Цикл «Меж двух миров». Часть II. Так будет лучше…

Дверь на ключ, и свинцом тоска,

Как дальше жить

Ария — «Все, что было»

Ночь окутала город бархатным покрывалом. Центр города ещё бурлил жизнью, но окраины уже погрузились в глубокий сон. Здесь улицы не озарялись ни яркими рекламными плакатами, ни вывесками круглосуточных магазинов. Лишь свет редких фонарей да блеск звёзд еле-еле отодвигали границу темноты, выхватывая из неё углы неказистых, обветшалых зданий.

В стенах домов чернели оконные проёмы, похожие на давно покинутые звериные норы. Здешние обитатели уже давно тихо лежали в кроватях, путешествуя по дивной стране сновидений. Впрочем, обаянию Морфея поддались не все. Только в одном окне во всем квартале, на верхнем этаже третьесортного мотеля «Приют мадам Джуд», горел свет, мягко просачивающийся сквозь неплотные шторы.

Столь позднему бодрствованию могло быть десятки безобидных объяснений. Парочка влюблённых, ускользнувших из-под бдительного надзора родителей. Пенсионер, коротающий бессонные ночи с книжкой в руках. Усталый клерк, доделывающий отчёт на завтра…

Вот только обитатель дешёвенькой комнаты на третьем этаже не являлся ни клерком, ни пенсионером, ни влюблённым.

В этот поздний час он готовился перевернуть мир.

Тусклая настольная лампа не могла разогнать царящий в помещении полумрак, однако жителя комнаты это не смущало: он привык к темноте. Сидя на кровати, он зашнуровал кроссовки, затем встал и положил во внутренний карман куртки прямоугольную коробку размером с книгу. Потом человек завёл руку за спину, его ладонь приподняла рубашку и вытащила из-за ремня некий предмет. Тускло сверкнула воронёная сталь. Привычным движением человек передёрнул затвор, дослав патрон в патронник, и вернул рычажок предохранителя на место. Снова упрятав оружие за ремень, он повернулся и шагнул было к двери, но взглянул на часы и досадливо зарычал. Постоял в раздумьях, словно пассажир, опоздавший на самолёт и прикидывающий, когда будет следующий рейс. Потом ему в голову пришла какая-то идея, но он засомневался, хмуро поглядывая на выпуклость на куртке и что-то взвешивая, точно пловец перед прыжком с высокого обрыва.

Приняв решение, он резко развернулся и сел за столик, в спешке задев его ногой. Лампа колыхнулась, дребезжа хлипкими пружинами, и стаи бледных теней запрыгали по стенам. Тени плясали и на лице человека, придавая ему то трагически печальное, то дьявольски жестокое выражение.

Судя по облику человека, в последнее время судьба его не щадила, обрушивала один удар за другим. Сквозь кожу исхудавших рук просвечивали синие вены, одежда болталась на нём как на вешалке. На измождённом лице выпирали туго обтянутые кожей скулы; пляшущие тени углубили и расширили морщины на лбу и щеках, состарив человека на несколько десятилетий.

И всё же было совершенно ясно, что он не сломался под гнётом невзгод. Хоть под глазами его чернели круги, сами глаза смотрели твёрдо, жёстко и решительно. В глубине зрачков вроде бы едва заметно тлел огонёк безумия… впрочем, скорее всего, это было лишь отражение света лампы.

Потёртый блокнот и ручка отыскались моментально. На секунду рука человека замерла в воздухе, а потом с отчаянной, чуть ли не яростной решимостью заскрипела пером по желтоватому листу бумаги.

«Всем, кто прочтёт.

Сегодня 6 июля 2000 года, 11:43 вечера.

И сегодня я принял окончательное решение. Через несколько часов я положу конец творящимся бесчинствам. Люди должны понять, сколь подло их обманывают и сколь безнравственны те, кто это делает! Я стану тем, кто сорвёт пелену лжи с глаз человечества. И пусть я погибну, моя жертва не будет напрасной.

Зачем я всё это пишу? Не знаю… Никогда не испытывал склонности к письменному делу. Вероятно, чтобы оправдаться. Ещё вероятнее — чтобы быть понятым. Или же в качестве страховки, чтобы донести до мира истину, если меня убьют до того, как я исполню свою миссию. Хотя нет. Сейчас, стоя перед лицом судьбы, я должен быть честным до конца. Эти строки — моя исповедь. Я не могу пойти к священнику за отпущением грехов — ведь я ничуть не раскаиваюсь, а грех мой лишь в бездействии. В дом Божий надлежит входить смиренным, но я и так слишком долго был смирен. Пускай же помятые листы старого блокнота станут мне исповедником.

С чего же начать? Слова роятся в голове, не желая выстраиваться в то, что я хочу сказать. Я дотрагиваюсь до рукоятки старой «Беретты», холодный металл удивительным образом успокаивает меня и придаёт сил. Пожалуй, я знаю, с чего начать.

Моё имя Джулиус Эбельтон. Я родился 17 лет назад в пригороде Бирмингема. Там у нашей семьи был скромный, но уютный домик и чудесный сад. В этом саду прошла большая часть детства — моего и Брета МакКейна, сына наших соседей и моего лучшего друга… бывшего друга.

Даже сейчас, после всего, что мне довелось пережить, моя очерствевшая душа чуть оттаивает, когда я вспоминаю те наполненные весельем беззаботные дни. Мы с Бретом знали друг друга практически всю жизнь. Бок о бок ездили в колясках, вместе учились ходить, неумело выговаривали одни и те же первые слова. Играли в одни и те же игрушки и вместе носились возле дома, превращая сад в место активных боевых действий.

Единственные дети в наших семьях, мы стали братьями; братьями не по крови, но по духу.

Брет был на два месяца моложе, хотя мне всегда казалось, что старший как раз он. Я с рождения отличался легкомысленностью, тогда как Брет был чуточку серьёзнее. Мы отлично дополняли друг друга: моя безудержная фантазия придумывала самые невероятные игры, а основательный ум Брета придавал им глубину.

Но теперь всё в прошлом. От былых времён остались только воспоминания, погребённые под пеплом чувств. Они поблёкли и стали словно выцветшие фотографии, способные лишь навеять лёгкую грусть, но не взволновать.

На целом свете не было никого счастливее нас. Дни летели как часы, а годы — как месяцы. Будущее виделось мне чистым и ясным. Я рисовал себе, как мы идём по жизни рука об руку, словно солдаты в строю. Вместе учимся в колледже, вместе работаем, вместе снимаем квартиру, встречаем двух таких же неразлучных подруг, заводим семьи… а наши дети будут бегать друг к другу как к себе домой. Наивно? Наивно. Судьба расколола мои смешные идиллические мечты на мелкие кусочки, словно хрустальную вазу. И что ранит больше всего, что заставляет сердце ныть и кровоточить — мечты были разбиты рукою Брета.

Первым отголоском бури, посланцем злого рока, стала сова. Самая что ни на есть обыкновенная рыжая сова, если, конечно, можно назвать «обыкновенной» лесную хищную птицу, которая, не смущаясь дневного света, летает по городу и разносит письма.

Да-да, письма. Железный молот рока, раздробивший хрустальную вазу мечты, оказался всего лишь кусочком бумаги.

По сей день вижу перед глазами то проклятое письмо: плотный пергамент конверта, сургучовая печать с вытесненным гербом и мудрёные завитки букв.

Бирмингем, Парк-Лейн, дом 48.

Мистеру Брету МакКейну.

Я помню тот день до мельчайших подробностей, будто это случилось вчера. Была первая суббота августа, и яблоки за окном аппетитно краснели сквозь листву. Помню, как Брет примчался ко мне домой. Как, захлёбываясь от изумления и размахивая руками, зачитал письмо.

Уважаемый м-р МакКейн!

С радостью извещаем, что Вы приняты в Школу колдовства и ведьминских искусств «Хогвартс».

Только этих первых строчек хватило, чтобы нас переполошить. Я помню, как дотошно мы исследовали каждый дюйм письма, как гадали, не розыгрыш ли это. Я помню всё, хотя порою страстно желал забыть.

Наши родители были славными, добрыми людьми с исключительно рациональным мышлением. Тогда это нас жутко раздражало, сейчас же я не могу сдержать слёз. Быть может, таким образом они подсознательно закрывались от тех ужасов, которые я невольно познал и от которых мои сны стали калейдоскопом жутких кошмаров?

Так или иначе, всю неделю с момента появления совы стены наших домов сотрясали яростные споры. Нас убеждали, что волшебства не существует, а письмо — лишь чья-то глупая шутка. В конце концов мы притворились, будто верим родителям, но, оставшись вдвоём, воображали, как это здорово — произносить разные заклинания, размахивать палочкой и готовить магические зелья.

Порой я так увлекался, что забывал об одной маленькой загвоздке: мой-то дом совы посещать не спешили. Брет никогда не поднимал эту тему. Вероятно, считал, будто письмо я получил, только оно задержалось в дороге и прибыло на день позже. По крайней мере, надеюсь на это. Не хочу думать, что уже тогда скверна проникла в его душу и отравила её ядом безразличия.

Я почти убедил себя. Вполне возможно, сова сбилась с пути, размышлял я. Или проголодалась и в процессе охоты позабыла, куда летит. А может, меня банально не учли, потеряв бумаги в архиве. И я терпеливо ждал повторной совы. Я не мог себе представить, чтобы какое-то жалкое письмо разлучило нас, разрушило многолетнюю дружбу — и уже нафантазировал нам новое будущее. Двое молодых магов в синих с перламутром мантиях плечом к плечу рассеивают орды злодеев, убивают кровожадного дракона, освобождают из высокой башни двух прекрасных принцесс, влюбляются в них и берут в жёны. Устраивается пышная двойная свадьба, какой свет не видывал, а потом герои живут долго и счастливо, в мире и согласии.

Как видите, фантастические мультфильмы и комиксы привили мне устойчивую склонность к хэппи-эндам. Но, к сожалению, реальная жизнь — не комикс. Даже если в ней присутствует волшебство.

Хэппи-энд сгорел в одночасье. Субботним утром, когда я всё ещё отчаянно цеплялся за версию о потерянных в архиве записях, дом Брета посетил странный пожилой незнакомец, одетый в белый пиджак, потёртые джинсы и чёрные лакированные туфли. Незнакомец оказался настоящим волшебником, которому поручили проводить Брета с семьёй по лондонским колдовским магазинам, чтобы купить всё необходимое для школы. И пока дядя Дэйв водой отпаивал потрясённую тётю Мэри, а Брет с дикими торжествующими воплями носился по дому, я тихонько подкрался к волшебнику и, заикаясь от робости, спросил, не забыли ли они там, у себя, про Джулиуса Эбельтона.

Прежде чем смущённый колдун начал сбивчивые объяснения, я прочитал в его глазах жалость, сочувствие, печаль и… неизбежность. И сразу понял всё-всё-всё. Хэппи-энда не будет. Чугунный молот ухнул вниз, и хрустальные осколки жалобно зазвенели, разлетаясь в разные стороны.

Сквозь грохот осколков я смутно слышал слова колдуна: «Уж прости, сынок… все дети-маги регистрируются с рождения… никогда ничего не терялось… но я проверю, обещаю…»

В конце концов я не выдержал и убежал. Я нёсся так, словно за мной гнались все демоны Ада, а ручьи слёз стекали по щекам и разлетались хрустальными брызгами… как осколки моей разбитой мечты. Я бежал, ничего не видя из-за слёз, падал, разбивая в кровь ноги, локти и ладони, но поднимался и снова бежал, ибо телесная боль была чепухой по сравнению с болью душевной.

Кто-то скажет — ребёнок не способен чувствовать столь сильно и ярко. Он разревётся и обидится на весь мир, но уже через пару дней позабудет обо всём, отвлечённый новыми впечатлениями. Что ж, значит, я уникум. Отзвуки той боли живы во мне и поныне, даже когда мне довелось испытать муки в сто раз худшие.

Кто-то скажет, детские привязанности некрепки. Возможно. Однако я до сих пор люблю Брета, словно и не было того проклятого письма!

Но я отвлёкся.

Итак, я выяснил совершенно точно, что никакой ошибки не произошло. Забавно. Жестокая шутка судьбы: рассудительный Брет, помешанный на лазерах и звездолётах, оказался волшебником. А я, с малых лет грезивший дивными существами и невиданными чудесами — обычным человеком. Маглом.

В тот день я всё-таки вернулся домой. Пошатавшись по знакомым улочкам, выплакав все слёзы, промокнув под летним дождиком. Мама обильно смазала мои ссадины йодом; а я даже не пикнул. Она не задавала вопросов, и я был ей благодарен.

А вечером вернулся Брет, возбуждённый донельзя. Сперва я не хотел его видеть, отговорившись приступом гриппа, но передумал — ради нашей дружбы. Я сидел на диване и наблюдал за пляской язычков пламени в камине, пока Брет рассказывал о первом посещении волшебного мира. Я всё ждал, когда же он спросит, почему я с ног до головы покрыт йодом, и даже сочинил что-то героическое и глупое, вроде драки с хулиганами, оскорбившими родителей Брета. Но он так и не спросил…

Оставшиеся недели я вёл себя так, будто ничего не произошло. Мы играли с колдовскими учебными принадлежностями, вчитывались в колдовские книги, рассматривали колдовские движущиеся фотографии. Я переступил через обиду и боль, упрятал их глубоко на дно души. Я старался, чтобы последние наши дни не омрачились моим дурным настроением. Мой друг был счастлив… вот только что было тому причиной: моё притворство или его безразличие к трагедии друга?

Я притворялся три недели. Потом Брет уехал. А я остался в городе и начал ходить в местную среднюю школу.

О Господи, какие же я испытывал муки! Можете ли вы вообразить, что это такое — взглядывать на привычное место слева от себя и видеть совершенно незнакомого парня? Что это такое — изо дня в день ходить домой в одиночестве, а потом одному делать уроки? Я страдал больше, чем человек, потерявший руку или ногу, я ощущал себя каким-то ущербным, неполным. И находил утешение лишь в письмах. Сова Брета регулярно стучала клювом в наше окошко — и я метеором срывался с места, чем бы ни занимался до этого. Я выучивал каждое послание до последней буквы, а затем ждал следующего письма с той маниакальной одержимостью, с какой наркоман мечтает о вожделенной дозе.

Разумеется, я писал в ответ. Но что я мог ему сообщить? У Брета-то не было недостатка в темах, ведь он очутился посреди огромного, яркого, волшебного мира, где всё было не так, как у нас. Я же, напротив, скучно учился в скучной школе, оставшись в старом мире; в моей жизни не происходило ничего, о чём стоило бы упомянуть в письме. Я пытался поведать о каких-то школьных событиях, уроках, преподавателях, но всё это казалось серым и безжизненным по сравнению с яркой и сочной жизнью в Хогвартсе.

Вывод был столь же очевиден, сколь и горек: мне нечего сказать Брету. Своему другу с рождения. Я тосковал по нему, как по утраченной части тела, но мне не о чем было с ним говорить.

Похоже, он ощутил то же самое — постепенно новые впечатления притупились, восторги улеглись, и совы с каждым разом стали прилетать всё реже.

Я перенёс бы всё гораздо легче, если бы связывающая нас нить была перерублена сразу. Мгновенная, ослепляющая боль, шок — а затем пусть длительное и трудное, но выздоровление. Но нет, связь между нами истончалась долго, мучительно и необратимо, она таяла словно лёд на солнце, истлевала будто мёртвая плоть. И это было тысячу крат больнее.

Я ещё трепыхался. Рассудок не мог принять то, что давным-давно поняло сердце, и я пытался сохранить всё по-старому. Хотя с тем же успехом мог бы пытаться оживить мертвеца электрошоком. Убеждал себя, занимался самовнушением, усердно строчил письма, до дыр зачитывал послания Брета. Я хранил их как зеницу ока, самый заядлый коллекционер не взирал на свою коллекцию с той любовью, с которой я созерцал эту пачку покрытых чернилами пергаментных листов.

Вчера я сжёг их все до единого.

Вынес на улицу, в подворотню, ссыпал в уголке, облил бензином и поджёг.

Ибо мне не нужен лишний груз, когда я собираюсь встретиться со своей Судьбой лицом к лицу.

Но это сейчас. А тогда… тогда я страдал. Я мало что помню из того времени, всё как в тумане. Я начал отставать на уроках, осунулся, перестал улыбаться. Ходил с потерянным видом, говорил неохотно и отрывисто.

Меня начали принимать за помешанного — дурачка, если угодно. Дети бездушно жестоки к тем, кто выглядит другим. Обзывали по-всякому, дразнили… сначала за спиной, а потом уже и в открытую.

Как-то раз Джонни Бойд, местный заводила, со скуки решил немного поиздеваться над безобидным с виду дурачком. Я не помню, что он сделал или сказал. Помню только багровую, огненную вспышку ярости, затмившую разум. Вся обида, боль, горечь, гнев — на Брета, на себя, на волшебников, на жестокую судьбу — вмиг вырвались на свободу.

Джонни был рослым здоровяком, но и я, проведя годы в лазании по деревьям, беготне и шуточной борьбе с Бретом, был крепок будто молодой волк. Когда рассудок вернулся ко мне, я обнаружил себя сидящим верхом на Бойде и остервенело молотящим разбитыми в кровь кулаками по его обмякшей физиономии.

Кажется, все тогда решили, будто я окончательно спятил. Но я успокоился прежде, чем учителя оттащили меня от Бойда, не орал и не бился в истерике, а значит, был не безнадёжен.

Разумеется, за дракой последовала бесконечная вереница утомительных разбирательств, воспитательных бесед и прочей ерунды. Но все преимущества были на моей стороне: Джонни был на полгода старше, он был сильнее физически, и он начал первым. Формально мои действия попадали под определение самозащиты, хоть и с превышением необходимых мер обороны. Вызванный в школу отец в присутствии директора отчитал меня, однако в коридоре потрепал по плечу и шепнул, что я защитил свою честь как настоящий мужчина. Доктор вправил мне выбитый сустав и обмотал ободранные кисти невероятным количеством бинтов. Мама обработала мои многочисленные синяки, с грустным пониманием погладила по голове, и меня чуточку отпустило.

Нет, сердечная боль не исчезла, она по-прежнему сидела во мне острой иглой, но, кажется, я начал к ней привыкать.

Приезд Брета на рождественские каникулы чуть меня не сломал. Мы говорили весь вечер, и я ощущал, что этот парень, недавно бывший ближе брата, сейчас далёк от меня. Он был для меня олицетворением несбывшейся мечты; я для него — подзабытым уже прошлым. Он жил в другом, недоступном мне мире, имел другие интересы и проблемы, а я постепенно терял значение вместе со всем тем миром, что он покинул. Я был частью багажа, чемоданом, случайно оставленным на платформе, когда двери вагона уже захлопнулись и двигатель поезда набирает обороты. Об утерянных вещах можно пожалеть, но поезд не остановишь, и остаётся только смириться с потерей.

С трудом добравшись до дома, я слёг. Температура подскочила до сорока, всё тело сковала болезненная слабость. Я не метался в бреду, не истекал потом — просто лежал, ощущая себя тестом, которое запекают в духовке.

Признаться, я даже обрадовался такому повороту. И упросил родителей сказать Брету, будто моя болезнь заразна и что я нахожусь на карантине. Они не задавали вопросов — ни до этого, ни после. Они понимали меня без слов. Светлая им память…

На следующий день после отъезда Брета жар начал спадать, я чувствовал себя всё лучше и лучшё. Некоторое время спустя из школы сообщили, что всё-таки признали меня морально неустойчивым и убедительно порекомендовали записаться на приём к детскому психотерапевту. Отец тогда здорово разозлился — любое слово с приставкой «психо» у него ассоциировалось со смирительными рубашками и обитыми ватой стенами изоляторов. Мама отреагировала спокойнее, но и её отказ был ясен и категоричен. Я удивил их обоих, когда заявил, что охотно пройду курс лечения. Я надеялся, что профессиональный психолог поможет мне разобраться в себе.

Как ни странно, надежды оправдались. До гробовой доски я буду вспоминать доктора Хейман, жизнерадостную старушку с удивительно добрыми глазами. Она тоже была в своём роде волшебницей — свою магию она творила над запутавшимися умами и смятенными душами. Она постепенно заставила меня признать, что наши с Бретом пути разошлись. Убедила не терзать себя, оставить его жить своей жизнью. Умелыми руками она, без преувеличения, отвела мой рассудок от края пропасти. С трудом и муками, хрипя, задыхаясь и харкая кровью, но я всё-таки выбрался из того болота, в котором сам себя чуть не утопил.

Нелегко мне это далось, клянусь Небесами! И всё же порою я почти наяву ощущал, что острая игла с болью и гноем выталкивается из сердца подобно тому, как пуля выталкивается организмом из заживающей раны.

Стоял май, и яблони покрылись сотнями белых лепестков. Я шёл по улицам, наслаждаясь запахом весны, когда передо мной вырос Джонни Бойд. Я напрягся, ожидая ругани, оскорблений или побоев, но он сделал нечто совершенно неожиданное: смущённо улыбнулся и протянул руку. Он безмолвно попросил прощения за свой поступок, а я кивнул и ответил на рукопожатие. Мы так и не сказали ни слова, но разошлись практически приятелями.

Хороший парень, Джонни. Ведь это он достал для меня ту «Беретту», которая сейчас холодит мою поясницу и своей надёжной тяжестью придаёт мне решимости.

Мало-помалу я восстанавливался после болезней — физической и духовной. Взялся за учёбу, записался в баскетбольную секцию. Дразнить меня перестали — то ли опасались вызвать ещё одну вспышку бешенства, то ли по приказу Джонни, а может, просто потому, что теперь я выглядел почти нормально, хотя грусть и меланхолия надолго поселились в глубине моих глаз.

Да, я не переставал тосковать. Но я привык, приспособился, и порой мне даже удавалось на время забыть о своей потере. Да, я притворялся беззаботным — притворялся перед одноклассниками, родителями и самим собой. Но притворство стало настолько привычным, что я начинал себе верить. В начале июля я сумел перекинуться с приехавшим домой Бретом парой слов, оставаясь спокойным и относительно умиротворённым. Он с семьёй уехал путешествовать по каким-то маговским достопримечательностям, ну а я даже обрадовался, как бросающий курить радуется отсутствию возле дома табачных киосков.

Отвергнутый волшебниками, я увлёкся техникой — тоже своего рода волшебством, особенно для непосвящённых. Новое занятие проветрило мне мозги, и на некоторое время я отвлёкся от душевных переживаний, сведя общение с бывшим другом до одних только поздравительных открыток.

Так шло время, эта загадочная основа бытия, могущая быть милосердной и безжалостной. Месяцы складывались в годы, и вот однажды я ощутил, как сквозь скорлупу, в которую я, будто в темницу, заточил всё, что связывало меня с Бретом, просачивается неодолимое желание, почти навязчивая идея. Мне хотелось увидеть друга, просто увидеть, пожать его руку, поговорить о разной ерунде… если бы речь шла о девушке, я бы сказал, что безнадёжно влюбился. Хоть я и похоронил, давясь рыданиями, нашу братскую близость, десятилетняя привычка давала о себе знать. Полторы недели я боролся с собой — болезненно чувствительная гордость никак не позволяла мне сесть за стол и черкнуть коротенькую записку с просьбой встретиться. Затем я понял, что если буду продолжать упорствовать, то попросту сойду с ума, и заставил себя взяться за перо. До Рождественских каникул оставалось немногим меньше месяца, но я не мог ждать так долго. Написал, что жутко соскучился и спрашивал, есть ли возможность увидеться в ближайшее время. Потом отнёс письмо родителям Брета, поскольку не знал, откуда взять сову.

Те несколько дней, что понадобились им, чтобы заказать сову и доставить послание, я не находил себе места. Наконец крылатый почтальон принёс мне ответ — Брет назначил встречу в Лондоне, в заведении под названием «Дырявый котёл». Лишь позже я узнал, что это своего рода шлюз между Лондоном обычным и Лондоном волшебным, и видеть вход туда могут только маги. А в тот момент я провёл несколько не самых приятных минут, топчась на холодном ветру, напряжённо вглядываясь в пространство между двумя большими магазинами и в упор не видя никакой двери. Я заподозрил ошибку, но адрес и время были указаны абсолютно точно. Отец, которого я с трудом упросил отправиться в неблизкий путь, укатил по своим делам, пообещав вернуться через два часа, и мне не оставалось ничего, кроме как терпеливо ждать, превращаясь в сосульку.

Меня уже начали потихоньку донимать всяческие сомнения, когда Брет наконец-то появился. Сейчас, оглядываясь назад, я готов возопить: о Боги, лучше бы он так и не пришёл, бросив меня маяться дурными предположениями! Но тогда я обрадовался как щенок, мы поздоровались и прошли внутрь.

Паб меня нисколько не впечатлил. Тёмное, прокуренное и тесное помещение, каких полно в любом городе, за столами — не мудрые волшебники в блестящих мантиях, а самые обыкновенные люди, разве что в странноватой одежде и шляпах.

Мы уселись за свободный столик у стены. Преодолев минутную неловкость, какая бывает, когда люди долго не видятся, я заговорил первым. Стал рассказывать, что нового произошло в нашем городе, сплетничал о каких-то общих знакомых, травил байки различной степени достоверности.

Поначалу Брет слушал только из вежливости, как слушал бы монолог аризонского фермера о проблемах разведения коров — он уже был далёк от всего этого, прошлая жизнь подёрнулась дымкой, словно вчерашний сон. Но затем постепенно увлёкся, ему даже стало приятно вспоминать прошлое; он почувствовал себя заядлым бродягой, сидящим у чужого очага и с нежностью вспоминающим давно покинутые родные места.

Брет тоже стал припоминать разные забавные истории из жизни одноклассников, преподавателей и просто известных магов. Потом разговор свернул в другое русло, я принялся рассказывать о себе. Описывал баскетбольные матчи, со смехом говорил о шутливых перебранках в раздевалке, особенно подробно расписывал своё увлечение электрическими да механическими штучками. Сейчас, когда я стал старше и мудрее, когда у меня намного больше опыта и шрамов на сердце, я понимаю истинную подоплёку своих слов: бессознательно я старался дать Брету понять, что и без него живу неплохо, что у меня куча друзей, я наслаждаюсь прелестями технического прогресса и имею возможность писать гелевой ручкой со встроенным радио, тогда как он вынужден валандаться с перьями да чернилами.

И вовсе неудивительно, что Брет в ответ заговорил о себе. Дескать, что нам компьютерные игры? У нас есть волшебные двигающиеся шахматы, а ведь это намного интереснее. Он рассказал о разумных дверях, каминном порошке, диковинных Ушках-Подслушках и жевательной резинке с нелопающимися пузырями. Говорил, как здорово летать на метле, когда забываешь обо всём, и в мире остаёшься только ты и небо над тобой. А потом со смешной гордостью поведал, как во время квиддичного матча (это игра вроде баскетбола, только на мётлах) упал и не на шутку порезался, а медсестра мановением руки вмиг залечила его травмы.

Какой-то демон, сидящий внутри, заставил меня усомниться.

Глупо, конечно. В конце концов, что за чёрт, я почти ничего не знал о возможностях колдунов — почему бы им за секунду не излечивать раны, без магии заживающие месяцами? Тем не менее, я открыл рот и скептически прокомментировал:

— Наверно, порез оказался не таким уж и страшным. Это и без волшебства можно залечить — наклеил пластырь да пошёл.

— Нет. Ты не понимаешь, — Брет чуть повысил голос. — Порез был очень глубоким! Кровь так и хлестала. А потом — раз! — взмах палочки, и всё затянулось, даже шрама не осталось! — он посмотрел на моё недоверчивое выражение. — Да это ещё что! Вот несколько лет назад одному парню вообще все кости на руке удалили! Какой-то придурок неправильно заклинание применил. И что же ты думаешь? Парню дали бутыль «СкелеРоста», и наутро он был как новенький!

— Брет, а все эти колдуны и ворожеи, целители всякие — они настоящие волшебники? — полюбопытствовал я.

— Эти? — с отвращением переспросил он. — Мошенники да самозванцы! Я слышал краем уха, как мадам Помфри в разговоре с директором шумно возмущалась тем, что они обманывают ма… людей, выдавая себя за колдунов. Но это всё враки. Среди них нет никого из наших.

— Понятно, — холодно проронил я. — Стало быть, никто из ваших людям помогать не собирается?

Он запнулся и отвёл глаза.

— Брет, — сказал я тихо и сам поразился серьёзности своего тона, — скажи, почему вы таитесь?

Он что-то пробормотал, а я продолжал наступать:

— Ведь вы могли бы спасти тысячи людей! С такими-то способностями к целительству — да твою мадам как-её-там на руках бы носили! На неё молились бы! Ты только подумай о миллионах несчастных, лежащих пластом в госпиталях. Нужно минимум несколько месяцев, чтобы залечить перелом. Почему бы не облегчить их страдания?

— Да потому что тогда ВСЕ захотят решать свои проблемы с помощью магии! — возразил Брет запальчиво, явно не своими словами. — Вы… ты думаешь, волшебство — это небрежное размахивание палочкой? Чёрта с два! Существуют тысячи заклинаний, и каждое надо произносить строго определённым образом! Представляешь, каково запомнить хотя бы полсотни?!

Я покачал головой.

— Это не ответ. Никто не заставляет напоказ размахивать палочкой, чертить пентаграммы или варить суп из живых мышей. Есть тысяча способов замаскировать свои действия.

Брет задумался, подыскивая достойный аргумент.

— Я ещё слишком мало знаю о том, почему всё держится в таком ужасном секрете, — признался он. — Но отец Фила Эйлинга — он работает Амнезиатором и хорошо знает маглов — так вот, он говорил, что…

— Кем-кем работает? — переспросил я, холодея от неясного, но страшного предчувствия.

— Амнезиатором, — машинально повторил Брет. — Занимается стиранием памяти у маглов, которые ви… — тут до него дошло, ЧТО он говорит, Брет запнулся, встревожено поднял на меня взгляд… и отшатнулся — настолько зверским сделалось моё лицо.

— Ну же, договаривай! — прорычал я. — У маглов, которые видели то, что им видеть не полагается! К примеру, рассеянного колдуна, который посреди Брайтона волшебством удаляет грязь с ботинок.

— Ну, о таких случаях я не слышал… — смущённо промямлил Брет.

— Но ведь что-то подобное всё-таки происходит, верно? — напирал я. — Вы ходите и корчите из себя этаких безобидных скромняг, но стоит неволшебнику случайно заметить ваши способности в действии, вы промываете ему мозги небрежным жестом, будто отгоняя назойливую муху! И совершенно не забиваете голову тем, каковы могут быть последствия для этого бедолаги, оказавшегося не в том месте не в то время!

— Гром и молния, да какие могут быть последствия? — уязвлённо вскричал Брет. — Забудет о том, что происходило за последние несколько минут, и всё!

— «Какие могут быть последствия?» — ядовито передразнил я. — Разумеется, ты никогда об этом не задумывался. Но разве ты не слышал, что копание в мозгах — штука опасная и непредсказуемая? Ведь это тебе не карандашную линию с листа бумаги стереть. Откуда ты знаешь, какой именно срок будет удалён из памяти твоей жертвы — минута или час? Или месяц? Или год? А перечислить, каковы могут быть последствия тяжёлой амнезии? По порядку: перебои в работе нервной системы, нарушения психики, шизофрения, слабоумие… продолжать, или с тебя хватит? Я так полагаю, никто из колдунов не интересовался, сколько несчастных угодило в психушку после ваших манипуляций с памятью?

Пока я говорил, краска сползала с лица Брета, словно подтаявший снег с крыши.

— Даже не удивлюсь, — зло продолжил я, — если узнаю, что во время уроков вы тренируетесь на невольниках, как на подопытных крысах. Может, для вас обычный человек — уже и не человек вовсе, а?

— Я тоже раньше был обычным человеком! — гневно воскликнул Брет, вскакивая.

— Ты БЫЛ обычным человеком!!! — взревел я. — Ты отбросил своё прошлое, отринул его и забыл ради нового мира! И теперь ты гораздо более закоснелый консерватор, чем любой урождённый колдун! Знаешь, ведь полукровки всегда становятся самыми рьяными защитниками старого порядка! Ты в курсе, что Гитлер, оравший о превосходстве арийской расы, был австрийцем? Или ты уже забыл, кто такой Гитлер?!

— У нас есть свой Гитлер! — рявкнул Брет, побагровев. — И, в отличие от того, жив и продолжает творить зло.

— Вот как? — тихо произнёс я. — И кто же это?

Плечи Брета скорбно опустились.

— Мы не называем его имени. Но поверь — он сущий Дьявол. Он развязал войну семнадцать лет назад… настоящую войну, понимаешь? Он и его подручные убивали всех без разбору, проливали реки крови. Потом он исчез, а совсем недавно вновь объявился. И возобновил свои чудовищные забавы. Знаешь, какое у них любимое развлечение? Ворваться в дом, где живёт семья, и пытать их всех до смерти! — Он содрогнулся. — А потом они вешают над домом здоровенное облако в виде черепа, как бы заявляя: не стой у нас на пути, иначе скоро над твоим домом будет висеть такое же…

Брет поднял голову, встретился со мной взглядом и угадал мои мысли.

— Тебя ведь это не очень-то и трогает, верно? — с вызовом спросил он. — Ты думаешь: что мне за дело до какого-то злодея? Ведь это происходит там, у них. Но Сам-Знаешь-Кто не делает различий, волшебник ты или нет. Издевательства над маглами идут в его списке отдельным пунктом.

Если он рассчитывал таким образом вызвать во мне сочувствие, то сильно просчитался.

— Да неужели? — холодно обронил я. — Так почему же тогда маглы ничегошеньки не знают об этом воплощении мирового зла?

Брет открыл рот, но не нашёлся, что ответить, и растерянно промолчал. Однако мне ответ и не требовался. Я и без этого понял, как обстоят дела. Безудержный, яростный гнев захлестнул меня, когда я осознал, за каких болванов держат колдуны нас, обычных людей.

— Премьер-министр знает… — попытался оправдаться Брет, но лишь невольно помог моему гневу разрушить плотину самоконтроля.

— Знает, говоришь? — сорвался я на крик. — ЗНАЕТ?! Ну что ж, раз премьер-министр знает, то всё просто отлично. Ведь это исключительно на него охотится ваш изверг, это его он мучает, пытает и убивает! Твою мать! Где репортажи по радио и ТВ? Где чрезвычайное положение в городах? Где усиленные полицейские патрули? Где фотографии в рубрике «Опасные преступники»?

— Ты не понимаешь! — заорал Брет. — Это величайший в мире тёмный маг! Ничто его не остановит, никакая ваша полиция ему не помеха!

— Дурак! Вы все — просто сборище дураков, живущих в позапрошлом веке! — рявкнул я, не осознавая, что все в баре уставились на меня. — Вы считаете нас беспомощными созданиями, чуть ли не инвалидами, лишёнными способности колдовать, хотя ни капельки о нас не знаете! Да ни один маг, будь он хоть трижды великий, не убережётся от пули из снайперской винтовки, которая бьёт за полторы мили! Скажи-ка, у вас есть заклинания с такой дальнобойностью? Системы спутникового слежения способны с орбиты найти монетку в траве, не говоря уже о человеке, а против группы захвата, состоящей из ветеранов спецподразделений, не устоять и дракону!

Мы можем решить проблему, над которой вы бились семнадцать лет и ничего не достигли! Но разве вы хотя бы пытаетесь попросить нас о помощи? Хрена с два! Вы продолжаете считать нас низшими существами, способными лишь разевать рот на случайно подсмотренное колдовство. Вы продолжаете безрезультатные попытки справиться с ситуацией — но она уже давно вышла из-под контроля! Вы уверены, что это исключительно ваша проблема, но на самом деле с гибелью первого обычного человека она стала нашей общей проблемой. Однако вы отказываете нам в возможности даже попробовать как-то её решить, хотя мы имеем на это полное право. О да, вы сливаете какие-то крохи информации премьер-министру: дескать, если полиция обнаружит полный дом трупов, не повреждённых физически, то знай — это работа нашего, колдовского, маньяка. Так ведь? Да это даже хуже, чем не говорить ничего!

И хотя всем уже становится ясно: ваших силёнок не хватит, чтобы уничтожить злодея, вы продолжаете свои бесплодные попытки. Спрашивается, почему бы не попросить помощи? С нашими технологиями, с нашими бойцами у человечества появится шанс уничтожить маньяка, так почему бы не раскрыться, не объединить усилия? Не знаешь? А я отвечу.

Вы боитесь. За похвальбой и пренебрежением скрывается самый настоящий страх. Вы боитесь открыться, потому что тогда придётся рассказать слишком многое. Вы боитесь спецслужб, боитесь военных, но пуще всего вас ужасает мысль о гневе простых людей, которых веками почитали за неполноценных, которым лгали и стирали память. Вы трясётесь за свои жалкие шкуры, пытаясь сохранить статус-кво, а положение уже давно стало критическим!

И знаешь, Брет, я понял, кто вы на самом деле. Вы — паразиты. Паразиты, питающиеся продукцией наших ферм, одевающиеся в одежду из тканей наших фабрик, забирающие наших детей для пополнения своих рядов… Вы словно пастухи, живущие за счёт стада. Вы следите за тем, чтобы скот был весел и спокоен, не тревожите его своими заботами, а в случае непредвиденных обстоятельств удаляете ненужные, опасные для вас воспоминания. И при всём при этом панически, до дрожи, страшитесь раскрыть секрет своего существования. Ведь тогда вас всех ожидает смерть под копытами разъяренного стада!

От гневной речи я задыхался, воздух с хрипом проходил в пересохшее горло. Подняв голову, я обнаружил, что являюсь объектом пристального внимания всех посетителей паба, всех до единого. Даже бармен не сводил с меня взгляда, машинально в сотый раз протирая кружку полотенцем. Десятки глаз сверлили меня с далеко не дружелюбным выражением, и меня вдруг словно ледяной водой окатили: я осознал, что в этом заведении полностью в их власти.

Лица колдунов тонули во мраке, но глаза сверкали, как мне показалось, бешеной злобой. Ясное дело, кому же придётся по вкусу, когда срывают чистенький, уютный и удобный покров лжи и обнажают неприглядную, отвратительную истину. Сквозь густые клубы сизого табачного дыма я едва различал силуэты, но мне почудилось, что они сдвинулись на полшага, намереваясь окружить и отрезать путь к побегу. Слепая паника овладела мной, когда я понял: они точно намереваются убить меня… либо лишить памяти, превратив в хнычущего пятилетнего ребёнка. В этот момент что-то сдвинулось в моём разуме, мечущемся в диком стрессе, вопящем об опасности. Наполовину скрытые в тени фигуры вдруг стали искажаться в некоей чудовищной трансформации. Их глаза всё так же сверкали, оставаясь человеческими, но лица начинали удлиняться, превращаясь в волчьи морды, спины сгорбливались, исторгая кожистые крылья, а руки становились склизкими щупальцами.

Мои ноги примёрзли к полу. С колотящимся сердцем, грозившим пробить дыру в грудной клетке, я повернулся к другу. И чуть не умер на месте.

Его лицо всё ещё хранило удивлённо-обиженное выражение, но на пальцах уже вырастали острые и кривые, как у стервятника, когти. А потом… вовек не забуду, как рот Брета приоткрылся в хищном оскале, и я увидел два выдвигающихся из верхней челюсти клыка.

Я отпрянул, уронив стул, и бросился к выходу. Мне никто не препятствовал, лишь в ушах гремело злобное рычание твари, некогда бывшей Бретом:

«Ты унесёшь в могилу то, что знаешь!»

В диком ужасе я выскочил из «Дырявого котла» на многолюдные улицы дымного, шумного, суматошного Лондона. В воздухе висел запах выхлопов, шофёры раздражённо сигналили друг другу. Пускай. Всё это было НАШЕ. Неволшебное. Родное. Я был готов расцеловать самого последнего нищего только за то, что он — обычный человек.

Расталкивая прохожих и почти не разбирая дороги, я пробежал где-то с сотню ярдов и в изнеможении прислонился к фонарному столбу. Ветер отвесил мне пару пронизывающе холодных оплеух, в голове начало проясняться. Вскоре я уже мог рационально поразмыслить об увиденном в баре.

Версию о поголовном оборотничестве посетителей «Котла» я отмёл сразу. Несколько других предположений были ещё фантастичнее, и в конце концов я пришёл к выводу, что каким-то образом увидел эмоции колдунов. Их злобу, гнев, уязвлённость воспринял как когти и клешни. Но насколько же естественно всё выглядело! Я встревожился не на шутку, ведь раньше мне не случалось видеть то, что увидеть в принципе невозможно. Потом я вспомнил густые облака дыма: вероятно, там курили не только табак, но также и кое-что посерьёзнее. Эта мысль немного меня утешила; вскоре я набрался смелости и вернулся к «Котлу» — по другой стороне улицы, вздрагивая и впиваясь взглядом в каждого встречного. Я не мог уйти, ведь отец должен был забрать меня именно отсюда, а мобильные телефоны в то время ещё не получили столь широкого распространения, как сейчас.

Оставшееся время я околачивался в кондитерском магазинчике через дорогу от паба, сквозь стеклянную витрину высматривая, не идут ли по мою душу разозлённые маги.

Но всё было тихо. Никто не появлялся из воздуха рядом с тем местом, где находилась по-прежнему скрытая от меня дверь. Брет тоже не выходил. Я томился в тягостном ожидании и своим нервным видом сильно беспокоил продавца.

Когда на улицу вырулил наш видавший виды «Бентли», я чуть не завопил от облегчения; выбежал из магазинчика, провожаемый подозрительным взглядом продавца, и юркнул на знакомое с детства сиденье, страстно желая умчаться подальше отсюда как можно скорее.

Весь обратный путь я бездумно таращился в окно, механически поглаживая мягкий материал сидений. Однообразные движения, привычные ощущения под пальцами успокаивали, погружали в своего рода транс. Деревья, кусты и дома мелькали за окном, и точно так же проносились мимо разума мысли. Они не успевали укорениться, их тут же сносило потоком. Я специально не позволял себе задуматься, помня о тех ужасах, что караулили меня у парадного входа сознания.

Добравшись до дома, я пробормотал что-то насчёт зверской усталости, заперся у себя в комнате и рухнул на кровать.

Спал я отвратительно.

Мне снились ангелы, превращающиеся в чудовищ, маги с бесстрастными лицами киллеров и зубные феи с живодёрскими клещами. Потом появились безмолвные фигуры, скрывающиеся под плащами с капюшоном. От них веяло холодом и смертью. Центральная фигура протянула ко мне когтистые пальцы, её капюшон сполз, и я увидел бледное, будто восковое лицо Брета. Он кривился в плотоядной усмешке, но что самое ужасное — у него не было глаз.

Я отбивался от чудовищ и выкрикивал проклятия людям, но они всё равно схватили меня. Брет занёс над моей головой огромный топор палача… а потом всё скрыла милосердная тьма.

Проснулся я совершенно измочаленным. Постельное бельё выглядело так, словно его жевал динозавр. В голове царил кавардак, меня пошатывало и мутило, будто с грандиозного похмелья. Вместе с тем, вчерашние впечатления сгладились, потеряли остроту и перестали вызывать приступы безотчётной паники. Теперь они просто лежали на душе, тяжёлые, как свинцовые гири.

Держась за перила, я медленно спустился на кухню. К счастью, родителей дома не было, так что мне не пришлось отвечать на неудобные вопросы о своём внешнем виде. Есть не очень-то и хотелось, но я поджарил несколько тостов и выпил три кружки кофе. Машинально хрустя тостами, я выглянул в окно — и позабыл обо всём.

Солнце, жёлтое и тёплое, жизнерадостно светило с ярко-голубого безоблачного неба. На ветках яблонь смешными шапками сидели пушистые сугробики, каждой своей снежинкой отражая весёлый блеск солнца. Снег падал грациозно и неторопливо, кружась в медленном танце и сверкая в лучах светила подобно тысяче маленьких бриллиантов.

В такой день невозможно думать о чём-то плохом. Я просто стоял и смотрел; мне было хорошо и спокойно. А когда вернулась мама, румяная, со снежинками в волосах, я бросился к ней и обнял, как когда-то в детстве.

Но довольно об этом. Строчки начинают расплываться у меня перед глазами, пальцы устали держать ручку… я должен поторопиться, чтобы успеть рассказать всё.

Когда Брет не поздравил меня с Рождеством, я ничуть не удивился. Я, как, вероятно, и он сам, чувствовал, что связь между нами оборвана окончательно. Я не жалел — давно уже знал, что это случится, просто не хотел признавать очевидные вещи.

Брет стал теперь всего лишь смутно знакомым представителем противоположного лагеря. Он ничего не значил для меня. Как чужой.

Да, при свете дня мне почти удавалось забыть о существовании моего бывшего друга. Но едва только ночь опускалась на землю, он брал реванш. Он приходил ко мне в кошмарах, которые раз от раза становились всё ужаснее. Я видел себя пленником в пыточной камере, а Брет был Инквизитором. Он приговаривал, что заставит меня расплатиться за все кровавые годы Охоты на ведьм, готовил клещи и раскаливал крючья, а сам всё больше терял человеческий облик. Моя память не сохранила деталей, остались только разрозненные кадры, но я хорошо помню всепоглощающий страх, жуткую боль и бесконечное отчаяние.

И ещё я помню тот момент, когда, обезумев от мук, взорвался.

— Оставь меня в покое, колдовская тварь! — заорал я прямо в искажённую злобой демоническую морду. — Тебе не одолеть меня, так же как и магам не одолеть людей! Бесполезно скрываться, когда-нибудь все на Земле узнают о вашем существовании! Может, вам и удавалось прятаться в течение веков, но времена меняются, и сейчас — быстрее, чем когда бы то ни было. Попробуйте-ка укрыть свои домишки от спутников слежения! А как насчёт видеокамер? Чёрта с два ты сотрёшь им память! Рано или поздно кого-нибудь из ваших заснимут на плёнку и решат проверить по картотеке. То-то будет шуму, когда выяснится, что такого человека никогда не существовало! А другие, рождённые в нормальных семьях, вообще не смогут скрыться. Данные о них лежат в десятке организаций. И Налоговая непременно поинтересуется, где они живут, чем занимаются и почему не платят налоги. Так что ваше раскрытие — это только вопрос времени. Вам ПРИДЁТСЯ выйти на свет. И вам ПРИДЁТСЯ жить с нами в мире. Потому что мы сильнее; потому что нас гораздо больше; потому что вы обитаете в прошлом, мы же — заправляем настоящим! Колдунам придётся подумать, какую пользу они могут принести людям — либо стать частью истории!

Я победно расхохотался, видя, как мой чудовищный мучитель корчится в бессильной злобе. Я чувствовал в себе небывалую силу; хороший рывок — и мои цепи разорвались и растаяли. Я был готов перевернуть планету, достать рукой до звёзд, но для начала решил выкинуть из своих снов всякую мерзость.

— Сгинь! — рявкнул я демону. — Прочь из моих снов! У тебя больше нет власти надо мной!

Уродливая тварь на мгновение приобрела облик Брета, испуганно глянула на меня его глазами и растворилась в воздухе.

Вид бывшего друга не вызвал во мне никаких эмоций.

— Вали в свою колдовскую нору, — буркнул я. — Радуйся жизни, пока я не добрался до тебя… до всех вас! Пока не знаю как, но я вытащу колдунов из тени. У вас не будет иного шанса, кроме как смешаться с нами. Больше не будет родителей, у которых отбирают ребёнка… или друзей, расстающихся из-за паршивого письма с печатью. Готовьтесь, чароплёты. Скоро для вас придёт время перемен.

Наутро я проснулся в отличном настроении: ведь я победил свои кошмары; меня больше не тревожили ни сны, ни воспоминания, вернулось душевное спокойствие — а я-то успел позабыть, каково быть спокойным! И ещё — я наконец обрёл цель.

Я не торопился: глобальный замысел требовал тщательной подготовки. Мне позарез требовалась информация, и я знал только одно место, где смогу её получить. Схема была несложна, требовалось только терпение да немного удачи. Дождаться необычно одетого человека возле входа в «Котёл», представиться приезжим из Уэльса, наплести ему какой-нибудь ерунды про назначенную встречу и потерянную палочку да пройти вместе с ним на Диагон-аллею — вот и весь сказ. А уж на Диагон-аллее информацию можно было грузить вагонами. Я менял деньги в банке у коротышек гоблинов, а потом нырял в книжный магазин и прочёсывал полки с учебниками по истории: хочешь победить врага — изучи его. И я изучал!

С каждой прочитанной страницей я убеждался в своей правоте: эти люди действительно практически остановились в развитии. Общество волшебников напомнило мне заросшее трясиной болото. Устройство их жизни почти не менялось вот уже несколько веков! Изобретения за последние 50 лет можно было пересчитать по пальцам одной руки; маги просто-напросто не стремились ничего менять. Выходцы из не-волшебных семей могли бы внести «свежую струю», но их слишком быстро переучивали, подгоняли под общую гребёнку. Это был эволюционный тупик. Кто-то должен был всколыхнуть наконец эту трясину, так почему бы этим кем-то не стать мне?

От слияния двух миров выиграют оба — маги получат мощный приток свежих сил и идей, а мы сможем пользоваться волшебными предметами и чудодейственными зельями. А в будущем, глядишь, появится целое поколение людей, одинаково владеющих как техникой, так и волшебством…

Что говорить — благородная, хотя и чересчур наивная цель. В сочетании с личными мотивами она придала мне упорства. Я читал и периодически мотался в Лондон, однако с течением времени начал замечать, что истосковался по простому человеческому общению. В школе уже никому бы не пришло в голову меня задирать, но и дружить я ни с кем особо не дружил. Как-то не было времени, к тому же я чувствовал себя старше своих одноклассников, их проблемы казались надуманными, а заботы — пустяковыми.

Перебрав все варианты, я решил сыграть ва-банк.

Разыскав заброшенный участок, где Джонни Бойд с кучкой приятелей-лоботрясов украдкой пускали по кругу сигарету, я заявил, что хочу сделать весьма заманчивое предложение.

Джонни всегда был умнее любого из своей шайки, но и он не сразу пришёл в себя. Да это и немудрено, ведь с момента той памятной встречи весной, когда мы совершенно безмолвно заключили мирный договор, у нас сохранялись уважительно-безразличные отношения. При встрече в коридоре мы обменивались кивками, однако он предпочитал держаться от меня подальше — мало ли чего можно ожидать от психа?

Наконец Джонни опомнился и слегка заинтересованно спросил, что же это за предложение. Мой ответ поверг его в ступор на целых полторы минуты.

Я предложил начать грабить магазины.

Дело в том, что в нашем пригороде было полным-полно мелких лавочек и магазинчиков, которые запирались на смехотворные замки и ставились на самые дешёвые сигнализации. С моими познаниями в электронике обезвредить эту рухлядь — работа двух минут, ну а дальше уже дело техники.

Когда я изложил парням всю схему, то едва не задымился от их восхищённых взглядов. Идея поразила всех своим сумасбродством, но когда восторги поутихли и встал вопрос — браться за это или нет, мнения разделились. Парочка самых отъявленных хулиганов радостно потирали руки, заранее предвкушая, как они обчистят владельцев лавок. Остальные, надо отдать им должное, заколебались. Всё-таки они считались шпаной только по меркам нашей тихой заводи, в масштабах большого города они были довольно примерными ребятами, и мысль о нарушении закона их не очень-то привлекала.

Да мне и самому воровство внушало отвращение, поэтому я сразу же уточнил: сумма украденного в общем счёте не должна превышать пары-тройки фунтов. Такие условия пришлись всем по вкусу, ведь в этом случае затея из мерзкого ограбления превращалась в некий увлекательный аттракцион с символическими призами. Сторонники краж поворчали и смирились с мнением большинства, пригрозив лишь компенсировать отсутствие добычи «жёсткими приколами».

Что они имели в виду, выяснилось на первой же вылазке: парни от души поглумились над кассовым аппаратом, испачкав чековый рулон чернилами и залепив замок жвачкой. Вскоре это стало своего рода традицией: в каждом магазине мы давали волю фантазии. Верхом нашего своеобразного искусства я считаю «Великую Китайскую Пирамиду» из стеклянных кружек, которую мы соорудили вплотную ко входу в магазин. Соль в том, что эта дверь открывалась вовнутрь, а замок чёрного хода мы заблокировали жвачкой. Можете представить, как наутро метался владелец магазина, созерцая наше строение сквозь стеклянную дверь и не имея возможности войти, не расколотив полсотни кружек!

Всё это было для нас игрой, однако под нашим с Джонни руководством каждая «операция» планировалась очень тщательно. Несколько дней велось наблюдение, исследовались окрестности и замки на дверях, изучалась система сигнализации. Только после этого мы садились разрабатывать план вылазки. Разумеется, мы выходили на дело исключительно в перчатках и масках — причём в основном для создания большей «реалистичности».

После четвёртой операции о нас заговорили. Нас окрестили «Бандой ночных шутников» и принялись наперебой строить догадки и спорить. Кто-то называл нас жуликами и негодяями, кто-то величал рисковыми хохмачами, но все просто обожали обсуждать наши выходки. Не знаю как остальные парни, а для меня в то время не было большего удовольствия, чем слушать всякую бессмыслицу про нашу команду и про себя хохотать над очередной невероятной версией.

Но известность принесла и свои проблемы. Стало сложнее хранить тайну и незаметно исчезать из дома по ночам. Вскоре все лавочники в нашей округе поспешно обзавелись продвинутой сигнализацией и ночными сторожами, так что нам оставалось или заканчивать свои похождения, или перебираться в соседний район. Я был не прочь «завязать», но остальные, войдя во вкус, не желали останавливаться.

Было решено продолжать; спустя неделю мы взяли лавку в соседнем районе.

Ад и дьяволы, да лучше бы меня тогда сбил автобус, уложив на полгода в больницу!

В тот день удача отвернулась от нас. Полиция ведь тоже свой хлеб не даром ест. Уж не знаю — вычислили нас, или же просто не повезло… Да нет, наверно, это всё-таки была ловушка, подстроенная фараонами. Либо существовала какая-то не замеченная мною штуковина, которая при отключении сигнализации посылала сигнал в участок. Иначе как объяснить, что уже через пять минут бобби взяли магазин в кольцо? Не успели мы войти и осмотреться, как лучи мощных прожекторов пронизали помещение насквозь, и усиленный мегафоном голос проревел:

— Эй, внутри! Здание окружено. Сдавайтесь! Выходите по одному, с поднятыми руками, и никто не пострадает!

Нас всех словно молнией поразило. Не знаю насчёт других, а у меня в животе мгновенно образовался Северный Полюс, ладони взмокли, в висках гулко застучала кровь. Мне даже показалось, что пульсации складываются в слова: По-па-лись! По-па-лись!

Мне с трудом удалось собраться с мыслями и помешать своим ополоумевшим подельникам натворить глупостей. Хоть и не с первой попытки, но я сумел убедить ребят, что чистосердечное признание, а также отсутствие злого умысла и мизерный ущерб должны сыграть в нашу пользу, и если мы сейчас поведём себя благоразумно, тюрьма нам не грозит.

Джонни предложил откреститься от всех предыдущих взломов, ведь улик против нас быть не могло, но я стоял на своём: нас спасёт лишь правда. Фараоны умеют докапываться до истины, так зачем же делать заведомо проигрышный ход?

Я даже рад, что пришлось вбивать эти незамысловатые вещи парням в головы. Без этого я попросту растёкся бы по полу, словно желе, от панического страха угодившей в силок птицы. У меня и так сердце зашлось, когда я распахнул дверь, и в глаза ударил яркий свет прожекторов, а кожа покрылась мурашками под прицелом десятка стволов.

Спустя четверть часа нас привезли в полицейский участок и заперли в камере. Лязг закрывшейся решётки прозвучал неестественно громко, она словно отрезала нас от привычного и уютного мира законопослушных граждан, безжалостно бросив в жестокий мир преступников.

Никто не произносил ни слова, все избегали смотреть друг на друга, и в гнетущей тишине тесной камеры каждый остался один на один с тяжеленным камнем на сердце…

Однако удары судьбы только начинались. Кто бы мог подумать, что через несколько часов сидение под замком в участке и тягостное ожидание допроса покажутся мне не стоящей внимания чепухой?

Едва заря окрасила край неба в розовый цвет, как дверь камеры со скрипом распахнулась, и дежурный проводил меня к инспектору. «На допрос», поначалу решил я. Но когда инспектор, невысокий толстяк с щёточкой усов, поднял на меня полный неожиданного сострадания взгляд, у меня внутри всё оборвалось. Сердце пропустило один удар, а потом забилось тяжело и громко, будто тревожный набат.

Внезапно ослабев, я опустился на стул; слова инспектора доносились словно сквозь толщу воды. Однако я разобрал достаточно.

Судьба не любит тех, кто без надобности откладывает исполнение возложенной на него миссии. А тем паче не любит тех, кто забывает о своём предназначении. И у неё имеются вполне действенные способы наказать глупцов, осмелившихся пренебречь её знаками.

Или, может быть, она специально щедрой рукой отмерила мою долю страданий? Может, она мучила меня специально, готовя к предстоящим свершениям, как сержант, что беспощадно третирует новобранца, вылепляя из недотёпы и увальня — грозного воина?

Не знаю. Замыслы Судьбы мне неведомы. Но так или иначе, она нанесла свой удар. И кара её была ужасна.

…когда нас привезли в участок и выяснили имена, полицейские принялись названивать нашим близким. Мой отец ночевал в мотеле за восемьдесят миль отсюда — он ездил в командировку — но его вызвали по мобильнику и сообщили, что его сын за решёткой. Спустя минуту отец уже мчался по шоссе за рулём нашего «Бентли». Разумеется, он гнал со скоростью, намного превышающей допустимую. И в тусклом свете фар не заметил лужу дождевой воды.

Машину занесло, она выворотила ограничительные столбики, слетела с дороги и рухнула под откос.

Летальный исход.

Привычный, затёртый и сухой эвфемизм, за которым кроется невообразимая кошмарная бездна: нашпигованная пулями во время очередной разборки грудь, исполосованное ножом маньяка горло, размолотые в труху при падении с небоскрёба кости… и, конечно же, расплющенные, изломанные останки водителя рухнувшего с откоса автомобиля.

Летальный исход.

Бездушный термин из полицейского отчёта. Ничем не хуже других слов — ибо ни на одном языке мира всё равно не описать тот ад, что развёрзся в моей душе, когда я осознал: его больше нет. Причем в значительной степени — по моей вине. Ведь это мне на выручку он спешил, это известие о моём аресте выбило его из колеи.

Я плохо помню, что было потом. Словно какая-то полупрозрачная стена отгородила меня от остального мира. Смутно запечатлелся и суд; я отвечал на вопросы чисто механически, мыслями находясь где-то очень далеко. Мне было абсолютно безразлично: оправдают меня, посадят пожизненно или же поведут на эшафот.

В зал заседаний набралось немало знакомых физиономий — ещё бы, неслыханное дело для нашего тихого района! — однако самого родного лица я не мог найти, как ни старался. Это одновременно и огорчило, и успокоило меня. Ведь я до судорог боялся заговорить с ней — да что там, даже встретиться взглядами! Я боялся, что мама будет винить меня в гибели отца. Самое ужасное — она была бы совершенно права.

…между тем, заседание продолжалось. Вопросы прокурора, речи адвоката, ответы ребят — ничего не сохранилось в памяти. Слова текли мимо меня, разбиваясь о прозрачную стену. Лишь много позже я из старых газет в общих чертах восстановил ход событий. Адвокат упирал на «развлекательный» характер вылазок и минимальный ущерб от взломов. Даже прокурор не нашёл в наших действиях злого умысла, и, таким образом, дерзкие ограбления превратились в забавы кучки лоботрясов. Ну а когда я откровенно признался, что являюсь организатором и мозговым центром всех операций, вина остальных парней стала практически ничтожной.

Короче говоря, все отделались порицанием и небольшим штрафом. Меня, как зачинщика, могли припахать куда серьёзнее, но, «принимая во внимание трагическую потерю — безвременный уход из жизни мистера Эбельтона», присяжные проявили снисхождение. Что ж, очень благородно с их стороны. А вот судьба была ко мне куда менее милосердна.

Когда вся наша «банда» высыпала на улицу, по-детски радуясь яркому солнцу и запаху свободы, мы угодили прямиком в центр бурлящей толпы. Бешено сверкали вспышки фотокамер, зеваки возбуждённо гудели, чопорные жители нашего квартала выкрикивали поношения, а кто помоложе — приветствовали как героев. Мы окунулись в этот водоворот, хотя меня абсолютно не заботили все эти люди. Я просто терпеливо ждал, когда смогу наконец улизнуть и вернуться домой, чтобы разделить с мамой наше горе.

С превеликим трудом ко мне пробился наш сосед, мистер Хастингс. Он не пытался обозвать меня уголовником или пожать руку — просто шепнул на ухо несколько слов, которые даже по сравнению с гвалтом толпы показались мне оглушительнее рёва военного самолёта. Барабанные перепонки едва не лопнули от этих тихих слов, ноги ослабели, будто сдувшийся воздушный шарик.

Моя несчастная мать… Узнав о гибели отца, она лишилась чувств. В больнице поставили диагноз: инфаркт. Всё то время, что я находился за решёткой, она провела на грани между жизнью и смертью. Потом её состояние чуть-чуть улучшилось, но врачи по-прежнему избегали давать какие-либо гарантии. Мама осталась в реанимации.

Услышав всё это, я, без преувеличения, обезумел: свирепо растолкал зевак и сломя голову помчался в клинику. Дежурная медсестра, едва завидя моё выражение, автоматически схватилась за телефон — то ли санитаров на помощь вызывать, то ли полицию. К счастью, обошлось без тех и без других. Спустя две минуты я стоял в коридоре и смотрел сквозь стеклянную стенку на родное лицо.

Я с трудом мог дышать. Эта бледная кожа, глубокие морщины на впалых щеках, заострившиеся черты ранили меня в самое сердце. Казалось, будто в свежую рану вонзили раскалённый клинок и медленно прокручивают, останавливаясь лишь затем, чтобы всыпать пригоршню соли в развороченную плоть.

Без сил я сполз на пол. Беззвучно молил всех богов, каких знал, чтобы они сохранили маме жизнь, а перед глазами всё стояли чёрный экран кардиографа и яркая зелёная линия с едва заметными зубцами.

Мои плечи вздрогнули, обжигающе горячие слёзы пробежали по щекам. Но они не принесли облегчения — капли набухали трудно и нехотя, словно сочащийся из клыков яд.

Но довольно об этом. Близится рассвет, а мне так много ещё надо сказать. Ноет локоть, пальцы свело судорогой, я уже не чувствую перо. Старенький блокнот тоже потихоньку подходит к концу, истрёпанных пожелтевших страниц остаётся всё меньше, однако я почти уверен — последнее слово моей исповеди придётся на самый конец самой последней страницы. Ибо моё предназначение ниспослано мне Судьбой. А она всегда точна. Когда мой труд будет завершён, я смогу исполнить то, что задумал. Мир встанет на дыбы, а прошлое потеряет власть надо мною.

Мать всё-таки поправилась. Далеко не сразу, постепенно, мелкими шажочками она возвращалась к жизни. Я неотлучно был рядом, ночью и днём, покидая её только в крайних случаях. Например, для участия в похоронах. Я даже радовался тому, что она там не присутствовала. Пускай лишь у меня одного взрывается душа, когда комья земли падают на гроб отца.

С того рокового дня минул месяц, потом другой. Я радовался словно ребёнок, глядя, как оживает мать. Радость моя длилась недолго — вплоть до момента, когда мы решили выписаться из клиники и вернуться домой.

В то утро непривычно мрачный доктор отвёл меня в сторону и, запинаясь, сообщил страшную новость. Болезнь. Неизлечимая болезнь свила себе гнездо глубоко внутри матери. Потрясение ли было тому причиной, наследственность или ещё что-то — доктор не знал. Сказал лишь, что ей отпущено только полгода. Шесть жалких месяцев.

О Господи всемогущий, ад и дьяволы, сколько же горя мне надлежало испить?! Возвращаясь домой, я сохранял на лице полуулыбку; внутри же меня бушевала преисподняя. Я скрежетал зубами от омерзительного осознания собственной беспомощности, но скорее отпилил бы себе ногу, чем показал маме своё состояние.

Я не сдавался, пачками штудировал медицинские справочники, однако все они дружно предрекали скорый и неминуемый конец. Я рвал эти книги в клочья, но это не могло ничего изменить… и вот тогда, в приступе бессильной ярости уничтожив ещё один справочник, я вспомнил о том, о чём не вспоминал уже долгое, долгое время.

Я вспомнил о мире волшебников, мире чудес, где сломанные кости сращиваются за секунду, а полумёртвых оживляют двумя-тремя отварами. Я ухватился за эту мысль: маги должны были знать способ излечить болезнь. Пускай это сложно и рискованно, пускай это дорого или противозаконно — я на всё готов. А раз так, то и колдуна сумею убедить. Оставался пустяк: проникнуть на Диагон-аллею, выйти через бармена на нужных людей, сторговаться с ними — и дело в шляпе. Полный надежд, я отправился в Лондон…

Из моей затеи ничего не вышло.

Входа в «Дырявый Котёл» как будто и не существовало вовсе. Никто не появлялся и не исчезал в невидимых для меня дверях. Ни одного чудака в длинном плаще и странной шляпе или же спортивном костюме и лакированных ботинках. Они словно перебрались в параллельный мир, просто ушли, как эльфы из Средиземья. Я мог бы даже подумать, что все эти волшебники мне привиделись, если бы не многочасовые походы по Диагон-аллее, десяток книг по истории да ещё… один знакомый маг, живущий по соседству.

Внезапное озарение пронзило меня электрическим разрядом.

Брет! Давнишний мой друг, ставший врагом, — и единственный на всей планете знакомый мне колдун. Я едва сдерживался, чтобы не сплюнуть, но Брет был единственной ниточкой к волшебному миру, последней моей надеждой.

Может показаться странным, что я не вспомнил о нём сразу — но лишь на первый взгляд. Старина Фрейд был прав, утверждая, что наше подсознание управляет памятью. Я ведь вычеркнул Брета из своей жизни, его имя больше не значило для меня ничего, и моя память честно подстроилась, постаравшись забыть всё, что когда-то связывало нас.

Однако в тот момент он был нужен мне позарез. Я не сомневался, что он откликнется — может быть, между нами теперь и лежала бездонная пропасть, но ведь на моих родителей он не мог держать зла. Он был просто обязан помочь, тем более, и делать-то ничего не требовалось: просто провести меня на Диагон-аллею, познакомить с нужными людьми и с чистой совестью умыть руки да свалить обратно в свою колдовскую дыру.

Разумеется, меня отнюдь не восхищала перспектива кланяться врагу, которому кидал в лицо изобличительные слова, с кем сражался во снах и чей призрак повергал в прах безумным усилием воли. Меня не просто тошнило, а прямо-таки выворачивало наизнанку при одной только мысли о предстоящем унижении. Однако стоило мне взглянуть на печальное, увядающее лицо мамы, как весь мой гнев смыло холодным потоком. Я почти видел у неё в груди песочные часы, бесстрастно отмеряющие неумолимый ход времени. Песчинки сыпались из верхней колбы в нижнюю жёлтым ручейком, и не было на свете силы, способной замедлить их бег.

Взлетев по лестнице, я свирепо ударил себя в скулу, ещё и ещё. Да пусть я буду тысячу раз проклят, если из-за глупой гордости потеряю мать! Не давая себе времени на размышления, я бросился сочинять письмо. Через пять минут послание было готово, и я отправился трясти МакКейнов. Те, хоть и смотрели на меня настороженно, с искренним сочувствием отнеслись к нашему горю. Когда же я поведал о смертельной болезни мамы, они впали в полушоковое состояние и поклялись сделать всё, что в их силах.

Но мне было нужно совсем немного — просто отправить письмо их сыну. МакКейны передали мне странное приспособление, служившее для вызова почтовых сов, и честно предупредили, что письма в Хогвартс идут очень долго: школу держали под строгой охраной в связи с активными действиями этого ихнего маньяка — Тёмного Лорда и его сподручных. Однако все Тёмные Лорды Вселенной были мне абсолютно до лампочки — меня волновала только болезнь мамы.

Я вызвал сову и отправил вместе с нею своё письмо. А потом, через три дня, ещё одно. И ещё одно. И ещё. Я послал десять или пятнадцать писем, истратил все запасы колдовских монет, но ни одного ответа не получил. Ни одного.

Конечно, нельзя сказать, что я сидел сложа руки в ожидании писем. Мы таскались по врачам, посещали знахарок, ведьм и «белых магов», но все они лишь брали деньги и качали головами. Нам пришлось влезть в долги, заложить дом, и тем не менее я не оставлял попыток — что значат все богатства мира, когда на кону жизнь дорогого человека? Я продолжал искать лекарей, а вечерами строчил письма. И то, и другое — с одинаковым результатом. Заподозрив, что Брет просто игнорирует послания от моего имени, я упросил МакКейнов отправить ему аналогичное письмо с просьбой о помощи. Тщетно. Он не ответил и родителям. Как будто пропал из этого мира вместе со всеми остальными волшебниками. Напрасно я, уже потеряв всякую надежду, ежеминутно подбегал к окну, высматривая крылатых почтальонов, и часами простаивал на лондонской улице возле входа в «Котёл». Все усилия напрасны, когда слабый человек пытается идти наперекор Судьбе.

Неизбежное случилось на месяц раньше обещанного срока. Я в очередной раз бессмысленно ошивался в Лондоне, когда трель мобильника разрезала воздух погребальным звоном и чей-то голос сообщил, что маму в критическом состоянии увезли в госпиталь.

Через три дня её не стало. В сознание она так и не пришла.

…и снова некий туман заботливо окутал мой разум. Казалось, я отрешился от всего земного и парил в двух футах над собственным телом.

Какие-то добрые люди взяли на себя всю организацию, за что я им безмерно благодарен, ведь в те дни я вряд ли сумел бы вымолвить хоть слово, не говоря уже о принятии каких-то решений. Но, стоя над свежей могилой и слушая тоскливый траурный марш, я в исступлении вопрошал жестокие Небеса: «Что же вам нужно? Чего вы хотите от меня?!» И моя страстная мольба была услышана — Небеса отозвались.

Когда скорбный ритуал завершился и все стали в молчании расходиться, я повернул голову и не поверил своим глазам: в стороне, возле самой ограды, хмурый и недвижный, стоял не кто иной, как… Брет! Словно во сне я пошёл к нему, почти не разбирая дороги. Он помрачнел ещё больше, но остался на месте.

— Ты… — попытался сказать я, но раздалось лишь тихое карканье. — Ты…

— Я пришёл проститься, — глухо проронил Брет. — Она была мне не чужой.

— Ты… тварь… осмеливаешься… — выхрипнул я, сверля бывшего друга ненавидящим взглядом.

— Я исполнил долг и теперь ухожу, — сухо сказал Брет и отвернулся.

— Ну уж нет, ублюдок! — я с бешеной силой схватил его за грудки. — Я посылал тебе горы писем! Почему ты не отвечал?! Ты мог бы её спасти!!!

Он молча качнул головой, глаза по-прежнему смотрели холодно и равнодушно.

— Тогда хоть кто-нибудь! — выкрикнул я так отчаянно, будто это могло что-то изменить. — Ваши лекари, шаманы, учёные — хоть один! Тебе всего-то надо было свести меня с нужными людьми!

Мои вопли не произвели на него никакого впечатления.

— Извини. — Это было просто слово, без малейшего намёка на раскаяние. — Таков закон. Мы не вмешиваемся в дела маглов.

Я медленно отстранился. Руки бессильно повисли. Голова сотрясалась от громового гула, словно исполинский колокол, по которому дубасят гигантскими молотами.

Вот, значит, как. Одиннадцать лет мы были будто братья — а теперь я для него лишь чужой, ничего не значащий человек. Магл.

— Пусти меня, — холодно потребовал Брет. — Пусти!

И я отпустил его.

Стоял ноябрь, тонкие ветки яблонь безжизненно покачивались под порывами обжигающего ветра, словно скелет на виселице. Я шагал к воротам кладбища, костяшки пальцев противно саднили. За моей спиной Брет привалился к могильной плите, с изумлением трогая кровоточащую десну и разглядывая два белеющих в грязи зуба.

Не знаю, как долго я шёл, но, пока мои ботинки со стуком ударялись об асфальт, головоломка складывалась в единую картину. А когда наконец сложилась, я дико усмехнулся и задрал голову к серому, безрадостному небу.

— Я понял!!! Понял, чего ты от меня хочешь! И я сделаю это — клянусь! — кричал я неизвестно кому, а голос мой в тот момент был так же мёртв, как и мои несчастные родители…

Ведь я осознал, какая миссия уготована мне Судьбой. Осознал, зачем ей понадобились столь жестокие меры.

Раньше я хотел открыть миру правду, чтобы маги перестали скрываться, чтобы два мира соединились в один, дополняя и помогая друг другу. Но теперь я увидел, что эта затея столь же бессмысленна, сколь и мои детские фантазии о долгой и счастливой жизни. Потребовалось убить самых дорогих для меня людей, чтобы я понял: меж двух миров союзу не бывать!

Брет наглядно доказал мне — вероломные маги не желают помогать нам, обычным людям, своим соседям и кормильцам. Да-да, кормильцам, ведь они же не возделывают поля и не выращивают коров! Да, они паразиты, но паразит может жить в симбиозе с носителем, к взаимной выгоде обоих. А вот если паразит не хочет сосуществовать с хозяином, лишь питается его соками и ничего не отдаёт взамен, то приговор ему один — смерть! Вредного паразита уничтожают безжалостно.

Я злобно оскалился. Значит, вот каково моё Предназначение. Я должен поведать людям о вредоносных паразитах, сосущих наши силы. Должен стать тем камешком, что даст начало гигантской лавине — лавине, которая сметёт и размажет всех колдунов, истребит паразитов и вновь сделает человеческий род чистым, как раньше, много тысячелетий назад!

Раса людей наконец-то избавится от роли скота. Мы снова будем носить гордое звание «человек» вместо унизительного «магл», а волшебство останется лишь в старых сказках, где ему и место.

Сам я, вероятно, погибну в борьбе… но отдать жизнь во имя высшей цели — это ли не великая доблесть? Тем более что в этой жизни меня теперь ничто не удерживает. Возможно, через пару лет меня даже провозгласят героем войны. Джулиус-освободитель… неплохо звучит.

Война!

Я стиснул кулаки и твёрдо вскинул голову.

Война, бескомпромиссная и беспощадная. Война всемирная. Война против тысячелетней лжи. Что ж, кровь за кровь! Слишком долго они крутили нам мозги и стирали память. Настаёт час расплаты для колдунов — час Страшного суда, где они наконец-то ответят за свои грехи.

Да. Они ответят за всё.

Но вначале мне надо было оплакать свои потери. Я вернулся в пустой холодный дом и заперся там, словно отшельник. Несколько месяцев я провёл в добровольном заточении. Питался от случая к случаю, сильно исхудал и осунулся. С живыми людьми не разговаривал, хотя порой ощущал, как души родителей кружат надо мной, пытаясь утешить и поддержать на моём нелёгком пути. Они придавали мне решимости и странным образом облегчали сердечную боль…

Моё затворничество нарушил курьер из банка, который принёс уведомление об истечении срока кредита. Волей-неволей пришлось прервать уединение и ехать в банк. Что за нелепость — я собирался принести людям свободу от многовекового плена, а мне приходилось объяснять, почему я не могу вернуть кредит!

В итоге я был вынужден продать домик. Слёзы наворачивались на глаза, однако выбора не было, к тому же слишком тяжёлые воспоминания бродили там вдоль стен. Вернув кредит и раздав долги, я очутился на улице с несколькими сумками вещей и тысячей фунтов на счету. Положение незавидное, в нашем-то современном мире, где деньги правят бал. Но я не отчаивался: бытовые неудобства и нищета — прах, если у тебя есть цель, к которой стоит стремиться. Ради моей цели я был готов преодолеть любые невзгоды. Кроме того, у меня имелся план действий… вернее, я тогда считал, что располагаю планом. Замысел был прост, как топорище: если я решил защитить людей от произвола колдунов, нужно обратиться за помощью к организациям, изначально созданным служить и защищать.

Проще говоря, я пошёл в полицию.

Боги, как же я был наивен!

Жирный и надменный кретин-сержант даже не дослушал меня — заржал в лицо и посоветовал поскорее валить из участка, пока не арестовали за употребление галлюциногенов. То же самое повторилось и во втором участке. И в третьем. Я уже находился на грани и был готов наброситься на идиотов-полицейских, дабы кулаками вбить им в глотки простую истину, что у нас есть противник посерьёзнее уличных хулиганов, когда мне в голову пришла здравая мысль: мой рассказ слишком удивителен, чтобы в него можно было поверить без доказательств. Откровенно говоря, сложись моя жизнь по-другому, я и сам вряд ли поверил бы своей истории.

Люди верят фактам, а ещё лучше — материальным доказательствам. Мне требовалось чем-то подкрепить свои слова. Но чем? Проход на Диагон-аллею закрыт, Брет… с Бретом всё кончено, а других колдунов я не знал. Напряжённо поразмышляв некоторое время, я вспомнил о книгах по истории, купленных во «Флориш и Блоттс», и едва сдержал торжествующий вопль. Ха, теперь-то этим болванам придётся мне поверить! Конечно, они скажут, что это шутка, фальшивка. Однако пускай поломают головы над книгой из странной бумаги, излагающей историю неведомого народа и выпущенной в никогда не существовавшем издательстве!

Я помчался к камере хранения, где оставил свой небогатый багаж, рванул молнию сумки… и бессильно опустился на стул. Книг не было! Я перетряхнул все сумки сверху донизу, но уже скорее для очистки совести.

Судя по всему, я оставил их дома, когда собирал вещи — я так давно не открывал этих книжек, что успел о них позабыть. Но, возможно, ещё не всё потеряно?

Дом встретил меня табличкой «На продажу», неестественно пустыми комнатами и вскрытым тайником, что находился в нише стены, под плакатом Deep Purple. Я рассеянно провёл пальцами по небрежно выдолбленным краям ниши. Аукцион… всю мебель и прочие предметы должны были продать на торгах. А раз так, есть шанс проследить, в чьи руки попали мои книги!

Сразу скажу, что ничего не вышло.

Я сутками бегал, умолял, грозил и давал взятки, но судьбу книжек выяснить не удалось. Они канули в неизвестность, как и волшебники! Хотя в данном случае вряд ли была замешана магия. Скорее всего, какой-то рабочий, вынося мебель, обнаружил мой тайник и втихаря присвоил найденные тома. Может, они сейчас валяются у него на чердаке, а может, его годовалый сынишка щедро разукрашивает пергаментные страницы фломастерами — при любом раскладе для меня книги потеряны. Оставалось только смириться с утратой единственного доказательства и попытаться действовать без него.

Что ж, я пытался, видит Бог! Я обращался куда только можно: полиция, госбезопасность, Ми-6, комитет по защите прав человека… В лучшем случае меня вежливо выслушивали и столь же вежливо выставляли за дверь. В худшем — смеялись и советовали обратиться к психиатру. Но доброй миссис Хейман уже не было в живых, а никто другой мне бы не помог.

В отчаянии я переключился на газетные издательства, но и тут никто не заинтересовался моей историей. Всё их внимание поглотило очередное обострение политической обстановки, они пристально глядели на Восток и не желали замечать происходящее перед самым своим носом.

Лишь одна газетёнка согласилась напечатать мой рассказ — и на последней странице рядом с сообщениями вроде «Обнаружены гробницы инопланетян» появилась заметка о «Глобальном заговоре людей с паранормальными способностями». Проклятие, да лучше бы я вообще обошёл стороной это паршивое бульварное издание!

На следующий день после публикации, если это можно так назвать, я обнаружил за собой хвост. Взгляд случайно зацепился за неприметного человечка в сером плаще. Сначала я не придал этому значения, но через пять минут он снова мелькнул в десяти шагах позади. Когда же я обернулся и взглянул на него в упор, человечек притворился, будто изучает витрину — хотя за стеклом были выставлены женские платья!

Страх захлестнул меня ледяной, иссушающей рассудок волной. Силы разом покинули тело, усталость тяжким грузом навалилась на плечи, ведь я практически не ел и не спал уже чёрт знает сколько суток.

«Допрыгался! — забилась в мозгу мысль. — Меня насадили на крючок! Кто — колдуны? Разведка? Киллеры?!»

Неважно. Я понял: они хотят заставить меня замолчать. Зачем? Если это маги — понятно, спасают свои задницы. А вот если правительственная контора — что она имеет против меня? Не желает гражданской войны? Или… защищает союзников?! Может, наше правительство само в сговоре с колдунами? Помогает скрываться, всячески ограждает от посягательства «маглов» — и кормится от щедрот волшебных?

Тогда понятно, почему никто не принимал меня всерьёз. Ясное дело, их предупредили заранее, после первой моей попытки. Выходит, даже будь у меня на руках вагон доказательств — всё одно ничего бы не получилось. Кто знает, может, меня бы даже ликвидировали, как опасного свидетеля. Ну а раз доказательств нет, мне позволили трепыхаться дальше… этакий безобидный дурачок на коротком поводке. Да-да, мистер Эбельтон, на поводке. Тебя контролировали, тебе разрешали прыгать и кувыркаться, но стоило только раз оскалить зубы — и в горло мгновенно впился шипованный ошейник.

Решение пришло мгновенно: если спецслужбам верить нельзя, остаётся только довериться простым людям. Но сперва нужно сбросить ошейник, а для этого придётся ненадолго исчезнуть.

Я спешно собрал пожитки и навсегда покинул ту крысиную нору, что служила мне пристанищем. Потом зашёл в банк, снял остатки денег со счёта и отправился на вокзал. Меня никто не пытался остановить — видимо, они решили, будто я бегу, сломленный неудачами. Но нет — моя борьба продолжалась, я просто временно отступил.

Я взял билет до Шеффилда, однако сошёл гораздо раньше — в Личфилде, а оттуда на попутках добрался до самого Уэльса. Я затерялся среди тамошних деревушек, и хмурые Кембрийские горы дали мне приют.

Это было тяжкое испытание. Год или около того я выживал в тех горах. Днём рыскал по склонам в поисках пищи, а каждую ночь в мои сны приходили ОНИ. Тёмные, расплывчатые фигуры гнались за мной и неминуемо настигали, я чувствовал на спине их обжигающе-ледяное дыхание и всякий раз просыпался в липком поту. Я боялся заснуть слишком крепко и не успеть вовремя проснуться. Я не знал, что будет, если ОНИ меня схватят, но боялся этого до дрожи.

Тем не менее, воля моя крепла день ото дня. Духи родителей придавали мне сил, и в какой-то момент я осмелился повернуться лицом к преследователям. И едва мой взгляд коснулся этих фигур, как они рассыпались в пыль, словно истлевшие мумии. От грозных монстров не осталось и следа. И тогда я понял: это Знамение.

Спустя несколько дней я навсегда покинул свою пещерку. Ушёл не оглядываясь, хотя и слабо представлял, как буду действовать дальше. В первом попавшемся городке обчистил магазин — с моим опытом это оказалось совсем нетрудно. Вскоре я уже сидел в вагоне поезда, а через пару дней вернулся в свой родной город.

Бирмингем встретил меня суматошным ритмом и удушливым смогом — а я-то уже успел позабыть, каково живётся в большом городе! Я сошёл с поезда и довольно долго хаотически перемещался по улицам, чтобы избавиться от возможных преследователей. Четырежды делал пересадки, мотаясь из одного конца города в другой. Хвоста вроде бы не было, и я позволил ногам унести себя в сторону родного квартала.

Я шагал по знакомым улочкам, ни о чём особо не думая, автоматически подмечая мелкие перемены и пытаясь распознать некое смутное чувство, что охватило меня с самого момента прибытия. Погрузившись внутрь себя, я и не заметил, как вышел к нашему домику, заботливо укутанному зеленью листвы. Вдруг меня словно громом поразило: сквозь ветки отчётливо слышались весёлые детские голоса. На миг меня посетила безумная мысль, будто я вернулся в прошлое, и это мы с Бретом, скрытые за зелёным забором, играем в очередную героическую войну. Потом я сообразил, что всё гораздо проще — наш дом купила другая семья — и внезапно понял, что же за чувство не давало мне покоя с тех пор, как я ступил на родные улицы.

Я словно вернулся домой — и обнаружил, что там хозяйничают другие. Я бессознательно стиснул прутья ограды. Нет, эта славная семья за забором была ни при чём: моим домом был весь город, вся страна, весь мир… а заправляли им — колдуны!

Специфический звук заставил меня резко вскинуть голову. Его я узнал бы из миллиона, разобрал бы посреди кузнечного цеха… слишком много времени провёл я в прошлые годы, ожидая этого звука, и слишком часто бросался к окну со всех ног, едва его заслышав.

С таким звуком хлопает крыльями почтовая сова, сбрасывая скорость перед тем, как сесть на подоконник и постучать клювом в окошко. Я метнулся к соседнему дому и успел заметить, как Мэри МакКейн впускает сову в комнату. Сердце забилось быстрее, мозг заработал чётко и ясно. Я вспомнил, что сегодня 3-е июля — день, когда занятия в Хогвартсе заканчиваются и ученики разъезжаются по домам. Если Брет наконец нарушил свою изоляцию и соизволил связаться с родителями, значит, он собирается приехать домой. Затем я вспомнил ещё кое-что: 5-го июля у Брета день рождения. Это обстоятельство сразу показалось мне крайне благоприятным, я даже сначала не понял, почему. Потом, с некоторым запозданием, припомнил наш с ним возраст: 17 лет. Возраст, который у магов считается совершеннолетием. Тихо рассмеявшись, я подумал, что фортуна на моей стороне. Такой праздник в семейном кругу не отмечают, Брет наверняка позовёт кучу друзей. А так как они уже будут считать себя взрослыми, то будет много выпивки — и не будет родителей.

Я оскалил зубы в хищной усмешке, словно почуявший добычу волк. Мне требовались наглядные доказательства существования колдунов — и я знал, где и каким образом заполучу их. Для осуществления моего плана понадобится всего лишь несколько вещей… правда, все они являлись противозаконными.

Через полчаса я огорошил своим внезапным визитом старинного дружка Джонни Бойда. Он поначалу даже не узнал меня — что неудивительно — хотя и сам сильно изменился. Теперь он уже мало напоминал прежнего забияку и разгильдяя. Смешно сказать, Джонни взялся за учёбу! Мне оставалось только надеяться, что, остепенившись, он не порвал некоторые старые связи.

У этого нынешнего законопослушного Бойда глаза на лоб полезли, когда он услышал, что мне требуется боевой пистолет, патроны и полтора десятка доз амфетамина. Он прямо-таки разрывался между страхом, желанием помочь, любопытством и стремлением как можно меньше знать о делах, где нужны оружие и наркотики.

В конечном итоге Джонни согласился, хотя мне и пришлось побожиться, что я не собираюсь ни в кого стрелять. Я и в самом деле не планирую стрелять… если только меня не вынудят. Разумеется, это уточнение я не стал озвучивать, и малость успокоенный Джонни пообещал выполнить мой заказ.

Выйдя от Бойда, я заглянул в нелегальный магазинчик, где торговали контрабандой и запрещённой электроникой, и приобрёл миниатюрную «шпионскую» видеокамеру. Покупка сильно облегчила мой кошелёк, но приборчик того стоил. На оставшиеся деньги я снял комнату, где наконец-то добрался до нормальной кровати и проспал двое суток кряду. Наутро я окольными путями прогулялся до условленного места и забрал небольшую, но увесистую коробку, в которой лежали видавшая виды «Беретта», два магазина и 15 пакетиков грязновато-белого порошка.

Итак, все инструменты охоты были в сборе. Оставалось только выйти к месту обитания дичи и устроить засаду.

Странная уверенность переполняла меня, когда в 16 часов 5-го июля я позвонил в дверь дома МакКейнов.

Сквозь громкую музыку и смех послышались шаги, и дверь распахнулась. На пороге стоял Брет. Он глядел через плечо, улыбаясь чьей-то шутке — я ещё отметил, что все его зубы целы. Но вот он повернул голову, и наши взгляды встретились…

Друг мой бывший — и враг нынешний. Названый брат — и косвенный убийца мамы. Случайная жертва обстоятельств — и подлый предатель. А ещё — тот, кого я решил сделать козлом отпущения.

Моё сердце билось ровно, эмоций в нём было не больше, чем в гранитном надгробии. На войне чувства неуместны.

Увидев меня, Брет окаменел. Улыбка судорожной гримасой застыла на лице. Он сделал слабую попытку запереть дверь, однако мой взгляд приморозил его к месту. Я выждал долгую паузу, давая понять, кто здесь кролик, а кто — удав, и сказал то, что он меньше всего ожидал услышать:

— Поздравляю.

Брет сморгнул, помотал головой, будто избавляясь от морока. Пару раз безрезультатно открывал рот, затем всё-таки выдавил:

— Зачем ты пришёл?

— Попрощаться. Я больше не виню тебя в гибели родителей. — Эти слова дались мне особенно тяжело, однако выбили оружие из рук противника. — Скоро я навсегда уеду отсюда. Может, пропустишь меня внутрь?

Нехотя, словно против воли, Брет отодвинулся в сторону. Судя по всему, он до сих пор не мог прийти в себя. Внезапное появление призрака из прошлого ошеломило его, а мои слова окончательно поставили в тупик. Теперь он действовал машинально, как робот — ну, а я был тем, кто нажимает на рычаги.

Мы поднялись наверх, где вовсю гуляло не меньше десятка молодых магов. Вечеринка была в самом разгаре. Бутылки из-под лимонада и сливочного пива громоздились по углам, а толпа гостей веселилась от души. Что ж, это было мне на руку. Разогретые, маги гораздо безразличнее отнесутся к появлению незнакомца и через пару минут вообще забудут о его присутствии.

Когда мы вошли, несколько гостей окинули меня любопытными взглядами.

— Кого ты привёл, Брет? Это, случаем, не разносчик пиццы? — раздались вопросы.

Именинник с трудом изобразил на застывшем лице некое подобие улыбки и бросил:

— Нет, не разносчик пиццы. Это Джулиус, мой… — тут он осёкся.

Я едва не расхохотался, искоса наблюдая за тщетными потугами Брета выбрать для меня подходящий эпитет. Объявить меня врагом он не мог, чтобы не портить праздник, а назвать другом — язык не поворачивался. Я бы с огромным удовольствием продлил тягостную паузу и полюбовался муками своего противника, но у меня была другая задача. Я должен был усыпить подозрения Брета, показать, что действительно не держу на него зла, и потому, выждав лишь секунду, пришёл имениннику на помощь:

— …сосед. Мы росли вместе, но потом я переехал. Но мы всё равно время от времени встречаемся, не так ли, Брет?

Тот буркнул что-то неразборчивое и отошёл. Любопытствующие быстро потеряли ко мне интерес, и я перевёл дух. Проникновение в стан врага прошло успешно, теперь оставалось лишь выжидать и вести наблюдение.

Шли часы.

Молодые колдуны продолжали развлекаться, но, к немалой моей досаде, ничего сверхъестественного делать не спешили. Впрочем, на это я и не рассчитывал. Хуже другое — они по-прежнему глушили свою водичку из индивидуальных посудин и вроде как не собирались ничего менять. Я встревожился не на шутку. Неужели маги такие паиньки, что не притащат на столь знаменательный праздник ни капли спиртного? Не то чтобы горячительные напитки являлись важной частью моего замысла, но каким ещё образом я смогу добиться, чтобы как можно больше народу приняло амфетамин? Не буду же я носиться по дому, подсыпая порошок в каждую кружку и бутылку!

Подавив первые приступы дурного предчувствия, я решил выяснить всё самолично. Поднялся с кресла и незаметно шмыгнул в коридор, благо сидел возле двери. По пути мне никто не попался, я беспрепятственно проник на кухню. И сразу понял, что удача всё ещё со мной: в углу кухни, припрятанный до поры до времени, стоял симпатичный деревянный бочонок галлонов этак на пять. Его колдовское происхождение, как, впрочем, и назначение, было очевидно.

В бочонке оказалось слабенькое розовое вино. Выглянув в коридор и убедившись, что поблизости по-прежнему никого, я без труда вывинтил затычку (счастье, что маги не додумались до вакуумной упаковки!) и опорожнил в отверстие все свои пакетики. Потом поставил затычку на место, прикрутил посильнее и смахнул на пол несколько просыпавшихся крупинок дури. Затем принял беззаботный вид, вышел, по пути прихватив бутылку сливочного пива, и устроился в каком-то укромном уголке.

Вот и всё. Капкан готов и снаряжён. Охотник расположился в засаде и зарядил оружие. Следующий ход — за дичью.

И она не заставила себя долго ждать. Вскоре на лестнице послышались голоса, два парня со смехом и шутками прогрохотали по лестнице и скрылись на кухне, чтобы тут же появиться в обществе бочонка. Я тихо проследовал за ними наверх. Я не хотел маячить перед гостями, которые сейчас, несомненно, собрались в одной комнате, но собирался быть неподалёку.

Я устроился в соседней комнате. Пожалуй, многое бы отдал, чтобы понаблюдать за процессом, но пришлось удовольствоваться лишь звуком. Впрочем, я хорошо представлял, что происходит за стеной. Скорее всего, большая часть колдунов вообще никогда не пробовала спиртного. И сейчас они все сгрудились возле бочонка, одолеваемые нетерпеливым предвкушением, балдеющие от собственной смелости и в глубине души побаивающиеся — каким же образом повлияет на них выпивка: кому суждено «улетать» с одного бокала и всю жизнь мириться с чуть снисходительным отношением, а кому — спокойно выдерживать галлон и завоевать неподдельное уважение среди мужчин.

Я мог бы прямо сейчас развеять их сомнения, сказав, что от этого вина даже у самого стойкого крышу сорвёт напрочь. Но, разумеется, я предпочёл посмотреть на результат.

Открытие бочонка и наполнение бокалов проходило в напряжённом молчании. После некоторой заминки прозвучал тост, и выпивка полилась в глотки. Гул облегчённых голосов поведал мне, что маги находят вино очень даже сносным и не прочь повторить. Розовое полусладкое вкупе с моей «добавкой» пошло на ура. Я мог торжествовать: дичь заглотила наживку. Для охотника пришла пора действовать.

Я проскользнул в комнату, где юные колдуны добивали бочонок, и смешался с толпой. С минуты на минуту должен был начаться приход, мне оставалось лишь правильно выбрать момент и направить одурманенную жертву в нужную сторону.

Первые результаты проявились очень скоро. У магов началось лёгкое головокружение, которое они списали на действие алкоголя; все расползлись по диванам или просто плюхнулись на пол. Затем в дело вступил стимулирующий эффект, мои подопечные ощутили прилив сил, их мир окрасился в радужный цвет, а языки зачесались от безудержного желания поговорить. Комната наполнилась гулом голосов и смехом, каждый принялся что-то рассказывать, даже не обращая внимания, слушает ли его хоть кто-нибудь.

Я внимательно наблюдал за своим соседом, который взахлёб тараторил мне в ухо байки о каком-то Филче, и отслеживал наступление следующей стадии: резкий всплеск физической активности. Когда этот парень заткнулся на полуслове, с изумлением ощущая разгорающийся внутри невыносимый зуд, мне оставалось лишь наклониться вперёд и шепнуть ему пару слов.

— РЕБЯТА!!! У меня идея! — радостно заорал он, выскакивая на середину комнаты. Оказавшись в центре внимания, он поднял палец и торжественно провозгласил: — Соревнования по волшебству!

В помещении разразился настоящий тайфун; я едва успел забиться в угол, иначе меня бы попросту смело. Ор стоял такой, что дребезжали стёкла, а от диких прыжков начал прогибаться пол. Все дружно потянулись к карманам, нашаривая палочки и возбуждённо галдя — а я включил свою видеокамеру. Пальцы дрожали от сдерживаемого ликования — наверно, то же самое чувствует охотник, ловя зверя в перекрестие прицела.

Меж тем колдуны наспех слепили некое подобие правил — и понеслось. Их сжигало такое же сильное желание творить чудеса, как меня — желание заснять всё это на плёнку. Я своё желание утолил сполна; они своё, надо думать, тоже…

Что они только не вытворяли! Оживление предметов, разнообразные превращения, потрясающие световые эффекты и фантомные фигуры — всё это было так красиво, что я позабыл обо всём и лишь изредка заставлял себя проверять положение камеры.

Так продолжалось около часа, хотя тогда я не сумел бы сказать точно — попросту потерял счёт времени. Очнувшись, я интуитивно понял, что шоу подходит к концу. Эффект начинает спадать, вскоре маги останутся один на один с жуткой усталостью и мрачной депрессией. Если коллектив достаточно дружен, все просто разбредутся спать; в противном случае дело пахнет серьёзной потасовкой, участвовать в которой не входило в мои планы. Так что я тихо скрылся, не дожидаясь, пока опьянение сойдёт на нет и хмурые колдуны начнут задавать неприятные вопросы.

Однако незаметно уйти не удалось.

Едва я взялся за ручку входной двери, как сзади прозвучал грустный голос:

— Сделал всё, что хотел, да?

Я окаменел, желудок словно облили жидким азотом. Первой мыслью было: «Проклятье, почему я его не заметил?!» Вторая чуть не повергла меня в панику: «Откуда он всё знает?!» Я кое-как разлепил сведённые судорогой челюсти и выдавил:

— Что ты имеешь в виду?

Повернулся к двери спиной, хотя всё существо вопило: «Беги, смывайся отсюда, пока цел!»

Брет с ногами сидел на подоконнике, его взгляд блуждал, что говорило об остаточном эффекте. Неужели он догадался? Но как? Впрочем, неважно. Гораздо больше меня обеспокоило, что лишь одна рука Брета была на виду; я непроизвольно напрягся, готовясь к худшему и прикидывая, успею ли добежать до него прежде, чем грянет выстрел из палочки.

Он мотнул головой в сторону лестницы.

— Вот это всё. Это ведь ты устроил так, что мы все спятили? Но зачем? Испортить мне праздник?

Я чуть-чуть расслабился. Нет, этот глупец ничего не знает, и, хотя догадка верна, он сделал совершенно неправильный вывод.

— Вам следует поосторожнее обращаться со спиртным, — сурово отрезал я. — И уж тем более не покупать его во всяких притонах.

Брет заколебался — моё предположение попало в цель. Совершеннолетие — это ещё не повод продавать подросткам вино. Ясное дело, ни один солидный магазин на такое не пошёл бы. Оставив Брета в раздумьях, я снова взялся за ручку.

— Уходишь? — промямлил он.

— Да, — твёрдо ответил я. — Мои дела здесь завершены. Как и обещал, я больше тебя не побеспокою.

Что ж, я не лгал. Вряд ли объявление войны до полного уничтожения можно назвать «беспокойством».

— Я скучал без тебя.

Тут я едва не поперхнулся от шока, моё изумление не знало границ. Брет сегодня определённо не уставал меня поражать!

Я обернулся. Брет съёжился на своём подоконнике с таким жалким видом, что мне невольно захотелось подойти и утешить его.

— Ты всегда был умнее, — жалобно продолжал Брет. — Сначала я не понимал этого, но потом… мне не хватало твоего совета…

Дьявол, ещё немного — и я бросился бы к нему, чтобы поклясться в вечной дружбе и взаимопомощи! Наверно, я бы даже сумел отбросить свои планы и смириться с потерей родителей, но…

— Нам было хорошо вместе, да? — проскулил он. — И до школы, и после… пока ты с чего-то не взъелся тогда в пабе…

Меня словно кипятком ошпарили. Трижды проклятье, да этот недоумок так ничего и не понял! Я-то думал, он хотя бы поразмыслит над моими словами — чёрта с два, он просто списал всё на истерику!

Яростная ненависть волной всколыхнулась внутри, мне стоило огромного труда не растерзать на месте этого ублюдка, повинного в смерти родителей. И как только я мог пять секунд назад жалеть его?! Едва сдерживая гнев, я процедил:

— Нам было хорошо, пока не пришло то проклятое письмо. После этого наши пути разошлись, хоть я и не понял этого сразу… Но свой путь ты выбрал сам — а ведь всё могло быть иначе. Теперь уже поздно что-либо менять. Прощай.

И ушёл, не дожидаясь ответа и не надеясь, что он хоть что-нибудь поймёт. У меня был козырь — видеозапись колдовских развлечений, и я не собирался медлить с первым ходом в своей войне.

Я прокрался к тайной берлоге видеопиратов, где было подходящее оборудование, чтобы перегнать запись на обычную кассету. Днём раньше мне посчастливилось уговорить хозяина сдать помещение на сутки, так что меня никто не потревожил. Сложнее было туда добраться; пришлось идти кружным путём, перестраховываясь и путая следы — теперь, когда в моём кармане лежала бомба под всё общество магов, их шпионы мерещились мне за каждым углом.

Сняв видео с камеры, я без сил рухнул в кресло и выключился — сказались нервное напряжение и усталость. Вообще-то, я планировал начать действовать сразу же, как только получу запись, но организм распорядился по-своему. Пришлось потом ждать, пока наступит вечер и я смогу незаметно вернуться в свою комнатушку, где лежали документы и пистолет.

Проходя по тёмным улицам, я чувствовал себя солдатом, отправляющимся в бой — а ещё пророком, что несёт людям свет истины, невзирая на последствия и возможные жертвы. Голова кружилась, во рту пересыхало, меня попеременно бросало то в жар, то в озноб, перед глазами плясали разноцветные пятна; видимо, оттого я и потерял осторожность, дал себя обнаружить. В какой-то момент я заметил мужчину средних лет, который как бы невзначай следовал за мной по противоположной стороне дороги, периодически бросая на меня взгляды. Потом из тёмной подворотни, которую я только что миновал, донеслись неразборчивые голоса. Затем припаркованный у тротуара автомобиль мигнул фарами, едва я прошёл мимо.

Но мне уже было наплевать на соглядатаев. Они всё равно не сумели бы ничего сделать. На мне сконцентрировались надежды всех обычных людей, которых держали в неведении долгие века; я стал их голосом, что в гневе бросает вызов врагу, и стал мечом, что уничтожит бездушных угнетателей во имя свободы человечества. Никто из колдунов не посмеет меня тронуть, ведь за моей спиной стоят миллиарды.

Мне надо лишь указать людям путь, пробудить от безмятежной дремоты и отвлечь от глупых междоусобиц. Пускай поначалу они смеются надо мной и клеймят позором — я всё прощу, ибо их мозги затуманены вековой ложью. Но я заставлю их прозреть!

Я всё продумал. Здесь неподалёку находится телестудия. Я проникну внутрь. Как раз настанет время утреннего выпуска новостей, который будет смотреть немало народу. Пистолет поможет убедить техников запустить мою кассету в прямом эфире, а потом я расскажу зрителям, какие дела творятся за нашими спинами.

Меня увидят миллионы британцев; я запущу лавину, и пусть только маги попробуют заткнуть мне рот после этого!

Вполне возможно, меня назовут фальсификатором. Но ведь найдутся и те, кто поверит. Споры будут всё жарче и жарче, люди начнут ловить всех подозрительных субъектов, и в конце концов наткнутся на настоящего колдуна. Вот тогда-то и вспыхнет пожар!

В схватку вступят правительства, спецслужбы и армия, однако главной движущей силой по-прежнему будет ярость народа, которого дурачили и считали неполноценным. Разразится война — неслыханная, всемирная. Прольются моря крови с обеих сторон, но я верю: победу одержит тот, кто прав, кто борется за свободу, а не за сохранение старых порядков.

Грядёт битва! Ты слышишь, Брет? Я объявляю вам войну! И виноват в этом — ты!

Помнится, Троянская война разгорелась из-за любви Елены к Парису. Моя война начнётся из-за нашей дружбы — той дружбы, которую ты предал. Ту войну развязал жестокий муж Елены, желая вернуть сбежавшую жену. Эту войну затеял ты, когда растоптал и выбросил всё, что было между нами. Так кто же здесь мученик, а кто злодей, а, Брет?

Время рассудит.

Но здесь, сегодня и сейчас — правда на моей стороне.

Я знаю».

Человек отложил ручку, осторожно покрутил затёкшей шеей и выключил лампу. Комната погрузилась в мягкий полумрак; сквозь шторы пробивался сероватый тусклый свет — признак раннего утра. Человек с некоторым недоумением покосился на блокнот, где осталось ещё три чистых страницы, пожал плечами и потёр усталые глаза. Он смежил веки лишь на миг, но усталость тут же склеила их — не разъединить. Его голова медленно поникла и опустилась на столешницу, а пальцы правой руки легли на блокнот прямо под заключительными словами, словно подчёркивая их значение.

Сон был беспокойным: он видел поля сражений, кровопролитные битвы и горы мёртвых тел. Надо всем этим довлел образ гигантской вазы из пурпурного хрусталя — он горячил кровь и звал в бой. И лишь изредка мелькала туманная картина: старые яблони, усыпанные сотнями белоснежных лепестков. Она несла с собой умиротворение.

Спящий не слышал, как щёлкнул замок и входная дверь приоткрылась; не видел, как на пороге возникла плотная фигура в плаще странного покроя. Несколько секунд вошедший неотрывно смотрел на спящего; затем лицо его страдальчески перекосилось, а рука опустилась в карман.

Хрустальная ваза с грохотом рассыпалась на миллиарды осколков, каждый из которых превратился в ухмыляющийся щербатый череп. Спящий застонал — а человек в плаще достал блестящий полированный стержень и подрагивающей рукой нацелил ему в спину.

— Прости меня, Джулиус… — прошептал он. — Но так будет лучше… для всех. Обливиате!

* * *

В тот же миг в старом саду на Парк-Лэйн все яблони до единой разом сбросили свои листья. И больше на них не появлялось ни одного цветка.

Никогда.