Серафим обреченный

Мы, серийные убийцы, — ваши сыновья,

И завтра умрёт ещё больше ваших детей

Тэд Банди

Мне всегда хотелось причинять боль другим,

Это единственное, чего я никогда не пробовал

Альберт Фиш, Серый Человек

"Я сказал ей, что я Джек-Потрошитель, и снял шляпу"

Джек-Потрошитель

Я всего лишь то, до чего вы меня довели.

Я всего лишь ваше отражение.

Чарльз Мэнсон

Нужно стать зверем, чтобы избавиться

от боли быть человеком.

«Я есть то, чего я боюсь» — наверное, эта мысль родилась в воспаленном разуме не одного убийцы.

Совокупность страхов, комплексов, унижений и ненависти и рождает убийц.

Жажда побуждает их действовать.

Жажда убийства — кубок без дна, и каждый отчаянно пытается наполнить его, но, как становится ясно, это совершено бесполезно. Такая деятельность не имеет итога, и это сводит с ума, делает людей безумными и кровожадными.

Почувствовать себя в шкуре убийцы, не заплатив за это своей цены, практически невозможно, потому что, пытаясь сделать это, ты либо сам им становишься, либо бросаешь всё на полпути, не в силах одолеть безумие. Поэтому некоторые человеческие представления о людях, совершивших убийство, становятся сродни информации об озоновом слое — все знают, что он есть, но никто его не видел. Для многих людей те, кто смог переступить за грань, всегда будут существами по ту сторону реальности, поскольку деяния убийц порой больше похожи на выходки детских монстров, живущих в чулане или под кроватью. Все они в той или иной степени дети, безнравственные, многого не понимающие, или понимающие, но неправильно, обиженные, жестокие, горящие жаждой мести всему человечеству, а может быть даже Богу.

Убийство человека для многих — первый шаг к власти: не над страной, не над городом, а над жизнью. Власть, достойная самого Бога, и это внушает невольный трепет.

На ум тут же приходит вопрос — столь ли безнаказанно это? Существует ли сила, карающая тех, кто взял на себя право лишать человека самого ценного и дорогого в этом мире — жизни?

Опасность серийных убийц в том, что ты никогда не знаешь, каким будет их следующий шаг, куда заведет их бьющая через край фантазия. Они любят привлекать внимание и хотят произвести эффект, хотят проникнуть в ваш разум и управлять вашими ночными кошмарами — пускай вы будете видеть Их по телевизору, читать о Них в газетах, видеть в своих снах, вздрагивать, выделяя Их лица в серой толпе — вот чего Они хотят. Вседозволенности. Тогда их собственный кошмар померкнет перед вашим, и придет очищение, избавление от грязи, в которой убийцы наверняка испачкались еще в юном возрасте.

Но их можно напугать, можно пробудить в их разуме воспоминания, полные сцен насилия и унижений — а они видели их, жили ими. Питались ими. Проблема лишь в том, что они столь сильно боятся воспоминаний, что отправляют их в самую темную комнату своего разума, и извлечь их оттуда — задача практически невыполнимая.

А что делать с миром, полным магии? Ведь магия — это путь к убийствам, еще более изощренным и жестоким, нежели в мире людей.

Значит, это задача сложная, требующая терпения и внимания. Это должно быть заложено в разуме людей — невозможность использования магии в подобных целях. И, соответственно, должно существовать наказание, способное отпугнуть потенциальных убийц: расплата — это то, чего они страшатся. Любой убийца больше всего на свете боится, что убитая им некогда жертва вернется в мир живых, и убьет его тем же способом, что и он сам убил ее. Ведь убийцы зачастую вытворяют со своими жертвами либо то, что они сами боятся испытать, либо то, что испытали на себе, но не по доброй воле.

Но, разумеется, сквозь любые правила есть возможность проложить лазейки, через которые можно проникнуть в мир беззакония, главное, чтобы их не стало так много, что ворота, сдерживающие зло, рухнули.

Убийцы, как и все люди, умирают, и на их место приходят другие. Прошлое забывается, и надо отдать ему должное, и не беспокоить. Но вот находится Некто, считающий себя вправе кроить этот мир по своему чертежу, и он возвращает умершее зло в наше время. И тогда наверняка должно произойти что-то непоправимое, страшное и грязное — запачканное кровью и слезами — любимой смесью всех убийц.

И тогда приходится крепиться с духом, звать на помощь сильных мира сего, героев, звать их и… ждать.

…Разве столь верно высказывание, что страх перед неизведанным — самый сильный страх?..

Разве страх от вида черного дула пистолета, где концентрируется сама тьма, визга тормозов возникшей из ниоткуда машины, тяжелого запаха шкуры зверя, вгрызшегося в глотку, ножа в руках страшного незнакомца, гомона злых голосов в ночном лесу — померкнет перед страхом от чего-то неизведанного?

Нет, есть только то, что сейчас и сразу.

Дайана как раз думала над этим вопросом, пробираясь в гостиную своего уютного дома, находящегося в одном из дорогих и хорошо охраняемых районов магглов.

Сама же она была волшебницей, магглорожденной, зато уважаемым и авторитетным членом Министерства Магии.

Ей было тридцать пять лет, возраст, когда юношеский максимализм остается где-то очень-очень далеко, а видения ближайшего будущего тормозят на праведном пути. Она была осторожна, умна и изворотлива — как и большинство людей, занимающих подобную должность.

Амбициозная, упорная, властолюбивая — стоило ей узнать о том, что она волшебница, и она покинула стены родного дома, выучилась в школе магии, росла и познавала. Долгий и упорный труд привел ее в Министерство Магии, где она занимает свой пост и по сей день.

То, что жила она сейчас среди магглов, объяснить можно было…страхом.

На прошлой неделе именно по ее распоряжению трое Пожирателей Смерти, отбывающих до этого наказание в Азкабане, были отправлены на смертную казнь — поцелуй дементора. Впрочем, самой Дайане слово «поцелуй» не нравилось, и она заменяла его словом «встреча», как будто от этого что-то менялось, или она имела в виду всего лишь милые посиделки за чашечкой чая, пускай и в компании дементоров.

Сама она считала, что поступила верно, потому что по ее мнению, чем больше сейчас в Азкабане Пожирателей Смерти, еще способных на какие-то действия и не потерявших рассудок, тем больше вероятность, что их попытаются вызволить. После того, как приговор был исполнен, ей недвусмысленно намекнули, что с ней могут расправиться за это, и отправили сюда, в мир магглов, в охраняемый магией дом. Никого из волшебников здесь не было, но в случае нападения с помощью заклинания защиты об этом бы узнали и направили отряд Авроров, так что Дайана не беспокоилась за свою безопасность. Наличие одних только защитных заклинаний гарантировало, что сюда не проникнет даже мышь.

Она должна была находиться здесь еще два дня, потом бы ее направили обратно, в Министерство, где Дайана собиралась выступать за вынесение смертельного приговора еще троим Пожирателям смерти, включая Люциуса Малфоя, которого сама женщина ненавидела и побаивалась. Ее решение было довольно смелым, и сейчас выдалось время подумать над всем еще раз, и Риверс лишь убедилась еще больше, что поступает верно.

Ее защитят, она знала.

Что же тогда побудило Дайану сейчас пробираться в гостиную своего дома, словно она находилась там на незаконных основаниях?

Министр услышала какие-то подозрительные шорохи и треск, словно разламывали дерево, и направилась туда, подгоняемая тем самым «злокачественным» любопытством, которое заставляет героинь фильмов ужасов открывать двери, ведущие в темный и жуткий подвал, где таится монстр. Сама Дайана, у которой отец был маглом и в детстве отпускал ее в кино с подругами, фильмы ужасов не любила и боялась, даже осознавая, что в реальной жизни она вряд ли столкнется с Джейсоном Вурхизом или Майклом — героями этих самых фильмов.

Сейчас куда больше ее пугало другое — что там?

Крысы?

Если речь не шла о крысах-мутантах, то на безопасность Дайаны никто не посягал.

Свет в гостиной был выключен, Риверс нащупала в кромешной тьме выключатель и зажгла в комнате свет. Резкий крик вырвался из ее груди, и женщина отступила на шаг. В комнате был кто-то посторонний, и этот «кто-то» сидел в кресле перед камином — ему удалось разжечь огонь, и теперь гость любовался язычками пламени. Удивило Дайану то, что в кромешной тьме огня она не увидела, и в голову тут же пришла мысль, что перед ней волшебник. Но как он преодолел защиту? Это практически невозможно!

Дайану поразила отстраненность лица сидящего, будто пламя гипнотизировало его, унося в мир, находящийся куда дальше ее дома.

Человек посмотрел на нее, буквально пригвоздив ее к месту взглядом своих адских глаз — пламя отражалось в его зрачках, и казалось, что это его родной цвет — цвет адского огня. В руках у него был зажат какой-то продолговатый предмет из металла.

Человек этот поднялся и неторопливо пошел в ее направлении, а Дайана не могла и пошевелиться — и дело было не только в страхе, который внушил ей этот человек, казалось, неведомая сила удерживает ее на месте.

Но он не применял к ней магии!

Страшный незнакомец приблизился почти вплотную к Риверс, их отделяло расстояние меньше полуметра. Он был высоким, широкоплечим, и, как заметила Дайана, чуть прихрамывал на правую ногу. Руки и ноги ее не шевелились, поэтому глаза отчаянно пытались найти хоть какую-то зацепку во внешнем облике незнакомца — это была попытка отчаявшегося человека, тонущего в реке, и пытающегося найти травинку, за которую можно было бы ухватиться.

Женщина не могла сконцентрироваться, мысли путались в голове, она видела только его глаза, и все, ничего в этом мире больше не существовало для Дайаны Риверс.

Дайана вдруг очень четко почувствовала, что у нее нет выхода — это была такое же отчетливое чувство, как если бы она летела на самолете и поняла, что он падает. А до земли было бы далеко.

Сердце ее болезненно билось о стены грудной клетки, во рту пересохло, руки предательски дрожали. Это был не просто страх перед убийцей, его можно было сравнить только с безумным ужасом первобытного человека перед неизвестным и необъяснимым явлением.

Как зачарованная она смотрела на его руки, сжимающие тот самый таинственный предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся железным штырем с острым наконечником; наконечник был багровым, словно он только что раскалил его на огне — и направлен был прямо в центр правого глаза Дайаны…

— Ты хочешь причинить мне боль? — раздался в абсолютной тишине голос убийцы — а он был убийцей, Дайана Риверс не сомневалась. Не конкурент с вражеской стороны, не безумный фанатик, а просто убийца, решивший наказать провинившуюся чем-то, по его мнению, жертву. Впрочем, убийцу тоже можно подослать.

— Н-нет. Я не хочу… — прошептала женщина, вступая с убийцей в опасную игру со скользкими правилами — потому что формировались они в его воспаленном разуме.

Он оказался в кругу света, и к ее горлу подкатила тошнота — на руках, шее, лице она увидела шрамы, жуткие и уродливые, как ядовитые змеи, окольцевавшие тело. А еще следы ожогов — повсюду. Этот человек был пособием для желающих изучать виды шрамов.

На лице Министра невольно появилось выражение жалости — даже если было безумием испытывать ее к тому, кто пришел тебя убивать. Но Риверс знала — жалеть убийцу, значит навлечь на себя его гнев, ибо они жалости попросту боятся.

А еще Дайана знала, что он безумен. Это было также просто, как определить его цвет волос — белых, как снег, хотя альбиносом он не являлся. Казалось, безумие волнами исходило от него, движения были легки и даже грациозны, если бы не хромота, а лицо — расслабленным. Пламя огня осталось позади него, и глаза потеряли дьявольскую окраску, но от этого не стали более привлекательными. Дайана увидела человека с разноцветными глазами — один был прозрачный, кристально чистый, как у ребенка, голубого цвета, но абсолютно бессмысленный, будто слепой. Второй глаз был угольно черным, и серебряная змейка извивалась где-то на дне этого колодца, своим ядом безумия отравляя его.

— Врешь, — он рассмеялся отрывистым смехом, больше похожим на взвизгивания раненого животного. — Ведь, хочешь, скажи, хочешь, а значит врешь. Вы все врете! ЛЖЕЦЫ!

Последнее, что пронеслось в голове Дайаны, как это ни противоречило всем книгам, которые она читала, это были вовсе не картинки из ее жизни, и не воспоминания о любимых и дорогих людях.

Она успела подумать о двух вещах: у этого человека с жуткими странными глазами наверняка раздвоение личности. А еще людей с такими глазами в средневековье магглы сжигали на костре.

И все. Больше Дайана уже ни о чем не думала, потому что кончик раскаленного металла соприкоснулся с ее правым глазом…

* * *

Лето злило, как злит темное пятно на светлых обоях в гостиной — ненавязчиво и метко. Злило яркое солнце, выжигающее любую тень, злила духота, жара, злили даже лица людей, подставляющих эти самые лица под лучи солнца.

Все это злило Гарри Поттера, мальчика, чьей заслугой стало то, что он не умер. Сам он эту фразу услышал совершенно случайно — когда приходил в Министерство встретиться с отцом Рона, так как появляться в Норе было небезопасно, как ему сообщили. За ним прислали министерскую машину, в которой Гарри чувствовал себя довольно неловко, и проводили до этажа, на котором располагался кабинет мистера Уизли. Поттер проходил мимо двери, где велась жаркая дискуссия — как оказалось, о нем. Министерство, видимо, очень консервативно по сути, потому что не меняло своих планов — они обсуждали что делать с ним, Гарри Поттером, и как извлечь из него же выгоду.

…— Сам министр пытался привлечь его на свою сторону, а он отказался! Вы представляете? Какой эгоизм! — разносился из-за двери визгливый голос.

— Да! Это просто трусость! Видимо, он и сам понимает, что, коли твоей заслугой является то, что ты не умер в положенный день, это не делает тебя идолом… — вторил второй голос.

Гарри не стал дослушивать и направился в кабинет Артура Уизли. Вряд ли отец Рона так и останется при своей должности — не то это было время. Скорее всего, Министерство претерпит большие изменения, во всяком случае, если хоть что-то укажет, что приближается… война. Или что похуже.

Гарри поговорил с мистером Уизли, конечно, это не была столь важная тема, требующая прихода в Министерство, но тогда где? В Норе? На улице? У Дурслей?

Нет.

До дня рождения Гарри оставалось 12 дней, и надо было думать о будущем. Причем, как понял Гарри, не только о своем. Его друзья будут следовать за ним, хочет он того, или же нет. Думать о том, сколь тяжко это окажется, ему решительно не хотелось, но оставлять все на потом было на него совсем не похоже.

Гарри в душе надеялся, пускай это и было глупо, что отец Рона запретит тому идти за Гарри, но к его удивлению, не встретил сопротивления. Молли, конечно, будет переживать, плакать, но так бы поступила на ее месте любая любящая мать. А вот Артур не возражал, хотя сказать «не возражал» означает не сказать ничего. Мистер Уизли думал, что Гарри с друзьями всегда будут под наблюдением — Министерства ли, Ордена Феникса, Авроров… в его голову не могла прийти мысль, что Гарри Поттер ДЕЙСТВИТЕЛЬНО собирается сражаться со злом, конечно же, являющимся им по всем определениям — сила, власть, хладнокровность, слуги, шпионы. А что было у Гарри?

Кто-то бы едко ухмыльнулся и сказал, что «любовь», и попал бы в точку.

Но помимо этого у него были знания, целеустремленность, желание покончить со всем раз и навсегда и, конечно же, друзья.

Кому-то бы мысль о том, что, по сути, совершенно юные подростки отправляются спасать мир, показалась бы бутафорией.

Но раз уж мир наш в своем безумии докатился до того, что порождает ТАКИХ чудовищ, почему бы ему не породить на свет ТАКОГО героя?..

И пока на его роль был выдвинут Гарри Поттер, и сыграет ли он достойно в этом спектакле, покажет лишь время.

Гермиона, разумеется, следовала за ними. Ее родители вряд ли серьезно оценивали ситуацию. Хотя с другой стороны, сам Гарри не представлял, что девушка могла сказать родителям и в какой форме, но умница Гермиона не подвела. В назначенное время все они собрались перед домом Дурслей.

Гарри уже наведывался к ним несколько дней назад, и у них состоялся довольно тяжелый разговор, в котором он просил приютить его в последний раз, до дня его рождения. Потом Поттер уйдет, и Дурсли его больше никогда не увидят.

Как ни странно, поддержала Гарри Петуния.

— Вернон, — сказала она. — Не горячись, пожалуйста. Мы ведь и так собирались с Дадли съездить на море, отдохнуть. Тогда пусть ОН останется и присмотрит за домом до нашего приезда! Мы не задержимся надолго.

Гарри понимал, что никакой смотритель дома им не нужен, тем более в его лице. Они или наняли бы кого-нибудь, или попросили приехать родственников, но был безмерно благодарен Петунии за подобную формулировку.

Может, она просто испугалась возможного (для ее представлений о волшебниках) натиска со стороны волшебников — она ведь была не настолько хорошо знакома с миром магии. На пробуждение родственных чувств Гарри уже давно не надеялся. Некоторых людей просто невозможно изменить.

Вернон, позлившись, все же уступил жене, и вот вся семья уехала на курорт, предоставив дом в его полное распоряжение.

Гарри почувствовал невероятное облегчение, не встретив с их стороны сильного сопротивления или же безмерной злобы. К тому же теперь он мог привести сюда друзей и еще раз подумать — а не БЕЗУМИЕ ЛИ ЭТО ВСЕ?!..

Впрочем, сейчас, в этом мире, в этом подгнивающем с одной стороны яблоке, все безумны…

Самое таинственное место в доме, облюбованное призраками и детскими кошмарами, это, безусловно, Чердак. Расположенный в огромном особняке, или под крышей высотного здания, он невольно привлекает внимание и даже пугает. Это некая обособленная часть дома, которую люди наделили своим характером и атмосферой. Даже запах на Чердаке свой, особый: пропитанный пылью, смрадом прелых слежавшихся газет, гниющего картона и острым запахом плесени, а также чего-то еще, неуловимого, «чердачного», похожего на запах шкуры крысы.

На Чердак, о котором пойдет речь, свет попадал через систему перегороженных решетками вентиляционных отдушин, находящихся под скатом крыши. Затянутые паутиной балки были похожи на сломанные мачты корабля-призрака.

Однако, не смотря на пыль и паутину, было ясно, что здесь кто-то живет. В углу была аккуратно застелена постель, состоящая из матраса, прохудившейся подушки и тонкого одеяла бордового цвета. Рядом с «кроватью» находилась кучка каких-то предметов, накрытых сверху плотной тканью, и лишь их очертания указывали, что это нечто похоже на флаконы, а может, и еще что-то.

Все остальное пространство занимала старая мебель, детский велосипед, сваленные в одном углу картины, и пианино, безусловно, давно расстроенное, и с паутиной царапин на некогда гладкой поверхности.

И все равно полностью пространство Чердака заполнить вещами не удалось, так как он был действительно больших размеров, что наталкивало сразу на две мысли: это или очень большой дом, или тот, кто строил его…любил Чердаки.

Если бы кому-нибудь взбрело в голову прилечь на импровизированную постель, то взгляд бы его наткнулся на предмет, который, казалось бы, здесь выглядит нелепо. Это была висевшая на стене картина…

Хотя само это место, ставшее кому-то пристанищем, напоминало картину Иеронимуса Босха, живописующего бытие преисподней и ее обитателей. Здесь было холодно, однако холод этот навевал мысли, что некогда здесь жгли адские костры, а потом они потухли, перед этим вдоволь помучив плоть грешников. И теперь все замерло в ожидании, когда придут дьявольские слуги и разожгут костры, осветив это место, каждый его уголок, и пыль поднимется в воздух, потемнеет и превратится в адскую сажу, забивающуюся в легкие, и закружатся дьявольские хороводы…

А пока все было тихо, спокойно.

Пока…

* * *

Гарри Поттер. Кому-то было достаточно просто услышать это имя. Но что они могли сказать о нем самом?

Кто он? Герой? А подразумевает ли это, что он хороший и верный друг? А то, что делает глупости? А то, что он совершает ошибки и имеет свои слабости? Нет…

Когда мы говорим «злой человек», мы подразумеваем, что он совершает плохие поступки, которые ему НРАВИТСЯ совершать, делает их добровольно. А разве герой свою роль выбирает добровольно? Разве нравится ему смотреть на этот мир глазами героя, а не простого человека? Как иногда хорошо было бы стать самым обычным, встать в общую толпу, с замиранием сердца шепчущую имя героя, искренне ожидающую чуда.

Но ведь сколько грязи остается за кулисами жизненной сцены — там валяется хлам, состоящий из разбитых вдребезги сердец, покалеченных разумов, израненных душ, выброшенных надежд и мечтаний, осколков дружбы, игл врагов, забытых тропинок… а как быть с жертвами, людьми, пострадавшими ни за что?.. Кто будет отвечать за их смерти?

Злодей, убивший их, или герой, не сумевший их спасти?..

И что будет дальше? Враг побежден… а потом? Потом придет жизнь, и хлам, отданный какому-нибудь мастеру, склеят и вернут на место? И будет любовь, дружба, мечты и счастье? Или острые иглы вонзятся в сердце?

А может, просто герою не стоит думать о своей жизни, может, поэтому героев так мало — слишком уж жестоко было бы лишать нормальной человеческой жизни большое количество людей.

Но ведь ничего человеческое не чуждо героям, и иногда так хочется вырваться из оков, оков, которые ты даже не видишь, ты лишь ощущаешь, что ты в клетке, по собственным стесненным движениям и затрудненному дыханию, но самих прутьев ты не видишь… вот в чем заключается жизнь героя.

Гарри, в силу своих возможностей, научился не страдать по тому, что не может получить каких-то человеческих радостей, во многом, научился этому благодаря своим друзьям, которые не позволяли ему забыть о том, что он все еще живой человек, который тоже имеет право на радость и счастливый смех. Поспособствовало этому и то, что он не просто был выбран для сражения со злом, а сам лично имел к нему претензии — зло убило его родителей, друга, наставника, надежду, заставило почувствовать себя в шкуре невольного убийцы, и он жаждал дождаться момента, когда зло будет трепыхаться в агонии, у его ног…

Он боялся, ждал, надеялся и не верил.

Как же это сложно, кто бы знал, кто бы понял…

Гарри запутался, хотя ему казалось, что уж теперь-то он должен думать четко и ясно, но мысли кружились в бешеном хороводе, заставляя его страдать.

Вот и сейчас он лежал на диване в гостиной дома Дурслей, идеальной по всем понятиям, и думал, думал, думал…

Пока все тихо… Люди не умирают в страшных мучениях, не рушатся просто так здания и не налетают невероятной силы ураганы…

Тишь.

Пока.

И меньше двух недель остается…

Гарри даже несколько усомнился в правильности решения, принятого им не так давно — отправиться в Годрикову Лощину. Что-то удерживало его от посещения этого места, но что, он толком не мог объяснить.

Собственный разум напоминал ему Чердак, захламленный всяким мусором, а он тот, кто судорожно пытается найти на Чердаке вещь, забытую, но очень нужную сейчас…

Часто мысли его возвращались к найденному медальону, и загадочному Р.А.Б.…кто он, что он, друг или же враг?..

И Дамблдор…

При упоминании его имени сердце Гарри сжималось, а к горлу подкатывал комок. Не смог он смириться с его смертью, и никогда не сможет, никогда… Разве может он забыть, разве может он простить и понять? Нет…

Время лечит, лечит даже боль души, но оно всегда оставляет за собой шрамы, которые болят, напоминая о прошлом…

Снегг… черная ненависть, похожая на бешеного пса… вцепиться бы в глотку и разорвать… и…

— Гарри! — раздался чуть взволнованный голос Гермионы.

Поттер вздрогнул, вырвавшись из цепких объятий размышлений, и сел, чуть подавшись вперед.

— Что случилось?

— Тут письмо от Миссис Уизли пришло… час назад…прочти…

Гарри охватило беспокойство. Почему она так взволнована? Он взял из ее рук письмо и пробежал глазами по строчкам.

«Здравствуйте, Рон, Гарри, Гермиона.

Я надеюсь, что у вас все в порядке, и за вами должным образом следят! Без вас дом кажется таким пустым… Близнецы не хотят закрывать магазин, торговля идет во всю.

Вы знаете, что мы планировали организовать свадьбу Билла и Флер в этом месяце, но…

Биллу стало хуже. Я не знаю, почему его состояние ухудшилось, никто не знает. Врачи только руками разводят, я даже написала Ремусу, но он не понимает. Свадьбу пока отменили…

Джинни ходит как в воду опущенная, плачет…

Если будет улучшение, я обязательно напишу вам.

С любовь, обнимаю вас всех, М. Уизли».

Гарри, пораженный, вернул письмо Гермионе.

— Что значит, ему стало хуже? И где Рон?

— Рон сейчас придет. Он написал письмо Джинни, чтобы не пугать маму и узнать поподробнее… оказывается… три дня назад у Билла начались припадки. Он упал на пол, принялся извиваться, будто у него кости выворачивались, выть, как волк, царапать себе лицо руками… Джинни говорит, что это было ужасно! Он хотел вырвать себе глаз! Его еле остановили, повезло, что близнецы дома оказались, устроили себе выходной, они ему руки связали, чтобы он себя не покалечил, и уложили в кровать… это повторилось еще два раза, а теперь вроде бы все спокойно, он почти все время спит, но они все равно боятся повторения. Как понимаешь, тут не до свадьбы…

Гермиона всхлипнула, прижав руки к лицу. Ей, как и Гарри, наверняка было невыносимо больно представлять себе изуродованное лицо Билла, но вряд ли она, как горько подметил сам Гарри, чувствовала такую же острую вину перед ним.

Поттеру стало невероятно тоскливо. Он все же чувствовал себя виноватым в том, что Билла покалечило, хотя в чем могла быть его вина? Опять герой, не сумевший спасти?.. Конечно, им говорили, что ухудшения могут быть, и все же они все надеялись на лучшее, да и свадьба внесла бы в их дом атмосферу любви и уюта.

Если бы было лекарство… но его не существует. Это ведь не болезнь, и не рана, нанесенная оружием или магией…

— Может, ему станет лучше?.. Мне кажется, свадьба должна состояться, — уверенно произнес Гарри.

Гермиона выглядела заплаканной.

— Джинни жалко…она там совсем одна…

— Ты же знаешь, Гермиона, ей к нам нельзя. Это слишком опасно. Я даже не уверен, что правильно делаю, когда беру вас с собой…

— Ну, уж это не только тебе решать, — возмутилась Гермиона. — Это и наш общий выбор! А Джинни правда с нами опасно, она ведь не участвовала во всех событиях, как мы, хотя иногда мне казалось, что мы к ней слишком несправедливы…

— Я думаю, когда-нибудь она поймет… хотя…я бы не пожелал ей заплатить ту цену, которую стоит это знание…

Гермиона промолчала.

В комнату влетел Рон, лучший друг и товарищ.

За лето Рон стал выше Гарри на несколько сантиметров и отрастил длинные волосы.

— Гермиона уже рассказала?.. Как бы я хотел помочь Биллу… — вздохнул Рон. Каждый раз думал, что когда наступит тяжелая ситуация, в его голову постучит гениальная мысль, он разрешит проблему, и получит похвалу и признание… но помочь Биллу было не в его силах. Ни в чьих вообще.

— Джинни сказала, что слышала разговор доктора с отцом, — продолжил Рон. — Он сказал, что может быть хуже, что Билл может потерять разум, или стать уродцем — наполовину волком, наполовину человеком…

Все были подавлены и не знали, что сказать.

Оставалось только ждать, верить, и надеяться… как всегда.

— Да, — вдруг встрепенулась Гермиона. — Вы слышали об убийстве?

Гарри и Рон с удивлением посмотрели на Гермиону. О каком убийстве идет речь?

Гермиона схватила со стола газету и дала ее Гарри. Он начал читать, в очередной раз погружаясь в омут неприятных новостей. Это был свежий номер «Пророка».

Первую полосу украшал заголовок: «Пропажа Дайаны Риверс. Что от нас скрывают?».

Дальше шла фотография симпатичной женщины лет тридцати, с пышными волосами до плеч и голубыми глазами. У нее была довольно приятная улыбка, которая, однако, не могла скрыть некую ожесточенность, присутствующую на ее лице.

— Здесь написано пропажа, — удивился Гарри.

— Да, — сухо ответила Гермиона. — Написано. Она из Министерства, и именно по ее указанию троих Пожирателей смерти, пойманных до этого, казнили. А потом она якобы пропала… два дня назад. Я написала Джинни, и спросила, не слышала ли она чего. Как оказалось, слышала. Мистер Уизли говорил миссис Уизли об этой женщине, и о том, что ее убили. Он сетовал, что Министерство опять врет, и будет скрывать факт убийства…

— Почему? — удивился Рон. — Потому что она из Министерства?

— Ну, и это в том числе… если уж Министерство себя защитить не может, что говорить об остальных…но причина еще и в том, что если говорить об убийстве, то встает вопрос КТО, и даже КАК…а об этом, по словам мистера Уизли, Министерство даже заикнуться боится.

— Почему? — хором воскликнули Рон и Гарри.

— Не знаю, не могу же я все знать, — раздраженно произнесла Гермиона. — Мистер Уизли сказал, что они «шокированы» и «подавлены», что уже само по себе странно. Причем, это не имеет отношения к Пожирателям…

— Но здесь не говорится, что это не имеет отношение к Волан-де-Морту, — подхватил Гарри.

— Разумеется, — усмехнулась Гермиона. — Здесь много загадок. Я не стала говорить раньше, потому что… ты был таким уставшим.

Гермиона с беспокойством посмотрела на Гарри, словно бы заметила на его лице признаки неотвратимо наступающей болезни.

— Но мне кажется, мы еще об этом услышим, — сделала заключение Гермиона. — Хорошо, что Джинни знала это, а то бы…

— Джинни, — проворчал Рон. — Просто техника для шпионов… Все она знает!

— Ну, она нам помогла, — улыбнулась Гермиона. — Ей так…тоскливо.

Ну вот, укорительный взгляд в сторону Гарри. Теперь он виноват…

Ну не может он написать ей! Что он ей скажет? Что любит? Но в данной ситуации это будет звучать не к месту, или фальшиво…просто письмо — как дела, что делаешь? Грубо, как-то… унизительно.

Вот на свадьбе встретятся они, и тогда поговорят, обязательно поговорят…

Да, Гермионе удалось отвлечь их от Билла, а теперь мысли опять вернулись к свадьбе.

Неужели они, Билл и Флер не заслужили счастья?

А что тогда говорить о нем, Мальчике-Чьей-Заслугой-Стало-То-Что-Он-Не-Мертв?

Гарри задумчиво водил ручкой по листу бумаги, рисуя затейливые узоры. Уже темнело, на улице редкие прохожие спешили в свои дома, где их наверняка ждали…

Гарри вдруг почувствовал довольно сильный и свежий запах апельсинов. Удивлено озираясь в поисках источника аромата, он не обнаружил ровным счетом ничего.

Запах исчез.

«Ну ничего себе» — удивленно подумал он.

Что-что, а вот запахи ему обычно не чудились.

Недоуменно пожав плечами, Гарри встал из-за стола и направился к своей кровати. Время для сна еще не наступило, он просто сдернул одеяло и взял сиротливо лежащий там листок исписанной бумаги.

Вновь вернулся за стол и принялся задумчиво перечитывать список.

«Уничтожен Дамблдором… ложный…что-то от Когтеврана или…нагайна….»

Некоторые слова были перечеркнуты жирной линией, некоторые обведены в кружок.

Гарри подумал о том, что он сейчас держит в руках обычный листок бумаги и пишет названия тех предметов, которые могут стать ключом уничтожения величайшего темного мага.

Потом представил, как Волан-де-Морт сидит и пишет на листе пергамента

«Гарри Поттер в семье магглов…в штабе…в министерстве…»

И рассмеялся.

Все просто. Все гораздо проще, чем кажется.

Странные мысли…странные чувства.

Спонтанный въезд в дом Дурслей, приезд Рона и Гермионы, жизнь, поставившая его перед невыносимо тяжелым выбором, теперь вот болезнь Билла и еще мысли о Джинни…

Жизнь, ты такая странная — не хватит и вечности, чтобы понять тебя…

Нужно было действовать, что-то делать, искать, но нечто таинственное и обладающее властью, останавливало Гарри, мешало ему сосредоточиться и принять решение. Он не мог понять, что с ним творится, и что это — стресс, страх, безумие или болезнь.

А может, все вместе?

Казалось, он упускает из вида что-то очень важное, и невозможность осознать что именно, сводила его с ума.

Неожиданно Гарри вновь почувствовал запах апельсинов, еще сильнее, чем в прошлый раз.

— Ну уж это точно не галлюцинация! — возмутился вслух Гарри и вышел из комнаты.

Кто-то принес апельсины? Но разве же могут апельсины пахнуть столь сильно, особенно если не лежат где-то неподалеку?

«А может это духи» — вдруг подумал Поттер.

Неужели Гермиона могла так сильно надушиться духами с апельсиновой отдушкой?

Гарри прошел по коридору, спустился вниз по лестнице и наткнулся на Гермиону, которая о чем-то спорила с Роном.

— А я думаю… — услышал он обрывок ее фразы.

— Ты всегда думаешь, — язвительно отозвался Рон. — И мне кажется, тебе пора избавиться от этой вредной привычки.

— Вы чего? — усмехнулся Гарри. В последнее время они не так уж часто ссорились, больше времени отдавая на размышления.

Оба тут же умолкли.

— Да ничего…неважно — нахмурилась Гермиона, отвернувшись от Рона. — Ты не спал?

Гарри покачал головой. Даже не смотря на то, что почти ничего не делал в последнее время, он сильно уставал, но все равно ложиться решительно не хотелось.

— Я…в общем, мне показалось что сильно пахнет апельсинами, — осторожно произнес парень. Если это и правда духи, а он сделает замечание, то Гермиона обидится.

— Апельсинами? — удивилась девушка. — Рон, ты что-нибудь почувствовал?

Тот отрицательно покачал головой.

Однако Гарри даже сейчас чувствовал дразнящий запах апельсинов — будто кто-то разрезал сочный апельсин пополам, так, что сок закапал на руки, и стоит у него за спиной.

Подавшись внезапному порыву, он подошел к входной двери и открыл ее нараспашку. На улице никого не было.

Лишь на пороге сиротливо лежал сморщенный, сгнивший апельсин.

* * *

Волан-де-Морт задумчиво бродил по имению, принадлежавшему Люциусу Малфою.

Недолго ему осталось тут находиться.

Интересно, а каково это другим — осознавать, что ты умираешь? Что в крови твоей яд, который убивает тебя, медленно, но неотвратимо? Каково ощущать, что смерти плевать на то, что ты долгие годы шел к цели, и по всем законам и ощущениям должен был достичь ее? Ей плевать, она всегда берет свое.

Ей плевать, что погибшие в катастрофе родители оставляют сиротами троих детей. Ей плевать, что из-за погибшего парня, который ждал свадьбы со своей возлюбленной несколько долгих лет, погибнет сразу два сердца и сотни мечтаний. Ей плевать, что человек, который шел к своей цели долгие годы, умирает от инфаркта после выпитой бутылки первого в своей жизни дорогого спиртного напитка.

Ей плевать, она не смеется над этим и не унижает нас — она только берет своё.

А кто следит за этим?

— Бог? — задумчиво спросил Волан-де-Морт. Не раз он думал над этим, не раз… тот, кому слово «величие» заменяет все, не мог не думать о Боге.

Потом он перевел взгляд на распростертое перед ним тело, и передумал.

— Нет… Дьявол, — уверенно произнес он, и засмеялся.

* * *

— Мерзавец!!

Тяжелый удар обрушился на маленького мальчика, болезненно худого, с россыпью чуть вьющихся светлых волос.

Он упал на пол, и струйка крови веселым ручейком потекла по его лицу. Правая часть лица, куда пришелся удар, стала стремительно неметь. Мальчик, однако, не издал ни звука, зная, что сделает себе лишь хуже.

Его отец, высокий, широкоплечий мужчина с жесткими черными волосами, маленькими голубыми глазками, глубоко посаженными, так, что их цвет невозможно было различить издалека, возвышался над ним, как исполин, герой страшных сказок.

Правая рука его сжимала предмет, которым он и нанес удар — распятие, грубое, то ли найденное и купленное за небольшие деньги, то ли даже украденное — хотя кто будет красть распятие?.. Если только ребенок, который захотел потрогать веру… Лицо Иисуса было в крови, в крови мальчика, который беззвучно плакал — слезы сами скатывались по его щекам вниз, хотя глаза были подозрительно беспристрастны, словно мальчик был слабоумен, или же играл.

Его отец, пошатывающийся после большого количества выпитого, разжал пальцы, и распятие, выскользнув из его рук, с глухим стуком упало на пол, расколовшись пополам. Получилось так, будто Иисус «откололся» от креста.

— Мерзавец! Только попробуй принести еще такую мерзость в дом! Чтобы я никогда не видел этого! Или я убью тебя, собственноручно прибью твое тощее тело к кресту! Выкинь это на помойку! БОГА НЕТ! ОН НЕ НУЖЕН! ТЫ ПОНЯЛ?? ИЛИ ТЫ ВИДИШЬ ЕГО??

Мальчик дрожал всем телом, страх боролся с упрямством и здравым смыслом.

— Дда…отец…я понял… — наконец выдавил из себя униженный, раздавленный морально мальчик.

Отец пинком отправил распятие в дальний угол и, все также пошатываясь, вышел из комнаты.

Мальчик бросил торопливый взгляд в дальний угол, где находилась кровать.

Тишина.

Свеча медленно догорала.

Очень скоро, когда он чуть подрастет, он не раз будет ловить себя на том, что ненавидит это презрительно-спокойное горение свечей — оно ассоциируется у него с похоронами, или с тишиной, нарушаемой лишь сильными ударами в живот и по лицу…

Он быстро подполз к осколкам распятия и, опасаясь, что может быть застигнутым, торопливо засунул Иисуса и его крест в глубокий карман тонкой дешевой курточки, которая не грела в холодную погоду, и не давала прохлады в теплую.

Держа в руках фигуру Христа, «освободившуюся» от креста, мальчик на мгновение призадумался.

— Мы с тобой схожи, но ты не знаешь чем, — уверенно произнес мальчик. Его голос приобрел странные для своего возраста нотки величественности и гордости от осознания собственной значимости.

Потом он встал и подошел к окну.

Темнело уже быстро.

— Я бог, — сказал мальчик. — Меня нет.

И рассмеялся.

Гарри, сидя на корточках, задумчиво разглядывал полусгнивший апельсин.

Запах, который дразнил его на протяжении короткого отрезка времени, все еще едва уловимо витал в воздухе.

Но гниль и черви, извивающиеся в испортившемся апельсине, не могли давать такого сочного, свежего запаха.

И вот запах исчез окончательно.

Поттер взял валявшуюся рядом сухую веточку, и аккуратно отодвинул апельсин с порога. Ударившись об мягкую землю, тот медленно покатился в сторону.

— Вот и все, — удивленно сказал Гриффиндорец, ни к кому конкретно не обращаясь, и вернулся обратно в дом.

— Что там было? — удивленно спросила Гермиона.

— Сгнивший апельсин. Но пахло так, будто там корзина с разрезанными свежими цитрусами.

— Заклинание? — предположила девушка. — Гарри, да он вообще мог быть проклятым.

— Проклятый апельсин? — драматическим голосом произнес Гарри. — И впрямь, зло всесильно и изобретательно…

— Не смешно, — нахмурилась Гермиона, и подошла к двери, чтобы посмотреть на то, что обнаружил там до этого он.

Но апельсин в саду уже не лежал.

* * *

Странный сладковатый запах преследовал Мишель с начала ее пути. Еще никогда дорога до офиса не казалась ей такой длинной.

Она работала репортером в магической газете «Темный вестник», популярной в определенных кругах. Эта газета выходила небольшим тиражом, но еще ни разу на прилавках не оставалось ни одного номера.

Они публиковали статьи, в которых в довольно жесткой, а порой и язвительной форме отзывались о некоторых действиях министерства, о Волан-де-Морте и Пожирателях. Свою точку зрения газета старалась не показывать, опираясь лишь на факты и высказывания некоторых личностей, поэтому получалось, что они не высмеивают, но и не сильно верят в то, что Лорд жив. Даже высказывалось предположение, что кто-то действует вместо него, взяв лишь громкое имя, наводящее на всех страх. Пару раз публиковали оскорбительные карикатуры на Пожирателей смерти.

Мишель была самым успешным из репортеров полутайной газеты, но никто не знал ни ее настоящего имени, ни того, как она выглядит, кроме, разумеется, тех, кто работал вместе с ней. Никто из репортеров «Темного вестника» не афишировал себя и свою деятельность, понимая, в общем-то, что кто-то из амбициозных деятелей того же Министерства может счесть их работу нелегальной, газету — запретной, и их больше не возьмут на работу ни в одно издательство.

Ей не раз удавалось проникать в самые опасные и запретные места и раскапывать поистине великолепный материал.

Последняя опубликованная ею статья посвящалась якобы пропаже Дайаны Риверс. Но Мишель знала — Дайана Риверс мертва, была убита в собственном доме. К Мишель эта информация попала случайно — ее лучший друг был Аврором, и он рассказал ей, что Дайана скрывалась от возможных врагов в доме маглов, и была жестоко убита. Сообщать, кем и как именно она была убита, он наотрез отказался и буквально приказал ей не лезть в это дело. Но приказывать репортеру не лезть — бесполезно.

Мишель узнала местоположение дома, где скрывалась Дайана. Дом как дом, солидный, большой, явно рассчитанный на большую семью. Однако его окружала такая защитная магия, что невозможно было подступиться просто так.

Но Мишель не зря кружила вокруг дома.

Буквально в трех метрах от дома она нашла цепочку — тоненькую, с небольшим круглым кулоном.

Цепочка как цепочка, но репортерское чутье подсказывало — это не случайная находка. И металл ей показался необычным — это изделие не было ни золотым, ни серебряным, ни просто металлическим.

Сейчас Мишель спешила в офис, чтобы встретиться с Джеком, таким же репортером как она, может, менее честолюбивым и успешным, но неплохим другом. Он неплохо разбирался в драгоценностях и обещал ей сказать, из чего сделана ее находка.

И вот этот странный аромат…сладковатый и свежий, словно духи.

Сердце почему-то болезненно билось о стенки грудной клетки.

Хотелось позвонить своему другу, и теперь уже будущему жениху, который находился в командировке. По приезду они должны были пожениться…

Позвонить? Не занят ли он? Обрадуется ли ей?

Темнело быстро, но еще быстрее зарождался страх.

Мишель не могла объяснить причины страха, но он мешал ей идти, царапал ее уродливыми длинными когтями.

Страх, страх, страх — и ничего более…

Слишком темно. Никого нет на улицах. Время будто остановилось.

Цепенея, Мишель медленно достала телефон и принялась набирать номер.

Длинные гудки. Запах усилился. Послышался легкий шелест и треск.

Удивительно, но на улице никого не было!

Трубку никто не брал. Наверное, он занят.

Шепот.

Мишель вскрикнула и выронила телефон из рук, с отчаянием ожидая треска ломающегося аппарата. Но его не раздалось.

Не долетев до земли, телефон завис в воздухе.

Завороженная, девушка опустилась на корточки и дотронулась до телефона. Нехотя, он чуть подвинулся в сторону, но остался висеть в воздухе.

Все замерло. Воздух стал тяжелым и непригодным для дыхания.

Все предметы зависли, замерли, остановили свой бег.

Страх.

— Кто здесь? — вскричала испуганная журналистка, чувствуя, что причиной этого всего был КТО-ТО, что не природа восстала против нее, а некто, человек или же…нежить?

Она почувствовала легкое прикосновение к плечу и резко развернулась. Сзади никого не было.

— Мишель, — раздался откуда-то слева вкрадчивый голос, с легкой хрипотцой, делающей его привлекательным и загадочным.

— Кто ты? — шепотом повторила девушка. Страх тек по ее венам, медленно замораживая кровь. Сердце до боли стучало в груди. Невыносимо сильно хотелось оказаться сейчас дома, или в офисе, или хотя бы услышать голос друга…

— Я все, я дым лесного пожара, я пыль, застилающая глаза человечеству, я ваше разбитое зеркало… — было ей ответом.

Мишель не могла рассмеяться пафосности этой фразы — слишком много злобы и силы было в его голосе. Слишком много уверенности… и тайной боли.

Незнакомец не врал.

Мишель наконец различила в проеме между домами неясную тень говорившего.

Среднего роста, с короткими волосами, он опирался на стену, будто ему было тяжело стоять.

Уже темно. Фонари не горят. Страх.

Незнакомец двинулся навстречу Мишель. Он чуть прихрамывал на правую ногу, его волосы были белы, как первый снег, а лицо…лицо украшали жуткие шрамы! Два шрама было на щеке, один пересекал глаз и губу, второй шел через лоб.

Странные, немного рваные движения, руки с пальцами, которые словно ощупывали воздух, немигающий взгляд двух жутких разноцветных глаз.

И что-то неуловимо страшное, притягательное и даже по-своему красивое…что-то необъяснимое было в его облике.

В руке он держал какой-то вытянутый металлический предмет.

— Ты оскорбила того, кто называет Хозяин, — на немного ломаном языке произнес он своим хрипловатым голосом. — Ты усомнилась. Ты умрешь. Ты чувствуешь?

Мишель чувствовала — дразнящий запах усилился, стал почти невыносимым…

— Не трогай меня, — умоляюще произнесла девушка. — Не трогай…

Незнакомец коснулся ее руки своей рукой, и она скривилась от чувства отвращения и жалости, кожей ощущая шероховатость его шрамов.

— Тебе противно, — беззлобно прошептал незнакомец. — Я знаю, что противно. Вам противно видеть нас, гной этой планеты, отродье проклятых…я знаю! Но я верну…я верну.

Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже повернуть голову. Он коснулся ее глаз своей рукой, и мир перевернулся…

Мишель была в огне, она горела, ее кожа вздувалась и лопалась, как пузыри, облезала, как парафин с остова догорающей свечи.

Ее крики звоном отдавались в ушах, она кричала и кричала, не в силах прекратить эту страшную боль.

Журналистка видела какие-то дома, улицы, изуродованные лица, лица, искаженные страхом, омраченные горем, злобно смеющиеся, везде лица, лица, лица…

Чужая боль стала ее болью, чужие мысли стали ее мыслями…

Это был экстаз, это была жуткая боль и это была жизнь.

Он крепко прижал ее к себе, чувствуя дрожь ее тела, извивающегося от невыносимой боли, слыша ее крики, и зная, что никакого огня нет…

Огонь — он внутри, и он покарает грешников.

Мишель умолкла.

Последней мыслью была не мысль о прожитой жизни, а безумное подтверждение того, что этот дразнящий запах, ставший предвестником ее смерти, был запахом апельсинов…

Обезображенное лицо, тело, лопнувшие и вытекшие от жара некогда голубые глаза, содранные пламенем губы…

Вот она истинная, настоящая смерть — смерть, в которой нет ни красивых слов, ни прощаний, ни прелестного макияжа в гробу, когда каждый может сказать, что, умирая, ты был прекрасен как ангел.

Реальная смерть не брезгует изуродованными и обезображенными телами, расчлененными и выброшенными.

Когда убийца отпустил ее тело, из кармана выпала та самая цепочка, из-за которой она и направлялась в офис.

Но убийца этого не заметил.

Он улыбался и плакал, благодаря всех богов на свете за этот день, он прижался своими губами к лопнувшим окровавленным губам жертвы, и буквально дыханием вдохнул в нее слова смерти:

— Я люблю и тебя, подарившая мне еще один день.

— Мама, что такое Смерть?

— Смерть? Это конец жизни… когда человек умирает, его душа отделяется от тела, и взлетает в небо, к ангелам…

— Ангелы красивые? А они похожи на меня?

— Они небесные создания, их окутывает сияние…так их описывают люди. Ты тоже красив, но помни — твое сияние иного происхождения.

— Даже если человек вел себя очень плохо, ошибался...он все равно отправится…туда? И ангелы придут к нему?

— Зачем тебе знать это? Разве ты собираешься вести себя плохо?

— Я думаю, у меня не будет выбора…но я очень хочу к ангелам.

* * *

…Жуткий холод. Влага собиралась в тусклые лужицы на полу.

Чердак.

Темная фигура в углу, прижимающая к груди какой-то сверток.

Это был мужчина, возможно, совсем еще молодой, но лицо его было обезображено шрамами, а омертвевшие глаза навевали лишь мысли о мучительной смерти и тоске. Глаза мертвеца.

Сколько ему было лет? 40? 30? 20?

Выпуклые, как горные хребты на равнине, шрамы испещряли его лицо, руки, спину. Он был обнажен по пояс, и промывал каким-то раствором свежий ожог на правом боку.

На его лице не было никаких эмоций — он словно бы не чувствовал боли и жжения после соприкосновения раствора с живой раной, он словно бы не думал, не представлял — мысли его шли ко дну в темных зрачках, фанатично горевших… безумием ли?

Он не был тем безумцем, которого мы могли бы увидеть в палате для душевнобольных, с взглядом маслянистых глаз-пуговок и стекающей по подбородку слюной. Скорее его безумие было чем-то индивидуальным, личным качеством, дверью в мир личностей сложных, похожих больше на книги, чье содержимое состоит из полустершихся букв. Если представить себе, что жизнь — это кассета, то на его кассете пленка была испорчена, однако все же давала возможность просмотреть «картинку» — пускай и искаженную.

Закончив, он, не одеваясь, подошел к огромному зеркалу, не висевшему, а просто прислоненному к стене. При виде своего изуродованного лица на мгновение в нем проглянуло что-то очень похожее на муку, или даже обиду.

Напротив зеркала, на тумбе, стоял металлический стаканчик.

Две зубные щетки. Две расчески с редкими зубчиками. Два тюбика с каким-то кремом. Причем, не смотря на то, что все предметы были парными, один из них обязательно был получше другого, поновее. У одной из расчесок все зубчики, кроме последних двух, были целыми, вторая же представляла собой жалкое зрелище.

Чем-то это напоминало систему, когда в неблагополучной семье, где два ребенка, лучшее отдается любимчику.

Странный житель Чердака не долго стоял перед зеркалом. Словно вспомнив о чем-то важном, он подошел к старому, покосившемуся от недостатка ножек, комоду, и выдвинул нижний ящик. Там, из-под вороха старого, пропахшего пылью тряпья, он достал какую-то шкатулку, довольно больших размеров. Бережно стряхнул с нее пыль, и, присев на свою импровизированную постель, открыл ее.

Ворох бумажек, маленькие скляночки, клок чьих-то волос, какие-то предметы, замотанные в тряпочки…

И палочка.

Волшебная палочка.

* * *

Маленький мальчик, с россыпью белоснежных волос, и с ужасным кровоподтеком на правой щеке, сидел на полу, около матери, расположившейся в кресле, прикрытом старым, в заплатках, пледе.

Она гладила мальчика по волосам, нежно перебирая светлые кудряшки, которые с возрастом, наверное, уже не будут такими шелковистыми и вьющимися.

Когда она не пила, она была хорошей матерью.

Но она пила. Отдельно от отца, хотя он, разумеется, знал о ее пристрастии — но не останавливал и, более того, не наказывал.

А наказывал он обычно за все.

Может, причиной тому было то, что если мать хотела пить, именно сейчас, в этот момент, то она находила выпивку, были у них в семье деньги или нет, а поскольку допить все она не могла, отец всегда забирал остальное.

Но когда не пила — она была хорошей.

А так мальчик искренне считал, что его родители не совсем люди. А как же иначе?.. Стоит им выпить, и они менялись. Жуткие красные глаза, ужасный запах дешевой выпивки, бессвязные слова, неизвестно откуда бравшиеся силы — оба родителя могли ударить так сильно, что подняться потом было возможно только по истечению часа.

«Люди» для него навсегда остались картинками, которые он случайно увидел в книге, давным-давно найденной на улице. Там «люди» были красиво одеты, на их лицах присутствовало спокойное уверенное выражение, бархатные, белоснежные руки были сложены на груди. И девушки там были необыкновенные — он, конечно, еще был мал, чтобы оценить их красоту, как мужчина, но ему понравились их яркие пышные платья, красивые волосы и неестественно белая — как и у него самого — кожа. Может, он тоже «люди»? Он был не готов ответить. А цвет его кожи и волос не раз становился предметом ссор — у матери его некогда был персиковый цвет лица и темно-зеленые глаза, отец был смугл, черен. И как в такой семье мог родиться ребенок с болезненно белой кожей и белыми как снег волосами?.. Конечно, это могло прийти от более ранних предков, но убедить упрямого и злого отца в этом было невозможно, и он часто унижал своего сына, называя его «подкидышем» и другими обидными словами.

Оборотни, монстры. «Люди». Ангелы. Только так и никак иначе.

Смешно, но люди путают чудовищ с «существами», называя чудовищами их. Мальчика это забавляло.

Мальчик не боялся «чудовищ», которые сидят в темноте, таятся под кроватью, гуляют по потолку, словно он принадлежит им.

Малыш только удивлялся, что родители их не видят — а может, взрослые настолько привыкли к ним, что уже не обращают внимание. Он еще плохо осознавал, что значит «возраст» и «много лет», но представлял, что это дольше, чем ждать, когда мать сможет принести в дом еды. Но его удивляло, почему мама так любит игру в «где чудовище на этот раз». Когда мама пила еще не так много, она часто слушала его рассказы о передвижениях «существ», как просто называл их сам мальчик, по комнате. Ей почему-то нравилось, когда он сам описывал существ, их внешность и передвижения — как будто сама не видела! И, улыбаясь, она качала головой и называла его «фантазером». Он не знал, что это такое. А потом он перестал рассказывать — привыкли взрослые, и он привыкнет.

Существа гуляли по потолку, да. А еще они любили играть с клубками пыли под кроватью. Иногда мешали спать. Они выдирали нитки из тряпья, заменяющего им занавески, и мальчик часто пытался проследить, куда они их девают, но так и не смог узнать. Еще они любили задувать свечи, и мама ругалась, думая, что в доме сильный сквозняк. И они любили наблюдать за тем, как он спит — даже когда он этого не делает. Просто лежит, открыв один глаз, а они следят за ним, как ни в чем не бывало. За ночь их вокруг постели собирается очень много, больше двух десятков — считать мальчик не умел. Только десятками — по количеству пальцев на руках.

К существам он относился лояльно, даже скучал, если они не уделяли ему внимания, а скрывались.

Сейчас мама была хорошей, а существ не было рядом.

— Папа любит тебя, — спокойным, уверенным голосом говорила мать.

Мальчик был маленький, многих слов он не знал и не понимал, но вот их СУЩНОСТЬ он чувствовал. Слова людей, особенно взрослых, для него были схожи с существами — он не знал имена существ, но всегда знал, просто ли они хулиганят, хотят причинить боль, все равно ли им или они испытывают к нему что-то хорошее. Так и слова — он знал, что они несут.

И знал, что когда тебя бьют — это плохо.

— Просто ты его расстраиваешь, — продолжала мама. — Зачем ты принес в дом распятие? Кто тебя научил?

— Но все люди ходят в церковь, там есть люди в странных одеяниях, очень… серьезные, — задумчиво произнес мальчик.

Мама поморщилась.

— Священники… все люди ходят, но не мы! Запомни — мы другие. И потому нам будет дано прощение, и мы будем жить у ангелов, а они — нет.

Мальчик серьезно призадумался, насколько мог серьезно.

— То есть люди, которые общаются…со…св…священниками, не попадут к ангелам?

— Нет! — твердо произнесла мать.

Мальчик понурил взгляд.

— Странно. Я видел у этих людей ангелов. Они называют их по имени. Я думал, они знают дорогу. Но если это неправда, я больше не буду ходить к ним, и не возьму распятие.

Мама сказала ему, что он умница, не смотря на свой ранний возраст, и что он обязательно попадет к ангелам.

Мальчик улыбнулся.

Давняя мечта. Давняя, не смотря на то, что ему было всего 8 лет. Он знал, что он пришел в этот мир ОТКУДА-ТО, и там ему многое рассказали. Он не помнит всего — нет, многого он не понимает, он еще не знает столько слов.

Но он должен научиться понимать. Он должен найти ангелов. Это был смысл его жизни.

Жизни бога.

Он бог. Его нет.

И смех.

* * *

Гарри уныло разглядывал стены дома, где жила семья, на протяжении этого времени пытающаяся ему заменить его собственную, которую он даже не помнит.

Нора.

Им удалось получить разрешение присутствовать здесь, под опекой старших Уизли, и Ремуса, также прибывшего в Нору.

Чтобы повидать Билла.

Гарри чувствовал себя как-то неуютно, неудобно, не к месту, и не мог объяснить причины такого состояния.

Может, дело было не в Билле?

Гарри облегчено вздохнул, когда в комнату вошел Ремус.

— Пошли, Гарри, Рон, Гермиона — можно зайти, — позвал он всех.

Друзья встали со своих мест и прошли следом за бывшим преподавателем. Комната Билла располагалась на втором этаже.

Когда они открыли дверь и вошли внутрь, то поначалу ничего не могли разглядеть — было темно, и только пламя одинокой свечи с трудом разгоняло мрак.

— Нам посоветовали оградить его от интенсивного освещения, — пояснил Ремус.— Можете подойти поближе.

Троица нестройным шагом подошла к кровати Билла.

Бледный, словно фарфоровая кукла или же труп, он лежал на кровати. Руки его покоились на груди, мерно поднимающейся и опускающейся после каждого выдоха.

Его было почти невозможно узнать — словно бы на их Билла, такого знакомого, привычного, надели ужасную маску, и забыли снять ее. Угловатые тонкие черты лица, бледность, тонкие красные полоски на месте следов от царапин, которые он нанес себе сам.

— Он поправится? — прошептала Гермиона, словно боясь пробудить его, хотя Билл находился под действием зелья.

— Не знаю, — честно ответил Ремус. — Ему не становится хуже, но и лучше тоже. Мы ожидали что-то подобное, и все равно надеялись на лучшее… Билл вряд ли когда-нибудь сможет излечиться от…болезни. Единственный выход — найти зелье, способное уменьшить его страдания и не позволить ему стать больше волком, чем человеком.

— А кто занимается изготовлением зелья? — поинтересовался Гарри.

— Мы поручили это людям, имеющим опыт в зельеварении. Они не знают наверняка, получится ли найти верную комбинацию ингредиентов, поскольку подобных случаев за всю историю было не так много, но обещали сделать все, что в их силах.

Троица умолкла. Все они не знали, куда им деваться, что нужно сказать, и, тем более что нужно сделать.

Ремус вздохнул, поняв, какие мысли одолевают друзей, и произнес:

— Ладно, давайте с вами выйдем, Молли обещала накрыть стол. Потом зайдете к Биллу еще раз. Джинни помогает матери, так что можете присоединиться.

Рон и Гермиона пошли к выходу из комнаты, но Гарри остался стоять там, где стоял.

Его внезапно одолело столь странное ощущение, или даже желание, что он не мог ему противиться — желание подойти к Биллу, но в одиночестве. Более того — Гриффиндорец вновь чувствовал запах апельсинов. И, как он понял, чувствовал его один.

Гарри? — позвал его Ремус, обеспокоенный странным выражением лица Гарри и напряженностью его позы, словно он волк, готовящийся к прыжку.

— Пожалуйста…оставьте меня на минутку одного — умоляющим тоном попросил Гарри.

Неловкое замешательство, повисшее в комнате, окрепло.

— Но… — начал было Ремус, и вдруг умолк на полуслове. — Ладно, Гарри, только минуту, а потом ждем тебя в столовой.

Гарри сглотнул комок, образовавшийся в горле, и благодарно кивнул.

Остальные вышли из комнаты, лишь Рон напоследок кивнул ему головой, как бы спрашивая, что с ним, но Гарри лишь отмахнулся. Пожав плечами, немного обиженный и сбитый с толку Рон вышел.

Гарри тут же вновь устремил свой взгляд на Билла. Охватившее его желание переходило в стадию зуда, он дрожал, словно бы в предвкушении какого-то зрелища.

Дурманящий, сладкий запах апельсина, и именно его «сладость» делала этот запах странным, сбивающим с толку — и все же, это был именно апельсин.

Гарри подошел к кровати Билла вплотную. Если бы не мерно вздымающаяся грудь, он бы подумал, что Билл мертв. Но он дышал, просто находился в состоянии лечебного сна.

Повинуясь внезапному порыву, Гарри дотронулся до руки Билла.

Неожиданно тот вздрогнул и открыл глаза, кажущиеся просто огромными на фоне болезненно бледного, изможденного лица. Его белая холодная рука вцепилась в руку Гарри.

Гарри не мог пошевелиться, лишь как завороженный смотрел в лицо Билла. Тот дрожал всем телом, но руки не отпускал, а его губы беззвучно шевелились, не в силах исторгнуть звук.

— Ггхарри… — то ли прохрипел, то ли прорычал Билл. — Ггхаррии… он…идет…он..хх…на самом…хр..деле…прросто…они…бойся…бойся…

Гарри наклонился еще ниже, чтобы его лицо было на уровне лица Билла, и все никак не мог расслышать последнего слова.

— Бойся чего? — повторял он. — Чего?.. Зеркал?

Билл сказал «бойся зеркал»?

Но все, Билл выпустил его руку, глаза его закрылись, и он вновь погрузился в сон, словно бы и не было ничего в этой темной мрачной комнате.

У Гарри подрагивали руки, он повторял про себя слова, произнесенные Биллом, и думал, что же это — совпадение или… это подстроено?

Гарри запустил руку под подушку Билла, и, ни капельки не сомневаясь в том, что там обнаружит, вытащил засохшую дольку апельсина.

Через минуту он уже спустился вниз и молча сел обедать, иногда нервно ощупывая пальцами стирающуюся в пыль дольку апельсина.

В нервном напряжении прошло три дня. Каждый пытался заняться нужным делом, в нужном месте и в нужное время. Получалось плохо. Какая-то странная суматоха, не вызванная никакими внешними факторами.

Рон почти ни с кем не разговаривал, погруженный в какие-то свои раздумья. Гермиона, казалось бы, просто читала книги, однако, если проследить, можно было заметить, что на одной странице она иногда находилась по 15 минут, то ли не в силах сосредоточиться, то ли вообще не читая то, что было написано. Иногда она поднималась в комнату и, закрыв дверь, пыталась создать какое-то зелье.

Спокоен был лишь Гарри.

Он был словно труп, воскрешенный некромантом, труп, который тщательно подкрасили гримеры, устранив все посмертные «неполадки».

Что-то мерзкое и липкое обволакивало душу каждого из них, мешая сосредоточиться — один сплошной дурман на протяжении нескольких дней…

И вдруг Гарри, который сидел за столом на кухне, придя сюда то ли за чашечкой кофе, то ли просто так, понял, что сегодня что-то должно случиться. Обязательно.

В дверь позвонили.

Медленно встав, Гарри прошел к входной двери, и, предательски дрожащим голосом спросил:

— Кто там?

— Почта, — ответил ему низкий приятный голос.

Гарри открыл дверь, не задумываясь. Конечно. Почта. Всего лишь почта.

На пороге стоял мужчина, который, не смотря на жару на улице, был одет в толстую куртку черного цвета, с низко надвинутым на лицо капюшоном. В руках он держал чуть помятый белый конверт, причем без каких-либо опознавательных знаков — ни марки, ни адреса, как получателя, так и отправителя.

— Письмо, — проговорил человек и протянул Гарри конверт.

Воздух застыл. Черный ворон, сидящий на траве неподалеку от крыльца, злобно прищурил свой черный блестящий глаз. Послышался странный, едва уловимый для слуха треск — словно кто-то вдалеке ломал хворост для костра.

— Мне? — тупо спросил Гарри, отчаянно пытаясь разглядеть лицо почтальона.

Черт возьми. Он не был одет как почтальон, у него не было сумки почтальона, и вообще сейчас поздно для почты — так какого черта он стоит тут перед ним?

Гарри не смог издать ни звука, а незнакомец даже не поднял головы, так и стоя с протянутым конвертом в руке.

Это бред, это сон… это правда?

Гарри не смог взять письмо, неведомая сила сковала его суставы. Устав ждать, незнакомец выпустил письмо из рук, и, покачиваясь на легком ветерке, оно плавно опустилось в пыль.

Голова незнакомца чуть изменила свое положение, и Поттер увидел тонкий, красиво очерченный рот, изогнутый в странной, полудикой усмешке. Зубы у незнакомца оказались ровными и белыми, как у голливудских звезд с обложек журнала.

Неожиданно юноша понял, что «почтальон» держит в руках пистолет, обычный пистолет, хотя до этого, Гарри мог бы и поклясться, у того ничего не было в руках. Но он не стал стрелять, а просто вложил в руки Поттера оружие, и, передвигая их, как терпеливый ребенок меняет положение рук своих кукол, сделал так, что дуло пистолета было направлено Гарри прямо в правый глаз.

Паника, дикая паника. Сердце, соревнующееся по скорости с отбойным молотком, в этом момент пропустило удар-другой. Глаз видел перед собой пугающую темноту, засасывающую внутрь. Бездонный черный колодец, из которого в любой момент могло выпрыгнуть страшное существо.

Гарри весь взмок, руки его дрожали, и каждое движение могло спровоцировать нажатие на курок.

— Не смотри на меня, — беззлобно сказал Почтальон. И, немного подумав, вполне осмысленно и даже серьезно, добавил. — Бах!

Тот дернулся, ожидая, что за этой какой-то смешной и детской импровизацией выстрела последует и настоящий.

…Очнулся Поттер, сидя за столом в кухне. Просто так. Весь мокрый, с дрожащими руками.

Парень аккуратно коснулся своего лица рукой, провел пальцем по коже вокруг правого глаза, и обнаружил слипшуюся красную кровь. Буквально подскочив со своего места, он ринулся в коридор, где висело зеркало. Так и есть. На его правом глазу был тонкий слой крови, однако самого повреждения не было.

— Бах, — вдруг отчетливо произнес Гарри своему отражению.

Да, кто-то приходил, и хотел устроить «бах».

Гарри знал, что это его кровь. И знал, что это не все.

Раздался звонок в дверь.

Сон повторяется.

Гарри подошел. Нельзя нарушать сценарий сразу.

— Кто там? — произнес он.

— Почта, — ответил ему низкий приятный голос.

Однако сценаристом он явно не был, и, когда открыл дверь, обнаружил на крыльце всего лишь чей-то глаз.

Голубой глаз, похожий на круглый склизкий мячик.

И на этот раз уверенность не покидала Гарри. Он знал, что это глаз Дайаны Риверс, даже не зная ее лично.

Просто пустой голос «почтальона», эхом отдаваясь в голове, повторял именно ее имя.

* * *

Гарри добивался встречи с этим человеком несколько часов. Аластер Грюм был неумолим.

— Зачем тебе видеть его, Гарри?

— Затем, что происходит черт знает что! Неужели вы хотели утаить от меня такую информацию?! Да почему? Я всего лишь хочу знать, что происходит!

Грюм нахмурился.

Он не ожидал от Гарри такого злобного натиска, да еще так скоро.

— Ну? Я жду от вас ответа…или никакого между нами сотрудничества не будет. Ищите себе новую икону.

Грюм лишь хмыкнул. Гарри словно взбесился, и какая-то идея, крутящаяся в его голове, настраивала его на фанатичный лад.

— Я не могу устроить тебе встречу с человеком, о котором ты спрашиваешь. Он чрезвычайно занят. Я могу лишь кое-что рассказать тебе сам.

Гарри и сам понимал, что добиться встречи с человеком, который принимал участие в расследовании самых громких убийств в мире магии, не примчится сюда отвечать на его вопросы. Даже если попросит сам Гарри Поттер.

— Кто совершил убийство Дайаны Риверс?

— Откуда ты узнал о нем? — вопросом на вопрос ответил Грюм.

— Вы и сами можете догадаться. К тому же, кто-то сегодня принес мне на крыльцо ее глаз — явно не одолжил.

Вот этого Грюм явно не ожидал.

— Глаз? — удивленно произнес он. — Что еще за глаз Дайаны Риверс?

Гарри протянул Грюму небольшой прозрачный пакет, в который до этого, превозмогая брезгливость и какое-то унизительное ощущение, положил глаз.

Грюм несколько секунд молчал, а потом произнес:

— Откуда ты знаешь, что это глаз Дайаны Риверс?

— Вы сами ответили на свой вопрос. Я ЗНАЮ, что это глаз Дайаны Риверс.

Грюм вздохнул.

— Я думал, что этого разговора не избежать, более того, он станет необходимостью, но что все будет так быстро…ты помнишь, некоторое время назад я сказал тебе, что Орден Феникса приостанавливает свою деятельность? Ненадолго…

Гарри кивнул. Был такой разговор.

— Да. Вы сказали, что придется подыскать новое убежище, так как наше уже может не являться тайным… вы думаете, завелся предатель?

— Хм… я не знаю, у нас нет никаких доказательств, но у нас есть второй глаз Дайаны Риверс — кто-то положил его на крыльцо дома Штаба Ордена. Как думаешь, возможно это было?

Гарри был поражен.

— Просто положил на крыльцо? И никакой реакции, действия защиты? Но это…не может быть!

— Да, но это так. Тело Дайаны Риверс на самом деле было страшно изуродовано, глаза ей вырвали, а точнее выжгли, и забрали с собой — теперь ясно с какой целью. А еще отсутствовала часть волос на голове, и мизинец левой руки. И ей вырезали язык…когда она была еще жива.

Гарри вздрогнул.

— Кто это сделал?! Неужели волшебник? Я ни о чем подобном не слышал! И какое отношение эти убийства имеют к нам? Неужели это дело рук Волан-де-Морта?

— Слишком много вопросов, Гарри. Мы и сами многого не знаем. Ты не слышал об этом потому, что такая информация никогда не была на виду, и в интересах общества было забыть ее поскорее. У нас есть догадки, но никаких доказательств…однако если одна из наших главных теорий подтвердится…я даже не знаю, как это и назвать.

Грюм поморщился, словно ему на язык попала долька лимона. Гарри хотел поговорить об этом с Грюмом, потому что чувствовал, что в этом деле много формальностей и тайных фактов и документов, не выносящихся на всеобщее обозрение.

— Что за теория? И погиб ли еще кто-нибудь?

— Теория… об одном волшебнике…очень необычном волшебнике. Но…это почти невозможно, ты сам все поймешь. А погибла еще одна девушка — журналистка одной из «подпольных» газет. Ее тело, помимо тех же увечий, что и у Дайаны, было изрезано чем-то острым. Словно она танцевала с манекеном, утыканным иглами.

Да уж. Последний танец, последний круг.

— Что это за волшебник? Что происходит и что надо делать? — Гарри хотел задать Грюму сотни вопросов, но они ускользали, перемешивались, оставляя полную путаницу.

— Я не могу тебе сказать, Гарри. Не сейчас — ведь мы и сами не знаем до конца. Любой шаг в сторону от истины может оказаться губительным. Я советую тебе подождать. Скоро мы отыщем убежище — вам здесь оставаться тоже небезопасно. Скоро твой день рождения, а потом… потом ты сам выберешь.

Раньше Гарри был бы чрезвычайно горд и рад — с ним общались как на равных, точнее, уже не как с героем-максималистом, иконой для магического общества, которой удавалось выживать в самых различных ситуациях, но как с тем, кто идет на войну, имея свои планы и желания, и собственные претензии к Врагу.

Но Поттер был не рад и не горд — лишь странная необъяснимая тоска и непонимание происходящего присутствовали в его разуме сейчас.

И все же разум человека изобрел «иммунитет», позволяющий сохранить некую ясность ума в самых необычных ситуациях. Новая загадка, череда странных видений и событий не выбила Гарри из колеи…

. Может, помогло и то, что он все же волшебник, и готов принять то, чего не ведал ранее. В конце концов, сидя в темном и тесном чулане дома, где его всегда унижали и ненавидели, он даже в самых смелых мечтах не представлял, что станет не просто волшебником, но еще и неким героем, парнем, чье имя знает каждый. Так стоило ли вообще чему-либо удивляться?

Полагаться всецело на интуицию было страшновато, все равно, что прыгать в реку с завязанными глазами, но иногда и это был неплохой вариант. Гарри смутно ощущал, что происходит вокруг, но зато очень четко чувствовал, что надвигается новая угроза, более того, она затмила на некоторое время мысли и эмоции, связанные с Волан-де-Мортом и поиском крестражей, а может, дело было в том, что он понимал, что на тесной арене жизни эти два «объекта» все равно столкнутся, и не станут ему друзьями. И если Волан-де-Морта он чаще представлял себе предводителем, стоящим около своего многочисленного войска, и отправляющего сотни и тысячи магглов на смерть, то новая угроза для него виделась в образе некоего кольчатого червя, вползающего в голову, пожирающего мысли и чувства, путающего, безумного, не подчиняющегося никаким законам логики.

Он должен был бы бояться, но не боялся — и не потому, что был столь уверен в своих силах. Просто он чувствовал, что чтобы ни произошло, оно будет происходить так, как надо. Гарри не останется без помощников, пусть это будет даже интуиция.

Его страшила смерть, но не своя…

Друзья, близкие ему люди, просто люди, которые падут в этой битве…а такие будут, такие всегда были. Какая война обходится без жертв?..

Поттер знал, что тот, кто отравлял его мозг странными, нелогичными видениями, и тот, кто так жестоко расправился с двумя женщинами — один и тот же монстр. Хотя… что-то в этом было неправильное. Какое-то из звеньев было «липовым», и в любой момент могло рассыпаться в прах, разрушая всю цепочку.

— Будем ждать дня рождения, — произнес Грюм. — Я сообщу тебе о поисках убежища. Вам будет выслана дополнительная охрана, на всякий случай. Если произойдет что-то необычное, странное, сообщи мне. Тебе есть еще, что мне сообщить?

— Нет, — как ни в чем не бывало ответил Гарри. –Заберите глаз этой женщины.

Грюм кивнул.

До дня рождения Гарри оставалось восемь дней.

* * *

Некоторые полицейские называют морг теплицей.

А трупы — это «растения», которые «сажают» в землю. Это не то чтобы показывает неуважение этих людей к трупам — вовсе нет. Профессии, связанные с тяжелым риском и смертями людей, обычно обладают довольно специфичным юмором, действующим как иммунитет к насилию и злу. Дело о белокурой молодой девушке, жестоко задушенной в парке, или дело «блондинки с веревкой» — звучит по-разному. Это поймет только тот, кто сам там работает, кто каждый день видит смерть, не в самой ее красивой ипостаси, тот, кто вынужден работать с «итогом» человеческих зверств, и не может ничего изменить.

Можно даже сказать, что к каждому из убитых, покалеченных, они относятся как к «своему», по-особенному, и скорбят об их уходе.

Роберт, работник морга, надолго запомнит тот день.

Он был дежурным, совершал небольшой обход по помещениям.

— Не сбежали ли мои подопечные, — шутливо говорил он.

Но они не сбегали.

До этого дня.

Сегодня привезли тело молодого мужчины, по предварительным данным, убитого рано утром в парке. Роберт лично совершил вскрытие, устанавливая дату и точную причину смерти. Тело пока опознать не смогли, документов при нем не обнаружили.

Тело должно было лежать в пластиковом мешке синего цвета, но, когда служащий морга совершал свой обход, тела этого там почему-то не было.

Мешок лежал, пустой, а вот тела не было.

Роберт глубоко вдохнул, успокаиваясь.

За все время его работы в морге был лишь один давний случай, произошедший почти десять лет назад, когда пациентка чудесным образом «ожила» уже находясь в морге, и истово кричала, обнаружив себя лежащей среди трупов, чуть было не поменявшись местами с тогдашним дежурным. Но это было давно, да и трупы тщательно проверяли — дыхание, биение сердца, понижение температуры.

Украсть труп? Даже если убрать из списка вопрос о том, кому это надо, это тоже было невозможно — охрана, дежурный пост, запертые двери.

Все-таки случилось чудо?

Роберт обследовал каждый уголок, проверил каждого «подопечного», но того самого тела нигде не было.

Работник морга чувствовал, как теряет свою работу. Хорошо, что это кто-то из неопознанных, плохо, что расследуется дело об убийстве. Его захлестнул беспричинный страх, что полицейские могут заподозрить именно его в убийстве, и что он якобы пытался уничтожить главную улику — труп.

Нет, бред, полный бред. У него алиби, он служитель морга, и вообще, этот труп не мог никуда исчезнуть.

В морге уже никого не было — только охрана сидела в своем кабинете.

И тут раздался какой-то странный звук, словно упал кусок металла. Роберт двинулся в направлении источника шума, и наткнулся на дверь, которая вела в то место, с которого он начал осмотр — собственный кабинет.

Руки его дрожали, но работа приучила не бояться того, с чем он, собственно, работал — трупов. А вот людей, да еще ненормальных, он боялся. А кто еще будет красть труп, как не ненормальный?

Дверь Роберт открыл, да так и пожалел о том.

Труп он нашел, причем труп стоял, двигался, и даже морщился. Кажется, ему не нравилось то, как Роберт зашил ему живот, и он теребил нить шва, пытаясь его распороть. Но, видимо, даже до мертвого организма дошло, что это приведет к нелицеприятному факту — вываливанию внутренностей, и прекратил.

На стене у Роберта висел портрет неизвестного мужчины, который выполнял важную функцию — закрывал небольшую дыру в стене.

Мужчина этот, до сего дня хранивший молчание, вдруг откашлялся и злобно прошипел:

— Давай, пошевеливайся, пятый на шесть!

Роберт мог поклясться, так и сказал! Пятый на шесть! Портрет!

Труп смело шагнул вперед, и, пройдя сквозь стену, навсегда исчез не только из поля зрения Роберта, но и из его жизни.

— Извиняюсь, — растянув губы в ухмылке, произнес портрет.

Роберт извинил.

В тот день пряди его волос слегка поседели, портрет он, предварительно закрыв пленкой, выкинет, а сам уйдет с работы, навсегда.

И иногда во сне, посмеиваясь, будет произносить:

— Пятый на шесть! Надо же! Пятый на шесть!

Лето в этом году выдалось не очень жарким. Под вечер многие люди ходили с легкими накидками.

Однако в полдень солнце жарило немилосердно, и Гарри, который вышел во двор подышать свежим воздухом, тут же передумал и захотел скрыться под спасительной тенью крыши дома.

Но его внимание привлек куст, росший в саду Дурслей, около крыльца. Петуния не питала особой страсти к цветам, за клумбой она ухаживала из необходимости, так как дом без ухоженной лужайки и клумб иметь было непростительно, не престижно. Их могли бы посчитать грубыми натурами или просто лентяями, чего бы они, наверное, не пережили. К этому кусту она питала особую нелюбовь, поскольку вырос он тут самостоятельно: возможно, семена принес ветер с соседнего участка, а может, их принесли птицы, кто знает.

Это был куст с маленькими цветами, похожими на розочки, но не такими многослойными. Гарри подошел поближе и сорвал один цветок. Он источал нежный приятный аромат.

Что-то маленькое, но очень шустрое зашевелилось в кустах. Какое-то суматошное движение, отдающее отчаянием.

Гарри сел на корточки, и увидел, что в кустах в предсмертных судорогах бьется маленькая зеленая ящерка. Наверное, какой-нибудь мальчишка перебил ей позвоночник камнем, но маленькое существо, не желая смириться со смертью, карабкалось по корням куста, будто надеялось, что в конце пути неведомые природные силы излечат ее.

Гарри отвернулся, не желая быть свидетелем гибели крошечного создания, но потом быстро встал и пошел в дом, чтобы взять палочку. Кажется, есть заклинание способное помочь ей, она ведь маленькая и хрупкая, оно может сработать…

Однако когда он вернулся обратно, ящерка уже была мертва, и ее чуть выпуклые глаза бессмысленно таращились прямо в небо, не реагируя на обжигающие лучи солнца.

Ему стало грустно. Даже маленькое создание отчаянно борется за свою жизнь, пускай и подчиняясь инстинктам, заложенной волей к жизни, и все же. Однако даже неистовое старание не станет залогом успеха, победы, и не всегда небесные силы снисходят до того, чтобы помочь. Люди в некоторых ситуациях тоже больше похожи на маленьких суетливых ящериц, или даже муравьев. Что принесет этому миру гибель ящерицы? Да ничего, он даже не заметит ее, как не заметит гибели одного человека. И даже тысяч. Но если даже людям плевать друг на друга, если люди взывают к совести и справедливости лишь тогда, когда их собственные интересы затронуты, то что говорить о мире? Почему он должен скорбеть об ушедших? Гарри вновь вспомнил о Дамблдоре. Сложнее всего было в первые дни после его смерти — он не хотел никого видеть. Казалось, стоит только произнести имя профессора, и какая-то заслонка внутри него рушилась, давая волю эмоциям и слезам. В тот день, когда умер Дамблдор, когда Снегг безнаказанно ушел, Снегг, в чье предательство профессор не верил до последнего, именно в тот день Гарри как никогда сильно почувствовал собственное одиночество и абсолютную беспомощность в этом мире.

Он не сможет заслонить всех, не сможет пожертвовать собой ради всех, не сможет заставить остановившееся сердце вновь перегонять кровь по телу. Сколько раз он видел кошмары, в которых умирал вовсе не он — свою смерть он уже стал рассматривать как нечто абстрактное и не такое важное — умирали его друзья, близкие ему люди. Гарри и сам знал, что это его самое слабое место, что он не готов пережить смерть никого из них, и осознание того, что в один из дней он может позвать друга по имени, но он не откликнется, потому что его больше не будет на этом свете, вселяло в его сердце такую жуткую тоску, что ему становилось страшно и плохо. Как это? Позвать друга, и не дозваться… ему казалось, что тогда он отправится на тот свет и будет умолять привратника выпустить души его друзей, а если тот не согласится, он сядет около врат и будет ждать…

Сказать, что «Гермиона мертва» или «Рон мертв» или «Джинни умерла», было невозможно и странно, также, как невозможно и странно было сказать «Мира магии не существует», «Родители Гарри живы», или даже «Солнце встает не с востока». Это было нереально.

Его душу раздирали противоречия — он больше не верил в то, что с «героями», или с теми, кто борется за справедливость, судьба обходится мягче, скорее даже наоборот. Пережив столько смертей, он еще больше утвердился в своей вере в то, что забрать могут любого — и тем сильнее болело его сердце. Однако при этом он все же мог отдавать себе отчет в том, что даже если погибнут все, а он останется, один он, он все равно встанет и пойдет делать то, что должен. Может, если он наконец-то убьет Лорда, тогда он упадет рядом с его телом и отдаст свою душу другому миру, или просто сойдет с ума, уместит дом своего разума в один Чердак, но не раньше.

Столько всего надо было сделать, быть такими осторожными… поиск крестражей, защита — все это было сложно, ведь мир был полон зла, коварства и интриг. Гарри чувствовал на себе невероятную ответственность, которую не мог пронести на своих плечах ни один обычный подросток и даже волшебник.

У него нет таких связей, нет слуг как у Темного Лорда, нынешних или же будущих, которые обязательно присоединятся к нему, стоит им лишь услышать о Возрождении. Вопрос еще был и в том, обладает ли Гарри такой же силой… но что такое сила без опыта?..

Однако в Гарри огонь веры еще не угас до конца, не смотря ни на что, хотя теперь это был далеко не пожар, а лишь ровное горение костра…

Пускай, он отдаст свое сердце на растерзание, он продаст свою душу этому миру, он сделает все, что в его силах, и даже больше — пусть, лишь бы все было так, как должно быть. Гарри думал и о будущем — победа над столь сильным противником дала бы почву для веры и вдохновения многим людям на долгие годы вперед, пускай уж каждый и не будет помнить о его имени…

Размышления Гарри прервал возглас Гермионы:

— Эй, Гарри, быстрее, иди сюда!

Гермиона стояла в дверях и ждала его.

— Что случилось? — спросил Гарри, подойдя к Гермионе. Она сильно нервничала, ее руки слегка дрожали.

— Я нигде не могу найти Рона! Он был в своей комнате, кажется, что-то писал, но теперь его нигде нет!

Гарри удивился. Рон не мог никуда уйти просто так, во-первых, он бы обязательно предупредил их, да и вообще вряд ли сам бы пошел гулять — он ведь не знал окрестностей, а мир магглов был ему не так хорошо знаком.

Не то это было время, чтобы свободно разгуливать по улице — заклинания, наложенные на дом Дурслей, сулили хоть минимальную защиту.

— Ты хорошо посмотрела? — волнение передалось и Гарри. — Он не мог уйти!

— Я на чердаке не посмотрела, — задумчиво произнесла Гермиона. — Но что он там мог делать?..

Чтобы развеять всякие сомнения и страхи, Гарри и Гермиона еще раз обошли дом, заглядывая в каждую комнату, и, наконец, дошли до двери, ведущей на чердак. Дурсли чердаком не пользовались, старых вещей они никогда не держали в доме, предпочитая выкидывать весь хлам.

Попасть на чердак можно было из давно уже пустовавшей комнаты, служащей чем-то вроде запасного варианта для не особо важных гостей — там стояла небольшая кровать, пара кресел и столик.

Гарри зашел в комнату, Гермиона следом.

Сначала Гарри думал, что придется искать вход на чердак — им никто не пользовался, и даже тонкая темная кромка не выделяла бы люк на белоснежном потолке.

Так было раньше.

Но стоило Гарри войти в комнату и подойти к соседней стене, он тут же увидел черный каркас квадрата, который и являлся дверью на чердак.

Кто-то недавно пользовался чердаком. Совсем недавно. На полу лежали крошечные белые кусочки от побелки.

Во рту Гарри пересохло. Это было слишком странно для случайности — сейчас, в это время, случайностей быть не могло.

Гарри подвинул одно из кресел к люку в потолке, и прямо в обуви встал на бежевого цвета креслице.

Гарри уперся в то, что служило входом на чердак, и толкнул его вверх. Люк легко поддался, и открылся проход.

— Оставайся здесь, — бросил через плечо Гарри. — Я осмотрю все…

Гриффиндорец, подтянувшись на руках, сумел забраться наверх. Видимо, Дурсли считали, что чердак им не пригодится никогда, и лестницу отсюда убрали, так что другого пути не было.

Гарри не представлял, что мог забыть здесь его друг, но проверить все равно стоило. К тому же, странное предчувствие не оставляло Гарри. Ему уже казалось, что на чердак его зовет не беспокойство за друга, а какая-то странная музыка, играющая в темных уголках сознания.

Чердак оказался пустым, только клочья пыли перекатывались по полу.

Гарри понял, что все еще сжимает в руках палочку, которая так и не спасла бедное существо, но вполне могла помочь ему.

— Люмос, — прошептал он, и на чердаке стало значительно светлее.

Оказалось, чердак не совсем пуст — какой-то мешок черного цвета стоял в углу. !!!

Гарри медленно приблизился, словно ожидая, что чудище выскочит из мешка и кинется на него.

Он подошел еще ближе и понял, что это грубая шерстяная ткань темного цвета, в которую что-то было завернуто.

Сердце Гарри в этот момент, кажется, провалилось прямо в желудок, воздух рваными клочьями выходил из легких.

В мешок было завернуто тело. Чье-то тело.

Еще шаг. Еще ближе.

Белая полоска кожи.

Шаг. Быстрее. Сердце пару раз ударило о стенки грудной клетки.

Волосы. Рыжие волосы.

Гарри замер, и его рука безвольно опустилась вниз, так что он теперь освещал только пол около своих ног.

Кровь. Темная липкая лужа, покрывшаяся тонкой пленкой.

Гарри показалось, что что-то внутри него лопнуло, и горячая жидкость струится по его венам.

— Гарри, все в порядке? — как из-за стены донесся до него голос Гермионы.

Он не ответил. Волосы. Рыжие волосы. Кровь.

Гермиона, поняв, что происходит что-то неладное, сама взобралась на чердак, исцарапав себе ладони.

Ее взгляд тут же устремился к темному мешку, и, Гарри буквально спиной чувствовал, как она напряжена, как она ждет, чем же все это окончится, видит все своими глазами, и не верит.

Гарри подошел к телу, и наклонился, чтобы проверить пульс.

Пульса не было. И…

* * *

Волан-де-Морт, закрыв глаза, сидел в кресле перед камином. Языки пламени лениво пожирали поленья.

Нехотя пришли воспоминания о каком-то мальчике, юном мальчике, бедно одетым, с обычным именем — одним из многих. Том Реддл. Том, который никогда не играл с другими детьми, предпочитая перебирать свои «сокровища» — найденные или тайно присвоенные себе. Он был готов убить за свои сокровища, за свою добычу.

Мало кто знал, что этот мальчик, когда подрос и вышел за стены детского дома, страдал клаустрофобией в легкой форме. Том не то чтобы боялся закрытых, маленьких помещений, он их презирал и ненавидел. Они умаляли его существование, делали его самого таким же маленьким и ничтожным. Людей он всегда считал крысами, живущими в своих клетках, и неважно, богаты они или бедны, менялись лишь размеры клетки, но без клетки вообще жили больные или сумасшедшие люди, границ у которых не было. Наверное, это было необходимо — создавать границы и клетки, без них людям было сложно, это было также необходимо, как назначать суровое наказание за убийство себе подобных — ведь без этого человечество уже давно бы превратило свое общество в 24-часовой антракт, захлебывающийся в потоках крови.

Волан-де-Морта поражало это главное противоречие человечества — жажда выжить во чтобы то ни стало, и жажда уничтожить себя. Он не уважал людей, не считал их такими же важными составными этой планеты, но был готов рассматривать их как интересные экземпляры.

Маленькие люди в маленьких клетушках.

Он — он таким не был.

Место, где он обитал, должно было по размеру совпадать с тем, чего он желал. Лорд считал, что человек, обитающий в маленькой пыльной каморке, не может быть свободным.

На протяжении всей своей жизни он старался окружить себя большими пространствами — огромные залы, целые поляны, отведенные под показательные пытки, замки. Его любовь к Хогвартсу началась с этого — любовь к огромному Хогвартсу, в котором можно было заблудиться. Он обожал это здание за его величественность, за то, что, блуждая по нему, можно было ощутить себя прогуливающимся по коридору Вселенной. Может, он был еще очень юн, раз Хогвартс казался ему настолько огромным и феерическим, но и до сих пор в его иссушенном сердце было место для любви к школе чародейства и волшебства; ни в коем случае ни к его ученикам, учителям, ни тем более к профессору Дамблдору, который считал, что имеет право искать ключи, открывающие тайные двери в разум Томаса Реддла, а к самому зданию, к его кабинетам и коридорам.

Когда Лорд окончательно вернет себе силу и власть, он присвоит Хогвартс себе и устроит свою резиденцию именно там — ему больше не надо было просить разрешение на посещение этого места, как тогда, когда он хотел работать там. Лорд добьется его сам.

Без особой грусти Волан-де-Морт думал о том, что воспоминания детства приходят все реже и реже, и больше похожи на обрывки из старых рассказов, услышанных или прочитанных в детстве и юности — история Тома Реддла и Волан-де-Морта не шла по одной дороге — их пути разошлись.

Единственное, о чем иногда жалел Лорд — об утрате своей молодости. Его планы и идеи, его жажда власти требовали молодого сильного тела, красивого облика, даже божественного. Ведь внешность тоже играла немаловажную роль — люди доверяют своим глазам, а облик старого немощного старика, похожего на монстра, умалял величие Темного Лорда.

Он знал, что сильно задолжал времени, которое было довольно снисходительно к нему и его телу.

Нужно было что-то делать, что-то менять.

Ему мало Хогвартса, ему мало и целого мира, он хотел большего, большего — но чего, не знал даже он сам, и это делало его жизнь похожей на жизнь молодых, которые порой играли с жизнью в рулетку, пытаясь угадать, что будет завтра — выигрыш или пуля.

Его размышления прервал голос, тихий и вкрадчивый, жалобный и одновременно какой-то отстраненный.

— Отдай, — произносил голос. — Верни…

— Не сейчас, — отмахнулся от него Лорд. — Сначала выполни свое задание.

Голос умолк, то ли раздумывая, то ли просто обижаясь, и, что-то бормоча, но уже себе под нос, удалился.

Лорд улыбнулся.

— Ты просо идеален, — прошептал Лорд. — Как жаль, что ты мертв.

* * *

Пульса не было, и…

Чертыхнувшись, Гарри изо всех сил пнул мешок перед собой.

Жалобно хрустнув, то, что являлось телом Рона, отлетело в угол.

— Ты что, Гарри! — прошептала Гермиона, как завороженная смотря на рыжие кудри, разметавшиеся по спине.

— Чертова кукла! — закричал Гарри. Его руки дрожали, колени подгибались, он чувствовал себя так, будто нес в руках тяжеленный каменно, и только сейчас смог выпустить тяжкую ношу. — Проклятый манекен!!

Все внутри Гарри бушевало. Облегчение, которое он почувствовал, когда коснулся всего лишь холодной равнодушной пластмассы, и увидел, что волосы — это не более чем парик, так сильно похожий на волосы самого Рона, тут же сменилось вспышкой гнева и ярости.

Почти. Он почти потерял друга.

Оказывается, воскрешать людей не намного легче, чем их терять, хотя Гарри такое бы в голову раньше не пришло.

Гермиона подошла и аккуратно сняла парик с манекена, видимо, желая убедиться, не являются хотя бы волосы снятым скальпом.

Нет, просто парик.

Гарри глубоко вдохнул.

Он ожидал почувствовать апельсиновый запах, увидеть сморщенный сгнивший апельсин, но увидел он нечто другое.

На полу, под манекеном, кто-то написал краской одно единственное слово.

«Оглянись».

И Гарри оглянулся.

То, что он увидел далее, напоминал фарс.

На дальней стене была еще одна надпись.

Оглянись.

Но он не успел выполнить до конца второе условие этой страной игры, которая иногда называется жизнью — тяжелый удар обрушился ему на голову с такой силой, что он почувствовал треск собственного черепа, а последним звуком, связывающим его с реальностью, был пронзительный крик Гермионы…

* * *

— Этого не может быть! — брови Люпина поневоле поползли вверх. — Не может быть просто потому…что не может быть вообще!

Грюм, Тонкс и Джэреми, не так давно вступивший в организацию Ордена Феникса, хранили молчание.

Джэреми чувствовал себя немного виноватым, потому что именно он принес эту новость, но, в конце концов, это ничего не меняло.

— Ремус, я все понимаю, — резковато ответил Грюм. — Но уже ничего нельзя изменить, мы можем лишь смириться…мы можем. Но я боюсь за Гарри.

Ремус нервно прикусил губу.

— Я так полагаю, ты собираешься сказать ему об этом сегодня?

— Да, больше нет времени ждать. Ему надо срочно покинуть дом, где он находится, и прийти под нашу защиту. Рон и Гермиона, скорее всего, вернутся к родителям. Орден Феникса должен срочно найти новое убежище.

Ремус помолчал несколько секунд, а когда захотел ответить, его перебила Тонкс:

— Но Грюм, ты же знаешь Гарри, да и Рона с Гермионой…они не согласятся…

— Да как вы не понимаете!! — взорвался Аластор. — Ситуация очень опасна и тяжела, даже морально! Кто-то проник в наше убежище, но более того — последнее событие — это верх всего! Это невиданная наглость и заявка на участие в дележке господства! Они теперь ничего не боятся…

Да, теперь уже ничего.

* * *

Пыль забивала легкие, мешая дышать, казалось, что именно этот вдох будет последним. Гарри, придя в сознание, тут же закашлялся, пытаясь избавиться от комков пыли в горле.

Дышать стало чуть полегче.

Он находился в своей комнате, а точнее в той, что он выделил для себя в пустующем теперь доме Дурслей, и, если бы он не лежал на полу, то вполне мог бы решить, что задремал.

Чердак. Манекен. Гермиона.

Дернувшись, словно от удара током, Гарри вскочил и помчался в комнату, где находился вход на чердак.

Вместе с ветром, когда он открыл дверь комнаты, в лицо ему ударили комья все той же мерзкой пыли. Окно было открыто настежь, и порывы свежего ветра беспрепятственно врывались в комнату.

Гарри быстрым шагом пересек пространство, и подошел к тому месту, где, предположительно, находился вход. Не было никаких отличительных знаков, контуров, указывающих, что здесь есть чердак, и более того, что он недавно открывался.

Белоснежный потолок, никакой белой известки на полу.

— Гарри? — испуганный голос Гермионы догнал его на полпути до комнаты, где он вроде бы в последний раз мельком увидел свою палочку.

— Гермиона? Иди сюда! — позвал ее Гарри.

Испуганная, бледная, с перепутанными волосами, словно только что спала, и ей приснился кошмар, она подбежала к Гарри.

Слова застряли на полпути. Казалось, она хочет сказать что-то важное, но не знает, а стоит ли. Гарри понимал, что она хочет спросить про чердак, про Рона, но сам чувствовал себя глубоко задетым и обманутым.

Кто-то вторгся не только на его жилищную территорию, но и на территорию разума, и решил, что может творить там что угодно.

Они смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова, как школьники, не уверенные, что могут правильно ответить на вопрос учителя.

Гарри автоматически приложил руку к макушке, но не почувствовал ни малейших следов удара, который, как он думал, вообще должен был лишить его жизни.

— Эй, ребят, вы где? — веселый и беспечный голос Рона застал их врасплох.

Быстро переглянувшись, словно подавая друг другу телепатические сигналы, они развернулись лицом к Рону и приветливо ему улыбнулись.

Как ни в чем не бывало.

Рон, озадаченный странным поведением друзей, нерешительно приблизился на пару шагов.

— Вы чего? — удивленно спросил он, разве что не открывая рта от удивления.

Гарри и Гермиона походили на двух шпионов на грани разоблачения. Они смотрели на Рона так, словно ожидали, что он сейчас превратится в Волан-де-Морта и споет им «Marry Christmas», причем задом наперед и на японском языке.

— С тобой все в порядке? Где ты был? — спросила Гермиона. — Мы тебя искали.

— Да нигде я не был! В комнате своей сидел! Хотел Джинни написать… — чувствуя себя виноватым, произнес Рон. — Как же вы меня искали, если в комнате не посмотрели?!

Гарри был больше склонен поверить в то, что Санта-Клаус существует, чем в то, что все это ПРАВДА.

Стоило ему на мгновение опустить взгляд вниз, чтобы лицезреть свои трясущиеся руки, как нечто неуловимое проскользнуло на лице Рона. Нечто такое, что вполне может сойти за блик света, однако достаточно яркое, чтобы его заметить.

Повинуясь какой-то отчаянной уверенности, Гарри толкнул Рона, и тот, не удержав равновесия, ударился об стену.

Раздалось шипение, похожее на то, что издает проколотое колесо, и Рон, взвыв от боли, принялся корчиться и извиваться, словно невидимый огонь пожирал его тело.

— Слаааб… — шипел он. — Слишком слаааб…

Гермиона и Гарри стояли, боясь пошевелиться.

Дернувшись в последний раз, Рон утих.

Его стеклянные глаза бессмысленно таращились в потолок, а искривленный рот застыл в гримасе дикого ужаса и боли.

Тихо опустившись на колени, Гарри во второй раз прощупал пульс друга, ощущая себя снятым на пленку киногероем, чью кассету ненасытный зритель прокручивает в десятый раз, никак не желая насладиться моментом полностью.

Пульс был.

* * *

Гермиона не помнила, когда в последний раз было так пусто.

Когда напали на школу? Когда умер Дамблдор? Когда…изменился Гарри?

Она помнила…помнила день смерти директора…дни после его смерти…помнила и видела Гарри и Рона…Рон, пожалуй, изменился меньше всех, только стал менее беспечным и смешливым.

А вот Гарри…Гермиона даже не могла толком объяснить, что именно стало не так, и связано ли это только со смертью Дамблдора… это было нечто неуловимое, но почему-то внушающее опасения…

Не было больше этого взгляда, который либо защищался, либо нападал… спокойный и ровный, как пламя свечи в безветренную погоду. Застывший. Ожидающий.

Он смирился с тем, кто он есть, но вот кем он себя определил? Что для него его предназначение? Клеймо? Проклятье? Наказание?

Они вовсе не сблизились между собой, как должно было произойти, по мнению Гермионы. Наоборот, между ними прошел холодок, легкий, но болезненный, как быстрый укол иглой.

Вновь больница. Гермиона была в обычных больницах, маггловских.

В них пахло лекарствами, горем, смертью…

В волшебных все было иначе, не было пропитывающего одежды, волосы запаха лекарств, может, только неуловимый аромат магических трав и эликсиров. Здесь не пахло смертью — не было тут трупов, столь уродливых в своей смерти, что они могли сойти за карикатуры человека с больной психикой, а не реальность жизни. Магия — своеобразный предохранитель мозга от реальности, но она имеет свои побочные эффекты.

А вот горе здесь было, пускай и немного иного характера, и не такое безнадежное.

Гермиона, Гарри, и прибывший не так давно Ремус дежурили около палаты Рона, куда его направили около часа назад. Гарри не разговаривал ни с кем, уткнувшись взглядом в пол, словно там были написаны ответы на все его вопросы.

Гермиона подумала о том, что наверняка уже в который раз за свою не столь длинную жизнь он чувствует себя бесконечно виноватым. Вся его жизнь была насыщена таким огромным количеством событий, переживаний и потерь, что трудно было вообразить, что могло статься с ним после всего этого. Он не мог остаться таким, каким был — рано или поздно яд все равно проник бы в его кровь…

— Гарри, — наконец решился позвать его Ремус, который все никак не мог приступить к разговору. — Мне надо сказать кое-что важное. Вы бы могли прочесть об этом в газете, но не столь скоро и не так подробно.

Гарри поднял удивленный взгляд на бывшего учителя.

— Опять убийство? Или что-то известно о прошлых?

— Нет, — покачал головой Люпин. — Даже не могу сказать, что это хуже или лучше. Это касается Хогвартса.

Гарри напрягся, заведомо ожидая не самых лучших новостей.

— Дело в том…что школа не будет открыта…Министерство образования получило очень много писем с протестом…да и внутри нашлись свои люди…школа работать не будет, лишившись своего главного покровителя — Альбуса Дамблдора — она стала куда более беззащитней. Теперь она превратится в закрытый военный магический штаб.

Гарри не понимал, о чем ему говорит профессор Люпин. Какое закрытие? Какой военный штаб? Что это? Он не мог почувствовать горечи и обиды, во всяком случае, до тех пор, пока не увидит все сам, пока не прочувствует.

— Более того, — продолжил Люпин. — Возглавлять его будет Паркинсон, Забини, Томпсон, Риверс…

Гарри чуть не поперхнулся.

— Вы что, перечисляете мне сводку Пожирателей Смерти?! Доска почета для убийц и предателей?

Гермиона пребывала в шоке, своей умной головкой просчитав, к чему это приведет.

— Но каким образом?! Они конечно влиятельные люди, но…

— Не перебивай, — мягко попросил Ремус. — Все гораздо сложнее. Я думаю, это целый переворот. Похищение и убийство Дайаны было подготовкой. Я уверен, что тех, кто был против этой затеи, хорошенько припугнули, может, показали то, что стало с Риверс. Остальное дело техники.

— А как же другие? Они всех запугали? А другие школы, другие города… — Гарри не мог найти слов, его душила собственная беспомощность.

— А кого всех, Гарри? Чем ближе было возвращение Темного Лорда, тем меньше оставалось наших сторонников. Теперь и в Министерстве понимают, что возвращение Того-Кого-Нельзя-Называть — не фарс, не шутка, не провокация. Это реальность и будущее. И я так думаю, что у них в руках появился главный козырь, с помощью которого они и вершат свои дела. Что-то такое, что придало им уверенности и открытости.

— Дамблдор такого не хотел…нет… — в пустоту прошептал Гарри. — Он не хотел пускать его в Хогвартс при жизни, не захотел бы никогда и после смерти…зачем ему Хогвартс?

Ответила на этот вопрос Гермиона.

— А почему бы и нет? Школа известна, у многих она до сих пор ассоциируется с безопасностью, с устоем, с защитой… он хочет запугать людей, привести к панике, растоптать моральные устои…но даже не в этом суть…он хотел стать учителем, чтобы пропагандировать свои взгляды и идеи, а теперь он может стать хозяином, пускай и через своих слуг, и лепить разумы людей, как фигурки из пластилина!

— Ты права, — с горечью в голосе произнес Ремус. — Он получит доступ…наше убежище раскрыто…мы будем искать новое, и его местоположение узнает определенное количество волшебников…вам надо срочно уходить. Гермиона, ты, скорее всего, вернешься к родителям…

— А что с Роном? — перебила Гермиона. — Это было…переселение?

Ремус нахмурился.

— Я не знаю, что это было. Возможно, кто-то правда подчинил его своей воле на время…но всего это не объясняет…думаю, теперь вы поняли, насколько все далеко зашло…

— Я знаю, к чему вы клоните, — нахмурился Гарри. — Вы хотите, чтобы нас всех направили по разным местам, под охрану, выжидая перемен. Но этого не будет! Мы решили, мы выбрали. Я пойду.

— Мы пойдем, — Гермиона с вызовом посмотрела на Гарри. — Не забывай, что мы еще команда…

— И куда вы пойдете? — устало произнес Люпин, прислонившись к стене. — Спасать вселенную в одиночку?

Гарри ничего не ответил, хотя Гермиона знала, была уверена — у него есть свое мнение на этот счет…

* * *

— Тссс…не говори…

Мягкий, шелестящий, похожий на шепот перекатываемого ветром песка, на журчание воды, голос гипнотизировал.

Жертва и не думала говорить. Она ловила каждый звук, следила за каждым перемещением.

Странный человек двигался вокруг нее в полутьме. Его тень сливалась с общим сумраком, казалось, он окутывает его, как плащ, сливается с его кожей, составляя единое целое…

Его движения портила хромота, но и она уже казалось нужной составной общего спектакля.

Он любил сумрак. Сумрак делал его красивым.

А еще ему нравился свет, и свет резкий, пронзительный, слепящий глаза, но дающий увидеть ужас и отвращение в глазах тех, кто видели его настоящего впервые. Ему нравилось уличать их в собственной брезгливости, в ощущении жалости к нему, чье тело и лицо были страшно изуродованы.

Он ловил их за этим как нашкодивших котят.

Он никогда не ощущал себя богом, королем или просто мастером. Он как никто другой знал, что чем больше дает тебе жизнь при рождении, тем больше она будет стремиться отнять это потом.

Идеальных людей не бывает, даже в книжках, где персонажи всего лишь говорящие голосом автора мешки с костями.

Идеальных судеб не бывает.

Он ощущал себя оружием, дорогим кинжалом, который бережно хранят в самом незатейливом футляре, чтобы потом, в нужный момент, вытащить его на свет, и увидеть в его гладкой поверхности ужас в глазах врага…

Чьим оружием он был, кто им повелевал — не имело значения.

Здесь он творил Хаос, возвращал мир на круги своя. То, откуда он вышел, из Хаоса, и станет для него завершением.

Сумрак скрывал его уродство, позволял ему насладиться грациозностью своего тела. Может быть, тогда он и чувствовал себя неким божеством, но лишь чуть-чуть, лишь ненадолго.

Ему не нравилось, что теперь, когда он вновь вернулся сюда, им повелевает тот, кто имеет и имя, и звание, и цели. Тот, кто хотел стать его хозяином, был уже сформировавшимся, Хаос давно покинул его разум. Нет, было конечно в нем нечто безумное, но скорее это выглядело как побочный эффект, чем реальное состояние.

Его Хозяин даже умел любить, как-то по-особенному, странно, но умел.

А он, Странный Человек, не умел — не потому, что был полон ненависти, или цинизма, а потому что не знал, как. Что для этого надо было сделать? Замереть, и попытаться «поймать» это ощущение, плывущее на своей особой волне? Надо увидеть его? Его можно потрогать?

Нет. Люди часто улыбаются, испытывая «любовь», а его это раздражало, потому что он не понимал, как им это удается. Он боялся стать объектом их насмешек, ведь они так жестоки к тем, кто от них отличается.

Но, видимо, люди все же что-то напутали, и никакой любви не существует, а может, его уникальность в том, что он нашел от нее противоядие.

Вот его жертва смотрит на него кротким овечьим взглядом, с застывшими слезами, как животное, которое везут на бойню. Ее пересохшие пухлые губы беззвучно шевелятся — она боится произнести хоть слово.

Он может дотронуться до ее кожи, и почувствовать ее дрожь. Почему она боится? Она ведь не знает, пока еще совсем не знает, что у него на уме…и никто не знает. Его мир столь чудовищно сложен, что никто не сможет догадаться.

— Ты подарок, — сказал он, наблюдая, как она дергается при звуках его голоса. — Я знаю, что вы дарите друг другу подарки. Я читал, в ваших книгах, что иногда вы приносите себя в дар.

Жертва следила за его губами, за его жестами, неторопливыми и плавными, может, ее пугало его спокойствие, может, это въедливое, странное для слуха выделение слова «ваших».

Она не была ни связана, ни покалечена — просто не могла пошевелиться. Когда ОН вступал в дело, все они, такие уверенные, такие жестокие, становились послушными домашними кроликами.

Ее длинные светлые волосы мягко струились по плечам, голубые глаза выглядели огромными на изможденном худом лице, да и сама она была такая худая, острая, что становилась похожа на нелепую куклу.

В руках у убийцы оказалась лента, шелковая лента голубого цвета.

Он чуть толкнул девушку, и она легко опрокинулась на спину, словно была сделана из пластмассы, а не являлась человеком.

Происходившее дальше напоминало танец…

Он двигался…плыл…все плыло в глазах девушки…

Его руки касались ее кожи, ее тела… она слышала потрескивание огня вдалеке… она видела искорки, которые горели на его ладонях…

Он наклонился и коснулся ее губ своим губами — но в этом жесте не было ничего любовного, ничего интимного или грубого — просто механическое действие.

Она почувствовала, как вместе с прикосновением к губам в ее тело вливается жар, невыносимый жар… все внутри нее горело…

Она извивалась, корчилась, но не могла поднять головы. Огонь бушевал внутри, он сжигал ее внутренности, ее кожа бугрилась и лопалась, облезая, как парафин с остова свечи.

Боль была невыносимой, запредельной, ее невозможно было терпеть, она сходила с ума, не в силах даже закричать, он не давал ей этой возможности.

Что-то изменилось.

Он оттолкнулся от нее, похожий на насытившееся животное, но в глазах его был гнев и обида. Она не знала, за что, ей было все равно — ее разум тоже горел.

Сознание, похожее на затихающее пламя, и сгоревшие нервные окончания, позволили ей увидеть конец спектакля.

Взяв в руки нож, он, коснувшись его кончиком сначала ее лба, медленно начал проводить им вниз…вычерчивая кровавую линию, делящую ее пополам…больнее всего было терпеть боль, когда острое лезвие разрезало вдоль ее губы…затем шею…живот…он остановился возле ее пупка, вдавив нож в самую середину…

Теперь ее крик никто не сдерживал — сильный, яркий, пронзительный, похожий на бурю, дикий крик боли разнесся на всю округу, но вряд ли кто-либо еще слышал его…

Кровь полилась из ее рта, залила некогда красивые, а теперь мертвые глаза…

Убийца не ощущал радости, не ощущал горя…

— Я бы рассказал тебе историю, — сказал он. — Я бы вам всем рассказал, как оно было, и ты бы так не кричала. Но вы — животные — и когда больно вам — вы всегда кричите…

Его проворные пальцы аккуратно завязывали шелковой лентой бант на ее шее…

Рон очень удивился, когда, открыв глаза, ровным счетом ничего не увидел. Абсолютная тьма.

«Ослеп» — вспугнутой птицей пролетела мысль. Но через несколько секунд глаза привыкли к мраку, и он смог увидеть свои руки.

— Где я? — вслух спросил Рон, не очень-то надеясь услышать ответ.

Он сделал пару шагов вперед и уткнулся в дверь. Дверная ручка подозрительно легко поддалась, и вот он уже стоит в коридоре. Здесь был полумрак, а сам коридор бесконечной лентой тянулся куда-то вперед.

Рону стало страшно, дальний конец коридора напоминал пасть чудовища, а он сейчас стоял в его кишечном тракте.

Но стоять на месте едва ли было более безопасным вариантом, казалось, узкие стены могут в любой момент начать сдвигаться.

Рон поспешил пройти вперед. Он не помнил, что было до того момента, как он сюда попал. Не помнил ни дня. Где он был, с кем?

— Нет, пожалуйста, не надо, — донесся до Рона чей-то жалобный женский голос. — Умоляю, не надо!

У Рона аж дух перехватило. Кто это? Кому-то причиняют боль?

— Мерзкая тварь! Сечь его, сечь! Принесите плеть! — перекрыл жалобный плач резкий, визгливый голос какого-то мужчины.

Рон замер на месте, не в силах пошевелиться. Он находился в метре от массивной двери, из-за которой и доносились голоса.

— Ненавижу тебя! — визгливый крик старой женщины.

— Прости! Прости! — детский нежный голос.

— Такой, как ты! Такой, как ты! ТАКОЙ, КАК ТЫ! — пронзительный ироничный голос девушки.

Рон не знал, что происходит за этой дверью, но был уверен, что не готов узнать ответ на этот вопрос. Возвращаться было некуда, а единственная дверь была перед ним.

— Он что-то знает! — скрипучий голос какого-то мужчины.

— Простите его! — опять ребенок, теперь мальчик.

Дальше началась полная неразбериха и Хаос.

— Ату! Псы! Ату!

— Проверьте, кто это! Это тот парень?

— Где урод?! Где он?!

— БОГ! Ты слышишь? Кто ты?

Рон, не в силах выносить эту жуткую неопределенность, рванулся вперед и толкнул дверь. Он не ожидал, что она так легко поддастся, и буквально кубарем вкатился в комнату.

Когда он поднялся, чтобы осмотреть комнату, его рот помимо воли открылся в удивлении, да Рон так и застыл в таком глупом положении.

Комната была огромной, но пустой, не считая десятки манекенов, прислоненных к стене. Это были самые простые манекены, на точно таких висели мантии в магазине в Косом переулке. Манекены без лиц и рук, на которых висит одежда. Женские, мужские, детские манекены.

Рон опасливо подошел к одному из них, и прямо ему на ухо кто-то сбоку крикнул:

— СЕЧЬ!!

Рон подпрыгнул и шарахнулся в дальний угол. Сердце его дико отплясывало в груди.

Крик доносился из МАНЕКЕНА.

Со страха ему показалось, что мертвые куклы без лиц приблизились к нему. Он попятился назад, пока его спина не соприкоснулась со стеной.

Двери на месте не оказалось.

Рон коснулся рукой холодной поверхности стен, но дверь исчезла!

Обернулся.

Манекены словно бы стали еще ближе…буквально на несколько сантиметров…или у него разыгралось воображение…

Один из манекенов с глухим стуком упал на пол. Этот шум в абсолютной тишине прозвучал как раскат грома.

Рон, побелевший от страха, так вжался в стену, что ему впору было пройти сквозь нее.

Еще два манекена повалились на пол, сами по себе. Кажется, за ними кто-то находился, кто-то, скрытый полумраком.

Что-то укололо Рона в живот. Он опустил взгляд вниз, но ничего не увидел. Тогда просто задрал рубашку, и то, что он увидел под ней, заставило его сердце буквально остановить свой бег.

Он увидел, что прямо в его кожу кто-то «вживил»… замок! Металлический замок! Его черное отверстие приглашало заглянуть во внутренности Рона.

Манекен упал, и черная тень отделилась от бесформенных фигур.

Это был мужчина, чуть прихрамывающий на одну ногу. В его правой руке был зажат ключ.

— Рон, я нашел ключик, — проговорил он, и его затуманенные глаза никак не вязались с чарующим голосом. — Очередной ключик!

Он приближался к Рону.

Мальчик не знал, может ли он назвать все происходящее сном. Он не чувствовал черного металла в своем теле. Но человек с ключом приближался.

Их разделяет меньше метра…

Мрак все еще скрывал его лицо…

Рон удивился. Комната все же освещалась, и по идее, лицо приближающегося должно было быть видным, так что получалось, что мрак прибыл вместе с ним, скрывая его облик от глаз посторонних.

Неожиданно странный человек дернулся, словно кукольник, стоящий позади, потянул его за одну из ниточек.

— Что? — произнес он, будто огрызаясь.

Рон понял, что это явно обращено не к нему, и застыл, надеясь на чудо.

Тот явно был разочарован и раздражен. Швырнув ключ под ноги Рону, он достал из кармана какую-то маленькую шкатулочку.

-Я не могу отпустить тебя отсюда без подарка, — прошептал он, и вложил в руку Рона шкатулку. — А теперь иди к ним. И скажи, что они никогда не найдут ключа…

Он толкнул Рона в грудь, и тот почувствовал, что стена за его спиной расступается, и он проваливается в вязкую тьму…

— Нет!! — истошный вопль разнесся из палаты, где находился Рон Уизли.

Гарри и Гермиона пулей бросились на его зов, и, войдя внутрь, увидели Рона, срывающего с себя рубашку и осматривающего свой живот.

— Здесь был замок, здесь был замок, — бесконечно повторял он, ощупывая себя.

Увидев его беспорядочные движения, и попытку снять еще и брюки, Гермиона почувствовала недоумение и облегчение одновременно, его хотя бы никто не убивал. Она произнесла:

— О, Рон, даже знать не хочу, что тебе снилось…

Рон раздраженно буркнул:

— Снилось? Это был…ужас…кошмар…я…я…

Рон завертел головой в разные стороны.

— Она должна быть здесь… — с этими словами он скинул с себя одеяло и принялся обшаривать кровать.

— Нашел! — раздался его ликующий возглас.

Гарри и Гермиона подошли поближе.

Рон трясущейся рукой отдал Гарри шкатулку.

— Она может быть заколдована! — остерегающе произнесла Гермиона.

— Она не заколдована, — упрямо произнес Рон. — Тот, кто отдал ее, хотел, чтобы ты увидел ее содержимое…

Гарри посмотрел на умоляющего взглядом Рона, на насупившуюся Гермиону, и, решив, что поступает правильно, конечно же, открыл шкатулку. Гермиона не успела возмутиться, потому что замерла, пораженная, и смотрела на содержимое шкатулочки.

Там лежал апельсин, по периметру которого были нити. Кто-то сшил две половинки апельсина между собой.

Кожица апельсина мягкая, и Гарри без труда раскрыл две половинки. На него уставился глаз, на этот раз — стеклянный, но от этого значение «подарка» не стало менее устрашающим.

Глаз внутри фрукта.

— И что это? — прошептал Гарри.

Гермиона помолчала, а потом произнесла:

— Если это не заколдованная вещь, а просто знак, то я думаю, он передает примерно следующее: «Я слежу за вами, и я уже внутри вас».

— Такое ощущение, что ты там была. А может, он всего лишь хотел сказать, «Не ешьте магглские фрукты, они полны неожиданностей!», — пробурчал Рон.

— Не пори чушь, — отсекла Гермиона. — ОТКУДА он у тебя?

— Я…я… — Рон замялся. Ему казалось, что воспоминания покидают его. — Это был сон…или не совсем сон… там были манекены…комната…чьи-то крики…потом появился мужчина…он приближался ко мне…с ключом…а у меня в животе был замок! Металлический! А потом он замер…словно его кто-то одернул. И отдал мне шкатулку, попросив передать, что мы никогда не найдем ключа…по-моему, так… и вот я здесь…

И Гарри, и Гермиона, были поражены.

— Ты сказала…он внутри нас… — произнес Гарри. — Что это значит?

— Откуда я знаю, — Гермиона сильно нервничала. — Я лишь предположила. В конце концов, можно покопаться в книгах, может, где-то есть нечто подобное. Это первое что пришло мне в голову.

— Хм, а мне вот первое, что пришло в голову, это КАКОГО ЧЕРТА ГЛАЗ ДЕЛАЕТ В АПЕЛЬСИНЕ?! — вскрикнул Рон и, чуть пошатываясь, встал с кровати. — Почему я? Как я здесь оказался? Кто этот мужчина?

Они забыли, что с ними был еще и профессор Люпин.

— Гарри, — произнес он, подойдя вплотную. — Гарри… ты должен отдать это нам… мы должны провести расследование…

— Расследование? — ухмыльнулся Гарри. — Что вы от нас скрываете? И кто эти самые «мы»?

— Это долго рассказывать, — покачал головой Ремус. — И мы сейчас не в том месте. Если согласитесь сейчас отправиться вместе со мной, думаю, многое поймете. Только Рон останется здесь! Он не в том состоянии.

Гарри с беспокойством посмотрел на друга.

— А это безопасно? Вдруг что-нибудь случится?

— Это точно безопаснее, чем отправляться с нами, — возразил Ремус. — Здесь есть те, кто сможет его защитить, да и я надеюсь, что наглость наших врагов не дошла до той стадии, когда можно нападать на больницы средь бела дня… я надеюсь.

Гермиона и Гарри согласились, и, попрощавшись с Роном, который выглядел усталым и несчастным, направились в один из коридоров больницы Св. Мунго, который сейчас пустовал.

— Ох, я оставил кое-что здесь! — вдруг спохватился Ремус, и попросил подождать его, пока он кое-что заберет.

Он появился через пять минут, улыбающийся, словно услышал какую-то новость.

— Мы трангрессируем отсюда, попрошу всех быть аккуратными, — предупредил Ремус. — Портключ уничтожается после использования, мы очень долго работали над защитой нового убежища… и…ничему не удивляйтесь…

Гарри и Гермиона как по команде схватились за предмет, который Ремус извлек из маленького кожаного мешочка, висящего у него на шее.

Трангрессия для них была не первой, но ощущение, что тебя пропускают сквозь резиновый шланг, который явно меньше твоих габаритов, не исчезло.

Когда они оказались на месте, и Гарри с Гермионой встали с земли, отряхиваясь, их взгляду предстало незабываемое зрелище. Двухэтажный, покосившийся дом, такой ветхий, кривой, что походил на старое умирающее дерево, которых вокруг было немало.

Гарри даже не надо было говорить, где они сейчас. Нет, дом был ему незнаком, но место, где он расположен, он сразу узнал, буквально почувствовал.

Запретный Лес, территория, охватывающая Хогвартс, родной Хогвартс…

* * *

Волан-де-Морт отмеривал шагами Главный Зал, из которого практически не выходил. Ему хотелось сменить не только комнату, но и помещение в целом. Имение Малфоев не отвечало всем его запросам, но пока что найти нечто лучшее не представлялось возможным.

Прошло уже гораздо больше месяца со дня его сделки…события идут не так быстро, как он ожидал, но и уже успевшее произойти явный прогресс.

Лорда удивляла нерасторопность его врагов, он даже не мог порадоваться их явным неудачам. Играть с противником, который намного слабее тебя — это было скучно. Поражения, конечно, научили его быть осторожнее в своих желаниях, и все же он хотел чего-то большего.

Возможно, они давно начали свою деятельность, просто он не получает об этом ровно никакой информации. Кажется, его поданные стали слишком неактивны, и им надо преподать урок.

Лорд бы так и сделал, если бы все его время не отнимал ОН. Убийца. Оружие. Раб.

Лорд не думал, что процесс его реабилитации так затянется, что для того, чтобы вернуть себе былую силу, ему потребуется убивать, и много убивать. Это вносило в его упорядоченный план толику Хаоса. Об этом в той книге не было сказано…

Победа окрылила его, он с такой легкостью получил книгу с бесценным набором заклинаний, но стоило ему посмотреть на список нужных ингредиентов, как он понял, что рано радовался.

Книга была чрезвычайно древней, многое из перечисленного было невозможно найти в наше время. Взять хотя бы коготь Изумрудного дракона, чей вид исчез много сотен лет назад…

Но Лорд нашел, все нашел, дорогой ценой заплатил за каждый из нужных предметов… ему даже пришлось практически распрощаться с одним из крестражей… пришлось затеять эту бойню в Хогвартсе…

Пришлось сохранить жизнь мальчишке. Драко Малфою. Он был нужен ему.

На проведение ритуала ушел месяц. Самым сложным было найти предмет, принадлежащий тому, кого он собирался воскресить. Многие и имени его не знали, а уж вещи, принадлежащие ему…

Лорд нашел тех, кто имел причастность к событиям тех лет…

Не напрямую, конечно, лишь косвенно, но и это было успехом.

Но что-то пошло не так изначально. Все же восстановление должно было пройти быстрее, да и сила его вернулась к нему лишь наполовину…как будто чего-то не хватало…

И когда Лорд узнал, чего именно не хватало… он был не просто поражен, он был восхищен, и отдал должную дань тому времени, изворотливости и гениальности, принадлежащей Ему…

Гений и злодейство — они часто идут рука об руку…

Маленький мальчик десяти лет от роду брел по пустым улицам города.

Было темно, последние прохожие спешили разойтись по домам, не обращая никакого внимания на одиночку.

Мальчик чувствовал сильный голод, ставший его обычным спутником. Он всегда чувствовал себя на грани полного истощения. Это был голод зверя, который ничем не утолить.

В домах зажигались огни, сновали туда-сюда черные тени, одинокие псы опасливо брели рядом, опасаясь приблизиться к мальчику. Псов отлавливали и истребляли, и они не очень-то доверяли людям.

Один пес, крупный, черного окраса, подошел к мальчику и принялся принюхиваться. Шерсть на нем встала дыбом, скалясь и рыча, он начал пятиться прочь и, развернувшись, испуганно взвизгнул и убежал в ночь. Мальчик лишь хмыкнул. Животные никогда не любили его, хотя он и не делал им ничего плохого. Он вообще никому не делал ничего плохого. Пока.

Он чувствовал себя отличным от других, но утвердиться в этом ощущении мешало элементарное незнание. Вот если бы он общался с другими ребятами, может, он увидел бы, что они такие же, как он, но что-то внутри мешало ему согласиться с этим. Какой-то внутренний голосок, въедливый и одновременно такой ненавязчивый, шептал ему, что еще грядет его время. А может, мальчик не отрицал этого, он сам выдумал этот голос.

Ему уже давно надо было быть дома, если отец узнает, что он все еще на улице, то может избить его — не потому, что беспокоится, а потому что ему нравится это. Нравится бить, нравится видеть страх — хотя, не без гордости, мальчик может признать, что страха никогда не испытывал — отца он не боялся, скорее, презирал его.

Конечно, боль физическая ничем не могла его порадовать или чему-то научить, и все же он знал, чувствовал, что когда-нибудь настанет такое время, когда отец будет СЛАБ, слабее, чем он…и кто знает, что тогда будет.

Он был очень умен для своих десяти лет, имей он возможность получать образование, читать книги, он бы многое узнал и, может, многого бы добился, пошел бы по иному пути… но такой возможности он не имел, и пока его безграничный ум находил применение в бесконечном анализе себя и окружающего мира и извлечения из этого выгоды.

Раздался грохот, создаваемый колесами передвигающейся по каменной дороге повозке. Усталая лошадь белой масти с трудом везла большую повозку, возничий в темном плаще бесконечно понукал ее. Мальчик с интересом разглядывал задержавшийся экипаж. Это была открытая повозка, в которую были нагружены какие-то ящики, в которых лежали…как ему показалось, цветные шарики.

Вдруг раздался треск, и колесо повозки буквально развалилось на две части. Повозку занесло, но возничий вовремя остановил испуганную лошадь, и не врезался в стену дома. Повозка оказалась напротив мальчика, буквально вжавшегося в стену.

— Проклятые дороги, столько часов, и все к черту, — выругался извозчик и слез с повозки, чтобы осмотреть нанесенный ему ущерб.

Мальчик, поняв, что его не заметили, подошел к повозке с другой стороны и увидел, что один из ящиков раскрылся, и его содержимое высыпало на дорогу. Это были шары оранжевого цвета. Мальчик взял один из них и почувствовал легкий приятный запах. Шарик оказался мягким и не таким гладким, каким казался в ящике. Мальчик понял, что это фрукт, наверняка дорогой и очень вкусный, фрукт, который везли на стол какого-нибудь богача.

Их было много, очень много, а мальчик взял всего один. В этом ведь не было ничего страшного? Он снял с него кожуру и сначала попробовал одну дольку, на случай, если не понравится. Заморский фрукт оказался очень вкусным, и распространял такой аромат, словно бы мальчишка снял кожуру со всех сразу, а не с одного.

Он ел и ел, пока в руках у него не осталась липкая кожура. Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя сытым.

— Ты что делаешь, негодник? — раздался грубый голос извозчика, который решил посмотреть, в порядке ли все с остальными колесами. — Ты что себе позволяешь, оборвыш, рвань?!

Он ударил мальчика по рукам плетью, которой до этого понукал лошадь. От резкой боли тот выронил кожуру, и вдоль руки выступила тонкая полоска крови — плеть рассекла кожу.

Ошарашенный, не совсем понимая, что именно такого страшного он сделал, не смотря на свой безграничный потенциал, ум, уникальность, все равно оставаясь ребенком, он сделал то, что сделал бы на его месте любой другой ребенок — заплакал.

Извозчика это, кажется, позабавило.

Потом, когда пройдет время, мальчик, который станет Юношей, будет иногда вспоминать его, эти глубоко посаженные глазки мутного цвета, искривленный в дикой усмешке рот, эту презрительную интонацию, будто он, извозчик, который приносил продукты на стол господ, которого не пустили бы и на порог дома, смеялся над ним, маленьким десятилетним мальчиком, впервые в жизни попробовавшим апельсин.

Это задело его, сильно задело. Слезы высохли. Тогда, он, может, и не понимал всей разницы между ним и этим взрослым грубым человеком, которому доставляло радость смотреть на его слезы и рассеченную руку, на его подбородок, по которому все еще стекал сок апельсина.

Нанести второй удар извозчик уже не успел.

Их взгляды встретились, и он застыл, грубый человек и истязатель.

Мальчик не совсем понимал, что именно он делает, и как, все шло будто бы само собой, так, как должно было идти.

Извозчик, хватаясь за горло, опустился на колени. Мальчику это понравилось, понравилось, что они теперь были на одном уровне, что извозчик больше не смеется над ним, но этого было мало. Извозчик хватался за горло, царапал его своими ногтями, будто пытался разодрать. Он не мог дышать, не мог сказать ни слова. На лице мальчика не было никаких эмоций, он сейчас словно бы находился в своем мире.

Извозчик упал навзничь, лишь хрипы вырывались из его горла, рот его приоткрылся, и наружу хлынул поток крови, красной, как у любого человека. У любого другого. У мальчика мелькнула мысль, как-нибудь проверить, а какого цвета кровь у него. Извозчик дергался еще секунд тридцать, а потом затих.

Опять же, забегая вперед, Юноша будет ловить себя на мысли, что свое первое Посвящение он мог сделать более феерическим, грандиозным, но, в конце концов, решил, что скромность тоже не порок, и для первого раза этого было достаточно, ведь никто не показывал ему, на что он способен.

Это не было началом конца, не было новой главой его жизни. Скорее, новым абзацем. Он просто должен приготовить себя к будущему, Его будущему.

В голове крутилось множество мыслей, вопросов и ответов на них, и извозчик к этому уже не имел никакого отношения, такой же мертвый, как крысы, плавающие в канавах, отравленные людьми.

Никто не вышел узнать, что случилось, никто не прошел мимо. В этом мальчик тоже почувствовал собственную заслугу. Его право на исключительность.

Засунув в карманы несколько апельсинов, мальчик, в хорошем расположении духа, направился домой.

Запах апельсинов, смешавшись с запахом свежей крови, первой крови, еще долго будет преследовать его… и его жертв.

* * *

Гарри на некоторое время задержался на крыльце странного здания, которое, казалось, готово было развалиться от малейшего дуновения ветра.

Гермиону, кажется, посетили те же мысли.

— Следуйте за мной, — поторопил их Ремус.

— Только не говорите что это новый штаб ОФ? — обреченно произнес Гарри.

— Не делай поспешных выводов, — улыбнулся Ремус. — Дом Сириуса к сожалению пришлось оставить, уничтожив все, что могло бы навести на наш след, конечно, мы не оставили его без охраны. Мы выждем некоторое время и попытаемся что-нибудь изменить. А пока… тебя ждет встреча, Гарри, которая многое прояснит.

Доверяя Ремусу, бывшему преподавателю и другу его отца, Гарри шагнул за темную дверь, ведущую в нутро дома — а Гарри представлял его именно нутром какого-нибудь древнего монстра, пробудившегося от вмешательства людей.

То, что он увидел внутри, поразило его куда больше чем тогда, когда пред матчем по квиддичу они все находились в палатке, которая внутри была в несколько раз больше, чем снаружи.

Ничто внутри дома не намекало на то, что снаружи дом предстает в столь аварийном состоянии.

Довольно дорогая мебель, ковры, обстановка без излишеств и роскоши, но все же красиво и со вкусом.

— Ничего себе, — удивился Гарри. — А кому принадлежит этот дом?

— Сейчас узнаешь, — загадочно произнес Ремус.

Они поднялись на второй этаж, по пути им никто не встретился. Везде горели свечи в красивых подсвечниках, а со стен смотрели портреты каких-то незнакомых людей, мужчин и женщин.

Они дошли до какой-то двери, и Ремус тихо постучался два раза.

— Войдите, — донесся до них мужской голос.

Ремус распахнул двери, и Гарри с Гермионой вошли внутрь. Это была уютно обставленная гостиная с горящим камином, в центре которой в кресле сидел молодой человек, на вид лед двадцати. У него были светлые волосы и довольно приятные черты лица. Он был элегантно одет, а на лице его была приятная, располагающая к себе улыбка, что навевало мысли об английских джентльменах старого времени.

— Рад вас видеть, — поздоровался он, привстав.

Гарри заметил, что молодой человек выглядел уставшим и встревоженным, но тщательно пытался скрыть это.

— Меня зовут Дэмьен. Я представитель Ордена Саламандры, на данный момент — его руководитель…

Гарри был удивлен.

— Ордена Саламандры? Я никогда не слышал о вас!

Гермиона кивнула — ей не доводилось читать об этом Ордене ни в одной из книг.

Дэмьен улыбнулся.

— Это наоборот, очень хорошо, что вы о нас не слышали. На протяжении веков наша организация стремится к полной секретности.

— Веков? — произнесла Гермиона, пораженная этим фактом. — И о вас никто не знал?!

— Ну, сказать что совсем никто, было бы неправильно… — произнес Дэмьен. — Существовал круг людей, знающих о нашей организации, но всё знали лишь ее члены. Обычно это были представители нашей семьи. Если быть точнее, наша организация существует три столетия и 13 лет. Мы — собиратели информации, ее хранители.

— Но что за информацию вы собираете? — спросил Гарри.

— Это очень серьезный разговор… мы открываем вам факт своего существования лишь потому, что наступила критическая ситуация, в реальность которой мы даже не могли поверить, не ожидали ничего подобного.

— Вы один возглавляете Орден? — подозрительно спросила Гермиона, пока они рассаживались по креслам.

— На самом деле, — печально произнес Дэмьен. — Моя старшая сестра должна была возглавлять Орден, но… к моему глубочайшему сожалению, она была похищена, и мы ничего не знаем о том, кто это сделал и где она, жива ли… у нас есть лишь предположения…остальные представители, мои помощники и заместители, находятся в других штабах…

Гермионе стало неловко. Она видела, что Дэмьен прячет тоску глубоко в своем сердце, и надежда уходит с каждым днем.

— Вы никогда не видели эту девушку? — спросил он, протягивая им фотографию, самую обычную, на которой был запечатлен миг, а не движение.

С фотографии на них смотрела девушка с белыми волосами и большими голубыми глазами. Она была очень худой, но эта худоба ей даже шла, делая ее похожей на куклу.

— Нет, не видели! — в голос произнесли Гарри и Гермиона с сожалением.

Дэмьен улыбнулся им, явно не особо надеясь на удачу, и направился к дальней стене, где находились три длинных стеллажа с какими-то книгами, папками и свертками.

— Это… — обвел он широким взглядом стеллажи. — Лишь малая часть того, что мы имеем… остальное в нашем главном штабе…чтобы все разъяснить, я должен сказать вам, что Саламандра — это личность, уникальная личность, волшебник, человек, нежить, нелюдь…вы не поверите, но мы не знаем. Он уникален, неповторим. Его жизнь полна загадок, его смерть лишь добавила их количество.

— И вы отдали на его изучение почти три столетия? — произнесла Гермиона, которую этот факт просто поразил.

— Именно… и информация доставалась нам самой тяжелой ценой… может, когда я расскажу вам поподробнее, вы поймете, почему мы столько времени и сил отдаем на изучение этого феномена. Не знаю, успею ли я рассказать вам все, что должен… нас могут обнаружить.

— А это вообще изначально не было риском? — спросил Гарри. — Хогвартс! Под носом у нового «военного штаба». Почему здесь? И почему об этом доме никто не знал?

— Почему не знал? — удивился Дэмьен. — Покойный Альбус Дамблдор знал, более того, он тоже входил в наш Орден…

Это сообщение шокировало Гарри и Гермиону, Ремус же явно все знал и до этого.

— Здесь безопасно, пока что. Дом охраняется множеством защитных заклинаний. В этом мы преуспели… наша организация славится своей секретностью, которую мы достигаем не без помощи магии и заклинаний… но тому, кто может явиться сюда, кого мы ожидаем со страхом и трепетом, стены и магия не преграда… увы…если это произойдет, мы вынуждены будем отправиться в Главный штаб.

Неожиданно раздался звон, и часть стекла в гостиной разбилась, так, что ее осколки усыпали ковер. Среди осколков лежал и какой-то предмет, завернутый в материю черного цвета…

— Ох, кажется, нас уже торопят, — заволновался Дэмьен. — Он не сможет сразу вступить сюда, но на то, чтобы внедрить этот предмет, сил ему хватило…

— Кому? Я все еще не понимаю, кто он? Ученый? Волшебник? Диктатор?

— Хуже, — произнес Дэмьен, но Гарри не смог не отметить ноток восхищения в его голосе. — Гарри, будь добр, забери предмет…а после мы все подходим к камину…придется уходить…на все вопросы я отвечу потом…

Гарри подошел к предмету, быстро забрал его и отошел к дальней стене. Сняв материю, он обнаружил стеклянную банку, которая была до половины наполнена извивающимися розовыми червями, чьи кольчатые тела напоминали крысиные хвосты.

Их было ровно 31.

…Дождь лил как из ведра.

Кто-то на небесах явно решил устроить второй Всемирный потоп. Деревья гнулись от сильнейших порывов ветра, лужи больше походили на небольшие озера.

Это наверняка был самый незабываемый летний день, осталось только пережить его.

Лес в этот день казался Преисподней, где грешников не сжигали на кострах, а топили в мутной грязной воде.

Люди отказывались даже выходить на улицы, пугливо выжидая новостей — не является ли этот день признаком неизбежно надвигающегося катаклизма, днем прощения, предзнаменованием рождения Антихриста?

А уж предположить, что кто-то мог находиться в лесу, в абсолютном одиночестве, раненый — было страшно.

Но этот «кто-то» был. Подросток, измотанный, испуганный и совершенно отчаявшийся, пробирался сквозь лесные дебри, мечтая, чтобы этот кошмар закончился. Даже мысли о смерти больше не казались такими пугающими.

Только какое-то отчаянное упрямство и боль гнали его вперед. Ему некуда было идти, некуда и не к кому, а он шел… шел, чтобы умереть, или выжить. Второе было сомнительным.

Он поднес к глазам искалеченную левую руку. Он был левшой, и подумал о том, что вряд ли теперь сможет нормально писать этой рукой. А потом подумал о том, что ему вряд ли когда-нибудь придется писать, если только подписывать открытки с того света.

Указательный палец на левой руке отсутствовал, но он ЧУВСТВОВАЛ его.

— Ты фантом…тебя нет… — прошептал он, и стало будто бы чуть полегче. Но совсем чуть…

Палец болел, палец ДВИГАЛСЯ, хотя его не было. Равно как и нескольких кусков кожи на спине и животе. Только красные полоски мяса. Никакой кожи.

Он не мог сказать, что болела спина или живот. Болело ВСЕ. Боль стала единым целым, ее пульсации чувствовались в каждом участке тела.

Он упал на колени, рукой пытаясь схватиться за куст, и боль острой стрелой вонзилась в обрубок. Содрал с него струпья, и он снова начал кровоточить.

— Больше не смогу встать, — с каким-то странным равнодушием произнес он сам себе. — Больше не смогу…

И он упал.

Грязь пропитала его одежду, запачкала лицо, руки, некогда белые волосы.

Из кармана что-то выпало, и, с трудом поворачивая голову, он попытался разглядеть, что же это. Какая-то стеклянная фигурка?..

Из последних сил он протянул больную руку к фигурке и схватил ее. Перевернулся на спину и поднес ее к своим глазам.

Это была стеклянная фигурка ангела, невесть откуда появившаяся у него. Он растерянно рассматривал ее. У них нигде, нигде не было таких статуэток. И уж тем более ее не могло оказаться у него в кармане.

Фигурка оказалась даже не стеклянной, а зеркальной, и он видел свое искаженное отражение на крыльях и платье, в которое была «одета» эта странная фигурка. Драко приблизил ее к своему лицу, так, что на крыле зеркальной статуэтки отражался его серый глаз.

А через мгновение понял, что на самом деле там уже отражается ЧЕЙ-ТО глаз, пронзительно зеленый, с хитрым прищуром, и тут же отшвырнул фигурку от себя.

— Что за шутки?! — изумленно произнес он, пытаясь хотя бы сесть. Тело отказывалось подчиняться ему, боль в руке становилась практически невыносимой. Он быстро закатал рукав и увидел то, чего и опасался. Началось заражение. Рана на руке стала багрово-красной, и тонкие красные линии уже протягивались к локтю. Скоро они доберутся до его сердца и убьют. Он знал, что оружие, которое искалечило ему руку, может содержать яд. Достаточно было капнуть на его кончик несколько капель, и заражение стало бы не таким уж и чудом.

Он умрет, это очевидно. Но где? Здесь, или проползет еще пару метров?

Раздался треск.

Он повернул голову, и увидел, что статуэтка, которую он отбросил, была сломана — на нее словно бы кто-то наступил. Сам он ее точно не мог сломать, потому что она упала в мягкую грязь.

И тут он увидел.

Вода. Вода была везде. Водные ЗЕРКАЛА.

БОЙСЯ ЗЕРКАЛ.

Лужи, капли, стекающие вниз. Даже на его руках и одежде были маленькие ЗЕРКАЛА, маленькие капли дождя.

И со всех них на него СМОТРЕЛ глаз, пронзительно зеленый глаз. Он смотрел на него из луж, он был в каплях, он был ВЕЗДЕ.

Смотрел и ждал.

Мальчик уже не мог удивляться, даже на страх не было сил. Он просто упал и закрыл лицо руками, будто бы пытаясь защититься.

— Драко…Драко… — услышал он чей-то мужской голос.

Он не поднимал головы — просто не было сил. И понял, что умирает.

Боль уже перестала беспокоить, она стала чем-то привычным и родным. Просто боль. В горле пересохло — может, единственное, чего бы он пожелал сейчас, это глотка воды. В ушах звенело. Если голос что-то и произносил, то он уже явно не мог этого услышать.

Сознание проваливалось в глубокий черный колодец. Дыхание с хрипом выходило из легких. Может, красные линии достигли его сердца раньше, чем он думал. Может, было еще что-то.

Кто-то подошел к нему, но он уже ничего не мог видеть — когда он открыл глаза, лес стал красным, а небо — багровым. Как кровь.

— Я умер, — прошептал Драко.— Я умер…

Кто-то с легкостью поднял его на руки, кто-то очень сильный.

Драко казалось, что он начал дышать невыносимо медленно. За то время, что проходило между его вдохами, можно было рассказать стишок.

— Ты не умер. Еще не время. Я могу лишь направлять, указывать и пугать…я нарушаю правила лишь потому, что ты ИМ нужен.

Интересно, произносящий эти слова искренне считал, что Драко хоть что-то понимает? Что ему есть дело до того, что он кому-то ТАМ нужен?

Ощущение, что он летит куда-то, могло быть результатом как чуда, так и смерти.

Но он просто закрыл глаза и попытался хотя бы представить — а каково это, смерть.

Дождь все не заканчивался.

* * *

В Имении царил переполох.

Пожиратели Смерти, с встревоженными и виноватыми лицами, больше похожие на провинившихся детей, которые хотели избежать наказания родителей, что-то усиленно искали. С факелами в руках они обследовали замок.

— Этого не может быть! — произнес один из них.

Его возглас посеял суматоху.

— Невозможно!

— Это позор!

— Малфой… опять Малфой… — произнес кто-то, и все умолкли.

У каждого были свои мысли на этот счет, но не каждый был уверен, что стоит произносить их вслух.

— Лучше уж сразу донести Хозяину о пропаже.

— И что ты скажешь? — раздался насмешливый женский голос, принадлежащий Беллатрикс. — Что упустили не только мальчика, но еще и артефакт?

Пожиратели собрались в одной из гостиных Имения.

— Это не было моей обязанностью, охранять, — огрызнулся тот. — Я не охранник, и артефакт охранял тоже не я.

— Ну, тогда иди, и так все Хозяину и опиши, — пожала плечами Беллатрикс, усмехнувшись.

Все умолкли.

Кто-то должен был сказать Хозяину об этом, прямо сейчас… но кто?

— Пусть Люциус и скажет, в конце концов, это его сын, и это его Имение, — произнес Паркинсон.

— Судя по всему, он уже направился туда… — произнесла Беллатрикс, окидывая всех взглядом. — Его здесь нет. Он и будет держать ответ.

Раздался смешок.

— Малфои в последнее время проявляют себя не с лучшей стороны…смешно и думать о прощении…

— Никто из вас не проявил себя с лучшей стороны! — резким голосом произнесла разозленная Беллатрикс, заставив его умолкнуть. — Если уж быть откровенными, то крысой и падальщиком был каждый из нас.

На возмущение никого уже не хватило.

— А ты Малфоя не защищай… — проворчал Паркинсон. — Хозяин может обрушить свой гнев на любого… и вообще, что мы как дети, собрались и спорим. Пусть будет то, что будет. Я верю, что Хозяин поступит по справедливости.

Возражать никто не стал, и было решено сначала подождать Люциуса, если он появится. Нет — идти к Хозяину.

А началось все с того, что Лорд наконец-то захотел показать им Оружие. Оружие, которое приведет их к победе. Многие думали над тем, что ИМЕННО это означает. Доверие? Смешно. Напугать их? Не имеет смысла. Они и так все принадлежат ему.

Многим было страшно.

Раньше Лорд все же нуждался в них, в тех, кто предан, и мог принести пользу. Власть, деньги, влияние — все это имело смысл. А теперь…

Создавалось ощущение, что в новой империи Лорд собирался править в одиночку. Пожиратели не знали о планах своего Хозяина. Он говорил им еще меньше, чем раньше.

Все его внимание было уделено Оружию. Они понятия не имели, что это — артефакт, заклинание, книга, или действительно ОРУЖИЕ — магический меч, например.

Знали лишь о том, что мальчишка, Драко Малфой, и артефакт, зеркальная статуэтка, которая находилась в помещении, где хранились реликвии семейства Малфоев, для Лорда очень и очень ценны.

И сегодня исчез и мальчик, и артефакт.

Лорд хотел сделать так, чтобы Оружие было применено к этому мальчишке, дабы показать его эффективность и наказать «виновного» — одновременно. Прощать слабость Лорд не собирался.

Все они были живы до тех пор, пока были нужны. И верны.

Но что-то пошло не так…

Во-первых, было приказано снять все защитные и охранные заклинания, которые были. На десять минут — то время, за которое Оружие убивало. Лорд сказал, что Оружие еще не пришло в полную боевую готовность, и защитная магия каким-то образом влияет на него и уменьшает его силу. Решили, что на десять минут снять защиту можно, предварительно выставив охрану.

Происходить все должно было в саду.

Когда они собрались, тучи уже закрыли небо.

Мальчишка уже был там, в центре. Стоял, и ждал. Подозрительно спокойно стоял — скорее всего, его чем-то напоили или применили чары.

Люциуса не было — он то ли должен был прийти, то ли не хотел видеть позорного зрелища — как его сына будут травить, как слабого щенка. Но он мог не прийти только в том случае, если бы Лорд позволил.

А потом НАЧАЛОСЬ.

Хаос. Неразбериха. Ливень, настоящий потоп. Туман, невесть откуда взявшийся. Многие решили, что за те десять минут, что Имение было практически беззащитно, произошло нападение, но враждебно настроенных отрядов волшебников так и не появилось.

Их всех словно ввели в транс. Вот они стояли на поляне, в центре — мальчишка, и когда сознание вернулось, тоже находились на поляне, только трава была выжжена, часть деревьев покалечена, а мальчишка пропал.

Пропал, как выяснилось, и артефакт, который находился в Имении. Просто исчез.

Самым странным было то, что Лорд, ничего не сказав, просто ушел, лишь приказав им обследовать Имение.

А сам ушел.

Дождь все также лил.

* * *

— Что ты натворил?! — голос Волан-де-Морта эхом разнесся по залу.

Перед ним стояла фигура, с ног до головы закутанная в плащ черного цвета.

От каменных стен веяло холодом.

— Не смейте кричать на меня. Я не один из ваших Пожирателей Смерти, — голос отвечавшего был спокоен, но Лорд уловил в нем скрытые нотки гнева и понял, что перегибает палку. С такими, как он, надо было быть осторожнее, поскольку тот был Псом, способным вцепиться в горло хозяина.

— Что ты устроил сегодня, в саду?? Пропал мальчишка! И артефакт!!

— А вы обещали привести меня к НЕМУ! — в голосе проскользнула обида.

— Не раньше, чем я получу то, что хотел! Ты устроил весь этот фарс ради того, чтобы я показал тебе ЕГО?

— Вы могли хотя бы просто показать… разве не сделал я для вас достаточно, чтобы увидеть?..

— Нет… — Лорд был категоричен. Он ни в коем случае не должен был уступать ему, нарушать условия. Это могло привести не к самым приятным последствиям. Убийца, феномен, гений, стоящий перед ним, был чрезвычайно сложной личность, обладающей невероятной силой. Но, как и у всех, у него были слабости, и Лорд, зная их, умело ими пользовался для управления. Это было чревато опасностями, ведь, освободившись из-под власти Лорда, он мог отомстить за унижение… но этого-то Лорд как раз и не собирался допускать, решив, что если ему удалось обмануть смерть, то обмануть Несущего Смерть ему тоже удастся.

— Что вас не устраивает? — Лорда всегда забавляло, когда он слышал в голосе этого тирана и садиста нотки обиженного ребенка. Наверное, он таким и был — ребенком, брошенным злым ребенком, который заигрался, с этими высокопарными словами и изощренными пытками, чья жестокость так напоминала жестокость подростков.

— ОБЪЯСНИ то, что сегодня произошло.

Убийца сделал несколько шагов в сторону, помолчал несколько секунд, а потом произнес.

— Вам не стоит так переживать. Мальчишка умрет, а та статуэтка, что я вам отдал…это вовсе не артефакт…

— То есть ты обманул меня? — Лорду невероятно хотелось произнести «Crucio», заставить его извиваться от боли, но это бы привело к невероятным последствиям. И не факт, что заклинание вообще бы подействовало.

— Не совсем…эта статуэтка играла большую роль для меня…не для вас… я надеюсь, что ее секрет не будет разгадан, а если и так, то к тому времени у меня будет достаточно сил… поверьте мне, это не сыграет против нас…

— Я склонен думать, — буквально прошипел Лорд. — Что верить тебе становится ошибкой. Помни, что я тоже могу начать играть по твоим правилам, и ЕГО ты не увидишь никогда. Дай мне лишь повод для сомнения…

Это явно испугало убийцу. Единственное, что могло его напугать, единственное, что его волновало, то, ради чего он жил и убивал — оно находилось у Лорда, и тот, по сути, мог заставить Саламандру сделать все что угодно. Ради ЭТОГО он бы пошел на все, выполнил бы любое поручение. Но следовало считаться и с тем, что убийца многое мог сделать, не задумываясь о последствиях, подчиненный инстинкту, эмоции или… своей болезни.

— Нет, Хозяин. Такого больше не повторится…я…я не знал…все получилось само собой…

Лорд знал, что за эти извиняющиеся нотки в голосе убийца себя ненавидит, но он был вынужден говорить то, что от него хотели услышать. Он бы отомстил, он бы разорвал, покалечил…но не раньше, чем получил бы то, что было у Лорда, и что он забрал у него

— Ты обманул меня…заставил снять охранную магию…лишь потому, что она снизила бы твою силу, не настолько, чтобы не суметь убить мальчишку, но настолько, чтобы не суметь разнести все в пух и прах!

Убийца молчал.

Лорд понял, что больше от него ничего не дождется. Период бурной деятельности у того обычно сменялся апатичностью и спокойствием, поэтому опасаться новых эксцессов не следовало. Пожиратели так и не увидели его Оружие, не успели понять, ради чего все задумано. Во время «представления» убийца ввел их в транс.

Но сам Саламандра успел покалечить мальчишку, нанося удары оружием, которое носил с собой, за поясом. Это была широкая плеть, которая одним ударом могла снять полоску кожи, а сама рукоять плети была металлической, и именно ударив ею по руке, он лишил мальчишку пальца.

Но отпустил его. Назло Лорду. Сделал так, как поступил бы на его месте ребенок. Глупо, опрометчиво, но ощущая себя богом, совершившим чудо. Некоторые его поступки не мог объяснить он сам. Покалечил, но отпустил.

Зашита была снята, и мальчик смог сбежать.

А вот куда пропала статуэтка, не знал никто…

— Ладно…я тебя отпущу…мне предстоит разговор с Люциусом…но…что за внимание к семейству Уизли? — Лорд собирался настаивать на своём, и показать, кто тут СЕЙЧАС хозяин. — Зачем ты показался им на глаза? Зачем вселился в Уизли, друга Гарри Поттера? Ты поступил опрометчиво, ты так и не раскрыл мне адрес их убежища, решив, что с меня достаточно описания их взаимоотношений, ты не посеял паники в ОБЩИХ рядах…

— Паника, хаос, страх, моральное разложение и плен — произнес убийца заученную фразу, прописанную в договоре. — Вы предоставили мне свободу выбора в плане орудий и методов. Я действую так, как действовал…раньше. Но сила не пришла ко мне полностью…

Он очень, очень не любил признаваться в своей беспомощности.

— Мне не так просто завладеть разумом и изменить его так, как вам хотелось бы. Сделать это быстро — большой риск. Вы это знаете… вы знаете…мой секрет.

Лорд молчал. Убийца не был столь откровенен, он не любил, когда вмешивались в его деятельность, но еще больше не любил, когда кто-нибудь критиковал ее.

— Я делал попытки, я набирался сил, я ПОЗНАВАЛ… теперь добраться до Поттера не составит такого большого труда… сломать его… он опасная жертва, сложная, пожалуй, самая сложная из всех, кто был у меня…но… я сломаю его. Добраться до его друзей — первый и значительный шаг на этом пути. Я завершу начатое мной — ведь теперь силы у меня больше… она приходит с каждым днем, с каждым убийством…

Лорд остался доволен.

— Хорошо. Я доверяю тебе. Поступай так, как считаешь нужным, но не расходись с нашими условиями — ты знаешь, чем это чревато для тебя… если выполнишь — тайна останется тайной, а нет… ты пожалеешь, — Лорд улыбнулся, и от этой улыбки любому было бы страшно, любому, но не Саламандре. Он видел даже лик Смерти, и бояться того, кто все время спорил с ней и пытался обмануть — это было смешно.

— Да, Хозяин, — убийца едва заметно кивнул головой. — Те, кого я убил для вас, были важны, и вы бы не смогли это сделать без моей помощи, так легко…и скрытно.

— Я ценю тебя. Цени и ты то, что я для тебя сделал. Я мог бы сделать так, чтобы ты стал моим рабом, но я дал тебе свободу. И я надеюсь, что никому из нас не придется об этом пожалеть…

Лорд выждал многозначительную паузу. В определенный момент он начал осознавать, что ему нравилось играть в эти темные лживые игры с Саламандрой. Они были похожи, может, потому что в сердце их царила тьма, но сейчас на троне был Лорд, и он устанавливал правила. Главное было выдержать равновесие, и не пробудить в этом скрытном странном существе непреодолимое чувство мести и злобы к нему.

— А что ты сделал с той девушкой? Сестрой Агалиарепта? Ты уверен, что этого достаточно?

— Мне нужно лишь время… время, чтобы осуществить все. Не надо меня подгонять. Девушка мертва, и скоро все Агалиарепты будут об этом извещены. Этого достаточно.

— Хорошо. Я дам тебе время. Иди, и приходи, когда сможешь принести мне действительно радостную весть. Тогда, когда справишься.

На лице убийцы появилась самодовольная улыбка, которую Лорд не увидел, так как тот низко надвинул капюшон.

— Я всегда справляюсь. Я червь, способный проникнуть в любой разум… рано или поздно, сильный или ослабленный, я сделаю это. Я принесу вам РАЗЛОЖЕНИЕ И ПАНИКУ. Вы будете довольны. И выполните условия своего договора.

Лорд кивнул и позволил ему уйти.

Его забавляло, что сам убийца понятия не имел о том, что существует Орден, который сделал его своим идолом, и готов получить информацию о нем любым путем. Сам Лорд узнал об их деятельности только после того, как получил книгу, ставшую для него доступом к власти и управлению. И узнал далеко, далеко не все. Фанатизм этого Ордена восхищал, но и внушал опасения. Они могли стать третьей силой в битве не за власть, а за Знание.

Лорд не стал рассказывать убийце об Ордене, дав ему лишь их старое имя — Агалиарепты. Еще не время.

Конечно, убийца получит свою награду. Ту, что он заслуживает… Лорд не собирался выполнять условия договора, и не собирался лгать убийце. Что же тогда он собирался делать?!

Время очень скоро покажет это…

Раскрыв самый главный секрет Саламандры, тот, о котором не знал никто, кроме него самого, секрет, за который многие отдали бы все, Лорд чувствовал себя Хозяином, крепко держащим злобного пса за ошейник. Очень крепко.

Но Саламандра тоже об этом знал…

Сколько же еще загадок таит в себе эта история…

* * *

В своем конечном пункте путешествия Гарри и Гермиона попали в такое место, которое и представить то было сложно.

Не дом, не замок, НЕЧТО.

Огромный холл, уходящий в бесконечность. Широкая лестница, делящая помещение на три части — три массивных двери, за которыми скрывалась неизвестность.

Потолок терялся где-то в вышине. Здание казалось безразмерным, бесконечным, и при этом пустым… может, все яркое и цветное скрывалось именно за теми дверьми?..

Когда они подошли к главной лестнице, к ним подошел пес. Это было огромное животное черного цвета, с довольно свирепой мордой и длинным гибким хвостом. Пес втянул воздух своим черным носом, и, решив, что никакой опасности в себе гости не таят, ушел.

Гарри увидел, что над центральной дверью висит обычная деревянная доска, на которой чем-то красным было написано:

AGALIAREPT

Mundus vult decipi, ergo decipiator

AGALIAREPT

Mundus vult decipi, ergo decipiator

— Что это значит? — первой спросила Гермиона. — Нижняя надпись — это латынь… если не ошибаюсь, то…

— Мир желает обманываться, пусть же его обманывают! — торжественно произнес Дэмьен. — Наш девиз уже многие годы… Агалиарепты — так нас прозвали еще столетия назад… это название негласное, теперь его знают и помнят лишь члены Ордена и редкие посвященные.

— А что оно значит? — поинтересовался Гарри.

— Агалиарепты — это демоны, которые могли разгадать любые загадки. Для них не было тайн.

— Весьма самонадеянно, — усмехнулся Ремус.

Дэмьен лишь улыбнулся в ответ и произнес:

— Это всего лишь итог нашей деятельности, ее цель. Часть людей считает, что агалиарепты — реальные существа, которые в определенное время просто скрылись от людских глаз.

Гарри промолчал. Ему вдруг стало неуютно. Странный Орден, это здание, поражающее своими размерами, и пустотой одновременно, и агалиарепты… демоны. Ему это не понравилось. Присутствие Ремуса, конечно же, очень успокаивало, однако никто не говорил, что это убережет их от опасности.

Ему казалось, что что-то неправильно, фальшиво… но что?

Мир желает обманываться, пусть же его обманывают… интересный девиз для искателей информации.

— А чем сделана надпись? — поинтересовалась Гермиона. — Особая краска?

— Особая кровь! — улыбнулся ей Дэмьен, и на его лице она увидела невероятную гордость. — Его кровь. Хотя, мы до сих пор не уверены до конца. Но флакон с кровью передавался нашим Орденом из поколения в поколение. Считается, что кровь эту получили как раз после исчезновения Саламандры, некоторые хвастуны даже пытались присвоить себе титул убийц Саламандры, но веры им никакой. Может быть, кому-то удалось ранить его…

— Вы сказали исчезновение? — Гермиона пыталась докопаться до сути, пока они поднимались по бесконечно длинной лестнице. — Не смерть?

— Именно! Тело Саламандры так и не удалось найти. Просто в один из дней прекратились убийства… весьма неожиданно. Поэтому мы не знаем даты его смерти. Но день — 31 июля — стал последним днем, когда он убил. Потом все прекратилось.

Гарри вздрогнул, услышав дату своего рождения. Интересно, почему убийца выбрал этот день?

— Вы все еще получаете информацию? — поинтересовался Ремус.

— Увы, нет…не получали… хотя… события последних дней, если будет доказана их реальность, станут настоящим фонтаном информации!

Гарри и Гермиона умолкла.

Гермиона взяла руку Гарри в свою, и крепко сжала. Тот посмотрел на девушку и увидел, что она указывает взглядом на Ремуса, идущего впереди.

Он понял.

Насколько давно Орден Феникса и Орден Саламандры сотрудничают? И сотрудничают ли вообще? Ремус вроде бы относится ко всему спокойно, и чувствует себя здесь вполне уверенно. Но казалось, что что-то не так.

То, что Дамблдор был одним из членов Ордена, могло оказаться правдой… но Гарри не верил в это. Дамблдор — поставщик информации о серийном убийце? Зачем? Зачем создавать на территории школы штаб?!

Это вообще в голове не укладывалось.

Неожиданно их процессия остановилась.

— А здесь мы вынуждены попрощаться, — печально произнес Дэмьен, смотря на Гарри.

— Не понимаю, о чем вы? — удивился Гарри. Они стояли прямо перед дверью с табличкой. — Вы ведь обещали рассказать нам все? Поделиться сведениями?

— Ну конечно, — улыбнулся Дэмьен. — Только, увы, не с вами…мои сожаления, мистер Поттер… все решает власть… ничего личного, поверьте.

На глазах Гарри и Гермионы Ремус Люпин… растворился в воздухе!

Гарри не успел выхватить палочку — его в буквальном смысле слова парализовало.

Дэмьен схватил Гермиону за запястье, и та вскрикнула от боли. Хватка у Дэмьена была железной.

— Я больше не могу никем рисковать! — произнес Дэмьен, удерживая вырывающуюся Гермиону, а другой рукой доставая волшебную палочку. — Итак, Поттер… Avada…

Глаза Гермионы широко распахнулись, она принялась отчаянно вырываться, но Дэмьен стоял твердо, как скала.

— …Obliviate — неожиданно закончил Дэмьен. Гермиона, удивленная, затихла, с ужасом наблюдая за Гарри.

Но не успело еще слово сорваться с губ, как неведомая сила подняла Гарри в воздух и отшвырнула. Но тело Гарри так и не успело коснуться земли.

Оно исчезло.

Гермиона, которая никогда не слышала подобного заклинания, даже не сразу поняла, что подобного эффекта не ожидал и сам Дэмьен. Он ошарашено осматривал зал.

— И где он? — как-то по-детски воскликнул он, озираясь.

Гермиона, воспользовавшись тем, что он отвлекся, попыталась вырваться, но Дэмьен тут же схватил ее еще крепче и произнес:

— Locomotor.

Гермиона тут же упала, так как ее ноги оказались скованы.

— Побудь пока здесь, — попросил Дэмьен, и чуть спустился вниз по лестнице.

Заклинание, которое он произнес, обнаружено было в той же самой злополучной книге, с помощью которой Лорд Волан-де-Морт хотел оживить Саламандру. Это единственное, что Дэмьен смог оттуда вычитать, пока ее не забрали.

Второе слово из заклинания означало «забвение». Заклинание это не убивало, а отправляло человека в забытье. По эффекту напоминало то состояние, которое наступает у тех, у кого забрали душу Дементоры. Томительное ничего. По мнению Дэмьена, это заклинание было бы страшнее Avada Kedavra, если бы к нему не существовало контрзаклинания, возвращающее человека обратно.

Его он должен был произнести после того, как отправил бы Поттера в другое место, подальше отсюда. Убивать его — это входило не в его планы.

Но где он?!

* * *

Ремус Люпин только что очнулся в какой-то полупустой комнате. В голове было удивительно пусто, тело затекло от неудобного положения — скрючившись, он лежал на какой-то металлической холодной доске.

Каталка.

Он в больнице. Больнице Св. Мунго. Какое-то заброшенное помещение.

— А где все остальные? Где Гарри? Он ведь должен узнать, что Орден Феникса нашел себе новое убежище… — тихо произнес Ремус, пытаясь встать.

Последнее, что он помнил, это странную блуждающую улыбку человека с взглядом фанатика, который появился словно из ниоткуда…

* * *

Лорд нервно ходил по комнате.

Сегодня он чувствовал необыкновенный прилив сил. Словно бы ему влили свежую кровь, омолодившую его тело. Или заменили сердце.

Он знал, что Дэмьен его не подведет. Этот фанатик уже многое для него сделал, в частности, помог добыть книгу.

Лорд обещал ему, что как только его план осуществится, он позволит Дэмьену взглянуть на предмет его поклонения, может, даже заговорить с ним.

За такую возможность Дэмьен бы сделал все.

В этом скромном и обаятельном юноше было столько фанатизма, придававшего ему небывалую силу, что становилось страшно.

Но Лорду это было лишь на руку.

Пока Дэмьен не увидит Саламандру, он в его власти.

А пока Саламандра не увидит ТО, что его держит, он тоже во власти Лорда.

Такая забавная цепочка получается.

За такую возможность Дэмьен бы сам мог убить свою сестру…

Но сегодня у него была особая миссия — привести сюда друзей Поттера, а его самого, ничего не помнящего и не понимающего — сломать…

Чтобы он пришел сам.

* * *

Что-то пошло не так, и Дэмьену это очень не понравилось.

Мало того, что он не сумел привести еще одного — Рональда Уизли, которого с ними не оказалось, так еще Поттер куда-то пропал!

Лорд сказал, что кто-то один из их троицы непременно должен быть у него.

И только для самого Поттера он придумал нечто особенное…изощренное и жестокое — бьющее точно в цель.

Он не хотел просто убить, устранить Гарри Поттера.

Он хотел насладиться этим процессом.

И как он мог просто исчезнуть?!

* * *

Гарри оказался в кромешной тьме. Он не видел абсолютно ничего, и даже подумал, что ослеп.

Неожиданно раздался телефонный звонок, Гарри от неожиданности резко подался назад и ударился головой.

— Черт! — произнес он, потирая ушибленное место.

Телефон продолжал названивать, и Гарри рукой пытался нашарить во мраке трубку.

Ему это удалось, и он быстро, пока на том конце провода не бросили трубку, произнес:

— Алло?

— Мало времени, — было ему ответом. — Я не могу больше вмешиваться. Я не имею права помогать. Я не твой хранитель.

— Я ничего не понимаю, — произнес Гарри, чувствуя себя по-идиотски в абсолютной темноте с телефонной трубкой в руках. — Кто вы? Где я нахожусь?

Гарри пришло на ум и то, что в мире волшебников телефонов не было. Да и зачем вообще этот чертов телефон?! Кто и ОТКУДА ему звонит?

— Я не имею права показываться тебе. Если ты поможешь тому, кто сейчас так нуждается в твоей помощи, как никогда раньше, тому, для кого я временно стал хранителем, я могу кое-что сделать и для тебя. К тому же, в НЕМ ты тоже нуждаешься…

Гарри совершенно запутался — до него просто не доходило, что этот странный человек пытался ему сказать.

— Хорошо, я согласен! — с отчаянием в голосе произнес Гарри. — Помогите мне. У меня нет другого выхода.

Голос умолк, а позади Гарри вдруг открылась дверь, из-за которой лился свет, буквально ослепивший его.

Он наконец-то увидел, что держит в руках телефонную трубку — и только — ни самого аппарата, ни того, куда он подсоединялся, не было видно.

Гарри отшвырнул от себя трубку и шагнул в дверь.

* * *

Только что на глазах Дэмьена Гарри Поттер появился из ниоткуда, словно бы шагнул в какую-то невидимую для остальных дверь и очутился здесь.

Они замерли, уставившись друг на друга.

В руках Гарри оказалась его собственная палочка, в руках Дэмьена — его.

На лестнице сидела беспомощная Гермиона, с отчаянием взиравшая на Гарри.

— Avada… — вновь начал произносить Дэмьен, пытаясь второй раз отправить Поттера в забытье. Самым неприятным было то, что заклинание надо было произносить медленно, чтобы между двумя словами прошло хотя бы три секунды — так было написано в той книге.

Времени не было, Гарри не слышал последней части заклинании, и был твердо уверен, что Дэмьен собирался его убить. А значит, и с Гермионой он обойдется не лучше.

Гермиона поняла, что он собирался сделать, и хотела что-то произнести, но было поздно.

Ни о чем не задумываясь, видя, что губы Дэмьена уже произносят заклинание, он, подняв свою палочку, быстро выкрикнул:

— Avada Kedavra!

Зеленый луч, предвестник смерти, был направлен на Дэмьена, и тот, не успев и вскрикнуть, повалился на пол и скатился на несколько ступенек вниз.

Будучи мертвым, он выглядел умиротворенным и спокойным, как ангел.

Так и не скажешь, что чуть не убил их.

Фанатик.

Гарри, обойдя пока тело Дэмьена, подошел к Гермионе и освободил ее.

— Гарри… — только и смогла произнести она.

А что, если в этот раз Дэмьен произнес бы именно Непростительное заклинание, а не то, что произнес до этого? Да и не знала Гермиона, каков должен был быть эффект — может, было бы хуже.

— Я его убил, — с отсутствующим выражением на лице произнес Гарри и присел на ступеньку.

— Но он бы убил тебя, если бы ты этого не сделал! — быстро сказала Гермиона, зная, что нельзя сейчас позволить Гарри провалиться в это болото вины. — И он что-то сделал с Ремусом… он предатель! Ты поступил правильно. Он хотел тебя убить…

Но Гарри думал о другом. Как просто было произнести эти слова…и…в этом было что-то… приятное. Он вряд ли когда-нибудь признается в этом Гермионе или даже Рону: в том ощущении, что он испытал, когда убил Дэмьена, было что-то очень личное, интимное, сокровенное… то, о чем не должен был знать кто-то другой.

Интересно, тот, кто наслаждался этим тайно, был лучше того, кто делал это открыто?

Глупость. Он не получил наслаждения. Просто он чувствовал себя странно, вот и все. Он вынужден был. И точка.

— Как думаешь, мы можем трангрессировать отсюда? — спросил Гарри, как ни в чем не бывало, словно бы в нескольких ступеньках от него не лежал труп. НЕ СТОИТ ДЕЛАТЬ ТРАГЕДИЮ.

— Думаю, что да, можем, — произнесла Гермиона. — Давай отправимся назад, в дом Дурслей. Надо предупредить Рона…меня не покидает чувство, что ему угрожает опасность.

Гарри согласно кивнул. Теперь они все в опасности. И доверять нельзя никому.

Прежде чем трангрессировать, Гарри рассказал Гермионе, что произошло в тот момент, когда он исчез.

Гермиона была очень удивлена.

— Голос? Помочь кому-то? Но кому?

— Я не знаю…но он помог мне. Хотя, мы думали, что Дэмьен тоже поможет нам, а вместо этого… что вышло… — и Гарри рукой указал на труп Дэмьена…точнее, попытался. Потому что никакого трупа там уже не лежало.

Горстка праха.

Переглянувшись друг с другом, они трангрессировали.

* * *

Ремус сообщил Аластору о том, что произошло. Гарри и Гермиона куда-то исчезли, а когда он спросил у Рона, в чем дело… тот сказал, что они ушли с НИМ, с Ремусом!

Невероятно…

Кто-то проник на территорию больницы, прикинулся ИМ, оглушил его самого, и увел их!

Беспредел.

Аластор сказал, что сейчас же свяжется с домом, где Гарри сейчас живет, и если их там не будет…

Придется значительно расширить зону поисков.

* * *

Гарри и Гермиона благополучно трангрессировали.

Дом Дурслей встретил их мертвой тишиной.

— Надо… — хотела было произнести Гермиона, как услышала голос, зовущий их. Голос Аластора Грюма.

Они оглянулись и увидели, что в гостиной, не смотря на тепло на улице, горит пламя, которое очертаниями стало напоминать голову Грюма.

— Подойдите поближе, — позвал он. — У меня не так много времени. С вами все в порядке?

— Это точно ВЫ? — подозрительно произнес Гарри.

— А вы кого-то еще ждали? — поинтересовался Грюм. — Что происходит?

— Это долго рассказывать… — вздохнув, произнесла Гермиона. — Но, прежде всего мы должны сказать, что Рона надо охранять…ему может угрожать опасность. Как и всем нам.

— Я хочу, чтобы Рона выпустили из больницы. Сначала я хотел направить его домой, в Нору, но он сказал, что ни за что туда не отправится, и вообще, что ему там небезопасно… Но сейчас нигде небезопасно, особенно вам.

— А вы знаете о Агалиарептах? — поинтересовалась Гермиона, обращаясь к Грюму.

— Агалиарепты? — удивился тот. — Насколько я знаю, это почти мифическая история о сектантах, поклоняющихся мертвому убийце…

— Далеко не мифическая, и поклоняющаяся уже далеко не мертвому убийце… — мрачно произнес Гарри. — Знаете, это очень странная и длинная история.

Грюму это явно не понравилось.

— Гарри, что у вас там произошло? Ремус мне рассказал, что он собирался показать тебе наш новый штаб, потом отошел на пять минут, а очнулся уже в комнате, один. А вы исчезли. С НИМ. Что вы знаете об убийце?

— Я не могу вам рассказать сейчас…мы сами надеялись узнать эту информацию… от члена ордена Саламандры. Но теперь… он мертв. И я не знаю… — произнес Гарри, с трудом выговорив слово «мертв». Скорее уж «убит».

История начала казаться бредовой, и им срочно нужен был источник информации.

— У нас новый штаб. Небольшое поместье, принадлежащее одному уважаемому человеку… оно хорошо охраняется. Я думал, отправить вас туда, вместе с Роном. Если уж в больнице небезопасно…

— Мы останемся здесь, — твердо произнес Гарри. — Тому, кто придет, стены и магия явно не преграда. У меня уже голова кругом идет.

Грюм молчал долго, и Гарри уже решил, что тот не согласится, скажет, что это бредовая идея, что он не знает, что говорит и чем рискует. Но Грюм неожиданно спокойно произнес:

— Хорошо, Гарри. Я соглашусь с тобой. Это уже не то время, чтобы я мог приказать тебе и вмешиваться. Я помогу Рону трангрессировать к вам. Удачи, Гарри Поттер. Обращайся за помощью к нам.

И голова Грюма исчезла.

Гарри и Гермиона были удивлены. Весьма удивлены.

Кажется, пешки приблизились еще на несколько позиций к клеточке, где стоит король…

Раздался хлопок, и в комнате оказался Рон, растрепанный, но весьма счастливый.

— Рон, с тобой все хорошо! — радостно воскликнул Гермиона, и повисла у него на шее.

Тот немного покраснел и произнес:

— Да, все отлично. Хорошо, что я покинул эту больницу! Что у вас там произошло? Ремус вообще не знал, куда ему деваться, переживал за вас… вам что, разрешили остаться здесь?

Гарри и Гермиона кивнули.

— О, а что тогда… — Рон не успел закончить свою фразу, потому что раздался стук в дверь.

В комнате воцарилась тишина. Гарри первый направился к двери, Рон и Гермиона — следом, вытащив свои волшебные палочки.

Гарри, кажется, знал, кто сюда прибыл.

Голос. Точнее, тот, кому он принадлежал.

Дверь открылась сама, словно стук был лишь предупреждением.

В комнату вошел… даже не человек. Гарри не знал, как его описать.

Огромного роста, худой, в длинном черном пальто. Челка скрывала его глаза. Сам он был какой-то изможденный, ссохшийся, больше похожий на огромное умирающее дерево. Острые черты лица, тонко сжатые губы…

И все равно от него веяло чем-то… добрым? Гарри не знал, как еще это описать. Добрым, хорошим…обнадеживающим.

На руках у странного человека покоилась безжизненная фигура — Гарри даже подумал, что он держит труп.

Но незнакомец сделал шаг, и Гарри услышал хрип, вырвавшийся из легких «трупа».

Еще жив. Но умирает.

— Помоги, — печально произнес незнакомец. — Помоги. Вы нужны друг другу. Над вами сгущаются грозовые тучи… а когда идет дождь, черви вылезают наружу. Черви.

Гарри не очень-то понял смысла последней фразы. Черви…

Как те. В банке. Вылезают наружу. 31.

На руках у незнакомца был подросток, наверное, одного возраста с Гарри. Высокий, но очень худой, такой же изможденный, как и тот, кто принес его сюда. Он аккуратно уложил его на небольшой диванчик, стоящий в холле, который тут же окрасился в цвет крови.

Незнакомец, печально кивнув им всем, растворился в воздухе…

С каким-то трепетом и страхом внутри Гарри подошел к подростку. Тот тяжело дышал, тяжело…и медленно…

…МОЖНО СТИШОК РАССАЗАТЬ…

…пока он дышит.

Он не мог получше рассмотреть его лицо — оно было залито кровью, испещрено царапинами и ссадинами.

Неожиданно его рука вцепилась в запястье Гарри.

Тот с ужасом смотрел на белые костяшки пальцев, ЧЕТЫРЕХ пальцев, потому что пятого не было — вместо него лишь жалкий обрубок. Рука дрожала, хватка ослабевала, словно он тратил на это последние силы.

— Убей… не могу больше…убей… — с болью в голосе произнес он.

И Гарри узнал.

Да, окровавленный, да, изможденный, да, с мольбой в голосе, обращенной к Гарри…

Но это был именно он. Его серые глаза смотрели сквозь Гарри, но они умоляли.

Убей.

Драко. Драко Малфой умирал у него в холле, на маленьком диване белого цвета.

Зверь не просто сердился — он был в бешенстве.

Волан-де-Морт ошибся — приступ агрессии и раздражительности не окончился апатичностью и безразличием ко всему…

Больше не было ТОГО, что могло держать Саламандру в рамках. Этот проклятый договор, и то, что Лорд забрал у него самое сокровенное, самое дорогое — только это держало его…

Он не мог сейчас позволить безумию взять над ним контроль — ведь тогда Лорд выполнит свою угрозу. Стоит ему лишь пожелать — и все надежды убийцы станут пеплом…

И все же он очень рассердился.

Мальчишка сбежал, не беда, что он сделает, умирающий подросток, которому некуда идти… но вот артефакт… точнее, артефактом его считал Лорд. На самом деле зеркальная статуэтка преследует его на протяжении многих лет, еще тогда, когда он был ДЕЙСТВИТЕЛЬНО жив, а не воскрешен.

Статуэтка ангела… ангела, которого он мечтал увидеть.

На протяжении не очень-то длинной жизни Саламандру часто посещало то, что люди называют видениями… но чаще — бредом, фантазиями.

Существа, которых он видел в детстве… ангелы… когда ему было десять лет, и он первые убил, эта статуэтка таинственным образом оказалась у него в кармане. Хотя, разумеется, ее там быть не могло. Иногда ему казалось, что он слышит голос, что по ночам статуэтка превращается в какое-то существо, но он всегда это игнорировал, особенно после того, как мать сказала ему, что люди, которые видят и слышат больше, чем надо, попадают в дурдом, где их бьют, морят голодом и унижают. Сажают в изоляторы. В одиночестве!

А он не мог быть ОДИН.

Мать была пьяницей, да, но она многое понимала. Она не лгала, мальчик знал это. И поэтому он игнорировал голос.

И вот он воскрес — а статуэтка тоже здесь. Вообще-то, на самом деле, в этой истории есть еще один момент, а может, не один, но он так не хочет вспоминать… какая разница…

Скоро 31 июля. Он не ненавидел этот день.

Он его боялся. Может, презирал.

День пустоты. День, когда его линия жизни стала точкой, тогда, когда он потерял самого себя…

Бешенство. Злость. Он больше не может терпеть…

Волан-де-Морт устроил ему убежище — кто бы мог подумать — в Годриковой Лощине! В доме, который принадлежал родителям Гарри Поттера. Точнее, даже, на чердаке дома.

Лорд сказал, что Поттер обязательно придет туда. А еще сказал, что, возможно, Поттеру будет больно видеть смерть его друзей в доме, где были убиты его родители. Не там, где они жили… там, где они были убиты. Вот что он наверняка запомнил.

Лорд утратил силу там — там он и вернет ее себе. Полностью. Отомстит. Покажет этому никчемному миру, что Гарри Поттер — не герой, не избранный, не сильнейший волшебник, а просто Большой Везунчик. И все.

Саламандра мог свободно перемещаться из этого дома в Имение. Пространство для него было картой, где часть пустовала, а часть была хорошо изучена. Если он представлял себе местность, знал, где что находится, то очутиться там — дело нескольких секунд.

Да, это большой дар.

На самом деле Саламандра плохо разбирался в том, что происходит, и происходило в мире волшебников. Никто никогда не приходил к нему, чтобы сказать, что он особенный, иди что такие как он есть. Хотя, наверное, это не так. Он уникален. Есть похожие на него, но они слабее.

У него даже палочки волшебной не было — он о них просто не знал. Он никогда не жил как волшебник. Он жил как Особенный. Хотя теперь он взял себе палочку.

Когда Лорд наказывал одного из своих слуг, наслав на него заклинание, тот умер. Саламандра был впечатлен. Лорд произнес два каких-то слова — и человек упал замертво. А в руках у Лорда была палочка. Что ж, тоже неплохо, тоже достойно восхищения, хотя самому Саламандре никакие палочки не были нужны. Но он забрал ее у уже мертвого волшебника — на всякий случай.

И все-таки, он не может ждать. Он должен убить. Сейчас. Кого угодно.

Но эта проклятая Лощина… он ничего не знает здесь. Значит, надо идти в мир, который населяют магглы — так их здесь называют. Они такие беспомощные, и такие самоуверенные.

Саламандра никогда не размышлял о том, КАК он осуществляет перемещение. Просто он хотел оказаться в каком-то определенном месте — и появлялся там. Сразу. Как будто кто-то выключал свет, а когда включал вновь, декорации оказывались замененными на новые.

Он чувствовал, что сегодня особый день, и особая жертва. Точно.

Он уже идет по улице…по дорогам… они такие странные…ровные…нет камней, булыжников. Ровная земля серого цвета.

Дома. У некоторых прозрачные стены, и горящие буквы при входе. Там очень много людей. Они не живут там, заходят, покупают что-то, и выходят.

Магазины. Странные. Странный мир. Но неважно…

Свою жертву он определил сразу. Просто увидел ее и понял — это будет она.

Довольно молодая, высокая, может, выше него, худая. Бледная. Черные густые волосы делали ее кожу еще бледнее.

«Как Смерть» — подумал он.

Но Смертью сегодня будет он.

У жертвы были тонкие губы, тонкий острый нос, небольшие миндалевидные глаза глубокого синего цвета. На лице ее застыло выражение какой-то крайней брезгливости, словно она шла не по дороге, а по куче мусора, или по трупам животных.

Спесь. В ней была спесь.

Она остановилась. Достала очки — смешные очки — с черными стеклами. Саламандре было любопытно — видит ли она что-нибудь в них?

Сам он стоял в тесном закутке между домами. Прохожие не обращали на него внимания — просто потому, что он этого не хотел. А когда он этого не хотел, люди проходили мимо так, словно бы его и не было. И его шрамов.

Он почти полюбил их — шрамы. Он не признавался в этом открыто, но он их полюбил. Они напоминали ему о боли и страданиях — движущей силе мира. Он так считал — боль и страдания движут миром, разумеется, унося его в течение Хаоса. Хаос — то, что ждет мир.

Да, в этом городе все было иначе — улицы, дома, одежда, смешные и даже нелепые вещи… но сами люди ничуть не изменились — все такие же суетливые, безгранично-равнодушные, униженные и ущемленные, «крысятничающие» и завидующие, алчные и апатичные, грубые и жестокие. Такие, как и во все времена.

Это мир движется, меняется, а люди остаются такими же. Меняются только их игрушки, появляются новые методы и орудия для истребления друг друга. Конечно, мир катится к Хаосу. Так почему бы не помочь ему?

Именно поэтому сам Саламандра создал свой мир, и жил в нем. Действительно жил. В мире со своими особенными запахами и цветами, правилами и запретами. Мир этот был необычайно сложен, ровно настолько, чтобы не впустить туда чужой разум. Никто кроме него не сможет проникнуть в его мир.

Саламандра уже подошел вплотную к девушке. Он чувствовал аромат духов, исходящих от нее. Мерзкий аромат. Слишком сладкий, слишком навязчивый, дразнящий…

Она должна умереть. Он хочет этого. Он поможет миру.

Он крепко схватил ее и прижал к себе, и весь мир подыгрывал им в этом спектакле. Кто-то выключил свет, и когда он включился заново, они уже были на Чердаке.

Его Чердаке.

В углу стояли манекены. Много манекенов. Пустые. Обычные.

Только один манекен отличался от остальных.

Он помнил. Ее имя было Велиара — сестра Агалиарепта. Саламандру это позабавило. Велиаром называли демона лжи, приближенного к Сатане.

И эта девушка хотела ему что-то объяснить? Обещала? Угрожала? Лгунья, такая же лгунья, как и все люди.

Ее тело, украшенное бантом, забрали какие-то люди. Лорд сказал, что они отправят его в главный штаб Агалиарептов, чтобы показать, что будет с теми, кто отказывается помогать Лорду Волан-де-Морту.

Он только забрал ее лицо… да, просто срезал с него кожу. Аккуратно срезал. Ему даже показалось, что она была еще жива… может быть. Он был так увлечен работой. Лезвие так легко вошло ей под кожу…отделило ее. Он забрал эти окровавленные куски кожи и, словно маску, надел на манекен. Почти как настоящая, но, конечно, остались следы от лезвия.

Раньше он мог лучше. Джеффри. Так звали парня, который СЁК его. Больно сек. Плетью. Потому что считал что Саламандра — урод. И сёк его. А когда он увидел, что тот улыбается, он стал сечь его еще сильнее, пока рука не устала. А Саламандра улыбался. Он боялся боли. Но и ждал ее. Она стала его наркотиком. Он ненавидел тех, кто причиняет ему боль, но ненавидел их тогда, когда они заканчивали это делать. Но когда Джеффри все еще сёк его, он был ему благодарен. У него все внутри замирало в ожидании, когда плеть соприкоснется с его кожей… он дрожал, и дрожал от наслаждения…

Саламандра никогда не был близок с девушкой, а иначе он мог бы предположить, что испытывает почти сексуальное возбуждение от боли. Она заводила его. Он хотел боли еще и еще, он был РАБОМ И ГОСПОДИНОМ БОЛИ, он хотел испытать все. Все.

Запомнить боль. Поэтому он любил шрамы — презирал и любил их. Ему нравилась собственная непостоянность. Шрамы запомнили боль.

С Джеффри он потом снял кожу. Всю кожу. Как он кричал, этот Джеффри… как он умолял отпустить его… Саламандра ради эксперимента ударил того плетью по месту, где он уже снял кожу, по окровавленному куску мяса, словно хотел сделать отбивную. Смешно.

И крик, полный невыносимой боли и страха стал лучшей наградой. Из его кожи Саламандра сшил мешочек, где хранил свои незамысловатые сувениры. Трофеи. Еще одна схожесть с Лордом, только тот не додумался до такой оригинальности.

Но на самом деле у Саламандры просто не было денег на другую кожу — грех не воспользоваться подарком Джеффри.

Его жертва начала кричать.

Саламандра вынырнул из омута воспоминаний.

Его тело уже начало мелко дрожать, в предвкушении боли.

Он родился на этот свет затем, чтобы причинять боль другим, тем самым заставляя других причинять боль ему. В этом было его истинное предназначение.

Жертва была парализована собственным страхом, теперь она не выглядела спесивой — жалкая молоденькая девушка, с бледной кожей, не такой бледной, как у него, но достаточно, чтобы сойти за смерть.

Впервые в жизни Саламандре захотелось поспешить. Он любил играть с жертвами, изучать и познавать их — он относился к ним почти как к детям, он ЛЮБИЛ их. А они не могли отплатить ему тем же. Они ненавидели и боялись.

Было только одно существо на всей планете, которое его не ненавидело, и совсем не боялось. И сейчас Лорд держит его взаперти…

Эта мысль подхлестнула его. Да, сейчас он не хотел играть.

Он хотел рвать зубами, разрывать на части, кромсать и рушить, захлебываться в крови, быть оглушенным отчаянными криками и призывами.

Он снял с себя рубашку темного цвета — одежду, которую он нашел здесь, в одном из шкафов. Наверное, отца Поттера.

Жертва, которая забилась в дальний угол чердака, нервно всхлипнула и попыталась отползти подальше. Наверное, она решила, что ее будут насиловать. Но Саламандра не нуждался в женщинах, не чувствовал к ним влечения — после его слияния с болью ему больше ничего не надо было. Боли было достаточно.

А может, в нем еще было что-то детское. Совсем детское. Может, он не понимал, что таким образом он тоже может причинить боль, сильную боль, может морально сломать. Но он не знал. В конце концов, он был так юн, так занят своими мечтами и планами, так много знал запредельного и так мало — реального. Человеческого.

Не знал, что таким же образом можно получить и наслаждение — не то, которое он получает посредством боли, когда внутри взрывается фонтан ярких чувств и ощущений, которые становятся наслаждением лишь по истечению секунд.

Но он не знал другого пути. Не мог знать. Все, что он успел увидеть — это боль, страдания, унижения, везде и всюду. Он жил ими. Он с ними подружился, стал их лучшим другом. И ему не надо было другого.

Рубашку он снял лишь затем, чтобы чувствовать ее… боль. Слиться воедино.

Она закричала, когда он приблизился. Заплакала. Умоляла его. Как банально, как просто…

Он схватил ее за руки и вытащил на середину комнаты. Она извивалась, пыталась поцарапать его, ТРЕПЫХАЛАСЬ.

Это слово пришло ему на ум неожиданно. Действительно. Трепыхалась. Как бабочка. Он видел, что делают богатые люди с бабочками. Они насаживают их на булавки, чтобы потом можно было любоваться ими. Глупая забава.

Но ему понравилось.

На девушке была тоненькая кофта красного цвета, без рукавов. Он разорвал ее прямо на ней, и отбросил порванную ткань в сторону. Она пыталась закрыться руками, потому что теперь ее верх был обнажен, но его не интересовало ее тело, ее худое тело с выпирающими ребрами.

Взгляд его упал на металлический штырь, валяющийся неподалеку, на пыльном полу.

Булавка.

* * *

— Гарри… — бледнея на глазах, произнес Рон. — Это что...м…мм…Малфой?!

Вид окровавленного, изувеченного врага поверг его в шок.

Как бы они к нему не относились, но сейчас… сейчас они, кажется, бы все сделали, чтобы прекратить его страдания.

По сути, никто из них не ненавидел его в полном смысле этого слова. Гарри презирал его, да, за его спесь, за его оскорбления в адрес друзей, за мелкие, жалкие и трусливые проделки, но не более того. Ненависть, сильную, осмысленную, он испытывал лишь к Волан-де-Морту. Ненавидеть Малфоя все равно, что ненавидеть занозу в пальце.

К тому же, тогда, в Хогвартсе, он отпустил палочку. И уже за это Гарри мог позволить ему выжить.

Гермиона испытывала к нему жалость. Может, также презирала. Чувство, более схожее с ненавистью, к Малфою испытывал Рон.

Но сейчас…Рон чувствовал отвращение и… жалость. Покалеченная рука, отсутствие пальца делали Малфоя УВЕЧНЫМ, ставили его на одно место с людьми, пострадавшими и нуждающимися. Не палец, ОБРУБОК.

Рона начало подташнивать.

— Мы должны отвести его к врачу! — произнесла Гермиона.

Гарри чувствовал себя полным кретином, стоя в прихожей дома и глядя на запачканный кровью диван, где, хрипя и дергаясь в конвульсиях, умирал его соперник — в прошлом. В прошлом потому, что в этой войне у него был один враг.

Гарри понял, что он должен во чтобы то ни стало спасти ему жизнь. Во-первых, он обещал, и за это его самого спасли. Во-вторых, он просто не мог позволить ему умереть, здесь, в этом доме, на его глазах. Он бы не простил себе. Просто потому, что он был таким, какой он есть, и не мог иначе.

— Мы не довезем его до больницы…каким образом? Трангрессировать не сможем, через камин тоже… — обреченным голосом произнес Гарри. — Гермиона, ты можешь что-нибудь придумать?!

Девушка, чувствуя на себе неожиданно свалившийся груз ответственности, закусив губу, принялась размышлять.

— Мы можем вызвать обычных врачей, магглов, и надеяться на то, что он не поражен какой-то волшебной болезнью, — наконец произнесла она, чувствуя, что время смеется над ними.

Когда у закашлявшегося Драко изо рта полила кровавая пена, Гарри быстро подбежал к телефону и набрал номер.

— Алло? Скорая?! Пожалуйста, у нас срочный вызов!

Голос на том конце провода казался ему таким неторопливым, таким равнодушным…

— Пожалуйста! Он умирает! Приезжайте сейчас!.. Что? Да…да… изранен…э…животное напало…да…

Гарри закрыл трубку рукой и произнес:

— Они сказали, что могут приехать через несколько минут. Он протянет?

Гермиона наклонилась к Драко. Глаза его были открыты, но он вряд ли видел ее, словно бы сейчас пребывал в мире, недоступном для них. В мире полуживых.

Его знобило, кровавая пена все еще шла изо рта.

— Гарри… он умирает… он…о нет…

На том конце провода у Гарри требовали адрес.

Но Драко, в последний раз дернувшись, замер. Его широко распахнутые серые глаза сейчас видели другой мир. За гранью жизни. На лице застыло какое-то странное выражение счастья и боли. Глаза мертвого — пустые и будто бы наивные. Словно бы он снял с себя всю ответственность, избавился от всей боли, прежде чем умереть, и смотрел на этот мир глазами ребенка, тихонько посмеиваясь в сторонке.

— Он умер… — тихо закончила Гермиона.

Гарри положил трубку.

Все трое с ужасом и ощущением полной беспомощности смотрели на Драко. Руки он прижал к телу, словно пытался что-то удержать, может, душу, рвущуюся наружу. Хотя… он ведь просил о смерти.

Кровь. Всюду кровь.

Гермиона вдруг сбросила с себя остатки оцепенения и пулей направилась в свою комнату. Гарри бросил ей в след удивленный взгляд.

Рон, нервно икнув, сел прямо на пол с глупой ухмылкой идиота.

Гермиона вернулась, неся какую-то книгу, свою волшебную палочку, и нож.

Вот она уже сидит на корточках рядом с мертвым Драко, вот делает глубокий надрез на своей руке, точно такой же — на руке Драко. Левой.

Соединяет их руки, будто бы пытаясь влить свою кровь в его тело.

Шепчет заклинание, длинное, монотонное заклинание… чертит в воздухе какие-то символы волшебной палочкой.

Гарри всегда восхищало это в Гермионе. Чтобы не случилось, она находила в себе силы собраться, и сделать нечто невероятное. Она была сосредоточена и спокойна, все силы отдавая на правильное выполнение. Ее спокойные четкие движения и уверенный взгляд девушки, которая будет идти до конца, вселили уверенность и в Гарри.

Гермиона может что-то изменить.

«Именно поэтому мы выбрали друг друга» — вдруг подумал Гарри.

Они как ангелы. Идут по дороге жизни, устланной колючками и стеклом, так больно режущим ноги. И иногда кто-то, обессилев, падает. И тогда на дороге видны только две пары следов. Потому что кто-то несет другого на руках…

Неожиданно взгляд Драко стал осмысленным, словно Гермиона вместе со своей кровью влила в него жизнь.

Он дышал, пытался дышать, выплевывал кровавую пену. Гарри и Рон смотрели на все это со стороны, и Гарри неожиданно пришло в голову то, что когда незнакомец положил Драко на диван, тот вовсе не хотел жить. И дело было не в боли, не в увечьях. Он боялся будущего и неопределенности, а если он узнал их, понял, в чьем доме оказался — он мог бояться и того, что они бы решили.

Он думал о них так, как раньше. Может, даже представлял нечто подобное. Он верил, что они его ненавидят. Верил, что они захотят его смерти. Считал их недомерками-гриффиндорцами, и все равно верил, что они решат иначе.

И не хотел видеть результатов их решения.

— Знаешь, Малфой, ты ошибаешься, — вслух произнес Гарри, и ему показалось, что Драко услышал его.

Удивленный, он чуть приподнялся и посмотрел в сторону Гарри, а потом, обессиленный, опустился на диван.

— Ребята! Я не могу одна… вы должны мне помочь…это сложный ритуал…он слишком много сил потерял… — прошептала Гермиона. За те несколько минут, что она боролась за жизнь человека, который называл ее грязнокровкой, который готов был плюнуть на нее и перешагнуть через ее распростертое на полу тело, она стала выглядела так, словно болела уже несколько недель.

Но она не могла иначе. Все так просто.

Драко вытягивал из нее силы, невольно, потому что тело его пыталось бороться с болезнью, с ранами, не смотря на то, что разум отказался и вышел из борьбы.

— Что надо делать? — спросил Гарри, садясь рядом.

Рон тоже присел на корточки справа от Гермионы, безмолвствуя, но, давая тем самым понять, что согласен.

— Сделайте надрезы тут… — начала объяснять Гермиона, передавая им нож.

Начались долгие минуты борьбы за жизнь.

Гарри надеялся, что, то, что они делают, не будет напрасным. Что он не только выживет — ОН поймет, что бывает иначе.

Да, незнакомец прав, они нужны друг другу. Потому что им нужна информация, а ему нужна жизнь и надежда.

И куда катится этот чертов мир…

Этот день не предвещал беды. Так начинались многие рассказы, многие из тех, что успел прочесть Мальчик.

Но он не читал рассказов, начинающихся со слов «Этот день предвещал беду». Может, он просто не успел, ведь книги для него были редкостью. Он научился читать самостоятельно — хотя иногда ему казалось, что здесь не обошлось без его Избранности, что знания всегда были в нем, дремали, как драконы в спячке, а он мог заставить их проснуться.

Книги он иногда воровал. Иногда выкупал их у мальчишек. Экономил те гроши, что у него были, и покупал книги у мелких воришек, которые не умели читать и с радостью тащили ему этот «хлам», желая получить за него деньги.

Так вот, этот день не предвещал беды.

Было жарко. Он оставил свою курточку дома и отправился гулять в полном одиночестве — он так часто делал. Но иногда гулял не один, а со своим Другом, только вот сегодня его наказали и оставили дома. В любое другое время Мальчик остался бы утешить Его, но сейчас он отправился на улицу за подарком. Сегодня у Друга был день рождения, и ему надо было найти подарок.

Друг не любил ангелов так, как любил их Мальчик, но он хотел научиться читать. Мальчик иногда читал книги своему Другу, но они ему совсем не нравились. И тогда он решил найти такую книгу, которая ему непременно бы понравилась, и подарить ее.

Пока он шел по улице и размышлял, где бы ему найти подарок, его посетило дурное предчувствие. Все-таки, что-то сегодня было не так.

Может, чуть жарче, чем обычно. Чуть тише на улицах, но беспокойнее внутри.

Вдруг его левую руку словно обожгло. Мальчик отдернул ее от невидимого источника огня, и принялся озираться. Может, ему на руку попал уголек? Но вокруг ничего такого нет, дома, магазины, никакого костра.

Руку обожгло еще раз, левую, затем правую, а затее невидимое пламя добралось и до его лица…

— Нет! НЕТ! — закричал мальчик, понимая, что происходит. Прохожие оглядывались на него, некоторые свесились из квартирных окон и наблюдали за ним, люди, которые давно не видели зрелищ, которые ожидали, что он упадет на землю в припадке, а они будут глазеть, пока кто-нибудь не решит вызвать врача.

Мальчик изо всех сил побежал обратно, туда, куда сейчас его звало сердце. Та боль, что он сейчас почувствовал, на самом деле была болью его Друга. Он всегда знал, когда ему больно, и если на его теле появлялись раны, то они появлялись и на теле Мальчика — это была почти мистическая связь, ничем не объяснимая — но никто и не пытался ее объяснить, всем было плевать на Мальчика и Друга.

И сейчас с Другом происходило что-то очень плохое. И ему надо во что бы то ни стало помочь.

Дорога от городка до места, где располагался их дом, казалась невыносимо длинной, бесконечной, но он бежал изо всех сил, так, что сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Когда он добежал до дома, где сейчас находился Друг, его охватил ужас. Дом был объят пламенем. Горело дешевое дерево, окна с дешевыми занавесками, горела трава вокруг дома.

С диким криком мальчик направился к дому. Соседи только-только начали выходить из своих жилищ. Да, они не любили ни Мальчика, ни Друга, но неужели они не помогут? Неужели останутся равнодушными?

Мальчик подбежал к открытой двери и напоследок оглянулся. Люди собрались в кучку и смотрели, как горит дом. Да, они ненавидели их — Дом, Мальчика, Друга, Отца и Мать, но все еще считали себя людьми, а потому им надо было время, чтобы решить, стоит ли дом, спасения.

Мальчик, не смотря на бушующее пламя, ворвался внутрь. В глаза ударил едкий дым, Мальчик закашлялся, но все равно продолжал идти, минуя горящую мебель. Он увидел распростертые тела Отца и Матери. Отец, кажется, был уже мертв, а вот Мать была жива, увидев сына, она протянула к нему руку, пыталась что-то сказать, может, молила о помощи, но это было неважно. На нее упал горящий обломок, и она не могла встать.

Он перешагнул через нее и пошел в следующую комнату. Друг находился там.

Он ждал его. Верно ждал, как и поступают друзья. Ждал дома. Тянул к нему руки…

Мальчик подбежал к Другу и потянул его к себе. Но он не вставал, и Мальчик увидел, что его ногу что-то держит. Он пытался убрать, сдвинуть тяжелый предмет с его ноги, и не мог.

Люди, видимо, все еще думали на улице, а может, они давно разошлись по домам, безмолвные соучастники убийства.

Его Друг начал плакать. До этого он еще держался, потому что Друг тоже был Особенным, и он не кричал и не плакал до тех пор, пока Мальчик не пришел за ним. Может, дело было в его слабоумии, а может, в особенности. Мальчик еще не знал многого из того, что наверняка знали взрослые.

Он упал рядом со своим Другом и решил, что сгорит вместе с ним.

Когда он закричал, часть стены обрушилась, открыв проход. Он почувствовал в себе силу, как тогда, когда убил в первый раз, а точнее, как он любил думать, когда он впервые попробовал апельсины, но, как и тогда, не мог ее контролировать. Сквозь проход показалось лицо одного из соседей, увидев Мальчика и Друга, он нашел в себе силы улыбнуться и протянул руку Мальчику.

— Сначала Его! — покачал головой Мальчик, указывая на своего Друга. Удивленный, мужчина посмотрел на мальчика, который не мог встать со своего места.

— Кто это такой?! — удивленно воскликнул он, переводя взгляд с Мальчика на Друга, и перекрестился. То, что он увидел, повергло его в шок.

— Какая вам разница! — закричал Мальчик. — Вытащите его!

Мужчина пролез в дом через проход, и освободил ногу Друга. Тот тут же вскочил и, кашляя и отплевываясь, выбежал наружу.

И тут крыша дома обвалилась, похоронив под собой тела Отца, Матери, Мужчины и даже Мальчика.

Он не хотел умирать, совсем не хотел, ведь он еще не нашел то, что искал, ведь он не мог оставить Друга одного — тот без него бы умер. Ведь если даже раны на их теле появлялись одновременно, то что говорить о смерти?..

Мальчик видел лишь тьму, и чувствовал на себе огромную тяжесть, словно на него сел тот самый дракон, что дремал в его разуме, и он даже чувствовал его дыхание — обжигающее пламя огня, которое тот изрыгал из своей пасти.

Тьма хотела забрать его с собой, но тут вдруг он почувствовал, что тяжесть уходит, что его будто бы поднимают в небо, хотя на самом деле кто-то просто взял его на руки и вынес… но кто, и как?

Мальчик открыл глаза, и увидел улыбку Друга.

Он тоже только что разбудил спящего внутри дракона.

* * *

Из Хроники Ордена Саламандры.

Город N, показания свидетельницы Эмили Томпсон, вдовы погибшего Джека Томпсона. Записаны Серафимой, второй отдел.

«В два часа дня начался пожар в соседнем доме.

Горел дом, которого мы все избегали. Долгое время никто не решался подойти и помочь, начались споры, и, в конце концов, мой муж, Джек Томпсон, отправился на помощь…

(далее пропущено)

…Пожар удалось затушить только спустя два часа. Дом горел, как кострище в аду. Удалось обнаружить тела (далее пропущено).

Тело их ребенка обнаружить не удалось — предположительно — оно полностью сгорело. Остались лишь обрывки его одежды, курточки. Больше в доме никого не было, и быть не могло.

Заверено и подтверждено.

Эмили Томпсон».

* * *

Ремус Люпин нервно ходил по кабинету.

— Как ты думаешь, Аластор, что Гарри знает? — спросил он.

Грюм помолчал некоторое время, а потом ответил.

— Не знаю. Но наверняка он узнал что-то важное. Впрочем, если он не желает делиться этой информацией, думаю, так оно и должно быть. Дамблдор мертв, школа закрыта и превращена в невесть что, штаб ОФ на грани закрытия — разве он может кому-то доверять? Просить о помощи?

— Но он не справится один… — задумчиво протянул Ремус. — Я беспокоюсь о нем.

— Справится, Ремус. Ты судишь по себе. Ты рассказывал мне о вашей дружной четверке. Ну, может, скорее тройке… вы не могли друг без друга — все делали вместе. Но они — это не вы в молодости. Гарри справится даже сам. Ему нужна помощь, но он справится и сам.

— Мне кажется, что мы сами внушили все это себе, и ему тоже, — возразил Ремус. — Он считает, что спасение мира от Того-Кого-Нельзя-Называть — это его личный долг.

— А может, так оно и есть. Не было раньше, но сейчас так оно и есть. Дело даже не в долге. Он хочет ответы на свои вопросы. Может, он хочет и мести тоже. В любом случае, это был его выбор. Мы не можем ему помешать.

— Мне так не нравится это время, — печально произнес бывший профессор.

— Мне тоже, Ремус. Мне тоже.

* * *

Гарри и Рон аккуратно перенесли тело Драко в спальню.

Гермиона сказала, что они узнают, получилось ли у них сделать все так, как надо, только когда Малфой проснется.

Они устроили вокруг его кровати дежурство. После того, как они отдали часть своих сил на его спасение, было бы крайне неприятно обнаружить его не дышащим.

— Что ты за заклинание применила? — спросил Гарри.

— Знаешь, я и раньше изучала различные книги в поисках заклинаний, которые бы… понадобились нам. Ну…если бы кого-нибудь ранило… это — одно из них, заклинание Обмена, — смущенно произнесла Гермиона.

— Ты молодец! — восхищенно произнес Гарри. — И твое заклинание спасло ему жизнь…

— Ага, и неважно, что это Малфой! Нет, подумать только — Малфой! — воскликнул Рон, которому было тяжело смириться с мыслью, что он содействовал спасению Драко Малфоя, более того, почти хотел этого. Ну да, ему было жаль Малфоя, но это до тех пор, пока он умирал, а вот как только он выздоровеет, Рон сможет его также ненавидеть.

— Интересно, почему тот незнакомец принес ЕГО сюда? И кто он вообще такой? — почему-то шепотом задала вопрос Гермиона.

— Я не знаю, почему именно Малфой… — сказал Гарри. — Но вот насчет того, кто это был… вы знаете, можете, конечно, посмеяться, но когда он вошел, неся его тело, когда посмотрел на меня, первое, что пришло мне в голову… первое слово… ангел.

Никто и не думал смеяться, и Гарри продолжил.

— Это, конечно, смешно. Какие уж ангелы… но они ассоциируются у меня со спасителями, охранителями, а он ко мне обращался именно так, как если бы был чьим-нибудь охранителем — да хоть бы того же Малфоя… ну, конечно, в реальности, наверное, это называется как-то иначе. Не Ангел.

— Может быть… — задумчиво произнесла Гермиона. — В последнее время вообще происходит много таинственных вещей. Таких, с которыми мы не сталкивались… говоря «мы», я имею ввиду волшебников…

— А, понял, — произнес Рон. — Хочешь сказать, что создается ощущение, что все то, что происходит, не имеет отношения ни к миру магглов, ни к миру волшебников?

— Да, — согласилась Гермиона. — Именно так. Словно мир раскололся пополам, открыв нам нечто совершенно новое. Иное.

— НЕ НАДО!! НЕТ! — нарушил тишину душераздирающий крик. Они вскочили со своих мест, и быстро подошли к кровати, где лежал Драко.

Ему что-то снилось, что-то страшное, он размахивал руками, словно отбиваясь от невидимого врага, и продолжал кричать.

— Успокойся! Тише, тише, — попыталась успокоить его Гермиона, и схватила его за запястье, чтобы он не поранил сам себя. — Мальчики, держите его за руки, чтобы он себя не поцарапал!

Рон и Гарри прижали его руки к кровати, а Гермиона, смочив повязку из бинта в холодной воде, положила ее ему на лоб. Он вроде бы успокоился и затих, так что Гарри и Рон отпустили его руки, а потом открыл глаза и резко сел. Его рука вцепилась в запястье Гермионы, рука, на которой не было пальцев.

— Зеркала… зеркала…уберите их… — прошептал он, и потерял сознание.

Гермиона, шокированная, перевела беспомощный взгляд на Гарри.

Тот тут же вспомнил предостережение, некогда данное ему Биллом.

Бойся зеркал.

— Рон, делай так, как он сказал! — воскликнул Гарри, чувствуя, что сейчас свершится нечто очень важное. Может, Драко даже спас им жизнь, кто знает…

Он с Роном отправился по комнатам, чтобы найти зеркала. Они нашли их в ванной, в спальнях, в гостиной, несколько маленьких — на комодах, даже на камине лежало забытое зеркальце.

Все найденные ими зеркала были собраны на кухне.

— Бить зеркала нехорошая примета, — заметал Рон.

— Мы и не будем этого делать, — сказал Гарри.

Они вынесли зеркала на улицу и выкинули в мусорный ящик, плотно закрыв его крышкой.

И вернулись обратно в дом, к Гермионе, которая осталась дежурить возле кровати Драко.

Когда они поднялись в спальню, Гермиона им улыбнулась.

— Ему становится лучше. Температура спала, и озноб прошел. Я думаю, он выживет, — сообщила она.

— Да, и когда бы еще такое сообщение меня порадовало, — пробурчал Рон. — Подумать только — Малфой выживет! «Приятней» только сообщение о поцелуе с Тем-Кого-Нельзя-Называть.

— Да ладно тебе, Рон, — усмехнулась Гермиона. — Я, конечно, тоже считала его спесивым недомерком, но уж никак не желала его смерти.

— А, кстати, — сменил тему Рон. — Эти шрамы на руках останутся навсегда? И что вообще это заклинание делает?

Гермиона выглядела немного смущенной, словно бы не хотела, чтобы этот разговор произошел сейчас.

— Мм…понимаете, ребята, эти шрамы скорее всего останутся навсегда… — произнесла она.

— И это еще полбеды, — закончило за нее Рон. — Да?

— Может быть, — уклончиво ответила она. — Я никогда не применяла его, знаю лишь, что мы отдали ему часть жизненной силы — ну, она восстановится, конечно. Если бы его смерть длилась не секунды, а, скажем, десять минут, мы бы вряд ли его спасли… но, помимо жизненной силы, как писалось в той книге, возможно, мы поделились и чем-то большим…

— Чем, например? — удивленно спросил Гарри.

— Ну… это может быть что угодно. Мы ведь делали все так хаотично, боялись, что не успеем… это сделало нас немного беззащитными. Он мог взять часть наших воспоминаний, или мыслей, или даже каких-то привычек… но это все теоретически — книга просто описывала подобные случаи.

— Если Малфой будет называть себя Мальчиком-Который-Выжил, или научится мастерски играть в шахматы, я покончу с собой, — предупредил Рон.

— Ну, Мальчиком-Который-Выжил он теперь может называть себя по праву, — засмеялась Гермиона.

— О, Мерлин, убей меня, — произнес Рон страдальческим голосом.

— А может, заклятие подействует иначе… — задумчиво произнес Гарри, которому какая-то назойливая мысль мешала сосредоточиться на другом. — Может, у нас теперь будет не трио… а настоящий квартет.

В комнате воцарилась тишина.

Неожиданно Малфой вновь очнулся от своего сна, и сел. Развернувшись, он, с совершено диким выражением на лице произнес:

— Готовьте убежище. Молох идет сюда.

Четверо подростков смотрели друг на друга со смесью страха и сомнений.

— Кто идет? — тихим голосом спросила Гермиона.

— Ммолох — с трудом выговорил Драко. — То есть…я…я его так назвал… на самом деле его зовут Саламандра…

— А кто он? Откуда ты знаешь? — принялся выпытывать Рон.

— Да подождите вы оба, дайте ему хоть в себя прийти, — урезонил их Гарри.

Драко осматривал помещение рассеянным взглядом, словно бы все еще туго соображая, где он и что с ним, собственно, произошло и происходит. То, что рядом оказалось ненавидимое им Трио, Малфоя тоже сейчас особо не волновало.

Слизеринец все еще выглядел изможденным, а его беспокойный взгляд, ощупывающий комнату, наталкивал на мысль, что в голове у него помутилось.

«Только бы он не свихнулся» — мрачно подумал Поттер.

— Надо уходить отсюда, искать убежище, помощь, — встрепенулся Драко.

— Хорошо, но не раньше, чем объяснишь, хотя бы кратко, что произошло, — нахмурившись, произнес Гарри. Искать помощь, бежать? Куда и к кому? Под опеку ОФ? Нет, Гарри не может, нет времени на игру в прятки, надо двигаться дальше.

Драко пригладил волосы и сделал глубокий вдох, приготовившись излагать свои мысли.

— А…слушайте, а как я вообще сюда попал? — вдруг произнес Драко, словно только сейчас осознал, где он и с кем находится.

Ребята в замешательстве посмотрели друг на друга. В общем-то, о том же самом они хотели спросить самого Малфоя, потому что понятия не имели, кто тот таинственный незнакомец, принесший умирающего парня в их дом.

— Ээ…слушай, давай сначала ты расскажешь нам все, что знаешь, а потом…а потом мы, — вздохнув, произнес Гарри.

Удивленный, Драко лишь кивнул головой.

Двадцать минут в абсолютной тишине был слышен только громкий торопливый шепот Малфоя. Иногда парень запинался, словно бы вспоминая забытое, а потом вновь торопливо выкладывал все, что знает, то ли боясь опять забыть, то ли потерять интерес слушателей.

Рассказанная история выглядела нереальной, странной, будто бы вырезанные страницы из разных книг склеили воедино, и получилось нечто невообразимое.

Однако все равно, наконец-то кусочки мозаики стали складываться в целостную картину, где не хватало нескольких элементов.

Волан-де-Морт давно старался привлечь на свою сторону всех, кого мог. Но этого ему было мало, он хотел чего-то необыкновенного, ужасающего…

Среди волшебников, нечисти и магических существ не было никого, достойного внимания. Лорд мечтал о каком-то необычном, уникальном оружии, подчиненном только ему одному, и обладающим большой силой.

Насколько знал Драко, Волан-де-Морт выпытал у одного волшебника, хозяина музея Магических Артефактов в Румынии, о существовании книги, способной вызывать к жизни давно умерших. И не просто умерших, а тех, кто вершил великие злодеяния.

Как этого человека угораздило попасть в логово Пожирателей, Драко не знал. Возможно, он давно служил Лорду и каким-то образом провинился. Факт был в том, что про книгу Лорд узнал.

И что поражало более всего: если существовала такая книга, которая практически давала ключ к великому могуществу, ибо в нее были внесены имена действительно ужасных и великих, то почему она спокойно находилась в каком-то музее? Без особой охраны и какого-либо внимания к ней!

Разгадка была проста — приведенные в ней компоненты просто невозможно было найти. Ни когти дракона, умершего сотни лет назад, ни крылья неизвестных созданий, обитающих в темных глухих лесах века назад, в наше время найти было нельзя.

— Тогда как он ей воспользовался? — спросила Гермиона. — Воспользовался маховиком?

— Именно, — горько произнес Драко. — В то время, когда была написана книга, Маховиков, способных преодолеть такое расстояние во времени, не было, и автор книги наверняка понадеялся, что секрет умрет вместе с ним. Да и сейчас найти такие маховики оказалось непросто… это поручили моему отцу… и… не знаю, выкупил ли, украл, или еще что, но отец предоставил такой маховик Лорду. Но это было половиной дела. Надо было компоненты найти и извлечь, на что ушло много, очень много времени.

Все остальное Драко рассказал весьма сумбурно, но от этого суть произошедшего не стала менее ужасной.

Волан-де-Морт хотел воскресить жуткого серийного убийцу, который орудовал несколько веков назад. Его так и не поймали при жизни, не нашли тела и после смерти. Даже настоящего имени не знали, и более того — его внешнего облика! Кто-то описывал его как высокого брюнета, кто-то как низкого блондина, с голубыми, зелеными и карими глазами, лысого, длинноволосого и даже кудрявого. Но подтверждения хоть какой-то версии не последовало.

За свою жизнь Саламандра убил 132 человека. И, о чем ребята уже знали, закончил он свой кровавый путь 31 июля, по неизвестным никому причинам убийства просто прекратились.

Но, разумеется, Саламандра не был единственным убийцей того времени. Так почему только его имя было внесено в книгу? Феномен!

Вот ответ! Феномен!

Такого, как Саламандра, не было никогда.

Необыкновенная сила и дар, изощренный ум и невероятные игры, в которые он играл не только со своими жертвами, но и со всем миром, словно заявляя свои права на него.

— А что за дар-то? — поинтересовался Рон. — Волшебником он был, что ли?

Драко задумался.

— Самое интересное, что про это в книге ничего сказано не было. Просто «дар» и «сила». Да, он волшебник, во всяком случае, он явно был в курсе всех магических дел, и палочка у него была, правда, Лорд ее забрал и спрятал. Значит, для его дара палочка не требовалась.

— Подожди… так Лорд воскресил ЕГО? Ему удалось? — пораженно воскликнул Гарри. — Хочешь сказать, нас преследовал воскресший убийца?

Малфой мрачно посмотрел прямо в глаза Поттера. Тот не отвел взгляда, выжидая ответ. Серые водянистые глаза Драко были какими-то тусклыми, словно бы, воскресив его дух, забыли про тело, и оно осталось мертвым. Что-то в нем надломилось, сломалось. Впрочем, наверное, и какие-то плюсы у этого всего были: никакого намека на спесь и высокомерие, парень был сдержан и слегка напуган.

Впрочем, чего скрывать, страх прокрался ледяной змейкой и в сердце Гарри.

— Так…ладно…а ты какую роль во всем этом играешь? — строго спросил Поттер.

— Я? — блондин усмехнулся. — О, самую непримечательную. Жертвы. Роль жертвы.

Гарри с удивлением посмотрел на Гермиону и Рона, словно хотел свериться с их реакцией.

— В каком смысле? — спросила девушка с неким намеком на жалость в голосе.

— Я провинился перед Лордом… в моем существовании не было никакого смысла. Если мой отец еще мог пригодиться, то я — нет, тем более теперь. Из всех Пожирателей больше всего о Саламандре знала Беллатриса и…Снейп.

При звуках этих имен Гарри чуть дернулся, но промолчал. Два злейших врага…

— Так вот… Лорд проводил чуть ли не опыты с этим Саламандрой, но остальным его не показывал. И вот настал день, когда он решил провести демонстрацию силы перед остальными Пожирателями смерти. Но что-то пошло не так… не знаю… Саламандра успел ранить меня, покалечил мои руки, но не стал убивать. Дальше я плохо помню…я бежал…попал в лес… упал… а потом…

Драко крепко задумался.