В парке Забини-мэнора никогда не выпадает снега. Сухой холод гонит живущую в огромном старом парке стаю книзлов ближе к дому, жалобно вымяукивать угощение, потому что все птицы улетают в тёплые края, а за белками гоняться трудно — и регулярно миссис Забини, уже девять лет как единовластная хозяйка Забини-мэнора, выходит на рассвете в сад, кутаясь в шаль тонкой шерсти, и приказывает домовому эльфу накормить бедняг. Потому что эта стая — достопримечательность. У Малфоев — павлины, у Забини — книзлы, у Ноттов — гиппогрифы, у Снейпов когда-то были саламандры — до того, как род прекратился оттого, что стали рождаться лишь сквибы…
Книзлы, живущие в парке Забини-мэнора, дружелюбны и доверчивы настолько, насколько могут быть доверчивы эти независимые тварюшки; они испокон века дружат с хозяевами парка и старинного особняка, словно чувствуя, что с этими людьми не стоит ссориться. Особенно — зимой, когда холод окутывает округу и прогоняет пищу.
Блейз любит книзлов. В три года он пытался кататься на них верхом. Первый опыт успехом не увенчался, но славный потомок Кассандры не сдавался и со сверхъестественным упорством пробовал снова и снова — под присмотром старшего брата. В пять с половиной он был уже слишком тяжёлым, и даже самый выносливый книзл не мог его катать; но целых два года он делал так, как ему хотелось.
Эта черта свойственна им всем — золотой молодёжи, сливкам общества, элите Магического мира — отпрыскам чистокровных богатых семейств. Делать так, как хочется. А если что-то не выходит, пробовать снова и снова, пока не получится. Потому что иначе просто не может быть — они ведь рождены, чтобы властвовать, чтобы добиваться своей цели, чтобы снисходительно смотреть сверху вниз на тех, кому не посчастливилось быть такими же знатными, богатыми и умными.
С восьми лет Блейз знает, что ему не предназначено властвовать, что он будущий пророк, а деньгами и властью займётся брат Девон. Но Блейз был уверен с того самого момента, как узнал об этом: с судьбой он как-нибудь договорится и будет заниматься, чем хочет, а не тем, чем должен просто потому, что его много раз пра— бабка предвещала будущее. Он знает, что она плохо кончила, и никто не верил ей — чего же больше, чтобы пожелать себе другой судьбы?
Книзлы приходят к нему, когда он, откинувшись на резную металлическую спинку скамейки, перелистывает очередную книгу по истории рода или по Прорицаниям, забираются на колени и мурлычат. «Глупые животные», — говорит Блейз снисходительно. Девон рассказывал, что когда-то в детстве добрался до палочки матери, из любопытства поджёг одного книзла и смотрел, как тот горит — пять лет ребёнку, что с него взять… но этот случай ничему не научил книзлов, и они всё так же доверчиво просят ласки у рук, которые могут убить. «Глупые, — говорит Блейз, — никому нельзя верить, слышите?». Книзлы слышат, они ведь не глухие, но продолжают тереться лобастыми головами о его руки и довольно урчать — словно знают, что Блейз никогда не станет поджигать их живьём, и даже мёртвых их не будет жечь.
Противно ведь.
Спинка скамейки обжигает холодом сквозь два слоя одежды, рубашку и тёплую зимнюю мантию, и Блейз, отложив книгу, согревает руки дыханием — скоро Рождество. Рождество, которого Девон не увидит — так же, как и предыдущее. Два года со дня смерти брата, которого убил ублюдок Поттер.
Холодно.
* * *
В этом году Забини дают бал на Рождество. Оно никогда не было у чистокровных семейным праздником; Блейз и узнал-то об этом понятии из книг, а до тех пор твёрдо знал, что Рождество — это когда много людей вокруг, одуряюще сталкиваются запахи духов в огромной сияющей бальной зале, все звенят бокалами, переговариваются, любуются магическим фейерверком и сдержанно улыбаются.
Бывает, что дети не присутствуют на Рождестве; они решают сами, оставаться им в школе или ехать домой, чтобы поприсутствовать на празднике. В этом году Блейз приехал домой и выяснил, что его мать опять, после долгого перерыва, даёт бал. Седьмой муж матери не любит увеселений… он предпочитает тишину и полумрак, а Каролина Забини — яркая, порывистая, гордая, самовлюблённая итальянка — обожает балы, где вечно оспаривает звание первой красавицы у Нарциссы Малфой. «Ты безродная выскочка, — говорит Нарцисса одним надменным взглядом, — и к тому же шлюха — сколько мужей у тебя было? И все оставляли тебе деньги, скоропостижно скончавшись, ну-ну…» «Я, может, и безродная выскочка, — молчаливо отвечает Каролина, дёрнув смуглым хрупким плечом, — зато выгляжу не снулой рыбой, как ты. К тому же твой единственный муж давным-давно ходит от тебя налево — он и ко мне подкатывал, да я отшила».
Блейз подозревает, что нынешний муж уже надоел матери, и она скоро избавится и от него; ему всё равно, потому что замужество или вдовство матери никак не отражаются на его собственной жизни. У него и так больше денег, чем он тратит, и всем своим временем он распоряжается сам. Мать сказала, когда ему исполнилось одиннадцать, что он уже мужчина и сам управляет своей жизнью; она никогда не любила и не умела воспитывать детей, которых у неё было всего двое — Девон и Блейз. Если бы Блейз не был уверен, что любовь существует только в сентиментальных романах, которыми зачитывается Панси Паркинсон, он предположил бы, что Каролина, не менявшая больше фамилию после смерти Агиса, любила его и только поэтому родила ему детей. Это ведь, говорят, портит фигуру, болезненно и утомительно…
Но всё это вздор, бессмысленный, сухо шуршащий в голове, как осенние опавшие листья под ногами, которых так много в старом парке Забини-мэнора — Каролина не велит убирать их раньше весны, потому что ей нравятся их яркие цвета в этой сумрачной, дождливой, унылой Англии. Вздор, которому не место на балу, когда шампанское пузырится в бокале с высокой ножкой, и изящные пары кружатся в танце. Бал — это место для переговоров и флирта, для важных сделок и последних сплетен. А вовсе не для глупых мыслей.
— Ты не устал подпирать собой стену? — лукаво спрашивает Драко, внезапно оказавшись рядом. Серые глаза блестят, и Блейз уверен, что тот бокал, что Драко держит в руках, далеко не первый за сегодняшний вечер.
— Не устал, — откликается Блейз и делает глоток из бокала. — Хотя здесь скучновато… а у тебя есть предложения поинтересней?
— Конечно, есть, — соглашается Драко, по-русалочьи смеясь; свет пышных люстр отражается на приглаженных гелем волосах — Драко не любит, когда платиновые пряди падают на глаза. Блейз никогда в этом не признается, но ему гораздо больше понравилось бы, если бы волосы Драко можно было беспрепятственно перебирать и лохматить. Вот если бы у Драко была причёска, как у Поттера, это выглядело бы мило и беззащитно… и как раз потому, что сюда каким-то образом влезла эта полукровная погань, Блейз будет молчать. Он умеет хранить секреты — свои и чужие. — Пойдём в парк, я устал от этого света…
— Пойдём, — охотно соглашается Блейз, баюкая бокал в руках. Шампанское не нагревается от его ладоней, потому что они всегда холодны.
Драко размашисто, выпрямив спину, шагает впереди, а Блейз бесшумно следует за ним; так было и, предполагает Блейз, будет всегда, потому что Драко из породы тех королей, что не умеют править без серых кардиналов, шёпотом подсказывающих речи и пишущих законы королевства. Драко ребячлив и капризен; книзлы шарахаются от Драко, когда они двое выходят в парк, и Блейз задаётся вопросом, так ли они глупы. Быть может, какой-нибудь не в меру беспечный павлин сгорел заживо по воле маленького Драко, из любопытства стащившего отцовскую палочку?..
— Надо что-то делать! — безапелляционно заявляет Драко, развалившись на скамейке.
Блейз садится, слегка сутулясь — его всю жизнь отучивали от этого, и иногда он забывает о том, что надо держать спину прямо.
— С чем именно?
— С Поттером, конечно, — фыркает Драко. Он словно помешался на Поттере; он мечтает отомстить шрамоголовому, сломать его, унизить его и убить. Блейз тоже этого хочет, но он не фанатичен в своих желаниях. Он может ждать, он может думать о другом, а Драко не может. — Надо придумать, как его унизить…
— Унизить его больше, чем он сам себя унижает одним своим существованием, невозможно, — смеётся Блейз и снова отпивает из бокала; пузырьки щекочут нёбо. — Будь я Поттером, я бы удавился сразу же, как только мог что-нибудь соображать.
Драко хохочет, запрокидывая голову; шутки Блейза, даже самые незамысловатые, всегда проходят с Драко на ура. Блейз подозревает, что Драко не может понять его логики и только поэтому обращается, как с равным, а не как с Креббом или Гойлом, и поэтому смеётся любым шуткам — в надежде понять.
— Твоя правда, Блейз, — признаёт Драко и залпом допивает своё шампанское; пустой бокал летит в подобравшегося неосмотрительно близко книзла, и тот с шипением отскакивает в темноту. Бокал звенит, разбиваясь на каменных плитах дорожки. — Но всё равно это нельзя так оставить…
— Нельзя, — соглашается Блейз; логика Драко понятна ему до последнего неприхотливого изгиба. — Знаешь, я думаю, что его надо всё-таки изнасиловать.
Блейз тоже хочет сломать и убить Поттера; он хочет растоптать его, пожалеть о том, что когда-то выкрикнул Stupefy, заставивший Девона сломать себе шею… он хочет его, и Драко тоже — оба молчаливо признают это. У них нет никаких проблем с тем, чтобы хотеть Поттера, и это не кажется им чем-то противоестественным, несмотря на то, что Поттер — полунищий полукровка, недослизеринец и недогриффиндорец… эти «полу-» и «недо-» столь многочисленны, что иногда у Блейза возникает подозрение: не скрывается, не маскируется ли за ними самая настоящая цельность, непоколебимая и единая, как центр Земли?
— Два года попыток, — фыркает Драко презрительно. — Тебе не кажется, что это уже смешно, в третий-то раз?
— Нет, — качает головой Блейз. — На этот раз не стоит привлекать всех остальных… это наше с тобой дело. Наша месть. И надо только продумать несколько ключевых моментов…
— Что за моменты? — оживляется Драко, почуяв в словах своего серого кардинала рациональное зерно.
Блейз ставит свой бокал на скамейку рядом с собой и начинает загибать пальцы один за другим по мере перечисления:
— Во-первых, где — чтобы там никто не мог освободить его в самый неподходящий момент. Во-вторых, как — чтобы он не применял против нас свою беспалочковую магию. Хватит, обжигались на этом. В-третьих, стоит позаботиться о том, чтобы никто не смог нас вычислить и дать какие-нибудь показания против нас.
— Всего-то ничего, — скептически морщит нос Драко. — У тебя есть мысли по этому поводу?
Мозг Блейза всегда работает чётко и логично, выдавая варианты; достаточно только чётко сформулировать задачу, что сам Блейз только что и сделал.
— Место — вне Хогвартса. Скажем, дом Мартина — там никого обычно не бывает, мало охотников туда тащиться, особенно теперь, когда вокруг школы гуляют дементоры.
— C'est une idée excellente(*1)! — радуется Драко, садясь на скамейку боком, лицом к Блейзу; лунный свет заливает светлые волосы и глаза, отдавая им своё мерцание, скользит по белой коже. — А дальше, дальше?
— Дальше — сложнее, — признаёт Блейз. — Затыкать ему рот — это не всегда поможет… единственный способ — это сделать так, чтобы он сам не хотел пускать в ход своё беспалочковое Круцио.
— Ну, c'est déjà trop(*2)! — хохочет Драко. — С какой стати ему быть к нам дружелюбным, да ещё и посреди изнасилования?
— Кто сказал, что к нам? — улыбаясь, отвечает Блейз. Его логика на самом деле проста, и странно, что этого не видит Драко: если Поттер не доверяет им, надо стать теми, кому он доверять будет. — Немного Многосущного зелья — и он будет дружелюбен, как миленький…
— Блейз, ты — сам дьявол! — с энтузиазмом восклицает Драко и лезет целоваться; нетерпеливо, жадно, властно. У его губ вкус шампанского и свежего винограда, который сегодня есть на столах вдоль стен, в больших хрустальных вазах с вензелем в виде затейливой буквы «Z». — Tu es mauvais génie vraiment(*3), Мерлин побери!
— Я знаю, — смеётся Блейз в губы Драко, жаркие мальчишеские губы, и целует их сам — теперь он ведёт, как на самом деле ведёт в их тандеме со дня знакомства, когда обоим было шесть, и Драко был ещё больше избалован, чем сейчас…
Они целуются до ломоты в губах, и спинка скамейки жжёт их холодом сквозь одежду, а светящиеся в темноте жёлтым глаза книзлов окружают их двоих — только так можно понять, что стая, испокон века живущая в парке Забини-мэнора, наблюдает за ними, запускающими руки по мантии друг к другу, оставляющими яркие красные отметины на шеях друг друга, хрипло шепчущими бессмысленные непристойности.
Холодный зимний ветер шуршит листьями, чёрными в темноте, совершенно непохожими на то буйное разноцветье, что можно увидеть днём. Ветру, в отличие от Каролины Забини, всё равно, как выглядит то, что он разметёт, искрошит, уничтожит.
И Блейзу тоже всё равно. А если и нет, то он никогда в этом не признается.
_________________
*1 — C'est une idée excellente — это отличная идея (фр.)
*2 — c'est déjà trop — это уж чересчур (фр.)
*3 — Ег уы ьфгмфшы пéтшу мкфшьуте — ты просто злой гений (фрю)
Глава 2.
Остаток каникул они проводят вместе, шлифуя свой план, перебирая возможности, прикидывая, где и как будут варить Многосущное зелье и в кого будут превращаться.
— В этих одинаковых уизлей, конечно же! — заявляет Драко, поёрзав в кресле перед камином. Сегодня он трезв и практически не вставляет в речь французских слов. — Он в них души не чает, носится за этими нищебродами, как собачонка…
Блейзу не хочется сегодня думать. Ему хочется отдохнуть от планов мести хоть немного, но Драко не даёт ему такой возможности.
— Хотя, — добавляет Драко, немного поразмыслив, — они чистокровные. Это хорошо, потому что иначе меня бы вытошнило этим зельем.
— Тебя и так может вытошнить, — предупреждает Блейз. — В книге написано, у него очень гадостный вкус.
— С уизлями-то — непременно гадостный, — не спорит Драко. — Знаешь, я могу взять у Северуса любые ингредиенты. Та же шкура бумсланга, не стоит заказывать её в аптеке, чтобы на нас не могли подумать…
— А если на нас подумает Снейп, это будет лучше? — с некоторым сомнением спрашивает Блейз. Он не знает, до каких границ простирается покровительство слизеринского декана Драко Малфою.
— Лучше, — уверен Драко. — Северус в любом случае подумает на нас, когда найдут труп Поттера… так пусть хоть нам польза будет.
— Если так, то ладно, — Блейз не может отрицать, что любой в Хогвартсе, если спросить, укажет на них с Драко как на злейших врагов Поттера. И уж Снейп умён достаточно, чтобы додуматься до того же, что и самый тупой первокурсник. И даже до много большего. — Приедем в Хогвартс и начнём. У нас много времени…
— Ме-е-есть… — мечтательно тянет Драко. — Мы разложим этого гадёныша… поимеем его во все дыры, а потом добьём, плачущего, сломленного… мы отомстим… знаешь, я скучаю по Девону. Он был отличным парнем…
Блейз молча кивает. Он не знает, почему ему вдруг стало на миг не по себе, и, по зрелом размышлении, вовсе не хочет знать.
* * *
«Хогвартс-экспресс» полон народу; почти все слизеринцы виделись на Рождество на балу, и теперь обмениваются не успевшими увянуть впечатлениями.
— Ой, Панси, на тебе было такое миленькое платье… — восторженно вспоминает простодушная Миллисент.
— Эксклюзив от мадам Малкин! — гордо изрекает Панси, выглядевшая на балу розовым кремовым тортом, увенчанным маслиной тёмных волос — не особо удобоваримое сочетание.
— А я танцевала с отцом Драко, — говорит Дафна, которой тоже хочется чем-то похвастаться, но все знают, что её платье было почти наполовину дешевле, чем платье Панси. — Он такой классный…
— Это потому что у мистера Малфоя с твоим отцом крупная земельная сделка, — Панси не хочет терять свои позиции «принцессы бала».
— У них сделка, а я-то тут при чём? — обижается Дафна. — Танец к сделке не относится!
«Вот дуры-то, Мерлин…», — думает Блейз. Он должен будет жениться на какой-нибудь щебечущей кретинке вроде этих; род должен продолжиться. Если бы Девон был жив, то его младшего брата освободили бы от обязанности непременно жениться и произвести на свет наследника, но раз больше детей у Агиса Забини не было…
И в этом тоже виноват Поттер. И за это к нему отдельный счёт.
— Ну-у… — Блейз придумывает на ходу, — давай поспорим, что МакГонагалл в своей анимагической форме трахается с тем рыжим полукнизлом гриффиндорской грязнокровки.
— Да ну! — восклицает забывший про скуку Драко; его эмоциями, мыслями и поступками так легко управлять, что Блейзу порой тоскливо от этого. — Врёшь!
— Чистая правда, — Блейз картинно прижимает руку к груди. — Давай так: если мы оба увидим это своими глазами в течение двух недель после того, как заключим пари, ты исполняешь моё желание. А если не увидим, то я твоё.
Судя по огонькам в глазах Драко, тот совсем не против заставить Блейза исполнить его желание; вот только Блейз никогда не заключает пари, в которых может проиграть.
— Тео, — Блейз зовёт Нотта, сидевшего до того в другом углу купе, — не разобьёшь пари?
Теодор молча разбивает сцепление их рук и хочет вернуться туда, где сидел, но Блейз останавливает его, поймав за локоть.
— Постой, Тео. У тебя с собой те колдографии, что ты мне показывал в прошлом семестре?
Немногословный Тео кивает.
— Не дашь нам посмотреть сейчас немного?
— Хорошо, — Теодор пожимает плечами и лезет за своим сундуком наверх, к багажной полке.
На лице Драко написаны смутные терзающие его сомнения, но они не успевают оформиться до того, как Нотт протягивает Блейзу тоненькую пачку колдографий.
— Спасибо, Тео, — вежливо говорит Блейз, верный правилу не плевать в колодец, из которого может понадобиться выпить воды, и обращается к Драко:
— Посмотрим эти колдографии вместе, м?
Драко потрясённо перебирает движущиеся изображения — полосатая кошка с огромным рыжим котом. Не узнать МакГонагалл нельзя, и такое великанское рыжее нечто в замке определённо только одно. И чем они занимаются, тоже понятно.
— Ты обвёл меня вокруг пальца! — взрывается Драко, отшвыривая колдографии; Блейз ловит их и аккуратно складывает снова в стопочку.
— Спасибо, Тео, ты нам очень помог... Я? Обвёл вокруг пальца? Драко, Драко, — смеётся Блейз. — Je suis mauvais génie*, забыл?
Драко любит французскую речь, и она — верный способ смягчить его, когда он сердит. Блейз считает пошлым вставлять в разговор по-английски французские куски, но это не мешает ему пользоваться таким безотказным средством.
— Чёрт побери, — бурчит ещё не успокоившийся Драко. — Как младенца!.. И что стоило упомянуть, что это должно быть не на колдографиях…
— Не думаю, чтобы я обладал таким же терпением, как этот гриффиндорский грязнокровка с камерой, — фыркает Блейз. — Подстерегать МакГонагалл надо долго, потому что она усиленно шифруется… как раз затем, чтобы пикантные фото не гуляли по школе.
— Старая дура, — замечает Драко. — От своих же идиотов спрятаться не может… или ей нравиться трахаться, пока её фотографируют?
— Не думаю, — Блейз смеётся, вспомнив чопорную МакГонагалл с вечным затянутым пучком на голове; он словно сдерживает все её мелкие пороки, когда она в человеческом обличье. — Так что теперь ты должен мне желание.
— Должен, — с видом мученика соглашается Драко. — Что за желание?
Это Блейз ещё не обдумывал. «Ты хотел, чтобы я послужил тебе шутом? — озлобленность на дурацкую просьбу развеселить ещё не прошла. — Тогда сам побудь смешным в собственных глазах…»
— Соблазни Снейпа, — решает Блейз и, прежде чем Малфой успевает издать торжествующий смешок, долженствующий обозначать лёгкость задания, добавляет: — В образе девочки. В платье, с макияжем… — Блейз окидывает онемевшего Драко оценивающим взглядом и решает:
— И волосы завьёшь. Королева бала выйдет.
Драко некоторое время может только ошарашенно хлопать своими густыми почти белыми ресницами, а Блейз борется со смехом.
Обоим определённо уже не скучно.
* * *
Они носят в себе свой идеальный, проработанный до мелочей план, как драгоценность; улыбки на их губах полны того всепоглощающего превосходства, на какое способны только дети, привыкшие получать всё, что захотят. Они перемигиваются на уроках, негромко переговариваются иносказаниями в перерывах, снисходительно наблюдают за Поттером, который не знает, что его жалкие дни сочтены, что его паршивая жизнь висит на волоске — и они, Блейз и Драко, вольны этот волосок перерезать.
Их план хорош. Лучше него нельзя придумать, считают они; Блейз уверен, что он никогда ничего не планировал так тщательно и ничего так не ждал, как того дня, когда Поттер окажется под ним, распятый, стонущий от боли, плачущий и рвущийся из верёвок, получающий наконец по заслугам. Это будет сладкий день, прекрасный день, и Блейз согласен ждать, пока неторопливые поставщики Снейпа пополнят школьные запасы ингредиентов достаточным количеством спорыша, пока загустеет основа зелья. Он умеет ждать, терпеливо, без жалоб и претензий; особенно когда знает, что на этот раз всё получится. «Третий раз — счастливый», — утверждает Драко; он упивается этими днями ожидания, днями осознания собственного всемогущества, упивается своей ненавистью к Поттеру, как и Блейз. У ненависти Блейза щекочущий чуть жгучий вкус, как у шампанского; она тёплой волной прокатывается по телу, согревая вечно холодные пальцы. Она растёт с каждым днём, заполняет его, уютно и надёжно — его собственная ненависть, созданная им самим и для него, неустанная, торжествующая и предвкушающая одновременно; он сроднился с этой ненавистью с первого года в Хогвартсе, но теперь она, до сих пор то холодная и молчаливая, то отчаянная и безрассудная, становится его полноправной органичной частью, как волосы, как руки, как невозмутимое выражение лица, деловитой и прагматичной, как его мысли, требовательной и упорной, как его желания.
Блейз не огорчён, когда Поттер не ловится на рэйвенкловскую уловку с дементором на матче; он знает, час смерти Поттера ещё придёт — более ужасный, чем тот может представить своим скудным умишком.
Блейз удивлён, когда Поттер под чужой личиной обнаруживается в Хогсмиде с близнецами Уизли; как эти три олуха не подумали, что по голосу Поттера всё так же легко узнать? Сам Блейз позаботился и о зелье, меняющем голос — для Плана Мести. Это ведь нетрудно…
Драко срывается с места, бежит за Поттером; в стремлении напакостить ненавистному шрамоголовому придурку он теряет последний разум. Блейз, досадуя на эту неудержимость в характере Драко, бежит следом — чтобы вразумить импульсивного наследника Малфоев, напомнить, что взыскание за нелегальный поход в Хогсмид вряд ли послужит Поттеру поводом для больших огорчений, но Драко не хочет слушать. И Снейп допрашивает Поттера, но тот даже не получает взыскание, успев вовремя оказаться в школе — едва ли не раньше бежавшего со всех ног Драко. Блейз подозревает невольно, что Поттер где-то научился аппарировать — иначе как бы он сумел так быстро оказаться в школе? Но потом Блейз вспоминает, что в Хогвартсе аппарировать нельзя и временно сдаётся — эту задачу ему пока не решить. В её условии мало данных.
________________
* Je suis mauvais génie — я злой гений (фр.)
Глава 3.
Блейз не любит, когда тает снег; он вырос в Забини-мэноре, где не бывает снега, а значит — не бывает этой кошмарной каши под ногами. Блейз не любит весну без беспрестанных воплей книзлов под окнами, без дурманящего запаха сирени, которую мать обожает и приказывает эльфам везде расставлять в фарфоровых вазах эпох Мин. Особенно Блейз не любит весну без Девона, который всегда приезжал домой на пасхальные каникулы. Выстиранная хогвартскими эльфами одежда брата пахла не так, как одежда Блейза; брат ерошил волосы Блейза и давал шоколадные лягушки; смеялся, когда Блейз с любопытством касался заляпанной следами пальцев палочки и спрашивал, будет ли у него такая же.
Блейз вообще не любит весну, время сквозняков и набухших почек на ветках; он предпочитает цветы, а не почки, он любит яркое и необычное, а в унылой британской весне нет ничего необычного, кроме необычайнейшего занудства.
Но эта весна, кажется Блейзу, может стать совсем другой. Весна мести; пасхальные каникулы начнутся не с привычной зубрёжки к предстоящим экзаменам, а с претворения Плана в жизнь. Это прекрасно, считает Блейз; его ненависть считает точно так же — она трепещет в нём, согревает его изнутри, как хороший глинтвейн, танцует танго сама с собой, полный огня и страсти танец, любимый танец Каролины Забини, беззаботной темпераментной итальянки, травившей всех своих мужей и выходившей сухой из воды. Блейз не раз гадал, травила ли она Агиса; но она утверждает, что он погиб во время своего позднего паломничества, и Блейз верит ей. Быть может, потому, что, рассказывая об этом, она сдерживает судорожный плач — её губы кривятся, глаза краснеют, на щеках выступают лихорадочные пятна: всё это делает Каролину очень некрасивой, а она не любит этого. Даже когда она однажды сломала руку — не проронила ни слезинки, улыбалась и шутила; она не гримасничала, пока пила горький Костерост, и презрительно вздёргивала подбородок, когда обыскивавшие Забини-мэнор в восемьдесят первом авроры били её безделушки, наслаждаясь своей вседозволенностью, срывали со стен любимые картины и, не скупясь на пощёчины, требовали выдать Агиса. О её поведении во время обыска Блейз много лет спустя прочёл в старой подшивке «Ежедневного Пророка»; он жалел, что там не было сказано, как она вела себя на похоронах мужа. Это многое прояснило бы окончательно, считает Блейз; но, в принципе, он верит ей и так.
Этой весной ему вообще не до матери и её седьмого мужа, который тоже получит вскоре свою порцию необнаружимого яда; этой весной Блейз мстит Поттеру. Руки Блейза дрожат, пока он наливает зелье в высокие узкие стаканы, стоящие на запылённом столе в доме Мартина, пока бросает в коричневую пузырящуюся жидкость два рыжих волоска, добытых простым Accio, которое Блейз выучил ещё на втором курсе.
Записка, нацарапанная по букве Блейзом и Драко, сделала своё дело; глупый, такой глупый Поттер поверил, что это писали его разлюбезные близнецы, и пришёл. Блейз нервничает; Драко психует. Но они столько раз обговаривали, обкатывали свои реплики, столько раз репетировали и представляли, как обманут его, как притворятся не теми, кто они есть, что всё выходит само собой.
— Привет, — Поттер улыбается, и Блейз отчего-то думает, что никогда не видел на ненавистном лице такой светлой улыбки.
— Привет, Гарри, — говорит Драко.
— Так что у вас там для меня за сюрприз? — спрашивает немного растерянный прохладным приёмом Поттер; на красивом — Блейз не кривит сейчас душой перед самим собой, да, на красивом — слегка смуглом лице написано замешательство, и Блейз понимает, что медлить больше нельзя.
— Petrificus Totalus, — говорит Блейз, направив палочку на Поттера, и тот падает на пол с всё тем же безграничным замешательством на лице.
— Mobilicorpus! — подхватывает Драко.
— Loco! Muffalio! — Блейз заботится о безопасности Плана. Нельзя, чтобы он сорвался, если кто-нибудь услышит вдруг крики Поттера или что-нибудь в этом роде.
— Incarcero! — радостно говорит Драко, перенеся Поттера заклинанием на стол, где недавно стояли стаканы для Многосущного зелья. — Не ждал сюрприза, Гар-ри?
Драко издевательски тянет слова, видя панику в глазах Поттера; Блейз же вместо радости и азарта чувствует странную пустоту и сердится на себя за это.
— Всё бы тебе шутки шутить, а времени мало, — сухо говорит Блейз.
— Вечно ты ломаешь кайф… — надувает губы Драко.
— Скоро отбой — зачем нам лишние неприятности? — находит Блейз правдоподобную причину своей сухости.
— И правда, — соглашается Драко. — Сегодня неприятности будут только у тебя… — говорит он Поттеру, в чьих глазах уже самый настоящий ужас. — Wingarmentia! Тощ, как цыплёнок, Мерлин мой…
По Поттеру и вправду можно изучать строение скелета; каждое ребро видно под гладкой кожей, и Блейзу хочется провести кончиками пальцев по этой коже в ложбинках между хрупкими рёбрами. Он подавляет в себе эти странные желания и отвечает с ухмылкой:
— А это уже не наша печаль.
Ещё взмах палочки — и Поттер полностью наг. Он распят на столе именно так, как представлял себе Блейз, составляя План; его миниатюрное тело ловца в пыли, на грубой деревяшке, оставляющей занозы, открытое всему, что Блейзу вздумается сделать. И это возбуждает, это по-настоящему возбуждает, считает Блейз.
— Тебе ведь нравится, когда тебя трахают? — шепчет Драко, склонившись к самому уху Поттера; за Драко водится привычка много говорить по поводу секса, вспоминает Блейз. Это заводит самого Драко; Блейз не понимает только, зачем это здесь, когда и так в глазах темнеет от желания — или Драко недостаточно? — Когда в тебя суют что-нибудь длинное и твёрдое, и насаживают тебя, и рвут тебя на части, а ты бьёшься в экстазе и подставляешь задницу…
В глазах Поттера — чистый, незамутнённый шок; Блейз еле сдерживает смех, настолько абсурдно всё это, всё происходящее, настолько нереально, невозможно и трагикомично.
— Вот сейчас ты всё это и попробуешь, если не уверен, — добавляет Блейз, наклоняясь ко второму уху Поттера; ему хочется лизнуть изящную раковину, обхватить губами маленькую мочку, но он сдерживается и выпрямляется.
Драко вводит в Поттера свою волшебную палочку; дерево с усилием побеждает сопротивление тугих мышц, и Блейзу снова хочется смеяться при мысли, что изнасилование не состоится по технической причине — член туда просто не влезет.
— Conflammo, — шепчет Драко, и по скованным Petrificus Totalus мышцам Поттера проходит слабая, инстинктивная дрожь, еле различимая взглядом; боль от жгущего заклятия настолько сильна, что узы заклинания трещат, не в силах выдержать бушующих в Поттере эмоций.
Из уголков зелёных глаз, потемневших от боли, текут слёзы, и Блейз ловит себя на очередном странном желании — слизнуть их.
— Вот так, Гарри, — удовлетворённо говорит Драко, наблюдая за слезами Поттера.
Чтобы избавиться от своих странных желаний, Блейз добавляет свою палочку к палочке Драко; анус Поттера отчаянно сопротивляется новому вторжению, но безуспешно.
— Scrupuli, — говорит Блейз, зная, что теперь Поттеру кажется, что по его ранам рассыпан мелкий песок, раздражающий и разъедающий.
Поттер плачет безостановочно, и в его глазах при этом так пусто, словно он и сам не замечает уже, что плачет.
Драко надоедает эта забава, и он вытаскивает палочку, позволяя потоку крови хлынуть на стол.
— Instillo caedis, — говорит Драко, проводя окровавленным кончиком палочки по груди Поттера; небольшие порезы появляются то тут, то там, болезненные, тонкие.
— Маленькая **, — шепчет Драко в экстазе. Из уголка рта Поттера течёт струйка крови и смешивается с лужицей слёз. — Вот так лучше… лучше, лучше… да…
Палочка Блейза свободно прокручивается в Поттере вокруг своей оси; Поттер уже порван, и его кровь послужит смазкой. О том же думает Драко, если он ещё способен о чём-то думать; он резко входит в Поттера, стоит Блейзу вынуть палочку, и кровь стучит в висках Блейза набатом, когда он видит, как член Драко движется в узком входе Поттера, как с каждым толчком всё легче двигаться, потому что там прибывает крови, как закатываются глаза Драко.
От желания Блейз теряет голову и сразу входит в Поттера до конца; жаркие мышцы сжимают его; Блейз чувствует, как ритмично, с каждым ударом сердца, новая порция крови выходит из внутренних ран Поттера. Блейзу хватает нескольких движений, чтобы кончить, но этот оргазм, о котором столько мечталось, — просто разрядка. Нет никакого наслаждения, видного в глазах Драко — просто освобождение от порции спермы. Блейз чувствует себя так, будто его обманули.
Может быть, думает Блейз, это потому, что Поттер плачет от боли. «Глупый, — хочется Блейзу сказать, — глупый, никому нельзя верить!..» Но Поттер вряд ли услышит его сейчас, и Блейз молчит.
— Отлично. Он жалок, как никогда… можно закончить на этом, — Драко удовлетворён тем, как План претворён в жизнь.
— У нас пятнадцать минут. Добивать будем? — механически отзывается Блейз; кажется, Поттер потерял сознание.
— Так оставим. Сам истечёт кровью… приходить ещё — опасно, и запасов больше нет… — Драко всегда был ленив.
— Да ну, неинтересно… — тянет Блейз, не понимая толком, что такое и к чему говорит.
— Эй, ты там не болен? — недоумённо спрашивает Драко. По Плану Поттер должен умереть после того, как его поимеют. Блейз помнит это, но ему отчего-то не хочется, чтобы Поттер умирал.
А Блейз всегда получает то, что хочет.
— Куда как интереснее будет, если он расскажет старому маразматику, кто всё это сделал…
— А как же?.. — не улавливает идею Драко.
— Хочешь сказать, так не лучше? Он будет сломлен. Он ведь всё будет помнить.
— Знаешь, после такого обычно с ума сходят. И какой интерес в сумасшедшем Поттере? — Драко разочарован. — Он же ничего осознавать не будет…
— Не сойдёт, ты же слышал, как с ним те магглы обращались… привычный…
— Но они же его не трахали…
— Зато к боли приучен. Суть не в том, ты только подумай: его предали, изнасиловали, бла-бла-бла… какая возможность для терзаний… это будет лучше всего. Какой интерес оставить и уйти так? — спрашивает Блейз почти возмущённо.
— Знаешь, нелогично: он же сам давал почти два года, зачем насиловать?
— Кто сказал, что давал? По мне, он был тугой, как девственник, его одни палочки почти порвали в ширину.
— Тогда что? Остановим кровь?
— Пожалуй, да. Остановим — и всё на этом. В замок пусть ползёт, как хочет, из верёвок выпутывается — тоже. Пусть у него будет время обо всём подумать.
— Ну… мы же убить хотели, в конце концов… — колеблется Драко.
— Это да, но если с самого начала, мы собирались отомстить. Чтобы эта жалкая ** знала своё место, а он сейчас вовсе без сознания. Прикончить будет милосердно, а вот если он будет всё помнить, думать об этом… — но он будет жить, думает Блейз, он обязательно будет жить. Блейз не знает, зачем он только что спас Поттеру жизнь, но точно знает, что не затем, чтобы тот помнил изнасилование и мучился.
— Ты просто гений… — смеётся Драко и взмахивает палочкой, наскоро заживляя раны Поттера.
— А как же иначе… — охотно соглашается Блейз. — Мы не опоздаем, Драко? — Многосущное зелье действует только час.
— Блейз, — с лёгким раздражением отвечает Драко, — всё в порядке, ещё десять минут.
Они проскальзывают мимо дементоров и Филча и вовремя возвращаются в подземелья. Оба рано ложатся спать, но Блейз не может заснуть до рассвета, вспоминая слёзы Поттера и свои странные желания. Он хочет понять, что это всё значит, но его мозг на этот раз отказывается работать. Он всегда бастует, когда дело доходит до этого непостижимого Поттера.
Блейзу это не нравится, но его не покидает ощущение, что с этим-то он как раз ничего не может сделать.
Глава 4.
У Блейза есть тайна — маленькая грязная тайна, которой больше никто не знает. Драко может думать, что у них есть общая тайна, но он ошибается. У Блейза тайна другая, странная, непонятная, горьковатая, почти стыдная — как и всё, что в его жизни связано с Поттером.
Эта тайна в том, что теперь Блейз ласкает себя, вспоминая о Поттере; и вспоминая не о том, как тот, привязанный плакал от боли, а о том, как он улыбался, думая, что перед ним близнецы Уизли. Блейз хочет увидеть эту улыбку снова, но он не хочет больше обманывать Поттера.
Поттер в эти дни тих и задумчив; он сидит на уроках с отрешённым лицом и ни на кого не обращает внимания. Девон умер мгновенно, не поняв, что умирает, думает Блейз, а Поттер умирает каждую секунду, заново переживая всё, что случилось в доме Мартина. Блейзу не кажется больше, что это справедливая плата за смерть Девона. Ему кажется, что это неправильно — что Поттеру больно до сих пор, хотя все раны, конечно, давно зажили.
Блейзу хочется утешить Поттера, попросить у него прощения; и, ловя себя на этом желании, Блейз бывает уверен, что было бы куда лучше для всех, если бы тогда, почти два года назад, ему удалось порезать Поттера отцовским Зеркалом Смерти. Поттеру уже не было бы больно, и самого Блейза не раздирали бы на части эти мысли, эти чувства — такие, каких он никогда раньше не испытывал.
Кажется, это называется «раскаяние», думает Блейз, глядя на бредущую по коридору сгорбленную фигурку, увенчанную растрёпанной тёмной шевелюрой. Но почему… почему?
* * *
Лихорадочная подготовка к экзаменам занимает почти всё время Блейза, и он рад этому, потому что, зубря Чары и Гербологию, можно не думать о Поттере. Точнее, притворяться перед самим собой, что занят только учёбой. Блейз всегда притворяется; это часть его воспитания — никто не должен знать, что творится на душе наследника чистокровной семьи. Но с каждым днём всё тяжелей, и Блейз, закрывая глаза, видит перед собой пустое, безразличное лицо Поттера. И что-то слева в груди ноет — надсадно, и тоскливо, и неотвязно. Блейз не знает этого. Он не хочет знать — ему страшно, потому что смутные догадки о природе этой загадочной боли ему не нравятся. «Это неправильные пчёлы, — думает Блейз. — У них отравленный мёд».
Если и есть что-то, чему Блейз сейчас рад, так это тому, что во время изнасилования Поттер не мог кричать; потому что эти крики, Блейз знает, отдавались бы у него в голове эхом. «Я хоть чему-то рад, — с насмешкой думает Блейз, забыв об учебнике, который держит в руках. — А он совсем ничему не рад».
Блейз боится решать эту задачу; боится ответа, который может получиться. Он знает, что этот ответ сломает его душу, сломает его жизнь, потому что условия задачи — поистине небывалые. Блейз хочет никогда не знать, что такое раскаяние, никогда не желать встать перед подавленным Поттером на колени и просить прощения.
«Странный, непонятный Поттер… Нет, его зовут Гарри, — думает Блейз досадливо. — Гарри».
* * *
Драко весел; он доволен окружающим миром и собой. Жизнь представляется ему очень простой вещью, — Блейз давно об этом знает; всё, что имеет значение для Драко — это секс и власть. Всё, что хочет Драко, у него уже есть; и от избытка собственного всемогущества его тянет на авантюры.
— Давай сходим за папоротником бахромчатым, — предлагает он, развалившись на кровати. — Он цветёт только в полнолуние…
— Может, отложим до лета? — предлагает Блейз. Ему не хочется никуда идти, ничего не хочется делать, а хочется думать о Поттере. Гарри.
— Летом будет не до того, — вздыхает Драко. — Mon papa обещал свозить меня и mama в Ниццу… а ты наверняка пол-лета проторчишь у бабушки…
— Я же не виноват, что бабушка сама не может приехать ко мне, — пожимает Блейз плечами. — Если свести их с мамой на часок, от мэнора ничего не останется…
Драко прыскает.
— Тем более, идём сегодня! — восклицает он. — Ты ведь хотел попробовать какое-то зелье с этим папоротником…
Блейз не помнит, что за зелье он хотел сварить; ему это больше неинтересно.
— А тебе это зачем? — спрашивает он. — Ты же не хочешь варить зелье…
— Я хочу погулять на свежем воздухе, — признаётся Драко и обезоруживающе улыбается. — Знаешь, как скучно тут сидеть!..
Блейзу вовсе не скучно — ему есть о чём подумать; но Драко ноет ещё двадцать минут, и Блейз сдаётся — просто, чтобы отвязаться до вечера.
Вечером, в темноте они встречаются у Дракучей ивы; бурно обсуждают, куда именно идти, и пока они спорят, странная процессия появляется откуда-то из-под самой ивы. Драко немедленно натягивает на голову капюшон мантии, чтобы сияние белокурых волос не выдало его, и они вдвоём с любопытством наблюдают за Поттером, Люпином, Уизли, Грейнджер, государственным преступником Сириусом Блэком и каким-то незнакомым коротышкой до тех пор, пока луна не показывается в просвете туч.
Профессор Люпин, тихий и скромный, превращается в волка; «Он оборотень — кто бы мог подумать, — ошарашенный Блейз инстинктивно делает шаг назад, — оборотень…»
Сириус Блэк становится огромным чёрным псом и не даёт оборотню напасть на Поттера, Уизли и Грейнджер; незнакомый коротышка преврашается в крысу, и Блейз теряет его из виду.
Блейз не обращает внимания на оборотня, который скрывается в Запретном лесу; Блейз смотрит на Гарри и видит, как живо блестят зелёные глаза за пыльными стёклами очков, как дерзко, упрямо и непримиримо ухмыляются губы — нижняя испещрена шрамами, верхняя тонкая, плавно изогнутая.
Он снова живой, снова настоящий; Блейз не знает, что возродило Гарри к жизни этим вечером, но непонятная нежность затапливает Блейза, пока Драко начинает перепалку.
— Потти, по ночам гуляешь с оборотнями и государственными преступниками? — щурится наследник Малфоев, и серебряный недобрый свет слабо струится меж длинных ресниц. Блейз не любит этого, но Драко не может контролировать эту свою способность.
— А тебе какое дело, Малфи? — презрительно, раздражённо спрашивает Гарри. — Ты-то сам почему не спишь после отбоя? Не терпится подсмотреть, как я гуляю в компании оборотней и государственных преступников? Или ищешь, не кидаю ли я дротиками в твой портрет, уединившись где-нибудь в Запретном лесу?
Холод охватывает Блейза; Гарри меняется в лице и выхватывает палочку.
Холод-холод-холод… Блейз ненавидит холод. Он любит солнце, любит рвать апельсины с веток, любит яркие цвета, любит улыбки. Он отчаянно пытается думать обо всём этом, но холод, исходящий от полусотни чёрных фигур в плащах с капюшонами, вызывает на поверхность худшие воспоминания Блейза: слёзы, текущие из потемневших от боли зелёных глаз, потоки красной крови на грязном полу, безжизненное смуглое тело, растянутое на столе… и Блейзу больно от этого, так больно, что горло перехватывает, а на лбу выступают капли пота от страшной боли… худшее его воспоминание — о том, как он причинил боль Гарри…
«Я не хотел, — Блейз повторяет это, как мантру, — не хотел, не хотел, я не знал, что так будет… я не знал, что ему нельзя делать больно! Я не хотел, Гарри, Гарри…»
— Expecto Patronum! — отчаянно кричит Гарри; его голос, чистый, звонкий, доносится до Блейза, как сквозь вату. — Expecto Patronum! Expecto Patronum!
Туман застилает глаза Блейза; матово-белый туман безысходности, жгучей и страшной. И ничего нельзя исправить, ничего, совсем ничего, ничего уже нельзя исправить…
— Нет! — кричит Гарри отчаянно. — Нееет!! Expecto Patronum!
Холод неохотно отступает, повинуясь голосу Гарри, и Блейзу становится немного легче, потому что боль уже не так жжёт изнутри, не так жжёт вина, не так жжёт запоздалая нежность.
— Спасибо, Сохатый, — Гарри ласково касается рукой лба своего Патронуса, и Блейз хочет быть на месте этого прозрачного оленя — чтобы хоть раз Гарри сам коснулся его, без отвращения и гнева, чтобы улыбнулся и позволил… любить себя.
«Любить», — повторяет Блейз про себя, и слово из романов Панси Паркинсон внезапно обретает полноту смысла, вкус, цвет и запах, проявляется, как изображение под руками реставратора, обретает своё значение. Оно значит «Гарри». Гарри — это любовь.
— Поттер, дрянь, ** шлюха, **, как ты смел, мразь, дерьмо, **… Обливиате, **! На меня!! Ты заплатишь, слышишь, **?! — шипит Драко и наставляет на Гарри палочку. — Vide somni furiosi et horrificabeles — remea aevum peractum et finitum!
Блейз не знает, что дементоры заставили Драко вспомнить; должно быть, что-то связанное с Гарри. Но это неважно, потому что Блейз знает заклятие «Vide somni furiosi».
И он не может, никак не может оставить Гарри под этим заклятием на века; чтобы худшие из воспоминаний всплывали из глубин мозга Гарри и происходили снова и снова. Он не может оставить Гарри в беде, и он напуган этим.
Но это всё потом, потом, говорит себе Блейз, сначала Гарри, всё остальное — потом…
— Imperio, — говорит Блейз спокойно, и глаза Драко стекленеют. — Сними с Поттера это заклятие.
Драко подчиняется; серебряные глаза широко распахнуты, движения плавны и замедленны, как у сомнамбулы.
— А теперь ты забудешь, что я накладывал на тебя первое Непростительное. Забудешь, что ты накладывал на Поттера чары вечного сна, а я заставил тебя эти чары снять. Забудешь, что мы отправились в Запретный лес за папоротником бахромчатым именно сегодня — ты будешь уверен, что мы отложили это до лета. Ты забудешь, что вообще выходил из Хогвартса сегодня вечером. Ты последуешь за мной, ляжешь спать, а когда проснёшься, забудешь всё о сегодняшнем вечере и будешь жить, как обычно. Будешь уверен, что ничего особенного сегодня не случилось. Ты понял меня?
— Да, — отвечает непривычно покорный Драко.
— Отлично, — Блейз кладёт палочку в карман и разворачивается — напуганный, злой, сбитый с толку. Ему нужно время. Ему нужно подумать. Ему нужно решить очередную задачу.
— Эй, Забини, — зовёт голос того, который в любую задачу автоматически привносит деление на ноль.
— Чего тебе, Поттер? — устало спрашивает Блейз.
— Зачем? — задаёт Гарри тот единственный вопрос, что имеет значение.
«Ты свёл меня с ума, а теперь спрашиваешь!», — мысленно кричит Блейз и вместо ответа отвешивает Гарри хлёсткую пощёчину — в порыве ненависти к себе и детской обиды на зеленоглазого полунищего полукровку, недослизеринца и недогриффиндорца, который сломал его, не прилагая к этому никаких усилий, и смеет спрашивать об этом.
— У тебя тяжёлая рука, — как ни в чём не бывало говорит непредсказуемый Гарри, левой рукой осторожно касаясь следа ладони на своей щеке. — Ну так зачем? И почему?
— Не твоё собачье дело, Поттер, — беспомощно говорит Блейз, не в силах противопоставить больше ничего, и уходит вместе с послушным Драко. И ненависть, незаметно для него ставшая нежностью, тяжёлым тёплым комком ворочается в груди слева.
* * *
Смятение преследует Блейза по пятам; он тенью бродит по Забини-мэнору, не в силах сосредоточиться ни на чём. «Ты влюбился, ледяной принц?», — с улыбкой спрашивает Каролина. Блейз вздрагивает и глядит на неё дикими глазами, не в силах ни отрицать, ни подтвердить, а она заливается понимающим смехом.
Он не хочет отвечать на этот вопрос и себе самому; он словно в полусне всё это время, и даже домовые эльфы глядят на него с состраданием и шепчутся о том, что «молодой хозяин сам не свой». Да, Блейз уже не свой; странным образом он уверен, что Поттер — Гарри, Гарри, Гарри — присвоил его себе и никогда не отдаст обратно.
Блейз выходит в парк, но ни величественные деревья, под тенью которых так хорошо в летнюю жару, ни резные скамейки, по изгибам которых так привольно скользить взглядом, ни вымощенные светлым камнем широкие дорожки, чувствовавшие на себе поступь ещё первого из рода Забини, ни переливающиеся всеми цветами радуги клумбы, прихотливыми узорами пролегающие в зелёной, такой зелёной траве, не могут утешить его и развеять тяжесть того, что когда-то было ненавистью.
Солнце светит ярко-ярко; Блейз неподвижно сидит на скамейке с раскрытой на коленях книгой, но смотрит невидяще на мелкие строчки. Всё, о чём он может думать — Гарри.
Всегда только Гарри. С самого начала. Со сказок, которые рассказывала иногда Каролина, и чаще — домовые эльфы. Со слухов и разговоров. С первой встречи, когда любопытный одиннадцатилетний Блейз вместе со всеми смотрел, как «Поттер, Гарри» садится на расшатанный за годы табурет, чтобы через минуту встать и отправиться в Слизерин. С того проклятого Рождества, когда умер Девон, и мир Блейза дал трещину. С того дня, когда Блейз поклялся отомстить за брата. С той самой минуты, когда Блейз понял, что не может этого сделать.
Не может. Просто не может.
Блейз соскальзывает со скамейки в траву под ногами; книга с мягким стуком падает рядом и закрывается.
— Я не могу… — шепчет Блейз непослушными губами. — Je ne peux pas le haïr… я не могу его ненавидеть…
Блейз плачет, а книзлы сочувственно лижут горячими шершавыми язычками его дрожащие руки и помахивают хвостами.
Слёзы горькие-горькие; Блейз плачет впервые с того дня, как научился ходить.
Что ж, день, когда ты научился любить, тоже стоит многого — хоть бы и слёз.
Горьких слёз, смешавшихся в пыли на грубой столешнице с ручейком алой горячей крови.
675 Прочтений • [Je ne peux pas le haïr ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
