Жизнь в зелёном цвете. Часть 3

Каждый день — всё сначала,

Каждый день — в новый путь...

КАМ, «Каждый день».

Против ожиданий — Гарри вынужден был признаться самому себе — это лето было терпимым. По крайней мере, до своего дня рождения он дотянул, ни разу не нарвавшись на действительно сильные побои; затрещина здесь, оплеуха там, пощёчина из-за плохого настроения дяди или тёти, пинок от Дадли в качестве развлечения — разумеется, развлекало это одного лишь Дадли... всего ничего... ничего, настоятельно требующего внимания врачей, как часто бывало прежде. Возможно, свою роль сыграло то, что дядя Вернон всё же поостыл за учебный год, но Гарри и сам старался не нарываться, руководствуясь принципом не будить лихо, пока оно тихо.

Гарри опять жил во второй спальне, заваленной старыми вещами Дадли, и старался проводить там всё время, свободное от работ по дому и саду — какового времени было не так уж много, если говорить по совести. Тётя Петунья, стремясь, видно, скомпенсировать все те месяцы, которые Гарри провёл в Хогвартсе, полностью свалила на него уборку, стирку, глажку, готовку, уход за садом и даже починку кранов в ванной, которым как-то раз вздумалось начать подтекать. К счастью, Гарри сумел что-то такое сделать, от чего краны стали работать нормально — и даже без магии, потому что чинить краны без палочки он не умел точно, а те немногие чинящие заклинания общего порядка, которые он мог бы применить с палочкой, тоже отпадали: во-первых, как несовершеннолетнему, ему запрещалось колдовать в любых обстоятельствах, во-вторых, у него не было палочки. Сразу, как он приехал, у него отобрали все вещи и заперли в чулане, позволив оставить при себе только Хедвиг вместе с клеткой — если бы сова умерла в чулане без еды и воды, было бы только хуже. Ему даже разрешили выпускать её иногда ночью полетать — при условии, что он не будет никому писать писем; слишком уж она кричала и била крыльями, оставаясь в клетке сутками. Гарри согласился на это условие, подумав про себя, что ему некому писать письма.

Никто не обещал ему писать, но Гарри знал — или, по крайней мере, надеялся на это — что есть несколько людей, которым, чёрт побери, не безразлично, жив он или Дурсли уже его уморили. Фред, Джордж, Рон, Гермиона, мистер и миссис Уизли... Гарри не получал от них никаких известий, и если бы он не встретился как-то в саду с мелким ужиком и не поговорил с ним, он бы уверился, что магия была сном, а на самом деле всё по-прежнему.

Хотя что радовало — так это то, что Дадли почти не доставал его. Те пинки, что Гарри иногда получал, были скорее по инерции: в такие моменты Дадли был задумчив и рассеян (Гарри до этого лета никогда не полагал, что его кузен вообще умеет думать, так что это был колоссальный прогресс) и быстро приходил в себя, как только Гарри отскакивал и начинал шипеть что-нибудь уничижительное. Один раз Гарри вообще услышал от него «Извини, я не хо...» — на этом месте Дадли запнулся и ушёл смотреть телевизор, оставив Гарри в полнейшем недоумении. Он решил бы, что Дадли подменили, но кому бы и зачем это понадобилось?

Порой кузен провожал Гарри странным взглядом — словно липшим к телу сквозь рубашку. Гарри ежился от этих взглядов, но больше Дадли не делал ничего, что могло бы не понравиться Гарри. Большую часть времени он просто игнорировал тощего очкарика, которого травил всё своё детство.

Скорее всего, он просто отвык от Гарри за учебный год.

В ночь, когда Гарри исполнилось тринадцать лет, он получил подарки — вредноскоп от Рона, набор по уходу за метлой от Гермионы, странную кусачую книжку от Хагрида, которая якобы должна была пригодиться ему в будущем году и от близнецов — коробку шоколадных лягушек и их новое изобретение, потрясающую вещь — волшебный лосьон; стоило смочить им, скажем, лицо, и оно по желанию меняло черты и цвет. Когда лосьон высыхал, всё оставалось таким, каким было придумано в последний раз, но само действие было совсем недолгим — полчаса. Фред и Джордж приписали, что на него может быть аллергия, если человек вообще к ним склонен. Гарри не знал, склонен ли он к аллергиям — его вообще редко утруждали визитами к врачам, но это незнание не могло остановить его в стремлении попробовать использовать лосьон прямо сейчас; он был уверен, что когда близнецы наконец исполнят свою мечту и откроют магазин на Диагон-аллее, эта вещь будет одной из самых дорогих и популярных.

Он не задумываясь вылил на ладонь немного вязковатого лосьона, пахнувшего утренней росой и свежестью — так неожиданно и остро, что Гарри испугался, как бы этот запах, такой неуместный на Тисовой улице, не разбудил Дурслей. Хотя их и с помощью пушки-то вряд ли можно было бы заставить продрать глаза во втором часу ночи, но тем не менее... Шрам на лбу послушно исчез, оставляя чистую кожу. Во мгновение ока Гарри стал обычным человеком, таким же мальчишкой, как все, ошалело смотрящим из глубин старого пыльного зеркала с острыми, оббитыми Дадли обо что-то краями. Одно движение и одна мысль — и нет шрама. Нет проклятой молнии, которая — словно досье, открытое всем и каждому, сообщающее любому любопытному взгляду, как его зовут, сколько ему лет, где он учится и есть ли у него семья.

Полчаса абсолютного счастья. Фред и Джордж подарили ему лучшее из всего, что вообще один человек может подарить другому. Больше, чем можно надеяться получить когда-нибудь в подарок просто за то, что ты когда-то появился на этот свет.

Кроме подарков Гарри получил письмо из Хогвартса со списком учебников и принадлежностей, которые требовалось купить, и по письму от каждого, кто слал ему подарки. Письма Рона и Гермионы были полны осторожности и неловкости, будто они стеснялись и не знали, что написать. Неровные слова, написанные Хагридом, звучали более естественно, а письмо Фреда и Джорджа, которое они писали по фразе каждый (Гарри различал без труда и их почерк тоже), заставило Гарри истерически ржать в подушку три минуты без перерыва, хотя там не было ничего особенного, а только какие-то фирменные байки близнецов, значащие мало существенного. И подпись, в самом низу страницы: «Со всем почтением, Дред&Фордж. P.S. Мы тебя любим!».

Ложкой не дёгтя — уксуса — было бонусное, так сказать, письмо, общее от всей семьи Уизли. Вырезка из «Ежедневного Пророка»:

«Работник Министерства Магии выигрывает главный приз.

Артур Уизли, начальник отдела неправильного использования маггловских предметов быта, выиграл главный приз в ежегодной лотерее, проводимой «Ежедневным пророком».

Довольный мистер Уизли сообщил нашему корреспонденту: «Мы потратим деньги на летнее путешествие в Египет, где наш старший сын Билл работает съемщиком заклятий в банке «Гринготтс».

Семья проведёт месяц в Египте и возвратится к началу учебного года в школе Хогвартс, которую в настоящее время посещают пятеро из детей Уизли».

Гарри был рад за них, но это означало, что он останется с Дурслями до начала учебного года. Уж в Египет-то Уизли его точно не заберут, а к себе домой могли взять погостить. До самого сентября он не увидится ни с кем из них... Гарри вздохнул. Обходился же он как-то до одиннадцати лет без единого человека, которому был бы мало-мальски дорог, потерпит и ещё месяц.

А извещение о том, что при наличии подписи на приложенном разрешении от опекунов третьекурсникам разрешается посещать деревню Хогсмид, и вовсе вызвало на губах Гарри такую сардоническую усмешку, какой и Снейп позавидовал бы. Конечно, дядя Вернон подпишет. А ещё скажет не гулять там допоздна и попросит купить ему сувенир, ага. Это была чертовски хорошая шутка, право слово.

Возможность выторговать у дяди Вернона разрешение в обмен на шёлковое поведение при тёте Мардж показалась Гарри манной небесной, свалившейся на его голову невесть за какие заслуги.

Правда, само шёлковое поведение оказалось более трудной задачей, чем представлялось Гарри. В последний раз он общался с этой своей тётушкой за год до Хогвартса, и впечатления успели сгладиться.

Когда она спросила, применяются ли телесные наказания в интернате святого Брутуса, где Гарри предположительно учился, он без раздумий ответил:

— Да.

— Отлично, — одобрила тётя Мардж. — Я не признаю все эти сюси-пуси, что, дескать, нельзя бить детей, даже если они это заслужили. Хорошая плётка — лучший учитель в девяносто девяти случаях из ста. Ну а тебя часто бьют?

Гарри не удержался от смешка.

— Очень часто, — искренне заверил он её.

Дядя Вернон кивнул за спиной тёти Мардж, подтверждая, что Гарри выбрал правильную линию поведения. Он даже не представлял, насколько правду Гарри сейчас высказал. К перемене погоды у Гарри до сих пор болел раздробленный при падении с лестницы локоть, совсем недавно окончательно прошли шрамы на запястьях с прошлого года, и отметина на скуле была заметна всякому внимательному взгляду. Болезненно тонкая кожа на несчитанное количество раз разбитых чужими руками губах постоянно пересыхала, и Гарри обзавёлся привычкой облизывать губы, чувствуя на языке давным-давно знакомый солоноватый привкус собственной крови, текшей по чуть-чуть из трещин.

Он терпел, когда она сравнивала его с Дадли в неизменную пользу последнего. Вежливо улыбался, когда тётя Мардж начинала вслух предполагать, что он умственно отсталый. Делал вид, что не слышит, когда она советовала дяде Вернону больше бить «маленького паршивца», чтобы «сделать из него человека». Сдерживал тошноту, чувствуя, как распирает тетю Мардж от счастья шпынять его, презирать и унижать — это было сродни экстазу свиньи, нашедшей для себя идеальную лужу.

Но оскорблять его родителей ей не стоило. Если и было в жизни Гарри что-то святое, так это память о Джеймсе и Лили Поттерах. И её счастье, что она отделалась всего лишь полётом под потолком в виде необыкновенного воздушного шара (хотя если судить по размерам, то уж не воздушного шара, а настоящего дирижабля) — так думал Гарри, лихорадочно вышибая дверь чулана одним движением руки и дрожа от злости.

Стоило ему вернуться со второго этажа с клеткой в руках, как дядя Вернон, потерпевший неудачу в спускании тети Мардж с небес, представленных в лице потолка гостиной, на землю (соответственно дорогой ковёр в тон мебели), выбежал ему навстречу с белым от ярости лицом.

— НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИСЬ И ИСПРАВЬ ЭТО!! — от разъярённого рёва дяди Вернона у Гарри на миг заложило уши. — ВЕРНИСЬ, СЛЫШИШЬ?

Удар в бок застиг Гарри врасплох; он отлетел в угол, откуда ему пришлось убираться на предельной скорости — в таком состоянии дядя мог забить его до смерти. Это было бы, мягко говоря, некстати.

Совершив рывок, на который ушли почти все силы, Гарри рухнул в свой сундук и, закопавшись на пару скунд в вещи по уши, выудил палочку.

— Не подходите ко мне! — палочка была теперь нацелена на дядю Вернона. Тот резко затормозил, словно наткнулся на стену, продолжая тяжело дышать и сжимать кулаки.

Бок наливался болью. «Потом... об этом потом... в безопасности, если только она есть где-нибудь...».

— Я ухожу из этого гадюшника, — процедил Гарри сквозь зубы. «И из другого гадюшника, сиречь серпентария, меня тоже исключат — за колдовство во время каникул...» — С меня хватит!

Гарри взмахнул палочкой — дядя Вернон отшатнулся:

— Wingardium Leviosa! — метла, сундук и клетка Хедвиг взмыли в воздух и поплыли следом за Гарри, когда он начал пятиться к двери, не сводя глаз с дяди Вернона. Только повернуться спиной ещё не хватало.

Дверь с треском захлопнулась, подтолкнутая магией Гарри. Он страстно надеялся, что она больше не будет открываться, и Дурслям придётся выбираться из дома через окно.

Он шёл вперёд, пока ноги не заплелись, и он не рухнул на приступку тротуара, обняв колени. Сундук, метла и клетка брякнулись рядом на асфальт. Левый бок надсадно жгло — Гарри был знаком этот вид боли, как и многие другие; ничего не было сломано, просто будет очень и очень большой синяк, который с месяц не позволит спать на левом боку. Локоть заныл — начинал накрапывать дождик. Гарри, морщась, тёр когда-то раздробленное место и тихо впадал в самое настоящее уныние.

В такое дерьмо он не попадал ещё ни разу; совершенно один, ночью, среди магглов, без малейшей возможности связаться с кем-нибудь из волшебников и наколдовавший столько, что хватило бы исключить его из Хогвартса десять раз подряд. Без денег — только горстка галлеонов и сиклей с прошлого года, но вряд ли, скажем, маггловский таксист согласится взять галлеоны вместо фунтов, даже в качестве сувенира — и с грузом в виде сундука. Далеко не уйти, да и некуда.

Гарри захотелось плакать. Он слишком давно себе этого не позволял, да и сейчас было не совсем к месту, поэтому он просто запрокинул голову, опираясь затылком о низенькую ограду чьего-то сада и ловя на язык редкие капли дождя. В любом случае, надо добраться до Лондона... до «Дырявого котла», скажем. Там можно остановиться, забрать из Гринготтса ещё денег и жить отшельником. А с Дурслями остаток лета Дамблдор пускай сам проводит — что он там говорил в начале прошлого учебного года насчёт того, что это необходимо?

Можно долететь до Лондона на метле, укрывшись мантией-невидимкой, а вещи держать на Вингардиум Левиоза. Всё равно наколдовал уже много, заклинанием меньше, заклинанием больше...

Одновременно с неприятным чувством где-то в затылке и здоровом боку, что за ним, Гарри, наблюдают, буквально-таки сверлят взглядом, пришёл шорох шагов, вплетшийся в редкий перестук дождя. Гарри неохотно повернул голову — рядом, еле различимая в темноте, стояла большая — очень большая — чёрная собака с горящими глазами.

Гарри напрягся, но чувства опасности не было. Собака не проявляла никаких поползновений к тому, чтобы заполучить на ужин эскалоп из Поттера. Да какой там получился бы эскалоп — кости одни... на бульон только.

— Привет, псинка, — мрачно сказал Гарри. — Тебе тоже некуда податься ночью, да?

«Псинка», которая могла ударом лапы завалить гиппопотама, наклонила лохматую голову, почти сливающуюся по цвету с темнотой ночи, и тихонько рыкнула — Гарри даже показалось, что понимающе.

— Вот так и живём, — с тоской подытожил Гарри и досадливо махнул палочкой, всё ещё зажатой в руке.

Раздался оглушительный грохот, и две ярчайшие фары ослепили Гарри; он, сорвав очки, протирал глаза, когда из какой-то махины с этими самыми фарами выскочил кто-то и заученно затянул:

— Добро пожаловать в «Ночной Рыцарь», спасательный экипаж для магов и ведьм, оказавшихся в затруднительном положении. Просигнальте нам палочкой, взойдите на борт, и мы отвезём вас, куда пожелаете. Меня зовут Стэн Шанпайк, этой ночью я буду вашим проводником...

Речь парня — теперь Гарри видел, что это парень лет восемнадцати, лопоухий, прыщавый и даже на вид очень наивный — постепенно затихала при виде Гарри и в конце концов вовсе увяла. Гарри надел очки обратно и, покосившись вправо, не увидел никого — собака практически испарилась в сыром воздухе.

— Чёй-то ты тут сидишь? — Стэн с лёгкостью перешёл на менее формальный стиль общения.

— Ноги не держат. Устал, — объяснил Гарри. — Так вы меня отвезёте, куда пожелаю?

Гарри с сомнением покосился на трёхэтажный автобус, откуда выскочил Стэн — фиолетовый, да ещё и оттенка «вырви глаз», с золотой надписью на ветровом стекле: «Ночной рыцарь».

— Ага, — слегка обиделся на недоверие Стэн, — куда хошь отвезём, только если на земле. А под воду мы не могём...

— Сколько стоит добраться до Лондона? — перебил его Гарри. Бок настоятельно требовал лечь.

— Одиннадцать сиклей, — с достоинством ответствовал Стэн. — А за тринадцать те ещё дадут какавы, а за пятнадцать — горячей воды и зубную щётку какого хошь цвету.

Гарри вытащил кошелёк с магическими деньгами, заставил себя отсчитать нужную сумму, хотя очень хотелось просто сунуть всё Стэну, чтобы тот сам взял, сколько нужно — глаза слипались просто нещадно.

Ему помогли запихать сундук под кровать — здесь вообще не было кресел, как в обычных автобусах, а только кровати — и поинтересовались, подозрительно меряя взглядом:

— А как тя звать?

Дождь надёжно приклеил чёлку ко лбу Гарри, и шрам не был виден. Но помимо шрама существовали ещё очки, глаза и волосы, по которым его могли запросто узнать. Единственное, никто из незнакомых с Гарри лично людей не мог быть уверен, не видя шрама.

— Том, — пробормотал Гарри. Ещё не хватало представиться и подставиться одновременно.

— А фамилия твоя как?

— Риддл, — ляпнул Гарри; это был первый Том, пришедший ему на ум.

Стэн ничем не выказал удивления; похоже, что мало кто знал, кем после окончания школы стал Том Риддл.

Гарри сидел на постели, закутавшись в одеяло так, что только голова торчала, прихлёбывал какао, умудряясь не проливать его, когда автобус трясло, как в лихорадке или когда он закладывал крутейший вираж, перемещаясь из места в место, и слушал светски-развлекательный рассказ Стэна и водителя автобуса Эрни (неприятно напомнившего Гарри своим именем хаффлпаффца Эрни МакМиллана, весь прошлый год распускавшего слухи, что Гарри — Наследник Слизерина) о каком-то преступнике Сириусе Блэке, который был, кажется, в маггловских новостях утром дня рождения Гарри — слушал просто потому, что эта тема никак не затрагивала его лично и была в меру захватывающей:

— Блэк был приспешник Сам-Знашь-Кого, — таинственным голосом сообщил Стэн. — Потом-то малыш Гарри Поттер Сам-Знашь-Кого победил, и всех, которые за Сам-Знашь-Кого были, выследили, а Блэк, слышь, хотел командовать ими всеми, как Сам-Знашь-Кто сгинул. Короче, Блэка окружили посередь улицы... Кругом полно магглов — тада Блэк хвать палку и пол-улицы — трах-бах! — взорвал. От так от. Одного колдуна уделало, ну и с дюжину магглов. Жуть, скажи! А знаешь, чё Блэк опосля сделал?

— Что? — поинтересовался Гарри из вежливости. Его тянуло прилечь и закрыть глаза — пусть даже заснуть не удастся.

— Заржал, — Стэн сделал большие глаза. — Так вот стоял и ржал, представляшь? А када подоспело подкрепление с министерства, он с ими пошёл тихо, как овечка, тока ржал как псих. Эт потому, что он псих и есть, скажи, Эрн?

— Если и не был, как отправился в Азкабан, так теперь уж точно псих, — Эрни говорил тихо — тема, похоже, не казалась ему такой уж подходящей для дружеской болтовни. — Я б лучше взорвался, а туда б ни ногой! Ну, да так ему и надо... после того, чего он натворил...

— От была забота, за ним подчищать, скажи, Эрн? — перебил Стэн. — Вся улица на воздух, магглы в куски. Г’рили, там взрыв газа случился — для магглов-то. От, а теперь он убёг, — сказал Стэн так важно, будто сам всё подстроил, начиная от убийства магглов и заканчивая побегом Блэка. — Раньше из Азкабана не бегали, скажи, Эрн? Я ваще не пойму, как это он убёг-то? Жуть, скажи? Правда, навряд у него хоть какой шанс есть, против азкабанских стражников-то, а, Эрн?

Эрн внезапно содрогнулся. Определённо, тема была ему ближе, чем Стэну.

— Давай-ка про чё-нить другое, Стэн, будь другом. У меня от этих азкабанских стражников мурашки по коже.

Стэн неохотно замолчал, а Гарри допил какао залпом, чувствуя, как оно теплом проходит через пищевод, и устало лёг, закрыв глаза. Очки снимать не стал — всё равно не заснуть; даже если бы не трясло, то раздумья о собственной участи всё равно не дали бы Гарри покоя. Он хорошо представлял, какую байку может Стэн выдать своим пассажирам через пару-тройку дней: «Слыхали про Гарри Поттера, а? Надул свою тётку! Жуть, скажи? Он у нас прям от тута был, скажи, Эрн? Хотел убечь, подумать тока!». В Азкабан, правда, его вряд ли станут сажать, но неприятностей он себе точно нажил полную корзину.

* * *

После ночи без сна Гарри, которого подташнивало от усталости и общих нехороших домыслов на тему своей дальнейшей участи, спускался по ступенькам «Ночного рыцаря» задом наперёд, вытаскивая сундук — он решил не наглеть при Стэне и Эрни и не колдовать лишний раз. Он поставил сундук на землю, принял от Стэна метлу и клетку, обернулся, прикидывая, как будет удобнее втащить всё это в «Дырявый котёл» (эта задача чем-то напоминала ему известный ребус про волка, козу и капусту), и наткнулся взглядом на человека, которого ожидал увидеть здесь в одну из самых последних очередей.

— Наконец-то, Гарри, — произнёс министр магии Корнелиус Фадж.

— Здравствуйте, — сказал Гарри автоматически.

Он шёл за министром в «Дырявый котёл», еле переставляя ноги; внутри что-то обрывалось, и затошнило сильнее. Сейчас ему будет за всё хорошее, оптом... Исключат из Хогвартса — это как минимум...

— Ну, Гарри, — начал Фадж, — задал же ты нам хлопот, скажу честно. Подумать только, сбежать от дяди и тёти, да ещё таким образом! Я уж было подумал... но ты цел и невредим, а это главное.

Фадж ловко разливал чай, намазывал лепёшки маслом и пододвигал еду к Гарри поближе, пока тот сидел неподвижно, ища подвох.

— Ешь, Гарри, а то ты как ходячий мертвец. Ну, что ж... Ты будешь рад узнать, что мы сумели устранить последствия несчастного случая, в результате которого была надута мисс Марджори Дурсль. Двое представителей департамента по размагичиванию в чрезвычайных ситуациях несколько часов назад были направлены на Бирючиновую аллею. Мисс Дурсль проткнули, и её память была подвергнута модификации. У неё не осталось абсолютно никаких воспоминаний о происшествии. Так что — что было, то прошло, никому никакого вреда.

Фадж улыбнулся Гарри поверх своей чашки на манер доброго дедушки, рассказывающего внуку на ночь сказку. Гарри открыл рот, подумал и закрыл обратно. Чем-то тухлым пахло от благодушной реакции министра на ситуацию.

— Ах, ты, видимо, хочешь знать, как отреагировали на произошедшее твои дядя и тётя? — «догадался» Фадж. — Не стану скрывать, они были рассержены донельзя. Тем не менее, они готовы взять тебя обратно следующим летом при условии, что ты останешься в Хогвартсе на рождественские и пасхальные каникулы.

— Это не проблема, я всегда так делаю, — пробормотал Гарри. — А могу я вообще к ним никогда не возвращаться?

— Ну, перестань, перестань, я уверен, ты успокоишься, и твоё отношение изменится, — встревоженно произнёс Фадж, — в конце концов, это твоя семья, я уверен, что вы любите друг друга — м-м-м — в глубине души.

Гарри не стал разубеждать министра, хотя ему нашлось бы, что сказать на эту тему. Гораздо интереснее было, какая судьба ожидаёт его самого.

-Таким образом, — продолжал Фадж невозмутимо, — нам остаётся лишь решить, где ты проведёшь последние две недели каникул. Я предлагаю тебе снять комнату здесь, в «Дырявом котле», и...

— Погодите, — Гарри поднял руку. — Я же нарушил закон! Декрет о разумных ограничениях колдовства среди несовершеннолетних!

-Ох, мой дорогой мальчик, не станем же мы наказывать тебя за такие пустяки!-вскричал Фадж, отмахнувшись лепёшкой и едва не смазав Гарри маслом полголовы. — Это же был несчастный случай! Если бы мы отправляли в Азкабан всех, кто надувает своих тёть!

Гарри заморгал.

— Кроме того, Гарри, разве ты хочешь, чтобы тебя исключили из Хогвартса? — добавил Фадж тоном, который, вероятно, казался ему самому очень доверительным и коварным одновременно.

Гарри медленно покачал головой, не сводя с министра глаз.

— Ну тогда всё отлично, — Фадж излучал позитив, как актёры в рекламе кукурузных хлопьев, но при этом явно чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом Гарри. — Обстоятельства меняются, Гарри... приходится принимать во внимание... в теперешней обстановке... Пойду-ка я проверю, готова ли для тебя комната.

Фадж так поспешно вышел из комнаты, что это больше смахивало на бегство. Гарри сидел за столом, так и не притронувшись ни к чаю, ни к лепёшкам с маслом, и понимал, что ничего не понимает. С каких пор министр магии самолично встречает мелких нарушителей Декрета о разумном ограничении колдовства несовершеннолетних, если к этим нарушителям даже мер никаких приниматься не будет? Министрово ли это дело? Гарри казалось почему-то, что нет.

Но ведь совсем другое дело, если мелкий нарушитель — Гарри Поттер. Что именно им там в Министерстве приходится принимать во внимание? Какие такие обстоятельства, по всей видимости, касающиеся Гарри?

Он сидел на кровати в номере одиннадцать, притянув колени к груди, и пытался думать, но голова раскалывалась, чёртов бок превратился в одно большое средоточие боли, и Гарри знал, что пройдёт не меньше недели, прежде чем его можно будет коснуться, не стискивая зубы. Хедвиг, тихонько что-то клекотавшая на подоконнике — она ухитрилась найти его сама и даже влететь в окно нужного номера — глядела на него с явным недоумением — почему не спишь?

— Это была странная ночь, Хедвиг, — поделился с ней своими мыслями Гарри, подумав, что привычка разговаривать с птицами и животными до добра не доведёт — то с фениксом, то с бродячей собакой, то с совой...

Он снял очки, положил их на тумбочку у кровати и лёг на мягкие подушки, которые — теперь он оценил это качество обычной постели в полной мере — не тряслись и не уезжали в сторону в самые неожиданные моменты.

— Это неправильные пчёлы, — буркнул Гарри уже в полусне светлому потолку. — И они кормят меня неправильным мёдом...

Первый солнечный луч вполз в комнату как раз в тот момент, когда Гарри уснул.

Не говори — без слов понятна

У нашей хижины окон?..

Николай Клюев.

Гарри не уходил с Диагон-аллеи, как ему и было сказано — ему не хотелось в маггловский мир, да и не нужно было. Здесь он мог часами бродить, сидеть в компании причудливой конструкции из мороженого в кафе Флориана Фортескью — там же он делал домашние эссе, которые не мог писать у Дурслей — наблюдать за прохожими, впитывать в себя атмосферу магического мира — тяжёлую и вязкую, почти ощутимую, сладкую, как ванильный сахар — дышать воздухом, пронизанным магией, чувствовать умиротворение и пульсацию постоянной суеты вокруг одновременно. Это было прекрасно: негаданная передышка посреди беготни, страха и боли.

Его позабавила виденная во «Флориш и Блоттс» обложка книги «Смертные знамения: что делать, если Вы поняли, что грядет неминуемое»: изображённый там Грим — верный знак скорой гибели — был один в один та собака, встреченная им поблизости от Дурслей в ночь, когда тётушке Мардж наконец досталось за слишком длинный язык. Правда, для смертного знамения она вела себя чересчур мирно и дружелюбно.

Изредка он встречал на Диагон-аллее однокурсников и просто знакомых и только кивал издалека — ни у них, ни у него не было желания вступать в диалог; да и что они могли сказать ему после прошлого года, когда все до единого считали его Наследником Слизерина? А знай они, что он, скорее всего, им и был (иначе почему бы василиск признал кровь Гарри на вкус?), то вообще обходили бы его за километр, высмотрев предварительно в толпе с помощью специально купленного для этой цели телескопа.

Время летело незаметно — Гарри помнил по прошлому августу, как оно утекает сквозь сжатые пальцы, когда ты счастлив; правда, в этот раз он был не так рад жизни, потому что одиночество душило его ватным одеялом, в особенности по ночам; стесняло дыхание и покрывало кожу неприятным липким потом, когда он, свернувшись в комок на кровати номера одиннадцать под лучами лунного света, вспоминал о Фреде и Джордже. Но всё же это было восхитительно; тем восхитительнее, что с приходом солнечного света демоны ночи отступали (надо же было и им когда-то отдыхать от трудов неправедных).

В последний день каникул Гарри плёлся по Диагон-аллее нога за ногу — последний день... чёрт-чёрт-чёрт. Опять возаращаться в Слизерин... мимо Гарри прошёл какой-то мальчишка с прозрачным пакетом, внутри которого сияла красно-золотой нашивкой школьная мантия Гриффиндора, и Гарри стало до тошноты завидно. Ещё тошнее ему стало, когда он увидел солнечно-счастливых Рона и Гермиону за столиком в кафе Фортескью; пооранжевевший от веснушек Рон и бронзовая от загара Гермиона — оба почти сливались по цвету кожи со своими шевелюрами — махали ему руками и улыбались до ушей. Ну, у них наверняка были причины быть счастливыми. «И у тебя нет никакого права ничего им портить, понял?», — рыкнул на себя Гарри, подходя к их столику и растягивая губы в донельзя фальшивом оскале.

На коленях у Гермионы лежало нечто — такое же рыжее, как Рон, огромное, лохматое, как сам Гарри, косолапое и со сплюснутой мордой, как будто по ней кто-то со всей дури врезал кирпичом. Отбормотав положенные приветствия, Гарри с интересом уставился на это нечто и почти сразу убедился, что не поздоровилось ни кирпичу, ни тому неосторожному человеку — рыжее и огромное зевнуло, показав острейшие белоснежные клыки, способные прокусить руку насквозь.

— Миона, что это тут у тебя? Твой телохранитель? — Гарри хмыкнул, глядя, как это подобие кота поворачивает голову в его сторону и лениво изучает спрятанными в густой шерсти глазками, а потом, буквально скорчив пренебрежительную гримасу, снова устраивается дремать на коленях гриффиндорки.

— А ты считаешь, он мне нужен? — Гермиона рассмеялась. — Это Косолапсус. Мой подарок самой себе на день рождения. У тебя Хедвиг, у Рона — Струпик, а у меня теперь будет мой котик, — она почесала Косолапсуса за ухом, вызвав из недр животного басовитое урчание, вибрацией отдавшееся по полу.

— Отличный подарок, — одобрил Гарри, заказав себе мороженое. «Мне бы тоже такой не помешал — приятно было бы посмотреть на расцарапанных вдрызг Малфоя с Забини».

— Этот подарок чуть не съел бедного Струпика! — с негодованием вставил Рон. — Это исчадие ада, а не котик!

— Это всего лишь инстинкты, Рон, — раздражённо возразила Гермиона; Косолапсус согласно дёрнул ухом. — Он должен охотиться, ради Мерлина, он же кот!

— Ну всё, хватит, хватит, — вклинился Гарри в готовую закипеть ссору. — Как там Египет? Как Франция?

Задавая вопрос, Гарри не сомневался, что роняет зерно в благодатную почву; Рон и Гермиона принялись наперебой рассказывать, а он слушал вполуха, смакуя мороженое с малиновым сиропом и вникая в основном в их интонации и в ничуть не изменившийся за лето тембр голосов.

Как оказалось, Уизли и Гермиона тоже остановились в «Дырявом котле», но сделали это только сегодня рано утром. Гарри был рад увидеть у барной стойки мистера Уизли, изучающего «Ежедневный пророк».

— Здравствуйте, — Гарри пристроился на стул рядом и увидел в газете уже знакомое измождённое лицо Сириуса Блэка. Ещё ищут, судя по заголовку.

— Привет, Гарри, — мистер Уизли, казалось, был рад видеть Гарри, но думал в этот момент о чём-то другом, далёком от полутёмного бара, запаха сливочного пива и своего собеседника на немного колченогом маленьком стуле.

Гарри как раз обдумывал реплику для поддержания светского разговора, когда дверь «Дырявого котла» распахнулась и друг за другом в бар вошли миссис Уизли, Перси, Джинни и те двое, которые разом осветили бар собой — вместо солнца. Гарри соскочил со стула, позабыв разом всё, что хотел сказать, и кинулся навстречу Фреду и Джорджу. Близнецы подхватили его на руки вдвоём и закружили в воздухе; смех Гарри разрезал наполненный тихими разговорами немногочисленных в это время посетителей воздух.

— Как твои дела, герой? — Фред взъерошил Гарри волосы, превратив их, судя по печальному взгляду миссис Уизли, в полное подобие веника, которым безуспешно старались подмести булыжную мостовую протяжённостью в десяток километров.

— Мы по тебе скучали, — Джордж обнял Гарри за плечи.

— Всё отлично, — Гарри не мог сдержать идиотски-блаженной улыбки. — Я тоже скучал, очень...

И без того невеликое красноречие Гарри окончательно испарилось, и он смог только молча вцепиться в их руки. Как же ему их не хватало, каждую секунду этого лета не хватало... Фред поцеловал Гарри в лоб.

Недоумённые, обиженные взгляды Рона и Гермионы сверлили Гарри спину, но ему было плевать; Фред и Джордж с ним, наконец-то...

Спустя пару минут Гарри сумел заставить себя отцепиться от близнецов и поздороваться с остальными. Миссис Уизли долго охала над тем, какой он худой и бледный, и Гарри не знал, куда деться от смущения. Перси с важным видом пожал Гарри руку, поздоровавшись так чопорно, будто знакомился с министром магии; на его мантии Гарри заметил значок Лучшего ученика и понял, почему Перси ведёт себя, как бог, спустившийся с Олимпа к несчастным смертным, которым, увы, не дано понять божественных замыслов и поступков, и богам остаётся только жалеть недостойных. Джинни при виде Гарри сделалась пунцовой (он даже украдкой проверил, не расстегнулась ли у него случайно ширинка на джинсах; но всё было в порядке, и он решительно не понял, что её так смутило) и, опустив голову, тихо пролепетала: «Привет».

В номере одиннадцать, находившемся в полном и единоличном распоряжении Гарри, близнецы воспользовались одним из своих самых коварных и безотказных приёмов: повалили Гарри на кровать, сорвали с него для удобства рубашку и принялись щекотать. Гарри извивался, хохоча, и пытался их усовестить:

— Эй, прекратите, мне же щекотно, ну хватит, Фредди, Джорджи...

Угомонившись, близнецы плюхнулись на кровать по обе стороны от Гарри и начали целовать его, куда придётся. Гарри, прикрыв глаза, млел от прикосновений и чувствовал, как знакомая волна возбуждения накатывает на него, как прибой.

— Я надеюсь, ты нам не изменял летом? — подначил его Джордж, расстёгивая джинсы Гарри и легко касаясь языком впадинки пупка.

Хватая ртом воздух, Гарри выгнулся следом за ласковыми губами, но те ускользнули.

— Знаешь, братец Фордж, — задумчиво сказал Фред, освобождая Гарри от белья, — по-моему, не изменял.

— Да, это заметно, — согласился Джордж и поцеловал головку члена Гарри.

Гарри подавился вдохом и широко раскрыл глаза: они рассказывали ему в прошлом году об этом, но ни разу такого не делали. Он приподнялся на локтях, неверяще глядя на близнецов.

— Понравилось? — вкрадчиво поинтересовался Фред и вобрал губами член Гарри целиком. Ответом ему был протяжный стон.

Горячий язык Джорджа оказался ниже губ Фреда, лаская яички. Гарри рвал судорожно сгибавшимися пальцами простыни и прерывисто, громко стонал; глаза закатывались от невыносимого, сумасшедшего удовольствия, нестерпимого кайфа, безумного, прекрасного, невообразимого. Близнецы то и дело менялись, нежно дули на влажную от их слюны кожу, извлекая из Гарри стоны, как из музыкальной шкатулки, проводили кончиками языков по вене снизу... Гарри хотел просить их ускорить эту сладкую пытку, позволить ему кончить, но не мог выдавить из себя ни слова — только невразумительные стоны, и близнецы продолжали размеренно и нежно вести его к вершине, к ярчайшему взрыву счастья, концентрированному глотку наслаждения — глотку, превратившемуся в полноводную реку, в которой Гарри едва не утонул.

Он лежал, тупо улыбаясь потолку, а в глазах до сих пор витали звёздочки. Близнецы по очереди целовали его в губы, делясь с ним его же собственным вкусом — солоноватым, чуть горьким, насыщенным.

— Сойдёт это за «привет»? — Фред дунул Гарри в макушку. По голосу чувствовалось, что он улыбается.

— Более чем, — мурлыкнул Гарри. Ему хотелось тереться о Фреда и Джорджа, как котёнку, подлизываться и напрашиваться на ласки; он и не представлял себе, насколько ему их не хватало, пока снова с ними не встретился. — Хм...

Призадумавшись на миг, Гарри скользнул по кровати вниз и сдёрнул брюки с обоих близнецов. Полюбовавшись на выступившие у обоих капельки смазки, Гарри по очереди слизнул их; вкус близнецов очень походил на его собственный. Это и было, оказывается, единственным, в чём он не смог бы их различить — совершенно одна и та же горьковатость, пряная, почти жгучая. Гарри так и не знал, кого он неумело, но старательно ласкал в ответ первым, пока второй заходился в стонах от одного этого вида, а кого вторым, в то время как первый издавал уже вовсе бессмысленные, почти беспомощные звуки, похожие на парселтанг.

— Мерлин, Гарри, ты такой красивый, — Фред говорил шёпотом, и его горячее дыхание щекотало Гарри ямку между ключицами.

— Правда? — глупо спросил Гарри. Тёплые руки Джорджа обнимали его сзади за талию.

— Конечно, — смешок Джорджа пришёлся куда-то под ухо Гарри. Хоть мурлыкай.

— Раз вы так говорите, значит, красивый, — сонно согласился Гарри. Ему было всё равно, как он выглядит, но если Фред и Джордж считают его красивым — это здорово. Это как раз то, что нужно.

— Это так и есть, глупыш, — Фред обнял их обоих, Гарри и Джорджа, и плотно притянул к себе.

— Чистая правда, любое зеркало спроси, — посоветовал Джордж и зевнул.

Тепло. Полусонное дыхание близнецов. Успокаивающее, убаюкивающее ощущение биения их сердец — почти что в такт.

Солнце в окно.

Счастье.

* * *

После ужина Гарри задержался в общем зале, чтобы рассчитаться с Томом, хозяином «Дырявого котла», за всё проживание разом — завтра у него вряд ли будет на это время, а уезжать, не расплатившись, Гарри не хотел. В результате он поднимался по лестнице и проходил по коридору в одиночку; голоса, доносившиеся из-за тонкой двери номера мистера и миссис Уизли, привлекли его внимание — главным образом потому, что в их разговоре прозвучало его имя.

— У Гарри есть право знать правду. Я пытался убедить в этом Фаджа, но он считает Гарри младенцем...

— Артур, правда напугает его! Ты что, действительно хочешь, чтобы мальчик пошёл в школу с этим ужасным знанием, с этим камнем на душе? Ради всего святого! Он ничего не знает, и он счастлив!

— Я не хочу, чтобы он был несчастен, я хочу, чтобы он был настороже! Ты же знаешь, какой он — с ним вечно что-нибудь случается! Но в этом году нельзя такого допустить! Мне дурно делается при мысли о том, что могло с ним случиться, когда он убежал из дома! Если бы не «Ночной Рыцарь», я готов поклясться, что бедняга был бы мёртв раньше, чем министерство нашло бы его!

— Но он не мёртв, с ним всё в порядке, так какой смысл...

— Молли, все говорят, что Сириус Блэк сумасшедший, но, заметь, у него хватило ума сбежать из Азкабана, а ведь считается, что это невозможно. Прошло уже три недели, а никто не нашёл и следа Блэка, и неважно, что там рассказывает Фадж корреспондентам «Пророка» — мы подошли к поимке Блэка ни на шаг! Мы знаем лишь одно — за кем охотится Блэк...

— Но в Хогвартсе Гарри будет в полной безопасности...

— А раньше мы думали, что Азкабан — абсолютно надёжная крепость. Если Блэк сумел вырваться из Азкабана, он сумеет проникнуть в Хогвартс.

— Но ведь никто не знает наверняка, что Блэку нужен именно Гарри...

— Сколько раз тебе повторять, Молли! В прессе не объявляют, потому что Фадж этого не хочет. Но в ту ночь, когда Блэк сбежал, Фадж побывал в Азкабане. Стражник рассказал, что Блэк давно уже разговаривает во сне. И всегда одно и то же: «Он в Хогвартсе... он в Хогвартсе...» Блэк не в своём уме, Молли, и он хочет убить Гарри. Наверняка он считает, что если убить Гарри, то Сама-Знаешь-Кто вновь обретёт силу. В ту ночь, когда Гарри победил Сама-Знаешь-Кого, Блэк всё потерял, и у него было целых двенадцать лет, чтобы подумать об этом в Азкабане...

Воцарилось молчание. Гарри не шевелился, вслушиваясь в каждый звук.

— Разумеется, Артур, ты должен поступать так, как считаешь нужным. Только не забывай об Альбусе Дамблдоре. По-моему, ничто не может угрожать Гарри, пока Дамблдор директор школы.

Гарри искривил губы в усмешке. Он не стал бы утверждать этого так уверенно.

— Ты забыла, Молли, что именно Дамблдор обрёк Гарри жить с этими магглами? — устало спросил мистер Уизли. — Мне кажется, если Гарри выжил рядом с ними, то сумеет спастись от Блэка, если будет знать, о чём речь.

Миссис Уизли тяжело вздохнула.

— Мерлин! — спохватился мистер Уизли. — О чём мы думаем? Нас могут услышать. Пойдём-ка в другую комнату.

Гарри привалился к стене. Так вот почему ему ничего не было за колдовство на каникулах... слишком рады они были, что он всё ещё жив.

Фред и Джордж прятались в тени на лестничной площадке и давились смехом, слушая, как Перси разоряется в адрес подвернувшегося под руку Рона по поводу пропажи значка Лучшего ученика.

— Мы его чуть-чуть подправили, — шепнул Джордж ничего не понимающему Гарри и показал значок с надписью «Заблудший ученик». Гарри фыркнул и постарался выкинуть Блэка из головы. В конце концов, тот ещё не сделал ничего плохого ему лично, в отличие от разлюбезных одноклассников, встреча с которыми состоится уже завтра...

* * *

В поезд они садились опять в жуткой спешке — миссис Уизли ни за что не позволила мужу взлететь на «фордике» и настояла на том, чтобы они ехали, как магглы. Гарри вышел на платформу вместе со всеми, чтобы попрощаться с мистером и миссис Уизли, и мистер Уизли, взяв Гарри за рукав, отвёл его в сторону. Лицо у него было таким серьёзным и трагичным, что Гарри догадался, о чём пойдёт речь, ещё до того, как мужчина открыл рот.

— Вы хотите рассказать мне про Блэка, мистер Уизли? — ляпнул Гарри, не сдержавшись, и тут же выругал себя за болтливость. Не хватало ещё пояснить, откуда он знает об этом.

— Ты... ты уже знаешь? — мистер Уизли ушам своим не верил. — Но откуда?

— Я... ну, слышал, что Сириус Блэк охотится за мной. Слухи такие, — неловко выкрутился Гарри, готовый от досады побиться головой об стенку вагона, как провинившийся домовой эльф.

Мистер Уизли молчал, явно просчитывая какие-то варианты неизвестно чего.

— Гарри, ты, наверно, до смерти напуган...

— Вовсе нет, — Гарри спокойно пожал плечами. — Никакой Блэк не сравнится с Вольдемортом, ведь так? А тому я уже противостоял не раз...

Поезд засвистел, давая провожающим понять, что он отправляется, а кто остался на перроне — сам виноват.

— Гарри, в любом случае, пообещай мне, что сам не будешь искать Блэка! — мистер Уизли говорил быстро, ветер рвал его слова, трепал на себе вместе с галстуком и относил прочь. — Ни за что не будешь!

— Зачем мне его искать? — Гарри показалось, что он что-то пропустил. Ему и так хватает желающих его убить — зачем самому искать ещё одного? Для коллекции, что ли?

— Артур, что ты делаешь?! Поезд же уходит, Гарри, быстро в вагон! — миссис Уизли толкнула Гарри на подножку под носом проводника, собиравшегося закрыть дверь.

Гарри не устоял на ногах и шлёпнулся на пол, ощутимо приложившись пятой точкой.

Что-то неладное творилось вокруг.

А ещё Гарри хотелось сесть на что-нибудь более мягкое и менее грязное, чем истоптанный сотнями ног пол вагона, поэтому он встал, отряхнулся и пошёл искать купе.

В конце поезда было одно почти пустое — то самое, где он ехал, возвращаясь после первого курса. Теперь его попутчиком должен был быть странный незнакомец. Странности его начинались с того, что он был взрослым — пусть и достаточно молодым, где-то между двадцатью пятью и тридцатью пятью, но точно не школьником; оставалось невыясненным, что же он, в таком случае, делал в чисто школьном поезде — помимо того, что спал, конечно. Мантия его была латаной-перелатанной, такой обтрёпанной, какой не бывала одежда Гарри даже в самые худшие годы; сам незнакомец выглядел даже во сне истощённым и усталым до предела, больным и бледным. В русых волосах обильно пробивалась седина, несмотря на возраст, у губ залегли глубокие складки — ещё не морщины, уже не просто горькая ухмылка.

— Р. Дж. Люпин, — прочёл Гарри шёпотом на штампе на боку маленького сундука; сундук, аккуратно пристроенный на багажной полке, был не без претензии на изящество обмотан верёвками, как паутиной — очевидно, чтобы не развалился.

«Может, новый учитель? Тогда по ЗОТС, все остальные в наличии... хоть бы он не был таким бесполезным, как Локхарт! Н-да, и выглядит-то он так, будто его прикончит на месте заклятие посильнее — просто добьёт...». Гарри затолкнул на полку свой багаж и пристроился у окна с ногами, притянув коленки к груди. Однообразный пейзаж унылых среднеанглийских полей гипнотизировал, и Гарри было лень доставать книгу или искать купе, где был бы кто-то из Уизли; он продолжал сидеть и пялиться в окно. Тоска... вся жизнь, Мерлин дери, тоска...

Приходила ведьма с тележкой сладостей; Гарри купил себе немного. Больше никто не появлялся в их, Люпина и Гарри, купе. Это более чем устраивало последнего, опасавшегося, что явится Забини или Малфой с Креббом и Гойлом, и придётся как-то от них отбиваться; Гарри решительно не был настроен на драку, магическую или маггловскую. Да ещё и при преподавателе. Как знать, не окажется ли он таким же, как Снейп — нарываться лишний раз Гарри не любил.

За окном сделалось черным-черно, а профессор Люпин всё спал. Гарри молчал и смотрел в окно, морально готовясь к прибытию в школу. Несмотря на всю самопсихотерапию, готовым он себя не чувствовал — достаточно было вспомнить о попытках изнасилования, как он начинал нервничать, а мысли о попытках убийства вгоняли его в чернейшую меланхолию. И, когда поезд начал замедлять ход, паника ударила Гарри в голову: «Уже?! Нет!».

Но в окно не было видно Хогвартса — а должно было бы, если бы они уже приехали. «Тогда какого чёрта мы тормозим?». Свет в купе погас одновременно с полной остановкой поезда; где-то в других купе сундуки посыпались с полок, сундук Гарри опасно подъехал к краю, но всё же не перевалил через него.

Гарри поморгал, оставаясь на месте, и различил немного бледного лунного света; луна убывала, и всё, что она могла позволить разглядеть — это её собственное присутствие на небе; ещё Гарри мог различить собственную ладонь — если поднести её совсем близко к лицу.

Слышались тревожные голоса, звуки падения и сердитые крики — другие пытались выйти из купе и узнать, в чём дело, но в темноте натыкались друг на друга. Подумав, Гарри зажёг огонёк на ладони; яркий свет, неожиданный после темноты, разбудил попутчика Гарри.

— Профессор Люпин, — позвал Гарри негромко. — Поезд остановился, я не знаю, почему. Мы ещё не приехали.

— Оставайся на месте, — Люпин говорил хрипло.

В ладони учителя вспыхнул маленький костерок — сродни пламени на руке Гарри, только больше, целая пригоршня огня. Гарри восхищённо присвистнул.

— Сиди тихо, — Люпин улыбнулся. — Я сейчас проверю, что происходит...

Он медленно пошёл к двери, освещая себе путь, но она открылась прежде, чем он притронулся к медной ручке.

Дрожащий свет огня в руке Люпина бросал блики на высокую фигуру в чем-то, напоминающем рясу или плащ; капюшон этого балахона целиком скрывал лицо существа. Гарри бросилась в глаза рука, высунувшаяся откуда-то с краю — склизкая, серая, похожая на нечто давно разложившееся, вся в струпьях... Гарри начало тошнить, а существо в капюшоне, словно почувствовав его взгляд, втянуло руку обратно — словно она убиралась внутрь, складывалась — и со свистом втянуло воздух. Помимо воздуха оно хотело втянуть в себя ещё что-то... что-то, без чего нельзя было жить... Гарри чувствовал, как его окутывает холод и мрак, зимней вьюжной ночью лишает сил и воли к сопротивлению... густой белый туман кружил рядом с ним, скрывая купе, свет и Люпина; холод шёл изнутри, раскручиваясь, как пружина, поднимаясь на поверхность... он услышал крики: испуганные, почти истеричные мольбы, дикие, безнадёжные крики...

— Гарри, очнись! Всё в порядке! Гарри! — полузнакомый голос звал его, и чьи-то ладони равномерно ударяли по щекам; эти удары не причиняли боли, но приводили в чувство.

Гарри открыл глаза и поправил съехавшие очки. Профессор Люпин стоял рядом с Гарри на коленях, а сам он валялся на полу купе. Свет снова горел.

— Что это?

— Где? — не понял Люпин.

— Кто кричал?

— Никто не кричал, — покачал Люпин головой.

— А, — пробормотал Гарри потерянно. — Значит, мне показалось... А что случилось? Что это было?

— Это был дементор. Стражник Азкабана, — Люпин, встав с пола, копался в карманах. — Вот, съешь. Это поможет.

Гарри растерянно взял протянутую шоколадку. Его мелко трясло, во всём теле была слабость. А ещё ему было стыдно. Почему он упал в обморок? Профессор не упал... «Так на то он и профессор...».

— А почему... я тут лежу?

— Потому что ты упал с сиденья, — логично пояснил Люпин. — Посиди пока здесь, а я схожу к машинисту...

Он вышел из купе; Гарри, сжимая в пальцах шоколадку, перебрался с пола на сиденье. Но ведь кто-то же кричал. Почему профессор этого не слышал? И с какой стати он упал?

— Между прочим, шоколад не отравлен, — мягкий голос Люпина застал Гарри врасплох. — Он действительно поможет.

Вспыхнув до корней волос, Гарри, напрочь забывший о шоколаде, поспешно вгрызся в коричневую массу. К его удивлению, тепло разлилось по всему телу, и стало гораздо легче.

— Мы прибудем в Хогвартс через десять минут. Ты как, Гарри, в порядке?

— Я отлично, — смущённо заверил его Гарри, доедая шоколад и облизывая его с пальцев кончиком языка. — А... как Вы прогнали дементора?

— Существует заклинание, Гарри — специальное, для того, чтобы бороться с ними. Оно называется заклинанием Патронуса и принадлежит к высшей магии. Его не изучают в школе.

До самого Хогвартса они практически не разговаривали: Гарри стеснялся, а Люпин, казалось, не испытывал особой нужды в разговорах, словно понимал всё, что творилось с Гарри.

Как третьеклассник, Гарри должен был отправляться в школу не вплавь через озеро, как на первом курсе, а на каретах; на полуразмытой дождями глинистой дороге стояла почти сотня дилижансов, в которые были запряжены странные кони: черные, с белыми глазами без зрачков, костлявые, с мордами рептилий, крылатые — их крылья напоминали Гарри крылья заведённого Хагридом на первом курсе дракона. И у них были такие острые огромные клыки, каких нормальным лошадям иметь не полагается. Гарри сидел в карете с несколькими незнакомыми рэйвенкловцами, таращившимися на него во все глаза, морщился от стойкого запаха плесени и сена и старался не показывать, что до сих пор очень слаб, хотя шоколад ему и в самом деле помог.

На пути в Большой зал Гарри был остановлен чьей-то рукой; кто-то взял его за плечо, и легче было отпихнуть ладонью надвигающийся гидравлический пресс, чем вырваться из хватки этой руки.

— Пройдёмте со мной, мистер Поттер, — декан Слизерина не спрашивал — он ставил Гарри в известность.

«Вроде бы я ничего ещё не успел натворить... или кто-нибудь что-то выяснил насчёт прошлого года?». Сбитый с толку Гарри следовал за Снейпом в кабинет последнего.

— Профессор Люпин, — имя нового преподавателя Снейп почти выплюнул, — прислал из поезда сову о том, что Вам стало плохо.

Уши Гарри вспыхнули. Он только мог надеяться, что Снейп не разнесёт радостную новость о слабых нервах Поттера по всему змеиному факультету; однако, он подозревал, что надежды эти тщетны, как тщетны не первый год заключающиеся пари о том, вымоет ли Снейп голову хоть раз в течение года.

— И, поскольку Вы обладаете столь прискорбной чувствительностью, Вам не помешает выпить вот это, — Снейп, покопавшись на полках, поставил перед Гарри небольшой бутылёк.

Гарри открутил пробку и осторожно понюхал содержимое. Так и хотелось спросить, яд это или простое слабительное, без изысков, но удалось как-то прикусить язык.

— Обычное укрепляющее, да? Сэр, — добавил Гарри, поймав убийственный взгляд Снейпа.

— Верно, Поттер, пять баллов Слизерину. А теперь пейте.

Гарри залпом проглотил зелье — вкус у него был не противным, но резким, обжигающим нёбо и разом прочищавшим мозги.

— Э-э... спасибо... сэр. Могу я идти на пир?

— Идите, Поттер.

Гарри пулей вылетел за дверь. «Ещё легко отделался».

Сортировка успела закончиться, когда он, стараясь быть незаметным, сел, как обычно, на краю слизеринского стола. Найдя взглядом Рона, Гермиону и близнецов, Гарри помахал им и обратил все своё внимание к директору, собравшемуся сказать что-то мгновенно притихшему залу.

— Как вы все уже знаете после обыска в «Хогварц Экспрессе», наша школа в настоящее время оказывает приём некоторым азкабанским дементорам. Они находятся здесь по распоряжению министерства магии. Дементоры размещены возле каждого входа на территорию школы, и, пока они находятся здесь, я хочу, чтобы всем было предельно ясно — школу нельзя покидать без разрешения. Дементоров нельзя провести с помощью разных трюков или переодеваний, и даже с помощью мантий-невидимок. — «Какая досада». — Также не в природе дементоров реагировать на мольбы или извинения. Таким образом, я должен предупредить каждого из вас — не давайте им повода причинить вам вред. Я надеюсь, что старосты, а также наши новые лучшие ученик и ученица проследят за тем, чтобы никто из студентов не вздумал шутить с дементорами.

Дамблдор помолчал, давая студентам время проникнуться новостью, и продолжил:

— И на более радостной ноте: я рад представить вам двух новых преподавателей, влившихся в этом году в наш славный коллектив. Во-первых, профессор Люпин, который любезно согласился занять пост преподавателя Защиты От Тёмных Сил.

Послышались жидкие хлопки — скорее, из вежливости, со стороны гриффиндорцев, рэйвенкловцев и хаффлпаффцев. Гарри поднялся на ноги и изо всех сил аплодировал стоя, усиленно не обращая внимания на то, что на него смотрит вся школа. Через две минуты к нему присоединились Фред и Джордж, потом Рон и Гермиона, и спустя минут пять-шесть новому преподавателю воодушевлённо аплодировали стоя весь Гриффиндор и Гарри. Слизеринцы сидели с непроницаемыми лицами — а кто-то с брезгливой миной, потому что ветхость одежд Люпина бросалась в глаза — и, разумеется, ни в коей мере не планировали оваций. Хаффлпафф и Рэйвенкло вообще явно не понимали, из-за чего разгорелся такой шум.

Десять минут прошло, прежде чем Дамблдору удалось угомонить разошедшихся гриффиндорцев. Гарри последним опустился на своё место и взглянул на учительский стол: профессор Люпин мягко улыбался и смотрел при этом прямо на зачинщика бурных аплодисментов. Гарри невесть отчего покраснел и торопливо опустил глаза, хотя ему вовсе не было стыдно или что-нибудь в этом роде.

— Что касается второго назначения, — продолжил свою речь Дамблдор. — Я с огорчением вынужден довести до вашего сведения, что профессор Мольюбит, преподававший уход за магическими существами, вышел на пенсию, чтобы насладиться жизнью, пока у него остались для этого хоть какие-то конечности. Однако я счастлив сообщить, что его место займёт никто иной как Рубеус Хагрид, который согласился добавить обязанности учителя к уже имеющимся у него обязанностям привратника и дворника.

На сей раз овации были достаточно оглушительны и без намёков со стороны Гарри, хотя все аплодировали сидя. Слизерин, опять же, молчал. «Боятся маникюр испортить, ясное дело».

— Что ж, кажется, всё важное я уже сказал, — заключил Дамблдор. — Давайте же пировать!

Гарри не лез кусок в горло.

Тепло жизни и образ смерти — вот что такое знание.

Альбер Камю, «Чума».

Ночи первой недели сентября Гарри ненавидел особенно — он знал, что за лето Малфой и Забини изобрели пару-другую способов от него избавиться с помощью подручных (наподобие Кребба с Гойлом) и не очень (например, зеркал смерти) предметов и непременно их опробуют. Это не вдохновляло его на спокойный сон в своей постели, но деваться было решительно некуда — если Снейп застанет его ночью вне спальни, то назначит взыскание на весь год. Хотя, если вдуматься, тогда уже нечего будет терять…

Гарри тянул время, как мог, терзаемый дурным настроением и нехорошими предчувствиями — сидел за столом до последнего, ходил в библиотеку (хотя настроения читать у него не было, чересчур разыгрались), а когда библиотека закрылась — долго-долго сидел на подоконнике у лестницы, ведшей в подземелья, и смотрел в темноту за окном — такую же, как сегодня вечером за окном поезда, тогда принадлежавшую всего двоим — ему и профессору Люпину. Сейчас Гарри был один, но ему было слишком паршиво, чтобы действительно любоваться темнотой.

Чьи-то шаги, подозрительно похожие на Филчевы, заставили Гарри спрыгнуть с подоконника и смыться вниз — только поскандалить с завхозом недоставало в первый же день…

Против ожиданий Гарри, гостиная Слизерина была полна. Здесь было большинство старшекурсников и все курсы от четвёртого и младше; только некоторые первокурсники уже отправились, похоже, спать. И все смеялись, что само по себе было явлением неслыханным. Сколько Гарри помнил, в гостиной змеиного факультета всегда царила мёртвая тишина, прерываемая шелестом страниц и разговорами исключительно вполголоса. Ругались, веселились, обсуждали Арифмантику — всё слизеринцы делали сдержанно, с каменными лицами; ходили бесшумно, как кошки. Исключениями были только дни празднования квиддичных побед — очевидно, и у змеенышей бывает что-то святое. Но первого сентября до квиддича ещё далековато…

Появление Гарри вызвало новый взрыв смеха. Остановившись у входа и держа руку поблизости от палочки, Гарри обводил взглядом смеющиеся, нет, ржущие лица.

— Эй, Поттер! Дементоры идут, Поттер! — выкрикнула Панси Паркинсон, вся красная от смеха. «Красный мопс? Фу-у…». — Ууууууу! — она по-идиотски завыла, спровоцировав новый взрыв веселья.

«Снейп — трепло…». Взгляд Гарри остановился на Малфое, сидевшем по-турецки в центре гостиной и, похоже, в центре внимания. Тот как раз изображал — явно не в первый раз, но всё так же успешно, как с самого начала — припадок и обморок.

— А что, Малфи, — вкрадчиво спросил Гарри, дождавшись относительной паузы, — ты выведываешь информацию обо мне у нашего декана приватным образом?

Малфой резко поперхнулся смехом и изумлённо уставился на Гарри. Гарри остался доволен произведённым эффектом и обратился к прочим слизеринцам:

— Говорить вы, я вижу, уже отучились — только смеётесь без причины. Хочется надеяться, что скоро вы окончательно опуститесь на первую ступень эволюции. Знаете теорию Дарвина?

Бальзамом на душу Гарри были вытянутые лица многих старшекурсников, которые положительно не могли вынести, что какой-то Поттер — полукровка, сирота, изгой, опасный псих (только справки от мадам Помфри не хватает) — знает какие-то теории, неизвестные им. И неважно, что знания самого Гарри об этой теории исчерпывались одной фразой: «кажется, люди произошли от обезьян»; чистокровным магам в –цатом поколении и того не было известно.

— Как радостно видеть ваши истинные лица, — заключил Гарри, склоняя голову к плечу. — Однако же, от такой радости может и плохо стать, поэтому оставлю-ка я вас. Сказать честно, с вами скучно.

Высоко вздёрнув подбородок, Гарри двинулся сквозь гостиную, сопровождаемый смешками. Пальцы были судорожно сжаты — он ждал в любую секунду удара в спину, заклятья, плевка в лицо. Но его не сопровождало ничего, кроме смеха.

Только в спальне он позволил себе расслабить судорожно выпрямленные плечи и упал на кровать лицом вниз. Не отрывая лица от подушки, Гарри шевельнул палочкой:

— Meus Locus Arcanus.

И лишь после этого он разрешил себе вцепиться в подушку обеими руками, давя слёзы, вжимаясь в тонкую белую ткань так, что дышать было нечем. Красные глаза и разъеденная солью слёз кожа послужат знаком для тех, кто захочет продолжить смеяться — красной тряпкой для быка.

Гарри прикусил уголок наволочки, чтобы не плакать — челюсти свело, и, спустя какое-то время, заполненное болью и жгучим стыдом, он понял, что всё-таки плачет.

* * *

Он проснулся сразу от нескольких вещей: облитое слезами лицо стянуло, перекрутившаяся мантия до боли врезалась в тело, и холодок опасности облил позвоночник сверху донизу. Не раздумывая — и ничего, по сути, не соображая, толком ещё не проснувшись — Гарри сжался в комок и отпрянул к стене, благо кровать была достаточно большой, чтобы кататься по ней, уворачиваясь от чего бы то ни было, очень долго.

Нашарив непослушными, сонными пальцами кончик палочки, Гарри наугад ткнул ею в сторону общего пространства:

— Incarcero!

Кто бы это ни был, он наверняка присутствовал в прошлом году на том… действе, когда у привязаного к стене Гарри собирали в чашу кровь. Это заклинание было своеобразной местью.

Гарри сполз с кровати, свободной рукой поправляя мантию, а второй не выпуская палочки. У самой его постели, перевязанное верёвками, как паучьей сетью, дергалось и извивалось тело, яростно старающееся высвободиться и сделать что-нибудь, что вряд ли понравилось бы Гарри.

Огонёк на ладони высветил лицо Малфоя, искажённое яростью.

«Как же вы меня достали, идиоты», — подумал Гарри устало.

— Что ты хотел сделать?

Малфой в положении лёжа умудрился вздёрнуть нос и презрительно искривить губы. У Снейпа учился, не иначе. Летом, надо полагать.

— Малфой, не играй в партизана и фашиста, — эти слова всплыли в голове Гарри откуда-то из глубокого детства, из залитой солнечным светом, в котором плясали миллионы золотящихся пылинок, библиотеки начальной школы Литтл-Уингинга, где он скрывался от Дадли с дружками. Там ему позволяли брать с полок любые книги, и Гарри брал самые разные и читал запоем, проваливаясь в другой мир, где не было его самого, а значит, не было сиротства, обтрёпанной одежды слоноподобного кузена, шрама на лбу, кулаков дяди Вернона и многого другого, от чего Гарри хотелось бы избавиться. — Бесполезно. Будь хорошим мальчиком.

На лице Малфоя отразилось недоумение — слова «партизан» и «фашист» были ему незнакомы.

— Поттер, убери верёвки и иди спать, — предложил блондин, подумав. — Заговариваешься уже…

— А тебе, Малфи, какая печаль, заговариваюсь я или нет? — Гарри был раздражён, лицо его стягивало солью слёз, и он отчаянно хотел спать. — Говори быстро, что хотел со мной сделать, и, возможно, легко отделаешься.

Гарри не рассчитывал особо, что это обещание в достаточной мере напугает Малфоя, но всё же какой-то эффект оно должно было возыметь.

— Колыбельную хотел тебе спеть, Потти, — Малфой говорил в полный голос, тогда как Гарри — полушёпотом. — Представляешь? Убери эти хреновы верёвки и оставь меня в покое!

Гарри заметил на полу поблизости палочку Малфоя, очевидно, выроненную последним в момент падения, и сунул её в карман. Во взгляде Малфоя горела бессильная злоба.

— Малфи, не стоит капризничать, пока я спрашиваю по-хорошему. Если что, я знаю много других заклятий — совсем не таких приятных, как Инкарцеро.

Малфой издевательски рассмеялся и подавился этим звуком, когда палочка Гарри ткнулась острым концом в хрупкое белое горло.

— Круциатус, Потти? Здесь, в спальне? Давай, действуй! С удовольствием посмотрю, как тебя выпнут из Хогвартса!

Гарри мягко улыбнулся.

— Отчего же в спальне, Малфи? В этом замке полным-полно других мест… — Гарри нагнулся к маленькому уху, не прикрытому растрепавшимися волосами, и выдохнул шёпотом, обдавая жаром нежную кожу, пахнувшую парфюмом:

— …где нам никто, совсем никто не помешает.

Малфой шарахнулся, насколько позволяли верёвки, смотря на Гарри округлившимися и помутневшими от тщательно, но безуспешно скрываемого ужаса серебристыми глазами; в них отражался свет пляшущего на ладони Гарри язычка пламени — по одному искристо-оранжевому огоньку на каждый тёмно-серый омут. Гарри продолжал улыбаться — он помнил по беседам с Дамблдором, как это может действовать на нервы.

— Поттер, ты псих! Отпусти меня немедленно! — вскрикнул Малфой — тонко, громко, негодующе.

Хорошо действует. То есть, конечно, плохо, но для Гарри так очень даже хорошо.

Со стороны кровати Блейза Забини послышался какой-то шорох — кажется, его разбудили голоса. Гарри нашарил левой рукой затерявшийся в складках мантии портключ и сжал его, а правой, не выпуская палочки, крепко обхватил запястье Малфоя. Знакомый рывок посередине тела не опередил откровенного страха, перемешанного с досадой, на лице блондина, понявшего, что его шансы отмолчаться и остаться невредимым стремительно катятся под гору.

Астрономическая башня подходила для уединенного разговора просто идеально. Гарри свалил Малфоя в угол, как мешок с картошкой и спросил, отметив про себя, что повторяется:

— Что ты хотел со мной сделать?

— Ты отпустишь меня, Поттер, а я скажу тебе, что, — Малфой нервно облизнул губы.

— По-моему, Малфи, ты не в том положении, чтобы торговаться — чуешь? — Гарри выразительно-назидательно помахал у Малфоя перед носом палочкой и задался вопросом: почему всё происходящее не приносит ему никакого морального удовлетворения? Только сильнее хотелось спать. Три или четыре часа ночи всё же, никак не раньше.

— Я ничего тебе не скажу, Потти, — Малфой, кажется, всерьёз оскорбился его последними словами и оскалился по-звериному. Он был похож на волчонка, загнанного в угол — в буквальном смысле слова. — Понял?

— Скажешь, — подытожил Гарри. — Только вот зачем ты набиваешь себе цену, я никак не могу понять. Будешь говорить, или я накладываю на тебя Круциатус твоей же палочкой? Или ещё можно найти нож и вырезать на тебе что-нибудь вроде: «Я никогда не буду упираться зря». А можно просто сбросить тебя отсюда и пойти спать. А с утра полюбоваться на мокрое пятно, которое от тебя останется, такое ярко-красное… хотя к утру кровь наверняка засохнет и почернеет, какая жалость…

— У тебя кишка тонка, Потти, — Малфой презрительно фыркнул.

— Уверен, Малфи? — Гарри направил на связанного блондина палочку:

— Wingardium Leviosa!

Зависшее в воздухе тело Гарри взмахом палочки отогнал за бортик Астрономической башни и подошёл сам к нему. От Малфоя расползался по площадке запах страха, едкий и острый, чувствуемый одним только Гарри, но для него заглушавший все прочие запахи — ночных трав, приносимый ветром, одеколона Малфоя, чистоты от собственной мантии.

— Сейчас мне просто достаточно сказать «Фините сам-помнишь-как-дальше», и ты превратишься в кучку переломанных костей и дерьма, — буднично сказал Гарри, старательно сдерживая зевок. Никаких «Фините» он говорить не собирался, но Малфою знать об этом вовсе было не обязательно. — Право слово, так будет гораздо проще, чем разговаривать с тобой. И никто мне ничего не сделает — просто не догадается. Один Забини, пожалуй, поймёт, кто тебя сбросил, но никаких доказательств всё равно не будет — разве что твой дух вызовут на спиритическом сеансе и спросят, кто так осчастливил Хогвартс.

Малфой шумно сглотнул — в необычно ярком лунном свете Гарри ясно видел, как перекатывается под кожей кадык.

— Так скажешь, Малфой, или предпочтёшь унести свою тайну в могилу?

— Я… я скажу… — выдавил из себя Малфой. — Отлевитируй меня обратно, уронишь…

— Я, кажется, не это хотел услышать, — Гарри прикрыл зевок рукавом мантии, левитируя Малфоя обратно. Чёрт, как же он устал за этот чёртов день, который никак не хочет кончаться…

Малфой снова шмякнулся в уже знакомый ему угол — Гарри не собирался миндальничать.

— Я хотел наслать на тебя узы вечного сна, — Малфой шмыгнул носом. Оно и понятно, на холодном полу…

— Подробнее, — велел Гарри.

— Я нашёл их в библиотеке Малфой-мэнора, — Малфой говорил обречённо и устало; он сломался. — Никто не смог бы снять их, кроме того, кто наложил, а я этого делать не стал бы, — блондин смотрел куда-то перед собой, рот кривился то ли в усмешке, то ли в плаче, а глаза были какими-то стеклянными. — Ты спал бы и видел худшие свои кошмары, самые кошмарные воспоминания, самые ненавистные мысли и фантазии — как тебя бьют те твои магглы, как тебя бросают Уизли, как дементор нападает на тебя… — Малфой почти шептал в каком-то экстатическом оцепенении, а Гарри пробирал мороз по коже. — Ты пролежал бы в этом сне всегда… до тех пор, пока небо не рухнет. Твоя магия поддерживала бы жизнь в теле сама, а в тебе много магии, Поттер — иначе Тёмный Лорд не исчез бы… — блондин хрипло закашлялся.

— Все палочки наверняка проверили бы, — Гарри старался скрыть дрожь в голосе. Впрочем, Малфою было не до того сейчас, чтобы ловить оттенки чужих интонаций.

— Ты глуп, Поттер, — констатация факта. — У меня не одна палочка, разумеется. Эту я бы уничтожил.

Понятно…

— Как ты вскрыл защиту вокруг моей кровати?

— На тринадцатилетие отец подарил мне Всевидящее око. Оно помогает от любых отвлекающих чар, а Алохомору я с детства знаю…

— Как ты узнал о том, что случилось со мной в поезде?

— Нашёл у Снейпа на столе письмо Люпина. Северус не оставил бы его там, если бы не хотел, чтоб я прочёл, и я сделал это. Видел бы ты своё лицо, Потти, когда ты понял, над чем мы смеёмся…

На губах Малфоя задрожала мечтательная улыбка и почти сразу угасла. Он замолчал.

У Гарри не нашлось больше вопросов.

— Ну что ж… пожалуй, убивать тебя больше нет нужды, — Гарри с трудом вспомнил, как должны говорить киношные злодеи.

— Лучше убей, — буркнул Малфой и снова затих.

Он никогда не простит Гарри этого. И никогда не станет прежним. Может, будет мстить, а может, и нет. Он будет сломлен, тих и послушен — он побеждён.

Гарри вспомнил, как в прошлом году после авантюры с Многосущным зельем доставил бессознательного и ударенного Ступефаем о стену Блейза Забини к Снейпу на лечение, а не заавадил на месте за всё хорошее и не очень, и тяжко вздохнул.

«Ну что же я за дурак-то такой?».

— Finite Inkantatem! Obliviate! Ты мирно спал в своей постели всю ночь. К Поттеру не лез, ни о каких чарах глубокого сна знать не знаешь, и никогда не планировал расправиться с Поттером с их помощью, — Гарри подумал и добавил:

— Ты не знаешь, что у Поттера есть портключ на Астрономическую башню. Ты вообще ничего не делал этой ночью, кроме как спал.

Малфой заторможенно кивал после каждого предложения — как и полагалось по описанию заклинания в книге о ментальных заклятиях, которую Гарри нашёл как-то в школьной библиотеке. Всё-таки книги — удивительно полезные и приятные вещи одновременно.

Гарри снова вздохнул и с силой прижал пальцы к шее Малфоя — туда, где ровно и часто бился пульс. Он старался не передавить и не убить ненароком; Малфой удивительно быстро обмяк и закатил глаза. Гарри поспешно убрал пальцы. Анатомию учить тоже полезно.

Бессознательного Малфоя оказалось жутко неудобно тащить за собой по коридорам — пусть и не с Астрономческой башни, а с третьего этажа — он соскальзывал с рук, заваливался лицом в пол, был жутко тяжёлым и всё пах этим кретинским слишком взрослым парфюмом, хоть мантию отстирывай. К тому же вдвоём они производили такое количество шума, что просто удивительно было, как Филч ничего не услышал вне зависимости от того, где находился. Надо было, конечно, взять с собой мантию-невидимку, но кто же знал…

Забини, кажется, спал, и Гарри без помех брякнул Малфоя на кровать. Не было печали…

Гарри стащил с себя мантию, ботинки и носки и задумался. Спать дальше было небезопасно, раз Меус Локус больше не помогает. Но и искать что-то новое не было никаких сил.

Это решение трудно было назвать приемлемым компромиссом, но гарантировало спокойный сон до утра. Гарри сдёрнул с кровати простыню, художественно разворошил подушку и одеяло, сунув под последнее скомканную одежду, чтобы выглядело правдопобно, а сам полез под кровать вместе с простынёй. Завернувшись в неё кое-как — он всё время ударялся плечами и головой о кровать снизу — Гарри притянул колени к груди и через пару минут заснул — ему выдалась беспокойная ночь.

* * *

Проснувшись, Гарри никак не мог взять в толк нескольких вещей: почему так темно, почему, стоит пошевелиться и приподнять руку, как та сразу врезается во что-то твёрдое, и отчего переносица ноет? Ему даже подумалось на миг, что его упрятали живьём в гроб, предварительно хорошенько врезав по носу, но по зрелом размышлении Гарри отвергнул эту мысль.

Выползать из-под кровати оказалось труднее, чем заползать под неё — мышцы затекли на жёстком полу; переносица ныла потому, что Гарри как-то не додумался снять на ночь очки, впервые в жизни устраиваясь на ночлег под кроватью; новый ракурс наблюдения за миром — вровень с плинтусом — сбил наработанные годами привычки.

Часы в спальне показывали, что половину Трансфигурации он уже благополучно пропустил, и Гарри, подумав, решил вообще туда не ходить — пусть даже МакГонагалл назначит ему потом взыскание и снимет баллы за наглый прогул — толку-то нестись со всех ног на верхний этаж и выслушивать нотацию при всём классе… Гарри отправился в душ.

Стоило ему ступить в душевую, как ноги разъехались в разные стороны, и Гарри не сел принудительно на шпагат только потому, что упал на спину. «На лопатках синяки останутся…». Гарри попытался встать, но руки скользили — пол был старательно намазан мылом. Похоже было, что Забини или Малфой подрядили своих ручных горилл подготовить Гарри такое приветствие; при толике невезения он мог бы и шею свернуть. Но собственная судьба с дурным чувством юмора зачем-то хранила его — Мерлин её знает, для какой цели…

— Evanesco!

День не задался с утра. Гарри оставалось только надеяться, что по дороге на вторую пару — Прорицание — он не налетит на МакГонагалл в коридоре. В конце концов, разве трудно провидению оказать ему эту ма-аленькую услугу — в счёт компенсации за эту весёлую ночь?

В кабинете Прорицаний было душно до тошноты; в одуряющей жаре плавился тяжёлый приторный аромат подсыпанных щедрой рукой в разожжённый — специально для этой, видимо, цели — камин. Мягкие, как тесто, низенькие пуфики были рассыпаны по комнате с тайным умыслом, чтобы каждый, надышавшийся благовоний до цветных кругов в глазах, споткнулся не менее пяти раз. Стены были от потолка до пола покрыты полками с неисчислимым кличеством чайных чашек, серебристых — опять этот чёртов цвет! — хрустальных шаров, затрёпанных карточных колод и пыльных перьев, которыми в последний раз писали, судя по виду, ещё до рождения Гарри.

Он выбрал столик в самом углу и примостился на пуфике, стараясь быть как можно незаметнее; только завидев его, ему поминали случай с дементором, и Гарри подозревал, что радости и счастья по этому поводу младшим курсам Слизерина хватит ещё на пару месяцев.

Гарри слушал вполуха старавшуюся произвести впечатление на класс преподавательницу — она походила на старую стрекозу, приобретшую за долгие годы жизни умение стрекотать, как сверчок. Хуже стало, когда они приступили к практике предсказаний по — подумать только — спитому чаю: пары у Гарри не было, и Трелони, не слушая ничьих возражений, посадила за его столик Забини — Кребб, Гойл и Малфой остались втроём. Гарри не сразу решился пить свой безвкусный чай под огненным взглядом Блейза — если бы взглядом можно было подсыпать яд, количество последнего в чашке Гарри давно превысило бы количество чая.

Забини буквально вырвал у него из рук чашку, избегая даже случайных прикосновений к пальцам Гарри, и брезгливо всмотрелся в осевшие чаинки.

— Что там? — подал Гарри голос — исключительно из вежливости. Его совершенно не интересовали сомнительные пророчества, которые можно было там увидеть.

Забини молча рассматривал чаинки, крутя чашку так и этак, и всё больше хмурил высокий чистый лоб.

— Эй, что там такое? — Гарри нервничал; ему не нравилась обстановка кабинета и не нравился непривычно не горящий ненавистью Забини.

— Много чего, Поттер, — Забини соизволил наконец откликнуться. — Большая булава… череп… стая соколов… и Грим.

— И что всё это значит? — Гарри решительно ничего не понимал.

— Загляни в учебник, придурок, — Забини с громким стуком поставил чашку на стол и каким-то непостижимым образом непринуждённо откинулся назад, скрестив руки на груди и ухитряясь не падать с пуфика.

Гарри, пожав плечами, раскрыл свой экземпляр учебника и, не обращая внимания на то, что гулкий стук чашки по столику привлек внимание Трелони, и та направляется к ним через притихший класс, монотонно зачитывал соответствующие толкования, сверяясь с алфавитным указателем:

— Та-ак, что ты там усмотрел… булава — нападение… большая — много нападений… сокол — смертельный враг… стая соколов — следуя логике, толпа врагов… череп — опасность на моём пути… и Грим… Грим, Грим, где это тут… вернейшее из смертных знамений… гигантская собака-призрак, которая является в церковных дворах… ну, всё первое не новость, фигня это гадание, а собаку я видел вовсе не в церковном дворе — делать мне больше нечего, по церквям ходить… и как только столько ерунды могло поместиться в одной маленькой чашке?

Раздумчивое бормотание Гарри, вчитывавшегося по ходу дела в текст учебника, было прервано трагическим воплем Трелони, тоже сунувшей нос в чашку:

— Это действительно Грим, дорогой! О, мне так жаль… тебе предстоит умереть!

Трелони приложила руку ко лбу — рука картинно тряслась, и бесчисленные украшения на ней звенели тихо, но назойливо — и рухнула на своё кресло — так, чтобы можно было эффектно растянуться и показать, как расстроена новостью. Где-нибудь в Гриффиндоре ей бы поднесли воды, нюхательную соль, окружили бы галдящей толпой — но слизеринцы сидели спокойно, с такими прямыми спинами на этих безвкусных пуфиках, будто проглотили по палке от метлы. Трелони, переведя дыхание, продолжила стенать о том, как ей жаль Гарри, который умрёт молодым, и какие ужасные знамения все те вещи, что присутствовали в его чашке, а Гарри кусал губы, чтобы сдержать смех. Он и без знамений знал, что ничего хорошего его впереди не ждёт — скорее, был уверен, что чем дальше, тем хуже всё пойдёт.

Блейз Забини улыбался — насмешливо и мягко одновременно. Заметив любопытный взгляд злейшего врага, он будто грохнул печной заслонкой — р-раз, и никаких эмоций на лице. Кирпичная кладка.

Гарри ухмыльнулся, потянулся к чашке Блейза и нашёл там кривоватый крест, означавший страдания и испытания, и солнце, предвещавшее огромное счастье.

— Ты будешь страдать, но будешь по этому поводу очень счастлив, — Гарри с характерным хлопком бумаги о бумагу закрыл учебник. — Призадумайся, Забини.

Колокол возвестил о конце урока, и Гарри первым покинул душный кабинет; голова кружилась от притока свежего воздуха. А ещё ему отчаянно хотелось есть и пить, но надо было ждать до обеда.

* * *

Урок Ухода за Магическими существами был сдвоен с гриффиндорским, и это принесло Гарри некоторое облегчение — там было как минимум три дружелюбных лица: Рона, Гермионы и Хагрида. Позволив себе немного расслабиться, он слушал Хагрида и восторженно разглядывал гиппогрифов — правда, летать на Клювокрыле было совсем неудобно, потому что трясло вверх-вниз. Ни одна уважающая себя метла (а могут ли мётлы уважать или не уважать? Поистине философский вопрос…) никогда не позволила бы себе таких воздушных ям. С другой стороны, должно же было в жизни быть какое-нибудь разнообразие…

Гарри облокотился об ограду загона с гиппогрифами. Драко Малфой высокомерно заявлял:

— В этом нет ничего сложного. Я так и знал. Если уж Поттер справился... Бьюсь об заклад, ты не такой уж и страшный, а? — обратился он к гиппогрифу. — Не страшный, ты, уродина?

Гарри выхватил палочку, ловя в оранжевых глазах гиппогрифа отблеск ярости — не зря Хагрид предупреждал об их гордости — и ткнул ею в сторону разворачивающегося конфликта:

— Petrificus Totalus!

Симус Финниган с силой встряхнул за плечо истошно визжащую на одной ноте Панси Паркинсон — только зубы клацнули; мало кто слышал заклинание, произнесённое Гарри, зато все видели, как Малфой повалился на траву, а Хагрид ухватился за цепь Клювокрыла, удерживая животное от того, чтобы потоптаться хорошенько по наглому блондину. В наступившей тишине Хагрид кашлянул и сказал:

— Вобще-т, Гарри, в таком разе обычно животное парализуют, не ученика, стал быть… но всё одно, значит, пять баллов Слизерину.

— Спасибо, профессор Хагрид, — Гарри улыбнулся. — Вы знаете, я бываю порой таким неловким… скорее всего, я просто промахнулся.

Гриффиндорцы умирали со смеху; Гарри взмахнул палочкой ещё раз, освобождая Малфоя от магического паралича. Губы блондина были плотно сжаты, а обычно бледное лицо было просто простынно-белым.

Гарри нежно улыбнулся, как Малфою, так и всей его свите — всем вместе и каждому по отдельности одновременно.

Ему самому казалось — другого определения и не подберёшь — что к тринадцати годам он отрастил наконец-то зубы, которыми можно кусать в ответ.

День не задался, но, без сомнения, продолжился вовсе не так уж плохо.

* * *

Гарри не любил слизеринскую гостиную и всё, что было с ней связано так или иначе, но у него было там одно предпочтение — уединённое, повёрнутое спинкой ко всем прочим сидячим местам большое кресло, куда он мог забираться с ногами и укладывать на колени книжку. И не видеть чёртового зелёного и серебристого, которые были буквально понатыканы в каждый угол; тот факт, что было бы странно, будь слизеринская гостиная оформлена в цветах, скажем, Хаффлпаффа, раздражал Гарри до крайности своей неоспоримостью, и поэтому Гарри предпочитал сидеть лицом к серой — обычной грязно-серой — каменной стене. Но сегодня его кресло было занято каким-то первокурсником, заснувшим там с учебником Трансфигурации в руках; Гарри стоял, держа подмышкой тяжёлый том из списка дополнительной литературы по уменьшающим зельям, и разрывался между раздражением пополам со жгучим желанием спихнуть наглого малявку со своего места и отойти в сторону и дать малышу, уставшему в первый день учёбы, битком набитый впечатлениями и событиями, отдохнуть.

Спихнуть хотелось ужасно.

На том, чтобы оставить всё как есть, настаивало то самое что-то глупое донельзя, зудевшее в Гарри, как комар вокруг головы, чтобы он оттащил к Снейпу бессознательного Забини и стёр воспоминания Малфоя о самом позорном крахе в жизни последнего. Что-то… немного гриффиндорское.

Слово «Гриффиндор» окончательно склонило чашу весов на сторону варианта «Мерлин с ним, пусть спит», и Гарри устроился в единственном оставшемся свободным кресле — совсем, к сожалению, рядом с диваном, на котором устроились Драко Малфой, Блейз Забини и прочие — курса первых три-четыре змеиного факультета. Хотя, здесь он сможет держать их в поле бокового зрения. Гарри сел в кресле по-турецки, смахнул чёлку с глаз и раскрыл книгу. И почему бы библиотеке не работать до отбоя? Это практически невозможно — заниматься там, где ненавидишь каждого человека, каждый камень в стене, каждый кусочек кожи, ушедший на изготовление кресел и диванов, каждый уголёк в камине. За два года Гарри приспособился к этому невозможному… но даже святой не смог бы читать о тонкостях расчёта размера дозы печени рогатой жабы в зельях, уменьшающих предметы и уменьшающих живых существ, когда с ним затеял бы «разговор» Драко Малфой. Приходилось обращать на слизняка внимание — достаточное для того, чтобы знать, в случае чего, в какую сторону бежать, а в какую — кидаться Ступефаями:

— Не хочешь самостоятельно поймать Блэка, Поттер? — глумливые интонации Малфоя оставляли такое впечатление, будто он знал больше, чем говорил. В руках блондин держал свежий номер «Ежедневного Пророка».

— С какой стати мне его ловить? — Гарри вскинул брови. — Мне и здесь хватает желающих расстелить мою шкуру перед камином, если ты вдруг не в курсе.

Губы Малфоя изогнулись в такой ухмылке, что Гарри чуть не стошнило прямо на открытую книгу. О да, кто лучше Драко Малфоя мог быть в курсе, что у Гарри и так было предостаточно желающих укоротить и без того недлинную гаррину жизнь — хоть состязание объявляй: «Кто наконец-то укокошит Мальчика-Который-Всё-Выживает-И-Выживает-Уже-Всех-Задрал».

— Ты, наверное, не хочешь рисковать своей шкурой, — предположил Малфой. — Хочешь предоставить дело дементорам? Если бы речь шла обо мне, я бы жаждал мести. Я бы выследил его сам.

Малфой издал презрительный смешок, пока Гарри в некотором оцепенении пялился на него.

— Но наш Потти, очевидно, предпочитает играть на публику, но делает в штаны, когда дело доходит до чести, — насмешливо протянул Малфой. — Предпочитает быть хорошим мальчиком и с полным правом уничтожать все запасы лимонных долек старого маразматика.

Кребб и Гойл угодливо заржали. Гарри вставил своё слово:

— Малфой, ты что курил с утра? С какой стати я должен гоняться за Блэком?

— О, так ты не знаешь, Потти? — ликующе протянул Малфой.

— Не знаю о чём?

— Поверить не могу, что наш храбрый Потти не рвётся отомстить за своих родителей, — Малфой наслаждался тем, что тянул из Гарри жилы.

Гарри уронил книгу на пол.

— При чём здесь мои родители?!

«Если только Малфой посмеет ляпнуть что-нибудь на эту тему… я… я верну ему воспоминания о прошлой ночи!»

— Так ты и вправду не знаешь, Потти — так мило покраснел, — Малфой, похоже, чуял черту, которую было опасно переступать, и особо развивать тему родителей не стал — к собственной же пользе. — Сириус Блэк был тем, кто выдал твоих родителей Тёмному Лорду. Он был Хранителем их Секрета.

Гарри не знал, кто такой Хранитель Секрета, но спрашивать было бесполезно; проще было выяснить потом.

— Впрочем, не сделай он этого, ты бы никогда не обзавёлся своим чудным шрамом, Потти, — протянул Малфой, склоняя голову к плечу. — Может, ты ему за это ещё и благодарен, а? Такая известность…

— Semivir semper!

Гарри сунул палочку в карман и ухмыльнулся. Пусть Малфой подумает немного о своём поведении… а потом можно будет сказать «Фините Инкантатем». Этот вариант «Семивир» может отменить только тот, кто наложил…

Разумеется, Гарри был уверен, что скажет это. И, конечно же, Малфой был уверен в совершенно обратном.

— Немедленно сделай… всё как было! — Малфой, утеряв всякий цвет лица, вскочил с дивана.

Гарри со вздохом встал с кресла. Так и есть, позаниматься не удалось.

— С какой стати я должен это делать, Малфи? Ты мне друг, я тебе что-то должен?

— Petrificus Totalus! — голос до сих пор молчавшего Забини, своим спокойствием практически сливавшегося с диваном, застал Гарри врасплох, и он даже не успел выкрикнуть «Protego».

«Упс», — подумал Гарри. Падение на пол пришлось в аккурат по уже имевшимся синякам на лопатках. Расслабился в змеином логове, идиот!

— Ты попал, Поттер.

«Где-то я это уже слышал».

— Как ты думаешь, Блейз, стоит ли испробовать на нём Круциатус? — Малфой обнял Забини за талию. Блейз собственнически положил руку на плечи Малфою.

Красивые, как музейные фарфоровые статуэтки. Холодные, как стены подземелий. Жестокие, как избалованные дети. Совершенное до последней чёрточки воплощение самоуверенности, готовности величаво ступать по головам и презрения ко всякому, чей череп хрустнет под каблучком сапога из мягкой кожи.

— Конечно, стоит, мой Дракон. Только не перестарайся — если он будет слишком не в порядке после этого, то не сможет отменить своё глупое заклинание, — Забини повернул к себе лицо Малфоя за подбородок и жёстко, властно поцеловал в губы.

Оторвавшись от Забини, Малфой жестом сытого котёнка слизнул каплю крови, выступившую в уголке губ, и повернулся к Гарри.

— Crucio!

Гарри знал, что последует за этим, но всё равно не был готов; а хуже всего было то, что мышцы оставались парализованными, и он не мог ни закричать, ни беспомощно взмахнуть руками, выплёскивая боль, брызжущую через поры, ни прикусить губу до крови, сталкивая одну боль с другой и теряясь в милосердном полузабвении…

Он обнаружил себя дышащим так тяжело, как только позволял Петрификус; горло было так же парализовано, как всё остальное, и воздуха катастрофически не хватало, сердце в панике билось о рёбра. Слёзы, выступившие непроизвольно, холодными ручейками стекли на пол по вискам.

— Ты знаешь, Блейз, это даже эстетично — когда он не кричит и не машет руками зря, а молча плачет, — задумчиво высказался Малфой. — Может быть, всегда так делать?

— Ты просто фонтанируешь сегодня идеями, мой Дракон.

Малфой улыбнулся и снова направил палочку на Гарри:

— Creagraе increscunt!

Если бы Гарри мог, он выгнулся бы навстречу потолку, пытаясь увернуться от великого множества невидимых тупых толстых лезвий, пронзавших кожу с заслуживающим лучшего применения упорством; они проникали сквозь тело, выходя с другой стороны, раздирали ткани, превращали кожу в лохмотья, и боль, боль, боль заполняла Гарри целиком, как водопад чашку.

Он чувствовал запах собственной крови; оставалось только надеяться, что всё не так плохо, как казалось — по идее, он же должен быть способен держать палочку после этого?

— Ты хорош, Поттер, когда тебе больно, — Забини присел на колени рядом с Гарри и разорвал на нём рубашку.

«Опять?!»

Оказалось, что не «опять» (пока, во всяком случае); Забини окунул пальцы в лужицу крови на груди Гарри и сосредоточенно лизнул.

— Вкус, как у всех прочих, — несколько разочарованно заключил он. — С твоим-то наследием можно было ожидать лучшего… хотя твоя мать ведь была грязнокровкой и испортила твою кровь…

Если бы Гарри мог, он пнул бы Забини по яйцам, но, к счастью для последних, Гарри по-прежнему чувствовал себя примерно таким же бодрым и активным, как мешок с картошкой, по которому долго и упорно били отбойным молотком.

— Как думаешь, позабавиться ещё? — протянул Малфой.

— Пусть сначала снимет своё проклятие, а потом в твоём распоряжении вся ночь, мой Дракон, — Забини неспешно вытирал пальцы о белый шёлковый платок; красное пятно расползалось по ткани, как трещины по реке весной. — Никто не зайдёт к нам до отбоя. А если и зайдёт, то это может быть только декан.

— А с Северусом я найду общий язык, — кивнул Малфой. — Finite Inkantatem! Imperio!

Странный туман заволок мысли Гарри. Стало так легко, так просто, почти счастливо; и пришёл голос:

— Сними заклятие Semivir.

«А почему бы, собственно, и нет? Я ведь и так хотел…». Всё существо Гарри тянулось к тому, чтобы выполнять приказания этого голоса — так цветок тянется к солнцу изо всех сил; весь смысл жизни был в том, чтобы выполнять эти приказания…

— Finite Inkantatem.

— Хороший мальчик, — похвалил голос, и какая-то часть Гарри готова была петь от радости, танцевать и лизать ботинки обладателя голоса, а какая-то чувствовала в голосе фальшь и издёвку и недобро щетинилась, вздыбливая загривок, как охотничья собака, чуящая зверя. — А теперь встань на колени и лизни мой ботинок.

Гарри сел на полу, с трудом опираясь на дрожащие ладони, и внезапно, пружиной выкинул вперёд руку, раскрытую в отчаянном защитном жесте:

— Levigino!

Слово это он помнил с первого года — одно из тех заклинаний, которыми размягчали твёрдые компоненты для зелий, чтобы ровно нарезать, например, сухую кору дерева; он не знал, чего хотел добиться этим сейчас — может быть, смягчить слизеринцев, бесстрастным полукругом стоявших у его тела?

В любом случае, заклинание возымело совсем другой эффект.

Стены гостиной задрожали, как желе; стекли вниз, как будто выступающие камни превратились в капли воды на стекле; Гарри почувствовал, как погружается во что-то мягкое; все, стоявшие вокруг, мгновенно утонули по щиколотки. Крики, крики… Гарри встряхнул головой, отгоняя остатки тумана, и сжал янтарного феникса; окровавленные пальцы скользили по гладкой поверхности. Гостиная продолжала разжижаться; никто, кажется, не мог вытащить ног и убежать. Светильники, напротив, падали, не удерживаясь на ставшем почти жидком потолке, и с мягким чмоканьем влипали в пол, не разбиваясь.

«Вот как плохо уметь применять Круциатус, а Империус не уметь…»

Гарри, неловко повернувшись при попытке встать, сшиб доспехи у входа в Большой зал и упал следом сам — сил держаться на ногах просто не было. Падение вышибло из него весь дух, и последним, что он чувствовал, был шершавый язычок миссис Норрис, с любопытством слизывающий кровь с тыльной стороны его ладони.

«Может, Филч проявит милосердие и сам меня добьёт».

Темнота. Тишина. И никакой боли…

Мужество вовсе не равнозначно

второе — результат неведения.

Эрих Мария Ремарк, «Жизнь взаймы».

Это был скандал. Даже не скандал, а СКАНДАЛ. Скандалище, можно сказать. До Гарри, лежавшего в больничном крыле, долетали только его отголоски — Фред, Джордж, Рон и Гермиона приходили к нему и скороговоркой выкладывали новости, пока мадам Помфри не выгоняла их под тем предлогом, что Гарри нужен покой, но и этого с лихвой хватало, чтобы представить себе, что творится в школе.

Слизеринцы пробыли в расплывшейся аморфной гостиной до самого завтрака, пока Снейп, обеспокоенный отсутствием своего факультета в полном составе, не решил проверить спальни; они так и простояли, влипнув в пол, всю ночь, и наблюдая, как постепенно и вальяжно отекают стены и потолок. Если бы слизеринцы пробыли в таком положении с месяц-другой, их бы накрыло с головой, но до этого не дошло — к счастью для них. Никакие Фините Инкантатем, даже произносимые хором, не действовали на стены; те же слизеринцы, что к моменту, когда Гарри попался, уже обретались в спальнях, не могли выйти и сообщить кому-нибудь, что произошло — аппарировать в школе было нельзя, даже если кто-то из старшекурсников и умел, а при любом шаге неосторожный мгновенно влипал в разжижившийся камень. Долететь до двери и открыть её было нельзя — она разжижилась тоже и сплавилась со стеной в единую массу, не реагирующую на пароли. Окна в спальнях были зачарованы от разбивания любыми способами ещё Основателями. Это был тот ещё тупик.

Гарри передавали, что Снейп рвал и метал (сам декан Гарри отчего-то не счёл нужным лично узнать, как чувствует себя его подопечный), и только вместе с Дамблдором сумел — нет, не вернуть гостиную в исходное состояние — а только остановить дальнейшее разжиживание. А заодно кое-как выколупать пострадавших. Нужно было менять всю мебель и ремонтировать камин; с десяток слизеринцев попали на соседние с Гарри койки с нервными расстройствами, сердечными приступами, аритмией и прочими обостряющимися от стрессов болезнями, но Гарри, по счастью, был отгороден ширмой от них и множества назойливых посетителей, жаждущих посмотреть на Поттера, который «конкретно зажёг»; к тому же его совраги по факультету большую часть времени спали под действием лечебных зелий.

Сам Гарри спал мало, но во рту его прочно поселился вкус зелий — невообразимая какофония кислого, горького и сладкого; губы сохли беспрестанно, и он обзавёлся привычкой нервно облизывать их. Мадам Помфри рассказала ему о заклятии Creagrae Increscunt: главный вред от него был в том, что жертва под воздействием иллюзорной боли начинала невольно верить, что в неё в самом деле вонзаются лезвия, и собственная магия пытуемого разрывает кожу и ткани. Поскольку такого рода повреждения сделаны фактически изнутри, они лечатся плохо и неохотно; зато Круциатус на Гарри почти что не отразился — хватило одной порции зелья, нейтрализущего последствия второго Непростительного.

Слизеринцы вышли из лазарета раньше Гарри, который по уважительной причине пропустил почти две недели, и успели наваять по письму родителям; у большинства из них родители были богаты и влиятельны, и вполне могли, объединив усилия, выкинуть Гарри из Хогвартса.

Единственным, кто вступался за Гарри, был Дамблдор; проверив все палочки с помощью Приори Инкантатем, он с уверенностью утверждал, что Гарри ничего не делал с гостиной («Подумайте сами, как тринадцатилетний ребёнок, которого только что пытали, может без палочки сотворить подобное?». Единственным аргументом против этого неотразимого довода было то, что он же Гарри Поттер, а значит, с ним всё может быть). Как ни странно, при всём этом Малфоя никто не обвинял в использовании аж двух Непростительных сразу, а Креагрэ Инкрескунт оказалось вполне простительным занятием, хоть и относящимся к тёмной магии, и совершеннолетние за него не карались больше, чем обычными школьными мерами. Меры эти предоставлялось назначать декану провинившегося, и Гарри был уверен, что Малфой выскользнул из этой ситуации без малейшего ущерба для себя — разве что провёл неудобную бессонную ночь, но в тринадцать лет это быстро забывается. Как максимум, они со Снейпом проведут вместе ещё парочку бессонных ночей… и на этом воспитательные меры, применённые к Малфою, закончатся.

Всё время, пока Гарри лежал в лазарете, в Школьном Совете Попечителей муссировался вопрос о его исключении, и чаши весов Фемиды качались туда-сюда. Гарри читал об этом в «Ежедневном Пророке», который Гермиона исправно приносила ему каждый день, и не испытывал никакого сожаления при мысли о том, что его могут отправить к Дурслям. Хуже от этого будет только самим Дурслям…

Новость о том, что Дамблдор задавил авторитетом весь Совет, и никого никто не будет исключать, Гарри принесли Фред и Джордж, бесцеремонно вскрывшие двери лазарета в тот самый день, когда мадам Помфри собиралась к завтраку наконец выпустить его из этих уже опротивевших ему однотонных светлых стен и запаха болезней; неизвестно чья застарелая боль витала по лазарету, доставляя Гарри некоторые неудобства и подталкивая его к тому, чтобы врать мадам Помфри, что у него уже ничего не болит.

— Привет, Гарри! — Они сели по обе стороны кровати, на которой валялся уже одетый и готовый смыться в любую минуту Гарри. — Как дела, мм?

— Отлично, — отозвался Гарри, притягивая обоих за талии к себе поближе. Близнецы не возражали. — А вы как?

— Мы — превосходно, — захихикал Джордж. — Ты знаешь, что ты теперь национальный герой Гриффиндора, Хаффлпаффа и Рэйвенкло?

— Вот как?

— Именно так! — весело подтвердил Фред. Ему очень нравилась принесённая новость; в противоположность, впрочем, реакции самого «героя». — Все считают, что слизняки получили по заслугам, пусть даже никто не знает толком, что там случилось.

— А их не смущает, что я тоже учусь в Слизерине?

— Нисколько; ты же всегда был особой статьёй. Тебя, кстати, оправдали целиком и полностью — Дамблдор помахал на них своей бородой, и они сразу согласились, что гостиная Слизерина сама превратилась в желе, а ты ничего не делал.

Гарри не сказал бы, что он совсем ничего не делал, но спорить не стал.

— Тебя сегодня выпускают, так ведь? — уточнил Джордж.

— Ага, а что?

— Да мы не поймём, почему тебе надо идти обратно к слизнякам, — признался Фред. — Они же заживо тебя сожрут!

— До сих пор ведь не сожрали, — Гарри пожал плечами.

— До сих пор их никто и никогда так не позорил, — ухмыльнулся Фред. — Нехорошо, конечно, радоваться, что им досталось, среди них тоже могут быть адекватные люди… но, Мерлин, эти твари стояли и смотрели, как тебя пытают! — голос Фреда вибрировал от ненависти.

— Главное, не принимали участия, — философски заметил Гарри.

— Может, просто не успели? — саркастически предположил Джордж. — МакГонагалл пыталась уговорить директора дать тебе отдельную комнату или поселить с другим факультетом, чтоб такого не повторилось, мы сами слышали, но он упёрся намертво. Дескать, у Гарри в настоящий момент некоторые трения со своим факультетом, но это свойственные детству и юности пылкость и убеждённость в своей правоте, к тому же никто не погиб и все вылечились, так что давайте жить дружно; то есть, это всё следует понимать, как «давайте бросим Гарри в яму с очень злыми и очень ядовитыми змеями и посмотрим, насколько дружно они будут там жить». Будто тебя не пытали, а хотели заставить твоё перо писать гадости в сочинениях!

Фред взъерошил Гарри волосы.

— Но против директора не попрёшь, к сожалению… так что остаётся надеяться, что Снейп сделал своим змеюкам какое-нибудь внушение, и они придержат свои Круциатусы при себе.

— А если что, то они крупно пожалеют, что нарываются на тебя.

— У тебя ведь есть мы…

Гарри мурлыкнул, прикрывая глаза, и ожидаемо почувствовал, как его целуют.

— Мистер Уизли, мистер Поттер и мистер Уизли! — мадам Помфри была возмущена до глубины души. — Чем вы занимаетесь в лазарете?!

— Мы пришли встретить Гарри, — Фред скроил умильную рожицу, от которой сердце Гарри всегда таяло, как… ну, например, как стены слизеринской гостиной вчера; похоже было, что на школьную медсестру это тоже действовало безотказно. — Его ведь сегодня выписывают, не так ли?

— Так, — смягчилась мадам Помфри. — Но это не значит, что лазарет предназначен для… — медсестра покраснела.

— Ну тогда мы уже уходим, — жизнерадостно объявил Фред, соскакивая с кровати. — И Гарри уводим — ему же надо успеть на завтрак, чтобы он восстанавливал силы, правда?

Даже если бы мадам Помфри сказала, что Гарри жизненно необходимо голодание дней на двадцать, это не имело бы никакого значения — Фред и Джордж, не дожидаясь её ответа, привычно подхватили Гарри на руки и потащили к двери. Гарри охотно цеплялся за них, совершенно не готовый морально к визиту в Большой зал под взглядами всей школы.

Спустя пару минут Гарри обнаружил, что его несут куда-то явно не в ту сторону, в какую вела дорога в Большой зал; как раз к тому моменту, когда ему стало всерьёз любопытно, куда именно они направляются, Фред толкнул ногой какую-то дверь, а Джордж, ловко подцепив носком ботинка открывшуюся створку, захлопнул её за ними тремя.

— До завтрака ещё двадцать минут, — лукаво сообщил Фред, и Гарри без раздумий потянулся к застёжке его мантии.

Гарри чувствовал вокруг себя невидимые стены; никто не осмеливался заговаривать с ним, и если раньше это просто никому не было нужно, то теперь дело было именно в том, что никто не решался. Шепотки, взгляды — пристальные и внимательные, блестящие разноцветные взгляды. Слизеринцы косились на него; младшие курсы шарахались, старшие, казалось, сами были бы не прочь шарахнуть его чем-нибудь тяжёлым. Малфой и Забини прожгли бы в нём глазами дырки, если бы могли; ясно было, что Снейп что-то таки высказал им, и это что-то было не очень лицеприятным — судя по недовольным лицам этих двоих. Но никто не заступал за эту стену за исключением нескольких гриффиндорцев, а против них он ничего не имел.

* * *

Последним уроком в тот день, когда Гарри вышел из лазарета, была Защита От Тёмных Сил, на которой он ещё ни разу не был. Фред и Джордж утверждали в разговорах, что Люпин — мировой учитель, и Гарри жаждал увидеть в работе преподавателя ЗОТС, который знал бы своё дело и не служил бы Вольдеморту. В представлении Гарри, такие учителя были большой редкостью. Можно сказать, вымирающий вид.

— Добрый день, — Люпин мягко улыбался классу; мантия на нём была всё так же потрёпана — среди слизеринцев пронёсся пренебрежительный ропот — но теперь он выглядел куда лучше, чем в поезде; видимо, школьная жизнь пошла ему на пользу. — Сегодня все в сборе, поэтому спрячьте учебники и достаньте палочки; у нас будет практическое занятие.

Единственным практическим занятием, на котором Гарри довелось побывать, было первое занятие у Локхарта в прошлом году, и всем тем разумным, добрым, вечным, что он оттуда вынес, были синяки и шишки, наставленнные ему разбушевавшимися пикси. Поэтому сейчас Гарри был весьма заинтригован.

Люпин подошёл к шкафу, в котором, кажется, кто-то гремел и дребезжал (а чем, собственно, ещё можно заняться в тесном тёмном шкафу? Там очень ограниченный выбор развлечений…), и обратился к классу:

— Внутри этого шкафа — боггарт. Боггарты любят тёмные, замкнутые пространства: гардеробы, места под кроватями, шкафчики под раковинами, а однажды я встретил такого боггарта, который устроился в напольных часах. Первый вопрос, на который нам необходимо ответить: что такое боггарт?

После нескольких секунд молчания руку поднял Теодор Нотт, один из самых тихих слизеринцев, которого, кажется, даже не было в гостиной в тот вечер:

— Это сменообраз. Он принимает такой вид, который, по его мнению, должен больше всего напугать того, кто на него смотрит.

— Правильно. Следовательно, сидящий в темноте боггарт не может заранее решить, какую форму ему предстоит принять. Он ещё не понял, чего больше всего боится тот, кто стоит по другую сторону двери. Никто не знает, как выглядит боггарт наедине с собой, но, стоит только его выпустить, как он сразу же примет вид того, чего больше всего боится каждый из нас. Это означает, что у нас есть огромное преимущество перед боггартом, пока он ещё не выпущен на свободу. Понятно, какое, Гарри?

Гарри моргнул и задумался. Профессор Люпин терпеливо ждал, не обращая внимания на разом взметнувшийся лес рук.

— Гм… раз нас много, он не сможет решить сразу, какой вид принять. Ведь у всех свои страхи…

— Совершенно верно. Иметь дело с боггартом лучше всего в компании. Тогда боггарт впадает в замешательство. Кем ему становиться — трупом без головы или плотоядным слизнем? Мне довелось видеть, как боггарт совершил именно такую ошибку: хотел напугать двух людей одновременно и превратился в половинку слизняка. Заклинание, отпугивающее боггарта, несложно, однако оно требует некоторого напряжения мысли. То, что действительно способно прикончить боггарта, это смех. Поэтому вам надо заставить его принять наиболее потешный для вас вид. Давайте сначала потренируемся без палочек. Повторяйте за мной, пожалуйста.... Риддикулус!

Класс мрачным хором повторил слово. «Как они все рады показать друг другу, чего боятся больше всего на свете, — позлорадствовал Гарри. — Они все так трогательно доверяют друг другу…».

— Замечательно, — одобрил Люпин. — Теперь я бы хотел, чтобы вы все представили себе то, чего вы больше всего боитесь, и подумали, как сделать образ комичным, придав ему другие черты, сбив с толку или иным образом...

Гарри по привычке прикусил губу. «Вряд ли мой боггарт превратится в слизняка… даже если понимать слово «слизняк» в разных смыслах … Вольдеморт? И как можно сделать Вольдеморта комичным?». Задача представлялась Гарри очень заковыристой. Взгляд Гарри упал на профессора Люпина, внимательно наблюдавшего за сосредоточенным классом, и на ум пришло: чёрный балахон, склизкая рука, втягивающаяся под ткань с чмокающим звуком, и холод, холод… «Отлично, а что надо сделать с дементором, чтобы над ним можно было посмеяться?». Фантазия Гарри малодушно дезертировала из его головы, а может быть, отправилась в отпуск на какие-нибудь южные острова, прихватив с собой бикини и шенгенскую визу. В любом случае, никаких идей к нему не снизошло, а профессор тем временем объявлял:

— Все готовы? Тогда начнём, пожалуй. По алфавиту… Мисс Булстроуд, подойдите к шкафу. Остальные, отойдите, пожалуйста, к дальней стене, чтобы ничего не мешало… мисс Булстроуд, начинаете действовать на счёт «три». Раз-два-три!

Ворох искр из палочки Люпина резко распахнул дверцу шкафа, и оттуда вырвалась огромная облезлая крыса, ростом едва ли не выше самой внушительных размеров Миллисент.

— Riddiculus! — сухой щёлкающий — как кнут — звук, и крыса, взвизгнув, схватилась когтистой лапой за зубы, которые начали стремительно чернеть и отваливаться.

Миллисент Булстроуд улыбнулась. Это выглядело устрашающе само по себе, безо всяких боггартов.

— Отлично! Мистер Гойл, вперёд!

В качестве боггарта для Гойла выступал… Драко Малфой. В гневе. По классу пронеслась волна сдержанного смеха, и Гарри привычно прикусил губу, чтобы сдержаться при виде того, как вспыхнул разъярённый и в какой-то мере польщённый Малфой. Гойл испуганно опустил палочку и оглянулся на настоящего Малфоя. Умница Гойл не решался представлять своего царя и бога в смешном виде и правильно делал — после этого жизнь не показалась бы ему малиной с сахаром. Люпин покачал головой и быстро велел, пока Малфой-боггарт расхлябанной походкой приближался к стремительно белеющему Гойлу, чтобы сделать с ним что-то явно нехорошее:

— Мисс Гринграсс! Ваша очередь!

При виде Дафны Гринграсс боггарт услужливо перевоплотился в сгусток голубоватого магического огня, потрескивающий и гудящий по мере продвижения прямо к Дафне.

— Riddiculus!

Огонь обмяк, притушил интенсивность и остановился.

— Мистер Кребб!

Больше всего на свете Кребб боялся отчего-то трёхголовых драконов; и где он только видел таких мутантов? Угольно-чёрное блестящее создание занимало практически две трети класса. Заклинание, пущенное дрожащими устами Кребба, заставило дракона расстаться с двумя головами. Третья беспомощно и одиноко болталась сбоку, вызывая не страх, а жалость; во всяком случае, у Гарри.

— Мистер Малфой!

Гарри с любопытством уставился на боггарта, который с всё тем же щелчком перевоплотился в самого Малфоя: сидящего на полу, притянув колени к груди, в изорванной мантии, со спутанными тусклыми волосами, лицо в ссадинах и синяках, губы распухли и в запекшейся крови, а глаза мертвы — словно превратились в куски свинца, перестали быть сияющим, переливающимся, плавящимся серебром… Совершенно безразличное, пустое выражение малфоевского лица было Гарри знакомо: не так давно он видел его, стоя на площадке Астрономической башни.

Бояться быть сломленным? И — судя по одежде и травмам — вообще подвергшимся чему-то нехорошему? Не оттуда ли растут ноги у желания сделать то же самое с другими?

Жаль только, нельзя учиться бороться с собственными страхами, воплощая их на других людях. Власть страха растёт от этого, питаясь потаённой надеждой перестать просыпаться от кошмаров, отчаянной, до злых слёз, досадой — не получается, не удаётся, не выходит!! — и тоскливой обречённостью, затапливающей каждую клеточку…

— Riddiculus! — Малфой говорил чересчур твёрдо для человека, встретившегося лицом к лицу со своим худшим страхом — рисовался вовсю, позёрствовал почём зря.

Малфой-боггарт утерял все повреждения, обзавёлся причёской волосок к волоску и невредимой мантией из натурального шёлка; глаза остались теми же, но с этим, видно, Малфой ничего не мог поделать.

— Мистер Нотт!

Нотт успешно отразил атаку гигантского летающего шара из сотни окровавленных глазных яблок — Гарри едва не стошнило.

— Мисс Паркинсон!

Панси Паркинсон тихонько взвизгнула при виде орущей мандрагоры и рассекла её пополам с помощью Риддикулус. Радикально, ничего не скажешь.

— Мистер Поттер!

Высокая худощавая чёрная фигура с закрытым капюшоном лицом неспешно плыла к Гарри. Гарри падал в белом густом тумане, беспомощный, скованный по рукам и ногам, и крики звучали, звенели, невыносимо в его ушах:

— Только не Гарри! Только не Гарри!! Пожалуйста... нет…

— Ennervate!

Гарри открыл глаза. Затылок ныл, повстречавшись с полом, очки сбились набок, но это не мешало — перед глазами у Гарри всё плыло, так что наличие или отсутствие очков практически ничего не меняло.

— Съешь это, — Люпин вручил Гарри шоколадку и отвернулся к полю битвы с боггартом:

— Отлично, мистер Пьюси. Мистер Забини!

Блейз Забини, оказывается, до судорог боялся полуразложившихся коз с вывалившимися внутренностями. Гарри вспомнилась такая картинка в пролистанном наспех учебнике по Прорицанию и остался в недоумении: неужели Забини учили прорицать ещё до Хогвартса? Зачем, вернее, почему (зачем, и так ясно — знать будущее)?

Урок ЗОТС закончился. Гарри остался в кабинете последним; он сидел, уткнув лоб в ладони, и пытался расслабиться. Крики всё ещё звучали в ушах — почему, ну почему он только так может узнать, как звучал голос его матери?

— Ты в порядке, Гарри? — Люпин деликатно тронул Гарри за плечо.

— Всё хорошо, профессор Люпин, — Гарри поднял голову и наткнулся на полный неподдельной заботы янтарный взгляд. Он никогда не думал, что карие глаза могут быть такими тёплыми, такими светящимися…

«Век живи, век учись», — вставил свою лепту внутренний голосок.

* * *

Вскоре начались квиддичные тренировки; первый матч должен был состояться с Хаффлпаффом в начале ноября, и, хотя до этого момента было ещё далеко, Флинт и не думал давать какие-то поблажки по этому поводу. Гарри несколько опасался, что Малфой постарается скинуть его с метлы где-нибудь футов со ста, но никаких поползновений гарантированно угробить Гарри (упавшего с определённой высоты не соберёт воедино ни магия, ни даже цемент) блондин не проявлял.

Вообще, Малфой и Забини эти дни были удивительно тихи и мирны, подчёркнуто игнорируя Гарри; он замечал, что у них возникло нечто вроде ритуала: каждый день, входя в Большой зал на завтрак, они взглядывали на преподавательский стол, и Снейп кивал им в ответ — почти незаметно, но если специально наблюдать, то понять можно. Этим Гарри, собственно, и занимался, с довольно фальшивым энтузиазмом ковыряясь в тарелке с неизменной овсянкой. Его беспокоила это противоестественное… ну, в данном случае это можно даже назвать дружелюбием, учитывая опыт сосуществования прошлых лет. Правда, оно не походило на ту тишину перед бурей, что обычно пронизывала Гарри перед очередной гадостью со стороны змеиного факультета; это было молчаливое, почти брезгливое, яростное нежелание иметь с ним что-либо общее — даже воздух и солнце, но над этими вещами слизеринцы властны не были. Гарри полагал, что это было только на пользу воздуху и солнцу.

Он нашёл новое заклинание, чтобы защищать себя ночью — Снейп Снейпом, а полагаться следует на себя. Nolite Irreptare каждый вечер отзывалось не светом, как «Protectio…», а слабым запахом озона, и Гарри засыпал почти успокоенным. Этот же запах преследовал его день за днём: небо решило, что хорошенького понемножку, и Хогвартс утопал в ливнях и грозах, а заодно в жуткой грязи, доходившей порой до колен. Гарри всё чаще проводил часть вечера на смотровой площадке Астрономической башни, где никого не появлялось в такую бешеную погоду — что называется, дураков больше нет — и мок под дождём до нитки, дышал свежестью, ловил капли губами, чувствовал, как стекают холодные струи за воротник рубашки, проползая по позвоночнику. Как только библиотека закрывалась, он мчался туда, потому что один вид слизеринской гостиной, бесформенной, как оставленное на солнце мороженое, вызывал в нём нехорошие воспоминания. К тому же его обычное кресло было теперь оккупировано тем первокурсником безвозвратно, и Гарри не был расположен сгонять его оттуда. В конце концов, это могло бы быть ему нужным, если бы он любил сидеть в слизеринской гостиной, а поскольку он терпеть не мог свой факультет, свою гостиную, своих одноклассников… это лишалось последнего смысла.

С наступлением отбоя Гарри уходил с Астрономической башни с помощью портключа и спускался с третьего или первого этажа в подземелья, кутаясь в мантию-невидимку; с ней он теперь не расставался, учитывая вездесущность и злобность Филча, который со времён второго курса пылал к нему ненавистью, лишённой всяческих оснований — но тем более жаркой и неподдельной, так как ей не мешали глупые вещи вроде раздумий и логических обоснований — ей достаточно было просто быть. Драить унитазы до конца года Гарри не улыбалось, а это было меньшее, что Филч мог выдумать для «мерзкого маленького тёмного мага». Там, в подземельях, он пролетал через почти всегда пустую гостиную и скрывался в спальне; проверив визуально постель на неприятные сюрпризы, он задёргивал за собой полог, накладывал защитное заклинание и сдёргивал с себя одежду уже под одеялом — промозглая сырость подземелий пробирала его, уже мокрого, как мышь, до костей, и чем раньше он попадал под одеяло, тем быстрее получалось перестать клацать зубами и заснуть.

Однажды вечером в библиотеке Рон и Гермиона, вместо того, чтобы делать домашнее задание, битый час протрещали о том, что на Хэллоуин назначен первый в этом году поход в Хогсмид, и о том, что они там будут делать: зайдут в кондитерскую, в магазин приколов, в Визжащую Хижину… Гарри хотелось убить их на месте большим руническим словарём и спрятать трупы между стеллажами. Гриффиндорцы, отговорив свой час, опомнились и поинтересовались:

— Ой, Гарри, а почему ты всё молчишь?

— Потому что я не иду в Хогсмид, — отрезал Гарри.

— А почему? — разочарованно ахнула Гермиона.

— Потому что у меня нет разрешения, — раздражённо пояснил Гарри. Теперь ему мечталось скрутить в трубочку своё эссе по астрономии и задушить Гермиону этим своебразным жгутом. — Мои дядя с тётей его не подписали.

Рон неожиданно хихикнул и, получив два укоризненных и возмущённых такой бесчувственностью взгляда, поспешил опарвдаться:

— Я просто вспомнил, дружище, что ты натворил летом. Папе потом рассказывали, какой бардак стоял в министерстве, когда они узнали, что ты смылся из-за какой-то надутой тётки. Они же думали всю ночь, что тебя уже типа Блэк нашёл, убил и съел.

Упоминание о тёте Мардж не порадовало Гарри, а Блэк и вовсе едва не довёл до исступления — паршивая сволочь, предавшая его родителей, мразь, недостойная ходить по земле, убившая тринадцать человек и получившая от этого удовольствие!

— Я в курсе, Рон, — процедил Гарри сквозь зубы, уговаривая себя не хвататься за портключ немедленно, чтобы убежать от этого разговора. — Так что вы пойдёте в Хогсмид без меня. Заранее желаю хорошо провести время.

Гарри демонстративно уткнулся в словарь. Руна Халагаз (Халагац), несущая в себе образ разрушения, губительных и очищающих одновременно перемен, бури, ниспосланной небесами… бла-бла-бла… в главенствующим сочетании с руной Вейрд усиливает своё значение, предвещая… на английский переводится путём иносказаний…

— Гарри… — растерянный голос Рона сбил Гарри с настроя читать. — Ты… обиделся?

— Нет, я просто счастлив, — Гарри заставил губы растянуться в улыбке, но, судя по подозрительным глазам Рона и скептическому лицу Гермионы, это звучало, как наглое вранье. Каковым, собственно, и являлось. — Всё в порядке, правда. В конце концов, на Хогсмиде свет клином не сошёлся, правда.

Гарри заткнулся, сообразив, что, добавляя «правда» в конце каждого предложения, очень сильно рискует убедить обоих в обратном. По крайней мере, Гермиона так точно убедилась. Рон всё ещё пребывал в сомнениях.

— Э-э… Герми, ты перевела этот отрывок про начало мира? Я что-то не пойму вот в этом месте, — Гарри ткнул пальцем в свиток с текстом наугад.

Гермиона посмотрела туда, куда указывал Гарри.

— Нам же задавали это в прошлый раз! И ты получил за этот перевод «превосходно»… что случилось, Гарри?

— Слизняки к тебе больше не лезут? — на скулах Рона, старательно говорившего спокойным тоном, выступили неровные красные пятна. «А он и о десятой части моих «отношений» с однофакультетниками не знает… знай он всё, лопнул бы от ярости».

— Ничего не случилось, — на этот раз Гарри для разнообразия действительно сказал правду. — Я… устал. Все эти новые предметы… кажется, я перетрудился, неважно себя чувствую.

— Тогда тебе, наверное, лучше пойти и лечь, — обеспокоенная Гермиона потянулась пощупать его лоб на предмет температуры; Гарри не отодвинулся, хотя ему очень хотелось.

«Она и в самом деле думает, что в своей кровати в слизеринской спальне я смогу выспаться как следует…». Гарри жестоко завидовал их безмятежной гриффиндорской наивности.

Мы смерти ждём, как сказочного волка,

И на глаза спадающая чёлка.

Осип Мандельштам, «От лёгкой жизни мы сошли с ума…».

К Хэллоуину Гарри всегда относился подозрительно, с долей опаски: в этот день с ним вечно случалось что-нибудь нехорошее. То тролля придётся оглушать, то заподозрят в нападении на миссис Норрис — создавалось впечатление, что именно Хэллоуин кто-то свыше определял как обязательный день неприятностей для Гарри Поттера (все прочие дни были, как правило, бонусными, потому что даты их не совпадали). Поэтому Гарри предпочёл бы провести день в Хогсмиде даже не ради того, чтобы побывать в кондитерской, магазине приколов и некой Визжащей Хижине (чем может визжать хижина? Откуда у неё язык, горло и так далее?), хотя и этого ему очень хотелось, а ради того, чтобы не ошиваться в одиночку по Хогвартсу — библиотека, как назло, была закрыта в праздничный день… опять вляпаться можно по самое не хочу…

На завтраке Гарри пробыл минут десять. Есть ему не хотелось — под аккомпанемент-то разговоров о Хогсмиде со всех сторон… он выпил сок и выбрался из-за стола прежде, чем кто-нибудь из гриффиндорцев, которые могли последовать за ним, проглотил пару ложек овсянки.

Навестил Хедвиг в совятне; она мирно дремала, спрятав голову под крылом, но сразу же встрепенулась, когда он вошёл.

— Я просто так, — сообщил ей Гарри и положил перед ней кусочек совиных витаминов, завалявшихся у него Мерлин весть с каких времён. Впрочем, они, похоже, не портились со временем, потому что Хедвиг съела их и снисходительно ущипнула своего хозяина за ухо.

— Вот ты у меня есть, а письма отправлять некому, — со вздохом пожаловался Гарри. Хедвиг не высказала никакого сочувствия, и он, погладив белоснежные перья, вышел из совятни.

Использовать портключ не имело смысла — он никуда не торопился и вообще не представлял себе, чем займётся. Коридоры, коридоры, пустые и тихие, как ночью — только что светлые.

— Что ты здесь делаешь? — Гарри вздрогнул — скрипучий рык Филча застал его врасплох.

— Ничего, — честно сказал Гарри.

— Ничего! — выплюнул Филч, и его подбородки активно затряслись. — Так я тебе и поверил! Рыскаешь тут... Почему ты не в Хогсмиде, не покупаешь вонючие пульки, рыгучий порошок или гремучих гусениц, как все твои отвратительные дружки?

С каждым словом Филч всё больше входил в раж, повышая голос, и последние слова эхом раскатились по коридору.

Гарри пожал плечами. Не объяснять же, в самом деле.

— Что здесь происходит? — профессор Люпин появился в дверях своего класса.

— Ничего, — процедил Филч, поняв, что ловить здесь нечего, и удалился.

— Здравствуй, Гарри, — Гарри несмело улыбнулся в ответ на улыбку Люпина. Пожалуй, после Хагрида преподаватель ЗОТС был первым, кто обращался с Гарри нормально, не шпыняя, не держась в общении на дистанции в сотню ярдов, не используя в каких-то своих целях. — Почему ты один?

— Все в Хогсмиде, — Гарри с досадой понял, что перестарался с равнодушием в голосе. Вот если бы он это равнодушие на самом деле испытывал…

— О, — сказал Люпин. Он смотрел на Гарри со спокойным сочувствием — не таким, как самодовольное сострадание Рона и Гермионы, которые, искренне жалея, что ему нельзя пойти в Хогсмид, в глубине души упивались тем, что им-то можно. — Может, зайдёшь ко мне? Мне только что доставили загрыбаста для следующего занятия.

— Кого?

В углу кабинета Люпина стоял огромный аквариум, раза в два выше Гарри (который, как назло, оставался самым субтильным среди своих ровесников); внутри сидело человекоподобное зелёное создание с острыми мальенькими рожками на голове и корчило зверские рожи.

— Водяной демон, — объяснил Люпин. — Я думаю, с ним не будет никаких сложностей после того, как мы изучили капп. Хитрость в том, чтобы разбить его хватку. Видишь, какие у него противоестественно длинные пальцы? Сильные, но очень хрупкие. Выпьешь со мной чаю, Гарри?

Желудок Гарри отнёсся к этой идее с энтузиазмом, напомнив, что ему практически ничего не досталось на завтраке, и Гарри согласился.

Он молча смотрел в чашку, чувствуя на своей разлохматившейся чёлке внимательный взгляд Люпина.

— Тебя что-то тревожит, Гарри? — Гарри смертельно захотелось рассказать, что его тревожит. «А почему бы, собственно, и нет?»

— Помните тот день, когда у нас было практическое занятие с боггартом?

— Конечно, помню.

— Так вот… я… мне не нравится, что я падаю в обморок при виде дементоров, — Гарри прочно зацепился взглядом за коричневую поверхность чая.

— Тебе настолько страшно, Гарри?

Гарри невольно вскинулся, но тут же сник — во взгляде Люпина не было ни капли насмешки, а только внимание и участие.

— Я… я не знаю. Когда дементор рядом, я слышу… как кричит моя мама и просит Вольдеморта не убивать меня, — горло Гарри сжалось, и он замолчал.

«Что я тут вообще разоткровенничался?»

Теплая рука легла Гарри на плечи, и он, не выдержав, прижался к Люпину, обнимая его.

— Я учился на одном курсе с твоими родителями, — Люпин неловко, словно боясь, что Гарри оттолкнёт его, гладил взъерошенную макушку на уровне своего солнечного сплетения. — Твой отец был моим лучшим другом…

— Правда? — голос Гарри звучал глухо, потому что он продолжал вжиматься лицом в тело Люпина, скорчившись на своём стуле. От учителя успокаивающе пахло чистотой, совсем немного — табаком и ещё чем-то дымным и сложным — наверное, он пьёт какое-нибудь лечебное зелье.

— Правда, — серьёзно подтвердил Люпин.

Наступило молчание; оба не знали, что ещё сказать.

— Сэр… — подал голос Гарри, поднимая голову. — Профессор…

— Ты можешь звать меня наедине просто Ремусом, — мягко предложил Люпин. — Вряд ли я восприму это, как неуважение.

— Спасибо… Ремус, — имя легко легло на язык Гарри, отозвавшись слабым привкусом шоколада. — Я хотел спросить… Вы же знаете дементоров…

— Это, пожалуй, сильно сказано, но я действительно кое-что о них знаю, — Люпин улыбнулся. Гарри до смерти хотелось прижаться щекой к его груди, но он не решался. Для одного раза и так более чем достаточно фамильярности.

«Эй, так ты планируешь следующий раз с углублением фамильярности?», — поддел Гарри сам себя и вздрогнул, поняв, что эта идея… как бы сказать… вполне импонирует ему.

Стоило Гарри дёрнуться, как Люпин немедленно выпустил его из объятий. Стремясь загладить неловкость, Гарри затараторил:

— А в таком случае, может быть, Вы скажете мне, как с ними бороться? Это ужасно… это даже не страшно, просто… — Гарри захлебнулся собственной невразумительной речью и зябко отхватил себя руками за плечи.

— Существует одно средство, — задумчиво проговорил Люпин. — Не могу сказать, что я эксперт по борьбе с дементорами… к тому же они мало изучены…

— То самое средство, которым Вы отгоняли того дементора в поезде? — робко уточнил Гарри.

Общее воспоминание о поезде, одно на двоих, словно протянуло между ними ниточку взаимопонимания, и напрягшийся было Люпин снова улыбнулся Гарри.

— Оно самое. Я могу попробовать научить тебя ему, но оно крайне сложно, и не все волшебники даже в зрелом возрасте могут пользоваться им.

— Пожалуйста, — Гарри положил обе руки на ладонь Люпина, лежавшую на столе, и слегка сжал, придавая своим словам весомости. — Вдруг я случайно встречусь с дементорами? Я не хочу остаться без сознания… не всегда ведь рядом будете Вы…

— Хорошо, Гарри, — сдался Люпин и встал, автоматически высвободив при этом руку. — Только, наверно, во втором семестре, ладно? Я, признаться, не в форме и наверняка скоро слягу на пару дней с болезнью, а потом мне понадобится разгрести дела — я не привык ещё быть учителем… сразу после Рождества. Тебе ведь не к спеху?

— Как скажете! — Гарри просиял.

— Вот и отлично, — Люпин отошёл к окну, заложив руки за спину, и повернулся к Гарри спиной. Против воли Гарри отметил, что у Люпина отличное тело, что особенно заметно сейчас, когда он не в мантии, а в маггловских рубашке и брюках — стройное, поджарое, грациозное. — А сейчас извини, Гарри, мне нужно продолжать работать. Увидимся на пиру в честь Хэллоуина.

Гарри не был дураком и понимал, когда ему интеллигентно предлагали выметаться; он не понимал толком, что случилось такого, что резко напрягло Люпина и заставило его почти выпроводить Гарри, но… могут быть у человека, в конце концов, свои проблемы и дела, никак не связанные с учениками, точнее, с одним конкретным учеником!

* * *

Остаток дня Гарри банально убил на чтение и написание эссе для Биннза, причём не в гостиной, а в спальне; все его соседи по ней ушли в Хогсмид, и Гарри сомневался, что они вернутся раньше ужина (к ужину, собственно, должны были вернуться все). Это как нельзя более устраивало его — можно было расслабиться хотя бы ненадолго.

Весь ужин Гарри, жуя, наблюдал за профессором Люпином. Преподаватель выглядел, как обычно, не подавая никаких признаков надвигающейся болезни, и оживлённо разговаривал о чём-то с Флитвиком. Гарри случайно перевёл взгляд на Снейпа, сидевшего в стороне от Люпина. Ему кажется, или Снейп в самом деле чересчур часто взглядывает на Люпина? Гарри мог чувствовать, что ощущал Снейп при взгляде на Люпина, но был вынужден признать, что ни черта не понимает в этих эмоциях. То ли ненависть, то ли брезгливость, то ли что-то совсем иное, то ли гремучая смесь всего разом. Ясно было только одно: что Снейп к Люпину отнюдь не равнодушен.

Сразу, как все встали из-за стола, Рон и Гермиона подлетели к Гарри и высыпали ему в руки гору сладостей — всё из Хогсмида. Сытый сейчас Гарри смотрел на это богатство равнодушно, но был благодарен за то, что о нём не забыли.

— Гарри, ты не занят до отбоя? — голос Фреда раздался где-то над левым ухом Гарри. Джордж обхватил его за талию.

— Видишь ли, — добавил Джордж, — у нас свои представления о том, что нужно подарить тебе на Хэллоуин.

Гарри разулыбался до ушей.

— До отбоя я абсолютно свободен, — он откинул голову назад, пристроив её на груди Фреда. — Вот только отнесу в спальню всё это богатство, — он пошуршал обёртками сладостей, наполнивших его карманы. — А то растеряю…

— Мы тебя проводим, — решительно заявил Фред. Гарри не возражал.

В подземельях творилось что-то странное. Все немногочисленные портреты на стенах были изрезаны или как минимум поцарапаны — похоже было на то, как будто здесь прошёлся юзом, от портрета к портрету, ярый ненавистник всякого рода изображений на холстах. А у входа в гостиную толпилась масса народу, и Гарри решительно не мог понять, почему они не заходят.

Кто-то в последних рядах обернулся и заметил его:

— Поттер! Это опять твои штучки?!

Какие ещё штучки? Гарри зашагал сквозь толпу; Фред и Джордж молча следовали за ним — их появление здесь никого уже не удивляло.

То место глухой стены, где находился вход в подземелья, было превращено в дыру — с оплавленными краями, слишком маленькую, чтобы туда пролез человек, разве что самые ловкие первокурсники смогли бы. Это живо напомнило Гарри результаты его собственных выбросов стихийной магии… но это же не его рук дело! Зачем бы ему?

Маркус Флинт негромко отправил кого-то за профессорами; те прибыли через минуту — очень тягостную минуту, наполненную всеобщим безмолвием и взглядами с подозрением и ненавистью, направленными на Гарри.

Оценивший обстановку Дамблдор приказал найти кого-нибудь с тех портретов, что были изрезаны, и расспросить, но его перебил Пивз, болтавшийся всё это время в воздухе и явно радовавшийся чужим проблемам:

— Вам повезёт, если вы их найдёте!

— Что ты имеешь в виду, Пивз? — один взгляд ярко-голубых глаз из-за стёклышек очков-половинок, и Пивз присмирел.

— Они сердиты и напуганы, Ваше Директорство. Им не верили, когда они показывали, где находится вход в гостиную… а потом он был очень зол, потому что не мог подобрать пароль. Они попрятались по разным картинам, — Пивз перекувыркнулся в воздухе. — Слышали бы вы, как они кричали! — полтергейст ухмыльнулся.

— Они сказали, кто это сделал?

— О да, всепрофессорший! Понимаете, он был очень, очень зол, когда не смог попасть в гостиную. Кошмарный у него характер, у этого Сириуса Блэка.

Гарри, Фред, Джордж, Рон и Гермиона оттащили свои спальные мешки в один угол Большого зала, где всей школе предстояло ночевать, пока профессора прочёсывают школу в поисках Блэка. Гари чувствовал себя виноватым из-за того, что по его вине — ведь Блэку нужен он, не так ли? — стольким людям придётся терпеть неудобства, но никто из гриффиндорцев этим не заморачивался. Фред и Джордж уложили его между собой, явно готовые защищать его, если что, а Рон и Гермиона расположились так, чтобы закрыть доступ к Гарри со стороны прочего зала. Свет погас быстро, но никто, разумеется, не уснул сразу — все шептались о случившемся.

— Как вы думаете, Блэк всё ещё в замке? — Рон сидел, закутавшись в свой слишком просторный для третьекурсника мешок, и смотрел прямо на Гарри, хотя обращался вроде бы ко всем.

— А зачем бы тогда учителя взялись обыскивать замок, Рон? — неодобрительный тон Гермионы ясно демонстрировал, что она разочарована в Роне. — Куда бы он делся отсюда?

— Мне больше интересно, как он сюда пробрался, — неодобрительно сказал Фред. — Куда смотрели дементоры?

— Аппарировать здесь нельзя, — поддержал брата Джордж.

— По воздуху он пролететь тоже не мог — дементоры заметили бы, да и окна зачарованы на неразбивание…

— А Филч знает все секретные проходы, и они тщательно охраняются, — добавила Гермиона.

Близнецы промолчали, но Гарри, сидевший к обоим вплотную, почувствовал, как участился пульс обоих. Ему очень хотелось спросить, что такого им пришло в голову, но он не стал делать этого при Роне с Гермионой — раз сами близнецы не стали высказывать вслух того, что их беспокоило, не стоило выдавать их вопросами. Потом, когда они останутся наедине.

Часа в три ночи уснули уже все, кроме Гарри — он лежал, плотно зажатый близнецами с двух сторон, словно они во сне боялись, что он сбежит куда-нибудь, и всё думал о Блэке. Ему претило собственное бездействие, пока он помнил, что именно Блэк погубил его родителей — ненависть ветвилась в нём, прорастала, пускала корни глубоко-глубоко — не будь Блэка, был бы он Мальчиком-Который-Сохранил-Свою-Жизнь-Потеряв-Всё-Остальное? Но что он мог сделать? К тому же выйти из замка он не мог… даже если сам Блэк сейчас в замке («На ловца и зверь бежит, хе…»), то Гарри всё равно не мог пойти искать его. Слишком много учителей планомерно обыскивало школу, чтобы его могли не заметить, и если его заметят, то самое меньшее, что ему грозит — это многомесячное взыскание. Исключить его, положим, вряд ли исключат, но в остальном… Черта с два он найдёт Блэка раньше учителей. К тому же, будь Гарри на месте преступника, он бы уже смылся, потерпев неудачу, а не дожидался бы терпеливо в каком-нибудь углу, пока его отыщут. Гарри сомневался, что Блэк настолько глуп.

Его грызли ненависть, стыд и ярость.

«Когда-нибудь я отомщу ему. Отомщу сам».

Было совсем поздно, когда в зал заглянул сам Дамблдор, чтобы удостовериться, всё ли в порядке. Он постоял там минуты две, оглядывая освещённый серебристым светом звёзд на потолке зал — Гарри чувствовал, что все спят, кроме него самого, конечно, и задумался: может ли Дамблдор чувствовать то же самое, или это погружение в чужие эмоции — исключительно его собственный крест?

В открытых дверях, из которых падал слабый свет факелов, показался Снейп.

— Третий этаж обыскан, — доложил он устало. — Так же, как подземелья, Астрономическая башня, кабинет Трелони и совятня. Ничего не обнаружено.

— Очень хорошо, Северус. Я и не ожидал, что Блэк здесь задержится.

— Альбус… — Снейп понизил голос, — у Вас есть какие-нибудь предположения о том, как он пробрался сюда?

— Много, Северус, и все, как одно, неправдоподобные…

— Вы помните наш разговор… в начале семестра? — голос Снейпа упал почти до шёпота, но Гарри всё равно слышал сквозь мирное сопение учеников.

— Помню, — Дамблдор разом сделался вдвое строже. — И я не верю, что кто-либо из живущих в замке стал бы помогать Блэку.

Снейп обиженно молчал.

— Я должен переговорить с дементорами. Я обещал известить их, когда мы завершим поиски.

Снейп сдержанно кивнул.

— Не сердись, Северус, — Дамблдор смягчился. — Но ведь ты и сам понимаешь, что я прав.

Директор легко прикоснулся губами к губам Снейпа и вышел — надо полагать, отпраивлся общаться с дементорами; Гарри передёрнуло при воспоминании о дементорах. Снейп молча смотрел вслед Дамблдору, и на его лице были написаны обида и тоска.

* * *

Хогвартс гудел, обсуждая нападение Блэка, ещё несколько дней; все высказывали предположения одно глупей другого, чем приводили в ярость Гермиону, всё больше убеждавшуюся, что мало кто, кроме неё, читал «Историю Хогвартса» — они говорили, что он мог аппарировать сюда, спрятаться под мантией-невидимкой, прилететь по воздуху, сделать подкоп прямо под подземелья, замаскироваться под учителя, чтобы войти беспрепятственно…

Снейп вызвал его к себе в кабинет и нелюбезным тоном объяснил, что за ним охотится Сириус Блэк, поэтому ему следует быть более осторожным, особенно когда квиддичная тренировка заканчивается поздно — дескать, Слизерину будет трудно найти нового ловца, когда вся команда уже сработалась с прежним.

Маркус Флинт же, словно сговорившись с Блэком, затягивал тренировки до поздней ночи, порой отпуская всех и оставаясь вдвоём с Гарри; в такие вечера Гарри смертельно надоедали снитч, квиддич, Флинт и метла — он уставал от них всех, вынужденный быть в их обществе столько времени, сколько не проводил даже с руническим словарём, переводя нескончаемые тексты древних скандинавских мифов (кстати, насколько он понимал, эта версия намного отличалась от той, что гуляла среди магглов — хотя бы потому, что эти тексты были сочинены самим Одином; Гарри подозревал, что взяться за перо главу древнескандинавского пантеона подбили злопыхатели — литературного таланта у того не было ни на грош, а логика высказываний ставила в тупик. Впрочем, если повисеть на дереве девять дней без еды, воды и мало-мальской компании, это для Вас всяко даром не пройдёт…).

Гарри теперь редко оставался один — учителя под надуманными предлогами провожали его по коридорам, и близнецы оказывались рядом так часто, как, пожалуй, и в Норе прошлым летом не появлялись. Гарри умиляла и раздражала эта забота — он знал лучше многих, что, если позарез нужно кого-нибудь убить/покалечить/похитить, то никакая «ненавязчивая охрана» не поможет. Но больше всех его бесил Колин Криви, болтавшийся рядом в компании неизменного фотоаппарата и постоянно просивший его рассказать о Слизерине, Блэке (как будто Гарри много о нём знал!) и о личной жизни. Если бы не последняя — то есть, личная жизнь — в лице близнецов, испытать бы Колину на себе всю прелесть Ступефая (на вкус самого Гарри, весьма сомнительную, но ведь на вкус и на цвет, как говорится…).

В день перед матчем Гарри сидел в кабинете ЗОТС и ждал прихода профессора вместе с классом — ему смертельно хотелось ещё раз увидеть мягкую, немного усталую улыбку на лице Люпина. Он не испытывал в жизни большего разочарования, чем тогда, когда в класс отчего-то влетел Снейп.

— А где профессор Люпин?

— Он болен, Поттер, — отрезал Снейп. — Теперь все откройте страницу триста девяносто четыре.

— А что с профессором?

— Ничего смертельного, — Гарри чувствовал, что Снейпу жаль, и он хотел бы, чтобы Люпин заболел чем-нибудь по-настоящему опасным. — Ещё одно слово не по теме урока, Поттер, и Вы получите взыскание — Ваш фаворитизм у профессора Люпина не распространяется на меня. Итак, кто может мне сказать, чем оборотень отличается от обычного волка?

Выбор темы для изучения немало озадачил Гарри. Прочих, похоже, тоже, поскольку к оборотням они должны были перейти только в конце года, но никто ничего не сказал, а Забини невозмутимо перечислил требуемое.

Люпин всё-таки заболел. Ремус… Гарри конспектировал параграф и думал о единственном преподавателе ЗОТС, который учил хорошо. Почему Снейп так его ненавидит? Может, как раз за то, что Люпин здесь на своём месте, в отличие от Квиррелла и Локхарта? Но Снейпу-то какое его сальноволосоублюдковское дело? Сидел бы в своей лаборатории над зельями и сидел…

* * *

В день перед матчем Гарри проснулся раным-рано от не запомнившегося кошмара — часы в спальне показывали на «время видеть десятые сны», каковую инструкцию все соседи Гарри по спальне и выполняли. Гарри оделся и проверил любопытства ради пологи постелей Малфоя и Забини — сначала заклинанием Reperio magiam, потом попросту отдёрнув рукой. Они были достаточно беспечны, чтобы не защищаться ничем. Строго говоря, Гарри мог сделать с ними всё, что угодно — и он мог поклясться Мерлином, что ему хотелось сотворить что-нибудь, что не обрадовало бы их наутро больше его прошлогодних забав, но… оба были похожи на ангелов, когда спали. Гарри искал в себе решимости наложить на кого-нибудь из них Силенцио его же палочкой, чтобы никакое Приори Инкантатем не уличило виновности Гарри, а потом — что-нибудь нехорошее… не Круциатус, положим, а другое, не менее болезненное. То же Creagrae или, например, Semivir… Гарри знал много заклятий, но проблема была в том, что он искал в себе решимости и не находил её. Каждый раз, как он поднимал палочку Забини или Малфоя, на него накатывала гадливость — словно он собирался намеренно вступить в кучу гиппогрифьего дерьма, причём с единственной целью запачкать как можно сильней ботинки и брюки, старательно вымазаться с головы до ног. И он опускал палочку. Была тут какая-то нематериальная граница, которую Гарри не мог преодолеть, чтобы без проблем мучить беззащитных — пусть даже виноватых перед ним и более чем заслуживающих равносильного ответного удара, и которую большая часть слизеринцев, похоже, не замечала вовсе, носясь через неё туда-сюда с непринуждённостью танков, едущих по полю боя.

Он провёл полчаса в моральных терзаниях, с каждой секундой всё больше злясь на себя и всё не решаясь применить к ним что-нибудь плохое — это казалось ему позорным малодушием, но он, тем не менее, не мог ничего с этим сделать. В конце концов Гарри сделал самую мелкую пакость, какую только мог придумать — спрятал их палочки за часами, надёжно пристроив их там и приклеив как следует друг к другу ириской. Пакет с ирисками лежал на тумбочке у Малфоя, и Гарри оставалось только размять одну в пальцах (чтобы не оставлять мельчайших частичек своей кожи на ирисках, Гарри делал это через носовой платок Забини, нашедшийся в шкафу; платок он потом выкинул — ему всё мерещилось, что это тот же самый, которым Забини в начале сентября вытирал его кровь с пальцев) и прижать, куда требовалось. Пусть поищут утром, развлекутся…

Он досидел в общей гостиной, нахохлившись перед ещё не горевшим камином, до самого начала завтрака, куда явился первым из студентов и раньше многих преподавателей. Голова у него болела, и «Доброе утро, Гарри» от Кровавого Барона его не утешило.

— Доброе утро, Барон, — Гарри вгрызся в бутерброд с колбасой.

— Вы сегодня плохо спали, Гарри, — призрак не спрашивал, а утверждал. Ну, он вполне мог видеть, как Гарри несколько часов сидел на диване в гостиной в обществе мрачных раздумий, отпечатавшихся на бледном ошрамленном челе крупными буквами.

— И что?

— Это не пойдёт Вам на пользу, — указал призрак.

— Это очень мило с Вашей стороны, — Гарри с усилием проглотил прожёванное. — Вот только никак не припомню, когда это я просил Вас быть моей няней.

— Было бы странно, если бы Вы припомнили такое, Гарри, — ответствовал призрак; Гарри показалось, что тот едва сдерживает смех. — Дело всего лишь в том, что сегодня Вам понадобятся все силы.

— По моим сведениям, сегодня будет обычный матч, — заинтригованный Гарри оставил бутерброд в покое. — Вы что-то знаете?

— Я помню Лили Эванс, Гарри, — это была слишком резкая смена темы для многомудрого Кровавого Барона, и Гарри оставалось только гадать, какой скрытый смысл был здесь спрятан. — Ваша мать была чудесной девушкой, хотя и гриффиндоркой. Мне поистине жаль, что её нет и никогда нельзя будет вернуть.

— К чему это? — напрямик уточнил Гарри.

— Удачи Вам в сегодняшней игре, Гарри, — призрак вплыл в стену — вроде бы величаво и неторопливо, но на самом деле быстро, так, что Гарри не успел задать больше ни одного вопроса.

Гарри так яростно впился в недоеденный бутерброд, словно хотел наверстать жестоким обращением с едой своё сегодняшнее мягкосердечие по отношению к Малфою и Забини.

Уже перед самым выходом из раздевалки Маркус Флинт, неодобрительно оглядев Гарри, вытащил палочку и стукнул ею по очкам Гарри:

— Impervus! Теперь ты что-нибудь увидишь в этом чёртовом дожде. Надеюсь, что снитч. И постарайся, чтобы Диггори тебя не опередил, Поттер, даже если тебя снесёт ветром с метлы, и ты упадёшь на колени Снейпу. Ты завтракал?

— Да, — буркнул Гарри.

— Вот и отлично. Может, тебя всё-таки не сдует, — добавил Флинт с сомнением.

Испугавшись, что ему сейчас всучат пару гирь для сопротивления ветру, Гарри первым выскользнул из раздевалки.

Это было слишком — даже Флинта сносило в сторону, пока они шли к середине поля. Мадам Хуч что-то говорила, но никто ничего не слышал; Гарри воткнул в землю древко метлы, чувствуя, как его тащит вбок порывами ветра, и держался, что было сил.

Взлететь ему удалось, а дальше начались проблемы; ливший стеной дождь вымочил его насквозь, как только он вышел из раздевалки, и волосы неприятно липли к голове, сам он весь закоченел — пальцы замёрзли до такой степени, что он перестал их чувствовать и, только взглянув вниз, мог убедиться, что они по-прежнему сжимают древко метлы. Пухлые злорадные тучи закрывали всякий намёк на солнце, и Гарри с трудом отличал игроков по цвету мантий — жёлтый и зелёный размывались и сливались в этой полутьме, разбавленной таким количеством воды, словно её сплошняком лили из вёдер (то-то, должно быть, кто-то там наверху набегался к колодцу…). Нимбус заносило в разные стороны, несмотря на все усилия Гарри держать метлу ровно.

Минуты текли, но Гарри решительно не мог сказать, сколько их прошло; гром рокотал уже несколько раз, молний Гарри пока не видел, но не сомневался, что они вскоре будут. Оставалось надеяться, что в него не попадёт ни одна.

Гарри уже пару раз увернулся от бладжеров в последний момент, не успевая заметить их, когда они были от него дальше, чем на метр; ещё раз так зевнуть, и этот раз может стать последним разгильдяйством в его жизни… Седрик Диггори, так же, как и Гарри, летал неровными кругами, вертя головой; очков он не носил, и Гарри полагал это своим маленьким преимуществом — глаза не сделаешь водотталкивающими. Во всяком случае, он надеялся, что не сделаешь.

Громыхнуло ещё раз, и ветвистая голубоватая молния, вонзившись в землю, расколола поле на две половины футах в пяти от Гарри. Она чётко высветила на фоне тёмно-серого неба одинокий силуэт огромного чёрного пса на пустовавшей верхней трибуне. «Грим?». Гарри инстинктивно шарахнулся от этого образа в середину поля.

Крошечная золотая точка мерцала где-то внизу почти прямо под Гарри; он рванул вниз, налегая на метлу, которую на этот раз практически не заносило — видимо, она тоже прониклась ответственностью момента. Диггори тоже заметил снитч, и они с Гарри мчались к одной точке.

Щемящий холод пролился по телу Гарри; сотни чёрных капюшонов наводнили поле. Ледяная волна рзливалась внутри у Гарри, и он понял, что падает с метлы, прежде ему погрузился в клубящийся белый туман.

— Только не Гарри, только не Гарри, пожалуйста, только не Гарри!

— Отойди, глупая девчонка... отойди сейчас же...

— Только не Гарри, пожалуйста, возьми меня вместо него, убей меня...

«Мама…», — подумал Гарри. Туман окутывал его ледяной паучьей сетью… ей надо помочь… зачем он здесь… её убьют… убьют…

— Только не Гарри… пожалуйста…

Удар, удушье, и снова удар. И темнота, благословенная спокойная темнота.

— Я думал, он разобьётся.

— Все так думали… Мерлин, как же страшно было…

— Я вспомнил то лето… перед его вторым курсом… хуже ничего не было…

Голоса дрожали, расплывались, то пропадая, то появляясь. Всё тело болело с таким усердием, как будто ему это нравилось; на нём словно опять испытывали Круциатус, но это же, кажется, было не так?

— Смотрите-ка, очки целы…

— Главное, чтоб сам был цел…

— Хорошо, что земля была мягкая. Никогда не думал, что буду рад такой грязище.

«Где я, Мерлин побери?». Знакомый запах медикаментов был аргументом за то, что он в лазарете, и Гарри, поразмыслив — что было непросто, потому что даже попытка подумать вызывала в голове приступы боли — решил, что это и в самом деле так. А почему?

Матч. Молния. Грим. Дементоры. Крики матери и падение с метлы.

Гарри открыл глаза. Рядом с кроватью сидели вполне ожидаемые Фред, Джордж, Рон и Гермиона. Все до одного мокрые насквозь и в грязи по уши. Гарри разлепил ссохшиеся губы.

— Переоденьтесь… а то простудитесь, — голос был хриплым, но вполне годился для использования. Язык и нёбо, кстати, тоже ныли, как от удара — с чего бы это?

— Гарри! — Фред был мертвенно бледен под слоем грязи. — Как ты?

— Мы боялись, что ты умер, — пробормотал Джордж, сжимая руку Гарри.

Гермиона выглядела заплаканной в дым:

— Ты упал с высоты пятидесяти футов, Гарри, — поведала она ему. — Это было так страшно…

— А что матч? — Гарри выбрал наименее значимый вопрос.

Фред рассмеялся.

— Слизерин выиграл. Ты поймал снитч ртом, падая. Он чуть не задушил тебя.

— Что? — так вот почему так нёбо болит — по нему с силой врезали снитчем…

— Так и есть, — подтвердил Рон. — Ты всё равно сделал Диггори.

Гарри криво улыбнулся. Фред деликатно поменял тему:

— Дамблдор вне себя. Его ещё ни разу никто не видел в таком состоянии. [«С чего бы это он? Меня убивают у него на глазах с переменным успехом третий год подряд, а разозлился он только сейчас… может, он просто тормоз?»] Когда ты стал падать, он выбежал на поле, взмахнул палочкой, твоё падение замедлилось. Ты упал, а он развернулся к дементорам и выстрелил в них какой-то серебряной штукой из палочки. Они сразу ушли со стадиона...

— Он был в ярости, что они осмелились пройти на территорию школы [«А, так вот что его расстроило…»], — добавила Гермиона. — Потом он перенёс тебя на носилки и сам шёл рядом до лазарета… все думали, что ты…

Гермиона снова всхлипнула и замолчала.

— А что с моим Нимбусом? — Гарри хотел разрядить тягостную атмосферу, но, кажется, только усугубил её.

— Его отнесло ветром в сторону Дракучей ивы, — сказал Джордж после минуты мучительного молчания. — Вот всё, что осталось, — он приподнял с края кровати небольшой мешочек, в котором могло поместиться не более дюжины щепок.

Гарри прикусил губу и закрыл глаза.

— Ребенку не нужны хорошие родители.

Ему нужен хороший Наставник.

Сергей Лукьяненко, «Звёзды — холодные игрушки».

Все выходные Гарри оставался в больнице; мадам Помфри была решительно против того, чтобы он вставал с постели, утверждая, что ему, по-хорошему, надо было бы провести в больничном крыле пару недель, чтобы всё окончательно зажило, но и она, и Гарри понимали, что две недели — это перебор.

Все выходные близнецы и Рон с Гермионой покидали пост у его постели только на ночь, причём Гермиона — неслыханное дело — даже не требовала, чтобы он делал уроки; Гарри сам настоял на том, чтобы заняться Зельями, не желая подставляться под очередной комментарий Снейпа.

Он не был героем прошедшего матча; три четверти школы хотело победы Хаффлпаффа и было возмущено изворотливостью этого Поттера — упал-упал, а снитч не упустил! Гермиона рассказывала Гарри, что Седрик Диггори приходил узнать, как Гарри себя чувствует, и при этом он выглядел не злорадствующим, а сочувствующим, и что он, вроде бы, обрывал всякого на своём факультете, кто принимался возмущаться тем, как Гарри выкрутился. Гарри был бы признателен Седрику за это, если бы мог понять, почему тот так поступает; он не привык видеть вокруг себя бескорыстную заботу, тем более от практически незнакомого человека.

Он никому не рассказал о Гриме — близнецы бы забеспокоились, Рон впал бы в панику, а прагматичная Гермиона высмеяла бы. Впрочем, в прошлый раз, поблизости от дома Дуслей, с ним ничего не случилось — хотя как знать, что могло бы? Его и сейчас не убило при падении... хотя могло бы запросто. Вспоминая вполне дружелюбное общение с «Гримом», Гарри всерьёз сомневался, что пёс имеет какое-то отношение к возможности умереть — у него и безо всяких Гримов таких возможностей было выше крыши. Хотя действительно странно, если на трибуне и в Литтл-Уингинге был один и тот же пёс — как он здесь оказался?

Хуже всего были мысли о дементорах. Его мучили кошмары — крики матери, зелёные вспышки. Каждый раз, вспоминая чёрные балахоны, слизистые руки и ледяную волну изнутри, Гарри покрывался холодным потом, и ему хотелось сгрызть подушку от стыда и ужаса.

Когда он вернулся к учёбе, легче не стало: слизеринцы относились к нему презрительно-равнодушно (и Гарри не мог сказать, что хотел бы, чтобы они чествовали его за победу), Хаффлпафф и Рэйвенкло (за исключением Седрика Диггори, который при случайных встречах вполне корректно здоровался и улыбался) кидали на него неприязненные взгляды, Гриффиндор, по большей части, тоже. Уизли и Гермиона относились к меньшей части, но они не могли быть с Гарри постоянно, особенно на отдельных уроках Слизерина.

Исключением не был и урок ЗОТС, на который, к большому облегчению Гарри, явился не Снейп, а Люпин — с тёмными кругами под глазами, похудевший так, что мантия болталась на нём мешком. Он позволил не сдавать заданное Снейпом сочинение об оборотнях и демонстрировал на этом занятии финтиплюха — забавную одноногую тварюшку, словно сделанную из дыма. Гарри, бросая на Люпина взгляды из-под ресниц, строчил конспект и пытался понять, чем же таким тот болел, но никак не мог уяснить. Впрочем, в медицине, тем более магической, он разбирался мало.

После урока он задержался в классе, пока все прочие не рассосались в сторону коридора.

— Как Вы себя чувствуете? — говорить «профессор Люпин» не хотелось, «Ремус» было неудобно — вдруг кто услышит, поэтому Гарри обошёлся без обращения вообще.

— Всё хорошо, Гарри, спасибо, — Люпин, собирая бумаги в потрёпанный портфель, улыбнулся Гарри, и последнему сразу стало как-то теплее. — Мне рассказали о матче. Поздравляю с победой.

— Спасибо…

— А твою метлу могут починить?

— Нет, — покачал Гарри головой. — Её разнесло в щепки.

После паузы Люпин спросил:

— Ты упал из-за дементоров?

— Д-да… — Гарри уставился в пол, нервно сжимая ремешок сумки. — Вы знаете… я слышал не только её… я слышал Вольдеморта… как она просила его, чтобы он не трогал меня, а он приказывал ей не мешать ему.

Люпин молча притянул Гарри к себе; Гарри вцепился в своего преподавателя ЗОТС, как в спасательный круг, вдыхая уже знакомый запах.

— Ну почему я каждый раз падаю в обморок? — приглушённо пробормотал Гарри. — Почему они так на меня действуют?

— Это не имеет ничего общего с трусостью, — резко ответил Люпин, как будто прочитав мысли Гарри. — Дементоры действуют на тебя так сильно, потому что в прошлом ты пережил такие ужасные события, которых не пережили остальные.

Гарри показалось, что торчащих, как обычно, дыбом волос на его макушке коснулись ласковые нерешительные губы, но он не мог быть уверен, что ему не почудилось… не почудилось то, что он очень хотел почувствовать.

— Дементоры — одни из самых отвратительных созданий, населяющих нашу землю. Они наводняют самые тёмные, самые омерзительные места, они процветают там, где царит упадок и отчаяние, они высасывают мир, надежду, счастье из окружающего их пространства. Даже магглы ощущают их присутствие, хоть и не могут их видеть. Подойди к дементору слишком близко, и очень скоро в тебе не останется ничего светлого, ничего доброго, никаких радостных воспоминаний, ничего. При возможности дементор будет питаться твоими эмоциями до тех пор, пока ты сам не станешь таким же, как он... лишённым души, полным злобы. С тобой останутся лишь самые худшие воспоминания твоей жизни. А самого худшего из того, что случилось с тобой, Гарри, поверь, достаточно, чтобы упасть с метлы. Тебе абсолютно нечего стыдиться.

— Наверно… но мне надо научиться с ними бороться! Вдруг они ещё раз явятся на матч? — Гарри нервно сглотнул и плотнее вжался в Люпина всем телом. — Если я опять упаду с метлы… Ремус, я не хочу умирать из-за дементоров! — выдохнул Гарри куда-то в район груди Люпина.

— Мы начнём занятия в четверг, — Люпин отстранился так резко, что Гарри с трудом сохранил равновесие. — Приходи в восемь вечера в кабинет истории магии — он достаточно большой, к тому же там нам никто не помешает. А я поищу до тех пор, чем бы нам заменить дементора — им категорически запрещено входить в школу.

Несколько удивлённый Гарри был, тем не менее, до чёртиков счастлив и, привстав на цыпочки, чмокнул в щёку профессора Люпина — глаза у того стали отчего-то размером с донышки среднестатистических стаканов.

— Тогда до четверга… Ремус? — Гарри, сияя начищенным снитчем, закинул сумку с учебниками на плечо и вышел из класса, так и не дождавшись ответного прощания от странно онемевшего профессора — опаздывать на Трансфигурацию не рекомендовалось. К тому же она была совместной с Гриффиндором, и ему не терпелось поведать о радостной новости Рону и Гермионе. А близнецам можно рассказать позже — когда они будут наедине…

* * *

Ледяные дожди продолжали лить, а Флинт и не подумал уменьшить количество тренировок; он мотивировал это тем, что мало ли какому дементору вздумается прийти на поле в следующий раз, и лучше отточить движения до автоматизма, чем рисковать квиддичным кубком. Гарри, в принципе, мог его понять, но за три дня беспрестанного торчания на поле он привык мёрзнуть в любой обстановке: под одеялом, на уроке, в Большом зале — холод прочно поселился в нём и не отпускал. При всём при этом странным было то, что он не простужался, даже не кашлянул ни разу, в отличие от прочей команды, украсившейся соплями и дымом из ушей от перечного зелья.

В четверг в восемь Гарри был на месте. Профессор Люпин сидел на краю учительского стола — Гарри счёл это хорошим знаком: он никогда не видел прежде, чтобы учитель так неформально себя вёл. «А объятия не в счёт?», — удивился внутренний голосок.

— Здравствуй, Гарри, — привычная уже улыбка мгновенно обогрела Гарри. — В этой коробке, — Гарри только сейчас обратил внимание на большущую коробку, стоявшую на столе рядом с профессором, — боггарт. Я прочесал весь замок, прежде чем нашёл этого в картотечном шкафу у Филча. Он будет заменять для нас дементора, — Люпин расстегнул мантию и положил её рядом с собой на стол — чтобы, видно, не мешала — Гарри мгновенно представилось, как они оба усиленно отмахиваются от дементора стулом — в таком положении мантия действительно стесняла бы движения.

Гарри изобразил радость от такой удачной замены настоящего дементора — хотя поджилки у него, если честно, тряслись.

— Итак, — Люпин деловито достал волшебную палочку. — Заклинание, способное отогнать дементора, называется заклятием Патронуса. Это заклинание, как я уже говорил тебе в Хэллоуин, не входит в школьную программу. При правильном применении оно создаёт нечто вроде материализованной защиты от дементора. Патронус — это положительная сила, проекция всех тех чувств, которыми кормятся дементоры: надежды, счастья, жажды жизни. При этом, в отличие от человеческих существ, Патронус не может чувствовать отчаяния, именно поэтому дементоры не способны нанести ему вред. Однако должен предупредить, Гарри, заклинание может оказаться для тебя всё же слишком сложным. Даже у самых умелых магов с ним бывают трудности.

Гарри пропустил последнее предупреждение мимо ушей — он овладеет этим антидементорным заклинанием, или… да нет никакого «или», если вдуматься — деваться некуда.

— Для создания Патронуса требуются две вещи: во-первых, правильно произнесённые слова, во-вторых, сосредоточенность при этом на самом счастливом воспоминании в твоей жизни. Вспомни что-нибудь такое и скажи: Экспекто Патронум.

Гарри погрузился в глубины памяти, пытаясь выцарапать оттуда что-нибудь по-настоящему счастливое… вспоминались издевательства, насилие и кровь. Хм… первый полёт на метле?

Гарри поднял палочку:

— Expecto Patronum!

Что-то серебристое [«твою мать, мать твою, я КОГДА-НИБУДЬ избавлюсь от этого чёртова малфоевского цвета вокруг или НЕТ??!!»] вырвалось из его палочки невнятным клубящимся облаком.

— Замечательно, — улыбнулся Люпин. — Теперь испробуй это на дементоре.

Люпин откинул крышку коробки, когда Гарри кивнул, показывая, что готов.

Склизко блестящая, изрытая струпьями рука тянулась к Гарри из складок чёрного балахона; из-под капюшона тянуло могильным холодом, словно Гарри уже похоронили заживо.

— Expecto Patronum! Expecto Patronum! — лихорадочно, загнанно выкрикивал Гарри, но вместо упоительно трепавшего волосы ветра и твёрдого прохладного древка под пальцами он чувствовал густой липкий белый туман и пронизывающий, терпкий холод.

— Только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста... я сделаю всё что угодно....

— Отойди! Отойди, глупая девчонка!..

— Ennervate! Ennervate! — повторял раз за разом чей-то перепуганный голос. Гарри с трудом узнал голос профессора Люпина, и ему немедленно стало стыдно — за него так беспокоятся, практически без причины — подумаешь, обморок! Не с метлы же слетел, а с высоты собственного невеликого роста…

— Извините, пожалуйста… — Гарри зашарил вокруг себя непослушными ладонями в поисках опоры, щурясь от света ламп, чтобы встать — уверенные руки подхватили его и посадили на стул.

— Не за что извиняться, Гарри. Вот, съешь, — Люпин… Ремус протягивал Гарри шоколадную лягушку. — Это поможет. Скорее всего, ты просто выбрал недостаточно счастливое воспоминание. Попробуй другое.

«Не то, чтобы у меня был охрененный выбор этих самых воспоминаний…». Гарри пробежался по своему списку счастливых воспоминаний и вспомнил, как, фигурально выражаясь, парил в седьмых небесах, узнав, что он маг и уедет от Дурслей. С другой стороны, он ведь не подозревал даже, что ему принесёт колдовская жизнь — унижение, боль и одиночество…

— Готов? — прервал его размышления голос Ремуса.

— Ага, — машинально ответил Гарри, хотя вовсе не чувствовал себя готовым.

Дементор заскользил по комнате, вбирая свет и тепло… белый туман скрыл от Гарри тревожный взгляд янтарных глаз, окружённых тёмно-золотыми ресницами…

Громадные, размытые фигуры двигались вокруг него… он чувствовал, как опасность исходит от одной из них, а от двух других — паника.

— Лили, хватай Гарри и беги! Это он! Беги! Беги! Я задержу его...

Торопливый топот спотыкающихся ног — шум распахивающейся двери — холодный, безжалостный смех...

— Гарри, Гарри очнись! — Ремус сосредоточенно бил его по щекам — так же, как тогда в поезде, целую вечность назад.

Гарри рывком сел и вцепился в плечи Люпина.

— Теперь это было громче, Ремус… и я слышал не только её и Вольдеморта… я ещё слышал отца… он говорил ей бежать вместе со мной, но она не успела…

— Да, Джеймс сделал бы именно так… — прошептал Ремус.

— Вы… ты хорошо его знал? — Гарри закрыл глаза, прижавшись лицом к плечу Ремуса; губы Гарри касались явно выступавшей под тонкой тканью рубашки ключицы.

— Он был моим лучшим другом, — тихо ответил Ремус. — Знаешь, Гарри, наверное, на сегодня с тебя уже хватит, всё же это очень и очень сложно. Мне не следовало подвергать тебя такому…

— Нет, — взмолился Гарри, не поднимая головы — тепло чужого тела действовало на него успокаивающе. — Я сейчас вспомню ещё что-нибудь и снова попробую… можно?

— Можно, — со вздохом сдался Ремус, опуская руки, скользнувшие по спине Гарри — по голосу чувствовалось, что он рад бы отказать Гарри, но отчего-то не может; Гарри не отпускал его, судорожно вспоминая.

Оргазм в начале лета: сразу два умелых рта, две пары нежных рук, тихий гортанный смех, ласковые голоса… а потом тепло, солнце и сонное дыхание в шею с двух сторон, крепкие объятия… один их тех моментов, когда отчаянно, почти слёзно просишь время остановиться навсегда…

«Если уж это не подойдёт, то я уже не знаю, чего этому Патронусу надо… для счастья, ага».

— Я готов, — Гарри отцепился от Ремуса и взял палочку наизготовку.

Испытующий взгляд светящихся, как свежий мёд, глаз, заменил Гарри солнечный свет, а руки его ещё помнили тепло сильного тела — прошлое и настоящее перемешались у него в голове, сплавившись в единый щекочущий сгусток счастья.

Крышка коробки откинулась в третий раз за вечер, мрак и холод заползли в комнату вкрадчиво, как приходит сон по ночам.

— Expecto Patronum! — Гарри выкрикнул заклинание, пока ещё помнил это тепло, этот свет, это беспредельное, дух захватывающее счастье и умиротворение, щемящее грудь.

Серебристая огромная бесформенная тень вырвалась из палочки Гарри; туман, уже готовый закутать Гарри плотно-плотно, отступил, крики родителей то звучали громче, то затихали, как будто кто-то крутил колёсико, настраивая громкость. Серебряная тень щитом висела между Гарри и дементором, и Гарри не был уверен, что сумеет удержать её долго — колени у него подгибались, палочка в руках ходила ходуном.

— Riddiculus! — Ремус загнал боггарта, превратившегося в серебристый (Гарри уже смирился с тем, что этот цвет будет преследовать его вечно) шар, обратно в коробку и захлопнул крышку.

— Как ты, Гарри? — Гарри чувствовал себя преотлично, внаглую развалившись на руках своего учителя.

— Я хорошо, — Ремус посадил Гарри на край стола и вручил ему большущую плитку шоколада.

— Съешь это целиком, при мне — чтобы я был уверен, что ты хоть немного оправился от встречи с дементором. Ты вообще слишком худой…

— Неправда, — слегка обиделся Гарри. — В Хогвартсе я всегда отъедаюсь, и уже почти три месяца прошло с начала семестра…

— А летом? — удивился Ремус. Гарри, кляня себя за болтливый язык, рьяно вгрызся в шоколад. — Подожди, ты хочешь сказать, эти маггловские родственники, с которыми ты живёшь, плохо с тобой обращаются?

Гарри молча жевал шоколад большими кусками, с трудом сглатывая загустевшую слюну и слизывая кончиком языка коричневые следы с уголков губ.

— Гарри… — Ремус смахнул кончиком указательного пальца шоколадную крошку со щеки Гарри. — Если ты не хочешь говорить об этом, я пойму. Но это тем более означает… — Ремус сделал многозначительную паузу, — что тебе следует съесть весь этот несчастный шоколад. И не смей отнекиваться!

— Кто я такой, чтобы отнекиваться от шоколада из твоих рук? — Гарри взглянул в искрящиеся сдержанным весельем глаза Ремуса и снова удивился этому странному цвету — карий-не карий, что-то выше, иное, качественно иное…

И Гарри с ужасом понял, что флиртует с Ремусом — так же, как с близнецами. С преподавателем. С другом своего отца. Со взрослым, Мерлина-мать-за-ногу, человеком. Краска залила его всего, от линии волос до, примерно, уровня пупка.

— Гарри? — чуткий Ремус сразу заметил что-то не то, и это только сделало гаррины переживания острее на порядок. — Что-то не так?

«Я — озабоченный придурок».

— Всё так, Ремус, — Гарри торопливо догрыз шоколад и наспех облизал собственные липкие и сладкие пальцы — шоколад таял так стремительно, будто ему за это платили. — Просто я смертельно устал, вот и всё, — Гарри не врал — свинцовая усталость и впрямь разливалась по телу; другое дело, что он не замечал её до этой самой минуты, когда быстро прикинул, что может послужить оправданием его странному поведению.

Кажется, Ремус не вполне ему поверил, но допытываться не стал.

— Тогда давай-ка я провожу тебя до подземелий — уже почти время отбоя, и нехорошо будет, если мистер Филч тебя поймает.

М-да, в компании с дементорами время летит воистину незаметно…

У входа в слизеринскую гостиную Гарри остановился и смущённо пробормотал:

— Спасибо, что тратите на меня столько времени, — выйдя из кабинета истории магии, Гарри машинально перешёл на «Вы» и «профессор Люпин».

— Не стоит благодарности, Гарри. Мне не в тягость помочь тебе.

— Правда? — Гарри с надеждой задрал голову — Ремус, примеривавшийся отечески поцеловать Гарри в лоб на прощание, случайно скользнул сомкнутым ртом по щеке Гарри вниз — до самого уголка губ, где осталось ещё немного не слизанного Гарри шоколада.

— Чистая правда, — невозмутимо сказал Ремус и отступил на шаг. — Следующее занятие через неделю, там же и тогда же. Спокойной ночи, Гарри.

— Спокойной ночи, профессор Люпин, — эхом откликнулся Гарри, глядя вслед уходившему Ремусу; тот двигался скупо и изящно, как хищный зверь, что резко контрастировало с его извечной сдержанностью, мягкостью и доброжелательностью. Мантию Ремус так и не надел, и рубашка с брюками давали внимательному взгляду возможность оценить, как перекатываются мышцы под кожей.

«Я точно озабоченный придурок. И идиот к тому же, каких мало». Гарри буркнул стене «Салазар жил, жив и будет жить» и пересёк полупустую гостиную, чудом избегая спотыкания о предметы обстановки.

* * *

Дожди продолжались до середины декабря, и Гарри начало уже казаться, что в этом году не будет нормальной зимы; но во время первых семестровых зачётов вода неожиданно прекратила падать с небес, и в одно прекрасное утро Гарри, выглянув в окно кабинета Чар, увидел белый покров инея на лужах и тонкий-тонкий снега — на земле; покрывало снега было тонким и хрупким, хрустким под ногами, когда Гарри, натянув как следует на уши капюшон, пробегал по двору на Гербологию, что по нему ходить было страшновато.

Дементоры не заходили на школьный двор, и порой Гарри жалел об этом: может быть, с настоящим дементором, не с боггартом, в полевых условиях, он достиг бы больших результатов. Ничего, кроме серебристого облака непонятной формы ему не удавалось вызвать, как он ни старался, тогда как Патронус должен был принимать форму совершенно определённую, у каждого свою.

Ремус утешал его, приводя однотипный аргумент, заключавшийся в том, что это очень сложно и половина взрослых магов не могут вызывать даже облачка, получавшегося у Гарри без проблем. Гарри никак не утешался, поглощал шоколад тоннами и вновь упрямо брался за палочку — под его яростным взглядом Ремус всегда сдавался, отступал и позволял Гарри вновь и вновь бодаться с боггартом, а потом на руках поднимал его с пола и всегда провожал до слизеринской гостиной; поцелуи в щёку на прощание стали традицией, и однажды, дня за три-четыре до окончания дождей, Гарри с ужасом понял, что от этого касания губ — совершенно невинного, жеста не более чем дружбы и покровительства — брюки стали ему тесны. Весьма.

И он не мог ручаться за то, что Ремус ничего не заметил. Скорее, легче было поручиться за обратное любой частью тела.

Гарри, Рон и Гермиона проводили в библиотеке много времени, но Гарри, сидевший там куда как чаще, не нуждался в интенсивной долбёжке, чтобы сдать зачёты. К тому же по его настоянию тренировки заклинания Патронуса участились до двух в неделю, хотя ощутимого прогресса этого не принесло; на квиддичном поле он бывал чаще, чем в душе; домашние задания делал чаще не в библиотеке, а за задёрнутым пологом кровати, при свете огонька на ладони. К тому же раз-два в неделю Гарри пил чай с Ремусом — это происходило как бы само собой; они оказывались на соседних стульях, с чашками в руках и какой-нибудь интересной темой, угнездившейся на кончиках языков. В такие дни он вообще не приходил в библиотеку, засиживаясь у преподавателя ЗОТС допоздна, а Рон и Гермиона, как потом выяснялось из разговоров, там были. Одним словом, одинокий, отверженный и нелюдимый Гарри был просто нарасхват в эти дни.

В этот раз они готовились к зачёту по Зельям; Рон сердито пыхтел над учебником, стараясь запомнить разницу между агрессивными компонентами и катализаторами, Гермиона строчила эссе, заданное Снейпом на послезавтра, а Гарри, давно справившийся с домашним заданием, штудировал дополнительную литературу, в которой, в принципе, у него не было особой нужды, но просто было интересно.

Гермиона размашисто, ускорившись раза в два, выписала последние строчки, стараясь уместить их на свиток, чтобы не пришлось из-за нескольких слов брать ещё один, и, высушив чернила заклинанием, скрутила свиток в трубочку. Рон, ещё и не принимавшийся за это задание, бросил на свиток жадный взгляд, но принципиальная Гермиона отодвинула его подальше.

— Гарри, — начала она, подперев подбородок сплетёнными пальцами, — ты так много времени проводишь с профессором Люпином…

— И что? — Гарри поднял голову, положив ладонь на страницу так, чтобы кончики пальцев указывали на ту строчку, где он остановился.

Невысказанное «а нас совсем забросил» повисло в воздухе.

— Он учит меня заклинанию Патронуса, — добавил Гарри. — Это сложно — ну, Ре… профессор Люпин так говорит. И надо много тренироваться.

— Это не повредит твоим занятиям? — ну, кто о чём, а Гермиона об одном.

Гарри пожал плечами. Он чувствовал себя вполне уверенно во всех предметах — куда сложней было выживать день за днём, чем превратить чашку в крысу или сварить зелье, обостряющее пять чувств.

— Тогда… может, ты уменьшишь свои тренировки? — вступил Рон.

Гарри молча уставился на них обоих.

— Мы беспокоимся за тебя, — робко добавила Гермиона. — Ты так от нас отдалился…

— Что со мной может случиться, когда со мной учитель защиты? — Гарри сделал вид, что не понял, о чём они. Он и не был уверен, что понял правильно. — А… разве я отдалился?

«Какой я, однако, дуболом — самому противно». Жаль только, Гермиону этим было не провести.

— С тобой что-то происходит, Гарри, — «а то я сам не знаю!», — может, ты поделишься с нами?

«Дорогие Рон и Гермиона, я понял не так давно, что до дрожи в коленках хочу своего преподавателя ЗОТС, который учился и дружил с моим отцом, учит меня сейчас заклинанию, не входящему в школьную программу, кормит шоколадом, поит чаем, говорит со мной обо всём на свете и провожает меня до гостиной, чтобы защитить от филчевых нападок. Что, как вы думаете, мне делать?».

— Я… э-э, устал и простудился немного из-за этих бесконечных квиддичных тренировок. Флинт совсем озверел, — Гарри лихорадочно прикидывал, чем бы ему ещё отпереться, и не придумал ничего лучшего.

— Так выйди из квиддичной команды! — радостно предложил Рон.

— А кто меня отпустит? — искренне недопонял Гарри. — Нового ловца им взять неоткуда, и не факт, если б и нашли, что он будет лучше меня…

— А как они тебя удержат? — Рон не менее искренне изумился.

Пропасть зияла между Гарри и гриффиндорцами. Пропасть размером в письменный стол, и перешагнуть её было решительно невозможно. Как объяснить, что заставить могут, и не будут колебаться, делая это? «Права человека в Слизерине — понятие не растяжимое, а, напротив, очень сжатое… сначала сжатое, а потом закинутое в траву за окном — пойди найди».

Он развёл руки в стороны и понял, что потерял место на странице, где читал. Шипя от злости, Гарри принялся просматривать страницу, испещренную мелким готическим шрифтом, заново — гриффиндорцы больше не задавали вопросов. Видимо, поняли, что внятных ответов от слизеринца не дождутся.

* * *

— Expecto Patronum! — бесформенное облако цвета лунного света, размером втрое больше самого Гарри, повисло между ним и дементором. — Expecto Patronum, ну же…

Но упрямый Патронус не желал принимать никакой чёткой формы. Гарри опустил палочку — он готов был расплакаться.

— Riddiculus! — Ремус загнал боггарта обратно в коробку и обнял кусающего губы от досады Гарри за плечи. — Не расстраивайся, Гарри. Ты слишком высоко ставишь планку. Нечёткий Патронус в тринадцать лет — это огромное достижение.

Гарри не верил; он знал, что в его случае это огромный провал. Бесформенный Патронус не мог отогнать далеко даже дементора-боггарта, что уж говорить о настоящем? Он сунул палочку в карман и присел на край стола. Ремус сел рядом, продолжая обнимать Гарри — тепло было именно тем, что ему требовалось. Ему было плохо и стыдно.

— Ты слишком строг к себе, — Ремус продолжал говорить, — ты в постоянном напряжении. Я скоро опять буду болен, и потрать каникулы на то, чтобы отдохнуть. Обещаешь?

При слове «напряжение» Гарри немедленно вспомнил, какого рода напряжение мучит его всё это время, и от собственной мгновенной эрекции стало только хуже; он ткнулся лбом в плечо Люпину, готовый либо убежать, либо немедленно признаться во всех своих глупых чувствах.

— Гарри? — голос Ремуса звучал… напряжённо.

Гарри сдавленно всхлипнул, не имея ни малейшего желания раскрывать рот.

— Гарри, что случилось?

Ремус повернулся к Гарри лицом (до того они сидели бок о бок), и Гарри вцепился в него двумя руками, как обезьяна в пальму, прижался всем телом, чтобы чувствовать уже практически родное тепло, даже жар тела, и замер. Бедром он чувствовал напряжение того же рода, что и у самого Гарри.

— Гарри, я думаю, тебе пора идти спать, — Ремус с такой лёгкостью, словно в нём была сила башенного крана, отцепил от себя руки Гарри — последний совершил поползновение обнять Ремуса снова, и тот удерживал запястья Гарри в воздухе без малейших усилий. — Гарри…

Он повторял имя Гарри с таким напором, словно это было заклинанием из арсенала мадам Помфри, утихомиривающим почти буйных малолетних студентов с расшатанными нервами. Вот только на Гарри это не действовало… ну как не действовало? От звука своего имени, произнесённого голосом Ремуса, странно вибрирующим и низким, у него только окончательно снесло крышу, и желание стало почти болезненным. Ноздри Ремуса расширялись, втягивая воздух — Гарри и самому казалось, что он чувствует, как в воздухе разливается пряный запах возбуждения.

— Мы не должны, — прошептал Ремус; янтарные глаза светились почти жёлтым… как волчьи, черты лица почти по-звериному исказились. И эта сила… эта притягательность…

— Но будем, — шепнул в ответ Гарри и подался вперёд всем телом, накрывая губы Ремуса своими.

— Гарри, — после нескольких секунд умопомрачительного поцелуя Ремус с видимым усилием оторвался от губ Гарри. — В таком состоянии я могу тебя изнасиловать. Лучше уходи немедленно! Слышишь?

— Зачем меня насиловать? — не понял Гарри. По его представлениям насилие должно было сопровождаться сопротивлением со стороны жертвы или хотя бы вербальным протестом, а никак не таким откровенным вешанием на шею. — Я хочу тебя… сам…

Ремус издал странный звук — протестующий полустон-полурык — и впился губами в шею Гарри; Гарри запрокинул голову, готовый кончить прямо сейчас — острая боль мешалась с острейшим же наслаждением, электрическим током растекалась по телу.

— Ремус… Ремус… — шептал Гарри, не в силах выдавить из себя что-нибудь ещё. Ремус выпустил его запястья и с тихим рычанием прижал к себе так, что Гарри показалось, он слышал, как хрустнули его кости.

Губы Ремуса были жёсткими, властными — никто не заподозрил бы в нём, мягком и корректном, такой ненасытности, такой повелительности. Гарри выгибался под этими губами, ловил их собственным пересохшим ртом, горел под ними мотыльком, прилетевшим на пламя — кто сказал, что мотыльки сгорают по глупости, а не потому, что им это нравится?

Гарри с трудом протолкнул правую руку между собой и Ремусом и начал расстёгивать на нём рубашку; мелкие пуговицы плохо слушались подрагивавших пальцев, но Гарри справлялся. Ремус с треском разорвал рубашку Гарри и приник губами к его левому соску. Чередование жёстких укусов и нежных поцелуев пьянило, кружило голову; Гарри сам подставлялся под прикосновения, почти в судорогах корчась на сильных руках.

Пуговицы не поддавались, и Гарри отрывал их одну за другой; пальцы сводило от кайфа. Ремус полностью завладел инициативой, но Гарри ухитрился таки лизнуть кожу на ключице — упругую, гладкую, солёную. Ремус зарычал в голос, глаза светились совершенно жёлтым — как фонари; если выключить свет, будет видно всё в десяти шагах. Он содрал с Гарри остатки одежды и уложил его на парту спиной — почти бросил.

Сладкая пытка продолжилась; Гарри стонал, извивался и теперь вполне понимал Малфоя, но не хотел поступать так же, как он… получать всё, не отдавая ничего.

— Ремус… — Гарри, тяжело дыша, привстал и дотянулся до застёжки брюк Ремуса.

Застёжка поддалась сразу, охотно, и брюки с тихим шорохом упали, обнажив мускулистые ноги — как у спортсмена. От своего белья Ремус избавился сам, и Гарри заворожённо уставился на его член. Обнажённый, возбуждённый, с жёлтыми светящимися глазами Ремус подавлял, восхищал и возбуждал, до боли, до отчаянии, до страстного желания быть для него подстилкой, шлюхой — кем угодно, лишь бы поскорее… Долго смотреть Гарри не позволили — Ремус опрокинул его обратно на спину, и сразу два пальца без всякой смазки проникли внутрь Гарри.

Это было больно — но не больнее поцелуев, разве что болело в непривычном к этому месте. Пальцы ритмично двигались, разминая, и Гарри хватал ртом воздух от безумных ощущений.

Ремус что-то прорычал — Гарри не понял ни слова, но откуда-то с полки прилетела круглая баночка. Ремус вынул пальцы — Гарри протестующе захныкал от чувства потери — окунул их в баночку и вернул, скользких, в Гарри. Уже три. Гарри насаживался на них, теряя последний разум; он ещё не кончил только чудом, но до этого было недалеко.

— Ремус… пожалуйста-а-а-а… — мольба перешла в стон, когда пальцы Ремуса коснулись какой-то точки внутри, пославшей по телу почти невыносимое, безумное наслаждение.

Лицо Ремуса утеряло все признаки человеческого разума; это был хищный зверь, похожий на человека лишь внешне, и даже если бы Гарри захотел, он не смог бы его остановить. Но Гарри не хотел.

Каждый мотылёк имеет право сгореть.

Член Ремуса мягко скользнул в него, раздвигая кольцо мышц, и Гарри задохнулся. Никакие пальцы не могли как следует подготовить к этому. Слишком много, слишком сильно. Гарри словно отрезвел от боли; он хотел продолжения, всё ещё хотел, но почему, ради Мерлина, это должно быть так больно?

Ремус вошёл целиком и остановился; прерывистое дыхание обоих разрывало тишину на осколки, и Гарри покорно опустил ресницы. Знак — о котором не уславливались, но которого Ремус ждал.

Движение было ещё хуже — разрывающим на части, проходившим насквозь; в каком-то смысле это могло сравниться с Круциатусом. Из-под опущенных век Гарри тонкими струйками текли по вискам слёзы, а по подбородку из закушенной губы — кровь. Ремус неожиданно нежно приподнял его и слизнул по очереди кровь и слёзы. Ладони Ремуса оказались под бёдрами Гарри, всё его тело — сейчас более лёгкое, чем когда-либо — приподнялось, и новый толчок Ремуса принёс Гарри искрящийся рай. Он и думать забыл о боли — это была справедливая плата за размеренные прикосновения к той самой потрясающей точке, рассылавшей по телу счастье… острое, невозможное удовольствие… в какую-то из бесконечного сверкающего веера секунд Гарри не смог вытерпеть и, выгнувшись дугой, взорвался, и в те минуты, что он был на пике, на венце, в точке схода всех возможных наслаждений, собранных, как солнечный луч в линзу — он был бессмертен.

Ремус в последний раз двинулся в нём и с негромким стоном кончил в Гарри; влажное тёплое семя растекалось внутри Гарри, и он чувствовал это так ясно, как никогда и ничего до этого.

Руки Ремуса медленно опустили Гарри на стол; с влажным сытым звуком член Ремуса выскользнул из Гарри, а сам Ремус с размаху сел на пол, на кучу порванной в клочья одежды, закрыв лицо руками. Гарри сел, чувствуя, как растекается под ним по поверхности стола сперма Ремуса, струится по бёдрам и медленно капает на пол, а его собственная — ползёт по коже, как капли кождя по стеклу. Запах стоял в классе — прочный, пряный, густой. Завтра здесь будут уроки, и кто-нибудь непременно почувствует. Но никогда не догадается, чей именно этот запах.

— Ремус? — робко позвал Гарри, соскальзывая со стола.

Ремус отнял руки от лица и поднял взгляд на Гарри: во всё ещё жёлтых глазах бесновалась, кружила, рвалась наружу звериная мука и тоска, та, которую волки выпевают луне, всегда готовой слушать.

— Ремус, ты что… — Гарри опустился рядом на колени.

Чужой стыд, чужая горечь, чужое раскаяние захлестнули Гарри волной.

Ну да. Ученик. Сын умершего друга. Просто-напросто тринадцатилетний мальчишка. Непозволительно. Невозможно. Недопустимо. Невообразимо.

Отвращение к себе, почти чистая ненависть, жгущая, колющая боль — не физическая, внутренняя.

«С ним сейчас не поговоришь…». Гарри молча поднял свою мантию, более-менее целую, накинул, натянул брюки и встал, чтобы удобнее было зашнуровывать ботинки. Ой-ё! А как теперь ходить-то???!!!

«Кажется, меня здорово растянули. Не порвали, но растянули… и лучше б порвали, честное слово».

Шагать было можно, если приноровиться к боли. Гарри взмахнул палочкой, очищая себя от спермы. «Пока дойду до подземелий, и от запаха проветрюсь».

— Ремус, — Гарри нерешительно взглянул на своего учителя, всё так же сидевшего на полу и прятавшего лицо в ладонях, — не казни себя. Ничего страшного. Мне было хорошо. Ты ни в чём не виноват.

Впечатление было такое, что слова отлетают от чувства вины Ремуса, как теннисные мячики от бетонной стены. Гарри вздохнул и двинулся к двери, стараясь делать аккуратные неторопливые шаги.

— Спокойной ночи, Ремус.

Никакого ответа, да Гарри и не рассчитывал.

Он пересекал слизеринскую гостиную, в этот час практически полную, и чувствовал испытующие взгляды. «Ой, мля… сколько из них отлично знает, что именно вызывает такую походку?». Количество жегших спину взглядов позволяло предположить, что все до одного.

В спальне никого ещё не было, и Гарри, задёрнув полог, наложил одновременно и Nolite Irreptare, и Meus Locus Arcanus — против двух заклинаний сразу, может, и не выстоят. А может, просто не полезут — раз столько времени прошло спокойно…

«Сегодня вечером я лишился девственности», — Гарри лежал на животе, натянув одеяло до ушей, и пытался осмыслить произошедшее.

«Ах-хренеть».

Говорите всё о печальном,

Что же? Разве я обижу вас?

Александр Блок, «Когда вы стоите на моём пути…».

На последней неделе семестра должен был состояться последний же перед Рождеством урок ЗОТС. На него пришёл Снейп, и Гарри был внутренне этому рад — он не знал, как смотреть Ремусу в глаза. Со Снейпом было куда как проще — Гарри вообще избегал смотреть ему в глаза, предпочитая пялиться в конспект, в котёл, на собственную палочку, только не в глаза. За это и взыскание заработать можно.

Походка выдавала Гарри с головой, как казалось ему самому, хотя он и применял к себе обезболивающие заклятия, выученные ещё на первом курсе; с растянутыми мышцами эти заклятия ничего сделать не могли, и ему оставалось только ждать, пока всё заживёт само собой. Близнецы кидали на него странные взгляды, и ему было от этого только хуже, потому что он сразу вспоминал, что это называется «измена». Его жёг стыд. «Чем я лучше Малфоя? Тот под Снейпа подкладывается, я под Ремуса. И близнецы ничем не заслужили такую дрянь, как я. Из-за меня Ремус мучается — если бы я на него не вешался, ничего бы не было». Гарри было противно смотреть на себя в зеркало, и он чистил зубы, старательно отводя глаза от отражающей поверхности.

Фред и Джордж, впрочем, что бы там ни содержалось в их взглядах, решительно этим не заморачивались, и в тот же вечер, когда Слизерин в полном составе уехал по домам на каникулы, забрали Гарри в свою спальню, не слушая вялых возражений. Как и в прошлом году, к ним присоседился Рон, и Гарри был этому рад — он не чувствовал себя готовым к чему-то, кроме как к тому, чтобы просто спать рядом с близнецами и обмениваться с ними поцелуями. Фред и Джордж действовали, как ходячие носители положительной энергии, притом, в отличие от того, как это обычно бывает с homo-sapiens-позитивом-на-ножках, совершенно не раздражающие, а напротив — притягательные, как само солнце. Гарри грелся рядом с ними во всех смыслах сразу, расслаблялся и выкидывал из головы мрачное самоедство — трудно заниматься мысленным самобичеванием, когда тебя щекочут и целуют. Однако чувство вины росло с каждым днём, мгновенно поднимая голову всякий раз, как близнецы оказывались вне поля зрения Гарри — он считал, что ничем не заслужил этого тепла, что достоин только пары-другой непечатных эпитетов и одиночества, и даже несколько раз порывался рассказать им всё, но они вовремя затыкали ему рот разговором, поцелуем или какой-нибудь конфетой — словно знали, что он хочет сказать, и были активно настроены не позволить ему вывалить на свет божий все свои комплексы, самоуничижительные речи и стыд. Это, знаете ли, такие вещи, которые на свету растут, как грибы, в два раза быстрей, чем носимые внутри себя, в темноте, тишине и покое.

В день перед Рождеством Гарри проснулся позже близнецов — такое случалось редко; а тут он, открыв глаз, обнаружил над собой два расплывчатых пятна с ярко-рыжим обрамлением.

— С добрым утром, соня, — поцелуй в нос от Фреда последовал незамедлительно.

Джордж потянулся за очками Гарри и лично нацепил их ему на нос.

— Ты такой милый, пока спишь — только нимба с крылышками не хватает.

— И хорошо, что не хватает, — фыркнул Гарри. — Летать-то я на крыльях не умею — навернулся бы с высоты… и они всюду цеплялись бы, особенно в дверях.

— Значит, по поводу нимба возражений нет? — хитро уточнил Фред.

— Есть, — быстро открестился Гарри, зная, что вполне в духе близнецов нацепить ему на голову что-нибудь круглое, светящееся и неизвестно как снимающееся, и оставить так на всё Рождество. — Он мне не пойдёт. Ангелы должны быть совсем маленькие, пухленькие, кудрявые голубоглазые блондины — ну, кроме тех бугаев с огненными мечами, что вечно кого-нибудь убивают к вящей славе Господней, — Гарри смутно вспомнились уроки Закона Божьего в начальной школе, — а я?

— А ты куда лучше любого пухлого блондина, — парировал Джордж.

— Тебя сколько ни корми конфетами, а всё равно на руках легко таскать, — добавил Фред.

— И голубые глаза — фу... хочешь сказать, все херувимы — внуки Дамблдора?!

— Нет уж, лучше твои зелёные, яркие такие…

Речь близнецов закончилась триумфальными поцелуями в щёку с двух сторон. Гарри сонно мурлыкнул.

— Знаешь, Гарри… — задумчиво начал Фред, вытягиваясь слева от Гарри и укладывая его шею на свою руку.

— …когда мы были молоды и наивны… — Джордж зеркальным отражением повторил движение брата и пристроил на сгибе своего локтя гаррин затылок.

Такая поза обычно предвещала очередную байку об их похождениях, рассказываемую по половине фразы на каждого — Гарри всегда слушал с удовольствием, но, как правило, Фред и Джордж принимались вспоминать что-нибудь перед сном, а сейчас, вроде бы, обратная ситуация.

— …по крайней мере, намного моложе и наивней, чем сейчас…

— …мы были настолько беззаботны…

— …что взорвали навозную бомбу перед кабинетом Филча…

— …и он отчего-то очень разозлился на нас…

— …хотя и бомба была ещё нами не усовершенствована…

— …затащил в свой кабинет и давай угрожать…

— …взысканием…

— …расчленением…

— …сожжением заживо…

— …втоптанием в землю…

— …и прочими ужасами…

— …а мы скучали и разглядывали всё вокруг…

— …а в шкафу у него лежал ящик…

— …а на ящике наклейка: «Конфисковано. Крайне опасно»…

— …мы же не могли допустить, чтобы опасные вещи лежали без присмотра…

— …и я кинул ещё одну навозную бомбу…

— …а я быстро выдвинул ящик и схватил то, что там лежало…

— …а лежало там вот это! — Джордж триумфально вытянул из-под подушки большой лист пергамента.

— Это что? — по всем законам жанра Гарри полагалось задать этот вопрос, и ради близнецов Гарри готов был следовать любым, даже самым дурацким законам.

— Это, Гарри — секрет нашего успеха, — с нежностью сказал Джордж.

— Вот эта штучка научила нас большему, чем все учителя, вместе взятые.

— Да-а? — Гарри скептически скосился на пустой потрёпанный пергамент, всем своим видом отрицавший всякую возможную принадлежность к чудесам.

— Да, — ухмыльнулся Джордж и стукнул палочкой по пергаменту со словами:

— Клянусь, что замышляю шалость, и только шалость!

Тонкие чернильные линии побежали во все стороны от того места, где пергамента касалась палочка. Они переплетались, образуя какой-то замысловатый, но явно имеющий смысл узор, а вверху проступили зелёные крупные буквы:

«Господа Луни, Хвост, Бродяга и Сохатый, организаторы общества вспомоществования юным магам-пакостникам, с гордостью представляют Карту Мародёров».

Карта Мародёров оказалась подробной картой Хогвартса — со всеми переходами, лестницами, комнатами… и там были даже проходы, о которых Гарри не имел до сих пор ни малейшего понятия. Но самым лучшим были крохотные чернильные же точечки, передвигавшиеся по Карте — все они были микроскопически подписаны именами. Миссис Норрис дрыхнет в Филчевой каморке, директор в своём кабинете, МакГонагалл вышагивает куда-то по коридору, Снейп снуёт из кабинета в хранилище ингредиентов и обратно — варит что-то.

— Вау… — выдохнул Гарри.

Близнецы остались довольны его реакцией.

— Вот так-то, — заключил Фред. — И теперь мы с Джорджи поразмыслили…

— …и решили, что эта вещь тебе нужней.

— Вот, видишь эти тайные ходы? — Фред перевернулся на живот, расстелил карту перед собой и повёл указательным пальцем по ходам. — Вот эти четыре Филчу известны, но только мы знаем про вот эти. Сюда, за зеркало на четвёртом этаже, не ходи. До прошлой зимы проход действовал, но теперь обвалился. Полностью блокирован. Кроме того, нам кажется, никто никогда не пользовался вот этим, потому что у входа растёт Дракучая ива. А этот, вот здесь, ведёт прямо в погреб «Сладкого королевства». Здесь-то мы сто раз шлялись.

— И, Гарри, — Джордж был серьёзен, как, пожалуй, мог бы быть на собственных похоронах, — мы ещё с Хэллоуина думаем, что Сириус Блэк мог пробраться в школу по этому ходу. Одному Мерлину известно, знает ли он об этом всём, но в любом случае, всегда надевай мантию-невидимку, когда гуляешь по тайным ходам, и портключ свой далеко не засовывай. И поглядывай на карту, чтобы знать, кто рядом. Мы по Карте тебя и нашли в прошлом году — помнишь, когда мы явились с навозными бомбами?

Гарри помнил.

— Так что это будет наш с Джорджи тебе рождественский подарок, — подмигнул Фред. — Немного преждевременный, правда, но сегодня мы хотели смотаться в Хогсмид…

— И?

— И мы хотели тебя туда пригласить, — закончил Джордж, улыбаясь до ушей. — Немного нашего подарка на твой день рождения, немного помощи от Карты — и никакая зараза не помешает.

Гарри сощурился и скорчил заинтересованную гримаску.

— Это свидание?

— Это похищение! — Фред сделал страшные глаза и, совершив неожиданный бросок вперёд, рывком задрал пижамную куртку Гарри, чтобы защекотать его без помех. Джордж, сунув Карту для сохранности обратно под подушку, присоединился к брату. Гарри заливисто расхохотался, без особого успеха барахтаясь среди подушек.

— Гарри, Фред, Джордж… — невнятно промычал Рон со своей кровати. — З’чем вы шумите в такую рань, мм?

Близнецы прекратили щекотать Гарри, обняли его, и все трое жизнерадостно расхихикались, вызвав у заспанного Рона целый взрыв возмущения.

* * *

В Хогсмид они собрались только вечером — время в компании близнецов летело, как будто ему прибавили скорости пинком; уже почти стемнело, когда Гарри, весь в пыли и с непривычным ощущением отсутствия очков перед глазами — близнецы помогли сделать линзы и оправу невидимыми, слишком уж узнаваемой была эта деталь — выскользнул следом за близнецами из подвала «Сладкого королевства».

Это был кондитерский магазин его мечты; стены были увешаны полками, почти прогибавшимися под тяжестью безумного количества волшебных сладостей. Нуга, ириски, мороженое, орехи, шоколад, фруктовый лёд… и сладости с дополнительными эффектами — заставляющие летать, дышать огнём, беспричинно смеяться, менять голос, скрипеть зубами, пускать дым из ноздрей… Близнецы с поистине отеческими улыбками наблюдали за обалдевшим Гарри.

— Это ты увидел только крохотную часть Хогсмида, — Фред и Джордж терпеливо дали ему двадцать минут на то, чтобы налюбоваться «Сладким королевством» — дольше было бы попросту рискованно, ведь лосьон, меняющий внешность, действовал только полчаса. — Пойдём, мы отведём тебя в «Три метлы» — держу пари, ты ещё не пробовал сливочного пива.

Гарри почти благоговейно уцепился за руки близнецов, позволяя вывести себя из шумного магазина на оживлённую улицу под тёмным серо-синим прозрачным небом.

Гарри даже пришло в голову, что, возможно, в магическом мире есть и хорошие стороны (кто бы мог подумать?), а не только задница, которой оный мир до сих пор к нему поворачивался.

Ему не испортило настроения даже объявление, криво пришлёпнутое к двери кондитерской с внутренней стороны:

«ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ МИНИСТЕРСТВА МАГИИ. Уважаемые посетители! Напоминаем вам, что, вплоть до дальнейшего распоряжения, улицы Хогсмида после заката ежедневно будут патрулироваться дементорами. Подобная мера предосторожности принята с целью усиления безопасности жителей деревни и будет немедленно отменена после поимки Сириуса Блэка. Рекомендуем вам завершать походы по магазинам задолго до полуночи!

Счастливого Рождества!»

«Три метлы» были забиты народом до отказа, причём в основном школьниками, но попадались и всякие в высшей степени странные личности, чью профессиональную, возрастную, социальную и прочие принадлежности Гарри вычислить не мог. Впрочем, у него не было времени оглядывать трактир — близнецы отправили его в туалет «попудрить носик», как они выразились. Гарри только фыркнул, прежде чем удалиться.

Вернулся он через семь минут — таким же, как и уходил, то есть без шрама, неопределённым каштаново-блондинистым, с носом с горбинкой и бледными губами (честно сказать, физиономия вышла ещё та, но всё, что осталось в этом заурядном немиловидном типчике от Гарри Поттера, Мальчика-Которого-Все-Знают-Так-Что-И-Шагу-Не-Ступишь-Свободно, так это общая худосочность и зелёные глаза). Втирать лосьон в глаза Гарри не решился — кто его знает, как он подействует на зрение, которое и без того не ахти, а на тело ушёл бы весь флакон, да и не было всё это такой уж особой приметой. Зеленоглазых много, много и тощих. А тех и других в одном флаконе — вагон.

Фред и Джордж уже заняли отдельный столик в углу, скрытый от любопытных взглядов симпатичной пушистой ёлочкой. На столике красовались три дымящиеся кружки; Гарри с размаху плюхнулся на стул и сжал озябшие ладони вокруг кружки, едва не вскрикнув — так было горячо.

Закончились уже две кружки сливочного пива, и по расширившимся глазам близнецов Гарри понял, что они напрочь забыли за болтовнёй о времени. Он попытался встать, чтобы по стеночке свалить в туалет и там воспользоваться лосьоном, но Джордж удержал его за рукав.

— Чёрт… — одними губами сказал Фред и показал глазами куда-то за спину Гарри.

Гарри осторожно обернулся: в просветах между разлапистыми ветками ёлочки отчётливо виднелись профессора МакГонагалл с Флитвиком и Хагрид. И, как будто тут и без него не было весело, Корнелиус Фадж, министр магии.

Какого Вольдеморта они здесь забыли?!

Гарри юркнул под стол, в последний момент утянув за собой свою пустую кружку — странно было бы, сиди близнецы вдвоём и с тремя кружками. Как назло, учителя с министром, а с ними и трактирщица, мадам Розмерта, расселись буквально в двух шагах, и Гарри клял себя последними словами за то, что оставил в замке мантию-невидимку — сейчас бы натянуть и уползти потихоньку в туалет, Дамблдора здесь нет, а больше никто не сечёт через эту мантию… но мечтать о том, что «если бы да кабы», было бесполезно, и Гарри вслушался в их разговор, чтобы понять, когда они соберутся уходить.

— Ты говоришь, что помнишь его школьником, Росмерта. А ты помнишь, кто был его лучшим другом?

— Конечно, помню. Просто не разлей вода! Я их столько раз видела здесь вместе — ох, как же они меня смешили! Вот была парочка клоунов, Сириус Блэк и Джеймс Поттер!

«О нет».

Вынужденный сидеть под столом, Гарри сжался в комок и зажал уши, но голоса всё равно доносились до него — через раз, глухо, нераборчиво, но доносились. Частично он уже знал всё это, но кое-какие подробности были для него новы. Собственно, он не так уж жаждал их знать, и вовсе ими не впечатлился. Худшим во всей этой ситуации было то, что близнецы узнают всё это. Это было его с Блэком личное дело, и он отомстит паршивому предателю… но близнецы, знающие Гарри как облупленного, не потратят больше пятнадцати секунд, чтобы угадать ход его мыслей. И отговорят мстить. По крайней мере, попробуют. Гарри ненавидел заставлять их волноваться за себя. Он этого не стоил.

— Можно было подумать, что они братья! Неразлучники!

— …Блэк был шафером на свадьбе Лили и Джеймса. Потом стал крёстным отцом Гарри. Кстати, Гарри понятия об этом не имеет…

— …Немногие знают, но Поттерам было известно, что Сами-Знаете-Кто охотится за ними… Дамблдор посоветовал им спрятаться. Конечно, спрятаться от Сами-Знаете-Кого было не так-то легко. Он посоветовал Поттерам воспользоваться Заклятием Верности…

— …Информация хранится в избранном человеке — его называют Хранителем Секрета — и поэтому её невозможно раскрыть. Разумеется, если этот человек сам не выдаст её. Если бы Хранитель Секрета молчал, Сами-Знаете-Кто мог бы годами искать Лили и Джеймса в их деревне и не нашёл бы, даже уткнувшись носом в окно их гостиной!..

— …Да, предал. Блэк устал от роли двойного агента, он уже был готов открыто заявить о переходе на сторону Сами-Знаете-Кого и, видимо, решил приурочить это событие к моменту гибели Поттеров…

Голос Хагрида загремел на весь трактир, без труда проникая за отчаянно прижатые к ушам ладони Гарри:

— Грязный, вонючий предатель! — «ну да, ну да, а орать-то так зачем?». — Да я ж его там повстречал! Я ж ведь последний, кто его видал перед убивством всех тех людей! Это ж я забрал Гарри из дома, когда Лили с Джеймсом убили! Вытащил бедняжку с-под развалин, на лбешничке вот этакий шрамина... а тут является эта гадина, Сириус Блэк, на своём летающем мотоцикле. А мне-то тогда и в лоб не стукнуло, чего он там делает. Я ж не в курсе был, что Лили с Джеймсом его Хранителем Секрета назначили. Думал, он просто прослышал про нападение Сами-Знаете-Кого и примчался на помощь. Белый весь был, трясся. А я-то, дубина! Знаете, чего я делал? УТЕШАЛ УБИВЦА И ПРЕДАТЕЛЯ!! Откуда ж мне было знать, что горюет он вовсе не об Лили с Джеймсом?! Он об Сами-Знаете-Ком горевал! А потом мне и говорит: «Отдай Гарри мне, Хагрид, я его крёстный, я о нём позабочусь...» Ха! Ну, да у меня приказ был от Дамблдора, я так и ответил, нет, мол, Дамблдор сказал, что Гарри будет жить у дядьки с тёткой. Блэк поспорил-поспорил и рукой махнул. Бери, грит, мой мотоцикл, отвезёшь Гарри. Мне, говорит, он больше не нужен. Ну как я не допёр, что он чего-то затевает? Он же колымагу свою обожал, так с чего ж ему её мне-то отдавать? С какой стати она ему не нужна сделалась? А дело-то было в том, что мотоцикл легко выследить. Дамблдор ведь знал, что Блэк Хранитель Секрета. Блэк уж понял, надо бежать, у него, может, пара часов оставалась до того, как министерство снарядит погоню. А чего б было, если б я ему отдал Гарри, а?! Сбросил бы, небось, сиротинушку с мотоцикла где-нибудь над морем, и все дела! А это ведь сын лучшего друга! Только, я так скажу, когда маг переходит к силам зла, так ему тогда никого и ничего больше не жалко...

— …Петтигрю умер смертью героя... Свидетели-магглы — конечно, потом пришлось стирать им память — рассказали, как он загнал Блэка в угол. Говорят, он рыдал: «Лили с Джеймсом, Сириус! Как ты мог?» А потом полез за палочкой. Разумеется, Блэк его опередил. Петтигрю разнесло на кусочки…

— …Мне до сих пор это снится. Посреди улицы воронка, такой глубины, что прорвало подземные трубы. Кругом куски тел. Магглы кричат. А Блэк стоит посреди всего этого и хохочет, а перед ним лежит то, что осталось от Петтигрю... окровавленная роба и несколько... несколько фрагментов...

Гарри сообразил подобрать полы школьной мантии и заткнуть уши ими, скомканными; стало куда как тише, но пламенная речь Хагрида, завершённая таким глубокомысленным логическим выводом, намертво отпечаталась в памяти, так же, как и жалостливые речи Фаджа по поводу какого-то Петтигрю. Ему стало совсем хреново.

Почти стало больно от того, как отчаянно он прижимал мантию к голове, и он отпустил её, разжав пальцы. Хоть бы вовсе не ходить сегодня в Хогсмид.

— …Можно было подумать, что ему просто скучно — он даже спросил, прочитал ли я уже свою газету, спокойно так, как я не знаю, кто... сказал, что соскучился по кроссвордам. Признаюсь, меня совершенно потрясло, насколько мало влияния оказали азкабанские стражники на Блэка — и это при том, что его охраняют значительно больше других…

Наступила тишина. Гарри пригнулся и увидел, как пять пар ног за соседним столиком неспешно принимают вес своих хозяев.

«Боже, что я за тупица!». Гарри вытянул бутылку с лосьоном из кармана, торопливо размазал по лицу немного и снова стал горбоносым неприметным незнакомцем.

Близнецы заглянули под стол спустя несколько секунд, но Гарри как раз в этот момент вынырнул оттуда и с ногами уселся на стул, обхватив колени руками — он был достаточно невелик размерами, чтобы в такой позе на небольшом стуле ему было удобно. Фред и Джордж высунулись обратно из-под стола с совершенно озадаченными лицами — озадаченность сменилась облегчением, когда они увидели, что Гарри никуда не делся.

— Гарри? — осторожно позвал Фред.

Гарри спрятал лицо в ладонях. Он их не заслужил — таких любящих, добрых, понимающих… ему вообще стоило сразу после того злосчастного занятия Патронусом всё им рассказать, чтобы они не думали о нём хорошо. Чтобы не тратили на него силы и нервы… не дарили ему нежные поцелуи, дивные посиделки со сливочным пивом и старые волшебные карты. Не смотрели на него так, как будто он достоин хоть какого-то сочувствия. Даже если опустить тот пикантный факт, что он шлюха и кретин, каких мало, достаточно вспомнить, что на ещё первом курсе он убил двоих человек. А Том Риддл-воспоминание считается? Если да, то уже троих. Хотя число особого значения не имеет… смерть едина.

Даже вся его хвалёная знаменитость, висящая над ним, как люстра на потолке, порождена предательством. Его крёстный отец предал его родного отца — и на лбу появился шрам. Клеймо.

Гарри до судорог хотелось рассыпаться пеплом прямо на стуле. Исчезнуть, как Вольдеморт двенадцать лет назад.

Останавливало его только то, что при виде такого близнецам может попросту стать плохо.

— Гарри? — повторил Джордж.

— Всё в порядке, — Гарри растянул губы в улыбке, но был уверен, что даже с чужим лицом это вышло крайне неправдоподобно. — Я… я почти всё это знал и раньше.

Такой номер мог бы пройти с Роном и Гермионой — хотя Гарри не мог бы поручиться, что Гермиона не заметила бы фальши — но с близнецами не стоило даже и пытаться.

Фред и Джордж переглянулись и потянули его прочь из трактира. Гарри не сопротивлялся.

Пятнадцать минут они молча брели по заснеженной улице; Гарри мёрз и находил холод вполне заслуженным наказанием за всё — пожалуй, даже излишне мягким. Близнецы молчали и тревожно косились на него. В таком настроении, больше подходившем для поминок по безвозвратно ушедшим молодости и беспечности, они добрели до края деревни. На её отшибе стояло двухэтажное деревянное строение, покосившееся, угрюмое и облезлое.

— Это Визжащая Хижина, — голос Фреда прозвучал совершенно неожиданно, но Гарри не вздрогнул. С каждой минутой он интересовался окружающим миром всё меньше, всё больше замерзал до полной потери чувствительности и всё сильнее презирал сам себя.

— Сейчас тут никого нет, — Джордж толкнул скрипучую дверь. — Все возвращаются в Хогвартс.

Гарри безо всякого интереса зашёл в Хижину, где было ненамного теплее, чем снаружи, поднялся вслед за Фредом и Джорджем на второй этаж и сел там на древнюю продавленную кровать. Кто на ней когда-то спал?

— А теперь расскажи нам всё, — мягко попросил Фред, опускаясь рядом с ним на кровать и кладя руку ему на плечи. С другой стороны Джордж синхронно проделал то же самое.

Странное дело — несколько раз Гарри сам порывался рассказать им всё, но сейчас, когда у него были все возможности для этого, он испугался. Самый настоящий страх запечатал ему рот накрепко. Гарри уставился в пол — поцарапанный, пыльный — чувствуя, как пересохшие губы слиплись, сцепились трещинками накрепко.

— Расскажи, не держи в себе, — Джордж осторожно коснулся губами виска Гарри. Фред погладил тыльную сторону ладони Гарри кончиками пальцев.

Эти невинные касания стали отчего-то отмычкой для откровений Гарри. Он вздрогнул, распахнул глаза, от резкого движения задев ресницами кожу под самыми бровями, и начал говорить. Судорожно захлёбывался словами, глотал слоги, сбивался, начинал снова. И плакал. Он понял это только тогда, когда растрескавшуюся губу обожгло, и противная тёплая солёность просочилась на язык — раз, другой. Он не двигался с места, только говорил и говорил, а Фред и Джордж молча сжимали его ладони — их руки были тёплыми, и это тепло в пронизывающем холоде Визжащей Хижине было острее любой боли и любого удовольствия.

Замолчав, Гарри понял, что выдохся. И с места не двинется, даже если Дамблдор лично явится искать его. Или Снейп — чтобы исключить за несанкционированное шатание по Хогсмиду.

Сейчас близнецы уйдут — вот только осмыслят всё, что он сказал про Ремуса, убийства и прочее — и он останется тут до утра, потому что двигаться, в сущности, некуда. В гриффиндорскую башню путь теперь заказан, в слизеринских подземельях самому повеситься хочется. Пока другие желающие не прикончили.

Между прочим, каким надо быть идиотом, чтобы сначала всё растрепать, а потом сообразить, что этот рассказ может здорово повредить Ремусу? Вряд ли настолько неформальные отношения ученика и учителя приветствуются в Хогвартсе… «

* * *

**. Я когда-нибудь научусь думать той головой, что на шее?».

Близнецы аккуратно уложили его на кровать и легли рядом, опираясь на локти.

— Поспи, — прошептал Фред, почти касаясь губами уха Гарри. — Ты вымотался, перенервничал. Поспи несколько часов, а потом вернёмся в башню.

Джордж снял мантию и накинул её на Гарри, как одеяло.

— Ты же сам замёрзнешь, — автоматически воспротивился Гарри, до которого ещё не дошло как следует, что это было такое и до сих пор есть.

— Я закалённый, — ухмыльнулся Джордж. — А ты маленький и хрупкий, тебя надо беречь.

— Не надо меня беречь, — пробормотал Гарри, у которого и вправду отчаянно опускались веки. — Я не заслуживаю…

— Чушь какая, — перебил его Фред. — Ты заслуживаешь и бережного отношения, счастья, и покоя, и тем более любящих тебя людей. А мы тебя любим, зеленоглазое ты несчастье.

— Я — подстилка… — уже в полусне Гарри зачем-то всё ещё озвучивал претензии к себе. — Ремус не хотел, а я…

— Ну, во-первых, если бы он в самом деле не хотел, то ничего и не было бы, — возразил Джордж. — Во-вторых, ты думаешь, что это имеет для нас какое-то значение?

— Дурачок, — шепнул Фред — нежно-нежно.

— Если что-то делает тебя счастливым — значит, это правильно.

— И неважно, с кем ты при этом.

— Ты же не наша вещь, в конце концов.

— Ты — живой человек, которого мы любим.

Гарри хотел было продолжать с ним спорить, но он не был уже уверен, что эти слова ему не снятся — в конце концов, именно их он отчаянно хотел услышать. Поэтому он молча провалился в сон.

Он проснулся от чувства слежки. Резко открыл глаза и увидел только потолок Визжащей Хижины, обшарпанный и покрытый паутиной. Фред и Джордж крепко спали, обнимая его во сне. Гарри осторожно частично выпутался из переплетённых на нём рук и приподнялся на локте, почти слепо — очков на нём не было — вглядываясь в полумрак у дверей.

На миг ему показалось, что он различает тёмные очертания какого-то большого зверя и жёлтый свет глаз, но тут же видение пропало. «Должно быть, я ещё полусплю. И мне, стало быть, полуснится, что за мной наблюдают из темноты звери с жёлтыми глазами. Бред».

Полная луна серебристым шаром с тёмными выщербинками морей висела в небе, занимая собой пол-окна и отбрасывая широкие дорожки света на неровные грубые доски пола.

С тобою древле, о всесильный,

Безумной гордостью обильный…

А. С. Пушкин, «Подражания Корану IV».

Утро Рождества Гарри встретил снова в Гриффиндорской башне. Они с Фредом и Джорджем упали в постель заполночь, изрядно задержавшись в Визжащей Хижине — даже странно, что они умудрились так крепко и долго спать на продавленной скрипучей узкой кровати. К счастью, их никто не хватился, кроме Рона, который к моменту их возвращения сладко сопел в подушку одетым — явно собирался ждать блудных братьев и друга до победного, но его сморило.

Рон всё ещё спал, когда Гарри и близнецы открыли глаза — почти одновременно.

— Доброе утро, глупыш, — Фред дунул Гарри на макушку, взъерошивая тому волосы.

— Как ты сегодня? — Джордж рассеянно водил пальцем по шраму на лбу Гарри, повторяя движением очертания молнии. Это было странное чувство, но достаточно приятное, чтобы Гарри совсем не возражал против дальнейших действий близнеца.

— Хорошо… — с некоторым удивлением признал Гарри, прислушавшись к себе. — Легко так… А…

— Что «а»?

— А мне… не приснилось?

— Наша реакция на твои откровения? — уточнил Фред. Гарри кивнул и покраснел до ушей. — Не приснилась, и не думай.

— В смысле, даже не думай, что сумеешь так просто от нас избавиться, — с ухмылкой пояснил Джордж. — Ничего постыдного и нелицеприятного ты вчера не рассказал. Всего лишь немного грустного и немного приятного, насчёт которого у тебя отчего-то дикое чувство вины.

— С тобой случилась одна из лучших вещей, которая вообще может случиться с человеком, — добавил Фред, — и если ты только посмеешь об этом сожалеть, мы лично дадим тебе столько пинков, сколько понадобится, чтобы все сожаления из тебя вылетели.

Гарри захихикал — воображение услужливо предоставило ему картинку того, как он стоит, опустив голову, и бубнит: «Я так сожалею…», а близнецы примериваются отвесить ему пинка, но всё никак не решаются.

— Ого, с каким энтузиазмом ты относишься к идее пинков, — беззлобно съязвил Джордж. — Нам стоит подумать об этом, Фредди.

— Обязательно, — Фред сладко зевнул. — Но только после завтрака, а то я что-то не настроен сейчас на активные действия типа пинков…

Он попытался откинуть одеяло, противореча сам себе по поводу несклонности к действиям, но что-то ему помешало.

— Что за…? — Фред сел и не закончил предложения.

— Что там? — движимые любопытством Гарри и Джордж тоже сели.

Поперёк кровати лежала длинная изящная коробка, обвитая приклеенной бумажной лентой с надписью: «Мистеру Гарри Поттеру». Такие коробки были Гарри знакомы… но…

— Это что, подарок мне к Рождеству? — недоверчиво протянул Гарри после паузы. — От кого?

— Попробуй открыть, — предложил Фред.

Гарри послушно вскрыл картон, и на кровать выкатилась метла. «Молния». Новейшая модель метлы из всех… ровное, неярко сияющее древко тёплого медного оттенка, идеально ровный хвост — хворостина к хворостине. Золотые цифры регистрационного номера на кончике древка ощущались под пальцами лёгкой шероховатостью. Зачарованный Гарри разжал ладонь, и метла повисла в воздухе на идеальной для того, чтобы сесть, высоте.

— Кто бы мог тебе это подарить? — Фред глядел на метлу не с восхищением, а с удивлением и подозрением. — Она стоит чёртову тучу денег.

— Не знаю…

Джордж молча дотянулся до палочки и направил её на метлу.

— Perspicio hostilitas!

Метла не отреагировала.

— Reperio magiam! — внёс свою лепту Фред. — Обычная метла… только очень хорошая.

— Если, конечно, кто-нибудь не встроил туда проклятий на стадии изготовления.

— Но это слишком трудоёмко и дорого, так что…

— …так что ни один желающий от тебя избавиться не стал бы тратиться на настоящую Молнию. Можно было бы прислать что-нибудь подешевле и не такое… странное.

Гарри решил, что метла ему очень кстати: Флинт доставал его на каждой тренировке, интересуясь, когда же он купит себе новую метлу. Летать на школьной было положительно невозможно — они шатались из стороны в сторону, как пьяные, дрожали, если набрать скорость, да и сама скорость у них была так себе. Гарри кивал в ответ на речи Флинта, но ничего не делал — ему не хотелось ничем заменять Нимбус, по которому он всё ещё скучал, и к тому же он питал тайную надежду, что на школьной метле проиграет, и придраться к нему не смогут. Конечно, разъярённые гарантированной потерей кубка слизеринцы сотворят с ним что-нибудь нехорошее, но привыкать, что ли? А кубка им тогда так и так не видать, словно своих ушей…

Но не летать на Молнии было выше сил Гарри. Метла была искушением почище любого видения в зеркале Еиналеж.

— Кто-то тебя очень любит, — высказался Фред.

— Или хочет, чтобы ты его любил, — добавил Джордж.

Гарри зачарованно провёл рукой по метле, упиваясь гладкостью дерева под кожей.

— Пусть сначала представится, и я подумаю…

Дружное ржание близнецов окончательно разбудило Рона. Он сел, растерянно моргая, и возмущённо уставился на смеющихся Гарри и близнецов.

— Эй, вы где вчера были? Я беспокоился!

— Так беспокоился, что дырку в подушке прохрапел, — фыркнул Джордж, и близнецы залились смехом снова.

— Нет, правда, где вы были? — настаивал Рон.

— Расскажите ему… что посчитаете нужным, — Гарри свалил всю проблему на лояльность и совесть близнецов и отправился умываться.

* * *

На праздничный завтрак в Большом Зале Гарри пришёл в новом свитере от миссис Уизли — снова зелёном, с большой серебристо-серой змеёй на груди, поднимавшейся из пирамидки колец собственного тела, высовывая раздвоенный тонкий язычок. Фред и Джордж шли по обе стороны от него, как почётный караул, готовые, казалось, напасть на любого, кто посмеет хотя бы косо взглянуть на Гарри.

За столом в это утро сидело совсем немного народу — почти вся школы поразъехалась на каникулы. Директор, деканы факультетов, Филч, Рон, Фред, Джордж, сам Гарри и двое испуганных первокурсников то ли с Хаффлпаффа, то ли с Рэйвенкло. Гермиона вначале хотела остаться, но разругалась с Роном в пух и прах, когда её кот в очередной раз попытался пообедать Струпиком. Стол был один, общий — какой был смысл ставить четыре стола? Слизеринский так вообще достался бы в полное распоряжение одному Гарри.

— С Рождеством! — поприветствовал их Дамблдор, лучезарно улыбаясь. Гарри при виде директора в который уже раз задался вопросом, отчего Малфою в начале года сошло с рук применение Непростительных (в конце концов, старшего Малфоя больше не было в Совете Попечителей Хогвартса). Чего Дамблдор хотел этим добиться? Потерять остатки доверия, которое Гарри к нему испытывал? Этого он, положим, добился, а дальше что?

Гарри как раз нацелился уничтожить солидную порцию жареной картошки, когда в дверях Большого Зала показалась профессор Трелони. Это было по меньшей мере странно: обычно она ела у себя в башне. Её зелёное платье с блёстками делало её похожей не просто на стрекозу — на помесь стрекозы с богомолом.

— Сибилла, какой приятный сюрприз! — Дамблдор встал, приветствуя Трелони; больше никто не последовал его примеру.

— Мне, к моему величайшему удивлению, директор, довелось узреть в хрустальном шаре, — поведала профессор Трелони самым загадочным и загробным голосом, на какой была способна, — что я оставила свою одинокую трапезу и присоединилась к вам. Кто я такая, чтобы сопротивляться велению судьбы? Я немедленно покинула свою обитель и покорнейше прошу простить меня за опоздание...

Дамблдор понимающе мигнул.

— Конечно, конечно. Позвольте предложить вам стул...

И он «предложил» стул, нарисовав его в воздухе волшебной палочкой. Стул несколько секунд качался над полом, а потом с грохотом приземлился между Снейпом и МакГонагалл. Профессор Трелони, однако, не спешила сесть; огромные глаза пробежали по всем собравшимся — и вдруг прорицательница издала тихий вопль.

— Я не смею, директор! Если я присоединюсь к вам, за столом окажется тринадцать человек! Какое несчастливое знамение! Не забывайте: когда тринадцать человек едят за одним столом, то первый, кто встанет с места, первым и умрёт!

— Ничего, мы рискнём, Сибилла, — нетерпеливо оборвала её профессор МакГонагалл. — Садитесь, индейка стынет!

Со скептическим выражением лица — этаким характерным «ну-смотрите-сами-я-вас-предупредила» — Трелони опустилась на стул.

— А где же наш дорогой профессор Люпин?

— Боюсь, бедняга снова заболел, — ответил Дамблдор, разрезая индейку. — Так неудачно, в самое Рождество.

— Я уверена, вы уже знали об этом, Сибилла? — подняла брови профессор Макгонаголл.

Профессор Трелони ответила очень холодным взором. Хотя до Снейповского, например, ей было далеко — миль пятьсот, и все Запретным лесом.

— Разумеется, знала. Однако не следует афишировать тот факт, что тебе известно всё обо всём. Я часто веду себя так, словно у меня нет Внутреннего Глаза, чтобы не нервировать окружающих

— Это многое объясняет, — ядовито процедила профессор МакГонагалл.

Фред и Джордж захихикали.

Голос профессора Трелони внезапно потерял почти всю свою загробность.

— Если хотите знать, Минерва, мне открылось, что бедный профессор Люпин не пробудет с нами долго. Он, скорее всего, и сам знает, что его дни сочтены. Он буквально отшатнулся, когда я предложила погадать ему на хрустальном шаре...

— Я его понимаю, — очень сухим тоном подколола её МакГонагалл.

Гарри согнулся пополам, почти касаясь носом картошки в своей тарелке, чтобы скрыть душивший его смех.

Обед длился почти два часа, перемежаемый взрывами волшебных хлопушек, из которых каждый раз выпадала какая-нибудь сувенирная ерунда, разговорами — за большинство сидящих болтал директор — и взрывами специальных крекеров, наполнявших комнату клубами белого дыма с запахом озона. Фред и Джордж усиленно пытались растормошить невесёлого Гарри, и им это удавалось успешно до того самого момента, пока они не встали из-за стола, и Трелони не возопила на весь Зал:

— Мои дорогие! Кто из вас встал первым? Кто?!

Близнецы впервые в жизни не нашли, что сказать — с такой упёртостью при полном отсутствии каких-либо поползновений к пониманию собственной неадекватности в глазах окружающих они сталкивались очень редко.

— Вряд ли это имеет хоть какое-то значение, — ледяным тоном произнесла профессор МакГонагалл, — если, конечно, за дверью не притаился сумасшедший дровосек, одержимый идеей зарубить первого, кто выйдет в коридор.

Засмеялись все, даже Снейп. Профессор Трелони молча оскорбилась.

Было, конечно, смешно, но, выйдя из Зала, Гарри всерьёз задумался о судьбе и будущем. Трелони несёт чушь, но в любой чуши есть рациональное зерно. Не лучше ли обзавестись чем-нибудь, что поможет узнать будущее, хотя бы приблизительно? Вон и Дамблдор дёргался на первом году, когда Гарри предположил, что Вольдеморт — его судьба… тьфу, даже думать не хочется о том, как можно это толковать. «Выходит по всему, что моя судьба — крайне стервозная и злобная особа… надо почаще спрашивать её, о чём она думает. Глядишь, узнаю что-нибудь конструктивное».

— Фредди, Джорджи, у вас есть абрикосовые косточки?

— Что? — хором сказали близнецы.

— Понятно, значит, нету…

— Зачем тебе абрикосовые косточки? — заинтересовался Джордж.

— Понадобились, — Гарри показал язык и вынул из кармана мантию-невидимку.

— Эй! Ты куда это в мантии? — глаза у близнецов загорелись любопытством.

— В библиотеку, — Гарри, уже невидимый, открыл дверь спальни.

— А зачем тебе в библиотеку? — по-прежнему не понимал Джордж.

— Так она же закрыта! — вспомнил Фред. — Каникулы!

Гарри только молча усмехнулся под мантией и выскользнул в гостиную. Он предпочитал не распространяться о том, что нет в Хогвартсе таких дверей, что не открылись бы ему. Должен же у него быть какой-то секрет…

И да, увлечённость древними рунами и в самом деле не прошла для Гарри даром.

Абрикосовых косточек он так и не нашёл, зато подумал о том, чем можно было бы их заменить. В принципе, единственное, что требуется от этой вещи — быть когда-то частью живого… За обедом Гарри старательно собирал в пакетик косточки очередной индейки — ему нужны были примерно одинакового размера (можно, конечно, обточить большие, но сколько на это сил уйдёт!), всего двадцать пять штук.

Весь обед близнецы наблюдали за ним, распираемые любопытством изнутри; стоило им вернуться в гриффиндорскую башню, снова встав из-за стола первыми, как Гарри был незамедлительно схвачен и уронен на кровать.

— Ну-ка, признавайся, зачем тебе индюшачьи кости! — Фред нежно поцеловал его в скулу.

— Да-да! — поддержал его Джордж. — Ты будешь их грызть по вечерам? Ты превращаешься в фетишиста-извращенца?

Гарри захохотал. Вот уж грызть он их точно не собирался.

— Пытать будете, да? — весело спросил он.

— Непременно! — Фред сделал страшные глаза. — Как же это, у нас тут целый Мальчик-Который-Выжил, и уже сколько дней не пытан… непорядок!

— А ещё как раз и повод есть! — Джордж пробежался губами по линии подбородка Гарри. — Надо выпытать информацию…

Гарри улыбнулся, подставляя лицо поцелуям, но две минуты спустя близнецы с видимым сожалением оторвались от этого занятия.

— Выкладывай, — мягко попросил Фред.

Гарри не мог всерьёз противостоять близнецам — главным образом потому, что твёрдо знал: они никогда и ничего не сделают ему во вред и не используют против кого-либо полученную от него информацию. Это было, пожалуй, единственным, в чём он был уверен вообще. Фред и Джордж были для него некой константой, точкой отсчёта в хаотичном непредсказуемом мире, незыблемым оплотом любви и заботы и никогда — боли или ненависти.

— Я… хочу сделать руны. Для гадания.

— Как Один?

— Надо сказать, у тебя амбиции, Гарри… а ты уверен, что на индюшачьих костях можно?

— Уверен. Они же были частью живого существа, этого достаточно, — Гарри перевернулся на живот, вытащил из кармана крошечную книгу и заклинанием вернул ей нормальный размер. — Это из Запретной секции… тут говорится, как это делается. Вроде бы, это список с рукописи Мерлина.

— Знаешь, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь мастерил себе такие, — Фред раскрыл книгу. — Только вот Один, с абрикосовыми косточками, а после него ещё Мерлин. Не помню, с чем. Кажется, тоже абрикосы.

— Ага, тут говорится об этом, — Гарри открыл нужную страницу и с выражением зачитал, пытаясь на ходу адаптировать обороты, слова и конструкции к современному английскому. Получалось так себе.

— «Поелику сделанные верно, руны судьбы силу великую приобретают, одни только с судьбой имеющие разговор накоротке могут вопрошать и ответ получать, прочих же тьма ждёт и бессилье. Особливо избранные пророком и отмеченные силой право имеют требовать знания, ибо темно будущее, и лишь ясность свет может встретить на этом пути, и знаки на челе ли, на других ли частях предвещают ясность, право и силу». Вот, это вступление, оно всё в таком духе. В нём я через пень-колоду понимаю. А там, где конкретно написано, что делать, так там вообще коротко, ясно и прозрачно. Так что я их сделаю.

— Гарри, ты точно — «избранный пророком» и «отмеченный силой»? «Знак на челе», конечно, присутствует… а если с тобой случится «тьма и бессилье»?

Гарри фыркнул. Объяснить толком он не мог, но был уверен, что «тьма» его не ждёт.

— Знак есть — всё пучком, — оптимистично заявил он. — Вы мне поможете? Надо обточить эти кости так, чтобы они были одной формы и размера — по крайней мере, чтобы нельзя было их на глаз различить. И только руками, магии никакой нельзя применять.

Фред присвистнул.

— Это же упариться…

— Ты из нас верёвки вьёшь, — вздохнул Джордж, беря в руки одну косточку. — Надеюсь, их зубами обгрызать не надо?

— Ну можно… хотя лучше всё-таки не надо. Проще взять напильник — я их у Хагрида одолжил, уж не знаю, зачем они ему…

— И ты заметь, — почти возмущённо заявил Фред, принимая напильник из рук Гарри, — он сразу одолжил у Хагрида три напильника, а не один! Знал, что нас припряжет!

Гарри процвёл румянцем. Ну да, знал… не ошибся ведь…

— Коварный слизеринец, что поделаешь… — вздохнул Джордж, критически осматривая косточки. — Какую за образец-то возьмём? А то выйдут они у нас разные… Ничего, братец Дред, он нам потом натурой заплатит за каторжный труд.

— Чьей? — въедливо уточнил Фред.

— Своей.

Гарри покраснел до ушей.

— Зацелуем на фиг, и далее по списку, — невозмутимо продолжал Джордж.

— Тяжка наша доля, — Фред выбрал самую маленькую косточку и положил отдельно. — Будем пилить под вот эту.

Пришедший с обеда Рон застал в спальне очень интересную картину: его братья и Гарри лежали и сидели на полу в разных позах, ржали, как жеребцы, и скребли напильниками по каким-то костям, похожим на птичьи, ссыпая спиленное на старый «Ежедневный Пророк». При этом они выглядели такими спокойными, будто это было самым что ни на есть обычным делом, и все, кому не лень, занимаются этим целыми днями.

— Вы что? Вы это зачем? — Рон от удивления не смог членораздельно составить фразу, но его и так поняли.

Близнецы вопросительно уставились на Гарри, словно спрашивая разрешения рассказать. Гарри ответил сам:

— Новый прикол готовим. Хотя, может, он ещё и не получится…

— А что за прикол?

— Получится — расскажем, — заверил Гарри. — А так… сглазим ещё.

Словечко «сглазить» чистокровным магам, не страдавшим суевериями, было незнакомо, но, впрочем, надёжно заткнуло все нежелательные расспросы со стороны Рона. Гарри не собирался посвящать его в свои секреты — так же, как и кого-либо ещё.

* * *

На третий день с художественным выпиливанием по кости было покончено. Все двадцать пять выглядели совершенно одинаковыми.

— Ну, последователь Одина и Мерлина, что дальше?

— Дальше я сам должен вырезать руны и произнести над ними заклинания, — Гарри вынул острый ножик, заранее приготовленный для этой цели, и уселся на пол по-турецки. — Только я сам, потому что это будут мои руны. Смешивать магию нельзя.

— А почему?

— Плохо будет. Как минимум, будешь долго икать, — икота была единственным, что Гарри сумел разобрать в последствиях смешивания магии нескольких человек сразу. В этой части Мерлин переходил на тот же язык, что и во вступлении, темня нещадно. Но и прочие слова тоже ничего хорошего не обещали.

— А что за заклинания?

— Те самые слова, которые когда-то произнёс Один. Мерлин утверждает, что у него сработали точно такие, как записаны в этой книге, — Гарри любовно похлопал рукой по фолианту под боком. — Плюс закрепление и связка с моей сущностью, как связывали с сущностью хозяев имения чистокровных в древности.

— А наблюдать можно?

— И отобрать у тебя это всё, если что-то случится…

— Лучше не отбирать. Мало ли… А наблюдать можно, — Гарри и сам не знал, что может с ним произойти: Одину пришлось разок умереть, чтобы заполучить себе такие руны, а Мерлин вообще обошёл этот вопрос выразительным молчанием, добавив в самом конце книги, что «на пороге стоял тьмы и бессилья, и в ужасе был великом».

«Начнём. Сколько можно тянуть?». Ну, ответ на этот вопрос зависит от того, насколько тебе страшно… Гарри сделал глубокий вдох и кухонным ножом с силой провёл по кости вниз, образовывая вертикальную чёрту:

— Лёд очень холоден, он прозрачен, как стекло, он сияет на солнце, которое должно долго светить прежде, чем лёд растает… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Isa…

Едва Гарри договорил, как его скрутило в узел изнутри — такое, по крайней мере, было ощущение. Он затруднился бы сказать, можно ли назвать это болью… но это лишало воли и превращало в кисель. Это судьба кивала ему в ответ, связывая часть его с индюшачьей косточкой. «Определённо, она и в самом деле чересчур стервозна…»

Три глубокие борозды нарушили гладкость кости, похожие на букву N, но всё же не совсем такие.

— Посланник перемен, неукротимая энергия, сметающая всё в никуда, разрушающая всё вокруг. Град, что приходит с небес и, рассеиваемый ветром, превращается в чистую воду… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Halagaz…

Во второй раз это было куда как неприятней — перед глазами заплясали искры, и Гарри сумел не согнуться пополам только потому, что знал — близнецы смотрят и в случае чего не постесняются отобрать у него неготовую руну.

После седьмой руны Гарри начало тошнить — сильно. Неудивительно, его внутренности скрутились столько раз подряд… После четырнадцатой — вырвало. После двадцатой он потерял равновесие и едва сохранил сознание. Фред и Джордж бесчисленное количество раз порывались «отобрать каку», уложить его на постель и напоить укрепляющим и сонным зельями, но Гарри был против категорически, почти истерически. Главным аргументом было то, что нельзя прерывать единожды начатое дело — и близнецы сдавались, сами слишком хорошо знакомые с опасным колдовством. Оба были бледнее самого Гарри.

Двадцать пятую руну, Вейрд, он заговаривал шёпотом, сжимая косточку обеими руками, благо вырезать ничего не надо было — руна Вейрд была пустой:

— Великая пустота, знание непознаваемого, доверие к тому, что будет, другая сторона жизни и смерти… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Weird…

Что-то взорвалось внутри Гарри, и в глазах заплясали тёмные искры — как будто глубокую безлунную ночь искрошили на тёрке и покидали Гарри в лицо… Косточка со стуком выкатилась из рук, и Гарри всем телом ощутил мощную волну магии, настоящее цунами, в котором он захлебнулся.

— Гарри! Га-арри!!..

Темно. Пусто. Тепло.

Гарри открывал глаза, открывал и открывал, чувствуя, что этот процесс не уступает по трудоёмкости убийству дракона, выманиванию денег у гоблина и просеиванию сотни-другой фунтов перловки в поисках жемчужины.

Хорошо.

— Джордж, он очнулся! — усталый шёпот. Фред. Фред Уизли.

«Где я? Что опять случилось?». «Сунул ты опять свой нос, куда не просят, и получил по нему — вот что!», — фыркнул внутренний голосок. Гарри принял эту информацию к сведению и попытался рассмотреть что-нибудь в сумерках. Всё расплывалось — кажется, он был без очков.

— Раз очнулся, пусть пьёт, — к губам Гарри прижался холодный край кубка, и в рот полилась понемногу противная вязкая жидкость.

Послышался судорожно задавливаемый зевок.

— Надо Рона разбудить, что ли…

— Пять часов всего спит, пусть пока отдохнёт… это же надолго.

— Он нас слышит?

— Раз очнулся, значит, слышит. Только ответить пока не может.

— Тогда я ему сонное дам — нечего зря силы тратить…

Другая жидкость приятной мятной прохладой прошлась по языку, и веки Гарри неудержимо потянуло друг к другу — верхние к нижним.

Следующее пробуждение случилось днём. На этот раз возле кровати сидел Рон.

— Привет, — почти шёпотом сказал Гарри.

Рон встрепенулся и, судя по звуку, уронил с колен книгу.

— Гарри? Проснулся? Как ты?

— Нормально, — осторожно сказал Гарри, смутно чувствуя, что все необходимые части тела на месте. «Даже те, которыми я редко пользуюсь… голова, например». — А что со мной?

— Ты разве не помнишь? Ты делал те руны…

— Руны помню. А почему я лежу, и сил никаких нет?

— Руны взяли у тебя много силы, чтобы связать тебя с ними. Так Снейп сказал. У того скандинавского бога силы было больше, чем у тебя, а Мерлин был тренированней, поэтому им не пришлось так плохо. А ещё он сказал про тебя много плохого, я уж не буду пересказывать, хотя хочется, и велел сразу проверить, можешь ли ты колдовать. Потому что если не можешь, значит, ты не этот… как его… избранный, помеченный, как там ещё… и за наглость — это Снейп так выразился — тебя настигло бессилье.

— А где моя палочка?

— Не знаю…

— А как я тогда проверю?.. Ну ладно…

Гарри с усилием развернул правую руку на кровати ладонью вверх и вспомнил, что делал, чтобы на ладони вспыхнул огонёк. Привычное не жгущее пламя преданно лизало кожу, как соскучившийся щенок.

— Получилось, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Гарри.

— Получилось! — радостно подтвердил Рон. — Гарри, ты — Избранный!

«Вот только этого мне не хватало для полного счастья… для абсолютного экстаза и кайфа неземного, так сказать».

Рон ни словом не упомянул то, что Гарри нагло соврал ему — мол, мы тут прикол делаем (хороши приколы!), потом расскажу... Но Гарри всё равно было стыдно. Очень.

— Рон, я…

— Что?

— Извини, я тебе наврал про то, что это прикол…

— Ш-ш, — Рон приложил палец к губам Гарри. — Тебе нельзя волноваться. Всё нормально. Тебе, кстати, пора зелье пить.

И это обидчивый, вспыльчивый Рон? «Что-то крупное сдохло в Датском королевстве… ой, кажется, я что-то не то подумал…».

Позже вечером его навестили соные близнецы — от неотрывного сидения с Гарри у них сбился весь режим, потому что они шли спать только тогда, когда веки слипались даже после холодного душа. Фред сидел на стуле у кровати — раньше этого стула в гриффиндорской башне не было, и его явно принесли туда специально — а Джордж пристроился на подоконнике, свесив одну ногу.

— Фред, Джордж… так что со мной случилось-то?

— Ты отрубился и вообще сделался подозрительно похож на труп, весь засветился чем-то зелёным таким… Мы в панику ударились, оттащили тебя в кровать, полог задёрнули — тут Дамблдор явился.

— Улыбнулся так по-доброму и спрашивает: «Мальчики мои, не известно ли вам, случайно, что-нибудь о весьма сильном колдовстве, произошедшем тут минуты три назад?». Мы ему: «Даже специально ничего не знаем, сэр». Кажется, он не поверил…

— …но, по крайней мере, ушёл. Не доверяем мы ему после сентября. Не прошло двух минут, Снейп является — и похоже, что по собственной инициативе.

— «Что, — спрашивает без предисловий, — с Поттером? И не врите, что его здесь нет». Мы молчим. «Можете молчать, — заявляет Снейп, — но дайте угадаю: Поттер решил погнаться за лаврами Мерлина. А это, знаете ли, чревато для малолетних идиотов. И пока вы мнетесь, он может умереть».

— Тут мы решили, что чёрт с ним со всем, главное, чтобы с тобой всё было хорошо. Полог отдёрнули, рассказали Снейпу о рунах, а ты весь бледный, как скатерть в Большом зале, и дышишь через раз…

— Снейп обругал тебя по-всякому — даже у нас уши в трубочку свернулись, это что-то да значит, а? — и понадоставал из карманов зелий. Мы думали, ты лопнешь от такого количества.

— А потом Снейп сказал, что с тобой должен кто-нибудь сидеть, и если ты вдруг задёргаешься, станешь дышать медленней или очнёшься, поить тебя зельями, список выдал — в каком случае что, — батарею флаконов… ну, к мадам Помфри мы тебя тащить отказались, и втроём с Роном сидели тут, менялись, следили, как ты дышишь.

— А долго я так пролежал? — осторожно уточнил Гарри.

— Завтра первый день второго семестра.

Гарри прикусил язык.

— Я… я…

— Ты просто очертя голову ринулся в новое приключение, и кто мы такие, чтобы осуждать?

Гарри словно током тряхнуло. Не бывает таких людей на свете. Должно быть, на самом деле он всё ещё в своём чулане, и ему снится, что есть люди, которым он дорог настолько, что они простят ему каникулы, проведённые у его постели, дикую безответственность и то, что он заставил их волноваться. Беспокиться. Бояться. За него. Не бывает на свете таких добрых и понимающих… это слишком хорошо, чтобы быть правдой или продолжаться больше двух минут. «Если бы не Фред с Джорджем, меня бы уже тут не было — или убили бы, или сам себя убил бы». Ему хотелось проснуться поскорее — потому что чем больше он будет видеть этот сон, тем сильнее будет разочарование, когда он откроет глаза от надсадного вопля тёти Петунии: «Немедленно вставай и иди готовить завтрак, несносный мальчишка!!».

— В конце концов, знать своё будущее все имеют право. Особенно Избранные, — ехидно добавил Фред.

Гарри вспыхнул и прикусил губу; он бы сжался на кровати в комочек, если бы у него были на это силы.

— Нет, серьёзно, ты Избранный, — Джордж укоризненно покосился на Фреда. — Не знаю, каким пророчеством, но это всё равно. Главное, это помогло тебе выжить.

— Теперь ты задерёшь нос, будешь везде трясти этими индюшачьими косточками, пророчествовать, как Трелони, прижмёшь всех слизеринцев к ногтю, придавишь Сам-Знаешь-Кого тапком, как таракана… — перечислял Фред с широкой ухмылкой.

— Фред!!!! — возмутился Гарри, не выдержав.

— Молчу-молчу, — Фред, обезоруживающе улыбаясь, поднял руки. В ярких синих глазах танцевали джигу озорные искорки. — Вот теперь ты на себя похож, а то лежал, губы кусал…

Гарри молча швырнул во Фреда подушку — и откуда только силы взялись?

Фред, смеясь, поймал, и они с Джорджем уложили разбушевавшегося Гарри обратно на постель.

— Вот, кстати, твои руны. Мы собрали и сложили в мешочек, — Фред положил рядом с правой рукой Гарри что-то из тонкой ткани; сквозь ткань чувствовалась твёрдая гладкость косточек. — Раз уж ты столько сил на них убил…

— Отдыхай, — два нежных поцелуя в губы. — Тебе надо будет ещё перебраться вечером в подземелья, а в слизеринском гадючнике тем более не стоит демонстрировать слабость, правда?

— Отдыхай. Мы тебя любим.

Они тихо прикрыли за собой дверь, а Гарри глядел в потолок и улыбался, как идиот.

— Это испытание ты выдержал вполне

удовлетворительно… почти хорошо.

Сергей Лукьяненко, Ник Перумов, «Не время для драконов».

Больше всего во всей истории Гарри удивляла реакция Снейпа, равно как и его неожиданная осведомлённость о магических действах, которые происходят в гриффиндорской башне. Как на первом курсе, тот спасал его, явно и очевидно при этом ненавидя настолько, насколько взрослый может ненавидеть ребёнка. Какого чёрта он вообще туда пришёл? И если Дамблдора, вдумавшись, ещё можно было понять (хотя самое умное, что приходило Гарри в голову по этому поводу, заключало в себе гениальную догадку о том, что зачем-то он Дамблдору ещё будет нужен; Гарри злился, но ни о чём больше додуматься не мог), то насчёт Снейпа… ни единой мысли.

Начался семестр, и Гарри, преодолевая всё ещё периодически появляющиеся слабость и дурноту, ходил на занятия, накладывал защитные заклятия на полог на ночь и не смотрел в глаза Ремусу — какому-то поблёкшему, помятому и побитому жизнью. Впрочем, Гарри подозревал, что и сам выглядит не как на подиум.

Флинт, игнорируя болезненное состояние Гарри, проводил тренировки почти каждый божий день, и вся слизеринская команда по квиддичу дружно стонала — за исключением Гарри, который отмалчивался, но тоже превращался после трёх часов над полем в покрытую поверх мантии толстым слоем снега ледышку, даже не чувствовавшую в руке пойманный снитч. Он едва не падал с Молнии каждый раз, но никогда не жаловался, и порой ему казалось, что таким своеобразным способом Флинт проверяет его на прочность. Хотя, скорее всего, Флинт просто жаждал получить квиддичный кубок на своём последнем году в Хогвартсе, потому что вся остальная команда непрерывно бегала к мадам Помфри за зельями от простуды, и только Гарри третий год подряд миновала эта всеобщая зимняя участь — подобная «проверка» причиняла ему куда меньше неприятностей, чем остальным. Он не знал, почему, но его устраивал собственный необъяснимый иммунитет — ему и без кашля и заложенного носа хватало проблем.

Вернувшиеся с каникул Малфой и Забини ходили с такими самодовольными лицами, что Гарри проверял всё по три раза, каждую свою вещь, ковёр в спальне, воздух в спальне, свою сумку по окончании уроков, парту и стул перед тем, как сесть — но всё было безопасно, либо же он просто ничего не мог найти. Это беспокоило его, но не сильно — он устал беспокоиться, и спустя несколько напряжённых дней прекратил вести себя, как параноик, хоть и знал, что для него это почти единственный шанс дожить до вручения аттестата.

Вполне возможно было, что их самодовольство никак не было связано со «шрамоголовым»; но что-то подсказывало Гарри, что вряд ли они так радуются двадцати баллам от профессора Спраут, полученным в первый день семестра или рождественским подаркам.

Однажды вечером Гарри решил погадать на рунах. Он не прикасался к вручную отшлифованным индюшачьим косточкам с того самого дня, когда заговаривал их, хотя всегда носил с собой тёмно-синий мешочек, трансфигурированный Фредом из старого носового платка.

Он сел на кровати по-турецки, предварительно понакладывав заклятий на полог и тумбочку, и, прикрыв глаза, сформулировал про себя вопрос. «Относится ли ко мне самодовольство Малфоя и Забини, и если да, что мне делать?».

Одна из косточек была тёплой на оцупь, остальные же жгли руку холодом. Когда пальцы онемели от копания почти что во льду, Гарри сдался и вытащил тёплую. «Теперь хоть знаю, как гадать по ним. А то Мерлин, как делать, написал, а как пользоваться — нет… наверно, думал, все, кто попробует сделать, тут же на месте и скончаются, к чему утруждаться?»

Eihwaz. Руна трансформации. Руна смерти. Означает смену самой ситуации, причем радикальную смену. «Плюс» может поменяться на «минус» (смерть), и наоборот. «Цветущее царство в одно мгновение может быть разрушено. Пустота и запустенье. Пронесшийся смерч. Эйхваз — это и есть этот смерч. А на мрачном пепелище вдруг появляются ростки новой жизни. Это новая жизнь, щедро одаренная энергией Эйхваз, превращает ужасное место в благоухающий луг. Смерть и новое появление», — мысленно цитировал себе Гарри рунический словарь.

Гарри не устраивала смена ситуации, тем паче обеспеченная Малфоем и Забини, но особого выбора руна ему не предоставляла. Она недвусмысленно говорила о том, что, как бы он ни поступил, «смерть и новое появление» ему обеспечены. «Цветущего царства» в его жизни было немного, и Гарри оставалось только надеяться, что затея этих двух паршивцев, придумавших, должно быть, что-нибудь беспроигрышное (бр-р…), никак не отразится на близнецах. Никоим образом. Совсем.

Глупая эта привычка — надеяться… ни разу не помогла ещё.

Одни неприятности от этих рун — то чуть не погиб, то всякие гадости предвещают, настроение портят… Гарри затянул горловину мешочка и положил его под подушку.

Самым интригующим фактором во всём окружающем Гарри мире оставался Снейп. Гарри, кидая на уроках один за другим ингредиенты в котёл, искоса, из-под падающей на глаза чёлки наблюдал за вечно мрачным и язвительным профессором. Снейп был этакой вещью в себе, если можно так сказать о человеке. Он ни на йоту не изменил своего отношения к Гарри и ни разу не помянул «малолетних идиотов, лезущих в высшую магию, не зная броду» (некоторые перлы Гарри позже всё-таки пересказали близнецы и Рон) — как будто и вовсе ничего не было. Проблема заключалась в том, что оно всё-таки было.

Прошло полмесяца, когда Гарри решился пойти к Снейпу и выяснить, почему его спасли сейчас и, если уж на то пошло, почему спасали на первом курсе, когда Квиррелл скидывал его с метлы. Просто прийти и прямо спросить в лоб; ответить, конечно, вряд ли ответит, но можно хотя бы пронаблюдать за реакцией.

Просто так сунуться Гарри не решился, памятуя о том, что в кабинете профессора Снейпа можно застать самых разных личностей за самыми разными занятиями, и вооружился на всякий случай мантией-невидимкой. Вечером, за два часа до отбоя, он шёл по коридору к кабинету своего декана, но когда он уже был готов взяться за ручку двери, его опередил Малфой, вихрем промчавшийся в паре сантиметров. Парфюмом от него разило, как будто он в нём искупался — и не тем, что был в начале сентября — мужским, который был нестерпимо не к месту для тринадцатилетнего мальчишки, а совсем другим: нежным, цветочным, больше подошедшим бы девушке. Но он, надо сказать, и Малфою был к лицу. Как это ни странно…

Дверь открылась Малфою, пробормотавшему на одном дыхании пароль, и заинтригованный Гарри успел скользнуть следом, придерживая мантию.

— Успел… — облегчённо сказал Малфой и скинул с плеч широкую мантию.

У Гарри отвисла челюсть; ещё немного, и она выдала бы его громким стуком об пол, но до этого, к счастью, не дошло. Под мантией на Малфое было… лучше бы ничего не было, право слово, чем вот это вот… струящееся зелёное платье, с рукавами-фонариками, отороченное по подолу и краям рукавов серебристыми кружевами. Тонкую талию перехватывал широкий серебристый же пояс, затянутый небрежным узлом, лиф облегал грудь, которая, как ей, собственно, и было положено, не выпирала, но была по-девичьи узкой. Юбка складками вилась вокруг стройных ног. Малфой стянул ботинки и аккуратно спрятал их вместе с мантией, в которой сюда пришёл, под стол — так, чтобы не было видно. Потом прошёлся по кабинету, явно стараясь имитировать походку девочки — Гарри, забившись в угол у шкафа с какими-то книгами и тетрадями, умирал от смеха, заткнув себе рот рукавом рубашки. Пару раз споткнувшись, Малфой выругался и пробормотал:

— Как они в этом ходят?! Ну и Лорд с ними, всё равно я не на подиум это надевал… а Блейза я сам убью!

При чём тут Забини, Гарри не понял, и был бы не прочь послушать поподробнее, но Малфой прекратил ругаться вслух (хотя никто не гарантировал, что не продолжил в уме) и взялся за палочку. Заклинания он произносил шёпотом, и Гарри даже не был разочарован тем, что не удалось взять их на заметку — вряд ли он когда-нибудь решит их использовать. От одного прямые волосы Малфоя начали крупно виться, от другого лицо как-то неуловимо изменилось, и только очень внимательно приглядевшись, Гарри понял, что это влияние косметики. Блондин («или теперь лучше «блондинка»?!!») очертил палочкой в воздухе большой прямоугольник, и в воздухе зависло подобие зеркала. Малфой уставился на себя и с отвращением сплюнул на пол; спохватившись, убрал плевок очищающим заклинанием.

—

* * *

* * *

! Он мне за это заплатит… выгляжу, как распоследняя шлюха… пари на желание,

* * *

…

Зеркало исчезло. Ещё один взмах палочки, и по углам комнаты появились свечи с тяжёлым запахом; одна из них едва не подпалила драгоценную мантию-невидимку, и Гарри поспешно поменял, молясь про себя, чтобы Малфою не пришло в голову поджечь ещё что-нибудь.

Малфой оглядел устроенное безобразие, недобро ухмыльнулся и сел на стол, придерживая юбку руками, чтобы не спотыкаться. «Очень милая девочка вышла. Дракония Малфой, ха… хотя нет, не звучит. Надо будет другую вариацию придумать».

Послышались шаги, и открылась та дверь, которая, как Гарри уже знал, вела в личные комнаты декана Слизерина.

— Драко, о чём ты хотел со мной погово… рить…

«Ну да, я бы на его месте тоже дар речи потерял».

Малфой поднял голову и лучисто, нежно улыбнулся остолбеневшему Снейпу. Кто бы мог подумать, глядя на блондина сейчас, что минуту назад это воздушное андрогиноподобное создание материлось, как портовый грузчик, и ухмылялось так, что хотелось от этой ухмылки бежать на все четыре стороны, роняя тапки.

— Я ждал тебя, Сев… правда, я красивый сегодня?

Гарри согнулся пополам, кусая руки до крови, чтобы не смеяться в голос.

— Драко… ты что? Что с тобой? — потрясённо прошептал Снейп.

Свечи заливали комнату вязким, странно знакомым запахом, и Гарри внезапно резко расхотелось смеяться.

— Я просто ждал тебя, — Малфой соскользнул со стола и подошёл вплотную к Снейпу — подол платья летел следом, словно едва успевая за блондином. — Я соскучился, Сев…

— Ты сумасшедший, Драко… — кажется, Снейп собирался что-то ещё сказать, не менее правдивое и справедливое, но Малфой предусмотрительно заткнул ему рот ладонью, продолжая улыбаться так безмятежно, будто цветочки на летнем лугу собирал.

— Вовсе нет, Сев… я так скучал по тебе… mon papa даже не сказал ничего, когда застал нас тогда, в августе. Зря ты так быстро уехал. Правда-правда, он только усмехнулся, когда узнал, что ты уехал, и стал дальше заниматься своими бумагами.

— Ты не знаешь, Драко… — не выдержал Снейп, за запястье отдирая от своего лица цепкую тонкую руку.

— Не знаю чего? — руки Малфоя легли на скулы Снейпа, большие пальцы погладили напряжённое лицо. — Я уверен, что mon papa и тебе ничего не сказал, ему всё равно, он нас понимает… тогда в чём дело, Сев? Я ведь тебе нравлюсь…

Малфой перешёл к концу своего проникновенного монолога почти на шёпот. Гарри осторожно глубоко вдохнул и выдохнул, надеясь обрести заново вдруг утерянное душевное равновесие; сладкий, густой запах свечей, который можно было ножом резать (вот только не время сегодня для ножей…), проник в его лёгкие и пропитал каждую клеточку. Гарри прислонился к стене — голова закружилась, кровь бешено забилась в висках.

— Сев… — Малфой, не отводя взгляда от лица Снейпа («разновидность гипноза?»), прижался к нему всем телом, обвил руками, как будто спасался на дереве от злой собаки, и Снейп был этим самым деревом. — Я хочу тебя, Сев… я ведь уже не мальчик, Сев…

Снейп стоял неподвижно, явно не решаясь выбрать линию поведения.

Малфой отстранился и медленно, неспешно развязал узел пояса. Серебристая змейка ткани скользнула на пол, и Гарри на миг померещилось, что это завитая светлая прядка малфоевских волос — цвета, какого в природе не бывает. Не должно быть.

Платье разлетелось вокруг тела, как перед этим разлеталась одна только юбка. Малфой быстро пробежался пальцами по лифу и умело, по-змеиному тягуче передёрнул плечами — платье упало на пол изумрудно-серебряным ворохом, скомканным, спущенным слизеринским флагом. Малфой переступил через него, оставшись без единой нитки на теле.

Во рту у Гарри пересохло. Возбуждение накатило «Хогвартс-экспрессом», сминая последний разум. Гарри торопливо сполз по стенке на пол и накрыл ладонью огонёк свечи.

Слёзы непроизвольно брызнули из глаз, зато возбуждение отступило, как отрезали. Гарри выдернул руку из пламени и осторожно подул на стремительно вспухающую волдырями кожу. Запах свечей, в которые, вне всякого сомнения, был добавлен сильный афродизиак («видимо, чтоб Снейп не опомнился и не вытолкал Малфоя взашей вместе с платьем и кудрями»), продолжал проникать в Гарри, но больше не действовал. «Какая полезная штука огонь…».

У Снейпа такого безотказного средства не было, и он сдался. Тело Малфоя сияло снежной белизной, было гладким и хрупким, как жемчужина… «неплохо он подготовился к сегодняшнему вечеру…».

Учитальская мантия была снята, и пальцы Малфоя расстёгивали пуговицы рубашки Снейпа — одну за другой, бережно, старательно. Ладонь Снейпа зарылась в платиновых прядях на затылке, и Малфой, слегка повернув голову, поцеловал выступающие венки на запястье своего декана.

Дальше поцелуи доставались открывающимся участкам кожи; дойдя до пояса, Малфой встал на колени и продолжил раздевать Снейпа. Пуговица. Молния. Бельё. Малфой почти задумчиво обхватил губами головку гордо стоящего члена, и Снейп, глухо застонав, схватился обеими руками за стол позади себя. Гарри в своём углу откровенно тосковал, прикидывая, как бы смыться и заняться домашним заданием по Чарам; ясно ведь, что сегодня конструктивного разговора со Снейпом не получится — да и неконструктивного тоже. Сегодня он не разговорами занят…

К своему ужасу, спустя десять минут Гарри понял, что снова возбуждается — и свечи тут вовсе ни при чём; виноват был Снейп, со стоном опрокинувший Малфоя на пол, на комок платья, широко раздвинувший ноги блондина и введший сразу два пальца в узкое отверстие.

— Да… да, Сев… — Малфой, обезумев, метался по полу, яростно насаживался на пальцы Снейпа; зельевар, склонившись над тонким телом, беспорядочно целовал его — плечи, грудь, живот, бёдра… — Пожалуйста, пожалуйста, Сев…

— Что? Чего ты хочешь? — Снейп, криво усмехнувшись, добавил ещё один палец. Малфой двинул бёдрами вперёд, впуская в себя пальцы целиком, и у Снейпа явственно перехватило дыхание.

— Трахни меня… — на четвёртом пальце глаза Малфоя закатились и подёрнулись бессмысленной дымкой, скрывшей последние проблески разума в озёрах серебра. Теперь ничто не могло помешать их эстетическому совершенству — ни злорадство, ни ярость, ни презрение… — Пожалуйста, трахни меня…

Блондин принял в себя член Снейпа с тихим вздохом, обвивая ногами талию зельевара. Гарри, закусив губу, на которой уже было три шрама с прежних времён, опустил руку на выпуклость в своих брюках и закрыл глаза — ему не обязательно было смотреть, чтобы знать, что происходит в комнате. Несколько быстрых движений — и Гарри, прорвав зубами один из старых шрамов, залил себе руку горячим семенем.

— Сильнее… да… да… сильнее… пожалуйста, да, да, Сев, сильнее… — бессвязное бормотание Малфоя переплеталось с редкими стонами Снейпа и характерными звуками соприкосновения плоти с плотью — Снейп вколачивался в Малфоя безжалостно; хотя Малфою, кажется, было всё ещё мало.

Два финальных стона слились в один. Гарри, машинально слизывая заливавшую губу кровь, потихоньку продвигался к двери, делая по шагу в десять секунд и стараясь держаться подальше от двух сплетённых тел посередине комнаты.

— Драко, ты всё равно сумасшедший… это платье… зачем оно?

— Тебе не понравилось?

— Знаешь… понравилось. Но несколько, согласись, неожиданно…

Тихий смешок.

— Зато я добился своего, — самодовольно. — Ты не успел от меня скрыться.

— По крайней мере, я успешно бегал весь первый семестр…

Гарри остановился у двери, озадаченный: как уйти, если она закрыта? Конечно, она ему откроется, но ведь будет заметно…

Решение пришло на ум внезапно, как удар топором; оглушенный осознанием собственной тупости Гарри потерял равновесие и стукнулся головой об стену.

— Что зто? — Снейп мгновенно встрепенулся и приподнялся на локтях.

Проклиная всё на свете, Гарри нашарил на груди портключ и сжал его. Каким остолопом надо быть, чтобы попросту забыть о нём!!

«Вот таким вот, дементора за ногу, как я».

* * *

Приближался матч с Рэйвенкло, и в самое утро этого матча Дамблдор жизнерадостно заверил всех за завтраком, что дементоры не посмеют явиться на поле. Гарри смертельно, до зуда в пальцах захотелось швырнуть в директора тарелкой овсянки, и сдержаться ему помогло только успокаиваюшее шипение Кровавого Барона:

— Не стоит так волноваться, Гарри, ничего не произошло… волноваться будете, если дементоры всё же осмелятся явиться на матч. А сейчас-то что?

— Они все пялятся, — процедил Гарри сквозь зубы и залпом выпил полкубка сока. — Стоило ему сказать про дементоров, как каждый чёртов придурок покосился в мою сторону!!

— Таковы отличительные особенности чёртовых придурков, — примиряюще заметил призрак. — Всё, что от Вас требуется — поймать снитч как можно быстрее. И Вы будете избавлены от неуместных взглядов.

— Вам легко говорить… — пробормотал Гарри и взял тост.

— Отчего же Вы так думаете? — слегка оскорбился Барон. — Чтобы говорить, призракам приходится прилагать на порядок больше усилий, чем людям. Так что это нельзя назвать лёгким делом…

Гарри мрачно посмотрел на Барона. Соблазн посоветовать «не строить дурочку» был очень велик.

— И вечно Вы делаете вид, что не поняли, когда я говорю что-нибудь более содержательное, чем «Здравствуйте», — буркнул Гарри.

Барон засмеялся; Гарри уже привык к его хриплому смеху, больше похожему на карканье.

— Вы до сих пор так импульсивны, Гарри… Ваш огонь — это нечто уникальное.

— Какой огонь? — на ум Гарри сразу пришёл его фирменный способ борьбы с действием афродизиаков, но к чему это было тут?

— Ваш огонь, — доброжелательно ответствовал Барон, не прибавив ясности ни на гран. — Вы до сих пор тянетесь за Гриффиндором, как я погляжу?

Гарри хотел было оскорбиться, но передумал. А толку-то?

— Я бы так это не назвал, — Гарри пожал плечами. — Скорее, я уже вообще ни к кому не тянусь. Мне бы выжить, а с факультетскими симпатиями разберёмся попозже.

— Стало быть, те два красивых и совершенно одинаковых рыжих юноши, что машут Вам руками из-за гриффиндорского стола, ни в коей мере не отражают Ваши факультетские симпатии? — Барон довольно осклабился.

Гарри нашёл взглядом Фреда и Джорджа и помахал им в ответ обеими руками. На душе стало разом теплее.

— Факультет здесь ни при чём, — возразил Гарри упрямо. — Фред и Джордж — это Фред и Джордж, вне зависимости от факультета… как бы Вам так объяснить, чтобы Вы поняли…

— Мне кажется, я понимаю, — задумчиво сказал Кровавый барон. — Берегите их, Гарри.

Гарри уронил недоеденный тост на тарелку.

— Вы что-то знаете? Что-то затевается против них? В чём дело?

— Я не всезнающ, Гарри, — попенял Кровавый барон, и Гарри вновь возмечталось, как когда-то ещё на первом курсе, проверить, не подействует ли на призрака Ступефай, посланный с особым старанием. — Я всего лишь говорю, что думаю.

— И о чём же Вы думали, когда говорили мне, чтобы я берёг их?

— Я думал о том, что ничто не вечно… — картинно вздохнул Кровавый барон. — Однако же, завтрак уже заканчивается. Скоро матч — Вам следует поторопиться, Гарри.

Гарри смотрел вслед неспешно уплывающему из Зала призраку, и понимал, что никогда и никого он так не хотел убить. Вот только если бы эта напустившая тумана прозрачная сволочь не была уже мёртва… эх…

Мадам Хуч толкала свою обычную речь, а у Гарри все мысли были не об игре. Он едва успел опомниться и взлететь вместе со всеми; Флинт проводил его очень долгим взглядом, не обещавшим ничего хорошего. «Где там этот дурацкий снитч?». Гарри разогнался на метле, поднимаясь всё выше и выше, ветер шумел в ушах, заглушая комментарий Ли Джордана. Хотя погода в общем и целом была куда как лучше, чем в день матча с Хаффлпаффом — солнце снисходительно высвечивало с бледно-голубого неба и срывало с сияющего снега солнечные зайчики, кидая их в глаза игрокам. Гарри щурился, без труда отличая обычных зайчиков от бликов снитча. Последних пока не наблюдалось. Ловец Рэйвенкло, Чжоу Чанг, висела у Гарри на хвосте — ну, насколько ей это удавалось с её Кометой-260 против Молнии. Гарри с лёгкостью отрывался и делал обманные финты, заставляя Чанг опрометью кидаться следом, думая, что он видит снитч, а потом с трудом выходить из пике. Гарри нравилась эта игра; если и было такое пространство, где он ощущал себя, как дома, так это был воздух. «Хорошо птицам… и драконам… и самым распоследним божьим коровкам».

Команда Рэйвенкло забила трижды; команда Слизерина пять раз. Гарри знал, что это такой результат, за который слизеринским загонщикам не поздоровится — Флинт муштровал их в расчёте на то, что ни один мяч не влетит в руки вражеского вратаря; а заодно достанется и вратарю змеиного факультета — за то, что зевает. О, ещё один раз зевнул… Рэйвенкло, явно помня о вопиющей разнице в ловцах, со всей очевидностью пытался нагнать сто пятьдесят баллов до того, как Гарри схватит снитч.

Золотая вспышка мелькнула у колец Слизерина, и Гарри без раздумий ринулся туда, но спустя несколько метров круто затормозил прежде, чем успел сообразить, что именно заставило его остановиться — неожиданно возникшая перед самым носом Чжоу Чанг. Их лица были в паре сантиметров друг от друга, и Гарри увидел, как злорадно она ухмыляется.

Холодный ветер закружил Гарри, отбирая силы.

— Не время быть джентльменом, Поттер!! — Флинт был в бешенстве. — СКИНЬ ЕЁ С МЕТЛЫ, НО ПОЙМАЙ СНИТЧ!!!

— Нарваться хочешь, Чанг? — Гарри взглянул ей в глаза — эта её ухмылка бесила его, равно как и манера не искать снитч самой, а хвостом таскаться за более удачливым соперником. — Я скину, мне терять нечего. — Вот только о разборке с Флинтом из-за какой-то дуры ему мечталось, как же…

Холодный ветер леденел, и Гарри, на секунду отвлёкшись, рассеянно удивился тому, что ветер дует, дует, а снежное покрывало на поле как было ровным и спокойным, так и остаётся.

— Не хами старшим, Поттер, — зло ответила Чанг, сузив глаза до щелочек. — Ты уже нарвался сам.

— Что? — Гарри удивлённо приподнял брови. Кажется, до этой ссоры в воздухе они с Чанг ни разу не пересекались. Когда бы он успел нарваться? — Ты какого-нибудь нового допинга не принимала перед матчем?

Снитч исчез куда-то… придётся высматривать заново.

— Что? — настал черёд Чанг удивляться.

— Понятно, — ехидно протянул Гарри, — чистокровная. Либо просто ничем, кроме тряпок не интересуешься. Как тебе больше нравится?

Губы плохо слушались, но Гарри заставлял их ухмыляться.

— Ты считаешь себя самым крутым, самым умным, да? — было видно, что Чанг высказывала наболевшее. — Год за годом выживаешь, медали с призами зарабатываешь, сразу два парня на руках тебя носят… Мальчик-Который-Всех-Бесит!

— А может, Мальчик-Которому-Кое-Кто-Завидует? — предположил Гарри и задохнулся — белый туман застлал глаза.

— Какая жалость, что ты сегодня проиграешь, Мальчик-Который-Боится-Дементоров… — насмешливый голос Чанг терялся в тумане, утихал, отзывался эхом.

Гарри опустил голову и увидел на земле большую коробку, а рядом — высокую чёрную фигуру в плаще, и холод от этой фигуры разливался куда больший, чем от всей зимы вокруг разом.

Дамблдора нет на матче.

Падать нельзя.

Упускать снитч нельзя.

Умирать… не хочется.

Гарри стиснул пальцами палочку, неизвестно, когда и как вытащенную, и вспомнил тот единственный момент в своей жизни, когда чувствовал себя бессмертным — взрыв изнутри, сильные ладони под бёдрами, мерцающее, почти пугающее золото глаз, стон, от которого перехватывает дыхание и в предвкушении ёкает под ложечкой, а потом волны, безбрежное море, ревущее цунами наслаждения, когда кажется — всё могу, всё, совсем всё…

— Expecto Patronum! — что-то огромное, серебристое, сверкающее вылетело из его палочки, ходившей ходуном в напряжённой руке, и ушло вниз, к дементору, разогнав по дороге, разодрав в клочья ненавистный туман.

Снитч мелькнул в метре над головой пристально наблюдающей за Гарри Чанг, и Гарри рванул за мячиком, мстительно проехавшись подошвами ботинок по голове рэйвенкловского ловца — всего лишь попортить причёску, к тому же так удобно пролететь именно таким образом…

Золотой мячик возмущённо бил крылышками, крепко зажатый в руке Гарри, и только тогда он позволил себе расслабиться настолько, чтобы посмотреть вниз. Он как раз уловил тот момент, когда серебристое животное, похожее издали не то на оленя, не то на лося, медленно растворяется в воздухе. Потому что дементора больше нет.

Гарри приземлился; его слегка шатало. Флинт оказался рядом:

— Молодец, Поттер. Кто научил тебя Патронусу?

Трибуны ревели — то ли одобрительно, то ли с ненавистью; Гарри не мог различить, да и ему не казалось, что здесь есть какая-то существенная разница. Во рту держался стойкий кислый привкус, и Гарри поймал себя на том, что неплохо было бы заесть его шоколадкой.

— Какая тебе разница, Флинт? Главное, я выучил его. И поймал снитч. Что-нибудь ещё тебя интересует?

— Пожалуй, ничего, — хмыкнул Флинт.

— Патронус был, что надо, — знакомый мягкий голос прошил Гарри иголочками от макушки до пяток. Первая реплика с того дня в конце декабря… — Вот, возьми.

Профессор Люпин стоял за левым плечом Гарри и серьёзно смотрел на него. Ремус был бледен — куда бледнее обычного. Гарри взял предложенную шоколадку и машинально сунул в карман.

— Это Ваша заслуга, — отозвался Гарри, не преувеличив ни на йоту. Вот интересно, что будет, если рассказать, что за воспоминание помогло ему наконец создать настоящего Патронуса? — Спасибо Вам, профессор.

— Ну что ты, Гарри… сам я в тринадцать лет не был способен даже на подобие Патронуса.

— Возможно, у Вас просто не было достаточно счастливых воспоминаний? — Гарри запрокинул голову и посмотрел Ремусу прямо в глаза.

— Всё куда как проще, Гарри, — Люпин улыбнулся. — На третьем курсе я не имел никакого понятия о заклинании Патронуса.

— Я бы тоже не имел, если бы не Вы, — Гарри безотчётно потянулся и взял Ремуса за руку. Соприкосновение прошило обоих электрическим током, но Гарри только крепче сжал пальцы.

— Спасибо, — Гарри очень хотелось сказать «Ремус», но он не решался — в конце концов, не наедине же…

Профессор неловко кашлянул и поменял тему:

— Кстати, это был не настоящий дементор. Кто-то нашёл боггарта, заранее настроил на тебя — это симпатическая магия высшего порядка — и уже в форме дементора пронёс на поле, как-то свернув пространство вокруг коробки. Не всякий семикурсник так сможет.

— Не сомневаюсь, виноватого найдут, — Гарри было фиолетово до того, кто ему так удружил — тем более что «разрушения цветущего царства», кажется, не произошло, и все настоящие ягодки ждут его впереди.

Это, надо сказать, не утешало.

— Ты… пойдёшь праздновать со своей командой победу? — Ремус, очевидно, пытался разрушить повисшую неловкость, но ему это не удалось.

— Это не моя команда, — буркнул Гарри, оглянувшись через плечо на уходящих с поля стройной цепочкой слизеринцев. — Это просто люди, с которыми я рядом летаю.

Кажется, Ремус принял эту реплику за некое проявление мании величия, но сил разубеждать его у Гарри не было.

— Они мне совершенно чужие, — Гарри устало откинул с лица волосы. — Я пойду… в душ хочется.

Уходил Гарри медленно, волоча Молнию за собой по глубокому снегу. Никто не запрещал ему просто долететь до сарая для мётел или прямиком до раздевалки, но на душе было паршиво, и хотелось сосредоточиться на насущной проблеме выдёргивания ног из сугробов, а не на чём-нибудь другом.

И стало ещё паршивей, когда Гарри, пройдя сквозь слизеринскую гостиную, заметил всё тот же непреходящий отпечаток самодовольства на лицах Малфоя и Забини. Что же они такое задумали, что их даже не расстроила упущенная возможность избавиться от Гарри чужими руками, будучи совершенно к оному избавлению непричастными?

Гарри совсем не хотел этого знать. Многие знания, знаете ли — многие печали.

Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается.

Закон Мёрфи.

Первым уроком в этот промозглый пасмурный день были Зелья, и Снейп свирепствовал, как обычно, снимая баллы с Гриффиндора и следя за варевом Гарри орлиным взором, чтобы назначить в случае чего своему подопечному свидание с Филчем; со Слизерина он не стал бы снимать баллы, но не отыграться на Гарри он не мог. И сегодня, впервые за два с половиной года обучения, у него был реальный шанс придраться к Гарри: Рон и Гермиона рассорились вдрызг.

Гарри сидел обычно вместе с Роном, а Гермиона располагалась перед ними вместе с Невиллом, и все четверо в результате успешно справлялись с заданиями — Гарри направлял Рона, Гермиона — Невилла, не давая тому расплавить котёл безобидной настойкой, отгоняющей комаров. Но сегодня Рон и Гермиона кидали друг на друга пламенные взоры — меньше всего, впрочем, походившие на пылкую любовь к ближнему. Оказалось, что кот Гермионы сожрал крысу Рона — во всяком случае, Рон нашёл на своей кровати несколько рыжих волосков (что, по мнению Гарри, с трудом могло быть доказательством — они могли и самому Рону принадлежать) и капель крови. Чьих — неизвестно. На этой шаткой доказательной — точнее, бездоказательной — базе Рон выстроил целую Вавилонскую башню обвинений. Гермиона, выглядевшая ещё где-то с октября похудевшей, усталой и готовой сорваться от бесконечной учёбы, на каждое язвительно-горькое замечание Рона о кровожадности, домашних любимцах и бессердечных любителях заводить опаснейших тварей под личинами мирных котов мгновенно вспыхивала и кидалась в бой, совершенно забывая о содержимом своего котла. Рон, естественно, вообще не следил за тем, что творится с его заданием, а уж бедный Невилл и вовсе терялся — в Зельях он был безнадёжен, до смерти боясь профессора Снейпа. Гарри разрывался между четырьмя котлами, пытаясь сделать всё за всех не только правильно, но и незаметно для Снейпа, и одновременно пытался помирить Рона и Гермиону — по крайней мере, утихомирить их в достаточной мере, чтобы они не получили по взысканию и не лишили свой факультет половины баллов. При этом сам он был в крайне растрёпанных чувствах, поминутно ожидая пакости от Малфоя с Забини и думая о Ремусе и близнецах… близнецах и Ремусе… внутри у него царил хаос, и порядок наличествовал, пожалуй, только в его котле.

— Так-так, — поцокал языком Снейп в конце урока. — Мистер Поттер, гроза дементоров… мистер Лонгботтом, мистер Уизли и мисс Грэйнджер… как вижу, единственным, кто думал о задании, был Поттер, и он же благородно позаботился о цвете факультета Гриффиндор, сделав всё за них. Как ни странно, зелье сварено неплохо… поэтому Гриффиндор лишается десяти баллов за каждого, проигнорировавшего мой урок. Слизерин получает… — Снейп скривился, — пять баллов за расторопность.

Результаты урока никого не порадовали — Гарри чувствовал себя теперь ещё и в этом виноватым, Гермиона, из-за которой факультет терял баллы крайне редко, ещё больше взъярилась, Рон, глубоко возмущёный поведением Снейпа, пыхтел и высказывал своё мнение о «сальноволосых слизняках» на весь коридор, рискуя потерять ещё энное количество баллов, а Невилл просто был подавлен, что ему, в общем-то, было не свойственно — разве что после встреч со Снейпом.

— Одна радость, — заявил Рон наконец, демонстративно обращаясь только к Гарри и Невиллу, пока они все вчетвером шли на общую у Гриффиндора и Слизерина Трансфигурацию, — в эти выходные Хогсмид!

Повисло молчание. Невилл не испытывал желания разговаривать, Гермиона дулась, а Гарри… что он мог сказать на эту тему?

— Ой! — Рон в раскаянии хлопнул себя по рту ладонью. — Тебе же нельзя в Хогсмид, Гарри, а я тут…

— Всё нормально. Я тоже неплохо провожу выходные, — выкрутился Гарри, как мог.

— Но… но ты же один, когда мы уходим в Хогсмид, — Рон уставился на Гарри одновременно с раскаянием и с удивлением. — Тебе не скучно?

«Гм. Выходной выходному рознь…»

— Нет, — честно ответил Гарри. — Я читаю книги, пишу домашние эссе и всё такое…

— Но это же дико скучно! Как же жаль, что тебе нельзя в Хогсмид… там такие магазины! Одно «Сладкое королевство» чего стоит! А сливочное пиво в «Трёх мётлах» корицей пахнет… — Рон, забыв о бестактности и такте, весь погрузился в мечтания и воспоминания и даже замедлил шаг.

— Не корицей, ванилью — вечно ты путаешь, что как называется… — поправил его Гарри, и ему остро захотелось постучать своей дурной головой об стену. Ну кто, спрашивается, кто тянет его всё время за язык?!!

— А ты откуда знаешь?!

— Э-э… ну…

— Ты был в Хогсмиде!! — Рон резко затормозил посреди коридора и впился в Гарри взглядом. — Но как??!!

— Не было меня там, — карта — не только его тайна. Так можно и Фреда с Джорджем подвести под монастырь… «Я бы тебе всё рассказал, но, блин, зачем же орать-то на весь коридор?». — Мне Фред и Джордж в бутылках приносили.

— А он разве продаётся в бутылках?

— Мадам Розмерта говорила, его привозят ей в бочках… — с сомнением протянула Гермиона.

Гарри почувствовал, что начинает злиться. Если уж им вздумалось его допрашивать, нельзя ли делать это в мало-мальски приватной обстановке?!

— Давайте прибавим шагу, — предложил он, поправляя ремень сумки на плече. — МакГонагалл не любит, когда опаздывают…

Они успели в класс за минуту до МакГонагалл. А после урока Гарри всю дорогу до Большого зала доказывал Рону и Гермионе, что по желанию клиента пиво могут разлить не только по бутылкам, но и по хрустальным бокалам, бездонным колодцам или маггловским аквариумам — лишь бы за это было заплачено. Кажется, ему так до конца и не поверили, и Гарри с чувством облегчения сел за свой пустующий конец слизеринского стола.

— Что ты планируешь делать на выходных? — Гарри, сонный и расслабленный, лежал в тесном переплетении рук и ног Фреда и Джорджа и напоминал сам себе фрукт в сетке; уют и тепло окутывали его со всех сторон.

— Когда все пойдут в Хогсмид? — уточнил Гарри. — Пока не знаю… а у вас есть идеи?

— Пойдём с нами, — рассмеялся Джордж. — Правда, тебе опять придётся мазаться лосьоном, но мы потерпим ту незнакомую физиономию…

— …под физиономией всё равно скрываешься всё тот же ты, — Фред пробежался губами по линии роста волос на лбу Гарри.

— Ладно, — Гарри сладко потянулся и снова свернулся клубочком. — Только… если туда опять явятся преподаватели и министр… давайте сразу уйдём, хорошо?

— Да, это не самая весёлая компания, — серьёзно кивнул Фред и рассмеялся.

Выходные пришли быстро — Гарри старательно погрузился в учёбу по уши, отгоняя от себя мысли о дементорах, любви, сексе, шоколаде и многом другом. В воскресенье, когда, собствено, и намечался поход в Хогсмид, он автоматически встал рано утром, пока все ещё спали, наскоро умылся и уже взялся за сумку, когда сообразил, что сегодня не надо идти на уроки.

Тем было лучше, и Гарри, затолкав сумку под кровать, сел на покрывало, размышляя, чем бы заняться. Приглушённые голоса Забини и Малфоя привлекли его внимание:

— Ты достал корень спорыша?

— Его ещё не привезли, надо подождать неделю. У Снейповских поставщиков чёткий график.

— Ладно, мы всё равно никуда не торопимся…

Малфой рассмеялся.

— Месть — блюдо, которое подают холодным, не так ли?

— Тише, разбудишь кого-нибудь, — шикнул на него Забини. — И ладно, если придурка, а если Кребба с Гойлом? Лучше, чтоб они не слышали ни о чём…

— Меньше знаешь — крепче спишь.

— Что это ты сегодня крылатыми выражениями разговариваешь?

— Слова столь же крылаты, сколь разум, их породивший.

— Мерлин, у тебя сегодня слишком игривое настроение, Драко… — Забини издал тихий смешок.

— Тебе не нравится? — Малфой едва сдерживал смех.

— Отчего же… пойдём-ка в гостиную, и я тебе расскажу по порядку, что мне нравится, мой Дракон. Всё равно там сейчас никого нет…

Звук поцелуя — и вот Гарри остался в спальне один, если не считать тихонько храпящих Кребба и Гойла.

Зачем им корень спорыша? Гарри мог навскидку назвать с полсотни зелий, где он использовался, и не меньше тридцати пяти из них были совсем небезобидными. Это наверняка как-то связано с их задумкой по его поводу… «Прекрати, ты уже становишься похож на параноика, — одёрнул себя Гарри. — Они бы и в прошлом году не взялись пробовать меня насиловать, если бы Забини не нажимал со своей местью за брата. И кровь мою заодно хотели проверить — знать бы всё-таки ещё, что это всё значило… Насколько нужно быть идиотом, чтобы лезть ко мне сейчас, после двух лет неудачных попыток и того, что было в сентябре? К тому же я первый не цепляюсь…». От успокоительных размышлений делалось только поганей и тоскливей, и Гарри сжал портключ, отправившись к Большому залу — завтрак должен был уже начаться.

Близнецы тоже уже были в Зале. По зрелом размышлении Гарри решил, что плевать ему уже на всё, и подсел за гриффиндорский стол — благо тот пустовал в такой ранний час выходного дня, и помимо Фреда с Джорджем там наблюдались только Перси, Гермиона и ещё пара незнакомых Гарри человек.

— Как ты? — заботливо поинтересовался Джордж и впихнул Гарри в руку тост, намазанный апельсиновым джемом. — Бледный какой-то…

Гарри поведал близнецам о своём сегодняшнем заскоке (и на какой всё же урок он собирался так уверенно отправиться в воскресенье?), не касаясь темы спорыша. Упоминание Малфоя или Забини приводило Фреда и Джорджа в состояние холодной ярости, и Гарри не хотел видеть их такими. Он предпочитал весёлых и общительных близнецов, а не готовых рвать за него глотки любому слизняку — не нужно вспоминать о всякой гадости лишний раз, ему и близнецам и так редко удаётся побыть втроём…

В Хогсмид они снова пробирались по тайному ходу. Гарри предусмотрительно сунул в один карман мантию-невидимку, в другой бутылку с лосьоном, которого ещё оставалось прилично. Пыль в тоннеле заставила его расчихаться, и Фред с Джорджем со смехом каждый раз желали ему быть здоровым.

Небо над Хогсмидом походило на картинку или даже на пейзаж из тех, что вывешивают в музеях за бронестеклом и не разрешают разглядывать дольше, чем пять минут подряд. Чужая малосимпатичная физиономия то и дело расплывалась улыбкой Гарри, и близнецы деликатно советовали ему быть посдержанней — не то любая собака узнает. В Хогсмиде и правда были собаки — Гарри увидел вдалеке пробежавшую мимо стаю; возглавлял её тот самый, кажется, огромный чёрный пёс, который сидел на трибуне во время матча Хаффлпафф-Слизерин. Гарри, правда, сомневался, что какая-нибудь из них способна его узнать (в этом-то, полагал он, и было главное и неоспоримое достоинство животного мира перед человеческим — даже змеи, с которыми он мог разговаривать, вряд ли назвали бы его Мальчиком-Который-Выжил), но совету близнецов последовал, стараясь вести себя сдержанно и не смотря в глаза прохожим — мало ли. Кто тут только не шляется, по Хогсмиду этому.

Они втроём сидели в «Трёх мётлах», и Гарри уже прикидывал, что не мешало бы сходить «припудрить носик», если он не хочет, чтобы окружающие приятно изумились возможностям патентованных магических лосьонов братьев Уизли, когда дверь трактира распахнулась и в неё зашли один за другим соседи Гарри по спальне. Гарри сморщился от досады. В конце концов, ещё одну кружку сливочного пива можно и не заказывать…

— Пойдём уже? — предложил Гарри. — Я ещё хочу по магазинам походить, у Зонко я так ни разу и не был…

Само собой, близнецы прекрасно поняли, отчего это вдруг на пригревшегося на удобном стуле Гарри напала тяга к перемене мест, но озвучивать не стали, принимая его правила игры.

— Хорошо, — они поднялись из-за стола.

Двери распахнулись снова, впуская целую толпу студентов Хогвартса, весёлых, беззаботных, шумных, с замёрзшими носами и полными руками покупок. Пришлось переждать, пока толпа немного рассосётся — пройти к выходу было вовсе невозможно. Нетерпеливый Гарри лавировал между столиками, виртуозно избегая столкновений с другими посетителями благодаря своим невеликим габаритам.

— Фред, Джордж, вы где там? — близнецы отстали от него на пару метров, и он обернулся поторопить их.

Малфой и Забини, сидевшие за ближайшим столиком, резко вскинули головы.

«А голос у меня, между прочим, остался прежний… на него лосьон не действует…». Гарри машинально прижал руку ко лбу — привычка потирать его при размышлениях была у него, сколько он себя помнил, и чем интенсивней были размышления, тем яростней и размашистей движения руки — и почувствовал, как на гладкой коже под пальцами стремительно проявляется привычная шероховатость тонкой линии шрама.

«

* * *

**. По-другому и не скажешь».

Малфой вскочил на ноги. Не дожидаясь от него дружеского приветствия, Гарри развернулся и выскочил наружу — хвататься за мантию-невидимку или портключ в переполненном трактире было бы по меньшей мере неразумно.

— Поттер?! — такая же жадная, ликующая радость, как на первом курсе, первого же сентября, когда Гарри шёл на негнущихся ногах к слизеринскому столу. Если Гарри поймают в Хогсмиде, его исключат — разрешения-то как не было, так и нет. А не исключат, так нахлебаться ему отработок и потерянных баллов по самое не хочу.

Ни тот, ни другой вариант развития событий Гарри не устраивал. Выскочив из «Трёх метел», он завернул за угол и нацепил мантию, прижавшись к стене — слышно было, как выбегают Малфой и Забини в сопровождении верных Кребба с Гойлом. Кто-то из них заглянул за угол, и Гарри непроизвольно затаил дыхание.

— Тут его нет, в другую сторону побежал! — проорал Кребб Малфою, на всякий случай посмотрел сквозь Гарри ещё разок и удалился.

Глупо было бы ожидать, что мантия подведёт. Но Гарри всё равно психовал.

С опозданием в несколько секунд близнецы тоже выбежали из трактира, и, когда Гарри выглянул из-за своего угла, стояли посреди дороги, переглядываясь — постороннему могло показаться, что растерянно, но Гарри знал, что между Фредом и Джорджем идёт нечто вроде невербального диалога. Они даже дышали всегда в такт, что уж говорить о вполне предсказуемой реакции на бегство Гарри…

— Фредди, Джорджи, — Гарри, не снимая мантии, тронул их за плечи. — Я берусь за портключ, и в замок — вы тут останетесь?

Близнецы не обернулись: со стороны это выглядело бы подозрительным — разворачиваться к пустому месту и начинать с ним оживлённую беседу.

— Мы пока тут. Поторопись, Малфой наверняка к Снейпу побежал, — отозвался Фред.

— Ладно. Не волнуйтесь за меня, — янтарный феникс расправил крылья, и последним, что Гарри услышал перед привычным рывком под ложечкой, была реплика Джорджа:

— Всё равно ведь будем волноваться…

Портключ перенёс Гарри к Большому залу. Предательские доспехи, гремя на весь Хогвартс, рухнули, и Гарри, матерясь про себя, припустил к подземельям. Глупо, так глупо попасться… Забившись в полутёмный коридор, Гарри скомкал мантию-невидимку и сунул её под подоконник — наспех наложенный Meus Locus Arcanus должен был предохранить её от Филча и других любителей сунуть нос, куда не просят.

Ну разумеется, он не мог не наткнуться на Снейпа — причём последний был сопровождаем запыхавшимся сверх меры Малфоем.

— Ну, мистер Поттер, — Снейп разглядывал его с чуть брезгливым любопытством, как флобберчервя нового, доселе неизвестного науке вида. — Пройдёмте в мой кабинет.

Гарри пожал плечами — дескать, я ни в чём не виноват, что ж Вы самодурствуете? — и проследовал за Снейпом. Доказательств никаких, кроме слов тех же Малфоя с Забини. И весь Хогвартс знает, какие между ними и Гарри «тёплые дружеские» отношения. Не аргумент. То есть, для Снейпа, конечно, аргумент — особенно вспоминая о кое-чём, таком зелёном, летящем и в серебристых кружавчиках… но исключить Гарри из Хогвартса в одиночку Снейп не сможет, пусть он хоть десять раз декан Слизерина, а Дамблдор явно вопротивится. Раз уж они все летом встали на уши, когда он сбежал из дома Дурслей, то сейчас тем паче никуда не отпустят — Блэк рыщет где-то поблизости.

— Садитесь.

Гарри сел в кресло, обитое, как мебель слизеринской гостиной, чёрной кожей. Снейп остался стоять. Гарри пожалел, что сел — теперь Снейп и вовсе возвышался над ним Вавилонской башней, тогда как в стоячем положени Гарри мог бы (забравшись на стул с ногами) посмотреть Снейпу в глаза.

— Вас видели в Хогсмиде, Поттер. Как Вы можете это объяснить?

— Почему я обязан что-то объяснять? — откликнулся Гарри. Кресло было таким удобным, что хотелось забраться на него с ногами и сидеть, почти утонув в гладком и мягком тепле, долго-долго. Кто бы мог подумать, что Снейп так ценит комфорт. — Меня не было в Хогсмиде. Я же не могу туда ходить. У меня нет разрешения…

— Это мне прекрасно известно, мистер Поттер, — резко обовал его Снейп. — Меня больше интересует, почему Вы всё же были в Хогсмиде.

Гарри уставился на Снейпа очень честными глазами. Оба они знали, что Гарри врёт. Но это абстрактное знание ничего не меняло.

— Как Вы прошли мимо дементоров? — вкрадчиво спросил Снейп.

— Я не проходил мимо них! — возмутился Гарри, благо в этом пункте он не лгал.

— В таком случае, какие тайные ходы из Хогвартса в Хогсмид Вы знаете?

— Не знаю я ни одного хода! — Гарри картинно пылал оскорблённой невинностью. — С чего Вы взяли, что я был в Хогсмиде?

— Мистер Малфой видел Вас там.

Ну да, видел. Вот только, незадача, Гарри было недосуг принимать слова Малфоя во внимание.

— У него галлюцинации, — выдвинул Гарри версию.

— У Малфоя не бывает галлюцинаций! Как Вы попали в Хогмид?

— Не попадал я туда!! — Гарри решил упираться и играть в несознанку, как бы ни сложился разговор.

— Выверните Ваши карманы, Поттер, — велел Снейп после нескольких секунд раздумий.

— С какой стати?! — Гарри был возмущён на этот раз вполне искренне. — Я что, арестован?!

— Если есть за что, непременно будете, Поттер, — обнадёжил его Снейп. — Выворачивайте карманы.

— Ни за что! — Гарри вздёрнул нос и сложил руки на груди.

— Мерлин, сколько же с Вами возни, Поттер… — Снейп вытянул палочку из кармана. — Accio содержимое карманов Поттера.

Из карманов опешившего Гарри повылетало всё, что там было, и он только мог поблагодарить небо за то, что догадался спрятать мантию-невидимку.

— Так-так… — бутылочкой с лосьоном Снейп, к великому облегчению Гарри, не заинтересовался, зато его внимание привлекла Карта Мародёров, которую Гарри всё время таскал с собой.

Гарри молчал, хватая ртом воздух от возмущения, а Снейп вертел Карту в руках.

— Что это?

Ответа Снейп не дождался, но это его не расстроило.

— Пустой бесполезный пергамент… — рассуждал Снейп, искоса поглядывая на Гарри. — Пожалуй, стоит его выкинуть…

Гарри продолжал молчать, соображая, как бы спасти Карту от снейповских посягательств, а Снейп тем временем брезгливо, двумя пальцами, взял Карту и встал, явно намереваясь бросить её в огонь камина.

— Нет! — не выдержал Гарри.

— Вот как, мистер Поттер? Так, может быть, это и есть инструкции по тому, как пробраться в Хогсмид, минуя дементоров?

Гарри приподнял брови, но Снейпа этим провести не сумел.

— Открой свой секрет! — Снейп стукнул палочкой по пергаменту.

Ничего не произошло. Гарри, напряжённо закусив многострадальную губу, наблюдал за своим деканом.

— Профессор Северус Снейп, преподаватель школы Хогвартс, приказывает тебе открыть свой секрет! — палочка хлёстко, повелительно ударила по пергаменту. Пожалуй, Гарри на месте Карты мог бы и устрашиться, но, к счастью, Мародёры, кажется, предусмотрели такую ситуацию.

На гладкой поверхности пергамента стали появляться слова, быстро, как будто их писала чья-то невидимая рука — это неприятно напомнило Гарри прошлогоднее общение с дневником Тома Риддла.

«Мистер Луни шлёт профессору Снейпу свои наилучшие пожелания и умоляет его держать свой противоестественно огромный нос подальше от чужих дел».

Снейп застыл истуканом с острова Пасхи. Гарри, совершенно ошарашенный, взирал на сообщение, в глубине души надеясь на то, что подобное обращение не побудит Снейпа действительно спалить Карту. Но Карта ещё не всё сказала, что хотела, и продолжила бестрепетно хамить. Под первым сообщением появилось второе.

«Мистер Сохатый желает выразить своё согласие с мнением мистера Луни, и хотел бы добавить, что профессор Снейп — невообразимый придурок».

Всё это было бы смешно, когда бы не было так печально. А Карта продолжала писать дальше:

«Мистер Бродяга не может не поделиться своим изумлением по поводу того, что подобный идиот вообще умудрился стать профессором».

Гарри в ужасе закрыл глаза, но, подумав немного, решил снова открыть их — опасность всегда лучше видеть, чем не видеть. К тому времени, как он вновь взирал на свет божий, Карта дописала свои последние слова:

«Мистер Хвост желает профессору Снейпу хорошего дня и настоятельно рекомендует ему вымыть голову».

Гарри приготовился к худшему.

— Ну… — прошипел Снейп, — попробуем разобраться с этим…

У Гарри возникло нехорошее ощущение, что Снейп знает больше, чем говорит.

Декан Слизерина взял с полки банку с летучим порохом и кинул горсть посверкивающего порошка в камин:

— Люпин! Надо поговорить!

Спустя несколько секунд в языках пламени возникла чья-то вращающаяся фигура, и вот Ремус уже ступил на ковёр кабинета Снейпа, аккуратно стряхивая налипший пепел с мантии.

— Звали, Северус? — сладкий холодок пробежал по позвоночнику Гарри от звуков этого мягкого голоса.

— Разумеется, — Снейп взял Карту со стола и буквально впихнул в руки Люпину. — Я только что велел Поттеру вывернуть карманы, и вот полюбуйтесь. По-моему, эта вещь просто битком набита тёмной магией. Кажется, Вы здесь учитель ЗОТС — Вам и карты в руки.

Не будь Гарри тренирован различать оттенки настроения в голосах взрослых людей, он бы решил, что Снейп весь вибрирует от злости. Но была там и частичка иронии… проснулась гаррина способность к сопереживанию — что-то она давно не проявлялась (может быть, на неё действовали дементоры?). Она твердила, назойливо шебуршась в висках, что Снейп и вправду зол, но и испытывает странное удовлетворение. А Люпин напряжен, растерян и сердит — непонятно, на кого. Один взгляд учителя ЗОТС, искоса брошенный на Гарри, заставил последнего прикусить язык и не вмешиваться в разговор.

— Ну что Вы, Северус. По-моему, это всего лишь безобидная детская игрушка, зачарованная так, чтобы говорить гадости всякому, кто попробует воздействовать на неё. Скорее всего, Гарри подарил эту вещь кто-нибудь, купивший её в Зонко.

— Вот как? — съязвил Снейп. — А не кажется ли Вам, что Поттер получил эту вещь непосредственно от производителей?

Гарри до смерти захотелось спросить, что зельевар имел этим в виду. Люпин демонстрировал удивление, хотя на самом деле напрягся ещё сильнее; его тревога царапала Гарри весь череп изнутри.

— Вы имеете в виду, Северус, от кого-то из этих господ — Луни, Сохатого, Бродяги или Хвоста? Гарри, ты знаком с кем-нибудь из них?

— Нет, — Гарри энергично мотнул головой вправо-влево.

— Вот видите, Северус, — Люпин развёл руками. — Я уверен, что это куплено в Зонко. Если позволите, я заберу это с собой — оно ведь Вам не нужно?

— Ни в малейшей степени, Люпин, — Снейп скрестил руки на груди и прислонился к стене у камина. — Можете заодно забирать и Поттера — мне он тоже ни за чем не нужен.

— Благодарю Вас, Северус, — Люпин улыбнулся Снейпу и, ухватив Гарри за плечо — тот едва успел забрать со стола прочее содержимое своих карманов — вывел его из кабинета уже не злобного, а только чрезвычайно чем-то довольного Снейпа.

Снаружи улыбка Люпина исчезла так стремительно, что это заставило Гарри задаться вопросом: а был ли вообще мальчик?

— Пойдём, Гарри, — бросил Ремус сухо.

В кабинете ЗОТС Ремус сначала зачаровал дверь от прослушивания, а потом обернулся и строго взглянул на Гарри. На душе у обоих царил полный раздрай.

— Я не знаю, где ты взял эту карту, Гарри — да, эта вещь для меня не секрет — но мне известно, что она много лет назад была конфискована мистером Филчем. И я не могу отдать её тебе Гарри.

— Почему? — задал Гарри вопрос, на самом деле ничуть его не интересовавший.

— Потому что один из её изготовителей… очень хотел бы выманить тебя из школы. Скажем так, это показалось бы ему очень забавным.

— А… почему Снейп сказал, что я мог получить эту карту от одного из изготовителей? — этот вопрос тоже заботил Гарри куда меньше других, не высказанных вслух.

— Он знал изготовителей Карты.

— А Вы знали?

— Думал, что знаю, — коротко ответил Люпин и прибавил — видимо, затем, чтобы Гарри не стал продолжать свои расспросы о Карте:

— Не жди, Гарри, что я буду всегда покрывать твои проделки. Я не могу заставить тебя принимать Сириуса Блэка всерьёз. Но мне казалось, то, что ты слышишь, когда к тебе приближаются дементоры, должно было бы сильнее подействовать на тебя. Твои родители, Гарри, отдали свои жизни в обмен на твою. И это не самый лучший способ отблагодарить их — ставить на кон такую жертву против пары волшебных игрушек.

Люпин взмахом палочки открыл дверь и, отвернувшись от Гарри, сел за стол.

Гарри было так погано, как никогда прежде. Ремус излучал презрение, негодование и какое-то беспокойство.

— Простите, — прошептал Гарри и уцепился за портключ — хлопать дверью не хотелось. Это казалось Гарри чем-то вроде плохой приметы или даже безошибочного знамения напрочь испорченных отношений.

Хотя что тут уже было портить…

На смотровой площадке Астрономической башни было холодно и ветрено, а Гарри был в достаточно тонкой мантии. «Хоть бы я простудился, что ли…». Он сел у самой ограды — с которой, кстати, можно было прыгнуть, да так, что и не соберёшь никаким Репаро — и откинул голову назад. Холод камней был недружелюбен и проникал куда-то под кожу. Зато он успокаивал раздражённый жар чужих эмоций, оставлявший во рту Гарри кислый привкус, похожий на рвотный.

«И ведь вовсе не ради игрушек…». Гарри вспомнил, как впервые в жизни почувствовал себя ребёнком в чутком, нетерпеливом ожидании праздника: выйдя в сумерки Хогсмида, цепляясь за руки близнецов, запрокинув голову, чтобы посмотреть в пасмурное серо-синее высокое небо. Как все… как любой другой ребёнок, который любит и любим. Как обычный, самый неприметный и заурядный из всех. Самый-самый счастливый. И игрушки из Зонко были Гарри вовсе не нужны — достаточно было нескольких вдохов хотя бы относительной свободы.

Но как, как это кому-нибудь объяснить?

Гарри просидел на площадке до самого отбоя, зябко кутаясь в мантию и надеясь, что его не будут здесь искать. Хотя кому он нужен-то?

Снег на краю покатой крыши Астрономической башни понемногу, неохотно таял, собираясь в крупные капли, летевшие вниз и стекавшие с узкой поверхности ограды. Они скользили по камню, и какие-то отправлялись наружу, в почти бесконечное и безнадёжное путешествие к земле, а какие-то финишировали на затылке Гарри, запутавшись в густых волосах. К тому времени, как Гарри шевельнулся, вся его голова была мокрой практически насквозь — за исключением разве что чёлки — и чёрные пряди вились от сырости, обрамляя лицо, как некий шлем, открывающий взору лишь посиневшие от холода губы, зеленые глаза, очень яркие на фоне бледной-бледной кожи, слегка заострившийся, почти как у покойника, нос и ощутимо ввалившиеся щёки.

«Будь ты проклят, Сириус Блэк».

Я умел любовью играть

я врал притворялся

Жак Превер, «Рубиновое сердечко».

Учёба казалась Гарри каторгой — он регулярно должен был видеть Ремуса, будучи уверен, что сам Ремус презирает Гарри, и на уроках ЗОТС у него под насмешливые ухмылки одноклассников падала палочка из рук. «Совершенно очевидно, — с горькой иронией отмечал Гарри, — что я всё-таки перенял кое-что у Локхарта в прошлом году».

Сам профессор Защиты не обращал на Гарри ни малейшего внимания, словно того и вовсе не существовало на свете. Это убивало вернее любого открытого негатива; впрочем, и открытым негативом Гарри не был обделён — в избытке имевший этот сомнительный дар матушки-природы Снейп щедро изливал свои эмоции на окружающих, в том числе и на Гарри, отпуская саркастические комментарии в таких количествах, что воздух в подземельях, казалось, пропитывался этим ядом. Зелья тоже стали тем ещё испытанием, учитывая, что Рон и Гермиона не собирались мириться, а следовательно, Рон не обращал на предмет урока ни малейшего внимания. Делая задание за двоих и вовремя толкая рыжего в бок, чтобы тот не прозевал за очередной яростной перепалкой приближение Снейпа, готового снять с Гриффиндора десяток-другой баллов, Гарри задавался вопросом: какого чёрта он этим занимается?

Ему хватало и других проблем. Помимо Ремуса, он думал о Сириусе Блэке, ночами рассматривая свадебную фотографию родителей — там помимо них был ещё и третий, на которого Гарри прежде обращал внимание постольку-поскольку. Шафер отца, Сириус Блэк.

Черноволосый, молодой, сильный и красивый почти до бесстыдства, как и родители Гарри, он излучал безмятежное счастье. Солнце, свадьба лучшего друга… Гарри смотрел, как улыбаются друг другу люди на фотографии, как Сириус Блэк кладёт руки на плечи обоих Джеймса и Лили сразу, обнимая их — таким защитным, бережным жестом, что невозможно было поверить, что спустя пару лет он их предаст. «Как это произошло?», — гадал Гарри, но ответить ему мог только сам Блэк, который вряд ли испытывал внутреннюю потребность отчитаться перед Гарри в своих действиях и тонких душевных движениях двенадцатилетней давности.

В таких мучениях прошло почти три недели; март давно перевалил за середину, снег таял, обильно покрывая землю чавкавшей грязью. Гарри худел, потому что не мог есть, постоянно кидая во время еды в Большом зале взгляды на Люпина, который вёл себя как ни в чём не бывало. Как будто ничего и не было. Не только того тягостного разговора после памятного обнаружения Карты, но и безумного вечера в конце декабря, и короткого обмена репликами на квиддичном поле… Гарри вытерпел бы что угодно — но беда была в том, что не было ничего. Словно в памяти у Ремуса было гиблое место, выжженное, как пустыня — там же, где у Гарри буйно цвело и плодоносило всё, от садовой земляники и дикой полыни до бразильской ромашки и японского бонсая. Так было неправильно, чертовски неправильно.

И однажды после очередного урока ЗОТС Гарри остался в классе. Он сказал Рону и Гермионе, чтобы они не ждали его, а сразу шли в Большой зал, а из слизеринцев его и подавно никто не собирался сопровождать. В классе остались только он и Ремус, подчёркнуто хладнокровно складывавший в потрёпанный портфель собранные в начале урока свитки с домашними заданиями. Гарри уронил голову на руки, устало спрашивая себя: чего он хотел этим добиться? Отрываться от гладкой, пахнущей чернилами парты, которой Гарри касался кончиком носа, не хотелось смертельно, равно как и собирать вещи и тащиться обедать. Есть не хотелось тоже. Нервы были натянуты, как струны расстроенной напрочь скрипки — каждый ныл о своём, невпопад и не в лад остальным.

— После занятия ученикам не следует оставаться в классе, — равнодушно сказал Люпин. — Потрудитесь собрать свои вещи и выйти.

Канат перерезали, и Гарри почувствовал, как сжимаются слёзные железы, как начинает щипать в носу, и услышал, как падает на парту слеза, прочертившая на щеке очень короткую влажную дорожку.

— Вы плохо слышите?

«Кап» о парту. Один раз. Другой. Третий. Гарри в досаде снова кусал губы, пытаясь остановить проклятый слезопоток, совершенно неуместный, глупый, детский, но получалось плохо.

— Мистер Поттер! — не скрывая раздражения, Ремус повысил голос.

Гарри приподнял голову, устраивая подбородок на переплетённых пальцах. Предательская слеза выкатилась из левого глаза, шокировав Ремуса. Гарри быстро сморгнул такую же, грозившую появиться из правого глаза, и сказал одними губами — неудобно было в таком положении шевелить нижней челюстью:

— Я уйду. Только… простите меня, пожалуйста.

Люпин молчал.

— И… знаете, о чём я подумал тогда, на матче с Рэйвенкло, когда вызывал Патронуса? Я подумал о том вечере, когда мы… когда у нас в последний раз было занятие. Вот об этом. И оно сработало.

Гарри усилием воли заставил себя оторвать свою киселём растекшуюся по стулу тушку от деревянной гладкой поверхности и сунул в сумку перо, не заботясь о том, сломается ли оно. Потянулся за учебником — учебник выскользнул из непослушных пальцев и упал на пол. Гарри с тоской посмотрел на раскрывшуюся в полёте книгу — теперь ещё и нагибаться, поднимать её…

Рука Ремуса внезапно появилась в поле зрения Гарри; сильные пальцы легко подняли учебник и положили на край стола.

— Гарри…

— Да? — отозвался Гарри, ожидая, что его сейчас выставят ко всем чертям и будут правы.

— Это ты меня прости.

— Что? — Гарри вскинул голову.

На лице Ремуса не было той отстранённости, той холодности, что сопровождала каждый его шаг в последние три недели. Таялся, ломался с треском лёд, вскипало, плавилось золото в карих глазах.

— Я вёл себя глупо. Ты нуждался в поддержке после… всего. И дементоров, и того… случая в прошлом семестре. И я не должен был напоминать тебе о родителях тогда, когда забрал Карту… это было низко и подло. Прости меня, Гарри.

— Вам… тебе не за что извиняться, — заспорил Гарри. — Профессор Снейп точно говорит: я избалованный ребёнок, дутая знаменитость, которая думает только о себе. Если бы я тогда не… Вы бы не отдалились так от меня. Я сам всё по своей глупости разрушил, всё, что можно… Вы знаете, я пойду…

— Стой, Гарри, — Ремус положил руку на плечо Гарри, вынудив того приостановить запихивание оставшихся канцелярских принадлежностей в сумку. — Когда это профессор Снейп сказал тебе такое?

— Да на каждом уроке Зелий, — честно сказал Гарри. — Я привык и не обращаю внимания, а надо бы.

Совершенно неожиданно Ремус притянул Гарри к себе и крепко обнял. Гарри стоял, как деревянный, не зная, что делать — на подобный поворот событий он вовсе не рассчитывал, когда оставался в классе со смутной мыслью поговорить с Ремусом.

Ремус тихонько подул в макушку Гарри — волосы разлетелись во все стороны, тёплое дыхание щекотнуло нежную кожу головы; Гарри улыбнулся Ремусу в мантию и ответил на объятие.

— И всё же мы не должны были, — шёпотом сказал Ремус, не спеша, впрочем, отстраняться. — Я набросился на тебя…

— А по-моему, я на тебя, — усмехнулся Гарри. От Ремуса пахло шоколадом — кажется, по карманам у него лежит несколько плиток. — Я больше ни о чём и думать не мог. Должны, не должны… так или иначе, это уже было.

— Как ты практичен, Гарри, — Ремус рассмеялся. — Совсем как Джеймс.

— Я на него похож? — Гарри поднял лицо к лицу Ремуса.

— Мало чем. Ты больше похож на Лили, — Ремус задумчиво улыбнулся. — У тебя её глаза и её совесть.

Гарри искривил рот в грустной усмешке. Будь он действительно похож на кого-нибудь из родителей, он не попал бы в Слизерин.

— Хочешь чаю? Сейчас как раз обед.

— Хочу, — Гарри и в самом деле хотел есть — впервые за последние три недели.

— У тебя есть урок после обеда?

— Да… уход за магическими существами. Хагрид поймёт, если я пропущу. С прошлого он сам отправил меня в замок — сказал, чтобы я ел и спал.

— А ты не ешь и не спишь? Почему?

— Да ем я и сплю, — возразил Гарри. — Ему только кажется, что нет. Просто… устаю. Домашние задания, тренировки по квиддичу…

— Походы в Хогсмид, — дополнил Люпин с мягкой иронией.

Гарри обиженно покосился на Ремуса и положил в рот дольку шоколадки.

— Ладно, ладно, больше не буду, — пообещал Ремус; искорки в глазах у него при этом были такими плутовскими, что они сделали бы честь даже Фреду и Джорджу, некоронованным королям всех шалопаев школы чародейства и волшебства.

— Ремус…

— М?

— Один из создателей Карты Мародёров — Сириус Блэк?

Ремус аккуратно поставил чашку с чаем на стол.

— Почему ты так решил?

— А кому ещё может быть нужно выманить меня из замка? — ответил Гарри вопросом на вопрос. — Вольдеморт, по-моему, не в счёт… а все остальные мои серьёзные враги — внутри Хогвартса.

— У тебя есть враги?

— Весь мой факультет спит и видит меня в гробу, обутого в белые тапочки. Но это неважно, — отмахнулся Гарри. — Это ведь Сириус Блэк, верно?

— Верно, — Люпин как-то сгорбился над своей чашкой. — Это мы создали Карту — когда были на старших курсах Хогвартса.

— «Мы»?

— Я, твой отец, Сириус Блэк и ещё один, Питер Петтигрю. Мы нанесли на карту все секретные ходы, которые знали. Мантия Джеймса и эта Карта — и мы могли творить всё, что хотели. Мы называли себя Мародёрами, — по губам Люпина скользнула слабая улыбка и пропала. — Пожалуй, в чём-то мы превзошли Фреда и Джорджа Уизли — в конце концов, нас было вдвое больше. Кто бы мог подумать, что через несколько лет от Мародёров ничего не останется… а в какой вечной дружбе мы друг другу клялись!

Ремус помолчал немного и продолжил:

— Если и кто был избалованным ребёнком, так это все мы в те годы. А особенно мы враждовали с Северусом. Он был один, а нас четверо, но сдачи нам доставалось регулярно. И однажды эта чёртова вражда достигла своего пика: Сириус… то есть, Блэк… попытался сыграть с Северусом очень злую шутку. Северус умер бы, если бы не вмешался твой отец и не спас ему жизнь.

— Ого, — только и сказал Гарри.

— Может, ты и не знаешь, Гарри, но долг за спасение жизни велик. Северус не мог вынести того, что был обязан своему злейшему врагу — именно этого он так никогда Джеймсу и не простил. И если до тех пор он только защищался от нас, то с того момента началась настоящая война. Всему Хогвартсу приходилось несладко… И, по-моему, не успев отдать долг Джеймсу, Северус сейчас отдаёт его тебе. Я наслышан о том, что он заботится о твоей безопасности.

«Положим, никто о ней не толком заботится, разве только я сам, ну да ладно».

— Это очень мило звучит, но вынужден прервать вашу беседу, — Снейп был зол — не требовалось никаких особых способностей к переживанию чужих эмоций, чтобы догадаться об этом. — Вот Ваше зелье, Люпин.

— Спасибо, Северус, — Ремус улыбнулся, принимая от Снейпа дымящийся кубок. Гарри узнал запах: так частенько пахло от Люпина, точно таким пряным дымком сложного зелья, въедающимся в ткань надолго, но слабо.

Снейп развернулся на каблуках и ушёл. Гарри посмотрел на кубок с зельем.

— Оно горькое?

— Да, очень. Поэтому я вечно тяну с тем, чтобы выпить его, — Ремус со вздохом покосился на кубок. — Но надо делать это, пока оно горячее…

— Тогда не буду мешать, — Гарри встал из-за стола. — Постой… — Ремус как раз подносил кубок к губам, страдальчески скривившись.

— Что?

Гарри перегнулся через стол, стараясь не задеть кубок, и поцеловал Ремуса в губы. Вкус чёрного чая; нежный, ласковый поцелуй. Опешивший в первую секунду Ремус почти сразу перехватил инициативу, отвечая губам Гарри.

— Может, теперь тебе будет слаще, — Гарри улыбнулся. — А я пойду.

И ушёл, оставив Ремуса наедине с горьким зельем.

* * *

Общение с близнецами после того неудачного похода в Хогсмид (Гарри уже начал подозревать, что над его походами в это место лежит некий злой рок — ещё ни разу не удалось погулять там без неприятных последствий) свелось к минимуму: расписания Гарри и близнецов кардинально разнились, да и сами они были в эти дни чем-то очень заняты — каким-то новым приколом. Гарри немного нервничал по этому поводу, боясь, что просто надоел Фреду и Джорджу, и сказка окончена; тем больше было его облегчение вечером первого дня пасхальных каникул (которые три четверти школы проводило, как правило, в Хогвартсе, готовясь к разным экзаменам), когда неприметная школьная сова скинула ему на колени записку: «Приходи в дом Мартина за час до отбоя. У нас есть для тебя сюрприз. Фред, Джордж». Почерк был тороплив и странен, и Гарри даже не сумел понял, кто именно из близнецов писал это.

Домом Мартина была старая покосившаяся избушка на краю Запретного леса — таком глухом краю, что поблизости от него почти не водилось никаких тварей, а опасных вообще никогда не появлялось. Мартином звали предыдущего лесника, того, что было до Хагрида; говорили, что они с Хагридом очень не ладили, поэтому-то нынешний привратник, получив работу в Хогвартсе, выстроил себе дом сам, причём на максимальном удалении от дома Мартина. Знание того, где находится этот дом, было практически обязательным, хотя, в отличие от Визжащей Хижины, достопримечательностью дом Мартина не был — там, в случае чего, рекомендовалось укрываться от внезапной грозы (мало ли где детей могла застать непогода), а ещё — это уже, конечно, неофициально — там скрывались влюблённые парочки, которым хотелось уединения и тайны. Гарри ни разу там ещё не был, но найти дом Мартина мог без труда. Грозы не предвещалось. Так для чего Фред и Джордж могли пригласить его туда? Для свиданий — если, конечно, эти их встречи назывались именно так — можно было найти пустую комнату в Хогвартсе, как они уже делали десятки раз. А до дома Мартина нужно было добираться тайным ходом, чтобы не учуяли дементоры, кружным путём через Хогсмид. К чему такие сложности?

В назначенное время Гарри скользнул в дверь, стягивая с себя на ходу мантию-невидимку. Фред и Джордж были уже там, и Гарри показалось, что с ними что-то не так. Один из близнецов, сидя на ветхом столе, нервно качал ногой, другой вертел в руках палочку, прислонившись к стене плечом.

— Привет, — Гарри улыбнулся обоим сразу.

Они отчего-то испуганно вздрогнули — наверно, просто забыли, что у него есть мантия-невидимка.

— Привет, Гарри, — сказал наконец один из них.

Фред или Джордж?

Сбитый вконец с толку Гарри спросил:

— Так что у вас там для меня за сюрприз?

Острое, резкое чувство опасности буквально вздыбило гусиной кожей всего Гарри. Он отпрянул, но было уже поздно; второй близнец нацелил на него палочку и сказал:

— Petrificus Totalus.

Гарри мешком с картошкой свалился на пол. Почему он не может их различить? В чём дело?

— Mobilicorpus!

— Loco! Muffalio!

— Incarcero!

Их голоса теперь тоже звучали для Гарри не так, как раньше: они по-прежнему не были одинаковыми, но и привычными для гарриного уха голосами близнецов Уизли они не были. И заклинания, которые они использовали, вряд ли можно было отнести к тем, что являются обычно приятными сюрпризами. «Но тебе же никто и не обещал приятный сюрприз… в записке не уточнялось, какой именно».

Теперь Гарри был привязан к столу, на котором перед этим сидел один из близнецов; на дом были наложены запирающее и заглушающее заклятия — зачем, опять же? Гарри начинал откровенно паниковать, и, если бы не Петрификус Тоталус, он снова взялся бы кусать губы.

— Не ждал сюрприза, Гар-ри? — как-то издевательски протянул один из них.

— Всё бы тебе шутки шутить, а времени мало, — одёрнул его второй.

Первый надул губы.

— Вечно ты ломаешь кайф…

— Скоро отбой — зачем нам лишние неприятности? — напомнил второй.

— И правда — сегодня неприятности будут только у тебя… — последняя реплика адресовалась Гарри, который с почти священным ужасом смотрел в такие родные, любимые, знакомые до последней линии изящного изгиба ресниц синие глаза.

Что произошло? В чём дело?

— Wingarmentia, — рубашка слетела с Гарри — моментально стало холодно. — Тощ, как цыплёнок, Мерлин мой…

— А это уже не наша печаль,— ухмыльнулся второй.

Повинуясь новому взмаху палочки, с Гарри слетели брюки и белье. Петрификус никто ещё не отменял, поэтому он не мог разлепить губы и попытаться их образумить. «Может, это новый прикол так на них действует? Так ведь можно и что-нибудь действительно опасное изобрести…»

— Тебе ведь нравится, когда тебя трахают? — жаркое дыхание первого близнеца обожгло мочку уха Гарри. — Когда в тебя суют что-нибудь длинное и твёрдое, и насаживают тебя, и рвут тебя на части, а ты бьёшься в экстазе и подставляешь задницу…

Гарри потерял — не сказать дар речи, потому что говорить он и так не мог — а даже дар мысли. После этих слов, услышанных от одного из близнецов Уизли, он окончательно убедился, что кто-то сошёл с ума — либо близнецы, либо он сам (и теперь ему всё это просто мерещится этаким приветом от дедушки Фрейда).

— Вот сейчас ты всё это и попробуешь, если не уверен, — добавил второй близнец, наклоняясь ко второму уху Гарри.

Верёвки фиксировали его руки и ноги, растянув его на манер морской звезды: таким образом, ноги Гарри были широко раздвинуты, и ничто не мешало палочке одного из близнецов ворваться в Гарри на всю длину.

Это было больно. БОЛЬНО!!.. Гарри внутренне корчился, не в силах пошевелить ничем или хотя бы закричать; палочка медленно проворачивалась внутри, разрывая нежные ткани, уродуя внутренности.

— Conflammo, — почти нежно, тихо.

Огонь добавился к обычной боли; слёзы потекли из глаз Гарри, по вискам вниз — он слышал, как они падают на стол. Свежие внутренние раны припекало, как будто к ним поднесли свежий уголь из горящего костра.

— Вот так, Гарри, — удовлетворённо, спокойно.

Вторая палочка добавилась к первой, пробираясь с негромким хлюпаньем сквозь потоки крови, вытекавшие на бёдра Гарри и стол.

— Scrupuli.

По пылающим ранам словно рассыпали песок, мелкие камешки, мучительно раздражавшие, почти разъедавшие внутренние раны, и Гарри выл бы безостановочно, выгибаясь и корчась в конвульсиях, если бы мог. Но всё, что ему осталось — это слёзы. Он не хотел плакать, считая, что и так более чем достаточное количество раз этим занимался, но терпеть это всё было невозможно, и Гарри даже не замечал солёных жгучих ручейков на своём лице, весь погруженный в боль.

Одна из палочек с чмоканьем свежей густой крови вышла из него и провела без нажима кончиком по животу Гарри, оставляя красный след.

— Instillo caedis.

Кожу Гарри взрезало ножом — неглубоко, только кожу. Порез за порезом ранили его, появляясь непредсказуемо. От невыносимой боли становилось всё труднее дышать, и к горлу подкатило что-то горячее: кажется, всё та же кровь. Её здесь слишком много…

— Маленькая

* * *

*, — шептал один из близнецов, не заботясь о том, слышат ли его. — Вот так лучше… лучше, лучше… да…

Второй, кажется, молча орудовал палочкой, прокручивая её внутри Гарри вокруг своей оси. Получалось у него не очень: всё было настолько в крови, что пальцы постоянно соскальзывали с гладкого дерева. Но он старался.

Порезы перестали появляться, вторая палочка исчезла, и Гарри жадно пил эту минуту передышки, упивался ею; он пробовал, он старался, он заставлял себя применить свою беспалочковую магию, но не смог — против близнецов он не мог ничего сделать, их лица были стоп-сигналом для него. Неважно, насколько они сошли с ума, они — неприкосновенны. Он был бессилен и беспомощен. И никто не придёт к нему на помощь.

«Досадно,

* * *

…»

Что-то большое, толстое, грубое проникло в и без того истерзанный анус Гарри. Одновременно с этим прозвучало Фините Инкантатем, отменившее Петрификус Тоталус, и Гарри заметался в верёвках, крича истошно, безнадёжно, пытаясь уйти прочь от боли, срывая кожу на запястьях. Резкие толчки, сопровождавшиеся выбросами горячей крови, продолжались и продолжались, и спустя пару минут Гарри сорвал голос и перешёл на жалобные хрипы.

Второго изнасилования он и вовсе не почувствовал — только ощущал, как ритмично из него выхлёстывает кровь.

— Отлично. Он жалок, как никогда… можно закончить на этом.

— У нас пятнадцать минут. Добивать будем?

— Так оставим. Сам истечёт кровью… приходить ещё — опасно, и запасов больше нет…

— Да ну, неинтересно…

— Эй, ты там не болен?

— Куда как интереснее будет, если он расскажет старому маразматику, кто всё это сделал…

— А как же?..

— Хочешь сказать, так не лучше? Он будет сломлен. Он ведь всё будет помнить.

— Знаешь, после такого обычно с ума сходят. И какой интерес в сумасшедшем Поттере? Он же ничего осознавать не будет…

— Не сойдёт, ты же слышал, как с ним те магглы обращались… привычный…

— Но они же его не трахали…

— Зато к боли приучен. Суть не в том, ты только подумай: его предали, изнасиловали, бла-бла-бла… какая возможность для терзаний… это будет лучше всего. Какой интерес оставить и уйти так?

— Знаешь, нелогично: он же сам давал почти два года, зачем насиловать?

— Кто сказал, что давал? По мне, он был тугой, как девственник, его одни палочки почти порвали в ширину.

— Тогда что? Остановим кровь?

— Пожалуй, да. Остановим — и всё на этом. В замок пусть ползёт, как хочет, из верёвок выпутывается — тоже. Пусть у него будет время обо всём подумать.

— Ну… мы же убить хотели, в конце концов…

— Это да, но если с самого начала, мы собирались отомстить. Чтобы эта жалкая

* * *

* знала своё место, а он сейчас вовсе без сознания. Прикончить будет милосердно, а вот если он будет всё помнить, думать об этом…

— Ты просто гений… — смех. Заклинание.

— А как же иначе…

Гарри терял сознание окончательно, и уловил в последних репликах только отдельные слоги:

— Мы не… озда… Дра?..

— …ейз… рядке… сять… ут.

Хлопнула дверь.

Больно…

* * *

Его привёл в чувство холод. Ресницы слиплись от слёз и присохли к щекам — отдирать их резким движением век было не больно, но унизительно. Почему-то гораздо унизительней всего остального, что здесь произошло.

Мысли путались, всё тело было тлеющим сгустком боли; надо было выбираться отсюда. «К кому выбираться? Помфри? Дамблдор? Снейп? Ха…». До мадам Помфри надо было ещё проползти много этажей вверх, Снейп, скорее всего, поглумился бы над ним и подлатал наспех — чтобы только он мог сам двигаться и не остался инвалидом, а в качестве награды для себя растрепал бы всему змеиному факультету об изнасилованном Гарри Поттере. Дамблдор вообще гиблый вариант, его и в кабинете можно не застать… если только Фоукс…

Верёвки врезались в запястья, при каждом движении проезжаясь по плоти, с которой была содрана кожа, когда Гарри корчился от боли. Как от них избавиться? Гарри разлепил сухие губы:

— Finite Inkantatem.

Верёвки ослабли, но не исчезли. Гарри выпутал запястья и щиколотки и забарахтался на столе, как перевёрнутый жук, пытаясь встать. Не удержав равновесие, он свалился на пол, и от резкой боли его вырвало — в основном, желчью.

Подниматься на ноги не было сил, но Гарри заставил себя подползти к своей одежде, которую мучители не догадались убрать — хотя это было бы дополнительным витком унижений. Брюки. Рубашка. А вот мантия-невидимка в кармане — будет всё теплей под дополнительным слоем ткани. Гарри не чувствовал пальцев, зато ощущал, как от резких движений кровотечение снова открылось, и горячая кровь потекла по броне из старой, засохшей.

Шнурки ботинок Гарри завязал кое-как — на это только его и хватило; он откинулся на спину и замер, переводя дыхание. Порезы на груди и животе тоже открылись, и рубашка быстро промокала, потому что порезов было много. «Никуда я не пойду. Прямо тут и сдохну».

Спустя пару долгих минут, тёмных и тихих, пришла ещё одна мысль — злая, как Снейп: «А портключ тебе на что, придурок?».

Рука упрямо не желал подниматься, покрытая синяками от стола, располосованная верёвками и затёкшая; закон всемирного тяготения, борясь с желанием Гарри нашарить янтарного феникса на груди (слава Мерлину, они не догадались сорвать его, посчитав, наверно, за бесполезное украшение, а изнасилованию он не мешал), побеждал. Но Гарри одержал верх, потому что ему — неизвестно, отчего — всё ещё хотелось жить. Может, хотя бы для того, чтобы выяснить, близнецы ли это были, а если они — то что же такое случилось. За что ему это…

Рывок в районе живота причинил дополнительную боль, и Гарри обнаружил себя стоящим на четвереньках у дверей библиотеки и изливающим остатки желчи прямо на пол. Очень скоро в организме у него закончилась и желчь, но ещё десять минут его продолжало рвать: мучительно, сухо. «Хоть бы Филч появился с миссис Норрис…».

К сожалению, Филч пропадал где-то далеко как раз тогда, когда был срочно нужен. Гарри попробовал встать — тело, если бы могло, покрутило бы в ответ пальцем у виска: «Хозяин, что ты курил? Сидим здесь до утра, какие могут быть варианты… идти?! Куда идти? К кому идти? Не смеши мои тапочки!». Врёшь, не возьмёшь… Гарри упрямо подполз к лестнице и, схватившись за перила, стал подниматься на ноги.

Голова кружилась от потери крови, перед глазами жарко плавали разноцветные круги и белое марево, смешиваясь в невообразимый хаос — кому и зачем в здравом уме захочется такое воображать? Пальцы впились в перила до белизны. Гарри медленно, размеренно дышал, утихомиривая боль и отстранённо отмечая, что кровь всё течёт по ногам, образуя на полу чёрную в сумерках лужу. «Я стою на ногах. Ура».

Вверх. Ещё вверх. Ещё ступенька, ну же, Гарри… Ноги относительно слушались, но всё осложняла дикая боль, пронзавшая разорванные в лохмотья внутренности Гарри и мышцы ануса. А теперь налево…

— Откройте мне.

Язык плохо слушался Гарри.

— Да, Наследник, — проход в кабинет директора открылся. Гарри рухнул на винтовую лестницу и подождал, пока та сама его подвезёт к дверям — а она подвозила, поняв, видимо, что сам Гарри не поднимется больше ни на ступеньку. Дверь открылась от слабого толчка, и Гарри, подтягиваясь на руках, заполз в пустой тёмный кабинет. Впрочем, не совсем пустой и не совсем тёмный: Фоукс тёмно-оранжевым пятном пламенел в своей клетке. Стоило Гарри бессильно растянуться на полу, чтобы предаться размышления на тему «что-же-будем-делать-дальше-Мерлин-за-ногу-мать-вашу», как феникс с тихим, но каким-то заполошным курлыканьем слетел к нему на пол. Гарри повернул голову так, чтобы видеть птицу.

— Как дела, Фоукс? — прошептал он. — У меня так не очень…

Фоукс пропал из поля зрения Гарри, и щекочущие тёплые ощущения на тех местах, что болели сильнее прочих, помогли Гарри понять, чем там феникс занимается. Лечит, подумать только.

Спустя пять минут Фоукс курлыкнул снова, и Гарри послушно перевернулся на спину — тем более что, кажется, уже почти и не больно было.

Порезы на животе перестали гореть. Теперь Гарри просто чувствовал себя очень слабым и несчастным, но это вполне можно было пережить. Он сел, прислонившись спиной к ножке стола — ниже пояса наличествовал только лёгкий дискомфорт. Фоукс приземлился на колени к Гарри и потёрся головой о шелушащуюся от слёз щёку. Мягкие перья согревали своим собственным теплом. Гарри поднял руку и погладил птицу по спине.

— Спасибо, Фоукс. И почему ты меня всё время лечишь и помогаешь мне?

Феникс немного насмешливо курлыкнул и разразился целой мелодичной трелью. Гарри не сказать, чтобы понял — он не знал языка фениксов, вот если бы Фоукс был змеёй… — но общую идею уловил, как ни странно.

— Мы с тобой одной крови? — полувопросительно повторил Гарри и рассмеялся. — А у фениксов есть кровь? Или только огонь? Ладно, ладно, я же шучу.

Он замолчал, продолжая одной рукой рассеянно поглаживать феникса по перьям. За окном директорского кабинета занимался рассвет, и Гарри подозревал, что пора уходить, если он не хочет долго и грустно объяснять Дамблдору, чем он тут занимался посреди ночи и как вообще зашёл в кабинет. Пришлось выходить из кабинета по собственным следам, уничтожая попутно с помощью Эванеско следы крови, которой набралось на полу что-то очень уж много — Гарри даже засомневался, что в нём самом осталось достаточно для того, чтобы успешно продолжать жизнедеятельность.

В спальне третьего курса Слизерина было тихо и спокойно — подъём должен был начаться через двадцать минут. Гарри задёрнул за собой полог кровати и приподнял палочку:

— Protectio ad me tuus terror est. Nolite Irreptare. Meus Locus Arcanus.

«Будем надеяться, сквозь три сразу никто не пробьётся». Надо было бы раздеться и залезть под одеяло, но всё тело было налито свинцом, и веки слипались. Гарри мысленно махнул на всё рукой и заснул тяжёлым, муторным сном без сновидений.

Когда б не жизнь, а забытье,

Ведь жизнь моя — не жизнь, а мука.

Иннокентий Анненский.

— Поттер! ПОТТЕР!!! — гневный голос очень грубо и бесцеремонно прервал сон Гарри.

Что слизеринскому декану нужно в спальне слизеринских же третьекурсников? Да ещё и в такую бешеную рань…

— Мм? — вполне миролюбиво поинтересовался Гарри, не открывая глаз.

Вместо вежливого разъяснения претензий (а ещё лучше — подачи их в письменном виде, с трёх до четырёх по понедельникам, а ещё каждую пятницу, тринадцатого любого високосного года…) Гарри довольно сильно схватили за плечо и встряхнули, намереваясь разбудить окончательно.

С Гарри мигом слетел весь сон, и он вспомнил весь вчерашний вечер; вся боль, унижение, страх и паника накатили на него товарным поездом, и он закричал, забившись всем телом, выставив палочку в сторону Снейпа (он так и не выпустил палочки из рук, когда засыпал):

— Нееееееееееееет!!!! НЕТ, нет, нет!! Stupefy!!! Protego!!!!

Не ожидавшего подобного подвоха Снейпа отшвырнуло к стене и припечатало; он сполз по этой стене вниз и приземлился на кровать Гойла. Гарри, вскочивший на ноги, прижимался спиной к стене, судорожно дышал, то сжимая, то разжимая кулаки; палочка упала на кровать, и Гарри начал понимать по мере прояснения в голове, что немного погорячился.

— П-простите, — пробормотал он. Вот за нападение на преподавателя наверняка стопроцентно исключают, это вам не навозная бомба… — Я просто… мне показалось…

— Что Вам показалось, Поттер? — Снейп, против ожиданий, совсем не выглядел готовым испепелить Гарри драконом, а как будто бы даже проявлял некоторое понимание.

— Мне показалось… что… что… — на этом месте фантазия у Гарри робко взяла тайм-аут. Ну и как объяснить, что именно ему показалось?

— Мне… я… я просто не люблю прикосновений, — объяснение вышло шитым гнилыми белыми нитками, но никакого другого у Гарри в запасе и подавно не было.

— Вот как? — прищурился Снейп. — А отчего же тогда Вы не возражаете столь же активно, например, всем Вашим гриффиндорским друзьям, Поттер? Семье Уизли, например?

При слове «Уизли» Гарри вздрогнул; глаза Снейпа удивлённо расширились.

— Подождите, Поттер… Вы что, весь в крови?

Гарри опустил глаза и только сейчас понял, что вся его одежда и вправду заскорузла от его собственной крови. Рубашка и брюки стояли колом и потеряли первоначальный цвет. Уже, наверное, и не отстирать. На светлом зелёном покрывале остался темный багровый след — размытые очертания его тела.

— Ну… да, — признал Гарри. Отпираться было глупо.

— Откуда она?

— Из меня, — дал Гарри исчерпывающий ответ.

— А поподробнее, Поттер?

— Ну… порезы там…

— Где там?

— Везде. Да что Вы спрашиваете, всё зажило давно…

— Ещё вчера у Вас не было ни одной травмы.

«А он что, проверял днём?!»

— Ну-у… они ночью появились. Где-то за час до отбоя.

— И при каких же обстоятельствах, Поттер?

Гарри прикусил губу и смолчал. Он не мог рассказывать об этом кому-то. Боль, стыд, ужас пылающим клубком распирали грудь, мешая дышать. Фред, Джордж… за что?!..

Снейп подождал немного и понял, что ждёт зря.

— Поттер, отвечайте немедленно. Кто Вас пытал?

— Какая Вам разница?! — огрызнулся Гарри, сильнее вжимаясь в стену.

Снейп покачал головой.

— Бесполезно, Поттер. Я уже начинаю подозревать, что Вам понравилось то, что с Вами делали, чтобы нацедить такое количество крови…

Гарри глухо зарычал; захотелось вцепиться Снейпу в горло и грызть, рвать податливую белую кожу, пока тело не прекратит биться в агонии.

— …иначе зачем бы Вам с таким упорством скрывать имя? Очень жаль лишать Вас занятного досуга, но такое в Хогвартсе не замалчивается… маньяки и садисты должны сидеть в тюрьме, Поттер. Legillimens!

Перед глазами Гарри замелькали события вчерашнего вечера: верёвки, боль, кровь, крики, рыжие волосы и синие глаза, глумливый диалог в самом конце. И только когда Гарри потерял сознание заново, точно так, как это было в реальности, ему было позволено выкарабкаться в реальный мир. Снейп был бледнее обычного, губы у него дрожали, так же, как и палочка в опущенной руке. Себя Гарри обнаружил лежащим на кровати в неудобной позе. Ну ещё бы, заново всё пережить…

— Глупые мальчишки… — прошептал Снейп. — Глупые…

— Вы о Ф… об Уизли? — непонимающе уставился на него Гарри, загоняя тошнотворное осознание случившегося подальше.

— Нет, не об Уизли…

— А о ком?

— О Дра… — Снейп споткнулся на полуслове и замолчал.

— О Малфое? — неверяще переспросил Гарри; какие-то смутные догадки начали прорисовываться у него в голове. — При чём здесь Малфой?

Настала очередь Снейпа стоять и молчать.

— Это были Малфой и Забини! — выдохнул Гарри. «Мы не… озда… Дра?.. …ейз… рядке… сять… ут…». «Мы не опоздаем, Драко? Блейз, всё в порядке, ещё десять минут». — Наверно, под Многосущным зельем!

— Вы поразительно догадливы, Поттер, — глухо отозвался Снейп, поднимая палочку. — Oblivi…

— Expelliarmus! — Гарри подобрал свою быстрее, чем Снейп договорил, хотя за это пришлось расплатиться ещё одним слабым приступом боли, до конца не забытой телом. — Что Вы тут только что говорили о маньяках и садистах?! В сентябре им всё сошло с рук, так пусть теперь расплачиваются, твари, чёрт побери!!

— Вы не понимаете, Поттер…

— Чего я не понимаю?! — прошипел Гарри. — Да все знают, что Вы трахаете Малфоя! А Малфой лижет задницу половине Хогвартса, и Забини в том числе — в буквальном смысле! И этого достаточно, чтобы они безнаказанно пытали, кого вздумается?!

Хлёсткая пощёчина оборвала пламенную речь Гарри.

— Не смейте говорить о том, чего не знаете, Поттер!

— А ВЫ НЕ СМЕЙТЕ ПОКРЫВАТЬ ЭТИХ УБЛЮДКОВ!! — Гарри сорвал голос и закашлялся.

Снейп снова занёс руку, но передумал и опустил её. Гарри с вызовом глядел на своего декана из-под расхристанной чёлки — что скажешь?

— Слизерину не нужны скандалы, Поттер.

— В сентябре был один, но ничему их не научил, — напомнил Гарри. — Слизерин, похоже, нуждается в большем количестве мозгов на человека, чем есть. Малфою с Забини явно не хватило.

— Прекратите, Поттер!

— А может, ещё сказать, что они бедные заигравшиеся дети? — выплюнул Гарри. — Или что так мне и надо? Или что раз в Слизерине, то могут творить, что хотят?

— Вы же творите, Поттер, — Снейп выглядел очень усталым. — Как насчёт Девона Забини?

— Это был несчастный случай! Кроме того, Вы хоть обстоятельства помните, при которых я его убил?

— Не имеет значения, — дёрнул плечом Снейп.

От возмущения у Гарри перехватило горло. А что тогда имеет?!

— Этому делу не дадут хода, Поттер. Как максимум, Драко и Блейз получат взыскание — кстати, так, наверное, и будет. Если Вы попытаетесь раздуть скандал, всё замнут.

— П… почему?

— Подрастёте, Поттер — узнаете. Если доживёте, конечно, — Снейп с сомнением осмотрел Гарри, будто прикидывал, не отбросит ли тот тапочки прямо здесь, не успев приобщиться к великой тайне причин замалчивания деяний маньяков и садистов в стенах Хогвартса, и вытащил из кармана маленькую бутылочку. — Выпейте.

— Что это? — Гарри не торопился пить незнакомое зелье из снейповских рук. Вдруг там, например, Зелье Забвения? Докажи потом что-нибудь…

— Обычное общеукрепляющее с лёгким кроветворным и успокаивающим эффектом. Пейте.

Гарри откупорил бутылочку и поднёс к носу. Медовый экстракт, концентрированная настойка пижмы, перегнанная кровь степной лисицы, перетёртые корни вербоцвета, цветки калужницы, немного крыльев медуницы многоцветной летающей и сопутствующие загустители и подсластители. И вправду то, что сказал Снейп — насколько Гарри разбирается в Зельях…

На вкус зелье тоже было таким, каким должно было быть. Гарри вернул Снейпу флакон и забрался на кровать, зябко поджав ноги под себя. Ему было холодно. За всё время, пока он спал, он так и не смог согреться.

— Почему всё так? — Гарри снова клонило сон — успокаивающий эффект можно было бы с тем же успехом именовать снотворным. — Почему, скажите?

— Потому что так оно и есть, Поттер. Если Вы пообещаете мне не поднимать скандала, я не наложу на Вас спящего Обливиате.

— На кой мне те скандалы… я покоя хочу, покоя, слышите… — Гарри начинал подозревать, что уже бредит помаленьку, но замолчать не мог. — А что Вы тут делали? Я спать хотел… было так больно, а потом Фоукс, а потом я пошёл спать… и вдруг Вы…

— Вы пропустили завтрак и обед. А теперь уже и ужин. Ваши одноклассники утверждали, что Вы, как в прошлом году, каким-то заклятием не даёте им войти в спальню. Два и два, Поттер…

— Два и два — и у нас не четыре, а целая чёртова куча проблем, — пробормотал Гарри, потирая глаза руками и давя отчаянный зевок. — А, накладывайте Ваше драное Обливиате, забуду всё к хренам… хотя ублюдки останутся безнаказанными… Вам не кажется, что так нечестно?

Гарри замолчал, сжался в комок на кровати, обхватив колени руками, и закрыл глаза. В полном молчании раздался какой-то шорох, и Гарри почувствовал, как ему на плечи опускается что-то тёплое, лёгкое и шероховатое. Дополнительное одеяло и впрямь не было лишним.

— Не кажется, Поттер — я в этом уверен, — ответ Снейпа прозвучал, когда Гарри уже почти снова спал. Наверное, Снейп думал, что Гарри не услышит.

Но он услышал.

Ему опять совершенно ничего не снилось.

* * *

Матч с Гриффиндором должен был состояться в первую субботу после пасхальных каникул. На тренировках Гарри не смотрел на Малфоя, всё время довольно ухмылявшегося и вообще ходившего с видом человека, который в этой жизни сделал что-то такое выдающееся, чем сможет гордиться даже при смерти через много-много лет. Гарри владела вялая апатия, нежелание делать что-либо, думать о чём-то, ходить куда-то.

Изнасилованный. Грязный. Использованный.

Проснувшись после того снейповского зелья, Гарри отправился в душ, где ему пришлось смывать с себя не только кровь, но и чужую сперму. Его стошнило бы ещё раз, но было уже настолько нечем, что он сумел сдержаться.

Забини, как и прежде, ходил с лицом «я-в-бронетанке-и-не-суйте-сюда-свой-нос-пока-вам-его-не-откусили», но Гарри упорно казалось, что в поведении слизеринца появилось что-то удовлетворённое, почти кошачье — как будто у него была тайна, ласкавшая его ум одним своим существованием, тайна, которой он давно жаждал обладать, и вот наконец получил её. Маленькая грязная тайна. Гарри тоже знал её, но никакого удовлетворения не чувствовал.

Первоначальная вспышка ярости исчезла, полностью выложившись в яростный спор со Снейпом; теперь Гарри не хотелось, чаще всего, ни есть, ни пить, ни спать, а хотелось привалиться к стене, подтянув колени к груди, и сидеть так, потихоньку покачиваясь из стороны в сторону. Может быть, ещё воя на луну — если луна полная. И не думать совсем ни о чём, провались оно всё в озеро к кальмару. Ни о чём и никогда.

Гарри забросил учёбу, что, впрочем, несильно отразилось на его оценках — база у него была отличная, и пока не началось что-нибудь кардинально новое, он без проблем писал проверочные работы; хотя, в принципе, что такого нового могло быть, когда до экзаменов оставалось всего ничего. Он, как и прежде, частенько проводил вечера в библиотеке, но сидел над раскрытой книгой и видел не буквы, а полутьму дома Мартина, злые усмешки на лицах Фреда и Джорджа и собственную кровь — столько крови, что в ней можно было захлебнуться.

Самым тяжёлым был разговор с Фредом и Джорджем на третий день пасхальных каникул. Близнецы ничего не знали о прискорбных событиях, которые заставляли Гарри теперь шарахаться от любого прикосновения. Но кто-кто, а они имели право знать. Смотря в каменную стену пустого кабинета, Гарри ровным голосом пересказал им вкратце, что случилось. И пояснил, что теперь их лица связаны для него с самым большим унижением в его жизни, с болью и страхом. И с осознанием того, что тебя может предать кто угодно, а любовь — всего лишь то, что мешает трезво оценивать происходящее и подставляет тебя под удар. И что любое прикосновение вызывает в нём страх и отвращение; он, конечно, больше не пулял Ступефаем направо и налево в тех, кто случайно дотронулся до него, но сами прикосновения… бр-р… противно. Страшно.

Фред и Джордж были в шоке. Они минуты две осмысливали услышанное. Гарри в это время продолжал безучастно смотреть в стену. Он не знал, что можно было выдать в ответ на такой рассказ, и сомневался, что на месте близнецов выжал бы из себя что-нибудь осмысленное. Поэтому он был очень удивлён, услышав:

— Гарри… но… мы ведь всё ещё можем быть твоими друзьями?

— А… вы хотите? — Гарри был искренне удивлён.

— Конечно!

— Но я ведь… я…

— А разве это что-то меняет в нашем отношении к тебе? Ну, кроме того, что обнимать тебя мы больше не можем…

Гарри казалось, что должно менять, да ещё как. Но он не был приучен считать своё мнение истиной в последней инстанции, и поэтому промолчал.

Иногда ему думалось о мести Малфою и Забини. Но не было никакого энтузиазма, и он мог заранее предсказать, что месть не удастся. Вон сами эти двое с большим энтузиазмом почти три года бились-старались — и только сейчас получилось. Гарри хотелось, чтобы они умерли, но просто потому, что без них стало бы тише и спокойней. Тоска разъедала его ржавчиной, поглощала, как смертофалд.

Грязный. Осквернённый.

Он спрашивал у рун, что ему делать, и вытащил руну Isa, одну из трёх рун Промедления. В переводе на английский это означало «Сиди и не рыпайся, всё происходит само собой, а всё что от тебя требуется — сложить ручки и закрыть рот, желательно на амбарный замок. До того, как тебе можно будет что-нибудь сделать, ещё ой как много времени…».

Матч начинался в одиннадцать утра. С точки зрения Гарри, в нём не было ничего экстраординарного; а даже если и было, то оно прошло мимо Гарри, сразу же взлетевшего так высоко, как не залетал прежде, к самым облакам. Гарри был уверен, что Флинт, увидев, куда улетел его ловец, оставив поле без внимания, лопается от злости; к тому же на такой высоте было дико холодно. Но Гарри плевать хотел на оба отягчающих ситуацию обстоятельства — они для него мало значили.

Комментарии он слышал, но ничего не видел — плотные облака закрывали всё внизу. Судя по комментариям, гриффиндорцы сегодня были не в ударе, и Гарри подумалось, что Слизерин выиграет, даже если Кэти Белл в кои веки раз поймает снитч раньше самого Гарри. Правда, Флинт будет всё равно зол неимоверно, но какая уже разница — хуже уже ничего не придумать, чем то, что есть.

Он взмыл над облаками, вырываясь из их ледяной сырости, и громко чихнул; зависнув в воздухе над маленьким просветом между облаками, он следил за крохотными красными и зелёными фигурками, метавшимися там, вдалеке, словно вырезанными из цветной бумаги. А что, если отпустить древко метлы и разжать ноги? К тому времени, как его увидят, поймать уже не сумеют…

Гарри всерьёз прикидывал, не поступить ли ему именно так (он полагал, что подобный поворот событий создаст ему куда меньше проблем, чем любой другой), и уже оторвал от древка одну руку, когда по коже этой самой руки, открытой задравшимся широким рукавом, щекотно прострекотали крылышки снитча. Золотой мячик застыл на уровне груди Гарри, явно не собираясь убегать. Гарри посмотрел вниз, на далёкую землю — несбыточную мечту — а потом на по-детски яркий, сверкающий шарик. И он протянул руку, в которую снитч скользнул так охотно, словно как раз этого-то он всегда и хотел.

«Ну раз уж я не покончил с собой, пора возвращаться». Гарри направил метлу вниз и помчался, чувствуя, как хлопает за спиной раздуваемая ветром мантия. Быстрее… ещё быстрее… мир превратился в смазанную фотографию, но Гарри затормозил как раз вовремя, чтобы оказаться в полуметре от перепуганной его манёврами мадам Хуч.

— Вот… — он продемонстрировал ей смирно лежавший в его ладони снитч.

Мадам Хуч долгих полминуты смотрела на снитч, потом ещё с минуту — на самого Гарри; при этом у неё было такое выражение лица, будто она не могла решить: то ли обругать его, то ли дать конфету. В конце концов она взялась за висевший у неё на шее свисток и прекратила игру.

— Гарри Поттер поймал снитч, — скучным голосом прокомментировал Ли Джордан. Возможно, ему уже надоело игру за игрой говорить одно и то же. — Слизерин выигрывает со счётом 220:30.

Гарри приземлился, подождал, пока команду и декана сфотографируют в компании кубка школы, и поплёлся в душевую — после полёта среди облаков он продрог до костей, и теперь был не против постоять под горячей водой.

В душевой было жарко, но не настолько, чтобы клубы пара заволакивали помещение, тогда как Гарри хотелось именно такого эффекта — он всё никак не мог согреться, и под струями почти что кипятка он ощущал, как по телу пробегают волны озноба.

Спустя пять минут после того, как он зашёл под душ, появились остальные игроки Слизерина, обсуждавшие на ходу прошедшую игру.

— Эй, Поттер! — окликнул Флинт. Гарри, устало привалившийся к стене душевой, приоткрыл один глаз, с неохотой разлепляя намокшие ресницы.

— Что?

— Что это у тебя за тактика — усвистать прочь с поля, а? Я тебе такого не говорил!

Хохот остальных сопровождал слова Флинта. Гарри не видел решительно ничего смешного; он пожалел, что они не знали о том, что он хотел сделать там, наверху — если бы знали, сейчас давились бы досадой оттого, что снитч подлетел так невовремя.

— Потти отличился, как всегда, — Малфой не упустил случая высказаться. — Может, он сам пробовал скрыться от снитча?

Одобрительный хохот сопровождал и эту шуточку, хотя Гарри готов был поставить на кон свой гринготтский сейф, поклявшись, что ничего смешного там не было.

— Ничего, главное, что поймал, — снисходительно сказал Флинт. — Кубок наш, а дальше пусть следующий капитан Поттеру мозги вправляет.

— Там нечего вправлять, Марк, — пропел Малфой ехидно. — Там пусто, и воет ветер…

Продолжая смеяться, слизеринская команда расходилась по кабинкам. Гарри снова закрыл глаза и обхватил себя руками. Ему хотелось залезть в огонь, как саламандре, и сидеть там, пока сухой жар не доберётся до каждой клеточки, обволакивая и успокаивая. «Совсем двинулся, — мрачно решил Гарри. — С какой стати огонь меня будет обволакивать и успокаивать? Скорее уж, превратит в плохо пахнущую почерневшую массу».

Гарри открыл глаза и взялся за мыло, намереваясь быстро вымыться и уйти отсюда, где самый вид обнажённых тел и осознание собственной уязвимости приводил его в кранйе нервозное состояние, но увиденное в кабинке напротив заставило его выронить скользкий брикет. Малфой стоял на коленях перед Маркусом Флинтом и целовал член капитана — медленно и неспешно. Флинт, прислонившись к стене и слегка расставив ноги, чтобы Малфою было удобнее, прерывисто дышал.

Малфой продолжал пытку медленными лёгкими ласками, то обнимая губами головку напряжённого члена, то отпуская, целуя и касаясь кончиком языка. Не выдержав, Флинт запустил руку в слипшиеся от воды и потемневшие волосы Малфоя и с силой дёрнул на себя, буквально насаживая рот блондина на свой член. Малфой послушно начал сосать, и зрелище было настолько откровенным, настолько непристойным и бесстыдным — при том, что они не играли на публику, а были естественны, как дыхание — что Гарри чуть не стошнило.

Прочие слизеринцы относились к стонам Флинта и хлюпающим звукам, издаваемым Малфоем, вполне философски; разумеется, они это видели, но явно не считали, что происходит что-то экстраординарное.

Гарри сглотнул и потянулся выключить воду. Сердце билось, как будто он только что пробежал стометровку за десять секунд; его всё ещё тошнило, но в то же время он чувствовал прилив крови в области внизу живота. Смыться и подумать обо всём этом позже было наилучшим решением.

Пока он вытирался и обматывал полотенце вокруг себя, мелко дрожа от холода, Малфой и Флинт кон… ЗАкончили.

— Спасибо, Драко, — расслабленно протянул Флинт.

— Не за что, Марк, — судя по голосу, Малфой был крайне доволен собой. — Всем иногда нужно снять напряжение…

Гарри пробрало подобие злобы — бледный, вялый отголосок того, что он мог бы чувствовать, но всё же. Малфой отошёл в другую, свободную кабинку, а Гарри, проходя мимо безмятежно намыливающегося Флинта, бросил через плечо:

— Бедный Оливер…

Теперь уже Флинт уронил мыло. Его потрясённый взгляд лучше любых слов свидетельствовал о том, что свои неуставные отношения с капитаном гриффиндорской сборной он предпочёл бы держать в секрете.

Гарри ухмыльнулся краешком рта и хотел было продолжить свой путь, но жёсткие пальцы Флинта схватили его за плечо.

— Ты. Ничего. Не будешь. Говорить. Оливеру, — процедил Флинт сквозь зубы. — Понял?

— Любишь его? — пытливо поинтересовался Гарри.

Что-то дрогнуло и побежало искорками в тёмно-карих глазах Флинта; по чертам лица прошла лёгкая судорога.

— Не обо мне речь. Ты меня понял?

— Да понял, понял, — Гарри, нервно дёрнув плечом, освободился от прикосновения — гадость какая, когда трогают… — Ты меня за такую же шлюху держишь, как Малфоя? В отличие от него, я не раскрываю рот, не подумав.

Фраза вышла двусмысленной и пошлой; впрочем, подобный эффект был Гарри только на руку.

— Я тебе поверю, Поттер, учитывая твои симпатии к Гриффиндору, — Флинт криво улыбнулся.

Гарри вздохнул.

— Береги его, — посоветовал Гарри, припомнив речи Кровавого Барона.

Флинт хотел, кажется, что-то сказать, но Гарри резко развернулся и вышел из душевой.

Его всё ещё немного тошнило и очень сильно знобило.

Изнасилованный. Втоптанный в грязь. Не сумевший уберечь.

* * *

В такой же тоске и безразличии ко всему окружающему Гарри дожил до экзаменов. В отличие от Рона и Гермионы, он относился к этому неизбежному ежегодному злу индифферентно: экзамены, ну и экзамены; те же профессора, те же задания, что были на уроках, те же классы… зачем волноваться? К тому же Гарри сомневался, что на свете сохранилась хоть одна вещь, которая в действительности волновала бы его. Всё виделось сквозь дымку бессмысленности. Каждую ночь ему снился вечер в доме Мартина, и он просыпался в слезах, с искусанными в кровь губами, напряжённый и покрытый холодным потом. Озноб всё не проходил, и поэтому один только Гарри был рад экзамену по гербологии, состоявшемуся в душных теплицах, где пот стекал за воротник и солнце припекало затылок. Так он хотя бы не дрожал от холода, как на трансфигурации, и уж тем более не так, как на зельях — там руки Гарри вообще ходили ходуном, и он только чудом приготовил приличное зелье, умудрившись рассыпать и разлить по дороге к котлу половину ингредиентов.

Экзамен по ЗОТС был представлен в достаточно непривычной форме — в виде полосы препятствий с разными изученными за год пакостными существами. Последним был боггарт, и Гарри добил его с помощью Риддикулус, не используя заклинание Патронуса — его апатия была настолько велика, что он не только не мог вызвать Патронус, но и даже сильно впечатлиться действием дементора на его разум.

Никому не нужный. Грязный. Использованный.

После экзамена по ЗОТС, который проходил совместно у Гриффиндора и Слизерина, Гарри, Рон и Гермиона брели к замку, медленно, еле передвигая ноги. Гарри был безучастен и погружен в себя, Рон был утомлён экзаменационной нервотрёпкой, Гермиона же выглядела просто бледным призраком себя самой: серое лицо, ввалившиеся щёки, мешки под глазами, волосы, обычно каштановой волной рассыпавшиеся по спине, завязаны в безжизненный, хоть и чистый, хвостик. Рон рассказывал Гарри по секрету, что у Гермионы в расписании стоит по два экзамена в одно и то же время, и как она умудряется сдавать оба одновременно — непонятно, а сама она только огрызается и ничего не говорит. Да Рон и не горел желанием светски беседовать с Гермионой: они до сих пор толком не помирились после того, как Косолапсус предположительно поужинал Струпиком. Враждебность Рона и колючесть Гермионы несколько поутихли, и они были способны сказать друг другу несколько вежливых слов наподобие «передай соль, пожалуйста», особенно если Гарри был поблизости — при нём они никогда не устраивали баталий по поводу домашних любимцев. Но до прежнего доверия и дружбы было далеко, и Гарри подозревал, что только чудесное воскрешение Струпика могло бы что-нибудь изменить.

У самой парадной лестницы Гарри заметил какого-то человека и уже вознамерился было обойти его стороной (врезаться в кого бы то ни было на полном ходу — невежливо…), когда узнал его: Корнелиус Фадж, министр магии. А этот-то что здесь делает?

Фадж, в свою очередь, тоже узнал Гарри.

— Привет, Гарри! Только что с экзамена, не так ли? Почти закончили?

— Да, почти, — Рон и Гермиона, не бывшие знакомы с министром лично, молча держались в стороне.

— Приятный день, — министр бросил взгляд на озеро, из которого наполовину высунулся на самое мелководье гигантский кальмар. — А я тут по не очень приятному делу, — Фадж извиняющеся улыбнулся Гарри. — Нужно проверить, как у вас тут дела с Сириусом Блэком.

— Может, он давно уже убрался отсюда, — безразлично предположил Гарри. — С того случая с входом в слизеринскую гостиную о нём ничего не слышно.

— Хотелось бы верить в это, Гарри, но твоя безопасность превыше всего, — министр улыбнулся — предполагалось, наверное, что отечески, а вышло донельзя фальшиво.

Гарри долго смеялся бы, если бы всё ещё был способен смеяться.

— Я понимаю, — равнодушно качнул он головой.

— Ну что ж, Гарри, мне пора, — Фадж покосился на часы. — Желаю удачи на экзаменах!

— Большое спасибо, сэр, — Гарри вежливо наклонил голову и зашагал к замку. Рон и Гермиона свитой следовали за ним.

Последний экзамен, Прорицание, был, как Гарри подозревал, самым бесполезным из всех; профессор Трелони вызывала всех по одному и строго-настрого запрещала говорить остальным, что она спрашивала — якобы, что-то ужасное должно было случиться с тем, кто распустит язык. Рон возмущённо пыхтел, заявляя, что Гермиона права, говоря, что Трелони — шарлатанка, и что это конкретное предсказание уж очень удобно для неё, а Гарри сидел на полу, прислонясь головой к стене, и старался утихомирить норовившие постучать от холода зубы.

Самого Гарри она вызвала последним, оставив, видимо, «на сладкое» — весь год она предсказывала ему мучительную скорую смерть и была, казалось, неприятно удивлена, видя его на каждом следующем своём занятии живым и вполне здоровым. И теперь Гарри вяло прикидывал, какую кончину поужаснее усмотреть себе в качестве экзаменационного прозрения. Если он скажет ей, что у него будет жена, трое детей и стабильная работа (что, надо сказать, более чем сомнительно…), то не светит ему нормальная оценка. С другой стороны, какая разница, что ему поставят? Всё это не имеет никакого значения, совершенно…

Додумать ему не дал вызов Трелони.

Это был едва ли не первый раз, когда он был рад, попав в кабинет Прорицания; пусть здесь невыносимо воняло благовониями, заставлявшими голову невыносимо болеть, зато здесь было тепло, даже жарко, и здесь Гарри смог наконец расслабиться немного — от постоянного озноба он то и дело непроизвольно сокращал те или иные мышцы, которые потом начинали в отместку болеть.

— Добрый день, мой дорогой, — тихо сказала преподавательница — возможно, ей казалось, что это звучит весомо. — Не будешь ли ты так любезен заглянуть в Шар... Не спеши, не торопись... а потом скажи мне, что ты видишь внутри...

Гарри послушно склонился над хрустальным шаром и привычно поморщился при виде клубящегося внутри шара белого тумана — это напоминало ему то, как на него действовали дементоры.

Видеть? Что тут можно видеть? Гарри пытался напрягать фантазию, но у той, похоже, началась серьёзная забастовка.

— Ну, что? — очень деликатно спросила профессор Трелони. — Что ты видишь?

Гарри чуть было не ляпнул, что, судя по видениям в шаре, сегодня вечером будет сильный туман, но сдержался.

— Я… хм… я вижу чёрное пятно.

— На что оно похоже? — Трелони явно заинтересовалась. — Подумай хорошенько…

— На… э-э… это так смутно… на дементора, да…

— И что же делает этот дементор?

«Пьёт какао из чашки с розовым слоником и читает свежую газету», — раздражённо подумал Гарри.

— Он… э-э… плывёт над землёй… и он готов применить к кому-то Поцелуй…

— Как интересно! — восхитилась Трелони, делая какие-то пометки в журнале, лежавшем у неё на коленях. — А дальше?

— Дальше… э-э… — Гарри отчаянно пытался собрать мозги в кучку, опасаясь, что его прямо из Хогвартса отправят в интернат для умственно отсталых. — Но у него ничего не получается… рядом, кажется, какое-то мистическое создание…

«Мерлин, что я несу?»

— По-моему, это Грим, — Гарри припомнил свой первый урок Прорицания. — Совершенно точно, Грим!

— А кто рядом с ним? — профессор подалась к Гарри всем телом, любопытно блестя своими стрекозьими глазами. — Кому он грозит смертью?

— Э-э… это я, точно, — Гарри так и не сумел придумать ничего оригинальней этого беспроигрышного хода. — Это я, и я умру совсем скоро, во всяком случае, совершеннолетия не достигну…

— Как это грустно, мой мальчик, — вздохнула Трелони, когда Гарри окончательно замолк, поняв, что больше ни слова бреда он и себя не выдавит, даже если бы ему платили по галлеону за каждую букву. — Ну что ж, ты можешь идти. Я вполне довольна твоим Внутренним оком.

Гарри поднялся на ватных ногах — всё-таки эти благовония наверняка не просто так, а что-то наркотическое, иначе почему бы они так одуряюще действовали? — и побрёл к выходу.

— ЭТО СЛУЧИТСЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ, — хриплый, низкий, очень громкий, совсем не такой, как минуту назад, голос профессора Трелони застал Гарри врасплох.

— Простите, что?

— ТЁМНЫЙ ЛОРД ЛЕЖИТ В ОДИНОЧЕСТВЕ, ВСЕМИ ЗАБЫТЫЙ, ПОКИНУТЫЙ ДРУЗЬЯМИ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЯМИ. ЕГО ВЕРНЫЙ СЛУГА НА ПРОТЯЖЕНИИ ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ БЫЛ В ЗАТОЧЕНИИ. СЕГОДНЯ, ДО ПОЛУНОЧИ... СЛУГА ВЫРВЕТСЯ НА СВОБОДУ И ОТПРАВИТСЯ ИСКАТЬ СВОЕГО ГОСПОДИНА. С ПОМОЩЬЮ СВОЕГО СЛУГИ ТЁМНЫЙ ЛОРД ВОССТАНЕТ ВНОВЬ, БОЛЕЕ ВЕЛИКИЙ И БОЛЕЕ УЖАСНЫЙ, ЧЕМ КОГДА-ЛИБО ПРЕЖДЕ. СЕГОДНЯ... ДО ПОЛУНОЧИ... СЛУГА... ОТПРАВИТСЯ... ИСКАТЬ... СВОЕГО ГОСПОДИНА....

Трелони сбилась на нечленораздельный хрип и смолкла, уронив голову на грудь.

— Профессор, Вам плохо? — встревоженно спросил Гарри.

Трелони удивлённо моргала.

— О, прости меня, дорогой мой мальчик, — сонно произнесла она, — такая жара сегодня... я на минутку задремала...

— Ничего страшного, — выдавил из себя Гарри. — Всё равно экзамен уже закончился…

Спускаясь по лестнице, Гарри не сомневался, что впервые за весь год услышал от преподавательницы Прорицания настоящее предсказание. Вот только о каком слуге шла речь? Если о Блэке, так тот давно уже на свободе… кто-то ещё из Пожирателей Смерти сбежит из Азкабана?

Бoль

ceрдце бьется чacтo.

Жак Превер, «В сером хаосе».

Сидеть в слизеринской гостиной Гарри совсем не тянуло, и он отправился наружу, посидеть в одиночестве под каким-нибудь деревом и проветриться от благовоний. С того места, где он устроился, был отлично виден гиппогриф, привязанный у дверей хижины Хагрида, много-много тёмно-синего неба с пламенеющим низким закатом и трава вокруг. Гарри по-прежнему было зябко, но он уже как-то смирился с этим, не обращая большого внимания. Надо, как правило, всего лишь расслабиться, и тогда мышцы не будет сводить судорогой неприятного холодка. Здесь его и нашли запыхавшиеся Рон с Гермионой.

— А мы тебя везде ищем! — Рон жизнерадостно плюхнулся под дерево рядом с Гарри. — Что грустный такой? Экзамены закончились!

— Ага, закончились, — согласился Гарри.

Внимательно изучив кислую физиономию Гарри, Гермиона потёрла висок и предложила:

— Может, зайдём к Хагриду? Давно с ним не виделись…

Гарри было совершенно всё равно, куда идти — к Хагриду, к чёрту на рога, пить на брудершафт с дементором…

Хагрид пребывал в приподнятом настроении и собирался пить чай. Усадил за стол и их троих.

— Ну как, значитца, экзамены-то ваши?

— Хорошо, — отвечала за всех Гермиона. — А у тебя как дела?

— Всё отлично! — Хагрид хитро подмигивал всем троим сразу. — Никто, значитца, экзаменов не провалил моих, даже, стал быть, Малфой.

Рон оживился, почуяв благодатную тему для разговора, и следующие минут десять подряд они с Хагридом дуэтом поносили «мерзких, заносчивых, паршивых слизняков», совершенно не заботясь о том, что рядом с ними сидит один из упомянутых. Гермиона пару раз пыталась их урезонить, но потом махнула рукой и решила заняться чаем.

За кувшином с молоком, который она подняла, обнаружилось нечто панически писклявое и мелкое.

— Рон! — взвизгнула Гермиона, выронив кувшин и расплескав молоко. — Это же Струпик!!

— Где?! — Рон ловко сгрёб со стола пытающуюся сбежать крысу и поднёс ближе к глазам. — Ой, точно он…

Струпик, по мнению Гарри, выглядел ужасно: шерсть повылезала, оставив огромные проплешины, худой, как скелет, и нервный до предела; несчастный, явно натерпевшийся от жизни крыс извивался в руках Рона, пытаясь отвоевать себе свободу передвижений. Впрочем, у Рона на этот счёт было другое мнение.

— Успокойся, Струпик! — уговаривал рыжий. — Здесь тебя никто не обидит, тут нет кошек…

Гермиона негодующе фыркнула, сложив руки на груди. Гарри смотрел в окно, где рубиновое солнце уже больше, чем наполовину, опустилось за горизонт.

— Между прочим, — резко напомнила Гермиона, — ты столько времени зря клеветал на Косолапсуса, а на самом деле твой паршивый Струпик просто сбежал…

— Он не паршивый! — возмутился Рон, сажая крупной дрожью сотрясающуюся крысу в карман. — Не смей так о нём говорить!

— А извиниться ты не хочешь?

— Перед кем, перед Струпиком? — не понял Рон. — За то, что бросил его в трудный момент? Да, тут я действительно виноват…

— Ну, знаешь!! — Гермиона от возмущения хватала ртом воздух.

— Что? — раздражённо покосился на неё Рон.

— Ничего! — Гермиона быстрым шагом вышла из хижины.

— Чего это она? — в поисках поддержки Рон уставился на Гарри и Хагрида. — Какая муха её укусила?

— Это… Рон… — неодобрительно прогудел Хагрид. — Ты бы перед Гермионой извинился, что ли…

— А надо? — не понял Рон, но быстро исправился под откровенно осуждающим взглядом Хагрида. — А, ну да, конечно, сейчас догоню и извинюсь… Гарри, пойдём со мной, а? Для моральной поддержки…

Гарри было безразлично; он встал и вышел из хижины следом за Роном.

На улице быстро, почти различимо невооружённым глазом сгущались сумерки — как будто кто-то понемногу капал в воду чернила. Гермиона быстро шла по направлению к замку.

— Гермиона! — заорал Рон, прикладывая руки ко рту рупором. — Подожди!

Гермиона замедлила шаг.

— Подожди, пожалуйста!

Она остановилась, но возвращаться не спешила. Рон и Гарри догоняли её быстрым шагом.

— Гермиона, послушай, я хотел сказать… — сбивчиво заговорил Рон, остановившись. — Ой! Да что это такое?!

Струпик, пользуясь паузой, выскочил из кармана Рона и помчался куда-то; в наступающей темноте его было трудно различить.

— Стой, Струпик! — Рон очертя голову кинулся следом за своей драгоценной крысой.

Гермиона посмотрела на Гарри.

— Поможем ему поймать эту дурацкую крысу, — полуутвердительно сказал она. — Он же без неё жизни не мыслит…

Гарри пожал плечами и кивнул; Гермиона, будто только и ждала от Гарри соизволения, со всех ног кинулась за стремительно удаляющимся Роном. Гарри совершенно автоматически побежал следом.

Рон, совершая дикие зигзаги — очевидно, следуя траектории струпиковского бега — приближался к Дракучей Иве, которая в предвкушении лениво помахивала ветками. Гарри и Гермиона уже практически догнали Рона и уже могли различить в траве серо-коричневую спину крысы, когда словно из-под земли перед ними возник огромный чёрный пёс. Рон резко затормозил, споткнулся обо что-то и рухнул; пёс, оскалившись, бросился на Гарри, ударяя лапами в грудь. Из Гарри вышибло весь дух; Гермиона кричала, Рон, кажется, то ли ругался, то ли стонал.

С зубов длиной в дюйм понемногу капала слюна; было трудно дышать — Гарри опасался, не сломаны ли рёбра. Тихое, злобное рычание заставило Гарри недоумённо приподнять брови:

— Что я… тебе… сделал? — Гарри озвучил вопрос со значительными паузами между словами — воздуха по-прежнему не хватало.

Собака наклонила голову ниже, как будто раздумывая над ответом, и Гарри, воспользовавшись этим, с силой брыкнулся всем телом сразу, скидывая с себя пса. Пёс оказался тяжёлым… очень тяжёлым… но от неожиданности отлетел, не успев уцепиться за Гарри когтями. Гарри перекатился по земле, выхватывая палочку из кармана, и застыл на одном колене — теперь они были вровень с псом, почти что глаза в глаза.

Рычание — уже не тихое, а яростное — прорезало воздух, заглушая все прочие звуки. Гарри готов был пустить Ступефай, как только пёс прыгнет; но тот отчего-то раздумал проявлять агрессию по отношению к Гарри. Надо полагать, решил, что невежливо уделять всё внимание одному только Гарри.

Острые, как ритуальные кинжалы, оставлявшие своей белоснежностью размытый след в уже тёмном воздухе клыки сомкнулись вокруг руки Рона; пёс волок гриффиндорца с такой лёгкостью, как будто тот был не тринадцатилетним долговязым мальчишкой, а шапкой одуванчика. Глаза Рона были закрыты, и Гарри заподозрил, что рыжий просто потерял сознание.

И всё бы, собственно, ничего, но сумасшедший пёс тащил Рона прямо под Дракучую Иву!

Гарри кинулся следом и получил по лицу веткой, которая была толще его собственного туловища раза в полтора; его отбросило назад на несколько метров.

— Гарри, Гарри, ты жив? — Гермиона трясла его за плечи. В ушах шумело, перед глазами плавали круги.

— Я в порядке, где Рон? — Гарри сел, стараясь удержать в неподвижном вертикальном положении голову, в которой сразу несколько моргенштернов устраивали гонки с препятствиями.

— Его затащили под Дракучую Иву, — Гермиона судорожно размазывала по щекам слёзы. — Этот пёс, он нажал что-то на корне дерева, и оно замерло, и он втащил Рона в какое-то дупло, а потом сразу Ива снова начала драться, и ты истекаешь кровью…

Хлёсткая пощёчина оборвала торопливую, почти бессвязную речь Гермионы. Гриффиндорка удивлённо мигнула, глубоко вздохнула и робко улыбнулась.

— Спасибо. И правда, не время для истерик… Гарри, что нам делать?

Гарри встал на ноги; лицо было рассечено наискось, и кровь сочилась под воротник, неохотно и понемногу — основное уже вылилось, пока он пытался прийти в себя, лёжа на земле.

Дракучая Ива угрожающе, злобно била ветвями по земле, чуя, как близко от неё люди, слабая податливая плоть, которую так легко порвать на части, насадить на свои ветви, как на вертел, так, чтобы горячая яркая кровь потоком рвалась из зияющей раны. Гарри сжал губы, прикидывая, как бы пробраться мимо веток, осыпавших землю градом ударов и втаптывавших траву в почву.

— Гермиона, где точно этот выступ? — Гарри пришурился, пытаясь найти что-нибудь подозрительное на корнях Ивы.

— Вон, в самом низу ствола, видишь? Узловатый такой…

— Wingardium Leviosa!

Ближайший камень со всей дури, что ещё оставалась у Гарри, влетел в тот выступ, на который указывала Гермиона, и Ива словно обратилась в статую. Даже листья не шевелились, хотя вечерний ветер трепал волосы Гарри и полы покрывшейся дырками от многочисленных падений мантии.

— Идём! — Гарри рванулся к Иве, слыша за собой торопливые шаги Гермионы.

Внутри тоннеля было тихо, темно и пусто; проклятый пёс обладал, по-видимому, невероятной силой и скоростью, раз успел учесать по этой сумрачной кишке так далеко, да ещё и с обузой в виде бессознательного Рона в зубах.

Потолок был низким, и Гарри пришлось двигаться на полусогнутых, светя себе огоньком на ладони. Бежать было трудно, но Гарри всё равно спешил, как мог, дыша, как загнанный пони — взлохмаченная, местами слипшаяся от крови чёлка точно так же лезла в глаза, и он на ходу лихорадочно сдувал её, вытягивая потрескавшуюся нижнюю губу.

Тоннель был длинным — не короче того, что вёл в «Сладкое королевство». Неяркий свет в самом конце был даже не сразу замечен — огонёк Гарри и свет на кончике палочки Гермионы были куда мощнее. Гарри вскарабкался к самому отверстию — в конце тоннель резко уходил вверх и вбок — и выбрался в пустую комнату.

Очевидно было, что эта комната не всегда была пустой — на регулярное посещение её кем-то ясно указывали разломанные стулья с перекушенными («?») ножками, измочаленный в щепки стол, неопрятные обрывки обоев, свисавшие со стен, странные тёмные пятна на полу.

— По-моему, это Визжащая Хижина, — прошептала Гермиона. — Но кто это сделал? Не привидения же…

— Какая разница, кто… — Гарри запнулся на полуфразе и прислушался к скрипу наверху.

Скрипнуло ещё раз и стихло. Гермиона до боли сжала руку Гарри; прикосновения были всё ещё неприятны, и Гарри деликатно высвободил свою ладонь.

Они поднимались по лестнице крадучись, стараясь не производить никакого шума; кто предупреждён — тот вооружён, а вооружать врага Гарри не хотелось. Весь дом был покрыт толстым слоем пыли, лишь кое-где нарушенным следами — не человека, животных. И ещё был широкий след от протащенного наверх тела — тела Рона.

На втором этаже одна из дверей была раскрыта; оттуда донёсся слабый стон, а потом изреченное Роном ругательство, настолько крепкое, что Гарри, неожиданно для себя, покраснел.

— Рон, ты в порядке? — Гермиона опередила Гарри, вихрем ворвавшись в комнату и упав на колени рядом с Роном; нога лежащего на полу у знакомой Гарри с Рождества продавленной кровати гриффиндорца была вывернута под неестественным углом в том месте, где вообще выворачиваться не должна была.

Гарри не спешил проявлять восторги по поводу нашедшегося друга — пёс должен был быть всё ещё где-то поблизости.

— Гарри, это ловушка… — Рон не смотрел на Гермиону, а пытался захватить взглядом взгляд Гарри — напрасно, потому что Гарри блуждал глазами по всему полутёмному помещению, пытаясь понять, почему не чувствует никакой опасности. — Это не пёс…

— А кто? — задал Гарри резонный вопрос.

— Это он… Сириус Блэк… он анимаг…

Уроки Трансфигурации всплыли в голове Гарри: «Анимаги — это маги, умеющие превращаться в животных по собственному желанию…». Он резко обернулся, взвихрив мантией тучу пыли, и наткнулся взглядом на незнакомого человека у дверей. Копна грязных, слипшихся, но всё равно прихотливо вьющихся, как языки пламени — если пламя бывает чёрным — волос незнакомца свисала до самых локтей. Вид у него был такой, что, если бы не чёрные глаза, фанатично горевшие в глубоких глазницах, можно было бы подумать, что это ходячий труп. Бледно-восковая кожа настолько туго обтягивала кости лица, что оно в определённом ракурсе, особенно в полумраке, походило на череп. Жёлтые, но ровные, когда-то, наверно, безупречные и ухоженные зубы были оскалены в ухмылке. Сириус Блэк слегка склонил голову набок и лёгким, летящим движением захлопнул дверь левой рукой. В правой у него была палочка Рона.

— Expelliarmus! — палочка вырвалась из рук опешившего Гарри и подлетела к Блэку, поймавшему её свободной рукой. Палочку Гермоны постигла та же участь.

— Я был уверен, что ты придёшь, — голос Блэка был хриплым, словно сам процесс говорения был для него непривычен. — Твой отец сделал бы то же самое для меня… Очень храбро с твоей стороны — не бегать за помощью. Я тебе благодарен... так намного проще...

Огненная, обжигающая, слепящая ярость взметнулась в Гарри, стремительно потекла лавой, опаляя виски изнутри; он невидяще рванулся к Блэку — как тот только смел так говорить о его отце, мразь, убийца… Руки Рона и Гермионы вцепились в него с двух сторон; Гарри бился, изворачивался, чувствуя, что ещё немного — и его ярость выплеснется наружу водопадом, сметая всё, что только может сместись.

— Нет, Гарри! — Гермиона была в ужасе.

— Если вы хотите убить Гарри, то придётся убить и нас! — Рон сумел встать, но опереться на покалеченную при падении ногу не мог, и почти всем своим весом наваливался на Гарри. — Слышите, вы, нас тоже!

— Лучше ляг, — посоветовал Блэк Рону; фанатичный огонь в чёрных глазах странным образом притух, но всё ещё тлел. — Ноге будет лучше… а убийство сегодня произойдёт только одно.

— Одно, да? — прорычал Гарри, яростно мотая головой, чтобы откинуть с глаз мешающие волосы. — А в прошлый раз ты убил тринадцать человек, чтоб добраться до Петтигрю! Ты, убийца!.. Что тебе мешает, ну же, не скромничай!!

Мантия Гарри поддавалась с треском, но Рон и Гермиона всё ещё цепко держали его.

— Подобрел в Азкабане, да?!

— Гарри, прекрати, он же убьёт тебя!! — Гермиона была на грани истерики.

— ОН УЖЕ УБИЛ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ!! — Гарри рванулся снова, чувствуя, как ярость жгуче плещется под кожей, и рукава мантии не выдержали; Рон и Гермиона, не удержав равновесия, по инерции упали на пол, а Гарри бросился к Сириусу Блэку — одним прыжком, длинным, стелющимся, вытягивая на лету руки, чтобы вцепиться в ненавистное горло.

Весь этот человек, с головы до ног, был ему ненавистен; воздух, которым дышал Блэк, предметы, на которые падал его взгляд, земля, по которой он ступал — всё нужно было сжечь, уничтожить, превратить в прах и пепел и развеять по ветру, чтобы ничто, никогда не напоминало об этой мрази, этом ублюдке, этом куске дерьма, предавшем того, кто доверял ему настолько безоглядно, что вручил не только свою жизнь, но и жизнь своей семьи…

Гарри забыл, что ему тринадцать, что он слаб и ранен, что он невысок и худ, и не может тягаться с Блэком физически; он забыл о магии, сжимая ладони на гладкой плотной коже, придавливая Блэка коленом к полу — он хотел сделать ему как можно больнее, так больно, как пришлось ему самому, по праву отплатить за все годы бесправия, унижения и боли у Дурслей, за мольбы матери, за её жертву, за то, что отец сражался, заранее зная, что не победит… Мне Отмщение, И Аз Воздам!

Блэк, кажется, был так шокирован чисто маггловским поступком Гарри, что выпустил палочки из рук при ударе об пол, и даже не сразу начал сопротивляться.

Гермиона безостановочно визжала на одной ноте, Рон что-то кричал, но Гарри не вслушивался, до боли, до предела стискивая пальцы на худой шее; и Блэк, опомнившись наконец, нашарил покрытыми мозолями руками шею Гарри и сжал в ответ. Гарри захрипел, откидывая голову, воздуха не хватало катастрофически, но не отпускал шею Блэка.

— Я долго ждал… слишком долго… — слова срывались с губ Блэка почти шипением, потому что воздуха давно не хватало и ему, но он всё ещё умудрялся говорить, и Гарри полон был решимости пресечь это.

Он давил и давил, с такой силой, которой никогда не подозревал в своём костлявом полудетском теле, и чувствовал, как руки Блэка сжимают в ответ его шею — неумолимо до тошноты, как гидравлический пресс. Перед глазами у Гарри плясали цветные звёздочки, ярость выстилала его сознание огненным ковром, и он вдруг ясно почувствовал, как прохладно в хижине, как остро пахнет застарелой пылью, как ноет его колено, врезавшееся в выступающее ребро Сириуса Блэка, увидел, как контрастируют с бледной кожей угольные глаза Блэка, как пламенеют в полумраке волосы Рона, как широко открыт в крике рот Гермионы, ощутил на языке кислый, пряный вкус ярости и мщения. Он оживал, восставал из пламени, как феникс, он снова чувствовал что-то, он полон был жизни, плещущей через край, бурлящей — впервые с того дня в начале пасхальных каникул, когда в нём убили любовь и ненависть одновременно за какой-то час.

Он снова был. Был, а не существовал, как амёба под стёклышком микроскопа.

И всё благодаря Сириусу Блэку.

Как мило, не правда ли.

— Divido! — голос Гермионы дрожал, но заклинание, как всегда, получилось безупречным. — Stupefy!

Гарри и Блэка отшвырнуло по разным углам, а Блэка вдогонку ещё и оглушило.

— Гарри, как ты? — «сегодня она только и делает, что задаёт этот вопрос в разных вариациях…»

— Нормально… — пылающая ярость от удара о стену начала проходить, и Гарри обрёл способность мыслить почти что здраво. — Зачем ты это сделала?

— Он убил бы тебя… — губы у Гермионы дрожали. — Вот твоя палочка…

Гарри рывком выхватил у неё палочку и встал на ноги. Блэк неуклюже, изломанно распростёрся в углу, дыша тяжело и часто. Рон, шипя сквозь зубы от боли, перекинул себя через край продавленной кровати и затих. Гермиона, нервно вертя палочку в руках, следила за Гарри и Блэком, готовая вмешаться в любой момент.

Кончик палочки Гарри указывал прямо в сердце Блэку; Гарри казалось, он видит, как оно бьётся, вздымая кожу, заставляя подрагивать выступающие рёбра — рубашка Блэка давно, судя по всему, потеряла право называться гордым именем рубашки, превратившись в грязные лохмотья.

Блэк молча и неотрывно смотрел на Гарри — так умирающий от жажды в пустыне, захлёбываясь, глотает воду из нежданно свалившегося на голову бурдюка; смотрел и никак не мог насытиться. Щёки Гарри предательски заалели от такого внимания.

«О чём я думаю??!!»

— Хочешь убить меня, Гарри? — Блэк был на удивление спокоен, как будто на кончике палочки Гарри не плясал зеленоватый огонёк, то высовываясь, то снова скрываясь, и будто не было достаточно только того, чтобы Гарри разомкнул губы и сказал два Непростительных слова, и огонёк начал бы наконец свой путь.

— Ты убил моих родителей, — констатация факта.

Блэк покачал головой.

— Если бы ты знал всю историю…

— Историю того, как ты продал их Вольдеморту, но, увы, просчитался? — оскал Гарри не уступал блэковскому. — Я уже знаю всё, что мне нужно.

— Всё было не так! — протестующе вскричал Блэк, приподнимаясь на локтях; Гарри предостерегающе шевельнул палочкой, и Блэк замер на середине движения. — Ты должен меня выслушать…

— Кому я должен — всем прощаю, — Гарри сощурился. — Ты там был, или как? Когда Вольдеморт убивал моих родителей, когда мама умоляла его не трогать меня, когда отец кричал ей, чтобы она бежала вместе со мной…

Голос Гарри сорвался, дал петуха; на лице Блэка мелькнуло нечто вроде сочувствия.

— Если бы я там был, я бы спасал их.

— Вот только почему-то весь магический мир думает по-другому!

Гарри до белизны сжал пальцами палочку.

Два слова. Всего два.

Он ведь уже убивал, и не однажды.

Пусть не так… хладнокровно. Но убивал ведь.

Тогда в чём проблема?

Рон и Гермиона молчали — Гарри знал, что они в священном ужасе и полнейшем шоке; а ещё он знал, что Блэк не зол, не испуган и не испытывает ненависти. Он снова погружался в чужие чувства; в чувствах Блэка царил хаос, до какого самому Гарри в худшие дни было далеко. Но там не было ничего отрицательного по отношению к самому Гарри. Было лёгкое удивление, было восхищение — какое-то невольное; была отчаянная, изголодавшаяся любовь отца к сыну, которого он никогда не видел, но о котором думал долгие годы. Да почти так оно и было…

Была жажда подружиться, узнать ближе, было чистое детское любопытство. Блэк тянулся к Гарри всем существом — так тянутся щенки к матери. У них и в мыслях нет причинить ей вред — этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Была яростная уверенность в своей правоте, было чувство вины — но не «я-предатель-мне-нет-прощения-и-пребывать-мне-вечно-в-последнем-кругу-ада», а скорее «недоглядел-ну-что-же-я-за-чёртов-идиот-я-сделал-ошибку-большую-и-страшную-но-что-то-я-могу-исправить-если-только-мне-дадут-шанс». Желания убить не было — слишком хорошо Гарри знал по себе, каково оно. Было желание обнять, выяснить всё о том, что пропустил за двенадцать лет, исправить наконец хоть что-то из своих треклятых ошибок… боязнь, что оттолкнут, не поверят, что снова будет темнота и боль…

В этих чувствах не было лжи… даже если люди могут лгать мыслями, то чувствами — нет. Чувства можно спрятать, контролировать, можно убить их в себе, но ко лжи они по природе своей не приспособлены.

— Ты мой крёстный, — сказал Гарри неожиданно.

Блэк моргнул. Он явно не ожидал перехода на такую мирную тему.

— Да, — осторожно подтвердил он.

— Ты был лучшим другом моего отца, — Гарри не спрашивал, а утверждал, но Блэк всё равно кивнул.

— Да.

— Все считают тебя виновным в смерти моих родителей.

— Да, — Блэк явно не понимал, к чему клонит Гарри.

— ТАК ПОЧЕМУ, ЧЁРТ ТЕБЯ ДЕРИ, ПОЧЕМУ ТЫ НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ?!!! — Гарри сорвался на крик, на почти звериный вопль, и со всей силы отшвырнул палочку к стене.

Кажется, она осталась цела. А если и сломалась, то и Мерлин с ней.

Блэк выглядел откровенно глупым, ошарашенно хлопая ресницами; Рон и Гермиона и вовсе потеряли дар речи.

— Что?.. — кажется, Блэк не ожидал безоговорочного прощения безо всяких объяснений. К тому же такого агрессивного.

Приглушенные шаги дробным перестуком донеслись с лестницы; всё быстрее и быстрее, всё нервозней, и дверь, прикрытая Блэком, распахнулась — в комнату ворвался Ремус Люпин.

Преподаватель ЗОТС был бледнее Блэка; он беглым взглядом окинул комнату с окровавленными Гарри и Блэком — последний распростёрт перед первым, как жертва перед палачом, у обоих шеи в отчётливых синяках в форме пальцев — со сжавшимися в комок Роном и Гермионой — и быстрым шагом направился прямо к Блэку.

— Где он, Сириус?

Где кто?

На лице Блэка разом перестали отражаться всякие эмоции. Несколько секунд он молчал, словно не мог решить для себя что-то, а потом поднял руку и указал на Рона. Рон был крайне озадачен, но никто не спешил объяснять, что это значило.

— Но тогда... — пробормотал Люпин, глядя на Блэка так пристально, словно хотел прочесть его мысли, — ...почему он не показывался раньше? Если только, — глаза Люпина вдруг расширились и немного остекленели, как у профессора Трелони сегодня в конце экзамена — если только это был не он... если только вы не перерешили... ничего не сказав мне?

Очень-очень медленно, не отводя от Люпина пустого взгляда, Блэк кивнул.

Люпин, не отводя взгляда от Блэка, прошёл к нему, схватил его за руку, поднял на ноги и обнял крепко, как мог. Гарри тихонько вздохнул и понял, что ему всё же хотелось бы услышать рассказ Блэка о том, что случилось двенадцать лет назад в Годриковой Лощине.

-Я НЕ ВЕРЮ СВОИМ ГЛАЗАМ! — закричала Гермиона.

Люпин, отпустив Блэка, обернулся к ней.

— Вы… Вы… — Гермиона возмущённо тыкала рукой то в сторону Люпина, то в сторону Блэка. — Вы и он…

— Гермиона, успокойся…

Но Гермиона не хотела слушать увещеваний.

— Я никому не говорила! — ещё громче завопила она. — Я покрывала Вас!

— Гермиона, послушай меня, пожалуйста! Я всё могу объяснить! — Люпин пытался перекричать свою ученицу, но силы были явно не равны.

— Гарри, не верь ему, это он помогал Блэку пробираться в замок, он тоже хочет тебя убить — он оборотень!

Тишина воцарилась в комнате. Все смотрели на Люпина, а тот стоял, сокрушённый и печальный.

— Всего одно попадание из трёх, Гермиона, — улыбка получилась кривой, но какая уж была. — Я не помогал Сириусу пробраться в замок, я не хотел убивать Гарри, но я действительно оборотень.

Рон сделал героическую попытку приподняться на кровати, но потревожил ногу и громко застонал в наступившей тишине. Люпин встревоженно бросился к нему, но Рон отпрянул:

— Прочь от меня, оборотень!

Люпин резко остановился, как будто налетел на стену. Его лицо исказилось… кажется, болью.

— Как давно ты знаешь?

— Сто лет, — уже шёпотом ответила Гермиона. — С тех пор, как написала сочинение по оборотням для профессора Снейпа... когда он заменял Вас в первый раз…

— Он был бы в восторге, — сухо заметил Люпин. — Он и задал-то его в надежде, что кто-нибудь догадается, что означают симптомы моей болезни... Ты, видимо, сверилась с картой луны и поняла, что я всегда болен в полнолуние? Или ты догадалась, что боггарт при виде меня превратился в луну, а не просто в жёлтый шарик?

— И то, и другое, — тихо произнесла Гермиона.

Люпин вымученно рассмеялся.

— Ты одна из самых умных людей, которых я когда-либо встречал, Гермиона.

— Ничего подобного, — вздёрнула нос Гермиона. — Будь я умнее, я бы всем рассказала, кто Вы такой!

— Но все и так знают, — пожал плечами Люпин. — По крайней мере, учителя.

— Дамблдор взял Вас на работу, зная, что Вы — оборотень? — Рон задохнулся от возмущения. — Он что, рехнулся?

— Некоторые из учителей в этом не сомневаются. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы убедить кое-кого в том, что мне можно доверять...

— Хватит! — не выдержал Гарри, которому надоело слушать бесплодную перебранку. — Давайте все помолчим и послушаем, что они могут рассказать, Рон, Гермиона?

Гриффиндорцы, преподаватель и беглый преступник уставились на Гарри в одинаковом изумлении.

— Но, Гарри, он же хотел тебя убить… — начал Гермиона.

— Ни Блэк, ни профессор Люпин не хотели меня убить, — энергично помотал головой Гарри. — Они не опасны. Ну, для нас троих не опасны…

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила Гермиона.

Гарри замялся. Он не представлял, как будет это объяснять.

— Я просто знаю это, — сказал он наконец. — Чувствую. Как ты чувствуешь и знаешь, что ты девушка, тебе тринадцать лет, ты учишься в Гриффиндоре, и зовут тебя Гермиона Грэйнджер. Вот и я так же знаю, что Сириус Блэк не предавал моих родителей, а профессор Люпин не помогал проникнуть в школу тому, кого считал преступником. Вот.

Воцарилось молчание. Это начинало раздражать Гарри.

— Так вы будете рассказывать или как? И, Гермиона, Рон, пожалуйста… не надо так говорить про Ремуса. Если вы не знаете, что он ни в чём не виноват, это не значит, что он в действительности виноват… хорошо?

Гермиона скрепя сердце кивнула. Рон поколебался пару секунд и кивнул отрывисто, тряхнув рыжей гривой. Гарри перевёл взгляд на Люпина с Блэком.

— М?

Люпин встряхнулся, избавляясь от ненужного сейчас изумлённого неверия, и начал:

— Сегодня я смотрел на Карту Мародёров…

На лицах Рона и Гермионы был написан большими буквами вопрос: «Что ещё за карта?! Чем он тут пудрит нам мозги?», но Гарри махнул им рукой, чтобы не перебивали.

— И увидел, как вы трое идёте по двору. И я был, мало сказать, ошарашен, когда заметил рядом с вами четвёртого.

— Какого четвёртого? — не выдержал Рон.

— Я не мог поверить собственным глазам, — Люпин не обратил внимания на слова Рона. — Я решил, что карта испортилась. Как мог он быть с вами?

— Никого с нами не было! — упрямо вставил Рон.

— Потом я увидел ещё одну точку, она очень быстро двигалась по направлению к вам... возле неё была надпись «Сириус Блэк»... Я видел, как он столкнулся с вами; видел, как он утащил двоих из вас под Дракучую иву...

— Одного из нас! — сердито выпалил Рон.

— Нет, Рон, — возразил Люпин, — двоих. Скажи, пожалуйста… могу я взглянуть на крысу?

— Что? — поразился Рон. — Какое отношение имеет Струпик ко всему этому?

— Самое прямое, — убеждённо заявил Люпин. — Могу я на него взглянуть?

Рон поколебался; Гарри кивнул. Рон запустил руку под мантию и извлёк из кармана брюк отчаянно мечущегося Струпика; рыжий чудом не дал ему удрать, вовремя схватив за длинный голый хвост.

Люпин подошёл поближе; он глядел на Струпика, затаив дыхание.

— Что такое? — снова спросил Рон, испуганно прижимая к себе Струпика. — Что вам надо от моей крысы?

— Это не крыса, — вдруг вмешался до сих пор молчавший Блэк.

— Что вы несёте... Конечно, это крыса!

— Нет, не крыса, — спокойно сказал Люпин. — Это волшебник.

— Анимаг, — добавил Блэк. — По имени Питер Петтигрю.

Никто не знает, что происходит в действительности

в пределах данной организации.

Следствие Джонсона.

— Бред какой-то, — слабым голосом сказала Гермиона.

Гарри вставил свою лепту:

— Как получилось, что он выжил?

— Когда я зажал его в угол на той улице, он заорал во всё горло, чтобы каждый услышал, будто бы я предал Лили и Джеймса. А потом, прежде чем я успел послать в него заклятие, он взорвал пол-улицы, убил всех в радиусе двадцати футов и скрылся в водостоке, смешавшись с другими крысами... — Блэк смотрел на Струпика, и на этот раз его взгляд искрился неподдельной ненавистью.

— Но я одного не понимаю: если Вы были Хранителем Секрета моих родителей, как он сумел их выдать?

— Я виноват, Гарри. — Блэк сжал кулаки. — В последний момент я убедил Лили и Джеймса воспользоваться услугами Питера, убедил их, что лучше будет назначить Хранителем Секрета его, а не меня... Я виноват и признаю это... Так уж вышло, что в ночь, когда они погибли, я отправился проверить, в порядке ли Питер. Когда я прибыл туда, где он прятался, его уже не было. Но и следов борьбы тоже не было. Мне это показалось более чем странным. Я испугался. Поспешил к дому твоих родителей. И когда я увидел разрушенный дом, их тела... я понял, что сделал Питер... что я сам наделал...

— Но, профессор Люпин... Струпик никак не может быть Петтигрю... это не может быть правдой, вы же знаете, что не может... — Гермиона робко пыталась вразумить всех присутствующих.

— Почему это не может быть правдой? — Люпин был спокоен, как на уроке.

— Потому что... потому что о том, что Питер Петтигрю — анимаг, должно было быть известно. Мы проходили анимагов с профессором Макгонаголл. И я, когда делала домашнее задание, читала про них: в министерстве магии хранятся данные на всех магов и ведьм, которые умеют превращаться в животных; на каждого есть досье, в котором всё обозначено: в какое животное они превращаются, каковы особые приметы и всё прочее... я даже специально ходила посмотреть в списке профессора Макгонаголл... В этом веке существовало всего семь анимагов, а имени Петтигрю в списке не было...

Ремус расхохотался.

-Ты, как всегда, права, Гермиона! — согласился он. — Но в министерство не поступало сведений о том, что в Хогвартсе есть три незарегистрированных анимага.

— Сохатый, Бродяга и Хвост? — тихо спросил Гарри.

— Да, — кивнул Люпин. — Вкратце говоря, они все стали анимагами из-за меня.

Люпин завёл довольно длинный рассказ, и все, кроме повизгивающего и выцарапывающегося Струпика и не сводившего с крысы огненного взора Блэка, слушали внимательно.

— Я был совсем маленьким, когда меня укусил оборотень. Мои родители перепробовали все средства, но по тем временам лечения не существовало. То зелье, которое готовит для меня профессор Снейп, изобретено совсем недавно. Оно делает меня безопасным. Я принимаю его за неделю до полнолуния, и у меня сохраняется способность разумно мыслить... тогда я лежу, свернувшись клубком, в своём кабинете — этакий безобидный волк, практически одомашненный — и жду, пока луна пойдёт на убыль. А вот до изобретения Аконитового зелья я раз в месяц становился настоящим чудовищем. Об учёбе в Хогвартсе нечего было и мечтать. Никто из родителей не согласился бы подвергать своих детей такой угрозе. Но как раз в то время директором школы стал Дамблдор. Он сочувствовал моей болезни. Сказал, что, при условии соблюдения определённых мер предосторожности, у него нет возражений против моего обучения в школе. Дракучую Иву посадили из-за того, что я поступил сюда. Этот дом и тоннель, который сюда ведёт, построили специально для меня. Раз в месяц меня переводили из замка в это место, и здесь я превращался. Дерево у входа в тоннель не давало мне проникнуть обратно в замок, пока я был опасен. Трансформации были мучительны, но я был счастлив. У меня впервые в жизни были друзья: Сириус Блэк, Джеймс Поттер и Питер Петтигрю. И они не могли не заметить, что раз в месяц я куда-то исчезаю. Я придумывал разные отговорки. Врал, что моя мать больна, и я должен навещать её, чего только не сочинял... Я боялся, что они отвернутся от меня, если узнают, кто я на самом деле. Конечно же, они, как и ты, Гермиона, быстро обо всём догадались...

— Но они не отвернулись от меня. Ничего подобного, они сделали ради меня нечто такое, что не просто облегчило мои страдания во время трансформаций, наоборот, эти периоды стали лучшим временем моей жизни. Мои друзья стали анимагами. У них ушло почти три года на то, чтобы это сделать. Твой отец и Сириус были одними из лучших учеников, но, кроме того, им ещё и повезло, потому что превращение в животное может пойти совершенно не так, как ожидаешь. Наконец, в пятом классе все они научились превращаться в зверей. Оставаясь людьми, они не могли составить мне компанию, но зато в виде животных… Оборотни опасны только для людей. Каждый месяц мои друзья выбирались из замка под мантией-невидимкой Джеймса, превращались в животных... Питер, самый маленький, пробирался под ветвями Дракучей ивы и нажимал на нарост, который её обездвиживает. Потом они пробирались ко мне по тоннелю. Под их влиянием я становился менее опасен. Тело моё было волчьим, но сознание, когда они были рядом — нет.

— Но почему Вы не рассказали Дамблдору, что Блэк — анимаг? — недоумённо уточнила въедливая Гермиона. — Вы же весь этот год считали его преступником…

Люпин замолк. И Гарри неожиданно понял, почему.

Ворох чужих эмоций нахлынул на него, как солнечный луч.

Тепло, свет, счастье… жаркое, нетерпеливое желание… восхищение, поклонение… уют в объятиях, о которых мечтал так давно… радость-счастье-Боже-мой-Мерлин-спасибо-так-хорошо-так-неправильно-так-чудесно… пьянящее чувство свободы… кружащее голову чувство обладания, присвоения… мой, мой по праву… любовь, любовь, любовь, жгучая, преданная — в обоих смыслах преданная… шок, боль, горечь, неверие, усталое смирение… слёзы, слёзы, по ночам в подушку — жарко, и душно, и больно, больно до предела… как-он-мог-как-он-мог-как-он-только-мог-ненавижу-презираю-забыл-люблю… Люблю!

Гарри отчаянно потряс головой, выбираясь из водоворота чужих чувств, почти что мыслей — таких ярких он раньше не чувствовал ни у кого, даже у самого Ремуса. Должно быть, эти конкретные были так сильны, что их почувствовал бы даже совсем невосприимчивый к этому человек.

Почему не рассказал? Потому что не смог выдать того, кого до сих пор любил.

Люпин открыл было рот, чтобы что-то объяснить, наплести какую-то ложь — потому что правду он никак не мог рассказать Рону и Гермионе — но Гарри торопливо вскинул руку.

— Не рассказал, и не рассказал, — безапелляционно заявил Гарри.

Все присутствующие уставились на него с немым вопросом: «Ты ни обо что не стукался головой, Гарри?». Самое обидное, что так сделал даже Ремус, которого Гарри в некотором роде выручил.

— Сейчас это не имеет значения. Нам важно доказать, что Сириус невиновен, — Гарри до смерти захотелось хлопнуть себя по болтливому рту, но вылетевшего слова было уже не поймать. С какой, спрашивается, стати, он назвал Блэка по имени?

К счастью, сам Блэк был так щенячьи счастлив по тому поводу, что крестник зовёт его по имени, что не стал долго интересоваться причинами.

— Гарри прав, — поддержал он. — Ремус…

— Рон, отдай мне Питера, пожалуйста, — мягко попросил Люпин.

Рон сильнее прижал Струпика к груди.

— Бросьте, — уже бессильно проговорил он. — Что, Блэк сбежал из Азкабана только за тем, чтобы достать Струпика? То есть... — Он взглянул на Гарри и Гермиону в поисках поддержки. — Ну, хорошо, допустим, Петтигрю умел превращаться в крысу — крыс кругом полным-полно — откуда Блэку знать, какая конкретно ему нужна, после стольких-то лет в тюрьме?

Блэк молча запустил худую длиннопалую руку в карман и извлёк оттуда мятую бумажку. Разглядив её, он протянул неровно вырванный из газеты лист остальным.

Это была фотография Рона с семьёй, появившаяся в «Ежедневном пророке» прошлым летом. На плече у Рона сидел Струпик.

— Откуда ты это взял? — спросил поражённый Люпин.

— Фадж, — коротко ответил Блэк. — В прошлом году он приезжал с инспекцией в Азкабан, и я попросил у него газету. И на первой же странице увидел Питера... на плече у этого паренька... Я сразу его узнал... я столько раз видел, как он превращается... А в газете было сказано, что мальчик, его хозяин, осенью возвращается в школу... в Хогвартс... где Гарри...

— Бог ты мой, — тихо воскликнул Люпин, переводя глаза с фотографии на Струпика и обратно. — Передняя лапа...

— Что с передней лапой? — вызывающе поинтересовался Рон.

— У него нет пальца, — объяснил Блэк.

— Ну конечно... — торжествующе — всё стало на свои места — выдохнул Люпин. — Так просто... просто гениально... он сам его себе отрезал?

— Прямо перед тем, как превратиться, — кивнул Блэк. — А в министерстве решили, что я убил его настолько зверски, что от него один только палец и остался… Всё, Ремус, пора заканчивать с этим.

— Рон, дай мне Струпика, — повторил Люпин. — Если это обычная крыса, заклинание ей не превратит, а анимага вернёт в человеческое обличье.

Рон раздумывал долго; на его лице отражалась мучительная внутренняя борьба. Наконец он протянул уже и вовсе впавшего в панику Струпика Люпину.

— Спасибо, Рон. Animagum restituo!

Бело-синяя вспышка ударила в Струпика из палочки Люпина; крысу подбросило в воздух и завертело — Рон негодующе закричал — а потом уронило обратно на пол, и началось превращение.

Это походило на нечто ирреальное: ускоренно, неестественно быстро поднималась голова, отрастали конечности, увеличивалось туловище. И вот Питер Петтигрю во всей жалкой красе стоял перед ними; остроносый, со слезящимися глазами, с лысиной на затылке, едва ли не ниже Гермионы, неприятно обвислый — как будто долго был толстым, а недавно стремительно похудел. Он нервно сглатывал и бросал на дверь взгляды исподлобья — явно мечтал смыться.

Истинный предатель был жалок. Гарри не мог взъяриться на него — ему было попросту противно; так противно не было даже на Зельях, когда они голыми руками чистили ещё живых зловонных слизняков (эти твари, будучи разделаны после смерти, теряют львиную долю своих свойств, и, очищаемые живыми, всё время норовят удрать из рук, и пользуются своим защитным механизмом, щедрым даром матушки-природы: отвратительной вонью, которая отбивала у любого живого существа охоту следовать за слизняком — пусть себе валит, куда вздумается, и воняет другим неудачникам).

— Ну, здравствуй, Питер, — Люпин говорил приветливо, и только жёлтый огонь карих глаз выдавал его гнев.

— Давно не виделись, старый приятель, — Блэк даже не старался скрыть ярой ненависти, сделав шаг вперёд, к Петтигрю. — Что же ты прятался все эти двенадцать лет? В Азкабане до меня доходили разные слухи, Питер... Там много бывших приспешников Вольдеморта, и все они уверены, что некий двойной агент предал их — ведь это по твоей наводке Вольдеморт отправился к Поттерам и погиб… А ведь не все бывшие Пожиратели Смерти оказались в Азкабане. Очень многие на свободе, выжидают, притворяясь, что осознали свои ошибки... Если они узнают, что ты жив, Питер...

Петтигрю отшатнулся.

— С-сириус… о чём ты… не понимаю…

— Как ни странно, в своём непонимании ты одинок, Питер, — вставил Люпин.

— Я ни в чём не виноват, — попытался возразить Петтигрю. — Приспешники Тёмного Лорда охотились за мной потому, что из-за меня один из их лучших людей оказался в Азкабане: шпион, Сириус Блэк!

Лицо Блэка исказилось, и сразу стало понятно, что ещё недавно он был огромной собакой, способной порвать такого вот Петтигрю напополам одним движением мощных челюстей.

— Да как ты смеешь? Я — шпион Вольдеморта?!! Скажи, я когда-нибудь имел склонность увиваться вокруг сильных и властных людей? Но ты, Питер!.. Не могу понять, почему я сразу не догадался, что это ты — шпион? Ты же всегда любил, чтобы у тебя были покровители, которые могут о тебе позаботиться! Сначала это были мы... мы с Ремом... и Джеймс...

Петтигрю судорожно сглотнул и обвёл взглядом лица собравшихся в Визжащей Хижине. На этих лицах было написано одно и то же: приговор. Обжалованию не подлежавший. Пусть даже Рон и Гермиона до сих пор не понимали всего до конца, они безоговорочно доверяли Гарри, и следовали за ним, какое бы решение тот ни принял.

— Ты должен был понимать, — мягко произнёс Люпин, — что если тебя не убёт Вольдеморт, это сделаем мы.

— Гарри… ты не мог бы одолжить мне палочку? — Блэк посмотрел Гарри в глаза.

Но Гарри колебался.

— Постойте, — сказал он, хмурясь. — Сириус… — «семь бед — один ответ…». — Тебя надо оправдать официально. Не можешь же ты всю жизнь скрываться от авроров. А без вот этого куска дерьма это будет гораздо труднее. Министерству нужен кто-то, кем можно потрясти перед общественностью в качестве трофея. И если Фаджу всё равно на самом деле, кем — тобой или настоящим предателем — то мне нет.

Глаза Блэка сверкали в полутьме хижины так ярко, словно излучали собственный свет: тёмно-синий, почти чёрный, угольный — восходящий из самых глубин огня, умирающего в сердцевине угля. Слова Гарри были тем больше для него ценны, чем меньше он их ждал.

— Ты прав, Гарри, — смирённо согласился Блэк, полминуты назад готовый голыми руками разорвать Петтигрю на сотню маленьких крысят. — Его нужно доставить в Министерство…

Гарри заподозрил, что при должном желании может вертеть Сириусом, как хочет — тот так счастлив был увидеть своего крестника, разговаривать с ним, слышать от него, что ему не безразлична его, Сириуса, судьба, что согласился бы на всё, что угодно, от кражи Статуи Свободы среди бела дня до прополки клумбы с флоксами; при условии, конечно, что предложение того или иного дела исходило от Гарри лично. Такая безоговорочная власть над другим человеком заставила Гарри занервничать и привычно облизнуть губы, но прямо сейчас он никак не мог изменить ситуацию.

В конце концов они условились на том, что Люпин свяжет Петтигрю, и последнего под конвоем поведут наружу, на встречу с Фаджем, который очень кстати находится сейчас в Хогвартсе. Но как только Петтигрю попробует превратиться по дороге и сбежать, то живо узнает на собственной покрытой проплешинами шкуре, легко ли отразить Аваду Кедавру.

Идти по тоннелю было непросто: Рон с шиной на ноге (никто из присутствовавших в хижине не умел лечить, как мадам Помфри), еле ковылял, опираясь на руку Гермионы, Люпин не сводил внимательного взгляда с Петтигрю, опутанного верёвками, как коконом. Гарри и Сириус сами собой как-то оказались вместе в арьергарде процессии.

— Гарри… — нерешительно начал Сириус после битых десяти минут молчаливого пробирания по тоннелю.

— А?

— Ты знаешь… твои родители… они назначили меня твоим опекуном, если с ними что-нибудь случиться… отдать тебя магглам или не отдавать — это решал Альбус Дамблдор…

— И… что?

— Я, конечно, пойму, если ты не захочешь уезжать от дяди с тётей, — неуверенно пробормотал Блэк. — Но... ну... может быть, ты хотя бы подумаешь об этом... Как только с меня снимут обвинение... вдруг ты захочешь... жить в другом месте...

Гарри, неловко дёрнувшись, ударился головой о потолок. От неожиданной боли на глазах выступили слёзы, но Гарри не обратил внимания.

— Жить с тобой? Уехать от Дурслей?

— Я понимаю, ты не хочешь, — сбивчиво заговорил Блэк, разом как-то сникнув. — Я просто думал, что… я понимаю, конечно… я…

— Это я-то не хочу? — перебил его Гарри, расплываясь в широченной, совершенно блаженной, почти слабоумной улыбке. Небо в алмазах открывалось ему (и вовсе не потому, что он снова ударился головой о потолок, забыв за таким волнующим разговором следить за высотой тоннеля). — Конечно, хочу!! Я очень хочу уехать от Дурслей! У тебя есть свой дом? А когда можно будет туда переехать?

Блэк круто развернулся, затормозил и посмотрел Гарри в лицо, словно пытаясь найти там знаки того, что это была жестокая шутка, которой он имел неосторожность поверить.

— Ты хочешь этого? — уточнил Сириус почти недоверчиво. — Ты… серьёзно?

— Разумеется! — Гарри осторожно обхватил ладонью пальцы Сириуса — холодные, сильные, кожа на них загрубела и покрылась мозолями. — Только… тебя не смущает, что я…

— Что ты что?

— Что я слизеринец, — выдавил из себя Гарри. Признаваться в этом давно и прочно известном всем, кому было интересно, факте, было отчего-то мучительно стыдно, как будто рассказывать постороннему, что до сих пор иногда не успеваешь в туалет. Последняя проблема, к счастью, обошла Гарри стороной, но его собственная, серебристо-зелёная, представлялась ему ничуть не менее постыдной.

Блэк усмехнулся.

— Вся моя семья была в Слизерине. Все Мерлин-помнит-сколько-поколений Блэков носили зелёные с серебром шарфы. Только я попал в Гриффиндор, и сам до сих пор не знаю, почему. Так что никаких проблем, Гарри.

Гарри не сдержался: привстал на цыпочки и поцеловал Блэка в щёку. Четвёртый человек в его жизни, готовый принять его таким, как есть — безо всяких условий, без требований, без претензий к чему-либо (в первую очередь, к факультету, ибо во всём, что от него зависело, Гарри мог быть, если хотел, прекраснейшим образцом послушного хорошего ребёнка).

И именно в этот момент они выбрались наружу из тоннеля.

В тёмном школьном дворе было тихо; окна замка не светились — надо полагать, потому что нормальные люди давно отправились спать. Гарри не обращал внимания на какие-то подозрительные звуки вокруг, погруженный в свои мысли: он уедет от Дурслей! Он будет жить с Сириусом Блэком, лучшим другом своих родителей… чёрт побери, возможно, он даже полюбит каникулы.

Тучи величаво плыли по небу, и одна из них соизволила отползти в сторону, позволяя полной луне залить светом все окрестности. Люпин резко остановился, и обеспокоенно взглянувший на него Гарри увидел, что он мелко дрожит, и весь силуэт преподавателя ЗОТС как-то окостеневает.

— Ремус, ты принимал зелье? — обеспокоенно крикнул Сириус.

— Не-ет… за… а… был… — говорить дальше Люпин не смог — человеческое горло скрутило судорогой трансформации, и слова перешли в яростный вой боли. Волчий вой.

— Бегите! — заорал Сириус Гарри, Рону и Гермионе, которые пялились на происходящее с лицами умственно отсталых, попавших на лекцию по гидробиологии для четвёртого курса университета. — Бегите, он опасен!!

Но ведь Рон не может бежать! У него сломана нога! Гарри кинулся на помощь Гермионе.

Большая чёрная собака сцепилась с оборотнем в жестком клинче; силы были примерно равны. В ход шли зубы, когти и откровенно подлые приёмы, за которые любой рефери удалил бы бойца с ринга к чёртовой матери. Пасть к пасти, один пытался перегрызть второму горло, другой отчаянно старался обезвредить первого…

Гарри заворожённо следил за схваткой, закусив нижнюю губу. Любой из двух худших исходов драки был для него одинаково нежелателен. И из оцепенения его вывел только крик Гермионы, увидевшей, как Петтигрю, воспользовавшись моментом, превращается в крысу и убегает прочь, куда-то к Запретному лесу. Крыса легко затерялась в траве прежде, чем Гарри успел обездвижить её заклинанием.

Вой и рокочущий рык пронеслись над двором, отдаваясь в ушах разноуровневой вибрацией; оборотень, выдравшись из зубов и когтей пса, бежал к лесу.

— Сириус, Петтигрю сбежал! — попытался предупредить Гарри, но его крик был с лёгкостью заглушен чужим паническим воплем:

— Оборотееееень!!!!

Чужой вопль принадлежал Малфою; оба, Малфой и Забини, обнаружились поблизости — и Гарри было решительно непонятно, что они здесь делали в такой час. Хотя в данный конкретный момент — спасались от оборотня, который, к слову, как умный волк, не обращал на слизеринцев никакого внимания — так и отравиться ведь недолго…

Притормозив перед Гарри, Роном и Гермионой, Малфой и Забини осознали несколько фактов сразу: а) никто за ними не собирается гнаться, ибо каждый, имеющий хотя бы минимальное соображение, руководствуется в данном конкретном случае принципом «и даром не надь, и с доплатой не надь»; б) они только что раскрыли тайну своего пребывания здесь перед посторонними; в) они только что очень глупо раскрыли тайну своего пребывания здесь перед посторонними, выставив себя при этом полными идиотами. Все эти выводы их не обрадовали, а ведь, если поискать, можно было бы и ещё что-нибудь весёлое придумать.

— Потти, — процедил сквозь зубы Малфой, явно задумавший какую-то гадость. — По ночам гуляешь с оборотнями и государственными преступниками?

— А тебе какое дело, Малфи? — Гарри раздражённо дёрнул плечом. — Ты-то сам почему не спишь после отбоя? Не терпится подсмотреть, как я гуляю в компании оборотней и государственных преступников? Или ищешь, не кидаю ли я дротиками в твой портрет, уединившись где-нибудь в Запретном лесу?

Малфой открыл рот, чтобы высказаться на эту, без сомнения, актуальную и немаловажную тему, но его перекрыл жалобный вой собаки поблизости. Гарри быстро обернулся в ту сторону, где остался временно выпущенный из поля зрения Сириус.

Вой внезапно оборвался, и лунный свет размытым сиянием обрисовал чёрную фигуру человека, стоявшего на коленях на берегу озера, в десятке метров от ведущих светскую беседу слизеринцев и гриффиндорцев; Сириус превратился в человека. Зачем?

Холод проник в Гарри, мертвенный, жгучий, убийственный. Стало тоскливо, и страшно, и мир начал словно отдаляться, теряя чёткость. Дементоры!

Десятками, если не сотнями, высокие тонкие фигуры в балахонах слетались с берегов озера к Сириусу и застывшим в оцепенении Гарри, Рону, Гермионе, Малфою и Забини. Холод растекался по окрестностям, и трава покрывалась инеем. Гарри удивился этому — вяло, как в полусне; ему всегда казалось, что холод, излучаемый дементорами, иллюзорен.

Малфой пронзительно закричал — его вопль взлетел высоко, к самому небу, тонкий и жалобный — и упал на колени, изо всех сил сжимая голову руками. О чём, интересно, дементоры заставили его вспомнить? Забини молчал, но крупно дрожал и до белизны сжимал руки перед собой — наверное, только эта почти боль помогала ему не упасть в клубящийся туман худших воспоминаний. Рон и Гермиона первые несколько секунд цеплялись друг за друга, а потом упали и, кажется, потеряли сознание — им сегодня уже и так досталось…

Гарри вытянул палочку, ставшую вдруг неимоверно тяжёлой.

— Expecto Patronum!

Бесполезно. Даже серебристой тени не выявилось у кончика палочки, остававшейся мёртвым куском дерева. «А чего я ждал?».

— Expecto Patronum! Expecto Patronum! — Гарри лихорадочно вызывал в памяти все счастливые воспоминания, все маленькие радости, всё, что мог вспоминать без гадливости, отвращения и страха. — Expecto Patronum!!

Ничего. Туман сковывал все эмоции, всю волю, все силы. Гарри, замерев, смотрел, как склизкая тонкая конечность, высунувшись из-под балахона, запутывается в длинных волосах Сириуса, ложась тому на затылок, и медленно оттягивает опущенную голову назад — для Поцелуя.

— Нет! Нееет!!!

Гарри с силой тряхнул головой, заставляя себя силой вспомнить, как снова научился чувствовать полчаса назад. Каким ярким был мир, какой острой боль, какой подступающей к сжатому чужими пальцами горлу — радость… каким счастьем было снова обнаружить себя там, где весь прошедший месяц была кучка грязного пепла… счастьем-счастьем-счастьем…

— Expecto Patronum!

Тёплая волна прошла сквозь Гарри, окатив каждую клеточку невообразимым коктейлем надежды, задора, веселья, спокойной неги и ласковой заботы; большущее серебристое облако вырвалось из его палочки и крепко встало на четыре длинные ноги; вскинуло гордую голову, украшенную роскошной кроной рогов, и поскакало к дементорам, не оставляя на земле ни единого следа аккуратных копыт. Огромный олень сиял ярче луны в небе, врезаясь в толпы дементоров, отталкивая их рогами и копытами, отгоняя прочь от Сириуса, прочь, как можно дальше, за озеро, а Гарри стоял, опустив палочку, и его трясла нервная, почти лихорадочная дрожь, как после трёхчасового таскания тяжестей. Малфой тихо, безнадёжно выл на одной ноте, держась за виски, Забини, судя по выступившим на лбу каплям пота, пребывал на грани открытой истерики.

По мере того, как удалялись дементоры, гонимые Патронусом Гарри, им становилось лучше — Малфой замолк, а Забини задышал ровнее и немного расслабился.

— Получилось… — шепнул Гарри сам себе — хотел сказать громко, но горло свело, так оно пересохло.

Патронус, совершив победный круг почёта по озеру — сияющие серебряные копыта с одинаковой лёгкостью ступали по суше и по воде — вернулся к Гарри. В двух шагах от своего создателя он наклонил голову, напрашиваясь на ласку, и Гарри погладил бесплотный лоб, прямо под его пальцами начавший исчезать, таять в воздухе, как горячее масло в руках.

— Спасибо, Сохатый…

Эта фраза Гарри, брошенная в наступившую тишину, подобно камню, потревожившему гладь озера и покой гигантского кальмара — этим развлечением не пренебрёгал, пожалуй, ещё ни один ученик со времён основания Хогвартса — пробудила Малфоя и Забини от подобия столбняка; блондин резво вскочил на ноги, едва не наступив на приходивших в себя Рона и Гермиону, и пошёл в наступление, бешено сверкая почти белыми в этот момент глазами:

— Поттер, дрянь,

* * *

** шлюха,

* * *

*, как ты смел, мразь, дерьмо,

* * *

* * *

… Обливиате,

* * *

*! На меня!! Ты заплатишь, слышишь,

* * *

?!

Малфой выхватил палочку — летящим, отточенным движением; описал ею в воздухе нечто похожее на стилизованную букву «А» и прокричал на одном дыхании:

— Vide somni furiosi et horrificabeles — remea aevum peractum et finitum!

На слух Гарри, это была беспорядочная мешанина латинских слов — Малфой выкрикивал заклятие так звонко, что половина смысла затерялась где-то в этой отчаянной, яростной звонкости. Но от этой мешанины веяло такой нешуточной опасностью, что по позвоночнику Гарри пролился целый водопад ледяных предупредительных искорок — к сожалению, запоздавших. Он даже не успел поднять палочку и сказать что-нибудь вроде «Protego»…

Колени Гарри подломились, веки отяжелели, словно на них навесили по утюгу. Он упал на траву, чувствуя, каким тяжёлым, непослушным становится мгновенно переставшее подчиняться тело. Это — смерть? Но для смерти нужно всего два слова, которые нельзя перепутать ни с какими другими…

…зелёные вспышки, холодные, чистые, чей-то торжествующий смех, крики, крики, просьбы пощадить, оставить в покое, и вспышки, вспышки…

Это — смерть?

…боль, жгучая, тем хуже, чем меньше её ждали… чужие руки, чужие голоса, чужие злые глаза, пустота, пустота, и можно только заходиться в безнадёжном плаче…

Для смерти нужно всего два слова.

…бегство, спасение, лихорадочное, дыхание загнанное, солнце палит, и липкий страх пропитывает всё тело, и тяжелеют ноги, и саднит под рёбрами… как твёрд накалившийся асфальт, если упасть на него лицом и телом, горящим, изнемогающим от бега, от бешеного пульса, отстукивающего безопасные секунды до тех пор, пока не вывернут из-за угла преследователи…

Каждое из этих слов невозможно перепутать с чем-то ещё.

…огонь в камине пляшет оранжевыми язычками, но на коже оборачивается всегда белесыми волдырями… гной стекает по рукам в темноте, засыхая неровной коркой, и сверчки безмятежно поют свой нескончаемый саундтрек к летней ночи в провинциальном городке…

Это совсем не смерть.

…колени и спина ноют, и голова кружится, но надо стоять ровно, опустив глаза, и впитывать в себя чужую злобу… но так трудно, так больно, и нечем дышать, уже пять минут как нечем, и удар сбивает с ног — чтобы не отвлекался…

Это — гораздо хуже.

…не бывает так больно, не-бывает-не-бывает-не-бывает, боже, как больно… зубы скрипят по подушке, кровь и слёзы засыхают на лице, стягивая… душно и тесно, как в гробу, а потом будет просторно, но душно всё равно, как на тюремном дворе, и обречённость накатывает, заставляя выть в подушку и корчиться…

Не нужно выдумать запредельные пытки.

…в углу, и некуда бежать, угол тесен, и неоткуда ждать помощи, и от собственного одиночества кружится голова, и хлещет кровь из разбитой губы — потоком, её там не бывает столько, но ткань на груди уже промокла насквозь, и её холод — как предвестник могильного мрака…

Незачем стараться, изобретая новое.

…бывают слова, что ранят глубже ножа, что опрокидывают на лопатки вернее чудовищных ударов, мгновенно сворачивающих челюсть… бывает, что на глазах сухо, потому что больше нечем плакать, нечего сказать, потому что страшным, сухим надрывом зреет внутри совсем другая боль и рвётся наружу селем…

Худшее новое — это хорошо забытое старое.

…беспомощный, распятый, бессильный… верёвки врезаются в запястья, ужас, боль, чужие голоса, чужие лица, чужие глаза, в которых худшее, что можно представить… холод камня, слепой страх, паника, боль…

Так не проще ли заставить вспомнить всё, что хотелось забыть?

…опустошённость, одиночество, ничего нет, ничего и не было — мираж миражом, поманул и обманул… дерево, которое рубят, чувствует себя так же… солнце бьёт в глаза, вкус травинки на губах горек и хмелен, но покоя нет — ничего нет…

Это ведь совсем-совсем не смерть.

…страх, липкий ужас, от которого хочется отмыться — не свой, чужой… своё — бессилие, злость, всепоглощающее чувство потери чего-то, что не найти опять, упустил, потерял, как же так…

Это гораздо хуже.

…и снова дурным дежавю — стянутые верёвкой запястья, слёзы, текущие по щекам потоком — собрать в стакан и протирать стёкла, разъест всё, что угодно… лица — не чужие, родные, единственные, свет в окошке — когда он успел стать тьмой, когда же солнце зашло, скрылось за горизонтом, бросило одного?.. и нет сил сопротивляться, и боль разрывает на мелкие кровоточащие куски, и нет больше ничего, а только боль и предательство, пустота — там, где что-то было… что, когда?..

Это — жизнь.

Холодно.

Мир под веками Гарри дрогнул, рассыпаясь на осколки, и, распахнув глаза, он увидел небо и звёзды. И услышал чёткий громкий голос Забини, без труда перекрывающий шелест травы:

— А теперь ты забудешь, что я накладывал на тебя первое Непростительное. Забудешь, что ты накладывал на Поттера чары вечного сна, а я заставил тебя эти чары снять. Забудешь, что мы отправились в Запретный лес за папоротником бахромчатым именно сегодня — ты будешь уверен, что мы отложили это до лета. Ты забудешь, что вообще выходил из Хогвартса сегодня вечером. Ты последуешь за мной, ляжешь спать, а когда проснёшься, забудешь всё о сегодняшнем вечере и будешь жить, как обычно. Будешь уверен, что ничего особенного сегодня не случилось. Ты понял меня?

И ответ Малфоя, непривычно тихий и спокойный:

— Да.

— Отлично, — Забини сунул волшебную палочку в карман и развернулся на каблуках (вышло не очень эффектно, потому что ботинки блестящей кожи вязли в рыхлой земле, но всё равно неплохо), собираясь отвести Малфоя за собой в замок и уйти самому.

— Эй, Забини… — Гарри приподнялся на локтях.

— Чего тебе, Поттер?

— Зачем?

Забини смерил Гарри внимательным взглядом, подошёл вплотную, нагнулся и отвесил Гарри пощёчину — так, что голова мотнулась из стороны в сторону.

— У тебя тяжёлая рука, — морщась, Гарри ощупывал лицо левой рукой, переместившись для удобства на правый бок. — Ну так зачем? И почему?

— Не твоё собачье дело, Поттер.

Вот интересно, а чьё же тогда?

Сириус был бледен и в крови; близкое знакомство с зубами и когтями оборотня не прошло для него даром. Гарри тормошил его, тряс за плечи. Гермиона подошла неслышно, заставив Гарри дёрнуться от неожиданности:

— Ennervate!

— Ой, точно, — Гарри как-то не додумался использовать заклинание.

Сириус открыл глаза.

— Они… ушли?

— Да. Патронус отогнал их, — Гарри пристроил голову Сириуса у себя на коленях. — Вот только Петтигрю сбежал…

— Тогда меня отправят к дементорам, — Сириус устало прикрыл глаза.

— Тебе надо скрыться. Мало, что ли, на свете стран, где ни один аврор до тебя не доберётся?

— Много… а ты? А Рем? Что мне там делать без вас?

— Ты сможешь писать письма. А о Петтигрю мы расскажем директору, он поверит. Эту крысу найдут, — Гарри положил руку на лоб Сириуса — слава Мерлину, прохладный.

— Это будет нескоро…

— Ты уже ждал двенадцать лет.

— Не в бровь, а в глаз, Гарри, — Сириус усмехнулся.

Гарри улыбнулся.

— Как ты себя чувствуешь?

— Всё нормально… во время тех наших прогулок с Ремом, пока мы учились, бывало и хуже…

Сириус сел, опираясь на руку Гарри. Лунный свет плясал на буйной гриве чёрных волос, бликуя.

— Вот только трудно будет на своих четырёх выбираться из страны…

— Вы можете улететь, — предложила молчавшая до сих пор Гермиона.

— На чём?

— На ком. На гиппогрифе. У Хагрида тут целое стадо.

— А это выход… — Сириус оживился.

Гарри безошибочно узнал в стаде того гиппогрифа, на котором катался — Клювокрыла. Сириус оседлал животное и посмотрел на Гарри и Гермиону.

— А кто вызвал Патронуса, который меня спас?

— Я. Лети, Сириус, они могут вернуться.

— Ты?! Но это же высшая магия…

— И что? Меня Ремус научил… Сириус…

— Да, я понимаю, что надо торопиться…

— Забини разнесёт по всему Хогвартсу, что ты здесь, а Ремус оборотень! Как раз и Фадж в Хогвартсе — обязательно сделает какую-нибудь глупость или гадость. Ты рискуешь!

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя…

— Лети уже, — Гарри покраснел. — Тебе надо оторваться от авроров — будь уверен, они с самого утра начнут тебя искать.

— Да, конечно… Гарри…

— Лети, Сириус, — в голосе Гарри прорезались умоляющие нотки. Ему и самому не хотелось расставаться с только что обретённым крёстным, по живому резать мечту расстаться с Дурслями… но что же делать?

— Хорошо, — сдался Сириус. — Мы ещё непременно увидимся… Ты настоящий сын своего отца, Гарри.

Гигантские белоснежные крылья обдали Гарри и Гермиону воздушной волной. Гиппогриф взмыл в небо, и Гарри следил взглядом за этим полётом, пока не перестал отличать летящих от фона — тёмного, высокого, испещренного холодными белыми огнями неба.

* * *

Следующий день ознаменовался для Гарри мутной головой, усталостью и тошнотой. Вчера он встречался с дементорами… может, если съесть немного шоколада сегодня, это поможет?

Солнце стояло высоко, затапливая сквозь витражные окна коридоры Хогвартса сухим жаром, пока Гарри шёл к Ремусу. Он рассчитывал не только и не столько на шоколад, сколько на разговор: о прошлом, о будущем и вообще обо всём. Ему нужно было упорядочить мысли, расставить по местам сумбурные впечатления… и хотелось посмотреть в янтарные глаза. Просто посмотреть. Не в поисках чего-нибудь там, а просто так. Как на шедевр живописи.

Дверь в кабинет Люпина была открыта. Он уже почти всё упаковал. Рядом с потрёпанным сундуком, открытым и заполненным доверху, стоял пустой аквариум, в котором раньше жил загрыбаст. Люпин сосредоточенно склонился над своим столом и поднял голову только тогда, когда Гарри деликатно постучал в косяк.

— Я видел, что ты ко мне идёшь, — на столе лежала Карта Мародёров.

— Ты уезжаешь? — Гарри присел на край стола.

— Да. Вся школа уже знает, что я оборотень, и вчера был опасен — после обеда начнут приходить совы от обеспокоенных родителей. Мистер Забини потрудился. Да и сам я сомневаюсь, что вправе оставаться после этого рядом с детьми.

— Ты лучший учитель ЗОТС, который у нас когда-либо был, — Гарри вздохнул. Он ясно видел, что Ремуса не переубедить.

— Спасибо, — улыбнулся Ремус. — Не мог бы ты рассказать мне, что было вчера, после того, как я превратился?

Гарри рассказал, не утаив ни детали. Ремус молча, без намёков со стороны Гарри, вручил ему плитку шоколада, и после первого же куска дурнота начала проходить.

— Мой отец превращался в оленя, да? Потому и Сохатый…

— Ты правильно угадал, Гарри. Кстати, о Сохатом, — Ремус свернул в квадратик Карту и протянул Гарри. — Мне кажется, ты сумеешь найти ей достойное применение.

Люпин улыбнулся.

— Ага, — Гарри улыбнулся в ответ и опустил Карту в карман мантии. — Знаешь… я ни о чём не жалею.

Ремус сразу понял, о чём речь.

— Я тоже, — но видно было, что эти слова не совсем искренни.

— Прекрати, — попросил Гарри. — Я тебе ещё тогда говорил, что всё отлично. Ещё немного, и я решу, что ты просто тормоз, Ремус.

Шутка помогла; Люпин немного расслабился.

— А Сириус тоже до сих пор тебя любит, — добавил Гарри. — Не переживай. Он обещал писать, и тебе, и мне.

— Откуда ты знаешь?! — глаза Ремуса заняли пол-лица, и Гарри с удовольствием полюбовался их ореховой тёплой гаммой с золотыми вкраплениями.

— Просто знаю. Хотя мне никто ничего не говорил, если ты об этом.

— Но как же тогда… — Ремус замолчал на полуслове и махнул рукой. — Даже не буду интересоваться, с чего ты взял всё это ещё вчера вечером. Ты просто благословение божье, Гарри.

Гарри усмехнулся.

— Так меня ещё никто не называл.

— Значит, здесь я тоже буду первым, — задорно улыбаясь, Ремус закрывал сундук.

Дурнота отступила окончательно. Гарри хотел было ещё что-то сказать, но в это самое время в проёме нарисовался Хагрид.

— Эта… профессор Люпин… карета у ворот уже.

— Спасибо, Хагрид, — Ремус затянул верёвки на сундуке, подмигнул Гарри:

— Пока, Гарри. Думаю, ещё увидимся… — и вышел.

— До свидания, Ремус, — откликнулся Гарри.

В опустевшем кабинете ЗОТС было солнечно, и по партам, сделанным из орехового дерева, пролегали тонкие искрящиеся дорожки золотистых лучей.

* * *

Время до отъезда из школы было заполнено ленивой негой, одиночеством и странными ощущениями. Чаще всего Гарри сбегал от всех, кто норовил его поддержать или наоборот, подставить ножку (к первой категории чаще всего причислялись Рон и Гермиона — близнецы проявляли чуткость, не доставая Гарри дружеским участием, а ко второй Малфой — Забини вообще не обращал на Гарри внимания, словно того в принципе не существовало), и ложился под деревьями у озера. Деревья не закрывали его тенью, и он млел под солнечными лучами — дни стояли удивительно солнечные, редкость для дождливой Шотландии; кожа немного шелушилась, покрываясь кофейной смуглостью, по телу растекалось тепло и какая-то смутная уверенность в завтрашнем дне. И он чувствовал, как под горячими лучами в нём прорастает что-то; что-то новое, сильное, другое, совсем другое — и такое похожее на него… такое родственное палящему солнцу… что-то ветвилось, тянулось вверх, к светилу, к невозможно голубому небу, к аккуратным, как нарисованным, пухлым белым редким облакам. Вставать с травы не хотелось, но с заходом солнца он обязательно вставал и возвращался в замок, чтобы зайти на кухню тайком от всех, пользуясь проходом, указанным на Карте Мародёров, и попросить у эльфов сока и бутербродов, а потом вернуться в подземелья, кутаясь в мантию-невидимку. Теперь Гарри нормально ел и спал; Нолите Иррептаре и Меус Локус Арканус вместе давали ему возможность не дрожать от каждого шороха. Вообще, он давно не чувствовал себя таким цельным, таким спокойным и словно бы завершённым. Как будто встряски прошедшего года поставили в нём на место какую-то раздолбанную слетевшую детальку.

В это утро, последнее утро в Хогвартсе перед тем, как погрузиться в «Хогвартс-экспресс», он снова лежал, не шевелясь, под деревом, закинув руки за голову и закрыв глаза, и ясно чувствовал каждое движение крови по жилам, каждое биение пульса, каждую травинку под спиной и ногами, каждое дуновение ветра по лицу.

— Вставай, — сказал чей-то мягкий голос, показавшийся Гарри смутно знакомым. — Поезд через полчаса.

Первый курс. Усталость. Страх, как водится. Подоконник напротив библиотеки. Невесомое прикосновение к плечу и шёпот: «Вставай, опоздаешь на Астрономию».

Гарри не шевельнулся.

— Вставай, — голос был настойчив, и Гарри вспомнил наконец, где слышал его, и обозвал себя дураком за то, что не понял сразу. — Опоздаешь.

Много где слышал, если быть честным.

Гарри не сомневался, что любое движение, а уж тем более открытие глаз — и обладатель голоса испарится, как будто его тут и не было. Поэтому он только слегка разомкнул губы:

— Спасибо, профессор Снейп. Я не опоздаю.

— Прекрасно, Поттер, — взвихрение воздуха — мантия взлетела при повороте — и удаляющиеся шаги, уже не таящиеся.

Солнце пробивалось сквозь тонкую кожу век, заполняло пространство перед глазами красным туманом, просвечивая, как рентгеном, кровь, пульсировавшую даже по векам… воздух был тёплым и осязаемо вкусным, как поцелуй. И Гарри дышал с удовольствием, впервые в жизни постигая, какое же это чудо.

В поезде было делом нескольких минут найти свободное купе. Он не сомневался, что, за исключением нескольких человек, все прочие при виде его поспешат развернуться и поискать другое место, чтобы расположиться. А все упомянутые «прочие», хвала Мерлину, располагались сейчас не в этом купе.

Гарри ещё запихивал наверх сундук, привстав на цыпочки, когда в открытое окно влетело что-то маленькое, серое и верещащее. Это оказался крошечный совёнок, сбросивший на сиденье письмо и ставший активно носиться по купе и громко радоваться тому, что исполнил порученное. Письмо, естественно было адресовано Гарри. И не кем-нибудь, а Сириусом.

«Дорогой Гарри,

Надеюсь, ты получишь моё письмо раньше, чем приедешь к дяде с тётей. Не знаю, как они относятся к совиной почте, но подозреваю, что вряд ли приветствуют.

Мы с Клювокрылом прячемся, не буду говорить, где, на случай, если этот совёнок попадёт в чужие руки. Сомневаюсь, достаточно ли он надёжен, но ничего лучше я не нашёл, а он горел желанием получить работу.

Читал в газетах, что дементоры и авроры продолжают искать меня, но здесь им это не удастся. Я собираюсь показаться на глаза паре-тройке магглов, как можно дальше от Хогвартса, чтобы с замка сняли охрану.

Есть кое-что, чего я не успел тебе рассказать во время нашей короткой встречи. Это я прислал тебе Молнию. Косолапсус отнёс мой заказ на почту. Я назвался твоим именем, но велел взять деньги из моего сейфа в «Гринготтсе», приложил ключ. Считай это подарком на день рождения за все тринадцать лет, что у тебя не было крёстного.

И я прилагаю ещё кое-что, что, как мне кажется, сделает твой следующий год в Хогвартсе более весёлым, чем этот.

Если понадоблюсь, пиши. Твоя сова обязательно найдёт меня.

Скоро напишу ещё.

Сириус».

В конверт была вложена ещё одна бумага: «Я, Сириус Блэк, крёстный отец Гарри Поттера, настоящим разрешаю ему посещать Хогсмид по выходным». Для Дамблдора, которому они с Гермионой всё рассказали в ту ночь, этого будет достаточно. Он — Гарри точно это знал, потому что почувствовал — покопался в их мыслях, а также попросил их глотнуть Веритасерума, объясняя это тем, что очень уж их рассказ необычен. Зато теперь Дамблдор был уверен в невиновности Сириуса, что было солидным плюсом при любом развитии событий.

Но долго радоваться Гарри жизни не светило — спустя пятнадцать минут после того, как поезд тронулся, в купе заявился Малфой. Плюхнулся на сиденье и начал разглядывать Гарри, как диковинное животное.

— Привет, Поттер. Какой-то ты скучный в последнее время…

— Я тебе не клоун, Малфой, — откликнулся Гарри. — И вообще, шёл бы ты к Креббу с Гойлом — мне ты надоел.

Малфой опасно сощурился, но при дневном свете это не производило и половины того впечатления, что ночью.

— Осмелел ты, Поттер…

Гарри не выдержал. С какой, собственно стати, он должен всё это терпеть? Гарри встал и потянул на себя сундук с верхней полки, кожей чувствуя испытующий взгляд Малфоя.

— Сбегаешь, Потти?

Гарри поставил сундук у выхода, повернулся и с размаху, со всей силы врезал Малфою кулаком по челюсти. Что-то хрустнуло; блондина отбросило в другой конец сиденья. Костяшки пальцев ныли, разбитые, но Гарри был доволен.

— Ты меня достал, Малфой. Идиот ты, и не лечишься, — в сердцах сказал Гарри, что думал, поднял сундук, метлу и клетку с Хедвиг с помощью Wingardium Leviosa и вышел, оставив Малфоя потрясённо прижимать руку к разбитому лицу — красные струйки стекали по белой коже, меж тонких пальцев и пачкали рукава мантии.

На плтформе девять и три четверти было, как всегда в конце учебного года, людно. Гарри приветственно кивнул миссис и мистеру Уизли и прошёл вперёд, к донельзя недовольному дяде Вернону. Для храбрости Гарри сжимал письмо от Сириуса в кулаке; пергамент мялся, но Гарри не жалел, уверенный, что таких писем у него будет ещё много.

— Это ещё что? — рыкнул дядя Вернон, неприязненно уставившись на письмо в руке Гарри. — Если опять какое-то дрянное разрешение, чтоб я подписал…

— Вовсе нет, — перебил Гарри. — Это письмо от моего крестного.

— Какой у тебя крёстный, ты, паршивый мальчишка! — пренебрежительно фыркнул дяд Вернон, ощущая, видимо, в этот момент глубокое превосходство над идиотом-племянником, вообразившим, что у него имеется какой-то там крёстный. Да кому, собственно, нужен этот ненормальный Поттер?

— Самый что ни на есть настоящий, — светским тоном поделился Гарри. — Он был лучшим другом моих родителей. Он, правда, осуждён за убийство, но сбежал из колдовской тюрьмы, и теперь скрывается от властей. Его фотографии даже по вашему, маггловскому телевидению показывали, потому что он особо опасен. Но он всё равно мне пишет, чтобы знать, как я живу... всем ли доволен...

Ужас на лице дяди Вернона — тот как-то сразу поверил, что у этого наглого мальчишки со шрамом может быть только такой крёстный — доставил Гарри чистое, ясное удовольствие, сродни удачно исполненной трансфигурации чайника в черепаху. Гарри улыбнулся дяде — почти ласково, по-родственному так — и направился к выходу, толкая перед собой тележку с вещами. Лето обещало быть ещё более сносным, чем в прошлый раз, и на данном этапе своей жизни Гарри был почти полностью удовлетворён.

«Почти» — это потому, что людям всегда чего-то не хватает. Ну, так и должно быть.

Это, в конце концов, жизнь.