Чертово колесо

Еще никогда Блезу Забини не было так страшно. Даже прошлым летом, когда его укусила дремавшая в траве ядовитая змея и он, почти теряя сознание от боли и ужаса умереть в одиночестве в двух шагах от близких, пытался заставить заплетающийся язык издать хотя бы что-то, похожее на призыв о помощи, ему не было страшно настолько. Тогда страх был мгновенным и поглотившим все, кроме стремления выжить, превратив его в раненое животное, цепляющееся за жизнь и не знающее больше ничего. Наверное, тогда Блез даже не запомнил сам страх, а только мысль о том, что страх был и он до неконтролируемой истерики боится его повторения. Теперь же у него было время, чтобы распробовать этот смертельный ужас, чтобы искупаться в нем, до самого конца осознав всю безвыходность и неизбежность смерти, чтобы по десять раз ткнуться в каждую дверь и каждой клеточкой тела прочувствовать, что везде заперто.

Странно, что весь месяц, когда Блез приводил в исполнение свою, как теперь выяснилось, смертельную задумку, мысль о возможном наказании не пришла к нему ни разу. Тогда он думал, что это потому, что ему просто все равно, но теперь Блез решил, что это сработал какой-то спасительный — или гибельный, это как посмотреть — защитный механизм его сознания, позволивший ему сконцентрироваться на достижении цели, просто не думая ни о чем, что могло бы этому помешать. Ведь подумай он о последствиях в самом начале, Блез никогда не смог бы завершить, а возможно и начать, задуманное. Зато теперь, когда цель с блеском достигнута и все защиты сняты, он с судорожной ясностью, наконец, осознал, что именно натворил и чем за это придется заплатить.

Нищий, незаметный, последний в обедневшем когда-то в забытом прошлом аристократическом роде Блез Забини выставил на посмешище всего Хогвартса почти что коронованного принца Слизерина. Сына человека, обладающего огромным влиянием в Министерстве несмотря ни на что, недостижимую эротическую и матримониальную мечту всех, даже гриффиндорских, девчонок — Драко Люциуса Малфоя. Причем выставил на посмешище предельно жестоко, не сделав ни единой скидки — унижение было публичным, таким, о котором Драко напомнят еще ни один раз. И свои, и чужие.

— Мы уже пришли, мистер Забини, вам не кажется? — с ядовитой вежливостью поинтересовался сопровождавший его всю дорогу от кабинета Директора до класса Зельеварения Снейп, и Блез почувствовал, что его колени подкашиваются, а в груди разрастается шар, заполненный ледяным воздухом.

От нахлынувшей паники перед глазами заплясали черные точки и только это, кажется, помешало Блезу упасть на колени и, разрыдавшись, начать умолять Снейпа спасти его. Пытаясь под грохот ударов пульса в ушах не потерять сознание, Блез на ватных ногах добрел до ближайшей парты и тюком плюхнулся на сидение.

— Вот и чудесно! — кажется, даже слегка сочувственно — или просто менее ядовито, чем обычно — произнес Снейп и, развернувшись, направился к двери. — Мистер Малфой сейчас придет.

После такого обещания оставшийся в одиночестве, Блез окаменел. Он чувствовал, что если ему удастся хотя бы чуть-чуть сдвинуться с места, он кинется на окна, пытаясь вырваться в инстинктивной и потому совершенно бессмысленной звериной попытке спастись, сбежав как можно дальше. Вот только шансов у него не будет. Никаких.

А Блез не хотел умирать. Именно теперь, почувствовав реальность собственной смерти, он осознал, что ему только семнадцать, он абсолютно здоров и совершенно не хочет умирать, даже ради мести, как бы ни думал сам еще пару дней назад.

А началось все с одной фразы. Совершенно глупой, даже детской. Это только для чужих слизеринцы, напрягаясь изо всех сил, корчат из себя взрослых презрительно-пресыщенных аристократов духа, у себя же в Гостиной они снова превращаются в детей — умных, талантливых, уже знающих, что такое презрение и ненависть, лицемерие и безжалостность, но все же детей, которым иногда нужно играть в детские игрушки. И этот разговор тоже был из разряда детских, до глупости наивных детских игрушек. И, кажется, начала его Панси.

— Знаешь, Миллисента, я иногда думаю, что, не будь у тебя фамилии и железобетонной свадьбы с Каррингтоном на горизонте, уехала бы ты в Лондон, поступила в Университет, а потом демонстративно, прямо на зачислении при всем честном народе плюхнула бы студенческую корочку на стол комиссии, под шумок двинув речь о прогнившей и закосневшей в средневековой сословности и власти денег и имен системе образования, заявила попутно, что ненавидишь брак как институт и мужчин, как грязных животных, и предпочитаешь спать с женщинами, добавила бы про «чистое искусство», непризнанных гениев, умерших в нищете из-за таких, как здесь, снобов, а в итоге завела бы себе квартирку где-нибудь в мансарде, принимала бы там в домашнем халате — для пущего эпатажа — всяких суперавангардных писателей, а лучше художников, благодетельствовала бы их деньгами, делая вид, что отдаешь последнее, и лизалась бы со своей подружкой, какой-нибудь обиженной жизнью и интеллектом нимфой, прямо на балконе на потеху молодым соседям и зевакам на улице. Ах да, почтенные матроны называли бы тебя «этой шлюхой», а местные старушки — одержимой. Эх, так и вижу тебя в огромной коричневой шляпе, мужских ботинках, черных брюках, — Панси прыснула, — галифе! Ох… И с ниткой жемчуга — одевалась бы ты уж точно безвкусно — тоже в знак протеста.

И, как видно, совсем ясно представив будущий облик Миллисенты, Панси окончательно расхохоталась — и, надо заметить, не одна, — а Миллисента слегка ошалело пыталась решить, обидеться или все же погордиться таким «цветистым» будущим.

— Ой, Панс, ну тогда ты точно сама выскочила бы за несчастного Каррингтона, настряпала бы с ним десяток пухленьких миленьких детишек, в перерывах между родами, кормежками и вытираниями соплей разводя орхидеи в оранжерее! — хохотнул, вдохновившись идеей, в прошлом году как-то незаметно примкнувший к их компании шестикурсник Меррик, и на это покатились уже все, потому что каждый успел по десятку раз выслушать, сколько и каких детей хотела бы родить в будущем Панси.

— Ой, ну зачем же Каррингтон! — подхватила решившая таки обидеться Миллисента. — Он будет слишком занят дурацкой политикой, Министерством и прочей ерундой, так что бедной Панси придется искать другую компанию для производства его детей. Уж лучше наш Гойл! Чем не папаша?

Компания снова грохнула, Панси пошла красными пятнами от открывшейся перспективы, а Миллисента, перекрикивая хохот и все больше увлекаясь, потянула опешившего Грегори за руку, заставляя подняться и повернуться вокруг своей оси:

— Наденет очки, купит домашний халат, трубку, поседеет чуток — очень даже! И дома будет все время, не считая отлучек в клуб поиграть в карты и раз в месяц в бордель. А? С детишками будет возиться! В коняжки играть! Загляденье! — и Миллисента почти что захлопала в ладошки от радости за удачную идею, одновременно постаравшись увернуться от тумака не оценившей прелесть предложения Панси.

— Точно-точно! — снова подхватил Меррик. — А Крэбб женится на Мильсон с пятого, когда та подрастет, и они с Гойлом будут ездить в клуб вместе. Вы только представьте — представительные такие, с животиками, в очках, с тростями оба!

— Ой, Драко, а ты трость будешь носить? — спохватилась вдруг Панси, поворачиваясь к пытавшемуся презрительно не обращать внимания на царивший вокруг детский сад Драко, но Меррик ее перебил:

— Конечно, нет, Панс! Наш Драко будет носить только перчатки, а палочку прятать в рукаве! И обязательно плащ — черный, с серебристой внутренностью. Министром он, конечно, не станет — сам не захочет, — будет эдаким Серым Кардиналом. В клуб будет заходить раза два за месяц, вихрем, ни с кем не здороваясь, пролетать в кабинет владельца, пока все будут вставать и его приветствовать, перебрасываться с тем парой слов и улетать снова. И телохранитель у него обязательно будет, да Дрэй? Но только один. Молчаливый такой, сосредоточенный. Брюнет высокий.

Увлекшись, Меррик выпрямился в кресле и, вещая, размахивал руками, вдохновенно глядя куда-то перед собой, как будто описывая «с натуры».

— Мер, а сам-то ты кем будешь? — насмешливо дернула его обратно на землю Панси, и тот, нимало не потерявшись, ехидно ухмыльнулся, подчеркнуто вежливо поклонившись в ее сторону:

— Конечно, репортером, мисс!

— Как Скиттер? Вопиллеры коллекционировать собрался? Так малыш, ты только скажи — я тебе и без такого напряжения кучу надарю! Матерных! — хлопнула его по плечу Миллисента, ядовито осклабившись, когда бедолага согнулся от силы удара.

— Всех распределили! — хохотнула Панси, глянув на потенциальную «лесбиянку-эмансипе» Булстроуд, теперь пытающуюся убедить кашляющего Меррика, что всего лишь хочет похлопать его по спине, а не вышибить чудом оставшийся после прошлого похлопывания дух, и спохватилась. — А Блез? Кем будет наш Блез?

— Секретарем, — неожиданно презрительно подал голос молчавший до этих пор в своем кресле Малфой. — У Гойла.

Вот после этой фразы Блез и решил, что с него хватит.

Он простил Малфою многое. Простил то, что тот с презрительной небрежностью бросал ему свою сумку после занятий, как не поступал даже с тупым Крэббом. Простил, что приходилось эту сумку ловить и нести в следующий класс. Простил, что за написанные вместо Малфоя эссе и домашние задания — гораздо лучшие, чем он сдавал за себя — не получал ничего, кроме «Почему так мало?» и «А, вовремя…». Простил даже брезгливо-высокомерное «Ты что, гей?» в ответ на наивно-неуклюжую попытку завести разговор о сексуальной ориентации. И уж тем более простил свою собственную извращенную в него влюбленность — в конце концов, во всем этом Блез был виноват сам.

Но это — презрение, не ненависть, злость или раздражение, а именно холодное и брезгливое презрение, с которым Малфой походя, между делом вычеркнул его из списка людей, — этого Блез простить не смог. Влюбленность превращает в жалких дворняг, радующихся пинкам кованых сапог хозяина, но она слишком ненадежная и неустойчивая материя, а Драко Малфой был слишком молод, чтобы знать, как правильно перекраивать чужую любовь в собственную выгоду. И его тихий пес наконец-то взбесился и решил, что положит все что угодно ради того, чтобы отомстить. И не для того, чтобы приблизиться или обратить на себя внимание — Блез решил, что хочет такой мести, после которой не останется уже ни его, ни Драко Малфоя.

Что ж, можно сказать, что ему это удалось. Спокойно-презрительного небожителя Малфоя уже не было, а скоро не станет и его самого.

* * *

Дверь резко открылась — и Блез мгновенно снова ощутил приступ животной паники. Почти непреодолимо захотелось, пока еще не поздно, спрятаться. На какую-то совершенно безумную минуту Блез даже всерьез подумал о том, чтобы нырнуть под стол, но скорее не успел, чем удержался — дверь открылась полностью, и в класс вошел Люциус Малфой. «Что ж, — мелькнула совсем уже сумасшедшая мысль, по крайней мере, не ко всем смерть приходит с таким шиком!»

До этого Блез уже видел старшего Малфоя несколько раз в школе, когда тот приезжал к Драко, и на паре квиддичных матчей, но никогда настолько близко. И тогда, издалека, он выглядел ненастоящим. Как фигура на колдографии — что-то, никоим образом не относящееся к реальной жизни, почти так же, как Фадж или Фламель, поэтому в первый момент живой Люциус Малфой показался слишком низким и каким-то мелким, неприятно-живым и обычным человеком.

Но только на секунду, потому что первой же своей фразой он мгновенно расставил все по местам, задав четкую и неизменяемую точку отсчета одним движением. Идеально собранные в хвост соломенные волосы, сшитая на заказ мантия из чего-то безумно дорогого, горьковатый запах настоящего одеколона, маникюр — все это в представлениях Блеза женское великолепие ухоженности в Малфое только оттеняло главное — Люциус Малфой был из тех людей, которые делают то, что хотят, даже не заставляя других с этим считаться, а просто не обращая на этих «других» внимания. И будь он одет в потертый плащ и дырявые сапоги, ничего бы не изменилось, потому что он одевался не так, как требовал кто-то или что-то, а так, как хотел он сам.

С определенного момента люди для Блеза стали делиться на два типа — те, к чьему настроению надо подстраиваться, и те, кто будет подстраиваться к твоему настроению. Так вот Люциус Малфой однозначно и без оговорок принадлежал к первому типу.

— Мистер Забини, как я понимаю? — с презрительно подчеркнутой вежливостью поинтересовался он, и Блез, опомнившись, вскочил на ноги. — Авады не последует, поэтому необходимости встречать смерть «гордо расправив плечи и стоя во весь рост», нет, — скривился Малфой, подождал пару секунд, давая совершенно ошалевшему Блезу возможность сообразить, чего от него хотят, но, увидев, что реакция отсутствует, раздраженно перевел. — Можете присесть.

— Да…, — неразборчиво пробормотал Забини и плюхнулся на сиденье. Умирать не хотелось. Только не сейчас. Да никогда не хотелось, но сейчас особенно. Все вокруг плыло как-то мимо, как когда летишь на метле в тумане, и единственное, что Блез понял, так это то, что можно сесть и убивать прямо сейчас его не будут.

Внимательно поглядев на помертвевшего Забини, Люциус снова скривился. Разбираться с обмороком не хотелось совершенно, а мальчишка, как видно, был к нему весьма близок. Можно было, конечно, попробовать успокоить дитятю, но терять время на глупости тоже не хотелось, поэтому Люциус выпрямился и, положив трость на парту сбоку от Забини, резко наклонился вперед так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Блеза, и он почти увидел свое отражение в его расширившихся зрачках:

— Я хочу знать, как вы это сделали, Блез!

Почти подскочив на месте от неожиданности, Забини резко отшатнулся, почувствовав, как панически забилось сердце. Он хорошо знал, что спрятано в трости Малфоя, и от непосредственной близости чужой волшебной палочки по позвоночнику побежали мурашки, но одновременно через толчки лихорадочно бьющегося в груди сердца он почувствовал, как в голове проясняется. Глупо было думать, что Малфой накинется на него сам и в Хоге. Что бы ни происходило дальше, здесь и сейчас Блезу ничего не угрожает. Его, конечно, накажут, возможно, убьют, но не сейчас. И, раз Малфой решил поговорить, у него, может быть, еще есть шанс. Вероятнее всего, это шанс умереть с достоинством, но все-таки шанс.

Поэтому, сжав под партой кулаки, Блез напрягся и выпрямился, преодолевая желание отклониться назад как можно дальше:

— Сделал что, мистер Малфой?

Все это неожиданно напомнило привычные до оскомины школьные разборки. «Признайтесь, мистер Забини, ведь это именно вы подвесили миссис Норрис к потолку на полдня!» — «Но у вас же нет доказательств, профессор МакГонагал! Это был не я!» Замечательная подростковая несознанка, глухая, как столетний дед. У него нет доказательств. И не может быть. И плевать, что он все равно знает! Доказать это он не может. Остальное чушь!

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Отлично понимаете, Блез. И я хочу слышать правду, — Люциус ни на полтона не повысил голос, но он хорошо знал, что такое спокойствие пугает гораздо больше, чем любой рык. — Всю.

— Правду, из-за которой я вылечу из Хога? А мне некуда больше идти, мистер Малфой, — неожиданно горько ответил Блез и сам же себе поразился.

Еще секунду назад он собирался изображать полного и окончательного идиота, а теперь сам не сообразил, как выложил перед Малфоем если не чистосердечное, то уж явно достаточное для полного и самого законного осуждения признание. А затем, так же внезапно, ему вдруг стало все равно. Мгновенно навалилась какая-то серая усталость и такое же серое безразличие. Изображать идиота надоело. Он потратил слишком много сил утром в кабинете, когда играл удивленного простачка в то время как больше всего на свете ему хотелось подскочить к орущему Малфою и, залепив ему пощечину, зло прошипеть в лицо: «Съел, мразь, что тебя поимел плебей?!». Устал, когда изо всех сил удерживался от того, чтобы не сделать то, ради чего все это и затевал. Устал прятаться, изображая из себя мутное ничтожество, хотя затеял все это только для того, чтобы доказать Малфою, что таковым не является. Но перед Люциусом он ничего изображать не станет. Оно того не стоит. Умирать нужно с достоинством.

Блез опустил голову и устало потер лоб, поэтому не видел, как Люциус едва заметно и удовлетворенно улыбнулся, отточенным до автоматизма неразличимо быстрым движением вытащил палочку.

— Клянусь, что услышанное здесь не будет мною никому передано и не послужит осуждению того, кто виновен.

Блез ошеломленно поднял голову, и Люциус серьезно ему кивнул:

— А теперь рассказывайте.

И Блез начал говорить. В конце концов, а что еще ему оставалось?

* * *

Специально над планом Блез не думал.

Да, в общем-то, в начале и плана никакого не было: просто яростное желание отомстить, растоптать чертову спесь и чистокровность, прилюдно, чтобы видели все. Унизить так, чтобы проклятый Малфой не мог даже выйти из своей комнаты без того, чтобы на него, смеясь, обязательно смеясь, не показывали пальцем. Не причинить боль, нет. Конечно, в первый момент Блезу захотелось просто и без затей свернуть Драко шею, но это было бы слишком легким способом, который унизил бы только его самого. А Забини нужно было другое — растоптать Малфоя. Поэтому он и выбрал единственное, что могло сработать — он должен был сделать Малфоя смешным. Сброшенный вызывает сочувствие, злость или желание добить, упавший — презрение, а вот упавший лицом в грязь — смех. И, даже не раздумывая на эту тему, Блез понял, что хочет одного — чтобы над Малфоем смеялись.

Блез всегда был довольно прилежен в учебе, периодически посещая библиотеку, однако в тот месяц, который он провел в поисках, мадам Пинс не могла нарадоваться на старательного слизеринца, проводившего в ее владениях времени больше, чем даже отличница и умница Грейнджер. Правда, ее несколько смущал тот факт, что читал он в основном книги из Запретной Секции, но разрешение на это ему выдал сам профессор Снейп, поэтому постепенно она успокоилась, признав мальчика просто любознательным, чем значительно облегчила ему жизнь, поскольку, вздумай она всерьез заинтересоваться его чтением, интерес к трактатам о родовой и фамильной магии он еще смог бы объяснить, но вот к темномагическим исследованиям способов взлома магических защит рода и сильнейших приворотов…

Начал Блез, конечно, не с этого. Сначала он просто и логично нашел самый сильный временно-обратимый приворот и, тщательно все приготовив, подмешал Драко зелье и прочитал заклинание, поражаясь тому, как все, оказывается, просто. А ровно через семь минут его скрутила такая волна боли, что он чуть было не потерял сознание, пока пытался чем-нибудь отменить наложенное заклятие. Это и проявилась в действии та самая «родовая магия», которой он посвятил следующий месяц своей жизни.

Конечно, будь Блез аристократом, он обязательно знал бы об этом. Может быть, не очень бы на магию рода полагался, но точно бы знал. Однако, несмотря на классическую чистокровность, Забини вырос почти что среди магглов — после смерти родителей его взяла к себе единственная из некогда достаточно влиятельного, а потом постепенно сошедшего на нет рода тетка, в ранней молодости выскочившая замуж за маггла и так толком в магический мир не вернувшаяся. Она, естественно, водила его в магический Лондон, покупала — по мере скромного достатка — магические вещи, однако ни о каком аристократически-чистокровном воспитании речи, само собой, не шло. И уж тем более ни о какой магии рода. Он и сейчас-то узнал о ней совершенно случайно, наткнувшись в старой-старой, затертой до дыр и расплывшихся чернил книге, которую взял скорее по инерции, на простенький магический тест на действие родовых защит.

А потом ему просто повезло.

Блез как раз бродил по Хогсмиду в безнадежной попытке развеяться. Весь последний месяц он провел в библиотеке и, если говорить честно, совершенно отчаялся. Нет, решимость мстить никуда не делась, как и глухая, отчаянная ненависть, но уверенности в том, что это удастся, изрядно поубавилось. А если уж признаваться честно, то осталось ее на самом донышке. Родовая защита была непробиваема. Конечно, не для Авады или Круцио, но, во-первых, Блез ни того, ни другого не умел, а во-вторых, ему это и не было нужно. Наказание, которое Блез придумал для Малфоя, должно было быть гораздо изящнее. И он сам должен был при этом остаться цел. А в последнее время эти два условия в сумме казались Блезу все менее выполнимыми. Смягчающая даже заклинания, пущенные в лоб, родовая защита абсолютно и безнадежно блокировала любые попытки тайного воздействия.

Зачем Блез забрел в тот день в «Яйца химер», он и сам не смог бы объяснить. Разве что из злого желания наказать себя — он отлично знал, что хозяин не любит малолеток и выставляет их безо всяких объяснений, а несколько минут презрительно-удивленных взглядов со всех сторон и, возможно, гневная отповедь на тему «Подрасти сначала, а уж потом…», судя по всему, показалась его бессознательному достаточным наказанием за месяц неудач.

Началось все, собственно, как Блез и ожидал — стоило только ему показаться на пороге, как хозяин настороженно повернулся в его сторону, а рассмотрев, с раздраженным выражением лица глянул на помощницу, сказал ей что-то и, бросив полотенце, направился в сторону Блеза. Краем сознания удивившись, как хозяин сумел что-то толком разглядеть через настоящую завесу из сигаретного и трубочного дыма, Забини, делая вид, что ничего не заметил, с невозмутимым видом потоптался у порога, поискав глазами свободное место и, увидев совершенно пустой стол, подошел и сел. Было так паршиво, что поссориться с хозяином и с треском вылететь из «Яиц» даже хотелось. В конце концов, скандал — тоже способ развеяться и снять напряжение. Развалившись на скамье и делая вид, что все в полном порядке, Блез ждал, когда хозяин доберется до него через зал.

Несмотря на ранний час, в таверне было уже достаточно людно, поэтому пробираться пришлось обходя столы, проталкиваясь и стараясь не наступить никому на ногу, и когда Том наконец добрался до наглого мальчишки, он уже вполне созрел для того, чтобы просто взять того за шкирку и выкинуть вон, не особенно церемонясь и не тратя еще больше времени на разговоры. Однако что-то сказать все-таки стоило, поэтому, приняв свой самый строгий вид и уперев руки в бедра, Том раздраженно поинтересовался:

— Разве тебе никто не говорил, что детям нечего здесь делать?

Блез уже было повернулся, чтобы ответить Тому что-нибудь дерзкое, но тут, ошарашив их обоих, на скамью рядом с Забини опустился массивный мужчина лет сорока в дорожной мантии и спокойной обратился к Тому:

— Это моя вина, мистер Джонсон, прошу прощения. Это я велел мальчику искать меня здесь, не подумав, что вход детям запрещен. Прошу вас позволить ему остаться под мою ответственность. И даю вам честное слово, что не позволю ему пить, — и улыбнулся, достав из кармана горсть монет. — И, если вас не затруднит, кружку пива мне и чего-нибудь безалкогольного для мальчика, можно без сдачи.

Молча кивнув, Том сгреб деньги со стола и вернулся за стойку. Годы общения с людьми научили его хорошо разбираться в том, с кем и о чем стоит спорить. Он, конечно, готов был поклясться, что мальчишка видит этого человека в первый раз, но интуиция и богатый опыт говорили, что незнакомец, во-первых, достаточно серьезен, чтобы не иметь в планах какой-нибудь гадости, а во-вторых, достаточно могуществен, чтобы не спорить с ним по мелочам.

Когда Том ушел, мужчина устроился на своем месте поудобнее и повернулся к Блезу:

— Кажется, я вас удивил? Прошу прощения и позвольте представиться — Аристос Марбус, магистр Кентского университета магии. Визитка, если желаете, — и протянул появившуюся между пальцев магическую визитку, где действительно стояло «магистр», а вдобавок еще с десяток регалий. Визитка, конечно, Веритасерумом не пропитывалась и свидетельствовать только правду не обещала, но Блез почему-то чувствовал, что все звания и регалии настоящие. Да и вообще, ему показалось, что если бы этот человек приехал в Хогвартс, на его лекцию Блез не попал бы даже постоять в уголке. Однако тем непонятнее его желание говорить со вполне заурядным семикурсником Забини. Откровенной агрессии или чего-то другого настораживающего Блез не ощущал, но для магов такого уровня вопросы этики и благополучия таких мелких созданий, как Забини, на определенной стадии развития превращались в такие же малозначительные и не стоящие внимания, как и судьба залетевшей в чуть приоткрытое окно мухи, так что…

Блез подобрался и внимательно посмотрел на собеседника. На попытку вернуть визитку тот только отмахнулся и теперь сидел, соединив пальцы рук и явно раздумывая, с чего начать. Блез тоже не торопился. В конце концов, это магистру Марбусу что-то было от него нужно и терять такое преимущество, тем более в полной неопределенности, Блез не хотел. На секунду в голове мелькнула мысль о том, что он что-то натворил, которая всегда появляется, когда на мелочь обращает внимание кто-то солидный, но упрекнуть себя Забини было — пока было — не в чем, и он успокоился. Все-таки, это Марбусу был нужен их разговор.

Пару секунд они просидели в тишине, а потом волшебник наконец решился:

— Я понимаю, что все это кажется вам достаточно странным, мистер…

— Забини, — подсказал Блез, со стыдом сообразив, что представиться, по всей видимости, стоило сразу, как Марбус назвал свое имя.

— …мистер Забини, — продолжил тот, не став вдаваться в этикет и прочие «Очень приятно». — Но в последнее время я настолько отчаялся, что мне уже совершенно не до приличий, и сейчас я объясню вам, почему. Дело в том, что мы — я и мой Орден, если хотите — занимаемся исследованием некоторых магических феноменов. Это область магии достаточно интересна и полезна, но… Как бы это сказать?.. Нетрадиционна. Поэтому работать под покровительством моего университета, как впрочем и любого другого, мы не можем…

В Хогвартс Блез вернулся так поздно, что едва не опоздал к назначенному времени. Почти до самого вечера, учитывая, что ввалился он в «Яйца» без четверти четыре, они с Марбусом разговаривали о его — а теперь, судя по всем, и их общем — деле. За это время Блез узнал, что Марбус «сотоварищи» занимаются индивидуальными свойствами магических полей, их воздействием на структуру чар и действие зелий. Того, что Блез читал по этой теме, было достаточно, чтобы понять, насколько это все заумно, однако объяснения, которые давал Марбус, звучали максимально доходчиво. В двух словах дело выглядело так — Блез Забини, будучи чистокровным и одновременно воспитываясь почти что магглами, и, соответственно, не пройдя ни единого обряда посвящения, оказался тем самым «чистым экземпляром» естественного магического поля, который Марбус искал уже едва ли не год для серии финальных экспериментов. Естественно, такой человек, как магистр Марбус, не зря дошел до того, чтобы предлагать сотрудничество, а если откровенно, то, при всем чувстве собственного достоинства, просить помощи у первого встречного мальчишки — за этот год они перепробовали все от проверки студентов до объявлений о поиске желающих участвовать в неких магических исследованиях за весьма немалые деньги, но самой удачной находкой оказался спившийся полусквиб, магия которого была «чистой» сугубо по причине его неспособности на какие-либо серьезные воздействия. С Блезом конечно, нужно было провести несколько проб, однако в его идеальном соответствии требованиям эксперимента Марбус был уверен и без них.

Поначалу «эксперименты» прозвучало зловеще, но на деле оказалось циклом обучения использованию «незамутненной» магии для маскировки магических воздействий и даже имитации воздействий других магов. В итоге, альтернативы, как Блез ни пытался ее найти и обдумать ради приличия, не было — участие в их экспериментах обещало не только курс обучения почти что высшей, да притом еще и малоизвестной магии, но и немалые деньги — выделенное в ходе поисков вознаграждение Марбус обещал увеличить в три раза при согласии Блеза. И, что показалось Блезу совсем уже ценным, магистр совершенно не был озабочен вопросами нудной морали, абсолютно спокойно согласившись не сообщать ничего об их договоре в школу. Поэтому уже на следующий день Блез отправил сову со своим согласием, а с рождественских каникул, на время которых он выторговал у тети позволение остаться в Хоге, приступил к занятиям.

Чувствовать себя под постоянным магическим наблюдением было неуютно, однако сами тренировки пришлись как никогда ко двору — требуя максимума сосредоточенности, они позволили Блезу отвлечься и от собственного неудавшегося плана, и от мыслей о Драко, которые все еще вызывали только с трудом контролируемую ярость, и от мерзкой, давившей обреченной серостью тревоги при одном воспоминании о близости окончания Хога, потому что мир равных возможностей и открытых дорог, может, и существовал, но не для полунищих амбициозных слизеринцев.

Сам Марбус не так часто появлялся в лаборатории (она располагалась где-то в предместье Лондона, но Блез попадал туда портключом, который для него сделал в первый же день Марбус), и с мальчишкой занимались главным образом двое — печальная какой-то вселенской грустью женщина лет 35, напомнившая Блезу виденные несколько раз в любимом теткином музее иконы, — все как-то в руку называли ее Марией — и раздолбайского вида парень, Рис, вечно весело хамивший и Марии, и, как с удивлением понял Блез, самому Марбусу. Хотя Блез наблюдал и другое: когда случайно пришел чуть раньше положенного и застал сосредоточенного Марбуса, что-то тихим голосом вычитывавшего молча стоящему с опущенной головой Рису, который за весь разговор только и сказал, что серьезное «Я понял».

Блеза это полностью устраивало — Мария умела доходчиво объяснить даже то, что, как ему заговорщически прошептал на первом же занятии Рис, сама не очень понимала, а не выходящая за рамки безопасности безалаберность Риса добавляла в уроки живость, не позволявшую им превратиться в рутинную скукоту или серьезную до сведенных скул нудятину. Друзьями они с Рисом, конечно, не стали, да ни одному из них это и не было нужно, однако симпатия и эдакое рабочее приятельство людей, занятых одним делом, между ними возникло для удачной работы, и этого хватило. Полутора недель ежедневных тренировок оказалось достаточно, чтобы с блеском подтвердить почти все гипотезы Марбуса, а на вторую неделю и Блез, наконец, получил то, что давно искал, причем, как это обычно и бывает с самыми важными вещами, случайно.

Они просто трепались с Рисом после очередной тренировки. Безобидный, не несущий никакого другого смысла, кроме как развлечься после работы, треп. О музыке, о забавных приятелях, о смешных недоразумениях. Блез и сам не понял, что заставило его рассказать о случае с приворотом и родовой защитой как о веселой хохме собственного идиотизма. Наверное, усталость и так и не прошедшая злость на себя, спрятавшаяся за уставшим от переживаний безразличием «Я не стану думать об этом сейчас». Но все это моментально перестало иметь какое-либо значение, когда Рис, хмыкнув, полунасмешливо спросил:

— А сейчас-то сообразил, как надо? — и, увидев огромные и совершенно глупые глаза «коллеги», с совсем уже злым весельем, которое на него иногда нападало, рассказал и о совмещениях магических полей, и об обманках, и о том, что сам Блез теперь шикарная обманка. И об Обряде рассказал. Понятно, что с этого момента вариантов у Забини не осталось. Только по прямой.

Однако подготовка заняла гораздо больше времени, чем он ожидал. Сначала пришлось дожидаться окончания каникул и договора с Марбусом, потом ждать подходящего для Обряда момента. Но, по сути, все это имело мало значения — главное, Блез знал, как получить желаемое, а дождаться и устроить все так, как надо, было всего лишь делом техники. Знание того, что его план выполним, позволяло ждать сколько угодно.

* * *

— Что мешало попросить о помощи Марбуса? Ради возможности посмотреть, как все это работает, он бы легко согласился.

Блез горько хмыкнул:

— И зависеть от него всю оставшуюся жизнь? Как вы думаете, маг, согласившийся ни слова никому не говорить об участии в его экспериментах несовершеннолетнего, остановится перед шантажом, чтобы заполучить в полное свое распоряжение идеально подходящую морскую свинку?

— Мне показалось, он вам понравился, — насмешливо приподняв бровь, поддел Люциус.

— Слово неверное. Про заклятый меч не говорят «нравится». Нравятся люди, а Марбуса можно только уважать. Для него же и есть только он сам и чары, а все остальное — вещи на пути. А вещи нужно перекладывать на те места, на которых им должно находиться.

— А вам самому свою судьбу решать хотелось? — теперь уже явно провокационно усмехнулся Люциус, и Блез впервые за время своего рассказа поднял на него глаза — все предыдущее он рассказывал тихим ровным голосом, расфокусированно глядя в центр парты, за которой сидел:

— Так я же и решил, — и снова опустил голову, скривившись с какой-то совсем уже взрослой самоиронией. — Я не хотел давать ему окончательный контроль над собой.

— Так кто вам помогал, Блез?

— Никто.

— Вы провели Обряд Принятия сами? — откровенно скептически уточнил Люциус, но Блез не среагировал, все так же глядя вниз, и с той же горькой иронией пробормотал:

— Зато теперь я вижу тестралов. Проверял.

— Обряд удался с первого раза?

— Нет. Я пробовал трижды.

— На чем?

— Волосы. Кровь я достать не смог.

— Вот почему…

— Не только. Вы не могли этого заметить. Слишком малые возмущения — я старался. И я имитировал магию Ма… Драко. И слишком далеко — в Белфасте.

— Неужели на Кургане?

— Конечно, нет — я бы не потянул, унесло бы в поток. Но рядом, достаточно, чтобы погасить подробности.

— Когда же вы успели?

— Портключ. Деньги у меня, как вы понимаете, были…

Некоторое время в классе было тихо — Блез молчал, считая, что рассказал все, что нужно, а Люциус раздумывал о чем-то своем, поигрывая тростью.

Ждать было не сложно — истратив за полчаса недельный запас эмоций, Блез впал в какое-то глухое безразличие, уже не думая и тем более не волнуясь ни о чем. Однако просто сидеть вскоре надоело и, даже не задумавшись о дерзости или наказании, Блез приподнялся:

— Я могу идти?

Очнувшийся от своих расчетов Люциус удивленно посмотрел на него:

— Идти? Мистер Забини, еще рано. Вы еще не рассказали мне всего.

Блез с легким удивлением пожал плечами, но послушно опустился на скамью:

— Со снятыми родовыми защитами, которые приняли меня за своего, адресный временной приворот, естественно, сработал, так, как и должен был. Программированный Обливейт я добавил сам, с такими приворотами он совмещается легко. Хижина? По сто галеонов за ночь хозяину. Что еще? Колдографии и колдопленки? Это легко. Колдопленку запустить на вечеринке, колдографии оставить на столах в Большом зале. В общем-то и все.

— Не все. Кто это был?

— Когда? — Блез настолько погрузился в безразличный серый туман, что сначала не понял, о ком идет речь.

— Вы хорошо меня поняли, мистер Забини. Кто это был? — с расстановкой повторил Люциус и на этот раз Блез наконец сообразил, чье имя хочет знать старший Малфой. Естественно, он догадался. Да Блез и не ожидал, что ему удастся вывернуться. У МакГонагал, возможно, но не у Малфоя. Вот только назвать имя он точно не мог, и дело было не в какой-то привязанности или «товарищеских чувствах» и межфакультетской сплоченности, к которой так красиво призывала декан Гриффиндора. Он не мог назвать имя потому, что… Собственно, Блез не знал и не хотел знать, почему промолчит. Просто промолчит и все. По всей видимости, Снейп и так расскажет Малфою, но, по крайней мере, Блез не будет тем, от кого Люциус об этом узнает. Поэтому он медленно собрал остатки воли, которые еще не растворились в отупении, и, подняв глаза на Люциуса, с деланным удивлением повторил:

— Когда?

Теперь весь их разговор казался каким-то то ли прочитанным где-то, то ли происходящим во сне, и было уже не страшно, потому что казалось, что к реальной жизни он не имеет никакого отношения. А когда это никак не отразится на твоей шкуре, или, по крайней мере, так кажется, быть смелым легко:

— Я вас не понимаю.

* * *

Необходимость банально следить за Малфоем появилась у Блеза достаточно внезапно и, если уж говорить откровенно, совсем глупо. Обряд был завершен, основа зелья сварена, все неименные заклинания наложены. Все было готово. Сделав лишь пару скидок на осторожность и подходящие моменты, он мог получить Малфоя в свое полное распоряжение в любой момент и в любой позе. Он часто думал об этом, когда только решил мстить, и тогда эти мысли грели, по-детски глупо, но грели. Теперь от них осталась только горьковатая и хрустящая на зубах как пепел досада — пока возможность призрачно маячила на горизонте, можно было фантазировать о чем угодно, когда же все ключи оказались в руках, Блез четко осознал то, что в принципе знал с самого начала, — просто переспать с Малфоем ему не нужно. Каким бы манящим этот Малфой не был. У него по позвоночнику так и пробегал электрический разряд от одного взгляда на одетого в наручи и наколенники перед матчем Драко, и какой-то ненужный сосуд в солнечном сплетении по-прежнему лопался, разливая по всему телу тепло, когда Малфой, лениво переместив вес тела на одну ногу, неторопливо снимал с себя зеленую слизеринскую футболку в раздевалке после матча или тренировки.

И Блез мастурбировал, представляя, как жестко будет водить ладонями по его изгибающейся спине, и кончал, когда иллюзорный Драко откидывал голову назад, хлестнув по плечам растрепанными волосами. Вот только воплощение любой из своих постельных фантазий он, задумавшись самое большее на десять секунд, променял бы на одну возможность увидеть, как в глазах Малфоя зажигается понимание того, что его прилюдно втоптал в настоящую хлюпающую грязь, которая долго не отмоется со светлых волос и дорогой мантии, ничтожество Забини. А потому почти готовое зелье в непрозрачном флаконе спокойной стояло на самом дне его приездно-отъездного чемодана, а сам Забини, способный терпеливо выжидать подходящего момента, но не способный обойтись при этом без уступки хотя бы одной слабости, таскался за Малфоем, горящими глазами следя, куда и зачем тот ходит после окончания уроков.

Тогда Блез ждал его в небольшой нише на повороте к дальнему коридору подземелий. Отчасти это было рискованно — реши Драко пойти куда-нибудь в другое место, Блез никак не смог бы об этом узнать. Однако как-то по-звериному обострившаяся в последнее время интуиция подсказывала, что других вариантов нет и Драко, как миленький, явится сегодня к Снейпу, пройдя этим поворотом. Да об этом можно было догадаться и без интуиции — весь вчерашний день, после утреннего письма из дома, Малфой психовал. Нет, конечно, внешне этого не было видно. Вряд ли даже больше всех знающие его слизеринцы сумели догадаться (разве что Крэбб с Гойлом — вот уж где интуиция действительно звериная), но Блез это видел отлично. Может быть, из-за Обряда, а может быть просто из-за привычки наблюдать, но он хорошо понял, насколько Малфой раздражен. А сегодня это раздражение только усилилось, потому что прошлым вечером он вернулся от дверей Снейпа, ограничившись поцелуем с замком — декан куда-то исчезал из Хога по своим таинственным делам, и Драко не смог не то что поговорить с ним, а даже просто застать его у себя. Именно поэтому сегодня он обязательно должен был пройти там, где его ждал Блез.

Он и прошел — настолько стремительный и сосредоточенный на каких-то своих мыслях, что у Блеза сбилось дыхание и пугающе-сладко свело внизу живота. Что-то… Он, конечно, знал, что это такое — примерно то же, от чего он как-то едва не кончил, взглянув на особенно удачную колдографию Драко. Вот только теперь к мутному желанию примешивалось еще одно чувство — загорающееся маленьким тайным солнцем в солнечном сплетении и сладко растекающееся по всему телу до кончиков пальцев превосходство. Блезу казалось, что нечто подобное должны испытывать сыщики или шантажисты — немножко мелочно согревающее знание того, что человек, высокомерный, строящий планы, не обращающий на тебя внимания, на самом деле у тебя в руках. Что ты можешь сотворить с ним все, что захочешь, превратив в забавную марионетку. Все что захочешь ты, каким бы портясающе-недостижимым он ни выглядел…

Недовольно кривясь каким-то своим мыслям, Драко подошел к двери Снейпа, нетерпеливо стукнул в нее и, дождавшись недовольного снейповского «Я же просил зайти попозже», желчно пояснил «А я по делу!» и вошел, плотно закрыв за собой дверь.

Какие-то свои дела?! Конечно, особые отношения Малфоя с их деканом не были для Блеза чем-то новым, у Драко со Снейпом всегда были свои секреты и об этом знали все, но именно сейчас Блез, увидев приход Драко своими ревнивыми глазами, внезапно взглянул на все по-другому.

От мысли о том, что у Малфоя — его Малфоя, нового, ручного, марионеточного, в его власти — могут быть какие-то важные дела, о который Блез ничего не знает, причем дела, заставляющие его ходить по ночам в комнаты декана, внутри теперь вскипала почти неконтролируемая ярость. Зачем Драко может ночами ходить к Снейпу, да и вообще что у них за отношения? Почему студент Малфой смеет разговаривать со своим деканом, от одного взгляда которого впадает в нервный ступор половина Хогвартса, так… Блез не сумел подобрать точного определения, сформулировав это длинным «как с близким». Ни с учителем или уважаемым взрослым, а именно как с близким. С домашним. Сам Блез мог разговаривать так со своим двадцатисемилетним кузеном Диком, когда тот требовал почистить его метлу или помыть за ним посуду — а уже через полчаса они оба с азартным увлечением спорили про перспективы квиддичных команд. Как дома.

Блез ревновал и раньше. Да что уж там, он ревновал постоянно, каждую секунду: к слизеринцам, всем вместе и каждому в отдельности, к чертову Поттеру, даже к метле, когда Драко тратил часы на ее полировку и очистку. А вот к Снейпу он не ревновал. Потому что глупо.

Было — до вечера недельной давности, когда, все так же следя за Малфоем, Блез увидел, как тот, выходя из дверей декана, виновато улыбается (Малфой, хорек-язва-гадюка-Малфой виновато!) и поворачивается к Снейпу, который притягивает его ближе к себе, берет за подбородок и, пристально глядя в глаза, что-то быстро говорит уверенным шепотом, и Драко расслабляется, опускает голову, на секунду утыкаясь лбом в снейпову ладонь, а потом срывается с места и, крикнув «Доброй ночи!», убегает в сторону слизеринских спален. Что у них может быть общего?! И как смеет профессор так прикасаться к своему студенту!

Поглощенный борьбой с желанием разнести что-нибудь или кого-нибудь в пыль, похожей на борьбу утопающего с накатывающими волнами, Блез стиснул кулаки, впившись в ладони ногтями почти до крови.

— Вот бы трахнуть, да?

От заданного лишь слегка приглушенным шепотом вопроса Блез почти подпрыгнул и резко обернулся.

Чуть сбоку от его ниши, в другой, вдавленной в стену еще глубже и с удобным выступом наподобие каменного подоконника (Блез не занял ее только потому, что оттуда была плохо видна дверь Снейпа, а он надеялся увидеть, как Малфой войдет), сидел, одну ногу свободно свесив, а другую, согнутую в колене, поставив на каменную поверхность и обхватив руками, хаффлпаффец Захария Смит.

— Что?

— Вот бы трахнуть, говорю. Малфоя. А? — и Смит, тряхнув светлой челкой, нарочито понимающе подмигнул. Что ж, на его месте Блез бы тоже злорадствовал — поймать слизеринца за дурацкой слежкой… Удача как раз для такого ничтожества, как Смит. Вот только резко менять свое к нему отношение и даже пытаться его скрыть Блез не собирался вне зависимости от обстоятельств.

— Тебе трахнуть? Да у тебя без члена, а лучше двух в заднице и не встанет.

— А тебя волнует, сколько членов за раз суют мне в задницу, Забини? — с нарочитой манерностью бордельного мальчишки, отчего Блез мгновенно ощутил, как ярость перехлестывает через край, проговорил Смит, грациозно спуская и вторую ногу на пол и слегка наклоняясь в сторону Блеза. — Так попросил бы! Я бы не отказал.

— А ты никому не отказываешь, — бросил Блез, пытаясь поймать волну и, балансируя на ее гребне, вернуться на твердую почву желания оскорбить, а не задушить. — Не люблю пользованное.

Не справившись с собой, Смит все-таки едва заметно дернулся, и Блез со злорадной мстительностью, неожиданно успокоившей припадок ярости, увидел, что весь смитовский цинизм такой же нарочитый, как и его собственное презрение, а на самом деле хаффлпаффец на таком же взводе, как и он сам. Вот только между ними есть одна, но неустранимая разница — Блез в своей ярости опасен, а Смит жалок.

Если бы Блез подумал еще, он, наверное, понял бы и причины. Но глубины смитовской психологии интересовали Блеза в последнюю очередь. Его интересовало — внезапно заинтересовало — совершенно другое…

Торопливо обдумывая внезапно пришедшую на ум идею, он рассеянно разглядывал модно подстриженные льняные волосы, блестящее серебряное колечко в ухе, гибкий андрогинный изгиб поясницы и длинные нервные пальцы, совершенно не слыша, что Смит отвечает на его гадость. Пожалуй, в этом был смысл…

— А хочешь, я сделаю так, что Малфой под тебя ляжет?

— Что? — остановившись на полуслове, Зак ошалело уставился на него, забыв изобразить и так плоховато получавшееся у него презрение.

— Что слышал. Хочешь, я дам тебе трахнуть Малфоя?

Хаффлпаффец Смит. Зак-два-в-одном. Принцесса Хаффлпаффа. Идеально. Идея нравилась Блезу все больше.

— Или ты только на прием работаешь?

— Иди на х@й, Забини!

— Ну, смотри, — и, безразлично пожав плечами, Блез развернулся и неторопливо пошел в сторону слизеринских спален.

Вот сейчас и проверим, сколько в тебе мозгов, девочка. Ну, так что? Неужто?..

— Что ты имел в виду? — приглушенно окликнул Смит из-за спины. Он остался на месте и поэтому старался говорить достаточно громко, чтобы отошедший на десяток шагов Забини услышал, но достаточно тихо, чтобы не подслушало эхо. Голос звучал слегка неуверенно, но Блез почувствовал, как его буквально накрывает волной адреналина. Он выиграл. Он дернул за веревочку, и кукла послушно подняла руку. Так, как хотел он. Он заставил кого-то делать то, что хотелось ему, Блезу Забини.

Ощущение собственной власти опьяняло. Сейчас он мог все. В подземельях они были одни, факелы на стенах горели в четверть силы, и в этом полумраке он мог все!

Не останавливаясь, но и не прибавляя шага, Блез прошел еще немного — подчинение любой команде надо закреплять. Шуршание за спиной подтвердило только то, что он и так знал — он выиграл. Смит поднялся-таки со скамьи и крикнул чуть громче:

— Забини, что ты имел в виду?

И еще немного. Ну?

— Забини!

Зак догнал его и схватил за плечо, поворачивая к себе. Блез резко дернулся, стряхивая его руку, и искренне недоуменно посмотрел на Смита.

— Что ты хотел этим сказать? Забини?

Все так, как и должно быть. Маленькая глупенькая хаффлпаффская шлюшка, которой слишком хочется, чтобы думать. То, что надо.

— Абсолютно ничего. Забудь! — безразлично пожал плечами Блез, чувствуя, как внутри разливается упоительное ощущение собственной власти. Он давно наслаждался чем-то подобным, вспоминая зелье, которое лежит у него на дне чемодана, и разглядывая Малфоя, но все это меркло на фоне теперешнего ощущения реального человека, которым он может управлять. На секунду ему даже показалось, что он видит путаницу нитей, оплетающих фигуру Смита. И знает, за какую из них надо тянуть.

— Доброй ночи, Смит.

— Подожди. Что ты имел в виду?

А вот теперь можно.

— Не забивай голову. Все равно не рискнешь, — устало отмахнулся Блез, изо всех сил стараясь, чтобы его голос прозвучал не подначкой, а просто констатацией факта. Мальчика нужно хорошенечко завести. Чтобы он сам вытряс подробности.

— Не рискну что?

— Черт, да забудь ты! Отвяжись, Смит! Топай спать! — добавить немного накала страстей, пропорциональная смесь неудовлетворенных желаний, неуверенности и обещания. Ну, спроси понастойчивее и я все расскажу. Давай же!

— Я хочу знать, о чем ты говорил! — на пару секунд забывшись, Блез даже залюбовался: Смит, и правда, был весьма хорош, а уж в тот момент, с горящими глазами и отчаянным выражением готовой до последнего отчаянно сопротивляться и вынести все ради нужных слов жертвы на смазливом личике…

Картинка и осознание возникли мгновенно — Блез действительно мог все. Смит же дичь, он даже настаивает, давая понять, что вынесет все, что от него потребуют взамен. Не возьмет, а оплатит. Шлюха по призванию. Поставить на колени и приказать…

От горячей смеси адреналина, полумрака, ночной тишины и долго подавляемых желаний у Блеза закружилась голова, и он только усилием едва успевшей поймать движение воли удержался от того, чтобы облизать губы. А ведь он может. Он на самом деле может. Ему же только шестнадцать. И прямо сейчас…

Глаза Смита изменились совсем немного, едва ощутимо, в них добавилась всего лишь капля пока неуверенного внимания, но этого хватило, чтобы Блеза моментально окатило ледяной жутью осознания того, что он только что чуть было не сотворил. Он чуть было не дал Смиту шанс. Чуть было не дал ему почувствовать себя на знакомой территории. Чуть было не потерял контроль! От осознания Блез резко замутило и, едва сдерживая нервную дрожь, как если бы он только что увернулся от Авады, не зная, благословлять ли неизвестно кого, в последний момент дернувшего его за волосы назад, или проклинать свою глупость, он постарался, не отводя взгляда от Смита, как можно безразличнее усмехнуться:

— Да ни о чем. У меня есть приворот, которым я могу заставить Малфоя лечь под кого угодно. Вот только никто не рискнет, — слава Мерлину, голос снова слушался как надо. Устало-презрительно глядя на снова ставшего хаффлпаффской смазливой шлюхой Смита, Блез тихо отходил от страха и собственной глупости, которой чуть было все не прое**л. Больше никаких фантазий и никакой власти. Поиграли и будет. Ему до зарезу нужен кто-то, кто трахнет Драко. Кто-то, кто отымет чертова Малфоя так, как тот и заслуживает. И Смит для этого вполне подойдет. Все. Остальное — глупая чушь. Все, что ему нужно сейчас — это наказать Малфоя.

— Дурь.

— Как скажешь, — не пытаясь скрыть отвращения, которому просто лениво становится презрением, Блез скривился и, снова полностью владея собой, опять отвернулся, собираясь уходить. — Пока.

— Забини!

— …

— Забини!

— …

— Черт, стой! Это правда?

— Для начала убери от меня свои руки. Я уже сказал тебе.

Все головокружительное опьянение бесповоротно ушло. Теперь Блез точно мог сказать, что испытывают и сыщики, и шантажисты, если добираются до своего второго и третьего дела. И уж конечно это не романтические бредни упоения властью. Всего лишь чуть брезгливое и слегка отстраненное напряжение — как если вырезаешь по дереву особенно сложный витиеватый орнамент, когда есть единственная цель — не ошибиться — и больше ничего.

Смит, не замечая, что делает, прикусил ноготь на указательном пальце:

— На Малфоя не действуют привороты.

— Неужто пробовал?

Резко выдернув руку изо рта, хаффлпаффец густо покраснел, попытавшись выглядеть гордым, но изобразив всего лишь молоденького петушка из последнего выводка:

— Не твое дело, Забини!

— Как хочешь.

— Бл*, да подожди ты! На него действительно не действуют привороты.

Конечно, Блез его зацепил, теперь это было совершенно ясно. Он действительно пробовал, и действительно знает, что они не действуют, но он уже верит. Дело за малым.

— Я знаю. Мой особенный — подействует.

— Чего ты хочешь?

Резко схватив Смита за руку так, что тот не успел среагировать, Блез палочкой рассек кожу на его ладони и, обмакнув ее в рану, приставил к его лбу:

— Клянись.

— Что? — вскрикнул Смит, испуганно отшатываясь, но даже не додумавшись вытащить собственную палочку.

— А ты думал, мы в бирюльки играть будем? Клянись, что никому не расскажешь и не нарушишь наш договор! — злым шепотом приказал Блез, снова притягивая его ближе и упираясь своей палочкой ему в лоб. Страх на мордашке Смита сменился паникой и он лихорадочно дернулся, не смея, тем не менее, отвести взгляд, и Блез не отпустил его, дернув еще сильнее. — Это тебе не игры в песочнице. Клянись!

Не отвечая, Зак, широко распахнув глаза от ужаса, дернулся еще раз, совсем уже панически, как пятилетка, который пытается выдернуть свою руку у нехорошо улыбающегося взрослого, но Блез опять не отпустил, впившись пальцами в запястье Смита и притягивая к себе:

— Это не игрушки, Смит! Я дам такую же клятву. А потом ты получишь готовенького Малфоя. И не изображай из себя целку. Ну?!

Зак трепыхнулся было еще раз, но потом обмяк и, обреченно закрыв глаза, прошептал «Истинно», наклонив голову навстречу палочке.

— Вот сразу бы так, — похвалил Блез и быстро проделал все то же самое с собой.

— Истинно.

Между их головами на уровне глаз блекло вспыхнула и сейчас же погасла желтая искорка.

— А теперь слушай.

Теперь можно было говорить, не боясь. Теперь Смит никуда от него не денется и совершенно не из-за клятвы. Каждому свое — своя судьба и своя роль, и нужно только показать человеку, где именно ее играть. У Блеза получилось.

— Ты будешь трахать Малфоя, но на моих условиях.

— Что?

— Что слышал! А ты решил, что я тут благотворительностью занялся? Истинно хаффлпаффская наивность, граничащая с идиотизмом. И не переживай, делать это в Большом Зале я тебя не заставлю.

Машинально потирая ранку на ладони, Смит смотрел на Блеза с исключительно дурацкой смесью страха, напряженного ожидания и, самое потрясающее, детского укора, как будто у него только что отобрали последнюю конфету.

— Пошли, — бросил Блез, отворачиваясь и направляясь к лестнице наверх. Оглядываться на Смита ему не понадобилось — тот и так шел позади.

Трофейный Зал, как он и предполагал, оказался пуст и, осветив пару кресел в углу слабеньким Люмосом, Блез повернулся к спутнику. Последняя проверка…

Он нашел то, что и ожидал — испуганную настороженность, сквозь которую уже проглядывала какая-то невозможно сальная мечтательность. Это на смазливого милашку-Смита должны были сально смотреть и смотрели все его денежные «покровители» — дядюшки, папочки и братцы любящих сплетничать однокурсников, — но сейчас та же сальность сочилась и из его глаз — эдакая цепь уходящих в бесконечность перерождений, палачи и жертвы, дичь и охотники в мутном круге метаморфоз. Блез едва удержался от того, чтобы отодвинуться. В конце концов, он же именно этого хотел? Идеальный вариант. Теперь Смит уже точно не сорвется.

— Теперь про условия.

Смит промолчал, только подняв на него снова ставшие испуганными глаза.

— В эти выходные ты должен будешь найти способ в Хогсмиде передать Малфою записку, не дав при этом заметить свое лицо. Можешь принять Оборотное зелье, можешь переодеться, меня это не волнует. Главное, чтобы Малфой не понял, кто ты такой на самом деле. При этом обязательно коснись хотя бы его руки. Записку я тебе дам. Там будет дата — вероятнее всего, следующая среда — место и время — полночь или час. Знаешь сторожку в паре миль от Хогсмида, у самого леса? Там живет хромой Марк.

— Да.

— В назначенное время придешь туда. Марка там, как ты понимаешь, не будет. За полмили наденешь маску. Опоздаешь минут на десять. Малфой будет ждать. Голос изменишь — решай сам, как. Войдешь, прикажешь раздеться, разденешься сам, если захочешь. Дальше — все, что захочешь в рамках моих условий. Никаких разговоров кроме инструкций, никаких поцелуев, никакого минета для Малфоя, никакой подготовки и смазки, трахать его будешь только мордой в постель или стол. Если решишь повторить — никаких разговоров в перерывах. Когда закончишь, никакой лечебной магии с твоей стороны и запретишь ему. Возвращаться прикажешь через полчаса после твоего ухода и пешком или на метле, хотя на метле, я подозреваю, он и сам не захочет. Пригрозишь, что если сделает что-то не так, ты больше не появишься. Это подействует. Приворот сложно временной, поэтому обо всем он будет вспоминать в нужное время и забывать, как только доберется до своей постели. Вопросы?

— Забини, ты ох@ел?!

— Не существенно. Еще?

— Забини, тебя так трахали?

— Не посчастливилось.

— Это больно, Забини. Это дико больно! А если он грохнется в обморок посреди дороги? Если не сможет дойти обратно? Я же порву его!

И тут на Блеза снова накатило. Значит, он ох@ел? Значит, у него крыша съехала, а Смит у нас агнец божий, монах святой?! Значит, тошно ему и дурно от грязи мирской и жестокости?!

— А знаешь, деточка, — даже не пытаясь притушить ярость, зашипел Блез прямо в лицо замершему от ужаса и не сумевшему даже отпрянуть Смиту, — Я тебя не держу. Не понял, маленький, что у нас не слюнявые обжималочки хороших подружек в пустой спальне? Больно, говоришь? Порвешь, говоришь? Жалко?

И, не сдерживаясь, в полный голос:

— Так вали отсюда, добрый мальчик! Вали и давай, как давал, всем, кому сунуть не лень, и дрочи на малфоевские носки! Вали, жалостливый! Топай! Ну?!

Смит не двинулся с места, застыв в своем кресле и побелевшими пальцами стискивая подлокотники. Что, испугался, что выгонят?

Внезапно пришедшая в голову мысль так моментально и без следа остудила злость, что Блез даже слегка удивился, с чего его так разобрало. Теперь он чувствовал только брезгливое любопытство. Неужели, правда?

— Так что?

— Я же просто…

— А это не просто, Смит. Это сложно. Не нравится, жалко, не сможешь — уходи, я не держу.

— А ты тогда?..

— А думаешь, я никого больше не найду? Ты Малфоя-то когда последний раз видел, жалостливый?

— Я согласен.

— Не слышу?

— Я согласен.

— Что?

— Твою мать, Забини, хватит издеваться! Я согласен. Я согласен на твои условия. Что еще мне нужно сделать?

Поднимаясь, Блез безразлично пожал плечами:

— Прийти завтра в одиннадцать сюда же, чтобы я закончил зелье по тебе, и запомнить, что если ты нарушишь хотя бы один заперт, все моментально закончится. Пока!

И Блез, не оглядываясь, направился к выходу. Снейпа можно было не опасаться, он сегодня занят, но поторопиться все равно стоило.

Осторожный вопрос Смита нагнал его почти у самых дверей:

— А почему ты сам не…?

— Что «не»? — недоуменно спросил Блез, даже не повернувшись.

— Ну… Не трахнешь Малфоя. Почему не ты?

— Почему? — Блез, так и не обернувшись, зло пожал плечами. — Много чести! — и вышел.

* * *

Они закончили подготовку следующей же ночью, тем более что и нужна-то была самая малость — добавить в зелье каплю смитовой крови и прицепить еще одно заклинание, после чего все детали плана точно и окончательно определились.

В среду вечером у Блеза должна была появиться вполне реальная возможность наказать Малфоя, орудием которой должен был выступить Захария Смит. Вполне соответствующим, надо сказать, орудием, учитывая совмещение в его лице двух… Да нет, не двух, и даже не трех характеристик, делавших месть еще правильнее и слаще. Зак был хаффлпаффцем, Зак был геем, Зак был ничтожеством, и Зак был самой затертой из возможных официальных подстилок, с которой ни могла сравниться ни одна, даже самая разбитная девчонка Хога.

Конечно, все это были сплетни, однако что может быть достоверней сплетен, если ты знаешь, каким кодом они зашифрованы. Да и в любом случае, какое значение имеет правда, если мир и места на его ступенях конструируют знания, обязанные быть общепринятыми, но вовсе не обязанные быть достоверными? Знание определяет реальность, а само знание определяется… самые наивные полагают, что реальностью, но когда наивные управляли миром? Им достается только счастливая жизнь.

Блез, конечно, к наивным не принадлежал, но он хорошо усвоил, что знания всегда реальнее их источников, а знания, которые принимают все, становятся реальнее самой реальности, создавая ее же саму заново. Проще говоря, нет дыма без огня, а даже если и есть, то огонь не замедлит появиться, что сделает вопрос о его первичном присутствии совершенно бессмысленным, а Блез не любил бессмысленности. И его не интересовали причины, которые все равно не имели никакого смысла. Поэтому Блез и не знал многого.

Например, не знал, как огромными и блестящими от наивного восхищения глазами второкурсник Зак Смит глядел на всегда улыбающегося ловца Гриффиндора семикурсника Ника Марсона, и как сладко у него сводило все внутри, когда тот даже не смотрел на него, а просто скользил по нему взглядом. Не знал, сколько раз несчастный и одновременно самый-самый счастливый Захария успел умереть от ужаса и ошеломляющего восторга за те секунды, которые нужны, чтобы коснуться чужих губ своими, не удержавшись, не соображая, что делаешь, не понимая, что будет потом, и, спохватившись, моментально отстранится, испугавшись осквернить еще больше. Он не зал, какую нереальную смесь оглушающего счастья и священного ужаса ошибиться можно испытывать, когда руки, собиравшие весь твой мир одним движением, притягивают обратно, а губы, между которыми вся жизнь, влажно воскрешают и возносят. Блез не знал, как можно извиваться на кипельно белых простынях, ничего не видя и ничего не слыша, кроме тягучего вибрирующего шепота «Не бойся, малыш, просто расслабься, все хорошо, маленький мой, все в порядке, хороший мой, мой нежный, мой красивый», а потом не помнить ничего, совсем ничего кроме ощущения собственной смерти, за повторение которой можно отдать все. И как можно желать продлить подольше такое новое жжение между ягодиц как самый почетный знак и самое желанное свидетельство предела стремлений и исполнения мечты, нарочно ерзая на скамье и чуть сжимая ягодицы, чтобы не отпустить его, снова и снова напоминать себе о том, что все изменилось и за эти перемены можно отдать жизнь. Не знал, как можно с удивлением смотреть на однокурсников, чувствуя, что они вдруг из почти родных и домашних превратились в непонятных существ, живущих в другом измерении, принципы и смыслы которого невозможно понять, и как можно с недоуменным удивлением видеть совершенно бестолковую суету со странным совершенно бессмысленным словом «зачет», от которого непонятные существа впадают в смешную панику, в то время как единственное, что действительно имеет смысл, происходит только ночью и не имеет к их суете никакого отношения, и как можно с гордостью старшего посвященного взирать на наивные попытки объяснить ему смысл бессмысленности и заставить суетиться так же, как суетятся они, в то время как он знает настоящую правду, от которой остается легкое жжение и солоноватый привкус и которую не расскажешь словами.

Не знал Блез и тихого душного отчаяния, от которого раньше теплый и освещающий темноту огонь превращается в сплошную извивающуюся пляску теней, уютная постель — в липкий засасывающий кокон, а свои пальцы хочется расцарапать до выступающей крови за то, что они слишком тонки и коротки, чтобы войти так глубоко, как нужно, и слишком неловки, потому что находят только холодные бездушные суррогаты, которые, даже если их засунуть до самого горла, оставляют внутри одну саднящую пустоту, а то единственное, что только и может помочь, и тот единственный, ради которого только и можно жить, где-то в злобной бессмысленности с мерзким названием «СОВы», куда нет пути ни Заку, ни его раздирающей потребности. Блез не знает, как от этого в темных, специально забытых сошедшим с ума огнем углах поселяются вязко-черные тени с пылающими пальцами и хриплым дыханием, которые только и ждут, когда свет погаснет, закрытый радостно хихикающим огнем, чтобы наброситься, сжать, проникнуть, выгибая и раздвигая, и в непереносимой жаркой лихорадке этого хочется, и в этом желании растворяются все мысли, и яростно бьющийся хоровод пляшущих языков огня и извивающихся теней кружит, сжимает, накрывает, обволакивая и наполняя, почти, и Зак просыпается, находя свою руку между широко раздвинутых ног, и остервенело пихает внутрь пальцы, стараясь не выть в голос, потому что всего этого мало, невыносимо мало, и сны, и тени всегда обманывают, только дразня, только обещая, а на деле оказываются такими же холодными и бездушными, как и все, что он может найти сам. Иногда, когда ночи особенно душные, а простыни особенно липкие, ему кажется, что это может быть свеча, потому что ее теплый податливый воск так похож на настоящую живую кожу, но воск слишком быстро остывает, снова умирая, а от мысли о горящем подрагивающем фитильке становится слишком страшно, и тогда Зак просто плачет, с отчаянием чувствуя, как мир сжимается вокруг него, превращаясь в цепляющийся за кожу вязким налетом кокон из душащей паутины, а изнутри его распирает какой-то невыносимой давящей тягой, и он скоро не сможет все это переносить, и, распираемый изнутри, лопнет или умрет, обездвиженный и задушенный, и выхода нет, и проклятые злорадные совы никогда не отпустят его спасение, которого вообще может не быть, которое могло быть просто лживой фальшивкой, подсунутой сном.

Блез конечно не знает, как можно умолять об… уже не о любви — от глупого, насквозь кокетливо-фальшивого словечка охота блевать, — а о том самом, наполняющем, распирающем и раздирающем, без которого он больше не может. Он не знает, каково это в первый раз — сидя в пустой полутемной спальне семикурсников Гриффиндора, куда тебя пустил ухмыляющийся пятикурсник после того, как ты полчаса, не зная пароля, прождал, прежде чем кто-то решил выйти, умолять отчаянным шепотом, путаясь и повторяя слова «Ник, ну, пожалуйста, мы быстро, ты все успеешь! Ну, я не могу больше, ну, Ни-ик, ну пожалуйста!» и слышать досадливое «Черт, Зак, мне завтра допуск сдавать по Зельям! Ну нельзя же быть такой шлюхой!», а потом «Вон, если тебе так неймется, Монта попроси, он у нас вечно озабоченный, не откажет!». И ты отшатываешься, на секунду пугаясь, что у тебя лопнул какой-то сосуд в сердце, так больно, а потом сразу подскакиваешь на месте, потому что этот Монт, высокий массивный силуэт с плохо различимым в темноте лицом, которого ты не помнишь, внезапно оказывается совсем рядом, и он все время был здесь, в темноте, невидимый для тебя и безразличный (как и ты теперь, безразличный?) для Ника, ухмыляясь, садится рядом и полушутя обнимает тебя за плечи, притягивая к себе, подтверждая, что и правда «не сухарь, как заучка Ник», и «конечно же, не откажет», и тебе становится страшно, но от его сильных рук и горячей кожи, и от твоего отчаяния и потерянности, которые настолько жестокие в первый раз, тебя вдруг прошибает таким зарядом, что, не соображая, что именно делаешь, ты подаешься к нему, прижимаясь виском к плечу и выгибаясь в пояснице, чтобы прижаться к его бедру ягодицами. Потом ты, конечно, спохватываешься, пытаешься вырваться, слезы, наконец, брызгают, ты, кажется, даже кричишь, чтобы тебя отпустили, но для всего этого уже поздно и все, кому положено что-то знать, это узнаЮт. Именно Монт сжимает тебя в объятьях, пока отложивший книжку Ник гладит по лицу, по волосам и своим, единственным на всей земле успокаивающим голосом шепчет, что все хорошо, что ничего страшного в этом нет, что он все понимает и не обидится, что ты измучился, а он действительно занят и ничего предосудительного в этом на самом деле нет. Ты до сих пор не знаешь, верил ли он тогда всему, что говорил, но в той полутемной комнате, заходящемуся в рыданиях и пытающемуся так выплюнуть, выплакать отчаяние и страх, тебе кажется, что этому можно верить, и что в этом действительно нет ничего страшного. И даже сквозь слезы и сочащееся еще не осознанной смертью веры сердце тебе хочется, хочется до воя и черных пятен в глазах. Ник снова говорит, что так и должно быть и что он не обидится, и ты, поверив, потому что больше не можешь думать и сопротивляться, на пару секунд застываешь, с какой-то невозможной смесью страха, неуверенности, стыда и отчаянного, совершенно животного желания глядя на выпущенный на свободу прямо перед твоим лицом полувозбужденный член Монта, и где-то фоном, как силуэт птицы по небу, когда смотришь на облака, проносится мысль о том, что он чуть толще, чем у Ника, и, наверное, длиннее, и как это будет, когда… И от этой мысли у тебя по телу прокатывается спазм, взрываясь в середине живота, и ты, уже не думая, с громким всхлипом подаешься вперед, втягивая его в рот сразу весь, и начинаешь почти что с остервенением сосать. И тогда тебе совершенно плевать и на то, что Монт стонет, лихорадочно пытаясь нащупать за спиной хоть что-нибудь, на что можно опереться, и на то, что Ник смотрит на вас, неосознанно брезгливо кривясь, и на то, что Монту приходится почти что отрывать тебя от своего паха, чтобы, сдернув штаны, быстро поставить на четвереньки и без подготовки всадить, громко вскрикнув от удовольствия, но все равно не заглушив этим твой гортанный вскрик не то восторга, не то экстатической эйфории избавления от долгой боли, и даже на то, что, мотаясь по сбившемуся покрывалу от его рваных движений, ты просто воешь, стараясь раздвинуть ноги еще шире и, когда они разъезжаются, падаешь на живот, но все равно приподнимаешь зад, чтобы он смог войти еще глубже.

Блез Забини, конечно же, не может знать, каково приходить в себя после смерти на скомканной постели, пропитанной потом, спермой и отвращением, и, не имея сил, чтобы осознать все это сразу, но уже чувствуя, всей внутренностью с тонкой пока полосой надреза скальпеля чувствуя, что все необратимо сломано, отвратительно, через колено и с кровью, но совершенно непоправимо, трясущимися руками натягивать одежду, пошатываясь, брести к двери и падать у самых ступеней, и потом, не плача, а только бессильно, как маленькое умирающее животное вздрагивать, пока Монт, с сочувствующим удивлением что-то шепча, накладывает очищающие заклинания и на руках несет тебя в твою спальню, кладет в постель, укрывает одеялом и, потрепав по щеке, уходит.

Он не знает, каково это — ненавидеть себя, презирать себя и свое проклятое тело, и хотеть его убить, уничтожить, разодрать пусть даже ногтями, но настолько пугаться смерти и настолько хотеть жить этим же чертовым телом, что снова и снова обманываться, обещать измениться, и держаться, стараться, совсем уже верить, примиряться и, на самом пике, когда камень наконец замирает, закаченный на ровную, не откосную поверхность, и кажется, что все закончилось и можно совсем поверить, снова со свистом срываться вниз, по ухабам, в самую глубину, где ни на ком нет одежды, чтобы скрывать лучшее, что есть в мужчинах, и где не нужно ни о чем говорить, а горячие и твердые, заставляющие удивляться, почему люди думают, что рай — это место, а не предмет, члены могут быть везде — во рту, в руках, между ягодиц, и не нужно никого обманывать, и тебя хотят таким, какой ты есть, и именно таким. И плевать, что шепчут они разными голосами, серди которых уже нет единственного, «Шлюшка!», а не «Любимый!», потому что шепчут они всегда открытыми, а потому обученными лицемерить губами, а правду говорят их растущие и пульсирующие для тебя и из-за тебя члены, которые всегда спрятаны, а потому не умеют лгать.

Всего этого Блез не знал, не хотел, да и не мог знать. И не только Блез.

Вообще никто так толком и не узнал, почему Алисия Баррет, добродетельница всех животных и несчастных малышей Хога, в первых числах сентября едва ли не до самого утра утиравшая слезы каждому тосковавшему по дому и маме первокурснику, готовая протопать ползамка, провожая заблудившегося малыша до его Гостиной, и всегда с ангельским терпением вызывающаяся помочь с уроками отстающим, так внезапно возненавидела похожего на белокурого ангелочка третьекурсника Захарию Смита. Никто не понял, почему по ее предупреждающему взгляду вдруг стали замолкать все разговоры, когда он входил в Гостиную, и почему его ни разу больше не угостили домашними печеньями, которые замечательно пекли мамы всех без исключения хаффлпаффцев. И уж конечно, никто не слышал от нее рассказа о той поздней ночи, когда Лисса с первого курса Гриффиндора пришла к ней в Гостиную просить научить ее так красиво вышивать зачарованной иголкой и, увлекшись, задержалась почти до полуночи. Алисия, конечно же, не рассказала никому, как, проводив девчушку до спален Гриффиндора, возвращалась назад, стараясь красться как можно тише, чтобы не попасться на глаза никому из патрулирующих коридоры учителей. Она и сама хотела бы забыть, как услышала тихие голоса из темного ответвления возле класса ЗОТИ, изгибавшегося буквой «Г» так, что небольшой кусочек коридора оказывался скрыт от глаз проходящих по центральному коридору — безопасность на случай непредвиденных событий в классе. Конечно, Алисия была не ребенком и хорошо знала, что не все спят после десяти, как этого требует распорядок, но, будучи девушкой воспитанной, старалась глядеть на все это с добродетельным неодобрением, зная, что сама никогда не будет бегать к мальчикам в темные коридоры, и поэтому в назначенный срок станет женой хорошего человека, в отличие от этих распутниц, на которых ни один настоящий мужчина и не посмотрит. Да и ее Эрни никогда не унизил бы невесту подобным предложением!

Она тогда так и прошла бы мимо, постаравшись сделать вид, что эти глупости ее не касаются, если бы из-за поворота не донесся неразличимый обрывок какого-то приказа и вскрик. То, что глупые однокурсницы, не жалевшие ни свое будущее, ни свою честь, делали ночами в переходах и классах Хогвартса, ее не касалось — ошибки взрослых людей это только их ошибки. Но вот этот вскрик. А вдруг… Алисия замерла и ее пробила нервная дрожь. А если там кого-то… Кого-то маленького…

Она должна посмотреть.

Переступая тихо-тихо, девушка прижалась к стене и, поборов желание как можно незаметнее уйти отсюда и все забыть, осторожно выглянула из-за угла.

Сначала она даже не поняла, что именно происходит — коротенький коридорчик освещался только двумя палочками, а присутствовавших было, как минимум, в три раза больше. Спиной к ней без мантий и со… со спущенными штанами… стояли… кажется, гриффиндорский вышибала, Линдон, еще один гриффиндорец на курс старше, которого она знала только… в лицо (Алисию замутило), и Беккет с Равенкло. Их брюки болтались у лодыжек, а руками они… Сообразив, что именно они делают руками, Алисия почувствовала, как ее буквально окатывает горячей волной стыда. Не нужно было ей смотреть… Не нужно было…

Но то, что разворачивалось у двери класса, было еще хуже. Алисия ничего подобного никогда не видела, к тому же было темно, поэтому она слабо понимала, что именно происходит, улавливая какие-то обрывки. Белая нагая спина, выгнутая так, что были видны сведенные лопатки. Две пары совершенно неприлично перепутавшихся ног. Какие-то лихорадочные движения. Казалось, что она смотрит на ворох вырезанных из неприличных цветных журналов картинок, таких пестрых и беспорядочных, что уловить что-то целое в них совершенно невозможно. Вздувшиеся мышцы на руке, сжимающей белое плечо. Смуглые бедра, лихорадочно шлепающиеся о белые ягодицы. Все какое-то рваное, непонятное, освещенное неровными всполохами крошечных Люмосов. И коротенькая, перевязанная черной веревочкой косичка у виска, вздрагивающая в такт движениям. Такая знакомая. А веревочка, должно быть, завязана на два узла и потом на бантик…

— Су-учка…

— Ну Эрни!..

Как в какой-то замедленной съемке Алисия смотрела на то, как Эрни МакКин, едва осмелившийся пригласить ее пару недель назад в первый раз в Хогсмид и отчаянно красневший всегда, когда они случайно соприкасались пальцами, с передергивающимся судорогами лицом трахает извернувшегося, чтобы раскрыться как можно больше ему навстречу, так похожего на миленькую девочку Захарию Смита из ее Дома.

— Эй, Эр, кончай давай, мы тоже хотим!

— Сучка, сучка, сучка-а-а…

И как его лицо, все еще искаженное Люмосами, складывается в какую-то совсем уже нереальную гримасу, когда он так, что мышцы на руках вздуваются еще сильнее, впивается в бедра Смита, буквально натягивая его на себя.

Все это было таким… таким неправильным, что Алисии захотелось сейчас же броситься в ванную и, не раздеваясь, залезть под душ и тереть, тереть глаза и лоб без остановки, пока гадкие картины не вымоются из памяти, потому что так не должно быть, потому что нельзя так кривиться, потому что такого просто не должно быть, не должно! Жених мечтавшей всю жизнь прожить с выражениями лиц семейных портретов — благородство и покой чистой совести — Алисии не мог так неприлично-животно гримасничать и постанывать, изо всех сил подаваясь бедрами вперед так, что от напряжения мышц глупо сплющивались ягодицы. Только не ее Эрни! Только не ее…

— Ну, оближи, мой послушный!

Пристраивающийся на его место Беккет и лениво тыкающийся пахом с висящим там чем-то сморщенным и красным в заострившееся в экстазе лицо Смита Эрни. Нет. Просто нет. Нет и все. Нет!

— Хорошая сучка! Молодец! Сейчас я и тебе помогу кончить.

Конечно, никто не узнал, сколького любящей детей и животных и мечтающей о четырех сыновьях Алисии стоило понять, что мужчинам иногда действительно нужно быть животными, и что это мужская жизнь, над которой женщина не властна, и которую нужно только принять. Никто не знал, после скольких бессонных ночей воспоминаний она наконец поняла, что Эрни не виноват и что женщины взрослее и мудрее мужчин. Поняла, что должна быть опорой своему мужчине, а не истеричным камнем на его шее. А также поняла, что мужчина слаб и его слишком легко совратить с пути, уведя в гадкую животность, которую ему по его природе слишком тяжело сдерживать. И что, раз мужчина так слаб, что не может себя сдержать, об этом должна позаботиться женщина.

И уж конечно любящая своих подруг и желающая им только счастья Алисия не могла не предупредить их о том, кто может по мерзкой сучьей прихоти увести их мужчин от праведной настоящей жизни.

Печенья и помощи в домашней работе Захарии Смиту в Хаффлпаффе больше никто не предлагал, ибо бытие иллюзий определяет сознание управляющих миром, даже таким маленьким, как Дом в школе Хогвартс.

В другой ситуации Блез, наверное, поразился бы, насколько с горем пополам успокоившийся Смит изменился, магически укоротив волосы до ежика, добавив заметную, хотя и еще не совсем мужскую щетину на подбородке и пару не окончательно безобразных, но вполне заметных прыщей возле рта и на лбу, нарядившись в нарочито мужском, едва ли не аврорском стиле и слегка изменив походку, убирая из нее всю андрогинность и добавляя основательной тяжести, но в тот момент его интересовало только одно — смогут ли узнать Смита Малфой и его компания.

— Выберешь момент, когда рядом никого не будет. И не светись там. А идеальный вариант — на улице, в толпе. И к коже прикоснись, где сможешь. Понял?

— Понял, не дурак, — огрызнулся в ответ Смит тона на два ниже, чем говорил обычно (хорошо, потому что сам Блез про модулятор не подумал), и Забини слегка успокоился — от андрогинности, по которой Смита собственно и узнавали даже со спины, не осталось и следа. Перед ним, сунув руки в карманы, стоял обычный, еще не выросший, но уже начавший обретать мужские черты и повадки подросток. Смитовская привлекательность, конечно, никуда не делась, — такие вещи не исчезают, а только прячутся — но в этом желании быстрее стать мужчиной и перестать быть ребенком она не улавливалась с первого взгляда. Потом она, конечно, проступила бы и через прыщи, и через ежик, и через мешковато-удобный наряд, но с первого взгляда этот Смит выглядел как вполне заурядный, хотя и не лишенный некоторой интересности подросток, по которому скользят взглядом и забывают. Как и надо было Забини.

— На, — Блез осторожно вытащил из кармана завернутую и три слоя бумаги записку и протянул Смиту, не разворачивая. Она была пропитана зельем и, если бы Блез ее коснулся, вся его работа моментально пошла бы насмарку.

Смит вытащил записку из свертка, сунул в верхний карман, а оставшиеся листы Забини испепелил.

— Ну, иди.

И, пару секунд потоптавшись на месте и бросив на Блеза всего один отчаянный взгляд, в котором насмерть сцепились паника и жгучее желание, Смит своей новой походкой направился в сторону «Сладкого королевства», «Зонко» и прочих типичных мест обитания хогвартских детишек, особенно не избалованных развлечениями.

Все прошло даже лучше, чем они оба ожидали, Блезов детектор в прозрачном флаконе послушно полыхнул красным, когда приворот замкнулся, и Забини уже не было нужды выслушивать вернувшегося Смита, которого он, погруженный в свою не схлынувшую даже после казалось бы удачного завершения подготовительной части истерику, сперва даже не узнал. Когда детектор показал, что все в порядке, все сварено и сделано правильно, Блез почувствовал не радость, с которой побеждаешь не особенно сильных соперников в квиддиче или получаешь лучшую отметку за выполненное домашнее задание, а только туповатую усталость — главный признак настоящих усилий. То, что все правильно, означало в тот момент для Блеза только одно — что по крайней мере сегодня можно отпустить себя и не нужно ни группироваться в компактный готовый к броску шар, ни оглядываться напряженно по сторонам, ожидая чего-то, с чем придется разбираться. Пока все в норме — это значило, что можно отдохнуть. Но вовсе не значило, счастливого окончания всех хлопот, в чем Блез и убедился утром среды, назначенной днем исполнения желаний.

Даже если раньше Забини и казалось, что он представляет, что такое психоз, то утром среды он с ошеломленным отчаянием понял, насколько ошибался. Утренние симптомы — трясущиеся руки — они тряслись уже, кажется, с того момента, когда Блез открыл глаза, — сбивающееся дыхание и сердце, которое иногда забывало сократиться в нужный момент, — все это показалось легким неудобством в сравнении с истерикой, что началась на занятиях. Он не мог думать, не мог колдовать, не мог читать — загубленное на втором же ингредиенте зелье, пуговица, трансфигурированная в большущий толстый и явно живой кактус какого-то совсем уж неприлично-фаллического вида (МакГонагл поставила бы ему «отлично», за трансфигурацию неживого в живое высшего уровня, если бы у Блеза был хоть один шанс убедить ее в том, что он знал, что делает), упавший с почти что кощунственным на фоне сонной тиши истории магии грохотом толстенный библиотечный том — просто мелочи на фоне непрекращающегося желания немедленно куда-нибудь бежать. Блез даже сидеть не мог спокойно, он то нервно оглядывался, бессмысленно шаря по классу глазами, пока кто-нибудь не крутил ему пальцем у виска, то ерзал на скамье, пока преподаватель не начинал ехидно или сочувственно спрашивать, не нужно ли ему выйти, то мял в руках нещадно отодранный от своего свитка кусок, доводя его до состояния тысячелетнего не подлежащего спасению раритета. Уроки казались сущей пыткой сумасшедшего маньяка-флегматика, который все никак не может раскачаться на то, чтобы причинить боль, заставляющую забыть обо всем, и поэтому мучительно-медленно тянет жилы по одной под размеренное тиканье поставленного на минимальную частоту метронома. Время тянулось настолько медленно и неразличимо, что иногда на Блеза накатывала паника от мысли, что он попал в какую-то временную петлю, и один и тот же момент будет повторяться тысячи раз без надежды снова запустить будущее. Блез пытался успокоиться, заставляя себя расслабиться, потом убеждая, что смысла и повода паниковать нет, потом отвлекая разными интересностями от заковыристых задачек по трансфигурации до разглядывания в окно урока полетов первокурсников, но все это выходило как-то рвано и совершенно бесполезно, так что к четвертому уроку он сдался окончательно и, уже не пытаясь ничего сделать, а только сдерживая желание пробежаться по потолку, нервно теребил под партой край мантии и беспорядочно закрашивал бесформенные пятна на пергаментах. Закончилось все тем, что Блез пообещал себе просто уйти под любым предлогом через пятнадцать минут, а когда они истекли, высидеть еще немного с ощущением, что он ждет сверх того, что нужно, а по сути уже свободен, оказалось намного проще. В итоге занятия вопреки всяким здравым представлениям Блеза о времени закончились как раз тогда, когда он уже готов был вскочить и выбежать из класса, не в силах больше сдерживаться.

Но относительная свобода оказалась не намного лучше, чем уроки, потому что Малфой и Смит должны были прийти в домик к полуночи, а он сам мог уйти из Хога не раньше одиннадцати — и то, если повезет. Итого — семь часов удручающе свободного времени. Естественно, как минимум его половину следовало посвятить домашним заданиям, однако от одной мысли о книгах Блеза затошнило, и, не пытаясь больше прекратить то, что прекратить он не мог, несчастный, напоминающий самому себе китайского болванчика, которого какой-то шутник подвесил на нитки от марионетки и теперь, весело смеясь, беспорядочно дергает, заставляя подпрыгивать в истеричной тарантелле, Блез почти выбежал из Хога и интуитивно направился к единственной вещи, которая могла хотя бы относительно помочь — добравшись до сарая для метел, он просто схватил свою метлу и, не обращая внимания на других летающих и на запрет мадам Хуч, рванул вверх на столько, на сколько позволил предел метлы. День и так не был солнечным, а на высоте стало совсем холодно, однако Блез этого не замечал. Разогнавшись до предела, на котором никакое сознание уже не успевает реагировать, и летишь сугубо на инстинктах, он сначала сделал с десяток кругов над Хогом, а потом заложил пару виражей, от которых заложило уши. Заметь такое тренер, злостного нарушителя лишили бы возможности летать на три, а то и четыре недели, но на счастье Блеза, мадам Хуч нездоровилось и, учитывая плохую погоду, директор разрешил ей не дежурить на поле, поэтому Блез без помех творил все, что могло заставить его хоть ненадолго отключиться от ожидания. Приземлившись, наконец, промокший от начинающегося, а на высоте уже явно ощутимого снега, и уставший, он дополз до душевой и с полчаса стоял под обжигающими струями, прикрыв глаза и сонно наслаждаясь мокрым теплом и расслабленностью, а потом, счастливо избежав встречи с Малфоем, одного вида которого ему хватило бы для нового витка психоза, свернулся в кресле у камина и с час просто продремал, плавая где-то на границе между сном и бодрствованием, не замечая ни времени, ни возни вокруг.

В конце концов, когда Блез окончательно проснулся, было где-то около десяти и замученные дневными зверствами профессоров и подготовкой к новым допросам слизеринцы постепенно расползались по комнатам, Блез же чувствовал себя на удивление бодро. Взяв для вида какой-то из учебников, он переместился на диван и изобразил напряженный умственный труд, на самом деле прикидывая, что нужно взять с собой и как лучше добраться до сторожки Марка, не столкнувшись ни с кем из преподавателей. Когда наконец стрелки доползли до позиции одиннадцать пополуночи, он чувствовал себя совершенно собранным и готовым ко всему. Поднявшись, Блез осторожно вошел в спальню, вытащил из-под своей стоящей, на его счастье, у самой двери кровати магический мешок, собранный заранее, и, стараясь не шуметь, выскользнул в Гостиную, а потом и в коридор. Даже если кто-то из слизеринцев не спал, за их молчание можно было не беспокоиться, а вот страдающих не то воспалением зловредности, не то хронической бессонницей преподавателей стоило поберечься. По сути, одной маленькой гримасы удачи в виде неожиданной встречи за очередным поворотом хватило бы, чтобы весь многомесячный план Блеза полетел ко всем боггартам, однако отчего-то Блез об этом совершенно не беспокоился. Тихо шагая по освещенным только рваным пламенем свечей коридорам Хогвартса, он ощущал какую-то совершенную и цельную уверенность в том, что все удастся. Не то, чтобы по кончикам пальцев бродили искорки и хотелось поскорее начать, как иногда бывало перед квиддичным матчами или перед контрольными по чарам, но ощущение было чем-то сродни этой упругой готовности.

Интуиция его не подвела, и Блез без приключений выбрался из Хога и, вытащив из знакомого всем старшекурсникам дупла припрятанную там заранее метлу, низко, почти у самой земли, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь любителю звездного неба, полетел в сторону Хогсмида, за пару миль до деревни свернув в сторону, и уже через полчаса оказался на месте. Обойдя домик по периметру и пошарив в углу на стыке бревен, Блез нашел обещанный ключ и, произнеся пароль и приложив ключ к двери, вошел внутрь. Сторожка была совсем крошечной и состояла из пары комнат и кухни, однако для его целей особого пространства и не требовалось.

Растопив камин и проверив наличие всего, о чем он просил — к чести сквалыги и ворчуна на первый взгляд Марка, неширокая постель действительно оказалась застелена домотканым фактурным покрывалом, о котором они договаривались, бутылка огневиски и один стакан стояли в шкафчике, все стулья были убраны во вторую комнатку, а стол тщательно вымыт и с него снята скатерть — Блез увеличил мешок и вытащил оттуда игрушку, за которую заплатил половину своего гонорара от Марбуса. Маленькая универсальная колдокамера стоила как две последние модели «Нимбуса», проданные из-под полы до официального релиза, однако она того заслуживала, а уж для Блеза особенно — во-первых, ее можно было закрепить на любой поверхности вплоть до лапки пикси, а во-вторых, она фиксировала не только изображение, но и звук, а именно этого Забини и хотелось больше всего — слышать. Точнее, чтобы слышали все.

С полчаса провозившись с камерой, чтобы получить наилучший ракурс, Блез наконец счел, что все идеально и, в последний раз придирчиво оглядев потенциальную сцену, вышел в соседнюю комнатушку и запер за собой дверь. Малфой, а за ним и Смит должны были подойти через десять минут. Ему оставалось только ждать.

Пытаясь скорее для убийства времени, чем по реальной необходимости отрегулировать наклон развернутого для себя экрана, Блез пропустил момент, когда Малфой подошел к хижине, хотя и поставил для этого сигнализацию, и очнулся только когда в дверь раздался нервный стук. И вот тут-то на Блеза снова накатило.

Мгновенным оглушительным приступом паники он почувствовал, что не готов, причем абсолютно. Желудок подкатил к самому горлу, и Блез ощутил, что его вот-вот гадко вырвет. Он не хотел. Только не сейчас. Он не может. Не прямо сейчас. Он просто не может. Ему нужно еще немного времени, чтобы собраться. Хотя бы пару минут. Он абсолютно не готов, никак. Вся уверенность последних часов улетучилась, не оставив о себе даже воспоминания.

Стараясь справиться с собой и с подступающей тошнотой, Блез едва успел затормозить идиотическое желание сорваться открывать дверь, и, задержав дыхание, ухватился за спинку стула, на котором сидел, и уставился в экран. По задумке дверь осталась незапертой, и Малфой, не дождавшись ответа, должен был войти сам.

Подождав пару секунд на пороге Драко постучал еще раз, теперь уже более уверенно, а потом, как и планировалось, вошел — Блез этого не видел, но догадался по скрипу открывающейся, а потом стуку захлопывающейся двери.

— Есть здесь кто-нибудь? — от напряженного голоса Блез едва не подпрыгнул, самому себе напомнив истеричного садового гнома. Кровь стучала в висках так, что, казалось, от этого должны дрожать стекла в окнах. — Эгей, есть кто живой?

Малфой, судя по звукам и его отсутствию на картинке, потоптался на пороге, колеблясь, но — Блез об этом позаботился, особенно тщательно выплетая чары некритичности и тяги на привороте — необходимость видеть Смита оказалась сильнее, и он вошел, оглядывая комнату. Увиденное, кажется, ему не понравилось, потому что он брезгливо сморщился и, секунду посомневавшись, так и не сел, оставшись стоять посередине комнаты.

— Убожество.

Блезу сразу стало легче. Возможно, выгляди Малфой растерянным или страдающим, он и переиграл бы все, отменив весь план за два шага до окончания, в конце концов паника от осознания того, что все затеянное — не просто игра в мысленную власть и даже не обладание этой властью, а ее использование, настоящее, с реальным человеком, который живет, думает и чувствует сам по себе, — так и не прошла, и совесть уже пробовала изображать кошачьи вопли с нижних этажей подсознания, однако Малфой, сам того не подозревая, сделал то единственное, что моментально приводило Блеза в ярость, скручивая все внутренности спазмом ненависти. Зло скривившись, Забини ухмыльнулся в лицо не видящему его Малфою:

— Ничего, мой золотой, привыкнешь. А потом и понравится — за уши не оттащишь.

Теперь его беспокоило только одно — не испугается ли Смит. Даже под приворотом, связанный по рукам и ногам магической тягой и желанием, Малфой был гораздо сильнее, и стоило Смиту допустить малейшую оплошность, как они мгновенно поменялись бы местами, превратив наказание для Малфоя в его развлечение. А этого Блезу было совсем не надо. Маска, магия безнаказанности, тянущая наверх грязь, которая проступала в чертах смазливо-хрупкого Смита, должны были разбудить в нем гримасы всех тех, под кого он ложился из страха или из сучьего поклонения, однако от первых минут зависело слишком многое. Секундного сомнения стало бы достаточно. Поэтому, напряженно сцепив пальцы в замок, Блез ждал.

Вероятнее всего это вышло интуитивно, вряд ли Смит сумел бы просчитать такие сложности, однако он явился в самый подходящий из возможных момент — опоздав к назначенному времени настолько, чтобы Малфой занервничал, но не настолько, чтобы он успел плюнуть на все ожидания. В этот раз Блез не пропустил его появление и знал, что Смит войдет, за пару минут до этого, однако снова подпрыгнул на месте от уже знакомого скрипа.

Только вошедшего Смита ему тоже не было видно, к тому же тот остановился у двери, однако Блез хорошо разглядел, как на лице Малфоя проступил сперва почти испуг, а потом ошеломленное удивление. На какую-то секунду Блез даже всерьез испугался, что придурок Смит забыл про маску, но, сообразив, что в этом случае Малфой не изумился бы, а впал в ярость, немного успокоился и уже заинтересованно, хотя и с напряжением подался вперед, ожидая, что будет дальше. От волнения у него тряслись руки и желудок все еще давал знать о своем содержимом, но это постепенно отходило на второй план, уступая место лихорадочному возбуждению. И уже не хотелось, чтобы все прекратилось.

— Привет, — как-то рассеянно, просто чтобы что-то сказать, проговорил Малфой, пристально вглядываясь в Смита, Блезу все еще невидимого. Продолжением помешательства мелькнула мысль, что там вовсе и не Смит, но это было не меньшей глупостью, никто другой просто не смог бы войти, Блез об этом позаботился. Теперь, когда паника немного схлынула, становилось все интереснее, а от предвкушения того, в возможность чего Блез так до конца и не поверил, сводило дыхание, хотя непредвиденность и раздражала. По крайней мере, все не закончилось дурацким провалом, не успев начаться, как в тайне опасался нервный организатор. Только очень хотелось увидеть исполнителя.

— Здесь жарко, сними плащ.

Глаза Малфоя распахнулись еще шире, и в этом Блез оказался с ним совершенно солидарен. Голос звучал… Слишком низко и чувственно, чтобы ассоциироваться со Смитом. Слишком властно. Слишком уверенно.

Блез так и не узнал, откуда все это взялось. Да и как ему было узнать, что единственное, что Смит в истерике смог придумать — это просто повторить то, что однажды проделали с ним самим, скопировав даже голос. А перевоплощения всегда удавались ему лучше всего.

— Снимай, не бойся.

Блез все еще видел одного Драко, но сейчас его и не интересовал никто другой. Впившись ногтями в ладони и закусив губу до крови, Забини горящими глазами наблюдал за тем, как Драко Малфой, с зачарованным недоумением глядя на все еще невидимого Смита, медленно тянется рукой к застежке плаща.

— И мантию тоже. Она нам не понадобится.

Малфой хотел что-то сказать, Блез видел, как шевельнулись его губы, но с них не сорвалось ни звука, и комнату на пару секунд заполнило тихое шуршание ткани.

— Молодец. Красивый хороший мальчик.

«А Смит не переигрывает?!»

Блез сжал зубы еще сильнее, через лихорадку почувствовав мелкий укол чего-то похожего на совершенно глупую, учитывая обстоятельства и его собственную в них роль, ревность. Никаких мальчиков. Никаких похвал. Никаких ласк. Просто трах, даже не секс. И об этом он предупреждал!

— Подойди ко мне.

Оставшийся в зеленой футболке и брюках Драко сделал шаг в сторону голоса, и Блез с паникой понял, что со следующим шагом Малфоя он уже ничего не увидит. Стараясь не отрываться надолго от экрана, он лихорадочно обшарил глазами пространство вокруг. Он не мог упустить ни одного мгновения, просто не мог.

А в следующую секунду Блез с ошеломляющей четкостью понял, насколько он на нервах — совсем рядом с ним, почти что у его бедра, лежал маленький удобный пультик. Колдокамера не только снимала — она могла двигаться, меняя угол обзора. И Блез намеренно покупал именно такую модель.

— Ближе. Не бойся, — почти промурлыкал Смит, и Забини, забыв обо всех озарениях, лихорадочно крутанул ручку, настраивая видимость.

Первым взглядом он выхватил, естественно, Драко, и от вида напряженной фигуры с отчетливой выпуклостью в паху по телу прокатилась душная горячая волна. Зато следующий взгляд накрыл его ледяным холодом — Смит, в черной полумаске и черном же плаще, придавшем ему какую-то вампирскую стать, превратив женственность в упругую животность, стоял всего в полушаге от Драко и протягивал руку, слегка касаясь его щеки кончиками пальцев.

— Иди сюда, — неслышно, только шевеля губами, поманил он, и Драко, прикрывая глаза, шагнул вперед, запрокидывая голову и раскрывая губы, а Блез отстраненно почувствовал, что еще секунда, и все это закончится, потому что он просто убьет Смита, просто выскочит из своей каморки и будет душить того, пока не закаменеют руки или пока его не оттащат силой, но в следующий момент все мысли внезапно вылетели у него из головы, сменившись какой-то горячей пустотой, когда Смит, поймав лицо Драко за пару секунд до соприкосновения их губ, сильно сжал его подбородок, а другой рукой ударил по щеке. Удар не был настолько сильным, чтобы заставить Драко пошатнуться, он лишь слегка зазвенел, всего лишь чувствительное обозначение границ, на вид болезненное ровно настолько, чтобы его заметили. Блез не мог знать, что дело не в силе удара, ему просто неоткуда было узнать, как в горячей сосредоточенно-мутной тишине в слабой пощечине смешиваются неожиданность, возбуждение, власть и подчинение, как темный из-за закрытых глаз мир просто мгновенно взрывается разлетающимися и растекающимися по лицу и телу горячими иголками, размазывая по щекам и подбородку жаркую волну желания, которое накрывает с головой и, не дав вздохнуть и что-то понять, окунает в яркую вспышку ощущений, не пойманных и не испорченных ошеломленным сознанием, а потому настоящих, живых, дающих почувствовать саму жизнь. А Драко знал, но это было так неожиданно и сладко, так неожиданно по-настоящему, что он ошеломленно вздрогнул, моментально распахнув ставшие огромными глаза, и Блез почувствовал, что за одно это стоило терпеть все, что ему пришлось терпеть. И плевать на боль, ревность и ярость. Драко Малфой настоящий. Драко Малфой живой. Драко Малфой без панциря, с нежной розовой кожицей и неподконтрольно выступившей слезинкой в уголке глаза.

Пару секунд Малфой и Смит так и стояли, пристально всматриваясь друг в друга, а потом Смит насмешливо улыбнулся и, не говоря ни слова, вопросительно приподнял бровь, словно интересуясь «Так что?», а не дождавшись ответа, ухмыльнулся еще шире и нарочито медленно опустил взгляд вниз, а потом снова посмотрел Малфою в глаза. Тот не двинулся, все еще ошеломленно глядя на Смита, в своей каморке Блез, предугадывая, вздрогнул, и сразу же за этим Смит, не переставая ухмыляться через прорези глазниц в маске, вытянул руку вперед, грубо накрыв ею пах Драко, и сжал его член, отчего никому не видимый Блез, как будто их с Драко нервные окончания соединили в одну пульсирующую цепь, снова ощутил горячую волну, взорвавшуюся где-то в районе солнечного сплетения.

Малфой дернулся, распахивая рот в попытке вдохнуть, и замер.

Смит совсем уже расплылся в злой ухмылке и, насладившись пару мгновений такой неподвижностью, сжал руку, одновременно снова показывая глазами вниз. Громко вдохнув, Малфой снова дернулся, и на секунду обливающемуся ледяным на горящей коже пОтом Блезу показалось, что вот сейчас тот вырвется и, выхватив палочку из кармана мантии, просто проклянет Смита, а потом, вывернув того наизнанку и плюнув в его внутренности, просто уйдет, и Забини даже, кажется, хотелось этого, хотелось облегченно вздохнуть, закончить какую-то слишком извратную, жутковато-неподконтрольную игру, пока она окончательно не подмяла их под себя, набрав обороты, ему было бы обидно и жаль, но сейчас, пока была возможность прицепиться к плащу самой судьбы, он этого хотел, почти что молился, чтобы Малфой ушел, оставив двоих злых неудачников выяснять, кто виноват, когда ошибались все.

Однако, пару мгновений постояв так, Малфой, наконец, сдвинулся с места и медленно, закусив губу, опустился на колени.

— Что делать, знаешь? — торжествующе, а потому сорвавшись, на четверть тона сфальшивив в партии хозяина, спросил Смит, распахивая мантию, и задохнулся, третьим и последним из компании связанных криво-больной игрой прокусив губу до крови, когда Драко ртом прижался к его ширинке, втягивая член вместе с натянутой тканью.

* * *

Как Блез пережил те дни, никого, том числе и себя, не убив, он до сих пор не знал. Он вообще смутно помнил те две недели, состоявшие из мутновато-плывущих перед глазами дней, неотличимых один от другого, уроков с лекциями, уходящими в пустоту, и заданиями, обреченными на рассеянное откладывание в сторону или пару несфокусированных движений палочкой на удачу, тренировок на одних инстинктах, потому что не то, что сосредоточиться, а даже думать, он не мог, и таких же нечетко-мутных ночей, пока он добирался до сторожки Марка. Только там, в дальней комнатушке перед картинкой с камеры, мир обретал краски и смысл, резко фокусируясь и расцвечиваясь белым, бежевым и красным.

Что Блез четко запомнил, так это следующий за первой ночью день, хотя и предпочел бы этого не помнить. С того момента, когда он вернулся в свою спальню, проследив, чтобы Малфой, бледный и периодически останавливавшийся передохнуть, отчего у Блеза сжималось сердце и он едва успевал себя удержать, чтобы не кинуться к Драко, добрался до своей комнаты, и до самого вечера, когда он, не выдержав, проглотил выклянченное у Помфри Зелье-без-сновидений, Блеза буквально трясло в холодном ознобе, остановить который не могло ни горячее питье, ни жарко натопленный камин, ни даже пара одеял. Иногда дрожь успокаивалась, давая пару минут передохнуть, а потом набрасывалась с удвоенной силой снова так, что начинали стучать зубы, а перед глазами, делая только хуже, бесконтрольно мелькали движущиеся картинки — распахнутые блестящие от выступивших слез глаза Малфоя, его откинутая из-за вцепившейся в волосы руки голова, перекошенное лицо Смита, выгнутая под нереальным углом поясница, упругие ягодицы с потеками бурой засохшей крови, которую Смит вытер о них со своего обмякшего члена, переплетения рук и ног, разведенные ягодицы, окровавленные пальцы, растягивающие уже и так достаточно открывшееся отверстие, нагой Малфой на коленях, медленно двигающий головой, подчиняясь направляющим его рукам Смита. Блез никогда не думал, что такое бывает, но это мутное месиво вызывало одновременно тошноту и возбуждение — желудок подкатывал к горлу, норовя избавиться от всего содержимого, а член пульсировал, возбужденный до боли. Блез хорошо помнил, как, скорчившись на стуле в своей комнатушке, он одной рукой сжимал член, а другой зажимал рот, боясь, что его вырвет прямо здесь. Стыд, отвращение, боль, ярость, ревность, ненависть, обида, возбуждение и гадкое торжество попавшего из-за угла в сильного врага ничтожества смешивались в каких-то диких пропорциях, рождая больше похожие на пытку оргазмы с привкусом рвоты. Его тошнило — от сально-похотливых глаз и хрюкающих хрипов Смита, с лихорадочной злостью раздиравшего ягодицы Драко и тянувшего его за волосы, заставляя выгибаться еще сильнее, от той гадости, на которую он, Блез, потратил все свои силы и возможности, от мстительных мыслей о том, что все, чего он хотел добиться и ради чего чуть было не подох на чертовом кургане, захлебнувшись вихрящимися потоками живой магии, это хрипящий и дергающийся в свинячьем оргазме Смит и разложенный под приворотом на старой кровати в нищей и грязной, как бы ее ни убирали, халупе Малфой, который днем все равно ни о чем не вспомнит и будет глядеть на него, как на пустое место с горой мусора; от того, что жалкая месть исподтишка и в темноте — единственное, на что хватило всех его сил, и конечно от собственного возбуждения, которое не могла остудить ни скатывающаяся из угла рта Смита струйка слюны, ни отпечатавшийся на щеке Малфоя угол стола, ни плещущая через край гадливость от самого себя, закипающая все сильнее от каждого движения руки по члену.

Он так и не заснул в остаток той ночи, мечась по кровати и изредка проваливаясь в мутное забытье, где Смит снова и снова резко дергал Малфоя за бедра, насаживая на себя, а тот внезапно поднимал до этого опущенную голову, и Блез понимал, что Малфой видит его, и пытался спрятаться, закрыться руками от этого взгляда, но ничего не выходило, и он смотрел, как бледное тело мотается из стороны в сторону от резких движений Смита, а лицо Малфоя внезапно расплывается в какой-то сумасшедшей ухмылке, от которой Блезу хочется сбежать, но он не может двинуться, а ухмылка превращается в оскал, и вот уже не Смит, а Малфой задает ритм, цепляясь пальцами за края стола, и, не переставая ухмыляться, кричит: «Секретарем. У Гойла. У Гойла. Секретарем. Секретарем. Секретарем, Забини!», и Блез просыпается, пару секунд наслаждаясь иллюзией того, что это лишь сон, а потом снова проваливаясь в отчаяние от реальности воспоминаний, и все повторяется по новой.

И еще одно запомнилось — продирающаяся новым приступом только было успокоившейся тошноты физиономия Смита, едва ли не подпрыгивающего от гаденького желания рассказать. Ночью он ушел первым, как и было оговорено, приказав Малфою ждать двадцать минут, поэтому они с Блезом не могли — чему тот, собственно, был только рад — поговорить, и вот теперь с самого завтрака Смиту не терпелось. Его буквально распирало так, что, казалось, еще немного, и он просто раздуется и поднимется в воздух. А Забини с удовольствием поднесет к его заду иголку.

Блез пытался избегать его, отводя глаза от горящего ищущего взгляда, смешиваясь с любой ближайшей компанией слизеринцев, к которым Смит не смел подойти, оставаясь в классах гораздо дольше, чем надо, а потом быстро перед самым звонком проскальзывая в новый класс, но ему было так плохо, а мир так смазано покачивался, не фокусируясь, что в итоге Смит все-таки сумел его поймать.

— Забини, ты гений!

Втиснутый в какую-то пыльную темную нишу возле спуска в подземелья, и борющийся с очередным приступом дурноты, Блез только махнул рукой.

— Да ладно тебе скромничать, ты просто супер! — забывшись, Смит сжал его плечо, но сразу же отдернул руку, потому что Блез резко дернулся и прожег его ненавидящим взглядом. — Ладно, ладно, извини…

Но он был слишком счастлив, чтобы долго обращать внимание на чужие эмоции.

— Забини, а ведь он не девственник!

От этого «он» из уст Смита и осознания того, что тот прямо лучится от мысли, что у них двоих есть общая сальная тайна, и это правда, Блеза замутило с новой силой и он едва не сложился пополам, чтобы сдержать желудок. Было холодно и гадко. И это он думал, что испытает нечто вроде триумфа? Смешно. И жалко.

— Забини, ты понял, что я сказал? Наша Недотрога Мистер-Ни-с-Кем — вовсе не девственник! — Смит даже мотнул головой, чтобы понятнее выделить главную мысль. — И трахался он явно не с девочками! Он такое умеет!

Это Блез понял и сам, еще вчера. Драко действительно девственником не был. Более того, его и неопытным-то назвал бы только слепой. Но вчера всего было настолько много, что Блез просто не успел об этом подумать. Защищаясь, его мозг просто не пропустил эту мысль, отказавшись на ней сосредоточиваться. Зато сегодня…

Блезу казалось, что он окончательно вымотан, он даже боялся, что может свалиться с метлы на тренировке, однако вспыхнувшая в нем сейчас ревность вполне могла бы гнуть подковы. Или сворачивать чужие шеи. Значит, в Хоге он ни с кем не встречается?! Значит, мальчики ему не нужны?! По правде говоря, «Мистер Ни-с-Кем» было изобретением самих слизеринцев — обиженные вежливым отказом именно с такой формулировкой, девчонки, да и пара парней, прозвали так Драко, а потом прозвище подхватили и другие факультеты. Так значит, ни с кем?!

— А знаешь еще что? Ему нравится именно так!

Задумавшийся Блез не сразу понял, что еще сказал Смит, поэтому тому пришлось по-детски подергать его за рукав, добавив сюра.

— Забини!

— Чего тебе еще? — кто это мог быть? Бордель? Кто-то из родственников? Приятели отца? Снейп?!

— Я говорю, что ему нравилось то, что я делал!

— Что?

— Забини! — выплюнул Смит, уже злящийся на то, что вместо отзывчивого собеседника, которому нес сногсшибательную новость, буквально распиравшую желанием ее обсудить, получил угрюмо-туповатого и совершенно не вдохновившегося Забини, абсолютно не желающего понять всю значимость сообщаемого. — Я сказал, что ему нравится, когда его трахают и трахают грубо!

Не удержавшись, Блез брезгливо скривился:

— Смити, не заносись — твои фантазии пахнут Святым Мунго.

— Забини, я говорю тебе, что ему понравилось!

— Мне надоел твой бред.

— Это не бред! — обломавшийся уже второй раз Смит окончательно осмелел и разозлился. — Ему в кайф, когда его е*ут всухую!

И вымотанный бессонной ночью, непрекращающейся тошнотой, мутью внутри и снаружи и назойливостью лишний раз напоминающего обо всей гадости Смита, Блез сорвался. Всего лишь дурацкое матерное словечко, но оно зацепило за самую нежную кожу, словно сделав то, что было мерзким и жалким, но только для него, всего лишь обычной грязной интригой, не его, а общей, каждодневной, грязно-пошлой, такой, какие бывают у всех. И, на секунду почти что ослепнув от внезапной ненависти, Блез схватил Смита за горло и, сдавив, потянул на себя и яростно зашептал ему в самое лицо:

— А ты не забылся ли, малыш?! Головка закружилась? Про место свое забыл, маленький? Так я напомню! Шепну Малфойчику пару словечек, так он сам тебе напомнит. Договорились, зайка? Напомнить? А то ты, кажется, запамятовал, из какого болота поешь! Ну чего? Напоминать?! — и отпустил, каким-то шестым чувством уловив, что иначе может просто задушить, потому что ярость не проходила.

Мертвенно белый Смит отшатнулся так резко, что едва не упал назад, схватившись за горло и пытаясь восстановить дыхание.

— Не надо брать на себя слишком много, лапонька. Целее будешь, — выплюнул Блез вдогонку, едва сдерживая застилавшую глаза ярость, и изо всех сил сжимая кулаки, чтобы не впиться в его горло снова.

Почувствовав, что Забини себя почти не контролирует, Смит отпрыгнул еще дальше, к самому коридору и повернулся вполоборота, чтобы, если придется, рвануть без помех, но больше не двинулся с места.

— Что-то не ясно? — прорычал Блез и вдруг словно оказался под ледяным водопадом — Смит стоял и, слегка наклонив голову, смотрел на него тем же взглядом, каким смотрел в тот вечер в подземельях, когда Блез чуть было не сделал глупость — заинтересованное внимание с совсем легкой, едва заметной знающей усмешкой.

— Нет, все понятно. Вот только ему это действительно нравится, Забини. И я не знаю, почему ты этого не видишь.

Но, судя по всему, на большее его храбрости не хватило, и, едва договорив, Смит сорвался и побежал в сторону Большого Зала, а Блез так и остался стоять, тупо глядя ему вслед.

А прекратить все это Блез решил, когда поймал себя на том, что не помнит ничего из происходившего за день. Все это и начиналось, как помешательство, но теперь грозило перерасти в настоящее по всем симптомам сумасшествие. Блез уже чувствовал, как погружается в него все глубже и глубже. Он не высыпался вот уже почти две недели, у него почти постоянно дрожали руки, он помнил дни отрывками, как будто то приходил в себя, то терял сознание. Он не мог вспомнить, что делал и говорил, целые куски разговоров и занятий просто выпадали и он, как ни старался, не мог их восстановить, а потом перестал и стараться. Иногда, конечно, выдавались минуты прояснения, и тогда он четко понимал, что все это нужно прекратить, но потом усталость, ненасыщаемое, ставшее пыткой желание, ревность, злость и стыд, сплетенные в пестрый беспорядочный клубок, снова накрывали его, и в голове снова набухала вязкая влажная мешающая думать вата.

Малфой — бледный, с закатывающимися глазами и капельками пота на лбу с прилипшими светлыми волосами, извивающийся под отбросившим весь сдерживавший его страх, а с ним и все человеческое и трахавшим его как куклу или раба, Смитом ночью — и тот же Малфой, с видом небожителя в бараке презрительно и высокомерно кривящий губы, которыми всего несколько часов назад обхватывал член жалкого при солнечном свете хаффлпафца — от дикого несоответствия всего этого у Забини просто сносило крышу. Он думал, что будет злорадствовать, видя, как ничего не помнящий Малфой строит из себя прежнего аристократа, когда на самом деле его имели, как последнюю шлюху, но в реальности это не вызывало ничего, кроме стыда и страха. Иногда Блезу даже казалось, что все эти бесконечные ночи мутного сумасшествия ему просто приснились, и это пугало больше всего, потому что пахло настоящей болезнью. А сходить с ума Блез не хотел. Поэтому он и решил все прекратить. Месть на деле состоялась, и плевать, что себе он отомстил больше. Блез просто почувствовал, что нужно заканчивать, пока это не стало безумным по-настоящему.

Сначала он хотел просто оставить колдографии и колдопленки на столах в библиотеке и Большом зале, где их нашла бы куча народу, пока учителя успели бы конфисковать «этот ужас» — Блез буквально слышал брезгливый голос МакГонагл. Это стало бы достойной местью. По крайней мере, так он заставил себя думать. Однако внезапно подвернувшаяся возможность, которой он не мог не воспользоваться, сделала месть изящнее, масштабнее и гораздо, во много раз злее.

* * *

Вечеринки, организуемые Фелицией Боунс, были событием в Хоге сколь редким, столь же и желанным, и как бы Блез к Фил не относился, он вынужден был признать, что они того заслуживают. Не то, чтобы Фил умела что-то особенное в плане вешания лапши на уши профессорам или спасения от похмелья — а именно эти умения оказывались самыми необходимыми и ценными на утро после, — однако она умела нечто другое, при определенных обстоятельствах гораздо более важное. Фил могла найти и организовать тех, кто умел все, что нужно.

На ее прошлой, произведшей полный фурор вечеринке напитки разносили изредка злобно зыркавшие на людей лесные эльфы — откуда она их выкопала, как заставила и, главное, как незаметно протащила в Хогвартс, Фелиция так до сих пор никому и не призналась, — легкими чувственными переливами играла на арфе никому не знакомая черноволосая девица со странного оттенка глазами и каким-то неестественно яркими губами, пел запечатанный в замшелую амфору голос сирены, а освещал Гостиную яркими всполохами красных языков пламени, которыми жонглировал, настоящий ифрит. Совсем злобные недоброжелательницы утверждали потом, что все это были одни иллюзии, однако скорее от бессильной злости, потому что даже создание таких иллюзий было трудом титаническим. Наутро в Гостиной ощутимо пахло дымом, оказались прожжены в нескольких местах шторы, выяснилось, что безнадежно сгорели тапочки Панси, эль, сваренный лесными эльфами, гораздо «похмельнее», чем банальный на его фоне, но явно менее болезненный огневиски, и вдобавок эти самые эльфы бессовестные ворюги, умудрившиеся спереть все серебряные ложки и пару девчоночьих побрякушек, однако на фоне великолепия ночи все это запомнилось всего лишь маленькими и даже отчасти забавными неудобствами, а репутация Фелиции взлетела до небес. И теперь ее вечеринок ждал с нетерпением если и не весь Хогвартс, то все старшекурсники всех факультетов вне зависимости от степени популярности и личного к ней отношения уж точно.

Очередная долгожданная вечеринка должна была состояться на ближайших выходных — тех самых, на понедельник после которых Блез наметил финальный акт своей мести. От него потребовалась бы самая малость — просто закрепить на стене над камином скрученную специальным заклинанием колдопленку, и запустить ее одним единственным словом в любой нужный ему момент. Все тихо и незаметно. Зато эффект… В том, что на вечеринке будет весь старший Слизерин, половина Ровенкло, разбитная треть Хаффлпаффа и даже пара гриффиндорцев, сомневаться не приходилось. И Блез не устоял.

Вечеринка, снова оформленная в восточном стиле, и правда оказалась сказочной — разбросанные везде бардовые и фиолетовые шелковые подушки всех размеров и неизменной мягкости, тихая музыка, извивающиеся и выгибающиеся на стенах силуэты покрытых лишь прозрачным шифоном танцовщиц, тонкий юноша в набедренной повязке, через полупрозрачное тело которого можно было рассмотреть очертания предметов за его спиной, выдыхающий тем не менее языки самого настоящего пламени, стройные мальчики с лукавыми карими глазами, разносящие на подносах виноград и маленькие чашечки с дурманящим незнакомым напитком, пара кальянов среди подушек и закручивающийся томными кольцами дым…

Блез не видел ничего — ни танцовщиц, ни мальчиков, ни огня. Стараясь не дать всем понять, что ни одна мышца в его теле не сгибается, он застыл, неудобно присев в гору невесомо-мягких подушек, и, сцепив пальцы на коленях, ждал. И смотрел — на Малфоя, не отрываясь. Он видел, как тот опустился на подушки, одной рукой полуобняв Фил и что-то шепча ей на ухо, как они сидели рядом и она весело щебетала, раскрасневшись от явно приятной похвалы, а Драко осторожно взял с подноса маленькую чашечку, с одобрительной улыбкой кивнув принесшему его мальчику, и ощутимо расслабился после пары глотков. Блез видел Драко таким всего пару раз — расслабленным, с легким, а в полумраке со всполохами огня еще и манящим румянцем на щеках, с губами, влажно приоткрытыми, а не презрительно сжатыми, и волосами, не уложенными, а свободно рассыпавшимися по плечам. Такой Малфой выглядел земным, близким, доступным. Мягкий — почему-то в голову приходило только это слово. Даже послушно принимая Смита в чертовой хижине, которую Блез ненавидел, Драко был напряжен — как будто в приросшем намертво непробиваемом панцире наследника Малфоев, как бы глупо это ни звучало. А сейчас он был расслабленным и мягким. Теплым и мягким.

Откинувшись на высокую подушку, Драко вполуха слушал Фил, бездумно вертя в пальцах изукрашенную причудливым растительным орнаментом чашку, и Блез почувствовал, как нагревается и одновременно сжимается что-то у него в солнечном сплетении от одного вида длинных оглаживающих и переворачивающих полусферу чаши пальцев. Погладить дно подушечкой большого, ею же обвести край, потом потереть круглый бок, впитывая фактуру и узор. Подержать, обхватывая под ободок по краю, и снова по дну.

В превращенной на вечер в покои шаха Гостиной было душновато и как-то мутно от дыма кальянов и курящихся благовоний, а лишенная различимой мелодии, зато ритмично пульсирующая музыка погружала в странный полусонный транс, и Блез чувствовал, как постепенно расслабляется и сам, как музыка укачивает, усыпляя, и он уже почти лежит, глядя на Драко, который, достав свою палочку, чертит в воздухе вертящийся круг, и все восхищенно ахают, и Блез сам ахает со всеми, когда круг превращается в солнцеворот и, продолжая крутиться, разбрызгивает снопы искр, а потом перетекает в какую-то юркую зверушку, принимающуюся бегать под потолком, рисуя причудливые восьмерки и зигзаги и рассыпая искры уже хвостом, и это так красиво, что за рыжую огненную лисичку можно простить все, и Драко живой, доступный, человек, а не ледяная плюющаяся иглами кукла, и хочется, так хочется простить…

Блез уже устал от того, что из всего его выдергивают, от того, что его то и дело ведет то в одну сторону, то в другую, что бы он ни решил, однако ничего не может с этим поделать. Вот и в этот раз он уже любит, уже прощает, почти готовый снова носить книги и писать эссе и домашние ради одного человеческого румянца на обычно бледных щеках, когда Драко вдруг, отвлекаясь, поворачивается вправо, куда сползают самозабвенно целующиеся Марк и Дон, неловко задевшие его локтями, и морщится с удивленным неодобрением. Он ничего не говорит, естественно, но Блез может его озвучить, если надо. «Нельзя же так распускаться!», «Что за несдержанность!», «Это же дурной тон!». И еще сколько угодно. И какой-то идиот решил, что Малфой человек. Идиот!

Ярость возвращается мгновенно, и за все то, за что Блез готов был простить его мгновение назад, теперь хочется раздавить — и за обманку-румянец, и за лживые пальцы, и за пижонскую лисицу. Горячее в солнечном сплетении лопается, заливая грудную клетку изнутри кипятком, и Блез задыхается, выпрямляясь, и, пока не передумал, пока горячо и ясно, оглянувшись, чтобы никто не видел — но всем и так не до того, большая часть уже расползлась парами и даже тройками по мягким островкам подушек, и от пронзающей зависти становится только злее и легче — шепчет заветное заклинание. «Вот сейчас и посмотрим, человек ли. Сейчас увидим! Сейчас!»

Убедившись, что становится еще темнее и на стене появляется пятно экрана, Блез, скрестив руки на груди, чтобы хоть как-то остановить дрожь, откинулся на подушки.

За время сумасшедшего марафона у Блеза накопились кучи пленок, однако эту он выбрал, даже не задумавшись. Секунду ничего не происходило, а потом экран загорелся и Гостиная наполнилась шумным хриплым дыханием.

— Шире, моя радость!

Сначала Блез даже не вспоминал о колдокамере, однако потом, чтобы не сойти с ума, всерьез увлекся — крупные планы, наезды, неожиданные ракурсы с отстраненным любопытством совершенно постороннего наемного оператора. И эта была одной из последних. Блез специально старался, строя кадры так, чтобы Малфой был виден целиком, с капельками пота на лбу, закрывающимися глазами, гримасой болезненного наслаждения на лице крупным планом. Все и в подробностях.

— Я сказал, шире!

За эти две недели Смит перепробовал все, что мог. Иногда Блезу казалось, что ничего больше придумать уже невозможно, что все пределы фантазии исчерпаны, но Смит разубеждал его каждый раз. Разные позы, места, формы — за это время Блез узнал о нетрадиционном сексе больше, чем за все предыдущие годы вместе взятые. На этой пленке Смит заставил Драко, широко расставив ноги, наклониться вперед и упереться ладонями в пол у самых ступней, и резко вошел. Блез догадывался, что принимать его так было неудобно, чтобы не упасть от сильных толчков, Драко приходилось до дрожи напрягать ноги, и расслабить внутренние мышцы он просто не мог, а Смит не остановился ни на секунду. Драко то и дело кидало вперед, и он вынужден был передвигать одну ладонь чуть дальше от себя, чтобы не растянуться на полу, а потом снова придвигать ее обратно, потому что Смит не позволял ему хоть немного вытянуться вперед, заставляя оставаться в той же позе — неудобной, предельно открытой и предельно унизительной. В паре садистских кадров было видно, как член быстро входит и выходит, натирая уже разорванные первыми движениями кровящие трещины сфинктера, однако Блез выбрал именно этот момент не за откровенность — таких было не мало. Его интересовало другое. Лицо, которое и занимало кадр большую часть времени. Потное, подергивающееся, мотающееся по экрану лицо с закатившимися мутными глазами, перекошенное сучьим наслаждением. Драко Малфой, ловящий кайф от того, что его е**т всухую. Для всех, чтобы видели все. Крупным планом. И как это вам, сиятельный мистер Малфой? Вам все еще нравится?

— Опаньки, порнушка! — восхитился чей-то пьяный голос, и Блез напрягся, впившись взглядом в лицо Малфоя. Тот тоже был пьян, да и приворотный Обливейт должен был отойти не сразу, но скоро он поймет!

Некоторое время Драко, все еще вертя в руках чашку, теперь так раздражавшую Забини, бездумно блуждал глазами по экрану, но в следующее мгновение его взгляд вдруг резко приобрел осмысленность. Блеза затрясло от едва переносимой смеси из одновременного напряжения, предвкушения и страха, почти паники. Руки тряслись уже давно, а теперь от напряжения стало тяжело дышать. Где-то вдалеке, мельком, он чувствовал все то, чего хотел — черный торжествующий восторг, с чем-то похожим на который, наверное, древние маги впивались зубами в еще пульсирующее, только что выдранное из груди побежденного врага сердце — однако все безнадежно, гадко портила мелкая, похожая на грязного злобного оборвыша мысль — о том, что он должен это запомнить, поймать, почувствовать до конца, а у него не выходит. Блез пытался отмахнуться от нее, сжимая кулаки до крови на ладонях и впиваясь взглядом едва ли не в кожу Драко, однако стучащий в ушах адреналин не давал сосредоточиться, мыслишка плясала, сбивая с толку, и все утекало сквозь пальцы, не позволяя даже прикоснуться, расплываясь, заставляя думать о чем угодно, только не о том, что происходило — подумалось, что слишком душно, что смятая подушка неприятно впивается в бок, что запах благовоний излишне тяжелый и как-то знобит...

— Мерлин святой, это что, Малфой?! — потрясенно спросил вдруг какой-то женский голос из дальнего — и, судя по всему, самого трезвого — угла, и Блез забыл обо всем сразу, потому что увидел, как Малфой вспомнил. Мгновенно протрезвевшие глаза расширились до неправдоподобных размеров, а зрачки просто затопили всю радужку, буквально взорвавшись от осознания. Бледный в синеву Драко, не отрываясь, смотрел на экран, закрыв распахнувшийся рот совершенно неконтролируемым детским жестом обеими ладонями крест накрест.

Вот так, прелесть! До печенок!

— Бл*, и правда, Малфой!

— Ох**ть! — раздавались то там, то здесь ошалевшие голоса, забавным сюром вплетаясь в хриплое дыхание, вскрики и влажные откровенные шлепки.

Как же хотелось подойти. Опуститься рядом, чуть позади, и, почти касаясь носом волос, тихо прошептать в самое ухо:

— Ну как, любимый? Я достаточно хороший секретарь?

Но было нельзя. Никак нельзя, и Блез сидел, стиснув зубы и впитывая каждый вдох, каждый гран ужаса, каждое биение проступившей на лбу застывшего восковой статуей Драко жилки. Такой живой — это цепляло сильнее всего — такой живой и настоящий, без защиты, открытый сильнее, чем в самой похабной позе, к чертям забывший обо всем, и принадлежащий только ему.

— Твою мать, так он все-таки гей?! — выкрикнул кто-то, и Драко не выдержал. Так и не отнимая рук ото рта, он вскочил, пьяно пошатываясь, выбрался из круга подушек и, не сразу открыв дверь трясущимися руками, выскочил из Гостиной.

Больше всего Блезу хотелось последовать за ним, но он не мог. Он просто не смог бы удержаться — он выплюнул бы все Малфою в лицо, добивая. А этого было нельзя, никак нельзя, и потому Блез сдержал себя, впившись ногтями в ладони до крови. Однако в Гостиной ловить тоже было нечего — все, что хотел, он уже видел, колдопленка должна была закончиться через пару минут (Блез хорошо помнил, чем, тоже один из его изысков — залитое потом и спермой лицо крупным планом, Смит оказался любителем таких вещей) и самоуничтожиться, поэтому он тихо встал и поднялся в спальню. Оставался последний штрих, но до него надо было немного потерпеть, и Блез, спокойно раздевшись и приняв душ, крепко заснул — впервые за много дней. А утром, сам проснувшись в нужное время, пока еще не рассвело и все продолжали спать, недавно приползя и с трудом разобравшись по своим кроватям, вышел в Гостиную и парой подготовленных заклинаний разбросал пачки колдоснимков по Большому Залу. А потом снял маскировку с палочки и тихо вернулся к себе. Досыпать.

* * *

Окаменение не прошло и утром. Он ничего не чувствовал, проснувшись, кроме легкого недовольства, что уже нужно вставать, когда так хочется спать, но и это прошло после умывания, оставив Блезу какую-то неживую восковую безразличность. Ему следовало бы злорадствовать, торжествовать, или хотя бы трястись в ожидании разоблачения, но он на самом деле ничего не чувствовал, ни удовлетворения от свершившейся мести, ни страха перед возможным разоблачением.

В Большой зал Блез вошел с полным и отрешенным безразличием. Он слышал и приглушенные шепотки, и удивленные вопросы, и захлебывающиеся от желания побыстрее рассказать ответы, и смущенные, и злорадные смешки — всю какофонию окунувшихся в сальную тайну детишек, — но и это его тоже не трогало. Затевая свою месть, Блез не раз пытался представить этот момент — как он входит в Большой зал, где все, хихикая и показывая пальцами, смотрят на колдопленки размазанного по грязи Малфоя. Он думал, что будет буквально впитывать в себя их презрение, сальный интерес и гаденькое брезгливое возбуждение, но на самом деле не чувствовал ничего. Он едва заметил даже странное, почти растерянное молчание за своим столом и ненавидящие взгляды в сторону растекшихся по скамьям от полного восторга гриффиндорцев. Как будто он исчерпал весь возможный запас эмоций, и теперь действовала какая-то странная заморозка.

Проняло его только один раз — когда в зале появился Снейп. Умом Блез понимал, что ведет себя как ребенок, но и вся его затея была одним огромным дурацким ребячеством, поэтому в такой мелочи отказать себе он не смог: самую толстую пачку колдоснимков Блез оставил на том месте преподавательского стола, где обычно сидел их декан.

Пришедшая раньше всех МакГонагл уже охала, брезгливо-озабоченно перекосив лицо, и, кажется, даже попыталась что-то сказать Снейпу, задержав его у своего стула за рукав. Сначала тот раздраженно остановился, попытавшись, как и обычно, всем своим видом дать ей понять, насколько ее попытки неуместны, но потом его взгляд упал на пачку снимков, и Блез почувствовал, что не может вдохнуть и оторвать глаз от его лица.

Собственно, Блез не понаслышке знал о железном самоконтроле своего декана, успев убедиться в этом и лично, когда на одной из их практик девицы из Хаффлпафа решили поиграть и умудрились выпустить из клетки молодого, да еще и совсем недавно отловленного грифона, который первым же движением вырубил не ожидавшего нападения и такой непроходимой глупости Хагрида. Если быть до конца честным, следовало признать, что, не окажись поблизости Снейпа, половина их курса явно покоилась бы ныне в каком-нибудь прохладном сыром месте на глубине двух, а то и трех метров под землей. Тогда, стоя с одной палочкой перед разъяренным грифоном, Снейп даже не побледнел — его выдавал только скатывающийся по лицу пот. Теперь же он просто застыл на месте, мгновенно побелев, как простыня, хотя раньше Блез думал, что бледнее, чем Снейп, быть невозможно. Блез сидел далеко, но, кажется, он заметил даже заходившие от стиснутых зубов желваки. Замерев от шока — судя по всему, таким Снейпа не видела и МакГонагл, — деканша Гриффиндора даже выпустила его рукав, замолчав на полуфразе, но быстро пришла в себя и заговорила снова. В том, что и она тоже не робкого десятка, Блез не сомневался, но в следующий момент она буквально отшатнулась, заглянув в глаза обернувшемуся к ней Снейпу, и почти отскочила в сторону, причем вовремя, потому что тот, все еще белый и напряженный, как внезапно ожившая статуя, бросился вон из Зала, взметнув краями мантии настоящий ураган.

Глядя ему вслед, Блез внезапно понял, что все это время не дышал, и только открыл рот, чтобы вздохнуть, как почувствовал скручивающий спазм и, сложившись вдвое, надсадно закашлялся. Попозже, придя в себя, Блез так и не решился признаться себе, что подавился от страха — уже у самого выхода Снейп резко обернулся и резанул по нему острым горящим взглядом.

А на следующий день ему сообщили, что его хочет видеть мистер Малфой-старший.

* * *

— Ну что ж, оставим за вами право поиграть в благородство, — снисходительно пожал плечами Малфой, выпрямляясь и небрежным движением разглаживая складку на рукаве камзола. — Приятно, что в остальном вы были откровенны — предполагаю, что это свидетельствует в пользу ваших умственных способностей.

Где-то на заднем плане шевельнулось едкое желание вежливо поблагодарить за комплимент, но Блезу было уже настолько все равно, что он, даже не пытаясь встать, тихо сидел, ожидая, когда все закончится, чем угодно.

Глянув на серовато-безразличную гримасу мальчишки, Люциус снова усмехнулся:

— Надеюсь, вы не разочаруете меня и впредь. Насколько я знаю, с пятницы всем выпускникам даны недельные каникулы для подготовки к СОВам, и на это время я приглашаю вас погостить в Малфой Мэнор. Профессор Снейп передаст вам порт-ключ к воротам Имения. Буду ждать вас в пятницу вечером. До свидания, мистер Забини.

И Люциус вышел, оставляя тупо глядящего на дверь Блеза медленно доходить до мысли, что ничего еще совершенно не закончилось, а, судя по всему, только начинается.

* * *

И вот в итоге уже почти неделю Блез «гостил» в Малфой-Мэнор. Он не хотел. Это было первым, что он осознал, когда отупение отошло, как заморозка. Блез не хотел туда ехать до воя, почти до истерики. Ему было страшно. Затевая всю свою месть, он действительно не думал о том, что это коснется не только его и Малфоя. Он знал, что делал, и шел к своей цели. Теперь же цели у него не было — остались только страх, растерянность и горьковатое разочарование. Измотанный, усталый и испуганный, Блез чувствовал себя актером, которого обрядили и выпихнули на сцену, не сообщив о том, что сценарий переписан. Он не просто не понимал, что происходит — он не имел на этот счет ни одной версии. Его, как мокрого полуживого котенка, несло бурное порожистое течение, то накрывая с головой, то прокатывая мягким местом по камням, а он даже не видел направления. Почему он до сих пор жив? Почему его до сих пор не выперли из Хога? Чего от него хочет Малфой? Зачем его пригласили в Малфой-Мэнор? Ни на один из этих вопросов он не мог не то, что ответить, а даже предположить, каким может быть ответ.

Когда-то Блез был гордым, и остатки этой былой роскоши помогли ему пережить вторник. После того, что он сотворил, Блез боялся Снейпа — это помогло ему скоротать среду. К утру четверга он растерял и гордость, и страх. Осталась только бестолковая полу животная паника — ничего не понимая и уже не пытаясь понять, Блез просто до полного помутнения рассудка боялся предстоящего визита, от которого нельзя было отказаться. В совершенно затуманенном ужасом мозгу Забини Имение Малфоев представлялось то огромным склепом с чадящими факелами и питающимися человеческой плотью зомби, то сырым застенком с разложенными щипцами и магической дыбой в углу. Раз пять Блез всерьез принимался строить план побега, но всегда приходил к одному — идти ему некуда, а от Люциуса Малфоя надолго не спрячешься. И когда окончательно стемнело, а из углов выступили мутные призраки кровожадных зомби и самого мистера Малфоя с хлыстом за поясом, в заляпанном чем-то бурым кожаном фартуке и высоких рукавицах из дубленой кожи, Блез почти что побежал к личным комнатам своего декана. Больше идти ему было не к кому.

— Придется, — единственное, что выдал брезгливо скривившийся Снейп на его тихий отчаянный вопрос.— У вас нет выбора, мистер Забини. За все в жизни нужно нести ответственность и платить.

— Почему он меня не убил? Он хочет сделать это в своем имении? Какой смысл? — не проходящий, ставший за три дня тягучим и мутным, как мед, страх, причудливо переплетясь с отчаянием, растерянностью и злой обреченностью загнанной в угол крысы, превратился в какую-то отстраненно-тревожную заинтересованность. Блез как будто наблюдал со стороны за любимым героем, иногда получая возможность вмешиваться, как например, сейчас, задавая вопрос, которого никогда так откровенно не задал бы для себя. — Чтобы было время заставить меня раскаяться?

Скривившись, кажется, еще больше, чем раньше, хотя и казалось, что это невозможно, Снейп, оторвавшись от письма, которое бегло читал все то время, что Блез сидел у него, нарочито раздельно, как для особого идиота, проговорил:

— Отвечая на ваш первый вопрос: может быть, потому, что он не собирается этого делать?

— Тогда в чем смысл?

— А вам не кажется, что в своем положении вы задаете слишком много вопросов?

— Речь идет о моей жизни, профессор.

— Речь шла о жизни мистера Малфоя, когда вы заваривали всю ту кашу, которой давитесь теперь.

Крыть было нечем.

— Может быть, мне проще покончить с собой самому? Быстрее?

Эта идея Снейпа, казалось, позабавила.

— Проще. Намного. Вы ведь уже привыкли к простым путям, не так ли, мистер Забини?

— По-вашему, все это — простой путь, профессор?

— Проще, чем сделать что-то открыто.

На секунду утратив начавшую уже костенеть отстраненность, Блез задохнулся от обиды, с удовольствием забывая, что сам еще недавно думал так же. Да что Снейп вообще знает?! Ненаглядный друг семьи, что он знает о том, каково сдыхать по чертовому Малфою?!

— Простите, что оторвал вас от дел, и спасибо, что уделили мне время. Спокойной ночи, профессор.

Блез знал, что пожалеет об этом, как только свернет за первый поворот коридора, но сейчас ничего не мог и не хотел поделать с поднявшейся на костыле обиды гордыней. Может быть, он и идиот, но никак не никчемный и не трусливый. И если так надо, он перебьется без чужой помощи. Не впервой.

Голос Снейпа поймал его на самом пороге странной смесью презрения, понимания и какой-то человеческой убедительности:

— Блез, если это главное, что вас волнует, мистер Малфой вовсе не собирается вас убивать. Как, впрочем, и пытать. Можете мне поверить, вы нужны ему живым и, по возможности, здоровым.

Это не объяснило ничего, скорее запутало, но, на удивление, успокоило. Страх не прошел и даже не уменьшился, но больше не было мешающей думать и дышать паники. Блез догадывался, что Люциус Малфой заставит его горько пожалеть обо всем, и не один десяток раз, но теперь он не боялся удара из-за угла. А все остальное он готов был принять. Боялся, но был готов.

И в итоге он все-таки оказался в Малфой-Мэноре и остался в живых, хотя и быстро об этом пожалел. А к окончанию назначенного срока ему оставалась только Авада. Сил его уже точно не было. Приемы — друг семьи и желанный гость — «Господа, позвольте представить мистера Забини. Блез, это…». Завтраки — «Доброе утро, Блез, не хотите ли чего-нибудь особенного? Вы не привыкли к истинно английскому завтраку. Овсянка может надоесть, мальчик мой, это не преступление. Омлет? Или что-то менее европейское?». Ага, Аваду, сэр, премного благодарен. Тихие вечера — «Блез, как по-вашему…? Вы неплохо разбираетесь в …», «Попробуйте это вино, мой мальчик, оно с северного склона Блек-Хилла. Нарси, ты не поведаешь ли мистеру Забини о …». Мда, хоть сейчас в петлю, не будь ты магом.

Нынешнее утро не обещало каких-либо позитивных перемен –приезд профессора Снейпа не облегчал жизнь Блеза ни на йоту. Вечера в этом доме вообще были сплошным изыском фантазии отъявленного садиста: сначала ужин, на котором от напряженного старания не перепутать вилки, ножи и бокалы у Блеза начинало стучать в висках и ломить шею и он уже всерьез опасался, что однажды совсем не сможет ее повернуть, да еще и заботливая миссис Малфой с ее встревоженным «Вы ничего не едите, Блез. Вам нездоровиться? Может быть, позвать доктора?» и ехидная ухмылка Драко; потом чертовы аристократические посиделки в гостиной, когда до нового приступа ломоты в окаменевшей шее приходилось отмеривать глотки непривычно крепкого коллекционного вина, обязательного для распития «в это время суток», и одновременно поддерживать то, что Люциус называл беседой, в то время как на фоне этой «беседы» блекли даже вызывавшие панический страх еще неделю назад СОВы. В итоге, когда его, наконец, отпускали в свою комнату, Блез, не имея сил даже порадоваться, дотаскивался до постели, сожалея, что по малфоевским коридорам нельзя ползать на четвереньках, раздевался, падал сверху на одеяло, но засыпал едва ли к двум, а то и трем часам ночи, потому что все напряженные целый день мышцы нестерпимо ныли, а голова раскалывалась, не давая забыться даже во сне. А уж когда ему приснилась огромная двузубая вилка, которая обещала его сожрать, если он не ответит, какие сорта винограда произрастают на юге Франции и из какого бокала нужно пить свежевыжатую кровь девственницы, он почти перестал спать вообще. Поэтому неудивительно, что любимым временем суток в общем-то совы Забини стало утро.

В Малфой-Мэнор было заведено вставать около девяти, поэтому два утренних часа для вскакивавшего в семь Блеза были единственной возможностью расслабиться и хоть на некоторое время перестать чувствовать себя как на экзамене. Но дом и даже вроде бы «его» комната слишком давили, постоянно напоминая о том, где он находится и зачем, поэтому эти часы Блез предпочитал проводить в саду. Пожалуй, громадный и продуманно запущенный сад поместья был единственным местом, где Блез не чувствовал себя под постоянным наблюдением. Он, конечно, так же принадлежал Малфоям, как и дом со всеми пристройками и подземельями, и так же был опутан невидимыми чужаку сетками здешней родовой магии, однако среди раскидистых деревьев, высокой травы, в которой иногда попадались заросшие старые камни и бьющие ледяной бурлящей водой ключи, и душистых цветущих кустов Блез чувствовал себя гораздо свободнее. Их принадлежность хозяевам не была такой правильной и всеобъемлющей, как в доме. Каким бы ни был этот сад сейчас, он не был создан Малфоями. Скорее, он им присягнул, и поэтому власть хозяев была властью сюзерена, а не властью обладателя. Сад служил, но служил по собственной воле. Поэтому принимать его прохладный ветерок, прятавшуюся в зарослях землянику, истекавшую красным соком от неосторожных прикосновений спелую малину и щекочущую ноги мягкую траву было легко. Лежа в каких-нибудь зарослях прямо на упругом травянистом полотне, Блез с каким-то детским наслаждением фантазировал о том, что у него маленький невинный заговор с этим своевольным садом, который готов привечать его и прятать от глаз строгих хозяев, давая отдохнуть от их надзора.

Сегодня Блейз выбрал раскидистый жасминовый куст необъятных размеров недалеко от одной из многочисленных каменных дорожек сада — дорожки, конечно, больше принадлежали дому, чем саду, но они казались слишком ленивыми, чтобы заглядывать в заросли, разыскивая пленного гостя, поэтому их можно было не опасаться. Устроившись на траве, привалившись спиной к стволу, Блез сначала просто прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной, покоем и поглаживаниями ветерка, а потом потихоньку сполз вниз и, улегшись у корней, задремал.

Разбудил его весьма зычный и совершенно незнакомый голос мужчины, который, как понял Блейз, проснувшись окончательно, отчитывал домового эльфа, исполняющего обязанности главного садовника Малфой-Мэнор. С трудом продравшись сквозь низко нависшие пахучие ветки и попутно удивляясь самому себе и собственному желанию остаться незамеченным, Забини взглянул на тропинку, ставшую центром тайфуна, свалившего на голову бедного лопоухого существа в потертом фартуке. Вид человека, голос которого так некстати, учитывая последние бессонные ночи, разбудил юношу, заставил Блейза усомнится в том, что он не спит, а первые несколько секунд созерцания незнакомца из-под куста жасмина Забини вообще посчитал кошмарным сном или неостроумным вывертом собственного воображения, лихо и глупо разыгравшегося под влиянием нервного напряжения последних дней.

Таких людей тетка Блеза называла не иначе как «молодчик», вкладывая в это слово весь тот подсознательный страх, который испытывает всякий тихий и мирный обыватель перед свободной разнузданностью дикости. И в этот момент Блейз, раньше тихо посмеивавшийся над тетей Мелани за ее по-детски наивный страх перед людьми такого сорта, сам всей своей животной сущностью, еще не заморенной воспитанием и тихой бюрократической жизнью, почувствовал исходящую от пришельца опасность и вольную бесконтрольность хищного животного.

Одетый в нечто, напоминающее прикид американских туристов на сафари, только потертое, выгоревшее и явно не первого десятилетия носки, мужчина пытался втолковать бедняге-эльфу, что «их просто необходимо обламывать, обламывать, слышишь ты, бестолочь, а не стричь, хотя бы раз в 2 месяца», при этом он указывал на какие-то заросли в глубине сада и обличающе тряс указательным пальцем перед недовольной эльфийской (Мерлин мой, недовольный эльф!) мордахой, обладатель который пытался объяснить: «Хозяин Лекс не понимает и не знает, хозяин Лекс не живет в Англии». Плюнув в сердцах, «хозяин Лекс» возмущенно зашагал к дому, позвякивая баночками, баками, кастрюльками и сковородками, в диком беспорядке понацепленными на огромный и явно маггловский мешок за широкими плечами. С почти суеверным ужасом Блез понял, что тот не просто направляется, и намеривается зайти в Малфой-Мэнор.

Стараясь не шуметь, дабы не привлечь к себе лишнее внимание, но и не желая пропустить зрелище, которое должно было разыграться всего через несколько минут в доме, Забини, проклиная все на свете, пополз вслед за непонятно откуда взявшимся сумасшедшим дикарем.

Малфой-Мэнор выглядел не просто внушительным, но по-настоящему ошеломляющим зрелищем для всякого, кто впервые приближался к этому оплоту Аристократизма, а уж тем, кому посчастливилось побывать внутри, это посещение запоминалось надолго. Блейз еще помнил свое ощущение в первые минуты после прибытия в малфоевский Замок. Забини, конечно, бывал в домах чистокровных, и не один раз — тетя и дядей со свадьбой потеряли не всех друзей, — но это были «терпимые», готовые признать право на существование таких, как тетя (чистокровных, нарушавших чистоту родовой магии браками с полукровками), а потому мало державшиеся за «магию рода» и по большей части считавшие ее скорее традицией, чем реальной силой, в Малфой-Мэнор же и последняя безделушка на каминной полке была оплетена тонкой, как стальная паутина, магической сеткой, способной пройти сквозь все защиты чужака, на которого укажет хозяин. А уж что станется с чужаком, посмевшим войти без приглашения... Добравшись до самых ближайших ко входу кустов, Блез затаился.

Однако ничего кровавого в итоге не произошло: мужчина чуть ли не с ноги открыл парадные двери и ввалился в холл, зычным голосом призывая эльфов и одновременно скидывая свою поклажу. Буквально через секунду (завистливо отметил Забини: к нему своенравные малфоевские эльфы так быстро не подлетали) перед дикарем появилось что-то почтительно и счастливо бормочущее лопоухое недоразумение, являвшееся, как уже успел заметить Блез, любимым слугой Люциуса.

— Типпи, я могу узнать, куда запропастились твои хозяева? — на сей раз голос незнакомца потерял свою зычность, приобретя взамен непередаваемую хрипотцу и легкую грубоватость, созданную еле ощутимым немецким акцентом. Не дождавшись, да и не став ждать ответа, мужчина приказал, — Сообщи обо мне Люцу, раз он еще не встал, и приготовь мне ванну и постель.

Первое приказание выполнять эльфу уже не пришлось: разбуженный ботаническими разбирательствами под окнами, хозяин Малфой-Мэнор, облаченный в домашний халат, уже спускался по центральной лестнице навстречу гостю, тепло (Люциус — тепло?!) улыбаясь.

— Здравствуй, Лекс, ты как всегда ставишь всех на уши, — усмехнулся он и крепко пожал протянутую руку, повергнув Забини в его кустах в легкое подобие кататонии.

Пока Люциус и его гость обсуждали претензии к садовнику, Блейз, с явным трудом придя в себя и вернув потерянную было подвижность, постарался как можно тише перелезть через окно в малую гостиную, примыкающую к холлу, из которого доносился хриплый хохот гостя и низкий, домашний, как уже научился определять Блез, смех Люциуса. Прильнув к тяжелым портьерам, закрывающим вход в гостиную, Забини приготовился наблюдать продолжение.

К тому времени, когда Блез, преодолев высокий подоконник и силу тяготения, снова присоединился к происходящему, на лестнице появился Драко, но Драко совершенно нетипичный, такой, каким Блез его ни разу не видел и не мог даже представить: заспанный, растрепанный, в серо-стальной пижаме, растерявший всю свою гордыню и холодность. С горящими глазами Слизеринский принц в один неуловимый момент слетел по лестнице и, чуть было не впечатавшись в гостя, резко остановился.

— Guten Morgen, Лекс, — раздельно, даже как-то желчно произнес он, застыв и глядя мужчине прямо в глаза.

— Привет, Дрей! Очаровательная пижамка, — лицо дикаря расплылось в улыбке, и, как подозревал затаившийся Блейз, явно не ехидной, что больше бы соответствовало его весьма не тактичному замечанию.

Все происходящее и так казалось Забини малореальным, а вот в следующую минуту он четко понял, что спит, потому что это реальным точно быть не могло. Ледяной зазнайка Драко попросту расхохотался, радостно глядя в лицо обидчику. Казалось, что именно этого он и ждал от гостя.

— Хочешь, дам поносить, как только снимешь свою хламиду? — ответная колкость имела аналогичный результат — мужчина тоже расхохотался, а потом дружески хлопнул юношу по плечу.

— Лучше уж я дам тебе поносить свою хламиду: она заслуживает хорошего отношения после стольких лет преданной службы.

— Хорошо, я рассмотрю твое предложение, — хорошенькая мордашка Драко брезгливо скривилась — Когда-нибудь!!!

— Ну как знаешь, если что — только свисни: первым в очереди будешь, — передернув плечами и неуловимо поморщившись, мужчина продолжил, теперь уже обращаясь к обоим Малфоям. — Чертова Африка с ее шаманами и Вуду хоть и не располагает к особой заботе о насущных потребностях, кроме как острого желания выжить, — Блейз заметил как неодобрительно скривился при этих словах Драко, стоящий теперь уже рядом с говорившим, касаясь головой его плеча, — Но она, клянусь Морганой, заставляет ценить радости цивилизации.

— Лекс, вам стоит поберечь себя. Тем более мы все вас так любим, — теперь по лестнице, изящно придерживая полы изумрудного пеньюара, спускалась Нарцисса Малфой: элегантная и ухоженная, в особенности на фоне растрепанных и сонных мужа и сына.

— Леди Нарси, мое почтение самой красивой женщине Англии, — всклокоченная и явно не один день не мытая голова гостя наклонилась над протянутой для приветствия тонкой ручкой хозяйки Малфой-Мэнора.

— Вы как всегда очень любезны и правдивы, lieber Freund, — мягкая улыбка осветила идеально очерченные губы Нарциссы в то время как вторая ее рука нежно прикоснулась к склоненной перед нею голове, ни на секунду не задержавшись, прежде чем пригладить непослушную прядь неопределенно из-за пыли и грязи светлых волос. — А теперь вам стоит отдохнуть. Драко, любимый, проводи Лекса в его комнату и попроси Твитти приготовить для нашего гостя мантию к ужину.

Погладив сына по щеке и проводив взглядом поднимающуюся наверх пару, Нарцисса повернула к мужу, насмешливо улыбаясь:

— Что-то ты сегодня рано, любимый.

— Зато ты как всегда безупречна, дорогая, — вернул мягкую насмешку Люциус и, наклонившись, поцеловал Нарциссе руку. — А теперь пойдем. Не могу же я весь день ходить по дому в халате.

На это Нарцисса сказала что-то, чего Блез не расслышал, и, рассмеявшись, супруги стали поднимать по лестнице. Последнее, что удалось расслышать Забини перед тем, как Малфои скрылись в своем крыле, было:

— Алесандро в своем репертуаре. Хотя я и удивлена — он не привез Драко обезьяну в подарок, — сказано мягким сопрано леди Малфой.

— Дорогая, он только приехал. Вечер еще впереди, Нарси! — малфоевский баритон почти что мурлыкнул имя жены, только приласкав его нежной насмешкой, на что Нарцисса, просунув свою руку под руку мужа, проворковала в ответ:

— Наконец-то в Малфой-Мэнор появился галантный мужчина! В окружении мужа и зеленых мальчишек я почти забыла, что такие существуют.

Остановившись, Люциус притворно строго повернулся к жене:

— Желаю только уточнить, стоит ли мне тебя ревновать?

— Конечно нет, милый, — теперь уже откровенно иронично усмехнулась Нарцисса, — он явно уступает Северу. Так что будь внимателен.

Ничего не поняв, да и не задумавшись пока об услышанном, Блейз сполз по портьере на пол, тяжело дыша и сам себе удивляясь. Прятаться за портьерами, как слуге, и ползать по кустам было явно не в его духе. По крайней мере, раньше было. Пребывание в Малфой-Мэнор напрягало его все больше и больше.

Дождавшись, пока все точно разойдутся, чтобы беспрепятственно вернуться к себе и благополучно сделать вид, что ничего не видел, Блез осторожно вышел из своего укрытия и поднялся по лестнице. До его двери оставалась буквально пара десятков шагов, когда он услышал приглушенные голоса. Мигом спрятавшись за даже в мраморе явно блондинистый бюст очередного малфоевского предка, уже очевидно обреченный на целый день невезения Блез осторожно заглянул за угол.

Около двери одной из комнат Восточного крыла стояли Драко и сегодняшний непонятный гость.

— Герр Кёхнер, приятный снов… — Блез никогда раньше не подумал бы, что голос Драко может звучать с такой нежной насмешкой, ирония которой скорее ласкала, чем задевала.

— Ах, виконт, ваш рара значительно преуспел в воспитании наследника за последние время: вы милы как никогда, — дикарь, тряхнув немытой гривой, приоткрыл дверь спальни. — Ваша забота делает вам честь, …

Договорить он не успел: только что спокойно стоявший рядом Драко внезапно кинулся вперед и повис на шее мужчины, сцепив руки на его шее, а ноги на талии:

— Лекс… Мерлин, ну наконец-то… — прошептал он еле слышно.

— Ну же, Kleine, — совсем уже хрипло, так, что по коже побежали мурашки, прошептал в ответ тот, подхватив Драко под ягодицы, отчего ошеломленно наблюдавшему эту сцену Блезу захотелось свернуть ему шею и прямо сейчас.

— Меня не было всего пару месяцев,— поддразнил мужчина все еще висящего на нем Драко и слегка подбросил вверх.— Неужели ты успел соскучиться?

— Полгода, Лекс, даже больше! — не обращая внимания на насмешку, совершенно серьезно поправил Драко. — Я скучал.

— Я знаю, Kätzchen, потому и приехал…

— Ле-екс, — прошептал еле слышно Драко, потом быстро, словно боясь позволить себе больше, раскрытыми губами коснулся губ мужчины и сполз с него, сразу отступив на пару шагов.

— Отдыхай, mein Fuchs, я надеюсь получить тебя к вечеру полным сил, — голос Драко снова звучал насмешливо, но Блез видел, как он сделал еще один шаг назад, будто борясь с искушением снова наброситься на своего гостя. — Да, чуть не забыл, — точеный носик брезгливо сморщился — соизволь принять ванну перед обедом!

Хохот Драко еще продолжал звучать, когда его обладатель, желая оставить последнее слово именно за собой, скрылся в собственной спальне.

— Bengel… — чуть пожав плечами, Лекс Кёхнер закрыл за собой дверь, что-то тихо мурлыкая на немецком, а Блез снова, уже в который раз за только начавшийся день, сполз по стене на пол, потому что ноги опять отказались его держать. Он едва успел притерпеться к распорядкам Малфой Мэнор, как все снова встало с ног на голову. Кажется, садистке-судьбе было мало предстоящего приезда профессора Снейпа, и она решила разнообразить компанию новым лицом. Вот только такое разнообразие не вызвало у Блеза ничего, кроме растерянной ярости. Звериная притягательность, сочащийся чувственностью голос и беззастенчиво висящий на всем этом Драко. Хотелось одновременно убить и покончить с собой.

В очередной раз за бесконечное время его пребывания в Малфой Мэнор Блез собрал себя в студенистую бесформенную биомассу и на одной силе воли поволок к своей комнате.

* * *

Блезу было совсем худо. Ревность никуда не делась, она и так не исчезала ни на секунду — особенно здесь, где все принадлежало Малфоям и было совершенно чуждо ему самому, — но все эти подсмотренные, краденые, как и все у него в последнее время (как это звучало? «шикарная обманка»?) картинки, вызывали и другое ощущение. Видеть Малфоя таким было не просто больно — это было страшно. То, что он живой, то, что он может радоваться, а не злорадствовать, улыбаться счастливо, а не самодовольно, быть домашним, растрепанным, заспанным, уязвимым не под дурацким приворотом, а просто потому, что дома, и потому, что он действительно может быть таким — от всего этого накатывала паника. Признать это означало признать и то, что Блез не имел права сделать то, что сделал, а от этого становилось совсем паршиво. Блез просто не мог позволить себе думать так, если хотел выжить.

Войдя к себе, он тут же рухнул на постель, неуклюже поджав под себя ноги и притянув их к груди. Думать и чувствовать не хотелось, навалилось какое-то странное оцепенение, как в детстве, когда он только узнал, что такое быть чистокровным без гроша за душой и с дядей-магглом в придачу. Тетушка старалась, чтобы племяннику было хорошо, но она слишком давно не была в мире магов-аристократов — ей было невдомек, что такое положение вещей не прощают даже в песочнице. Потерявшись в темном тоскливом отупении, Блез не ощутил его перехода в сон.

Проснулся он от того, что маленькая сморщенная ручка домового эльфа теребила его за плечо, вызывая поднадоевшие за время пребывания здесь мысли о возможности невозможного в лице оборзевшей непуганой малфоевской собственности. Резко сев на кровати и постаравшись хотя бы взглядом приструнить дебелое создание, которое, впрочем, никак на это не прореагировало, Блез постарался собрать в кулак уже почти оставившую его волю.

— Чего тебе? — гордость, как выяснилось, оставила его тоже.

Тяжелый истинно снейповский взгляд, характерный для слизеринцев «новой эры» снейповского деканства после появления перед его темными очами магической гордости всех времен и народов, аминь, остановился на эльфе и панически заметался под страдальческий вздох обладателя:

— Чертовы гребанные оригиналы… — достаточно немногословная реакция, учитывая сияние чистоты зеленой с серебром ливреи (а у нормальных людей эльфы одевались в наволочки…), украшенной сверху беспокойно подрагивающими лопухами ушей.

— М-мистер Забини, — по странному стечению то ли обстоятельств, то ли отношения хозяев эльфы так произносили свое «М-мистер», при чем только по отношению к Забини, что бедняга чувствовал себя не гостем, а садовым гномом перед броском, который отправит его вон из Имения. — Хозяин требует, чтобы вы наконец-то соизволили спуститься в столовую, — нотки раздражения в голосе эльфа (домовика!) отправили Блеза в очередной нокаут.

— Хозяин Люциус сказал мистеру Забини появиться в столовой через…

Бедное (или наглое, хотя для Блеза это точно не было дилеммой) существо не смогло договорить, так как указанный мистер уже рванулся с места и как раз на «через» уже пытался отыскать шейный платок среди белья, кучей засунутого в шкаф. А когда многострадальный эльф попробовал напомнить хозяйскому гостю о том, что сегодня не просто ужин, а праздник, невезучий домовик едва не получил весьма ощутимый пинок и отскочил от дикого взгляда ополоумевшего со сна и расстройства Забини.

* * *

— В итоге то, что получилось, более чем выгодно для нас: Драко ведет себя весьма подходящим образом, да и этот Забини подвернулся очень вовремя, — закончил Люциус, подавив зевок на последних словах.

Лекс Кёхнер дослушал его молча, но по ходящим на его скулах желвакам можно было догадаться, чего ему это стоило.

— Люциус, вы все тут что, помешались скопом?!

Пару секунд он просто смотрел на Малфоя, ожидая ответа, но, так и не дождавшись, продолжил сам:

— После всего этого… Donnerwetter, я даже не хочу думать о том, что с наследничком вашим было! И после этого вы приглашаете — именно так, приглашаете, как я понял? — это ничтожество из помойки в Имение?! Может быть, я чего-то не понимаю, Люциус? Может быть, я не все знаю?

Вновь не получив от спокойно сидящего в своем кресле и неторопливо раскуривающего трубку Малфоя ни одного объяснения, Лекс заходил по кабинету.

— Нарси знает? А Снейп, хоть он-то в курсе? Я, конечно, не переношу ублюдка, но неужели и он…

— Ты забываешься, Лекс.

Резко обернувшись, мужчина с мгновенно вскипевшей яростью посмотрела на Малфоя, но тот спокойно выдержал его взгляд, и Лекс расслабился, глубоко вдохнул и сел на диван напротив хозяина. Если бы подобное позволил себе кто угодно другой, он расплатился бы за это по всем правилам индивидуальной и родовой чести Кёхнеров, однако речь шла о Люциусе, и Лекс с легким стыдом понял, что действительно перегнул палку и его надо было одернуть, и Люциус одернул — не унизительно или давая урок, а спокойно, просто потому, что это было нужно.

Дождавшись, пока его горячий собеседник успокоится, Люциус затянулся, с наслаждением выпустил дым и неторопливо заговорил:

— Север в курсе всего, Нарси частично. Теперь знаешь ты. Я всегда считал тебя умным человеком, и, Лекс, поверь, у меня нет ни сил, ни желания убеждать тебя в том, что это необходимо — в четвертый раз одно и то же будет, пожалуй, слишком даже для меня.

Напряженно задумавшись, глядя сквозь пол, Лекс призвал себе бутылку коньяка, бокал, наплевав на все правила хорошего тона, наполнил его на три четверти, медленно выпил и только после этого снова посмотрел на Малфоя.

— Все действительно настолько плохо?

Тот пожал плечами:

— Девять по десятибалльной шкале. И этот мальчишка — единственный вариант решить все малой кровью. По-другому полетят головы. И моя первой. Я к этому готов, но, как ты понимаешь, мне этого очень не хочется.

— Люциус, но так!...

— Драко умный мальчик, и он все понимает…

— Да ни черта он не понимает! — снова взорвался Лекс. — Он и не должен! Гиппогрифа через колено, ты его видел? Ваше чадо в истерике. Мне же его в чувство, дай Мерлин, к отъезду привести. А мне через три дня уезжать.

— Если ты поможешь Драко, я буду тебе весьма благодарен.

Скривившись в нарочитой пародии на радостную ухмылку, Лекс всем корпусом повернулся к Малфою:

— Я не буду уточнять степени свой нужды в твоей благодарности.

— Тогда мне, наверное, тоже не стоит вдаваться в подробности свой нужды в твоей истерике.

Помолчали еще — Люциус с трубкой, а Лекс с коньяком.

— Это действительно единственный вариант?

— Да.

Потянувшись и, кажется, решив хотя бы на время примириться с идеей неизбежности, Лекс расслабился, развалившись на диване так, как делал это обычно, еще хлебнул, и на его наконец-то гладко выбритой и вымытой физиономии враз расцвела совершенно садистская ухмылка:

— Знаешь, Люц, возможно, ты и прав. Я подумаю об этом. Но только никакое уважение к тебе не удержит меня от того, чтобы не попортить уродцу кровушки. Уж он по полной хлебнет от Дрейки, а я кисе только помогу.

Лениво пожав плечами, Люциус усмехнулся с полупрезрительным снисхождением, махнув на Лекса трубкой:

— Да на здоровье, если тебя это остудит и развлечет. Только не перегни палку, Fuchs, он мне нужен, и в своем уме!

— Кто тебе нужен?

Ни расслабленный Малфой, ни накрученный Лекс не заметили вошедшего Снейпа, обнаружив, что не одни, только когда он иронично ухмыльнулся, осторожно присев на подлокотник кресла Люциуса:

— И в чьем уме?

Лекса моментально передернуло. Если он еще мог выносить носатого зазнайку, когда тот говорил серьезно, то от его шуток и ироничностей непреодолимо хотелось в кусты. Возможно, не будь тот таким высокомерным ублюдком, Лекс и плюнул бы на собственное мнение, доверившись выбору очевидно умеющего разбираться в людях Люциуса и изобразив со Снейпом дружелюбие, однако едва ли не вавилонское самомнение приживалы просто бесило. Получив все в жизни просто потому, что вовремя уцепился за нужного человека, плесневелый нетопырь вел себя как король Артур, попавший в кабак. Сколько раз у Лекса чесались руки выхватить палочку и кинуть в него что-нибудь позлее и посмешнее, знает только милосердный и терпеливый Мерлин, да ниспошлет он никчемным потомкам своим толику своего милосердия и терпения. Их единственная глупая, но такая приятная «боевая» стычка каждый раз вспоминалась с почти что клинической ностальгией (иногда Лексу даже казалось, что, будь их больше, общаться со Снейпом им было бы значительно проще).

— Очевидно, в своем, в Забиниевском, любимый. И не остри, пожалуйста, я не хочу разнимать две драки вместо одной, — и выдув дым двумя аккуратными кольцами, Люциус мстительно дунул в них, развеивая, и, заклинанием очистив воздух от своей ленивой слабости, решительно поднялся:

— Кажется, все уже готово. Прошу, господа! — с ядовитой вежливостью пропуская мужчин вперед.

— Ну-ну. Посмотрим на вашего гостя, — хищно осклабился Лекс, тягучим животным движением поднимаясь с дивана и первым направившись к двери, на что успокоившийся было Люциус раздраженно выдохнул.

— Герр Кёхнер!

— Мистер Малфой, мы с вами договорились, — подчеркнуто-вежливо поклонился Лекс и вышел, недобро ухмыляясь.

— Вот только этого лесоруба здесь и не хватало, — вполголоса выплюнул подошедший сзади Снейп, и Люциус обернулся, слабо пожав плечами:

— Может быть, так даже лучше. И, кстати, забавная характеристика, учитывая его классическую чистокровность и десятка два титулов.

— Бабка согрешила с инкубом.

— Ох. Неужели и тебя цепляет, а Север? — насмешливо прищурился Малфой, и Снейп с мрачной гримасой сделал вид, что сплюнул. Люциус рассмеялся, легко толкнув Снейпа плечом, а потом посерьезнел:

— Север, я тебя очень прошу, не цепляйся к Лексу. И на его выпады не реагируй. У нас и без этого будет веселая неделька. Зная Драко, я и так все больше склоняюсь к мысли приказать Типпи присматривать за Забини, чтобы в один прекрасный день не найти его труп и удивленно хлопающего глазами наследничка рядом.

— Когда он уедет?

— Через пару дней.

— А раньше?

— Ты предлагаешь мне его выгнать? — раздраженно прищурился Малфой, на что Снейп махнул рукой, и Люциус отвернулся. — Идем, все уже готово. И я прошу тебя выполнить мою просьбу хотя бы частично.

— О, я буду нем, как рыба, любимый, если ты этого хочешь. Буду тихо наслаждаться спектаклем, — ядовито прошипел Снейп, и они вместе вошли в столовую.

* * *

На то, чтобы привести себя в порядок и морально приготовиться к новой битве, прежде всего с самим собой, Блезу понадобилось всего 10 минут, своеобразный рекорд — раньше на это уходило около часа. Бросив очередной тяжелый взгляд на свое отражение в строптивом зеркале гостевой спальни, Забини отправился в центральную столовую, чувствуя себя осужденным перед восхождением на эшафот.

Впервые не заблудившись в зловредных, хотя и совершенно статичных лестницах и переходах Малфой-Мэнора, Блез уже несколько минут спустя оказался перед широкими дверями, за которыми, насколько он мог судить из своего предыдущего опыта, его не ждало ничего хорошего.

Тяжело вздохнув, Блез приготовился к неизбежному и шагнул внутрь. Бедняга никогда не задумывался о том, что из каждого приема пиши можно сделать целое представление, разыгранное по ролям семейством двинутых аристократов. За последние дни он убедился, что не просто можно, но и дОлжно, и поэтому Блез не без внутренней дрожи шагнул на очередную арену для нового раунда избиения его гордости.

Ванну гость все же принял, да и переоделся — это Забини оценил сразу, натолкнувшись взглядом на крепкую мужскую спину, обтянутую идеально-подогнанным темно-синим маггловским костюмом, и рассыпанные по плечам соломенные, как выяснилось благодаря помывке, волосы. В таком виде гость был хорош — эдакий образованный аристократический хищник. На ум шла только банальщина, но уж очень подходящая — сильное, умное и опасное животное, освоившее человеческие повадки, но не переставшее от этого быть хищником. Моментально вспомнилось, как Драко висел на нем, целуя раскрытыми губами, и Блеза перекосило спазмом ненависти, а вслед за этим сразу же навалилась тоскливая безнадежность — кто он такой на фоне этого идеального Кёхнера? Ребенок? К тому же злой и жалкий ребенок. Которого в добавок сейчас снова унизят.

С трудом подавив желание по-детски же мстительно расплакаться, Блез собрал лицо в кривоватую равнодушную гримасу и вошел.

Стол был накрыт — судя по всему, уже давно, — и все, кроме него, успели занять свои места. Во главе стола, неторопливо потягивая аперитив, сидел Люциус Малфой, по обе руки от него Снейп и Кёхнер, рядом со Снейпом Нарцисса, а рядом с Кёхнером, естественно, Драко. Блезу оставили место возле хозяйки, и от очередного унижения снова подступили слезы — возле женской юбки, чтобы леди Нарцисса могла присмотреть за ним, как за маленьким ребенком.

Увлекшись саможалением, Блез слишком громко хлопнул дверью, войдя, и все обернулись на него. Драко презрительно хмыкнул, Снейп недовольно скривился. Просто идеально!

Пробормотав какие-то извинения, Блез на дрожащих ногах побрел к своему месту.

— Мистер Забини, ну, наконец-то вы решили спуститься и почтить нас своим присутствием. Мы польщены, — не очень громко, но очень унизительно прошипел Снейп, когда Блез плюхнулся на стул, едва не перевернув его, запутавшись в ножках, и успев решить, что если это случится, то он просто умрет от стыда прямо здесь.

— Простите, профессор, — как-то уж слишком жалко прошептал он в ответ, в добавок ко всем предыдущим несчастьям натолкнувшись взглядом на десяток разных столовых приборов, лежащих перед ним и уж слишком похожих на готовый к употреблению арсенал палача. Салатная, десертная… Нет, сперва десертная, а потом салатная. Или все же наоборот?... Б**!

От отчаяния даже перед глазами потемнело. Он же запоминал по двадцать-тридцать ингредиентов для зелий без всяких проблем, так почему же теперь не в состоянии запомнить, что надо накалывать на какую вилку?!

— Блез, позвольте представить вам герра Алесандро Кёхнера, нашего гостя и почти члена семьи.

Началось… Под звук поставленного малфоевского голоса Блез в очередной раз сам поразился своей не проходящей ни при каких сотрясениях и пинках судьбы наивности — он ведь всерьез надеялся, что по причине приезда дорогого гостя все хищные взоры обратятся на него, оставив Блеза тихо вспоминать, что чем есть, и воровато выбирать наименее обременительные блюда. Не вышло.

— Приятно познакомиться, герр Кехнер, — громко и четко — «Малыш, как тебя мама учила? Вот так, чтобы всем было слышно. А что на это надо сказать? Вот умница!» — ответил Забини, смиренно приготовившись исполнять предписанную роль. В конце концов, если ничего другого не остается… Тем более что чем больше говоришь, тем меньше ешь. Этикет предусматривал хотя бы один взгляд на того, кого тебе представляют, это Блез знал и сам, без дополнительных замечаний, и, наивно пожелав хоть раз продемонстрировать хозяевам, что он не так безнадежен, поднял голову, встречаясь глазами с гостем. И сразу же об этом пожалел. Слегка откинувшись на спинку стула, ненавистный гость с явным предвкушением ухмыльнулся, и на секунду Блезу показалось, что под столом тот потирает руки.

— Мистер Забини, если не ошибаюсь, — голос немца буквально сочился теплой вязкой отравленной патокой, и, так и не отведя взгляда и теперь с обреченным оцепенением вслушиваясь в приманивающие, как у удава из детской маггловской книжки, которую ему читала тетя, интонации, Блез мельком подумал, что его герру Кёхнеру не представили. — Драко много говорил о Вас.

Что именно, Блез представить мог…

— Надеюсь, лестное? — с отчаяния Забини попробовал повторить соблазнительно-бархатную интонацию потенциального мучителя, но вышло как-то слишком истерично. И совершенно неуместно, залив уже имевшиеся отчаяние и страх сверху еще и стыдом, вспомнился Смит в своей черной маске и вампирском плаще. Захотелось завыть. Стиснув зубы и нарочно прикусив щеку, чтобы прийти в себя, Блез изо всех сил вцепился в ткань брюк на коленях. На брюках остались неопрятные складки, однако это помогло вынырнуть в реальность, хотя и не надолго.

— Ну что Вы?! — искренне изумился гость, и пару мгновений не до конца пришедший в себя Забини бестолково не мог понять, игра ли это. — Хорошее Малфои говорят только о покойных, а вы, настолько я могу судить, живы, хотя и бледноваты, на мой вкус.

Нервы давно уже не совсем адекватного Блеза и так были натянуты до предела настолько, что ему иногда казалось, будто они звенят, когда он слишком резко оборачивается или вскакивает, поэтому скрытое обещание, прозвучавшее в нарочито-завораживающем голосе немца и его оценивающий взгляд с головы до пояса и намеком ниже, под стол, заставили мальчишку дернуться, едва не подпрыгнув на месте.

— Нарцисса, дорогая, я голоден, как волк, да и наш драгоценный гость уже здесь, так, может, Вы распорядитесь, чтобы подавали ужин?

«О, Мерлин! Еда…»

Следующие полчаса Блез провел в полной прострации, стараясь казаться не просто незаметным, а вообще перестать существовать на этом мире. Герр Кехнер повествовал о своем путешествии страстно и непрерывно: дикари, шаманы, стихийная магия, юные и не очень исследователи, сафари, львы, бегемоты… И бедняга Забини благословлял бы его за это всю оставшуюся жизнь (по крайней мере, оставшуюся ему в Имении), если бы постоянно не чувствовал на себе его насмешливый взгляд и дрожащее напряжение готовящегося подвоха внутри.

— Мистер Забини, может быть, вы выскажете свою точку зрения на проблему стихийной магии, ведь вы единственный практикующий специалист в этой области из присутствующих, если я не ошибаюсь? — и, не слушая ответ, — Нарси, Вам непременно стоит побывать на сафари. Просто незабываемые ощущения дикости, это маггловское изобретение, несомненно, стоит внимания. Я надеюсь, что вы и Драко составите мне компанию в следующий раз. Ваш драгоценнейший супруг и наш любимый профессор, конечно же, будут, как обычно, очень заняты.

И дальше:

— Мистер Забини, насколько я понял со слов нашего дражайшего хозяина, вы очень талантливы, странно слышать это, ведь вы воспитывались среди магглов. Никогда не слышал о таких достижениях у магглорожденных…

Сволочь!

— Мои родители были чистокровными магами, герр…, — ответил Блез, чувствуя, как постепенно обреченность сменяется злостью. Родителей он почти не помнил, и потому любой косой взгляд в их сторону казался едва ли не плевком на икону. Тем более, что кривоватая гордость благородных бедняков в нем тоже не погасла — это, кажется, единственное, чем тетушка связала его с предками.

— Да неужели? Никогда не слышал о них. Откуда же вы родом, мой друг? — радостно почувствовав петушиную гордыню, поинтересовался Лекс со снисходительно-сочувствующей интонацией, словно разговаривая с котенком, убежавшим из дому и увязшем в помойке.

— Моя семья издревле жила в Дублине, герр Кехнер.

«И я могу перечислить своих предков на несколько веков назад. Наизусть.»

Но ничего добавить Блезу не удалось, потому что Лекс мечтательно улыбнулся и слегка повысил голос, с демонстративной театральностью призывая зрителей обратить внимание на предстоящий спектакль:

— Ах, Ирландия, зеленый остров нетерпимости и горячих нравов... Я помню своего первого возлюбленного… О, Джеральд был неутомим — и в борьбе, и…, — тут он так же демонстративно смешался и обвел аудиторию нарочито смущенным взглядом. — Ну, вы понимаете? Я, кажется, увлекся…

Мгновенно увядший Блез, ничего не сумев с собой поделать, покраснел, Снейп презрительно хмыкнул, леди же Нарцисса рассмеялась с истинно женской дипломатичностью:

— Лекс, Вы очаровательны и невозможны, как впрочем, всегда.

— Да, у герра Кёхнера весьма богатая биография и личная жизнь. Жаль, этого нельзя сказать о жизни внутренней — разве найдешь для этого резервы времени? — с деланным сожалением пробормотал Снейп, и Блез почувствовал волну обожания к своему декану. Лекс, скривившись, поклонился в сторону Снейпа:

— Да, нам с вами тяжело найти точки соприкосновения — у вас ситуация прямо противоположная, профессор, — и, не дожидаясь ответа, снова вернулся к воспрянувшему духом Блезу:

— Мистер Забини, можно просто Блез? — не вопрос, а предупреждение, что так теперь будет и впредь. — А как вам Ирландия?

— Я не был там с тех пор, как умерли родители, — неожиданная поддержка декана если и не вернула Блезу присутствие духа, то, по крайней мере, привела в чувство и дала время и силы вспомнить, что он собирался сопротивляться до последнего. Давно собирался, но какая разница! Магическое ощущение того, что хоть кто-то рядом разделяет твою точку зрения, которое Блез уже начал забывать, неожиданно отрезвило от тоскливой безнадежности, возвратив злой задор. — Лет с трех.

— Ах, как жаль быть оторванным от корней, не зная, что значит быть аристократом в нашем мире, — продолжил Лекс свою сочувственно-снисходительную линию. — Вам, наверное, очень сложно было привыкнуть к Слизерину? Постоянная интеллектуальная игра, интриги, ум как высшая ценность — все это, наверное, не очень по душе вам, выросшему по-простецки среди магглов? Салатная вилка чуть правее, друг мой, да-да, вот она! Если возникнут проблемы со всем этим этикетом, обращайтесь, я с превеликим удовольствием дам вам пару бесплатных уроков. Поверьте, я хорошо понимаю, каким диким и неподъемным все это может казаться магглу.

От скрутившего внутренности спазма ненависти Блез чуть было не раздавил поднятый бокал. Ему уже было плевать на то, что его в очередной раз окунули мордой в грязь при всем четнОм семействе, причем окунул, и со вкусом продолжает макать, любовник его ненаглядного Малфоя. В красном мареве Блез понимал только, что его оскорбил тот, кто не имеет на это ни малейшего права. Захотелось вцепиться в горло, но Забини пересилил себя. Ничего, он умел ждать и помнить. Он подождет.

— Кстати, Блез, — дав ему достаточно времени, чтобы прочувствовать все оттенки унижения, Лекс продолжил, — я тут подумал, может быть, и вы сочтете возможным присоединиться к нам в следующий раз?

В вертящихся пьяным хороводом в мозгу отрывистых «любовник», «сволочь» и «подожду, будет и мое время» моментально всплыла непонятно откуда взявшаяся картинка — трепещущий свечами полумрак и длинный диван, где нагой Драко с мутно-развратной ухмылкой сидит, опираясь спиной на грудь полуодетого Лекса, который бронзовой широкой ладонью приглашающее разводит ему колени для идущего ко всей этой мечте Блеза, — и несчастный мальчишка подавился слюной, громко закашлявшись и мгновенно покраснев ярче алого платья леди Нарциссы, сердобольно попытавшейся похлопать его по спине, отчего Блез шарахнулся и едва не смахнул со стола пузатый соусник, охнул, подавившись теперь уже воздухом, и закашлялся с новой силой, подняв слезящиеся и совершенно шальные глаза на сидящего напротив Лекса.

— Я о сафари, друг мой, не горячитесь! — успокаивающе проговорил тот, и сумевший все-таки глотнуть воздуха Блез с неожиданной четкостью осознал, что каждый миг, проведенный им в присутствии герра Кёхнера, станет настоящим кошмаром, успел пробормотать «Простите!» и снова скорчился в приступе кашля.

Широко ухмыляющийся Драко легко пожал плечами в ответ на предупреждающий взгляд отца, но все же поднял свой бокал и поднес его к губам, чтобы скрыть совсем уже неприличное выражение удовольствия. Снейп закатил глаза и устало закрыл лицо руками (если бы Блез еще мог соображать и что-то видеть, он обязательно поразился бы такому проявлению чувств со стороны своего угрюмого и понимающего исключительно черный юмор декана).

— Господа, жаркое великолепно, попробуйте же! — пропела леди Нарцисса, и моментально появившийся Типпи принялся резать поросенка. Вместо ужина Блезу хотелось умереть, но он послушно отодвинулся, позволяя эльфу положить кусок жаркого ему на тарелку. Какими именно вилкой и ножом это нужно есть, он, конечно же, не знал.

Полчаса, через которые Люциус наконец счел трапезу завершенной, показались Блезу вечностью. Но ее окончание вовсе не означало избавления — это Забини понял, когда, под руку с оставшейся без спутника леди Нарциссой, вошел в гостиную, куда хозяин велел подать кофе.

Старший Малфой сидел около горящего камина в удобном глубоком кресле, потягивая коньяк, отсвечивающий старой кровью в отблесках пламени, но поражало другое — у его ног, на обитой мягкой кожей резной скамеечке красного дерева, расположился профессор Снейп, успевший уже снять мантию и расстегнуть пару верхних пуговиц на рубашке. Мужчины тихо переговаривались между собой, не обращая ни малейшего внимания на происходящее прямо перед их носом, а точнее на кожаном диване шикарной малфоевской гостиной, где абсолютно бесстыдно расположились проклятый немец и младший Малфой.

На первый взгляд все было не просто пристойно, а даже как-то мило и по-домашнему: скинув с широких плеч тесно подогнанный дорогим портным пиджак и расстегнув маленькие пуговки жилета, Лекс развалился на диване, свободно раскинув ноги, положив голову на спинку и неторопливо и как-то тягуче массируя Драко корни волос, а блудливый Малфой, привалившись к его плечу и блаженно закрыв глаза, разве что не мурлыкал, потираясь щекой о грубое сукно жилета и плавно перемещаясь на колени разомлевшего после ужина и вина немца. Пара плавно-трущихся движений, и Драко добился своего: его голова оказалась на коленях у Кёхнера, а рука скользнула ему на бедро, круговыми движениями поглаживая и лаская. Чуть усмехнувшись, Лекс взлохматил волосы Малфоя, и они рассчитано прикрыли явную эрекцию немца. Прикусив нижнюю губу, Драко из-под полуприкрытых век насмешливо посмотрел Блезу прямо в глаза, и того замутило с новой силой.

Проводив леди Нарциссу к окну и подав хозяйке дома рукоделие, Блез рухнул во второе кресло, понимая, что ноги его уже не держат. Напряжение зашкаливало за все мыслимые границы. Его трясло, желудок свернулся живой пружиной, а руки ходили ходуном, так и норовя начать что-нибудь теребить совершенно независимо от него самого. Блез прикрыл глаза, давая себе хотя бы секундную передышку перед очередным раундом, но очень скоро убедился, что это было ошибкой.

— Kätzchen, — голос немца, казалось, имел свой тембр на все случае жизни, сейчас он был ленно-расслабленным. — Как твои успехи в Хогвартсе? Многие ли покончили с собой, не вынеся тягот изучения зельеделия?

— Все живы, Лекс, — с привычным ехидством отозвался Драко, не поднимая головы, а потом, усмехнувшись, добавил, — А что касается школы… Спроси об этом лучше у Забини, он тебе точно сможет рассказать все подробно и во всех красках. Правда ведь, Бле-ез?

Дернувшись, как от удара, Забини чертыхнулся про себя — додумался расслабиться в таком неподходящем месте в самое жаркое время дня! — но сразу же успокоился, ухватившись за пришедшую идею. Зря это Малфой, ой как зря!...

— Дра-ако, а разве у тебя не остались колдографии за этот год? Они лучшие свидетельства твоих достижений: учеба, квиддич, … ну, и прочее… — и Забини широко улыбнулся, когда Малфой-младший дернулся и подвижные пальчики впились через ткань в кожу вместо того, чтобы ласкать, а ублюдочный немец сжал его плечо, силой удерживая там, куда Драко сам недавно так стремился. Грудь затопило горячее удовольствие торжества. Вот так, милый, принимай. — Может быть, ты покажешь их герру Кехнеру? С комментариями из первых рук, так сказать?

И вам, дорогой гость:

— Вы себе не представляете, насколько Драко фотогеничен. Вам просто непременно стоит посмотреть хотя бы несколько его новых снимков, — и, заговорщически подмигнув, Блез осторожно потянулся, чувствуя, как внутри растекается злобное удовлетворение — милашка Малфой теперь рдел отнюдь не от удовольствия и близости немца. Зубы у Блеза еще оставались, и он с радостным удовлетворением чувствовал, что не забыл, зачем они нужны. Просто сидеть и обреченно ждать он не будет. Ну уж нет!

— Да…, — заикнулся было Малфой, резким движением сбросив-таки руку Кёхнера и выпрямляясь, однако моментально замолчал, почувствовав на себе тяжелый взгляд отца.

— Я думаю, у Лекса еще будет шанс все увидеть. Чуть позже.

— Конечно, Люциус! — сразу же откликнулся Кёхнер, снова расплываясь в своей коронной ухмылке. — Я собираюсь остаться в Имении на некоторое время, поэтому, киса, мы все успеем, — а это уже для злобно сверкающего глазами Драко. На последнем «успеем», прозвучавшем как-то нарочито интимно, немец ласково щелкнул младшего Малфоя по носу, и Блез почувствовал, что отыгранное очко растворяется в воздухе. Злость из глаз Малфоя никуда не делась, но он слегка успокоился и снова придвинулся вплотную к гостю, приобняв его за шею и томно заскользив по ней пальчиком.

— Ах да, я же забыл о самом главном! — ненавистный немец спохватился так громко, что Блез едва не подпрыгнул, в который раз за не такой уж и долгий вечер. — Подарки! Типпи, в моей комнате на постели лежит несколько свертков, принеси их, пожалуйста.

Не прошло и минуты, как лопоухое нечто вернулось, таща в лапках разнокалиберные пакеты и коробки, обернутые в маггловскую, как обнаружил изумленный Блез, оберточную бумагу и, следуя указаниям немца, свалило все это на диван.

Нежно отстранив Драко, Кёхнер поднялся и, довольно улыбаясь, вытащил из груды первый сверток.

— Ну что ж, приступим?

Под оберточной бумагой обнаружилась большая невысокая коробка, которую мужчина с поклоном преподнес хозяйке дома:

— Я думаю, это должно подойти к вашему перламутровому платью, Нарси.

Подняв крышку, леди Нарцисса ахнула, и даритель с удовольствием продолжил:

— Это карибский жемчуг. Мне удалось достать его с ритуального рифа аборигенов, что, кстати, дает ему и вполне ощутимую магическую силу. Забавно, что для этого пришлось использовать маггловский порох. Зато после я безоговорочно занял место первого бога племени. Шаман, правда, догадался, но я оставил ему пару рецептов лечебных зелий, и он разумно посчитал, что мы квиты, и ему гораздо выгоднее быть посланником бога, чем его хулителем. Кстати, Нарси, обратите внимание и на изумрудные подвески. Они немного не к месту, да и работа грубовата, но, во-первых, камни чистейшей воды и редкого цвета, а во-вторых, они реагируют на малейшее применение магии против их обладательницы.

— Мерлин мой, Лекс, я никогда не видела таких крупных и идеальных жемчужин! А изумруды — у меня нет слов!

— Они меркнут перед Вашей красотой, моя леди! — Блез с откровенной завистью пронаблюдал, как немец галантно раскланивается перед леди Нарциссой. У него самого так красиво почему-то не получалось.

Облобызав обе ручки хозяйки и выслушав ее благодарности, Кёхнер повернулся к креслу, в котором устроился хозяин дома.

— Люциус. Не знаю, пригодится ли тебе эта вещица, и очень надеюсь, что нет, но, увидев ее на базаре в Алжире, я просто не мог удержаться.

Достав из кучи обернутую не только в бумагу, но и в грубую тряпку шкатулку, мужчина осторожно передал ее старшему Малфою:

— Открой ты — она признАет хозяином того, кто первый ее коснется.

Внимательно посмотрев на немца, Люциус провел сверху по шкатулке раскрытой ладонью и только потом медленно поднял крышку. Блез сидел достаточно далеко от камина и кресла, однако сбоку ему было видно, что именно преподнес гость Малфою. Внутри шкатулки, на бархатной бардовой ткани лежала блеклая и, судя по виду, пыльная коричневая перчатка из какого-то невнятного материала. Такую предложили бы выкинуть даже в лавке старьевщика, однако по тому, как распахнулись глаза всегда сдержанного и невозмутимого Люциуса, Блез понял, что это что-то совершенно особенное.

— Лекс, ты сумасшедший.

Легко пожав плечами, мужчина ухмыльнулся:

— Я ж и не отрицал! — явно довольный произведенным эффектом.

— На базаре, говоришь? — пробормотал Малфой, с восхищенным блеском в глазах поворачивая шкатулку, чтобы рассмотреть подарок со всех сторон. Может быть, Блез и сидел далеко, но его зрения вполне хватало на то, чтобы увидеть — ничего, кроме вылинявшей и потертой материи, там не было. Однако Люциус держал ее с таким уважение, с каким, наверное, касались меча Гриффиндора или самого Эскалибура. — Где ты ее украл?

— Почему сразу «украл»?! — притворно возмутился Лекс, и Люциус ответил, не поднимая глаз и словно бы обращаясь к самому себе:

— Потому что такие вещи не продают. А у себя ты ее не оставил, потому что на ней проклятие и снять его можно, только принеся в дар. Для вора она бесполезна. Не знал?

Перестав притворяться, раз уж его так уверенно уличили, Лекс тоскливо скривился:

— Знал. Не верил. Очень уж хотелось. Неделю готовился. Она ж у Будиафа была. Я как выяснил, так у меня руки и зачесались. Чертова Африка! И Азию туда же! Ну, свистнул, обрадовался, лопух. Вечера дождался, заперся, огладил, пылинки сдул. Нацепил. Так эта сволочь мне чуть руку не отъела. А потом меня чуть не ухлопали, и так десять раз. За один день.

— Орден Мерлина тебе. За ум и осторожность.

Так и не отрывая глаз от вещицы, Люциус призвал небольшой кинжал, быстро прочертил им на ладони правой руки мгновенно налившуюся красным полосу и, отправив оружие обратно, надел на нее перчатку.

Острую вспышку магии почувствовали все, но натасканного на эти вещи Блеза тряхнуло так, что он прикусил язык и клацнул зубами. Ощущения были почти такими же сильными, как на Кургане. Мгновение, и все пропало, но концентрация магии ошеломляла. Думать об артефакте как о пыльной перчатке больше не получалось.

— Вот и все, — когда Блез, слегка оклемавшись, взглянул на Малфоя, тот по-прежнему сидел в своем кресле, снова улыбаясь спокойно и даже немного насмешливо. — Проклятие я отменил. Но вещь не верну, проку тебе от нее все равно не будет, уж больно она злопамятная.

— Да я и не рассчитывал, — пожал плечами Кёхнер, и Блез внезапно застыл. До него постепенно начало доходить, что именно произошло. Получалось, что чертов герр просто взял и украл артефакт с такой запредельной магией, не утрудив себя проверкой того, какие на ней стоят защиты?! Наудачу, просто потому, что хотелось?!

— А как до нас дотянул? Ведь уже три дня после кражи, — задал следующий вопрос старший Малфой. Правая рука, на которую он надел перчатку, лежала на подлокотнике кресла и неторопливо его поглаживала. Блез хорошо помнил, какой старой перчатка казалась в шкатулке, однако сейчас она облегала руку, как вторая кожа, и выглядела совершенно новой и, более того, почти живой. На секунду мальчишке даже показалось, что по ней проходят какие-то волны, как от дыхания или дрожи, но он предпочел пока не думать об этом.

— Оберег купил. На все остальное, что из закромов его выволок. На четыре дня.

— Два ордена Мерлина, — спокойно констатировал Малфой, но тут, почувствовав просвет в серьезности разговора, вмешался Драко, до этого, как мельком видел Блез, не отводивший завороженного взгляда от перчатки и уже давно сидевший как на иголках от нетерпения:

— Отец, это то, о чем я думаю?

Люциус согласно кивнул.

— То.

— Но она же…

— Еще одно подтверждение цены таких сведений. Черную Печать тоже считали утраченной.

— Но тогда…

Медленно сжав и разжав правый кулак, старший Малфой пожал плечами:

— Не настолько. Она старая, а такие вещи от времени, к сожалению, только теряют. Часто меняла хозяев. Да и Будиаф совсем идиот — надевал ее всего пару раз. Но сила в ней еще есть…

Больше Драко ни о чем не спросил, по-видимому, узнав все, что ему было нужно. Однако Блезу этого оказалось явно недостаточно: то, что перчатка является сильным артефактом, он понял, но, судя по тому, о чем говорили Малфои, она имела и имя, и историю, которую они знали, а Блез нет. От желания спросить он весь едва ли не вибрировал, однако страх и смущение не позволяли вмешаться.

Разглядывая перчатку, Блез не заметил, как Люциус коротко глянул на него, и удивленно поднял глаза, только когда тот ровным голосом заговорил:

— Это достаточно старый и весьма могущественный азиатский артефакт. Кожа Эль Фаради. Кстати, действительно его кожа. Говорят, характер у него был не мед — заносчивый, мстительный, загорался, как порох. Да дома никто с ним тягаться не мог — и правда, могучий чародей был. Вот только до добра лавры не доводят, в чем бедолага и убедился на своей шкуре — в прямом и переносном смысле. Потянуло его как-то в путешествие. Кто говорит, что дальние страны посмотреть, а кто — что скучно стало, соперника достойного решил поискать. И нашел, да вот только себе на беду. Повздорил он с одним дэвом. А тот даром, что сухой и дряхлый и жил в пустыне один — самый могучий из них был, а ушел, потому что жизнь ему наскучила, и сила своя. Скрутил он зазнайку в бараний рог, и убил бы спокойно, а только мало того, что сильный, так еще и с юмором оказался. Подумал-подумал, и решил, что негоже с таким высокомерием помирать. Содрал он с бедняги кожу, силу его и душу закуклил и к коже привязал, а из той кожи эту вот перчатку сделал. И хану одному отдал.

— Сейчас-то от той силы мало что осталось — на магию реагирует, о нападении предупреждает, от смерти раз спасти может, оружием любым сделаться (жаль, ненадолго), яды нейтрализует, если ей прикоснуться, убеждать помогает, чувства усиливает (я, например, слышу сейчас, как бьется ваше сердце, Блез) — вот, вроде, и все. А раньше могущественной была. Хан тот с ее помощью полмира завоевал. Да только магглом он был, а ей кровь нужна, кормить ее нужно в обмен на все. С ума сошел, и империя его развалилась. Куда потом Кожа делась, никто толком рассказать не мог. Всплывала то тут, то там. В паре легенд про нее есть. Говорят, за ней и Гриневальд охотился. А последние двести лет она, оказывается, в сундуке у чинуши африканского провалялась без дела, умирая. Печально. Хотя сила в ней еще есть, и не малая.

После того, как Люциус закончил, Блез еще некоторое время сидел молча, приходя в себя. Он конечно слышал о разных магических артефактах и их судьбах, но это были пыльные книги, а сейчас перед ним оказалось что-то настоящее, реальное. Повеяло азиатской степью, кровью и пьянящей свободой. И чем-то древним и надежным от тех уз и той истории, которой были связаны сидящие вокруг него люди. Эти истории Малфой слушал с детства, для него они не были двумя абзацами в толстой книге с дальней полки. Возможно, в тайниках Имения хранились десятки артефактов с такой же древней историей. Может быть, фамильные артефакты, с его историей.

И снова от горькой зависти и бессильного осознания, что ему, выросшему среди магглов, несмотря на всех своих чистокровных предков, имения и архивы которых давным-давно заложены и распроданы, в обмен предложить нечего, да он никогда и не поймет, что тому нужно, свело скулы.

— Отец, а она примет меня? — с нетерпеливым возбуждением спросил едва дождавшийся окончания рассказа Драко, подавшись вперед, и Люциус насмешливо прищурился:

— Как хозяина нет. Как наследника должна.

— А можно?

— Попробуй.

Быстро вскочив, Драко подошел к креслу, в котором сидел отец, и протянул руку, однако в паре сантиметров остановился и, вытащив волшебную палочку, осторожно провел ею над перчаткой. Снейп, с начала действа настороженно наблюдавший за Кожей и, как мельком заметил Блез, несколько раз шептавший про себя, неслышно шевеля губами, какие-то заклинания, а потом, успокоившись, снисходительно слушавший рассказ Малфоя, одобрительно хмыкнул. Люциус молча ждал.

Проверив все, что хотел, Драко опустил свою ладонь поверх Кожи, и Блеза снова прошило волной магии, хотя на этот раз она не была и вполовину такой мощной, как в первый, и казалась гораздо теплее. Драко удивленно улыбнулся и выпрямился:

— Потрясающе.

— Если со мной что-то случится, она будет принадлежать тебе.

Прислушиваясь к каким-то своим ощущениям, младший Малфой вернулся на диван. Глубоко задумавшийся, он выглядел таким близким и доступным, что Блез засмотрелся, не думая ни о чем другом, и вздрогнул, когда Люциус внезапно позвал его:

— Блез. Попробуйте вы.

— Но я…, — начал было он, но Малфой серьезно посмотрел ему в глаза, и Блез подчинился, подходя к Люциусу.

— Она не причинит вам вреда.

— Я знаю, — неожиданно даже для самого себя вдруг ответил он и, больше не колеблясь, протянул руку и медленным движением положил ее поверх правой Люциуса.

— Молодец, — похвалил тот, но Блезу было уже не до того. На ощупь перчатка оказалась мягкой и теплой, но этого Блез почти не уловил. Она была живой. Не как маг, животное или растение, но живой. Странной, пугающей, слишком концентрированной, вывернутой и стопроцентно живой. Напрягшись, но не от страха, а просто собираясь с силами и читая про себя свою «мантру обманки», как мальчишка называл заклинание, которым запускал свои имитационные таланты, Блез поймал одну из проходящих сквозь Кожу нитей, и, потянув, замкнул на себя. Нечто внутри Кожи дернулось, но позволило, и Блез проделал то же с еще одной нитью. Стало легче, и он повторил. Три, четыре раза, еще. Когда мальчишка закончил, магический артефакт тихо и довольно урчал под его рукой. Дитя хозяина, одна кровь, одна магия, принят.

Только теперь заметив, что наклонился, Блез выпрямился и снял руку. Было спокойно и даже как-то расслабленно, потому что ощущение тепла на ладони ушло не сразу.

— Молодец, — снова похвалил его Люциус, и Блез кивнул головой. — Она приняла.

Это Блез знал и сам. Он это сделал и он это почувствовал.

— Сядь, ты устал.

Это Блез заметил тоже с опозданием, и, соглашаясь, добрел до дивана и почти упал в него. Разворачиваясь, чтобы устроиться удобнее, Забини поймал ненавидящий взгляд Драко.

— А теперь кофе. Типпи! — кликнул Люциус, и в гостиной сейчас же появился домовик с большим подносом.

— Подожди.

Уверенным движением заставив эльфа замереть у дверей, Лекс поднялся, вытащил свою палочку и повернулся к Забини:

— Об…

Расслабившийся было Блез напрягся, панически понимая, что уже ничего не успеет сделать, однако ему и не понадобилось. Так же поднявшись, Люциус махнул рукой, и Кёхнер замер на половине слова:

— Не нужно, Лекс.

— Ты не в курсе, что Кожа Эль Фаради — темномагический артефакт?

— В курсе. Блез никому ничего не скажет.

— Люциус, ты с ума сошел? Кто он такой?

Сжавшись в кресле, Блез наблюдал за перепалкой гостя и старшего Малфоя с непонятной смесью облегчения, страха и удивления. Говоря правду, он был счастлив вмешательству Люциуса, однако сразу понял, что последний вопрос Кёхнера волнует и его. Действительно, а кто он такой? Почему Малфой посвящает его в такие тайны, знать который могут только члены семьи? Для чего?

— Наш гость, Лекс. Мы об этом уже говорили. Пожалуйста, сядь и выпей кофе. Он дивно хорошо — подарок из Бразилии с лучших плантаций. Типпи!

Неодобрительно поглядывая на хозяина, Лекс все-таки спрятал палочку и уселся рядом с Драко. Тот приподнялся и что-то мстительно шепнул ему на ухо, и Лекс кивнул, зло скривившись. Блез поспешил отвести глаза, чувствуя, что сейчас лучше помолчать и изобразить мебель. Отворачиваясь, он заметил, как старший Малфой протянул Снейпу руку, на которой все еще была Кожа, ладонью вверх, и тот, не колеблясь, накрыл ее сверху своей. То ли Блез так устал, исчерпав все силы, а то ли ее и вообще не было, но никакой вспышки магии он не почувствовал. Внутри шевельнулось удивление, но внезапно рядом материализовался Типпи, протягивая ему крошечную чашечку, и Блез решил подумать об этом позже. Кофе, и правда, оказался великолепным.

На этот раз всех развлекал Люциус, весьма талантливо пересказывая свежие министерские анекдоты, и, несмотря на злые взгляды Драко, Блез чувствовал, что постепенно расслабляется. Вечер перестал казаться таким уж невыносимым. Впечатления от прикосновения к совершенно непохожей на все то, что Блез видел раньше, Коже и от странного одобрения во взгляде Люциуса беспорядочно бродили в голове, не складываясь ни во что определенное, но странно успокаивая. Впервые за все то время, что Блез потратил на реализацию своего «плана», он смутно почувствовал, что все, возможно, и обойдется.

Когда все выпили по чашечке, снова поднялся Кёхнер.

— Но я же еще не закончил с подарками! Профессор! — умильно сложив руки на груди, он повернулся к страдальчески сморщившемуся Снейпу. — Если бы не ваше чудесное искусство и не пара зелий, любезно подаренных мне вами по просьбе нашего дражайшего хозяина, меня определенно просто съели бы в первой же деревне, поэтому я не мог не отблагодарить вас.

— Это, — мужчина извлек из поредевшей кучи увесистый мешок, затянутый сверху льняным шнуром, — коллекция всех африканских трав, которые имеют хоть какую-то магическую ценность. Их тут порядка двухсот.

Сохраняя свое обычное выражение, Снейп спокойно развязал узел и заглянул внутрь. Судя по всему, содержимое его приятно поразило, потому что скривился он с удивленным одобрением:

— И ройбос тоже?

— Естественно! — ухмыльнулся немец, разводя руками. — Я, конечно, и вполовину не обладаю вашими познаниями, однако настолько сильные травы все же знаю. Ее тут больше всего. Только кончики листьев, сорванные на восходе солнца.

Подняв голову от подарка, Снейп, не вставая, слегка поклонился в сторону Кёхнера:

— Спасибо.

— Рад, что смог услужить, — раскланялся в ответ тот и отвернулся к паре оставшихся свертков, однако внезапно снова повернулся, театрально хлопнув себя по лбу:

— Совсем забыл! У меня же есть еще один важный ингредиент для вас, профессор.

Сокрушенно качая головой и охая о плохой памяти и незаметно подкравшейся старости, он вытащил небольшую коробочку, тщательно завернутую в десяток слоев бумаги и запертую, как понял Блез, каким-то сильным заклинанием.

— Я, к сожалению, не знаю, для чего именно используется сия редкая вещь, однако все же помню, что для зельевара это серьезная находка, — мужчина протянул сверток настороженно-удивленному Снейпу, а потом широко улыбнулся:

— Это помет южноафриканских грифонов. Мне говорили, что его очень сложно достать, а он используется в некоторых достаточно сильных зельях.

Не сдержавшийся Драко прыснул, попытавшийся сохранить серьезность Люциус кривовато усмехнулся, а Снейп с ледяной невозмутимостью принял подарок и разъяснил:

— В зелье огненного щита, например. Весьма полезная вещь. Спасибо.

Лекс согласно кивнул и отвернулся, заговорщически подмигнув Драко:

— И, конечно, киса.

От фамильярности обращения Блеза буквально передернуло, однако Малфой лишь слегка сморщился скорее для порядка, и нетерпеливо уставился на немца.

— Это…, — тот театрально развернул один из оставшихся свертков, обнаружил под ним еще один слой бумаги, сдавленно извинился, сорвал его и снова наткнулся на бумагу уже другого цвета.

— Ле-екс! — возмутился Малфой, а леди Нарцисса тихо рассмеялась.

-Простите, господа! — снова извинился немец и с удвоившейся демонстративностью принялся за новый слой упаковки. В итоге прежде, чем на свет божий был извлечен так тщательно упакованный сравнительно тонкий том в непрезентабельном потертом черном переплете без всяких надписей, проклятый шут успел достать из свертка, во-первых, небольшой футляр с одним серебристым — из какого именно металла оно сделано, Блез так и не понял, — тонким колечком в ухо, испещренным арабской вязью, слегка поблескивавшей, когда на нее падал свет, во-вторых, завернутую в какую-то тряпицу африканскую маску из темного дерева — судя по всему, все окружающие хорошо знали, кого она изображает, а про Блеза забыли или не сочли нужным объяснять, поэтому чью личину преподнесли Драко, он так и не узнал, просто заворожено глядя на нее, пока маску снова не завернули, и в-третьих, тонкий, напоминающий серебристую нить браслет на ногу (и Блез в очередной раз подумал о том, как сильно способен желать чьей-то смерти, когда на сетования Драко о том, что ему некуда будет надеть такую вещь, Кёхнер с поганой улыбочкой ответил, что они найдут подходящий наряд и соответствующую ему ситуацию). Не очень-то знакомый с дорогими украшениями Забини тем не менее чувствовал, что одно колечко стоит целого состояния, однако все это Драко принял достаточно спокойно — как приятные вещи, не более. Но как только из капустных листов упаковки показалась невыразительная обложка книги, младший Малфой аж подпрыгнул на месте:

— Так ты все-таки сумел?!

Немец самодовольно усмехнулся, нарочно замедлив движения:

— Сумел что, киса?

— Не придуривайся! Сумел найти! — отмахнулся Малфой и нетерпеливо выдернул книжку из рук Кёхнера, сразу же разворачивая посередине. — Вся?

Тот скривился:

— Естественно, нет! Первые две части.

— Шикарно! — выдохнул Драко, ткнувшись в разворот и восторженно улыбнувшись. — Один из точных списков и иллюстрации. Класс!

— Это же еще не все…

— Нет? — удивленно поднял глаза Малфой и сразу же открыл рот, увидев, что теперь Лекс держит в руках туго скрученный с обожженными краями свиток:

— Перевод?...

— Прочтешь заклинание над книгой, окруженной девяткой черных свечей, и оно переведет тебе обе части, что есть в этом списке. Переводчик был весельчак тот еще.

— Лекс!

Блез хорошо видел, как хотелось Драко броситься ненавистному немцу на шею, и что от этого его удержал только твердый взгляд отца.

— Дорогой подарок, Лекс. Думаю, перевод «Гибкой лозы» есть всего лишь у двух или трех европейцев, хотя списков на порядок больше.

— Я старался, тем более что это и в моих интересах, — ухмыльнулся Кёхнер, снова подмигивая Драко, и Блез похолодел от ярости, если такое бывает, краем глаза уловив, какую именно иллюстрацию разглядывал младший Малфой — на горе подушек в какое-то неправдоподобное кольцо сплелись две явно мужские нагие фигуры. Значит, это та самая «Лоза»?! О ней Блез слышал из ночных спаленных разговоров и даже видел пару темных залапанных перерисовок — гримор гомоэротического арс-аманди, эдакая сальная легенда, в реальность прикосновения к которой мало кто верил. Оказывается, зря. И только что на его глазах проклятущий немец подарил перевод этой мечты честолюбивого хастлера счастливо повизгивавшему младшему Малфою?! При полном одобрении его родителей?!

Пожалуй, с выводом про полное одобрение Блез поторопился — Снейп откровенно зло хмурился и молчал только потому, что его об этом попросил Люциус, — однако даже это ситуацию мало меняло. Драко и проклятый немец любовники. И Малфои об этом отлично знают! С трудом подавив желание залезть в кресло с ногами, Блез весь сжался, уже не зная, что чувствует — боль, злость, ненависть или отчаяние.

— Лекс гений, отец, — улыбнулся Драко и с сожалением захлопнул том — чтение очевидно не соответствовало моменту. Он, видимо, почитает это после, когда останется один, чтобы не пропустить ни одной подробности, не оставить без внимания ни одного совета… Опять нахлынуло желание убивать.

— Ты как всегда щедр, Лекс, — спокойно кивнул Люциус, завершая «церемонию», однако Кёхнер, судя по всему, еще не закончил.

— Но мистер Забини остался без подарка! — он развел руками в своей театральной манере, которую Блез уже успел возненавидеть.

Вот только этого и не хватало! А Блез уже было подумал, что все закончилось…

Снова напрягшись, мальчишка пролепетал:

— Не стоит беспокоится, герр Кёхнер, — с какой-то очень ему самому не понравившейся жалобной интонацией, однако тот только еще шире усмехнулся:

— Я надеюсь, что когда-нибудь стану для вас просто Лексом, мой друг, тем более что мы оба так хорошо знаем наших хозяев, не так ли? И, конечно же, я не могу оставить вас без хотя бы маленького сувенира — это было бы верхом неприличия!

Голос немца, казалось, почти не изменился — те же теплые домашние интонации, однако теперь, когда тот обращался только к нему, Блез почувствовал, как они необъяснимо обволакивают, заставляя задыхаться, как сухая полупрозрачная паутина, и трансформируя ненависть во что-то другое, но равное по силе. В горле почему-то пересохло.

— Но я…

— Не стесняйтесь, вы же почти член семьи, — ласково и одновременно — только для Блеза — хищно выдохнул гость, наклоняясь к нему почти вплотную, облокотившись обеими руками на подлокотники блезова кресла и этим как будто замкнув его в ловушку. Забини попробовал отодвинуться, однако только каким-то испуганным движением вжался в спинку. Кёхнер расплылся в ухмылке.

— Ну что вы, я же не кусаюсь — по крайней мере, когда меня об этом не просят.

От маслянисто-двусмысленных слов Блез моментально покрылся холодным потом, по которому сразу же побежали истеричные мурашки. Кожа была ледяной, однако в солнечном сплетении вспыхнуло и теперь жарко горело что-то дурнотное. Хотелось вскочить, однако любое движение заставило бы его упереться носом в грудь мужчины, и Блез просто сжался в комок, стараясь не двигаться и отчаянно подавляя новое нелогичное желание закрыть глаза и сползти вниз, откинув голову. В груди шевельнулась паника, только добавив пожара. Все же смотрят. Малфой смотрит!

Мысль слегка отрезвила, однако Кёхнер наклонился чуть ниже, и это моментально развеяло остатки разума, заставив Блеза чувствовать себя белой мышью в лапах сытого кота.

— Я вез это Драко, однако, думаю, он не обидится, учитывая, как много других подарков он получил. Как вы, я надеюсь, уже поняли, Блез, я немец, а немецкая нация всегда была нацией воинов, и я не исключение — бряцание оружия волнует мою кровь, а военная доблесть — один из главнейших моих идеалов, — низкий хрипловатый голос завораживал, дурманя плавностью гипнотизирующих интонаций ритмично раскачивающегося удава. — И в своем последнем путешествии я встретился с воинами сколь умелыми, столь же и доблестными — их деяния при самой примитивной с точки зрения магов экипировке поражают воображение. И я хочу, чтобы вы хотя бы на час почувствовали себя доблестным зулусом — так эти смелые люди называют себя.

И, ослепительно улыбнувшись, Лекс быстро отстранился, снова заставив не успевшего ничего понять Блеза ошеломленно хлопать глазами, и, стянув с себя жилет, закатал рукава рубашки и развернул последний сверток, умело вытащив оттуда сложное устройство из десятка ремешков разной толщины, ожерелий из всякой блестящей разности, перьев и целой леопардовой шкуры с изумрудами вместо глаз.

— Класс! — восхищенно выдохнул Драко, однако Блез слышал все как будто через толстый слой плотной ткани, борясь с поднимающимся жаром и паническим предчувствием чего-то очень-очень плохого.

— Вы должны это примерить, — безаппеляционно заявил Кёхнер, снова наклоняясь над мальчишкой и отметая слабые возражения властно-низким, — Я хочу видеть вас в этом.

И сразу же Блез почувствовал, как настойчивые мужские пальцы расстегивают его пиджак, а потом и рубашку, незаметно обнажая грудь. Камин горел ярко, да Блезу и самому было жарко, поэтому он не заметил, как оказался обнажен по пояс, а горячие шершавые пальцы, тягуче задевая кожу, прилаживали ему на грудь всю паутину талисманов и ожерелий из чьих-то клыков.

— Вот так. Вам потрясающе идет, Бле-ез, — тихо прошептал немец, наклоняясь и почти обнимая тяжело дышащего Забини, чтобы застегнуть ремешок на его спине. Отстраняясь, он слегка задел его бедро своим, и Блез вспыхнул, истерично трепыхнувшись.

— И последняя деталь, — как ни в чем не бывало улыбнулся Кёхнер и внезапно опустился перед Блезом на колени, отчего тот задохнулся, застыв с широко распахнутыми глазами. — Брюки придется снять — зулусы не носят ничего под этой юбкой, — и тряхнул связкой держащихся на нешироком поясе черно-белых хвостов.

Ошалев от всей ситуации и непристойного вида стоящего перед ним на коленях мужчины, Блез не шевельнулся, ничего не слыша, и Лекс снисходительно усмехнулся:

— Не бойтесь, я вам помогу, — и потянулся к застежке блезовых брюк. Это и стало последней каплей. Ощутив властные пальцы на коже, мальчишка дернулся и наткнулся на горящий злорадным презрением взгляд Драко, от которого его моментально окатило ледяным стыдом, смывшим все остальное.

Панически выдравшись из рук Кёхнера и, кажется, даже ударив его, Блез схватил свой пиджак, забыв о рубашке, и бросился к дверям, смешно позвякивая так и болтающимися на его груди и шее ожерельями. Хлопнув дверью, чтобы заставить замолчать хохочущего Малфоя и, как ему показалось в истеричном тумане, вторящего ему Кёхнера, Забини рванул по коридору, не соображая, куда бежит, желая только заглушить невыносимый стыд, захлестывающий с головой и подстегиваемый сюрреальным звяканьем ритуальных побрякушек.

Возможно, Имению не было чуждо и милосердие, потому что совершенно не соображающий, куда бежит, мальчик все же нашел свою комнату, не заблудившись. А может быть, это было всего лишь еще одной формой пытки, потому что самому Блезу отчаянно хотелось заблудиться и сдохнуть под одной из каменных лестниц. Но все уж никак не могло закончится так быстро. И это слегка успокоившийся, а точнее, если не тратить силы на иллюзии, просто защитно-отупевший Забини понял тем же вечером.

* * *

Выйдя на маленький увитый какой-то ползучей зеленью балкончик, Блез взялся за перила и глубоко-глубоко вдохнул холодный, заколовший горло и грудь воздух. И еще раз, так глубоко, что кольнуло что-то в боку. В голове мутными грязными облаками висело защитное отупение чрезмерности впечатлений. Уже не было ни больно, ни обидно, но сидеть в пустой комнате тоже казалось невыносимым и хотелось всего лишь глотнуть чего-нибудь обжигающе-чистого, воздуха или воды, безразлично, и уснуть. Но когда бы злорадная жизнь стала считаться с нашими желаниями? Разве что в аду, чтобы отнять все несбыточные мечты?

Сначала Блез подумал, что это просто ветер. Все балконы этой стороны дома были перевиты вьюнками и плющами, и, когда налетал ветер, весь этот праздник любви к природе начинал густо шелестеть и обмахиваться или отмахиваться от него. Однако когда в достаточной даже на фоне поющих на их собственный взгляд кузнечиков тишине раздался приглушенный вскрик, стало ясно, что день еще не закончен.

— Какого черта тебя понесло… Teufel!.. на балкон?

— Тяга к… ну быстрее!… к природе. Ле-екс!

Судя по всему, Блез просто не замечал голоса раньше, потому что звучали они вполне ощутимо. Он даже слышал возню и сбитое с хрипами дыхание.

— Ну давай же! Черт! — простонал Драко, и Блез отстраненно почувствовал, что хочет не только слышать. Ощущение было странным, совершенно не похожим на раздирающую мышцы и не дающую остановится, заставляя бегать по кругу, чтобы обмануть непереносимую потребность уйти, и царапать стены или самого себя ревнивую ярость, в которой он чуть было не захлебнулся, когда раз за разом с маниакальным упорством мазохиста-самоубийцы наблюдал за играми Смита. Если тогда все было красным, бардово-красным, то теперешнее желание отливало какой-то сероватой плесенью. Ему нестерпимо хотелось видеть, по телу пробегали спазмы, и ощутимо трясло, но одновременно Блезу было совершенно все равно. Он как будто наблюдал за всем происходящим с ним же самим из-под странного Империуса, заставляющего действовать, но не дающего чувствовать.

Судя по всему, они были на соседнем балконе. Всего лишь через тонкую, опутанную зелеными стеблями и покрытую ворохом густой листвы перегородку. Если быть осторожным, ему даже не потребуется магия. По-прежнему ничего не чувствуя, но стараясь ступать как можно тише, Блез придвинулся к перегородке и, не дыша, слегка раздвинул плющ.

Сначала он ничего не уловил в мутноватой темноте, но скоро глаза привыкли, и Блез увидел две переплетенные фигуры у столика на другой стороне балкона. Было действительно темно, но Блез сумел различить, что Лекс стоит, обнимая Драко, а тот висит на нем, обвивая мужчину руками и ногами и одновременно поясницей упираясь в край столика. Ни Лекс, ни Драко даже не переоделись, поэтому их пиджаки валялись здесь же, на полу, а галстуки непристойными змеями болтались на груди. Брюки Лекса уже были спущены до лодыжек, а на Драко они вообще оказались разодраны на две независимые брючины, напоминающие травестийную пародию на чулки, и не падали только потому, что ногами Драко цеплялся за талию Лекса.

— Ну-у! — раздраженно прошипел Малфой, сжимая и разжимая ягодицы и прижимаясь к Лексу пахом, и подался вперед как для поцелуя, но моментально отстранился, а Лекс резко зарычал, и Блез сообразил, что Драко укусил его за губу, и, судя по реакции, укусил, вовсе не играя.

— Ах ты!.., — прохрипел Лекс и резко подался вперед, впиваясь пальцами в ягодицы Драко и одновременно впечатывая его спиной в острый край столика. Малфой взвыл и изогнулся, откидывая голову назад и прижимаясь к Лексу животом, отчего его ягодицы разошлись еще больше и Блез смог увидеть, как Лекс жестко, не церемонясь и не обременяя себя смазкой, которой, как Блез понял, еще не было, или заботой о том, чтобы не задеть чувствительный край ногтями, просунул внутрь оба указательных пальца и сразу же развел их в стороны, раскрывая сфинктер. Драко захрипел, выгнувшись еще сильнее, и попытался что-то сказать, но не сумел, а Лекс и не подумал остановиться, быстро растягивая вход теперь уже указательными и средними пальцами.

— А я уж… было… решил… что ты… меня… забыл совсем… облизывать будешь, — сквозь хриплые выдохи прошептал-таки Драко, и Лекс коротко и жестко хохотнул, не вытащив пальцы и только подбросив Драко вверх, чтобы перехватить поудобнее, из-за чего тот снова проехался спиной по углу столика:

— Тебя забудешь, суккуб! — и под смешок Драко, резко оборвавшийся вскриком, грубо вошел, так и не вытащив пальцев. Драко на секунду замер, как будто у него сорвалось дыхание, а потом, вскрикнув снова, не сдерживаясь, оперся спиной о столик и изо всех сил подался вниз, насаживаясь на двинувшего ему навстречу бедра Лекса. Сцепившиеся фигуры оказались повернуты к Блезу вполоборота, и тот уже привыкшими к темноте глазами хорошо видел, как в Драко движется член Лекса, от размеров которого по спине Блеза пробежал холодок, и одновременно его пальцы, все еще с силой растягивающие мышцы.

— Надо же!.. У моего котенка… наконец… кто-то появился?.. Моя киса… слишком мягкая… для уверений… в верности! — резко толкаясь вверх на каждом слове, прошипел Лекс. Он двигался быстро, но в ритме, с какой-то расчетливой властностью, Драко же извивался и хрипел, одновременно выгнувшись дугой и расцепив ноги на талии Лекса, чтобы выпрямить их, стараясь, как не сразу сообразил Блез, дотянуться до перил балкона. Наконец на особенно резком толчке Драко удалось зацепиться за перила пальцами одной ноги и он резко вильнул бедрами, дернув Лекса в сторону, отчего тот уперся спиной в опутанную зеленью ограду, а Драко, нащупав опору за его спиной теперь уже обеими ногами, расцепил и руки на его шее, откидываясь на столик, хватаясь поднятыми руками за верхний край и теперь уже своими движениями задавая ритм, сам насаживаясь на Лекса. Тот попытался было отодвинуться, потянув Драко за бедра, но Малфой вцепился в перила намертво, и мужчина смирился, задвигавшись быстрее, резче, так, как заставлял его Драко. Некоторое время Блез не слышал ничего, кроме надсадного дыхания и хрипов, и не видел ничего, кроме лихорадочных движений бедер, а потом Лекс вдруг совсем резко подался вперед, прижав Драко к столику, одновременно выдергивая одну руку из него и грубо сжимая ею его член. Драко почти что взвизгнул, выгнулся дугой и, воспользовавшись этим, Лекс вошел совсем глубоко и замер, кончая, но не переставая сжимать член Драко в нужном ритме до тех пор, пока тот тоже не кончил.

Поймав последние всполохи уходящего наслаждения, Лекс наконец расслабился и утомленно навалился на грудь тихо лежащего на столике, свободно раскинув ноги и руки, мальчишки:

— Я уж и правда забыл, какой ты… ненасытный…

— Еще отыграешься, ночь длинная! — насмешливо прошептал Малфой в удобно оказавшееся рядом с его ртом ухо и, нарочно медленно обняв Лекса, неожиданно резким движением прочертил на его спине острыми ногтями десять мгновенно вспухших дорожек. — И я надеюсь, с нежностью после разлуки мы уже разобрались!

— Ах ты!.., — вскинулся было Лекс, но потом снова опустился на Драко, на этот раз однако навалившись сильнее. — Я даже по этому скучал, Kätzchen.

— Лекс! — уже всерьез обнял его Драко, и мужчина выпрямился, поднимая за собой Малфоя, ставя его на ноги и, опустив руки вниз, сильно сжал его ягодицы.

— Пошли, скоро сюда явятся твой papa с Мистером Готическое Совершенство.

Драко хохотнул, и все еще стоящий у перегородки двух балконов Блез резко отстранился и повернулся в сторону комнат, через которые сюда вышел. Все. С него хватит. Всего хватит. Выше крыши и святой горы Олимп. Хватит.

Почти взбежав по лестнице, Блез первым делом запер дверь в комнату, а потом вытащил свою сумку. Он понимал, что банально истерит, но сил сдерживаться уже не было. Он сделает то, что нужно было сделать еще давным-давно, и ему наплевать на все, что думают по этому поводу Малфои. С него хватит и этого гостевого фарса, и поучений про миллиметраж зубьев вилок для яблок, и малфоевских улыбок кукловодов, и унижений. И Драко с него хватит. Выше крыши, под завязку. Пусть они остаются тут так, как желают, пусть едят конфеты вилками, а к каждой смене блюд меняют и костюм, ему начхать! Пусть трахаются с кем им взбредет в голову, хоть со своими эльфами. В конце концов, может, это еще один закон их долбанного аристократического гостеприимства — подложить под дорогого гостя сыночка хозяина! Что убогий плебей-Забини понимает в законах древних родов и в этикете?! Да ни шиша! Вот только и понимать он больше не хочет и не будет. Все, баста! Он больше не будет едва живым с перепугу зверьком, которого хозяин дома притащил на потеху детям. Может быть, он не так богат или воспитан, но он тоже человек, и тоже умеет это чувствовать. И плевать, что кроме собственного достоинства у него ничего нет. Уж этого-то он отнять не позволит. Хватит с него этих игр!

Еле удерживаясь от того, чтобы проговаривать все это вслух, в такт движениям, Блез метался по комнате, собирая вещи. А учитывая, что приехал он в Поместье с небольшой сумкой, к моменту, когда вещи были собраны — ничего из подарков Малфоев он, естественно, не взял, — истерика еще не прошла. Чувствуя, как у него от ярости трясутся руки, и бесясь от этого еще больше, Блез уменьшил «багаж», кинул его в карман и нервно выглянул из комнаты. Конечно, хотелось уйти, гордо распрямив спину и хлопнув дверью, но встреча со старшим Малфоем все еще пугала — не тем, что тот мог передумать с убийством, какая жизнь, если задета честь, но тем, что Блез знал, что может не удержаться и вывалить Малфою все, о чем думал только что, гадко при этом разревевшись, и гордый уход превратится в премерзкую сцену избалованного ребенка, потому что Люциус будет только смотреть на него с эдаким сочувствующим презрением, как на обделавшегося щенка, а такого стыда поверх ужина Блез точно не вынесет — поэтому он вышел, только убедившись, что коридор пуст и хозяева, по всей видимости, уже разошлись по своим комнатам.

Так и не успокоив дрожание рук и оглядываясь и замирая при каждом шорохе, Блез прокрался на кухню, а из нее в сад. Холодный ночной уже воздух освежил, даже пустил по коже стайку мурашек, но не успокоил, а только добавил воинственности, дав почувствовать свободу. Из сада веяло ароматами разных трав и Блез на секунду потерялся во всем этом, почувствовав себя, и правда, дикой зверушкой из огромного леса, у которой перед глазами еле протоптанная в траве тропка и горизонт вдалеке, и вся жизнь, в которой будет все, и которая сейчас только начинается, и свобода, бесконечная свежая, как этот наполненный пряностью и горечью трав ветер…

И тем больнее оказалось падать на каменный порог дома Малфоев, из которого Забини убегал. Стиснув зубы от вновь накатившей ярости на тех, кто по прихоти смел отбирать у него и этот ветер, и этот лес, и это ощущение жизни, в которой все еще будет, он запахнул мантию и шагнул в темноту сада. Ничего, полчаса хода и он сможет аппарировать и снова будет свободен. А от любой твари он сможет защититься, у него же есть палочка и мозги, и этого ему вполне хватит. Это они пусть остаются со своими деньгами и вилками! И это они…

А уже на следующем шаге Блез моментально обмер и застыл, потому что из темноты перед ним вынырнула высокая фигура, только через пару позорно-трусливых для больших глаз страха секунд превратившаяся в профессора Снейпа. И, еще больше озверев за свой глупый испуг, Блез остановился и замер, сложив руки на груди. Остановить решит? Ну, пусть попробует!

Несколько мгновений они стояли молча друг против друга. В другое время Блезу это показалось бы глупым и тягостным, но сейчас ярость и детское упрямство не давали не то, что думать, а даже говорить — спроси Снейп что-нибудь сразу, голос Блейза вполне мог бы сорваться. И поэтому, прогоняясь по кругу и с каждым кругом все усиливаясь стыдом за свою трусость и глупость, ярость в Блезе кипела, заставляя обязательно, пусть даже мир рухнет, переупрямить Снейпа, заставив его заговорить первым.

— Ждете, что я начну вас отговаривать, мистер Забини? — наконец ухмыльнулся тот, мгновенно сравняв полупрезрительной гримасой выигранное-таки упрямством Блеза очко. — Зря. Я даже рад, что вы наконец-то сообразили, что вам здесь делать нечего.

Забини не опешил — для этого он был слишком зол, — но что-то на кругу его ярости ощутимо треснуло.

— Я все ждал, когда же вы поймете. Слишком долго, мистер Забини. Я почти перестал вас уважать. Такие вещи умные люди понимают сразу.

Блез все еще злился, но уже как-то по инерции. Поднимаясь из какой-то незнакомой глубины, и беговой круг, и ярость, и вообще все вокруг затапливало жгучее ощущение предательства. Блез никогда об этом не думал и все его оценки собственного декана ограничивались спаленными «Классный Снейп все-таки мужик!», но, как выяснялось в этот самый момент, половина его мира строилась на уважении Снейпа. Это никогда не превращалось в разговор, выражаясь в элементарном и совершенно безличном «Хорошо, мистер Забини» или «В этот раз вы молодец, Блез», но большую часть того, что он делал, Забини делал именно ради этих банальностей. И — никогда не озвучено, непонятно откуда — он всегда был уверен, что Снейп его уважает. Именно так — глупо, по-детски, но все же — уважает. И ради этого стоило что-то делать. А теперь…

— И я рад, что вы наконец осознали, насколько вам повезло и решили-таки не брать то, чего не заслужили. Сколько бы Фортуна вам ни помогала, мистер Забини, определенные вещи мало получить, их еще нужно удержать, а если счастливчик на это не способен… Я уже наблюдал подобные случаи. Печальное зрелище. Я рад, что вы оказались умнее. От незаслуженного лучше сразу отказываться, Блез. Малфои не держат собак и прочей сторожевой живности, а заклинания вас пропустят. Центральные ворота вы откроете без труда, а оттуда уже сможете аппарировать на Кинг-Кросс. У вас есть деньги, Блез?

И вот тут-то все — и боль, и злость, и обида, и разочарование — соединились воедино, как-то мгновенно очистив сознание Забини от всего лишнего. Незаслуженно? Фортуна? Повезло? Мгновенно, почти вне времени, одной вспышкой, Блез вспомнил и как валялся без сознания на полу лаборатории, бесконечно тренируясь до полного магического истощения, и как стоял в замкнутом круге, один, зная, что никто не поможет и не поддержит, если он не сумеет подчинить потоки, и как, не в силах даже подняться, рыдал на том же полу через много жизней, когда все-таки сумел, вытащил то, что должен был, из потока, и выжил, не захлебнулся чертовой взбесившейся от вторжения магией, и как потом впервые увидел тестралов. Незаслуженно? Удача?!

— Вы, кажется, ошиблись, профессор Снейп. Я никуда не собирался, — сейчас холодности его голоса позавидовал бы сам Люциус. — В комнатах душно, и я просто вышел подышать свежим воздухом перед сном. Поэтому, простите…

И этим полным собственного достоинства, словно это за ним, за Забини, стояли бессчетные могилы предков и их бесчисленные счета, холодом уверенности в своем праве заставив Снейпа отодвинуться и пропустить его, спокойной пошел в глубь сада.

Это потом, когда Снейп ушел, а напряжение схлынуло, как будто вытащив за собой и позвоночник Блеза, Забини рыдал, лежа на траве, горстями выдирая ее вместе с дерном и руками размазывая грязь по лицу. Ни ярости, ни нахлынувшей вдруг гордости, ни жаркого бешенства не осталось, и стало просто больно, холодно и как-то непереносимо, как щенку, которого забрали от шумной возни возле материнских сосцов в большой и гулко-пустой дом, одиноко. Может быть, Снейп и был прав, и ему действительно повезло, и он сам никто, потому что если бы он был кем-то, достойным уважения, разве было бы ему так страшно и одиноко? Совсем одиноко, потому что теперь рядом не было никого, даже легкой расплывчатой, как любые иллюзии, фигуры.

Блез поднялся с земли только когда почувствовал, что не может перестать стучать зубами и трястись. Возможно, он и был никем, не заслуживающим уважения. Ему пока нечем было с этим поспорить, а как еще это можно доказать, Блез не знал. Точно он теперь знал только одно — он ни за что не уйдет. Может быть, это и не его карта, но у него есть только она одна, и он будет разыгрывать ее во что бы то ни стало.

К завтраку Забини спустился в безукоризненном платье и со светской улыбкой на губах.

… — Где он? — спросил Люциус из глубокого кресла, не меняя позы и только протягивая стакан с огневиски вошедшему Снейпу.

— В саду рыдает, — мрачно ответил тот, принял стакан, отпив сразу половину, и опустился на мягкий ковер рядом с креслом, прислонившись спиной к ногам Малфоя.

— Вот видишь, мы не ошиблись. Он ведь остается?

— Естественно.

— Глупый…

— Я не получаю удовольствия от жестокости, Люциус, если ты об этом.

— Его нужно разобрать и собрать заново, Север, и ты это знаешь.

— Знание необходимости не избавляет от ее гадости.

— Демагогия.

— Правда.

— Иди к черту.

— Был, не взяли.

— Дурак…

…

— Что ты делаешь?

— А плохо?

— Нет…

— Тогда ляг и замолчи… Все проходит, Северус.

— Я зна-а…

— И гадость тоже…

Стакан покатился по ковру, и ворс мгновенно впитал недопитое.

* * *

А ненавистный визит все продолжался и продолжался. Блез помнил, что его приглашали на неделю вынужденных каникул (на самом деле, подготовка к СОВам для выпускников и к обычным экзаменам для остальных была только официальным предлогом, чтобы выпроводить из Хога дотошных детишек на то время, пока здание будет оборудоваться специальной магической защитой, которую решил добавить Директор), однако счет времени он давно потерял, и теперь несчастному казалось, что время просто остановилось, и он тут уже целую вечность. Когда Блез только приехал в Малфой Мэнор, его совершенно ошеломила продравшаяся-таки сквозь испуганное отупение мысль о том, что он в доме Малфоя, и что этот Малфой все время будет рядом. Это было настолько особенны и личным — гораздо более личным, чем даже все то, что он видел, пока записывал свои колдопленки, — что первую пару дней у Блеза постоянно дрожали руки, и он каждый раз сжимался в напряженный комок, когда приходилось держать вилку или брать со стола чашку.

На следующее же утро после приезда Драко явно назло, причем откровенно-демонстративно всем об этом сообщив, с видом крайней занятости улетел в расположенный рядом и со всеми своими городскими потрохами принадлежащий Малфоям городок Фламвилль, якобы чтобы забрать какую-то очень ценную давно обещанную ему сбрую для его лошади, и вернулся только к вечеру, едва не опоздав на ужин. Люциус, конечно, сделал ему внушение, сопровождаемое замечаниями на тему «оставления без внимания приглашенного в Имение гостя», отчего Драко аж перекосило, однако ненадолго — всем своим презрительным видом Драко совершенно четко давал понять, из-за кого он не может спокойно побыть в собственном доме. Блез же весь день провел в компании леди Нарциссы, осматривая замок — это было бы потрясающе интересно (особенно для почти что маггла по воспитанию Забини), если бы Блез все время не боялся ляпнуть что-нибудь недостойное или наступить куда-нибудь не туда из-за нежданно проснувшейся в нем в Малфой Мэнор медвежьей неуклюжести, — помогая ей в оранжерее (с усталой и взмокшей безнадежностью пытаясь понять, почему работу по перетаскиванию горшков с особо чувствительным грунтом, который не выносит магию, не могут выполнить домовые эльфы) и просматривая старые семейные колдографии.

Зато вот это последнее, если признаваться честно, стоило всех мучений, потому что на колдографиях был Драко, но не школьный принц Слизерина с презрительно-снисходительной усмешкой, а настоящий домашний Драко Малфой. На одном снимке времен первого курса он с уморительно-сосредоточенным выражением лица вплетал зеленую ленту в косичку на гриве своего первого конька, на другом — гораздо более давнем, тамошнему Драко едва ли исполнилось семь — в такой же уморительной ярости пытался сломать через колено метлу, с которой свалился минутой раньше. В пачке были колдографии с его дней рождения — не школьных попоек, а домашних приемов и их окончаний в семейном кругу самых близких родственников и друзей, — с балов, которые периодически устраивались в Имении, просто забавные эпизоды домашней жизни.

Блез не совсем понял, почему Нарцисса показывает их ему — все это было слишком личным, домашним, только для своих (на втором плане одной из колдографий ошалевший Блез увидел, как сидящий спиной к фотографу Люциус Малфой положил руку на бедро расположившегося рядом профессора Снейпа, а тот повернулся к нему с насмешливо-оценивающей, словно бы прикидывающей, рискнет ли тот продолжить, усмешкой), но моментально забыл об этом вопросе, едва сдерживаясь, чтобы сохранить приличия и вовремя кивать на пояснения Нарциссы, с жадным любопытством зарывшись в пачку так и не разложенных по альбому колдографий.

Драко был почти на каждой из них: совсем маленький (чего стоил один только кадр, в котором растрепанный, грязный и явно секунду назад с упоением возившийся в ближайшей луже двухлетний Драко с улыбкой во весь рот тянется к серебристой мантии стоящего рядом с широко распахнутыми от ужаса глазами отца, а гораздо более молодой и гораздо менее мрачный Снейп пытается его поймать), постарше (тринадцатилетний, чинно позирующий пишущему его для семейного портрета художнику, и моментально обмякающий и мученически закатывающий глаза, когда тот на секунду отворачивается к открывающейся двери), недавний (колдографии с матчей — раскрасневшийся, запыхавшийся, но довольный Драко Малфой с только что пойманным снитчем в руках). Перебирая лежащие ворохом на диване колдографии, Блез едва дышал. На них было все то, что он хотел знать — на них была жизнь Малфоя, настоящая, та, которую не увидишь в школе. Все то, чего он не знал, к чему ревновал, что хотел присвоить. По странной прихоти мать Драко пустила его туда, куда он так страстно хотел попасть, позволив увидеть ту часть жизни Драко, о которой Блез знал лишь с его скупых, брошенных мельком в разное время слов.

Именно так — забывающего дышать и разбирающего дрожащими руками колдографии Блеза и Нарциссу, сидящую рядом с насмешливо-презрительной понимающей усмешкой, известной только самым близким (усмешкой, увидев которую, уже никогда не повернешься к леди Малфой спиной, желая что-то скрыть) — их и нашел вернувшийся вечером Люциус.

— Мистер Забини.

Испугавшись, не сразу сообразив, что происходит и где он, и чудом не зацепившись ногой за ножку кресла, в котором сидел, Блез резко вскочил, выронив из рук колдографии и не зная, стоять ли на вытяжку перед хозяином дома или бросаться собирать разбросанное.

— Мистер Малфой.

Ясно дав понять, как именно он относится к подобной неуклюжести, даже снисходительно сделав вид, что ничего не заметил, Люциус легко поцеловал улыбнувшуюся ему Нарциссу и, кивнув стоящему Блезу на кресло, тем самым без слов разрешив собрать снимки после, опустился на диван, откинувшись на спинку и расстегнув пару верхних пуговиц на рубашке.

— Мне приятно, что ваше присутствие облегчает жизнь моей жене, ваша ей помощь говорит о хорошем воспитании, но, я думаю, вам стоит заняться чем-то еще, а я слишком занят, чтобы вас развлекать. Поскольку Имение вы уже видели и для начала достаточно представили нашу домашнюю жизнь, я думаю, с завтрашнего дня стоит добавить вашему пребыванию здесь больше пользы. Вы играете в квиддич, Блез?

Вопрос оказался неожиданным, но напряженно сидящий на самом краешке сидения Забини все же смог выдавить из себя:

— Да, сэр, я охотник в нашей команде.

И Люциус одобрительно кивнул.

— Тогда наше небольшое поле за парком и инвентарь (он там же, в сарае) в вашем распоряжении. А как вы относитесь к лошадям?

Довольно быстро, хотя и не сразу сообразив, что речь идет вовсе не о любви к животным, Блез залился краской. Признаваться Малфою в том, что верхом он сидел два раза в жизни, и оба, когда пятилетним ездил с дядей на ферму его приятеля, было невыносимо стыдно, но Люциус невозмутимо ждал ответа, и Блез еле слышно пробормотал:

— Я не езжу верхом.

— Зря. Вам нужно будет взять несколько уроков верховой езды. Это можно начать как раз с завтрашнего дня. И еще одно.

Все внутри у Блеза тоскливо сжалось в ожидании еще какой-нибудь неприятности, и, как оказалось, хотя в данных обстоятельствах его это ни мало не порадовало, интуиция у Блеза имелась.

— Завтра вечером приедет профессор Снейп. Поскольку вам с Драко скоро предстоят экзамены, я попросил его помочь в подготовке к ним. Итак, Блез, мы с вами договорились. К занятиям с профессором Снейпом вы приступите послезавтра, а к верховой езде — завтра с утра. Я свяжусь с Энтони и попрошу его дать вам урок. А сейчас прошу простить…

С этого и начался совершенно кромешный ад.

И хотя Блез и дал себе слово продержаться до любого возможного конца этого гостевого кошмара в тот первый вечер визита проклятущего Кёхнера, желание снова и окончательно позорно сбежать — а иногда для пущего сюра еще и прихватив с собой столовое серебро, отбитое у верных домовиков (иногда несчастный мальчишка даже всерьез собирался попросить у Люциуса позволения воспользоваться библиотекой Имения, чтобы поискать данные о том, является ли внезапный разгул воображения симптомом подступающей шизофрении или паранойи) — возникало все чаще и чаще, иногда не отпуская по полдня. Он терпел, стиснув зубы — из гордости, гордыни, упрямства, назло, ради своей чертовой страсти, чтобы ухватить призрачный шанс на будущее, которого у него по-другому, возможно, не будет — Блез уже и сам не знал, зачем, но терпел, хотя иногда и казалось, что происходящее перехлестывает за все мыслимые границы. От жгучей, злой ревности хотелось лезть на стенку. Драко и чертов Кёхнер были вместе постоянно — утром, вместе спускаясь к завтраку, отчего Блез солил свою овсянку зубной эмалью; днем, когда Драко и Блез не были заняты подготовкой к СОВам — конные прогулки, блуждания по магическому Лондону, домашний квиддич; ночью… Каждую ночь Блезу хотелось выть. Сидеть, ощущая лапами, как щекотно тянется выпрямиться согнувшаяся под его весом трава и, втягивая влажным носом резкие прохладные ароматы ночного леса, громко и тоскливо выть, не таясь и не крепясь, пытаясь саму свою боль, да и всего себя целиком выдуть, вытошнить этим воем в мягкое черное небо, поднимая вытянутую морду к дурнотной самоубийственно-желтой луне, вечной богине и мойре томящихся. Катаясь по непривычно-большой постели так, что к утру простынь оказывалась скатанной в длинный мятый жгут, Блез кусал губы, ладони, запястья, чтобы заставить себя перестать думать о том, как Драко стонет, выгибаясь, и как шепчет это свое «Лекс» на одном выдохе, или как он зло хохочет, ненавидяще глядя Блезу прямо в глаза. И ему приходилось закрывать руками рот, чтобы вой не прорвался, потому что вековые каменно-верные стены Малфой-Мэнор все равно проглотили бы его без остатка, даже если бы это был предсмертный вопль Блеза.

По настоянию Люциуса Драко и Лекс должны были брать Блеза с собой во всех своих вылазках, и это еще добавляло масла в огонь, потому что медленно сходящий с ума Блез сам не знал, хочет он этого или нет. Проклятые конные прогулки для раньше видевшего лошадей исключительно с безопасного расстояния Забини казались сущей пыткой — мало того, что после этого ныли все кости и мышцы, он еще с беспомощной яростью должен был наблюдать, одновременно стараясь не упасть с фыркающей своевольной зверюги, как оторвавшиеся от него на приличное расстояние Малфой и чертов герр останавливаются, якобы вежливо дожидаясь его, и беззастенчиво в лучшем случае лижутся, а он должен терпеть, будучи не в состоянии ничего сделать, потому что любое его активное действие обычно приводило к обязательному эффектному падению, а слушать откровенный смех Драко и снисходительные советы Кёхнера было еще невыносимее.

Но хуже все-таки было другое. Злобу и издевательства Драко и презрительные насмешки Кёхнера сносить было больно, но их Блез по крайней мере понимал. А вот поведение и мотивы старшего поколения учителей и наставников (чего стоило одно «репетиторство» Снейпа в преддверии СОВ! И наивный Забини считал, что Зелья один из самых сложных предметов… Как оказалось, он просто не пробовал Трансфигурации в исполнении своего декана) явно терялись для него в мутном тумане. Как Блез ни старался, он не мог понять ни Снейпа, которому долго и по-детски не мог простить того вечернего разговора, пока не понял, что именно благодаря этой пощечине очнулся настолько, чтобы не терять гордости, и который явно и очевидно ему сочувствовал, стараясь помогать по мере сил, но так и не сказал ни слова о настоящих причинах и целях приглашения (не считая совсем уже на этом фоне невинной странности в виде едва ли не супружеских отношений со старшим Малфоем с полного одобрения его, Малфоя, жены), ни Нарциссу, которая тоже ему благоволила, успев не один десяток раз выручить его из самых идиотских ситуаций, но при этом по-женски изящно и надежно пресекла все попытки заговорить с ней о причинах его в Имении присутствия, ни старшего Малфоя, который… Вот его Блез понимал меньше всего.

По-настоящему осознав, что натворил, Блез ожидал от Люциуса Малфоя смерти и только смерти. Она могла прийти в разных обличьях — несчастный случай, «Авада» из-за угла в Хогсмиде, какое-нибудь особенное долгое заклинание, даже яд в еде (некоторое время в Хоге и потом, в Малфой Мэнор, Блез на полном серьезе боялся есть, ожидая, что его могут отравить), — но обязательно должна была прийти. А ее все не было. Более того, Люциус, судя по всему, убивать его и не собирался. Ведь не предлагают же потенциальному трупу взять пару уроков верховой езды, заботясь о том, чтобы сделать каникулы в Имении максимально полезными. Да и позаниматься в преддверии СОВ тоже не предлагают. По крайней мере, так считал Блез.

Забини принимали, как гостя — несколько странного и неуклюжего (эдакого выросшего в Китае и недавно нашедшегося родственничка), однако гостя. И Блез совершенно не понимал, зачем. Иногда ему вообще казалось, что все это странный сон, а проснется он в своей кровати в Хоге, потому что в жизни такого абсурда просто не бывает. Сиятельный милорд Люциус Малфой, изящно зевающий, кутаясь по утру в домашний халат; улыбающийся, хотя и кривовато, больше двух раз за один день профессор Снейп, вечером направляющийся в комнату хозяина Имения; ледяная красавица леди Нарцисса, говорящая Драко «любимый» и с насмешливой лаской поддевающая мужа при любом удобном случае; холодный и подчеркнуто аристократический в школе Драко Малфой, чмокающий мать в щечку, с нежной снисходительностью позволяющий ей ласкать себя, как ребенка, и способный, сидя с ногами на диване и листая какую-то толстенную книгу, показать язык Снейпу в ответ на ехидное замечание об угрозе горбатости. Все это приводило несчастного Блеза в состояние растерянного шока — ему, выросшему действительно среди магглов (добровольно отказавшаяся от магии еще в далекой молодости тетушка не в счет), всегда казалось, что магическая аристократия — это что-то высокое, дорого одетое, идеально ухоженное и арктически-холодное с плебеями. Как Люциуса Малфой, которого в той или иной мере считал своим идеалом любой слизеринец. И поэтому так шокирующее было обнаружить, что ледяной идол тоже может быть человеком. Что все они могут быть людьми, а не только идеальным семейством аристократов магии и духа.

В общем, визит Блеза в Малфой Мэнор представлял собой принудительное глазение в странноватый калейдоскоп, куда какой-то изощренный со скуки шутник насыпал смесь из острых осколков картин Босха, Дюрера и Эль Греко — потерявший всякие ориентиры и оси координат мальчишка переходил от ужаса к благоговению, от него к потрясенному восхищению, а оттуда обратно, по кругу в ритме беспорядочного мелькания. Ах да, и шутник был не только умен, но и откровенно зол — в его смеси попадались осколки греческих амфор, и бедный, ныряющий из недоумения в панику, а из паники в восхищение Блез ощущал постоянное возбуждение, готовое каждую секунду перекинуться из тайной умственности в явную телесность. Блез думал, что был как никогда близок к помешательству тот месяц, что продолжалась его затея с Малфоем, но по мере пребывания в гостях все больше и больше склонялся к мысли о переоценке своего вывода.

* * *

Блез как раз шел к себе, сосредоточившись на том, чтобы не шаркать ногами по ковру, поскольку без волевого усилия нормально подниматься они никак не хотели, когда из-за очередного поворота прямо перед его носом, заставив мальчишку вздрогнуть, возник развязно ухмыляющийся Кёхнер.

— Блез, вы, кажется, собираетесь спать? — поинтересовался он своим низким, с легкой хрипотцой голосом, который Блез уже слышал в первый вечер — только теперь он звучал гораздо опаснее и жестче, хотя это и не помешало мурашкам отреагировать на него моментально, а в купе с неожиданностью Блез почувствовал, что покрывается щекотными мурашками буквально весь. За день он устал настолько, что теперь еле передвигал ноги, и мир и так расплывался у него перед глазами, смазываясь какими-то цветными пятнами, а с совершенно абсурдным появлением Кёхнера все и вовсе приобрело совершенно явный оттенок сюрреальности. На некоторое время Блезу показалось, что это все сон, и очень захотелось потрясти головой, чтобы вытряхнуть оттуда забившую мозги вату, потому первые секунды он просто тупо смотрел на Лекса и одновременно пытался понять, почему его знобит. Понимать получалось плохо, зато пугаться хорошо.

— Уже поздно, — по-дурацки пробормотал он первое, что пришло в голову, и, чуть повернувшись, чтобы не задеть мужчину, попробовал пройти мимо, однако с тем же тупым удивлением увидел, как тот выставил руку, опершись ею о стену так, чтобы преградить Блезу путь.

— Не так уж и поздно.

— Сожалею, но я очень устал за день, — чуть тверже ответил Блез, соображая, однако, все еще с трудом, и попробовал обойти Кёхнера с другой стороны, но у него не вышло и это, потому что Лекс, не опуская руки, передвинулся ровно на шаг, снова закрыв дорогу.

— Ну, есть вещи, очень хорошо снимающие усталость, — почти прошептал он так низко, что на секунду Блез почувствовал себя дичью, которая попала в ловушку и теперь ждет, когда же хищник решит взять свое. Ощущение того, что все происходит во сне, усилилось неимоверно. А вместе с полумраком — Малфои не любили яркий свет, полностью освещая все коридоры только в присутствии многочисленных гостей, — отключившей всякую рациональность усталостью и ореолом извратной чувственности, окутывающим Лекса частью от Драко, а частью от того, что Блез видел, это дало самую логичную реакцию — добравшись до паха, мурашки рассыпались маленьким фейерверком вверх, в солнечное сплетение, и вниз, к дернувшемуся члену.

— Ванна. Именно ее я и собирался принять, — трепыхнулся Блез, ощутив, как растворяются остатки всякой рациональности, и в очередной раз попытался пройти, но еще безуспешней, потому что в этот раз его остановила грубая рука Лекса, сильно сжавшая его плечо.

— Это не самый эффективный способ, — совсем уже хищно усмехнулся мужчина и рывком прижал Блеза к стене, а в следующий момент, как видно, окончательно и бесповоротно несчастный на все время пребывания в Малфой-Мэнор мальчишка почувствовал, как все вокруг, и так мутное и расплывающееся из-за усталости, окончательно разлетелось на куски, взорвавшись, потому что другой рукой Лекс совершенно неожиданно схватил и достаточно грубо сжал его в паху. Задохнувшись от взрыва не то боли, не то удовольствия, Забини попытался дернуться, но это моментально напомнило, что такое настоящая боль, потому что руки Лекс не разжал, и, не сообразив остановить первую реакцию, Блез тихо заскулил, придвигаясь обратно.

— Вот так лучше, — насмешливо прошептал Лекс ему в самое ухо и двинул рукой, не выпуская ни на секунду, чтобы не позволить Блезу вырваться. — Это очень хорошее средство от усталости. Можешь мне поверить.

— Пу… сти…, — прохрипел Блез, за секунду окунувшись из боли в наслаждение и совершенно потерявшись в этом. Он чувствовал, что как-то должен это прекратить, что никакой это не сон, но никак не мог сообразить, почему, едва удерживаясь от того, чтобы не застонать, а этого хотелось как никогда раньше. Тупо схватившись за молчание, Блез не сдержался в движении и толкнулся-было в мерно сжимающую его руку Лекса, но сразу, спохватившись, отпрянул, однако этого хватило для нового нырка в кипяток, когда Лекс грубо стиснул и дернул.

— Не капризничай, малыш. Тебе же нравится.

Уже даже не скрываемое презрение в голосе на мгновение отрезвило Блеза, позволив подумать, но в тот момент, когда Забини решил заговорить, Лекс снова, но уже по-другому сжал ладонь, и мальчишка снова очутился в бессловесности, от неожиданного спазма удовольствия прикусив губу и откинув голову назад.

— Вот так, малыш. А теперь кончай, — прошептал Лекс, ускорив движения, и Блез, снова не сдержавшись, толкнулся ему навстречу, едва не застонав, но, выпрямляя сведенную шею в непреодолимом желании уткнуться тяжелой от расцветшей в ней мути головой в плечо Лекса, с трудом открыл глаза и сквозь черные круги и тельца пляшущих мотыльков различил расплывчатую фигуру у стены в паре метров от них. Рука Лекса двигалась все быстрее, а удовольствие распирало, подбираясь к критической черте, и Блезу было уже почти плевать, есть ли кто-то рядом, но за секунду до того, как он снова закрыл глаза, зрение как-то неожиданно сфокусировалось, предельно четко выхватив лицо зрителя, и в следующее мгновение Блез широко распахнул глаза, уставившись на перекошенное какой-то ломано-кривой ухмылкой лицо Драко.

Это едва не стало последней каплей, потому что от неожиданности и очередного движения Лекса Блеза буквально прошил новый спазм, однако он успел поймать уже готовое разлиться в крови и по руке Лекса наслаждение у самой черты, а потом все это потеряло значение, потому что он рассмотрел выражение лица Драко. Мазохистское удовольствие справедливости. Раздирающее наслаждение свершающейся мести. Самая правильная из возможных боль, потому что причиняешь ее сам. Блез сразу понял, о чем речь, потому что хорошо помнил, что сам смотрел свои пленки с таким же выражением. Ярость, ревность и злое удовлетворение в равных пропорциях. С таким лицом фанатики отрезали себе поддавшуюся соблазну руку.

Возбуждение пропало настолько мгновенно, что Лекс удивленно ослабил захват, и этого Блезу хватило, чтобы вырваться. Отскочив от Лекса едва ли не на метр, он, тяжело дыша, уставился на Драко. Мгновенно резанувшая, и от этого ставшая еще злее боль прокатилась, кажется, по всем нервам, разодрав их в кровь. В голове, барахтаясь в тлеющей вате, бились какие-то непонятные оборванные словечки, никак не желая складываться ни во что связное. «Ревнует… его ревнует, Кёхнера этого проклятого… сдержался, только бы мне отомстить… унизить… себя не пожалел, ревности своей, только бы отомстить… ненавидит… с ним, с немцем чертовым…»

— Ну как? — с неожиданным хрипом выдавил из себя Драко, и Блез, задохнувшись и моментом на боли взъярившись, рванулся было ответить что-то, но так и остался с распахнутым для вопля ртом, потому что внезапно между ними что-то хлопнуло и, судя по всему, вполголоса чертыхнувшись, возник недовольно уперший руки в бока люциусов любимец Типпи. Не особенно торопясь посреди немой сцены, он с неожиданным достоинством оправил свою кипельно белую повседневную наволочку, слегка поклонился и с какой-то нереальной иронией затянул:

— Неловкий Типпи, кажется, помешал господам. Типпи просит прошения. Типпи жаль. Но хозяин Люциус велел Типпи позвать мастера Драко. Хозяин Люциус настаивал, поэтому Типпи и появился так не вовремя. Типпи виноват. Типпи неуклюжий. Типпи жаль. Типпи просит простить. Типпи сожалеет…

— Мерлин святой, да хватит! — взвизгнул вдруг Драко, и, словно очнувшись, Блез почти бегом рванулся в свою комнату, не оглядываясь и не слушая продолжения. В висках стучало, перед глазами все расплывалось и, захлопнув за собой дверь, Блез сполз по стене, вцепившись себе в волосы. Этой ночью он снова плакал, впервые с того разговора со Снейпом в саду.

* * *

— Киса, объясни мне, чего ты психуешь?

Развалившись на разоренной постели в своей комнате, Лекс лениво курил, уже с четверть часа точно наблюдая за беготней Драко. За это время тот успел посидеть на подоконнике, красиво уставившись в непроглядную темень, в кресле, обняв колени и сжавшись, как будто его била дрожь, на столе, свесив одну ногу вниз, а на другую, согнутую в колене, положив голову, и в добавок с десяток раз прошелся от стены до стены и с расстройства чуть не разбил ностальгическую лексову статуэтку с тумбочки. Курить Драко отказался из принципа, чтобы продолжить воссоединение после долгой разлуки, Лексу требовалось еще минут пять, а от мелькания пригрозила разболеться голова, поэтому заговорить буквально пришлось:

— Я так и не понял, что тебя не устраивает.

— Что не устраивает?! — судя по энергии, с которой Малфой обернулся, идея поговорить пришла и ему. — Это ничтожество в моем доме! Я хочу, чтобы он сдох, а он жрет маслины в моей столовой! А по-твоему, все радостно и замечательно?!

Лекс затушил окурок, потянулся, убедившись, что еще пара минут ему все же нужна, и скривился:

— Драко, вполне возможно, что это спасет твою нежную шкурку. Ради этого вполне можно потерпеть. Тем более, я сомневаюсь, что ваши маслины не встали у него поперек горла (и кстати, ты ненаблюдателен, маслины он так и не попробовал — не вспомнил, как это делается правильно).

— Дешевая шавка!

— Вот уж не шавка точно. Что-что, а достоинство у него есть. Хлипковатое, но уж больно мал еще…

На лице Драко моментально появилась удивленно-злобная гримаса:

— Достоинство?! У него?! У сучки, которая молча за мной учебники тягала?! Которая при мне двух слов связать не могла?! У Забини достоинство?!

Терпимым человеком Лекс никогда не был — исключение составлял только профессор Снейп, с которым немец поневоле проявлял личные чудеса выдержки, — и этого Драко — истеричного наследничка Имения — он не переносил. Где-то внутри сразу рождалось желание схватить за светлый хвост, положить мордой в диван и отыметь до полной атрофации связной речи и мышления. А потом еще разок, для закрепления эффекта. Захотелось и сейчас, однако тело запросило еще немного отдыха, и Лекс едко ухмыльнулся:

— А как же! И очень даже недурственное. Одно удовольствие держать было!

Метнувшийся было снова к подоконнику Драко замер, резко повернулся, сверкнув глазами, и злобно бросил:

— Так иди и трахайся с ним. Можешь ему дать для полного счастья и проверки качественных параметров, раз уж тебя так потрясли количественные.

— Завидуешь, маленький?

— Ревную, — иронично откликнулся Малфой, заползший все-таки на подоконник, и Лекс насмешливо подмигнул:

— Его или меня?

За четыре года знакомства Лекс видел Драко всяким, — чего стоили только месяцы ареста Люциуса или утро после их первого опыта — однако даже его зацепила та ярость, с которой младший Малфой глянул на него теперь.

— Иди ты…

А вот ссориться с мальчишкой совсем не хотелось, тем более что уж на небольшую истерику тот право имел железно. А с таким папашей истерика эта сто процентов полагалась ему, Лексу. Но лучше потом. Тем более что как-то странно котеночек реагировал на этого Забини. Уж слишком странно. Об этом надо было подумать, а в данный момент не думалось совершенно, поэтому Лекс, посоветовавшись с телом и получив его вымученное согласие, позвал:

— Лучше ты. На х*й. На мой.

— Отвали со своим остроумием, — огрызнулся Драко, но поднялся. Лекс ухмыльнулся и поманил пальцем:

— Иди, трахну еще разочек.

— Всего раз? Не стоИт? — съехидничал Драко.

— А ты проверь, — посоветовал немец и намотал-таки на кулак светлые волосы, когда Малфой сел на постель рядом. — Языком.

И все-таки мальчишка явно неадекватно реагировал на Забини. И об этом стоило подумать.

* * *

В следующий вечер Блез снова возвращался в свою комнату поздно и едва живым — судя по всему, это превращалось в традицию. Выклянчив-таки у Снейпа позволение пользоваться библиотекой, Блез заполз туда и сперва тихо ошалел от обилия книг, за которые из Хога бы просто отчислили без права на обжалование, потом с полчаса тупо глазел в корешки, пытаясь собрать разбежавшиеся глаза и все-таки что-то выбрать, ну а потом читал, пока собравшиеся глаза не стали слипаться. В итоге коридор, по которому Блез полз к себе, то и дело норовил вильнуть, подсовывая вместо свободного пространства стену, или резко потушить и снова зажечь все магические свечи, которыми большая часть Имения романтично освещалась. Именно поэтому, услышав приглушенные голоса, Блез сперва посчитал их еще одним неостроумным вывертом злобного коридора и спокойно пошел вперед, не сбавляя шага и не прислушиваясь. Когда же он дошел до прикрытой двери, из-за которой эти вполне реальные голоса и доносились, одернуть разыгравшееся любопытство уже не смог.

— Повыше, Север. Да-да-да, здесь. Ох, блаженство!

— Он так и не сгибается?

— Плюнь! Хотя так тоже хорошо. Чуть посильнее. Ага…

— Кто это был, Люц?

— Когда? Не останавливайся, пожалуйста. О, вот так.

— Ты понял, о ком я. Кто это был?

— Северус, не начинай. Всему свое время. И для нас оно будет тоже. Поверь мне, эта мразь все вспомнит. Только чуть позже. А подвижность… Хинли сказал, что полной она уже не будет. Но это безымянный левой.

— Чувствительность восстановилась?

— А ты проверь!

…

— А это что?

— Для чистоты эксперимента. Видишь что-нибудь?

— Учитывая, что ты замотал мне голову моей же рубашкой, странно было бы, если б я что-то видел!

— Я завязал тебе глаза.

— Рубашкой.

— Прости, но у меня нет повязок на все случаи жизни. Не хнычь. Что я делаю сейчас?

— Издеваешься надо мной.

— А кроме?

— Дуешь на ладонь.

— Мое лицо близко?

— Нет. Теперь да.

— А сейчас?

— Почти касаешься губами.

— Хорошо. А сейчас?

— А сейчас ты делаешь то, что стоило бы проделать в другом месте. Это намек.

— Ты хотел массаж. Я делаю тебе массаж. И не понимаю твоего недовольства.

— Север! Хотя ладно, так тоже хорошо. Сядь, что ты стоишь? Чуть повыше. Ага, хорошо. Вот теперь продолжай… И не ерзай, пожалуйста — сперва ты обещал массаж.

Замерев у двери и вслушиваясь в разговор, Блез краснел все ярче и ярче. Неужели в этой комнате, даже не заперев дверей?... Хотя зачем им запираться? Они у себя дома.

Дрожа от стыдной смеси смущения, неловкости, страха, что его поймают, и непреодолимого желания убедиться, Забини, не дыша, придвинулся вплотную к тоненькой шелке между дверью и стеной и, зажав себе рот рукой для надежности, заглянул. И несколько секунд не мог сдвинуться с места и даже выдохнуть. Зеркало Еиналеж. Полная иллюзия. Совершенство.

Полунагой блондин расслабленно лежал на диване, положив голову на руки, его скомканная рубашка валялась рядом, а сверху на его пояснице осторожно, стараясь не опускаться всем весом, сидел такой же полунагой брюнет и медленными сильными движениями, от которых блондин периодически удовлетворенно выдыхал и поводил плечами, разминал ему спину. Ни один из них не смотрел на дверь, поэтому лиц Блез не видел, улавливая не картину, а какие-то острые обрывки: волосы — светлые и контрастом темные, — блестящую от масла спину лежащего блондина и бледную брюнета, сильные размеренно движущиеся пальцы, легкий изгиб поясницы. Блез знал, кто это, он слышал голоса и даже видел, но, мешаясь с мечтами и напряженным отчаянным желанием, разбавленное усталостью и непроходящим потрясением, восприятие отказывалось принимать это знание, и фигуры в свете внезапно притухших свечей превращались в покрытые мутноватой пленкой влажного дыхания силуэты из глубин зеркала Еиналеж — он сам и проклятый недостижимый, даже когда податливо разложен в грязной хибаре на потребу ничтожнейшему из ничтожнейших, Драко Малфой — вдвоем, вместе, свои. Недостижимая мечта за гранью сил и дневного здравого смысла. И такая же за гранью здравого смысла цель. То, что могло бы быть…

— Северус… Я же чувствую… Мало тебе надо…

— Мне надо много, Люциус. Только чаще. Массаж закончен.

Увидев, как Снейп слегка приподнимается, чтобы дать Люциусу перевернуться на спину, все еще застывший за порогом, зажав себе рот рукой, Блез наконец очнулся и, стараясь ступать неслышно при максимальной скорости, рванул к себе — от одной мысли, что его могут поймать, весь жар мгновенно испарился и кожа покрылась холодным потом. Как он добрался, мальчишка совершенно не помнил — перед глазами все еще стояла его проклятая мечта. И цель.

* * *

— Люциус, скажи, ты ведь специально не закрыл вчера дверь?

Малфой утробно хохотнул их старым, уютным домашним смешком, за звук которого Снейп готов был разодрать себе грудь ногтями и вынуть сердце, необидно-насмешливо ухмыльнулся:

— А ты как думаешь? — и, перевернувшись на спину, потянул его к себе, заставляя пересесть с кресла на краешек дивана рядом. — И именно это дало самый лучший эффект. Теперь он точно не уедет.

— Ты что, еще и иллюзию повесил на его и так оттянутые малфоевской лапшой уши?! — опешил Снейп, тем не менее послушно начиная вслед за рукой Люциуса водить по его животу.

— Совсем легонькую. Он и сам нафантазировал, я сугубо для надежности.

Убедившись, что Снейп понял, что от него требуется, Люциус расстегнул нижние пуговицы рубашки и приглашающее распахнул образовавшийся вход перед скользящей по его животу рукой, когда она оказалась рядом, а почувствовав ее на коже, блаженно вздохнул и поерзал, устраиваясь удобнее.

— Он то, что нам нужно, Север, мы ни на йоту его не переоценили. Скорее, не увидели того, на что стоило бы обратить внимание сразу. Как ты умудрился? Да еще и такого мага проморгать?

Не прекратив поглаживать, Снейп скривился:

— У меня их больше сотни, Люц.

— При определенных обстоятельствах он один стоит твоей сотни.

— Эти обстоятельства возникли не так давно.

Нетерпеливо дернув плечом, Люциус закрыл глаза, слегка выгнувшись, чтобы Снейпу было удобно:

— Хватит пилить меня, я и сам все знаю, но ни одной проблемы это не решит.

— Я давным-давно тебя не пилю. С тех пор, как понял, что это бесполезно.

— Север, сделанного и сказанного не вернешь.

— Мерлин всеблагий, Люц, ну кто ж тебя за язык тянул? — как-то неожиданно с беспомощной горечью выдохнул Снейп, и, моментально напрягшись, Малфой выпрямился и, запахнув рубашку, поднялся с дивана:

— Так разговаривать я не вижу смысла. Спокойной ночи, Северус.

Он дошел до самой двери, пока не ожидавший такой реакции Снейп не опомнился. Вскочив, он догнал Малфоя и, обняв сзади за шею, прижался лбом к его спине:

— Люц, прости.

Пару секунд тот стоял молча, но Снейп не отпускал и не двигался, и Малфой, судя по всему, справившись с собой, расслабился.

— Север, у нас с тобой впервые за много дней выдалась пара спокойных вечеров дома. Давай не будем их портить?

— Погано было? — так и не отодвинувшись, тихо спросил Снейп, и Люц резко пожал плечами.

— У аврорского ублюдка пачка бумаг против меня. Вплоть до твоего старого дела. И знаешь, я не удивлюсь, если он умудрится прокатить даже Дамблдора и возобновить его — у него лоб как троллева задница, им стены прошибать можно. И извилина одна — зато по делу. А я и половины после чертова ареста не вернул. Меня послал даже МакМарен!

— Ты что, у него был?

— Нет, естественно! Потому что знаю, чем закончится. Хорошая мина при х**овой игре. Он делает вид, что весь мой, а я делаю вид, что верю. Я устал очень, Север. До чертей. А он хочет Драко. Всерьез и как можно быстрее. В последний раз он говорил об июне. Этого года, как ты понимаешь. Знаешь, что означает назначенный срок?

— Мне он ничего…

— А тебе он ничего и не скажет. Зачем ему тебя провоцировать? Давай сядем.

Разомкнув руки, Снейп почти упал в кресло, а Люциус занял второе, откинувшись на спинку и медленно массируя виски.

— Не лезь в это, Север. Незачем. Я сам разберусь.

— Это поэтому он…

А Снейп до последнего пытался убедить себя, что ему почудилось, что Лорд уж слишком откровенно, хотя и пытается скрыть, злится, причем именно на Люциуса.

— Естественно.

— Я думал, мне показалось.

— Если бы. Я тяну время, как могу, но ничего не проходит бесследно. А в последнее время он слишком легко выходит из себя. Видел Уильяма?

— Нет. Говорили.

— А я видел. В куски. А он ему нужен был, действительно нужен. Он потом локти грыз с расстройства — а поздно.

Чуть помолчав, Люциус устало усмехнулся:

— Он Нагиню чуть не прикончил.

Снейп ошалело поднял взгляд.

— Не так давно. Со злости, когда его кентавры отшили. Просто от злости, Сев. А силушки не убавилось. Он сейчас сильнее, чем был. Чем когда-либо — и до смерти, и после.

Проведя по лицу руками так, что кожа жутковато оттягивалась и, сжатая, казалась еще белее, чем была, Снейп несфокусированным взглядом остановился где-то в тлеющем камине.

— Я не знал.

— А ты давно не был. И не надо. Не приходи. Когда только можно, не приходи. Ты же для него как красная тряпка. На Дамблдора вали, хоть на Поттера, только не приходи. Я сам разберусь. И с Драко тоже. Можно. Тяжело, но можно.

— Люц…

— Не нужно больше. Не сегодня, ладно? К чертям их. Нету их. Никого нету. До завтра нету. Забыли все. Иди лучше ко мне! — и неожиданно сильно Люциус дернул Снейпа за руку, заставляя подняться и встать перед собой, и потянувшись к застежке его брюк.

— Люц…

— Пожалуйста, расслабься. Я хочу. Прошу тебя.

Это Снейп умел. Почти на автомате. Кто владеет собой, тот владеет миром. А кто владеет оклюменцией… Он просто подумает обо всем этом потом. Не завтра — времени мало, — но и не сейчас. Прикрыв глаза, он слегка запрокинул голову, представляя маленькую белую сферу внутри себя. Молочно-белую, полупрозрачную, с каким-то пятнышком внутри. Стараясь разглядеть и понять, что это за пятнышко, Снейп даже не увидел, как уходят все мысли и проблемы, отпуская. Он учился этому долго, но оно того стоило. Сначала внутри не осталось вообще ничего, кроме заполнившей сознание сферы и напряженного внимания, а потом сквозь него проступило возбуждение и какое-то расслабленное удовольствие.

— За что тебя люблю. Окклюменист чертов. Я так не могу, — усмехнулся Малфой, когда отстранился через несколько минут, облизывая губы и торопливо расстегивая упорно держащуюся на паре пуговиц рубашку.

— Компенсирую недостатки темперамента — тебе это и не надо, — хрипло ответил Снейп, плюхнувшись на диван и, поглаживая член, наблюдая за тем, как нетерпеливо раздевается Люциус. — На этот раз дверь, надеюсь, заперта?

Окончательно справившийся со всей своей одеждой Малфой выпрямился и так же хрипло рассмеялся:

— Естественно! Мне не нужен помешавшийся Забини, он и так на грани. Иди сюда.

— На пол?

— На шкуру, Север, — гримасы Малфоя Снейп не увидел, потому что тот отвернулся и, встав на четвереньки, опустил голову на сложенные руки, прогнувшись в пояснице.

В данном случае окклюменции не требовалось — Снейп знал, чего хочет Люциус, и так, поэтому, опустившись рядом с ним на колени, крепко взяв за бедра, заставил прогнуться еще сильнее, шире раздвинуть ноги, потому провел ладонями по его бокам, захватывая и сильно сжимая кожу, надавливая, проследил ладонью позвоночник, грубо сжал ягодицы — максимум прикосновений, живых, напоминающих, что жив, хоть и болью. Так было не первый раз — Снейп знал, чего хочет Малфой сейчас. Чувствовать. Просто чувствовать и подчиняться, ни о чем не думая. Надолго его не хватит — возможно, уже в середине действа он перехватит инициативу, может быть, во второй раз, но сейчас он хотел именно этого — хотя бы на полчаса избавиться от необходимости решать. А это сделать Снейп мог.

…

— Все, сегодня я больше ни на что не способен! — тяжело дыша, Люциус откинулся назад, призвав с дивана подушку себе под голову, и еще одну сунув лежащему рядом на животе Снейпу. Тот слабо пошевелился, притягивая ее поближе к себе, и снова замер, уткнувшись лицом в сложенные перед собой руки.

— Почистить?

— Нет, оставь так.

— Который час?

— Посмотри.

— Лень. Тем более это же у тебя абсолютное ощущение времени.

— Полвторого.

— Мерлина через колено!

— Уедешь завтра?

— Утром. К обеду вернусь.

— Уйти?

— Ага, к себе, в Хог.

— Тогда спокойной ночи, — усмехнулся Снейп и придвинулся ближе — не обнимая, а так, чтобы касаться ступнями ног Малфоя, а бедром его бока. Потом призвал им одеяло — камин горел жарко, но пот на коже высыхал, холодя, — и, перевернувшись на бок, снова закрыл глаза.

— Север, подожди.

— Что?

— Что Драко замышляет?

Слегка опешивший Снейп даже приподнялся на локте, повернувшись к Люциусу:

— Что значит «замышляет»?

Малфой отмахнулся:

— А то и значит. Ты его физиономию сегодня видел? Он разве что лапки не потирает от предвкушения.

Задумавшись, Снейп сел, накинув одеяло на бедра.

— Хм, правда. Ты знаешь, что?

Вслед за ним сел и Малфой:

— Знал бы, не спросил.

— Не уверен. Люц, тебе не кажется, что вы переигрываете?

— Мы?

— Драко, ты, герр Кёхнер…

— Мерлин, Север, ты когда-нибудь станешь называть его Лексом?

— Никогда. Вам не кажется, что это слишком? Забини не железный, а он и так много хлебнул в последнее время.

— Так мальчик сам кубок выбирал. Какой выбрал, из того и хлебает.

Тяжело вздохнув, Снейп потер лоб.

— Ты его сломать хочешь? Или позволить это Драко? То, что вы вытворяли в понедельник вечером…

Люциус оскорблено вскинулся:

— Я ничего не вытворял, с твоего позволения!

— Зато со своим позволением не поскупился. Они же с твоей подачи это затеяли! Что, скажешь, что их представление тебя не веселило?

Тот развел руками:

— Не скажу. Но я не нянька, Север. Забини либо подходит нам, либо нет. Если его так легко сломать, то не подходит.

— Ты в курсе, что вчера Драко вынудил его согласиться на конную прогулку, а потом подсунул Зверьку?

— Разве ее не продали?

— Продали. Вчера утром. А заберут завтра. В итоге мне пришлось вправлять вывихнутую лодыжку и лечить потрясающие воображение богатством цветовой гаммы иссиня-черных тонов синяки. И только благодаря «доброте» герра Кёхнера Блез не приложился черепом о камни. Теперь он еще и обязан любовнику Драко. Наш мальчик смеялся.

Люциус и сам не смог сдержать кривоватой усмешки, даже несмотря на осуждающую гримасу Снейпа.

— Ты думаешь, он хочет выкинуть еще что-нибудь похожее?

— Я думаю, что тебе не стоит поощрять это.

— Да, Зверька, пожалуй, и вправду, слишком. Я скажу Драко.

— Люциус, сказать ма…, — очередное увещевание Снейпа перебил осторожный стук в дверь.

— Север, Люц, вы здесь? Можно мне войти? — тихо спросила Нарцисса, остановившись с той стороны у порога и положив руку на ручку двери.

— Сейчас я оденусь, — торопливо ответил Снейп, поднимаясь, но Люциус дернул его назад.

— Конечно, входи.

Мягко усмехаясь, Нарцисса в полупрозрачном кружевном пеньюаре прошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

— Чего я тут не видела? Я просто уточняла, закончили ли вы.

— Закончили, дорогая, — ухмыльнулся Люциус и похлопал рукой по шкуре рядом с собой. — Иди к нам.

— Не пойду. На самом деле я пришла ругаться, — она попыталась изобразить мрачность, но все же опустилась рядом с мужем и с удовольствием погладила мохнатые переливы меха. — Надо и себе положить такую.

— Нарси, только не говори, что ругаться ты пришла из-за Драко и Блеза.

Удивленно подняв глаза, Нарцисса посмотрела на Малфоя:

— Так что, я не первая?

С горьким стоном Люциус закрыл лицо руками:

— И ты туда же!

Выпрямившись и чопорно сложив руки на коленях, она строго посмотрела на мужа:

— Люциус, то, что вытворяют Драко с Лексом, явно слишком. Ты знаешь, что они сделали вчера?

Одной рукой прикрывая глаза, другой Люциус замахал на жену:

— Знаю! Нарси, ради всех богов и магов, меня уже Север пилил на эту тему! Вот только что! Второго раза я не переживу!

— Люциус, ты уже взрослый, сам виноват! — жестко ответила Нарцисса, как бы между делом медленно поглаживая рукой пушистый мех. Заметив это, Люциус едва заметно усмехнулся:

— Хочешь, я тебе такую же завтра принесу?…

— Нет, я такую не хочу, лучше белую, знаешь, с таким серебристым отливом. И чуть поменьше, у меня перед камином места меньше. И чтобы ворс покороче. Ладно?

— Конечно, дорогая! — уже откровенно ухмыльнулся Малфой, невинно пожимая плечами в ответ на обвиняющий взгляд Снейпа. — К вечеру точно будет.

— Надо будет освободить место. Тогда придется убрать ковер. На чердак жалко. Может быть, постелить его в синей гостиной? Как ты думаешь?

— Да, там ему самое место, — Люциус расплылся в улыбке, которая, однако, моментально стухла от следующих слов Нарциссы.

— И еще тебе завтра обязательно надо будет поговорить с Драко. Он перешел все границы, и надо ему об этом напомнить.

— И лучше всего с утра, до того, как ты уйдешь, — добавил Снейп, осторожно наклонившись и дотянувшись до руки Нарциссы для поцелуя.

Обреченно вздохнув, Люциус откинулся на подушку.

Уже потом, когда Нарцисса ушла к себе, а Снейп задышал ровно, уснув, Люциус поднялся, не зажигая света, устроился в кресле и раскурил трубку, заклинанием заставив дым завиваться вокруг себя, не мешая Северу. Он понимал, что следует поспать и завтра у него много дел, но ум был слишком ясным, чтобы тратить это время зря. Ему слишком многое надо было обдумать и перепроверить. Однако ночь обманчива и ее ясность обманчива — совсем скоро, не заметив этого, Люциус выплыл из будущего, которое настойчиво пытался предугадать и устроить, и погрузился в прошлое. Приезд Лекса всколыхнул слишком много воспоминаний…

Впервые Лекс — тогда еще герр Алесандро Кёхнер — появился в Малфой-Мэнор, несколько лет назад. Тогда тучи только начали сгущаться, и многие еще отказывались в это верить, но Люциус всегда предпочитал сделать больше, чем нужно, чем жалеть после, потому и решил добавить Имению еще одну линию магической защиты. Северус страшно ныл о том, что никакая защита уже и так похожему на крепость Малфой-Мэнор не нужна, что это будет только лишней тратой денег и времени, и что придется допускать в дом совершенно чужого человека, который непонятно кому непонятно что может разболтать, и прочее, и прочее, однако Люциус был уверен, и вскоре предварительно проверить Имение перед началом собственно работ приехал Лекс. Его рекомендации были идеальны, да Люциусу и самому с первого раза понравился профессионализм, неожиданно приятный на фоне общего раздолбайского вида немца. А Драко вообще насмерть влюбился в его развязное всезнание и всеумение, оказавшись вдобавок покорен тем, что такой взрослый-занятой герр Кёхнер совершенно не брезгует при наличии времени сыграть с ним в квиддич или съездить посмотреть на аукцион лошадей. А потом произошло событие, сделавшее Лекс Кёхнера членом семьи Малфой.

…

Это был первый и последний раз, когда Люциус позволил себя предать. Раньше — ни у кого не хватало смелости или глупости. А после — никто просто не получал ни единой возможности это сделать.

Тот день был расписан почти до минут. Встречи, сделки и треклятый визит к Карсонам, от которого он не мог отказаться. По сути, это было последнее усилие, которое должно было обеспечить ему два месяца спокойного существования. А потом освободился бы Север.

Говорят, что женщины чувствуют острее мужчин. Возможно, это и правда, но они же и умеют обманывать себя гораздо лучше — единственное, что позволила себе Нарцисса, провожая его утром, это виноватый взгляд умирающего от страха щенка, который хорошо понимает, что надо молчать, и то всего на секунду. Люциус знал, что она боялась — с того самого утра, когда Север, помахав палочкой и заставив Нарциссу обмакнуть палец в какое-то мутное зелье, заявил, что постарались они вполне качественно и бедолаге Драко придется довольствоваться на Рождество вовсе не тем подарком, которого он ожидает, а потом притянул ее к себе и осторожно поцеловал в лоб. Уже тогда она с такой же виноватой улыбкой прошептала, что ей страшно, но они оба были рядом, а потом Люциус пообещал, что постарается освободиться, чтобы всегда быть под ее капризной рукой шестой и седьмой месяцы, а Север взял на себя последние два, прямой же сигнал из Малфой-Мэнор в свой хогварсткий кабинет соорудил прямо тогда, и они успокоились. Кроме Нарциссы, но она быстро убедила себя, что страх нужно терпеть, как тошноту или головокружения, что даже в нем нужно находить счастье подтверждения, и хотя в последнее поверить у нее не получилось, она терпела.

Потом было много ошибок, тупиков и расшибающих лбы дверей, но если Люциус и знал, что такое пытка осознанием непоправимости, то именно по этому ее взгляду в тот день.

Предчувствие кольнуло, как только он вышел за дверь — аппарация показалась какой-то смазанной, размыто-мутной со всполохами вместо привычного мгновенно проявляющегося и уходящего головокружения. Но нужно было идти, и он забыл. Магия еще пыталась одернуть и вернуть, давая понять, что что-то ломается, острыми иголками предчувствий, разбросанными по всему его дню, стараясь не дать почувствовать себя в безопасности, расшевелить, раздразнить, вызвать раздражение, что угодно, какую угодно реакцию, которая позволит окунуться в магический фон и понять, однако Люциус надел слишком плотный пиджак, о ткань которого все иглы ломались, рассыпаясь бесполезной металлической пылью. Он понял, что нужно немедленно вернуться, только когда звон в ушах, то появлявшийся, то исчезавший, утомившись бесполезно звать, весь день, вдруг вспыхнул оглушительной волной, как будто кто-то повернул в его голове ручку громкости на полную мощность.

Но, уже аппарируя, Люциус знал, что опоздал. Дом просто вибрировал. Чужак не услышал бы, но для хозяина вибрации казались почти невыносимыми. Тонкие мелкие подрагивания истерики, если бы она могла быть у родовой магии. Агония. Судороги агонии.

Нарцисса действительно была там, куда, даже не задумавшись, аппарировал Люциус — бежевое пятно костюма в расплывшейся рваной окантовке бардово-красного. И не сразу заметное на одуряющее-ярком кровавом фоне белое лицо с синими губами.

Яд. Люциус мог бы назвать состав. Рассчитано, продуманно, чтобы наверняка, но не сразу. Безнадежно. Ребенок был мертв, а Нарцисса, как хорошая мать, следовала за ним. Даже не минуты — секунды.

Жизнь Люциуса Малфоя не назвал бы бедной на события даже слепой старик, которому читает газеты приходящая раз в месяц дочка соседей, но это был первый за двадцать, а то и все тридцать лет раз, когда Люциус не знал, что делать, и даже не представлял, как из этого «ничего» выбираться. Десять, девять, восемь…

Пусто. Эльфы не смогут, Север не успеет. Семь…

Переливание крови, магии — безнадежно, в пустоту. Шесть…

Решение пришло внезапно, но Люциус рванулся, казалось, еще раньше, чем мысль успела обрести даже размыто-внутреннюю форму.

Он купил этот амулет с запрятанной внутри полостью для пепла с могильных плит сожженных на осиновых дровах не успевших разродиться суккубов еще во времена Лорда, а потом спрятал в самое сердце Поместья, а продавца убил, да тот и сам счастлив был умереть. Настоящий Темный Посредник, играющий не с магией, пусть и в самом ее разрушительном виде, а с самой жизнью. Даже не суд или Азкабан. Поцелуй в течение двадцати четырех часов для любого, даже Министра, без следствия. Только за хранение.

Пара секунд метнуться молнией и открыть тайник. Еще пара — маггловский Лондон. Выдернуть женщину из толпы, оглушить, дернуть с собой — не оглядываясь, не скрываясь, нет времени, снова в Поместье. Перерезать глотку забытым на столике ножом для бумаг, толкнуть извивающееся тело поверх Нарциссы, чтобы кровь, свежая, а не мертвая, залила лицо, грудь, ноги, смыв свернувшуюся смерть. Разомкнуть амулет, рвано пропоров указательный палец рассчитано выскочившим шипом, и развеять пепел. Располосовать и всю ладонь тем же ножом, провести по лбу Нарциссы и по своему, замыкая.

— Истинно небытие и истинна смерть, которую покупаю и которой продаюсь вовеки…

Стоя на коленях, литанией формула, которую сперва выучил наизусть, а потом закрыл заклинанием, а после не мог колдовать три дня, столько сил высосало, чтобы забыть и вспомнить даже не по желанию, а по необходимости — чтобы никто даже в памяти не нашел. Когда пригодилось, вспомнил.

И Нарцисса холодным пятном где-то сверху, почти уже и не Нарцисса, и паника оторваться от земли за ней, и агонизирующая жуть, что время тоже умерло, поэтому опоздал, и истерика, и амулет как чмокающая переваривающая паутина, которая — вспышкой панически-запоздалого понимания — впустила, но не выпустит, и хоровод, хоровод воронкой вверх, и держаться, только держаться, а сил и тяжести нет…

— Истинно небытие, истинно, истинно, вовеки истинно!

Не сбиться, не сорваться с ритма, иначе все.

— Истинно, истинно небытие, истинно!

— Истинно! — внезапным вторым голосом с силой, которой не осталось у него.

И сила, магия красной горячей волной рядом, снизу, почти что из-под ног, так близко, что захотелось заплакать от облегчения, потому что голос живой, а значит, и он, и обрастающая плотным, уже не холодным туманом Нарцисса, еще здесь, внизу, не в воронке, летящей вверх, сильный, едва ли не на крике голос:

— Истинно небытие!

И, живой, настоящий, с ледяным, тяжелым и рвущимся от боли, но лежащим на полу и не пытающимся от него оторваться, телом, своим и холоднее мрамора Нарциссиным, обморок.

…

— Что?!

— Оба живы, обморок, но очнутся. Не ходи, и так знаешь, что правда. Пей. Все! Времени нет — сейчас будут авроры. Соберись. Я сказал, не ходи! Слышишь?! Смотри в глаза! Они живы, остальное потом. Сейчас здесь будут авроры. Хозяев нет, мы пьем и трахаемся. Расстегнись. Пей еще. Даже не вздумай блевать, пей! Смотри на меня. Понял? Ты понял?!

— Да.

— Никакого выброса магии, никаких артефактов. Мы просто пьяны, пока хозяина нет. Понял?

— …

— Мать твою, ты меня понял?!

— Да, не ори.

— Тогда собери глаза в кучу. Пьем и трахаемся, они помешали. Да сними ты этот е**ный профессорский балахон!

— Хозяин Снейп, хозяин, там…

— Зови.

— Понял меня?

— Да.

— Иначе все! Понял?!

— Понял. Заткнись. Просто заткнись. Г-господа? Ч-чем бо…об… обяз-заны?

…

Потом, когда Люциус пришел в себе на вторые сутки, отослав наконец поспать зеленого под плесень Снейпа, сам оставшись ждать, когда проснется Нарцисса, и восстановил силы, он узнал все. Узнал, кто подмешал Нарциссе яд — их единственные по-настоящему генеалогически близкие родственники де Латто, глава рода которых метил в Кабинет на место Люциуса и решил, что смерть жены надолго отобьет у Малфоя желание добиваться чего-то в политике (потом выяснилось и многое другое — одной политики для такого решения очевидно было мало — однако Люциуса это уже не интересовало). С ними проблем не возникло. Сложновато оказалось только отыскать их последнего сына, мальчишка учился в Канаде, но весь вопрос состоял в наличии терпения, а его у Люциуса было хоть отбавляй. Их ветвь даже не пришлось вычеркивать из вышитого на магическом гобелене, висящем в подвале Имения, генеалогического древа близких родов — прервавшийся или вымерший род сам исчезал, оставляя чистую фактуру поверхности.

Узнал, почему сигнал опоздал к Снейпу — принятый не клятвой, как все остальные, а вместе с глупым спорным наследством, чертов безмозглый домовик Добби умудрился сорвать прямой канал и полчаса бегал, пытаясь его восстановить. С ним было посложнее, потому что убить его Люциус не мог, связанный клятвой Хозяев. Но как пользоваться Круцио, Люциус знал, и в совершенстве.

Узнал, сколько нужно дать аврорам, растревоженным якобы имевшей место в его Имении колоссальной вспышкой магии, следов которой, рванув туда по горячим следам, они не обнаружили, узнав только соленую сплетню о том, что приятель Малфоя Снейп использует его Имение в отсутствие хозяев в качестве дома свиданий.

Но все это было не больше чем фоном для огромных и страшно-пустых нарциссиных глаз, когда она первый раз пришла в себя. Это потом она наконец смогла завыть, вцепившись себе в волосы и мгновенно превратившись из полный достоинства хозяйки дома в совершенно земную, с черными кругами под глазами, обломанными ногтями и распахнутым халатом женщину, за избавление от боли для которой Люциус не задумавшись положил бы руку в огонь, и это потом она рыдала, как маленький испуганный ребенок то бросаясь к нему, то выгоняя его из комнаты и прячась на груди у Севера. А сначала был этот взгляд, пустота которого заставила его на секунду испугаться, что он все же опоздал, и полупрозрачная тень так и улетела вверх, а он поймал и сумел удержать только ее мутный кокон.

Все это было потом. Первым же, что Люциус сделал, сумев подняться без посторонней помощи, стал визит в Подвал, к самом магическому сердцу Имения, в котором, на костях первого сына первого Малфоя, живым заложенного в фундамент дома на защиту и в залог будущих веков, пульсировала магия рода, скопленная и обжитая сотнями поколений на добровольной первой родовой крови. Люциус молча провел Лекса через все защиты, через которые, не разрушив Имение до основания, не смог бы без позволения хозяев пройти ни один чужак, будь он хоть трижды Гриневальдом, и, все так же молча подведя к заложному камню, рассек его запястье, подержал порезом вниз, дождавшись, пока тягучая капля упадет в центр, и громко произнес «Принимаю!», а потом развернулся и, уже не оглядываясь назад и не заботясь об идущем позади мужчине, вернулся к себе. За ужином эльфы называли Алесандро «хозяин Лекс».

Когда Люциуса арестовали, Лекс был в Азии с ее архаическим снобством и презрением к новостям из другого мира, а потому узнал об этом только через месяц, когда вернулся. И первое, что он сделал, войдя в свою квартиру, это отрыл в завалах на столе бумагу, перо и чернила и написал короткую записку, которую сразу же и отправил, крепко привязав к лапе своего филина. Всего четыре слова. «Только узнал. Мне приехать?» Ответ был еще короче. «Да»

Тогда, на пороге Малфой-Мэнор, собственно, не особенно впечатлительному Лексу на секунду показалось, что он был в отъезде не три месяца, а, сам того не заметив, пропал на два, а то и три года. По крайней мере, встретивший его подросток точно никак не выглядел на три месяца старше, чем в их последнюю встречу. Драко изменился даже не внешне — хотя заострившиеся черты лица, тени под глазами и создававшую иллюзию увеличившегося роста худобу сложно было не заметить — изменился взгляд. Взрослый, жесткий и настороженный взгляд хозяина мятежного замка, на который наступают вассалы предателя и у которого нет времени на панику, когда для нее самое время. Не маска и не игра — Драко, вероятнее всего, этого даже не замечал. Состояние и жизнь.

— Добрый день, Лекс. Спасибо, что приехал.

Аппарируя, мужчина думал, что Драко бросится ему на шею, как делал это обычно, но, едва увидев его, понял, что в этот раз ничего похожего не будет, поэтому крепко пожал протянутую руку.

— Не мог не приехать.

— Пойдем в дом, обед уже готов.

За длинным столом они сидели вдвоем — Снейп даже на каникулы остался в Хогвартсе и по тому, как спокойно Драко об этом сообщил, Лекс понял, что, по расчетам Северуса, при таком раскладе ему будет проще добиться хотя бы чего-то, а Нарцисса гостила у своей школьной подруги, ныне жены министерского Высшего Инспектора по надзору. Драко пересказывал новости сухо и даже несколько церемонно, но Лекс хорошо понимал, что так будет проще, да и от брони, за месяц почти приросшей к коже, сразу не избавишься, и потому послушно и в тон заполнял паузы байками о поездке. Сразу же после обеда Драко ушел в кабинет, сославшись на дела, которые необходимо закончить до вечера, и Лексу ничего не оставалось, как подняться в свою комнату и устроить небольшое совиное нашествие, канцелярский бедлам и перегрузку каминной связи. На то, что это реально поможет, Лекс особенно не рассчитывал, но иногда информация гораздо важнее практической пользы.

Когда поток сов схлынул, а камин был наконец-то освобожден, часы показывали без четверти одиннадцать. Поднявшись из-за стола, Лекс устало потянулся, и почти сразу же в комнате осторожно материализовался тактичный Типпи и, внимательно глядя на Лекса, сообщил, что молодой хозяин просил его присоединиться к нему в малой гостиной, на самом деле представлявшей собой уютную теплую комнату с самым обычным, наглухо закрытым для любых вызовов камином, используемую обычно для домашних сборищ.

Когда Лекс вошел, Драко уже сидел в кресле спиной к двери и лицом к горящему камину, бездумно перекатывая вино по стенкам бокала.

— Нальешь себе сам?

— Запросто.

Заполнив бокал, Лекс сел в соседнее кресло.

— Сколько сов умерли от переутомления?

Лекс усмехнулся.

— У меня есть пара довольно осведомленных и пара довольно могущественных знакомых. Решил разведать ходы.

— И как? — спросил Драко, поворачиваясь. Вряд ли он выпил много, однако все же выпил, потому что щеки заметно порозовели, а взгляд ощутимо блестел. Хотя на этом фоне усталость и, днем незаметная, а теперь, и под влиянием вина в том числе, явно проступившая загнанность оказались видны еще ярче.

— Не слишком. Погано, хотя кое-какие зацепки есть. И давно ты на ночь напиваешься?

Драко невесело усмехнулся и снова отвернулся, уставившись в огонь.

— А я иначе не засну, — и, отсалютовав камину, допил до дна.

Глубоко вдохнув, Лекс поднялся и, подойдя вплотную к креслу Драко, мягко отобрал у него бокал, поставил на столик и поднял голову Драко за подбородок, заставив посмотреть на себя.

— Драко…

Пару секунд тот смотрела на мужчину, упрямо и почти зло сжав губы, но внезапно маска развалилась и Драко, крепко обхватив талию Лекса руками, лихорадочно ткнулся ему в живот, прячась прежде, чем лицо исказится неконтролируемой гримасой.

— Лекс…

Драко почти впивался в спину, а от его дыхания было жарко животу, но Лекс не двигался, только осторожно поглаживая мальчишку по иногда вздрагивавшей спине. Теперь отчетливо виделось и все остальное — и паника, и переутомление, и страх, почти отчаяние, и одиночество. Несколько отстраненно Лекс прикинул, была ли у мальчишки возможность просто поплакать после всего случившегося, и пришел к выводу, что вряд ли — стоило позволить себе минутную слабость, и все полетело бы к чертям, а ему нужно было держаться. Остро захотелось кого-нибудь убить.

— Драко, мой хороший..., — тихо прошептал Лекс, погладив мальчика по голове, отчего Драко на минуту застыл, а потом резко отстранился, почти оттолкнув мужчину. «Переборщил», — подумал Лекс и послушно опустился в свое кресло, лишь мельком отметив, как щеки Драко стали еще розовее и как неловко он заерзал в кресле, закидывая ногу на ногу.

— Рассказывай.

И Драко рассказал — и о том, как из утренней газеты узнал об аресте отца, и как орал на Снейпа, требуя ответить, почему он ничего не сделал, где он был и почему все еще здесь, а тот залепил ему пощечину, и как всерьез думал об убийстве Поттера, и как встретил мать на Платформе, вернувшись из Хога, и им пришлось пройти метров пятьдесят до границы аппарации, пока на них смотрели все, кто был на вокзале. Рассказал, как с ним шесть раз разговаривали авроры, в присутствии Снейпа, но, учитывая его репутацию, это мало что меняло, и как те же авроры — зажравшиеся своей правотой мальчишки на три-четыре года старше него — являлись обыскивать Поместье, и ему пришлось самому водить их по замку, на ходу закрывая, маскируя, переделывая то, что показывать было нельзя. И как впервые полез в отцовы бумаги и чуть не разревелся от их количества и непонятности. И как Снейп натаскивал его, объясняя, что и как управляется, какие дела первостепенны, а какие можно отложить, кому должны они, а кто должен им и прочее. Отец, конечно, учил его, и Драко знал многое, но у него не было опыта, а сейчас и времени. Тем более что с первого же дня выяснилось еще и то, что отец предпочитал сам вести все дела, не доверяя управляющим, а в его отсутствие этим придется заниматься Драко, потому что в такой ситуации полагаться на управляющих тем более нельзя. Трасты, акции, биржи, прииски, мануфактуры, лавки, подставные фирмы, финансовые отчеты, запросы кредиторов и аврориата, деловые партнеры отца, помнящие, как полугодовалого Драко рвало на их брюки — со всем этим он просыпался и засыпал уже месяц. А выпивать перед сном начал после того, как проснулся с четкой уверенностью, что всю ночь сводил баланс их французских виноградников.

Снейп старался появляться в Поместье регулярно, решал самые сложные вопросы и правил ошибки Драко, однако у него не было ни времени, ни сил делать все — его самого чуть не каждый день таскали на допросы, а в остальное время он старался найти способ освободить Люциуса. И визиты в Азкабан. Сам Драко не был у отца ни разу, как ни просился и ни рвался — Снейп просто ответил «нет» и больше не сказал об этом ни слова, — Северуса же туда пускали, то ли надеясь почерпнуть из их с Люциусом разговоров какие-нибудь сведения, то ли просто из-за денег, — и Драко хорошо видел, чего ему стоят эти визиты. Сам Северус никогда об этом не рассказывал, но Драко знал, что тот сидел некоторое время в Азкабане, и теперь, возвращаясь оттуда, он на час запирался в своей комнате и планомерно напивался, Драко спрашивал об этом домовых эльфов. Выходил он совершенно трезвый, но с такими синяками под глазами, что хотелось проверить, есть ли у него пульс. Помогать Драко во всем Снейп просто не мог.

Драко рассказывал и о том, чего боится — как он чувствует, что каждый упущенный кнат уменьшает шансы отца выйти на свободу, что мать похудела и осунулась, но находит силы ему улыбаться, а Драко нечем ее утешить, что Снейп превращается в бледную тень, а Драко не может отказаться от его помощи, хотя и знает, что тот тратит на это и так скудные часы сна. Рассказал, как вываливается на улицу и остервенело бьет бладжером в стену замка, когда становится совсем невмоготу, но даже тогда следит за временем, чтобы не потратить больше, чем может себе позволить. И как ласково улыбается матери и внимательно слушает Северуса, даже если хочется выть, потому что просто не может себе позволить вешать на них и свои проблемы.

— Пожалуйста, не уезжай, — прошептал Драко в конце, и стало совершенно очевидно, что об этом Лекса просит вовсе не гордый хозяин дома, а измученный, запутавшийся и несущий на себе гораздо больше, чем может, подросток. Мальчик, которого ему на самом деле хотелось защитить.

— Не уеду, — так же тихо проговорил Лекс и мягко пожал руку Драко. — Завтра покажешь мне свои проблемы и биржевые заморочки — одно время я этим занимался.

— Правда? — с совсем уже наивной надеждой глянул на него Драко, и Лекс, не сдержавшись, усмехнулся.

— Правда. А теперь баиньки.

Обнявшись, они дошли до поворота, и Лекс снова усмехнулся тому, как тесно Драко прижался к нему и как шел, закрыв глаза и приказывая светильникам не зажигаться при их приближении.

— Спокойной ночи?

— Спокойной! — улыбнулся Драко и обнял его, увернувшись от попытки притянуть поближе и только ткнувшись, как и в гостиной, в Лекса головой. — До завтра.

Весь следующий день до самой ночи они разбирались в бесконечных финансовых делах и отчетах. А ночью, перед дверью в свою спальню Драко быстро обнял Лекса, прижавшись к нему всем телом, и моментально отпрянул, сразу же юркнув к себе. Со второго раза это превратилось в их своеобразный ритуал.

Лентяем Лекс не был никогда, однако объем работы, свалившийся на Драко, напугал даже его. Работая вдвоем (не вместе, а поделив дела), они заканчивали все самое срочное только к началу десятого. То, на что Люциус потратил бы час, они вынуждены были разбирать по полдня. Постепенно становилось легче, и Драко, и Лекс потихоньку втягивались и вникали в запутанные имущественные дела, двойные бухгалтерии и денежные тяжбы, но это все равно отнимало кучу сил. Авроры так и не оставили надежду вытянуть что-нибудь из оставшегося в одиночестве малолетнего отпрыска Малфоя, потому периодически или тягались в Имение сами, или тягали к себе Драко, однако присутствие Лекса дома, а Снейпа в Аврориате придавало уверенности, и постепенно Драко научился не психовать после каждого сеанса общения с охраной правопорядка.

Со временем проще стало и в делах. Сам Лекс не был уверен, что так уж помогает, однако одно его присутствие придавало Драко уверенности — знание того, что, если станет совсем паршиво, есть кто-то, к кому можно прийти, многого стоило.

Капитально Драко сорвался только один раз. Хотя, даже не сорвался — он ничего не испортил и не запорол. Скорее наоборот. Всю ту неделю они, тратя время только на еду и сон, составляли отчет для Аврориата и одновременно для партнеров «Малфой-Траст», в который была помещена львиная доля белых капиталов Малфоев. Работка оказалась адской — мало того, что во всех финансовых делах пришлось разбираться с нуля (финансовый директор, экстренно вызванный в Малфой-Мэнор, пытался помогать, однако все равно приходилось вникать во все мелочи самим, потому как Люциус привык принимать все решения самостоятельно), параллельно нужно было из одних и тех же цифр составлять реальный отчет — для отца, официальный — для Аврориата, полуофициальный — для кредиторов, и «для внутреннего пользования» — партнерам в попытке убедить их не изымать свои средства (дела пошли на спад, хотя и не фатальный — фамилия в названии популярности не прибавила). К концу недели, когда все должно было быть готово, Драко, судя по внешнему виду, держался только на честном слове — выглядел он едва ли не хуже, чем в первый день приезда Лекса, а на всех встречах при этом должен был изображать бодрость и уверенность, которой вовсе не испытывал. Он справился — почти чудом, но все-таки справился: авроры кривились, но сожрали красивую липу, кредиторы и дольщики согласились подождать. А потом сорвался.

Когда Драко вернулся, Лекса не было — его старый приятель, как-то не совсем понятно, но достаточно плотно связанный с аврориатом, достал какие-то сведения, и вечер пришлось посвятить дружеской попойке в одном из ресторанчиков Лондона. Пить Лексу совершенно не хотелось — не было ни настроения, ни времени на борьбу с похмельем, — однако пришлось, и потому вернулся он пьяный и недовольный — Драко не написал и не появился, хотя его тоже приглашали.

Только войдя, не переодевшись и не пытаясь что-то сделать со своим настроением, потому как Нарциссы не было и стараться было не ради кого, Лекс с порога кликнул эльфа.

— Хозяин Лекс?

— Где Драко?

— В кабинете хозяина Люциуса.

Изрядно разозленный — в конце концов, мальчишка мог бы ему написать или сообщить исход дела как-нибудь иначе, если уже все закончил — Лекс успел подняться на пару ступенек, когда Типпи нерешительно окликнул его:

— Хозяин Лекс…

Тот раздраженно повернулся:

— Да?

Виновато опустив уши, эльф покорно сцепил лапки перед собой и осторожно поднял глаза:

— Хозяин Драко… вернувшись, он сказал, что все в порядке, но выглядел очень усталым… И он…

— Типпи, не тяни кота за хвост, ему больно.

Уши опустились еще ниже, и бедолага, кажется, всерьез пожалел, что у него нет челки, за которой можно спрятать глаза.

— Хозяин Драко очень пьян. Типпи хотел перенести хозяина в его комнату, но хозяин выгнал Типпи…

— Твою мать!

Лекс конечно любил Драко — на самом деле любил, как мог бы любить младшего брата, которого у него не было, а теперь еще и уважал — но возня с пьяным подростком, когда хотелось только принять ванну и блаженно завалиться спать, совершенно не вдохновляла.

— В кабинете?

— Да, хозяин Лекс. Хозяину Лексу понадобится помощь?

— Спасибо, Типпи, справлюсь сам, — ядовито отмахнулся Лекс, мысленно пообещав извиниться перед неудачливым домовиком, когда будет в лучшем и более трезвом настроении, и, на ходу расстегивая пиджак, направился в кабинет Люциуса, который Драко выбрал местом своего морально-алкогольного разложения.

Чего-то подобного Лекс и ожидал, поэтому растрепанный Драко в распахнутой рубашке, спящий за отцовым столом, положив голову на руки, особого шока не вызвал. Пустой стакан на самом краю стола и свалившаяся на ковер пустая бутылка из-под коньяка тоже. В конце концов, если забыть на минуту о необходимости весьма утомительной после собственной попойки дружески-собутыльнической помощи, Лекс должен был признать, что давно ждал от Драко именно этого и даже был удивлен, что мальчишка не сорвался раньше — последние полторы недели тот был слишком нервным и каким-то дерганым, то ласкаясь к нему, как пятилетний, то источая истинно аристократический холод, от которого хотелось говорить едва ли не «вы» и «мистер Малфой». Так же доставалось и эльфам, и стенам Имения, в которые Драко лупил бладжером, и даже периодически бумагам, которые он смахивал со стола, когда думал, что этого никто не видит. Мальчик натурально психовал, и, если отвлечься от шкурных интересов, имел полное право расслабиться и напиться, успешно завершив дело.

Тяжело вздохнув — безумно хотелось погрузиться в теплую наполненную ароматной пеной ванну, — Лекс осторожно вытащил из-под головы перепившего малфоевского наследника лежавшие на столе бумаги — Драко только невнятно что-то пробормотал и недовольно сморщился — и, стараясь не разбудить, откинул головой на спинку стула, одновременно просовывая одну руку ему под колени, а другую под плечи, чтобы поднять и отнести в кровать. Так и не проснувшись, Драко попытался отмахнуться, однако Лекс обхватил его крепко, и мальчишка сдался, и, пропыхтев что-то невнятное, послушно обнял мужчину за шею и ткнулся носом прямо в удачно открытую полурасстегнутой рубашкой ключицу.

Еще раз тяжело вздохнув — во-первых, он и сам не особенно твердо держался на ногах, а с немаленьким Малфоем удерживать равновесие оказалось раза в два сложнее, а во-вторых, только пыхтящего ему в шею невменяемого тепленького подростка Лексу и не хватало для полного холостяцкого счастья — он поднял Драко и уже повернулся в сторону двери, когда обнаружил еще одно замечательное в данной ситуации обстоятельство — брюки Драко оказались достаточно откровенно расстегнуты: только молния, а пуговица в пристойном порядке. Догадаться, как этот срам получился, труда не составляло: выпил, расслабился, удовлетворенно уснул, забыв ликвидировать последствия — Лекс и сам в последнюю неделю так развлекался, потому как ни на что живое времени и сил не хватало. Брюки, однако, были сухими и никаких пятен, кроме алкогольных, на них не замечалось. Значит, на то, чтобы очиститься, малыша хватило, а на то, чтобы застегнуться, нет. Ну-ну…

Перехватив мальчишку поудобнее и стараясь не замечать прокатившейся по телу теплой волны, сразу сделавшей воздух в комнате мутным и душным, Лекс потащил сопящего Драко к двери. Мысль об аппарации в голову даже не постучалась, поскольку там вообще осталось место только для одной мысли, такими огромными буквами она изображалась: «Прекрати!».

Конечно, сам Лекс давно уже не был мальчишкой и всегда умел останавливаться тогда, когда сделать это было нужно, однако процесс мог быть достаточно мучительным, а шумящий в голове коньяк делу вовсе не помогал. Горячим калейдоскопом вспоминались почему-то такие же теплые и юные мальчики, с которыми он спал, и то, как похоже они сопели ему в грудь и не только… И нежная со светлыми волосками кожа вспоминалась, и тихие стоны…

Очень захотелось бросить чертова мальчишку прямо на лестнице, мстительно предоставив на утро огребать все последствия раннего пьянства, однако все еще шевелящаяся где-то в дальнем углу сознания совесть не позволила, и Лекс, в очередной раз тяжело вздохнув, пошатываясь, пошел дальше, проклиная все и всех на том и этом свете, начиная с Люциуса, который не запирал бар, подталкивая собственного отпрыска к пьянству, и заканчивая господом богом, вовремя не отрезавшим проекту мужчины все лишнее, обрекая его потомков на вечные мучения, и параллельно проклятиям следя за тем, чтобы не прижать размякшего Драко к себе слишком крепко — совесть совестью, а с анатомией шутки плохи.

Лекс честно старался, и, пожалуй, можно было даже сказать, что у него получалось. Первые пару шагов, потому как тащить далеко не субтильного Драко на вытянутых руках и трезвому-то Лексу вряд ли было бы удобно. Особенно затруднительными оказывались моменты, когда обмякшая тушка сползала, и взмокшему от напряжения мужчине приходилось перехватывать младшего Малфоя, для удобства слегка поддавая ему коленом под мягкое — но достаточно упругое — место. Было очень жарко, неудобно и даже больно — сгибать ноги в очень тесных брюках, которые при этом врезаются во что-то достаточно нежное, всегда больно. Дыхание сбивалось, глаза заливало потом, а руки категорически отказывались служить. По крайней мере, в целях переноски. Зато буквально просились послужить по-другому. «Прекрати!» распухло уже до совершенно невообразимых размеров, пытка представлялась бесконечной, а путь до спальни вечным.

Пытки жестокая штука, однако в них есть одно единственное достоинство, которого не отнять — именно благодаря им мы познаем рай. Для несчастного, пьяного и измученного Лекса в этот раз рай предстал в виде просторной мягкой постели, в которую он устало рухнул, свалив рядом бесчувственного Драко. Дышалось с трудом, но лежать на мягкой перине оказалось так уютно, что постепенно все земные желания и страсти послушно уплыли в мутную даль, уступая место блаженному расслабленному небытию. Проще говоря, избавившийся от ноши Лекс, не осилив подъема, уткнулся лицом в подушку, до которой волок Драко, и тихо засопел, вырубившись почти мгновенно. Но ненадолго.

Просыпаться было туго, но приятно — удовольствие растекалось от паха по всему телу, обещая что-то очень-очень хорошее. Такие пробуждения Лекс любил, а уж спьяну особенно, потому расслабленно полностью перекатился на спину, пошире раздвинув ноги в ожидании ловких пальчиков и дразнящего язычка. Выпитое еще бродило в крови, добавляя блаженного одурения и превращая мир вокруг в тонны мягкой розовой ваты, в которую хотелось уткнуться лицом и уплыть в медленное тягучее наслаждение.

Мысль о том, когда это (и главное, зачем) он успел помириться с Нико, лениво всплыла, но, тоже одурманенная тягучей ватой, перевернулась брюхом вверх, сославшись на то, что это может быть и Мира. Мира это быть вполне могла, поэтому Лекс успокоено согласился и расслабился окончательно, позволив себе то ли вздохнуть, то ли застонать. И вот тут-то вся ватная конструкция чистой радости рухнула, потому что рядом тоже застонали, причем совершенно не расслабленно и гораздо громче, и к его рту неловко, но с похвальной настойчивостью прижались пахнущие дорогим коньяком чуть горьковатые губы.

Само по себе это, пожалуй, и было приятно — только чуть-чуть изменить, перехватить их своими, накрыть, чуть прикусить нижнюю и не позволить повторить то же самое, давая возможность только трепыхаться, тяжело дыша — однако почему-то уверенно омрачало прежнее безразличное спокойствие. Возможно потому, что и Нико, и Мира хорошо знали, что Лекс предпочитает, чтобы начатое таким образом доводили до конца и только после этого решали оставшиеся затруднения.

Делать это безумно не хотелось, губы, кажется, согласились подчиняться, вернув удовольствию идеальность, а ладошка сообразила-таки продолжить там, откуда начинала, однако мысль о том, что как-то все не так, не проходила, и с ней надо было разобраться до, а не после. Глубоко вдохнув, Лекс открыл глаза.

— Эй-эй-эй! Стоп! Хватит!

Лучше бы Лекс этого не делал. Лучше бы он поперся к Мире, да даже мириться с Нико, но только не сюда. В конце концов Малфой не настолько хрупкий, чтобы не пережить сон в кресле. Ничего бы с ним не стало, от боли в спине не умирал еще ни один маг. И все что угодно уж точно было бы лучше того, как он несколько секунд назад отрывал от себя задыхающегося Драко с мутными от желания и алкоголя глазами. И как теперь сидел на противоположном конце кровати, пытаясь отдышаться, успокоиться и не смотреть на ползущего к нему Малфоя в расстегнутых брюках. И то, и другое, и третье получалось плохо, а шум в ушах твердости не добавлял. Точнее, добавлял и еще как, но совершенно не там, где это действительно требовалось.

— Драко, стой. Что ты делаешь? — Лекс попытался говорить спокойной и весомо, но низкие хрипловатые нотки в собственном голосе не понравились ему самому.

— Хочу тебя, ты же видишь. Иди сюда.

Судя по всему, с момента, как он отключился, прошло не больше пары минут, потому что Малфой выглядел, кажется, еще пьянее, чем когда Лекс его приволок. Совершенно невменяемый и как-то жутковато целеустремленный. Сам Лекс еще соображал, но с тихим отчаянием чувствовал, что лишь немногим трезвее.

— Драко, ты еще маленький, — уже совсем пьяно попробовал объяснить он, но сообразить, что уж очень это смешно, смог только после того, как сказал вслух. Малфоя это тоже насмешило, потому что тот хихикнул, но что именно Лекс натворил, он понял лишь, когда Драко, на удивление быстро и без проблем управившись с брюками и бельем, гордо и голо вытянулся перед ним, бережно поглаживая налившийся член:

— Я не маленький, видишь? Попробуй сам, — и, схватив руку опешившего Лекса, положил ее на свое и вправду не маленькое, а особенно в таком состоянии, достоинство.

— Ну скажи, что не маленький! — через пару секунд хныкнул он, так и не дождавшись комплимента, потому что Лекс, заворожено следя за своей рукой, медленно водил ею вверх и вниз по члену Драко. Может быть, где-то в непролазной глубине его скудной совести и пряталась мысль о том, что продолжать явно не стоит, но пряталась она так умело, а Лекс был так пьян и безбожно заведен, что остановится сам он уже просто не мог.

— Давай-ка ближе! — прохрипел он, другой рукой грубо хватая Драко за шею, притягивая к себе и, не потрудившись скрыть оскал, впиваясь в его губы.

Продолжение Лекс помнил смутно. Горячее бьющееся под ним тело, прокушенные губы, расцвечивающиеся синевой следы зубов на шее и груди, круглые синие пятна от пальцев на бедрах и ягодицах, выдранные пряди волос — всю эту прелесть он толком разглядел только к утру, когда протрезвел, а бледный пошатывающийся Драко выбрался из постели. Ночью Лекс опомнился только один раз — почувствовав, как лежащий на боку перед ним Драко, напрягшись, задержал дыхание, когда Лекс нетерпеливо ткнулся в него членом, бестолково заерзав в нетерпеливой попытке попасть в самый центра сфинктера, чтобы проще войти. Вряд ли превратившийся в один огромный неудовлетворенный фаллос Лекс заметил бы это — вероятно, Драко сжимался и вырывался и когда он прокусывал ему губу, и когда впивался пальцами в бедра, заставляя перевернуться или выгнуться — его это не остановило. Но, держа одной рукой на весу ногу Драко, чтобы раскрыть его еще удобнее, Лекс почувствовал, как ее свело откровенной судорогой, согнувшей колено так сильно, что он сам инстинктивно выдернул оказавшуюся зажатой между голенью и бедром ладонь. Это слегка отрезвило.

— Бл*, больно ж будет!

Отрезвление раздражало — почти разрывающемуся в паху Лексу совершенно не улыбалось еще полчаса возиться, бродя по комнате в поисках чего-нибудь жидкого и скользкого, а потом демонстрируя чудеса внутреннего массажа, если вдруг чего пойдет не так, а в худшем случае еще и слушая нытье. Откровенно говоря, это бесило.

— Твою мать!

— Ну давай! — не поворачиваясь, глухо прошептал Драко, так и оставшийся на боку, только теперь согнувший выпущенную Лексом ногу и притянувший ее к животу. И это разозлило окончательно.

— Помолчи! Сам же потом хныкать будешь! — злобно огрызнулся Лекс, осторожно перекатываясь на спину и потом на другой бок, но встать с постели не успел.

Уверенная рука Драко слишком быстро для пьяных и вожделеющих мозгов Лекса цапнула его за упорно стоящее мужское достоинство и потянула на себя. Еще не успев ничего сообразить, Лекс моментально послушно подался за ней, бережно спасая главную часть себя от вытягивания и других возможных неприятностей, и уже через секунду почувствовал, как вернувший его в удобное положение Драко подползает, устраиваясь ближе и, перехватив член чуть ниже, помогая себе пальцами и подаваясь навстречу, грубо проталкивает себе внутрь.

Драко держал крепко, чересчур сильно сжимая, сосредоточившись на другом, и пару раз даже больно царапнул влажную головку ногтями, но это уже не имело особенного значения. Опешивший и даже слегка испугавшийся на мгновение, Лекс уже пришел в себя, а потом, почувствовав, как головку все-таки сжали непослушные мышцы и оказавшиеся тоже внутри пальцы Драко, отключился снова, с рыком обхватив мальчишку руками и резко войдя до основания. Драко как-то задушено взвыл — утром у него на правой ладони обнаружится потрясающий полукруглый синяк, — но Лекс уже ровно ничего не слышал, кроме мутного шума крови в ушах…

Кажется, потом, засыпая, он, на радостях удовлетворения, вежливо обнял мальчишку и даже чмокнул в щеку, но помнилось это смутно.

* * *

Просыпаться было погано. Пить Лекс, конечно, умел и, надо признаться, по настроению любил, но похмелья это все равно не отменяло и привыкания к нему не вызывало. А уж при отсутствии антипохмельного зелья, которое вряд ли держали в приличном аристократическом доме… В каком доме?!

Просыпаться резко расхотелось. Как и жить вообще. Но голова раскалывалась так настойчиво и демонстративно, что Лекс решил подумать обо всем чуть позже, оценив привлекательные моменты мазохизма. Хотелось лежать, надеясь на милость судьбы, однако в данном случае покой вряд ли возымел бы хоть какой-либо терапевтический эффект, и, собрав всю хныкающую волю в дрожащий кулак, Лекс открыл глаза.

Последняя надежда на пьяный выверт памяти улетучилась, обнаружив неопровержимо разоренную постель с полуразодраной подушкой, сваленную мелкими кучками на полу одежду и лежащего на другом конце постели, опираясь на локоть, несовершеннолетнего младшего Малфоя.

— Доброе утро, — как-то странно проговорил Драко, но кузня в голове создавала слишком много помех, чтобы можно было расслышать еще и интонации — стоило поблагодарить судьбу уже за то, что он вообще что-то слышал.

— Хреновое оно, утро, — сам испугавшись своего голоса прохрипел Лекс в ответ, осторожно постаравшись сесть. Сесть получилось, а вот осторожно нет, и посему на пару минут Лекс просто застыл, дожидаясь окончания припадка мстительности собственных сосудов.

— Очень болит? — поинтересовался откуда-то из-за спины Драко каким-то на удивление здоровым голосом (может, Лекс просто уже стар для таких развлечений, и потому ему одному так х*рово?), и мужчина едва подавил настоятельное желание спросить в ответ что-нибудь вроде «А сам-то как думаешь?».

— Зелье какое-нибудь есть?

— Есть похмельное.

— Давай.

Стараясь не двинуть ни одной лишней мышцей, Лекс медленно взял из появившейся в поле его зрения руки стакан и, пожалев, что нельзя пить, не глотая, залпом осушил его и надолго замер.

Когда мольбы о смерти иссякли, и появилось время понять, что жить вроде бы пока можно, Лекс поставил до этого зажатый в руке стакан на тумбочку рядом и обернулся, хмуро посмотрев на Драко. Синие отпечатки пальцев на кистях, запястьях, плечах, вспухшая губа, остального не видно, потому что сидит в кресле, закрывшись простыней. Как-то странно сидит.

— Встань.

— Что? — Драко недоуменно взглянул на Лекса — впервые за утро прямо в глаза.

— Встань, говорю.

— Зачем?

— Встань.

Недовольно скривившись, Драко все же послушался, но Лекс сейчас же об этом пожалел — уж слишком красноречиво мальчишка переступил с ноги на ногу, стараясь найти менее болезненное положение. Можно было бы попросить его еще и пройтись для надежности, но это пахло бы уже чем-то из разряда садомазохизма, а такой пакостью Лекс вчера, кажется, уже накушался. Еще можно было бы посетовать, до чего доводит воздержание, но смеяться не хотелось. Хотелось плакать. Но вряд ли это бы помогло.

— Сесть уже можно? — раздраженно спросил Драко, и Лекс наконец-то поднял голову.

— Садись.

— Спасибо.

— Я сказал «доброе утро», — чуть менее зло заговорил Драко, когда, поерзав, все же устроился в своем кресле.

— А я сказал, что оно хреновое.

Катастрофическое. Не хреновое — именно катастрофическое.

— Ну, извини.

— Ну, ничего.

Ой как погано-то все… Совсем погано.

— Ну, не буду мешать! — процедил Драко, вставая так резко (видать, и правда, разозлился), что кресло едва не перевернулось, мерзко заскрежетав по полу, и, придерживая простыню, повернулся к двери.

— Э, постой! Дай хоть мягкое место залечу.

Драко вскинулся так резко, что на секунду похмельный Лекс даже испугался, что тот его ударит. Покраснев и прикусив губу, мальчишка пару секунд смотрел на него, зло сузив глаза, а потом как-то обмяк и отвернулся.

— Спасибо, я сам.

— Удобнее, когда кто-то другой.

— Не знаю, не пробовал, — пробормотал Драко, с болезненной гримасой наклоняясь за брюками, и Лекс не удержался, так же вполголоса ответив:

— Комплексы надо изживать, а с уродами спать не стоит.

Драко снова замер, в наклоне, потом выпрямился и, сжав брюки в руке, пошел к двери.

— Я и не спал. До вчерашнего вечера.

Где-то сбоку трепыхнулась отправленная в алкогольный нокаут вчера совесть, но Лекс и без нее понимал, что как-то все не так, и, собственно, мальчишка тут совершенно не виноват, даже если и решил переспать с опытным старшим другом — думать, в любом случае, стоило ему самому. Да и Люциусу Малфою не выложишь «Ваш сынуля сам меня совратил!». Не покатит. Бл*!

«А почему до вчерашнего?... Мне сказали, что я урод?»

«Правильно сказали.»

— Драко, постой.

— Иди… в ванную.

— Извини. Тяжко с бодуна.

— Так не пей.

— А ты уже принял зелье?

— Нет.

— Талант?

— Увидимся за завтраком.

— Да постой!

Драко застыл, положив руку на ручку двери. Все упорно было каким-то не таким, но Лекс никак не мог понять, что именно не так. Нет, что было не так вчера, он понять мог — как минимум почти изнасилование. Но сегодня-то что? Если бы Драко было гадко, он не стал бы дожидаться, пока Лекс проснется. Значит, понравилось? Это было странно, но вполне могло быть. Тогда чего мальчик капризничает? Не привык к беседам с похмелья? Странно.

— Драко, не злись. Сейчас я оклемаюсь и действительно тебя полечу, не уходи.

— Иди на хрен, Лекс. Перебьюсь без тебя, — упрямо огрызнулся мальчишка, полуобернувшись и все еще держа руку на двери. Ну, хоть не ушел. Хотя чего, спрашивается, психует?

— Иди сюда. Ну прости, вчера меня занесло. Сейчас попробую полечить, — убедившись, что Драко вернулся и снова устроился в кресле, хотя хмуриться и не перестал, Лекс сполз с постели, в миллионный раз поблагодарив неизвестного, но единственного заслуживающего памятника из чистого золота изобретателя антипохмельных зелий, и принялся натягивать с трудом найденные брюки. Занятие оказалось на удивление сложным, но спросить было интересно, а мозги из отключки толком не вернулись, поэтому бормотал он, не поднимая головы от попыток застегнуть, судя по всему, сломанную молнию:

— Ну ладно, я сволочь, виноват, признаю — перепил, не трахался давно. Но тебе-то оно зачем? Опыт решил расширить? Так в бордель бы пошел, и расширил бы, и не порвали бы так. Или типа для коллекции? Ох-хо-хо, как же погано…

На не прошедшую головную боль Лекс сетовал уже в одиночестве — выпрямился он как раз для того, чтобы увидеть, как хлопнула дверь. «Ну теперь-то чего, а?» Захотелось завыть и побиться головой об стену. Сильно.

* * *

— Доброе утро еще раз.

— Доброе. Я не знал, что именно ты предпочтешь на завтрак, и поэтому заказал меню на свой вкус.

— Ничего страшного.

— Тогда приятного аппетита.

— И тебе.

…

— Драко…

— Да?

— Чего ты психуешь?

— Я плохо спал, а на сегодня много дел.

— Я серьезно.

— Конечно, серьезно, Лекс. После обеда мне придется уйти — кажется, что-то наметилось у дяди Грегори. Постараюсь вернуться, как только смогу. Присмотри, пожалуйста, за Андерсом, не доверяю я ему почему-то.

— Присмотрю.

— Спасибо.

— Не за что.

…

— Драко, ты долго будешь дуться?

— Прости, ситуация не располагает к веселью.

— Я не об этом.

— Я должен идти.

Детский сад раздражал. Злился Лекс, конечно, больше на себя — осознавать, что думал не совсем головой, всегда печально и крайне неприятно, — но непонятности от Драко хорошего настроения тоже не прибавляли. Судя по всему, мальчишке такие развлечения были не в новинку, и Лекс никак не мог понять, почему тот выпендривается сейчас, как лишившаяся девственности девица.

— Драко, просвети меня на предмет происходящего, окажи услугу.

Они оба уже закончили завтракать, и Лекс сидел, допивая чай, а Драко, словно не слыша вопроса, поднялся и направился к лестнице наверх. Не демонстративно, но достаточно красноречиво давая понять неуместность дальнейшего общения. Малфой, блин.

— Подожди, я хочу с тобой поговорить.

— Извини, Лекс, я тороплюсь, — вежливо кивнул мальчишка и церемонно поклонился. — Увидимся за обедом.

— Кончай-ка ты придуриваться! — раздраженно оборвал его мужчина и, увидев, что останавливаться Драко не планирует, потянулся и ухватил его за руку чуть выше локтя. — Садись.

— Отпусти, я не хочу ни о чем говорить, — рванулся тот, но выполнять его пожелания Лекс не собирался, по крайней мере сейчас.

— Да подожди ты! — гневно (сколько же можно?!) рыкнул он, сильнее сжимая руку на предплечье Драко, и мельком услышал, как сорвалось у того дыхание. Раздражения это не сняло, но заинтересовало.

— Драко?

Мальчишка молчал, все еще пытаясь вырваться, но смотрел в сторону, отвернувшись, явно избегая взгляда мужчины и теперь уже очевидно нарочно задерживая дыхание.

— Почему ты не отвечаешь?

Мальчишка снова промолчал, и Лекс даже себе не рискнул признаться, что рад. В конце концов им надо было поговорить, а если это единственный способ… Не отпуская Драко, он поднялся и другой рукой собрал волосы мальчишки в хвост, потянув за них, чтобы заставить повернуться к себе. И от его взгляда у мужчины моментально встал. Злость, стыд, обида — а под ними, в глубине, сжавшийся в траве перед удавом кролик. Тепленький пушистый кролик с расширившимися от страха и покорного трепещущего ожидания зрачками. Беззащитный мягкий маленький кролик. И нужно было только сильнее сжать руку, чтобы он испуганно выдохнул и послушно еще сильнее наклонил голову.

Такое Лекс уже видел. Не так часто, как хотелось бы, но видел. Что ж, сегодня он трезв как стеклышко, а сделанного явно не воротишь.

— Не стоит молчать о своих желаниях, Драко, — насмешливо ухмыльнулся он и, не давая тому трепыхнуться, резко притянул к себе, перехватывая за талию и сразу ниже, а другой рукой все еще держа за волосы. — Тем более что их и так хорошо видно, — и жестко впился в ощутимо дрожащие губы, грубо притягивая к себе. Что ж, стоял не только у него.

— Пусти, — дернулся Драко, когда Лекс ему позволил, но явно не для того, чтобы освободиться, учитывая, что его бедра совершенно неуправляемо терлись о лексовы, а глаза почти закатывались. Это было хорошо, Лекс любил такую отчаянную откровенность, но лениво перекатывающий слабо шелестящие чешуйками кольца удав где-то в глубине хотел видеть и знать, и, подчиняясь его прохладному интересу, Лекс отстранился, отталкивая от себя рвано дышащего Драко.

— Не все сразу.

Пару секунд, глядя на него совершенно шальными глазами, мальчишка никак не мог понять, что происходит, но потом Лекс увидел, что его взгляд приобретает осмысленность и, не дожидаясь новых капризов, властно нажал на его плечи. Не сообразив, Драко подчинился, опустившись на колени, и Лекс сейчас же снова взял его за волосы, другой рукой расстегнув брюки.

— Вперед.

Конечно, Лексу нравилось по-другому — будь это Нико, он просто намотал бы его волосы на кулак и, убедившись, что рот открыт достаточно широко, резко вошел бы сам. Но в первый раз нужно было проверить, поэтому он просто слегка дернул Драко за волосы, увидев, что тот замер.

— Я жду.

Мальчишка вздрогнул, слегка отпрянув, и Лекс мельком удивился, чего тот испугался — на размеры он, конечно, не жаловался, но и со слонами соревноваться не взялся бы, — однако потом замер, напряженно облизнул губы и подался вперед, осторожно высунув язык. Если бы Лекс не был возбужден и не относился бы к Драко всерьез, он не сдержал бы усмешку, уж больно комично это выглядело. Но через минуту смеяться расхотелось.

— Драко, хватит. Прекрати! — прикрикнул Лекс, отстраняясь и поднимая Драко с колен все так же за волосы.

Раскрасневшийся растрепанный мальчишка удивленно посмотрел на него, неосознанно вытирая губы рукой.

— Да, минет явно не твоя сильная сторона, — скривился Лекс, и Драко сразу же дернулся, освобождаясь.

— Блин, если бы не знал наверняка, решил бы, что ты или сноб, или девственник.

— Второе, — тихо пробормотал Драко, хмуро глядя в пол, но уйти по-утреннему уже не пытаясь.

— Чего?

— Второе, говорю. По крайней мере, до вчерашнего вечера, — зло повысив голос, вскинулся Драко. Лекс опешил:

— Шутишь?

— Ага. Катаюсь от собственного остроумия.

— Что, серьезно? — ничего уже не хотелось, и Лекс рассеянно застегнул ширинку. На то, что Драко смеется, похоже не было, но чтобы он сам так лоханулся…

— Но у тебя же?…

Драко перебил, впервые по-настоящему покраснев:

— Не спрашивай, — и Лекс как-то сразу поверил, что тот не врет. Лучше бы врал.

— Иди сюда, — устало позвал он, опускаясь на диван и сажая хмуро подошедшего Драко себе на колени. — Пьяным вчера был только я?

Драко напряженно сидел на одной его ноге, сцепив руки и глядя в пол.

— Да.

— Давно решил?

— Да. Нет. Не знаю. Вчера.

— Когда проснулся?

— Я не спал.

— Когда я пришел…

— Я уже не спал. Но я не планировал. Просто подумал, что ты… Что ты не откажешься.

Вздохнув, Лекс откинулся на спинку, притянув Драко ближе, и, взяв его за подбородок, заставил посмотреть на себя:

— Дурак, больно же было, я ж не соображал.

— А мне понравилось, — тихо, но как-то уверенно ответил тот, отведя руку Лекса. Час от часу не легче.

— Драко, нельзя же быть таким дураком. Ты же просто не знаешь, как может быть по-человечески.

Мальчишка вскочил так быстро, что Лекс не успел его удержать и только скривился от боли в ребрах, в которые Драко немилосердно, хотя и не нарочно, ткнул локтем.

— А если бы я предложил, ты бы согласился? Сегодня, позавчера, неделю назад? А?

— Конечно, нет, — пожал плечами Лекс, и Драко ухмыльнулся с невеселым торжеством:

— Вот именно. Ты бы наплел мути про «маленький» и «не время». А то и чуши про вечную любовь, как мои papa. А мне надо было!

— Нарваться на изнасилование? — Лекс не вскочил, но тоже напрягся, начиная злиться. — Чудесно! А ничего, что мне теперь светит пожизненное в Азкабане? Или быстро, хотя и болезненно, от «твоих papa», как ты изволил выразиться?! А, Драко?

— Никто не узнает, — твердо ответил Малфой, успокаиваясь, но Лекс обидно ухмыльнулся:

— Зайчик, ты физиономию-то свою давно в зеркале видел? Или все идиоты, а ты один такой умный-расчетливый?

Несколько мгновений онемевший от ярости и напряженных попыток взять себя в руки Драко просто стоял, сжав кулаки и молча открывая и закрывая рот. Но малфоевская кровушка, судя по всему, сказывалась при любых обстоятельствах.

— Лекс, ты так реагируешь, потому что тебе страшно?

Задел, стервец. Умеет. Кто бы сомневался. И сам хорош.

— Да. Но не только, — но он еще маленький, а Лекс уже умный. Временами…

— Правда? — иронично ухмыльнулся Драко, и сразу захотелось дать ему в морду. Но было нельзя — уже наигрались, — поэтому Лекс только глубоко вдохнул.

— Правда. Драко, отвлекись хотя бы на минуту от своей скорбной участи непонятого ребенка и подумай. Я изнасиловал мало того, что мальчишку, так еще и девственника. Как, ты думаешь, я себя чувствую?

Было видно, что Драко собирался ответить что-то язвительное, однако — и за это его захотелось расцеловать, причем без всяких задних мыслей — после минутного размышления как-то обмяк и сел на диван рядом с Лексом.

— Я не подумал.

— Так подумай сейчас.

Нерешительно подняв глаза, Драко виновато усмехнулся:

— Сейчас поздно.

— Вот уж глубины откровения…

Пару секунд они просидели молча, проникаясь сознанием ситуации, а потом Драко не выдержал:

— Лекс, мне было надо! — с какой-то виноватой отчаянностью прошептал он, впившись рукой в край дивана и подавшись вперед. — Я просто не мог, как было.

— Бл*, Драко, как было?! Мягкое место целое?!

Дернувшись, мальчишка снова опустил голову и устало закрыл лицо руками:

— Да плевать. Не мог, и все.

Еще пару мгновений оба молчали, а потом Драко почти что зашептал, не поднимая глаз и даже не отводя рук от лица:

— Меня же трясло от тебя. Я же рядом сидеть не мог. Ты за спиной стоишь, про векселя рассказываешь, а у меня в голове туман белесый. Ты мне снился каждую ночь. Я ж чуть не свихнулся от этого. Мне баланс проверять, а у меня все мозги в одном месте. Не мог я больше так!

А, значит, вот чего мальчик так психовал последние дни. Что ж, льстит, но не утешает.

Вопреки сознательно создаваемой видимости и постельным пристрастиям, зверем и дикарем Лекс не был. И подростковую сексуальность, и загнанное отчаяние, когда от способности сосредоточиться зависит судьба многих, а этой-то способности как раз и нет, он понять мог. Не мог он понять только глупости.

— Объясни мне только одно. Зачем?! ТАК зачем, Драко? Ты что, не знал, что будет? По-моему, мы обсуждали некоторые вещи, и в частности мои пристрастия. И я даже думал, что ты меня слушал. Или вчера ты не видел, что я не соображаю ни хрена?!

— Знал. Видел.

— Тогда на кой?! Мерлин бородатый, да я бы тебя даже в бордель сводил, если б ты попросил. Попросил, Драко! Даже поприсутствовал бы, если б тебе легче стало!

— Да не хочу я никакого борделя! — так громко, что от неожиданности Лекс даже вздрогнул, выкрикнул Драко. — Был я там! Меня от одной мысли тошнит! Передергивает!

А вот истерик не надо.

— Ах, передергивает? А от идеи в первый раз переспать с пьяным невменяемым садистом тебя не передергивало?!

Лекс ожидал новых воплей, но Драко как-то на удивление быстро успокоился и серьезно посмотрел на мужчину:

— Я же сказал, что мне понравилось.

— Тебе теперь легче?

— Да, спасибо, — снова желчно поклонился Драко, и Лекс едва удержался от какого-нибудь крепкого словца из целого табуна бродивших у него по языку. В том, что мальчишке действительно стало легче, Лекс очень и очень, и небезосновательно, сомневался — достаточно было вспомнить его утреннюю реакцию, чтобы сообразить, что весь день он точно будет думать об одном. И учитывая, что теперь он еще и знает, что это такое, отвлечься и забыть у него точно не получится. А ни дела, ни проблемы еще не закончились — они разгребли только экстренное, львиную же долю времени на самом деле поглощает рутина, к которой они еще даже не прикасались. А если все пойдет так и дальше, Драко и не прикоснется, тупо глядя сквозь бумаги подернутыми «мутной пленкой воспоминаний» глазами. И вопрос в том, что со всем этим делать.

— Драко, иди-ка ты от греха подальше. Просмотри биржевые сводки и прочитай тот контракт, потом дуй к Парсону, а вечером поговорим. Все, давай.

— Значит, до вечера, Лекс, — еще более ядовито выплюнул Драко и, демонстративно повернувшись и высокомерно передернув плечами, поднялся наверх. А Лекс остался — думать, что делать дальше, за них двоих.

* * *

— В общем, ерунда все это, и ни хрена у него нет на самом деле, — закончил рассказ об итогах дневных скитаний Драко, мрачно глянув на Лекса. — Я вообще начинаю думать, что добрейший дядюшка Грегори запродался аврорам. По делу ни полслова не сказал, зато двести раз успел набиться в помощники. Урод приторный.

Стоило бы, конечно, предложить мальчишке обратить внимание на лексику и необходимость уважительно отзываться о старших, даже если их в комнате нет, но, учитывая личное знакомство Лекса с этим самым «дядюшкой», замечания не последовало. Лицемерить Лекс не любил.

— А в Отделе Наказаний?

— А там Северус обещал разобраться, — рассеянно ответил Драко и вдруг, на секунду застыв в озарении, совсем по-детски глянул на Лекса распахнувшимися глазами. — Слушай, он же убьет, если узнает!

— Убьет! — как-то мстительно подтвердил мужчина, и только потом представил сцену в лицах. Вышло… Врать себе Лекс тоже не любил, потому откровенно признался, что идея ему понравилась — лицезреть перекошенную физиономию черного всезнайки стоило многого. Но не жизни — сидеть в Азкабане не улыбалось, да и наблюдать размазанного по окружающему миру Драко тоже, посему он стер с лица уже почти сложившуюся мечтательную ухмылку и серьезно посмотрел на мальчишку:

— Но я надеюсь, что он не узнает.

Тот абсолютно искренне согласно кивнул, а потом, продемонстрировав, какой он, в сущности, еще ребенок при наличии рядом взрослого, счастливо способный отодвинуть в бессознательное все то, что еще не случилось, ехидно-обижено хмыкнул:

— Тем более что и узнавать особенно нечего, не так ли?

Снисходительно улыбнувшись, Лекс притянул его к себе, пресекая демонстративные попытки вырваться:

— Не так. Пошли спать, поздно уже, а я хочу заснуть хотя бы к началу второго, — и снова улыбнулся, почувствовав, как Драко прижимается теснее, уже не возражая. — Но сегодня будет так, как хочу я.

В посмертное воздаяние Лекс не верил, а Азкабан… Авось, пронесет.

* * *

В тот день никого, кроме них с Лексом не должно было быть дома — Нарцисса в очередной раз отправилась к своей подруге, которая почти заставила мужа пролить скупую слезу над трогательной преданностью любящей жены и дойти до мысли о том, что деньги и связи Малфоев — капитал, свободно конвертируемый в любых обстоятельствах, а помощь им — вариант долгосрочных капиталовложений, Снейп же, вечером просмотрев планы и подсчеты Драко, сказал, что пока все в порядке и он снова появится дома через пару дней, которые нужны ему на визит к одному очень старому, но очень надежному знакомому. Поэтому они и обнаглели настолько, чтобы расположиться прямо на диване в гостиной.

Начиналось-то все достаточно пристойно — они просто решили сделать небольшой перерыв и перекусить, заодно обговорив тактику Драко на переговорах с Андорским Цельномагическим банком касательно заморозки счетов Малфоев, которыми заинтересовалось Министерство. Эту самую заморозку очень хотелось приостановить, хотя бы на время. Законностью операция и не пахла, но навар для обеих сторон вполне мог это перекрыть, а результат зависел, по сути, от того, насколько Драко сможет дать правлению банка понять, что он прежде всего Малфой, а уже потом шестнадцатилетний подросток.

Они и говорили, вот только ровно до того момента, как Лексу пришла замечательная мысль облизать, раз уж все так по-простецки, жирные пальцы. А уж когда он поймал взгляд Драко, повело и его. В итоге к началу действа младший Малфой в спущенной с плеч рубашке и стянутых до колен брюках лежал животом на спинке дивана, Лекс прижимал его сверху, кусая за загривок и грубо растягивая пока еще неподатливые мышцы сфинктера, а Драко ерзал и поскуливал, периодически срываясь на капризное «Ну где ты там?!» и «Хватит уже!».

Собственно, именно это и увидел аппарировавший в гостиную Снейп.

Если бы ситуация не была такой дурацкой и пугающей одновременно, Драко обязательно внес бы это в список личных поводов для гордости — увидеть Северуса Снейпа действительно ошеломленным и не владеющим собой удавалось единицам, и раньше Драко к ним не относился.

Пару секунд Снейп просто стоял посередине гостиной, где появился, ошеломленно раскрыв рот. В комплекте с готическим обликом, извечной мрачностью и почти что брезгливостью к любому, кроме черного, юмору это выглядело совершенно уморительно. Точнее выглядело бы, если бы не было настолько настоящим.

Как-то сдавленно и совершенно несолидно пискнув, Драко столкнул с себя и так уже отодвигавшегося любовника и лихорадочно принялся застегивать пуговицы, напрочь забыв про спущенные штаны, которые на него, сжалившись, натянул Лекс после того, как застегнул свои.

— Северус, я все объясню!

Раньше Драко, пару раз брезгливо листавший любовные романы с тумбочек однокурсниц, особенно потешался над подобными репликами главных героев и героинь, но в итоге сам не нашел ничего лучшего. Как выяснилось на практике, фраза была гениальной, поскольку позволяла одновременно что-то сказать, сказать что-то по делу, выиграть время и, самое главное, втянуть в разговор, а не в драку или, еще хуже, резню нечаянного собеседника. В этот раз сработало все вместе.

— Объяснишь?!

На секунду Драко всерьез испугался, что следующей репликой Снейпа станет «Авада Кедавра», причем не ясно, адресованная ему или Лексу. И, на самом деле, он был не так уж и далек от истины, потому что пару мгновений Снейп себя точно не контролировал. И один Мерлин знает, чего ему стоило, сжав зубы и все, что кипело внутри, процедить:

— Драко, принеси мне из кабинета все бумаги по «Гордости Андалусии». И сметы.

— Но…

— Быстро! У меня мало времени.

— Северус…

— Я не буду убивать его в доме, можешь не беспокоиться, — как-то откровенно кровожадно процедил Снейп и глянул на Драко так, что у того сердце ушло в пятки. Расскажи Малфою кто-нибудь похожую историю, он смеялся бы до колик и совершенно безжалостно издевался над участниками еще неделю, однако сейчас ему не пришло в голову даже ухмыльнуться, потому что все выглядело слишком серьезным. И было по-настоящему страшно — Драко действительно никогда не видел Снейпа таким.

— Ну?!

— Драко, ты уйдешь или нет? — прикрикнул вдруг Лекс, и, получив двойное ускорение, Драко взлетел по лестнице, моментально позабыв про весь свой хозяйский статус и малфоевский лоск, с которым он буквально накануне принимал в Имении кредиторов и в первую очередь благодаря которому убедил-таки их пока не изымать своих средств из малфоевских фондов. Хотелось спрятаться в темный угол и предоставить взрослым разбираться самим.

— Ах ты мразь! — прошипел Снейп, как только шаги Драко затихли наверху, и, подняв палочку, сделал шаг по направлению к Лексу. — Шавка похотливая!

То, что Снейп совершенно утратил способность оскорблять эффектно, показывало, что он в крайней степени бешенства, но, не двинувшись с места и нащупав в кармане свою палочку, Лекс криво улыбнулся:

— Не думаю, что оскорбления в данном случае лучший вариант.

— А ты бы раньше подумал! Прежде, чем спать с несовершеннолетним! — выплюнул Снейп, и Лекс почувствовал, как его самого накрывает ярость. Ему, конечно, не стоило затевать откровенную ссору и уж тем более, не приведи Мерлин, драку, к которой все, увы, и шло — в конце концов, Драко и без того не сладко, — однако раздражение на Снейпа копилось слишком долго, чтобы отказаться от такого приятного выхода. Это чертово вселенское презрение от учителишки, единственным достижением которого стала роль приживалы в доме аристократа, бесило неимоверно.

— А ты авроров вызови. И колдомедиков, для экспертизы, — нарочито медленно предложил Лекс и сжал палочку в кармане рукой. Драться в доме было полным идиотизмом, но оставаться в долгу он точно не был намерен.

Снейп на секунду онемел от такой наглости, а потом, как-то внезапно успокоившись, почти что довольно ухмыльнулся:

— Думаю, мы обойдемся своими силами, — и сразу же, не делая паузы между словами, бросил:

— Экспеллиармус!

— Пертификус Тоталус!

Ни один не попал, но на первую попытку никто особенно и не рассчитывал.

С того момента, как его кровь попала на заложной камень Имения, Лекс считал Малфой Мэнор своим домом. Не принадлежащим ему, но тем, куда он всегда может вернуться. Он бывал здесь не так часто, чтобы стать членом семьи, но достаточно, чтобы восприниматься эдаким беспутным бродячим племянником или кузеном, которому достаточно доверяли, чтобы посвящать в большую часть семейных тайн. Он видел Малфоев разными — такими, какими их никогда не видел и не мог увидеть никто из посторонних — и действительно любил, как странно бы это не звучало. Всех за исключением Снейпа — хотя, впрочем, Снейп Малфоем и не был.

По сути, это была неприязнь с первого взгляда — как выяснилось, Снейп с самого начала был против того, чтобы защиту устанавливал посторонний, считая, что собственных оберегов Имения с лихвой хватит на всех возможных непрошенных гостей и шпионов, к Лексу же с порога отнесся как к жадному до денег наемнику, о чем и не преминул ему сообщить.

Потом, после истории с Нарциссой, открыто возражать он уже не мог — что-что, а долг крови Снейп признавал безоговорочно — однако язвил и злобствовал при каждом возможном случае. Иногда это бывало забавно — как бы Лекс к Снейпу не относился, в уме он ему отказать никак не мог — однако по большей части раздражало. А уж когда Снейп попадал по больным местам, которые умел находить едва ли не нюхом, и которые у Лекса, как бы он ни старался показать обратное, все же были…

Снейп раздражал, и больше всего своим непонятно откуда берущимся высокомерием — за все время знакомства с Малфоями Лекс так ни разу и не увидел ничего реально подтверждающего такое самомнение. И единственное, что удерживало его от открытой ссоры, это настоящее уважение, которое испытывал к Снейпу Люциус, а уж в том, что уважение Малфоя заслужить не просто, Лекс не сомневался. Хотя мысли о том, что в случае со Снейпом Люциус мог просто ошибаться, посещали его все чаще и чаще.

Теперь же, едва увернувшись от снейпова «Экспелиармуса», Лекс и сам почувствовал что-то похожее на это уважение. Отбросивший свое высокомерие, Снейп выглядел по-другому. Лекс ни разу не видел, чтобы тот применял что-нибудь опаснее «Инсендио» и, откровенно говоря, сомневался, что тот это вообще умеет, однако сейчас хорошо понял, насколько ошибался — Снейп бросался достаточно сложными заклинаниями со свободой, выдававшей обширную практику. Пару раз Лекс даже чуть было не попался, однако вовремя успел в одном случае блокироваться, а в другом банально спрятаться за диваном — унизительно, однако в драке многие ценности быстро переоцениваешь. Снейп действовал так быстро, что перейти в контратаку Лекс пока не успевал, но от этого ему становилось только веселее — давно уже у него не было сильного противника, и он успел соскучиться. Конечно, действовать в полную силу было нельзя — разносить гостиную Имения было бы не лучшим выбором, — но и особенно осторожничать он тоже не собирался.

Некоторое время в гостиной раздавались только выкрики заклинаний, слышался шум передвижений и тяжелое дыхание. Раньше Лекс считал Снейпа достойным противником разве что в злобстве, однако за пару минут вынужден был свое мнение пересмотреть — боевой магией тот владел если не как профессионал, то как опытный практик уж точно. Пара заковыристых проклятий даже зацепили его хвостами, и теперь левую руку немилосердно жгло, а перед правым глазом все расплывалось в сероватые тени. Последнего проклятия он не знал, и оставалось только надеяться, что оно обратимо. Однако он тоже в долгу не остался — передвигался Снейп с трудом, стараясь не перемещать на правую ногу весь свой вес.

С первого заклинания не прошло еще и пяти минут, а Лекс уже устал и пот заливал глаза, однако несмотря на это ему все еще было как-то бесшабашно весело — после перерыва вспоминать боевые навыки было приятно, а боль только добавляла остроты ощущениям. На губах у Снейпа — по крайней мере тогда, когда Лекс еще четко видел обоими глазами — играла жесткая ухмылка, и Лекс догадывался, что сам ухмыляется совершенно так же. Как выяснялось, книжным червем Снейп не был, что приятно удивляло.

— Вы что, охренели?!

Выставив щиты почти идентичными движениями и не опуская палочек, Лекс и Снейп оглянулись на лестницу, по которой только что спустился теперь стоящий, разинув рот и рассыпав половину своей охапки свитков, ошалевший настолько, чтобы так не стеснятся в выражениях, Драко.

— Прекратите сейчас же!

— Не лезь, Драко, с тобой мы поговорим позже. Иди в кабинет, я сейчас поднимусь, — резко приказал Снейп, уже оборачиваясь к Лексу снова и поднимая палочку. Тот только ухмыльнулся, повторяя движение.

— Да вы что, перезверели?! Перестаньте сейчас же!

— Драко, котенок, не лезь, — ласково, с легкой хрипотцой почти пропел Лекс и с удовольствием увидел, как Снейп побелел и сжал кулаки. Кажется, он наконец-то нашел способ посчитаться с черным занудой за все сразу. Воздух в гостиной завибрировал, готовясь принять новый выплеск магии.

— Я сказал, прекратите! — снова выкрикнул Драко, но на этот раз как-то по-другому, и Лекс почувствовал, как палочка буквально вылетает из его рук. Он глухо чертыхнулся, но сейчас же заметил, что то же произошло и со Снейпом. Обе их палочки держал в руках бросивший на пол и остальные свитки Драко.

— Это что было?

— Как выяснилось, в отсутствие отца хозяин здесь, и правда, я, — мрачно глянув на них, ответил Драко и, не глядя на рассыпанные свитки, спустился вниз. — Вы что, с ума сошли?

Адреналин постепенно растворялся, и, до этого терпеливо ожидавшее своей очереди, выползло гадкое ощущение собственного идиотизма. Да уж, сцепиться как два мартовских кота в гостиной Имения было гениально. И очень по-взрослому.

Кажется, Снейп считал так же, потому что, ничего не говоря, зло одернул одежду и протянул руку Драко.

— Потом отдам, — виновато-мрачно огрызнулся тот и плюхнулся на злополучный диван, густо покраснев. — Вы что, озверели?

Не понятно, что именно разозлило Снейпа снова — отказ вернуть палочку или этот румянец, но Снейп, не двигаясь с места, скрестил руки на груди и с особенно задевающим выражением прохладного интереса посмотрел на мальчишку.

— Тот же вопрос я могу задать тебе, Драко.

— Я взрослый человек! — совершенно по-детски вскинулся тот, и Снейп с видом только что услышавшего подтверждение своей самой печальной гипотезы, в которой, впрочем, и без этого был уверен, хотя и надеялся до последнего, покачал головой:

— Законодательство так не считает, Драко.

— Так вызови Авроров, — мрачно нахохлившись, вполголоса пробормотал тот, но Снейп услышал, и Лекс едва удержался от аплодисментов, увидев, как на его лице заиграли желваки. Правда, потом ему стало слегка стыдно, потому что Драко, несмотря на всю свою мрачность и решительность, выглядел совсем потеряно. Захотелось погладить его по голове и обнять, но Лекс сомневался, что в данной ситуации это будет удачным решением, посему и остался на месте, не вмешиваясь.

Снейп все еще был бледен, но, кажется, овладел собой, и, глубоко, вдохнув, расцепил руки и сел в кресло напротив младшего Малфоя, продолжая игнорировать Лекса.

— Драко, послушай меня. Давай не будем ссориться, сейчас самый неподходящий для этого момент из всех возможных, — Лекс не понял, нечаянно это или намерено, но попал Снейп по явной болевой точке, потому что Драко дернулся и опустил голову еще ниже. — У меня мало времени, а я еще должен посмотреть бумаги. Пойдем в кабинет и обо всем поговорим, а он пусть собирается. Потом мы вместе уйдем, а ты вернешься к делам.

Драко резко поднял голову, настойчиво-вопросительно посмотрев на Снейпа:

— Я не понимаю.

— Я предлагаю тебе забыть на время об этой ссоре.

— А куда должен собраться Лекс?

На этом вопросе Снейп сбился, раздраженно пожав плечами:

— Без понятия! Куда ему вздумается — в Куалулумпур, в Ниццу, хоть на Шри-Ланку!

— Северус, Лекс останется здесь.

Снейп нетерпеливо дернул плечом:

— Драко, у меня действительно нет времени на твои капризы. Он уедет отсюда...

— Северус, он останется здесь.

Сузив глаза, Снейп посмотрел на Драко, но тот только упрямо сжал губы и выдержал взгляд.

— Я в последний раз предлагаю тебе…

— Северус, Лекс остается здесь.

Зло скривившись, Снейп вскочил.

— Что ж, как хочешь, Драко, — призвал всю развалившуюся по ступенькам охапку свитков и, быстро уменьшив, сунул в карман, потом забрал у Драко палочку и приготовился аппарировать. — Бумаги посмотрю у себя. Значит, он остается?

— Да, Северус.

— Так и передать твоему отцу?

А вот это было по-настоящему жестоко. Драко дернулся, как от пощечины, и моментально побелел под первый снег, сжав кулаки так, что на ладонях наверняка остались кровоточащие следы. Несколько секунд Снейп ждал, что мальчишка что-нибудь скажет, но тот, стиснув зубы — а Лекс боялся, причем не напрасно, что и прокусив щеку, — молчал, и Снейп, раздраженно махнув рукой, аппарировал.

Драко еще некоторое время сидел так же, не шевелясь, а потом внезапно как-то обмяк и закрыл лицо руками. Желание обнять и утешить стало почти непреодолимым, но Лекс хорошо понимал, что это мальчишку только доломает.

— Я буду у себя, — мягко проговорил он и направился к лестнице. — Если что, «Биржевые ведомости» у меня.

* * *

Ночевал Драко, как и предполагал Лекс, один в своей комнате. Если быть до конца честным, то наутро Лекс ожидал истерики. Ну, или, по крайней мере, припадка меланхолии или вселенской диффузной злости. И уж явно не одного, да и не двух выпадов в свою сторону. Но ничего из этого не было. Проснувшись раньше, чем обычно, Драко, заканчивая завтрак, дождался, пока Лекс спустится, и, совершенно спокойно попросив его присмотреть за неотложными делами и перечислив их, сообщил, что собирается в Хог.

— Может быть, стоит с этим подождать — пока он оклемается?

— Не думаю, — невесело ухмыльнулся Драко. — С этим надо разбираться сегодня.

— Боишься, что он успеет к отцу? — не удержался Лекс, сразу отметил, что этого делать не стоило, и почти одновременно с этим удивился — Драко не вспылил, не дернулся и даже, кажется, не расстроился.

— Лекс, за что ты его так не любишь?

Отвечать не хотелось, к тому же Драко и сам понимал, что это разговор для другого момента, поэтому сразу продолжил:

— Конечно, Север не пойдет к отцу жаловаться, тем более не поговорив со мной. Вчера это было так, со злости. Тем более я свинья.

— Попросишь прощения? — твердолобым эгоистом Драко никогда не был, но и склонностью к перманентной виноватости не отличался. Пожалуй, его извинения по своему количеству и частоте можно было ценить на вес золота. Раньше. Мальчик действительно рос.

— В том числе. Не обижайся, что бросаю одного. Я постараюсь скоро вернуться.

— Да, господин, я буду вести себя хорошо! — схохмил Лекс, Драко рассмеялся, бегло поцеловал его и аппарировал.

* * *

— Северус, там к тебе Малфой очень рвется! — недовольно высунулась из камина голова Мадам Хуч и, не дожидаясь, ответа, исчезла, бросив:

— Я его пускаю.

Через пару минут Драко постучал.

— Входи.

— Я за бумагами.

— Забирай, они на столике.

Поскольку Снейп не оборачивался, склонившись над пергаментом, о передвижениях Драко он мог судить только по шелесту одежды и тихим шагам.

— На самом деле, я поговорить.

Так и не прикоснувшись к свиткам, Драко обошел стол так, чтобы видеть лицо Снейпа.

— Отец, прости, я вел себя глупо.

Не поднимая головы, Снейп усмехнулся. Если бы он не умел так хорошо различать, говорит мальчик серьезно или врет, он подумал бы, что тот достаточно неуклюже манипулирует — отцом Снейпа он называл только в особых ситуациях и, пожалуй, догадывался, что тому это нравится.

— Это означает, что герр Кёхнер уехал?

Драко опустил голову, но потом снова выпрямился и твердо посмотрел на Снейпа:

— Нет. Это означает, что я сожалею, что ты так все узнал.

По-взрослому. Но желания Снейпа свернуть шеи обоим не уменьшило.

— Драко, ты соображаешь, что ты делаешь? — Снейп впервые за разговор поднял глаза и посмотрел прямо на Драко, и тот, смутно почувствовав, что все это уже когда-то, причем совсем недавно, было, не удержался от ироничного:

— Черт, никогда бы не подумал, что избавление от девственности требует такой степени рефлексии, — и сразу же об этом пожалел, увидев, как дернулся Снейп. Кажется, ночи, чтобы к этому привыкнуть, ему не хватило, поэтому Драко постарался не затягивать паузу, перейдя к вещам менее опасным и чреватым:

— Отец, послушай, я понимаю, что момент для всего этого не самый удачный. Но так вышло. Я в состоянии выполнять то, что от меня требуется, я контролирую Имение и остальные дела. Не так, конечно, как отец, но так, как могу я и как пока приемлемо. Я стараюсь делать то, что нужно, и пока у меня получается. А без Лекса бы не получилось.

— А то, что я видел — плата за помощь?

На то, что будет просто, Драко и не рассчитывал.

— Нет. Это вообще была моя идея.

— Драко…, — начал было Снейп, но потом увидел, что мальчишка все еще стоит перед его столом, поэтому встал и, перейдя в кресло, указал ему на второе:

— Садись, — и, дождавшись, пока Драко устроится, продолжил:

— Драко, я правильно понимаю, что до…, — неприятное имя хотелось плюнуть, и Снейп воздержался от любого обозначения вообще, тем более что о ком идет речь, было ясно и так, — … у тебя никого не было?

— Ты же знаешь.

— Уже не уверен, — вполголоса пробормотал Снейп, и Драко не удержал болезненной гримасы — со зла, но все равно больно.

— И ты хочешь мне сказать, что отношения (тянуло поименовать данный предмет гораздо откровеннее, но со вчерашнего дня Снейп уже достаточно овладел собой, да и терять самоуважение из-за безответственного ублюдка намерен не был) со взрослым, опытным и без умственной отсталости мужчиной были целиком твоей идеей?

Этот тон Драко ненавидел больше всего — «малыш, ты не понял, но в этом нет ничего страшного, сейчас мы повторим все помедленнее и попроще, и тебе станет ясно, не бойся». Хуже был только вариант «я, конечно, знал, что ты опять ошибешься, но все же надеялся на чудо». Изнутри поднялось труднопреодолимое желание вскочить и, крикнув «Это моя жизнь!», выскочить из комнат. Останавливало только то, что, похоже, Снейп делал это не нарочно. И на большую часть Драко сам был в этом виноват.

— Северус, пожалуйста, попытайся понять.

— Что ты сделал глупость? Я это понимаю. Что ты продолжаешь их делать? Прости, но понять этого я не могу.

Все это определенно уже было!

Глубоко вдохнув, Драко намеренно медленно, чтобы успокоиться, сцепил руки в замок и серьезно посмотрел на Снейпа.

— Северус, пожалуйста, пойми меня. Я не думаю, что сделанное было самым идеальным моим решением. Я знаю, что все можно было бы сделать по-другому. Я понимаю, что все не ко времени. Но это уже сделано. И я контролирую ту ситуацию, которая получилась.

— Пусть он уедет.

Драко снова глубоко вдохнул.

— Северус, Лекс мне нужен. Без его помощи я не справлюсь с делами.

— Только с делами?

— Не только. Я не хочу оставаться один. От этого станет только хуже.

Кажется, Снейпу нестерпимо захотелось неизящно, но очень доходчиво выругаться — пару раз за свою жизнь Драко это даже слышал, — потому что он быстро встал и прошелся по кабинету, переложив с места на место свиток на столе и передвинув полупустой флакон. Вряд ли это очень успокоило, но его следующая реплика, по крайней мере, была вполне цензурной.

— Драко, ты влюблен?

В воображении, как это обычно бывает в самый неподходящий момент, оперативно нарисовалась картинка розовой гостиной со множеством маленьких вышитых подушечек и рюшечек на шторах, в которой матушка, ломая руки, вопрошает свою сидящую в слезах за забытой вышивкой обряженную в шелка и оборки дочуру: «Скажи, душа моя, ты в него влюблена?», произнося это «влюблена» с придыханием свершаемого таинства. Драко догадывался, что это скорее истерика, но ничего не смог с собой поделать — представив себя в кружевном платьице с оборками, а Снейпа в чепце, он, напрасно давясь в попытке сдержаться, расхохотался, отстраненно почувствовав, как мышцы лица просто расползаются в перекошенную гримасу.

— По-твоему, это смешно?! — зашипел моментально развернувшийся на его хохот Снейп, но Драко уже ничего не мог с собой поделать. Остановиться он сумел только через пару минут.

— Прости.

— Зачем извиняться, если от этого нет никакого толку? — в ответ сухо поинтересовался Снейп, и это окончательно добило Драко:

— Потому что я чувствую себя виноватым. Скажи, Северус, а чего ты хочешь? Публичного самосожжения? Ритуального самоубийства? Чего?

Драко вскочил и тоже забегал по комнате.

— Я был свиньей, потому что не сказал тебе сам и по-человечески. Я жалею, что мы так отвратительно сцепились вчера — в этом виноват я. И за это я прошу прощения. Но изменить я уже ничего не могу. Поздно! Я спал с Лексом и хочу, чтобы пока все это не закончится, он жил в Имении и помогал мне. И я не собираюсь от этого отказываться. За все то время, что я с ним сплю, я не провалил ни одного дела, и не забыл ни о чем важном. Я делаю то, что от меня требуется, а значит, Лекс этому не мешает. И я не понимаю, почему я должен от него отказаться!

— Драко, я задал тебе простой вопрос. Ты влюблен?

Снейп спросил об этом совершенно спокойно, и Драко как-то сразу тоже успокоился. Вернувшись в кресло, он покачал головой:

— Нет. Лекс мне очень дорог, я ему благодарен, я люблю его как старшего брата, — помедлив, — Он меня волнует, — и твердо, — Но нет, это не влюбленность. Я знаю, что и зачем делаю.

— Ты в этом уверен?

— Да.

Устало вздохнув, Снейп тоже опустился в свое кресло.

— Драко, ну зачем? Ты же не хаффлпафка на выданье, у тебя же есть мозги, ты говоришь, что не влюблен. Зачем тогда?

Нет, все это точно уже было!

— Северус, так сложились обстоятельства. Мне просто было нужно.

Драко ожидал, что за этим непременно последует повторение и всего остального: зачем нужно, ничего лучшего не мог придумать, снял бы кого-то и прочее, — но Снейп только внимательно на него посмотрел:

— Драко, он был груб.

Вспомнив вчерашнее утро, Драко отчаянно покраснел. Конечно, Снейп не успел увидеть многое, но, судя по всему, видел достаточно.

— Я этого хотел.

— Ты не знаешь…

— Знаю. Лекс показал.

Повеяло каким-то сюром — Драко даже в страшном сне не могло присниться, что они будут сидеть в креслах в Хоге и обсуждать подробности его (не гипотетической!) интимной жизни с Северусом. Хорошо хоть не с отцом… От невольно представившейся картины Драко совсем замутило. В прямом смысле.

Пробормотав какие-то извинения, он зажал рот руками и скрючился в кресле, чувствуя, как его начинает колотить, а по коже стекает моментально выступивший холодный пот. Все намерения вести себя по-взрослому канули в Лету, хотелось просто заползти куда-нибудь и, свернувшись эмбрионом, целиком погрузиться в свою дурноту, чтобы не думать больше ни о чем. Вчерашнюю ночь он продержался только на одном — на четком и твердом намерении вести себя как взрослый человек, и спокойно поговорить со Снейпом, признав вину и отстояв свои желания. Но отец… Если узнает отец…

— Драко, успокойся. Когда ты все это затевал, ты не больно-то думал об отце.

В том, что периодически Снейп умудряется знать его мысли так, как будто их читает, Драко уже не сомневался, поэтому только мотнул головой, боясь открыть рот.

— Тошнит?

Драко кивнул еще раз и снова скорчился.

— Выпей и прекрати истерику.

Зелье было терпким и вязким, но тошнота, хотя и не прошла окончательно, отступила куда-то вглубь, только иногда накатывая снова. Все красивые взрослые планы полетели к черту, поэтому, не выпуская из дрожащих рук стакан, Драко поднял испуганные глаза на Снейпа.

— Ты расскажешь отцу?

Тот забрал стакан, устало скривился и опустился в кресло.

— Расскажу. Но постараюсь сделать это по-умному. Мне вовсе не улыбается закупаться цветами на две могилы.

Тихо выдохнув, Драко снова закрыл лицо руками.

— Скажи мне еще раз, ты действительно понимаешь, что делаешь?

— Да. Я, и правда, все понимаю и контролирую. Пожалуйста, Северус, поверь мне.

Драко догадывался, что его голос звучит скорее жалобно, чем уверенно — он и сам уже не был ни в чем уверен, — но выбора у него не оставалось. Он уже откровенно устал, отошедшую тошноту услужливо подменила головная боль, но и уйти, ничего не решив, Драко не мог.

— Я обещаю не делать больше глупостей. Пожалуйста, дай мне, по крайней мере, время. Проверь.

Снейп пристально смотрел на него еще пару минут, но Драко уже видел, что тот сдался. Ни ликования, ни радости это не вызвало — только мутноватое облегчение. Еще предстоял разговор с отцом, работа, дела Имения, авроры, не ушедшее, а только спрятанное до времени недоверие Снейпа, их встречи с Лексом, гадостные ухищрения скрыть все от матери, и было совершенно не ясно, когда все это закончится.

— Я заберу бумаги — ты оставил там пометки?

— Да, я все просмотрел.

— Спасибо. Когда ты появишься?

— Завтра.

— Договорились.

— Драко.

— Да?

— Мне абсолютно не нравится то, что происходит. При других обстоятельствах я никогда бы тебе этого не позволил. Я дам тебе шанс, но при малейшей твоей глупости я сделаю все так, как считаю нужным сам, ты об этом предупрежден. И еще одно. Я не хочу встречаться с твоим... любовником, когда буду появляться в Имении.

Облегченно вздохнув, Драко расслабился и торопливо заговорил:

— Северус, спасибо! Я постараюсь не ошибиться. Я все понимаю. И, может быть…Может быть, я поговорю с Лексом, и вы…

— А вот с герром Кёхнером, Драко, я разберусь сам, — откровенно зло перебил его Снейп, и Драко дернулся:

— Северус, я, по сути, заставил его...

В ответ Снейп усмехнулся так, что еще не до конца отошедший Драко не сдержал дрожи — таким Северуса он видел, наверное, всего один раз, давным-давно, когда ночью не вовремя вышел из детской — безжалостным и совершенно чужим:

— Драко, поверь мне, если ты этого еще не почувствовал. Мужчину, если он мужчина, нельзя заставить что-то сделать. Что бы ни происходило вокруг, он сам решает, делать или нет. А уж в постели тем более.

— Северус…

— Драко, а это уже не твое дело. Это только между мной и герром Кёхнером, и ты в это лучше не лезь.

Драко окончательно почувствовал себя ребенком — ощущение, которое он успел забыть до того, как их отношения с Лексом раскрылись.

— И доброго дня. У меня много дел.

— Да, конечно. Спасибо…

Когда за спиной у Драко захлопнулась дверь, он почувствовал себя точь-в-точь как в пятилетнем возрасте, когда занятые каким-то взрослым разговором родители выставляли его из гостиной, отправляя «поиграть» или «спать». Обижаться он права не имел — во всем виноват сам, — но от этого забытого ощущения внезапно стало совсем грустно. А еще полгода назад он радовался тому, что уже не ребенок. Сейчас он полдуши продал бы за возможность вернуться в состояние себя пятилетнего.

Тяжело вздохнув, Драко пошел вверх, к выходу. Предстояло еще полчаса на метле до границы аппарации.

* * *

— Хм… Забавно.

— Что, прости?

— Это забавно. И, пожалуй, даже хорошо. Первая хорошая новость за неделю.

— Что?! Люциус, ты сообразил, о чем я тебе говорил?

— Да, Северус, я понял.

— Понял и теперь говоришь, что это хорошая новость.

— Да, говорю.

— Люциус, ты помешался здесь?

— Ну, пока я не чувствую никаких признаков. По крайней мере, помешательства. А должен?

— Ты издеваешься?

— Вообще-то, да. Твои новости подняли мне настроение.

— Один признак все-таки есть. Люциус, я говорил о твоем сыне, ты понял это?

— Север, прекрати. Ты похож на наседку.

— Спасибо. А ты на кукушку.

— Будем грызться?

— Думаю, не стоит.

— Хорошо. Север, я не понимаю твоего психоза. У нас и так хватает более чем серьезных проблем.

— А я не понимаю твоего наплевательства. Я сказал тебе, что твой сын спит с чертовым немцем, и тебе это кажется забавным?

— А ты предполагал постричь Драко в монахи?

— Нет, конечно! Так, если уж он не давал обета, может быть, предложить его Харлоку в качестве взятки — он, кажется, любит мальчиков?

— Север, прекрати истерику. Что ж, если уж нам нечем больше заняться и нечего обсудить в те два часа приватности без прослушивания, за которые ты отвалил едва ли не половину моего состояния, а все наши проблемы давно решены, давай займемся психотерапией твоих родительских чувств. Объясни мне, пожалуйста, в чем, собственно, состоит проблема? В том, что наш сын позволил себе расстаться с девственностью, не придя предварительно за твоим родительским благословением и ценным советом? Или в том, что не пригласил тебя держать свечку?

— В том, что тебе наплевать на то, что твой сын спит с идиотом-раздолбаем, который старше него в два раза и который обращается с мальчишкой как с дешевой проституткой!

— В два? Лексу двадцать четыре, Северус.

— А Драко нет и семнадцати.

— Ты бы предпочел, чтобы первым у него был трепетный ровесник-девственник, который высшим актом любви считает найти безлунной ночью в Запретном серебристый эланор и преподнести объекту воздыханий? Не смеши меня, Северус. Я думал, ты взрослее сопливых бредней. Драко влюблен?

— Нет.

— Тогда я не вижу проблемы.

— Кёхнер воспользовался ситуацией.

— Об этом я поговорю с ним, когда выйду.

— Это все?

— Северус, ты раздуваешь проблему на пустом месте.

— Не думаю.

— А я думаю. И тебе советую подумать, а не истерировать. Помощь Лекс неоценима — ты не можешь это отрицать. Без него Драко давным-давно сорвался бы и загремел в Мунго. Ему шестнадцать, Север. А пока я прохлаждаюсь тут, глядя в стенку, а ты скачешь по кабинетам, гостям, приемам и Дамблдорам, он везет на себе то, к чему я сам готовился больше трех лет. И ни ты, ни я не можем ему в этом по-настоящему помочь. Он ни разу не промахнулся за это время, не сломался, не психанул. И я не вижу проблемы в том, что он нашел доступный и ничему не вредящий способ снять напряжение. Я этому рад, Северус.

— Это не отменяет того, что Кёхнер ублюдок.

— Мерлин, Север, этот ублюдок спасает нашего сына и наш дом! По-твоему, этого мало для благодарности, кем бы он ни был?! И я не хочу больше об этом слышать до того момента, как выйду отсюда, слышишь?!

— Не кричи.

— Иди ты!…

…

— Что с трастом?

— Пока держится — добились отсрочки платежей.

— А Фармер?

— Послал.

— Мразь. Когда я вытаскивал отсюда его сыночка-имбецила, по-другому пел.

— У меня есть пара вариантов с ним. Если поднапрячься, у него выбора не останется.

— С нашими дорогими «коллегами» поднапрячься?

— Нет. Там глухо — приказ.

— …Ненавижу. Как же я его ненавижу…

— Люц, молчи!

— Не бойся — здесь железобетонная изоляция. Хоть здесь…

— Все равно молчи. И думать забудь. Пока. Потом. Еще будет время. Потом. Люц…

— Я тупею здесь, Север. Тупею и бабею. Мне уже страшно. Я просыпаюсь от страха.

— Это дементоры. Прекрати. У меня еще есть варианты. Я найду способ.

— Драко не приводи.

— Люц, я не идиот.

— Иногда похоже.

— Иди ты…

— Так что я должен подписать?

— А, сейчас…

* * *

Единственным по-настоящему радостным днем блезова сюрреального пребывания в Малфой Мэнор стал день отъезда герра Кёхнера. Тот снова спешил в какую-то поездку к краю света, и Блез с тихой радостью, которую не могло омрачить даже жалобно-несчастное выражение, с которым ненавистного немца у дверей провожал младший Малфой, из окна — к счастью, присутствовать при сем славном событии его никто не обязал — наблюдал, как все семейство дружно высыпало помахать белыми платочками. Дополнительным же источником радости стал тот факт, что профессор Снейп к компании провожающих не присоединился.

Осторожно выглядывая из-за тяжелой шторы, Блез видел, как крепко Кёхнеру пожал руку Люциус и как немец что-то вполголоса сказал ему, а старший Малфой согласно кивнул, слегка пожав плечами. Потом отъезжающего немца обняла и матерински облобызала леди Нарцисса, а после наступил черед Драко, однако Блез был так доволен, что даже эту сцену сумел перенести со стоическим равнодушием. Слегка покоробила та грусть, с которой младший Малфой как-то совсем невинно обнял любовничка, однако удовлетворенный Забини снес и ее. Когда Драко наконец отлепился от гостя, тот усмехнулся, махнул рукой и аппарировал. Блез отошел от окна.

— Удачи, Лекс.

— Спасибо, Люциус. Знаешь, возможно, в том, о чем ты говорил, и есть смысл. Мальчишка не так плох. И с ним, возможно, будет не так плохо.

— Надеюсь, Лекс.

— Черт, Лекс, в последний раз!

— Не реви, киса, я все равно буду приезжать! А то гляди, дозреете до «втроем» — только свистни!

— Дурак…

— Драко.

— …

— Драко, если что-то понадобиться — зови. Я серьезно.

— Всем счастливо!

* * *

После отъезда Кёхнера стало легче. Драко пребывал в каком-то сумрачно-задумчивом настроении, однако Блезу так было даже проще — подколки и издевательства прекратились, младший Малфой как будто перестал его замечать, и Забини наконец-то смог сосредоточиться на учебе. Сразу же выяснилось, что при достаточной концентрации внимания и усилий профессор Снейп вовсе не выглядит изувером, дающим заклинания высшего уровня первогодкам, а леди Нарцисса даже советы по этикету может облечь во вполне простую и запоминающуюся форму. С верховой ездой, правда, дела не улучшились — он все еще сидел даже на самой смирной коняге как мешок с землей, однако с внезапно проснувшимся оптимизмом Блез оценил это как «Все впереди», что тоже значительно облегчило жизнь. Мальчишка все еще ничего не понимал, но теперь он, по крайней мере, успокоился. Он гость? Они хотят от него аристократического лоска и хороших результатов на экзаменах? Что ж, возможно, это не так уж и сложно. А с остальным можно будет разобраться и позже.

Погрузившийся в учебу и новую, тихую, благодаря задумчивости Драко, обстановку Имения, Блез и не заметил, как пролетели оставшиеся дни. Пытка закончилась — хотя к этому самому окончания пыткой она быть перестала. Будучи избавлен от необходимости постоянно психовать и осчастливлен возможностью тихо подумать, чистокровный Забини четко понял две вещи: во-первых, что если бы не бессмысленное мотовство его предков, помноженное на неизбежность их ущербной судьбы, он сам мог бы с самого рождения жить так, а во-вторых, что именно так жить он и хочет. Богато, красиво, благородно. И умно — по-настоящему умно. Так, как живут в доме Малфоев. И, что бы ни кричало его проклятущее и благословенное одновременно самолюбие, он хочет вернуться в Малфой-Мэнор. Хочет и, если представится возможность, приложит все усилия, чтобы этого добиться.

Но весь его фантастический, как путешествие Алисы, визит просто не мог закончиться так просто, это Блез чувствовал, поэтому новость о том, что на последний вечер пребывания в Имении мальчиков и профессора Снейпа был назначен большой и многолюдный прием, быть на котором вменялось в обязанность и ему, не стала для него неожиданностью.

Обычно Блез не пил. Конечно, подросток не может не пить, а уж подросток, желающий занимать хотя бы какую-то позицию в школьной неофициальной табели о рангах, не пить не может по определению, однако Блез никогда не напивался до потери контроля. И уж тем более он никогда не позволил бы себе напиться в чужом доме на чужом почти официальном приеме. Просто так получилось. Наверное, виной всему была жара — в комнатах можно было, не беспокоясь, сажать апельсины, а Блез плохо переносил духоту. Или вино, которое подавали гостям, было слишком крепким, и он не рассчитал. Однако как бы то ни было, для него вечер закончился тем, чем и должен был рано или поздно — его непреодолимо потянуло побродить по дому. Странным оказалось только одно — в его блужданиях к нему решил присоединиться совершено трезвый Драко. И через пару коридоров Блез понял, зачем, когда, взъярившись на очередную гадость от Малфоя, он попытался двинуть тому в челюсть, памятуя о запрете Люциуса на использование в драках магии, но, не удержав пьяно-скудное равновесие, со страшным грохотом снес стоявшие в углу доспехи, споткнулся об откатившийся шлем и, пытаясь понять, сколько ребер у него сломано, снизу вверх глядел на покатывающегося Драко, сквозь смех рассказывающего ему о том, что он давно хотел избавиться от этого хлама, а теперь со спокойной совестью может сказать papa, что доспехи их славного прадеда разнес в утиль пьяный в ж

* * *

Забини. Но даже в этот момент все еще могло пойти по-другому, если бы Малфой вдруг не замолчал, а потом, совершенно серьезно скривившись, не выдал, отойдя в сторону и скрестив руки на груди:

— Вставай! Негоже гостям Малфоев, как шавкам, лизать на грязном полу чужие башмаки.

Соображай он хоть немного, Блез, конечно, понял бы, что где-то Драко фальшивит и что все это звучит слишком глупо для правды. Но он был абсолютно, в ту самую ж**у пьян, поэтому единственное, что пришло на ум — разорвать. Пьяная ярость нахлынула мгновенно, не дав ничего сообразить, и он одним на удивление скоординированным броском прижал Драко к стене, одной рукой схватив за горло.

— Значит, шавка?!

Его буквально затопило ненавистью от одной мысли о том, что чертов Малфой, который подвывал и подставлялся ничтожеству Смиту перед всем гребаным Хогвартсом, а потом хлопнулся в обморок от известия о приезде отца, как недотраханная барышня, теперь смеет из себя что-то корчить, снова опуская его в унизительную грязь.

— А сам-то ты кто, шлюха?!

Все и в голове, и перед глазами застилало каким-то бардовым маревом, и в висках стучало только одно желание — причинить боль. Скрутить, раздавить, разорвать. Совершенно не контролируя силу, Блез сдавливал горло Малфоя, впиваясь в кожу пальцами. Он потом не один раз пытался понять, мог ли убить Драко тогда, и каждый раз приходил к одному и тому же выводу — обоих заигравшихся дураков тогда спасла случайность, потому что сделать этого сознательно Драко был уже не в состоянии. Не тогда, когда пальцы Забини впивались ему в кадык, а серые глаза уже закатывались перед обмороком. Его движение было совершенно случайным — просто в последний раз дернувшись, уже без всякой надежды вырваться, простым спазмом, Драко прижался бедром к паху Блеза, и того буквально прошило насквозь электрическим разрядом. Уже даже не пьяный, а в каком-то адреналиновом угаре, Блез, даже не вспомнив, что секунду назад чуть было его не убил, понял, что на самом деле хочет только одного — поиметь этого чертового Малфоя. Изнасиловать, взять, пометить. И прямо сейчас, у этой стены, на этих е

* * *

ых доспехах. Поэтому, отпустив горло, он освободившейся рукой изо всех сил рванул ворот рубашки Драко, а другой дернул вниз его брюки, прижимая обмякшего Малфоя к стене весом своего тела. Нежный батист разошелся с громким треском, но плотные брюки не поддались и мокрые от пота пальцы Блеза соскочили с пояса и проехались вниз, прямо по паху Драко. И этого оказалось достаточно, чтобы Блез окаменел. Малфой еще толком не пришел в себя и дышал с хрипами, безвольно опираясь на плечи Блеза, но у него стояло. И не просто стояло, а едва ли не больше, чем у самого Забини.

— Малфой?

— Сука, — почти неразличимо из-за опущенной головы и засыпавших лицо волос прошептал Драко.

— Малфой? — все еще ошалело.

— Заткнись, — не намного громче и так же невнятно и хрипло.

— Малфой?

— Заткни свою пасть, чертов лакей! — совершенно неожиданно на весь коридор, сейчас же издевательски-послушным эхом подхвативший «акей», вдруг заорал Драко, с силой оттолкнув его в сторону и, вырвавшись, отпрыгнул сразу на несколько метров. — Заткни пасть, шавка! Мразь! Ничтожество!

— Ах ты…, — и снова, теперь еще легче, на Блеза накатило бардовое марево, только с совершенно другим стремлением. Эта сучка хочет его. Чертова похотливая сучка, почуявшая настоящего кобеля. Сучка, которой он сейчас докажет!

Драко бросился вперед на пару секунд раньше, и поэтому Блез не схватил его сразу. Наверное, они выглядели дико: растрепанный Малфой в разодранной одежде и сумасшедший Забини, несущиеся по пустым коридорам Малфой-Менор в полумраке зажигающихся в стенных канделябрах перед их приближением свечей. Может быть, даже смешно. Но только для того, кто не видел лиц.

Коридор заканчивался тупиком. Можно было свернуть раньше, но Драко проскочил поворот, рванув прямиком в этот тупик с единственной комнатой, и, с панической лихорадочностью дернув ручку, ввалился в один из кабинетов Люциуса и сразу же попытался захлопнуть за собой дверь, но воодушевленный тем, что жертве больше некуда бежать, Забини напрягся и, рванувшись, влетел в кабинет еще до того, как Драко успел обернуться, потому в итоге они, сцепившись, налетели на стол, но Блез сумел развернуться так, чтобы впечатать поясницей в острый угол Драко и сразу же, воспользовавшись тем, что тот на секунду ошалел от боли, перевернуть его, повалить грудью на стол и придавить собой сверху.

— Ну вот и я, сучечка моя! И зачем же было убегать?

Потом Блез сгорал от стыда, но тогда все это всплыло откуда-то само, и он не мог и не хотел удерживаться, и даже уже не помнил, что можно удержаться, в каком-то экстатическом безумии думая только о том, как содрать с хрипящего под ним тела чертовы куски дурацкой ткани и войти в него до упора, взять, показать чертовой сучке...

Нащупав наконец молнию и просто выдрав ее с мясом, Блез сдернул с Драко проклятые брюки и вогнал одним движением до конца, сам на мгновение зажмурившись от боли, так сильно Малфой напрягся. И только потом, много позже, когда он, наконец, смог вспоминать, не вспыхивая и избавившись от желания спрятать куда-нибудь голову при первой же картинке, Блез осознал то, что просто не мог понять в бардовой горячке: Драко зажался только потом, уже после того, как Забини вошел — скорее сжимая, а не препятствуя. А до этого он был мягким и влажным — почти готовым, по-человечески готовым, а не насилием. И не искусственно. Готовностью, которую рождает жаждущее и знающее тело.

Но, задыхаясь и буквально корчась от желания, Блез просто не мог понимать и чувствовать ничего другого, кроме этого застилающего глаза и корежащего мышцы желания. Вспышки боли разогнала мутное безумие, на секунду дав осознать, что происходит, а потом, оставив только желание и позволив отчетливо ощутить все, что происходило — отчаянные, даже для него болезненные спазмы Драко, испачкавшую волосы и кожу на лобке кровь от его резкого вверх и внутрь с ему самому непонятной жестокостью движения, — не войти, а разорвать, помучить, нарочно, — тугую, совсем тугую — как?! — внутренность, мягкие волосы, которые он, сам не заметив, сгреб в кулак. И, на какое-то мгновение, как на ледяной горке, замерев на самой вершине и поймав одновременно все эти ощущения, Блез, пробалансировав секунду, со свистом в ушах ухнул вниз, больше ничего не соображая, задвигавшись резко, совсем резко, в каком-то почти кроличьем темпе, от которого перехватило дыхание и заплясали черные точки перед глазами.

Оргазм часто сравнивают со смертью, но только в тот вечер Блез понял почему. Ему просто показалось, что он умер. Что сердце, не выдержав бешеного темпа и силы желания, просто лопнуло в грудной клетке, и он умер. И счастлив, что умер.

В себя его привел хриплый голос Драко:

— Ну?

— Что?

— Все?

— Что? — в уши как будто напихали влажной ваты, и Блез слышал только какую-то невнятицу откуда-то снизу или сбоку, еще плохо соображая и никак не умея сложить разрозненные ощущения в более или менее целостную картину и только глупо повторяя «Что?», потому что кто-то, кажется, чего-то от него хотел.

— Б

* * *

, ты кончил?!

Тело под ним зашевелилось, пытаясь приподняться, и Блез послушно скатился набок, сейчас же вскочив от боли, потому что угодил прямо на острый край стола голой — он успел раздеться? — спиной, и от холода, потому что полировка совершенно не нагрелась, а в этих комнатах воздух к приему не согревали. Встряска заставила черных мушек снова сняться с мест и разлететься в разные стороны, мешая ему смотреть, но помогла очистить голову от тумана.

Драко!

Блез резко оглянулся вокруг и то, что он успел ухватить одним взглядом, заставило его оцепенеть от ужаса: клок выдранных светлых волос в кулаке, собственный обмякший член в бледно-красной крови, пятна акварельной крови на краю стола и медленно, осторожно пытающийся перевернуться на спину Драко. На спину с ярко-красными и уже вздувшимися бороздами от ногтей.

— Драко! — Блез было подскочил, чтобы помочь, но снова, второй раз за ближайшую пару секунд, потрясенно замер — эрекция Малфоя никуда не делась. Блез закрыл глаза и отрыл их снова, но прямой, полностью возбужденный член Драко от этого никуда не исчез и не опал.

— Ну ты и мудак! — процедил Драко, и до Блеза наконец дошло, что тому, по всей видимости, уже почти больно, потому что все время, пока он ловил кайф, Драко терся почти сухим членом о гладкую и такую же сухую полировку стола.

— Я… Я сейчас…, — растерянно пробормотал он, попытавшись опуститься перед Малфоем на колени, но тот зашипел так зло, что Блез замер на полдороги:

— Не смей, идиот!

Уверившись, что Блез ничего не пытается делать, Драко — Блезу снова стало дурно — почти ухмыльнулся и четко и неожиданно повелительно для жертвы насилия приказал:

— Сними с крючка над камином хлыст.

Еще туго соображая после бешеной ярости, гонки и фантастического оргазма, Блез, чувствуя, как происходящее становится все менее и менее реальным, тупо подчинился, сняв неожиданно тяжелый кожаный хлыст со стены и подавая его все еще лежащему, только теперь уже на спине, Драко.

Того, что последовало дальше, просто не могло быть. Блез почувствовал, как на затылке шевелятся коротенькие волоски, а внутри разрастается до истерической паники желание забиться в угол и, зажмурившись, закрыть лицо руками в надежде, что все жуткое просто уйдет само. Что когда он откроет глаза, все снова будет в порядке, как положено, не страшно.

Приняв от него хлыст, Драко осторожно, но с каким-то абсурдным знанием дела намотал плетку, сплетенную косой из четырех тонких кожаных полос, на длинную толстую ручку ровными витками и, пробормотав какое-то медицинское заклинание, протянул получившуюся конструкцию Блезу, одновременно откидываясь назад и поднимая согнутые в коленях ноги на край стола.

— Теперь давай.

— Что? — совсем идиотически пробормотал Забини, недоуменно вертя хлыст в руках, и Драко, уже откровенно зло зашипев что-то неразборчивое, дернул его ближе, приставил дальний и нереально толстый даже на фоне его не закрывшегося и разодранного отверстия край хлыста к своему анусу, от кровавого вида которого Блеза мгновенно замутило, и сделал намекающее движение бедрами.

— Только резко. Давай же.

Внезапно осознав, чего от него хотят, Забини отшатнулся:

— Ты сбрендил?! Давай я…

— Чертов мудак! — завопил Драко, и на его бледном, почти черном лице поступила какая-то совершенно невообразимая гримаса из ярости, стыда, боли, и почти сучьего наслаждения. — Я по-другому не кончу! Ты же хотел меня трахнуть! Ну так вперед! Ну?! Кишка тонка?!

И, выдрав из рук Забини хлыст, Драко, откинув голову и закусив губу с какой-то почти детской гримаской недоумения от ожидания незаслуженной боли, раздвинул ноги совсем широко и резко подался бедрами вперед, одновременно двинув рукой навстречу так, что хлыст сразу вошел почти весь, мгновенно перепачкавшись в крови, которая теперь уже хлынула на стол. Из глаз Драко ручьем потекли слезы, но он снова дернул руку, вытаскивая почти черный от крови хлыст и снова резко загоняя его внутрь. И еще раз, и еще.

Пара движений и в кровавой мешанине у Драко между ягодиц Блез уже не мог различить ни стертых краев ануса, ни окровавленного хлыста, ни даже держащих его пальцев Драко — все просто стало одной зияющей красной раной, в которую Драко все загонял и загонял сдиравший кожу и снаружи, и внутри, на нежной слизистой, грубый дубленый кожаный хлыст Люциуса, выгибаясь на столе, мотая головой и неожиданно жалобно на фоне безжалостных движений рукой поскуливая.

Блеза вырвало как раз в тот момент, когда Драко, в последний раз загнав хлыст кажется уже нереально глубоко, выгнулся в оргазме...

Выпрямляться не хотелось. Лучше было сидеть вот так, скорчившись над лужей собственной блевотины, чем видеть синее лицо Малфоя и кровавые пятна на столе, одежде, на хлысте — от воспоминания Блез содрогнулся и его вывернуло снова.

— Забини…

Если бы не голос, Блез ни за что бы не открыл глаза. Ни за что.

— Забини…

Блез выпрямился, повернулся к Драко и в который раз за вечер оцепенел — приподняться тот, кажется, не мог и только протягивал в его сторону показавшуюся совсем тонкой и синей руку, его ноги уже не держались на столе, безвольно свешиваясь с краю, а кровь так и не останавливалась, теперь уже настоящей струйкой стекая с края стола на толстый ковер и сейчас же впитываясь.

— Б*я, Забини, я же не просто так тебя просил…, — даже не злобно, а просто устало упрекнул Драко, безвольно роняя протянутую руку. — Ты умеешь лечить внутренние разрывы?

— Нет…

— Придется научиться. А теперь позови Типпи, он умеет, — к концу фразы сбившись на что-то совсем неразборчивое, пробормотал Драко и, со стуком уронив голову, отключился.

* * *

Дальнейшего Блез просто не помнил — ни как в полной панике пытался дозваться своевольного домовика, ни как тупо глядел на его манипуляции, ни как тот подошел к нему и, осторожно проведя прохладной ладошкой по лбу Блеза, что-то прошептал, и Забини с постыдной готовностью просто провалился то ли в сон, то ли в глубокий обморок. Проснулся он в два часа дня в своей постели и сразу же оказался в цепких лапках Твитти, почти насильно обрядившего его в школьную одежду и, всучив собранный дорожный чемодан, выставившего в холл, где уже дожидались профессор Снейп, Люциус и совершенно обычный равнодушный младший Малфой. Не зная, как себя вести, Блез замер было на лестнице, трясясь от слабости, не прошедшего потрясения и мелочно-неконтролируемого страха, что все уже все знают, однако Снейп раздраженно прикрикнул, заявив, что все и так дожидаются его одного, а Драко мазнул по нему безразлично-презрительным взглядом, и Забини, с бестолково-суетливым облегчением быстро сбежал вниз и встал рядом со всеми, чтобы оказаться в зоне действия портключа. От снизошедшего на него в последние дни покоя не осталось и следа. В голове от похмелья, долгого сна и экстренного подъема стояла ватная муть, желудок сводили спазмы — завтрак и обед он проспал, — и от слабости все вокруг казалось ненастоящим, как картонные ширмы с картинками.

Блезу не нужно было даже закрывать глаза, чтобы вспомнить темно-пьянящее ощущение бьющегося под ним тела, однако сразу же вслед за этим накатывала тошнота от одного воспоминания о продолжении, сквозь ширмы проступали пятна черноты, и он весь сжимался, боясь снова упасть в обморок.

Профессор Снейп и Люциус о чем-то договаривались, однако Блез не слышал ни слова, бестолково тыкаясь в старые и новые проблемы заплетающимися мыслями. Малфой никому не рассказал? Почему? И почему он так равнодушен? Он же должен беситься, ненавидеть, желать порвать в клочки. Нет? Почему?

На секунду ему пришла совершенно бредовая мысль о том, что ничего и не было, что все это ему просто приснилось в сумасшедшем кошмаре, а на самом деле ничего нет. Но, похмельный или нет, а Блез слишком хорошо помнил, каждую деталь, каждый кусочек картины, достаточно было только подумать об этом. Но тогда почему?!

За остаток воскресенья, проведенный в школе в подготовке к продолжению занятий Блез окончательно потерялся в мешанине мыслей и ощущений. Малфой не сказал ему ни слова — ни ярости, ни злости, ничего, полное холодное равнодушие, и совершенно запутавшийся в памяти и так и не прошедшей головной боли Блез снова с гаденькой надеждой подумал о том, что весь вчерашний вечер ему просто приснился. Он же был пьян — так как он может утверждать, что что-то было? «Но тогда почему он все так хорошо помнит?» — встряла совесть.

Закралась идиотическая идея спросить у Малфоя, и, запершись в пустой на его счастье спальне, Блез полчаса истерически хохотал, представив, как именно он будет спрашивать, и в итоге опоздал и на ужин. Заснул он только к утру, полночи проворочавшись на пустой желудок, который то и дело скручивали спазмы тошноты. Хотя, в этом был и свой плюс — Блез чувствовал себя так погано, что уже не мог ни о чем думать. А с понедельника они вернулись к занятиям, и начался кошмар, заставивший его забыть обо всем.

Осознавать, что именно он сделал, Блез начал еще в тот момент, когда увидел лицо Снейпа, кошмарный визит в Малфой-Мэнор заставило его понять, чем его месть могла обернуться для него самого, однако только возвращение в Хогвартс показало, чем все это стало для Малфоя — и Блезу не на истерике, а впервые всерьез захотелось повеситься.

— М-м-м… Привет, Драко! — и алый румянец во все щеки у Панси и Миллисенты.

— Драко, с возвращением, — от старающихся держаться подальше — в рамках лояльных приличий, конечно — выжидающих слизеринцев.

— Ой, Малфой! — и стайные перешептывания хаффлпафцев.

И конечно:

— Королева Слизерина, господа! — и шутовские поклоны от ржущих гриффиндорцев.

Никто из своих не смел вслух напоминать — чистая кровь и происхождение слишком много значили для Слизерина, — однако то, что все помнят и вряд ли когда-то забудут, чувствовалось за каждым жестом и словом. Драко не перестал быть принцем, но потерял львиную долю шансов на корону, а его будущее акварельно расплылось из-за свежей кляксы.

Но свои молчали, и это можно было бы пережить, если бы не было чужих.

— О, да! О-о-о! Ох! Глубже, сладенький! Трахай меня глубже, мой жеребец! — неслось со стороны гриффиндорцев, если поблизости не было учителей.

— Миледи, присаживайтесь! Вам, наверное, слишком неудобно стоять! — кланялись то Уизли, то Финниган, то кто-нибудь другой, когда Малфой входил в класс. Его встречали молча только перед уроками Снейпа — после того, как тот снял все баллы с Гриффиндора и назначил половине факультета полуторамесячные взыскания за одну реплику Уизли, никто больше не осмеливался.

Однако все другие уроки стали для Драко адом. Это называлось травлей — злой азартной травлей, когда по следу лисы в первую охоту пускают свору молодых безжалостных гончих, которые рвут просто потому, что им весело, и делают это медленно, чтобы продлить удовольствие игры. Блез же чувствовал себя зверем, по глупой самонадеянности приведшим собак к своей норе, в которой его ждали едва родившиеся лисята.

Перестав думать — от одной попытки осознать, что он натворил, подкатывало желание выцарапать себе глаза и броситься с Астрономической, — Забини просто тем же звериным чутьем старался везде быть рядом с Малфоем. Он следил за Драко и раньше, однако теперь стал его новой тенью, убив и спрятав в закоулках коридоров настоящую. Вдыхая и выдыхая ярость, он бешеным цепным псом следил из-за углов полусумасшедшими ненавидящими глазами за каждым движением любого, кто смел приблизиться к Малфою. И бросался, метя в горло, если кто-то причинял Драко боль, которую Блез научился распознавать безошибочно под любой броней и маской.

Ровенкловцам всегда хватало ума молчать, что бы они ни думали, поэтому первыми оказались хаффлпафцы: Блез просто поймал одного из них — он уже не помнил, кого именно — и, держа за горло в сантиметре от пола, объяснил, что последует за любым следующим взглядом в сторону Малфоя. Объяснил понятно, а поскольку Хаффлпаф всегда был самым дружным факультетом, уже к утру об этом знали все. Знали и молчали.

Со своими оказалось еще проще — он просто глянул на попробовавшего двусмысленно пошутить Меррика, и тот подавился своим остроумием и больше не пытался. Может быть, дело было в не до конца атрофировавшейся совести, а может быть, просто в здравом смысле — тот, кто хочет жить, не станет связываться с бешеной собакой.

Оставался Гриффиндор — любимый из любимых, неизменный владелец вечного карт-бланша, — однако к этому моменту Блез уже вряд ли соображал здраво. Он видел только одно — Малфой на пределе, и его стальная утыканная ледяными иглами броня вот-вот треснет, открыв розовую кровоточащую кожу, и одного хотел — закрыть эту рану от любых глаз, как угодно. Если когда-то Забини и сомневался, нужен ли ему Малфой для чего-то другого, кроме мести уязвленного самолюбия, то теперь он с предельной ясностью понял одно — он хочет слышать дыхание этого знакомого до последней черты и вместе с тем совершенно непонятного мальчишки с ледяной улыбкой и отчаянно-загнанными глазами, знать его мысли и иметь дух и плоть в его мире. То, за что Блез уже продал и готов был еще сотню раз перезаложить разным заимодавцам душу — видящий взгляд Драко Малфоя, его губы, знающие имя «Блез», а не просто слоги букв, и его взгляд, фокусирующийся в узнавании. Прячась в темных коридорах и плавая в их полувменяемой мути, Забини чувствовал, что может убить за него — но никогда не опустится у ног, преданно облизывая руки, как бы отчаянно этого ни хотелось. Больше никогда. Он желал наказать и спасти одинаково страстно, сам не разбираясь, что ему нужно больше, но и за тем, и за другим стояло одно единственно по-настоящему сильное стремление — слышать обращенный к себе голос. Знающий и узнающий.

В ту неделю Блез редко задумывался, куда идет Драко — звериным чутьем улавливая направление, он просто следовал за ним, следя и готовясь, и в этот раз понял, что Малфоя занесло в гриффиндорские угодья, только когда из-за поворота показались Поттер, Уизел, Финниган и Томас. Ощутив, как у него самого на затылке встала дыбом невидимая шерсть, а Драко напрягся, Блез замер в тени у стены.

— Хорёк, — как-то задумчиво-радостно сообщил Томас, на что Уизел сразу же откликнулся:

— Не совсем, Дин, приглядись — это же самочка!

Компания гоготнула, и Забини почувствовал острое желание разодрать в клочки каждого. Драко, не поведя даже бровью, продолжил путь, не замедляя шага, однако между ним и гриффиндорцами все еще оставалось с десяток шагов, и Блез тем же вздыбленным загривком чувствовал, что все только начинается. Слишком долго держался Малфой, слишком долго копилась ярость, слишком долго терпел он сам — не бывает безразмерного терпения и лимит входящих в него эмоций совсем мал. Все должно было взорваться — Блез ощущал это по щелкающим на коже разрядам взбудораженной магии и внезапно словно бы пересохшему воздуху. Не замечая, что делает, Блез вытащил палочку.

— Как поживаешь, Малфой? Кто трахает тебя на этой неделе — Крэбб или Гойл? — радостно выпалил Финниган, и все снова грохнули, однако выражение скучающего равнодушия на лице Драко не изменилось ни на йоту, хотя Блез готов был поставить на спор обе руки до плеч, что Малфой прокусил себе щеку до крови. Ярость снова шевельнулась, прося выхода. Но пока он не мог.

Малфой не ускорил прогулочного шага, и поэтому шел медленно. Парни тоже не торопились. Когда они поравнялись, Уизел попробовал было что-то сказать, но вдруг внезапно для всех, Поттер остановился, повернулся к Драко и как-то неожиданно серьезно, без всякой насмешки позвал:

— Малфой?

Вцепившись побелевшими пальцами в палочку, Блез едва не крикнул: «Иди дальше! Не смей!», но удержался. Драко замер, а потом медленно повернулся к Поттеру, с ледяным недоумением приподнимая бровь.

«Ну иди же! Не говори с ним! Иди!»

— Подожди, — продолжил Поттер, видимо смутившись такой холодности, но усилием воли заставив себя продолжать. — Я в последнее время много думал. Обо всем.

На лице Драко отразилось легкое сомнение в возможности подобного явления, однако он небрежно изобразил решение все же дослушать.

«Дурак! Иди!»

Забыв дышать от ненависти и снова накатившей ревности — проклятый везунчик, чертов Поттер, который имел над Драко какую-то непонятную Блезу власть, из-за которой Малфой остановился, хотя прошел бы мимо любого другого, и которая вот-вот причинит ему боль, резанет по живому — Блез сжался, неосознанно готовясь к рывку.

— Я…, — Поттер еще больше смутился. — Мне… Мне очень жаль, что все так вышло.

Томас от изумления разинул рот, а Уизел олигофренически дернул Поттера за рукав:

— Гарри, ты чего?!

— Отстать, Рон. Ты ведешь себя, как злобный ребенок! — вдруг огрызнулся тот, даже не повернувшись к приятелям, глядя на Драко:

— Мне правда жаль. Не обижайся на них. Они ведут себя, как идиоты, но на самом деле они еще просто маленькие и не понимают многих вещей. Жалко, что все так… по-дурацки. Ведь мы могли бы… Мы бы могли…

Теперь уже вся компания ошалело наблюдала, как Поттер несмело смотрит на Малфоя, пытаясь сказать что-нибудь вразумительное. Драко так и не шелохнулся, не изменив выражения лица, но Блез чувствовал, что он… удивлен?...

— Если бы я не повел себя, как ребенок, тогда, на первом в Экспрессе…

Поттер грустно развел руками:

— Мы ведь могли бы… Мы бы сейчас могли…

Мнущийся Поттер сцепил руки в замок, все пытаясь закончить фразу, и обостренным нервным помешательством зрением Блез увидел, как слегка шевельнулись губы Драко, уже готового если не капитулировать, то по крайней мере сделать шаг навстречу, спросив что-нибудь про дефекты словарного запаса и объема памяти. Но тут Поттер наконец заговорил, неожиданно громко и четко, злорадно впившись глазами в Малфоя:

— Тогда я сейчас мог бы трахать твою сладенькую попку, а не возиться по неделям с пугливыми дурами или дрочить в душе! Я действительно был дураком, Малфой!

Не сдержавшись — впервые с возвращения — Драко отшатнулся, на секунду отпустив лицо, и Блез увидел все — злость, ненависть, ярость, а под ними невыносимую беспомощную боль. И это стало последней каплей. Совершенно не думая и не контролируя себя, Блез выскочил из своей тени:

— Ступефай!

Ошарашенный Поттер отлетел к стене, не успев увернуться, и Блез кинулся на него. Он догадывался, что сейчас на него самого накинуться другие доблестные гриффиндорцы, однако его это мало волновало. Перед собой Забини видел только рожу ненавистной мрази, из-за которой Драко потерял лицо. Это было больнее всего — не то, что Малфою плохо. А то, что он готов был сломаться. И за это хотелось убить.

— Фините Инкантем!

— Пертификус Тоталус!

Поттер все же сумел как-то оклематься, и теперь, отскочив и выхватив собственную палочку, отвечал Забини, но Блезу было наплевать, он хотел только одного — уничтожить, до дрожи жалея, что не умеет применять Круцио.

— Гарри! — ожидаемо взвизгнул Уизел где-то справа, но удара Блез не почувствовал. Вместо этого он услышал резкое и властное:

— Пертификус Тоталус! — с какой-то добавкой, которой он не знал, и больше ничего. Окончательно оклемавшийся Поттер кинул в него новое проклятие, и Забини сосредоточился на защите и поиске бреши в защите Поттера. Поэтому он не увидел кривую ухмылку Драко, который умудрился редким заклинанием наложить чары неподвижности на всю остальную компанию сразу, и после этого, скрестив руки на груди и опершись о стену, наблюдал за дракой. Не услышал он и его злого:

— Посидите, мальчики — это все для меня.

В защите Поттер был очевидно лучше, однако это с лихвой компенсировалось яростью Блеза и его умением по мелочи подлаживаться под чужую магию, ослабляя чужие чары, поэтому в итоге Забини удалось-таки добраться до противника и снова приложить его об стену, однако перед тем, как потерять сознание, тот тоже не остался в долгу, запустив в Блеза какой-то дрянью, от которой его скрутило волной боли и бросило на пол. Однако, в отличие от Поттера, сознания он не потерял, и сквозь красное марево видел, как Малфой неторопливо подошел к нему, поводил палочкой и, презрительно скривившись, сообщил:

— Цени — по дороге обратно я подумаю о том, чтобы позвать Помфри, — и, отвернувшись, медленно пошел в сторону подземелий. Блез бессмысленно проводил его глазами, но через десяток метров коридор заворачивал, и он просто не мог увидеть, как, свернув, Драко неслышно чертыхнулся, и, плюнув на свой обычный ленивый лоск, бегом рванул вперед, к больничному крылу. Мадам Помфри явилась через пять минут.

* * *

Тяжело вздохнув, Блез перевернулся на другой бок на якобы удобной койке Больничного крыла. Вся эта возня вокруг Поттера изрядно утомляла. Они провалялись здесь всего день, но звездного мальчика уже успел прийти проведать едва ли не весь Хог, начиная со стаек пунцовых младшекурсниц, молча протягивавших собственноручно трансфигурированные сердечки и открытки с корявыми пожеланиями крепкого здоровья, и заканчивая Безголовым Ником. Сначала это действовало на нервы, потом откровенно бесило, а теперь вызывало только тоскливое раздражение вперемешку с желанием завыть погромче. Несмотря на то, что кровать Блеза стояла на другом конце лазарета, смех, разговоры и периодически даже визги были слышны весьма и весьма отчетливо. Блез догадывался, что Поттеру так же погано, как и ему самому, если не хуже — по идее, Костерост должен сращивать переломы, но ощущение такое, как будто он медленно превращается в стальные иглы в самых сердцевинах костей. А у Поттера кроме перелома была еще и пара трещин. Однако золотой мальчик, пострадавший по вине съехавшего с катушек слизеринца, имел полное право покапризничать, чем беззастенчиво и пользовался. Блез себе такого удовольствия позволить не мог, поэтому довольствовался перекатыванием с одного бока на другой, когда становилось совсем невмоготу. Очень хотелось ширму, звукоизоляцию и возможность тихо повыть, но до того, чтобы об этом просить, он пока не дошел.

— Какие люди! — раздалось вдруг особенно отчетливо и явно издевательски, и Блез, стараясь поворачивать только шею, чтобы не вызвать новый спазм боли, оглянулся на дверь и ошарашено замер. Держа в руках отвратительно пошлый зеленый пакет с серебристыми сердечками и серебристым же бантом, доверху забитый крупными почти неестественно оранжевыми апельсинами, к нему невозмутимо, даже не глянув на сгрудившихся вокруг Поттера гриффиндорцев, шествовал Драко Малфой.

— Принцесса пришла проведать доблестного защитника, — театральным шепотом съязвил кто-то, но Драко и глазом не повел, не ускоряя шага, через весь лазарет дошел до кровати Блеза, плюхнул пакет на тумбочку и уверенно дернул за шнур, которым больные вызывали Мадам Помфри. Молча дождавшись ее появления, Малфой царственно поздоровался и величественно попросил поставить вокруг простели Блеза ширму. Медсестра неодобрительно поджала губы, но формального повода отказать у нее не было, и через пару минут под издевательское улюлюканье гриффиндорцев кровать Забини наконец-то оказалась укрыта от посторонних глаз, чему он был бы несказанно рад, если бы остался один. Появление Малфоя радовало и пугало одновременно — и так смутно соображающий Блез окончательно запутался в мешанине собственных ощущений. Учитывая все, что произошло, они обязательно должны были поговорить с Драко, но он не был уверен, что именно сейчас самый подходящий — да и вообще хотя бы отдаленно подходящий — момент.

— Как ты себя чувствуешь? — самым официальным из возможных тоном поинтересовался Драко, опускаясь на стул возле кровати и вежливо складывая руки на коленках.

— Хреново. Костерост такая пакость, — наплевав на вежливость, ответил Блез, заставив себя сесть, опираясь на подушку — было почти не больно, но он догадывался, что это адреналин, а расплатиться придется потом, — и напряженно разглядывая Драко, но по вежливо-прохладному лицу того прочесть что-то было попросту невозможно. На секунду в голове мелькнул образ другого Драко — с широко распахнутыми потрясенными глазам, настоящего, открытого, без панциря, — но его сейчас же унесло волной стыда, и Блез едва удержался от того, чтобы не закрыть лицо руками. Этот стыд и это раскаяние накатывали все чаще, именно они и мутная злость на самого себя заставили его кинуться на Поттера в тот раз, именно они не давали спать в последние дни, выматывая и разъедая изнутри. Он помнил, что и почему делал, он даже помнил свою ярость и желание отомстить, любой ценой, и этого хотел он сам, однако теперь он знал и видел больше, и это знание казнило хуже любого наказания, которое могли придумать учителя или даже старший Малфой. Блез любил Драко, ненавидел его и чувствовал себя невыносимо и непростительно виноватым. Все вместе, приправленное болью и муторным напряжением от необходимости держать себя в руках, сводило с ума.

— А тебе никогда не приходило в голову, что на самом деле Костерост нечувствителен и это Помфри добавляет туда что-то, чтобы детишкам в следующий раз неповадно было драться и лихачить? — насмешливо поинтересовался вдруг Драко, и Блез от неожиданности вытаращил глаза, сразу напомнив домового эльфа. Соображал он сегодня явно плохо.

— Правда?

Судя по всему, получилось у него весьма забавно, потому что Малфой расхохотался.

— Кретин, естественно, нет! — и сразу, без перехода добавил:

— Я тебе апельсинов принес, витамины.

— У меня аллергия на апельсины, — рассеянно ответил все еще сбитый с толку Блез, и Драко, внезапно посерьезнев, зло ухмыльнулся:

— А я знаю.

От полного идиотизма ситуации стало совсем смешно, и Блез тоже расхохотался, однако эмоций оказалось слишком много, и выплыв на их волне, накатили и подмяли под себя все остальное последнее время прятавшиеся где-то совсем близко у края сознания вина и раскаяние, скрутив внутренности почище Костероста. Блез догадывался, как выглядит, но больше просто не мог.

— Малфой… Прости меня.

Он сказал это, опустив голову и потому не видя лица Драко, и посмотрел вверх, только услышав яростное шипение и тихие заглушающие заклинания.

— Ах, простить?!

Блез поднял голову и во второй раз за день потрясенно замер, увидев настоящую, совершенно непритворную ярость Малфоя. Открытую, настоящую ярость.

— Простить, говоришь?! Ах ты сука! Ты это видел?! — провернув голову так резко, что взметнулись волосы, Драко махнул рукой в направлении кровати Поттера. — Или ты думаешь, что это так только здесь? Может быть, ты думаешь, что в нашей расчудесной лучшей в Англии школе магии и волшебства внезапно приключилась эпидемия склероза, и все наши милые одноклассники резко забыли твою гениальную пленку? Или, по-твоему, дражайший директор, дабы не смущать их нравственность, наложил на всех Обливейт? Или святой Мерлин решил спасти мою х*еву репутацию?! Странно только, что я, неблагодарный, до сих пор не заметил этого чуда милосердия!

Блез заворожено наблюдал, как Малфой зло щурится, сжимая кулаки. То, чего он хотел. Его, по-настоящему его. Злой — на него. Такой, какой он есть. Не маска и не стена. Даже кости перестали ныть.

— За это тебя простить? Или за то, что отец не забудет мне этого до конца моей чертовой жизни? Или за то, что Снейп затыкает мне рот этой хрЕновой историей, стоит мне только мяукнуть что-нибудь поперек? За это?

Рваным движением откинув челку со лба, Драко плюхнулся на стул, но сразу же вскочил, устало выплюнув куда-то в пространство:

— Гребаная безродная дворняга, только и способная, что таскать тапочки!

— Мне казалось, что дворняга может и цапнуть, Малфой, — тихо ответил Блез и спокойно выдержал яростный взгляд Драко.

— Ах ты, сука! — прошипел тот, тяжело дыша, но ответной злости Блез не чувствовал. Все выходило просто глупо — глупо и как-то тоскливо.

— Что сделано, то сделано, Драко. Сейчас бы я сделал все по-другому, но уже поздно. Я просто попросил у тебя прощения.

Они еще пару секунд подождали, буравя друг друга взглядами, а потом Малфой выпрямился, снова цепляя маску, и с едкой вежливостью усмехнулся:

— Кушай апельсины, Забини, поправляйся! — и, сняв все заклинания, вышел, а Блез бессильно откинулся на подушку. Боль навалилась сразу вся, похоже, стремясь наверстать упущенное, но тяжесть ушла. Не целиком, и, наверное, не ушла, а просто притаилась где-то рядом, но даже от этого стало легче. Действительно легче.

Все остальное время, проведенное в Хоге до экзаменов и выпускного, запомнилось Блезу одной смазанной картинкой — как будто невысохшее масло взяли и размазали по холсту ладонью.

Невменяемая истерика прошла — по большому счету, от нее не осталось и следа уже в тот день, когда он пришел в себя в Больничном Крыле и из оханья и бурчания Помфри понял, что ее прибежал звать запыхавшийся Малфой, а Поттер отдыхает на соседней койке.

Драко приходил еще пару раз, мстительно принося то огромные ярко-желтые лимоны, то грейпфрут размером с голову первокурсника, и, хотя толком они больше не разговаривали, Блезу было достаточно уже того, что Малфой просто приходил. А когда надежно залатанный Блез был выпущен из-под бдительного ока школьного медперсонала — кстати, на три дня раньше Поттера, что, несмотря на ощущение стыдного детского сада, стало тайным поводом для его гордости — магическое без всякого махания палочкой или варения могучих зелий слово «экзамены» не оставило ни малейшей возможности подумать о чем-либо, кроме зубрежки и консультаций.

Из всего этого времени Блезу толком запомнилось только одно — объявление результатов. Точнее, торжественное объявление, аплодисменты себе умным и всё остальное показушное прочее было потом, а сперва все просто толпились у огромной магической доски, на которой в течение всего периода сдачи разными цветами для пущей наглядности отмечались баллы всех выпускников. И именно там, при всем честном онемевшем народе растрепанный и истерично-зарёваный Малфой, оказавшийся по результатам шестым с конца полного списка, в голос, не стесняясь даже показавшейся на вопли из-за поворота МакГонагл, орал, размахивая руками, что его специально завалили, что жалкие нищие учителишки просто завидуют его юности, внешности и богатству, что все это просто жалкий завистливый заговор, а если бы он захотел, его отец мог бы купить всю эту задрипанную школу со всеми учителями до последнего Флитвика, и они все лизали бы ему ноги, скуля от благодарности. Гриффиндорцы глумливо ржали, ровенкловцев гадливо передергивало, а слизеринцы молча отодвигались подальше. А Блез просто не понимал — в Имении Драко опережал его по большей части предметов, а сейчас Забини был восьмым — с начала, конечно.

* * *

В очередной раз глубоко вдохнув, Блез замер у дверей. То, что разговор будет серьезным — возможно, самым серьезным из всего, что с ним когда-то случалось, — он чувствовал буквально кожей. Небольшая гостиная для домашних советов, они одни в Имении, личное, а не через эльфов приглашение Люциуса…

— Входите, Блез, — опередил его Малфой и, оставив надежду хотя бы пару секунд потоптаться на пороге и собраться с мыслями, а точнее с остатками воли, Забини вошел в гостиную.

— Садитесь.

Мальчишка предпочел бы занять кресло ближе к камину и дальше от Малфоя, однако приглашение двойного толкования не допускало, и он осторожно опустился туда, куда было указано.

— Как вы понимаете, Блез, я хочу поговорить с вами предельно серьезно.

Блез понимал это слишком хорошо. Две недели беспросветных экзаменов-проверок-подготовок, загоняв мозг до потери всякой сознательности, одновременно позволили всем мыслям и желаниям, до этого беспорядочно сваленным в подсознание, наконец-то спокойно разобраться там по весу-значимости-тематике и вернуться в оклемавшееся без их постоянной игры в «Ку-ку! Я здесь!» сознание стройными и упорядоченными рядами. Напряжение ума дало схлынуть психозу и утихнуть какофонии эмоций, а в тишине мыслить оказалось гораздо проще, тем более что намного более умное подсознание проделало за Блеза большую часть работы. Конечно, всех ответов он не получил — просто потому, что не мог, — однако теперь Забини намного лучше понимал, что происходит и чего от него хотят. А то, что милорду Люциусу Малфою что-то от него, Блеза, требовалось, было очевидно. И именно для того, чтобы поговорить об этом, его пригласили в Малфой-Мэнор во второй раз — на те три дня, которые были даны теперь уже окончившим Хогвартс детишками после завершения всех экзаменов перед выпускным балом.

— Я слушаю вас, мистер Малфой.

— Скажите, вы уже думали, чем займетесь, когда получите диплом?

О том, что главный разговор состоится именно сегодня, Блез догадывался — не зря Люциус с утра отослал Драко в Лондон по каким-то мифическим делам, намекнув, что на это потребуется много времени и вернется тот, по всей желательной видимости, только завтра утром, а профессор Снейп заглянул в обед, о чем-то переговорил с Малфоем и снова отбыл в Хогвартс. Такие приготовления несколько пугали — даже на пару минут вернулись мысли о пыточной и жертвоприношении, — однако вместе с тем и вызывали странное облегчение. Блез уже устал бояться и ждать и давно хотел, чтобы все это как-то разрешилось. И, судя по всему, процесс начался.

— В данный момент у меня есть несколько вариантов, мистер Малфой. Один из них Марбус. Я виделся с ним не так давно, и он предлагал стать его ассистентом — теперь, с дипломом, я могу сделать это вполне официально, и параллельно, с его протекцией и финансированием, поступить в университет.

— Достойно, хотя и не идеально, — пожал плечами Люциус, сделав небольшой ленивый глоток из бокала, который держал в руке. Однако очевидная расслабленность Малфоя нимало не обманула Блеза. За то небольшое, но все же достаточное время, что Забини прожил в Имении, он научился если не читать, то уж по крайней мере интуитивно улавливать состояние почти всех Малфоев, кроме разве что Нарциссы, которая так и осталась для него совершенной загадкой, хотя с ней он, возможно, и провел больше всего времени. И теперь Блез видел, что вся эта домашняя расслабленность и блаженная лень Люциуса — всего лишь легкая, ни на что особенное не рассчитывающая видимость. На самом деле тот внимательно следил и за собой, и за Блезом. И именно поэтому играть с ним не имело смысла — обмануть Малфоя Блез все равно бы не смог.

— Я тоже так думаю, мистер Малфой. Это хороший вариант при том, что у меня есть сейчас, однако я достаточно неплохо узнал Марбуса и понимаю, что по сути это будет означать рабство. Оплаченное и перспективное, но самостоятельным я никогда не стану. Однако позволить себя университет без помощи я не смогу — моя тетя ни в чем не нуждается, но и только. Образование слишком дорого.

Люциус одобрительно кивнул, сделал еще глоток и замолчал, раздумывая о чем-то. А точнее, делая вид, что думает, потому что Блез хорошо видел, что за ним просто напросто наблюдают. Ожидая.

Что ж, он собирался играть откровенно.

— И это будет означать, что я никоим образом не смогу даже приблизиться к Драко.

На последних словах Блез почувствовал, как по спине побежал неприятный холодок — за все то время, что он провел в Имении, никто, кроме чертова герра, да и тот косвенно, ни разу не упомянул ни о том, что он сделал в школе, ни о том, почему он это сделал. Все просто делали вид, что он одноклассник и приятель Драко, которого пригласили погостить. Это было странно, местам невыносимо, однако малодушно-удобно. Теперь же он сам разрушил этот уют молчания, хотя и потому, что ему это велели. Малфой хотел, чтобы он это сказал, но зачем хотел? И знает ли Малфой о том вечере? Хозяин же знает обо всем, что происходит в его доме? Или нет? Или этого, и правда, не было? Блез с трудом удержался от того, чтобы поежиться — испуганные мурашки перебежали на руки, а оттуда устремились вниз.

Однако Люциус только снова полуодобрительно кивнул и, глянув на Блеза, задал следующий вопрос:

— Зачем вам мой сын, Блез?

А вот этого вопроса Блез не ожидал. Со всей подростковой эгоцентрической наивностью ему казалось, что уж это-то должно быть очевидно для всех — упорно несмотря на то, что он и сам не смог бы назвать сути своих желаний. Нет, он, конечно же, частенько шептал, разрываясь от ненависти и ревности, «Я люблю тебя, Драко!», однако мысль сказать что-то подобное вслух, казалась просто абсурдной — в конце концов, это же не девчачье чтиво! Да и вообще, зачем Малфой его об этом спрашивает?! Зачем ему Драко? Чтобы… Потому что…

— Это сложный вопрос, мистер Малфой. Я не знаю, как ответить на него сейчас, — как можно спокойней проговорил Блез после паузы и напряженно поднял глаза. Люциус смотрел внимательно и, кажется, одобрительно.

— Хорошо, что вы это понимаете, Блез. Тогда я спрошу по-другому. Вы хотели отомстить — вы отомстили. Вы удовлетворены?

— Нет, — чтобы ответить на это, Блезу не требовалось времени.

— Вы хотели Драко — вы его получили. Вам этого достаточно?

Сердце рухнуло куда-то вниз с паническим «Он знает!», сначала остановившись, а потом забившись чаще, чем крылья у нетопыря, и Блез мгновенно задохнулся, побелев, однако в голосе Малфоя не поменялось ни одной интонации — он просто констатировал и хотел знать ответ, серьезно глядя на Забини, и мальчишка с трудом выпустил закушенную до крови губу:

— Нет.

— Так чего вы хотите?

Сердце не желало останавливаться, от частоты ударов не хватало воздуха и в ушах шумело, однако Блез как-то сумел понять доносящиеся из красноватой мутной мглы вокруг слова и, сжав кулаки, сосредоточился. Чего он хочет?

— Я хочу, чтобы ваш сын был рядом со мной. Я хочу, чтобы он меня видел. Я хочу быть частью его жизни.

— Вы хотите спать с ним.

— Да. Но не только. Я хочу его. Всего.

Задумчиво пожав плечами, Люциус слегка откинулся назад и снова отхлебнул из бокала.

— Это много, Блез. Очень много.

— Я понимаю, мистер Малфой.

На некоторое время повисла тишина: Люциус медленно пил, погрузившись в свои мысли, а Блез задержал дыхание, надеясь этим заставить сердце биться так, чтобы он снова смог дышать. Частично это удалось, и, вдохнув и выдохнув пару раз, чтобы точно убедиться, он снова поднял глаза на Люциуса, решившись.

— Зачем вы спрашиваете об этом сейчас, мистер Малфой?

— А как думаете вы? — усмехнулся Люциус, приглашающее махнув рукой. На секунду Блез испугался, однако лишь на секунду:

— Не для того, чтобы отомстить — для этого давно вышли все сроки, да вы и не стали бы утруждать себя какими-либо расспросами. Не из любопытства — вы для этого слишком серьезны. И не из интереса к моей персоне. У вас есть какая-то цель, мистер Малфой, но я ее не знаю. Да, пожалуй, и не могу знать. Поэтому я спрашиваю вас. Чего вы хотите, мистер Малфой? Зачем я вам?

— Я хочу предложить вам сделку. Серьезную сделку с серьезными ставками и далеко идущими последствиями.

— Последствиями для кого, мистер Малфой?

— Для всех, Блез. Для всех.

Поставив бокал на маленький столик рядом с креслом, Люциус поднялся и, не пользуясь магией, достал из шкафа в углу трубку, набил ее и закурил. Потом вернулся на прежнее место напротив Забини, заклинанием оградив того от дыма.

— Вам нужен мой сын, Блез — и нужен не на день и не на месяц. Но ваше желание бессмысленно, потому что нереализуемо. По крайней мере, для вас самого.

Сделав паузу, Люциус взглянул на Блеза, ожидая, и тот, опять закусив уже кровящую губу, медленно кивнул. Уж что-что, а это он знал и сам.

— Вы бедны, хотя и чистокровны, дурно воспитаны — это не оскорбление, а констатация, вы, я думаю, видите это и сами, — и имеете весьма ограниченное будущее. Когда вы получите дипломы, вас не сведет вместе даже случай.

Остановившись, Люциус затянулся и как-то холодно усмехнулся.

— Когда я узнал о том, что вы посмели сделать, я хотел убить вас — и, думаю, вы понимаете, почему. И я сделал бы именно так год и даже полгода назад, не задумавшись. Вас спасла случайность, Блез. Стечение обстоятельств, подготовленное, однако, давно и очень многим. Но об этом мы еще успеем поговорить. Сейчас я о другом. Подумав, я решил посмотреть на вас. Понять, что вы такое. Из чего вы сделаны. То, что вы сумели совершить, требовало недюжинных способностей, достаточного ума и концентрированной решительности — это было ясно с самого начала. Однако я хотел убедиться — и не ошибся. Теперь, я думаю, вы понимаете, что и первое мое приглашение имело целью присмотреться к вам. Я хотел знать наверняка. Приезд Лекса не был запланирован, однако пришелся как нельзя кстати — он стал еще одной проверкой. Вы прошли и ее, и меня это обрадовало. Вы идеально вписались в мои планы, Блез. Точнее, вписывались до сегодняшнего дня, потому что для того чтобы действовать дальше, мне требуется ваше согласие. А для того, чтобы вы могли принять решение, вы должны знать, что происходит.

Н секунду перед тем, как ему стало не до самоанализа, Блез подумал, что его собственный мозг внезапно стал похож на муравейник, в который ткнули горящей головешкой — мальчишка почти физически ощущал, как панически забегали, семеня и бестолково наталкиваясь друг на друга, мысли. Все это он и так подозревал, но теперь стало ясно, что не ошибся. Но зачем он мог понадобиться Малфою? Бедный, дурно воспитанный и без будущего. И зачем говорить с ним так откровенно? Потому, что нужно его согласие? Или потому, что его мысли и действия уже не играют никакой роли?

До самых органов чувств поглощенный паникой и просчетами, Блез не сразу услышал, как ему задали вопрос, и, даже разобрав слова, не сразу сумел их понять.

— Скажите, что вы думаете о Лорде Вольдеморте?

— Что?

— Я спросил, что вы думаете о Лорде Вольдеморте, Блез.

Моментально ощутив, как все догадки замерли, словно замороженные, и недоуменно моргнув, Забини посмотрел на Люциуса. О Вольдеморте? О черном фетише богатого Слизерина, которым затыкали все дыры, откуда мог просочиться дух гриффиндорского превосходства, и освящали стены спален и туманные коридоры будущего? Или о настоящем лидере силы, который похож на давний ночной кошмар — уже не снящийся и полузабыто-размытый, однако этим еще более пугающий? Если о последнем, то ответ «ничего». Почти ничего — потому что это было не для Блеза. Там, где находился он, не было сторон, противостояния и Вольдеморта. Там был контракт у Марбуса, скудные переводы тетки и поиски работы. По крайней мере, до того момента, как он попал в Малфой-Мэнор.

Естественно, за все то время, что Блез «гостил» в Имении, при нем ни разу не произнесли не то, что имя Темного Лорда, а и вообще что бы то ни было, связанное с ним или его орденом Упивающихся, однако кое-что Блез все-таки услышал. И это «кое-что», по странной прихоти не в меру остроумной случайности, в очередной раз оказалось невольно подслушанным разговором.

…

— Чертов проклятый психапат!

Приглушенный злой шепот старшего Малфоя из-за поворота, куда только собрался завернуть снова заблудившийся Блез, заставил того замереть, а потом осторожно отодвинуться от стены. Не то, чтобы мальчишка так уж стыдился признаться кому-то из Малфоев, что так и не понял принцип расположения комнат и лестниц Имения. Просто сказано это было тоном, слышать который можно только своим, а если Блез и понял что-то по-настоящему за время пребывания в Малфой-Мэнор, так это смысл и разницу между своими и чужими.

— Плохо?

Второй такой же приглушенный и тревожный голос принадлежал профессору Снейпу, и Блез отодвинулся еще на пару шагов назад, надеясь, что мужчины не пойдут в этом направлении. Каким-то развившимся у него совершенно недавно чувством, похожим не то на странную тактичность, а не то на настоящее уважение — не к кому-то или чему-то, а жизненным умением, — Блез почувствовал, что его не должны увидеть здесь и он просто не может показать, что слышал не предназначенное ни для кого чужого. Примерно так же, как нужно выйти, застав чужой поцелуй, или отвернуться, увидев, что человек не может скрыть свою боль.

Правильнее всего было бы уйти, однако Блез вряд ли смог бы сделать это незаметно, поэтому он просто замер, вжавшись в стену и отчаянно надеясь, что Люциус и профессор пойдут в другую сторону.

— Люц, совсем плохо?

Блез не хотел прислушиваться, но в голосе Снейпа прозвучала такая тревога, что он невольно напрягся, пытаясь понять, случилось ли что-то действительно серьезное.

— До спальни дотяну, помоги мне только. У тебя зелья есть?

— Есть, конечно. Обопрись. Ты один был?

Блез никогда не подумал бы, что голос Малфоя может звучать так зло и одновременно устало:

— Если б! Образцово-показательную устроил, весь Внутренний Круг. И с южными угодьями можно прощаться.

— Как мы и думали? Футли навязал?

— Да, он же страдалец «во имя»! Мразь плебейская… О, черт!

— Люц, тихо, тихо. Пошли, потом поговорим.

— Подожди, дай отдышусь… Плебеи. И кровь плебейская, и мозги. А эти угодья мой прадед чуть не каждый месяц сам объезжал, там все на Малфоев работают в третьем поколении. А он их заложит десять раз, и в борделе или кабаке все деньги спустит в самом грязном. А Он ведь знает отлично. Месть, тоже мне... «Великий», «могущественный»! Мелочная злопамятная!...

— Люциус, заткнись.

— А-а, черт! Плечо не трогай!

— Это чтоб ты оклемался. А теперь пошли. Сам дойдешь?

— Да, попробую, только дай пару секунд. Север, не могу! От него же несет свалкой! Так мало того — ты представь! — он мне руку пожать подошел! Мне! «Приятно будет с вами поработать, партнер!». Ну ничего, я своего часа дождусь!

— Люц, прекрати. Он же будет следить, если это наказание. Ты ничего не сможешь сделать. Успокойся.

— Ничего, Север, я дождусь. Долго ждал, и еще подожду, но я дождусь. Все, хватит, пошли, я вроде могу.

Послышалось какое-то шуршание, тихое проклятие, а потом медленные тяжелые шаги. Блез еще сильнее вжался в стену, но они, судя по всему, удалялись.

— Люц, не туда.

Шаги затихли — кажется, Малфой и Снейп снова остановились — и потому Блез все еще слышал их голоса.

— Туда. Смой с меня все это скотство, иначе меня просто вывернет.

— Ты ж еле на ногах стоишь.

— А я лягу. Пожалуйста, Север.

— Пошли.

Дождавшись, пока звуки не удалятся настолько, чтобы он мог без риска шуметь сам, Блез развернулся и поднялся по лестнице, по которой недавно спускался. Задумавшись об услышанном, он почти не следил за тем, куда идет, но, как ни странно, добрался как раз до своей комнаты (в итоге правило Имения подтвердилось — чем меньше он старался запоминать дорогу, тем быстрее ее находил).

Утром Забини внимательно, но так, чтобы это не было заметно, вглядывался в лицо Малфоя, стараясь найти на нем хоть какие-нибудь следы вчерашнего, однако тот был, как и обычно, спокоен и безупречен, и Блез на время отложил воспоминание в дальний закоулок памяти. Сейчас же подслушанный разговор снова всплыл и уже в другом свете. Кажется, тогда Блез застал Люциуса как раз после возвращения с одного из собраний. Злого, измученного — и измученно, кажется, своим бессилием и зависимостью. Думать, что Люциус Малфой может от кого-то настолько зависеть, было странно, однако именно так все и выглядело. По крайней мере, к такому выводу пришел Блез. Однако, во-первых, что это ему давало сейчас, а во-вторых, Блез просто не мог об этом упомянуть, поэтому, слегка пожав плечами, он осторожно ответил:

— Почти ничего, мистер Малфой, потому, что у меня не было повода, а придумывать что-то сейчас глупо. Я почти ничего об этом не знаю.

В конце концов, это было правдой. Он действительно не знал почти ничего.

— Хорошо, что вы откровенны, Блез. Это доказывает, что вы достаточно умны — я рад, что не ошибся. Но вам придется подумать, и подумать в ближайшие дни. Я постараюсь вам в том помочь, однако думать вы будете сами. И решать сами.

— Решать что? Я не понимаю.

— Я объясню.

Затянувшись снова, выпустив облако дыма и глубоко вдохнув, Люциус заговорил:

— Лорд Вольдеморт как лицо в политике появился, когда мне было столько же, сколько вам с Драко сейчас. Я был чистокровен, богат и амбициозен. Я был наследником древнего рода, которой хотел сохранить и возвысить. Я был частью мира наследных аристократов в десятках поколений, и я любил этот мир. Я до сих пор его люблю, Блез, потому что он мой и это часть меня. Я хозяин и глава рода. Вы выросли вдали от всего этого, и вам сложно понять. Однако вы многое успели увидеть. Я думаю, у вас есть что-то — не имеет значения, место или предмет, — что вы можете назвать родным?

Думать над ответом Блезу было не нужно — он уже думал об этом совсем недавно.

Забини всегда считал себя свободным — он спокойно, без лишних слез и такой частой среди первогодок тоски по дому уехал от опекунов, годичная разлука с в общем-то любимой тетей его тоже не особенно тяготила, хотя он и рад был видеть ее, когда приезжал. У него были любимые вещи и места, однако он никогда не расстраивался, когда их жизнь заканчивалась и вместо них появлялись новые — Блез просто не был привязан к вещам. И именно потому, что он так думал и был в этом уверен, последние каникулы стали для него если и не потрясением, то по крайней мере серьезным открытием.

Все свое детство Блез провел в предместье Лондона — в небольшом двухэтажном домике, который принадлежал его тете и дяде. Простенький забор, который Блез знал до последнего сучка и явно не меньше, чем целую доску которого он стесал на занозы, небольшой садик — четыре беспорядочно посаженные очевидно навеселе прежним хозяином яблони и пара слив, разлапистый капризный — упорно цветущий один раз в два года, несмотря на все садоводческие ухищрения упрямой тети — куст жасмина в дальнем углу. Яма в другом углу сада — там пятилетний Блез закапывал свои сокровища, пока не распорол запястье о ржавый гвоздь и не оказался посажен под домашний арест перепуганной, а потому остаточно-злой тетей. Гараж, в котором заедала дверь, о низкую притолоку которого дядя один раз в кровь разбил голову, не успев вовремя пригнуться из-за лишней кружки-другой пива и в аптечке которого Блез экстренно искал перекись и вату, напряженно прислушиваясь сквозь сбивчивые извинения дяди, не услышала ли их возню тетка. А еще каменная дорожка, неухоженный газон, до уютного беспорядка на котором все никак не доходили, да и особенно не желали доходить руки, скрипучая задняя дверь с глубокой царапиной на металлическом шарике ручки, вторая ненадежная ступенька, незаметный гвоздь под крышей, на который обычно вешали запасной ключ, невыводимый запах яблок и корзины для них в подвале и много-много всего другого, такого же старо-неухоженного, но до последней прилипшей пылинки своего.

Тетя продала этого дом полгода назад. Дядя нашел другую работу, в самом Лондоне, а каждодневный путь туда и обратно на машине стоил слишком дорого — и они перебрались в квартиру, купленную на деньги от продажи. Когда она написала об этом в письме, Блез почувствовал легкое сожаления — ему, и правда, нравился пригород, а вот город он не любил, однако новость скоро забылась. И тем большей и совершеннейшей неожиданностью для него самого стали подкатившие к горлу слезы и настоящая злобная ярость при виде того, как новые хозяева (конечно, Блез не специально поехал на этом смотреть — он не настолько сентиментален — его просто позвал в гости старый приятель) срубили половину деревьев, поставили новый забор, презрительно свалив выдранные доски старого у самой дороги, как видно, ожидая пикапа, чтобы их увезти, глупо-веселых синих стен и нового, идеально-ровного газона и ярких маргариток под окном. Словно вместо старой насмешливо-мудрой подруги на него смотрела размалеванная тупо хлопающая глазами штампованная Барби.

Пару секунд Блез даже не мог понять, почему так щиплет в глазах и кулаки сами сжимаются, желая впиться в чью-нибудь глотку. Как будто у него самого, а не у старого кривоватого забора выдрали эти доски, и с газона содрали не старый дерн, а его собственную живую кожу.

— Да, мистер Малфой.

У него было.

— Тогда вы знаете, что значит чувствовать, как это родное умирает. Даже не умирает — исчезает, выдворяемое вульгарно-новым.

— Лорд Вольдеморт ненавидит нечистокровных и магглов — сейчас это явно, тогда подразумевалось. Я не чувствую ненависти и не чувствовал тогда. Я защищался, Блез. Я должен был и хотел защитить то, что считал родным. У этого дома, — Люциус легко махнул рукой, — есть история. В его фундаменте лежит мой далекий предок, его ступени омыты кровью моего рода, пролитой ради его защиты, на кожаном диване в Коричневой спальне родился мой дед, а на той кровати, которую я делил с любимыми, был зачат я сам. И я хочу, чтобы на ней же зачинали мои внуки. А у тех, кто приходит от магглов, истории нет. И они не понимают, зачем она должна быть. Они мне не враги, Блез. Они конкуренты. Выживут либо они, либо я — а я хочу выжить. И хочу, чтобы выжил мой род — я объясняю для вас, потому что для меня самого это одно и то же.

— Скажите, Блез, что сделала бы с Имением… мисс Грейнжер, окажись оно в ее руках?

Блез не думал, что Малфой может знать имена гриффиндорцев, исключая разве что набившего всем оскомину Поттера, однако речь шла не об этом. Он задумался, с первых слов Люциуса завороженный наполнявшими пространство вокруг сгустками пульсирующих смыслов, пронизанных чем-то гораздо большим, чем история и даже судьба — казалось он одновременно мог слышать все, что когда-то говорили здесь с первого вечера в отстроенном замке и понимать это, сейчас же забывая слова, потому что их были миллионы, но помня чувство, наполненность, осененность — и принадлежность. Что бы сделала?

— Музей?

— Вероятней всего, — Люциус кивнул. — Приглушенный ухоженный открытый для посетителей музей. Как склеп — почтительно и мертво. А я хочу, чтобы здесь жили. Вы понимаете разницу?

— Я тоже из магглов, мистер Малфой.

— Да. Но вы другой, Блез. Помните, как вас задело подозрение в магглорожденности?

Блез удушливо покраснел — воспоминания о немце оставили только стыд и злость, ничуть этот стыд не уменьшавшую.

— А знаете почему? Потому что в вас это тоже есть. Кровь особая субстанция, Блез. Ее можно приглушить, но нельзя изменить. И еще есть знание и воспоминания. У вашего рода тоже есть история, хотя вы ее и не знаете. Но вы знаете, что она есть — и это позволяет вам понять и почувствовать меня. А у магглокровных нет и этого.

— Все это началось еще с наших родителей. Совместные школы, равенство прав, либерализация и торжество демократии. А на деле — примитивизм во всем: в обучении (мой отец изучал в том же самом Хогвартсе этикет, историю магических родов, верховую езду, латынь и многое другое), в бизнесе (уж поверьте мне, я знаю, как велись дела раньше и как они ведутся сейчас), в отношениях. Даже в этом, Блез. Я женат с 22 лет. С Севером я еще дольше. И изменить это в состоянии только смерть кого-то из нас троих — но тогда останутся двое.

Это не неземная страсть, хотя я люблю. Не судьба — я выбирал сам. Это уважение. К себе, своему выбору и к тем, кто выбрал меня. Это суть моего мира, Блез — уважение. Не к одному себе — к крови, к истории, к корням. Вы еще очень молоды и очевидно озабочены самим собой — поисками себя. Но очень скоро вы поймете, что вы сами — это еще не все, и вашего желания или нежелания слишком мало — и хорошо, что мало, потому что один вы слишком часто будете ошибаться и сожалеть.

Сейчас мои взгляды называют старомодными. Как это звучит? «Живи, пока нравится, и расставайся, когда это в тягость»? Но развод, Блез… развод — это несчастье, а не выбор или решение. Если сходишься, зная, что в любой момент можешь уйти и это в порядке вещей, ориентируешься только на себя и свои желания. Любить мало — любовь слишком сродни эгоизму, это чистая эмоция. Нужно уважать, потому что на уважении можно строить надолго, а любовь зависит от погоды и настроения.

Люциус говорил медленно, чуть приглушенно, перекатывая тягучий напиток по стенкам бокала и не глядя на Блеза — казалось, что это не столько объяснение для Забини, сколько собственные мысли вслух, и, застыв, мальчишка боялся пошевелиться, чтобы не нарушить этой задумчивости. При всей той панике, которую он испытывал, понимая, что сейчас решается его собственная судьба, это зрелище его заворожило — погруженный в свои мысли Малфой, казалось, забывший о его, Блеза, присутствии. Доверяющий ему настолько, чтобы забыть. Задохнувшись от внезапности осознания, Блез каким-то спазмом понял, что всегда хотел именно этого — быть здесь. Не в Малфой Мэнор — это пришло потом, — просто в доме, который принадлежит сильному человеку, доверяющему ему настолько, чтобы думать рядом с ним. Ошеломленный этим пониманием, Блез в какой-то совершенно ему обычно не свойственной экзальтации почувствовал, что едва сдерживает слезы, а по телу бегут мурашки, как от настоящей музыки.

Дом вибрировал — теперь Блез чувствовал это по-настоящему. Конечно, он увидел хитросплетения родовых защит с первого же взгляда на Имение, но тогда они показались ему всего лишь холодным переплетением предельно опасных нитей — как маггловские линии высоковольтных передач, которых ни в коем случае нельзя касаться руками, или лучи сигнализации в музеях — сейчас же он их почувствовал, не видя. Имение жило, пульсируя всем тем, о чем говорил Люциус, всей той кровью, которая была пролита в нем и ради него, всей той силой, которую в его жизнь вкладывали бесчисленные предки и теперешние хозяева, всеми надеждами, желаниями, сущностями, которые были неразрывно связаны с его судьбой. Где-то в старой потрепанной книге времен его поисков обходных путей для своей мести Блез читал о том, что в старые времена глава рода умирал, если врагам удавалось до основания разрушить его родовой замок, а если и выживал, то сходил с ума, до конца жизни с пустыми глазами бродя по пепелищу. Тогда это показалось глупой сказкой, теперь же Блез почувствовал, что это правда — живая, обволакивающая, которую не могли изменить ни века, ни предательства. О родовой магии можно было забыть — и были те, кто забывал, магглолюбцы, предававшие свою суть и историю ради новой свободной жизни с возможностью сотворить себя так, как этого хотелось, ради своей индивидуальности, которая заканчивалась выбором сэндвича вместо запеканки на завтрак, выбросив в пыльную грязь наследие сотен людей и веков — но ее нельзя было уничтожить, потому что за ней стояли, питая ее силу, века и кланы, пульсировавшие силой даже в пыли. Сотни людей, чьи жизни проходили здесь, и которые все еще здесь присутствовали — частицами своих жизней и душ, оставленных в этих вещах, в этих стенах, в этой защите.

На секунду Блезу даже показалось, что он слышит голоса и обрывки каких-то древних мелодий. И он понял — отчетливо, предельно ясно — что хочет здесь остаться, и что ему почти безразлично, кем. Приемным сыном, другом, союзником, присягнувшим жизнью слугой — кем угодно, лишь бы все это стало бы хоть на какую-то крохотную долю и его. Чтобы хоть в чем-то быть причастным. Как угодно, но быть. Не быть чужим.

Магглорожденный Блез Забини, на которого с обидным для слизеринца пониманием смотрела Грейнжер, готов был продать душу и тело, лишь бы иметь место, где он не был бы чужим и сумел бы забыть о том, что и понял-то совсем недавно — что его собственное родовое имение — выхолощенные, обозленные предательством хозяев мрачные сероватые стены, кощунственно-болезненные посреди цветущей зелени животворной неукротимой, но для него совершенно потерянной Ирландии.

— Уважение, Блез, — негромко повторил Люциус, и Забини очнулся, чувствуя себя тяжко-разбитым, как после кошмара, в котором что-то необратимо страшное произошло потому, что ты опоздал.

— Это и принцип ведения дел. Уважение. Во всем, если есть за что уважать. Это я и хотел защитить — от магглов, для которых есть только они сами и их желания и понимание. Я не говорю, что они хуже или лучше. Я говорю, что они другие, и, выбирая между ними и моим родом, я выберу мой род.

Люциус пожал плечами, взглянув на мальчишку, и тот напряженно ответил, не отведя глаз. Он хотел знать, ему нужно было это слышать, и нужно было именно от Люциуса Малфоя и именно сейчас.

— Темный Лорд обещал прекратить это. Он хотел того же. Он сам вырос среди магглов — возможно, именно поэтому все так и обернулось, — но тогда я об этом не знал. Он был умен, талантлив и харизматичен. Он был настоящим лидером. И это еще одна категория, непонятная магглам — служение. Они считают, что служить можно только за деньги, и все равно это унизительно. Они ошибаются — служить тому, кто могуществен и заботится о том, что ты считаешь своим, не унижение, а честь.

-Мы были молоды и слишком самоуверенны. То, что Темный Лорд слишком властен и желает слишком серьезного контроля над своими последователями, было видно уже тогда, однако нам с Севером казалось, что этого можно избежать. Вы знаете, что такое Метка?

— Да.

— И для чего она?

— Да.

— Хорошо. Даже когда мы решили принять ее, мы думали, что сможем избежать контроля — зелье и старое заклинание. Мы ошиблись. Ошибались с самого начала. А когда поняли всю глупость своей самонадеянности, оказалось уже поздно. Теперь у нас нет выбора. Тот карточный домик из каменных плит, в который превратилась вся идея борьбы за сохранение старых порядков сейчас, после возвращения Лорда, вот-вот рухнет. У меня нет на эту тему иллюзий — сейчас Лорд просто душевнобольной. Ни его ум, ни его сила никуда не делись, но он не может управлять своими эмоциями, а значит, не может управлять ничем. И, когда это произойдет, меня в любом случае завалит обломками. Может быть, я сумею выбраться, но, вполне вероятно, что нет. Севера заденет — насколько, я не знаю, и не знает никто. Но мы с ним уже ничего не можем изменить, только постараться выбраться живыми. К счастью, моя самонадеянность не зашла слишком далеко, и Нарциссу из-под удара я вывел. Остается Драко.

Люциус замолчал и, все еще держа трубку в одной руке, призвал в другую вновь наполненный бокал и сделал большой глоток.

Блез оцепенело сидел, глядя в пол. Мыслей снова было слишком много, они бестолково суетились, наталкиваясь на эмоции и снова разбиваясь об удивление. Всего было слишком много. Как будто переживания месяца напряженной жизни сконцентрировали, выжав все перерывы и отдыхи, и выдали за этот час, одной огромной порцией, заставив метаться от одного осознания к другому и не давая времени их переварить.

Он никогда не думал, что все это настолько серьезно. Понимая, что Метка и Лорд Вольдеморт — что-то не из его жизни, Блез никогда всерьез и применительно к себе не пытался задумываться об этом. И уж тем более до того, как оказался в Малфой-Мэнор, не мог он подумать, что великолепный могущественный Люциус Малфой, да и вся остальная аристократия Слизерина — он же не только о себе говорил? — настолько зависима. И что все настолько близко и настолько всерьез. Но тут сквозь оцепенение пробилась новая мысль, уже давно проталкивавшаяся сквозь бестолковую толпу.

— Драко?…

— Драко должен получить метку, Блез, и Лорд хочет, чтобы это произошло как можно скорее. Но это будет означать для него ту же судьбу, что и для нас. А я хочу, чтобы он был свободен.

— Но…, — начал было Блез, и замолчал, не совсем представляя, что хочет спросить. — Но тогда…

Снова сбившись, он глубоко вдохнул и после паузы, сосредоточившись, медленно проговорил:

— Я понимаю… Не все, но понимаю. Многое мне нужно обдумать, о многом я догадывался. Сейчас я хочу спросить об одном — для чего вам нужен я?

— Я уже говорил, Блез — я хочу предложить вам сделку.

— Я все равно не понимаю.

Он не лгал — он действительно не был уверен, какое место занимает во всем этом, — однако где-то глубоко внутри, где обычно прячется не то интуиция, а не то настоящая мудрость, Блез понимал, что это место есть. Но он должен был это услышать.

— Я хочу, чтобы вы приняли Метку вместо Драко в обмен на принятие в семью Малфоев на правах наследника. По сути, я предлагаю вам «руку» своего сына, — иронично скривился на последних словах Люциус, сбив пафос и не дав Блезу окончательно захлебнуться сюром.

Хотя, сюром это выглядело только на самой поверхности, где трепыхались истеричные эмоции, на самом же деле Блез почти не был удивлен. Ему на секунду даже показалось, что все наконец-то встало на свои места. Но потом мозг заработал в совершенно другом направлении, приземляясь:

— Но это…

— По крайней мере, так это должно выглядеть для всех и в первую очередь для Темного Лорда.

— Но это же… Нереально.

Кровь, настоящий наследник и появившийся всего пару месяцев назад никому не известный Забини. Вряд ли Темный Лорд и вообще кто бы то ни было так легко примет необъяснимую замену.

Малфой сразу понял, что имеет в виду Блез:

— Реально, Блез, поверьте. Именно поэтому я говорил о том, что вы появились как нельзя вовремя. Вы эффектно показали всем, насколько Драко слаб и зависим. А он своим поведением довершил картину — ему было тяжело, но Драко умный мальчик. Теперь в глазах всех он слабая капризная истеричка. И ни у кого не вызовет удивления решение «выдать» его за кого-то достаточно мужественного, чтобы выполнять роль настоящего наследника рода Малфоев. Мне посочувствуют в том, что жена не родила девочку, и примут вас как неизбежную замену.

— Но Драко…

— Я же говорил вам — Драко умный мальчик. Он своенравный, временами злой и капризный, он может быть жестоким, но Драко не дурак и не послушный агнец. И он знает, что такое долг и уважение. А на этом можно построить очень многое, Блез. Легко вам не будет, но это настоящий ощутимый шанс.

— Но…

В голове было слишком много мыслей сразу, чтобы Блез легко мог выбрать одну: в сознании одновременно и слишком быстро, чтобы он мог это действительно осмыслить, прокручивалось множество вариантов. И ему нужно было задать много вопросов, однако прямо сейчас Блез не мог выбрать одного, и поэтому просто замер, глядя на Люциуса. Но тот, кажется, его и так понял:

— Если вы решите принять договор, вы станете официальным — по всем магическим законам — наследником всего, что есть у Малфоев, наряду с Драко и вместе с ним. Договор не намного будет отличаться от того, который заключают супруги. По сути, к нему будет негласно добавлен только один пункт. У вас будут деньги, стоящий за вами род и мой сын. А в обмен на это я потребую вашу свободу. Не всю — но достаточную ее часть. Я не знаю, равноценные ли это вещи, но ничего другого я предложить не могу.

Драко? Драко, принадлежащий Блезу официально и полностью? Драко, который понимает, что такое долг? Благодарный Драко?... Так значит, тот вечер?!... Тогда Драко пытался дать понять, что… Он — наследник Малфоев со всеми их деньгами и влиянием? Один из хозяев Имения, в которое он так хотел вернуться? Метка? Свобода?...

Блез очнулся только от звука голоса Люциуса.

— Я думаю, вам нужно подумать, Блез. И я не буду вам в этом мешать, потому что это должно быть вашим решением. На столе в вашей комнате вы найдете Думосбор. Там находятся мои и Северуса воспоминания — о Лорде и Упивающихся Смертью. Хорошие, плохие, отвратительные — разные. Чтобы вы понимали. Если вы хотите что-то спросить — спрашивайте сейчас, если нет — оставшийся вечер ваш, а завтра утром я спрошу вас, что вы решили.

— Что будет, если я скажу нет?

— Я изменю вашу память. В ней не останется ни следа сегодняшнего разговора. Все то время, что вы провели в Имении, будет казаться вам эдакой странной сказкой — непонятной причудой аристократов. Вы вернетесь в Хогвартс, получите диплом и поедете к Марбусу.

— Вы не убьете меня?

Блез даже не понял, с каким комичным безразличием — как при чтении самого пафосного момента плохого сценария бездарным актером с бутылкой пива в руке — прозвучал его вопрос, пока Люциус не рассмеялся, отсалютовав в его сторону бокалом в благодарность за веселье, но, отсмеявшись, серьезно посмотрел на мальчишку:

— Блез, зачем мне это? Я не жесток и не склонен к мстительности. Вы просто перестанете представлять для меня интерес. А ваше убийство только привлечет ко мне и сыну ненужное внимание. Это все, что вы сейчас хотели спросить?

— Да… Я не знаю… Наверное, да, — буквально чувствуя, как все в голове медленно и печально отключается, заваленное пластами новых, непонятных, неповоротливых пока, не вписывающихся ни в одну его готовую схему сведений, Блез хотел только одного — заползти куда-нибудь и там сиротливо скорчиться и тупо повыть. Переполненные мозги категорически отказывались думать о чем бы то ни было, требуя передышки, и Люциус, кажется, и это понял:

— Если вы захотите знать что-то еще, я буду здесь, а потом в своей спальне, Типпи знает. Спокойной ночи, Блез.

Спокойной? Жестоко — какой угодно, но только не спокойной. И уж явно без любых, и сладких, и горьких, снов.

— И подумайте, Блез. Я знаю, что выбирать что-то надолго в вашем возрасте трудно, однако все, что вы делали до этого, говорило о вашей серьезности. Подумайте хорошо, потому что это решение на жизнь вперед. И для вас, и для моего сына. Нужен ли он вам настолько, чтобы отдавать и терпеть. И чтобы строить — это гораздо сложнее, чем разрушать. Подумайте, готовы ли вы к этому, Блез. Готовы ли вы терпеть его характер, его высокомерие, его мстительность? Сможете ли вы стать тем, кто нужен ему, и сделать его тем, кто нужен вам? Сможете ли вы ждать и действовать так, чтобы он принял вас и остался рядом не по долгу, а по желанию? Я помогу вам, но не смогу ничего сделать за вас. Если вы примете решение остаться с Драко, вам придется научится всему этому, иначе ваша жизнь станет тягостью для обоих. Готовы ли вы к этому?

…сможет ли он? До сих пор при одном воспоминании о массивном дубовом столе в дальнем кабинете на Блез накатывала тошнота и сопротивляющаяся паника от мысли, что это может повториться. Но это… Блез не пытался об этом думать, но чувствовал, что это преодолимо. Тяжко, муторно, для этого придется сломать часть себя, извлечь на свет то, чего он боялся сам, но возможно.

Однако Метка… Свобода — или Драко? Так? Упивающиеся? Азкабан? Смерть? Чем все это может закончиться? И чем его жизнь закончится, если он сейчас уйдет?

— Легко вам не будет, Блез. Никогда. Но это даст вам шансы, которых никогда не будет в другой жизни. Я не знаю, чем закончится вся эта свара и когда она закончится — и я ничего не могу вам обещать. В моей власти только одно — принять вас как собственного сына. И сделать для вас все то, что я сделал бы для него. Я буду ждать вашего ответа за завтраком, Блез. Да или нет — этого будет достаточно. А сейчас спокойной ночи.

— Да, и вам, мистер Малфой.

Тяжело поднявшись, Блез двинулся к двери, однако на пороге замер, словно о чем-то вспомнив, и медленно повернулся к Люциусу:

— Мистер Малфой, я могу прийти к вам через пару часов, когда снова начну думать, и посмотреть Думосбор при вас?

Несколько секунд Люциус внимательно смотрел на него, а потом кивнул:

— Да, приходите, — и Блез вышел, бессмысленно шаря расфокусированным взглядом по стенам и полу перед собой, а Люциус устало откинулся в кресле и залпом допил то, что осталось в бокале.

* * *

Когда все закончилось, за окнами было светло, а Блез чувствовал себя так, как будто прожил жизнь и готов спокойно умереть. Навалилось знакомое оцепенелое отупение, теперь однако с новым оттенком завершенной правильности: как будто в захватившей его полностью книге закончилась глава — не известно, что будет дальше, но часть пути герои прошли и пока все живы. Не финальная точка, но точка с запятой, и ошибок до нее нет.

В том, что ошибок нет, Блез был уверен — и фраза Люциуса о том, что тот в последний раз задаст свой вопрос за завтраком, вызвала лишь прохладное недоумение: зачем возвращаться к тому, что уже пройдено. Сомневаться можно было до, теперь же, когда решение принято, все, что было раньше, мгновенно поблекло и разлетелось в пыль. Блез захлопнул за собой дверь и выбросил ключ, потому что больше он ему не понадобится — Забини всегда умел решать только так.

… Он вернулся в кабинет через час, переодевшись, умывшись, выпив крепкого чаю и прогулявшись по саду. Люциус был уже там — совершенно трезвый и тоже в другой одежде.

— Вы посмотрите со мной?

— Я бы не хотел.

— Тогда я просто спрошу, если понадобится, — ответил Блез и медленно погрузился в Думосбор.

Он перестал считать, сколько раз вынырнул, чтобы отдышаться, где-то на десятом. Люциус не врал и не преуменьшал — воспоминания были разные. Блеза трясло — и от восторга, и от омерзения, и от страха, — мутило, и в паре воспоминаний он едва справился с желудком, — ему было смешно и тепло, а на следующей картине хотелось плакать; он ненавидел и уважал, восхищался и сожалел, боялся и замирал, чувствуя рядом искрящую смерть; его благодарили и предавали, умоляли и проклинали, обожали и ненавидели. И когда, досмотрев последнее воспоминание, Блез вынырнул окончательно, плюхнувшись на диван и закрыв лицо руками, словно от избытка слишком ярких картин желая отдыха в пустой темноте, в ту пару секунд, которые понадобились его «Я», чтобы сообразить и донести до него свои выводы, Забини почувствовал только одно — острую, почти режущую грусть от того, что мир не может быть таким, как один человек.

— Спасибо, — глухо проговорил он, все еще не отнимая рук от лица, и Люциус промолчал, давая понять, что принял благодарность.

…

— Сейчас ритуал изменился...

— Кровь и тогда не была нужна. Сугубо для торжественной красоты момента. Сейчас у Него нет времени, да и разлюбил он красивости. Возможно, после не будет даже приема — только Совет. А может, и без этого обойдется.

…

— Драко не понадобится присутствовать?

— Думаю, нет. Он его ни разу не видел, а пока все успеют ему донести про школу. Лорд брезглив.

— Хорошо, — мрачно хмыкнул Блез, и Люциус усмехнулся ему в ответ.

…

— А Легилименция? Я же видел — он применяет это к каждому! — внезапно поднял голову Блез.

Малфой пожал плечами.

— Это меньшая из наших проблем. Во-первых, он вряд ли будет особенно внимателен к вам, учитывая последние обстоятельства и его состояние — я сомневаюсь, что принимать Метку вам придется в гордом почетном одиночестве. А во-вторых, Северус очень сильный легилимент и он вам поможет.

Увидев недоумение Блеза, Люциус скривился, но серьезно объяснил:

— Естественно, не в процессе — такое ему не под силу. До. Кое-какое зелье, помочь вам поставить стены и научить активизировать ваши умения. Они, кстати, очень пригодятся — возможно, их одних и хватит, если все правильно вам показать.

— Вернуть ему его собственные ожидания вместо моих мыслей?

— Примерно, — уважительно кивнув, согласился Малфой. — Но это не единственный вариант. Это решаемо.

Блез замолчал, обдумывая.

Они разговаривали уже почти час. Мелкие вопросы, неувязки, подробности — но только мелкие, потому что того, что Блез увидел, было достаточно. Люциус подбирал воспоминания предельно внимательно и честно — Блез увидел почти всю их со Снейпом жизнь, связанную с Темным Лордом — все узловые моменты без прикрас и купюр.

И уже на втором своем вопросе он почти без удивления понял, что ничего не уточняет — они с Люциусом просто обговаривали детали. И этот тон выбрал сам Блез.

— Я согласен, мистер Малфой.

— Вы хорошо подумали, Блез? — внимательно посмотрел ему в глаза Люциус, и Забини почему-то почувствовал, что это в последний раз на много недель вперед.

— Да.

— Я задам вам этот вопрос еще раз за завтраком и это будет последнее ваше слово, Блез.

— Как вы сочтете нужным, мистер Малфой.

Зачем? Все уже давно решено…

* * *

Выйдя из гостиной, Блез медленно повернулся, чтобы подняться на второй этаж к себе, но что-то заставило его обернуться к дверям, и в следующую минуту они резко распахнулись, впуская запыхавшегося растрепанного Драко, судя по всему, только на ступенях спустившегося с метлы и сразу же направившегося сюда.

На пару секунд оба замерли, глядя друг на друга с выражением, определить которое не взялись бы и сами, а потом Блез очнулся и ровно поприветствовал:

— Доброе утро, — не двинувшись с места.

Так же не сделав ни шага, Малфой еще некоторое время смотрел на него, не то удивленно, не то растерянно, а потом пробормотал:

— Не уверен. И, наверное, еще долго не буду..., — и, как-то картонно обойдя Забини, вошел в кабинет.

Ощущение завершенности не изменилось, а думать Блез уже не мог и не хотел, поэтому он только рассеянно пожал плечами и все-таки повернулся в сторону лестницы. Хотелось только спать.

* * *

Но толком заснуть не удалось — слишком много всего произошло, слишком много пришлось передумать и переварить, возбуждение зашкалило, превратившись в какую-то лихорадочность: не получалось успокоиться и расслабится, но сосредоточится и подумать тоже не получалось, мысли путались, незаметно превращаясь в какой-то приклеенный к длинному тонкому полотенцу бессвязный коллаж из нарезанных кривыми ножницами воспоминаний. Бегая по комнате, Блез чувствовал, как глаза закрываются, но стоило ему только лечь, как он ощущал непреодолимое выматывающее желание что-нибудь сделать, а перед глазами, совершенно его не слушаясь, запускались рулоны картинок. Где-то на границе слов и картинок прокатывались какие-то важные озарения, но Блез слишком устал, чтобы напрягаться и облекать их в слова, а запоминать картинки, чтобы потом по ним восстановить мысль, ему просто не пришло в раскалывающуюся голову.

Вспомнился прием в Имении, на котором и Люциус, и Нарцисса без конца представляли его своим гостям, среди которых были и чиновники из Министерства, и родители многих его одноклассников, в подавляющем большинстве слизеринцев — теперь было ясно, зачем. Потом за что-то бестолково зацепилась картинка наклонившегося над ним в коридоре после «дуели» с Поттером Драко и сразу же, спазмом — тот же Драко, но мертвенно бледный, с прокушенной губой на перекошенном больше похожим на муку наслаждением лице. Теперь и это было понятно. Показать? Принять? Напугать? И сам не знал, зачем?

Позже, когда ему все-таки удалось заснуть, а потом проснуться с привычной, набитой нудной, но успокаивающе-привычной мутью головой и почти полностью избавиться от звенящей на грани бессознательности интуитивной пустоты, Блез горько пожалел, что не запомнил ни одного из запредельно-усталых предсонных откровений, потому что за то время, что его самого от усталости и перенапряжения почти не было в собственном теле, он, кажется, понял все.

Но целебный сон расставил все по своим местам, вернув мальчишке контроль и его самого вместо ненужных пониманий, а интриге сюжет.

* * *

Устало откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Люциус на ощупь призвал себе бокал, выпил не глядя и тяжело провел руками по лицу. Он, конечно, догадывался, что после будет плохо, но не думал, что мутная воронка тошно закрутит все внутри сразу, как только притихший и удовлетворившийся коротким «Как планировали» в ответ на свое «Что?» Драко выйдет.

Давно с ним такого не было, очень давно. Он и забыл, когда, понадеявшись, что больше ни разу. Ошибся. Это поражало больше всего — как одна ошибка превратилась в неизлечимую хроническую болезнь, которую можно всего лишь приглушить на время даже самыми сильными лекарствами. И как каждый новый приступ не похож на предыдущий, изобретательно меняя симптомы. Но тут уже ничего не поделаешь: глупость — самая тяжелая болезнь.

Медленно поднявшись, Люциус дал условленный сигнал Типпи, чтобы тот до поры спрятал Думосбор — разбирать его прямо сейчас не было сил, — и вышел в коридор, сам не зная, куда собирается. Нужно было выспаться, но идти к себе не хотелось. И с мутной расплывчатостью тупой навязчивой боли не хотелось быть одному.

Очнулся Люциус только у двери в спальню жены и, слабо усмехнувшись мудрости собственной бессознательности, тихо вошел и, пройдя маленькую комнатку с настроенным на одностороннюю связь камином и парой кресел, направился в следующую.

Нарцисса еще спала. Закутавшись в одеяло почти с головой, она лежала на животе, просунув обе руки под подушку, и пару минут Люциус просто стоял, с грустно-нежной улыбкой глядя на нее, а потом тихо разделся и быстро скользнул под одеяло, постаравшись не пустить туда показавшийся неожиданно холодным воздух комнаты, и лег на бок рядом с женой, не касаясь холодными руками, а только положив голову так, чтобы лбом и носом прижаться к ее плечу. От Нарциссы веяло сонным теплом и легким, едва различимым запахом жасмина — ее любимый аромат, который после стольких лет прочно ассоциировался у Люциуса с домом и покоем. Сразу стало легче, и, глубоко вдохнув, Малфой закрыл глаза и осторожно, еле заметно прикоснулся губами к плечу Нарциссы.

Но, кажется, недостаточно осторожно, потому что она сонно пошевелилась и, вытянув руку, то ли ощупала, а то ли погладила его по волосам.

— Ох, в моей постели, кажется, мужчина и, что удивительнее, мой муж. Любимый, ты решил родить еще одного ребенка? — с тихой насмешкой проворковала Нарцисса, не открывая глаз, но Люциуса так ощутимо передернуло от ее слов, что она повернулась на бок и внимательно, совсем не сонно посмотрела на него.

— Что-то случилось?

Люциус мотнул головой, так и не открывая глаз и прижимаясь к ее плечу еще теснее, и Нарцисса притянула его к себе ближе, обнимая.

— Не прогоняй меня сегодня. У тебя есть планы на утро? — медленно проговорил Люциус, и леди Малфой погладила его по щеке и поцеловала в волосы:

— Никаких.

— Спасибо.

На некоторое время они так и замерли, а потом Люциус, пользуясь тем, что лежит чуть ниже, осторожно положил руку на теплое нарциссино колено, мягко погладил его всей ладонью, и, не встретив сопротивления, провел рукой выше, по бедру, забираясь под шелк ночной сорочки. Нарцисса тихонько хмыкнула, и Люциус, медленно очерчивая ладонью неровные круги на коже, словно не решив, куда двинуться — вперед или назад, — легко провел языком по ее шее, которой до этого почти касался губами.

Выдохнув, Нарцисса чуть откинула голову назад, и Люциус поцеловал разомкнутыми губами ямочку у ключицы, потом чуть выше, потом у самого уха, ткнувшись носом в мочку, в то время как рука, продолжая медленно поглаживать, поползла вверх, перебираясь на спину, очерчивая совсем маленькие круги вдоль позвоночника и до самой шеи. Почувствовав, как Нарцисса почти незаметно выгибается навстречу его ладони, Люциус неожиданно сильно на фоне недавних еле заметных прикосновений прочертил пальцами вдоль ее позвоночника широкую линию сверху вниз, одновременно вытягиваясь и напряженным языком обводя успевшее порозоветь ушко.

— Лю-юц, — тихо простонала Нарцисса, и Малфой притянул ее ближе, ложась сверху и обнимая уже обеими руками.

— Нарси, — прошептал он, и поцеловал ее в уголок рта, потом в лоб, в щеку, в нос, для себя самого неожиданно продолжая шептать. — Нарси… моя хорошая.. моя любимая… Нарси… Нарси… Нарси…

— Люц?

Оторвавшись от ее шеи, Малфой поднял голову и посмотрел в нежные, с оттенком легкой насмешки глаза жены:

— Люц, а может, поговорим?

Пару секунд он недоуменно продолжал смотреть на нее, а потом обмяк, уткнувшись лицом в ее едва ощутимо пахнущее жасмином плечо:

— Мерлин, Нарцисса, я иногда жалею, что ты такая умная. Женщина должна быть глупой.

— Играть на публику даже в постели — признак серьезной психической болезни, Люц. А я, к счастью, пока здорова. Но, если ты так хочешь…

— Нет-нет-нет! — спохватился Малфой, скатываясь на постель рядом и приподнимаясь на локте. — От тебя я хочу правды, Нарцисса. И люблю тебя настоящую.

— Злую двуличную стерву?

— Умную, преданную семье и умеющую любить женщину, — не поддавшись на провокацию, серьезно ответил Люциус, взял нарциссину руку и поцеловал в центр ладони, а потом вытянулся на постели, прикрывая глаза. — А разговаривать я не хочу.

— Это я поняла, — усмехнулась Нарцисса, одну руку закидывая за голову, а другой осторожно поглаживая мужа по волосам.

— Лю-юц, — тихо протянула она, и Малфой, не открывая глаз, дернул плечом, но ее это не остановило, и, шаловливо то ли почесав, то ли пощекотав его за ухом, она снова прошептала:

— Лю-юц… Ну, Люц! Люц, помнишь Лиссандру?

Слегка опешив от очевидной связи вопроса с предыдущим разговором, Малфой хмыкнул, помолчал, думая, что ответить, но, так и не придумав, через некоторое время остроумно выдал:

— Какую?

Приподнявшись на локте, Нарцисса досадливо сморщилась:

— Что значит «какую»? Лиссандру! …Ну, Блек, конечно! Ну, кузину мою блудную!

И, не обнаружив на лице мужа ни крупицы понимания, Нарцисса мученически закатила глаза и продекламировала с выражением, достаточно неожиданным для якобы вынужденной меры:

— «И отныне прошу называть меня Ли-Су, ибо в крае сплетающихся стихий и золотистых драконов я начала новую жизнь»…

— Ах, эту Лиссандру! — очевидно припомнив, о ком речь, Люциус даже открыл глаза и ядовито ухмыльнулся Нарциссе. — Это твою славную кузину, которая, явившись на шестой день рождения Драко — впервые после его рождения, прошу заметить — из своего славного Китая, подарила мальчику забавную и очень старую головоломку, да? Как же я такое мог забыть?! Все так восхищались! Еще бы: неведомо какой век, старина, экзотика, и магия совсем старой традиции. А когда взрослые навосхищались вволю, добрая тетушка передала свой королевский подарок мальчику.

Пытаясь подавить смех, Нарцисса уткнулась в подушку:

— Люциус, ну она же просто хотела подарить что-то необычное!

— Вот и подарила бы статуэтку живую. Или «музыку ветра» зачарованную. Как нормальные люди. Дитю бы радости за глаза хватило! Хотя нет, о чем я?! Тогда бы, конечно, столько впечатлений не было, да каких! Полвечера прореветь у эльфов, пока они всем миром пытались высвободить его пальцы, в этой самой головоломке намертво застрявшие, а потом еще столько же посреди толпы суетящихся взрослых!

— Ну, ты же ее открыл потом...

— Ага, — скептически хмыкнул Малфой. — Через час. И то потому, что Север нашел-таки в библиотеке какой-то обрывок о китайской магии. Сколько ты потом Драко спать укладывала?

Пожав плечами, Нарцисса пробормотала в подушку:

— После тебя еще час…

— И я столько же…

— Ну, она же потом так извинялась!

Не найдя ничего цензурного в ответ, Люциус просто откинулся на спину и снова закрыл глаза, заложив руки за голову. Некоторое время они полежали молча, а потом Нарцисса хмыкнула, заворочалась и, попытавшись сдержаться, уткнулась в подушку.

— Это ты ее извинения вспоминала?

— Нет, — сдавленно пробормотала леди Малфой, поворачиваясь лицом к мужу. — Это я вспомнила, почему головоломка — не самое худшее.

— Да?

— Да. Помнишь, «миса Мафой»?

Люциуса моментально перекосило, и Нарцисса рассмеялась уже в голос:

— Я думала, ты это уже пережил!

— Пережил?! Да я чуть не умер, когда это впервые услышал! И, кстати, смею тебе напомнить, что это и твоя фамилия тоже! — возмутился Малфой.

— Ну, знаешь, любимый! Напомню тебе, в свою очередь, что это не я решила учить двухлетнего ребенка представляться, «как и положено наследнику древнего аристократического рода»!

— Нарси, но обвинять портрет?!...

— Извини, сердце мое, — пожала плечами Нарцисса, успевшая сесть на постели по-турецки напротив мужа и даже упереть руки в бока. — Этот портрет мне знаешь, сколько крови попортил за первый год? Ты уж прости, но я счастлива, что не застала твоего двоюродного дядюшку в живых.

Ханжой Люциус не был никогда, и потому возражать не стал — он и сам трепета к дядюшке не испытывал и уже сколько времени боролся с искушением повесить его портрет на одну из стен подвала. Чуть передвинувшись, он положил голову Нарциссе на колени и опять закрыл глаза.

— Помнишь, как Север хохотал?

Одной всплывший в сознании картины Снейпа, скорчившегося в углу так, что Люциус сперва испугался, что тому плохо, оказалось достаточно, чтобы Люциус и сам расхохотался, уткнувшись лицом в колени Нарциссы. Снейпа, с закрытыми глазами пытающегося одновременно вытереть слезы, выступившие от почти истерического смеха, зажать себе рот, чтобы не хохотать в голос, собрать лицо во что-то осмысленное и указать чете Малфоев дрожащим пальцем на источник своего припадка, Люциус помнил, как будто все было вчера.

— Я и не знала, что он может так смеяться, — пробормотала Нарцисса, пытаясь отдышаться и все равно продолжая хихикать.

— Нарси, я не знал, что он так может.

Хотя причины у Снейпа определенно были: до пят завернутый в одну из люциусовых парадных мантий (которая еще на полметра лежала на полу вокруг него), опирающийся на подобранную где-то в саду палку, долженствующую изображать трость (надо полагать, причиной этого явился тот прискорбный факт, что настоящую люциусову трость бедняга поднять просто не сумел) и важный, как карликовый павлин на выставке домашней птицы, юный наследник древнего рода Малфоев под руководством портрета своего дальнего дедушки по отцовской линии изучал особенности аристократического этикета. Сперва он царственно кивал, причем так старался, что «трость» едва не падала на пол, и несчастный ученик вынужден был ее ловить, каждый раз норовя совсем запутаться в полах мантии и с полной потерей только начавшего нарождаться чувства собственного достоинства грохнуться к ногам своего призрачного наставника бесформенной кучкой черного тряпья. Затем, славно и почти чудом избежав такого конфуза, прилежный Драко кривился еще более царственно — как будто перед ним ставили целую тарелку остывшей манной каши — и, старательно подражая отцу, отчего произносимые слова лишались четверти согласных (при условии того, что половины в них и так не было по причине «особенностей» произношения младшего Малфоя), тщательно выговаривал:

— Миса Мафой! — и еще раз кивал, а портрет-перфекционист, в лучших традициях гуманистической педагогики найдя компромисс между требованиями и поощрениями, резюмировал:

— Хорошо, молодец. Но нужно произносить четче. Давай-ка еще раз!

И ученик послушно повторял все с самого начала.

Именно с того дня Люциус занялся поисками хорошего воспитателя для Драко, а также на некоторое время озаботился вопросами влияния возраста на состояние портретов и возможности наступления у них старческого маразма. Однако это происшествие, возможно, и не перешло бы в разряд вечных семейных подначек, если бы не одна забавная деталь — в тот момент Драко до припадочного хохота напоминал одну из старых детских колдографий самого Люциуса, о чем и Снейп, и Нарцисса, придя в себя, не преминули любимому напомнить.

— Нарси, у тебя нет совести — я устал и приполз к тебе отлежаться в тишине, а ты меня смешишь до полусмерти! — пробормотал Люциус, наконец успокоившись и опять закрывая глаза и утыкаясь носом в нарциссино бедро.

— Глупый…, — тихо ответила леди Малфой, снова начиная поглаживать мужа по волосам.

— Глупый, — тихо согласился тот, и некоторое время они молчали, пока полусонный Люциус не спохватился:

— А при чем тут Лиссандра?

Отдав дань сообразительности мужа, Нарцисса уже в который раз за утро хмыкнула и, усмехаясь, объяснила:

— Она приглашает нас на свадьбу.

— В Китай?!

— Если бы! Она вернулась и за месяц умудрилась найти себе какого-то богатенького старичка. Кажется, Гойла.

— Хм… А где они планируют жить?

— Успокойся, дорогой — для начала они планируют свадебное путешествие. В Индию…

Люциус горько вздохнул, натянув одеяло повыше:

— И она вернется к нам развеселой вдовушкой… Мерлин сохрани. Надеюсь, первым делом она поедет к матери…

Разуверять мужа показалось Нарциссе настолько бесчеловечным, что она промолчала, чуть откинувшись на подушки и позволяя Люциусу заснуть. Оставался еще только один момент, и, хотя она и знала отлично, что Люциус не пришел бы к ней в другом случае, слышать подтверждение хотелось невыносимо. Однако не настолько, чтобы спросить самой.

— Он согласился, все хорошо, — вдруг сонно пробормотал Люциус, уже на самой границе сна и бодрствования, и ласковым движением провел по ее руке, сразу же засыпая. Нарцисса тихо выдохнула. Все хорошо. Вот и отлично. С остальным они справятся. Детей жаль, но скоро они научатся детьми не быть. А она поможет — как и сколько сумеет.

Посидев так, под тихое дыхание спящего мужа и собственные мысли, еще с полчаса, Нарцисса осторожно, чтобы не разбудить, переложила голову Люциуса на подушку и вышла из спальни.

— Типпи?

— Да, хозяйка.

— Северус вернулся?

— Еще нет, леди Малфой.

— Драко?

— Он пока у себя.

— Блез?

— Так же у себя.

— Хорошо. Дай мне знать, как только Северус появится.

— Да, хозяйка.

— Спасибо, можешь быть свободен.

Люциус сделал все, что мог, но он многого не видел. А она видела. И теперь все, что сможет, сделать должна она.

Нарцисса ни минуты не думала, что она умнее мужа — конечно, нет, иначе не было бы никогда никакого брака. Она просто была другой. Его боковой линией и глазами на затылке, третьей рукой и душой, способной путешествовать, когда спит ее владелец — тем, чего не было у самого Малфоя. И тем, что вынужден был подавлять в себе Снейп.

Посидев так, под тихое дыхание спящего мужа и собственные мысли, еще с полчаса, Нарцисса осторожно, чтобы не разбудить, переложила голову Люциуса на подушку и вышла из спальни.

— Типпи?

— Да, хозяйка.

— Северус вернулся?

— Еще нет, леди Малфой.

— Драко?

— Он пока у себя.

— Блез?

— Так же у себя.

— Хорошо. Дай мне знать, как только Северус появится.

— Да, хозяйка.

— Спасибо, можешь быть свободен.

И, отпустив эльфа, Нарцисса, стараясь не шуметь, хотя имение и строили на совесть, переоделась и присела к зеркалу, рассеянно расчесывая волосы. Леди Малфой думала.

Люциус сделал все, что мог, но он многого не видел. А она видела. И теперь все, что сможет, сделать должна она. Нарцисса ни минуты не считала, что она умнее мужа — конечно, нет, иначе не было бы никогда никакого брака. Она просто была другой. Его боковой линией и глазами на затылке, третьей рукой и душой, способной путешествовать, когда спит ее владелец — тем, чего не было у самого Малфоя. И тем, что вынужден был подавлять в себе Снейп.

И, словно услышав ее мысли, с едва различимым хлопком перед ней, исполняя приказ, оказался Типпи, сообщив: «Хозяин Снейп», и почти сразу же за ним в ее маленькую гостиную вошел и сам Северус.

— Нарси, здравствуй. Люциус…

— Тише! Здесь и спит. Не мешай, — приглушенным голосом предупредила она, быстро собирая волосы в простую прическу и поворачиваясь к Снейпу. — Если не вопрос жизни и смерти, то не надо.

— Не смерти, — пожал плечами Снейп, послушно так же приглушая голос и устало опускаясь в одно из кресел. — Они разговаривали?

— Да. Все, как планировали. Устал? Кофе? Завтрак?

Снейп хмыкнул, провел рукой по лицу и со скептической гримасой глянул на свою одежду:

— Яду. Двойную дозу, если можно.

Выглядел он, и правда, мрачно — мятая очевидно несвежая мантия, грязные волосы, грязные руки. И, судя по красным глазам и воспаленным векам, ночью он даже не ложился.

— Значит, ванну, — решила Нарцисса и кивнула все еще ждавшему указаний Типпи.

А увидев, что Снейп хочет что-то возразить, мягко кивнула. — Иди-иди, я сейчас тоже приду и все расскажу.

…

Сквозь мутный просвет во сне Люциус почувствовал, как Нарцисса осторожно вышла, потом снова погрузился в глубокий сон, опять вынырнул, расслышав приглушенный голос Севера, но просыпаться, вставать, идти куда-то совершенно не хотелось, не сейчас, и, так и плавая где-то на границе сна и бодрствования, где царствует не связанная никакими правилами и никаким контролем интуиция, он лениво и расслабленно, позволяя себе не думать над каждым побуждением, перебирал воспоминания и мысли.

Нарси… Иногда — очень редко, но с особенным постоянством, Малфою приходила мысль о том, что, будь жена его врагом, он проиграл бы ей. Нарцисса Малфой была совершенно особенной частью его жизни и — что гораздо важнее, по крайней мере, для Люциуса Малфоя — чем-то, сути чего Люциус не понимал, просто уважительно склоняясь перед спокойной уверенностью жизни, творящей столь разные силы.

Он знал, что его женой будет именно Нарцисса Блек, еще тогда, когда родители только намекали ему о выгоде партии — или она, или никто, потому что любая другая жена просто тихо умрет самое большее через год, родив ему наследника и оставив вечным вдовцом. И в тот день в том маленьком французском ресторанчике, где для него всегда был свободен отдельный кабинет с балконом и видом на море, Люциус рассказывал своей возможной невесте о том, что Север был, есть и будет всегда, понимая, что она примет решение для них обоих — нет, не обоих, троих — на жизнь вперед. И Люциус никогда, ни одного раза не пожалел о том решении, которое она приняла, сказав, что согласна.

Даже в тот год — их второй совместный, — когда она ходила спокойная и величественная, как один из портретов Имения, а ночью с изматывающей их обоих настойчивостью приходила к мужу, не предлагая — требуя близости, а Север появлялся совсем редко, и первым делом заходил именно к ней, передавая какие-то склянки, порошки или свитки. Наивные, и Север, и Нарцисса думали, что Люциус ничего не знает и не видит, занятый другим. А он знал — нет ничего, что можно было бы утаить от хозяина дома. В тот же день глупенький молоденький Твитти рассказал ему, как хозяйка Нарцисса плакала в маленькой Серой гостиной, а потом запустила какой-то фарфоровой статуэткой в стену и едва не попала в вошедшего Снейпа, и как потом, извинившись, спокойно попросила его уйти, а он так же спокойно кивнул и сказал, что он ей не враг и что он может ей помочь и она знает, где его найти. А меньше чем через месяц начались склянки, советы, переписка — и когда еще через полгода Нарцисса сказал ему, что у них будет сын, Малфой знал, что Северус лишь делает вид, удивляясь известию. Люциус все это видел и понимал — просто бывают моменты, когда единственное, что можно сделать — это отвернуться.

А возможно, он и ошибался, думая, что Нарцисса верила, будто скрыла — ведь тогда, после выкидыша, еще не в себе, белая в синеву, едва вернувшаяся из-за самой грани, сжимая его руку так, что без косметической магии остались бы шрамы от впившихся ногтей, она в полубреду прошептала: «Тебе нужно было развестись со мной еще тогда, когда я не смогла зачать сама… Зачем ты молчал?.. А теперь больше никогда…». Конечно, знала. Просто умела принимать помощь от равных — умение едва ли не более сложное, чем помощь равным предлагать.

И умела помогать сама.

Лиссандра, дядюшка, «Миса Мафой»… Люциус сонно усмехнулся, снова не сдержавшись. Приглашение от непутевой кузины Нарси получила еще неделю назад, оно дня три лежало на подносе с общей корреспонденцией внизу — его мог прочесть каждый. Но сказала только сейчас — чтобы заговорить, завертеть домашними глупостями и женскими разговорами, размягчить, а потом зацепить на него это старинное «миса Мафой», за которое, знала, Люциус зубами выгрызет дорогу и в сплошном камне, и в собственных внутренностях, если понадобиться. Иногда Люциусу казалось, что она видит его под кожей — где и как сплетаются нервные окончания, куда нужно надавить, а где погладить, чтобы он почувствовал то, что нужно сейчас — успокоился, расслабился, собрался. Бывало, что ему даже казалось, что в ней есть какая-то вдруг проявившаяся после сотен колен сна магическая нечеловеческая кровь, которая позволяет ей чувствовать то, что не чувствуют и не видят обычные маги. Он знал ее до последней черточки — женщину, жену, мать, Нарциссу Блек и уже много лет Малфой, ту, которую выбрал и о выборе которой ни разу не пожалел — но он совершенно ничего не знал о той силе, которая в ней жила. И каждый раз, когда эта сила вновь являла себя, Люциус с каким-то восхищенным недоумением смотрел, как в его близкой, знакомой и понятной жене просыпается и действует то, что он понять не в состоянии. Что-то гораздо древнее и безличнее них обоих. Может быть, та самая вечная разница мужчины и женщины — и их несоединимых миров, — может быть, и правда, магическая кровь существ, которых давно уже нет. Люциус не знал и думал, что никогда не узнает. Единственное, что он мог — это каждый раз с потрясенным замиранием благодарить судьбу за то, что Нарцисса с ним, и быть верным, в ответ на такую же, до последней мысли, верность.

…

— Что он сказал?

Когда Нарцисса вошла в небольшую, но почему-то самую любимую Северусом ванную на втором этаже — в коричневых и бежевых тонах, с большой и, на ее взгляд, совершенно бестолковой ванной на изогнутых ножках посередине, которая занимала три четверти пространства, оставляя место лишь для тощего высокого столика и вешалки в углу, Снейп расслабленно валялся в ароматной пене, устало прикрыв глаза.

Втиснуть в эту комнату еще и табурет никак не удалось, поэтому Нарцисса опустилась на специальную защищенную от промокания подушечку, которую Типпи положил для нее на широкий у стены край ванны, и рассеянно окунула пальцы в воду.

— А ты как думаешь, Северус? — протянула она, изображая в пене внезапный водоворот. — Естественно, ничего подробно. Сказал, что все в порядке, как и планировалось. Думаешь, если бы сорвалось, он бы пришел?

— Думаю, не пришел, — задумчиво-устало пробормотал Снейп, так и не открывая глаз, на ощупь поймав нарциссины пальцы в воде и чуть сжав.

— Как он?

Она хмыкнула:

— А то ты не догадываешься… Не буди сейчас, ладно? Сам проснется — поговорите.

Некоторое время они помолчали, а потом Нарцисса перехватила его ладонь в свою и сильно сжала, заставив Снейпа открыть глаза и посмотреть на нее.

— Север, я хочу тебя попросить об одной вещи.

— О какой?

— Помоги Драко.

Не выпуская ее руки, Снейп чуть приподнялся, садясь и опираясь на бортик ванной спиной.

— В чем помочь?

— Во всем.

— Нарси, я тебя не понимаю.

Нарцисса тихо вздохнула, устраиваясь поудобнее:

— Не злись. Послушай, прошу тебя. Не бросай Драко сейчас. Ему совсем плохо, но ко мне он не пойдет и помощь мою не примет, да ему и не ее надо, а Люциус с ним возиться сейчас не станет. Ты — не бросай его.

Пару секунд подумав, Снейп внимательно посмотрел на Нарциссу.

— Нарси, я…, — не закончил, задумался снова, потом странно усмехнулся. — Я постараюсь. Помочь в чем?

— Не дай Забини окончательно подмять его под себя. Я знаю, что Блез тебе симпатичен, но, пожалуйста, Север, придержи его.

— Нарси, объясни.

— Северус, ну ты же сам понял, что я хотела сказать.

— Я хочу услышать от тебя.

Нарцисса чуть улыбнулась, забрав у Снейпа руку. Привычно — говорить об одном и том же, ловя друг у друга оттенки пониманий, на которые сам не обратил бы внимания. Достаточно похожие, чтобы смотреть в одном направлении, но достаточно разные, чтобы останавливаться в сантиметрах друг от друга и этим делать обще зрение бинокулярным. С Люциусом так не получалось ни у нее, ни у него.

— Мне не нравится то, что происходит с Драко. Мне тревожно, Север — очень.

— Из-за чего?

Отведя взгляд, Нарцисса опустила глаза и снова принялась за водоворот.

— Блез эгоист — совсем. Он думает только за себя, его не научили другому — ни семья, ни обстоятельства. Он ведь жил только с семьей тетки?

— Да.

— Единственный ребенок и приемный?

— Да.

Нарцисса пожала плечами, показав, что так и думала:

— Любить научили, а вот думать о других — нет. А он не только эгоист — он еще и очень цельный. И сильнее Драко.

— Он так тебе неприятен? — серьезно спросил Снейп, и Нарцисса удивленно подняла голову:

— Почему? Он хороший мальчик, вы не ошиблись. Просто еще очень маленький и мало что умеющий. Зато сильный.

— Думаешь, Драко…

— Думаю. Он уже принял почти. Для него Блез уже член семьи. А Блез, что такое семья, не знает.

— Не знает, — согласился Снейп.

— И я об этом. Драко взрослый, он уступит, а Блез не поймет. И Драко не скажет. Он очень уязвим сейчас. Помоги им, Север. И я попробую, но меня мало. Поможешь?

Чуть улыбнувшись, Снейп, глядя Нарциссе в глаза, снова поймал ее руку и, сдув с середины ладони капельки воды и пену, легко поцеловал:

— Я постараюсь. Я вижу, Нарси. Просто сначала нужно было разобраться с другим. У нас очень мало времени. Его почти нет. Но я попробую — обязательно. Хотя ты зря недооцениваешь сына.

— Ты так думаешь?

— Он не жертва. Никогда не был и не будет. И сделать из себя жертву не позволит. Мне кажется, они разберутся сами, Нарси — по крайней мере, они точно могут это сделать. Но я присмотрю.

— Вот и хорошо, — улыбнулась в ответ она. Этого было достаточно. Северус все знает и может сам. Нужно было просто обратить его внимание, сделать так, чтобы он посмотрел пристальнее. А вдвоем они могут почти все. Северус вымотан, он почти кожей чувствует, как бегут минуты — так же, как и она, — но у них нет другого выхода, ни у одного из них. И времени почти нет. Зато есть «нужно». Потому и нельзя позволить детям разбираться одним, какими бы умными и сильными они ни были — сейчас они не могут делать ошибки, потому что на это нет времени.

И, поднявшись, Нарцисса закатала рукава халата:

— А теперь ляг, я тебе массаж сделаю. Только не облей меня.

— Нарси, я усну!

Она скорбно пожала плечами:

— Вот она старость — все мужчины теперь просто засыпают у меня на руках. Но это, судя по всему, уже судьба. Спи!

И, зайдя с другой стороны, принялась разминать Снейпу плечи, чуть печально думая о том, что очень и очень нескоро детишки наконец сами поймут, чего взрослым стоила их дурацкая вслепую игра, которая все еще не закончилась, и сколько сил ушло на то, чтобы обратить ее яд в противоядие. А ведь возгонка еще даже не закончена.

* * *

А зарвавшиеся и завравшиеся себе и всем остальным маленькие детишки действительно даже не подозревали, чего взрослым стоила и первая ночь после знаменательной «славной мести», и все остальное, что пришлось вытерпеть, принять и сделать после.

Ни Забини, ни Драко даже и не подозревали, на каком волоске от смерти пребывал и гордый могучий мститель (ни одно из его истеричных предположений ни шло ни в какое сравнение с возможными последствиями неконтролируемой ярости Люциуса), и славный наследник рода (причем не известно, чей волосок был тоньше) в ту первую ночь, когда бледный Снейп трясущимися руками пару раз безуспешно пытался воспроизвести правильную последовательность пассов для аппарации, в которой не сбивался с пятнадцати, когда сам освоил аппарирование по украденной у отца книге, одновременно лихорадочно продумывая возможные линии поведения, которые не приведут к появлению в родовом склепе Малфоев еще нескольких могил, и каждые пять секунд отвлекаясь на непроизвольные красочные картинки этой самой смерти и на усмирение собственного желания кого-нибудь убить, неотступно преследовавшего его с того самого момента, когда он увидел колдографии, и только усилившегося, когда преданный слизеринский Тилли принес ему флакон с остатками сложного приворотного зелья из чемодана Забини.

Он не знал и того, как быстро вся жизнь успела пронестись у Снейпа перед глазами, когда он сумел-таки аппарировать и застыл посреди гостиной, встретившись глазами с только что туда вошедшим Люциусом. И, естественно, не знал, скольких лет жизни ему стоили те два часа между этой выворачивающей пыткой необратимым знанием, которое как яд, предназначенный для обоих, что нужно своими руками передать самому близкому, и пьяной полубезразличной мутью запредельности, когда все силы ушли на рывок и единственное, что остается — это тупо ждать результата...

— Мерлина через колено, я его все-таки убью! Вот объясни мне, Север, на кой Гриневальд мне такой наследник? Плевать! В конце концов, я не единственный Малфой. Да, в нашей ветви самая чистая кровь, но тут уж ничего не поделаешь. Род Малфоев продолжат другие, он не прервется, слава Моргане! Все лучше, чем…, — дернув рукой с бокалом так, что коньяк едва не пролился на его идеально белую рубашку, сейчас измятую и расстегнутую, если не сказать разодранную, на груди, Люциус захлебнулся попыткой пристойно обозначить то, о чем монологом говорил уже едва ли не полчаса, и резко откинулся на спинку кресла, отчего оно придушенно скрипнуло. Потом залпом допил оставшееся успокоительное, на пару секунд замер и снова вскинулся, ткнув в сидящего напротив Снейпа пустым бокалом:

— Вот скажи, ну для чего он мне нужен? Зачем?! В очередной раз подтвердить, что дети — это смерть их родителей?! Так я уже, за пару минут, приблизился к могиле лет на десять точно! А еще зачем? Выставлять наследника в свете?

Осознал, что именно он произнес, Люциус, благодаря уже распитой со Снейпом «на двоих» только ради приличия бутылке коньяка, не сразу. Зато когда осознал, широко распахнул глаза и трясущейся рукой агонизирующего, из которой вывалился пустой бокал, зашарил в воздухе в поисках новой дозы успокоения. Призвав следующую бутылку и новый бокал, Снейп быстро его наполнил и сунул Малфою, отпустив, только когда убедился, что Люциус держит надежно. Тот выпил залпом, едва не уронив и этот вдогонку предыдущему, закашлялся, согнулся пополам, отмахнулся от попытавшегося было похлопать его по спине Снейпа и поднял на того слезящиеся глаза:

— Об этом знают все?

— Не только знают, Люциус. Весь Хог видел колдографии.

— Я его убью. Я просто убью тупого щенка, — с пьяной рассудительностью решил Малфой и опрокинул в рот еще успокоения, после этого откинувшись на спинку кресла. — Просто и тихо убью. Придушу. Нет, утоплю! Буду окунать в пруд головой до тех пор, пока тупое отродье не захлебнется ко всем соплохвостам!

Тяжело вздохнув, Снейп налил и себе, хлебнул, ощутив в коллекционном коньяке только горечь, и обмяк. Наконец-то можно было расслабиться. Несмотря на все, что Люциус только что говорил, Снейп хорошо знал, что первая ярость схлынула и теперь, несмотря на опьянение, Малфой уже думает. Действительно страшно было, когда он только пришел, и белый как мел Люциус некоторое время просто молча стоял, напряженно глядя в пространство, потом все так же молча, не сказав ни слова, начал куда-то собираться, а на вопрос Снейпа ответил, что должен навестить сына. И на какое-то мгновение Снейп с ужасом погружения в совсем уже нереальный абсурд предельно ясно представил и даже прагматично просчитал, как ему придется кинуться на Люциуса и заломить тому руку за спину или даже связать, потому что поднять палочку против хозяина дома он не сможет, а иного способа удержать Малфоя у него нет — в ярости потерявший контроль над собой, тот просто не поймет ни слов, ни объяснений до того момента, когда окажется снова бездетным. Вот это было страшно. А теперешняя болтовня… Способ спустить пар, чтобы не разорвало. В конце концов, он тоже орал Драко: «Ты хоть понимаешь, что отец убьет тебя, щенка, и будет прав на все сто?!». А мальчишка всхлипывал и размазывал сопли…

Допив остаток залпом, чтобы не затошнило, Снейп повернулся к горестно-ошеломленно качавшему головой каким-то своим мыслям Малфою:

— Люциус, в конце концов, это нам даже на руку…

— Север, но так?! Знаешь, я, кажется, поседел…

Сквозь припадок пьяного хохота, последовавшего за минутной паузой, Снейп облегченно подумал, что Люциус уже соображает и явно оклемается до завтра. И вот тогда можно будет пустить его в Хог. К любимому сыну. Собственное хихиканье, на которое он перешел, потому что смеяться еще хотелось, а воздуха уже не было, показалось Снейпу каким-то уж слишком гаденько-злорадным, но, чувствуя, как его моментально развезло, стоило немного расслабиться, ответственный декан и второй почетный папаша по совместительству легко решил этическую дилемму, заткнув ее мыслью о расплате в виде похмелья. А зная собственную реакцию на алкоголь, сомневаться в том, что он за все точно расплатится, не приходилось.

— Люц, пошли спать. Мне завтра рано обратно.

* * *

Этого не знали ни Забини, ни Малфой. Но кроме этого, занятый своими страхами, своей местью и своим будущим, Блез не знал и еще одной подробности, Драко, к несчастью, хорошо на собственной шкуре известной: в Хогвартсе Малфой-старший появился гораздо раньше того момента, когда злоумышленника, трясущегося и едва сдерживающего истерику, привели на смотрины. Блез не знал, да и не интересовался тем, что Люциус явился в школу за много часов до своего свидания с Забини, успев до него подробно и на трезвую голову поговорить со Снейпом, навестить очень желавшего его видеть Директора и, конечно же, обсудить все с сыном. Да и покинул Хог он намного позже того момента, когда позволил уйти Блезу.

…

— Отец? Что ты делаешь? — влетевший в покои Снейпа Драко был бледен как полотно, и на этом фоне искусанные губы и горящие глаза придавали ему какой-то вампирский колорит. Портили впечатление только лихорадочно сжимающиеся кулаки и судорожная торопливость движений, выдававшая то, что мальчишка себя почти не контролирует. — Ты понимаешь, что делаешь?!

— Во-первых, здравствуй, сын, — холодно ответил Люциус, даже не глянув на Драко и продолжая спокойно застегивать пуговицы камзола.

Драко на секунду замер, как будто наткнувшись на невидимую ледяную стену, однако он был слишком возбужден и разозлен, чтобы осознать, что только что прошел первый форпост и самое время задуматься, куда он направляется и нужно ли ему это.

— Отец, ты просто не можешь, понимаешь?! Это же… Это… Это просто…

Не найдя подходящего слова, Драко задохнулся, сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, потом нервным жестом заправил челку за ухо и обвиняющее уставился на Люциуса.

— Изволь внятно выражать свои мысли, если ты хочешь, чтобы их понимали, сын, — ровно предупредил Малфой-старший и, застегнув последнюю пуговицу, не торопясь взялся за перчатки.

— Внятно?! — желчно повторил Драко и, уже в полной в ярости сузив глаза, с пародийным послушанием наклонил голову. — Извольте, отец! То, что ты сейчас делаешь — просто маразм! Это идиотизм, отец! Идиотизм — так достаточно внятно?!

В полной тишине, нарушаемой лишь частым дыханием Драко, Люциус, ни на йоту не ускорив движений, спокойно надел перчатки, сжал пальцы в замок, чтобы эластичная черная ткань полностью обтянула руки, разгладил на ней мелкие морщинки, и только потом небрежно, как бы между делом, дал сыну пощечину.

Он ударил совсем слабо, нарочито демонстративно, только мазанул по щеке, Драко не почувствовал ничего, кроме прикосновения шершавой ткани, однако этого было достаточно, чтобы мальчишка побелел еще больше и застыл с широко распахнутыми глазами. Люциус прямо посмотрел на него и жестко приказал:

— Прекрати истерику.

Драко дернулся, открывая рот, чтобы ответить, однако не издал ни звука. Его лицо подергивалось, выдавая яростную борьбу с собой и своей яростью. Люциус спокойно ждал, глядя на сына и небрежно поглаживая ручку трости.

Наконец Драко совладал с собой и на тон ниже и гораздо медленнее произнес:

— Прости, отец.

— Надеюсь это не повторится. А теперь объясни мне, в чем дело.

Драко вскинулся было снова, но на этот раз вовремя спохватился, успев овладеть собой, хотя голос снова стал громче и выше:

— Мне сказали, что ты пригласил к нам Забини! Это правда?

Люциус безразлично пожал плечами:

— Да, это правда. Что-то еще?

— Отец, зачем?! Это же он! Это он, понимаешь?! Этот ублюдок сделал все это!

Драко еще не кричал, но его голос уже срывался от вновь подступающей ярости. Растрепанный и истеричный, он слишком напоминал барышню на выданье, которой не понравился жених. Не хватало только склянки с ядом для театральных угроз. Это раздражало, хотя и играло в пользу их плана. В конец концов, на людях Драко может выглядеть и вести себя так, как этого требуют обстоятельства, однако на самом деле он обязан всегда оставаться мужчиной и Малфоем.

— Смени акценты, сын. Ты позволил сделать. Изволь теперь расплатиться. Мы об этом уже говорили, и я не хочу тратить время на повторение. Такие уроки или усваивают сразу, или не усваивают никогда.

— Но отец! — растерянно повторил мальчишка, и Люциус почувствовал настоящее раздражение. Щенок не только проморгал колоссальный приворот, вмешательство в родовую магию у него под носом, чары сильного мага и буквально искрящие направленные именно на него эмоции, но теперь еще, опозорив семью, смеет приходить к нему со своими претензиями!

— Послушай меня, сын, и послушай внимательно, повторять я не буду. За каждую ошибку в жизни рано или поздно приходится платить вне зависимости от того, сам ты ее совершил или тебя вынудили, и единственное, что остается с нами в любых обстоятельствах, даже когда все другое отнято, это чувство собственного достоинства. Как только ты его теряешь, ты перестаешь быть человеком. И ты, Драко, сейчас близок к этому как никогда.

— Но отец, я…

— Дослушай. Чувство собственного достоинства — это не то, что видят окружающие, и не то, что ты позволяешь им видеть. Это то, что внутри тебя. И пока оно есть, ты можешь делать все, чего от тебя требует жизнь, даже унижаться или умолять, потому что внутри ты остаешься собой и всегда можешь собой стать и внешне. А когда оно исчезает, не имеет значения, что ты делаешь, потому что тебя уже нет. Подумай об этом хорошенько, Драко, потому что это самое основное, что есть в жизни. По крайней мере для Малфоев.

От ярости не осталось и следа. Мальчик стоял, опустив голову, и Люциус с удовлетворением заметил, что ему, кажется, было стыдно. Малфой-старший хорошо знал это ощущение, он и сам не раз стоял так перед своим отцом. Было очень больно, он до сих пор помнил это чувство разрывающего раскаяния, но оно было полезным. Может быть, самым полезным из всего, что отец может дать сыну.

— И еще.

А вот бросать его одного было нельзя. Любая боль должна быть переносимой, только тогда она дает результат, а не ломает. Сняв перчатку, Люциус взял Драко за подбородок и заставил поднять голову.

— Любовь, Драко, весьма тонкая материя. Я надеюсь, ты не будешь тратить время на подростковый бред о том, что ее не существует. Она есть, уж можешь мне поверить. И счастье есть. Но его мало и достается оно не всем. Любовь может быть счастьем. А может приносить боль, сажать на цепь, убивать. А еще любовь самый ценный капитал, который только может быть. И только дураки и неудачники проходят мимо нее. А ты не просто прошел, ты еще втоптал ее в грязь и смеешь удивляться тому, что она оказалась не так проста, как ты подумал. Любящие тебя, Драко, заслуживают уважения. Не взаимности — кому и что ответить, будешь выбирать ты и только ты. Уважения. Иногда пара ничего не значащих слов и жестов могут спасти жизнь, поверь мне, я это знаю. А минутное раздражение может разрушить все потом, когда ты о нем даже не вспомнишь. Любовь нужно подпитывать уважением, Драко, и тогда она даст плоды. Есть много случайных вещей, контролировать которые мы не можем. Но мы можем к ним относиться так, как выберем сами. Мы не выбираем тех, кто любит нас, но мы можем их. Запомни это, пожалуйста.

И, не глядя на молчащего Драко, Люциус проверил безупречность одежды и направился к двери, но остановился на пороге:

— И последнее. Просто подумай, с чего могли начинать мы с Севером.

Хлопнула дверь, но Драко этого даже не заметил, изумленно глядя на то место, где пару секунд назад стоял его отец.

* * *

Этого Забини точно не знал.

После гораздо более алкогольного, чем даже стакан абсента, коктейля из почти бессонной ночи, напряженных разговоров, лихорадочных попыток думать и снизошедшего внезапно озарения, в голове у Блеза все смешалось, пропитавшись вязкой липкой усталостью и нежеланием сосредоточиться настолько, что, открыв дверь на стук и увидев за ней Драко, он даже не сумел удивиться.

После сюрреального разговора и мучительных попыток заснуть, он проспал меньше двух часов и снова вынырнул в никак не желавшую обретать какую бы то ни было осмысленность полуреальную муть, разбуженный домовиком, лопотавшим что-то про завтрак. Позволив себя обрядить в приличную свежую одежду, он спустился в столовую, занял свое место, рассеянно отметив, что за столом кроме него и Люциуса оказались Драко и Нарцисса, послушно впихнул в себя какую-то еду, которую даже не запомнил, ответил «Да» в нужный момент, толком не сообразив, о чем идет речь и только помня, что должен сказать именно «Да», и, когда все поднялись, встал и ушел к себе.

Стянув неудобную одежду, Блез повалился на кровать, но все ритмы были напрочь сбиты бессонной ночью, поднятыми нервами и дурацким коротким сном не к месту, поэтому ни заснуть, ни подумать не получалось, и он просто валялся, бездумно пялясь в потолок. До того момента, как в дверь постучал Малфой.

— Можно мне войти?

Краем сознания Блез отметил, что тот выглядит каким-то нервным и бледным, но это только добавляет ему эдакого декадентского очарования. Только сейчас Блез осознал, что ощущение завершенной главы и короткой свободы до начала следующей не прошло, и ему упорно кажется, что все легко и можно, а сил и желания придержать эту не к добру разыгравшуюся свободу нет.

— Можно. Входи, — пожал он плечами и отступил, пропуская Малфоя внутрь, а потом отошел и снова лег на кровать, уставившись в потолок.

Драко, кажется, ожидал вопросов, или, по крайней мере хотя бы одного, однако, не дождавшись, вынужден был начать сам:

— Нам нужно поговорить — кажется, уже пора.

— О чем?

Блез отвечал, не задумываясь, первое, что приходило в голову, позволяя реагировать бессознательности и только послушно передавая ее решения, и это было на удивление приятно.

— О том, что происходит. Ты ведь ответил отцу?

— Ответил.

Играть с Драко, заставляя его самого метаться, думать, просчитывать, формулировать вопросы, перебирая слова, в то время как за репликами Блеза не стояло ничего, кроме безразлично-забавляющейся лени, было весело и приятно-необременительно — именно так, как ему сейчас и хотелось.

— Почему?

Да Гриневальд его ведает!... А вот думать не хотелось совершенно. Можно было догадаться, что для Драко это важно, и что на этот разговор его подвигло, вероятнее всего, отчаяние, однако думать о ком-то другом Блез просто не желал. Не сейчас.

— Малфой, иди к пикси. Не хочу сейчас никакого самоанализа. Я соображаю еле-еле.

Так и не отведя глаз от потолка, Блез услышал, как Малфой втянул воздух сквозь зубы и, пару секунд поколебавшись, развернулся и направился к двери.

— Постой.

Неожиданно для самого себя окликнул его Блез и тут же обрадовался идее:

— Какого боггарта ты так взъелся на меня?

Вряд ли, соображай Блез здраво, он задал бы этот вопрос, однако прелесть его теперешнего состояния в том-то и состояла, что он чувствовал себя потрясающе свободным от любых стеснений, условностей и тормозов. Парящая бестелесность, свистящий в ушах ветер — и плевать, чем закончится дорога и ведет ли она вообще куда-нибудь.

— Ты ж ни с кем, кроме меня, такой сукой не был. Ты ж даже Винсу «спасибо» говорил периодически. Почему? Почему я?

Сразу Малфой не ответил, однако и дверь не хлопнула, из чего Блез понял, что уходить тот пока передумал. Стало интересно, но он послушно лежал, дожидаясь и наслаждаясь забавным ощущением возбужденного любопытства — если бы у него был хвост, Блез, не желая думать, с радостью ухватился бы за возможность, давно вскочил и сейчас вилял бы им, сбивая с тумбочки валяющуюся там мелочь. Но хвоста у него не было, потому Забини ограничился неслышным постукиванием пальцами по покрывалу. Наконец послышались шаги, и Блез краем глаза увидел, что Драко подошел к окну и уперся руками в подоконник, глядя на открывающуюся из него южную оконечность сада.

— Почему ты? Я объясню.

Повернув голову, Блез увидел, как Драко нервно закусил губу, но потом заставил себя отпустить ее.

— Потому что ты вел себя, как дешевая шавка, и даже видеть этого не желал.

Он еще несколько секунд помолчал, а потом, уже больше не останавливаясь, продолжил:

— Из всего нашего курса ты единственный чего-то стоил. Винс и Грег — слуги, по природе слуги. Верные, преданные, умрут за хозяина, но такие не ровня. Меррик — у него внутри ничего нет, кроме чистой бумаги, он сам из того, что внутрь попадет. Девчонки… Разве что Милли. Она умная, очень. И понимает многое — но только если это ее не касается. А как только речь о ней, она сразу в глупого забитого ребенка превращается. А это тяжело. Ее жалко. А ты чего-то стоил. Знаешь, как обидно было, когда мне Северус рассказал, что ты из магглов? До слез обидно. Потом, правда, оказалось, что ты чистокровный, едва ли не последний из рода, но это делу мало помогло. Я ж за тобой наблюдал. Не замечал? Да замечал, конечно. Хрен бы ты в нашу компанию без меня попал, хрен бы тебя к квиддичу подпустили. Тяжело через себя переступать, Забини, тяжело. Хотя, я теперь, кажется, почти не напрягаюсь — чемпион, блин! Я б и тогда переступил, пережил бы — уж очень равного хотелось, чтоб по-настоящему наравне, без всего этого выпендрежа, чтоб не слугу, не холуя, чтоб на равных. Мне ж и времени не так много понадобилось, я почти готов был. Созрел уже почти, радовался. И тут ты нарисовался — вовремя, бл*!. На четвереньках, слюнки текут, глазки блестят, в зубах палочка — «Кинь, хозяин!». Ну, думал, показалось, чего не бывает. Кинул. Ты принес. И снова хвостом завилял, на лапки припал — «кидай еще раз!». Я еще раз кинул. Ты опять принес. И снова на четвереньки. Ну, я и взбесился. «Палка», «хозяин»?! Ну, раз так, буду хозяином — дрессировать буду!

— Урод ты, Забини, тупой. Я ж, когда извращался, каждый раз ждал, что ты мне в морду плюнешь. И чем сильнее бил, тем больше ждал. А тебе хоть бы хны! В глазки заглядывает, просительно так, виновато, и хвостиком виляет. Шавка шавкой! Мусор. Никто. А я думал, что человек — напрягался, ждал, себя переделывал. Меня аж колотило от злости, как вспоминал.

Драко даже сейчас передернуло, и он замолчал, еще некоторое время глядя в сад, а потом резко повернулся:

— Я ответил на твой вопрос?

— Ответил, — медленно кивнул давно уже сидящий на краю постели Блез. Вся легкость куда-то улетучилась, но мысли все равно не ворочались, оставляя только вязкое ощущение тяжелого недоумения. Какая-то из частей его бессознательности уже поняла, что все это значит, но сам Блез до ответа дойти никак не мог, нудно пытаясь переварить полученное. Если его догадки соответствовали действительности, все оказывалось слишком… слишком… Слишком.

— Я ухожу, — внезапно прервал перемалывание мысленной жвачки как-то нехорошо звенящий голос Малфоя, и Блез поднял голову, чтобы посмотреть на него. — Будешь должен мне честный ответ.

И, так толком и не дав Забини рассмотреть выражение своего лица, Драко развернулся и пошел к двери.

— Но…, — Блезу почему-то хотелось остановить его, однако неповоротливые мозги работать окончательно отказывались, и он только терял время. Драко почти взялся за ручку, когда Забини окончательно плюнул на сознательность. — Постой.

— Что? — ответил Малфой, не оборачиваясь.

— То…, — сейчас такие же неповоротливые, как и мысли, тормоза не успели сработать и поймать вопрос на выходе, и Блез, еще не договорив, понял, что не нужно было, а лимит везения его бессознательность уже исчерпала. — То, что было… на приеме… после… Это всегда так?

В следующую секунду Драко все-таки обернулся, и Блез пожалел об этом с удвоенной силой, такой злобно-отчаянной усмешкой было перекошено лицо Малфоя.

— Нет, Забини, расслабься. Не всегда, это не патология. В тот раз я сорвался. Я могу быть вполне милым. Раздеться — продемонстрировать?

На последнем слоге его голос сорвался, и Драко так зло раскинул руки, что с силой ударился правой о дверь и почти до скрипа сжал зубы — то ли от боли, то ли изо всех сил стараясь сдержать готовое развалиться в истерику лицо.

— Вон отсюда! — в очередной раз с неожиданной для самого себя злостью крикнул Забини, и Малфой пулей выскочил из комнаты, шарахнув дверью, а Блез свалился на постель лицом вниз. Да что ж все так криво?! Ну, почему?!

* * *

Остаток этого и следующий день прошли, как в бестолковом тумане. На обед он так и не выполз, наконец-то заснув — а эльфам, судя по всему, было сердобольно приказано его не трогать, — а к ужину появился несколько осоловевший после окончательно сбившего все возможные ритмы дневного сна вкупе с обрывочным утренним и полным отсутствия ночного и толком ничего, кроме напоминания Нарциссы о том, что им завтра после обеда нужно будет возвращаться в Хогвартс, не запомнил, и, только добравшись до своей комнаты, снова провалился в совершенно черный, без всяких сновидений, сон.

Завтракали только они с Драко и Нарцисса — Снейп так и не появился, а Люциус куда-то уехал с самого раннего утра, — а потом суматошно собирались.

В Хоге же Блеза сразу захватил выпускной ажиотаж. О чем-то щебетали девчонки, дергая его из стороны в сторону и спрашивая о каких-то малопонятных вещах, с округлившимися до совершенно невероятных размеров глазами в кои-то веки на самом виду сновали домовики, раздраженно пробегали учителя — в общем царил полный предторжественный бедлам.

Наверное, накануне Выпускного бала после семи лет обучения полагалось испытывать или печаль, или ностальгию, или дикую радость, но Блез почему-то не чувствовал ни того, ни другого, ни третьего. Ему вообще почему-то казалось, что все это… как будто все это происходит не с ним, а здесь он потому, что должен заменять нерадивого знакомого, не успевшего вернуться к раздаче дипломов. Блез уже достаточно давно не чувствовал Хогвартс своим «основным местом обитания» — сначала он все выходные и, при наличии возможности, вечера будней с помощью марбусова портключа проводил в его лаборатории, потом каникулы, проведенные в Имении... Школа в последние полгода стала для него скорее обременительной бессмысленной обязанностью, чем каким-то реальным местом действия его жизни. Теперь же к этому добавилось и еще одно обстоятельство — мыслями и стремлениями Блез был целиком в Малфой-Мэнор и в будущем. Сперва, когда они только вернулись, он даже ощутил странное недоумение и никак не мог понять, зачем все это, если экзамены уже закончились и учиться больше не надо. Потом, правда, пробегавшая мимо Панси обрадовано цапнула его за руку и, упорно выговаривая за то, что он непонятно где шатался и почти опоздал, настойчиво потащила планировать выпускную гадость гриффиндорцам, и, увлекшись, Блез почти погрузился в атмосферу собственного выпуска, однако стоило коротенькой и совершенно невинной мысли о костюме, который в его вещи положила Нарцисса, уверив, что все и без примерки сядет идеально и что ему не нужно переживать, промелькнуть в его сознании, как вся предпраздничность мгновенно разошлась по швам, снова превратившись в бессмысленную навязчивую суету. В голове Блеза метались сотни мыслей — о Драко, о Люциусе, о Нарциссе, о Темном Лорде и Метке, о том, как его будут представлять официально, когда он ничего не умеет и даже не представляет, как себя вести — так что для Выпускного места совершенно не осталось.

Внезапно — Блез понимал, что это истеричная лихорадочность, но ничего не мог с собой поделать — его озарило, что он даже не знает, есть ли какой-то общий магический ритуал принятия в род, а показать свою полную неосведомленность в самом элементарном будет дико стыдно, и, под каким-то предлогом отвязавшись от народа, он кинулся в библиотеку, поразив несчастную Пинс настолько, что она, ничего не сказав, ошалело достала ему нужную книгу с полки и даже сама зажгла магический светильник над столом.

В итоге, на Бал он едва не опоздал, зачитавшись и напрочь забыв обо всем. Из библиотеки его за полчаса до начала выгнала очнувшаяся-таки от шока Пинс, и вынырнувший из книги Блез некоторое время даже не мог сообразить, чего от него хотят.

Сама церемония, несмотря на в общем-то неплохую организацию и в кои то веки скорее веселые, чем злые приколы одноккрсников, Блезу не запомнилась ни чем, кроме того, что Малфой — не сказав ему, правда, ни слова, — демонстративно сел рядом. А вечеринку он вообще пропустил, по глупости в самом начале поддержав на голодный желудок тост «За свободу!» неслабым слизеринским пуншем, на который преподаватели тактично закрыли глаза. Итогом стало то, что всю ночь окосевший Забини банально проспал на дальнем диванчике в Гостиной, а разбудил его презрительно кривящийся Снейп в половине девятого утра со стаканом антипохмельного зелья и настоятельным предложением перебраться на собственную постель. На этом школьная жизнь Блеза Забини и закончилась.

А то, что началось, завертелось так быстро, что почти месяц он не видел ничего, кроме пестрого мелькающего калейдоскопа из книг, репетиторов, безжалостного Снейпа, кажется, поставившего себе целью сделать из Забини мастера маскировки всех времен и народов, судя по интенсивности занятий и высоте требований, и изредка снисходительно-сочувствующей улыбки Нарциссы. Помимо бесконечных книг и нотаций, Снейп постоянно пичкал его какими-то зельями, на удивление безвкусными, и иногда Забини приходило в голову, что это не спроста, однако, однажды решив, что снявши голову, по волосам не плачут, Блез послушно глотал все, что в него вливали, будь то зелья или знания, чувствуя, как все это постепенно раскладывается по нужным полочкам внутри, причем без непосредственного участия его сознания, которое снейпова стряпня, кажется, в целях ускорения обучения и притупляла.

Сначала Блез боялся, что не будет знать, как вести себя в присутствии Малфоев, окончательно поселившись в их доме, но так толком и не определившись со своим статусом, однако на самом деле эта проблема даже не возникла: Люциуса он почти не видел, отчасти догадываясь о причинах, Нарцисса тоже мало во что вмешивалась, как добрая фея, появляясь в нужный момент и исчезая в ненужный, Драко же, насколько Блез мог догадываться, оказался почти так же занят, как и он сам, постигая какие-то сложные премудрости искусства управления финансовыми потоками магического и маггловского происхождения, причем, кажется, на практике, по причине чего мотался по всей Британии и не только, в перерывах занимаясь Окклюменцией. И, вспыхивающий раньше от одного присутствия Малфоя рядом, Блез никогда бы не подумал, каким спокойным счастьем для него станет час перед сном, когда они сидели в одной комнате, Забини обычно в кресле, а Драко с ногами на диване, читая каждый свое.

Все испортилось лишь однажды, хотя по здравому размышлению Блез счел, что, наверное, ничего фатального не случилось, а ему стоит скорее радоваться, нежели психовать.

Они с Малфоем сидели в гостиной, занимаясь каждый чем-то своим, когда сверху, держа пачку писем, спустился Люциус, не глядя на них, устроился в кресле и, задумчиво прикусив губу, погрузился в чтение, изредка делая скупые пометки на полях. А через несколько минут раздался вызов каминной связи, и в пламени появилась физиономия, которую Блез очень надеялся больше не видеть — ну или, по крайней мере, увидеть не так скоро.

— Доброго дня всем! — ухмыльнулся из камина герр Кёхнер, и Блез заметил, как Драко улыбнулся, оторвавшись от книги, которую читал.

— Лекс, у нас вечер, — не отрываясь от письма, поправил Люциус, и махнул рукой куда-то в сторону. — Зайди.

— Когда б я отказался! — хмыкнул тот, однако когда он вышел из пламени и, осмотревшись, плюхнулся в кресло у камина, Блез заметил, что вся его веселость скорее нервная, чем радостная или хотя бы довольная. Да и выглядел он так, как будто не спал минимум сутки. Не позлорадствовать Блез просто не смог, хотя и испытал при этом приличный стыд, после чего и простил себе эту слабость. — Ну что? Кстати, доброго вечера мистеру Забини и мистеру Малфою-младшему.

Блез, скривившись, кивнул, а Драко, совсем отложив книгу, дернул плечом:

— Можно не так официально, Лекс. У тебя что-то случилось?

— Почему сразу случилось? — отмахнулся тот, но его традиционная ухмылка поблекла.

— Потому что, когда все нормально, ты появляешься самое меньшее через полгода.

Напрягшись, Блез ждал, когда Драко поднимется, чтобы пересесть к чертову немцу на коленки и утешить его по всем правилам Кама-Сутры, однако Малфой не сделал и движения в его сторону, кроме поворота головы, хотя и выглядел встревоженным. Ну, разве что понял, что не до него.

— У герра Кёхнера случилось буйное помешательство. Во время которого он сжег маггловский загородный поселок, совершенно не скрываясь и размахивая палочкой направо и налево, а также нанес тяжкие телесные повреждения весьма и весьма уважаемому человеку — уже магу. Пожилому, прошу заметить. А потом сбежал, не дождавшись местных авроров. И, кстати, прихватив с собой дочь этого самого уважаемого человека. Несовершеннолетнюю.

— Ей двадцать, Люциус. И я вполне вменяемый, спасибо.

— Не похоже.

То, что опешил Блез, было, в принципе, логично — до определенного момента он считал себя очень даже законопослушным мирным человеком, а старые привычки отходят медленно. Однако из того, что также опешил и Драко, можно было сделать вывод, что Кёхнер, и правда, натворил что-то несусветное и для себя нетипичное.

— А где… дело было? — неуверенно поинтересовался Драко, и Лекса перекосило окончательно.

— В Японии.

— Ну, ты…

Не найдя адекватного пристойного слова, Драко просто замолчал, вопросительно уставившись на отца:

— И что теперь?

— Хм…, — Люциуса тоже перекосило, хотя и чуть меньше, чем Лекса. — А теперь славный герр просит защиты для себя и убежища для своей невесты у нашего Министерства.

— А, — согласился Драко, вернувшись в ступор.

— Кстати, я очень надеюсь, ты не успел отправить эту петицию по адресу? — Малфой брезгливо махнув листом, который держал в руке. Лекс раздраженно дернул плечом:

— Нет, решил сначала к тебе.

— Хорошо, — коротко похвалил Малфой и замолчал.

Лекс хмуро огляделся, проверяя, не хочет ли кто-то еще пнуть его по больному месту, но желающих не нашлось — Блез как-то не сообразил, — и он снова повернулся к Люциусу:

— Ты сможешь мне помочь?

Вздохнув, тот, наконец, отвлекся от бумаг и, отложив их в сторону, откинулся в кресле.

— Для начала расскажи, что произошло на самом деле. В это, — он кивнул на письма, — мне что-то смутно верится.

— Зря. Все почти так и было. За исключением того, что у меня были веские причины.

— Расскажи.

— Этот япошка… — Лекс явно хотел добавить что-то еще, но в последний момент взял себя в руки и, прикрыв глаза, продолжил. — Я ставил ему защиту. Огреб кучу всего с их чертовыми этикетами, недоговоренностями, прочей мутью… Эти сволочи ж тебе никогда «нет» не скажут — только лыбятся и кланяются, как болванчики. Типа «сам догадайся». А откуда, б…?! Откуда догадываться? Так еще и в деньгах проиграл в итоге — у них, видите ли, законодательство другое и все штрафы из моего гонорара. Но и хрен бы со всем, так я уехать хотел к чертям. Не вышло.

Не усидев, Лекс вскочил и пробежался около камина:

— Йоко — его дочь. Младшая. От жены, которая его обманывала. Много лет. А он маньяк. У них там все маньяки, чтоб эти поганые острова смыло к Гриневальду! Тихие такие, вежливые, парадные. До двери. А как войдут к себе — маньяки двинутые. А вся семья на цыпочках вокруг ходит — отец, муж, хозяин, б… Прости, Дрейка, не буду больше.

Но Драко, кажется, даже, как обычно в таком случае, не сморщился, напряженно глядя на Лекса.

— Он совсем сумасшедший. Он же сына своего покалечил — тот хромает, так и не вылечили. А все молчат! У них же семья на первом месте, мать ее! Их в доме на куски резать могут, а они все равно вам улыбаться будут и про «отец-сама» лепетать! Ладно, воротит просто до сих пор. В общем, славный мой наниматель решил убить двух зайцев разом. Дочуру опозорить так, что ей только в петлю, и то нельзя, и меня посадить. Уж больно я ему поперек горла встать успел. Ну, и то, что про его защиты все и уловки знаю. Не поверил старикан в мои обещания после окончания работ зелья забвения направленного тяпнуть. Зря не поверил, я честный. Был. Зато теперь он со мной за все расплатится.

Лекс оскалился, глядя в камин, и Люциус нетерпеливо дернулся:

— Зачем ему понадобилось публично мазать грязью собственную дочь? Не понимаю логики.

— К Йоко посватались. Он отказать не мог. Если бы все сладилось, она бы ушла. Он ее изнасиловать хотел. При мне. И мне подложить. А потом заставить заявить аврорам. А для верности меня напоить дрянью одной хитрой, которая выветривается полностью.

— Не сумел?

— Ну, почему же… Сумел. Только не учел, что я не япошка. Побольше буду, да и посильнее. Люц, ты думаешь, я идиот — магглов для развлечения палить в чужой стране?! Да я и в своей бы не стал, откровенно говоря. Меня ж переклинило с его зелья. Вот только я сообразить, что происходит, успел. Водки сверху — чтобы действие сбить, окосеть, но хоть не бараном послушным. Потом Ступефаем ему в харю — кто ж виноват, что старичок хиловат оказался, кости старые. Хотя лучше б сдох — проблем бы меньше. Йоко, понятно, в охапку, и оттуда. А потом меня дрянью этой и накрыло. Ни хрена толком не помню. Слава тебе ,господи, девочка умница, про портключ догадалась, про мой пожарный. Очнулся в своей берлоге, башка как с похмелья качественного. Йоко в истерике своей японской бьется: воды мне принесла, одежку, улыбка с физиономии не отклеивается. С горем пополам рассказала. А потом — понеслась душа в рай!

— Охренеть…, — оценил Драко, и Лекс, плюхнувшись обратно в кресло, скривился:

— Не могу не согласиться.

Пару минут Люциус просидел молча, сцепив пальцы в замок и о чем-то напряженно рассуждая. Потом глянул на Кёхнера:

— Твоя Йоко все это подтвердит?

— Где?! Если нас выдадут, мы до суда не доживем, Люц!

— Не кричи, уже накричался, — одернул его Люциус, и Лекс, сжав зубы, замолчал, даже сев ровнее.

— В Японию вам действительно нельзя. Дело должно рассматриваться здесь. Твое — в любом случае и будет, надо только сдаться. Ты же в бегах?

— Да.

— Дня два?

— Почти неделю.

— Плохо. Сразу не мог прийти?

— Не мог. Притащил бы хвост.

— Я б тебе то же самое сказал и сам бы тебя сдал — зато тем, кому захотел, тихо и мирно. И все бы списали на твою растерянность и зелье. А теперь — умысел.

— Все я это знаю. Но я сдаться не могу. Йоко отправят обратно.

— Отправят. Наши с азиатами на такие темы предпочитают не связываться. Девушка, несовершеннолетняя, отец рвет и мечет, как я понимаю.

— Он ее убьет. Сам. А они там и слова не скажут. У них там все так, Люц!

— Тебе это так важно, что ты готов сесть сам? — Малфой внимательно посмотрел на Лекса, но тот выдержал взгляд, совершенно спокойно, так не похоже на недавние крики ответив:

— Да, важно.

И Люциус сдался:

— Единственный вариант — брак. Ты про это думал?

— Да.

— Оформленный задним числом.

— Знаю. Тогда Япония не будет иметь на нее никаких прав, и нас будут судить здесь вместе. И никогда не выдадут узкоглазым. Я отсижу, если придется, но не думаю. Мы оба под Веритасерумом расскажем одно и то же.

— И про бракосочетание?

— Можно будет попробовать найти того, кто не спросит.

Люциус снова задумался, а Лекс просто закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла. Блез же так и пребывал в странной прострации. Судя по всему, Кёхнер, и правда, вымотался подчистую, и можно было понять, почему. Если хотя бы половина из сказанного правда, ему сейчас должно было быть совсем хреново. И страшно до чертей за эту свою Йоко. Хотя Блез и не понял трех четвертей юридической части, то, что с самим Лексом все более или менее терпимо, а явился он сугубо ради этой своей японки, было, в общем, очевидно. И сколько бы ненависти к проклятому герру Блез ни чувствовал, это помимо воли вызывало в нем какое-то уважительное сочувствие, источники которого Забини совершенно не хотелось выяснять.

Наконец Люциус, судя по выражению лица, что-то решил:

— Я постараюсь сделать вам регистрацию брака. Каким числом она могла произойти, ничему не противореча?

— В первую неделю этого месяца в любой день.

— Хорошо. У тебя есть чистый портключ в Лондон, а еще лучше, в какой-нибудь пригород?

— Должен быть.

— Принеси, я поставлю метку об использовании, чтобы к этому не придрались. И еще. Вы должны будете четко продумать легенду — особенно правдоподобно объяснив, почему здесь, а не в Германии — конкретное место я назову позже. Продумать вдвоем. Не противоречить. И принеси мне ее палочку, я сниму параметры. Ты знаком с Хигсом?

— Да.

— Хорошо. Пока все. О суде я подумаю.

Лекс вскочил:

— Люциус! Если ты это сделаешь… Черт, да я тебе ноги целовать буду!

Лекс ухмылялся, но Блезу почему-то показалось, что сейчас он говорит едва ли не серьезнее, чем за весь предыдущий разговор. Люциус насмешливо скривился:

— Лекс, уж поверь, если мне придет в голову такой каприз, я найду желающих и помимо тебя. Не сочти это оскорблением.

— Люц, передумаешь — только свистни, — усмехнулся в ответ Лекс и поднялся. — Когда мне вернуться?

— Да хоть сегодня. Место, где вы сейчас, надежно? В Малфой-Мэнор тебя никто не найдет.

В ответ Лекс улыбнулся:

— Надежно. Но спасибо.

Люциус махнул рукой:

— Иди уж! И не забудь палочки и кольца, чтобы я поставил отметки и на них.

И, когда тот уже почти повернулся в сторону камина, насмешливо окликнул:

— Лекс! Насчет женитьбы — ты всерьез?

Ревниво заметив, как внимательно прислушался Драко, Блез было напрягся, но потом с каким-то непонятным спокойствием решил, что сейчас ему на это наплевать, а вот про реальность женитьбы немецкого мачо услышать и самому весьма любопытно.

Лекс развернулся и развел руками:

— Абсолютно. Не будь всей этой ерунды, я бы и так женился. Просто позже.

— Обалдеть, — глупо ухмыляясь, выдал Драко, и Лекс, не удержавшись, чуть наклонился и щелкнул его по носу.

— А ты думал, я всю жизнь буду страдать по тебе, киса? Эгоистичный мальчик.

Драко сморщился, попытался отмахнуться, но руку Лекса, естественно, не поймал:

— Уж не от слюнявого старикана ли я это слышу, если уж на то пошло? Я просто не думал, что ты вообще на такое способен.

Лекс ухмыльнулся, снова разведя руками:

— Любовь.

А Люциус, казалось бы, полностью погрузившийся в какие-то свои мысли, ехидно продолжил:

— И трезвый расчет. Она японка, сын. Даже если он мальчика накрашенного в дом притащит, обоих чаем напоит и спросит, вместе ли им постелить. Вот только, Лекс, ты в курсе, что никогда не узнаешь, о чем она думает?

Скривившись, немец опять обернулся к старшему Малфою:

— Как ты живешь таким циничным, Люциус?

Лениво окинув взглядом комнату и собственные руки с парой перстней, тот пожал плечами:

— Хорошо, Лекс, хорошо.

И под смех самого Кёхнера и Драко, продолжил:

— Приходи завтра с утра со всем, что нужно. Хочешь — на завтрак. И Йоко свою приводи. Я постараюсь сделать все завтра, тянуть уже некуда.

— Договорились, — кивнул Лекс и, попрощавшись с Драко и, что характерно, с Блезом тоже, ушел. А Забини со странным любопытством понял, что не чувствует ни ревности, ни неприязни к немцу. Все это вдруг показалось каким-то игрушечным, почти из прошлой жизни.

В итоге все обошлось. Не так легко, как Люциус рассчитывал, но все-таки терпимо. Репортеры, узнавшие о подоплеке дела, почуяли лакомый кусочек в трогательной и одновременно жуткой истории и раздули из обоих едва ли не мучеников на костре страсти, что, в свою очередь, хотя и осложнило всем жизнь, но на суде сыграло в пользу обвиняемых. Японцы бесились, но официальных прав требовать выдачи у них не было, так что и Лекса, и его Йоко в итоге освободили, пусть и потрепав перед этим нервы. Они даже, кажется, собирались вполне официально явиться в Малфой-Мэнор с благодарностями. В общем, все было хорошо.

Но, к сожалению, как Блез понял уже давно, единственным недостатком такого вот «хорошо» является то, что оно всегда и слишком быстро заканчивается.

Конец всего их вне жанров и вообще смысла представления начали играть как-то незаметно. Изменения накапливались, как капли в огромном кубке, невидимые по одной, а потому успокаивающие тихим «Еще совсем чуть-чуть», но, в конце концов, под дружный ошеломленный «Ох!» перехлестывающие через края. Нужные актеры уже произносили свои реплики, статисты снимали ружья со стен, но пока не грянул первый выстрел, оркестр не прекращал играть фокстроты. А когда эхо, наконец, объяснило, что произошло, стало по-настоящему страшно.

Блез почти кожей чувствовал этот страх — такой разный и такой одинаковый. Страх не успеть, страх забыть о чем-то важном, страх не суметь. Они все напоминали Блезу команду тонущего судна, готовящуюся к эвакуации: проверить план, лодки, помещения, где еще могут быть люди, заставить молчать матросов, чтобы не спровоцировать панику, вежливо, по-настоящему, без грана фальши улыбнуться встревоженной пассажирке, извинившись за формальности проверки, погрузить то ценное, что можно спасти, ничего не забыть. И все это под тиканье секундомера и с трясущимися в такт его щелчкам руками.

Но за все это Блез получил аванс, с лихвой покрывший все расходы и, будь в этом необходимость, заставивший бы его отказаться и от расчета. За всей этой висельной, с дрожащими пальцами и одной-единственной в мыслях молитвой «Успеть!» работой Блез кожей, внутренностью, чем-то вне слов почувствовал и понял, что такое семья.

Читая газеты, делясь новостями, раскрывая письма и снова и снова уточняя планы, они все, и сам Блез, неделю назад не знавший, что сказать и как лишний раз обратиться к Нарциссе, словно бы лучились какой-то обреченной, смиренной — не перед событиями, нет, но перед своими, знавшими, что все возможное сделано — нежностью. Не той, с которой, не помня себя, в исступлении ласкают любимую, и не с той, с которой гладят забавное животное. С нежностью после любых возможных слов, потому что они, все, уже сказаны. С нежностью предельной близости ожидания конца главы, когда ждать — это все, что остается. С нежностью готовности к финалу, если его не удастся избежать. С нежностью ночи в осажденном храме, которому рассвет принесет подмогу или смерть в огне, но чем бы ни одарил его первый луч солнца, он готов ко всему.

И когда молчаливый Люциус, держа его за плечо, отвел Блеза вниз, к самому сердцу Имения, которое тот почувствовал всем собой и своим сердцем, уже на десятой ступени бившимся в такт пульсации родовой магии, настороженной, но готовой, подчиняясь воле хозяев, принять его — и когда он послушно вытянул над заложным камнем раскрытую ладонь, над которой Люциус занес кинжал — и когда неслышно вышедший из темноты Драко твердо забрал из рук отца кинжал, провел им по своей ладони, потом по ладони Блеза и, соединив их руки, больно сжал, заставив капли смешавшейся крови упасть вниз, сейчас же рассеявшись меняющей все магической волной — все это время Блез, впервые за много дней и месяцев целый, спокойный не анестезией или отупением, а в себе, изнутри, чувствовал, что все правильно и именно так нужно. И омывшая его волна принимающей магии, отраженная от каждой стены, от каждого дерева и от каждой безделушки Имения, почти ничего не изменила в недавно поселившимся в нем ощущении дома, всего лишь поставив в дописанном предложении завершающую точку. И когда сосредоточенный Люциус сказал: «Завтра», Блез был готов.

* * *

Отчаянно матерясь с неожиданным искусством и одновременно стараясь одной рукой поддержать невменяемого Забини, которого с другой стороны так же поддерживал лишь немногим более вменяемый Снейп, а второй рукой, левой, воспроизвести пассы аппарации, при этом еще удерживая всю компанию на месте и в целостности, Люциус Малфой в который раз проклял все, начиная со славной организации Упивающихся и заканчивая днем своего рождения, а также днем рождения своего легендарного первопредка, не раз пожелав ему тем, что осталось, перевернуться в гробу.

Все удалось, как они и хотели. Во-первых, Лорд был слишком зол и озабочен, если не сказать разъярен и испуган последними новостями, чтобы долго возиться с посвящением щенков, имевшим целью скорее подхлестнуть опадающий боевой дух эдаким наступательным военным парадом, нежели заполучить новых полезных людей, как это преподносилось раньше. Во-вторых, тренировки не прошли даром, и мальчишка держался на удивление хорошо, сделав все чисто, даже не напортив ничего Снейпу и не вызвав подозрений. В-третьих, окончилась славная церемония вовсе не банкетом, перетекшим в попойку, как это было раньше, а небольшой пафосной демонстрацией с пламенными речами, лозунгами и яростными аплодисментами, после чего вдохновленные коллеги были отправлены по домам в тиши кабинетов осмысливать новый курс организации. Все прошло так, как они и планировали. Но, к сожалению, последствий это не отменяло.

Вопреки проповедовавшимся идейными противниками представлениям о сопровождающих принятие страшных муках, боли Метка не причиняла — по крайней мере, физической. Это было неприятно, в процессе хотелось вывернуться, освобождаясь — но не более, многие даже не бледнели. Худшее, и худшее гораздо, начиналось потом, у кого-то через час или через два, а у кого-то через сутки в зависимости от чувствительности, интеллекта и самоконтроля — когда и до неофита, и до его внутренней магии, наконец, доходило, что теперь он не более, чем кукла на нитке, способная проявлять волю лишь пока кукловоду не вздумается глянуть в тот пыльный угол, где ее бросили. И вот тогда, внезапно, словно бы ниоткуда, все внутри начинало дрожать, будто пытаясь выдраться из тела, ставшего просматриваемой во всех направлениях камерой пожизненного заключенного. Сквозь тошноту и звон в ушах до потери контроля хотелось выть, царапая лицо и тело, чтобы выцарапать ногтями те нити, которые уже намертво вросли в нервы и мышцы. Ощущение, невозможное для сильного и молодого — собственное тело уже не ты сам, а только намертво привязанный к тебе предатель, что ты не можешь быть в нем, настолько оно чуждо, но и не можешь уйти. Предательство того, что всегда считал собой — содранная кожа, мышцы, кости, лишенные оболочки, под которыми весь на виду, нараспашку, навыверт, как пришпиленная к огромному пустому столу препарированная лягушонка. Это только потом, и то лишь к самым сильным, приходило понимание, что не нараспашку, а лишь слегка приоткрыто, что в Метке есть власть, но нет изящества и глубины, а потому она может убить, но не может контролировать, если достаточно ума и силы, чтобы это понять. Вначале же был беспросветный, лихорадочный мрак загнанного в западню без выхода животного, готового выгрызть себе сердце, раз оно мешает освободиться.

Аппарировать все-таки удалось, и, судя по всему, относительно правильно, потому что, открыв глаза, Люциус увидел коридор второго этажа Имения. Расслабившись, он выпустил плечо Снейпа, и тот с усталым стоном сполз на пол, а следом за ним бесформенной биомассой ополз Забини.

Точнее ополз бы, если бы рядом не раздался хлопок настрого запрещенной в доме аппарации, и тело не подхватил растрепанный Драко. Бегло оглядев отца и Снейпа и, кажется, определив, что с ними все более или менее нормально, он одновременно закинул одну руку Блеза себе на шею и, напрягшись, выпрямился.

Забини ощутимо колотило, и Люциус подозревал, что тот уже впал в первую невменяемость, однако, кажется, что-то почувствовав, хотя и должен был бы замкнуться на паническом бунте собственного тела, Блез поднял голову и, открыв воспаленные слезящиеся полубезумные глаза, прохрипел:

— Малфой?

С какой-то нарочитой, скрывающей не то суетливость, а не то растерянность, деловитостью переваливающий его на себя, чтобы было удобнее тащить, и как будто напрочь забывший о любых удобных для этого заклинаниях, Драко неуловимо вздрогнул, однако, когда он ответил, в голосе прозвучали лишь интонации ворчливой, но все еще любящей жены, встречающей на пороге подвыпившего мужа, которого ей почти жалко:

— Нет, это Типпи так вырос! Ну, я, конечно.

— Малфой…

— Да не изворачивайся ты! Я тебя поднять хочу.

— Малфой… Меня сейчас… сейчас… кажется, вырвет…

И Забини, покачнувшись, прижал ко рту руку. Не отрывая взгляда от мальчишек, Люциус напрягся, однако Драко ни на мгновение не замер и ни на йоту не отодвинулся, лишь сжав плечо Забини крепче, а другой рукой вытащив палочку:

— Эх, Забини, все бы проблемы решались так легко! Ассио синий флакон с пятой полки моего шкафа! — и, когда посудина послушно очутилась в его руке, Драко, велев ей зависнуть рядом, поудобнее перехватил Забини за плечи. — Вперед! Я уберу, а потом выпьешь зелье.

Откуда-то снизу схватился за его руку пришедший в себя Снейп, и Люциус, не глядя, поудобнее перехватил его кисть, чтобы помочь подняться.

Забини же, все еще зажимая рот, чуть качнулся вперед, однако почти сразу же откинулся, едва не уронив и Драко:

— Я… нет… черт… Черт… Черт!

На последнем «черт» его почти выгнуло дугой, а потом сразу свернуло обратно, но Драко как-то умудрился удержаться на ногах и даже удержать Блеза, только поморщившись, когда тот в спазме всем собой наступил ему на ногу.

— Ну, нет, так нет, — философски хмыкнул младший Малфой с интонацией проработавшей не одно десятилетие колдомедсестры, и осторожно, следя за тем, чтобы Забини переступал ватными ногами, двинулся вперед, а флакончик послушно поплыл за ними. Кажется, Люциус аппарировал удачно, потому что до комнаты Блеза нужно было пройти всего лишь половину коридора.

— Драко! — вдруг прохрипел рядом Снейп, и младший Малфой остановился, оглянувшись вполоборота.

— Да?

— Тебе нужно...

— Спасибо, нет, у меня все есть, — твердо ответил Драко и, осторожно встряхнув вознамерившегося было потерять сознание Забини, чтобы тот пришел в себя, медленно двинулся вперед.

Когда за обоими закрылась дверь, Снейп уже стоял на ногах, лишь слегка прислоняясь к стене, и раздраженно растирал одеревеневшую от напряжения шею.

— Уверен? — хмуро покосился он на Малфоя, и тот как-то удивленно хмыкнул в ответ:

— Более чем… Более чем…

* * *

А потом, почти сразу же, и даже, наверное, наконец-то, была короткая схватка, бегство, могила старого и безнадежно больного самой худшей душевной болезнью человека у какой-то забытой лесной дороги, горькое — и еще горше от того, что предчувствовалось заранее — сожаление о глупейшей бессмысленности всех жертв и, уже позже, после возвращения, аресты, аресты, аресты.

Северус пытался изо всех сил, уже ничего не приберегая в рукаве, выкладывая на стол все, даже самые сильные, самые последние козыри, потому что играл в «пан или пропал», но даже его ордена Мерлина и неожиданного статуса героя войны не хватило, чтобы, убедив Комиссию по Расследованию в помощи Люциуса как двойного агента наряду с самим Снейпом, полностью избавить его от наказания. Пять лет Азкабана — уже без дементоров, но с вполне живыми людьми в качестве тюремщиков. И только чудом Люциусу удалось выйти после двух. И только чудом живым. За чудо пришлось заплатить негнущейся левой рукой, безнадежно испорченными почками, почти ослепшим левым глазом и едва не отдавшим Мерлину душу Снейпом, в один прекрасный момент просто хлопнувшимся в обморок и пришедшим в себя через два дня лишь для того, чтобы уснуть еще едва ли не неделю, перепугав всех насмерть — однако на то оно и чудо, чтобы не мелочиться в оплате.

Блез отбыл свое наказание до часа — два с половиной года.

* * *

…Они не позволили никому из родственников встретить его у ворот, разрешив лишь ждать на причале, поэтому Блез сидел в лодке один. Его выпустили почти в полдень, хотя обещали рано утром (сам он просил ночью), и потому теперь, отчаянно жмурясь от света, невыносимо яркого для напрочь отвыкших от настоящего солнца глаз, Блез мог лишь ощущать на коже легкий теплый ветерок и, наплевав на всю гордость на свете, вдох за вдохом втягивать свежий, совершенно свежий, без малейшего следа затхлости, влажный воздух, за этим совершенно животным, без следа мысли наслаждении почти забывая о песчаной рези под веками.

Когда дверь его камеры только распахнулась — полчаса назад, — он чувствовал какое-то лихорадочное возбуждение, нетерпение, даже страх, и у него тряслись руки, но когда Блеза, наконец, вывели на пирс и ветер — настоящий, вольный, который, может быть, еще час назад был за много-много миль отсюда, над морем, над зеленью полей, в котором сплелись и сразу же развеялись свежестью сотни ароматов, который бежал, вихрясь, а не только вяло перегонял мелкие споры плесени между двумя или тремя узкими каменными мешками, — Блез вдруг осознал, что не понимает, кто он. Как будто, поставив тяжелую круглую печать на том желтоватом пергаменте, который был, как Забини знал, его делом, деловитый бесстрастный чиновник одновременно стер все его ощущения, оставив воспоминания — и Блез все помнил, как будто видел это в старом черно-белом фильме, который его ничем не зацепил. Просто длинная пленка черно-белых чужих скучных событий и фраз. И таким вдруг стало все. Как будто из него одним движением всемогущей здесь печати сделали огромный белый-белый лист, на котором всего лишь отпечатались строчки от слишком сильного нажима того, кто писал на предыдущем. Полустертая чужая память, не больше.

В первое мгновение Блез даже не понял, кто этот светловолосый молодой человек в непривычно-чистой и новой одежде, с висящей на согнутой руке черной-черной, не серой и, кажется, даже не рваной мантией, который напряженно вглядывался в его лицо все то время, что лодка пыталась причалить на неспокойной воде, волнуемой таким сладко-пряным свободным ветром, которому хотелось подставлять шею, лицо, грудь, разодрав на себе одежду и содрав ногтями кожу, чтобы живые порывы ласкали самые нервы.

Блез сам не знал, почему раньше всего, с трудом преодолевая желание закрыть глаза и отдаться ощущениям ветра на коже, обратил внимание именно на одежду — может быть потому, что забыл, как выглядят чистые новые вещи, и, что важнее, о том, что бывают люди, одетые так — не безразлично, не тряпьем, чтобы не было холодно, люди, которым настолько не все равно, что они обращают внимание даже на одежду.

Скользя по фигуре ошеломленно-несфокусированным взглядом с готовыми закатиться от удовольствия настоящего, не спертого, свободного воздуха глазами, Блез с каким-то ошалелым, прорвавшимся-таки через отупение белого бумажного листа восхищением осознал, что на мантии — черной мантии, — есть пуговицы — ВСЕ, — а ботинки без единого загиба и черные — совершенно, абсолютно черные! А ему уже начало казаться, что черного просто не бывает — только темнота под веками, в которую невозможно всмотреться, и все — и серый, зеленый, красный, но никакого черного. Обман памяти. Хорошо, что он не поверил.

Когда лодка, наконец, причалила и мрачный ожидавший его аврор толкнул Блеза в сторону пирса, молодой человек с берега сделал шаг в сторону лодки, но затем замер, повинуясь запрещающему жесту другого аврора.

— Блез Забини, освобожденный от заключения по…

Блез не слушал. За последний год он напрочь отвык от человеческой речи и полностью потерял способность долго сосредотачиваться на чьих-то словах, а потому просто закрыл глаза, дожидаясь окончания и наслаждаясь запахами, среди которых ни один не напоминал о старом заплесневелом камне и человеческом теле. От обилия звуков, красок и ощущений кружилась голова, и все ощущалось как будто через слой ваты, но так было даже лучше, тем более это мало чем отличалось от его состояния в последние пять месяцев. С закрытыми глазами Блез казался себе огромной серой амебой, которая медленно переползает туда, куда ее тянут за ложноножки, или лежит на месте, студенисто подрагивая, когда ее оставляют в покое. Хорошо. Мутно, но так свежо и так замечательно…

— Ваша палочка возвращается вам именем Визенгамота, — пронудило где-то над ухом, и Блез почувствовал, как ему в руку всунули что-то тонкое и твердое, и недовольно открыл глаза.

— Отныне вы свободны, — завершил формулу аврор и, сразу потеряв ко всему интерес, ступил в лодку, намереваясь возвращаться, а Блез тупо уставился на него. Вся эта аврорская форма азкабанского образца надоела ему до тошноты, однако теперь, среди этого ветра, свежей, а не затхлой влажности и полного отсутствия ощущаемого сознания он никак не мог оторвать взгляда от знакомых цветов и шевронов.

И всё? И что теперь делать?...

— Забини, сейчас репортеры явятся. Просто держись, молчи и ничего не делай, я постараюсь быстро, — внезапно локоть Блеза сильно сжали, к нему прижалось чье-то тело, и на ухо зашептали, наклонившись так близко, что он почувствовал чужое дыхание на коже. Где-то вдалеке мелькнула мысль, что это тот самый молодой человек, и Блез все с той же бесчувственной отстраненностью почувствовал, как на него накатывает паника. Наверное, с таким же ощущением он исполнял бы роль отошедшего на пару минут актера.

— Я быстро, потерпи.

Так и не подняв головы — Блез вдруг обнаружил, что так ни разу и не взглянул в лицо своего встречающего, — он сжался, рванувшись в сторону. От неожиданности его отпустили, но уже через мгновение снова схватили, теперь чуть выше и крепче, и Блез с удивлением осознал, что еще секунда, и он заверещит и начнет выдираться из захвата обеими руками — одно ощущение того, что кто-то рядом, кто-то прикасается к нему, вызывало неконтролируемое желание немедленно вырваться и забиться в какой-нибудь тесный каменный угол. Но это все — и паника, и страх, — шло каким-то бессмысленно-непонятным действием, как будто Блез смотрел глуповатый и совершенно непонятный спектакль из ложи, не чувствуя ничего, кроме легкого брезгливого любопытства, слабо тлеющего на фоне холодной безразличной скуки.

И даже когда вокруг раздались громкие хлопки, и один за одним начали появляться люди с блокнотами и тетрадями наизготовку — много людей, — Блез лишь отстраненно хмыкнул: «Смешно — испугался», от неожиданности почти подпрыгивая и так сильно вздрогнув, что его сопровождающий снова выпустил его руку.

— Мистер Забини, что вы чувствуете, получив, наконец, свободу, после заключения в Азкабане? Вы злы на Министерство Магии? Как по-вашему, почему Люциуса Малфоя освободили раньше? — наперебой закричали вокруг, и Блез, начавший было сжиматься, оседая на мокрый пирс, почувствовал, как та же самая хватка, от которой он так пытался освободиться, не дает ему окончательно упасть.

— Просто стой. Потерпи, все будет хорошо. Совсем чуть-чуть. Давай же, Забини! — хрипло прошептали на ухо, а потом рядом раздался звонкий холодный хорошо поставленный голос:

— Господа, мы очень благодарны всем, кто сегодня пришел встретить мистера Забини, и всем, кому не безразлична наша судьба. Однако, как вы можете видеть, мистер Забини только что освободился и не очень хорошо себя чувствует. Мы обязательно дадим большое интервью, на которое я приглашаю всех желающих, но чуть позже. Еще раз большое спасибо всем, кто сегодня пришел — мы обязательно ждем вас на нашем интервью. А теперь до свидания, господа.

И пребывающий в абсолютной, теперь уже настоящей, почти соединившей его в одно существо прострации от обилия народа и вспышек колдокамер Забини почувствовал, как его, цепко схватив за ложноножку, тянут вперед.

— Пожалуйста, господа! — уверенно разгонял толпу голос, и Блез послушно плыл за ним, так и глядя в пол.

— Держись, аппарируем, — предупредил голос, и Забини впервые широко открытыми глазами посмотрел на своего проводника, успев увидеть собранные в хвост светлые волосы, напряженно сжатые губы, аристократический профиль и, ошеломляющей вспышкой поярче недавних репортерских осознав, причем, кажется, вслух, «Малфой?!», потерял сознание.

…Весь оставшийся день Забини так и провел в состоянии амебы, но теперь амебы блаженствующей, расползшейся на поверхности воды, раскинув короткие ложноножки, и словно бы застрявшей в бесконечном пароксизме наслаждения. Сначала он вымылся, попробовав оттереть с кожи словно бы въевшийся в нее запах плесневелой затхлости, в котором, как ему казалось, несмотря на чистящие заклинания перед освобождением, намертво неразделимо смешались испарения тела и гниль мокрого многовекового камня, а потом, осознав, что растер кожу до красных пятен, а никто так и не явился выгонять его из все еще горячей воды, с улыбкой умалишенного Будды просто погрузился в дивно-ароматную пену и, вынырнув, заснул в ванне, проспав так едва ли не час.

Потом было нежное-нежное полотенце, чистая, мягкая и какая-то нереально-сухая одежда, от одного прикосновения которой к коже все ложноножки забились в новом пароксизме бесконечного оргазма, и еда — дивная, невозможная, почти божественная нереальным разнообразием вида и вкуса.

Какой-то полузабытой частью себя осознавая, что это отвратительно, Блез жадно, пачкаясь и истекая соками, поглощал все, на что падал его ищущий взгляд, вибрирующе урча навстречу каждой слизываемой с пальцев капле, а потом сыто лежал, откинувшись на мягкие и совершенно сухие подушки, все еще вдыхая, если не мог поглощать, сладкие, и пряные, и терпкие ароматы настоящей и одновременно самой сказочной еды и не замечая, как глаза закрываются, а сладость на губах медленно растворяется в воздухе, прокрывая мутным флером сна.

Проснулся же Блез уже собой. Возможно, еще не совсем Блезом Забини, которым он был когда-то, однако точно уже больше не амебой, потому что он чувствовал и чувствовал слишком многое одновременно. В теле все еще тлела довольная сытость, по чистой и за время сна окончательно излечившейся от всех язв и нарывов коже прокатывались волны все еще амебного удовольствия ласкаемых питательным бульоном ложноножек, однако где-то в недавно обнаружившемся сознании уже мелькали имена, рваные воспоминания, мысли, которые он еще не сумел бы озвучить, но уже ощущал.

В комнате было темно, однако Блез не почувствовал паники, только потом сообразив почему — в углу, еле-еле, но достаточно, чтобы разгонять темноту, не пугая внезапной слепотой или смертью, горел ночник. Потянувшись скорее для того, чтобы снова ощутить сладкое довольство сытого и почти здорового тела, чем из-за затекших мышц, Забини внезапно почувствовал, что в постели не один, и именно это осознание запустило то, чего Блез подсознательно ждал почти с того момента, как эта самая подсознательность очнулась от защитной комы: мгновенной волной Забини перехлестнуло через все границы реальности, вылив в какую-то недоуменно-освобождающую муть нереальности.

Он принял реальность всего, во что уже не верил — чистой одежды, на которой есть все пуговицы и ни одного пятна, еды, от которой не пахнет плесенью и у которой есть вкус, комнат, которые нельзя измерить четырьмя шагами, где не чувствуется затхлости, — но этого, того, что мечта, спасаемая от наползающей обесцвечиваемой серости, запрятанная настолько глубоко внутрь, что он и сам уже о ней забыл, хотя не сошел с ума только ради нее, что эта мечта все-таки может осуществиться и уже не надо будет жить рывком, вектором, вперед, претерпевая, сжимаясь, дожидаясь — в это Блез поверить не сумел.

Одно лишь ощущение теплого, совсем нереально для полутемного каменного склепа, который только и был жизнью совсем недавно, живого тела совсем рядом, ближе, гораздо ближе, чем даже длина цепи, все еще ощущаемой на запястье и лодыжке, так близко, что до него действительно можно было дотянуться рукой — этого хватило, чтобы Блез сразу и абсолютно растерял чувство реальности. Все вокруг стало сном — сюрреальной сладкой стыдной глупостью, в которой можно все и не нужно думать, даже если вспомнил, как это делать.

Руки Блеза даже не дрожали, когда он, не колеблясь в свободной от всего сюрреальности, дотянулся до теплого, моментально разогревшего всю его ладонь тела рядом, которое ему не пришло в голову даже назвать. Коснувшись плеча, Блез сейчас же сжал руку, захватывая, сдавливая кожу, словно бы пробуя ее, изучая, как не умеющий говорить и управлять собственным телом ребенок игрушку, а потом, так же сильно сжимая, провел ладонью вниз, до локтя, и снова вверх, к плечу и дальше, к шее, не прекращая сдавливать. Шея — хотя он никак не называл ничего из этой нереальности и даже себя — оказалась до странности сладкой, потому что, стиснув ее и впившись пальцами в кожу, Блез почувствовал, как в памяти что-то шевельнулось, но не слова, которые испортили бы все, а только ощущения, на удивление приятные, как прикосновение легкого пера к не самой чувствительной коже — сладкие со свежей кислинкой, не приторные и не слишком, в меру.

Проверяя, Блез разжал пальцы и сжал их снова, только после этого почувствовав, как под его ладонью задвигались мышцы, и — моментально, вспышкой, словно высушившей всю влагу и весь воздух из его тела — задохнувшись до испуга, сумей он понять, ощутил такой же нереальный, как и все вокруг и в нем, пароксизм вожделения, почти прошлый, почти амебный, если бы в нем не было столько дикого, животного стремления.

Теперь почти ничего не чувствуя, только задыхаясь, Блез рванул на себя послушное, какое-то игрушечно-сувенирное тело, набрасываясь на него, бестолково ощупывая, сжимая, царапая, как подросший звереныш, который внезапно и в первый раз заполучил себе самку, до этого виденную лишь издалека за защитой прутьев клетки, и теперь не знает, что же делать со своим сокровищем и как выпустить норовящее разодрать его на куски вожделение, не успевшее переплавиться в желание, в формы, в действия, а лишь бестолково и больно бьющееся внутри. Покорность же — теплая, живая, но совершенно пустая, упругая, но неподвижная, — только усиливала ошеломленную беспомощность и от нее ярость.

Так и не придумав, что можно сделать, почти невыносимо раздираемый бесформенным требованием действия, Блез, зло впившись пальцами в плечи своей послушной награды, рванул тело на себя, впиваясь зубами в плечо, в шею, оставляя частые, но в полумраке невидимые укусы, настолько поглощенный сбесившимся желанием, что даже не вспомнил, что прикасаться можно губами, зверея от податливости живого тела, от собственных хрипов и шкалящего пульса, бьющихся грохотом в ушах, от готовых накатить судорог в челюстях и пальцах.

Зло кусая и каким-то сказочно выжившим в кипящем вареве бессознательного чудом удерживаясь от того, чтобы не тянуть сжатую зубами кожу на себя, рыча, Блез, навалившись сверху и ерзая, припадочно шарил по телу руками, сдавливая, царапая, щипая, пока бестолково сжимающиеся пальцы не наткнулись на мгновенно закаменевшую от прикосновения и почти так же мгновенно вслед за этим расслабившуюся округлость ягодицы, и, дальше, за ней, не нащупали, не приоткрыли вход в тело, в которое он бессознательно рвался через кожу, забыв правильный путь.

Взвыв от злости на себя и одновременно от восторга вспоминания и, не удержавшись, вцепившись в теплую кожу преддверия ногтями, Блез, резко приподнявшись, схватил наконец-то разгаданное тело и, жадно перевернув, сейчас же вцепился зубами в загривок, руками раздвигая, от жадности почти раздирая, ягодицы, приподнимая бедра, снова нашаривая вход, и, даже не направляя рукой, словно бы весь теперь ведомый обретшим внезапную самостоятельность и собственные инстинкты членом, ворвался внутрь.

На секунду, понадобившуюся, чтобы, отпустив руки, упасть сверху, а потом вытянуться, упереться ладонями по бокам и, выгнувшись вперед, скользящим движением вжаться в свою влажную теплую награду бедрами, въезжая так глубоко, как позволяла длина члена, и, словно бы желая войти не только им, но и вообще всем, целиком, Забини как будто раздвоился. Одна его часть, захрипев от какого-то дикого и едва ли не болезненного наслаждения, снова впилась зубами теперь в плечо, ощущая так сильно, запредельно, что не чувствовала почти ничего, в то время как другая — параллельно, как две наложенные полупрозрачные картинки, которые обе есть и вместе с тем обе нереальны, — вдруг, где-то в середине вспышки, невозможно четко осознала, что именно происходит.

Этой другой частью Блез моментально, без всяких подводок и пред-озарений, вспомнил, кто он сам, вспомнил, что он делает здесь и что такое это «здесь», с кем он сейчас и почему. И сразу же, так быстро, что это показалось одновременным, он ощутил и вспомнил все, что мог, кроме удовольствия: он почувствовал-вспомнил, что разрывающаяся от необходимости войти головка коснулась не шершавой кожи или жестких волос, а мокрых, скользких складок, вспомнил, как мягко-сладко проскользнул, а вовсе не втиснулся внутрь, как мокро и свободно, рыхло, а вовсе не тесно там оказалось — и так же мгновенно, как и все остальное с ним сейчас, его ожгло совершенно иррациональной, но от этого пугающе-яростной обидой. Не думая, даже не пытаясь осмыслить невозможность своей уверенности, Блез осознал только одно — Малфой не ждал.

Ни одно из сотни возможных объяснений даже не возникло под яростной багровой пеленой дикой, не размышляющей, требующей немедленного действия злости. В ошалелом от боли и обиды безумии Блезу казалось, что там, внутри, где он теперь двигался так рвано и быстро, как позволяли мышцы и скользкие простыни, потому что никакие мысли не смогли бы остановить как будто захвативший его тело, но в уплату за это освободивший голову, член — что там чужое семя, еще не остывшее, пролитое минуты назад, когда он спал, и что именно так оно проливалось на свежих атласных простынях в похотливо выставленную задницу каждую ночь — каждую, которую он провел в темной, душной и плесневело-сырой камере на цепи, что едва не до костей стирала запястье и лодыжку, когда он хотел протиснуться к маленькому отверстию в стене, из которого иногда ощущалось дуновение затхлого, но кое-как движущегося воздуха, каждую ночь, когда он, уже ничего не стыдясь, скулил от отчаяния и страха, или тихо бормотал себе под нос какие-то слова, которые тюремным помешательством боялся забыть.

За какой-то ватной анестезией почти не чувствуя ничего ниже пояса, хотя и улавливая резкие, дерганые движения и шлепки, Блез ощутил, как от сумасшедшей ненависти сводит судорогой пальцы и челюсти — и, еще не успев осознать, что хочет именно этого, стиснул обеими руками шею Малфоя. Это было неудобно — потеряв опору, он просто шлепнулся на того сверху, придавив, а движения стали совсем уже дергано-спазматическими, — однако оно того стоило.

Выгнувшись назад, Блез, стискивал шею Малфоя и вжимал его голову в постель, опираясь на его шею, чтобы одновременно не переставать работать бедрами.

Все это время Блез ничего не слышал, кроме своего дыхания и хрипов, как будто оглохнув, поэтому не знал, кричал ли Малфой (хотя вряд ли — это бы он не пропустил), шипел ли или стонал, однако сейчас он отчетливо расслышал, как тот, сумев повернуть голову, чтобы не сломать нос о полезно-жесткий матрас, лихорадочно втянул воздух, и от этого руки Забини на его горле сжались еще сильнее. Чувствовать, как под пальцами панически дергается кадык, и сжимать его все сильнее и сильнее, не просто стискивая, а еще и оттягивая вверх, словно бы желая вытянуть саму шею, большими пальцами нажимая на основание черепа, а давлением всех остальных заставляя задирать голову, пытаясь хоть как-то уменьшить давление.

На секунду Блезу вспомнилась синяя ощипанная курица со свернутой набок тощей шеей на разделочной доске у тети на кухне, и от мстительной радости этой картинки — «Так тебе, шлюха ухоженная! За каждый раз! За каждую порцию, мразь!» — внутри все окончательно свело пароксизмом ненависти настолько сильной и удовлетворенной, что это сравнялось с наслаждением. Свело не только внутренность — Блез почувствовал, как напряглось все внизу, как буквально окаменел член, как стиснулись ягодицы, как натянулись, едва ли не дрожа, все мышцы ног, как свело плечи и пальцы. Все тело как будто превратилось в клубок перекрученных, трясущихся от напряжения перепутанных мышц.

И сразу же, моментально сверху накрыло паникой от одной мысли, чем станет оргазм, что будет, когда все это внезапно расслабится — и, непривычное, дрябло-застоявшееся в камере-клетушке тело вывернется, перекрутив все мышцы, забьется судорогой, вибрируя и разрываясь.

Уже не думая ни о чем другом, в панике понимая, что не может остановиться, Блез, задыхаясь от страха и подкатывающего оргазма, как за соломинку, уцепился за одну-единственную мысль — разжать хотя бы пальцы. Он уже не понимал, почему это так важно, однако чувствовал, что это может спасти, что это надо сделать, надо успеть, обязательно надо — и панически, хрипя и насквозь прокусив губу, уставившись на собственные руки выкатившимися глазами, на последних движениях, на последних секундах, пытался заставить пальцы разжаться, ослабить хоть как-то готовую разодрать его, как только тело отпустит контроль, судорогу.

Он успел за невозможно-малую долю секунды: все еще скрюченные пальцы разжились, тело под ним дернулось, резко отталкивая его так, что затылком он ударился о деревянное изголовье, и его накрыло оргазмом, а потом сразу же действительно судорогой, от которой он завопил бы, если бы не перехватило и горло.

Блез так беззвучно и корчился на простынях, каждым вывертом снова ударяясь головой об изголовье, пока спазм не прошелся по всему телу, сжав и расслабив каждую мышцу, до которой докатился. И только когда все отпустило, Забини сумел всхлипнуть, дрожа, слыша наконец собственный голос, а не пульс, и отупело понимая, что у него всего лишь свело судорогой голень и запястье.

Унизительно глупая, боль все равно показалось дикой, в особенности на фоне сказочности удовольствий дня и привычки к тупой, ноющей, постоянной, но смазанной, без особенных всплесков боли содранной цепью кожи, нарывов, бесконечной простуды или издыхающего желудка в Азкабане, и Блез на некоторое время просто замер в той же позе, в которой его поймал спазм, закусив большой палец, чтобы не скулить, надеясь полной неподвижностью притушить судороги, и ничего не слыша и не соображая. Когда же наконец мышцы все же расслабились так, как и должны были с самого начала, он пару секунд просто лежал, вытянувшись и наслаждаясь. Пока не услышал над головой надсадный кашель.

Дернувшись, но все равно неосознанно-плавно, чтобы не спровоцировать все с начала, Забини приподнялся посмотреть, в чем дело, и увидел, как Малфой, скорчившийся у кровати в приступе кашля, держась за горло, только заметив его движение, сразу же неосознанно дернулся в сторону. Потом, осознав, остановился, но расстояние все равно осталось гораздо больше вытянутой руки.

— Ну ты…, — попытался было Малфой, но снова захрипел и его свернуло, а потом почти вывернуло кашлем, однако даже так запоздало-перепуганно закончил, — …параноик психованный! — и опять закашлялся.

Сил почти не было, соображалось, особенно в непривычных словах, совсем плохо, измученное переменами, лечением, резкими напряжениями и расслаблениями тело отказывалось делать что бы то ни было, однако эмоции не желали тухнуть так просто, а воспоминания — отрывочные, картинками, ощущениями, вспышками — все прибывали и прибывали, так что Блез уже сам не понимал, что именно знает и чувствует, но не мог от этого перестать знать и чувствовать.

Он попробовал рассмотреть лицо Малфоя, однако было слишком темно, и он видел только абрис фигуры, что добавило еще больше раздражения к и так поутихшей от боли и страха, но снова разгоревшейся, как только они прошли, злости.

— Шлюха!

От ошеломленной обиды Малфой даже забыл докашлять, на минуту замолчав и шумно пытаясь вдохнуть.

— Я?!

Наверное, стоило подняться или хотя бы сесть на край, однако сил не было совершенно, и Блез просто оперся спиной на изголовье, а пока он этим занимался, Малфой как раз нашел слова.

— Идиот ты психованный, Забини. Слушай, если раньше не понял — я не изменяю, и уж тем более тем, кому не хочу изменять.

— То-то ты такой верный во всех дырах! — с неожиданной даже для себя злостью выплюнул Блез. Эта фальшивая послушность, с которой — Блез теперь понял — Малфой пришел к нему под бок, хорошо отдавая себе отчет, зачем, эта лживая готовность разговаривать и отвечать, его дурацкое «не изменяю» и совершенно уже идиотский, насквозь фальшивый намек на то, что именно ему, Блезу, он изменять не хочет — не по долгу, а по какой-то своей, особой причине — внезапно все это снова разожгло в Забини злость, полыхнувшую еще сильнее от того, что, чем больше он понимал, чем больше слов и мыслей возвращалось, тем больше крепло какое-то гадко-раздражающее ощущение, что все не так, что он чего-то не видит, что он ошибается и ошибается несправедливо. — Верность вот-вот наружу польется.

Малфой снова замер, и Блез непонятно порадовался, что в комнате полумрак и лиц не видно, а потом слегка ошалело понял, что ему, кажется, стыдно — и сразу же ощутил новую волну злости, потому что не эта холеная подстилка гнила в Азкабане и не он подставлялся всем, кому угодно так, что ничего уже не закрывается, и уж точно не ему здесь стыдиться.

— Хорошо было? С ними. Или это был кто-то один?

Блез обвинял так, как и хотел, тем, что само рвалось с языка, не думая, не останавливаясь, почти дрожа от злости, но чувствовал, что ему становится только хуже. Все было каким-то не таким, все звучало не так — дешево, глупо, невыносимо глупо, стыдно, и все стыднее и стыднее с каждым словом и с каждым возвращающимся воспоминанием. Но остановиться он тоже уже не мог.

Помолчав еще несколько секунд, Малфой отпустил, наконец, шею, которую до этого бессознательно растирал, и каким-то нарочито медлительным жестом убрал волосы с лица, а потом подошел и осторожно присел на край кровати.

— Нет, Забини, было плохо. Сначала страшно, потом очень больно и опять страшно, а потом просто плохо. Потому что ты был там, а я здесь, и ничего не мог сделать, как бы ни старался. И нет, Забини, у меня никого не было за это время — ни одного, ни многих. Ты был последним, если это так тебя волнует.

Голос Драко звучал хрипловато, пару раз он, хотя и ненадолго, прерывался кашлем, однако Блез отчетливо слышал в нем и какую-то расстроенную усталость напополам со спокойной готовностью продолжать — как у учителя, готового объяснять урок нерадивому ученику и десять, и двадцать раз, если он не поймет с первого. Это злило — до зубовного скрежета, как высокомерное напоминание того, что Блез уже и сам отлично осознал, того, что он пропустил три года, просто пропустил, потеряв вдобавок и не один предыдущий, который якобы был окончательно его, и в итоге просто опоздал, не увидел, не узнал, потерял там, где остальные, — и Малфой, главное, Малфой, — только нашли, и теперь он никто, не ровня ни в каком приближении, даже не младший, даже не ученик — опоздавший. Лишнее напоминание об этом злило — но эта спокойная, ровная готовность одновременно и как-то непонятно успокаивала.

— Что-то не было похоже, что я входил туда, где никого не было три года, Малфой, — но и остановиться Блез не мог.

— Что?

— То. Не прикидывайся. Мягонький весь, мокренький — верный такой! — выплюнул Блез, зверея от ощущения собственной смешной глупости, от того, что чертов Малфой выставляет его все большим и большим идиотом, а он сам только помогает ему в этом.

— Забини, ты соображаешь?! — в очередной раз ошалел Драко, и, кажется, хотя в темноте и не видно, распахнул глаза так, что они едва не вылезли из орбит, и почти заорал. — Я сам! Приготовился — сам!

В другое время Блез — тот, другой же Блез минус три года, а может быть и этот, но со всеми теми словами и мыслями, которые еще не вернулись, он сам не понял пока, кто — больше не смог бы и слова сказать, ошеломленный одной мыслью о том, что Малфой объясняет, несет глупую штампованную, да к тому же стыдную чушь в ответ на такую же несусветную, да еще и обвинительную дрянь, разговаривает, отвечает вместо того, чтобы, презрительно скривившись, уйти и не вернуться. Однако сейчас он еще не понял, кто он такой, чувствуя себя бессознательно, без слов, неясно, и потому не останавливая ни злости, ни слов.

И, не позволив себе захлебнуться накатившей волной совершенно идиотического облегчения вперемешку с ошеломляющим чувством стыда от того, что он нес эту дурацкую чушь, даже не подумав о том, о чем должен был подумать с самого начала, и Малфой это понял, хмыкнул:

— Да? Так ты ж у нас мазохист!

— Но не идиот! Лечить в Мунго травмы, которые и домовик не залатает? В меня ж бревно можно было засунуть, а ты все равно порвать умудрился! Тебе ведро крови надо для достоверности? В обморок и сдохнуть тут до утра от кровопотери под твое счастливое сопение? Уволь — не решился.

А вот этого не позволить не удалось. Встряска оказалась такой, что Блез уже вполне начала соображать и даже думать словами, а не ощущениями желудка. И от мыслей сразу стало плохо. Он ведь мог убить. Разодрать и задушить, пуская слюни от восторга. Действительно мог. На самом деле убить. Мог.

Закрутившись в мелькании картинок и снова, хотя и не так, как раньше, поднявшемся откуда-то от пальцев ног онемении, защитном, не дающем осознать, но и не позволяющем видеть и слышать, Блез не заметил, как Малфой сел чуть ближе, коснувшись его руки:

— Пойдем.

— Куда?

— Увидишь. Пойдем.

— Зачем?

Но он осторожно поднялся, чувствуя, как дрожат ноги, да и вообще все внутри, почти пошатываясь от накатившей слабости, но все равно, повинуясь жесту Малфоя, накинул на себя какую-то валявшуюся рядом с постелью тряпку и пошел за ним. Блез не понимал, куда они идут и сколько, не видя ничего вокруг и занятый только попытками идти прямо, не опираясь на стены. Он остановился только когда шедший впереди Драко замер так, что Блез наткнулся на него, и Малфой воспользовался этим, чтобы схватить его за руку и дернуть вперед.

Блез хотел спросить, что это, но Драко приложил палец к губам, заставляя замолчать, и Блез подчинился. В мутном от слабости и полумрака вокруг мареве он видел только расплывчатую фигуру Малфоя, не различая даже выражения лица, только чувствуя его пальцы на своем запястье. Драко потянул его куда-то, и Блез послушно подался вперед, а потом почувствовал, как его руку подняли, ладонь вспыхнула резкой болью, от неожиданности которой он вскрикнул, и сейчас же по ней мазануло что-то теплое и мокрое, а потом горящий порез опустили на какую-то твердую и шершавую, как будто испещренную множеством углублений поверхность, и его всего целиком буквально пронизало острой болью даже не тела, а скорее магии, о которой он почти забыл за время Азкабана и которую почти разучился чувствовать. Он закричал — скорее от удивления, чем от боли, — и одновременно краем внезапно прояснившегося зрения увидел, что вокруг подземелье Имения, которое он смутно помнил, рядом Малфой в каком-то халате с закапанным кровью рукавом, и оба они, наклонившись вперед, прижимают ладони к большому серому камню, изрезанному то ли узорами, то ли случайными морщинами общей для вещей и людей старости.

Малфой стоял совсем рядом и касался камня двумя руками — одной прижимаясь сам, а другой прижимая его ладонь, и жмурился, стискивая зубы, кажется, от боли. Блез мельком удивился — ему-то больно уже не было, всего лишь непривычно от словно бы разросшейся или воспалившейся, и то иллюзией, магии — и он, подождав пару секунд, выпрямился, потянув за собой и Малфоя. Тот дышал тяжело, снова с хрипами, но как-то облегченно-успокоительно улыбался.

— Теперь все. Помнишь, что это за ритуал?

Было странно это осознать, но Блез помнил — и это подземелье в какой-то другой, но все равно его собственной жизни, и свой страх вперемежку с возбуждением. Было действительно странно, потому что он и не подозревал, что эти воспоминания остались, и остались настоящими, именно его, а не черно-белыми картинками чужой жизни, по ошибке завалившимися между днями его памяти. Он помнил даже кинжал, которой Малфой, пошатнувшись, подобрал с пола, куда раньше уронил. Самый простой, с тусклым сероватым лезвием и темной рукоятью, этот кинжал — ритуальный, но все еще способный убивать не затупившимся ни на йоту металлом и выскакивающим из рукоятки шипом, — был едва ли не самым древним, кроме стен, что имелось в доме. Он хранился в тайнике, в другом крыле Имения, запертый чарами, которые, не разнеся половину замка, не сумеет снять чужак. И значит, Драко забрал его заранее, не сейчас, а раньше, предполагая, что придется делать.

Блез вспомнил и другое, уже не удивляясь, — что такие обряды не повторяют для собственного развлечения или любовных нежностей, родовая магия этого не прощает, ее нельзя использовать, ей можно только служить и просить, если служишь так, как должен. Она не предаст, если ошибешься — но ты больше никогда не будешь хозяином.

Она помнит все, ничего не забывая, поэтому не дает подтверждений и не нуждается в них сама. И то, что было сделано, было сделано не для дома и не для магии — это было сделано для него, для Блеза. А такое проходит лишь в одном случае — только если это нужно до края, до предельного выбора, только если понимаешь, что вариантов нет. Малфой понимал? Малфой думал так?

Думал. Иначе просто не сумел бы ни забрать кинжал, ни войти сюда, после первой же попытки перестав быть настоящим наследником. Он выбрал: из дальнего и неверного пути с туманом и потерями, но безопасной обратимостью и самым ближайшим, самым верным, но навсегда, он выбрал тот, что насовсем и без возврата. Почти так же, как в свое время выбрал Блез. Это их не уравнивало, даже близко нет — но это отбило у Забини всякую охоту сравнивать. Они оба выбрали, и оба выбрали навсегда — а значит, позади ничего нет, и нужно смотреть вперед.

— Да, я все помню.

— Вот и хорошо. А теперь пойдем спать.

И, поднимаясь по лестнице — теперь ноги почему-то не дрожали, — проходя по коридорам, возвращаясь в свою — она ведь его — постель и, повернувшись на бок и чувствуя, как после душа устроившийся рядом Малфой — Драко — лбом касается его спины, Блез, не думая, не мороча себе голову ненужными сомнениями и фальшивыми словами, чувствовал, что он это он, кем бы он ни оказался утром, и это его дом, в котором он должен, хочет и будет жить, и где будут ждать, пока цела хотя бы одна стена. И так правильно, и так должно быть. И будет.

* * *

— Что там? — спросил Снейп, налив себе ароматного чая и медленно, наслаждаясь тем, как горячая терпкость обволакивает небо и прокатывается по горлу, чуть перехватывая дыхание, отхлебнул глоток. Он ненавидел читать за завтраком, в особенности потому, что ему слишком часто приходилось это делать, а сейчас наконец-то эта необходимость растворилась, оставив, правда, после себя горы мусора, с которым, однако он готов был разбираться ради одного того, чтобы не хвататься первым делом после пробуждения за свежую газету, молясь, чтобы ничего не изменилось с вечера. Однако в Люциусе старые привычки, которые он к тому же воспринимал совершенно иначе, в особенности в последнее время, оказались невыводимы.

— Его сняли, — хмыкнул Малфой, и все-таки отложил «Пророк».

— Быстрый мальчик, — ухмыльнулся Снейп, отсалютовав Люциусу чашкой. — Кого назначили?

— Временного — заместителя, естественно. Так что месяца два у нас есть.

— Успеем, — зло улыбнулся Снейп. Они изменились — не могли не измениться. Однажды выпущенные полностью без необходимости скрывать, клыки и когти уже никогда больше не уберутся без следа — звери людьми даже не отдыхают. Однако все это было из той горы мусора, с необходимостью разбора которой они вполне готовы были мириться. Это просто не имело значения.

— Наконец-то, — вдруг произнесла Нарцисса, и оба мужчины обернулись в сторону дверей. Через коридор было видно, как по лестнице спускаются Драко и Блез.

Никто из них толком не видел Забини после его возвращения, а на газетных колдографиях Драко каким-то непонятным образом умудрился встать так, чтобы заслонить его почти полностью, поэтому ни Снейп с Люциусом, ни Нарцисса не знали, что увидят — хотя, в общем-то, вполне могли предполагать.

Блез похудел — настолько, что на одежде было видно одно из самых аккуратных и незаметных заклинаний подгонки, — осунулся до треугольного подбородка, и кое-где на лице и, можно было предполагать, на теле остались шрамы от полностью не поддавшихся зельям нарывов. Он спускался не вполне твердо, как будто опасался, что его могут не удержать ноги, или аккуратничая из-за ноющих суставов, однако смотрел уверенно и, кажется, совершенно вменяемо.

На последней ступеньке Блез замешкался, и Драко не резко, но со спокойной готовностью обернулся, тихо что-то спросив. Забини отрицательно помотал головой, слегка, почти тенью усмехнувшись, Драко полу-улыбнулся в ответ, пожав плечами, и они пошли дальше.

— Блез! — едва дождавшись, пока Забини войдет в столовую, Нарцисса встала и, встретившись с ним в дверях, осторожно, словно боясь сделать больно, обняла, поцеловав куда-то в висок.

Нарцисса! — теперь уже почти улыбнулся Блез, так же осторожно отвечая на объятие. — Я скучал по вам.

Блез, отстранившись, она провела ладонью по его щеке и, опомнившись, легко потянула с собой. — Пойдем, сейчас будет завтрак.

Здравствуйте, Люциус. Профессор.

Доброе утро, Блез.

Доброе утро.

Доброе.

И, кивнув головой, как будто признавая, что теперь все так, как нужно, Люциус велел Типпи подавать завтрак. А потом, когда все принялись за еду, наклонился к Снейпу и тихо, так, чтобы слышал только он, проговорил:

Ну что, кажется, мы снова выбрались.

Кажется да, Люциус, кажется, да… Мы выбрались… Снова.

КОНЕЦ