Фенрир: и снова вместе

Он ворвался в учительскую, потрясая гривой всклокоченных седых волос; Флитвик тихо пискнул, Минерва схватилась за сердце и потянулась к палочке.

— Молчать, — рявкнул Сивый, даже не взглянув в их сторону — два прищуренных желто-серых глаза, не мигая, уставились на меня.

Минерва изогнулась с кошачьей гибкостью и все же достала палочку, но стоило ей кончиками пальцев коснуться отполированного дерева, как Фенрир накрыл её узкую белую руку своей громадной, до черноты загорелой ладонью. Этот контраст выглядел пугающе; Мак Гонагал замерла, будто приготовившись к прыжку.

Снисходительно похлопав её по руке, Фенрир снова повернулся ко мне, и я, сам того не замечая, медленно поднес руку ко рту, прикрыл глаза, вспоминая.

Я думал, что излечился. Забыл. А сейчас… Сглотнул. Это он, он, без сомнения. И его вид сейчас подтверждал мою теорию двадцатилетней давности: на Фенрире хорошо сказывается неспокойный образ жизни. И снова война — и он, матерый зверь, подобрался, напрягся: в нем проснулся азарт. Куда подевались эти благородные морщины благополучной старости, куда исчезли его лиловые мешки под глазами и шатающаяся походка алкоголика со стажем?

На меня смотрел старик, но, как бы странно это ни звучало, старик помолодевший. Это не то безобразное, вялое увядание парижской осени: это стопроцентная готовность к последнему броску.

Опять оброс, опять взлохмачен. Глаза почти не выцвели — разве что пожелтели, как у настоящего волка. И, разумеется, он не стал бриться перед этим визитом вежливости — его фирменная колючая щетина.

— Здорово, приятель, — сказал он севшим голосом, не отпуская, однако, руку Минервы, — давно не виделись, а?

В противоположном конце комнаты, не удержавшись, фыркнула Хуч. Да, да, она и представить себе не могла, чтобы я позволял кому-то называть себя “приятелем”. Какого черта они ничего не делают, у всех ведь есть палочки… Ждут? Чего они ждут? Что им известно?

— Фенрир…

Я произнес это как во сне, отчаянно кляня себя за это тупое оцепенение, состояние, которое я просто не мог позволить себе в это неспокойное время.

— Мистер Грейбек, — голос Мак Гонагал подрагивал от напряжения, — вы не должны были врываться в школу… Здесь дети.

— Дети? — хмыкнул Сивый, не отрывая от меня глаз, — детки-конфетки, линеечки да клетки?

Господи. Столько лет прошло. Фенрир вернулся: и снова война. И снова он играет против меня.

В лице Сивого что-то переменилось.

Неожиданно он прервал этот отчаянно напряженный зрительный контакт и резко развернулся лицом к директрисе, смахнув со стола чернильницу.

— Ну, извиняйте, — ухмыльнулся он, отвесив развязный поклон, — мне, собственно, вот этот только ребеночек и нужен. А на остальных не претендую, так и знайте, мэм.

— Но…

— Верну, — он скорчил страшную физиономию, от которой мне действительно стало не по себе, — поиграю и верну. Да что, взрослым людям и поболтать нельзя, что ли? Так ведь — нельзя?

Он обвел учительскую своим звериным взглядом, и даже я краем глаза увидел, как все по одному подбираются к выходу.

— Мы ненадолго, благородные господа! — заорал Фенрир дурным голосом, — получите своего мастера зелий в ценности и сохранности! Верну! Обещал — верну!

Последнее прервалось надрывным, хриплым хохотом, похожем на кашель чахоточника. Один за другим учителя покидали комнату, опустив глаза. Один я остался стоять, как заколдованный, посреди опустевшей учительской — даже не вытащив палочку.

Даже если бы я сжимал её в руках. Даже если бы Фенриру вздумалось на меня напасть. Смог бы я обратить свою магию против него?

* * *

Когда Минерва последней выскользнула из комнаты, бросив на меня предупреждающий взгляд, Фенрир подошел и прикрыл дверь, проверив на всякий случай замок. А потом так и остался там, не поворачиваясь.

— Не ожидал, — сказал он, не спрашивая даже, а констатируя факт, — что, не ожидал Сивого?

Я помолчал и, вспомнив, наконец, про чувство собственного достоинства, опустился в кресло, чтобы не стоять перед Грейбеком, как провинившийся ученик.

— А, — проговорил тот, — решил, наверное, что я давно сдох. Потом увидел меня тогда, в Хогвартсе, когда Дамблдора пришили.

Выходит, он даже не видел… А что? Гордился бы мной?

— …И решил, что я отдал концы чуть позже, — он поджал губы, — скотина живет меньше, а? Так ведь? Меньше?

Я попытался состроить какую-нибудь скептическую физиономию в своем стиле, но почему-то при Фенрире играть в эти игры не получалось.

Сивый зловеще ухмыльнулся и стал медленно приближаться — я уже не чувствовал, сижу я или стою, или падаю куда-то.

— А сам-то, сам, — заговорил он, — экий красавец. Ботиночки-то новенькие прикупил, Снейп? Мантия блестит, ведь из себя бледный и красивый, так? Это пока пропащая душа Сивый пытался выбраться из это дерьма. Это пока новая война началась, когда пришлось всему учится заново, ты, небось, учил в своей школе для умненьких и чистеньких, парень?

Я знал. Что когда Фенрир заведется, остановить его невозможно и невозможно переспорить. Я давно выучил это, и потому сейчас даже не рыпался и не пытался протестовать. Порычит — и успокоится, так всегда бывает.

— Лет пять не виделись, Снейп.

Он подошел вплотную, и мое лицо обожгло его горячее и сухое дыхание. Табак, какие-то травы, легкий привкус мяты. Ничего приглушающего запах виски — стало быть, правда, не было этого запаха. Я теперь не вспомню даже, когда в последний раз видел Грейбека трезвым.

Да. Много времени прошло.

— В твоем лице я не вижу ничего, кроме этого тупого испуга, Снейп, — почти касаясь меня кончиком носа, он резко втянул воздух, — ты, часом, не наделал в штаны, увидев старого друга?

— Прекрати, — сказал я без особенной надежды на то, что он остановится. Сопротивляться опасно и совершенно бесполезно.

Тут нужен глаз да глаз. Собраться. Я не могу себе позволить даже быть безразлично-усталым.

— Напряжен, — цепкий, внимательный взгляд Фенрира скользнул по моей шее, — но испуган. Хотел сделать тебе сюрприз, парень, — чуть отстранившись, он картинно развел руками, — что ж поделаешь теперь, хреновый из меня актер?

Он тихо фыркнул и добавил, глядя с хорошо заметной горечью куда-то поверх моей головы:

— А, знаешь. Хотелось увидеть первое впечатление. Твое лицо хотелось посмотреть, как ты на меня взглянешь. И сразу все понять. Срань и серота — ничего более. Что же, — он снова вперился в меня взглядом, жестким, как стальное лезвие, — уйти, а?

Я быстро взял себя в руки. Фенрира точно пора было вывести из школы. Это небезопасно, тут дети. Зная его, я вполне представлял себе всю степень риска. Он может обезуметь, случайно увидев первокурсницу, проходящую мимо по коридору.

— Да, — проговорил я как можно спокойней, — сейчас это было бы уместно. Я не могу разговаривать с тобой здесь. Ты не должен здесь находиться…

— Всё, всё, усек, — Фенрир засмеялся неприятным, дребезжащим смехом, поднимая руки в жесте побежденного, — можешь больше ничего не говорить мне, парень.

С громадным облегчением я наблюдал за тем, как он кривится, пожимает плечами, медленно отступает к двери. Вот и хорошо. Вот и слава богу.

Значит, все мои труды, вся это пятилетняя работа над собой — все не зря. Я поставил перед собою цель — я достиг её.

Пальцы Фенрира обхватывают дверную ручку — и я медленно прикрываю глаза, пытаясь восстановить дыхание.

То, что происходит в следующий момент, я не улавливаю. Это прыжок, нападение, вспышка. Это словно из-за спины, я ничего не вижу, он двигается так резко и быстро, что уловить само движение не представляется возможным. Только неожиданный, нечеловеческий поворот, эта звериная пластика, только свист воздуха над ухом и тяжелое приземление на обе ноги — у самого кресла.

И его руки на моих плечах — беспощадно, агрессивно, отчаянно — сдирают кожу, теребят воротник мантии. Ох…

— Ты… думаешь… это… сойдет тебе с рук, поганец?!

Острое, пронзительное точное дежавю — как удар молнией. Я только ошарашено ловлю воздух внезапно пересохшим ртом. Я не успеваю сгруппироваться: резкий рывок, и я снова — о, в который раз? — обнаруживаю себя в воздухе, да ещё вверх ногами, и голова кружится. Я могу сражаться с людьми и предвидеть каждое их движение — но не с волками.

И снова резкий удар — животом о полированную поверхность учительского стола, больно, больно, больно!

И тут словно кто-то включил звук. Я снова могу вопить, стонать, протестовать, брыкаться.

— Что… ты, черт подери, делаешь?

— Лежи, лежи, детка, — Фенрир хрипло хохочет мне в ухо, и в следующий момент я чувствую его ладонь пониже спины.

— Фенрир! О, тысяча чертей! Отпусти меня НЕМЕДЛЕННО! А то…

— Что? — изгаляется он, — ну, что? Позовешь своих уважаемых коллег, чтобы они полюбовались на тебя с голой жопой?

Взвизгивает молния, пряжка ремня брякает об пол; с ужасом я чувствую, как нетерпеливо Сивый стаскивает с меня брюки — до колен, ровно настолько, насколько надо.

— Нет! Подожди… Ты что… Что ты задумал?

— Сейчас это было уместно, — до жуткого похоже передразнивает меня Фенрир, — с вашей стороны, господин голожопый профессор, сейчас было бы уместно помолчать и не рыпаться, если хочешь, чтобы кости были целы.

Фенрир знает как свои пять пальцев каждый сантиметр моей кожи; за нашу жизнь он видел меня в самых разных ракурсах. Нет людей, изучивших друг друга так, как мы с Сивым. Что мы только не выделывали друг с другом. Как мы только ни экспериментировали. Но сейчас я чувствую, как капельки пота скользят по моему лбу, как краска заливает мои щеки.

Сейчас мне отчаянно стыдно.

Боже. О. Нет. Пусть это не то, что я думаю.

— …в рот, — ругается Фенрир, путаясь с резинкой моих трусов.

— ЭТО ШКОЛА! Ты не можешь делать это в школе!

— Помолчи, молокосос, — привычно и совершенно беззлобно передразнивает меня Сивый, — ты думаешь, я трахнуть тебя явился? Очень нужно мне твое тело. За эти годы, после того, как ты меня бросил, после того, как я последний раз набил тебе морду, после того, как началась эта новая война, ты даже не представляешь себе, сколько народу побывало в моей постели…

Даже в такой неудобном положении мне захотелось закатить глаза. Как это на него похоже. Все же есть у Фенрира слабость к хвастовству, и в любой ситуации, кажется, он не прочь побахвалиться.

— …Школа, говоришь? Тогда ж это самое место, приятель. В школе учат, дай-ка и я малек тебя поучу.

Я не сообразил. Он не собирается меня иметь. Он собирается… От этой мысли у меня перехватило дыхание. Нет. ЭТОГО я не переживу.

Словно в подтверждение моих слов над самым ухом свистнул кожаный ремень — и кожу обжег первый удар.

— За предательство, — глухо произнес Фенрир, — за то, что оставил меня подыхать там, на развалинах. За всю твою крысиную натуру, говнюк. Думал, сдохну, да? Ан нет. Волки так просто не подыхают. Такие суки, как ты — тоже.

Я охнул от боли в голос, и в следующий момент до крови прикусил губу. Не бывать этому. Не стану я тут визжать перед Фенриром.

Второй — и из глаз брызжут слезы, и я чувствую себя куском сырого мяса на разделочной доске.

— За все эти твои игры, парень. За эти твои взгляды и ухмылочки, за это твою расчудесную…язвет… язвительность, слышишь? За то, что ты из себя корчишь. За шутовство это, за все чертовы маски, что ты на себя напялил. Что, подумал, что проведешь меня, да? Фенрира, который на тебя угрохал добрую половину своей жизни?

В этом отрезке времени для меня не существует ничего, кроме вздохов и выдохов, приглушенных всхлипов, свиста ремня и ровного, как никогда сурового голоса Фенрира. Я молюсь, чтобы в дверь не стучали. Никогда раньше я не испытывал такого позора.

— Это… унизительно… перестань… Отпусти меня, мы поговорим как люди…

— Люди? — эта характерная усмешка, — люди, парень, не беседуют с животными. Со скотиной всякой, усек?

— Это больно, в конце концов! Ты меня искалечишь, дурень, ты же не рассчитываешь свою силу…

Третий — и я уже кричу в голос, не сдерживаясь — что угодно, что бы отвлечься, что угодно.

— Ты ничего не знаешь о боли, малолеток. На тебя не нападали с ножом. К тебе безответному не применяли подряд три Крусио. Тебе, наконец, не драли горло — да ты вообще ни разу в жизни не участвовал в драках, не считая этих педерастических танцулек с Реем, или твоих постельных поединков, или что ещё ты там, сраный говнюк с ним делал… А ну, покричи. Покричи, как под ним кричал. Кричи, как будто это я тебя оттрахал, гребаная ты шлюха.

Четвертый — нет-нет-нет. Кричу послушно, глухо, на одной ноте. Чувствую, как жжет в ранках, и теплое омывает бедра — Фенрир останавливается.

— Вытри, — говорит, — кровищу-то. Твоя правда, переборщил чуток.

Я не могу пошевелиться. Не могу и слова сказать — лежу, закрыв глаза, сцепив пальцы, тихо мыча от боли и унижения. Фенрир грубо трясет меня за плечо и протягивает какую-то засаленную тряпку, вроде как носовой платок. Никакой реакции — он снова заводится и нетерпеливо тянет меня за руку, чтобы я поднялся.

Черт, я даже не могу сесть.

Молча мотаю головой из стороны в сторону — отстань от меня, просто молча уйди, прошу тебя. Вместо этого Сивый осторожно, хоть и неумело, и грубовато сам начинает обрабатывать ссадины, стирать струйки крови — я снова закусываю губу.

— Ладно, — наконец, произносит он, и в его голосе я слышу неуверенность, — подняться-то сможешь?

Нет сил ему отвечать. Лежу, уткнувшись носом в воротник собственной рубашки.

— Тогда я возьму тебя подмышки и выволочу из комнаты.

Одной этой сцены, что я живо себе представил — Фенрир при всех учителях, собравшихся в коридоре, вытаскивает меня без штанов из учительской — мне стало так нехорошо, что, превозмогая боль, я быстро сел на столе.

— Вот и славно.

Уставился на меня глазами побитой собаки.

Смотрит на меня, а мне так знаком этот взгляд, что в груди колет, и в горле ком. Фенрир из тех, кто резко заводится, в порыве ярости творит черт знает что, но потом так же быстро отходит и начинает отчаянно жалеть о содеянном.

— Сивый, ты дурак, — устало говорю я.

А у него такой вид, будто он готов тотчас же задушить меня в объятьях. Тоже мне, насильник.

— Я выгнал тебя, только потому, что школа не самое подходящее время для подобных разговоров. Я всего лишь хотел побеседовать с тобой в другом месте. Если бы ты, как все нормальные люди, научился бы элементарно слушать то, что тебе говорят, может быть, ты бы услышал. А я мог бы поведать тебе о своей райской жизни в течение этих пяти лет, о том, как весело я развлекался, и сколько горячих парней побывало за все это время в моей постели.

Я сижу, ссутулившись, не глядя на него. Все хочется потереть пятую точку, но теперь-то при Фенрире я точно этого не сделаю. Я продолжаю все тем же безмерно усталым голосом:

— Поведал бы тебе о бессоннице, о тоннах зелья забвения, о бесконечных препираниях с Минервой. О новой войне, о секретной работе в штабе, о том, как каждый день рискую жизнью для того, чтобы прекратить эту бойню и остаться в живых. О Поттере, который сведет меня в могилу, о деньгах, ежедневно и втайне посылаемых на твое, дурень, благое дело и на то, чтобы тебе оставили жизнь. О невозможности иметь какие-либо вообще отношения, кроме заискивающих бесед с Темным Лордом и доверительных разговоров с покойным ныне директором. Наконец, о том, как я пытался забыть. Как пытался найти способ выжечь тебя из своей неспокойной теперяшней жизни. И о моем феерическом провале в этой области, Фенрир. Господи. Какой ты придурок.

Тихо шипя, я соскальзываю со стола, и, разумеется, край столешницы задевает цепочки синяков и ранок. Мне, если честно, хочется громко взвыть, но не здесь и не сейчас. Сейчас, сейчас все кончится. Я спущусь в свою лабораторию и достану самое часто используемое свое зелье — новейшее заживляющее. Прослежу, чтобы Сивый спокойно покинул школу, а потом приму снотворное — и в кровать. Мне нужно поспать. Хоть немного.

О, черт. При нем мне ещё предстоит процесс натягивания белья и штанов. Я проделываю все это неторопливо, глядя куда-то в точку поверх его головы. С достоинством.

— Парень… — его голос хриплый и растерянный. Пораженный. Ну ещё бы, такое открытие — мерзкая лабораторная крыса, предатель, говнюк и молокосос все ещё его любит. Все никак не может забыть его.

Прекрасно, ты же признался. Двойное унижение за сегодняшний день, поздравляем вас, Северус Снейп.

Медленно и с достоинством прохожу мимо него по направлению к двери. Краем глаза вижу, как он вздрагивает, будто пытается схватить меня за руку, и приготавливаюсь делать что угодно: истерически визжать, орать, брыкаться и кусаться, лишь бы, наконец, отсюда уйти. В глазах предательски щиплет.

— Снейп… Северус.. мальчик, — зовет Фенрир очень осторожно, явно подбирая нужные слова.

Хочется, конечно, обернуться, но нет. Нет. На сегодня достаточно.

Что он мне скажет? Что ему очень жаль? И что мне от этого? Подумаешь, жаль. Жаль — мне говорят ученики, не успевшие сделать свое домашнее задание. Дело сделано, и не нужно мне никакого раскаянья.

Скажет, что любит меня. Все ещё любит? Ну, в этом я не сомневался и не сомневаюсь до сих пор. Фенрир Грейбек слишком ценит свое время, уходящее на новую общину, чтобы вот так заваливаться в Хогвартс, рискуя всем, чтобы свидеться с каким-то профессором зельеварения. Пусть и для того, чтобы дать ему хорошего ремня по голой заднице.

Любовью дышит все — и его глаза — в них нет прежней жестокости. Нет ярости. Это мягкие, виноватые глаза, и его движения вновь становятся дергаными, растерянными. Он сам растерян. Он снова ошибся.

Так что мне ответить, если он заговорит про любовь? Нет… нет, ни за что. Меня достаточно опустили. Я не брошусь ему в объятья вот так, после всего, что он сделал. Гордость не позволит — да, даже после стольких лет безуспешной борьбы с собой.

Нет, Фенрир. Мне очень жаль, но мы не можем быть вместе. Ступай к себе. Я больше не хочу тебя видеть. Всего хорошего.

— Северус.

Я оборачиваюсь, гляжу на его громадную фигуру с копной жестких седых волос. Глаза растерянные, распахнутые. Какая-то безумная надежда в этом взгляде.

Ну, что дальше? Всего хорошего… Никогда больше… Мы не можем быть вместе…

“Я люблю тебя”?

“Вернись ко мне?”

“Ты должен быть рядом?”

Когда Фенрир говорит, его голос хриплый и срывающийся:

— Хочешь, теперь я сниму штаны, парень?