Masquerade

Фейерверк.

Он брызжет лучистыми блёстками, рассыпая их разноцветными гроздьями по черному мрамору неба. И это небо теперь уже не кажется столь холодным и пустым. Пространство заполняется звуками и красками.

Огни зажглись. Трепет нарушен. Бал начался.

Маски!

Маски мечутся в пространстве. Всё пестрит. Мелькают силуэты и формы. Лиц нет. Костюмы скрывают всё… Или наоборот, обнажают сущность.

Платья!

Платья ниспадают мягкими тканями, всюду веера, перья, мех, декор и жемчуг. Перчатки переплетают черно-белые пальцы друг с другом. Изящные ладошки лежат на предплечье. Бархатные руки обнимают чуть увереннее. Партнёры меняются ежесекундно. Движения вальяжны, но в то же время отточены до совершенства. Запахи ударяют в голову. Притушенный свет льется в глаза. Тело чувствует и всячески внимает теплу. Шею обдувает прохлада. Пузырьки пенятся на языке.

Звучит оркестр. Музыка — ещё один дурман для мыслей. Тело просто-напросто тонет в вихре танца. Человек становится собой. Он смеётся, плачет, кричит, ругается, зовет, шепчет, умоляет и желает.

Он — един.

* * *

Именно таким странным и довольно-таки непонятным для ещё незрелого сознания юного Малфоя предстал Бал Масок. Этот Бал был его первым выходом в свет. «Свет» был ярким, смешным и даже в чем-то волшебным, но недолговременным. Десять минут. Для двухлетнего малыша вполне достаточно. По крайне мере, так утверждала его Maman. И от этого ему ещё больше хотелось остаться. Но даже подаренные книжки и игрушки не могли утешить его, а наоборот ещё больше превозносили праздник.

Праздник!

Именно он и был первым сознательным и счастливым воспоминанием Драко. Иногда он видел его во сне, иногда бредил им наяву. Он ждал своего часа.

Шелест мантии. Цоканье каблуков. Каменный пол. Ветер в ушах. Трепет в сердце. Минуты предвкушения. Наконец-то! Бесконечное множество ступенек и коридоров, дверей и перил. Последний поворот. Остановка дыхания. Медленные шаги и уверенные жесты. Вот она — его судьба. За дверью!

Факелы создают тени. Отблески кружатся в вальсе, предчувствуя. Они — отражение его души, его семьи, его дома.

Тонкая полоска света, игра пианино, эхо женского голоса. Покой.

Резная ручка. Блики золота. Поворот, резкий толчок. Дуновение ветерка. Воздух в глаза. Холод. Головокружение. Шаги на ощупь.

Огонь в камине. Запах вина — белое, сухое, полусладкое. Небрежно брошенный на софу телесного цвета шарфик. Мокрое пятно с грудой осколков хрусталя. Часть на стене, часть на полу. Обиженный портрет Maman.

— Драко. Разъяснять ситуацию не имеет смысла, — спокойный, уверенный взгляд, слабая улыбка, полузакрытые глаза, постукиванье пальцев. — Завтра. Без четверти десять. Малая левая гостиная красных комнат. Одежда — официальная. Надеюсь, у тебя найдётся время для этих … бесед?

— Я тоже искренне надеюсь, Papa, что время вы всё-таки разыщете, — ухмылка. — Вам ещё с Maman мириться.

В последний момент — поворот, наклон головы, три быстрых шага до двери, рывок — звук разбившегося стекла. Два пятна вместе и мои годы тренировок. Практика.

Удары в груди. Сбившееся дыхание. Опора на холодную стену. Мелодия.

Для Papa. Тихая. Успокаивающая. Умиротворяющая. Сонная…

Зевок. Улыбка. Шаги в темноту…

Холодные, сырые простыни, скомканные и опутавшие тело. Прохладные потоки воздуха по спине. И мурашки по коже. Напряжение мышц — потягивание. Пар от дыхания. Люблю. Завывание ветра в щелях витражей, шелест, звуки капель. Ночной снегопад закончился. Слякоть. Светает. Не хочу открывать глаза — так приятно просто чувствовать мир. Без картинок, без иллюзий. Зарываюсь носом в подушки — запах мокрой свежести, чуть пахнет листвой.

Мне мало места. Возмущенно расталкиваю ногами горы подушечек, и они летят в неизвестном мне направлении. С тем же легким негодованием переворачиваюсь на спину и ложусь «звездочкой». Хм. Papa говорит, что я часто любил спать с ними именно так, а иногда и вовсе поперёк. Ещё одно потягивание и зевок. Взмах рукой в воздух, мои окна перемещаются на запад — хочу увидеть первые лучи. Они самые нежные и запоминающиеся. И невозможно провести границу между ними и новым небом. Это небо должно быть таким, как глаза Maman. Влажным.

Я очень мало сплю. Забвение — слишком дорогая для меня привилегия. Я люблю утро. Раннее. Чистое. Тихое. Поворачиваю голову — серое. Без единого облачка. Похоже, у Maman будет хорошее настроение.

Пора вставать. Но двигаться нет желания. Окидываю взглядом комнату. Моё убежище.

Она круглая и светлая. Раньше здесь располагалась обсерватория. Но не теперь. Деда не стало. И комната умерла вместе с ним. Надеюсь, моя поступит так же. Хотя решать только ей.

Она меня терпит — уже чудо. Мало бы кто смог. Беспорядок. Мусор. Непонятно откуда взявшиеся булавки, книжки, пергамент, перья, игрушки, отвертки, болты с лентами, конверты, таблетки, конфеты и чашки, сумки и папки, пуговицы и тому подобный хлам. Будь на то воля Maman — она бы взорвала это место, даже не пытаясь найти что-то стоящее.

Мебели почти нет. Пара небольших диванчиков друг против друга — с поблекшими ножками и выцветшей, а местами и порванной тканью. Хрустальный журнальный столик между ними. И вазы по периметру. С маками и травой. Они стоят недолго. Пару дней. Их юность. А после — сразу смерть. У Maman целое море этих цветов, плантации. Она любит гулять среди них. Да и мы с Papa очень редко возражаем против их присутствия.

Моя кровать. Непосредственно напротив окон. Слева дверь. Прямо диванчики. Справа лестница. На втором этаже расположилась — сама собой, естественно — небольшая комната с двумя шкафами книг. Книги в моём мире также живут самостоятельной жизнью, меняясь ежесекундно.

Из этой своеобразной библиотеки узкий, без ограждений мостик, проходящий прямо надо мной, ведет в центр помещения. Его конец — небольшой, неизменно круглый балкон. С большим столом и чертежами — волшебных каруселей, паровозов, дорог, зданий, машин, механизмов. И телескоп на трёх шатких ножках. Пара книг уже служит ему опорой. Он тоже хочет уйти, как ранее и сделала эта комната. Но я держу его при себе — слишком дорог. Подарок в честь рождения единственного внука.

Ещё один взмах рукой. Ближайшие окна Мэнора перемещаются ко мне, и моя спальня превращается в стеклянный купол. Тени и полумрак меркнут.

Сегодня особый день. Само утро уже кричит об этом.

Приподнимаюсь. Цветные стёкла расположились в желанной мне позиции. И свет, пройдя через них, оживит это мрачное и отчасти скучное место до неузнаваемости. Зародится совсем другая жизнь. С иными красками и запахами… Нужно лишь подождать немного, и чудо случится. Я видел его сотни раз. И каждый раз оно разное. Уникальное. Неповторимое. И такое родное и близкое. Всё это — моё пересечение миров. Дорогих, возможно, только мне одному, и от этого ещё более ценных.

У меня есть пара часов на чертежи и около часа на себя. А затем — торжественный момент в жизни такого особенного юноши, как я. Ухмылка. Бал.

До восхода около четверти часа. Минуты расслабляют. Я вновь погружаюсь в негу и начинаю дремать. Похоже, я засыпаю с первыми лучами Солнца.

* * *

Проспал.

Открываю глаза и чувствую это. Вздох. Два удара пальцев по спинке кровати — активизация часов, простого механизма со стрелками — мой гость в кабинете Papa. У меня ещё минут тридцать. Опоздание — первый признак неуважения. Нужно спешить. Жаль, что Maman с недавнего времени отказалась меня будить, заявив, что для своего возраста я уже достаточно самостоятельный. И теперь моя очередь целовать её на ночь. Где тут логика, понятия не имею. Но всё уже было решено, и мне оставалось только сказать: «Да, мэм».

Зову эльфов. Моя парадная одежда готова. Мне приносят воду и полотенце. День начался. Умывание и купание — самое нежеланное занятие с детства. Моя стихия — Ветер, а не Вода. В ней я чувствую свою уязвимость. Мэнор знает об этом, и потому мне почти нереально отыскать ванную комнату в замке. Водные процедуры мне разрешены только в моей комнате, где он «дарует» мне все возможные средства для этого, а потом с таким же энтузиазмом забирает. От греха подальше.

Мне предсказали, что я утону. И это чуть не случилось несколько раз. С тех пор мою смерть принимают, как данность, не видя её иначе. Глупость.

Время одеваться. Белая рубашка. Накрахмаленные ворот и манжеты. Классические чёрные брюки с низкой посадкой. Атласный тёмно-зелёный пояс в несколько широких слоёв. Изумрудные запонки. Мантия. Носки. Ботинки.

Взмах рукой — зеркало. Стою прямо напротив него. Раньше у моего зеркальца случались истерики по поводу моего наряда. Что делать. У волшебного мира свой характер. Теперь мы редко ссоримся. Ибо вкусы почти всегда совпадают. Отражение подмигивает и одобрительно улыбается. Мои волосы уложены. Складки одежды расправлены.

Нужно спешить. Направляюсь к двери — заперто. Поместье опять балуется. И как всегда, непредсказуемо. Движение. Стена за лестницей перемещается. По обыкновению накладываю на себя отталкивающее заклинание и направляюсь к проёму. Дорога может привести куда угодно.

* * *

То, что я с детства ношусь по замку с невероятной скоростью, известно даже мне. Но этого, видимо, не достаточно, чтобы преодолеть итак во много раз сокращённое расстояние вовремя. Останавливаюсь перед дверью. Нужно перевести дыхание. Минута или две ничего не решат — гость на месте.

…Поверхность стены постепенно становится мутной, и вскоре я вижу себя, хотя и не чётко. Привожу внешний вид в порядок. Глубоко вздыхаю — внутренний. Открываю дверь и прохожу в дальний конец зала.

А вот и он. Северус Альга Снейп. Мой будущий наставник.

Хмурый. Возможно, слегка зловещий образ — бледная кожа, резкие, угловатые черты, невероятная худоба, которую невозможно скрыть даже под одеждой, длинный прямой нос, тёмные омуты. Похоже, глаза — мой крест. Ухмылка — он одет лучше меня и знает об этом. Что ни говорите, а чёрный цвет не столь универсален, сколь эффектен. Официальная одежда предполагает определённую долю сходства. Вот только подобный моему атласный пояс — тёмно-синий. А ещё браслет — белое золото — на запястье. Его почти не видно. Да и вряд ли его кто-либо замечал. Я чувствую металлы. Особенно в Мэноре.

Обстановка слегка накаляется. Молчание. Пересечение взглядов. Немота. Я весь в предвкушении его слов. Новая жизнь манит к себе неимоверно.

Приглашающий жест в направлении кресла. Мягкая обивка. Нагретая огнём камина ткань. Потрескивание дров, искры, оранжево-синее пламя. Нахмуренный взгляд напротив — не в глаза, в макушку. Дыхание. Онемение. Ни одного лишнего движения — сосредоточенность. Мне тоже пора прийти в себя. Эйфория начинает сменяться лёгкой долей непонимания. Молчание вновь затягивается. Бег времени теряет всякий смысл. Я слышу тишину. Он часть её. Это видно. Сформировалась подобная привычка «слушать» или была с рождения — не важно. Его это определённо не беспокоит, да и я не вижу страданий в личностном уединении.

Зарываю глаза.

Отчего-то ход моих мыслей сосредоточен на его мире. Что он? Кто? Откуда? К чему и зачем? Сколько? Как? Разве так бывает? Правда? ... Я не слишком-то много знаю об этом человеке. Древний чистокровный род. Исчезнувшее в одночасье состояние. Близость к аскетизму. Определённая доля фанатизма. Возможно, тяжёлое детство. Обучение чародейству. Определение норм для этого мира. Приверженец Лорда. Ближайший круг. Похож на ещё одну попытку моей семьи повлиять на мои предпочтения. Наставник.

Пора просыпаться... Он опустошает полбокала.

— Юный мистер Малфой. Думаю, Вам, скорее всего, известно больше, чем мне самому, так что я буду задавать вопросы, требующие правдивого ответа. Относительно вашего положения в обществе, возможностей вашей семьи и ... убеждений отца ситуация прозрачна. Относительно девятнадцатилетнего юноши — сплошной туман. Вы понимаете, на что идёте?

Не первый подобный вопрос. Легкий кивок. Этого достаточно.

— Повернуть назад Вам уже не суждено. Подобной прерогативы Вы добились сами, что, несомненно, удивительно для столь юного аристократа. Через месяц состоится ежегодный Бал Масок. И Вы первый человек такого возраста, которого удостоили возможностью присутствовать при данном событии. Новогодняя ночь — ночь Вашего посвящения в ряды Тёмного Лорда. Столько необыкновенного внимания не знал никто. А Вы... Вы — истеричный ребёнок с неконтролируемым эго. Куда спешите?

— Спешу... найти все ответы, не забыв вопросы. А Вы от чего прячетесь?

Снова этот взгляд — пристальный, пробивающий, подгибающий. Ухмылка.

— От прозорливых глаз неумолимых созданий.

— Прозорливые создания зачастую, зная свойства своих качеств, усиливают их.

— Угроза?

— Нет. Просто набор звуков.

— Тогда Вам пора научиться слушать.

И вновь ни слова. Покой. Нега. Усталость. Слишком много всего, и все-таки мне мало. Пора уходить.

— Подумайте ещё раз. И если понадобится, то снова и снова... Завтра. Здесь же. Тот же час.

Поднимаюсь и направляюсь к выходу. Всеми силами стараюсь не бежать. Прочь. В себя. В одиночество.

— И больше не заставляйте своего гостя ждать...

Захлопнутая дверь. Холодная стена. Похоже, лишь это может отчасти привести меня в чувство. Нужно ещё так много. Нужно.

Все утро и первая половина дня ушли на мои чертежи, бессмысленные и не нужные никому, кроме меня. Для чего я делаю подобную работу, остаётся загадкой. На размышления у меня нет больше сил. Уже почти полгода, как я исчерпал себя. И теперь все, что не было мной, потеряло всякий смысл. Я сам создал себе этот затерянный остров, не зная, как жить дальше. Всё это — лишь попытка пытаться. Одиночество захватывает меня всё больше и больше. Это похоже на бред сумасшедшего...

«Я просто живу, до такой степени, что это разочаровывает. Силы утекают. Люди по своей природе остаются одиноки. И я почти разучился верить этому миру. Почти... Злополучное «почти» заставляет меня на долю секунды, однако, задуматься — стоит ли обернуться? Это именно та составляющая, связывающая меня с понятиями, чужеродными по внутренней сути, но в то же время близкими, привычными, стандартными.

Мир — лишь фантазии. Больные и уродливые».

Д. М.

* * *

Я отвернулся лишь на несколько секунд — записи пропали. Дом подобен клетке. Золотой, безусловно, но от этого не менее жёсткой. Похоже, часть моих мыслей уже предоставлена Maman. Нужно подготовиться. Она вскоре будет.

Так и есть. Я успеваю лишь взять бокал, подойти к окну и замереть на долю секунды, удивляясь внешнему миру. Он не проще моего, но естественнее. И это определяет многое. А это многое предсказуемо. Теперь я замечаю — одни и те же реакции Maman, одни и те же доводы отца, один и тот же человек... Я.

Женщина спокойной походкой, сопровождающейся отголосками стен от шума шагов, приходит ко мне. Золотые локоны, заколки, пряжки, ленты. Уверенный взгляд, ресницы-пёрышки, румянец на щеках. Ткани, нити, мантия. Иногда я не узнаю в этом существе свою маму. Особенно её отражение в окне. Словно призрак. Прошедшего детства. Родной, но не тёплый. Да и голос... Слишком далёк он от моей реальности.

— Дорогой, возможно, имеет смысл обсудить некоторые детали твоего поведения.

— Доброе утро.

— ... Доброе, — шаги вперёд. Стремленье ухватить. А что? Сама не знает.

— Это что-то изменит, мэм?

— Вряд ли.

— Тогда зачем пытаться?

— Любая попытка предполагает продвижение. Ты же ходишь кругами.

— Просто... привязь слишком сильна.

Её взгляд жжет мою спину. Если бы не было её презрения к моим вещам, что-нибудь из них непременно полетело бы мне в затылок.

— Не забудь про ужин. Ждём тебя в обеденном зале в назначенный час.

Мне хочется закричать. Но занавески падают, и, обернувшись, я вижу лишь закрытую дверь. Полумрак. Свет пропал из комнат.

Нити. Их так много. И я привязан. Но я же слеп. Где они — неясно. Иногда мне кажется, что я сам для себя их создал. Причины и помыслы — забвение. Я теряюсь. Но проявление себя слишком дорого стоит. Из-за своего отчаянья я не знаю, куда податься. То, последнее, связывающее меня с этим миром — прозрачно. Мне хочется раствориться, уйти, обрубить. Некому протянуть руку. Лишь моя невеста дарует мне хоть какое-то, возможно, мнимое, но от этого не менее ценное успокоение. Мир словно игрушечный.

Я опускаюсь на один из своих диванчиков. Сжимаю пальцами подушки. И продолжаю думать. Мысли изменяют мне. Я не могу разобраться. Нежеланное утекает, возвращая меня к Пэнни.

Моя Пэнни.

Ты скоро прибудешь. Я жду тебя с нетерпением. Пульс бьется чаще. Сердце пропускает удары. Сознание думает о тебе. Ты всюду. И я тоскую. Любая деталь — мысль о тебе. И я не могу не думать. Ты — это что-то теплое и хрупкое. Подобно огоньку в моей душе. Твоё внимание — самое ценное, твоё одобрение — истина. И я добиваюсь. Веря, дыша этим — тобой.

Я даже не помню, когда это началось. Мы росли. Ты была рядом. Такие разные. Полюса.

Самое спокойное дитя в мире, несомненно, я. Перебирать кубики, складывать мозаики, рисовать — люблю. Присмотр в этом случае теряет значение. Заботу я и без того чувствую — мамины глаза. Они так схожи с твоими. Этим меня и завоёвывают. Взгляд — я повинуюсь.

* * *

Помню нашу первую встречу. Мне пять. Тебе, должно быть, четыре. Тяжёлая накидка, смешные воланчики, волосы в разные стороны, розовый носик, туфельки. Похоже, новые, неудобные. Ты дремала, лёжа на коленях няни. Меня подозвали.

— Твоя новая пассия, милый, — проговорила Maman, улыбаясь.

Я очень долго с интересом смотрел на тебя. Захотел взять на руки. Ты казалась такой маленькой, хотя я, наверно, был ненамного больше.

Мне запретили. Я заплакал — впервые. Ты проснулась и, удивлённо глядя на меня, протянула ручку, неуверенно касаясь моей щёки, вторила мне: «Уууу...»

Я порывисто обнял тебя и стал стаскивать к себе. Запрета не последовало.

Затем мы сидели. У камина. На ковре. Ты разбирала мои игрушки. Я смотрел на тебя. Казалось странным — твоё платье запачкано. Я не удержался — обмолвился. Ты обиделась. Продолжала смотреть на меня, чуть не плача. Тогда решилось всё. С тех пор мой страх — твоё разочарование.

И я постоянно присматриваю за тобой. Ты шустрая и шумная. Впечатлительная. Проказница. Но такая ранимая. Восприимчивая. Я делаю всё, чтобы сгладить этот мир для тебя.

Сон. Мимолетный экстаз или вечное забвение? Человеку, ни разу не кричавшему, не рыдавшему в ночи, ответ недоступен. Глаза мои давно уже высохли. Грудь дышит сама собой. Мысли — отделены. Я не знаю, я это ещё или уже нет. Бессонница дарует мне тишину и тоску. Я готов выть на Луну, лишь бы обрести то, к чему так давно шёл. Правда, с недавних пор я всё-таки начал принимать в себе истину, формировавшуюся во мне, но так до конца и неосознанную. Скоро конец. Всему, мне, вере. Дорога не верна.

Так много непонятного и непонятого. Я лишь флакон. Полый внутри. И меня пытаются заполнить. Влить, забить доверху. Но суть — вода. Пить её бесполезно. Она течёт внутри, снаружи. Это все те сплетни, голоса, наряды, маски. К ним же можно приписать деньги, власть, славу, знание, мудрость, дела и поступки. Мир не реален. Я вновь и вновь закрываю глаза — его нет. Я ничего не чувствую. Нет людей, предметов, ситуаций. Игра воображения. Я действительно болен или мне это кажется?

... В такие моменты я знаю, что могу всё. Абсолютно. Невероятно.

Картинки — они лишь в голове. И мне некуда бежать, прятаться. Я больше не могу сидеть на месте и смотреть в ночь. Нужно хоть куда-то себя деть. И я знаю, куда идти.

* * *

Горсть пороха, камин — перемещение. Свечи, лабораторные столы, груды стекла — пробирки и колбы, защитные чары перед входом. Мэнор связан с его домом. Возможно, от этого я стою в груде пепла и пыли чужого камина. Дальше хода нет. Лишь хозяин особняка может пустить меня внутрь.

Я жду.

Минута.

Две.

Три.

Четыре.

Чары оповещения сработали.

Грохот.

Шум.

Возня.

Дверь, ведущая в подвал здания, распахивается, и возмущённый владелец дома врывается в помещение:

— Люциус! Я, конечно, понимаю, что техника владения каминной сетью — явление неоспоримо важное для любого уважающего себя чистокровного мага, но вот делиться данной новостью... Юный мистер Малфой. И чем же мой камин заслужил ваше внимание в столь поздний час?

— Пожалуй, об этом я могу оповестить лишь ваш многоуважаемый камин.

— Приступайте. Надеюсь, у него найдётся минутка выслушать ваш детский лепет.

Удаляющийся силуэт. Размеренные шаги. Тяжесть тела, опускающегося на ступени. И вновь — обратный круг. Мне кажется, я видел его действия сотни раз. Работа — увлечение. Я знаю, он разлил зелье. Эльфы, мельтеша, убирают остатки варева. Но прекращать нельзя. Воплощение магии продолжается недалеко от меня. Пара метров.

Я опускаюсь наземь, поднимая в воздух черно-белые крохи. Домашний костюм, атласный халат — безнадёжны. Ступни, руки, лицо, шея — в саже. Опираюсь на стену — волосы. Мне всё равно. Мне нужно лишь смотреть на то, как ... что-то режется, крошится, смешивается, мешается, перемешивается вдоль, поперёк и по кругу, дымится, булькает, пахнет.

Успокаивает. Мне не важны детали. Я пристально слежу за движениями. Они не соотносятся с человеком. Живут сами собой, самостоятельно, непринуждённо. Мне нравятся мерные постукивания, ритм, колыбельная. Я закрываю глаза, слушая отголоски игрушечного мира, и, наконец-то, погружаюсь в сон. Мимолетный экстаз или вечное забвение?

* * *

Дурман постепенно рассеивается. Я в Мэноре. В своей кровати. В чистой одежде. Лишь до сих пор неубранная грязь на полу напоминает о чужой лаборатории. Хочется сделать хоть что-то для разрушения этой занавески. Тьма вокруг. Неведенье повсюду... Это обезоруживает.

Меня спасает цоканье копыт. Звук грохотом разносится по ночному замку. Экипаж подъезжает к дому. Пэнни. Дыхание перехватывает. Хочу прижать к себе. Я не один. Срываюсь с места в направлении выхода. К парадной! Быстрее. Быстрее. Быстрее. Так гонят загнанную лошадь. Я не знаю, как долго я двигаюсь. Время течёт независимо от меня. Параллельно. Рядом. Около.

Впереди мелькает кольцевая лестница. Белая. Мраморная. «Открахмаленная» подобно моим рубашкам. Главный вход. Там же выход. Гербы, гобелены, подсвечники, факелы, витражи. Изгибы стёкол — прутья клетки. Лунный серп — за решёткой... Иногда я забываю, где я. По ту или по эту сторону? Не важно. Не сейчас. Лирическое отступление перед встречей. Немой и долгожданной.

В вечности — миг. В миге — вечность. Я плутаю. Путаясь. Вот она — моя Пэнни. Чуть вздёрнут носик, розы в волосах и вновь тяжёлая накидка. Ступени, ступени, ступени... Расстояние. Разделение. Вуаль закрывает глаза. За что она так со мной?

Домовые эльфы разбираются с багажом. Maman обхаживает Изгельду — Maman Пэнни. Сейчас состоится «чай» — деловые разговоры. Я помогаю Пенелопе с верхней одеждой. Под бархатом бархат. Мягкий, тёмный. Провожу пальцем по изгибу шеи — мурашки.

Так называемые взрослые не обращают на нас своего дорогостоящего внимания. Предоставлены сами себе. В очередной раз. И мы всё знаем. Мы всё понимаем. Молчим. Светский визит в пять утра — обычное дело. Нет ничего необычного в этом. Просто визит, просто встреча. Повторяй и запоминай.

Papa Пэнни призвали. Он у Лорда. Мой Papa там же. Здесь — убежище. Война.

И это всё то, что происходит с каждым из нас. По-своему. По-разному. Одинаково.

* * *

После мы бежим вдоль коридоров, играя в салки. Смеемся. Кричим. Пэнни хохочёт. Из её глаз текут слёзы. Истерика. Она сказала, что ни один уважающий себя аристократ не станет спорить с желаниями юной леди. «И потому — ты водишь!» Прячем чувства под обёртку, подобно цветам в упаковках с бантами. Зачем украшать прекрасное? Зачем прятать истинное? Как хотите. Я позволю. Я сыграю.

Затем мы долго беседуем. Обо всём и ни о чём одновременно. Я слушаю. Моя невеста не умолкает, выливая из себя накопившееся. Она говорит и говорит. А я просто стою рядом. Похоже, «чужое» душевное нам не нужно. Тело. Осознание. Близость. Духовно я не связан ни с кем. А «нити мои начинаются там, где заканчиваются твои» Пэнни.

Секундное молчание. И вновь поток воды под ликом улыбки. Не могу больше. Притягиваю её к себе, обнимая. Глаза в глаза. Люблю. Губы к губам. Соединение. Без движения и вздохов. Ещё раз. И ещё. Чуть резче. Настойчивее. Мы движемся к постели...

Терпеть не могу. Откуда у Пенелопы подобная привычка? Дурной тон? И наболевшее ожидание? Всё может быть. Однако я явно не учил её курить в кровати. Не поможет.

Возможно, дым, запах, ощущения тебя успокаивают... Нет. Вряд ли. Ты не справляешься. Ты дрожишь в моих руках. Пташка. Тебе страшно. Невыносимо страшно. Страшно от того, что не знаешь — а где она, эта опасность? Кому угрожают? Чем? Как? И сколько?

Дорогая моя, ты ничего не можешь. Ни для себя, ни для меня. Подобно растению. Цветам. Таких, как ты — много. Все мы — ботанический сад. Потерялись. Заблудились. Лишились сил. Осталось только кормить да присматривать. И то иногда. Смешно? Это политика. У нашего Лорда она такова. Всё сам — нашёл, подготовил, взрастил. Родители — позволили, допустили.

Мы слишком хрупки для этого мира. Дети. Мы бредим наивными мечтами и видим сказки в ночи. Эгоистичные. Простачки. У каждого — свой чулан, свои игрушки. Каждый — центр Вселенной. И нам нужны — похвалы, внимание. Этим питаемся, этим живём.

Я бессилен. Бессилен, любимая. Смотреть, не касаться — мой удел. А вы... Вы смотрите на меня с упоением и восторгом. Я — очередная загадка в книжке-раскраске.

Так ведь, Пэнни? Совершенно, невероятно, но определённо неинтересно кто я, что, для чего...

Символ. Живой. Живущий рядом. Почти под боком. Вот я — то, к чему готовят с детства. Вот я — то, о чём мечтают. Вот и я — то, что идёт на гибель.

Где лучше, Пэнни? Там, где ты? Или там, где я? ... Да. Ты права. Я на самом деле глуп. Дурашка.

Обними меня. И скажи это ещё раз.

* * *

Я просыпаюсь через час. Морально измотанный, уставший, один. Мне снятся кошмары. В последнее время всё чаще и чаще. Суета, крики, несвязанные друг с другом сцены. Маскарад.

Желаю беспамятство. Желаю безумство. Хочу эйфорию — без мыслей, одни эмоции. Забытье.

Метания по спальне, нет возможности унять эти мысли. Опять. Вновь. Снова. Невыносимо. Однообразно. Ответов нет. Хождение по кругу. Из стороны в сторону. Загнанный. Забитый. Тоска.

Я больше не могу выносить этот плоский мир. Рельеф выровнен. Не мною. Вами. И жить невозможно. Мне холодно. Здесь слишком холодно.

Я мёрзну. Я вяну. Задыхаясь. Погружаясь. Одиночество.

...Понимание. Это чувство или понятие? Редкость. Почти невозможность. Почти...

Спутано, сплетено, сцеплено.

Прекращать. Нужно прекращать. Прекращать немедленно и бесповоротно.

Мерлин, что же мне делать?

Взгляд натыкается на пуговицы, пару пружин, синюю ленту и иглу. Неизвестным мне образом в голове начинают кружиться различные вариации их соединения.

Улыбаюсь. Так смешно — вот оно, успокоение. Вещи — брошенные и забытые, ненужные и безликие — по нелепой случайности лежащие рядом, вместе, близко — моё спокойствие. Способ уйти и не потеряться. Забыться, но не раствориться. Найти ту часть себя, возможно, ненужную, но родную и близкую. И я могу их обновить — как себя, так и их — вдохнуть жизнь, изменить. Преобразование — поможет ли это в моём случае? Ладно. Не сейчас — не важно.

Опускаюсь на исшарканную обивку и утыкаюсь взглядом в стол. Такие хрупкие, маленькие, простые. Их отражения пляшут при утреннем свете, обволакивая мои думы. Трудно прикоснуться к ним — нарушить покой, безмятежность.

Интересно, а вещи умеют хранить память? И если да, то чью — свою или своего хозяина? Игрушки. Боже, нами так же играются, любуясь.

Из складок своей мантии достаю волшебную палочку и начинаю накладывать заклинания. Детальки соединяются — пуговка, пружинка, пуговка, иголка внутри новой пружинки и лента сквозь изгибы. Замораживаю, чуть увеличиваю — статуэтка. Осматриваю со всех сторон, убирая трещинки и неровности. Меняю цвет, наношу нержавеющую основу, покрываю магическим лаком, чуть меняю наклон изделия — готово. Отстранённо любуюсь — сочетание идеально.

Пора собираться. Утренняя ванна, очередной официальный костюм, кофе. Лабиринт коридоров, многообразие окон и картин, гравировка камня, дверь малой гостиной красных комнат.

* * *

«...Вам никогда не казалось, что мир рушится? Трескается, осыпается, падает — а вы стоите и смотрите. Чувств, переживаний — нет. Вы вдруг оглохли и пребываете в желанной тишине, видя картинку катастрофы. Словно фокус. За стеклом, за плёнкой бурлит жизнь — а ваши мгновения остановились.

Д. С. М.

* * *

Моё письмо. Предрешающее. Искреннее. Запутанное. Определенно желанное. От того и губительное. Своеобразная история, возможность перечеркнуть всё. ...Я так и не смог этого сделать. И я страдал, видя, как пламя поглощает мысли, забыв даровать свободу. Цвета жизни смешиваются, сгущаясь.

Я знал, что это когда-нибудь случится. Данное никогда не скрывалось, не утаивалось от моих глаз или ушей, оно просто-напросто не укладывалось в моём понимании, отодвигаясь на задний план. Я был ослеплён возможностями, а если точнее, то мечтами о них. Но присущая власти рациональность заключалась в поверхностном осуществлении желаний, маний и предрассудков.

Убийство младенца. Год или чуть меньше. Ритуал.

Вот только ... для кого?

Смерть случается, граница пересечена, крик вырывается, вторая жизнь гаснет.

И теперь ты можешь идти дальше, можешь дальше спасать своё тело, избегая большего шока. Этот позор, он останется с тобой навсегда, искупление — лишь злая шутка.

И я вновь связан. Границы слишком близко — черта и желание — вопрос в том, куда меня толкнут. Мой искусственный мир шаток, подобно карточному домику.

А другие... Другие видят за этой чертой дарования — слишком невероятные, слишком жизненные. И я тоскую по вечности.

* * *

Моё письмо, так и не ставшее предсмертным, держат уверенные руки. Ни движения, ни шороха, ничего — не выдаёт смятение, размышления, понимания — я знаю, ты понял. Почти уверен — Maman вновь в своём репертуаре — но как? — не знаю. Похоже, она слишком испугана, раз доверила это кому-то ещё. Вот только чего ждала. Зачем медлила? Или время ушло на осознание своей отдалённости от меня? Что я говорю — глупо... Нет смысла видеть за поступками что-то большее личностной выгоды. Это просто ещё один метод решения «моих» проблем в её глазах. Боже, когда же ты уснёшь...

Подобное я вижу и у Пэнни. Со временем всё чаще и чаще: сначала тонко — намёками, после — словами, теперь — действиями. Я боюсь загадывать на «дальше».

Как бы то ни было, они близко, я далеко. И ты это знаешь, видишь — сам такой. Истерзанный и одинокий, измотанный и потерянный — попытками, бликами счастья, пробами, стремлениями. Нам не нужна слава, нам не нужна истина в первой инстанции, нам не нужен этот мир (он лишь способ, не тело) — покажите нам дорогу, дайте нащупать заветное.

Сегодня ритуал. Я не понимаю, не чувствую, не осознаю. Я вновь закрываю глаза. Вновь, как делал много раз — лишь для того, чтобы эта реальность, обыденность оставили меня — дали время на другое. У меня его и так мало.

Но сегодня всё иначе. Ты возьмёшь меня за руку — и, возможно, поможешь это пережить — возможно, даже получится не сойти с ума, а увидеть что-то новое, загадку, ключик. В основном лишь для ритуала и берут наставника — остальное прекрасно известно высшем свету. Я вот только не знаю, откуда в тебе берутся силы пойти на это. Опять.

Жизнь, и вправду,

Сплю?.. .

Пожалуйста, пусть это будет сновидение — без эмоций, без переживаний, лишь наборы карт — Таро. Вчера после прогулки Пэнни гадала, раскладывая карты для меня. Она беспокоится и ищет ответы — что со мною — даже яростнее меня. Дело в том, что я себе просто не интересен. Мне нужно большее, чем я есть.

От задумчивости отвлекает движение. Ты даже не пытаешься говорить — указываешь на кресло и бокал вина. И мы просто сидим, глотая воздух, запивая его напитками — передавая ощущения неосязаемо. Это единственно верный способ меня успокоить — дать возможность понимания.

Следует отблагодарить Maman — внимание оценено.

* * *

Остаток времени — час на сборы — я провожу в своей комнате. Настала очередь Мэнора вернуть мне трезвость ума, опьяненного общением с тобою. Он зажёг свечи, камин. В вазах появились свежие цветы, трава — аромат. Окна — настежь — пахнет вечером. Сумерки, туманы. Облака — подобно сказочной стране — обволакивают сад. Остановка времени, покой, воспоминания.

Я стою на балконе. Ловлю взглядом мигания звёзд. Их немного — всего две, но это временно.

Тишина.

Она угнетает. Подобно идеальному, но это не так.

Не хватает... Жизни.

Возвращаюсь к себе — на диванчики. Столик усыпан раскладами карт, бутылками шампанского, бокалами, чашками с кофе. Среди всего — моя утренняя статуэтка. Тот самый ключик.

Обхватываю ладонями, сжимая в объятьях. Выхожу на лоджию. Ещё один быстрый взгляд на своё творение — бросок в темноту — искры заклинания. Шум воды. Фонтан построен. А мир, и вправду, игрушечный.

* * *

Вновь мы встречаемся — в парадной среди белого цвета, среди безжалостных звуков — картина смерти. Но мне уже всё равно...

Красота — симметрична.

Всё чётное — смертно.

И мне остаётся лишь идти, куда ведут, забывая оглядываться назад. Сначала в камин — заброшенное здание на Волкет-стрит — а после — через условные знаки и условных людей — информация — клочок бесформенной бумаги с адресом. Ещё один мираж. Чёткого плана нет — всё хаотично. Определение места — щелчок аппарации.

Вы можете признать правду? Можете? А вот я не могу... поверить, что моя жизнь, и вправду, существует.

Темнота. Вам мало?

Порог дома. Обыкновенное здание — два этажа, кровля, заборчик, клумбы, рюшечные занавески, свет фонаря. Мило, до одурения. Так тогда мне казалось, ибо я ни разу не видел ничего столь маленького и даже слегка неуклюжего.

Тесное и уютное, пыльное и светлое, старое и живое. Суррогат предметов и хозяев — чужой дом — семья. Вещи, которых я был лишён по рождению — здесь воплощены.

«Можем ли мы надеяться, что наши сердца растают? Что я смогу обрести покой, сохранив при этом лицо и душу? Боже, иногда я сожалею, что ты мне её дал, за что?..»

Мы входим внутрь. Заклинания, маски, страх — смешные, нелепые движения, вздохи — сон. Размеренный, мнимый, невидимой рукою созданный — мне никогда не спать так более. Туман мыслей, обрывки воспоминаний — крик. Сорвавшийся, вырвавшийся, зажатый чужой рукой. Предметы, мебель, стены, стёкла движутся слишком быстро. Семейный портрет — нитки трещин — накануне появившиеся...

Мёртвая тишина, забытая память, скрипы лестницы — рамки, рамки, рамки. Не вижу смысла в подобном обилии фотографий. Силуэты, размытые лица, черно-бело-цветное — капли на стене. Лишь они двигаются в этом доме-могиле, лишь они улыбаются и живут моментом, лишь они прекрасны в своей неизменности — им ничего не грозит. Людей нельзя запечатлеть на плёнках, портретные картины — только после смерти. И то редкость. Так зачем Вы пытаетесь перехитрить гибель, время, задуманное? Надежды на «запоминание» ничтожны... Впрочем, как и Вы сами. Мне остаётся лишь сказать «Прощайте» и применить все силы к осуществлению возможности.

... Я не знаю, от чего дрожат руки...

Небольшая комната — спальня, с безобразно большой кроватью для столь тесного помещения, шкафами, также похожими на нечто несуразное и огромное, обилие мелких деталей — очередные деревянные рамки, торшеры, подушки, статуэтки, люстра, окна, зеркало, колыбельная. Заклинание тишины для двух свернувшихся друг возле друга людей и взгляд на тёмно-коричневую, обшитую желтой тканью с непонятными рисунками, кроватку. Мысль о том, что и меня держали так, завязанного в мешок, укутанного, вспотевшего, пыхтящего, пахнущего молоком и пелёнками — лишает логики.

Я взрываю потрескавшиеся рамы, и они с хлопком пустого выдоха вылетают наружу, осыпая нас градом стекла и щепок. Непонято-красивые желтоватые блики — завораживают мгновения. В следующую же секунду твой вопль заполняет пространство, я оглушён. Меня определённо чем-то накачали... скорее всего, вином.

Уже не важно... Время исчезает, и остаются лишь отблески болезненно-жёлтого цвета, ночь, твой силуэт, его лицо. Красное, исцарапанное осколками, с мокрыми разводами на щеках. Оно надрывается, широко открывая рот, тем самым обнажая воронку глотки, чёрные точки глаз почти не видно из-за воды. Звуки пропали.

Тебе, наверное, хочется знать, что я обо всё этом думаю, как вижу тебя, твоих родителей... Мыслей нет, поверь. Сплошные картинки, сплошное восприятие, не отделяющее людей от предметов, деталей от целого — подобно сну, который кажется реальнее жизни, так как долгожданен после изнурительной бессонницы.

Твоё лицо будет преследовать меня вечно. Благо я не вижу твоего щуплого тельца, не замечаю твоих порывистых движений под сдерживающей тканью. Родители ведь тебя сами для меня и приготовили. Ты беспомощён.

Ты думаешь, я не смогу поднять на тебя руку и, наконец, завершить то, за чем сюда отправился? Глупый, глупый малыш… Если не я, то он, они. Вашей семье всё равно не увидеть рассвет сегодняшним утром. Вы останетесь в своих прекрасно-детских иллюзиях, в их переплетениях, в их событиях.

А мне грозит стыд и ещё большее отчаянье внешнего мира. Потому я и выбираю внутреннее бичевание — уже знакомы, не так страшно, выдержим. Позор рода мне смыть не позволят… Хоть что-то, хоть какая-то, но надежда — причудливая мечта.

Мне нужна ненависть. Мне нужен последний рывок… Я могу найти его лишь в отвращении. Меня вводят в ужас эти полоски красно-водяных разводов, твоё желание противостоять, держаться за воздух — вдыхая. Мне не нравится смотреть на тебя, не нравится знать, что ты существуешь, как помеха моего благополучия.

— Авада Кедавра.

Зеленоватая вспышка, определённо не оправдывающая себя в этом странно-заполненном золотом мире. Ночь. Разбитый твоим заклинанием фонарь. Темнота.

Ещё минуты три я смотрю на людей непонятного телосложения, они кажутся более мерзкими в своей неопределенности, нежели уже убитый ребёнок.

Ребёнок… Боже, ещё год-два и у меня у самого появится нечто подобное — жадно дышащее, маленькое, мной и Пэнни пахнущее. Что я наделал? Я уже его возненавидел, убил, проклял.

Ещё две быстрых вспышки, два глухих выдоха и водоворот аппарации. Ты успеваешь схватить меня за мантию.

Перемещаюсь прямиком в Мэнор. Он убирает защитный заслон, предчувствуя моё безразличие — я беспрепятственно с грузом твоей руки на теле приземляюсь где-то в районе северных земель сада. Недалеко от моих комнат.

Я мыслю лишь о побеге, укрытии, новой стене перед этой жестокостью, собой, правдой. Я требую одиночества, я могу страдать лишь в уединении.

Мне не дают опомниться — резко бьют по лицу, потом в живот, плечо, грудь.

И меня пробивает... Слезы несуразными потоками хлещут по щекам, окружающие меня вещи растворяются — меня вывели из состояния покоя, разбив мой хрустальный мир, заставив открыться. Мышцы лица сокращаются всё резче, горло хрипит из-за невозможности вырвать полноценный выдох, голова кружится... Я слышу лишь своё бешено — уже неминуемо завядающее — бьющееся сердце, из ноздрей стекает кровь, обвивая гортань, горло, ключицу.

Всё перемешивается. Я не могу разобрать ни своего положения, ни состояния. Я умираю?

Безразлично-интересно. Равнодушно-неоднозначно. Яркость мира, закрытые глаза и боль. Это точно зелье. Вот только какое? И для чего? Что есть мои истинные чувства — чёткость или беспамятность, хладнокровие или горячность? Сумбур. Я слышу какие-то голоса, окрики. Они оживляют, резко вздёргивая — вырывая.

Сладковатый запах хвои и пыли, чуткий — мокрой земли с мускатной примесью, горький и расплывчатый — крови и крахмала. Где я начинаюсь и где я заканчиваюсь — непонятно. Это мои руки помогают мне подняться, или твои? Сквозь помутнение и желание упасть и остаться как есть в этом холодном, сыростью и хрупкими снежинками пропитанном сне я вижу, как зажигаются звёзды. Сотни тысяч звёзд... Эти чёртовы фонари в форме бабочек для сада Maman. Я ненавижу этот прозрачно-желтоватый цвет Солнца. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. И все его оттенки. И цвета вообще. Ненавижу. Ненавижу. Одна за другой вспышки гаснут, даря разряжающую тишину ночи... Похоже на моё «спонтанное» заклинание. Не помню, чтобы я так умел.

Отвратно-хрипло кричит ворона. Где-то надо мною. Повторяя и повторяя. Хватит! Без тебя всё знаю, без тебя! И эти пары быстро бегущих звонко мелькающих ножек... Нет. Только не они. Убери. Убери меня от них! Не пачкай!

Ногтями и пальцами впиваюсь в твою кожу, тело — подобно судорогам умирающего существа. Забери. Забери меня отсюда. Не дай им увидеть. Не смей. И лишь хрипы срываются с губ, кровь заливает рот. Я захлёбываюсь. Не могу дышать. Не могу сглотнуть. И лишь ожесточеннее вцепляюсь в твои руки.

Я ясно слышу голос отца. Он совсем близко. Расстояние вытянутой руки — четыре ладони. Когда он успел подойти? Так быстро... О чём? О чём они говорят? Я не понимаю. Где Пэнни? Она меня видит? Видит? Я дёргаюсь — довольно! Отец и так вдоволь насмотрелся на моё унижение. Нужно уходить. Уведи меня немедленно.

— Люциус, прошу, позаботься о дорогой Нарциссе и юной мисс Паркинсон. Я сам разберусь с Драко.

Да. То, что нужно. Почему так долго ты не мог этого понять — мне нужны мои комнаты. Прошу.

— Северус! Что с моим наследником?

Мерлин! Зачем ты даруешь мне мой слух отрывками? Что за пакостный поступок. Лиши меня этой привилегии. Лишь боль и смятение. Я не хочу этого знать. Не хочу после иметь возможность обдумать и заключить, ещё больше осознав безразличие и такт.

Зачем мне знать чужие судьбы? Зачем эти переплетения, паутинки-проволоки?.. Оборвать...

— Ничего серьёзного или потенциально опасного для здоровья твоего единственного сына. Побочный эффект зелья. Зря я не учёл силы его первого заклинания.

Ты меня выгораживаешь? Защищаешь? Странно. Что за чувство — беречь кого-то? Я берёг хоть раз, берёг? Скажи мне... Я ещё способен на это? Если да, то пора вставать и идти в свои покои. Ты ведь всё учёл, всё... Забыл лишь мою детскую впечатлительность, моё пока живое сердце. Я не подобие, мы просто схожи. С тобой всё было по-другому — прощё и однозначнее. Я сам себе помеха — перенервничал.

Чувствую невесомость и тёплые, бесшумные потоки воздуха по прилипшей ткани и изнурённому телу. Хочется запрокинуть голову, открыть глаза и найти в бездне те две ранне-вечерние голубо-белые звезды. Меня левитируют.

Мэнор со своими разноцветными сегментами беспрепятственно проникает в сознание, предоставляя взору водовороты комнат, лестниц, стен, окон. Те же предметы, что и в злополучном, уже погребённом под землю, доме. Время пробегает мимо. Оставляя размытые следы в виде обрезанных картинок. Подобно кубикам — сиди и собирай, составляй мозаику. Правда, куклы здесь — живые люди. Природа дышит. А сути нет. И я потерялся.

Голова опускается в белое облако, тело — в перину. Мышцы начинают расслабляться. Рывками пробую свои губы. Кистью руки зарываюсь в пряди. Ничего. Ничего, кроме постепенно выравнивающихся ударов пульса. И твоей тени от пламени огня на полу из красного дерева.

Мне кажется, я слышу слова Papa, успокоение и меланхолично-растянутый тон, повседневные речи и бормотание на ушко Maman. Её мягко-застенчивая улыбка и тянуще-медленно скользящий с плеч шарфик бирюзового оттенка. И стремительно бегающие глаза, захватывающие и понимающие, и тяжёсть век, и перебирание ткани — Пенелопа...

Я схожу с ума или это вновь причудливые игры Мэнора?

Топот быстрых ног, и всплески воды, и тёплые полотенца, и ворс накидок. Как то дитё — моют, укутывают, закрывают, усыпляют, покачивают... Я почти вижу свои обычные сны. Они всегда слишком объёмные, и их достаточно много за раз, не пять, не шесть, а более. Но начало зачастую одинаковое — выявление цвета, тематики, отдельных фигур. Я уже начинаю различать свет — красный, снился убитый человек.

Точнее, мясо. Пространство усыпано кровью, и плоть перемешана со сладко пахнущей мякотью арбуза...

На миг хочу увидеть твой силуэт, скорее всего затерявшийся у окна среди фарфорово-тонких ваз с кровавыми маками… убедиться, что ты ещё здесь, со мною, близко. Так близко, что мне горячо от одной мысли — и разум затуманивается.

Мы ведь больше с тобой не увидимся, не поговорим, не напишем друг другу писем — я знаю. Мне будут позволены лишь мелкие взгляды — знаки приветствия. Первые — на скором Балу, остальные — на редких вечерних приёмах Дома, среди собраний, иногда у отца.

Мы пойдём своими дорогами — у каждого своя собственная и неповторимая. Вновь одинокие и уставшие мы погрузимся в поиски — монотонные, съедающие. И теперь везде я буду ловить твои черты, привычки, очерки. Ты ранил меня — определёнными жестами и словами, определёнными образами и мотивами — их я и буду искать.

Нет. Это не цель жизни. Это лишь приятный момент в поисках. Секунды нескончаемо длящиеся. Дойти мне не суждено. Я знаю. Чем я тешусь, спросишь ты однажды мимоходом — и я ничего не отвечу, рывком сожму твою ладонь — раскрывая её.

Да... Так и будет.

Так и будет... Да.

Другое дело — ты. Так до конца и непонятое, непознанное, нераскрытое. Нечто шикарно-тайное, нечто несоразмерно-свежее. Тихое, точно тиканье карманных часов, прижатых к груди во внутреннем кармане. Случай времени. Я буду вечность гадать, чем для тебя являюсь. Попытки, попытки — пробы... И горы ошибок, на которые можно смотреть с улыбкой.

Но тебя нет около окон. Нет.

Нет в моей обсерватории.

Погасли последние звёзды.

Рассвет.

* * *

Внутри обрывается. И я падаю в эту глухую неизвестность и обиду. Меня накрывает, и голоса нет.

Взгляд в небо. А вот и ты — на балконе по центру комнаты. Что ты там делаешь? Что? Наверху лишь мои бумажки. Все чертежи, весь мой труд, вся работа — голубые мечты по постройке замков, дорог, механизмов. Точных и сильных, почти безобразных, неосознающих своей мощи. А ещё там мои записи — нескладно исписанные листы помятого пергамента стопками сложенные. В них весь я, всё моё предречение и тайные помыслы.

У меня договор с Мэнором. Он хранит дневники под ножкой того самого стареющего телескопа — в книгах.

И все-таки, что ты там делаешь, Северус? Я слышу шелест бумаги, стеклянные чернильницы падают одна за другой — разбиваясь, слышу треск огня, сжигающего в своей пасти мои перьями голубей написанные слова.

Как ты мог? Что там такого было найдено, если ты решил уничтожить данное? Уничтожить часть меня. Перечеркнуть, возможно, ту единственную составляющую, с помощью которой я ещё могу радоваться этой жизни, ценить и уважать, любить и дорожить. Не бояться. Противостоять.

Хочешь добить меня, окончательно превратив в глупую, красиво сшитую, с идеальными манерами и безоговорочным выполнением всего требующегося куклу? Нет. Ты сам кукла в его руках. Дрянная, чёрная кукла. Лишенная многого взамен на логику и безразличие. Потрёпанная жизнью и случаем.

Твои шаги подобно ударам-обрывкам — каблуки по камню лестницы и глухая поступь по ковру. И быстрые, не задумывающиеся движения — страница за страницей, опадающая в пекло. Меня сжигают изнутри, заживо, зарывая в землю — пепел. Я вскакиваю, срывая одеяло, роняя эти чёртовы подушки. Так же глупо ступаю по твоему пути.

Звуки пожара сковывают. Я вижу, как это завораживает твои взоры, лицо пылает, а ткань чёрных одежд трепещет. Хватаю полупустую-полузаполненную бутылку шампанского зелёного цвета стекла. Ты успеваешь лишь полуобернуть голову, как я бью ею по твоему лицу. Со всей силы, стремясь причинить боль, стремясь доказать свои возможности и стремления, мысленно желая смыть это пламя, заглушить потоками. И вновь это лицо с красными подтёками, размытыми водой.

Ты тихо оседаешь наземь, вороша руками мантию. Ещё мгновение — и сознание покидает тебя, доверяя твою судьбу в мои усталые руки. Подхватываю тебя, волоча до ближайшего диванчика. Тяжелее, чем кажешься, доступнее, чем пытаешься быть. Ты мне нужен, пойми. Любой, но рядом. Как мне сделать так, чтобы ты понял, заключил, поверил и отдался..? Мне требуется всё — все крупицы, вся пыль, каждая ресница, каждое прикосновение, каждый удар...

И я могу лишь прижиматься к твоим коленям, позволяя ткани сцеловывать мои слёзы. Сжимать, обнимая всё яростнее и ожесточённее. Чувствовать кости и сухожилия, мышцы и плоть. Ты такой тёплый. Мои щеки горят от неминуемого уединения.

Мне нравится слушать твоё дыхание — почти шепот, почти бормотание. Возможно, то самое, так и не сказанное.

Мне нравится гладить твою кожу. Она такая тонкая. Её поверхность белая с сине-закрашенными венами.

Мне нравится смотреть на тебя снизу вверх, так твой образ ещё более необычный, более сложный, но и более открытый в то же мгновение.

Мне нравится, задрав голову, ловить твой запах, опираясь затылком на диванную мякоть, щекою — в жар бедра. Ты пахнешь чем-то странным. Вроде черники с листьями белой смородины — тех, что выращивает Maman для твоей работы. А ещё — мокрой дорогой и осевшей грязью. Сладковато-терпко.

Боже, я не могу больше смотреть. Лишь смотреть... Ты мне нужен, пойми. И меня срывает, заставляя сломя голову кинуться на тебя, седлая твоё тело.

Знаешь, мы с Пэнни очень любим верховую езду — часто соревнуемся, больше дурачимся. Первый её комплемент мне? Нет, не долг нраву, не уважение обычаю — дело порыва, сплошная вульгарность...

Знаешь, она сказала, что её сводят с ума мои бёдра. А тебе они нравятся, милый?

Пойми, это не насилие. Возьми как дар, не нужно проклятий. Твои веки сладко дрожат. Ты видишь сны. А я и так не наяву. Иначе вообразить бы не смог, что подобное сложится. Что мои чувства проявятся, что я смогу выразить их наперекор себе — не сохранив, не спрятав.

Эти губы завораживают. Я собираю все твои вкусы своими — с висков, с кистей, с ключицы. Я жажду кусать ту кожу — за ухом, около плеч. Твоя-моя мантия, пуговицы рубах, запонки манжет — улетучиваются. Швы рвутся, ткань трещит — умоляя.

Ещё и ещё.

Ещё и ещё.

Голоса и окрики.

Опять и вновь.

Мне чудится, что я живу в нарисованном в далеком детстве месте — одно и тоже каждый божий день. И голос отца — очередное, навязчивое. Мне всё равно.

И взрыв — оглушающий.

И топот — изнуряющий.

Они здесь.

Боль в волосах, руки, тело.

И крики — столько тонов, подобно музыке.

И вспышка заклинания.

...Темнота. Мне мало...

«Часто ли люди задаются вопросом о случайном, но всё-таки возможном чистом листе, новой книге, другой судьбе? Готовы ли они идти на изменения, как себя, так и окружения? Что заводит в тупик? Почему так много ходов и препятствий? Где начало и зачем конец? Где соприкосновение, точка насыщения? Невежество? Предрассудки или критерии? Чему можно доверять? Как проверить знаки, символы, напоминания, предостережение, судьбу?

Невесомость... Можно ли достичь величия? Оно предшествует смерти? Плата высока? Или лишь несоразмерна... с моралью, этикой, обществом?

Что проще — убить или быть убитым? Жизнь, как обречённое... состояние? существование? суть? Я не знаю.

Страх сдерживает.

Мне не нравится кроваво-красный цвет заходящего Солнца — ставлю ядовито-зелёные стёкла — темнота.

Темнота обуславливает присутствие? Обуславливает наличие? Возможно ли невероятное? Сбывается ли невозможное? Чудеса? Волшебство... Это часть меня или я, как часть чего-то? Большего, значимого, могущественного?

Возможен ли ответ?»

* * *

Слишком много мыслей... Плачут Лилии в саду цветущем –

Найдите меня в этих словах. Опадают золотые листья. Меркнет

Прочитайте их вслух. Читайте! Образ справедливой силы.

Заберите с собою эти думы... Берите! Отказавшись от всего для цели,

Освободите меня... Мы положим души и терзанья...

Завтра я ухожу на войну, В лужи грязи — слёзы Бога.

Искренне Ваш, Драко Скария Малфой. Дети цвета голубой воды.

Конец.