался вспомнить лекции, которые мгновенно улетучились из головы, все как одна.

Ходить надо, пока не раскроется как следует маточный зев, через который ребёнок и выходит на свет. Положенное раскрытие — десять-двенадцать сантиметров… обычное состояние — меньше четырёх. В среднем увеличение идёт по два сантиметра в час, хотя ходьба его стимулирует… это сколько же надо фланировать туда-сюда?! Они оба натопчут себе мозоли…

— Выпей, милая, — мадам Помфри протянула стакан с абсолютно незнакомым Гарри зельем, которое Снейп варил неделю назад. Гарри принял стакан и бережно напоил Джинни, словно та была не в состоянии сама поднести его ко рту — но она не возражала. Её это отчего-то даже обрадовало.

Гарри был рад сесть, когда мадам Помфри, осмотрев Джинни в очередной раз, объявила, что раскрытие достаточно, и ребёнок вот-вот полезет на свободу.

— Хочешь пить? — Гарри заботливо поправил подушки за спиной полулежавшей Джинни.

— Хочу. Наколдуй мне воды, пожалуйста... спасибо.

— Не за что, — Гарри поставил пустой стакан на тумбочку.

— Скажи, командир…

— Что?

— Ты бы так возился с любой из Эй-Пи, если бы кто-то ещё из наших надумал рожать? Луна, Сьюзен, Ханна…

— Луне ещё рано, — строго сказал Гарри. — Тебе, собственно говоря, тоже, но что уж поделаешь…

— Ты не ответил. Так же? С любой?

— Ты неправильно ставишь вопрос, — Гарри лихорадочно придумывал ответ, который не был бы враньём и не обидел бы Джинни. — Не с любой вообще, а только с теми, кто мне особенно близок и дорог. Эй-Пи была со мной с пятого года, когда мне больше никто не верил. Я очень хочу, искренне хочу, чтобы вы все были счастливы… а ты тем более.

Джинни улыбнулась.

— Ты мне как младшая сестра, — не подумав, закончил Гарри.

Джинни закусила губу и вздохнула.

— Я сделал что-то не так? — вопрос был абсолютно риторическим. От попыток понять девушек Гарри отказался уже давно — их логика и манера расставлять приоритеты сбивала его с толку всегда. Девушки становились крайне утомительны, пускаясь в отвлечённые рассуждения, но лучшие из них — все, кто был в Эй-Пи, по крайней мере — были в этом отношении небезнадёжны.

Но беременность и роды, очевидно, неблагоприятно влияют на женские умственные способности.

— Всё так… всё правильно, — Джинни неожиданно сильно сжала его ладонь. — Ты только не уходи никуда, ладно? Будь рядом…

— Разумеется, буду, — с готовностью пообещал Гарри.

Джинни коротко вскрикнула и запрокинула голову; её ногти впились в ладонь Гарри — кажется, до крови.

— Тужься! — в один голос, не сговариваясь, скомандовали Гарри и мадам Помфри.

— Глубокий вдох — тужься, потом плавно выдыхай, — повторял Гарри, наклонясь к самому уху Джинни. Он даже не знал, слышит ли его она, занятая рождением ребёнка, но надеялся, что если нет, то она вспомнит сама то, чему её учила медсестра в эти три недели. — Глубокий вдох — тужься, потом плавно выдыхай…

Джинни расслабилась и обмякла на кровати на минуту-две, показавшиеся Гарри резиново-бесконечными, потом снова вскрикнула и глубоко вдохнула сквозь зубы. Мадам Помфри быстро махнула палочкой над её животом.

— Вот так… умничка, давай, по три потуги на каждую схватку… делай, как делаешь…

— Правильно, — ободряюще сказал Гарри. — Сейчас мадам Помфри найдёт бутылочку, и ты выпьешь ещё обезболивающего…

Того обезболивающего, что приготовили, не хватило; запасной флакон стоял где-то в общих запасах, и мадам Помфри, у которой дрожали руки почти так же, как у Гарри, всё никак не могла его найти.

— Вот, напои…

Гарри взял флакон и зубами выдернул пробку, потому что вторую руку своего командира Джинни отпускать не желала.

— Пей… это обезболивающее, пей, — Гарри капнул немного на плотно сжатые губы Джинни; она приоткрыла рот, и ободрённый успехом Гарри влил понемногу половину бутылочки — дозу, которой хватило бы для анестезии на случай ампутации конечности. — Вот так, хорошо, умница…

На честном лице мадам Помфри было крупными буквами написано, что что-то идёт всерьёз нехорошо, но сам Гарри этого не замечал, а спрашивать, когда Джинни могла это услышать, было бы не совсем удобно. Оставалось мучиться тревогой и догадками.

Через две новые схватки Джинни, уже не стонавшая от боли, разлепила мокрые от слёз ресницы и спросила:

— Как там мой ребёнок?

— Успешно пробирается к выходу, — замурлыкала медсестра успокаивающе, — совсем скоро он появится на свет и встретится со своей мамочкой… надо только немного потужиться, и всё получится…

— Не встретится, — прошептала Джинни.

— Что? — не расслышала мадам Помфри.

Джинни безмолвно изогнулась в ещё одной схватке, старательно дыша, как учили, а Гарри выпрямился и негромко проговорил:

— Она сказала, что не встретится. Поппи, что не так?

— Она всё слабее и слабее, — торопливый опасливый шёпот щекотнул Гарри ухо. — Сердце бьётся с перебоями, я боюсь, что ребёнок не успеет родиться, а она умрёт...

— Как спасти обоих?

— Никто не умеет запускать остановившееся сердце… есть чары, которые, может, помогут, но ребёнку они, скорее всего, повредят… кесарево определённо её убьёт, но сам по себе ребёнок вряд ли выйдет, через такой узкий таз и ножками вперёд…

Беспомощность.

Чёртова беспомощность; редко Гарри испытывал такой её приступ, как сейчас, когда сидел на стуле у кровати рожающей женщины и держал её за руку, отчаянно, безуспешно, пытаясь поделиться с ней своей жизненной силой.

— Гарри… я хочу… сказать тебе… — Джинни прервалась на полминуты, хватая ртом воздух — дышать по схеме она уже не могла, и схватки были почти безостановочные.

— Что сказать? — если это отвлечёт её от мрачных мыслей — пусть говорит.

— Я… люблю тебя. Ты всегда был… как прекрасный принц… из сказок, — Джинни облизнула губы и попросила — нет, приказала: — Дай воды! Спасибо… потом… я выросла, думала… разочаруюсь… а ты был принцем и остался… Но ты меня… не любил. И я не могла больше… на твой день рождения… я сварила приворотное зелье…

Схватка скрутила Джинни, прорываясь сквозь всю блокаду обезболивающего.

— Умница девочка! — голос мадам Помфри то и дело срывался. — Ножки показались, давай, ещё немного…

Джинни не обратила на похвалу внимания и, стараясь не прерываться даже на время схваток, заговорила снова — это было, видимо, что-то безумно, безумно важное:

— Я накормила тебя этим зельем… желе, малиновое… я знаю, ты любишь всё малиновое… а потом мы занялись любовью… и я наложила на тебя Obliviate потом… я думала, никто ничего не узнает, но беременность… это твой ребёнок, твой!..

Последние слова она не выговорила — выдохнула, перед тем, как набрать водуха в лёгкие и начать снова тужиться. Мадам Помфри усиленно колдовала, втирала какие-то мази, но оглушенный Гарри не обращал внимания и не предлагал свою помощь — перед глазами у него стоял непроглядный алый туман, как одним июльским вечером в саду Норы…

Джинни как-то очень судорожно вздохнула; глаза её странно закатились, губы посинели — ей не хватало воздуха.

— Она умирает! — отчаянный крик Гарри заставил мадам Помфри вздрогнуть.

— Ребёнок вышел наполовину!

Секунд, ушедших у Гарри и мадам Помфри на обмен этими репликами, сердцу Джинни хватило, чтобы остановиться. Ладонь, сжимавшая руку Гарри, конвульсивно сжалась и обмякла, соскользнула вниз. Пульс под пальцами Гарри трепыхнулся раз, другой, и утихомирился.

— Режем! — рявкнул Гарри. — Спасите хотя бы ребёнка!

Опомнившись, мадам Помфри действовала на автопилоте: произнесла заклинание, аккуратно повела пальцами, рассекая кожу, плоть, матку — в таком деликатном вмешательстве палочка участвовать не могла.

Ещё заклинание. Ребёнок на свободе и отчаянно сучит ножками…

Гарри перехватил ребёнка у медсестры и заученным за три недели заклинанием очистил его дыхательные пути от слизи и околоплодных вод.

И ребёнок закричал — так отчанно, словно уже оплакивал свою маму, которую безуспешно пыталась реанимировать мадам Помфри.

— Девять баллов по шкале Дервент, — автоматически определил Гарри через полминуты — обычно нормальные здоровые дети получали по этой шкале от восьми до десяти баллов — и встал; на столике у стены были заранее приготовлены пелёнки, тёплая вода, мягкая губка. Очищающие заклинания плохо действуют на нежную кожу новорожденных, испачканную в первородной слизи.

Это казалось сном; затейливым, причудливым, как завитушки под потолком особняков в стиле барокко.

У него есть сын.

У него — даже не думавшего никогда о том, чтобы завести детей. Да и как бы он их завёл, если любил целовать лишь мужские губы и ласкать лишь мужские тела?

Сын.

Может, Джинни в бреду родов сочинила историю о том, что ей хотелось сделать… о том, чего она всё-таки не делала?

Чуть приутихший, но продолжающий похныкивать ребёнок уставился на своего преполагаемого отца так недовольно, словно прочёл его мысли.

Глаза у малыша были зелёные-зелёные, как травяной сок, что остаётся на лезвиях газонокосилки после того, как пару раз проредишь ею разросшуюся растительность на лужайке. Редкие волосики, мокрые, мягкие, как пух, выделялись чернотой на розовой коже головы.

— Всё, — опустошённо сказала мадам Помфри. Гарри мог только догадываться, сколько лет она не позволяла уйти в лучший мир ни одному своему пациенту. — Дай, я уберу остаток пуповины…

Гарри без сопротивления отдал ей своего сына и без каких-либо эмоций наблюдал, как она обрезает пуповину и мажет ранку заживляющей мазью. Слёзы медсестры гулко стучали о поверхность стола, и ребёнок откликнулся на этот звук негодующим рёвом.

Мадам Помфри механически вытерла побагровевшее личико и вдруг усмехнулась.

— Гарри…

— А?

— Скажи, ты идиот или просто не интересуешься посторонними беременностями?

Гарри не спешил отвечать, потому что выбор на самом деле не ограничивался предоставленными альтернативами.

Как обычно.

* * *

Гарри никогда не подозревал, что один крошечный ребёнок может полностью занимать дни и ночи двух взрослых людей, не давая последним ни минуты покоя — не спасал даже хроноворот, о котором Гарри вспомнил в минуту отчания и притащил в лазарет, чтобы таскать на шее круглые сутки и то и дело поворачивать раз-другой. Малыша надо было мыть, кормить специальной смесью — которую Гарри пришлось в спешном порядке учиться готовить — то и дело успокаивать, проверять регулярно его здоровье по списку из тридцати четырёх параметров, накатанному мадам Помфри в порыве истинно садистского вдохновения. Слава Мерлину, что ребёнок не собирался подкидывать ещё больше проблем своему замученному родителю и оставался практически безупречно здоровым; правда, на третий день после рождения он напугал Гарри едва не до икоты, внезапно пожелтев так, что позавидовал бы любой азиат. Мадам Помфри сказала, что это обычная младенческая желтуха, которая болезнью не является и через две недели начисто забудется, обозвала Гарри безответственным папашей-паникёром и всучила ему книгу под названием «Уход за новорожденным». Книга повергла замотанного Гарри в благоговейный ужас и преисполнила его глубочайшим уважением к Молли Уизли, которая семь (!) раз решалась завести в доме такое проблемное существо, как маленький ребёнок.

За каждым чихом грудничка надо было пристально следить — не дай Мерлин, крохотные носовые пазухи забьются слизью! Его одежду следовало держать в стерильном состоянии, что было весьма сложно при склонности малыша то и дело её марать. Следовало тщательно отмерять температуру воздуха в помещении и воды для купания; держать игрушки в идеально чистом состоянии, пеленать малыша правильно, измерять его рост и вес, проверять выработавшиеся рефлексы… ребёнка даже держать требовалось не абы как, а совершенно определённым образом. Гарри выяснил это на второй день жизни своего сына, когда попытался взять его на руки и был настигнут грозным окриком мадам Помфри. Выяснилось, что надо не поддерживать попку малыша, а прижимать её к себе сбоку, потому что иначе создаётся излишняя нагрузка на неокрепший позвоночник. Нужно поддерживать голову ребёнка локтем, потому что новорожденные сами её держать ещё не умеют. И нужно, в конце концов, держать малыша так, чтобы не уронить через секунду, и чтобы обоим было удобно. Гарри постиг эту науку раза с пятого, после чего ребёнок наивно потянулся к груди матери. Не найдя оной, он жестоко обиделся на окружающий мир и разревелся так, что у Гарри на миг заложило уши. Через два дня такой практики Гарри завёл привычку таскать в кармане неразбивающийся бутылёк с молочной укрепляющей смесью, которой мадам Помфри велела заменять материнское молоко; ребёнок отпивал немного и удовлетворённо засыпал на руках у Гарри, делаясь в полтора раза тяжелее, а через пару часов всё начиналось по новой.

Лишней проблемой было отсутствие в Хогвартсе пелёнок, детской одежды и игрушек; как-никак, обычно сюда приезжали дети, которым всё это уже не требовалось. Поэтому вместо игрушек малыш пробавлялся отцовской магией — радугами, тянувшимися над колыбелью в семь рядов, золотистыми и оранжевыми огоньками, летающими по воздуху — их ребёнок активно ловил, чуть не вываливаясь из наспех трансфигурированной колыбели — разноцветными кубиками-шариками (опять же, трансфигурированными — из чашек, старых учебников и флаконов из-под зелий), достаточно большими, чтобы малыш не засунул их в рот и не подавился, и прочей ерундой, которую Гарри только мог выдумать. За одежду и пелёнки взялась, вытирая со щёк слёзы по Джинни, женская часть Эй-Пи; вскоре новорожденный обзавёлся умопомрачительным гардеробом, которому Гарри и в лучшие свои времена мог только завидовать. Можно было безошибочно отличить, кто что шил; изделия Гермионы отличались неброскостью и надёжностью, те, что шила Луна, немедленно притягивали взгляд своей… авангардностью, ползунки и распашонки от Сьюзен делались строго из чёрно-зелёной ткани (с некоторых пор Сьюзен очень сдружилась с Невиллом и братьями Криви), а плоды трудов Ханны были густо покрыты вышитыми цветами.

За всеми этими заботами Гарри пропустил похороны Джинни — как раз в тот день у малыша приключились нелады с пищеварением, и молодой отец с мадам Помфри в четыре руки листали книги, пытаясь понять, чем это унять и вообще надо ли унимать — может, само пройдёт. В тумане, в угаре урагана дел Гарри даже забыл, что нужно горевать. Потеря Джинни вызвала светлую грусть, но не более того; быть может, потому, что он никогда не любил её так, как тех, кого потерял раньше. К тому же он был уверен, что, где бы она ни была сейчас — там, где были Седрик, Блейз, Фред и Джордж, Лили и Джеймс Поттеры — там ей было лучше, чем здесь. Здесь ей пришлось бы несладко, как только разнёсся бы слух о том, кто отец её ребёнка. Многие стали бы злорадствовать, лицемерно радоваться, что старина Майкл не дожил до зримого свидетельства своей рогатости; и сама Джинни не вынесла бы ни насмешек, ни того, что отец её ребёнка не любит её. Не любит и не полюбит никогда; не женится на ней и даже не захочет поцеловать иначе, чем по-братски.

Гарри точно знал, что Джинни хотела умереть. И уж это удалось ей без сучка и задоринки.

Её смерть, произошедшая одновременно с рождением малыша, сплотила немногочисленных уже обитателей Хогвартса; то, что он — сын Гарри Поттера (что было объявлено без каких-либо комментариев и объяснений), вызвало не толки и шепотки, а всеобщую любовь к упрямому малявке, ухитрившемуся появиться на свет во время войны — в самое что ни на есть неподходящее для рождения время. Злой и перманентно невыспавшийся Гарри научился отваживать от лазарета лишних посетителей в считанные секунды — одним взглядом из-под две недели нечёсаной чёлки.

Однако были и такие посетители, которых Гарри впускал охотно. Одним из них был Кевин, пришедший только полторы недели спустя появления на свет своего племянника.

— Привет, — Кевин прикрыл за собой дверь отдельной палаты. — Я не помешаю?

Малыш в это время, ради разнообразия наслаждался жизнью, безрезультатно пытаясь ухватить пухлой ручкой радугу над самой колыбелью — движения он ещё координировал плохо, так что это дело могло занять упорного ребёнка надолго; Гарри начинал в третий раз перечитывать «Уход за новорожденным», но книга могла спокойно подождать.

— Привет! — Гарри впервые со дня смерти близнецов расплылся в улыбке. — Не помешаешь, конечно. Почему раньше не заходил?

— Ну, я же знал, что ты с ребёнком возишься…

— Между прочим, зашёл бы и помог, — фыркнул Гарри. — Ведь он тебе племянник…

— Ой… я, получается, ему дядя?

— Именно так, дядюшка Кевин, — кивнул Гарри, сдерживая новую улыбку. — Да ты подойди к нему, посмотри… он не кусается.

Кевин явно воспринял последнюю фразу с долей недоверия, но гриффиндорская храбрость не позволила ему выказать свои опасения.

— Какой маленький…

— Ему только десять дней, чего же ты хочешь? И это даже хорошо, что маленький… будь он побольше, я бы его на руках не удерживал подолгу.

— А можно его… потрогать?

— У тебя руки чистые? Лучше всё-таки вымой… вдруг ты, пока сюда шёл, подцепил какую-нибудь грязь с перил или ещё что-нибудь.

Искусство младенцедержания Кевин освоил с первых секунд, заставив Гарри ощутить себя недоразвитым; малыш чувствовал себя на руках дядюшки, как рыба в воде, и усиленно пытался схватить Кевина за нос. Кевин был против, но малыш не сдавался и выторговал в плен вместо носа хотя бы палец.

— У него вся ладонь еле-еле мой палец обхватывает, — зачарованно поделился Кевин, не глядя на Гарри. — Я даже не знал, что люди бывают такие маленькие…

Внутри Гарри разливалось вязкое, как сироп, тепло; перехватывало горло и отчего-то щипало в носу. Кевин смотрелся с малышом замечательно… так, что хотелось сфотографировать этот момент и вложить снимок в альбом, чтобы потом пересматривать и всегда улыбаться, глядя, как племянник старательно отрывает пуговицы с мантии своего малолетнего дядюшки, а последний безуспешно пытается отвлечь внимание ребёнка светящимся кубиком. «Кубик он, знаете ли, каждый день тут видит, а вот пуговицы собственного дяди — это редкое развлечение…»

— А как его зовут?

— А… э… — Гарри с немалым удивлением понял, что сочинить собственному сыну имя так и не удосужился. — Никак пока не зовут. Я ещё не придумал. Давай вместе думать?

— Давай, — Кевин деловито подвинулся на кровати. — Садись сюда, будем думать.

— Может быть, Блейз? — предложил Гарри, вспомнив о своей речи перед Эй-Пи около года назад. Тогда он обещал назвать Блейзом своего сына, будучи железобетонно уверен, что никогда не обзаведётся детьми… — Ты его не знал, но я… я любил его. Блейз Забини, мой однокурсник…

Кевин серьёзно кивнул.

— А второе имя пускай будет Седрик, ладно?

— Блейз Седрик Поттер, — произнёс Гарри, вслушиваясь. — Необычно, но мне нравится.

— Мне тоже, — Кевин ухмыльнулся и потерял бдительность; шустрый Блейз Седрик, наследник славного рода Поттеров, цапнул прядь отросших за зиму волос своего дядюшки. — Ай!

— А ты думаешь, почему я свои волосы ленточкой для писем перевязываю? — хмыкнул Гарри. — У него хватательный рефлекс — на десяток взяточников хватит, и ещё останется.

Кевин засмеялся и кое-как высвободил волосы, вызвав у маленького Блейза протестующий вопль.

— Ш-ш-ш-ш, — успокаивающе зашептал Кевин в младенческое ушко. — Не надо плакать, ш-ш-ш-ш… ты самый замечательный малыш на свете, у тебя самый лучший папа, какого только можно пожелать, зачем же ты кричишь?

Блейз затих, как под гипнозом. Гарри, который подобного эффекта добивался только с применением эмпатии, испытал жесточайший приступ белой зависти.

Отец и дядя покормили Блейза Седрика вместе; после этой сакральной процедуры Кевин почему-то погрустнел.

— Что случилось? — Гарри говорил полушёпотом, чтобы не разбудить сына. — На тебе лица нет…

— Я просто подумал… родился один человек, а сколько умерло? Во дворе уже кучи могил, не школа, а какое-то кладбище… Гарри, почему они все уходят? — глаза у Кевина были совершенно больные и по-щенячьи жалобные. — Они все умирают и умирают…

— Потому что война, — Гарри обнял брата за плечи. — Война, Кевин.

— Гарри… пожалуйста, прекрати войну, — глухо попросил Кевин. — Пожалуйста, я не могу так больше…

— Я покончу с ней, — пообещал Гарри. — Уже совсем скоро. Я знаю, что надо сделать.

Ближе к вечеру Гарри обнаружил, что увлажняющий крем для детской кожи закончился, и попросил Кевина сгонять вниз, к Северусу — попросить сварить хотя бы немного.

— Ладно, — Кевин уходил с неохотой. — Если только он уже вернулся…

— Откуда вернулся? — насторожился Гарри. — Нам же нельзя никуда из замка!

— А он и не из замка. Он только из лаборатории, в темницы ходит. К Драко Малфою.

— К Драко Малфою? Зачем?

— Северус говорит, что просто поболтать. Мол, там, в темницах скучно. И в лаборатории тоже скучно, а если выйдешь из неё — так обязательно наткнёшься на Грозного Глаза с претензиями. Он туда часто ходит, а ты не знал?

— Не знал, — сознался Гарри. — Тебя Северус с собой не берёт?

— Нет, да я и сам не хочу. Мне с Рождества не нравятся никакие темницы.

— Понятно… всё-таки сходи. Я думаю, он уже вернулся, если пошёл туда до того, как ты отправился сюда.

* * *

Глубокой ночью Гарри, сидя на широком подоконнике в палате, цедил зевки в кулак и пытался думать, пока Блейз Седрик мирно спал. Из хоркруксов оставалась лишь Нагайна; с ней легко будет справиться. Предполагалось, что после этого Гарри убьёт Вольдеморта, и настанут мир, дружба и жвачка.

Но Гарри по-прежнему не хотел убивать.

«Что ещё я могу сделать? — оконное стекло холодило лоб. Шрам слегка зудел изнутри, как весь последний месяц, пока Вольдеморт лично усмирял беспорядки в Испании и Франции, пытаясь удержать в узде захваченные земли. — Что?»

Должен был быть какой-то другой выход. Конечно, нет человека, нет и проблемы… но Гарри не хотел больше так решать свои проблемы.

Хватит, нарешался.

«Даже если вас съели, у вас всё равно есть два выхода», — припомнилось Гарри невесело. Его положение, если судить с точки зрения съеденного, было куда более выгодным, но второго и последующих выходов он не видел. Быть может, он зашорен и ходит по кругу, сам того не подозревая?

Как закончить войну без лишних смертей?

Кевин просил прекратить её. Прекратить квинтэссенцию бессмыссленной жестокости; стоить ли выполнять просьбу новой жестокостью?

«Это было бы проще», — неуверенно сказал внутренний голос.

«Я никогда ещё не искал лёгких путей», — откликнулся Гарри.

По чёрному во тьме озеру бежала широкая лунная дорожка, окрашивая волны в перламутрово-белый. Где-то далеко-далеко стрекотали сверчки — чтобы услышать, Гарри пришлось задержать дыхание.

«Я не буду его убивать. Я не это хочу сделать».

На подоконнике стало зябко, и Гарри, беззвучно спрыгнув на пол, растянулся на стоявшей в двух шагах кровати.

«А чего я хочу? — на потолке не был написан ответ, но Гарри всё равно туда пялился, усиленно борясь со сном. — Что я хочу сделать? Почему я всё ещё участвую в этой дурацкой войне, а не смотал на Гавайи, подхватив под мышки брата и сына?»

Он так и заснул — не додумавшись до ответа, но где-то в глубине души уже зная его и надеясь, что подсознание вытолкнет наверх правильные слова, когда в них будет нужда.

Ему снилось, как переливается песок на пустынных барханах, и как величавое угольно-чёрное ночное небо расцвечивается нестерпимо яркими бриллиантами звёзд.

Это был хороший сон.

* * *

[Письмо, вложенное в дневник Северуса Снейпа рядом с последней записью]

«Уважаемый мистер Снейп!

Полагаю, Вы не получили моего прошлого письма, поскольку ответа на него мне не было доставлено. В этот раз я позволил себе смелость приказать моей сове не возвращаться без ответа, который, смею надеяться, Вы напишете в ближайшем времени.

Позвольте же мне повторить то предложение, что я был уполномочен сделать Вам год назад: одна очень влиятельная организация чрезвычайно заинтересована Вашими выдающимися результатами экзаменов — как СОВ, так и экзаменов этого года. Как нам стало известно, с прошлого Рождества Вы числитесь в списке самых блестящих зельеваров нашего времени. Наша организация ценит редчайшие таланты, подобные Вашим, и гарантирует Вам широкое поле для научной деятельности.

Скорее всего, Вы слышали о лидере нашей организации. И я рад сообщить, что Лорд Вольдеморт был крайне впечатлён Вашей последней статьёй в «Вестнике Алхимии» и желал бы подробнее обсудить с Вами материалы этой статьи, когда Вам будет удобно.

Остаюсь,

с нетерпением ожидая Вашего ответа,

Искренне Ваш,

Люциус Абраксас Малфой.

Малфой-мэнор

16.06.1976».

In the world full of pain

Maybe I, maybe you...

(В мире, полном боли,

Кто-то зовёт тебя по имени.

Почему бы нам не претворить это в жизнь,

Может быть, мне, а может, тебе…)

«Scoprions», «Maybe I maybe you».

Ясное майское утро только-только наступало, когда Блейз Седрик решил, что отца не стоит баловать полноценным сном — и так дрыхнет который час подряд, даже ботинок не сняв…

— Иду, — пробормотал Гарри, садясь с закрытыми глазами. — Иду уже… хотел бы я знать, какими заклинаниями пользуется мадам Помфри, чтобы твой плач её не будил?

Утренний ритуал ухода за ребёнком растягивался всегда как минимум на полчаса: промыть глаза, нос, протереть лицо, осмотреть рот и уши, искупать целиком, обработать кремом младенческие складочки… пожалуй, разгрузка самосвала была бы адекватной по конечной усталости.

— Давай теперь тебя оденем, — Гарри не глядя выдернул из стопки чистых штанишек какие-то — это оказалось произведение Луны. Комбинезон кислотно-жёлтого оттенка с переливающимся зубастым мозгошмыгом (хотя Гарри не взялся бы утверждать, что это именно мозгошмыг, а не, скажем, морщерогий кизляк) на пузе. — Ты как, не боишься такой одёжки?

Блейз был в полном восторге от шедевра неформального портновского искусства и выразил своё одобрение радостным агуканьем.

— Есть хочешь? Впрочем, что я спрашиваю…

Гарри развёл огонь под котлом с водой и опустил в жидкость бутылочку с остывшей за ночь смесью — пусть прогреется.

— А вообще, так нечестно, — вслух сказал Гарри. — Я смертельно хочу спать, а ты мало того, что будишь меня каждые несколько часов, так ещё и бодр и свеж, как будто это у тебя, а не у меня есть хроноворот, и ты мирно продрых лишнюю ночь.

— Вя-а-а-а… — отреагировал Блейз на обвинение. — А-а-а-а!

— На ручки хочешь? Вот кто бы меня на руках теперь поносил, эх… — Гарри вынул сына из колыбели и привычно уложил детскую голову себе на локоть. — Нет, не ищи у меня грудь, её всё равно нет и не будет… погоди немного, сейчас погреется смесь, и поешь.

Судя по рёву, Блейз воспринял обещание скептически.

— Тш-ш-ш-ш… — Гарри быстро щёлкнул пальцами несколько раз, подвешивая сантиметрах в десяти над Блейзом огоньки всех цветом радуги. От огоньков исходил тонкий нежный звон — как от хрустальных колокольчиков. — Тихо, не надо плакать. Смотри, какие огоньки…

Движение руки — и огоньки закружились над малышом в сложном танце. Блейз забыл о плаче и без особого успеха попытался ухватить хоть один, чуть не свалившись с рук Гарри.

— Поосторожнее! — Гарри беспомощно глянул на котёл — кажется, смесь там как раз нагрелась до нужной температуры, и расшалившегося Блейза надо было срочно куда-нибудь деть с рук, пока его завтрак не закипел.

Скрипнула дверь; шагов слышно не было, только шуршание мантии.

— Северус, подержи его пока, ладно? — попросил Гарри, не оборачиваясь. — Блейз, спокойно, сейчас тебя подержит дядя Северус, а я попробую спасти твой завтрак…

— Я не умею держать детей, — предупредил Снейп, принимая Блейза вместе с огоньками под своё попечение.

— Не беспокойся, если он решит, что ты недостаточно квалифицирован, ты сразу об этом узнаешь… — Гарри выдернул бутылку и тщательно обтёр полотенцем; погасил огонь и очистил котёл заклинанием. — Доброе утро, кстати. Может, и покормишь его, а я пока хоть умоюсь?

— Я вообще-то не за этим пришёл, — несколько ошарашенно заметил Снейп, принимая из рук Гарри бутылочку с матово-белой жидкостью. — У меня к тебе важное дело…

— Я понял, что важное, раз ради него ты притащился сюда в шесть утра, — не стал отрицать Гарри. — Но оно может подождать, пока я умоюсь?

Голодный Блейз взвыл Иерихонской трубой, лишая Снейпа возможности ответить, и Гарри с постыдной поспешностью ретировался с поля боя, то есть кормления, в ванную.

— Так что ты хотел мне сказать? — Гарри задал вопрос, только вдоволь налюбовавшись умильно-идиллической картиной «Северус Снейп с сыном Гарри Поттера».

Зельевар вздрогнул от неожиданности — он явно не заметил, когда Гарри вернулся из ванной — и коротко ответил:

— Метка горит.

— Что это может означать? — Гарри мновенно посерьёзнел.

— Тёмный Лорд в гневе. Что-то разгневало его так, что он сумел пробиться через мою ментальную блокаду… причём не специально. У тебя не ноет шрам?

— Теперь, когда ты спросил, я понял, что немного ноет. Но я тут с Блейзом так устаю, что и слона на верёвочке не заметил бы…

— Мне кажется, ты знаешь, что его так разозлило.

— Знаю, — Гарри задумчиво потёр подбородок. — Он больше не будет выжидать… теперь, когда знает, что хоркруксы у меня в руках. Он постарается закончить возню с оппозицией одним ударом.

— И этот удар будет по твоей шее, — пессимистично добавил Снейп, с лёгкостью спасая волосы от посягательств Блейза. — Что планируешь делать?

— Если хочешь, избавлю тебя от Метки, — Гарри пожал плечами. — А потом… потом пойду злорадствовать.

— Что ты имеешь в виду, говоря «злорадствовать»?

— В смысле, будить всех в эту дикую рань, — пояснил Гарри. — Не всё мне одному вскакивать на крик Блейза на рассвете.

— Ты какой-то… слишком спокойный. Так уверен в себе?

— Я ни в чём не уверен, — Гарри распахнул створку окна и сел на подоконник — выкурить сигарету. — Я просто… не боюсь.

— Почему?

Гарри затянулся, следя, чтобы дым шёл строго в окно, а не в комнату — не дай Мерлин, Блейз надышится — и пожал плечами.

— Наверно, я привык. И, если честно, мне его жалко...

— Тёмного Лорда? Жалко? Гарри… если ты переутомился, то, может, найдёшь хроноворот и поспишь несколько часов?

— Не надо так нервничать, — посоветовал Гарри. — Честно, не надо беспокоиться. Со мной всё в порядке. И будет в порядке, обязательно.

— Ты так уверен?

— У меня есть брат и сын. Если Тёмный лорд размажет меня по стенке, а не я его, что с ними будет?

— Только жены не хватает, — усмехнулся Снейп. — Джиневра Уизли умерла.

— Я бы всё равно на ней не женился.

— Отчего же?

— Оттого, что я гей. Посидишь с Блейзом, пока я разбужу МакГонагалл и Грюма? Эти двое сами всех остальных поднимут.

Не дожидаясь ответа, Гарри выкинул окурок в окно, прикрыл раму и, соскочив с подоконника, вышел из палаты.

Пора. Время настало.

Наконец-то.

* * *

Солнечные лучи золотили бесконечные ряды армии Вольдеморта; волшебники, великаны, оборотни… у Гарри рябило в глазах. Сам Вольдеморт был где-то там — Гарри чувствовал это по неотвязной боли в шраме, тянущей и припекающей.

Последняя битва должна была состояться сегодня.

— Гарри… ты быстро ушёл, я так и не сказал тебе главного, — Снейп дотронулся до плеча Гарри. У зельевара оказались холодные деликатные пальцы.

— Чего именно?

— Примени ко мне Legillimens, — попросил Снейп, приваливаясь к стене плечом. — Так рассказать… трудно.

— Legillimens, — Гарри сжал запястье Снейпа, и чужая память рухнула в него с готовностью, залепляя все пять чувств, словно пластилином.

…В кабинете Дамблдора было темно. Нахохлившийся Фоукс сидел на жёрдочке — хмурый настолько, насколько это возможно для птицы; Снейп, с угрюмым выражением лица, чрезвычайно похожим на фениксово, сидел в кресел у директорского стола, а Дамблдор размашисто шагал по кабинету — к окну от двери, к двери от окна.

— Севрус, я не знаю, как всё сложится… но ты должен пообещать мне, что когда настанет время, ты расскажешь Гарри то, что я не могу сказать ему сам. Я думаю, сейчас он… не совсем адекватно это воспримет. Он ведь слизеринец.

— Слизеринец — это не клеймо.

— Но это накладывет отпечаток на характер.

— О чём я должен ему рассказать?

Дамблдор сделал глубокий вдох.

— Скажи ему, что в ту ночь, когда Вольдеморт пытался убить его, Авада Кедавра отскочила от Гарри благодаря Лили… и часть души Тёмного лорда отделилась от целого. И вселилась в единственное живое существо во всём доме. Часть души Вольдеморта находится в Гарри, обеспечивает эту необычайную легилиментивную связь между ними… и пока часть души Вольдеморта — в Гарри, Тёмный лорд не может умереть.

— Значит, мальчик должен погибнуть? — тихо спросил Снейп.

— Тёмный лорд должен сам… сделать это. Это главное условие.

— Вы растили его все эти годы, как свинью на убой, — Снейп говорил на удивление хладнокровно. — Вы лишали его всех привязанностей, чтобы он умер без колебаний. Теперь я понимаю, почему Вы так спокойно отнеслись к тому, что он попал в Слизерин — Вы знали, что его там ждёт.

— Я не мог знать, что ждёт Гарри, Северус. Я не провидец… к сожалению, — Дамблдор сцепил руки за спиной и быстрее заходил по кабинету. — Всё, что я знаю — так это то, что Гарри должен умереть.

— Но…

— Ты расскажешь ему об этом, Северус. Я надеюсь на тебя.

— Будьте Вы прокляты, — сказал Снейп…

Гарри выдрался из чужих воспоминаний, тяжёлых и вязких, как застывающий гудрон свежего асфальта; жадно вдохнул чистый, слегка пахнущий жарой и пылью воздух и разжал руку, сообразив, что на запястье Снейпа останутся синяки.

— И что будет дальше? — Гарри чувствовал себя персонажем идиотской мелодрамы, поверив воспоминанию сразу же, безоговорочно. — Он убьёт меня. А кто убьёт его?

— Возможно, господин директор подумал, что потом всё сопротивление разом выпустит в Тёмного лорда по Аваде, — Снейп раздражённо дёрнул плечом. — Глядишь, хоть одна да попадёт. А может, рассчитывал выпихнуть тебя с того света обратно, чтобы ты закончил свою работу. Не знаю.

— Почему ты не сказал мне раньше?

— Кто я такой, чтобы портить тебе последние дни рядом с братом и сыном?

— Если бы ты их испортил, я бы не строил идиотских неосуществимых планов, — Гарри отвернулся от зельевара и вгляделся в бесконечную армию. Где-то там ходит вторая половина его души, хе…

— Я…

— Не говори ничего. Дай мне подумать.

— Хорошо.

— С кем ты оставил Блейза?

— С мадам Помфри.

— Понятно. Пожалуйста, дай мне подумать… одному.

В голове у Гарри было пусто и легко; звонко-звонко, как будто весенний ветер выдул из черепной коробки всё содержимое и наполнил её запахом весенних цветов, шёпотом ручья и прочими невесомыми благоглупостями.

Он должен умереть. Наверно, это будет не больно: Вольдеморт не станет на этот раз затевать игру в кошки-мышки — для этого он слишком часто упускал из когтей досадно шуструю мышку.

Он уже умирал прежде — на шестом курсе, умирал каждый день по многу раз, обмирая от страха, пряча в подушку злые слёзы, задыхаясь без привычной дозы обезболивающего — обособливающего от реальности. Он умер тогда несколько сотен раз, и не боялся теперь ещё одного раза; одного-единственного — какая мелочь! Страх ушёл из Гарри тогда, когда единственной причиной жить стало не желание дышать, пить есть, думать, двигаться, колдовать, а осознание того, что в этом мире есть те, кому он нужен.

Он умирал несколько недель назад, сгорая в собственном огне — отключив инстинкт самосохранения, утопая в своей вине; и вернулся, когда на пылающую кожу упали слёзы того, кто всё ещё любил его.

Он много раз уже был мёртв — стоит ли поднимать шум из-за того, что к внушительному числу смертей добавится единичка?

Гарри чувствовал себя лёгким, как воздушный шарик; он взлетел бы в нежно-голубое небо, не превращаясь в дракона, прямо с ограды смотровой площадки Астрономической башни, но что-то всё ещё держало его здесь, на холодном щелястом камне.

Он должен умереть.

Но больше никто — не должен. По крайней мере, никто из тех, кто доверил ему свои жизни. Даже если он не научился бережно обращаться со своей, сохранить чужие жизни он обязан.

Последней битвы не будет — будет последняя встреча кошки и мышки, шестнадцать лет потративших на погони и стычки. На этой встрече мышка скажет кошке: на, жри меня — не подавись только.

И кошка послушно проглотит мышь одним движением мышц глотки; всю разом, от с вызовом встопорщенных усов до кончика подрагивающего тонкого хвоста.

А потом мышка изнутри распорет кошачье ненасытное брюхо и захлебнётся кровью и болью — своими и чужими.

— Я хотел бы сказать вам всем, что последней битвы не будет, — Гарри стоял на учительском столе, и никто не посмел упрекнуть его за это. — Я пойду к Вольдеморту без кого-либо из вас. И он меня убьёт. Тихо! Тихо, я сказал! Это часть плана. Поверьте, что так надо. Если он не убьёт меня, мы никогда от него не избавимся. Он будет возрождаться снова и снова. Поэтому я пойду к нему, и он убьёт меня. А потом… потом события будут развиваться непредсказуемо. И единственное, о чём я вас прошу — ни в коем случае не выходить из замка, а также не спускаться на первый этаж после этой моей речи. Это очень важно. Я хочу, чтобы вы все жили — я настаиваю на этом! — и поэтому вы должны все до единого собраться в гостиных и ждать. Ждать до тех пор, пока не случится что-то, чего вы не ждёте. Запомните, пока защита Хогвартса не рухнула — вы не должны вступать в бой. Вы не должны выходит из замка ни под каким видом. Даже если Вольдеморт начнёт жарить моё тело на костре у ворот — не делайте ничего. Защита завязана на меня, и если она держится — значит, часть меня ещё жива, как бы это ни выглядело со стороны. Ориентируйтесь на это, и ни на что больше. И заклинаю вас всеми святыми — сразу же уходите в гостиные. Не показывайтесь на первом этаже и в холле. Не выходите во двор и тем более за пределы двора. Всем всё понятно?

— Гарри! — Ли Джордан вскочил на скамью. — Ты всё тут так замечательно расписал — что мы должны, как крысы, прятаться за твоей спиной, пока ты платишь своей жизнью за наши… но ты не забыл наш девиз? Даже если ты запретишь нам…

Зал хором подхватил давно выученное наизусть продолжение:

— Мы всё равно будем сражаться за тебя!

Гарри поднял руку, призывая к тишине.

— А я больше не командир, — сообщил он с полуулыбкой. — Я разве сказал — приказываю? Я прошу. Я заклинаю. Я умоляю. Но я больше не командир. Война закончится сегодня, так или иначе, а командиры нужны на войне. Я слагаю с себя обязанности главнокомандующего сопротивлением, основателя Эй-Пи и все другие прочие. Полагаю, это позволительно человеку, который собирается сегодня умереть… Я прошу вас и надеюсь, что вы выполните мою просьбу. Потому что иначе умру не только я, а и все вы тоже.

— По-твоему, мы должны бросить тебя умирать?!.. — Ли захлебнулся собственным гневом, впервые в жизни не найдя нужных слов.

— Иногда, — терпеливо сказал Гарри, — самый большой подвиг — это не ринуться очертя голову в драку, а просто подождать, как бы тяжко при этом ни было. Бездействие требует больше сил, чем действие, согласен. Если вам не жалко сил для меня, вы не пойдёте на битву, что бы ни происходило за стенами Хогвартса. Я всё сказал.

Гарри соскользнул со стола на пол — соприкосновение с каменным полом отозвалось мгновенной тупой болью в ступнях — и пошёл к выходу из Большого зала, сопровождаемый гробовым молчанием. Шаги гулко отдавались в тишине — в последний раз?..

— Гарри, может, всё-таки… — не выдержала Гермиона.

— Нет, — отрезал Гарри.

Они разошлись по гостиным неохотно; Гарри всей кожей чувствовал их обиду и недоверие. Пусть не верят, лишь бы жили. Лишь бы не сунулись в ближайшие десять минут на первый этаж и в холл.

Прикрыв глаза, Гарри следил, как последние сгустки обиды скрываются в гостиных; как они слегка успокаиваются, переступив знакомый порог. Сейчас начнут обсуждать его слова и решат, что он просто свихнулся, и его надо остановить… значит, он должен теперь действовать быстро.

— Что вообще здесь происходит? Почему школа в осаде? Они там что, совсем сошли с ума?!

Гарри некогда было отвечать на справедливое возмущение Плаксы Миртл; он склонился к крану и шепнул рисунку-змейке:

— Откройся!

— Значит, если Миртл мёртвая, то можно её игнорировать, да?! — раздался позади обиженный вопль привидения. — Игнорировать, оскорблять, унижать, как личность…

Полный список претензий Гарри не услышал, слетев по канализационной трубе вниз.

Знакомые залы и коридоры он миновал бегом; домчавшись до статуи Салазара Слизерина, он согнулся пополам, упираясь кулаками в колени и пытаясь отдышаться.

— Севви! Севви, иди сюда, срочно!

Голова василиска почти мгновенно показалась изо рта статуи; не прошло и минуты, как всё гигантское тело оказалось на полу, окружив Гарри кольцами

— Чшто случшшшилоссь, ххоззяин?

— Хочешь немного поразмяться? — выдохнул Гарри. — Как в старые времена, о которых ты мне рассказывал. У меня куча врагов, а драться с ними некому. Плюс ко всему, есть одна зловредная змея, которую надо уничтожать либо специальным мечом, либо твоими клыками… в общем, ты мне нужен. Очень нужен.

— Я рад быть полезззен тебе, ххозззяин, — глаза василиска торжествующе сверкнули и заискрились в тусклом зеленоватом свете. — Я так давно никого не убивал…

— Сегодня, если захочешь, наубиваешься на пару веков вперёд, с запасом, — пообещал Гарри. — Севви, скажи, как ты выбирался отсюда пять лет назад? Через тот ход, которым я пользуюсь?

— Да, ххозззяин.

— Тогда пойдём прямо сейчас. Дай только я наколдую тебе самые мощные щиты, какие знаю…

* * *

Они направлялись к воротам по двору, залитому сияющей, изумрудной зеленью совсем недавно народившейся травы — мальчик, который ещё даже не начал бриться, и василиск, который давным-давно потерял счёт своим годам. Солнце светило им так же щедро, как и тем, что ждали их за воротами, сдерживая Аваду на губах; сотни глаз смотрели на них, движущихся неторопливо, говорящих о чём-то своём на змеином языке; василиск нёс своё чудовищное тело с грацией, которой позавидовали бы гепарды, а мальчик то и дело гладил холодно-зелёную, почти сливающуюся с травой чешую и смотрел в немигающие жёлтые глаза, каждый из которых был размером с человеческую голову.

Они никуда не торопились; один шёл умирать, другой полз убивать. По сути, между их намерениями не было никакой разницы. Они шли медленно, и мальчик изредка смеялся, а василиск ласково касался его лица кончиком раздвоенного языка.

Они пересекали двор так томительно долго, что шум крови в висках у многих заглушил собственное участившееся дыхание; они неспешно открывали ворота — каждый по створке, с одинаковой лёгкостью, словно силы их были равновелики. Они выходили навстречу своим врагам, и отчего-то ни одной Авады не сорвалось даже с самых нетерпеливых губ.

— Севви, — сказал мальчик, скользнув ладонью по массивной надбровной дуге василиска, — они все твои.

— Ссслушаюссь, ххоззяин, — василиск почтительно склонил голову и бросил тело вперёд — так, чтобы стоявшие в первой шеренге взглянули ему в глаза.

Гарри превратился в дракона в тот самый момент, когда Севви напал на оцепеневшую от страха армию Вольдеморта; ржаво-рыжее тело метнулось ввысь, рисуя интенсивно-оранжевым пламенем в воздухе: «Том, я жду тебя». Выводить «Вольдеморт» и какие-нибудь атрибуты вежливости Гарри решительно не хотел; на это ушло бы в три раза больше времени.

Это походило бы на то, как если бы он пытался продлить себе жизнь.

Он хотел умереть — и умрёт. Этим он — может быть — искупит свою вину. Может быть, он повстречается с близнецами, и они скажут, что всё ещё любят его.

Северус позаботится о Блейзе и Кевине; Гарри взял с мастера зелий честное слово и не сомневался, что тот его сдержит. По сути, Гарри ничего здесь не держало.

Конечно, Кевин и Блейз могли иметь на этот счёт другое мнение, но Гарри не стал прощаться ни с тем, ни с другим — это разрушило бы всю лёгкость, с которой он шёл на смерть, набросило бы ему на плечи ещё один неподъёмный мешок вины; и получилось бы, что, искупая одну вину, он принимает другую — и никогда, никогда ему не выйти из этого замкнутого круга, живым или мёртвым.

Гарри в любом случае предстояло умереть, и он — эгоист, как и все слизеринцы — не хотел умирать, чувствуя себя не вправе этого делать.

Обращение «Том» должно было разозлить Тёмного лорда как следует и заставить поторопиться — в конце концов, это было не свидание, чтобы Гарри кружил над избиением младенцев (то, что делал василиск, трудно было назвать иначе) час-другой, дожидаясь, пока Вольдеморт соизволит явиться. И эта нехитрая уловка сработала.

Гарри аккуратно сел на траву перед высокой фигурой в чёрной мантии и превратился в человека. Отряхнул мантию от травы — деловито и быстро. Вольдеморт наблюдал за своим беззаботным врагом со всё возрастающим недоумением, которое Гарри чувствовал уже и сквозь щиты — шрам припекало изнутри. «Часть души Риддла узнаёт хозяина и хочет обратно», — предположил Гарри без особого интереса — просто по выработанной за годы привычке искать причину в следствии — и поднял наконец голову.

— Привет, — сказал он дружелюбно. — Я пришёл, чтобы ты убил меня, Том.

— Как мило с твоей стороны, Гарри Поттер, — улыбка безгубого рта производила гнетущее впечатление. — Как ни странно, я не чую никакого подвоха…

— Потому что его нет, — честно сказал Гарри и улыбнулся в ответ. Губы слушались с трудом, как чужие. — Убивай меня, чего ты ждёшь?

— Ты приручил моего василиска, — сказал Вольдеморт вместо «Авада Кедавра». — Как тебе это удалось?

— На каникулах у моих маггловских родственников я частенько подрабатывал в зоомагазине, — соврал Гарри. — Когда научишься управляться с голодным хомячком, василиск уже не представляет сложности… а разве ты, пока жил в своём маггловском приюте, так не делал?

Удар был рассчитан верно; лицо Вольдеморта исказилось яростью, палочка взметнулась и упёрлась Гарри в лоб — вплотную.

«Только бы никто в Хогвартсе не наделал глупостей. Пожалуйста».

— Прощай, Мальчик, Который Когда-то Жил, — почти весело пропел Вольдеморт. — Avada Kedavra.

Это было чем-то похоже на то, что Гарри видел за Аркой. Здесь было так же тихо и пусто; но на этот раз — не так темно. Гарри лежал на плоском белом полу, и вокруг клубился яркий перламутровый туман, не закрывавший ничего вокруг — только начавший возникать из ничего, словно ему велели встретить Гарри Поттера, а он опоздал к прибытию дорогого гостя.

«По крайней мере, здесь хотя бы не так уныло».

Гарри сел и обнаружил, что он абсолютно наг; даже очки делись куда-то, и зрению это не мешало.

— Так не пойдёт, — сказал он вслух. Туман гасил слова, не позволяя эху раскатываться по пространству. — Я хочу одеться.

Достаточно было представить себе одежду — джинсы и рубашку; Гарри так и не полюбил мантии, вечно путавшиеся в ногах. Магическая одежда подходила для степенной солидной жизни, но ни степенность, ни солидность никогда не сопровождали Гарри — даже теперь, когда торопиться ему, в принципе, было уже некуда.

Послышались странные звуки — нечто среднее между хлюпаньем и плачем; Гарри насторожённо повернул голову и замер, очарованный местом, куда попал после смерти.

Огромный зал со стеклянным куполом — уходящим так высоко, что и дракону понадобилось бы несколько минут, чтобы добраться до хрупкой преграды между небом и перламутровым туманом; солнечный свет и прозрачный блеск стекла наводили Гарри на мысли о сказочном дворце или ещё чём-нибудь в этом роде. Здесь было так прекрасно… только булькающий плач диссонировал со всем, что окружало Гарри.

Гарри оглянулся и невольно отпрянул, увидев, кто издавал эти звуки: уродливое подобие ребёнка, скрючившееся на земле. Кожа у него была кирпично-багровой — словно это была вовсе и не кожа, а свежеободранная плоть. Он лежал, всхлипывая, дёргаясь, борясь за каждый вздох — ненужный, нелюбимый, нежеланный; если бы эти слова были написаны на уродливом теле, они не могли бы быть яснее.

Гарри коснулся его, но существо не обратило внимания.

— Ты ничем не сможешь помочь, — спокойный голос Альбуса Дамблдора на миг разбудил чувство опасности Гарри.

Но здесь директор Хогвартса ничего не мог сделать своему бывшему ученику.

— Может быть, — спокойно ответил Гарри. — Кстати, если Вы не знаете — это я Вас убил.

— Я знаю, Гарри. Это было довольно грубо с твоей стороны.

— Что поделать, — признал Гарри. — Мы, слизеринцы, не слишком уважаем авторитеты.

— Я заметил это, Гарри.

— Скажите, директор, я тоже мёртв? Почему-то, когда я умер в прошлый раз, это было по-другому…

— Ты скорее жив, чем нет.

— И Вы пришли объяснить мне, почему?

— Ты прав, — Альбус Дамблдор оставался невозмутим. — Для начала, я хотел бы сказать, что горжусь тобой — когда я понял, кто и как убил меня, я начал всерьёз сомневаться, что ты сумеешь пожертвовать собой, чтобы остановить Тома.

— Я бы, может, и не стал жертвовать, если бы Кевин не попросил меня остановить войну, — пожал плечами Гарри. — Вы зря лишали меня привязанностей — если бы не они, мы бы с вами тут не беседовали.

— Я делал ошибки, — с готовностью согласился Альбус Дамблдор. — Но, Гарри, у меня действительно есть, что тебе сказать.

— Говорите, — Гарри всё смотрел на несчастное существо на полу и боролся с непрошеными острыми слезами жалости; мышцы лица сводило судорогой от попыток остаться спокойным.

— В своей жадности и жестокости Вольдеморт взял твою кровь. Но он не учёл, что в твоей крови — дар твоей матери. Её защита, её любовь. Вы разделили этот дар, и теперь, пока живы эти чары, жив и ты.

— Жаль, я не сказал маме спасибо — тогда, в конце пятого курса. Знаете, я видел её, когда упал в Арку.

— Ты мог увидеть её в любой момент в этом году — для этого необязательно было умирать.

— Что Вы имеете в виду?

— Я ведь завещал тебе снитч — неужели ты не догадался, как его открыть?

— Я и не пытался — прочёл надпись, пожал плечами и убрал в сундук.

— Гарри, Гарри… ты не представляешь, насколько это был продуманный и чёткий план! Но ты, как обычно, всё порушил.

— Вы, конечно, извините, но мне даже не стыдно, — Гарри хмыкнул. — Мне надоело жить по чужим планам. Так что всё-таки было такого особенного со снитчем?

— Внутри него спрятан Воскрешающий Камень. Ты знаешь эту сказку, Гарри?

— Знаю, — Гарри внезапно пробил мороз по коже. — А ещё я помню, что средний брат не выдержал и покончил с собой, потому что его любимая девушка была только призраком. Вы хотели, чтобы я сходил с ума ежесекундно — видел любимые лица рядом и не имел возможности обнять их, поцеловать? Чтобы дилемма «видит око, да зуб неймёт» сделала из меня готового пациента для психиатрического отделения Сейнт-Мунго?

— Не думаю, что ты сошёл бы с ума, — мягко сказал Дамблдор. — Ты на самом деле куда сильнее, чем был юный Певерелл. Это причиняло бы тебе страдания — но и радость была бы велика.

— Радость? От суррогата? Директор, а Вы когда-нибудь любили? Вы представляете себе, о чём говорите?

— Любил. Я, собственно, до сих пор люблю Геллерта Гриндельвальда.

— Вы любите его и посадили в каменный мешок, — задумчиво сказал Гарри. — Никогда не подозревал, что Вы настолько лицемерны.

Директор промолчал. Гарри вздохнул и погладил корчащееся существо — часть души Тома Риддла — по багровой руке.

— Я никогда не буду пользоваться Камнем. Лучше зарою его где-нибудь — если, конечно, вернусь. Я не имею права сходить с ума, понимаете?

— Никогда не думал, что у тебя такое развитое чувство долга, Гарри.

— У меня нет чувства долга. У меня есть только любовь, господин директор.

— Я рад этому, — спокойно ответил Дамблдор; и как-то понятно было, что бывший директор Хогвартса действительно этому рад.

— Знаете… — Гарри отвернулся от хнычущего комка багровой плоти. — Чёрт с ним, со всем тем, что Вы делали со мной. Но вот того, что Вы сделали с ним — этого я Вам никогда не прощу, — Гарри мотнул головой в сторону рыдающей частички души Тома Риддла.

По лицу Дамблдора пробежала рябь вины — именно рябь; черты искажались чувством и тут же разглаживались в привычную отеческую благожелательность.

— Я не хочу больше Вас видеть, — сказал Гарри, и директор растаял в тумане. По-видимому, здесь, где-то на полпути между жизнью и смертью, желания живых были законом.

— Седрик, — позвал Гарри шёпотом — горло перехватило. — Блейз. Фред. Джордж…

Они один за другим выходили из тумана; сотканные из перламутра, они за считанные секунды обретали жизненные краски. Его мёртвые окружили его — те, которых он звал вслух, и те, о которых лишь подумал — родители, Рон… здесь, правда, не было Джинни — нелюбимая, она не пришла к нему — наверно, потому, что на самом деле он не хотел её видеть, даже для того, чтобы сказать, что его сын прибавил двести граммов веса и усиленно учится держать голову.

Они были совершенно такие же, как при жизни — и оттого было больнее понимать, что они всё-таки мертвы. Они улыбались ему — они любили его.

— Молодец, — мягко сказал Седрик, которого ничуть не смущало, что они встретились куда быстрее, чем он обещал за Аркой. — Мы все тобой гордимся…

— Вы здесь… вместе? — шёпотом спросил Гарри. Предательские слёзы накипали на ресницах.

— Конечно, вместе, — отозвался Седрик. — Здесь очень просто быть вместе, и мы этим пользуемся…

— Кевин по тебе всё ещё скучает.

— Ты рядом с ним — это главное… А больше ты ни с кем не хочешь поговорить?

— Я боюсь, — честно сознался Гарри, обводя взглядом любимые лица. — Вы все умерли из-за меня…

— И думаешь, что кто-то станет тебя в чём-то обвинять? — спросил Блейз весело. — Гарри, ну ты и балбес…

— Знаю, — разулыбался Гарри. — А я сына в честь тебя назвал. Тебя и Седрика.

— Мы знаем, — Блейзу, похоже, импонировала мысль о том, что его именем назвали ребёнка. — Мы здесь о тебе много знаем — нам всё о тебе интересно.

— Нам тоже интересно, — укоризненно добавил Фред. — Ты думал…

— …мы сидим здесь… — продолжил Джордж.

— …на облаках…

— …играем на арфах…

— …поправляем нимбы…

— …и дуемся на тебя?

— Как бы не так! — закнчили они хором.

— Но ведь это я виноват. Если бы я не испортил портключ… если бы я хотя не стал потом таскать его на шее… если бы сумел отдать правильный портключ… если бы хотя бы вспомнил о хроновороте и вернулся назад, чтобы вас спасти!..

— И зря бы сделал, — неожиданно сказал Рон. — Нельзя играться со временем. Ты ни в чём не виноват — всё просто так неудачно сложилось.

— Рон… — тоскливо позвал Гарри. — Ты тоже меня прости… Я прочёл твоё письмо… если бы я знал! Я сообразил потом… я же эмпат. Само по себе обаяние на тебя бы просто так не подействовало, и на Дадли тоже, и, может быть, Джинни тоже не влюбилась бы в меня… но когда я что-то чувствовал — оно брало и выплёскивалось на вас. Вы… восприимчивые… И всё. Как гипноз. Я не знал…

— Откуда тебе было знать? — беспечно махнул рукой Рон. — В любом случае, я рад, что люблю тебя.

— И никто — никто, слышишь? — не злится на тебя, — добавил Джордж. — Мы запрещаем тебе чувствовать себя виноватым!

Гарри попытался коснуться его руки, но пальцы прошли сквозь так достоверно выглядящую плоть.

— Ты всё ещё живой, — тихо сказала Лили Поттер. — Мы сделаны здесь из разного теста.

— Мама, — Гарри вздохнул и взглянул в глаза Джеймсу Поттеру. — Папа... как вам ваш внук?

— Замечательный малыш, — заулыбалась Лили. — Просто чудесный!

— Поздравляю с маленьким Блейзом, — Джеймс смущённо поправил очки. — Я знаю, ты читал дневник Сева…

— На эту тему мы с тобой ещё поговорим, — пригрозила Лили. — Зачем ты его так обидел? Если бы я знала, я бы заставила вас двоих помириться!

— И тогда не было бы меня, мам, — напомнил Гарри, давя смех.

— Тем не менее… — не сдалась Лили. — Ты считаешь, это было правильно — что твой отец испугался своей любви?

— Главное, ты теперь не испугайся, — попросил Джеймс. — Пожалуйста.

— Не испугаюсь, — пообещал Гарри.

Они сияли то ли туманным перламутром, то ли своей любовью; они были сделаны не из того теста, из которого был сделан он, материальный до безобразия в этом эфирном прозрачном зале. Он должен был оставить их здесь и вернуться… и ему так отчаянно, отчаянно не хотелось этого.

— Мы будем ждать тебя, — пообещали близнецы.

— Только не здесь, — добавил Блейз и кивнул куда-то в сторону. — Там, дальше.

— Мы там всё время, — заверил Седрик.

— Мы все там — те, кто умер, — пояснил Рон.

— Однажды — нескоро — ты будешь с нами, — улыбнулась Лили.

— И тогда мы уже никогда не расстанемся, — в глазах Джеймса играли золотистые искорки.

Гарри кивнул и долго-долго — может быть, не один век — смотрел, как они растворяются в тумане, из которого вышли. Когда-нибудь он тоже сумеет раствориться, а пока ему закрыт путь вперёд. Он должен вернуться.

Вернуться и исправить то, что ещё можно исправить.

* * *

Пахло сырой землёй и сухой, нагретой солнцем травой; Гарри открыл глаза и увидел безоблачное небо — такое высокое, что дух захватило. А потом он прислушался, и волна облегчения накрыла его с головой: никто не сделал никакой глупости. Защита Хогвартса работает. Вся его армия — его бывшая армия, потому что война закончится сегодня — в безопасности.

— Милорд! — послышался встревоженный голос кого-то из Внутреннего круга. — Милорд, он… он очнулся!

— Не мели чепухи, Руквуд, — ответил высокий холодный голос лорда Вольдеморта. — Мальчишка мёртв.

— Но он открыл глаза!

Послышались шаги и шорох мантии; Гарри резко сел, не дожидаясь контрольной Авады в голову, и вскочил на ноги. От Тёмного лорда его отделял полуметр утоптанной земли перед воротами Хогвартса; и страх в красных рептильих глазах был виден явственно — куда более явственно, чем того хотелось бы обоим.

— Привет, Том, — сказал Гарри, не подумав; рот Тёмного лорда шевельнулся, начиная выговаривать: «Ава…» — Хотя, мы сегодня уже здоровались, — поспешно добавил Гарри. — Так что можно сразу перейти к чему-нибудь другому.

— К чему, например? — Вольдеморт успел оправиться от шока и не стал торопиться загонять Гарри туда, откуда тот благополучно вернулся.

Гарри обернулся, прищурился и крикнул:

— Севви! Севви, ты покончил с Нагайной?

— Да, ххозззяин, — василиск словно вынырнул из травы; при его габаритах спрятаться в низкорослой растительности было трудновато, но здесь, видимо, важнейшую роль играл опыт. — Я рад, чшто ты сснова жжив.

— Я тоже, — Гарри погладил василиска по голове и улыбнулся Вольдеморту. — Хоркруксы закончились, Том.

— Не смей называть меня Томом!

— Прости, — откликнулся Гарри. — Вообще-то, я вернулся не для того, чтобы переругиваться с тобой.

— Вот как? И зачем же ты тогда вернулся, Поттер?

— Чтобы исправить твои ошибки, — мирно ответил Гарри. Он знал теперь, что делать и как делать. И это знание не включало в себя убийства.

— Мои ошибки? Не слишком ли высоко ты себя ставишь, Поттер?

— Видишь ли, — объяснил Гарри, — мои ошибки уже нельзя исправить. Поэтому я хотел бы помочь тебе с твоими. Ты ведь виноват меньше меня.

— Меньше тебя? — озадаченно повторил Вольдеморт.

— Ты, в отличие от меня, никогда не убивал любимых, — с грустью сказал Гарри. — Ты убивал тех, кого ненавидел, и к кому был равнодушен. Я виноват больше тебя.

— К чему ты несёшь весь этот бред, Поттер? — Вольдеморту, кажется, надоел этот довольно бессмысленный разговор.

Гарри не стал дожидаться очередной Авады.

— Мне так жаль, — сказал он мягко. — Мне так жаль, Том. Я так хочу исправить хоть что-нибудь…

Гарри выдернул из-за ворота мантии цепочку с хроноворотом и зажал в ладонях.

— Я очень хочу исправить то, что ещё можно, — повторил он и сжал руки.

Хроноворот оказался хрупким; он треснул сразу же, осыпав ладони Гарри прозрачным порошком, очень похожим на сахар — даже хотелось лизнуть и проверить.

— На самом деле, — шепнул Гарри, делая шаг и становясь вплотную к лорду Вольдеморту, — я не ненавижу тебя. Совсем нет. Видишь?..

Гарри положил руки на плечи Вольдеморту; порошок времени осыпался на мантию Тёмного лорда, стоявшего, как вкопанный. Золотистые, тёплые лучи забили из-под ладоней Гарри — лучи любви, любви исцеляющей, возрождающей, обновляющей, торжествующей; они, кажется, жгли Вольдеморта, потому что он закричал — пронзительно и страшно.

— Мы всё исправим, — пообещал Гарри. — Мы постараемся.

Гарри привстал на цыпочки и поцеловал Вольдеморта в лоб — так он часто целовал на ночь маленького Блейза, когда детские глаза делались совсем сонными и трогательными.

— Не надо плакать, — шепнул Гарри, в то время как золотые лучи — точь-в-точь те, что возникли на пятом курсе между двумя палочки с перьями одного феникса — окутывали их двоих сплошным шаром света, миниатюрным солнцем, тёплым и ласковым. — Вот теперь всё будет хорошо. У нас всё обязательно будет хорошо.

Лучи слепили Гарри так, что он больше ничего не видел; он только чувствовал, как плечи Вольдеморта содрогаются, а потом внезапно расширяются, раздваиваются — и стремительно убегают вниз, до уровня солнечного сплетения Гарри.

Лучи постепенно гасли, сходили на нет; Гарри почувствовал внезапно, что рубашка на спине прилипла к коже, и пряди на висках отсырели — любовь была тяжёлой, воистину тяжёлой работой. Дахание было сбитым, как после пробежки; и ноги норовили подкоситься.

На траве лежало тело лорда Вольдеморта — пустая оболочка, гомункул, созданный три года назад из чужой крови и чужой плоти; лежал, смотрел красными глазами в небо и не собирался больше шевелиться. Руки Гарри крепко сжимали плечи перепуганного до полусмерти одиннадцатилетнего мальчишки — темноглазого, темноволосого, в потрёпанной маггловской одежде.

Гарри не раздумывая привлёк к себе Тома и обнял.

— Что это такое — золотистое, тёплое? — мальчик упёрся руками Гарри в грудь, но всерьёз объятию не сопротивлялся. — Где я? Кто Вы? И что это такое было… и до сих пор есть… что это?!

— Это любовь, Том, — Гарри неловко провёл ладонью по спутанным волосам мальчика. — Это самая великая сила на свете. А я отныне — твоя семья.

Том поднял голову; недоверие в тёмных глазах зримо сменилось восторгом и обожанием. Руки мальчика перестали упираться в грудь Гарри и активно включились в объятие — сначала робкое, потом уверенное.

— А как Вас зовут?

— Я — Гарри. Но я постараюсь поторопиться и быстрее оформить документы, чтобы ты мог с полным правом называть меня отцом.

Помимо документов, предстояло много разных других муторных вещей — например, объяснить Тому, какой сейчас год на дворе и почему, не говоря уже о том, чтобы защитить его впоследствии от разного рода фанатиков, которые пожелают возродить Вольдеморта или, наоборот, исключить возможность возрождения. Наконец, предстояло много возни с самим Томом, потому что первый восторг от золотистого и тёплого схлынет, и вернутся усвоенные за одиннадцать лет привычки.

Но всё это не имело никакого значения, когда в тёмных глазах сверкали золотистые искры впервые в жизни полученной любви.

Only scars remind us

That the past is real...

(Только шрамы напоминают нам,

Что прошлое — реально…)

Papa Roach, «Scars».

— А ты знаешь, только Вольдеморт всегда был рядом со мной. Только Том Риддл. Он думал обо мне ещё до того, как я родился — из-за этого грёбаного пророчества... потом, когда мне был год, он отметил меня, как равного себе, и эта метка, пресловутый шрам, была со мной всегда. А когда мне было одиннадцать лет, он встретился со мной лично. И когда мне было двенадцать. И четырнадцать. И позже ещё не раз. Ни один мой фанат не думал обо мне столько, сколько он. Ни один мой любимый человек не уделял мне столько внимания. Мой самый лучший, самый верный враг — Том Риддл, закомплексованный мальчишка, мечтавший о власти, всех ужасающий Лорд Вольдеморт, чьё имя почти никто не произносит вслух, гениальный волшебник, смертельно опасный маньяк-параноик, властный и умный, склонный к самолюбованию, пафосу и вере во что угодно — лишь бы оно сопровождалось порцией тщательной, обдуманной лести... тот, кто потерял своих родителей и сумел привязать к себе последователей — почти навечно, тысячи не выдержали болевого шока, когда исчезла Метка... хладнокровный и яростный, любитель Круциатуса и долгих речей о своей гениальности, в своём извращённом понимании — романтик и борец за справедливость... в нём текла моя кровь после моего четвёртого курса — он был куда роднее мне по крови, чем любой другой человек. Пожалуй, я бы поблагодарил профессора Трелони за такого врага, будь она жива — не начни она пророчить как раз в тот вечер, когда Дамблдор искал преподавателя Прорицаний... Не каждому удаётся заполучить такую личность в своё полное и безраздельное пользование — а именно я направлял все самые главные его мысли и действия. С самого моего рождения. Знаешь, я закрыл ему глаза, после того как убил. Я почти нежно закрыл ему глаза, этому, искусственному уродливому телу, отсекая веками без ресниц старую эпоху — эпоху Великой Магической Войны, как её уже успели обозвать в учебниках, и давая дорогу новой — эпохе Мирной Жизни, где моё лицо опять было знакомо не просто каждой собаке — каждому таракану. А его забывали. Смешно, да? Я и знаменит-то тем, что убил его... моя единственная заслуга перед магическим сообществом — хладнокровное преднамеренное убийство. И меня помнят, и меня славят, и мне молятся, пишут письма, признаются в любви, кланяются на улицах, меня осыпают цветами и орденами. А его забывают — его, который и был причиной всему этому. А кроме него — никто не был со мной от начала до конца. Все когда-нибудь меня бросали... начиная с тебя и отца... Ремус, Рон, Фред и Джордж, Билл, Седрик, Блейз, Джинни… и только Том ни разу, никогда не изменил мне — если это можно так назвать, конечно. Пожалуй, если бы я его не убил сам, мы до сих пор были бы практически неразлучны, как Аяксы.

Гарри задумчиво погладил шершавое надгробие с надписью «ДЖЕЙМС ПОТТЕР. Родился 27 марта 1960. Умер 31 октября 1981. ЛИЛИ ПОТТЕР. Родилась 30 января 1960. Умерла 31 октября 1981. Последний враг, которого нужно победить — это Смерть» и вздохнул. На могиле Блейза он уже был вчера вечером. Смог только поздороваться с миссис Забини, когда-то ослепительно красивой женщиной, — она не ответила, только молча, без вопросов, проводила к маленькому семейному кладбищу. Наверное, знала, из-за кого погиб её сын... Гарри так и не смог выдавить из себя ни слова на могиле Блейза — лишь обнимал надгробие, закрыв глаза, и дышал запахом влажной — дождь был — земли. Стая книзлов окружила Гарри и могилу Блейза; ему показалось даже, что они мяукали не просто так, а сочувственно.

А здесь, с родителями, — словно прорвало.

— Тот, кто сейчас уже официально мой сын — это ведь уже не Вольдеморт. Он чувствует всё время, что я его люблю… связь-то между нами осталась, пусть и не такая тесная, как была. Он говорит, это как будто огромная тёплая рука поддерживает его над пропастью — правда, такие поэтичные слова я вытянул у него, когда он уже практически спал, так что если спросить его сейчас — он отречётся от каждой буквы. Это не Вольдеморт и не Том Риддл. Это Томас Гарри Поттер. Он захотел сменить второе имя на моё — он ведь мой старший сын. Обычно старшему достаётся вторым именем первое имя отца. Я не возражал — разве мне жалко пяти букв, если это может сделать его счастливым?

Гарри тихонько вздохнул.

— Хотя пяти букв, конечно, мало… Мама, папа, я чувствую себя таким беспомощным. Что я могу понимать в воспитании детей, если меня самого — и то никто никогда не воспитывал? А теперь у меня на руках двое одиннадцатилетних мальчишек и один двухмесячный младенец. И как обращаться с ними со всеми, я не имею ни малейшего понятия. Пользуюсь методом тыка… надеюсь, этот метод сработает. Ведь я очень, очень хочу исправить и свои, и чужие ошибки…

Все трое стояли поодаль — достаточно далеко, чтобы не слышать, что он говорит надгробию; Кевин с Блейзом на руках и рядом Том. Гарри взглянул на них — привычная нежность защемила где-то в груди. Из всех троих лишь Том глядел на Гарри, не отрываясь; и на миг Гарри померещились две красные искры. Он тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Это всего лишь привычка — привычка думать о Томе Риддле, как о красноглазом маньяке.

Пора избавляться от старых привычек, потому что этот мальчик в тщательно подогнанной по размеру мантии — не красноглазый, не маньяк и даже не Риддл.

И никогда не будет никем из перечисленных.

Гарри ещё раз провёл рукой по надгробию и поднялся, отряхивая колени от кладбищенской земли.

— Совсем забыл! А ведь тоже хотел сказать… я лично добился, чтобы Драко Малфоя освободили от всех обвинений и отпустили без проволочек во Францию, к родственникам, — Гарри прищурился, глядя на солнце. — Я подумал, что Северус этого хотел бы… хотя с ним я об этом ещё не говорил. Не уверен, на самом деле, что он будет в восторге… До встречи, — попрощался он с могилами. — Я знаю, я идиот — я не так давно видел вас лично, и Блейза тоже видел… но здесь мне легче выговориться. Почему-то я уверен, что вы меня слышали. До встречи. Я ещё приду.

Он развернулся и зашагал к своим мальчишкам, не оглядываясь.

— Пойдёмте, — Гарри улыбнулся всем троим сразу; маленький Блейз Седрик исхитрился дотянуться-таки до волос своего юного дяди и накрепко зажать в обоих кулачках по нескольку прядей. — К нам на чай сегодня придут Северус, Сириус и Ремус, так что надо ещё купить сервиз на шесть персон.

— И всякого джема! — подхватил Кевин, борясь с цепкой хваткой племянника.

— И джема, — кивнул Гарри.

Ветер трепал волосы и выбившуюся из-за пояса джинсов футболку; солнце, стоявшее в зените, обливало плечи и голову ощутимыми волнами жара.

Война закончилась.

Началась жизнь.