Лучше поздно

Утро. Сейчас, должно быть, уже утро.

Я открываю глаза и вижу над собой серые каменные своды.

Я знаю, что камень холодный, очень холодный. Если прикоснуться к стене и задержать руку хотя бы на минуту, начнет ломить пальцы. Подземелья, чтоб их… Прожил здесь неделю и уже чувствую себя как узник замка Иф — хорошо хоть подземный ход копать не надо.

Не кощунствуй, Поттер. Если он захочет остаться — а Макгонагалл полна решимости уговорить его снова занять пост директора — ты будешь считать минуты до того мига, когда сможешь снова прикоснуться к серому граниту, и секунды до мгновения, когда тебе будет позволено дотронуться до его ладони, почти такой же холодной, как этот гранит.

Позволено? Да, конечно, мне будет позволено — и это, и… многое другое. Но я знаю, что еще не одну неделю буду просить позволения на любое, самое ничтожное действие и прикосновение. Просить если не словом, так взглядом, жестом, даже рискуя нарваться на раздраженный окрик — но я все равно не смогу по-другому.

Я слишком виноват перед ним. Конечно, вчера он убеждал меня в обратном, говорил, что мне не в чем каяться, а ему не за что прощать, и я даже сделал вид — ну, или попытался — что согласен. Не думаю, что смог обмануть его — он слишком красноречиво поморщился, когда я попросил разрешения прилечь на его кровать.

Честно, я просто хотел полежать с ним рядом, глядя, как он засыпает, — я боялся, что ему снова привидится кошмар. И это действительно случилось, но когда я его успокоил и он наконец заснул, я не нашел в себе сил подняться и, призвав плед, задремал на самом краешке кровати. Помню, что выныривал из полусна каждый раз, когда он шевелился или кашлял. Плотнее подтыкал одеяло, поправлял волосы, разметавшиеся по подушке. Слава Мерлину, он ни разу не проснулся — но я не решался вновь погружаться в дремоту и, борясь со сном, снова и снова вглядывался в тонкий бледный профиль.

По лицу его тоже били — но так, чтобы не оставалось следов. А ссадина на виске, оставшаяся после того, как в первый — и единственный — раз его допрашивал я, уже почти незаметна.

Внезапно меня охватывает сумасшедшее желание опять взглянуть на него, чтобы убедиться в этом — желание и какой-то дикий иррациональный страх. Смешно же, в самом-то деле — как будто за те два-три часа, в которые я все-таки позволил себе отключиться и поспать, он мог куда-то подеваться. Но тогда почему его дыхания почти не слышно? Ночью оно было хриплым и тяжелым.

Кое-как справившись с собой, я опасливо скашиваю глаза и с облегчением выдыхаю. Здесь он, здесь. Совсем рядом, в каких-нибудь пяти дюймах. Спит, чуть повернувшись ко мне, так что теперь я хорошо вижу его лицо. Спит. Тонкие губы чуть приоткрыты, ресницы неподвижны — и так хочется поверить, что темные круги под глазами — просто тень от этих длинных ресниц.

Я думал раньше, что хорошо знаю это лицо — узкое, тонкокостное, с впадинками под высокими скулами, хищным ястребиным носом и надменной линией тонкого рта, с резкой морщиной между бровями и глубокими складками у губ. Умное, гордое и властное лицо, которое я возненавидел с первых дней в Хогвартсе и всю жизнь искренне считал, что никаких чувств, кроме ненависти, оно вызвать не может. Да что там, я еще неделю назад так думал. А сейчас оно стало для меня… нет, даже не прекрасным и не только любимым. Единственным.

Я знаю, что кое-что у меня никогда не получится. Я не сумею разгладить эти скорбные морщинки. Не смогу сделать так, чтобы из густых черных прядей исчезли серебристые нити седины. Не смогу стереть из его памяти все случившееся. Но что-то я все же попытаюсь сделать — и даже уверен, что мне это удастся.

Я хочу, чтобы он опять научился радоваться жизни — если когда-нибудь он это вообще умел. Я буду вытаскивать его из этих кошмарных подземелий — лучше бы, конечно, в Лондон, но можно и для того, чтобы просто побродить по Хогсмиду, пропустить рюмочку в «Кабаньей голове», как это любил Дамблдор. Ну а если он недовольно фыркнет и откажется куда-либо вылезать, буду часами торчать в неуютной, пропахшей зельями лаборатории и в меру своих весьма скромных возможностей помогать ему варить эти самые зелья, раз уж бульканье вязкой жижи в закопченном котле способно доставить ему радость.

Я хочу, чтобы он снова смог улыбаться, хотя, честно говоря, не буду иметь ничего против и его фирменной саркастичной усмешки — да что угодно, пусть язвит, ехидничает, издевается, я еще и поводов подкину, только бы не пустые мертвые глаза и посмертная маска вместо лица. Вчера мне, кажется, удалось на время спугнуть его демонов — и я сделаю все, чтобы они не вернулись.

Я хочу, чтобы он наконец простил себя. Смог же он простить меня — по крайней мере, он об этом сказал — так, может, и это в конце концов получится?

Жалко его будить, но придется — ему предстоит выпить чертову уйму зелий, и некоторые лучше всего действуют именно утром — он мне сам вчера объяснил, когда я попытался уговорить его принять их на ночь. Я с удовольствием разбудил бы его поцелуем, но не знаю, как он к этому отнесется, а экспериментировать боюсь. Поэтому я, вздохнув, откидываю краешек одеяла и легонько сжимаю его расслабленную ладонь.

Он слегка вздрагивает, но ресницы по-прежнему неподвижны — и, помедлив, я все-таки решаюсь на то, в чем просто не могу себе отказать — осторожно вытягиваю его руку из-под одеяла и подношу к губам холодную кисть.

Слава богу, отек совсем спал и это снова его рука — узкая, сухая, с длинными тонкими пальцами, почти хрупкая — но я знаю, что эта хрупкость обманчива. Я знаю, какими сильными могут быть его руки — в субботу он отшвырнул от меня огромного Пожирателя смерти как котенка. А еще — воспоминание об этом наполняет меня жаркой радостью — я знаю, какими они могут быть нежными.

Я прикладываю к щеке его ладонь с твердыми шершавыми бугорками мозолей, вдыхая еле уловимый горьковатый запах, впитавшийся в кожу за долгие годы возни с зельями. Скольжу сомкнутыми губами по гладкой молочно-белой коже, чуть дотрагиваясь, целую выпуклые косточки и венки, осторожно касаюсь полузаживших багровых отметин от ожогов и уродливых синяков на запястье. Синевато-черные — от аврорских наручников, но вот эти, недельной давности, уже с заметной желтизной — на моей совести… Я снова зажмуриваюсь — на этот раз от стыда — и именно в этот момент ощущаю, что он проснулся: расслабленная кисть едва заметно напрягается.

Открыл он глаза или нет? Замерев, но не решаясь отпустить его руку, я судорожно соображаю, что делать. Если я сейчас разомкну веки, его взгляда не избежать — и я так хочу этого… и боюсь. Боюсь того, что могу увидеть в этом взгляде. Вчера… вчера много чего случилось, он не вполне владел собой от потрясения и, может, поэтому мне удалось разглядеть в его глазах нечто, позволившее мне полночи промечтать о нашем… общем будущем. Сегодня там может быть что угодно.

— И долго будем дрожать и бояться? Ну же, смелее, победитель Волдеморта!

Боже, он что, читает мои мысли прямо через черепную коробку!? Или они ему через кожу передаются? А голос… Тихий, но по-прежнему глубокий, предсказуемо насмешливый — и непривычно ласковый. А, будь что будет…

Я и правда ждал чего угодно — от равнодушия до безмолвного, но красноречивого приказа покинуть его покои. Но то, что я вижу… Насмешка — куда ж без нее! — и усталое спокойствие, а глубже?.. не может быть… теплота и… о боже… неужели правда?..

Это как лунный отблеск в темной воде, как золотистые искры в бархатной черноте углей. Я мог бы подобрать другие сравнения, но именно так я подумал, впервые увидев это в его глазах в пятницу. Тогда все могло быть… следствием обстоятельств. Сегодня же…

Прерывисто вдохнув — оказывается, эти полминуты я не дышал — я наконец отпускаю его руку и, рывком придвинувшись ближе, обнимаю его, стиснув худые плечи, прижимаю к себе, уткнувшись куда-то в воротник его ночной рубашки. Он сдавленно охает и пытается меня отпихнуть. Мерлин, какой же я идиот. Первосортный. Но я не нахожу в себе сил отодвинуться и только немного ослабляю объятие, и его раздраженное ворчание кажется мне райской музыкой:

— Поттер, ты решил завершить начатое твоими коллегами и сломать мне уцелевшие ребра?

— Я же сказал вчера, что уволился, — бормочу я, осторожно проводя кончиками пальцев по острым лопаткам — и замираю, чувствуя, как его рука ложится мне на затылок и холодные пальцы зарываются в волосы, касаясь шеи, отчего меня мгновенно охватывает озноб. Наверное, он решил, что это от холода, потому что дальше происходит нечто невообразимое — он выдергивает зажатый между нами край одеяла и, притянув меня ближе, набрасывает его мне на спину, продолжая ворчать:

— Подоткнись там, мне не дотянуться… Что, вот так лежал и мерз всю ночь? Имей в виду, я не в том состоянии, чтобы варить перечное зелье, и если ты заболеешь…

— То я сварю его сам, — шепчу я, наслаждаясь его обеспокоенным тоном и тяжестью руки, обнимающей меня поверх одеяла. По правде говоря, отвечать не хочется — хочется прижаться к нему еще теснее, но сейчас в этом нет ничего от возбуджения. Это так невероятно — то, что он впустил меня в свое личное пространство… нет, даже больше — впустил в свою жизнь, если верить тому, что я прочел в его глазах. Невероятно, невозможно — но это случилось. И пусть даже не надеется, что я уступлю хоть полпяди из столь щедро предложенного. Общая кровать, общее одеяло, общее тепло… Общая боль и воспоминания — и это тоже принадлежит теперь нам обоим, и если мы разделим память на двоих, нам будет легче справиться с ее горькими дарами.

А я… я-то что готов ему предложить? Да все, включая бессмертную душу. Впрочем, принять этот дар ему совесть не позволит. Я подавляю смешок — неделю назад «совесть» и «Снейп» были для меня несовместимыми понятиями. А теперь, убедившись в обратном, я слегка опасаюсь, чтобы эта его совесть не помешала воплощению в жизнь моего главного плана — сделать его счастливым.

Ничего, договоримся как-нибудь…

— Поттер?..

— М-м?

— Жалко тебя будить, но я хотел бы принять зелья еще до завтрака. Впрочем, лежи, я попробую сам подняться…

Я что, опять задремал? И, конечно, напрочь забыл о его зельях. Я одним движением выскальзываю из-под одеяла и вскакиваю так поспешно, что он вздрагивает и морщится:

— Так, теперь ты решил добить меня предупредительностью? Умоляю, не надо бросаться исполнять каждую мою просьбу с таким видом, будто это последняя просьба в моей жизни — если, конечно, ты не хочешь, чтобы я чувствовал себя вампиром, пьющим кровь невинных младенцев.

— Я такой же невинный младенец, как ты вампир, — бормочу я, уже подойдя к двери, но слышу сзади раздраженное:

— Хватит. Иди сюда.

Покорно возвращаюсь к кровати и сажусь на край. Непонимающий вид сделать не получится — он слишком хорошо знает, о чем я.

— Послушай, Гарри, — я вздрагиваю от непривычного обращения, но он, кажется, предпочел этого не заметить. — Перестань это делать.

— Делать что?

— И изображать идиота, кстати, тоже. Ты, вне всяких сомнений, посредственность, — я обиженно вскидываюсь и он довольно улыбается, увидев это, — но отнюдь не идиот. Перестань обвинять себя в чем ты там себя винишь. Я уже говорил это вчера и повторяю снова — ты делал всего лишь то, что было тебе поручено — присматривал за Пожирателем Смерти, и вел себя при этом… достойно. Гораздо более достойно, чем я мог себе когда-либо представить.

— А Веритасерум? — тихо возражаю я. Он насмешливо фыркает:

— Ладно, будем считать это местью за многолетние придирки. Но ты ведь не отмахнулся от того, что услышал, как твои… бывшие коллеги. Ты задумался. А то, что потом ты попытался мне поверить — это… я… — он вдруг умолкает.

Старательно не замечая дрожащие губы и повлажневшие ресницы, я снова придвигаюсь ближе — ох, не суждено ему принять свои зелья до завтрака — и склоняю голову ему на плечо, зарываюсь в волосы, вжимая лицо в густые пряди, а он шепчет, стиснув мою руку, и в тихом прерывистом шепоте больше нет насмешки:

— Глупец… Хватит уже себя мучить… Где бы я сейчас был, если бы не ты.

Я мог бы, конечно, сказать, что восстановленный портрет Дамблдора обошелся бы и без меня, но я молчу, слушая, как его дыхание постепенно выравнивается, и пытаюсь выровнять свое.

Если бы я не отвел сейчас глаза, я увидел бы его слезы.

Нет, не так. Он позволил себе это — при мне.

Он действительно доверился мне.

Мерлин, только бы самому удержаться…

Я пытаюсь дышать через нос — не помогает, и через полминуты слышу насмешливое — никогда не думал, что буду так рад насмешке в его голосе:

— Все, Поттер, хватит сопеть мне в ухо. Мне щекотно. И принеси уже наконец зелья.

Более глупой улыбки он ни на чьем лице, наверное, не видел. Про красные глаза и распухший нос я уж молчу. У него вот почему-то ничего не распухло и не покраснело, правда, глаза до сих пор подозрительно блестят. Ох, что-то слишком ярко они блестят… Я встревоженно касаюсь его лба — так и есть, опять горячий.

— Вот, я еще жаропонижающее прихватил, — я выстраиваю на столике у кровати батарею флакончиков и слышу его тяжелый вздох.

— Ну конечно, не стоило надеяться, что ты не заметишь. Даже когда его варю я, на вкус получается ужасная гадость, а это, сваренное неизвестно кем… Может быть, не надо?

— Надо, — коротко отвечаю я, чувствуя, как опять перехватывает горло от его неуверенных интонаций. Надо что-то с этим делать, начать как-то привыкать к его доверию, к тому, что ему не безразлично мое мнение, иначе ходить мне с красным носом и опухшими веками всю оставшуюся жизнь.

Представив эту впечатляющую картину, я невольно фыркаю, и Северус тут же устремляет на меня негодующий взгляд:

— Нет, я, пожалуй, поторопился, приписав тебе благородство. Помог бы лучше сесть! Я увяз в этой перине, как в… Что? Перина? А это что??

— Я уж думал, ты не заметишь, — улыбаюсь я, помогая ему приподняться. — Это постель Слизнорта. Неделю назад она дико меня раздражала, и я все убрал, а сейчас просто трансфигурировал все обратно, пока ты спал. А что, по-моему, довольно уютно. Мне просто хотелось, чтобы тебе было немного комфортнее. И чтобы было… не так больно.

— Забавные у вас со Слизнортом представления об уюте и комфорте, — иронически замечает Северус, откинувшись на пуховую подушку размером с ворота для гольфа. — Вообще-то я не возражал против прежнего варианта, хотя твоя подушка была плоской как блин, а одеяло напоминало плащ друида. А в этом пуховом безобразии я чувствую себя какой-то одалиской в гареме. Хотя, знаешь, — задумчиво добавляет он, — мне, пожалуй, нравится.

— Что? Чувствовать себя одалиской? — смеясь, я еле успеваю увернуться от подзатыльника — реакция у него всегда была отменной.

— Конечно нет, болван! Я имел в виду постель. Так что можешь ничего не менять. Тем более что действительно не так больно.

— Правда? — обрадованно улыбаюсь я и нерешительно предлагаю: — А можно, я посмотрю? Может, нужно смазать… или примочки?..

— Нет, сейчас не стоит. Лучше вечером, после ванны. Пока достаточно будет зелий. Дай-ка мне сначала кроветворное…

Я наблюдаю, как он глотает лекарства, смешно морща нос и ворча что-то о леворуких зельеварах, как тяжело переводит дыхание, и горло опять сжимается. Зря я затеял это обнимание и выяснение отношений. Он все еще ужасно слаб — а чего бы я хотел после такой недели?! — и чувствует себя гораздо хуже, чем пытается показать. Черные глаза блестят от жара, на впалых щеках проступил лихорадочный румянец, тонкая рука, сжимающая очередной флакончик, чуть заметно подрагивает. А из меня врач как из Хагрида министр магии…

— Может, тебе все же было бы лучше в больничном крыле? — нерешительно начинаю я — и осекаюсь под его взглядом. Черт, как я мог забыть…

— Знаешь, я пока как-то не готов делиться с мадам Помфри подробностями своей личной жизни, — едко замечает он, но, увидев мои горящие щеки, смягчается. — Не беспокойся. Ничего такого, с чем мы не могли бы справиться. Немного зелий, немного покоя… немного Поттера, если не сбежишь через сутки…

— Не сбегу, — тихо говорю я, помогая ему лечь. — Так что «немного Поттера» не получится. Придется принимать меня в больших дозах.

— Тогда выздоровление неизбежно, — так же тихо отвечает он. — Ты очень… сильнодействующее средство.

Ну и как прикажете себя вести после таких высказываний? Я целую прозрачные виски, веки, горячие скулы, не удержавшись, чмокаю его в нос — на этот раз увернуться от подзатыльника не удается — и легко, совсем легко касаюсь губами краешка тонкого рта — так, чтобы запретить себе даже думать о продолжении. Сейчас ему точно не до продолжения. Может, вечером… Или?.. Но он, похоже, считает точно так же — дождавшись, пока я отстранюсь, он негромко произносит:

— Знаешь, это замечательно, но сейчас я предпочел бы завтрак.

— Конечно, — я неохотно поднимаюсь. — Извини. Просто когда ты так близко… и говоришь такие вещи… черт, я не могу удержаться!

— Учись, — он насмешливо вздергивает бровь — так, что мне немедленно хочется вновь склониться к нему и чмокнуть в эту самую бровь. Ага, и огрести еще подзатыльник…

От греха подальше ухожу в гостиную и зову эльфа. Добби появляется через пять минут — и сразу с огромным подносом, полным еды. Так, что у нас сегодня в меню? Я склоняюсь над подносом и с удивлением замечаю в груде всякой вкуснятины шоколадные печенья в виде дракончиков.

— Завтрак в Большом зале еще не начался, но я подумал, что Гарри Поттер опять не захочет туда подниматься, — пищит Добби, сочувственно косясь на меня. — Печенья передала профессор Макгонагалл… и еще вот это, — он протягивает мне небольшой пергаментный свиток. Кивнув, я разворачиваю свиток и быстро пробегаю глазами строчки, написанные строгим четким почерком Макгонагалл:

«Гарри,

я хотела бы навестить вас после обеда, если позволит состояние профессора Снейпа».

— Хорошо, Добби, я передам ответ позже, а пока передай директору спасибо за печенья.

Добби улыбается, кивает, и вдруг в его огромных глазах проступают страх и ненависть. Глядя на что-то за моей спиной, он мелко трясет головой и тихо бормочет:

— Он не в наручниках… Он не причинит вреда Гарри Поттеру?

Секунды две я недоуменно смотрю на съежившегося в ужасе эльфа — и тут до меня наконец доходит. Он увидел Снейпа. А во всем замке правду знаем пока только мы с Макгонагалл — ну и портрет Дамблдора, конечно. Она собиралась объявить обо всем сегодня за обедом, но обед еще не скоро… Бедный Добби.

Стоп. Он увидел Снейпа. Получается, что… Так, похоже, у меня есть заботы поважнее, чем успокаивать эльфа.

Махнув Добби рукой, чтобы уходил — эльф тут же исчезает с тихим хлопком — я в стремительном пируэте, которому позавидовала бы вейла, разворачиваюсь к двери в спальню — как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Северус, закусив губу и держась за бок, тихо сползает вниз по дверному косяку. Встать-то он сумел, набросить халат и дойти до двери — тоже, но тут-то силы и кончились.

Вот ведь… Еле сдерживаясь, чтоб не выругаться — на его теле живого места нет, и вот как его, спрашивается, держать, чтобы не причинять боли?! — я подхватываю его на руки и, осторожно опустив в кресло, хмуро интересуюсь:

— Ну и к чему эти показательные выступления? Я ведь рядом, неужели трудно было позвать? Молчи только, ради бога, не отвечай пока ничего…

Но Северус действительно не в том состоянии, чтобы что-то ответить — он тяжело дышит, бессильно откинувшись на высокую спинку, и меня вновь охватывает злость — но на этот раз на себя. Ведь знал же, с кем имеешь дело и насколько этому человеку ненавистна собственная беспомощность. Знал — и оставил его одного так надолго…

— Прости, — шепчу я, опустившись на пол рядом с креслом и поглаживая его ледяные руки. — Прости… Я так перепугался…

— Нет, ничего, это ты не сердись, — от извиняющихся ноток в слабом хриплом голосе я чувствую себя совершеннейшим гадом. — Я… должен был позвать… Но мне нужно было… ну, ты понимаешь… не беспокойся, там я со всем справился… поэтому и подумал, что смогу дойти до гостиной.

— Так тебе хотелось в туалет — и ты молчал? — я не знаю, плакать или смеяться. О господи, он все еще меня стесняется — и это после того, как на прошлой неделе я наблюдал его, что называется, во всех видах! Слава богу, я вовремя прикусываю язык, и эта фраза остается несказанной.

А может, потому и стесняется?.. Боится, что после всего — а теперь еще и столь интимной помощи — мне будет неприятно касаться его… в другие моменты? Боится, что станет мне физически противен?

И доказать обратное возможностей у меня почти не было.

Противен? Да от одних воспоминаний перехватывает дыхание и срочно хочется под холодный душ. Противен?.. Я опускаю голову ему на колени, как щенок, тычусь в ладони, которые постепенно теплеют от моего дыхания. Как же ему объяснить, что он для меня — единственная и абсолютная ценность во всем этом дурацком магическом мире и что на самом деле это я до смерти боюсь, что стану ему не нужен, окажусь лишним в его новой жизни.

— Послушай, — тихо говорю я, поднимая голову с его колен и глядя в смущенное бледное лицо. — Что бы ты там себе ни думал, я хочу, чтобы ты знал — мне не в тягость и не противно. Мне… для меня это счастье — ухаживать за тобой. Быть хоть чем-то тебе полезным. Но, в отличие от тебя, легилиментор из меня никакой — мысли читать не умею и не научусь. Поэтому… просто не отсылай меня, когда я нужен, и зови, если меня нет рядом, хорошо? Пожалуйста.

С полминуты он серьезно смотрит на меня, затем медленно кивает. Вот это уже лучше. Это похоже на обещание. А если уж Северус Снейп кому-то что-то обещает…

— Вот и прекрасно. Давай уже завтракать, — я поднимаюсь с пола и облегченно вздыхаю, услышав в ответ тихое «Давай».

Как хорошо, что больше не нужно подыскивать повод для того, что я собираюсь сделать. Что можно, не придумывая себе никаких оправданий, укутать его пледом, подвернув край так, чтобы ноги оказались в коконе из пушистого, слегка колючего тепла. Что, проделывая это, можно самому снять с него комнатные туфли и, согревая, по очереди подержать в ладонях узкие ступни, улыбнувшись в ответ на насмешливое фырканье сверху.

А потом заняться его завтраком. С непреклонным лицом подвинуть к нему тарелку с яичницей и беконом, намазать пару тостов его любимым абрикосовым джемом и взмахнуть палочкой над остывшим чаем, не боясь услышать сакраментальное «зачем вам это нужно».

Разумеется, он съедает едва ли половину того, что я ему предложил. Зато с удовольствием отрезает щедрый ломоть сливового пудинга, отодвинутого мной подальше, — ага, сработало, в обед нужно будет отодвинуть что-нибудь попитательнее, — и не обходит своим вниманием печенье Макгонагалл, глядя на дракончиков почти с нежностью.

— Не думал, что когда-нибудь удостоюсь этой чести, — хмыкает он, аккуратно стряхивая с пальцев темные крошки. — По слухам, его печет сестра Макогнагалл, та, что живет на севере Шотландии, и в качестве одного из ингредиентов она вроде бы использует драконью кровь. В сочетании с шоколадом действует как сильный антидепрессант.

— Правда? Это что, один из двенадцати способов использования крови дракона?

— Ну да, но не думаю, чтобы нашлось много желающих использовать ее таким образом. Очень ценный ингредиент, знаешь ли. Так вот, Макгонагалл угощает им исключительно избранных. Мне, как ты понимаешь, его никогда не предлагали.

— Не сомневаюсь, что теперь тебя им закормят, — улыбаюсь я. — Не забывай только периодически делать мрачное лицо, чтобы у нее был повод лечить тебя от депрессии. Ты ведь собираешься остаться в школе?

— Поттер, формально я еще преступник, — невесело усмехается он.

— Ты что, сомневаешься, что тебя оправдают? С такими доказательствами…

— В любом случае разбирательство наверняка будет долгим. Я много в чем замешан кроме убийства… хорошо, смерти Дамблдора.

— Ага. А еще ты автор записок, спасших всех на свете, начиная с героя магического мира и заканчивая последним гриффиндорским шалопаем…

— …Что в нашем случае практически одно и то же…

— …Так что я буду очень удивлен, если в ближайшие дни в замок не явится Скримджер с орденом Мерлина и толпа репортеров во главе с Ритой Скитер. А потом тебя ждут горы благодарственных писем с карточками из шоколадных лягушек и слезными просьбами расписаться и отправить адресату.

— Не могу выразить, как ты меня порадовал, — ворчит он. — Всю жизнь мечтал оказаться героем светской хроники. Интересно, повлияет ли на исход дела, если я отравлю Скитер малфоевским вином и скормлю письма флоббер-червям?

— А когда все закончится? — отсмеявшись, я придвигаюсь ближе, пытаясь поймать его взгляд. Сам не знаю, почему я так настойчив. Но Северусу, похоже, не хочется продолжать этот разговор.

— Тогда и поговорим, — спокойно произносит он. — Знаешь, я буду даже рад, если все затянется. Будет время все как следует обдумать.

— Да что обдумывать-то?! — не выдерживаю я. — Северус, — я слегка запинаюсь, черт, все еще непривычно, — ты и Хогвартс — единое целое, я просто не представляю тебя работающим где-нибудь еще!

— Просто ты обо мне не так уж много знаешь, — он вздыхает и откидывается в кресле, видимо, поняв, что от меня не отвязаться. — Мне хотелось бы всерьез заняться научной работой, продолжить исследования, которые в последние годы я совсем забросил. Преподавательская деятельность оставляет для этого слишком мало времени.

— Ну да, если еще и шпионить для Ордена, тогда и на преподавание времени не останется, — ворчу я. Северус, смерив меня ироничным взглядом, язвительно фыркает:

— Знаешь, что-то у меня за прошедшие годы не сложилось впечатления, что ты в восторге от моей манеры преподавания. По-моему, ты должен быть доволен, если я перестану наконец измываться над несчастными студентами.

— Один из несчастных студентов наконец вырос и кое-что понял, — негромко говорю я, придвигаясь ближе. — Ты учил тех, кто действительно хотел чему-то научиться — но, знаешь, и остальным кое-что перепало, если даже Невилл смог сдать ЖАБА. Ты заставлял нас выкладываться на уроках, как никто другой — ну разве что кроме Макгонагалл. Ты тратил личное время, проводя с нами бесконечные часы на отработках…

— Поттер, прервись, еще немного, и мне захочется поставить себе памятник, — он шутливо вскидывает руки, но я продолжаю:

— Но даже если тебе действительно не хочется больше преподавать… Ты согласился бы снова занять пост директора?

Честно говоря, я ждал, что он снова раздраженно фыркнет и отговорится чем-нибудь вроде «мне его пока никто не предлагал». Но Северус поистине непредсказуем, как погода — с полминуты он молчит, задумчиво поглаживая подлокотник тонкими пальцами, а затем отвечает неожиданно спокойно:

— Знаешь, а вот это был бы не самый плохой вариант. Конечно, это жуткая головная боль, бесконечные разбирательства с безрассудными мальчишками вроде тебя… не подлизывайся, я еще не закончил… но, по крайней мере, у меня будет оставаться больше времени на исследования.

— А еще ты будешь очень эффектно смотреться в директорском кресле, — не удержавшись, добавляю я, — в роскошной мантии…

— Черной, Поттер, черной!…

— Хорошо, черной — но с серебром — пойдет к твоим волосам… с этим твоим фирменным высокомерным взглядом…

— Могу начать тренироваться прямо сейчас, — он сбрасывает плед, гордо выпрямившись, окидывает меня взглядом — в точности таким, как я описал, и у меня замирает сердце от сладкого восторга и сумасшедшей нежности.

Черт, как же он сейчас хорош в своей надменности — и как бесконечно хрупок и уязвим: прямой, тонкий, как струна, волосы спадают на плечи тяжелой шелковой волной, уголки губ изогнуты в усмешке, точеные руки властно сжимают подлокотники, — но слишком большими кажутся глаза на изможденном бескровном лице, слишком заметными — серебристые нити в черных прядях, и кожа на висках такая прозрачная, что видно, как пульсируют тонкие голубоватые жилки.

Наверное, я никогда не смогу смотреть на него другими глазами. Так теперь всегда будет — гордость и надменное достоинство — для Хогвартса и магического мира, хрупкость и уязвимость — для этих комнат. Для меня.

Потому что только я — ну и десяток моих бывших «коллег», как он их назвал, но их сплетни на его счет дорого им обойдутся — знаю, через что ему пришлось пройти, что на самом деле осталось от его гордости и чего ему теперь стоит эта надменная поза.

— Ну, как я тебе? — от низкого бархатного голоса перехватывает дыхание.

— Потрясающе, — честно отвечаю я. — Скримджер тебе в подметки не годится.

— Ну, уж пост министра магии мне точно не предложат, — фыркает он, с облегчением откидываясь на спинку, — а если б и предложили, я отказался бы не раздумывая.

Мне очень хочется спросить, почему отказался бы, — по-моему, из него получился бы замечательный министр, — но Северус утомленно прикрывает глаза, и я решаю отложить этот вопрос. Он действительно заметно устал и не возражает, когда я веду его в спальню и помогаю лечь. Правда, спать ему не хочется, и он просит принести каких-нибудь журналов.

Хорошо, что Слизнорт выписывал «Зельеварение». Я кладу на прикроватный столик внушительную кипу, устраиваю его повыше на подушках — и сам пристраиваюсь рядом с квиддичным дайджестом, посмеиваясь его ядовитым замечаниям про ловцов-переростков. Рассеянно перелистываю глянцевые страницы — и искоса наблюдаю, как он сосредоточенно вчитывается в зубодробительные статьи, останавливая взгляд на формулах и рецептах зелий.

Я чуть не потерял его — внезапно я понимаю это как никогда остро. Нет, даже не в физическом смысле, хотя на прошлой неделе он как минимум трижды был недалек от того, чтобы покончить со всем этим. Я чуть не потерял его — вот такого: умного, гордого, насмешливого и раздражительного Северуса Снейпа. Не знаю, через какое количество «дружеских бесед» он превратился бы в забитую сломленную тень с мертвыми глазами — и не представляю, что бы я с ним — таким — делал.

Но он как-то выдержал — может быть, еще и потому, что однажды он доверился мне и понял — ему есть ради кого держаться.

Я знаю, что еще не раз буду вытаскивать его из ночных кошмаров. Осознаю, что его здоровье, и до того не особо крепкое, возможно, никогда до конца не восстановится. Но он верно сказал сегодня — нет ничего такого, с чем мы не могли бы справиться.

Что, если попроситься к нему в ассистенты?..

— Кстати, Поттер, — черт, ему и вправду не нужно смотреть на меня, чтобы читать мысли, — ты что, действительно уволился из аврората?

— А чего бы ты хотел? — я возмущенно приподнимаюсь на локте. — Чтобы я продолжал там работать после того, как наглядно познакомился с их методами?

— А как же карьера? А возможность — как бы повозвышенней выразиться — реформировать систему изнутри?

— Вот еще, — фыркаю я. — Я не святой Георгий, чтобы сражаться со всеми драконами, на мой век вполне хватило Волдеморта.

Не знаю, что он такого расслышал в моем голосе, но он язвительно хмыкает — и вдруг быстрым жестом ерошит мои волосы и, притянув к себе, касается лба сухими губами:

— Ну да, конечно… Еще бы ты признался, что сделал это из-за меня.

— Хорошо, из-за тебя… но не только, — упрямо шепчу я. Прерывисто втягиваю воздух, когда его губы скользят по виску и касаются щеки, но все же заканчиваю:

— И из-за себя тоже. Ты знаешь.

Прежде чем коснуться губ, он на мгновение отстраняется и, глядя мне в глаза, понимающе опускает ресницы.

Он знает.

— Поттер, ты что, домой собираешься?

— Вообще-то уже девять вечера, а что?

— Да вот Блэкстон зачем-то просил тебя зайти.

Этот молодой аврор иногда напоминает мне Стэна Шанпайка — такой же прыщавый, лопоухий и, главное, смотрит на меня с таким же любопытством. Мог бы вроде и привыкнуть — я уже месяц работаю в аврорате. Вернее, стажируюсь. По ЖАБА мне — как, впрочем, и Гермионе с Роном — автоматически поставили высшие баллы, «учитывая огромные заслуги перед магическим сообществом», заминка вышла только с Высшими зельями. Как объяснила мне расстроенная не меньше моего Макгонагалл, этот предмет мне придется таки сдавать — очень уж неважно у меня обстояло дело с обычными зельями, — а для этого необходимо как минимум полгода позаниматься хотя бы с тем же Слизнортом. Так что пока я только стажер, хотя, если верить Блэкстону, очень многообещающий.

Почему-то я иду к кабинету старшего аврора с нехорошим предчувствием. Сам не понимаю, откуда оно взялось — до сих пор со всем, что мне поручалось, я вроде бы неплохо справлялся. Правда, и задания были несложные — разбирал бумаги, просматривал в думосливе чужие воспоминания и несколько раз присутствовал на допросах свидетелей нападений Пожирателей смерти.

Было известно, что после захвата власти Волдемортом число его сторонников возросло многократно, но сколько их в точности, никто не знал, включая схваченных Пожирателей. После падения Темного лорда были схвачены десятки — но сотни скрывались в трущобах и магловских кварталах, используя Оборотное зелье. И мстили. Иногда расчетливо и избирательно, но чаще в слепой ярости просто уничтожали подвернувшихся под руку, неважно, маглов или волшебников. Да еще и накладывали на всех случайно оказавшихся рядом Обливиэйт. Так что допросы свидетелей чаще всего представляли собой весьма унылое зрелище — бедняги, бледнея и обливаясь потом, даже после Веритасерума лепетали нечто невразумительное о хриплых голосах и темных силуэтах, что, понятное дело, работу нам отнюдь не облегчало.

А неделю назад случилось еще кое-что. Блэкстон, сообщая мне эту новость, выглядел очень оживленным, чуть ли не потирая руки в радостном предвкушении. Как он тогда выразился? «Ну, теперь дела пойдут, Поттер! Не знай я, что ты его так ненавидишь, ей-богу, предложил бы распить бутылочку за здоровье Снейпа, коль скоро мерзавец поднялся наконец на ноги. Теперь мы выжмем из него всю необходимую информацию, благо информацией он таки владеет!».

Я помню, как молча выслушал его, стараясь выглядеть спокойным, — а выйдя из кабинета, в бешенстве разорвал пополам последний номер «Пророка», с одной из страниц которого на меня глядело ненавистное лицо в рамке сальных черных волос.

В последней битве он даже не защищал своего хозяина — в решающий момент попытался спрятаться в подземельях, спасая шкуру. Но несколько аврорских заклятий его все же достали, совместное действие, разумеется, усилило эффект, так что почти полгода он провалялся в коме и только неделю назад колдомедики подняли его на ноги. Теперь его ждет серия допросов, суд и Азкабан… хотя мне хотелось бы надеяться на поцелуй дементора.

Блэкстон назвал его мерзавцем. Мерзавец? Я затрудняюсь подобрать слово, которое в полной мере выразило бы мое отношение к этой мрази.

Дверь кабинета Блэкстона приоткрыта, и я вхожу, предварительно постучавшись. Но хозяин занят — разговаривает с кем-то через камин, и я, помедлив, пристраиваюсь на жесткий стул у стены и вновь погружаюсь в невеселые раздумья.

В год безраздельного владычества Волдеморта Снейп стал его самым доверенным слугой. Еще бы — заслужил, убив Дамблдора. Наградой за это стал пост директора Хогвартса, который предложил Снейпу новый попечительский совет, больше чем наполовину состоявший из Пожирателей. И Снейп предложение, разумеется, принял… представляю, как он мерзко ухмылялся при этом.

Но этой мрази оказалось мало занять кабинет Дамблдора. На Рождество он сжег портрет директора. Руки сами собой сжимаются в кулаки, когда я вспоминаю, как рассказывал об этом Невилл: «Нас заставили на это смотреть… Снейп поджег раму и портрет сразу вспыхнул… помнишь, как феникс, только не возродился в конце… а они стояли рядом и улыбались».

Так что на месте Блэкстона я бы не поручал мне допрашивать Снейпа, если он вдруг собирается это сделать. Вряд ли я найду подходящие слова для дружеской беседы. Самыми подходящими в этом случае были бы Авада Кедавра, ну, или на худой конец, Круциатус.

Дружеская беседа… Впервые я услышал это от Моуди — старый аврор после победы стал почетным советником в Министерстве, и именно он познакомил меня с этим термином — мы с ним стояли в коридоре, когда одного из допрашиваемых Пожирателей выволокли из кабинета под мышки, и Моуди с жесткой усмешкой заметил: «Дружеская беседа несколько затянулась, но ты же не огорчен этим, мальчик?». Помню, что я тогда попытался скрыть невольную дрожь и так же хладнокровно усмехнуться в ответ, и Моуди это понравилось. «Мразь есть мразь, и отношение к ней должно быть соответствующим», — сказал он тогда, как припечатал. И еще: «Это не люди, запомни. Они Пожиратели — а значит, за гранью. Их должно использовать — и списать, как отработанный материал. И любые проявления жалости здесь неуместны».

Цинично? Жестоко? Да, вне всяких сомнений — но я с ним согласен. Война ожесточает; а кроме того, еще слишком живо в памяти страшное воспоминание — Дамблдор, погибающий от руки Пожирателя смерти, которому он доверился.

Блэкстон наконец-то заканчивает, поворачивается ко мне от камина, и я успеваю разглядеть голову посетителя, исчезающую в каминном пламени.

Макгонагалл! И, кажется, очень расстроенная. Что могло произойти в Хогвартсе, чтобы в это время ей понадобился Блэкстон?

— Что-то случилось в Хогвартсе, сэр? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Именно, — хмуро отвечает Блэкстон. Сейчас он очень напоминает Моуди — разве что помоложе и шрамов поменьше, но выражение лица такое же жесткое и угрюмое. — Один из учителей подвергся заклятию Делириум… как ты понимаешь, оч-чень неприятная штука.

— И кто же? — я уже не скрываю беспокойства. Слава богу, не Макгонагалл… но тогда кто? Стебль? Вектор?..

— Слизнорт, — Блэкстон вновь поворачивается к камину, сует голову в пламя и негромко с кем-то переговаривается. Я жду, пока он закончит, и чувствую, как немного отлегло от сердца. Не то чтобы я откровенно не любил Слизнорта, но и особой симпатии он у меня никогда не вызывал — эгоистичный, изворотливый, малодушный, — да что там, типичный слизеринец. Но в последней войне он все же наскреб достаточно мужества, чтобы встать на сторону Дамблдора, и даже, как я слышал, отличился в последней битве… Как это он попался?

— Он был в Хогсмиде, в «Кабаньей голове» — и что его туда понесло? Вечно там тусуется всякий сброд, — вздыхает Блэкстон, отвечая на незаданный вопрос. Похоже, он относится к нынешнему слизеринскому декану довольно неплохо. Ах да, они вроде бы родственники…

— …В общем, там его и зацепило. Очередной мститель, мать его… Уже отправили в Св. Мунго, но… сам знаешь, каковы бывают последствия… хорошо, если выживет, а вот к работе уже вряд ли сможет вернуться.

Я мрачно киваю. Видел попавших под это заклятие. После многомесячного лечения функции организма кое-как восстанавливаются, но от личности не остается почти ничего, кроме простейших навыков и эмоций. Мда… не повезло Слизнорту.

И все-таки зачем Макгонагалл понадобилось так спешно связываться с авроратом? Неужели только для того, чтобы поделиться новостью?

Кажется, задумавшись, я начал размышлять вслух — Блэкстон, удивленно взглянув на меня, одобрительно кивает:

— Мыслишь в верном направлении. Нет, не только. Хогвартсу нужен зельевар. Хотя бы временно. Хоть какой-нибудь.

Хорошо сказано — хоть какой-нибудь. Да где ж его взять, даже «хоть какого»? После войны уцелевшие зельевары вдруг оказались буквально на вес золота — слишком много пострадавших, да еще от таких заклятий, с которыми стандартным зельям не справиться. А работа в Хогвартсе совсем не оставляет времени для чего-то еще, да и мадам Помфри тоже постоянно требуются зелья… Как подумаю, что мы все эти годы пили то, что готовил этот гад… Что? Снейп?!

— Да, Гарри, очень хорошо тебя понимаю, но на сегодняшний день это единственный выход.

— Да он же, — задохнувшись от возмущения, я даже вскакиваю со стула. — Он же… всех детей перетравит! Он же будет пакостить, как может! Он же… то, что он сделал…

— Можешь не напоминать мне, что он сделал, — тон Блэкстона становится жестче. — И прощать ему что бы то ни было никто не собирается. Он никто, мразь, отброс, и мы используем его, пока нужен — так пусть принесет всю пользу, которую способен принести. А насчет пакостей… Для этого я тебя и пригласил. Присядь-ка…

Я послушно опускаясь на стул, ставшие ватными ноги все равно отказываются слушаться. Не зря я что-то такое чувствовал. Вот это задание. Всем заданиям задание — присматривать за Пожирателем смерти. И не за кем-нибудь — за Снейпом. И никакой тебе Авады — школе нужен зельевар.

— И не просто присматривать, Гарри, — четкие, размеренные интонации Блэкстона заставляют сосредоточиться. — Не выпускать из виду ни на секунду. Контролировать каждый шаг, особенно на уроках, но и в остальное время глаз с него не сводить.

— А палочка… ему дадут палочку?

— На уроках этого не избежать. Но мы поставили мощный блок, теперь она способна только на простейшие школьные заклятия. Кстати, вот она, припрячь пока и во внеурочное время, разумеется, отбирай.

— Он владеет беспалочковой магией, — бормочу я.

— Знаю. Но применит хоть что-нибудь, по любому поводу — мало не покажется. И он в курсе, уж будь уверен.

— Так. Хорошо. Что еще я должен знать и что от меня потребуется? — я стараюсь говорить так же четко, и вроде бы получается. Нужно собраться. Задание есть задание.

— Вот это уже похоже на аврора, — одобрительно хмыкает Блэкстон. — Вижу, ты готов. Тогда получи основные инструкции.

Он встает и, расхаживая по просторному кабинету, продолжает давать мне указания тем же деловитым размеренным тоном.

— Итак, первое. Ежедневно в шесть вечера ты должен доставлять его сюда на допросы. Забирать будешь отсюда же в девять, через камин в кабинете директора. Но как бы он при этом не выглядел, до подземелий он должен дойти сам — никаких каминов, левитации или Мобиликорпуса.

Второе. Все время, кроме уроков, он должен быть в наручниках — ну разве что в туалете и в душе снимай их с него, чтоб не мараться, но только пусть вначале как следует об этом попросит. Пусть даже ест в наручниках, удобно там ему или нет — тебя волновать не должно. Но следи, чтоб ел. Спать должен на полу, можешь бросить какое-нибудь тряпье, но особо не усердствуй. Захочется ударить — бей, но не калечь. Лицо лучше не трогать, сам понимаешь — уроки, дети, зачем им лишние стрессы.

Наконец, третье. Уже говорил, но повторюсь — контролировать каждый шаг. Буквально. Наблюдать, как принимает душ, как мочится и испражняется. Причем так, чтобы он тебя видел — это очень важно.

Меня невольно передергивает, и Блэкстон кивает с невеселым смешком:

— Понимаю, звучит омерзительно. Но, во-первых, этот ублюдок, глядишь, захочет покончить с собой от такой веселой жизни, а он нам еще очень нужен, и не только в Хогвартсе — по его показаниям задержали уже троих Пожирателей. А во-вторых, ты же знаешь эту мразь, изучил небось за столько лет. Гордыня немереная, высокомерие так и прет — до сих пор, представляешь?! — и нам кровь из носу нужно его сломать. На допросах, знаешь ли, очень мешает.

— Разве вы не применяете к нему Веритасерум?

— Да применяем, конечно, — Блэкстон досадливо машет рукой, — кто ж ему поверит без сыворотки… Но вот в чем штука — Веритасерум дает максимальный эффект — и действует максимально долго — только если личность уязвима, сломлена, подавлена, называй как хочешь. На Снейпа же сыворотка до сих пор действует всего несколько минут, а за это время мы успеваем выжать из него слишком мало. И не то чтоб мы не старались… уверяю тебя, все здесь уважали директора Дамблдора, и никто с его убийцей не нежничает… но недостает какой-то капли, чтобы окончательно его добить, и, возможно, необходимость подчиняться тебе и станет этой самой каплей.

— Подчиняться? А что я должен ему приказывать?

— Да практически все. То есть он должен — и это четвертое важнейшее условие — просить у тебя позволения на малейшее действие. Уже само по себе унизительно, правда? Ну и, разумеется, ты вправе наказывать его за малейший проступок — и как тебе будет угодно, только, повторяю, не калечь. Лучше лишний раз унизить. И никакой жалости, Поттер, никакой жалости, — Блэкстон приближает ко мне суровое решительное лицо. Я раздраженно усмехаюсь:

— О какой жалости вы говорите? Единственное, о чем я жалею, что не смогу применить к нему Круцио.

— О, ну есть и другие действенные способы, — глаза аврора искрятся мрачным весельем. — Удар по яйцам тоже очень неплох. Или пинок под зад — и так, чтоб летел через всю комнату.

— А могу я использовать к нему заживляющие заклятия или зелья, если вдруг… эээ… переусердствую?

— Исключено. Никаких лекарств, — тон Блэкстона становится жестким. — Ты должен быть заинтересован только в том, чтоб не сдох до суда — и до того, как для школы найдется нормальный зельевар, а не в том, как бы сохранить этой мрази здоровье.

— Я все понял, сэр, — я решительно выпрямляюсь на стуле. — В Хогвартс его нужно доставить уже сегодня?

— Да, минуты через две, — Блэкстон бросает взгляд на часы, — он будет здесь. Сразу же и отправитесь.

Он устремляет острый взгляд в камин и вскоре восклицает с преувеличенным радушием:

— О, а вот и наш бесценный профессор! Добро пожаловать, мы уж заждались!

Сам не знаю, чего я ждал и почему невольно напрягаюсь, разглядев в вихрях зеленоватого пламени высокий темный силуэт. Но когда языки пламени опадают и Снейп, пошатываясь, перешагивает через каминную решетку, напряженное ожидание сменяется брезгливым недоумением.

И это — главный хогвартский кошмар?! Надменный декан Слизерина с его стремительной летящей походкой и плавными движениями? Изможденное существо в изодранной мантии, кое-как пытающееся удержать равновесие, кажется жалкой пародией на Снейпа. Пожалуй, только осанка напоминает прежнего профессора зельеварения — та же прямая спина и гордый разворот плеч. Впрочем, может быть, это потому, что руки в наручниках заведены за спину.

Но когда существо встряхивает длинными, черными с заметной проседью патлами, отбрасывая их за спину, я безошибочно узнаю этот жест — и это ненавистное лицо. О да, это Снейп, вне всяких сомнений. И Блэкстон прав — высокомерие так и прет. Снейп медленно обводит взглядом кабинет, и когда черные запавшие глаза останавливаются на мне, в них вспыхивает знакомый мне по Хогвартсу недобрый огонь.

— А, мистер Поттер, чем обязан визиту? — негромко произносит он. Вот голос точно не изменился — такой же звучный, глубокий, бархатистый, и презрительные интонации в точности те же — и я чувствую, как изнутри поднимается темная жаркая волна ненависти.

— Да так, зашел поинтересоваться вашим самочувствием, профессор, — так же негромко отвечаю я, стараясь, чтобы это прозвучало столь же презрительно. — Прекрасно выглядите. И наручники очень вам к лицу. Жаль, что в Азкабане их не носят — говорят, нет необходимости. Так что попользуйтесь напоследок.

— Знаете, вашему обществу — а тем более обществу ваших коллег — я, пожалуй, предпочел бы Азкабан, — светским тоном замечает Снейп, и я против воли чувствую нечто похожее на восхищение. Если так у них проходят все допросы, аврорам можно только посочувствовать — по-моему, его волю способен подавить только рухнувший непосредственно на него дракон. Снейп тем временем вновь открывает рот, собираясь еще что-то сказать, но Блэкстон слегка подается к нему — и, размахнувшись, дает ему пощечину, несильно, но хлестко, — и еще одну, и еще, а затем, отступив на шаг, очень спокойно произносит:

— Тебе кто-то позволял говорить, тварь? Ты что, забыл, что даже на зевок ты должен спросить разрешение? Так я напомню, — он вновь придвигается к Снейпу и рассчитанным движением наносит удар под ребра.

— А ты что растерялся? — Блэкстон поворачивается ко мне, краем глаза равнодушно наблюдая, как Снейп корчится на полу, судорожно глотая воздух. — Подобную наглость надо пресекать в корне. Понимаю, трудно с непривычки, но придется научиться.

— Да, Поттер, учитесь, — хрипит Снейп с пола, пытаясь подняться. — Учитесь унижать тех, кто не в состоянии ответить. Со временем достигнете тех же нравственных высот, что и ваш магловский кузен, это ведь его хобби, насколько я помню, — избивать беззащитных?

— Ты о себе что ли, Снейп? — не замечая моего растерянного вида, Блэкстон делает к нему шаг, неторопливо наматывает на руку длинные космы и рывком ставит Снейпа на ноги, так что тот вскрикивает от боли и аврор довольно улыбается:

— Вот эти звуки тебе больше подходят, чем рассуждения о нравственности. Понятие «нравственность» применимо к людям. А ты никто и ничто, мразь, подонок, ты даже меньше чем никто, ты уродливая записная книжка с приметами твоих дружков-Пожирателей и рецептами школьных зелий. Впрочем, отслужившие свое записные книжки, бывает, хранят годами — но не в твоем случае. Ты будешь уничтожен в тот же день, как в тебе исчезнет надобность. Так что я бы на твоем месте, — заканчивает Блэкстон почти миролюбиво, — цеплялся за Хогвартс изо всех сил и старался доказать свою полезность, а не хамил бы человеку, от которого ты будешь полностью зависеть — конечно, исключая часы наших задушевных бесед.

Брезгливо отряхнув руку, он отходит к письменному столу, а я не отрываясь смотрю на Снейпа, гадая, что он ответит и скажет ли вообще что-нибудь, ведь нужно быть идиотом, чтобы после такого снова нарываться на побои. Но Снейп из всей блэкстоновской тирады, похоже, услышал только фразу о Хогвартсе — и реагирует на эти слова несколько неожиданно: в черных глазах на долю секунды вспыхивает непонятная мне надежда.

— Значит, меня отправляют в Хогвартс? — тихо и очень вежливо спрашивает он. — Я должен буду преподавать или варить зелья?

— А это уж на усмотрение директора Макгонагалл, дорогой профессор, — аврор вновь преувеличенно радушен. — Отправляйтесь, Поттер, надеюсь, ваше сотрудничество будет плодотворным.

Усмехнувшись одними губами, он нетерпеливо машет рукой, указывая на камин. Я растерянно смотрю на Снейпа — Мерлин, мне что, придется прикоснуться к нему?! — и Снейп, заметив этот взгляд, насмешливо кивает:

— Да, Поттер, как ни прискорбно, если вы не хотите потерять меня по дороге, нам придется коснуться друг друга. Уверяю вас, для меня это звучит так же омерзительно, если это вас утешит.

Скрипнув зубами от злости, я решительно придвигаюсь к нему, стискиваю костлявое запястье чуть выше наручников и делаю шаг через каминную решетку. В следующую секунду я понимаю, что ситуация стала еще более омерзительной — пытаясь успеть за мной, он споткнулся об эту самую решетку и вот-вот рухнет на меня, так что мне приходится податься ближе и прижать его к себе. Хорошо, что в это момент кабинет Блэкстона исчезает в вихрях зеленого пламени — еще мгновение, и я выпихнул бы его обратно. И просто замечательно, что я все-таки успеваю отстраниться до того, как перед глазами возникает так хорошо знакомая небольшая круглая комната с десятками портретов — кабинет директора.

Макгонагалл, как я и ожидал, уже — или еще? — здесь, склонилась над столом и что-то пишет. Отбросив руку Снейпа и не заботясь о том, как он выберется из камина, я быстро подхожу к ней — и пока иду, понимаю, как соскучился. По сути, после гибели Дамблдора и Люпина она, Гермиона и семейство Уизли — все, кто у меня остался из близких людей. Как мне повезло, что хоть они уцелели. И как… как мне до сих пор не хватает Дамблдора. Я машинально ищу на стене его портрет и, увидев темное пятно, быстро отвожу взгляд.

Макгонагалл, заметив направление моего взгляда, успокаивающе кивает. Я знаю, что она имеет в виду — картину скоро восстановят. Сейчас мало кто на это способен, но мадам Максим нашла хорошего мастера, и уже в следующее воскресенье портрет займет прежнее место.

Я молча киваю в ответ — и я, и она прекрасно знаем, кем был — и остается — для каждого из нас Дамблдор, так что лишние слова здесь ни к чему. А затем перевожу взгляд на его убийцу.

Он кое-как выбрался из камина и теперь стоит, привалившись боком к высокому резному шкафчику, так что кажется уродливым черным наростом на полированном дереве. Глаза прикрыты, лицо приобрело омерзительный трупный оттенок. Да он и так практически труп. Я с отвращением обмениваюсь взглядом с Макгонагалл, и вижу, как ее рот брезгливо сжимается.

— Пусть сядет, — негромко говорит она. — Если что, приводить в сознание я его не собираюсь. И Помфри не позову.

Ногой я пододвигаю к Снейпу стул, и он неловко усаживается, пытаясь как-то умостить за спиной скованные руки. Естественно, ничего у него не получается, а я помогать не собираюсь, так что, провозившись какое-то время, он снова встает, но держится на ногах уже более уверенно.

— В качестве кого я в Хогвартсе? — внезапно спрашивает он. Макгонагалл, не глядя на него, произносит:

— Гарри, ты знаешь, со Слизнортом беда. Так что какое-то время вести уроки будет он. Но баллы назначать и снимать не сможет, и зелья для больничного крыла варить не будет.

— Понимаю, что мое мнение здесь никого не интересует, — холодно произносит Снейп, — но я предпочел бы заниматься зельями. Думаю, так я принес бы больше пользы, а уважаемый коллега мистера Поттера недавно очень доходчиво мне объяснил, что приносить пользу — моя главная и единственная на сегодняшний день миссия.

— Да, возможно, — спокойно отвечает Макгонагалл, — но, знаете ли, Снейп — она обращает на него взгляд, в котором плещется ледяное презрение, — Поттер не очень хорошо разбирается в зельях и не способен будет определить, что вам вздумалось изготовить — лекарство или отраву.

Поразительно, но ее слова, кажется, задевают Снейпа — он даже слегка подается вперед, так что я на всякий случай вытаскиваю палочку.

— Вы действительно считаете, что я могу отравить детей? Что я на такое способен? — непонятным тоном спрашивает он, и Макгонагалл тоже привстает ему навстречу:

— Способен? — яростно восклицает она, и я понимаю, что даже ее спокойствие небеспредельно. — Ты… ты, убийца, предавший Орден, продавшийся Волдеморту за директорский пост… Не знаю, на что ты там еще способен — но не собираюсь проверять это на своих учениках!

С минуту они меряются взглядами, и Снейп первым отводит глаза.

— Что ж, ничего нового вы мне не сообщили, Минерва, — произносит он с хриплым смешком, и я вижу, как Макгонагалл передергивает от того, что он обратился к ней по имени. — Что же касается ваших планов относительно моей работы — ради бога, как вам будет угодно. Тем и другим, как раньше, я все равно не смог бы заниматься — как вы, наверное, заметили, наши доблестные авроры не обделяют меня своим вниманием — и впредь не собираются, правда, мистер Поттер?

— Истинная, профессор, — негромко говорю я. — И уж будьте уверены, помогу им чем смогу.

— О, я и не сомневался, — отвечает он тоном, от которого я — уже в который раз за сегодняшний день — чувствую себя школяром-недоучкой, неспособным подобрать слова для достойного ответа. Ах ты, мерзкая тварь, до каких же пор я буду ощущать твое превосходство?! Руки сами собой сжимаются в кулаки, и я заставляю себя дышать ровнее. Спокойно Гарри, он свое получит — но не сейчас и не здесь, не при Макгонагалл.

— Профессор, будут какие-нибудь указания? — я поворачиваюсь к директорскому столу, демонстративно держа палочку нацеленной на Снейпа, что, естественно, дает подонку повод мерзко ухмыльнуться.

— Да, Гарри, вот его расписание, — профессор протягивает мне пергаментный свиток. — Необходимые книги найдешь в подземельях. Жить тебе, к сожалению, придется в его бывших комнатах, пароль я записала на пергаменте, это еще Слизнорта, но ты можешь сменить его, если захочешь, конечно.

— Наверное, сменю, — вздохнув, отвечаю я. — Мои вещи прибудут завтра. Профессор… а с его одеждой как же? Нельзя же его выпускать к детям в таком виде.

Макгонагалл, поморщившись, окидывает Снейпа взглядом и быстро отводит глаза. Понимаю, ей противно — а мне-то каково — находиться рядом с этой гнилью чуть ли не целые сутки?!

Да, видок у него и впрямь тот еще. В кабинете Блэкстона я не слишком хорошо его разглядел, а сейчас вижу, что на нем и брюк, похоже, нет — в прорехи на грязном подоле видны тощие ноги в царапинах и каких-то бурых потеках. Мерзость-то какая…

— Слизнорт что-то говорил о его вещах, — после некоторого раздумья вспоминает Макгонагалл. — Вроде бы он не стал их выбрасывать, сложил куда-то в шкаф вместе с его книгами. Давай сделаем так — если ты ничего не найдешь, прикинешь на глазок, что ему нужно, и я пошлю сову к мадам Малкин.

— Как трогательно, — ухмыльнувшись, замечает Снейп, — обо мне и в лучшие времена так не заботились.

— Я о вас еще не так позабочусь, — многообещающе отвечаю я. — Директор, не беспокойтесь, — я стараюсь, чтобы голос звучал уверенно и твердо, — он будет под присмотром и не сможет больше никому навредить. Я справлюсь.

Макгонагалл кивает мне сочувственно и ободряюще и, встав из-за стола, открывает дверь. На Снейпа она больше не смотрит.

— Идите за мной, — негромко говорю я сквозь зубы, как только мы оказываемся в коридоре. — Или нет… лучше впереди меня, так, чтобы я вас видел.

— Вы уж определитесь сначала, Поттер, — с издевкой начинает Снейп, но на этот раз я не даю ему договорить. Рывком приближаюсь к нему и с силой вжимаю кончик палочки в тощую грязную шею.

— Молчать, — цежу я, но — странное дело — не получаю никакого удовольствия от того, как расширяются от боли темные зрачки. — Подчиняться без разговоров, или пожалеете. Понятно? — Я убираю палочку быстрее, чем самому хотелось бы.

— Более чем, — Снейп пожимает плечами так спокойно, словно это не я только что причинил ему боль. — В состоянии аффекта на убийство вы вполне способны, что недавно с успехом доказали, а я не самоубийца — во всяком случае, если мне захочется покончить с собой, я предпочту другой способ. Я могу идти?

— Идите. На шаг впереди, не оборачиваясь, — угрюмо говорю я. Минутное чувство превосходства сменяется почти стыдом. Я не Блэкстон. Может, когда и научусь… но пока я так не смогу — даже с этой мразью. Лучше всего, чтоб не срываться, не давать ему повода для этого — то есть просто игнорировать его издевки. В язвительности мне с ним не тягаться — это я еще по школе помню, да и почему, собственно, я должен с ним тягаться?! Вообще говоря, я его даже ненавидеть не должен — я слишком презираю его, чтобы испытывать к нему что-то личное, а ненависть все-таки не предполагает безразличия. А он для меня никто, пустое место — по крайней мере, я очень хочу, чтобы это было так.

Да, это, наверное, будет самым правильным. Ничего личного. Отконвоировать на урок, привести обратно. Проследить, как ест и испражняется. Противно? Перетерпим.

Он думает обо мне как о неопытном мальчишке, не умеющем скрывать свои чувства и сдерживать эмоции. Значит, эта тактика — холодное равнодушное презрение — возможно, даст свои плоды.

Я и забыл, что до подземелий так далеко — проходит полных десять минут, прежде чем Снейп, пошатываясь, останавливается перед мрачной дверью черного дерева. Заглянув в пергамент, я негромко произношу пароль — «шоколадные эклеры», забавно, он чем-то напоминает дамблдоровский, только Слизнорту, похоже, больше нравились магловские сладости — и дверь, скрипнув, послушно открывается.

Мерлин, я и еще кое-что забыл… Конечно, в этих комнатах я никогда не был, — Слизнорт ко мне благоволил, но в личные покои не приглашал, а уж Снейп тем более, — но теперь, ежась от промозглого холода, невольно вспоминаю кабинет зельеварения, где мы всегда отчаянно мерзли. Этот-то привык… Стоит как ни в чем не бывало и наблюдает со своей всегдашней мерзкой ухмылкой как я, клацая зубами, взмахом палочки пытаюсь разжечь камин. Со второго раза удается, и под ровное гудение пламени я уже спокойно — от холода теперь точно не помру — осматриваюсь. Бог знает сколько времени мне придется здесь провести… и, к сожалению, не одному.

Небольшая овальная комната обставлена вполне в духе Слизнорта — пышные ковры, мягкие кресла с высокими спинками, полированный овальный столик на гнутых ножках, вычурный резной шкафчик — за стеклом мерцают хрустальные бокалы и поблескивают пузатые бутылочки, скорее всего, с его любимой медовухой… К горлу почему-то подкатывает дурацкий комок. Конечно, я предпочел бы другую обстановку… но вдруг он все же вернется — и я решаю ничего не трогать. Тем более что уже через минуту понимаю, что как минимум ковры — не прихоть старого сибарита, а, можно сказать, насущная необходимость — ледяной каменный пол студит ноги даже через толстый ворс.

Так, а это что? Из гостиной ведут две двери — видимо, в спальню и личную лабораторию. Поколебавшись, распахиваю ближайшую — и еле удерживаюсь от детского «Вау!».

Представления о комфорте у Слизнорта вполне восточные. Почти все пространство небольшой спальни занимает огромная кровать — куда ему одному столько?! — заваленная десятком пухлых серебристых подушечек, которые я, поморщившись, убираю взмахом палочки. Откидываю темно-зеленое парчовое покрывало — и вновь теряю дар речи: это не постель, а просто какое-то гаремное ложе — пуховая подушка размером с небольшой стог, почти такой же толщины одеяло и фантастическая перина, в которую, присев на секунду, я тут же проваливаюсь как в болото. Нет, эту мечту Великого Могола точно надо ликвидировать — в случае чего восстановлю потом, как было, а пока я с облегчением трансфигурирую пуховое безобразие в обычный пружинный матрас, гораздо более скромную подушку и шерстяное одеяло гриффиндорской расцветки, а покрывало, поколебавшись, — в мохнатый плед. Хватит со Снейпа и пледа, а в качестве подстилки вполне сойдет ковер, которых здесь тоже в избытке.

Мерлин… Я же оставил его там одного. Швырнув плед в угол, я выбегаю из спальни, и сердце гулко ухает куда-то вниз. Так и есть — Снейпа в гостиной нет, зато вторая дверь приоткрыта. Ну, если он уже успел напакостить…

Толкнув дверь ногой, я молнией влетаю в комнату — это действительно лаборатория — и практически врезаюсь в Снейпа, который, оказывается, стоит совсем недалеко от входа. В последний момент я заставляю себя притормозить, и толчок получается вроде бы несильным, но ему и такого хватает: покачнувшись, он неуклюже падает на каменный пол — ковров здесь, разумеется, нет.

Подавив желание пнуть его, быстро осматриваю небольшое помещение — и моментально прихожу в отчаяние: аккуратностью этого мерзавца Слизнорт, к сожалению, не отличался. Сотни разноцветных пузырьков и склянок стоят на широких полках без всякого порядка и нумерации — поди разбери, что и откуда он успел стащить, если успел.

Пока я осматривался, он возился на полу, пытаясь подняться, и сейчас уже стоит на коленях. Но эта поза, долженствующая изображать покорность, совершенно не вяжется с его взглядом — даже глядя снизу вверх, он заставляет меня почувствовать себя первокурсником, сующим нос куда не следует, точно это он застал меня на месте преступления.

Блэкстон прав. Надо что-то делать с этой спесью.

А если попробовать вот так?..

Я пододвигаю к себе ближайший стул, не спеша усаживаюсь и почти лениво взмахиваю палочкой:

— Вингардиум левиоса!

Смотри-ка, подействовало. Сложно изображать надменное превосходство, когда болтаешься в воздухе в нескольких дюймах над полом. Я с удовольствием разглядываю исказившееся от бешенства лицо и спокойно спрашиваю:

— Так что вы здесь искали? И что успели взять?

— Поттер, прекратите немедленно, — выговаривает Снейп сквозь стиснутые зубы, безуспешно пытаясь достать пол носками стоптанных ботинок. Не отвечая, я поднимаю палочку, заставляя его приподняться еще на десяток дюймов.

— Профессор, вы что, не расслышали? Мне повторить вопрос?

Снейп яростно дергается, пытаясь хоть немного опуститься, но в итоге прекращает безуспешные попытки и бессильно зависает в воздухе, как огромный уродливый мотылек. Впрочем, лампе, вокруг которой кружат такие особи, я не позавидовал бы — еще неизвестно, кто кого испепелил бы, так пылают ненавистью ввалившиеся черные глаза.

— Ничего, — в бешенстве хрипит он, — я ничего не успел взять.

— Ну, это нетрудно проверить, но все-таки — что вы хотели найти? — новым движением палочки я поднимаю его на целый фут. Я ожидал новой вспышки бешенства — но внезапно лицо Снейпа становится каким-то… даже не бесстрастным, а каким-то отрешенным, словно он напряженно пытается что-то вспомнить — и не может. Наконец он опускает голову и тихо произносит голосом, в котором звучат растерянные нотки:

— Я.. я не помню. Не знаю, зачем я сюда пришел.

Это что еще за фокусы?! Он что, пытается меня разжалобить — или попросту придуривается? Второе, кажется, вернее. Я опять взмахиваю палочкой, но от злости немного не рассчитываю движение — и Снейп взлетает почти под потолок, ударившись виском о выступ стены. Голова от удара откидывается, как у тряпичной куклы, и ссадина на бледном виске быстро наполняется темной кровью.

Ох ты, черт. Этого только не хватало. Я не собирался его калечить! Пробормотав заклинание, я опускаю его по возможности плавно, торопливо пододвигаю стул, и Снейп — неловко, боком — почти падает на него. Глаза закрыты, побелевшие губы прикушены, по землистой щеке сбегает яркая алая струйка, и я вдруг с ужасом понимаю, что почти готов…

Что? Поттер, ты с ума сошел? Перед кем ты собрался извиняться?!

А если он потерял сознание — что ты будешь делать?! А если он.. черт, «сдохнет» почему-то не выговаривается… если он?..

Но ни того, ни другого делать он, судя по всему, не собирается — уже через несколько секунд он открывает глаза и произносит негромко, но очень отчетливо:

— Поздравляю вас, Поттер. Вы быстро учитесь. Не ожидал.

— Не удивлен, — бормочу я, чувствуя дурацкое, правда же, совершенно неуместное облегчение. — Что-то не припомню, когда вы ожидали от меня чего-нибудь достойного.

— Достойного? — Снейп резко выпрямляется на стуле, раздраженно дернув скованными запястьями. — Издеваться над подследственным — это вы называете достойным? Впрочем… что ж, вы выбрали то, что вам, видимо, по душе, а человек — это его выбор, как говорил Дамблдор, любимейшим учеником которого вы много лет считались. Вот только непохоже, чтобы вы хоть чему-то научились у столь… достойного учителя.

Вот о Дамблдоре ему упоминать не стоило. Все благие намерения сохранять спокойствие — и тем более абсурдное желание извиниться — моментально вылетают из головы, и в следующую секунду жаркая волна ненависти буквально сметает меня со стула. Я вцепляюсь в костлявые плечи, встряхиваю его так, что он вновь прикусывает губу, но теперь мне на это плевать, и яростно выпаливаю, глядя прямо в черные зрачки:

— Не смейте говорить о нем! Не смейте упоминать его имя! Выбор… вы еще смеете говорить мне о выборе — он верил, что вы действительно изменились, а вы предали его, снова переметнувшись к Волдеморту, и убили поверившего вам человека по приказу вашего поганого Темного Лорда!

Задыхаясь, я вынужден остановиться, чтобы глотнуть воздуха, и Снейп, воспользовавшись паузой, внезапно произносит — спокойно, с легким оттенком удивления:

— Но Темный Лорд не приказывал мне ничего подобного.

Ошеломленный этим невероятным высказыванием, я несколько секунд молча обдумываю услышанное. Может, мерзавец и не врет… но это ничего не меняет. Ненависть вновь окатывает меня темной волной, и я опять яростно встряхиваю его:

— Значит, все обстояло еще хуже — вы убили Дамблдора, чтобы выслужиться перед вашим хозяином, — я еле сдерживаюсь, чтобы не ударить его, и он, заметив это, усмехается. — Или еще проще — вы настолько ненавидели его — просто потому, что он лучше, чище, достойнее — что не смогли удержаться и дали выход своей ненависти!

На этот раз он не отвечает, и через какое-то время я отпускаю его плечи, чувствуя, как жаркая волна уходит, оставляя после себя горечь и опустошение. Снова я сорвался попусту. Дамблдора этим не вернешь. Надо попытаться держать себя в руках и — по возможности молча — делать то, что является насущно важным — а для начала убедиться, что он в самом деле не припрятал никаких зелий, и…

— Я не выслуживался перед Темным Лордом. И я не ненавидел Дамблдора. Я уважал и любил директора.

Что?.. Да до каких же пор эта тварь будет надо мной издеваться?!

Я рывком подаюсь к нему, заметив мое движение, он пытается отстраниться, но не успевает — и я, коротко размахнувшись, даю ему пощечину, и еще одну, и еще, не заботясь о том, останутся ли следы, вкладывая в хлесткие удары всю накопившуюся за эти месяцы боль и горечь.

Наконец я с трудом заставляю себя остановиться, тяжело дыша и брезгливо встряхивая окровавленной горящей ладонью.

Если он сейчас еще что-то скажет…

— Поттер, — я вновь заношу руку для удара, но на этот раз Снейп не делает попыток отстраниться. Выглядит он как иллюстрация к параграфу про пытки в «Истории магии», но голос звучит удивительно спокойно — и я, криво усмехнувшись, опускаю руку.

Если это опять издевка — клянусь, он об этом пожалеет. Если же нет… В конце концов, он действительно под следствием — и я просто обязан его выслушать.

— Поттер, — вновь начинает Снейп, и его голос звучит почти сочувственно. — Я вас очень хорошо понимаю… гораздо лучше, чем вы думаете, — уголок рта дергается в непонятной горькой гримасе, но продолжает он так же спокойно: — Вы можете снова меня ударить, если вам будет от этого легче. Можете убить — но от этого все, что я вам сейчас сказал, не перестанет быть правдой.

— Вы сказали — я стараюсь говорить четко и размеренно, — что Волдеморт не приказывал вам убить директора. Что вы не выслуживались таким образом перед хозяином. Наконец, — я глубоко вдыхаю, пытаясь сохранить спокойствие — что вы не ненавидели Дамблдора, а, наоборот, уважали и любили его. И вы утверждаете, что все это — правда.

— Правда, — спокойно кивает Снейп. — Впрочем, это легко проверить — у Слизнорта наверняка есть Веритасерум.

Действительно, мог бы и сам додуматься. Но как я найду хоть что-нибудь в этом хаосе?.. Я растерянно оглядываю полки и через полминуты, злясь на себя, взмахиваю палочкой — хорошо, хоть это Снейпу не пришлось мне подсказывать:

— Акцио Веритасерум!

В ладони мгновенно оказывается пузатая склянка с прозрачной жидкостью. Я внимательно оглядываю ее и с удовлетворением замечаю на донышке наклейку с названием. Но почерк не Слизнорта — я хорошо помню слизнортовские кудрявые завитушки, а этот резкий угловатый почерк явно принадлежит… Мерлин, да кому ж еще он может принадлежать? В памяти моментально всплывают язвительные рецензии, написанные на полях моих домашних работ этим самым почерком.

Получается, что зелье варил еще Снейп. Прекрасно. Значит, в качестве сыворотки можно не сомневаться — чего-чего, а профессионализма этой сволочи не занимать.

Снейп запрокидывает голову, и я подношу пузырек к потрескавшимся бледным губам. Отпив немного, он смыкает губы, но я заставляю его сделать еще пару глотков — не помешает для надежности.

— Решили подстраховаться? — поморщившись, говорит он, когда я убираю склянку. — В свое время на уроке, говоря о применении Веритасерума, я, помнится, рассказывал, — но вы, разумеется, как обычно пропустили мои объяснения мимо ушей, — что при его передозировке неизбежны стойкие побочные эффекты — ночные кошмары и галлюцинации. Впрочем, ваших коллег, лучше вас разбирающихся в зельях, это не останавливает, и вас, думаю, вряд ли остановило бы.

Вот еще, как будто больше мне заняться нечем, как только беспокоиться о состоянии его психики. Равнодушно пожав плечами, я, выждав пару минут, задаю первый вопрос. По правилам, он должен быть контрольным — что-то неприятное, стыдное, то, что в любом случае попытаешься скрыть — и я знаю, о чем его спрошу.

— Тогда, на шестом курсе, когда вас подняли в воздух Левикорпусом, — его лицо искажается, но мне плевать, — с вас все-таки сняли подштанники?

— Да, — тут же отвечает Снейп. Если бы взгляд был способен испепелять, черные глаза выжгли бы во мне дыры, но тон неестественно спокоен — и я узнаю эту расслабленную интонацию, знакомую мне еще по допросу Крауча. Зелье и впрямь действует. Прекрасно...

— Хорошо, приступим. Для чего вы пришли в лабораторию?

— Я не знаю.

— Попробуем по-другому. Вы хотели что-то оттуда забрать?

— Возможно. Я не помню.

— Это зелье или ингредиент?

— Поттер, я же сказал вам, что не помню! — странно слушать эти раздраженные слова, произнесенные столь спокойным тоном.

— То, что вы сейчас говорили о Дамблдоре — я делаю глубокий вдох, вдруг понимая, что страшусь его ответа, — правда?

— Да.

— Тогда почему, — я почти шепчу, чувствуя, как не хватает воздуха, — вы это сделали?

Внезапно Снейп бледнеет еще больше, так, что изможденное лицо становится похоже на измазанную кровью посмертную маску и застывает в мучительном напряжении — словно он пытается что-то вспомнить — и не может.

— Я… я не помню, — наконец произносит он тихим хриплым голосом.

— Ладно, — я изо всех сил пытаюсь говорить спокойно, — почему вы сожгли его портрет?

— Не знаю. Не помню.

— А что вы вообще помните?! — не выдержав, ору я, и тут же ощущаю стыд — не представляю, что бы я сам ответил на такой вопрос. Снейп, видимо, тоже этого не представляет — на его лице появляется озадаченное выражение:

— Мне начать с детских воспоминаний? Вы уверены, что вам это нужно?

— Оставьте их себе, — сквозь зубы говорю я. — Что еще вы можете сказать о ваших провалах в памяти?

…Спустя полчаса, когда действие сыворотки заканчивается — я понимаю это по изменившимся интонациям Снейпа — я откидываюсь на спинку стула, чувствуя ужасное опустошение. Судя по тому, как он выглядит, он в похожем состоянии — впрочем, меня мало это заботит.

Никогда бы не подумал, что допрос может быть настолько изматывающим. Возможно, так подействовали его бесконечные сводящие с ума «Я не помню». Они настолько выводили из себя, что пару раз я чуть снова не влепил ему пощечину, вовремя опомнившись, чтобы, выдохнув, задать следующий вопрос — и выслушать очередное «Не помню».

Мне приходилось читать о нарушениях памяти — но я никогда не думал, что они могут быть такими… избирательными. Оказалось, что Снейп прекрасно помнит все, связанное с Хогвартсом, включая последний год, — но не может ничего сказать о мотивах многих поступков. Так же обстоит дело со службой Волдеморту — факты налицо, мотивы отсутствуют.

… — Вы служили Волдеморту?

— Да.

— Почему вы вернулись к нему?

— Я не помню…

Но непонятнее всего обстоят дела с Орденом Феникса. О нем Снейп не помнит практически ничего — ни адреса штаб-квартиры, ни имен, ни операций, хотя даже мне известен как минимум десяток дел, в которых он принимал самое непосредственное участие. Как-то я ему даже посочувствовал, мысленно, разумеется — когда на площади Гриммо случайно увидел, как он, морщась, пьет Костерост, неловко держа на весу сломанную руку.

… — Вы помните, при каких обстоятельствах два с половиной года назад сломали руку?

— Не помню…

Я устало потираю ноющий лоб. Голова гудит, как будто в нее попали бладжером. Возможно, в его амнезии и есть какая-то система, но сейчас я просто не в состоянии анализировать услышанное — тем более что кое-что из сказанного Снейпом с удовольствием забыл бы.

… Я уважал и любил директора…

… Да, мы дружили… Дамблдор был моим единственным другом…

Насколько все было просто — в том числе и с моим отношением к нему — пока я не слышал этих слов, произнесенных тихим хриплым голосом — если бы я не знал, что это Снейп, решил бы, что он пытается сдержать слезы.

Конечно, сказанное не перечеркивает факты. Он предатель и убийца, и то, что он не в состоянии объяснить мотивы своих поступков, не может уменьшить мою ненависть и презрение.

Или… может?

Черт, от этого с ума можно сойти.

Уважал — и предал, переметнувшись к Волдеморту.

Любил — и произнес «Авада Кедавра».

А потом сжег портрет единственного друга.

А может, он и правда… того? Помешался?

Нет, конечно же, он нормален — иначе его не выпустили бы из Св. Мунго. Правда, частичная потеря памяти колдомедикам — и тем более аврорам — не помешала. Хотя… может, они об этом не знают?

— Кто-нибудь еще знает о ваших провалах в памяти? — спрашиваю я, не глядя на него — пусть не думает, что я ему сочувствую.

Я и не сочувствую. Правда. Нисколько. Мне просто… интересно.

— Конечно, — в усталом голосе звучат удивленные нотки. — В больнице мне давали тесты, а ваши коллеги, кроме Веритасерума, регулярно используют легилименцию — разве вам не сказали? Но все, что им нужно, я помню, а остальное их не интересует.

— Как это — не интересует? — я удивленно поднимаю на него глаза и вижу, как он насмешливо вскидывает бровь. Такой знакомый жест — еще из тех времен, когда Волдеморт был всего лишь зловещей тенью, а он — просто самым нелюбимым учителем, а не тем, кем стал. — Разве это не потребуется на суде — доказательства вашей вины, ваше признание, подробности и обстоятельства… случившегося?

— Поттер, вы серьезно переутомились. Доказательств моей вины более чем достаточно, свидетелей — тоже, и главный из них меня только что допрашивал. Кого в таких обстоятельствах может интересовать, почему именно я сделал то, что сделал?

— А о Дамблдоре, о том, как вы к нему… относились, — об этом вас спрашивали?

— С какой стати? Конечно, нет. Вы только что привели исчерпывающий перечень вариантов того, как, по мнению ваших коллег, я могу к нему относиться. Разумеется, я не собираюсь их переубеждать — это, знаете ли, слишком личное.

— Тогда почему вы рассказали мне? — бормочу я непонимающе.

— О, ну конечно, не для того, чтобы вас разжалобить, — он сухо усмехается, — маловероятно, что вы способны испытывать ко мне что-то подобное, да и я уж как-нибудь обойдусь без вашей жалости и сочувствия. Честно говоря, я и сам не знаю, почему. Может быть, потому, что вам действительно небезразличен был директор, а может быть, потому, что ваша недолгая служба в аврорате пока не успела вытравить из вас человека. В любом случае, — добавляет он устало, — память вы мне вернуть не сможете, а рассчитывать на вашу помощь… у меня амнезия, а не слабоумие.

Вот это верно. Он скорее удавится, чем попросит меня о помощи.

Чувствуя усталость и странную досаду — можно подумать, я ему эту помощь предложил — я медленно поднимаюсь со стула, разминая затекшие мышцы. Снейп почему-то продолжает сидеть.

Ну конечно. Я приказал ему подчиняться — а указаний никаких не давал. Запомнил, надо же…

— Вставайте и идите в спальню, — я стараюсь, чтобы голос звучал ровно и деловито. Все, хватит, больше никаких вспышек ненависти и пощечин. Это моя работа, и я постараюсь выполнять ее… достойно — разумеется, не потому, что он что-то там сказал по этому поводу, а просто… просто чтоб не стыдиться потом самого себя.

Он с трудом поднимается и, пошатываясь, выходит из лаборатории, шаркая стоптанными ботинками. Ах да, одежда… Вряд ли Слизнорт держал его одежду в комнатах, скорее всего она где-то здесь, в одном из шкафов… Стоп, Гарри, ты и правда переутомился — ведь уже использовал сегодня это заклинание.

— Акцио одежда Снейпа, — произношу я и с облегчением вижу, как из высокого обшарпанного шкафа в дальнем углу вылетает скомканная груда тряпья и шлепается к моим ногам несимпатичной кучей. Так, что здесь у нас? Мантия, вполне приличная, сюртук, две рубашки на смену, брюки… белье — кто бы мог подумать, он носит шелковое… ну и вот еще ночная сорочка — и хватит с него. Мне неохота нести получившуюся стопку самому, и, взмахом палочки отправив остальное обратно в шкаф, я левитирую одежду в спальню и сам иду следом.

Снейп уже здесь и стоит у камина, глядя на огонь. Я опускаю палочку, и стопка его одежды падает на пол в углу, куда я уже бросил плед, но он не оборачивается. Похоже, он даже не услышал, как я вошел — или услышал, но пытается показать, насколько ему безразлично мое присутствие.

Безразлично? Ну-ну. Я сажусь на кровать и с облегчением сбрасываю ботинки, искоса поглядывая в его сторону. Тощая спина по-прежнему выглядит неестественно прямой — я ведь так и не снял с него наручники. А он меня об этом не попросил.

А если так и не попросит?..

Черт, я не собираюсь облегчать ему жизнь! Но… если я хочу, чтобы на уроке он смог хотя бы держать палочку, не говоря уж о том, чтобы пользоваться ей, снимать с него эти штуки на ночь просто необходимо.

— Вы что, рассчитываете всю ночь вот так простоять? — нейтральным тоном интересуюсь я.

— А вас что-то не устраивает?

— Да ради бога, дело ваше, — зевнув, я пожимаю плечами. — Просто я собираюсь принять душ и лечь спать, так что если есть какие-то просьбы, лучше с ними поторопиться.

— Вы снимете с меня наручники? — произносит он, не оборачиваясь.

— Это просьба или вопрос?

— А что, я должен именно попросить? — вот теперь он оборачивается, и я спокойно встречаю его взгляд:

— А почему вас это удивляет? Угадывать ваши желания я не собираюсь. Если чего-то хотите, придется об этом попросить — и если просьба будет разумной, я дам позволение.

— Вот как, дадите позволение, — протяжно произносит Снейп. — Ничтожный Снейп просит разрешения, и всесильный Поттер, подумав, разрешает… боже, как это предсказуемо и пошло и как, должно быть, льстит вашему самолюбию.

— Да какое, к черту, самолюбие! — зло выпаливаю я, мгновенно потеряв самообладание. Мерлин, ну почему меня так заводят его высказывания?! — Можно подумать, я всю жизнь мечтал об этом — оказаться в хогвартских подземельях в качестве вашего надсмотрщика! Да я был бы счастлив, если б в жизни вас больше не увидел! Я не напрашивался на это задание, но, раз уж я его получил, я просто обязан выполнять полученные инструкции!

О, черт… Я поспешно умолкаю, но он уже услышал то, что услышал. Ну и плевать. В конце концов, кто здесь преступник, и почему я должен перед ним оправдываться? Я заставляю себя не отводить взгляда от его лица — и с удивлением вижу, как холодная насмешка уступает место странному выражению — кажется, это почти сочувствие:

— Так вот как обстоят дела… Признаться, я думал, что вы были полны рвения и сами, как вы выражаетесь, напросились. Но вас просто вызвали к Блэкстону и дали соответствующие инструкции. Поттер, неужели вам не пришло в голову, что, заставляя унижать меня, вас попросту используют? Играют на вашей ненависти, вашем предубеждении, манипулируют даже вашим отношением к Дамблдору — и делают из вас марионетку?

Я зло смотрю на него, пытаясь подобрать слова для ответа, и с отчаянием чувствую — не получается. Да нет, он не может быть прав. Но почему тогда так гадко на душе — или все дело в присутствии рядом этой сволочи?

— Вижу, вы об этом не думали, — из моего растерянного молчания Снейп явно сделал свои выводы.

— Не ваше дело, — глухо отвечаю я. — Я вашего совета не спрашивал.

— Да я его и не давал, — он снова вскидывает бровь, и я опять кажусь себе первокурсником. — Хотите быть марионеткой — будьте ей. Мне-то что, мне даже интересно поиграть с вами в эту игру — интересно увидеть, на каком этапе вы станете сами себе противны, или, наоборот, сделаетесь красой и гордостью аврората.

Он вновь поворачивается ко мне спиной, неловко вытягивает скованные руки и произносит очень вежливо и спокойно, без тени издевки:

— Пожалуйста, снимите с меня наручники.

Ей-богу, не знаю, как ему это удается — он вроде бы подчинился, а я все равно чувствую себя побежденным… Ну и черт с ним, хватит с меня на сегодня этих… игр. Вздохнув, я произношу заклинание — и наручники, клацнув, спадают с его запястий.

— Ваша одежда в углу, где плед, — сообщаю я, отвернувшись и взбивая подушку. Мерлин, как же я устал… — Спать будете там же. Можете принять душ и лечь.

Я почти готов к очередному язвительному комментарию, но в наступившей тишине слышу только скрип стоящего у камина кожаного кресла и следом — негромкий вздох облегчения. Чем он там занимается? Я же сказал ему идти под душ, он что, думает — я всю ночь буду ждать, когда он соизволит это сделать? Я раздраженно оборачиваюсь и вижу, что он уселся в кресло и массирует руки.

Руки?.. О господи. Это — его руки?! До сих пор скованные за спиной кисти скрывали складки мантии, но сейчас я хорошо их вижу — и не уверен, что мне хочется это рассматривать.

Я хорошо помню его узкие изящные кисти — почти единственное, что меня в нем невольно восхищало безотносительно к тому, что он Снейп — ну, еще голос и походка, конечно. Но эти синюшные вздувшиеся конечности с толстыми, как сосиски, пальцами так же мало напоминают руки прежнего зельевара, как дядя Вернон — балерину Ковент-Гардена.

Какое-то время он просто трет ладонями тыльную сторону кистей, потом начинает осторожно разминать негнущиеся пальцы и, не глядя на меня, спокойно замечает:

— Как видите, я пока не в состоянии справиться с одеждой. Пока кровообращение восстановится, пройдет по меньшей мере десять минут. Так что я на вашем месте принял бы душ первым.

Угрюмо кивнув, я иду в ванную. Наскоро избавившись от одежды, открываю воду сразу на полную мощность, и пока горячие струи хлещут по макушке, пытаюсь представить, как вместе с мыльной пеной с меня стекает весь этот кошмарный нескончаемый день — точнее, вечер, день был вполне ничего себе.

Потом появился Снейп и, по обыкновению, все испортил.

Мерлин, ну почему он такой гад?! Почему сразу не попросил снять наручники — специально чтобы я сейчас чувствовал себя виноватым? Это же боль, наверное, адская, и плечи, должно быть, ноют нестерпимо.

Хорошо, что он вообще принял эти, как он их назвал, правила игры — иначе со своей идиотской гордостью провалялся бы скованным до утра. Гордостью, которую я должен подавить — и как мне, черт побери, это сделать?! Бить я его больше не собираюсь, все равно никакого толка, а унижать — себе дороже, сам потом хожу как в дерьме извалянный. Да и с тактикой равнодушного презрения что-то не получается — какое тут, к черту, равнодушие, когда то треснуть его хочется, то… извиниться.

Вот чего уж точно никогда не сделаю.

Наскоро вытершись и набросив слизнортовский халат, — он мне, конечно, велик, но другого нет, — я выхожу из ванной и сухо интересуюсь:

— Вы закончили? Тогда раздевайтесь, принимайте душ и спать — я не собираюсь ждать до утра.

— Кто вас заставляет, — не глядя на меня, он продолжает сосредоточенно разминать распухшие кисти. — Где ванная, я знаю, как пользоваться душем — помню, моя амнезия на бытовые мелочи не распространяется.

— Вы что, уже забыли, что должны подчиняться мне без рассуждений? — я стараюсь подпустить в голос побольше металла — пусть не думает, что я оправдываюсь. — Я обязан всюду вас сопровождать, наблюдать за каждым вашим действием и не собираюсь нарушать полученные инструкции.

«Хотя бы в этом», — мысленно добавляю я, глядя, как он, пожав плечами, медленно поднимается из кресла и ковыляет к ванной. Разумеется, я иду следом, — а что мне еще остается? — чувствуя себя при этом препакостно. Всю жизнь мечтал понаблюдать за моющимся Снейпом. Утешает только, что ему еще неприятнее, чем мне, хотя он старательно делает вид, что нет ничего естественнее, чем раздеваться, стоя в двух шагах от Поттера. Но красные пятна, выступившие на скулах, и мелко подрагивающие пальцы выдают его с головой.

Стоя вполоборота, он долго возится с бесчисленными пуговицами — так долго, что я уже готов применить расстегивающее заклятие, и даже когда с последней застежкой наконец покончено, медлит целую минуту, хотя теперь ему достаточно просто повести плечами.

— Ну же, — сквозь зубы бормочу я, — чего вы тянете? Чем быстрее начнете, тем быстрее все закончится.

— А вы уверены, что вам не захочется продлить удовольствие? — неожиданно спрашивает он. — Вам поручено наблюдать? Наблюдайте. Но если вы попытаетесь сделать что-то еще, я… клянусь, вы об этом пожалеете.

О чем это он? Я непонимающе гляжу на него, но когда Снейп, криво усмехнувшись, сбрасывает мантию, под которой не оказывается даже белья, желание что-то выяснять исчезает. Собственно, исчезают все желания, кроме одного — немедленно отвернуться или зажмуриться.

С ним действительно не церемонились, и я с содроганием понимаю, что не хотел бы присутствовать на его допросах. Плечи, спина, бедра покрыты глубокими багровыми рубцами, полузажившими и совсем свежими, запекшимися и сочащимися сукровицей. Огромные кровоподтеки в паху — похоже, совет насчет удара по яйцам уже не раз применялся на практике; цепочка синяков на бедрах, пятнающая бледную кожу… Я тупо пялюсь на них, удивленный странной конфигурацией, Снейп, заметив мой взгляд, вновь усмехается, и тут до меня внезапно доходит — и догадка оказывается такой омерзительной и страшной, что я, судорожно сглотнув, зажимаю рот ладонью, испугавшись, что меня попросту стошнит.

Так вот откуда эти странные бурые потеки на ногах — и вот что он имел в виду, говоря о моем желании продлить удовольствие.

Его насиловали на допросах, насиловали жестоко — и он думает, что я тоже собираюсь это с ним сделать?!

— Впечатляюще выглядит, не правда ли? — глухо выговаривает Снейп, не глядя на меня. — Вижу, вами этот метод еще не опробован. Ничего, уверен, все у вас впереди.

Не ответив — а что тут можно ответить?! — я в каком-то странном оцепенении наблюдаю, как он входит в душевую кабину, открывает воду и какое-то время просто стоит под теплыми струями, как, морщась, распутывает слипшиеся от крови волосы на виске, как осторожно смывает с тела кровь и присохшую грязь, и в голове крутятся всего два слова.

Так нельзя.

Мерлин, так нельзя обращаться даже со Снейпом, пусть даже он стократ заслужил подобное. Каким бы он ни был гадом, обращаться с ним таким образом — это значит попросту уничтожить в себе все человеческое. Впрочем, авроров оправдывает тот факт, что они не считают его человеком, как, впрочем, и я не считал — до сегодняшнего Веритасерума.

Потому что мразь и нелюдь не может убить — и прийти в ужас от содеянного, а я видел сегодня, как плескался этот ужас в запавших черных глазах, когда он говорил о Дамблдоре.

Интересно, на что, собственно, рассчитывал Блэкстон, поручая мне унижать его, чтобы подавить волю? Какое унижение может быть страшнее того, что с ним уже сделали — и продолжают делать?! Впрочем, после всего он, возможно, действительно на грани, и каждое новое унижение может стать той самой последней каплей и окончательно сломить его. Вот только — и я вдруг предельно ясно осознаю это — мои действия этой последней каплей не станут.

Я буду присматривать за ним на уроках, чтобы он не навредил детям. Буду конвоировать его на допросы и обратно и не собираюсь давать ему никаких поблажек. Но намеренно унижать его я не буду — просто потому, что хочу сохранить в себе человека.

А инструкции… их не обязательно выполнять буквально. Совсем не обязательно, например, беспрерывно пялиться, можно встать вот так — вполоборота, скорее угадывая, чем видя, что он делает. Можно познакомиться поближе с темно-зеленым узором на плитке, которой облицованы стены ванной — ох, чувствую, скоро я изучу этот узор лучше, чем любимую книгу о квиддиче. Можно, наконец, подумать о том, чем мне заняться завтра, пока его будут допрашивать…

Вода перестает шуметь, но я не оборачиваюсь, продолжая изучать пространство ванной — и взгляд вдруг останавливается на смятом влажном полотенце, валяющемся в углу. Черт, можно было сообразить, что это ему тоже понадобится...

— Я могу воспользоваться вашим полотенцем? — его тон очень спокоен, но в голосе звенит скрытое напряжение. Странно, он не мог не заметить, что я почти отвернулся, а сейчас вообще на него не гляжу — так с какой стати напрягаться?

Или он все еще думает, что я захочу?..

— Пользуйтесь, — отвечаю я сквозь зубы и поспешно добавляю: — И успокойтесь — я к вам не притронусь.

Не знаю, поверил ли он — он молчит, а его лица я не вижу. Да и какое мне, собственно, дело… Я искоса наблюдаю, как он неуклюже поднимает полотенце и начинает осторожно промакивать влагу, морщась, когда ткань касается свежих рубцов… черт, как же он медленно это делает! Едва дождавшись, пока он обернет полотенце вокруг тощих бедер, я нетерпеливо оборачиваюсь:

— Вы наконец закончили?

— Не совсем, — произносит он все с той же напряженной интонацией. — Мне, — он на мгновение запинается, но твердо заканчивает, — мне нужно в туалет. И если ваши инструкции не предполагают наблюдение за отправлением естественных надобностей, я предпочел бы, чтобы вы отвернулись. Это, знаете ли, слишком интимный процесс.

Закончив свою тираду, он надменно вздергивает подбородок, выжидающе глядя на меня, и я против воли чувствую восхищение. Черт возьми, вот это характер. Он стоит здесь, еле держась на ногах, изможденный, практически голый, мокрые волосы свисают неопрятными сосульками — но в глазах почти вызов, тонкая черная бровь надменно приподнята и руки скрещены на груди в таком знакомом высокомерном жесте.

Пусть. Пусть цепляется за свое призрачное достоинство. В конце концов, это все, что у него осталось.

— Да, мои инструкции предполагают наблюдение за вами, даже когда вы заняты столь интимным делом, — будничным тоном сообщаю я. — Но я тут подумал… Где находится унитаз, вы знаете, как им пользоваться — помните, и ваша амнезия на применение туалетной бумаги, надеюсь, не распространяется. Так что я пошел спать. Советую не задерживаться — через пять минут я гашу факелы.

Выходя из ванной, я все-таки не могу отказать себе в удовольствии и не взглянуть напоследок в его ошеломленное лицо. Кажется, он пытается что-то сказать, но, шевельнув было губами, плотно сжимает их.

Странное дело — уступив, чувствовать себя победителем, сонно думаю я, с наслаждением вытягиваясь на огромной кровати. Может быть, это потому, что впервые на моей памяти я заставил Снейпа потерять дар речи. А может быть, потому, что каким-то шестым чувством я понимаю, что действую правильно.

И, как знать, вдруг мой метод окажется эффективнее блэкстоновского. А правила… я их и в школе постоянно нарушал, не привыкать.

Я гашу факелы, едва Снейп входит в комнату, оставив только маленький светильник, и устало закрываю глаза. Лениво прислушиваюсь, как он возится, укладываясь в своем углу, и соображаю, не может ли случиться ночью каких-нибудь неприятных неожиданностей. Из спальни ему не выбраться — на дверь я наложил запирающее заклятье. Правда, он не в наручниках и может свободно ходить по комнате, но, поколебавшись, я все же решаю не огораживать кровать Щитовыми чарами — сам спросонья перепугаюсь. Не придушит же он меня, в конце концов. Скорее, это я могу забыть, в каком углу он спит, и наступить на него ненароком, но у меня до сих пор не было привычки разгуливать по ночам.

Ах да, он говорил, что после Веритасерума случаются галлюцинации… Кто же ему может привидеться? Дамблдор? Усилием воли я отгоняю воспоминание о тихом хриплом голосе, произносящем фразы, от которых пробирает дрожь и хочется выть. Хватит. Я не могу думать об этом сегодня.

Спать. Теперь только спать. Остальное — завтра.

Без четверти девять. Я сижу в кабинете директора, ожидая минуты, когда смогу отправиться в Министерство за Снейпом. Сам не знаю, зачем я пришел сюда так рано. Наверное, Макгонагалл поняла это лучше, потому что, едва взглянув на меня, без долгих расспросов принялась поить чаем.

Фарфоровые чашки на клетчатой скатерти исходят ароматным паром. Это дамблдоровский сервиз, я хорошо его помню, и если какое-то время смотреть только на чашку, наблюдая за плавным вращением чаинок, то может показаться, что ничего не изменилось — протяни руку и возьмешь из хрустальной вазочки горсть лимонных долек, а напротив добродушно улыбается прежний хозяин кабинета. Но вместо любимого лакомства Дамблдора на столе жестяная коробка с шоколадными дракончиками, и Макгонагалл, стараясь сделать это незаметно, подталкивает ее ко мне — наверное, думает, что я постесняюсь и откажусь от угощения.

Раньше мне редко предлагали эти печенья. Точнее, всего один раз — когда мой строгий декан решила, что после стычки с Амбридж я срочно нуждаюсь в утешении. И что-то мне подсказывает, что в ближайшие дни ей не раз захочется снова угостить меня этим кулинарным шедевром, даже если я изо всех сил буду стараться выглядеть довольным жизнью.

Потому что через неделю такой веселой жизни мне, пожалуй, захочется повеситься.

И это при том, что проблем у меня с ним сегодня почти не было. А те, что были, можно всецело считать его проблемами.

Когда я проснулся, то обнаружил, что он уже полностью одет и сидит в кресле у камина, ко мне спиной, откинувшись на высокую спинку. Испытывая непонятную неловкость от того, что он может, обернувшись, увидеть меня неодетым, я, злясь на себя за это чувство, наскоро натянул джинсы и свитер, умылся, не глядя больше в его сторону, и вышел в гостиную. Там меня ждал сюрприз — огромный поднос с горой всяких вкусностей, а из-за столика выглядывала испуганная физиономия Добби. Эльф торопливо пропищал, что принес сюда завтрак по просьбе директора, и испарился так быстро, что я даже не успел расспросить его о причинах такого испуга. Хотя… чего там, все ясно. Со дня убийства Дамблдора домовые эльфы, искренне преданные директору, ненавидят и боятся его убийцу.

Как всегда, при мысли о Снейпе настроение стало отвратительным. Я без всякого аппетита сжевал тосты и яичницу с беконом и, бросив взгляд на часы — до первой пары двадцать минут, ублюдок вполне успеет поесть, если поторопится — снова вошел в спальню и увидел, что он так и сидит в кресле, только теперь в странной, нетипичной для себя позе — сгорбившись и опустив голову на руки.

Ни на приказ подняться, ни на раздраженный окрик он не отреагировал, и поднял голову только тогда, когда я, подойдя к креслу вплотную, резко тряхнул его за плечо. Похоже, он только теперь меня услышал. А когда я увидел его лицо, по спине невольно побежали мурашки — я помнил слова Блэкстона о самоубийстве, а это лицо — точнее, посмертная маска с пустыми мертвыми глазами — было лицом человека, готового в любой момент покончить с собой. Впрочем, уже в следующую секунду это вгоняющее в дрожь выражение быстро, как меняется изображение на переводной картинке, сменилось привычной брезгливой иронией. Ну и плевать, будто мне есть до нее дело.

Разумеется, за пятнадцать минут до урока наручники на него надевать не имело смысла — и я этого не сделал, тем более что отек за ночь почти не спал. От завтрака он отказался, выпил только сок, неуклюже держа стакан двумя руками, как пьют очень маленькие дети. Наверное, он и есть не стал потому, что распухшие пальцы не справились бы с вилкой. Это выглядело бы смешно, не будь это Снейп — и, похоже, собственная неловкость унизила его сильнее, чем вчерашний душ, если судить по залившему лицо кирпичному румянцу. А когда я сухо заметил, что, если дальше так пойдет, кормить его придется насильно, он бросил на меня такой взгляд, что два года назад — когда я еще боялся его — я всерьез испугался бы за собственную жизнь.

И что теперь, мне ждать, когда он заморит себя голодом, ублюдок несчастный?! На обеде я точно бы привел свою угрозу в исполнение, если бы за несколько пар он не разработал руки настолько, что смог все-таки пользоваться столовыми приборами. Но съел все равно ничтожно мало, сообщив, глядя в пространство, что не голоден.

Ха. Не голоден. То-то выглядит как изображение узника фашистского концлагеря в магловском учебнике — видел как-то у Дадли. Ну и черт с ним, грохнется на уроке в обморок — откачивать не буду, Энервейт — и вперед, на допросы.

— Тяжело было на уроках? — Макгонагалл сочувственно заглядывает в глаза, подливая чаю. Я отрицательно качаю головой, с удивлением понимая, что почти искренен. В самом деле, уроки прошли на удивление гладко, если не считать инцидента на первом занятии — конечно же, с гриффиндорцами.

Это были пятикурсники, которых я почти не помнил. Когда мы вошли в кабинет — Снейп на шаг впереди, следом я с палочкой наизготовку — класс, дружно выдохнув, замер на несколько секунд — ровно до того момента, как я занял пустующую парту у стены, а Снейп опустился на учительский стул, — и тишина мгновенно взорвалась негодующими криками.

— Он что, будет нас учить?! Он же преступник!

— Мы не хотим с ним заниматься!

— Ребята, давайте устроим ему бойкот — Гарри, ты же нас поддержишь?

— И ничего он нам не сделает — ему даже баллы снимать запрещено!

Откинувшись на жесткую спинку ученической скамьи, я с интересом наблюдал за происходящим. Помогать ему я, разумеется, не собирался — было просто любопытно, как он справится и справится ли вообще. Глядишь, если урока не получится, а там и следующего, авроры передумают и избавят школу от Снейпа, а меня — от этого задания, будь оно неладно.

Но Снейп какое-то время ничего не предпринимал — просто, склонив голову, прислушивался к возмущенным выкрикам. А потом, поднявшись и скрестив на груди руки так, что распухшие пальцы спрятались в складках мантии, обвел класс своим фирменным тяжелым взглядом, в котором было столько усталого презрения, что даже самые яростные крикуны смущенно примолкли.

Впрочем, через полминуты светловолосый крепыш на второй парте, вскочив так резко, что чуть не опрокинул котел, отчаянно выпалил:

— И не смотрите на нас так! Мы вас больше не боимся!

— О да, конечно, вы не боитесь, — проговорил Снейп негромко, но так, что мгновенно наступившая тишина сделалась абсолютной. — Вы ведь все здесь смельчаки, правда? Так легко и приятно проявлять храбрость, когда перед вами мерзкий преступник, которому запрещено снимать баллы, который почти не владеет палочкой и от которого вас в любой момент готов защитить спаситель магического мира, — иронический поклон в мою сторону. — Это, должно быть, очень по-гриффиндорски — вести себя по-хамски, зная, что вам ничего за это не будет — так, мистер Макмиллан? — пристальный взгляд в упор на светловолосого крикуна и тот, не выдержав, опустил глаза и пробормотал:

— Извините.

— Кто-то еще желает проявить чудеса храбрости? — Снейп вновь пристально оглядел класс, и я заметил, что многие отводят взгляд и, торопливо пробормотав что-то похожее на извинение, достают учебники.

Поразительно, но ему удалось справиться с ситуацией — и на этом, и на других уроках. Что-то похожее, хотя, может, и не столь бурное, происходило на каждом — и на каждом его способ действовал безотказно: никому не хотелось чувствовать себя мерзавцем. Правда, многие, ища поддержки, пытались поймать мой взгляд — но я упорно смотрел только на Снейпа, продолжая держать его под прицелом палочки.

Помогать ему я не собирался — но и мешать тоже. Он сволочь, но он прав — дети не должны опускаться до скотства. Пусть лучше почувствуют жалость к преступнику, чем ощутят соблазн унизить того, кто и так унижен, — хорошо, что они не знают, до какой степени. Пусть учатся быть великодушными — даже с теми, кто этого не заслуживает.

На последней паре я и сам пожалел бы его, если б мог испытывать к нему что-то подобное. Выглядел он в точности как оживший призрак, и в глазах у первокурсников-пуффендуйцев определенно было больше жалости, чем страха. Раза два я даже готов был прервать занятие — ни к чему детям видеть, как учитель, даже вот такой, теряет сознание посреди урока. Но он как-то продержался и даже смог довольно внятно продиктовать домашнее задание — правда, это было последним, на что его хватило, и в комнаты мне пришлось его левитировать. В своем углу он рухнул на пол безжизненным комом — и пролежал так до шести. Наручники я на него опять одевать не стал, понимая, что снова сознательно нарушаю инструкцию, и, разумеется, хорошего настроения это не прибавило.

Но в целом все прошло сносно. И отвратительней дня в моей жизни еще не было. Потому что этот мерзавец вел себя совсем не так, как я от него ожидал.

Я всегда считал, что занятия для него — прежде всего повод безнаказанно поливать нас сарказмом, а сам процесс обучения по определению вторичен. Но на сегодняшних уроках он и правда пытался… учить. Вопреки собственной слабости и негнущимся пальцам, вопреки почти осязаемой ненависти школьников он объяснял, показывал, комментировал — и эти комментарии были… уместны. И даже вполовину не настолько язвительны, как я запомнил.

Неужели все дело только в том, что я впервые посмотрел на все это со стороны?! И на наших занятиях он тоже пытался что-то вдолбить в нас, а не издевался, как мы привыкли считать?

Но самым неприятным сегодня оказались даже не уроки, а те часы, которые я провел в подземельях в вынужденном безделье до того, как отправить его в Министерство. В спальню я не заходил — да и что мне было там делать, смотреть, как он скорчился в своем углу, глядя перед собой пустыми глазами? В гостиной тоже долго не смог высидеть — книг у Слизнорта было довольно много, но трактаты по зельеварению я не стал бы читать даже на необитаемом острове. Томясь от ничегонеделания, я заглянул в лабораторию. Хаос, царящий на бесконечных полках, наводил тоску. Может, попробовать как-то разгрести этот бедлам?.. Но тут в гостиной истошно зазвонил заведенный мной магловский будильник — единственная вещь, которую я оставил у себя в память о Дурслях — и я поплелся в спальню поднимать Снейпа. Взмахом палочки — со своими негнущимися пальцами он опять возился бы полчаса — переодел его в старую мантию, защелкнул наручники и отправил в аврорат через камин — о пути туда в инструкциях ничего не говорилось. И сейчас сижу у Макгонагалл, ожидая, когда смогу его забрать.

Языки пламени в камине меняют цвет, становясь зеленоватыми — и через решетку в комнату заглядывает возбужденная физиономия Билли Джоэла — того самого молоденького аврора, позвавшего меня вчера к Блэкстону.

— Здравствуйте, профессор, — улыбаясь, кивает он Макгонагалл и оборачивается ко мне: — А, Гарри, и ты уже здесь? Пошли, заберешь своего красавчика!

Я благодарю директора за чай, вздохнув, отодвигаю стул и делаю шаг к камину — голова Джоэла уже исчезла в пламени. Заношу ногу, чтобы переступить через решетку — и слышу негромкий голос Макгонагалл:

— Гарри, когда ты вернешься с ним, меня в кабинете не будет. Не хочу видеть его чаще, чем это необходимо.

Я невесело киваю, не оборачиваясь. Как будто я этого хочу.

В кабинете старшего аврора со вчерашнего дня ничего не изменилось. Хотя… В каменной стене появились массивные металлические кольца, от них по стене свисают цепи с широкими браслетами, и пол под кольцами измазан чем-то таким… Сглотнув, я быстро отвожу глаза. Не надо быть экспертом, чтобы понять, чем он там измазан. Это кровь вперемешку со спермой.

И он рядом, в нескольких дюймах — сидит, бессильно привалившись к стене. Окровавленный и абсолютно голый. Увидев меня, он судорожно пытается подтянуть к груди острые колени, но не успевает — Джоэл, хихикнув, быстро подходит к нему и поднимает его с пола так же, как вчера это сделал Блэкстон — за волосы.

— Стой смирно, гаденыш, — аврор произносит это почти нежно и, улыбаясь, оборачивается ко мне:

— Правда, хорош? Блэкстон в командировке до среды, вот мы и решили не таскать нашего зайчика через лишний камин, устроились прямо здесь — и классно его поимели. Впятером, ага. По очереди, а иногда по двое, — он причмокивает, смакуя воспоминания. — Вообще-то начальник подобное не одобряет, но ты же не проболтаешься, правда, Поттер? — Джоэл искательно заглядывает мне в лицо, — ты же не слишком привязан к этому красавцу?

Я, оцепенев, смотрю на него. Я-то считал это мерзостной необходимостью, самым отвратительным, но неизбежным методом подавления личности, но Джоэл говорит об этом как… как о забавном, но не слишком поощряемом развлечении. Они что же, просто пользуются его беспомощностью?.. Черт, придется внимательнее присматривать за ним сегодня — выйди я отсюда после такого, немедленно повесился бы.

Пока же он просто стоит, чуть покачиваясь в попытке удержать равновесие и глядя прямо перед собой ничего не выражающим взглядом. Он больше не пытается прикрыться, и я, отводя глаза, успеваю заметить, что в паху прибавилось кровоподтеков, безжизненно висящий член покрыт мелкими царапинами и выглядит болезненным, а яички распухли и посинели.

— А, ты заметил? — проследив направление моего взгляда, Джоэл снова хихикает. — Мы ж его прямо на полу… того, и, сам понимаешь, подушку ему никто не подкладывал. А яйца — знаешь, как классно, когда почти готов кончить, делаешь вот так, — он протягивает руку к паху Снейпа и стискивает мошонку так, что Снейп белеет и прикусывает губу. — Это сейчас он молчит, при тебе сдерживается, а в процессе такие рулады выдает! А может, сам хочешь попробовать? — Джоэл, ухмыльнувшись, подмигивает мне. — Ей-богу, не пожалеешь! Смотреть, конечно, не на что, скелет скелетом, но что-то в нем такое есть, — аврор мечтательно прищуривается. — И самый большой кайф знаешь в чем? Сопротивляется, гаденыш, до последнего, и это так заводит! Так как, развлечешься? Или предпочитаешь без лишних глаз, у себя? — он одобрительно кивает на запекшуюся ссадину на снейповском виске.

— Я? Н-нет… — хрипло бормочу я, — это… я допрашивал его под Веритасерумом.

— Да ты что! — Джоэл наконец отпускает Снейпа и тот снова сползает на пол, а аврор с восхищенным смешком потирает руки. — Знаешь, я даже немного завидую — это же покруче любой порнушки!

— Что? В каком смысле? — я непонимающе смотрю на него, и Джоэл отвечает мне удивленным взглядом, словно отказываясь верить в то, что слышит:

— Ты что, ни о чем его не спрашивал? Ну, в смысле секса, я имею в виду? Контрольные вопросы-то хоть задавал?

— Задавал, но не об этом…

— Эх ты, поди, стеснялся, — аврор снисходительно хмыкает, по-хозяйски устраиваясь в удобном начальничьем кресле и жестом предлагая мне присесть в соседнее. — Тогда задержись еще минут на пять, я хоть намекну, в чем дело, — похоже, ему нравится роль просветителя. — Жаль, больше на него сегодня Веритасерума изводить не положено, а то бы послушали, так сказать, в авторском исполнении.

— Может, правда, не надо? Поздно уже, мне пора, — я пытаюсь подняться, но Джоэл кладет мне на колено настойчивую руку — его, похоже, понесло:

— Нет, погоди, послушай… Ладно, в подробностях не буду, чтоб удовольствие не портить, так, небольшой анонс… Короче, наш ненаглядный профессор — гей, — аврор маслено ухмыляется, глядя на мое ошарашенное лицо. — Ты что, в школе никогда сплетен о нем не слышал?

Можно подумать, у меня за эти годы других забот не было, как только собирать сплетни о Снейпе. Но Джоэл, кажется, понял мое молчание по-своему:

— Да, натуралу это, должно быть, противно слушать, да я и сам натурал, — он доверительно склоняется ко мне, и мне хочется отшатнуться, но я сдерживаюсь усилием воли, а Джоэл, ничего не заметив, продолжает:

— Но если б ты только знал, как заводят его рассказы! Правда, у него сто лет никого не было, был магловский дружок в далекой юности, кажется, кто-то его потом угрохал — и все, но связь там была о-го-го, и он нам такие подробности выдает — заслушаешься! И как, и сколько раз, и что именно он предпочитает — а он в их сладкой парочке был активным — ну, ты понимаешь, о чем я… так что у нас, можно сказать, наш голубой профессор обогатился новым опытом. — Джоэл хихикает, мечтательно закатывая глаза. — И, главное, сколько раз слушал — и, знаешь, не приедается! Голос у гада вполне подходящий, ну и словарный запас, конечно… в общем, не поверишь, каждый раз почти кончаю!

— Извини, — я решительно поднимаюсь из кресла, чувствуя, что еще немного — и заеду ему в челюсть. — Мне действительно пора. Спасибо за… информацию, — у меня как-то получается выдавить улыбку, и Джоэл, скривившийся было в насмешливой гримасе, снисходительно подмигивает:

— Ладно, иди, сокровище свое не забудь…

Сжав зубы, я делаю шаг к Снейпу — не знаю, кого из нас троих я больше ненавижу в этот момент — и, взявшись за костлявые предплечья, рывком ставлю его на ноги. Затем поднимаю мантию — прорех на ней прибавилось, хорошо, что я его сегодня переодел, — и набрасываю ему на плечи, взмахом палочки справившись с застежками.

— Эй, опробуешь метод — поделись впечатлениями! — кричит Джоэл мне в спину, когда я, придерживая Снейпа под локоть — мне совсем не хочется, чтобы он опять привалился ко мне, как вчера — вместе с ним перешагиваю каминную решетку.

Точно так же я помогаю ему перебраться через решетку в кабинете директора. Снейп принимает помощь механически, двигаясь как сомнамбула или марионетка, и я рад, что Макгонагалл действительно нет в кабинете — спроси она, что с ним такое, не знаю, что бы я ответил.

Путь в подземелья сегодня занимает минут двадцать, и под конец я почти тащу его на себе. Интересно, кого из нас Блэкстон решил наказать, запретив использовать промежуточный камин?.. Ввалившись наконец в его комнаты, я подвожу его к креслу в гостиной и, отпустив руку — лишившись поддержки, он падает в кресло как подкошенный — сам обессиленно опускаюсь в соседнее.

— Пожалуйста, снимите с меня наручники, — произносит он тихим бесцветным голосом, глядя куда-то в пространство. Я поспешно взмахиваю палочкой, металлические кольца размыкаются, но, похоже, у него нет сил стряхнуть их, и мне приходится, склонившись, самому высвобождать распухшие кисти.

Даже не знаю, что мне с ним сегодня делать. Обездвижить его на ночь, что ли? Потому что, глядя на застывшее лицо и тусклые ввалившиеся глаза, очень легко себе представить, как он, дождавшись, пока я усну, разбивает голову о ближайший каменный выступ — ну, или заканчивает с этим кошмаром другим, менее кровавым, но столь же надежным способом.

И я не могу этого допустить. И — мне трудно признаться себе, но это так — не потому, что он нужен школе или аврорату или должен дожить до суда. И, разумеется, совсем не потому, что он нужен мне — как я вообще мог такое подумать?! — мне он ни за каким чертом не нужен.

Просто… он не должен умереть вот так — не вспомнив.

Может, чтобы хоть как-то встряхнуть и заставить жить дальше, попробовать его разозлить? Раньше у меня это неплохо получалось.

Ну же, скажи что-нибудь — и я отвечу…

— Позвольте мне лечь, — наконец глухо выговаривает Снейп, не глядя на меня.

Ну, наконец-то…

— Не позволю, — хладнокровно отвечаю я и с удовлетворением замечаю, как мертвенный холод в запавших глазах сменяется чем-то похожим на гнев. Ага, злишься — ну и прекрасно.

— Сейчас вы примете душ, а затем поужинаете, и только после этого я разрешу вам лечь.

— Я не голоден, — произносит он, раздраженно дергая углом рта, и я борюсь с желанием отвести взгляд — тонкие губы искусаны в кровь. Наверное, он кусал их, чтобы не кричать — и все равно не мог удержаться, когда они, кончая, стискивали его яйца.

К горлу подкатывает тошнота. Я не должен жалеть его. Не должен. Не должен!..

— Черта с два вы не голодны! — я зло подаюсь к нему. — Вы не завтракали и почти не обедали — и заявляете тут, что не голодны! Вы будете есть — и съедите все, что я прикажу, или…

— Или вы меня заставите? — спокойно осведомляется он почти прежним насмешливым снейповским тоном. — Ударите или еще как-нибудь — способов, как вы имели возможность убедиться, у авроров предостаточно, почему бы вам не взять некоторые на вооружение?

— Я не собираюсь ничего брать на вооружение, — цежу я, — но и покончить с собой таким образом вам не позволю — вам ясно?

Я почти чувствую, как он напрягается, услышав эти слова — и вдруг, привстав, так резко подается ко мне, что я еле успеваю отшатнуться:

— А вы можете предложить мне альтернативу? — спрашивает он очень тихо, и я ощущаю, как от этого тона волоски на спине встают дыбом. — Не подскажете, ради чего мне жить? Ради будущего, которого у меня нет? Ради прошлого, которого я не помню? Или ради того, чтобы посильно развлекать ваших коллег?!

— Не знаю, — бормочу я, застигнутый врасплох его натиском, и ярость в его голосе становится почти осязаемой:

— Не знаете. Вот и я не знаю. И если я захочу все это прекратить, ни вы, ни кто-либо еще мне не помешает, запомните это, Поттер.

Вот теперь мне по-настоящему страшно. В таком состоянии он и без палочки, стоит ему захотеть, прихлопнет меня как муху. Я машинально нащупываю собственную палочку в складках мантии, и, заметив это, он, внезапно усмехнувшись, опускается обратно в кресло:

— Расслабьтесь, я не собираюсь отягощать свою совесть еще и вашим убийством. Тем более что для порядочной Авады нужно не только желание, но и силы, а их стараниями мистера Джоэла и К у меня сегодня не слишком много, как вы заметили.

Вот это уже почти прежний Снейп, и я еле сдерживаю вздох облегчения — ни меня, ни себя он, похоже, убивать не собирается — по крайней мере, не сейчас. Теперь главное — не показать ему, что я доволен тем, как легко он повелся на мою провокацию.

— И не воображайте себе, что вам удалось в чем-то меня убедить, — неожиданно произносит Снейп, с трудом поднимаясь на ноги, и я опускаю голову, сдерживая невольную улыбку.

Может, убедить и не удалось — да я и не собирался. Но заставить почувствовать себя живым — получилось.

В ванной я отворачиваюсь почти сразу, не дожидаясь, когда он снимет мантию, — хватит с меня на сегодня обнаженного Снейпа, насмотрелся, — и слышу за спиной негромкий язвительный смешок.

— Поттер, по-моему, за сутки вы последовательно нарушили все данные вам инструкции — хотя, возможно, я что-то упустил.

— А вас это беспокоит? — интересуюсь я, разглядывая узор на плитке — оказывается, он меняется, так что скучать в ближайшее время мне не придется. — Переживаете, что мне назначат взыскание?

— Что вы, просто интересно, в чем причина столь наплевательского отношения к служебным обязанностям. Жалость или сочувствие в моем случае, думаю, можно исключить, значит, это либо природная брезгливость — что ж, при вашем роде занятий вы быстро от нее избавитесь, — либо просто въевшаяся школьная привычка нарушать всевозможные правила.

— Вообще-то это совсем не ваше дело — анализировать мотивы моих поступков, — ровным тоном говорю я, продолжая рассматривать плитку, — со своими сначала разберитесь. А от школьных привычек я давно избавился.

— Это вы так думаете, — судя по звукам, он наконец освободился от мантии. — Ваш доблестный начальник, например, будучи студентом, обожал ловить в коридорах нарушителей и отводить их к декану — видите, как навыки пригодились. Жаль, что он, видимо, не осведомлен о вашем пренебрежительном отношении к всевозможным правилам. Впрочем, другую вашу привычку он с успехом использует.

— Какую же? — осведомляюсь я, заранее зная, что он ответит.

— Ну как же, Поттер, излюбленную. — Он открывает воду, но сквозь шум я успеваю услышать: — Вы ведь привыкли меня ненавидеть и никогда не скрывали этого.

— Если вы покопаетесь в своей памяти, может быть, вспомните, за что, — спокойно говорю я, — и, кстати, почему бы не поговорить о ваших школьных привычках, профессор? Вам, должно быть, нравилось убивать лучших друзей и предавать тех, кто вам поверил?

Наверное, мне все-таки не стоило это говорить — впрочем, может быть, он меня не расслышал. Но он ничего не отвечает, и меня почему-то охватывает дурацкий озноб.

Расслышал.

Вот черт. А если это окажется той самой последней каплей?

Ну, окажется, ну и что с того, угрюмо размышляю я, выходя из ванной, как только за спиной стихает шум льющейся воды. Хорошо, ты не собирался этого делать, но сделал — и, в конце концов, если это случится, ты просто выполнишь приказ Блэкстона. Так какая теперь разница, что в итоге будет со Снейпом? И не все ли тебе равно?...

А вот не все равно — и я понимаю это тем отчетливее, чем настойчивее пытаюсь это скрыть. И, пожалуй, я даже могу назвать момент, когда мне стало не все равно.

Когда я услышал от Джоэла, что он гей.

Интересно, стал бы Джоэл так разливаться передо мной сегодня, если бы знал, что я — тоже?

Натуралу это, должно быть, противно слушать, невесело усмехаюсь я, вспоминая его слова. Да, натуралу, наверное, противно — а такому, как я, попросту непереносимо. Как непереносимо сознание того, как много у нас, оказывается, общего со Снейпом.

Натурал способен представить — но не ощутить. А я — я совершенно точно знаю, что он должен чувствовать — даже если отвлечься от того, что делают с его телом. Получается, что насчет неосведомленности начальства о моих склонностях и привычках Снейп в чем-то прав — даже если бы Блэкстон специально задался целью заставить меня посочувствовать бывшему учителю, он не добился бы того, что сделал сегодня Джоэл, походя бросив несколько слов.

Черт, что-то он слишком долго не выходит. За то время, что он торчит в ванной, можно десять раз справиться со всеми… надобностями. И ведь не позовет, если что-то случилось — и раньше бы не позвал, а теперь тем более. Посмотреть, что ли?...

— Что там у вас? — негромко спрашиваю я, подойдя вплотную к приоткрытой двери, но внутрь все же не заглядывая. — Почему так долго? Выходите, если все закончили.

— Все в порядке, — тон очень спокоен. Кто-нибудь другой обязательно купился бы.

Но он действительно выходит — и так быстро, что я не успеваю отстраниться и он задевает меня плечом. Влажным. Влажным?..

Ах да, я же опять не приготовил для него ни полотенца, ни халата, вспоминаю я, искоса наблюдая, как он проходит в свой угол и натягивает ночную сорочку прямо на мокрое тело. Брр… Сейчас ведь уляжется во влажном прямо на пол — ковер, даром что толстый, от промозглой каменной стыни почти не защищает. Стоп. Какой пол, какая сорочка?...

— Профессор, ужин в гостиной, вы не забыли? — сквозь зубы говорю я. Не отвечая и не глядя в мою сторону, он опускается на колени и разворачивает плед, явно намереваясь закутаться в него и лечь.

Что там я несколько минут назад думал о последней капле? Его, похоже, и дубиной горного тролля не прошибешь. Ладно же…

В несколько шагов я оказываюсь рядом и, наклонившись, хватаю его за запястья, стискивая так, что опухшие пальцы разжимаются и Снейп роняет плед на ковер. Рывком ставлю на ноги, и теперь он оказывается почти вплотную — так близко, что я мог бы разглядеть мельчайшие морщинки на бледной коже. Если бы хотел. Пока с меня достаточно глаз. Так близко. Огромные, черные, полные непонятного превосходства.

Спокойно, Гарри, спокойно. Не калечить. Вдох, выдох… справиться с дыханием…

— Вы сломаете мне руки, — произносит он очень спокойно, — а у меня завтра четыре занятия. Боюсь, директор вас не поймет.

— Вы — будете — мне — подчиняться, — раздельно цежу я в невозмутимое надменное лицо и, встряхнув его напоследок, разжимаю захват.

— Или что? — так же спокойно осведомляется он, разглядывая свои запястья, на которых чуть выше синяков от наручников уже проступили багровые отметины от моих пальцев. Черт, я не виноват, что у него настолько тонкая кожа — не дотронешься! И вообще, сегодня эту тему мы уже обсуждали, только, помнится, у меня не нашлось аргументов. Теперь, пожалуй, найдутся.

— Или меня сменит кто-нибудь другой, — ровным тоном сообщаю я тощей спине — он все-таки идет в гостиную. — Кто-то, кто не будет к вам столь… снисходителен.

Я ждал, что он пренебрежительно фыркнет, но Снейп внезапно оборачивается.

— И что? — негромко спрашивает он. Что он такого со мной сделает, на что не хватило воображения у вас или ваших коллег? Посадит на цепь? Применит Круциатус? Поттер, поймите, вот этим, — он встряхивает рукой, — или тем, что вы сказали в ванной — о да, это было верхом снисходительности — вы не сделаете мне больнее, чем я сам себе сделал, убив, как вы тактично напомнили, лучшего друга и предав дело, в которое я верил, и людей, которые мне доверяли.

Вот это действительно довод. Тут крыть мне просто нечем. Я молча иду за ним в гостиную и наблюдаю, как он, не садясь, берет с подноса стакан с соком и отхлебывает мелкими глотками, придерживая донышко другой рукой — да, этот способ, пожалуй, более эстетичен, чем его прежние попытки.

Если он и правда осознает, что натворил, тогда к тому, что с ним сейчас происходит, он должен относиться как к искуплению. И, судя по всему, так оно и есть. Но он сам создал для себя этот ад. И я не должен его жалеть. Не должен. Не должен.

Но и поверить, что ему все равно, кто и что с ним делает, я не могу. Было бы все равно — не сопротивлялся бы Джоэлу до последнего и не бледнел бы как покойник, когда аврор расписывал подробности его допросов.

Почему у меня никак не идут из головы эти подробности? Он давно затих в своем углу, а я ворочаюсь на огромной слизнортовской кровати, и перед глазами всплывает ухмыляющаяся физиономия Джоэла.

«Был у него магловский дружок в далекой юности… связь там была о-го-го…». Сколько лет назад — семнадцать, двадцать? И он до сих пор помнит… подробности.

А сколько прошло со дня моей встречи с тем смазливым пареньком из магловского бара?

Я ввалился туда июльским вечером, вконец отупев после многочасового бесцельного кружения по Лондону. Которому предшествовало объяснение с Джинни в кондитерской Фортескью. И она, и я уже давно поняли, что неминуем разрыв, и разрыв окончательный, но до этого свидания продолжали на что-то надеяться. Ее-то я еще мог оправдать, но себя — после того, что о себе наконец понял?

Июль, и мороженое плавится в серебряной вазочке, и Джинни напротив — такая красивая, и в ярких карих глазах такое отчаяние. Я бы умер за нее с радостью, но разделить с ней жизнь…

— Джинни, прости, я не тот, кто тебе нужен… У нас просто нет будущего. Я…

— Не объясняй. — Она прикусывает палец, потом глухо выговаривает: — Когда ты это понял?

— Не знаю. В последний год, наверное. Неважно.

— И правда. — Она встает. — Что ж… Гарри, — она запинается, но договаривает, — я не хочу, чтобы ты мучился из-за меня. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы встретил когда-нибудь того, кто тебе нужен, и чтобы оказался так же нужен ему.

— Спасибо, — бормочу я, не в силах поднять на нее глаза, и только через минуту понимаю, что она уже ушла.

А потом — мостовые и переулки Лондона — и узкая зеркальная дверь, в которой расплывается мое несчастное отражение. Дурацкое название — «Крэйзи чиз»… но за дверью — вполне уютный магловский бар, а у стойки он — высокий, худощавый, светлые вьющиеся волосы, веселый прищур и откровенное любопытство в серых глазах.

— Парень, ты явно не из местных — кроме завсегдатаев про эту дыру мало кто знает. Каким ветром тебя сюда занесло? Поссорился с подружкой?

— У меня нет подружки.

— Тогда, наверное, с другом? — прищур из веселого становится сочувственным, и я с удивлением понимаю, что и правда небезразличен этому привлекательному маглу. — Может, расскажешь?..

А почему бы, собственно, и нет? Скандальные публикации в «Пророке» здесь мне, слава богу, не грозят… Я вообще здесь никто. Не герой, не Избранный, не спаситель магического мира. И этот парень не будет заглядывать мне в рот, ловя любое высказывание и восхищаясь каждой фразой.

Может, хоть с ним я смогу почувствовать себя… просто человеком?

Пара крепких коктейлей — и его уверенная рука уже лежит на моем плече, а ухо обжигает горячий шепот:

— Так у тебя ничего с ней не было? Ну, в смысле секса?

— Нет…

— А с мужчиной?

— Н-нет, — я чувствую, что краснею. Как он может об этом вот так запросто? Но парень, немного отстранившись, оглядывает меня с веселым изумлением:

— Ну ты даешь… В наше время, в таком возрасте, с такой внешностью — и девственник?! Красавчик, ты меня просто убиваешь!

— Знаешь, я про секс пока вообще особенно не думал, — я чувствую необходимость… нет, не оправдаться, а объяснить. — Понимаешь, я считаю, что сначала должна быть… ну, это… привязанность, чувство, что тот, кто рядом, очень тебе нужен, больше всего на свете, и ты ему тоже…

— Ты про любовь, что ли? — парень насмешливо хмыкает. — По-моему, это просто разные вещи.

— То есть как? — я непонимающе смотрю на него.

— Если не встретишь свою большую любовь, что, так никогда в жизни и не попробуешь?...

— Извини, мне, наверное, пора идти, — я пытаюсь отстраниться — кажется, хватит с меня экспериментов, но парень, словно не заметив этого, придвигается ближе.

— Да ты настоящее ископаемое, — шепот становится нежным, а потом меня внезапно обдает жаром — это его твердая ладонь переместилась с плеча на грудь и через рубашку приласкала сосок коротким уверенным движением.

— Что, приятно? — довольно шепчет он. — Вот об этом я и говорил. Должен же ты хотя бы знать, от чего отказываешься.

… А потом была крошечная комната наверху, стройное поджарое тело, торопливые губы и нетерпеливые руки. Наверное, он и правда хотел доставить мне удовольствие — но я запомнил только стыд от непривычной неловкой позы, его досадливый шепот: «Тише ты, весь дом сейчас сбежится» — он даже попытался зажать мне рот ладонью, которую, правда, убрал — и раздирающую тело боль.

Боль — и такое же раздирающее чувство полнейшего, тотального одиночества.

Ты сам хотел быть здесь никем. Вот и получил что хотел. Для этого смазливого магла ты оказался даже меньше чем никто — просто тело на одну ночь. Правда, потом он пытался выведать адрес и даже обменяться телефонами, но я бы не оставил ему номер мобильника, даже если б он у меня был.

Секс ради секса… Наверное, я смог бы получить удовольствие и просто от процесса — но я не привык кем-то… пользоваться. И не хотел, чтобы меня использовали.

Использовали… От кого я недавно слышал это слово? От кого, от кого… От Снейпа, конечно. Он считает, что, приставив меня к нему в качестве домашнего черта в его личном аду, Блэкстон и остальные расчетливо используют мою многолетнюю ненависть.

Конечно же, он сказал это просто для того, чтобы досадить мне.

Спросить у Блэкстона?.. И поинтересоваться заодно, что он думает о снейповской амнезии, и как…

Я не успеваю додумать эту мысль до конца — и через секунду забываю, о чем вообще размышлял: из его угла доносится тихий сдавленный стон.

Ему что, плохо? Я его вроде бы не бил — встряхивал, но не бил. Может, реакция на сегодняшний допрос? Или то, о чем он говорил, когда я поил его сывороткой, — галлюцинации? Я приподнимаюсь на локте, вглядываясь в полутьму, — бесполезно, светильник над кроватью его угол почти не освещает.

Снова стон, на этот раз почти вскрик — но очень тихий, словно он пытается и не может скрыть, что ему больно. Нет, я должен хотя бы посмотреть. Лечить его мне, правда, запретили, ну а вдруг у него кровотечение после сегодняшнего? Черт, придется бежать к Макгонагалл, советоваться… Стоп, Гарри, не паникуй, просто встань и взгляни, в чем дело.

— Люмос, — поспешно произношу я, едва спустив ноги с кровати, и, когда на кончике палочки загорается яркий огонек, в первую секунду пугаюсь.

Я ожидал, что он будет неподвижно лежать в своем углу, сжавшись в комок, как днем после занятий. Но он сидит, судорожно выпрямившись и обхватив руками колени, и смотрит прямо перед собой широко открытыми глазами.

— Профессор?.. — неуверенно начинаю я, подойдя ближе, — и обрываю себя. Он меня не слышит и не видит. Похоже, он вообще не осознает, где находится, — если судить по хриплому прерывистому шепоту.

— Да, я согласен… Я сделаю это… Другого варианта отвлечь его я тоже не вижу… Но если это не поможет?

Замерев, стараясь не дышать, я вслушиваюсь в тихий шепот. С кем это он — и о чем?! Но Снейп внезапно роняет голову на колени, так, что кончики длинных волос почти касаются узких босых ступней, стискивает ладонями виски, и шепот вновь сменяется бессвязными стонами:

— Нет.. Не хочу… О, нет, пожалуйста, не надо…

А он ведь предупреждал меня о возможных последствиях передозировки — и, ей-богу, я дважды подумал бы, прежде чем влить в него лишний глоток зелья, если б знал, что это будет так… ужасно. Ужасно не потому, что страшно, просто такая потеря самоконтроля выглядит… так не по-снейповски.

Да, если бы теперь меня поставили перед выбором, я скорее согласился бы присутствовать на его допросах — там он себя, уверен, хотя бы контролирует… по большей части, а если и кричит — то от физической боли. Но видеть, как он раскачивается, задыхается и стонет, сжимая ладонями голову, словно загоняя вглубь то, что заставляет его до такой степени потерять власть над своими эмоциями…

Знал бы он сам, как сейчас выглядит.

Я уже готов протянуть руку, чтобы потрясти его за плечо и прервать этот кошмар — но останавливаю себя: может, еще раз попробовать прислушаться?

Вдруг я расслышу что-то такое, что поможет хоть как-то разобраться в его мотивах?

А еще я мог бы — а почему бы и нет, если это поможет? — пересказать ему услышанное, вдруг это послужит толчком и он сможет восстановить хоть какие-то провалы в памяти.

Но через полминуты я понимаю, что попытки разобрать что-то еще тщетны: то, что я слышу, уже совсем не напоминает человеческую речь. Больше всего это похоже на вой подстреленного зверя — но, слава богу, жуткие звуки постепенно стихают, и Снейп, дрожа как в лихорадке, обессиленно опускается на пол.

Кажется, закончилось.

Я опускаю судорожно стиснутую палочку и только теперь, впервые за эти бесконечные минуты, позволяю себе вздохнуть полной грудью. Затем склоняюсь над неподвижным телом. Да, вроде бы заснул. И даже не попытался прикрыться.

Надо бы трансфигурировать эту штуку во что-нибудь посущественнее, думаю я, набрасывая на него плед и борясь с дурацким желанием подоткнуть края. И… черт, это против инструкций, но я их уже столько нарушил… сообразить для него хоть кушетку, что ли… Да, помню, я не должен беспокоиться о его здоровье — но в его состоянии на ледяном полу он у меня в два счета загнется.

Вот и прекрасно. Школа вновь избавится от ненавистного зельевара — теперь уже навсегда, а я — от человека, который много лет с успехом отравлял мне жизнь и продолжает это делать сейчас — просто самим фактом своего существования, как когда-то сказал о нем мой отец.

И я никогда не узнаю, почему он убил Дамблдора. И что мерещилось ему в сегодняшнем кошмаре. И зачем он пришел вчера в лабораторию.

Кстати, о лаборатории, сонно додумываю я последнюю мысль, забираясь под одеяло. Надо бы как-то разобраться в слизнортовском бедламе. И Снейпа к этому привлечь. Да вот прямо завтра и начать — у него занятия только до обеда.

И это будет вполне законным поводом не надевать на него наручники.

Подходящая мысль для того, чтобы наконец заснуть.

— Ешьте.

— Я не голоден.

— Прекрасно, — я встряхиваю наручниками, — тогда давайте сюда руки. В ближайшие часы они вам не понадобятся.

— Если это шантаж, то очень непрофессиональный, — язвительно усмехнувшись, он все же тянется за куриной ножкой. — У Блэкстона вам еще учиться и учиться.

— Всему свое время, — хмуро говорю я, наблюдая, как он, покончив с курицей, тщательно вытирает пальцы льняной салфеткой. Чертов Принц-полукровка — манеры и в самом деле как у царственной особы. Я, наверное, никогда не научусь так обращаться со столовыми приборами.

Зато я ложусь спать с чистой совестью. И не страдаю галлюцинациями.

Сегодня утром он выглядел бледнее, чем обычно, если такое вообще возможно, и круги под глазами стали еще заметнее. Но на уроках держался достаточно уверенно — наверное, потому, что лучше владел руками. Во всяком случае, палочкой взмахивал почти с прежней быстротой и плавностью, так что свою я постоянно держал наготове — в его исполнении даже стандартные школьные заклинания способны размазать любого по стенке. Удивительно, что Блэкстон этого не понимает — или действительно не знает, с кем имеет дело. Я-то слишком хорошо осведомлен об истинных пределах его магической силы… такие способности да в мирных бы целях.

Ничего, сейчас используем. В самых что ни на есть мирных.

Отодвинув свою тарелку, я встаю, и Снейп, немного помедлив, поднимается следом и вытягивает вперед руки таким обыденным движением, как будто собирается попросить меня поправить ему запонки. Ну-ну.

— Знаете, профессор, я передумал, — сообщаю я, пряча наручники в карман и с удовольствием отмечая, как тонкая черная бровь удивленно ползет вверх. Впрочем, он тут же справляется с удивлением и насмешливо хмыкает:

— Опять отступаете от инструкций, Поттер? Нет, вы положительно выбрали не ту профессию.

— Ну что вы, в точности им следую. Просто я нашел вашим рукам более полезное применение. Идемте, — я жестом указываю на дверь лаборатории и Снейп, пожав плечами, подчиняется. Если он сейчас и удивлен, по его лицу уже ничего не прочтешь. Самоконтроль, черт побери. Видел бы он себя минувшей ночью…

Ни утром, ни за обедом я так и не рассказал ему о галлюцинациях и злюсь на себя из-за этой дурацкой нерешительности — сейчас точно не время, учитывая, чем я собираюсь его занять. Может, вечером? Ага, после допроса… А что, как раз неплохой повод для него немного… отвлечься. Перед новыми кошмарами.

Нет, в среду надо обязательно поговорить с Блэкстоном — в том числе и об этом. А пока я наблюдаю, как он медленно входит вслед за мной в лабораторию и останавливается у массивного стула с высокой резной спинкой. Разумеется, он меня об этом не попросит, но я же вижу, что ему до смерти хочется сесть. Сам виноват, нечего так выкладываться на уроках, вполне достаточно было бы просто продиктовать задание и понаблюдать, как класс справляется, но ему зачем-то понадобилось самому варить образец, показывая последовательность действий, и затем обходить ряды, и совать свой нос чуть ли не в каждый котел, и учить правильно держать нож, старательно не замечая, как школьники брезгливо отводят взгляды и отдергивают руки. Причем гриффиндорцы отодвигались так демонстративно, что пару раз я был готов вмешаться. В конце концов, лично им он ничего плохого не сделал. А навыки зельеварения, как я убедился на собственном опыте, лишними не бывают. И несколько раз я сам поймал себя на том, что с интересом вслушиваюсь в его объяснения.

Черт возьми, мне и правда было интересно — наверное, еще и потому, что, позанимавшись на шестом курсе по его учебнику, я понял, какой это кайф, когда удается сварить приличное зелье именно с тем эффектом, на который ты рассчитывал.

«Профессор, вы не согласились бы со мной позаниматься?..»

Так, Поттер, похоже, у тебя бред почище снейповского. Ты забыл, зачем сюда пришел?..

— Можете сесть, — хмуро говорю я, и он, почти не пытаясь скрыть облегчение, опускается на стул, окидывает взглядом бедлам, царящий на полках, и насмешливо фыркает:

— Честно говоря, не ожидал, что вы вновь позволите Пожирателю смерти, да еще со склонностью к суициду, войти в святая святых. Но теперь понимаю. Мой уважаемый коллега был не слишком озабочен наведением здесь порядка. Подозреваю, что приятное времяпрепровождение со стаканчиком медовухи занимало его куда больше.

— Между прочим, он сейчас в святом Мунго, по вине других ваших… коллег, — я зло гляжу на Снейпа, но он только пожимает плечами.

— Сам виноват. Нечего было в его годы и с его реакцией таскаться в «Кабанью голову», — спокойно парирует он, и я злюсь еще больше — честно говоря, я и сам так думаю, но не Снейпу отзываться так о Слизнорте.

— Не ваше дело, куда он там ходил, — угрюмо цежу я, — вы здесь для того, чтобы разобраться с зельями.

— И каким же образом? — вскинув бровь, он скрещивает на груди руки. — Что конкретно я должен сделать?

— Черт, ну я не знаю, — я чувствую, что начинаю заводиться — в конце концов, кто здесь специалист?! — как-то разложить их, чтобы при необходимости можно было найти нужное, классифицировать, по алфавиту, например…

— По алфавиту? Поттер, вы что, разучились читать и не способны сами справиться со столь примитивной работой? — насмешка в голосе становится такой явственной, что мне хочется его ударить. — Впрочем, такой способ классификации вам все равно ничего не дал бы.

— Почему? — я со злостью гляжу в спокойное насмешливое лицо. Ведь понимает, гад, что игра идет на его поле, и вовсю этим пользуется.

— Потому что неспециалисту это ничем не поможет, если нужно отыскать зелье с определенными свойствами. Конечно, названия некоторых зелий говорят сами за себя, хотя у того же Оборотного зелья есть еще масса других свойств, проявляющихся в сочетании с рядом заклинаний, о которых вы, разумеется, как недоучка понятия не имеете. Но вот, скажем, ментоловая мазь — знаете ли вы обо всех ее свойствах? Экстракт орлянки? Настойка растопырника?

— Знаю, — бормочу я, — это обезболивающее.

— Всего лишь одно из них, Поттер, — он смотрит на меня с презрительной жалостью. — Но такими же свойствами обладает и обычное Снотворное зелье в сочетании с несколькими каплями сока шипоглазки. Так что предложенный вами способ совершенно неэффективен, я никогда им не пользовался.

— Предложите свой, — цежу я, уверенный, что сейчас он снова презрительно усмехнется, мол, его способ не для средних умов. Но Снейп медлит, словно что-то соображая, и затем, к моему удивлению, спокойно кивает:

— Да, с этим даже вы сможете справиться — разумеется, с моей помощью. Точнее, это вы должны будете мне помогать.

Пытаясь не думать о том, как странно распределились роли — ведь это я собирался заставить его выполнять мои указания, но, похоже, мне самому придется подчиняться, — я быстро, чтоб не передумать, спрашиваю:

— И что мы будем делать?

— Классифицировать весь этот бедлам по основным свойствам, прилагая к каждому зелью описание других эффектов, в том числе и побочных, разумеется.

— Но это же… займет черт знает сколько времени, — растерянно бормочу я, озираясь, — ряды полок, уставленных баночками и флакончиками, кажутся бесконечными. Да уж, он не ищет легких путей — составлять подробное описание к каждой склянке, это же рехнуться можно!..

— А вы что, рассчитывали уложиться в полчаса? — он откровенно наслаждается моей растерянностью. — Причем, учтите, я буду лишь описывать особенности применения, а вы будете раскладывать зелья, куда я укажу, и писаниной тоже займетесь сами — я, как видите, — он вскидывает отечную кисть, — вашими стараниями не вполне владею пером.

Вот скотина. Как будто он не замечает, что я использую любую возможность, чтобы не надевать на него наручники.

— Ладно, — произношу я сквозь зубы, с трудом подавив вздох, — приступайте.

— Вы, конечно, хотели сказать «приступим», просто оговорились, — усмехается он. — Что ж… Акцио зелья с полки номер один!

Хорошо, что я предусмотрительно развернул свиток пергамента — все остальное пространство немаленького стола тут же оказывается заставлено десятками разномастных пузырьков. О, черт…

А сколько здесь всего полок? — я стараюсь, чтобы вопрос прозвучал исключительно по-деловому, но уголки тонких губ насмешливо приподнимаются, и я понимаю, что у меня не очень получилось.

— О, тридцать или сорок, хотя… да, никак не меньше пятидесяти — подзабыл, знаете ли, за полгода. Что вы на меня так смотрите? Берите перо и пишите, — он приподнимает узкий фиолетовый флакончик: — «Кроветворное зелье. Применяется при потере крови, в сочетании с экстрактом папоротника — при значительной кровопотере, в сочетании с настойкой медуницы — при общей слабости. Побочные эффекты при передозировке — неестественно яркий румянец, перевозбуждение, бессонница». Записали? Приклеивайте — и в правый шкаф, на верхнюю полку. Приклеивающее заклятье знаете?

— Издеваетесь? — бурчу я, взмахом палочки отправляя склянку с пришлепнутой этикеткой на место.

— Что вы, даже не начинал. Далее…

... Всеслышащее зелье… Усиливает остроту слуха… В сочетании с соком подорожника эффективно даже при старческой глухоте… Побочные действия — нервозность и головная боль…

… Охлаждающее зелье… Применяется при перегреве и тепловых ударах, в сочетании с настойкой асфоделя — при некоторых эмоциональных состояниях.

— А конкретнее?

— Например, при вспышках неконтролируемой ярости — кстати, возьмите на заметку — или при состоянии острой юношеской влюбленности.

— Серьезно? — заинтересованно спрашиваю я, пропустив пассаж про ярость мимо ушей. — И часто за ним обращаются?

— Начиная с пятого курса — постоянно. Не отвлекайтесь. Далее…

Разноцветные флакончики сменяют друг друга, полки шкафа постепенно заполняются, а я усердно вожу пером по пергаменту, внимательно вслушиваясь в негромкий звучный голос.

Вот уж, действительно, нужда заставит… Не помню, когда еще я слушал его так же внимательно — и когда меня так интересовало то, что он говорит. Может быть, это потому, что из его речи куда-то исчезли привычные язвительные интонации, а, может быть, потому, что он увлекся и сухие описания свойств теперь больше напоминают небольшие красочные лекции? А он действительно увлекся настолько, что, кажется, забыл обо всем, кроме своих обожаемых зелий, раз его не останавливает тот факт, что единственным слушателем этих лекций является Гарри Поттер.

Впрочем, меня ведь тоже не останавливает тот факт, что впервые в жизни я не отрываясь слушаю Северуса Снейпа.

… — Зелье Сновидений… Да, я не оговорился, именно Сновидений. Совершенно необходимая вещь, если вам нужно увидеть во сне что-то конкретное, что-то, что прояснило бы ваше отношение к людям или событиям или помогло бы решить волнующую вас проблему — ведь во сне это иногда сделать гораздо проще, чем в реальности. Для большего эффекта его лучше пить с экстрактом полыни, только с полынью надо быть очень осторожным, иначе неизбежны стойкие побочные эффекты.

— Какие?

— Вам действительно интересно?... Будете видеть сны наяву, приятное, но не очень полезное времяпрепровождение…

… — Зелье везения… Нет-нет, это не Феликс Фелицис, у него кратковременный узконаправленный эффект — проще говоря, вы задаетесь целью… ну, скажем, купить редкую книгу — и находите ее, но в тот же день можете поскользнуться на банановой кожуре. Побочные эффекты? Да, разумеется, есть — потеря памяти, при небольших дозах — кратковременная, далее эффект возрастает — чем больше вы выпили, тем больше забудете.

Стоп. Чем больше вы выпили… Не это ли произошло и с ним?

— Профессор, а вы часом не пили это зелье? — негромко спрашиваю я, подняв взгляд от пергамента.

Мой вопрос словно сбрасывает Снейпа с волшебных зельедельческих небес — он встряхивает головой, непонимающе глядит на меня и наконец тихо произносит — и я поражаюсь неуверенности, звучащей в его голосе:

— Не пил ли я это зелье? В каком смысле?...

— В прямом, — раздраженно говорю я, — вы сейчас упомянули о потере памяти, так вот, может быть, ваша амнезия — следствие передозировки этого самого зелья? Тогда наверняка должно быть какое-то средство с… ну, противоположным эффектом, разве нет?

— Разумеется, такое средство есть, но у него довольно ограниченный срок действия, и потом, я… я не помню, пил ли когда-либо это зелье.

Вот черт. Опять это «не помню» — и потерянные интонации, от которых невольно сжимается сердце. Вдобавок он склоняет голову так низко, что густые пряди волос полностью скрывают лицо, и я вдруг вспоминаю ночного Снейпа — стонущего, задыхающегося, умоляющего кого-то о пощаде.

Может, все-таки рассказать ему сейчас? Я уже открываю рот, и вдруг в голову приходит кое-что еще.

— Вы так и не вспомнили, зачем приходили сюда позавчера? — почему-то именно сейчас мне кажется ужасно важным, чтобы он вспомнил это.

Снейп медленно выпрямляется, встряхивает волосами, отбрасывая их с лица привычным жестом, и на утомленном лице вновь, как позавчера, появляется сосредоточенное и одновременно странно отрешенное выражение — он пытается вспомнить.

Ну, давай же… Вспомни хоть что-нибудь, черт тебя побери!

— Кажется, я… — неуверенно начинает он, и мое сердце ухает куда-то вниз — неужели получилось?! — и тут…

По-моему, мы подскочили одновременно. Проклятый дурслевский будильник. Черт возьми… без пяти шесть. Мы невольно переглядываемся, и в его глазах я успеваю заметить тень испуга. Но уже в следующую секунду это снова прежний Снейп, прикрывшийся своим высокомерием, как щитом.

Только на аврорских допросах этот щит не спасает. И он будет снова кричать и кусать губы, и раз за разом неестественно спокойным после Веритасерума тоном будет делиться со всеми желающими подробностями своей интимной жизни.

А ведь минуты, когда Джоэл и компания, ухмыляясь, смакуют эти самые подробности, они могли бы потратить с куда большей пользой — да вот хотя бы расспрашивая его о провалах в памяти, глядишь, что и прояснилось бы.

Я точно знаю, о чем поговорю завтра с Блэкстоном.

Снейп молча встает и снова, как несколько часов назад, протягивает ко мне руки, но теперь они едва заметно дрожат. Я так же молча защелкиваю наручники. Кажется, я максимально ослабил зажим — да, действительно… ну и плевать. Мне совсем не хочется, чтобы завтра какой-нибудь флакон разбился, выскользнув из его негнущихся пальцев.

А Блэкстону я так все и объясню.

Через три часа оказывается, что объяснять Блэкстону что-либо мне придется гораздо раньше, чем я рассчитывал — когда в девять в директорском камине, как вчера, появляется голова Джоэла, на его веснушчатой физиономии уже не видно вчерашней возбужденной ухмылки.

— Атас, — испуганно шепчет он, едва я переступаю через решетку. — Блэкстон вернулся раньше времени, злой как черт — что-то у него там не заладилось. Нам всем влетело, и тебе тоже что-то такое светит — сужу по тому, как он твоего красавчика допрашивал.

— Так его сегодня Блэкстон допрашивал? — я стараюсь, чтобы голос звучал ровно.

— Ага, — бормочет Джоэл и быстро оглядывается — мы уже в кабинете Блэкстона, но аврора пока нет. — И, представляешь, даже позабавиться нам не дал, вот гад! Кажется, сегодня он его даже не бил, только сывороткой поил, влил чуть ли не четыре дозы — что-то им срочно понадобилось на Пожирателей. Тс-с, сейчас появится!

Материализовавшись, Блэкстон быстро идет к своему столу, усевшись, кивает на соседний стул и, дождавшись, пока я тоже сяду, устремляет на меня хмурый взгляд.

— Поттер, — начинает он без предисловий, — я недоволен твоей работой.

— Снейп делает то, что я приказываю. Он под постоянным контролем. Никто из детей не пострадал. Чем именно вы недовольны? — я стараюсь, чтобы мое удивление выглядело естественным. Аврор досадливо машет рукой:

— В этом я и не сомневался. Но ты удивляешь меня, Гарри. Ты слишком мягок с ним.

— В чем именно, сэр? — я подпускаю в голос нотку праведного возмущения, но это не помогает — Блэкстон, сухо усмехнувшись, начинает перечислять, загибая пальцы:

— Первое. Разве я не говорил тебе, что ты обязан надзирать за ним, чем бы он ни занимался? Так вот, я тут задал ему пару контрольных вопросов — и знаешь, что выяснил? Что ты отворачиваешься, когда он моется, и выходишь, когда ему нужно в туалет.

— Я… мне противно, — тихо говорю я. Хорошо, что он не уточняет, что именно противно, но его тон становится жестче:

— Поттер, в нашей работе не может быть никаких «противно». Ладно, — немного смягчается он, глядя на мое убитое лицо, — за отправлением надобностей разрешаю не наблюдать, но как принимает душ или ванну — обязательно. Это приказ.

— Понятно, — хмуро киваю я. Да, веселенький меня ждет вечер.

— Второе. Наручники. По состоянию его рук я вижу, что он почти все время ходит без них и, судя по всему, даже спит без наручников. Как ты это объяснишь?

— Сэр, — тихо возражаю я. — Это необходимость — он же работает с детьми. Варит образцы зелий. Какой смысл впускать его в класс, если он ни нож, ни пестик, не говоря уж о палочке, в руках удержать не в состоянии? А после уроков он занимается очень ответственным делом, для которого тоже нужны свободные руки.

— Хорошо, допустим. А ест он у тебя в наручниках?

— Нет, но… он и без них почти ничего не ест. Я же не могу допустить, чтобы он терял сознание на уроках, — но Блэкстон прерывает меня, не слушая сбивчивых оправданий:

— Это его проблемы, Поттер, запомни, — жестко произносит он. — Не ожидал такой снисходительности к этой мрази, особенно, — он подчеркивает это, — от тебя. Думаешь, почему я именно тебя к нему приставил? Твоя ненависть к нему всем известна, и я не сомневался, что уж ты-то не будешь давать ему никаких поблажек, не делая скидку на то, что он твой бывший учитель, что он когда-то якобы спас тебе жизнь, что…

— Не якобы. Действительно спас. Трижды, — тихо возражаю я, и Блэкстон, видимо, чувствуя, что немного пережал, смягчается:

— Да, тут ты прав, извини, здесь я могу тебя понять — долг крови и все такое, но, Гарри, — он доверительно склоняется ко мне, — ты же умный парень, как ты не понимаешь — он же просто приберегал тебя для Волдеморта, только и всего.

Вздохнув, я соглашаюсь — я ведь сам слышал, как Снейп крикнул однажды Пожирателям: «Он принадлежит Темному лорду». Действительно, какие у Снейпа еще могли быть цели, кроме как оставить меня на сладкое для своего хозяина, оказавшегося чересчур самонадеянным.

Интересно, если бы позавчера я спросил его об этом — что бы он ответил? «Не помню»?

— Так что завязывай со снисходительностью, Поттер, — аврор, улыбнувшись, — видимо, решил, что нотаций с меня хватит — хлопает меня по коленке. — Наша цель — дожать мерзавца, окончательно сбить с него спесь, и я очень, очень на тебя в этом деле рассчитываю.

Выходит, Снейп все же оказался прав, внезапно приходит мне в голову, и Блэкстон использует меня и даже не скрывает этого. Конечно, потому и не скрывает, что использует исключительно в достойных целях, но… использует.

И эта сторона моей работы не слишком мне нравится. Может, когда и привыкну… а привыкнуть, судя по всему, придется — вряд ли ради какого-то стажера, даже такого, как я, авроры будут менять привычные методы.

Кстати, о методах…

— Сэр, быстро спрашиваю я — Блэкстон уже отвернулся и кивает Джоэлу, наверное, чтобы тот привел Снейпа. — Я допрашивал его под Веритасерумом…

— Хорошо, — одобрительно кивает аврор.

… И выяснил, что у него амнезия, но избирательная. Что вы об этом думаете?

— И это все, что ты выяснил? — Блэкстон насмешливо смотрит на меня. — Я знал об этом еще до допросов, колдомедики сказали. Я и сам проверил его мозг, ну да, у него в памяти дыры размером с гиппогрифа — ну и что с того?

— Как это? — растерянно бормочу я. — Разве мы не должны расследовать… ну, это… знать подробности?

Мерлин, да что тут расследовать, — аврор пренебрежительно хмыкает. — Ты знаешь, что он преступник, я знаю, что он преступник… господи, да весь магический мир в курсе и ждет не дождется, когда мы упечем его в Азкабан! Только подробности о его службе Волдеморту и его дружках-Пожирателях нам и нужны, а их-то он помнит прекрасно, и нам — а тебе в особенности — не должно быть никакого дела до того, что он там забыл из своего бурного прошлого. Что-то еще? Тогда говори быстрее, у меня еще куча дел, — он пододвигает к себе внушительную стопку бумаг.

— Да, — торопливо киваю я, — по ночам у него бывают…

— Знаю, галлюцинации, — прерывает он меня. — Поттер, ты что, сиделкой решил при нем заделаться, что ли? Глюком больше, глюком меньше, тебе-то какая разница?

— Ну… он ведь говорит при этом… разные вещи, и, может, его кошмары и амнезия все же как-то связаны, и…

— Да слышал я, что он там бормочет. Бессвязный бред. Гарри, запомни, — Блэкстон приподнимается со стула, кладет руку мне на плечо и произносит раздельно, сопровождая каждое слово нажатием ладони:

— Нам — от него — нужны — только — его связи — с Пожирателями. Все. И не забивай себе голову чепухой, а то я еще решу, что ты оправдывать его взялся. Шучу, шучу, — он вскидывает над головой руки и оборачивается к камину:

— А, вот и Джоэл с нашим бесценным профессором. Ну, Гарри, сложностей с его доставкой у тебя сегодня не будет, я его почти не трогал, так, приласкал для порядка, но уж Веритасерума он у меня попил вдоволь, так что веселая ночка профессору обеспечена!

Интересно, понял ли Снейп, что имел в виду Блэкстон. По его виду не скажешь — лицо отстраненное и безучастное, будто и не о нем речь. Он уже в мантии, и судя по тому, как держится на ногах, его вроде бы действительно не били, но по тому, как неловко переступает с ноги на ногу, я понимаю, каким именно образом его… приласкали.

И он знает, что я это понимаю, не может не знать. И все равно держится как на приеме у королевы. Черт, даже не знаю, смог бы я вот так держаться.

— Успехов, Гарри, — шутливо салютует мне Блэкстон, улыбаясь, как всегда, одними губами.

Подавив внезапное раздражение — зря он выбрал эту роль заботливого наставника, она ему явно не дается — я шагаю через каминную решетку, привычным жестом — когда это он успел стать привычным?! — беру Снейпа за руку чуть выше наручников и с изумлением понимаю, что прикосновение к нему уже… не раздражает.

Почему-то сегодня Блэкстон раздражает гораздо больше, чем Снейп, хмуро думаю я по пути в подземелья. Этот хоть никогда не прикидывался добрым дядюшкой. Всегда был мне врагом… или, по крайней мере, казался — и оказался именно тем, кем я его считал. Без обмана.

И по меньшей мере трижды спас мне при этом жизнь. И не убил тогда, убегая с Драко. И позже тоже не убил.

И тезис о том, что он приберегал меня для своего хозяина, почему-то уже не кажется мне столь… железобетонным. Нет, именно это он и делал, но… мотивы, мотивы?..

А Блэкстон еще говорит, что мне ни к чему разбираться с его амнезией. Конечно, самого Блэкстона это никаким боком не касается, но мне-то что делать?!

И еще этот душ сегодня, будь он неладен.

Интересно… хотя нет, конечно, совсем не интересно, просто что они такое с ним каждый раз делают, что у него все ноги в крови, думаю я, наблюдая, как в ванной он медленно расстегивает мантию. Тогда, с тем маглом, мне было чудовищно больно, но крови не было. Может, ему и легкого растяжения достаточно для кровотечения, если судить по его коже, до которой чуть дотронешься — тут же появляется синяк.

Расстегнув и сбросив мантию, Снейп искоса взглядывает на меня. Смотри-ка, уже привык, что я отворачиваюсь. И я привык, а что делать.

Его взгляд становится… нет не просящим, просто чуть более настойчивым. Я продолжаю смотреть прямо перед собой.

— Так, видимо, вам все же влетело за невыполнение инструкций, — наконец заключает он, и уголок тонкого рта чуть дергается. — С другой стороны, — он пожимает плечами и, подойдя к душу, поворачивает кран, — не думаю, чтобы вы увидели что-то разительно для себя новое, а мне, знаете ли, не привыкать. Смотрите, отрабатывайте навыки.

Я сердито встряхиваю головой. Он что, ждет, что я буду оправдываться? Ему действительно… не привыкать, а мне — в самом деле, чего смущаться, можно подумать, я никогда обнаженных мужчин не видел. Даже когда начал догадываться о своих предпочтениях, и то не стеснялся в общем душе. Чем, собственно, Снейп в этом смысле отличается от моих однокурсников — ну, если не считать следов от «дружеских бесед»?

Да почти ничем и не отличается, вдруг с удивлением понимаю я, глядя, как он, стоя ко мне вполоборота, осторожно намыливает грудь и плечи, на которых, сегодня, слава богу, нет свежих рубцов. Для своего возраста он на удивление неплохо сохранился, хотя и худ до безобразия — впрочем, это только подчеркивает стройность и то, как он, оказывается, хорошо сложен — гораздо лучше, чем кажется в своей бесформенной мантии. Прямая спина, достаточно широкие плечи, узкие бедра, длинные стройные ноги, изящные ступни. Ни морщин, ни дряблых складок — худое тело словно облито молочно-белой кожей, которая кажется гладкой и шелковистой, как атлас — там, где ее не уродуют рубцы. Даже мускулатура имеется — и довольно рельефная, не Аполлон, конечно, но — и я вдруг понимаю, что краснею, Мерлин, только бы он не заметил! — моим критериям мужской привлекательности Снейп, оказывается, вполне — и даже более чем — соответствует.

Поттер, ты рехнулся. Только этого не хватало. Ты же до сих пор никогда и никого не пытался оценивать с этой точки зрения — так почему именно теперь и именно Снейпа?! Лучше попробуй вспомнить, как он был противен тебе в первый раз, когда ты увидел его обнаженным — со своими сочащимися рубцами, уродливыми синяками и бурыми пятнами на бедрах. Да они и сейчас никуда не делись… только вот мне почему-то больше не противно.

Мне хочется провести рукой по его коже там, где нет рубцов — просто чтобы проверить, действительно ли она такая гладкая, какой кажется. И самому смыть кровавые потеки с внутренней стороны бедер. И расчесать тяжелые влажные пряди волос, змеями скользящие по плечам и спускающиеся почти до лопаток.

Осознав это, я краснею так, что щекам становится горячо — слава богу, что как раз в этот момент он повернулся ко мне спиной, и, судя по движениям руки, коснулся паха. Странно, но все мое идиотское возбуждение вмиг куда-то улетучивается — наверное, потому, что по вздрагивающим плечам и поджавшимся ягодицам я понимаю, как ему больно дотрагиваться до себя там. А я не умею — и думаю, что никогда не научусь — возбуждаться от чьей-то боли и унижения.

Хорошо, что меня не заставляют присутствовать на его допросах.

Он наконец закрывает воду и поворачивается ко мне лицом, и по розовым пятнам на скулах я понимаю, что ему тоже нелегко далось это омовение, как бы он ни пытался это скрыть. Хорошо, что можно отвернуться — он ведь уже закончил.

— За… всем остальным вас тоже обязали надзирать? — я спиной чувствую его взгляд.

— Нет, — быстро отвечаю я. — Я сейчас выйду… только скажете, когда мне войти, я принесу халат и полотенце.

— Вы… очень любезны, — помедлив, отвечает он, и готов поклясться, что в голосе нет насмешки — только удивление и — с ума сойти — благодарность, по крайней мере, что-то очень на нее похожее. — Я позову.

Не отвечая, я выхожу из ванной и взмахом палочки призываю из шкафа то, что пообещал. Ну кто бы сомневался, то и другое темно-зеленое, а полотенце еще и с серебристым узором — слизеринец есть слизеринец. Да пусть его, мне-то что, и так уже после двух дней в подземельях кажусь самому себе выпускником этого славного факультета.

Вот что действительно удивило на уроках, кроме поведения самого Снейпа, конечно — это отношение слизеринцев к своему бывшему декану. Открытой, как у других факультетов, неприязни я не заметил, но и какой-либо поддержки или сочувствия — тоже: они его попросту игнорировали. Впрочем, их, наверное, можно понять, учитывая, что у каждого второго в семье есть свой Пожиратель, а их Снейп сейчас сдает пачками… но все равно противно. В рот ведь совсем недавно заглядывали, чуть ли не молились.

— Поттер, — доносится из ванной, и я протягиваю вещи в приоткрытую дверь. Через пять минут он выходит оттуда, уже облаченный в халат, — удивительно, но длинное одеяние делает его как будто еще выше ростом, а надменности уж точно прибавляет — сейчас это почти прежний Снейп, и в голосе отчетливо слышны властные нотки:

— Благодарю. Не ожидал, что вы окажетесь столь великодушны. Теперь, если позволите…

— Ужин на столе, — перебиваю я его. — Даже не заикайтесь, что не голодны, — накормлю силой. Или вы сознательно пытаетесь вызвать в детях жалость своим изможденным видом?

О, вот это вышло неплохо, посмотрим, подействует ли. Да, кажется, подействовало, судя по тому, как он судорожно выпрямляется в кресле, куда было уселся.

— Вы прекрасно знаете, что ничего подобного я не стал бы делать, и не менее хорошо осведомлены о причинах того, почему я так выгляжу, — зло цедит он. — Я не собирался отказываться от ужина. Когда вы со свойственным вам тактом перебили меня, я пытался сказать, что хотел бы еще поработать.

— Вы знаете, который час? Забыли, что завтра у вас занятия? И еще — одному я не могу позволить вам работать, значит, и мне придется торчать в лаборатории сколько вам заблагорассудится?! Нет, продолжим в другой раз.

— Нет так нет, — повелительных ноток в голосе, кажется, убавилось. — Тогда будьте готовы к веселой ночке — вас ведь предупредили.

— Что вы хотите сказать? — оторопев, спрашиваю я. Он же не может знать…

— Поттер, прошлой ночью у меня были галлюцинации, — он смотрит на меня спокойно и устало, — и я об этом знаю, каким образом — долго объяснять, да вы все равно не поймете… словом, я не хотел бы, чтобы это повторилось.

— И вы что же, собираетесь не спать всю ночь?!

— Нет, достаточно бодрствовать до двенадцати. Затем ритм мозговой деятельности меняется, и вероятность кошмаров сводится к минимуму.

— А вы… помните, что говорили? — осторожно спрашиваю я. Снейп раздраженно дергает уголком рта:

— Нет, но могу представить, как вас это впечатлило, если вы даже Блэкстону сообщили.

— И вы не хотели бы узнать?

— А зачем?

— Ну… вдруг это поможет вам что-то вспомнить.

Несколько секунд Снейп изучающе смотрит на меня, затем откидывается на высокую спинку, скрестив на груди руки, и в глазах мелькает непонятное выражение — любопытство? недоумение? надежда?

— Поттер, я знаю, это может быть важно для меня, и я действительно хотел бы знать — но вам-то это зачем? — очень тихо говорит он.

— Затем, — так же тихо отвечаю я. — долго объяснять, да вы все равно не поймете.

А что я ему еще скажу, если сам толком не знаю, зачем мне это. Затем, что, как он сказал позавчера, мне небезразличен был Дамблдор? Затем, что некоторые пробелы в его памяти связаны со мной? Или, может быть, затем, что с некоторых пор мне небезразличен он сам?

К черту. Откажется выслушать — больше не предложу.

— Расскажите, — глухо выговаривает он, не глядя на меня.

…Нет, чуда не происходит, хотя он очень старается и даже прикусывает губу в попытке вспомнить хоть что-то — но после нескольких напряженных минут бессильно обмякает в своем кресле.

— Это бессмысленно, — он на мгновение прячет лицо в ладонях, и я отвожу глаза, так не вяжется этот жест с его недавним гордым видом. — И я хотел бы избежать подобного, если это возможно. Вы позволите мне поработать? — судя по тому, как он это произнес, он готов к тому, что я откажу.

— Пойдемте, — я встаю, стараясь не встречаться с ним глазами. — До двенадцати и ни минутой позже. Но сначала ужин.

Черт, только бы он промолчал — если сейчас выдаст что-нибудь саркастичное, я его прибью. Но Снейп молча встает, проходит в гостиную и, скривившись, отправляет в рот пару творожников, запивая их молоком — удивительно, как оно не скисло от его вида. Затем так же молча идет за мной в лабораторию, и только когда я разворачиваю пергамент и на столе выстраивается батарея флакончиков, произносит — очень сдержанно, очень сухо — всего одно слово:

— Спасибо.

Кажется, он поблагодарил меня впервые за все время, что я его знаю.

— Да пожалуйста, — я пожимаю плечами, стараясь, чтобы это вышло как можно естественнее — подумаешь, всего и делов-то — Снейп поблагодарил Поттера. — В конце концов, я и сам заинтересован побыстрее разобраться с этим бедламом.

— В самом деле? — кажется, он улыбнулся. — Ну что ж, тогда приступим.

…В десять минут первого я гашу последний факел и с усталым вздохом вытягиваюсь на кровати.

Если ему верить, сегодня ночью я не услышу стонов и не увижу, как он раскачивается, обхватив руками голову. И не прикрою его пледом.

Сегодня я, пожалуй — нет, скорее всего — подоткнул бы края. Я не знаю почему. Я знаю почему.

Поттер, ты идиот.

С этой мыслью я засыпаю.

— … Итак, сегодня вы попробуете, — и я, признаться, буду очень удивлен, если у кого-нибудь получится, — сварить Воспламеняющее зелье… Мистер Макнот, не соблаговолите ли прерваться?

— Не соблаговолю, — врастяжку цедя слова, отвечает Джеффри Макнот, продолжая подбрасывать и ловить свою палочку.

Сжав зубы, я хмуро смотрю на него, но не вмешиваюсь. Не поймут.

Последнее на сегодня занятие. Седьмой курс. Гриффиндор с Равенкло. Равенкловцы приготовили котлы и ингредиенты. Столы гриффиндорцев девственно чисты.

Я знаю их всех. Многие в эпоху Амбрижд ходили на мои подпольные занятия по защите от темных искусств. Большинство наравне со взрослыми участвовало в Последней хогвартской битве. И я знаю — Джинни рассказывала — что Джеффри, староста факультета, у которого неделей раньше Пожиратели убили отца, вместе с аврорами ворвался в подземелья, готовый применить Аваду к скрывшемуся там Снейпу.

— Мы не будем с ним заниматься, — спокойно заявил он мне перед занятием, и остальные поддержали его одобрительным гулом.

— Поговори завтра с Макгонагалл, — ответил я, пожав плечами. — Я только наблюдатель, приставлен к нему для вашей безопасности, и просто не могу разрешить вам бродить по коридорам вместо урока. Может, попробуете высидеть как-нибудь одно занятие?

Макнот устремил на меня негодующий взгляд, но тут я услышал сзади голос, от которого тяжело забилось сердце. Джинни.

— Джеффри, ребята, правда, давайте потерпим, — тихо проговорила она. — Зачем Гарри лишние неприятности.

Секунда — и Макнот хмуро кивнул, соглашаясь, и молча прошел к своему месту на второй парте рядом с равенкловскими скамьями. Остальные так же молча заняли свои места, но ни один не достал учебников, в отличие от равенкловцев. Но я знал, что столкновения между факультетами по этому поводу не будет. Так уж равенкловцы устроены — не сомневаюсь, они с серьезными лицами выслушали бы и лекцию Волдеморта, подробно все записали бы — а затем тут же применили бы против него усвоенные знания.

Вот и сейчас они склонились над пергаментами и сосредоточенно конспектируют. Гриффиндорцы демонстративно зевают или перебрасываются записками. А Джеффри подбрасывает и ловит палочку.

— И все же я предпочел бы, чтобы вы прекратили, — произносит Снейп, словно не заметив его издевательского тона. — Мельтешение вашей палочки может отвлечь от выполнения задания тех, кто все же попытается с ним справиться.

— Думаю, они мне сами об этом скажут, — не глядя на Снейпа, говорит Макнот. — Лично меня это мельтешение отвлекает от необходимости находиться с вами в одном кабинете, мистер Снейп, — он делает ударение на «мистере».

Гриффиндорцы затихают, и даже равенкловцы отрываются от своих пергаментов. Снейп встряхивает головой, отбрасывая волосы за спину, и на бледных губах появляется презрительная усмешка.

— Так-так, мистер Макнот, смело, очень смело. Но, во-первых, хотел бы напомнить, что я по-прежнему профессор, и этого звания меня не лишит даже Визенгамот, а во-вторых — вы хоть представляете, сколько баллов я снял бы с вас за эту наглость, будь у меня такая возможность?

Но тактика «устыди врага своего», проверенная на предыдущих занятиях, здесь не срабатывает — Макнот вспыхивает, как фейерверк братьев Уизли.

— Ты еще будешь говорить мне о смелости, слизеринская вонючка?! — вскочив, яростно шипит он, и я невольно подаюсь вперед, сжав собственную палочку. — Ты, трус поганый, ты свалил в свои подземелья, едва стало ясно, что твой говенный Лорд проигрывает дело, — надеялся здесь отсидеться? И ты еще…

Я жду, что Снейп вот-вот прервет Макнота саркастичной тирадой, но он надменно вздернув подбородок, молча смотрит куда-то в пространство — и я вдруг вспоминаю, что спрашивал его об этом тогда, под Веритасерумом. Тогда он ответил, что спрятался не из страха за свою жизнь, но на вопрос «почему» я получил очередное «не помню».

— Джеффри, — негромко говорю я, — хватит. Дай желающим поработать.

Бросив на меня обиженный взгляд, парень, отчетливо скрипнув зубами, все же садится — и, в упор глядя на Снейпа, вновь высоко подбрасывает палочку в воздух. Но Снейп, коротко глянув на него, отворачивается и спокойно произносит:

— Что ж, те из вас, кто не разберет записанное на доске и вследствие этого перепутает последовательность действий, могут поблагодарить за это палочку мистера Макнота. Но, по-моему, мы посвятили этому предмету слишком много времени. Если показательные выступления смельчаков на этом закончены, — он обводит гриффиндорскую половину класса холодным взглядом, — давайте продолжим занятие.

Итак, Воспламеняющее зелье или, по-иному, жидкий огонь. Это одно из самых сложных в приготовлении и опасных в применении зелий, практически оружие, хотя, разумеется, его можно использовать и в мирных целях. Одной его капли достаточно, чтобы поджечь буквально что угодно.

— А Инсендио на что? — спрашивает высокая равенкловка с передней парты.

— Мисс Клиннерт, слушайте внимательнее, — Снейп бросает на девушку недовольный взгляд, — я же сказал — буквально что угодно. От озера перед замком до стен самого Хогвартса. И погасить пламя невозможно, пока то, что подожгли, не сгорит дотла. Зато действию жидкого огня подвержен только тот предмет, на который попало зелье. Инсендио же поджигает только то, что поддается воспламенению и, я надеюсь, всем известно контрзаклятие, — но предмет, воспламененный Инсендио, может поджечь соседние. Вот вам плюсы и минусы использования зелья взамен заклинания.

— Значит, если хотя бы капля случайно попадет на каменный пол, она прожжет в нем дыру? — испуганно спрашивает кто-то, и Снейп морщит губы в усмешке.

— Только не на этом занятии. Вам всем розданы ингредиенты, но, как, возможно, кто-то уже заметил, недостает одного и самого важного — крови дракона. Эту составляющую добавляют в самом конце приготовления, и сегодня драконья кровь будет добавлена только в контрольный образец — тот, который сварю я. Вы увидите, как должно выглядеть зелье непосредственно перед добавлением последнего ингредиента и затем получите возможность убедиться, что после завершающей стадии Воспламеняющее зелье можно спокойно перелить в обработанную специальным заклятием колбу, — формула заклятия на доске, вы должны выучить его к следующему занятию, — и оно может храниться в этой колбе сколь угодно долго.

Но запомните, — Снейп понижает голос на полтона, но как всегда, его прекрасно слышно даже мне на моей последней парте, — что драконья кровь, как нам известно благодаря исследованиям, проводившимся.., — он внезапно прерывает себя и после секундной заминки продолжает, — в общем, благодаря исследованиям, — самый стабильный элемент дракона, если можно так сказать, и именно ее использование обеспечивает зелью относительно безопасное изготовление и хранение. Добавление в зелье любой другой частицы дракона такой безопасности не обеспечивает и может привести к самым катастрофическим последствиям.

Макнот, продолжая подбрасывать палочку, презрительно фыркает, и, кажется, я знаю, почему. Снейп едва не произнес имя Дамблдора. И если бы он не удержался, даже мое присутствие не помешало бы гриффиндорцам излить праведный гнев и, боюсь, яростными выкриками дело бы не ограничилось. Да уж… Кого и от кого мне пришлось бы тогда защищать?

Но сейчас страсти, кажется, улеглись — равенкловцы сосредоточенно толкут в ступках ингредиенты и помешивают в котлах, гриффиндорцы негромко переговариваются — впрочем, многие просто сидят, погрузившись в раздумья, и только Макнот, как заведенный, продолжает подбрасывать и ловить палочку. Но Снейп будто и не замечает этого — хотя, возможно, и правда не замечает — он склонился над своим котлом так низко, что кончики волос почти касаются бурлящей жижи. Судя по ее цвету, он почти закончил. Да, руки ему действительно удалось разработать неплохо, раз справился с контрольным образцом раньше учеников.

— Итак, внимание, — он говорит по обыкновению негромко, но в голосе звенит скрытое напряжение. — Обратите внимание на цвет и консистенцию, которые приобрело зелье на этой стадии. Сейчас я добавлю в котел драконью кровь, вы увидите, как выглядит готовое зелье, сможете убедиться, что его без потерь можно переместить в колбу, а затем я проведу испытания — подожгу вот этот камень — взмахом руки он указывает на небольшой камешек, лежащий в центре стола на невысокой подставке.

Равенкловцы заинтересованно подаются вперед, и даже кое-кто из гриффиндорцев скашивает глаза в сторону учительского стола. Я напряженно щурюсь со своей последней парты — эх, хорошо бы подсесть поближе — и уже решаюсь было пересесть, как вдруг…

… Сосед Макнота отводит его руку в сторону — поднятая в воздух, она закрывает от него Снейпа с котлом, но Макнот все же успевает подкинуть палочку…

… Которая, совершив в воздухе сложный кульбит, летит к соседнему — равенкловскому — ряду и падает в чей-то бурлящий котел…

… Снейп рывком выпрямляется и делает правой рукой молниеносное резкое движение…

… И котел мгновенно взрывается смертоносным фонтаном ярко-алых капель — жидкого огня.

Ошеломленные лица учеников — никто явно не успел понять, что произошло, застывшее, совершенно белое лицо Снейпа — и я, вскинув палочку, посылаю заклятие прямо в это застывшее лицо, в последний миг все же сменив Аваду на Ступефай. Снейп тяжело валится на пол, опрокинув свой котел, из которого во все стороны растекается розоватая жижа, но мне сейчас как-то не до судьбы недоваренного зелья.

Гад. Мерзавец. Сволочь. Мстительная мразь. И выбрал ведь, на кого напасть — на тех, кто воевал с Пожирателями. А я?.. Успел хоть что-то предотвратить?

— Все назад! — истошно ору я, — Мерлин, поздно, конечно, поздно… — Держитесь подальше от котла! — и трясущимися руками ощупываю столпившихся вокруг меня школьников.

— Гарри, успокойся… — Джинни кладет мне на плечо дрожащую руку. — Кажется, никто не пострадал.

Неверящими глазами я оглядываю сгрудившихся у стены учеников. Боже, но… кажется, это правда.

— Все… все целы? — судорожно сглотнув, спрашиваю я, обводя взглядом бледные потрясенные лица, — и перевожу взгляд на котел, над которым в воздухе все еще висит алая, неправдоподобно яркая взвесь.

Все еще висит?!.. Я медленно подхожу к котлу. Никогда в жизни даже не слышал о подобном — у взвеси странно правильная шарообразная форма — вернее, форма полусферы…

… Как будто она заключена в полусферу.

Я протягиваю руку — и Джинни, стоящая за спиной, взвизгнув, вцепляется в мой рукав, но мои пальцы уже наткнулись на невидимую преграду в миллиметре от смертоносных капель.

— Это… это защитная сфера. Вокруг котла. Зелье блокировано, — выговариваю я непослушными губами, и внезапно высокая равенкловка, та, что спрашивала про Инсендио, всхлипнув, бросается мне на шею.

— Господи, Гарри, если бы не ты… мы бы… спасибо…

— Но я ничего не сделал, я… — бормочу я ошеломленно, — я даже не знаю такого заклинания.

— Тогда кто же?... — начинает чей-то голос, но фраза обрывается, и тридцать голов медленно поворачиваются к учительскому столу.

А мне и оборачиваться не надо. Я и так смотрю в ту сторону и вижу, как он лежит у своего стула, лицом вниз, выбросив вперед правую руку — ту самую, которой он успел блокировать пространство вокруг котла, прежде чем из него выплеснулся жидкий огонь.

Я чуть не применил к нему Аваду. А он успел использовать беспалочковую магию, и промедли он хоть долю секунды — кабинет бы освещало на несколько факелов больше. Живых факелов.

А он не задумался ни на миг, чтобы просчитать последствия. Которые ему и так слишком хорошо известны.

— Мы думали, это он, — тихо говорит кто-то. — Что это он воспламенил зелье. А он, получается, попытался нас защитить?..

Он не попытался, хочется сказать мне. Он защитил. А я… я даже заклятия такого не знал.

Он по-прежнему не шевелится. Наверное, без сознания. Ладно, значит, ему как минимум не больно и я могу потратить еще пять минут на выяснение кое-каких подробностей.

— Ты помнишь, что ты добавил в зелье перед тем, как все случилось? — я перевожу взгляд на хозяина злополучного котла, и он растерянно разводит руками.

— Гарри, я его, правда, почти закончил, но ты же сам слышал, нам не раздали последний ингредиент, да и вообще ни у кого на столах не было ничего драконьего…

— Было, — раздается тихий хриплый голос, — у меня… было.

Да это же Макнот. Макнот, пол-урока забавлявшийся с палочкой. Которая упала в котел перед тем, как...

— Палочка, — хрипло бормочет он, ни на кого не глядя. — У нее сердцевина из когтя дракона. Гарри, ребята… правда же… я не хотел, — он наконец поднимает голову и произносит уже громче и уверенней:

— Да ведь ничего же и не случилось! Никто не пострадал!

— Никто, — спокойно соглашаюсь я. Подхожу к Снейпу и осторожно переворачиваю его на спину — он такой худой, что сделать это очень легко. Рукав цепляется за какую-то неровность в полу, и край манжеты отворачивается, обнажив запястье с фиолетово-черными синяками от наручников. Ничего. Пусть видят.

Никто, — повторяю я, — кроме одного предателя и убийцы. Который применил беспалочковую магию, хотя знал, что это ему строжайше воспрещено и грозит наказанием — те, у кого родня в аврорате, легко могут представить, каким. И он будет наказан, не сомневайтесь. А вот Джеффри Макноту ничего не будет. Совсем-совсем ничего. Ведь этот слизеринский гад даже баллы снять не вправе. Так что ты давай, Джеффри, — я подхожу к побледневшему парню вплотную и отстраненно удивляюсь, как ровно звучит мой голос, — как обзаведешься новой палочкой, заходи на зельеварение, глядишь, еще что-нибудь веселенькое сообразим — и нам прикольно, и Снейпу в радость.

Макнот вскидывает на меня отчаянный взгляд — и опускает глаза, а мне внезапно становится стыдно. Моралист хренов. Сам-то хорош — среагировал бы вовремя, применил бы хоть что-нибудь — да хоть те же Щитовые чары — и Снейпу не было бы необходимости подставляться.

— Ребята, — тихо говорю я, — оглядывая молчащих школьников, — простите, что не смог ничего сделать. Не успел вас защитить.

— Ничего, Гарри, — так же тихо произносит кто-то хорошо знакомый, — а, Колин Криви. — Ты старался. Мы… пойдем уже?

— Идите, — вздыхаю я. — Урок, как видите, окончен.

Класс быстро пустеет, и я остаюсь наедине с жутким котлом — и со Снейпом.

В себя он так и не пришел. Подождать, пока очнется сам — или привести в чувство Энервейтом?

— Зря вы это сделали, профессор, — тихо говорю я, глядя в изможденное белое лицо. — То есть не зря, конечно, но… вас же теперь Блэкстон по стенке размажет.

— А что, мне надо было подождать, пока вы выудите из своей памяти пару защитных заклятий, которыми успели овладеть — и которые все равно не сработали бы? — произносит он, не открывая глаз.

Вот те на, так он в сознании. Может, даже слышал, что я говорил Макноту. Пытаясь скрыть смущение, я наблюдаю, как он приподнимается, опираясь на руки, и, привалившись к массивной ножке учительского стола, наконец открывает глаза.

— Я хоть успел? — внезапно спрашивает он. — Вы столь оперативно сбили меня с ног, что я как-то не понял, получилось ли у меня предотвратить последствия выходки вашего гриффиндорского приятеля.

— Все в порядке, никто не пострадал, а Макнот мне не приятель, — бормочу я и вдруг понимаю, что это правда и с Джеффри мы обычно только здоровались и перебрасывались парой слов в коридоре — но не более того.

— Да не оправдывайтесь вы, — неожиданно хмыкает Снейп, с трудом поднимаясь на ноги. — Вы вовсе не обязаны отвечать за всех гриффиндорцев.

— Я и не пытался, — возмущенно начинаю я — и умолкаю. Снейп — и такая снисходительность?! Или… неужели он заметил, в каком напряжении я все время нахожусь на его уроках, особенно если это занятия со школьниками с моего факультета? И если даже так, какое ему может быть до этого дело?!

Так, Гарри, лучше в это не вникать, по крайней мере, сегодня. Сегодня на повестке дня другие проблемы.

— Я расскажу Блэкстону, как все произошло, — говорю я, глядя, как он, опираясь о края парт, медленно подходит к злополучному котлу. — Скажу, что вы были вынуждены это сделать.

— О, не сомневаюсь, мне это зачтется, — фыркает он, внимательно разглядывая алую полусферу, и я понимаю, что он прав — аврор наверняка в подробности особо вникать не будет.

Ну почему я не знал это заклинание?!

— Потому что это магия другого уровня, Поттер, — замечает Снейп, взмахом палочки уничтожая зелье вместе с защитным барьером, — выходит, обычного Эванеско для этого достаточно. — Ей в Хогвартсе не учат. И очень сомневаюсь, что вы с вашими весьма посредственными способностями в ближайшие годы сможете ее осилить. Хотя, возможно, при большом желании и с хорошим учителем… — он ковыляет к двери и я понуро иду следом, с недоумением глядя в тощую прямую спину.

Уж не себя ли он предлагает в учителя?! Что за бред, нет, конечно. Наверное, это его обычный сарказм — небось на Блэкстона намекает.

Да уж, этот мой… учитель очень скоро преподаст ему… урок. Я вспоминаю слова Снейпа: «Что он такого со мной сделает?..» и невольно вздрагиваю. Уж Блэкстон найдет что.

Когда мы оказываемся в комнатах, я жду, что Снейп попросит разрешения полежать — уж очень нетвердо он держится на ногах, но он неожиданно подходит к двери в лабораторию и оборачивается ко мне:

— Если вы не против, я хотел бы поработать.

— Да нет, не против, — справившись с минутным удивлением, я пожимаю плечами. Почему бы и нет.

Может, он собирается таким образом отвлечься от того, что его ожидает. Может, воспоминания об этих часах в лаборатории позволят ему потом… продержаться. И его лицо будет не таким застывшим и безучастным, как в понедельник после Джоэла и К, и я не буду волоком тащить его на себе в подземелья после допроса.

Я вслушиваюсь в негромкий бархатный голос, мерно диктующий описания зелий, и щекам вдруг становится жарко — я внезапно понимаю, что этим своим бархатным голосом, так же мерно и спокойно меньше чем через час он будет рассказывать прыщавым юнцам с маслеными глазками подробности того, «как, и сколько раз, и что именно он предпочитает».

Левая — свободная — рука невольно сжимается в кулак. Скорее бы уж Визенгамот и Азкабан, если… если нельзя по-другому. Там он будет хотя бы избавлен от «задушевных бесед», а радости, которую могли бы высосать дементоры, у него и так никакой не осталось.

Если нельзя по-другому? А с чего я вообще взял, что для него возможен какой-то другой исход? С того, что он спас от мучительной смерти по меньшей мере десяток ненавидящих его школьников? И ведь даже не скажешь, что он выслуживался или замаливал грехи — у него просто времени не было так просчитать ситуацию, он действовал абсолютно спонтанно, как… как по велению сердца.

С того, что он не помнит, почему совершал все свои злодейства, и не только это — не помнит даже о том, что приходилось делать для Ордена? Черт возьми, он вообще не помнит о себе ничего хорошего, ничего, что позволило бы хоть отчасти смягчить его участь!

Стоп, Поттер, интересная мысль. Он не помнит… не помнит о себе ничего хорошего…

— Что такое, Поттер, переутомились? Прислушиваетесь, не звенит ли уже ваш будильник? — неожиданно прерывает мои размышления Снейп, насмешливо вздернув бровь. Я сердито вскидываю на него глаза — не мог повременить со своим ехидством, я только-только ухватил за хвост какую-то очень важную мысль — но он вдруг коротким жестом отбрасывает мои возможные возражения и внимательно к чему-то прислушивается.

— Кажется, у нас гости, — наконец спокойно произносит он, — не соблаговолите взглянуть?

— Пойдемте, — хмуро говорю я. Кто бы там ни пришел, оставлять его одного в лаборатории я не собираюсь — кто его знает, когда у него возникнут эти самые… суицидальные желания.

Я открываю дверь, пропуская его вперед, и вижу, что в гостиной действительно гость.

Макгонагалл — и явно чем-то встревоженная или взволнованная, хотя по ней, как обычно, этого не скажешь, но уж настолько-то я знаю своего бывшего декана. Прежде чем приступить к работе, я послал ей с Добби записку, где в деталях изложил все случившееся. Неужели она пришла по этому поводу — но почему только теперь?

— Гарри, — быстро произносит она, бросив на опустившегося в кресло Снейпа какой-то непонятный взгляд. — Только что со мной связался Блэкстон. Потребовал, чтобы профессора доставили к нему немедленно. Прямо отсюда.

— Но, — растерянно бормочу я, — еще нет даже пяти часов… мы не закончили…

— Поттер, он сказал — сию секунду — и… не переодевая. Я рассказала ему о случившемся, но… — не договорив, она снова устремляет на Снейпа странный взгляд.

— Что ж, ни на что другое я, признаться, не рассчитывал, — негромко произносит Снейп, медленно поднимаясь на ноги. Он так спокоен, словно его пригласили в «Три метлы» на вечеринку, но я вижу, как напряжены плечи, и руки, на которых я поспешно защелкиваю наручники, едва заметно подрагивают.

— Не проводите, Поттер? — черт побери, он еще и шутит. Он неловко перешагивает через решетку, напоследок насмешливо улыбается Макгонагалл — я замечаю, как она, побледнев, отводит глаза, — и исчезает в зеленом пламени.

Минута проходит в молчании. Затем Макгонагалл устало опускается в кресло, жестом предлагая мне сделать то же самое.

— Гарри, час назад у меня был Макнот и староста Равенкло. Их рассказ в деталях совпал с тем, что сообщил ты. И… слава богу, все живы, — еле слышно произносит она, прикрыв рукой глаза.

— Профессор, я… я должен был что-то сделать, и не смог, — от стыда я не знаю куда смотреть, и чувствую себя совсем паршиво, когда ее сухая рука успокаивающе касается моего колена.

— Перестань, Гарри, все произошло слишком быстро, и никто тебя не винит. Я не понимаю другое, — она опять почти шепчет, — почему он решил так поступить, если… знал о последствиях.

Как будто я это понимаю. Если бы речь шла о ком угодно другом, ответ был бы очевиден — потому что не хотел, чтобы пострадали дети. Но ведь мы же говорим о Снейпе…

Стоп. Кажется, недавно всплывшие бессвязные мысли начинают оформляться во что-то конкретное…

— Профессор, а вы не помните, — начинаю я и подавляю невеселый смешок — ага, не хватало еще и ей потерять память, — когда в прошлом году он был… ну, директором, причинял ли он вред детям?

Макгонагалл прикусывает губу и задумывается так надолго, что мысль о ее амнезии уже не кажется абсурдной. Наконец, заметив мое встревоженное лицо, она, вздохнув, произносит:

— Это несколько неожиданный вопрос, Гарри, но, знаешь… — она медлит, словно собираясь с духом, и наконец говорит: — Он действительно не делал детям ничего… ничего такого, чего не делал бы раньше.

— То есть он снимал немереное количество баллов, издевался по любому поводу и потакал слизеринцам, но не применял к школьникам Круциатус, как другие Пожиратели, не сажал детей в карцер и не позволял Филчу избивать их розгами?

На каждое замечание Макгонагалл отвечает утвердительным кивком — и вдруг широко раскрывает глаза, словно только сейчас что-то сообразила.

— Боже мой, Гарри, — быстро произносит она, — но он запрещал делать это и остальным Пожирателям… ну, тем, кто преподавал в школе, ты знаешь, Кэрроузам, — она брезгливо морщится, — по крайней мере, когда в этот момент оказывался рядом. Несколько таких случаев я сама наблюдала. Тогда мы все, конечно, думали, что он пытается таким образом завоевать авторитет, и ненавидели его еще больше.

— А вы знаете, что он не помнит об очень многих вещах? — тихо спрашиваю я. — Например, о своей работе в Ордене. И ничего не может сказать о мотивах убийства директора и о том, почему вновь стал служить Волдеморту, — Макгонагалл недоуменно хмурится, я коротко рассказываю о понедельничном допросе и заключаю: — То есть получается, что он не помнит ничего из того, что могло бы… хоть как-то оправдать его.

— Оправдать то, что он сделал, невозможно, — шепчет Макгонагалл, на мгновение пряча лицо в ладонях, — но и объяснить то, о чем мы сейчас говорим… Гарри, я не знаю что и думать.

— Я тоже, — угрюмо отвечаю я. — Может… может в воскресенье что-нибудь прояснится.

— Мы молча переглядываемся. Восстановленный портрет Дамблдора — да, пожалуй, только на него вся надежда. И… на то, что Снейп продержится до воскресенья. Похоже, Макгонагалл посещает та же мысль — она мрачнеет и, не глядя на меня, спрашивает:

— Что с ним делают на допросах?

— Поверьте, профессор, вам лучше этого не знать, — хмуро отвечаю я.

— Ты даешь ему какие-нибудь лекарства?

— Мне это запрещено, — наверное, у меня делается такое лицо, что Макгонагалл успокаивающе сжимает мою руку.

— Гарри, — тихо произносит она, — постарайся воспринимать все это спокойнее, ты же всегда был предубежден против него.

— Да, постараюсь, — сквозь зубы говорю я. А что мне еще сказать — что всю жизнь ненавидел одного человека, а сейчас каждый день вижу перед собой другого, которого я совсем не знал и чья непоказная стойкость и преданность своему делу не могут вызвать ничего, кроме безусловного уважения — не будь это Снейп, конечно?

Не будь это Снейп… А может, вот это и есть Снейп?

Нет, я точно рехнусь за эту неделю.

— Блэкстон сказал что-нибудь о том, когда его забирать?

— Нет, наверное, как обычно, — Макгонагалл, вздохнув, встает. — Приходи пораньше, попьем чаю…

— Угу, — вздыхаю я. — Приду.. все равно здесь одному делать нечего.

— А чем вы здесь занимаетесь? — она заглядывает в приоткрытую дверь лаборатории.

— Да вот, разгребаю с ним слизнортовские завалы, — киваю я на заставленные склянками полки. — Уже меньше половины осталось, мы и после допросов иногда работаем, — я запинаюсь, но решаю все же пока не рассказывать ей про галлюцинации. Сам сначала попробую разобраться, в чем дело. — В общем, до воскресенья, может, закончим… если он будет в состоянии работать. А как вообще в школе с зельями?

— Плохо, — Макгонагалл расстроенно машет рукой. — Для госпиталя приходится часто посылать в Сент-Мунго, а там сейчас зельевары — сам понимаешь… да Снейп и раньше был вне конкуренции.

— Он действительно настолько хорош? — тихо спрашиваю я.

— Он лучший из всех, кого я знаю, и это приходится признать, как бы мы к нему не относились, — директриса печально улыбается. — Он не ремесленник, он… ученый. Автор многих блестящих научных работ — и прекрасный практик. Как зельевар он был просто кладом для школы, — невесело заключает она.

— Может, он все же смог бы, даже сейчас… ну, это… варить зелья? — осторожно спрашиваю я. Макгонагалл задумчиво смотрит на меня, но ответить не успевает — в гостиной с легким хлопком появляется Добби.

— Директор, к вам посетители, — пищит он, и Макгонагалл, с сожалением кивнув мне, выходит из комнаты.

Оставшись в одиночестве, я уныло оглядываю опостылевшие за три дня стены. Не представляю, как убить оставшиеся до девяти четыре часа.

А может... черт, это будет полнейшей авантюрой, но раз уж взялся — может, продолжить мое импровизированное расследование, только расспросить уже школьников? В конце концов, в прошлом году Макгонагалл, будучи только гриффиндорским деканом, вполне могла чего-то и не знать. Да и что я, собственно, теряю? Потрачу на это свое личное время, за которое не обязан отчитываться, да и зачем вообще Блэкстону что-то об этом рассказывать, раз он считает копание в снейповском прошлом полной чушью.

Нет уж, извините, уважаемый старший аврор. Я даже Дамблдору не всегда склонен был верить на слово. Лучше уж сам… убежусь.

Около девяти я подхожу к кабинету директора и быстро называю горгулье пароль, чувствуя, что мне просто необходимо поделиться с Макгонагалл тем, что я услышал за эти несколько часов в трех факультетских гостиных — к слизеринцам я по понятным причинам не пошел.

Приступая к расспросам, я нисколько не сомневался, что меня просто завалят подробностями, — и не ошибся. Почти ни один равенкловец и пуффендуец, не говоря уж о гриффиндорцах, не упустил возможности, так сказать, бросить свой камень в ненавистного предателя. Разумеется, фразы типа «ходил, гад, весь такой важный, надутый, со своей обычной мерзкой ухмылкой» начинали каждую вторую историю, и вскоре я начал пропускать красочные описания внешности и поведения Снейпа мимо ушей. Можно подумать, сам в школе не насмотрелся. Но всплывающие конкретные факты… обескураживали.

Чем больше я слушал полные праведного гнева рассказы, тем больше находил подтверждений зыбкой версии, сложившейся у меня после слов Макгонагалл о том, что Снейп не вредил школьникам. Получалось, что он не только не вредил, но и… защищал по мере возможности. Причем защищал так, чтобы это не бросалось в глаза не только хозяйничающим в школе Пожирателям, но и самим ученикам. Им и не бросалось — до такой степени, что даже сейчас, рассказывая мне все в подробностях, все были убеждены, что слизеринский гад в очередной раз пытался напакостить. Я бы, наверное, тоже был в этом убежден — если бы не помнил, что еще на первом курсе Макгонагалл наказала нас, отправив в Запретный лес с Хагридом, а именно про это снейповское взыскание рассказали по меньшей мере человек десять — «и еще загон для гиппогрифов чистить посылал, гад». Несколько школьников вспомнили, что после взыскания, которое накладывали Пожиратели, — а это всегда был Круциатус, — Снейп вызывал их в директорский кабинет и со зверским лицом заставлял пить какое-то чрезвычайно гадкое зелье, в котором по описанию я с удивлением узнал лекарство, нейтрализующее действие Круцио, — как раз сегодня я записывал его характеристику. От тех, кто оставался в школе на рождественские каникулы, я услышал возмущенные рассказы о том, что Снейп никого не пускал в эти дни в Хогсмид, — и сразу вспомнил, как слышал недавно в аврорате, что все прошлое рождество по деревне шатался Грэйнбек и как, мол, здорово, что хоть его опасаться в этом году не нужно.

— В общем, — заключаю я, — может, конечно, он и пытался завоевать таким образом авторитет, только он не мог не понимать, что никакого авторитета все равно не завоюет — да хоть закорми он детей лимонными леденцами, все равно остался бы для всех сволочью. Его, наоборот, должны были презирать за такие попытки.

— Что мы и делали, — кивает Макгонагалл. — Помню, однажды — я тогда страшно мучилась бессонницей — в ящике своего стола в учительской я нашла зелье… отличное зелье, оно мне очень помогло. Конечно, я решила, что это Слизнорт заметил мое состояние и решил помочь, и при первой же возможности поблагодарила его. Но оказалось, что он не имеет к зелью никакого отношения, и я, разумеется, догадалась, что это Снейп — больше было, как ты понимаешь, просто некому.

— И что вы сделали? — я с интересом гляжу на Макгонагалл и замечаю, что на строгом лице проступает слабый румянец:

— Я влетела сюда, в этот кабинет, вылила остатки зелья на пол, прямо перед ним, и… да, кажется, я кричала, что мне не нужны его мерзкие лекарства.

— А он? — я еле удерживаюсь от смешка — смущенная Макгонагалл внезапно напоминает мне Гермиону — не сомневаюсь, что моя решительная подруга поступила бы точно так же, наплевав на последствия.

— Он… он сказал, что, видимо, зря потратил на меня редкие ингредиенты. Потом поднялся и вышел. Честно говоря, я думала, что он применит Круцио, как ты понимаешь, мне было все равно… но когда он этого не сделал, я решила…

— Что он трус и слабак, — заканчиваю я мрачно.

Какое-то время мы сидим в молчании, затем Макгонагалл осторожно спрашивает:

— Конечно, все это более чем странно, но, Гарри… ведь следствие по его делу уже закончено, я не ошибаюсь?

— Да, — киваю я, — сейчас у него просто выясняют подробности про других Пожирателей, и недели, наверное, через полторы, когда он всех сдаст, его ждет суд.

— Тогда… прости, но почему тебя так все это интересует? Ты же наверняка делаешь сейчас то, что тебе не поручали, ведь так?

— Да, мне ничего подобного не поручали… но, профессор, вы ведь тоже сказали, что не понимаете, почему он так подставился сегодня, — я пытаюсь поймать взгляд Макгонагалл, но она опускает глаза.

— Просто… у меня не укладывается в голове, — очень тихо произносит она, — как может один человек делать столь взаимоисключающие вещи — служить Волдеморту — и защищать школьников.

— Вот и у меня не укладывается, — угрюмо киваю я. — И если аврорату это неинтересно, то мне… Понимаете, — мне почему-то перестает хватать воздуха, — я… ненавижу недомолвки. И ненавижу заблуждаться. Я слишком часто в своей жизни заблуждался — и каждый раз из-за этого случались ужасные вещи. На втором курсе чуть не погибла Джинни. На третьем мы упустили Петтигрю. На четвертом — погиб Седрик. На пятом, — я чувствую, как перехватывает горло, и Макгонагалл встревоженно касается моей руки, — я потерял Сириуса. И… — я вынужден остановиться, потому что в горле стоит тугой комок. Макгонагалл быстро пододвигает ко мне чашку с остывшим чаем, я торопливо отхлебываю и сдавленным голосом заканчиваю:

— В общем, я просто хочу знать правду. Всю правду. Почему он делал то, что делал. Почему потом потерял память. Что он еще забыл. Думаю, вы тоже этого хотите.

— Вряд ли даже портрет Дамблдора, — Макгонагалл бросает взгляд на темное пятно на стене, — даст нам ответы на все эти вопросы.

— Вот поэтому я и пытаюсь выяснить хоть что-то сам, — вздыхаю я. — Спасибо за чай, профессор, мне уже пора.

— За тобой сегодня не пришли, — замечает Макгонагалл, — может, подождешь еще?

— Уже десятый час, — хмуро говорю я. — Сколько можно его… допрашивать. У него завтра снова занятия со старшими курсами, а мои… коллеги, — я вдруг ловлю себя на том, что произношу «коллеги» ровно с той же интонацией, что и Снейп, — явно не представляют, что это такое — вести Высшие зелья, да еще когда вся школа тебя ненавидит. И вовсе я ему не сочувствую, — сердито говорю я, поймав удивленный взгляд Макгонагалл, — просто… просто надоело таскать его на себе по коридорам.

Макгонагалл печально улыбается. Кого я пытаюсь обмануть — она знает меня с десяти лет.

— Знаешь, Гарри, — неожиданно говорит она, глядя, как я иду к камину, — твоя мама… она обладала этой способностью — посочувствовать тому, кого другим даже не придет в голову пожалеть. Похоже, ты в полной мере унаследовал эту ее черту.

Лучше бы я унаследовал ее способности к зельеварению, уныло думаю я, выбираясь из камина в кабинете Блэкстона. Ходил бы тогда все школьные годы у Снейпа в любимчиках, не приставили бы сейчас к нему надзирателем, и его проблемы оставались бы исключительно его проблемами. Черт, я даже не могу определить момент, когда происходящее с ним стало так тесно и остро касаться меня.

Когда он спас сегодня школьников — или еще раньше?

Когда Джоэл сказал, что он гей? Когда я увидел, как он стонет, мучимый ночным кошмаром? Когда рассматривал его вчера в душе?

Гарри, ты идиот.

— Гарри, ты опоздал, — довольный тон Блэкстона не вяжется со строгими словами, — но, признаться, сегодня я на это даже рассчитывал — и рад видеть, что не ошибся. Есть, есть в тебе задатки настоящего аврора, — он довольно потирает руки, — видать, интуиция сработала, и случилось это как нельзя кстати.

— А что такое? — осторожно интересуюсь я. — Вы еще не закончили со Снейпом?

— Да закончили, закончили, — хохотнув, он встает, — его вот-вот доставят. Как мы ему и обещали, получил, мерзавец, по полной за свое самоуправство. Знаю, знаю, — вскидывает он ладонь, — так сложились обстоятельства… а в следующий раз они еще как-нибудь сложатся, так что же теперь, позволить нашему знатоку всевозможной магии размахивать ручонками в свое удовольствие?

— Если бы он не применил беспалочковую магию, наверняка кто-нибудь бы погиб, а я бы ничего не успел сделать, — тихо возражаю я, злясь на самого себя: все равно Снейп уже… получил по полной, так какой смысл в моих возражениях? Тем более что Блэкстон и не пытается вслушиваться.

— Ну, успел же ты уложить его Ступефаем, наверняка и с зельем что-нибудь придумал бы, — произносит он тоном, показывающим, что дискуссия закончена. — Да ты расслабься, понимаю, напряженный день… но мы тебе тут небольшой сюрпризец приготовили… хотя небольшой — это еще как сказать… и, повторяю, очень кстати, что ты припозднился — наш сюрприз получился… выдержанным.

Вот дурацкие недомолвки. Неужели так и не скажет, в чем дело? Я открываю рот, чтобы спросить — но тут из камина вываливается Джоэл, таща за собой Снейпа, и вопрос застревает у меня в глотке.

Одежду с него не снимали — я понимаю это почти сразу: вряд ли авроры озаботились бы столь тщательным застегиванием его бесконечных пуговиц. Значит, его, наверное, не били и уж точно не насиловали.

Тогда что с ним такое?..

Я гляжу на серое лицо, на мертвые ввалившиеся глаза — их застывший взгляд кажется странно расфокусированным — и вспоминаю, у кого я уже видел такой взгляд. Наверное, я увидел бы его у себя самого — если бы в соответствующие моменты моей жизни передо мной оказалось зеркало.

Пожалуй, тогда я предпочел бы, чтобы меня изнасиловали.

— Вы применяли к нему Круциатус? — я стараюсь, чтобы голос звучал ровно. Блэкстон удивленно хмыкает:

— Конечно, а что тебя смущает? Что мы пользуемся непростительными заклятиями? Брось, Гарри, мы же не ко всем подряд их применяем, а Пожирателям полезно испытать свои изобретения на собственной шкуре. Пусть скажет спасибо, что обошлось без интенсивной терапии.

— Ага, по классу А, — хмыкает Джоэл, плотоядно облизнувшись.

Меня невольно передергивает — видел как-то, что остается от допрашиваемого после этой… терапии, и Блэкстон насмешливо улыбается:

— Не о том ты, парень, думаешь. А думать тебе нужно о нашем сюрпризе. Для тебя — сюрприз, для него, — он кивает на Снейпа, — так сказать, финальный штрих к сегодняшнему уроку. Повторение пройденного.

— Может, хоть что-нибудь объясните? — я начинаю злиться и Блэкстон, поняв это, смотрит на меня с отеческой укоризной — какого черта он каждый раз пытается изображать заботливого папашу?!

— Ну что ты, какой же это тогда сюрприз. Но не переживай, Гарри, ты скоро все поймешь — просто понаблюдай за ним повнимательней. Особенно, — опять эта двусмысленная улыбка, — в душе. И запомни — пусть попросит. Как следует попросит.

— Поделишься потом впечатлениями, — хихикает Джоэл.

Я перевожу сердитый взгляд с одного на другого — это что, черт возьми, проверка на вшивость?! — но Блэкстон уже подталкивает меня к камину.

— Давай-давай, Гарри, преподай урок своему учителю, — и, устремив на меня холодный острый взгляд, добавляет уже без улыбки: — Очень надеюсь, что и для тебя это окажется… нет не уроком, скорее, прививкой от брезгливости.

Преподать урок, думаю я с внезапной злостью, шагая по хогвартским коридорам за спотыкающимся на каждом шагу Снейпом. А если бы среди учеников был его собственный сын? Насколько я знаю, сын Блэкстона учится не то на пятом, не то на шестом курсе в Равенкло, и все произошедшее вполне могло случиться на их уроке — неужели и тогда аврор проявил бы такую же жестокость? Впрочем, он ведь не считает, что жесток. Жестокость или сострадание можно проявлять к людям, а Снейп для него, как он утверждает, вообще не человек — так, записная книжка с именами Пожирателей и рецептами зелий.

Тогда откуда столько удовольствия от унижения этого не-человека? И можно ли применять Круцио к записной книжке?

Круцио. Огненная, опаляющая боль, когда твое тело — просто скопище обезумевших от муки, вопящих клеток, но этой боли не суждено вылиться в крике — горло стиснуто таким спазмом, что простой глоток воздуха, когда удается его сделать, кажется великим облегчением. Но следом катится новая волна боли, и ты опять корчишься, разинув рот в беззвучном вопле. А потом, еще много часов подряд — а если заклятий было несколько, то и суток — тошнота, и головокружение, и боль от любого прикосновения, и мучительные судороги во всем теле, и взгляд никак не сфокусировать на мелких предметах.

Похоже, для Снейпа эти часы уже наступили — он шатается как пьяный, то и дело приваливаясь к выступам стен или колоннам, и когда мы оказываемся у крутой лестницы, ведущей в подземелья, я протягиваю руку, чтобы придержать его за плечо — но, почувствовав мое прикосновение, он неожиданно и как-то судорожно дергается и хрипит:

— Не дотрагивайтесь до меня… пожалуйста.

— Знаю, — говорю я сквозь зубы, — но придется потерпеть, иначе не дойдете.

Он снова дергается, но подчиняется — видимо, слишком мало сил, чтобы освободиться от захвата. Худое плечо под моей рукой дрожит крупной дрожью, и я отпускаю его, едва мы оказываемся в комнатах — здесь даже если упадет, не страшно. Но он удерживается на ногах и, хватаясь руками за стены, — наручники я сразу же снял, — кое-как бредет в ванную. Где, по словам Блэкстона, меня и ожидает сюрприз.

Какие, к черту, сюрпризы. Мыться, затем заставить его хотя бы выпить чай — и спать. Возможно, будут новые кошмары, зато завтра у него занятия только до обеда, так что до шести сможет еще отдохнуть, в лаборатории работать не будем — лучше вечером, после допроса, если, конечно, аврорам не вздумается опять применить к нему Круцио. Хотя Блэкстон сказал сегодня, что пресловутый сюрприз будет, так сказать, финальным штрихом к наказанию. А мне — прививкой от брезгливости — в каком, интересно, смысле? Пирсинг они ему, что ли, сделали на интимных частях тела?

Нет, одежду с него точно не снимали, понимаю я, наблюдая, как в ванной он трясущимися руками сдирает с себя мантию и торопливо расстегивает пуговицы на сюртуке и рубашке, аккуратно заправленной в брюки, — об этом авроры точно беспокоиться не стали бы. Все это он проделывает, стоя ко мне спиной, — собственно, после кабинета Блэкстона его лица я так и не видел, — и, все также не оборачиваясь, вдруг хрипло произносит:

— Просить, чтобы вы отвернулись, должно быть, бессмысленно?

Я пожимаю плечами — как будто он может видеть этот жест. Но, похоже, он правильно расценил мое молчание, потому что, не задавая больше вопросов, с той же непривычной, особенно в его состоянии, торопливостью выпутывается из рубашки и брюк, стащив их вместе с бельем, ковыляет в душевую кабину и сразу включает воду. А у меня от его судорожной торопливости по телу почему-то бегут мурашки размером со слона.

Сегодня он явно не хочет, чтобы я видел его раздетым. Особенно… спереди. Может, — я нервно сглатываю, — они все же били его, через одежду, и как-нибудь… изуродовали? Но на брюках и белье, насколько я успел заметить, нет следов крови, да и на его бедрах не видно обычных кровавых потеков. Тогда почему он ведет себя так… мягко говоря, странно? Включил воду сразу на полную мощность, так что тугие струи вовсю хлещут по плечам и водопадом сбегают по спине, — и, покачиваясь, просто стоит под этими струями, даже не пытаясь мыться. Минута, две, пять — да что, черт побери, происходит? — и тут я с ужасом замечаю, что его бледная кожа постепенно синеет. Мерлин, он же весь синий под своим душем, даром что от мощных струй валит пар.

— Все в порядке? — громко спрашиваю я. Вместо ответа он вздрагивает и встряхивает головой так, что от мокрых волос веером разлетаются брызги и даже до меня долетает несколько капель.

Ледяных.

В несколько шагов я оказываюсь рядом с кабинкой, протягиваю руку, касаясь тугой струи — и тут же отдергиваю ее.

Придурок. Сумасшедший. Чертов самоубийца. Он включил только холодную воду — температура которой здесь, в подземелье, немногим выше нуля. Я сунул руку под струю всего на секунду — и уже впору растирать пальцы… а он — сколько он уже вот так стоит — минуту, пять, десять?..

Я быстро поворачиваю кран, закрывая воду, хватаю его за ледяные плечи, рывком разворачиваю к себе и ору в белое как у покойника лицо с зажмуренными глазами, игнорируя его слабые попытки вырваться:

— Что, черт побери, вы делаете? Скажете, что перепутали кран? Ей-богу, это один из самых диких способов самоубийства, о которых я когда-либо…

— Поттер, перестаньте молоть чушь и… и уйдите… пожалуйста, — вдруг с трудом выговаривает он лиловыми губами. — Просто… уйдите. Я… не покончу с собой, просто мне нужно… побыть одному.

Ага, я выйду, а он опять попытается превратить себя в айсберг? Надо для начала хотя бы выяснить, зачем он это делает. Черт, удерживая его, я стою слишком близко, почти вплотную, даже осмотреть его не могу… значит, надо немного отстраниться… вот так… и…

Мать твою. Они применили к нему Приапис.

Мне никогда это не нравилось, но пару раз я был свидетелем того, как старшекурсники пулялись этим заклятием в общем душе, и страдалец — я, слава богу, избежал этой участи — бегал по душевой со своим набухшим, ноющим хозяйством, пока чья-нибудь снисходительная рука под общий хохот не помогала… справиться с проблемой. Обычно продолжалось это не больше пяти минут — все прекрасно знали, что, продлись все дольше, из источника удовольствия член превращается в сгусток боли, а садистом никто из гриффиндорцев не был.

А я вот стал. Добро пожаловать, Гарри Поттер, в клуб садистов. Смотри, наслаждайся — и ни в коем случае не пытайся помочь, пока он не попросит. Как следует не попросит.

Интересно, они что, всерьез рассчитывали, что он будет меня об этом просить? Еще и выражения небось смаковали — «Поттер, дотронься до меня, пожалуйста… возьми его в руку… сожми…». Плохо же они его знают — или это я за три дня успел узнать его слишком хорошо. Он скорее умер бы от переохлаждения — что, собственно, почти и сделал — чем произнес бы что-то подобное.

Я продолжаю удерживать его оцепеневшими руками — и, конечно, он уже понял, что я все увидел: на щеках проступает неровный румянец и он тихо произносит, по-прежнему не открывая глаз:

— Поттер, мне казалось, что ваша… работа еще не успела вытравить в вас остатки человечности. И в последние дни это как будто… подтверждалось. Поэтому, прошу вас… оставьте меня, тем более что вам, должно быть, омерзительно и противно. А я… просто побуду здесь до утра.

Ага. Я уйду и засну — если смогу, конечно — а он будет корчиться на ледяном полу, хватая воздух лиловыми губами. А кого я здесь найду утром? Паралитика? Безумца? Импотента с трясущимися руками? Нет уж. Я собирался стать аврором, а не дипломированным садистом.

Не отвечая, я снова разворачиваю его спиной к себе, слегка придвигаюсь, так, что его плечо касается моего, а мокрые пряди волос щекочут шею — и тихо говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно и безэмоционально:

— Так, а теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я понимаю, что вы должны сейчас чувствовать — в том числе и от сознания того, что именно я оказался рядом. Поэтому… постарайтесь забыть о том, что я Поттер. Воспринимайте меня как своего рода скорую помощь. А если не получится… тогда я хочу, чтобы вы знали — мне не омерзительно и не противно. Мне стыдно, что я вынужден в этом участвовать. Если бы от меня там хоть что-то зависело, с вами никогда такого бы не сделали.

Он молчит, но я чувствую, как закаменевшие плечи слегка расслабляются, и быстро добавляю:

— Я не сделаю ничего против вашей воли. Я прикоснусь к вам, только если вы… сами этого захотите. Не надо ничего говорить — просто кивните. Я почувствую.

Несколько бесконечных мгновений — и… да! — влажная прядь скользит по моей щеке. Он кивнул, это несомненно — и все же мне хочется получить окончательное подтверждение. Поэтому я тянусь губами к его уху, скрытому волосами, и шепотом спрашиваю: «Можно?» — и через несколько секунд слышу в ответ беззвучное, почти выдох:

— Да.

Да. И я левой рукой обхватываю его поперек груди, прижимая к себе, а правая опускается вниз, медленно скользит по ледяной коже впалого живота и наконец встречает его член. И, не медля больше ни секунды, я смыкаю пальцы и обхватываю это горячее, твердое, шелковистое, и оно вздрагивает и подается навстречу, и Снейп, почувствовав мою руку на своем члене, тоже вздрагивает всем телом, со всхлипом втянув воздух.

Прививка от брезгливости? Ну-ну. Подразумевается, что мне должно быть противно — но я ощущаю только жалость и нежность — и к этому человеку, который вздрагивает теперь уже в такт движениям моих пальцев, и к тому влажному, гладкому, горячему, что пульсирует сейчас в моей ладони, — и… и внезапно чувствую кое-что еще — теплую тяжесть и пульсацию в собственных джинсах.

Поттер, ты идио… А почему, собственно? Телу плевать, кто сейчас вздрагивает под моими руками, плевать, что я никогда не дотронулся бы до Снейпа, если бы от этого в буквальном смысле не зависела его жизнь…

Серьезно? А кому вчера хотелось прикоснуться к его коже, чтобы убедиться в ее гладкости?

К черту. Анализировать мотивы собственных идиотских желаний сейчас явно не время, как и разбираться с бунтующей частью тела. Сейчас лучше всего просто… просто… да, вот так… вверх-вниз, слегка сжать пальцы, погладить большим пальцем нежную головку… Опыта подобного рода у меня совсем нет, я просто делаю то, что было бы приятно мне самому — и, кажется, делаю все правильно: Снейп чуть подается бедрами мне навстречу, хриплое дыхание учащается — и, повинуясь этом признакам, я немного убыстряю темп, чередуя плавность с резкостью. Вот так… быстрее… еще быстрее… о, черт, потереться бы обо что-нибудь… но в непосредственной близости только его обнаженное влажное бедро, а этого я не могу себе позволить… он решит, что я пользуюсь его беспомощностью… Перед глазами вдруг всплывает непрошеная картинка — раздвинув ноги, я трусь набухшим членом о его бедро, — и низ живота сводит сладкой судорогой, а в глазах темнеет от острого наслаждения. О, мать твою… даже прикосновения не потребовалось. На какое-то мгновение я теряю контроль над собственным телом — левая рука судорожно притискивает Снейпа ближе, правая, сдавив его член, непроизвольно дергается, и это становится последней каплей: он напрягается всем телом, пульсация напряженной плоти становится бешеной, — и вдруг мою ладонь заливает липкая горячая струя, а Снейп, коротко застонав, обмякает в моих руках как тряпичная кукла, так что я еле успеваю подхватить его и опустить на пол. Быстро заглядываю ему в лицо, — влажные ресницы мелко подрагивают, значит, сознания он не потерял, — и сам обессиленно опускаюсь рядом, пытаясь выровнять дыхание и разобраться в собственных потрясающих ощущениях.

Не то чтобы я никогда раньше не испытывал оргазма такой силы и яркости — но чтобы вот так, даже не дотрагиваясь до себя, просто благодаря воображению и прикосновениям к чужому телу… да не просто к чужому — к снейповскому… А он — от чего он почти лишился чувств? От того, что случившееся оказалось последним звеном в цепочке сегодняшних потрясений — или я действительно смог доставить ему такое удовольствие… хотя и не собирался? Собирался, не собирался… интересно, как можно избавить мужчину от действия Приаписа, не доставив ему при этом удовольствия, раздраженно думаю я, поднимаясь на ноги. Хотя, наверное, это тоже входило в планы Блэкстона — чтобы он испытал унижение даже от наслаждения, которое получил.

Что ж, ему хотя бы просить меня ни о чем не пришлось.

Так, хватит ему валяться на холодном полу. Надо поднять его, сунуть под горячий душ и…

— Зачем вы это сделали? — вдруг спрашивает он, не открывая глаз. Ага, пришел в себя — ну и отлично.

— Затем, — лаконично сообщаю я и вижу, как бледные губы морщатся в подобии улыбки:

— И все-таки?

— Поговорим об этом завтра. Сейчас вы примете душ, горячий,— я подчеркиваю это слово, — оденетесь, выпьете чаю и ляжете спать — надеюсь, лаборатория сегодня не входит в ваши планы. Вам помочь подняться?

— Не надо, — он отстраняет мою руку и кое-как поднимается сам, держась за стену. Сам так сам. Пожав плечами, я иду в спальню, с облегчением стаскиваю с себя намокшую одежду, закутываюсь в халат и выхожу в гостиную. М-да, Добби меня сегодня не дождался, — за эти дни я успел привыкнуть к тому, как он желает мне спокойной ночи, — и чай уже порядком остыл. Мне-то и такой сойдет, а для него надо бы погорячее. Я быстро взмахиваю палочкой, согревая янтарную жидкость в большой фаянсовой кружке, и едва над кружкой начинает струиться ароматный парок, слышу за спиной его нетвердые спотыкающиеся шаги. Слава богу, я успел вовремя, а то не миновать бы нового «зачем вам это нужно».

Но, бросив на него быстрый взгляд, я понимаю, что ему сейчас не до расспросов. Горячий душ — впрочем, в подземельях это понятие очень относительное — нисколько не помог: губы такие же синие и озноб колотит его так, что зубы стучат о края кружки, которую он опять обхватывает двумя руками, как ребенок, пытаясь хоть как-то согреться. Я молча пододвигаю к нему корзинку с кексами, готовясь в очередной раз выслушать «я не голоден», — но, пока я придумываю, чем бы его сегодня уязвить, чтобы поел, он неожиданно отставляет кружку, быстро берет самый пухлый кекс и откусывает огромный кусок, против обыкновения не слишком заботясь о манерах.

Я в немом изумлении гляжу, как он сосредоточенно поглощает кекс за кексом, рассыпая крошки, — на меня он при этом, разумеется, не смотрит, — и в голову лезет совершенно идиотская мысль: если это его так пробило на еду после оргазма, так может в следующий раз, когда снова откажется есть, испробовать этот же способ?.. Так, Поттер, похоже, тебе тоже не помешал бы холодный душ… да, честно говоря, и горячий не помешал бы — когда я вижу, как его трясет, самого невольно охватывает озноб.

Когда после душа я вновь вхожу в спальню, — кажется, я основательно растратил хогвартские запасы горячей воды, — то вижу, что он уже лежит, завернувшись в свой плед, закутавшись в него с головой, как… как ребенок.

Черт, ну почему сегодня он то и дело ассоциируется у меня с ребенком?! Потому что только что был так же незащищен и уязвим? Или потому что, как глупый мальчишка, изгадил самому себе жизнь, не задумавшись о последствиях?

Может, Волдеморт его шантажировал? Может, он заставил его принять Нерушимый обет или грозил расправиться с близким человеком — хотя нет, у него давно никого не было… даже друзей не было, кроме Дамблдора. И потом, приняв пост директора и стараясь защитить школьников, он просто пытался хоть как-то загладить то зло, которое причинил? Может…

Поттер, а ты часом не пытаешься придумать для него хоть какие-то оправдания потому, что сегодня довел его до оргазма и сам кончил в его присутствии? Потому, что, сжав его член в ладони, впервые ощутил к этому человеку жалость и нежность? Сглотнув, я отгоняю чересчур яркую картинку, пока не пришлось снова бежать в душ, и, словно защищаясь, мотаю головой. Не буду лукавить, все эти причины тоже… поспособствовали тому, что мне отчаянно хочется придумать для него оправдание, — но не только они.

Просто… просто я действительно узнал его за эти несколько дней гораздо лучше, чем за шесть хогвартских лет. И понял, что человек, который так держится на допросах, так ведет себя с ненавидящими его учениками, так переносит все, что выпало на его долю, включая и меня в качестве надсмотрщика, и при этом прекрасно осознает, что сам во всем виноват, — такой человек вряд ли способен на холодное расчетливое предательство.

Скорее бы воскресенье. Дамблдор…

— Альбус… — тихий дрожащий голос.

Мерлин, нет. У него опять кошмар. И он зовет директора.

Не буду вставать — не могу я на него такого смотреть. В прошлый раз это продолжалось недолго, надеюсь, и сейчас быстро закончится. Надо просто перетерпеть — и я продолжаю вслушиваться в дрожащий голос, в котором сегодня столько отчаяния, что я сжимаюсь и прикусываю губу:

— Альбус, п-прости меня… Я… я должен… должен был попробовать что-то еще, п-прежде чем… Пожалуйста…

О господи. Он плачет. Я судорожно затыкаю уши, чтобы не слышать глухие тяжелые рыдания, но тут же отдергиваю руки. Это малодушие… и это не выход.

Впрочем, то, что я собираюсь сделать, тоже не выход — вряд ли у меня получится прервать его кошмар. Но надо хотя бы попытаться.

Я быстро подхожу к нему, взмахнув палочкой, зажигаю сразу все факелы, — при ярком свете больше шансов, что удастся привести его в чувство, — и, склонившись к нему, — он, как я и ожидал, скорчился в той же позе, голова на коленях, пальцы вцепились в волосы, — изо всех сил трясу его за плечо. Которое обжигает руку даже сквозь плотную фланель.

Черт, у него что, жар? Нет, конечно, ничего удивительного, было бы как раз удивительно, если бы он не заболел — но мне-то что делать?!

Он медленно поднимает голову с колен — мокрое от слез лицо искажено страданием, глаза смотрят сквозь меня на невидимого собеседника — и я понимаю, что он по-прежнему во власти кошмара.

— Профессор! — я почти кричу и снова хватаю его за плечо. Ну же, тебе должно быть больно после Круцио, среагируй хотя бы на боль! — и он действительно реагирует, но реакция оказывается более чем неожиданной — лицо внезапно становится почти спокойным, и — я просто не верю глазам! — правая бровь насмешливо вздергивается.

— Поттер?.. Альбус, с ним слишком много хлопот. Я не могу тратить все свободное время, присматривая за безрассудным юнцом, который что ни год, то вляпывается в неприятности. Хорошо, хорошо, что на этот раз я должен сделать?..

Замерев от удивления, я выпускаю его плечо и почти не дыша вслушиваюсь в тихий успокоившийся голос. Разговор обо мне у них, судя по всему, не первый… но когда состоялся именно этот, привидевшийся сейчас Снейпу? На четвертом курсе? Пятом? Шестом?.. И… он ведь не только не отказывается за мной… присматривать, он действительно беспокоится за «безрассудного юнца», безуспешно пытаясь скрыть это беспокойство за жесткими словами и насмешливым тоном, в котором, впрочем, нет ни ненависти, ни безразличия — уже чего-чего, а безразличия там точно нет.

А я все эти годы считал, что он способен по отношению ко мне только на ненависть, без нюансов и полутонов, а на то, что со мной происходит, ему плевать с Астрономической башни.

Выходит, я ошибался.

Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я еще в чем-нибудь ошибся — так, чтобы это было в его пользу. Ну хотя бы в том, что у него жар. Но в этом, увы, ошибиться невозможно — кончики пальцев, которыми я осторожно дотрагиваюсь до его лба, опаляет как огнем.

А я не могу даже дать ему лекарство.

Ладно же… Я стискиваю челюсти — и решение приходит само собой. Мне запрещено его лечить — но кое-что я все же могу сделать. И об этом Блэкстон вряд ли сразу узнает — не думаю, чтобы он задавал ему подобные контрольные вопросы. А если вдруг и задаст — как-нибудь выкручусь. Но на полу он больше спать не будет.

— Вставайте, — я тяну его за руку, поднимая с колен, и он послушно подчиняется — может быть, ему кажется, что рядом с ним все еще Дамблдор? А он и правда так думает — когда я довожу его до кровати и он так же послушно укладывается на скрипнувший матрас, я, укрывая его одеялом, слышу, как он бормочет:

— Спасибо, Альбус, но не стоит так беспокоиться… Я не болен… Это просто переутомление.

Ага, переутомление. Видел бы он себя со стороны. Подумав, я набрасываю на него еще и плед, плотно подтыкаю края — наконец-то у меня появился повод это сделать, и он, поворочавшись в теплом коконе, наконец успокаивается.

Ну и день, сонно думаю я, довольно удобно устроившись в гостиной на трансфигурированной из кресла кушетке. Воспламеняющее зелье, сюрприз, очередной кошмар… и он еще говорил, что это я постоянно вляпываюсь в неприятности?!

Он присматривал за мной — а теперь я за ним. Забавно.

Но он спасал мне жизнь — а я?..

Скорее бы воскресенье.

— Это что, новый вид пытки или магловское лекарство? Терпеть не могу горячее молоко, тем более с медом, — Снейп с отвращением смотрит на большую кружку молока, которую я перед ним поставил.

— Ну, если вам больше нравится кашлять… — я пожимаю плечами, стараясь сохранить равнодушный вид. Вроде подействовало — он осторожно поднимает кружку и, морщась, отхлебывает из нее мелкими глотками. Держит кружку он, как и вчера, двумя руками, согревая пальцы, но больше не напоминает этим ребенка — слишком уж утомленным выглядит.

Сейчас, склонившись над своим питьем, с пледом, наброшенным поверх мантии, он больше всего похож на хищную птицу. Ястреба. Ослабевшего, с подрезанными крыльями, посаженного на цепь — но по-прежнему гордого и… опасного.

Обычно, проснувшись, я заставал его уже одетым, но сегодня он пролежал в постели все утро и вышел из спальни, когда я уже доканчивал свой завтрак. Выглядел он совсем больным, ночной жар сменился такой слабостью, что все первое занятие он против обыкновения ни разу не поднялся со своего стула и, выполняя простейшее заклинание, чуть не выронил палочку. Школьники недоуменно переглянулись — оказывается, не только у нас с Макгонагалл его профессионализм не вызывает сомнений, а я промолчал, но, подойдя к его столу после урока, заявил:

— Я пойду к директору. Скажу, чтобы занятия отменили или перенесли — еще уроните, как Макнот, палочку в котел, а я таких защитных заклинаний не знаю.

Ей-богу, я не думал, что это произведет такой эффект, но стоило произнести эту фразу хотя бы ради того, чтобы увидеть, как он преобразился — сведенные ознобом плечи мгновенно распрямились, дрожащие руки стиснули край стола так, что побелели косточки, и запавшие глаза сверкнули таким огнем, что я невольно попятился.

— Поттер, можете не беспокоиться, я не сделаю этого даже в бессознательном состоянии, — яростно процедил он, и я отошел от стола, пряча улыбку, — того, что Блэкстон называет спесью, ему по-прежнему не занимать. А я теперь назвал бы это силой духа, которой хочется восхищаться даже безотносительно к тому, что он Снейп, как я когда-то, ненавидя его, восхищался его руками.

Хотя нет… пожалуй, уже не безотносительно. И, пожалуй, я наконец понял, что помогает ему держаться.

Его зелья. У него не осталось, как он сам сказал, ни прошлого, ни будущего, авроры ежедневно делают все, чтобы смешать его с грязью, школьники ненавидят, — но у него есть его зелья, в которых он разбирается, наверное, чуть хуже, чем господь бог в устройстве мира, и уже одно это дает ему право держаться с таким достоинством.

Сегодня я несколько раз ловил себя на том, что пристально наблюдаю за тем, как он работает. Попытался разозлиться на себя — можно подумать, за годы учебы не насмотрелся, — а потом сообразил — да, действительно, не насмотрелся. Никогда не рассматривал его на уроке — с чего бы? Нелюбимый предмет, ненавистный преподаватель. А теперь не могу оторвать взгляд: эта картина — Снейп, варящий зелья — завораживает.

Нужные ингредиенты он берет со стола не глядя. А с ножом, пестиком и ступкой обращается как… как с музыкальными инструментами — так легки, точны и изящны его движения. Ни одного лишнего жеста, ни заминок, ни судорожной поспешности — все размеренно, четко и плавно, как музыка. Он даже палочкой взмахивает, как этот магловский дирижер… черт, забыл фамилию… впрочем, куда там всем дирижерам вместе взятым до снейповской плавной стремительности.

А ведь они ничего этого не видят, понимаю я, глядя на школьников, уныло помешивающих в котлах. Не замечают, как мы в свое время. И, наверное, так же, как мы, считают его уродом.

Урод?.. Как легко в одиннадцать лет поставить знак равенства между внешностью и выражением лица — словно залепить себе на шесть лет глаза ярлыком и успокоиться на этом. И не видеть, не замечать в упор, как красиво это умное, гордое и властное лицо — красиво весьма своеобразной, но подлинной и несомненной красотой. Красиво даже сейчас… нет, не так — тем более сейчас, когда оно истончилось до прозрачности, и черные глубокие глаза кажутся огромными, и резче проступили морщины у рта и между бровей, а тонкие губы все в темных запекшихся трещинках.

Я бы сравнил его красоту с красотой северного склона Маттерхорна — или хищной птицы. Ястреба. Прирученного, но сохранившего гордый нрав и прежние повадки.

О том, почему я увидел это сейчас, я предпочитаю не думать, как и о том, что делать с этим новообретенным знанием, особенно если в воскресенье Дамблдор опровергнет мои зыбкие предположения.

Даже не знаю, сказать ему или нет о том, что портрет скоро восстановят. Не знаю, что хуже — ни на что не надеяться или иметь надежду и потерять ее. Хватит с него и той боли, которую ему причиняют на допросах.

Кстати, о допросах… Я же собирался отправить его в спальню, чтобы полежал до шести. Будет возражать? Пусть попробует — в конце концов, он обязан мне подчиняться. Я уже открываю рот, чтобы это сказать — и взгляд вдруг падает на внушительную связку пергаментов, лежащую на краю стола, — он прихватил ее с собой из кабинета, а я почему-то не поинтересовался, что это. Да уж.. Чем же это еще может быть, как не домашними заданиями, черт бы их побрал. Снейп, откинувшийся было на спинку кресла, тоже переводит взгляд на пергаменты и, готов поклясться, смотрит на них с той же досадой.

— Думаю, вам нужно сейчас лечь, проверите работы потом, — все-таки говорю я, и он раздраженно морщится:

— Считаете, это так быстро делается? Девяносто процентов этих… работ, как вы их назвали, не заслуживают тех усилий, что я на них потрачу, но даже чтобы отделить зерна от плевел, нужно время, и, боюсь, проверка займет все четыре часа, оставшиеся до встречи с вашими коллегами.

— Ну конечно, как гриффиндорские работы, так это и не работы вовсе, — язвительно замечаю я. Ох, зря я это сказал — он даже выпрямляется в кресле, и я понимаю, что сейчас на меня выплеснется весь почему-либо нерастраченный за день сарказм.

… И вам, конечно же, никогда не приходило в голову, что домашняя работа — это знание предмета, некоторое количество умственных усилий и толика творчества, а не бездумное списывание из учебника или подвернувшихся под руку неизвестно чьих конспектов, — он вынужден прерваться, чтобы откашляться, и я тихонько перевожу дух. Снейповский сарказм — это как цунами или лавина, не предотвратить и не скрыться, можно только переждать, рискуя быть затопленным или погребенным под завалами. А прервать его, наверное, способно только Круцио… или вот кашель.

Откашлявшись и отдышавшись, он утомленно заканчивает:

— Словом, я так же рад предстоящей возне с этими опусами, как и несчастные гриффиндорцы, потратившие на бессмысленную и нудную работу целых полчаса своего драгоценного времени — а ведь это время они могли бы провести с куда большей пользой, например, пытаясь найти еще один подземный ход в Хогсмид. А вместо этого… — он протягивает руку, наугад выдергивает из связки чей-то пергамент и, развернув, читает:

«Будучи сваренным, в перечное зелье, как известно, добавляют перец, и оно способно излечить простуду, потому что в нем есть перец, и его надо помешать три раза по часовой стрелке, а потом капать в нос».

Не выдержав, я фыркаю, — действительно, редкостная чушь, — и Снейп устремляет на меня негодующий взгляд:

— Вам смешно. Видите, насколько это безнадежно, если даже вам смешно. Но ни вам, ни мисс Перкинс, очевидно, не пришло в голову, что когда-нибудь ей понадобится напоить этим зельем своего ребенка — и что она тогда будет делать? Побежит за стандартным снадобьем, не учитывающим ни возраста, ни индивидуальных особенностей больного и эффективным ровно настолько, насколько добросовестен зельевар, его сваривший?.. — он вновь кашляет, прижав к губам платок, и я отвожу глаза. Ему самому не помешало бы сейчас что-нибудь эффективное, учитывающее индивидуальные особенности и возраст. А то, что он прав, я понял еще в прошлом году — когда мы с Гермионой варили зелье для Рона, ослепшего от заклятия. Хотя варила его, собственно, только Гермиона, а я беспомощно топтался рядом, с ужасом понимая, что если бы готовить снадобье пришлось мне одному, Рон остался бы слепым навсегда.

— Тогда пойдемте, — поднявшись, говорю я. — Быстрее начнете — быстрее закончите… и сможете отдохнуть.

— Вы хотите, чтобы я работал в лаборатории? Зачем? Я и здесь прекрасно все проверю.

— В лаборатории буду работать я, — мой тон решителен, и его зрачки удивленно расширяются. — Хочу попробовать сам разобраться с оставшимися зельями. А оставлять без присмотра вас так надолго я не намерен.

— Ах да, я и забыл, вы с чего-то решили, что я в двух шагах от самоубийства. Но сегодня я его, пожалуй, отложу, раз меня ждет такое упоительное времяпрепровождение.

Усмехнувшись, он встает, придерживая плед, и я быстро беру со стола пергаменты, — с него еще станется оставить плед на кресле, чтобы освободить руки, а в лаборатории куда прохладнее, чем в гостиной. Замерзнет, будет кашлять. И мне опять придется просить для него у Добби молока с медом.

Ага, Поттер, вот именно поэтому ты все это и делаешь — чтобы молока не просить. Ты еще скажи, что не хочешь, чтобы он кашлял, потому что кашель спать мешает.

В лаборатории он устраивается на своем жестком стуле с резной спинкой, разворачивает один из свитков и, бегло просмотрев его, начинает что-то быстро писать на полях, изогнув губы в язвительной усмешке, — а я, вздохнув, призываю зелья с очередной полки и приподнимаю за горлышко первый попавшийся флакончик с чем-то серебристо-лиловым.

Алпрениум аллистер? Это еще что за хрень?!

Не буду просить совета. Не попрошу — тресну, а не попрошу. Не попрошу… Черт…

— Профессор, может… просто посоветуете, — быстро говорю я, чтобы не передумать. — Вот… алпрениум…

— Что такое? — он недовольно поднимает глаза от очередного свитка — вот черт, уже три пергамента успел проверить, пока я ковыряюсь с одним-единственным флаконом! — Алпрениум? Второй курс, Поттер… впрочем, вас в то время больше занимали таинственные голоса в стенах…

— Я помню, — сжав зубы, говорю я. Сейчас опять начнет поливать своим сарказмом. Но его запал как-то на удивление быстро улетучивается.

— Алпрениум, или сыворотка внимания… записывайте живее и постарайтесь отвлекать меня не чаще раза в пять минут, а не каждую секунду, — ворчит он, и я торопливо киваю, чувствуя укол совести. Собрался, называется, отправить его в спальню отдохнуть… Но что делать, если я и правда ни черта не помню про этот Алпрениум! И про Замораживающий экстракт — на третьем курсе меня гораздо больше занимал беглец из Азкабана… И про настойку ветреницы…

… Поттер, вы вообще что-нибудь помните?

Уж всяко побольше, чем вы, хочется мне сказать, но я мрачно выдавливаю:

— Безоар… помогает от большинства ядов.

— Первый курс… Блестяще. Ладно, — он машет рукой, — вы больше не студент, можете не стесняться своего невежества, так что валяйте дальше. Что там у вас?..

… С течением времени количество пузырьков на моей половине стола медленно, но верно уменьшается — впрочем, горка проверенных пергаментов у его правого локтя растет гораздо быстрее. Еще бы, я ведь почти перестал его отвлекать — половина зелий с очередной полки оказались различными обезболивающими, о которых, я, что называется, в силу жизненного опыта знаю, наверное, больше, чем иной зельевар. Так что тишина, царящая в лаборатории, теперь нарушается в основном позвякиванием флакончиков, скрипом пера и изредка его язвительным хмыканьем. В какой-то момент он фыркает настолько выразительно, что я поднимаю голову от очередной этикетки:

— Что, опять перечное зелье?

— Нет, но это не уступает шедевру мисс Перкинс. Оцените: «Если добавить в это зелье волос единорога и настоять на лунном камне, когда выпьешь то, что получилось, можно мгновенно приобрести утраченное мужское достоинство».

Не выдержав, я смеюсь в голос, и Снейп, поморщившись было, тоже неожиданно улыбается — впрочем, эта мимолетная улыбка тут же гаснет, но на какое-то мгновение его лицо удивительно преображается, и я вдруг вспоминаю, что ему только сорок. На долю секунды он вдруг словно помолодел лет на десять, даже несмотря на серебристые пряди в черных волосах.

Интересно, когда они у него появились? Может, как раз в год владычества Волдеморта, когда, мучаясь раскаянием, он занял директорский пост, чтобы хоть как-то защитить детей?

Поттер, это догадки, всего лишь догадки. И если в воскресенье они не подтвердятся… Но не хочу сейчас об этом думать. Не хочу хотя бы сейчас помнить о том, что он преступник, а я — его надзиратель. Черт возьми, имею я право хоть на несколько часов покоя и… уюта. А мне и вправду уютно здесь, в этой холодной, заставленной унылыми шкафами комнате — неужели только потому, что в ярде от меня он внимательно пробегает глазами неровные строчки, склонив над очередным свитком усталое сосредоточенное лицо?

Никогда бы не подумал, что рядом со Снейпом может быть так… спокойно. Что его ироничные замечания могут веселить, а не раздражать. Что его комментарии могут быть настолько уместными, а сарказм — оправданным. Что я с таким вниманием буду прислушиваться к его советам и замечаниям. Кстати… кажется, придется снова спрашивать совета — опять совершенно незнакомое зелье.

— Профессор… — начинаю я, но ничего больше сказать не успеваю — дверь неожиданно распахивается и в лабораторию входит — или, скорее, вбегает — Макгонагалл.

В таком состоянии я видел своего декана, кажется, только после сообщения о смерти Дамблдора. Тогда на нее было просто страшно смотреть, теперь она пытается сдерживаться, но руки дрожат, лицо искажено горем и побледнело так, что может, пожалуй, поспорить со снейповским.

— Профессор, что случилось? — вскочив, я торопливо пододвигаю ей стул. Но она, не садясь, стискивает спинку стула побелевшими пальцами, на секунду прикрывает глаза, будто на что-то решаясь — и, распахнув их, устремляет отчаянный взгляд на Снейпа.

— Северус, — она говорит торопливо и бессвязно, — я помню, я говорила, что не позволю вам… но… Я… я бы никогда сюда не пришла, если бы… — задохнувшись от волнения, она умолкает. Я в ужасе гляжу на обычно столь сдержанную директрису — что же должно было случиться, если она не только не в состоянии объяснить, в чем дело, но и обратилась к Снейпу по имени?! Мерлин, только бы он не начал язвить и высказываться в том духе, что, мол, и в нем в кои-то веки нуждаются. Но Снейп и не думает язвить — он отвечает Макгонагалл серьезным взглядом и быстро произносит:

— Я знаю, что вы никогда не обратились бы ко мне за помощью, если бы не что-то действительно экстраординарное. Поэтому сядьте, постарайтесь успокоиться и внятно расскажите, что произошло и чем я могу помочь.

Поразительно, но Макгонагалл послушно опускается на стул, какое-то время молчит, словно собираясь с силами, и наконец глухо выговаривает:

— Близнецы Льюис.

Похолодев, я подхожу к ее стулу и машинально опускаю руку ей на плечо. Льюисы, теперь, должно быть, третьекурсники… Близнецы из магловской семьи, в день распределения они, как ни странно, удивительно напомнили всем Фреда и Джоржда. Как выяснилось, сходство не было случайным. Распределившись — разумеется, в Гриффиндор — они маленькими рыжими смерчами ворвались в нашу гостиную и тут же умудрились поджечь гриффиндорское знамя, и это было только первой из череды бесконечных проказ. Только на моей памяти чуть ли не десяток раз они были на грани исключения, но на все выговоры и сердитые отчитывания Макгонагалл отвечали виноватыми, но удивительно жизнерадостными улыбками — и продолжали шкодить. Для Хогвартса они, так же, как в свое время близнецы Уизли, поистине стали стихийным бедствием в квадрате — и любимой всеми школьной достопримечательностью.

— Они устроили соревнования на опушке Леса… на метлах. Кто быстрее, и... — Макгонагалл всхлипывает, — видимо, не рассчитали скорость. Джон свалился с метлы… на камни… а Мэтью проткнуло сучьями.

— Они живы? — быстро спрашивает Снейп.

— Да, живы… пока. Но держать их заклинаниями удастся, как говорит Помфри, самое большее шесть часов. А Феникс Лакрима… мы связались с Мунго…

— Но зелья там не оказалось, — Снейп не спрашивает, а утверждает. — Понятно. И вы примчались сюда в надежде, что я, — не договорив, он кашляет, с досадой прижимает платок ко рту, словно пытаясь затолкать кашель внутрь, и хрипло заканчивает: — я… попытаюсь.

Замерев, я смотрю, как он поднимается, сбрасывает с себя плед и принимается растирать руки. Он что, действительно собирается?... Я кое-что знаю об этом зелье — честно говоря, даже больше, чем хотелось бы. Первое средство при ранениях, не совместимых с жизнью; мертвая вода из магловских сказок. В прошлом году Гермиона пыталась спасти с его помощью Джастина Финч-Флетчли — и не смогла. Просто не успела доварить. До сих пор помню, как она рыдала над страшно изуродованным телом и все пыталась объяснить мне сквозь слезы: «Понимаешь… оно такое сложное… сложнее чем все, что я умею… честное слово, я справилась бы, но двенадцать часов, Гарри!...». Помню, как я тогда утешал ее: «Никто не смог бы работать быстрее» — и был в этом уверен.

Двенадцать часов. А у нас только шесть. И он болен. Но, кажется, он и вправду… собирается это сделать.

— Вы действительно попытаетесь его сварить? — Макгонагалл неверяще смотрит на Снейпа, и я вдруг понимаю, что она пришла сюда скорее выплакаться, чем в надежде на реальную помощь. — Ведь это… просто невозможно, шесть часов… и вы, по-видимому, нездоровы.

— Какая наблюдательность, — скривившись, произносит Снейп, продолжая разминать распухшие пальцы. — Я полагаю, вы все же не о моем здоровье сейчас беспокоитесь?

— Но для зелья нужна будет… — начинает Макгонагалл, но Снейп, хмурясь, прерывает ее:

— Простите, вы собираетесь рассказывать мне, что необходимо для приготовления зелья? Успокойтесь, с этим ингредиентом проблем не будет. Но мне понадобится кое-что другое — во-первых, остальные составляющие — Поттер, запишите…

Торопливо записывая мудреные названия, я искоса поглядываю на Макгонагалл — отчаяние на бледном лице сменяется чем-то вроде надежды. Кажется, поверила.

Получив от меня исчирканный клочок пергамента, она быстро кивает:

— Все будет здесь через десять минут. Во вторых?..

— Во-вторых, мне нужны мои руки. В нормальном состоянии, — Снейп раздраженно встряхивает отечными кистями. — Как, скажите на милость, я буду работать вот этим?

Я перевожу взгляд на Макгонагалл, кажется, только сейчас заметившую, в каком состоянии его руки, и невольно сдерживаю улыбку — по-моему, пришла ее очередь переживать мой воскресный шок. Но на счету действительно каждая секунда — и я быстро киваю директору, отрывая ее от шокирующего зрелища:

— С этим все будет в порядке. Идите за ингредиентами, профессор.

— Интересно, как вы собираетесь вернуть мне работоспособность? — язвительно спрашивает Снейп, как только дверь за Макгонагалл закрывается. — Силой мысли?

— Ну, во-первых, вы уже варили зелья, так что все не настолько безнадежно…

— Поттер, вы сравниваете изготовление школьных зелий с Феникс Лакрима? Вы хоть отдаленно представляете себе…

— А во-вторых, — спокойно заканчиваю я, — я готов выслушать ваши предложения. Что мне нужно искать? Мазь? Настойку? Говорите скорее, я найду.

Вот этого он и впрямь не ожидал — он даже прекращает растирать руки и, помедлив, тихо и очень серьезно спрашивает:

— Вы действительно дадите мне лекарство?

— Я ведь сказал, что дам, — нетерпеливо отвечаю я, — говорите же!

— Вы понимаете, что ни один аврор не сделал бы ничего подобного? Вы осознаете, чем вам это…

— А это уже не ваша забота, — цежу я сквозь зубы, но сердце и впрямь сжимается от нехорошего предчувствия. На этот раз, стоит Блэкстону узнать, отеческими нравоучениями я не обойдусь. И самое страшное, что аврору и впрямь будет все равно, — я вдруг осознаю это с ужасающей ясностью, — ради кого я это сделал.

Ну и плевать. Зато мне не все равно. Если есть хоть малейший шанс на спасение мальчишек, я обязан его использовать. Не как аврор. Как человек.

— Мазь, — быстро произносит Снейп. — Мобилиус Кинезис. Я сам ее изготовил, и если остатки еще сохранились, она подействует в течение пяти минут.

Я тут же взмахиваю палочкой, и через секунду на стол со стуком опускается маленькая склянка. Есть! Кое-как вытащив пробку, Снейп щедро зачерпывает жирную желтоватую массу и быстрыми, но плавными движениями начинает втирать ее в ладони и тыльную сторону кистей.

Все-таки я, наверное, никогда не перестану восхищаться этой стороной жизни магического мира — то, что маглы восприняли бы как чудо, здесь является естественным и даже обыденным. Хотя процесс, происходящий сейчас, даже по магическим меркам можно назвать необычным — маги искусные целители, но отнюдь не всесильные чародеи из магловских сказок. А сейчас творится самое настоящее сказочное волшебство — отечные кисти с плохо гнущимися распухшими пальцами, с трудом справившимися с притертой пробкой, прямо на глазах становятся меньше, уже, пальцы делаются тоньше и гибче. Еще несколько плавных движений — и я, даже не пытаясь скрыть восхищение, не таясь, разглядываю до неузнаваемости преобразившиеся руки. Я и забыл, какие они красивые — узкие, сухие, с длинными изящными пальцами, тонкие почти до хрупкости. Но в этой хрупкости нет и намека на женоподобие. Очень мужские руки… и очень снейповские.

Снейп, заметив мой восхищенный взгляд, довольно хмыкает и тоже смотрит на собственные конечности с нескрываемым удовлетворением. Впрочем, довольное лицо тут же становится строгим и сосредоточенным.

— Вы думаете, что справитесь? — тихо спрашиваю я.

— А что бы вы хотели, чтобы я ответил? — с горечью отвечает он. — Что я во всем уверен и зелье будет готово вовремя? Ни в чем я не уверен, Поттер. Мне приходилось варить Феникс Лакрима в довольно сжатые сроки, но шесть часов… — он умолкает.

Кажется, одна и та же мысль приходит нам в голову одновременно — когда Снейп снова начинает говорить, я уже знаю, что он сейчас скажет.

— Поттер… — начинает он, но я поспешно прерываю его:

— Все что угодно. Я готов помогать, только скажите, как.

С полминуты он оценивающе смотрит на меня и наконец кивает, словно приняв решение.

— Будете подчиняться мне беспрекословно, — его тон становится сух и резок. — Забудьте на эти несколько часов о том, что я… Снейп, — его губы складываются в невеселую усмешку, и я тут же вспоминаю свое вчерашнее «забудьте о том, что я Поттер». — Помните только…

— О мальчиках, — заканчиваю я. — Конечно. Только вот вряд ли у меня это получится, добавляю я мысленно, — не помогать, конечно, тут я готов горы свернуть, — а забыть о том, кому беспрекословно подчиняюсь.

Тихий стук в дверь — и в щель просовывается круглая голова Добби.

— Вот, — пищит он, бочком проскальзывая мимо Снейпа и вываливая на столешницу груду мешочков и шкатулочек. — Профессор Макгонагалл сказала, что здесь все необходимое, и передала, что пока побудет с мальчиками. Велела передать, что говорила с Блэкстоном и допроса сегодня не будет. И еще она передала… профессору С-с…, — Добби запинается, боязливо глядя на Снейпа, и я нетерпеливо наклоняюсь к эльфу:

— Все в порядке Добби, что именно она еще передала профессору Снейпу? Только говори быстрее, у нас совсем нет времени.

— Удачи, — шепчет эльф и мгновенно исчезает.

— Удачи, — усмехнувшись, повторяет Снейп. — Самый ценный ингредиент. Ну что ж, Поттер, — он привычно проводит рукой по волосам, отбрасывая их за спину, и я отвожу глаза — сейчас не время думать о красоте этого жеста. — Приступим.

… Кажется, только несколько часов назад я сравнивал его действия с музыкой, а движения — с дирижерскими взмахами палочкой. Если бы тогда меня попросили представить эту музыку, я бы, пожалуй, выбрал что-нибудь из Моцарта или даже Гайдна — плавное, выразительное, но не слишком поспешное. То, за чем я наблюдаю сейчас — хотя нет, конечно, не наблюдаю — в чем участвую, отчаянно боясь промедлить и задержать его хоть на пару секунд — напоминает самый сумасшедший из этюдов Паганини с его бешеным «престо».

Снейп движется неуловимо и стремительно, как одушевленная ртуть. Какое там любование красотой жестов — если бы у меня даже было на это время, я просто не успел бы отследить конкретный жест, на который можно полюбоваться. Нож взлетает и опускается серебряной молнией, пестик мелькает так, что рябит в глазах, и лопаточка будто сама по себе помешивает в котле.

А еще он успевает давать мне указания.

… Теперь скарабеи. Растереть. Отмерить полторы унции — и в котел…

… Через три минуты мне понадобятся листья ивы. Мелко нарезанные. Две унции…

… Истолочь бессмертник и смешать с соком асфоделей. Быстрее!..

Сжав зубы, я пытаюсь подстроиться под невозможный, нереальный, немыслимый ритм, и через какое-то время — пять минут, полчаса, час? — обнаруживаю, что, кажется… получается. Этот ритм затягивает, всасывает, как в воронку — и вскоре окружающее перестает для меня существовать, и значение теперь имеют только движения собственных рук — когда из судорожных они успели стать плавными и стремительными?! — и его резкие отрывистые команды.

А если попробовать еще немного ускориться — вот так — то в паузах между указаниями можно попытаться отследить и скопировать его движения, хотя бы то, как он держит нож… Вот так… кажется, получи…

— Поттер, не стойте столбом! Это не практикум! Измельчить цветки лилии — живо!

… Кажется, я стою у этого стола уже целую вечность. Я не замечаю, когда в комнату снова входит Макгонагалл, как она присаживается на стул у стены, просто в какой-то момент ловлю на себе ее умоляющий взгляд. Не успеваю стереть со лба едкий, щиплющий глаза пот. Мерлин, я на пределе, я вообще уже ничего не успеваю! И в ту секунду, когда я понимаю это, одушевленная ртуть напротив неожиданно прекращает движение.

Почему он остановился? Мы что… закончили?

— Поттер, высыпайте это в котел… и садитесь, вы мне больше не нужны, — хрипло произносит Снейп. — Мы почти закончили. Минерва, сколько осталось времени?

— У нас еще полчаса, — сообщает Макгонагалл каким-то странным тоном, и, проморгавшись от пота, заливающего глаза, я понимаю, откуда эта интонация. Снейп похож даже не на призрака — больше всего сейчас он напоминает инфери, тех, из подземного озера — лицо страшно посерело, полузакрытые глаза ничего не выражают, волосы слиплись от пота и свисают неопрятными прядями. Почему он-то не садится?! И… что значит — почти закончили?

— Полчаса… это хорошо, — он почти шепчет. — Я обещал последний ингредиент… но боялся, что не успеет набраться достаточно… да и теперь не уверен, что смогу… но, во всяком случае, я постараюсь.

Непонимающе гляжу на него, на Макгонагалл, которая прикусывает губу, словно боясь расплакаться — что это с ней?! — снова перевожу взгляд на Снейпа — и, оцепенев, наблюдаю, как он откидывает рукав мантии, обнажив худое предплечье — и, держа руку над котлом, быстро взмахивает другой рукой…

… в которой зажат нож.

Совсем как Дамблдор когда-то. Совсем как Дамблдор. Это единственное, что крутится в голове, когда я смотрю, как темная кровь тонкой струйкой стекает в котел. Вот, значит, о чем он говорил, утверждая, что с последним ингредиентом проблем не будет.

Кап… кап… кап… Опираясь правой рукой о край стола, Снейп ритмично сжимает кулак, кровь щедро разбавляет густую жижу, которая из темно-бурой постепенно становится жемчужно-розовой… но медленно, очень медленно.

Еще бы. Откуда взяться напору, если он ежедневно теряет кровь на допросах. И почти ничего не ест.

— Может быть, достаточно? — в какой-то момент произносит Макгонагалл, с тревогой глядя на Снейпа, и он — я даже вздрагиваю от неожиданности — вдруг слабо фыркает:

— Кто здесь, интересно, варит это зелье? Я попросил бы посторонних не вмешиваться… или мой ассистент вас выведет.

Это что, бред от переутомления? Или опять галлюцинации? Не мог же он всерьез — да хотя бы и в шутку — назвать меня ассистентом?! Да ведь это…

… да ведь это правда, Поттер. Пять с половиной часов ты ассистировал профессору зельеварения Северусу Снейпу — и, судя, по результату, довольно удачно, а учитывая твои успехи в зельеварении — и вовсе блестяще.

Может, сменить род занятий?..

Так, а вот теперь у тебя бред и галлюцинации. Даже если предположить, что такое вообще возможно — где ты собрался ему ассистировать в дальнейшем? В Азкабане?

Я не буду сейчас об этом думать. Сейчас имеет значение только струйка крови, сочащаяся из глубокого пореза на бледном предплечье — чуть выше слегка выцветшей, но все еще хорошо заметной Черной метки.

— Все, — наконец выдыхает Снейп, опустив руку и словно вслепую шаря по столу. — Готово. Где-то здесь… должны быть пустые флаконы…

Ну уж нет. Ассистент я там или еще кто, но на такую-то мелочь я и сам способен. Я быстро подхожу к нему — и очень вовремя, ноги его совсем не держат, так что я еле успеваю пододвинуть стул и поддержать его под локоть, помогая сесть. Затем нахожу флаконы и, переливая зелье, боковым зрением вижу, как Макгонагалл тоже подходит к столу — лицо нахмурено, губы решительно сжаты — и, склонившись к Снейпу, берет его обмякшую безвольную руку.

— Поттеру запрещено это делать, но я, слава богу, не аврор, — негромко произносит она и, откинув рукав его мантии, быстро проводит палочкой над все еще сочащимся кровью порезом, пробормотав заклятие. Края раны мгновенно смыкаются, но Снейп никак на это не реагирует — глаза по-прежнему полузакрыты, измученное серое лицо ничего не выражает, и, кажется, все его силы уходят теперь на то, чтобы удерживать себя на стуле в вертикальном положении — то есть попросту не сползти на пол в обмороке.

— Гарри, выйди со мной на секунду, — просит Макгонагалл, забирая у меня флаконы. На всякий случай оставив дверь лаборатории приоткрытой, я выхожу за ней в гостиную и быстро взглядываю на часы.

— Еще пятнадцать минут, — кивает она, заметив мой взгляд. — Я успею. Ты не смог бы подойти ко мне сегодня чуть позже — часа через полтора? Это касается записок.

— Вообще-то мне запрещено оставлять его одного, — хмуро говорю я, — но в его состоянии вряд ли можно чего-то опасаться. Я приду, как только он заснет, хорошо?

Макгонагалл молча кивает и, уже дойдя до двери, вдруг оборачивается ко мне и быстро произносит:

— Ты сможешь… хоть что-нибудь для него сделать? Сделай что-нибудь, пожалуйста.

Дверь за ней закрывается прежде, чем я успеваю что-то ответить. Да и что бы я ответил? Все, что я смогу сейчас для него сделать — накормить ужином — по крайней мере, попытаться — и уложить в кровать. Ну что ж… хотя бы это.

Я зову Добби, и он, будто ждал моей просьбы, появляется уже с подносом, полным еды. Вот умница, и про горячее молоко не забыл. Заставить бы теперь Снейпа его выпить… Кстати, что-то слишком надолго я оставил его там одного. Я быстро распахиваю дверь в лабораторию и вижу, что он сидит в той же позе — голова откинута на высокую спинку, руки безвольно лежат на коленях. Вряд ли он пытался что-то искать. Что же все-таки он хотел забрать отсюда в воскресенье? Может, просто укрепляющее зелье? Зря я ему тогда помешал — спрятал бы где-нибудь флакон и отхлебывал бы помаленьку, и мне не пришлось бы сейчас ломать голову над тем, как вернуть ему хоть немного сил.

Я молча помогаю ему подняться и веду в гостиную, придерживая под локоть. От моего прикосновения он опять вздрагивает, как вчера — наверное, все еще последствия Круцио, а может, снова лихорадит. Наверняка у него опять жар, но как это проверить — даже в таком состоянии он вряд ли смолчит, если я попытаюсь коснуться его лба. Вот разве дотронуться до руки, усаживая в кресло, будто ненароком… точно, жар. Ну все, от молока он у меня не отвертится.

Я со стуком ставлю перед ним дымящуюся кружку, раскладываю намазанные абрикосовым и вишневым джемом тосты, — сладкое, как я успел заметить, он предпочитает всему остальному, так что, может, соблазнится, — и напоследок призываю из лаборатории плед. Набрасываю ему на спину, заставив приподняться, укутываю так, что остаются открытыми только руки, — и наконец усаживаюсь сам, чувствуя, как подрагивают коленки. Черт, я и сам порядком вымотался. Как хорошо, что можно откинуться на мягкую спинку и, прикрыв глаза, не спеша отхлебывать чай, поглядывая сквозь ресницы на человека, сидящего напротив, и понемногу отходя от страшного напряжения последних часов. Я прокручиваю их в памяти — и внезапно только теперь до конца осознаю, ЧТО он сделал.

Он не просто изготовил сложнейшее зелье в рекордно короткий срок и вопреки собственному состоянию. Он, Пожиратель смерти, правая рука Волдеморта, сделал это для двух маглорожденных мальчишек — и сварил для них не какое-нибудь Перечное зелье, а Феникс Лакрима, щедро поделившись собственной кровью, которой у него и так не то чтобы в избытке. И, разумеется, не ожидая — ни от них, ни от кого-либо еще — не то что похвалы, даже простой признательности.

Как там вчера сказала Макгонагалл — что у нее не укладывается в голове, как может один человек делать столь взаимоисключающие вещи? Вот и у меня… не укладывается. Ну не может Пожиратель — эгоист по определению — оказаться способным на такое самопожертвование, если только он не шизофреник и не служил Волдеморту под Империо. Но ни безумием, ни зависимостью от заклятия здесь не пахнет — Снейп слишком сильная личность для того и другого. Значит… значит…

— Поттер, — неожиданно произносит Снейп. Черт, ну почему он прерывает мои размышления всякий раз, когда я начинаю додумываться до чего-то важного?! Я с досадой гляжу на него — слава богу, молоко он выпил и даже съел тост с джемом. Абрикосовым… надо это запомнить…

— Может быть, вы все-таки объясните, — он говорит очень медленно и устало, но без пауз, — почему вы это делаете?

— Делаю что? — машинально интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду. А ты что, Поттер, и правда надеялся, что он не придаст всему этому значения или воспримет как должное?

— Не пытайтесь изображать непонимание, у вас плохо получается, — он устало морщится. — Ладно, мазь можно опустить — вы помогали мальчикам — но остальное? Кровать — думаете, я не обратил внимания, где проснулся сегодня утром? Горячее молоко. Плед. И эти трогательные попытки запихнуть в меня побольше еды. Почему вы обо мне заботитесь — именно вы, Поттер? Вы хоть понимаете, насколько это противоестественно?

— Что противоестественного в том, чтобы заботиться о человеке, который болен и потерял много сил? — хмуро говорю я. — Вы ведь обо мне заботились, когда мне нужна была помощь, и я тоже не понимаю, зачем вы это делали.

Он непонимающе смотрит на меня — так я и знал, и это он забыл. Приходится пересказать содержание сегодняшнего кошмара, хотя я почти уверен, что это ничего не даст.

— Не помню, чтобы я когда-либо говорил с Дамблдором о чем-то подобном, — тихо произносит он. — Но, впрочем, речь не обо мне. Если даже отвлечься от того, что вы ненавидели меня в школе... — но вы ведь аврор, хоть и начинающий, и заботиться о таком, как я — вы ведь помните, кем меня считает ваш начальник? — вам просто по должности не положено. Вам предписано всячески меня унижать, чтобы я ни на секунду не забывал о том, что я мразь, — он произносит это очень спокойно, и меня невольно передергивает. — И вчера у вас был великолепный повод унизить меня так, как вам, должно быть, и не мечталось, а вы, — он запинается, но договаривает до конца, — сделали все, чтобы избавить меня от унижения. Вы хоть понимаете, — он сглатывает, и на впалых щеках выступают красные пятна, — не предложи вы мне… помощь — и через пять минут я умолял бы вас, в ногах бы валялся, а вы… — задохнувшись, он умолкает, но после мучительной паузы все же заканчивает: — вы не воспользовались такой блестящей возможностью сбить с меня спесь, как выражается ваш начальник.

— Я не Блэкстон, — угрюмо говорю я. — Мне не нравится унижать людей.

— А кто вам сказал, что ему это нравится? — спокойно возражает Снейп. — Может быть, Джоэлу — но не Блэкстону, для него это просто работа, так сказать, производственная необходимость. И потом, я ведь для него не человек, он считает меня…

— Мразью. А я так не считаю. Для меня вы не мразь, — глухо выговариваю я. — Вы сожалеете о том, что сделали. Вы пытались как-то загладить свое предательство, помогая детям. Вы и сейчас им помогаете — вот скажите, почему вы вчера воспользовались магией, прекрасно зная, чем это грозит, или варили сегодня это зелье — у вас что, вдруг избыток крови образовался и вы решили от него избавиться?

— А вы предпочли бы, чтобы кто-то погиб? — отвечает он вопросом на вопрос, и я немедленно этим пользуюсь:

— Вот видите. Для вас это было настолько естественным, что вы даже не пытаетесь ничего объяснять — а я и не настаиваю: мотивы этих ваших поступков мне понятны. А остальных? Вы убили Дамблдора и предали Орден не из страха или корысти, это я уже понял, но тогда почему? Вы не знаете. И я не знаю. Но клянусь, что узнаю. А пока я не это выяснил, я буду относиться к вам не так, как велит начальство, а так… как считаю нужным. По обстоятельствам. А школьная ненависть, — заканчиваю я, усмехнувшись, и усмешка неожиданно получается почти снейповской, — вы не допускаете мысли, что ребенок в конце концов вырастает и способен избавиться от некоторых стереотипов и заблуждений?

Да уж, от одного из стойких школьных заблуждений — насчет внешности бывшего учителя и… эээ… степени его привлекательности — я за эти дни точно избавился. Правда, об этом ему лучше не знать… пока, во всяком случае. Хотя при его-то наблюдательности вычислить, что меня тянет к нему совершенно определенным образом, наверное, ничего не стоит. Ну вот зачем, спрашивается, он так внимательно меня сейчас разглядывает? Я смущенно отвожу глаза, пытаясь не ерзать под его пристальным изучающим взглядом, а он задумчиво поглаживает подлокотник тонкими пальцами и наконец негромко произносит:

— Да, вы действительно… выросли. Или, возможно, я в свое время чего-то в вас не разглядел. И, пожалуй, был неправ, сказав вам недавно, что вы ничему не научились у Дамблдора. Думаю, главному вы все же успели у него научиться — человечности.

Это что, похвала или констатация факта? Щекам вдруг становится жарко, и я смущенно опускаю глаза, но он, словно не заметив моего смущения, продолжает:

— Но тогда, если позволите… нет, не вопрос, а небольшой совет. С такими личностными качествами и задатками вам нечего делать в аврорате. Вы напрасно выбрали эту профессию — она не принесет вам никакого удовлетворения, только искалечит душу.

Я возмущенно открываю рот, чтобы возразить — и осекаюсь. Конечно, он не может быть прав… но сколько раз за последние дни, думая о работе авроров — их нежелании расследовать темные пятна в снейповском прошлом, их методах ведения допросов, их неоправданной жестокости — я испытывал раздражение и злость?

— Вам присуще стремление восстановить справедливость и докопаться до истины — чем вы успешно занимались в школе, к сожалению, в ущерб знаниям — и вы, наверное, считаете, что в этом и заключается цель аврорской деятельности, — продолжает Снейп. — Но вы ошиблись — любой настоящий аврор стремится не восстановить справедливость, а наказать виновных — и так, чтобы остальным, как говорится, неповадно было. А степень виновности конкретного человека авроры определяют сами — и не особенно утруждают себя расследованием обстоятельств дела. Разве иначе ваш крестный провел бы тринадцать лет в Азкабане?

Я снова пытаюсь возразить — и вновь умолкаю. Вот тут крыть мне нечем. Разве кто-нибудь из задержавших Сириуса посреди взорванной магловской улицы поверил его рассказу про Петтигрю? Да ведь, — я до боли прикусываю губу, вдруг осознав это простой факт, — достаточно было применить к нему легилименцию или Веритасерум — уж у него-то с памятью все было в порядке — чтобы понять, что он невиновен. Но к чему, когда доказательства вины столь очевидны? Преступник задержан, магический мир успокоился — чего же еще желать? Кстати, Стэн Шанпайк до сих пор в Азкабане, вдруг вспоминаю я. Несколько раз я пытался поговорить об этом с Блэкстоном, но он каждый раз искусно уводил разговор в сторону.

Получается, что Снейп все же… прав? Человек — это его выбор, говорил Дамблдор… Значит, я, несколько лет мечтая об этой работе, в результате сделал не тот выбор?..

— А вы-то сами? — внезапно вырывается у меня.

— В смысле? — Снейп удивленно приподнимает бровь.

— Вас, с вашими… личностными качествами и задатками — каким образом вас занесло к Пожирателям Смерти? Вы что, с детства мечтали очистить этот мир от маглов и маглорожденных — или к чему там призывал Волдеморт?

Выпалив это, я тут же жалею о вырвавшихся словах, но уже поздно. Вздрогнув, словно от удара, Снейп на секунду прячет лицо в ладонях, а когда опускает руки… Мерлин, ну почему я такой идиот? Правда, я и так собирался спросить его об этом — но уж сегодня, когда он спас двум маглорожденным жизнь — причем сделал это сознательно — можно было удержаться… А я не удержался — и теперь вынужден наблюдать, как утомленное, но вполне живое лицо в считанные секунды превращается в посмертную маску с пустыми мертвыми глазами.

— Профессор, можете считать это риторическим вопросом, — быстро говорю я, — и вообще, уже поздно, вы устали и…

— Нет, Поттер, — перебив меня, произносит он ровным — слишком ровным — тоном. — Я отвечу на ваш… риторический вопрос. Тем более вы как никто имеете на это право.

О чем это он? Ах да… пророчество. Я пытаюсь найти в себе следы негодования, которое испытал после рассказа Дамблдора, и не нахожу его — наверное, потому, что уже давно его не испытываю. Снейп ведь действительно понятия не имел о том, кому посвящено пророчество, а если бы узнал или догадался — наверняка сообщил бы моим родителям. Самое интересное, что я пришел к этому выводу после того, как в прошлом году спас Малфоя из горящей Выручай-комнаты. Тогда одна мысль о том, что мой заклятый враг может погибнуть, вызвала во мне такой ужас, словно я сам стал бы его убийцей, и потом, разбираясь в своих ощущениях, я невольно подумал, что Снейп мог испытывать то же самое. Посмотрим, совпадет ли его рассказ с моими выводами.

— Вы, конечно, подумали о пророчестве, но рассказать сейчас о нем — значит начать с конца, а я хотел бы все же начать с начала. Не бойтесь, я не собираюсь расписывать вам свои детство и юность в подробностях — это заняло бы всю ночь и совершенно неинтересно — просто представьте себе ребенка, у которого в силу разных обстоятельств почти нет друзей, зато ему необыкновенно легко дается магия, особенно темная.

Я киваю — похоже на мое магловское детство, правда, в особенностях магии я тогда не разбирался — и он тихо продолжает:

— Но были несколько человек — большинства уже нет в живых, остальные, как я, ждут суда — которые охотно посвящали меня в темную сторону магии, а я с удовольствием учился — во-первых, как я уже сказал, мне легко давалась эта магия, а во-вторых, это было так… соблазнительно — в совершенстве знать то, в чем не разбираются другие, выделяться из серой массы…

Он на секунду замолкает, а потом продолжает совсем тихо, так, что я невольно придвигаюсь ближе:

— Самое страшное, Поттер, что я уже тогда догадывался о, скажем так, нравственном аспекте и в общих чертах понимал, что собой представляют мои новообретенные знания. И, знаете… мне это нравилось. Нравилось думать, что у меня есть мощное оружие против врагов, нравилось чувство превосходства, ощущение власти над окружающими, которое давало мое тайное знание — но еще больше нравилась власть над этим знанием. Я считал, что, в совершенстве овладев Темными искусствами, подчинил их себе, что они превратились в средство, которое я, конечно же, буду использовать, только когда это действительно необходимо.

Я снова киваю — и это мне, оказывается, хорошо знакомо. Когда я обнаружил, что могу видеть окружающее глазами Нагайны — а значит, Волдеморта — я совсем не спешил закрыть он него свое сознание, считая, что смогу использовать это в своих целях, — и в результате потерял Сириуса.

— А еще мне льстило, что мной восхищаются… избранные, как они себя называли. Льстило, что со мной, полукровкой, считаются дети чистокровных волшебников — и льстило тем больше, чем меньше со мной считались остальные.

— На самом деле большинство школьников вам завидовали, — так же тихо говорю я, — даже Мародеры. Сириус и Люпин не раз говорили об этом. Потому и издевались.

— Да, потом я это понял. Но тогда… Всем, кто, как я думал, считал меня нулем и пустым местом, я стремился доказать, что это не так. Почему я тогда не ограничился зельеварением? — невесело усмехается он. — Почему решил превзойти этих гриффиндорских зазнаек в том, в чем они просто по определению не могли со мной соперничать? А когда я наконец понял, что доказать им свое превосходство у меня нет и не будет никакой возможности, мои… приятели рассказали мне о человеке, который, как они сказали, преследует исключительно благие цели и тоже пользуется Темными искусствами только как средством их достижения и которому нужен такой помощник, как я.

— И вы попросту купились? Вот так взяли и поверили? — недоуменно спрашиваю я.

— Поттер, я не просто, как вы выражаетесь, купился. Я поверил им с восторгом — наконец-то нашелся человек, способный в полной мере оценить мои знания и умения, человек, который вознаградит меня по заслугам. Я был счастлив, вступая в ряды Пожирателей, и горд, принимая его знак, — он встряхивает левой рукой, в запястье которой впечатана Метка. — Об оборотной стороне его идей, в которые я особо не вникал, — мне достаточно было того, что я кому-то нужен, — я тогда вообще не задумывался.

— А когда задумались — после пророчества? — я пытаюсь говорить спокойно, будто речь идет вовсе не о моих родителях.

— Нет, раньше, — глухо отвечает он. — Когда понял, что он меня использует, как я использую магию — просто как средство для достижения цели. Что ему нужен не помощник, не друг, а слуга, беспрекословно выполнявший бы его указания. Я варил для него яды… страшные яды, от которых нет противоядия — но он не объяснял мне, зачем это нужно, а когда я попытался сам расспросить его, сказал, что вознаграждает исполнительных, а не любознательных. Но я всегда был любознательным — и мне не понравилось подчиняться так… слепо, и, пожалуй, тогда впервые пришло в голову, что другим это тоже может не нравиться. Что ни маглы, ни маглорожденные не обязаны подчиняться чистокровным магам только потому, что у тех магия в буквальном смысле в крови. Помню, что я обдумывал это всю ночь и под утро пришел к выводу, что не хочу жить в мире, где человека можно использовать, как вещь — и уничтожить, как вещь, если не нужен или мешает. И на следующий день я сказал ему, что хочу уйти.

— Вы… сказали Волдеморту… — я потрясенно умолкаю, и он надменно вздергивает подбородок:

— Вы что, считаете, что я когда-нибудь боялся его? Конечно, я понимал, что он может попытаться наказать или уничтожить меня, но я не уступал ему ни в чем, кроме легилименции, а остальных его слуг — о да, они были счастливы, называя себя его слугами — превосходил и в этом, так что сражаться со мной в одиночку никто бы не рискнул, а до нападений скопом они тогда еще не опустились. Так что он выслушал меня вполне спокойно и… отпустил. Попросил только о небольшой услуге напоследок — провести вечер в «Кабаньей голове» и сообщить, если услышу что-то примечательное.

— И вы услышали, — шепчу я, и от его высокомерной позы не остается и следа — он опускает голову так низко, что длинные волосы полностью скрывают лицо, и глухо выговаривает:

— И я услышал. И сообщил, считая, что сообщаю нелепицу — кто и когда верил пророчествам Трелони?! И ушел от него в уверенности, что перелистнул эту страницу своей жизни без особых потерь. А потом узнал от Малфоя — с ним единственным из Пожирателей я продолжал общаться по школьной привычке, — что Волдеморт разыскивает тех, о ком говорилось в пророчестве. И не абстрактных мужчину и женщину — а Джеймса Поттера и Лили Эванс.

— Поттер, — произносит он так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу слова, — вы вправе мне не верить, но я никогда не желал смерти вашим родителям и если бы хоть на миг предположил, что речь идет о них, никогда бы не рассказал Волдеморту о пророчестве — даже несмотря на то, что считал сказанное бессмыслицей… и тем более потому, что мы с вашим отцом были врагами. Я всегда предпочитал разбираться со своими врагами один на один, а не подставлять их под чью-то палочку.

Я молча киваю, не в силах выговорить ни слова. Я угадал и с незнанием, и с мотивами — а Дамблдор был прав, сказав мне, что Снейп совершил ошибку, но не преступление. Если уж на то пошло, вдруг приходит мне в голову, он виновен в смерти моих родителей не больше, чем сам Дамблдор. Снейп сообщил информацию, которую считал бессмыслицей, ни для кого не представляющей опасности, а директор, уже зная о планах Волдеморта, не счел нужным настоять на том, чтобы самому стать хранителем тайны. Кстати, когда он узнал?..

— Когда вы сообщили Дамблдору? — наконец выдавливаю я.

— В тот же день. Рассказал все как было. И тогда же предложил свои услуги в качестве шпиона. Дамблдор пытался меня отговорить, считая, что для меня это слишком опасно — представляете, Поттер, он еще и за меня тогда беспокоился! — но я настаивал, и он согласился, правда, с одним условием.

— Каким?

— Он предложил мне эту работу. Сказал, что Волдеморт охотнее мне поверит, если я пообещаю когда-нибудь поднести ему Хогвартс на блюдечке, и я, как ценный слуга, буду рядом с ним в относительной безопасности. Как вы понимаете, собственная безопасность меня тогда не слишком волновала — но школе был нужен зельевар, и я принял его предложение. А затем вернулся к Волдеморту.

— То есть вы пришли к Волдеморту и просто сказали, что передумали и хотите вернуться? — уточняю я — слишком уж неправдоподобно это звучит, и Снейп слабо фыркает:

— Это было гораздо проще сделать, чем вам кажется. Тогда у него было не слишком много сторонников, а я мог принести немалую пользу — и, кроме того, чувства тех, кто ему подчиняется, его никогда не интересовали — только поступки. Он посчитал, что я ушел от него потому, что меня переманил Дамблдор — и вернулся тоже с корыстной целью, содрать с него побольше за шпионаж в Хогвартсе. Уверяю вас, это ему даже понравилось — ему нравились понятные и предсказуемые слуги.

Он умолкает и молчит так долго, что я начинаю беспокоиться — я ведь по-прежнему не вижу его лица за завесой густых прядей.

— А что было… потом? — осторожно спрашиваю я.

— Поттер, я ведь, кажется, уже ответил на ваш вопрос, как меня занесло к Пожирателям. Впрочем, если хотите… Хорошо. — Его голос звучит тускло и невыразительно, но дрожащие пальцы внезапно с силой стискивают подлокотники. — Когда я узнал о гибели ваших родителей, я принял яд. Здесь, в этих комнатах. К несчастью, Дамблдор именно в тот день решил меня навестить, хотя тогда он очень редко спускался ко мне в подземелья. Возможно, он просто что-то почувствовал. В лаборатории не было противоядия, но он где-то — позже я так и не поинтересовался, где — раздобыл безоаровый камень… в результате, я как видите, выжил, а он сказал потом… сказал… — Снейп прерывисто втягивает воздух, но все же заканчивает: — сказал, что должен был составить мне компанию, потому что не меньше моего виновен в их смерти, но не будет этого делать, и мне не советует, потому что у Поттеров остался сын, которому понадобится помощь и поддержка.

Хорошо, что его лицо все еще скрыто волосами и он не видит, как я смаргиваю слезы. Я задал ему один вопрос, а получил ответы сразу на несколько, в том числе и на тот, который занимал меня все шесть хогвартских лет — почему директор доверяет Снейпу.

Потому что нашел его здесь умирающим — а после такого других доказательств раскаяния обычно не требуется. Решил навестить его… к несчастью… почему он так сказал?

— Почему вы сказали — к несчастью? — негромко спрашиваю я, горячо надеясь, что голос звучит ровно.

— Потому что если бы я тогда умер, он, возможно, был бы сейчас жив, — отвечает он как-то бесцветно и наконец-то отбрасывает с лица волосы. Я поспешно отвожу глаза, боясь увидеть следы слез, но изможденное лицо по-прежнему напоминает маску своей застывшей безучастностью. Да… пожалуй, я предпочел бы слезы. Похоже, он опять готов посвятить вечер занятию, за которым восемнадцать лет назад застал его Дамблдор, случайно — или неслучайно — заглянувший в подземелья.

Встряхнуть бы его сейчас как следует, так, чтобы почувствовал — но после Круцио боль наверняка будет… как после Круцио. А если вот так?..

Я протягиваю правую руку и кладу ее поверх хрупкой кисти, все еще сжимающей подлокотник — но не стискиваю, как собирался, а поглаживаю, неторопливо, плавно, почти нежно, и — да! — на безучастном лице медленно проступает что-то похожее на удивление.

— Что вы такое делаете, Поттер? — негромко спрашивает он и пытается высвободить руку — но я в корне пресекаю эти вялые попытки, левой рукой осторожно придерживая локоть, а правой продолжая поглаживать горячую — кажется, жар еще усилился — кисть.

— Пытаюсь доказать вам, что вы живой, — будничным тоном сообщаю я. — Что он хотел, чтобы вы жили, раз вытащил вас с того света — и верил, что вы больше этого не сделаете… да и вообще он вам верил, а вы собираетесь наплевать на его доверие и трусливо смыться, так и не узнав правду?

— Какую правду? — да, видимо, дела совсем плохи, раз даже упоминание о трусости его не зацепило. — Вы собираетесь доказать, что это не я убил директора? Вы, бывший этому свидетелем?

— А то, что Сириус Блэк уничтожил кучу маглов, видели по меньшей мере человек тридцать, — говорю я спокойно. — Вам напомнить, чем там все закончилось?

Я очень рассчитывал на это довод, и он подействовал даже круче, чем я ожидал: Снейп прекращает попытки высвободить руку, на секунду его кисть замирает под моими пальцами, и вдруг поворачивается — я не успеваю помешать этому движению — и тонкие горячие пальцы сжимают мою ладонь с неожиданной силой, а огромные глаза, распахнувшиеся во всю ширь, внезапно оказываются в нескольких дюймах от моих.

В понедельник, когда я пытался заставить его подчиниться, они оказались так же близко, но тогда этот взгляд был полон взбесившего меня превосходства. А сейчас в черных зрачках плещется такая сумасшедшая смесь отчаяния с надеждой, что у меня перехватывает дыхание.

Так близко. Так ошеломляюще близко, что не отвести взгляд.

Радужка полированного черного мрамора, такая, что не различить, где кончается зрачок… Синеватые тени на тонкой нежной коже подглазий в сеточке ранних морщин…

Я мог бы коснуться их губами.

Во рту мгновенно пересыхает, а сердце, замерев на секунду, пускается вскачь, словно с русских горок. Кажется, ты хотел заставить его почувствовать себя живым? Учись, Поттер, у него это получилось гораздо лучше. Живее просто некуда.

Только бы он отпустил сейчас мою руку. Только бы не отпускал.

А он даже не подозревает, что натворили два его простых движения.

— Вы действительно верите, что все можно… как-то объяснить? — тихо спрашивает он, еще сильнее стиснув мою окаменевшую ладонь. — Вы и правда попробуете это сделать?

— Правда, — бормочу я. — Верю и попробую. Только давайте не будем сейчас выяснять, почему я собираюсь это сделать — уже двенадцатый час, вам давно пора в постель, чтобы завтра хоть как-то держаться на ногах, а мне еще к Макгонагалл идти.

— И вы не боитесь оставить меня одного? — слава богу, он наконец разжал пальцы и откинулся в кресле.

— Ну, — пожимаю я плечами, — вам же хуже, если надумаете что-то с собой сделать — так и не узнаете, чем все закончилось, а любознательность, как я недавно выяснил, всегда была вашей отличительной чертой.

— Любопытство сгубило кошку, — ворчит он, поднимаясь, и я облегченно перевожу дух — кажется, это снова Снейп, а не кандидат в покойники. Но когда за ним закрывается дверь спальни, я все-таки накладываю на нее запирающее заклятие. Рисковать не стоит — любопытство любопытством, но в лаборатории полно ядов, и наверняка не на все есть противоядия, а экспериментировать с безоаром мне сегодня как-то не хочется.

А то, чего мне хочется… То, что несколько минут назад я почти готов был сделать — и сделать сознательно…

Нет, я точно идиот. И в доказательствах это не нуждается. Ладно, вчера все можно было списать на гормоны и неразумную часть тела, что я с удовольствием и сделал… да еще с каким удовольствием. Но поцелуй — это уже не прихоть тела, это… движение души, и если телу, как выяснилось, достаточно воображения, то с душой-то мне что теперь делать?!

Ведь если это вполне осознанное желание означает… то, что оно означает, — это же катастрофа. Во всех смыслах.

Хорошо, пусть не во всех. Пусть то, что он старше на двадцать лет, не имеет значения, то, что у него отвратительный характер, — несущественно, а его многолетняя ненависть ко мне, как оказалось, не вполне соответствует действительности. Но то, что я помню и никогда не забуду, — умоляющий шепот Дамблдора, зеленый луч, вылетающий из снейповской палочки, холодное «Авада кедавра»… Кого я пытался убедить в том, что этому можно найти оправдание, — его или себя?!

Как будто даже самое убедительное оправдание сможет — нет, не перечеркнуть, а отменить то, что он сделал. Повернуть все вспять, так, что, войдя в знакомую до последнего завитка на обоях круглую комнату, я снова встречу внимательный изучающий взгляд ярких голубых глаз за стеклами-полумесяцами.

«Гарри, я всецело доверяю профессору Снейпу…»

Со сдавленным стоном я прислоняюсь к стене пылающим лбом — и прикосновение к ледяному граниту слегка отрезвляет.

Спокойно, Поттер. Может, все не так катастрофично. Может, то, что ты принял за влюбленность — всего лишь проявление сочувствия и жалости, а в этих чувствах к нему я себе уже признался, и даже Макгонагалл не считает их предосудительными.

Ага, конечно. Кого ты пытаешься обмануть? Кровать, плед, горячее молоко… и этот несостоявшийся поцелуй. Впечатляющее завершение цепочки… интересно, что окажется следующим звеном?

Следующего звена не будет, мрачно обещаю я себе, шагая по полутемным коридорам. Я забочусь о нем, потому что он нуждается в помощи и заслуживает ее, и мне плевать, что думают по этому поводу мои… коллеги. Пытаюсь докопаться до истины, потому что в его деле слишком много неясностей, которые никого, кроме меня, не интересуют. Но я никогда не позволю себе испытать что-то большее, чем сочувствие, к человеку, убившему Альбуса Дамблдора, чем бы он при этом ни руководствовался. А прихоти тела и движения души могут отправляться к дементорам.

И вообще хватит об этом думать, по крайней мере на сегодня. У меня есть и другие заботы — да хотя бы здоровье близнецов… черт, и здесь без мыслей о Снейпе не обойтись… или вот записки — уж они-то с профессором никоим образом не связаны.

— С мальчиками все, кажется, обошлось. Правда, оба еще без сознания, но Помфри утверждает, что главное сделано и недели через две даже последствий не останется, — Макгонагалл, отложив бумаги, утомленно откидывается в кресле. Она выглядит очень усталой и постаревшей, и я обещаю себе побеседовать с негодниками по душам, как только их выпишут из больничного крыла. — А что с… профессором?

— Наверное, спит, — хмуро отвечаю я. — Я дал ему горячего молока, если это можно считать лекарством.

Ага. А еще выслушал его исповедь. В очередной раз отвлек от мыслей о самоубийстве. И…

— Зато хотя бы допроса сегодня не было, так что, надеюсь, завтра он сможет вести занятия, — быстро заканчиваю я, отметая воспоминание о сухих горячих пальцах, сжавших мою ладонь. Макгонагалл кивает так торопливо, будто ждала от меня именно этих слов:

— Да, Гарри, конечно, это очень важно. Это я и хотела узнать. Знаешь, так утомительно перекраивать расписание… Кстати, ты не подождешь пару минут, пока я закончу со школьными делами, а то потом забуду, что собиралась сделать.

Я невесело улыбаюсь, глядя, как она снова склоняется над каким-то длинным свитком. Похоже, не только мне приходится скрывать от себя и окружающих истинные мотивы своего отношения к Снейпу. И, пожалуй, в этом смысле ей еще тяжелее, чем мне — все-таки они столько лет работали вместе, и для деканов соперничающих факультетов отношения у них были вполне мирные. А потом еще и Орден, для которого Снейп, как ни крути, сделал уж всяко не меньше, чем Макгонагалл… пока не стал тем, кем стал.

Не меньше… да какое там, гораздо больше. До сих пор помню признание Моуди на одном из заседаний Ордена, уже без директора: «Невыносимо думать, что это ублюдок приносил на порядок больше пользы, чем любой из нас» и сказанные тогда же слова Люпина: «Приходится признать, что без Снейпа мы беспомощны, как новорожденные котята». Помню, что, услышав это, я тут же вспомнил кошек миссис Фигг, бесстрашно защищавших свое слепое пищащее потомство, и с горечью подумал, что даже у новорожденных котят есть защитник и они не столь уязвимы.

Но какое-то время орденцам продолжало везти, порой просто невероятно, и многие приписывали это остаткам защитной магии Дамблдора. А потом стали появляться записки.

Одни оказывались под дверью дома на площади Гриммо, другие таинственным образом появлялись в карманах, третьи влетали в каминные трубы — но ни одну, насколько я помню, не принесла сова или домашний эльф. Написанные неровным детским почерком на клочках замызганного пергамента, они содержали столь ошеломляющие сведения о планах Волдеморта, что на первые две мы никак не отреагировали, считая их провокацией. Но потом, убедившись, что описанные события действительно случились и, что самое прискорбное, привели к предсказанным последствиям, орденцы стали использовать полученную столь странным образом информацию — и она оказывалась бесценной. Понятно, что в войну некогда было вести подсчеты, но после победы выяснилось, что именно благодаря запискам Ордену удалось провернуть свои самые блестящие операции, а большая часть орденцев и вовсе обязана их загадочному автору жизнью.

Несколько записок были обнаружены в Хогвартсе — все с сообщениями о той или иной беде, грозящей школьникам. Благодаря одной из них уцелел весь пятый курс Равенкло — профессор Вектор успела увести детей с Астрономической башни буквально за пять минут до ее падения; а еще одна предупредила Макгонагалл об Удушающем заклятии, наложенном на гриффиндорские спальни, — если бы не это сообщение, на следующий день гриффиндорцев в школе вообще не осталось бы.

Я тоже получил пять таких записок. Три — с исчерпывающей информацией о местонахождении хоркруксов, одну — с предостережением не появляться в Рождество в Хогсмиде — тогда там буйствовал Грэйнбек, и последнюю, написанную так коряво, что я еле разобрал почерк, — накануне Хогвартской битвы. В ней было всего пять слов: «Используй против Волдеморта только Экспеллиармус», — и лишь благодаря этой информации я выжил и уничтожил того, кто был уверен, что я обречен. Если бы не этот клочок пергамента, я применил бы против него все, что умею, — и погиб бы, пораженный первым же заклятием, отскочившим от Зеркала, как погибли в Последней битве десятки защитников Хогвартса. Считалось, что заклятие Зеркала давным-давно утрачено, но Волдеморт сумел разведать и этот секрет, как в свое время тайну хоркруксов, и настолько уверился в собственной непобедимости, что снова, как в ночь своего возрождения, решил расправиться со мной собственноручно и даже очертил магический круг. Только вот он не знал, — а может, не придал значения — что проникнуть через Зеркало способно невинное, почти детское заклятье.

Ну, то, что мой Экспеллиармус подкинул его палочку в воздух так, что он сам оказался в зоне ее обстрела, было, конечно же, чистейшей воды везением. Но если бы не записка, у меня и этого шанса не оказалось бы. Помню, как, выпалив заклинание, на долю секунды я почувствовал себя второкурсником в Дуэльном клубе, и безгубый рот Волдеморта изогнулся в глумливой усмешке, — мол, это все, на что ты способен?! — а в следующую секунду он уже падал, пораженный собственной Авадой, потому что от хозяйской палочки Зеркало не спасало.

Гадать, кто автор записок, было так же бессмысленно, как и пытаться вычислить его по почерку — корявые неровные буквы могли принадлежать совсем несмышленышу, только-только научившемуся письму. Но писал, разумеется, не ребенок. Писал взрослый, применивший потом заклинание, снова сделавшее его почерк детским, — помню, на шестом курсе оно было в большом ходу у авторов любовных посланий, и Гермиона, хихикая, показывала мне писульки с кривыми каракулями Рона. Самое интересное, что при определении авторства обычное Идентификационное заклятие не срабатывало — изменить почерк на подлинный мог только автор… который, скорее всего, был уже мертв, иначе зачем бы ему скрываться от славы и заслуженной благодарности.

Тем не менее Скримджер лично дал аврорам указание расследовать это дело и выразился при этом с несвойственной ему выспренностью — я помню его слова из статьи в «Пророке»: «Мы просто обязаны воздать по заслугам человеку, перед которым весь магический мир в неоплатном долгу». Он произнес это непривычно горячо и искренне — и в кои-то веки я был с ним согласен. А в аврорате расследованием занялся сам Блэкстон. Помню, как я был удивлен, узнав, что он лично опрашивает всех хоть сколько-нибудь причастных к получению записок, и как он ответил мне без своей обычной дежурной усмешки:

— Мой сын… он тоже был в тот вечер на башне. И если есть хоть один шанс поблагодарить человека, спасшего жизнь моему мальчику, или хотя бы отдать дань его памяти, я этим шансом воспользуюсь.

Но на самом деле шансов было не так уж много. Колдографии записок несколько раз печатались в «Пророке», мы получили несколько сов с сообщениями о предполагаемом авторстве, но всякий раз оказывалось, что похожий почерк принадлежал давно умершим людям. Допросы Пожирателей, в том числе, конечно, и Снейпа — автор мог быть в какой-то момент разоблачен или признался под пыткой — тоже ничего не дали. Оставалась надежда, что записки принадлежат кому-нибудь из пациентов св. Мунго — несколько человек, попавших под заклятия, до сих пор находились без сознания. Но… кто из них мог быть настолько осведомлен о планах Волдеморта? Как записки попадали в Хогвартс? Вопросы, вопросы…

— Вот, Гарри, нам их вернули, — закончив со своими бумагами, Макгонагалл с грустной улыбкой протягивает мне несколько клочков пергамента с неровными краями, ставших совсем плоскими, столько раз я их перечитывал. — Блэкстон оставил у себя только один, тот, что с предостережением о падении башни. Сказал, что для опросов его достаточно. Но знаешь, — привстав, она прячет свои записки в небольшой шкафчик за спиной, оставив одну на столе, — на самом деле я боюсь, что он потихоньку сворачивает расследование. Сказал, что уже опросил всех, кого только можно, разве что домашним эльфам образцы почерка не показывал.

— А что, это мысль, — оживляюсь я, — и Добби мог бы помочь — он ведь наверняка знает всех домашних эльфов, а эльфы могут помнить, как их хозяева писали в детстве… Завтра же отдам ему одну из своих записок!

— Да я уже приготовила, — Макгонагалл задумчиво вертит в пальцах темный клочок. — Знаешь, столько раз их рассматривала — и иногда кажется, что вот-вот вспомню… но каждый раз что-то ускользает. Не исключено, что это мог быть один из моих учеников, но, Гарри, я столько ваших пергаментов перевидала… Хотя почерк, конечно, примечательный, даром что совсем детский. Вот видишь этот нажим, эти четкие линии — и самомнения хватает, и решительности, и смелости этому ребенку было не занимать.

— И взрослому тоже, — тихо говорю я. — Представляете, как он рисковал? Только вот как он добывал сведения? Может, как я в свое время, проникал в мысли Волдеморта? А может…

— Блэкстон считает, что это мог быть кто-то из родственников одного из Пожирателей... кого-нибудь из самых доверенных слуг Волдеморта… кто-то, кто тайно был на нашей стороне и сообщал все, что узнал, скажем, от брата. Только вот зачем ему тогда скрываться, если он жив, а опросы Пожирателей…

— …ничего не дали, — хмуро заканчиваю я. — А самым доверенным слугой Волдеморта был вообще-то Снейп. Вы что-нибудь знаете о его родственниках?

— Насколько я знаю, его родители умерли очень давно, о другой родне никогда не слышала… да и вряд ли он стал бы хоть с кем-нибудь откровенничать. Просто не представляю себе этого.

— Это точно, — киваю я — рассказывать, насколько откровенен он был сегодня со мной, почему-то не хочется. — Ладно, профессор, спасибо за информацию… и я, наверное, пойду — он там один, а оставлять его так надолго не стоит — ну, я его, конечно, запер, но он болен и все такое...

Макгонагалл, понимающе кивнув, провожает меня до двери и, уже распахнув ее, неожиданно тепло — я как-то больше привык к ее суховатому сдержанному тону — произносит:

— Знаешь, Гарри, я очень рада что ты вырос и стал таким… человечным. Ты мог бы мстить ему за многое, но предпочитаешь этого не делать — и, поверь мне, ведешь себя очень… достойно. Я горжусь тобой, — она улыбается, ласково коснувшись моей руки. — Спокойной ночи.

Было бы кому мстить, невесело думаю я, когда, тихонько войдя в спальню, в тусклом свете ночника вижу, что спит он на кровати, а не в своем углу — по правде говоря, я думал, что из вредности он уляжется на пол. Но то ли сил на споры со мной у него совсем не осталось, то ли… вредности убавилось. Скорее все же первое. На краешке огромной слизнортовской кровати его тело даже под моим нетолстым одеялом кажется совсем бесплотным. А рука, которой я осторожно касаюсь, набрасывая сверху плед, — такой же горячей, как час назад. И такой же хрупкой.

Он ведь не проснется, если я просто постою рядом. Не почувствует, как я поправляю разметавшиеся по подушке пряди волос, еще влажные после душа. Они густые, тяжелые и плотные и скользят между дрожащими пальцами, как шелк.

Я идиот, я знаю.

Воскресенье через два дня.

— Поттер, вы не слишком утомились сегодня? Я хотел бы проверить работы первокурсников. А вы могли бы продолжить разбор завалов в лаборатории.

Нет, это просто мазохизм какой-то. Поднялся с температурой, отстоял на ногах шесть уроков — как назло, почти сплошь старшие курсы и сложные зелья, еле добрел после допроса до подземелий — и собирается работать. Ну а я у него, конечно, утомился… как еще на сарказм сил хватает.

С другой стороны… его сегодня не били. Только Веритасерум и легилименция — вчера был схвачен чуть ли не десяток Пожирателей разом, и аврорам срочно понадобились подробности их службы у Волдеморта. Судя по довольному виду Блэкстона, Снейп снабдил их этими подробностями, но от выговора за вчерашнее применение мази меня это не спасло.

— Тебе ведь ясно было сказано — никаких лекарств, — строго отчитывал меня аврор, отправив Джоэла за Снейпом и прохаживаясь перед камином. — Мало того, что он у тебя ест и спит без наручников, работу ты для него какую-то придумал, так теперь еще и руки в порядок привел? Ты что, хочешь, чтобы он у тебя Хогвартс по камешку разнес? Молодец, конечно, что заставил его вчера сварить это зелье, но надо было, чтобы работал как есть. Не справился бы — ему же хуже, появился бы лишний повод наказать — ты, я смотрю, совсем его не наказываешь.

— Я его не заставлял, он сам вызвался, — неохотно ответил я, — а если бы он… не справился, хуже было бы сначала Льюисам. А наказание… был бы повод — наказал бы. А придумывать поводы…

— Это твоя работа, — жестко произнес Блэкстон. — Ты не забыл, зачем я тебя к нему приставил? Пользу он в Хогвартсе приносит, это бесспорно, но со второй частью задания — сбить с него спесь — ты либо не можешь справиться… либо не хочешь.

Я оскорбленно вскинул на него глаза, горячо надеясь, что сумел изобразить негодование, но получилось еще хуже, чем в прошлый раз — серые глаза аврора превратились в маленькие колючие льдинки:

— Мерлин мой, не могу поверить, что говорю об этом с Поттером, который неделю назад жалел, что не может применить к предателю Круцио, — негромко сказал он, и я невольно сжался от его язвительного тона. — Неужели ты купился на его хитрости?

— Ка… какие хитрости? — недоуменно спросил я.

— Бог мой, ну очевидно же — и историю с Жидким огнем он наверняка подстроил, чтобы выглядеть в твоих глазах героем, и вчера изо всех сил изображал спасителя несчастных гриффиндорцев, хотя, бьюсь об заклад, без проблем сварил бы зелье за полчаса… И ты ему поверил?! Он же пользуется твоей неопытностью и мягкосердечием и выторговывает себе поблажку за поблажкой, а ты и рад стараться! Гарри, мы же говорим о Снейпе, Сней-пе! — раздельно произнес Блэкстон. — Думаешь, я не в курсе, что его и в школе, и в Ордене терпели только из-за Дамблдора, и разве ты сам не задавался вопросом, с чего директор так доверяет этому мерзавцу? Дамблдор уже поплатился за свое доверие, прости за жесткость, но это так, — и ты хочешь стать следующим?

— Я? Н-нет, — пробормотал я, не зная, что еще сказать — меня все равно не услышали бы, и Блэкстон немного смягчился.

— Ладно-ладно, я ведь не говорю, что ты делаешь это сознательно. Понимаю, порядочному человеку трудно вообразить всю глубину падения подобной твари, невольно хочется даже в таком мерзавце найти что-то человеческое, и в сердце проскальзывает сочувствие. Но аврор должен уметь переступать через собственные душевные порывы. Словом, будем считать, что твои ошибки — следствие неопытности и излишнего мягкосердечия… и хотелось бы думать, что они не повторятся — ведь так?

Я хмуро кивнул — а что мне еще оставалось, сильнее обычного сжал снейповское запястье, перешагивая через каминную решетку, и равнодушно пожал плечами на его очередное «я не голоден». Не голоден — ну и черт с ним, я ему, в конце концов, не нянька. Хорошо, что Блэкстон хотя бы об этих ежедневных уговорах не знает, а то отстранил бы от дела уже сегодня. А у того, кто меня сменил бы, отказ от еды стал бы лишним поводом для наказания.

— Так что? Я могу поработать?

— Нет, — не глядя на Снейпа, я поднимаюсь с кресла, взмахом палочки убирая остатки еды. — Проверите работы завтра, все равно возвращать их в понедельник. Уже поздно, идите спать. Веритасерумом вас сегодня поили мало, галлюцинаций не будет.

Разумеется, он даже не собирается вставать — наоборот, откидывается в кресле и задумчиво складывает домиком свои длинные тонкие пальцы, черт бы их побрал. Черт бы побрал его вместе с его жестами, за которыми невольно следишь, как загипнотизированный, хотя секунду назад говорил себе, что больше на него сегодня не взглянешь. Черт бы побрал этот пристальный изучающий взгляд, который ощущаешь даже лопатками.

— Что вы сидите? — я зло оборачиваюсь к нему, — я же сказал идти спать. Вы забыли, что должны мне подчиняться?

— У вас неприятности? — его тон так спокоен, точно я предложил ему почитать «Зельеварение». — Получили выговор за излишнее мягкосердечие?

— Вам-то какое дело, — говорю я сквозь зубы. — Вас это никаким боком не касается.

— Почему же, как раз касается, — так же спокойно возражает он. — Вы не в духе — и я лишен возможности работать, хотя предпочел бы не оставлять проверку очередной порции шедевров на выходные. И в лаборатории сегодня мы могли бы закончить. Ну что ж… нет так нет. Кто я такой, чтобы спорить. Я здесь имею право только подчиняться.

Растерявшись от неожиданной уступчивости, я наблюдаю, как, не глядя на меня, он тяжело поднимается из кресла, придерживая плед. Под ложечкой болезненно сосет, как если бы я сказал или сделал что-то недостойное, — и внезапно я понимаю, что мне действительно стыдно.

Мать твою. Нашел на ком вымещать раздражение. Блэкстон сделал пару замечаний — и ты готов отказать в ничтожной просьбе человеку, для которого возможность лишний раз посидеть в лаборатории — единственная отдушина в его персональном аду.

А еще слушал вчера его откровения. И даже что-то обещал. И глаз с него не сводил на сегодняшних уроках. И весь извелся за три часа его допроса, страшась вновь увидеть в душе следы побоев.

С чего я вообще, как он выразился, не в духе? Уж конечно не из-за блэкстоновских измышлений — будь я проклят, если вчера, сцеживая собственную кровь над котлом и почти теряя сознание от изнеможения, Снейп… выторговывал поблажки, или изображал героя, рассказывая о своем прошлом.

Боюсь, что меня и вправду могут отстранить от задания? В понедельник я бы от души порадовался, а сейчас от одной мысли об этом внутри становится пусто и холодно.

Или так боюсь себе признаться, что настолько от него завишу и только что был почти готов его ударить, лишь бы разорвать эту гипнотическую связь?

Ну так пойди, Поттер, и повесься. Его-то за что наказывать. Повода он не давал.

— Профессор, — быстро говорю я — он уже у двери в спальню. — Я… я передумал. Пойдемте поработаем. Просто у меня и правда был тяжелый день… и у вас не легче.

Я, кажется, оправдываюсь. Ну и пусть. Благодарность, промелькнувшая в брошенном на меня удивленном взгляде, того стоит.

— Вы действительно уверены в том… что можете себе это позволить? — вдруг спрашивает он, и я готов поклясться, что в тихом голосе сквозит беспокойство. Неужели он думает… о том же самом? И беспокоится, что меня кто-то сменит, не потому, что ему будет от этого хуже, а... по иной причине?

— Не уверен, — мне приходится откашляться, чтобы ответить. — Но… раз уж меня из-за всего остального не отстранили… Ладно, где ваши пергаменты?

Снейп задумывается, как-то неопределенно машет рукой, и на утомленном лице вдруг проступает досада и что-то похожее на смущение.

— О, черт, — поморщившись, произносит он, и я подавляю невольный смешок — чертыханье в профессорских устах звучит непривычно и как-то… трогательно. — Кажется, я оставил их в кабинете.

Ну еще бы. Разве он признается, что попросту забыл их там. Хмыкнув, я поворачиваюсь к двери, — что поделать, придется принести, не его же отправлять за свитками — и тут вспоминаю про Добби.

Эльф, появившийся, по обыкновению, совершенно бесшумно, выглядит необычайно смущенным. Он как-то странно мнется у порога, и я вдруг замечаю, что он вертит за спиной поблескивающий сверток.

— Это… это принесла сегодня сова для п-профессора С-снейпа, — наконец выдавливает он. — Добби с-собирался передать… п-правда, собирался, и… и вот…

— И вот передал, — ласково прерываю я его. — Ты молодчина, Добби, у тебя ведь полно других дел, наверное, ты просто забыл о пакете, ведь так? Но это не страшно, главное, что вспомнил. А теперь у меня к тебе просьба…

Зардевшийся от похвалы эльф, выслушав мои объяснения, исчезает, а я с интересом разглядываю пакет.

Ах вот оно что… Неудивительно, что Добби никак не мог справиться с собой и доставить подарок по назначению. Подарок человеку, которого он ненавидит и боится, от сына столь же ненавистного прежнего хозяина.

— Профессор, это вам, — войдя в лабораторию, я протягиваю пакет Снейпу, который уже устроился за столом и приготовил перо. Я очень старался, чтобы этот жест получился естественным и непринужденным — подумаешь, делов-то, Поттер передал Снейпу подарок от Малфоя — и, судя по выражению его лица, у меня получается.

— Репетируете роль рождественского деда? — фыркает он. — Очень убедительно... ну и кто же это вспомнил о моем существовании?

Он осторожно вертит увесистый сверток, и темные зрачки удивленно расширяются:

— Драко? Надо же… не ожидал, — тихо произносит он, разворачивая шуршащую обертку.

— Почему не ожидали? — громче, чем хотелось бы, спрашиваю я. — Он ведь был вашим любимчиком и симпатия, насколько я помню, была взаимной — почему бы чем-нибудь не порадовать любимого профессора? Я на его месте не осторожничал бы так и давно бы о вас вспомнил.

— А вам не приходило в голову, что у мистера Малфоя могут быть веские причины для подобной осторожности? — ровным тоном интересуется Снейп, и я прикусываю язык. Что это я, в самом деле, взялся пинать поверженного врага. Тем более что какой он мне враг, по большому счету, — так, школьные глупости. Я спас его незадолго до Последней битвы и осенью, когда его судили, свидетельствовал в его пользу. Боюсь, что ни того, ни другого он так и не смог мне простить.

Бог с ним. Сидит сейчас в своем безлюдном замке — отец погиб, и его имя, как имена других уничтоженных Пожирателей, официально запрещено упоминать, мать изувечена десятком заклятий, авроры до сих пор постоянно появляются в замке с обысками и, больше чем уверен, при этом не церемонятся… Да уж, в его положении показать свою симпатию к Пожирателю номер один — почти геройство.

Интересно, что же он такое прислал?..

Снейп наконец справился с многослойной оберткой и внимательно рассматривает извлеченный из плотной бумаги предмет. Да это же бутылка. Изящная, с узким горлышком, с паутинками на пожелтевшей от времени этикетке. Магловское вино — и наверняка очень редкое. Насколько уж я не разбираюсь в винах…

— Когда-то я неплохо разбирался в винах, — Снейп, улыбаясь каким-то своим мыслям, разглядывает полустертую надпись, и у меня перехватывает дыхание — опять эта мимолетная улыбка, так меняющая его лицо. — Знаете, Поттер, это прекрасное вино, уверен, что такого вы не пробовали, и если мы сегодня закончим с зельями, у вас, пожалуй, появится повод.

Почему бы и нет, думаю я, протягивая ему принесенные Добби пергаменты и глядя, как на своей половине стола он раскладывает гриффиндорские и равенкловские работы на две аккуратные кучки. Малфой, конечно, удавится, если узнает, что его обожаемый профессор распил драгоценную бутылку с Гарри Поттером… только он вряд ли узнает. Да и повод действительно что надо — меньше чем за неделю лаборатория стала неузнаваемой. На полках шкафов, из которых я выбросил весь хлам, поблескивают аккуратные ряды надписанных флаконов и баночек, на стеллажах в алфавитном порядке разложены ингредиенты. Осталось разобрать только последнюю секцию. Четыре полки.

… Акцио зелья с полки номер сорок семь…

…Если бы я не передумал… Если бы все же отправил его в спальню — и сам бы сейчас лежал без сна, снова и снова прокручивая в памяти слова Блэкстона, терзаясь сомнениями и растравляя душу… А сейчас чудится, что разговор с аврором состоялся давным-давно… и кажется таким незначащим. В самом деле, выкручивался же я как-то всю неделю, смогу это делать и дальше. Прав был Снейп, не стану я красой и гордостью аврората… зато чем дальше я отступаю от инструкций, тем отчетливее ощущение, что делаю все правильно…

… Акцио зелья с полки номер сорок восемь…

…— Профессор, не подскажете?..

… Хотя бы здесь. Хотя бы в эти несколько часов. Не то чтобы все, что нас разделяет, отдвинулось далеко-далеко, как выговор Блэкстона — нет, этого словно вообще не было. Не было Волдеморта, гибели моих родителей и Дамблдора, нашей многолетней вражды… Не было Веритасерума и допросов… Мы просто работаем рядом. Идиллическая со стороны, должно быть, картинка — учитель и ученик. Скрип пера и шуршание пергамента. Заинтересованные вопросы и ворчливые, но вполне мирные ответы. Что с того, что учитель бледен, кутается в плед и время от времени, кашляя, подносит к губам платок, а ученик поглядывает на него с каким-то странным выражением и быстро опускает глаза, замечая ответный взгляд. Должно быть, один просто слегка переутомился, а другой беспокоится за здоровье наставника…

… Акцио зелья с полки номер сорок девять…

…Когда он совсем рядом… Потом, когда мы выйдем отсюда и наваждение этих часов исчезнет, я отчитаю сам себя за очередной приступ идиотизма так, что никакому Блэкстону и не снилось, но сейчас хочется просто… Просто смотреть на него… хотя бы поглядывать изредка. На то, как, вчитываясь в очередной опус, он хмурит тонкие брови так, что морщинка на переносице прочерчивается еще резче — и хочется провести по ней пальцем, чтобы разгладить… На то, как задумчиво водит кончиком пера по бледным губам… На румянец, неровными пятнами проступивший на скулах — наверное, опять жар, с чего бы ему спадать, или голова разболелась. Вряд ли у меня сегодня появится повод коснуться его руки, а он сам, конечно, не скажет… да и смысл?.. Если в воскресенье в его деле появятся какие-нибудь смягчающие обстоятельства, может, мне разрешат давать ему лекарства или даже отправлять по вечерам в больничное крыло…

… Акцио…

Договорить я не успеваю — свиток, который в это мгновение разворачивает Снейп, вдруг вспыхивает в его руках — весь, снизу доверху, каким-то неправдоподобно ярким оранжевым пламенем.

Вскрикнув скорее от удивления, чем от боли, Снейп, вскочив, пытается отбросить от себя пылающий пергамент, но тот словно прилип к его рукам, и Снейп, отчаянно встряхивая кистями, вскрикивает уже громче, а оранжевые языки огня жадно лижут его пальцы.

Мерлин, я-то что сижу?!

Я неистово взмахиваю палочкой, и вылетевшая из нее струя воды оказывается такой мощной, что буквально выбивает из снейповских рук горящий свиток. Новым взмахом палочки я прекращаю потоп: пергамент, упав в лужу на полу, моментально затухает, и до меня вдруг доходит — свиток почти не тронут огнем. Какое-то время я ошеломленно пялюсь на него, а затем, собравшись с духом, поднимаю глаза на Снейпа.

Он стоит, вытянув вперед руки, и отстраненно, словно некие посторонние предметы, рассматривает собственные кисти.

О господи. Изящные пальцы, которыми пять минут назад я втайне любовался, теперь выглядят так, будто их опустили в крутой кипяток, — ярко-красные, они словно распухают на глазах, и на ладонях, кажется, уже начинают вздуваться волдыри.

— Прекрасно, — хрипло произносит Снейп, по-прежнему не сводя взгляда с обезображенных рук. — Вы не знаете, никто больше с метлы не падал? Если кому-нибудь еще понадобится Феникс Лакрима или хоть Снотворное зелье… ничем помочь не смогу.

Мерлин, он еще и иронизирует! Неужели ему не больно?! Больно, и это еще мягко сказано, понимаю я, глядя, как дергается щека и на прозрачных висках выступает испарина. Больно, и с каждой минутой боль все нарастает, — он пытается выровнять дыхание, но у него плохо получается, и судорожные вдохи скоро начинают походить на всхлипы, а вытянутые вперед руки — мелко дрожать. Какого черта он их не опустит?! Почему продолжает разглядывать?

Да потому, что хоть так он может… контролировать процесс, вдруг понимаю я. Наверное, ему кажется, что, выпусти он свои руки из вида хоть на секунду, они перестанут существовать, превратившись в два сгустка палящей боли. И меня он ни о чем не попросит — даже не из гордости, а потому, что это бессмысленно. Я все равно помочь не смогу.

Не смогу?..

Я лихорадочно соображаю. Сегодня пятница… До понедельника допросов не будет, его в аврорате не увидят… Если я буду смазывать ему руки каждый день, возможно, к вечеру понедельника следов уже не останется. Если останутся… Плевать, выкручусь как-нибудь. Может быть, Дамблдор поможет.

А если все же отстранят?..

Лучше пусть я больше никогда его не увижу, чем через час он умрет у меня от болевого шока — в его состоянии это вполне возможно, боль, я знаю по собственному опыту, будет только нарастать. А если он умрет…

— Что я могу сделать? — быстро спрашиваю я.

— Ничего, — выталкивает он сквозь стиснутые зубы, — оставьте… оставьте меня.

Ладно же. Средствами от ожогов мы с ним занимались только вчера — и большую часть из рассказанного им я запомнил. Шкаф, второй слева. Склянка с зеленовато-серой мазью. И — лечить так лечить — узкий флакончик с обезболивающим. Кроме основного, мазь обладает тем же свойством, но ожоги такие серьезные, что лучше подстраховаться.

Поставив то и другое на стол, я подхожу к нему и, взявшись за предплечья, пытаюсь усадить — впрочем, тут же оказывается, что его нужно не заставлять, а поддерживать, чтоб не упал. Затем осторожно укладываю вытянутые руки на стол, невольно вздрогнув, когда багровые кисти касаются столешницы. Снейп тоже вздрагивает всем телом и прикусывает губу, стараясь сдержать стон, но у него все же вырывается невнятный хриплый возглас.

— Сейчас… сейчас, — бормочу я. Выдернув пробку, щедро — как он вчера — зачерпываю мазь, протягиваю руку, чтобы приподнять его правую кисть за не тронутое огнем запястье и…

И он отводит дрожащие руки. Опирается о стол локтями — и встает.

— Что вы делаете? — спрашиваю я, и собственный голос кажется чужим и далеким. — Сядьте и дайте мне руку.

— Вам ведь… запрещено… это делать… — почти шепчет он. Какого черта — он что, о моей карьере вздумал беспокоиться? Или?.. Я вскидываю глаза — и встречаю его взгляд, полный муки и странной решимости.

— Вам же больно, — тихо говорю я. — Очень больно.

— Боль… это… неважно… я… и не такое… терпел… — кажется, он попытался усмехнуться — и меня вдруг оглушает ошеломляющая догадка.

Час назад я лишь предполагал — но, честно говоря, почти не надеялся — что он беспокоится о моем отстранении не потому, что боится за свое будущее. Черт побери… оказывается, я был прав: тот, кто меня сменит — если сменит — должен будет очень постараться, чтобы заставить его так мучиться.

И это значит… то, что значит.

Я ему не безразличен. Настолько, что он готов вытерпеть то, что терпит, и отказаться от помощи ради того, чтобы я оставался рядом. И даже пытается меня… успокоить.

Вот только подумаю я об этом как-нибудь потом. Чуть позже.

— Профессор, — быстро говорю я, стараясь, чтобы это вышло как можно убедительнее. — Не беспокойтесь. Просто позвольте помочь. До понедельника вас в аврорате не увидят, а в понедельник… в понедельник мы что-нибудь придумаем.

Если он и сейчас не уступит, придется применить силу — просто сжать его запястье, и пусть вырывается, если сможет… а я посмотрю, как он будет освобождаться от захвата первого хогвартского ловца. Но он медленно опускается на стул и наконец-то протягивает ко мне дрожащую руку. Сам. По-видимому, и у снейповского самоконтроля есть предел, а может, все-таки поверил… хорошо бы второе, но взглянуть ему глаза, чтобы в этом убедиться, у меня сейчас нет возможности — я всецело занят его ожогами.

Левой рукой я придерживаю тонкое запястье, чувствуя, как под горячей гладкой кожей лихорадочно бьется пульс, а правой осторожно наношу мазь, вначале на тыльную сторону кисти, затем, повернув руку, — на ладонь, ощущая подушечками пальцев твердые шершавые бугорки мозолей. Сегодня утром я обнаружил у себя такие же — появились после приготовления Феникс Лакрима. Профессиональные зельедельческие мозоли от ножа и пестика, совсем свежие по сравнению с квиддичными. Я еще подумал, что скоро они бесследно исчезнут. А с его рук они, наверное, не сойдут даже в Азкабане.

Так, хорошо… теперь смазать пальцы — очень осторожно, каждую фалангу, не пропуская ни единого участка обожженной кожи. Особенно досталось большому и указательному — потемнели даже узкие ногти. На среднем — странный извилистый шрам — я его никогда раньше не замечал… сколько всего можно узнать о человеке на ощупь… на безымянном содран крошечный лоскуток кожи — наверное, вчера во время нашего безумного зельедельческого марафона — и Снейп чуть вздрагивает, когда я касаюсь этого места. И, черт… какие же они все-таки тонкие, его пальцы — мои кажутся рядом с ними прямо-таки хагридовскими.

Прежде чем заняться второй рукой, я на мгновение поднимаю на него взгляд, и вижу, что он откинулся на высокую спинку и наконец позволил себе прикрыть глаза, но морщинка между сведенными бровями показывает, что ему все еще больно. Ничего, он у меня и обезболивающее выпьет, никуда не денется… да и какая теперь, к дементорам, разница.

Это удается сделать даже раньше, чем я думал — вторая рука обожжена немного меньше, я заканчиваю с ней довольно быстро, осторожно пристроив ее на столе, откупориваю флакон и, поднявшись, сам подношу его к бледным губам — как в понедельник. Только в отличие от того раза он, не сопротивляясь, послушно выпивает все зелье — и через пару минут я почти физически чувствую, как боль оставляет его, уходит, словно волна во время отлива. Но морщинка между бровями остается такой же глубокой.

— Спасибо, — произносит он, открывая глаза, и я понимаю, что боль из его взгляда никуда не делась, только теперь это не физическая боль.

— Пожалуйста, — тихо отвечаю я. Прослеживаю направление его взгляда — и вижу, что он устремлен на пергамент, по-прежнему валяющийся на полу.

Мать твою… Устраняя последствия, я и думать забыл о причине. А причина — вот она. Мокнет в луже. И факультетский герб, который оттиснут в правом верхнем углу… Страшась признаться себе в догадке, я поднимаю свиток — и в глазах темнеет от стыда и ярости.

Гриффиндор. Первый курс. Какой-то Сэмюэль Брэдшоу — я его даже не знаю… да какая, к черту, разница? Ему-то Снейп что сделал?!

Если он сейчас что-то скажет… Мерлин, он может сказать все, что угодно, и я ни слова не возражу. Это… это…

— Это — или что-то подобное — когда-нибудь должно было случиться — его спокойный тон совсем не вяжется с усталым потухшим взглядом. — Что вы так переживаете? Меня, — уголок тонкого рта вздергивается, — не слишком любят в этой школе даже первокурсники… и у них есть на то причины.

— Сомневаюсь, чтобы этому Брэдшоу Дамблдор приходился дедушкой, — хрипло выговариваю я. — Не оправдывайте их. Это… это гадко и подло.

— Это всего лишь последствия безнаказанности, — он пожимает плечами. — Разве вам с вашей мантией-невидимкой незнакомо это чувство?

— Но я никогда никому не вредил, — бормочу я. — Или вы о той шкуре бумсланга и жаброслях? Да не брал я их, клянусь Мерлином… хотите, выпью Веритасерум?!

— Да бросьте вы, — забывшись, он машет рукой, но от боли вроде не вздрагивает — и в его взгляде, слава богу, появляется что-то похожее на насмешку. — Ваше благородство и без сыворотки просится наружу, ну а то, что это замечательное качество присуще не всем гриффиндорцам, я усвоил еще будучи школьником.

Конечно, он намекает на Мародеров, и мне становится совсем паршиво. Я всегда стыдился того, что мой отец и Сириус издевались над Снейпом, и никогда не считал их поступки ни геройством, ни даже обычной мальчишеской дуростью — слишком много сам натерпелся унижений. А этот пакостник Брэдшоу, выходит, взялся возрождать славные факультетские традиции?!..

— Я заставлю его извиниться, — мрачно говорю я. — И мне плевать, кто и что скажет или подумает. Человек не должен начинать жизнь с таких поступков.

— Передо мной? — насмешка стремительно сменяется изумлением. — Вы… заставите?..

— Перед вами, — я пытаюсь выдержать его взгляд.

Если он продолжит так на меня смотреть… Но он первым отводит глаза, и я почти готов поблагодарить его за это. Еще секунда — и я склонился бы к нему и сделал бы то, о чем вчера только подумал — прижался бы губами к синеватым впадинкам под нижними веками.

А потом коснулся бы бледной щеки.

А потом…

Хватит. Я не сделал этого вчера. И никогда не сделаю, что бы к нему ни чувствовал. Если только в воскресенье… но сейчас не время об этом думать.

Сейчас для верности нужно еще раз смазать его ожоги — первый слой мази уже впитался. Я протягиваю руку к баночке, но он опережает меня и сам зачерпывает немного мази кончиком пальца.

— Благодарю, теперь я уже смогу справиться сам, — он сосредоточенно разглядывает багровые отметины, осторожно втирая в них мазь. — Но буду очень признателен, если вы найдете перчатки — для закрепления эффекта. Кроме того, надев их, я смогу закончить проверку.

— Ну уж нет. Перчатки я вам найду, но о проверке сегодня можете забыть, — заявляю я, поднимаясь. — Сначала я сам проверю каждый пергамент на заклятия, вдруг еще какой-нибудь умелец решил устроить вам сюрприз… только сегодня у меня нет настроения.

— Какое у вас переменчивое настроение, — усмехнувшись, он тоже встает и, натягивая черные шелковые перчатки, интересуется: — Тогда, может быть, у вас есть настроение попробовать подарок Драко? Признаться, я не отказался бы сейчас от бокала вина, но одному пить как-то…

— А вы сможете держать бокал? — удивленно спрашиваю я.

— Ну, я же собирался еще поработать. Боли я пока не чувствую, наоборот, — он осторожно шевелит пальцами, — чувствительность немного снижена. Это очень эффективная мазь, знаете ли…

— Потому что изготовили ее вы, — насмешливо заканчиваю я. Не отвечая, он гордо вздергивает подбородок, и я, улыбнувшись, вдруг чувствую себя третьекурсником, сбежавшим в Хогсмид из-под строгого надзора.

Впереди два дня, в которые ни меня, ни его никто не будет контролировать. Я позволю ему отдыхать столько, сколько он захочет — ну, или работать, если ему взбредет в голову. Мы закончим в лаборатории — всего одна полка осталась. И — чем черт не шутит — вдруг в спокойной обстановке он сможет вспомнить, зачем приходил сюда неделю назад.

А сейчас — почему бы и впрямь не попробовать малфоевский подарок? Я не поцеловал его — но вина-то я могу с ним выпить.

Собрав разбросанные по полу пергаменты и осушив лужу, я беру со стола бутылку и выхожу в гостиную. Достаю из слизнортовского шкафчика два фужера на высоких ножках и, усмехнувшись, наполняю их рубиновой жидкостью, аромат которой заманчиво щекочет ноздри, едва я раскупориваю бутылку. Надо же, у Слизнорта есть даже засахаренные фрукты — наверное, Дамблдор когда-то угостил. Высыпаю яркие дольки в хрустальную вазочку, критически оглядываю низкий столик — романтический ужин, черт побери! — и, подумав, гашу все факелы, кроме двух, над камином, так что комнату теперь освещает только их неяркий свет и отблески каминного пламени.

— Создаете атмосферу, Поттер? — усмехается он, входя в комнату.

— Стараюсь, — киваю я и взмахом палочки призываю из лаборатории плед — разумеется, он его там забыл. — Накиньте. Здесь нежарко.

— Как неромантично.

— А горячее молоко еще неромантичнее — хотите?

— Нет уж, увольте, — он насмешливо морщится, набросив плед на плечи и усаживаясь в кресло. — Но благодарю за участие. Обо мне никогда так не заботились.

Он уже говорил это — в воскресенье, у Макгонагалл, но теперь он произносит эти слова мягко, почти без иронии, и я неопределенно пожимаю плечами — в самом деле, что ему ответить?

Что я ни о ком так не заботился? Что до сих пор мне не хотелось ни о ком так заботиться? Что я делаю это не только потому, что он болен?

Этого я не скажу. Но и возражать не буду. Могу я хоть сегодня притвориться — не в том, что к нему чувствую, в этом притворяться не надо, дай бог постараться это скрыть, — а в том, что могу позволить себе испытывать к нему что-то большее, чем сочувствие?

А он?.. Интересно, когда он так на меня смотрел — чего хотелось ему? Щекам становится жарко, и я от души надеюсь, что при таком освещении он не разглядит залившего лицо румянца. А он… черт возьми, в неярком свете он выглядит почти как раньше — как тогда, когда мне и в голову не пришло бы им любоваться. Седые пряди в волосах почти незаметны, болезненная белизна лица кажется обычной бледностью, глаза как два бездонных черных колодца — почему раньше мне это так не нравилось? Даже его всегдашнее высокомерное выражение совсем не раздражает — сейчас это просто спокойное достоинство, а может, и всегда таким было.

Он медленно поднимает бокал и, покачивая его, всматривается в мерцающую в отблесках камина жидкость, но пробовать не торопится. Рука в черной перчатке кажется еще тоньше, а когда он подносит другую руку к волосам и отбрасывает за спину глянцево поблескивающие пряди, у меня перехватывает дыхание.

Если бы я не согласился с ним выпить, я никогда бы его таким не увидел. Никогда не увидел бы, каким он может быть красивым.

Он тоже меня разглядывает — не в упор, но так, что я это замечаю. Что он при этом думает, разумеется, загадка — по его глазам никогда ничего не поймешь, если он сам этого не хочет — но, судя по мелькнувшей задумчивой улыбке, ему, возможно… не противно. Возможно, ему даже нравится то, что он видит.

— Ну что ж… Ваше здоровье, Поттер, — он наконец подносит бокал к губам и делает несколько глотков.

Я торопливо поднимаю свой, но просто так выпить не решаюсь. Наверное, мне следует тоже что-то сказать — но что?? Ваше здоровье, профессор — прозвучит как издевка. За наше плодотворное сотрудничество — тем более… хотя сотрудничаем мы вполне себе плодотворно. Вон какие завалы разгребли. Нет, ничего говорить не буду. Сглотнув — в горле отчего-то пересохло — я молча приподнимаю бокал, отвечая ему жестом, и…

— Поттер, не пейте, — вдруг негромко и очень спокойно произносит он, поставив свой бокал на столик.

— Что, вино оказалось настолько вкусным, что вам жалко изводить его на Пот.., — не закончив фразу, я чувствую, как слова застревают в глотке. Если бы с его стороны это было шуткой, она прозвучала бы по-другому.

— Что-то не так? — встревоженно спрашиваю я, отставив бокал, и с ужасом понимаю — это правда. Что-то настолько не так, что он подносит руку к высокому воротнику мантии и начинает медленно расстегивать мелкие пуговки, но пальцы слушаются плохо — наверное, все еще пониженная чувствительность.

А может… О Мерлин, нет...

— Там был яд, да? В вине был яд? — я едва проталкиваю слова сквозь стиснутое спазмом горло. Не глядя на меня, он медленно кивает и откидывается на спинку.

— Но это же… не вы его туда добавили?... — шепчу я, уже понимая, что сказал глупость — бутылку-то открывал я сам. Если он что-то прихватил из лаборатории и собирался покончить с собой, он смог добавить бы это что-то только в свой бокал и не предупреждал бы меня тогда об опасности.

— Нет, не я, — спокойно произносит он, медленно и глубоко дыша. — Это, видите ли… подарок. Мистер Малфой решил сделать мне подарок. Единственное, что он мог для меня сделать. И в моем положении… о да, это замечательный подарок. То, что нужно.

То, что нужно. Онемев, я наблюдаю, как он продолжает возиться с застежками, причем пальцы движутся все медленнее и медленнее, как бесстрастное лицо заливает мертвенная белизна — и в мозгу вдруг ярким фейерверком вспыхивает бешенство.

Мать твою!.. Я решил, что он доверился мне, поверил, что я смогу что-то для него сделать, а он… он просто ждал удобного случая? То, что нужно! А я-то чего сижу, болван?!

— Перестаньте молоть чушь! — я ору так, что он морщится. — Если вы определили, что в вине яд, наверняка знаете и противоядие — какое? Где мне искать?

— А… смысл? — светским тоном интересуется он, будто я предлагаю прогулку до Хогсмида.

— Но вы же… вчера… я же сказал вам, что попытаюсь помочь… или… это… вы думаете, что уже поздно? — мой неистовый крик спадает до шепота.

— Нет, кажется, время у меня еще есть, хотя, конечно, я могу ошибаться… а что касается вашего обещания… знаете ли, Поттер, я устал.

Вот теперь он абсолютно искренен — я понимаю это по его изменившемуся тону и тому, как мертвеет изможденное белое лицо.

— Я устал чувствовать себя нечеловеком, — глухо выговаривает он. — Устал от ненависти — я не хочу больше ни вызывать, ни испытывать ее. А вы… вы хотите мне помочь, но признайтесь — вы ведь сами не верите в то, что у вас что-то получится. Вы просто…

— Я просто не хочу, чтобы вы умирали, — перебиваю я его. А причина… вам назвать причину?

— Не надо, — слабо усмехается он. — Я не слепой. То, что вы делаете, как на меня смотрите — даже если вы пытаетесь скрыть это от самого себя… Но это же… безнадежно, у этого нет будущего — вы ведь не можете этого не понимать!

Вот оно что. Он понял. Может быть, несколько дней назад, а может быть, только сегодня — но от сознания этого меня затапливает сумасшедшая смесь боли и облегчения. Он знает.

Он сказал, что есть еще время. Я должен спросить — на ответ хватит и нескольких секунд, если он не отведет глаза.

— А… вы? — чужим голосом спрашиваю я, отчаянно боясь, что он сделает вид, что не понял вопроса. Скорее всего, в другое время так и случилось бы, но сейчас он не отводит взгляда — и секунды действительно хватает.

То, что я увидел в его глазах, пусть всего на мгновение… Это как лунный отблеск в темной воде, как золотистые искры в бархатной черноте углей. Я никогда этого не забуду, пусть даже послезавтра Дамблдор опровергнет все мои предположения и Снейпу останется только умереть в Азкабане или превратиться в ничто от поцелуя дементора.

И, пожалуй, теперь я понимаю его до конца. Раз он считает, что это безнадежно, он хочет оборвать все разом, не желая причинять лишней боли ни мне, ни себе.

Безнадежно?.. Я не хотел ему говорить — но придется.

— Дамблдор, — быстро говорю я, боясь передумать, и темные глаза удивленно расширяются — он не ожидал сейчас услышать это имя. — Его портрет вернется в Хогвартс в воскресенье. И…я спрошу его кое о чем.

Он размыкает губы, пытаясь что-то выговорить — но молчит, только рука снова поднимается к воротнику и стискивает его так, словно Снейпу не хватает воздуха.

— Так что, подождете до воскресенья? — спрашиваю я тихо. — Обещаете не делать пока того, о чем потом пожалеете не только вы на том свете, но и… кое-кто на этом?

О господи, лишь бы кивнул. Я смотрю на него, боясь моргнуть, не то что отвести взгляд, — и через пару минут потрясенно наблюдаю, как на тонких губах проступает слабая, но явственная — и довольно-таки ехидная — усмешка.

Мерлин, вот уж, действительно, он готов язвить даже на смертном одре! И… да, черт возьми, да, ирония, сарказм, все, что угодно, только согласись, пообещай не умирать!

— Это гнусный шантаж, Поттер, вы в курсе? Но раз уж вам так не терпится узнать, чем все закончится, и в случае положительного исхода — хотя я его себе не представляю — заиметь жуткую головную боль на неопределенное время… то противоядие во втором справа шкафу на нижней полке. Небольшой зеленый флакон. Можете особенно не торопиться, — насмешливо произносит он, видя, как меня буквально подбрасывает в кресле, но продолжения я уже не слышу — вихрем мчусь в лабораторию и возвращаюсь через пару секунд, сжав в руке склянку темно-зеленого стекла.

— Эта?.. — задохнувшись от волнения, я опускаюсь в кресло, и он морщится, глядя на мои судорожно стиснувшие склянку побелевшие пальцы.

— Если вы ее раздавите, можете умолять меня о чем угодно еще примерно десять минут… а в воскресенье похоронить, с почестями или без оных, — ворчит он. — Дайте, я сам выпью — или думаете, что я вылью ее себе за шиворот? Я ведь вам, кажется, пообещал…

— Я ничего не слышал, — бормочу я, облегченно выдохнув, когда он подносит пузырек к губам и наконец проглатывает зелье.

— Ну так обещаю… а свои обещания я привык выполнять, как бы вас это ни удивляло.

— Вот и посмотрим, — я поднимаюсь на ноги, внезапно ощущая, насколько опустошен. Спать, спать… Нет, какое там спать. Во-первых, перелить вино обратно в бутылку, — и, поколебавшись, я решаю надежно ее запереть, — что-то мне подсказывает, что выбрасывать малфоевский подарок не стоит. Во-вторых…

— Вам лучше? — спрашиваю я Снейпа и, дождавшись кивка, заканчиваю: — Тогда… профессор, примете сегодня душ без меня, ладно? Идемте в спальню, я помогу с застежками… дальше, надеюсь, справитесь сами… и закрою вас.

— А с чего это вы собираетесь лишить себя столь потрясающего зрелища? — ворчит он, пока я справляюсь с его одеждой — слава богу, он не стал отказываться от помощи, ведь с парой пуговиц на воротнике возился чуть ли не пять минут. — Я понимаю, вы и так нарушили уже все, что можно, но это… не слишком смело? Как мне казалось, надзор за моим омовением — одна из основополагающих инструкций.

— Запрет вас лечить — тоже… основополагающий, — хмуро говорю я. — Чего уж теперь… Двум смертям не бывать. Просто уже довольно поздно, а мне нужно поговорить кое с кем из ваших бывших учеников.

— Вы имеете в виду Малфоя? — тихо спрашивает Снейп. — Поттер, он просто…

— Я понимаю, — прерываю я его, наконец-то покончив с бесконечными рядами застежек и пуговиц — кажется, я расстегнул все что можно и ему осталось только выпутаться из одежды. — Он просто пытался помочь, как считал нужным. А я просто хочу, чтобы он больше этого не делал. Черт возьми, он что, оставил вам свободу выбора?

— Можно подумать, вы мне ее оставили, — ворчит Снейп, осторожно стягивая перчатки, и мое сердце невольно сжимается. Надеюсь, за два дня руки удастся подлечить… но сейчас они выглядят ужасно.

Пожалуй, прежде чем отправиться к бывшему ученику, я потолкую по душам с нынешними.

— Очень больно? — тихо спрашиваю я, глядя, как он морщится. — Вот… подождите… — я ставлю на прикроватный столик флакон с новой порцией обезболивающего. — Здесь должно хватить на два раза. И… будите меня ночью, если что, хорошо?

— Хорошо, — помедлив, отвечает он, тоже тихо и непривычно серьезно, и, отвернувшись, сбрасывает мантию.

— Поттер, вы… будьте там осторожнее, у Малфоев, — слышу я, уже подойдя к двери. А то я не знаю. Но все равно спасибо.

— Спасибо, — выговорив это, я наконец закрываю дверь, чувствуя странную смесь облегчения и досады — задержись я, возможно, услышал бы что-нибудь еще… и ответил бы…

Так непривычно слышать от Снейпа простые человеческие слова — или вот предостережения. Так же, как, наверное, ему впервые в жизни услышать мое «спасибо».

Если Дамблдор мне не поможет, все равно у нас остается завтра и послезавтра — для того, чтобы вот так спрашивать… и отвечать. Ни для чего больше — я обещал себе это, и он тоже, вне всяких сомнений. Но уж это-то мы сможем себе позволить.

Уф-ф… Или я сегодня и впрямь порядком вымотался, или просто забыл, какой он длинный — путь в гриффиндорскую башню. Особенно из подземелий. И ничего не поделаешь, придется подняться на самый верх, потому что мне нужен не только этот мелкий поганец, но и староста курса. Хотя… еще нет одиннадцати, а на моей памяти старшекурсники редко когда ложились до полуночи, так что, может, он еще в гостиной.

Так и есть — улыбнувшись Полной даме, восторженно впустившей меня без пароля, — что ж, иногда и надоевшая слава оказывается кстати, — я сразу замечаю Макнота. Между прочим, в моем любимом кресле у камина. Подавив собственнический инстинкт, я дружески, насколько хватает сил, улыбаюсь в ответ на удивленные возгласы немногочисленных старшекурсников, засидевшихся с домашними заданиями:

— Привет, Гарри, здорово, что зашел!..

— Да ты проходи, будь как дома!..

— Только что так поздно — малыши бы тоже пообщались с великим гриффиндорцем столетия, — Деннис Криви под общий хохот получает от меня подзатыльник. Не смеется только Макнот — похоже, он не очень-то рад меня видеть. Он неохотно поднимает голову от пергамента и без улыбки здоровается.

— Джеффри, надо поговорить, — негромко говорю я, глядя в хмурое осунувшееся лицо. Что это с ним? Во вторник он выглядел на порядок бодрее.

— Говори здесь, — бормочет он, — я староста факультета, и у меня нет секретов от ребят.

— Прекрасно, — произношу я ровным тоном, внезапно напомнив самому себе Снейпа — и, по-видимому, не только себе, — кое-кто удивленно косится на меня, а Макнот вдруг дергает щекой, точно я наступил ему на больную мозоль.

Ага, то-то вид у него нездоровый. Муки совести? Ну-ну. Это полезно. Сейчас ты у меня еще не так помучаешься.

— Тогда, — продолжаю я так же бесстрастно, — и у ребят, должно быть, нет от тебя секретов?

— Нет… нет секретов, — глухо выговаривает он, отводя взгляд — и до меня вдруг доходит. Так он знал. Все знал — и не предотвратил…

С меня мгновенно слетает вся бесстрастность. Мать твою, и это гриффиндорцы!..

— Какого черта, ты!.. — я ору на Макнота так же, как недавно орал на Снейпа, кто-то испуганно ойкает, из спален выскакивают встрепанные полуодетые младшекурсники, и я немного сбавляю тон, свирепо глядя на старосту. Снейповской выдержкой тут, увы, и не пахнет — парень испуганно подается назад и сбивчиво бормочет:

— Ты о пергаменте, да? Я знал, честное слово, хотел сказать, но…

— О каком это пергаменте?— недоуменно спрашивает кто-то, и Макнот с несчастным видом сжимается в комок.

— Ах, говоришь, нет секретов, — цежу я. — Тогда может, просветишь остальных — или предпочтешь, чтобы это сделал я?

Макнот ничего не отвечает, глядя в одну точку — и я встаю, оглядывая гостиную — пять минут назад почти пустая, сейчас она заполнена недоумевающими школьниками.

Так, Гарри, успокойся. Ты ведь не только из-за Снейпа сюда пришел. Ты здесь еще и — нет, даже в первую очередь — из за них. Из-за этих ребят, гордящихся тем, что они гриффиндорцы.

— Ребята, — выдохнув, я продолжаю размеренно и спокойно. — Все знают, что произошло в среду на зельеварении?

Дружные кивки. Некоторые, как Макнот, опускают головы.

А в четверг с Льюисами — кто помог им выжить?

Снова кивают почти все — и я вижу, что у тех, кто не в курсе, удивленно округляются глаза, пока им рассказывают, в чем дело.

— Так вот, — тихо продолжаю я, дождавшись, пока шепот утихнет. — Снейп — предатель и убийца. И вы все это знаете, — утвердительное жужжание. — И вообще последняя сволочь и слизеринский гад, что давно стало в школе общим местом — еще ваши родители так считали, правда?

Снова утвердительные кивки. Кто-то хихикает — но умолкает под моим серьезным взглядом.

— Но во вторник этот гад спас с десяток, если не больше, школьников. Которые его, между прочим, ненавидят. И получил за это в аврорате по полной — те, кто у кого в среду было зельеварение, наверное, помнят, как он выглядел.

Никто уже не кивает — притихшая гостиная напряженно ждет продолжения.

— В четверг он сварил для ребят Феникс Лакрима, — продолжаю я. — Кто знает, как варится это зелье? Колин? Прекрасно, расскажи остальным.

— Главный ингредиент там кровь зельевара, — тихо говорит Колин Криви, и все потрясенно ахают — видимо, Макгонагалл решила не шокировать детей подробностями. Ничего, пусть знают.

— Ой, — выдыхает кто-то в углу, — меня ведь в прошлом году поили этим… Фениксом. Крэбб с Гойлом заперли меня в туалете Плаксы Миртл и… запытали почти до смерти… только Слизнорта тогда в замке не было — это случилось на пасхальных каникулах, он тогда болел и лежал в Св. Мунго… Так что, получается это был Снейп… и он отдал мне свою кровь?..

Я молча киваю. Никто не произносит ни звука. Наконец кто-то спрашивает:

— А сегодня — сегодня тоже что-то случилось?

— Случилось, — негромко говорю я. — Так, ничего особенного, просто Сэмюэль Брэдшоу решил позабавиться — только, может, он сам об этом расскажет?

В углу происходит какое-то шевеление, и толпа, расступившись, выталкивает ко мне пухлого мальчишку с бегающими глазками, почему-то напомнившего мне Петтигрю.

— А чего я, — испуганно тянет он, — просто прикольно… я еще дома это заклятие знал… просто прикольно…

— Рад, что тебя это развлекло, — негромко говорю я, и Брэдшоу испуганно сглатывает. — Думаю, будет еще прикольнее, когда в понедельник — или когда у вас там следующий урок — ты извинишься перед профессором… да, извинишься, ты не ослышался, или вылетишь из школы в два счета, это я тебе твердо обещаю.

Брэдшоу в ужасе смотрит на меня и, поняв, что я не шучу, как-то судорожно кивает, и я, презрительно махнув рукой, позволяю ему юркнуть обратно в свой угол.

— Да что он сделал-то? — не выдерживает кто-то.

— Обработал свое домашнее задание заклятием Фламель, — спокойно сообщаю я, и большинство дружно ахает — теперь уже от ужаса. — Снейп пергамент, естественно, развернул, ну и… сами понимаете. Те, кому захочется представить, что он чувствовал, могут минуты две подержать руку вон в тех углях, — я киваю на камин, — а потом пусть расскажут об ощущениях. Если смогут.

В повисшем напряженном молчании я снова подхожу к Макноту, который угрюмо смотрит в огонь.

— Ты знал и никому не рассказал — ни мне, ни Макгонагалл, — тихо говорю я. — Правильно, поделом мерзавцу. Плевать, что в ближайшее время он никому помочь не сможет, так? И не жалко его нисколько, правда?

Я оглядываю молчащих школьников — и внезапно принимаю решение. Да. Надо им рассказать — а дальше пусть сами как знают. Пусть определяются. В конце концов, человек — это его выбор.

— Ребята, вы, наверное, удивлены, зачем я вам все это рассказываю, — тихо говорю я. — Просто я хочу… хочу, чтобы вы еще кое-что знали о Снейпе. Он ведь до того, как… убить, — я сглатываю, — принес очень много пользы. Не только зелья для нас варил. Он еще шпионил для Ордена Феникса. Да и потом, после… предательства, он многим помог, когда был директором — те, кто что-то мне о нем рассказывал, просто вспомните все еще раз и хорошенько подумайте, а потом уже делайте выводы, ладно? Так вот, — я откашливаюсь, и кто-то торопливо подает мне стакан воды, — он ничего этого не помнит.

— То есть как не помнит? Вообще? — недоуменно бормочет кто-то, и я киваю:

— Да. Вообще не помнит о себе ничего, что могло бы хоть как-то его оправдать. Я случайно это выяснил — и мне это таким странным показалось… а потом Жидкий огонь, Феникс Лакрима… и вот я подумал…

— Как он может быть таким мерзавцем и при этом помогать детям — и почему он не помнит о себе ничего хорошего? — прерывает меня Джейкоб Свирс, и я благодарно киваю:

— В точку, Джейкоб. Отличная формулировка. В общем…

— Так ты его защищаешь что ли, Гарри? — кажется, Макнот впервые сам подал голос.

— Да, защищаю, когда он в этом нуждается — тихо отвечаю я, и тишина в гостиной становится звенящей. — Потому что уже не отношусь к нему как к слизеринскому гаду, если ты это хотел узнать. В его деле слишком много неясностей, следствие не закончено и… и может оказаться, что его страшные поступки можно как-то объяснить.

— Как?.. Как можно объяснить убийство? — тоненьким голоском спрашивает кто-то.

— Не знаю, — хмуро говорю я, — а как вы объясните то, что он сделал вчера и позавчера?.. Так что… давайте немного подождем с окончательными выводами и не будем подсовывать человеку воспламеняющиеся пергаменты только потому, что у него дурная репутация и отвратительный характер, ладно?

— Человеку? — взвивается Макнот, и я выдерживаю его яростный взгляд:

— Человеку — пока обратное не доказано. Если вы, конечно, сами хотите остаться людьми, а не превратиться в ублюдков, издевающихся над тем, кто не может ответить. Гриффиндор — это благородство. А то, что сделал Брэдшоу, — подлость. Выбирайте.

Я оглядываю молчащих, опустивших головы гриффиндорцев и пробираюсь к выходу.

— Гарри, а ты ему сегодня… помог? — спрашивает меня Деннис Криви, когда я уже ступаю в проем.

— Да, — киваю я. — Но мне запрещено это делать. И угадайте с трех раз, кого накажут за это в аврорате — уж конечно, не героя войны Гарри Поттера. А как накажут… лучше вам этого не знать.

Проем уже почти закрылся, когда из щели вдруг выглядывает нахмуренное лицо Макнота.

— Гарри, ты сам расскажешь Макгонагалл, или… это сделать мне? — выговаривает он хрипло.

— Я не собираюсь ей ничего говорить без необходимости, — сухо отвечаю я, — если помнишь, я здесь только за Снейпом присматриваю, а не за собственным факультетом. Так что придется тебе самому ей сообщить. И, думаю, это в твоих интересах, если больше ни о чем подобном рассказывать директору не придется… так что ты уж пригляди там за любителями приколов, ладно?

Дождавшись угрюмого кивка, я иду к Макгонагалл — мне не хочется в темноте шагать к воротам замка, чтобы аппарировать оттуда, и я решаю отправиться к Малфою через директорский камин. Называя горгулье пароль, я с удивлением слышу сверху ее негромкий голос — наверное, разговаривает с кем-то из портретов — и чувствую неловкость: видимо, у нее неотложные дела, раз работает так поздно, а я мало того что помешаю, еще и настроение на ночь глядя испорчу историей о несостоявшемся снейповском самоубийстве. Но через пять минут понимаю, что рассказывать ей придется не только о малфоевском подарке. Когда, поздоровавшись, я присаживаюсь на жесткий стул, — стоявшие здесь раньше удобные кресла, к сожалению, куда-то рассосались, — оказывается, что я пришел очень кстати.

— Я собиралась даже послать к тебе Добби с запиской, — Макгонагалл с усталым вздохом откидывается на спинку стула, который на вид кажется даже более жестким и неудобным, чем мой. — Ты ведь завтра не отправляешь Снейпа в аврорат, я не ошибаюсь? Тогда я хотела бы попросить тебя, чтобы ты заставил… дал ему задание… в общем, чтобы он сварил несколько зелий. Не могу сказать, что я ему доверяю, но… раз он уже сделал это однажды… а у Помфри совсем закончился Костерост, снотворное зелье и… Что-то не так? — встревоженно спрашивает она, глядя на мое помрачневшее лицо.

— Даже не знаю, что вам ответить, профессор, — хмуро говорю я. — Я его, конечно, зас… в общем, скажу ему, только сомневаюсь, чтобы завтра он был в состоянии это сделать.

Я стараюсь избавить свой рассказ от шокирующих подробностей, но даже простое изложение фактов приводит Макгонагалл в ярость.

— Какой стыд, какая мерзость! Так опозорить Гриффиндор! — восклицает она, стремительно поднимаясь, и строгое лицо заливает гневный темный румянец. — Сейчас же вызову Макнота и этого поганца Брэдшоу и…

— Я уже был в гриффиндорской башне, — поспешно говорю я, — и разговаривал с обоими. Брэдшоу обещал, что извинится перед Снейпом…

— И правильно, ты молодец, впредь будет ему наука…

— … а насчет зелий… что-нибудь придумаем. Может, я попробую что-нибудь сварить… под его присмотром, — я невольно усмехаюсь тому, как это прозвучало. Макгонагалл тоже слегка фыркает, но тут же устремляет на меня серьезный взгляд:

— Да, так зачем ты, собственно, пришел? Что-то еще случилось?

— Случилось, — неохотно говорю я. — Понимаете, мне нужно попасть сейчас к Малфою… дело в том, что сегодня он прислал Снейпу подарок…

Разумеется, я опускаю все личное, но без некоторых подробностей, к сожалению, не обойтись, и я вижу, что в какой-то момент Макгонагалл непроизвольно сжимает высокий ворот собственной мантии, словно ей становится жарко — в точности так же, как недавно это сделал Снейп.

— Так ты сказал ему о том, что портрет восстановят? — наконец выговаривает она, и я слышу, что ее голос дрожит, хотя она старается выглядеть равнодушной. — Может быть, не стоило этого делать — ведь ты понимаешь, шансов для него почти нет…

— Я и сам не хотел, — с горечью говорю я, — но если бы вы слышали, как он говорил о ненависти… а так для него есть хоть какая-то надежда.

— И ты хочешь поговорить с Малфоем, — тихо произносит она, — чтобы до тех пор…

— Он не стал бы предпринимать новых попыток помочь любимому профессору отправиться на тот свет, — киваю я. — Так что, если позволите…

— Гарри, будь осторожнее там, у Малфоев, — слышу я встревоженный голос Макгонагалл, уже шагнув в камин, и невесело усмехаюсь — то же самое слово в слово совсем недавно сказал мне Снейп. Хотя нет… не то же самое. Поттер, сказал он.

Он никогда не называл меня по имени.

И никогда не назовет?..

— По-оттер? — через секунду слышу я высокий голос, как всегда с презрительной растяжкой произносящий мою фамилию. Так значит я попал куда собирался, хотя, честно говоря, боялся, что Малфой заблокирует камин от нежелательных посетителей. Но ему, видимо, запретили это делать, думаю я, перешагивая через вычурную каминную решетку и глядя на сидящего в кресле напротив хозяина дома… да уж, этот вековой оплот темной магии не ожидал, что так быстро сменит хозяина.

Вот кто уж точно никогда не назовет меня по имени... но в данном случае мне, естественно, плевать.

— Поттер, я, конечно, безумно рад, что ты решил почтить меня своим драгоценным вниманием, но не соблаговолишь ли объяснить, чему обязан столь долгожданным визитом? — цедит Малфой, скрестив на груди руки, и мне становится смешно — жалкие попытки копировать Снейпа. Снейповскому лаконичному ледяному сарказму ему еще учиться и учиться. А сейчас подражание выходит тем более жалким, потому что голос испуганно дрожит, как он ни пытается это скрыть, и в серых глазах плещется самый настоящий ужас.

Прекрасно. Он отлично понял, зачем я к нему явился… тем быстрее все закончится.

— Заглянул вот передать тебе привет от профессора Снейпа, — сообщаю я ему, устроившись в соседнем кресле — Малфой мне сесть, разумеется, не предложил. — Сам он по понятным причинам сделать этого не сможет, но просил передать, что ему очень понравился твой подарок.

— Подарок, который я прислал… значит, он смог им воспользоваться? — спрашивает Малфой, тщетно пытаясь придать тону небрежность, но побледнев при этом до синевы и стиснув подлокотники аристократическими пальцами.

— Да, — спокойно киваю я, — и, повторяю, ему очень понравилось. Он заявил, что это очень своевременный в его положении подарок. Только я, знаешь ли, его переубедил, — пока я говорю это, ужас в глазах Малфоя стремительно разрастается. — Сказал, что это может подождать, и он, как ни странно, со мной согласился — во всяком случае, когда я отправил его спать, он не возражал.

Да уж, сдержанности у Снейпа этому типу действительно стоило бы поучиться. Больше не пытаясь говорить намеками, Малфой вспыхивает как порох и, перегнувшись через ручку кресла, яростно шипит мне в лицо, так что я невольно отстраняюсь:

— Тебе мало издеваться над ним ежедневно — думаешь, я не знаю что вы с ним делаете! — и ты подождал, пока он выпьет вино, выбил из него признание, что это яд, а затем насильно влил в него противоядие, да, гриффиндорский подонок? Не желаешь расставаться с игрушкой, да? Ежедневно ловишь кайф от его унижения? Ты… ты…

А он действительно привязан к Снейпу, думаю я, наблюдая, как Малфой в бешенстве хватает ртом воздух. Очень… очень привязан — намного больше, чем можно ожидать от ученика по отношению к учителю. Неужели?.. В глазах внезапно темнеет от страшной догадки. Всегда пытался подражать его походке… так же заламывал бровь… и манера речи… Твою мать…

Спокойно, Гарри. Пока он в таком состоянии, это легко выяснить.

— А что это ты так разошелся? — говорю я ровным тоном, — он что, твой любовник?

— Да как ты смеешь… даже подумать такое… грязные гриффиндорские намеки… — бешено сипит Малфой, и я на секунду прикрываю глаза от внезапного облегчения. — Он… он мой учитель и он спас мне жизнь, и не один раз! Так неужели я не способен…

— Почему же, способен, — невозмутимо замечаю я. — Травить людей у тебя неплохо получается. Значит, он спас тебе жизнь… а ты решил подарить ему смерть как избавление от мучений. Только ты бы сначала поинтересовался, хочет ли он этого.

— А ты, значит, поинтересовался, — цедит Малфой, кривя рот. — Представляю, как он доказывал тебе, что просто счастлив, развлекая тебя и твоих дружков в ожидании суда и Азкабана.

Теперь он снова пытается говорить ледяным аристократическим тоном, но вид у него такой встрепанный и несчастный, что мне внезапно становится жаль его, как в ночь убийства Дамблдора. Черт возьми, помочь Снейпу умереть — это ведь тоже своего рода героизм, хоть и на уродливый слизеринский манер. Малфой ведь не мог не понимать, что ему грозит, если — точнее, когда — все раскроется. И уж от меня-то он меньше всего мог ожидать снисходительности. И не дождался бы. Но… он заслужил услышать то, что я сейчас скажу.

— Да нет, все было гораздо проще, — спокойно говорю я. — Я просто объяснил профессору, что для него, возможно, еще есть надежда. И он согласился немного подождать — до воскресенья. Может, ты не в курсе, но в воскресенье восстановят портрет Дамблдора, а у меня есть кое-какие основания думать, что у директора, возможно, найдутся оправдания некоторым поступкам твоего любимого учителя.

Какое-то время Малфой ошеломленно таращится на меня, пытаясь переварить услышанное, но я сознательно убрал из голоса даже намек на иронию, и до него наконец доходит, что я не издеваюсь.

— Ты… ты это серьезно? — хрипло выдавливает он. — Надежда… какая надежда? Что хорошего может сказать Дамблдор о своем… А ты — тебе-то, Поттер, это зачем?!

— Затем, — негромко говорю я. — Видишь ли, я тоже, хочу я этого или нет, обязан профессору жизнью. Причем неоднократно. И поэтому был бы не против, чтобы для него все закончилось… лучше, чем должно закончиться. А надежда… не знаю, на что именно тут можно рассчитывать, но… директор доверял ему, — поколебавшись, я коротко рассказываю Малфою услышанное от Снейпа под Веритасерумом, — и надеюсь, что Дамблдор ответит хотя бы на некоторые вопросы так, что это будет… в его пользу.

Выслушав меня почти не дыша, Малфой обессиленно обмякает в кресле, прикрыв лицо узкими, как у Снейпа, ладонями, и я ловлю себя на том, что мне хочется протянуть руку и успокаивающе потрепать его по плечу. Да уж, Поттер, хобби у тебя теперь такое — утешать слизеринцев. Хорошо хоть, к этому я не испытываю ничего, кроме презрительной жалости и… да, пожалуй, некоторого уважения. Смог ведь решиться на такое, благодарный придурок. Мать бы с кем оставил?..

Малфой наконец поднимает голову, и в измученном взгляде я с удивлением вижу тоже что-то вроде уважения.

— Так ты его… не поил насильно? Не бил? — тихо спрашивает он.

— Нет, — хмуро отвечаю я. — Ты, конечно, ужасно удивишься, но я ничего такого с ним не делаю.

Какого «такого», Малфой предпочитает не уточнять — вместо этого он вдруг выговаривает, не глядя на меня:

— А… как он там вообще?

— Если ты имеешь в виду его здоровье, — сердито говорю я, — то, разумеется, лучше он себя никогда не чувствовал. Не говоря уже о том, что по какой-то идиотской причине он почти ничего не ест.

— Значит, совсем паршиво, — расстроенно бормочет Малфой. — А лечить его…

— Мне запрещено, — быстро говорю я. — Но я даю ему молоко. Горячее. С медом.

— Га-адость, — вырывается у Малфоя, и я невольно фыркаю:

— Какие у вас, слизеринцев, схожие вкусы… Он говорит то же самое. И еще называет это новым видом пытки.

Малфой, тоже фыркнув, смотрит на меня с таким удивлением, будто я предложил ему работу в аврорате. Интересно, чего еще он ожидал от Снейпа? Хотя причина его удивления, наверное, все же в другом — вряд ли он надеялся, что я позволяю профессору такие вольности.

— А… а что он еще говорит? — спрашивает он, помедлив.

Мерлин, мне это все, часом, не снится? Я сижу в полуметре от заклятого школьного врага, и он расспрашивает меня о Снейпе?! С другой стороны… кого еще он может расспросить? А я — кому еще я могу рассказать то, о чем сейчас рассказываю Малфою? Разумеется, многое я обхожу молчанием, впрочем, Малфой благоразумно не задает лишних вопросов. Он вообще больше не задает вопросов, просто жадно слушает — и я пересказываю ему все снейповские колкости, какие помню, а он восхищенно улыбается, смакуя каждое слово; рассказываю о Жидком огне и Феникс Лакрима, и в серых глазах вспыхивает гордость — и я ловлю себя на том, что разделяю эту гордость и восхищение. Словно мы просто перемываем косточки любимому учителю… да что там, так оно и есть — для Малфоя — любимый учитель, для меня… Я отбрасываю воспоминание о том, что увидел сегодня в других слизеринских глазах. Все, пора сворачивать пресс-конференцию. Я и так оставил его слишком надолго, запертого, конечно, но все-таки… Вдруг обезболивающее закончилось.

— А ты сам часом не слышал или не видел ничего такого, что говорило бы в его пользу? — спрашиваю я напоследок — мало ли, вдруг и правда что слышал. Малфой добросовестно хмурится и выдает несколько малозначащих фактов вроде слишком мягких наказаний. Это не опровергает мои выводы, но и не прибавляет к ним ничего нового, и я уже готов подняться, когда он неуверенно говорит:

— Вот еще такое… однажды я стоял у кабинета директора и услышал, как профессор разговаривал с портретом Дамблдора.

— Дамблдора?! Ты ничего не путаешь? — потрясенно выговариваю я, уставившись на него. — И о чем же они разговаривали?

— Ну, было не очень хорошо слышно, но я разобрал, что директор… то есть Дамблдор… говорил что-то о том, что беспокоится… о чем, я не понял, а профессор отвечал, что, мол, сварил какое-то зелье, которое… дальше я не расслышал.

— Очень содержательная беседа, — ядовито замечаю я. Малфой виновато опускает глаза, и мне становится стыдно. Во-первых, сам факт, что подобный разговор вообще был, уже заслуживает внимания, а во-вторых… не заложил ведь любимого учителя Волдеморту, хотя мог бы, — но не донес, удержался.

— Ладно, и это неплохо, — говорю я, поднимаясь. — Чем черт не шутит, вдруг поможет. Попытайся вспомнить еще что-нибудь в этом роде… и давай договоримся — если опять захочешь передать профессору какой-нибудь подарок, постарайся пока обойтись без яда или других смертоносных штучек, ладно?

Не глядя на меня, Малфой кивает и вдруг срывается с места — и через две минуты возвращается со свертком — точной копией сегодняшнего.

— Вот, — быстро говорит он. — Сначала я приготовил этот. Про яд… потом подумал. А здесь все чисто, это просто хорошее вино. Передашь? — заканчивает он совсем тихо.

— Передам, — киваю я, и уже занося ногу через решетку, слышу сдавленное «Спасибо». Удивленно оборачиваюсь — я не ослышался?! — но передо мной уже стены директорского кабинета.

Ну просто день всеобщей вежливости. Первое «спасибо», которое я услышал от Малфоя. Ведь он не поблагодарил меня даже после суда, просто отвернулся, но я успел прочесть в презрительном взгляде все, что он думает о паршивом гриффиндорском выскочке, волею случая оказавшемся у судьбы в фаворе.

А сегодня, получается, он впервые увидел во мне человека. Не Избранного, не аврора, не гриффиндорца — просто человека. Как и я в нем. Наверное, мне должно быть все равно — но я… нет, не счастлив, конечно, — просто я тоже, как и Снейп, устал от ненависти. Слишком много ее было вокруг в последнее время. Так что плохого в том, если с бывшим школьным врагом можно не перебрасываться оскорблениями, а просто разговаривать?..

— Поттер?..

Черт!.. Он что, еще не спит?! Уверенный, что он давно уснул, я со всеми предосторожностями выбрался из камина и приоткрыл дверь в спальню просто чтобы убедиться в этом, а тут… Так и заикой стать недолго! Сердито щурясь, я вглядываюсь в полумрак — так и есть, приподнялся в кровати, опираясь на локоть, и вглядывается в меня с не меньшей обеспокоенностью. И этот встревоженный тон… Черт, он и правда беспокоился. Хорошо, что я сдержался и не выдал что-нибудь в том духе, что это, мол, призрак Поттера, замученного в малфоевских подвалах, — вряд ли он сейчас оценил бы эту шутку.

— Вы… поговорили? — спрашивает он уже более спокойным тоном.

— Поговорили, — вздыхаю я, подойдя ближе и осторожно присаживаясь в изножье. — Любимый ученик обещал пока вас не травить и… не умерщвлять как-нибудь еще. Вот… передал еще подарок. Сказал, что это просто хорошее вино. А… вы почему до сих пор не спите?

Не отвечая, он откидывается на подушку и, кажется, прикрывает глаза — в полутьме толком не разглядишь. Ну, зато и он не увидит, как я улыбаюсь. Еще бы он признался, что переживал за меня. Черт… а может, это боль не давала ему уснуть? Я тянусь к прикроватному столику, взвешиваю в руке флакон — вроде на один раз еще осталось.

— Принести еще лекарства?

— Нет, думаю, этого хватит… спасибо.

— А еще он обмолвился, — помедлив, говорю я, — что в прошлом году слышал, как вы разговаривали с портретом Дамблдора о каком-то зелье. Вы не помните этот разговор?

— Драко действительно так сказал? — удивленно переспрашивает Снейп. — Но я совершенно…

— Ясно, вы ничего такого не помните. Дайте посмотрю руки, — вздохнув, говорю я, взмахом палочки зажигая ближайший факел и придвигаясь поближе.

Да уж, зрелище неутешительное. Руки я ему, конечно, спас, хоть это радует, но обожженная кожа наверняка слезет, оставив отвратительные багровые пятна. Вдобавок его опять лихорадит, и чтобы это понять, даже прикасаться к нему не надо — блестящие от жара глаза и запекшиеся губы говорят сами за себя. Ему бы жаропонижающее… Ага, и общеукрепляющее было бы кстати, и…

Мерлин, я в самом деле идиот. Первосортный. Раз уж начал... зельем больше, зельем меньше — какая теперь, к дементорам, разница?!

Серия «акцио» — и на прикроватный столик со стуком опускается дюжина склянок и флакончиков. Эффект, что называется, превосходит ожидания — Снейп даже садится в кровати и, не в состоянии выговорить ни слова, растерянно смотрит на лекарства и медленно переводит взгляд на мое невозмутимое лицо.

— Вы… вы с ума сошли? — наконец выговаривает он.

— Снотворное. Жаропонижающее. Обезболивающее. Противовоспалительное. Общеукрепляющее. Кроветворное. Пейте и ложитесь, — деловым тоном говорю я, откровенно наслаждаясь моментом — и восхищением, вспыхнувшим в черных глазах.

Черт побери, стоило рискнуть даже просто ради такого взгляда. Впрочем, Снейп тут же маскирует его ядовитым высказыванием, что, мол, всегда подозревал во мне склонность к дешевым театральным эффектам, и ехидно интересуется, не угостился ли я у Малфоя чем-нибудь, лишившим меня способности трезво оценивать происходящее. Но с некоторых пор меня почему-то совсем не задевают его колкости — видимо, с тех самых пор, как из них исчезли раздражение и злость. И ни одно его ядовитое высказывание не способно перечеркнуть сегодняшний безмолвный ответ на мой неуклюжий вопрос: «А… вы?».

Он тоже. Как бы он ни язвил, как бы горячо ни вздумал отрицать это вслух — но я видел это в его глазах так же ясно, как вижу сейчас его обожженные руки, один за другим отставляющие пустые флаконы. Он тоже.

Северус Снейп. Сводящий с ума сарказм и необъяснимая жертвенность. Отточенные ядовитые фразы и мягко выговаривающий их бархатный голос. Черная мантия и молочно-белая кожа. Физическая слабость и несгибаемая сила духа. Надменное достоинство и хрупкая уязвимость. Ледяной самоконтроль и обжигающие эмоции, когда им бывает позволено выплеснуться наружу. И эта черно-белая гамма щедро разбавлена красным — рубцы и потеки на бедрах, алая полусфера Жидкого огня, струйка крови, стекающая в котел. А сегодня — обожженные руки и малфоевское вино.

Многое неделю назад я истово ненавидел. О многом даже не подозревал. А теперь я принял бы все это — и все остальное — как подарок, если только... Если только Малфой не ошибся и он действительно разговаривал с портретом… Тогда у меня, пожалуй, есть шанс. Нет, не так. Тогда у нас есть шанс. Потому что ему тоже это нужно, и не меньше, чем мне. Он устал от ненависти. Он тоже.

Если Дамблдор разговаривал со Снейпом, тогда, возможно, директор смог простить его, думаю я, ворочаясь без сна на своей кушетке. А если смог простить — значит, тому, что сделал Снейп, точно есть объяснение. Или даже оправдание. Да, я говорил себе, что никакое оправдание не отменит того, что он сделал, и я не должен… Да, говорил. Но в черно-белой гамме с тех пор появилось слишком много красного.

Я не знаю, получится ли у меня простить Снейпа, даже если Дамблдор сумел это сделать. Пока не знаю. Но я уже готов признаться себе, что хочу этого не меньше, чем когда-то хотел уничтожить ненавистного предателя.

Я пойму это послезавтра.

— Профессор, нам выходить через две остановки.

— Знаю, — раздраженно ворчит Снейп, скользнув взглядом по выцветшей схеме подземки. — Вопреки усилиям ваших коллег читать я еще не разучился.

Хмыкнув, я скашиваю глаза на сердитый резкий профиль. Если бы я не знал истинной причины его раздражения, подумал бы, что он попросту не выспался… хотя и не выспался тоже. У меня и самого сводит скулы от попыток сдержать зевоту, которую я тоже не стал бы списывать исключительно на сонливость.

Час назад я сквозь сон почувствовал, как меня осторожно трясут за плечо, и, разлепив глаза, увидел прямо над собой физиономию Добби, лучащуюся сознанием исполненного долга.

— Добби передали письмо и посылку для Гарри Поттера, — пропищал эльф и исчез прежде, чем я успел его о чем-то расспросить, — впрочем, тут же появился с тяжелым подносом, на котором исходил паром обильный завтрак.

— Добби, в чем дело, в Хогвартсе пожар? — недовольно пробурчал я, поднимая с пола запечатанный конверт. Письмо было из аврората, и, дочитав его до конца, я подумал, что все происходящее мне попросту снится.

«Гарри, — было написано там округлым уверенным почерком Блэкстона. — Поручаю тебе важное и ответственное задание. Сегодня утром в Лондоне на одной из станций метрополитена должен произойти теракт, подготовленный Пожирателями. По нашим сведениям, его осуществят маглы, подвергнутые Империусу, встретиться они должны в одном из магловских баров (дальше следовал адрес). Возможно, с ними будет кто-то из Пожирателей.

Твоя задача — заставить Снейпа распознать находящихся под заклятием (он умеет делать такие штуки), а еще лучше — опознать своих коллег. Скорее всего, они используют Оборотное зелье, но, возможно, увидев Снейпа, кто-нибудь из них себя выдаст. Как только это произойдет, незаметно передай информацию нашим людям (они будут в баре и сами на тебя выйдут) и немедленно аппарируй со Снейпом в Министерство, его необходимо будет допросить. Думаю, не стоит тебе напоминать, чтобы держал его под постоянным контролем, и, разумеется, не давай ему палочку. До бара доберешься подземкой. Вы должны быть там в 10.00».

Моргая, я дважды перечитал письмо, для верности ущипнул себя за ухо, но пергамент никуда не исчез, и странный сон начал превращаться в невероятную реальность.

Итак, что мы имеем? Девять утра. Через час я со Снейпом должен быть в Лондоне, чтобы опознать Пожирателей смерти или их подручных и тем самым предотвратить теракт. А затем аппарировать в Министерство. Короче, с добрым утром и хорошего дня тебе, Поттер, и вам, профессор, также. Кто там вчера мечтал о безоблачных выходных?..

Конечно, он еще спал, и, склоняясь над ним, чтобы разбудить, я подавил вздох — я-то собирался разрешить ему провести в постели все утро, а затем вместе с ним, не торопясь, заняться зельями… Не судьба. Черт, а будить жалко… Любой спящий выглядит уязвимо, а Снейп в особенности, — тем более когда он, как сейчас, свернулся калачиком и укрылся с головой так, что из-под одеяла виден только выдающийся во всех отношениях нос и выбившиеся пряди — мне показалось, или со вчерашнего дня седины в них стало больше?

— Вставайте, профессор, — я наконец решился дотронуться до худого плеча. — Срочное задание из аврората. Через десять минут жду вас в гостиной — завтрак уже на столе.

Он не шевельнулся, но ритм дыхания едва заметно изменился. Кажется, проснулся… знал бы, не поил бы его вчера снотворным. Злясь на себя и обстоятельства, я поплелся в ванную, и, когда вышел оттуда, вытирая влажные взлохмаченные волосы, он уже сел в кровати и недовольно сощурился:

— Что за необыкновенная срочность, Поттер, может, просветите? Я надеялся хоть сегодня, — он с трудом подавил зевок, — отдохнуть от вашего славного ведомства.

— Просвещу, почему нет, — я пересказал содержание блэкстоновского письма, наблюдая, как его невыспавшееся лицо постепенно мрачнеет.

— Понятно, — тихо произнес он, поднимаясь. — Значит, ловля на живца. Только живцом в данном случае будете скорее вы — мне-то Пожиратели мстить не будут. Так что вашим людям придется очень постараться, обеспечивая вашу безопасность, — мне палочку, разумеется, не дадут.

— Естественно, — хмуро сказал я. А безопасность… я ее сам обеспечу, если вы справитесь с вашей частью задания.

— Я-то справлюсь, — пожал он плечами, отправляясь в ванную. — Вы ведь, кажется, сами пили Оборотное зелье и знаете, как трудно, будучи в чужом обличье, избавиться от собственных привычек и изменить манеру поведения. Так что мне не составит особого труда узнать своих бывших… коллег, а дальше все будет зависеть от ваших актерских талантов, которыми в школе вы отнюдь не блистали, и быстроты реакции, тоже оставляющей желать лучшего — смехотворный титул первого хогвартского ловца я, разумеется, в расчет не беру.

Да он в настоящей ярости… нет, просто в бешенстве, с удивлением понял я, вслушиваясь в то, как он прохаживается насчет моих квиддичных талантов. Вот только злится он теперь не на меня, а на того, кто меня, по его мнению, подставил — и от этого настроение вдруг стремительно улучшилось.

Что я, в самом деле, распереживался. Снейп выполнит свою часть задания, я отработаю свою, и, может, ему еще и зачтется столь плодотворное сотрудничество. Да и допрос вряд ли затянется надолго — в конце концов, есть Макгонагалл, и она вполне может попросить Блэкстона отпустить профессора пораньше, чтобы успел сварить зелья. Вот только руки… Черт, хорошо, что вспомнил.

— Вот, смажьте сначала, — я протянул ему баночку с мазью, едва он вышел в гостиную, и мрачное лицо немного смягчилось.

— На кой черт, мне, спрашивается, руки, если я не вправе пользоваться палочкой, — проворчал он, втирая в багровые пятна ожогов резко пахнущую мазь. — Кстати, вы подумали, что скажете в аврорате об их состоянии и о зельях, которыми меня вчера поили?

— Там видно будет, — махнул я рукой — почему-то меня это и впрямь совсем не обеспокоило. — Если операция пройдет успешно, Блэкстон, может, вообще внимания не обратит.

Хотя, конечно, обратит… еще как обратит — и даже не на руки, а на то, как выглядит и ведет себя Снейп сегодня. Конечно, за одну ночь чуда не произошло и волшебного исцеления не случилось, но контраст между вчерашним и сегодняшним Снейпом разителен — словно замедленную киносъемку пустили с нормальной скоростью и черно-белому изображению добавили красок. Общее впечатление изможденности и бессилия, которое он производил, почти исчезло, и сейчас он выглядит просто крайне утомленным и не совсем здоровым. Но стройное тело вернуло себе гибкость, движения — плавность и изящество, а походка — почти прежнюю летящую стремительность — я понял это, глядя, как он прохаживается перед камином, ожидая, пока я покончу с завтраком. По обыкновению, он почти ничего не съел — но я его не уговаривал, мне и самому, что называется, кусок в горло не лез.

Никогда бы не подумал, что он способен так за меня волноваться — и это было заметно тем явственнее, чем больше он пытался это скрыть. Подавив улыбку, я прекратил эти нервные расхаживания, протянув ему объемистый сверток, который Добби принес вместе с письмом.

— Вот, переоденьтесь. Размеры вроде ваши. И поторопитесь — нам еще идти к воротам, аппарируем оттуда к какой-нибудь многолюдной станции.

Фыркнув, Снейп отправился в спальню и когда вышел оттуда, я еле удержался от восхищенного «Вау!». Удивительно, как способна изменить человека обычная магловская одежда. Правда, Блэкстон не поскупился, все отменного качества и подходящего размера — очевидно, бар, куда мы направляемся, не из дешевых забегаловок. Разумеется, Снейп сделал вид, что, так сказать, внешняя сторона дела нисколько его не волнует, но, судя по мелькнувшей усмешке, тоже остался доволен.

Да уж, полюбоваться есть на что. Покачиваясь на жестком сиденье, я то и дело ловлю устремленные на нас взгляды, но смотрят, разумеется, не на меня — это в магическом мире я персона номер один, а здесь — обычный в меру привлекательный паренек с взлохмаченными волосами. А вот человек рядом… не каждый день увидишь в лондонской толпе столь колоритную личность. «Суперские шмотки», как, наверное, назвал бы мой кузен стильные черные джинсы и дорогую куртку из мягкой кожи — разумеется, тоже черную — идут Снейпу просто необыкновенно, подчеркивая стройность поджарого узкобедрого тела, а если добавить к этому гордую осанку и надменное властное лицо… черт, этот Принц–полукровка, пожалуй, даст фору любому королевскому отпрыску, тем более что ни один из магловских правителей не способен и на тысячную долю того, что знает и умеет этот человек. Волосы, которые он, поморщившись в ответ на мое предложение, не стал собирать в хвост и которые спадают теперь на прямые плечи тяжелой шелковой волной, только добавляют ему обаяния, и я хмыкаю, увидев в углу вагона стайку оживленно перешептывающихся девушек, бросающих на Снейпа откровенно восхищенные взгляды, — бедняжки даже не подозревают, что здесь им при любом раскладе ничего не светит.

Но Снейп словно не замечает интереса окружающих, глядя перед собой с отсутствующим видом. Пожалуй, это не рисовка, слишком он напряжен — и я невольно нащупываю палочку в кармане джинсов. Черт… а ведь сейчас, когда к нему отчасти вернулись силы, он по-настоящему опасен, и вздумай он применить беспалочковую магию, чтобы сбежать с Пожирателями, ни я, ни десяток авроров его не остановят.

Мерлин, что за паранойя. Ты еще скажи, что Снейп сам все это подстроил. Я сердито встряхиваю головой, отгоняя дурацкие опасения. Никогда он этого не сделает — и не потому, что все равно рано или поздно поймают, и мне плевать, что сказал бы Блэкстон, сообщи я ему о своей уверенности.

Блэкстон не провел с ним эти пять дней в подземельях. Не варил с ним Живую смерть. Не видел, как он терпит сводящую с ума боль ради того, чтобы не подставить меня, своего тюремщика. Не видел, наконец, в его глазах безмолвного обещания выжить — и еще кое-чего, предназначенного только мне. А я видел — и будь я проклят, если…

— Поттер, что вы ерзаете? Проблемы с пищеварением? — вдруг произносит он, почти не разжимая губ. — Успокойтесь, я не собираюсь никуда сбегать… и поднимайтесь, нам выходить через две минуты.

Вот ведь… Легилиментор чертов. Сердито хмыкнув, я пробираюсь за ним через утреннюю толпу, и только стоя на эскалаторе, соображаю, что в глаза мне он не смотрел. Неужели он почувствовал мое состояние и угадал причину, так же, как я, даже не дотрагиваясь, всей кожей ощутил его напряжение? А ведь я, пожалуй, еще ни с кем не был так созвучен — Рон с Гермионой не в счет. Интересно, что бы они сказали, если бы мы сейчас случайно встретились? И что бы я ответил? И… черт, придется набраться смелости и сообщить им о наших… отношениях, когда — точнее, если — будет о чем сообщать…

— Это здесь? — Снейп останавливается так внезапно, что я еле удерживаюсь на ногах, чуть не уткнувшись в его спину. Да уж, размечтался не ко времени… Злясь на себя, я вскидываю глаза — и на мгновение теряю дар речи.

Узкая зеркальная дверь. Вот так сбываются кошмары. Может, я все-таки сплю? Уж слишком все происходящее смахивает на повторяющийся дурной сон — мое расплывающееся отражение в зеркальном стекле, дурацкая вывеска «Крэйзи чиз» — и, толкнув дверь, я уже знаю, кого увижу у стойки. Точно, это он — высокий, худощавый, светлые вьющиеся волосы, улыбчивое лицо, с которого еще не сошел летний загар — сидит, облокотившись на полированное дерево и лениво перебрасываясь фразами со скучающим барменом — кроме них двоих в зале никого нет.

Что он вообще здесь делает в десять утра — неужели до такой степени нечем заняться? Мерлин, может, не вспомнит?.. Но моим желаниям сегодня суждено сбываться с точностью до наоборот — серые глаза мгновенно загораются радостью узнавания, а когда его взгляд скользит по Снейпу, радость сменяется откровенным восхищением.

Черт, только бы не вздумал возобновлять знакомство или, упаси боже, липнуть к Снейпу. Стиснув зубы, я быстро пробираюсь к столику в углу, подальше от стойки, отчаянно надеясь, что Снейп не придал значения этим бесцеремонным взглядам — но надеюсь, разумеется, напрасно.

— Вы его знаете? — спокойно интересуется Снейп, удобно устроившись на стуле и привычным жестом скрещивая на груди руки в черных кожаных перчатках — пришлось трансфигурировать шелковые, чтобы его ожоги не привлекали внимания. Тон подчеркнуто равнодушен, но короткий быстрый взгляд, который я успеваю поймать, яснее всяких слов говорит о том, что мой ответ ему далеко не безразличен.

— Да так, случайный знакомый, — так же равнодушно отвечаю я, сосредоточенно разглядывая скатерть. Собственно, в этом я не покривил душой… а вот продолжать не обязательно. Незачем Снейпу знать о том коротком разговоре, маленькой комнатке наверху и раздирающем одиночестве.

Он не отвечает, но пристальный взгляд, который я чувствую кожей, кажется, вот-вот прожжет во мне дыру. Мерлин, только бы не начал язвить, я этого просто не вынесу — мне, конечно, не привыкать к его бессердечию, но, может, хоть сейчас…

— Поттер, отвечать было совсем не обязательно, — вдруг произносит он очень тихо. — Вы не обязаны передо мной отчитываться, тем более если при этом вам приходится лукавить… и если это причиняет вам боль.

Вспыхнув, я поднимаю глаза — и встречаю его внимательный взгляд… в котором что угодно, только не насмешка. Нет, мне точно все это снится — Снейп, которого я знаю, просто не может так смотреть — в глубоком взгляде нет ни издевки, ни сарказма. В нем беспокойство, и сочувствие, и желание помочь. Желание разделить боль. А мне больно?..

Мерлин, но ведь действительно уже не больно — я вдруг отчетливо понимаю это, и с плеч словно сваливается многотонный груз. Может, пару дней назад, а может, сию секунду — но тогдашнее одиночество стало просто воспоминанием… да и та встреча сейчас — просто воспоминание, а парень у стойки — действительно всего лишь случайный знакомый. А Снейп… Я опасался ядовитых намеков, саркастичных сентенций и бог знает чего еще — а встретил понимание и поддержку. Да чтоб я еще хоть раз ему соврал…

— Мы познакомились здесь этим летом, — быстро говорю я, не отводя глаз. — Я подумал, что он… что у нас может… получиться. Но я ошибся. Больше мы не встречались.

И снова он ничего не отвечает, просто смотрит — и теперь в пристальном взгляде… да, пожалуй, благодарность, сродни той, которую я сейчас чувствую. Кажется, я тоже преподнес ему сюрприз — я не ожидал от него сочувствия, а он от меня — подобной искренности. Черт, если он не перестанет так на меня смотреть… Но он вновь, как вчера, первым отводит взгляд, и губы складываются в знакомую усмешку, которой я ужасно рад — наверное, впервые в жизни.

— Поттер, кажется, мы посвятили вашим проблемам больше времени, чем они того заслуживают, — насмешливо щурясь, он откидывается на жесткую спинку. — Может, займемся чем-нибудь общественно полезным, — например, тем, ради чего вы меня сюда притащили?

— Ну и кого вы собираетесь опознавать? — фыркаю я, горячо надеясь, что благодарность, с которой я принял предложенный тон, не прозвучала слишком явственно. — Надеюсь, бармен не под Империо?

— Да нет, и он, и ваш знакомый вполне адекватны, насколько я в этом разбираюсь… только остальных потенциальных жертв Империо что-то не видно. Может, вы перепутали адрес?

— Вы ведь тоже читали записку, — сердито говорю я. — Где-то наши террористы застряли… может, сами перепутали адрес или стоят в пробке. А я, между прочим, почти не завтракал.

— Так закажите что-нибудь, если вас не забыли снабдить магловскими деньгами, — предлагает он, махнув рукой в сторону стойки, и парень, увидев этот жест, расплывается в улыбке. Нет, все-таки Снейп есть Снейп, и на его милосердие особо рассчитывать не приходится. Я рассерженно гляжу на него — неужели он не понимает, что меня совсем не обрадует неизбежное возобновление знакомства?! — но он спокойно встречает мой взгляд и произносит уже без насмешки:

— Знаете, для героя войны вы удивительно нерешительны — если учесть, с какими проблемами вам приходилось справляться. А к этой ситуации, которую и проблемой-то не назовешь, вы пытаетесь повернуться спиной, хотя, на мой взгляд, гораздо проще было бы объясниться с этим маглом раз и навсегда.

Конечно, он прав, а я попросту трушу — а еще когда-то обвинял в трусости Снейпа… Вздохнув, я поднимаюсь, иду к стойке и первым киваю улыбающемуся парню.

— Привет, привет, красавчик, — с готовностью отвечает он, но коснуться меня, слава богу, не пытается. — Я уж думал, не подойдешь… хотя, чего уж там, прекрасно тебя понимаю.

— В каком смысле? — хмуро спрашиваю я, хотя, в свою очередь, прекрасно понимаю, что — точнее, кого — он имеет в виду.

— Да ладно притворяться, — парень вновь устремляет восхищенный взгляд на Снейпа. — Слушай, как ты подцепил такого потрясающего типа? То есть, — поспешно добавляет он, — ты, конечно, рядом с ним тоже неплохо смотришься, ты клевый и все такое, но он… он просто сокровище.

— Серьезно? — глупо выдавливаю я, испытывая совершенно взаимоисключающие чувства — мне хочется как следует треснуть этого наглеца, чтоб заткнулся… и я умираю от желания послушать, что он еще скажет о Снейпе. Впрочем, парня торопить и тем более уговаривать не приходится.

— Ты что, смеешься? Или в чем-то еще сомневаешься? Может, считаешь, что он для тебя стар? Брось, при такой внешности возраст только добавляет шарма… посмотри, какая фигура… осанка… а руки — будто с картин Гейнсборо… а лицо, взгляд — о господи, он словно ангел Апокалипсиса или Люцифер, сошедший на землю, — жадно шепчет парень. Не ожидал от этого типа столь поэтических сравнений... только пусть даже не рассчитывает подкатиться со своими эпитетами к Снейпу.

— Ангел он там или демон, — угрюмо говорю я, — только тебе здесь рассчитывать не на что.

— Да ты что, я и не собирался, — в серых глазах мелькает что-то вроде обиды, и я удивленно понимаю, что его восхищение и правда… бескорыстно. — Извини, если задело… просто не удержался. Мы ведь с тобой… друзья, правда? — а другу такую свинью я никогда бы не подложил. Я ведь сразу понял, насколько у вас все серьезно.

— Правда? — потрясенно выдыхаю я, совершенно забыв о том, что не собирался с ним откровенничать. Мерлин, но как он догадался, если я сам себе еще толком ни в чем не признался? Неужели это так заметно — и со стороны Снейпа тоже?!

— Я что, по-твоему, слепой? Видел, как вы друг на друга смотрите. И, знаешь, — парень торжественно и немного печально кивает, — теперь я тебя, кажется, понял — я про то, что ты тогда говорил. Что хочешь быть кому-то нужен и чтобы он был нужен тебе больше всего на свете.

— Так ты думаешь, что я ему нужен? — шепчу я, чувствуя, как горят щеки и надеясь, что Снейп с такого расстояния этого не разглядит.

— Нужен, — уверенно кивает парень. — И дорог, уж можешь мне поверить. Вот не знаю, как объяснить, но чувствую, — а в таких делах я редко ошибаюсь — что ты, может, единственное, что у него осталось. А ему в жизни ох как несладко пришлось. Хотя он сильный… очень сильный, все выдержал — но сейчас, похоже, на пределе. И ты смотри, — парень глядит на Снейпа с какой-то странной тоской, — если он тебе действительно нужен, береги его, или потеряешь… Эй, ты что, все нормально?

Все в порядке, — бормочу я, с трудом переводя дыхание. Все-таки не зря я не хотел к нему подходить. Пол плывет под ногами, и, чтобы не упасть, мне приходится ухватиться за стойку.

Все в порядке, все в порядке… это просто красивые слова, да-да, вот именно… парень решил поиграть в знатока человеческих душ и наплел тут мне… наплел тут… Что я дорог Снейпу. Что я единственное, что у него осталось. И что если я не уберегу его…

Да я его уже потерял — при любом раскладе ему светит если не пожизненное заключение в Азкабане, то лет двадцать точно, а при его здоровье это все равно что пожизненное. И ведь я знал об этом с самого начала, только сперва мне было все равно, а потом… Знал — и пытался убедить его и себя, что есть надежда… Знал — и маялся дилеммой «простить — не простить»… Да я могу хоть сто раз его простить, но для Блэкстона это ничегошеньки не изменит! Для авроров, которым важны лишь поступки, а не их мотивы, Снейп давным-давно все равно что мертв, и ни один из ответов на вопрос «почему» не перечеркнет того, что он сделал! Недавно я говорил себе то же самое, но для меня вопрос прощения и оправдания лежал скорее в нравственной плоскости… а вот потеряю я его в самой что ни на есть обыденной реальности. И при этом буду знать, что я единственное, что у него осталось.

— Эй, эй, ты чего? — парень встревоженно заглядывает мне в лицо, и боковым зрением я вижу, что Снейп поднялся на ноги и, кажется, собирается подойти. Ну уж нет, нечего ему делать рядом с этим типом. Усилием воли я отлепляю пальцы от гладкого дерева, плетусь к своему стулу, но пол вдруг куда-то уплывает и глаза стремительно застилает чернота.

Стыд-то какой. Обморока мне только не хватало. Я бы точно упал, если бы Снейп не поддержал меня и не помог сесть. Наверное, я должен чувствовать неловкость — но все тонет в глухом отчаянии, через которое постепенно начинает пробиваться… удивление.

Его руки — какими они, оказывается, могут быть сильными и надежными. И то, что он впервые так прикоснулся ко мне — поддерживая — вышло так естественно и так… правильно, словно он всю жизнь тем и занимался, что в трудные минуты поддерживал Гарри Поттера. Ну да… поддерживал, но впервые я ощутил это настолько буквально. И то, что он делает сейчас, тоже впервые — сквозь ресницы я вижу, как он стягивает перчатки и плавными движениями принимается растирать мне виски, чуть надавливая жесткими подушечками пальцев.

Господи, как хорошо… Откинув голову, я впитываю в себя это новое ощущение, растворяюсь в нем, чувствуя, как проходит обморочная слабость и исчезает черная пелена перед глазами — но не спешу поднять веки.

Еще немного. Пожалуйста. Чтобы я смог об этом помнить, когда его уже не будет рядом. Помнить легкие скользящие прикосновения холодных пальцев — наверное они всегда такие, когда он не болен. Помнить сдержанную нежность, сквозящую в каждом прикосновении. Помнить, как ладонь невзначай касается щеки и слегка вздрагивает… почему?

Почему-почему… Поттер, ты даже не идиот, ты просто придурок. Потому что у него еще ожоги не прошли, и он помогает тебе, наплевав на боль, а ты тут всячески растягиваешь удовольствие.

— Мне уже лучше, — тихо говорю я, пытаясь справиться с предательской хрипотцой. — А вам, наверное, больно… поэтому не нужно больше… хватит.

— Мне тоже, как ни странно, уже лучше, — так же тихо отвечает он, — а вот ваш внезапный обморок очень некстати, поэтому придется потерпеть.

Он что — думает, что мне противно?.. Я быстро поднимаю руки, мягко, но решительно перехватываю его запястья и вот теперь открываю глаза.

— Я не садист, — сердито говорю я, глядя в обеспокоенное лицо — похоже, он так же безуспешно пытался скрыть это беспокойство, как я только что — справиться с голосом. — Ваши руки еще лечить и лечить… а мне и правда лучше.

— Ну, раз вы уже пытаетесь применить силу… — помедлив, он опускает руки и я тут же разжимаю захват, сглатывая внезапное острое чувство потери. Впрочем, тут же оказывается, что руки он убрал для того, чтобы левой приподнять мою голову, а правой поднести к губам чашку с горячим крепким кофе.

— Что вы ему наговорили? — бросает он, поворачивая к кому-то голову — ну да, к этому чересчур разговорчивому типу, который смущенно мнется рядом — он, видимо, и кофе принес.

— Он тут вообще ни при чем, — быстро говорю я, делая глубокий вдох и наконец выпрямляясь на стуле.

Ставя на стол опустевшую чашку, Снейп недоверчиво фыркает, но я просто не представляю, как рассказал бы сейчас правду, даже учитывая, что десять минут назад решил никогда ему не врать. Помедлив, все же открываю рот, сам толком не зная, что скажу — но тут дверь распахивается и вслед за облачком холодного воздуха в бар вваливается небольшая оживленная толпа. Впрочем, через минуту становится ясно, что посетителей всего пятеро, но в уютном пространстве сразу становится тесно от их шумной разговорчивости. Двое тут же подходят к стойке и по-свойски здороваются с барменом, остальные шумно рассаживаются за два стола от нас, оживленно продолжая какой-то спор:

— Вот я и говорю, что никогда…

— Конечно, если бы мы не вернулись…

— Ребята, это все равно ничего не изменит…

Черт, говорят вроде громко, но до нас долетают лишь незначащие отрывки. Стараясь не пялиться слишком откровенно, я оглядываю каждого — маглы как маглы. Довольно молодые, в добротной, не слишком дорогой одежде, с раскрасневшимися от холода дружелюбными лицами. Они кажутся мне довольно симпатичными, особенно тот, что постарше — высокий и плотный, чем-то напоминающий солидный викторианский шкаф. Посмеиваясь, он обнимает своих спутников за плечи и добродушно рокочет:

— Да хватит вам кровь себе портить… Все обошлось, и ладно. Сейчас выпьем по паре кружек и двинем дальше, лады? А вот и опоздавшие! Очень вовремя, ребята! — он машет рукой еще двоим только что вошедшим.

Неужели вот эти?! Конечно, я помню лже-Моуди, знаю, что зло в магическом мире умеет выбирать обличья, но чтобы кто-то из этих симпатяг и в самом деле был Пожирателем?.. Я поворачиваю голову к Снейпу, но он смотрит почему-то не на сидящих и не на вновь вошедших, а на тех, кто у стойки — и строгое собранное лицо на долю секунды перекашивает гримаса брезгливого отвращения.

— Что?.. — возбужденно шепчу я, стараясь выговаривать слова как он — почти не разжимая губ. — Вот эти? Под заклятием — или?..

— Ни то и ни другое, — отвечает он, брезгливо усмехнувшись. — Это ваши коллеги, не мои.

Так это те авроры, которые должны меня подстраховывать?.. Щурясь, я вглядываюсь в улыбающиеся лица, которые действительно кажутся знакомыми — и вдруг замечаю, как один из них, скользнув по Снейпу взглядом, что-то негромко говорит второму, и улыбки у обоих становятся шире. Вот оно что… Видимо, они тоже поучаствовали в «дружеских беседах», и Снейп их, конечно, узнал.

Мои коллеги?.. Подонки, издевающиеся над тем, кто не может себя защитить?.. Да, Поттер, это твои коллеги, сослуживцы, называй как хочешь — сути это не изменит. Ты принял их правила игры, и сколько бы ни говорил себе, что чем-то от них отличаешься — но ты такой же жалкий винтик в этой бездушной машине, и все, на что хватило твоего протеста — тайком нарушить пару инструкций. А если завтра Блэкстон заставит тебя изнасиловать Снейпа — подчинишься?

Вы выиграли, профессор, по всем статьям. Никогда я еще не был так себе противен. А ведь я должен буду еще и подойти к ним сегодня, когда Снейп опознает кого-то из террористов… Спросить бы его об остальной публике — но как поднять на него глаза?..

— Перестаньте заниматься самоуничижением, — вдруг слышу я его насмешливый шепот, — и успокойтесь — вы другой. Ничего, если я сейчас не буду подробно это обосновывать? Лучше вспомните, зачем мы здесь, и выслушайте меня, по возможности, без мимики и жестов.

Мерлин, да что же это такое — он меня еще и успокаивает?!

По-прежнему не поднимая глаз — если я сейчас на него посмотрю, без мимики вряд ли обойдется — я нашариваю под столом его удивленно дрогнувшую руку. Конечно, пожатие получается слишком крепким — он охает и рассерженно шипит:

— Вы не могли бы выразить свою горячую благодарность как-нибудь по-другому — и чуть позже? На месте Блэкстона я бы давно назначил вам взыскание за излишнюю чувствительность, мешающую работе. Успокоились? Я могу говорить?

— Угу, — киваю я, сглатывая комок в горле.

— Ваши коллеги — не единственные, кто заслуживает здесь внимания. Рассмотрели остальных? Тот, что смахивает на русского медведя, — Пожиратель. Естественно, под действием Оборотного зелья. Удачно выбран типаж, не правда ли? Барлоу всегда питал слабость к обличью добродушных увальней. Остальные, видимо, под Империо.

— Что, все четверо? Вы уверены? — ошеломленно бормочу я, и Снейп раздраженно дергает уголком рта:

— Разве я это утверждал? Хотя… погодите… — он поочередно бросает короткие острые взгляды на каждого из развеселой компании. — Да… пожалуй, уверен. Все четверо. Барлоу довольно искусно это делает, но когда держишь под контролем столько человек одновременно, не избежать ляпов. Поглядите, как они улыбаются — почти синхронно, как разом отхлебывают пиво… видите? Да, работа даже более топорная, чем мне сначала показалось, — он пренебрежительно морщится, и я еле сдерживаю усмешку, наблюдая, как трое почти одновременно подносят Барлоу зажигалку.

Вот уж правда, никогда бы на такого не подумал. Развалился на стуле как ни в чем не бывало, отпускает шуточки — и ни намека на то, что узнал кого-то из нас. Пару раз скользнул по Снейпу равнодушным взглядом — и, отвернувшись, заказал еще пива. Актер он, конечно, первоклассный — не думаю, что он рассчитывал увидеть здесь меня в компании со Снейпом, но ни в поведении, ни в голосе нет ни тени нервозности или волнения. Интересно, он надеется, что Снейп его не опознает — или рассчитывает, что самый преданный слуга Волдеморта промолчит и не выдаст своего… коллегу? А если уже понял, что попался? Черт… как бы мне не промедлить, такой если примет решение, действовать будет молниеносно.

— Оставайтесь здесь, — тихо и быстро говорю я, не поворачивая головы, — а я подойду к стойке и сообщу аврорам о ваших выводах. Затем повернусь к вам и спрошу, что будете пить. Вы ответите, что выберете сами, подниметесь и подойдете ко мне, и мы тут же аппарируем.

— Что ж, неплохо… так ему будет сложнее наблюдать за всеми сразу, — почти беззвучно отвечает он, тоже не глядя в мою сторону. — Действуйте, только побыстрее — Барлоу всегда схватывал на лету.

Неторопливо поднявшись, я иду к стойке, чувствуя, как напряжена каждая мышца. Спокойно, Поттер, это же очень просто — шаг, еще один, и ты уже рядом с… коллегами, на сообщение хватит двух минут — и можно звать Снейпа. Пожалуй, даже минуты хватит — пока я приближаюсь, авроры понимающе переглядываются и тот, что помоложе, нащупывает что-то в кармане джинсов — наверное, палочку.

Ох, зря он так поторопился.

— Ну что, ребята, попили-поели, теперь можно и поработать! — уверенный зычный голос бьет по ушам как удар гонга. — Помните, о чем я сегодня толковал? Пришло время этим заняться. Еще немного — и опоздаете, понятно?

Последнее слово Барлоу произносит с таким властным напором, что я не удивился бы, услышав в ответ стройное «Будет сделано, хозяин». В другое время я с удовольствием похихикал бы над комизмом ситуации, но сейчас плечи сводит жутким ознобом. Успеть бы… Мерлин, только не оборачиваться… Но тут лицо одного из авроров вытягивается, движения второго, пытающегося вытащить палочку, становятся судорожными, и я понимаю, что, если не обернусь, произойдет что-то…

…непоправимое. Пусть это все-таки будет сон, пожалуйста — отчаянная мольба вспыхивает в мозгу и тут же гаснет, когда, рывком обернувшись, я вижу, как Пожиратель вдруг оказывается рядом со Снейпом — кажется, ему хватило одного шага — и перехватывает его взметнувшуюся руку.

— Сейчас не время ввязываться в драку! — басит он. — Магловское отродье справится без меня, а с мальчишкой потом рассчитаешься! Аппарируем, быстро!..

Что? Снейп метил в меня — и собирается аппарировать? Что за бред — или?!.. Оцепенев, забыв о том, что надо бы как-то защищаться, я гляжу на него ошеломленно и беспомощно — и он отвечает мне взглядом, полным раздражения и откровенной досады. Кажется, даже руку Барлоу со своего запястья он стряхивает только для того, чтобы покрутить пальцем у виска — если бы на это нашлось время.

Мерлин, такого подарка мне еще никто…

В следующий миг в баре внезапно становится очень шумно.

— Гарри, пригнись! — орет аврор позади меня — наверное, ему наконец удалось вытащить палочку.

— Дверь не открывается, мы не можем выйти! — вопит кто-то из магловской четверки.

— Так выбейте стекло, — рычит Барлоу. — Выполняйте! — А ты, — он вновь рывком притягивает Снейпа к себе, — продался значит, паскуда… ничего, аппарируем, и там ты свое получишь…

— Поттер, не приближайтесь! — кричит Снейп, пытаясь вывернуться из захвата.

Не приближаться?.. Прыжком, равного которому я не совершал за все шесть квиддичных лет, я перелетаю расстояние, отделяющее меня от Пожирателя, — и врезаюсь в него, мертвой хваткой вцепившись в одежду. Я не дам тебе аппарировать со Снейпом, не позволю!.. Но в следующий миг я понимаю, что планы Пожирателя слегка изменились — отшвырнув Снейпа, который каким-то чудом удерживается на ногах, он сгребает меня в охапку и притискивает к себе в медвежьем захвате:

— Ну, раз уж ты сам идешь в руки… тебе наши обрадуются больше…

Наверное, он произносит это очень громко, но я его почти не слышу — лицо впечатано в грубошерстный свитер, в ушах звенит, и я понимаю, что если он сейчас аппарирует, я не смогу его остановить. Я бешено вырываюсь, но он придавил меня своей ручищей, словно гранитной плитой. Палочка… нашарить палочку… нет, без шансов… еще секунда — и я просто сдохну от удушья… Черт, как глупо… прав был Снейп, опять он оказался прав…

Но вдруг что-то происходит — я снова могу дышать… и почему-то больно ударяюсь поясницей о край стола — будто какая-то неведомая сила отшвырнула меня от Пожирателя… или его от меня. Только это не неведомая сила. Это Снейп.

Мерлин… Таким я его никогда еще не видел. Я знаю, на что он способен в гневе, с палочкой и без палочки, — но чтобы вот так… руками… Позавчера я сравнил его с одушевленной ртутью — сейчас это оживший черный смерч. Напряжение, которое я так явственно ощущал все утро, теперь выплескивается стремительно и неудержимо, как лава, и он отбрасывает Барлоу с такой силой, что тот, не ожидавший столь яростного натиска, отлетает шага на два и, пошатываясь, растерянно смотрит на Снейпа, даже не пытаясь защищаться. Еще одно неуловимое, полное силы и ярости движение — и Пожиратель, на этот раз не удержавшись на ногах, всей тушей с грохотом валится на пол, опрокидывая стулья.

— Что ж ты меня… без палочки-то, а, Северус?.. — силясь говорить прежним уверенным тоном, щерится он, — или не доверяют?..

— Жаль тратить на тебя магию, — произносит Снейп так тихо, словно это не он секунду назад был похож на всех богов войны вместе взятых. Черт… похоже, на эту вспышку ярости у него ушли все силы, которые со вчерашнего дня удалось восстановить. Лицо побелело, рука, стиснувшая спинку стула, заметно дрожит, и я понимаю, что держаться на ногах он заставляет себя исключительно усилием воли. И Барлоу, похоже, тоже это понимает — растерянное выражение на мясистой физиономии сменяется глумливой усмешкой, и он, не вставая, нарочито медленно тянется к карману куртки.

Ну нет, дружок, меня ты зря исключил из расчетов — и авроров, кстати, тоже.

Непонятно, которое из трех наших заклятий достало его первым, но, так и не дотянувшись до палочки, Барлоу застывает на полу огромной уродливой глыбой. Ну все, о нем теперь можно не думать — а вот те, что были под Империо?… Я поспешно поворачиваюсь к двери и к своему изумлению вижу, что они по-прежнему нелепо толкутся рядом — да уж, приказ был вбит на совесть… но вот стекло почему-то никто не выбил.

— Не беспокойтесь, они не выйдут…. там запирающее заклятье… — с трудом выговаривает тихий голос.

О господи, Снейп… Как он еще стоит. Я поспешно пододвигаю стул, поддерживая его под локоть, помогаю сесть, встревоженно наблюдаю, как тяжело он переводит дыхание, и только тут до меня доходит, что он сказал — и что сделал.

И, к сожалению, не только до меня — рядом тут же оказывается один из авроров — тот, что пытался выдернуть палочку, уже у двери и сноровисто обыскивает покорно подчиняющихся маглов, не слишком при этом церемонясь. Подошедший к нам настроен не менее решительно — рывком приблизившись к Снейпу, он грубо встряхивает его, схватив за плечи, — и ошарашенно таращится на меня, когда я, перехватив его руки, решительно отпихиваю его от Снейпа.

Кажется, я действую вопреки корпоративной этике. Ну и плевать — если бы не Снейп, меня бы здесь вообще не было, и еще неизвестно, остались бы в живых остальные — уже не говоря о том, что только благодаря ему ни один из этой четверки никому сегодня не навредил. Но мой коллега, похоже, придерживается абсолютно противоположного мнения.

— Ты что? — визгливо вскрикивает он, с ненавистью глядя на Снейпа. — Он же собирался сбежать! И вдобавок запер дверь беспалочковой магией — конечно, для того, чтобы сообщники задержались и напали на нас! А ты… я не понял… защищаешь его, что ли?!

— На вас они не напали бы, — устало отвечаю я. — Это не Пожиратели, обычные маглы… под Империо, правда… об этом я и хотел вам сообщить, но не успел — так что, если бы не Снейп, читать бы нам завтра в «Пророке» об очередном взрыве в магловской подземке. И сбегать он ни с кем не собирался — когда, по-вашему, он успел бы сговориться с этим типом?

Но из всего сказанного мной аврор, похоже, вынес только то, что я действительно защищаю Снейпа — он неверяще переводит взгляд с него на меня и спрашивает непонятным тоном:

— Поттер, а ты сам, часом, не под Империо?

Я?! Вспыхнув, я открываю рот, но ответить не успеваю — Снейп, который, кажется, отдышался и немного пришел в себя, решает сделать это за меня.

— Симмонс, вы льстите мне и недооцениваете героя войны, — холодно усмехается он. — Поттер устоял даже перед Темным лордом, неужели, по-вашему, он подчинился бы мне — особенно учитывая то состояние, в котором вашими стараниями я последнее время нахожусь? Впрочем, ничто не мешает вам применить проверяющее заклятие — ну разве что кроме опасения испортить с ним отношения.

Если последним высказыванием Снейп пытался остановить моего коллегу, в этом он не преуспел — бросив на меня короткий смущенный взгляд, аврор, поколебавшись, все же взмахивает палочкой — и я плотно сжимаю губы, боясь расхохотаться. Не то чтобы я в самом деле был оскорблен — но что, ради Мерлина, у этого типа с логикой? Снейп наложил на меня заклятие — и я отправился к стойке сообщить аврорам о Пожирателе?.. хорошо, допустим, для того, чтобы дать ему возможность бежать — но возвращаться-то мне было зачем?! Но Симмонс производит свои манипуляции с самым серьезным видом, и когда заканчивает, по его лицу я понимаю, что ничего хорошего ни мне, ни Снейпу не светит.

— Заклятия нет — отрывисто произносит он, не глядя в нашу сторону, — но то, что я увидел и услышал, мне очень и очень не нравится. Ты выгораживаешь его, он — тебя… это, знаешь ли, наводит на мысли. Я вынужден буду сообщить о своих выводах Блэкстону.

— Сообщай, — хмуро отвечаю я, глядя, как его напарник, переглянувшись с ним, выходит со своей покорной четверкой — наверное, наложит Обливиэйт и отпустит. — Только не забудь добавить, что задержан Пожиратель и предотвращен теракт... и при этом никто не пострадал.

Не отвечая, аврор быстро поднимает упавшие стулья и поправляет столы, а затем Мобиликорпусом поднимает в воздух обездвиженного Барлоу.

— На этих, — он хмуро кивает на стойку, из-за которой показываются бледные ошеломленные лица бармена и моего знакомца, — сам заклятие наложишь. И немедленно аппарируй, — подтянув к себе Пожирателя, добавляет он, — и исчезает, вызвав у бедняг, спрятавшихся за стойкой, приглушенные крики ужаса. Чертов позер, мог бы и на улицу этого типа вытащить. Хотя сегодня они и без этого такого тут насмотрелись — без Обливиэйта мне точно не обойтись.

— Эй, что тут только что было? — дрожащим голосом интересуется парень, наконец поднимаясь в полный рост — похоже, все это время они с барменом просидели за стойкой на корточках. — Вы кто вообще такие? И что это у тебя… — но договорить он не успевает.

Быстрый взмах палочкой, еще один в сторону бармена — и на лицах у обоих появляется сонное безмятежное выражение, словно у только что проснувшихся. Заклятие должно стереть в их памяти все, связанное с магией — и, значит, сейчас они вернутся приблизительно в ту реальность, что предшествовала появлению Пожирателя с компанией. Я впервые применяю это заклятие к маглам и чувствую себя при этом не слишком уютно — словно детей обманываю... но что поделаешь. Хорошо хоть последствий от него никаких не бывает.

Пока оба приходят в себя, я незаметно оглядываю бар — все-таки хорошо, что Симмонс привел все в порядок, сам я вряд ли додумался бы, и тогда не миновать недоуменных расспросов. А сейчас — прежний уют, и даже Снейп, оказывается, сидит на том же месте, где я его оставил, впервые подойдя к стойке. Вот только выглядит он теперь намного хуже, и, конечно, парень сразу это замечает.

— Рад, что тебе вроде получше… зато твоему другу, похоже, нехорошо, — серьезно говорит он. — Наверное, за тебя переволновался. Вот, отнеси ему, — он протягивает мне чашку с горячим кофе. Дежа вю, черт возьми… на секунду мне чудится, что это та самая, которую поднес мне Снейп. Нет, конечно же, нет — вон она, на нашем столе, давно опустевшая, яркое белое пятнышко на кремовой скатерти.

— И это… если нет денег, — запинаясь, добавляет парень, — не стесняйся, я угощаю. Может, он поел бы чего-нибудь?..

— Деньги-то есть, — я роюсь в карманах, выуживая магловскую мелочь. — Кстати, спасибо за мой кофе… вот, возьмите, — я протягиваю монеты бармену. — Только он пить не будет — не любит кофе. И от еды тоже наверняка откажется — он всегда плохо ест, когда неважно себя чувствует или настроение паршивое.

Смотри-ка, я уже и выводы в отношении Снейпа научился делать — хотя к такому заключению, прожив с ним неделю, не пришел бы только кто-нибудь совсем ненаблюдательный. А вернуть ему это самое настроение и хоть какие-то силы способна, пожалуй, только возня в лаборатории — но где ж я сейчас возьму ему лабораторию?.. Может, хоть полежал бы? Стоп, а вот это мысль.

— Слушай, — быстро спрашиваю я, — а та комната наверху — она сейчас свободна? Можно нам туда подняться минут на десять? Вообще-то нам пора уходить, нас очень ждут… в одном месте, но я хочу, чтобы сначала он немного отдохнул, — там, куда мы отправимся, у него такой возможности не будет.

— Да свободна, свободна, как это я сам не догадался предложить! — едва дослушав, парень обрадованно машет рукой, явно довольный, что смог хоть чем-то помочь. — Вот ключ, — он выуживает из кармана брелок, и с усмешкой добавляет, заметив, что я достаю еще денег: — Да ты не парься, так уж вышло, что я владелец этой дыры и за десятиминутный постой ничего с вас не возьму… а если серьезно, оставайтесь сколько хотите, — добавляет он, переводя сочувственный взгляд на Снейпа.

— Спасибо, — киваю я, чувствуя смущение и некоторую неловкость — ведь обозлился на него час назад, какого это черта он тут бездельничает. Почему так легко подумать о человеке плохо, и неужели для того, чтобы мнение изменилось, должно случиться нечто экстраординарное? Хотя на моих коллег почему-то никак не подействовало то, что сегодня на их глазах Снейп спас меня и предотвратил теракт, хмуро думаю я, подходя к его столу. Нет, авроры предпочли истолковать все по-своему и увидели только то, к чему были готовы… к чему были готовы…

Совсем как школьники, которым Снейп помогал и которые в упор этого не замечали, не ожидая от него ничего, кроме гадостей… совсем как я все эти годы… совсем как…

— Поттер, что с вами — паралич или потеря ориентации в пространстве? Если вы направлялись ко мне, то я рядом, — привстав, Снейп щелкает пальцами перед моим носом, так что я почти подпрыгиваю, еле удержавшись от вскрика.

Нашел время погружаться в раздумья! Хотя мысль, которую я в очередной раз зацепил и которую мне, похоже, не суждено додумать, очень важна… но сейчас действительно не до этого. Но и Снейп хорош — тоже мне, шоковая терапия! Паралич не паралич, но еще пара таких щелчков — и нервный тик мне точно обеспечен.

— Рад, что вам уже лучше, — язвительно замечаю я, — а вот мне, похоже, рядом с вами суждено стать заикой! Так что пока этого не случилось, спешу сообщить, что наверху есть комната, где вы, если хотите, сможете немного отдохнуть перед… — запнувшись, я понижаю голос, — ну, вы понимаете чем.

— Да уж, понимаю, — ворчит Снейп, направляясь со мной к небольшой дверце в углу — я помню, что за ней крутая лесенка и еще одна дверь в ту самую комнатку. Слава богу, он не стал спорить и мне не пришлось его уговаривать — еще немного, и я точно ляпнул бы что-то такое, после чего опять пришлось бы накладывать на несчастных маглов заклятье.

Кажется, в комнатушке за эти несколько месяцев ничего не изменилось — пара стульев, столик на хлипких ножках и широкая продавленная тахта, взглянув на которую, я невольно краснею. Но Снейп, кажется, предпочел этого не заметить, а может, ему просто не до моего смущения, — сбросив куртку, он с протяжным вздохом вытягивается на тахте, прикрыв глаза и раскинув руки. Я, помедлив, присаживаюсь рядом.

Если бы у нас был хотя бы час… Может, он даже поспал бы. Но, по-хорошему, у нас нет и тех десяти минут, о которых я говорил внизу — Блэкстон приказал аппарировать немедленно, а я и так нарушил все мыслимые сроки. Как и все до единой инструкции. Сжав зубы, я опускаю голову на руки, в отчаянии сжимая виски — как им бы измученным он сейчас не выглядел, все равно это совсем не тот Снейп, которого в аврорате видели в пятницу. Удивительно еще, как авроры этого не заметили, — впрочем, может быть, на пятничном допросе их не было… Зато после их сегодняшнего доклада Блэкстону — я не сомневаюсь, что он будет невероятно красочным и ровно настолько же лживым — ни на какое снисхождение ни мне, ни Снейпу точно рассчитывать не придется. Хотя мне-то что — со мной «дружеских бесед» проводить не будут, самое большее отстранят от дела.

Отстранят. И, скорее всего, я его больше не увижу.

— Не терзайтесь вы так, — слышу я его негромкий голос, но рук от лица по-прежнему не отнимаю — я не заслужил такого успокаивающего тона. — Вы поступили так, как считали нужным… и, в конечном счете, все окончилось не так уж плохо. Все живы и относительно невредимы. А на милость вашего начальства я в любом случае не рассчитывал.

— Если бы я подошел к аврорам раньше, вам бы не пришлось накладывать на дверь заклятие, — угрюмо говорю я, наконец опустив руки и наблюдая, как он приподнимается повыше, закинув руки за голову. — Если бы не кинулся к Барлоу, вам не пришлось бы вмешиваться… а так, со стороны, было, наверное, непонятно, на кого вы, собственно, набросились.

— Да уж, я расслышал, как впечатляюще вы врезались в стол, — насмешливо хмыкает он, но взгляд тут же становится озабоченным. — Надеюсь, обошлось без последствий?

— Да вроде все нормально, — бормочу я, — мне совсем не хочется, чтобы эти недолгие минуты отдыха он потратил на мою спину. Но как назло именно в эту минуту поясницу будто прошивает тупой иглой. Меня невольно перекашивает — и Снейп, конечно, это замечает.

— Дайте посмотрю, что у вас там.

— Может, не надо? — смущенно говорю я, но Снейп, не слушая, усаживается рядом и задирает на мне свитер и рубашку, слегка надавливая на плечи и заставляя наклониться. Вздохнув, я подчиняюсь — а что мне еще остается? — успокаивая себя тем, что много времени это не займет. Да и потом, принимал же он от меня помощь, так что я рискнул бы обидеть его, если бы отказался. А когда холодные пальцы осторожно прощупывают позвоночник, я уже не против, чтобы процедура затянулась — боль действительно отступает... только вот щекотно. Я невольно дергаюсь — и Снейп мгновенно убирает руки.

— Так больно?

— Нет, просто щекотно…. ой!

— Придется потерпеть, — насмешливо фыркает он, как нарочно, задев какую-то особенно чувствительную точку — но тут же снова отстраняется.

— Нет, так неудобно, — слышу я его досадливое бормотание, — совершенно ничего не видно. Придется вам лечь. Да не тряситесь вы так, ничего я с вашей драгоценной спиной не сделаю. Даже помочь не обещаю — все равно под рукой ни мазей, ни настоек… но хоть оценю размер ущерба.

— Я и не трясусь, вот еще, — бубню я в покрывало, покорно опустившись на кровать, и он довольно бесцеремонно отодвигает меня на середину тахты. — Ой! — это он снова пробежался вдоль позвоночника, — а это… обязательно? — а это он слегка ослабил ремень на джинсах и чуть приспустил их книзу.

— А вы что, всерьез считаете, что поясница у человека заканчивается там, где начинается брючный ремень? — ехидно интересуется он, и я молча вжимаю горящее лицо в подушку. Только бы он не воспринял мой вопрос как намек, я ведь и правда не имел в виду… ничего такого. Но в следующий миг я забываю и о смущении, и о его усталости, и даже о времени, которого у нас так мало: он довольно быстро оценил… размер ущерба — и решил, что мне необходим массаж.

Всего неделю назад, когда он впервые ко мне прикоснулся, я вздрогнул от омерзения… а сейчас одно сознание того, чьи руки касаются моей кожи, способно свести с ума, уже не говоря о том, как чертовски классно он это делает. Ммм… как здорово… Уверенные жесткие пальцы разминают, растирают, поглаживают спину плавными размеренными движениями, и по телу растекается блаженное тепло. Мне уже совсем не больно и даже не щекотно, мне… так хорошо… только бы он продолжал, не останавливался… А он и не собирается останавливаться — только ритм движений постепенно меняется.

Мерлин… кажется, это уже не массаж. То, как он, слегка надавливая, медленно провел по расслабленным мышцам ладонью с сомкнутыми пальцами… будь я проклят, если это ошеломляющее своей откровенностью движение — не ласка. Так плавно… так… Волоски на коже немедленно встают дыбом, и он это, конечно, чувствует, но медлит всего мгновение — и узкая, чуть подрагивающая ладонь вновь скользит по спине, надавливая чуть сильнее и заставляя меня выгнуться и охнуть.

— Так… больно? — голос ровный… слишком ровный, чтобы я поверил в эту невозмутимость.

— Нет, — шепчу я, отчаянно боясь, что он остановится.

— А… так? — теперь он, едва касаясь, пробегает по одному ему ведомым точкам подушечками пальцев — и по позвоночнику словно прокатывается волна жидкого огня и устремляется в промежность, где мгновенно становится горячо и тесно.

Черт. Черт. Черт. Мне бы удержаться, но я вздрагиваю и напрягаюсь так заметно, что он, конечно же, все понимает — и…

О Мерлин, нет… Он убирает руки. Без судорожной поспешности, но решительно подтягивает на мне джинсы, заправляет в них рубашку, одергивает свитер — и встает.

Мать твою… Он что — решил, что я… испугался?!

Меня подбрасывает так, словно это не я пять минут назад растворялся здесь в блаженном покое. Мать твою… Кажется, так я на него еще никогда не злился. Вскочив одним движением, я подлетаю к нему — он уже успел усесться на стул, который отодвинул от тахты как можно дальше — но едва устремляю на него яростный взгляд, желание орать и возмущаться исчезает.

Я был прав, когда подумал, что не только я запретил себе что-то большее, чем простое общение с ним. Он тоже провел в наших… отношениях некую черту за которую поклялся не переступать. И казнит себя сейчас так же, как это делал я, когда позавчера чуть не поцеловал его… только стократ больнее, потому что он — не удержался.

Только пусть он сам мне об этом скажет.

— Почему? — хрипло спрашиваю я, глядя в растерянное несчастное лицо. — Почему вы… ушли?

— Простите меня, — с трудом произносит он, отводя взгляд. — Я… не должен был так поступать, позволять себе…

— А если я… не против? Если я хочу этого не только… телом? — выговариваю я пересохшим ртом. — Вы не допускаете такой мысли?

Задохнувшись, он пытается что-то сказать — и молчит, только растерянный взгляд перебегает с моего пылающего лица немного ниже, на недвусмысленное свидетельство моего желания, и на бледных скулах вспыхивают яркие пятна румянца.

Я могу предугадать все, что он сейчас скажет — что мы не можем себе этого позволить, что я об этом пожалею, что… да мало ли что еще. Плевать. Я сбился со счета, сколько раз за последние дни повторял себе то же самое — но я устал вести эту бессмысленную борьбу, продолжая врать себе и ему. Тем более что, скорее всего, больше мы не увидимся… так пусть хоть будет что вспомнить.

Самый ненавистный преподаватель из всех. Виновник смерти моих родителей. Убийца Дамблдора. Правая рука Волдеморта.

Человек, в очередной раз спасший мне сегодня жизнь. Человек, который нужен мне больше всего на свете. Человек, для которого я — единственное, что у него осталось. Человек, которого я…

— Мы не можем себе этого позволить, — говорит он уже тверже, — так, похоже, начал действовать легендарный самоконтроль. Ладно же… посмотрим, сколько он продержится.

— Да, — отвечаю я, подходя ближе.

— Вы об этом пожалеете.

— Да, — и я придвигаюсь еще ближе, и черные глаза, и без того огромные, расширяются как от удара.

— И вас не останавливает даже то, что я… старше… и все остальное? — кажется, он попытался усмехнуться.

— Да, — и я кладу ладони ему на плечи, тут же почувствовав, что дрожу теперь уже не я один. — Вас ведь не остановило то, что я младше… и все остальное.

— Ах ты… мальчишка…

Мальчишка? Ну и плевать — теперь, когда он наконец прекратил сопротивляться, пусть говорит, что хочет. Теперь, когда он поднялся со стула, и оказалось, что когда мы стоим вот так — вплотную — он выше меня всего на полголовы… Но все-таки выше — и мне приходится привстать на цыпочки, чтобы сделать то, о чем я мечтал с четверга — зарывшись пальцами в волосы и притянув его голову ближе, поочередно коснуться губами нежных впадинок под нижними веками.

Он замирает и, кажется, перестает дышать — а вот это зря, воздух ему понадобится, потому что останавливаться я не намерен — с трудом оторвавшись от изумительно нежной кожи, я скольжу по впалой щеке и наконец касаюсь его губ. И он отвечает мне — и отвечает так, что я понимаю, о чем мечтал все это время он сам.

Это безумие. Пусть. Он, конечно, прав… но какое это имеет значение. Ничто не имеет сейчас значения, кроме вкуса тонких губ, властных и мягких, осторожных и решительных, изучающих и завоевывающих. Кроме худой спины — ребра прощупываются даже через плотный свитер — вздрагивающей под моими руками. Кроме рук, узких сухих ладоней, скользящих по спине, сжимающих ягодицы, мягко, но настойчиво подталкивающих меня… куда?

Тахта. Ну конечно. Почти упав на нее, с хриплым сухим смешком я притягиваю его к себе, неуклюже пытаюсь стащить с него свитер — слава богу, хоть с застежками бороться не нужно, — но он вдруг отстраняет мои настойчивые руки.

Садист. Ну как есть садист.

— Пожалуйста… ну пожалуйста… — умоляюще шепчу я, хватая воздух распухшими губами и чувствуя, что еще немного — и постыдно разревусь от желания — и он отвечает мне глубоким ласковым взглядом и легко касается губ кончиками пальцев, прося молчания.

— Поттер, я как никто понимаю, что вы сейчас чувствуете, — даже сквозь судорожную дрожь я не могу не усмехнуться в ответ, оценив намек, — но все-таки позвольте мне кое-что сказать.

— Вы… думаете… что я смогу сейчас вас выслушать? — с трудом выдавливаю я.

— И все-таки попробуйте, — отстранившись, он садится рядом, но так, что я не могу до него дотянуться. Я негодующе вскидываюсь — он что, опять вздумал читать мне мораль или отговаривать?! — но тут сильная рука мягко, но властно прижимает меня к кровати, а другая рука… о господи… другую руку он кладет на выпуклость на моих джинсах и начинает поглаживать меня через ткань легкими скользящими движениями.

Ме-ерлин… Я сейчас умру… или кончу… или то и другое одновременно… Стиснув зубы, выгнувшись, чтобы теснее прижаться к его раскрытой ладони, я молюсь, чтобы он хоть чуть-чуть сомкнул пальцы, начал двигаться немного быстрее — но вместо этого он постепенно замедляет темп, скользящие прикосновения становятся совсем невесомыми, и это странным образом… успокаивает. Кажется… кажется я действительно готов выслушать то, что он хочет сказать, если уж это так для него важно.

— Так… легче? — расслабленная рука окончательно замирает и перемещается на покрывало.

— Да, — шепчу я, — говорите… только побыстрее.

— Постараюсь, — серьезно кивает он, все же позволив губам приподняться в легкой усмешке. — Так вот… скорее всего, мы больше не увидимся. Не возражайте, — он вновь прижимает пальцы к моим губам — вы ведь тоже это понимаете. Очень сомневаюсь, чтобы вам сошло с рук бесконечное нарушение инструкций, особенно после случившегося сегодня. Что же до вашего обещания помочь — для того чтобы вытащить меня из лап вашего ведомства, должно произойти чудо… а в чудеса в нашем мире верят только маглы.

— А вдруг?.. — произношу я одними губами.

— Поттер, заблуждаться бессмысленно. Вы говорили о Дамблдоре, но я не представляю, что он может такого сказать, чтобы… — он вздрагивает, как от озноба, и продолжает очень тихо: — Тем не менее я искренне вам благодарен. За то, что попытались мне поверить. За то, что имели терпение выносить мое общество и выдергивать меня с того света. За то, что защищали перед коллегами и собственным факультетом. За то, наконец, — он запинается и заканчивает совсем беззвучно, — что сумели что-то ко мне почувствовать.

— За такое не благодарят, — хрипло выговариваю я, — и вообще… ничего нового вы мне не сказали. Стоит ли тратить время на слова, когда у нас его и так нет?..

— Вот именно, — невесело усмехается он. — Я понимаю, вам хочется… большего, но благодаря мистеру Джоэлу вы ведь знаете все о моих… предпочтениях. А вот я совсем ничего не знаю о ваших. Уверены, что вам хочется именно того, чего хотелось бы мне?

— А какое это вообще имеет… — начинаю я — и смущенно умолкаю. Действительно, я ведь и сам толком не разобрался в собственных предпочтениях. С одной стороны, мне совсем не хочется повторения той раздирающей боли, хотя — я почему-то в этом уверен — со Снейпом все было бы по-другому. С другой — быть… сверху, если этого не хочет он, особенно после того, что с ним почти ежедневно вытворяют мои коллеги… я даже зажмуриваюсь от подступившей тошноты — и он, конечно, все понимает.

— Вот видите, Поттер, имеет, и еще какое. Вы неопытны, и без должной подготовки физическая близость станет для вас пыткой, чего я, разумеется, не желаю. И не хочу, чтобы, выбери мы… другой сценарий, вы жили потом с сознанием того, что причинили боль мне, что сейчас, увы, неизбежно.

— Я больше никогда не сделаю вам больно, — тихо говорю я. — А вы… если вам нужно… я могу потерпеть.

— Нет, такой ценой мне этого совсем не нужно. Да Мерлин с ней, с физической болью, — он устало вздыхает. — И вы, и я вытерпели ее достаточно — но что вы будете потом делать с одиночеством? Поверьте, после потери того, кто стал… настолько близок, его будет еще тяжелее пережить.

— Но вы же… выдержали, — упрямо шепчу я, приподнявшись на локте, чтобы увидеть его лицо. Ничего хорошего там, конечно, нет — печаль, и усталость, и боль, которую он даже не пытается скрыть.

— Да, я выдержал. И знаю, что это такое — поэтому и не хочу, чтобы вы испытали что-то подобное.

— Значит… нет? — выталкиваю я через перехваченное спазмом горло.

— Нет. Того, чего вы хотели, не будет. Но… думаю, кое-что я все же могу себе позволить — вернее, просто обязан сделать, чтоб вы не думали обо мне совсем уж плохо.

— Что?.. — но холодные пальцы в третий раз за последние минуты прижимаются к моим дрожащим губам.

— Ш-ш… Закройте глаза… просто полежите тихо… вот так.

И я закрываю глаза, но слезы, которые я уже не в состоянии удержать, ползут из-под сомкнутых век и сбегают по вискам. Он вздыхает, и по скрипу кровати я понимаю, что он вытянулся рядом. Я бы вжался в него всем телом, стиснул так, чтобы хрустнули ребра — но сил нет даже на то, чтобы просто протянуть руку и дотронуться до него. В который раз за последние дни он оказывается прав?.. Если мне так больно сейчас, то после… всего осталось бы, наверное, только допить малфоевское вино. Как у него еще хватило душевных сил отправить меня вчера за противоядием?

Как больно. Но я не могу отвлекаться сейчас на боль. Раз он не хочет… большего, я должен запомнить хотя бы то, что есть. То, как он гладит меня по волосам. Как касается влажной щеки сомкнутыми губами. И как эти сухие шершавые губы накрывают мои… и как это правильно, что на этот раз он целует меня именно так — требовательно и властно, чтобы я ни на миг не забывал, с кем целуюсь… и чтобы одна боль заглушила другую. Он даже прикусывает нижнюю губу — и я глухо вскрикиваю, но не отдергиваюсь, а отвечаю тем же — и чувствую на губах солоноватый вкус его крови. Пугаюсь, что причинил ему боль по-настоящему, быстро и виновато зализываю кровоточащую трещинку — и слышу, как, на секунду оторвавшись от меня, он удивленно фыркает:

— Вы быстро учитесь… не ожидал.

Он это уже говорил… когда?.. Но он не дает мне возможности вспомнить — узкая ладонь вновь уверенно спускается ниже — и утихшее было возбуждение возвращается обжигающей волной. О господи, что он делает… это… я захлебываюсь протяжным стоном, который он тут же гасит новым поцелуем — и кайф от прикосновения его губ возрастает тысячекратно, потому что к этому присоединяются движения его руки там, где я уже и не мечтал ее почувствовать — одним движением он высвободил из джинсов мой член и сомкнул на нем прохладные пальцы — совсем как я в среду. Только мне до снейповского самоконтроля как до солнца. Я сжимаю кулаки так, что ногти вонзаются в кожу, и извиваюсь, и толкаюсь ему в ладонь, и выталкиваю между всхлипами:

— Еще… еще… еще…

А потом я уже ничего не могу выговорить — ритм его движений, поначалу сводивших с ума своей неспешностью, меняется — и меня словно подхватывает океанская волна, огромная, пронизанная солнцем, как я сейчас пронизан сумасшедшей смесью боли и счастья — весь, от губ, распухших от его поцелуев, до выгнувшихся ступней. Боже, я никогда еще… никогда… Последняя ярчайшая вспышка — и я, крича и задыхаясь, толчками выплескиваюсь в его руку, и он не отпускает меня даже тогда, когда, излившись до конца, я бессильно обмякаю, не в состоянии даже ответить на последнее касание его губ.

Да. Теперь мне будет что вспомнить.

— Спасибо, — шепчу я, едва выровняв дыхание, и, по-прежнему не открывая глаз, ощупью нашариваю его руку — другую, не ту, которая по-прежнему лежит на моем все еще вздрагивающем члене, поглаживая его легкими ласкающими движениями.

— За такое не благодарят, — кажется, он повторил мою недавнюю фразу, но в непривычно ласковом голосе нет насмешки. А сам-то он как же?.. Вроде бы так просто — протянуть к нему руку и потрогать, но у меня почему-то не хватает духа на это простое движение.

— А вам… не нужно?.. — все же решаюсь я спросить, чувствуя, как горят щеки. Мерлин, ну почему я так легко краснею — и не глупо ли так смущаться, учитывая, что я все еще выгляжу… так, как выгляжу?!

— О, не стоит беспокойства, — фыркает он, слегка отодвигаясь — видимо, для того, чтобы я действительно не вздумал оценивать… размеры ущерба. — Не Приапис. Переживу. Но если вы и правда хотите доставить мне удовольствие… тогда просто полежите тихо еще минуту. Подождите-ка..

Он осторожно вытягивает руку из моей ладони и, усевшись на скрипнувшей тахте, неспешными движениями приводит меня в порядок, застегивает молнию, поправляет рубашку и задравшийся свитер. Мерлин, он возится со мной как с ребенком, только я ничего не имею против — наверное, ему сейчас и вправду нужно именно это. Чтобы потом… было что вспомнить.

— Вы позволите воспользоваться вашей палочкой для Очищающего заклятия — или сделаете это сами? — негромко спрашивает он, напоследок, словно завершая некий ритуал, пригладив мои взлохмаченные волосы.

— Как хотите, — бормочу я, — она в кармане куртки, на стуле.

Мерлин, нет!.. Что я наделал!..

— Подождите, — выпаливаю я, рывком спускаю ноги с тахты, но уже поздно — поднявшись, Снейп уже убрал заклинанием влажные пятна с одежды и покрывала и, опустив палочку, устремляет на меня недоумевающий взгляд — но спустя секунду тонкая бровь иронично вздергивается. Ну да, конечно, ему кажется, что он понял, в чем дело — что я побоялся доверить ему палочку.

— Ах да, я и забыл… — начинает он язвительно, но я поспешно прерываю его:

— Это не то, совсем не то… я, конечно, идиот, каких мало — но вы-то?.. Вы ведь тоже читали письмо.

— И всего-то? А я уж было подумал, что вы наконец сообразили, с кем имеете дело, — он произносит это насмешливым тоном, но благодарность и облегчение во взгляде не замаскируешь никакой насмешкой — и я готов расцеловать его и стукнуть изо всей силы. Мерлин, ну о себе-то он почему не подумал?! Я притягиваю его к себе, заставляя усесться рядом, неуклюже обхватываю за плечи и выдыхаю, уткнувшись в ложбинку между шеей и плечом, вжимая лицо в густые пряди:

— Вы знаете, что вам теперь будет?

— Знаю. Но не думаю, что это многое прибавит к сегодняшнему взысканию. Должно быть, меня ждет, — как это у вас называется? — интенсивная терапия по классу А, — он произносит это невыразительным тоном, но плечи под моими руками напрягаются, и я в отчаянии стискиваю зубы.

Если бы от меня там хоть что-то зависело… Черт, ну почему я только стажер?!

— Я все им расскажу. Все как было, — хрипло выговариваю я.

— И вы всерьез считаете, что это что-то изменит? Впрочем, все равно спасибо.

— Послушайте, — быстро говорю я, отстраняясь, чтобы видеть его лицо. — Вы им пока нужны — и для сведений о Пожирателях, и в Хогвартсе, и для суда, в конце концов. Поэтому до смерти вас мучить не будут. Так что продержитесь до завтра, а завтра, если Дамблдор не поможет… даже если меня отстранят, я найду способ передать вам малфоевский подарок.

Его глаза удивленно расширяются — он пытается и боится мне поверить. Разжимает губы, чтобы что-то сказать — и снова плотно смыкает их… совсем как в тот вечер неделю назад, когда я впервые сделал что-то, чего он от меня не ждал.

Тогда я впервые уступил его просьбе — сегодня ему даже просить меня ни о чем не пришлось. Тогда я сказал себе, что не буду больше его унижать — сегодня готов сделать все, чтобы избавить его от унижений, причиняемых другими. Готов даже своими руками влить в него малфоевское вино — если к нему действительно применят… терапию, после нее он даже перышко удержать будет не в состоянии.

Но я сделаю это только после разговора с Дамблдором.

— Обещаете, что продержитесь до завтра? — очень тихо спрашиваю я, не отводя взгляда от его лица, вбирая его в себя, впечатывая в память все, до мельчайшей черточки и морщинки. — Обещаете?

— Да. А вы… обещаете, что действительно сделаете для меня то, о чем сейчас говорили?

— Конечно.

— Тогда пойдемте, — он поднимается и быстро, но без излишней поспешности одевает куртку, и на собранном лице теперь только привычное выражение спокойного достоинства. — Что там у нас со временем?

— Почти час как пора было аппарировать, — вздрогнув от этого «у нас», хмуро говорю я. — И я ничего не придумал в оправдание.

— Что бы вы ни придумали, это не стало бы оправданием. Готовы? — он первым подходит к двери. — Откуда вы решили аппарировать?

— Ну, посмотрим, если переулок безлюден… — начинаю я, спускаясь за ним по лестнице, но тут он открывает дверь, ведущую в бар — и вдруг застывает в проеме, как-то странно вздрогнув. Лестница очень узкая, и я не вижу его лица, только спину… которая внезапно становится еще прямее, если это вообще возможно. Мерлин, что там такое, что заставило его оцепенеть и так судорожно выпрямиться? Но его замешательство длится секунды две — и, отбросив волосы за спину своим обычным жестом, он, не оборачиваясь, выходит.

Очутившись в зале, в первое мгновение я не понимаю, что его так ошеломило. Бар почти пуст, только за одним из столиков расположился посетитель, сидящий ко мне вполоборота, так что я не вижу его лица. Но тут он разворачивается к нам — и я, похолодев, понимаю, что вопрос, откуда аппарировать, уже неактуален.

— И как прикажете это понимать, Поттер? — подняв невозмутимое лицо от магловской газеты, подчеркнуто спокойным тоном интересуется Блэкстон. На Снейпа он не смотрит. — Вам было поручено немедленно после операции доставить его в аврорат для допроса. Но ни вас, ни Снейпа я там не увидел. Как вы объясните вашу неявку и более чем странное поведение во время операции?

Интересно, он в самом деле ждет от меня ответа — или вопрос по большей части риторический? Но отмалчиваться в любом случае было бы глупо, и я подробно рассказываю ему о случившемся, сознательно опуская какую бы то ни было оценку и сообщая только факты. Ведь не дурак же, в самом-то деле, должен понять, что любые факты можно истолковать по-разному.

— … И ему в самом деле было необходимо немного прийти в себя, он даже аппарировать со мной не смог бы, так что я воспользовался разрешением хозяина и позволил ему немного отдохнуть наверху, — заканчиваю я, молясь, чтобы Блэкстон не стал слишком пристально рассматривать Снейпа. Но именно это он и делает — цепкий взгляд изучающе обегает Снейпа, и губы складываются в недобрую усмешку.

— Так-так, значит, позволили отдохнуть, — негромко произносит он. — И заодно воспользоваться вашей палочкой для Очищающего заклятия. Что вас так удивило? Вы не знали, что есть способы фиксировать не только факт применения заклятия, но и то, какое именно заклинание произнес преступник? Скажете, он очищал вашу одежду от пролитого кофе? — Блэкстон демонстративно вертит в руках пустую чашку, которую с нашего стола так никто и не убрал. Стоп, а где же маглы?.. Я встревоженно верчу головой — но не вижу никого ни за стойкой, ни в глубине зала — бар абсолютно пуст.

— Снова вы не о том думаете, — сухо усмехается Блэкстон. — Отвлекающее заклятье — и ваши добрые знакомые внезапно вспомнили о неотложном деле в противоположном конце Лондона… так что никто не помешает вам наконец ответить на вопрос — чем вы занимались наверху, целый час находясь в одной — очень небольшой, по моим сведениям — комнате с человеком, которого вы должны ненавидеть, с мерзавцем, к которому совсем недавно вы мечтали применить Круцио — а всего неделю спустя он применил очищающее заклятие к вашей одежде?

Мерлин, только не краснеть, твержу я себе, когда, говоря об одежде, Блэкстон подчеркнуто пристально разглядывает мои джинсы. Если он рассчитывал увидеть, как я униженно мямлю и оправдываюсь, этого он не дождется. Взять бы пример со Снейпа — стоит, скрестив на груди руки и глядя в пространство, на спокойном лице ни вызова, ни усмешки — словно он обдумывает процесс изготовления какого-то особо сложного зелья, а может, и правда отвлекает себя таким образом.

Только у меня так не получится — я слишком зол для подобной невозмутимости.

— Вообще-то мое отношение к профессору вас не касается, — произношу я сквозь зубы, и в глубоко сидящих глазах аврора загораются злые огоньки, — это мое личное дело. Как и то, чем я там с ним занимался. Ваше задание, за исключением последнего пункта, я выполнил, и, как мне кажется, достаточно аргументированно объяснил причину задержки.

Вышло резче и грубее, чем я хотел, но я даже рад этому — может, теперь он закончит свой идиотский допрос. И Блэкстон, похоже, действительно решает прекратить этот цирк — вот только делает он это так, что я немедленно жалею о вырвавшейся дерзости — поднявшись, он подходит к Снейпу, хватает его за руку, выкручивая запястье, сдергивает перчатку и зло встряхивает бледной кистью с багровыми пятнами ожогов:

— Значит, ваше отношение к этому подонку — или точнее будет сказать — ваши с ним отношения? — меня не касается? — зло цедит он. — А вот это вы как объясните? Ожоги свежие, но ему, — Блэкстон стискивает руку так, что Снейп заметно бледнеет, — больно, да… но совсем не так больно, как должно было быть. Значит, — заключает аврор, с отвращением оттолкнув Снейпа, — вы его лечили. И зелья ему давали, — он снова встряхивает Снейпа как неодушевленный предмет, бесцеремонно задирает одежду, обнажая спину со следами побоев. — Ну точно… шрамы не воспалены… пульс как у младенца… да он у вас почти как новенький. Подлечили, потакая его прихотям, или чтобы самому приятнее было пользоваться?

— Прекратите, — вдруг произносит Снейп, с неожиданной силой вырываясь из блэкстоновского захвата, и в низком голосе звучит такое бешенство, что даже аврор невольно вздрагивает. Я тоже вздрагиваю, но по другой причине — кажется, я знаю, что положило предел его невозмутимости, которую он сохранял, даже когда Блэкстон вертел его как куклу. Но это его самоконтроль не пробило — а вот оскорбления в мой адрес профессор, похоже, не выдержал.

— Прекратите, — повторяет он уже спокойнее, но устремленный на Блэкстона взгляд полон холодной ярости. — Не знаю и не собираюсь гадать, что вам нарисовало ваше убогое воображение, но Поттером двигали обычные человеческие чувства — жалость и сострадание, и то, что он смог испытать их даже к такой мрази, как я, говорит исключительно в его пользу. Впрочем, вы как профессионал лишены этих чувств по определению, и ваши представления о человеческих отношениях легко укладываются в примитивные схемы, основанные на подчинении, унижении и страхе. И вы пытались навязать эту мерзость чистому, доброму мальчику, не ожесточившемуся несмотря на все, через что он прошел. Неужели вам не пришло в голову, что Поттер, столько лет успешно сопротивлявшийся влиянию Темного лорда, никогда не станет вашей послушной марионеткой и не согласится…

Договорить он не успевает — Блэкстон прерывает его точно так же, как сделал это неделю назад — размахнувшись, дает ему хлесткую пощечину, а затем, придвинувшись, наносит резкий удар под ребра. Только сейчас, в отличие от того раза, не прерывая отработанных движений, он внимательно изучает мою реакцию.

Не дождется. Лучше сдохну, но не покажу ему, что каждый удар он наносит по мне. Что это я корчусь сейчас на полу вместе со Снейпом, и кашляю, и пытаюсь вдохнуть хоть немного воздуха. Что это меня он рывком поднимает с пола за волосы, намотав их на руку. Что это я наконец обретаю возможность что-то сказать — только Снейп хрипит что-то неразборчивое, а я ору, бросаясь к Блэкстону и пытаясь оттолкнуть его от Снейпа:

— Перестаньте! Он спас сегодня больше народа, чем погибло в Последней битве — вы ведь знаете, сколько людей в субботу в лондонской подземке! Я не выгораживаю его, он преступник, но он совершал — и продолжает совершать! — НЕ ТОЛЬКО преступления! Неужели это совсем ничего не значит?.. — задохнувшись, я вынужден остановиться, и Блэкстон немедленно пользуется паузой.

— Знаете, что сейчас действительно что-то значит? — спрашивает он с прежней наигранной невозмутимостью, размеренно цедя слова, — слава богу, Снейпа он отпустил, и тот полусидит на полу, привалившись к стулу и хрипло дыша. — Что сегодняшний доклад Симмонса — полная правда. Эта мразь сумела-таки подчинить вас себе. Я заподозрил неладное еще во вторник, когда вы перестали одевать на него наручники, но и предположить не мог, что все зайдет так далеко. В чем-то виноват я сам — мне следовало тщательнее продумать систему запретов, жестче вас контролировать… Но я доверился вам, Поттер, а в итоге… Вы хоть понимаете, что наделали? Вы свели к нулю все, чего нам удалось достичь, подавляя его волю, — то-то всю неделю мне казалось, что с его интонациями после сыворотки что-то не так. А он, разжалобив вас слезливыми россказнями, потихоньку копил силы, — и скопил достаточно, чтобы потрясти вас сегодня своим мнимым геройством. Не сомневаюсь, это только часть тщательно разработанного плана, следующей стадией которого было бы… ну, например, уговорить вас самостоятельно осуществить какую-нибудь рискованную операцию, и тогда, уже не опасаясь аврорского контроля, без помех сдать вас своим дружкам.

— Это тоже выводы Симмонса, или вы сами додумались? — хрипло спрашиваю я. — Да если бы он и правда планировал что-то подобное, ему достаточно было бы просто переглянуться с Барлоу, а дальше обездвижить меня беспалочковой магией и аппарировать в ту же секунду. А подавление воли… вы действительно считаете, что вам чего-то удалось достичь? Вы думаете, что он подчинялся вам, потому что боялся наказания? Ничего подобного, это он сам себя так наказывал за то, что сделал… поэтому и с собой до сих пор не покончил.

— Вот как? Интересная теория, — равнодушно произносит Блэкстон. — Ну что ж, мы дадим нашему стойкому, совестливому профессору возможность подтвердить ее на практике… А, прекрасно, вот и Джоэл! Обыскали их комнаты? — обращается он к появившемуся как из-под земли — или, точнее будет сказать, из воздуха — аврору.

— Что?.. — возмущенно начинаю я, но Блэкстон досадливо отмахивается:

— Помолчите. Вы должны были предвидеть последствия вашего безрассудства. Так что там?

— Осмотрел все досконально и выводы сделал самые неутешительные — не глядя на меня, постно тянет Джоэл, поджав губы, и меня перекашивает от злости и омерзения. Рылся в наших вещах, поганец… ну и черт с ним, но если он напакостил в лаборатории, которую нам стоило таких трудов привести в порядок? Я невольно бросаю взгляд на Снейпа, отвечающего мне таким же коротким выразительным взглядом, и Блэкстон это переглядывание, разумеется, замечает — театрально разведя руками — мол, полюбуйтесь, какова парочка — он кивает на нас Джоэлу, и тот, скорбно вздохнув, продолжает:

— Да, это я и имел в виду. В комнатах две кровати… В ванной два полотенца… В спальне пустые флаконы из-под лекарств, а на столе в гостиной — мазь от ожогов. В общем…

— В общем, идиллическая картина семейной жизни, — скривившись, цедит Блэкстон, и Джоэл подобострастно хихикает, — только любриканта на прикроватном столике недостает. Ну что ж, профессор, развлеклись — и будет, — аврор склоняется к Снейпу и я вижу, как Снейп, понимая, что его ждет, пытается подняться сам, но Блэкстон не дает ему это сделать и вновь рывком ставит на ноги, дернув за волосы.

— Наручники, — бросает он, развернув Снейпа спиной к Джоэлу. Тот поспешно перехватывает снейповские кисти; омерзительное клацанье — и Снейп, не сдержавшись, со свистом втягивает воздух — наверное, Джоэл, как это случалось раньше, защелкнул наручники так туго, что металлические кольца защемили кожу. Я сглатываю, а Блэкстон с удовольствием кивает:

— Неплохо, неплохо… Старая, проверенная методика — и ведь действует! Уже нет желания спорить, правда? И наше знаменитое высокомерие куда-то подевалось… Ничего, завтра вспомнишь, кто ты есть — хотя почему завтра, уже сегодня. На нижний ярус его, — аврор подталкивает Снейпа к Джоэлу. — И… интенсивная терапия.

— По классу А? — возбужденно сглатывает Джоэл, и в блеклых глазках загораются похотливые огоньки, а я отворачиваюсь, боясь, что не удержусь и тресну эту гадину.

— Ну да, только смотри, особо не калечь — он нам еще нужен. Можешь сломать несколько ребер, ну и там… обычный набор, не мне тебя учить. Обмочится или обделается — никаких очищающих заклятий, пусть поваляется до завтра в собственном дерьме. Пить не давать. Завтра зайду проверю. Можешь отправляться, я немного задержусь — нужно закончить с Поттером.

Аврор продолжает что-то еще говорить, обращаясь уже ко мне, но я, не вслушиваясь, не отрываю взгляда от высокой тонкой фигуры в черном. Джоэл уже ухватил его за руку, приготовившись аппарировать, но я еще могу успеть увидеть его лицо — если он успеет обернуться…

Успел. Секундное видение — спокойное ясное лицо в рамке черных с серебром волос, струящихся по плечам. До свидания, профессор… хотя правильнее, наверное, было бы «прощайте».

— Да что с вами такое, Поттер, приворожил он вас, что ли? — раздраженный голос Блэкстона сверлом ввинчивается в мозг. — Вы хоть что-то расслышали из того, что я сейчас говорил?

— Нет, — равнодушно отвечаю я. — Но суть мне тем не менее ясна. Я отстраняюсь от задания, так? И, наверное, от работы тоже, — я не пытаюсь изображать равнодушие, мне действительно все равно, но аврор, похоже, счел мое безразличие показным, и резкий тон немного смягчается.

— Ну, учитывая, что это ваш первый прокол, до такого не дойдет, но от задания вы на самом деле отстраняетесь, — произносит он чуть снисходительнее. — Вы ведь понимаете, что провалили его в самой существенной части, и не просто провалили, а, можно сказать, сделали это с блеском. Вы что, и правда что-то чувствуете к этой мрази?.. Хотелось бы все же думать, что виной всему ваша молодость и излишняя внушаемость, ведь так?

— Да, наверное, — безучастно киваю я в ответ на настойчивый пристальный взгляд — что-то объяснять и доказывать нет ни сил, ни желания… да и было бы кому. А то, что я чувствую к Снейпу, — вообще не его дело. От работы, значит, не отстранят… хорошо… значит, смогу передать вино. Или… нет, никаких «или». Лучше настроиться на худшее — так его будет легче потом пережить.

— Так что в понедельник утром явитесь ко мне, — деловито говорит Блэкстон, завершая воспитательный процесс. — Я назначу вам взыскание, и когда вы отработаете его, будем считать, что с этим неприятным эпизодом покончено. И вот еще что, Гарри…

Видимо, зря я счел воспитательную беседу завершенной. Но я пересиливаю себя и не отстраняюсь, когда широкая короткопалая рука аврора ложится мне на колено — лучше не злить его сейчас, чтобы завтра я смог что-то сделать для Снейпа. Что?.. Я не понял, о чем он меня просит?!..

— Да, Гарри, ты не ослышался, — опять этот омерзительный отеческий тон. — Я прошу тебя подумать о Снейпе. Хорошенько подумать о том, кем он в действительности является. Вспомнить издевательства, которым он подвергал тебя в школе, то, как он, будучи двойным агентом, много лет обманывал Дамблдора, как в конце концов убил его, как предал своих соратников по Ордену. Что бы он там тебе ни наговорил, это — его истинное лицо. И хотелось бы верить, что, осознав это, ты сможешь избавиться от своей унизительной зависимости. Договорились? Подумаешь?

— Да, сэр, — выговариваю я беззвучно. — Я могу идти?

— Идите, — вздыхает аврор. — Вам проще будет аппарировать прямо отсюда. Да, до понедельника освободите комнаты для… — но последних слов я уже не слышу.

Я не помню, как преодолеваю путь от хогвартских ворот до замка. Кажется, со мной кто-то здоровается… я машинально киваю в ответ… и вспоминаю, вспоминаю…

Издевательства, которым он меня подвергал?.. Насмешки, взыскания, несправедливо снятые баллы — все это сейчас кажется таким незначащим, мелким, ребяческим… а вспоминаются почему-то совсем другие моменты — то, чему я не придавал значения, что упорно отказывался замечать, не желая видеть в Снейпе ничего хорошего.

… Первый курс — и Снейп, непривычно вежливо поздоровавшись, со странной кривой усмешкой советует нам быть осторожнее — и в тот день я впервые столкнулся с Волдемортом…

… Второй курс… Джинни в Тайной комнате — и, услышав об этом, Снейп с силой стискивает спинку кресла, пытаясь сдержать потрясение и гнев…

… Четвертый курс — и в подтверждение слов Дамблдора он задирает рукав мантии и сует под нос Фаджу Черную метку — при Сириусе, при мне, при всех…

… Пятый курс — и он дает Амбридж фальшивый Веритасерум… хотя даже напои меня старая жаба настоящим, никто не пострадал бы, потому что я все равно не смог бы выдать ей адрес дома, где скрывался Сириус…

Это совсем другой Снейп — не тот, каким я привык его представлять. Этот Снейп не предал бы Дамблдора и… соратников по Ордену. Зато он поразительно похож на человека, с которым я провел шесть дней здесь, в подземельях — и о котором мне совершенно точно известно, что предал.

А Малфой утверждает, что он разговаривал с портретом Дамблдора — о чем?!

А школьников защищал от Пожирателей, как мог.

А для Макгонагалл, которую должен ненавидеть по определению, сварил Снотворное зелье.

Истинное лицо?.. Я с ума сойду до завтра, и расспрашивать Дамблдора будет просто некому.

— Гарри, осторожнее! — кто-то дергает меня за руку, и я понимаю, что уже в холле и точно врезался бы в колонну, если бы не Макгонагалл.

— Откуда ты? Что-то случилось? — директриса встревоженно заглядывает мне в лицо и, понизив голос, спрашивает:

— Что-то со Снейпом?

— Да, — глухо отвечаю я и по ее изменившемуся лицу понимаю, что она вполне оценила мое состояние и, возможно, даже поняла причину. Ну и пусть. У меня просто нет сил притворяться, что все в порядке. И я не обижусь, правда, не обижусь, если она отвернется и больше ни о чем меня не спросит. Честное слово, так будет даже лучше — не знаю, как я выдержал бы ее презрение, которое она, конечно, не сможет скрыть, узнав всю правду…

— Бедный мой мальчик, — очень тихо произносит Макгонагалл. Я потрясенно вскидываю глаза, но на знакомом до мельчайшей морщинки лице нет ни презрения, ни отвращения. — Пойдем, — она решительно берет меня за руку, как маленького. — Пойдем наверх, ты успокоишься, все расскажешь… все, что сочтешь нужным, конечно… и мы посмотрим, что можно сделать.

… И потом они забрали его, — последние слова даются с трудом, и я, сглотнув, умолкаю, не решаясь поднять на директрису глаза. Рассказ был недлинным, многое я, разумеется, опустил, но она слишком хорошо меня знает, чтобы не понять даже то, о чем я умолчал. Правда, теперь я уже не так отчаянно боюсь ее реакции, но так не хотелось бы увидеть на этом лице разочарование. Но она, кажется, не разочарована. Кажется… кажется она действительно мне сочувствует, хотя и смущена, похоже, не меньше моего.

— Хорошо, что ты решился рассказать, — негромко говорит она, и я, пользуясь тем, что она отвернулась, быстро вытираю глаза. — Если ты думал, что я буду тебя осуждать… Гарри, ты совершеннолетний, и только тебе решать, с кем… кхм… строить отношения… хотя, не скрою, я удивлена, что именно ты… кхм… неважно. Но в этом случае… прости, не хотелось бы тебя обидеть… но ты ведь не можешь не понимать, что у вас с ним…

— Нет будущего, — прерываю я ее. — Я знаю… просто больше не смог врать ему и себе. А что… именно я — думаете, я этого хотел? Думаете, я обрадовался, когда понял, что к нему чувствую? Думаете, я не говорил себе, что никогда себе не позволю… — задохнувшись, я умолкаю, и Макгонагалл крепко сжимает мою руку. Слава богу, она ничего не говорит, и через какое-то время, почувствовав, что снова владею голосом, я хрипло продолжаю:

— Только сейчас это все неважно. Важно, что они собираются применить к нему… интенсивную терапию, а это… я не буду это описывать, но тогда почти нет шансов, что мы его еще увидим. А он ведь еще нужен в школе… профессор, правда, я не для себя прошу…

— Конечно, Гарри, — теперь уже она перебивает меня, за что я безмерно ей благодарен — не меньше, чем за привычную суховатую сдержанность, вернувшуюся в ее голос. — Я не собираюсь оставлять школу без зельевара и сию секунду поговорю с Блэкстоном, — поднявшись, она решительно подходит к камину, и я прикусываю губу, боясь на что-то надеяться. Но если он и правда прислушается?.. а может, даже вернет Снейпа прямо сейчас?.. Но когда Макгонагалл вновь оборачивается ко мне, я понимаю, что не зря запретил себе надеяться.

— Блэкстон заблокировал камин, — выговаривает она. — Я, конечно, пошлю ему сову, но раз он так поступил… ты понимаешь…

— Да, — киваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я пойду, наверное. Спасибо.

— Не понимаю, зачем авроры даже сейчас продолжают применять свои методы, — вдруг с силой произносит Макгонагалл. — Во время войны такую жестокость еще можно было оправдать, но сейчас… так унижать человека, который и без того всего лишился и полностью от них зависит… право, я даже не знаю, радоваться ли, что ты выбрал именно эту профессию.

Я удивленно наблюдаю, как она гневно сжимает подлокотники кресла, как тонкие ноздри точеного носа белеют от ярости, и вдруг понимаю, что она не только — и не столько — за меня сейчас переживает. Она тоже тревожится за Снейпа. Ей тоже небезразлично, что с ним будет… и, наверное, поэтому, я решаюсь сказать ей то. что говорю.

— Он обещал мне, что продержится до завтра, — быстро произношу я. — Он сильный. У него должно получиться.

Пристально поглядев на меня, Макгонагалл молча кивает — и, усевшись за письменный стол, разворачивает пергамент.

А я ухожу к себе. В подземелья, которые за эту неделю стали для меня почти домом.

…Следы обыска в комнатах практически незаметны — Джоэл сработал вполне профессионально. Интересно, как он взломал пароль… хотя я ведь так его и не сменил.

Гостиная. С подлокотника его кресла свисает плед — сбросил, когда принялся расхаживать перед камином, даже не пытаясь скрыть, что беспокоится за меня. Я поднимаю пушистый шерстяной ком, медленно складываю — сегодня он никому больше не понадобится. Я не болен.

Мазь от ожогов. В баночке осталось меньше половины. Я зачем-то открываю ее, втягиваю носом горьковатый резкий запах. Наверное, я и сам так пахну — там, где сегодня меня касались его руки. Надо бы убрать мазь на место, но заглянуть в лабораторию не хватает духу — и я прячу баночку в карман.

Спальня. На прикроватном столике — вереница пустых флакончиков. Я подавляю невеселый смешок — действительно, только любриканта недостает; сажусь на аккуратно застеленную кровать. Сегодня я снова буду спать здесь — если смогу заснуть, зная, что он там в это время…

Резкая боль приводит меня в чувство. Оказывается, я с такой силой сжал в руке пустую склянку, что та треснула и острые мелкие осколки впились в мякоть ладони. Ч-черт… Не учился я у него самоконтролю, а теперь уже поздно. Для суицида, конечно, мелковато, но на увечье вполне тянет, думаю я как-то отрешенно, глядя, как струйки крови пачкают рубашку и свитер, и спохватываюсь, только когда несколько крупных капель попадает на покрывало. Да, придется все-таки идти в лабораторию, искать что-нибудь кровеостанавливающее… желательно с успокаивающим эффектом.

Но, оказавшись в холодной комнате, в которой мы провели с ним столько времени, я вдруг понимаю, что присутствие здесь успокаивает без всякого лекарства. Неделю назад она показалась мне жутко неуютной, а теперь здесь прямо-таки красиво — наверное, благодаря стройным рядам склянок, флакончиков и шкатулочек с ингредиентами за поблескивающими стеклами и на тщательно протертых полках. Так, вот то, что мне нужно… второй шкаф слева, верхняя полка, «Кровеостанавливающие»… в жизни в этом бедламе не разобрался бы без Снейпа… Я выбираю самое быстродействующее, правда, с побочным снотворным эффектом — ну и плевать, все равно делать мне сегодня нечего, будет повод лечь пораньше — и кровь сразу же перестает течь.

Я медленно обвожу лабораторию взглядом — просто чтобы убедиться, что Джоэл ничего здесь не трогал. Да, порядок почти идеальный… мы разобрали практически все. Последняя полка осталась.

Не знаю, почему я это делаю — но я быстро взмахиваю палочкой:

— Акцио зелья с полки номер пятьдесят.

Конечно, это безумие — почти такое же, как сегодня, когда я позволил себе поцеловать его. Вряд ли я без него, конечно, справлюсь, но… пусть. Пусть это будет в память о тех часах, что мы провели здесь вместе, я — старательно выводя названия зелий, он — проверяя студенческие опусы. Если не поднимать глаза на пустой стул напротив, можно даже представить себе, что он рядом.

Рядом… только очень молчалив, не язвит и не дает советов. А я и не спрашиваю. Сам разберусь. Так, что это у нас?.. Кажется, знаю… он упоминал что-то похожее… Смотри-ка, кажется, за эту неделю я основательно нахватался зельедельческой премудрости — минут через десять первое описание готово. Ну-ка, что там дальше?..

Я вожу пером по пергаменту, вспоминая его указания, и опять в памяти всплывают подробности — только уже не из школьных лет, а совсем недавние.

… Позавчерашнее утро… Я вхожу в ванную и успеваю увидеть, как он, вглядываясь в зеркало, быстро взмахивает палочкой… «Что это вы делаете, профессор?» — и слабый — тогда он уже температурил — но ехидный смешок: «А вы предпочитаете бриться магловским способом?» — и хмыкаю теперь уже я, представив Снейпа заросшим пиратской черной щетиной…

… Пятничный обед… «Поттер, на то, как вы терзаете ростбиф, без слез не взглянешь. Дайте, я покажу, как это делается…» Мое смущенное «Да не надо...» и его насмешливое: «Боитесь, что в приличном обществе узнают, кто давал вам уроки застольного этикета?»…

… Тем же днем в лаборатории, еще до воспламенившегося свитка… Он, щурясь, склоняется над очередным пергаментом… «Профессор, вы что, тоже неважно видите? А почему тогда не носите очки?» «Знаете ли, Поттер, не всем так изумительно идут очки… как некоторым» — и я фыркаю: неужели стесняется?!.. «А хотите, я подберу вам оправу? Вам подошли бы такие… ну, знаете…» — рукой я изображаю нечто, и теперь фыркает уже он: «Подберете, когда научитесь внятно формулировать свои мысли… а значит, в ближайшие годы очками я вряд ли обзаведусь»…

Будь я проклят, если он не получал от этих взаимных колкостей такое же удовольствие, как я. Наверное, они были для него чем-то вроде перекура в его персональном аду — и персональный черт снисходил до того, чтобы подносить ему зажигалку.

Нет, не так. Не снисходил. Был счастлив подносить ему зажигалку. «Обо мне никогда так не заботились»… когда я укутывал его пледом и просил для него горячего молока, кому из нас это нужно было больше?

А сегодня — когда он массировал мне виски, поил кофе, разминал ноющие мышцы и так неторопливо приводил меня в порядок после… Кому из нас это нужно было больше?!

Хватит. Еще немного — и я раздавлю в руке что-нибудь еще… хотя… смотри-ка, стол почти опустел — можно считать, что я справился. Интересно, похвалил бы он меня, или выдал бы что-нибудь ироничное? Ладно, что там у нас осталось? Две баночки с ярко-оранжевой взвесью — какая-то эмульсия Смиглицкого, ладно, выясню позже… если будет у кого — и небольшой флакончик с серебристо-белой жидкостью. И без всякой надписи.

Странно. Кажется, этот последний флакон — единственное в лаборатории неподписанное зелье. Кто его изготовил, когда?.. Я выдергиваю пробку, пытаюсь определить составляющие по запаху — но не могу различить в терпком пряном аромате ни одной знакомой ноты.

Странно, очень странно. С какой стати школьному зельевару не подписывать сваренное зелье? Ладно, попробую представить себя на месте этого зельевара. Я готовлю зелье, переливаю во флакон — и не подписываю… чтобы никто не смог воспользоваться — или чтобы воспользовался только тот, для кого оно предназначено и который без всякой расшифровки знает, что во флаконе?..

Стоп. Не этот ли флакон искал Снейп в прошлое воскресенье?

И не об этом ли зелье он говорил с портретом Дамблдора?

Кажется, двух мыслей разом многовато для моей гудящей головы, ставшей вдруг ужасно тяжелой — похоже, начала действовать снотворная составляющая выпитого мной снадобья. Черт, вот так всегда… только до чего-нибудь додумаюсь — или Снейп отвлекает, или клонит в сон… Сейчас отвлекать некому, значит, и спать не время… хотя бы эту проблему я должен попробовать решить…

«Зелье Сновидений. Совершенно необходимая вещь, если вам нужно увидеть во сне что-то конкретное… что помогло бы решить волнующую вас проблему», — даже сквозь наплывающую сонливость негромкий звучный голос слышен так ясно, словно Снейп и впрямь сидит напротив.

А ведь это, пожалуй, неплохая идея, особенно если учесть, что других вообще нет… но хотя бы до этой удалось додуматься. Акцио!.. Дрожащими от нетерпения руками я раскупориваю зеленоватую склянку и тут соображаю, что, наверное, лучше все-таки лечь — кто знает, сколько времени придется потом проспать.

Лечь… А значит, снова идти в спальню — глупо было бы спать на кушетке, когда кровать свободна. Скользнуть под одеяло — эх, надо было все-таки набросить сверху плед, хотя края никто не подоткнет… потереться щекой о прохладную наволочку, вдыхая почти неощутимый горьковатый запах — я уже знаю, что так пахнут его волосы.

Если повезет, когда проснусь, я буду знать о нем кое-что посущественнее. Если повезет… когда проснусь…

… Подземная пещера. Призрачный зеленоватый свет над каменной чашей. Черноволосый юноша с мрачным нахмуренным лицом… он погружает в чашу серебряный кубок, зачерпывая полупрозрачную жидкость… и склоняется к старику, стоящему у чаши на коленях… рыдающему… умоляющему: «Нет, нет… не надо!» — но юноша с непреклонным видом подносит кубок к губам и почти насильно вливает его в рот, разинутый в крике. Что он делает, это же мучительно, страшно!.. Что?... что он говорит? «Так нужно, выпейте, профессор» — и новая порция ужасного зелья, и вновь жалкие захлебывающиеся рыдания — но на мрачном лице нет жалости — там явственно проступает ненависть…

… Небольшая круглая площадка — кажется, это башня. Тот же старик, которого поили зельем… он так плох, что еле держится на ногах. Лицо побелело, восковые черты заострились… Мерлин, он почти покойник — но все-таки находит силы для умоляющего шепота: «Северус…». А тот, к кому обращена эта просьба — высокий черноволосый мужчина с палочкой наизготовку — медлит, пристально глядя в бесплотное старческое лицо. «Северус… прошу тебя…», — снова шелестят бледные губы — и мужчина стремительно взмахивает палочкой, на его мрачном лице явственно проступает ненависть — а из палочки вылетает зеленоватый луч… «Авада кедавра» — и старика подбрасывает, словно тряпичную куклу, он переваливается через ограждение — и исчезает…

… Узкая винтовая лестница. На верхней ступеньке застыл светловолосый парень. Он напряженно вслушивается в негромкий разговор наверху, и кое-что даже удается разобрать: «Северус, то, что ты делаешь, очень рискованно… всякое может случиться…». «Надеюсь, все обойдется — я сварил неплохое зелье… эксперимент, но, думаю, удачный…»… Дальше голоса становятся неразборчивыми, парень досадливо морщится, но, видимо, больше ничего расслышать не удается…

…Комната, заставленная шкафами и стеллажами с беспорядочными рядами флаконов — и на пороге застыл мужчина, произнесший «Авада кедавра», только он сам теперь выглядит ненамного лучше того старика, и в черных волосах серебрятся седые пряди. Помедлив, он неуверенно проходит вглубь комнаты, щурясь, внимательно рассматривает крайнюю справа полку, и на изможденном лице проступает надежда — кажется, он нашел то, что искал. Он раздраженно встряхивает скованными за спиной руками, вновь поворачивается к двери — и…

… И я просыпаюсь.

Спина взмокла, сердце неистово стучит где-то в глотке. Мерлин, как же все просто. Авроры, которые увидели сегодня только то, что готовы были увидеть… я ведь ничем от них тогда не отличался.

Тогда, на вершине Астрономической башни, я тоже увидел лишь то, к чему подготовил себя шестью годами острейшей неприязни, которой достаточно было последней капли, чтобы превратиться в слепую ненависть. И этой каплей стало то, что я счел убийством — а Снейп всего лишь делал то же, что и я в пещере — выполнял приказ Дамблдора… вернее, его просьбу.

«Прошу тебя, Северус…» А несколькими часами раньше — «Гарри, ты обещал!». И я поил его отравой, ненавидя себя за это — так же, как Снейп, посылая в Дамблдора заклятие. Любой, кто увидел бы нас с директором в пещере, подумал бы, что я медленно убиваю его — так же как все, находившиеся на башне, были уверены, что Снейп убил Дамблдора.

Нет, конечно, именно это он и сделал. Но теперь я знаю причину…. вернее, думаю, что знаю, но если завтра это предположение подтвердится, я смогу оправдать Снейпа не только перед самим собой. Тогда нам, пожалуй, удастся его вытащить.

Спокойно, Гарри, спокойно, пока это только догадки… Я стискиваю зубы, сдерживая дрожь, и только тут соображаю, в чем дело. Ох ты, черт... Я и не заметил, как вылез из кровати и кружу по холодной комнате — разжечь камин я, конечно же, не догадался — в одной пижаме. Клацая зубами, я набрасываю халат и взмахиваю палочкой — не хватало еще простыть, Снейпу я завтра здоровым понадоблюсь. И не думать, не думать о том, что с ним сейчас делают — лучше попробую вернуться к сновидениям — мне ведь привиделось не только то, чему я сам был свидетелем.

Итак… Дамблдор тревожится, Снейп упоминает о зелье. На первый взгляд информации действительно немного — в год владычества Волдеморта Дамблдор мог беспокоиться о чем угодно, а Снейп — говорить о зелье, нейтрализующем, скажем, последствия Круцио, — давал же он его школьникам. Но если предположить, что это то самое зелье, которое Снейп предназначил для себя, за которым пришел в тот вечер в лабораторию…

Застонав, я впиваюсь зубами в саднящую от порезов ладонь, которая тут же снова начинает кровоточить, но теперь мне на это плевать — если бы не то, что завтра я буду нужен Снейпу, я с радостью истек бы кровью. Мерлин… Всю неделю я говорил себе, что я идиот — но и предположить не мог, до какой степени.

Он ничего не помнит об Ордене Феникса. Не помнит, что помогал школьникам. Не помнит, почему вновь перешел к Волдеморту. Не помнит, почему убил Дамблдора. Не помнит, почему сжег его портрет.

Мерлин, любой, оказавшийся на моем месте, понял бы, что связывает звенья этой цепочки, — хорошо, пусть понял бы не сразу, через день — а я вот сообразил только сегодня.

Он не помнит о себе ничего хорошего.

Я ведь повторял себе это раз за разом — и каждый раз что-то отвлекало… правда, подбирался к истине ближе и ближе — но так и не смог понять, чем на самом деле было то, что всем казалось предательством.

Кровь все еще течет, и я машинально вытираю руку о халат. Как он потерял память? Возможно, что-то он приказал себе забыть сразу, как выполнил последнюю просьбу Дамблдора… затем слишком часто пил зелье Везения или накладывал на себя Обливиэйт?.. Хотя нет, зачем ему все это, он прекрасный окклюмент — значит, просто слишком искусно прятал опасную информацию от Волдеморта в тайниках памяти, и именно это блок был необратимо поврежден, когда аврорские заклятия отправили его в многомесячную кому.

Необратимо? Нет, что бы он ни делал, он предвидел последствия — поэтому и сварил зелье, рассчитанное на любое повреждение памяти. Он назвал это зелье экспериментальным — еще бы, вряд ли кто-нибудь еще приказывал себе столько всего забыть. Только вот одного он не предусмотрел — что забудет даже то, как восстановить память. Хотя… что-то же вело его в тот вечер.

Я медленно выхожу из спальни, делаю несколько шагов к камину. Вот тут он стоял, когда я оставил его в гостиной… шаг, другой — и он у двери, неловко толкает ее плечом… шаркая, переступает порог… и тут появляюсь я. Героический Поттер, решивший, что школе грозит опасность. Вот здесь он упал, когда я толкнул его… и окончательно забыл то единственное, что могло помочь.

Если бы я дал ему проделать этот путь до конца и вошел, когда он обернулся, он успел бы сказать мне, что ищет — и тогда ничего не было бы.

Не было бы допросов, Веритасерума, ночных кошмаров. Другого, правда, тоже не было бы — наших вечеров в лаборатории, пледа, горячего молока. Не было бы его исповеди, малфоевского вина, его безмолвного ответа и сегодняшнего безумия. Ничего не было бы. Он лежал бы сейчас в Сент-Мунго, выздоравливая, окруженный почтительным вниманием, смешанным со страхом, и если бы я вдруг решил его навестить, наверное, едва удостоился бы кивка.

А я и кивка не заслужил. Я ничего от него не заслужил. Я тупо гляжу на раскрытую кровоточащую ладонь, в тусклом свете единственного факела кровь кажется неестественно темной — и я вспоминаю четверг, струйку темной крови, стекающую в котел из глубокого пореза на бледном предплечье.

Он делал это… просто потому, что делал. Потому что жертвовать собой для него было так же естественно, как для Волдеморта — убивать. Неосознанно или сознательно, но, однажды оступившись, он решил, что не станет больше причиной ничьей смерти — только пошел гораздо дальше. Так что, спасая школьников от Воспламеняющего зелья и варя Феникс Лакрима, он ни в чем себе не противоречил — только вот сам он этого не понимал. И считал себя все это время мразью, недостойной жалости, и искренне удивлялся моему сочувствию.

Он устроил себе ад, которого не заслужил. Черт возьми, он заслужил… но слова не подбираются. Орден Мерлина, директорский пост, признание и почитание… весь этот пафос — не то, не то… ему это все не нужно.

А то, что ему нужно… Чтобы кто-нибудь встречал его здесь после утомительного дня — если позволит, поцелуем, а нет, так взглядом или касанием руки. Чтобы кто-то варил ему кофе… хотя нет, кофе он не любит… ладно, просто… черт, да просто был бы рядом — столько, сколько он захочет. Чтобы для кого-то он стал единственным… а он один такой и есть — для меня.

Этим кем-то мог бы быть я. Нет, не так — если бы этим кем-то стал я, больше я у судьбы ничего не просил бы. Вот только я смогу на это надеяться, если… если он простит меня завтра. Забавно… вчера я размышлял над тем, смогу ли простить его, думаю я, глядя на огонь невидящими глазами. Если он простит меня завтра… хотя нет, не будем так далеко загадывать. Простит, не простит… Для начала пусть он хотя бы выживет.

Пять утра, если дурслевский будильник не врет. Значит, уже через семь часов — в двенадцать — я увижу Дамблдора, факты и предположения наконец сложатся воедино, и тогда я узнаю, выполнил ли профессор свое сегодняшнее обещание.

… И сейчас, когда портрет профессора Дамблдора, так много сделавшего для победы, снова в Хогвартсе, я хотела бы, чтобы мы почтили память всех, кто учил и учился здесь и, так же, как он, не дожил до этого дня. Тех, кто пожертвовал собой в год владычества Волдеморта, и тех, кто погиб в последней битве. Давайте… давайте вспомним их имена.

Молчание, затем шорох сотен ног, скрип отодвигаемых скамей — и Большой зал встает как один человек. Встают даже слизеринцы, хотя об их погибших никто сегодня не вспомнит.

Я сижу, — вернее, стою, — с гриффиндорцами. Рядом со старостой факультета. С той минуты, как я вошел в зал и занял место на скамье, Макнот все порывался мне что-то сказать, но так и не решился, а теперь мне уже не до него. Над директорским креслом, освещенный сотнями свечей, парит портрет Дамблдора — и весь зал, так же, как я, не сводит глаз с директора, самого почитаемого и любимого за всю историю Хогвартса.

— Гарри, ты ведь понимаешь, я не могу отменить церемонию… школа так этого ждала, — сказала мне Макгонагалл утром, и я, вздохнув, согласился — ведь я ждал этого не меньше. Только вот сейчас, глядя на величественное спокойное лицо, я понимаю, что чувствую совсем не то, что ощущал бы, увидев портрет неделю назад. Сам не знаю, чего во мне сейчас больше — радости от того, что снова вижу Дамблдора, или страха и беспокойства за человека, судьба которого сейчас полностью зависит от директора.

— Филиус Флитвик… Римус Люпин… Джастин Финч-Флетчли…

Голос Макгонагалл звучит устало и совсем не пафосно, но глаза все равно предательски щиплет, и каждое имя отзывается внутри глухой болью. Кого-то я просто знал, с кем-то дружил… тех, кто был по-настоящему близок, среди погибших немного, но тем больнее слышать их имена. А у скольких в зале погибли родные?.. Краем глаза я вижу, как Макнот кривится и смаргивает слезы, сжимаю его ладонь, и он не убирает руку. Конечно, он имел полное право мстить… только вот выбрал не того человека.

Ничего, скоро он это поймет, думаю я, глядя в голубые глаза Дамблдора, мерцающие за стеклами-половинками — как когда-то, они сияют ярче, чем что-либо в зале. Вы ведь поможете мне, профессор, поможете?.. То ли от волнения, то ли от бессонницы — заснуть мне так и не удалось — лицо Дамблдора расплывается, я яростно моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд, а когда это наконец получается, понимаю, что в его лице что-то изменилось. Остальные, поглощенные переживаниями и торжественностью момента, вряд ли это заметили, но я достаточно хорошо изучил директора и вижу, как в его взгляде постепенно проступает беспокойство. Яркие голубые глаза обегают зал, смотрят вниз, на учительский стол, подолгу задерживаясь на пустующем кресле, крайнем справа, и недоуменное беспокойство становится все явственнее, словно он пытается кого-то найти — и не может.

Кажется, я знаю, кого он ищет. Да что там кажется… точно знаю — только мне от этого не легче. Потому что с тех пор, как я последний раз видел Снейпа, прошли сутки, а я слишком хорошо представляю себе, что такое интенсивная терапия в действии.

Ответа от Блэкстона Макгонагалл так и не получила — поднявшись к ней утром, я сразу понял это по ее расстроенному лицу и поэтому спросил только о том, когда смогу поговорить с Дамблдором.

— Боюсь, что сразу после церемонии не получится, — виновато проговорила она. — Явятся попечители, обещал быть Скримджер, мне нужно будет их принять… ты понимаешь, ситуация обязывает… так что нам придется подождать.

Я хмуро кивнул, но попросил разрешения подождать прямо у двери, надеясь, что беседа не слишком затянется. Вот они все, сидят за учительским столом, постно уткнувшись взглядами в пустые тарелки и изображая почтительную скорбь. Черт… не догадался прихватить мантию-невидимку — совсем не хочется выдавливать официальные улыбки, здороваясь с этими шишками, и выслушивать их выспренние сентенции, — можно подумать, кто-то из них действительно уважал и любил Дамблдора. Но ничего, ради Снейпа и не такое можно вытерпеть.

Скорбный список наконец заканчивается, и школьники снова опускаются на скамьи… а я по-прежнему не могу отвести глаз от лица Дамблдора, на котором беспокойство сменилось спокойной уверенностью — словно, обдумав увиденное и услышанное, он принял некое решение и теперь просто ждет момента, чтобы начать действовать — как, впрочем, и я. А в следующую секунду зал дружно ахает: Макгонагалл взмахивает палочкой, яркая вспышка — и портрет исчезает — конечно, чтобы наконец-то занять свое место на стене директорского кабинета.

Макгонагалл желает всем приятного аппетита, блюда наполняются яствами, но я не могу заставить себя проглотить ни кусочка. Еле дождавшись, пока гости вместе с директором поднимутся с места, я вскакиваю из-за стола и быстро иду к дверям, провожаемый удивленными взглядами — гриффиндорцы явно рассчитывали на мою компанию.

— Гарри, подожди, я хотел тебе… — кричит вслед Макнот, но я не оборачиваюсь — потом, потом… Запыхавшись, называю горгулье пароль, но, поднявшись наверх, понимаю, что Скримджер и остальные уже здесь — из-за двери доносится гул голосов. Вот и хорошо, и здороваться ни с кем не нужно, и ждать придется меньше, — но тут голоса внезапно стихают, двери кабинета широко распахиваются — и я вздрагиваю, услышав негромкий звучный голос, совсем не изменившийся с тех пор, как я последний раз говорил с Дамблдором:

— Рад, что всех вас вижу, — спокойно произносит этот голос, — но за дверью ждет Гарри Поттер, и у него ко мне совершенно неотложное дело… так что сожалею, но вынужден с вами попрощаться. Минерва, ты, пожалуйста, останься.

Эх, жаль, что здесь нет Рона, сейчас бы точно в восхищении крутил пальцем у виска — он обожает такие вот дамблдоровские выходки. Ошеломленные столь неожиданным поворотом беседы, посетители покидают кабинет так быстро, что я еле успеваю кивнуть каждому. Скримджер, вышедший последним, останавливается рядом, явно намереваясь что-то мне сказать, но в голосе директора проступает нетерпение:

— Министр, прошу прощения, но это может подождать… а мне необходимо поговорить с Гарри немедленно. Гарри, я жду, — и Скримджер, что-то проворчав, спускается за остальными, а я быстро вхожу в знакомую до последнего завитка на обоях комнату — и наконец-то встречаюсь взглядом с Дамблдором.

Поднимаясь сюда, я думал, что обязательно скажу ему, как долго ждал этого момента, как рад его видеть — но потом, позже… только вот не обидится ли он, если я сразу заговорю с ним о Снейпе? Но взглянув в искрящиеся голубые глаза, я понимаю, что ничего объяснять не придется.

— Гарри, я тоже очень рад, я горжусь тобой и так далее, — быстро произносит Дамблдор, и я сдерживаю невольный смешок, — но сначала я хотел бы знать, что с профессором Снейпом. В зале я его не увидел, в списке погибших его имени тоже не было. Вижу, тебя мой вопрос не удивил, поэтому надеюсь на быстрый и адекватный ответ.

— Не удивил, — так же быстро отвечаю я, — я поэтому сюда и поднялся — чтобы задать вам несколько вопросов о Снейпе. Он в аврорате, под следствием, и с ним обращаются так, что от ваших ответов в буквальном смысле зависит его жизнь.

Еще не закончив фразу, я понимаю, что уже получил ответ по крайней мере на самый главный вопрос, — в голубых глазах директора вспыхивают потрясение и гнев. Значит, все, до чего я вчера додумался, — правда.

— Значит, это все-таки случилось, — Дамблдор не спрашивает, а утверждает. — Как это произошло?

— Думаю, из-за того, что ему досталось во время Последней битвы. Он полгода пролежал в коме и потом так и не смог восстановить память.

— Этого я и боялся. Надеюсь, это не ты его обвинил?

— Нет, меня приставили к нему надзирателем неделю назад и только вчера я догадался, в чем дело, и нашел зелье, которое…

— Подождите, я ничего не понимаю, — умоляюще говорит Макгонагалл, о которой мы оба забыли. Я недоуменно сморю на нее и только тут соображаю, что ничего не сказал ей о своих выводах — значит, ей еще только предстоит пережить мое вчерашнее потрясение.

— Вы ведь говорите о Снейпе… — начинает Макгонагалл и, задохнувшись, умолкает — догадалась. Побледнев, переводит потрясенный взгляд с меня на Дамблдора и прижимает ладонь к дрожащим губам.

Он… невиновен? — наконец произносит она почти беззвучно. — Но как такое возможно? Объясните… я не понимаю… Гарри, ты же сам видел, как он убил…

— Убил, — покосившись на Дамблдора, который почему-то молчит, тихо говорю, я. — Убил, но сделал это по просьбе директора, — я понял это вчера, после того, как выпил зелье Сновидений. Так что он никого не предавал — ни Дамблдора, ни Орден, ни школьников… поэтому и помогал вам все время. А подробности… профессор, можно потом, сейчас надо скорее за ним, так что я пойду, ладно? — я готов метнуться к двери, но Дамблдор вдруг устремляет на меня серьезный взгляд и отрицательно качает головой.

— Гарри, сэкономив пару минут, ты можешь потерять больше, — негромко произносит он. — Видишь ли… все не так просто, как тебе кажется. Во-первых, одному тебе в аврорат отправляться не имеет смысла — если я не ошибаюсь, сомнения в виновности профессора Снейпа появились у тебя не вчера, и ты уже пытался донести их до своих коллег, но к тебе не прислушались, ведь так?.. поэтому сегодня будет лучше, если аврорам все объяснит профессор Макгонагалл. Во-вторых, чтобы ваши аргументы подействовали, необходимо, чтобы вы оба кое-что себе уяснили.

— А что тут еще уяснять? — говорю я нетерпеливо. — Вы хотите рассказать, почему попросили его об этом? Мне казалось, я понял — наверное, вы были обречены из-за той истории с кольцом, а он, сделав Волдеморту такой подарок, получил возможность уберечь Хогвартс от Пожирателей… я ведь не ошибаюсь?

— Да нет, в главном ты прав, — кивает Дамблдор. — Северус действительно сделал то, что ты видел на башне, именно с этой целью и, разумеется, по моей просьбе… хотя я бы не назвал это убийством с такой определенностью. Видишь ли, в тот момент, когда он произнес «Авада кедавра», нить, еще связывавшая меня с жизнью, была так тонка, что его вмешательства почти не понадобилось — смерть и заклятье настигли меня одновременно. Признаться, я даже боялся, что умру прежде, чем он взмахнет палочкой — промедли он еще секунду, и моя просьба оказалась бы бессмысленной…

— А его постигла бы смерть за нарушение Обета, — добавляю я, но Дамблдор внезапно прерывает меня:

— Нет. Не постигла бы.

— То есть как?.. — недоуменно выговариваю я, глядя на его помрачневшее лицо.

— Наберись терпения, Гарри… скоро ты все поймешь. Я действительно был обречен — но не из за той, как ты выразился, истории с кольцом, — Дамблдор делает отрицательный жест той самой рукой, которую я запомнил почерневшей и обезображенной страшным заклятьем и которая на портрете, слава богу, выглядит неповрежденной. — То, что всех вас так пугало, было… эээ… несколько болезненно, но отнюдь не смертельно — с Янгусом и таким зельеваром, как Северус, я мог бы долгие годы сопротивляться действию заклятья. Нет, мой мальчик, я был обречен с момента, когда ты влил в меня последний глоток того зеленого пойла.

Я потрясенно молчу, вспоминая, как все было — его страшный хрип и мое отчаянное «Вы же не умерли!». Да, тогда я действительно подумал, что он умирает. Стоп... но ведь он же сам тогда сказал…

— Сэр, вы же сказали, что это вас не убьет… — но Дамблдор перебивает, не дослушав:

— Если быть точным, я сказал, что это убьет меня не сразу… и теперь могу тебе признаться, что знал о действии этого, с позволения сказать, напитка абсолютно все — поэтому и принял решение выпить его сам. Я ведь обнаружил эту пещеру задолго до того, как спустился туда с тобой. Проделал те же манипуляции, что ты тогда наблюдал… уж прости мне этот маленький спектакль… вернувшись, рассказал о зелье Северусу, и профессор быстро… очень быстро определил, что это медленнодействующий яд, не имеющий противоядия, рассказал мне о других его свойствах и смог даже рассчитать время, которое будет мне отпущено после того, как я выпью последний кубок.

— Не понимаю, — внезапно произносит Макгонагалл, — если он столько знал о свойствах этого зелья, почему все-таки не попытался изготовить противоядие? С его талантом зельевара…

— Он пытался, — тихо говорит Дамблдор, и мне вдруг становится страшно. — Пытался даже после того, как согласился с моим планом и принес Нерушимый обет. И он бы справился, я уверен, если бы яд изготовил менее талантливый мастер — только вот собственному искусству ему нечего было противопоставить. Да, Гарри, именно он в свое время сварил это зелье для Волдеморта. Боюсь, этого он так и не смог себе простить.

Мерлин… Онемев, я смотрю на печальное лицо Дамблдора, на Макгонагалл, застывшую на своем неудобном стуле, — и вспоминаю ночь, комнату в подземельях и тихий дрожащий голос: «Альбус, прости меня… Я должен… должен был попробовать что-то еще, прежде чем…»… Значит, вот за что он просил у директора прощения — за то, что зло, которому он когда-то служил, снова и снова продолжает возвращаться, и он бессилен что-то изменить или исправить.

— Он пытался выяснить у меня, где находится пещера — тихо продолжает Дамблдор, — но, разумеется, я не мог допустить, чтобы Северус расплатился за грехи молодости такой страшной ценой. Не знаю, смог ли я убедить его, что моя смерть — всего лишь звено в цепочке событий, помогающее решить многие проблемы, и что гораздо больше пользы он принесет живым, оберегая школу… хотя последний аргумент, наверное, все же подействовал. Минерва, неужели вас совсем не удивляло, что никто из школьников серьезно не пострадал, что дети на удивление быстро справляются с последствиями Круцио, что взыскания слишком мягки?.. Знаете, это его даже забавляло — помню, он как-то сказал, что у него настолько дурная репутация, что каждый добрый поступок делает ее еще хуже… только вот чем больше хорошего он делал, тем меньше об этом помнил — я понимал это после каждого разговора с ним… и меня это пугало. Конечно, я знал, что Волдеморт с его маниакальной подозрительностью почти ежедневно подвергает легилименции всех приближенных, не исключая самых доверенных слуг, и Северусу приходится скрывать от него информацию слишком… слишком тщательно, прятать ее слишком глубоко — но у окклюментов есть множество способов восстанавливать память без всяких зелий. Только эти приемы бессильны, если ты действительно хочешь что-то забыть… если прячешь что-то от самого себя.

— Я думал, он забыл о себе только хорошее… — медленно выговариваю я.

— Я и не говорю, что он забыл это сознательно, как приказывал себе забыть то, что могло раскрыть его или навредить другим — печально вздыхает Дамблдор. — Но человеческий мозг невероятно сложен… да-да, прости, конечно, он уже говорил тебе об этом… я лишь хотел сказать, что процессами, вызванными нашими неосознанными желаниями, управлять гораздо труднее. То злосчастное воспоминание о зелье было частью информации о нашем плане — и стало камнем, потянувшим за собой остальное. Он понимал, что с ним происходит, но его это не слишком беспокоило — он уверял, что так даже проще — не нужно слишком напрягаться, беседуя с Волдемортом. И я с ним не спорил — мои возражения ничего не изменили бы, и потом, в случае чего у него был бы по крайней мере один свидетель. Но шло время, ты находил хоркрукс за хоркруксом, наш друг Реддл что-то чувствовал и злоба захлестывала его все больше…

— Помню, — мрачно говорю я, машинально дотрагиваясь до шрама. — И тогда вы решили сжечь портрет, чтобы как-то отвлечь его…

— Да, мы надеялись, что зрелище моего пылающего портрета немного остудит сжигающую Волдеморта злобу — он подозревал, что я каким-то образом передаю тебе ценные сведения через учеников и для острастки собирался напустить на школу Грэйнбека — но потом я все же попытался отговорить Северуса…

— Потому что в случае полной потери памяти у профессора оставалось бы только его экспериментальное зелье… до которого он так и не успел добраться, — тихо заключаю я. Макгонагалл, откашлявшись, тоже пытается что-то сказать, — и, всхлипнув, закрывает лицо ладонями.

— Не представляю, — с трудом выговаривает она, — как он решился сжечь портрет, понимая, что вы — единственный, кто знает о нем правду… и вы не отговорили его… не настояли…

— Думаете, он послушался бы? — я чувствую необходимость заступиться за Дамблдора, который впервые за весь разговор опускает глаза. — Думаете, признал бы, что риск действительно слишком велик? Да и выбирать тогда особо не приходилось — или собственная безопасность, или дети… ну, он и выбрал.

Макгонагалл, мелко кивая, быстро вытирает глаза, а Дамблдор, вздохнув, вдруг устремляет на меня проницательный взор, и я даже вздрагиваю — так непривычно вновь чувствовать, что тебя просвечивают насквозь.

— Рад, что ты понял профессора и не осуждаешь его, — негромко произносит он, — признаться, я боялся говорить тебе о зелье, памятуя о твоей… эээ… бурной реакции на историю с пророчеством — но другого выхода сейчас просто нет. Как я понимаю, ты собираешься дать ему то снадобье, которое он изготовил?

— Да, — тихо говорю я. — Конечно, доказательств его невиновности и так достаточно, но мне не хотелось бы, чтобы он продолжал чувствовать себя предателем.

— Тогда, — Дамблдор произносит это очень спокойно, но взгляд голубых глаз становится пронзительным, — ты, надеюсь, понимаешь, что в аврорате ни в коем случае не должны узнать о том, что именно он когда-то сварил убившее меня зелье, потому что это может быть истолковано как часть его собственного плана. Скажешь ли ты Северусу, чтобы он умолчал об этом, и, главное, сможешь ли пойти на это сам — ведь если все каким-то образом раскроется, тебя обвинят в том, что ты сознательно выгораживал преступника? — он умолкает, выжидающе глядя на меня, и я понимаю, о чем он думает — наверное, ждет, что я снова начну допытываться, почему он так уверен, что профессор действительно все это время был на его стороне. А что, план действительно хорош — узнал собственное зелье… в очередной раз изобразил раскаяние… убедился в том, что директор готов собой пожертвовать — и в итоге даже руки пачкать почти не пришлось…

— Да, — говорю я так же спокойно. — Я предупрежу его и сам не упомяну об этом ни словом… как, надеюсь, и вы, профессор, — Макгонагалл быстро кивает, и я отвечаю ей благодарным взглядом. — Хватит ему платить по своим счетам — он уже за все расплатился… с процентами. А если вам интересно, почему я так решил, — неожиданно для самого себя добавляю я, и в ярких глазах вспыхивает удивление, — то все очень просто — я… доверяю профессору Снейпу.

И не только доверяю, отчаянно хочется добавить, но, кажется, в этом нет необходимости — удивление в дамблдоровском взгляде быстро сменяется пониманием. Догадался, конечно же, догадался… но я даже рад этому — все равно такой разговор состоялся бы, так лучше уж сразу. Конечно, будь у нас больше времени, я все объяснил бы, но что поделать, сейчас ему остается только воспринимать случившееся как данность. Но он поймет, я уверен… а если и будет беспокоиться, то скорее за Снейпа — и когда директор начинает говорить, я еле сдерживаю улыбку — я угадал даже осторожную интонацию.

— Я надеялся, что когда-нибудь ты повзрослеешь и изменишь свое отношение к профессору Снейпу, — говорит он негромко, — но, признаться, не думал, что эта перемена будет столь… радикальной. Разумеется, я тебя не осуждаю — и, пожалуй, был бы разочарован, если бы ты отказался от своего выбора из-за того, что он не вписывается в чьи-то представления о дозволенном, — но ты уверен в том, что действительно сделал этот выбор? В том, что тебе нужен именно Снейп? Северус — человек достаточно сложный, но я сейчас даже не о том, что тебе будет с ним непросто. Я опасаюсь, что через какое-то время твой… эээ… душевный порыв схлынет — а профессор Снейп уже… кхм… не мальчик, и я бы не хотел, чтобы он пережил еще и это. Ты уверен, что это не минутное влечение, связанное с… обстоятельствами?…

— Уверен, — перебиваю я, заставляя себя не отводить взгляд. — Мне нужен именно он — такой, какой есть… а с минутным влечением я бы справился, а он — тем более.

— Что, даже он?.. — потрясенно хмыкает Дамблдор, но тут же вновь становится серьезным. — Прости, что вообще заговорил об этом, но вы оба слишком мне дороги и пережили достаточно, чтобы…

— Я понимаю, сэр, — черт, снова я его перебил, но теперь, когда все наконец разъяснилось, каждая секунда бездействия кажется мучительной, — но друг с другом мы как-нибудь разберемся… только хотелось бы, чтобы у нас появилась такая возможность. Моуди никогда не рассказывал вам, что такое задушевные беседы или интенсивная терапия? — а вот это уже дерзость, и Дамблдор действительно мрачнеет — только сердится он не на меня.

— Да, я слышал об этих методах… и никогда их не одобрял, — быстро произносит он. — Спасибо, что прервал мою старческую болтовню… я рад, что на это у тебя по-прежнему хватает мужества — как и на все остальное. Я действительно очень горжусь тобой. А сейчас… Минерва, вы можете отправиться прямо через камин?

— Нет, утром я уже пробовала, но аврорский камин все еще заблокирован, — произносит Макгонагалл почти прежним сдержанным суховатым тоном, — наверное, тоже решила отложить переживания на потом. — Так что мы пойдем к воротам. Гарри, ты готов?..

— Да, — быстро говорю я, — только нужно забрать из подземелий мантию-невидимку и зелье… хотя я ведь и Добби могу об этом попросить.

— Тогда отправляемся немедленно, — директриса решительно поднимается, вдруг напомнив мне саму себя в день Последней битвы. — Не переживайте, Альбус, мы справимся.

— Удачи, — слышу я, уже переступив порог, и, не оборачиваясь, киваю. Удача… самый ценный ингредиент, как Снейп сказал в четверг. Он тогда справился — теперь очередь за мной.

… — Гарри, как ты думаешь, он согласился бы снова занять пост директора? Ты поможешь мне его уговорить?

— Не знаю, профессор, — я вздрагиваю больше от неожиданности, чем от холода. — Для начала я хотел бы убедиться, что он жив.

— Не сомневайся, он выдержит, — Макгонагалл шагает так размашисто, что я еле успеваю за ней, то и дело оскальзываясь на замерзших лужицах. — Раз выдержал то, как весь прошлый год к нему относились в школе… ты не представляешь, как мы его ненавидели…

— Почему же, очень хорошо представляю, — бормочу я, на ходу принимая от Добби сверток с мантией и засовывая зелье в карман джинсов. — Я не представляю, как никто не попытался его убить. Но тогда он хотя бы понимал, ради чего все это, и хоть перед собой мог оправдаться. А то, что он пережил за эту неделю… я даже не про допросы, но представляете, каково это — просыпаться и ощущать себя сволочью… а потом уроки, и у всех на лицах то же самое крупными буквами… ну и я на закуску в качестве тюремщика.

— Ну, себя-то тебе точно винить не в чем, — Макгонагалл даже приостанавливается, но тут же вновь устремляется вперед, продолжая что-то горячо мне втолковывать, но я почти не слушаю ее, машинально улавливая обрывки фраз — что-то про то, что я смог преодолеть давнюю предубежденность… докопался таки до истины… нашел зелье…

Ага. А еще унизил и надавал пощечин в первый вечер, наговорил гадостей во второй… Наверное, и правда глупо обвинять себя в подобном, учитывая, что мне предписывалось и как я к нему относился, но я все равно попрошу у него прощения. Но то, о чем я вдруг подумал… Что если с его стороны это… нет, не минутное влечение, а просто… благодарность?

Ты просыпаешься и понимаешь, что ты мразь. Тебе нет ни оправдания, ни прощения — а ты и не надеешься на что-то подобное, тем более от Поттера. Только мальчишка почему-то бросает странные взгляды… пытается заботиться, лечит, защищает… пытается поверить в несуразицу, которую ты несешь под Веритасерумом и после, в ночных кошмарах... Пытается доказать тебе, что ты… не такая уж мразь. Пытается показать, что ты ему не противен — кажется, даже физически — и ты… в благодарность…

Нет. То, что я увидел в его глазах в пятницу, было больше… намного больше, чем благодарность. И потом… у меня, конечно, не слишком много опыта в подобных делах — но из благодарности так не целуются. То, как он целовал меня вчера — словно хотел немедленно заполучить в свое полное владение — и опомнился лишь в последний момент… хорошо, что в лицо бьет резкий ветер, и на него можно списать мои пылающие щеки… только вот очень уж холодно... брр… прямо как в подземельях!

Буду топить там круглые сутки… если, конечно, мне суждено туда вернуться.

— Гарри, ты совсем закоченел, — восклицает Макгонагалл, обернувшись — я порядочно отстал. — Ну куда это годится… отправился как был — в свитере и джинсах… может, снова позовешь Добби?

— А смысл? Мы уже у ворот, с-сейчас аппарируем, — выговариваю я, стуча зубами, — но эльф уже здесь и с виноватым видом протягивает мне теплую темно-зеленую мантию. Мне не хочется его обижать, и я наскоро закутываюсь в плотную шерсть — и тут соображаю, что мантия может очень даже пригодиться — для Снейпа. Вряд ли они оставили ему магловскую одежду.

— Ну, ты готов? — Макгонагалл уже за воротами и в нетерпении притопывает ногой. — Аппарируем прямо ко входу!..

… Коридоры аврората непривычно безлюдны — ни спешащих сотрудников, ни перелетающих из кабинета в кабинет папок с документами. Но я знаю, что у старшего аврора наверняка кто-нибудь дежурит… только вот этот кто-нибудь вряд ли поможет — Снейп слишком опасный преступник, и без разрешения Блэкстона нам даже увидеть его не позволят. Да и с разрешения не позволят, вдруг соображаю я. Он наверняка запретит — какие, по его мнению, у меня могут быть серьезные аргументы?.. решит, что наплел Макгонагалл что-нибудь жалостливое, но разбираться все же явится — с Макгонагалл Блэкстон считается.

Только… что если он явится не сразу или вообще перенесет разбирательство на понедельник?.. Нет, надо действовать по-другому.

— Подождите, профессор, — быстро говорю я — мы уже у нужной двери. — Сделаем вот как — вы войдете и объясните все дежурному. Скорее всего он скажет, что сам не может принять решение, и свяжется с Блэкстоном. А дальше… действуйте по обстоятельствам, только не говорите им, что я тоже здесь — они могут куда-нибудь перевести Снейпа.

— А ты попробуешь его найти? — негромко спрашивает Макгонагалл. — Есть соображения?

— Ага, — киваю я, встряхивая паутинную ткань, перетекающую между пальцами как вода. Дождавшись, пока я наброшу мантию, Макгонагалл, решительно постучав, быстро входит, а я решаю подождать — вдруг расслышу что-нибудь важное. Надеюсь, что мое «ага» показалось ей уверенным, но, по правде говоря, идей у меня не так уж много.

Я знаю только, что Блэкстон распорядился отправить его на нижний ярус, но там десятки камер… Камеры нижнего яруса — там держат только Пожирателей. Крошечные клетушки без окон, холод такой же, как в хогвартских подземельях — только вот каминов там, разумеется, нет. Там вообще ничего нет, кроме каменных стен и пола… нет даже отверстия в полу для… естественных надобностей — я закусываю губу, вспоминая блэкстоновское «пусть поваляется в собственном дерьме», и решаю отправиться вниз немедленно. Ничего не поделаешь, буду открывать каждую дверь — Пожиратели все равно в наручниках… черт, я ведь не знаю нового пароля — они меняются каждый день, а вчера мне его, разумеется, не сообщили. Применять заклятье Взлома?.. и сколько раз я успею это сделать, прежде чем меня засекут?.. Думай, Гарри, думай!.. Но сообразить что-то еще я не успеваю — дверь блэкстоновского кабинета распахивается, и на пороге появляется — меня даже передергивает от омерзения — высокая нескладная фигура. Джоэл. Ну конечно, кому бы еще Блэкстон поручил заглянуть к Снейпу после… терапии.

— Вот принесла нелегкая старую перечницу, — бормочет аврор, проходя так близко, что я вжимаюсь в стену. — Снейп ей, видите ли, понадобился… «Немедленно сообщите вашему начальнику», — передразнивает он Макгонагалл, и мне ужасно хочется дать ему пинка. И Блэкстону чего дома не сидится… припрется сейчас… а я вчера малек перестарался с гадом… придется проверить, как бы не подох.

Спокойно, Гарри, спокойно… Вдох, выдох… справиться с дыханием… Неделю назад ты и сам почти от него не отличался — скажешь, нет?.. да и мстить сейчас совсем не время. Просто иди за ним по коридору, спускайся по лестнице… хорошо, что эхо скрадывает шаги… если б он еще и заткнулся… Но это мне, похоже, не светит — Джоэл слишком выбит из колеи и продолжает бубнить под нос, на ходу противно хрустя пальцами:

— Да вроде не должен подохнуть… подумаешь, шкурку чуть-чуть попортил… ну, хлыст с шипами… ну, вставил пару раз… вот с Круцио да, переборщил… а все этот Поттер, педик поганый, — Джоэл даже приостанавливается, так что я чуть не врезаюсь в сутулую спину, — притворялся, что ненавидит гада, а сам устроил ему там курорт… а я тут отдувайся…

Нет, если он сию секунду не заткнется, я его точно прокляну… а потом наложу Империо, чтобы нашел мне Снейпа — и плевать на последствия!.. Но аврор уже остановился у нужной двери, бормоча пароль. Дверь чуть приотворяется, натужно скрипя, аврор нехотя переступает порог — и я, помедлив, проскальзываю за ним. Мерлин, как же мне страшно.

Каменные стены, забрызганные кровью. Каменный пол в бурых пятнах — и распростертое у стены обнаженное истерзанное тело. Полуседые пряди полностью скрывают лицо — но это Снейп, вне всяких сомнений… и он в сознании — услышав скрип, он шевелится, пытаясь отползти, вжаться в стену — но Джоэл в два шага пересекает крохотную камеру и цедит с брезгливым облегчением:

— Живучий, гаденыш… Смотри-ка, даже не обмочился! Между прочим, терпеть вредно для здоровья, — аврор визгливо хихикает собственной шутке — а в следующую секунду хрипит, отброшенный моим заклятием, с хрустом впечатавшись в противоположную стену. Но мне сейчас как-то не до Джоэла. Сунув палочку в карман, я бросаюсь к Снейпу, отвожу спутанные пряди и трясущимися руками поворачиваю к себе бескровное лицо.

— Живой, — бормочу я, — живой… — и темные ресницы вздрагивают, а запекшиеся губы с усилием выталкивают:

— Да… пока что… я ведь обещал… а вы… принесли вино?..

Страх снова прокатывается по телу ледяной волной, так безжизненно звучит слабый шелестящий шепот — словно ему достаточно моего кивка, чтобы без всякого вина оказаться по ту сторону. Спокойно, Поттер, чудо, что в таком состоянии он вообще способен что-то выговорить.

— Я принес, сэр… только не вино, — выдавливаю я, и он вздрагивает от этого «сэр», как от удара, и открывает глаза, и пытается сфокусировать на мне расплывающийся взгляд:

— А… что же… вы принесли?..

— Я все объясню… потерпите еще чуть-чуть, — я шарю в кармане, но вытаскиваю не зелье, а палочку. Истина может немного подождать — есть более насущные потребности.

Сначала наручники. Взмах палочкой, металлические кольца размыкаются — и я, сжав зубы, осторожно высвобождаю распухшие ледяные кисти. Растереть бы ему руки — но это потом, потом… сейчас ему, наверное, ужасно хочется пить. Трансфигурировав наручники в железную кружку — ни на что другое воображения не хватило — и пробормотав «Агуаменти», приподнимаю его голову и подношу потяжелевшую кружку к губам. Я думал, он будет пить с жадностью, захлебываясь и обливаясь, но он так слаб, что даже глотает с трудом и, сделав несколько глотков, утомленно прикрывает глаза и шепчет:

— Спасибо… достаточно.

— Пожалуйста, — зачем-то бормочу я — наверное, чтобы не разреветься. Так, Поттер, эмоции потом, это ему меньше всего сейчас нужно. Одежда. Быстро расстегиваю мантию, сбросив, расстилаю рядом и бережно перекладываю на нее бесплотное тело. Сделать это оказывается еще легче, чем я думал — он почти ничего не весит, но когда я просовываю руку под скользкую от крови спину, изжелта-белое лицо становится совсем восковым. Он не стонет и не жалуется, но я и так понимаю, в чем дело — Джоэл на редкость исполнительная сволочь. Ладно. Со сломанными ребрами сейчас все равно ничего не сделать. Значит, надо скорее дать ему зелье — не при Блэкстоне же это делать, учитывая, что я должен его предупредить — и…

Черт… на другое он ведь тоже не пожалуется. Хорошо, что я совершенно точно знаю, в чем он сейчас нуждается больше, чем в зелье или малфоевском вине. Новый взмах палочкой — и Снейп переводит ошеломленный взгляд на ночной горшок в веселеньких розовых цветочках — наверное, всплыла в памяти дамблдоровская байка о коллекции ночных горшков в Выручай-комнате.

Если бы мог, он, наверное, залился бы своим темным румянцем, но его смущение выдает только тающая в уголках губ слабая усмешка — зато мои щеки пылают как жидкий огонь. Ну, сейчас мне скажут… Но он молчит, и у меня опять холодеет в позвоночнике — неужели Джоэлу все-таки удалось выбить из Снейпа его неистребимую иронию?! — и тут я наконец слышу шепот, от которого хочется смеяться и плакать — это она, совсем прежняя снейповская интонация:

— Что… напоследок все-таки решили соблюсти инструкции?..

— Ага, — улыбаюсь я дрожащей улыбкой. — Только я отвернусь… не переживайте… просто попробуйте чуть-чуть приподняться… я помогу… вот так… — я бормочу этот успокаивающий вздор, но уже понимаю, что мне все-таки придется поучаствовать в процессе — он слишком обессилен и руки слишком распухли, чтобы справиться самому, и, конечно, я помогаю ему не только приподняться.

— Как вам не противно, — беззвучно выговаривает он, когда моя рука касается его там, где совсем недавно путешествовали похотливые джоэловские лапы. Там у него тоже все в крови, и я заставляю себя не вглядываться слишком пристально — во-первых, чтобы вконец его не смутить, а во-вторых — если Джоэл его… искалечил, я просто убью подонка сию же секунду. Но, слава богу, осязание подсказывает — ничего непоправимого вроде бы не случилось. Противно?.. Если бы не нашлось что трансфигурировать, я подставил бы вместо горшка собственные ладони… только ему я об этом, разумеется, не говорю.

Когда журчание стихает, я, отставив горшок и кое-как вытерев окровавленные ладони о свитер, быстро запахиваю на нем мантию, тщательно застегиваю ее сверху донизу — ни одна аврорская сволочь не посмеет больше пялиться на его тело — и только после этого вновь лезу в карман.

— Что это? — взгляд запавших глаз останавливается на флаконе с молочно-белой жидкостью. — Лекарство?.. Но… зачем?.. это бессмысленно… — но я прерываю его — незачем ему тратить силы на расспросы.

— Это зелье, восстанавливающее память. Вы его сами сварили, сэр, в прошлом году, — и он вновь вздрагивает, и на изможденном лице медленно проступает понимание:

— Сэр?.. Не думал, что когда-нибудь удостоюсь от вас… такой чести.

— Я тоже, — тихо говорю я, не отводя взгляда. — Выпейте, сэр… просто выпейте, и вы сами все вспомните, ну а если вдруг не получится — тогда я расскажу… только о главном вы, наверное, и сами догадались.

Догадался, конечно, догадался — он даже закрывает глаза, наверное, пытаясь осознать… масштаб догадки, и я радуюсь, что помог ему догадаться постепенно — в его состоянии любое сильное потрясение может навредить. Что ж, теперь ему будет проще.

— Давайте, — помедлив, произносит он. — Только… у большинства подобных зелий бывают побочные эффекты… сложно предположить… в общем, не пугайтесь, если что… просто побудьте рядом, ладно?

Господи, да куда ж я денусь, вздыхаю я, усевшись на пол, осторожно устроив его голову на коленях и поднеся пузырек к губам, и он, с видимым усилием проглотив тягучую жидкость, слабо фыркает, скосив глаза на валяющегося в метре от нас Джоэла:

— Да, действительно… места здесь не слишком много.

Интересно, он опять съязвил — или правда понял меня слишком буквально? Я ведь хотел сказать, что теперь всегда буду рядом… но додумать я не успеваю — его лицо вдруг страшно искажается и Снейпа встряхивает так, что голова чуть не соскальзывает на пол — хорошо, что я успел ее удержать.

Мерлин… Вот это и есть побочные эффекты?!

Почему меня совсем не встревожили его слова? Наверное, потому, что ни в одном описании я не встречал ничего даже отдаленно напоминающего тот кошмар, который сейчас беспомощно наблюдаю. Мучительная дрожь нарастает, негнущиеся пальцы царапают каменный пол, — а я ничего не могу сделать, только удерживать его, стиснув вздрагивающие плечи онемевшими ладонями. Новая судорога, такая сильная, что я почти физически чувствую, как волна боли катится через его тело, и с ужасом вижу, как он до крови прикусывает и без того искусанные губы — наверное, чтобы не кричать… чтобы не испугать меня еще больше. Господи, лучше бы кричал. Неужели я ошибся и в склянке был яд, мелькает в сознании — то, что я вижу, с каждой секундой все больше напоминает агонию.

А я с ним даже не попрощался.

И вдруг все заканчивается — так же неожиданно, как и началось. Совсем заканчивается — я понимаю это, чувствуя, как его тело как-то сразу расслабленно обмякает под моими руками, дыхание выравнивается, а лицо…

Может быть, именно так выглядят люди, которых помиловали непосредственно перед казнью, — не знаю, о таком я только читал. Зато теперь я точно знаю, как выглядит Северус Снейп, который позволил себе жить. Нет, не так — который наконец поверил в то, что достоин жить дальше.

— Ты понимаешь, Поттер?.. — шепчет он, не открывая глаз.

— Да, сэр, — выдыхаю я, потрясенный этой небывалой, невозможной интонацией — да нет же, я, конечно, ослышался…

— Ты понимаешь?.. я не возвращался к Темному лорду… — нет, похоже, не ослышался — это именно «ты», вне всяких сомнений, и распухшие губы складываются в неуверенную дрожащую улыбку, и я отвечаю такой же — но его глаза все еще закрыты, он не видит, как я ему улыбаюсь, поэтому я нащупываю его руку и осторожно пожимаю ледяные пальцы, молясь, чтобы он это почувствовал — и через долгие полминуты чувствую ответное слабое пожатие.

— Как ты нашел зелье? — спрашивает он, и в тихом голосе проступает любопытство. — Дамблдор подсказал?

— Нет, — неохотно отвечаю я — мне совсем не хочется сейчас хвастаться, но все равно ведь узнает. — Я решил разобрать последнюю полку… увидел флакон без наклейки… а потом выпил зелье Сновидений и просто сложил два и два. Ничего выдающегося.

— Совсем ничего, ты прав, — он наконец открыл глаза, и теперь уже я вздрагиваю от пристального взгляда, в котором в равных пропорциях смешались любопытство, восхищение и насмешка. — Зелье Сновидений… запомнил, надо же…

Он что, совсем идиотом меня считает?.. Я сердито смотрю в черные глаза, но увидев, как меняется его взгляд, забываю обидеться, потому что там уже не только насмешка — глубокий взгляд светится такой нежностью, что у меня перехватывает дыхание. Ну конечно. Теперь не только я могу разрешить себе то, что так долго сдерживал.

— Наклонись, — быстро произносит он, насмешливая нежность во взгляде становится почти осязаемой, и я понимаю, чего он хочет, и щекам становится жарко, а сердце пускается вскачь, словно с русских горок — совсем как в четверг, когда я запретил себе даже думать о подобном. А теперь… Все, что ты хочешь… все, что хочешь, думаю я, склоняясь к нему и немного приподнимая его голову так, чтобы ему было удобнее, и на этом связные мысли заканчиваются — губы, которых я нерешительно касаюсь, отвечают мне так, как я и мечтать не смел — словно он вложил в этот поцелуй все оставшиеся силы. Это могло бы отрезвить, но сознание того, что я целую Снейпа, целую после того, как почти потерял надежду снова его увидеть, лишает меня последних остатков благоразумия — и я не нахожу в себе сил оторваться от него, даже чувствуя, как к поцелую примешивается явственный привкус крови. Это ничего… главное, что он жив, что он вспомнил… что сам попросил меня наклониться… и теперь так щедро, так сладостно… так…

Я отрываюсь от него только когда мы оба начинаем задыхаться, но продолжаю обнимать его голову, с беспокойством прислушиваясь к тяжелому дыханию — Мерлин, кажется, я все-таки слишком… увлекся. Но когда я виновато всматриваюсь в тихое успокоенное лицо, неловкость исчезает — я действительно был прав. Это было нужно ему не меньше… пожалуй, даже больше — чтобы окончательно почувствовать себя живым.

— Ты похож на вампира, — произносит он, отдышавшись, и я с радостью замечаю, что говорит он по-прежнему очень тихо, но уже без мучительных пауз, словно поцелуй и впрямь прибавил ему сил.

— Это вы себя не видите — хмыкаю я, с сожалением слизывая с губ солоноватый вкус его крови. Осторожно укладываю его голову обратно, провожу по его губам указательным пальцем, стирая алые капли, и он слегка морщится:

— Да, зелье нуждается в некоторой доработке... Очень перепугался?

— Ужасно, — тихо отвечаю я — какой смысл скрывать, да и потом, я еще вчера решил никогда ему не врать. — Я… я подумал, что вы умираете. Я бы тогда, наверное, тоже умер… или нет, сначала разнес бы к дементорам эту аврорскую лавочку, а потом бы умер.

— Поттер, ты меня пугаешь. Преступные замашки, суицидальные наклонности… как тебя вообще приняли в эту… лавочку, хоть и на стажировку? — фыркает он, но холодные пальцы, нашарив мою руку, стискивают ее с неожиданной силой. — Я не собираюсь умирать, ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Кстати, я хотел бы сесть. На твоих коленях довольно удобно, но я уже достаточно пришел в себя и, думаю, нам пора обсудить, что делать дальше.

Да, действительно, он прав… и, черт, самое время предупредить его сейчас, только вот… Он так спокоен… слишком спокоен для человека, вспомнившего то, о чем я собираюсь его предупредить.

— Сэр, — осторожно спрашиваю я, — а вы в самом деле вспомнили все… ну, что касается смерти Дамблдора и всего остального?..

— Ты хотел сказать, убийства, — спокойно поправляет он, — когда я взмахнул палочкой, он был еще жив. Да, я помню, что это было частью плана — но убийство от этого не перестает быть убийством… и, разумеется, я не снимаю с себя вины за то, что не смог изготовить противоядие. Как видишь, вспомнил — хотя да, действительно, что-то ускользает… что-то, связанное с тем зельем… — он морщитcя, пытаясь сосредоточиться, но быстро успокаивается. — Скорее всего, какая-нибудь несущественная подробность. А почему ты спрашиваешь?

Значит, так и не вспомнил. Я быстро опускаю глаза, чтобы он не разглядел вспыхнувшего в них облегчения. Пока он раздумывал, я торопливо подбирал слова, готовясь защищать его от самого себя, но никаких аргументов, слава богу, не понадобилось. Не вспомнил — ну и прекрасно, значит, аврорам больше не в чем будет его обвинить. А прошлое… пусть остается в прошлом, и будь я проклят, если когда-нибудь сам расскажу ему о том, что ему все-таки удалось забыть.

— Просто хотел понять, сколько у нас шансов, — кажется, у меня вышло достаточно убедительно, потому что он насмешливо фыркает:

— Не знаю, о каких шансах ты говоришь, но шансов когда-нибудь принять вертикальное положение у меня, похоже, не осталось. Давай я уже попробую как-нибудь сесть.

— Да, конечно, — виновато киваю я — каменный пол леденит тело даже через несколько слоев одежды, а на нем вообще только мантия. Можно было додуматься и раньше… хотя еще несколько минут назад он еле поворачивал голову, так что усадить я его тогда не смог бы. Да и сейчас это удается с большим трудом, как бы он ни пытался доказать обратное — несколько мучительных попыток усесться самостоятельно только причиняют боль, и в конце концов я приподнимаю его, ухватив под мышки. Привалившись к стене, он какое-то время, не в силах выговорить ни слова, хрипло дышит, пытаясь выровнять дыхание, и наконец выталкивает сквозь стиснутые зубы:

— Ничего… все в порядке… говори… что ты собираешься делать?..

— Я… — начинаю я — и умолкаю, боясь, что постыдно разревусь, уткнувшись в его мантию, на которой уже проступают темные пятна. Только бы не показать, как мне его жалко — отчаянно, до дрожи, до спазмов в горле. Мерлин, я все-таки разнесу к чертям эту лавочку!.. Только он, как всегда, все понимает — с некоторых пор он все про меня понимает.

— Перестань меня жалеть, — раздраженно шипит он, — у тебя еще будет не одна такая возможность. А сейчас соберись и излагай, внятно и разборчиво.

— Хорошо, — с трудом выговариваю я, все-таки шмыгнув носом. — Все… все очень просто. Сейчас мы отправимся к Блэкстону… Макгонагалл уже там и наверняка все ему объяснила, если он появился, конечно… если его еще нет — плевать, аппарируем не дожидаясь. Здесь я вас в любом случае не оставлю.

— Блестяще, — кажется, он немного пришел в себя и даже слегка усмехнулся. — То есть ты рассчитываешь, что он отпустит меня… под домашний арест — и всерьез думаешь, что Блэкстон поверит показаниям опального стажера… пристрастным показаниям, в чем он свято уверен… и портрета человека, известного своей… эээ… широтой взглядов?

— Ну, во-первых, Макгонагалл тоже найдется что сказать даже независимо от наших с Дамблдором показаний, — я возмущенно перебиваю его, не веря в то, что слышу — а во-вторых — чему тут можно не поверить?! Вы действовали заодно с Дамблдором… выполняли его приказы… столько сделали для школы…

— А в соседних камерах — теперь перебивает уже он, и в тихом голосе сквозит исчезнувшая было горечь, — сидят десятки Пожирателей, готовые подтвердить — под Веритасерумом и без — что я действовал заодно с Темным лордом… выполнял его приказы… участвовал во множестве операций против маглов и грязн… маглорожденных. Кому, как ты думаешь, Блэкстон… нет, даже не поверит — кому ему выгодно поверить больше?

— Выгодно?.. — шепчу я, и Снейп невесело улыбается, не отводя взгляда, и я кажусь себе рядом с ним наивным первокурсником:

— Именно, Поттер. Он готовит блестящий процесс, который должен стать итогом долгой и многотрудной деятельности вашего славного ведомства… плодом, так сказать, тотальной зачистки… и мне предопределена там роль главного злодея. Этакое исчадие ада, блистательно обезвреженное доблестными стражами порядка. Да будь у тебя на руках десятки куда более достоверных доказательств, он и к ним бы не прислушался. Что вы, испортить такой триумф, упустить такую возможность доказать магическому миру свою исключительную полезность!..

— А заодно и оправдать свои методы, — заканчиваю я мрачно. Мерлин, а он ведь прав… опять прав. Я должен был это понять, еще когда Блэкстон отбрасывал все мои сомнения и неуверенные догадки, даже не пытаясь прислушаться — хотя, черт побери, был просто обязан выслушать Поттера, да хотя бы задуматься, с чего это парень, ненавидящий Снейпа, вдруг вздумал его защищать! А теперь он, естественно спишет все на мою… пристрастность — и будет уверен, что прав, и даже под Веритасерумом Снейпа допрашивать не станет — зачем?..

Мерлин, что делать-то?!

— Послушай, Поттер, — негромко произносит Снейп, и холодная рука касается моей кисти успокаивающим жестом. — Я предлагаю не дразнить гусей. Не позволяй Блэкстону втянуть себя в открытый конфликт… и Макгонагалл, — он улыбается с насмешливой нежностью, — это тоже ни к чему. Давайте спокойно дождемся суда — до него не так уж много осталось. Я… продержусь, а ты тем временем поговоришь со Скримджером, возможно, удастся настоять на моем допросе под Веритасерумом… соберешь показания школьников… возможно, это что-то и даст, но сейчас…

И снова он, наверное, прав — но оставить его здесь?! Он-то продержится, в этом я не сомневаюсь — теперь, зная про себя правду, он выдержит что угодно, да и Блэкстон тоже вряд ли захочет… открытого конфликта с героем войны и директрисой Хогвартса и поостережется обращаться с ним совсем уж скверно — только вот я не хочу, чтобы он еще хоть что-то терпел. Кажется, я впервые понимаю смысл затертой фразы «пальцем не дам притронуться» с такой пронзительной ясностью.

Пальцем не дам притронуться — никому, никогда. Волоску не позволю упасть. И что-то там еще про пылинки… ах, нет, это я буду сдувать с него пылинки, когда мы отсюда выберемся — только пусть он сначала со мной согласится. Пожалуйста.

— Нет, — тихо говорю я. — Сейчас. Конечно, прямо сегодня вас в любом случае не оправдают, ну и черт с ним — пусть будет… домашний арест, я не хочу, чтобы вы даже лишнюю минуту здесь находились. А не получится — чем мы рискуем? Мне он ничего не сделает — не посмеет, и вас больше мучить не будет, побоится огласки.

Мерлин, только бы он не начал спорить… поберег бы силы. Но он сосредоточенно обдумывает мои слова — и, кажется — нет, точно! — соглашается.

— Что ж, раз ты готов рискнуть карьерой… — усмехнувшись, начинает он и прерывает себя, увидев мой возмущенный взгляд. — Ладно. Пойдем… то есть как ты это себе представляешь? Только, предупреждаю, никакого Мобиликорпуса!

— Разумеется, — ответ на это вопрос у меня давно готов. — Я вас просто донесу.

— Это невозможно, Поттер. Ты надорвешься. Я пойду сам.

— Вы себе льстите, сэр, — фыркаю я, и он улыбается, уловив собственные интонации. — Только вот… не обещаю, что не будет больно… хотя я постараюсь, чтобы вам было удобнее…

— Можно подумать, ты оставил мне выбор, — ворчит он, когда я осторожно пристраиваю его руку к себе на плечо. — Хотя… давай я все-таки попробую немного пройти сам… что мы теряем?..

И ему действительно удается встать, привалившись ко мне, простоять с полминуты и даже сделать пару спотыкающихся шагов — но с каждым шагом его рука все судорожнее вцепляется в мое плечо, сердце под моей ладонью бьется резкими толчками, и в конце концов он вынужден остановиться, почти повиснув на мне и глотая воздух.

— Нет… не могу, — выдыхает он, и я стискиваю зубы, понимая, чего ему стоило это признание. — Придется тебе… если не получится — черт с ним, пусть Мобиликорпус.

Ну уж нет. И никому больше не позволю. Примерившись, я осторожно подхватываю его и оказываюсь перед дилеммой: прижать к себе покрепче — так ему будет слишком больно, ослабить объятие — рискованно, вдруг все-таки не удержу. В конце концов, прислушиваясь к неровному дыханию, я нахожу разумный компромисс и делаю по камере несколько пробных шагов. М-да… весит он все же несколько больше, чем вначале показалось. Но это ничего, я справлюсь — до главного входа я его, конечно, не донес бы, но до блэкстоновского кабинета — вполне.

Мобиликорпус… вот еще. Это я приберегу для Джоэла, если к тому времени не очухается. Хотя куда он денется… точно, кажется, начинает шевелиться. Мне совсем не хочется, чтобы он сейчас нас увидел — наверняка скажет какую-нибудь пошлую гадость. Мне-то плевать, но со Снейпа унижений достаточно. Я перешагиваю порог быстрее, чем собирался, и чувствую, что он, напрягшись, весь как-то подбирается на моих широко расставленных руках — наверное, боится, что потеряю равновесие. А может, я сделал ему больно?..

— Вам неудобно? — тихо спрашиваю я, не останавливаясь, немного перемещаю его, так, что холодный висок касается щеки, и я, решившись, поворачиваю голову и дотягиваюсь губами до голубоватой жилки, просвечивающей сквозь прозрачную кожу, — наверное, это не ко времени, но я просто не смог удержаться.

— Не отвлекайся, впереди лестница, — слабый смешок щекочет шею. — Неудобно?.. нет, скорее… непривычно -— меня еще никто не носил на руках… в сознательном возрасте.

— Не беспокойтесь, я держу. Крепко, — невпопад отвечаю я, смаргивая с ресниц дурацкую влагу. Хорошо, что он этого не видит — он опустил голову мне на плечо и, кажется, прикрыл глаза. Ответа я особенно не жду, но когда начинаю подниматься, осторожно нащупывая ступеньки, он негромко произносит:

— Я не беспокоюсь. Ты меня удержишь, я знаю.

И он прав. Я его удержу — со всеми его рубцами и кровоподтеками, распухшими руками, кашлем и сломанными ребрами. С его болью и слабостью, одиночеством и ночными кошмарами, ненавистью и унижением, которые ему пришлось пережить. С его дурной репутацией и отвратительным характером. С его смелостью и мужеством, верностью однажды данному слову и непоказной готовностью помочь. С его достоинством и гордостью, которую, слава Мерлину, так и не удалось подавить. С его язвительными репликами и ироничной усмешкой, с его привычкой встряхивать волосами и щуриться… со всем, что я уже успел полюбить, и со всем, что мне только предстоит узнать — но я приму любое открытие как подарок. Потому что он единственный, кто мне нужен — и я его… удержу.

Лестница уже позади и до блэкстоновской двери остается шагов двадцать, когда он произносит тихо, но очень настойчиво:

— Если Блэкстон… применит силу, обещай, что ничего не сделаешь. Что не будешь меня защищать — иногда чтобы выиграть, приходится отступить, и сейчас как раз тот случай.

— Ну уж нет, — от возмущения я даже убыстряю шаг. — Вы что, и правда думаете, что я позволю ему вас ударить?! А Макгонагалл — ей вы тоже запретите вмешиваться?

— Поттер, это не просьба и не совет, я на этом настаиваю — в тихом голосе звучит раздражение, и Снейп сильнее сжимает мое плечо. — Макгонагалл умеет сдерживать эмоции, ты же можешь наделать глупостей.

— Ага, — хмыкаю я, останавливаясь перед дверью. — Она тут на днях рассказывала, как швырялась зельями в вашем кабинете… по-моему, странный способ сдерживать эмоции, — я жду новых раздраженных увещеваний, но он вдруг насмешливо фыркает:

— Да, прекрасно помню этот примечательный эпизод… неплохой оказался повод, чтобы незаметно сунуть ей в карман очередную записку. Ладно, я понял, что не убедил тебя… черт с тобой, поступай как знаешь. Что ты так на меня смотришь? Тяжело держать? Так заходи скорее, сможешь меня усадить и…

Записки. Снейп сунул ей в карман очередную записку. Мерлин…

— Записку, — выговариваю я непослушными губами, — вы сказали — записку… так это вы их писали?..

— А разве ты не догадался? Я думал, это ты в первую очередь сообразил, — удивленно произносит он. — Конечно, тебе и орденцам записки мог подбрасывать кто угодно, но школа была под тотальным контролем, камины были заблокированы, досматривалась вся корреспонденция, чтобы не дать никому с тобой связаться — тебе ли этого не знать?.. Кто еще, по-твоему, мог их писать — сам Темный лорд?

Вопрос, конечно, риторический, но я в любом случае не мог бы ответить — горло стиснуто спазмом, и на этот раз я уже не в силах удержаться. Привалившись к стене и притиснув его к себе оцепеневшими руками, я реву, вжимаясь в его мантию, и сипло выдавливаю между всхлипами:

— Я т-такой идиот… Я должен был… должен был догадаться… еще в четверг… когда мы с М-макгонагалл обсуждали… хотя бы п-попробовать, дать вам хоть какую-нибудь… чтобы заклинание… П-простите меня… пожалуйста…

Простит, конечно, простит, раз до сих пор не упрекнул ни словом, ни взглядом, только мне от этого не легче. Разумеется, он не считает то, что сделал, ни подвигом, ни вообще сколько-нибудь примечательным поступком — была возможность помочь, ну, он и… помогал. А я, уже услышав от него «Вы предпочли бы, чтобы кто-то погиб?», уже сварив с ним Феникс Лакрима и, главное, уже поняв, что столь уникальную информацию мог передавать только кто-то из самых приближенных к Волдеморту, — я… не догадался. Куда там, я был гораздо больше озабочен проблемой, поцеловать его или дождаться воскресенья… идиот… он-то меня простит, только вот сам себя я вряд ли прощу.

Он молчит, но через какое-то время я слышу негромкий вздох, а затем холодные пальцы мягко поддевают мой подбородок. Наверное, хочет, чтобы я посмотрел на него, будет успокаивать… только я не заслужил ни его взгляда, ни этого ласкового жеста… лучше бы отчитал или съязвил по обыкновению. Но я все-таки поднимаю глаза — а когда встречаю его взгляд…

Я уже видел в его глазах это выражение — только теперь это не мгновенный промельк, как в пятницу. Свет, мерцающий в черных глазах, сродни тому яркому, щедрому сиянию, что всегда исходило от Дамблдора — но этот свет предназначен только мне, хотя я его и не заслужил… и я просто не могу отказаться.

— Успокойся, — очень тихо произносит он, проведя по моей влажной щеке кончиками подрагивающих пальцев. — То, что случилось… должно было случиться. Простить… что я должен тебе прощать? То, что только благодаря тебе я вообще выжил и мне есть ради чего жить дальше? То, что ты… впрочем, вчера я уже перечислял, что ты для меня сделал, и с удовольствием повторю это — но немного позже и в другой обстановке, согласен? Вот и хорошо… дай я вытру лицо… вот так… кстати, высморкаться тебе тоже не помешает, и, раз уж у тебя заняты руки, придется посодействовать… и не дергайся — на этой мантии уже столько пятен, что немного соплей погоды не сделают.

Ох… Он что это, серьезно?! Увернувшись — впрочем, без особого труда, после Круцио с координацией у него не очень — я оскорбленно шмыгаю носом, втягивая соленую влагу, — и успеваю заметить мелькнувшую в уголках губ довольную усмешку. Ну конечно… Снейп есть Снейп — и успокаивает он тоже в своей фирменной манере… и, Мерлин, как это прекрасно, что после всего он смог остаться прежним. Плакать мне уже точно не хочется. Мне хочется сказать ему — так, чтобы он услышал — все, о чем до сих пор я говорил только взглядом. Но он опять прав — лучше сделать это немного позже и в другой обстановке… благо ждать осталось совсем недолго — теперь я в этом почти не сомневаюсь. Теперь у меня есть доказательство, к которому прислушается даже Блэкстон.

За блэкстоновской дверью слышны голоса — значит, аврор все-таки не решился отмахнуться от визита директрисы Хогвартса. Постучать?.. обойдется, да и руки все равно заняты. Я уже заношу ногу, чтобы толкнуть дверь носком ботинка — и вдруг совсем рядом раздается раздраженный голос Макгонагалл:

— … Раз вы отказываетесь сообщить, где держите профессора, я сама отправлюсь на поиски — и тут уж не обессудьте… я найду способ открыть любую дверь в вашем клоповнике… противозаконно?.. а то, что вы творите — законно?!..

Фыркнув, я переглядываюсь со Снейпом — о да, у Макгонагалл отлично получается держать себя в руках — но тут дверь стремительно распахивается и я еле успеваю отступить назад, опасаясь, что директриса в ее состоянии просто не успеет притормозить и врежется в нас так же, как в прошлое воскресенье я врезался в Снейпа. Но реакция у моего бывшего декана по-прежнему отменная… хотя, возможно, это просто шок — увидев нас, она застывает на пороге как изваяние, схватившись за сердце, и, бесслезно всхлипнув, с трудом выговаривает побелевшими губами:

— Мерлин мой… Гарри, ты нашел его… Северус… господи, какой ужас…

— Минерва, все в порядке, я чувствую себя лучше, чем выгляжу, — тихо говорит Снейп. Правды в этой фразе ровно столько же, сколько золота в лепреконских монетах, и Макгонагалл это понимает, но интонации и манера выражаться прежние, снейповские, и, кажется, это ее немного успокоило.

— Ничего… главное, ты жив, — произносит она, пытаясь улыбнуться. — Гарри, пойдем… там есть удобное кресло…

— Лучше что-нибудь, чтобы он смог лечь, — быстро говорю я, переступая порог, — у него несколько ребер сломано.

Кивнув, она взмахивает палочкой, кресло превращается в узкую кушетку с подголовником, и я осторожно устраиваю на ней Снейпа, а Макгонагалл, склонившись, поправляет складки мантии и вздрагивает, коснувшись его ледяной руки:

— Господи, ты совсем замерз... сейчас сотворю что-нибудь теплое.

— Такое же теплое, как та магловская шуба, в которой вы как-то явились на собрание Ордена? — Снейп улыбается ей уголками губ, и я невольно фыркаю, вспоминая, как забавно выглядела директриса в магловской одежде. Но Макгонагалл смотрит на нас без улыбки, и я понимаю, что ее тревожит. Хорошо, что с этим все обстоит гораздо проще, чем нам представлялось в Хогвартсе.

— Профессор действительно все вспомнил… практически все, кроме некоторых несущественных подробностей — поспешно отвечаю я на безмолвный настойчивый вопрос, горячо надеясь, что Снейп не придал нашим переглядываниям особого значения и Макгонагалл сумеет обойтись без лишней мимики. Но она быстро справляется с удивлением, понимающе кивнув, наколдовывает пушистый плед, разворачивает его — и вдруг, прервав движение, встревоженно спрашивает:

— Гарри, что у тебя с руками? Ты что, ранен?

А что у меня с руками? Недоуменно щурясь я оглядываю свои ладони, словно испачканные бурой краской… только это, разумеется, не краска. Свитер тоже весь перепачкан — я и забыл, что вытирал о него руки. И джинсы — я прослеживаю направление ее взгляда — джинсы тоже — я ведь стоял рядом со Снейпом на коленях.

Пожалуй, я не буду выбрасывать эти вещи. Спрячу подальше, чтобы достать, если вдруг придет в голову вернуться к полной тягот и трудов аврорской службе.

— Хлыст с шипами, — медленно говорю я, — изюминка интенсивной терапии. Шипы зрелой шипоглазки, они, знаете… намертво врастают в кожу при соприкосновении, ну и… отдираются только вместе с кожей, — я поспешно прерываю себя, вдруг сообразив, что Снейп тоже все это слышит, и сглатываю, вспомнив, как он выглядит под мантией. — В общем… это не моя кровь…

— Я уже поняла — выговаривает Макгонагалл, бесцельно вертя в руках плед, словно забыв, зачем его наколдовала. Нет, конечно же, не забыла — встряхнув шерстяной ком, она склоняется к Снейпу — и вновь на мгновение застывает, глядя на его лицо, на котором живыми кажутся только глаза, на распухшие руки, на мантию, испещренную темными пятнами. Но она больше не всхлипывает — побледневшее лицо мрачно, губы сжаты в тонкую полоску, и, бережно укрыв Снейпа, она поворачивается к аврорскому столу и произносит с ледяным презрением:

— Скоты. Ах, какие же вы скоты. Вам что, мало было Веритасерума?

— У вас свои методы, директор, у нас свои — бесстрастно произносит Блэкстон, до сих пор молча наблюдавший за нашими манипуляциями. — Результаты применения наших методов нас вполне устраивают, что же касаются ваших… ваш воспитанник только что совершил должностное преступление, и вы всячески ему в этом потворствовали — я не ошибаюсь, профессор? — в голосе аврора звучит металл, но для запугивания он явно выбрал не тот объект.

— Не ошибаетесь, — подчеркнуто спокойным тоном говорит Макгонагалл, сухо усмехнувшись. — Более того, могу даже назвать вам идейного вдохновителя этого преступления — да-да, вы угадали, это профессор Дамблдор… вам напомнить, кто он и что сделал директор для победы над Волдемортом? Или, может быть, вам напомнить, что сделал для этого мой… воспитанник, которым я безмерно горжусь?

— Да нет, не стоит… — скучающим тоном выговаривает Блэкстон, лениво откинувшись в кресле, — их заслуги перед магическим миром всем известны — признаться, я все ждал, когда же вы мне о них напомните? — вот только все это никак не оправдывает нашего бесценного профессора Снейпа, которому, я вижу, вы тоже имели несчастье поверить, наслушавшись слезливых россказней его любовника.

Ну и кто тут умеет сдерживать эмоции? Мне-то плевать на все, что он про меня скажет, но Снейп комкает плед, приподнявшись на локтях, Макгонагалл возмущенно подается вперед, и Блэкстон в притворном испуге вскидывает руки:

— Мерлин, какое трогательное единение… но нельзя ли по очереди? Сначала вы, профессор, — привстав, он отвешивает Снейпу ироничный поклон, — безумно интересно услышать, что вы скажете в защиту человека, с которым так необыкновенно… сблизились.

— Поттер в моей защите совершенно не нуждается, — выговаривает Снейп очень спокойно, — мальчик уже… достаточно вырос, в том числе и для того, чтобы самому решать, с кем ему… сближаться, и ни перед кем в этом не отчитываться. Но я удивлен, какого невысокого мнения вы о профессоре Макгонагалл — неужели она неспособна сделать самостоятельные выводы из тех фактов, которые стали ей известны?

— Северус, я целый час ему это объясняю! — Макгонагалл в раздражении всплескивает руками. — Я рассказала ему о том, как весь прошлый год ты защищал детей… причем умудряясь делать это незаметно, — она смотрит на Снейпа с сердитым восхищением, — рассказала, что ты сделал на этой неделе — и как я мучилась, пытаясь сопоставить такое самопожертвование со всем, что о тебе знала… и как после объяснений Дамблдора все встало на свои места — но он, по-моему, даже не слушал! Может быть, вы думаете, что я вру? — снова обернувшись к Блэкстону, выговаривает она со сдержанной яростью. — Или профессор Дамблдор заблуждается, считая, что, убив его и вернувшись к Волдеморту, профессор Снейп всего лишь осуществлял тот план, который они с директором вместе разработали?

— Да нет, не думаю, — произносит Блэкстон серьезно — слава богу, он прекратил свой идиотский спектакль. — И вы предельно искренни, и Дамблдор, которого я, представьте, уважаю не меньше вашего, скорее всего, был прав, думая, что профессор действовал по его приказу. Только вот… это ничего не меняет — и никого не оправдывает.

— Как… не оправдывает?.. — Макгонагалл обескураженно смотрит в хмурое лицо аврора. — Объясните… я не понимаю…

— Что тут объяснять, — да, похоже, он решил, что называется, расставить точки. — Почему вам не пришло в голову, что ваш драгоценный профессор действительно выполнил то, о чем просил его директор — но сделал это в своих интересах? О, мистер Поттер, кажется, сообразил, что я имею в виду, — так, может, он вам и объяснит?

— Как это? — бормочет Макгонагалл, растерянно обернувшись ко мне, но я спокойно встречаю ее недоумевающий взгляд — мне действительно есть что сказать и ей, и Блэкстону… только сначала я извинюсь перед Снейпом за то, что ему предстоит все это выслушать.

— Сэр, потерпите еще чуть-чуть, скоро все закончится, — тихо говорю я, опускаюсь на пол рядом с его кушеткой и беру в свои ладони холодную руку, игнорируя блэкстоновскую ухмылку. — Все очень просто, — я обращаюсь уже к Макгонагалл. — Мистер Блэкстон хотел сказать, что, убив Дамблдора, профессор в итоге получил что хотел — милость Волдеморта и директорский пост, ну а то, что его об этом попросил сам Дамблдор — всего лишь удачное совпадение, которым он позже в случае чего рассчитывал воспользоваться. А что, все логично — школьников защищал для очистки совести, портрет уничтожил для того, чтобы директор не понял его истинных намерений и не смог потом его разоблачить… память потерял вообще по чистой случайности… на этой неделе просто втирался в доверие… все правильно, я ничего не упустил? — я поднимаю глаза на Блэкстона и аврор, взглянув на меня, снова усмехается:

— Блестяще, я и сам не смог бы сформулировать лучше… досадно только, что, по-видимому, все сказанное нисколько вас не разубедило. Или вы накопали еще доказательств невиновности вашего… хм… столь же смехотворных, что и предыдущие?.. Поттер, поймите же наконец, — Блэкстон даже привстает, оперевшись о столешницу кончиками пальцев, — это же тварь, не достойная ни прощения, ни жалости, он же вас использовал…

— Это вы меня использовали, — перебиваю я, чувствуя, как вздрагивают в моей руке холодные пальцы. — А себя все это время пытались убедить… вот как раз в этом — что он тварь, мразь и так далее. Поэтому и издевались, как ни над кем из подследственных, поэтому и пытались выбить из него то, что вы называете спесью, — я говорю очень спокойно, но Блэкстон почему-то вжимается в спинку кресла и нащупывает палочку. — Потому что не понимали, что заставляет его держаться с таким достоинством — а достоинство проще растоптать, чем поверить в него, правда? А вы не дали себе труд не то что поверить — а просто проверить, хотя бы попытаться понять, в чем причина его амнезии — но вы этого не сделали, потому что так было проще, да? Проще засадить человека навечно и забыть о нем, чем заставить себя разобраться в истинных мотивах его поступков?.. — я с трудом заставляю себя остановиться. — Ладно. Вы хотели еще доказательств? Сейчас вы их получите.

Поднявшись и с сожалением выпустив чуть потеплевшую руку, я подхожу к аврорскому столу и усмехаюсь, заметив, как Блэкстон напрягся:

— Успокойтесь, я вполне адекватен и лично от вас мне ничего не нужно. Мне нужна только записка — та, которую вы оставили себе для опросов.

— Зачем вам? — сухо интересуется Блэкстон. — Предположим, Снейп вспомнит, кто автор — и что с того? Хотите поведать мне очередную байку о том, как ваш героический профессор вырвал автора записок из лап Волдеморта — но ах, было слишком поздно, и несчастный скончался… или еще какой-нибудь бред в этом духе?

— Ну зачем так усложнять, — бормочу я, хлопая себя по карманам — да нет, свои я давно выложил… эх, черт… — ничего я вам особенно рассказывать не буду, просто кое-что покажу. Так вы дадите записку?

— Поищите для своих фокусов что-нибудь менее ценное, — кривится Блэкстон, — и имейте в виду, это последнее, что я позволяю вам сделать — и то исключительно из уважения к профессору Макгонагалл.

Ага. Можно подумать, я собираюсь спрашивать позволения. Что ж, его записка не единственная, хотя с предупреждением о падении башни, на которой находился его сын, вышло бы нагляднее. Наверное, Снейп не зря подозревал меня в склонности к дешевым театральным эффектам, но уж очень хотелось бы увидеть лицо Блэкстона после того, как он прочел бы именно ее. Ладно, у меня и своих достаточно — и я почти готов позвать Добби, когда Макгонагалл, тоже шарившая в карманах, виновато вздохнув, показывает мне темный клочок:

— Вот, Гарри, возьми мою… я собиралась отдать Добби, но… как-то не нашлось времени…

Взглядом я пытаюсь ее успокоить — эльф вряд ли что-то вспомнил бы, а теперь этот клочок пергамента как нельзя кстати. Щурясь, всматриваюсь в кривые строчки — ага, об Удушающем заклятии… неплохо, тоже впечатлит кого угодно… только бы у него получилось. Черт, только как же он удержит палочку?.. может, попробовать беспалочковой магией? Но я тут же отметаю эту мысль — не стоит давать аврору лишнего повода для придирок, — и, молча переглянувшись со Снейпом, помогаю ему приподняться, поддерживая левой рукой, а правой вкладываю в его руку собственную палочку, осторожно сжав негнущиеся пальцы, чтоб не соскользнули.

— Профессор, можно поближе? — и Макгонагалл, кажется, уже сообразившая, в чем дело, волнуясь, быстро подносит пергамент, держа его так, что Снейпу остается только взмахнуть палочкой, — но тут Блэкстон, до сих под демонстративно глядевший в сторону, будто наши манипуляции нисколько его не интересуют, невыразительно произносит:

— Поттер, вы осознаете, что делаете, доверив свою палочку преступнику? Очередной серьезнейший проступок — и боюсь, что я вынужден буду настаивать…

— Настаивайте, — равнодушно говорю я, сосредоточившись на своих ощущениях — да, рука помнит этот короткий зигзагообразный взмах слева направо… чтобы у нас получилось, движения должны быть синхронными… что он там такое говорит?.. а, об увольнении… — да ради Мерлина, увольняйте, я и сам бы здесь не остался.

— Что ж, я рад, что вы понимаете… — но я, уже не слушая, поворачиваю голову к человеку, который столько раз взмахивал палочкой, накладывая меняющее почерк заклятие, — и спасал десятки и сотни, а теперь не в состоянии сделать одно-единственное движение, чтобы спасти самого себя. На меня он не смотрит — слишком напряжен, наверное, тоже мысленно пытается воспроизвести этот короткий резкий взмах. Конечно, он думает, что этот шанс — единственный, он ведь тоже слышал слова Блэкстона, и боится меня подвести, и снова рассчитывает только на свои силы — как в прошлом году, когда он остался совершенно один. Что ж, до сих пор он оказывался прав, а вот сейчас ошибся –больше ему не придется справляться с чем бы то ни было в одиночку.

— Сэр, вы сможете, — тихо говорю я, чуть сильнее сжав его руку. — Давайте вместе, на счет три. Раз… два…

Он использует невербальное заклинание — может быть, боится, что голос дрогнет, так же, как вздрагивают распухшие пальцы — но он сделал, сделал это единственное движение! — и, кажется… кажется, у него…

— Получилось!.. — потрясенно ахает Макгонагалл, и я поспешно отпускаю его руку, чтобы не причинять лишней боли. Палочка мгновенно выпадает из бессильно разжавшихся пальцев, но теперь это уже неважно — корявый детский почерк меняется на глазах, и Снейп, слабо усмехнувшись, выговаривает:

— Интересно наблюдать обратный процесс… честно говоря, я сомневался, что когда-нибудь снова его увижу.

Я тоже, хочется мне ответить, но в горле застрял комок, и я молча наблюдаю, как буквы делаются мельче, вытягиваются, заостряются, становясь все более узнаваемыми. Резкие линии, острые углы, решительный упрямый наклон… сколько раз меня передергивало от ненависти, когда я читал язвительные рецензии, написанные на полях моих работ этим самым почерком. Я ненавидел этот почерк, ненавидел этого человека — а теперь, когда его лицо светлеет и успокаивается, губы сами собой расплываются в дурацкой счастливой улыбке. Не помню, когда я последний раз был так счастлив — наверное, летом, когда Рон с Гермионой объявили о помолвке, но тогда, после объяснения с Джинни, к этому чувству примешивалась горечь. Теперь к нему тоже много чего примешивается, от тревоги за его состояние до опасения, что он все-таки вспомнит — но даже если это случится, мы… справимся — это я понимаю так же ясно, как вижу сейчас четкие разборчивые строки на темном пергаменте.

— Северус, я уже почти не надеялась, что когда-нибудь узнаю, кто оберегал и защищал нас весь тот проклятый год, — негромко произносит Макгонагалл, когда метаморфоза завершается. — Эта записка… я ведь нашла ее в тот вечер, когда вылила зелье… — запнувшись, она опускает глаза. — Как же я тебя тогда ненавидела… и как боялась, что тот, кто передал записку, пострадает… и вот… так и случилось…

— Не вздумай извиняться, — сердито говорит Снейп, но Макгонагалл, покачав головой, мягко, но решительно берет его руку в свои — и вдруг быстрым движением подносит к губам. Не знаю, чего он ждал, но он так ошеломлен, что даже не пытается сопротивляться — правда, потом с протестующим возгласом делает слабую попытку высвободить руку, но Макгонагалл, на мгновение коснувшись губами отечной кисти, сама осторожно укладывает ее обратно.

— Прости, — говорит она очень тихо. — Я знала тебя лучше, чем Гарри… понимаю, что так и было задумано, но я все равно не должна была верить в твое предательство так… безоговорочно. Прости… и спасибо за все, что сделал — для меня, для школы, для всех нас. И, — она неожиданно улыбается, ласково глядя в ошеломленное лицо, — привыкай к благодарности — я далеко не последняя, кто захочет сказать тебе все, что о тебе думает.

— Если… если только остальные не выберут для этого тот же способ, — наконец выговаривает Снейп севшим голосом. — Я понимаю, что сейчас похож на живые мощи, но это совершенно не повод для того, чтобы прикладываться ко мне или устраивать паломничества, — в его голосе звучит откровенный ужас — наверное, живо представил себе вереницу желающих приложиться к ручке, и мы с Макгонагалл весело переглядываемся — этим желающим явно не позавидуешь.

— Ну, вряд ли кто-то еще осмелится подойти к вам на столь близкое расстояние, сэр… в случае чего просто испепеляйте всех взглядом, как вы это умеете, — невозмутимо советую я, и Снейп, фыркнув, чуть заметно морщится:

— Поттер, если тебе не трудно, не смеши меня какое-то время… у тебя ведь нет под рукой Костероста?

— Есть… есть Костерост, — вдруг доносится хриплый голос, и мы синхронно вздрагиваем, повернув головы к аврорскому столу. О Блэкстоне мы как-то забыли… вернее, он сам о себе не напоминал — и, увидев его, я понимаю, почему.

Совсем недавно я уже видел такой мертвый потухший взгляд и застывшую маску вместо лица, только, разумеется, не у него — у Снейпа. А теперь и господин старший аврор, похоже, в полной мере ощутил, что значит чувствовать себя мразью, которой нет ни прощения, ни оправдания. Только вот Макгонагалл мне основательно польстила — не ко всякой мрази я способен испытывать жалость. Блэкстону вот почему-то совсем не хочется сочувствовать. Может быть, если бы он хоть раз прислушался к моим неуверенным предположениям, я не сделал бы того, что собираюсь сделать — но я подхожу вплотную к аврорскому столу и кладу прямо перед ним видоизменившуюся записку. Он торопливо отводит глаза, но я пододвигаю пергамент ближе.

— Это написано рукой Северуса Снейпа, — спокойно сообщаю я, глядя в серое лицо с выступившей на лбу испариной. — Почерк подлинный… впрочем, вы можете в этом убедиться.

— Я… я уже убедился, — бормочет Блэкстон, но я быстро взмахиваю палочкой, тоже применив невербальное заклятие — и с удовольствием наблюдаю, как его бегающие глаза в ужасе останавливаются на проступившей в нижнем углу пергамента четкой подписи.

— Значит, вы подтверждаете, — говорю я ровным тоном, — что эту записку — равно как и остальные — написал профессор зельеварения Северус Снейп? Подтверждаете, что переданная профессором Снейпом информация спасла сотни жизней, способствовала удачному завершению многих операций аврората и Ордена Феникса и в конечном счете помогла уничтожить Волдеморта?

Блэкстон торопливо кивает, и к горлу подкатывает злость — как он легко и, главное, молча со всем соглашается! Конечно, этого согласия я и добивался, но пусть не рассчитывает, что ему удастся вот так отмолчаться. Меня не отвлекает даже явственно прозвучавшее за спиной насмешливое фырканье — перечисляя профессорские заслуги, я ждал чего-то подобного, и мне ужасно хочется обернуться, чтобы увидеть его лицо, но я сдерживаюсь. Язвительные пассажи об изысканности моих формулировок я успею выслушать позже, а сейчас надо дожать эту сволочь.

— Так вы признаете, — подавшись к нему, негромко говорю я, и Блэкстон вжимает голову в плечи, — что даже не пытались по-настоящему расследовать дело профессора Снейпа? Признаете, — мне вдруг перестает хватать воздуха, но я хрипло договариваю, — что мучили и чуть не убили человека, спасшего жизнь вашему сыну?

Прошептав что-то невнятное, Блэкстон опускает голову на судорожно сжатые кулаки, а я заставляю себя отстраниться — еще немного, и я вцепился бы в мерзавца и тряс до тех пор, пока не получил бы внятный ответ — и тут слышу за спиной почти синхронное:

— Гарри, достаточно, — укоризненно произносит Макгонагалл.

— Поттер, это неспортивно, — глубокий голос очень спокоен, но, кажется, в нем тоже слышны укоризненные нотки. Неспортивно?.. Я рывком оборачиваюсь и выдыхаю, сердито глядя во встревоженные любимые лица:

— А мне плевать! Вы хоть понимаете, что ему ничего за это не будет — даже легкого взыскания, даже выговора? Потому что любое расследование приведет к огласке, а огласка… — Снейп чуть вздрагивает, дернув уголком рта, и я тихо договариваю: — вот именно. Поэтому я хочу, чтобы он хотя бы… — но я не заканчиваю фразу.

Хотя бы как следует прочувствовал, что натворил, хочется мне сказать, но я смотрю в серьезные лица Снейпа и Макгонагалл, перевожу взгляд на скорчившегося в кресле аврора, вспоминаю снейповское «унижать тех, кто не может ответить» и его же «вы успели научиться у Дамблдора человечности» — и желание додавить Блэкстона куда-то улетучивается. Не то чтобы мне стало по-настоящему стыдно, но… они правы. Надо остановиться, чтобы потом самому не было противно. Хватит, больше ничего ему не скажу — пусть сам себя судит и наказывает… хотя кое-что добавить все-таки придется.

— Можете не отвечать, — я вновь оборачиваюсь к аврору, стараясь говорить ровным тоном. — Вы слышали, что я сказал — никакого расследования ваших поступков не будет. Сейчас вы разблокируете камин и мы уйдем. Как именно вы это оформите, меня не интересует, но профессора я здесь не оставлю. И еще… неделю назад я получил от вас несколько инструкций, которых, слава Мерлину, не придерживался. Я тоже дам вам несколько… настоятельных рекомендаций — только посоветовал бы не брать с меня пример и выполнить все, что я скажу.

Дождавшись кивка и глядя прямо в серое лицо, я размеренно перечисляю:

— Первое. Я понимаю, что даже с учетом… новых обстоятельств суд состоится не завтра и к профессору еще могут быть вопросы. Но в аврорате он больше не появится. И если возникнет необходимость… побеседовать, — аврор сжимается, услышав это слово, — то только если он сам даст согласие… и только в моем присутствии.

— Или в моем — и, разумеется, никакого Веритасерума или легилименции, — быстро добавляет Макгонагалл и я, благодарно взглянув на нее, продолжаю:

— Второе. Вы возвращаете профессору палочку… разумеется, разблокированную, — Блэкстон вскидывается было, но, встретив мой взгляд, торопливо кивает и через минуту передо мной оказывается палочка, которую я быстро передаю Макгонагалл. — Вы снимаете ментальный контроль за его заклинаниями… и визуальный тоже — никакой слежки и надсмотрщиков.

— И последнее. Вы поняли, почему мы не будем требовать расследования, — я не спрашиваю, а утверждаю, и Блэкстон, сглотнув, опускает глаза. — Но если я вдруг узнаю… а я узнаю, не сомневайтесь, — я понижаю голос почти до шепота, раздельно выговаривая слова, словно говорю на парселтанге, — что кто-то из тех, кто участвовал в его допросах, выбалтывает… подробности или распространяет сплетни о наших… отношениях — долгой и счастливой жизни я им не обещаю.

Кажется, мой тон убедил аврора в том, что я не преувеличиваю — он снова судорожно кивает, в серых глазах плещется ужас, и я невольно усмехаюсь — еще бы, как тут не ужаснуться, когда скромный стажер, «вполне простецкий парень, хоть и Поттер», как он однажды кому-то обо мне сказал, вдруг оборачивается таким вот змееустым чудовищем. Ладно, действительно пора уходить, пока я не запугал его до потери координации… уже не говоря о том, что каждая минута задержки стоит Снейпу лишних мучений.

— У меня все. Можете разблокировать камин, — бросаю я, отворачиваясь, и Макгонагалл, решительно поднимается:

— Прекрасно. Думаю, нас больше ничто здесь не держит, так что я отправляюсь в Сент-Мунго — будет лучше, если я появлюсь там первой, чтобы подготовить персонал. Ну а вы, надеюсь, дальше справитесь без меня… Северус, что-то не так?

— Все в порядке, — голос очень спокоен, но что-то действительно не так — руки нервно поглаживают плед, перебирая бахрому, и морщинка между бровями прорезалась глубже. Может, ему стало хуже? Тогда на руках его нести не стоит.

— Сотворить носилки? — негромко спрашиваю я, склонившись к нему, но тут он произносит почти беззвучно — явно с тем расчетом, чтобы его услышал только я:

— Поттер, может быть… обойдемся без Сент-Мунго?

Вот оно что. Мог бы и сам догадаться, что в госпиталь ему очень не хочется, и дело даже не в том, что кому-то еще стали бы известны… подробности — врачебную тайну еще никто не отменял, а брезгливого равнодушия, шепотков за спиной или оскорбительных намеков после объяснений Макгонагалл можно не опасаться. Да и официальное оправдание не за горами, так что опасаться ему придется скорее сочувственных вопросов, подчеркнуто понимающих взглядов и навязчивого внимания. Вот именно. Хватит с него чужого внимания, чужих рук и взглядов, и спокойствие для него сейчас важнее зелий и примочек. А я… пусть колдомедик из меня никакой, и не поручусь, что мое внимание не будет навязчивым — но раз он сам попросил меня об этом, раз согласен на мою неуклюжую помощь, значит… значит, я для него уже не чужой. Только почему он попросил так тихо — чтобы оставить мне выбор? Неужели он еще не понял, что свой выбор я давно сделал?

— Конечно, обойдемся, — так же беззвучно отвечаю я, наклонившись ближе и скользнув губами по холодному виску — кажется, вышло незаметно. Быстро разгибаюсь и поворачиваюсь к вопросительно хмурящейся Макгонагалл, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:

— Не нужно в Сент-Мунго. Мы и сами справимся — в Хогвартсе, только мадам Помфри предупреждать не надо. Профессор сам назначит себе лечение, а я постараюсь в точности выполнять его указания… в общем, мы справимся.

Слава богу, она не вдается в расспросы — наверное, еще одного взгляда на Снейпа ей хватило, чтобы тоже сообразить, в чем дело. Сокрушенно вздохнув, Макгонагалл, соглашаясь, кивает и после паузы выговаривает:

— Хорошо. Тогда… пойду предупрежу Альбуса, чтобы не задерживал вас расспросами. Ну и вы здесь… не слишком задерживайтесь.

Улыбнувшись Снейпу и презрительно дернув щекой в ответ на сдавленное блэкстоновское «До свиданья, профессор», она исчезает в каминном пламени… а я вновь оказываюсь перед дилеммой: все-таки трансфигурировать кушетку в носилки — или опять поднять его на руки? Откинув плед, я быстро оглядываю его — кажется, пятен на мантии не прибавилось… рискнуть?.. а вдруг кровотечение все же усилится?.. Я уже готов взмахнуть палочкой, как вдруг Блэкстон, поднявшись, произносит:

— Давайте… давайте я его пока подержу…

Еще чего не хватало! Рассерженно мотнув головой, я быстро загораживаю от него Снейпа, но, как оказалось, недостаточно быстро — обогнув меня, аврор неуловимым движением оказывается совсем рядом с кушеткой, и я вижу, как Снейп привстает на локтях, словно пытаясь отстраниться — но в заблестевших глазах нет брезгливости или страха. Впрочем, ненависти там тоже нет — там спокойная уверенность в том, что сделай Блэкстон еще шаг, и ни снейповская слабость, ни опасение закончить свои дни в Азкабане не спасут аврора от старой доброй Авады. Слава Мерлину, Блэкстон тоже это разглядел — он застывает, словно наткнувшись на стену, и хрипло бормочет:

— Я… я только хотел помочь…

— Вы очень меня обяжете, если оставите свои благие порывы при себе, — выговаривает Снейп тоном, от которого меня пробирает дрожь — именно так он говорил со мной во вторник, когда я всерьез испугался за свою жизнь. — Реакцию я сохранил, а вот нервы, знаете ли, несколько расстроены… боюсь не удержаться и применить к вам что-нибудь такое, что внесет коррективы в мои дальнейшие планы. Но раз уж речь зашла о помощи, — Снейп продолжает очень тихо, но так, что Блэкстон, рискуя споткнуться, пятится к своему столу, боясь повернуться к профессору спиной, — я хотел бы напомнить, что у меня изъяли некоторые ценные книги, и я очень рассчитываю получить их обратно. И еще — если от меня вновь потребуются показания, я, разумеется, согласен помочь, но при одном условии — я не желаю больше видеть никого из тех, кто меня… допрашивал, включая вас, мистер Блэкстон. Никого. Никогда.

Вы их больше не увидите, молча обещаю я, встревоженно наблюдая, как, задохнувшись, он умолкает, как пылают яростью ввалившиеся глаза, как стискивают плед дрожащие пальцы — он явно хотел что-то добавить, но удержался усилием воли. Вы правы, профессор, это неспортивно, и мстить мы никому не будем — просто пусть держатся от нас подальше… от меня, в частности — я на вашем месте сейчас… не удержался бы.

— Д-да… к-конечно… я понимаю… — сжавшись, выдавливает аврор и, допятившись наконец до стола, выдвигает нижний ящик и торопливо достает несколько флаконов, позвякивающих в его трясущихся руках:

— Возьмите хоть зелья… Вот… Костерост, кроветворное… и еще… возьмите, Поттер, он ведь сейчас не способен… и еще долго не сможет…

Вот этого ему говорить не стоило.

— Он сможет все что угодно гораздо раньше, чем вы способны себе представить, — рассовав пузырьки по карманам, быстро говорю я, но, взглянув на Снейпа, понимаю, что моих слов он не услышал. У снейповского самоконтроля тоже есть пределы — от проклятия он удержался, но хотел бы я сейчас посмотреть на того, кто помешал бы ему доказать свою… дееспособность непосредственно сию секунду. Во всяком случае, я этим кем-то точно не буду — жизнь мне еще не опротивела.

— Поттер, — произносит он очень спокойно, — помоги-ка мне встать. До камина я дойду сам.

— Сэр, может, лучше… — все же выговариваю я — черт, ну что за мальчишество, что и, главное, кому он собирается доказывать?! — и поспешно осекаюсь под его горящим взглядом. Ладно… неважно. Настоять на своем у меня просто духу не хватило бы — слишком часто и слишком многим он в последнее время подчинялся, и если эти несколько шагов до камина необходимы ему, чтобы доказать — Блэкстону, мне или самому себе — что он выжил и смог остаться прежним — пусть доказывает. А в случае чего… я ведь рядом. Подстрахую, подхвачу, если потеряет сознание… только я почему-то уверен, что он продержится.

Когда с моей молчаливой помощью он поднимается на ноги, я все же не решаюсь совсем его отпустить, придерживая под локоть, но он раздраженно стряхивает мою руку и делает первый шаг, дрожа и шатаясь, и я сглатываю тугой комок, а Блэкстон следит за ним от своего стола тяжелым остановившимся взглядом.

Шаг, еще один… ни на Блэкстона, ни на меня он не смотрит — глаза полузакрыты, изможденное лицо сосредоточенно и бесстрастно… кажется, он действительно пытается что-то доказать исключительно самому себе.

Шаг, еще один… измазанные в крови босые ноги ступают по гладкому полу так, словно он идет по битому стеклу — и я ступаю след в след, чтобы успеть его подхватить.

Шаг, еще один… прямая спина, гордый разворот плеч — вот так же он шел через весь тот проклятый год, балансируя над пропастью, сжав зубы и делая, что должно — и никого за спиной, чтобы подхватить, если упадет.

Шаг, еще один — и, слава Мерлину, он уже у каминной решетки, и теперь я с полным правом могу поддержать его, прижав к себе, с тревогой вслушиваясь в частое поверхностное дыхание. Рука, которую я осторожно пристраиваю себе на плечо, бессильно соскальзывает, но ему удается сделать этот последний шаг через решетку — и когда перед глазами возникает знакомая круглая комната, его сил еще хватает, чтобы улыбнуться и кивнуть что-то обсуждавшему с Макгонагалл Дамблдору:

— Рад снова видеть вас в Хогвартсе, Альбус… и я, как видите, тоже вернулся…

Слабый шепот обрывается, и Снейп повисает на мне безжизненной тяжестью — вот теперь силы закончились, все и сразу. Горестный вздох Макгонагалл, потрясенное молчание Дамблдора — он размыкает было губы, пытаясь что-то выговорить, но молча машет рукой — и я, обхватив бессильно привалившееся ко мне тело, выдыхаю:

— Подземелья.

… — Северус…

— Ну наконец-то… — слабый смешок. — Я уж посчитал, что амнезия все-таки заразна. Что там у тебя?..

— Вот… мазь почти закончилась, — я растерянно верчу круглую баночку с размазанной по стенкам желтоватой массой — оказывается, в четверг на Льюисов он извел почти все, того, что осталось, не хватит и на мизинец — и слышу сонный вздох:

— Да? Досадно… впрочем, Мерлин с ней, отек и так спадет… постепенно… Поттер, я, кажется, засыпаю, поэтому перечисли, что и в какой последовательности ты сейчас используешь. Да, верно… нет, затем нужен бальзам… да, вот этот… потом примочки… лучше бы в сочетании с заклятьем, но ты его не знаешь… ладно, неважно, как-нибудь научу… — сонный шепот затихает — кажется, действительно задремал. Вздохнув, я послушно отставляю баночку — он прав, поле деятельности у меня и без того обширное, даже после десятка зелий и пинты заживляющего настоя, который я вылил в ванну — конечно, уже после того, как кровотечение прекратилось и я смог его вымыть.

Сознания он все-таки не потерял — когда я дотащил его до спальни и опустил на кровать, с ужасом глядя на стремительно расползающиеся по мантии темные пятна и испытывая горячее желание метнуться сразу в трех направлениях — в ванную, в лабораторию и к Помфри за консультацией… эх, похоже, без нее не обойтись, раз Снейп не в состоянии объяснить мне, что делать, — он прохрипел через упавшие на лицо волосы:

— Не мечись. Сначала зелья... запиши последовательность. Ванна потом. И никакой Помфри.

Поклявшись обязательно расспросить его, каким образом ему удается читать мои мысли даже с закрытыми глазами, я, призвав перо и пергамент, торопливо нацарапал десяток продиктованных хриплым шепотом названий — и тут же понял, что если я и правда попытаюсь справиться сам, лучше расспросить его обо всем прямо сейчас: номером первым в списке шло мое вчерашнее кровеостанавливающее, только доза на порядок больше, значит, и снотворный эффект сильнее… а будить его, когда заснет, я, понятно, не собирался.

— Профессор, может, сможете заодно объяснить, что делать потом, после ванны… хотя ладно, не надо, сам как-нибудь разберусь, — поспешно добавил я, когда, отведя спутанные пряди, понял, как ему плохо. Чертова гордость… надо было хватать его в охапку и отправляться сразу за Макгонагалл, не дожидаясь блэкстоновских благих порывов. А теперь он и мне примется доказывать, что вполне дееспособен для внятных объяснений, а до беспамятства ему, судя по всему, только пары фраз и не хватает… ну точно, пытается что-то выговорить… что?!

— Да, ты уж, пожалуйста… сам как-нибудь… разберись…

Кажется… нет это и впрямь не ирония, хотя теперь я точно знаю, что он способен язвить даже в таком состоянии. Но это… Он не пытается ничего мне доказывать, как не пытается прятать свою слабость. Он… он сам попросил о помощи. И, кажется, поверил, что я способен буду… разобраться.

— Хорошо, сэр, — с трудом выдавил я, и мгновение спустя его губы вновь шевельнулись:

— И перестань называть меня… сэр… или профессор…

— А… а как же?.. — но я уже понял — как, и когда он снова разомкнул губы, пытаясь выговорить собственное имя, я осторожно прижал пальцы к этим распухшим, потрескавшимся, единственным в мире губам, тихо выдохнув:

— Северус, — и он улыбнулся — я почувствовал эту улыбку кончиками пальцев.

А потом я принялся поить его зельями, вместе с ним задерживая дыхание и сглатывая, когда он сглатывал, и с облегчением перевел дух, когда темные пятна перестали расползаться и он наконец открыл глаза — впрочем, тут же вновь опустил ресницы, когда я начал расстегивать его мантию. Может, он боялся увидеть на моем лице брезгливость или отвращение, а может, просто стеснялся, но я подготовился к обоим вариантам, и когда с последней застежкой было покончено, я уже знал, что скажу ему прежде, чем снова увижу его обнаженным:

— Северус, — тихо сказал я, — Северус… ты ведь сам попросил так тебя называть. Давай пусть это будут не просто слова. Давай ты попробуешь… позволишь себе на самом деле быть для меня… не сэром и не профессором. Северусом.

Не знаю, насколько это его успокоило… наверное, совсем не успокоило — он не кивнул и не улыбнулся, а когда я осторожно откинул полы, он дернулся и руки дрогнули в попытке прикрыться. Но больше я ничего не стал говорить — главное он услышал… и со временем, надеюсь, поймет. Поэтому я просто поднял его на руки и отнес в ванную.

Я мыл его одной рукой, придерживая левой под лопатками, впервые так полно и подробно осязая его тело — и с болью ощущал, как он вздрагивает и сжимается всякий раз, как моя ладонь касается… даже не свежих ран и полузаживших рубцов — обезболивающее уже должно было подействовать — а нежнейшей кожи в паху и на внутренней стороне бедер. Но я молчал — слова сейчас все равно ничего бы не изменили, здесь могло помочь только время. Я бы успокоил его взглядом, но глаза он так и не открыл… поэтому все, что мне оставалось — молча целовать его всякий раз, как он вздрагивал — влажный висок, морщинку между бровями, сомкнутые веки. Губ я коснулся всего единожды — когда он дернулся, почувствовав, как моя рука скользнула между ягодицами и я смог оценить… размер ущерба. Может, надо было пробормотать что-нибудь ободряющее, но я просто накрыл его губы своими и поцеловал, как он меня в субботу — требовательно и жестко, чтобы одна боль заглушила другую — и он ответил мне, слабо, но вполне осязаемо, и с этого мгновения вздрагивал реже и слабее, а когда я закончил с его телом и сменил помутневшую от крови воду, влив в ванну зеленоватый заживляющий настой, он прошептал, по-прежнему не открывая глаз:

— Твой вариант терапии оказался… более действенным, чем зелья.

— Надеюсь, — выдавил я сквозь сжавшееся горло — я предпочел бы, чтобы он использовал другую терминологию. — Можно, я вымою тебе голову?

— Исполняешь заветное желание? — слава Мерлину, он наконец попытался усмехнуться — и, кажется, это было разрешением, и я втер в его волосы собственный шампунь, тщательно промыл густые пряди тугой струей, и горло вновь сжалось — теперь уже от восхищения, когда вместо грязной свалявшейся пакли на худые плечи упала тяжелая глянцевая волна. Сальные пряди, которые в свое время так меня раздражали… пусть даже не надеется, что я оставлю его волосы в покое, после того как увидел, какими они могут быть красивыми. Не удержавшись, я провел по ним ладонью — раз и другой, и вздрогнул, когда он тихо пробормотал:

— Он тоже любил это делать.

Кто, хотел я спросить — но, слава богу, удержался, потому что уже понял — кто, и сердце забилось резкими толчками, а он продолжал быстрым отчетливым шепотом:

— Он был моложе тебя… магл… нам было по шестнадцать… он приехал к родственникам на лето. Тогда я уже жил один, и он часто бывал у меня… Месяц… только один месяц. Он любил гладить мои волосы… он любил… — прерывистый шепот не умолкал, и я вслушивался, замерев, боясь спугнуть его вздохом, не то что словом, и с пронзительной ясностью понимая — это те подробности, те самые, которыми наслаждались на его допросах мои бывшие коллеги. И еще одно я понимал так же ясно — зачем он мне это рассказывает — чтобы мерзостные сцены из порнофильмов, в которые превратились его воспоминания о первой любви, снова стали для него… просто прошлым — светлым, полудетским прошлым, когда он еще не стал Пожирателем, и не было смертей, а был тот мальчик…

… Возвращаясь домой, он погиб… катастрофа… Потом у меня никого не было. Прости, что вообще… — но я не дал ему договорить, снова склонившись к бледным губам, только теперь чуть касаясь и не требуя ответа, и это снова помогло — через полминуты он произнес уже громче и с почти прежней снейповской интонацией:

— Надо было прервать меня раньше, раз уж я временно не в состоянии себя контролировать. Если уже насмотрелся на мои волосы, будь так добр, извлеки меня отсюда, а то я пропитался этим настоем как Сибилла Трелони — хересом, — и я, улыбнувшись, отнес его в спальню, старательно делая вид, что принял эту интонацию. Пусть. Пусть пытается доказать, что это просто потеря самоконтроля. Здесь тоже поможет только время, только время научит его мне доверять — но я не буду торопить события… тем более что первый шаг он все-таки сделал.

Я завернул его в слизнортовскую махровую простыню и призвал еще зелий — перечисляя названия, он не упомянул кроветворное — и был вознагражден за усердие краткой, но весьма выразительной лекцией о свойствах кроветворных зелий и нежелательности их употребления перед сном во избежание некоторых побочных эффектов. Ага, конечно, эффекты… редкостная гадость это зелье, я-то знаю, поэтому и оттягивает момент.

— Ты ведь уже пил его в пятницу перед сном, — возмущенно заявил я, на секунду ощутив себя мадам Помфри, врачующей строптивого студента, но Северус — кажется, я впервые назвал его про себя по имени — шансов почувствовать себя колдомедиком мне, разумеется, не оставил:

— Если б я тогда отказался, я обесценил бы твой героический поступок — фыркнул он, но тут же добавил с ласковой насмешкой:

— Это и правда подождет… впрочем, можешь дать мне немного вина — желательно из непочатой бутылки… и займись потом руками и всем остальным — поле деятельности у тебя… обширное.

Вот он, на столике — недопитый бокал с мерцающей рубиновой жидкостью. Я чуть приподнимаю его, как в пятницу, но прежде чем поднести к губам, тихонько говорю, глядя в спокойное — наконец-то спокойное — лицо:

— За тебя, Северус. За тебя.

А потом отставляю бокал и, закусив губу, откидываю простыню.

Почему я был уверен, что справлюсь?.. Пока что я с трудом справляюсь с собственной обморочной слабостью, поминутно вздрагивая от бешенства и жалости. Но прийти в себя и отвлечься от того, чем заняты руки, неожиданно помогают… другие подробности, проступающие даже через уродливую путаницу шрамов. Сморщенная кожица на локтях. Трогательная цепочка позвонков. Выпуклая родинка на правом бедре… в ушах снова звучит быстрый шепот — он говорил об этой родинке, что его мальчик любил… вот так… Черт, не удержаться… Я склоняюсь и чуть прихватываю губами мягкий комочек, благодаря всех богов, что он задремал — я вряд ли решился бы на такое, знай, что он это почувствует... и вряд ли решусь в дальнейшем, по крайней мере пока он не подпустит поближе. А не позволит — что ж, это его прошлое, и он вправе хранить о нем память… только я найду и другие способы доказать, что к нему чувствую — конечно, когда смогу изучить его тело по-настоящему.

Вздохнув, я с сожалением разгибаюсь и облегченно замечаю, что руки уже почти не дрожат. Вот и хорошо, значит, дело пойдет быстрее — и я действительно заканчиваю даже раньше, чем рассчитывал и, наконец облачив его в ночную сорочку, все же решаю хоть что-нибудь сделать с отечными кистями. Мерлин, ну конечно… даже в лабораторию идти не надо — вот она, баночка, которую я вчера машинально сунул в карман. Да, это лучший из возможных вариантов — и ожоги подлечит, и отек спадет уже к утру.

На что я, спрашивается, надеялся, думая, что следы исчезнут к понедельнику?.. Ни на что я не надеялся, вообще ни на что — теперь я уже могу себе в этом признаться, да и ему, если спросит. Просто любил. И он это понял — и выжил, и теперь я смазываю темные отметины, осторожно придерживая хрупкие запястья, укладываю руки на простыню, вытянув вдоль тела, укрываю его одеялом и, помедлив, осторожно опускаюсь рядом — до вечера еще далеко, но ноги гудят и глаза закрываются сами собой. Наверное, лучше было бы сразу уйти на свою кушетку, но я просто не могу заставить себя подняться — и не только потому, что хочется быть к нему как можно ближе. Галлюцинации… если уйду спать в гостиную, рискую не услышать, если ему что-то привидится. А что если кошмар снова будет связан с тем воспоминанием?.. Зябко поежившись от этой мысли, я призываю плед — можно было бы и одеяло с кушетки, но в тепле больше опасений, что засну, а засыпать я не могу… не должен…

— Я не могу этого допустить.

Может, я все-таки заснул?.. Пусть это будет сон. Пожалуйста. Но, распахнув веки и подавшись ближе, я, похолодев, понимаю — не сон. Конечно, он лежит в том же положении — сам он сесть сейчас не смог бы — но глаза широко открыты и в отрешенном взгляде та же горечь, что и в тихом голосе, интонации которого сегодня на удивление спокойны.

— Прошу вас, скажите мне, где пещера. Я сделаю это сам.

Рядом с ним снова Дамблдор… И явно что-то отвечает — взгляд становится задумчивым и сосредоточенным, словно он прислушивается к возражениям — и, судя по всему, они его не убедили:

— Альбус, поймите — вас любят. Вы многим нужны… очень нужны. А я — так сложилось, что моя смерть ни для кого не станет горем. И…

О чем говорит ему сейчас директор, если губы морщатся в скептической усмешке? Что его одиночество когда-нибудь закончится? А если… если я попробую заменить его невидимого собеседника? Дурацкая затея, но вдруг получится? Я придвигаюсь ближе, так, что губы касаются влажных прядей, и шепчу:

— У тебя обязательно появится тот, кому нужен ты и кто необходим тебе... Ты не всегда будешь один.

В обычном состоянии он наверняка ответил бы на это колкостью, но я уже научился разбираться в оттенках его сарказма и знаю, что чаще всего это просто щит, за которым одиночество и страх показаться слишком… человечным. Но когда-нибудь он перестанет прятаться от меня — а может, и остальных — за этим щитом. А пока — пусть язвит… интересно, что же он ответит?.. Что?!

— Не успокаивай меня, Поттер, — это уже не галлюцинации. Он пришел в себя… и все слышал — замерев, я вижу, как он медленно поворачивает голову и теперь его глаза совсем рядом. Так близко. Огромные, черные, полные горечи и тоски.

Вспомнил… все-таки вспомнил. Хорошо, что сегодня днем я уже подготовился к этому разговору — теперь мне есть что ему сказать.

— Хватит меня успокаивать. Я должен был сделать это сам, сам исправить то, что… — но я не даю ему договорить. Приподнявшись и сжав тонкое лицо в ладонях, я говорю — негромко, но со всей убедительностью, на какую способен:

— Исправить что? То, что ты натворил двадцать лет назад? Северус, ты был тогда мальчишкой, злым на весь мир, тщеславным и готовым на все ради признания твоих талантов — но ты изменился, когда понял, что за тебя расплачиваются другие. Ты смог измениться… и больше не должен никому это доказывать. Мне ты точно ничего не должен доказывать, я знаю, что это такое — совершить ошибку и быть не в силах ее исправить. Мой пятый курс… Сириус… он ведь погиб из-за того, что я так и не научился скрывать свое сознание… да, я знаю, что ты скажешь, — я прижимаю пальцы к возмущенно дрогнувшим губам, — он сам сделал этот выбор… но, знаешь, Дамблдор тоже сам сделал свой выбор. Что он тебе тогда говорил — то, что сейчас сказал я? Вот видишь, значит, он верил, что в твоей жизни тоже что-то изменится… и теперь есть ты… и я… если я тебе нужен…

— А я? — спрашивает он беззвучно, так, что я скорее угадываю, чем слышу слова. — Я тебе… нужен?

— Больше всего на свете, — шепчу я, — больше всего на свете. Ты… ты единственный… такой, какой есть… жалко, что я понял это так поздно… но ведь не слишком поздно, правда? — и горечь тает, уходит из его взгляда, и через долгие полминуты он выговаривает — медленно, словно сам удивляясь тому, что произносит:

— Нет. Не слишком.

Это не признание… но это больше, намного больше, чем слова, которых я от него точно не услышал бы. Спасибо, хочется мне выговорить, но я молча склоняюсь к нему и медленно, чуть касаясь, целую это единственное в мире лицо — прозрачные виски, веки, высокие скулы, вбирая остатки горечи, и когда касаюсь его рта, губы под моими губами наконец-то складываются в улыбку.

— Хватит меня успокаивать, — теперь он говорит это немного другим тоном, и я позволяю себе сделать то, о чем, признаться, давно мечтал — быстро, пока он не сообразил, в чем дело, скользнуть губами по резкой горбинке и стремительно чмокнуть его в кончик выдающегося во всех отношениях носа.

— Поттер!.. — негодующе шипит он и пытается выпростать руки, но я успеваю отстраниться, довольно улыбаясь — похоже, это стало достойным завершением терапии, если уж ему хочется называть мои утешения именно так… да пусть называет как угодно, лишь бы действовали. Этот сеанс, судя по всему, оказался вполне эффективным.

— Он еще и улыбается… только попробуй еще когда-нибудь это сделать, — ворчит он, сердито глядя на мое довольное лицо. — Предупреждаю, схлопочешь подзатыльник.

— А что такое? — невинно интересуюсь я. — Нос как нос… часть тела… такая же замечательная... прямо скажем, выдающаяся, как и все остальные…

— Много ты в этом понимаешь… мальчишка… — но он уже прикрыл глаза, голос вновь становится сонным, и через минуту я понимаю, что он заснул. Привстав, поправляю сбившееся одеяло — черт, тонкое, слишком тонкое. Укрыть пледом — а, собственно, зачем? Что мне мешает вернуть все как было? Взмах палочкой — и я подавляю смешок — Северус, утонувший в перине и укрытый пышным одеялом до плеч, кажется спичкой в коробке с ватой. Тонкое тело и черное с серебром пламя волос на белой подушке… сравнение уже не кажется смешным, и Северусу я о нем не скажу — вдруг ему понравится это пуховое безобразие?

А что, было бы забавно... Я ведь не так уж много знаю о его привычках. Знаю, что он любит хорошее вино и абрикосовый джем, что терпеть не может горячего молока… знаю и кое-что посущественнее — что он привык жить один. И… спать один. Интересно, что он скажет, если, проснувшись, увидит меня рядом?..

Хотя для меня это ведь тоже впервые — проснуться и понять, что ты не один. Что кто-то рядом.

Что он рядом.

Вечер. Неужели наконец-то вечер?

Вздохнув, я разворачиваю очередной пергамент. Конечно, работы можно было бы проверить и в лаборатории, но сегодня мне совсем не хочется посвящать вечер препирательствам с Северусом по поводу моего — «Поттер, ну кто бы сомневался!» — снисходительного отношения к гриффиндорцам. Впрочем, после он, хмыкнув, добавляет что-то вроде «ну конечно, сам не так давно научился отличать цитварник от полыни».

Неправда. Цитварник от полыни его стараниями я научился отличать еще в прошлом декабре. Собственно, заниматься со мной зельями — и так, что в первую неделю я скинул фунтов десять и цвет лица стал немногим отличаться от его собственного — он начал после прошлого Рождества, едва выздоровев — окончательно, как решительно заявил он, и очень приблизительно, по мнению Макгонагалл. Спорить при ней я, разумеется, не стал, но перед сном заметил:

— Знаешь, я могу и передумать.

— То есть? — спокойно спросил он, выходя из ванной. — Ты решил вернуться в аврорат?

Я бросил на него сердитый взгляд — вот язва, сам ведь присутствовал при моем недавнем разговоре со Скримджером. Явившись в Хогвартс, министр был немногословен — не глядя на Снейпа, он сообщил, что суд состоится в ближайшее время, и спросил у меня, не намерен ли я вернуться. В ответ я поинтересовался, не пора ли, по его мнению, познакомить магическую общественность с положением дел в аврорате. Скримджер промолчал, и я решил, что он счел мой вопрос риторическим, но через месяц — вскоре после суда, на котором Северуса оправдали — несколько авроров было уволено «в связи с несоответствием занимаемой должности и злоупотреблением служебным положением», как сухо сообщил очередной «Пророк». Блэкстона среди них не было — потом стало известно, что он уволился сам.

— Так что? Ты передумал заниматься зельями? — откладывать разговор он не собирался.

— Нет, не в том смысле. Я готов тебе ассистировать, но если ты хочешь сделать из меня учителя и для этого собираешься заниматься со мной теми же темпами, что мы варили Феникс Лакрима, зелье в итоге понадобится тебе самому. А я такое еще долго изготовить не смогу.

— Сможешь, — проворчал Северус, взбивая подушку. — И гораздо скорее, чем думаешь. То, что ты не идиот, мы уже определили… правда, тонкости в тебе не прибавилось, но того, что есть, вполне хватит для занятий с младшими курсами. Что ты на меня так смотришь? Высшие зелья я тебе, разумеется, не отдам, и не мечтай…

— … Вот еще, мечтать о преподавании Высших зелий — ты ведь вроде решил, что я не идиот…

— Посмотрим, что ты скажешь, когда мы с ними закончим… я прошел бы с тобой курс за три месяца, но так и быть, придется растянуть на полгода, раз уж ты так беспокоишься о моем здоровье, — но я не дал ему договорить, обняв и прижавшись щекой — обняв осторожно, хотя прикосновения давно не причиняли боли.

И он был прав. Высшие зелья мы освоили за полгода, и к концу этого срока меня просто распирало от желания немедленно поделиться с кем-нибудь новообретенными знаниями — я ведь помнил по занятиям с Отрядом Дамблдора, какой это кайф — учить тому, что тебе нравится и удается. А мне удавалось — по правде говоря, меня даже слегка настораживала — нет, конечно, не легкость, легким процесс обучения у Снейпа не мог быть по определению — а таинственная готовность, с которой это древнее искусство открывало передо мной свои секреты — словно музыкальная шкатулка миссис Фигг, послушно щелкнувшая замочком и, повинуясь прикосновениям пальцев, проигравшая мне все свои мелодии. Я даже начал подозревать, что с его стороны не обошлось без каких-нибудь специальных заклинаний, но когда осторожно спросил его об этом, он усмехнулся, но не раздраженно, а неожиданно ласково:

— Знаешь, так обычно и происходит, когда занимаешься тем, что действительно твое — или ты до сих пор считаешь, что на шестом курсе только мой учебник был причиной твоих успехов в зельеварении?

Хмыкнув — я-то помнил, сколь плачевными стали эти успехи после того, как презент Принца-полукровки пришлось спрятать в Выручай-комнате — возражать я все же не стал, потому что, честно говоря, это была чуть ли не первая похвала за полгода. Он был требователен до придирчивости, порой просто невозможен, он выжимал из меня все соки, сам при этом умудряясь вести занятия и варить зелья для больничного крыла. Впрочем, последнее постепенно стало моей обязанностью — он, разумеется, проверял каждое, поначалу демонстративно кривясь, потом — улыбаясь уголком рта, когда думал, что я его не разглядываю. Я не обижался — просто не представлял ситуации, когда смог бы всерьез на него обидеться... правда, пару раз что-то похожее все-таки случалось. Последний был как раз в прошлую субботу, когда он спокойно заявил, что в первую неделю будет присутствовать на всех моих уроках.

— Не то чтобы я тебе не доверял, но я должен убедиться, что ты справляешься, — и я, подавив вздох, не стал спорить — в конце концов, он был прав — и чуть позже был вознагражден за уступчивость сторицей. А потом была сумасшедшая неделя — нестройное «Здравствуйте, профессор Поттер» и мое горячее желание снять десять баллов с хихикнувшего пятикурсника-слизеринца; зелья, пергаменты, вопросы, расплавленный одним из Льюисов котел, мое первое Сферическое заклятие — и устремленный на все это внимательный взгляд черных глаз с последней парты; а все выходные мы занимались его исследованиями и засыпали, едва добравшись до постели. Но сегодня шанс у нас, кажется, появится — по крайней мере, можно будет на это надеяться, если…

— Вы необязательны, мистер Блэкстон, крайне необязательны, — голосом директора можно заморозить Гольфстрим, и я невольно сжимаюсь, представив несчастное лицо тихого белобрысого семикурсника — слава Мерлину, внешне он совсем не похож на отца. Я помню, как после сообщения Макгонагалл о том, что Блэкстон хочет забрать из школы сына, войдя в гостиную, я увидел, как Северус отбросил тот самый номер «Пророка» — хорошо хоть не разорвал надвое. Я не знал, как подступиться к разговору, но через полчаса он неожиданно проворчал:

— Успокойся, я не собираюсь мстить мальчишке. Одну подобную ошибку в свое время я уже сделал.

Уж не знаю, как Макгонагалл донесла это до Блэкстона, но парень остался — и Северус действительно не мстил, то есть относился так же, как к любому другому студенту… ну или почти к любому другому… по крайней мере, лучше, чем ко мне в свое время…

— Вам было ясно сказано вернуть работу в пятницу. А сегодня понедельник. И как вы это… — но я уже в коридоре и спрашиваю деловым тоном:

— Профессор Снейп, не заглянете на минуту? Необходима ваша консультация.

Раздраженно дернув щекой, Северус берет из подрагивающих рук парня измятый свиток и, покосившись на него, вдруг фыркает:

— Не тряситесь. Если работа достойная, баллы за задержку не сниму. Можете идти.

Не глядя на меня, он, чуть не задев плечом, проходит в кабинет, а я, кивнув в ответ на благодарный взгляд Блэкстона-младшего, захожу следом и спокойно интересуюсь:

— Как прошел день? Всех студентов запугал или мне сколько-нибудь оставил?

— Дождешься от тебя, как же, — фыркнув, он с облегчением опускается на жесткую ученическую скамью — конечно, устал, все-таки первый день в новой должности… то есть в старой должности… в общем, сегодня портреты на стенах небольшой круглой комнаты вновь приветствовали его как хозяина кабинета.

— Если бы только портреты, — нет, я, наверное, никогда не узнаю, как ему это удается — читать мысли, черт побери, не только не глядя в глаза — даже не притрагиваясь. — Аплодисменты в Большом зале… я думал, что оглохну — видимо, директорское кресло — некая акустическая зона, в которой фокусируется…

— Ага, акустическая зона, — фыркаю я, присаживаясь рядом. — Весь Большой зал — одна сплошная акустическая зона, просто ты отвык — со дня, когда тебя оправдали, прошел почти год.

Это верно — прошлое его вступление в должность сопровождалось, вне всяких сомнений, лишь слизеринскими хлопками, зато в тот январский день, когда его оправдали… Я, наверное, никогда не забуду, как распахнулись тяжелые двери и в проеме появилась высокая тонкая фигура в черной мантии, и разговоры мгновенно стихли, и в звенящей тишине он прошел к своему месту — крайнему справа — прежней стремительной летящей походкой, прищурившись и надменно вздернув подбородок. Не забуду, какими взглядами провожали его школьники — Макнот, рядом с которым я сидел, чуть не вывернул шею — и как менялись лица, когда он подходил ближе, и как весь зал устроил ему овацию, которой эти стены не помнили со дня праздничного пира после победы. Тогда так чествовали победителей, выживших в Последней битве, — и вот теперь его, выжившего и победившего. И когда он опустился на свой стул с высокой спинкой и, усмехнувшись, склонил голову, мы с Макгонагалл невольно переглянулись — только мы знали, откуда столько горечи в этой усмешке. Сегодня горечи было, пожалуй, чуть меньше.

— А что у тебя? — он оглядывает класс и морщится, заметив, что банкам с его уродцами опять пришлось потесниться — Гермиона прислала мне из Европы несколько замечательных образцов средиземноморских земноводных. — Котлы не взрывались?

— Обошлось, — потершись щекой о его плечо — черный бархат чуть щекочет кожу — я с сожалением поднимаюсь и подхожу к столу, заваленному пергаментами. — Слушай, у меня тут еще много работ — ты иди, я скоро буду, — но Северус вдруг тоже встает и, не присаживаясь, разворачивает один из свитков.

— Ладно уж, — ворчит он, стремительно пробегая взглядом убористые строчки, — так ты здесь надолго застрянешь, а у меня на сегодняшний вечер немного другие планы.

— Закончить с тем зельем?.. — невинно интересуюсь я, и он, усмехнувшись, перебивает:

— Ну конечно, только об этом ты и мечтаешь. Не отвлекайся, чтобы мне не пришлось потом переучивать твоих балбесов.

— Между прочим, год назад кто-то утверждал, что не прочь оставить преподавание, — бормочу я, приготовившись к язвительным возражениям — он не любит, когда его ловят на слове — но Северус отвечает неожиданно спокойно:

— Считаешь, я первый директор в Хогвартсе, совмещающий то и другое? Это всегда было обычной практикой. Дамблдор? Нет, он не преподавал — думаю, тебе не надо объяснять, на что у него уходило слишком много времени. Мне, благодаря одному настырному гриффиндорцу, бороться больше ни с кем не нужно.

Хмыкнув, — еще бы он признался, что ему нравится преподавать — всегда нравилось, только теперь он наконец-то позволил себе это признать, — я сосредоточиваюсь на чьем-то глубокомысленном опусе, искоса наблюдая, как он один за другим откладывает пергаменты, черкнув на каждом что-то не менее язвительное, чем замечания, оставленные им в свое время на наших работах, — и это по-прежнему жутко раздражает, и я не раз замечал брошенные на него сердитые взгляды и слышал сказанные в его адрес крепкие словечки. Но когда в марте ему снова пришлось варить Феникс Лакрима и на следующий день он был бледнее обычного, нужные ингредиенты для зелий появлялись на его столе быстрее, чем он успевал протянуть руку к шкафчику, и несколько гриффиндорцев, помявшись, сами подошли к нему после занятия за скребками для размазанных по столам останков флоббер-червей. Его до сих пор искренне забавляют такие случаи — ничего, когда-нибудь привыкнет, главное, что он остался в Хогвартсе.

Я знаю, что он окончательно решил это для себя после сентябрьского визита Скримджера, когда они о чем-то долго говорили с глазу на глаз в директорском кабинете. Конечно, я догадывался — о чем, Макгонагалл, с чьей подачи разговор и состоялся, давно рассказала, что попечители и общественность не против, так что последнее слово оставалось за ним. В тот вечер Северус решил побить рекорд молчаливости и даже в лаборатории ограничивался жестами, но я терпел и перед сном наконец дождался невыразительного:

— Он предложил мне директорский пост.

— А ты? — спросил я осторожно.

— Сказал, что подумаю. Ты еще не готов к работе, а я не смогу совмещать все сразу.

— Но когда я… буду готов, ты согласишься?

— И что потом? Ты — зельевар, значит, жить будешь здесь… не боишься, что пойдут сплетни? Конечно, я могу занять комнаты Дамблдора… не хотелось бы, я привык к своей лаборатории, но…

— И всего-то? — перебил я его, облегченно выдохнув — так это он о моей репутации беспокоится! — Северус, за эти полгода у меня даже гриффиндорцы не поинтересовались, где живу — все знают, что я — твой ассистент, значит, и жить должен где-то в подземельях, а где именно — никому не интересно. Кто и когда в этой школе интересовался личной жизнью преподавателей?

— Ты уже забыл о… — но я не дал ему произнести имя мучившего его подонка, перебив:

— А ты уверен, что он все это не выдумал? Ни я, ни кто-либо еще в этой школе никогда о тебе такого не слышал — действительно, когда я расспрашивал школьников в ту неделю, его какими только эпитетами не награждали, но слово «гей» не было произнесено ни разу. — Уверяю тебя, ни один школьник представления не имеет о том, где находятся личные комнаты учителей, и вряд ли кому-то придет в голову, что мы… что у нас… в общем, освобождать комнаты тебе совсем не нужно и переживать из-за сплетен — тоже, разве что мы сами дадим им повод, поцеловавшись в Большом зале или на лужайке перед замком. Северус?.. — я, кажется, упустил момент, когда из задумчивого выражение его лица сделалось предвкушающим, так что поцелуй застал меня врасплох.

— Ты решил… заткнуть мне рот… или это ответ?.. — наконец смог я выговорить, но он не дал мне отстраниться и вновь привлек к себе:

— Вы с Дамблдором, должно быть, сговорились — сегодня он полчаса убеждал меня в том же самом. Ну, раз уж тебе плевать на репутацию — мне вообще терять нечего… выгонят обоих с треском к чертовой матери… — он не договорил, но на этот раз я ничего не имел против.

И сегодня утром я помог ему уложить складки черной с серебром мантии, которую после того сентябрьского разговора мы выбрали вместе, и сам расчесал густые пряди, и критически оглядел его перед выходом, ища, к чему бы еще приложить руку — эх, нацепить бы орден Мерлина, так ведь не позволит же! — и дождался предсказуемой насмешки:

— Ты так хлопочешь, словно готовишь меня к Святочному балу, — но насмешка оказалась ласковой, и я произнес, стараясь говорить серьезным тоном:

— А что, это идея — только цвет мантии мы, разумеется, сменим… что скажешь о гриффиндорских цветах в честь дамы сердца? — подзатыльник оказался не менее предсказуемым, но я успел от него увернуться.

А потом любовался им в Большом зале, искоса поглядывая в сторону директорского кресла, и день тянулся как резиновый, и сейчас, когда он наконец отложил последний пергамент, мне уже как-то не верится, что через пару минут мы наконец окажемся у себя. В наших комнатах.

В гостиной уже ждет поднос с ужином, но Северус, не подсаживаясь к столу, на ходу цепляет тарталетку с вареньем и открывает дверь в лабораторию. Сердито подцепив соседнюю — к этой его привычке перехватывать на ходу я так и не приспособился — я иду следом, но, увидев, как усталое лицо освещается радостным предвкушением, забываю обидеться — черт возьми, кажется, эксперимент, на который мы потратили — загубили, как частенько бросал он в сердцах — два месяца ежевечернего каторжного труда, оказался удачным.

— Вот, смотри, — дожевав и тщательно отряхнув руки, он протягивает мне небольшую стеклянную плошку, на дне которой плещется голубоватая прозрачная жидкость.

— Красиво, — тихо говорю я. — Оттенок в точности такой, как ты объяснял. Значит, получилось… У тебя получилось.

— У нас, — поправляет он, и мне хочется обнять его за плечи, но я сдерживаюсь. — У нас получилось. Как мы его назовем?

— Может, просто Меморис? — неуверенно предлагаю я — что-то уж очень коротко и очевидно, но Северусу, похоже, нравится.

— Меморис, Меморис… — задумчиво повторяет он, осторожно ставя плошку на стол. — А что… неплохо. Кратко и выразительно. Представляешь, сколько проблем оно поможет решить — но, разумеется, только после того, как мы окончательно его доработаем. Переодевайся и приступим.

Меморис, думаю я, расставляя ингредиенты в нужной последовательности. Зелье, восстанавливающее любые повреждения памяти, помогающее при любых видах амнезии, вплоть до последствий Обливиэйта, исцеляющее даже таких, как Локонс… а что, это мысль.

— Испытаем на Локонсе? — невозмутимо предлагаю я. — Заодно проверим на побочные эффекты.

— Только давай в палату к нему войдешь ты, — он вдруг улыбается совсем по-мальчишески — я так люблю эту легкую улыбку без оттенка горечи или иронии. — А я, так уж и быть, спасу тебя от последствий гриффиндорского героизма.

— От героя слышу, — бормочу я, улыбаясь в ответ. — Хватит меня спасать. Пойдем лучше ужинать, там уже все остыло.

Но я ошибся — у стола нас ждет Добби. Словно священнодействуя, он с серьезной физиономией раскладывает тарелки и приборы, согревает остывший чай и с непреклонным видом — наверное, у меня в соответствующие моменты бывает такой же — придвигает к Северусу два блюда, накрытых салфетками.

— Мясной пудинг и пирог с абрикосовым джемом, — выговаривает он торжественно. — Добби сам испек это для профессора. Профессору нужно лучше питаться, особенно теперь…

— Чтобы представительнее выглядеть? — ворчит Северус, покорно убирая салфетки, и мы с Добби весело переглядываемся — перед своими любимыми блюдами он не устоит и съест все до крошки. — Чего вы добиваетесь — чтобы я стал похож на Слизнорта? Кстати, о Слизнорте — думаю, Меморис и ему сможет помочь — если подобрать определенную последовательность зелий…

Почти не слушая, — все равно слишком устал, чтобы что-то толком запомнить, а Северус не обидится — ему подобные лекции бывают нужны скорее для того, чтобы лучше все обдумать — я рассеянно оглядываю гостиную. Мы так и не стали ничего менять — разве что шкафов с книгами прибавилось и появилось еще одно кресло. Стоп, а это что такое?.. а, видимо, Добби с этим и пришел… Дотягиваюсь до таинственного свертка, но едва взяв в руку, уже понимаю, что в нем и от кого — хотя и надпись, несомненно, заслуживает внимания.

— «Профессору Снейпу и профессору Поттеру от четы Малфоев» — зачитываю я с выражением. — По-моему, подарок вполне равноценен поводу, а ты как считаешь?.. Добби, достань, пожалуйста, бокалы… да, вот эти… нет, спасибо, с вином я справлюсь сам.

Как хорошо, что Добби тихонько испаряется, и больше никто нас сегодня не потревожит — Макгонагалл тоже не откажешь в тактичности. Потрескивает камин, и погасли все факелы, кроме двух, и я смотрю и не могу насмотреться на спокойное задумчивое лицо. Обычно, сидя вот так перед камином и согревая в ладонях бокалы, мы молчим — каждому и так ясно, что сказал бы другой. Но сегодня можно нарушить традицию.

— За тебя, Северус, — тихо говорю я, приподнимая бокал. — Не за директорство. Ты знаешь за что.

За то, что тогда разрешил себе надеяться. За то, что выжил. За то, что впустил меня в свою жизнь. Я сказал бы это, если бы умел говорить такие слова, но он ведь и так все понимает.

— За тебя, Гарри, — он так редко называет меня по имени. — За тебя, — и свет, мерцающий в темных глазах, разгорается ярче.

А потом спальня, и он с негромким смешком опускается на скрипнувший матрац — слизнортовскую роскошь мы с обоюдного согласия все-таки сменили. Нам и так хорошо, на этом жестковатом пружинном матраце, всегда было хорошо — с самого первого раза, после которого он наконец поверил, что мне… не противно. Тогда я ужасно боялся — этого его смущения, собственной неловкости, бог знает чего еще, и поначалу так и было — и смущение, и неловкость… а потом исчезло — и остались только руки, узкие сухие ладони, и губы, и прижавшееся ко мне тело, и удивительная нежность, в которой растворилась боль, и счастье — наконец-то беспримесное, сполна разделенное на двоих.

Да, вот так… о господи, он изучил мое тело лучше, чем я сам, и сейчас, похоже, опять собирается сделать все, чтобы я достиг вершины первым — ему нравится наблюдать за мной в такие моменты. Но сегодня мне хочется перехватить инициативу.

— Северус, позволь мне… — шепчу я, приподнимаясь, и он, усмехнувшись, чуть отстраняется, и я начинаю с того, в чем никогда не могу себе отказать — медленно пропускаю сквозь пальцы тяжелые глянцевые пряди с мерцающими в них серебристыми нитями. Целую прохладную гладкую кожу — выпуклую жилку на шее, вздрагивающую под моими губами, ямку между ключицами — и, скользнув рукой по впалому животу, с бьющимся сердцем чувствую, как вздрагивает и меняется под моей ладонью тело любимого человека. Я готов переместиться ниже и взять все… не только в свои руки, но он мягко удерживает меня, и я без лишних слов понимаю, чего ему хочется.

Конечно. Все, что ты хочешь… все, что хочешь — разве я хочу чего-то другого? И я принимаю его, вжимаясь в сильное поджарое тело, скольжу ладонями по ниточкам шрамов, пробегаю кончиками пальцев по выступающим позвонкам — и он беззвучно ахает, наконец перестав сдерживаться, и поцелуи, то быстрые, то ошеломляюще глубокие, лишь разжигают пожар, пылающий внутри. Последние толчки, последние яростные содрогания — и стон, его — короткий и резкий, почти выдох, мой — дрожащий и протяжный, и я, придя в себя, боюсь пошевелиться, чтобы дольше чувствовать благословенную тяжесть его тела.

Потом он засыпает, ласково что-то пробормотав, — он всегда засыпает первым, хотя сначала обычно успевает прикрыть меня краешком одеяла. Но сегодня я набрасываю одеяло на нас обоих и потом еще долго лежу без сна, вслушиваясь в тихое сонное дыхание и легонько сжимая прохладную кисть — мне нравится так засыпать, держа его руку в своей. В камине с тихим шелестом догорают угли, а выше, почти под сводчатым потолком, мерцает чудо, которое я никогда не устану разглядывать — прозрачная серебристая сфера, а внутри…

Прошлое Рождество, и после долгих уговоров Макгонагалл он согласился подняться с нами к рождественскому столу — разумеется, проворчав при этом, что с гораздо большей пользой провел бы вечер в лаборатории. Но когда мы вошли в Большой зал, во взгляде, брошенном на огромную, сверкающую огнями ель — в этом году Хагрид принес всего одну, зато невероятных размеров — было больше теплоты, чем я ждал, и на осторожные вопросы о здоровье он отвечал коротко, но без раздражения. Конечно, никто не пытался нахлобучить на него остроконечную шляпу или осыпать конфетти, но когда Хагрид проделал это с разрумянившейся Макгонагалл, по мелькнувшей усмешке я понял, что он был бы, пожалуй… не против. А когда мы поднялись из-за стола и повернулись к выходу, кто-то робко тронул меня за плечо и, обернувшись, я придержал Северуса за рукав.

— Да, мистер Макнот? — взглядом я умолял его удержаться от сарказма, но язвить он, кажется, не собирался — просто ждал, спокойно разглядывая переминающегося с ноги на ногу семикурсника. Разумеется, извинения были принесены и — холодно и сухо — но приняты, как только он смог вернуться к занятиям, но с тех пор Макнот, кажется, ни разу не поднял на него глаза. Теперь он тоже стоял, опустив голову и разглядывая собственные сжатые кулаки, и Северус нетерпеливо вскинул бровь — но тут Макнот, решившись, наконец протянул руку.

— Вот, — тихо выговорил он, — это вам, сэр.

Я не знал, куда мне смотреть — на ошеломленное лицо Северуса или на чудо, мерцающее на раскрытой ладони. Крошечная серебристая сфера росла на глазах и наконец застыла, став похожей на огромный елочный шар, а внутри…

Хогвартс. Это был замок — весь, со всеми его башенками, и бойницами, и арочными мостиками, и паутинными ниточками плюща, оплетавшими стены, и дымком из труб, и мерцающими окнами. Чудо сияло собственным светом — так же, как сияли его распахнувшиеся глаза, и когда Макнот наконец поднял голову, Северус не отвел взгляда, бережно приняв подарок.

Дом, который принял его со всеми его ошибками, и он понял это и смог измениться. Дом, который он так любил и не предал, в который он в конце концов вернулся — навсегда, что бы он там ни говорил. Дом, в котором мы теперь вместе.

— Спи, — шепчу я, — он чуть пошевелился. Я не тревожусь, это не кошмар — кошмары его давно не мучают, просто иногда он чуть вздрагивает во сне. И тогда я обнимаю его, как сейчас, и тихонько глажу по волосам, и шепчу почти беззвучно:

— Спи. Ты дома.