Жизнь в зелёном цвете. Часть 4

…Пойду по белым кудрям дня

Наточит нож за голенище…

Сергей Есенин, «Устал я жить в родном краю…».

В жизни Гарри Поттера редко бывали дни, когда он мог признаться сам себе, что практически все его ожидания сбылись, но этим летом таких дней было довольно много. Дурсли — памятуя, видимо, о страшном-ужасном уголовнике-крёстном — вели себя более чем прилично. На Гарри попросту сваливали всю возможную работу по дому, и он крутился юлой, пытаясь всё успеть, а вечером ещё и заняться домашними эссе — любимые преподаватели, очевидно, наивно-прекраснодушно полагая, что на каникулах ученикам делать нечего, постарались обеспечить насыщенный досуг будущим четверокурсникам. Неприятным дополнением ко всему была строгая диета, на которую тётя Петуния посадила всю семью. Строго говоря, в ней нуждался один только Дадли, которому её прописал врач, но для моральной поддержки «Диддикинсу» вся семья в добровольно-принудительном порядке перешла на микроскопические порции фруктов и овощей; так что главенствующим чувством, сопровождавшим Гарри все эти летние дни, был сосущий, грызущий, неистовствующий голод. Гарри почти что чувствовал, как растёт, вытягиваясь каждый день на несколько миллиметров, и его организм настоятельно требовал еды. Даже ЕДЫ. Особенно учитывая, сколько сил он тратил каждый раз, чтобы вычистить дом от чердака до подвала, перестирать, просушить и прогладить грязное дурслевское белье, прополоть все клумбы, подстричь живую изгородь, покрасить изгородь, вытереть с полок пыль…

Несомненно отрицательным моментом Гарри полагал то, что от диеты Дадли, и до того не страдавший особой отзывчивостью и любовью к ближнему, совсем озверел, и, стоило Гарри попасться кузену на заплывшие водянисто-голубые глазки, как тот начинал шпынять Гарри, кидаться в него тяжёлыми предметами, надсадно звать тётю Петунию, объявляя, что «он опять занимался этими своими штучками!», хотя Гарри даже не успевал подумать о том, что было бы неплохо сходить за палочкой и наложить на Дадли… ну, для начала можно Силенцио. Гарри проявлял чудеса акробатики, уворачиваясь от вещей, пропускал мимо ушей нелицеприятные эпитеты и терпеливо возражал тёте Петунии, всегда бдительно являвшейся на защиту ненаглядного чада. Всё это вполне можно было пережить; в конце концов, бить его больше не били (пока, во всяком случае) и даже разрешили держать все свои вещи при себе, во второй спальне Дадли. Со стороны Дурслей это было просто неслыханной милостью и небывалой доброжелательностью.

Каждую ночь Гарри выпускал Хедвиг полетать — ему больше не запрещали слать письма кому бы то ни было (рассудив, надо полагать, что отсутствие вестей от Гарри может рассердить маньяка-крестного), но ему, говоря начистоту, некому было их слать. Пару раз к нему прилетали совы от Фреда и Джорджа; пергамент был опален, пах озоном и жжёной резиной, слова торопливы и почти бессвязны. По этим признакам Гарри безошибочно догадался, что близнецы по уши заняты каким-то новым экспериментом — ему было известно об их мечте открыть магазин приколов на Диагон-аллее — и ему не хотелось мешать им. Хотя втайне он надеялся, что семья Уизли пригласит его к себе на хотя бы часть августа — жизнь с Дурслями, несмотря на некоторые улучшения, была тосклива и противна, как грязные носки. Рон и Гермиона не писали ему — и он подозревал, что они просто не знают, что ему сказать, останавливаясь на одной строчке наподобие «Дорогой Гарри!..»

Этой ночью он проснулся от боли в шраме, что само по себе было странным. До сих пор шрам никогда не болел, оставаясь мёртвой отметиной на лбу; но сегодня его жгло, как огнём. Гарри рывком сел на кровати, смаргивая невольные слёзы, с рукой, прижатой ко лбу до судорог в запястье; он пытался отдышаться и ждал, пока сонные видения сменятся окончательно знакомым видом захламленной комнаты.

К боли он привык давно, с первого курса; а если быть совсем честным, то как минимум с года ему приходилось не единожды испытывать на себе силу негативных эмоций дяди Вернона, который был, вообще-то, прост, как чайник, но широк душой, и если уж ярился на Гарри, то по полной программе учил вежливости своего ненормального племянника. Но эта боль была необычной… если этот шрам был оставлен ему Вольдемортом, не значит ли это, что Тёмный Лорд активизировался? Он ведь должен скрываться где-то, поджидая, согласно пророчеству профессора Трелони, своего верного слугу — Питера Петтигрю… Но что должен делать Вольдеморт, чтобы у Гарри болел шрам? Ведь не своей головой же стучаться об стену — так недолго и последний мозг сотрясти, в самом-то деле…

Сон пропал окончательно. Гарри выудил из кармана висевших на трёхногом (хотя по глубинному замыслу дизайнера он должен был быть четырёхногим) стуле брюк платок и смочил водой из поилки Хедвиг — идти посреди ночи в ванную и будить ненароком Дурслей ему не хотелось. Не наступишь, как говорится, дышать будет легче…

Кажется, там, во сне, был Вольдеморт собственной персоной… и какой-то старик… которого убили. Ему уже ничем не помочь. Гарри сомневался, что этот сон — плод его собственного больного воображения. Если бы его воображению пришло в голову (в голову самого же Гарри, если вдуматься…) устроить ему ночь имени Стивена Кинга и Дина Кунца, оно могло бы найти множество других сюжетов, начиная от самых невинных, вроде надвигающегося василиска, и заканчивая… нет. Об этом не хочется думать.

Прохладная вода успокоила саднящие ощущения в шраме, и Гарри, усевшись на кровати по-турецки, принялся листать журнал о квиддиче, неизменно замечая в полумраке снитч раньше ловца на фотографии — сфотографированные фигурки, зная, что на них смотрят, кокетничали, рисовались, выделывали лишние финты, которых наверняка не было в реальности.

Он честно убил на это релаксирующее, в общем-то, занятие полчаса, но так и не успокоился толком.

Не может же, в самом деле, Вольдеморт рыскать по Тисовой улице. Это было бы действительно смешно. Гарри представил, как нечто высокое в тёмных одеждах, демонического вида (этакий собирательный образ злодея из книг и фильмов) пробирается, чертыхаясь и рассылая во все стороны Аваду, через старательно постриженные вчера самим Гарри кусты роз тёти Петунии, и нервно засмеялся.

Чушь.

Но с чего-то ведь шрам болит? Неужели из-за убийства того старика чёрт знает где? Какая-то деревня, старый дом, ночь, омерзительное существо в кресле, бледный Хвост, зелёная вспышка…

Гарри прислушался к темноте ночи, но её прорезал только мощный храп Дадли. Дядя Вернон, надо полагать, тоже храпел там где-то в своей спальне, но до Гарри эти звуки не долетали через две закрытые двери и коридор — и он был этому рад, полагая, что и одного Дадли более чем достаточно, чтобы уши начали ныть.

Посоветоваться было решительно не с кем; сразу же отпадали Дурсли (это даже за грубую шутку не сойдёт), Дамблдор (Гарри не доверял хитромудрому директору Хогвартса, полагая, что у того существуют на его, Гарри счёт, какие-то свои планы и замыслы; да и очень глупо звучало бы послание вроде «Уважаемый профессор Дамблдор! Желаю Вам приятного отдыха! Извините, что беспокою Вас, но сегодня ночью у меня болел шрам. Искренне Ваш, Гарри Поттер») и семья Уизли — Гарри не хотелось, чтобы они знали, что он впадает в панику от минутной боли. Терпел ведь и куда как хуже — о чём все Уизли отлично знают.

Сириус? Крёстный тоже присылал ему письма, не с совами, а с большущими многоцветными экзотическими птицами; от их перьев пахло морем и солнцем, и Хедвиг очень неохотно позволяла им напиться и поесть из её мисок прежде, чем отправиться в обратный путь. Но писать ему… стоит ли беспокоить? Гарри задумчиво покосился на чистый пергамент и решил всё же написать. Сириус был одним из немногих людей, в которых Гарри не сомневался.

«Дорогой Сириус!

Спасибо за твоё последнее письмо. Эта птица, правда, всё время норовила поклевать Хедвиг, а потом врезалась головой в раму, но, к счастью, улетела прежде, чем Дурсли заподозрили по звукам неладное.

Как у тебя дела? Ты там один или с Ремом? Расскажи о себе поподробней…

У меня всё нормально — в основном, потому что они опасаются, как бы ты не заявился по моей просьбе и не превратил их во что-нибудь мелкое, противное и совершенно, с их точки зрения, неприличное (как и всё волшебство, впрочем). Хуже всего, что приходится голодать за компанию с Дадли… по собственным ощущениям, я уже скинул килограмма четыре, и похож теперь на тебя, когда ты только вышел из Азкабана:)»

Гарри засомневался, стоило ли ставить смайлик — всё же вряд ли они бытовали в магической среде, но потом решил, что смысл знака вполне прозрачен, и продолжил писать.

«Только этой ночью у меня болел шрам. Раньше он никогда не болел — странно… Как ты думаешь, могут болеть шрамы от старых проклятий? Хотя ничего серьёзного.

Отправляю письмо с Хедвиг — в прошлый раз та твоя птица улетела быстрее, чем я успел написать ответ. Передавай от меня привет Клювокрылу. И береги себя, хорошо?

Твой,

Гарри».

Хедвиг как раз не было в клетке, и Гарри отложил пока письмо на край стола.

Солнце позолотило стены комнаты квадратиками — в раму окна была предусмотрительно вделана решётка (ну да, ну да, а то вдруг Гарри возьмёт да и удерёт со второго этажа? А почему нет, только пятки отбить, клумбу помять — и здравствуй, свобода…). Свет поцарапанной во время одной из истерик Дадли настольной лампы потускнел. Гарри почувствовал, что у него слипаются глаза, но пора было вставать и приниматься за обычные дела из числа тех, что входили в круг его непременных обязанностей. Тетя Петуния не скупилась и на дополнительные, если видела, что Гарри возмутительно, как она считала, рано освобождается — поэтому он старался растягивать работу в присутствии тётушки, хотя, конечно, и не совсем тормозить, чтобы не вызвать подозрений.

Солнце помогло ему взбодриться — он сидел на полу, подставив макушку горячим лучам, закрыв глаза, пока снизу не раздался визгливый (особенно визгливый с утра, потому что очень заспанный; хотя у нормальных людей он с утра обычно хриплый…) голос тёти Петунии. По идее, тепло лучей должно было бы, напротив, расслаблять и усыплять его, но Гарри чувствовал, как жар вливает в него новые силы — как будто они были родственны друг другу, он и эти шаловливые золотые лучи, путавшиеся в его волосах, и помогали друг другу, как могли. Странное чувство… оно появилось у него ещё в начале лета, и он был, в принципе, даже рад работать в саду с непокрытой головой — ему отчего-то не грозило перегреться или получить солнечный удар. Проверено опытным путём, так сказать.

Что-то новое расцветало в нём под этими лучами, одинаковыми на ухоженных улочках Литт-Уингинга и на буйных лужайках Шотландии… что-то похожее по ощущению даже и не на цветы, а на что-то совсем иное, другое… но отнюдь не чуждое. Гарри путался в собственных чувствах, но мог сказать точно, что опасность от этих ощущений не грозила никакая.

* * *

Этот вечер ничем особенным не отличался от других. Вся семья Дурслей после обеда пребывала в гостиной: дядя Вернон чинно читал газету, тётя Петуния наблюдала за очередной мыльной оперой — Гарри всё казалось, что тётины уши насторожённо шевелятся в такт звукам с экрана, Дадли резался на своей игровой приставке в «Мегамордобой-3», вымещая на монстрах злобу по поводу диеты. Сам Гарри, засучив рукава необъятной рубашки Дадли, в которую мог завернуться четырежды, мыл ковёр, стоя на коленях. Это была сложная процедура: сначала ковёр требовалось натереть водой со специальный средством для чистки ковров, равномерно вспенив это средство на ворсе, а потом чистой мокрой тряпкой снять пену, протереть начисто ещё раз — иначе оставшаяся пена имела неприятное обыкновение засыхать, образуя клейкие пятна. И в заключение — протереть насухо, распушив ворс, чтобы высохло не как попало. Руки давно устали от монотонных движений туда-сюда, кожа на ладонях порозовела и сморщилась от долгого контакта с жидкостью, спина затекла, а хуже всего была лезшая в глаза чёлка; аккомпанемент страстных вздохов из телевизора и предсмертных воплей монстров, обретавшихся в игровой приставке, забивал уши, как жвачка. Гарри поднялся на ноги, подхватывая с пола тазик с водой, чтобы сменить её на чистую во второй раз, и тут со стороны камина — когда-то бывшего настоящим, но теперь заложенного, ибо Дурсли предпочитали электричество живому огню — донеслись подозрительные звуки.

Громкий стук. Царапанье. Голос.

— Ой! Фред, нет... назад, назад, тут какая–то ошибка... скажи Джорджу, чтобы он не... Ой!.. Джордж, нет, здесь нет места, быстро назад…

— Пап, может, Гарри нас услышит... Может, он нас выпустит?..

Голос Джорджа заставил Гарри выронить тазик. Последний воспользовался редким для себя шансом полетать и перевернулся очень впечатляюще; вода хлынула во все стороны, заливая тщательно отчищенный ковёр, ноги Гарри, розетку удлинителя на полу, в которую была воткнута вилка приставки Дадли. Посыпались искры, раздался треск, синеватые маленькие разряды заметались над мокрым насквозь ковром. Во мгновение ока все до единого Дурсли оказались на креслах, судорожно держась за спинки и прикидывая, как бы убежать отсюда — не иначе как этот сумасшедший Поттер выбрал именно этот мирный летний вечер, чтобы убить их. Электричество покалывало босые ноги Гарри, но не больно, а, скорее, приятно.

Послышался стук из той самой стены, где когда-то был обычный камин.

— Гарри! Гарри, ты нас слышишь?

Старшие Дурсли круто развернулись к Гарри, напоминая целую стаю оголодавших шакалов каждый.

— Ты!.. — прошипел дядя Вернон. — Это всё твои штучки?!.. Это твои ненормальные дружки пролезли в нашу стену?!!

— Что там происходит?! — поддержала мужа тетя Петуния — несколько истерически, но с высоты её положения это звучало достаточно эффектно, чтобы не стать смешным.

Гарри лихорадочно соображал, что ответить; он и сам был изрядно сбит с толку.

— Они… они, наверное, хотели прийти сюда с помощью летучего пороха, — объяснил он медленно. — Это такая специальная вещь, с помощью которой можно перемещаться из камина в камин. Только этот оказался заложен…

Гарри переступил через тазик и приблизился к стене, из-за которой доносились сдавленные ругательства — кто-то кому-то наступил на ногу и, кажется, не один раз.

— Мистер Уизли! Фред! Джордж! — позвал он громко.

Стук прекратился.

— Это я, Гарри… тут камин заложен кирпичами. Вы не сможете здесь пройти.

— Проклятье! — возмутился мистер Уизли. — Какого дьявола они заложили камин?!

— Магглы предпочитают электричество, — объяснил Гарри торопливо, поскольку дядя Вернон медленно, но верно зверел, и вскоре его не смогли бы устрашить как следует даже молнии в ковре. — Настоящий им не нужен…

— Вот как? — неодобрительно заметил мистер Уизли. — Что ж… тогда мне ничего не остаётся, кроме как… Гарри, отойди там в сторону, пожалуйста…

— Жжёшь, папа! — восхитился невидимый Фред.

— Жжёшь? — прогрохотал дядя Вернон, и Гарри предусмотрительно отступил туда, где его не достала бы ни одна оплеуха. — Твои дрянные дружки решили поджечь мой дом?!

— Ему только на пользу будет, — огрызнулся Гарри, не выдержав. — Дизайн смените…

Дядя Вернон хотел что-то ещё сказать — без сомнения, веское и уместное — когда его голос был напрочь заглушен мощным взрывом, разорвавшим стену. Электрический камин, мирно стоявший на своём месте, полетел через всю комнату и впечатался в противоположную стену, образовав в ней приличную вмятину; удушливые облака пыли и щебёнки повисли в воздухе — Гарри надрывно раскашлялся. Никого не задело только чудом.

Мистер Уизли, сопровождаемый Фредом и Джорджем, ступил на изрядно обгаженный обломками стены ковёр. «И на кой чёрт я так старательно его мыл?», — мысленно вздохнул Гарри. Тётя Петуния завизжала, а дядя Вернон лишился дара речи: вид троих огненно-рыжих людей (а Фред и Джордж к тому же были идентичны до последней веснушки) в мантиях волшебников потряс его до глубины души, особенно если вспомнить, как они обставили своё появление.

— Вот так-то, — удовлетворённо заключил мистер Уизли, засовывая палочку обратно в карман. — А вы — дядя и тетя Гарри? — мистер Уизли недружелюбно взглянул на безмолвных Дурслей, из чего Гарри сделал вывод: Уизли не забыли, в каком состоянии его забрали Фред и Джордж перед вторым курсом.

— Да, это мои тётя и дядя, — Гарри взял инициативу в разговоре на себя, подозревая, что конструктивного ответа от Дурслей придётся ждать очень и очень долго. — Они… э-э… не ждали, что вы придёте…

— Мы решили прийти без предупреждения, — пояснил мистер Уизли. — Решили, что заберём тебя в любом случае, и нет нужды спрашивать разрешения… Да, Гарри — ты цел? Хорошо себя чувствуешь?

— Да, меня не задело взрывом…

— Это хорошо, но я имел в виду — вообще как? — мистер Уизли брезгливо мотнул головой в сторону Дурслей. Дядя Вернон наливался багровым, тетя Петуния, наоборот, была бледней сметаны.

Гарри понял, о чём речь.

— Да, всё хорошо. Этим летом всё тихо.

Фред и Джордж улыбнулись Гарри краешками ртов. Гарри заулыбался в ответ — открыто и радостно.

— Тогда мы сейчас уйдём, — решил мистер Уизли. — Гарри, что это на тебе надето?

— Это моя одежда, — Гарри шевельнул рукой, и скособочившийся рукав рубашки развернулся, закрывая руку целиком и оставляя сантиметров пять рукава пустыми. — То есть, это была одежда Дадли, а я ношу, потому что больше нечего.

Мистер Уизли пошёл багровыми пятнами. Гарри обеспокоенно взглянул на близнецов, призывая помочь — не дай Мерлин, тут состоится разборка из-за неправильного обращения с ребёнком. Фред и Джордж поняли его правильно.

— Пап, нам пора, — решительно заявил Фред. — Ты тут почини всё это, а Джордж поможет Гарри собрать вещи. Хорошо?

— Хорошо, — кисло согласился мистер Уизли, с явной неохотой расставаясь с идеей научить этих гадких гадов магглов действительно прогрессивным педагогическим методам.

Гарри, оставляя на полу влажные следы, взбежал по лестнице. Вещей у него было не так много — сундук с книгами и одеждой, метла и клетка с совой; мантии и книги он не выкладывал, так что сборы не заняли много времени.

— Гарри, у тебя и вправду нет ничего нормального? — с сомнением уточнил Джордж. — Только эта попона для слона, которая сейчас на тебе?

Гарри хихикнул; определение ему понравилось.

— Другая одежда тоже есть, но такая же… И ещё школьные мантии. А под ними всё равно не видно, что там надето.

— Так не годится, — Джордж помог Гарри защёлкнуть замок на сундуке. — Надо что-то с этим делать.

— Да всё в порядке… — возразил Гарри, надевая носки и ботинки. Последние тоже не пришлись Джорджу по вкусу, судя по его прищуренному взгляду — до того, как они попали к Гарри, Дадли довёл их до такого состояния, что они отлично подошли бы в качестве части униформы профессионального нищего.

Снизу донёсся возмущённый голос дяди Вернона, обретшего, видимо, дар речи, и вполне себе успешно:

— Что?! Да этот сопляк должен нам по гроб благодарен быть за то, что мы его приютили и воспитали!!

— Издевательства над несовершеннолетним вы называете «воспитали»?!! — голос мистера Уизли Гарри узнал уже с трудом — он никогда не слышал его прежде кричащим.

И напряжённый, искусственно-беззаботный голос Фреда:

— Гарри, Джордж, поторопитесь! Сколько можно вещи собирать!

— Пойдём, пока папа этих сволочей в лепёшку не размазал, — тихо сказал Джордж, и они вдвоём поволокли вещи вниз по лестнице — колдовать на каникулах обоим, к сожалению, было ещё нельзя, а мистеру Уизли было как-то совсем не до того.

— Я готов, — жизнерадостно объявил Гарри. Жизнерадостность получилась фальшивая донельзя и отлично вписалась в сложившуюся в гостиной атмосферу. Питающий слабость к магглам вообще мистер Уизли смотрел на этих конкретных с ненавистью — Гарри даже почувствовал себя неловко, потому что если бы не он, этого бы не было. Дурсли, до сих пор стоявшие на креслах — ну а как вдруг ударит током и прощай, жизнь-жестянка? — платили волшебнику той же монетой, только к их ненависти примешивался ещё и сильный страх, наполнявший для Гарри воздух в комнате муторным тошнотным привкусом.

— Отлично, — мистер Уизли снова вытащил палочку — Дурсли шарахнулись, насколько им позволяли спинки кресел — и указал ею на камин:

— Insendio!

Огонь вспыхнул в камине, ровный и яркий.

— Фред, ты первый, — велел мистер Уизли.

Фред перемигнулся с Джорджем, помахал рукой насторожённо следившим за каждым его движением Дурслям — Гарри померещилось, что он делает это не просто так, а с умыслом — и кинул другой рукой в камин горсть летучего пороха:

— Нора!

Он шагнул в ярко-зелёный огонь и исчез.

— Джордж, ты следующий, — велел мистер Уизли. — И захвати с собой сундук Гарри.

Джордж подхватил сундук без видимых усилий — Гарри даже позавидовал, ему самому приходилось сгибаться в три погибели, чтобы тащить свою поклажу — ухмыльнулся краешком рта и тоже отправился в Нору.

— Теперь ты, Гарри, — мистер Уизли, очевидно, отвёл себе миссию прикрытия отхода. Этакое стояние на стреме, на случай, если Дурсли заартачатся. Впрочем, они были слишком для этого впечатлены той небрежностью, с которой мистер Уизли безо всякого топлива одним словом разжег огонь в старом камине. Вне всякого сомнения, они представили себе, как легко превратить человека в такой же костерок — уж на это их воображения хватило бы. Любимым развлечением того же Дадли было поливание бензином монстров во всех частях «Мегамордобоя» и последующее поджигание — чтобы корчились и орали неестественными смонтированными голосами.

Гарри набрал полную пригоршню летучего пороха и уже шагнул было в пламя, когда заметил на потемневшем мокром ковре россыпь чего-то непонятного, светлого, почти как соль. Пожалуй, если бы он не изучил в подробностях, как выглядит ковёр в мокром и сухом состояниях, он бы и не различил этой широкой полосы, но оттенки ворса Гарри различал безошибочно. Ему вспомнились ухмылка Джорджа и прощальный жест Фреда, и он отправился в прямом смысле слова головокружительное путешествие через камины вполне умиротворённым и довольным жизнью.

Голова действительно кружилась, скоро Гарри затошнило, очки грозили слететь, и он закрыл глаза, чтобы не видеть смазанные пятна других каминов. Резкая остановка заставила его потерять равновесие, и он упал бы на пол, если бы его не подхватили; он вздрогнул — не ждал прикосновения — и его тотчас же выпустили, убедившись предварительно, что он способен самостоятельно держаться на ногах и его вестибулярный аппарат не бунтует. Очки были запорошены пеплом и вообще перекособочены, но Гарри и так знал, что это были Фред и Джордж — их касания он узнал бы, даже если бы это было через средневековую броню.

— Привет! — стройный хор дружелюбных голосов застиг Гарри, протиравшего очки полой рубашки, врасплох.

Он поднял голову, стараясь не щуриться, и улыбнулся всем расплывчатым пятнам лиц и рыжих шевелюр сразу.

— Привет.

Гарри надел чистые уже очки, и мир разом обрёл чёткость. Помимо Рона, Фреда и Джорджа в кухне Норы располагалось ещё два незнакомых Гарри представителя семьи Уизли. Надо полагать, это были Билл и Чарли, старшие братья близнецов и Рона, работавшие за границей. Гарри внимательно осмотрел их.

Один постарше на вид, с широким добродушным обветренным лицом, ладони в мозолях, поверх затрёпанной маггловской джинсовой рубашки с коротким рукавом — жилетка из драконьей кожи. Руки мускулистые, как будто он дни напролёт проводил на тренажёрах, а на одном предплечье — огромный яркий ожог. «И если это не Чарли, что работает с драконами, то я — марсианская балерина. Приехавшая на гастроли. Порадовать землян, так сказать».

Второй был куда более интригующим: высокий, гибкий, с завязанными в конский хвост волосами, в такой одежде, что подошла бы больше для рок-концерта (причём не простому любителю музыки, а лидеру эпатажной группы), с серьгой-клыком в ухе. Ботинки у него были массивными, как маггловские «гриндерсы», и сделаны из панциря дракона.

«Какой клёвый…». Гарри посмотрел Биллу в глаза и обнаружил, что они у того не синие, как у близнецов и Рона, а серо-зелёные, прозрачные, но насыщенные в цвете, как вода в реке с каменистым дном. И выяснил заодно, что Билл в упор, совершенно не стесняясь никого и ничего, рассматривает его самого — то ли насмешливо, то ли восхищённо. То ли просто познавательно, как нечто новое в обстановке комнаты — серо-зелёные глаза, точно так же, как речные воды, отражали всё направленное в них любопытство, оставляя свои тайны при себе. Гарри с вызовом вздёрнул подбородок и пожал обе протянутые в приветствии руки старших отпрысков Уизли. У Чарли мозоли покрывали ладонь надежным защитным слоем — такими натруженными руками можно было, наверно, браться за раскалённую сковородку без опаски. Хм, учитывая, с кем он работает, это более чем естественно… Рука Билла была гладкой, горячей и очень сильной — он стиснул пальцы Гарри до белизны. Гарри ответил ему тем же, чувствуя, как по телу пробегает задорная тёплая волна.

С лёгким хлопком в кухне материализовался мистер Уизли. Его губы были сжаты, лицо было белым с парой багровых пятен на скулах. Надо полагать, они с Дурслями сказали друг другу ещё пару ласковых и нежных слов после того, как Гарри отправился в Нору.

— Это отвратительно! — заявил он без предисловий. — Гарри, я начинаю всерьёз сомневаться в адекватности Альбуса Дамблдора!!

Билл и Чарли, которые явно были не в курсе злоключений Гарри и его трений с родственниками, с любопытством уставились на отца.

— Как он вообще мог… оставить тебя с этими?! — возмущённо продолжал мистер Уизли. — Пусть они твои единственные родственники, но это…

— А что с ними не так? — уточнил Билл.

Гарри покраснел до ушей, чувствуя, как жар крови, прилившей к лицу и шее, буквально витает у самой кожи маревом, как в пустыне.

— Э-э… можно, я пойду?

— Разумеется, — близнецы синхронно поднялись на ноги. — Спать будешь там же, где и в позапрошлом году… ты не против?

— Совсем не против, — улыбнулся Гарри и вышел из кухни следом за близнецами, пока не завели разговор о его тяжёлом детстве. Что ему тогда делать с чужой жалостью? Хватит того, что все остальные Уизли знают…

— А что вы там такое рассыпали у Дурслей? — полюбопытствовал Гарри, закрывая за собой дверь комнаты близнецов. — Порошок какой-то светлый…

Близнецы расхохотались.

— Один из товаров будущего магазина «Ужастики умников Уизли», — Фред плюхнулся на кровать и задрал ноги на стену.

— Порошок для икания, чихания, насморка и прочего, с этим связанного, — пояснил Джордж, пристраиваясь на кровать рядом с братом. — Действие прекращается, только если порошок вычистить весь до последней мельчайшей крошки или нейтрализовать специальным заклинанием. Представляешь, какой чудный подарок студента самому себе: сидит этот студент где-нибудь на лекции у Вектор…

— Сидит себе, скучает, — подхватил Фред. — И хочет прогулять урок, но так, чтобы ему за это ничего не было. Тогда он берёт наш порошок, вдыхает щепотку — и вуаля! Совершенно плачевное состояние, любой преподаватель расчувствуется.

— А доходить до мадам Помфри, сам понимаешь, вовсе не обязательно. Хватит и самому сказать контрзаклинание.

— Мы просто подумали, что хоть какого-то возмездия они заслуживают, понимаешь?

— Можно было бы и что-нибудь убийственное подсунуть, но мы же не слизеринцы… ой, прости, Гарри, я не тебя имел в виду.

У Гарри всё равно изрядно испортилось настроение. Джордж смотрел виновато, но не знал, как ещё извиниться.

— Так вы уже готовы открыть магазин? — Гарри сам попробовал перевести тему.

— Мама нашла у нас прейскуранты, когда убиралась, — Фред ухмыльнулся. — И бланки заказов. Ну и скандал же был… она ведь хочет, чтобы мы пошли в министерство, как папа.

— Мы собираемся пока продавать это всё в Хогвартсе, — добавил Джордж. — Нам, правда, запретили, но какая разница?

— Никакой, — согласился Гарри.

Повисло молчание. Хотя напрягало оно одного только Гарри: близнецы, не испытывая никакого дискомфорта от того, что разговор завял на корню, задумчиво смотрели на него. Не на разговор, разумеется, а на Гарри; хотя он предпочёл бы наоборот.

— Что? — нервно спросил он.

— Ничего… ты пока вещи устрой, что ли…

Мысль была разумной, и Гарри, подавив поползновение спросить, пока что он должен устраивать вещи, принялся рыться в сундуке в поисках чего-нибудь поприличней. Задача осложнялась тем, что всё более-менее новое было Гарри велико до беспредела, а то, что смотрелось всего лишь свободным, было безобразно истрёпано — это были вещи с тех пор, когда Гарри учился на первом или втором курсах.

Хедвиг была выпущена полетать — она уже порядком истомилась в клетке, и Гарри вспомнил о ней только тогда, когда она начала пронзительно кричать. Так умеют только совы; по противности и раздражающим свойствам совиные вопли дадут фору любым завываниям мартовских кошек. Кошки, в конце концов, орут не для того, чтобы надоедать людям, а совы как раз так и поступают. Порой у Гарри создавалось нехорошее впечатление, что Хедвиг дрессирует его; впрочем, оно быстро проходило.

Стоило ему распахнуть форточку, как в комнату заглянул раздражённый Перси.

— Что у вас тут за шум? Вы мешаете мне работать!

— Привет, Перси, — Гарри сел на кровать.

— А, Гарри, привет, — рассеянно буркнул Перси и снова обрушил свой гнев на ни в чём, в общем-то, неповинных близнецов. — Извольте не грохотать и не кричать — мне нужно закончить отчёт!

— Отчёт о чём? — поинтересовался Гарри.

— Это для департамента международного магического сотрудничества, — мгновенно задрав нос, поведал Перси. — Мы должны стандартизировать толщину котлов. А то эти импортные котлы чуточку тонковаты — количество протечек увеличилось за год почти на три процента!..

— Этот отчёт перевернёт мир, Персик! — проникновенно сказал Фред. — Так и представляю себе передовицу «Пророка»: «Котлы спасены! Мистер Персиваль Уизли избавил магический мир от Великой Беды! Вечная слава герою!».

— Главное, чтобы не вечная память, — хихикнул Джордж. — А то мало ли что ещё понадобится стандартизировать — и некому будет… Смотри не сгори на работе, Персик!

— Можете издеваться, — в глазах Перси горел фанатичный огонь, и Гарри был против своей воли потрясён тем, как толщина днищ котлов может захватывать человека до глубины души и подчинять себе все его помыслы. — Но если не принять международного закона, то скоро наш рынок наводнит неудобная, тонкодонная продукция, и это серьёзно увеличит риск...

— Мы поняли, поняли, — поспешно перебил Джордж. — Перси, твой отчёт не запоздает, если ты продолжишь нас распекать?

Перси негодующе фыркнул и убрался в свою комнату.

— Совсем с ума сошёл на своей работе, — со вздохом поведал Фред. — Главное, Гарри, не спроси ненароком Перси о его начальнике, не то будешь слушать часа три дифирамбы мистеру Краучу. Как говорит мистер Крауч... как я сказал мистеру Краучу... Мистер Крауч считает... Мистер Крауч рассказывал мне...

— Думаю, они со дня на день объявят о помолвке, — едко добавил Джордж. Гарри захохотал, представив себе Перси в фате и белом платье — за помолвкой ведь должна была бы последовать и свадьба. Если, конечно, Перси не променяет возможность семейного счастья на работу. А то ведь котлы ждут…

— Наверно, папа уже всё рассказал Биллу и Чарли, что посчитал нужным, — предположил Фред. — Пойдём на кухню, есть хочется.

Миссис Уизли немедленно припрягла всех к работе, заявив, что в кухне для всех не хватит места, и надо накрыть стол в саду. Гарри и Рону досталось носить вилки и ложки, близнецам были доверены тарелки, Биллу и Чарли — столы.

За столом Гарри досталось место напротив Билла, и от взгляда последнего у Гарри застревал кусок в горле, и он не мог посчитать, что это хорошо, потому что после лета впроголодь есть хотелось ужасно. Впрочем, спустя десять минут внимание ослабло, и Билл завёл разговор с матерью; тема у них была, судя по всему, вечная.

— Зачем тебе эта серьга? — судя по всему, Билл обзавёлся ею совсем недавно. — И с таким ужасным зубом… В самом деле, Билл! Что говорят у тебя в банке?

— Мам, я могу прийти на работу хоть в мини-юбке и шубе, как у Хагрида — им всё равно, пока я образцово выполняю всё, что от меня требуется, — привычно-терпеливо отвечал Билл.

— И твои волосы… что-то уже чересчур, — миссис Уизли с намёком постучала по собственной палочке. — Вот если бы ты позволил их немного подровнять…

— А мне нравится, — заявила Джинни, слушавшая весь этот разговор, сидя по левую руку Билла. — Ему идёт. Ты такая старомодная, мама! И вообще, до профессора Дамблдора Биллу ещё далеко…

Гарри подавился пирогом, пытаясь представить себе Билла с белоснежной бородой до колен, и Чарли, сидевший рядом, хлопнул Гарри по спине — от этого он ткнулся носом в тарелку.

Ужин закончился уже поздним вечером, когда в воздухе остро запахло жимолостью и все очертания были окутаны сумерками, как дымчатой вуалью. Гарри был сыт впервые с того дня, как вышел из «Хогвартс-экспресса» на платформу девять и три четверти, сжимая письмо Сириуса в кулаке.

— Ой, как поздно! — неожиданно всплеснула руками миссис Уизли. — Вам всем надо срочно ложиться, ведь вставать на рассвете. Гарри, если ты мне оставишь список, я тебе всё куплю на Диагон–аллее. Я на всех буду завтра покупать. Потом может и не быть времени. Бывает, игра по пять дней занимает…

Глаза у Гарри слипались безбожно, и он даже не стал спрашивать, что за игра, хотя не понял, о чём речь.

— Не дай Мерлин! — Перси набожно закатил глаза. — Содрогаюсь при мысли о том, на что была бы похожа моя папка с входящими документами, если бы меня не было на рабочем месте пять дней.

— Да уж, кто-нибудь опять мог бы подкинуть тебе кусок драконьего навоза, а, Перс? — подначил Фред, ухмыляясь.

— Это был образец удобрения из Норвегии! — фыркнул Перси, густо покраснев. — В этом не было ничего личного!

— На самом деле было, — шепнул Фред Гарри на ухо, вставая из–за стола. — Это мы с Джорджем послали.

— Омерзительные создания, — заметил де Корте.

Фраза, подсмотренная через плечо читавшего

какую-то книгу соседа по маршрутке.

За окном было темно. Какого чёрта рассвет всё ещё не наступил?..

— Гарри, пора вставать, — голос миссис Уизли заставил Гарри сделать ручкой ускользающему сну.

— Зачем? — поинтересовался он, приподнявшись на локте.

— Как зачем, дорогой? — недоумённо отозвалась миссис Уизли, и у Гарри появилось чёткое ощущение, что он что-то пропустил. — Вам пора отправляться на кубок.

— Какой кубок?

— Кубок мира по квиддичу — неужели ты забыл?

— Да я, собственно, и не знал…

— Как не знал? — искреннее удивление миссис Уизли заставило Гарри засомневаться в собственной адекватности. — Неужели тебе никто ничего не сказал?

— Нет, — осторожно сказал Гарри. — Не сказал о чём?

— Сегодня состоится финал чемпионата мира по квиддичу. Артур достал билеты на всех — и на тебя тоже. Поторопись, Гарри, а то мы опоздаем, — с этими словами миссис Уизли скрылась за дверью, оставив Гарри недоумённо хлопать глазами.

Мило. Даже очень.

Сонный голос Джорджа зазвучал откуда-то из нагромождения одеял; создавалось впечатление, что с Гарри решила поговорить кровать.

— Извини, Гарри… мы забыли тебе сказать. Сначала хотели написать, предупредить, что забираем тебя и отвезём с собой на кубок, а потом папа решил, что мы так и так тебя заберём, и мы передумали писать. А потом так закрутились…

— Ничего, — Гарри нашарил на тумбочке очки. — Кубок — это здорово… хотя ещё лучше было бы, конечно, если бы мне о нём раньше рассказали… Кто с кем играет-то?

— Ирландия с Болгарией. Англия не прошла, позор просто…

На завтрак миссис Уизли раздала по миске овсяной каши; Гарри, хоть и мог разговаривать, передвигаться в пространстве и даже улыбаться, внутренне ещё спал, и организм решительно отвергал саму мысль о еде. Все были бледные, сонные и неразговорчивые; один мистер Уизли был весел, бодр и всё допытывался, похож ли он в джинсах и свитере на маггла. Гарри честно заверял, что похож.

— К чему вставать так рано? — Джинни тщательно протирала глаза руками, пытаясь внушить векам не слипаться.

— Потому что вам ещё надо дойти до портключа, — миссис Уизли поставила перед дочерью стакан с чаем. — Вам ведь нельзя ещё аппарировать.

— Дойти? — удивился Гарри, памятуя свой опыт общения с портключом. — Он что, стационарный?

— Нет, — мистер Уизли, кажется, был приятно изумлён познаниями Гарри в разделе магии, который по программе начинали изучать только на седьмом курсе. — Видишь ли, на чемпионат соберётся огромное количество народу, около сотни тысяч человек. Сам понимаешь, пришлось организовать скользящий график прибытия, огородить противомаггловскими чарами пустынное болото и превратить его в приемлемый стадион для квиддича. Кто-то аппарирует, вот как сделают Билл, Чарли и Перси, а те, кто не может или не хочет, воспользуются портключом. Министерство сделало их в количестве двухсот штук и установило по всей Англии. Ближайший к нам сработает очень рано утром… поэтому мы и встали сейчас. Очень удобно, кстати — можно перемещаться большими группами, а при аппарировании больше одного человека с собой не возьмёшь…

Гарри покивал и стал рисовать черенком ложки в каше всякие узоры, которые быстро расплывались; каша ещё не остыла настолько, чтобы быть твёрдой. Но Гарри и так нравилось. Он сидел, подперев голову рукой, и водил черенком в разные стороны, и глаза его неудержимо закрывались…

— Всё, пора! — деловитая миссис Уизли тоже, кажется, не нуждалась во сне. А ведь встала раньше всех, готовила завтрак, будила… «Вот бы мне так же себя чувствовать», — Гарри зевнул в рукав.

По деревне они тащились в полном молчании; тишину нарушал только мерный стук подошв. Улица была мокрой, небо тёмным, и лунные лучи стелились под ноги. На горизонте была не розовая, а зеленоватая полоска — тем не менее, Гарри думалось, что это рассвет. Не Авада Кедавра же в оптовых количествах, в самом-то деле.

На вершине холма с довольно претенциозным названием Горностаева Голова их уже кто-то ждал; Гарри с некоторым трудом узнал Седрика Диггори — главным образом потому, что с прошлого года запомнил, насколько тот красив. Как модель: отлично сложен, с густой копной тёмно-каштановых волос, глубокими тёмно-серыми глазами и тонкими чертами лица. Седрик улыбнулся Гарри, здороваясь, и Гарри отметил, что у хаффлпаффского ловца есть манера при улыбке слегка наклонять голову к плечу и лукаво кидать взгляд на собеседника. Пока Гарри обменивался с Седриком положенными фразами приветствий, мистер Уизли энергично тряс руку незнакомому Гарри краснолицему приземистому волшебнику с короткой бородой-щёткой.

— Привет, Амос! Как дела?

— Всё отлично, — Амос — надо полагать, отец Седрика, их роднила каштановость волос — пребывал в таком же радужном расположении духа, как и мистер Уизли, и Гарри заподозрил, что умение быть свежим и готовым к новым свершениям в пять утра приходит с возрастом и никаким иным путём не даётся. Или это особое магическое умение, которым нельзя делиться с непосвящёнными. — А это все твои, Артур?

Амос оглядел Рона, Гермиону, Джинни, Фреда, Джорджа и Гарри.

— Мои только рыжие. Это Гермиона, подруга Рона, моего младшего… а это Гарри.

Разумеется, самой примечательной частью Гарри оказался шрам. «И что они все такого в нём находят, чёрт побери, что пялятся так пристально?».

— Гарри? Гарри Поттер?

— Да, — отозвался сам Гарри, мечтая о порции лосьона, изобретённого близнецами.

— Наслышан, наслышан… — мистер Диггори разглядывал Гарри с таким же искренним любопытством, с каким ребёнок таращится на то, как химик превращает привычную бесцветную воду в малиновую и синюю одним движением руки.

— Папа, — вмешался Седрик тактично, — скоро сработает портключ.

— И то верно, — спохватился Амос. — Пойдём, Артур, где-то тут лежал этот портключ…

Портключом оказался старый башмак абсолютно непотребного вида. Гарри, как и все, дотронулся до него пальцем и стал ждать. Знакомый рывок под пупком, и вот они уже вместе впечатались в землю. Гарри не устоял на ногах — слишком резким вышло неожиданное приземление — и упал; на ногах остались только мистер Диггори, мистер Уизли и Седрик.

— Пять ноль семь из Горностаевой Головы, — скучно провозгласил кто-то над их головами и душераздирающе зевнул. — Здравствуйте, Амос, Артур. Проходите быстрей, сейчас прибудет огромная группа из Чернолесья. Так-так… Диггори, второе поле, сторож Пейн… Уизли, первое поле, сторож Робертс. Четверть мили отсюда.

— Доброе утро, Бэзил, — кивнул мистер Уизли говорившему и зашагал во главе процессии своих и чужих детей куда-то вперёд по унылому болоту.

За ограждением поля у Гарри быстро закружилась голова от изобилия палаток; какие-то из них походили на дворцы, какие-то на особняки с садом, замки с башенками, странные сооружения из полосатого шёлка, напомнившие ему о чём-то восточном. Да и люди попадались исключительно колоритные; всем предписывалось маскироваться под магглов, но умели это делать единицы. Прочие же одевались невпопад, разжигали огонь палочками; оставляли детей без присмотра, и те катались на игрушечных мётлах, задевая траву кончиками пальцев ног.

Больше всего, однако, Гарри поразила палатка, которую ставили они с Гермионой — остальные, будучи чистокровными магами, понятия не имели о маггловских способах установки походного снаряжения. Снаружи она выглядела обычнейшей из всех обычных палаток, но внутри была самой настоящей трёхкомнатной квартирой. «Эх, мне бы такую штуку в чулан…».

Пока готовился обед, явились Билл, Чарли и Перси. Не успел обед закончиться, как рядом с палаткой нарисовался Людо Бегмен, глава департамента магических игр и спорта. Он напомнил Гарри школьника, несмотря на то, что окончил школу ещё тогда, когда Гарри и в проекте не было. И Гарри совершенно не понравилось, что Бегмен заключил с близнецами пари на исход матча. Гарри чуял в этом человеке червоточинку… слабость, не подлость, а просто непонимание чего-то, какой-то важной вещи. В общем и целом, Бегмен Гарри не понравился; сам же глава департамента магических игр и спорта проникся к Гарри искренней приязнью — разумеется, предварительно рассмотрев шрам во всех подробностях.

Интересно, а пластической операцией этот шрам свести можно? Деньги, в конце концов, есть…

* * *

Игра началась, когда стемнело; к тому времени все успели прибыть и обустроиться. Гарри и семья Уизли одними из первых поднялись в ложу — элитную Высшую ложу: контролёр, проверявший билеты, завистливо косился на компанию везунчиков.

В ложе никого не было, если не считать грустного донельзя домового эльфа, занимавшего для кого-то одно из мест. Гарри даже не рискнул заговаривать с этим эльфом, памятуя манеру Добби чуть что биться головой обо что-нибудь и винить себя во всех смертных грехах. Что-то подсказывало Гарри, что большинство домовых эльфов именно таковы, и лучше их не провоцировать, если не любишь наблюдать за отъявленным мазохизмом воочию.

Впрочем, ложа быстро заполнялась высокими гостями. Например, явились болгарский и английский министры магии. Фадж поздоровался с Гарри по-свойски, как будто они были хорошими друзьями (Перси молча истекал завистью), а болгарский министр, лепеча что-то на своём языке, ткнул пальцем в шрам Гарри с таким ажиотажем, что Гарри еле увернулся и поспешно начесал пятернёй чёлку на свой несчастный лоб.

— А вот и Люциус! — радостно воскликнул Фадж, в очередной раз обернувшись ко входу в ложу. Люциуса, наверно, и ждал. — Добрый вечер, Люциус, Нарцисса! Здравствуй, Драко!

К трём пустующим местам — как раз позади мистера Уизли, Рона и Гарри — пробирались Малфои: отец, мать и сын. При виде Драко Малфоя Гарри крепко сжал губы, чувствуя, как наливается неконтролируемой яростью. Ярость вздымалась внутри него тяжёлой горячей волной; руки чесались врезать по непроницаемому точёному лицу ещё раз, как в поезде… а ещё — сбить с ног, сломать рёбра точным пинком, размазать наглую ухмылку превосходства.

Это была даже не ненависть: Гарри не мог ненавидеть что-то — не кого-то, а что-то! — настолько иное, чуждое, как Малфой, существо из другого измерения, со своей извращённой логикой и моралью. Это была сильнейшая брезгливость вкупе с омерзением, гадливостью и удушливой, необузданной яростью. Такое бывает с людьми, которые терпеть не могут тараканов. Недаром же такие люди, в принципе, не боятся тараканов, и несчастные насекомые, по сути, ничего плохого им лично не сделали, кроме как попались им на глаза, но они гоняются за усатыми обитателями подполья с тапками и газетами, стремясь превратить в мокрое пятно на полу. Зачем? Почему? С точки зрения тараканьего сообщества, такое поведение — варварство и дикарская жестокость, но людям и в голову не придёт прислушаться к мнению тараканов. В данном же случае у Гарри были и более внятные причины желать Малфою превратиться в мешок переломанных костей и повреждённых внутренних органов, чем общая неприязнь и несходство идеологий.

Он всё ещё помнил изнасилование.

Тогда, сразу после, он ушёл в себя, инстинктивно пытаясь заглушить боль, стыд и унижение. Апатия была ему щитом и пропастью одновременно, и дело могло дойти до того, что он стал бы «овощем», безучастным ко всему, но встреча с Сириусом вернула его к жизни. А потом что-то странное начало прорастать в нём под солнечными лучами, сразу же, то самое, что порой сбивало дыхание летом, в саду у Дурслей, и ему было решительно не до Малфоя. Он ухитрился решительно забыть о событии, которое куда более эффектно, чем ему самому хотелось бы, начало его пасхальные каникулы. Но к ощущениям от солнечных лучей он привык, апатия не возвращалась, и никто и ничто не мешало Гарри кипеть, бурлить изнутри таким гневом, какого он никогда прежде не испытывал. Он хотел отомстить за жгучую боль, за острый, густой запах своей крови, за багровый след тела на простыне, за унижение — противное, тошнотворное, как протухшее яйцо, уроненное на собственные колени и расколовшееся.

— Мерлин мой, Артур, — негромко высказался Малфой-старший вместо «Здравствуйте», — где ты взял столько денег, чтобы купить билеты в Высшую ложу? За твой, с позволения сказать, дом никак нельзя было столько выручить…

Мистер Уизли налился багровой краской.

— Артур, Люциус здесь по моему приглашению, — радостно прощебетал Фадж, не расслышавшей последней реплики Малфоя. — Он сделал недавно очень щедрое пожертвование в святой Мунго…

— Как мило, — процедил мистер Уизли сквозь зубы.

— Привет, Потти, — протянул Малфой-младший. — Смотрю, ты здесь с Уизли? Кто-то из них до сих пор тебя трахает?

Гарри плавно, не спеша вскинул руку к плечу раскрытой ладонью вперёд — словно собирался приветственно помахать ею; но из центра его ладони вырвался мощный длинный язык пламени, ровно гудящий, как целый пожар. До лица Малфоя не хватило сантиметров трёх-пяти, но Гарри и не планировал расправляться с Малфоем окончательно. Не здесь, по крайней мере.

Все прочие, находившиеся в ложе, разом смолкли и уставились на Гарри — кто-то гневно, кто-то с интересом, кто-то с одобрением, кто-то с явным шоком.

— Тебе не холодно? — заботливо поинтересовался Гарри, изящным жестом сгибая пальцы и превращая раскрытую ладонь в нечто вроде кулака. — А то ты так дрожал… да ты не бойся, это безопасно. Я всегда контролирую свой огонь. Успокойся уже, что ли, а то вон какой бледный весь стал…

Малфой-младший стал не просто бледен, а очень бледен. Как тюлевая занавеска. Правда, не от страха, который Гарри ничтоже сумняшеся приписал блондину, а от всё той же злобы, что заставляла губы самого Гарри подрагивать в попытках удержаться от неприятного оскала.

— Гарри, ну разве можно так вести себя в общественном месте! — укоризненно заметил Корнелиус Фадж.

«Что, это единственное, что его беспокоит? Дамы и господа, у меня для вас пренеприятнейшее известие (хотя, может, кому как): наш министр магии — полный лопух!»

— Ну что Вы, это ведь всего лишь шутка, — Гарри преобаятельнейшим образом улыбнулся сразу двоим: Фаджу и Малфою-старшему. — Драко такой наивный и непосредственный… всегда покупается на эту шутку, хотя, вроде бы, уже не первый раз её повторяю…

— Это очень жестокая шутка, Гарри, — Фадж, кажется, поверил Гарри; единственный из всех, находившихся в тот момент в ложе. — Не нужно так больше делать, хорошо?

— Конечно, — Гарри очень виновато опустил ресницы и даже заложил руки за спину, показывая, как усердно кается. — Да я, собственно, очень редко так делаю…

На лице Малфоя-старшего ясно читалось: «Ещё одно слово, щенок, и я сделаю то, что не вышло у Тёмного Лорда». Гарри снова улыбнулся — так сладко и безмятежно, что у него самого появилась некая оскомина от этой сладости.

— Может быть, уже сядем на свои места? — Гарри послал невинный взгляд из-под ресниц персонально Люциусу Малфою. — Не хотелось бы из-за моей шутки пропустить начало матча…

— Ты прав, Гарри, — решил Фадж; близнецы и Билл, в восторге от его выходки, поддержали его.

— Билл… — тихонько шепнул Гарри, положив руку на запястье сидевшего справа от него самого Билла. — Ты не поменяешься со мной местами? А то меня заавадят из-под полы раньше, чем я скажу «Шла Саша по шоссе…» .

— Конечно, Гарри, — Билл блеснул зубами в короткой улыбке и поднялся со своего места. Грациозный, как профессиональный танцор. «А я всё в ногах путаюсь, как будто попал ими обеими в одну штанину…». Одним из самых больших недостатков быстрого вырастания была непривычка к длине собственных конечностей. Если раньше Гарри был маленьким, худым и шустрым, то теперь он чувствовал себя просто полувеликаном, худым и нескладным. Так себе чувство. Пониже троечки, если оценивать по пятибалльной шкале.

— А сейчас, позвольте вам представить… группа поддержки Болгарии! — оповестил всех магически усиленный голос Людо Бегмена.

— А! — оживился мистер Уизли. — Вейлы!

Гарри хотел было спросить, кто такие вейлы, но как раз в этот момент на поле выскользнуло около сотни женщин. Это были самые красивые женщины, каких Гарри когда-либо видел. Но они не могли быть людьми… просто не могли. Их кожа сияла, как серебро или жемчуг — у каждой вейлы по-своему — а бело-золотые волосы светились собственным светом. «Красиво», — решил Гарри, скорчив гримаску. Они ему не понравились — слишком уж были похожи на Малфоя. Заиграла музыка, и вейлы начали танцевать — завораживающе, чарующе, отточенно. Гарри забыл, как дышать — самым важным, самым нужным было сейчас наблюдать за этим танцем, за изящными движениями совершенных тел, за плавными жестами тонких рук, за тем, как взлетали сияющие волосы…

Что-то было в этом сродни афродизиаку, который когда-то всё тот же Малфой добавлял в свечи, разожжённые для придания надлежащей атмосферы «свиданию» со Снейпом. Что-то искусственное, фальшивое, ложащееся тяжёлым масляно-сальным осадком на нёбо и язык.

Нет. Спасибо, не хочется, ешьте сами.

Гарри кое-как вытянул из кармана палочку и носовой платок.

— Incendio, — шепнул он, и платок вспыхнул. Заметить это могли, пожалуй, только Нарцисса Малфой, Гермиона и Джинни — все прочие в ложе были мужчинами и пялились на вейл, буквально пуская слюни. Кто-то уже примерился шагнуть к ним через край ложи.

Гарри накрыл ладонью огонь и задохнулся от боли. В голове мгновенно прояснилось, и осталась только злость на вейл. Гарри очень не любил терять контроль над ситуацией, убедившись на собственной шкуре, чем это может грозить; ве йлы же беспардонно оный контроль перехватывали, не спрашивая ничьего мнения.

Огонь погас, по ложе разнёсся раздражающий запах палёной плоти — Нарцисса Малфой в двух сиденьях от Гарри закашлялась. На ладони Гарри вздулся огромнейший волдырь, пульсировавший болью, но он посчитал это адекватной ценой за здравомыслие.

Тем же платком он замотал ладонь, решив соврать позже, что порезался обо что-нибудь, и залечить. Если сам не сможет, можно будет попросить кого-нибудь, кто не растрепет. Близнецов, Гермиону или Билла, например…

Вейлы закончили танцевать, и Гарри с ощутимым злорадством наблюдал, как глупо хлопают глазами все прочие, обнаруживая себя наполовину ступившими за край ложи (ведь костей бы не собрали!), и поспешно усаживаются обратно, делая вид, что ничего не было.

Лепреконы, команда поддержки ирландской сборной, засыпали всех золотом. Гарри даже в руки брать его не стал — светел Мерлин, ни один идиот не станет так расшвыриваться золотом ни за что ни про что. Вряд ли сборную Ирландии спонсирует какой-нибудь щедрый человеколюбивый мультимиллионер, решивший осчастливить всех тех, кто явится на финальный матч кубка мира. Поэтому Гарри не стал следовать примеру тех, кто ползал под сиденьями, отпихивая остальных и стараясь собрать как можно больше на безбедную старость; он даже столкнул с колен несколько упавших туда монет. Билл поступил точно так же, сопроводив это замечанием:

— Опять это лепреконское золото…

— А Вы что-то о нём знаете? — Гарри навострил ушки.

— Ради Мерлина, не зови меня на «Вы», Гарри, — рассмеялся Билл. — Я сразу чувствую себя ровесником Дамблдора. А лепреконским золотом очень часто пытаются расплатиться те, у кого нет настоящего. Почему-то они полагают, что если не все обычные волшебники знают, что оно через пару часов исчезают, то и в банке об этом никому не ведомо. Даже странно…

Гарри рассмеялся.

— То есть, всех тех, кто рассчитывает обеспечить себе этим золотом безбедную старость, ждёт большой облом?

— Именно так, — Билл закинул ногу на ногу и устроился вполоборота к Гарри. — Как-то раз один умник хотел погасить кредит, а в хранилище у него не было ни кната — он и сказал, что принесёт сам в нужный день…

Гарри заслушался историей о незадачливом нелюбителе отдавать кредиты, вытряхнувшем из лепрекона целую кучу золота. Вот только, незадача, этот маг не понятия не имел, что данный конкретный лепрекон — большой друг директора банка. Гоблины и лепреконы всегда были в хороших отношениях, поэтому директор велел Биллу, который в то время работал как раз в отделе кредитов, принять умника и взять золото. Часть оставить на столе и дурить ему голову околофинансовыми подробностями до тех пор, пока золото не исчезнет. «Умник» бледнел, краснел, косился на часы и ссылался на срочные встречи — скорее всего, он рассчитывал, что золото отправят в нужное хранилище до истечения двух часов, а там уже никто не разберёт, чьё именно золото пропало. Билл выдумывал что-то уже и вовсе несусветное, мороча голову и без того разнервничавшемуся «умнику», перечислил все возможные услуги, которые предоставлял банк помимо хранения денег, обсуждал с ним курсы различных акций, затевал дискуссию о специфике маггловского и магического бизнеса… В общем и целом, когда золото исчезло, «умник» издал полузадушенный писк и попытался сбежать из кабинета (если бы на здании не стояла защита, он бы даже аппарировал прямо оттуда). Только тогда Билл, в соответствии с инструкцией от директора банка, нажал кнопку вызова охраны и перепоручил им заботы о нарушителе закона.

Билл рассказывал живо, без лишних рабочих подробностей, которых Гарри, ничего в банковском деле не понимая, не уловил бы всё равно, но очень весело. Их не отвлекло от разговора вполголоса даже объявление игроков команд и начала игры. Опомнились они только тогда, когда магически усиленный голос Людо Бегмена заложил им уши:

— ТРОЙ ЗАБИВАЕТ ГОЛ!! 10:0 В ПОЛЬЗУ ИРЛАНДИИ!!!

Гарри даже смутился, сообразив, что часть игры они успешно проговорили о посторонних вещах. Рон, слышавший, что они разговаривают, недоумённо косился на них. Джинни, сидевшая по другую руку от Гарри, была отчего-то напряжена до предела и так старательно смотрела на поле, что Гарри поставил бы последний галлеон на то, что она не видит ничего из происходящего там. Что это с ней?..

Такого квиддича Гарри ещё видеть не доводилось. Это был высший класс! Квоффл летал от одного игрока к другому с такой скоростью, что Гарри не мог различить очертания мяча — только ярко-красную полосу, похожую на мазок краски мягкой кистью. Бладжеры мелькали там и тут, и Гарри успевал сообразить, что они кому-то угрожали, только после того, как отбивший их защитник замирал на секунду с поднятой битой. Больше всего Гарри интересовали ловцы — он ведь и сам был ловцом — но ни Виктор Крам, восемнадцатилетний ловец Болгарии, ни Эйдан Линч, представлявший, соответственно, Ирландию, похоже, пока не видели мяча. Гарри попытался сам найти снитч взглядом, но не сумел — наверно, своенравный мячик и в самом деле пока не хотел ввязываться в игру.

Бегмен не успевал перечислять фамилии, глотая последние слоги — квоффл перелетал из рук в руки чересчур быстро.

— Димитров-Левски-Димитров-Иванова-ух ты!

Сначала Гарри даже подумалось, что «ух ты» — это такая экзотичная болгарская фамилия (ведь представление игроков он благополучно пропустил мимо ушей), и только потом он сообразил, что это был комментарий Бегмена от себя лично. Стадион слитно ахнул, когда Крам и Линч наперегонки ринулись к земле. Гарри лихорадочно вычислил примерную точку, в которой они должны были оказаться — там не было ни намёка на снитч. Кто ошибся, он или эти два ловца?

— Они же разобьются! — испуганно взвизгнула Джинни.

Но в последний момент Крам вышел из пике, предоставив Линчу отдуваться за двоих. Ирландский ловец ударился о землю на полной скорости, не успев даже притормозить. Трибуны взревели, но всех перекрыли ирландские болельщики, издавшие чрезвычайно дружный стон разочарования.

— Здорово… — выдохнул Гарри.

Билл взглянул на непроизвольно подавшегося вперёд Гарри и предложил:

— Хочешь посмотреть в повторе? Всё равно ещё пятнадцать минут Линча будет осматривать врач…

— Спасибо! — Гарри просиял начищенным галлеоном, принимая из рук Билла омнинокль и пиная себя за то, что не додумался днём купить себе такой.

«Финт Вронского — опасный приём по отвлечению ловца чужой команды», гласила сияющая пурпурная строчка, бегущая внутри линз. Было видно, как лицо Крама исказилось от напряжения, когда он выходил из пике; Линч в это время уже распластался по земле. Тут только до Гарри дошло — Крам вообще не видел никакого снитча, он обманул Линча, намеренно увлёк за собой. Гарри ещё никогда не видел настолько виртуозного полёта; Крам словно бы и не нуждался в метле, чтобы летать — он двигался так легко, что, казалось, делал это сам по себе; он выглядел невесомым и естественным, как стриж или ласточка. Гарри, изучив омнинокль поподробнее, повернул регулятор в нормальное положение и навёл окуляры на Крама. Тот кружил высоко в небе над Линчем, которого отпаивала зельем бригада колдомедиков — как будто торжествовал то, что противник повержен. Гарри ещё внимательнее пригляделся к Краму и обратил внимание, как быстро тот шарит вокруг глазами — вывел Линча из строя, и теперь пользуется случаем, чтобы найти снитч без помех... «Обязательно перейму этот приём…»

Дальнейшая игра была жёсткой и почти грязной, как жизнь в Слизерине. Игроки работали локтями, команды поддержки передрались прямо на поле — вейлы, как оказалось, умели швырять огонь пригоршнями и превращаться в этаких пугающих полуптиц, Краму в кровь разбили нос бладжером, болгарские защитники ухитрились поругаться с судьёй… В конце концов Крам поймал снитч, но великолепное трио ирландских охотников всё равно обеспечило победу своей команде; с перевесом на десять очков, ну да любое количество в данном случае переходило в качество — Ирландия выиграла кубок мира.

Самое смешное, что на такой исход событий и ставили близнецы. Гарри понаблюдал за тем, как они с ухмылками ухитряются окружать Бегмена со всех сторон сразу, и подумал, что если бы не… прошлый год… он расцеловал бы обоих. Но их лица до сих пор мелькали в его ночных кошмарах, и он не знал, как это лечить. И вообще, лечится ли такое — липкий страх, обречённость, паническое недоумение, из которого выдираешься, как из трясины, просыпаясь, и сонная одурь не даёт понять сразу, где ты — там, в кошмаре, или здесь, в доме Дурслей, который сам по себе кошмар благодаря своим обитателям…

Но в эту ночь Гарри спал без сновидений. Его сон был крепок, покоен и наполнен разной милой ерундой наподобие квиддича; тем более неожиданным для него была полуночная побудка от мистера Уизли.

— Вставайте! Рон, Гарри, вставайте же!

Гарри резко сел, хлопая ресницами, чтобы прогнать из них тяжесть сонливости, и сразу понял, что что-то случилось: шум, крики, топот… и тревога, страх, разлитые в воздухе. Он наспех нацепил очки, натянул джинсы, куртку и, не успев даже обуться, выскочил из палатки, подгоняемый мистером Уизли. Земля холодила ступни, и Гарри понадеялся, что не наткнётся на что-нибудь острое — простуда ему не грозила, возможность была только пораниться.

В свете немногочисленных — как-никак, ночь уже на дворе, многие спали — костров люди бежали к лесу, спасаясь от чего-то в центре поля. До Гарри доносились крики, пьяный хохот; внезапно над полем вспыхнул зелёный свет, и Гарри вздрогнул. Как много вокруг этих цветов… зелёного и серебристого… лунные лучи мешались с зелёными, переплетались, странным образом не смешиваясь.

По полю медленным шагом, подняв палочки вверх, двигалась группа магов; на них были капюшоны и безликие маски. Высоко в воздухе, управляемые поднятыми палочками, трепыхались четыре фигуры. Палатки, мешавшие магам в масках пройти, безжалостно взрывались, огонь перекидывался на соседние. Всё новые и новые люди в плащах и масках присоединялись к этой группе.

— Бегите в лес! — крикнул мистер Уизли. — Дети, слышите? Бегите немедленно!

Билл, Чарли, Перси и сам мистер Уизли бежали навстречу группе в масках. Со всех сторон сбегались заспанные, растерянные представители министерства. Гарри оценил, как держат палочки те, кто маршируют, и как — министерские работники, и понадеялся, что последним поможет хотя бы численное превосходство.

— Идём, — Фред потянул Джинни за рукав. — Идём же, тут опасно! Рон, Гарри, Гермиона, чего застыли!

Они помчались в лес, как и все прочие несовершеннолетние; цветные фонари, освещавшие вечером дорогу к стадиону, давным-давно погасли. В темноте Гарри уже два раза налетал плечом на дерево и подозревал, что с утра там будет большой синяк. Какие-то люди, чьих лиц было не разобрать и вплотную, толкали его. Рон закричал от боли.

— Lumos! — крикнула перепуганная Гермиона. — Рон, что с тобой?

— Споткнулся о корень, — объяснил Рон, морщась от боли. — Ничего серьёзного, просто больно…

— Неудивительно, что споткнулся, — откомментировал тягучий голос позади, — с такими-то ножищами…

Драко Малфой стоял, небрежно прислонившись спиной к дереву и скрестив руки, и сыто щурил серебристые глаза. При его виде в Гарри вновь всколыхнулось то же самое, что сегодня в ложе, и намного трудней было сдерживать себя, когда рядом были только Рон и Гермиона, а не куча посторонних взрослых.

— Иди на

* * *

, Малфой! — Рон побелел от ярости.

— Как грубо, уизлик... — Малфой чувствовал себя хозяином положения, и Гарри никак не мог понять, почему.

— Небось твой отец там, в маске?! — Рон просто пылал немудрёной, незадумывающейся ненавистью — примерно такой же, какую к Гарри питал Аргус Филч.

— Если бы даже и так, уизлик, разве я тебе об этом сказал бы? — это был ночной Малфой. Тот самый, которого Гарри впервые увидел на первом курсе. Лунный свет казался его естественным ореолом — так для любого совершенно естественно и ожидаемо, что от растёртого в пальцах только что сорванного листка мяты будет пахнуть резкой свежестью. Огромные серебристые глаза, днём бывшие совершенно обычными, теперь занимали едва ли не половину лица, а светлая мантия свободно опадала — как будто под ней и вовсе не было худого мальчишеского тела. Бескровные губы, а волосы — совершенно того же цвета, что глаза. Тогда, в одиннадцать, он напомнил Гарри призрака; а теперь — Патронуса.

Вот только образ Драко Малфоя вряд ли когда-нибудь будет служить кому-нибудь Патронусом. Не того полёта птица.

И снова подступил иррациональный страх, как тогда. Вот уж этого Гарри точно не хотел чувствовать.

— Не стоит с ним разговаривать, — попыталась урезонить Рона Гермиона. — Идёмте отсюда.

— Идите-идите, — почти доброжелательно посоветовал Малфой. — Только ты, Грейнджер, непременно высунься из леса. Ты же грязнокровка, а они как раз ищут таких, как ты…

— Stupefy!! — сначала Гарри выкрикнул заклинание и проследил, как Малфой, вытянувшись в почти горизонтальную струнку, отлетает, оглушенный, куда-то за деревья, скрываясь из виду, и только потом сообразил, что в руках у него нет палочки.

— Вот так номер, чтоб я помер, — хрипло прошептал Рон. — Гарри…

— Он сам напросился, — буркнул Гарри, злясь сам на себя за срыв. — Сейчас посмотрю, жив ли паршивец…

— Добьёшь? — спросил Рон.

Гарри обернулся и пристально всмотрелся в лицо Рона, но так и не сумел понять, серьёзно это прозвучало или в шутку, и если серьёзно, то с надеждой на такой исход событий или с ужасом.

— Что я, идиот? — нашёлся наконец Гарри с ответом. — В Азкабан пока не хочется…

Рон и Гермиона промолчали, и Гарри, углубляясь в лес, с интересом задался вопросом: кем они его считают?

Возможно, просто слизеринцем. А возможно, считают, что конкретно Малфоя он убил бы с радостью, памятуя хотя бы о прошлом сентябре (и это они ещё о пасхальных каникулах ничего не знают; да и не узнают никогда, насколько это будет зависеть от самого Гарри). Мерлин их знает.

Но за ним они не последовали.

Как будто не хотели наблюдать за убийством, которому не могли бы и не хотели бы помешать.

Гарри внезапно подумалось, что они до сих пор остались детьми, а вот он… ну да, тоже ребёнок. Но с психикой, которая выглядит, как машина, въехавшая на скорости сто двадцать километров в час в придорожный столб… душераздирающее зрелище, м-да.

Малфой распластался посреди какой-то невзрачной полянки; глаза были закрыты, руки и ноги неуклюже раскинуты, и Гарри очень ясно понял, опускаясь рядом на колени, что может сделать с ним сейчас всё, что угодно. Даже если не добить… беспалочковый Круциатус тоже неплохая вещь. Или, например, изнасиловать в ответ.

Хм, для этого надо ещё захотеть его. Это уже другая проблема.

Так что, Круциатус?

Гарри внезапно почувствовал себя очень усталым; он сел на землю и упёрся в неё ладонями. Лунный свет играл на волосах Малфоя, бликовал, смещался, узорной светотенью рябил в глазах.

Когда он сможет переступить через этот барьер и напасть на беззащитного? Он мог оглушить Малфоя, пока тот был в сознании и говорил гадости… но сейчас блондин был полностью во власти Гарри.

Гарри не любил такую власть. И возможности, которые она давала, тоже не любил. Слишком уж часто ими пользовался сам Малфой вместе с Забини — так стоит ли, трезво мысля, им уподобляться?

Барьер оставался нерушимым, и Гарри мог биться об него головой с таким же успехом, как, например, о Великую Китайскую стену; только расшибить лоб в кровь и не суметь пройти.

— Cru… — губы не слушались Гарри; Малфой продолжал оставаться без сознания — если, конечно, не притворялся, чтобы в подходящий момент вскочить и дать по морде — и Гарри не мог, никак не мог заставить себя договорить. Всё в нём противилось этому, яростно и почти панически.

«Вот сейчас договорю… потом в Хогвартсе буду за каждый косой взгляд накладывать Круциатус без палочки — ведь хрен когда докажут… потом буду всех иметь в прямом и переносном смысле. И будет весь змеиный факультет меня бояться, слушаться и уважать. И настанут для меня золотые денёчки, когда ни одна

* * *

даже не подумает в мою сторону что-нибудь не то…».

Гарри представил себе подобную перспективу, и у него защемило под ложечкой.

А потом, весьма закономерно, вырвало прямо на траву. Кажется, рвота даже задела рукав Малфоя, но это было мелочью по сравнению с перспективой.

Это было противно. Его вырвало потому, что эта перспектива была отчего-то сродни тому, чтобы упасть с головой в канализационный люк и остаться там, в дерьме, жить, причём получая от этого удовольствие и удовлетворение. Всё с одним и тем же корнем, да.

Так было нельзя. Гарри, сплёвывая кислую от рвоты слюну на траву, не мог объяснить сам себе, почему нельзя, когда Малфой уже заработал на пару десятков Круциатусов как минимум, но твёрдо был уверен, что ничего не сделает, пока тот без сознания.

Не хватало ещё оправдать звание «юного последователя Салазара», в конце концов! Своему же отражению в зеркале невозможно, никак невозможно будет в глаза смотреть. Оно поморщится и отвернётся.

И будет право, абсолютно право. А ему останется только поправить — уже на ощупь — серебристо-зелёный шарф на шее и велеть кому-нибудь из толпы прихлебателей сменить зеркало, потому что это сломалось, какая жалость!

Гарри отчаянно хотелось плакать, но Малфой непременно очнулся бы в тот самый момент, когда Гарри начал бы развозить солёное и горячее по щекам. Конечно, тогда он получил бы своё давно заслуженное Круцио; но Гарри-то от этого легче не стало бы. Совсем.

И это было, пожалуй, самым обидным.

— Morsmordre! — голос рядом — незнакомый, срывающийся — вырвал Гарри из полузабытья рядом с бессознательным телом Малфоя.

Рон и Гермиона так и не пришли, хотя полянка была совсем близко от того места, где Рон споткнулся о корень.

Что-то огромное, зелёное — опять зелёное! — сверкающее выросло над деревьями, словно кто-то очень-очень быстро надувал большущий — как дирижабль, пожалуй — воздушный шар. Это был колоссального размера череп, составленный из мелких изумрудных звёзд; из оскаленного рта высовывалась змея — как уродливая пародия на язык. Череп парил в светло-зелёной дымке, поднимаясь всё выше и выше, и, будь он белым, он показался бы Гарри новым созведием на ночном небе.

Череда негромких хлопков наполнила тишину, и на поляне материализовалось около двадцати магов с палочками наизготовку. Волоски по всему позвоночнику Гарри предостерегающе вздыбились, и он бросился на землю плашмя, чудом ухитрившись попасть мимо лужи собственной рвоты.

— STUPEFY!! — взревело сразу двадцать глоток, и Гарри похвалил себя за умение довериться чувству опасности — лучи Ступефаев проносились в нескольких сантиметрах над ним, шевеля волосы подобием ветра.

Он перекатился на спину, не дожидаясь, пока они прицелятся поточнее, и сел.

— Стойте! — закричал кто-то, и Гарри с некоторым запозданием опознал мистера Уизли. — Это же Гарри?

— Какой ещё Гарри? — хмуро поинтересовался кто-то вовсе незнакомый.

— Гарри Поттер!

— Поттер?

— Гарри Поттер?

— Что он здесь делает?

— Ты создал Чёрную Метку?! — рявкнул мистер Крауч, уже виденный Гарри сегодня. Это был не столько вопрос, сколько обвинение, какое могли бы выплюнуть на суде над закоренелым убийцей и садистом.

— Барти, опомнись, это же ребёнок! — возразила какая-то ведьма в шерстяном халате.

— Кроме того, это же Гарри Поттер! — укоризненно добавил мистер Уизли. — Ты считаешь, он способен поддерживать Сам-Знаешь-Кого?

На Гарри навалилось усталое отупение; невыплаканные слёзы жгли глаза, и больше всего ему хотелось уткнуться носом в подушку и заснуть. Он безучастно следил за тем, как за деревьями находят Винки, домового эльфа, сегодня занимавшую в Высшей ложе место для своего хозяина — как выяснилось, Барти Крауча, как у неё находят его палочку, которой он не пользовался после окончания матча, так что не мог сказать определённо, была ли она с ним там, как приводят, спохватившись, в чувство, Драко Малфоя, и как тот закатывает форменный скандал, требуя немедленно казнить гадкого Поттера самой смертной из всех казней, и как блондину деликатно указывают на то, что палочки у Гарри не было, а без палочки только Альбус Дамблдор может колдовать, и, стало быть, он, Малфой, сам по себе упал в обморок — ещё и напомнили про то, что он «наивный и непосредственный», а также легко пугается…

Мистер Крауч как раз торжественно выгонял Винки, а та плакала и просила хозяина позволить ей остаться, когда Гарри понял, насколько ему всё это осточертело. Голоса отдалялись, высокое чёрное небо с белыми слепящими точками звёзд и серебряной до неправдоподобности, как сикль, луной, качалось и отдалялось тоже. «Пора послать всех туда, куда многие и по собственной воле ходят… и пойти спать, мать вашу».

Никто не заметил, как он встал и скрылся за деревьями, прихватив с собой свою палочку. В старой палатке-квартире пахло кошками, как в доме такой же старой миссис Фигг, одной из самых невыносимых обитателей Литтл-Уингинга, но Гарри не был против. Ему смертельно хотелось спать, чем он и занялся. Всю ночь ему снился слизеринский флаг, и змея на нём то и дело обзаводилась вместилищем-черепом.

Эта любовь

Словно мужчина, которого ничто не страшит...

Жак Превер, «Эта любовь».

Ему, конечно же, рассказали о том, что значила Чёрная Метка в те дни, когда Вольдеморт ещё творил, что хотел. С точки зрения Гарри это было дурновкусием, лишним эффектом — вывешивать её над домами, где кого-нибудь убили — но Вольдеморт, кажется, искренне любил такие вещи. Это же надо было, например, додуматься до такого вычурного имени, как Вольдеморт, а потом запугать всех так, чтобы его имя вовсе не называли вслух. Какой, спрашивается, смысл? Ограничиться стоило бы чем-нибудь одним — либо вычурностью, либо нагнетением ужаса (ибо если имя всё равно не называют, то какая разница, как оно звучит?).

Миссис Уизли, встретившая их на пороге, была заплакана; в «Ежедневном пророке» успели расписать во всех красках происшествие на чемпионате мира, затмившее, похоже, по своей важности даже сам чемпионат.

Гарри было смешно и грустно; он старался отвлечься разбором вещей, которые миссис Уизли покупала по списку, пока они ошивались на всяких там чемпионатах: учебники, ингредиенты для зелий… а это что такое? Гарри развернул бутылочно-зелёную мантию немного не такого покроя, как обычную.

— Что это?

Фред и Джордж занимались тем же самым, то есть запихивали в сундуки всё, имевшее отношение к учёбе; но поддержали разговор вполне охотно, отвлекшись от своего занятия.

— Это парадная мантия.

— На четвёртом курсе она полагается всем.

— Конечно, кому как повезёт с цветом и фасоном…

— Наверняка будет какой-нибудь бал или что-то в этом роде...

— …вот туда в ней и придёшь.

— Она была указана в письме…

— … вот мама и купила. Тебе нравится?

Гарри повертел мантию в руках.

— Нравится, — признал он.

— А теперь открой и другой свёрток, — посоветовал Джордж, интригующе ухмыляясь.

— Какой? А, вот этот… — Гарри зашуршал плотной бумагой, разворачивая непонятный свёрток. — Что это?

— Какие-то одинаковые вопросы ты сегодня задаёшь, Гарри, — хихикнул Фред.

— Это одежда. Мы увидели тебя там, у магглов, во всякой гадости…

— …и решили, что тебе жизненно необходимо обзавестись нормальным гардеробом.

— Но если бы мы потащили тебя по магазинам, ты бы нас привязал в тёмном переулке и смылся от греха подальше, так что мы сказали маме.

— Примерь-ка. У неё всегда был хороший глазомер, всё должно подойти.

Гарри не стал примерять ни одни из трёх новых пар джинсов, пяти разных футболок и двух рубашек. Теплые вельветовые брюки он тоже оставил без внимания — для них всё равно было бы жарко, если уж на то пошло.

— Зачем?.. Я же говорил, всё нормально…

— Не стесняйся, Гарри, куплено-то всё на твои деньги, — хмыкнул Фред. — Тут ты сам виноват — дал маме куда больше, чем надо на учебники.

Гарри потрясённо разглядывал запас чистых носков, белья и чёрный кожаный ремень с металлической пряжкой в виде раскинувшего крылья феникса.

— А вон в том пакете должны быть разные обувки, — подсказал Джордж. — Носи и не возникай, хорошо? Если тебе всё равно, то нам нет.

— Что бы там ни случилось, мы тебя любим. Запиши на бумажке, что ли, и приклей её к пологу кровати — чтоб не забыть.

У Гарри не было слов, и он мог только так ошарашенно рассматривать узкие стильные чёрные ботинки и белые с жёлтыми полосками лёгкие кроссовки, будто никогда прежде ничего подобного не видел.

* * *

До отъезда в Хогвартс оставалась ещё неделя, и её Гарри мог провести так, как ему хотелось. Дни были солнечные, но не жаркие, а в самый раз, и они чуть ли не сутками пропадали в саду всей компанией — Гарри, Рон, Фред, Джордж, Билл и Чарли. Иногда к ним присоединялись Гермиона и Джинни, но никогда не участвовали в шуточных квиддичных матчах, а только комментировали.

Билл всегда оказывался в одной команде с Гарри, так же, как и Рон. Чарли и близнецы составляли другую команду, но никакой враждебности не было; было только напряжение — между ним, Гарри, и Биллом. Во всяком случае, Гарри так казалось. Очень возможно, что только казалось, и на самом деле Билла где-нибудь в Египте ждёт очаровательная смуглая девушка с вьющимися волосами до лопаток и ярким лаком на длинных миндалевидных ногтях. Всё может быть… но Гарри прикусывал губу каждый раз, когда Билл проносился в сантиметре от него или улыбался — только ему, Гарри, и никому больше. Билл это умел: улыбаться и смотреть на тебя так, словно больше никого рядом не было, а если кто-то и был, то был неважен, как те безликие фигуры, о которых пишется в книгах что-то вроде «Прохожие спешили мимо по своим делам, не поднимая глаз».

На третий день они снова гоняли по саду на мётлах. На этот раз это был не квиддич, а дружеские гонки. Очень быстро отстали Рон и близнецы — мётлы у них были совсем древние. Чарли занесло на повороте, и он заработал, приложившись о дерево, здоровенный синяк под глазом — Билл долго хохотал, утверждая, что все коллеги посчитают это следами бурно проведённого отпуска и будут завидовать чёрной завистью, и просил не сводить, но Чарли был непреклонен и, выйдя из гонки, пошёл в дом, где оставил палочку — чтобы всё-таки свести. Остались двое: Гарри и Билл.

Если хоть чем-то материальным Уизли действительно могли гордиться, то это был сад за домом; большой тенистый сад, с высоченными деревьями, сад, за которым в последний раз ухаживал прапрадедушка мистера Уизли. С тех пор всё успело буйно порасти травой и цветами, большую часть которых никто никогда не высаживал; деревья, которых давным-давно не подстригали, раздались во все стороны, и Гарри мог бы без труда спрятаться за среднестатистической здешней веткой, как дистрофик из анекдота за шваброй.

А ещё между этими деревьями был удивительно удобно летать, виляя и выделывая финты. Гарри и Билл с хохотом гонялись друг за другом битых полчаса, периодически меняясь лидерскими позициями, а потом Гарри, в очередной раз засмотревшись на Билла, очень глупо зацепился ступнёй за ветку и мешком свалился прямо под дерево.

Падать оказалось мягко — травы здесь было достаточно, чтобы упасть и с вдвое большей высоты без особых повреждений. Тем не менее, падение вышибло из Гарри дух, потому что сгруппироваться он, как последний раззява, не успел, и первую минуту только лежал, рассеянно моргая, и слушая обеспокоенный голос Билла:

— Гарри, ты в порядке? Гарри, как ты?

Оказалось, что Гарри всё же не совсем в порядке — при падении он умудрился въехать лицом в корень всё того же злопакостного дерева, которому принадлежала коварная ветка, и теперь из уголка разбитой губы текла кровь. Билл осторожно приподнял Гарри с земли и пристроил его голову у себя на плече.

— Всё в порядке, я не ушибся, — по идее, раз всё было в порядке, нужно было бы слезть с поддерживавших рук, но Гарри было слишком хорошо, слишком уютно, слишком спокойно, чтобы так поступить.

— Вот и отлично, — Билл зачем-то крепче прижал Гарри к себе. — Слушай, ты вырос…

— К чему ты это?

— Просто до этого лета я тебя видел только на фотографиях, — Билл рассмеялся. — Причём на тех, где ты годовалый младенец, ещё тех времён, когда Сам-Знаешь-Кто только-только исчез. Так что не ожидал увидеть такого.

Гарри рассмеялся в ответ, беззаботно и дразняще.

— Какого — «такого»?

— Такого красивого, — очень убедительно сказал Билл, чем начисто отбил Гарри всю охоту смеяться.

— Ты… серьёзно? — Гарри поднял голову с плеча Билла и посмотрел прямо в прозрачные серо-зелёные глаза.

— Более чем, — Билл улыбнулся и осторожно слизнул кончиком языка лениво ползшую по подбородку Гарри струйку крови.

Гарри закрыл глаза и нежно коснулся губами скулы Билла — кожа там была нежной и слегка пахла чем-то мужским, вроде лосьона после бритья. Билл перехватил инициативу, целуя Гарри в губы.

Билл вёл, и Гарри оставалось только подчиняться, раскрываясь навстречу — тем более охотно, что Билл был мучительно нежен и деликатен; сделай Гарри хотя бы одно поползновение отстраниться и отказаться от всего, что Билл мог ему предложить, никаких препятствий не встретилось бы. Но Гарри только прижимался к Биллу теснее, стискивая его плечи под белой футболкой с эпатажной надписью «Losers suck, winners pay» так, что пальцы, все в царапинах и пятнах травяного сока, сливались с этой футболкой по цвету — только тёмные травяные пятна выделялись прихотливым узором.

Кто сказал, что он не может позволить себе немного тепла и нежности? В уставе Хогвартса и Уголовном кодексе это вряд ли записано… хотя раз ему только четырнадцать, то в кодексе как раз и записано… но Билла, вроде бы, ничуть не беспокоили подобные нюансы, да и Гарри весьма сомневался, можно ли назвать это совращением малолетнего, не покривив душой до такой степени, что та, бедная, скрутилась бы в ленту Мёбиуса.

На траве было мягко лежать даже без одежды — без новых джинсов, футболки и кроссовок, которые ещё не успели истрепаться; миссис Уизли и вправду угадала размер в точности, кроссовки были по ноге, а одежда облегала тело, не стесняя движений. Хотя совсем без одежды, разумеется, свобода движений была просто пронзительной.

Чудная трава.

Билл скользил губами по телу Гарри; поцелуи были невесомыми, а касания языка — нарочито сильными, с нажимом. Контраст сводил с ума, заставлял выгибаться, просить, бессвязно стонать… губы Билла обхватили член Гарри. Горячая влажность, движения ловкого языка — такие же медленные, нежные, мучительные… Гарри погрузил руку в густые длинные рыжие волосы, растрепав аккуратный конский хвост, и притянул к себе ближе. Билл не противился, принимая в себя Гарри так глубоко, как мог.

Когда палец Билла начал осторожно, чтобы не причинить ни малейшей боли, протискиваться через кольцо мышц, Гарри напрягся. Он помнил прошлый раз — боль, страх, грубое вторжение, темноту — снаружи, под веками.

Но сейчас было светло, и деревья успокаивающе шумели, и на светло-синем, как скол кремня, небе, не было ни облачка; и никакой боли тоже не было. Гарри выгнулся, проталкиваясь в самое горло Билла, и сдавленно всхлипнул, когда перед глазами замелькали звёзды — кайф, невыразимый, долгий, бешеный кайф, перебивший Гарри дыхание. В нём было уже три пальца, и Гарри даже не заметил, когда они там появились.

— Ты уверен? — Билл захватил губами мочку Гарри, и последнему стало совершенно всё равно, уверен он там в чём-то или нет, лишь бы Билл сделал так ещё раз.

— Да, — выдохнул Гарри сквозь зубы.

«Не сейчас — значит, никогда».

— Пожалуйста…

Билл лизнул нежное местечко под ухом Гарри — там обычно чешут кошек — и аккуратно развёл его колени в сторону. Сильные руки приподняли бёдра Гарри; очень хотелось зажмуриться, а ещё лучше, оттолкнуть Билла и убежать — боль, боль, боль, паника; доверие, любовь крошатся осколками и ранят… Гарри заставил себя смотреть на небо. Только на небо. На свет, на чистоту, на спокойствие. И запоминать, как это бывает: нежно. Без боли. До слёз нежно, и Гарри всё-таки заплакал, позволяя той ночи в доме Мартина вытекать из него горьким субстратом — пусть все остальные думают, что это просто слёзы; Гарри знал, что это уходят кошмары, стекают на траву и частью впитываются в землю, частью оседают росой. Боль перегорала, страх таял — оказывается, он сидел в груди огромной ледяной глыбой и хотел заморозить изнутри, но Гарри ухитрился его обмануть, вот так-то.

Тепло в груди разрасталось, превращалось в жар — сначала приятный, а потом жгучий. Билл согнул Гарри почти пополам, обнимая, крепко прижимая к себе и целуя лоб, виски, щёки, пересохшие губы, шепча, какой Гарри красивый, какой замечательный, какой притягательный, как будто в нём горит огонь, и все летят на этот огонь, все, кто видит его глаза, губы, волосы; какой он хрупкий, как хочется его защитить от всего, что только может угрожать, какой он сладкий, самый лучший, самый-самый…

Гарри застонал в голос и вжался в Билла напряжённым членом, нывшим, требовавшим внимания; одного касания было достаточно, чтобы Гарри с громким криком выплеснулся на их тела и траву вокруг, смятую, придавленную их телами — шумевшие над головами ветки дерева замедлили своё движение, звуки распались на множество отдельных мелких-мелких фрагментов, на которые, наверно, в обычном состоянии никогда не разделить птичье пение или шелест листвы, и каждая клеточка Гарри взлетала к седьмым небесам, чтобы вернуться полной ленивой неги и обжигающего удовольствия одновременно. Билл двинул бёдрами ещё пару раз, входя в Гарри до предела, и тихо, сдавленно застонал, расслабляясь.

Какое-то время они молча сидели в обнимку под деревом, голые, в сперме, потные и абсолютно счастливые.

— Гарри, Билл, ау! — Рон, похоже, бродил по саду в их поисках. — Обед сейчас будет, вы где там пропадаете?

Они успели вовремя одеться; Билл очистил обоих заклинанием, но запах всё ещё висел в воздухе и льнул к их телам, дискомфорт в растянутых мышцах заметно влиял на до того беспроблемную походку Гарри, глаза Билла были всё ещё слегка затуманены дымкой оргазма, и Гарри был уверен, что ничего не поняли миссис и мистер Уизли и Джинни (хотя насчёт последней у Гарри тоже имелись некоторые сомнения), а остальным всё было ясно, но они тактично промолчали и сделали вид, что Гарри и Билл исключительно катались на мётлах и ничем больше не занимались (ну-у, хотя если понимать слово метла в том смысле, что обычно используется в пошлых анекдотах…). Разве что близнецы помимо того, что были тактичны, при виде любителей гонок на мётлах прямо-таки расцвели. Гарри заподозрил, что они действительно рады за него и Билла, но спрашивать напрямик не решился, а Фред и Джордж тем более не собирались заводить разговора на эту тему.

Всю эту неделю мистер Уизли и Перси пропадали на работе с утра до вечера; приходили бледные, усталые и измученные.

— Вы не представляете, какой у нас там кошмар, — повествовал за ужином Перси с усталой улыбкой умудренного жизненным опытом старика. — К нам каждым день приходят Вопиллеры, и часть времени мы вынуждены тушить пожары вместо того, чтобы заниматься делом.

— А зачем они шлют вам Вопиллеры? — не поняла Джинни.

— Требуют компенсации за пострадавшее на матче имущество, — объяснил Перси. — Как будто это Министерство устроило этот отвратительный демарш остатков последователей Сами-Знаете-Кого!

— Ну, надо же людям на кого-то свалить все шишки, — разумно заметил Рон. — Так что наберись терпения, Персик.

Перси насупился и принялся без энтузиазма ковырять цветную капусту на своей тарелке. Мистер Уизли явился через десять минут; под глазами у него залегли тёмные круги.

— Доигрались, — сказал он мрачно вместо приветствия, усаживаясь за стол. — Рита Скитер копала всё это время и выяснила наконец что-то о пропаже Берты Джоркинс.

На лицах окружающих отразилось недоумение.

— Это сотрудница Министерства, — пояснил мистер Уизли. — Она уже давно пропала, уехала в отпуск куда-то в Албанию и не вернулась. Я всё говорил Краучу, что пора отправлять кого-нибудь на её поиски, но все были так заняты с чемпионатом… теперь на Министерство выльется очередной ушат де…

— Артур, здесь дети! — предостерегающе напомнила миссис Уизли.

— Ах, да, — спохватился мистер Уизли. — И Краучу ещё повезло, что Скитер ничего не пронюхала о Винки. Какой скандал был бы: домовой эльф работника министерства пойман с палочкой, создавшей Чёрную Метку!

Мистер Уизли сердито замолчал и принялся есть, надёжно испортив настроение всем остальным.

Гарри встал из-за стола — ему не хотелось вместе со всеми сидеть и печалиться о том, что напишет в «Пророк» какая-то там Скитер; он искренне считал, что проблемы Министерства — это проблемы Министерства, и его они беспокоить не должны.

— Гарри, куда ты? — бдительно осведомилась миссис Уизли. — Через пятнадцать минут я принесу десерт…

— Спасибо, миссис Уизли, я сыт, — Гарри старательно растянул губы в улыбке. — Пойду соберу вещи, завтра в Хогвартс.

— Конечно, дорогой, иди, — уступила миссис Уизли; она никогда не могла устоять, если ей демонстрировали разумное поведение и правильные поступки. На притворство Гарри был горазд, да этого умения и не требовалось много, чтобы воздействовать на миссис Уизли. С Дурслями было куда как сложнее, потому что те знали: от его поведения в нём ничего не изменится, он был, есть и будет «ненормальным». Среди волшебников быть с виду хорошим мальчиком было много проще.

Десять минут Гарри и вправду потратил на ревизию сундука; но поскольку всё было тщательно уложено туда ещё позавчера вечером, ему оставалось только убедиться, что флакончики с ингредиентами для зелий не разобьются при транспортировке, что рубашки сложены более-менее аккуратно, и ни одна книга не завалялась в углу комнаты, перепутавшись с учебниками Фреда и Джорджа. Близнецы, как обычно, намеревались собираться в последний момент, называя это «высокой наукой раздолбайства»; Гарри же полагал эту их манеру жить совершенно очаровательным особым видом искусства, но сам так поступать не собирался — его нервировало, когда не было предусмотрено то, что могло быть предусмотрено; жизнь в Слизерине научила его тщательной проработке всех действий.

В саду было уже темно; всё казалось чёрным, листья, стволы, трава, земля, сам Гарри — увидеть собственную ладонь можно было, только поднеся её к лицу вплотную.

— Гарри, ты здесь?

Гарри зажёг на ладони огонёк.

— Без палочки? — с одобрением отметил Билл, садясь рядом и обнимая Гарри за плечи. — Молодец…

— Это само собой получается, — Гарри не стал гасить дрожащий комок света, потому что он отбрасывал на волосы Билла причудливые блики. — Почти как дышать.

— Но не у всех же, не так ли? — Билл улыбнулся и запрокинул голову, глядя куда-то в небо. — Хотел бы я в этом году снова учиться в Хогвартсе…

— Почему?

— Этот год обещает быть очень интересным, — мечтательно поведал Билл, не сделав ситуацию более понятной. — Может, я даже выберу время и приеду посмотреть на это…

— Посмотреть на что? — настойчиво напомнил Гарри о своём присутствии.

— Это «секретная информация, не подлежащая разглашению вплоть до специального решения министерства», — Билл узнаваемо спародировал интонации Перси. — Да ты скоро сам узнаешь…

— И для этого ты сидишь и дразнишь меня, да? — Гарри скорчил рожицу. — Только чтобы сказать, что, хоть и заинтриговал до предела, рассказать ничего не можешь?

— Конечно, — Билл ухмыльнулся.

Не раздумывая, Гарри накрыл губами эту ухмылку; губы Билла были тёплыми и на вкус — как чай с корицей — успокаивающе, уютно, вкусно. Билл зарыл пальцы в густые перепутанные пряди на затылке Гарри и притянул его поближе, углубляя поцелуй; для удобства Гарри поменял диспозицию, оседлав бёдра Билла. Тепло проникало сквозь тонкую ткань джинсов, и Гарри казалось, что они с Биллом сливаются в единое существо с общим теплом, одним на двоих, с жадными губами и блестящими глазами, четырёхногое, четырёхрукое и счастливое до одурения. В довершение романтической сцены где-то на заднем плане зачирикала какая-то птичка, которой отчего-то не спалось в гнезде; не соловей, ну да и так сойдёт — дарёному коню в разные места не смотрят.

— Ну а всё-таки? — Гарри прислонился лбом ко лбу Билла, пытаясь отдышаться. — Что такое будет в Хогвартсе в этом году?

— Ты из меня верёвки вьёшь, — заметил Билл так удовлетворённо, будто как раз об этом ему всю жизнь и мечталось. — Ладно… только смотри никому не проболтайся.

— Могила! — поклялся Гарри.

— В этом году в Хогвартсе будет проходить Турнир Трёх Волшебников.

— А это что?

— Это традиция. Семьсот лет назад директора Хогвартса, Дурмстранга и Шармбатона — тогда это были единственные волшебные школы на всю европейскую цивилизацию — решили проводить раз в пять лет нечто вроде дружеского состязания между учениками. Ну ты знаешь, вся эта тема о взаимопонимании между молодым поколением волшебников разных национальностей, налаживании контактов и прочем. Три чемпиона, которых выбирала такая специальная шняга, Кубок Огня, выполняли три задания. И всё шло отлично, пока Турнир не решили прикрыть из-за высокого уровня смертности. Задания разные бывали…

— А почему сейчас решили возродить?

— Его несколько веков пытались возродить, но ничего толком не выходило. Вот сейчас решили попробовать снова. Приз сделали — тысячу галлеонов. Ввели новые правила, чтобы никто не умер, не дай Мерлин. Например, нельзя подавать заявку на участие в Турнире тем, кому ещё нет семнадцати.

В последних словах Билла содержался явный намёк на то, чтобы Гарри не совал свой нос в смертельные опасности; Гарри скептически приподнял уголок губ. Опасностей ему и безо всяких замшелых турниров хватало.

— Не буду я подавать никаких заявок, что мне, делать нечего. Галлеоны у меня есть, семнадцати мне нет…

— Ты удивительно прагматичен, — заметил Билл.

— Хочешь жить — умей вертеться, — парировал Гарри.

— То-то ты так ёрзаешь, — съязвил Билл.

— Я по другой причине ёрзаю, не для того, чтоб выжить.

— Это по какой же?

— А вот угадай…

Они целовались под деревом в полной темноте — огонёк Гарри давно погасил, чтобы не мешал — не видя лиц друг друга, не видя ничего вокруг в непроглядном мраке, какой можно увидеть, пожалуй, ещё только в чернильнице. Познавать друг друга на ощупь, угадывать повороты головы по дыханию, искать наугад кончиками пальцев и припухшими губами чувствительные точки, скользить пальцами по шёлку волос, по бархату кожи, не зная толком, на что наткнёшься в следующую секунду, закрывать и открывать глаза, и убеждаться в том, что нет никакой разницы… так волнующе, так кружит голову, так здорово…

— Гарри? Билл? Мама беспокоится, все уже спать собираются, а вас нет, — Чарли неожиданно оказался рядом; в руке у него была палочка с холодным белым огоньком на конце.

— Что с нами может случиться? — удивился Билл. — Маньяков в нашем саду, кажется, никогда не водилось, а гномы нам не страшны…

— Она решила почему-то, что вам могло прийти в голову погоняться напоследок на мётлах в этой темени, — объяснил Чарли; он вёл себя так непринуждённо, будто каждый божий день заставал брата под деревьями в компании несовершеннолетних мальчиков. — Вы ведь все дни только этим занимались…

Гарри покраснел; Чарли значительно преувеличивал, злонамеренно подкалывая обоих. И, между прочим, большую часть времени, которое они проводили в саду вдвоём, они действительно летали! И всего несколько раз занимались любовью…

— Вдруг вы разобьётесь? — продолжал Чарли с совершенно невинным видом. — Вот меня и отправили найти вас и вразумить. Ну так как, вразумление требуется?

— Пожалуй, обойдёмся, — хмыкнул Билл, с явным сожалением размыкая руки — Гарри смог соскользнуть с его колен и встать, отряхивая с джинсов налипшие травинки.

— Вот и отлично, — заключил Чарли. — Всё в порядке, значит? Лбов не расшибли?

Билл фыркнул.

— А сам как думаешь?

— Я думаю, что Гарри пора спать, — уклончиво отозвался Чарли.

Гарри закатил глаза и первым пошёл к дому.

Из всех неприятностей произойдёт

именно та, ущерб от которой больше.

Третье следствие закона Мёрфи.

Наутро шёл дождь, долгий, нудный, явно настроившийся лить долго-долго; Гарри, проснувшийся раньше близнецов, тихонько забрался с ногами на подоконник, прижался виском к холодному стеклу и следил за стекающими вниз каплями до тех пор, пока Джордж не проснулся и не сопроводил «Доброе утро» закономерным вопросом о том, что это Гарри там интересного увидел.

Лето кончилось, только и всего…

На завтрак Гарри пришёл невыспавшимся и хмурым, пряча руки в рукавах свитера, полученного от миссис Уизли на прошлое Рождество — из года в год она вязала ему зелёные с серебряным свитера, полагая, очевидно, что он будет рад символике своего факультета, и он не знал, как объяснить ей, что чувствует к Слизерину, опустив в этом объяснении некоторые существенные подробности, а свитеров других цветов у него попросту не было. Было зябко, и Гарри, отодвинув подальше тарелку с едой, глотал понемногу горячий чай, пока миссис Уизли суетилась, собирая своим детям бутерброды в дорогу. Даже голова уже знакомого по чемпионату Амоса Диггори в камине не вызвала у Гарри особого интереса.

— Молли, позови Артура, это срочно!

Мистер Уизли прибежал со второго этажа, путаясь в собственных шнурках.

— Артур, Грозный Глаз опять вляпался из-за своей подозрительности. Где-то под утро его соседи-магглы услышали шум и крики и вызвали этих… как их там… по-лу-цель-ских. Тебе придётся туда отправиться, Артур…

Миссис Уизли деловито сунула мужу лист пергамента и перо с чернильницей, и мистер Уизли принялся так же деловито строчить.

— Удачно, что я узнал об этом, отдел по неправомочному использованию волшебства уже собирался в полном составе пойти к Грозному Глазу домой, — продолжал вещать мистер Диггори. — Если об этом прознает Рита Скитер, Артур…

— А что говорит Грозный Глаз?

— Говорит, кто-то среди ночи забрался к нему во двор и заколдовал мусорные баки. Разумеется, он не нашёл ничего лучше, как выскочить во двор самому и начать активно обороняться от мусорных баков, — Диггори недовольно поморщился. — Мусорные баки в долгу не оставались и отстреливались, как могли. Когда прибыли полуцельские, один бак ещё палил мусором.

Мистер Уизли страдальчески застонал; вид у него был такой, будто он был готов побиться головой об стенку.

— Ясное дело, это какая-нибудь бродячая кошка копалась в мусорных очистках, а Грозный Глаз как услышал шум, так и начал палить во всё, что было за окном. Но чёрта с два тут кто-нибудь что-нибудь докажет. Артур, если Грозного Глаза ещё раз привлекут за неправомочное использование волшебства… у него же сегодня, по идее, первый день на новой работе…

Гарри допил чай и натянул рукава, прикрывая пальцы от прохладного воздуха. Помимо уюта и теплоты, свитер очень удачно имел высокое горло и скрывал незажившие вчерашние засосы — Билл предлагал их свести, да Гарри и сам мог бы, но не захотел.

— Молли, сможешь сама отвезти ребят на Кингс-Кросс? — мистер Уизли пытался одновременно надеть плащ и зашнуровать ботинки — в совокупности эти два простых занятия становились интереснейшей задачей.

— Конечно, Билл и Чарли мне помогут. Главное, разберись с Грозным Глазом…

В кухню вошли Билл и Чарли. Гарри чуть сдвинулся вбок, чтобы чувствовать тепло Билла, который сел на соседний стул.

— Билл, а кто такой Грозный Глаз? — ничего лучшего для затравки разговора Гарри не придумал.

— Раньше он был великолепным аврором, работал в Министерстве… пол-Азкабана заполнено его усилиями. Правда, и врагов из-за этого нажил предостаточно — в основном, это семьи тех, кого посадили. Говорят, к старости он стал настоящим параноиком и бросается на каждого встречного-поперечного — ему во всех мерещатся тёмные маги. Никому не доверяет. А что ты вдруг о нём спросил?

— Он утверждает, что к нему в дом кто-то хотел забраться, — ответила вместо Гарри миссис Уизли. — Амос только что вызвал Артура разобраться с этим. Ешьте быстрее, не хватало только опоздать на вокзал.

На вокзал они успели за пятнадцать минут до отхода поезда; три из них Гарри потратил на торопливое сваливание вещей на полку в купе, а потом снова выскочил на перрон, к провожающим. Ему смертельно хотелось обнять Билла на прощание и поцеловать — так, чтобы надолго запомнить его вкус; но при миссис Уизли это было бы, пожалуй, неуместно.

Чарли переобнимал всех, кого провожал, не делая различий между рыжими и прочими; из него бы, наверно, вышел отличный отец, вот только, насколько Гарри знал, единственной бескорыстной и чистой любовью Чарли были драконы.

— Не хочу уезжать, — пожаловалась Джинни, цепляясь за Чарли обеими руками. — Так редко дома появляешься…

— Может, мы увидимся раньше, чем вы все думаете, — Чарли улыбнулся.

— Ты о чём? — не понял Рон.

— Увидишь. Только Перси не говори, что я упомянул об этом, а то это «секретная информация, не подлежащая разглашению вплоть до специального решения министерства».

Гарри согнулся пополам — его душил хохот.

— Где-то я это уже слышал… — выдавил он из себя.

Чарли неодобрительно покосился на Билла. Билл пару раз невинно хлопнул ресницами и развёл руками — ничего не знаю, сижу тут с краю, щёлкаю семечки, коротаю времечко…

Поезд предупреждающе засвистел. Гарри решился обнять Билла — миссис Уизли косилась на них одобрительно, считая, надо полагать, что Билл заменил Гарри старшего брата или ещё что-нибудь в этом роде; Чарли глядел на брата с характерным выражением «опомнись-ты-в-общественном-месте». Гарри мысленно послал всех к Мерлиновой бабушке, спрятал лицо на груди Билла и пару раз глубоко вдохнул: запах одеколона, чистоты и немного — самого Билла, терпкий, горьковатый запах, мужской.

— Я буду по тебе скучать, малыш, — Билл взъерошил волосы на макушке Гарри.

— Приезжай в Хогвартс, — Гарри с сожалением заставил себя отцепиться от Билла. — Я буду ждать.

— Твои глаза душу вытянут из кого угодно, — пожаловался Билл куда-то в пространство и мягко подтолкнул Гарри к поезду. — Опоздаешь. Давай, до встречи.

— До встречи, — Гарри вспрыгнул на подножку — из всех уезжающих он один до сих пор оставался на перроне — и помахал рукой. Вознаграждением ему были ответные прощальные жесты; Гарри постарался запомнить их и резко отвернулся.

* * *

Вокруг Хогвартса царила грязища; Гарри был перемазан по уши к тому времени, когда добрался до замка вместе с остальными, и настроение у него было под стать погоде — ливень лупил по макушкам, стекал за воротники, проникал в обувь, серый, холодный. Вокруг Гарри слышались кашель, чихание и чертыхание; его самого, как обычно, простуда миновала, но приятного всё равно было мало.

— Гарри, привет! — прозвенел по Большому залу счастливый, восторженный голосок Колина Криви — совсем, кажется, не выросшего с того дня, когда Гарри его впервые увидел.

— Привет, — осторожно отозвался Гарри, отступая в сторону слизеринского стола.

Колина ничто не смущало, и он не отставал от Гарри ни на шаг.

— Гарри, знаешь что? Знаешь что, Гарри? Гарри, в этом году мой брат идёт в школу! Представляешь, Гарри, сюда, в Хогвартс, он тоже маг, Гарри! Его зовут Деннис, Гарри! — казалось, Колину доставляло физическое удовольствие повторять имя Гарри так часто, как получалось — пусть и без нужды.

— Здорово, — буркнул Гарри и плюхнулся на скамью. Отступать дальше было некуда.

— Я так рад, Гарри, так рад! — Колина не смущало, что на него косятся с неодобрением и недоумением — он был, очевидно, безоблачно счастлив в сложившейся ситуации и менять её не собирался. — Знаешь, Гарри, я так хочу, чтобы он тоже попал в Гриффиндор! Скрести за него пальцы, ладно, Гарри?

«Я за себя-то скрестить не сумел…». Колин ухитрился проехаться по одному из самых больных мест Гарри, и хорошего настроения это последнему не прибавило.

— Э-э, Колин, может, тебе пора за гриффиндорский стол? Сейчас Сортировка начнётся…

— Конечно, Гарри! — Колин закивал и, всё так же сияя, отправился, куда было велено.

— А попросить его полизать тебе задницу ты не пробовал, Потти? — Малфой, сидя на другом конце стола, развлекался, почти выкрикивая гадости — чтобы они непременно достигли ушей Гарри.

Волна ярости, горячая, дурная, немедленно всколыхнулась в Гарри; снаружи откликнулся громовой раскат, и синеватая молния запоздало расколола небо — Гарри усиленно смотрел в потолок, пытаясь успокоиться. Получалось так себе.

Прихлебатели Малфоя присоединились к высказываниям последнего, стараясь перещеголять друг друга. Не то, чтобы они стремились, как Малфой, к открытому конфликту — большинство из них просто недолюбливало Гарри и держалось от него подальше — но выслужиться перед блондином им хотелось больше, чем жить спокойно. Только одного знакомого голоса Гарри не различил. Забини то ли здесь не было, то ли он молчал. Гарри поднял голову; воодушевлённый хоть какой-то реакцией Малфой удвоил усилия, но Гарри, отвлёкшийся на раздумья о Забини, и вправду уже не слышал, что там нёс блондин.

Забини был здесь — мрачный, как те тучи на небе; вот только водоизвержением он вряд ли собирался заниматься. И неотрывно смотрел на Гарри — даже странно, что Гарри не почувствовал этого взгляда раньше; теперь это было куда более материальное ощущение, чем прикосновения рук, тяжёлое, гнетущее, сковывающее. Взгляды Гарри и Забини столкнулись; Гарри показалось, что за матово-чёрными, яркими (вроде бы и сидел далеко, но цвет всё равно виден чётко) радужками кипит лава. И даже собирается в скором времени вырваться наружу. «Везувий, блин. Чтоб ему булочкой подавиться…». Гарри равнодушно опустил глаза к тарелке — какая разница, что все тарелки были всё ещё пусты. Почему-то он чувствовал себя проигравшим, как будто эта встреча взглядов имела какое-то значение.

Не было его. Не было никакого значения. Вот хоть режьте — не было!

Шляпа, старательно подпрыгивая в начале каждого куплета, пела свою песню:

— Лет тыщу, а то и поболе назад,

Меня тогда только пошили,

Четыре — о них и теперь говорят –

Великих волшебника жили.

Отважен сын диких болот Гриффиндор,

Добра Хаффлпафф, дочь равнины,

Умна Рэйвенкло, родом с горных озер,

Хитёр Слизерин — порожденье трясины.

И маги задумали школу открыть,

В которой могли б, как мечтали,

Младых колдунов чародейству учить,

Так Хогвартс они основали.

Но каждый свой колледж в той школе создал,

Поскольку в питомцах своих

Искали задатки тех главных начал,

Что были важнее для них.

Так, Гриффиндор отвагу

В учениках ценил,

У Рэйвенкло пытливый ум

Всему мерилом был.

Для Хаффлпафф упорный труд –

Начало всех начал.

Властолюбивый Слизерин

Тщеславных привечал.

Питомцев по нраву мог выбрать всегда

Без промаха каждый мудрец.

Но кто же займётся набором, когда

Их веку настанет конец?

Решенье бесстрашный нашел Гриффиндор,

Меня лихо сняв с головы,

Он молвил: «Поручим мы шляпе набор,

Вложив в нее знанья свои!»

Надень же меня, натянув до ушей,

Я в мысли твои погляжу,

Скажу без ошибки, не бойся, поверь,

Путь верный тебе укажу.

«Указала мне тут однажды, до сих пор расхлёбываю…». Гарри зябко обхватил себя за плечи и пожелал Шляпе максимально близкого знакомства с молью.

Первым в Слизерин сегодня попал некий Малькольм Бэддок — хрупкий синеглазый черноволосый малыш с таким забитым видом, что Гарри невольно стало его жаль. Впрочем, жалость сразу испарилась, когда Бэддок, кинув на него самого испуганный взгляд, поспешил сесть рядом с прочими слизеринцами — подальше от Поттера, подальше.

Первокурсникам Гарри не аплодировал и мечтал только о том, чтобы сегодняшняя ночь прошла спокойно, а не как обычная первая сентябрьская ночь. Речь Дамблдора о Турнире он пропустил мимо ушей — всё это он уже знал от Билла. Единственной полезной информацией было то, что делегации из Дурмстранга и Шармбатона прибудут в Хэллоуин, ну и то, что квиддич в этом году отменяется. Ну вот и хорошо, а то не слишком ли жирно Слизерину будет получать кубок столько лет подряд? Перерыв тоже полезно иногда делать. Скривившись, Гарри решил, что эта мысль была очень уж самонадеянной, но до сих пор среди ловцов прочих команд не бывало никого, кто мог бы поймать снитч раньше Гарри — разве что среди младшекурсников отыщется какой-нибудь самородок…

А вот что было действительно забавным — так это явление Грозного Глаза Грюма народу. Это было эффектно: дверь распахнулась со стуком, обе створки сразу, и на пороге возник человек в чёрном плаще с капюшоном, неприятно напомнив Гарри о чемпионате мира по квиддичу. Молния высветила, как он сбросил капюшон одним движением головы, и ясно была видна проседь в гриве тёмно-серых волос — оттенок, скорее, не мышиный, а волчий.

Человек в плаще этаким ходячим собирательным образом постаревшего супергероя прошёл к учительскому столу — каждый второй его шаг сопровождал странный стук. Вся школа, насторожённо притихнув, наблюдала за этим процессом. Ещё одна молния услужливо осветила его лицо, когда он обернулся к залу, и девочки слитно ахнули. Его лицо напоминало неумело сделанную деревянную маску; впечатление было тем более отталкивающим, что маска из дерева — не самая популярная и целесообразная вещь в этом мире. Грубые черты были испещрены шрамами, словно кто-то когда-то задался целью искрошить это лицо до состояния кусочков для «бефстроганов», рот был косой прямой линией, нос присутствовал лишь частично. Но интереснее всего были глаза: один маленький и чёрный, другой — светящийся голубоватым электрическим светом, размером с сикль; голубой глаз непрерывно вращался во все стороны — так, как порядочным человеческим глазам и вовсе не свойственно.

— Позвольте представить вам, — с энтузиазмом провозгласил Дамблдор, — нового преподавателя Защиты От Тёмных Сил — профессора Грюма.

Зал молча взирал на нового профессора; тот отвечал залу частичной взаимностью — нормальный его глаз смотрел на подцепленную на вилку сосиску, волшебный же крутился, как на горячей сковородке, осматривая учеников и словно бы просвечивая каждого насквозь. Впрочем, холодный приём Грюма не смутил; ну так он сюда и не за аплодисментами пришёл, в конце концов.

В спальне четвёртого курса Слизерина было холодно; Гарри отчаянно пожалел, что у него нет с собой ещё десятка свитеров, чтобы надеть их все разом. Малфой был мрачен и изволил наорать на Кребба с Гойлом, когда те осмелились окликнуть своего царя и бога; зачем они его окликнули, его не интересовало (кого, в самом деле, могут заинтересовать столь незначительные детали). Гарри про себя порадовался плохому настроению блондина; уж такую-то малость он мог себе позволить. Лицо Забини было каменным, но Гарри чувствовал чудовищный раздрай, царивший у того на душе; там были и злость, и растерянность, и жалость, и радость, и светлая грусть, и отчаянное желание получить что-то (Гарри так и не понял, что), и возмущение, и что-то ещё, что Гарри не было доступно; он чувствовал, но не мог даже для себя сформулировать, что же это такое.

Гарри задёрнул за собой полог; рука сама по привычке потянулась за палочкой, чтобы наложить Меус Локус Арканус и Нолите Иррептаре. Малфой выкрикнул ему вслед:

— Эй, Поттер!..

Гарри молча показал Малфою оттопыренный средний палец — правда, через полог кровати, так что адресат не мог этого видеть, но на душе всё равно стало немного теплее.

«Мотать отсюда надо, пока жив».

Спальня затихла через десять минут. Гарри натянул мантию-невидимку и выскользнул из кровати; спать хотелось ужасно, но опыт прошлых лет укоризненно качал головой и поучительно говорил, что спать в своей постели — верный путь заработать Аваду в лоб, ножом по горлу или ещё что-нибудь, столь же радикально пресекающее любую жизнедеятельность.

Глаза у Гарри слипались, и он выпадал в сон на ходу; побродив по коридорам и понатыкавшись на стены — во сне он терял равновесие, и неизбежный удар о стены его гарантированно будил — он не выдержал и сжал феникса на груди.

У библиотеки было пусто и тихо; где бы ни охотился Филч в эту ночь, но явно не на третьем этаже… Гарри потянул на себя ручку двери, намереваясь забиться в какой-нибудь угол подальше от библиотекарского стола и там прикорнуть на сложенных руках вместо подушки. Резкий запах библиотечной пыли ударил в нос; Гарри, поспешно захлопнув за собой дверь, прислонился к косяку и начал долго, с некоторым удовлетворением от процесса, чихать. Дурслевская пыль, которую он вычищал всё лето, была совсем другой, какой-то мягкой и липкой, аморфной. Эта же резала ноздри, проникала в лёгкие, раздражала гортань, как комариное жужжание раздражает барабанные перепонки, и чихание скоро перешло в надсадный кашель. Библиотека узнавала и принимала его, недовольная его долгим отсутствием. «Ну, хорошо хоть, не при мадам Пинс обчихал эту полку с драгоценным трактатом Ульриха Гамбургского об анимагии — кажется, кто-то в прошлом году загнул в нём угол одной страницы, и шуму было на весь этаж…». Стеллаж с книгами по трансфигурации стоял у самой двери, и Гарри редко подходил к нему, предпочитая копаться в глубине помещения, где никто не мог его видеть.

Ульрих Гамбургский явно никак не пострадал, и Гарри, успокоенный, окинул было библиотеку взглядом, прикидывая, где бы устроиться, но сообразил, что спать уже не хочется. «Вот свинство-то…».

Гарри предстояла вся ночь в компании собственных мрачных раздумий и отчаянного нежелания возвращаться утром в свою спальню. Компания для дружеских посиделок. Красные поутру глаза, мятая одежда и вполне складный план насчёт того, как утопиться, используя в качестве подручного средства стакан с тыквенным соком, прилагаются в комплекте.

«Ну, знаете…». Гарри ещё раз обвёл библиотеку взором — на этот раз не ищущим, а возмущённым; многострадальный трактат Ульриха попался ему на глаза, и Гарри, не раздумывая, дёрнул фолиант с полки. Пусть послужит благому делу; тем более что МакГонагалл в прошлом году рекомендовала его прочесть, а Гарри так и не удосужился.

К тому же интересно, как это — анимагия… отец и Сириус ведь сумели стать анимагами — и очень может быть, что они действовали именно по Ульриху; Гарри сомневался, что МакГонагалл рекомендовала что-нибудь другое двадцать лет назад — многострадальная книга была выпущена семьдесят восемь лет назад, так что декан Гриффиндора и сама могла по ней учиться. В чём профессору трансфигурации отказать было нельзя, так это в постоянстве привычек — например, за три года учёбы Гарри ни разу не видел на её голове никакой причёски, кроме закрученного пучка. И не лень же каждый день стягивать в него волосы… Гарри рассеянно подёргал себя за отросшие почти до плеч пряди и углубился в Ульриха. Вот этих желтоватых хрупких страниц, может быть, касались руки отца…

* * *

На гербологии он клевал носом; профессор Спраут сняла со Слизерина пять баллов за его невнимательность, но Гарри было совершенно фиолетово. Чем меньше у Слизерина баллов, тем лучше…

Зато уход за магическими существами мигом разбудил и Гарри, и всех прочих, кто клевал носом по каким-то своим причинам: милейшие существа под названием соплохвосты, выведенные Хагридом лично, были просто созданы для того, чтобы держать нерадивых студентов в тонусе. Те, у кого тонуса было недостаточно, поплатились по прошествии менее получаса с начала занятия: кого-то покусали, как Дина Томаса, кого-то обожгли, как Панси Паркинсон, кого-то ужалили, как Парвати Патил.

— Теперь я понимаю, зачем мы их тут, так сказать, изучаем, — едко высказался Малфой. — Кому же не захочется заиметь питомца, который с одного конца жалит, с другого кусается, а с третьего обжигает!

— Если ты такой умный, Малфой, что же ты не бросил уход за магическими существами? — злобно спросил Рон, потерпев неудачу в переговорах со своим соплохвостом о том, что вместо человеческих рук порядочным соплохвостам полагается есть лягушачью печень. Соплохвост, кажется, порядочным не был, а был той ещё аморальной тварью, всё порываясь разнообразить своё меню человечиной.

— Разумеется, чтобы видеть тебя почаще, Уизел, — мгновенно парировал Малфой. — Зачем же ещё?

— Не знал, что у тебя неразделённая любовь к Рону, Малфой, — не удержался Гарри. — Так романтично, признаться в своих чувствах при половине курса…

Малфой сжал губы; на бледных скулах выступило два лихорадочных красных пятна. Гриффиндорцы охотно заржали в ответ на реплику Гарри, лишив Малфоя возможности ответить — всё равно бы никто не услышал.

— Да ты, Потти, никак, голубой — сразу только об одном и думаешь, — ответ Малфоя был не таким эффектным, как мог бы, но смолчать означало окончательно признать своё поражение. — И, кстати, всю эту ночь где-то шлялся…

Гарри выпрямился, забыв про соплохвоста, отставил одну ногу вбок в одной из балетных позиций (как-то раз увидел это по телевизору и поразился бесстыдному, непринуждённому изяществу движения), выпятил губы и капризным высоким голоском осведомился:

— А ты ревновал, Дракоша? Всю ночь ждал меня в холодной постели, да? Ничего, я уверен, тебе есть, кем утешиться: Кребб, Гойл, Забини — отличный выбор! Ну не в моём ты вкусе, сколько раз объяснять?

Гриффиндорцы снова заржали; на этот раз отчего-то пятна выступили на скулах Забини — за державу, то есть Малфоя, обидно стало, или за себя? Малфоевские пальцы сжались на палочке, и Хагрид, до того с видимым удовольствием наблюдавший за тем, как четвёртый курс Слизерина в полном составе обтекает под комментариями Гарри в адрес признанного лидера подрастающего поколения змеиного факультета, поспешил вмешаться.

— Эта, Малфой! Ну-ка, берись за соплохвоста, он у тебя, значить, не кормлен ещё! Гарри, а ты, того, Рону помоги, хорошо?

Гарри прекратил кривляться и кивнул. Вот теперь точно лучше в спальню вообще не соваться — голыми руками порвут на корм для попугайчиков. Точнее, не вообще руками, а конкретно наманикюренными ногтями порежут.

На Прорицании после обеда Гарри снова попал в пару с Забини. Последний демонстрировал полнейшее равнодушие, глядя исключительно на Трелони и успешно делая вид, что на соседнем пуфике вообще никого нет; это не могло не радовать Гарри, но и настораживало.

— Сегодня, мои дорогие, мы будем заниматься звёздами, движениями планет и теми таинственными предзнаменованиями, которые они раскрывают лишь тем, кто способен уразуметь рисунок небесного танца. Человеческая судьба зашифрована в излучении планет, сочетающемся...

Гарри пропускал речь Трелони мимо ушей; ему представлялось более чем сомнительным, что судьба каждого зашифрована в звёздах. Если и имеет смысл гадать о будущем, то по чему-нибудь личному — линии руки, те же руны, настроенные на владельца… но звёзды-то здесь при чём?

Спустя несколько минут Гарри получил дежурное предсказание смерти, в которой, оказывается, был повинен гибельный Сатурн, влезший на небо как раз в момент рождения Гарри. Чёртова туча человек, родившихся в тот же день и в тот же час, выкрутились как-то, надо полагать, а вот Гарри не смог... и не попадись ему на пути профессор Трелони, он, пожалуй, так никогда и не узнал бы, кто на самом деле во всём виноват!

Забини наносил на круговую схему положение планет в момент своего рождения так быстро и непринуждённо, будто занимался этим раньше регулярно и теперь только вспоминал; Гарри же закопался в таблицы с головой и путался в расчётах, успев благополучно позабыть все основы математики, изученные в маггловской начальной школе. Забини, прищурясь, следил за чертыханием Гарри, бормотанием по поводу того, что в гробу он всё это видел через крышку, и сердитым черканьем по измятым листам; в тёмном, как речения Мишеля Нострадамуса, взгляде читалось нескрываемое презрение. А ещё Гарри чувствовал, что в Забини медленно, но верно нарастает истерика, подгоняемая паническим отчаянием; впрочем, учитывая способность Забини держать себя в руках, истерика, без сомнения, могла подождать ещё пару месяцев.

У Гарри получилось целых два Нептуна на карте, и он подозревал, что где-то обсчитался. «Надо было ещё и на арифмантику записаться, а то сижу — дурак дураком, хуже только Кребб и Гойл…».

На ужин Гарри плёлся усталым физически и морально. Рон и Гермиона, встреченные по пути, тоже были измотаны первым днём, и все трое брели в Большой Зал в молчании.

У входа в Зал образовался небольшой затор по неизвестной причине; около сотни человек нетерпеливо топталось в вестибюле, ожидая, пока можно будет пройти. Остановившись в хвосте своеобразной очереди, Гарри привстал на носки кроссовок и медленно, прочувствованно, как это делают кошки, потянулся, откидывая назад руки и голову, выгибаясь тетивой лука — на миг он почувствовал себя таким же тонким и поющим на ветру…

— Noxio sanguine parento injuriae suae! — голос Малфоя, дрожащий от ярости, с лёгкостью перекрыл весь невнятный гул переговаривающихся о чём-то своём школьников.

Гарри застыл в этой самой позе, изогнувшись, стоя на кончиках пальцев; только напряжение мышц, от которого уже начинало сводить всё, что только могло сводиться, удерживало его от падения. Но худшим было не это, а рваная рана в том месте, куда попал тонкий горячий луч из палочки Малфоя; из раны хлестала кровь, тугой струёй, как хорошенько взболтанное шампанское при открытии. Боль была жгучей — словно к ране приложили уголёк; пошевелиться Гарри так и не мог — может, это входило в действие заклинания, может быть, и нет, но боль лишала Гарри способности думать, и он твердил себе, чувствуя, как кровь вырывается наружу непрерывным фонтаном, даже не в соответствии с биением сердца, а постоянно: «Не падать… не падать… не падать…».

Кровь начала подтекать под кроссовки, и Гарри, у которого уже всё тело начало подрагивать от напряжения, поскользнулся в этой ярко-алой луже. Брызги разлетелись во все стороны; все те, кто до сих пор стоял и ошарашенно взирал на творящееся, шарахнулись в стороны. Девушки завизжали, словно очнувшись от спячки, парни зашумели. Гарри прикрыл глаза — кровь продолжала бить из раны, едва не поднимая его над полом, и наваливалась странная слабость, ни рукой, ни ногой не пошевелить… и мозги, кажется, прилично сотряс ударом о каменный пол…

Волосы намокли в алой луже и холодили затылок, а одежда, тоже вся в крови, прилипала к телу — это Гарри помнил чётко. А вот всё остальное воспринималось рвано и нечётко — крики, визг, вспышки заклинаний, жгучая боль, периодически то утихавшая, то вспыхивавшая заново, торопливое испуганное бормотание Гермионы, пытавшейся как-то заставить кровь утихомириться… Noxio sanguine parento injuriae suae. Кровью преступника смываю свою обиду. Лечащие заклинания тут не помогут — нужно, чтобы тот, кто пустил кровь, сам почувствовал, что обида смыта. А если не почувствует, то раненый истечёт кровью раньше, чем успеет в связи с причиной своей смерти сформулировать вопрос к Мерлину примерно такого вида: «Что за

* * *

*? Это что, на

* * *

, вообще такое было, а?».

Отчего-то у Гарри имелись чёткие сомнения в том, что Малфой решит, что он, Гарри, невинен аки птичка колибри, и отменит заклятие.

Крики множились, эхом отдавались в ушах, теряли смысл, превращались в назойливое неразборчивое что-то, как бормотание испортившегося радио, перемежаемое треском на волне.

— НУ УЖ НЕТ, МАЛЬЧИК!! — этот голос выделился из других, чётко обозначился на фоне общего шума — хотя бы потому, что был очень громким.

Рану обожгло снова — ярко, пронзительно, как открытым огнём; Гарри тихонько застонал, прогибаясь, пытаясь дать доступ прохладного воздуха к ране, но боль прекратилась сама, так же неожиданно, как появилась. И кровь, кажется, больше не шла.

Но опасность-то никуда не делась… судя по обстановке, никто из примерно сотни окружающих ничего не мог сделать с Малфоем; пожалуй, начни тот раскидываться Авадами во все стороны, наблюдатели точно так же продолжали бы визжать и бестолково метаться.

Гарри попытался сесть; голова кружилась, и его, кажется, шатало из стороны в сторону… или это перед глазами так всё плывёт?

— Гарри, Гарри, как ты?

— Отлично, — буркнул Гарри, откидывая волосы с лица; волосы не откидывались, потому что Гарри всё время промахивался. — Просто прекрасно. Где Малфой?

— Тут…

— Где тут? У меня над ухом? — Гарри усиленно заморгал, но перед глазами всё ещё мелькали расплывчатые цветные пятна.

Рядом истерически хихикнули.

— Нет. Не над ухом… его трансфигурировали.

— Как трансфигурировали? Он что, чайник? — Гарри вспомнился прошлогодний экзамен по трансфигурации.

— Нет… профессор Грюм появился и превратил Малфоя… в хорька…

— В кого?! — Гарри зажмурился и потряс головой.

— В белого хорька, — терпеливо повторил голос над ухом, и Гарри наконец узнал его: это был Рон. Руки Рона бережно поддерживали Гарри, норовившего завалиться набок. Ещё бы, потерять столько крови…

Теперь у предметов всего лишь слегка неясными были очертания, но общая картина различалась ясно: профессор Грюм указывал палочкой на маленького белого хорька, и тот то взлетал к потолку, то шлёпался с силой об пол; лапки и хвост беспомощно болтались в воздухе, сливаясь в одно белоснежное пятно. Это — Малфой?

— Не люблю людей, которые нападают из-за спины, — рычал Грюм под аккомпанемент жалобного верещания хорька, — это низость, это подлость, это трусость! Никогда больше так не делай!

Увещевания, конечно, были достаточно наивны, но вполне доходчивы. Гарри улыбнулся и почувствовал, как холодно мокрой от крови спине. Кажется, рана уже не кровоточит… ну, если того, кто держал заклинание, превратили, то понятное дело, что взять палочку ему нечем, а если даже и сумеет, то кто ж никто ему даст снова сосредоточиться…

— Что здесь происходит?— голос Снейпа прорезал атмосферу, как падающая с крыши сосулька; Гарри даже показалось, что он видит, как растекаются по воздуху затейливые завитки инея от этого голоса.

— Я учу одного нерадивого студента соблюдать элементарные правила приличия, старина Снейп, — ответствовал Грюм, продолжая подкидывать и опускать хорька.

— Это — студент?! — у Снейпа, кажется, полезли на лоб глаза. — В Хогвартсе запрещена трансфигурация как средство наказания!

— Не знал, — пожал плечами Грюм, не прекращая своего занятия. — В любом случае, ему не помешает хорошая трёпка… представьте себе, он при всём народе напал на Поттера, и если бы я не пришёл, с Поттером можно было бы уже прощаться…

Глаза Снейпа удивлённо распахнулись; он выхватил палочку, и через мгновение громкий хлопок ознаменовал собой превращение хорька обратно в Драко Малфоя, пунцового от унижения. Платиновые, с золотым от света в холле отблеском волосы, неприятно напомнившие Гарри волосы вейл, падали на лицо — спутанные донельзя; одежда была измята, что называется, напрочь и навзничь.

— Драко, с Вами всё в порядке? — Снейп придержал Малфоя за плечи.

— А о Поттере позаботиться не хотите? — вставил свою лепту Грюм. — Он, в конце концов, тоже Ваш студент.

Снейп мельком глянул на Гарри, неуклюже копошившегося на полу в луже собственной крови — встать никак не получалось, было скользко, да и ноги не держали — и бросил:

— Уизли, отведите Поттера в больничное крыло. Драко, пойдёмте.

— А я, стало быть, пойду прямо к Дамблдору, — напомнил о своём присутствии Грюм. — Он, полагаю, будет рад…

— Идите, — неприязненно бросил Снейп, продолжая держать руку на плече Малфоя. — Я скоро тоже туда приду — прояснить кое-что о произволе некоторых преподавателей…

— Произвол учеников, стало быть, лучше, — понимающе кивнул Грюм. — Ну-ну…

Гарри в очередной раз попробовал встать, но ноги снова подвели, причём в тот момент, когда он уже почти сумел подняться. Кровь снова разлетелась во все стороны — такая яркая, такая алая… перед глазами снова замелькало что-то даже отдалённо не похожее на реальный мир, и Гарри бессильно распластался на каменном полу. Холодно, чёрт побери!

— Фред, Джордж, помогите, — Рон, пыхтя, подсовывал руки под колени и лопатки Гарри.

Потрясённый синхронный вздох обоих близнецов — только что, наверное, подошли к Большому залу, и вот Гарри уже в воздухе — три пары рук сразу подняли его легко, как комок тополиного пуха. Гарри протестующее шевельнулся, но от движения организм отказывался наотрез, решив, что хватит с него на сегодня.

Мир потемнел, и стало тихо. Последним звуком был сердитый голос Фреда:

— Расступитесь, блин! Что вы таращитесь, дайте пройти в больничное крыло!..

В первом случае выйдет хаос, а во втором — и вовсе балаган.

Макс Фрай, «Сказки и истории».

В больничном крыле Гарри пролежал недолго — всего два дня. Всё, что ему, по сути, требовалось — это покой, пара порций кроветворного зелья, еда, вода и сон. К нему пускали Рона, Гермиону, Фреда и Джорджа. Они-то и приносили ему новости. Новости были интересные.

Например, Малфой получил достаточно мягкое наказание за то, что едва не убил сокурсника — отработки у Снейпа до Рождества, плюс потерял с полсотни баллов своего факультета. Гарри не сомневался, что мытьё котлов и нарезание маринованных слизняков — это последнее, чем блондин будет заниматься на этих отработках; похожие раздумья, написанные на лицах крупными буквами, посещали и гриффиндорцев, но они деликатно молчали — может быть, не хотели расстраивать Гарри. Будто он сам не привык, что никто никогда не отвечает за причинённую ему боль и его пролитую кровь. Дело-то житейское…

И совсем неясно было, почему Малфой напал даже без повода в виде, например, предшествующей перепалки. Гарри ничего не делал — только потягивался… но это, кажется, никакой сумасшедший не посчитает преступлением, так что мотивы Малфоя оставались сокрыты за семью печатями.

Профессор Грюм имел долгую беседу с Дамблдором и Снейпом; после оной Снейп ходил по школе раза в три более злым, чем обычно, Грюм оставался невозмутимым, а директор, как ни в чём не бывало, рассылал вокруг волны оптимизма.

Кровь так и не смогли оттереть до конца; никакие средства для мытья, которых Филч извёл не одну и даже не десять бутылок, никакие заклинания — Фред и Джордж лично наблюдали, как профессор Флитвик на пару с МакГонагалл размахивали палочками в холле — не удалили след. Тёмно-багровое пятно неправильной формы, как дождевая лужа, красовалось в нескольких метрах от входа в Большой зал, и самые впечатлительные обходили его стороной, совершая по холлу крюк; одни только слизеринцы любого возраста бестрепетно шагали, не разбирая дороги. Гермиона утверждала, что это пятно нарушает все законы магии, и сожалела, что не может провести анализ крови Гарри (лаборатории под рукой не было, за исключением снейповской, но её можно было и вовсе не брать в расчёт) — дескать, это было бы очень интересно.

Самому Гарри тоже было интересно; но не настолько, чтобы думать об этом больше двух минут подряд.

Ему снились странные сны — одни и те же обе ночи в лазарете. Небо, солнце, зелёная трава, чувство дух захватывающей, головокружительной, безмятежной свободы, какой никогда не бывало в реальности; а потом снился лесной пожар, дым, и снилось, как он дышит этим дымом, улыбаясь, и погружает руку в огонь. А потом вынимает её — чистую, смуглую ладонь с парой царапин. И без малейших следов ожога.

Бред сивой кобылы.

В тот же день, когда Гарри вышел из лазарета, по расписанию значилась ЗОТС, первая в этом учебном году, с самого утра. Гарри даже не стал заходить в спальню — в сумке, с которой тоже никто не сумел отчистить кровь, но не потому, что не старался, лежало достаточно пергамента и чернил на один день.

Грюм прошёл к учительскому столу всё с тем же странным клацаньем, что сопровождало его шаги в Большом зале. Скосив глаза, Гарри разглядел высовывающуюся из-под края мантии деревянную когтистую лапу. Так у него ещё и ноги нет… не человек, а конструктор ходячий, право слово. Гарри иронизировал про себя, но был весьма удивлён и порядком заинтригован поведением Грюма два дня назад. Какая ему была корысть помогать Гарри? Конечно, он учитель и аврор, но, в конце концов, четвёртый год остальные учителя благополучно «не замечают» ничего, что творится с Гарри… так зачем?

Перекличку Грюм проводил очень удобно для себя — нормальный глаз смотрел в журнал, а волшебный рыскал по ученикам. Будь это не слизеринцы, а, скажем, хаффлпаффцы, они бы вздрагивали каждый раз, как взор сверкающего волшебного глаза останавливался на них, но воспитанники Дома Змеи реагировали на происходящее неизменно хладнокровно. Если не знать, что они, часто бывает, срываются с катушек, то можно даже решить, что это не дети, а статуи…

— Вы достаточно подкованы в том, как обороняться от темномагических существ, — начал Грюм с места в карьер, захлопнув журнал. — Но вас необходимо подтянуть в том, что касается проклятий. Один маг может сделать с другим то, что не придёт в голову ни одному финтиплюху.

Гарри сжал губы, чтобы не расхохотаться нервно на весь класс.

— Проклятия бывают разной силы, — продолжал Грюм; на лице у него была написана лёгкая брезгливость и лихорадочная насторожённость — словно он читал лекцию не перед малолетними студентами, а перед матёрыми убийцами-рецидивистами, от которых в любую минуту ждал удара каким-нибудь проклятием посильнее. — В министерстве полагают, что мне следует показать вам только контрпроклятия, что я считаю чрезвычайно глупым. Если вы не будете знать, что может вас ожидать, вы не сумеете и защититься. Где-нибудь в магической битве ваш враг вряд ли предупредит вас, чем именно он собрался в вас кинуть. Профессор Дамблдор и я утвердили на этот год особую программу занятий. Кто может назвать самые опасные проклятия из всех?

Взор обоих глаз Грюма остановился на Гарри; но Гарри решил не поднимать руку для ответа. Всегда лучше погодить с обнаруживанием собственных знаний и умений — чем меньше от тебя ожидают, тем проще и комфортней.

— Например, Империус, — подал голос Нотт, не потрудившись поднять руку. — Заклятие подчинения.

Слизеринцы следили за Грюмом, как за опасным диким животным, готовым без причины накинуться и перегрызть глотку. Они платили ему такой же сильной неприязнью, какую он питал к ним — он ведь знал наперечёт их отцов и считал правильным засадить в Азкабан оба поколения змеиного факультета — и Гарри, право же, чувствовал себя совершенно лишним на этом празднике жизни.

— Правильно, Империус, — Грюм выудил из ящика стола стеклянную банку с тремя пауками и вынул одного, посадив на ладонь. Паук шустро перебирал мохнатыми ногами, пытаясь сбежать, но Грюм ловко наклонял ладонь так, что даже самые хитрые манёвры паука оказывались безрезультатными. — Imperio!

Гарри поёжился, сочувствуя мгновенно замершему пауку. Он помнил, каково это — лишиться собственной воли…

Паук свалился с ладони Грюма и повис на тонкой шелковистой нити. Затем начал раскачиваться взад и вперёд, как на трапеции. Потом неестественно вытянул в стороны ноги и сделал кувырок назад. Паутинка порвалась, паук упал на парту и начал ходить колесом. Грюм дёрнул палочкой — паук встал на две задние ноги и исполнил чечётку.

Класс наблюдал за этим с каменными лицами. Гарри прикрывал рот рукавом — нервный истерический хохот норовил вырваться из него. Так вот на что это похоже со стороны…

— Вот так, — Грюм отпустил паука. — Полный контроль. Абсолютное подчинение.

Слова Грюма никого не впечатлили, и Гарри подумалось, что ничего нового тот никому не рассказывает. Только то, что известно с самого детства.

— Ещё знаете Непростительные?

— Круциатус, — сказал вальяжно развалившийся на стуле Малфой. Взгляд серебристых глаз из-под полуопущенных ресниц обещал своему собеседнику эксклюзивнейший Круциатус из всех возможных — лишь бы никто не помешал в самый ответственный момент.

«Змеиный выкормыш, кишка у тебя тонка», — ответил Малфою взгляд Грюма.

— Отлично, — Грюм ухмыльнулся, что при особенностях черт его лица выглядело диковато и чрезвычайно эффектно. — Crucio!

Второй паук задёргался в беззвучной агонии; губы у Гарри пересохли. Грюм позволил пауку извиваться почти пять минут; это время прошло в гробовой тишине и внимательнейшем наблюдении всего класса не за пауком, а за Грюмом.

— И третье Непростительное, — Грюм снова сфокусировал оба своих взора на Гарри, которому стало даже как-то неуютно. — Поттер?

— Авада Кедавра, — пожал плечами Гарри.

— Именно, — удовлетворённо заключил Грюм. — Убийственное проклятие. Avada Kedavra!

Третий паук не успел и дёрнуться — ослепительная зелёная вспышка из палочки Грюма отбросила злосчастное насекомое на спину. Паук был мёртв. «Так оно и бывает… — Гарри почти зачарованно пялился на мёртвого паука на руке Грюма. — Так было с моими родителями… вспышка — и всё. И только тело…».

— Никакого контрзаклятия, — подытожил Грюм, отбросив мёртвого паука в сторону. Паук подкатился к самым ногам Дафны Гринграсс, которая брезгливо поджала губы и отпихнула трупик носком туфли. — Блокировать невозможно. Единственный человек, который сумел пережить это, сидит сейчас на задней парте среднего ряда этого класса.

Все головы с преувеличенным вниманием повернулись к Гарри. Гарри сцепил пальцы рук на уровне подбородка, опираясь локтями на стол.

— Авада Кедавра — проклятие, которое требует огромной силы. Вы можете все вместе уставить на меня палочки и произнести нужные слова, а у меня, самое большее, пойдёт кровь из носа. Но это неважно. Я здесь не для того, чтобы обучать вас исполнять Непростительные.

Гарри ткнулся губами в собственные указательные пальцы, мощнейшим усилием воли сдерживая смех. Слизеринцы с каменными лицами записывали лекцию, а Гарри почти лежал на парте, скрывая лицо с истерической идиотской усмешкой на нём.

* * *

После обеда у четвёртого курса Гриффиндора тоже состоялся урок ЗОТС. Рон пришёл в совершеннейший экстаз от манеры Грюма вести занятия и всё вещал Гарри об этом за ужином, успешно игнорируя тот факт, что Слизерин всё это тоже слышал.

— А как он его Авадой — бац, и нету! — Рон мечтательно уставился в потолок Большого зала и толкнул Гарри в бок локтем; Гарри поперхнулся соком и в который уже раз пожалел, что сел в этот раз за гриффиндорский стол. Но уж очень не хотелось сидеть со змеёнышами… — Здорово, правда?

— Рон! — возмущённо возопила Гермиона. — Замолчи немедленно!

— А что? — рыжий недоумённо уставился на Гермиону.

— Ты думаешь вообще прежде, чем сказать? — Гермиона укоризненно показала Рону взглядом на Гарри, механически вертевшего в руках кусок хлеба и методично отрывавшего от последнего по крошке. Горка крошек гордо высилась прямо на жареной картошке, которую Гарри как-то расхотелось доедать.

— Ты совершенно прав, Рон, — подтвердил Гарри. — Бац — и нету. Совсем нету. Нигде и никогда. Я уже наелся, пойду напишу эссе для МакГонагалл.

Спиной Гарри чувствовал взгляд Рона — сначала недоумевающий, потом виноватый донельзя. Но оборачиваться не стал.

В гостиной Слизерина было довольно людно. Гарри сел в своё законное кресло в углу, на отшибе — кресло изгоя и отщепенца — и раскрыл учебник по Трансфигурации. Малфой проводил Гарри недобрым взглядом, и Гарри утвердился в мысли, что эти чёртовы взгляды самой разной эмоциональной окрашенности — его крест. На него пялились, пялятся и будут пялиться. Единственный выход — убить всех к Вольдемортовой бабушке, но как-то уж чересчур радикально…

Эссе писалось через пень-колоду, потому что мысли Гарри были заняты совсем другими вещами; он пытался сдерживать брезгливое гневное отвращение, что в одной комнате с Малфоем было по меньшей мере затруднительно, и желал, чтобы мадам Пинс хорошенько икнулось за то, что она сегодня закрыла библиотеку так рано. Эссе всё тянулось и тянулось, как резина, и Гарри начинал тихо ненавидеть Трансфигурацию.

Гостиная постепенно пустела — многие уходили спать, некоторые уходили по каким-то своим делам в рейд по ночному Хогвартсу. Гарри чувствовал, не поднимая головы от учебника, что Малфой всё ещё здесь, и Забини не думает покидать гостиную, и Кребб с Гойлом тоже ошиваются при своих царях и богах. И скоро тут никого не останется, кроме пятерых с четвёртого курса Слизерина… Гарри захлопнул учебник и встал с кресла.

— Куда-то торопишься, Потти? — Малфой, кажется, хотел нарваться. Очень хотел.

— А тебе какое дело, Малфи? — Гарри понял, что не помнит, в каком кармане у него лежит палочка.

— Моё дело? — протянул Малфой, вставая с дивана одним слитным движением. Змеиным. — Я хочу знать, Потти, далеко ли ты собрался… и твоё дело — открыть свой гриффиндоролюбивый ротик и ответить мне. Понял?

Кребб и Гойл выжидательно топтались рядом; первый курс, кажется, ничему их не научил. «А мне ведь уже давно не одиннадцать. И я, мать вашу, не обязан всё это терпеть. Отмазывают Малфоя — и меня отмажут, к тому же я и без Непростительных могу обойтись... Я им всем зачем-то ещё нужен…»

— Нет, Малфи, не понял, — Гарри слегка наклонил голову к плечу, невольно пародируя запомнившийся жест Седрика Диггори, и нащупал палочку кончиками пальцев правой руки. — Пусть тебя Кребб с Гойлом слушают или вон Забини — тупые холодильники и верный жополиз… у тебя тех и других с избытком.

«Как бы только ядом не начать капать. Разговаривать по–змеиному уже разговариваю… и я вовсе даже не имею в виду серпентарго».

Забини вскочил, в его пальцах оказалась палочка — быстрее, чем Гарри успел понять что-нибудь.

— Stupefy!

Гарри бросился на пол, пропуская заклятие над собой. Учебник Трансфигурации упал рядом, и Гарри понадеялся, что его — учебник — не затопчут, если что.

— Объяснить тебе снова, Потти? — Малфой, которому, похоже, вид распластавшегося на зелёном с серебром ковре Гарри неподдельно грел душу, задумчиво прикусил губу.

Гарри уловил движение палочки Малфоя раньше, чем тот вытащил её окончательно, и стремительно вскочил на ноги.

— Petrificus Totalus! Petrificus Totalus!

В Малфоя заклятие попало, а Забини успел увернуться, подставив вместо себя Гойла.

— Ну что, дуэль? — Гарри прищурился, не опуская палочки.

Забини презрительно искривил губы.

— Много чести тебе, Поттер. К тому же труп твой девать куда-нибудь надо будет…

— Будто не найдёшь, куда, — фыркнул Гарри. Что-то из разряда личных чёртиков, сидящих, как правило, на левом плече, практически дёрнуло его за язык:

— А что, ты предпочитаешь меня вживую под Инкарцеро? И чтоб самому перед этим глотнуть Многосущного зелья, да?

Палочка Забини хрустнула в смуглых пальцах; слизеринец рассеянно взглянул на неё и бросил на пол. Палочка подкатилась к учебнику по Трансфигурации, наткнулась на трепаный корешок книги и замерла.

— Откуда ты знаешь?..

— Я там, кажется, присутствовал, — садомазохистски напомнил Гарри, не собираясь пересказывать Забини, как он узнал о Многосущном зелье. Как очень удачно выразился сам Забини, много чести…

— Тебе неоткуда знать! — в тёмных глазах Забини, как в клетке, металась паника; Гарри был изрядно удивлён. Чего пугаться-то? Простых слов?

— А вот знаю. Ну и

* * *

же ты, Забини, — Гарри укоризненно качнул палочкой. — О Малфое и не говорю, на нём пробу ставить негде…

Забини с размаху сел на ковёр и расхохотался. Гарри смотрел на него с шоком и беспокойством, а Кребб — со священным ужасом, решив, видимо, что Забини свихнулся.

— Aguamenti, — Гарри взмахнул палочкой, и на Забини обрушился поток холодной воды.

— Спасибо за душ, Поттер. — Забини резко посерьёзнел и поднял голову. Длинные пряди облепили лицо, став совершенно чёрными, потемнев от воды. Редчайший красно-бордовый слабый оттенок не был больше виден, и Гарри почувствовал нечто вроде сожаления и небольших угрызений совести. Как будто статую в музее поцарапал, и теперь видишь, чувствуешь сам, как некрасива стала статуя, как нецельна, и какой ты сам вандал. — Здесь было жарковато….

— Всегда пожалуйста, — Гарри подумал немного, поднял учебник и сунул подмышку. — Идите-ка вы все на…

— Тебя Филч поймает! — крикнул Забини вслед собравшемуся выйти из гостиной Гарри.

— Насиловать не станет — и ладно, — выпустил Гарри парфянскую стрелу и вышел.

Спать хотелось ужасно, и Гарри, добравшись до библиотеки только на третий раз, мирно уснул за дальним столом лицом в раскрытый том Ульриха. Он уже как-то сжился с этим томиком, просто сроднился, как маленькие девочки из рекламы сока и детского питания — с плюшевыми мишками.

* * *

Его разбудила сова — жутко недовольная Хедвиг с письмом, прикрученным к лапке. Гарри, поминутно зевая — дело было на рассвете, и весь Хогвартс спал так крепко, что можно было бы при желании захватить замок голыми руками — отвязал письмо и развернул.

«Гарри!

Я срочно вылетаю на север. Новость о твоём шраме — ещё одна в целом ряду подозрительных слухов. Если заболит снова, расскажи об этом Дамблдору. Говорят, он пригласил в этом году Грозного Глаза. Это значит, что он тоже видит знаки.

Скоро свяжусь с тобой снова. Будь начеку, Гарри, и береги себя.

Твой,

Сириус».

Вот

* * *

*! Ему же опасно здесь появляться!! Гарри, приглушённо издавая такие слова, какие библиотека вряд ли слышала со дня своего основания, скомкал письмо и сжёг. Сириус, Сириус… Ремус наверняка тоже с ума сойдёт, когда узнает… И так ведь, кстати, и не написал о себе ничего. Как он там, в бегах, с кем?

Ох, Сириус…

«Дорогой Сириус!

Тебе нет никакой нужды возвращаться туда, где рыщут авроры. А с моим шрамом не происходит ничего серьёзного. Мне просто показалось — я тогда сильно хотел спать. Оставайся, пожалуйста, в безопасности. Я за тебя беспокоюсь.

И ты так ничего и не рассказал о себе. Я хочу узнать тебя получше, Сириус, ты ведь мой крёстный… но для этого не нужно приезжать. Пиши мне почаще, хорошо?

Твой,

Гарри».

Хедвиг была очень возмущена хамской бесконечной эксплуатацией, но всё же полетела.

Во рту у Гарри словно стая дохлых кошек ночевала — зубы он не чистил уже примерно сутки. А чтобы пойти и почистить, следовало явиться в спальню. А там Малфой и Забини; один злой, как невовремя пробужденный от зимней спячки медведь, другой — вообще псих ненормальный…

Но и ходить так по Хогвартсу он не мог. Гарри заставил себя вспомнить о своей гриффиндорской составляющей — были же у Шляпы причины колебаться, в конце концов — и пойти в спальню. Смелой гриффиндорской поступью.

В комнате уже никого не было, так что всё заготовленное мужество Гарри пропало втуне. Он прикинул, что если пропустить завтрак, на который он и так уже опоздал, и наскоро умыться, то вполне можно успеть на пары.

В теплицах профессора Спраут было душно, и Гарри, вместе со всеми удобряя куманику гигантскую, мечтал о том, чтобы выйти на свежий воздух. Тем более что удобрение воняло на редкость пакостно, не хуже навозных бомб, и одна только профессор Спраут не морщилась и не использовала очищающие воздух чары — привычка, видимо.

Большой кусок удобрений врезался в спину Гарри прямо под шеей — наверное, хотели попасть в голову, но промахнулись немного. Он почувствовал, что всё это начинает его не на шутку бесить.

Малфой поигрывал палочкой, заставляя следующий кусок удобрений летать по замысловатой траектории. Гарри вытянул из кармана свою палочку, чувствуя, как в нём снова разгорается то гневное отвращение, то самое омерзение и желание убить, что впервые подняло в нём голову на чемпионате мира по квиддичу.

— Finite Inkantatem!

Удобрение плюхнулось на пол. Гарри не стал прятать палочку.

— Тебе жить надоело, Малфой? — вкрадчиво осведомился Гарри. Во рту прочно стоял кислый привкус ярости, без труда перебивавший интенсивную мяту зубной пасты. — Я могу ведь и ответить.

— Ты три года терпел всё, Потти, — ухмыльнулся Малфой. — Мне думается, тебе это просто нравится…

Ярость взорвалась внутри Гарри, тяжёлая, густая, горячая; пора было положить этому конец…

— Comae comburo!

Волосы Малфоя, тщательнейшим образом уложенные, платиновой волной спускавшиеся на тонкие плечи, вспыхнули ярко-оранжевым, неправдоподобным каким-то огнём. Сдавленный вопль боли был тут же подавлен; Малфой всё повторял и повторял Фините Инкантатем, и только раз на пятнадцатый ему удалось сбить пламя. Гарри наблюдал за этим с подкатывающей к горлу тошнотой, не опуская палочки.

Теперь причёска Малфоя представляла собой жалкое зрелище. Укоротившиеся вдвое волосы — что характерно, никто из слизеринцев не помог Малфою отменить действие заклятия — обуглились и завились на концах, утеряли свой платиновый блеск, посерев от дыма и сажи. Мантия на плечах была прожжена, так же, как рубашка — видны были беловатые волдыри, испещрившие бледную кожу.

— Я предупреждал тебя, Малфой, — губы плохо слушались Гарри, дрожа от ярости. — Хочешь продолжения?

— Просто мечтаю. Vino Dementia!

— Protego! Impingo!

— Reflecto!

— Pullulo! — Гарри пригнулся, пропуская собственное отражённое заклятие над головой. Кажется, оно в кого-то там попало, но узнавать, в кого именно, Гарри было недосуг.

— Caedo! — Малфой, кое-как извернув руку с палочкой, сумел избавиться от обвивших его ростков всё той же куманики (они попросту была ближашим к заклинанию растением), но Гарри воспользовался краткой паузой:

— Expelliarmus!

Палочка Малфоя вырвалась из рук хозяина; Гарри выхватил её из воздуха и сунул в карман.

— Дети, дети, что вы делаете?! — профессор Спраут подоспела очень вовремя.

Гербология у Слизерина проходила совместно с Рэйвенкло; на самом умном факультете, похоже, редко случалось что-то подобное, потому что Падма Патил почти истерически сообщила:

— Они устроили дуэль, профессор… они чуть не убили друг друга!! — девочка отчего-то разрыдалась.

Профессор Спраут перевела разом потяжелевший взгляд на Гарри и Малфоя: первый весь взъерошенный, с перекошенными очками, на спине след удобрений, второй — местами обугленный, весь в обрывках стеблей и листьев куманики. При виде обезображенного растения (хотя его всё равно оставалось ещё целая теплица) глаза профессора сузились.

— Мистер Малфой, мистер Поттер, следуйте за мной.

— С вещами на выход, — откомментировал Гарри и махнул Малфою рукой на дверь — поворачиваться к блондину спиной в его планы не входило.

— Как вы могли? — обычно добродушные глаза директора за очками-половинками метали молнии. — Устроить драку прямо на уроке… у Вас, мистер Малфой, уже есть взыскание до Рождества — Вы хотите ещё одно, до конца учебного года?

Снейп, находившийся здесь же, пока молчал, но Гарри не сомневался, что Малфоя в любом случае отмажут. Даже если директор действительно возмущён нарушением дисциплины, Малфой всё равно пострадал на этот раз больше — ожоги были уже обработаны лечебной мазью, но заживали через пень-колоду.

Малфой разглядывал свои ногти и тоже молчал.

— А Вы, мистер Поттер? Я не ожидал от Вас такого…

Гарри ощутил, что снова начинает злиться.

— В следующий раз драка будет не на уроке, директор, сэр, — фыркнул он.

— Мистер Поттер! Ваше поведение возмутительно! — эти демагогические фразы нагоняли на Гарри тоску. — Из-за Вас факультет Слизерин лишается пятидесяти баллов. И Вас ждёт месячная отработка с мистером Филчем.

Малфой хихикнул, за что и поплатился тут же.

— Ваша отработка продляется до марта, мистер Малфой. И минус сорок баллов со Слизерина за Ваше поведение.

— Господин директор, могу я увести Драко? — вмешался Снейп. — Он нуждается в более тщательной медицинской помощи.

— Да, Северус, конечно. Потом зайдёшь ко мне. Нам нужно… обсудить кое-что.

Снейп молча кивнул и вывел Малфоя за руку из кабинета. На пороге блондин обернулся и послал Гарри торжествующий взгляд: «Ну что, Потти, попал?». «Мечтай, шлюшка», — так же одними глазами ответил Гарри и отвернулся.

— Гарри, Гарри, — тон директора разительно поменялся, став таким заботливо-отеческим, что Гарри затошнило. — Ну зачем ты так?

На лице Дамблдора отражалось глубокое разочарование в Гарри. Питай последний такое же доверие и уважение к директору, как, например, Рон и Гермиона, это разочарование расстроило бы его. Но увы и ах, как говорится…

— Я могу идти, господин директор? — Гарри уставился мимо Дамблдора, на портреты бывших директоров. Все они сейчас неодобрительно качали головами и цокали языками, старые, благообразные, уверенные в своей правоте, сочувствующие своему коллеге, которому приходится как-то справляться с такими дерзкими непослушными хулиганами.

— Конечно, можешь, Гарри, — вздохнул Дамблдор.

Гарри воспользовался разрешением.

* * *

Практически весь следующий месяц прошёл в виртуозном укрывательстве в библиотеке по ночам и тотальном игнорировании Малфоя днём. Душ Гарри принимал во время обеда или ужина, тогда же переодевался и складывал в сумку нужные книги; уроки делал в библиотеке. В гостиной он и вовсе предпочитал не оставаться — ни к чему хорошему его это не привело бы. И отработки с Филчем занимали чёртову тучу времени: завхоз трепетал от счастья, заполучив «маленького паршивого тёмного мага» в своё распоряжение, и каждый раз чистка и мытьё то серебра и золота в Трофейных залах всех четырёх факультетов, то унитазов, то пола в Большом зале затягивались на три-четыре часа вместо положенных двух-двух с половиной. Разумеется, никакой магии. Руки Гарри безжалостно разъедало чистящее средство, и он сварил себе заживляющий и увлажняющий крем в одну из ночей, устроившись на Астрономической башне.

Ульрих Гамбургский был выучен практически наизусть — с ним Гарри просто не расставался первые три недели; профессор МакГонагалл могла бы им гордиться, если бы знала. Теперь он изучал книги по Защите, чтобы исключить наконец возможность проникновения Малфоя за полог кровати Гарри. Мерлин побери, у него есть право спать в своей постели!

Одно из них, Locus Singularis, вполне удовлетворило Гарри — оно просто-напросто изолировало тот кусок пространства, в котором находилось заранее указанное место, и туда невозможно было попасть никому без специального заклятия, в которое вдобавок вплетался пароль, сочиненный самим наложившим Locus Singularis. Даже такая вещь, как Praefocabilis, не действовала на изолированное пространство — оно имело автономный воздух и вообще на самом деле находилось в другом месте. Домовые эльфы, правда, всё равно имели к нему доступ; автор книги утверждал, что чары были изобретены лично основателями, продумавшими эту деталь. Кто-то позже сделал пометку на полях, где указал, что всякий, основателем не являющийся, получает от возмущённого подобной наглостью Хогвартса сильный магический удар и может даже лишиться способностей. Но отчего-то Гарри казалось, что его эта беда, скорее всего, минует…

В тот самый день, когда он решил наконец вернуться в подземелья, состоялся крайне занимательный урок ЗОТС.

— Я наложу Империо на каждого из вас по очереди, чтобы понять, можете ли вы ему сопротивляться.

— Это незаконно, — подал голос Забини.

— Кто не хочет, может выйти, мистер Забини. Всё согласовано с профессором Дамблдором. Он хочет, чтобы вы все прочувствовали на своей шкуре, что это такое.

Забини всё же остался в классе, и Грюм начал вызывать учеников по алфавиту.

Миллисента Булстроуд исполнила серию блестящих гимнастических трюков, на которые в обычном состоянии способна решительно не была. Гойл спел гимн Англии, взобравшись на парту. Дафна Гринграсс станцевала фокстрот. Кребб написал на доске «Дифференциация сверхъестественного» без единой ошибки. Малфой с выражением рассказал всему классу стихотворение о Джоне Ячменное Зерно («И откуда только знает маггловские стихи?»). Теодор Нотт виртуозно жонглировал шестью учебниками сразу. Панси Паркинсон взяла на руки ещё одного паука, которых у Грюма, кажется, был неисчерпаемый запас, и погладила по спинке. Противиться заклятию подчинения не мог никто.

— Поттер! Imperio!

Знакомый беззаботный туман обволок мысли Гарри. Снова, как в прошлом году, все сомнения уплыли прочь. Стало легко и просто. Он смутно сознавал, что на него с жадным вниманием смотрит весь класс, тоже наверняка не забывший прошлогодних событий, но в кои-то веки ему было всё равно.

— Прыгни на парту, — велел голос Грюма.

Гарри приготовился было согнуть ноги, чтобы прыгнуть, но тут ему забрела в голову мысль: «А зачем, собственно?». Он выпрямился и с трудом, словно преодолевая сопротивление, мотнул головой.

— Прыгни на парту! — теперь Грюм говорил повелительно, и Гарри нестерпимо захотелось послушаться — что-то внутри уверяло его, что так правильно, так будет хорошо, нужно только делать то, что говорят, а самому думать и вовсе необязательно — к чему?..

— Нет! — вырвалось у Гарри, и блаженная туманная одурь спала безвозвратно.

Он обнаружил, что стоит посреди класса, судорожно сжимая палочку в кармане, и Грюм смотрит на него с явным одобрением.

— Отлично, Поттер! Тебя им не поработить!

Эдриан Пьюси за две минуты вышил на своём носовом платке цветочек. Забини довольно успешно изобразил белку, потерявшую орех. В качестве итога занятия Грюм ещё раз рассыпался похвалами в адрес Гарри и поставил его всем в пример, что никак не улучшило его взаимоотношений с сокурсниками — взгляды в его адрес были пронизаны искренней неприязнью и пожеланиями нарваться на два прочих Непростительных, коль скоро первое на него не действует.

Всё как всегда.

* * *

Октябрь прошёл достаточно мирно. Малфой усиленно игнорировал Гарри и, кажется, вдрызг разругался с Забини: во всяком случае, теперь они везде сидели порознь и не разговаривали. День тянулся за днём; дожди лили, как проклятые, и по подземельям расползалась сырость. Влажным было всё, от постельного белья до учебников, чьи страницы сморщились и стали шероховатыми. Гарри казалось, что всё так мирно только потому, что так уныло, и невозможно заставить себя сделать что-нибудь требующее больших усилий, чем поднесение вилки ко рту или взмах палочкой для трансфигурации ёжика в подушечку для иголок. Студенты походили на осенних мух — бледные и вялые; домашних заданий было на порядок больше, чем в прошлом году, и Гарри только поздравлял себя с тем, что с первого курса привык тщательно делать всё это — учёба не представляла для него ни малейших трудностей, разве что занимала чуть больше времени, чем бывало раньше.

Иногда по вечерам он отправлялся полетать — тренировок в этом году не было, и он был рад этому. Возможность просто танцевать в воздухе, наперегонки с ветром, наперерез каплям дождя, камнем рушиться вниз, направив метлу почти вертикально в землю и стоя на руках, выравнивать её резким рывком и садиться, как полагается, одним плавным движением, подстроив это под очередной финт, смеяться, подставив лицо струям ливня, пронизывать холодные тяжёлые облака, не думая о снитче, игре или ещё о чём-нибудь… ему хотелось солнца, но оно всё не выглядывало. Вероятно, полагало, что хорошенького понемножку, и Гарри довольствовался тем, что было. Полёты дарили ему свободу — почти такую же, как в тех снах, которые до сих пор повторялись время от времени. Единственно, Гарри опасался, что может по рассеянности сунуть руку в настоящий огонь — наяву это вряд ли было бы таким беспроблемным.

Сонная одурь была нарушена вечером двадцать третьего октября, когда в холле перед ужином появилось огромное, на полстены объявление.

«ТУРНИР ТРЁХ ВОЛШЕБНИКОВ, — гласило оно. — Делегации представителей школ Шармбатон и Дурмстранг прибывают в пятницу 30 октября в шесть часов вечера. Занятия в этот день закончатся на полчаса раньше. Учащимся предписывается отнести учебные принадлежности в спальни и собраться перед замком для встречи гостей, после чего в честь последних состоится торжественный ужин».

Объявление всколыхнуло школу, как увесистый камень мутит лужу. Все только и говорили, что о Турнире, о нём шептались, шушукались, его обсуждали. Куда бы Гарри ни пошёл, он только и слышал, что глубокомысленные предположения о том, кто может стать чемпионом Хогвартса, честолюбивые мечты, планы обмануть всех, притворившись совершеннолетним и пройдя отбор, предположения о том, в чём будут заключаться задания (одно предположение бредовей другого), домыслы насчёт того, чем ученики Шармбатона и Дурмстранга отличаются от них самих. «Ага, у них по три ноги, хобот на лбу, глаза на стебельках и нетопыриные рудиментарные крылышки, у всех до единого», — мысленно иронизировал Гарри.

— Вот здорово было бы стать чемпионом… — Рон в мечтательной задумчивости облокотился о край ящика с соплохвостом.

Гарри поспешно толкнул гриффиндорца; изрядно подросший соплохвост разочарованно щёлкнул зубами, упустив так неосмотрительно оставленную в поле досягаемости руку, и мстительно выпустил вслед несколько искр. Искры не долетели.

— О, спасибо, Гарри. Ты представляешь — тысяча галлеонов! И победить в Турнире — это такая слава… — Рон зажмурился, явно воображая, как он становится победителем.

У самого Гарри славы было и так куда больше, чем ему требовалось. А тысяч галлеонов в его хранилище в Гринготтсе, оставшемся от родителей, обреталось достаточно много, чтобы он мог не впадать в священный транс при звуке этой суммы. Возможно, если смотреть на ситуацию с этого ракурса, то ему даже в какой-то степени повезло…

К тому же он практически обещал Биллу, что не будет с этим всем связываться, и намеревался своё обещание выполнить.

Гарри скучал по Биллу — по его длинным рыжим волосам, ласковым губам, сильным рукам, низкому смеху, задорному блеску глаз… Иногда ему хотелось написать Биллу, но каждый раз он останавливался прежде, чем рука дотягивалась до пергамента и чернил. Что написать? «Скучаю, приезжай полюбоваться на шармбатонцев с нетопыриными крылышками, люблю, всегда твой, Гарри»? И адреса Гарри толком не знал. Хедвиг, конечно, нашла бы, но… А что, если ответом будет «Мне некогда, не скучай, целую, Билл»? Или просто не будет ответа? Уж лучше так… уж лучше просто скучать.

— Это очень опасно, Рон, — возразила Гермиона. — Не зря есть ограничение по возрасту — тебе не кажется, что мы могли бы сейчас и не справиться с заданиями? Нам только по четырнадцать, мы так много ещё не знаем…

— Вот Гарри тоже четырнадцать, но он в такие переделки попадал! Куда там заданиям! — привёл Рон поистине неотразимый аргумент.

— Ну, это же Гарри… — Гермиона пожала плечами и не стала добавлять подразумевавшееся «Не сравнивай с собой».

Гарри с остервенением пихнул соплохвосту в морду порцию лягушачьей печени — соплохвост отшатнулся и поджал хвост, словно говоря: «Ешь сам, злобный гуманоид. Мало ли чего ты туда подсыпал…»

В Хогвартсе в эту неделю проводилась генеральная уборка, какой замок, вероятно, не знал со времён основателей. Отчищали всё, окна, стены, пол, портреты, парты, доспехи в нишах… Филч доводил первокурсников, забывших вытереть ноги, до истерики. Гарри даже неуютно было в таком сверкающем, с иголочки замке — здесь словно никто никогда и не жил. Учителя были дёргаными и пытались навести порядок в головах учеников, что удавалось им с переменным успехом. От завышенных требований все только терялись и нервничали, и Невиллу Лонгботтому не раз доставалось от профессора МакГонагалл на Трансфигурации, которая, как правило, проходила совместно со Слизерином. На также общем зельеварении Снейп буйствовал, как никогда прежде: они проходили противоядия, и декан Слизерина обещал к Рождеству отравить всех, чтобы они сами сварили себе противоядие и проверили таким образом свои знания. Это вселяло уныние во всех, кроме большей части слизеринцев, которых Снейп в обиду всё равно не дал бы, и Гарри. На последнего фаворитизм слизеринцев у своего декана не распространялся, но он был уверен в своих знаниях, в отличие от того же Рона, самозабвенно делившегося долгими вечерами в библиотеке своим веским нелицеприятным мнением о «старом змее» до тех пор, пока мадам Пинс не начинала угрожающе коситься на них, и Гермиона не одёргивала рыжего.

Тридцатого числа зал был украшен празднично: на стенах висели огромные полотнища, представлявшие собой символы каждого факультета. Зелёное с серебристой змеёй для Слизерина, жёлтое с чёрным барсуком для Хаффлпаффа, красное с золотым львом для Гриффиндора и синее с бронзовым орлом для Рэйвенкло. Позади учительского стола находилось так и вовсе гигантское, многоцветное, с изображением флага всего Хогвартса — лев, змея, орёл и барсук, каждый в своей четверти герба, вокруг большой буквы «Х». «Пафосно», — решил Гарри. Он вообще с каждым днём был всё более мрачен. И доставленное этим утром письмо от Сириуса не улучшило его настроения.

«Гарри,

Я уже в Шотландии и нахожусь в надёжном укрытии. Не нужно переубеждать меня. Я должен быть рядом с тобой. Не волнуйся за меня, а лучше береги себя. И, пожалуйста, информируй меня обо всём, что происходит в Хогвартсе. Меняй сов почаще, не посылай одну Хедвиг. Помни, что я говорил тебе о шраме.

Твой,

Сириус».

Ну что же это такое?! У Гарри же больше никого родного нет, и Сириус это знает, получше многих! Ну зачем, зачем он является сюда и как будто специально подвергает себя опасности, благородный гриффиндорец, чёрт побери. Ведь если его схватят, ему светит немедленный Поцелуй дементора… Гарри сжёг письмо и утопил пепел в кубке с соком. Правда, сок этот потом пить не стал. Всё равно пить не хотелось…

Сознание того, что Сириус рядом, прибавляло и уверенности, и беспокойства одновременно, и Гарри положительно не знал, злиться ему или радоваться.

На дворе уже стояли сумерки, когда деканы факультетов вывели своих спешно сбитых в нестройные «линейки» подопечных на торжественную встречу делегаций Дурмстранга и Шармбатона. Гарри ежился от холодного ветра и жалел, что не надел под мантию свитер. Ну где они там все?

— Вон они! Вон! — внезапно заорал кто-то. — Летят!!

Вся школа в единодушном порыве задрала головы. Что-то огромное неслось сверху; лучи света из окон замка осветили светло-голубую гигантскую карету. Великанские золотые кони с красными глазами так ударили о землю копытами, что всех зашатало, и кто-то даже упал.

Выскочивший из двери, как чёртик из коробочки, мальчик в бледно-голубой, как карета, мантии из шёлка, повозился с чем-то и разложил золотую лестницу вниз. И по лестнице ступила директриса Шармбатона.

«Колоритно», — оценил Гарри. Директриса была тех же объёмов, что и Хагрид — то есть, в темноте и издалека её можно было вполне спутать с головой высунувшегося из озера гигантского кальмара. Оливковая кожа, красивое породистое лицо с крупными чертами, нос с горбинкой, большие чёрные глаза, влажные, как у щенка. Чёрный шёлк и большое количество украшений с опалами довершали образ.

— Дамблёдорр, — раскатисто произнесла она, — надеюсь, Вы в доб’ом зд’авии?

— Добро пожаловать в Хогвартс, моя дорогая мадам Максим, — Дамблдор галантно поцеловал ей руку. — Я в превосходной форме, уверяю Вас.

Директора обменялись ещё несколькими фразами насчёт коней, которым нужна была крепкая рука, и мадам Максим величественно повела своих учеников в замок — греться. «Дипломатическая встреча на самом высшем уровне проходила в дружественной и тёплой атмосфере», — Гарри обхватил себя руками, стараясь унять стук зубов.

Прошло ещё десять минут. «А они не очень-то пунктуальны», — Гарри в сердцах пожелал запаздывавшим дурмстранговцам подавиться сегодня чем-нибудь за ужином.

Со стороны озера доносился странный чавкающий звук.

— Озеро! Смотрите на озеро! — снова закричал кто-то глазастый.

Из глубин озера медленно вырос огромный корабль, казавшийся в лунном свете абсолютно чёрным. Иллюминаторы горели призрачным, рассеянным светом. Спустя минуту корабль причалил к берегу и бросил якорь. «Бедный гигантский кальмар, как он должно быть, испугался».

Директор Дурмстранга, Игорь Каркаров, оказался не такой интересной личностью, как мадам Максим. Глазки у него были бегающие, а бородка-эспаньолка с кокетливой загибулькой на конце вообще отвратила Гарри от Каркарова раз и навсегда. Зато один из учеников Дурмстранга поразил всю школу до глубины души. Кутаясь в шубу из тусклого меха и смотря в землю, мимо учеников Хогвартса прошёл Виктор Крам. Ловец сборной Болгарии, триумфально выступивший на чемпионате мира.

— Я глазам своим не верю, — горячо шептал Рон Гарри на ухо. — Крам! Сам Виктор Крам! Я не знал, что он ещё учится в школе!

Гарри посочувствовал Краму — если хотя бы половина школы отреагирует на него вот так же, то дурмстранговцу придётся несладко. Кому уж, как не Гарри, было знать не понаслышке, что такое всеобщее внимание…

Ученики Шармбатона сели за стол Рэйвенкло; многие из них демонстративно обматывали головы шарфами, и Гарри решил, что они переигрывают — вовсе не настолько здесь было холодно. Дурмстранговцы выбрали стол Слизерина, и впервые за всё время в Хогвартсе Гарри не сидел в одиночестве на пустом конце стола. От этого было неуютно, но за столом не осталось на одного свободного места. Краму по повелительному жесту Малфоя освободили место так, чтобы самому блондину удобно было говорить со звездой квиддича; хотя Гарри сомневался, что Крам примет хорошее отношение Малфоя за чистую монету. Не совсем же он идиот, в самом деле.

Дурмстранговцы, в отличие от шармбатонцев, явно пригрелись; они скинули свои меха, пристроив на скамьях рядом с собой. На них были надеты обычные тёмные мантии самого простого покроя, даже без вышивки. В Дурмстранге нет деления на Дома, или там домовые эльфы просто не делают вышивок цветами факультетов?

Гарри тихонько поправил чёлку, чтобы закрывала шрам, и молча черпал горячий суп, мечтая согреться. Но в покое его, разумеется, не оставили.

— Скаши, а почшему ты сидишь здесь, один? — ученик Дурмстранга, севший слева от Гарри, говорил по-английски со странным акцентом, но вполне прилично. — Ты ше из Хогвартса…

— Да, я из Хогвартса, — подтвердил Гарри, не имея никакого желания объяснять, почему он сидит здесь один, а все остальные — на другом конце стола. — Как вам у нас в Хогвартсе?

— Красиво, — ответствовал дурмстранговец. — У нас нет таких чшашек из золота и картин на стенах.

Кажется, под картинами он имел в виду полотнища с символами факультетов.

— Кстати, — совсем некстати добавил общительный сосед, — я Олег Крам. А как тебя зовут?

Брат Виктора Крама? Гарри уже открыл было рот, чтобы уточнить, но опомнился и вовремя закрыл снова. Во-первых, наверняка Олега об этом спрашивали каждый раз, как знакомились. Во-вторых, какая разница?

— Я — Гарри, — сама по себе фамилия «Поттер» наверняка была Краму известна, и Гарри не хотел её называть лишний раз. УзнАют, конечно, куда же без этого… но чем позже, тем лучше. — Приятно познакомиться.

Гарри растянул губы в приветливой улыбке и наконец повернул голову, чтобы рассмотреть соседа слева. А то потом в коридоре не узнаешь, когда поздоровается, нехорошо выйдет…

Олег Крам был совсем не похож на Виктора Крама. Общим у них были только чёрные волосы, пожалуй. Черты лица тоже были похожи, но если у Виктора они производили суровое впечатление, то у Олега сложились как-то иначе, в другой узор, и он казался похожим на музейную статую — такая же мраморная, незыблемая красота, хотя вроде нос с горбинкой и длиннее классического, губы тонковаты для образца красоты, скулы высоковаты, а брови широкие, хотя, в отличие от бровей Крама, они всё же изгибались дугой, не были прямыми. А впечатление — дух захватывающее, бывает же такое…

Зато глаза били наповал. Они были янтарно-золотыми, почти как у Ремуса, но много ярче, такого цвета, какого у людей не бывает — во всяком случае, Гарри до сих пор не видел. Крохотные чёрные зрачки можно было заметить не сразу — золотое переливчатое сияние затмевало.

И улыбка — самоуверенней, чем у Малфоя. Ещё бы ему самому не знать, какие у него глаза…

— Мне тоше приятно, — улыбка отчего-то слегка поблёкла. — А чшто значит эта вышивка на твоей мантии? Или она просто к глазам?

Гарри рассказывал о факультетах и вообще о порядках Хогвартса весь ужин. Его слушали внимательно — куда внимательней, чем Крам Малфоя. По ходу он познакомился со всеми, кто сидел поблизости, но запомнил ещё только трёх человек — Сергея Полякова, Екатерину Смирнову (впрочем, она сразу же разрешила называть себя просто Катей, что несколько облегчило жизнь языку Гарри) и Владимира Долохова.

Когда тарелки опустели, Гарри был даже рад — столько времени подряд говорить ему приходилось крайне редко. Теперь слово взял Дамблдор, и зал дисциплинированно притих.

— Час пробил. Турнир Трёх Волшебников начинается. До того как внести ларец, я хотел бы сделать некоторые пояснения по поводу того, что будет происходить в этом учебном году. Но сначала позвольте представить вам наших гостей: мистер Бартемиус Крауч, глава департамента международного магического сотрудничества, — раздались вежливые аплодисменты, — и мистер Людо Бегмен, глава департамента по колдовским играм и спорту.

Овации Бегмену были куда громче — большинство до сих пор помнило, что лучшего загонщика, чем нынешний глава департамента магических игр и спорта в юности, у «Уимбурнских Ос» не было никогда. Крауч на жидкие аплодисменты в свой адрес никак не отреагировал, тогда как Бегмен приветливо помахал всем рукой.

— Мистер Бегмен и мистер Крауч многие месяцы трудились над организацией Турнира, — продолжал Дамблдор, — и они, вместе со мной, профессором Каркаровым и мадам Максим, войдут в состав жюри, которое будет оценивать мастерство участников–чемпионов. Теперь, пожалуйста, ларец, мистер Филч, будьте любезны.

Все повытягивали шеи, пытаясь разглядеть в подробностях какой-то древний ящик, поданный Дамблдору Филчем. Ящик выглядел диковато — на некрашеном потемневшем от времени дереве красовалась инкрустация драгоценными камнями, над которыми — так они были ярки и чисты — висели крошечные радуги.

— Мистер Крауч и мистер Бегмен уже изучили инструкции к заданиям, которые предстоит выполнить чемпионам и организовали всё необходимое. Состязаний всего три, они разнесены по времени на протяжении учебного года и позволят с разных сторон проверить способности чемпионов... их колдовскую состоятельность, способность к дедукции и, разумеется, умение достойно встретить опасность.

При этих словах в зале наступила мёртвая тишина — все затаили дыхание.

— Как вы уже знаете, в Турнире состязаются трое магов, — спокойно продолжал Дамблдор тянуть из слушателей жилы, — по одному от каждой из школ-участниц. В зависимости от того, насколько хорошо будут выполняться задания, им будут начисляться баллы. Чемпион, набравший самое большое количество баллов, выигрывает Кубок Турнира. Чемпионов выберет независимый судья... а именно — Кубок Огня.

Дамблдор трижды стукнул палочкой по крышке ларца — та со скрипом приоткрылась. Директор осторожно вынул большую, грубо срубленную деревянную чашу — не бушуй в ней яростный бело-голубой огонь, она была бы и вовсе ничем не примечательна.

— Желающие подать заявки на участие в конкурсе на звание чемпиона должны написать свою фамилию и название школы на листке пергамента и бросить этот листок в чашу. Потенциальным чемпионам предоставляется на раздумья двадцать четыре часа. Завтра вечером, в Хэллоуин, Кубок сообщит имена тех троих, кого она считает наиболее достойными защищать честь их школ. Сегодня вечером Кубок установят в вестибюле, в свободном доступе для всех желающих. Чтобы у учащихся, не достигших установленного возраста, не возникало никаких искушений, я, как только Кубок будет установлена в вестибюле, проведу вокруг него Возрастной Рубеж. Этот рубеж не сможет пересечь ни один из тех, кому не исполнилось семнадцати. И наконец, я должен поставить в известность всех желающих принять участие в соревновании, что условия Турнира не так просты. Чемпион, избранный Кубком Огня, обязан пройти весь путь до конца. Опущенный в Кубок листок с фамилией создаёт некую неразрывную связь, своего рода магический контракт. После избрания вас чемпионом ничего изменить нельзя. Поэтому, прошу вас, хорошенько обдумайте, готовы ли вы идти до конца. А теперь пора спать. Доброй всем ночи.

— А где вы ночуете? — поинтересовался Гарри.

— На нашем корабле, — ответил Олег, вставая. — Но есть, я полагаю, мы будем за этим столом. Ты ше всегда здесь сидишь?

— Да, — пожал Гарри плечами. — Но, кроме меня, в Хогвартсе полно народу…

— А ты хороший, Гарри, — с прямолинейностью человека, недостаточно хорошо знающего язык, на котором разговаривает, чтобы плести словесные многозначные кружева, сообщил Олег. Хотя, может быть, и здесь таился какой-нибудь второй смысл, который Гарри был невдомёк.

Не успел Гарри придумать ответ, как мимо прошёл Каркаров, озабоченно расспрашивая Виктора Крама о том, как он, Крам, себя чувствует и не хочет ли глинтвейна.

— Олег, — Каркаров увидел собеседника Гарри, — пойдём, кого ты ждёшь?

При этом Каркаров нетерпеливо взмахнул рукой — с пальца директора Дурмстранга слетело кольцо и подкатилось, звеня, к ногам Гарри. Гарри нагнулся и поднял; чёлка упала и закрыла глаза, Гарри автоматически смахнул её ладонью назад, выпрямляясь.

— Возьмите, — он подал Каркарову кольцо.

— Спасибо, — равнодушно отозвался Каркаров, возвращая свою собственность на палец, и скользнул по Гарри взглядом.

Глаза Каркарова расширились; он уставился на Гарри, словно не в силах был поверить своим глазам. Толпившиеся за спиной своего директора ученики Дурмстранга тоже остановились и посмотрели на Гарри — точнее, на проклятый шрам. Их лица озарялись пониманием — одно за другим, стремительно, словно понимание это перебегало от одного к другому, как пламя по фитилю.

— Так ты — Поттер? — потрясённо выдохнул Олег.

Гарри вздёрнул подбородок и сунул руки в карманы — ладони отчего-то нагревались, как бы на них не появился огонёк; это было бы совсем не к месту.

— Гарри Поттер — к вашим услугам, — подтвердил он. — Господин Каркаров, сэр, Вы хотели мне что-то сказать?

На него снова пялились. Он не чувствовал сейчас их эмоций, но всё и так было понятно. Любопытство, жадное, ищущее, болезненный интерес к Мальчику-Который-Выжил, восхищение, насторожённость — всё читалось на лицах очень ясно. А вот Каркаров проявил оригинальность — ему было страшно, да так, что он побледнел, как скатерть.

— Нет, — помотал он головой, словно очнувшись.

— Тогда, может, пройдёте, а то у дверей затор образовался, — позади дурмстранговцев и вправду уже скопилось ползала.

Каркаров тряхнул головой и быстрым шагом вышел из Большого зала. Вышколенные дурмстранговцы последовали за ним, то и дело оборачиваясь на Гарри.

— Ирландец вы или англичанин, всё равно вы — подлый пират.

столь великолепное начало?

Рафаэль Сабатини, «Хроника капитана Блада».

Завтрак в день Хэллоуина ознаменовался торжественным киданием бумажек с именами дурмстранговцев и шармбатонцев в Кубок Огня, стоявший на табуретке в центре тонкой золотой окружности — того самого Возрастного Рубежа.

— Привет, Гарри. А кто из Хогвартса уше кинул? — поинтересовался Олег, садясь рядом.

Видно было, что золотоглазый дурмстранговец старательно пытается вести себя с «самим Поттером» как ни в чём не бывало. Гарри не собирался ни усложнять, ни упрощать ему эту задачу.

— С утра уже бросили Уоррингтон из Слизерина, Анджелина Джонсон из Гриффиндора и Седрик Диггори из Хаффлпаффа. Может, ещё кто-нибудь — больше я никого не видел, — Гарри искоса взглянул на Олега. — Тебе их имена говорят о чём-нибудь?

— Нет, — честно признался Олег в том, что Гарри и так знал.

— А зачем спросил? — Гарри задавал вопросы в лоб, не для светского ни к чему не обязывающего разговора, а чтобы посмотреть, как будет выкручиваться собеседник.

Какой-то скрытый смысл всё же обретался за всем этим. Какое-то двойное, а то и тройное дно. Гарри никому не хотел доверять. Ни за что. Только не после всего, что уже было.

— Просто так, — Олег беззаботно потянулся за копчёной рыбой. — Слушай, а кто у вас ведёт Защиту От Тёмных Сил?

— Вон тот, третий слева за учительским столом, с разными глазами. Аластор Грюм, бывший аврор. А тебе зачем?

— А у нас в Дурмстранге нет такого предмета — у нас преподают сами Тёмные Искусства. Любопытно посмотреть, кто может преподавать Защиту от них. И как преподаёт?

— Хорошо. Учит нас бороться с заклятиями… даже с Непростительными. В основном с первым, — добавил Гарри, заметив, как округлились, делаясь и вовсе уже неправдоподобными, глаза Олега. — С остальными двумя не очень-то поборешься.

Олег засмеялся.

— И то правда…

Гарри тянуло на воздух — просто магнитом, как будто он был перелётной птичкой, и для него настала пора перелетать из душного помещения в вольные поля и леса, туда, где есть воздух, есть ветер, тепло и зелёная трава. Навсегда перелетать, не на время — и жить там, где есть свобода — настоящая, не надуманная… Ага, быть бы, например, птичкой колибри — вот кому хорошо живётся на свете, никакой Винни Пух ей в подмётки не годится. Она ведь даже не перелётная — так и живёт себе в тропиках, в отличие от какого-нибудь головой стукнутого журавля, который как проклятый мотается туда-сюда по нескольку раз в год. Ест, как не в себя, а веса не набирает — просто предмет жгучайшей зависти тёти Мардж…

Тепла на улице не было — в этом Гарри был жестоко обманут собственными ожиданиями. Зато из-за недавней грозы пахло озоном, и Гарри невольно расширял ноздри, стараясь не упустить ни частички этого воздуха. Ещё бы не было так холодно и влажно… Гарри зябко спрятал ладони в рукавах мантии и решительно побрёл к Хагриду — греться.

У Хагрида его ожидал бесплатный цирк; ну, Гарри и в самом деле решил, что это было бы смешно, не будь оно так грустно. Принаряженный Хагрид со следами попыток причесаться на голове, политый одеколоном (которым до того, как эта страшная жидкость попала неведомыми путями в хижину лесника Хогвартса, наверняка ещё Гриндевальд травил Дамблдора, но так и не дотравил, к сожалению), внушал почти благоговение и нервное хихиканье.

— Хагрид, что ты с собой сде… э-э, ты куда это такой нарядный, если не секрет?

Хагрид усиленно побагровел и очень деликатно сменил тему:

— Обедать будешь, Гарри?

Есть Гарри не хотелось, хотя завтрак был уже три сочинения и одну домашнюю лабораторную работу назад.

— Ладно…

Мясную запеканку Хагрид рекомендовал, как говяжью; Гарри плохо знал анатомию коров, но сомневался, что у них есть когти, поэтому деликатно расковырял поданное и оставил на тарелке, не отправив в рот ни кусочка.

— Эх, чего на первом-то испытании у чемпионов будет, — мечтательно вздыхал Хагрид, закатывая глаза к небу; учитывая, что параллельно с закатыванием он зашивал свои носки, это было как минимум чревато попаданием иголок под ногти. — Эх, жаль, говорить об этом нельзя…

— А ты скажи мне, я никому не проболтаюсь, — предлагал Гарри, которому начинало становиться действительно любопытно, хотя вся эта суета с Турниром относилась к нему постольку-поскольку.

— Нет, Гарри, нельзя мне, — мотал Хагрид головой. — Дык ты ж и сам увидишь, поди, всем посмотреть можно будет, всей школе…

Гарри чуть не брякнул в сердцах: «А если меня однокласснички укокошат раньше?».

Сведения из «Истории Хогвартса» были точны и подробны, но не давали Гарри никаких догадок насчёт того, в чём таком может заключаться первое задание. Например, когда-то в конце восемнадцатого века чемпионы должны были ловить василиска (это задание ошарашило Гарри, знакомого с василисками отнюдь не понаслышке). Несколько раньше — оседлать птицу Рух. А ещё: сражаться с боггартами-переростками из Гималаев, мучиться над загадками сфинкса (причём в случае неправильного ответа принципиальное магическое существо съедало незадачливого чемпиона на месте, не обращая внимания на Ступефаи, Авады и прочие лучики весёленьких расцветок), искать на дне моря (это когда дело было на территории Дурмстранга) одну-единственную нужную ракушку, попутно начищая морды всяческим волшебным созданиям, от гриндилоу до акул… Причём акул и многих других зубасто-плотоядных созданий туда запустили специально, чтобы чемпионам жизнь не показалась чересчур беспроблемной. Иначе говоря, фантазия изобретателей испытаний была неисчерпаема. Возможно, они таким образом просто избавлялись от неугодных учеников, а вся трепотня про налаживание международной дружбы (ага, в компании недружелюбно настроенных голодных акул и василисков чувство любви к ближнему, у которого зубы не больше твоих, да и изъясняющемуся более-менее понятно, наверняка прорезается с невероятной скоростью, как нельзя более способствующей долгой и счастливой дружбе стран) — не более, чем именно трепотня.

Поэтому Гарри питал надежду на то, что что-нибудь, да прояснится, когда Кубок выберет чемпионов. Во всяком случае, ему было любопытно, кто будут эти чемпионы, в особенности хогвартский (главное, чтобы не Уоррингтон!).

И вечером за ужином Гарри подчищал содержимое тарелки так же суетливо-торопливо, как и все окружающие, хотя его самого выбор чемпионов как таковой не касался. Когда блюда опустели, чувство дежа-вю посетило Гарри — Дамблдор поднялся со своего места и начал говорить:

— Что ж, Кубок почти готов выдать ответ. По моим оценкам, осталось ждать не более минуты. Как только имена чемпионов будут названы, я прошу их подойти сюда, к учительскому столу, и пройти вот в эту комнату, — он показал на дверь позади себя, — где они получат первые инструкции.

По взмаху палочки директора все огни в зале погасли — самым ярким источником света оставался Кубок Огня. Все смотрели на бело-голубое пламя с таким жадным вниманием, словно оттуда вот-вот должен быть выскочить фокусник с цилиндром и вытащить из этого цилиндра — нет, не пару десятков кроликов — а счастье для всех вместе и каждого в отдельности.

Спустя пятьдесят шесть томительных секунд огонь в Кубке резко покраснел, выпустил несколько искр, как подходящая волшебная палочка при покупке, и выплюнул длинный, словно борода Дамблдора, язык пламени, на кончике которого плясал полуобугленный кусок пергамента. Директор Хогвартса ловко выхватил пергамент из воздуха и громко прочёл:

— Чемпион Дурмстранга — Олег Крам!

Зал взорвался бешеными аплодисментами; Олег встал со своего места и, рассылая во все стороны какие-то профессиональные лучезарные улыбки, прошёл в указанную Дамблдором дверь. Походка Олега была выверенной и отточенной до последнего жеста — Гарри только сейчас это заметил; как будто у дурмстранговца была и своя, врождённая грация, но к ней было добавлено ещё несколько лет шлифовки.

Кубок снова выплюнул порцию искр.

— Чемпион Шармбатона — Флёр Делакур!

Снова аплодисменты — ставшие тем более ярыми, когда из-за стола Рэйвекнло поднялась девушка с гривой серебристо-золотых волос до пояса, гибкая и стройная, донельзя похожая на вейлу. Изящество её движений не нуждалось в шлифовке, и взгляды, восхищённые, откровенно сальные, восторженные и ещё много какие провожали её до самой двери. «Я рад этому году, на самом деле. Наконец-то внимание обращено не на меня».

— Чемпион Хогвартса — Седрик Диггори!

Хаффлпаффский стол взорвался неверящим, захлёбывающимся счастьем, бурным, неудержимым, ударившим Гарри в виски так, что его чуть не сбило со скамьи. Смущённо улыбающийся Седрик шёл мимо своего стола, и руки собратьев по факультету хлопали его по плечам, тянулись взъерошить волосы, дотронуться хотя бы мельком до удачи, силы, избранности.

«И все трое, что интересно, красивые такие… их по этому признаку отбирали, что ли? — с интересом подумал Гарри, облокачиваясь локтем на стол — спина устала держать равновесие. — Тогда понятно, почему Уоррингтон пролетел…»

— Прекрасно! — радостно воскликнул Дамблдор, когда замерли последние приветственные крики. — Что ж, теперь у нас есть все три чемпиона. Я не сомневаюсь, что каждый из вас, включая неизбранных учеников Шармбатона и Дурмстранга, будет изо всех сил поддерживать чемпионов. Тем самым вы внесёте поистине неоценимый...

Но внезапно Дамблдор замолчал, и всем сразу стало ясно, почему.

Огонь в чаше снова стал красным, полетели искры. В воздух выстрелил точно такой же, как три предыдущих, язык пламени и вынес ещё один кусочек пергамента.

Впервые за всё время своего стояния на грешной земле Шотландии Хогвартс (а вместе с ним часть Шармбатона и Дурмстранга в лице избранных старшекурсников) удостоился зрелища, до сих пор считавшегося невозможным. Альбус Дамблдор, тот самый Дамблдор, у которого всегда наготове были, помимо лимонных долек трёх сортов, тысячи планов и вариантов самых разных мало-мальски важных событий, был потрясён до глубины души, сбит с толку и растерян. Он был в смятении.

Пауза затягивалась, и Дамблдору не оставалось ничего, кроме как прочесть написанное на пергаменте:

— Гарри Поттер.

«Что?»

Ему положительно следовало вымыть уши этим утром. Или он заснул за столом, и теперь ему снится странный сон… сон, в котором Кубок Огня выплёвывает его имя, как будто он чемпион. Четвёртый чемпион в Турнире Трёх Волшебников.

И все взгляды были обращены на него: недоумённые, злобные, возмущённые, сбитые с толку. Ни одного дружелюбного или поддерживающего. И гробовая, мать её, тишина, давящая на уши.

В этой тишине постепенно нарастал потрясённый шёпоток, возбуждённый гомон, полный недоброго изумления; многие вставали со своих мест, чтобы увидеть словно пригвождённого к своему месту Гарри.

Это, должно быть, какая-то шутка.

Профессор МакГонагалл, сидевшая рядом с Дамблдором как заместитель, тихо сказала ему несколько слов. Директор Хогвартса коротко кивнул и снова заговорил:

— Гарри Поттер! — повторил он, и Гарри понял, что если это и сон, то, скорее всего, такой, от которого не просыпаются. — Гарри, будь любезен, подойди сюда.

Гарри послушно встал — ноги не гнулись толком — и пошагал по Большому залу к учительскому столу. Тишина, снова, враждебная, густая; она давила Гарри изнутри на стенки черепа, и он предпочёл бы потерять сознание прямо на ходу, чем продолжать идти.

Лица без выражения, пустые глаза — ученики и учителя были удивительно схожи в этот момент. Гарри остановился перед учительским столом и попробовал заговорить, но из горла вырвался только невнятный хрип — всё пересохло до самого пищевода. Он торпливо кашлянул и сказал — на этот раз вполне успешно:

— Я не подавал заявки. Это ошибка…

— Что ж, Гарри… тебе вон в ту дверь, — сказал Дамблдор таким же эмоциональным голосом, как тот, что объявляет станции в метро.

Бесполезно.

Гарри повернулся и побрёл, куда сказали, вдоль учительского стола.

Комната Большого зала была маленькой и увешанной от пола до потолка портретами незнакомых Гарри волшебников. В дальнем конце помещения горел камин, и именно там расположились все три чемпиона. Флёр накручивала на палец серебристую прядку, Олег прислонился к стене, скрестив руки на груди, Седрик, заложив руки за спину, смотрел в огонь.

— В чьём дьело? — певуче осведомилась Флёр, заметив его на пороге. — Нас зовут об’атно в заль?

Гарри молча смотрел на них троих. Ему вдруг как-то сразу стало видно, что даже Флёр выше его почти на голову, а тому же Седрику Гарри, пожалуй, вряд ли достал бы до плеча.

Они даже не подумали, что он тоже может быть чемпионом — ну так и с чего бы им сомневаться в своих способностях к счёту? Они, кажется, подумали, что его прислали передать им что-нибудь от директоров…

— Гарри, чшто ты молчишь? — подал голос Олег, разглядывавший застывшего на пороге Гарри со спокойным вниманием.

Гарри попросту не знал, что им сказать.

Послышался топот ног, и в комнату влетел Людо Бегмен. Он взял Гарри за руку ниже локтя и подвёл его ближе к остальным.

— Это нечто экстраординарное! — забормотал он, сжимая руку Гарри. — Абсолютно экстраординарное! Господа... и дамы, — прибавил он, подходя ближе к огню и обращаясь к трём другим чемпионам. — Разрешите представить вам — каким бы невероятным это ни казалось — четвёртого участника Турнира Трёх Волшебников.

— Какая вьесёлая шутка, мистьер Бегмен, — Флёр эффектно тряхнула серебристыми волосами — блики огня в камине заплясали по полотну густых прядей.

— Какие тут шутки! — отозвался Бегмен, выглядя вполне серьёзным. — Я говорю абсолютно серьёзно!

Чемпионы пребывали в вежливом ступоре, соображая, очевидно, не первое ли сегодня апреля, случаем.

— Но ведь очьевидно, что п’оизошла ошибка, — упрямо заспорила Флёр. — Он не может со’евноваться. Он очьень мальенький.

— Согласен... всё это очень странно, — Бегмен рассеянно потёр подбородок и ободряюще улыбнулся Гарри. — Хотя, как вы знаете, ограничения по возрасту введены только в этом году в качестве дополнительной меры предосторожности. К тому же его имя выдал Кубок Огня... я имею в виду, на данном этапе отступать некуда... таковы правила, вы обязаны... теперь Гарри просто придётся сделать всё, что...

В комнату вошли разом все директора, Снейп, МакГонагалл и мистер Крауч. Сразу стало как-то тесно, из Большого зала донёсся гул голосов — Гарри передёрнуло, когда он представил себе, что все эти несколько сотен человек думают сейчас о нём.

— Мадам Максим! — Флёр решила искать справедливости у знакомого представителя власти. — Они гово’ят, этот мальенький мальчьик тожье будьет со’евноваться!

Маленький мальчик? Если бы Гарри не было так смешно при мысли о том, что он, оказывается, всё ещё маленький мальчик, он был бы очень и очень зол на того человека, который взял на себя неосмотрительность утверждать подобное. «Держу пари, её никто никогда не пытался пустить по кругу. И беспалочковый Круциатус ей слабо сделать».

Нашли маленького, слабого и наивного… пальцем в небо, вот как это называется.

— Что это значит, Дамблёдоррр? — поинтересовалась мадам Максим вкрадчиво.

Ядовитая перепалка между директорами длилась минуты три — Каркаров и мадам Максим требовали возможности выставить ещё по одному своему чемпиону, Дамблдор утверждал, что это невозможно, так как Кубок Огня погас и до следующего Турнира не разгорится снова. В ответ директора Шармбатона и Дурмстранга практически хором заявляли, что в следующем Турнире они участвовать не будут, коль скоро Хогвартс поступает таким подлым образом. Дамблдор ухитрился перевести разговор на чуть-чуть другие рельсы, обратив всё своё внимание на Гарри.

— Гарри, ответь честно — ты помещал заявку со своим именем в Кубок Огня?

— Нет, — мотнул Гари головой; волосы щекотнули шею.

— Просил ли ты кого-нибудь из старших классов сделать это для тебя?

— Нет.

«И какого чёрта они спрашивают, если всё равно не верят?»

— Как же, в таком случае, заявка попала в чашу? — не выдержал Каркаров. — Не сам же Кубок её сочинил, в конце концов!

Мнение было веским, но, увы, света на проблему не проливало.

— Я не вижу никакого иного выхода, Игорь, — пожал плечами Дамблдор. — Гарри будет участвовать в Турнире, потому что теперь он связан магическим контрактом.

— Ну, знаете!.. — взъярился Каркаров. — Это самый настоящий произвол! Я полагаю, мне следует уехать отсюда!

— И б’осить своего чемпиона? — буркнула ему мадам Максим, которую, кажется, тоже настигала подобная мысль, но оставить Флёр без присмотра она не решилась.

— Как чертовски удобно сложилось, — заметил доселе молчавший Снейп задумчиво.

— В каком смысле, Северус? — вопросы от Макгонагалл и Каркарова были идентичны и раздались синхронно.

— Всё очень просто. Кто–то поместил заявку от Поттера в Кубок, зная, что в случае, если чаша выберет его, ему придётся участвовать. И если кому и стоит здесь жаловаться, так это Поттеру… но, удивительное дело, как раз от него я не слышу ни слова.

Снейп говорил без тени враждебности, и Гарри невольно ощутил некоторую благодарность. Кажется, в этом кругу сильных мира сего мастер Зелий пользовался достаточно большим авторитетом, чтобы к его словам внимательно прислушивались.

— Почьему ему жаловаться? — взвилась Флёр Делакур, топнув ножкой. — Он получьиль шанс со’евноваться, так? Мы всье ньедьелями надьеялись, что нас избье’ут! Это чьесть для наших школь! П’из в тысьячу галльеонов — за это многие согласились бы умье’еть!

— Возмошно, кто-то как раз и надеется, чшто Поттер умрёт за это, — никто не ждал от Олега этой реплики, и все невольно вздрогнули.

«А ему-то какая корысть меня защищать? Просто потому, что я — «хороший», что ли?». Гарри слабо верилось в альтруизм — примерно так же, как в йети, обитающего на поросших вереском холмах.

— Севе’ус, ты уве’ен? — с сомнением уточнила мадам Максим. «Да он тут, как я погляжу, со всех сторон свой…». — Это ведь ‘ебёнок. Он мог обмануть ‘убеж и вступить в Ту’ни’, не подумав, что делает…

— Конечно, Поттера редко отличают здравомыслие и благоразумие, — ухмыльнулся Снейп, и Гарри почувствовал, что краснеет. — Но в данном случае он вряд ли виновен. Чтобы Кубок поверил, что в Турнире участвуют не три, а четыре школы — и Поттер, надо полагать, был обозначен как единственный представитель четвёртой — нужна исключительная Дурильная Порча, которая ребёнку не под силу. Такого рода чары, как вы, господа, разумеется, помните, накладывать с возрастом становится всё легче, и раньше седьмого курса в нашей школе такого не проходят.

Аргумент был убойный. Но возмущённой Флёр, которая готова была съесть без масла наглого четырнадцатилетнего выскочку, было всё мало:

— Что-то Вы много знаетье об этом, — сказала она, вздёрнув точёный носик. — Даже ст’анно!

— Флёр! — возмутилась мадам Максим.

— Довольно споров, господа, — вклинился в многообещающую беседу Дамблдор. — Каким образом могла возникнуть подобная ситуация, мы не знаем. Однако мне кажется, что нам не остаётся ничего иного, кроме как принять её. И Седрик, и Гарри избраны для участия в Турнире. Следовательно, именно это они и будут делать...

— Ах, но Дамблёдорр...

— Моя дорогая мадам Максим, если Вы можете предложить альтернативное решение, я был бы счастлив узнать о нём.

Альтернативного решения у раздосадованной и сердитой мадам Максим не было. Недовольными выглядели все, но никто не нашёл, чем ещё возразить директору Хогвартса.

Один только Людо Бегмен был рад более-менее благополучному разрешению конфликта.

— Ну–с, может, приступим? — предложил он, потирая руки и одаривая всех улыбкой. Наши чемпионы ждут своих первых инструкций, не так ли? Барти, ты как, хочешь побыть председателем?

Мистер Крауч вышел из глубокой задумчивости.

— Да, — рассеянно кивнул он, — инструкции. Да... первое задание...

Гарри устремил взгляд на мистера Крауча, как и все прочие, в ожидании инструкций, и подумал, что вид у того совсем больной. Под глазами пролегли глубокие тени, морщинистая кожа на лице со времени чемпионата мира истончилась и приобрела какой-то бумажный нездоровый оттенок.

— Первое задание имеет своей целью испытать вашу отвагу, и поэтому мы не скажем, в чём конкретно оно будет заключаться. Храбрость перед лицом неизвестности есть очень важное колдовское качество... очень важное...

«Что его заедает, как пластинку?»

— Первое задание состоится двадцать четвёртого ноября в присутствии всех школьников и судейского жюри. При выполнении заданий Турнира чемпионам не разрешается просить помощи в каком бы то ни было виде или принимать таковую от своих преподавателей. Первое испытание чемпионы встретят, вооружённые исключительно своими волшебными палочками. Информация о втором состязании будет получена вами по прохождении первого. Также вследствие того, что участие в Турнире отнимает много времени и сил, чемпионы освобождаются от сдачи экзаменов.

Мистер Крауч повернул голову к Дамблдору:

— Я ничего не забыл, Альбус?

— Вроде нет, — отозвался Дамблдор, смотревший на мистера Крауча с некоторым беспокойством. — Ты уверен, что не хочешь остаться на ночь в Хогвартсе, Барти?

Снейп сжал губы — Гарри сначала краем глаза уловил мимолётное движение и только потом собразил, что это было.

— Нет, Альбус, мне необходимо вернуться в министерство, — отказался Крауч. — У нас сейчас очень трудное, такое напряжённое время... Пришлось оставить за главного юного Уэзерби... он проявляет большое рвение... по правде говоря, слишком уж большое...

— Может быть, по крайней мере, выпьешь чего–нибудь перед дорожкой? — предложил Дамблдор.

Снейп явственно слегка позеленел — Гарри стоял к своему декану ближе всех и только поэтому заметил. Правда, он так и не понимал, что именно в невинном разговоре так действует на зельевара.

— Да ладно тебе, Барти! Я вот остаюсь! — с энтузиазмом воскликнул Бегмен. — Ты пойми, всё самое важное происходит здесь и сейчас, а ты — министерство, министерство...

— Я так не думаю, Людо, — сказал Крауч, и в его голосе засквозили нотки былой безапелляционности.

— Профессор Каркаров, мадам Максим, не желаете по рюмочке перед сном? — любезно осведомился Дамблдор.

«Надраться с горя ему не с кем, что ли?»

Но мадам Максим уже положила руку на плечо Флёр и повела её прочь из комнаты. Гарри слышал, как они, выходя за дверь в Большой зал, быстро-быстро говорят по–французски. Каркаров поманил Крама, и они тоже вышли, но молча. На пороге Олег обернулся и послал Гарри ободряющую улыбку. Кажется, золотоглазый дурмстранговец действительно поверил, что Гарри не бросал в Кубок треклятую заявку.

— Гарри, Седрик, я думаю, вам тоже пора возвращаться в свои гостиные, — директор говорил обычным тоном, но его глаза могли без дополнительной магической помощи замораживать воду.

— Да, господин директор, — дисциплинированно отреагировал Седрик и потянул за рукав всё ещё ошеломлённого всем произошедшим Гарри. — Пойдём, не тормози.

В Большом зале было пусто и тихо; шаги всего двух человек гулко отдавались по каменному полу.

— Скажи только, как ты сумел бросить заявку в Кубок? — Седрик нарушил молчание только тогда, когда они подошли к лестнице.

— Я её туда не бросал, — Гарри почувствовал себя чрезвычайно усталым. Сколько раз ещё он услышит этот вопрос? Сколько раз он прочтёт это в неприязненном взгляде? Сколько ему ещё доказывать, что он не тот верблюд, что нагадил у всех на дороге?

Седрик остановился и подцепил Гарри двумя пальцами за подбородок, заставив посмотреть в глаза.

— Правда?

— Правда, — досадливо выплюнул Гарри. — Какая тебе разница?

— Я просто хотел знать, — серьёзно сказал Седрик, убирая руку. — У всех о тебе разное мнение…

— И к какому же ты склонился? — поинтересовался Гарри скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Я составляю своё собственное, — Седрик подмигнул Гарри.

— И каковы первые результаты?

— Мой двоюродный брат, — заговорщически сообщил Седрик, — которому сейчас восемь, растёт таким же милым и хамоватым. Правда, глаза у него серые, как у меня — это между вами главная разница.

— Твой двоюродный брат? — Гарри показалось, что он что-то пропустил.

— Ну да. Не в капусте же меня нашли, у меня полно родственников, — улыбнулся Седрик. — Серьёзно, вы одинаково ершистые.

— И ты сравниваешь меня со своим братом? — недоверчиво уточнил Гарри. — Я же слизеринец, змееуст и вообще псих опасный…

— Псих — это когда по вечерам споришь с Мерлином о том, что делал слон, когда пришёл Наполеон. У тебя, кажется, до этого ещё не дошло.

Создавалось странное ощущение, что Седрик относится к нему непредвзято и считает нормальным человеком. Вот только с чего бы это?

Гарри сощурился.

— Пока нет… как дойдёт, обязательно тебе об этом расскажу.

— Договорились, — тёмно-серые глаза озорно блестели, и Гарри помимо воли задумался о том, что было бы, имейся у него нормальный брат.

Не такой, как Дадли.

А, например, такой, как Седрик.

Вот только хрен ли Диггори так глупо шутит? На радостях, что стал чемпионом, говорит, не думая? Эйфорический бред, что-то вроде…

— Вот и отлично. А тебя там не заждались хаффлпаффцы, готовые качать на руках? — ненавязчиво намекнул Гарри.

— Тебя не любят в Слизерине, да? — спросил Седрик вместо ответа.

— Могу только повториться, Диггори — а тебе-то что за дело?

Седрик покачал головой.

— Это любимый вопрос Кевина.

— Кевина?

— Это тот мой двоюродный брат.

— А.

— Удачи тебе, — Седрик махнул рукой на прощание и быстрым шагом направился к своей гостиной.

Гарри долго смотрел ему вслед.

Не любят. Совсем.

И можно было только догадываться о том, что думают слизеринцы по поводу «вечного выскочки Поттера», отхватившего себе звание четвёртого чемпиона; впрочем, догадываться вполне уверенно.

Сколько было уже боли, сколько,

Сколько будет ещё боли, сколько…

«Lumen».

— Привет, Потти, — Слизерин почти в полном составе ждал его в гостиной. — А мы тут обсуждаем твоё чемпионство, радуемся за тебя…

Малфой безбожно кривил душой. Видно было, насколько он в ярости; не требовались никакие особенные эмпатические способности, чтобы это узреть.

— Как мило с вашей стороны, — Гарри остановился у входа в гостиную, нащупывая палочку в кармане. — Я даже и не ждал… а где же сливочное пиво и шоколадные лягушки?

— Любишь же ты паясничать, Поттер…. — протянул Малфой. Остальные молчали, полностью отдавая блондину инициативу. — Вот, сегодня пошутил хорошо…

Гарри молчал, прислонившись к стене одним плечом. Каменная стена холодила кожу сквозь рубашку и мантию.

Малфой встал с дивана одним упругим движением, почти взлетел, и приблизился к Гарри — на фоне зелёного с серебром ковра шустро мелькали две шёлковые чёрные брючины, и от этого у Гарри зарябило в глазах.

— Скажи, Потти, как ты ухитрился обойти Возрастной Рубеж?

— Совсем ты двинулся, Малфи. Кто может обойти чары Дамблдора?

— Любимчик старого маразматика — почему бы и нет?

Гарри даже не понял сразу, кто именно имеется в виду под «любимчиком» — в первую секунду ему даже пришёл на ум Снейп, и Гарри даже удивился, зачем Снейпу понадобилось преодолевать Возрастной Рубеж, если декан Слизерина, во-первых, давным-давно взрослый, во-вторых, не ученик и участвовать в Турнире не может в любом случае.

Слова «любимчик» и «Снейп» соединились в его сознании с Малфоем, стоявшим в полуметре, и Гарри запрокинул голову, поддавшись приступу смеха — нервного, неостановимого, высасывающего силы, захлёбывающегося. Он ржал, как ненормальный, всхлипывал, растирал слёзы по щекам, сползая по стене на пол, который тоже был холодным, закатывался снова и снова.

— Похоже, последним умом тронулся, — прокомментировал Малфой тоном, который трудно было назвать сочувственным.

Гарри глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз, прилагая невероятные усилия, чтобы не смеяться. Получалось с переменным успехом.

— Нет, Малфи, последнего ума лишился ты, как тебе ни грустно это слышать, — Гарри ухмыльнулся, глядя на Малфоя снизу вверх — как Гарри сполз по стене, так и остался, а блондину никакая смеховая истерика, тем более чужая, не мешала прочно стоять на ногах. — Я — любимчик Дамблдора? Большего бреда в жизни не слышал, веришь, нет… можно, конечно, назвать его настоящего любимчика, но я этого делать не буду…

— Отчего же нет, Потти?

— Оттого, Малфи, что дешёвым шлюхам важных вещей не рассказывают.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать возможную реакцию Малфоя на такое заявление. Подобного унижения перед лицом всей своей гвардии, Слизерина с первого по пятый курс, он не простит никогда и никому. Даже трупу врага. Даже разделанному на мелкие кусочки и скормленному свиньям трупу врага, над которым предварительно надругались… так, что-то воображение разыгралось. Нервы, нервы, от них все беды…

Кстати, а какого чёрта он вообще назвал Малфоя шлюхой, вне зависимости от того, что это правда? Зачем нарывался на открытый конфликт — пара запасных жизней по сусекам хранится?

Конечно, без конфликта так и так не обошлось бы… недаром же Малфой затеял этот, с позволения сказать, разговор.

Хэллоуин, несомненно, день тяжёлый…

Гарри откатился в сторону, пока Малфой осмысливал высказанное прямо в его аристократичный… хм, сказать «лоб» значило бы погрешить против истины, по обстановке лучше подошло бы «живот». Проход, ведший из гостиной в коридор, открылся, и Гарри встал на ноги уже в коридоре, крепко сжимая в руке направленную прямо на блондина палочку.

Малфой тоже успел выхватить палочку, и теперь ситуация была патовой.

— Ещё раз отправишь меня в лазарет, и тебя вышибут из школы, — предупредил Гарри, совершенно уверенный в обратном. То есть в том, что Малфой опять останется безнаказанным.

— Много мнишь о себе, Потти. Заработаю у Северуса ещё несколько отработок, только и всего…

— Задница-то не болит после «отработок»? — участливо поинтересовался Гарри.

Ему показалось, он слышит трепет навострившихся ушей слизеринцев.

— Потти, что ты пил? — поинтересовался Малфой после полуминутной паузы. — Или просто

* * *

* * *

, раз такое несёшь…

— Ах, это была твоя маленькая грязная тайна? — Гарри вскинул брови и покрепче сжал палочку. — Уж извини, обмолвился при твоих прихлебалах… или им всем ты тоже даёшь?

Малфой побелел попросту неправдоподобно; таким белым и прозрачным бывает узор на окнах зимой. Вот только окно обычно не произносит слившимися с остальным лицом губами (у окна, по большому счёту, нет ни губ, ни лица, и в данный момент Гарри казалось, что это куда более удачное устройство, чем человеческое):

— Avada Keda…

Гарри шарахнулся назад, прогибаясь и понимая с ужасающей чёткостью, что он не успевает, и луч третьего Непростительного сейчас попадёт ему в лоб — почти туда же, куда в своё время угодил Вольдеморт… «Прощай, сей мир, ты был не так уж и хорош, так что покидаю я тебя на Малфоев и прочих обезьян с гранатами, то бишь с Авадами… эй, это что, вот так всё и происходит?».

В гостиной раздался звук взрыва — уши Гарри на секунду заложило; повис густой чёрный вонючий дым… «Определённо, на том свете меня вряд ли вот так вот сразу встретили бы навозной бомбой!»

Малфой, как и большинство присутствовавших в гостиной, надсадно кашлял, не в силах выговорить конец проклятия.

«Это кто же мне такой подарок сделал?». Близнецов поблизости не наблюдалось, хотя купить у них бомбу-другую всегда мог любой. Другое дело, что вряд ли кому-то из слизеринцев пришло бы в голову в такой ответственный момент мешать Малфою и тратить на него запас не таких уж дешёвых бомб…

Гарри конспиративно отполз по стеночке к лестнице, шедшей наверх — вонь долетала и сюда, но уже далеко не такая концентрированная. Кажется, Малфой не намерен выскакивать и договаривать... Голова кружилась, смертельно хотелось лечь и расслабить мышцы, но сегодня ему явно не светило занять свою кровать.

Янтарный феникс перенёс его на Астрономическую башню — впервые после многих раз, когда Гарри оказывался у библиотеки. Разнообразие — это тоже неплохо…

Ночью здесь было довольно неуютно, учитывая, что начинался ноябрь — месяц, когда лужи покрываются льдом, но снега всё ещё нет, а есть только пронизывающий холод… Гарри содрогнулся от одного воспоминания о прошлых зимах и всерьёз задумался о том, как ему пережить следующую.

Бортик башни был достаточно широким, чтобы можно было там усесться, свесив ноги наружу; так Гарри и поступил, чувствуя, как влажный холод камня без особых усилий заползает под одежду и покрывает его всего гусиной кожей.

Темнота расстилалась перед ним лиловато-чёрным ковром, в котором, если присмотреться, выделялись цветные пятна: тёмно-зелёное Запретного леса, серебристое — озера, тёпло-жёлтое, как масло, хижины Хагрида — в её окнах все ещё горел свет.

Всё казалось слишком мирным, чтобы поверить в какие-то там Авады, Круциатусы, в четвёртых чемпионов для Турниров всего трёх Волшебников… «Пастораль, блин». Что-то яркое оранжево-красное, с размытыми очертаниями скользнуло перед ним и уселось на плечо.

— Здравствуй, Фоукс…

Феникс тихонько курлыкнул и потёрся головой о щёку Гарри; перья, с которыми не мог сравниться ни пух, на бархат, ни ещё что-нибудь, что традиционно считается мягким и нежным, слегка щекотали кожу.

— Ты всё знаешь, полагаю, — уныло продолжил Гарри, стараясь не думать о том, насколько это неблагоприятный признак — разговаривать с птицей, пусть даже с фениксом. Так скоро очередь и до Мерлина со слонами дойдёт… — И что мне с этим делать, ума не приложу…

Фоукс, разумеется, хранил молчание — как показалось Гарри, несколько даже одобрительное и выжидающее. И Гарри продолжил болтать, резонно решив, что выговориться во всём Хогвартсе ему всё равно больше некому:

— Я вот думаю, кто хочет моей смерти настолько, чтобы возиться с Кубком… тот же Малфой чуть сегодня не обошёлся без изысков, спасибо тому безымянному бомбометателю… Стал бы змеёныш так подставляться, если бы расстарался с Кубком для той же цели… Вольдеморт, конечно, тоже имеется в списке, но он ведь сидит где-то за высокими горами, за далёкими лесами, и носа в Шотландию не сунет, пока здесь Дамблдор… Либо у него в Хогвартсе есть шпион, что прискорбно… Нет, разумеется, это может быть и шутка… своеобразная такая… но слишком уж много для шутки приложено усилий. Знаешь, Фоукс, это всё настораживает. Убить меня можно много проще, посмеяться надо мной — тоже. Так к чему этот дурацкий Турнир? Много хлопот, много переменных… А что хуже всего, Фоукс, я нарушил обещание. Я же дал слово Биллу, что не буду в это ввязываться. Кто же знал, что меня на аркане втянут…

Гарри вздохнул и спрыгнул с бортика — обратно в башню. В углу площадки он прилёг, закутавшись в мантию, и Фоукс пристроился рядом, согревая замёрзшие щёки Гарри своими крыльями.

— Спокойной ночи, Фоукс, — пробормотал Гарри, прежде чем отключиться так быстро и качественно, словно падая в обморок.

Ему снилось, как он весь, целиком входит в огонь и выходит из него обратно под солнце, и языки пламени, тёплые, как любящие объятия, танцуют на его руках, волосах, одежде, лице, а он смеётся, подняв глаза к небу и не щурясь, когда огромное, неправдоподобно чёткое солнце наплывает ближе; оно словно хочет поздороваться с ним, младшим братом, кровным братом, потому что в его жилах тоже течёт огонь, нестерпимый для других, но единственно возможный для него самого…

Лучи солнца разбудили его и своей яркостью заставили сонно заморгать. Всё тело затекло и замёрзло, и Фоукса уже не было рядом.

Какой только бред не приснится, право слово…

* * *

Воскресные утра в Хогвартсе всегда не нравились Гарри меньше, чем все остальные, потому что можно было либо переждать, пока все уйдут на завтрак, и не встречаться с ними, либо, наоборот, уйти из спальни, пока все спят, и потом целый день их не видеть. С Locus Singularis жизнь стала вообще процентов на двадцать проще, но теперь… Гарри прикинул, сколько секунд он проживёт, появившись в поле зрения Малфоя, и понял, что секунд этих явно не хватит, чтобы произнести заклинание. И мантия-невидимка, как назло, осталась в комнате…

Так что это воскресное утро исключением не стало — Гарри решил попробовать подобраться к собственной кровати позже (он, конечно, мог бы спокойно перенести ещё один открытый конфликт, но попадать в лазарет перед первым туром ему не хотелось; к тому же от Авады его точно не вылечили бы). Есть не хотелось, а хотелось согреться — просто неимоверно мечталось. Над Хогвартсом светило солнце — впервые после многих недель непрерывных ливней — и Гарри отправился к озеру, старательно отгоняя от себя мысль о том, что ему страшно. Хотя ему было страшно — от смерти его отделяло вчера не более половины секунды. И если бы не бомба… только теперь, с утра, до Гарри дошло, как близко он был от того, чтобы встретиться с родителями, Квирреллом, Девоном Забини и многими-многими другими, которых он не знал по именам и никогда уже не узнает. Запоздало, но уже как есть…

Есть иногда вполне ощутимые плюсы от того, чтобы быть в числе лучших учеников — Гарри не составило ни малейшего труда высушить землю под деревом — вся почва была попросту жидкой грязью — и улечься на это сухое место; он немного перестарался, и земля потрескалась, как летом при сильной жаре. От земли и сухих бледно-жёлтых травинок шло лёгкое тепло, и Гарри вжимался в эти ощущения телом, как котёнок в ласкающую руку, зажмурившись, едва не мурлыча. Остро пахло сухостью и влажностью одновременно — невообразимый коктейль, странный, но приятный. Гарри, не открывая глаз, вживался в то, что ему дарили все остальные четыре чувства, и благодаря сосредоточенности без труда уловил издалека шаги по грязи и запах дорогого одеколона. Этот одеколон был определённо знаком Гарри…

— Здравствуй, Поттер, — подошедший первым нарушил тишину.

— Не могу сказать тебе того же, Забини, потому что не хочу, чтобы ты здравствовал, — хмуро ответствовал Гарри; глаза всё же пришлось открыть — хоть он и был наготове, глупо было лишать себя зрения, когда, возможно, предстоит драка.

— А я хочу, чтобы ты здравствовал. Herbesca!

Забини сел рядом на пятачок земли, густо заросший высоченной травой по мановению палочки слизеринца. Гарри неохотно оторвался от земли и тоже принял сидячее положение.

— С чего бы это? Я помню по прошлому году твою неоценимую заботу…

Забини вертел палочку в руках — кажется, не столько желая что-нибудь колдануть на обнаглевшего Поттера, сколько ради того, чтобы сосредоточиться.

— В прошлом году я дважды спасал тебе жизнь, если помнишь.

— При этом изнасилование и пощёчина, надо полагать, бонусы?

— Ты невозможен, Поттер! — вспылил Забини, но тут же явным усилием воли заставил себя успокоиться. — А как насчёт того, что это я вчера бросил навозную бомбу в гостиной?

— Откуда я знаю, что это был ты? — равнодушно пожал плечами Гарри. — Из всего нашего опыта, так сказать, общения не вытекает, что ты непременно скажешь мне правду. Скорее, наоборот. И вообще, может, пока я тут с тобой лясы точу, за кустом притаился Малфой в засаде, и как только я отвлекусь, он выпрыгнет с воплем «Авада Кедавра».

Забини негромко рассмеялся.

— Нет, не притаился. Он сейчас в гостиной сочиняет тысячу самых страшных смертей лично для тебя. Какого хрена, позволь узнать, ты вчера назвал его шлюхой?

— А что, не так, что ли? И вообще, Забини, ты мне мамочка или там гувернантка, а? Не учи меня жить, и я не научу тебя, как полагается правильно кричать под Круциатусом.

—

* * *

ты, Поттер, — задумчиво сказал Забини, рассматривая Гарри так серьёзно и пытливо, словно наблюдал результат смешения в котле двух взрывоопасных ингредиентов. — Злобная

* * *

.

— Кто бы говорил, — фыркнул Гарри и встал. Утро было безнадёжно испорчено. — Я хотя бы не насилую никого…

— Да ты достал меня своим изнасилованием!!! — взорвался Забини, во мгновение ока оказавшись на ногах; Гарри, в процессе полёта к дереву в результате жёсткого хука справа по много раз ломаным прежде рёбрам, мысленно пообещал оторвать себе голову за утерю бдительности. Расслабился, кретин…

— Я был бы,

* * *

, просто счастлив, принадлежи оно кому-нибудь другому, — процедил Гарри, прижимая левую руку к больному месту; под ладонью пульсировала кровь, бешено, нервно, отстукивала так быстро, как будто была опаздывающим поездом.

— Я тебя когда-нибудь убью, Поттер, — устало выдохнул Забини, опуская руку с разбитыми костяшками пальцев — перестарался. Гарри показалось даже, что Забини в отчаянии, но с чего бы это?

— Смотри, как бы наоборот не вышло, — Гарри направлял кончик палочки на Забини; палочка подрагивала в руке, но на исход возможного заклинания это так или иначе не влияло.

Забини отступил на шаг, сразу же с хлюпающим звуком провалившись в грязь сантиметра на три.

— Дурак ты, Поттер, и дальше своего носа не видишь…

— Того, что вижу, мне вполне хватает, — холодно сказал Гарри. — Играй в свои змеиные игры с кем-нибудь другим, Забини. Можешь пойти к Малфою и вместе с ним заняться тем, чем вы занимались три года.

— Это чем же? — Забини ухмыльнулся уголком рта.

Почему-то именно этот жест донельзя взбесил Гарри.

— Можете потрахаться, а можете вместе строить планы моей смерти. Оба занятия у вас с ним ключевые. Кстати, что это ты такой дружелюбный стал — забыл о братце?

В глазах Забини вспыхнул недобрый огонёк; Гарри почувствовал предвестье знакомого холодка опасности, готового обжигающей струйкой пролиться вниз по позвоночнику.

— Не забывайся, Поттер. Я всё помню.

— Тогда проваливай отсюда вместе со своими тайными планами и хорошей памятью к такой-то матери, — предложил Гарри. — Не знаю, какого чёрта ты сюда явился, и знать не хочу. Если опять будет магическая драка, угадай, кто победит?

Забини молчал. Гарри прищурился.

— Иди, Забини, пока жив и здоров. Я сегодня отчего-то добрый и не хочу конфликтов, но это не значит, что я их избегаю всеми силами. Пока-пока.

Забини молча развернулся на каблуках и ушёл в сторону Хогвартса. Гарри, опустив палочку, пальцами левой руки осторожно ощупывал пострадавшую при ударе область. Вроде бы просто синяк, кости целы. «И на том спасибо. И спасибо, что он не спросил, как я подал заявку — куда бы потом труп девать? В озере только утопить…»

Гарри грызло иррациональное чувство, что он где-то крупно напортачил; вот только он никак не мог понять, где и как.

До обеда он неприкаянно бродил по замку и окрестностям, следя за тем, чтобы никому не попасться на глаза. Как только на горизонте начинали маячить очертания хоть какого-нибудь живого существа, пусть даже Гермиониного Косолапсуса, Гарри резко заворачивал в соседний коридор или прятался за ближайшее дерево — в зависимости от того, где находился. Делать ему совершенно нечего, и он даже думать не хотел о том, чтобы пойти и пообщаться с кем-нибудь — хотя ему было очень тоскливо. Примерно так же, как первые одиннадцать лет жизни — потом его существование хоть чуть-чуть скрашивали разнокалиберные гриффиндорцы…

В результате Гарри, намотав много километров по территории и коридорам школы, вернулся туда, откуда начал — к дереву, по которым сидел. Землю пришлось сушить снова, потому что солнце, ясное дело, ещё не справилось с грязью. «Всё возвращается на круги своя…»

Гарри сидел с закрытыми глазами, прислонившись к дереву спиной, чувствовал, как царапает даже сквозь одежду заскорузлая кора, и составлял в уме список того, чего бы ему хотелось. Довольно бесполезное занятие это было пропитано саможалением в больших масштабах и горечью — такой сильной, что она, казалось, выступала на языке; Гарри морщился и почти судорожно сглатывал.

«Первое, я хочу не участвовать в этом дурном Турнире. Второе, я хочу никогда, ни за что не учиться в Слизерине. Третье, я хочу, чтобы никогда не было прошлогоднего изнасилования, и чтобы я мог до сих пор любить Фреда и Джорджа и каждый день говорить «спасибо» всему миру, что они есть… ой, млин, что-то потянуло меня в розовые сопли… Четвёртое, хочу, чтобы Билл понял, что я не сам в это влез, и не завёл себе в Египте нормальную, женского пола и спокойного характера, невесту. Пятое, хочу, чтобы мне больше не было больно. Шестое, чтобы эти

* * *

, Малфой с Забини, сгинули в заднице у гиппогрифа навсегда… Седьмое… хочу, чтобы были солнце и небо. Всегда. И хватит с меня. Всего ничего хочется, ага…»

— Гарри?

Гарри дёрнулся, как от удара током и вскочил; дыхание ещё не выровнялось толком, когда он сообразил, что вовсе не стоило так остро реагировать на голос Фреда Уизли. Джордж тоже был здесь, но голоса пока не подавал.

— Д-да? — он ничего не мог с собой поделать. При виде близнецов в голове всплывали сцены изнасилования… их лица — издевающиеся над ним, упивающиеся его болью… их голоса — насмешливые, злые… и то, что Гарри отлично знал, чьи на самом деле то были голоса, ничего не меняло. Его разум пасовал здесь, отдавая пальму первенства эмоциям, в которых царили разброд и шатание, как среди гоблинов накануне восстания.

Близнецы синхронно прикусили губы, и Гарри показалось, он чувствует, как во рту у них обоих возникает привкус той же самой горечи, от которой сам он не может избавиться.

— Мы только хотели спросить, как ты…

— …и предложить тебе всё-таки пойти на обед. Тебя же ветром уносит…

— …тебя ведь не было на завтраке…

— Фредди, Джорджи, — перебил их Гарри неожиданно для себя. — Что вы думаете о моём чемпионстве?

— Если найдём ту сволочь, которая тайком кинула твоё имя в Кубок…

— …удавим сразу, потому что ты можешь пострадать в этом идиотском Турнире…

— …а почему ты спросил?

На щеках у Гарри проступило румянец стыда, нервный и неровный.

В близнецах не получалось даже разочароваться. Собственно, их можно было только любить… но и этого он больше не мог. «Всемогущий Мерлин, тварь ты этакая, за что ты надо мной так глумишься?».

— Да так, просто… я это… я не голоден.

Фред и Джордж всегда видели его насквозь, куда лучше даже, чем прозревал сквозь парты волшебный глаз Аластора Грюма, и в этом отношении ничего не изменилось. Джордж вытащил из одного кармана мантии довольно большой бумажный свёрток, а из другого — флягу, ту самую, из которой его поили тыквенным соком летом перед вторым курсом, когда близнецы забрали его от Дурслей; Фред выудил жестом фокусника из своего нарукавного кармана, лично нашитого на мантию (Гарри присутствовал при этом действе), маленький флакончик. Всё это было протянуто опешившему Гарри.

— Мы так и подумали…

— …в свёртке бутерброды…

— …во фляге сок…

— …ты всё же можешь и проголодаться когда-нибудь…

— …а во флаконе зелье для твоей иммунной системы…

— …то самое, которое мы прошлым летом при тебе изобретали…

— …ты же наверняка всё утро здесь сидишь, на ветру…

Гарри чувствовал бы себя менее ошеломлённым, если бы на голову ему сейчас свалился Вольдеморт и вполне дружелюбно предложил станцевать джигу. Забота… о нём забота… хоть и разговаривают они теперь на уровне «привет-пока»… хоть он и шарахается от звука их голосов, как последний параноик…

— Спасибо… — правила хорошего тона — незаменимая вещь в ситуациях, когда тебе просто нечего сказать…

— Не за что, — покачал головой Фред.

— Мы же тебя любим, — добавил Джордж. — Забыл?

Гарри похлопал ресницами в знак того, что он ещё не совсем в трансе, но ни слова больше выдавить из себя не сумел; правила хорошего тона, и те оказались бессильны.

— Посидит — вспомнит, — решил Фред; в синих глазах, светлых и кристальных, как небо ясным осенним утром, плескались одновременно и веселье, и застарелая, густая какая-то грусть. Гарри взглянул на Джорджа; ему показалось, что близнецы — сообщающиеся сосуды, и эмоции одного — непременно и эмоции другого: во взгляде Джорджа читалось то же самое пронзительное, бьющее по нервам сочетание.

— Обязательно вспомнит, — согласно отозвался Джордж — больше для Гарри, чем для брата, потому что близнецы, без сомнения, поняли друг друга и без слов. — Не будем мешать тебе, Гарри…

— …вдруг ты всё же заглянешь в свёрток, — подытожил Фред. — Там много всякого интересного…

Они улыбнулись Гарри — одновременно и несколько вымученно, словно заранее репетировали — и ушли к замку, оставив Гарри стоять с полными руками принесённых вещей и смотреть вслед двум тонким высоким фигурам в тёмных ученических мантиях; фигуры венчались ярко-рыжими шевелюрами, и солнце путалось лучами в мягких — Гарри всё ещё помнил, насколько мягких («мягких, как перья из подушек, что вечно застревали у них на висках, а ещё у обоих на затылке есть жёстковатый хохолок, стоящий торчком, у Джорджа свешивающийся кончиком направо, у Фреда налево…») — прядях, создавая подобие нимбов. «Сравнил я, конечно…». А ещё Гарри казалось, что солнце так и норовит погладить близнецов по головам, как это часто делал когда-то он сам.

Сладкий тыквенный сок упорно оседал на языке Гарри горьким привкусом, но он подозревал, что тут уже не в тыквах дело.

* * *

Он пролежал под деревом до самого вечера; бутерброды были съедены, сок и зелье выпиты, и теперь Гарри развлекался тем, что отрабатывал для профессора Флитвика на завтра призывающие чары.

— Accio сухой лист! — с ветки слетал последний листок и нёсся прямо в руку Гарри.

— Accio фляга! — холодную металлическую флягу Гарри ловил на лету и прижимал к пылающим вискам.

— Accio мешочек с рунами! — пришла в голову Гарри блестящая идея. Спустя несколько минут в его левую ладонь свалилось требуемое, лежавшее до того в тумбочке у кровати; заклинание Locus Singularis, кстати говоря, затрагивало и тумбочку, так что Гарри по праву мог считать, что очень даже хорошо освоил Акцио.

— Здорово, — оценил смутно знакомый голос.

Гарри сначала мысленно выругал себя за потерю бдительности (а если бы кто-то из слизеринцев так вот незаметно подошёл? «Остались от Поттера рожки да ножки…») и только потом взглянул на Олега Крама.

— Спасибо за комплимент.

— Комплимент — это лошь из вешливости, а я говорю чшистую правду, — золотые глаза в наступающих сумерках светились совершенно автономно, как фонарики. Может, у него какие-то магические существа были в предках? — Кстати, чшто у тебя это за мешочшек?

— Да так, ерунда, — Гарри сунул руны в карман и встал, чувствуя, как неохотно принимают другое положение мышцы, привыкшие за полдня к беззаботному валянию под деревом. — А ты что тут делаешь?

— Иду на ушин в Хогвартс, — Олег мотнул головой в сторону корабля своей школы, покачивавшегося на лёгкой зыби озера. — Обедали мы у себя, пока Каркаров думал, оскорбляться ли на то, что у Хогвартса два чшемпиона…

— Ну и как, надумал? Кстати, а почему ты один идёшь?

— Нет, надумал всё-таки не оскорбляться, по крайней мере — не сильно, — ухмыльнулся Олег. — А иду я просто раньше всех… не люблю ходить строем. А ты идёшь?

«Сколько можно ото всех прятаться?» — занудливо поинтересовался внутренний голосок. «Сколько хочется», — огрызнулся Гарри.

— Иду… пойдём вместе?

— Почему бы и нет?

Некоторое время они бок о бок шли молча, но Олег прервал молчание.

— Это правда, чшто ты самый молодой ловец Хогвартса за последние сто лет?

Гарри широко распахнул глаза от удивления и сбился с шага.

— А откуда ты знаешь?

— Слухом земля полнится, — уклончиво отозвался Олег. — Да у меня ведь брат в квиддичше, ты не мог не слышать о Викторе Краме… так что я привык на такие вещи обращать внимание.

— Вы с ним совсем не похожи.

— Мы с ним близнецы, — рассмеялся Олег.

— Значит, разнояйцевые, — отрезал Гарри.

— Какие-какие?

— Такие специальные близнецы, которые не похожи друг на друга, — туманно объяснил Гарри, и сам имевший о смысле термина достаточно приблизительное понятие.

— А-а… ну не знаю, как насчшёт внешности, но внутренне мы и правда разные. Он вот квиддичшем занимается…

— А ты чем-то помимо учёбы занимаешься? — вопрос просился на язык и был ожидаем.

— Да… я лицо компании, производящей мушское нишнее бельё.

— Тогда уж не лицо, а кое-какие другие части тела, — резонно заметил Гарри.

Олег расхохотался, запрокинув голову к небу.

— Ты чшертовски прав, Гарри…

Они всё ещё пересмеивались, входя в Большой зал; под взглядами четырёх факультетов Хогвартса и, в качестве бонуса, шармбатонцев (не было ещё одних только дурмстранговцев) смех застрял у Гарри в горле.

Неприязнь накрыла его, царапая, причиняя боль — потому что все они, за исключением только нескольких человек, хотели причинить ему эту боль, хотели, чтобы он раскаялся, расплакался, испугался… Стол Хаффлпаффа сверкал глазами; все до единого питомцы профессора Спраут готовы были четвертовать Гарри за то, что он разделил славу, которая по праву принадлежала Седрику, на две части. Стол Рэйвенкло придерживался мудрого принципа держаться подальше от опасности; к тому они были недовольны тем, что он, четверокурсник-слизеринец, сумел преодолеть Рубеж, один из всех, не достигших нужного возраста. Стол Гриффиндора почти в полном составе окончательно утвердился в мысли, что слизеринцам верить нельзя, потому что они, сволочи такие, всюду без мыла пролезут, и был враждебен так, как не бывало даже на втором курсе, когда трудно было найти десяток человек, не веривших, что Гарри — Наследник Слизерина. И если бы можно было разрезать на куски одними взглядами, то слизеринцы давным-давно сделали бы это с Гарри — в тот самый момент, когда он показался на пороге.

Гарри взглянул на преподавательский стол. Дамблдор, Хагрид, Снейп и Грюм не смотрели на него с холодным интересом и лёгкой брезгливостью, как на колорадского жука на своей картошке; все остальные поступали именно так. «Неутешительная пропорция… они что, всерьёз думают, что я прошёл через Возрастной Рубеж? Его же сам директор проводил…»

Есть под сверлящими взглядами было нелегко, и Гарри десять раз пожалел, что согласился пойти на ужин в Зал; куда как проще было бы остаться под деревом. Вообще туда переселиться, чёрт возьми. Много спокойней, чем каждый день проходить через оплывшую слизеринскую гостиную и заходить в спальню, где на стене до сих пор сохранилось подобие вмятины после того, как Малфоя туда впечатало на первом курсе. Серпентарий…

Вернувшись с ужина раньше всех, Гарри быстро умылся и обновил Locus Singularis, сменив на всякий случай пароль, вплетавшийся в заклятие доступа; теперь это была поговорка «Не всё то золото, что блестит». Почему-то ничего больше на ум Гарри не приходило, по крайней мере, более или менее осмысленного.

Он попытался прочитать заданный МакГонагалл на завтра параграф, но глаза у него слипались; ощущение мягкости, тепла и чистоты быстро сделали своё чёрное дело и погрузили его в полусон. Он видел одновременно какой-то ничего не значащий сон и буквы на странице, но ни в том, ни в другом ничего не мог понять; мозг бастовал, считая явно, что, если его сегодня продувало весь день влажным ветром с озера, то он имеет полное право не работать. Гарри так не считал, но доказать это сам себе не мог, поэтому он позволил учебнику выпасть из рук и зарылся поглубже под одеяло.

Уже практически отключившись, Гарри нашарил мешочек с рунами и с некоторым трудом — мысли разъезжались во все стороны, как ноги впервые вставшего на коньки — сформулировал вопрос: «Что там будет с первым испытанием Турнира?». Одна из рун жгучим угольком упала в руку, почти сама нашла путь к его ладони. Гарри провёл большим пальцем по самолично вырезанному узору и узнал на ощупь руну Uruz. «Как там было в руническом словаре?.. «Существует неорганизованная жизненная сущность, ожидающая воплощения в форме или в духе. Руна — потенциальная энергия этой сущности. Прежде чем что-либо обретет бытие, оно должно быть заряжено намерением существовать. Это могучая сила, которая превращает замысел в конкретную форму и структуру. Это энергия созидания, созидания, послушного первоначальному творческому замыслу. Она воплощает замысел в конкретную вещь в конкретном месте. Это сила, не знающая меры». Как-то так… ну что ж… это лучше, например, чем Иса…».

Гарри заснул; всю ночь он снова гулял в огне, раздвигая языки пламени руками, как раздвигают ветки кустов, гуляя по лесу. Ему казалось, он всё ищет что-то, а что — сам не знает… А солнце следило за его попытками сверху, своим единственным круглым ослепительным глазом, сверкало и светило, нагревало ему макушку. Угловатая косточка с руной впилась в ладонь — он так и не удосужился убрать всё на место — но он не замечал.

Огонь — это так завораживающе, так волнующе, так пленительно и так… привычно…

И ещё великое множество других прекрасных деяний

людей вовсе вокруг не было.

Макс Фрай, «Книга одиночеств».

Чары в компании Гриффиндора принесли Гарри ещё один неприятный сюрприз.

Обычно на этих уроках он сидел с Роном, Гермиона с Невиллом — как и на всех общих занятиях змеиного и львиного факультетов. Сейчас же Гарри пришёл за две минуты до начал урока и увидел, что Рон сидит за одной партой с Гермионой. Спина у рыжего была очень прямая и гордая, как у обнищавшего рыцаря в компании каких-нибудь меценатов-буржуинов.

— Привет, Гермиона, Рон, Невилл, — Гарри, пожав плечами, бросил сумку на стул рядом с Невиллом.

— Привет, Гарри, — вразнобой отозвались Гермиона и Невилл.

Оба гриффиндорца старательно делали вид, что ничего экстраординарного в субботу вечером не произошло; Гарри не знал, верили ли они в то, что он сам подкинул своё имя в Кубок (хотя на попечении мадам Помфри было много шестикурсников, не сумевших преодолеть Возрастной Рубеж и обзаведшихся симпатичной бородой, как у Дамблдора, и чего, казалось бы, при таком раскладе можно было ожидать от четверокурсника…), но его вполне устраивало то, что они не спрашивали об этом напрямую.

Рон промолчал. Гарри уже хотел спросить, всё ли в порядке, но как раз в этот момент явился профессор Флитвик, как обычно, бодрый и жизнерадостный; порой Гарри думалось, не встроена ли в маленького профессора батарейка или ещё что-то в этом роде.

После небольшой лекционной части они снова отрабатывали Акцио, которое почему-то в учебнике называлось одним из самых трудных заклинаний группы призывающих; получалось только у Гарри и Гермионы. Последнюю Флитвик хвалил с энтузиазмом и расщедрился на двадцать баллов; первого — с явной неохотой: Слизерин получил только три балла.

Почему-то это совсем не удивило Гарри.

До конца занятия оставалось ещё много времени, и Гарри, подумав, обратился к Рону (всё равно на практической части Чар можно было хоть на ушах стоять, в особенности уже справившись с заданием).

— Рон… у тебя случилось что-то? Что ты как в воду опущенный?

Рыжий медленно обернулся к Гарри; в синих глазах читалась странная обида, ещё свежая и жгучая, но успевшая наболеть — самое гадкое состояние из возможных.

— У меня? Ничего. Что у меня может случиться?

Вопрос был явно риторическим, и Гарри недоумённо захлопал ресницами, ощущая, что не въезжает в тему разговора.

— Ну, мало ли что… почему ты так расстроен?

— Я ничем не расстроен, — выплюнул Рон с таким напором, будто хотел убедить в этом не только Гарри и себя, но даже парту, за которой сидел. — А вот у тебя, например, всё вообще шоколадно. Блеск, я восхищён.

— Чем? — Гарри чувствовал себя тупым, как пробка от шампанского, и подозревал, что это ещё не предел.

— Тобой, конечно же. Поздравляю. Никто больше не смог перейти Возрастной Рубеж, даже Фред и Джордж пытались, но никто не смог. Какой способ ты нашёл? Не поделишься секретом?

— Рон, послушай… я не подавал заявки, — Гарри посмотрел Рону в глаза.

Что-то плеснулось в синей глубине и тут же стихло. Такие мёртвые, пустые глаза бывают на маггловских фотографиях — безыскусных неумелых оттисках реальности. Ни эмоций. Ни жизни. Ничего.

— А кто же сделал это за тебя?

— Не знаю…

— Ну хорошо, а зачем бы кому-нибудь это делать?

Отвечать «чтобы убить меня» было бы чересчур пафосно, да Гарри и сам понятия не имел, зачем.

— Не знаю…

— Здорово получать такие подарки неизвестно от кого и неизвестно почему, да? — Рон сжал губы. — Участвовать тебе разрешили, приз Турнира в тысячу галлеонов, никаких экзаменов сдавать не надо… классно, не правда ли?

— Рон, ты ничего не понимаешь, — Гарри начал злиться, но не оставлял надежды всё объяснить.

— Конечно, не понимаю, — перебил его рыжий. — Куда мне, правда? Ты не трать на меня время, тебя наверняка ждут репортёры, слава на весь Магический Мир — четвёртого чемпиона ещё в истории не бывало…

— Да не нужна мне никакая слава! — Гарри едва не сорвался на крик.

— Мистер Поттер, мистер Уизли, отношения будете выяснять за дверью класса, — сердито пропищал Флитвик; сами они за «разговором» и не заметили, как перешли на повышенные тона.

Рон отвернулся от Гарри. Гарри сжал зубы и попытался внушить себе, что это не имеет никакого значения, что друзья ему не нужны, что не такие уж они с Роном были друзья, чтобы из-за этого расстраиваться хоть немного, что тот дурак, кто не верит правде…

«Хреновый из меня самовнушатель. Откровенно говоря, вообще никакой».

Следующие несколько дней были адом; Гарри с ностальгией вспоминал второй курс, когда все его боялись. Теперь его просто тихо ненавидели, и это было куда труднее. Всё бы ничего… к косым взглядам Гарри привык, кроме опустошающего одиночества, ничего не помнил с самого детства. Но волны неприязни, ненависти, опаски, высокомерной брезгливости, презрения, зависти, направленные на него, заливали замок сверху донизу, и Гарри не мог даже спать из-за дикой головной боли — так и сидел всю ночь на кровати, закутавшись в мантию-невидимку, ещё хранившую, как казалось Гарри, пряные запахи беззаботного прошлого Джеймса Поттера, и раскачиваясь из стороны в сторону, осторожно, чувствуя, как тупая боль, похожая на бильярдные шары, перекатывается внутри головы, слегка задевая кожу, размеренно, медитативно. Он мечтал, чтобы эта треклятая способность отключилась хотя бы на одну ночь, но такое количество эмоций, направленных в него лично, похоже, что-то переклинило в загадочном ментальном механизме. Никакие зелья и заклинания не оказывали на боль никакого влияния; она ведь гнездилась не в теле, а в разуме. Но нельзя сказать, что Гарри не перепробовал всё, что мог, чтобы хотя бы уменьшить боль; нечего и говорить о том, что ни малейшего положительного результата он так и не достиг.

Глаза у него по утрам были красные, как у достопамятного Вольдеморта, торчавшего из затылка Квиррелла. Холодная вода на третий день перестала помогать разлеплять глаза, на пятый они уже и сами не закрывались — Гарри просто впадал в некое оцепенение, словно готовился впасть в спячку.

Есть не хотелось совершенно; Гарри только пил воду, сок и чай, потому что за бессонную ночь, заполненную болью, бессвязными обрывками мыслей и попытками нащупать границы между реальностью и полуснами, проходившими перед глазами этакой галереей ненавязчивых галлюцинаций, губы пересыхали напрочь и трескались до крови. Гарри привык уже к постоянному солоноватому привкусу во рту, но привкус этот ему всё равно не нравился.

Мантии болтались на нём, как на вешалке, под глазами залегли чёрные круги и глубокие мешки одновременно; как-то раз Невилл участливо поинтересовался: «Гарри, ты упал где-то? Я когда споткнусь и о шкаф приложусь глазом, так у меня точно такие же синяки… я много способов знаю, как от них избавиться, давай помогу». Гарри отказался вяло, еле разделяя слипшиеся губы, но непреклонно.

Учёба шла ни шатко, ни валко. Гарри тратил по целому вечеру на написание одного эссе, но торопиться ему было некуда, и он откладывал перо и пергамент только тогда, когда чувствовал, что написать что-нибудь осмысленное не сумеет физически, хотя и заснуть не сможет тоже. Голова Гарри на лекциях клонилась к парте, но он упрямо записывал всё, что говорили профессора — затем, чтобы хотя бы немного отвлечься от этих ощущений, от чужого негатива, от непрестанной боли. Он был бы на грани истерики, если бы был способен ещё на истерику. Ему нужно было спать; долго-долго, в безопасности и тепле. Гарри казалось, это совсем немного, но и этого у него не было. Он только питал надежду, что эмоции рано или поздно утихнут, должны же все привыкнуть к его чемпионству; что, у всей школы других дел нет?

К концу недели то ли накал эмоций окружающих начал спадать, то ли Гарри привык окончательно, но ему показалось, что боль стала уменьшаться. Он даже немного воспрял духом и написал для Снейпа вполне сносное сочинение о свойствах лунного камня в зельеварении.

После обеда в пятницу Гарри понял, как жестоко ошибался.

За обедом не присутствовали Малфой сотоварищи, то бишь со своей приближенной свитой — опять же, за исключением Забини, который в гордом одиночестве терзал свой кусок стейка, имея, похоже, столько же охоты есть, сколько и Гарри — правда, непонятно отчего. Зато на сдвоенные с Гриффиндором Зелья четвёртый курс Слизерина явился в полном составе. На мантиях у них всех (даже у вроде бы держащего в последнее время нейтралитет Забини) сверкали алыми буквами значки: «Поддержим Седрика ДИГГОРИ — НАСТОЯЩЕГО чемпиона Хогвартса!». При нажатии на значок эта надпись сменялась другой, зелёной, но не менее яркой: «Поттер — вонючка».

При других обстоятельствах значки могли бы заставить Гарри вспомнить о беспалочковом Круциатусе — особенно при взгляде на самодовольную рожу Малфоя, которая так и напрашивалась на встречу с ближайшей каменной стенкой. Но сейчас он только безучастно изучил значки и высказал своё веское мнение:

— Такие цвета никому из вас не идут. Фиолетовый или синий был бы лучше, — с этими словами Гарри прошёл на своё излюбленное место — последняя парта среднего ряда — и принялся выкладывать вещи. Малфой глядел Гарри в спину с практически детским возмущением; кажется, он предпочёл бы, чтобы у него отобрали конфетку, чем возможность уязвить Гарри.

Хоть какая-то польза от этой треклятой боли.

Руки у Гарри тряслись, и он чудом доносил ингредиенты до котла, не рассыпав и не разлив по дороге. Задача осложнялась ещё и тем, что нужно было держать Невилла подальше от котла, чтобы тот ничего не взорвал; неуклюжий гриффиндорец, в принципе, прекрасно понимал, что в Зельях ему лучше не замахиваться на что-то большее, чем установить котёл над горелкой (не зажигая огня и ничего не кладя внутрь), но присутствие Снейпа парализовывало разум Невилла только так; Лонгботтом начинал суетиться, пытаться что-то сделать в соответствии с инструкциями на доске, метаться под испытующим взором слизеринского декана, и результатом, как правило, было испорченное зелье, а очень часто и взорвавшийся котёл.

В середине занятия в дверь стукнули пару раз, и, не дожидаясь ответа, в класс зельеварения влетел Колин Криви.

— Здравствуйте! — радостно выпалил он. — Сэр, мне велели привести Гарри Поттера наверх…

Под взглядом Снейпа широкая улыбка Колина заметно линяла и сходила с лица, как синяя краска с дешёвых джинсов.

— Поттер ещё целый час будет заниматься зельеварением, — ледяным тоном сообщил Снейп, — он поднимется наверх, когда урок закончится.

Колин залился розовой краской, но не отступил.

— Сэр... сэр, мистер Бегмен зовёт его, все чемпионы должны прийти, сэр, по-моему, их будут фотографировать...

— Хорошо, хорошо, — огрызнулся Снейп. — Поттер! Забирайте свои вещи и выметайтесь!

Гарри перекинул лямку сумки через плечо, встал и направился к двери. Когда он проходил мимо слизеринцев, отовсюду заморгало: «ПОТТЕР — ВОНЮЧКА». Странно, что Снейп ещё не нацепил на себя такой же.

— Это потрясающе, правда, Гарри? — затараторил Колин, едва Гарри закрыл за собой дверь в подземелье. — Потрясающе, да? Что ты чемпион?

— Да-да, потрясающе, — скучным голосом подтвердил Гарри, начиная подниматься в холл. Ноги передвигались еле-еле; осенние мухи ползают по стёклам с той же скоростью. — Колин, а для чего нас будут фотографировать?

— Для «Ежедневного пророка», кажется!

«Ве-ли-ко-леп-но. Вот только известности побольше мне не хватало для полного счастья».

Знакомство с репортёром «Пророка», Ритой Скитер, произвело на Гарри самое гнетущее впечатление. Она сразу же затащила его в угол комнаты и принялась атаковать вопросами; Гарри отвечал неохотно и односложно, мечтая только о подушке и одеяле, но это не мешало Самопишущему Перу Скитер на каждый его ответ разражаться сентенцией на половину свитка, сентенцией слащавой, лживой и тошнотной донельзя. Гарри даже померещилось разок, как с пергамента капают розовые слюни.

Процедура проверки палочек тоже не особо запомнилась Гарри; информация о том, что Флёр, оказывается, частично вейла, и в палочке у неё волос её бабушки, чистокровной вейлы — а этих созданий он недолюбливал ещё с чемпионата мира по квиддичу — лишь утвердила его неприязнь к шармбатонке. Вполне, впрочем, взаимную. Олег и Седрик вели себя цивилизованно и дружелюбно, и Гарри даже обрадовался бы такому повороту дел, если бы у него были хоть какие-то силы. Если бы снотворное зелье помогало, эх…

Фотографирование заняло чудовищное количество времени; Рита Скитер скандалила с фотографом, который хотел поставить впереди всех Флёр (Скитер решительно настаивала на кандидатуре Гарри). Гарри казалось, прошла целая вечность боли в висках — теперь она была похожа на то, как если кто-то внутри Гарри (скорее всего, берсерк в состоянии боевого безумия) размахивает раскалённым моргенштерном — и натянутых, неестественных улыбок в камеру, прежде чем ему удалось уйти.

Пока он шёл по школе, значок «Поддержим Седрика Диггори» мигал ему с мантии каждого второго; от ярких цветов у Гарри очень быстро зарябило в глазах.

Весь вечер он лежал пластом, время от времени смачивая платок холодной водой (трансфигурировать перо в стакан и использовать Aguamenti — лишь бы не выходить из-под защиты Локус Сингулярис) и прижимая мокрую ткань к пылающим лбу и вискам. Из глаз Гарри сами собой катились слёзы — слишком горячие и невольные, чтобы они могли дать ему хоть какое-то облегчение. Какие тут сочинения, какие разговоры… Гарри не возражал бы сейчас против Малфоя с Авадой Кедаврой — это было куда как быстрее и проще, чем лежать вот так вот; и уж наверняка куда менее мучительно.

Ближе к двум часам ночи Гарри смог чуть-чуть расслабиться — все в школе заснули, и, слава Мерлину, во сне они видели много чего интересного, помимо ненавистного Поттера. Но как раз в этот момент пришло письмо от Сириуса, не слишком обрадовавшее Гарри.

«Гарри,

Я уже знаю о твоём участии в Турнире. По этому поводу у меня есть мысли, но не могу рассказать тебе в письме обо всём, о чём хотелось бы, это слишком рискованно. Письмо можно перехватить — нам надо поговорить с глазу на глаз. Позже напишу тебе, где и когда увидимся.

Конечно, я лучше многих знаю, что ты вполне способен сам о себе позаботиться, кроме того, пока рядом с тобой Дамблдор и Грюм, вряд ли кто-то сможет причинить тебе вред. Однако, некто, очевидно, пытается это сделать, и довольно успешно. Согласись, это было очень рискованно со стороны врага/врагов — добиваться твоего участия в Турнире, особенно прямо под носом у Дамблдора.

Будь очень осторожен, Гарри. Пожалуйста, сообщай мне обо всём, что покажется тебе необычным. И вообще пиши… я по тебе скучаю.

Твой,

Сириус».

Ну вот какого чёрта он торчит в Шотландии, где каждая собака («гм, смешно, ничего не скажешь…») готова донести на него в аврорат? Гарри сунул письмо в карман и заново приложил ко лбу мокрый платок.

Завтра суббота. Никаких занятий. Можно остаться в постели и попытаться заснуть, проглотив все наличные запасы обезболивающих и снотворных.

Кровь стучала в висках садистскими молоточками сумасшедших кузнецов.

* * *

Утром в субботу Гарри не то заснул, не то просто впал в состояние плохо контролируемого бреда; встать он не мог, перед глазами мелькали какие-то несвязные картинки, отчаянно хотелось пить; боль разрывала голову на части, и хотелось, чтобы уже поскорее разорвало окончательно, потому что совершенно невозможно терпеть такое... «Наверно, статья Скитер вышла. Если там написано всё, что её Перо тогда нацарапало…». Гарри подносил руку ко лбу, ронял её на полдороге себе же на грудь, стонал от боли (или молчал, а стоны ему только мерещились в бреду?), метался по кровати, плакал, кусал губы, рвал на себе мантию — душно, как душно, нечем дышать в этой боли... Волосы слиплись от пота, нездорового липкого пота болезни, и падали на глаза; очки давно потерялись где-то в складках смятого одеяла. Может быть, что и разбились — руки Гарри кровоточили — он видел, в реальности, в бреду ли, красные тонкие полоски, прочерчивавшие странные узоры на бледных истончившихся руках. «Вот так я тут и сдохну… вот что значит по-настоящему зависеть от общественного мнения… мама, роди меня обратно…».

Он закрывал глаза и утверждался в мысли, что на Турнир его отправил тот, кто хотел ему смерти; и ведь, зараза, не просчитался. Если так продлится несколько дней, его никто и никогда тут не найдёт… даже запах разложившегося тела Локус Сингулярис не пропустит. Вылезать не было сил, да и смысла тоже не было — в полуживом состоянии плюхаться под ноги Малфою? Тогда есть шанс умереть от передозировки Круциатуса, а Гарри и без этого хватало мучений. Более чем хватало.

Пить… как хочется пить… сухо, душно, пустыня, чёртова Сахара, Гоби, и всё внутри — как песок, шуршит при соприкосновении, и сухая плоть горит собственным огнём, и виски жжёт, колет, тянет, и что-то взрывается в голове ежесекундно…

— Гарри Поттер! Сэр Гарри Поттер… — эхо отдалось в ушах, и чей-то высокий голосок исчез.

Прохладные пальцы легли на виски Гарри; к тому времени температура этой части тела Гарри достигла предельной высоты, и он только почувствовал, как снова начинают течь слёзы от этого контраста.

— Дыши медленней! Медленней дыши, придурок, а то не выживешь!

А зачем выживать?

— Так, давай, ещё, дыши, лови себя, возвращайся, Мерлин, за что мне это наказание…

Жжение начало понемногу отступать. Гарри казалось, он слышит, как со скрипом закрываются двери «сопереживательной способности», сквозь которые в него лилась всякая дрянь. Закрывает не навсегда, но надолго, на несколько недель минимум — честь и хвала… кому? Кто это делает? Кто буквально руками сужает канал чужих эмоций?

Гарри чувствовал, как спадает жар, как обмякает его до сих пор метавшееся напряжённое тело, как с него снимают пропитавшуюся потом одежду и как закутывают его в мягкое и тёплое.

— Спи, несчастье…

И Гарри провалился в желанный сон, как в колодец. Нет боли. Боли нет. Больше нет.

В эту ночь ему не снились огонь и солнце — только пустота и спокойствие, и тишина, в которой чей-то голос уговаривал его дышать медленней и называл разными словами — странными, злыми, отчаянными, ласковыми… всякими.

Сейчас утро или вечер? Или вообще день, например?

Гарри задавался этим философским вопросом, продолжая валяться на кровати. Ему было так хорошо, что он и не собирался никуда идти, даже если вдруг выяснится, что сейчас начнётся какой-нибудь дурацкий урок, и за его отсутствие преподаватель лишит его факультет всех баллов сразу. Баллов Слизерина Гарри не было жалко, и он продолжал лежать, закинув руки за голову и даже насвистывая что-то легкомысленное. Хорошо…

Тело ещё немного ныло, наметавшись вчера по кровати, но порезанные руки были целы и слегка пахли заживляющей мазью. Очки тоже были целы и лежали рядом на тумбочке — Гарри обнаружил их, автоматически пошарив рукой по тумбочке, как всегда после пробуждения. Какой-то листок спланировал на пол, задетый пальцами в процессе поиска очков; Гарри торопливо перегнулся через край кровати и успел поймать бумажку, но сам упал на пол.

— Ох, — выразил Гарри свои эмоции; дух при падении вышибло, но даже синяка, наверно, ни одного не останется… сморщившись, Гарри потёр ушибленный при падении локоть, раздробленный на втором курсе о какую-то из лестничных площадок (кости, собранные мадам Помфри, как конструктор, до сих пор ныли к перемене погоды), и взглянул на листок.

Угловатым почерком было написано странное: «На первом испытании будут драконы, Поттер. Подробности Вы сможете выяснить в Запретном лесу двадцать второго ноября после заката. Мимо не пройдёте, не волнуйтесь». И ни ответа, ни привета.

Скорее всего — процентов девяносто девять за это — с того света его вытащил Снейп (вот ещё бы полдня в таком состоянии, и Каркарову с мадам Максим не из-за чего было бы оскорбляться).

Зачем? И почему он оставил эту предупреждающую записку?

То есть, при условии, что записка не была ложью или подделкой, Гарри был рад получить нежданную помощь… но что могло сподвигнуть слизеринского декана, любовника Драко Малфоя — который был бы только счастлив, сдохни ненавистный Поттер в своей постели — на это альтруистическое деяние? И как Снейп оказался здесь, в пространстве, закрытом с помощью Локус Сингулярис?

Гарри забрался обратно на кровать и сел по-турецки, прислонившись спиной к стене. Он чувствовал себя слабым, выжатым, как половинка апельсина, из которой сделали сок. Кстати о соке и сопутствующем… неплохо бы съесть чего-нибудь… желудок Гарри, которому целую неделю не перепадало ничего, кроме питья, отозвался положительно.

— Сэр Гарри Поттер! Гарри Поттер! — тот же восторженный тонкий голосок, что примерещился ему в бреду, застал его врасплох.

— Добби?

Эльфа легко было узнать по притороченным к поясу перчаткам Люциуса Малфоя, послужившим Добби средством освобождения; носить их на руках Добби не мог — пальцы эльфов по сравнению с человеческими были неестественно длинны, так что только если разрезать кончики перчаточных пальцев…

— Сэр Гарри Поттер помнит Добби! Гарри Поттер выздоровел!! — радостный писк эльфа немного резал уши, но к этому вполне можно было притерпеться.

— Как ты здесь оказался?

— Добби путешествовал по стране целых два года, сэр, и всё пытался найти работу, сэр! Но Добби не нашёл работы, сэр, потому что ему теперь нужна заработная плата! Только большинство магов не хотят платить домовым эльфам, мисс. «С какой стати мы должны платить домовому эльфу?», — вот что они говорили и захлопывали дверь прямо у Добби перед носом! Добби любит работать, но он хочет носить одежду и хочет, чтобы ему платили, сэр Гарри Поттер... Добби нравится быть свободным! Тогда Добби стал думать, где же ему найдётся работа, и подумал о Хогвартсе! Добби пришёл к профессору Дамблдору, и профессор Дамблдор согласился его принять! И профессор Дамблдор сказал, что будет платить Добби, сэр, раз уж Добби хочет получать заработную плату! И теперь Добби свободный эльф, сэр, и Добби получает галлеон в неделю и один выходной день в месяц!

От радостной трескотни эльфа у Гарри разболелась голова, и он решил сменить тему.

— Ты приходил ко мне, пока я болел?

— Да, сэр Гарри Поттер! Добби приходил к сэру Гарри Поттеру, потому что пора менять бельё в спальнях Слизерина. Гарри Поттер болел, очень болел! — на эмоциональной мордочке эльфа отразились беспокойство и страх.

— И ты позвал профессора Снейпа, да?

— Да, сэр Гарри Поттер! — заученно подтвердил Добби. — Добби решил позвать декана сэра Гарри Поттера, чтобы декан смог ему помочь. Профессор Снейп не смог пройти к Гарри Поттеру сам, и Добби провёл профессора Снейпа к Гарри Поттеру!

Бесконечным повторением словосочетания «Гарри Поттер» Добби напоминал обладателю этого имени Колина Криви, обожавшего к месту и не к месту вставлять «Гарри». «Вот и у меня есть свой маленький фан-клуб…», — Гарри ухмыльнулся.

— Ты молодец, Добби. Ты всё сделал правильно.

Эльф просиял, и Гарри решил ковать железо, пока горячо.

— Ты не мог бы принести мне что-нибудь поесть?

— Конечно, сэр Гарри Поттер!

Через минуту Гарри стал счастливым обладателем целой кучи разнообразной еды и стратегического запаса тыквенного сока на полгода вперёд. Впрочем, он чувствовал себя вполне готовым проглотить всё это, так что не стал расстраивать Добби деликатным вопросом о том, какому троглодиту эльф всё это нёс, но ошибся адресом.

Веки сытого Гарри неудержимо слипались.

— Добби, а какой сегодня день?

— Вторник, сэр Гарри Поттер!

— Как вторник?

— Гарри Поттер проспал три дня после того, как профессор Снейп вылечил Гарри Поттера!

— И что, меня никто не хватился?

По крайней мере, учителя должны были заметить, что он игнорирует занятия два дня подряд. Им за это деньги платят, в конце концов.

— Профессор Снейп сказал, что он об этом позаботится!

— А что он ещё сказал, Добби?

— Ещё профессор Снейп сказал, чтобы Гарри Поттер спал и выздоравливал, а не делал вид, что очень хочет на уроки, сэр Гарри Поттер!

— Вот сволочь сальноволосая, — почти нежно пробормотал Гарри, сворачиваясь калачиком. — Спасибо тебе огромное, Добби. А сейчас я спать хочу…

* * *

Дни потянулись заново, длинные и полные чужих ненависти и зависти, которых Гарри не чувствовал, но легко читал в глазах окружающих.

Легче и проще всего было общаться с Олегом Крамом — дурмстранговец неизменно оставался спокоен, корректен и весел. Теперь Гарри знал много ни к чему не обязывающих мелочей об Олеге в частности и семье Крама вообще; это было довольно иррациональное, ирреальное ощущение для Гарри Поттера — быть чьим-то приятелем. Почти как любой нормальный человек; не всё же любить-ненавидеть на разрыв аорты…

— Нас с Виктором прозвали в газетах Чшёрным Золотом, — Олег пожёвывал кончик пера, пока они с Гарри вместе занимались в библиотеке; Гарри писал домашние эссе, Олег выискивал полезные заклинания для первого состязания (хотя, по правилам, не должен был иметь о нём ни малейшего понятия, и даже если и имел, то виду при Гарри не подавал).

— Почему?

— Ну, у него чшёрные глаза, у меня — золотые. И оба знамениты и богаты. Репортёры решили, это очшень остроумно.

— Они вообще на редкость остроумные люди, — Гарри с отвращением вспомнил повсюду валявшийся «Ежедневный Пророк» со статьёй Риты Скитер.

Неудивительно, что его так скрутило, когда все прочли эту статью. «Думаю, я черпаю силы у моих родителей, я знаю, они очень гордились бы мной, если бы могли видеть меня сейчас... да, иногда я до сих пор плачу о них по ночам и не стыжусь признаться в этом... Я уверен, во время Турнира со мной ничего не может случиться, потому что они оберегают меня...», «Ужасный шрам, печальный сувенир трагического прошлого, уродует милые черты лица Гарри Поттера, чьи глаза, наследие самоотверженной матери, сияют, словно два изумруда», «Разговор вдруг касается родителей, которых мальчик едва помнит, и поразительные зелёные глаза наполняются хрустальными слёзами…». Рита Скитер посвятила всю статью на два разворота ему одному, упомянув чемпионов Дурмстранга и Шармбатона в последнем абзаце (причём сильно переврав их имена), а Седрика вообще как будто и не было в природе. Гарри чувствовал сильные позывы пойти и расстаться с обедом, просмотрев эту статью по диагонали. А ещё хотелось взять Риту Скитер и макнуть головой в унитаз — за то своё милое субботнее утро.

Малфой, завидев Гарри после того, как тот отоспался и отъелся наконец, первым делом поинтересовался, уж не рыдал ли Гарри всё это время по своей дохлой матери-грязнокровке, а то что-то «поразительные зелёные глаза» у него подозрительно красные… Гарри в ответ метнул в Малфоя заклятие подножки и прошёл в класс прежде, чем блондин выпутался из собственных ног и затеял магическую драку посреди коридора…

Олег негромко рассмеялся.

— Чшто есть, то есть. Кстати, ты так и не рассказал, где был те дни, когда не появлялся в Большом зале. Ходили слухи, чшто ты заболел, но в лазарете тебя не было.

— А ты проверял?

— Я разбил колено, когда подо мной исчезла одна из ступенек на этих ваших непредсказуемых лестницах, — спокойно ответствовал Олег, ничуть, похоже, не обидевшийся на шипение со стороны Гарри. — Тогда и побывал в лазарете, и тебя там не было.

— Я лежал в отдельной палате, — буркнул Гарри.

— А чшем болел хоть, если не секрет?

— Не бойся, — фыркнул Гарри. — Не заразно.

Олег взглянул на Гарри с мягким укором, и Мальчику-Который-Не-Так-Давно-Снова-Выжил-Но-От-Этого-Не-Обзавёлся-Характером-Помягче стало стыдно.

— Я не о себе беспокоюсь, а о тебе. Если это действительно опасная болезнь, то тебя могли не долечшить. Чшто, если случшится рецидив?

— Не случится, — заверил Гарри. — По крайней мере, если да, то нескоро.

— Странная болезнь, — с намёком прокомментировал Олег.

— Ага, очень, — очень честно кивнул Гарри. — Кстати, ты прочитал о зеркальных чарах, как собирался? А то я хотел с тобой обсудить кое-что о них…

Олег понял намёк и не стал больше настаивать на продолжении разговора о болезнях.

— Нет ещё, двадцать страниц осталось…

Взгляд золотых глаз опустился на страницу, испещренную мелким шрифтом, и Гарри отчего-то задумался невольно над, несомненно, актуальным вопросом: ослепляет ли сияние этих глаз вблизи? Совсем вблизи…

Гарри немного беспокоил Малфой; маловероятно было, что блондин успокоится после всего и не попытается взять реванш. Но до сих пор этот любитель раскидываться Непростительными заклятиями ограничивался мелкими пакостями, вроде гадостей в спину, мерзостных значков и петард в котле Гарри на Зельях. Это настораживало; правда, Гарри не мог понять, что нового сумел бы придумать Малфой после того, как столько раз пытался его убить и изнасиловать (и даже сумев изнасиловать, если говорить начистоту).

Удушливая брезгливая ярость всё ещё поднималась в Гарри при виде платиновой шевелюры и серебристого прищура, но как-то удавалось держать себя в руках; убийство в стенах школы было бы не лучшим выходом за пределы этих самых стен. Гарри сомневался, что ему понравилось бы в Азкабане. Неизвестно, конечно, сажают ли четырнадцатилетних за убийство, но кто знает…

До двадцать второго ноября Гарри дожил как-то вопреки всему — окружающим, Турниру и многому другому. Единственным, что не висело у него на ногах гирей, а ободряло и придавало силы, были сны о солнце и огне, снившиеся ему раз за разом. Одни и те же, повествующие о том, как он гуляет в каком-то баснословном бушующем пожаре, а солнце греет ему макушку (огонь тоже грел, но по-другому, так, как печёт порой изнутри пульсирующая по жилам кровь, и по-прежнему не обжигал), а потом выходит из этого огня и смотрит на солнце, не мигая, улыбаясь навстречу светилу, раскрывая руки, словно для объятий, и солнце отвечает на его объятия лучами.

Это всё ещё было очень странно, но никакого вреда Гарри в этих снах не видел; более того, после них он всегда просыпался обновлённым, свежим и отдохнувшим. Настолько бодрым, что порой ему казалось, что это и не он вовсе; но эти мимолетные ощущения быстро проходили, сглаживались, как неровности на поверхности тающего куска льда.

Вечером двадцать второго Гарри даже не стал возвращаться в спальню; в мантии-невидимке он пристроился за своим любимым столом в библиотеке, за который никто на памяти Гарри больше не садился, и дождался, пока мадам Пинс закроет библиотеку. К этому историческому моменту солнце ещё не село, и Гарри, памятуя о совете идти в лес после заката, лениво листал многократно изученного Ульриха Гамбургского — он успел даже как-то привязаться к пухлому тому за время с начала учебного года. Возможно, поэтому он машинально сунул Ульриха в карман мантии, дождавшись, пока густо-розовое солнце скроется за неровным горизонтом окончательно, и так и вышел из библиотеки — настолько погруженный в свои мысли, что не замечал, как мягко хлопает по бедру книга при каждом шаге.

Он дошёл до хижины Хагрида и остановился в недоумении; всё же инструкция «идите в Запретный лес, а там мимо не пройдёте» была чересчур расплывчатой; по лесу можно было бродить пару недель, пусть даже в поисках драконов, в особенности, если драконы будут вести себя тихо.

Гарри стоял, покачиваясь с носка на пятку — кроссовки мягко пружинили, и это покачивание приносило чисто физическое удовольствие — и раздумывал на тему, в какую сторону пойти, когда дверь хижины Хагрида распахнулась, и сам Хагрид вышел наружу. Гарри с интересом наблюдал, как Хагрид стучится в дверь стоящей неподалёку шармбатонской кареты, подаёт руку выглянувшей мадам Максим и удаляется вместе с директрисой в сторону Запретного леса. Направление, которое они выбрали для романтической прогулки, было ничуть не хуже любого другого, и Гарри, крадучись, последовал за ними — существовал шанс, что Хагрид, хоть и занятый по уши мадам Максим, перед которой едва только не стелился ковриком, всё же услышит не так хрустнувшую ветку или шарахнувшегося зверька; соблюдать осторожность никогда не помешает.

Замок и озеро давно скрылись из виду, и Гарри прикидывал, сумеет ли потом найти дорогу обратно, когда Хагрид с мадам Максим обошли небольшую отдельную рощицу лиственниц и остановились на краю поляны. Гарри взглянул на поляну, откуда раздавался сокрушительный рёв и крики людей, и челюсть у него отвисла.

Это были драконы.

Четыре огромных взрослых дракона, страшно храпя, приседали на задние лапы внутри загона, огороженного толстыми досками. Они вытягивали шеи, и, в пятидесяти футах над землёй, на фоне чёрного неба без единой звезды, из разверстых клыкастых пастей вырывались вихри пламени. Один дракон был серебристо-голубым, с длинными острыми рогами, напоминавшими единорожьи; он старался вырваться из пут, накинутых на него стоящими на земле магами, старался достать людей клыками; второй — зелёный, с гладкой сияющей, словно отполированной, чешуёй, извивающийся и изворачивающийся изо всех сил; третий — красный с золотой оборкой острых игл вокруг морды, выпускающий в воздух грибоподобные огненные клубы, похожие на миниатюрные облака от взрыва атомных бомб; а четвёртый, бывший ближе всех к Гарри — громадный, просто подавляющий своими размерами и странным величием, матово-чёрный — его чешуя поглощала свет, больше остальных походил на ящера.

По меньшей мере тридцать человек, по семь-восемь у каждого дракона, старались обуздать чудовищ, натягивая цепи, прикреплённые к широким кожаным ремням, обвязанным вокруг шей и лап. Гарри как зачарованный поднял голову и встретился взглядом с глазами чёрного дракона. Глаза с вытянутыми кошачьими зрачками выкатились то ли от страха, то ли от ярости, трудно было сказать, от чего именно... Дракон издал страшный, скрипящий вой, и Гарри почувствовал, как у него ёкает под ложечкой от восторга.

Это походило на первый полёт на метле — такое же упоение, дикое, как необъезженный жеребёнок, счастье, упоительная любовь ко всему миру, и в ней трудно было не утонуть; это было возвращение домой — в дом, которого у Гарри никогда не было, это было падение в ледяную воду и в костёр одновременно, узнавание и понимание, восторг, пьяный, бесшабашный, готовый ликующим криком вырваться наружу…

Надо молчать. Если его здесь засекут, всем будет плохо.

Гарри упал на колени, глотая холодный воздух, вновь обретая способность думать, усилием воли загоняя внутрь всё это. Потом. Всё потом. Пальцы Гарри, судорожно сжимаясь, рвали траву, а сам он дышал так загнанно, что его непременно услышали бы, если бы не вой драконов.

— Стой там, Хагрид! — прокричал ближайший к ограде маг; он удерживал цепь, упершись в землю обеими ногами. — Они могут плевать огнём футов на двадцать! А эта хвосторога и на все сорок, я сам видел!

— Ну разве она не красавица? — ласково проворковал Хагрид.

— Не помогает! — крикнул в это время другой маг. — На счёт три, Ступефаи, быстро!

— Stupefy! — прокричали все тридцать в унисон, и заклятия ярко-красными тревожными лучами выстрелили в темноту, после чего, ударившись о чешуйчатые шкуры, рассыпались звёздным фонтаном...

Гарри зачаровано следил, как ближайший к ним дракон угрожающе переступил задними лапами и, широко разинув пасть, внезапно издал беззвучный вопль; в ноздрях вдруг иссякло пламя, хотя дым ещё шёл — затем, медленно, очень медленно, словно желая посрамить сэра Исаака Ньютона, вряд ли когда-нибудь видевшего такую тварюгу иначе, как на картинке, дракон упал; несколько тонн плоти ударились о землю с такой силой, что позади Гарри задрожали деревья. По телу самого Гарри, всё стоявшего на коленях, прошла вибрация от земли, и ему сделалось плохо; так, бывает, люди плачут от счастья, хотя полагалось бы наоборот.

Драконоводы опустили палочки и подошли к своим неподвижно лежащим питомцам, каждый из которых был похож на солидных размеров холм. Они натянули цепи и надёжно пристегнули их к железным кольям, которые с помощью волшебных палочек заставили уйти глубоко в землю.

— Хотите посмотреть поближе? — восторженно предложил Хагрид мадам Максим.; та, разумеется, была совсем не против.

Маг, предупреждавший о том, что ближе подходить нельзя, обернулся — Гарри узнал Чарли Уизли.

— Как жизнь, Хагрид? Теперь они должны угомониться; по пути сюда мы их вырубили сонным зельем, думали, будет лучше, если они проснутся в тишине и темноте… ничего подобного, им здесь не понравилось, совсем не понравилось...

— А какие это породы, Чарли? — спросил Хагрид, неотрывно глядя на ближайшего — чёрного дракона — с выражением искреннего благоговения. Глаза чудовища были по–прежнему открыты. Под морщинистым веком сверкала полоска жёлтого. «Такой же цвет, как у Ремуса тогда, гм…»

— Это венгерская хвосторога. Вон тот, зелёный — обыкновенный уэльсский, который поменьше, серо-голубой — шведский тупорыл, а красный — китайский огненный шар.

— Четыре...— протянул Хагрид. — Стало быть, по одному на каждого чемпиона, так? А чего с ними надо делать — сразиться, так, что ли?

— Скорее, пробраться мимо них, — пожал плечами Чарли. — Мы будем рядом, чуть что — подстрахуем. Кстати, попросили привезти самок, которые только что отложили яйца, уж не знаю, зачем... но я тебе вот что скажу — не завидую я тому, кому достанется хвосторога. Злобная, как Снейп. Причём с хвоста такая же опасная, как с морды. Смотри.

Чарли показал: из хвоста через каждые несколько дюймов торчали длинные бронзового цвета шипы.

— Кстати о чемпионах — как там Гарри, не знаешь?

— В норме, — рассеянно ответил Хагрид, не отрывая взгляда от драконов.

— Надеюсь, он останется в норме после встречи с ними, — мрачно проговорил Чарли, обводя взглядом загон. — Я не решился даже сказать маме, что за испытание его ждёт, она и так из-за него с ума сходит... — Чарли мастерски сымитировал тревожный голос своей матери:

— «И как они могли допустить его до этого Турнира, он же ещё совсем маленький! А я-то думала, им ничего не грозит, думала, они введут ограничение по возрасту!» А тут ещё эта статья в «Пророке»... Мама обрыдалась: «Он всё ещё плачет по маме с папой! Ах, бедняжка, если бы я знала!»

Гарри решил, что на сегодня с него хватит. Он отполз на коленях к деревьям, и только после того, как драконы скрылись из виду, сумел встать и пошагать на своих двоих.

В моих ушах бьют барабаны,

Большие злые зубы!..

«Lumen», «Зубы».

Оставшиеся два дня Гарри проходил в некоем неприкаянном состоянии, и единственной точкой отсчёта в смешавшемся мире ему служил томик Ульриха, который Гарри брал с собой в постель, как в детстве некоторые берут плюшевые игрушки. Сны про солнце и огонь продолжались, становясь всё напряжённей и реальней, как будто однажды солнце собиралось взорваться к чёртовой матери и обжечь наконец Гарри.

Воскресенье и понедельник. Всего два дня, а потом Гарри должен будет как-нибудь пробраться мимо дракона. И как с ним справляться? У него, кажется, вовсе нет уязвимых мест… конечно, можно попробовать свалить его Ступефаем, но для этого нужно шесть-семь опытных драконоводов, а не один нервничающий четверокурсник. А Гарри нервничал, несмотря на все эти странные чувства, обуревавшие его при виде драконов; а может, не «несмотря», а благодаря им — трудно будет в таком круговороте эмоций сообразить, что делать, чтобы отвлечь внимание дракона от себя.

На кой чёрт надо пробираться мимо него, интересно? И как это предполагается делать — проползти по-пластунски мимо зверюги по большой дуге на глазах у изумлённой публики?

Гарри не сомневался, что Флёр и Олег уже тоже знают, какое испытание их ждёт — он наткнулся на старательно конспирировавшегося Каркарова (вот только от мантии-невидимки конспирироваться трудновато кому угодно), возвращаясь тогда из Запретного леса, а уж мадам Максим он помнил отлично. Значит, не знает только Седрик.

Это было нечестно.

Разве можно, в конце концов, лишить ершистого восьмилетнего Кевина двоюродного брата?

Все эти оправдания перед самим собой были шиты белыми нитками, но Гарри не видел необходимости в том, чтобы придумывать другие. Он предпочёл действовать, выцепив Седрика одного у входа в Большой зал — стайка хихикающих и жеманящихся поклонниц, которые его сопровождали, поотстали, и Гарри мог быть более уверенным в конфиденциальности разговора.

— Седрик, погоди…

— Гарри? — Седрик выглядел действительно удивлённым; за последние недели они с Гарри едва ли обменялись два-три раза «привет-пока».

— Мне надо тебе сказать… давай отойдём в сторону, это не для посторонних ушей, — Гарри потянул Седрика за рукав, увлекая в ближайшее ответвление коридора, сейчас пустынное, потому что этот коридор вёл коротким путём к Астрономической башне, а после завтрака практических занятий по Астрономии ни у кого не было — у всех они проходили по ночам.

— Мм? — Седрик, прислонившись плечом к стене, выжидательно смотрел на Гарри.

— В первом испытании будут драконы, — Гарри инстинктивно понизил голос. — Надо будет пробраться мимо них или что-то в этом роде.

Седрик слегка побледнел — либо видел драконов лично, либо изучил по хорошим картинкам в книжках.

— Ты уверен?

— Уверен, я сам их видел.

Седрик внезапно улыбнулся.

— Полагаю, спрашивать у тебя, как ты оказался там, где держат этих драконов, совершенно бесполезно.

— Именно так, — мгновенно ощетинился Гарри и развернулся на каблуках, готовясь уходить.

Седрик перехватил Гарри за плечо — жар пальцев хаффлпаффского ловца проникал через мантию и рубашку.

— Подожди, я совсем не хотел тебя обидеть. Это была просто шутка.

— Ага, — Гарри перестал порываться уйти, но обратно к Седрику не обернулся.

— А почему ты решил меня предупредить?

Гарри всё-таки обернулся. Тёмно-серые глаза были полны чем-то, что Гарри никак не мог для себя обозначить одним или хотя бы несколькими словами. Может быть, если бы он это чувствовал, ему было бы проще понять, что это за коктейль эмоций, но Снейп надёжно запечатал эту способность, честь ему и хвала.

— Ты хорошо проигрываешь, — нашёл Гарри причину, не лучше и не хуже любых других причин.

— А? — до Седрика дошло не сразу.

— В прошлом году ты проиграл мне, — терпеливо пояснил Гарри. — А потом ещё и затыкал рты тем, кто говорил, что лучше бы я сдох совсем, когда упал с метлы. Я бы не ждал от тебя этого, даже если бы проиграл.

Седрик выглядел озадаченным.

— Но ведь это плохо — то, что они говорили… плохо и неправильно… чёрт, я путаюсь в словах, но разве как-то по-другому можно?..

— Вот за то и помог, — ограничился Гарри кратким резюме, решив не огорошивать Седрика многочисленными примерами того, что очень даже можно. — А если тебе конкретная формулировка нужна, то за то, что ты есть такой, какой есть.

Гулко бухнул колокол, призывая всех идти на занятия; почему-то об этом звуке никогда не хотелось сказать «прозвенел», только «бухнул», «прогромыхал» или ещё что-нибудь в этом роде.

— Мне пора, а то МакГонагалл меня расчленит, — Гарри поправил лямку сумки на плече и ушёл, не оглядываясь.

Даже с надёжно блокированными эмпатическими способностями он чувствовал, что Седрик смотрит ему вслед.

* * *

Утро вторника ознаменовалась странной опустошённостью; так, по разумению Гарри, чувствовали себя, достигнув некоего уровня просветления, маги Востока, о которых он читал в прошлом году, готовясь к экзамену по истории магии. Правда, вряд ли это было в точности так — в конце концов, не считать же медитациями те тоскливые ночи боли в начале ноября? Но эмоций у Гарри не было практически никаких — только ленивый интерес: что же сейчас будет? Он мелкими глотками цедил за завтраком сок — холодный, сладкий, немного вяжущий; в этом «просветлённом» состоянии удивительно остро замечалось всё, что раньше проходило как-то мимо, каждый нюанс, каждый вкус, запах, порыв прохладного ветра, каждая краска, каждый узор… все те мелочи, которые обычно не имеют никакого значения. Олег рядом явно нервничал, пил только воду, пытался есть, но откладывал надкушенное, дожёвывая то, что было во рту, с явным отвращением.

— Гарри…

— Мм?

— Слушай, не подумай, чшто я вызнать чшто-то хочу, мне просто интересно… но чшто ты придумал? Какой у тебя план, чштобы пройти мимо… этого?

Слово «дракон» Олег явно заменил в последний момент. Гарри пожал плечами.

— Не хочшешь говорить? — вздохнул Олег. — Ну ладно…

— Не в том дело, — перебил его Гарри. — Я бы сказал, да говорить не о чем.

— В смысле?

— В смысле, нет у меня никакого плана, — охотно объяснил Гарри. — Сделаю, что получится.

Гарри говорил чистую правду, но расширенные глаза Олега показали ему, что правда всё же не всегда полезна и уместна.

— Но… ты ше погибнешь!

— Вовсе необязательно, — Гарри надкусил тост с джемом. — Там рядом будут драконоводы, Дамблдор, прочие… они не дадут дракону угробить чемпиона.

— Но разве ты не хочшешь победить? — Олег, судя по всему, стремительно терял нить разговора.

— А кто тебе сказал, что я проиграю? — удивился Гарри.

— Но как ше ты… без плана действий… давай я тебе чшто-нибудь подскашу…

— Не надо, — решительно открестился Гарри, хотя действительно не имел понятия о том, что будет делать, оказавшись лицом к лицу с драконом.

Можно, конечно, протянуть ему конфету и сказать: «Хорошая зверюшка, хорошая», но это будет как-то не в тему… Гарри чувствовал какую-то странную уверенность в том, что сегодня у него всё будет правильно. В кои веки раз.

— Поттер, Крам, пора идти, — Снейп стоял рядом с ними, и Гарри понял, что при всей своей обострённой сегодняшней чувствительности не уловил, когда именно мастер зелий подошёл к ним. — Испытание скоро начнётся.

Гарри первым встал из-за стола. Страха не было. В глазах у него сияло солнце, снившееся ему всю ночь — так он чувствовал, по крайней мере, даже если все остальные ничего не видели. Это, в конце концов, их проблемы.

День был светлый и холодный; солнце только светило, но не грело, на лужах прочно держался — наступать можно было без опаски — первый ледок, которого вчера ещё не было. Около того места, где держали драконов, у самой рощицы, стояла большая палатка — туда-то Снейп и направил их обоих. Флёр и Седрик, бледно-зеленоватые — очевидно, от переживаний — уже там были. Рад и безмятежен был только Людо Бегмен, сообщивший чемпионам, что им предстоит встретиться с драконами, и не просто встретиться, а забрать из целой кладки золотое яйцо. Разумеется, не снесённое драконом, а изготовленное кем-то там специально для Турнира.

Из шёлкового пурпурного мешочка они по очереди вытащили миниатюрные копии драконов — забавные игрушечные копии действительно ужасающих созданий. Гарри любовался своей хвосторогой, топтавшейся по его ладони и испускавшей не обжигавшие маленькие струйки пламени; в тот самый момент, когда чемпионы вытаскивали драконов из мешочка, Гарри на миг стало страшно — по сравнению с его рукой, ещё почти детской, тонкой и узкой, даже ладонь Флёр, самого воздушного создания, какое он только видел, казалась большой и основательной. Это очень подчёркивало тот факт, что ему всего четырнадцать, и что участвовать в Турнире ему, вообще-то, не следовало… но больше мига страх не длился. Это было чужим и ненужным.

«Всё будет хорошо… не вообще, когда это вообще всё бывало хорошо, если всё так или иначе заканчивается смертью… но с драконом — будет обязательно», — Гарри, подставив лицо негреющим лучам, пробивавшимся в мутноватое окно палатки, отрешённо улыбался, пока Седрик, решительно закусив губу, выходил из палатки. Иное, другое, горячее — то самое, наверно, что имела в виду руна Uruz, попадаясь ему в руку — прорастало в нём, ветвилось, тянулось наружу.

— Гарри, можно тебя на два слова?

Гарри согласился перекинуться парой слов с Людо Бегменом, почему бы и нет. Но был несколько разочарован, услышав то, что ему сегодня уже говорили: о том, есть ли у него план, и не подсказать ли ему что-нибудь. Гарри вежливо соврал, что план у него есть, и что помогать не нужно. Бегмен помялся, но больше трёх минут Гарри не мытарил. Может, стеснялся — ему как судье не полагалось помогать никому из участников. Впрочем, самим участникам не полагалось ничего знать заранее, например. Так что всё шло вполне естественным чередом, на взгляд Гарри.

Рёв толпы снаружи, слитные охи и ахи забитых трибун, рычание дракона верно указывали на то, насколько успешными были действия Седрика; всего на задание Диггори потратил пятнадцать минут, не больше. Бегмен комментировал происходящее, как на чемпионате мира по квиддичу — эмоционально, захлёбываясь некоторыми словами, но вместе с тем профессионально.

Снова прозвучал свисток — сигнал для второго чемпиона; свои очереди они вытащили вместе с фигурками драконов. Флёр, нервно бормоча что-то по-французски, вышла из палатки — хотя она была в кедах, а не на каблуках, ноги её предательски пошатывались. В палатке остались только Гарри и Олег, нервно ходивший из угла в угол.

— Гарри, ну так ше нельзя!! — взорвался дурмстранговец, едва Флёр вышла.

— Что нельзя?

— Ты ше погибнешь! Давай я скашу тебе, чшто делать…

— Не надо, — с нажимом перебил Гарри, закрывая глаза. — Я Мальчик-Который-Выжил. Я этим три года почти профессионально занимаюсь — жаль только, не платят.

— Чшем занимаешься? — не понял Олег.

— Выживанием, — пояснил Гарри.

— В смысле?

— Долгая история… — у Гарри не было никакой охоты пересказывать ему перипетии своей жизни, насыщенной попытками выживания, как тёмная кожа — меланином.

— Ну хорошо, среди людей ты вышивал… но там ше драконы! Гарри, чёрт побери, я ше волнуюсь за тебя!

— А ты не волнуйся за меня, — посоветовал Гарри и открыл глаза. Олег стоял в полушаге, впившись взглядом в безмятежное лицо Мальчика-Который-Сам-Не-Знает-Что-Будет-Делать. — Ты за себя волноваться должен — тебе следующему идти к дракону, у меня четвёртая очередь.

— Да я-то справлюсь, — нетерпеливо отмахнулся Крам. — Меня ты волнуешь!

— Почему? — с интересом уточнил Гарри.

Толпа снаружи взревела, заглушая все звуки в палатке — Олег тоже понял, что, что бы он ни сказал, Гарри его не расслышит, и не стал ничего говорить.

— На поле выходит мистер Крам! — радостно объявил Бегмен.

Олег наклонился и нежно коснулся губами губ Гарри. Гарри удивлённо распахнул глаза так широко, как мог, но отвечать не стал — да и Олег не собирался углублять поцелуй, учитывая, что его — не поцелуй, а Олега — ждали.

— Дерши за меня большой палец, — Олег обернулся у самого выхода и улыбнулся Гарри — задорно, по-мальчишечьи.

Гарри медленно кивнул — без намёка на улыбку.

Пронзительные вопли китайского огненного шара без труда заглушали вздохи публики и комментарии Бегмена. Для Гарри всё смешалось в единую звуковую кашу, время то ли растянулось, то ли, напротив, сжалось, и он осознал, что был свисток, и что ему пора, только тогда, когда ноги принесли его уже к самому загону.

Хвосторога недружелюбно сверкала жёлтыми глазами; её знаменитый хвост бил по земле, как у недовольной кошки — только кошачьи хвосты не оставляют таких глубоких и длинных следов на промёрзлой и твёрдой, как камень, земле.

Надо было что-то делать.

Гарри поднял палочку, отчего-то зажатую до сих пор в кулаке, посмотрел на неё с некоторым недоумением и сунул её за пояс. Трибуны заинтригованно зашумели.

Раздался протяжный, раскатывающийся по воздуху, как ковровая дорожка, крик феникса — повелительный, зовущий крик; Гарри поднял голову и посмотрел на солнце, раскинув руки так, словно хотел обнять светило. И понял, что моргать ему нет нужды — солнце принимало его таким, какой есть, не слепя несовершенные человеческие глаза, оно ждало его, звало к себе… Фоукс облетел вокруг Гарри, завис перед ним в воздухе и снова закричал — это был крик-приказ, крик-условие, крик-объяснение, которое нельзя было не понять… от раскинутых, бьющихся, чтобы удержать хозяина на лету, крыльев феникса исходил красный свет, почти огонь, но не слепил, а проникал в самую душу Гарри, тянул наружу то, что росло там до сих пор, помогал распускать ветви и листья, ещё робкие, нежные, новорожденные… Гарри привстал на цыпочки, неотрывно смотря на солнце, и тоже закричал — и человеческий, детский голос перерос в звериный рёв так незаметно, так мгновенно, что на трибунах даже заметили это не сразу.

Крики ужаса, топот сотен ног — зрители повскакивали, как по команде, будто это могло как-то кому-то помочь — всё это не имело для Гарри никакого значения. Замолчав, он расправил тяжёлые крылья — кожистые и зазубренные, чувствуя, как непривычно напрягаются мышцы спины, и оскалил зубы, приветствуя собрата.

— Ты — человек, — кто бы мог подумать, что хвостороги умеют разговаривать…

— Я — дракон, — в подтверждение своих слов Гарри хлестнул хвостом по земле, вызвав у тех, которые действительно были в этот момент людьми, новый вопль ужаса.

Он и был драконом. Великолепный образец молодого Draco verus nicholli, или огнедуя, чрезвычайно агрессивного ящера из некой захолустной Марас-Дантии; перед Турниром Гарри читал о драконах — давно, сразу после той памятной записки Снейпа, и теперь мог без труда понять, кто он.

Яркие зелёные глаза были отличительной чертой огнедуев. Тело их, ядовито-ржавое, какое-то рыжее, было похожим на хвосторожье — Draco verus nicholli также больше напоминал ящерицу, чем прочие три дракона, уже побывавшие сегодня в этом загоне.

— Ты — человек-дракон, — сделала хвосторога вполне логичный вывод.

— Да, — не стал Гарри отрицать и выпустил в качестве пробы сил длинную струю мультяшно-яркого, ослепительного оранжевого пламени.

Хвосторога, агрессивно реагировавшая на человека и со спокойным уважением отнесшаяся к дракону, отшатнулась. В выпуклых жёлтых глазах сузились вертикальные зрачки… что это было — страх?..

— Ты — человек-дракон, — повторила хвосторога и развила свою мысль. — Я подчинюсь тебе. Не нужно огня.

Гарри вспомнил, как все окрестные собаки в прошлом году безоговорочно признали в Сириусе лидера, и посчитал вполне разумным то, что настоящие драконы собираются ему подчиняться.

— Отдай мне золотое яйцо, которое лежит среди твоих — и я уйду.

— Моё яйцо!.. — хвосторога негодующе зашипела.

Гарри оборвал её новым ударом хвоста по земле.

— Оно не твоё, приглядись! Его подсунули люди! Твои — другие!

Хвосторога опустила голову к кладке, которую охраняла, и признала правоту Гарри.

— Да, человек-дракон, — шипастый хвост венгерки с пренебрежением зацепил золотое яйцо, лежавшее на самой верхушке кладки, и подтолкнула к Гарри. — Ты прав, а я неправа.

Гарри подхватил яйцо на лапу и чуть не упал при этом, всё ещё с трудом координируя свои действия в драконьем теле, таком большом, сильном и полном струящегося по жилам огня, полном магии, воли, солнечного света, в теле, куда более совершенном, чем человеческое…

Он взлетел, не обращая внимания на слабый шёпот Бегмена о том, что самый юный чемпион добыл яйцо раньше всех (даже шёпот был слышен всем собравшимся из-за заклинания Сонорус), и сделал круг почёта над трибунами — высоко-высоко, так, что тем, кто остался внизу мелкими, как булавочные головки, наверное, казалось, что он облетает солнце, и Гарри чувствовал сам нечто похожее, скользя в горячих, ласкающих, родственных лучах, расправив крылья и оставив неподвижными, угадывая те самые воздушные потоки, что помогали ему, когда он был человеком и летал — подумать только, глупость какая! — с помощью метлы…

Гарри приземлился прямо перед судьями, сидевшими на возвышении; Фоукс подлетел к Гарри, сел на свободную лапу дракона и курлыкнул — Гарри знал, что феникс похвалил его за то, что он понял все объяснения правильно.

Существа, рождающиеся в огне, умирающие в огне, живущие в огне… драконы и фениксы — братья по крови. В крови у них огонь, в крови у них жар, пылающий, манящий, чарующий, жгущий, убивающий и возрождающий… Гарри дунул в ответ на феникса своим пламенем, не обращая внимания на новые вопли ужаса окружающих, и спустя миг понял, что дует уже обычным, слегка тёплым воздухом — таким, какой все люди выпускают из своих лёгких. Воздух ерошил перья ничуть не пострадавшего от пламени феникса; Гарри не был уверен, но ему казалось, что Фоукс улыбается. Трудно разобрать улыбку на птичьем лице, знаете ли…

В левой руке Гарри всё сжимал добытое золотое яйцо, оказавшееся неожиданно тяжёлым для человека.

Гарри поднял голову на судей, челюсти которых находились бы на земле, не попадись им — челюстям — на пути колени директоров, Бегмена и Крауча.

— Не могли бы вы — помимо выставления оценок за задание — зарегистрировать меня, как анимага? — вежливо попросил Гарри.

Судьи молчали, сражённые наповал. «Восхищенья не снесла», — раздражённо подумал Гарри.

— Моё первое превращение произошло на ваших глазах, — продолжал он распинаться, в надежде, что хоть какие-то слова дойдут до сознания потрясённых судей. — Я, собственно, не знаю, как происходит регистрация анимагов, поэтому и прошу вас… ну, например, Вас, мистер Крауч, как представителя Министерства, помочь мне с этим. Или Вы, директор, сэр, — Гарри сфокусировал взгляд на Дамблдоре. — Я не хочу нарушать закон.

Конечно, понарушать было бы неплохо, но после того, как превратился на глазах нескольких сотен человек, бесполезно утверждать, что им всё померещилось. Так что лучше будет выставить себя пай-мальчиком — особенно после того, какой ужас он посеял в тех, кто наблюдал за его превращением и диалогом с хвосторогой.

— Мы разберёмся с этим вопросом, Гарри, — Дамблдор очнулся раньше других. «Ну он, небось, ещё и не то видел. Ему ведь сколько лет…» — Тебе не нужно к мадам Помфри?

— Нет, сэр, — Гарри покачал головой. — На мне нет ни одной царапины.

Фоукс на руке Гарри согласно курлыкнул.

Дамблдору пришлось минут пять тормошить остальных, прежде чем они стали способны мыслить более-менее адекватно и выставить оценки за только что виденное шоу. Гарри понимал их — первое превращение четырнадцатилетнего анимага, да ещё не абы в какую зверушку, а в дракона, одного из опаснейших в мире… Гарри припомнил, что взрослый огнедуй достигает стофутовой длины. Ну, ему до этого ещё далеко, наверно.

Все выставили по десять баллов — максимальную оценку; один Каркаров, помявшись, поставил восемь — «за свой моральный ущерб снял два балла», — решил Гарри. Трибуны выли что-то и вовсе нечленораздельное, но Бегмен сумел их перекричать, попросив Гарри отправиться в ту же самую палатку — ему, дескать, надо что-то сказать всем чемпионам.

В палатке было много тише, чем у загона; Гарри с облегчением вытянул ноги, плюхнувшись на стул — кажется, вся эта анимагия жрёт приличное количество сил, как магических, так и физических; прискорбен есть сей факт…

Лицо Седрика наполовину покрывал толстый слой оранжевой противоожоговой мази; Гарри улыбнулся хаффлпаффцу, и Седрик расплылся в улыбке в ответ.

— Это было потрясающе, Гарри!

— Спасибо, — Фоукс, судя по всему, прочно угнездившийся на плече Гарри, курлыкал в такт словам Гарри, как будто соглашаясь во всём.

— Это было… фееричшно, — высказался Олег; золотые глаза восторженно сияли.

Флёр надула губку, но совесть не позволила ей сказать гадость.

— Это бьильо совсьем ньепльохо, — признала она. После испытания её акцент значительно усилился; полусожжённый драконьим пламенем подол юбки тоже явно действовал на неё угнетающе.

— Вы все молодцы, все! Гарри, это было великолепно! — в палатку ворвался Людо Бегмен, довольный, как будто сам только что победил дракона. — А сейчас слушайте все сюда. Перед вторым состязанием у вас будет большой перерыв, оно состоится двадцать четвёртого февраля утром — но во время этого перерыва вы должны кое над чем подумать! Если вы внимательно посмотрите на золотые яйца, которые держите в руках, то увидите, что они открываются... видите петли? Вы должны разгадать загадку, скрытую внутри, и тогда узнаете, в чём состоит следующее испытание, и сможете подготовиться! Всё ясно? Точно? Тогда можете идти!

Гарри последовал этому разрешению. Его никто не сопровождал, кроме Фоукса, и Гарри был рад этой компании.

Хотелось пить и спать. Гарри надеялся, что Добби сумеет принести что-нибудь жидкое и прохладное прямо к кровати. А потом закутаться в одеяло и уснуть…

Рита Скитер выскочила ему навстречу прямо из кустов — надо полагать, специально подстерегала.

— Поздравляю, Гарри! — вскричала она, сияя так, словно ей только что завещали миллион галлеонов. — Можно тебя буквально на одно слово? Как ты себя чувствовал, оказавшись лицом к лицу с драконом? Как ты чувствовал себя, будучи драконом? Как ты сумел договориться с драконом, чтобы тот сам отдал тебе яйцо? Как ты относишься к тому, что ты — самый юный анимаг в мире и единственный, кто принимает форму дракона? Что ты думаешь о справедливости судей?

Гарри устало посмотрел на неё.

— Идите своей дорогой, — предложил он и направился к замку.

Чарли Уизли догнал его на ходу, обнял за плечи и принялся выспрашивать о подробностях бытия драконов. На вопросы драконолога Гарри отвечал честно, но тихо — чтобы Скитер не услышала. Правда, на большую часть деталей, интересовавших Чарли, Гарри попросту не обратил внимания — не до того ему было. Но Чарли не унывал, взяв с Гарри обещание превратиться ещё раз специально для того, чтобы всё это запомнить и разъяснить; Гарри, собственно, не очень-то и возражал — ему понравилось быть драконом.

Разумеется, Рите Скитер об этом знать необязательно.

Чарли так не хотелось расставаться с источником бесценных знаний о драконах, что Уизли, ничтоже сумняшеся, довёл Гарри до самой кровати и пожелал спокойной ночи — в гостиной их провожали злые взгляды слизеринцев, в особенности Малфоя; змеёныши были крайне возмущены тем, что в их святая святых появился: а) Уизли; б) маг, ничего не имеющий против магглорожденных; в) друг, по всей видимости, этого ненавистного выскочки Поттера; г) вообще посторонний человек; д) последнее по очереди, но отнюдь не по важности — непреодолимое препятствие на пути немедленного угнобления Поттера!

«Дорогой Сириус,

Возможно, ты уже знаешь, но я всё-таки хочу рассказать тебе сам. Первое испытание я прошёл: стал анимагом и превратился сам в дракона. То есть, это в задание не входило, но я другого способа справиться с драконом не придумал. После этого венгерская хвосторога, у которой мне нужно было отобрать золотое яйцо, подчинилась мне и сама отдала всё, что требовалось. Так что теперь я анимаг, как ты и отец… классные ощущения, когда становишься кем-то другим, правда? Мне ещё говорят, что я самый молодой анимаг в истории — а я думаю, брехня, наверняка были такие же, только не афишировали, что умеют превращаться. Как ты и отец. Только я никак не мог сохранить всё в тайне, раз уж превратился на глазах у забитых трибун… ну и чёрт с ними со всеми.

Второе испытание будет только через три месяца, а до тех пор я свободен — надо только самому разгадать загадку второго испытания, она заключена в этом золотом яйце, которое я добыл. Но я успею, времени много.

Достают репортёры, одноклассники и Чарли Уизли — из трёх зол я бы предпочёл последнее, его хотя бы интересуют всякие подробности про то, как и что чувствуют драконы… а Рита Скитер скоро начнёт допытываться, какого цвета трусы я ношу, так мне кажется. А одноклассники… слизеринцы, и всё тут сказано.

Пиши мне почаще. Как у тебя дела? Когда сможем встретиться и поговорить — а то я скоро твоё лицо забуду? Очень по тебе скучаю.

Твой,

Гарри».

* * *

Добби был неоценим: стоило его позвать, как эльф тут же являлся с вопросом о том, что угодно великому сэру Гарри Поттеру. Пожалуй, он бы и луну с неба достал, попроси Гарри, но последний ограничивался вполне скромными желаниями булочек, какао, грелки в постель или ещё чего-нибудь столь же невинного.

Было совершенно непривычно чудесно полусидеть на тёплой мягкой постели, закутавшись в одеяло, прихлёбывать попеременно какао и апельсиновый (не тыквенный, в кои-то веки) сок и лениво пролистывать знакомого до последней буковки Ульриха Гамбургского, переосмысливая всё, что было, с точки зрения всё понявшего и осознавшего человека.

«Анимагическая форма суть влияет на форму человеческую, — говорил Ульрих с уютно шуршащих потрёпанных страниц. — Человек перенимает много от формы своей, он с рождения на неё похож натурой и внешностью. Кто становится хищником, манеру смеха берёт его, видит по ночам лучше прочих. А если б можно было такими становиться существами, как драконы, фениксы, единороги и другие магические создания, то наверняка б и от них переняли малую толику.

Так, от дракона перенять можно бы, чтобы огнём не жечься, а если не огнём — то такими же чтоб не жглось существами, чтоб саламандра, например, вреда не принесла, а особливо желчь их зловредная и полезная очень. Таково же можно предположить, подобные создания своего в анимаге чуять будут до первой трансформации, да задолго, как кошки да собаки своих чуют в анимагах обычных, распространённых везде.

Однако сие есть допущения бесполезные, так как невозможно человеку магическим существом стать, а если и можно было бы, то для этого великая сила нужна была бы, особая сила, коя встречается редко».

В чём-то Ульрих был прав, в чём-то — вовсе даже нет. Тем не менее, Гарри чувствовал, что почерпнул из книжки немало интересного и полезного. Он даже пообещал сам себе, что очень скоро вернёт Ульриха в библиотеку, на его законное место — становиться драконом-то он и сам уже умеет, без книги…

Спалось Гарри хорошо — хотя и без солнца и огня.

* * *

Утро было, пожалуй, достойно занесения в список лучших утр Гарри Поттера, имейся у него такой список. Гарри открыл глаза достаточно поздно; часы на стене спальни показали ему, что он проспал первую пару. «Ничего, профессор Спраут меня простит», — решил Гарри, сидя на кровати и протирая глаза.

Тихая пустая спальня могла бы показаться даже уютной — хотя если бы убрать из неё слизеринские цвета, тогда да, тогда здесь было бы прекрасно… Сквозь маленькое окно у самого потолка пробивались солнечные лучи, и Гарри, не сдержавшись, плюхнулся в эти лучи, как был, без одежды, и начал по-кошачьи потягиваться на толстом ковре; от ковра мирно, по-домашнему пахло очищающими средствами — эльфы здесь уже побывали, успев едва ли не продезинфицировать все, что было в спальне. Мягкая шерсть, из которой был соткан ковёр, послушно обволакивала плечи Гарри, согревала и расслабляла, и Гарри, несмотря на то, что прекрасно осознавал, как глупо смотрится со стороны, был совершенно доволен.

Солнечный луч попал Гарри в глаз; Гарри поморгал, избавляясь от неприятных ощущений, и встал, чтобы пойти умыться. Сегодня всё должно было быть здорово… потому что вчера он справился с этим чёртовым драконом, он всех сделал…

Все умывальные средства в Хогвартсе были сделаны из трав; ни один шампунь, ни хотя бы самая завалящая зубная паста не были маггловскими и не пахли химической клубникой или мятой. Травы, которые шли на магическую гигиеническую косметику, все до одной были настоящими, не букетом из ароматизаторов и красителей, и это чрезвычайно нравилось Гарри. Зубная паста периодически менялась, и Гарри любил чистить зубы подолгу, пытаясь на вкус определить, из чего её готовили. Не зря же он был одним из лучших в Зельях, чтобы там ни шипел Снейп… донельзя странный Снейп, трахающий Драко Малфоя и спасающий жизнь Гарри Поттеру. И потом не показывающий вида, что как-то контактировал с вышеупомянутым Поттером помимо уроков зельеварения…

Пасту меняли вчера, и Гарри не успел толком её распробовать — всё же он очень сильно был занят Турниром, что да, то да… ну, что там у нас? Мелисса, вербена, эвкалипт, отвар тополиных почек, экстракт лиловой фиалки, ландыш луговой… стоп, а зачем здесь ландыш? Гарри ещё раз перечислил про себя всё, что опознал. Отбеливающий эффект, ароматизирующий, лёгкий лечебный… ландыш решительно не вписывался в предполагаемый рецепт. А где он вообще используется?

Гарри ещё пару раз проехался щёткой по зубам, и холодная волна понимания окатила его всего с головы до ног. Ландыш луговой… хрупкая белая смерть, имитирующая естественные причины, чаще всего — сердечные заболевания… попадая на незащищённую плоть, мгновенно впитывается и распространяется по кровеносной системе… «кретинское чувство опасности, где же ты было, мать твою так, где ты было, когда я брался за этот тюбик?!»

Сердце пропустило пару ударов, оставив внутри Гарри неприятно пустое чувство, и забилось снова — рвано, неровно, в любой момент грозя перестать биться совсем. Гарри выронил щётку из руки и отступил в комнату — отчего-то пятясь, не решаясь поворачиваться к яду спиной, словно тот мог укусить.

Что теперь делать?

Противоядия у Гарри не было; можно было, конечно, отправиться к мадам Помфри или хоть к тому же Снейпу, помогал выжить раньше, на безоар уж как-нибудь расщедрится… но до обоих было далеко идти… слишком далеко, учитывая, что янтарного феникса он, как последний идиот, оставил в постели, на подушке. Да и чем бы он помог, отовсюду, куда можно добраться этим портключом, до больничного крыла ползти и ползти… Сердце забилось в сумасшедшем ритме, обгоняя себя само, и вдруг снова остановилось — на несколько долгих, очень долгих секунд; он пытался хватать воздух ртом, но отчего-то всё никак не получалось, совсем не получалось... Ноги Гарри предательски подломились, и он упал на тот самый ковёр, на котором несколько минут назад так беспечно валялся.

Что же, мать вашу, делать?

Ему казалось, он чувствует, как яд, чьей основой была вытяжка из ландыша лугового, течёт по венам, наполняет собой каждый капилляр и сжимает сердце горячими пальцами — так, чтобы потрепыхалось и замерло, потом забилось судорожно и суматошно, пытаясь убедить себя, что всё в порядке, а затем пальцы снова сжимаются, пуская по телу огненную боль, и сердце останавливается, просто останавливается… Гарри вырвало от боли прямо на пол — желчью и кровью.

Что… делать…

Перед глазами мелькали огненные круги, так похожие на его собственное пламя; одним мощным усилием Гарри перекатился на спину, и в глаза ему снова попал солнечный свет — только теперь Гарри смог встретить его, не моргая.

Этот яд рассчитан на людей.

Гарри не был больше человеком.

Шорох, грохот, шелест, стук обрушились на него; он долго мотал огромной чешуйчатой головой, пытаясь счистить с неё какую-то пыль, и только спустя несколько минут сообразил, что это обломки потолка и стен. Слизеринская спальня была рассчитана на пять человек; для одного дракона пространства было крайне мало. Гарри плюхнулся на хвост и запоздало подумал, что, не будь в нём чего-то того самого, что заставляло все двери Хогвартса открываться перед ним, остались бы от него рожки да ножки… ведь Хогвартс пропитан защитной магией, которая не преминула бы счесть прямым нападение разрушение подземелий…

Ну да какая была бы тогда разница — от яда умереть или от магии замка? Никакой абсолютно…

Голова Гарри и часть шеи оказались в пустынном коридоре подземелий — спальни располагались глубже всех прочих помещений. «Никто здесь, надо полагать, не ходит. Хотя не верю, чтобы на шум не явились…»

Шума и вправду было предостаточно, и Гарри не хотелось, чтобы его застали тут вот так — стиснутым обломками стен и потолка, почти беспомощным, растерянным. Он поворочался, скидывая с себя строительный мусор, и раздвинул полог своей кровати: единственной не пострадавшей — из-за Локус Сингулярис.

Кончиком кривого когтя Гарри осторожно дотронулся до крошечной оранжево-коричневой искорки на белом фоне подушки, и придавил; всё это было, разумеется, совсем неправильно, но оно сработало.

Оп-па… разнесли и Астрономическую башню. Хоть не Большой Зал, и то хлеб. Гарри пристроил феникса в складку шкуры — надёжно пристроил, так, чтобы ни в коем случае не выпал — и задумался. Если превратиться обратно, будет ли яд ещё действовать, или магия, текущая по жилам дракона, уже расправилась со всем лишним? По всей логике, Гарри мог без опаски превратиться в человека, но ему отчаянно не хотелось этого делать. Драконом он чувствовал себя свободней, чище, безопасней…

Он взревел, подняв голову к безоблачному небу, и взлетел, выпуская струи пламени, прорезавшие светло-синюю гладь; у первых курсов всё попадало из рук, а старшие непроизвольно втянули головы в плечи — рык был слышен всем.

Ядовито-ржавый дракон с вытянутым телом, идеально подходящим, чтобы долго гнаться за любым врагом, и зубами, которые даже в таком нежном возрасте могли бы при достаточном усилии порвать пополам слона, долго летал над окрестностями Хогвартса, то и дело коротко взрыкивая, а иногда откидывая чешуйчатую голову назад и отправляя к самому солнцу оранжевый язык негасимого пламени.

«Вот теперь я по-настоящему зол. Я слишком долго это терпел».

Гарри в неожиданном приступе ярости плюнул огнём на поляну, обуглив всю траву и цветы, превратив их в тонкий слой чёрного пепла. А от людей и животных должна, кажется, оставаться жирная сажа, хлопьями разлетающаяся вокруг от малейшего порыва ветра…

«Теперь я перейду в наступление… и будь я проклят, если в один прекрасный день ты, мразь, не пожалеешь обо всём, что сделал. Начиная с того, что родился».

Проходит время,

Но я теперь с зубами.

«Lumen», «Зубы».

И это снова было скандалом. Стоило ему приземлиться перед школой и превратиться в человека, как наткнулся взглядом на МакГонагалл и Снейпа; лица у обоих были белыми от злости, и кажется, только присутствие друг друга сдерживало их от того, чтобы заклясть буйного Поттера чем-нибудь противным и очень — для Гарри — печальным. В качестве воспитательной меры.

— Мистер Поттер! — у гриффиндорского декана дёргалось левое веко; Гарри торопливо шарил по карманам, ища кулон-портключ — не дай Мерлин, потерял... «Фух, вот он…». — Что Вы себе позволяете?!!

— У Вас, кажется, входит в привычку, Поттер, приводить школьные помещения в полнейшую негодность? — вкрадчиво поинтересовался Снейп, делая шаг вперёд.

Гарри непроизвольно отшатнулся назад.

— Это случайно вышло, — Гарри понял, что сболтнул глупость, сразу же, как закрыл рот.

— Все эти случайности Вы будете объяснять профессору Дамблдору! — МакГонагалл готова была, кажется, сама принять свою анимагическую форму и расцарапать Гарри лицо. Ну ещё бы, такое вопиющее нарушение распорядка. — Идёмте, Поттер!

Снейп бесшумной чёрной тенью следовал за Гарри и разгневанной, не прекращающей отчитывать зарвавшегося студента МакГонагалл; сам Гарри угрюмо молчал, не имея возможности вставить ни слова в своё оправдание. Странно даже, что со Слизерина не снято ещё ни одного балла; хотя, может, их сняли, пока Гарри летал. А может, такого бешеного количества баллов у Слизерина просто-напросто нет…

Горгульи, защищающие вход в кабинет директора, разъехались в разные стороны едва ли не раньше, чем МакГонагалл произнесла пароль — как же, Наследник идёт… Дамблдор в кабинете с кем-то разговаривал через камин; прислушавшись, Гарри понял, что директор договаривается о ремонте здания. «Вот-вот, пускай чинят — в следующий раз отравят, опять будет, что ломать, а то даже неинтересно как-то было бы…»

Дамблдор, договорив, попросил МакГонагалл и Снейпа подождать снаружи; Гарри остался стоять у стены. Фоукса в клетке не было, и единственным развлечением оставались портреты на стенах, неодобрительно шипевшие что-то о распоясавшихся желторотых студентах, которых надо, как в старые добрые времена, пороть и подвешивать к потолку за запястья — это ж надо, разрушить столько всего разом… мягкосердечен Альбус, утверждали портреты, строже надо к паршивцам… чем-то родным в худшем смысле этого слова повеяло на Гарри из этих слов, чем-то сильно смахивающим на тётю Мардж. Впрочем, если портреты не будут столь же неосторожны в высказываниях, они смогут избежать участи дражайшей тётушки…

— Гарри, Гарри, — Дамблдор сцепил перед лицом сухие узловатые пальцы. — Скажи, пожалуйста, зачем ты это сделал?

— Я не мог иначе, — Гарри пожал плечами.

— Почему, Гарри? — если отставить в сторону всю подоплеку разговора, всё, что произошло до этого момента — всё укрывательство Малфоя, всю безнаказанность каждого, кому вздумается поглумиться над Гарри, покалечить его — то можно было даже подумать, что в глазах цвета медного купороса прячется укоризна, разочарование и некая разновидность вселенской мудрости.

Определённо, до дамблдоровского цинизма Гарри было ещё расти и расти.

С другой стороны, он вовсе не был уверен, что хочет вырастать в нечто похожее на директора. Лучше уж в похожее на Вольдеморта, право слово.

— Я подумал, что тело дракона может уничтожить яд в крови.

— Что за яд? — Дамблдор выглядел удивлённым. — Зачем ты пил яд, Гарри?

— Не пил я никакого яда! — Гарри захотелось задушить Дамблдора его же длиннющей бестолковой бородой. — Мне добавили его в зубную пасту.

— Кто добавил?

— Драко Малфой, — Гарри не сомневался в этом, но директор, кажется, точку зрения Гарри не разделял.

— У тебя есть доказательства, Гарри? Яд в пасте можно найти, но доказать, кто его изготовил и добавил…

Гарри прикусил губу. Доказательств лично ему не требовалось — точнее, за эти годы их накопилось куда больше, чем нужно. И директор, надо заметить, отлично знал о каждом из них.

— Кроме того, Гарри, ты, как мне кажется, преувеличиваешь. Детская вражда не может зайти так далеко, согласись.

— А если не он, то кто, по-вашему, это сделал? — задал Гарри вопрос на засыпку.

Директор невозмутимо пожал плечами.

— Быть может, тебе показалось, Гарри, и это был вовсе не яд. Пасты время от времени меняются, и у них разные вкусы… тебе могло померещиться.

Сердце, то замирающее — словно навсегда, и секунды тянутся, дробятся на мелкие-мелкие фрагменты, наполненные удушьем и болью… запах рвоты, смешанный с запахом моющих средств… подгибающиеся коленки, слабость, тошнотворная, отвратительная…

Многое может мерещиться. Но кое-что мерещиться не может по определению. Оно может только быть.

Гарри задумчиво склонил голову набок и участливо спросил:

— Если Вам так хотелось бы, чтобы я умер, отчего же Вы сами руку не приложите? Было бы куда проще…

Дамблдор нахмурился.

— Гарри, не нужно переходить на ничем не обоснованные грубости. Разумеется, я забочусь о твоей безопасности, как и о безопасности любого другого ученика Хогвартса…

Гарри рассмеялся — зло и коротко.

— В таком случае Хогвартс — просто пораз-зительно удачливая школа. В ней до сих пор осталось хоть сколько-то студентов — даже учитывая то, что Вы изо всех сил заботитесь об их безопасности так же, как о моей…

Гарри оттолкнулся от стены, к которой прислонялся плечом, и вышел.

Его снова тошнило, но, к счастью, не так уж сильно, чтобы его вывернуло остатками желчи прямо на лестнице.

Первую половину учебного дня он успел благополучно пропустить; собственно, он и приземлился-то перед входом в школу только в самом начале обеда. На обед идти хотелось и не хотелось одновременно; организм, налетавшийся под облаками, требовал еды и питья, но не было никакой охоты приходить туда, где есть сотни любопытных и неприязненных глаз. К тому же коль скоро у них есть яд, то можно его и в еду Гарри добавить; особенно теперь, когда он сидит на своём конце стола не один и может в суматохе не заметить, как это случится. Можно ведь и не успеть превратиться… да и яды бывают разные…

Словом, Добби был незаменим.

Но на уроки во второй половине дня надо было тащиться, увы и ах… Гарри долго искал листок с расписанием в той мешанине, в которую превратилась спальня; пусть его кровать это и не затронуло, но уже для того, чтобы пробраться к ней, надо было проявить чудеса акробатического искусства. Обломки камня впивались в ступни через тонкие подошвы кроссовок, Гарри морщился и ускорял движение — больно будет всё равно, слишком много тут мусора, так не лучше ли побыстрей, не растягивать же это всё… зря он так быстро ушёл от директора — надо было хоть спросить, где теперь жить придётся, пока всё не починят. Хотя можно будет осведомиться потом у Снейпа…

«Та-ак… Трансфигурация… История магии… и всё на сегодня, лёгкий день. Ну, не с утра, конечно…»

Уроки прошли сравнительно спокойно; артиллерию возмущённых взглядов Малфоя, который, кажется, полагал то, что Гарри в очередной раз выжил, своим личным оскорблением, можно сказать, плевком в аристократическое лицо, можно было не считать. Гарри сидел с прямой спиной и записывал лекции, то и дело убирая падавшую на глаза чёлку за ухо; МакГонагалл, словно беря пример с Малфоя, всю пару не спускала с Гарри подозрительного взора — как будто ждала, что он прямо здесь и превратится снова, поломав её драгоценный кабинет, или, скажем, просто вытащит из кармана ножик и пойдёт резать и бить направо и налево — но образ пай-мальчика, кажется, успокоил излишне бдительного декана Гриффиндора.

На ужин Гарри всё же явился в Большой зал, понимая, что его могут отправлять туда в добровольно-принудительном порядке, если он будет игнорировать общие трапезы; недаром Снейп ещё в день поступления в Хогвартс указывал ему на необходимость вести себя «как все». А пресловутые «все» совершенно определённо не питались в спальнях, командуя чужими домовыми эльфами…

По залу пробежал шёпоток, когда Гарри вошёл; но это было такой мелочью, право же. «Всё познаётся в сравнении», — с этой многомудрой мыслью Гарри занял своё место между Олегом и Сергеем Поляковым и придвинул к себе ближе блюдо с рыбным пирогом.

— Привет, — Олег, опёршись локтями о стол, держал кубок с соком в руках и отпивал мелкими глотками.

— Привет, — Гарри откусил от пирога.

— Чшто это ты сегодня учшинил? По школе гуляют слухи, но ничшего толком неясно.

— Я п’ев’атилша п’ямо в шпальне, — пояснил Гарри сквозь пирог. — От шпальни нишево не ошталошь…

— А зачшем ты превратился в спальне? — сам говоривший с акцентом, Олег не испытывал особых трудностей с расшифровкой этих загадочных речений.

— Надо было, — туманно ответствовал Гарри, запив еду соком.

— А зачшем надо? — золотые глаза, повёрнутые к Гарри, сверкнули так ярко в лучах сотен свечей, что Гарри поперхнулся и закашлялся. Правда, это почти сразу и прошло, но всё же…

— Очень надо, — Гарри отдал всё своё внимание жареной картошке.

— Потом расскашешь?

— Наверно, — пробормотал Гарри. Ему вспомнился тот поцелуй в палатке. Это было… неплохо.

Но у него есть Билл, в конце концов. Подумаешь, золотые глаза… «Вешался ты в прошлом году на Ремуса, тоже с ума сходил от его глаз, почти таких же… чем-нибудь хорошим это закончилось?», — поддел Гарри сам себя.

— Тогда ладно, — Олег снова сосредоточился на соке.

«Обиделся?»

Гарри искоса взглянул на Олега; чёткий профиль — действительно модельный — не выдавал никаких эмоций своего обладателя. Казалось, всё спокойствие мира было заключено в семнадцатилетнем дурмстранговце.

«Нет, скорей всего. Просто выслушал, понял и принял».

— Ты давно учился анимагии? — вопрос Кати Смирновой прервал раздумья Гарри.

— Я ей не учился, — правдиво ответствовал Гарри. А есть смысл врать, что с двух лет обитал в горном монастыре Таиланда, осваивая различные тайные и явные магические искусства, от анимагии до умения насылать грязевую порчу на светлые брюки одним поднятием брови?..

— Но… как же так…

— Я просто вышел на поле и превратился, — с точки зрения Гарри, пересказывать всю предысторию насчёт того, как дракон в нём просыпался под солнечными лучами, рос, расправлял крылышки, издавал первые рыки, помогал жить — просто продолжать жить, было бы пустой тратой времени.

Трудно ведь поверить, что то, что другим даётся годами упорного труда, далось кому-то за несколько месяцев не особо обременительных непривычных ощущений.

— Так не бывает!

— Но вот было же.

— Значит, ты не хочешь говорить, когда и кто тебя учил, — сделала Катя совершенно ошибочный вывод и огорчённо замолчала.

— Никто меня не учил, — повторил Гарри. — Правда. Так тоже случается, только редко…

— А почему вдруг у тебя это случилось так вовремя?

— Это значит только, что мне очень повезло. Я вообще удачливый, — «ну, смотря как понимать вообще слово «удача»…»

— Действительно удачливый? — с интересом уточнил Поляков.

Гарри вспомнил, как сегодня утром успел распознать вкус ландыша до того, как скончался от сердечной недостаточности или чего-нибудь в этом роде, а потом сумел поймать глазами лучик солнца — а что, если бы день был пасмурный? Своих сил могло и не хватить…

— Да. А что?

— Можно прядь твоих волос?

— Можно, — пожал Гарри плечами. — Но зачем?

— Там, где я родился, принято верить, что, делясь волосами, везучий человек делится и любовью своей судьбы, — объяснил Поляков, вынимая палочку. — Так я могу отрезать прядь?

— Отрезай, — согласился Гарри, пряча ухмылку. Его судьба, злобная насмешливая стерва, не то чтобы любила его — скорее, хранила для будущих, больших, чем сейчас, гадостей. Но тоже себе вариант везения… если поможет, то пускай. Поляков был неуклюж и постоянно что-нибудь ронял на себя; в этом он превосходил даже Невилла Лонгботтома, хоть и ненамного. Если прядь волос Гарри даст ему немного уверенности в себе, то почему бы и нет? Хотя это поверье отдавало наивностью и каким-то первобытным шаманизмом.

— Caedo, — палочка Полякова мелькнула на миг перед глазами Гарри, и через секунду болгарин держал на ладони развихрившуюся во все стороны, упорно свивавшуюся в колечко тонкую чёрную прядку. — Спасибо.

— Не за что.

Мужская часть четвёртого курса Слизерина должна была спать этой ночью в пустующих комнатах Хаффлпаффа; факультет Хельги занимал башню, в которой было слишком много свободного места, и для пяти человек пространства было более чем достаточно.

Такая же комната, как порушенная, только отделанная цветами Хаффлпаффа, чёрный и жёлтый; Гарри комната показалась уютной, как пчела на картинке в детской книжке, но остальные явно не разделяли его мнения.

— Какая гадость, — брезгливо заявил Малфой, усаживаясь на свою кровать. — Хаффлпафф, брр… при одной мысли блевать тянет.

Гарри обязательно бы посоветовал блондину пойти, да так и сделать, но был слишком занят поспешным скрытным распихиванием по укромным местам кровати и тумбочки мантии-невидимки, Карты Мародёров, сундука со всеми обычными вещами и мешочка с рунами.

— Позор для слизеринца — спать в башне Хаффлпаффа, — продолжал распинаться Малфой. — И, между прочим, всё это из-за Поттера…

Малфой угрожающе замолчал, давая последнему возможность прочувствовать всю глубину своего падения, но подлый Поттер был совсем не впечатлён — он устроился на кровати, поджав под себя ноги, и раскрыл учебник по Зельям.

— Эй, Поттер! Я к тебе обращаюсь!

Гарри не поднял головы.

— Поттер! Ты что, оглох на своём Турнире?

— Нет, — безразлично бросил Гарри.

— Тогда какого Мерлина ты молчишь, а?

— А зачем мне с тобой разговаривать? — Гарри поднял голову и прикрыл учебник, заложив пальцем место, где читал. — Да и не о чем…

Малфой вспыхнул.

— Ты забываешься, Потти…

— Тебя давно пора поставить на место, Малфой, — учебник был с явным сожалением отложен в сторону. — Лично меня тянет блевать при мысли о том, что власть на целом факультете забрала в свои блудливые ручки такая мелкая дрянь, как ты.

Гарри выплёвывал слова, совершенно ему не свойственные, с неким наслаждением, наблюдая, как поминутно меняется цвет лица Малфоя с белого на красный и с красного на белый. Будь его воля, он бы никогда такого не сказал — вообще. Но обойтись без этого было никак нельзя…

— Ты слишком много берёшь на себя, Потти, — палочка определившегося на белом цвете Малфоя смотрела прямо Гарри в грудь, и разделяло их не более полутора метров — промахнуться Ступефаем или той же Авадой на подобном расстоянии нельзя было даже специально.

— Ну не дурак ли ты, Малфой, — Гарри не делал никаких попыток достать свою палочку, скатиться с кровати, чтобы убраться с линии огня, или сделать ещё что-нибудь в том же роде, и с удовольствием видел, как это настораживает Малфоя. — Кто-кто, а ты должен помнить, что я и без палочки много чего могу.

— Например? — прищурился Малфой. — Что ты можешь сделать? Превратиться и сесть на меня своей задницей, чтобы раздавить?

— Могу превратиться и раздавить. Могу превратиться и сжечь тебя, чтобы потом говорить, что давно тебя не видел, и что ты, наверно, без вести пропал — потому что в этом комке сажи никто никогда тебя не опознает. Но главная твоя проблема не в том…

— А в чём же по-твоему, Потти?

— В том, что всё это я могу сделать с тобой и не превращаясь.

Малфой фыркнул.

— Это ты-то? Да даже если ты и способен превращаться в ящерицу-переростка с крылышками, это не значит, что у тебя есть какие-то мозги и умения…

Слова застряли у Малфоя в горле — Гарри плавным, грациозным, совершенно безопасным жестом вытянул вперёд руку, и из центра его ладони вырвался ревущий язык пламени. Кребб и Гойл, в памяти которых свеж был первый курс, наполнили спальню басистым визгом; Забини продолжал вести себя так, словно он был в комнате один, листая какую-то книгу. Малфой отшатнулся, споткнувшись о собственную кровать, почти упал на неё, звучно ударившись затылком о стену; огонь, недовольно гудя, промчался в сантиметре от платиновой макушки. Почти так же, как на чемпионате мира по квиддичу… только здесь для Гарри практически не было сдерживающих факторов.

Гарри почувствовал, как раскрывается до сих пор захлопнутая напрочь способность к сопереживанию — наверно, пришло время; чужой страх, липкий, холодный, обволок его. Малфоевский страх.

— Ты блефуешь, — заявил Малфой чересчур бодрым голосом, подходящим скорее для рекламы готовых завтраков, чем для сложившейся ситуации. — Тебя выпнут из школы, если ты что-нибудь со мной сделаешь.

— Тебя же не выпнули, — Гарри спустил ноги с кровати и сел на её краю, сцепив пальцы на коленях. Его каким-то местом даже забавляло всё это; правда, совсем немного.

— Я — Малфой.

— А я — Поттер. И что?

— Мой отец не допустит… — голос Малфоя затихал постепенно, и Гарри кивнул, угадывая, о чём подумалось блондину.

— Он-то, может, и не допустит, но вот только твой труп или просто покалеченное тело он увидит постфактум. Что бы там со мной ни сделали после, тебе от этого лучше не станет.

— Но ты ведь не хочешь, чтобы тебя исключили, не так ли? — Малфой, казалось, искал, чем можно зацепить Гарри. Искал и не находил.

— Ты думаешь, тут мне лучше, чем у родственников-магглов? — Гарри приподнял бровь. — Хуже будет им, а не мне. Да к тому же если б меня хотели исключить, исключили бы из-за спальни и Астрономической башни. Этого хватило бы, чтоб десяток студентов выгнать. Но вот он я здесь, Малфи, как тебе ни прискорбно осознавать этот факт.

Гарри хотелось пойти в туалет и сунуть два пальца в рот — ощущение подобный разговор оставлял мерзостное, тухлое, как будто сам он был таким же моральным уродом, как Малфой; как будто он тоже был готов оставить от того, кто ему не по вкусу, мёртвое тело — просто потому, что так захотелось. И чтобы долго рвало, долго выворачивало и очищало, пока во рту не останется только чистый жгучий вкус желчи, без этой тухлятины, ложащейся на язык тонким сальным слоем, пока он не станет чист от всего этого, похожего на самый занудный и страшный одновременно ночной кошмар.

Малфой молчал, исподтишка снова нацеливаясь в Гарри палочкой. Гарри никак не комментировал это, лишь кривя губы в усмешке. Кребб и Гойл на кровати кого-то из них наблюдали за происходящим и никак не могли понять, требуется ли помощь их божеству.

— Cru… — решился наконец Малфой, но Гарри был напряжен, как струна, ловя малейшее движение блондина, и сумел отреагировать вовремя.

— Sanguinis ejectio!

Великая вещь Запретная секция.

Кровь выплеснулась изо рта Малфоя вместе с надсадным кашлем; блондин согнулся в три погибели, выронив палочку. При каждом приступе кашля новая порция дымящейся алой жидкости выплескивалась на белоснежные наволочку и пододеяльник, на жёлтый с чёрным ковёр, на мантию самого Малфоя. Кребб и Гойл вскочили, протестующе взревев, и бросились на Гарри, но тому хватило обыкновенного Stupefy, чтобы избавить себя от заботы о них — в конце концов, силой и сопротивляемостью Кребб и Гойл очень уступали троллю. Забини продолжал читать, не обращая окружающий мир никакого внимания, и Гарри на миг стало интересно, вникает ли тот хоть в одно слово из всех, что там напечатано.

— Finite Inkantatem, — Малфой, освобождённый Гарри от необходимости выкашливать кровь, с отвращением сплёвывал на пол её остатки, пытаясь то вытереть окровавленные пальцы о кровать или ковёр, то пригладить превратившиеся в воронье гнездо волосы.

— Deletrius, — шепнул Гарри волшебной палочке. Теперь никто никогда не узнает, что с её помощью делали — хоть десяток Priori Incantatem. — Тебе достаточно, Малфи, или хочешь ещё?

Малфой вскочил на ноги и, ткнув палочкой в сторону Гарри, послал в того Ступефай.

— Protego! Хочешь ещё, стало быть… — заключил Гарри и стремглав бросился прочь с кровати, пропуская над собой Аваду Кедавру. Зелёный луч врезался в стену, выбивая несколько кусков камня, просвистевших в разные стороны. Один, кажется, даже упал Забини на книгу.

— Fodico!

Гарри положительно не знал, откуда в библиотеке школы — пусть даже и в Запретной секции — взялась книга о проклятиях пыток. От книги пахло запёкшейся кровью, что неудивительно… для Гарри не стал откровением состав чернил, которыми она была написана. Проклятия, записанные там, не нравились Гарри, но он выучил пять или шесть — просто, чтобы знать, чем ответить вот в таком вот случае, как сейчас. В конце концов, проклятие, которое заставляет человека чувствовать, как во все его болевые точки разом втыкается по иголке, всё же лучше, чем Авада. И даже куда как лучше, чем Creagrae Increscunt, потому что не причиняет никаких реальных повреждений. Только ощущения. Только иллюзии.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, Поттер, тебя посадят, — голос Забини застал Гарри практически врасплох.

— Так тебе же лучше, — отозвался Гарри. — В этой школе собралась целая толпа нашедших друг друга людей с одной, но пламенной мечтой: чтобы я сдох. Ну, или чтобы загремел куда-нибудь, откуда не возвращаются. Ты к числу этих людей принадлежишь, так что решительно не понимаю, зачем тебе понадобилось меня предупреждать.

— Разве ты сам хочешь загреметь в Азкабан?

Гарри шевельнул палочкой, освобождая Малфоя от Фодико, и задумался об этой альтернативе всерьёз.

— Нет, там я сдохну от воспоминаний. Не пойдёт.

— Тогда не пытай никого больше.

— Миротворец,

* * *

! — не выдержал Гарри; во рту мгновенно появился вкус дешёвого мыла, которым тётя Петуния заставляла его мыть губы и язык каждый раз, как с его губ срывалось неприличное слово. — Малфоя ты, значит, не предупреждаешь, чтоб Авадой не швырялся, за это у нас, надо полагать, уже не сажают… Protego! Circumplexux est!

Малфой, отойдя от Фодико, пытался зацепить Гарри с помощью Инкарцеро, но Гарри не был расположен к повторению ошибок прошлых лет. Пусть блондинчик поваляется спелёнутым магией по рукам и ногам, как в коконе. Чем меньше он размахивает палочкой, тем лучше окружающей среде, если вдуматься.

— Не предупреждаю, — спокойно подтвердил Забини; за этим спокойствием пряталась бушующая истерика, готовая прорваться в любой момент. — Его в любом случае отмажут. Он же Малфой.

— Тем лучше, — заключил Гарри. — Надо же, чтобы кто-то дал ему пинка, раз сам он не настроен по отношению к себе критически.

Забини криво ухмыльнулся.

— Бесполезное дело, Поттер, выступать против Малфоев.

— Лучше сразу лечь под них, расслабиться и получить удовольствие, как это ты сделал? — мягко поинтересовался Гарри.

Вот теперь Забини проняло; он вскочил на ноги, сжимая кулаки — странно, что ещё за палочку не схватился. Наверное, просто не вспомнил в порыве благородного гнева.

— Не говори о том, чего не знаешь!

Гарри хмыкнул. Где-то он это уже слышал.

— Если не хочешь, чтобы я говорил с тобой, то, мать твою, что мешает просто не обращать на меня внимания? Какого Мерлина ты на пару с Малфоем лез ко мне все эти годы, доставал, травил, насиловал? Просто так, потому что жить скучно?

Забини прикусил губу. Насколько Гарри мог судить — очень мешало всеобъемлющее, эгоистично забивающее эмпатический эфир малфоевское возмущение сложившейся ситуацией — в Забини боролись злость, обида и… что это? Намёк на раскаяние? «Да у меня уже глюки пошли…»

— Ну… я…

— Можешь не стараться, меня это не интересует, — оборвал его Гарри.

Наступила тишина, прерываемая лишь поскуливанием Кребба и Гойла. Гарри поморщился и заткнул палочку за пояс.

— Какое же вы все дерьмо, — припечатал он. — Меня от вас тошнит.

Спать здесь было решительно невозможно. Гарри шепнул «Accio» и сунул в карман сложенные много раз мантию-невидимку и Карту Мародёров. Остальное может подождать здесь — вряд ли они додумаются спереть бесполезные для них руны или, скажем, старые штаны Дадли из сундука, которые там валяются с лета. Гарри вышел из комнаты, не оглядываясь, и сжал янтарного феникса, ничуть не повредившегося от контакта с когтями дракона. Прежде чем очутиться на порушенной им же Астрономической башне, он успел услышать спокойный голос Забини:

— Finite Incantatem!

Действительно, не оставлять же Малфоя валяться на полу всю ночь. Толку-то?

Астрономическая башня, как и слизеринская спальня, была в плачевном состоянии; спиной и головой Гарри-дракон снёс всю крышу площадки, оставив только обломки колонн, на которые эта крыша опиралась. Наверняка профессор Синистра этого ему не простит… по крайней мере, ещё несколько месяцев после починки так точно.

Гарри постоял немного на площадке; темнота, непроглядная, хоть глаз выколи, обступала его со всех сторон — сегодня на небе не было ни луны, ни звёзд. И было холодно… очень холодно. Конец ноября, а на Гарри только тонкие джинсы и футболка, купленные летом миссис Уизли. Ветер пробирался под футболку, заставлял ёжиться и покрываться мурашками. Идти было совершенно некуда, делать тоже нечего. Можно, конечно, было напроситься на ночлег к Хагриду, но пока разбудишь его, объяснишь всё, старательно обходя самые острые углы, пока устроишься на ночлег — как раз начнётся рассвет… Гарри вздохнул и, словно извиняясь неизвестно перед кем, развёл руками.

Дракон, неразличимый в темноте, пару раз моргнул слабо фосфоресцирующими зелёными глазами, привыкая к своему зрению, и взмахнул крыльями, взлетая.

Гарри был рад узнать, что драконы не могут натолкнуться ни на что, в какой бы темноте они не летели; то есть, они, конечно, могли, но лишь намеренно. Некое шестое драконье чувство подсказывало ему, где были стены и деревья, позволяя облетать их вовремя. Да и глаза помогали немало, хотя Гарри и чувствовал себя дезориентированным: даже в самых лучших, самых подходящих очках он никогда не различал столько красок и деталей, сколько драконьими глазами этой ночью.

Здесь, в воздухе, было спокойно и хорошо, и Гарри начал понемногу отходить от всего произошедшего, от слов, которые были ему не свойственны, от проклятий, которые он никогда не хотел ни в кого посылать, от чужих злобы, страха и смятения (ему и своего хватало с избытком). Он сделал круг над Запретным лесом; отсвет драконьих глаз упал на старое одноэтажное строение. Гарри на лету превратился в человека и полетел на землю, не имея ни сил, ни желания затормозить свой полёт.

Удар был тем более болезненным, что вполне ожидаемым; Гарри умудрился приземлиться не в какую-нибудь лужу, которая смягчила бы возвращение с небес на землю, а прямо на мёрзлую, твёрдую почву, которую, пожалуй, можно было бы разрыхлить только с помощью острого топора и дрели. Многострадальный локоть взорвался оглушительной болью, и Гарри сквозь шум крови в ушах сообразил, что опять раздробил его. Помимо этого наличествовала, кажется, трещина в колене, сотрясение мозга — Гарри подташнивало уже не по идеалистическим мотивам, а по вполне прозаическим, и голова кружилась — и множество синяков по всему телу.

Проклятый дом Мартина. Нашёл же время попасться на глаза…

Гарри зажмурился и попытался отвернуться от старого дома, возвышавшегося всего в паре метров от незадачливого анимага; из приоткрытых — а кому, собственно, понадобилось бы закрывать их? — дверей веяло застарелыми болью и страхом. Собственными болью и страхом Гарри.

Ему хотелось плакать, кричать дурным голосом, бежать отсюда немедленно; Гарри потянулся к фениксу на шее, но резкая боль в локте не дала ему даже толком поднять руку и заставила солидную порцию тщательно сдерживаемых слёз выступить таки на глазах. Гарри сдался и откинулся на спину, старательно пялясь в небо. «Вот тут меня и найдут через пару месяцев. И будет всем хорошо, и мне тоже…» Холод земли был воистину мертвящим, и Гарри в глубине души осознавал, что был бы действительно рад подобному исходу. Тогда уже не было бы так чертовски больно, в конце концов.

Некоторое время Гарри так и провёл — лёжа на спине и развлекался лишь тем, что искал десять отличий между темнотой под веками и темнотой вокруг. Не находилось ни одного, вследствие чего развлечение было довольно-таки сомнительным.

«Почему, чёрт побери, я должен бояться каких-то замшелых строений? — вопросил он мысленно. — Если на то пошло, то пусть они сами меня боятся…»

Гарри неловко перевернулся на живот, сдавленно ойкая всякий раз, как задевал землю больным локтем, и пополз к дому Мартина. Колено при этом приходилось беречь, и фактически Гарри пользовался одной ногой и одной рукой, держа при этом прочие конечности так далеко от касаний чего бы то ни было, как мог. К концу своего пути длиной в три с половиной метра Гарри совершенно выбился из сил; он тяжело дышал и кусал губы, чтобы сдержать слёзы — растревоженные травмы разнылись со страшной силой.

Кончиками пальцев здоровой руки он доставал теперь до шершавой деревянной стены дома Мартина; ему казалось, оттуда пахнет кровью — той самой кровью — но умом он понимал, что запах идёт сейчас от разбитого локтя.

Для этого не требовалась палочка; всего лишь небольшое усилие воли, и на ладони Гарри вспыхнул огонёк. Ещё одно напряжение мысли, и огонёк перетёк на пальцы, чуть-чуть, немного… стена дома, отсыревшая, старая, упорно не хотела поддаваться огню, но Гарри было совершенно некуда спешить. Он готов был лежать здесь, истекая кровью и терпя обжигающую, заставляющую сердце постукивать с перебоями боль, пока упрямый дом не вспыхнет; не прошло и трёх минут, как дом сдался, и яркий оранжево-красный огонёк побежал вверх по стене, разрастаясь, разветвляясь, превращаясь в полноценный пожар.

Гарри удовлетворённо обмяк на земле и здоровой рукой нашарил портключ. Идти куда-то он был решительно не в силах.

В библиотеку Гарри тоже вполз. Встать он не мог — колено немедленно взрывалось болью, как будто разбрызгивая осколки жидкого огня по всей ноге вверх и вниз, и белые круги начинали в такт биению сердца расплываться у Гарри перед глазами; так идут круги по воде, куда бросили тяжёлый камень.

— Accio книги по медицине!

Гарри оказался буквально погребён под грудой книг разного формата; хорошо хоть, он мог дышать, а несколько лишних синяков его совершенно не смущали. Он вытянул первую попавшуюся книгу и, подсвечивая себе всё тем же огоньком, листал, пока не наткнулся на несколько обезболивающих заклинаний. Старое доброе Ferula надёжно облегло колено, и Гарри сумел встать и доковылять до мадам Помфри, предварительно отправив все книги по местам.

Её пришлось долго будить, зато Гарри был вознаграждён тем, как быстро и чётко она начала действовать, как только прояснила для себя ситуацию: есть больной ребёнок, и его нужно срочно лечить. Гадостный вкус Костероста смешался с послевкусием многих других зелий — укрепляющего, кроветворного, кровеостанавливающего, снотворного…

— Гарри, милый, кто с тобой это сделал? — мадам Помфри, причитая, осторожными взмахами палочки буквально собирала его локоть по кусочкам, как конструктор.

— Я упал, — честно сказал Гарри и закрыл глаза, намереваясь поспать.

Мадам Помфри не поверила ему, но говорить что-то ещё помимо этой чистой правды Гарри не собирался.

Единственным, что омрачало его сон, было то прискорбное обстоятельство, что Малфой, скорее всего, после этой ночи озлобится ещё сильнее и не даст покоя. Ну что ж… его ждёт ещё много сюрпризов. «Я поклялся себе, что этот ублюдок пожалеет о том, что родился на свет… значит, так и будет».

«Elle est ravissante, votre elue».

(Она обворожительна, ваша избранница (фр.)

Борис Акунин, «Статский советник».

Начало декабря принесло Хогвартсу дождь со снегом и пронизывающий ветер; Гарри неизменно надевал под мантию свитера и в Большом зале уделял больше внимания дымящемуся чаю, чем прохладному тыквенному соку. В подземельях было, как обычно, хуже всего; там было, пожалуй, даже более промозгло, чем на улице, и Гарри, закутавшись в одеяло и устроив ступни на грелке, положенной в постель заботливыми домовыми эльфами, всё равно мёрз. При всём этом он по-прежнему не простужался; теперь он был уверен, что причиной этому уникальному иммунитету был драконий огонь в крови, который всегда чуял Фоукс. Видимо, гриппозные микробы тоже чуяли и предпочитали обходить стороной, придерживаясь известной максимы «целее будем».

Восстановленная спальня была точно такой же, как раньше; за одним исключением: на стене не сохранилось остатков надписей, сделанных на втором году испорченным Praefocabilis. Зелье удушения, сваренное Малфоем и Забини, было успешно модернизировано Гарри до состояния пригодности в основном к тому, чтобы отчищать чайники от накипи, и оно прожгло какие-то дурацкие пафосные слова… кажется, то было одно слово, «mors», «смерть» по-латыни. «Здесь больше нет смерти», — саркастически заключил Гарри.

Гостиную тоже пытались восстановить — заодно уж. Но ничего не вышло; опытные ремонтники отказались пробовать придать стенам нормальный вид; при этом они только разводили руками — стена не поддавалась никакому магическому или механическому воздействию, явно предпочитая пребывать в состоянии полурасплавленного сыра. Астрономическую башню, впрочем, починили быстро, и жизнь вошла в прежнее русло. Гарри сидел на занятиях один, чувствовал ненавидящие взгляды Малфоя, непонятные — Забини, опасливые — всех прочих слизеринцев, уважительно-напряжённые — остальных факультетов. Исключение составляли хаффлпаффцы, продолжавшие честно ненавидеть Гарри всей душой из-за попрания славы, заслуженной Седриком как правильным чемпионом, но их эмоции мало трогали Гарри — эмпатические способности вели себя терпимо, и никакая головная боль (только в прямом смысле слова, конечно) его не преследовала. Пожалуй, из всех учеников Хогвартса только Фред, Джордж и Невилл Лонгботтом относились к нему, как к нормальному обычному человеку. Близнецы знали Гарри лучше, чем он сам себя, и их не удивило его превращение в дракона, а только обрадовало; они утверждали, что так им даже спокойнее, потому что они знают, какая дополнительная защита у Гарри имеется. Их только позабавил правдивый рассказ о плачевном виде слизеринской спальни; Гарри, всё никак не будучи в силах избавиться от иррационального желания проверять их, чтобы разочароваться — может быть, оно было ему нужно, чтобы не так больно было думать о том, чего он лишился по вине Малфоя и Забини — рассказал близнецам о том, кто сжёг дом Мартина. Какой только реакции он от них не ждал, но точно не той, что последовала: Фред и Джордж просияли и предложили ему каждый по шоколадной лягушке. Гарри шоколад взял, но сволочью себя чувствовать не перестал. Похоже, разочароваться в близнецах ему не удастся; разве только кто-нибудь наложит на них Империус и заставит сделать что-нибудь, что никогда не пришло бы в головы им самим.

Что до Невилла же… Гарри не был уверен, что Лонгботтом был действительно в курсе того, что случилось на первом испытании Турнира; по крайней мере, в их кратких разговорах не проскальзывала эта тема, и сам Невилл не высказывал своего мнения об анимагических умениях Гарри. Отношение Невилла к Гарри не изменилось ни на йоту — то же дружелюбие, то же доверие. Гарри оставалось только жалеть, что они на разных факультетах; общение с Невиллом привносило в суматошный мир нотку спокойствия и стабильности. Тем более что Невилл был великолепен в Гербологии и готов был вещать о растениях часами; Гарри один из лучших в Зельях, тоже неплохо знал всё, что они должны были изучать с профессором Спраут, и любил разговаривать о растениях, хотя по большей части с точки зрения их утилитарной зельдельческой ценности.

Рон по-прежнему не разговаривал с Гарри, Гермиона только кивала при встрече — кажется, она была всерьёз напугана чем-то. Гарри предполагал, что это может быть следствием того, что она всегда была слишком хороша в теории и пребывала в полной уверенности, что в четырнадцать лет анимагом стать нельзя. Нос ещё не дорос. Гарри же привносил в её упорядоченный мир почерпнутых из книг схем человеческих отношений и научных фактов самый настоящий хаос; возможно, именно это порождало в карих глазах гриффиндорки опасение и боязливость.

Загадочнее всех вёли себя двое из окружения Гарри: профессор Снейп и Олег Крам. Первый был последней сволочью — как всегда, впрочем; но тем странней это казалось Гарри, чем больше времени он тратил на то, чтобы подсчитать те разы, когда Снейп ему помогал. Гарри не сомневался, что Снейп, как и Дамблдор, знал обо всём, что творилось на змеином факультете, но ничего не предпринимал по каким-то своим причинам; но, по крайней мере, декан Слизерина заботился о том, чтобы Гарри не опаздывал на Астрономию или на Хогвартс-экспресс и спас его в тот раз, когда Добби — к счастью или к несчастью — зашёл поменять простыни в слизеринской спальне. Крайне трудно должно было быть совмещать в себе эти две крайности — неприязнь, почти ненависть, и заботу, какой Гарри ещё ни от кого не видел. Он вообще не видел ни от кого из взрослых людей заботы; исключая разве Молли Уизли, но той никогда не доводилось спасать ему жизнь.

Дурмстранговец же вёл себя так, словно того поцелуя перед первым испытанием не было вовсе; спокойный, весёлый, корректный, как хороший приятель. Гарри снова чувствовал, что ничего не понимает, и пытался выяснить, заводя разговор о близлежащих по тематике предметах: о Турнире, о любви, о магии… Олег так искусно обходил любые подводные камни в разговоре, что Гарри всерьёз засомневался, не смеётся ли Крам над ним втихомолку, видя насквозь все эти ухищрения. Кажется, не смеялся; по крайней мере, Гарри чувствовал бы тогда веселье и злорадство сквозь умиротворение и покой. Порой Гарри даже завидовал подобному владению собой — ему до таких высот усмирения эмоций было далеко. Очень далеко.

Декабрь выл за окном вьюгами, сухими и колкими, не приносящими снега, а только сеющими промозглый влажный холод; на памяти Гарри не было ещё в Хогвартсе такой унылой и холодной зимы. Прошло уже почти две однообразных недели, когда на очередных сдвоенных с Гриффиндором Зельях в самом конце занятия Снейп, встав у учительской кафедры, смерил класс своим фирменным взором «до-того-как-я-повстречал-вас-всех-я-не-знал-что-можно-быть-тупее-флобберчервя» и заговорил:

— Как знает уже не меньше половины из вас, приближается Рождественский бал — традиционное мероприятие Турнира Трёх Волшебников, а кроме того, прекрасная возможность для всех нас ближе познакомиться с иностранными гостями, — лицо Снейпа ясно выражало, что иностранные гости могут отправиться в то место, куда им заблагорассудится, и вовсе не обязательно в этом месте не должно плохо пахнуть и быть темно и тесно, но озвучиваемый текст, скорее всего, был утверждён директором заранее. — На бал допускаются студенты начиная с четвёртого курса, хотя при желании вы можете пригласить и младших...

Студентки обоих факультетов зашушукались и расхихикались, за что Гриффиндор лишился пяти баллов, поскольку урок ещё формально не кончился.

— Форма одежды парадная, — продолжил Снейп. — Бал состоится в Рождество в Большом зале, начнётся в восемь вечера и продлится до полуночи. И вот ещё что... Поттер, персонально Вам…

Гарри навострил уши, полный самых дурных предчувствий.

— Чемпионы Турнира и их партнёры открывают бал.

— Какие партнёры? — не понял Гарри.

— Партнёры по танцам, — Снейп выплюнул слова так злобно, словно именно эти несчастные лексические единицы были его кровным врагами.

— Но… я не танцую…

— Это уже никого не волнует, Поттер, — слизеринцы откровенно смеялись, да и сам Снейп, кажется, был не против улыбнуться при виде откровенной растерянности Гарри. — Вы должны найти себе партнёршу и открыть бал. Это не пожелание, а Ваша обязанность. Если хотите, часть магического контракта с Кубком Огня.

Гарри промахнулся учебником мимо сумки, представив себя во фраке и цилиндре рядом с девушкой в платье с оборочками из разряда тех, что тётя Петуния надевала на конторские вечера в фирме дяди Вернона.

«Мерлин, козлина, тебе мало было надо мной издевательств?»

Пробил колокол, и студенты, всё ещё пересмеиваясь, гурьбой вывалились из класса; несмотря на всю их беззаботность и радость, между ними и Гарри тщательно сохранялась дистанция как минимум в полтора метра — словно он был прокажённым. Одиночество. Грёбаное одиночество.

И как прикажете в таких условиях приглашать кого-то? Любая будет уверена, что он её убьёт и съест, как минимум. К тому же, по правде говоря, девушки были Гарри не так уж и интересны.

Но всё это не отменяло неожиданной проблемы.

Стоило Гарри пройти по коридору в любой день следующей недели, как все девичьи взгляды скрещивались на нём; казалось, они ждали, что он остановится и пригласит кого-нибудь под угрозой Круциатуса. По школе усиленно циркулировали слухи о партнёрах чемпионов; говорили, Седрик Диггори отказался идти на бал с Чжоу Чанг и вообще окончательно порвал с ней (Гарри мимоходом порадовался за Седрика), и пригласил Анджелину Джонсон из Гриффиндора; утверждали, Флёр Делакур идёт на бал с капитаном Рэйвенкловской команды по квиддичу Роджером Дэвисом; настаивали на том, что Олег Крам пригласил свою однокурсницу из Дурмстранга, промотивировав свой выбор тем, что ему, в общем-то, всё равно, а девушке приятно (за одной из совместных трапез в Большом зале Олег уверил Гарри в том, что дело обстоит именно так); и только Гарри Поттер, Мальчик-известный-разрушениями-родной-школы, лишний чемпион, по чьим глазам, волосам и пухлым губам, по якобы случайной обмолвке того же Олега, сходило с ума полшколы («Бред какой», — подумал Гарри в ответ), ненавидимый и презираемый большей частью Хогвартса и ей же внушающий неподдельный ужас, оставался тайной за семью печатями. Ни одна счастливица не спешила растрепать подругам о том, что он пригласил её на бал, или хотя бы о том, как она видела/слышала/каким-то иным образом зафиксировала в памяти этот исторический момент раскрытия тайны. Тем острее делался этот вопрос, чем больше человек вспоминало о том, какие недвусмысленные выражения лиц были у близнецов Уизли, утаскивавших Гарри из Большого зала на руках, а уж слизеринцы-то, знавшие больше прочих о том, что происходило в личной жизни Гарри Поттера все эти годы, были заинтригованы до крайности.

Сам Гарри не собирался никого приглашать. Ему казалось, легче будет удавиться в туалете Плаксы Миртл, чем подойти к какому-нибудь хихикающему созданию, овеянному приторными духами, и сказать: «Пойдёшь со мной на бал?». Единственным в обозримом пространстве не хихикающим женского пола созданием без запаха духов была Гермиона, но она отпадала по нескольким причинам. Честно сказать, Гарри предпочёл бы пригласить, скажем, кого-нибудь из близнецов или Билла; в конце концов, Олега. Но парней приглашать, как ни прискорбно, было нельзя.

До Бала оставалось около недели, и Снейп уже однажды спрашивал у Гарри, что там себе думает хогвартский чемпион номер два — собирается уронить реноме школы или как? Гарри ничего не ответил, а только уставился в пол, мечтая, чтобы кто-нибудь, Снейп или он сам, провалился сквозь каменные плиты — лишь бы прекратилась эта пародия на разговор.

* * *

В один из вечеров Гарри, как обычно, проскользнул в спальню первым — он ненавидел это своё малодушие, нежелание встречаться лицом к лицу с соседями, отчаянное стремление избежать открытого конфликта, но ничего не мог с собой поделать и возвращался в спальню раньше прочих, проходя по гостиной так бесшумно и незаметно, что Малфой не успевал отреагировать на явление Поттера народу. Как правило, в этот час спальня была ещё пуста, и Гарри, поборовшись пару минут с идеей налить хорошо испаряющегося яду под подушку Малфою, задёргивал за собой полог, обновляя Локус Сингулярис, но в этот раз в спальне наличествовал Блейз Забини. Он собирал вещи, методично и привычно взмахивая палочкой; книги, одежда, пергамент и всякие мелочи влетали в сундук непрерывно, нестройной чередой, напоминавшей журавлиный клин.

— Далеко собрался, Забини? — Гарри был удивлён.

— А тебе-то что, Поттер?

— Просто хочу знать, сколько времени ещё не увижу твою рожу.

— Ты, как всегда, любезен, Поттер.

Гарри хмыкнул и сел на свою кровать с книгой по ЗОТС в руках; правда, открывать книгу не стал. Забини молча продолжал собираться. В полной тишине крышка сундука клацнула о края, прозвучало запирающее заклятие; Забини накинул на плечи тёплую зимнюю мантию и провёл расчёской по волосам. Тёмно-рубиновые пряди отливали золотом на свету — лучи заходящего солнца падали прямо на затылок слизеринца. Пожалуй, ещё полчаса, и можно было бы уверенно сказать, что Забини — брюнет. Но Гарри точно знал, что это не так.

Уже на пороге Забини обернулся, зацепившись кончиками пальцев левой руки за косяк, и негромко сказал:

— Я уезжаю по обмену в другую школу. Надолго или нет, не знаю. Вместо меня завтра приедет моя сестра. Постарайся не убить её, Поттер. Нехорошо выйдет, если ты приобретёшь привычку уничтожать моих кровных родственников одного за другим.

— Если она не попытается меня изнасиловать — то пусть живёт, — хмыкнул Гарри и по-шутовски отсалютовал Забини до сих пор зажатой в пальцах книгой. — Ты уж предупреди её по-братски…

— Всенепременно, Поттер, — уголок губ Забини дёрнулся в усмешке, и слизеринец исчез за дверью.

Гарри раскрыл книгу и уставился на строчки, но сосредоточиться никак мог. Они что, только что перешучивались? Шутили над убийством и изнасилованием, которые сделали их, на минуточку, непримиримыми врагами?

Что, к дьяволу, творится в этом психованном мире?

Главное, не начать завтра на Трансфигурации танцевать с Малфоем вальс. А с остальным как-нибудь можно будет разобраться.

Сестра Забини, Элоиза, почти пугающе походила на брата; правда, её волосы, такого же редкого оттенка, свободно спускались ниже колен — она только закалывала их по бокам, за ушами, чтобы не падали на лицо. Чёрные глаза были такими же непроницаемыми, и даже роста она была точно такого же, на полголовы выше Гарри. Она была так же, как её брат, молчалива и сдержанна, и носила слизеринский галстук, хотя, во-первых, училась до этого в другой школе, где вряд ли проводилось такое же деление на факультеты, во-вторых, девушки обычно не носили галстуков с цветами своего Дома. Возможно, это и был как раз галстук её брата… коль скоро уж её саму отправили жить в Слизерин без распределения… «Ага, и носит она его из сентиментальных чувств — скучает по братцу. Ну-ну». Гарри задавался вопросом — знает ли она о том, кто виноват в смерти Девона Забини. Элоиза, по сути, игнорировала Гарри, но точно так же она игнорировала и большинство своих однокурсников, даже Малфоя, который в первый же день пытался расспросить её о чём-то — Гарри не слышал, о чём, потому что дело было в Большом зале, и гул многих голосов мешал разобрать слова, но понятно было, что блондину без лишних экивоков заткнули рот. Семестровые зачёты она сдала без труда, что не могло не сделать ей честь, но особо блестящей студенткой себя не проявила.

На рождественские каникулы библиотеку беспощадно закрыли по особому распоряжению директора, возжелавшего, чтобы все веселились в эти дни и готовились к Балу, а не к следующему семестру. Конечно, особой помехи для Гарри здесь не было — библиотека, запечатанная чем угодно, беспрепятственно открывалась для него, но если сидеть там днём, то в любой момент можно попасться на глаза мадам Пинс, которая, скорее всего, начала давно предвидевшуюся ревизию книг и генеральную уборку. И, надо полагать, нарваться на большое количество вопросов, которые всенепременно возникнут у администрации Хогвартса. Поэтому Гарри пришлось пойти и сесть в слизеринской гостиной.

Конечно, он мог бы отправиться в Астрономическую башню. Он мог бы сесть в библиотеке, закутавшись в мантию-невидимку. Он мог бы сесть в чёртовой мантии в этой самой чёртовой гостиной, забившись в угол, на который никто не посягнул бы. Он мог бы вытащить Карту Мародёров и найти укромное местечко, какой-нибудь пустой класс, который сто лет как никому не нужен и ещё столько же нужен не будет. Он мог бы. Много чего ещё мог бы.

Но самым важным было то, что он этого не хотел.

Три с половиной года он прятался по углам от своих однокурсников. Три с половиной года он только защищался, как мог. Три года это приводило к результатам, плачевным в основном для него самого.

Конечно, Гарри не собирался авадить слизеринцев направо и налево. Но готов был любому вбить обратно в глотку пренебрежительную насмешку, издёвку над его прошлым, его родителями или над ним самим. Терпеть он больше не собирался, и его не остановили бы ни бесчисленные отработки и снятые баллы, ни перспектива исключения, ни даже угроза Азкабана. Это была бы, на самом деле, проблема Азкабана, если вспомнить о беспалочковой магии Гарри и анимагических умениях.

Единственным, что составляло проблему, было обострённое милосердие самого Гарри, но он надеялся, что как-нибудь справится с этой своей противоестественной способностью.

Никто не отреагировал, когда Гарри вошёл в гостиную так твёрдо, что сразу становилось понятно — он хочет чувствовать себя здесь уверенно, но не чувствует. Всем было всё равно, когда Гарри сел в свободное кресло чуть в стороне, подогнул под себя правую ногу и раскрыл заранее припасённый томик дополнительной литературы по Зельям — Снейп в последнее время очень уж зверствовал, может быть, оттого, что Гарри не было нужды сдавать семестровые зачёты, как чемпиону. Так что Гарри предпочитал быть во всеоружии, чтобы суметь ответить на какой-нибудь каверзный вопрос на уроке и не опозориться.

Всё было вообще удивительно мирно, и Гарри, слегка расслабившись, сумел даже вчитаться в особо запутанный абзац.

— Панси, солнце моё, совсем забыл тебя спросить: ты пойдёшь со мной на бал? — голос Малфоя звучал изнеженно, почти мурлыкающе; Гарри покосился, не поднимая головы, на диван перед камином: Малфой лежал, занимая собой почти весь диван и забросив щиколотки на подлокотник. Белокурая голова была устроена на коленях Панси Паркинсон, которая играла платиновыми прядями с таким выражением неземного счастья на лице, что Гарри заподозрил её в раскуривании марихуаны в пределах школы.

— Конечно, милый! — голос Панси пресёкся в конце фразы, и она могла только восхищённо смотреть сверху вниз в полуприкрытые глаза своего кумира.

— Вот и отлично, — промурлыкал Малфой. — Жаль, что Блейз уехал — он наверняка пригласил бы Милисенту, а теперь она, бедняжка, останется без пары... Кстати, Элоиза, тебя уже пригласил кто-нибудь?

Элоиза Забини, сидевшая на соседнем диване, подтянув колени к подбородку, и смотревшая в огонь, отозвалась неохотно:

— Нет.

— Что-то ты какая-то грустная сегодня, — протянул Малфой, которому, кажется, было скучно.

— Обычная.

— И неразговорчивая. Это потому, что тебя никто не пригласил?

— Ещё не хватало.

— Так ты не хочешь на Бал?

— Послушай, Драко, отчего бы тебе не выбрать другую жертву своего любопытства? Не могу сказать, что так уж жажду попасть на Бал.

— Отчего же? — выказывая заинтересованность, Малфой приподнялся на локте, вызвав у Панси Паркинсон разочарованный вздох и яростный взгляд в сторону Элоизы. — Может, тебя просто не пригласил тот, кто ты хотела бы, чтоб пригласил?

— Вот как раз здесь нет никакой разницы, — Элоиза перебросила мешавшую гриву тяжёлых прядей за спинку дивана, и на фоне чёрной кожи стал виден яснее этот странный цвет, несвойственный обычным волосам. — Все парни одинаковы.

— Совсем все?

— Совсем. Особенно в этом возрасте.

— А если бы тебя пригласил… хм… скажем, Поттер, ты согласилась бы? — Малфой прищурился. По-видимому, он не мог придумать более оталкивающей кандидатуры.

Элоиза пожала плечами.

— Какой смысл говорить в сослагательном наклонении?

— Эй, Поттер, а ты что скажешь? — Малфою определённо хотелось разнообразить вечер чем-нибудь. Например, хорошей дракой.

— Что я скажу? Во-первых, Малфой, не твоё собачье дело, с кем Элоиза идёт на Бал, — имя слетело с губ Гарри само собой, и поздно было уже поправляться и произносить фамилию. — Во-вторых… Элоиза, у меня ведь действительно нет партнёрши. И если тебя ещё никто не пригласил… ты пойдёшь со мной на Бал?

Молчание повисло в слизеринской гостиной, нарушаемое только потрескиванием огня. Элоиза повернула голову и взглянула на Гарри. В матовых чёрных глазах ничего нельзя было прочесть, но светло-красные, кораллового оттенка губы раздвинулись в полуулыбке.

— Ты приглашаешь меня только потому, что Драко тебя подначил? Или потому, что тебе позарез нужна партнёрша, чтобы открыть с ней Бал?

Гарри всерьёз задумался. Кто бы знал, почему у него сорвалось это с языка, но коль скоро было уже поздно брать приглашение назад, следовало придумать что-нибудь удобоваримое.

— Нет. На подначки мне плевать, а партнёрша… если я приду без неё, меня ведь не четвертуют, в конце концов. За это, полагаю, даже отработку не назначат.

Элоиза рассмеялась.

— Да, вряд ли. А знаешь что, Поттер… я, пожалуй, соглашусь.

— Ты можешь даже называть меня Гарри, — пожал он плечами, краем глаза с удовольствием отслеживая, как падают наземь челюсти присутствующих. — Я ведь зову тебя Элоизой.

— Но я не разрешала тебе называть меня по имени.

— Окей, мне нетрудно говорить «мисс Забини» каждый раз, когда я захочу к тебе обратиться…

— Думаю, в этом нет необходимости, — она снова улыбнулась. — Ну так что, за пятнадцать минут до Бала у нашей гостиной?

— Договорились, — Гарри захлопнул книгу и встал. — Я, пожалуй, пойду прогуляюсь.

Гарри нагло и трусливо сбегал от конфликта, который собирался немедленно воспоследовать, судя по красным пятнам, проступившим на скулах Малфоя. Он знал, как малодушно это выглядело со стороны, но ему до дрожи не хотелось ещё раз поднимать палочку против другого человека и произносить что-нибудь похожее на, например, Sanguinis ejectio или Fodico. Он ненавидел делать другим больно — слишком хорошо знал на своей шкуре, каково это. Прошедшие годы боли всегда были свежи в его памяти, и ему только было порой интересно, кончатся ли они когда-нибудь.

Он посмотрел на Элоизу и внезапно подумал, что ей тоже придётся несладко после её ухода.

— Элоиза, пойдёшь со мной гулять?

— Почему бы и нет? — Элоиза встала с дивана и потянулась. — Accio моя зимняя мантия!

Они вместе вышли из слизеринской гостиной, оставляя позади себя мрачное ошарашенное молчание.

Гулять с Элоизой оказалось интересно; она была по-прежнему неразговорчива, хотя Гарри чувствовал, что её чувства — в полнейшем раздрае, и никак не мог понять, отчего. Она довольно много знала, и Гарри быстро сумел перевести разговор на Зелья, памятуя о том, что почитать ему сегодня так и не удалось. Он вещал в основном сам, оживлённо жестикулируя, а Элоиза слушала, чуть склонив голову к плечу. Кончик её носа покраснел от холода, а на волосах осело немного снега — его в принципе было мало вокруг, было больше пронизывающего ветра. Всё было слишком мирно, чтобы успокоиться и радоваться, и Гарри испсиховался до предела к моменту прихода в замок. Ему не нравилось, когда всё шло пасторально. Сразу после этого оно брало и ломалось вдребезги, оставляя его прикрывать голову от осколков.

* * *

К Рождеству Хогвартс был украшен, как никогда прежде. Гарри ходил по замку и таял изнутри от этой красоты, такой непривычной, такой всеобъемлющей, такой мирной. Перила мраморных лестниц запорошили нетающие снежинки; ежегодно устанавливаемые в Большом зале двенадцать ёлок были увешаны всеми возможными украшениями, начиная от светящихся ягод остролиста и заканчивая живыми, ухающими золотыми совами. Рыцарские доспехи заколдовали таким образом, что, стоило к ним приблизиться, они начинали исполнять рождественские гимны. Это было что-то — вдруг услышать из-под пустого шлема, знающего, ко всему прочему, только половину слов: «Придите, все верующие!..» Аргусу Филчу несколько раз приходилось извлекать из доспехов Пивза, повадившегося там прятаться. Полтергейст заполнял промежутки лирикой собственного сочинения, отличавшейся редкостным похабством.

Стены искрились, как снег на солнце, если присмотреться; эти искры не резали глаз, но просто дух захватывали. Ветви елей прятались даже в самых укромных уголках школы, и воздух пропах хвоей — пропах Рождеством. Всё было чудесно. И Элоиза Забини, которую Гарри вёл под руку, вполне вписывалась в интерьер. Её бордовая мантия с чёрной тесьмой, образовывавшей причудливый переплетающийся узор, подчёркивала уникальный цвет волос, слегка собранных сегодня наверх и заколотых чем-то серебряным с, кажется, бриллиантами — Гарри не мог ручаться. Каблуки звонко отстукивали ритм шагов по каменному полу, и Гарри поневоле отметил, что её ничто не сбивает с этого ритма, ни один возмущённый или удивлённый взгляд, ни один шепоток в спину, ни даже повисшее между ними тягостное молчание. Точнее, оно тяготило одного страшно нервничавшего Гарри, а Элоизу вроде бы вполне устраивало.

Чемпионов попросили подождать у дверей, пока все не рассядутся, и только потом заходить и открывать бал. Гарри прислонился к стене, чувствуя себя уже вымотанным до предела — а ведь вечер даже не начался… Седрик, державший под руку Анджелину Джонсон, улыбнулся Гарри:

— Привет. Как дела?

— Нормально, спасибо, — пробормотал Гарри. — Познакомься, кстати. Седрик, это Элоиза Забини. Элоиза, это Седрик Диггори.

Элоиза кивнула, здороваясь; Седрик разулыбался:

— Рад познакомиться, мисс Забини.

Кажется, Седрик единственный из чемпионов был безоблачно-счастлив; сам Гарри до сих пор психовал, хотя и не понимал, из-за чего конкретно ему так неспокойно, Флёр казалась недовольной и всё время ревниво косилась на Анджелину Джонсон, как будто сама хотела, чтобы её пригласил Седрик, Олег с Катей Смирновой выглядели оба одинаково спокойными и деловитыми — особой радости предстоящее мероприятие им не приносило, так же как и какого-либо горя.

Как только в зале все уселись, профессор МакГонагалл велела чемпионам и их партнёрам выстроиться парами и проходить. Они так и сделали, и зал зааплодировал, как только они вошли внутрь и начали медленно двигаться по направлению к большому круглому столу в конце зала, за которым сидели судьи.

Стены покрывал плотный слой сверкающего серебристого инея; усеянный звёздами чёрный потолок украшали сотни образующих пушистую зелёную сетку гирлянд из плюща и омелы. Столы факультетов исчезли, вместо них повсюду стояли небольшие столики, каждый человек на двенадцать, с горящими фонариками.

Гарри вёл Элоизу быстро и нервно — ему не нравилось всеобщее внимание. Только ленивый не знал, что — помимо Малфоя, конечно же — злейшим врагом Гарри Поттера является Блейз Забини. В свете этого факта странно смотрелось то, как уверенно и спокойно Элоиза шла под руку с указанным Поттером, и притом не пыталась даже заавадить или послать в него Круциатус из-под полы. Ещё Гарри немного смущало, что Элоиза была заметно выше него самого — к росту прибавились каблуки и причёска — и это, несомненно, бросалось в глаза. Очередная чёртова мелочь.

Чемпионы, как предполагалось, должны были сидеть за главным столом, вместе с тремя директорами, Людо Бегменом и Краучем. Правда, вместо Крауча здесь был Перси — как Гарри быстро узнал, оттого, что мистер Крауч чувствовал себя больным и предпочёл провести Рождество дома. Перси буквально светился самодовольством, и у Гарри возникло от этих эмоций неприятное чувство — как будто бы его мозги плавали в собственном соку, беспомощно ударяясь о стенки черепа.

По оценкам Гарри, самой счастливой из окружавших его парочек была самая колоритная — Хагрид и мадам Максим. Они махали друг другу руками из-за разных столов и улыбались. Их, кажется, больше ничто не заботило, и они всерьёз были рады празднику. Гарри даже на секунду позавидовал им.

Когда большинство уже съело всё, что хотело, и принялось томиться в ожидании настоящего бала, директор несколькими взмахами палочки убрал столы к стенам и соорудил у правой стены большую сцену, на которую забралось несколько человек странной наружности. Гарри рискнул поинтересоваться у Элоизы, кто это такие, и выяснил, что это очень популярная магическая рок-группа «Бешеные Сестрички». Упомянутые настроили свои инструменты; свет в зале погас, и полилась печальная медленная мелодия — пожалуй, будь Гарри пьян, она могла бы вышибить из него слезу. Чемпионы с партнёрами вставали со своих мест, и Гарри, заметив это, подхватился резче, чем нужно было. Он совершенно не умел танцевать, чёрт побери! Но должен был…

Проклятая мелодия всё длилась и длилась, и Гарри кружил покорно подчиняющуюся его движениям Элоизу по Большому залу, молясь только о том, чтобы ни на кого не налететь и не казаться очень уж неуклюжим. Он припомнил все свои навыки в квиддиче и сгруппировался как следует, чтобы не запнуться, не уронить Элоизу, не сбиться с ритма и изобразить что-нибудь изящнее наступания на край собственной мантии. За каждой парой следовал луч бело-голубоватого света, как из прожектора, и безжалостно демонстрировал публике все недочёты и промахи. К счастью, спустя четыре или пять минут к ним присоединились и другие пары, и внимание публики стало рассеиваться. Гарри честно дотанцевал до конца песни и отвёл Элоизу к столу, чувствуя такое облегчение, словно весь день таскал за собой вагон с камнями, а теперь сумел сбросить. Зазвучала другая песня, но Гарри и не подумал вставать со своего места. Ему и тут было хорошо: тепло светло, мухи не кусают… хотя какие-то грузноватые насекомые летали вокруг, а один наглый жук вообще сел на спинку стула Элоизы, никто не намеревался кусать Гарри.

— Не любишь танцевать? — Элоиза задумчиво водила пальцем по краю своего бокала со сливочным пивом.

— Нет, — признался Гарри. — А ты?

— Не очень. Хотя меня, конечно, учили.

— А, ты же чистокровная, — кивнул Гарри. — Вас с братом, наверно, учили этикету и всему такому прочему…

— По правде сказать, это было ужасно скучно, — Элоиза улыбнулась. — В школе, когда я уехала из дома, стало веселее.

— А что за школа? Ты не из Шармбатона и не из Дурмстранга…

— Эм… закрытый пансион для девочек, в Северной Америке. Там, правда, тоже все были повёрнуты на чистокровности и манерах, но со сверстницами было много проще, чем с родителями.

— А почему тебя не отдали в Хогвартс?

Элоиза опустила глаза и помолчала немного.

— Это традиция. Пансиону много лет, он крошечный, там воспитываются из века в век дочери определённых чистокровных семей. На квадратный дюйм там больше снобизма, чем поместилось бы во всём Хогвартсе. Здесь мне нравится больше.

— Значит, ты не увлечена всеми этими идеями о чистокровности и снобизмом? — с интересом уточнил Гарри. — Мне казалось, ты должна быть такой же, как твой брат…

Элоиза вздрогнула.

— Нет, мы с Блейзом совсем разные. Хотя и одногодки… он родился в январе, я в ноябре.

Гарри кивнул, не зная, что сказать. В чём он не был силён, так это в светских беседах. Вот заклятиями покидаться — это да, здесь у него были и опыт, и умение, а порой даже и желание, но спокойное безоблачное общение выбивало его из колеи.

— Ты считаешь, что Блейз увлечён идями о чистокровности? Он никогда не был узколобым… — Элоиза замолчала и выжидательно взглянула на Гарри.

Гарри пожал плечами.

— Не знаю, говорил ли он тебе, но мы с ним враждуем. Пожалуй, я вряд ли когда-нибудь прощу ему всё, что он мне сделал, так что я не особо расположен был всё это время узнавать его, как человека, и никогда не буду расположен.

— Он сделал что-то настолько ужасное?

— Я не могу сказать тебе, что именно, — Гарри поморщился. — Если только он сам тебе расскажет, но я сомневаюсь, что он так сделает. Это… это было подло и грязно. Очень подло и очень грязно. Апогей наших взаимоотношений, можно сказать.

Элоиза вздохнула:

— Но я… я… хорошо, я понимаю. А почему тогда ты пригласил меня на Бал, если ненавидишь Блейза?

— «Ненавижу» — неправильное слово, — Гарри прикусил губу, подбирая нужные выражения. — Он мне противен, раз оказался на такое способен. Я не хочу иметь с ним ничего общего, никогда и ни в чём, но это не значит, что я должен априори так же относиться к тебе. Вы разные люди. Будь вы сиамскими близнецами, тогда конечно… — шутка, кажется, вовсе не разрядила атмосферу, а только усугубила. — В самом деле, Элоиза, я же не слепой даун. Я способен отличить людей от их родственников.

— Я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила Элоиза.

— Как человек — да, — не стал отрицать Гарри.

— А как девушка?

Гарри процвёл румянцем. У Элоизы была совершенно мужская манера вываливать неудобные вопросы без каких-либо раздумий, ставя человека перед фактом.

— На самом деле, я не думаю о девушках…

— Ты думаешь о парнях? — полуутвердительно сказала Элоиза.

— Иногда, — Гарри казалось, у него покраснели даже уши и шея. — На самом деле, больше я занят другими вещами. Не сексом.

— Какими, например?

— Выживанием, — Гарри раздражённо дёрнул плечом.

— Но ты ведь уже выжил. Тринадцать лет назад…

— Как выяснилось на опыте, этого оказалось недостаточно, — Гарри усмехнулся. — Я каждый день должен заботиться о том, чтобы утром проснуться живым, а в идеале — лечь перед этим в постель целым и невредимым. Скажем так, у меня много конфликтов с другими студентами.

— Значит, ты задира? — лукаво поддразнила она его.

— Вовсе нет, — Гарри ухмыльнулся. — Я Мальчик-Который-Хочет-Жить, только и всего.

Они рассмеялись. Разговор перешёл на менее скользкие темы, и в следующие два часа они даже потанцевали ещё три раза — разрумянившаяся Элоиза вытащила его на танцпол, аргументируя это тем, что в быстрых танцах необязательно знать движения, достаточно позволить своему телу делать всё, что оно хочет. Гарри воспринял это как руководство к действию, поскольку сам выпил немало сливочного пива — оно всё как-то пилось и пилось, он не знал, как это ухитрялось происходить так быстро.

После третьего такого танца «Сестрички» решили сменить темп и заиграли что-то медленное; Гарри неожиданно для себя оказался окружён девушками, приглашавшими его на танец. Он был отчасти испуган этим — до сих пор они его боялись, а теперь он мог чувствовать, что они хотят его. Определённо, следовало урезать количество сливочного пива на этом балу. Или ему стоило не позволять своему телу вытворять, что вздумается, на танцполе — сотни глаз следили за ним, пока он изгибался и метался в ритме музыки, удерживаемый от падения собственной магией, с летящими в тщётной попытке догнать его волосами, которые с лета здорово отросли, в этой зелёной мантии, подчёркивавшей его глаза — на это ему указал Олег, и Гарри показал в ответ язык, будучи захваченным движением как таковым. Движение… жизнь, свобода, полёт. Танцуя, он чувствовал что-то похожее на полёт дракона.

Кажется, ему стоило бы просто смыться двумя часами раньше и полетать над Хогвартсом в одиночку.

Гарри чувствовал всё это, обращённое к нему: все эти мутные от алкоголя чувства, всю решимость, восхищение, желание — и был напуган. Что-то похожее было тогда, ещё на первом курсе, в то проклятое Рождество. Гарри вспомнил главный закон природы, выведенный самолично: чем больше всеобщего внимания на тебя обращено, тем больше неприятности. Так всегда бывает.

Он вскочил на ноги и кое-как прорвался к выходу через веселящуюся толпу.

Холодный ночной воздух отрезвил его и успокоил. Гарри пригладил волосы и поправил мантию, сбившуюся набок.

«Не было никакой нужды так паниковать, ты, придурок. Никто бы не стал тебя насиловать прямо там», — рявкнул он сам на себя и сел на одну из каменных скамеек, полускрытую розовым кустом.

С закрытыми глазами Гарри чувствовал, как дробится мир на звуки, запахи, ощущения и мягкий сладковатый привкус ветра; четыре чувства компенсировали временное отсутствие пятого.

— Не вижу повода для беспокойства, Игорь, — голос Снейпа не застал Гарри врасплох — до этого был отлично слышен шелест мантий и шум шагов.

— Северус, мы не можем делать вид, что ничего не происходит! — встревоженный голос Каркарова звучал приглушённо, как будто он специально старался, чтобы его не услышали — в отличие от Снейпа, который разговаривал нормальным тоном. — Уже много месяцев он становится всё отчётливее и отчётливее, не стану отрицать, я напуган...

— Тогда беги, — оборвал его Снейп. — Беги, я что-нибудь придумаю в оправдание. Но сам я останусь в Хогвартсе.

Они повернули на другую аллею и незамедлительно наткнулись на Гарри.

— Подслушиваете, Поттер? — Снейп не потрудился убавить яда в голосе, и Гарри со всё ещё закрытыми глазами зримо представил, как едкий сарказм падает из слов на аллею и проедает в камне неровные дорожки.

— Отнюдь, профессор, — отозвался Гарри. — Я всего лишь отдыхаю.

— От поклонниц? — фыркнул Снейп.

— От них тоже, — не стал ничего отрицать Гарри и наконец открыл глаза.

Каркаров отшатнулся.

— Глаза…

— Что глаза? — удивился Гарри.

— Они светятся, Игорь, только и всего, — укоризненно сказал Снейп. — Обычная детская выходка. Это всего лишь показывает, насколько Поттер не способен контролировать свою магию.

Гарри сочувственно качнул головой и сморгнул, убирая свет из глаз.

— Конечно, профессор Снейп. Просто профессор Каркаров наверняка подумал о том, насколько свет моих глаз напоминает ему Аваду Кедавру, только и всего. Надо полагать, Вы куда более хладнокровны, сэр.

— Ещё раз Вы позволите себе такой тон со старшими, Поттер, и получите отработку.

— Конечно, профессор, — Гарри кивнул и спрыгнул со скамьи. — Я могу идти, или у Вас есть что мне сказать?

— Ничего, Поттер. Скройтесь с глаз моих, — устало попросил Снейп.

Гарри завернул за угол аллеи и уткнулся в стену — здесь сад кончался. И — раз! Гарри подпрыгнул и уцепился руками за край каменной стены, огораживавшей сад. И — два! Гарри подтянулся и перебросил ногу через стену, садясь верхом на обработанный камень. И — три! Гарри встал на обе ноги и раскинул руки.

Полная луна заливала холодным светом тёмно-оранжевую чешую дракона.

Наблюдать — это значит довольствоваться тем, чтобы видеть.

каждого.

Мишель Фуко, «Слова и вещи».

Гарри возвращался в подземелья, усталый и почти счастливый; ему куда больше нравилось быть драконом, чем человеком — хотя бы потому, что только идиот может пойти и попробовать сделать дракону больно или оскорбить его. Настолько безнадёжных идиотов в мире водилось мало. Да и то сказать, они по некоторым причинам быстро вымирали…

В подземельях было пустынно и тихо; по прикидкам Гарри, Бал должен был закончиться где-то с час назад, и все наверняка уже либо спали, либо продолжали празднование приватно, в спальнях. Обе вероятности одинаково устраивали Гарри, который не сомневался, что в мужской спальне четвёртого курса Слизерина вряд ли идёт какое-нибудь веселье, и, стало быть, можно спокойно проскользнуть за полог, наложить Локус Сингулярис, попросить у Добби горячего какао и, выпив принесённое, заснуть.

Чьи-то шаги мгновенно заставили Гарри насторожиться и отпрыгнуть за угол, в тень, туда, куда не дотягивался свет факелов. «Чёрт, мантия осталась в комнате…»

Шаги сопровождались странным неравномерным стуком, и Гарри терялся в догадках по поводу того, что бы это такое могло быть, до тех самых пор, пока производивший эти шаги не вывернул на свет. Люциус Малфой, рассеянно постукивая тростью красного дерева по стенам, шёл по коридорам подземелий. «Какого Мерлина он тут забыл? — задался Гарри вопросом. — На Балу его не было, значит, никто его сюда не приглашал. И вообще, он давным-давно закончил школу. Что он тут делает?»

Движимый любопытством, Гарри отложил свои планы на отдых.

— Accio мантия-невидимка! — прошептал он, когда Люциус скрылся.

Комок прозрачной материи упал Гарри в руки, мгновенно сделав их невидимыми. Незаметный глазу, Гарри крадучись последовал за Малфоем-старшим, направлявшимся, как быстро вычислил Гарри, к личным покоям Снейпа.

Гарри скользнул в комнату следом за Малфоем и обнаружил с некоторым удивлением, что как раз Снейпа-то и не было в его же личных комнатах. Зато здесь наличествовал второй Малфой, Драко. «Небольшая семейная вечеринка?», — сыронизировал заинтригованный Гарри.

— Добрый вечер, mon papa. Я думаю, Северус скоро придёт, — Малфой-младший встал со стула, когда в комнату вошёл его отец.

— Добрый вечер, mon fils, — Люциус Малфой присел на край стола, и только после этого его сын вернулся на стул. — Как твои дела?

— Отлично, спасибо. А как ты? — атмосфера стала как-то более непринуждённой с того момента, как оба поздоровались так церемонно, как могли.

— Всё хорошо, благодарю.

— Papa, как ты уговорил Северуса? — Малфой-младший перебрался на стол, рядом с отцом, и холёная тонкая рука обняла блондинчика за плечи. — Он весь семестр шарахался от меня… кажется, он считает, что если ты застал нас с ним летом второй год подряд, то должен замыслить какую-то месть.

— Мстить из-за такой мелочи? — Люциус Малфой негромко фыркнул. — Северус всегда придавал постели слишком большое значение… что же касается твоего вопроса, fils… ta curiosité perpétuelle…

Малфой-младший улыбнулся, довольно и самодовольно одновременно — Гарри даже затошнило слегка.

— Тем не менее, papa?

Люциус тоже улыбнулся, и мысленно Гарри даже стало жаль Снейпа, которому предстояло войти сюда и наткнуться на этих скалящихся гиен.

— Тем не менее, я не спрашивал разрешения Северуса прийти сюда. В конце концов, вряд ли он будет протестовать…

— Но он обязательно сделает вид, что против, — со смешком заметил Малфой-младший.

Его отец обхватил узкий, как девичий, подбородок блондинчика, и заставил Драко приподнять голову. Малфой-младший улыбался. Он продолжал улыбаться даже тогда, губы отца коснулись его губ и захватили в долгий поцелуй.

Гарри вжался в свой угол; дыхание сбилось, мысли спутались.

Что это значило?! Малфой… Малфой… занимается сексом… со своим… отцом?!!

Разумеется, декан Слизерина выбрал именно это время, чтобы появиться на пороге.

Видно было, что Снейп ошеломлён увиденным не меньше, чем Гарри; главным образом потому, что наверняка рассчитывал найти свои комнаты пустыми.

— Люциус?

— С Рождеством, Северус, — Малфой-старший оторвался от губ сына, сыто облизываясь. — Извини, что пришёл без приглашения…

— Зачем ты вообще пришёл? — мастер зелий определённо оправился от шока и скрестил руки на груди защитным жестом.

— Всего лишь пожелать тебе счастливого Рождества, — улыбнулся Люциус Малфой, делая шаг к Снейпу. — И ещё — сделать маленький подарок…

— Что ты имеешь в виду? — Снейп держался настороженно.

— Самую малость, — промурлыкал Малфой-старший.

Его рука зарылась в волосы декана Слизерина, большой палец очертил ушную раковину; вторая рука легла на словно закаменевшие плечи Снейпа и притянула его ближе. Люциус Малфой целовал Северуса Снейпа; Драко Малфой, прикрыв полные серебристой дымки глаза, следил за своими крёстным и биологическим отцами, медленно расстёгивая свою рубашку. Гарри Поттер в полуобморочном состоянии привалился к стене; в его голове не осталось ни одной связной мысли. Только невнятные разношёрстные эмоции, спутанные, как клубок ниток, с которым поигрался скучающий котёнок.

Малфой-старший с лёгкостью освободил Снейпа от мантии; декан Слизерина вздрогнул и подался назад, разрывая поцелуй.

— Люциус, ты с ума сошёл? Нашёл что вспомнить…

— Пожалуй, это лучшее из нашего совместного прошлого, — возразил Люциус. — Неужели ты хочешь вспомнить собрания у Лорда?

Снейпа передёрнуло.

— Ни за что… Люциус, бери с собой Драко и убирайся.

— Мы пугаем тебя, крёстный? — Малфой-младший присоединился к взрослым и обнял своего декана за талию. — Мы всего лишь любим тебя…

— Больше Малфоев — больше неприятностей, — фыркнул зельевар, устало прислоняясь спиной к стене позади. — Драко, Люциус…

— Мы внимательно тебя слушаем, — Люциус лизнул шею Снейпа, там, где между ключицами была ямочка.

— Это… ах, чёрт… это безумие…

Снейп прикусил губу — Драко Малфой расстегнул брюки своего декана и бесцеремонно запустил туда руку.

— Почему безумие? — Малфой-старший методично избавлял Снейпа от рубашки, целуя всё, что открывалось его взору.

— Потому что… — Снейп задохнулся, потому что Драко Малфой, встав на колени, взял у него в рот — в такой ситуации было крайне трудно собраться с мыслями, и мир так и не узнал, отчего это было безумием.

Люциус Малфой умел раздеваться. Он сделал это одновременно быстро и красиво, и Гарри почувствовал, что почти ослеп, когда огни свечей заиграли бликами на гладкой безволосой коже. Один взмах палочки — и оставшиеся два участника «безумия» избавились от оставшейся одежды. Гарри пытался прикрыть глаза, но не мог; на миг у него в голове промелькнула мысль о портключе и исчезла, растворилась.

Мягкой, но повелительной рукой Малфоя-старшего Снейп был уложен прямо на пол, на сваленную кое-как одежду. Под умелыми губами своего крестника декан Слизерина извивался, дышал прерывисто и иногда стонал.

Люциус был возбуждён до предела — Гарри мог видеть очень ясно, как стоит у этого обычно респектабельного и недосягаемого человека, как капля смазки срывается с покрасневшей головки члена. И, конечно же, привыкший получать всё, что он хочет, аристократ быстро нашёл способ справиться со своим напряжением.

Малфой-младший стоял в очень удобной позе для того, чтобы раздвинуть его ягодицы и войти в него — одним отработанным движением, плавным, частью завораживающим, так, как это сделал Люциус Малфой. Малфой-старший двигался во всё нарастающем ритме, младший подавался назад и непроизвольно усиливал давление губ, заставляя Снейпа вскидывать бёдра навстречу нежному рту. Гарри в полуобморочном состоянии чувствовал горячую пульсацию внизу живота, его губы пересохли от лихорадочного, неестественно быстрого дыхания.

Снейп излился глубоко в горло своего крестника с негромким горловым стоном и обмяк; Драко последовал за ним, заливая поблескивающей белой спермой пол и разбросанную вокруг одежду. Люциус Малфой с тихим вздохом вошёл в последний раз, так глубоко, что Гарри слышал, как соприкоснулась влажная кожа его бёдер и ягодиц его сына. С негромким хлюпающим звуком Малфой-старший вышел из своего сына и лёг на пол рядом со Снейпом. Драко Малфой буквально рухнул в узкое пространство между ними, обнимая обоих поперёк груди, расслабляясь и обмякая.

В висках Гарри шумела кровь, он чувствовал себя грязным — оттого, что не мог не смотреть на это, не чувствовать этой тяжести в своих брюках, не мог не облизывать пересохшие губы, борясь с желанием дотронуться до себя и тоже кончить. Его возбуждение было почти болезненным.

— Вы оба сумасшедшие, — Снейп говорил умиротворённо, то ли смирившись с обстоятельствами, то ли разительно поменяв своё мнение.

Малфой-младший хихикнул, не поднимая головы.

— Зато теперь ты не будешь шарахаться ни от одного из нас, — усмехнулся старший.

— Ты уверен? — поддразнил его мастер зелий.

Гарри машинально убрал с лица прилипшие волосы — весь лоб был покрыт испариной — и сжал янтарного феникса, кое-как найдя его среди складок непривычной парадной мантии.

Доспехи выпали из ниши с оглушительным грохотом и истошным воплем: «Придите, все верующие!!..», но Гарри не спешил укрываться от Филча — даже если миссис Норрис учует ученика, шляющегося по школе после отбоя, его всё равно не будет видно.

«Мерлин мой… что за…» Гарри не смог закончить фразу, и вместо этого просто спустился в подземелья снова — на этот раз далеко обходя личные комнаты своего декана, как можно дальше. Прежде, чем пойти в постель, Гарри принял душ. Ему очень срочно требовался душ. Желательно, конечно, холодный, но и обычный тёплый прошёл на ура.

* * *

«Гарри!

Я тобой восхищён, честно! Скажи, кто тебя учил анимагии? Мы с твоим отцом пытались стать анимагами почти три года, но мы были вместе… а ты был один. Ты знаешь, я не мог бы пожелать себе лучшего крестника. Расскажи мне, как это — быть драконом?

Мне кажется, ты действительно самый молодой анимаг за всю историю магии; никто больше не нуждался в этом в четырнадцать лет. К тому же превратиться в дракона, в магическое существо… этого не удавалось и взрослым, которые по двадцать лет тренировались в анимагии. Представляешь, как обидно было бы так долго стараться, а потом выяснить, что твоя анимагическая форма, которую уже не поменять — кабан-бородавочник… Гарри, ты неподражаем, ты восхитителен и великолепен!

Поздравляю тебя с успешным окончанием первого испытания. Но лучше пока не расслабляться — кто знает, что они придумают для второго, если начали с драконов! Я только надеюсь, они будут хорошо следить за тем, чтобы никто из вас не погиб и не покалечился. Ты уже выяснил загадку этого золотого яйца?

Не обращай внимания на журналистов, они вечно вьются вокруг знаменитых людей. А что касается слизеринцев, то советую давать отпор сразу. Если уступить хоть раз, они сядут тебе на шею и начнут её перерезать.

У меня дела хорошо, если не считать того, что несколько однообразно. Ты сможешь быть в слизеринской гостиной в три часа ночи с двадцатого февраля на двадцать первое? Тогда мы сумеем поговорить через камин. А то, чёрт побери, тоже начал забывать твоё лицо. Я тоже по тебе очень скучаю. Пиши мне чаще, рассказывай, что у тебя вообще происходит. И будь очень, очень осторожен.

И с Рождеством тебя, Гарри. Самого счастливого на земле Рождества тебе.

Твой,

Сириус».

Гарри перечитывал и перечитывал письмо от Сириуса, не особо вникая в смысл уже и без того заученных почти наизусть строк, и вертел в пальцах подарок крёстного, полученный вчера утром, в день Бала: очень удобный ножичек с приспособлениями для открывания любых замков и развязывания любых узлов. Другие подарки хранились в тумбочке. Бумажный носовой платок от Дурслей — пригодится вытереть что-нибудь... Пожалуй, ничего хуже они ещё не дарили. Видимо, никак не могли забыть своё нехорошее состояние после того, как у них дома побывали волшебники. Хагрид прислал немыслимых размеров коробищу с любимыми сладостями Гарри: всевкусными орешками Берти Ботт, шоколадными лягушками, взрывающейся жвачкой и много чем ещё. Миссис Уизли прислала ему ещё один свитер, снова зелёный — но на этот раз на груди был вывязан ржавого цвета дракон. Очевидно, Чарли пересказал ей в подробностях всё, произошедшее на Турнире. И от неё же — большое количество пирожков с мясом. Их-то Гарри сейчас и жевал, радуясь возможности не ходить в Большой зал на завтрак и не остаться при этом голодным.

Близнецы прислали кучу всяких мелких приколов собственного изобретения и тёплую короткую записку, напоминавшую ему, что они его любят, поздравлявшую с Рождеством и содержавшую множество смешных рожиц, рисовать которые Фред и Джордж были мастера. Это напоминание сбило его с толку, потому что ему с трудом верилось, что его можно любить вот так вот — просто так, ничего не требуя взамен, даже не будучи рядом, но поддерживая всякий раз, как он в этом нуждался. Впрочем, ему нравилось быть сбитым с толку подобным образом.

Ему было тоскливо сейчас; о вчерашнем вечере он старался не вспоминать. Подумать только, ему казалось, что Малфой совершает что-то предосудительное, делая минет Флинту в душе или занимаясь сексом с Забини прямо в гостиной, на том самом диване, где Панси Паркинсон была приглашена на Бал.

Надо было отвлечься, причём отвлечься срочно и капитально. Гарри ещё раз просмотрел письмо Сириуса и отложил истрёпанный со вчерашнего дня пергамент в сторону.

Золотое яйцо Гарри сунул под кровать в тот же день и не вспоминал о нём, сосредоточившись на других вещах. Теперь можно было бы уже даже взяться за ум и попробовать выяснить, в чём будет состоять второе испытание. Гарри не хотелось больше так рисковать, как на первом, тем более что его больше не преследовали никакие странные чувства вроде тех, что захватывали его, пока дракон в нём только рос. Стало быть, ничто изнутри не поможет ему. И уж точно помощь не придёт снаружи. Оттуда обычно приходит только всякое дурнопахнущее и подозрительной расцветки. «Так не проще ли оторвать задницу от кровати и сделать то, чем стоило бы заняться ещё несколько недель назад?». Следуя собственным заветам, Гарри свесился с кровати, цепляясь ногами за тот её край, что прилегал к стене, и выцарапал из-под кровати скользкое, никак не дававшееся в руки яйцо.

Скорлупу по самой широкой части охватывала тонкая бороздка. Гарри, подумав немного, запустил в неё ногти и с усилием раскрыл яйцо. Раздался невероятно громкий, скрипучий, раздирающий уши вой — Гарри, напуганный от неожиданности, уронил яйцо и шарахнулся к стене, ударившись при этом лопатками. Палец взорвался болью, и Гарри понял, что ухитрился сломать и без того короткий ноготь. Кончик пальца кровоточил, и Гарри сердито сунул его в рот. Страшно уже не было, но вопли яйца дико раздражали. Закрыть его удалось с третьей попытки, и резкая тишина надсадно зазвенела у Гарри в ушах.

И что всё это значит? Как предполагается расшифровывать эти вопли? Это было похоже на человека, кричащего под Круциатусом… но вряд ли кто-нибудь дошёл до такой степени маразма, чтобы накладывать на чемпионов Непростительное или велеть им делать это.

Вопль также напоминал банши. Но Гарри отчего-то сомневался, что вместо дракона им будет предложена банши на втором испытании. Это было как-то… неизобретательно для людей, сочинивших всё то, через что ему пришлось пройти двадцать четвёртого ноября.

Он пробовал открывать яйцо ещё несколько раз, но ничего не менялось — разве что вопли казались ему раз от раза всё более противными.

* * *

— Гарри! Эй, Гарри, подожди!

Гарри оглянулся — его нагонял запыхавшийся Седрик.

— Что?

— Ты уже пробовал понять, в чём будет заключаться второе испытание?

Гарри недоумённо вскинул брови. Отчего-то ему неприятно было думать о том, что Седрик, получив помощь с драконами в прошлый раз, напрямую рассчитывает на что-то похожее и теперь.

— Пробовал. Но я не могу понять, что значит этот вой.

— Попробуй послушать его под водой, — Седрик заговорщически подмигнул Гарри.

— Под водой?

— Ну да. Нырни вместе с яйцом и открой его.

— И что будет? Яйцо не испортится?

— А почему оно должно испортиться? — искренне удивился Седрик. — Попробуй, и узнаешь, что будет.

Гарри с сомнением пожал плечами.

— Ладно, я попробую… а зачем ты мне это говоришь?

— Ну ты же помог мне с первым испытанием — почему бы мне не помочь тебе?

— Стало быть, мы квиты, — заключил Гарри.

— Почему квиты? То есть, я имел в виду, я не отдаю тебе долг или что-то ещё в этом роде… я просто хочу тебе помочь.

— Зачем тебе это? — подозрительно осведомился Гарри.

Глаза Седрика широко распахнулись, полные недоумения.

— А… зачем вообще люди помогают друг другу? Это же, как бы сказать… естественно…

— Если ты так считаешь, ты должен помочь и Олегу с Флёр, — въедливо указал Гарри.

Седрик наморщил нос.

— Мне кажется, они и сами справятся. Ты же не говорил им о драконах, не так ли? Но они тоже знали заранее.

— Странная логика, — протянул Гарри.

— Обычная логика, — качнул головой Седрик. — Ты так чертовски похож на Кевина…

— То есть, не будь я на него похож, я должен был бы возиться с этим яйцом без подсказки? — тут же радостно ухватился Гарри за возможность придраться. — Ты помогаешь мне только потому, что я на него похож, так?

— Постой, постой, — Седрик, словно защищаясь, вскинул руку. — Ты как-то странно всё извратил… Я хочу сказать, что ты на него похож, и этого у тебя не отнимешь, это часть тебя, понимаешь, что я хочу сказать? Так или иначе, я вижу это сходство. Оно неотъемлемо от тебя. Но я ведь понимаю, что ты не он. В конце концов, Кевин никогда и ни за что не выиграл бы у меня в квиддич, особенно в компании с дементорами… Так что я помогаю тебе не почему-то там, а потому что ты есть тот, кто ты есть. Чуешь разницу?

Гарри чуял, но с трудом. С большим трудом.

— Всё равно не понимаю, как эти измышления могли заставить тебя помочь мне.

— Вот как раз этого ты и не понимаешь… эти, как ты выразился, измышления меня не заставляли. Никто меня не заставлял. Я сам, безо всяких принуждений, чувства долга или ещё чего-нибудь хочу тебе помочь.

— Впервые слышу о таком раскладе, — признался Гарри.

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз, — Седрик беззаботно ухмыльнулся и помахал Гарри рукой. — Мне пора, а то на Гербологию опоздаю. Всё-таки профессор Спраут — мой декан…

— До встречи, — кивнул Гарри и не двинулся с места, хотя ему самому пора было на Чары, первые в этом семестре. Он провожал Седрика глазами, пока тот не скрылся за поворотом.

Остаток каникул Гарри провёл относительно спокойно — Малфой практически не появлялся в спальне, даже спать туда приходил через раз, и то на несколько минут скрывался в ванной комнате, а потом выходил оттуда и падал на кровать, засыпая в тот же миг. Гарри предполагал, конечно, что блондинчик мог быть занят сами-знаете-чем со Снейпом и/или со своим собственным отцом, но не целый день же и не до такой степени усталости… Снейп скорее выдохся бы, но преподаватель Зелий вовсе не выглядел более усталым, чем обычно.

Элоиза Забини начала семестр вместе со всеми, и не было никаких намёков на то, что её брат собирается вскоре вернуться — что, на самом деле, более чем устраивало Гарри, который почти подружился с немногословной умной Элоизой и чувствовал непреходящий гнев всякий раз, как думал о её брате. К счастью, Забини редко приходил Гарри на ум, особенно в дни каникул, что Гарри посвятил выполнению домашнего задания по всем предметам. Кажется, это было отработанным педагогическим приёмом; во всяком случае, детям, зарывшимся в учебники по уши, было совершенно некогда заниматься проказами и шалостями. Плюс к тому, какие-то знания всё же попадали в отупевшие от празднования головы. Для Гарри не составляло труда написать всё это — он три с половиной года посвящал вечера одинокой учёбе; хотя и ему задание принесло немало головной боли — в основном благодаря объёму.

И он никак не мог разгадать загадку яйца до тех пор, как в один из дней первой недели семестра Седрик Диггори не подошёл и не предложил ему помощь. Несмотря на все объяснения, которые Гарри мог, в принципе, понять умом, весь предыдущий опыт Гарри вопил о том, что никто не делает для другого что-то за просто так, и если тебе бескорыстно помогают, то вскоре либо потребуют в оплату что-нибудь совершенно неудобоваримое, либо то сделано для того, чтобы подставить тебя тем или иным образом. «Не бывает на свете такого, чтобы люди помогали друг другу исключительно потому, что чувствуют в этом внутреннюю необходимость», — надсадно твердил внутренний голосок Гарри, и сам Гарри соглашался с голоском, чувствуя во всей этой ситуации какую-то глобальную неправильность. Конечно, были в его жизни люди, которые помогали ему просто так… но у них была причина — они его любили. Более того, если верить той рождественской записке, близнецы Уизли до сих пор любили его. И, что прослеживалось и без подтверждения письменными источниками, продолжали помогать ему и поддерживать его — пусть менее явно, чем раньше, когда они могли целовать его. Но у них, опять же, есть причина, а у Седрика этой причины нет. Гарри ему не сват и не брат, и более натуралистого натурала, чем чемпион Хогвартса номер один, Британские острова не видели давно. Так в чём тогда дело, если не в отдаче долга? Гарри казалось, это заколдованный круг, или даже не круг, а некая лента Мёбиуса, по которой он носится и носится, отчего-то надеясь, что выход найдется на оборотной стороне. А стороны-то нема… и выхода, соответственно, тоже…

Всё это угнетало Гарри чрезвычайно и вводило в меланхолию и депрессию. Он всё никак не решался воспользоваться советом Седрика и попробовать нырнуть куда-нибудь вместе с яйцом, чтобы послушать его вопли под водой. Как будто в каждой ванне Гарри могли поджидать киллеры с аквалангами и подводными ружьями. Он знал, что это было глупо, но не мог себя пересилить. Очень легко было день за днём откладывать решение и заниматься какими-то неважными привычными делами, и время бежало быстро, таяло, как лёд, зажатый в ладони. Прошло уже две недели с начала семестра, а Гарри всё никак не мог ни на что решиться и злился на себя из-за этого, обзывая сам себя разными нехорошими словами — что, надо отметить, совершенно не помогало.

Это утро не было исключением; так же, как и во все прочие с начала семестра, Гарри мёрз, был собой недоволен и готов был пойти на кухню и вывалить эту вечную овсянку на головы домовых эльфов. Почему бы им не освоить что-нибудь ещё для завтрака, кроме серой безвкусной каши? Отвратительное настроение усугублялось ещё и тем, что дурмстранговцы вокруг были безмятежно спокойны и, казалось, были даже рады овсянке, словно назло Гарри. А Олег ещё и читал за завтраком газету; золотоглазый чемпион соглашался с тем, что в «Пророке» пишут всякий бред, но продолжал читать этот бульварный листок регулярно, аргументируя это тем, что ему надо улучшать свой английский.

— Это про эту девочшку, да? — вопрос от Олега застал Гарри врасплох.

— Что?

— Эта статья. Она, по-моему, про ту девочшку, с которой ты был на балу. И про тебя.

— Дай посмотреть…

Олег без возражений отдал Гарри газету. Заголовок на полстраницы гласил: «БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ ГАРРИ ПОТТЕРА — ИЛИ ВСЕГО ЛИШЬ УДОБНОЕ ПРИКРЫТИЕ ДЛЯ ЕГО ВРАГОВ?». Текст был ещё более интригующим…

«В рамках проведения серии дружественных мероприятий, таких, как Турнир Трёх Волшебников, недавно был устроен бал в школе Хогвартс, — писала Рита Скитер, специальный корреспондент «Ежедневного Пророка». — Чемпионы Турнира, о котором наша газета уже писала (краткий повтор прежней статьи Вы можете найти на стр. 7-9), открывали празднество. Казалось бы, великий день для юношества, для веселья и отдыха… но кипучие эмоции красной нитью проходят сквозь жизнь каждого человека, и знаменитый Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил, не стал исключением.

На балу Гарри Поттер появился с весьма интригующей персоной: Элоизой Забини, приехавшей по обмену учиться в Хогвартс. До сих пор в Хогвартсе в одном классе с Гарри учился её брат, Блейз Забини, единственный наследник древнего рода Забини, что же до его сестры, то прежде семья Забини нигде не освещала её существование, как будто бы у них вовсе не было дочери. Она утверждает, что приехала в Хогвартс вместо брата, который отправился в её школу… однако по сведениям из достоверных источников, Элоиза Забини до сих пор училась в неком древнем закрытом пансионе для девушек на побережье Северной Америки. Вознивает вполне резонный вопрос о том, что может делать Блейз Забини в пансионе для девушек? Строжайшая закрытость упомянутого учебного заведения также не позволяет предположить, что туда допускаются посторонние лица, тем более — мужского пола. Где же он сейчас, если не там? Таким образом, прежнее местонахождение и само существование этой девушки овеяно дымкой тайны.

Не проведя в Хогвартсе и нескольких недель, Элоиза Забини удостоилась приглашения на бал от Гарри Поттера, которого прежде не знала лично; конечно, это может только делать честь её личному обаянию. Но всё оказывается при ближайшем рассмотрении не так уж просто!

Гарри Джеймс Поттер, Мальчик-Который-Выжил, не интересуется девочками. По его собственному признанию, он иногда интересуется парнями, но больше всего времени он тратит на то, чтобы выживать. «Я каждый день должен заботиться о том, чтобы утром проснуться живым, а в идеале — лечь перед этим в постель целым и невредимым. Скажем так, у меня много конфликтов с другими студентами», — признался в частном разговоре наш юный герой, и его изумрудные глаза затуманились усталостью от бесконечных ссор с другими, менее яркими студентами, завидующими его славе и талантам. Конечно же, он заслужил немного счастья и тепла на своём тернистом жизненном пути, однако мы с грустью вынуждены признать, что вряд ли он получит всё это от Элоизы Забини, которой так опрометчиво доверяет.

Члены чистокровных семей чрезвычайно преданы друг другу, и всякий, кто враг одному из них — враг и другому. За это подчас чистокровные семьи и уважаемы всем магическим сообществом, однако эта медаль оборачивается другой стороной, когда дело доходит до таких вещей, как детские ссоры.

Соперничество Гарри Поттера и Блейза Забини давно, как выяснилось, переросло стадию обычных детских обид; оба возмужали, но взаимная нелюбовь не прошла. Не выяснено точно, что именно совершил Блейз Забини, но сам пострадавший, Гарри Поттер, характеризует это как нечто очень подлое и грязное, ранившее душу Спасителя Магического Мира и безжалостно скомкавшее всё то светлое, что только оставалось вокруг него. Так стоит ли доверять той, что всё детство провела рядом со своим старшим братом, впитывая его мысли, проникаясь его чувствами? Таинственно возникшая практически из ниоткуда (точное местонахождение упомянутого пансиона осталось невыясненным), приковывающая к себе взгляды мужской части Хогвартса, немногословная со всеми, но разговорчивая со своей жертвой, Гарри Поттером, Элоиза Забини, без сомнения, преследует некие собственные цели, очаровывая нашего юного героя.

«Она постоянно что-то замышляет, — рассказал нашему специальному корреспонденту пожелавший остаться неизвестным четверокурсник Слизерина. — Она такая задумчивая, как демон». «Мы боимся её, — вторит другу одна из соседок Элоизы Забини по спальне. — Она слишком тихая для человека. И она опасна, да! Никто из нас так не умеет драться на магических дуэлях, как она. Мы всегда страшимся того, что на ЗОТС кого-нибудь из нас вдруг поставят с ней в пару».

По невероятной прихоти судьбы, все, кроме Гарри Поттера, видят истинную сущность застенчивой девушки с гривой тёмных волос и тяжёлым взглядом, твёрдо заявляющей, что она не зациклена на чистокровности и что для неё важнее не происхождение человека, а он сам. Нам остаётся только надеяться, что наш маленький дракон (об анимагии вообще, о превращении в волшебное животное и конкретно об анимагии Гарри Поттера, Мальчика-Который-Выжил — см. стр. 16-20), победивший ещё в возрасте одного года Вы-Знаете-Кого, сумеет предохранить своё сердце и выйти из этой непростой ситуации с честью и достоинством».

Гарри уронил газету на стол и обеими руками схватился за горло. Пока своё, хотя хотелось за Ритино.

— Меня тошнит от этого, — жалобно сказал он.

Олег сочувственно коснулся плеча Гарри.

— Не перешивай так… это всего лишь статья. Но… ты её действительно любишь?

— Нет, конечно, — вяло отмахнулся Гарри, которому всё ещё было плохо. — Она только друг… хорошая знакомая…

— Тогда хорошо. Она поймёт, чшто это неправда, — убеждённо сказал Олег. — Хотя эта ушасная женщина, репортёр, в самом деле зря написала про тебя столько слюнявой лши…

— Я её убью, — побещал Гарри невесть кому, невидяще уставившись в пространство. — Эта гадость, эта кошмарная соплеточивая мерзость…

— Не так бурно, Гарри — если ты убьёшь кого-нибудь, тебя посадят в тюрьму, — совершенно серьёзно напомнил Олег. — Просто помни, чшто всё это лошь.

— Самое паршивое, что это не всё ложь, — Гарри мрачно потряс газетой в воздухе. — Кое-где она просто цитирует то, что я в самом деле говорил, но не ей и не в таком контексте! И никакой дурацкой усталостью мои глаза не туманились! Где она взяла эту информацию? Какая… короче, кто рассказал ей?!

— Не кричши, Гарри, — кротко попросил Олег, разом заставив Гарри поникнуть и устыдиться. — Я ведь не могу знать…

Тепло руки Олега на плече Гарри действовало на угнетённого Спасителя Магического Мира успокаивающе.

Первым уроком в тот день был уход за магическими существами. Хагрид был всерьёз озабочен благополучием своих соплохвостов, отказывавшихся есть что-либо за исключением друг друга; из приличного поголовья милых зверюшек остался только десяток, но этот десяток стоил целой сотни. Огромные, с покрытой бронёй кожей, продолжающие интенсивно плеваться огнём и вообще всячески пробующие разнообразить своё меню сладким человеческим мясом, соплохвосты по-прежнему воспринимались Хагридом, как нечто маленькое и миленькое, абсолютно безобидное и пушистое. Чего стоило хотя бы недвусмысленное предложение Хагрида надеть на соплохвостиков ошейники и поводки — да-да, можно и с шипами, и с цветочками, и с выгравированным черепом — и повести заскучавших в клетках зверюг на прогулку. В принципе, Гарри не возражал, зато активно возражали все девушки и Малфой. Такое деление позабавило Гарри.

Учитывая малое количество соплохвостов, удовольствием выводить их на прогулку оказались обделены как раз те, кто протестовал. Шести футов длиной, активно использующие все свои жала, присоски и плюющие огнём хвосты, соплохвосты держали десяток храбрецов, в том числе и Гарри, в тонусе, заставляя прыгать и изгибаться. Гарри исхитрился обмотать поводок вокруг соплохвоста так, что это уменьшило активность «милой зверушки» и почти нейтрализовало жало и присоску. Правда, длина поводка значительно уменьшилась, и Гарри оказался в зоне досягаемости огня; но здесь на помощь пришла профессорМакГонагалл, точнее, её предмет — Гарри не составило труда одним взмахом палочки трансфигурировать поводок в более длинный.

— М-м… Элоиза, послушай…

— Да? — Элоиза стояла в стороне, кутая руки в маленькой муфте. Больше всего воображение Гарри поразила именно муфта, которую он прежде видел только на картинке. До сих пор все окружавшие его лица женского — да, впрочем, и мужского тоже — пола носили зимой исключительно перчатки.

— Ты что-то хотел мне сказать? — напомнила Элоиза о своём присутствии.

Гарри очнулся и кивнул.

— Да… я хотел спросить, что ты думаешь об этой кошмарной статье…

— Если ты имеешь в виду, действительно ли меня подговорил наладить с тобой отношения Блейз… — Элоиза сузила глаза.

— Нет, что ты! — торопливо перебил её Гарри, пока она не сказала что-нибудь обидное. — Я просто хочу знать, не обидела ли тебя эта чушь… ты ничем не заслужила всю эту грязь.

— А, — Элоиза сменила гнев на милость. — Это ерунда. Собака лает — ветер носит. Мнение толпы меня никогда не интересовало, а те немногие люди, чьими словами я дорожу, знают, что всё это ерунда.

— Понятно, — Гарри расплылся в улыбке.

Соплохвост взбрыкнул, недовольны тем, что его так долго игнорировали, и выпустил в сторону Гарри и Элоизы сноп пламени. Гарри привычно увернулся, а Элоиза отшатнулась с запозданием — огонь задел её и прожёг муфту и кожу на руке.

— Ч-чёрт!

— Что случилось? — Хагрид подоспел слишком поздно, чтобы что-то изменить.

— Соплохвост обжёг Элоизу, — пояснил Гарри, пинком отбрасывая соплохвоста, готового обдать огнём и всех остальных, в сторону.

— Ну так ты это… того… отведи её, сталбыть, к мадам Помфри, хорошо, Гарри? — Хагрид выглядел растерянным — до сих пор на его уроках ученики как-то умудрялись обходиться без настолько серьёзных ранений. — Как же это…

— Ничего, всё в норме, — Элоиза прикусила губу. — Надо только немного противоожоговой мази, и всё…

— Будет тебе мазь, — пообещал Гарри и потянул стоически терпящую боль Элоизу за собой. — Мы в больничное крыло, Хагрид.

Мадам Помфри была возмущена.

— О чём только думал Хагрид, когда давал вам работать с этими своими жуткими животными?! И ты тоже, о чём ты думал…

— Я ни о чём не думала, — перебила Элоиза, смаргивая слёзы. — Я не ожидала, что соплохвост нападёт…

— Бедная девочка… — вздохнула мадам Помфри. — Гарри, молодец, что привёл Элоизу. Тебе, наверное, пора на урок…

Гарри понял намёк и откланялся.

Выходя из лазарета, он оглянулся: мадам Помфри мазала ожог Элоизы оранжевой едко пахнущей массой и что-то вполголоса выговаривала. Элоиза слушала, опустив голову.

А в самом деле, где теперь Блейз Забини? Не настолько он похож на девочку, чтобы сойти за своего в пансионе для благородных девиц… Но задавать этот вопрос Элоизе было не совсем удобно… к тому же сам Гарри до сих пор испытывал тошноту при мысли об этой статье.

И из Риты Скитер надо ещё будет вытрясти душу и выяснить, кто доложил ей содержание всего разговора на Балу…

…Никто доныне не ответил

Мне правды всей о бытии.

Сергей Городецкий, «Пытая жизнь».

Весь оставшийся день слизеринцы — за исключением Гарри и Элоизы — не расставались с «Ежедневным Пророком», который едва ли был когда-нибудь ещё так популярен среди учеников Хогвартса. Газета была у всех раскрыта на этой паршивой статье и свёрнута заголовком вверх. При появлении Гарри ему свистели вслед, размахивая газетой, кричали что-то глумливое — Гарри, на самом деле, не вслушивался — смеялись. Элоиза тоже попадала под общую травлю, но ей доставалось как-то меньше, чем Гарри.

Нельзя сказать, что всё это было безнаказанным. Около полутора сотен Ватноножных заклятий, полусотни Ступефаев, примерно восьмидесяти Петрификусов сорвалось с кончика палочки Гарри в тот день, но большая часть насмешек была благоразумно озвучена в присутствии учителей; конечно, большинство учителей на Снейпа не походили, и они снимали баллы за насмешки над Поттером, а не прибавляли. Но толку от этого было мало, поскольку ответить Гарри не мог — какое-то чувство самосохранения у него всё ещё оставалось. И всё это было ужасным. Отвратительным. Кошмарным. Гарри лёг спать рано, в отвратительном настроении, предварительно подсыпав фирменного чихательно-чесательного порошка братьев Уизли в кровати всех своих соседей по спальне. Это деяние несколько примирило его с действительностью — не особо, но достаточно для того, чтобы заснуть, мысленно пожелав всему миру двинуться в известном направлении и долго бродить по этой многотрудной дороге.

Утренняя почта в этот день была необычно обильна. И большая часть сов летела к Элоизе. Гарри промахнулся тостом мимо рта, размазав по щеке немного джема — слишком внимательно следил за тем, как реагирует Элоиза на бесчисленные конверты.

Тёмные брови Забини ползли всё выше и выше по её высокому лбу, и Гарри всерьёз заинтересовался, не заберутся ли они в конце концов под линию волос. Не забрались. Один из конвертов содержал в себе не письмо, а нечто густое, жёлтое, пролившееся на руки Элоизы сразу же, стоило ей взять конверт в руки. Она с криком вскочила со своего места, держа руки, с которых капала тягучая, гнойного цвета жидкость, на отлёте. Конверт, оставшийся висеть над столом на том уровне, на котором был взят ею, с громким хлопком сделался красным, и оглушающий вопль разнёсся по Залу:

— ТЫ, ЗЛАЯ ДЕВЧОНКА! ГАРРИ ПОТТЕР ЗАСЛУЖИВАЕТ ЛУЧШЕГО! УБИРАЙСЯ В СВОЁ ЧИСТОКРОВНОЕ ЗМЕИНОЕ ГНЕЗДО, ОТКУДА ПРИШЛА!!

Гарри глухо застонал и ткнулся лбом в столешницу.

— Не пробей стол, — философски посоветовал Олег.

— Чёрт с ним, со столом, — пробормотал Гарри, размеренно ударяясь головой о твёрдое дерево под белоснежной тонкой скатертью. — Мерлин мой, Мерлин мой, Мерлин мой…

Он НЕНАВИДЕЛ Риту Скитер.

Когда он прекратил издеваться над собой и столом, Элоизы уже не было в Зале — надо полагать, она опять отправилась к мадам Помфри. Гарри обвёл Зал диким взором; волосы Гарри, и без того способные стать причиной инфаркта у придирчивого стилиста, растрепались совсем, превратившись в нечто совершенно невообразимое, как переворошенная играющими детьми копна сена. Очки косо держались на носу, а на плече Гарри было солидное пятно тыквенного сока.

Олег обнял Гарри за плечи и вывел из притихшего Зала. Гарри послушно шёл, куда вели, придавленный очередной гадостью.

— Ну всё, успокойся, всё нормально, — уговаривал Олег, прислонив Гарри к стене в одном из укромных уголков рядом с Большим залом. — Её сейчшас вылечшат, всё будет в порядке, с тобой ничшего не случшилось, всё хорошо…

Гарри автоматически кивал в ответ, с трудом понимая смысл слов. Сколько ещё из-за него будут страдать совершенно ни в чём не виноватые люди?!..

Олег вздохнул и, наклонившись к Гарри, кончиком языка собрал до сих пор сохранившуюся полоску джема со щеки Гарри.

— А? Что? Я… — сообразив, что только что случилось, Гарри отчаянно заалел.

В этом жесте было столько интимности, столько уверенной силы… как будто Олег был единственным, кто имел право касаться Гарри, и не доверял это право даже банальной салфетке или носовому платку.

— Ну наконец-то ты стал более-менее адекватен, — улыбнулся Олег. — Как ты?

— Хорошо, — выговорил Гарри; губы отчего-то пересохли и плохо слушались его.

— А так — ещё лучше, — Олег легко усадил Гарри на подоконник, так, чтобы их глаза были на одном уровне, и поцеловал в губы. Мягко, ласково, но подавляюще властно.

Гарри не противился поцелую, закрыв глаза и отвечая встречными движениями губ и языка. Медленно, робко, руки Гарри легли на плечи Олега; не встретив никакого сопротивления, двинулись дальше, сплетаясь позади золотоглазого дурмстранговца. Так удобно оказалось обхватить его ногами сзади; Гарри чувствовал сквозь тонкие слои мантии и кожи, как слегка перекатываются мускулы спины Олега, чувствовал даже пульс — всем своим существом, прижимаясь теснее, обнимая, цепляясь, как утопающий намертво зажимает в пальцах соломинку — так, что потом вместе с ней и хоронят раздувшийся от воды труп, не в силах вынуть мусор из окоченевших пальцев…

— Я уже думал, ты никогда не вспомнишь о том поцелуе, — Гарри, переводя дыхание, укрыл лицо на плече Олега.

— Я о нём не забывал, — Олег лёгкими касаниями гладил спину Гарри — то там, то здесь, обводя кончиками пальцев выступающие позвонки, прослеживая линии обтянутых кожей рёбер, нажимая слегка на напряжённые мышцы, расслабляя их.

— А что же молчал и ничего не делал?

— Я хотел знать, нужно ли это тебе.

— А тебе нужно?

— Нужно… — Олег слегка отодвинул Гарри ближе к стеклу, обхватил ладонями его лицо и посмотрел прямо в потемневшие от напряжения зелёные глаза. — Ты мне нужен. Весь, без остатка.

— Что ты имеешь в виду? — растерялся Гарри; он, конечно, понял, о чём речь, но фраза «весь, без остатка» несколько насторожила его.

— Ничего, кроме того, что уже сказал, — Олег подался вперёд и снова поцеловал Гарри.

Сладко, так сладко, всё ещё с привкусом того самого джема, мягко, нежно, неуклонно, долго, как покорение вершины, и пронзительно, как горный ветер…

— Мерлин мой, ты словно огонь… — Олег прерывисто шептал в макушку Гарри что-то бессвязное, пока оба ловили воздух ртами после долгого, долгого поцелуя. — Ты как костёр в непроглядной ночи… на тебя все летят, потому что это единственно правильно… такой маленький, худой, в глаза бьющий красотой факел… сколько мотыльков ты уже, должно быть, перегубил…

— Не боишься обжечься? — лукаво спросил Гарри.

— Я люблю играть с огнём.

— Огонь тоже любит играть с тобой…

На этот раз Элоиза оставалась в лазарете весь день; во время обеда Гарри пришёл её навестить, всё ещё чувствуя, как горят губы от бешеных поцелуев. Сразу после завтрака МакГонагалл косилась на взъерошенного, с блестящими глазами Гарри неодобрительно, но промолчала — только после урока задержала его на минуту и оповестила о том, что у него неправильно застёгнуты пуговицы на рубашке, одна пропущена. Гарри, улыбнувшись, поблагодарил и всё в таком же виде отправился на Чары, а потом на Историю Магии. Все занятия он идиотски улыбался — нечто вроде крыльев чувствовалось за спиной, и Гарри не знал только, драконьих или нет.

Однако вся лёгкость, с которой он сегодня порхал по школе, заметно приувяла при виде Элоизы с забинтованными руками.

— Как ты? — Гарри присел на стул у её кровати.

— Отлично, — отозвалась Элоиза. — А у тебя рубашка неправильно застёгнута.

— Ой… — Гарри удосужился наконец-то исправить оплошность

— Завтра уже приду на уроки. Эта гадость не слишком сильнодействующая…

— Это всё из-за меня, — покаянно вздохнул Гарри. Ему действительно было стыдно. — Эта Скитер…

— Сделай их всех, Гарри, — внезапно попросила Элоиза. — Сделай их всех на втором испытании. Пусть подавятся. Ради меня.

Гарри не жалко было кивнуть.

— Ты уже разгадал загадку яйца?

— Практически, — соврал Гарри. — Ещё немного осталось.

— Молодец, — Элоиза улыбалась с закрытыми глазами.

Возможно, она ждала поцелуя. Но, к её сожалению, Гарри не испытывали никакого энтузиазма по поводу касания её губ. Она была хорошей знакомой, и только.

— Ну, мне пора, — Гарри покосился на часы и поднялся на ноги. — У нас сейчас Снейп…

— Идёшь на растерзание?

— Ага. Пожелай мне удачи.

— Удачи, Гарри.

Гарри помахал ей рукой и скрылся за дверями.

Он не знал, что думал по этому поводу Олег — или кто-либо ещё, если уж на то пошло — но у него были уже вполне определённые планы на вечер: найти в достаточных количествах воду, куда можно залезть с головой и попробовать открыть упрямое яйцо.

* * *

В общем душе при спальне не было ванны. Гарри сомневался, будет ли достаточным постоять под душем, и решил найти что-нибудь, куда можно будет нырнуть. Вне всякого сомнения, в Хогвартсе должна быть такая ванная комната… Скрытый пологом и Локус Сингулярис, Гарри при свете огонька на ладони вглядывался в Карту Мародёров до рези в глаза, выискивая среди сотен мелких подписей единственную нужную. Хм-м… ванная старост?

Рейд, посвящённый разгадке воющих яиц, Гарри решил отложить до ночи, чтобы никто не помешал ему. Нехорошо выйдет, если кто-нибудь из старост застанет его там… а ночью, будем надеяться, старосты, как дисциплинированные дети, будут спать и видеть сны о сдаче всех ТРИТОНов и СОВ на высший балл.

В глубокой темноте Гарри накинул мантию-невидимку, сунул на всякий случай Карту в карман и сжал феникса, избавленный от необходимости шуметь, проходя через гостиную в такой час. Конечно, придётся пройти через неё, когда он будет возвращаться… но там, по случаю позднего времени, скорее всего, совсем не будет людей, так что некому будет заподозрить что-то, когда вход в гостиную откроется для пустоты.

Ванная старост — хотя и предполагалось, что она защищена паролем от тех, кто достаточно нагл, чтобы попробовать в неё сунуться, не будучи старостой — открылась Гарри незамедлительно, стоило ему толкнуть округлую медную ручку двери.

Первой его мыслью было: да, ради возможности пользоваться этой ванной имеет смысл стать старостой. Большую комнату неярко освещали свечи в роскошных канделябрах, всё здесь было сделано из белого мрамора, в том числе и прямоугольное углубление в полу посредине — видимо, бассейн. По краям бассейна имелось множество золотых кранов, инкрустированных драгоценными камнями, каждый из которых был разного цвета — от такого количества цветов у Гарри даже зарябило в глазах, несмотря на общий белый фон. Здесь был даже трамплин для ныряния. Окна были закрыты длинными белыми шторами; в углу высилась стопка белых пушистых полотенец. На стене висела одна–единственная картина, изображающая русалку с неестественно светлыми волосами, уснувшую на скале. Русалка тихонько посапывала, отчего длинная прядь, упавшая на вполне заурядное лицо, изредка шевелилась.

Шаги по мрамору гулко отдавались в тишине. Гарри, присев на корточки, открутил наугад пару кранов, и спустя секунд двадцать бассейн заполнился до краёв водой, смешанной с самой разной пеной. Из одного крана ползли кислотно-яркие розовые и голубые пузыри размером с футбольный мяч; из другого струилась белая мелкая пена, настолько густая, что Гарри показалось, она могла бы при необходимости выдержать его вес; из третьего вырывался сильно надушенный пурпурный пар, повисавший над поверхностью воды; из ещё одного струя яркой искрящейся радужными бликами пены, оталкиваясь от поверхности воды, расходилась во все стороны широкими арками.

Он скинул мантию-невидимку, кроссовки, джинсы, носки и футболку и поскорее — было достаточно холодно стоять совершенно голым на мраморном полу — юркнул в бассейн. Пару раз нырнул и вынырнул; запахи парфюмерии пропитали его насквозь, и Гарри отчего-то чувствовал себя игрушкой в витрине, дорогой куклой, за которой обязательно придёт свой избалованный ребёнок. Он убрал с глаз мокрые волосы, облепившие голову, и дотянулся до яйца, подталкивая его кончиками пальцев к бассейну. Яйцо восприняло инструкции буквально и так вдруг помчалось, что Гарри ничего не успел сделать. С гулом яйцо плюхнулось на мраморное дно бассейна; Гарри живо представил себе, что скажет Филч о порче школьного имущества (сиречь дна бассейна), и скривился. Хочется верить, что Филч сегодня бродит где-нибудь далеко отсюда.

За яйцом надо было нырять; Гарри набрал в лёгкие побольше воздуха и погрузился под воду.

Под густым слоем пены сверху вода была прозрачна и кристальна; при желании Гарри мог бы пересчитать прожилки на мраморе. А уж найти одно-единственное яркое яйцо довольно больших размеров труда не составило. Гарри сел на дно, чувствуя, что больше десяти секунд он не выдержит, и попробовал всё же вскрыть яйцо — пока оба под водой.

Раздался хор высоких, как ангельских, голосов, сначала вкрадчивых, шепчущих, и лишь потом обретающих силу и мощь — в первую минуту Гарри обрадовался, что это уже не вой, и лишь потом вслушался в слова:

— Иди на голос, но усвой:

Не можем петь мы над землей.

А взяли то, чего тебе

Хватать не будет на земле.

И у тебя всего лишь час,

Чтоб это отобрать у нас...

На этом месте у Гарри совсем кончился воздух, и он стремительно вынырнул; лёгкие жгло от недостатка кислорода, и Гарри только старался не вдыхать судорожно до тех пор, пока не продерётся через всю пену — не хватало только её наглотаться.

Воздух… блаженство, воздух… Гарри опёрся локтём о край бассейна, размеренно дыша; через несколько минут барабаном бившееся сердце успокоилось окончательно, и Гарри, набрав полные лёгкие ароматного воздуха, нырнул снова.

— Иди на голос, но усвой:

Не можем петь мы над землей.

А взяли то, чего тебе

Хватать не будет на земле.

И у тебя всего лишь час,

Чтоб это отобрать у нас...

Пройдёт часок, и всё, привет, –

Оно уж не увидит свет.

Гарри подождал немного, но яйцо упорно отказывалось продолжать сольный концерт. Тогда Гарри снова всплыл — ему всё же требовалось дышать, чтобы там себе ни думал тот, кто изобретал это задание. Чтобы запомнить песню целиком, ему пришлось нырять ещё три раза.

— И что это всё значит? — ситуация немного напомнила ему, как он на первом курсе пробирался сквозь установленные преподавателями преграды на пути к философскому камню. Тогда, попав в комнату со снейповским испытанием, он наткнулся на плохие стихи, заключавшие в себе некий практический смысл. Очевидно, эту чушь тоже надо было расшифровать.

— Иди на голос… ну, если это только не значит, что чемпионы должны спятить к двадцать четвёртому числу настолько, чтобы слышать разные голоса, повествующие им о том, как надо правильно жить… тогда я не знаю, что это значит, — Гарри размышлял вслух, рассеянно пропуская сквозь пальцы упругую белую пену с запахом жасмина. — Не можем петь мы над землёй… ну, это я уже выяснил, что поют они исключительно под водой. А кто, собственно, «мы»? Вряд ли имелось в виду «Мы, Золотое Яйцо Первое»… какие-то существа, которые живут под водой. Рыбы? Раки-крабы какие-нибудь? Гигантский кальмар? Какой интерес натравливать чемпионов на рыбу? А кальмара надо пожалеть, он наверняка вымирающий…

Гарри побродил по дну бассейна, преодолевая лёгкое сопротивление воды и пены; его взгляд бездумно блуждал по стенам бассейна. Русалка на картине продолжала спать, и Гарри при виде неё даже зевнул сам — был уже час ночи, а завтра ведь рано вставать на занятия… Русалка!

— Русалки! — Гарри азартно хлопнул ладонью по поверхности воды, и разлетевшаяся пена попала ему в глаза. — В озере живут русалки! Вот только зачем с ними драться? Они куда как слабее дракона… А взяли то, чего тебе хватать не будет на земле… стало быть, у меня что-нибудь сопрут. Не Турнир, а грабиловка.

Гарри прикинул в уме, что у него такого есть, чего ему не будет хватать. Мантия-невидимка? Руны? Кулон-портключ? И как предполагается искать это в озере… и вообще, проще в таких случаях сказать «Акцио», и всё само к тебе вернётся. Нет, вещи не подходят… люди?

— Надеюсь, они никого не утопят в озере… — буркнул Гарри и всерьёз задумался. Очень мало было людей, которых ему стало бы действительно не хватать на этой земле. Близнецы, Билл, Олег… Сириус и Ремус, но оба, что есть хорошо, вне досягаемости устроителей Турнира. Как и Билл, если на то пошло. Олег отпадает, потому что он тоже чемпион. Близнецы? Оба сразу? Гарри надеялся, что нет. Слишком нервно будет вытаскивать из озера обоих сразу, они же старше, выше и тяжелее… а кого-то одного — так ведь невозможно выбрать, кого Гарри будет недоставать больше. Фред и Джордж составляли некое уникальное единое целое, немыслимое по отдельности, как левое и правое — одно без другого теряет своё значение, а вместе образует нечто основополагающее, простое и понятное… и жизненно необходимое…

Настроение у Гарри разом испортилось при воспоминании о весне прошедшего учебного года, и он выбрался из бассейна, решив подумать позже и над остальными строчками, и над тем, как ему предполагается найти кого-то в озере и не утонуть при этом? Отрастить жабры, что ли?

Прежде чем выйти из ванной комнаты, Гарри внимательно изучил Карту Мародёров. По коридорам, ведшим к подземельям, никто не двигался; Филч вместе с миссис Норрис обретался в районе башни Рэйвенкло. Снейп мирно спал в своей постели — слава Мерлину, сегодня была не его очередь делать обход школы. И даже в одиночку спал! Точка с именем «Драко Малфой» застыла неподвижно в спальне четвёртого курса Слизерина. Люциуса Малфоя, к большому облегчению Гарри, на Карте не наблюдалось. Гарри поразглядывал Карту ещё немного и к своему большому удивлению увидел в кабинете Снейпа мечущуюся от стены к стене точку, подписанную «Бартемиус Крауч».

Но он же болен… даже отправил Перси в Хогвартс вместо себя… на Бал, и то не смог приехать, так тяжело был болен… так что он тут делает?

«Любопытство кошку сгубило», — напомнил Гарри себе. И сам себе ответил: «Ну, я не кошка, я дракон… так что можно пойти и узнать, какого он тут забыл посреди ночи». Договорившись таким образом сам с собой, Гарри почти бегом направился к подземельям.

А вот и лестница, ведущая в подземелья… Спускаясь, Гарри попытался перехватить яйцо поудобнее — гладкое, всё ещё влажное, оно норовило выскользнуть из рук. Оно не давалось пальцам, как живое, и явно хотело устроить свою маленькую революцию. Гарри, шипя и чертыхаясь, прижал Карту подбородком и попытался взяться за яйцо двумя руками. Как ни странно, это привело к куда более неудовлетворительным результатам, чем действия одной рукой, словно от двух было только вдвое больше неуклюжести. Яйцо выскользнуло из пальцев и полетело вперёд; в попытке поймать его Гарри вполне ожидаемо полетел следом и растянулся на ступеньках. Яйцо докатилось до самого низа, стукнулось о пол подземелий и раскрылось с таким душераздирающим воплем, какого Гарри даже в первый раз от него не слышал. Кажется, вода всё-таки нарушила что-то в механизме…

Надо было встать, добраться до чёртова яйца и заставить его заткнуться, но Гарри, как обычно, не понравился лестнице… многострадальный локоть, дважды собранный мадам Помфри из осколков, был сильно ушиблен — в этот раз не так кошмарно, как в предыдущие, просто ушиб… но всё равно было дико больно. Кожа на челюсти и нижней губе была рассечена до крови, и Гарри чувствовал, как горячие струйки ползут по его лицу вниз, на лестницу. Какая-то особенно подлая ступенька въехала по животу Гарри наискось — кажется, она умудрилась не пропустить при этом ни одного внутреннего органа, сотряся всё, что только сотрясалось. Интересно, можно ли заработать синяк на желудке и шишку на селезёнке?.. Ноги Гарри перепутались в совершенно невообразимой косичке, в которую ни одна конечность, из которой предварительно не удалили кости, по определению не может вплестись. Кроме того, сам по себе удар вышиб из Гарри весь дух, оставив судорожно моргать и открывать рот в беззвучном крике. «Чёрт. Дерьмо, какое дерьмо…». Гарри, собрав последние силы, перевернулся так, что теперь голова была сверху, а не ноги — это разом внушило ему некий оптимизм. А чьи-то шаги в коридоре и вовсе придали Гарри невиданную скорость и силы; он одним движением откатился к стенке. Под мантией его могут и не найти, но вот если наступят, пока будут подниматься по лестнице, обнаружат непременно, можно и к Трелони не ходить!

Яйцо неожиданно замолчало, и Гарри услышал раздумчивое фырканье, какое мог издавать только один человек на этом свете. Проклятье. Яйцо разбудило Снейпа.

Не прошло и тридцати секунд, как Снейп сложил два и два. Впрочем, Гарри и не сомневался, что так и будет.

— Поттер, выходите оттуда, где Вы есть, — в голосе Снейпа не звучало ни тени неуверенности; он знал, что был прав, вычислив владельца яйца. — Вылезайте из-под Вашей мантии-невидимки, и отделаетесь отработками до конца года.

Гарри не шевелился; во-первых, в доброго и сговорчивого Снейпа ему верилось плохо — скорее, тогда уж в притворяющегося безобидным Снейпа, охотящегося на ничего не подозревающих поттеров. Только поверь, и когти сомкнутся на тебе, а потом полетят пух и перья… Во-вторых, вздумай Гарри избавиться от мантии-невидимки, у него попросту не хватило бы сил встать и снять её с себя; он и сидел-то кое-как, отчаянно мечтая о мягкой постели, где можно укрыться среди одеял, как за стенами крепости. Стена холодила спину, но волоски на позвоночнике Гарри вставали дыбом вовсе не от прохлады камня.

— Считаю до пяти, Поттер, — сухо предупредил Снейп; ноздри слизеринского декана раздувались в рваном ритме, и Гарри без труда понял, что Снейп в самой настоящей ярости. — Если за это время Вы не покажетесь, Вас ждёт исключение из Хогвартса. Будьте уверены, я приложу все силы, чтобы Вам припомнили каждое прегрешение и отправили домой к магглам.

«Тогда уж либо домой, либо к магглам — эти два понятия у меня не совпадают…»

— Раз… два… три…

Гарри только сжался под мантией, молясь, чтобы Снейп не вздумал обыскивать лестницу ступенька за ступенькой. Тогда действительно хана…

— …четыре… пять. Всё, Поттер, Вы упустили свой последний шанс остаться под этой крышей до весны.

«Блефует. Меня не выгонят. Чемпион, Мальчик-Который-Выжил… и если уж не выгнали за всё, что раньше было, то за нарушение комендантского часа не выгонят тем более — такая мелочь…»

Снейп медленно поднимался по лестнице, обыскивая её именно так, как Гарри и боялся. «Твою мать…»

Яйцо не упустило возможности сделать подлянку и Снейпу; похоже, эту большую золотую неприятность не волновало: студент или преподаватель, чемпион или не чемпион. Главное, упасть и раскрыться с режущим уши криком в самый неподходящий момент. Хотя, вообще-то, подходящий найти было бы крайне трудно…

Пока вой заглушал все остальные звуки, Гарри развернул Карту Мародёров — она смялась, пока он падал — и собирался было свернуть снова, более аккуратно, чтобы не мялась, когда заметил в том самом коридоре, где они со Снейпом находились, точку с именем Бартемиус Крауч. На той же ступеньке, на которой примостился Гарри, только у противоположной стены. Такая же мантия? Какие-то маскирующие чары? Гарри сунул Карту за пазуху, желая мистеру Краучу много нелицеприятного и малополезного для здоровья (которое, по официальной версии, и так не ахти). Снейп, поймав наконец яйцо, пытался его закрыть. Крышку, совершенно очевидно, заело, и Гарри, молясь, чтобы прокатило, начал потихоньку сползать вниз по ступенькам. Снейп справился с яйцом и, крепко зажав подмышкой капризную вещичку, прищурился в пространство.

— Мне надоел этот балаган, Поттер, — негромко объявил зельевар. — Я иду в Вашу спальню, и сумею потом подтвердить под Веритасерумом, что Вас там не было. В час ночи, когда Вы должны видеть десятый сон. Я предупреждал Вас и давал Вам шанс…

С этими словами Снейп развернулся и пошагал по коридору к спальням.

«Абсолютное. Совершеннейшее. Полнейшее. Несомненное. Высшего качества. ДЕРЬМО!!!!».

Гарри запаниковал: он никак не мог допустить такого развития событий.

— Locomotor Mortis! — шепнул Гарри вслед Снейпу, выставив из кармана кончик палочки.

Ноги Снейпа ожидаемо заплелись, и он рухнул на пол без единого звука, кроме странного хруста. Чёртово яйцо снова упало и раскрылось.

— Ты бессовестно повторяешься, — укоризненно буркнул Гарри, ползком подбираясь к своему имуществу.

Снейп лежал без движения, запястье его было неестественно вывернуто. «Никогда, ни за что не падайте в подземельях. То, что от вас останется, потом никто не соберёт». Кажется, удар головой тоже был сильным — во всяком случае, его достаточно было, чтобы Снейп потерял сознание.

— Finite Unkantatem, — Гарри отменил свой Локомотор Мортис. Смысл теперь в нём?.. — Ferula. Mobilicorpus.

Тело Снейпа взмыло в воздух; запястье с наложенной шиной неярко светилось белым в темноте коридора. Гарри с трудом поднялся, чувствуя, как противно дрожат коленки, намеревающиеся подогнуться и оставить своего владельца без малейшей поддержки. «Не-ет, это только тогда, когда я доберусь до своей постели. Сходил в ванную, называется…»

Без каких-либо приключений на свою пятую точку Гарри отлевитировал Снейпа до кровати, с которой тот, услышав вопли яйца, встал абсолютно зря. Гарри постоял немного, глядя, как быстро-быстро бьётся жилка на виске Снейпа. Может, Obliviate?.. Хотя нет. Это уже, знаете ли, чересчур.

— Ennervate, — шепнул Гарри перед тем, как выскользнуть из спальни своего декана.

По стеночке добраться до спальни… вот так, медленно, вдох и выдох, чёрт с ним, с локтем, чёрт с засыхающей кровью на подбородке…

— Deletrius. Locus Singularis, — Гарри чувствовал себя разбитым во всех смыслах этого слова.

«Чтоб ему лопнуть, этому Краучу… И теперь я понимаю, почему кошка не перенесла таких испытаний и умерла от любопытства. Должно быть, до неё Снейп всё-таки добрался…»

* * *

Завтрак пришлось пропустить — вместо этого Гарри сходил к мадам Помфри. Медсестра, что видно было по глазам, не верила уже ни единому его слову, когда он объяснял, что просто упал, а вовсе ни с кем не подрался и никто его не пытал. Почему-то правде из уст Гарри вообще верили реже, чем самой наглой лжи. С напутствием беречь локоть, который может и взбунтоваться от жизни такой и не склеиться, если ещё несколько раз вот так вот «удачно» упасть на него, Гарри был отпущен из лазарета, сопровождаемый печальными взорами мадам Помфри. Взоры эти странным образом раздражали Гарри — она словно прикидывала, какие цветы купит ему на могилу после того, как он «упадёт» в следующий раз.

Сидя на ЗОТС — ради разнообразия Грюм решил устроить лекционное занятие, едва ли не первое за всё прошедшее учебное время — Гарри попутно с начертанием конспекта прикидывал, что может значить песенка яйца. «…А взяли то, чего тебе хватать не будет на земле. И у тебя всего лишь час, чтоб это отобрать у нас... Пройдёт часок, и всё, привет — оно уж не увидит свет». Человек это будет или не человек, у Гарри, по логике, будет только час, чтобы найти то, что у него спёрли. Под водой. В компании болтающихся поблизости русалок, гигантского кальмара и прочих милых созданий. А что значит эта фраза: «Оно уж не увидит свет»? Ведь вряд ли кого-нибудь на самом деле утопят ради Турнира, даже если нерадивый чемпион не достанет из воды вовремя то, чего ему «хватать не будет на земле». Скорее всего, фраза призвана заставить чемпионов насторожиться и собраться с силами.

Неразрешённым оставался один по-настоящему важный вопрос — как дышать под водой? Гарри определённо не умел отращивать жабры или превращаться в обитателя дна морского. Надо полагать, дракон под водой не покатит. Подошёл бы какой-нибудь водяной дракон, но Гарри помнил, что Draco verus nicholli — исключительно сухопутная порода; более того, если верить «Введению в драконологию», Марас-Дантия, где только и обитают огнедуи — горная страна. Из водоёмов у них там разве только ручейки да пара горных же озёр, маленьких, узких и глубоких. И всегда таких же холодных, каким должно быть озеро Хогвартса в феврале… Гарри знал, что не простудится, но перспектива постоять мокрым на ветру его не грела совершенно.

ЗОТС прошла, а Гарри так и не решил, что ему делать с этим испытанием. Кто-то явно долго старался, выдумывая все эти садистские задания. Ладно ещё слазить в озеро, но чего стоит само по себе орущее яйцо, способное прорвать своим шумом барабанные перепонки!..

Трансфигурация и Чары прошли вполне терпимо, если не считать того, что Гарри был несколько рассеян и превратил белую мышь не в куст сирени, а сначала в мандрагору, потом в куманику гигантскую, и только после этого сумел собраться и сделать, что требовалось. Его сирень цвела и пахла так интенсивно, что у него немного закружилась голова. Но МакГонагалл, кажется, осталась довольна.

На обед Гарри пришёл — есть хотелось неимоверно. Он уже жевал бифштекс, когда на стул рядом опустился Олег.

— Привет. А почшему тебя не было на завтраке?

— К мадам Помфри ходил, — Гарри намазал кусок хлеба паштетом и уложил сверху кусок бифштекса. Получившийся монстр кулинарии имел два неоспоримых достоинства — его было много, и он был сытный.

— Зачшем? — глаза Олега сузились. — У тебя были… конфликты с кем-нибудь?

— Я просто упал, — пожал плечами Гарри. — На этот раз, просто для разнообразия, действительно упал. Никаких драк, никаких опасностей.

— Хорошо… — Олег глотнул сока из кубка. — Как твоя учшёба?

— Хорошо, как обычно.

— Так ты отличшник?

— А ты имеешь что-то против? — приподнял бровь Гарри. По его представлениям, отстающих не должны были брать в качестве кандидатов для Турнира.

— Нет, — Олег рассмеялся. — Просто ты — неисчшерпаемый кладезь достоинств: умный, красивый, мир спас…

— Порядок важности при перечислении правильный, — кивнул Гарри и вгрызся в бутерброд. Олег любовался Гарри с такой странной нежностью, с какой, наверное, маньяк-педофил рассказывает маленькой девочке сказку о стране Оз и дарит конфеты.

— Мм? — вопросительно высказался Гарри.

— Да ничшего, я просто любуюсь тобой, — улыбнулся Олег.

— А сам почему не ешь?

— Я не голоден. Я ведь был на завтраке. Вот пить хочется очшень чшасто. У вас тут такой сухой воздух… рядом с нами море, я привык к влашному воздуху…

— Море — это здорово… — мечтательно сказал Гарри. Он видел море только на картинках и знал много о том, как используются в Зельеварении водоросли и кусочки некоторых рыб, но это не мешало ему быть заочно очарованным сине-зелёной бескрайней гладью.

— Ты прав… ты был когда-нибудь на море?

Между Гарри и Олегом завязалась вполне себе светская беседа; правда, Гарри старался обходить, как мог, острые углы, наподобие того, как с ним обращаются родственники или как он сосуществует с одноклассниками. Обо всём этом он не собирался кричать на всех углах, тем более что те, кому это было зачем-нибудь нужно, и так знали.

Олег проводил Гарри до самого кабинета Зелий, которые должны были состояться сейчас у четвёртого курса Слизерина вместе с Гриффиндором; никого ещё не было в этом отрезке коридора, и Олег счёл вполне удобным использовать этот момент для кое-чего ещё, кроме разговоров. Гарри с энтузиазмом поддержал его идею, обеими руками и ногами обвивая дурмстранговца и прижимаясь спиной к влажной стене подземелий. Было немного странно вот так вот виснуть на ком-то, Гарри совсем не привык к такому ощущению отсутствия опоры; он всегда раньше либо обходился своими силами, либо, иногда, его носили на руках близнецы — как на качелях. Но не сказать, чтобы это ему не нравилось…

— Отработка в моём кабинете, Поттер, сегодня вечером, за неподобающее поведение в коридоре, — Снейп, недобро зыркнув на Гарри и Олега, скрылся за дверью своего кабинета. В руках у декана Слизерина была большая стопка проверенных сочинений с прошлого раза. Сам зельевар выглядел изрядно помятым и куда более злобным, чем обычно — хотя на запястье не было заметно шины. Наверное, вылечил уже — вряд ли перелом был серьёзным. Да и вообще, никто не гарантировал, что это не был вывих.

— Он у вас всегда такой занудный?

— Всегда, — пожал Гарри плечами и с сожалением отцепился от Олега — за поворотом слышались чьи-то шаги и голоса.

Олег взъерошил волосы Гарри и быстро поцеловал его в лоб.

— Увидимся за ужином, mein lieben.

— Увидимся, — отозвался Гарри уже из дверей.

Сами по себе Зелья прошли вполне терпимо: Снейп расхаживал между рядами, горстями снимая баллы с Гриффиндора, но больше всего уделял внимания всё-таки Гарри, надеясь подловить того на ошибке и назначить ещё с десяток отработок. Гарри ошибок не допускал, хотя пристальное внимание Снейпа ему сильно мешало. Мешал также печальный взор Гермионы и задиристо-испытующий — Рона; но Гарри уже приучил себя к спокойной реакции на обоих. Они сами от него отказались, так что навязываться он не будет. Зелье вышло очень удачным — нужная слегка маслянистая текстура, нежно-сиреневый оттенок, при определённом ракурсе переливающийся радужными пятнами, как бензин, слабый запах тины. Точно такое же плескалось ещё в котлах Гермионы и Малфоя, остальные провалили задание с треском; даже Невилл, за которым Гарри не успел уследить. Но гриффиндорцу было не привыкать к выслушиванию веского мнения Снейпа о своей компетенции в зельях, или, если точнее, о полном отсутствии таковой, поэтому Невилл не особо расстроился.

Отработка вечером была куда как хуже.

— Добрый вечер, сэр, — Гарри робко заглянул в кабинет Снейпа, памятуя, что наглость в общении с деканом Слизерина до добра никого не доводит; дверь была полуоткрыта, так что Гарри не пришлось ни стучаться, ни открывать её самому.

— Вечер добрый, Поттер, — процедил Снейп, не поднимая головы от бумаг. Гарри явственно послышалось: «А до тех пор, пока Вы не явились, он был вообще великолепен». «Ну так я, собственно, и не претендую на твою компанию», — мысленно огрызнулся Гарри, и это как-то неожиданно подбодрило его.

— Что я должен делать, сэр?

Снейп молча сделал приглашающий жест в сторону кучи грязных котлов. Гарри кивнул, не рискуя нарушать тишину.

Котлы явно лежали где-нибудь в подвале ещё со времён Основателей; и у Гарри не было никаких сомнений, что в них содержался какой-то неудачный эксперимент Ровены Рэйвенкло. Крайне неудачный; надо полагать, она хотела сварить клей, но перестаралась до такой степени, что приготовленное не получилось отодрать от стенок котлов. Поэтому Основательница мудро пожала плечами и кинула котлы в подвал, да и забыла о них. А Снейп, спустя многие века, нашёл и понял, как использовать эти бесценные вещи с толком. Отдавать на отдраивание самым ненавистным ученикам, разумеется; Гарри готов был покляться, что до него котлы уже пытались мыть, как минимум, пять раз, и каждый раз преуспели весьма незначительно. «Вне всякого сомнения, — Гарри с остервенением оттирал котёл волшебным моющим средством, имевшим ровно столько же эффекта, сколько имело бы маггловское мыло, то есть, нисколько, — за тысячу лет, проведённых в одной и той же среде, содержимое кристаллизовалось, мумифицировалось и срослось со стенками котлов, так как под воздействием темноты и тишины в нём начались процессы необратимой мутации в живое существо, подобное простейшим…» Гарри настолько ушёл в придумывание всякой забавной чуши (надо же было как-то отвлечься), что даже не услышал Снейпа сразу.

— Поттер, Вы оглохли?

— А? Что? Ой, извините, сэр, я задумался…

— Очевидно, процесс мышления Вам непривычен, коль скоро Вы посвящаете этому так много внимания, что полностью игнорируете окружающий мир, — Гарри согласно кивнул — подобные реплики были неотъемлемой частью бесед со Снейпом, по какому бы поводу ни велась эта самая беседа. — Я спросил Вас, где Вы были прошлой ночью?

— Как где? — Гарри изобразил поистине младенческое удивление. — В своей постели…

— Поттер, Вы можете без усилий водить за нос Ваших любовников и любовниц, но на меня эта тактика не подействует, — выплюнул Снейп. — Что Вы делали после комендантского часа в коридоре вместе с Вашим золотым яйцом?

— Я же говорю, я спал в своей постели… сэр, — добавил Гарри голосом столь сладким, что на языке образовался приторный привкус.

— Поттер, если Вы солжёте ещё раз, то не уйдёте отсюда, пока не вымоете все эти котлы до конца. Без магии, — подчеркнул Снейп.

Гари прошиб холодный пот. Это получается, не меньше пары месяцев, если по-честному…

— Я не лгу! Это нечестно, сэр! Здесь работы на год!

— Значит, останетесь на год, — отрезал Снейп. — Хлеб и воду я Вам буду, так и быть, приносить. Итак, Ваш последний шанс: что Вы делали в коридоре после комендантского часа и почему не были в своей постели!

— Я БЫЛ в своей постели в ту ночь!

— Вы упустили Ваш шанс, Поттер, — Снейп встал и прищурился. — И учтите, если Вы воспользуетесь палочкой, я об этом узнаю. Вам не поможет и Делетриус, потому что в Хогвартсе работает постоянная система регистрации произносимых заклинаний, подобная министерской. Она фиксирует, в какое время, где и какое заклинание было произнесено, не фиксирует только, кем. Конечно, это обычно не афишируется… но я мягкосердечен, Поттер, и предупреждаю Вас об этом, чтобы Вы не пытались обмануть меня напрасно.

— Вы лжёте! Нет такой системы!! — Гарри знал, что Снейп не лжёт; он мог чувствовать рассерженность своего декана, усталость, раздражение, какую-то тяжесть на сердце — но никакой фальши. Ни капли.

Снейп сжал губы.

— Десять баллов со Слизерина за пререкания с преподавателем. Отработку не назначаю только потому, что Вам и этой хватит с лихвой, обещаю. И запомните: Вы не стоите того, чтобы я Вам лгал. В этом нет никакой нужды. Подумайте сами, разве можно руководить школой и не знать, что творят три сотни детей с ветром в голове, пока думают, что никто их не видит! Хогвартс развалился бы в первые же дни. Желаю удачно поработать, Поттер.

Снейп вышел, плотно прикрыв дверь, а Гарри осел на пол, где стоял.

Каждое Crucio. Каждая Avada. Каждое Creagrae Increscunt. Каждое Incarcero. Каждый долбаный Petrificus. Все обо всём знали, и никто НЕ УДОСУЖИЛСЯ СДЕЛАТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!!

Каждая собака в Хогвартсе знала… Гарри подозревал об этом и раньше, но не знал точно… весь преподавательский состав, несомненно, регулярно просматривает эти «сводки с фронта». Директор и деканы так уж точно. И — какая прелесть! — никого не насторожило, что, например, ночью в слизеринской гостиной были зарегистрированы Crucio и Creagrae Increscunt, а наутро Гарри Поттер очутился в лазарете из-за — странное совпадение, в высшей степени загадочное, не правда ли? — последствий того же самого Creagrae.

Гарри хотелось плакать, но в глазах было сухо, как в пустыне Гоби.

«Итак, мне любезно предоставили с самого начала право лично выгрызать возможность выбраться живым из всего этого дерьма. Как мило с их стороны! Как только я не успею увернуться от очередной Авады — непременно приду к ним всем поздравить с чУдной педагогической методой».

* * *

Альбус Дамблдор. Чего он добивался, ходя подобными путями, Гарри было решительно неясно. Ну не тех же результатов, что присутствовали на деле — ненависти и бешеной неприязни со стороны Мальчика-Который-Знал-Что-Его-Подставили-Но-Не-Подозревал-Что-Настолько.

Гарри просидел на полу до утра; он медленно водил ладонью по днищам котлов изнутри, и под его рукой пыль и приставшие намертво остатки зелий исчезали. Он даже не шептал заклинаний — слишком был занят другими мыслями.

Лорд Вольдеморт не мог знать, что его Авада обречёт Гарри на десять лет унижений и боли у Дурслей. Альбус Дамблдор знал отлично, на что обрекает Гарри, позволяя слизеринцам делать с ним всё, что заблагорассудится. «МакГонагалл пыталась уговорить директора дать тебе отдельную комнату или поселить с другим факультетом, чтоб такого не повторилось, мы сами слышали, но он упёрся намертво. Дескать, у Гарри в настоящий момент некоторые трения со своим факультетом, но это свойственные детству и юности пылкость и убеждённость в своей правоте, к тому же никто не погиб и все вылечились, так что давайте жить дружно…». Прошлогодние слова Джорджа эхом отдались в голове Гарри; так чётко, словно их произнесли тут же, в этом же кабинете.

«Кто-то всё-таки погибнет. И я даже знаю, кто это будет, милейший сэр директор. Так или иначе, рано или поздно… я стану причиной Вашей смерти. А до тех пор ешьте свои лимонные дольки и улыбайтесь мне ласково-ласково, как Иуда. Я разрешаю. Пока — разрешаю».

Иду с тобой. Весь мир — безлюден,

Толпы как нет, лишь ты да я…

Михаил Кузмин, «Склонённый ангел на соборе…».

Начало февраля чуть-чуть всколыхнуло школу; приближался день Святого Валентина. Хотя никто его не праздновал со времён Локхарта — и тем более куда там каким-то Валентинам, когда под носом целый Турнир Трёх Волшебников! — всё же поход в Хогсмид был воспринят с большим воодушевлением всеми, кому только вообще можно было туда отправиться, поскольку всем хотелось купить для своей «второй половинки» что-нибудь этакое… Гарри испытывал надобность не в сувенирах, а в порции чернил и запасе пергамента, поэтому он тоже решил туда сходить. В конце концов, разрешение от Сириуса у него было, и Дамблдор посчитал это достаточным. По мелочам, как правило, директор был очень щедр и мил; Гарри подумалось, что лучше бы он не признавал разрешение, но пресёк бы поползновения слизеринцев в самом начале.

Но сделанного было уже не вернуть, к тому же Гарри подозревал, что был единствнным, кому хотелось изменить что-то в прошедших событиях. Так что оставалось утешаться тем, что есть возможность без лишних проблем купить канцелярские принадлежности, не используя тайные ходы и лосьон близнецов.

Купив всё, было нужно, Гарри зашёл в «Три метлы» — согревающее действие сливочного пива он помнил ещё с прошлого года, и сейчас оно было как нельзя кстати. Слякоть и снег, перемешиваясь, набивались Гарри в ботинки и таяли там до состояния воды — всё такой же холодной и противной, как и в более твёрдом виде. Резкий ветер рвал на нём зимнюю мантию, и Гарри, ежась, прятал руки в рукава, а шею — в плечи; перчаток у него не было, а единственный шарф, который у него был — слизеринских цветов, выданный каждому за счёт школы — Гарри решительно не хотел носить. Его ненависть к Слизерину в целом возрастала год от года, так что иногда он опасался, не лопнет ли от неё к седьмому курсу.

Так что оставалось гордо мёрзнуть и привычно безнадёжно завидовать тем, кто рассекал по улицам Хогсмида в красно-золотых шарфах, выделявшихся яркими пятнами даже сквозь снежную крупу, несомую ветром. Шапки у Гарри тоже не было, а капюшон мантии постоянно отлетал назад из-за ветра; так что Гарри вступил в «Три метлы», неприятно ощущая себя куском фарша, пролежавшим в морозильнике две недели. Снег на его волосах, осевший густой шапкой, мгновенно начал таять, и волосы облепили голову Гарри плотно, как купальная шапочка, наполовину заглушая все звуки. Он заказал сливочное пиво и сел у стойки. Через пару часов здесь будет не протолкнуться, но пока что большинство делают покупки, и ещё есть свободные места.

Гарри рассеянно скользил взглядом по стенам и мебели, отпивая горячее сливочное пиво мелкими глотками; неожиданно в зеркале за стойкой он увидел Людо Бегмена. «Мерлин мой, а он-то что тут делает? До второго испытания далеко, а у него, вроде как, постоянная работа есть…» Бегмен сидел в тёмном уголке в компании гоблинов; он очень тихо и очень быстро говорил, а гоблины сидели с весьма грозным видом, скрестив руки. Вид у главы департамента магических игр и спорта был напряжённый донельзя, словно он соображал, как выкрутиться из крайне неприятной ситуации. Заметив Гарри, Бегмен просветлел лицом, будто нашёл в его лице тот самый необходимый ему выход.

— На пару секунд, на пару секунд! — по лицам гоблинов нельзя было понять, одобряют ли они идею Бегмена отойти на пару минут, но он всё же подбежал к Гарри.

— Гарри! — воскликнул он. — Как дела? Я надеялся встретить тебя здесь! Ну как, всё идёт хорошо?

— Да, спасибо.

— Я... просто хотел ещё раз поздравить тебя с великолепным выступлением, — начал Бегмен, заметно нервничая. — Это было потрясающе...

— Спасибо, — вежливо ответствовал Гарри, зная, что этим дело не ограничится — вряд ли у Бегмена наличествовала такая сильная потребность поздравить Гарри, что он оставил свой супер-пупер напряжённый разговор с гоблинами ради пары общих слов. Однако же, Бегмен не торопился раскрывать карты. Гарри видел, как он опасливо посмотрел в зеркало на гоблинов. Те молча следили за ним и за Гарри чёрными глазами-щёлочками. Бегмен занервничал сильнее.

— Я… м-м… я на самом деле хотел спросить… как у тебя дела с золотым яйцом?

— Хм… неплохо, а что?

Бегмен, похоже, решил, что Гарри говорит неправду. И почему, когда он произносил чистейшую, кристальнейшую истину, ему очень мало кто верил?

— Слушай, Гарри, — тихо и проникновенно проговорил Бегмен. — Я очень переживаю из–за этого... ну, что тебя против воли кинули в этот Турнир... так что если... если я могу чем–то помочь... подтолкнуть в нужном направлении... я к тебе очень проникся... только вспомнить, как ты справился с драконом!.. В общем, только намекни.

Гарри равнодушно посмотрел в круглое, розовощёкое лицо, в широко распахнутые, младенчески-голубые глаза. Почти как у Дамблдора.

— Но мы же должны отгадать самостоятельно.

— Разумеется, разумеется, — нетерпеливо перебил Бегмен, — но... ох, да брось ты, Гарри!.. Мы же все хотим, чтобы победил Хогвартс!

— А вы и Седрику предлагали помочь? — прямо спросил Гарри.

Глаза Бегмена забегали, по лицу прошла еле заметная судорога беспокойства.

— Нет, не предлагал, — признался он. — Я... как я уже сказал, я проникся к тебе. И решил, что постараюсь тебе помочь...

— Спасибо, — ещё раз поблагодарил Гарри, совершенно не чувствуя себя счастливым оттого, что к нему прониклись. Проникались уже тут всякие… ничем хорошим это, на памяти Гарри, не закончилось. Тем более что с яйцом Гарри действительно уже справился сам. Ну, почти сам, учитывая помощь Седрика. Но Бегмен был ему здесь точно не нужен. — Спасибо, но я на самом деле справляюсь сам.

Бегмен принял оскорблённую позу, но сказать уже ничего не смог, потому что рядом вдруг очутились Фред с Джорджем. Гарри мог только поблагодарить за них Мерлина, Мордреда и Моргану.

— Здравствуйте, мистер Бегмен! — жизнерадостно воскликнул Фред. — Разрешите, мы угостим Вас чем–нибудь?

— М–м–м... нет, — отказался Бегмен, последний раз разочарованно посмотрев на Гарри. — Спасибо, мальчики...

Фред с Джорджем расстроились не меньше Бегмена. Последний же вообще выглядел так, как будто Гарри ужасно его подвёл.

— Что ж, я должен бежать, рад был вас всех повидать. Гарри, удачи!

И выбежал на улицу. Гоблины дружно выскользнули из-за стола и вышли следом.

— А что у вас с ним за дела? — Гарри развернулся к близнецам, впервые со вчерашнего вечера чувствуя, как в нём разгорается что-то живое — это был огонёк любопытства. — Кстати, привет, Фредди, Джорджи.

— Привет, Гарри, — близнецы сели у стойки по обе стороны от Гарри. Фред показал мадам Розмерте два пальца в знаке «Victory». Как правило, здесь обозначали этим пафосным жестом куда более приземленную вещь — два сливочных пива. — Этот мелкий жулик нам задолжал кое-что, да так и не возвращает…

— Ваш выигрыш на чемпионате? — вспомнил Гарри. — Вы тогда поставили, что Ирландия выиграет, но снитч поймает Крам…

— Ты, как всегда, прав, Гарри, — вздохнул Джордж, грея ладони о кружку со сливочным пивом. — Тогда он расплатился с нами лепреконским золотом. А когда оно через несколько часов испарилось, он и сам испарился куда-то совершенно таинственным образом…

— А что он хотел от тебя? — Фред, закрыв глаза, вдыхал сладкий запах сливочного пива — такой густой, что его, наверное, можно было резать ножом.

— Предлагал помочь со вторым испытанием. Дескать, он ко мне проникся и хочет, чтобы Хогвартс в моём лице победил.

— Патриот, стало быть, — фыркнул Фред в кружку и облился пивом. — Ой!

Гарри, не раздумывая, выдернул салфетку из специального зажима на стойке и начал осторожно стирать светлые капли со щеки Фреда.

Все звуки отдалились, стали фоном; Гарри видел только широко открытые глаза Фреда и чувствовал, как натягиваются тёплые живые ниточки, похожие на пуповины, соединявшие его и близнецов с первой встречи, и понимал, что оба близнеца тоже ощущают это, понимал, как скучал по ним всё это время, как ему не хватало их самих, их тепла, участия и готовности подставить плечи, если он не сможет идти дальше сам… «Я чёртовски везуч, раз у меня есть Фред и Джордж…»

— Всё, ты чистый, — шёпотом сказал Гарри, комкая салфетку, ещё хранившую тепло кожи Фреда; звуки вновь вернулись, миг прозрения прошёл, но Гарри сомневался, что забудет хоть что-нибудь.

— Спасибо, — Фред отчего-то тоже говорил шёпотом.

На плечо Гарри легла тёплая ладонь Джорджа; Гарри благодарно откинул голову назад, махнув влажными кончиками волос по рукаву близнеца.

— Кстати, а тебе нужна помощь со вторым испытанием? — мягко спросил Джордж. — Мы могли бы сделать для тебя что-нибудь…

— Я разгадал это золотое яйцо, — вздохнул Гарри. — Но не знаю, что делать даль…

Гарри замолк на полуслове.

Второй курс. Кровь в чаше сияет нестерпимым зелёным. Снова верёвки врезаются в запястья. Снова страх и бессилие. И две высокие тонкие фигуры со странными ореолами вокруг голов.

— Фред, Джордж… вы не могли бы…

— Для тебя — всё, что угодно, — серьёзно сказал Фред.

— Научите меня, пожалуйста, заклинанию головного пузыря.

— Дай только допьём…

Гарри улыбнулся — так счастливо и расслабленно, как давно не улыбался.

Заклятие головного пузыря он усвоил за час; он даже специально опускал голову, окружённую пузырём, в большую ванну, трансфигурированную Фредом из кровати и наполненную Джорджем при помощи Aguamenti. Он мог держать её там столько, сколько ему хотелось, и дышать при этом так же спокойно, как и на суше. Впервые с того момента, как получил золотое яйцо, Гарри почувствовал, что напряжение уходит и на смену ему является спокойная уверенность в себе, редкостная для Гарри эмоция.

— Спасибо вам обоим огромное, — Гарри сел на трансфигурированную обратно кровать и зябко обхватил себя руками — в Визжащей хижине было довольно холодно.

— Не за что, — близнецы привычно сели по обе стороны от него; от обоих шла слабая волна тепла, и Гарри стало чуть легче. — Это, на самом деле, не так трудно.

— Зато как я психовал, когда понял, что придётся как-то провести час под водой, — вздохнул Гарри. — Я даже подумывал о том, чтобы войти в озеро и утопиться…

Фред и Джордж рассмеялись.

— Хорошо, в таком случае, что ты встретил нас в «Трёх мётлах».

— Самое лучшее — это то, что я вообще вас встретил, — возразил Гарри, с закрытыми глазами откидываясь к стене кровати и позволяя мышцам обмякнуть.

— Ты нам льстишь.

Гарри приоткрыл один глаз и покосился на хитро улыбающегося Фреда.

— Напрашиваешься на комплимент, да?

— А почему бы и нет? — весело спросил Джордж. — Тебе ведь не жалко для нас комплиментов, а?

Гарри снова закрыл глаза и признался:

— Я вообще не умею говорить комплименты. Всё, что я могу сказать, так это то, что я люблю вас обоих. Больше, чем кого угодно другого во всей моей дурацкой жизни.

— Не используй к своей жизни таких определений, — попросил Джордж.

— Неужели ты хочешь сказать, что мы любим дурака? — лукаво добавил Фред. — Низко же ты нас ценишь…

Гарри рассмеялся.

— Сдаюсь… я — средоточие мудрости, а вы — те самые чуваки наверху, что отмеряют каждому ум при рождении и ведают всеми мозговыми ресурсами человечества… Эй, хватит щекотаться!..

Близнецы, обратив мало внимания на его праведно-возмущённые вопли, продолжили своё чёрное дело, и Гарри ещё минут десять извивался на кровати, хихикая и притворно сердясь. Он снова чувствовал себя двенадцатилетним.

Угомонившись, все трое затихли на кровати. Гарри потянулся к близнецам и обнял их.

— Вы самые хорошие на свете, — пробормотал он.

— А ты ещё лучше, — на этот раз Фред и Джордж говорили хором.

— Вы мне льстите, — Гарри улыбался.

Короткие смешки близнецов отзвучали, и в хижине наступила тишина, прерываемая только свистом ветра. Гарри лежал, закрыв глаза, чувствуя живое тепло Фреда и Джорджа, и ему казалось, что это будет похоже на долгий медленный танец. Снова сближение, снова доверие, снова вместе — медленно, почти на ощупь, потому что прежние мосты сожжены, и надо выстраивать новые, доска за доской, скреплять и наносить резьбу на столбики перил. У Гарри дух захватывало от чистого, безоблачного счастья при мысли, что когда-нибудь, может быть, спустя несколько месяцев, они с Фредом и Джорджем будут так же близки, как в начале его третьего курса. Вся жизнь расстилалась перед ним пёстрым ковром, пока он чувствовал синхронный пульс близнецов, и ничего не могло быть правильней и лучше, чем эта тихая гавань в виде кольца их рук.

Новый виток спирали, долгий путь, пройти который — удовольствие само по себе. И они обязательно, непременно, во что бы то ни стало пройдут его.

* * *

Гарри считал дни, остававшиеся до второго испытания; главным образом потому, что ему не терпелось узнать, что же у него такое украдут, точнее, кого. Он повесил на стену над кроватью куском пергамента с числами от четырёх (потому что ему пришла в голову эта идея именно четвёртого вечером) до двадцати четырёх и вычёркивал каждый день по одной цифре размашистым крестом. Периодически капля чернил срывалась с кончика пера и пачкала покрывало; на следующий же день домовые эльфы меняли его на чистое, и Гарри мог со спокойной душой продолжать свинячить дальше, ставя крест на ещё одном числе.

Двадцатое число он обвёл кружком, чтобы, не дай бог, не забыть о встрече с Сириусом. Он соскучился по своему крёстному… пусть даже они друг друга совсем не знали — тем лучше! У них будет, о чём поговорить, они смогут узнать друг друга лучше… и ведь должны же когда-нибудь поймать эту погань Петтигрю, и Сириуса оправдают.

Дни проходили за днями, одинаковые, отличавшиеся, по разумению Гарри, единственно крестом, который он вычёркивал; уроки, испуганно-недружелюбные лица, ежедневный Locus Singularis, поцелуи с Олегом по углам — Гарри не мог отрицать сам перед собой, что его отчего-то тянет к золотоглазому дурмстранговцу. Так тянуло, наверное, жён Синей Бороды открывать запретную комнату. Гарри осознавал, что ничего толком не знает об Олеге Краме, что не имеет права продолжать эти поцелуи, запутавшись сам между Биллом, по которому продолжал очень тосковать, и близнецами, и вмешивать во всё это ещё одного человека — по меньшей мере, неблагоразумно, да и свинство по отношению к этому самому человеку. Но…

Но Олег, кажется, вовсе не интересовался мнением Гарри по этому поводу. Каждый раз, как они оказывались вдвоём в достаточно уединённом месте, чтобы можно было поговорить спокойно, Олег начинал поцелуи, противиться которым у Гарри не было ни сил, ни желания, ни внятной причины. По крайней мере, те причины, которые казались ему внятными, быстро теряли свой смысл, когда дело доходило до горячих властных губ.

Гарри путался в своих чувствах; но если чувства к Биллу и близнецам он мог определить без труда, то насчёт Олега он не мог подобрать подходящих слов. Это было какое-то подавление, причём Гарри ничего не имел против этого, как только золотые глаза оказывались в достаточной близости от него. В другие же моменты Гарри, пытаясь вычленить для себя источник этой странной властной силы, которой неоткуда было взяться в семнадцатилетнем парне (например, в Седрике ничего похожего не было и близко; не было в Перси, не было никогда в Маркусе Флинте и всех прочих старших парнях, которых Гарри знал). Должно быть, в Болгарии делают совсем других людей, совершенно не похожих на английских. По крайней мере, Гарри честно не раз и даже не два пытался прояснить для себя всю эту ситуацию с чемпионом Дурмстранга. Но так и не смог.

Малфой и Ко вели себя вполне прилично — ну, насколько они это умели. Они, не снимая, носили значок «Поттер — вонючка», кидали Гарри в сумку дохлых насекомых на Зельях, поддевали его, когда он проходил мимо — но всё это только на людях, в присутствии других студентов, а ещё лучше, чтобы поблизости ошивался преподаватель, готовый пресечь, в случае чего, агрессивные поползновения Поттера дать сдачи любимым одноклассникам. Но в гостиной никто не позволял себе ни единого смешка в адрес проходящего мимо Гарри; должно быть, те, кому всё же хотелось сказать что-нибудь чересчур остроумное, поднимали глаза и видели стены, разжижившиеся, оплывшие, как долго горевшие свечи. И это надёжно затыкало рты. Ни одного намерения в его сторону в спальне. Пожалуй, Гарри был бы даже рад исполнению своей давней мечты, но ему отчего-то казалось, что вот так запросто мечты не исполняются. Для них нужна какая-то причина, катализатор. В конце концов, человек должен быть хоть каким-нибудь местом готов к такому повороту дел… дело было в том, что Гарри не был готов совершенно. Он напрягался, предполагая, что Малфой что-то замышляет; и лёгкий холодок опасности дыбил волоски на позвоночнике Гарри всякий раз, как его взгляд случайно сталкивался с серым, переливающимся серебром в приступе явного сытого самодовольства, взором. «Всё это неспроста», — решал Гарри, но ничего не происходило, снова и снова. Как будто Малфой выжидал. Ходил кругами у клетки с ничего не подозревающей птичкой. Точил когти и пушил шерсть на загривке, наслаждаясь насторожёнными блестящими птичьими глазами, которые скоро выест. «Вот только, — злобно думал утомлённый метафорами, сравнениями и непрекращающимся слабым чувством опасности Гарри, — в клетке не птичка, а дракон! И чтоб мне лопнуть, если кошачьи когти могут пробить драконью чешую…»

* * *

Двадцатого числа Гарри слонялся по Хогвартсу, не в силах заняться чем-нибудь даже для того, чтобы скоротать время до трёх часов ночи. Можно было бы, конечно, пойти поспать, чтобы двадцать первого не клевать носом на ходу, но Гарри был слишком нервен для того, чтоб принять «завтра» в расчёт. Его больше волновало «сегодня». Точнее, ночь с сегодня на завтра. Он так давно не видел Сириуса… вообще говоря, он его всего-то один раз и видел — тогда, в конце третьего курса. Но эта встреча запомнилась ему надолго…

Гарри сидел на кровати по-турецки; на коленях у него была пристроена толстенная энциклопедия по Трансфигурации, открытая на одной и той же странице уже пару часов как. Гарри вспоминал конец прошлого года и был погружён в раздумья о текущих событиях. Что, если попробовать узнать что-нибудь полезное о будущем…. Гарри отложил Трансфигурацию в сторону и слазил в тумбочку за мешочком с обточенными индюшачьими косточками.

Руны были обжигающе холодны в ответ на вопрос: что ждёт Гарри со всем этим Турниром? Гарри долго шарил по мешочку, пока не почувствовал горячую руну. Ему пришлось перекидывать её с одной руки на другую и дуть, прежде чем он смог разобрать выцарапаную руну без злобного шипения оттого, что пальцы жжёт. Руна Ehwas. «Руна связана со Слейпниром, скакуном Одина с восемью ногами, перевозившим своего хозяина в другие измерения. Символизирует магическую силу, способствует познанию тайн и секретов. Путешествие. Путешествие в себя, путешествие в другие миры, путешествие во времени. Тайна и процесс ее познания. Проникновение в тайну, прикосновение к неизвестному. Руна позволяет сформировать намерение и использовать силу Намерения в магических действиях», — цитировал себе Гарри статью из рунического словаря. Специфика именно рунического словаря заключалась в длине статей, и Гарри не стал больше цитировать — дальше просто не помнил ничего до того самого места, где объяснялся перевод на английский. Но и этого было более чем достаточно.

«Хочется верить, всё это означает просто, что я узнаю много всякого интересного и не очень касательно школьных предметов. Насчёт всякого другого с меня, пожалуй, пока хватит», — Гарри ухмыльнулся углом рта, вспомнив, насколько шокирован был Снейп, придя утром в свой кабинет и застав там сидящего на полу Поттера, уставившегося в пространство перед собой абсолютно невидящими глазами, и рядок сияющих чистотой котлов — такими они, наверно, и при изготовлении не были. И осторожный вопрос: «Поттер, Вы в порядке?». «В полнейшем», — ответил Гарри таким тоном, каким отвечает человек, увидевший, как метеорит попал в его дом, где была вся его семья и всё имущество, от заначки на покупку домика в пригороде до старого плюшевого зайца, и ушёл из кабинета.

Хогвартс по-прежнему был наполнен неприязнью и страхом, но ненависть попадалась теперь куда реже в общем море липкого опасения и насторожённости; слишком хорошо все помнили, как Гарри справился с первым испытанием, и предпочитали не рисковать, не забывая ещё и о том, что он превратил в каменную крошку спальню и верхушку Астрономической башни. От человека тем более не осталось бы ничего, кроме мокрого пятна; конечно, если что, маньяка Поттера посадят в Азкабан, но раздавленному/сожжённому будет уже глубоко всё равно.

Исключительным светлым пятном на фоне всего прочего оставалась для Гарри грядущая встреча с Сириусом, едва ли не единственным взрослым человеком, который принимал Гарри таким, какой есть. Пусть даже Сириус видел в Гарри больше Джеймса Поттера, чем отдельную личность, совсем не похожую на своего отца, но, в конце концов, они могут узнать друг друга лучше. И, самое важное, они хотят это сделать…

Вечером двадцатого февраля Гарри накинул мантию-невидимку и в ней вернулся в гостиную, никем не замеченный; время близилось к часу ночи, и большинство слизеринцев уже разошлось по спальням. Оставались Малфой с Креббом и Гойлом, Элоиза, зарывшаяся с головой в сочинение по Трансфигурации, Нотт, занимавшийся Арифмантикой, пара второкурсников, жарко споривших о чём-то шёпотом, и сам Гарри, присевший на ручку кресла и терпеливо дожидавшийся, пока все уйдут. Конечно, имело бы смысл прийти позже, когда уже будет три часа, но Гарри сжигало лихорадочное нетерпение, и на одном месте ему решительно не сиделось. Точнее, сиделось, но только на месте назначенной встречи. Скорей бы уже они все сваливали… тогда можно будет сесть перед камином и немного расслабиться вблизи огня, не опасаясь, что кто-нибудь наступит прямо на невидимого Гарри.

Элоиза торопливо, размашисто дописала последнюю строчку и принялась складывать валяющиеся вокруг книги в аккуратную стопку. Малфой следил за ней взглядом; пламя камина рыжими бликами плясало в серебристых глазах.

— Элоиза…

— Что, Драко?

— Ты очень похожа на Блейза… почему он никогда не упоминал, что у него есть сестра? И никто не знал, что в семье Забини два ребёнка…

— Значит, так нужно было, — отозвалась Элоиза спокойно.

— Зачем?

Элоиза закатила глаза в раздражении.

— Не всё ли тебе равно?

— Нет, не всё равно. Так в чём причина такой скрытности?

— Все женщины — урождённые Забини — воспитывались в том пансионе, откуда я приехала. До определённого возраста нам не разрешается общаться с мужчинами и выходить в свет. Это нужно, предвосхищая твой следующий вопрос, для смирения духа.

— А зачем вам смирять дух?

— Это долгий разговор… это связано с нашей кровью и кое-какими способностями, переходящими по наследству. Всё, твои вопросы кончились?

— Ещё один… а где сейчас Блейз, если твой пансион — женский?

Гарри навострил уши.

— Если он сочтёт нужным, то расскажет тебе сам, — изящно отбрила Малфоя Элоиза и вскинула сумку с книгами на плечо. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Что-то здесь нечисто, — буркнул Малфой, когда Элоиза ушла.

— Точно, что-то не так, — согласился Кребб.

— Неправильно что-то, — преданно поддержал Гойл.

— Молчите лучше оба! — рявкнул Малфой. — Не мешайте мне думать.

Кребб и Гойл поспешно сделали вид, что их здесь вообще нет — Гарри прикусил рукав, чтобы не рассмеяться в голос. Теодор Нотт дописал свою Арифмантику и отправился в спальню. Малфой продолжал сидеть на диване, пялясь в огонь.

— Что это было? — резкий нервный вопрос Малфоя заставил дёрнуться всех.

— Где, Драко? — опасливо уточнил Кребб.

— В камине.

— Там это… огонь.

— Сам вижу, что огонь! — Малфой, казалось, готов был вытащить палочку и наложить на Кребба Круциатус, чтобы лучше соображал. — Там было чьё-то лицо.

— Где, в камине? — уточнил Гойл недоумённо.

Гарри давился почти истерическим смехом.

— Да, в камине!!

— Там только огонь…

Малфой сжимал кулаки, тяжело дыша; Гарри невольно немного посочувствовал ему — найти общий язык с подобными дубинами было нелегко. Впрочем, Малфой сам этого хотел (потому что не хоти он, нашёл бы способ сплавить обоих под чьё-нибудь ещё покровительство; без покровительства Кребб и Гойл были бы неуправляемы и опасны, как минное поле)… Как выразился английский король Джеймс-какой-то-там-по-счёту, говоря о своей матери, которую должны были казнить: «Она сама сварила эту кашу — так пусть теперь ею и подавится!»

— Ладно, будем считать, что мне померещилось, — кое-как успокоившись, Малфой говорил задумчиво и рассудительно. — Хотя лицо это, кажется, мне знакомо…

— Может, тебе отдохнуть надо? — рискнул высказаться Кребб.

— Ты устаёшь очень… учишься, нам помогаешь, против Поттера последний план сколько сил отнял…— согласно пробасил Гойл.

— Ну, в конце концов, этот план оказался успешным, — удовлетворённо улыбнулся Малфой. — Пусть даже сам Поттер об этом ещё не знает…

Блондин встал и потянулся, тонкий и гибкий, словно вовсе без костей, а Гарри сидел, как пыльным мешком пристукнутый. Что ещё за план? И почему он оказался успешен, а Гарри ничего не заметил? «Я ведь жив и здоров, так? В чём тогда дело? Почему Малфой так уверен, что его план сработал?»

Оставшись один в гостиной, Гарри, как и хотел, скользнул на ковёр перед камином. Очень хотелось протянуть руку в огонь, как он делал это в снах перед тем, как превратиться впервые, но умом понимал, что вряд ли такой номер прокатит в реальности. Разве что…

Гарри сосредоточился и протянул руку к огню. Ладонь обдало слабым теплом. По чуть-чуть… понемногу… Гарри прикусывал губу до крови, перехватывая и без того истерзанный за эти годы кусочек плоти так и этак; старые шрамы от вот таких же укусов ломались под нажимом, и зубы скользили по мокрой коже губ. Не полностью… ни в коем случае не целиком… только рука… тонкая полудетская ладонь Гарри, протянутая к огню, обрастала ржавого цвета чешуёй. Только ладонь, до запястья. Ни в коем случае не превращаться полностью! Ни в коем случае! Огонь перестал греть — чешуя не обладала такой же чувствительностью, как человеческая кожа. Гарри бестрепетно погрузил пальцы в огонь — только слабая щекотка. «Вот так-то лучше…»

Превратить руку обратно оказалось куда легче — не нужно было следить за тем, чтобы не превратиться целиком. Гарри чувствовал себя так, словно весь день мыл окна у Дурслей; всё тело ломило, по лбу градом катил пот. Анимагия определённо была не для слабых телом. Гарри откинулся назад, опираясь спиной о диван, и почувствовал, как веки неумолимо опускаются, и всё тело обмякает в сонной истоме… «А Сириус, если что, меня добудится?»

Гарри встряхивался и принимался думать о чём-нибудь интересном, чтобы не скучать и не спать. Интересные темы с поистине волшебной ловкостью превращались в снотворное не хуже лекции Биннза.

— Гарри?

Гарри встрепенулся, сонно захлопав ресницами.

— Сириус? Здравствуй…

— Привет, — голова Сириуса торчала из камина. Гарри припомнил, как первого сентября видел Амоса Диггори примерно в такой же позиции в доме Уизли. — Ну наконец-то ты здесь один, я тут периодически появлялся на секунду, проверял…

— Как ты поживаешь? — по лицу Гарри, вставшего перед камином на колени для пущего удобства разговора, расползалась несмелая улыбка. Он так давно никому не улыбался открыто…

— Я-то ладно, а ты тут как? — лицо Сириуса осталось прежним, но волосы теперь были пострижены до плеч и были чистыми, и он, кажется, немного прибавил в весе, что только порадовало Гарри, помнившего, насколько Сириус напоминал скелет в ту ночь в Визжащей хижине. Вообще же крёстный выглядел моложе, чем тогда, и больше походил на своё изображение на фотографии со свадьбы родителей.

— Я… — Гарри хотел сказать «всё нормально», но слова, которые, без сомнения, были бы наглой ложью, всё никак не шли с языка. — Мне так хреново здесь, Сириус…

Гарри словно прорвало, и он, лихорадочно, сбиваясь, торопливо, практически взахлёб начал рассказывать о том, как все боятся его и ненавидят, как даже Рон и Гермиона ему не поверили, как его пытались убить снова, много раз, как Рита Скитер написала отвратительные статьи после взвешивания палочек и в начале января, и теперь издевательские замечания сыпятся на него со всех сторон, как ему чертовски одиноко в этой чёртовой школе, как во втором испытании он должен будет обыскать дно озера за какой-то час…

Глаза Сириуса были полны неподдельной тревоги; выговорившись, Гарри опустил голову и облизнул пересохшие от нервозности и стянутые недовытертой кровью губы.

— Не печалься, Гарри… я вряд ли могу что-нибудь изменить, но помни, что я рядом. И, Гарри, есть кое-что, о чём я должен тебя предупредить…

— О чём?

— О Каркарове. Гарри, он был Пожирателем Смерти. Ты ведь знаешь, кто такие Пожиратели Смерти?

— Да... Так он... что?

— Его схватили, он сидел в Азкабане в одно время со мной, но потом его выпустили. Я готов спорить на что угодно: именно из-за него Дамблдору в этом году понадобился в школе аврор — чтобы следить за ним. Это ведь Грюм схватил Каркарова. И посадил его в Азкабан.

— Каркарова освободили? — медленно повторил Гарри — его мозг отказывался принимать очередную порцию потрясений. — Почему?

— Он договорился с министерством магии, — горько ответил Сириус. — Он сказал, что осознал свои ошибки, а потом назвал многих своих сообщников... из-за него очень многих посадили... что, надо сказать, не прибавило ему популярности. А после освобождения, насколько мне известно, он стал в своей школе обучать детей тёмной магии. Так что дурмстранговского чемпиона тоже берегись.

— Ладно, — смущённо отозвался Гарри, умолчавший о своей сложной личной жизни. — Но... ты думаешь, это Каркаров поместил моё имя в чашу? Потому что если это он, то он очень хороший актёр. Он вёл себя так, будто был разъярён этим. И хотел, чтобы мне запретили участвовать.

— Он действительно хороший актёр, ему же удалось убедить министерство магии отпустить его.

— Ты имеешь в виду, Каркаров хочет убить меня? Но... зачем ему? — медленно спросил Гарри.

Сириус замялся.

— До меня доходят странные слухи. В последнее время Пожиратели Смерти что-то уж слишком активны. Смотри сам: они открыто показались на кубке мира по квиддичу. Потом кто-то создал там Смертный Знак... и ещё… ты слышал про ведьму из министерства, которая пропала?

— Берту Джоркинс? — вспомнил Гарри.

— Совершенно верно. Она пропала в Албании, а, по слухам, именно там Вольдеморта видели в последний раз... она ведь знала о том, что в этом году снова начнут проводить Турниры, правильно?

— Да, скорее всего, но... вряд ли она могла наткнуться на Вольдеморта? — засомневался Гарри. — Он же не шатался прямо так по гостиницам и людным улицам…

— Слушай, я хорошо знаю Берту… Она училась в Хогвартсе одновременно со мной, на пару-тройку лет старше, чем мы с твоим отцом. Она была настоящая идиотка. Жутко любопытная, но совершенно безмозглая, абсолютно. Это страшное сочетание, Гарри. Я уверен, что заманить её в ловушку ничего не стоило.

— Значит... Вольдеморт мог узнать про Турнир? Ты это имеешь в виду? Думаешь, Каркаров здесь по его приказу?

— Не знаю, — задумчиво отозвался Сириус, — просто не знаю... Как я думаю, Каркаров не из тех, кто снова примкнул бы к Вольдеморту, не будучи убеждён, что тот достаточно силён, чтобы защитить его. И всё же, кто бы ни поместил твою заявку в чашу, он сделал это не случайно. Я не могу избавиться от мысли, что Турнир — очень хороший способ убить тебя и выдать всё за несчастный случай.

— Можно убить меня куда как проще, — возразил Гарри. — Я до сих пор жив за счёт чистого везения…

— Кстати, — нахмурился Сириус, — за что они все так на тебя ополчились?

Гарри пожал плечами.

— На первом курсе я отказался дружить с Малфоем… а потом убил брата Забини, Девона… случайно убил, отбросил к стене Ступефаем, а он шею сломал…

Сириус сочувственно кивнул. Гарри вздохнул.

— А остальные… они просто опасаются меня, они думали на втором курсе, что я Наследник Слизерина, теперь они боятся, что я превращусь в дракона в любой момент и всех сожгу или растопчу… или просто съем, не знаю, чего именно они боятся…

— Держись, Гарри, — Сириус протянул из камина руку и ласково въерошил волосы Гарри. — Ты всегда будешь отличаться от них всех в лучшую сторону…

— В лучшую ли? — буркнул Гарри.

— Ты считаешь, лучше быть серой массой? — Сириус улыбнулся. — Ты яркий, как огонь. А они — пепел…

— Не знал, что ты поэт, — Гарри улыбнулся.

— Я никогда не был поэтом, — рассмеялся Сириус. — Это Джеймс писал стихи… иногда. Начал после того, как понял, что любит твою маму… надо сказать, он действительно хорошо писал, но наизусть я ничего не помню, а записей точно не сохранилось, ведь ваш дом был разрушен…

— Жалко… — протянул Гарри; ему действительно хотелось бы прочесть, какие стихи писал его отец.

— Я повспоминаю и запишу тебе, — пообещал Сириус. — Потом, когда мне не надо будет спешить…

— А ты спешишь?

— Чтобы воспользоваться камином, я пробрался в чужой дом, и сюда могут войти в любую минуту. Поэтому я весь на нервах.

— А-а…

Сириус напрягся, прислушиваясь к чему-то.

— Кажется, идут… надо превращаться и убегать…

— До встречи, — торопливо сказал Гарри и поцеловал Сириуса в щёку, оставив на смуглой коже крёстного бледный кровавый отпечаток.

— До встречи, Гарри… береги себя…

Сириус исчез из поля зрения, а Гарри ещё минут десять сидел у камина, зябко обхватив себя обеими руками, хотя холодно вовсе не было. Спать хотелось ужасно, а за окном занимался слабый рассвет, и хорошо было бы пойти и принять тёплый душ, а потом надо взять сумку и потащиться в Большой зал на завтрак… при мысли о еде Гарри почти затошнило.

Ещё один чёртов день.

Когда сердце начерни обнажено в словах,

Бают: он безумен.

Велимир Хлебников, «Когда рога оленя подымаются над зеленью…»

Утро второго испытания Гарри встретил спокойно — он уверен был, что, даже если не найдёт то, что у него там спёрли (хотя никакой пропажи он не заметил), то сумеет продержаться под водой, сколько потребуется. Олег рядом тоже вёл себя спокойно — видимо, для него задание не составило особой сложности. «Может, я вообще один такой идиот, что без подсказки не смог понять, что надо слушать этот вой под водой?», — задался Гарри вопросом, изрядно испортившим и без того не радужное настроение четвёртого чемпиона. Ему хотелось спать и читать что-нибудь необременительное под надёжной защитой Локус Сингулярис, но вместо этого ему пришлось съесть пару тостов, выпить тыквенного сока и встать из-за стола, чтобы вместе с остальными чемпионами потащиться прочь из замка, к озеру.

После приветственной речи от снова бодрого и ничем, кажется, не обеспокоенного Людо Бегмена, чемпионов расставили вдоль берега озера на расстоянии десяти футов друг от друга. Гарри вытащил палочку заранее и, дождавшись свистка — точно такого же, как на первом испытании — наложил на себя заклинание головного пузыря.

Ледяная вода обожгла Гарри; он готов был закричать от неожиданности, ногу свело, когда он попробовал проплыть немного. Пришлось приземлиться на дно и, кривясь от холода, массировать мышцы. Судорога прошла только минут через пять, и Гарри, постукивая зубами от холода, энергично заработал руками и ногами, плывя куда-то к середине озера. По дну, к сожалению, пойти было нельзя — слишком много водорослей, в которых ноги путались бы. Может, движение хоть как-то уменьшит этот жуткий холод, кровь там по жилам погоняет… Гарри приспособился двигаться и довольно быстро, хотя и неуклюже, заплыл достаточно далеко, чтобы потерять из виду дно; тогда он сделал усилие и нырнул на глубину.

Тишина давила на уши. Он видел не дальше, чем футов на десять вокруг, поэтому по мере продвижения вперёд новые пейзажи выскакивали перед ним из темноты очень неожиданно: леса спутанных извивающихся водорослей, широкие илистые равнины, усеянные тускло мерцающими камнями. Широко раскрыв глаза, Гарри заплывал всё глубже и глубже, в самый центр озера, вглядываясь сквозь светящуюся голубовато-серым толщу воды далеко, туда, где вода становилась непрозрачной.

Вокруг серебристыми стрелами сновали мелкие рыбки; больших здесь то ли не водилось, то ли они заранее благоразумно решили отсидеться где-нибудь в норах в иле, пока сумасшедшие люди шастают по их озеру. Раз или два Гарри показалось, что впереди виднеется что-то посущественнее рыбок, но, подплывая ближе, он обнаруживал, что это всего-навсего почерневшее бревно или густой клубок водорослей. Нигде не было видно ни других чемпионов, ни русалок, ни гигантского кальмара — к счастью для кальмара.

Вдруг перед ним открылся просторный луг светло-зелёных водорослей двухфутовой высоты. Гарри не мигая уставился перед собой, силясь различить в тёмной воде странные очертания чего-то непонятного... и тут безо всякого предупреждения кто-то сцапал его за щиколотку.

Гарри резко обернулся — в воде это было довольно неудобно, потому что Гарри ещё не приспособился толком к её сопротивлению — и увидел маленького рогатого загрыбаста. Высунувшись из зарослей и обнажив треугольные острые зубки, водяной демон обхватил длинными пальчиками ногу Гарри и тянул к себе; пока Гарри вытягивал руку с палочкой и вспоминал, как звучит нужное заклинание, из леса водорослей высунулись ещё два загрыбаста и стали хватать Гарри за мантию, утягивая его вниз.

— Relashio! — прокричал Гарри; звук собственного голоса ударил ему по ушам, заметавшись внутри пузыря, а палочка, вместо того чтобы ударить в загрыбастов искрами, как положено, выпустила в них заряды кипящей воды — зелёная кожа демонов в местах ударов сделалась красной. Гарри беспрепятственно выдернул ногу из пострадавшей лапы загрыбаста и как мог быстро поплыл прочь, не оборачиваясь, но периодически отстреливаясь через плечо кипятком; его то и дело хватали за ноги другие загрыбасты, и тогда он с силой брыкался, и неизменно чувствовал, что его нога ударялась о рогатый череп. Оборачиваясь, он всякий раз видел медленно тонувшего, погружавшегося в чащу водорослей загрыбаста со съехавшимися к переносице глазами и его соплеменников, грозивших кулачками.

Он плыл уже, по ощущениям, не меньше двадцати минут. Под ним простиралась обширная илистая равнина, и своим движением он невольно поднимал на её поверхности небольшие тёмные смерчи. Когда ему подумалось, что направление он таки выбрал неправильно, до него донеслись долгожданные звуки — обрывки русалочьей песни:

— И у тебя всего лишь час,

Чтоб это отобрать у нас...

«У них что, на все случаи жизни только одна песня, вот эта, сочинённая к Турниру неизвестным министерским чиновником?»

Гарри поплыл быстрее, и вскоре перед ним прямо из мутной воды вырос громадный камень. На нём были выцарапаны чем-то острым русалиды с копьями в руках — кажется, сцена охоты на гигантского кальмара. Гарри проплыл мимо камня, двигаясь на пение:

— ...но уж не час, а полчаса,

и мешкать более нельзя,

не то — ужасный поворот –

то, что ты ищешь, здесь сгниёт...

«А, значит, всё-таки есть вариации!»

Со всех сторон из темноты стали вырастать грубые здания из неровного камня, все в пятнах водорослей. В окнах Гарри увидел лица... вовсе не похожие на лицо, изображённое на картине в ванной для старост... «Художник то ли покурил хорошо, то ли опасался детей напугать суровой правдой жизни…»

У русалок и русалов была серо-зелёная кожа, на головах — в жизни не чёсаные копны длинных тёмно-зелёных волос. Глаза, как и щербатые зубы, поражали непривычного Гарри своей желтизной, на шеях висели толстые связки каменных бус. «Неандертальцы ушли под воду, и им тут понравилось. Мамонты вымерли, а гигантские кальмары ещё нет — на них ещё можно охотиться…» Они украдкой глядели на проплывающего мимо Гарри; двое или трое, сжимая в руках копья, вышли из своих жилищ, чтобы получше рассмотреть его. «Человека не видели, что ли?». Мощные рыбьи хвосты русалок с силой хлестали из стороны в сторону, поддерживая своих хозяев в равновесии.

Оглядываясь по сторонам, Гарри ускорил движение. Вскоре домов стало больше, вокруг некоторых из них росли сады из водорослей («Их что, просто так вокруг мало?!»), а рядом с одной дверью он даже увидел цепного загрыбаста. «Зачем он тут? Охранять эти, с позволения сказать, дома от своих свободных собратьев, что ли?» Русалы, появляясь отовсюду, пристально наблюдали за ним, показывали на пузырь вокруг его головы, переговаривались, прикрывая рты руками. Гарри поскорее завернул за угол — нездорового внимания ему и на суше хватало. К тому же он настолько замёрз, что теперь, пожалуй, не смог бы даже сказать «Релашио» — так у него стучали зубы — и был настроен покончить с этим балаганом, именуемым испытанием, как можно скорее.

Перед шеренгой домов, обступающих русалочью версию деревенской площади, плавала целая толпа подводных жителей. В центре пел для чемпионов народный русалочий хор, а за ним высилась грубо вытесанная из камня скульптура: гигантская фигура то ли русалки, то ли русала — ни о первичных, ни о вторичных половых признаках скульптор, чьё имя в веках вряд ли сохранилось, не позаботился. К хвосту этого загадочного существа были крепко привязаны в ряд четыре человека.

Скользя взглядом слева направо, Гарри узнал Анджелину Джонсон, Виктора Крама и Элоизу Забини. Четвёртой была незнакомая Гарри девочка лет восьми, но, судя по облаку серебристых волос, окружавших её голову, и изящным чертам лица, он решил, что она — младшая сестра Флёр Делакур. Все четверо пребывали в очень глубоком сне. Их головы качались из стороны в сторону, из ртов вырывались тонкие струйки пузырей.

— Мерлин меня заавадь… — высказался Гарри. Среди всего бесчисленного множества вариантов, что он передумывал с тех пор, как узнал о задании, присутствовали самые разные люди, но никогда ему не приходило в голову, что кто-то сочтёт подходящей кандидатурой человека, которого ему, Гарри, не будет хватать на земле, Элоизу Забини. Кого он только не вспомнил, от Снейпа до Рона, от Невилла до Молли Уизли… но Элоиза Забини не входила в этот список. «Кажется, кто-то из устроителей начитался Риты Скитер».

Гарри пожал плечами и подплыл вплотную к Элоизе, раздумывая, как бы отвязать её. Пропитавшиеся водой крупные узлы нечего и было надеяться распутать онемевшими от холода пальцами. Гарри вытащил палочку и прицелился, надеясь, что не отхватит попутно от Элоизы что-нибудь жизненно важное:

— Caedo! Caedo! Caedo!

Верёвка, сдерживавшая её руки и ноги, расплылась в стороны, медленно и вальяжно. Безвольное тело Элоизы покачнулось и, приняв почти горизонтальное положение, всплыло на несколько футов. Гарри обхватил её за талию — длинные волосы, как обычно, не стеснённые даже самой завалящей лентой, окутали его лёгкой тёмной волной. Он скрутил их в жгут и затянул самым обычным узлом у корней волос — получился своеобразный хвост. Элоиза его убьёт за такое подобие причёски, когда оно так высохнет, но сейчас Гарри был совершенно не расположен бороться со склонностью её волос закрывать ему весь обзор. Оттолкнувшись от дна ногами, Гарри начал всплывать. Вода давила ощутимо, и Гарри быстро выбился из сил — подняться одному было бы сложно, а уж таща с собой кого-нибудь ещё, неважно кого, главное, бессознательного и не способного справиться с этим самостоятельно.

Ближе к поверхности подниматься стало проще, и на воздух Гарри вылетел, как пробка от шампанского; он едва улучил момент сказать «Фините Инкантатем», убирая пузырь. Они были довольно далеко от берега, и Гарри интенсивно заработал руками и ногами, стараясь держать голову Элоизы над водой. Тело в руках было тяжёлым, сам Гарри уже от холода не чувствовал толком ни одной клеточки, и мышцы с каждой секундой наливались усталостью. Он доплыл до мелководья и поднял Элоизу на руки. На воздухе она стала в два раза тяжелее, и у него чуть не подогнулись коленки, а руки мелко задрожали от усилия, резанувшего по и без того ноющим мышцам, но он донёс её до самой кушетки рядом с поджидавшей наготове мадам Помфри. Медсестра без лишних слов закутала в одеяла сначала Элоизу, потом Гарри, и напоила его, оставив Элоизу «досыпать», каким-то зельем, от которого у него пошёл пар из ушей. Возможно, Перечным, первым средством от простуды; Гарри хотел было объяснить ей, что не простудится ни в коем случае, но, почувствовав, как по телу распространяется приятное тепло, захлопнул рот. Толк от Перечного зелья, безусловно, был, даже если в его основной функции, противопростудной, не было ни малейшей нужды.

Трибуны выли и шумели, что-то кричали, что-то скандировали; Гарри не вслушивался. Его била дрожь по мере того, как он отходил от холода, и не было ни малейшего желания вслушиваться. Флёр Делакур поблизости плакала, кричала и вырывалась из рук мадам Максим:

— Габ’иэль! Габ’иэль! Заг’и басты напальи на менья, я не смогла, пустьите менья, я должна спастьи Габ’иэль!!..

На Гарри напало какое-то отупение; отпустил дикий стресс, в состоянии которого он находился всё это время, нахлынуло облегчение: он прошёл, он справился, до следующего тура он свободен…его потянуло в сон, но он заставил себя встряхнуться. Не время было дрыхнуть.

Спустя десять минут из воды выбрался Седрик с Анджелиной и плюхнулся на стул рядом с Гарри, закутанный в такое же одеяло, с посиневшими от холода губами, но улыбающийся.

— Здорово, ты первый! — весело поприветствовал он Гарри. — Как тебе загрыбасты? Милые создания, не правда ли?

— Ты говоришь, как Хагрид, — ухмыльнулся Гарри. — Там, в озере, я думал, что не встречал ещё никого противнее загрыбастов, причём этих конкретных, которые хватали меня за ноги.

— Твоя правда, — рассмеялся Седрик. — И эти русалиды… по правде сказать, я представлял их совсем другими.

— Я тоже, — признался Гарри.

Седрик солидарно чихнул. Мадам Помфри немедленно влила в него ещё порцию зелья.

— Чёрт, кажется, я всё-таки простужусь, — «пожаловался» Седрик. — Как ты думаешь, я не разонравлюсь Анджелине, если буду ходить с красным носом и глазами?

Гарри хмыкнул.

— Она посчитает это твоими боевыми ранениями. Ты ведь в озере не просто так болтался, а её спасал.

— А что, это идея! — развеселился Седрик. — Слушай, а кто твой заложник?

Гарри кивнул на кушетку рядом с собой.

— Та девушка, о которой писала Скитер? — догадался Седрик. Гарри молча кивнул. — Так у тебя с ней и правда что-то есть?

— Нет, — с досадой бросил Гарри. — Меня бесит, что все верят Скитер. Держу пари, если бы не «Пророк» с её статьями, никто бы не додумался сделать Элоизу моей заложницей!

— Эй, остынь, — Седрик выставил вперёд ладони в успокаивающем и защитном жесте. — Я же тебя ни в чём не обвиняю. А почему у тебя с ней ничего нет? Она, кажется, симпатичная…

— Потому что я вообще парней предпочитаю, — слова вылетели изо рта Гарри прежде, чем он сообразил, что сказал.

Всё. Вот сейчас ровные брови Седрика изогнутся в недоумении, потом тёмно-красные губы скривятся от отвращения, и разговор мгновенно завянет. Гарри поднял глаза на Седрика и с искренним недоумением увидел, как тот улыбается.

— А, понятно теперь. Я помню, как в прошлом году вся школа сплетничала о тебе и близнецах Уизли… да и в позапрошлом тоже…

— Так ты… нормально в к этому относишься? — Гарри чувствовал себя Креббом. Или Гойлом. Или горным троллем. В общем, кем-то очень тупым.

— Ну да, а что? Какая разница, кто кого предпочитает? Сам я девушек люблю, но это же дело вкуса…

Гарри озадаченно замолк. Трибуны очень удачно заревели что-то вновь — Олег с братом выбирались на берег. Флёр уже не билась, а просто тихо рыдала.

Дамблдор склонился над водой, обсуждая что-то с главной русалкой, самой страхолюдной на вид. Несколько рядовых выносили на берег бессознательную Габриэль Делакур. Флёр бросилась к сестре и зарыдала над её телом, мешая мадам Помфри кутать девочку в одеяла.

Элоиза, Габриэль и Виктор Крам уже проснулись к тому времени, когда сульи закончили совещаться, и Людо Бегмен поднялся, чтобы толкнуть очередную речь.

— Дамы и господа, мы приняли решение. Предводительница русалидов Затонида подробно рассказала нам обо всём, что произошло на дне озера, и в результате чемпионы, с учётом того, что высшая оценка за это состязание составляет пятьдесят баллов, получают следующие оценки: мисс Флёр Делакур, хотя и продемонстрировала великолепное владение заклятием головного пузыря, при приближении к цели была атакована загрыбастами и не сумела спасти своего заложника. Она получает двадцать пять баллов.

Вежливые аплодисменты для Флёр, и снова тишина.

— Мистер Олег Крам воспользовался неполной формой превращения, оказавшейся, тем не менее, вполне эффективной, и вернулся со своим заложником последним. Он получает сорок баллов.

Каркаров хлопал громче всех, выглядя при этом донельзя самодовольно.

— Мистер Седрик Диггори, также использовавший заклятие головного пузыря, вторым вернулся вместе со своим заложником, но, тем не менее, превысил лимит на одну минуту. — Дикие крики хаффлпаффцев. — Он получает сорок семь баллов.

— И наконец… мистер Гарри Поттер!! — Бегмен прокричал имя Гарри так, как приветствовал на чемпионате мира игроков мирового класса — с таким же напором, с таким же восторгом. — Также блестяще воспользовался заклятием головного пузыря и вернулся первым вместе со своим заложником, когда до окончания заданного времени оставалочь пятнадцать минут! Он получает СОРОК ДЕВЯТЬ БАЛЛОВ!!!

У Гарри заложило уши от голоса Бегмена. Трибуны выли и бесновались, и Гарри не мог понять, рады они за него или, напротив, возмущены результатом — в голове у него смешалось всё, что только могло смешаться. Он устал и хотел спать. И отчаянно нуждался в чашке горячего какао.

Среди столпившихся вместе чемпионов и заложников хлопали все, кроме очень недовольной Флёр и мало что понимающей, дрожащей от холода Габриэль. Гарри усердно пытался выжать из себя улыбку, но ему на самом деле было абсолютно всё равно, сколько баллов он получил.

— Ты теперь на первом месте! Поздравляю! — Седрик хлопнул Гарри по плечу. — Кстати, у тебя жук на волосах, ты знаешь об этом?

— Седрик, скажи…

— Что?

— Ты сам догадался, что яйцо надо открыть под водой, или тебе кто-то помогал?

Седрик закусил губу.

— Вообще-то, мне помогли… но я обещал этому человеку никому не говорить, что это он…

— Понятно…

Гарри хотел ещё что-то сказать, но тут снова вклинился Бегмен:

— Третье и последнее состязание состоится вечером двадцать четвёртого июня. Участников уведомят о сути задания ровно за один месяц. И спасибо всем за поддержку, оказанную чемпионам.

«За что, за что?», — Гарри испытал большое желание взять микроскоп и поискать эту саму поддержку, которую он, должно быть, потерял где-то по дороге сюда. Но всё это было уже неважно, потому что теперь он мог быть свободен до июня, свободен и счастлив, насколько получится…

* * *

— Хмм… Гарри…

— Что?

— Я просто подумал… ты должен это увидеть раньше, чем войдёшь в Большой зал, — Седрик протягивал Гарри номер журнала «Ведьмополитен», и на лице хаффлпаффца было совершенно неописуемое выражение.

Гарри, вообще-то, опаздывал на обед, но подумал, что это, должно быть, действительно что-то важное, раз Седрик позаботился перехватить его у порога Зала.

— Что именно здесь такого интересного?

— В середине…

Гарри раскрыл журнал в указанном месте. Броский заголовок косым шрифтом: «Тайная сердечная рана Гарри Поттера?»

Текст был не менее претенциозен, чем заголовок.

«Мальчик, возможно, совершенно не похожий на других — и всё же мальчик, подверженный естественным переживаниям юности, — писала Рита Скитер. — Со времени трагической потери родителей лишённый любви и ласки четырнадцатилетний Гарри Поттер искал утешения в объятиях тех людей, что были к нему добры. Бедняжка не знал, сколько новых ударов поджидает его на тернистом пути поиска тепла и любви в рядах окружающих его граждан Британии…

Из достоверных источников к нам поступила информация о том, что со второго курса наш маленький герой был совращён двумя близнецами Фредом и Джорджем Уизли. В них он надеялся найти старших братьев, покровителей, которые обеспечили бы ему заботу, котоой он был лишён, не имея на свете ни единой родной души, но нашёл лишь грязь и разврат. «Они ужасные, — уверяет Эдриан Пьюси, симпатичный и сообразительный мальчик-четверокурсник. — Они запугали весь Хогвартс — это они так якобы шутят. Их «шутки» оскорбляют человеческое достоинство и наносят материальный урон. Но им всё сходит с рук». Почти два года наш маленький дракон продолжал эти противоестественные отношения, после чего нашёл наконец в себе силы разорвать их и потерять зависимость от этих двух одиозных фигур.

Но след в душе Гарри Поттера остался навсегда, или, по крайне мере, надолго. Как признался сам юный герой: «Я вообще предпочитаю мальчиков!». Примечательно, что фраза эта вырвалась из уст Гарри Поттера в тот самый момент, когда он сидел у изголовья небезызвестной нашему постоянному читателю Элоизы Забини, только что спасённой им со дна озера по условиям Турнира. Мальчик-Который-Выжил вынес мисс Забини из воды на руках, шатаясь и бледнея, но не уронил девушку, превосходящую его в росте на полголовы. И это паническое заявление вслух о своих противоестественных наклонностях… что это, как не попытка отгородиться от происков коварной представительницы одного из древнейших магических родов, пытающейся привязать к себе национального героя Британии? Всего лишь защитный рефлекс, сопряжённый со стрессовым состоянием и горькими воспоминаниями своего так рано, увы, прошедшего детства…

Но замечательнее всего то, кому он высказал эти, без сомнения, ошибочные слова о себе: Седрик Диггори, поразительно красивый юноша с модельной внешностью и подкупающим обаянием. По словам Диггори, он предпочитает девушек, но всё же тот факт, что герой Магического Мира на протяжении всего времени объявления оценок держался как можно ближе к юноше, ведя с ним светскую беседу о грязных махинациях вокруг Турнира, об обмане, связанном с прохождением заданий не вполне самостоятельно, но с чьей-то предварительной помощью, настораживает опытный глаз. Не является ли это общение, пока проходящее в рамках покровительственной дружбы, чем-то, обещающим перерасти во что-то большее? Не совершает ли Гарри Поттер ту же ошибку, что и два года назад, поддаясь тайному и загадочному греховному притяжению запретного плода в надежде, что уж здесь-то он получит немного настоящего чувства?..

Всё же возъмём на себя смелость предположить, что единственная опасность, которая угрожает Мальчику-Который-Выжил — это тайные планы Элоизы Лидии Забини касательно его будущего. Возможно ли, что она уже обманула его однажды, коль скоро наш юный герой так яростно отрицал всякую возможность имения с ней каких-то отношений, помимо приятельских? Но выбор именно её, а не кого-либо ещё в качестве заложника Турнира для Гарри Поттера показал, что юный герой всё ещё в плену иллюзий и надежд, и был бы безутешен, потеряв мисс Забини…

В прошлом горчайшие разочарования, в прошлом темнота и ужас первых лет в Хогвартсе, и Гарри Поттер уверенно движется по жизни, отдав, однако, свои помыслы по пути не самым достойным людям. Так что всем людям, желающим добра Гарри Поттеру, остаётся лишь надеяться, что в следующий раз он подарит своё сердце более достойной кандидатке».

Гарри выронил журнал из рук и отчаянно, с размаха ударился головой об стенку.

— Гарри, что ты делаешь?! — испуганный Седрик за руки оттащил Гарри от стены. Со лба по вискам и переносице Гарри текла кровь, быстрыми тонкими струйками расчерчивая его лицо, как художник-сюрреалист почти наугад кладёт мазки краски, пытаясь добиться от этого хаотичного переплетения линий чего-нибудь большего, чем они сами. — Ты что?!!..

— Я не могу это видеть, не хочу об этом думать и не могу не думать, — голос Гарри постоянно срывался. — Она пишет обо мне гадости, она пишет гадости о людях, которых я знаю и люблю, мне больно, по-настоящему больно, я не могу больше этого терпеть, сколько это ещё будет продолжаться!..

Последний выкрик потонул в громком всхлипе. Гарри сник, обвис в крепкой хватке рук Седрика и заплакал. Седрик прижал Гарри к себе, успокаивающе гладя по голове. Гарри всё рыдал и рыдал, и в его несвязной речи прорывались порой внятные слова вроде: «Близнецы», «Элоиза», «Скитер», «Слизеринцы»…

Вышедшая из Зала Анджелина Джонсон застала эту картину именно такой. В руке у гриффиндорки был номер «Ведьмополитена». Анджелина смотревал на них, и Седрик только сильнее обнимал Гарри, закостеневшего от своего любопытства и острого страха — что, если Седрик оттолкнёт его сейчас, оставит без поддержки, чтобы Анджелина не истолковала неправильно это объятие…

Каблучки Анджелины простучали мимо, постепенно затихая; она ушла, не сказав ни слова, а Седрик так и не выпустил Гарри. Гарри благодарно всхлипнул, чувствуя себя совершенно разбитым; помимо всего прочего, он ощущал идущую из Большого зала мощную волну негативных эмоций, направленную в него лично. Виски немилосердно ныли, и Гарри мог только надеяться, что на этот раз не дойдёт до такого, как в прошлый раз. Рядом ведь может не оказаться Добби и Снейпа.

— Ну всё, всё, успокойся, — шептал Седрик. — Ничего страшного не случилось, все, чьё мнение для тебя важно, знают, что всё это грязная паршивая ложь, что она всё извратила и облила грязью, это ничего не меняет…

Гарри прерывисто вздохнул.

— Меняет…

— Что меняет?

— Я… я эмпат. Я чувствую чужие эмоции. Когда она написала первую статью, про чемпионов вообще, я почти умер, так меня все ненавидели, я их так раздражал, у меня раскалывалась голова, я бредил… это правда важно, что они обо мне думают… я же жить хочу…

Седрик присвистнул.

— Так вот куда ты на несколько дней пропадал… ничего… ты же как-то справился тогда? Попробуй сейчас заранее так сделать, пока не все прочитали.

— Меня как-то Снейп спас, я не помню, что он делал. Мне было слишком плохо,— Гарри уже почти совсем успокоился, хотя нарастающая волнами боль позволяла ему безошибочно представлять, как сотни глаз пробегают строчку за строчкой на развороте «Ведьмополитена», как поднимаются брови и сжимаются в линии рты, как растёт неприязнь к нему и отвращение.

— Тебе сейчас уже плохо?

— Да… но но так, как сейчас, нестрашно, я могу сварить себе какое-нибудь обезболивающее, оно сработает. Вот к завтрашнему дню, наверно, дойдёт до пика…

Седрик молча пригладил волосы Гарри и осторожно коснулся губами его лба.

— Я могу хоть чем-нибудь помочь?

Гарри честно прикинул, есть ли что-нибудь во всём этом, что было бы в силах Седрика исправить.

— Если меня не будет слишком долго, найди Снейпа. Больше никого не надо, они не знают, что делать, чтобы пройти ко мне — у меня защитное заклинание вокруг кровати.

— Но он же твой декан… разве он сам не заметит раньше, что тебя нет?

— Разве только когда я начну разлагаться и завоняю, — буркнул Гарри. — А так до меня никому нет дела.

— Ты… серьёзно?

— Серьёзно, — Гарри отстранился от Седрика и поправил сбившиеся набок очки. — Знаешь, не пойду я пока в Большой зал… мне ещё объясняться вечером с Элоизой…

— И под всеми этими эмоциями кусок в горло не полезет, — понимающе подсказал Седрик.

— Для неэмпата ты удивительно догадлив, — ухмыльнулся Гарри.

— Ага… погоди, — Седрик покопался в сумке. — Мне вчера из дома прислали, моя бабушка обожает развлекаться с кулинарией… Вот, возьми.

Гарри не решался протянуть руку к предложенному свёртку, от которого пахло ванилью.

— Что это?

— Домашние конфеты. Я вообще-то собирался скормить их Анджелине, но, во-первых, тебе нужнее, во-вторых, она вряд ли поняла всё правильно.

— Ты с ней из-за меня разругался…

— Не бери в голову. Там не было ничего серьёзного. Бери конфеты, а то обижусь.

Гарри, в полнейшей растерянности, взял. Он знал бы, как отреагировать, начни кто-нибудь пуляться в него заклятиями или попробуй унизить. Но такое доброжелательное отношение к источнику большей части своих проблем ставило Гарри в тупик.

— Вот и молодец, — улыбнулся Седрик.

Послышался шум шагов; большинство студентов закончили обедать и направлялись теперь на занятия.

— Ого, нам пора рвать когти, — Седрик скорчил смешную рожицу. — А то нас растопчут… Увидимся, Гарри.

Седрик помахал Гарри рукой и зашагал прочь. Гарри, всё ещё ошеломлённый, поступил так, как ему подсказал инстинкт самосохранения — схватился за портключ и переместился на третий этаж. На Трансфигурацию он пришёл первым, благодаря Мерлина за то, что при МакГонагалл все будут держать рот на замке, а всякие гадкие статьи — при себе. Никому не хотелось терять баллы своего факультета, а Минерва МакГонагалл одинаково сурово относилась к любым ученикам, посмевшим нарушить железную дисциплину на уроке.

Но это означало не более чем отсрочку.

Конфеты были очень вкусными, и это как-то примирило Гарри с действительностью.

* * *

Вечером Гарри допоздна засиделся в библиотеке; мадам Пинс была непреклонна и выгнала его, закрывая на ночь это надёжное убежище. Можно было бы кивнуть и отойти на пару коридоров, а потом под мантией-невидимкой вернуться и провести ночь там, где его никто не найдёт, но толку в этом? Тянуть книзла за хвост смысла не было. Чем раньше он встретится со всем этим лицом к лицу, тем проще. «И вообще, — сурово сказал себе Гарри, — кто тут претендовал, мать твою, на Гриффиндор? А сам трусишь, как… как не знаю кто!»

— Non est fumus absque igne, — хмуро поведал Гарри проходу в гостиную. Проход открылся, выражая, по-видимому, полное согласие с тем, что дыма без огня не бывает.

Гостиная была полна народу. И все они были довольны этим миром, насколько Гарри мог судить; единственным элементом Вселенной, который их не устраивал, был сам Гарри. Впрочем, к этой роли он уже успел привыкнуть.

— О! Потти! — жизнерадостно поприветствовал Гарри раскрасневшийся Малфой. — Какие интересные вещи нам открылись сегодня днём… знаешь, я, наверное, буду переселяться в другую спальню. Мало ли, ты же мальчиков предпочитаешь…

— Кого бы я ни предпочитал, Малфи, тебе беспокоиться не о чем — на тебя не встанет ни у одного нормального человека, — хмуро бросил Гарри.

— А кто сказал, что ты нормальный, Потти? — захохотал Малфой. — Все знают, что по тебе давно Святого Мунго плачет!

— Ну, это уже что-то, — фыркнул Гарри. — А если что, Малфи, все будут плакать не по тебе, а над тобой — от радости.

— Это была угроза, Потти? — «изумился» Малфой. — Фу, как некультурно…

Гарри всё это время лихорадочно оглядывал гостиную, ища Элоизу. Её здесь, кажется, не было. Где же она?..

— Кого ищешь, Потти? — снова встрял счастливый до чёртиков Малфой. — Свою «коварную представительницу одного из древнейших магических родов, пытающуюся привязать к себе национального героя Британии»? Так её тут нет, она отправилась ждать тебя в спальню мальчиков. Там, надо полагать, она тебя и привяжет окончательно. К кровати.

Гостиная наполнилась угодливым смехом, отдававшимся в голове Гарри болезненным гулом.

— В спальню?

— Ну да, Потти, спальню, — повторил Малфой преувеличенно старательно. — Знаешь, это такое место, где люди спят. Там ещё стоят кровати, такие продолговатые мягкие штуки…

— Заткнись, Малфой, — раздражённо бросил Гарри, сдвигаясь с места. Ему нужно было в спальню.

— Ты так торопишься к ней, Потти? А как же мальчики, которых ты предпочитаешь? — продолжал веселиться Малфой. — Они будут скучать по тебе…

Гарри послал в Малфоя Петрификус Тоталус и скрылся в коридоре, ведшем к спальням.

— Meus Locus Arcanus, — Гарри спрятал палочку и обречённо осмотрел комнату.

Долго шарить не пришлось — Элоиза сидела на полу у его собственной кровати, подтянув колени к груди, закрыв лицо руками. Её плечи вздрагивали. Гарри неуклюже опустился рядом на колени и приобнял её одной рукой. Так неловко он редко себя чувствовал.

— Элоиза, что с тобой… какая разница, что пишет Скитер… мы же оба знаем, что всё это чушь…

— Я… я так устала… — пробормотала Элоиза, не отнимая рук от лица. — Мне это надоело…

Гарри убрал руку с её плеч и сел сантиметрах в двадцати от неё, точно так же оперевшись спиной о свою кровать.

— Извини, я только хотел тебя утешить… послушай, мне правда жаль, что тебя из-за меня вываляли в дерьме…

— Ты что, так ему и сказал? — теперь голос Элоизы звучал вполне спокойно; она подняла голову, и, если бы не неестественно яркие чёрные глаза, опухшие от слёз, никто не смог бы сказать, что она плакала.

— Кому что сказал? — не сразу въехал Гарри.

— Седрику Диггори. Ты так и сказал ему, что предпочитаешь мальчиков?

— Ну… да, — признался Гарри, краснея до воротника мантии.

— Это правда?

— Правда, — ему было действительно некомфортно разговаривать с ней именно об этом, но ему казалось, что она имеет право знать.

Элоиза откинула голову назад и тихо, как-то надтреснуто засмеялась.

— Чёрт побери… после всего, после грёбаных изнасилований… ты всё ещё предпочитаешь мальчиков! Поверить не могу!

— Откуда ты знаешь про изнасилования?!!! — Гарри подскочил на месте и изумлённо уставился на Элоизу. Та не слушала его, продолжая излагать всё, что накипело у неё на душе.

— И это был мой последний грёбаный шанс — женское обличье, понимаешь ли ты, Гарри, я больше ничего не могу придумать, мать давит на меня, директор давит, Помфри пилит, Малфой ходит кругами и подозревает, Скитер пишет всякое дерьмо, а ты, мистер Гарри Милый-общительный-корректный-умный-сексуальный Поттер, предпочитаешь грёбаных мальчиков, о чём и заявляешь, едва вытащив меня на руках из озера!

— Элоиза, постой, я ничего не понимаю, — Гарри нервно кусал губы. — Что ты имеешь в виду? Последний шанс на что? Что значит «женское обличье»?

— То и значит, — Элоиза глубоко вздохнула и направила на себя свою палочку. — Finite Inkantatem Illusio!

Волосы Элоизы поползли вверх по её спине, укорачиваясь; черты лица заострились, тело одновременно окрепло и постройнело, форма губ сменилась, кожа стала немного темнее. На Гарри смотрел Блейз Забини собственной персоной.

Гарри отшатнулся, опираясь рукой о ковёр, чтобы не упасть.

— Что… что за…

— Вот теперь тебе ясно, откуда я всё это знаю, — Забини горько улыбался, опустив палочку. — Я был в истерике, прочитав эту статью… мне казалось, ты вполне ладишь с Элоизой, пусть даже она никогда не существовала на самом деле… я надеялся… надеялся на что-нибудь… а потом выясняется, что мне ничего не светит ни как Блейзу, ни как Элоизе. Это как будто я бьюсь о стену, Гарри…

— Не смей называть меня по имени! — взорвался Гарри. — Не смей, слышишь, ты, скользкая тварь! Я разрешал называть себя по имени Элоизе Забини, СОВСЕМ НЕ ПОХОЖЕЙ НА СВОЕГО ЧЁРТОВА СНОБА И УБЛЮДКА БРАТА!!

— Но ведь это всё был я, Гарри, послушай, я просто …

— Слушать ничего не желаю!! — Гарри вскочил на ноги, сжимая и разжимая кулаки. — Ты обманывал меня два месяца! Я доверял тебе, чёрт возьми! Мразь, какая же ты мразь…

— Гарри, постой, послушай меня, — Забини тоже встал. — Я не хотел тебя обманывать, я хотел быть ближе к тебе, пожалуйста, успокойся…

— УСПОКОИТЬСЯ???!!! А может, ты ещё что-нибудь от меня хочешь, а?! Проси, мать твою, не стесняйся, Элоиза, мой единственный чёртов друг, ну же!! — горячая ярость пружиной раскручивалась внутри Гарри, душила его, мутной волной поднималась вверх по телу, проходя огнём сквозь плоть, перехватывая дыхание, молоточками стуча в висках.

— Гарри… я хотел быть с тобой!

— Со мной? — Гарри толкнул Забини в плечи — тот не удержался и упал обратно на пол. — Просто быть, да? А почему мне кажется, исходя из твоих слов, что ты хотел со мной трахаться на регулярной основе, а? Тебе ничего не светило ни в одном обличье, и ты совершенно прав, милый Блейз! Потому что, мать твою, те, кто насилует меня, и унижает почти четыре года, и обманывает меня два месяца подряд, влезая в доверие под видом кого-то другого, МНЕ НЕ НРАВЯТСЯ!!!

— Гарри… — голос Забини дрожал, как будто он не осознавал за собой никакой вины и собирался по-детски расплакаться от обиды. — Мне очень жаль, правда, что всё так вышло на третьем курсе… мы не отдавали себе отчёта…

— ТЕБЕ ЖАЛЬ, ДА??!! — Гарри продолжал кричать, чувствуя, как подхлёстывается этим криком гнев, как собственный голос Гарри, отдающийся от стен и потолка, заполняет слух, дробясь на множество отдельных звуков. — А УЖ МНЕ-ТО КАК ЖАЛЬ, ЧЁРТ ПОБЕРИ!! ЗНАЧИТ, ЧТОБЫ ИЗНАСИЛОВАТЬ, У ВАС ОТЧЁТА ХВАТИЛО, А ЧТОБЫ ВКЛЮЧИТЬ СВОИ ПАРШИВЫЕ МОЗГИ И ПОНЯТЬ, ЧТО ПОСЛЕ ЭТОГО Я НИКОГДА И НИ ЗА ЧТО ВАС НЕ ПРОЩУ, НЕ ХВАТИЛО, ДА??!!

Гарри надсадно закашлялся — непрерывные вопли на пределе возможностей стремительно садили голос.

— Гарри, я не прошу, чтобы ты меня простил, я теперь понимаю… послушай…

— АХ, ТАК ТЫ ПОНИМАЕШЬ??!! — Гарри снова закашлялся и немного сбавил громкость. — Ты ни хрена не понимаешь и не можешь понимать, богатенький аристократ, маменькин сынок, у которого всегда всё было! Самое ужасное, что было в твоей чёртовой жизни — это сломанный ноготь!! Ты ничего не знаешь о боли, слышишь?! Ты ничего не можешь понимать!

— Гарри, ну успокойся же, выслушай меня, — Забини нервно теребил воротник мантии. — Я не говорю, что то, что мы сделали, можно как-то оправдать, кроме как тем, что мы были идиотами…

— Ах, значит, это всё-таки МОЖНО оправдать? — прошипел Гарри, делая шаг к Забини. — Значит, тот факт, что вы с Малфоем идиоты, даёт вам право делать со мной что угодно? Тебе не кажется, что то, что вы сделали, нельзя оправдать НИЧЕМ?!

— Гарри, я… Гарри…

— Заткнись, ты, лживая сволочь! — Гарри сделал ещё шаг; теперь он смотрел сверху вниз на подавленного, практически сломленного Забини. Жгучая, оставляющая на языке кислый привкус ярость накрывала Гарри с головой, лишая последнего здравомыслия, и он не мог и не хотел ей сопротивляться. — Ты хочешь знать, как это было? Хочешь, да? Depono togam! Wingarmentia! Depono!

По мановению палочки Гарри с Забини слетала одежда — в одну сторону мантия, в другую рубашка, брюки валялись рядом смятой кучкой. Забини ничего не делал, только смотрел на Гарри снизу вверх большими неверящими глазами, и отчего-то именно это бесило Гарри больше всего.

Он сорвал с себя мантию и пинком перевернул Забини на живот.

— Гарри, ты с ума сошёл, мне же больно…

— А мне не было больно, как ты думаешь?

Гарри, отбросив палочку в сторону, встал на колени и руками раздвинул бёдра Забини. Смуглая кожа выделялась на фоне ярко-зелёного с серебряным ковра, классическое сочетание — коричневое и зелёное, гладкое и тёплое под пальцами…

— Гарри…

Гарри рывком расстегнул свои брюки, едва не оторвав пуговицу, и без какого-либо предупреждения вошёл в Забини. Тот дёрнулся и закричал от боли; Гарри не слышал его, оглушенный тем, как это тесно, как горячо, как упоительно…

Он начал двигаться, быстро, жёстко, вырывая из распятого на ковре тела всё новые и новые крики, и каждый раз становилось ещё тесней, ещё горячей, ещё лучше, лучше, головокружительно, сладко, так сладко…

Плоть ударилась о плоть с характерным влажным звуком, и Гарри излился внутрь Забини, запрокидывая голову; Это было похоже на удар волны о скалу — последний удар, после которого скала всё-таки отваливается, камень можно проточить, и падает в море, чтобы остаться там до тех пор, пока существует Земля. Густой, пряный кайф постепенно проходил, и Гарри медленно вышел из Забини; отпустил смуглые бёдра, которые до сих пор сжимал, и позволил телу Забини обессиленно застыть на ковре.

По мере того, как Гарри глотал пропитавшийся запахом секса воздух, до затуманенного мозга доходило осознание случившегося. Гарри поспешно застегнул брюки, как будто это могло гарантировать ему хотя бы не такую остроту воспоминаний. Воспоминаний о собственной жестокости. Воспоминаний о том, как ему нравилась абсолютная власть над другим человеком. Воспоминаний о том, каким естественным ему казалось причинять кому-то боль… причинять тем же способом, каким причиняли ему самому. Гарри прижал руку к губам, чувствуя, что его сейчас стошнит.

Забини пошевелился и с видимым трудом перевернулся на спину. Сесть ему удалось только с третьей попытки; Гарри видел болезненную гримасу на смуглом лице с правильными чертами и чувствовал запах крови. Он знал, откуда взялась эта кровь.

— Гарри… я люблю тебя… я… я спасал тебе жизнь в прошлом году и в этом… я не понимал сначала, что это такое, я хотел с этим бороться, но не мог, я ударил тебя тогда у Визжащей хижины потому, что не мог оставить тебя умирать… я хотел, чтобы ты меня заметил, чтобы понял… я тебя ненавидел, потому что стал зависеть от тебя… прости меня, Гарри, пожалуйста…

Гарри задохнулся отчаянием, режущим стыдом, от которого негде было спрятаться; он ненавидел себя, он хотел просить прощения, хотел сказать что-то, но язык его не слушался.

— Mea culpa, Гарри, — прошептал Забини; казалось, он был в таком шоке и потрясении, что уже не соображал вовсе, что говорит, на каком языке и в каких обстоятельствах. — Mea maxima culpa… Poeniteo…

Гарри открыл рот, но вместо каких-то членораздельных слов изо рта у него вырвался какой-то странный звук, полустон-полукашель; он схватился за горло, ненавидя себя так остро и сильно, что мог бы, наверное, и задушить себя прямо здесь за всё, что только что сделал, за всю свою неизмеримую подлость и низость и всю грязь, в которой он пачкал всё, что только оказывалось в поле его зрения. Пальцы судорожно скользнули ниже и машинально сжались на янтарном фениксе.

Холодный воздух на смотровой площадке Астрономической башни ударил ему в лицо, не остудив, но заставив дрожать сильнее. Гарри, пошатываясь, добрёл до бортика и влез на него, пару раз чуть не соскользнув вниз. Ветер рвал и без того смятую одежду, трепал волосы, вымораживал лёгкие изнутри. Гарри хотелось плакать, но ветер высушивал слёзы раньше, чем они успевали выступить как следует. И тогда он сделал единственное, что ещё действительно мог сделать — он согнул колени и с силой оттолкнулся от бортика. Ветер победно свистел в ушах, а земля у подножия Астрономической башни приближалась с пугающей, нереальной скоростью — Гарри отмечал это отстранённо и холодно, словно бы и не его собственное тело, крохотное на фоне башни, незаметное в темноте падало камнем с бешеной высоты. «Совершенно очевидно, что люди не летают, как птицы…»

Струя драконьего пламени выплавила тёмную прогалину в тонком слое твёрдого снега, о которой только что едва не разбился чувствительный кусочек органики, покрыла землю трещинами, высушила до состояния пыли. Драконьи глаза видели, знали, ощущали эту прогалину даже с такой высоты, с какой сам замок казался не больше горошины.

К утру она будет закрыта снегом — его наметёт ветер. Но её всё равно будет видно.

…был для меня всем. Господом богом

и ангелом хранителем…

Макс Фрай, «Неуловимый Хабба Хэн».

«Дорогой Гарри!

Счастлив был узнать, что ты блестяще справился со вторым заданием. По правде сказать, оно показалось мне легче первого. По крайней мере, загрыбасты не умеют плеваться огнём, как драконы, так что в их компании ты был в меньшей опасности. Хотя это, конечно, редкостное зверство — загонять детей в озеро в конце февраля. В любом случае, Гарри, ты просто потрясающий молодец. Я очень горжусь тобой.

Я сейчас в Хогсмиде. Ты не против встретиться со мной и поговорить? Хоть мы и виделись не так давно, мне всё же хотелось бы говорить с тобой чаще. Скажем, недели через три сходи в Хогсмид, и встретимся на мостике у изгороди в самом конце дороги в деревню. И принеси с собой какой-нибудь еды, если нетрудно.

Береги себя, не доверяй никому. Ты в опасности, Гарри, ты мишень. Поэтому заботься о своей безопасности, как только можешь.

Твой,

Сириус».

«Дорогой Сириус!

Двадцать четвёртого марта у нас намечается очередной поход в Хогсмид, так что я буду на этом самом мостике в два часа в этот день.

Спасибо за похвалу, но задание и вправду было довольно лёгким; самое трудное было разгадать, в чём оно будет заключаться. Здесь мне помогли; если захочешь, подробнее расскажу при встрече.

Мне кажется, тебе не стоит так рисковать, появляясь в Хогсмиде. Ты тоже мишень, и если недобитки Пожирателей, у которых зуб на меня, предпочитают без особой нужды не высовываться (Вольдеморта-то поблизости нет, к чему рисковать?), то насчёт тебя стесняться никто не станет. Я не хочу, чтобы тебя поцеловал дементор, так и знай.

Так что тоже береги себя. Ради меня, ради Рема.

Жутко скучаю по тебе, крёстный…

Твой,

Гарри».

* * *

Март тянулся, как в лихорадке, когда секунда кажется вечностью порождённых воспалённым воображением образов на потолке. Гарри не мог, не хотел думать о том, что произошло в начале месяца, но каждый день по сотне раз он случайно натыкался взглядом на Забини, а порой и встречался с непроницаемым взором последнего… Мерлин, Гарри и раньше знал, что больше всех так или иначе контактирует с одноклассниками, но никогда не подозревал, что этого действительно так много. Так много бытия рядом, когда хочется взвыть и убежать в Запретный лес, чтобы какая-нибудь добросердечная (но об этом не подозревающая по наивности, бесхитростности и чистоте душевной) зубастая-когтистая зверюшка сжевала тебя всего, даже костей обглоданных не оставила.

Воспоминания жгли его. Каждый день он просыпался раньше прочих от кошмаров, где снова был монстром, с наслаждением насилующим, унижающим, втаптывающим в пыль. Холодный пот пачкал простыню, стоять на ногах было трудно — они были слабыми, как после долгой болезни. Он ступал по ковру, и ему мерещились на зелёной пушистой поверхности кровь и сперма. Он чувствовал себя больным. Он сходил с ума. Он ненавидел себя.

Он пытался отвлечься от мыслей учёбой, и учителя нехотя ставили осунувшегося, бледного Гарри Поттера с затравленным выражением глаз в пример другим ученикам. Как правило, Слизерин в такие моменты усмехался — весь, кроме Забини. Прочие факультеты привычно мысленно крысились на Поттера — мало того, что психованный опасный выскочка, так ещё и перед преподавателями выпендривается, заучка… Гарри рад был бы не обращать на это внимания, но у него с каждым днём всё сильнее болела от этого голова. Ему думалось, что с этим можно было бы что-нибудь сделать, даже не ходя на поклон к Снейпу — хотя бы наведаться в Запретную секцию и полистав книги по ментальным искусствам. Но он не хотел менять что-нибудь. Он заслужил эту боль. Он заслужил куда больше боли, чем чужие эмоции могли ему причинить.

Теперь Гарри уходил из спальни всегда раньше всех и приходил, как только закрывалась библиотека, пробираясь через гостиную в мантии-невидимке, следом за кем-нибудь, чтобы никого не насторожил открывшийся просто так проход. Он прекратил ходить в Большой зал на завтраки обеды и ужины — потому что там он сидел бы за одним столом с изнасилованным им Забини. Впрочем, Гарри терял от этого немного — в последнее время ему совсем не хотелось есть, а если и хотелось, то Добби всегда был рад услужить «сэру Гарри Поттеру». Но Гарри звал домового эльфа не чаще трёх-четырёх раз в неделю.

Как результат, Гарри потерял в весе ещё больше, хотя ему казалось летом у Дурслей, что худеть ему просто некуда. Однажды на Трансфигурации он упал в обморок, и ему пришлось провести в больничном крыле остаток дня. Мадам Помфри бранила все на свете Турниры, доводящие детей до изнеможения, поила Гарри укрепляющими зельями и расспрашивала о том, как он спит и питается. Гарри, ничтоже сумняшеся, выкладывал ей нечто вроде сочинения на тему «Медицински идеальный день», утвердая, что регулярно ест, достаточно спит, чересчур много в магии не тренируется, а что тает на глазах… ну так возраст такой, вон все худые, кроме Невилла Лонгботтома и Кребба с Гойлом, мадам Помфри, не беспокойтесь… почему в обморок упал? Голова закружилась… у нас, подростков, бывает…

Больше он не позволял себе падать в обмороки. Это, оказывается, можно было контролировать… достаточно было только ужаснуться мысли о том, что всё откроется, что окружающие узнают, почему он не спит и не ест. И головокружение мигом проходило.

— Мистер Поттер, извольте посещать Большой зал в установленные для приёма пищи часы вместе со всеми. Или Вы завели привычку ходить в это время в рестораны? Мистер Диггори проявлял беспокойство о Вас, пытался объяснить мне что-то о Вашей восприимчивости к чужим эмоциям и угрозе Вашей жизни… но Вы, как я вижу, в полном порядке.

Гарри молчал и смотрел в пол.

— Мистер Поттер, Вы меня слышите?

— Слышу, профессор Снейп, сэр.

— В таком случае извольте ходить в Большой зал вместе со всеми. Иначе каждый пропуск Вы будете отрабатывать в моём кабинете.

До двадцать четвёртого числа Гарри заработал себе взысканий примерно до середины мая, и прикидывал иногда, что будет делать Снейп, когда дни учебного года кончатся, а обещанные взыскания — нет. Вряд ли его оставят в Хогвартсе на лето специально из-за этого… должно быть, перенесут на следующий год.

Когда у Снейпа закончились грязные котлы «из подвала Ровены Рэйвенкло», Гарри должен был мыть полы. Сначала в лаборатории Снейпа, потом в кабинете, затем в коридоре, потом по всем подземельям; Гарри успел изучить их досконально, выгребя из каждого угла по килограмму паутины и пыли. Потом он драил парты, чистил шторы, заготавливал в промышленных количествах ингредиенты, приводил в порядок шкафы, разбирал чуланы… чем-то это подозрительно ему напоминало то, чем он занимался у Дурслей, вот только тут приходилось ещё и учиться… Несколько раз он всё же падал в обморок, но успевал очнуться раньше, чем Снейп мог найти его, лежащего без сознания на груде заплесневевших записок, отобранных преподавателем зельеварения на уроках за все двадцать лет, или в россыпи старых тряпок. Гарри гадал, что ему надо будет делать, когда все подземелья засверкают чистотой. Мусорить самому и самому же убираться? Или его отдадут на растерзание Филчу, который со времён истории с василиском полагает, что «паршивому маленькому тёмному магу» следует без магии чистить сортиры, так как именно в этом его, тёмного мага, истинное призвание? Но как Гарри ни иронизировал в разговорах сам с собой, притворяться он не мог. Ему не было интересно, что ещё удумает Снейп; ему вообще мало что было интересно. В глубине души он полагал, что этих отработок мало для такой мрази, как он, и был готов к чему-нибудь худшему.

С Олегом, Седриком и близнецами Гарри вообще не пересекался; с искусством облезлого кота, привыкшего получать от встречных-поперечных пинки, он бросался в боковые повороты при виде кого-нибудь из них, укрывался за портретами, в нишах, а то и накидывал мантию-невидимку, зайдя за угол. Он не думал, что после того, что сделал, он имеет право общаться с ними хотя бы на уровне «привет-пока». Ниже, чем он, пасть уже невозможно…

Иногда Гарри приходил на Астрономическую башню, но больше пятнадцати минут подряд там не проводил. Он знал, что, если бросится с неё ещё раз, снова превратится в дракона — не хватит духа покончить со всей этой бессмыслицей, в которую превратилась его жизнь — тянущаяся, липкая и противная, как жвачка. И не хотел быть драконом, потому что это было слишком хорошо, слишком пьяняще для него. Он не заслужил этого.

Гарри снилось иногда, что он тонет в чём-то вязком и тёмном, похожем на целое море дёгтя, тонет, задыхается, слабеет. А поблизости разговаривают какие-то люди и не замечают его; Гарри точно знал, что стоит только позвать — и они помогут. Спасут, успокоят, дадут воды и скажут, что такой мерзости в его жизни больше не будет никогда. Ему смертельно хотелось закричать и позвать на помощь, но он стискивал зубы и молча тонул. Каждый раз. И каждый раз это было омерзительно и мучительно, и Гарри просыпался, дрожа, мокрый, как мышь, но странно удовлетворённый. Он заслуживал этого.

Письмо от Сириуса застало Гарри врасплох, и он долго сочинял ответ, порвав не менее пятнадцати кусков пергамента, прежде чем сумел написать что-то если не оптимистичное, то более-менее ровное. Ему не хотелось, чтобы Сириус знал о чём-нибудь… таком…

Подумать только, когда-то раньше он бывал недоволен своей жизнью. Сравнивать было не с чем.

* * *

В день похода в Хогсмид Гарри выждал, пока туда уйдут все — для того и назначил встречу в два, а не с утра — вышел из замка, сопровождаемый подозрительным взором Филча, и за ближайшим же поворотом накинул на себя мантию-невидимку. Упомянутый Сириусом мостик Гарри знал, и добрался туда за несколько минут. Большущий чёрный пёс уже был там.

— Привет, Бродяга, — Гарри скинул мантию, убедившись предварительно, что никто его здесь не видит.

Пёс с оживлением обнюхал его рюкзак, где лежала целая жареная курица, штук пять несладких булочек, большая бутылка тыквенного сока и целая россыпь разных конфет (Добби, как мадам Помфри, считал, что Гарри нужно усиленно питаться, и порывался притащить столько еды, сколько Гарри не унёс бы), махнул хвостом, потом повернулся и затрусил по поросшей редким кустарником земле, вверх к каменистому подножию горы. Гарри перешёл через изгородь и последовали за ним.

Сириус подвёл их к самой горе. Земля вокруг была усеяна большими камнями. Псу, с его четырьмя лапами, это путешествие ничего не стоило, но Гарри скоро выбился из сил, карабкаясь следом с тяжёлым, оттягивавшим плечи рюкзаком; пару раз у него начинала кружитсья голова, но удавалось с этим справиться. Он всё лез и лез за Сириусом вверх, на гору, и почти полчаса взбирался по отвесной, каменистой вьющейся тропе, следуя за высоко поднятым, колышущимся из стороны в сторону хвостом. Камни впивались Гарри в ступни сквозь тонкие подошвы кроссовок.

Затем Сириус исчез из виду, и Гарри, дойдя до того места, где крёстный испарился, увидел узкую расщелину; проскользнув в неё, он очутился в прохладной, скудно освещённой пещере. В дальнем конце последней стоял гиппогриф Клювокрыл, стреноженный верёвкой, обвязанной вокруг большого камня. Наполовину серая лошадь, наполовину гигантский орёл, Клювокрыл сверкнул на гостя свирепым оранжевым глазом. Гарри склонился перед гиппогрифом в поклоне, вспомнив прошлый год. Клювокрыл некоторое время важно глядел на него, а потом опустился на чешуйчатые колени. Гарри, решив, что формальности на этом закончены, во все глаза смотрел на чёрную собаку, превращавшуюся в его крёстного отца.

Сириус был одет в драную серую мантию, ту самую, которую носил, сбежав из Азкабана. Чёрные волосы довольно прилично отросли с момента встречи у камина, и сам Сириус всё ещё оставался почти болезненно худым.

— Привет, — Сириус неловко обнял Гарри.

— Привет, — оба не знали, что ещё сказать, и после нескольких секунд неловкого молчания Гарри вспомнил о безопасном предмете беседы. — Я принёс еду.

— Еда! — ликующе воскликнул Сириус. — Давай её сюда.

Гарри вытащил всё из рюкзака и с почти материнской нежностью наблюдал, как Сириус с жадностью поглощает курицу.

— Спасибо. Последнее время питаюсь крысами. Не могу красть много еды из Хогсмида, это привлекло бы слишком много внимания.

Он улыбнулся Гарри, но Гарри ответил на улыбку неохотно.

— Что ты здесь делаешь, Сириус? — спросил он. — Мне за тебя беспокойно.

— Выполняю обязанности крёстного отца, — ответил Сириус, совсем по-собачьи вгрызаясь в куриную кость. — Не беспокойся обо мне, я исполняю роль очень симпатичного бродячего пёсика.

Он по-прежнему улыбался, но, заметив беспокойство на лице Гарри, продолжил уже более серьёзно:

— Хочу быть рядом. Знаешь… дела становятся всё хуже. Я постоянно краду газеты, как только кто-то их выбрасывает, и, судя по всему, встревожен не я один.

Он кивнул на валявшиеся на полу пожелтевшие номера «Пророка».

Но Гарри не было дел до какой-то дурацкой газетной писанины — он не отрывал взгляда от Сириуса.

— А что, если тебя поймают? Что, если тебя увидят?

— Здесь в округе только ты, Рон и Гермиона, да ещё Дамблдор знают, что я анимаг, — пожал плечами Сириус. — Серьёзно, Гарри, не беспокойся об этом. Никто и не подумает искать меня здесь.

Гарри вздохнул, но спорить больше не стал, а вместо этого подобрал газеты и посмотрел на заголовки. «Загадочное заболевание Бартемиуса Крауча», «Сотрудница министерства до сих пор не найдена — министр магии берёт дело под личный контроль». «Ну взял он это дело под личный контроль, а толку-то? Неужели Фадж думает, что сумеет вдохновить авроров на более тщательное расследование, чем раньше?»

— По их словам выходит, будто Крауч умирает, — задумчиво протянул Гарри, — но он не может быть настолько болен, он же добрался сюда в ту ночь… Хотя, правду сказать, последний раз, когда я видел его вблизи, он действительно показался мне больным. В тот вечер, когда Кубок Огня выплюнул моё имя...

— В какую ночь?

Гарри рассказал, как ходил в ванную старост разгадывать вопли яйца, и чем всё это закончилось. Если уж злокозненный Крауч пробрался мимо бесшумно и невидимо, то вряд ли он так уж болен. Если он не призрак уже, конечно…

— Странно… — Сириус крутил булочку в руках, задумавшись. — Это совсем не похоже на Барти Крауча…

— Ты его знаешь?

Лицо Сириуса потемнело.

— О, я прекрасно знаю Крауча, — тихо проговорил он. — Это он отдал приказ отправить меня в Азкабан без суда.

— Как это случилось?

— Крауч в то время был главой департамента защиты магического правопорядка, не знал?

Гарри отрицательно качнул головой.

— Расскажи мне обо всём подробнее.

— Его прочили в министры магии, — продолжал Сириус. — Он великий колдун, Барти Крауч, исключительно любящий власть. О, нет, он никогда не поддерживал Вольдеморта, Нет, Барти Крауч всегда открыто заявлял о своём неприятии чёрной магии. Но потом многие, кто тоже не желал переходить на сторону сил зла... Представь, что Вольдеморт находится у власти сейчас. Ты не знаешь, кто на его стороне, не знаешь, кто работает на него, а кто нет; тебе известно, что он умеет так управлять людьми, что они, не в силах сопротивляться, творят самые жуткие вещи. Ты боишься за себя, за свою семью, за друзей. Каждую неделю приходят всё новые сообщения о чьей-то смерти, о чьём-то исчезновении, о том, что кого-то пытали... в министерстве магии полный бардак и разброд, там не знают, что делать, стараются сохранить всё в тайне от магглов, а магглы тем временем погибают толпами. Террор... паника... путаница... вот так тогда и было.

— В такие времена в одних людях просыпается всё самое лучшее, а в других — худшее. Возможно, в самом начале принципы Крауча были хороши, не знаю… Он сделал головокружительную карьеру в министерстве и стал применять самые суровые меры в отношении приспешников Вольдеморта. Авроры получили новые полномочия — например, был такой приказ, что лучше убивать, чем брать в плен. Я был не единственным, кого без суда и следствия отдали в лапы дементоров. Крауч боролся с насилием с помощью насилия, он разрешил применять к подозреваемым Непростительные. Я бы сказал, что он стал таким же безжалостным и жестоким, как и многие из тех, против кого он боролся всё это время. Учти, у него имелось множество почитателей; они одобряли его политику, считали, что он действует правильно, многие маги требовали избрания его министром. Когда Вольдеморт исчез, казалось, что избрание Крауча — вопрос времени. Но потом случилась одна крайне досадная вещь... — Сириус хмуро усмехнулся. — Его собственный сын был пойман вместе с группой Пожирателей Смерти, которые умудрились избежать Азкабана. Они хотели найти Вольдеморта и вернуть его к власти.

— А его сын был Пожирателем Смерти? — спросил Гарри.

— Понятия не имею, я сам уже был в Азкабане, когда его туда посадили. Так что всё это я узнал уже постфактум. Мальчика в самом деле схватили в компании таких людей, которые — голову готов дать на отсечение — точно были Пожирателями Смерти, хотя, возможно, он просто оказался не в том месте и не в то время. Отцовской привязанности Крауча хватило лишь на то, чтобы устроить показательный суд над собственным сыном и, судя по всему, для Крауча это был только лишний повод показать, как сильно он ненавидит мальчика... а потом он отправил его прямиком в Азкабан.

— Отдал собственного сына дементорам? — Гарри широко распахнул глаза.

— Совершенно верно, — невозмутимо ответил Сириус. — Я видел, как дементоры привели его, я смотрел сквозь решётку в двери. Ему было не больше девятнадцати. Его поместили в камеру рядом с моей. Он кричал, до самой ночи звал мать. Через несколько дней затих... там все в конце концов затихают... правда, во сне он продолжал кричать...

На какое-то время глаза Сириуса погасли, как будто внутри них кто-то дунул на горящую спичку.

— Значит, сейчас он в Азкабане? — спросил Гарри.

— Нет, — без выражения ответил Сириус, — его там больше нет. Он умер примерно через год после того как его посадили.

— Умер?

— Не он один, — отозвался Сириус. — Большинство там сходит с ума, и очень многие перестают есть. Теряют волю к жизни. Причём всегда понятно, что скоро кто-то умрёт, дементоры чуют это, они возбуждаются. А тот мальчик и с самого начала выглядел больным. Крауч был в министерстве важной шишкой, и им с женой разрешили навестить сына перед смертью. Тогда я последний раз видел Барти Крауча, он чуть ли не на руках нёс свою жену мимо моей камеры. Она тоже умерла, кажется, вскоре после сына. От горя. Угасла, совсем как он. Крауч не появился, чтобы забрать тело сына. Дементоры похоронили его недалеко от крепости, я видел это своими глазами. Так что старина Крауч всё потерял как раз тогда, когда думал, что всего достиг. Только что — герой, который вот-вот станет министром... и тут же, сын умер, жена умерла, честь семьи запятнана, а популярность, как я слышал уже после побега, резко упала. Стоило мальчику умереть, как люди начали жалеть его, задаваться вопросом, как это милый молодой человек из хорошей семьи мог так ужасно оступиться. Естественно, общественность пришла к выводу, что отец совсем не заботился о нём. Так что пост достался Корнелиусу Фаджу, а Крауча отодвинули в сторону, в департамент международного магического сотрудничества.

Гарри молчал, переваривая информацию. Сириус допил сок и сменил тему:

— Что это мы всё о грустном? И я всё болтаю, в жизни столько не говорил подряд… Я тут вспомнил стихи Джеймса…

— Правда? — Гарри мгновенно оживился.

Вообще ему здесь было как-то свободней. В этой пустынной пещере, где не было никого, кроме него, Сириуса и Клювокрыла, Гарри казалось, что они отрезаны от мира, что больше никого нет, и что если выглянуть из выхода в пещеру, то выяснится, что ничего больше нет, весь остальной мир провалился в чёрную дыру. И от этой мысли Гарри становилось легче; тиски собственной вины разжались; он мог без труда думать о посторонних вещах, держа воспоминания об изнасиловании на самой периферии сознания. Ему было хорошо здесь, как нигде больше. И Гарри, к добавочному стыду своему, почувствовал, что готов просить Сириуса остаться здесь, ни в коем случае не уходить в безопасное место — лишь бы была хоть где-нибудь возможность расслабиться и не чувствовать себя ежесекундно последним дерьмом.

— Ага… долго вспоминал, он коротких не писал… в общем, то, которое я вспомнил, он написал курсе на пятом или шестом, самое первое. У нас тогда был Уход за магическими существами, мы были далеко от замка и без мантий, в поте лица приручали каких-то недоверчивых тварей. И тут вдруг начинается гроза, все врассыпную, девчонки с визгом… Мы с твоим отцом и Рем остались, мы любили грозу, и твоя мама, Лили, тоже. Она, правда, осталась не с нами, а как-то отдельно. Смотрела в небо, всё в тучах, таких пухлых, тёмных, и улыбалась. Джеймс смотрел на неё, как будто ему молнией попало по макушке, а потом, когда вернулись в гостиную, сел и написал вот это, — Сириус протянул Гарри кусок пергамента. — Прочти вслух, — попросил Сириус.

Гарри послушно прочёл:

— Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,

Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.

Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится.

Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,

Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,

Эту молнию мысли и медлительное появленье

Первых дальних громов — первых слов на родном языке.

Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева,

И стекает по телу, замирая в восторге, вода,

Травы падают в обморок, и направо бегут и налево

Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,

Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы.

И, играя громами, в белом облаке катится слово,

И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.

Сириус улыбался, довольный эффектом, а Гарри молчал, ошеломлённый, придавленный.

— Сириус… спасибо… — Гарри аккуратно сложил листок и спрятал в нагрудный карман рубашки, поближе к сердцу. — Я оставлю себе, ладно? Если хочешь, я тебе перепишу потом…

— Да я его теперь твёрдо наизусть помню, — махнул рукой Сириус. — Тебе нужнее, Гарри.

— Спасибо, — ещё раз повторил Гарри, не зная, что сказать.

Ему казалось, он побывал под той грозой. Он был счастлив, куда более счастлив, чем в любой другой момент, какой только мог вспомнить. Стихи Джеймса Поттера были прекрасны. И не было более желанной сейчас для Гарри компании, чем Сириус, воссоздавший эти строки по памяти.

— Который час, Гарри?

— Эм… хм… — Гарри взглянул на часы, не работавшие с тех пор, как побывали вместе с ним в озере, и сказал наугад. — Половина четвёртого.

— Тебе пора возвращаться в школу, — строго заявил Сириус. — И, Гарри, я не хочу, чтобы ты сбегал сюда из школы, понятно? Посылай записки. Я должен узнавать обо всём необычном. Но ты не должен выходить из замка без разрешения, это создаёт идеальные условия для нападения.

Гарри вздохнул. Короткий рай закончился, и пора было топать обратно в преисподнюю. Не имело никакого смысла объяснять, что в стенах школы ему, пожалуй, опаснее, чем снаружи.

Дорога в ад — как и из него — отличалась крайне острыми камнями под ногами; единственное утешение, сумка значительно полегчала. Гарри потрепал по голове снова превратившегося в пса Сириуса и пообещал:

— Как-нибудь я превращусь в дракона и покатаю тебя. Хочешь?

Сириус с энтузиазмом завилял хвостом. Гарри вымученно улыбнулся, помахал на прощание рукой и ушёл, хотя больше всего на свете ему хотелось остаться.

— Выжить — вот цель. Средства нужно найти вам.

Бернард Вербер, «Мы, боги».

После встречи с Сириусом Гарри погрузился в ещё более беспросветное отчаяние; это походило на то, как если бы перед носом у ребёнка помахали конфеткой — вот, мол, смотри, какая вкусная штучка бывает — а потом убрали на самую верхнюю полку, где её никогда и ни за что не достать. В замке он вынужден был снова купаться в воспоминаниях и снах; дни слились в один мутный, бессвязный кошмар, и он не отличал одних от других, засыпая над книгами в библиотеки, лёжа ночью без сна из-за привидевшегося кошмара. Голова продолжала болеть, постоянно, непрерывно, и это доводило Гарри до изнеможения. Ему начинало казаться, что он умер, а всё, что происходит вокруг — не более, чем бред агонии. Брюки, бывшие по размеру летом, падали с Гарри, и он пробивал в ремне новые дырки. Из-под глаз не исчезали вместительные тёмные мешки. «Если дело так пойдёт дальше, то я сдохну, не дождавшись третьего испытания. Все будут довольны, особенно Каркаров и мадам Максим».

Гарри терял интерес ко всему; знания перестали приносить ему подобие забытья, и он часто выпадал из реальности на занятиях, забывая писать лекцию или пытаться превратить фиалку в бабочку-капустницу. Ему не помешало бы что-нибудь, что встряхнуло бы его, вернуло какой-то интерес к жизни… но он сознательно бегал от всякого, кто мог бы сделать это. Больше всех, по сути, Гарри общался со Снейпом на ежедневных изнурительных отработках, но тот даже не пытался вступить с Гарри в какие-нибудь посторонние разговоры, а только с любопытством естествоиспытателя наблюдал за происходящим с его учеником, как будто прикидывал, сломается ли тот. Гарри не знал, было ли ведомо Снейпу, отчего самый ненавистный из его, снейповских, подопечных тает на глазах, но если и было, декан Слизерина ничем этого не выказывал.

Начался апрель, и Гарри с ужасом осознал, что приближаются пасхальные каникулы. Никаких занятий. Совершенно нечего делать — разве только сидеть и тупо долбать всё самому… но Гарри сделался уже настолько апатичен, что вряд ли смог бы заставить себя именно заниматься, а чёткого задания на пасхальные каникулы, как правило, не давали. Он отлично знал, как это будет выглядеть: он будет проводить дни напролёт с книгой на коленях, на своей кровати, защищённый Locus Singularis, и книга будет покрываться пылью, а сложенные по-турецки ноги — затекать, потому что он не будет сосредоточен на чтении. Он будет, чёрт побери, думать, думать, думать о том, какая он сволочь и в какого монстра превращается. Это было невыносимо даже в перспективе, и Гарри готов был пойти и самоубиться прежде, чем начнутся эти дни.

Самоубийство показалось ему, право же, неплохой идеей.

В душ Гарри ходил, как правило, пока остальных не было в спальне; ещё не хватало наткнуться там на кого-нибудь… например, на Забини, ага. В этот раз Гарри, как обычно, закрылся наглухо в отдельной душевой кабинке и долго стоял под тёплыми струями воды, словно пытаясь смыть с себя всю ту грязь, квинтэссенцией которой, по его собственному глубочайшему убеждению, являлся. Он стоял, запрокинув голову, закрыв глаза, подставляя лицо струям воды; голова терпела это обращение минут двадцать, а потом закружилась. Гарри потерял равновесие и упал на пол кабинки. «Кажется, я отшиб себе всё, что мог», — морщась, Гарри сел у стенки кабинки, не испытывая ни малейшего желания вставать. Теплая вода продолжала литься, волосы облепили лицо. Гарри вытянул ноги и сложил руки на коленях — непривычная, церемонная какая-то поза. Он отрешённо смотрел на свои руки, казавшиеся не смуглыми, как когда-то, а ослепительно бледными, почти прозрачными. Синеватые вены переплетались так явственно, что можно было бы положить на них кусок пергамента и беспрепятственно обрисовать карандашом. Гарри поднял правую руку медленно, как в полусне, и провёл указательным пальцем по предплечью левой:

— Caedo.

Из неглубокого пореза выступила кровь — яркая, алая, бьющая в глаза. Боль была слабой, но всё же была. «Если мне больно, значит, я всё ещё есть?».

Гарри обвил спиралью с широкими витками всё предплечье; кровь выступала и тут же исчезала, смываемая водой из душа. Края порезов разбухли от воды, разошлись в стороны, кровь продолжала понемногу сочиться. Боль была слабой, но неотвязной, ноющей, как зудящий над ухом комар. Гарри долго сидел так, прислонившись спиной к стенке кабинке, и коже на выступавших позвонках тоже было больно.

Он снова провёл пальцем по шрамам:

— Curo.

Шрамы затянулись мгновенно, став розоватыми полосками, змеёй обвивавшими руку от локтя до запястья. Гарри знал, что они останутся надолго, но его это не беспокоило.

Струйки воды ползли по коже, всё время шевеля короткие и редкие тёмные волоски на тыльной стороне предплечья. Так ползают змеи… непрерывно, изгибаясь из стороны в сторону, тихо-тихо…

Теперь он знал, что ему делать с пасхальными каникулами.

* * *

Профессор Флитвик пропищал что-то по поводу необходимости готовиться во время каникул к грядущим экзаменам — Гарри не вслушивался, уже хотя бы потому, что сдавать экзамены не должен был — и отпустил класс. Гарри первым почти выбежал из класса, на ходу поудобнее накидывая ремень сумки на плечо. Позади него послышался чей-то смешок — то ли Малфоя, то ли Забини, то ли обоих вместе.

— На пожар спешишь, Поттер? — крикнул следом Эдриан Пьюси.

Гарри не обратил внимания. Его сжигало лихорадочное нетерпение; скорее претворить план в жизнь, на всю неделю каникул лишиться сомнительного удовольствия смотреть в эти лица. Гарри бежал, перескакивая через две-три ступеньки, лёгкий, как никогда — сумка казалась ему тяжелее его самого — и чувствовал, что всплывает со дна моря дёгтя, медленно, упорно, отталкивается от дна и ловит любую возможность подняться наверх, туда, где воздух и люди…до этого ещё далеко, но туда, кажется, всё-таки можно добраться…

Он толкнул старую высокую дверь и осторожно прикрыл её за собой. Никаких заклинаний накладывать не следовало — это навело бы кого-нибудь на подозрения. Гарри прислушался. Единственным звуком было приглушённое унылое бульканье постоянной обитательницы этого места; хотя она и была старой знакомой Гарри, он всё же не хотел заходить к ней и здороваться — это стоило бы ему потери всей возможной секретности. Гарри подошёл к единственному неработающему крану в туалете Плаксы Миртл, памятному ещё со второго курса, глубоко вдохнул и выдохнул и прошипел:

— Откройся!

Кран засиял, слепя Гарри белыми лучами, и начал вращаться; лучи плясали по стенам и замершему в ожидании Гарри. Раковина исчезла, оставив дыру-вход, и сияние угасло. Гарри спустил ноги в канализационную трубу, перевернулся на живот и, соскользнув чуть ниже, ухватился пальцами за край дыры. Зажмурившись, он шепнул:

— Закройся.

Получилось. Там, снаружи, снова засиял свет, и раковина закрыла обзор, оставив Гарри в глухой темноте. Он еле успел разжать пальцы, чтобы не прищемило, и заскользил вниз по трубе. Толстый слой слизи и грязи смягчил падение.

— Надоело, — решил Гарри вслух, безуспешно пытаясь вытереть краем мантии слизь с очков — мантия была такой же грязной, как и очки, и всё, что требовалось вытереть, только равномернее размазывалось. Он бросил это занятие и вытащил палочку. — Tergeo!

Мантия и очки стали чистыми; грязь из них словно втянулась в палочку. Гарри встал и не спеша пошёл вперёд, помахивая палочкой и повторяя «Tergeo». Пласты слизи, комья грязи втягивались в его палочку, слетаясь к нему со всех сторон. Он повторял это до тех пор, пока не почувствовал сквозь подошвы кроссовок не мягкую слизь, а твёрдый пол.

Две переплетающиеся змеи охотно, как и два года назад, открыли ему проход. Гарри ступил в зал, где в зелёном свете резные каменные колонные отбрасывали чёрные тени, и несто вроде умиротворения охватило его. Тогда, два года назад, ему было совсем не до этого — он хотел спасти Джинни. Теперь он хотел только покоя.

Гарри заставил себя сначала убрать и здесь и только потом, задрав лицо кверху, прищурился и позвал на серпентарго:

— Говори со мной, Слизерин, величайший из хогвартской четвёрки!

Рот статуи открылся, и Гарри снова увидел, как оттуда выползает огромное змеиное тело. Гарри сел на землю и обнял колени руками.

— Зззздравссссствуй, ххоззззяин, — василиск преданно обвил Гарри кольцами, благоразумно оставляя между собой и своим хозяином с метр расстояния. Человеческая плоть была слишком слаба, чтобы выдержать объятия василиска.

— Здравствуй, — Гарри подсел ближе к василиску и опёрся спиной об одно из колец его тела. Чешуя гигантского змея была холодной, и это приятно успокаивало Гарри, у которого в последние две недели был постоянный жар. — Как ты тут?

— Я ссспал. Нужжжно убить кого-нибудь, хххозззззяин?

— Нет, не нужно, — покачал Гарри головой, хотя у него, конечно же, было на примете несколько кандидатур. — Я просто пришёл к тебе.

— Пришшшёл ко мне? — задумчиво повторил василиск. — Ко мне уже большшше тысссячшши лет не приххходили проссссто так…

— К тебе приходил просто так только Салазар Слизерин?

— Да, хххозззяин.

— Слушай, не называй меня хозяином. Зови меня Гарри, хорошо?

Гарри с трудом понимал, как ему удалось перевести своё имя — да и имя Салазара Слизерина, если на то пошло — на змеиный язык, но василиск понял всё без малейшего труда.

— Хххорошшшшо, ххозззяин Гарри.

— А как тебя зовут? Тебя же не называли просто «василиск»?

— Меня никак не называли, — василиск чуть качнул обращённой к Гарри головой, что, по-видимому, должно было служить эквивалентом человеческому пожатию плечами. — Ко мне обращщщщались «ты», если обращщщались.

— Так неправильно, — заявил Гарри решительно. — Даже самый захудалый крысёнок, у которого есть хозяин, имеет имя. Ты тем более должен иметь. Не возражаешь, если тебя будут звать… м-м…

Фантазия Гарри не проявляла большого энтузиазма. Ему отчего-то вспомнились какие-то мимолётные раздумья на втором курсе. А что, идея… и смысл соответствует…

— Хочешь быть Северусом? Скажем, сокращённо будет Севви…

Свежепоименованный Севви был на всё согласен.

— Как ссскажжешшшшь, ххозззяин Гарри.

— Скажи, Северус… тебе не скучно спать здесь? Ты видишь сны?

— Не вижжжу. И мне не бывает ссскучшшно сссспать. Я не осссоззнаю в это время, чшто такое сссскучшшно.

— Мне бы так… — завистливо протянул Гарри.

— Ты видишшшь сссссны, которые бесспокоят тебя, хххозззяин Гарри?

— Вижу, — не стал отрицать Гарри. Из всех существ на свете, которые могли его понять, василиск был самым надёжным, потому что уж он-то никому не выдал бы тайны своего хозяина. Да и понять-то его мог только один человек помимо Гарри, даже вздумай Змеиный Король посплетничать — Том Риддл, ныне мёртвый. — В этих снах я тону в чём-то тёмном и глубоком, оно липкое и вязкое. Мне очень плохо при этом.

Василиск в задумчивости подпёр свой плоский подбородок кончиком хвоста.

— Ссскажжи, ххоззззяин Гарри, ты чшшувссствуешшь голод в посследние дни?

— Нечасто, — признался Гарри. — А что?

— И я чшувсссствую, чшшто ты сслишшшком горячшшш, даже для чшшеловека…

— Ты знаешь, что это всё значит? — нетерпеливо спросил Гарри.

— Мне кажжжется, зззнаю, хххоззяин Гарри…

— Ну так что это? — не выдержал Гарри, когда василиск опять замолк в раздумьях.

— Это яд, хххозззяин Гарри… он копитссся в тебе и убивает тебя медленно. Есссли ты принимал его большшше месссяцссса, это гарантирует твою ссскорую сссмерть… ты чувссствуешшшь сссебя ххужжже, чшшем мог бы, ты теряешшшь ссссон и аппетит, ты не хххочшешшь большшше жжить… ты видишшшь сссны… однажжжды ты утонешшшь в тёмном и липком и не проссснёшшшьссся никогда…Зачшшем ты это делал, ххозззяин Гарри?

— Что делал? — не сразу дошло до Гарри. — Принимал яд, ты имеешь в виду? Я этого не делал! Меня кто-то травил!

Не успел Гарри договорить фразу, как в его сознании «кто-то» было заменено словом «Малфой». Но как он сумел?.. «Против Поттера последний план сколько сил отнял…» Слова Гойла эхом отдались в мозгу Гарри. Пожалуй, это был первый раз в жизни Кребба, когда кто-то придавал значение его словам.

— Это неважжжно, хххозззяин Гарри, — Северус не собирался спорить с Гарри по этому поводу. — Важжно, чшшто ты ссобираешшьссся делать ссс этим…

— Это как-нибудь лечится? — Гарри справедливо решил, что самое ядовитое создание на свете, знающее в ядах толк, должно хотя бы ведать достоверно, что и как лечится.

— Нет, ххозззяин Гарри.

— А если я превращусь в дракона, это поможет? — с надеждой спросил Гарри, отгоняя от себя ту мысль, что отравить его Малфой после того дня в начале марта не мог, потому что Гарри практически ничего не ел и совсем не появлялся в Большом зале, а значит, травил до, как минимум с Рождества. А с тех пор Гарри уже превращался в дракона.

— Нет, хххоззяин Гарри, — Василиск покачал головой. — Этот яд дейссствует на твою ссссуть, а не на тело…

— Так мне что, остаётся только примерить белые тапочки и заказать гроб по росту? — расстроенно буркнул Гарри. Конечно, совсем не так давно самоубийство казалось ему действенным выходом из ситуации… но ключевое здесь не «-убийство», а «само-»!

— Не обяззательно, ххозззяин Гарри, — василиск издал короткий смешок.

— Тогда что делать?

— Этот яд можжжет быть выгнан иззз твоей крови только другим сссмертельным ядом…

— А не всё ли равно, чем травиться? — не понял Гарри.

— Но есссли этот второй сссмертельный яд подейссствует на тебя, но не убьёт, ты будешшшшь здоров… — Северус сделал многозначительную паузу.

Гарри показалось, что кто-то из них двоих двинулся умом. Впрочем, определить, кто именно, было очень сложно, так что Гарри склонялся к товарищескому справедливому варианту «оба».

— Если на меня подействует смертельный яд, но я не умру? Это как так?

— Это, например, есссли я укушшу тебя, хххозззяин Гарри… Ты мой хххозззяин, и я не могу причшшинить тебе вред, но мой яд оссстаётссся дейсственным…

— И что я буду в таком случае чувствовать? — с подозрением уточнил Гарри.

— Только ссслабоссть, хххозззяин Гарри, потому чшшто на борьбу оба яда возззьмут твои сссилы… но есссли ты не ххочшешшь, найди другой ссспоссоб. Быть можжет, он появилссся за то время, чшто я был ззздессь…

Гарри, знавший тему «Противоядия» назубок и прочитавший об этом много дополнительного, в школьную программу не входившего вообще, очень сомневался, что оно появилось. В последние века наука зельеварения в отношении ядов и противоядий развивалась по двум путям: изобретение, во-первых, новых ядов, действующих как можно быстрее, чтобы травимый не успел ничего распознать и вовремя очухаться, как это случилось с Гарри, и, во-вторых, превентивных мер к ним же, а вовсе не к старым медлительным и верным методам. Ведь не подскажи Гарри василиск, что делать, в школьном душе наверняка валялся бы труп вскрывшего себе вены Гарри Поттера… Морщась по привычке, Гарри потирал виски кончиками пальцев, стимулируя дававший в последние дни сбои мыслительный процесс, и только две минуты спустя понял, что голова, оказывается, не болит. С того самого момента, как он закрыл за собой вход в Тайную комнату.

Гарри готов был вознести любые благодарственные молитвы Салазару Слизерину, догадавшемуся экранировать свою Комнату от ментального мусора. Может, у основателя змеиного факультета были те же проблемы, что и у Гарри, и он ходил сюда отдохнуть от чужих эмоций?

— Ты можешь сделать это прямо сейчас?

— Да, ххозззяин Гарри, — василиск склонился над услужливо подставленной рукой Гарри — той самой, что со шрамами в виде спирали — и слегка вонзил кончик одного из чудовищных, во всю руку Гарри, зубов в легко поддавшиеся кожу и плоть. Гарри чувствовал запах яда — жгучий, щекочущий ноздри. Несколько тёмно-фиолетовых капель выползло из раны, протиснувшись между зубом и кожей, и стекло вниз, на пол. Больно почти не было — во всяком случае, по сравнению со всем тем, что он пережил с начала марта, это были сущие пустяки.

— Всссё, — Северус отстранился.

Ранка была совсем небольшой, но не закрывалась; плоть внутри была лиловой, пропитанной ядом. Гарри с любопытством наблюдал, как она розовеет, а яд постепенно уходит, впитываясь всё глубже и глубже.

«Ну уж если я и теперь не сдохну, то вообще никогда не сдохну. Я буду вечно жить и мучиться».

— Теперь мы ссвяззаны, ххозззяин Гарри.

— Что ты имеешь в виду?

— Я пробовал твою кровь. Ты содержишь в сссебе мой яд, который никогда не уйдёт иззз тебя. Теперь я никогда не подчинюссссь другому змееусссту, пока ты жжжив.

— Он никогда не уйдёт из меня? Почему?

— Потому что мой яд сссмертелен. Единссственное, что можжет выжжечшшь мой яд иззз крови, это ссслёззы феникссса… но тебе это не нужжжно, потому чшшто ты мой ххозззяин, и я не могу причшинить тебе вред. Но любой другой яд будет изззгнан изз твоей крови моим.

— А ты собственник, как я погляжу, — ухмыльнулся Гарри, поудобнее вытягивая ноги — его начало клонить в сон.

— Ессть такое дело… — признал Северус, сворачиваясь вокруг Гарри чуть потуже.

— Ты когда-нибудь был связан так с кем-нибудь?

— Да, ссс тем, кого ты назззываешшь Сссалаззаром Ссслизззерином. Но он умер так давно, чшшшто я зззабыл, как это бывает.

— А тебе… нравится быть связанным? — встревожился Гарри. — То есть, если ты не хочешь от меня зависеть, мы можем найти способ избавить тебя от этого…

Василиск тихо рассмеялся, если к раздавшемуся шипению и слабому хрипу можно применить данное слово.

— Ты лучшшший ххозззяин изз всссехх, чшшто бывали со мной, ххоззяин Гарри. Я ххочшшу зависсеть от тебя. Такие, как ты — редкосссть…

— Почему?

— Потому чшшшто ты огонь и лёд, — невнятно ответствовал василиск. Гарри подумалось, что василиски должны быть в родстве с призраками — Кровавый барон имел привычку изъясняться точно так же загадочно. Как правило, доходило до Гарри всё подобное лишь постфактум, так что в этот раз он даже не стал просить объяснений.

Вместо этого Гарри зевнул и свернулся калачиком, улёгшись боком и головой на бок василиска.

— Я посплю тут у тебя, Северус, хорошо…

Василиск прошипел что-то утверждающее, но Гарри уже не слышал. Ему снилось, как он тонет в чёрном липком море, и зовёт на помощь, и чьи-то руки, много сразу, вытягивают его на берег, и дают чистой воды, и обнимают, и усаживают на мягкое и тёплое лицом к солнцу — и Гарри готов был подтвердить под любой присягой, что таким ласковым, таким нежным, таким целительным солнце ещё не бывало никогда…

Он чувствовал себя слабым; его можно было в этот момент оттирать с пола тряпкой, потому что сам себе он напоминал жидкое желе. Голова болела — не от чужих эмоций, а просто болела.

— Пить не пил, а всё равно болит, зараза, — пожаловался Гарри в пространство и открыл глаза.

Перед глазами была крупная ядовито-зелёная чешуя. Гарри даже опешил вначале, а потом всё вспомнил.

— Северус… привет… сколько я спал, что всё тело так ломит?

— Чшшетыре дня, ххозззяин Гарри, — василиск, казалось, не менял позы с тех самых пор, как Гарри заснул.

— Так долго?! Как у меня только не отвалилось что-нибудь, — Гарри, морщась, массировал затёкшее плечо, которое по всем законам медицины должно было отсохнуть совсем за четыре дня без кровообращения.

— Я разззбудил бы тебя, есссли бы тебе угрожжала такая опасссноссть, — с достоинством встрял Северус в риторический обмен Гарри репликами с самим собой.

— Ага, спасибо… — Гарри потянулся; впервые в его жизни после этого какие-то кости захрустели, и ему показалось, что позвоночник, до тех пор пребывавший в несколько смещённом некомфортном состоянии, плавно встал на место. Рана на руке, как выяснилось, затянулась сама собой, и шрамы, оставшиеся с помрачнения мозгов в душевой, стали белыми, словно застарелыми. — Чёрт, мне так хорошо…

Гарри прикинул на пальцах, сколько ещё может оставаться здесь до того времени, как пора будет возвращаться на занятия, и получилось около трёх с половиной дней. И можно будет выйти, а потом сразу пойти на занятия — Гарри хотелось свести встречи с людьми до минимума. В компании василиска ему было куда как лучше. Разве что в компании Сириуса было так же хорошо. Но Сириус ясно предупредил Гарри, чтобы последний не бегал постоянно навещать ту уединённую пещеру, а василиск никаких претензий и требований не предъявлял…

И оставалось ещё несколько моментов, которые Гарри, пожалуй, мог прояснить для себя только здесь.

— Северус, скажи, пожалуйста… два года назад, когда ты попробовал мою кровь… что такого ты в ней распробовал, что заставило тебя подчиниться? И предыдущих хозяев ты так же распознавал?

— Впервые сссвою кровь мне сспецссиально дал Сссалаззар Сслизззерин, но я попал к нему ужжже взззроссслым и до этого пробовал кровь ххозззяев, — задумчиво начал василиск, кажется, отнесшийся благосклонно к идее поговорить по душам. — Хххоззяина можжно расспоззнать только так… ххозззяев мало… дажжже не кажждому змееусссту я бы подчшшинилссся… я — Ззмеиный Король!

Жёлтые огромные глаза на миг вспыхнули властностью и гордостью, но тут же погасли; очевидно, василиск мог себе позволить такое поведение только со змеями, но никак не с хозяевами.

— Тот, кто можжет мной повелевать, должжен не только говорить на сссерпентарго, но и быть рожждённым для великихх дел. Кажжждому ссудьбой даётсся орудие по сссиле, и я — орудие для техх, кто можжет повессти мир по иному пути… это — моя ссудьба. Сссалаззар Ссслиззерин совершшал великие дела. Его потомок Том Риддл совершшшал их.

— Но… то есть тебе всё равно, кому подчиняться? Это необязательно должен быть потомок Слизерина, я имею в виду, просто этот человек должен уметь говорить с тобой и совершать великие дела? — Гарри казалось сомнительным именно это звено цепочки. И дар к серпентарго-то у него не свой, а Вольдеморта — любезно разделенный на двоих, так сказать. И никаких великих дел он пока не совершил… всё больше мелких и подлых.

— Сссалаззар Сслиззерин пыталссся ссовершшить обряд, чшштобы навеки привяззать меня к сссвоим потомкам… — василиск задумался, полуприкрыв глаза. Гарри терпеливо ждал. — Я не ззнаю, ссработало ли это, потому чшшто единссственным поссле него был Том Риддл. Хотя он и был потомком Сссалаззара Ссслиззерина, он такжжже отвечшшал всссем уссловиям.

— А ты можешь определить, являюсь ли я его потомком? — Гарри выпалил этот вопрос одним духом и замер, ожидая ответа.

Василиск задумался ещё основательнее, слегка склонив голову набок. Гарри подумалось, что в такой пасти он поместился бы целиком. Пожалуй, ему чертовски повезло тогда, два года назад. Хотя как знать, как знать…

— Да.

— Да — можешь, или да — являюсь?

— И то, и другое, ххозззяин Гарри.

Гарри молча кивнул. «Ой, бли-ин…»

— Значит, я потомок Тома Риддла, — мрачно подытожил он сам для себя. — Зашибись…

— Нет, — неожиданно возразил Северус. — Ты не его потомок, ххоззяин Гарри. Ты — потомок Ссслаззара Ссслиззерина, но это не единссственное, чшшто можжно прочшшесссть в твоей крови…

— Выкладывай, какие там ещё сюрпризы, — обречённо вздохнул Гарри.

— Я не ззнаю, ххозззяин Гарри. Эти вкусссы не были мне зззнакомы до тебя.

— Собрались как-то раз Основатели вместе, — мрачно пробубнил Гарри себе под нос, поддавшись порыву несмешного чёрного юмора и цинизма. — И решили они побухать как следует. И в результате появился я, Наследник всех четверых, ибо спьяну оргию устроили они, а потом, на трезвую, но похмельную голову в будущее переправили меня и оставили на попечение Томми Риддла — Салли за своего потомка сам ручался! А тот, нехороший, возьми да и дай мне в сердцах в лоб Авадой — ну не умел за детьми капризными ухаживать, сердешный, не по нему занятие было, вот мир завоевать, это да, это он всегда готов, только позовите…

Северус осторожно вмешался:

— Чшшто ты такое говоришшь, ххозззяин Гарри?

— Чушь несу, Севви, не обращай внимания, — Гарри махнул рукой, встал и прошёлся по залу, разминая мышцы. Мышцы слушались, но с такой слабой отдачей, словно он раз пятый или шестой в жизни ходил самостоятельно; Гарри не падал, позорно запутавшись в собственных ногах, только потому, что к хождению у него всё же была устоявшаяся привычка.

— Ну, есссли ты так говоришшь, — с сомнением протянул василиск, чьими хозяевами до сих пор были люди взрослые, со сформировавшимися характерами, не пускавшие на ветер слов. Ну, разве что, слова «Авада Кедавра» на ветер пускать доводилось... Впрочем, от этого уже никто не застрахован.

Гарри кивнул и заходил по залу интенсивней. Осенние мухи, должно быть, чувствовали себя раза в три-четыре бодрее Гарри, но он не сдавался. Если у мух выбора не было, то у него как раз имелся. И проводить в валянии на полу оставшиеся три дня Гарри не собирался. Ему было жаль только, что здесь негде умыться и нет смены одежды; Гарри даже прикинул, не слазить ли за всем необходимым наверх, но расценил план, как слишком опасный. Наверняка его отсутствие уже заметили; тот же Снейп, не дождавшийся Гарри на отработку, непременно заметил.

Северус скользил рядом; его голова была на уровне талии Гарри; как бы Гарри ни спотыкался, как бы ни менял скорость движения, выбившись из сил или отдохнув, Северус не отставал ни на шаг и не опережал Гарри ни на дюйм. При всём этом василиск двигался плавно, без рывков; Гарри искренне позавидовал такому умению владеть своим телом и решил за эти три дня научиться хотя бы подражать этой плавности.

Три дня пролетели чересчур быстро, по мнению Гарри; он ходил, делал разминку, пил чистую воду, наколдованную им самим, тренировался в заклинаниях — он был уверен, что заклинания, произнесённые в Тайной Комнате, не регистрируются нигде и никак. Бесконечные разговоры с Северусом. Правда, Гарри понимал далеко не всё; он выяснил за эти дни, что не так уж хорошо знает серпентарго, как думалось. Либо же эти слова и по-английски были бы ему непонятны, потому что Северусу было ведомо куда больше, чем всей библиотеке Хогвартса. В конце концов, он прожил на этом свете не одну тысячу лет; четырнадцать выглядели на фоне этой махины жалкой песчинкой.

У Гарри до сих пор не укладывался в голове факт о своём «хозяйствовании». Древнее, мудрое, смертельно опасное существо, Змеиный Король (Король — это вам не хухры-мухры, это не какой-нибудь захудалый дворянчик вроде анаконды, да) — и подчиняется беспрекословно бестолковому четырнадцатилетнему мальчишке. Что-то неправильное было в этом, и Гарри даже подозревал, что отлично знает, что именно. Однако же, Северусу всё казалось единственно верным, и Гарри не спорил попусту. Не из страха (говоря начистоту, дракон имел все шансы победить василиска в схватке, если что), а потому, что он вообще не любил спорить.

А ещё Гарри думал. Вообще-то, это занятие отнюдь не было новым для него, но за эти три дня он передумал столько всего и так интенсивно, что оставалось только удивляться, как у него ещё мозги из ушей не полезли, вскипев.

Конечно же, он думал и о крови, о своём «Наследии», о Салазаре Слизерине, о словах Шляпы на его распределении — Гарри до сих пор помнил каждое её слово наизусть, словно этот краткий мысленный разговор отпечатался у него где-то на обратной стороне лба, в постоянной досягаемости.

Но всё это было на самом деле не так уж и важно. Самым важным Гарри представлялось отделить фальшивые жемчужины от настоящих; иными словами, определить, сколько было искренности в том, что он чувствовал, изнасиловав Забини. Северус был истерзан вопросами на тему этого медленного яда, его действия на психику и тело, последствий, симптомов и прочего, и прочего. Исходя из слов василиска, Гарри решил, что яд усиливал интенсивность эмоций и заставлял дни сливаться в одно бессмысленное серое варево. Главной целью этого яда было довести травимого либо до самоубийства не от чувства вины, а от бесполезности и беспросветности жизни вообще, либо до смерти от голода или жажды, кому как… На тело яд не действовал никак, только рушил психику, ломал её, превращал в нечто совершено неудобоваримое, замыкал травимого в мирке воспалённого мозга, наедине с худшими снами, острым чувством безнадёжности и бессмысленности и невыносимой, похожей на ломку наркомана тягой к смерти, как к поворотному пункту, способному изменить хоть что-нибудь.

Наслушавшись василиска, Гарри только поражался тому, что сумел прожить со всем этим почти месяц. Ему полагалось сломаться куда раньше. Возможно, положительную роль здесь сыграл весь фактор предыдущей боли, которой Гарри успел нахлебаться по самое не хочу; ну, должна же была быть в конце концов хоть какая-то польза от неё.

Но самым безошибочным критерием являлись теперешние чувства Гарри, которые он испытывал не под воздействием яда или чужих эмоций. Он чувствовал глубокое раскаяние и считал, что ничто не может оправдать эту мерзость; Гарри не собирался просить у Забини прощения — хотя бы потому, что вряд ли последнему эти извинения были нужны. Не требовалось их и самому Гарри. Он был уверен, что, даже если его простят со стороны, сам он не простит себя никогда. Одним из его худших ночных кошмаров оставался тот монстр в зеркале Еиналеж, убивший всех и пошедший своим путём. Гарри надеялся, что никогда не нагонит этого маньяка по дороге.

Однако самоубиваться он не собирался больше; да и дни представлялись ему теперь вполне терпимыми, не хуже прежних. Разве что Гарри сделал себе в уме ещё одну пометку о том, за что стоило мстить Малфою.

Месть будет… но сначала её следовало хорошенько обдумать. Гарри не сомневался, что может подождать даже пару-тройку лет.

Три дня пролетели, и Гарри, оголодавший, обретший снова изящество походки и перенявший у Северуса змеиную плавность жестов, заставил себя прийти к ходу наверх. Не хотелось ужасно… но первым уроком, насколько Гарри помнил, должен был быть Уход за магическими существами, и огорчать Хагрида не хотелось. Тот и так наверняка огорчён пропажей Гарри Поттера — если, конечно, ему об этой пропаже сообщили.

Северус снова мирно спал в своём убежище в статуе, и Гарри, прежде чем снова распрощаться с василиском на неопределённый срок, долго обнимал того, говорил всякие добрые малозначащие вещи и признавался, как будет скучать. Василиск соглашался со всем, и Гарри отправился наверх с лёгким сердцем — быть тяжёлым ему теперь, когда Гарри в свете избавления от яда блаженствовал и любил весь мир, было бы крайне трудно.

Плакса Миртл была на этот раз у раковин; она висела где-то в воздухе над ними и сосредоточенно пялилась на ту единственную, что открывала вход в Тайную Комнату.

— Привет! — сообщила она Гарри, пока он умывался над работающей раковиной и наскоро полоскал рот. — Ты знаешь, что все тебя ищут? Ты зачем туда ходил? Там же василиск!

— Теперь знаю, спасибо… — Гарри поправил палочку за поясом и похвалил себя за предусмотрительность — произнести Deletrius прямо в Комнате было безопасно, в отличие от того, как это подействовало бы на администрацию школы, отразившись в списке регистрируемых. — Потом как-нибудь поболтаем, ладно, Миртл? Я сейчас очень, очень спешу.

Не дожидаясь ответа, Гарри вылетел из затхлого туалета.

Он съезжал по перилам вниз, скакал на одной ножке по пустынным коридорам, беспричинно хохоча и размахивая сумкой, сделавшейся за эту неделю ещё тяжелее. Выйти во двор оказалось проще простого — даже обычно бдительного Филча не было поблизости, и Гарри стремглав пронёсся через весь двор, спеша найти хижину Хагрида.

Он не старался не опоздать — знал, что в любом случае опаздывает; не старался кого-то впечатлить, потому что до этого ему не было совершенно никакого дела. Он бежал оттого, что был счастлив неимоверно, и счастье это ширилось в нём и ширилось, грозило разорвать его на части, но пока только приподнимало над землёй, раздувало его, как воздушный шарик. Счастье солнца, счастье свободы, счастье чистого воздуха.

Он бежал, перепрыгивая с разбегу через немногочисленные лужи, и солнце грело растрёпанную макушку; иногда Гарри ухитрялся не касаться земли, и мягко толкавший в спину ветер поддерживал его, не давал упасть, и так безумно, безумно, безумно прекрасно было снова хотеть жить, снова быть, возродившись к жизни, как феникс.

— Добрый день, профессор Хагрид! Извините за опоздание, можно присоединиться к группе? — звонкий, ликующий непонятно из-за чего голос Гарри Поттера перекрыл все остальные шумы.

Все обернулись. Каменно-кислые физиономии разом сменили выражения; кто-то просиял, кто-то был всерьёз расстроен или зол, кто-то удивлён до глубины души, но без реакции от каждого Гарри не остался.

— Гарри?! — Хагрид был заплакан, борода была измята в дым, голос его был хриплым. — Гарри!!

«Ох-х…». Приветственные объятия Хагрида можно было только перетерпеть. Гарри кое-как высвободился из рук Хагрида и отступил на шаг. Ему казалось, его сейчас унесёт ветром далеко-далеко, и он покрепче уцепился за сумку, чтобы та, довольно тяжёлая, послужила ему якорем.

— Я, он самый, — неловко пробормотал Гарри.

— Гарри, где ж ты был всё это время? — «так у него из-за меня глаза красные?..»

— Я… болел.

— А чего ж тебя нигде не могли найти-то? Чего с тобой случилось? — Хагрид расцветал на глазах, начисто забыв об уроке.

Гарри замялся.

— Мне стало плохо там, где никто не ходит, — обтекаемо выразился он, уверенный, что замок обыскали сверху донизу, прочесали Запретный лес, Хогсмид и окрестности, и резонно спросят, где это ему так неудачно поплохело.

Хагрид, кажется, подозрительностью не отличался, или просто слишком рад был видеть живого и здорового Гарри, чтобы задаваться каверзными вопросами.

— Ну теперь-то ты в порядке, Гарри, да? — с надеждой спросил Хагрид, смотря на Гарри, как на оживший сон, всё ещё не веря, что уже оплаканный Мальчик-Который-Оказывается-Опять-Выжил здесь, смущённо и приветливо улыбается и поправляет очки.

— Да, Хагрид, всё просто отлично, — Гарри утешительно коснулся руки Хагрида.

— Ну тогда это… тогда урок продолжим, — спохватился Хагрид, вспомнив, что они тут не просто так, а по делу. — Гарри, приходи сегодня, коли сможешь, поговорим, ладно?

— Хорошо, — кивнул Гарри и присоединился к четвёртым курсам Гриффиндора и Слизерина.

Сегодня Хагрид привёл на занятие несколько жеребят единорога; видимо, в эти дни ему было не до новых чудищ. Жеребята были переливчато-золотыми, и у Гарри дыхание перехватило от восторга.

— Их легче заметить, чем взрослых, — рассказывал Хагрид. — Серебряные они становятся года в два, а рожки отрастают примерно в четыре. А чисто белые они не станут, пока полностью не повзрослеют, это примерно в семь. Детёныши, они подоверчивей... и против мальчиков не так, как взрослые... идите сюда поближе, можете их погладить... дайте-ка вот им сахарку...

В основном вокруг жеребят толпились восхищённые девочки, закармливая несчастных животных сахаром в промышленных количествах, а мальчики наблюдали. Гарри, сунув руки в карманы и полуприкрыв глаза, смотрел в отчаянно голубое небо, но боковым зрением всё равно замечал шевеление однокурсников.

Они были удивлены. Действительно удивлены. Особенно Малфой. Гарри встретился взглядом с серебристо-серыми глазами и чарующе улыбнулся; вроде бы вежливо, даже шарма вложил щедро — но Малфой попятился, глаза как-то остекленели, розовые губы мелко задрожали.

Понятливый мальчик. Хотя и избалованный слишком, что есть, то есть.

«П

«Капут» не может передать всю глубину ситуации.

Рой Аксенов, «Шандор /Fandango/».

На следующий урок Гарри попасть не удалось — явился Снейп, ещё более мрачный и немытый, чем обычно, и жестом велел Гарри следовать за ним. Как выяснилось, к директору. Ну, ясное дело.

— Здравствуй, Гарри, мальчик мой, — глаза Дамблдора были мудро-печальны. — Присаживайся. И ты, Северус, тоже.

— Спасибо, директор, я постою, — отвергнул эту идею Снейп.

Гарри сел в мягкое кресло, почти утонув в нём.

— Лимонную дольку?

— Нет, сэр, спасибо, — покачал Гарри головой. После недельной голодовки ему было бы достаточно плохо, начни он есть сладости. Пусть даже мармелад… так или иначе, это было бы чересчур для изнурённого организма.

— Как пожелаешь… Итак, Гарри, как ты, возможно, догадываешься, мне хотелось бы знать, где ты был во время пасхальных каникул.

Чистосердечное признание имело слишком много минусов и слишком мало плюсов, чтобы Гарри сподобился его сделать.

— Мне стало плохо, я потерял сознание… а потом долго лечился.

Белыми нитками было всё это шито, и Гарри знал, что всем троим присутствующим — или четверым, включая Фоукса — было это абсолютно ясно.

— Где же тебе стало плохо, Гарри? И почему ты не пошёл к мадам Помфри, чтобы вылечиться?

— Я… не помню точно. Где-то в Хогвартсе, — принялся Гарри вешать на уши директора плохо проваренную лапшу. — Я упал в обморок, как тогда, на трансфигурации… а потом очнулся, очки где-то упали, ничего не вижу, место опознать не могу, головой ударился, и она так болит… Я вспомнил всё, что знал из лечащих заклинаний, ну знаете, всякую мелочь общего порядка, вроде Curo, и стал лечиться. Палочка моя была при мне. Я долечился, и пошёл куда-то… откуда-то… потом бродил, бродил по коридорам, зашёл в туалет Плаксы Миртл и заснул там. Потом проснулся, умылся и пошёл на занятия. Ну, я уже хорошо себя чувствовал.

Скептицизма на лице Снейпа хватило бы на весь Хогвартс, и ещё осталось бы для Дурмстранга с Шармбатоном.

— Гарри, не мог бы ты указать хотя бы приблизительный путь к тому месту, где ты был все эти дни? — директор отечески заботливо улыбался, но взгляд ярко-голубых глаз был тяжёл и холоден, как кувалда. Дамблдор подозревал, но не мог быть уверен. Несомненно, упоминание о туалете Плаксы Миртл не могло не вызвать в его памяти ассоциацию с Тайной Комнатой Салазара Слизерина. — Видишь ли, у меня, как у директора, есть особая карта, на которой отображаются ученики Хогвартса… вроде твоей. Тебя не было на ней. Тебя не было нигде на территории школы.

— Эм… — дело пахло тухло, и Гарри решил уйти в глухую несознанку. Если что, Империо на него не подействует, он не расскажет правду… — Видите ли, все эти дни в моей памяти, как в тумане… я не могу ничего толком вспомнить с того момента, как проснулся в туалете Плаксы Миртл…

— И, едва проснувшись, еле оправившись от тяжёлой болезни, Вы поспешно отправились на Уход за магическими существами, — вставил Снейп голосом столь сладким, что Гарри затошнило.

— Именно так, — Гарри старательно заулыбался и кивнул. Если они примут его за идиота, тем лучше.

Но они, к сожалению, были слишком умны, чтобы принять его за того, кем он не был. Возможно, они даже больше него самого знали о том, кем он являлся на самом деле.

— Странная история, Гарри, — директор встал и принялся собственноручно возиться с чайником и чаем. — Ты отказался от сладостей, Гарри, быть может, хотя бы просто выпьешь чаю?

Жидкость не помешала бы Гарри сейчас; он согласился.

— Что ж, мой мальчик, я думаю, после уроков тебе стоит зайти к мадам Помфри и провериться у неё, — вновь заговорил директор, вручив Гарри чашку с горячим чаем; пальцы Гарри были холодными, и он грел их о бока чашки, гладкие, керамические, разрисованные какими-то листиками-цветочками.

— Совершенно с Вами согласен, сэр, — Гарри надеялся только, что мадам Помфри не станет брать кровь на анализ. Если она обнаружит там яд василиска, хай поднимется страшный.

— Что ж, как ты чувствуешь себя теперь?

— Вполне хорошо, спасибо, сэр, — Гарри обхватил губами толстый край чашки и глотнул немного, подержал чай на языке, смакуя.

Чай был травяной. Но была в нём ещё одна резкая нотка, к которой травы имели отношение весьма косвенное. Гарри помнил эту нотку с прошлого года, с тех самых пор, как рассказывал Дамблдору о встрече с Сириусом.

Терять времени было нельзя.

Усилием воли Гарри заставил своё горло сжаться, дёрнулся, уронил чашку и буквально выпал из кресла на колени, издавая не принятые в приличном обществе звуки. Он опустил голову достаточно низко, чтобы стороннему наблюдателю казалось, что он усердно зажимает себе рот руками; на самом же деле Гарри двумя пальцами с силой надавил себе на корень языка.

Его вырвало желчью и чаем с Веритасерумом прямо на ковёр в кабинете директора. Портреты шумно возмущались; в ушах у Гарри звенело, в глазах плыло.

— П-простите, — выдохнул он, ловя воздух губами. — Я… я не хотел… Tergeo!

Рвота втянулась в палочку Гарри. Во рту поселился отвратительный привкус, но оно того стоило.

«Он думал, я Веритасерума не распознаю? Во-первых, сам же меня поил им год назад… во-вторых, не такой уж я тугодум в Зельях. Впитаться Веритасерум не успел… и пить что-то из рук Дамблдора я больше не буду».

— Мне, наверно, всё ещё плохо… простите… — Гарри кое-как встал. — Мне стоит пойти к мадам Помфри прямо сейчас…

— Да, Гарри, — вполне мирно согласился директор. — Тебе действительно плохо, отложим разговор на потом. Северус, останься, пожалуйста. Я думаю, Гарри без труда дойдёт до больничного крыла.

Гарри вышел на винтовую лестницу; дверь за ним закрылась.

Хмм…

Мантия-невидимка, как и прочие немногочисленные ценные вещи Гарри (за исключением одной только метлы), хранилась в сумке Гарри с того самого последнего учебного дня перед пасхальными каникулами. И сейчас был просто исключительный случай для того, чтобы использовать её с толком.

Дверь Гарри приоткрыл совсем немного, на щелочку с волосок. Этого хватило, чтобы услышать голоса.

— Почему бы Вам просто не напоить его Веритасерумом, Альбус? — сердито вопрошал Снейп, сопровождая свои слова звуком шагов и шорохом мантии. — Просто и прямо… мальчишка так обнаглел, что даже не потрудился сочинить сказочку поправдоподобней!

— Боюсь, мы теряем его, Северус, — со светлой грустью отвечал Дамблдор. — До сих пор мне ведомо было о каждом шаге Гарри… даже если это был шаг с Астрономической башни… теперь же и я не знаю, где он был в течение этой недели…

— С Астрономической башни? — Снейп резко остановился. — Он что, хотел покончить с собой?

— О да… к счастью, он превратился в дракона вовремя, и моё вмешательство не понадобилось…

— Но… почему? Чего ему не хватает?

— Это личное дело Гарри, Северус. Быть может, он расскажет тебе сам, если спросишь.

Выразительный фырк без слов дал понять, что Снейп думает о доверительной беседе с Гарри Поттером.

— Тем не менее, Альбус, зачем Вы с ним так миндальничаете? Мальчишка совсем отбился от рук…

— Не нужно так остро реагировать на естественную ершистость юности, Северус, — успокаивающе почти замурлыкал директор.

— Так или иначе, Альбус, меня это беспокоит. Давайте всё же дадим ему Веритасерум.

— Северус, применять Веритасерум к ученикам негуманно, — с мягкой укоризной напомнил директор Снейпу. — Это не тот педагогический метод, которым нам следует руководствоваться.

— Хорошо, хорошо… но я всё ещё не понимаю, почему Вы даже не стали расспрашивать его как следует, а отправили к Поппи!

— Видишь ли, Северус, мальчик мой, Гарри не расположен сейчас рассказывать. К тому же вполне возможно, что он действительно плохо помнит эти дни. Поппи, думаю, без труда установит это.

Снейп вздохнул.

— Вы слишком мягко к нему относитесь…

— Отчего бы и нет, Северус? Гарри в свои юные годы пережил столь многое, что только естественно благоволить к нему немного больше, чем его собственная судьба.

— Вы о пророчестве? Действительно, трудно быть к нему более жестоким, чем это…

— Но довольно слов, — оборвал Снейпа директор. — Иди сюда, Северус.

При звуке поцелуя Гарри аккуратно прикрыл дверь и сбежал вниз по лестнице, стараясь касаться каменного пола как можно бесшумнее.

Мадам Помфри, дай ей Мерлин всяческих благ, не стала брать у него кровь — только помахала над ним палочкой, диагностируя истощение и прочие несмертельные, но неприятные вещи, и напоила его множеством лечебных зелий. Если она и устанавливала как-то степень целостности его памяти, то он никак этого не заметил.

Он остался в лазарете на ночь, и, когда пришло время засыпать, по привычке окружил кровать Locus Singularis.

Спалось ему хорошо.

* * *

В чём Гарри нуждался — так это в хорошем плане действий. Он готов был ждать несколько лет, прежде чем отомстить, но эта месть должна была быть стоящей того, что ему причинили. И Малфой бледнел всякий раз, натыкаясь взглядом на Гарри, совершенно напрасно. Гарри был настолько счастлив возможностью не думать всерьёз о самоубийстве, что только благодушно ухмылялся в ответ, не собираясь прямо сейчас вытаскивать палочку и произносить одно за другим заклятия, расцененные законом как Непростительные. Правда, почему-то, чем благодушнее была ухмылка, тем бледнее делался Малфой. Возможно, он решил, что Гарри уже перешёл грань обычной злости и всерьёз ступил на тропу войны. Если так, он был прав. Но говорить ему об этом Гарри не собирался.

Солнечный апрель сменился жарким маем, а Гарри всё продолжал порхать по Хогвартсу, иногда не касаясь пола. Полученного от нежданного излечения заряда хватило надолго; каждое утро он встречал с радостью и благодарностью за то, что оно есть, и оно такое, какое есть — с ярким солнцем, с прохладной водой в ванной, с мягким ворсом ковра, со свежевыстиранной эльфами мантией, со сладким тыквенным соком и хрустящими тостами. Учёба давалась играючи, слизеринцы с заметной опаской сторонились его. Всё было не так уж плохо, как могло бы.

— Где ты был все эти дни? — на вопрос Олега тоже нужно было что-то ответить. Несколько дней Гарри ухитрялся переводить разговор на другие рельсы; может быть, не так уж изящно и непринуждённо, как надо бы, но вполне действенно. Но теперь Гарри не видел никакой возможности не ответить,

— Я хотел отдохнуть от всех.

— И от меня?

— От всех остальных, — исправился Гарри, улыбаясь.

Близнецы смотрели на него из-за гриффиндорского стола с тревогой. Они чуяли беду, Гарри чувствовал это, и беспокоились за него. Ему так и хотелось подойти к ним и заверить их в том, что всё отлично… но он только опускал глаза к тарелке, сам не зная, почему.

— Ты похудел…

— Я очень мало ел, — пожал плечами Гарри, накладывая себе ещё овсянки.

— Тогда сиди и ешь сейчшас, — вздохнул Олег, подливая себе сока из кувшина.

— Слушаюсь и повинуюсь, — Гарри ухмыльнулся.

— Вот всегда бы так, — невозмутимо заметил Олег.

Гарри от смеха подавился овсянкой и долго кашлял, пока Олег не направил на него палочку и не сказал:

— Anapneo.

— Спасибо, — отдышавшись, сказал Гарри.

— Вы двое смотритесь, как флиртующая влюблённая парочка, — не без ехидства заметил Сергей Поляков.

— А если и так, то у тебя с этим какие-то проблемы? — золотые глаза вперились в насмешника.

— Никаких, — поспешно открестился тот.

— Вот и прекрасно, — подытожил Олег.

Гарри хихикал, старательно ковыряя овсянку.

* * *

В девять вечера двадцать четвёртого мая чемпионов собрали на квиддичном поле Хогвартса, чтобы объявить, в чём будет заключаться третье испытание. В холле Гарри столкнулся с Седриком Диггори.

— Привет. Ужасно выглядишь.

— Это был комплимент? — фыркнул Гарри.

— Констатация факта, — Седрик чуть улыбнулся. — Слушай, я всё хочу спросить…

— Спрашивай.

— Почему ты избегаешь меня? Я как-то тебя обидел?

От неожиданности Гарри споткнулся на ровном месте. Седрик вовремя поймал Гарри под руку и помог вернуть вертикальное положение.

— Ну так почему?

— Э-э… — Гарри оказался в очень и очень затруднительном положении. Врать Седрику он не хотел, сказать правду не мог. — Я не избегаю тебя. Честно.

— Тогда как назвать то, что при виде меня ты прячешься в ближайшем коридоре, а когда я заворачиваю туда специально, чтобы поговорить с тобой, там никого не оказывается? — Седрик выглядел обиженным.

Гарри стало стыдно. По-настоящему стыдно. О себе он подумал, решив, что недостоин общаться с людьми, которым дорог.. а о них кто думать будет? И никакой психотропный яд ничего не извиняет!

— Седрик… прости, пожалуйста, если я заставил тебя так подумать. Ты… ты мне дорог, правда, и мне очень жаль, если я как-то тебя обидел.

— Хей, надеюсь, ты в меня не влюблён? — повеселевший Седрик шутливо пихнул Гарри локтем в бок.

Гарри пихнул в ответ, и они толкались так ещё минут пять подряд, что вызвало у обоих волну смеха.

— И не надейся, место моей любви занято! Но в моём сердце ты всё равно будешь жить вечно!

Эта фраза заставила обоих согнуться пополам от смеха. Так что на квиддичное поле оба пришли с улыбками до ушей. Олег и Флёр были уже там, равно как и Бегмен.

Поле было обезображено. На нём выстроили длинные низкие стены, пересекающиеся между собой и расходящиеся во всех направлениях. Это были кусты. Лицо Седрика вытянулось, когда он представил себе квиддич над этим полем. На него же перед матчем ногами выходят… полкоманды непременно переломает ноги!

— Ну, как вам? — радостно поинтересовался Бегмен. — Хорошо растут, правда? Хагриду бы ещё месяц, и они стали бы двадцатифутовой высоты. Не бойтесь, как только Турнир кончится, ваше квиддичное поле сразу же вернётся к своему обычному виду! Ну, вы уже догадались, что мы здесь строим…

Повисло молчание.

— Лабиринт, — утвердительно сказал Олег.

— Точно! — с энтузиазмом вскричал Бегмен. — Лабиринт. Третье задание на самом деле очень простое. Кубок Огня будет помещён в центр лабиринта. Чемпион, дотронувшийся до него первым, получит высший балл.

— Нам п’осто нужно п’ойти че’ез лаби’инт? — переспросила Флёр.

— Там будут препятствия, — восторженно уточнил Бегмен, покачиваясь на пятках. — Хагрид посадит туда кое-каких... существ... потом ещё, вам встретятся заклятия, которые нужно будет снять... ну и всякое такое, сами понимаете. И вот ещё что: чемпион, лидирующий по количеству баллов, войдёт в лабиринт первым. — Бегмен улыбнулся Гарри. — Затем пойдёт мистер Диггори… потом мистер Крам, а следом — мисс Делакур. В то же время, у каждого будет шанс побороться, всё зависит от того, насколько хорошо вы будете справляться с препятствиями. Весело, правда?

Гарри лучше многих представлял, каких созданий Хагрид может посадить в лабиринт. Ответная улыбка вышла вымученной.

— Очень хорошо... если ни у кого нет вопросов, то давайте вернёмся в замок, а то что–то прохладно…

Гарри не чувствовал особой прохлады, но вежливо покивал вместе с остальными.

Они начали выбираться из лабиринта. Бегмен этак ненавязчиво трусил рядом с Гарри. Гарри понял, что тот сейчас опять начнёт предлагать помощь, но тут на плечо Гарри легли тёплые пальцы Олега.

— Гарри, мы мошем поговорить?

— Да, конечно…

— Давай отойдём подальше.

— Хорошо.

— Гарри, тебя подождать? — с надеждой спросил Бегмен.

— Не нужно, мистер Бегмен, я сам найду дорогу к замку, — на вкус самого Гарри, это прозвучало довольно грубо, но Бегмен проглотил и не поморщился, а только пожелал Гарри удачи и спокойной ночи и ушёл.

Гарри еле успевал за Олегом, который шагал вроде бы неторопливо, но на самом деле быстро. «Где такому учат? В школе моделей? А почему бы, собственно, и нет?».

— Так о чём ты хотел поговорить? — когда Олег остановился, Гарри еле успел затормозить, чтобы не ткнуться носом в стройную спину, обтянутую чёрным мягким джемпером.

— О тебе, — Олег как-то незаметно оказался перед Гарри в чрезвычайно выгодной позиции; выгодность её заключалась в том, что за спиной Гарри имелось высокое и толстое дерево, то есть отступать, в случае чего, Гарри было просто некуда.

Да он, собственно, и не планировал.

— А что я?

— Меня до сих пор беспокоит та твоя отлучшка в апреле. С тобой чшто-то случшилось…

— Тебе что-то не нравится? — мгновенно выпустил колючки Гарри.

— Всё нравится, — признал Олег. — Очшень даше нравится. Но всё ше я хочшу знать, чшто с тобой происходит.

— Зачем тебе? — беспомощно пробормотал Гарри, не в силах двинуться с места; приближавшиеся в вечернем сумраке светящиеся изнутри золотые глаза парализовывали, лишали воли. Так, должно быть, ведут себя кролики перед удавом — замирают в ужасе, в страхе и бессилии, в сладком восторге, ёкающем под ложечкой, и в предчувствии чего-то иного в своей кроличьей повседневности — не обязательно чего-то весёлого, но принципиально иного, пугающе и притягивающе неизвестного.

— Затем, чшто мне это нушно. Ты весь, целиком мне нушен, — Олег шептал, и горячее дыхание обжигало нежную кожу за ухом Гарри.

Когда твёрдые горячие губы коснулись губ Гарри, это было как закономерный восход солнца с утра; событие, которое легко предугадать, но которое каждый раз заставляет дыхание сбиваться от восхищения.

Олег завёл руки Гарри кверху, с лёгкостью обхватив оба запястья одной своей ладонью, прижав их к шершавому дереву. Гарри не противился, выгибаясь так, чтобы прижаться к Олегу, ощутить жар тела сквозь одежду.

Губы Олега перешли на шею Гарри, язык оставил тонкую влажную дорожку от основания скулы до ямки ключиц; Гарри плавился под этими прикосновениями, таял, как зажатая в руке льдинка, старался целовать в ответ — но ему не удавалось сделать что-нибудь сверх того, что позволял ему Олег. Дурмстранговец доминировал полностью, и Гарри не был против, раскрываясь навстречу, разрешая всё и сразу — априори, подчиняясь и растворяясь в чужой уверенной ласке, дурманящей, ядовитой и целебной одновременно. Одуряюще пахли первые цветы; вечерняя роса оседала на ресницах и волосах Гарри, и он смаргивал её — капельки слетали и приземлялись на щёки Гарри, как скатившиеся вниз слёзы. В кои-то веки, впрочем, у него не было ни единой причины плакать по-настоящему.

Чьё-то бормотание нарушило тишину вечера, до тех пор прерываемую только прерывистым дыханием Гарри. Из-за деревьев за спиной Олега вышел какой-то человек в драной мантии; Гарри показалось, что тот разговаривает сам с собой.

Олег отстранился, обернулся — резко и порывисто, намереваясь, наверное, сказать или сделать что-то резкое, но замер. Гарри пригляделся повнимательней — и опознал в этом человеке мистера Крауча.

— ...после того, как вы закончите с этим, Уэзерби, отошлите к Дамблдору сову, подтверждающую количество учащихся Дурмстранга, которые прибудут на Турнир. Каркаров только что прислал сообщение, что их будет двенадцать...

— Мистер Крауч, — осторожно позвал Гарри.

— ... а затем пошлите ещё одну сову к мадам Максим, потому что она, возможно, захочет увеличить количество своих участников, раз теперь у Каркарова целая дюжина... Справитесь, Уэзерби? Справитесь? Справи... — глаза Крауча полезли из орбит. Он стоял, глядя в пространство и беззвучно бормоча. Потом пошатнулся и упал на колени.

— Мистер Крауч! — громко и чётко сказал Гарри. — Что с Вами?

Олег осторожно уточнил:

— Это ше судья? Из вашего Министерства?

— Да… что это с ним?

Глаза Крауча закатились, и он захрипел.

— Дамблдор! — внезапно выдохнул мистер Крауч. Он протянул руку, схватил Гарри за запястье и подтащил к себе, хотя глаза его слепо смотрели куда-то поверх Гарри, на то самое дерево, к которому минуту назад Гарри был прижат спиной. — Мне нужно... видеть... Дамблдора...

— Обязательно, — заверил Гарри, дивясь про себя тому, что кто-то может так рваться на встречу с Дамблдором — кажется, совершенно добровольно. — Если Вы встанете, мистер Крауч, мы отведём Вас...

— Я... сделал... глупость... — с трудом выговорил мистер Крауч. Вид у него был совершенно безумный. Выпученные глаза то и дело закатывались снова и снова, по подбородку стекала струйка слюны, каждое слово давалось ценой неимоверных усилий. — Должен... признаться... Дамблдору...

— Вставайте, мистер Крауч, — раздельно, как будто говорил с маленьким ребёнком, произнёс Гарри, — вставайте, и я отведу Вас к нему!

Глаза Крауча остановились на Гарри.

— Ты... кто? — прошептал он.

— Я ученик, — ответил Гарри, оглядываясь и ища поддержки у Олега; тот молча положил руку Гарри на плечо, и это было ободряюще и успокаивающе. Олег нёс в себе уверенную силу, которая могла не только ломать стены, но и усмирять смятение — как сейчас.

— Ты не... с ним? — прошептал Крауч, и его челюсть неуклюже отвисла почти до уровня основания шеи.

— Нет, — уверил Гарри, не имея ни малейшего представления, о чём идёт речь.

— С Дамблдором?

— Да, — подтвердил Гарри скрепя сердце. В конце концов, пара слов, сказанных находящемуся явно не в своём уме человеку, ничего нигде не изменят.

Крауч подтащил его ближе; Гарри попробовал ослабить хватку — это было уже больно. Но психическая болезнь явно повлияла на физическую форму мистера Крауча только благотворно — Гарри сделалось лишь больней от безрезультатного дёрганья.

— Предупредите... Дамблдора...

— Я приведу Дамблдора, если Вы меня отпустите, — терпеливо вразумлял Гарри. — Отпустите руку, мистер Крауч, и я приведу его...

— Спасибо, Уэзерби, а когда Вы со всем закончите, я был бы благодарен, если бы Вы принесли мне чашечку чая. Скоро приедет моя жена с сыном, мы вместе с Фаджами идём сегодня на концерт, — Крауч свободно заговорил с деревом. Он, казалось, и не подозревал о чьём–либо присутствии, и это так удивило Гарри, что он и не заметил, как Крауч ослабил хватку. — Да, мой сын недавно получил С.О.В. 12, очень удовлетворительно, совершенно верно, благодарю вас, спасибо, да, да, действительно горжусь. А теперь, будьте любезны принести мне ту записку из министерства магии Андорры, кажется, я ещё успею набросать ответ...

— Побудь с ним, — попросил Гарри, оборачиваясь к Олегу. — Я схожу и приведу Дамблдора, если уж так надо.

— Побуду, не волнуйся, — кивнул Олег.

Гарри развернулся было уходить, но резкое движение снова сбило что-то в Крауче. Он обхватил колени Гарри, не давая и шагу ступить, и забормотал:

— Не... оставляйте... меня... Я... сбежал... должен предостеречь... должен предупредить... увидеть Дамблдора... моя вина... во всём моя вина... Берта... мертва... во всём моя вина... мой сын... моя вина... скажите Дамблдору... Гарри Поттер... Чёрный Лорд... он сильнее... Гарри Поттер...

— Я приведу Дамблдора, если Вы меня отпустите! — оборвал Крауча Гарри, начиная сердиться.

Кое-как он отцепил от себя судорожно дёргающиеся руки Крауча и попросил Олега:

— Не оставляй его одного, хорошо?

— Хорошо, — кивнул дурмстранговец. — Только поторопись.

— Ага.

Гарри вихрем пролетел через двор, чувствуя, как начинает кружиться голова от неожиданной нагрузки на организм, рванул вверх по лестнице и согнулся почти пополам перед дверью кабинета директора, пытаясь отдышаться и унять колики в боку. В этой интригующей позе его и застал Северус Снейп.

— Поттер, что Вы здесь делаете?

— Мне нужен директор, сэр, — выговорил Гарри, с трудом выпрямляясь.

— Зачем?

— В лесу мистер Крауч… он просил встречи с Дамблдором…

— Что за чушь, Поттер? Директор слишком занят, чтобы выслушивать Ваши бредни.

— Это не чушь! — возмутился Гарри. Он уже выровнял дыхание, и мог бы теперь без проблем пройти в кабинет директора — но по рукам и ногам связывало присутствие стоявшего над душой Снейпа, который не сводил с Гарри подозрительного взгляда и наверняка задался бы вопросом о том, как это Гарри открывается путь без пароля.

— Вы плохо меня слышали, Поттер? — Снейп, совершенно очевидно, наслаждался ситуацией и своими действиями, то бишь подставлением подножек Поттеру.

— Это срочно! — Гарри едва не дымился от возмущения; хотя он и сознавал, как неубедительно звучат его слова, как неубедительно выглядит он сам — запыхавшийся, зацелованный, растрёпанный, в росе и травяном соке (в последнем в основном были испачканы брюки). — Крауч не в порядке... он... сошёл с ума... он говорит, что должен предостеречь...

Дверь кабинета, по счастью, открылась сама, и из неё чёртиком из коробочки возник Дамблдор.

— Гарри? Северус? Что здесь происходит?

Гарри взахлёб выложил конспективную историю встречи с Краучем, стараясь выглядеть и звучать как можно бесхитростнее — директор всё ещё не оставлял, кажется, надежды точно выведать у Гарри, где тот был во время пасхальных каникул.

Лишних вопросов Дамблдор, по счастью, задавать не стал, а сразу отправился к лесу вместе с Гарри. По пути Гарри болтал без умолку, забивая эфир подробностями невнятных речений Крауча; Дамблдор слушал молча.

— Вот где-то тут они остались… — Гарри растерянно огляделся, но ни Олега, ни Крауча не увидел.

— Lumos! — рассеянный свет на кончике палочки Дамблдора прорезал окончательно сгустившуюся темноту.

Гарри первым заметил высвеченную Люмосом кисть руки — тонкую, точёную, изящную.

— Олег? — Гарри стремглав бросился туда, где матово-жемчужно светилась кожа руки. Большим облегчением было узнать, что все остальные части тела связи с этой рукой не потеряли; просто не были заметны на фоне ночи. — Олег!!

Дамблдор наклонился и бесцеремонно оттянул веко бессознательного Олега.

— Заклятие Ступефай, — заключил директор с любопытством.

— Ennervate! — Гарри не было решительно никакого дела до того, чем именно Олега сумели лишить сознания. Лишь бы всё было в порядке, лишь бы кроме Ступефая ничего не было…

Олег открыл глаза — словно два небольших солнца вспыхнули в темноте; Гарри даже невольно зажмурился.

— Ч-чшёрт… этот ваш Краучш на меня напал… — морщась, Олег сел — Гарри бережно поддерживал его за плечи — и потёр лоб. — Напал сзади, голова болит, чшёрт…

Директор внимал Олегу с таким видом, будто готов был пойти и начать конспектировать, дабы не упустить ни единой крупицы информации.

Гарри не отпускал порывавшегося встать и заняться собой самостоятельно Олега; тот испуг, когда Гарри упал на колени рядом с показавшимся на миг мёртвым телом, никак не мог пройти, и живое тепло дурмстранговца казалось ожившим сном.

Подошёл совершавший обычный обход Хагрид с Клыком; привёл по распоряжению Дамблдора Каркарова — как-никак, пострадал ученик Дурмстранга. Каркаров кричал, едва ли не брызжа слюной и возмущаясь коварством Дамблдора, строящего из себя честного мальчика-зайчика, а потом калечащего чужих чемпионов ради выигрыша своих, незаконных (хотя Гарри представлялось сомнительным, чтобы именно Дамблдор был виноват в этом конкретном происшествии). А Олег тем временем ласково гладил затылок Гарри, пока сам четвёртый чемпион, уткнувшись лицом в пропахший травой чёрный джемпер, тихо глотал норовившие выкатиться слёзы. Это было поганое чувство — когда теряешь кого-то и понимаешь, осознаёшь, чего именно лишаешься. Это было… паршиво. Очень. И Гарри переживал эту паршивость, уверяя себя, что всё было ошибкой, что на самом деле Олег вот он, живой и почти невредимый; нежные пальцы, пропускающие между собой непокорные пряди волос Гарри, успокаивающее малозначащее бормотание и с ног сшибающий, совершенно сумасшедший запах весенних цветов.

Каркаров увёл Олега, хотя Гарри и цеплялся инстинктивно за дурмстранговца; откуда-то выявился Грюм и вместе с Дамблдором отправился прочёсывать окрестности. Гарри и без этого мог им сказать, что Крауча не найдут — он чувствовал, что эмоций Крауча поблизости нет. Гарри чувствовал в этот вечер больше, чем обычно; его самого словно стало больше, как будто часть себя он до этих самых пор держал в темнице, а наружу только периодически просовывался грязный средний палец узника с обломанным до мяса ногтем. Теперь узник, проломив решётку, высунул голову наружу и удовлетворённо осматривался.

Провожая Гарри до замка, Хагрид всё читал нотацию не хуже тех, что подразумевались в каждом письме Сириуса. «Не выходи один из замка… остерегайся чемпиона Дурмстранга… будь осторожней… не ходи в Запретный лес по ночам… будь бдителен…» У Гарри вяли уши, но он терпеливо внимал — потому что это был Хагрид, тот самый Хагрид, что верил в него с первого курса. Любому другому сильно повезло бы, если бы к этому моменту он был ещё цел и невредим. Ну, ещё Сириусу с рук сошло бы, да. Близнецам тоже, но вряд ли они когда-нибудь примутся на полном серьёзе пропагандировать здоровый образ жизни и постоянную бдительность в духе Грозного Глаза. Не такие они…

— Хагрид, не надо, — не выдержал Гарри уже в холле школы — Хагрид намеревался проводить Гарри до самых подземелий. — Я уже не тот младенец, которого ты вынес из обломков дома в Годриковой Лощине.

— А кто ж ты тогда? — неподдельно удивился Хагрид.

«Конь в пальто. Всё-то на пальцах растолкуй».

— В смысле, я вырос, Хагрид, — Гарри приходилось задирать голову, разговаривая с Хагридом, однако это не делало его кем-то низшего порядка. Скорее, наоборот. — Со мной всё в порядке, и я могу думать сам о своей безопасности.

Хагрид покачал головой.

— Ох, Гарри… мы же тебе все добра желаем… и я, значить, и директор…

Вот этого говорить явно не следовало. Гарри мгновенно взвился, как ужаленный в самое интересное место.

— Ну, знаешь!.. Если ты мне так же добра желаешь, как директор, то лучше зла желай!!

— Чтой-то с тобой, Гарри? — неподдельно изумился Хагрид, забыв даже привычно вознегодовать при намёке на неангельскую сущность Дамблдора.

В холле было темно, и в руке Хагрид держал факел; в трепещущем свете живого огня лесничий казался отчего-то совсем юным, таким похожим на себя тринадцатилетнего, прячущего в шкафу огромного паука, а борода смотрелась накладной. Гарри ощутил себя таким старым, старше Дамблдора, старше всего Хогвартса, и плечи сами собой опустились. Рассказывать Хагриду неприглядную правду было словно добивать ногами умирающих детей. Да и вряд ли он поверил бы. Скорее, разочаровался бы в самом Гарри.

— Я устал, Хагрид. Я пойду спать, хорошо?

— Иди, отдохни, — согласился Хагрид.

Слабый, отдалённый свет факела плясал на каменных ступеньках под ногами Гарри, пока тот спускался в подземелья.

Эта любовь,

топтали ее, забывали...

Жак Превер, «Эта любовь».

Ответ от Сириуса на краткий рассказ Гарри о произошедшем (надо сказать, рассказ был не только кратким, но и значительно отцензурированным) пришёл почти сразу, ранним-ранним утром следующего дня.

«Гарри,

О чём, спрашивается, ты думал, когда пошёл в лес с Крамом? Я требую, чтобы ты дал мне клятву — с ответной совой — что ты больше ни с кем не будешь разгуливать по ночам. В Хогвартсе находится какой-то очень и очень опасный человек. Я абсолютно уверен, что он или они собирались воспрепятствовать встрече Крауча с Дамблдором, и они, скорее всего, были в каком-нибудь футе от тебя, а ты их в темноте не заметил. Тебя могли убить.

Твоя заявка попала в Кубок Огня не случайно. И, если кто-то действительно намеревается на тебя напасть, то у них остаётся последний шанс. Будь всё время начеку, не выходи вечерами из замка, усиленно готовься к третьему состязанию. Попрактикуйся со Ступефаями и Экспеллиармусами. Выучи пару-тройку проклятий, не повредит. Помочь Краучу ты ничем не можешь. Вообще, позаботься о себе, не высовывайся. Жду от тебя письма с обещанием больше не покидать территорию школы.

Сириус».

Отсутствие привычного, почти шаблонного «Твой» перед подписью ранило Гарри куда сильней, чем тот мог предположить. На глаза навернулись слёзы; Гарри скомкал письмо и сунул в карман.

— Тебе прислали чшто-то не то? — чуткий Олег, разумеется, всё заметил.

— Нет, всё в порядке, — ещё открывая рот, чтобы это сказать, Гарри был уверен, что ему не поверят.

Олег вздохнул и отказался от дальнейших расспросов — по крайней мере, здесь, где десятки любопытных ушей буквально трепетали на ветру, готовые усваивать не касающуюся их информацию.

Гарри был рад этой отсрочке, но ничто не могло исправить ему настроение. Овсянка окончательно потеряла вкус, тыквенный сок был противно приторным, тосты доводили едва ли не до истерики, громко и навязчиво хрустя на зубах. А МакГонагалл на первом уроке была особенно отвратительна со своими дурацкими требованиями превратить цветочный горшок сначала в глину, потом в фарфоровую вазу.

Вторым уроком в этот день было Прорицание. Мало на свете существовало более бесполезных вещей, и Гарри плюхнулся на свой пуфик с таким остервенением, что несчастный предмет мебели протестующе хрустнул, хотя и выстоял. В кабинете было совершенно нечем дышать, от благовоний кружилась голова — сегодня, кажется, Трелони избавлялась от всех залежей ароматических свечей, пока не протухли. По оценке Гарри, они протухли уже давно. Он ничего не имел против жары, его дракон был ей только рад… но вот против духоты очень даже много чего имел. Он незаметно приоткрыл створку занавешенного окна, пока Трелони поднимала уроненный ею браслет. Лёгкий ветерок дул из-за шторы на лицо Гарри. Трелони вещала что-то о влиянии Марса на продолжительность жизни человека — при этом взгляды, кидаемые ею в сторону Гарри, без слов говорили, что как раз к нему красная планета особенно немилостива. Гарри отнёсся к этому факту стоически, как Эпикур, не выказав признаков страха перед скорой смертью. Очевидно, Трелони не любила философию Эпикура — иначе с чего бы она так неодобрительно поджала губы?

Жужжание какого-то насекомого за шторой сливалось с трескотнёй Трелони, демонстрировавшей, какой интересный угол Марс сегодня занимает по отношению к Нептуну. Веки Гарри неудержимо слипались, потому что думать о чём-то он не хотел — на ум приходили только плохие вещи — вникнуть в урок не мог (слишком бесполезным ему это казалось). Заснуть тоже не было лучшим выходом, учитывая наличие поблизости большого количества враждебно настроенных слизеринцев, но веки всё слипались и слипались, делать было решительно нечего, пуфик был таким мягким, мышцы такими расслабленными…

В ясном голубом небе, на спине орлиного филина, он летел по направлению к старому, увитому плющом дому, стоящему высоко на холме. Они спускались всё ниже и ниже — ветер продолжал охлаждать разгорячённое лицо Гарри — и наконец подлетели к тёмному разбитому окну на верхнем этаже. Проникли внутрь. И вот уже по сумрачному коридору в самый его конец... в мрачную комнату с заколоченными окнами...

Гарри соскочил со спины птицы... она подлетела к какому-то креслу, повёрнутому спинкой к Гарри... у его подножия на коврике видны две непонятные фигуры... они шевелятся...

Одна из них — огромная змея, хотя, конечно, с василиском ей не сравниться... другая — человек... маленький, лысеющий человечек с водянистыми глазками и острым носом... он дышит с присвистом и жалобно всхлипывает...

— Тебе повезло, Хвост, — раздался высокий ледяной голос из глубин кресла, на спинку которого приземлился филин. — Тебе чрезвычайно повезло. Твоя ошибка не сумела всего испортить. Он умер.

— Милорд! — всхлипнул человечек на полу. — Милорд, я... так рад... и так виноват...

— Нагайна, — продолжает ледяной голос, — а тебе не повезло. Видимо, пока я не стану скармливать тебе Хвоста... но ничего, ничего... у тебя ещё остаётся Гарри Поттер...

«Ха, ей придётся потрудиться, отпихивая конкурентов».

Змея зашипела. Показалось трепещущее жало.

— А сейчас, Хвост, — снова заговорил ледяной голос, — мы вспомним, почему тебе больше нельзя допускать никаких ошибок...

— Милорд... нет... умоляю Вас...

Из-за кресла показался кончик волшебной палочки, указавший на Хвоста.

— Crucio, — произнёс голос.

Хвост закричал. Он кричал так, как будто это был последний звук в его жизни, как будто никогда не кричал прежде и теперь пробовал, сколько боли и отчаяния можно вложить в усилие голосовых связок; крик проник в уши Гарри, заполнил его голову целиком, шрам заломило от боли, и он тоже стал кричать... Сейчас Вольдеморт услышит, поймёт, что он здесь...

— Поттер! Поттер, мать твою, прекрати это!

Гарри открыл слезящиеся глаза.

Вокруг него собрались все слизеринцы; рядом на коленях стоял Забини, и именно его голос потребовал «прекратить». Прохладная ладонь Забини сжимала руку Гарри — крепко, словно Гарри упал с обрыва, а Забини пытался его вытянуть. Гарри поспешно выдернул руку — от усилия даже замутило.

— Что Вы видели? — набросилась Трелони на Гарри, как стервятник на свежий труп. — Что это было, Поттер? Предзнаменование? Призрак? Что Вы видели?

Гарри посмотрел на Трелони сожалеюще, как психически здоровый на неизлечимого шизофреника.

— У меня очень болит голова. Мне нужно в больничное крыло, — с этими словами Гарри встал с пола, на котором почему-то лежал, и схватился за сумку. Его шатнуло, но он сумел не упасть.

— Вы хватались за шрам! — вскричала профессор Трелони. — Катались по полу и с криком хватались за шрам! Не темните, Поттер, у меня есть опыт в таких делах! Мой дорогой, совершенно очевидно, что уникальные флюиды моего обиталища стимулировали у Вас способности к ясновидению! Если Вы сейчас уйдёте, то потеряете возможность заглянуть дальше, чем Вам когда-либо уда...

— Ничего не хочу видеть, кроме лекарства от головной боли, — резко оборвал её Гарри. Забини, поднявшись с колен, небрежно отряхивал мантию.

Профессор Трелони была безмерно разочарована.

Остаток урока Гарри провёл на подоконнике перед кабинетом Истории Магии, дожидаясь начала занятия; к мадам Помфри он не пошёл, хотя шрам продолжало ломить вовсю. Эта боль была не из тех, в которые можно было посвящать посторонних. Гарри планировал, если шрам к тому времени не успокоится сам, сварить себе вечером обезболивающее зелье. До тех пор вполне можно было потерпеть. Впрочем, спустя полчаса боль приутихла, и Гарри уверен был, что всё пройдёт к обеду.

На Историю Магии он не попал. За ним пришёл самолично Дамблдор; видевшие это слизеринцы зашушукались.

— Гарри, мальчик мой… до меня дошли слухи, что сегодня на Прорицании с тобой случилась необычная вещь…. — Дамблдор стоял, переплетя длинные пальцы, и по обыкновению улыбался.

Гарри сидел на подоконнике, обхватив руки коленями, и не испытывал ни малейшего желания идти куда-то.

— Ничего особенного, — попробовал он откреститься (как знать, вдруг опять чаем угощать начнут). — Не стоит Вашего беспокойства, сэр.

— Ты стоишь любого беспокойства, Гарри, — покачал головой Дамблдор. — Пойдем. Нам нужно поговорить.

Слезая с подоконника, Гарри подавил сильнейшее искушение предупредить заранее, что ничего не будет есть или пить.

Директора и директрисы Хогвартса на портретах мирно спали, и Гарри это понравилось — он не любил, когда они начинали бурчать со стен о том, как плохо он воспитан. Это раздражало. Фоукс подлетел к Гарри, стоило тому ступить в кабинет, и сел ему на плечо. Гарри погладил феникса по шелковистой голове, вызвав этим жестом целый каскад довольного курлыканья.

— Мы с тобой одной крови — ты и я, — тихонько шепнул Гарри. Фоукс согласно кивнул.

— Знаешь, Гарри, — подал голос Дамблдор, — иногда у меня возникает такое ощущение, которое, я уверен, знакомо и тебе — как будто моя голова лопается от переизбытка мыслей и воспоминаний.

Гарри кивнул, ожидая продолжения.

— В подобные моменты, — продолжал Дамблдор, — мне на помощь приходит мыслеслив. Нужно просто выцедить мысли из головы, перелить их в раковину и вернуться к ним в свободное время. Понимаешь, в такой форме легче прослеживаются связи, аналогии.

— Мыслеслив?

— Вот он, — Дамблдор подошёл к неприметному чёрному шкафчику и вынул оттуда нечто, озарившее всю комнату серебристо-белым сиянием.

Это была небольшая каменная раковина, испещренная по краям руническими письменами, которые Гарри, к своему стыду и досаде, прочесть не смог. Такого они ещё не проходили. Проклятый серебристый свет излучало содержимое этой раковины — очень странное вещество; Гарри никогда в жизни не видел ничего похожего. Невозможно было сказать, что это за субстанция, жидкость или газ. Это было яркое, белое, непрерывно движущееся серебро; поверхность его то и дело шла рябью, как вода на ветру, но затем субстанция воздушно разделялась на части и ровно клубилась, подобно облакам. Больше всего это было похоже на свет, ставший жидким, или на ветер, ставший твёрдым — Гарри никак не мог решить, что точнее.

— Загляни внутрь, Гарри, — доброжелательно посоветовал Дамблдор.

Гарри недоверчиво покосился на директора и наклонился ближе к серебристой поверхности. Ничего толком он не мог там разглядеть и склонялся всё ниже и ниже, стараясь различить что-нибудь определённое в неясных маленьких силуэтах, пока наконец не коснулся клубящихся в раковине мыслей Дамблдора кончиком носа. Кабинет содрогнулся, Гарри швырнуло головой вперёд — но не ударило о каменное дно, а стало затягивать куда-то.

Он неожиданно обнаружил себя, ещё не вполне пришедшего в порядок после серебристого водоворота, на какой-то скамье. Больших размеров зал, не походивший ничем на один из хогвартских, был заполнен скамьями, стоявшими амфитеатром, в центре было довольно широкое пустое пространство. Точно посредине находилось пустое кресло с цепями на подлокотниках, чтобы приковывать того, кто туда сядет. Вполне тривиальные, в отличие от кресла, скамьи были забиты народом. Слева и справа от Гарри было по Альбусу Дамблдору.

Один Дамблдор был значительно моложе того, который предложил Гарри заглянуть в мыслеслив — по крайней мере, борода у него была раза в полтора короче. Так же, как и прочие люди на скамьях, он сосредоточенно смотрел на дверь в углу зала, не обратив ни малейшего внимания на свалившегося с неба Гарри. Второй Дамблдор был точно таким, каким Гарри видел его полминуты назад.

— Сэр, что происходит? — Гарри старательно сдерживал обвиняющие нотки в голосе.

— Ты в моих воспоминаниях, Гарри, — ответствовал правый Дамблдор — в то время как левый не замечал ничего. — Я хотел бы, чтобы ты видел их.

— Зачем?

— Знания — великая сила, Гарри.

Интересно, что будет, если его стошнит, пока он в чужих воспоминаниях?

— Смотри внимательно, Гарри.

Дверь в углу зала открылась, и Гарри приготовился смотреть, раз уж ничего другого ему не оставалось.

Он видел суд над Игорем Каркаровым, сдавшим с потрохами всех, кого только мог. Даже Северуса Снейпа.

Он видел суд над Людо Бегменом.

Он видел суд над Беллактрикс Лестрейндж, Рудольфусом Лестрейнджем и Барти Краучем-младшим.

Ему было противно.

Беспомощность тех, кто недавно был почти всесилен — и радостная, неразборчивая жестокость тех, кто из жертвы стал полноправным охотником. Слёзы сына, которого отец отправляет в ад во имя справедливости. Кровожадность тех, кто называл себя сторонниками Света. Бешеные вопли толпы, аплодирующей дементорам, и хмурые обещающие реванш оскалы осуждённых. Желание отомстить, и отомстить насколько можно жестоко, ненависть, злость, сумасшедшее напряжение витали под потолком зала-воспоминания.

Если справедливости действительно требовалось всё это, то она, должно быть, походит на птицу-падальщика.

Дамблдор вывел Гарри из своих воспоминаний. Гарри упал в кресло, опустошённый. Фоукс тихонько напевал что-то над ухом, на грани слуха, нечто похожее, наверно, на колыбельную, которую взрослые фениксы поют своим собратьям, пока те ещё птенцы после возрождения, ещё совсем слабы и беспомощны.

— Гарри, что ты видел, когда твой шрам заболел на Прорицании?

Гарри находился в подобии прострации. Только поэтому он ответил — так сжато, как мог.

— Сова принесла Вольдеморту письмо. Он сказал что-то вроде того, что ошибка Хвоста исправлена. Сказал, что кто-то мёртв. А потом ещё сказал, что Хвоста теперь не будут скармливать змее — там около его кресла была змея. И тут он применил к Хвосту Круцио, а у меня заболел шрам.

— Понятно, — тихо отозвался Дамблдор, — понятно. Так. А ещё когда-нибудь в этом году у тебя болел шрам? За исключением того раза летом, когда ты проснулся от боли?

— Нет, не болел... откуда Вы знаете, что было летом?

— Ты не единственный корреспондент Сириуса, — объяснил Дамблдор. — Я тоже с ним переписываюсь с прошлого лета, когда он покинул Хогвартс. Это я предложил ему укрыться в горной пещере.

«Значит, надо быть сдержанней и в разговорах с Сириусом».

Дамблдор встал и принялся расхаживать вдоль письменного стола. Периодически он подносил палочку к виску, извлекал новую серебристую блестящую мысль и помещал её в мыслеслив. Это не было такой уж увлекательной картиной — скорее, скучной донельзя.

— Профессор, — позвал Гарри через несколько минут, решив выжать из сложившейся ситуации максимум пользы.

Дамблдор перестал расхаживать и поглядел на Гарри.

— Прошу прощения, — тихо сказал он и сел за стол. Кажется, он хотел изобразить атмосферу доверительности. Чтобы преуспеть, ему стоило бы заняться этим года четыре назад.

— Вы знаете... почему болит мой шрам?

Дамблдор некоторое время очень пристально смотрел на Гарри, а потом ответил:

— У меня есть одна теория, но не более того... По моему убеждению, твой шрам начинает болеть тогда, когда Вольдеморт находится недалеко от тебя и при этом чувствует особенно сильный приступ ненависти.

— Но почему?

— Потому что ты и он связаны силой неудавшегося проклятия. Это же не обычный шрам. Собственно говоря, такого шрама, как твой, не было никогда и ни у кого, если верить историческим книгам с тех самых дней, как была изобретена письменность.

— Так Вы считаете, что этот сон — не сон, а явь?

— Возможно, — кивнул Дамблдор. — Я бы сказал — весьма вероятно. Гарри, ты... видел самого Вольдеморта?

— Нет, — покачал головой Гарри. — Только спинку его кресла. Но... там же нечего было видеть, не так ли? У него же нет тела? Но тогда... как он мог держать палочку?

— В самом деле, — пробормотал Дамблдор, — как...

Гарри помолчал, а потом задал вопрос, который тоже интриговал его.

— Сэр, Вы сказали, когда Вольдеморт неподалёку… разве он сейчас в Шотландии?

— Не знаю, Гарри. По последним данным он должен быть в Албании…

— У Вас есть данные о Вольдеморте? — «Откуда?»

— Это не более чем слухи, Гарри.

Дамблдор, судя по всему, перешёл в глухую несознанку. Гарри с сожалением понял, что количество полезной информации, которую он может сегодня получить, исчерпано. Это бесило, но Гарри умел скрывать свои эмоции — так глубоко, что даже другой эмпат никогда и ни за что не понял бы, что скрывается за вежливой улыбкой.

— Лимонную дольку, Гарри?

— Нет, спасибо.

Людо Бегмен, насколько знал Гарри, был реабилитирован. Барти Крауч-младший, по словам Сириуса, умер в Азкабане. Беллатрикс и Рудольфус Лестрейнджи, может быть, до сих пор там, в тюрьме. Родители Невилла Лонгботтома, Фрэнк и Алиса Лонгботтомы (Гарри предполагал, что они именно его родители, потому что фамилия была достаточно редкой) от пыток, которым их подвергли Лестрейнджи и яростно отрицавший это Барти Крауч-младший, сошли с ума — Крауч-старший, ведший все три суда, упомянул об этом. Гарри чувствовал себя так, словно вымазался в грязи. Ему до зуда хотелось встать под тёплый душ и истратить на себя целый брусок мыла.

Гарри встал. Ему не хотелось больше здесь находиться.

— До свидания, профессор.

— До свидания, Гарри. И ещё одно…

Гарри оглянулся. Дамблдор смотрел на него оценивающе, словно прикидывая про себя что-то. Голубые глаза были холодными и азартными одновременно. Словно они с Гарри затеяли какую-то игру, в которой может быть только один победитель.

— Удачи тебе на третьем состязании.

Гарри молча кивнул. Он не хотел удачи, которой ему мог нажелать Альбус Дамблдор.

* * *

Май закончился быстро; наступили дни подготовки к экзаменам, и Гарри оказался ещё более предоставлен самому себе, чем до этого — ему не нужно было готовиться. Дни стояли солнечные, светлые, яркие. Гарри бродил по территории школы, изредка посылая Сириусу успокоительные письма и получая от него довольно однотипные просьбы бдить и остерегаться. Было в этих письмах и немного личного; Сириус изредка вспоминал о совместном с Джеймсом Поттером детстве, о том, как жили, поженившись, Джеймс и Лили, рассказывал о себе и Ремусе — скупо, неохотно, почти намёками. Гарри с жадностью ловил, впитывал эти живительные крохи информации. В ответ ему, впрочем, почти не о чем было говорить. Он не мог писать о двуличии директора; не мог писать об одиночестве (потому что сколько можно ныть?); не мог писать о том, как его хотят убить свои же одноклассники; не мог писать о василиске Северусе; не мог писать о большей части того, что составляло его жизнь. Поэтому над каждым письмом Гарри подолгу сидел в творческих муках, перебирая и сортируя воспоминания; до сих пор его жизнь была цельной, насколько это было возможно; теперь она стала расщепленной на две части — то, что можно рассказать тем, кто тебе дорог, и то, что нельзя. Два слоя, тайный и явный. Гарри иногда с трудом удерживался от соблазна сочинить что-нибудь позитивное, но, во-первых, в этом направлении фантазия у него работала плохо, во-вторых, он не хотел врать Сириусу. Оставалось только недоговаривать.

Слизеринцы, как и прочие, сидели за учебниками. В жизни Гарри наступило невиданное прежде спокойствие. Он наведывался в битком забитую в это время года библиотеку, выбирал несколько книг по ЗОТС и практиковался в заклятиях на опушке Запретного леса. Как правило, не один.

Олег Крам тоже был абсолютно свободен; они тренировались вместе, пока все прочие парились над книгами. Они целовались на траве, уже не прерываемые никакими полубезумными пришельцами из леса, пили тыквенный сок, пара бутылок которого всегда оказывалась с собой у Олега, молча щурясь, смотрели в небо вдвоём. Июнь начался, но Гарри не заметил — он не следил за часами. Ему казалось, его жизнь — маятник; не так давно он готов был покончить с собой, а теперь ни на что не променял бы своё существование.

Иногда к ним присоединялся Седрик Диггори — они с Олегом неплохо ладили, а уж с Гарри Седрик и вовсе находился в практически братских отношениях. Гарри порой замечал за собой, что невольно копирует Седрика; перенимает его манеру улыбаться, манеру взмахивать палочкой. Седрик был всегда приветлив, доброжелателен и открыт; и это было его естественное состояние. Сколько Гарри ни старался, он ни единого раза не почувствовал в Седрике хоть каплю фальши. Седрик Диггори не боялся и не презирал Гарри; не завидовал ему, не хотел его убить, не использовал его в своих целях. Седрик не пытался доминировать или исподтишка, завоевав доверие, предать (тоже себе форма доминирования). Седрик был кристально чист и, в какой-то мере, наивен; может быть, поэтому он и попал в своё время в Хаффлпафф. Гарри восхищался Седриком; уважал Седрика; Гарри мечталось по вечерам, чтобы Седрик был его братом. Глупые бесплодные мечтания, конечно… но Седрик был, казалось, совсем не против исполнять эту роль, пока была возможность, терпеливо помогая Гарри осваивать особенно трудные заклятия, отдавая ему изумительные домашние конфеты, смеясь вместе с ним. Гарри сначала думалось, что таких людей не бывает. Потом он решил, что их просто очень мало — таких добрых и миролюбивых. Среди общего мутного моря тех, кто опасался и недолюбливал Гарри, Седрик был надёжной скалой, до вершины которой не доставали горькие на вкус волны.

Гарри любил Седрика Диггори как брата, которого у него не было. Если вдуматься, то старшего брата у него и не было бы, даже если бы его родители были живы. Он ведь был их первым ребёнком…

Близнецы, наверно, тоже занимались подготовкой к экзаменам. Гарри видел их редко; он ведь сам проводил дни вне замка, возвращаясь туда только для того, чтобы поесть; в случае, если он игнорировал трапезу, Снейп назначал новую отработку, а Гарри только-только закончил со всеми, что заработал ранее. Каждый завтрак, обед и ужин Гарри непременно находил глазами близнецов за гриффиндорским столом и улыбался по очереди обоим — это стало своего рода ритуалом; Фред и Джордж всегда улыбались в ответ. Но в глазах обоих была тревога, и Гарри не раз хотел дождаться их у Большого зала, чтобы успокоить, обнять, пообещать, что всё с ним будет хорошо, зная, что беспокойство всё равно не уйдёт, но пусть хоть уменьшится. Но Олег всегда уводил Гарри снова под сень деревьев Запретного леса раньше, чем он мог что-то возразить, сказать, что ему надо задержаться. А там были горячие повелительные губы, мягкий акцент, уверенные сильные руки… это была некая почти гипнотическая власть; Гарри напоминал сам себе змею, изгибающуюся в такт звукам флейты заклинателя. Гарри копался в себе подолгу, оставаясь в одиночестве, но никак не мог понять, что же это такое — то, что он чувствует к Олегу. Единственное, Гарри знал, что не хочет его потерять. Это не была любовь, насколько Гарри мог судить; это не было преклонение, восхищение или братская близость. Это не было простой прихотью тела. Гарри не знал, как называется это странное могущество, отбивавшее у Гарри всякую охоту спорить или протестовать против чего бы то ни было. Должно быть, в английском языке не было подходящего слова.

В один из дней они лежали на траве, усталые, натренировавшиеся уворачиваться от заклятий, отразившихся от зеркальных щитов. Оба не раз, несмотря на все старания, падали, сражённые Ступефаем или Ватноножным заклятием. Тем не менее, и Олег, и Гарри были довольны тренировкой. Седрика с ними в этот день не было.

— Здорово как… — Гарри потянулся и закинул руки за голову.

— Да, — Олег повернулся на бок, опершись на локоть, и заглянул Гарри в глаза. — Здесь очшень хорошо.

Гарри улыбнулся. Он не был удивлён, когда губы Олега оказались на его шее. Он только лениво выгнулся, позволяя себя целовать; но когда руки дурмстранговца расстегнули его рубашку, и уверенные пальцы накрыли мгновенно напрягшиеся соски, Гарри не смог сдержать стона. Это было чем-то качественно новым в их отношениях.

Олег же не собирался останавливаться. Он стянул с Гарри джинсы и кроссовки, и в результате Гарри оказался полностью обнажён, тогда как сам Олег оставался одетым. Это следовало исправить, и Гарри, вздрагивая, как от электрического разряда, каждый раз, когда пальцы Олега находили особо чувствительную точку, быстро освободил последнего от одежды.

Тело Олега было совершенным; разумеется, это было тело модели, поэтому ему и полагалось быть таким. Каждая линия была чеканной, каждая мышца в меру рельефной. Статуя Аполлона тихо позеленела бы от зависти, увидев Олега. Гарри внезапно очень остро ощутил свою болезненную худобу, подростковую неуклюжесть, пусть даже немного скрашенную тем, что он перенял от манеры василиска двигаться; он сжался в комок — можно было подумать, что он просто испугался того, что собиралось тут произойти, но Олег всё понял правильно. Он притянул к себе Гарри и целовал до тех пор, пока Гарри не выбросил прочь из головы все мысли о том, что некрасив и неуклюж.

Олег полностью владел ситуацией; он вёл, и Гарри оставалось подчиняться, плавиться под его руками и губами, бесстыдно подаваться вперёд, ловить пересохшими губами воздух, разводить ноги, едва почувствовав повелительное движение рук на своих бёдрах. И прикусывать губу, сдерживая стон, когда Олег вошёл в него — медленно и сильно. Это было больнее, чем с Биллом прошлым летом.

Олег осыпал плечи Гарри поцелуями, оставляя яркие следы засосов, погружал пальцы в растрёпанные чёрные волосы, молча и тихо. Он говорил прикосновениями, рассказывал поцелуями, приказывал укусами — Гарри балансировал на острой грани между болью и удовольствием и не знал сам, куда хочет в конце концов упасть.

Ритм всё нарастал, нарастал шум крови в ушах Гарри; солнце било ему в глаза, и он зажмурился, взорвавшись нестерпимым кайфом и рассыпавшись на тысячу осколков.

Он пришёл в себя, а Олег задумчиво разглаживал его брови и перебирал волосы, смотря при этом не на Гарри, а куда-то вдаль. Гарри закрыл глаза и расслабился под солнечными лучами.

Он отдал Олегу всё, что мог, всё, что у него было; он отдал ему всего себя.

Он чувствовал себя удовлетворённым и странно опустошённым.

* * *

«ГАРРИ ПОТТЕР: НЕСТАБИЛЕН И ОЧЕНЬ ОПАСЕН.

Знаменитый Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил, страдает психическими расстройствами, — писала Рита Скитер, специальный корреспондент «Ежедневного Пророка». — Не так давно до нашей редакции дошли сведения, ставящие под сомнение возможность обучения Гарри Поттера в школе чародейства и волшебства Хогвартс, рядом с обычными детьми, так как при этом они подвергаются большой опасности.

Согласно эксклюзивным источникам «Пророка», Поттер регулярно падает в обмороки и во всеуслышание жалуется на боль в шраме, оставшемся от того проклятия, которым его наградил Вы-Знаете-Кто. В прошлый понедельник, на уроке Прорицания, Поттер выбежал из класса, не слушая увещевания преподавателя и утверждая, что боль в шраме настолько невыносима, что он не в силах больше оставаться на уроке. Несомненно, такое поведение не может не вызывать удивления, сочувствия и подозрения.

Независимые эксперты больницы Святого Мунго утверждают, что в результате давнишнего нападения Сами-Знаете-Кого мозг Поттера мог оказаться частично затронут Убийственным проклятием, и что его настойчивые жалобы на боль в шраме могут быть проявлением глубокой психологической травмы, излечить которую время неспособно.

«Он даже может притворяться, — считает один из специалистов, пожелавший остаться неназванным. — Это может быть попыткой неполноценного разума привлечь к себе внимание, подогреть угасающий вокруг его персоналии огонь известности».

Однако же, «Ежедневному Пророку» стали известны и другие факты, которые должна знать широкая общественность и которые до сих пор были похоронены в недрах Хогвартса.

«Поттер умеет разговаривать на серпентарго, — сообщил ученик четвёртого курса Драко Малфой, умный и рассудительный юноша. — Два года назад в школе происходили странные нападения, и тогда большинство подозревали Поттера, особенно после того как он однажды взбесился и натравил змею на ни в чём не повинного человека. Конечно, это дело замяли; Поттер — любимчик директора. А после он водил дружбу со всеми опасными созданиями, каких только мог встретить — оборотнями, например. Мы все знаем, что он на что угодно пойдёт ради известности, и молимся только, чтобы не на убийство».

Способность разговаривать со змеями относится к области тёмной магии с незапамятных времён. Что подтверждается практическим примером — единственный, помимо Поттера, змееуст нашего времени — это Тот-Кто-Не-Должен-Быть-Помянут. Эта странная, мистическая связь Поттера с Сами-Знаете-Кем... почему, задумаемся на миг, самый сильный тёмный маг столетия не сумел погубить годовалого ребёнка, погубив до этого неисчислимое количество взрослых храбрецов, вечная память им? Не имеющиеся ли у ребёнка ещё более сильные способности к тёмной магии? Теперь, когда пена эйфории освобождения от ига Сами-Знаете-Кого осела, у нас есть повод задуматься о будущем бок о бок с тем, кто избавил магический мир от этого врага.

В аврорате считают, что каждый, умеющий общаться со змеями, должен быть подвергнут тщательной проверке на предмет лояльности Свету. Ведь нередко змеи используются в самых страшных заклинаниях и ритуалах тёмной магии. Они издавна ассоциируются со злом. И не стоит забывать, что Гарри Поттер поступил на факультет Слизерин, символ которого — именно змея…

И если сегодня он утверждает, что его мучают боли в шраме, и покидает без разрешения занятия, что будет завтра, когда этого станет недостаточно, чтобы удержать внимание на себе?

Наша газета считает, что жюри Турнира Трёх Волшебников непременно следует рассмотреть вопрос о правомочности участия Гарри Поттера в Турнире. Существует опасение — вполне возможно, справедливое — что в своём отчаянном и почти болезненном стремлении выиграть Турнир он может прибегнуть к тёмной магии сегодня вечером в течение третьего испытания.

«Ежедневный Пророк» непременно будет держать читателей в курсе событий».

Гарри свернул газету и рассмеялся.

На этот раз она не зацепила больше никого — ну, разве что вскользь упомянула оборотней, но без имён и подробностей. Поэтому Гарри не был зол или расстроен. Ему было всё равно. Пусть даже все так взъерепенятся на него, что он всё-таки умрёт от головной боли. Какая разница? Главное, это не касается никого больше. Это его личное дело, и поливают грязью только его одного. Слава Мерлину, никто больше не вынужден от всего этого страдать.

— Тебе что, понравилась эта статья? — удивлённо уточнила Катя Смирнова.

— Нет, — Гарри отложил газету и взялся за тост с джемом, напевая что-то себе под нос. — Мне просто плевать.

На него покосились недоверчиво, но расспрашивать дальше не стали.

— Мистер Поттер, — Снейп нависал над сидящим Гарри, как судьба. Такая недружелюбная, с плохо вымытыми волосами, одетая во всё чёрное, как в траур по Гарри, судьба. — После завтрака чемпионы собираются в комнате за Большим залом.

— Зачем? — не понял Гарри.

— На последнее состязание приглашены семьи чемпионов. Так что вам предоставляется возможность с ними встретиться.

Гарри поперхнулся тостом. Снейп с холодным удовлетворением понаблюдал за откашливающимся от хлеба и джема Гарри Поттером, развернулся и ушёл.

— Что случилось? — Олег хлопнул Гарри по спине, помогая восстановить дыхание.

Гарри выпил сока и обрёл дар речи:

— Ну ты же слышал, семьи приглашены. Но он же знает, что Дурсли не приедут…

— Дурсли?

— Мои маггловские родственники, — пояснил Гарри, не решаясь браться за тост снова — вдруг снова поперхнётся, представив Дурслей в Хогвартсе…

— А чшто не так? Могут пригласить и магглов. Как правило, близким родственникам мошно знать о магическом мире…

— Это да, но Дурсли не приедут ни за что. Они меня терпеть ее могут. Ко мне некому приезжать. Сволочь Снейп, издевается ещё… — Гарри от расстройства выпил ещё сока. — А к тебе приедут родители, да?

— Да, — Олег тоже взялся за сок, отодвинул тарелку с почти нетронутой овсянкой. — Они точшно приедут…

Олег первым встал из-за стола, потрепал Гарри по макушке и ушёл в ту самую комнату, куда Гарри попадал один раз в жизни — став нежданно-негаданно чемпионом.

Завтрак заканчивался, народ постепенно расходился — в этот день у многих был последний экзамен. Гарри рассеянно крошил тост, думая о грядущем испытании. Оно не пугало его, но и не прибавляло энтузиазма. Он с самого начала не хотел участвовать в этом всём…

Седрик, уже минут десять как скрывшийся в комнате, высунулся из дверей и звонко позвал через ползала:

— Гарри, ну ты что, тебя же ждут!

Гарри, пребывая в совершенной уверенности, что никто его нигде ждать не может, прекратил терзать тост и пошёл в комнату. Должно быть, это какая-то ошибка…

Поблизости от дверей стоял Седрик с родителями. Флёр Делакур беседовала с матерью и младшей сестрой на другом конце комнаты. Олег, держа руки в карманах, прислонившись плечом к стене, разговаривал с черноволосыми людьми вопиюще небританской внешности — тётя Петуния и дядя Вернон долго плевались бы. Гарри непонимающе обвёл комнату взглядом ещё раз и только после этого заметил у камина улыбающихся ему миссис Уизли и Билла.

Сердце Гарри дало сбой, переворачиваясь; теплая волна накрыла его с головой при виде буйной рыжей гривы Билла, радостной улыбки, серо-зелёных глаз. Гарри не помнил, как в один миг оказался рядом. Миссис Уизли поцеловала его в щёку, и он получил возможность, не думая ни о чём, обнять Билла — крепко-крепко, желая никогда и ни за что больше не отпускать… «Мерлин, как я его люблю!..», — промелькнула в голове мысль; блаженная улыбка примёрзла к губам Гарри, и хорошо, что в это время он прятал лицо в плече Билла. Люблю? Люблю…

— Сюрприз! — радостно вещала миссис Уизли. — Мы решили приехать и поболеть за тебя…

— Ну, как ты тут? — Билл успокаивающе гладил Гарри по плечам, и все прочие люди казались долгим дурным сном — всегда был он, только он, а прочие блажь, наваждение, только он, самый лучший, самый-самый… — Чарли тоже хотел приехать, но не получилось, очень занят на работе… Он пересказал во всех подробностях, как ты выступил против дракона… потрясающе! Ты и не говорил, что анимаг.

— А я им не был летом, — пояснил Гарри, нечеловеческим усилием отстраняясь от Билла на несколько сантиметров. — Я впервые превратился на первом испытании, а летом даже не думал, что когда-нибудь стану анимагом.

— Ну тогда ты такой умный, что даже страшно, — рассмеялся Билл. — Учти, это говорит тебе Лучший Ученик на своём курсе!

Гарри засмеялся в ответ — неважно, что Билл говорил, важно, что это говорил именно он, что его чуть хрипловатый голос звучал здесь, для Гарри, именно его смех разливался в воздухе, нежный, как звон хрустального колокольчика, но такой мужской…

— Это так мило с Вашей стороны — приехать ко мне, — Гарри обратился к миссис Уизли, чтобы не выглядеть ещё и хамом в добавление к тёмному магу и опасному психу.

— Не стоит благодарности дорогой, — разулыбалась миссис Уизли. — Так хорошо снова оказаться в Хогвартсе…

— Я здесь пять лет не был, — поддержал её Билл, оглядывая комнату.

Гарри прислонился к каминной полке, встав между Биллом и миссис Уизли — такой невинный внешне жест, а на самом деле — чтобы быть ближе к Биллу, чтобы касаться его локтя.

Флёр Делакур выглядывала из-за плеча матери, заинтригованная Биллом и, в отличие от миссис Уизли, ничего не имеющая против серёжки в ухе и длинных волос. Гарри покосился вбок — Билл смотрел на полувейлу в ответ и улыбался.

Такую улыбку на его лице Гарри видел только несколько раз в жизни — всякий раз перед тем, как они занимались любовью в саду Норы… предвкушающее, почти голодное выражение, выражение победителя, достигшего своей цели.

Что-то оборвалось и заледенело в Гарри; он резко оттолкнулся спиной от каминной полки и отошёл на шаг — ему хотелось бежать отсюда.

— Гарри, может, сводишь нас на экскурсию по Хогвартсу? — ничего не замечающая миссис Уизли улыбалась.

— Хорошо, миссис Уизли, — губы плохо слушались, онемевшие не от ревности, не от разочарования — от невыносимой боли.

Билл подмигнул Флёр и, довольно улыбаясь, перевёл взгляд на Гарри.

— Да, было бы здорово снова пройтись по Хогвартсу… — он осёкся на полуслове.

Гарри задался вопросом, написано ли у него самого на лице всё, о чём он думает. Видимо, да — иначе с чего бы на лице Билла появилось сначала испуганно-виноватое, а потом замкнуто-вызывающее выражение? Гарри понимал, что это значит. «Ты заметил?!.. Ну и что! Я никому ничего не обещал…». Гарри мог бы сказать, что никогда ничего не требовал, но это уже никому не было нужно.

Гарри всё утро гулял по территории Хогвартса с миссис Уизли и Биллом. Миссис Уизли была весела, Биллу было неловко, а Гарри… ему хотелось, чтобы его изнасиловали ещё раз, снова отравили психотропным ядом, опять отвернулись от него в трудный момент — всё, что угодно, только не эта пытка, только не неспешная прогулка по залитому солнцем двору, только не деланно-приветливый рассказ о Шармбатоне и Дурмстранге. Только не это. «Пожалуйста. Не надо… этого…»

За обедом миссис Уизли и Билл сидели за гриффиндорским столом — общались с Роном, Фредом, Джорджем и Джинни. Гарри порывался вернуться к Слизерину, но его усадили рядом, не слушая никаких возражений. Близнецы, разом всё понявшие, хотя их не было в той комнате и никто им ничего не говорил, глядели на Билла волками; тот ничего не замечал или делал вид. Гарри, нахохлившись, ковырял бифштекс в своей тарелке. Кусок решительно не лез ему в горло, даже несмотря на причитания миссис Уизли:

— Гарри, ты так похудел, тебе надо хорошо питаться, неужели здесь стали так плохо кормить…

После обеда Гарри снова окунулся в пытку. В конце концов, было бы, по меньшей мере, странно, если бы он смылся, предоставив приехавших к нему и вправду почти что родственников самим себе. Кому какое дело, что ему отчаянно хочется плакать, в горле стоит комок, лицо словно онемело, и ноги подгибаются при каждом шаге, потому что хочется упасть на колени, ткнуться лбом в пыль и затихнуть так навсегда, лишь бы не было этой боли потери, этой тянущей, совершенно непереносимой боли — словно зуб вырывают по чуть-чуть целый день, много часов подряд… Он чувствовал себя растоптанным, разбитым и сломленным. Он уже ничего не хотел от этой грёбаной жизни.

Вечерний пир прошёл как в тумане; маячили лица, белела скатерть, стучали вилки и стаканы — далеко-далеко, не здесь, не в этом звенящем море боли, окружавшем Гарри.

— Леди и джентльмены, через пять минут вас пригласят пройти на квиддичное поле, где состоится третье и последнее состязание Турнира Трёх Волшебников. Чемпионов вместе с мистером Бегменом я прошу проследовать на стадион сейчас, — объявил Дамблдор.

Гарри последовал — ему было глубоко всё равно.

Они вчетвером стояли на поле, дожидаясь, пока на трибунах рассядутся. Бегмен спрашивал что-то — кажется, готов ли Гарри. Гарри ответил невпопад, не поняв вопроса. Седрик обеспокоенно косился на Гарри, явно прикидывая, не слишком ли бестактно будет выяснить, что случилось, и попытаться помочь, не слишком ли ужасно то неизвестно что, которое стряслось с Гарри.

Подошли Хагрид, МакГонагалл, Флитвик и Грюм. На шляпе у каждого было по большой красной звезде, при виде которой Олега пробило отчего-то на смех. Они объяснили, что будут патрулировать вдоль стен лабиринта, и при несчастном случае чемпионы должны выпускать из палочки красные искры — тогда патрульные сразу придут на помощь.

Бегмен постучал палочкой себе по горлу:

— Sonorus! Леди и джентльмены, мы начинаем третье и последнее состязание Турнира Трёх Волшебников! Позвольте вам напомнить, каким образом распределяются места между чемпионами! Первое место занимает мистер Гарри Поттер — он набрал девяносто семь баллов! — Поднявшиеся крики и рукоплескания вспугнули птиц с вершин деревьев Запретного леса; по темнеющему небу разлетались в разные стороны смазанные силуэты. — На втором месте — мистер Седрик Диггори, также ученик Хогвартса, у него восемьдесят семь баллов! — Снова рукоплескания. — На третьем месте — мистер Олег Крам, Дурмстранговский институт — восемьдесят баллов! И на четвёртом месте — мисс Флёр Делакур, академия Шармбатон!

Когда последние аплодисменты стихли, Бегмен повернулся к чемпионам.

— Итак, Гарри… по моему свистку… Три, два, один!

Бегмен свистнул, и Гарри почти бегом ринулся в лабиринт, сам не понимая, почему торопится; будто бы от собственной боли можно убежать.

В ту самую секунду, как он вошёл в лабиринт, все звуки с трибун стихли, словно отрезанные какой-то невидимой и неощутимой стеной на пороге входа; высокие стены лабиринта бросали на землю чёрные тени. Гарри вытянул перед собой левую руку, зажигая огонёк на ладони — использовать палочку для постоянного Люмоса неразумно, она может понадобиться для других дел.

Третье испытание началось.

И на неведомых дорожках

Следы неведомых зверей…

А. С. Пушкин, «Сказка о лукоморье».

Гарри шёл по дорожке вперёд, насторожённо вглядываясь в сумрак перед собой; чувство опасности непрерывно катилось струйкой холода по позвоночнику, раздражая, держа на нервах. Он рад был отвлечься от того, что мучило его целый день, но глаза, полные невыплаканных слёз, буквально болели изнутри. Ему хотелось сесть у стены лабиринта и расплакаться, но, во-первых, это было бы небезопасно, учитывая, что Хагрид понасажал сюда всяких «милых зверюшек», во-вторых… страшно подумать, что будет, если кто-нибудь из других чемпионов тоже пройдёт здесь и наткнётся на него плачущего. Так же и сквозь землю провалиться от стыда недолго.

На ближайшей развилке он остановился и, упёршись лбом в стену, долго вспоминал компасное заклинание — мысли путались, были рваными и сбивчивыми; Гарри казалось, он плавает в море собственных мыслей, мутном, опасном для здоровья, как морская вода, если пить её… и надо выловить мысль о компасном заклятии, выловить голыми руками, и так, чтобы не поймать снова одну из мыслей о Билле, о лете у Уизли, о запахе яблок и листьев в саду… Он погружал воображаемые руки в море, и оно обжигало, как кислота, и Гарри всё-таки расплакался. Слезы текли из-под опущенных ресниц, капая на землю у подножия стены; Гарри не издавал ни единого звука — ни всхлипа, ни прерывистого вздоха.

— Гарри? На тебя уже кто-то напал? — Седрик, судя по голосу, был встревожен.

— Нет, — пробормотал Гарри, не оборачиваясь.

— Что случилось? — Седрик положил руку на плечо Гарри.

— Ничего… спасибо… всё в порядке…

— Если это — «в порядке», то я — Вольдеморт собственной персоной, — Седрик мягко развернул Гарри лицом к себе. Гарри не противился. — Гарри… Гарри, что случилось, расскажи…

Гарри вырвался из рук Седрика и отступил в какое-то ответвление лабиринта.

— Всё в порядке. Правда. Всё хорошо. Я… нервничаю.

— Это я заметил, — фыркнул Седрик и снова обнял Гарри за плечи. — Пойдём.

Они зашли в какой-то угол лабиринта, глухой, заканчивающийся тупиком. Седрик нажал Гарри на плечи, усаживая его на землю, и сам опустился рядом.

— Расскажи мне, Гарри. Не надо мучить себя, пожалуйста…

— Какая тебе разница… мучаю я себя или нет… — выдавил из себя Гарри; слёзы всё катились и катились, всё быстрее, отдельные капли сливались в целый ручеёк, солёное и горькое проникло на язык, поселилось на растрескавшихся губах жжением.

— Ты мне как брат, — серьёзно сказал Седрик и уверенно обнял Гарри.

— Почему?

— Потому что ты — это ты, балбес, — Седрик засмеялся. — Почему ты такой подозрительный, лучше тебя спросить? Почему ты не веришь, что мне нравится заботиться о тебе просто так?

Гарри вспомнился василиск: «Ко мне тыссячшу лет никто не прихходил просссто так…».

— Потому что никто обо мне никогда не заботился, — Гарри внезапно успокоился и говорил без горечи или жалобы, просто констатируя факт. — Я могу ещё понять тех, кто хочет меня трахать… но тебе какой интерес утешать меня?

— У-у, какой ты циничный в четырнадцать-то лет, — протянул Седрик весело. — И эго твоё скоро переплюнет размерами бороду Дамблдора. Трахать его хотят… лично мне хочется налить тебе молока в мисочку и подарить плюшевую мышку, чтобы игрался.

— Дразнишься, — полуутвердительно-полувопросительно заметил Гарри.

— Дразнюсь, — согласился Седрик. — Что случилось, котёнок?

— Котёнок?

— Кевина я обычно орлёнком называю… после того, как он в полтора года утащил из кладовки мою первую метлу — шустрый мальчишка, ничего не скажешь — и пролетел на ней целый ярд, пока не свалился с высоты в два дюйма. А ты — котёнок.

— Тоже мне, смотритель зоопарка, — проворчал Гарри.

— Я не собираюсь сажать тебя в клетку, — серьёзно сказал Седрик. — Так что случилось, котёнок?

— Ты… теряешь время. Олег или Флёр найдут Кубок, пока ты возишься со мной… — все прочие аргументы у Гарри уже исчерпались.

— Плевать на Кубок. Пусть они хоть подожгут его и поджарят на этом костре сосиски. Расскажи мне, не держи в себе… — Седрик поцеловал Гарри в макушку.

Гарри сделал глубокий вдох, и вместе с выдохом слова рванулись из него, рванулись сами, скомканно, путано, сбивчиво.

— Я люблю его, а он просто трахался со мной… тогда, летом… я был с ним, я думал, я ему нужен, а он просто галочку в списке поставил… я люблю его, мне так больно, так больно… Седрик, почему всегда так больно, когда предают, когда бросают… все предают, а кто не предаёт — бросает, я на всё ради него готов, я бы ноги мыл и воду пил, я бы всем для него был, но я ему не нужен, а я люблю его, и это так больно, ещё никогда не было так больно, под Круцио легче, там ты ненавидишь, а здесь я люблю, Седрик… мне больно, больно!..

Последние слова захлебнулись в новой порции слёз. Седрик прижал Гарри к себе, как тогда, после статьи Скитер, когда Гарри бился головой о стены, и покачивал, как ребёнка.

— Ш-ш… поплачь, успокойся… он тебя не стоит, если причинил тебе боль. Он — шлюха. И полный кретин, если променял тебя на кого-то.

— Не говори так… я люблю его…

— Любовь зла, — без тени насмешки возразил Седрик. — Ты любишь его, уж не знаю, кого, но ты любишь шлюху и малодушного кретина.

— Ты утрируешь…

— Но по сути я прав, так?

Гарри молчал, вжимаясь лицом в пахнущее одеколоном плечо Седрика, уютное и родное. Словно Седрик и вправду был ему братом. Какая сладкая, какая несбыточная ложь.

— Всё хорошо, котёнок… я рядом…

— Ну почему, почему ты рядом?

— Потому что в тот самый момент, когда я увидел, как дрожат твои губы от несправедливости, пока тебя обвиняли в том, что ты сам подкинул своё имя в Кубок, мне захотелось, чтобы никто не причинял тебе боли, — задумчиво ответил Седрик. — Котятам нельзя причинять боль. Они созданы для счастья.

— Когда-то я думал, что это я псих… — пробормотал Гарри со смешком.

— А потом ты встретил меня и в этом уверился, да?

— Почему ты так любишь дразниться?

— Наверно, потому что крайне редко говорю гадости всерьёз. А так вроде и гадость сказал, и посмеялся — два в одном…

Гарри тихо рассмеялся, окончательно расслабляясь. Боль, мучившая его весь день, отпустила, отхлынула, осталась грызть на периферии. Теперь это вполне можно было пережить, не устраивая трагедий.

— Ты не смотритель зоопарка, ты ходячая «Скорая помощь». Психиатрическая. Спасибо.

— Я, правда, не знаю, что такое «Скорая помощь», но посчитаю за комплимент, — улыбнулся Седрик.

— Это он самый и есть, — уверил его Гарри.

В тёмно-серых глазах Седрика плясали смешинки.

— Слушай… я в порядке… давай пойдём по лабиринту.

— Хочешь выиграть Турнир?

— Хочу, чтобы у тебя был шанс выиграть, — честно ответил Гарри.

Они вернулись к той самой развилке, откуда Седрик увёл Гарри. Седрик негромко проговорил:

— Point.

Его волшебная палочка дёрнулась, указывая на север.

— Я, пожалуй, пойду налево.

— Тогда я направо, — Гарри было абсолютно всё равно, куда идти.

Они улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны.

За очередным поворотом Гарри наткнулся на соплохвоста. «Мерлин мой!»

Больше всего соплохвост напоминал гигантского скорпиона; десяти футов в длину, отвратительное полуживотное-полунасекомое имело такой злобный вид, будто последние две недели его не кормили — специально, чтобы с чемпионами злее был. Дугообразное жало нависало над покрытой тускло поблёскивающим панцирем спиной, и с него понемногу капал яд.

Соплохвост без лишних разговоров о погоде выпустил в Гарри огненный залп и бросился на незадачливого чемпиона, пока тот пытался потушить рукав мантии, используя одно Aguamenti за другим. Огонь соплохвоста как живой уворачивался от водяного потока, и Гарри, плюнув на пламя на своём рукаве, бросился в сторону, вжимаясь в стену; соплохвост оказался достаточно глуп, чтобы промчаться мимо, но Гарри подозревал, что в следующий раз, который воспоследует секунд через пять, соплохвост будет умнее.

Гарри торопливо вывернулся из мантии, оставшись в рубашке и джинсах, и оставил её догорать на земле.

— Stupefy! — попробовал Гарри.

Заклятие отлетело от соплохвоста и зарикошетило по стенам, норовя попасть в самого Гарри. Гарри бросился на землю, сжавшись в комок, и пару раз только чудом откатился прочь из-под ног соплохвоста.

Надо было пробовать что-нибудь новенькое.

Гарри приподнялся на локте, откашливаясь от поднятой соплохвостом пыли, и очертил палочкой плавный круг:

— Includo!

Он никогда не пробовал это заклинание на ком-то или чём-то — только читал о нём. Но оно удалось — и, насколько Гарри мог судить, безупречно.

Соплохвост бился в огромном прозрачном шаре; этот материал был похож на стекло, но единственным материалом, из которого строился ограничитель, была сила желания того, кто накладывал чары, чтобы удерживаемый оставался в таком положении. Тем дольше, чем сильнее хочется этого магу. Гарри отряхнул немного пыль с одежды, любуясь соплохвостом. В таком виде это было даже, пожалуй, красиво: страшное-злобное-уродливое животное в бессильной ярости билось внутри прозрачного шара, размазывая по стенкам — словно в самом вечернем воздухе — тёмный яд.

Пора было идти дальше.

Чей-то крик прорезал воздух. Гарри споткнулся от неожиданности и завертел головой, пытаясь понять, откуда кричали.

— Флёр? — кричала явно девушка, и Гарри сомневался, чтобы в лабиринте находилась ещё какая-нибудь, кроме полувейлы. — Флёр!!

Никто не отвечал.

Гарри прибавил шагу и завернул за очередной угол, которые попадались всё чаще по мере того, как он продвигался к центру лабиринта. Уже не бывало таких пятидесятиярдовых прямых дорожек, как та, что в самом начале пути.

Здесь его встретил дементор. Реющий на ветру силуэт в двенадцать футов высотой, сливающийся с темнотой надвигался на Гарри. Боль хлынула в Гарри, звенящая, всеобъемлющая боль. Крики матери зазвучали в ушах, и видение зелёной вспышки, тринадцать лет назад посланной в него, смешалось с тенями лабиринта. Теперь, выплакавшись в плечо Седрику, Гарри мог отдалённо представить себе, что потерял, лишившись семьи. И это было больнее всего.

— Expecto Patronum! — серебристое облачко выплыло из палочки и лопнуло, как воздушный шарик.

Запах одеколона Седрика — что-то яблочное, свежее и резковатое… плечо тёплое, сильное, и так легко становится с каждым словом, словно можно взлететь без метлы и ринуться небу навстречу, потому что нет больше этого яда, этой горечи, неизбывной горечи, пропитавшей тело…

— Expecto Patronum! — серебристый сияющий олень ринулся на дементора.

Дементор отшатнулся и торопливо поплыл прочь, путаясь в полах своего плаща. «Когда это дементоры путались в плащах, а?»

— Riddiculus!

С лёгким хлопком дементор исчез. «Убить на месте того, кто придумал такое испытание», — Гарри вновь зажёг огонёк на ладони и прошептал компасное заклятие. Судя по всему, он слишком отклонился к востоку.

Свернув в нужную сторону, он довольно долгое время пробирался сквозь необычно высокую траву; она была ему по середину бедра, и Гарри, злобно пыхтя, рубил её направо и налево с помощью Caedo, напоминая сам себе косаря, виденного на картинке в маггловском учебнике истории. Трава рубилась, но оставалась под ногами, мешая всего лишь чуточку меньше. Что вообще за пастбище такое — испытание терпеливости? Гарри устал от монотонности движений, мышцы ног ныли оттого, что он продирался сквозь густые заросли. Чувство опасности так и не прекращало раздражать его с того самого момента, как он вошёл в лабиринт; пока он разговаривал с Седриком, оно притупилось, но не ушло. А сейчас оно попросту взвыло, как банши.

— Protego! — Гарри бросился к стене, но чувство опасности не уходило.

Грязь хлюпнула под ногами, словно он, пробираясь через траву, забрёл в болото. Нервы Гарри вздрогнули в ответ на этот звук; он нервно переступил с ноги на ногу, пытаясь угадать, что так не понравилось его чувству опасности, и в этот момент почувствовал крепкую хватку на щиколотке. Огонёк на руке Гарри осветил костлявые белые пальцы и странную восьмипалую руку — такую тонкую, что не было никакой разницы между запястьем и предплечьем у локтя. Рука высовывалась прямо из земли; Гарри закричал и дёрнулся. Рука не отпустила, а дёрнула на себя; Гарри упал, прикусив губу до крови, хрустнула кость ноги. Гарри задохнулся от острой вспышки боли.

— Petrificus Totalus! — рука, до сих пор активно пытавшаяся затащить Гарри к себе под землю, замерла. Гарри почувствовал, что начинает погружаться в грязь; она мягко всасывала, впитывала его всего, готовая скрыть в себе навечно, и Гарри вскочил бы с новым воплем, если бы мог.

— Caedo, — из надреза на руке-из-под-земли не выступило крови; её плоть была иссиня-чёрной, резко контрастируя с белой, как бумага, кожей. — Caedo. Caedo. Caedo. Caedo. Caedo…

На каждый палец неведомой подземной твари уходило по пять полноценных Caedo; Гарри нервничал, торопился, промахивался, не углубляя уже сделанный разрез, а делая новый рядом с имеющимся. Надо было отрезать не менее четырёх пальцев — обе четвёрки были противопоставлены друг другу и охватывали его щиколотку, как клещи. Время шло, Гарри нервничал, грязь засосала его до талии и не собиралась останавливаться. «Как я выберусь, вашу мать?». Когда окончательно скрыло и его ногу вместе с восьмипалой рукой, где было недоотрезано ещё полтора пальца из необходимых четырёх, Гарри отказался от идеи Сaedo и задумался.

Думать следовало быстро, и Гарри не пришло ничего в голову, кроме испытанного приёма. Он запрокинул голову к небу, зная, что на этом небе завтра взойдёт солнце, и напряг плечи, слегка подаваясь вперёд. Мышцы дрогнули под напором магии. Стены лабиринта оглушительно затрещали, не сумев вместить дракона.

Сломанная драконья лапа — это было даже неприятней, чем сломанная человечья нога. Помогая себе крыльями, Гарри кое-как выковылял в соседний проход лабиринта, чувствуя себя слоном в посудной лавке, и превратился в человека.

— Ferula… — он не чувствовал себя готовым выкинуть в небо сноп пурпурных искр и сдаться. Ему больше нравилось здесь, где можно было сосредоточиться не на том, кто мучил его одним своим присутствием с самого утра.

Аккуратный белый гипс лёг поверх повреждённого места, и Гарри питал некую надежду на то, что его щиколотка доживёт до мадам Помфри в достаточно неразобранном состоянии, чтобы её можно было склеить, как было.

Вперёд пришлось передвигаться по стеночке, ломая ногти и морщась от боли каждый раз, как приходилось наступать на больную ногу. Гарри прошёл уже около восьмидесяти ярдов, преодолев не менее шести развилок, на каждой из которых он использовал компасное заклятие.

Это испытание, по всей видимости, не должно было угрожать ни его психике, ни телу, ни тому и другому одновременно. Гарри остановился перед разлёгшимся на траве сфинксом, пытаясь восстановить рваное от боли в щиколотке и непривычного напряжения всех мышц дыхание. Сфинкс терпеливо ждал.

У сфинкса было тело льва, большие когтистые лапы и длинный желтоватый хвост, оканчивающийся коричневой кисточкой. А вот голова была женская. Красивая голова, надо сказать. Карие миндалевидные глаза посмотрели на Гарри в упор, и хрипловатый низкий голос неторопливо произнёс:

— Ты очень близок к цели. И ближайший путь к ней — мимо меня.

— Тогда... может быть, Вы посторонитесь? Будьте добры, — попросил Гарри, прекрасно, впрочем, понимая, какой ответ его ждёт.

— Нет, — отказалась она, вставая и начиная расхаживать по дорожке. — Нет, пока ты не отгадаешь мою загадку. Ответишь с первого раза — пропущу. Ответишь неверно — наброшусь. Промолчишь — отпущу, не тронув.

Если загадка слишком сложная, он промолчит и уйдёт невредимым, и попробует отыскать другую дорогу.

— Ладно, — решился он. — А какая загадка?

Сфинкс улыбнулся и прочитал стихи:

— Сначала ты букву вторую возьми

Того, кто таится в тени.

Кто секреты крадёт, чьё молчание лжёт,

Кто следы заметает свои.

Затем вспомни то, что кричишь ты в лесу,

Когда заблудившись бредёшь.

А третье всегда в конце тупика,

В начале конца обретешь.

Всё вместе сложи и получишь того,

Кого ты, хоть видел не раз,

Не смог бы обнять никогда, ни за что...

Так кто он? Скажи мне сейчас!

«И почему я постоянно натыкаюсь на дурные стихи-шифровки, от разгадки которых зависит моя жизнь?»

Гарри честно задумался. Насчёт того, кто «таится в тени», «секреты крадёт» и так далее по тексту у него не было ни единой мало-мальски стоящей догадки. «Жулик какой-нибудь. Грабитель. Шпион. Ворюга беспросветная. Или просто вампир, солнечного света не выносит, вот и уходит в тень… Чёрт с ним. Что там дальше? Что я кричу, заблудившись? Ну, все нормальные люди кричат «ау»… надо полагать, я бы тоже так поступил. Поехали на следующую подсказку… Всегда в конце тупика? Что всегда в конце тупика? И в начале конца?». Мысли Гарри забрели в какие-то философские дебри, и он почувствовал, что у него того и гляди лопнет голова.

— Повторите стихотворение, пожалуйста.

Сфинкс охотно повторил.

«Единственной, что объединяет эти две вещи, так это буква «к»… ну так я букву и ищу, разве нет? «Ау» плюс «к», значит… «аук»… И ещё что-то спереди от вампира или жулика. И вместе существо, которое я никогда не обниму, — Гарри мог назвать навскидку не меньше двух десятков человек, которых не стал бы обнимать даже под угрозой поедания сырым и без соли, но с подобным сочетанием букв в имени выбор был крайне ограниченным. — Ну, что это может быть за пакость, думай, Гарри, думай… Паук?»

— Паук? — повторил Гарри вслух рассеянно и на мгновение облился холодным потом, сообразив, что сфинкс примет это за отгадку. И если неправильно…

— Верно! — сфинкс широко улыбнулся и отошёл в сторону, освобождая Гарри проход.

Через пятнадцать минут Гарри по прямой дорожке дошёл до конца стены и остановился, растерянный. Держаться было не за что, но в ста ярдах от него на подставке сиял Кубок Огня. Надо было добраться до него. Но как?

С противоположной стороны показался Седрик, взъерошенный, подол его мантии дымился; на его лице пыль смешалась с потом, образовав причудливые тёмные узоры.

— Седрик! Слева! — Гарри заметил шевеление в боковом коридоре.

Седрик повернул голову, отшатнулся и бросился бежать, но споткнулся и уронил палочку. Хруст, с которым палочка Седрика сломалась под ногой чудовищного паука, показался Гарри ужасающе громким.

— Stupefy! — паук не впечатлился. — Impedimenta!

Гарри стиснул зубы и двинулся вперёд, уверенно наступая на больную ногу — о боли можно будет подумать потом, когда Седрик будет в безопасности.

На паука заклятия не действовали; они отражались от мощной шкуры. От отчаяния Гарри закричал, видя, как жвала всё приближаются и приближаются к Седрику:

— Fodico!

Особого вреда пауку это не принесло, но зато разозлило; впрочем, Гарри на его месте тоже возмутился бы. Паук повернулся к Гарри и несколькими лёгкими шагами стремительно пересёк поляну; Гарри успел только увидеть острые жвала, с которых капал яд, и восемь горящих глаз. А потом передние лапы паука подняли его в воздух. Гарри пытался нацелиться на паука палочкой, чтобы сказать что-нибудь умное, вроде «Авада кедавра», но его слишком трясли, чтобы он мог не бояться попасть случайно в Седрика. Брыкаясь, Гарри задел бедром всё той же ноги, где уже была сломана щиколотка, одно из жвал. Жгучая боль, оставившая на лбу Гарри холодную испарину, прокатилась по телу, и нога немного онемела.

— Radiatus est! — Гарри сжал палочку крепче — она выскальзывала из вспотевших пальцев.

К его удивлению, это подействовало. Несколько сотен длинных острых спиц проткнули паука насквозь, составив ровный круг. Гарри чудом не напоролся на одну из них сам, когда паук содрогнулся в агонии, и передние лапы разжались, выпуская Гарри.

Удар о землю вышиб из Гарри весь дух; Гарри мог только лежать, хватать воздух ртом и мучительно жалеть, что до сих пор в сознании — кажется, в падении он умудрился раздробить колено ноги, до сих пор избегавшей повреждений.

Белые от напряжения пальцы подхватили Гарри подмышки и оттащили в сторону — как раз в тот момент, когда паук решил упасть на землю. Седрик закрыл Гарри своим телом, но густая паучья кровь, выплескивавшаяся толчками из корчащегося в агонии тела, всё равно долетала до Гарри, приземляясь ему на плечи и ноги. У Седрика, должно быть, вся спина в этой мерзости…

Паук затих, и Седрик продолжал обнимать Гарри. Гарри мог бы пробыть так вечность, но вечности, разумеется, в его распоряжении не было.

— Возьми Кубок, — шепнул он Седрику.

— Почему? — Седрик говорил в полный голос.

— Потому что он твой. Я до него так или иначе не доползу. Бери его, покончи со всем этим фарсом. Меня отведут к мадам Помфри и дадут умыться.

— Да ты, я погляжу, преследуешь корыстные цели, — Седрик рассмеялся. — Нет, я не возьму Кубок.

— Почему? — настала очередь Гарри удивляться.

— Если бы не ты, меня бы не было в живых. Он твой по праву.

Гарри долго молчал, прикидывая, как уговорить упрямого Седрика взять Кубок.

— Вместе.

— Что?

— Давай возьмём его вместе. Это будет наша общая победа… победа Хогвартса.

Седрик, широко распахнув глаза, уставился на Гарри.

— Ты… уверен?

— Более чем, — отрезал Гарри. — Это твой единственный шанс уговорить меня хоть как-то дотронуться до Кубка!

— Какой ты ершистый, котёнок, — Седрик мягко улыбнулся.

— Как ни трогательно звучит ваша беседа, вынужден прервать её, — голос выступившего откуда-то из тени Олега звучал непривычно холодно.

Гарри не мог придумать ничего умнее, чем спросить, хлопая глазами:

— А куда делся твой акцент?

— Сгнил в земле вместе со своим хозяином, — дёрнул Олег плечом. — И, Диггори… мне очень жаль, но ты не вписываешься в продуманный пейзаж. Зря ты не попался мне по пути сюда, как Флёр. Она осталась жива, пусть и побывала под Круциатусом. А ты — лишний на этом празднике жизни… Avada Kedavra!

— Неееееет!!!!!!!!! — Гарри рванулся, чтобы закрыть Седрика собой, но поздно, слишком поздно; зелёная вспышка, очередная зелёная вспышка отняла у него Седрика, ударив прямо между удивлённых серых глаз. — Нет, нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ, НЕТ!!!!!!!!

Тело Седрика обмякло и упало на землю; Гарри пытался удержать его в руках, но оно было слишком тяжёлым для него, ослабшего и ошеломлённого, неверящего…

— Седрик, нет!!.. — Гарри с ужасом понимал, что Седрик мёртв, понимал по капле, как будто это знание вводили в него шприцом.

Остекленевшие глаза. Заострившийся кончик носа. Приоткрытые, словно он хотел сказать что-то, посиневшие губы. Небольшой багровый шрам в форме молнии между бровей, там, где индийские женщины ставят бордовую точку.

— Седрик…

Слова перешли в безнадёжный скулёж. «Не предают, так бросают». Седрик, Седрик, мой единственный брат, это неправда, это не может быть правдой, ты же только что смеялся, ты называл меня ершистым, ты называл меня котёнком, обезоруживающе, как ты умеешь, ты прикрывал меня собой, ты был здесь, ты был со мной, ты был, был, и тебя не стало, тебя не может не быть, это несправедливо, это невозможно, Седрик, нет, не шути так, Седрик, нет… Гарри тихо, безнадёжно выл над телом Седрика, уткнувшись лицом ему в грудь, а Олег Крам нетерпеливо постукивал носком ботинка по залитой паучьей кровью земле.

— Заканчивай свои стенания, Поттер, нам некогда.

Гарри вскинулся; лицо его было искажено хищным полубезумным оскалом. Последний бастион рушился с грохотом. Человек, которому он отдал всего себя, человек, которому он доверял, человек, которому было так сладко подчиняться, убил Седрика. «По большей части всё же предают».

— Ты!.. — Гарри выхватил палочку.

— Expelliarmus! — Олег действовал так же безупречно, как и на тренировках в этом июне — хладнокровный, уверенный в себе, чётко взвешивающий каждый шаг, каждое слово. — Неужели ты думал, что можешь всерьёз тягаться со мной на дуэли? Mobilicorpus!

Гарри, сгорая от унижения и бессилия, взмыл в воздух, поддерживаемый чужой магией. Олег почти нежно поймал его за талию и притянул ближе к себе. Гарри замахнулся ударить, но Олег с лёгкостью перехватил обе руки Гарри за запястья.

— Порой с тобой больше проблем, чем нужно, — глубоко философски заключил Олег и опустил руки Гарри к Кубку. — Внесём-ка коррективы в твои планы на сегодняшний вечер… проведём его вместе, а?

Он коснулся Кубка одновременно с Гарри, который, впрочем, совсем не собирался этого делать добровольно. Рывок в районе пупка подсказал ему безошибочно, что из Кубка сделали портключ.

Гарри тяжело дышал, пытаясь собрать себя из кучки измученного мяса и костей в единое целое, пока Олег, выпрямившись и отвернувшись от Гарри, звонко, торжествующе, ликующе выкрикивал:

— Я доставил его, мой Господин!

Я вернусь, сволочь, я вернусь,

через боль, через один-другой…

«Агата Кристи», «Месяц».

В темноте вокруг, мягкой и вкрадчивой, можно было различить, что портключ привёл их на кладбище. Справа, за тисовой рощицей, вырисовывался чернильно-чёрный силуэт небольшой церкви. Слева возвышался холм, на вершине которого можно было различить очертания высокого особняка. Гарри, упершись руками в землю, пытался отползти в сторону, но это вовремя пресекли (хотя с точки зрения самого Гарри — вовсе и невовремя даже):

— Stupefy! Не дёргайся, Поттер. Лучше расслабься и получай удовольствие.

Гарри выругался, воспроизведя дословно монолог дяди Вернона, уронившего себе на ногу одну из своих разлюбезных дрелей. Олег ударил Гарри по губам — по тем самым губам, которые не так давно целовал:

— Не забывайся, Поттер.

— Ты, мерзкий предатель…

— Я никогда не был на вашей стороне, Поттер, так что и предать я никого не мог, — очаровательно улыбнулся Олег. Золотые глаза светились в темноте. — Единственный, на чьей стороне я был — это мой Господин, великий Тёмный Лорд Вольдеморт. Его я не предавал никогда.

— Мразь, какая же ты мразь…

— Ещё одно такое слово — и получишь Круцио, раз уж другие методы воспитания на тебя не действуют, — холодно предупредил Олег.

Гарри стиснул зубы; получать Круцио не хотелось — после этого он потеряет последние силы, а они нужны… чтобы выбраться отсюда и отомстить, обязательно нужны…

Между могил уверенно пробиралась какая-то фигура в плаще с капюшоном. На руке у этой фигуры был свёрток, очень походивший на младенца, завёрнутого в одеяло. Фигура приблизилась к Гарри и Олегу и остановилась. Гарри широко раскрытыми глазами смотрел на эту фигуру, и вдруг шрам на лбу пронзило страшной болью; казалось, его голову медленно пилят раскалённым ножом по линии шрама, и она всё хочет распасться на несколько неровных кусков, но не может, никак не может…

— Mobilicorpus! Incarcero! — человек в плаще передал свою ношу Олегу и накрепко прикрутил Гарри к мраморному надгробью. Перед этим перед глазами Гарри промелькнули буквы, выбитые на этом надгробье; очень быстро, очень смутно, но Гарри был уверен, что прочёл слова «Том Риддл» правильно.

У человека под капюшоном тряслись руки, пока он проверял узлы; у него было тяжёлое дыхание, и, когда капюшон немного сполз, Гарри узнал Хвоста.

— Ты? — Гарри был удивлён. Это его именовали «Господином»? Ой, вряд ли…

Олег бережно и нежно держал доверенный ему свёрток и что-то шептал этой странной вещи, склонившись немного; стоило Гарри взглянуть на свёрток, как боль по-новому начинала пульсировать в шраме. Гарри внезапно понял, что ему совсем, совсем не хочется знать, что внутри этого свёртка. Есть некоторые знания, от которых одни неприятности.

Шипение гигантской змеи раздалось у ног Гарри; он не вслушивался, а следил за движениями Хвоста, не обращая внимания на боль в прикрученных слишком крепко запястьях — в конце концов, в этом ощущении не было ничего для него нового.

А Хвост тем временем, заткнув Гарри рот импровизированным кляпом из мятой чёрной ленты, приволок, чертыхаясь, большущий котёл, полный до краев какой-то жидкостью. Котёл был огромен настолько, что там поместился бы взрослый человек — если, конечно, это не Хагрид.

Под днищем котла, потрескивая, заплясал огонь; жидкость забулькала.

— Поторопись, — произнёс высокий холодный голос, и по шраму Гарри резануло тупой пилой.

Пар становился всё гуще, постепенно скрывая очертания Хвоста, следившего за огнём.

Жидкость в котле сделалась живой от пляшущих искр. Она словно была инкрустирована алмазами.

— Всё готово, господин.

— Скорей... — приказал ледяной голос.

Хвост принял у Олега свёрток и размотал его, обнажив то, что лежало внутри, и Гарри с величайшим трудом подавил позыв к рвоте — если бы не получилось, то с кляпом во рту он захлебнулся бы собственной рвотой; не та смерть, которую можно себе пожелать.

То, что оказалось на руках у Хвоста, имело очертания сжавшегося в комок ребёнка, вот только трудно было себе представить что-нибудь меньше похожее на ребёнка. Это было сырого красно-чёрного цвета, безволосое, покрытое крупной чешуёй... Тонкие руки и ноги, почти как у той твари, что едва не утащила Гарри в трясину в лабиринте, поражали беспомощностью, а лицо — ни у одного ребёнка, пусть даже генетического мутанта, не могло быть такого кошмарного лица! — плоское, змееподобное, с горящими красными глазами.

Существо казалось совсем слабым; оно протянуло ручонки, обвив Хвоста за шею, и тот поднёс его к котлу. В этот момент с Хвоста соскользнул капюшон, и, когда Хвост поднёс существо к краю котла, Гарри в свете огня разглядел на трусливой, белой от ужаса физиономии выражение крайнего омерзения. На какое-то мгновение перед Гарри мелькнуло злое плоское лицо, подсвеченное искрами, пляшущими над поверхностью зелья. Когда Хвост опустил существо в котёл, раздалось шипение, и уродливое тельце ушло под воду; Гарри слышал, как оно мягко ударилось о дно.

Хвост заговорил. Он был испуган до полной потери рассудка, его голос дрожал; страх Хвоста ввинчивался в виски Гарри так же болезненно, как и нетерпеливое, восторженное, победное ожидание Олега. Хвост воздел палочку, закрыл глаза и заговорил, обращаясь к ночи:

— Кость отца, без ведома данная — возроди своего сына!

Могильный холм под ногами у Гарри дал трещину. Пытаясь не плакать от боли в голове, Гарри следил, как в воздух взвилось из-под его собственных ног, а потом мягко просыпалось в котёл, повинуясь заклинанию Хвоста, лёгкое облачко пыли. Алмазная поверхность, зашипев, взбурлила. Во все стороны полетели искры. Жидкость приобрела яркий, ядовито-голубой цвет.

Хвост почему-то принялся всхлипывать. Он достал из-под мантии длинный, тонкий, сверкающий серебряный клинок. Голос его сорвался на отчаянные всхлипы:

— Плоть слуги, с ж-желанием данная — оживи своего господина!

Он вытянул перед собой правую руку — ту, на которой не было пальца. Потом крепко сжал левой рукой кинжал и широко замахнулся.

За секунду до того, как это случилось, Гарри догадался, что намерен сделать Хвост; Гарри хотел закрыть глаза, но не успел, и видел, как рассекается плоть, как фонтаном брызжет кровь из обрубка руки, как тяжело, безжизненно падает на землю отрезанная кисть руки. Всхлипывая и поскуливая — Олег рядом, казалось, еле сдерживался от того, чтобы наложить на Хвоста Силенцио — Хвост подобрал свою конечность и бросил в котёл. Зелье стало ярко-красным, сияющим, как чистый рубин…

Хвост стонал так, словно уже корчился в агонии. Но, тем не менее, у него хватило сил, чтобы подойти к Гарри.

— К-кровь врага, силой взятая — воскреси своего противника!

Гарри не мог ничего предпринять, чтобы предотвратить то, что сейчас произойдёт... он даже не вырывался из пут, только сильнее вжимался в холодный мрамор, но это приносило мало пользы... потом он увидел сверкающий клинок в дрожащей, ныне единственной руке Хвоста. Почувствовал, как лезвие плавно входит в сгиб правой руки, разрезая попутно рукав рубашки — это было совсем не больно, больнее было упасть и заработать синяк на коленке... Хвост, стонущий от боли, достал из кармана стеклянный фиал, поднёс к порезу и набрал крови.

Затем, спотыкаясь, вернулся к котлу и вылил туда кровь Гарри. Жидкость мгновенно сделалась ослепительно белой. Хвост, завершив свою работу, упал у котла на колени, а после повалился набок и остался лежать на земле, задыхаясь от рыданий, баюкая обрубок руки.

Котёл бурлил, рассыпая во все стороны яркие алмазные искры, такие ослепительные, что из-за них всё остальное делалось бархатно-чёрным. Больше ничего не происходило...

«Пусть ничего не получится, — думал Гарри устало и оцепенело, — пусть бы он утонул...»

И вдруг, неожиданно, бурление улеглось, искры исчезли. Из котла повалили клубы белого пара, скрыв собою всё вокруг, так что Гарри не видел больше ни Хвоста, ни Олега, ничего, кроме висящего в воздухе сырого тумана... всё пошло не так, решил Гарри... оно утонуло... пожалуйста... пожалуйста, пусть будет так, что оно умерло... пожалуйста… не надо сегодня хотя бы этого…

Но тут, сквозь туман, он различил — и его окатило волной ледяного страха, какой он довольно редко испытывал прежде — медленно поднимающийся над котлом чёрный высокий и худой силуэт, отдалённо походивший на человеческий.

— Одень меня, — приказал из пара высокий ледяной голос.

Олег торопливо поднял с земли валявшуюся там чёрную мантию и облачил в неё своего господина так благоговейно, словно соприкоснулся с господом богом.

Не сводя глаз исключительно с Гарри, силуэт шагнул из котла... и Гарри воочию увидел лицо, которое вот уже три года периодически преследовало его в кошмарах. Лицо белее кости и снега, с широко расставленными багровыми глазами, по-змеиному плоским носом и широкими прорезями ноздрей...

Лорд Вольдеморт восстал вновь.

Что ж, когда-нибудь это должно было случиться.

Налюбовавшись наконец, Вольдеморт отвёл взгляд от Гарри и стал осматривать своё тело. Длинные белые пальцы нежно касались бледных рук, больше похожих на паучьи лапы, груди, плеч, лица... казалось, он ласкал самого себя, трепетно и преданно, как ласкают снизошедшее с небес божество. Красные глаза с кошачьими прорезями зрачков светились прожекторами. Потом он вытянул перед собой ладони и с восторженным, экзальтированным выражением лица принялся сгибать и разгибать пальцы. Он не обращал внимания ни на стонущего на земле Хвоста, ни на благоговейно ждущего поблизости Олега, ни на привязанного к надгробию Гарри. Он, по всей видимости, рад был снова жить. «Вот если бы все были так этому рады…»

— Хвост, вытяни левую руку.

— Господин… сжальтесь… — дрожа так, что уцелевшая левая рука ходила ходуном, Хвост протянул её Вольдеморту.

Тонкий белый палец коснулся ярко-красной татуировки на тыльной стороне запястья Хвоста; это были череп и змея, точная копия Чёрной Метки, вывешенной кем-то на чемпионате мира по квиддичу. Шрам Гарри прошила новая порция боли, Хвост дико взвыл; когда Вольдеморт отнял палец, Метка была угольно-чёрной. Олег держался за левое запястье, закусив губу.

С полным удовлетворением на бледном лице Вольдеморт вскинул взгляд к тёмному небу.

— Интересно, сколько найдётся храбрецов, которые явятся, как только почувствуют? — прошептал он. — И сколько найдётся глупцов, которые осмелятся не явиться?

Олег улыбнулся — такой улыбки Гарри ни разу не видел на этом лице; казалось, все мечты Олега исполнились, но единственный, кому они принесли хоть какую-то радость — он сам.

— Здравствуй снова, мой верный слуга, — Вольдеморт улыбнулся Олегу; примерно так же обнадёживающе выглядел бы веселящийся крокодил. — Ты будешь вознаграждён так, как тебе и не мечталось…

— Благодарю, мой лорд! — Олег порывисто поклонился; свет золотых глаз на миг словно размазался в воздухе. — Служить Вам — лучшая награда!

— Ты лучший из моих людей, а значит, достоин существенной награды, — снисходительно сказал Вольдеморт. — Как только я разберусь с теми, кто явится сюда…

— Я счастлив, мой лорд, — в голосе Олега звенели восторг и обожание.

Несколько секунд висело молчание, а потом воздух заполнился негромкими хлопками аппараций и шелестом мантий. Один за другим маги в длинных балахонах с капюшонами подходили ближе, подходили со всех сторон, из-за деревьев, из-за надгробий. Они двигались так осторожно и неуверенно, словно не вполне верили собственным глазам. Наконец один из Пожирателей Смерти упал на колени и подполз к молча ждавшему Вольдеморту:

— Господин… Господин… — лепетал он, целуя край мантии Вольдеморта. Прорезь рта Тёмного Лорда изогнулась в усмешке.

Один за другим Пожиратели подползали на коленях, целовали мантию Вольдеморта и становились в круг, заключавший в своём центре Вольдеморта, Гарри и всё ещё плачущего Хвоста. Не сказать, чтобы Гарри был польщён подобной компанией, но выбирать в его положении не приходилось. Дурнота накатывала волнами, колено, бедро и щиколотка болели непрерывно, чужие эмоции с хрустом ворочались в висках, и большая часть сил Гарри уходила на то, чтобы оставаться в сознании.

— Приветствую вас, Пожиратели Смерти, — спокойно промолвил Вольдеморт. — Тринадцать лет... тринадцать лет прошло со дня нашей последней встречи. А вы откликнулись на мой зов, будто не прошло и дня... Стало быть, Чёрная Метка ещё объединяет нас! Так ведь? — раздув ноздри, он с силой втянул воздух. — Я чую вину, — прошипел он. — В воздухе стоит дурной запах вины.

По шеренге Пожирателей от одного к другому пробежала дрожь, как будто каждый желал бы, да не смел, отшатнуться от Вольдеморта.

— Я вижу вас перед собой целыми и невредимыми, не утерявшими колдовской силы — вы так быстро явились на зов! — и я задаюсь вопросом... как могло случиться, что эти маги так и не пришли на помощь своему господину, которому клялись в вечной преданности?

Гробовое молчание повисло над кладбищем, нарушаемое только подвываниями Хвоста. «А вот не хрен риторические вопросы задавать…»

— И я сам себе отвечаю, — шёпотом продолжал Вольдеморт. — Должно быть, они поверили, что со мной покончено, поверили, что я исчез навсегда. Они вернулись и стали жить среди моих врагов, они клялись им в своей невиновности, в том, что ничего не знали, что их околдовали... И тогда я снова спрашиваю себя: как могли они поверить, что я не восстану вновь? Они, знавшие, как надёжно я себя обезопасил от смерти? Они, видевшие доказательства моего безграничного величия, в те времена, когда я был могущественнее любого мага на земле? И снова отвечаю я сам себе: наверное, им казалось, что существует более могучая сила, способная победить самого Лорда Вольдеморта?.. Возможно, они служат теперь другому господину... Может быть, они служат этому жалкому герою простонародья, предводителю магглов... Альбусу Дамблдору?

При упоминании Дамблдора стоящие в строю зашевелились, невнятно забормотали, затрясли головами.

Вольдеморт не обратил на это внимания.

— Я разочарован... Должен признать, что я разочарован...

Один из Пожирателей, разорвав круг, неожиданно бросился вперёд. Дрожа всем телом, он упал к ногам Вольдеморта.

— Господин! — истерично прокричал он, и вид у него был такой, словно вот-вот расплачется. — Господин, простите меня! Простите нас всех!

Вольдеморт шипяще расхохотался и воздел над головой палочку:

— Crucio!

Пожиратель Смерти душераздирающе завыл, корчась от боли; все прочие молча смотрели, как один из них бьётся на кладбищенской земле, как выступает пена у него на губах, как жалко, как отвратительно, как страшно закатываются его глаза.

Вольдеморт опустил палочку.

— Встань, Эйвери, — обманчиво-мягко проговорил Вольдеморт. — Встань. Ты просишь о прощении? Я никого не прощаю. Я ничего не забываю. Тринадцать долгих лет... Вы отплатите за каждый из них, прежде чем получите прощение. Вот Хвост уже выплатил часть своих долгов, верно, Хвост?

Он равнодушно взглянул на беспрерывно всхлипывавшего Хвоста.

— Ты вернулся не потому, что так мне предан, а потому, что боялся своих старых друзей. Ты заслужил эту боль, Хвост. Ты ведь это понимаешь, да, Хвост?

— Да, господин, — простонал Хвост, — прошу Вас, господин... пожалуйста...

— Ты помог мне вернуться в моё тело, — холодно сказал Вольдеморт, наблюдая за корчащимся в муках слугой. — Ты жалкий, трусливый негодяй, но всё же ты помог мне... А Лорд Вольдеморт умеет вознаграждать за помощь...

Вольдеморт взмахнул палочкой. Следуя за её движением, в воздухе возникала сияющая расплавленным серебром полоска. Сначала бесформенная, она изогнулась, зашевелилась и сформировалась в металлически блестящую человеческую руку. Повисев мгновение, она ринулась вниз и ловко села на кровоточащее запястье Хвоста.

Тот внезапно прекратил всхлипывать и, дыша с прерывистым хрипом, поднял голову и неверяще уставился на серебряную кисть, мгновенно сросшуюся с запястьем. Пошевелил блестящими пальцами, а затем, весь дрожа, подобрал с земли крохотную веточку и раскрошил её в пыль.

— Милорд, — прошептал он, — господин... благодарю Вас... благодарю Вас...

Он на коленях подполз к Вольдеморту и принялся целовать края его мантии — это выглядело отчего-то более униженным жестом, чем точно такие же действия всех прочих. Возможно, Гарри всего лишь был предвзят.

— И да пребудет твоя верность неколебима, Хвост.

— Всегда, милорд... всегда...

Хвост встал и занял место в строю, разглядывая новую, могущественную руку. Его лицо ещё блестело от слёз. А Вольдеморт тем временем направился к человеку справа от Хвоста.

— Люциус, мой скользкий друг, — прошептал он, внезапно остановившись. — Мне говорили, что ты не отрёкся от славы былых лет, хотя и считаешься в обществе добропорядочным гражданином. Насколько я знаю, ты, когда речь заходит о магглах, не прочь, как встарь, возглавить пыточную бригаду? И всё же ты не искал меня, Люциус... твой выпад на финальном матче оказался всего лишь забавой, не более... а не стоило ли направить энергию в более продуктивное русло? Разыскать, например, своего господина и помочь ему?

— Милорд, я был всегда начеку, — поспешно заверил из-под капюшона голос Люциуса Малфоя. — Малейший знак от вас, легчайший намёк о том, где вы находитесь, и я бы немедленно явился к вам, ничто не помешало бы этому...

— Но ты убежал от моего Знака, который прошлым летом запустил в небо один из моих действительно верных слуг? — лениво процедил Вольдеморт, и Малфой осёкся. — Да-да, мне всё известно, Люциус... ты разочаровал меня... в будущем я ожидаю от тебя более преданного служения.

— Разумеется, милорд, разумеется... вы так милосердны, благодарю вас...

«Выкрутился, скользкая сволочь».

Вольдеморт двинулся дальше и остановился, глядя в отделяющее Малфоя от следующего человека в строю пустое пространство — достаточное, чтобы вместить двоих.

— Здесь должны стоять Лестрейнджи, — печально промолвил Вольдеморт. — Но их заточили в Азкабан. Они хранили мне верность. И предпочли тюрьму отречению... Когда мы откроем двери этой страшной темницы, я осыплю Лестрейнджей почестями, о которых они не смели и мечтать... Дементоры на нашей стороне... они наши союзники, такова их природа... также мы вернём изгнанных гигантов... Я верну всех моих преданных слуг, соберу армию из существ, которых боятся все…

Он продолжил свой обход. «Будто территорию метит». Мимо некоторых проходил в молчании, возле других останавливался и заговаривал с ними.

— МакНейр... Хвост говорил, что ты работаешь на министерство магии, занимаешься уничтожением опасных созданий? Скоро, очень скоро, у тебя появятся более интересные жертвы, МакНейр. Лорд Вольдеморт предоставит их тебе...

— Благодарю Вас, господин... благодарю Вас... — пробормотал МакНейр. Кажется, он был перепуган до судорог подобной перспективой, но отнюдь не обрадован.

— А тут у нас, — Вольдеморт перешёл к двум самым большим фигурам, — Кребб... надеюсь, на этот раз ты выступишь лучше, Кребб? А ты, Гойл?

Те неуклюже поклонились и пробубнили, живо напомнив Гарри своих сыновей:

— Да, господин...

— Обязательно, господин...

— То же касается и тебя, Нотт, — тихо бросил Вольдеморт, проходя мимо сутулого человека, прячущегося в тени Кребба.

— Милорд, я смиренно простираюсь перед Вами, я Ваш самый верный, самый...

— Достаточно, — кивнул Вольдеморт.

Он приблизился к самому широкому промежутку в цепи и остановился, глядя в пространство пустыми красными глазами, словно видел тех, кто должен был бы стоять там.

— Здесь отсутствуют пятеро Пожирателей Смерти... Трое умерло во имя своего господина. Один — слишком большой трус, он не явился... он заплатит. Один отказался от меня, покинул... он, разумеется, будет убит... И наконец, ты здесь, Барти, — уменьшительное звучало дико, произнесённое устами Вольдеморта. — Мой самый преданный, самый верный слуга, стараниями которого сегодня здесь оказался Гарри Поттер.

Олег стоял в кругу Пожирателей, единственный без капюшона, гордо вздёрнув голову; золотые глаза победно сияли — то был час его триумфа, его победы, его торжество и его очередь смотреть на прочих сверху вниз. Огонь отбрасывал на чёрные волосы багряные блики, освещал резкие черты лица под разными углами, и игра светотени попеременно придавала оставшемуся неизменным лицу разные выражения.

— Юный Барти Крауч, хранивший мне верность все эти годы. Пусть вас не смущает его внешность — на то есть свои причины… Единственный из тех немногих, кто все эти годы оставался мне верен, кто принёс ощутимую пользу — доставил сюда в день моего возрождения нашего юного друга.

Все взгляды, как по команде, устремились к Гарри.

— Господин, мы жаждем знать... — зазвучал вкрадчивый голос Люциуса Малфоя, — мы умоляем Вас рассказать... как Вам это удалось... это чудо... как Вы смогли вернуться к нам...

«Держу пари, скользкая ты тварь, на самом деле ты думаешь, что эта змееподобная скотина возродилась крайне невовремя и в один миг порушила твой налаженный за тринадцать лет быт».

— Ах, это такая интересная история, Люциус, — Вольдеморт смаковал слова. — И она начинается — и заканчивается — моим юным другом, которого вы видите перед собой.

Он неспешно подошёл и встал около Гарри. Змея кружила рядом, время от времени высовывая наружу раздвоенный язык.

— Вы, разумеется, знаете, что этого мальчика называют причиной моего падения? — тихим голосом начал Вольдеморт, уставив красные глаза на Гарри; последнему хотелось кричать из-за невыносимой боли в шраме, но он сцеплял зубы. — Вы все знаете, что, попытавшись убить его, я потерял и свою силу, и своё тело? Его мать умерла ради его спасения и невольно обеспечила ему такую защиту, которой, признаться, я не предвидел... я не мог даже прикоснуться к этому мальчику.

Вольдеморт поднёс длинный белый палец очень близко к щеке Гарри.

— Его хранила принесённая ею жертва... старый магический трюк, с моей стороны было недальновидно забыть о нём... но неважно. Теперь я уже могу к нему прикоснуться.

Гарри почувствовал прикосновение, и его голова взорвалась болью. По подбородку протекло горячее — он прокусил губу до крови, но всё равно не закричал.

Вольдеморт тихо засмеялся ему в ухо, убрал палец и снова обратился к своим слугам:

— Я ошибся в расчётах, друзья мои, должен это признать. Из-за неразумного поступка глупой грязнокровки моё проклятие отклонилось и попало в меня. Аа-а-ах!.. это боль превыше всякой боли, друзья мои, к такому нельзя быть готовым. Я потерял связь со своим телом, я стал меньше чем духом, меньше чем призраком... но, тем не менее, я остался жив. Кем или чем я был, я и сам не знаю... я, дальше других ушедший по дороге, ведущей к бессмертию. Вы знаете, какова была моя цель — победа над смертью. Так вот, мне была дана возможность проверить себя, и, как выяснилось, некоторые мои эксперименты оказались успешны... ведь я не погиб, несмотря на то, что проклятие должно было убить меня. И всё же я стал совершенно беспомощен — самое слабое существо из всех живущих на земле... У меня не было надежды выкарабкаться... у меня не было тела, а любое заклинание, которое могло мне помочь, требовало волшебной палочки... Я только помню, как, без сна и отдыха, секунду за секундой, заставлял себя влачить жалкое существование... Затаившись глубоко в лесу, я ждал... конечно же, кто–нибудь из моих верных слуг попробует разыскать меня... кто–нибудь придёт и выполнит за меня необходимое заклинание, вернёт мне моё тело... но я ждал напрасно...

И ещё раз по шеренге Пожирателей Смерти, молча внимающих своему господину, пробежала тревожная судорога. Вольдеморт намеренно продлил напряжённое молчание, но потом продолжил:

— У меня оставалось лишь одно умение. Я мог завладевать телами других. Но я не осмеливался появиться там, где много людей, я знал, что авроры повсюду, что они выслеживают меня. Иногда я вселялся в животных — предпочитая, разумеется, змей — но и в них я оставался не более чем духом, тела животных плохо приспособлены для колдовства... кроме того, моё пребывание в них укорачивало их жизни, ни одно не протянуло долго...

— Затем... четыре года назад... я, казалось, нашёл средство вернуться к жизни. В мой лес забрёл один маг — молодой, глупый и легковерный. О, это был как раз тот случай, о котором я мечтал... ибо он был учителем в школе Дамблдора... было очень легко подчинить его своей воле... с его помощью я вернулся в страну и, спустя некоторое время, завладел его телом и стал управлять им, и он выполнял мои распоряжения. Но мой план провалился. Мне не удалось украсть философский камень. Я не смог обеспечить себе вечную жизнь... опять из-за Гарри Поттера...

Воцарилась тишина; всё кругом замерло, даже листья тисов. Пожиратели Смерти не двигались, вперив посверкивающие под масками глаза в Вольдеморта и Гарри, и Гарри всё казалось, что они напуганы больше него самого.

— Я покинул тело моего слуги, как только он умер… я снова стал слаб и немощен как прежде, — продолжал Вольдеморт. — Я вернулся в своё укрытие. Не буду притворяться, я опасался, что никогда не смогу вернуть себе былое могущество... наверное, это были самые чёрные дни в моей жизни... нельзя было рассчитывать, что судьба пошлёт ещё одного мага, в которого можно будет вселиться... и я уже оставил бесплодные надежды на то, что кто–нибудь из моих верных слуг даст себе труд выяснить, что со мной сталось...

Один-двое в строю беспокойно переступили ногами, но Вольдеморт не обратил на них внимания.

— А затем, меньше года назад, когда я почти оставил всякую надежду, это наконец случилось... ко мне вернулся один из моих слуг: Хвост, вот он перед вами. Он инсценировал собственную смерть, чтобы скрыться от правосудия, но потом был обнаружен теми, кого раньше называл друзьями, и тогда решил вернуться к своему господину. Следуя слухам, он стал искать меня там, где я на самом деле и скрывался... ему, разумеется, помогали попадающиеся по пути крысы. У Хвоста с крысами есть некое родство, правда, Хвост? Эти его маленькие гаденькие друзья поведали ему о том, что в самом сердце албанских лесов есть место, которого они всячески избегают... Там, в этом месте, разные мелкие животные погибают от вселяющейся в них чёрной тени...

Эта нескончаемая болтовня, похожая на шипение, непрекращающаяся боль, которая, казалось Гарри, скоро потечёт у него из ушей, надоедали, полосовали напряжённые нервы. Гарри мечтал о темноте и тишине, но не было мечты более несбыточной, чем эта. По крайней мере, в ближайшие минут двадцать.

— Но его путешествие ко мне не было гладким, верно, Хвост? Как-то раз он зашёл в маленькую гостиницу на окраине того самого леса, где он рассчитывал меня найти... и кого же там встретил? Берту Джоркинс из министерства магии! А теперь смотрите, как судьба благоволит к Лорду Вольдеморту. Казалось бы, тут-то и конец Хвосту, а вместе с ним и моим надеждам на возрождение. Но Хвост — проявив сообразительность, какой я, признаться, от него не ожидал — уговорил Берту Джоркинс совершить с ним небольшую ночную прогулку. Он захватил её... и привёл ко мне. И так Берта Джоркинс, которая столь легко могла всё испортить, оказалась настоящим подарком судьбы, на который я не смел и рассчитывать! Поскольку с небольшим принуждением она стала настоящей золотоносной жилой всяческой информации. Она рассказала о том, что в этом году в Хогвартсе будет проводиться Турнир Трёх Волшебников. Она назвала имя преданного мне Пожирателя Смерти, который будет счастлив служить мне, если только я сумею войти с ним в контакт. Она рассказала и многое другое... но, чтобы снять наложенное на неё заклятие забвения, мне пришлось применить очень сильные средства, и, после извлечения всех необходимых сведений, её память и её тело оказались повреждены настолько, что уже не подлежали восстановлению. Она сослужила свою службу. Вселиться в неё было нельзя. И я избавился от неё.

Вольдеморт улыбнулся

— Тело Хвоста тоже не годилось для этой цели, поскольку все считали его мёртвым, и в случае, если бы его заметили, поднялось бы слишком много шума. Однако он служил мне и мог распоряжаться собственным телом... поэтому, невзирая на то, что Хвост на редкость бездарный маг, он выполнял мои распоряжения, и в результате я вернул себе рудиментарное, слабое тельце, где я мог находиться — временно, до получения компонентов, необходимых для настоящего возрождения... пара заклинаний моего собственного изобретения... небольшая поддержка со стороны моей дорогой Нагайны, — Вольдеморт скользнул глазами по непрерывно извивающейся змее, — зелье из крови единорога и змеиного яда... опять же, спасибо Нагайне... Вскоре я возвратил себе почти человеческий вид и достаточно окреп для путешествия. Надежды на философский камень больше не было, я знал, что Дамблдор позаботится о том, чтобы его уничтожили. Но, прежде чем вновь гнаться за бессмертием, надо было обрести жизнь простого смертного. Я снизил свои запросы... мне было нужно моё тело и моё былое могущество. Зелье, которое воскресило меня сегодня, хорошо известно в чёрной магии, и я знал: чтобы получить это, необходимы три важных компонента. Что ж, один из них у меня уже был, не так ли, Хвост? Плоть, данная слугой... Кость отца, естественно, означала, что придётся попасть сюда, на его могилу. Но вот кровь врага... Хвост уговаривал меня использовать первого попавшегося мага... любого, кто меня ненавидит... ведь их так много. Но я знал, кто мне нужен на самом деле, если я хочу восстать вновь, более могущественный, чем до падения. Нужна была кровь Гарри Поттера. Кровь того, кто тринадцать лет назад лишил меня власти... ведь тогда неиссякаемая защита, данная ему матерью, разлилась бы и по моим жилам... Только как добраться до Гарри Поттера? Он, наверное, и сам не знает, как тщательно его охраняли! Эту защиту обеспечил Дамблдор — ещё в те давние дни, когда ему взбрело в голову, что он обязан устроить будущее мальчишки. Дамблдор задействовал древние магические силы, чтобы ребёнок, пока он находится под опекой своих родственников, всегда был в безопасности. Там даже я не мог до него добраться... но тут подвернулся финал кубка... и я подумал, что, возможно, там, вдали от родственников и от Дамблдора, защита будет слабее... однако, я был ещё не настолько силён, чтобы решиться на похищение — ведь его окружала целая свора министерских псов! Но после матча мальчишка возвращался в Хогвартс, где он с утра до вечера находится под крючковатым носом старого мерзкого магглофила. Так как же схватить его?

Полный самолюбования монолог Вольдеморта, казалось, никогда не кончится. Гарри бессильно обвис на верёвках, отчаянно желая если не сдохнуть на месте, то хотя бы потерять сознание.

— Как?.. Конечно же, хитростью, с помощью информации, полученной от Берты Джоркинс. Отправить в Хогвартс верного слугу, чтобы он поместил в Огненную чашу заявку от имени мальчишки. И пусть мой слуга сделает так, чтобы мальчишка выиграл Турнир — тогда он возьмёт в руки Кубок Огня — Кубок, который слуга превратит в портключ, чтобы тот принёс мальчишку сюда, прямо в мои заждавшиеся руки... Здесь он незащищён и не может ждать помощи от Дамблдора... И вот он перед вами... мальчик, которого все считали причиной моего падения...

Вольдеморт медленно повернулся лицом к Гарри и поднял палочку.

— Crucio!

Гарри уже испытывал эту боль, но к ней нельзя было привыкнуть. Это было слишком больно, чтобы думать, слишком больно, чтобы не биться в безнадёжных попытках выскользнуть из боли, как из одежды, но не слишком больно для того, чтобы быть — к величайшему сожалению Гарри. Он не понял, кричал ли он; он знал только, что когда всё закончилось, и он снова обвис на верёвках, голова была наполнена непрерывным назойливым звоном, а во рту прочно поселился привкус крови. Затылок — разбитый, очевидно, о надгробье — пекло болью, но это было пустяком. «По ком звонит колокол? — в ушах Гарри неумолчно стучали мелодичные неумолимые молоточки. — По мне,

* * *

… всегда по мне…» Сквозь пелену — слёзы, не слёзы? — он видел красные глаза Вольдеморта. Ночная тишина зазвенела от хохота Пожирателей Смерти.

— Теперь, я полагаю, вы видите: глупо было считать, что этот мальчишка сильнее меня. Но я не хочу, чтобы у кого-то оставалась хоть тень сомнения в том, что Гарри Поттер ускользнул от меня только благодаря счастливой случайности. Я собираюсь доказать это, убив его, здесь и сейчас, перед всеми вами, сейчас, когда рядом нет ни Дамблдора, который мог бы помочь ему, ни матери, которая могла бы умереть вместо него. Но я дам ему шанс. Ему позволено будет сразиться со мной. Пусть у вас не останется никаких сомнений в том, кто из нас сильнее. Подожди ещё немножко, Нагайна, — шепнул он, и змея поползла к Пожирателям Смерти.

— Теперь развяжи его, Хвост, и отдай ему его палочку.

Это был фарс. Все собравшиеся прекрасно это понимали. В таком состоянии, в каком находился Гарри, он был не страшен даже таракану; тем не менее, Хвост подчинился с такой торжественной рожей, будто совершал нечто, имеющее хотя бы маломальский смысл.

Серебряная рука одним движением перерубила верёвки, и тушка Гарри неизящно шлёпнулась на землю. Встать на покалеченные в трёх местах ноги он не смог бы при всём желании. Поддержать его здесь было, разумеется, некому. Хвост взял из рук Олега-Барти палочку Гарри и пихнул её в руки законному хозяину.

— Тебя учили дуэльному искусству, Гарри Поттер?

В голове Гарри всплыло далёкое-далёкое, как из прошлой жизни, воспоминание — как он приходит на первое и последнее занятие Дуэльного Клуба, устроенного Гилдероем Локхартом… единственное, что он там постиг полезного — это заклятие Expelliarmus. Но есть ли смысл разоружать Вольдеморта, спрашивается в задачке? Даже если вдруг получится, то вокруг толпа Пожирателей Смерти, ни один из которых не настроен дружелюбно по отношению к нему, Мальчику-Который-Вечно-Оказывается-Не-В-Том-Месте-И-Не-В-То-Время. Да и сам Вольдеморт никуда отсюда не денется… что он, палочки себе не найдёт?

— Сначала мы должны поклониться друг другу, — Вольдеморт взмахнул палочкой, и Гарри взметнуло в воздух, как башенным краном. — Отчего же ты так невежлив?..

Гарри облизнул пересохшие губы и заметил:

— А ты сдал, Том. Раньше ты не был похож на насекомое.

Смех Пожирателей мгновенно стих.

— Тебя, судя по всему, не научили ещё и хорошим манерам, — спокойно заметил Вольдеморт; каким бы вопиющим не казалось ослепленным страхом Пожирателям поведение Гарри, и он сам, и Вольдеморт понимали, что не имеет значения, сколько бравады Гарри проявит. Всё зависит уже не от того, сколько гадостей Гарри успеет наговорить перед смертью.

Ещё один взмах палочкой, и Гарри почувствовал, как что-то давит ему на позвоночник не хуже гидравлического пресса. Это странное «поклонное» заклинание наклоняло Гарри до тех пор, пока он не потерял равновесие и не упал лицом вниз на землю. Кажется, в планы Вольдеморта это не входило, но Пожиратели решили, что это часть программы вечернего шоу, и им стало опять очень весело. «Специфическое чувство юмора у людей, что ни говори…». Кладбищенская земля остро пахла свежей травой и застарелой пылью, пахла кровью и смертью. На ней было бы даже почти уютно лежать, если бы не Вольдеморт и Ко.

— Я ценю твоё стремление целовать прах под моими ногами, Гарри, но всё же давай сразимся, — Вольдеморт почти юродствовал, переигрывал.

Гарри снова поставили на ноги.

— Мне тебя жаль, Том…

— Ты болен, Гарри? — искренне удивился Вольдеморт. Кажется, он считал, что его позиция — самая что ни на есть выигрышная.

— Я — да, голова очень болит… а ты жалок, Том. Тринадцать лет ты не можешь со мной справиться. С тех пор, как мне был год, я побеждал тебя.

— В этот раз рядом с тобой нет твоей матери, Гарри, — напомнил Вольдеморт. — Никто здесь, я полагаю, не станет приносить себя в жертву ради тебя. Ты что-то путаешь, тебе не кажется?

— Да-да, — сокрушённо кивнул Гарри. — Здесь нет ни одной слабой женщины, чтобы помешать тебе прикончить годовалого малыша. Но и мне уже не год. Ты не думаешь, что эти годы могли пройти для меня с пользой?

Вольдеморт сокрушённо покачал головой. Совершенно очевидно, он так не думал.

— Ты хочешь сказать, Гарри, что ты достойный противник для меня? Как самоуверенно с твоей стороны…

— Не более, чем с твоей — подсылать ко мне своих слуг и устраивать карикатуру на дуэль, — огрызнулся Гарри. — И вообще, Том…

— Что, Гарри? У тебя есть последнее желание? — у Вольдеморта уже едва ли пар из ушей не шёл от обращения «Том», но он всё ещё пытался выдерживать тон светской беседы.

— Да нет, нету… просто надоел ты мне хуже холодной овсянки, — чистосердечно признался Гарри и нагло оскалился.

Обычный наглый оскал четырнадцатилетнего мальчишки перешёл в звериный прежде, чем кто-нибудь сумел что-нибудь сообразить. Ржавый дракон взревел и хлестнул хвостом, разбросав с пяток Пожирателей Смерти и расплющив надгробие с надписью «Том Риддл»; струя пламени ударила туда, где стоял Вольдеморт, но тот успел вовремя ретироваться.

Однако больше трёх секунд Гарри форы не дали. Всё же Пожиратели были людьми достаточно тренированными в магических боях, чтобы сообразить, как справиться с драконом; тем более что они не были особо шокированы его превращением — газеты пестрили после первого испытания статьями об анимагии вообще и гаррипоттеровской в частности, да и Министерство официально зарегистрировало его, а информация об анимагах — вещь открытая…

— Conjunctivitus! — прозвучал нестройный хор.

Гарри взметнулся с земли, благодаря всех богов за то, что крылья не повреждены (в отличие от лап, увы…). Несколько проклятий всё же попали по назначению, и Гарри на миг ослеп; он беспорядочно кружил над кладбищем, наугад плюясь пламенем, и лихорадочно, нетерпеливо ждал, пока в глазах прояснится. Всё новые и новые Конъюнктивитусы летели в Гарри, летели тучи Ступефаев; он каким-то чудом уворачивался от первых, а от последних не всегда.

— Avada Kedavra! — Гарри узнал голос Вольдеморта.

Всем присутствующим было ясно, что по такой цели, как дракон, пусть даже и бестолково мечущийся в небе, Вольдеморт не промахнётся. Значит, что?

Значит, надо лишить его этого удовольствия.

Гарри расправил крылья и почувствовал, как тяжелеет тело, лишившись возможности летать; став человеком, он падал с головокружительной скоростью. Авада пронеслась мимо, опалив щёку. «Ну вот почему не сантиметром правее?», — тоскливо подумал Гарри.

Снова дракон.

— Avada Kedavra!

Снова человек.

Один плюс — глаза вроде уже в порядке.

Снова дракон.

Россыпь Конъюнктивитусов и Ступефаев.

Где эта сволочь? Где он там внизу?

Свет этих глаз нельзя пропустить.

— Avada Kedavra!

Снова человек.

«Ага, наконец-то я превратился в правильном месте».

Гарри упал всем своим невеликим весом на Олега; веса, сопряжённого с ускорением свободного падения, хватило на то, чтобы Олег упал, не успев сказать Гарри что-нибудь душевное наподобие Круцио.

— П-поттер… — Олег-Барти хватал воздух ртом — тем самым, который Гарри не так давно целовал. — Псих,

* * *

… Petrifi…

Гарри не стал дожидаться ни того момента, когда Олег-Барти договорил свой Петрификус, ни того, когда Вольдеморт доскажет очередную Аваду. Его как-то не грела ни та, ни другая перспектива. Он ухватил свободную ладонь Олега и сжал ею вместе со своей янтарного феникса.

— Что за… — начал Олег, когда почувствовал, как крылышки феникса мягко толкнулись ему в ладонь.

Заканчивал он уже после того, как улёгся вихрь цветных пятен перед глазами:

— …

* * *

*, Поттер?

Так пел я, пел и умирал.

И — сколько помнится — прощался.

Борис Пастернак, «Любить, — идти, — не смолкнул гром…».

Несомненно, для доспехов в нише у Большого зала наступил звёздный час; они упали на пол с таким грохотом, какого Гарри от них ещё ни разу не слышал. Может быть, здесь была виновата кровь, оглушительно пульсировавшая у Гарри в ушах.

«Что ни говори, а чувство времени у меня есть…»

— Корнелиус, я Вам говорю, что это действительно было необходимо! — Дамблдор был, судя по голосу, раздражён — надо полагать, говорил это не в первый раз. — Я зарегистрировал активизацию неизвестного мне портключа за пределы школьной территории! Это опасно!

— Чем это может быть опасно? — устало и снисходительно интересовался Фадж. — Подумаешь, портключ…

— Так или иначе, Корнелиус, мы сделаем так, как я сказал.

— Мы и так делаем, как Вы сказали.

— Тем более.

Гарри слышал топот сотен ног и приглушённый звук сотен голосов; Дамблдор и Фадж вели за собой всех, кто был на трибунах. Сейчас они повернут сюда, к Большому залу… Гарри зашарил руками вокруг в поисках волшебной палочки, которую выронил, приземлившись в нише и выкатившись из неё вместе с Олегом и доспехами, но руки дрожали так сильно, что это напоминало попытки слепого ориентироваться в незнакомом пространстве.

Они вывернули сюда. Дамблдор и Фадж потрясённо замолкли. Гарри взметнуло в воздух, и острый кончик чужой палочки впился ему в горло; Гарри был уверен, что пара капель крови уже выкатилась. «Если он будет так усердствовать, то я стану трупом раньше, чем он планирует».

— Всем ни с места! — голос Олега звучал резко и напряжённо.

«Ну, я всё же подпортил ему малину, перенеся сюда. Вряд ли он расположен вести беседу светским тоном».

— М-мистер Крам? — Фадж, кажется, был в шоке.

— Как Вам будет угодно, — отозвался Олег. — Но если хоть кто-нибудь из вас двинется ещё на шаг вперёд, ваш драгоценный Поттер бесславно сдохнет. Я успею, не беспокойтесь.

— Что Вы хотите за безопасность Гарри? — Дамблдор был спокоен, словно обсуждал с домовыми эльфами меню на рождественский пир.

— Возможность уйти. Свободный путь к месту, откуда можно аппарировать.

— Это… это невозможно! — взвизгнул Фадж. — Вы преступник! Вы взяли заложника! Вас нужно арестовать!

— Что ж… мы с Поттером подождём в Большом зале, пока вы думаете, — Олег усмехнулся.

— Что... что с Вашим лицом? — запас потрясений для Корнелиуса Фаджа на сегодня ещё не был исчерпан. — Вы… меняетесь… превращаетесь…

— Право же, министр, Вы ведь не маггл, — протянул Олег; его голос уже не был голосом Олега, не был он и голосом Барти Крауча, знакомым Гарри по воспоминаниям Дамблдора — это было нечто промежуточное. — Я уверен, что Вы должны были слышать о Многосущном зелье на старших курсах этой многоуважаемой школы.

Произнося эти в высшей степени поучительные фразы, Олег-Барти непрерывно пятился к дверям Большого зала; ноги Гарри волочились по земле; единственным, за что его поддерживали, был подбородок, захваченный локтем Пожирателя, и Гарри казалось, что он слышит, как похрустывают кости шейного отдела позвоночника. В уголках глаз накипали непроизвольные слёзы; Гарри напрягал мышцы, чтобы не дать своим костям сломаться, пытался упираться ногами в пол — это была хоть какая-то иллюзия опоры — но буквально шагов через десять его бросили на пол, как мешок с картошкой. Двери Большого зала гулко хлопнули.

— Чёрт… — пробормотал Барти Крауч. — Кстати… Intercludo magiam tuam in tibi! Ничего личного, Поттер, но я не хочу, чтоб ты превращался в дракона. Я на первом задании Турнира с ними наобщался досыта.

Гарри ощущал себя бессмысленным мешком сломанных костей, покрытых усеянной синяками кожей. «Так оно и есть на самом деле…»

— Ублюдок… — выдавил из себя Гарри. Незнакомое заклинание словно захлопнуло перед ним окно с мутным стеклом; настоящий, живой, полный звуков, запахов и красок мир остался далеко снаружи — Гарри не мог больше колдовать.

— Это не навсегда, не трясись, Поттер, — Барти Крауч-младший прислонился плечом к стене. — Достаточно сказать наверняка известное тебе Фините инкантатем, как ты снова сможешь превращаться в любую тварь, которая будет тебе по душе. А пока побудь немножко сквибом.

Гарри молчал.

— Хотя… не думаю, чтобы Господин снова стал с тобой развлекаться, когда я аппарирую с тобой к нему, — задумчиво добавил Крауч. — Скорее всего, он убьёт тебя сразу. Так что извини, скорее всего, для тебя это навсегда. Другое дело, что твоё навсегда — понятие коротенькое. Очень коротенькое.

— Мразь, — тоскливо сказал Гарри.

Его словно качало на палубе корабля; сознание уносило в темноту, тихую, милосердную. Гарри услышал стук и понял, что это он сам, до сих пор умудрявшийся сидеть, упал на пол и ударился головой.

— Эй, Поттер, ты там ещё жив? — в голосе Крауча звучало не более чем любопытство. — Так не годится. Я хочу доставить тебя Господину живым. К тому же если ты сдохнешь, ваш старый маразматик непременно это почует. Так что Ennervate, Поттер.

Его насильно вырвали из темноты. Гарри не открывал глаз; каменный пол холодил щёку. Боль катилась по телу мерными волнами — туда-сюда, туда-сюда. Гарри привыкал к ней, пока одна волна прокатывалась от пяток до макушки, словно заливая пылающий в нём костёр канистрой бензина, но каждый следующий приступ заставал его врасплох, заставляя тело корчиться в мелкой судорожной дрожи.

— Можешь молчать, но я знаю, что ты жив, — Барти Крауч приблизился к Гарри и, судя по звукам, сел на пол рядом. Когда он почти ласково погрузил пальцы в путаницу прядей на затылке Гарри, последний откатился в сторону так резко, что очередная волна боли, не потерпев такого неуважения, свела все мышцы и прошлась циркулярной пилой по голове изнутри. — Я же говорю, жив пока. И дёрганый такой… помнится, несколько дней назад ты был более покладист.

Гарри застонал сквозь зубы. Он чувствовал себя грязным, осквернённым, ему хотелось содрать с себя кожу, на которой всё ещё горели прикосновения Пожирателя Смерти, ему мечталось, чтобы потолок Большого зала сейчас же, немедленно обвалился на него, идиота, кретина, безмозглую шлюху… раздвинул ноги перед первым же попавшимся смазливым парнем… ещё и целую философскую теорию под это подвёл, придурок, тупица, доверчивый болван…

— Знаешь, Поттер, трудно было проводить тебя через турнирные испытания, — задумчиво протянул Барти Крауч. — Куда как проще было обдурить этот хвалёный Кубок и не только подсунуть тебя кандидатом от четвёртой школы — курам на смех, конечно, но кубки до трёх считать не умеют — но и обеспечить себе звание чемпиона Дурмстранга Помимо больной фантазии устроителей, приходилось бороться ещё и с твоей тупостью. Признаться, я думал, что ты блефовал, когда говорил перед первым испытанием, что у тебя нет плана. Но когда ты при всём честном народе сунул палочку за пояс и раскинул руки, как будто собрался пообниматься с драконом… вот тогда мне показалось, что план проваливается. Признаться, в тот день ты меня удивил.

Крауч помолчал, барабаня пальцами по полу; этот звук бесил Гари, но не было сил ни сказать что-нибудь, ни двинуться — только тяжёлое, муторное отупение и слабость. Слишком много всего свалилось на него сегодня. «Это называется перегрузка информацией. Не каждый день весь твой чёртов мир рушится и придавливает тебя своими обломками».

— Потом я подсказал Седрику, как разгадать вопли яйца… признаться, мне пришлось самому повозиться три дня, чтобы понять, в чём там дело. Я знал, что Диггори тебе поможет. Так просто манипулировать честными и порядочными людьми, Поттер… а Диггори был самым честным и порядочным придурком из всех, каких я только видел. С тобой было сложнее, порой ты срывался с крючка…

Лёгкая насмешка звучала в голосе Крауча, которому, кажется, хотелось, чтобы хоть кто-то оценил все его труды.

— В лабиринте вообще было просто. У тебя была фора, ты мог добраться до него раньше всех… я устранил Флёр, чтобы не мешалась под ногами. Ты чуть было не испортил всё этими соплями с Диггори — давай возьмём Кубок вместе, это будет наша победа… Диггори был бесполезен, Поттер. Было бы лучше, если бы ты согласился взяться за Кубок сам. Если бы не твоё странное неслизеринское благородство — должно быть, паук, что тебя ранил, был слишком ядовитым — Диггори остался бы жив.

Гарри хотелось умереть. Слёзы не выкатывались, а как-то концентрировались под веками и жгли, как будто на глазное яблоко высыпали много-много перца.

«За каким хреном ты уворачивался от Авады, Мальчик-Который-Виноват-В-Смерти-Седрика, а?»

— Ты знаешь, это всё долгая и грустная история… — задумчиво говорил Крауч, обнимая подтянутые к груди колени. — Впрочем, у нас с тобой ещё довольно много времени — пока Дамблдор и Фадж договорятся, пока обдумают, как именно предоставят мне выход отсюда…

«Уважаемый Господь Бог, если Ты есть, то сделай так, чтобы я истёк кровью и умер здесь, пока он болтает. Я хотел его убить, но, как видишь, не могу… я уже ничего не могу. И, если помнишь, я никогда и ничего раньше у Тебя не просил. Так что, пожалуйста, выполни эту маленькую просьбу. Пожалуйста».

— Из Азкабана меня спасла мать. Она умирала и знала об этом; она упросила отца вытащить меня оттуда. Он согласился, потому что всегда любил её больше меня. Немного Многосущного зелья — и вот я обличье своей смертельно больной матери покидаю Азкабан. Дементоры слепы, Поттер, они ничего не поняли. Вошёл один здоровый человек и один умирающий, вышел один здоровый и один умирающий. Всё шито-крыто. Потом наш домовой эльф Винки выходила меня, я сумел выжить. Отец держал меня под Империо… знаешь ли ты, Поттер, что значит годами не видеть солнца иначе, как в окно? Винки привязалась ко мне и уговорила отца отпустить меня на чемпионат мира по квиддичу. Я когда-то очень любил квиддич, можешь себе представить.

Гарри мог представить. Но всё красноречие Крауча пропадало втуне, потому что Гарри находился не в том состоянии, когда воображение охотно разыгрывается. С него сегодня хватало реальности.

— Никто не знал, что я жив… Правда, однажды Берта Джоркинс, какая-то мелкая министерская сошка, пришла к нам домой. Она хотела, чтобы отец подписал что-то. Представляешь, она наткнулась на меня и узнала. И даже была достаточно глупа, чтобы дождаться отца и наброситься на него с обвинениями. Мой добропорядочный отец, образец светлого волшебника, наложил на неё Обливиате — такое сильное, что у неё навсегда повредилась память.

Гарри казалось, он слышит, как тихо-тихо сыпется песок, словно Крауч по мере рассказа пересыпал пригоршню шелковистого песка из ладони в ладонь, белого, нагретого солнцем песка пустыни, мелкого, почти как пыль.

— Итак, чемпионат мира по квиддичу… Винки занимала место в Ложе, якобы для отца — на самом деле там должен был сидеть я в мантии-невидимке. К тому времени я понемногу начал бороться с Империусом. И в один из моментов просветления я увидел, как у мальчишки в ряду передо мной из кармана торчит палочка. В последний раз тогда я держал палочку в руках ещё до Азкабана; и я украл её. Я так помню, этим мальчишкой был ты, Поттер. Что ж, тем забавнее. Винки ничего не заметила — она боялась высоты и прятала лицо. Тем было лучше для меня. После матча мы были уже в палатке, когда услышали тех, с позволения сказать, Пожирателей, которые решили поразвлечься с магглами. Я был в ярости, Поттер. Эти жалкие черви, отрекшиеся от Господина, осмеливались радоваться своим никчёмным жизням! Чёрт подери, их надо было наказать! Винки утащила меня в лес… она хорошо меня знала и боялась, что я вырвусь из-под контроля окончательно. Я сумел пустить в небо Чёрную Метку. Потом министерские Ступефаи ухитрились разорвать связь между ней и мной… единственное, за что я благодарен министерским идиотам. Но потом отец нашёл меня, пока я валялся без сознания… снова наложил на меня Империо и увёл домой. Винки уволил… он не думал больше, что она способна со мной справиться. Мой собственный отец обращался со мной, как с опасным диким животным… забавно, не правда ли, Поттер?

А может быть, то был песок, сыпавшийся из одной половины песочных часов в другую… и как только песок в верхней половине закончится, чьё-то время истечёт. Гарри надеялся, что его собственное. В полном эмоциональном отупении ему думалось, что пусть кто-нибудь другой продолжает этот отвратительный фальшивый фарс под названием «Жизнь Мальчика-Который-Выжил-И-Жалеет-Об-Этом».

— А потом, — голос Крауча стал мечтательным, — мой Господин пришёл ко мне. Это был лучший момент моей жизни… Господин наложил на отца Империо. Я был свободен — наконец-то… В Албании Господин схватил Берту Джоркинс и пытал. Она рассказала ему обо мне и рассказала о Турнире Трёх Волшебников. И у Господина появился план — план, в исполнении которого я мог быть ему полезен. Господин спросил, готов ли я ради него пожертвовать всем. Я сказал: «Да, готов». Это была моя мечта, моё главное счастье — служить ему, доказывать свою преданность. Он сказал, что должен поместить в Хогвартс верного человека. Того, кто незаметно проведёт Гарри Поттера к победе в Турнире. Того, кто будет следить за Гарри Поттером. Кто превратит Кубок Огня в портключ и позаботится о том, чтобы Поттер добрался до него первым, чтобы Кубок отнёс его к моему господину.

Гарри чувствовал себя мусорным ведром. Сначала человек берёт несколько листов пергамента и пару часов строчит, излагая бумаге всё, что мучит его, всё, что не даёт ему спать, всё, что давно и жгуче вертится на кончике языка. А потом разрывает эти листы на мелкие куски и кидает в безропотное мусорное ведро, которому можно скормить всё. Но кто сказал, что мусорному ведру действительно комфортно при таком положении вещей?

— Я должен был пробраться в замок под видом ученика Дурмстранга — благо как раз предоставлялся случай… Олег Крам, студент последнего курса Дурмстранга, лицо известной компании мужского нижнего белья, как раз находился поблизости, в какой-то гостинице в трёх улицах от моего дома… готовился к очередной фотосессии. Не составило никакого труда пройти в его номер — паршиво охраняются эти гостиницы, скажу я тебе, Поттер. Он, конечно, пробовал сопротивляться, но мы с Хвостом всё же были раза в четыре сильнее, чем он один, — Крауч усмехнулся, насколько Гарри мог понять по голосу. — До утра я держал его под Империусом и вызнавал все подробности его жизни, чтобы не попасть впросак. А потом срезал столько волос, чтобы хватило на год, аккуратно сложил все его записи — я заставлял его делать записи о том, с кем, как и почему он видится каждый день, чем занимается, что они в своём Дурмстранге уже прошли, а что нет, и многое другое… и убил его. Вытащили тело из гостиницы и зарыли на ближайшем заброшенном дворе. Сколько на задворках Лондона можно встретить подходящих дворов, Поттер… У нас заранее было с собой Многосущное зелье, а потом я варил его здесь, в Хогвартсе — ингредиенты крал у Снейпа под мантией-невидимкой, той самой, что скрывала меня тогда на матче. Никто ничего не заметил, хотя в холле гостиницы скучало двое тупиц, которые именовали себя охраной, — Крауч рассмеялся. — Просто было пробраться сюда. Просто было понемногу добавлять зелье в свой сок и тянуть его за завтраком у тебя под носом. А те бутылки с соком, которые всегда были у меня собой, пока мы с тобой тренировались в июне на опушке Запретного леса? Ты всегда пил из одной, а во второй было Многосущное зелье для меня. Ты даже ни разу не попробовал выпить из моей бутылки, Поттер, ты наивен, как младенец…

Крауч помолчал и добавил:

— Правда, начались проблемы с отцом — Хвост иногда писал мне об этом. Отец периодически выходил из-под действия Империо и порывался рассказать всё старому маразматику. Господин перестал выпускать его из дома, велел ему посылать в Министерство письма о том, что он болен. Но отец всё равно ухитрился сбежать, и я должен был любой ценой предотвратить встречу отца с Дамблдором. И когда отец внезапно появился из леса прямо за моей спиной, я был ошеломлён в первую секунду. Удача сама плыла в руки, Поттер. Пока ты бегал за директором, я убил своего отца, трансфигурировал в кость и зарыл в лесу. А потом сам в себя ударил Ступефаем. Больно, зато действенно — все до единого поверили моему невнятному рассказу. Ты очень трогательно цеплялся за меня, Поттер — как будто мне что-то могло угрожать…

Гарри закусил губу и почувствовал, как лопается старый шрам под нажимом зубов. Кровь потекла по губе, закапала на пол. «В холле уже есть несмываемое пятно моей крови… здесь будет ещё одно?»

— А сегодня вечером я прошёл в лабиринт третьим и прямиком пошёл к Кубку — я успел изучить лабиринт до мелочей, пока он рос; в конце концов, никто не следил, куда я хожу по ночам, Олег Крам — совершеннолетний мальчик с головой на плечах. Я нарисовал подробный план лабиринта и наметил кратчайший путь. Превратить Кубок в портключ было делом нескольких минут, Поттер. И к тому времени, как вы с Диггори добрались до Кубка, я успел заскучать в ожидании. Мой Господин возродился… — голос Крауча постепенно утих, как будто он боялся выдать себя интонациями, сорваться на ликующий экстаз, который испытывал.

При упоминании о Седрике губы Гарри задрожали, но он не расплакался. Для этого требовались бы силы, требовались бы эмоции — а их Гарри взять было уже неоткуда. Он был истощён сегодняшним днём, выжат досуха, разбит и оставлен в буквальном смысле слова на полу умирать.

— Эй, Поттер, я знаю, что ты жив и в сознании. Так что будь добр, отреагируй. Зря я, что ли, над тобой распинаюсь, а?

Гарри с усилием перекатился на спину, игнорируя боль во всём теле — к боли он уже начал привыкать, да и после всего услышанного она значила меньше, чем ничего. Барти Крауч склонился над Гарри, вглядываясь ему в лицо. Гарри показалось, что глаза Крауча на миг вспыхнули жидким золотом, но это, скорее всего, была галлюцинация.

— Ну так что, Поттер? Говори, пока можешь. Если попросишь, может быть, даже убью тебя сам. Всегда питал к тебе странную слабость.

— Зачем? — шевельнул губами Гарри. Губы не слушались.

— Говори громче, не слышу, — Крауч почти нежно приподнял Гарри с пола, поддерживая под лопатки.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем… всё это? У тебя было до мерлиновой бабушки возможностей отправить меня к Вольдеморту. Ты всё это время был рядом со мной. Никто бы и не заподозрил, что это ты подсунул мне портключ. Зачем было… это всё?

— Ты имеешь в виду, отчего я тебя трахал, а не отправлял к Господину? — Крауч всерьёз задумался. — Во-первых, по плану именно на сегодня было намечено твоё триумфальное появление на кладбище. Во-вторых… ты странный, Поттер. Тебя хочется раскусить, но чем дальше пробуешь это сделать, тем больше и больше новых скорлупок находишь. Как крепко тебя ни обними, ты вечно ускользаешь из рук. Я думаю, тебя не зря распределили в Слизерин.

— Это не причины трахать меня и говорить, что я тебе нужен.

— А разве я соврал тебе хоть одним словом? Ты действительно был мне нужен, да и сейчас нужен — чтобы доставить Господину. Я ведь не уточнял, для чего. А трахать… ну, не знаю уж как для тебя, а для меня это было очень приятным дополнением. Из тебя вышла отличная маленькая шлюшка, Поттер, ты знаешь об этом?

Холодная волна ярости поднялась в Гарри, сминая на своём пути боль, усталость, отупение, ненависть к себе. Это было похоже на возрождение из пепла, уродливая карикатура на то, как феникс восставал из собственных останков; ярость делала Гарри куда более живым, чем когда-либо раньше, и он против воли улыбнулся. Ярость окатывала его холодом и жаром попеременно, пробираясь вверх по телу. И он не собирался ей противиться.

— Да, Барти. Знаю.

— Вот и молодец…

Эти слова были последними словами в жизни Барти Крауча.

Ярость стала Гарри, Гарри стал яростью; это было просто, так просто — ненавидеть и знать, что ты можешь отомстить тому, кого ненавидишь… это было упоение лучше полёта, лучше оргазма… и Гарри не раздумывая потянулся к Краучу и ласково, осторожно положил ладони на ключицы Пожирателя; кончики пальцев Гарри пришлись на горло Крауча, Гарри чувствовал, как движется под кожей кровь, как слегка сокращаются мышцы при дыхании. Крауч сглотнул, и под пальцами Гарри упруго прокатился кадык. Гарри улыбнулся — бессмысленно и нежно, как безобидный сумасшедший, которого даже выпускают иногда погулять без надзора в саду психбольницы — и резко нажал.

Быть может, здесь всё же не обошлось без магии, хоть она и была заблокирована. Иначе чем объяснить то, что короткие ногти Гарри прорвали кожу и плоть без усилий, легко вонзились в мышцы; пальцы Гарри сжались вокруг позвоночного столба и дёрнули, добиваясь лёгкого хруста. Кровь хлестала в лицо Гарри бешеными струями, заливала ему лицо и одежду, попадала в рот — щедро, солёная, горькая, жгучая, ещё дымящаяся, алая-алая кровь; Гарри глотал её, улыбаясь, а она всё била и била ему в лицо, как будто никогда не собиралась кончаться, и его пальцы продолжали терзать уже мёртвого Барти Крауча, протискиваясь сквозь плоть, перерывая сухожилия с упорством гидравлического пресса. Голова Крауча покачнулась и упала с чмокающим, влажным, мягким звуком. Руки Гарри скользнули по изодранным остаткам шеи; кровь была такой скользкой… такой липкой… такой горячей. Тело упало рядом с Гарри. Голова лежала в нескольких дюймах от левой руки своего бывшего хозяина, со слипшимися от крови волосами, восковыми глазами и удивлённо приоткрытым ртом.

— Молодец… — повторил Гарри. — Я был хорошим, правда?

Внезапно Гарри затрясло, как в лихорадке; он дрожал и дрожал, неспособный остановить это. Он обхватил себя обеими руками, чтобы согреться; руки были мокрыми, в крови, и только добавили холода. Впрочем, по сравнению с тем холодом, каким тянуло из чёрной дыры где-то там, где у нормальных людей гнездится то, что принято называть душой, это было сущим пустяком.

Дверь Большого зала вылетела, рассыпаясь по дороге в щепки; на пороге появились Дамблдор и Грюм с палочками наизготовку.

— Отставить атаку, мёртв не Гарри! — приказал Дамблдор куда-то через плечо.

Они быстрым шагом подходили к нему, директор школы, где он учился, и старый аврор, применявший к нему Империус из лучших побуждений; но быстрее их были две лёгкие фигуры, бежавшие со всех ног.

Они упали на колени в лужу крови рядом с Гарри — неестественно яркие багровые брызги разлетелись во все стороны веером — и обняли Гарри, прижали к себе крепко-крепко, как будто никогда и никому не позволили бы больше его обидеть. Гарри судорожно цеплялся за Фреда и Джорджа в ответ и чувствовал, как от их живого тепла уходит его дрожь; его руки и лицо пачкали их в крови, но им едва ли было до этого какое-нибудь дело. Его рубашка и джинсы промокли насквозь, пропитанные кровью того, кого он убил минуту назад, и облепили тело, и эта кровь снова пачкала близнецов; но их руки так плотно смыкались вокруг него, словно всё, что он только что сделал, ничего, совершенно ничего не значило.

Он чувствовал бешеную тревогу и умиротворённую радость — и это были их тревога и радость; он чувствовал огромную любовь и осторожную заботу — и это были их любовь и забота; он чувствовал надсадную боль и тошнотворную горечь — и это были его собственные боль и горечь.

Дамблдор и Грюм стояли, опустив палочки, а тёмный потолок Большого зала тем временем затягивали тусклые тучи, и спустя несколько секунд заморосил противный мелкий дождик — из разряда тех, что никогда, на самом деле никогда не кончаются.

* * *

В лазарете было словно в другом мире. Гарри был отчищен от крови — кожа местами слегка зудела от интенсивных очищающих заклинаний — напоен десятками зелий, намазан кучей разных мазей; ему даже казалось несколько раз в течение прошедшего часа, что он — большая пластмассовая кукла, над которой мадам Помфри изгаляется в своё удовольствие. Всё это время Фред и Джордж не выпускали его рук, не отходили дальше, чем на пару шагов, но ничего не говорили, и Гарри был им за это благодарен. Ему не хотелось пустых натянутых разговоров; а тепло рук близнецов привносило в мир некую непривычную оптимистическую нотку.

Предполагалось, что зелье Сна без Сновидений в упомянутый сон Гарри и погрузит; но на деле нервы Гарри были всё ещё натянуты, как канаты. И, несмотря на то, что он был вымотан до предела, заснуть у него не выходило; он мог только болтаться где-то между сном и явью, неподвижный, с открытыми глазами. Мысли в голове слегка замедлили своё хаотичное движение, но не настолько, чтобы заснуть. Гарри смотрел в монотонно-белый потолок, и перед его глазами мелькали воспоминания, словно то был не потолок, а экран. Яркие, цветные, чёткие, как фотографии.

Сириус тоже был рядом — в анимагической форме. Его, в конце концов, всё ещё разыскивали по всей Британии, чтобы предать Поцелую дементора. Холодный собачий нос то и дело ободряюще тыкался Гарри в сгиб локтя, совсем рядом с той раной, которую сделал Хвост, чтобы забрать кровь. Гарри чувствовал, но не реагировал. Ни на какие действия, кроме как лежать на пахнущей чистотой кровати пластом и пялиться в потолок, его не тянуло. Его тошнило — то ли от лечебных зелий, то ли от того, что он сделал. Скорее всего, и от того, и от другого.

Ему уже доводилось убивать людей. Но никогда ещё это не приносило ему такого чисто физического отвращения к самому себе; пожалуй, так же он реагировал бы на суп из флоббер-червей на обед. Он продолжал чувствовать кровь на своих руках, хотя он знал, что они совершенно чистые, продолжал чувствовать, как проталкивается пальцами сквозь плотные мышцы, как разрывает податливую кожу. Это было самым отвратительным из всего, что ему доводилось чувствовать когда-либо. Хотелось отрезать свои руки и сжечь, чтобы не чувствовать этого больше никогда. Хотелось отрезать себе язык, чтобы на нём не проступал вновь и вновь привкус чужой крови, её характерная скользковатость, этакая шелковистость, когда она проскальзывает в горло, ещё тёплая, вкуса меди. Ещё никогда Гарри не желал так сильно никогда и ни за что не рождаться на этот чёртов свет. Он был трижды дураком, когда соглашался на подобную аферу. Если его уговорили прийти сюда где-нибудь там, где отсиживаются души до того, как отправятся в тела, и использовали при этом аргументы вроде тех, что на Земле весело и легко, то на них всех там следует подать в суд. Нельзя врать так беспардонно и оставаться безнаказанным.

Скрипнула дверь. Мадам Помфри мгновенно зашипела:

— Тихо, пожалуйста! Гарри спит!

— Вот как раз о нём мы и хотели поговорить, — шёпот Фаджа выдавал злость и страх.

— Увы, Поппи, нам необходимо побеспокоить его, — Дамблдор говорил в полный голос.

— Я не сплю, — безразлично отозвался Гарри, не поворачивая головы.

— Очень хорошо, — голос Дамблдора звучал так, словно всё было и вправду очень хорошо. — Нам нужно побеседовать с тобой.

— Да, конечно, — Гарри продолжал смотреть в потолок. Насколько он мог понять на слух. Дамблдор придвинул стул к кровати и сел рядом с Джорджем.

— Дамблдор, и Вы собираетесь ему верить? — с явственными истеричными нотками поинтересовался Фадж. — Да он же сумасшедший, Ваш Поттер!

Гарри услышал, как Фред со свистом втянул воздух сквозь сомкнутые зубы. Если Фадж будет продолжать в том же духе, то очень рискует нарваться на не слишком приятную шуточку от близнецов. Дурсли, наверно, до сих пор икают, чихают и сморкаются.

— Я уверен, что Гарри абсолютно здоров психически, — светским тоном возразил Дамблдор.

«Ну, я бы на его месте не стал так категорично утверждать».

— Да?! А как Вы назовёте человека, который оторвал кому-то голову голыми руками?

— Это сделал не Гарри.

Гарри от неожиданости захлопал ресницами.

— А кто же ещё? — озвучил мысли Гарри Фадж.

— Увы, этот Пожиратель был не совсем адекватен в своих действиях и, решив убить Гарри, взялся не за тот конец своей палочки.

Гарри захотелось снять с ушей полную пригоршню лапши.

— Как видите, его небрежность привела к плачевным результатам. Не вина Гарри, что его забрызгало чужой кровью.

Фадж стоял в раздумьях. Заявить Дамблдору, что ни один человек не перепутает концы собственной палочки, было бы бесполезно; наверняка директор только что изучал палочку Крауча. Разумеется, никто, кроме самого Дамблдора не знал, что директор там нахимичил, но факт оставался фактом — Дамблдор сейчас больше всех знал о том, что вытворяла палочка ныне мёртвого Пожирателя.

— Он тёмный маг, Ваш Поттер! — заявил он наконец.

— Помилуйте, Корнелиус, Гарри всего лишь ребёнок, — голос Дамблдора был в меру ироничным, в меру успокаивающим, в меру уверенным в собственной правоте. Если не знать, насколько нагла эта ложь, то можно и поверить. И даже проникнуться чувством вины за то, что думал когда-то об одной возможности того, что это ложь.

— Вы начитались статей Риты Скитер, господин министр, — Гарри повернул голову вбок и глянул на нервно бледнеющего Фаджа.

— Ну, а если я и читал? — обратился министр отчего-то к Дамблдору. — Что, если я узнал, что Вы скрываете от меня некоторые сведения, касающиеся этого мальчика? Змееуст, скажите, пожалуйста! И эти его припадки!..

— Я полагаю, Вы имеете в виду приступы боли в шраме, которые иногда случаются у Гарри? — холодно осведомился Дамблдор.

— Так, стало быть, вы подтверждаете, что у него бывают такие приступы? — несколько нездорово оживился Фадж. — Головные боли? Ночные кошмары? А возможно, и... галлюцинации?

— Послушайте, Корнелиус, Гарри так же нормален, как вы и я. Шрам никоим образом не влияет на работу его мозга. Я считаю, что он начинает болеть в двух случаях: когда Лорд Вольдеморт находится близко или когда тот собирается кого-то убить.

Фадж, всё с тем же упрямым выражением лица, на полшага отступил от Дамблдора.

— Прошу меня простить, Дамблдор, но я уже слышал историю про шрам от проклятия, который действовал как сигнал тревоги...

Гарри надоело всё это; разговор походил на уличный базар. И выход, с точки зрения Гарри, был один.

Гаррм сел, бережно поддерживаемый Фредом и Джорджем.

— Я требую, чтобы меня допросили с Веритасерумом, — объявил он во всеуслышание. — В этом случае у Вас не будет оснований не поверить мне, господин министр.

Гарри старался быть подчёркнуто вежлив, чтобы не пугать Фаджа лишний раз. Но того, кажется, не напугало бы больше, даже если бы Гарри начал изрыгать матерные ругательства на пяти языках.

— Т-требуешь, Гарри? Но… зачем?

— Я же сказал — чтобы мне поверили, — Гарри захотелось стукнуть Фаджа по голове ящиком от тумбочки. Может, тогда этот образчик обезьяны с гранатой, то бишь с властью министра, начнёт лучше соображать. — Без Веритасерума Вы не поверите мне. И никто не поверит.

— А что там было, Гарри? — подал голос Дамблдор. — Там, куда тебя и Пожирателя перенёс портключ?

Гарри посмотрел в холодные голубые глаза директора и чётко, спокойно ответил:

— Лорд Вольдеморт возродился сегодня ночью.

У Фаджа отвалилась челюсть. Глаза Дамблдора расширились на миг, но больше ничто не выдавало реакции.

— Дамблдор, — свистящим шёпотом произнёс Фадж. — Если Вы думаете, что я поверю в подобные сказки…

— Потому я и требую Веритасерума, — перебил его Гарри. — Настоятельно требую, потому что пока Вы прячете голову в песок, Вольдеморт набирает силу.

У Фаджа задёргалось веко — кажется, он предпочёл бы вариант «Тот-Кого-Нельзя-Называть».

— Ну что ж, — яростно выплюнул министр, — если ты настаиваешь, пусть будет так! Дамблдор, у Вашего школьного учителя зельеварения есть Веритасерум или надо посылать за ним в Министерство?

Дамблдор молчал добрых секунд десять.

— Есть. Фред, Джордж, не мог бы кто-нибудь из вас навестить профессора Снейпа и попросить его принести Веритасерум в Больничное крыло?

— Мы не оставим Гарри, — разомкнул губы Фред.

— Даже на минуту?

— Даже на секунду, — ответил Джордж.

Фадж подозрительно уставился на Фреда и Джорджа.

— Вы, молодые люди, и есть те самые одиозные близнецы Уизли, а?

— Пожалуй, я бы исключил прилагательное, — Гарри искривил губы в подобии улыбки. — Фред и Джордж были попросту оболганы Ритой Скитер.

Видно было, что Фаджу хочется узнать подробности, но он воздерживался, будучи не вполне уверенным, что нуждается в этом. Дамблдор тем временем через камин лично вёл переговоры со Снейпом.

Через пять минут в распоряжении собравшихся в лазарете была целая склянка Веритасерума высшего качества. Мадам Помфри только неодобрительно поджимала губы, совсем как МакГонагалл, но не высказывала своего недовольства — раз уж директор не протестует против таких издевательств над несовершеннолетними…

Гарри выпил зелье — ровно два глотка, как велел Снейп. Веритасерум высочайшего качества, проверенный перед тем подозрительным Фаджем с помощью заклинания, обжигал горло горечью.

Дамблдор и Фадж задавали вопросы по очереди, а Гарри отвечал — как мог подробно. Не отвечать, впрочем, было нельзя, как нельзя было солгать. Гарри передал дословно всю речь Вольдеморта на кладбище, всё, что произошло, весь разговор с Краучем в Большом зале. Правда, последний — в отцензуренном варианте.

— Как умер Крауч-младший? — напоследок осведомился Фадж, надеясь, видимо, всё же найти доказательства того, что Гарри двинулся умом на почве собственной славы.

Гарри уже давно мутило от Веритасерума, и сейчас пришлось просто продираться через тошноту в горле.

— Он хотел убить меня, но направил свою палочку на меня не тем концом, — сопротивляться Веритасеруму было сложнее, чем Империусу. Но Гарри это не остановило, к тому же действие Веритасерума уже прекращалось; два глотка — маленькая доза. — Я оскорбил его, и он потерял контроль над собой.

— В это я как раз охотно верю… — пробурчал Фадж.

— Всё, допрос окончен, — вмешался стоявший поблизости Снейп. — С вашего позволения, господин министр. Мистер Поттер уже достаточно натерпелся за сегодняшний день.

— И всё же это как-то… неправдоподобно… — бормотал Фадж, не в силах найти какие-то контраргументы. — Не может быть… у нас в стране всё спокойно, курс галлеона растёт… не верится… полагаю, Вы, Дамблдор, всё же должны отправить мальчика в Святого Мунго на предмет психического обследования, Вы же знаете, сумасшедшие говорят то, во что верят сами. Да-да, таково моё мнение, Дамблдор!

Потерявший терпение Снейп стремительно обогнул Дамблдора, по дороге закатывая рукав мантии, и сунул обнажившуюся руку под нос Фаджу. Тот отшатнулся.

— Вот, — хрипло сказал Снейп, — смотрите. Чёрная Метка. Не такая чёткая, как была с час назад, она была угольно-чёрной, но её всё равно хорошо видно. У каждого Пожирателя Смерти есть такой знак, выжженный самим Лордом Вольдемортом. По этому знаку мы узнавали друг друга, с помощью этого знака он призывал нас к себе. Как только он касался этого знака, мы должны были немедленно аппарировать к нему. В течение этого года знак на моей руке становился всё чётче. И у Каркарова тоже. Почему, как Вы думаете, Каркаров исчез сегодня вечером? Мы оба почувствовали сильнейшее жжение. И оба поняли, что он вернулся. Каркаров опасается мести Тёмного Лорда. Он предал слишком многих своих бывших товарищей и не мог рассчитывать, что возвращение в их ряды будет воспринято с радостью.

Мелко тряся головой, Фадж попятился от Снейпа. Он, похоже, не понял ни слова из того, что ему было сказано, и лишь с омерзением взирал на уродливую отметину. Потом поднял глаза и прошептал:

— Я не знаю, в какие игры вы тут играете с Дамблдором, но с меня довольно. Мне нечего добавить. Дамблдор, я свяжусь с Вами завтра, чтобы обсудить управление вверенной вам школой. А сейчас я должен вернуться в министерство.

Уже почти у двери, он остановился. Повернулся, прошёл обратно и остановился у кровати Гарри.

— Твой выигрыш, — коротко бросил он, доставая из кармана большой кошель с деньгами и швыряя его на тумбочку. — Тысяча галлеонов. Должна была состояться церемония вручения, но при нынешних обстоятельствах...

Он нахлобучил свою шляпу-котелок на голову и, громко хлопнув дверью, вышел из палаты.

Гарри покосился на довольно солидный мешок с деньгами на своей тумбочке. Сильный позыв к рвоте заставил Гарри согнуться и явить миру большое количество желчи — еды в желудке давным-давно не осталось никакой, а зелья впитались в кровь. Мадам Помфри захлопотала вокруг, помогая снять тошнотворный эффект Веритасерума. Фред и Джордж поддерживали Гарри, и это было единственным, что было ему по-настоящему нужно.

Теперь ему удалось уснуть. Сон был тяжёл и липок, как цемент, противно обволакивал и приковывал к кровати. Но всё же это был сон, и Гарри был рад, что он походил на цемент. Во всяком случае, он ничего не имел общего с кровью.

* * *

Позже Фред и Джордж рассказывали Гарри, как Дамблдор заставил Сириуса превратиться в человека и пожать руку Снейпу — и какие лица были при этом у обоих. Это вовсе не развлекло Гарри, хотя должно было бы; просто теперь ему всё это казалось таким глупым, все школьные распри между Снейпом и Сириусом, всё мальчишеские обиды, которые Снейп так тщательно, похоже, лелеял. Гарри казалось, что вряд ли Снейпа кто-нибудь пытался изнасиловать и/или убить с такой же периодичностью, как его самого; по крайней мере, только так, в представлении Гарри, можно было достать человека, чтобы тот и двадцать лет спустя плевался при одном упоминании твоего имени. Что-то меньшее, право же, не стоило подобных усилий.

А потом Сириуса услали куда-то с неким делом — Дамблдор же и услал; Гарри так и не увидел снова лица крёстного… Хотя имел ли он право смотреть ему в глаза после всего, что натворил? Гарри прятался бы и от близнецов, если бы они оставили его одного хоть на секунду; но Фред и Джордж, словно чувствуя пораженческие настроения Гарри, отпускали его в одиночку только в туалет. Дни слились для него в мелькание рыжих волос и синих глаз, и эта цветовая гамма была ему вполне по вкусу.

Ему надо было забыться — и близнецы болтали с ним о посторонней ерунде, и шутили, и целовали его; он просыпался посреди ночи со слезами на глазах — и они обнимали его молча, утешали так же, как тогда, в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое; он не ел — они кормили его с ложки, превращая хандру в игру. Гарри гадал, скоро ли им надоест с ним возиться, столько отдавая и ничего не получая взамен.

— Мама просила Дамблдора, чтобы ты сразу поехал к нам на этих каникулах, но тот упёрся намертво — дескать, ты должен какое-то время провести у Дурслей, — Фред обнимал Гарри за талию, Джордж пристроился на полу у кровати, положив подбородок на колено Гарри. — Заберём тебя, как только сможем, обещаем.

— Зачем? — не выдержал Гарри. — Зачем я вам? Я ходячая проблема…

— Джорджи, у тебя не завалялось флакончика с зельем, укрепляющим память?

— Нет, — откликнулся Джордж. — Надо бы сварить, пригодится.

— Ты опять забыл.

— Но ничего, мы можем напоминать столько раз, сколько требуется.

— Мы любим тебя, дурачок.

— И всегда будем любить.

Гарри закрыл глаза и позволил себе расслабиться. Может быть, настала пора наконец-то поверить и не допытываться, что, да как, да почему.

Может быть, у него даже получится.

Гарри не любил ходить по школе в эти дни — все смотрели на него, снова и снова, его боялись, опасались. Шарахались от него, прижимая руки ко рту, перешёптывались, смотрели и смотрели… Гарри полагал, у многих из них есть свои версии смертей Седрика и Барти Крауча, и эта мысль вызывала у него только усмешку. Правда, как обычно, превосходила любые домыслы.

Так или иначе, в эти дни Гарри, Фред и Джордж ютились вне своих гостиных и спален. К их услугам были Визжащая хижина, пещера Сириуса, великое множество пустых комнат Хогвартса и благосклонность преподавательского состава, смотревшего на всё сквозь пальцы. Даже Снейп не возникал больше с отработками за то, что Гарри упорно игнорировал завтраки, обеды и ужины в Большом зале, а беззастенчиво эксплуатировал Добби. Хотя если кто и был счастлив в сложившихся обстоятельствах, так это именно Добби, чьим высшим счастьем было услужить «сэру Гарри Поттеру».

Чтобы упаковать вещи, Гарри пробрался в собственную спальню под мантией-невидимкой, настолько ему не хотелось видеть никого из своих одноклассников. Его поразило, какими унылыми выглядело большинство из них, хотя слух о возрождении Вольдеморта давным-давно расползся по Хогвартсу. Вроде бы они должны были радоваться — в конце концов, это их родители стояли там, в кругу Пожирателей. Теперь их семьи прощены и снова в фаворе у Тёмного Лорда. Гарри не мог понять, отчего Малфой часами, уставившись на огонь, сидит в гостиной, Кребб и Гойл меланхолично рвут пустые листы пергамента на тонкие полоски — он слышал, это как ногти грызть, бывает такая привычка — Забини ходит с красными глазами, как будто не спит ночами напролёт. Прочие, кого Гарри знал хуже, тоже не выглядели победителями: Панси Паркинсон двигалась как сомнамбула и отвечала на вопросы с задержкой секунд в шесть, Эдриан Пьюси обгрыз себе ногти до мяса, Дафна Гринграсс несколько раз плакала в углу гостиной, Миллисент Булстроуд, сидя на диване, сжималась в комок и шептала себе под нос: «Человек, проглотивший дерево, превращается в дерево, проглотившее человека, дерево, проглотившее человека, превращается в человека, проглотившего дерево…» — без конца одно и то же, Теодор Нотт приобрёл привычку громко хрустеть пальцами, сидя на полу у камина и ссутулившись, и никто не одёргивал его... Разумеется, всё это только внутри подземелий. На виду у прочих трёх факультетов слизеринцы были точно такими же вальяжно-наглыми, как всегда.

Но на прощальный пир Гарри должен был пойти — Дамблдор не поленился найти его и предупредить, что пир не начнётся, пока Гарри не явится. Лишней ненависти к себе, а следовательно, головной боли Гарри не хотел. Поэтому пошёл.

Место Олега Крама рядом с Гарри просто вопиюще пустовало. Прочие дурмстранговцы — они ещё не уехали, растеряв с бегством своего директора большую часть спеси и самоуверенности — не вступали в разговоры с Гарри. Его это вполне устраивало; но когда на свободное место приземлился Кровавый барон, Гарри почувствовал, что совсем не возражает против натянутого разговора о погоде с дурмстранговцами. Это было бы много проще, чем «дружеская болтовня» с Кровавым бароном, весь год не терроризировавшего Гарри задушевными беседами.

— Добрый вечер, Гарри, — призрак, как обычно, был хриплым, как будто его мучила жестокая ангина. — Как Ваши дела?

— Прекрасно, — ядовито парировал Гарри. — Для полной гармонии не хватает только повеситься.

— За чем же дело стало? — съязвил призрак. — Не могу поверить, что во всём Хогвартсе не найдётся лишней верёвки и кусочка мыла.

— Ну не верьте, — фыркнул Гарри. — Вас об этом никто не просит.

— А Вы не меняетесь, Гарри, — со светлой грустью отметил Барон. — Вы всё так же ершисты и непосредственны, как на первом курсе.

— Хотите сказать, я бесчувственный чурбан, которому всё нипочём? — Гарри поставил локти на стол и подпёр ладонями подбородок.

— Я хотел сказать только то, что сказал, — покачал головой призрак. — А Вы услышали то, что хотели услышать.

— Если бы Вы знали, — интимным тоном поделился Гарри, — как мне надоели эти псевдофилософские разговоры о высоком…

— Разговоры у нас, Гарри, исключительно о Вас, — возразил Барон. — А при всём моём к Вам уважении, Вас никак нельзя назвать высокой темой. Вы как минимум на полголовы ниже самого низкорослого из Ваших сокурсников.

Гарри захотелось дать Кровавому барону подзатыльник.

— Скажите, зачем Вы заводите эти разговоры? Их смысл я понимаю много позже, уже тогда, когда он и не имеет особого значения… — Гарри поменял позу и теперь рассеянно крутил в руках кубок с соком. Это движение болезненно напомнило ему об Олеге Краме, человеке, которого он никогда не знал, и он выпустил кубок из рук, словно обжегшись. Оранжевое пятно с готовностью растеклось по скатерти. — Есть у Вас какая-то цель помимо того, чтобы полюбоваться моей озадаченной физиономией?

— Конечно, есть, Гарри, — Барон улыбнулся, что смотрелось жутковато. — Я уверен, Вы догадаетесь о ней сами, когда она не будет иметь особого значения.

Гарри рассмеялся, и его смех неожиданно громко разнёсся по притихшему залу — оказывается, директор встал, чтобы опять сказать речь. Никто не обернулся к Гарри; он мог только чувствовать, как все насторожились.

— Наступил конец, — заговорил Дамблдор, обводя взором собравшихся, — очередного учебного года.

Он сделал паузу, и его глаза остановились на столе Хаффлпаффа. За этим столом с самого начала пира было тише всего, оттуда и сейчас смотрели самые бледные и самые грустные лица.

— Я о многом собираюсь поговорить с вами сегодня, — продолжил Дамблдор, — но сначала хочу сказать о замечательном мальчике, который должен был бы сидеть сейчас здесь, — он сделал жест в сторону хаффлпаффцев, — и веселиться на прощальном пиру. Я прошу всех встать и поднять бокалы в память о Седрике Диггори.

Все встали, все до единого, даже слизеринцы. Гарри стоял, вцепившись пальцами в край стола, и его мутило от усилия, с которым он держался на ногах.

— За Седрика Диггори, — слитно повторил зал шёпотом.

Гарри не размыкал губ вместе со всеми. Он не хотел прощаться с Седриком в толпе… когда-нибудь он придёт на могилу Седрика один, если выживет, если к тому времени будет ещё кому и куда приходить… но сейчас, здесь, сливаться со всеми в единый тоскующий, растерянный, печальный организм Гарри не хотел.

Он ведь и не был таким, как все; в это Зале он был единственным, кто имел право называть Седрика братом — пусть и несостоявшимся. Гарри знал это совершенно точно. Не такое большое, призрачное преимущество перед прочими, но единственное, которое что-то стоило.

Голова кружилась, и Гарри с облегчением рухнул обратно на скамью.

— Седрик воплощал в себе многие прекрасные качества, присущие истинным хаффлпаффцам, — сказал Дамблдор. — Он был добр, трудолюбив, был хорошим товарищем. Он ценил честность превыше всего. Его смерть затронула каждого из вас, независимо от того, хорошо вы его знали или нет. И, как мне кажется, именно поэтому вы имеете право знать, что произошло. Седрика Диггори убил Лорд Вольдеморт.

Гарри поднял голову и внимательно поглядел на Дамблдора.

По Большому залу пронёсся испуганный ропот. Школьники, в ужасе от услышанного, неверяще смотрели на Дамблдора. Директор хранил невозмутимое спокойствие и ждал, пока гомон прекратится. В ушах Гарри звенел их испуганный шёпот, перекликаясь с последними словами Седрика. «Какой ты ершистый, котёнок…». Дамблдор пользовался клише и высокопарностями, как строитель кирпичами; и многие были рады ринуться толпой в выстроенное директорской речью здание, перевитое лентой с надписью «Память о Седрике Диггори». Но Гарри видел, что ничего, совершенно ничего от настоящего Седрика там нет, как нет Бога в храме с золотыми куполами и разжиревшими священниками.

— В министерстве магии, — продолжал Дамблдор, — возражали против того, чтобы я сообщал вам это. Возможно, ваших родителей шокирует то, что я всё-таки это сделал–потому ли, что они не верят в возвращение Лорда Вольдеморта, потому ли, что считают вас слишком маленькими для подобных известий... Однако, по моему глубокому убеждению, правда вообще предпочтительнее лжи, и, если я стану делать вид, что Седрик погиб в результате несчастного случая или допущенной им же самим ошибки, то это будет прямым оскорблением его памяти. Есть ещё один человек, о котором непременно нужно упомянуть в связи со смертью Седрика. Я, разумеется, имею в виду Гарри Поттера.

По Большому залу пробежала рябь — многие головы на мгновение повернулись к Гарри и сразу же отвернулись обратно, к директору.

— Гарри Поттеру удалось спастись от Лорда Вольдеморта, — объявил Дамблдор. — Он не сумел спасти Седрика, потому что сам был в таком состоянии, в каком других начинают отпевать. Он продемонстрировал во всех отношениях такую храбрость, какую перед лицом Лорда Вольдеморта удавалось показать лишь очень немногим магам, и за это — честь ему и слава.

Дамблдор с суровым видом повернулся к Гарри и ещё раз поднял бокал. Практически все в зале повторили его действия. Они тихо произнесли его имя, как до этого — имя Седрика, и выпили за него. Гарри сгорбился, стараясь спрятать голову в плечи. Он не спас Седрика — и неважно, почему. Не смог, не сумел, не захотел — какая разница? Седрика просто больше нет… с двадцать четвёртого числа это знание давило на Гарри товарным поездом, и с каждым словом Дамблдора в вышеупомянутый поезд подкидывали груза.

После того, как все сели, Дамблдор заговорил снова:

— Одной из целей проведения Турнира Трёх Волшебников было всестороннее укрепление магического сотрудничества. В свете последних событий — я имею в виду возрождение Лорда Вольдеморта — подобные связи приобретают новое, более важное значение.

Дамблдор посмотрел на мадам Максим и Хагрида, потом перевёл взгляд на Флёр Делакур и остальных шармбатонцев, на придавленного горем Виктора Крама и дурмстранговцев, сидящих за слизеринским столом.

— Каждого из наших гостей, — Дамблдор задержал взгляд на дурмстранговцах, — мы будем рады видеть всегда, в любой момент, вы можете приехать к нам, когда захотите. И хочу, что все вы помнили — в свете возвращения Лорда Вольдеморта, это необходимо помнить: наша сила в единстве, разобщённость делает нас слабыми. Лорд Вольдеморт обладает уникальной способностью повсюду сеять вражду, раздоры. Бороться с этим мы можем лишь одним способом — связав себя столь же уникальными, крепкими узами дружбы и доверия. Культурные, национальные различия — ничто, если наша цель едина, а сердца открыты. Я знаю — но ещё никогда я так сильно не желал ошибиться! — что впереди у нас тёмные, трудные времена. Некоторые из тех, кто сейчас находится в этом зале, впрямую пострадали от Лорда Вольдеморта. Он сломал судьбы многих и многих семей. Неделю назад вы лишились вашего товарища.

Дамблдор помолчал и веско добавил:

— Помните Седрика. И если придёт для вас время выбирать между тем, что просто, и тем, что правильно, вспомните, как поступил Лорд Вольдеморт с хорошим, добрым, храбрым мальчиком, случайно оказавшимся у него на пути. Помните Седрика Диггори.

Гарри тошнило от этих лицемерных речей так, что он боялся, как бы его не вывернуло на стол. Кровавый Барон успокаивающе похлопал Гарри по спине — ощущение было такое, словно холодная вода собралась в широкую ладонь и принялась успокаивать Гарри.

Тогда Гарри позорно, по-девчоночьи расплакался. Слёзы капали в пустую тарелку — Гарри не смог заставить себя за весь вечер проглотить ни кусочка. Звучный стук капель о металл привлёк к себе всеобщее внимание, но Гарри этого не заметил. Он продолжал сидеть, опустив плечи и глядя, как сияет в свете свечей золотая вычурная тарелка, и плакать по Седрику Диггори.

«Я превращаюсь в истеричного пафосного неврастеника. Какая досада».

Чужое мысленное тепло, понимание, сочувствие, восхищение, доверие, опаска, интерес — ведь все, кто был в Зале, беззаветно верили и Рите Скитер, и Дамблдору одновременно (какая же каша должна была быть у них в головах…) — вились вокруг него, как бабочки вокруг лампы, и делали поезд на плечах Гарри длиннее как минимум на полсотни вагонов.

* * *

Гарри, Фред и Джордж заняли отдельное купе в поезде; едва забросив вещи наверх, Гарри свернулся на сиденье калачиком, прикрыв глаза.

— Снова грустишь? — близнецы присели рядом.

— Нет, просто… — просто Гарри было паршиво.

Близнецы всегда всё понимали; вот и сейчас они не стали донимать его расспросами и утешениями, а просто остались рядом, почти шёпотом переговариваясь о чём-то своём. Поезд тронулся, и Гарри, убаюканный покачиванием вагона, перестуком колёс и негромкими голосами близнецов, уже практически совсем заснул, когда дверь купе открылась.

— Рон? — удивлённо спросил Фред. Вопрос, заданный неожиданно громко, обычным голосом, разбудил Гарри.

— Да, я…

Гарри приподнялся на локте, нашаривая на столике очки; это действительно был Рон. Вот только непонятно было, что ему здесь понадобилось: с Фредом и Джорджем Рон и так общался регулярно, учитывая, что учился с братьями на одном факультете и жил в одном доме. А с Гарри Рон с Хэллоуина ничего общего иметь не желает. Так в чём дело?

— Что тебе? — недоумённо поинтересовался Джордж.

— Я… я хотел бы… поговорить с Гарри… можно?

— Об этом спрашивай у Гарри, — пожал плечами Фред. — Он сам за себя решает.

— Гарри, ты поговоришь со мной? — глаза у Рона были печальные-печальные, как у щенка, которого пнул в раздражении обожаемый хозяин.

— Поговорю, — решил Гарри.

С него не убудет, в конце концов.

Они прошли в тамбур, где Гарри мгновенно замёрз — изо всех мыслимых щелей усиленно дуло. Гарри натянул рукава свитера до кончиков пальцев и вопросительно взглянул на Рона.

— Гарри… я хотел тебе сказать… что я… ну… в общем… слушай, я просто…

— Просто что?

— Я просто… извиниться хотел. За то, что в начале года наговорил. Тебя и правда хотели убить… ты сам не клал заявку в Кубок… прости, в общем…

— Да я уже забыл, — отстранённо пожал плечами Гарри. Что значили эти несколько глупых несправедливых слов теперь, когда Седрик был мёртв? — Но я тебя прощаю, если тебе это нужно.

Рон вздохнул и опустил глаза.

— Я понимаю, Гарри… я виноват…

— Всё в порядке, я же сказал, — махнул Гарри рукой.

Повисло молчание.

— У тебя всё? — не выдержал Гарри. Ему хотелось вернуться в тёплое уютное купе, забиться под бок к близнецам и заснуть, ощущая их запах, тепло и любовь.

— Ты приедешь к нам летом? — с надеждой спросил Рон.

— Нет, я решил остаться у Дурслей! — вспылил Гарри на минуту. — У них вообще дико хорошо живётся, знаешь ли.

Помолчал, глядя на изрядно вытянувшееся лицо Рона, и добавил уже мягче:

— Если Дамблдор разрешит — приеду. Я без его разрешения шагу ступить не могу, сам понимаешь…

— А-а…

— Я могу идти?

— К Фреду и Джорджу пойдёшь?

— Конечно, — несколько обескураженно отозвался Гарри. Какие-то другие перспективы ему вовсе в голову не приходили.

До самого приезда Гарри дремал, устроившись между близнецами; стоило одному из них попробовать встать, как полусонный Гарри автоматически цеплялся за него пальцами — как котёнок когтями. Седрик, надо полагать, был не так уж не прав, строя параллели с животным миром…

«Хогвартс-Экспресс» уже подходил к станции, когда Гарри решил, что неплохо было бы оставить уже близнецов в покое и, скажем, переодеться в маггловское.

— Фред, Джордж, а Бегмен отдал вам деньги? — на эту мысль Гарри навела свежая заплатка на мантии Фреда, брошенной на сиденье рядом с Гарри. Были бы деньги, наверняка Фред потратился бы на новую…

— Нет, — неохотно отозвался Фред. — У него денег нет…

— Он поспорил с гоблинами, что ты выиграешь Турнир, — пояснил Джордж. — А те сказали, что ты не один выиграл, Дурмстранг тоже выиграл, пусть даже это был Пожиратель, а не Крам. А Бегмен все деньги на это поставил. Теперь в бегах.

— А мы остались без всех сбережений… — вздохнул Фред. — Ничего, прорвёмся.

— Стойте, — Гарри полез в сундук. — Вот, возьмите…

— Что это? — Фред с интересом принял мешочек на ладонь, и глаза близнеца расширились. — Деньги?

— Это мой выигрыш за этот дурацкий Турнир, — пояснил Гарри. — Возьмите себе. На ваш магазин шуток.

— Гарри, это тысяча галлеонов, — на резко посерьёзневшем лице Джорджа как-то очень ярко выделились немногочисленные веснушки. — Мы не можем это взять.

— Это же жуткая прорва денег, — голос у Фреда как-то сел от потрясения.

— И что? Мне они не нужны, я их не хочу. Я видеть их не могу. Пусть хоть что-то из этого дрянного Турнира послужит на пользу хорошим людям.

— Гарри, мы не можем, — повторил Джордж. Фред кивнул, соглашаясь с братом.

— Можете, — Гарри упрямо мотнул головой. — Можете и возьмёте.

— Но…

— Никаких «но», — Гарри старался смотреть на Фреда и Джорджа строго и повелительно, но получалось только жалобно и умоляюще — с близнецами такие взгляды никогда не проходили. — Если любите меня, то возьмите.

— Это называется «эмоциональный шантаж», Гарри.

— Никакого шантажа, — качнул головой Гарри. — Если вы их не возьмёте, я просто спущу их в унитаз в туалете Плаксы Миртл.

Близнецы молчали.

— Разве плохо будет, если вы именно на эти деньги откроете магазин шуток? — устало спросил Гарри. — У меня такое чувство, что всем вокруг найти поводы для веселья будет чем дальше, тем сложнее. И… считайте это вашим подарком мне на день рождения — то, что вы возьмёте эти деньги.

— Оригинальный подарок, — слабым голосом заметил Фред.

— Я и сам оригинальный, — ухмыльнулся Гарри. — Мне такие подарки как раз годятся.

Поезд дёрнулся, останавливаясь. Гарри приподнялся на цыпочки и по очереди поцеловал близнецов в щёку.

— Я вас люблю… никогда не умирайте, хорошо? — вырвалось у Гарри как-то совсем по-детски. Он покраснел до ушей и, подхватив сундук, метлу и клетку (как только рук хватило), вымелся из купе на третьей космической.

Дядя Вернон, ждавший за барьером, показался Гарри ещё отвратительнее, чем обычно.

— Пошевеливайся, придурок! — рявкнул он.

Гарри перехватил вещи поудобнее и двинулся следом.

— Гарри, спасибо… — послышался растерянный и счастливый голос Джорджа.

Гарри был уверен, что речь идёт вовсе не о деньгах — ну, скажем, не только и не столько о них. Он обернулся и улыбнулся близнецам.

— Дрянной мальчишка, где ты там застрял?! — рявкнул дядя Вернон. — Если ты хочешь идти за машиной пешком…

Гарри запихал вещи в багажник и плюхнулся на заднее сиденье. Атмосфера в машине была знакомой и привычной — всё буквально пропиталось ненавистью и неприязнью. Гарри откинул голову на спинку сиденья и расслабился.

Что бы там ни было впереди, его дело — встретить это и, возможно, плюнуть огнём, а может быть — протянуть руку и помочь. Будь что будет, как сказал Хагрид, скрещивая всякую пакость, чтобы получить в результате соплохвостов.

Будь что будет.