Чума на оба ваши дома

Я до сих пор не понимаю, как это вышло. Как я оказалась втянутой в ненавистные мне разборки. С самого раннего детства я делала всё, чтобы идти только своим путём и не быть ничьим инструментом. Чтобы руководствоваться тем, что хорошо для меня и дорогих мне людей, но никак не абстрактными и противоречивыми нуждами человечества. Я знаю, это и есть отвратительная суть войны — рано или поздно касаться каждого лично. Но этого всё же можно было избежать. Я живу в другой плоскости. Но вышло так, что дорогие мне люди относились к этому куда более ответственно, чем я.

Что ж, пусть Дамблдор теперь горестно вздыхает над разрушенными иллюзиями глупой девочки, которая думала, что сможет остаться в стороне от войны и делать вид, что если закрыть глаза, то тебя не увидят. Мне всё равно не объяснить ему, почему я поступилась своими принципами. И почему я не хотела этого делать. Я не смогла бы объяснить, почему так важно, что где война — там и политика, и что это значит для меня. Между прочим, мне дорогого стоило признать, что я согласилась поступиться своими принципами ради людей, для которых значу меньше, чем они для меня. И потерпела за это вот так. Последствия могут оказаться для меня необратимыми. Должны оказаться, если Дамблдор прав, и война пишет одни правила для всех. Должны оказаться, если Флитвик поверит директору, а не себе.

Но я сама не могу поверить ему. Я помню свою жизнь, и я знаю грабли, на которые наступаю. Это просто не моя задача, и я не должна её решать. Это не мои грабли. Что-нибудь должно случиться. Как-нибудь выкручусь. Что-нибудь поможет мне. Пусть все Дамблдоры на свете считают меня самоуверенной и наивной, но я верю своему пути больше, чем законам войны.

Даже теперь, когда двое мордоворотов ведут меня по коридорам Азкабана, и за решётками по обеим сторонам коридора я вижу лица, которые являются живыми иллюстрациями правоты Дамблдора.

Даже в тот момент, когда меня доводят до самого конца коридора, и за последней решёткой напротив камеры, которая через несколько секунд станет моей, я с остановившимся сердцем вижу человека, который сам написал для себя законы этой войны и следовал им с алмазной непреклонностью.

И он написал эти законы такими суровыми и непреклонными к нему самому, что даже Дамблдор иногда пытался внести в них свои смягчающие коррективы. Хотя и был с ними согласен. Просто это в характере бывшего директора — подвести человека к виселице, скрепя сердце вручив ему сначала верёвку, а потом конфетку, проследить, чтобы конфетку сжевал и задохнулся удачно, и долго заглушать боль в сердце лимонными дольками, раздумывая — а может, не обязательно было? Может, кровь из носа можно было остановить, не накладывая жгут на шею?

Этот человек верёвкой запасся сам, а от конфетки гордо отказался, хотя Дамблдор умеет быть очень настойчивым — “агрессивно заботливым”, как нянечка из одного маггловского мультфильма. И он, именно он, а не Дамблдор, был одним из людей, заставивших меня пересмотреть своё видение моего места в этой куче грязи, называемой войной.

А моё место мне изначально представлялось как можно дальше от неё. Я не хочу сказать, что я выше этого, нет. Я скорей вне этого. Не из-за страха. Из-за ненужности. Мне не нужны ни война, ни политика. Ни войне, ни политике не нужна я. Я не принадлежу ни Свету, ни Тьме. Это не мой выбор. Пусть этот выбор делают те, кто составляет сердце Гриффиндора и Слизерина. А я — вне этого. Я решила это для себя пятнадцать лет назад, в свой первый день в Хогвартсе, который должен был на семь лет стать моим домом. Часть которого должна была стать моей семьёй. И я знала, что я должна быть осмотрительна в своём выборе, и отвечать за него всю последующую жизнь.

Стоило пройти такой длинный путь — свой собственный путь, — чтобы в конце его попасть в тот же ненавистный офис, куда так рвались все остальные.

Равенкло. Почти что семья. Да, многие сказали бы, что я не была особенно близка с товарищами по факультету и почти не участвовала в его общих делах. Но что ж поделаешь, если именно такова для меня норма семейного общения. Я сохранила о своей “семье” хорошие воспоминания, и, хотя после выпуска из Хогвартса не общалась с бывшими однокурсниками, мне тепло от мысли, что они были когда-то и где-то есть сейчас.

Думаю, подавляющее большинство из них чувствует то же самое. Равенкло — факультет одиночек.

Декан. При всей его смешной внешности, крошечном росте и мохнатых ушках, его невозможно было не зауважать. Немногим людям удавалось заслужить моё искреннее и устойчивое уважение. Но, надо признать, с преподавателями Хогвартса я сошлась гораздо легче, чем с ровесниками. Особенно потом, когда закончила школу и занималась научной работой вместе с деканом Равенкло профессором Флитвиком и деканами других факультетов, которые в Хогвартсе почему-то назывались Домами.

Хотя, по сути своей, это и были дома. И в каждом жила своя семья.

Я хорошо помню, как на моей голове оказалась Распределительная Шляпа, хотя это и было почти пятнадцать лет назад. Я осознавала, что это важный момент, все говорили, что выбранный Дом станет моей семьёй. К тому времени я уже была осведомлена о разнице между факультетами, достаточно, чтобы понять, что о ней полностью не осведомлён никто, кроме разве что основателей. И я рассчитывала, что Шляпа сама решит, куда мне лучше пойти.

Однако Шляпа спросила меня. Спросила, предпочла бы я Равенкло или Слизерин. Я не знала. Я попросила её совета.

Тогда Шляпа сказала мне, что Слизерин вместе с Гриффиндором по самые уши втянуты во всевозможные магические разборки и противостояния, и будут играть очень важную роль в любых переворотах, постоянно держа руку на пульсе времени. Они — не только семья, но команда.

Равенкло же просто идёт своим путём. Они сами по себе и себе на уме. И они лучше работают одни или в парах, чем в команде.

Я предпочитаю оставаться в стороне от разборок, сказала я. И люблю быть одна. Ну, в крайнем случае — в паре.

И в ту же минуту оказалась в Равенкло.

Учиться я любила. Хватала все предметы без разбора, потом оставляла те, которые мне не нравились. Точнее даже, те, преподаватели которых не смогли завоевать моё уважение. Для меня важнее самого предмета был авторитет преподавателя. Ведь от подачи материала так много зависит, к тому же учитель должен быть настоящим асом, иначе я не соглашалась заниматься.

В Хогвартсе недостатка в мастерах высшего пилотажа не было. Точнее, был, на мой взгляд, постоянный недостаток лишь на трёх дисциплинах.

В первый раз я с огромным интересом пришла на Прорицание, потому что у меня были задатки, и я относилась к этому очень серьёзно.

На второе занятие я не пришла. Если то, что нам было предложено — прорицание, то я — чехол для метлы.

С ещё большим интересом я собиралась ходить на Защиту от Тёмных Искусств. На этой должности преподаватели постоянно менялись, и обычно были такими никчёмными людишками, что я начала подозревать, что их специально так подбирают. Ну, по крайней мере, понятно было, почему они так быстро вылетают из школы. Один из них вообще сам сбежал. И ещё, говорят, кой-какие пособия с собой прихватил.

Однако попадались и толковые ребята, которые, впрочем, также продержались недолго. Всего за семь лет моего обучения на этом посту побывало девять преподавателей.

Третьим полностью прогулянным мною предметом была История Магии. Профессор Биннс был настолько лишён какой бы то ни было харизмы и эффекта присутствия, что слушать его было невозможно.

Вообще, прогуливала я много, иногда даже то, что мне нравилось, если не было настроения. Потом всё равно всё легко сдавала. Обычно.

Хотя был преподаватель, которому удалось меня запрячь по полной. Слизеринский декан, Снейп. Во-первых, зельеварение — такая вещь, что там мало быстро соображать, нужно ещё и тренироваться. Постоянно. А свойственная мне невнимательность не раз стоила мне лишней работы. Сколько раз мне приходилось переделывать это долбаное Зелье Удачи, страшно вспомнить!

Во-вторых, Снейп относился к той редкой породе людей, которая способна запрячь кого угодно и куда угодно одним взглядом. Его за это, естественно, не любили, хотя, думаю, зельевар просто обязан быть не просто строгим, а безупречно строгим. Слишком опасный это предмет, чтобы безбашенные детишки могли относиться к нему без священного трепета.

Снейп был строгим даже для зельевара.

Зато декан он был, на мой взгляд, самый лучший. Больше всего с ребятами возился. Всех их знал как облупленных. А ребята ведь на Слизерин попадают сложные. У них тяжелее всего проходит переходный возраст. К ним предвзято относятся. Многие и его считали предвзятым, что-де он выгораживает слизеринцев. Особенно так считали гриффиндорцы, потому что им от него доставалось больше других. Что, в принципе, понятно, на таком опасном предмете, как зельеварение, нужно держать импульсивных и безалаберных гриффиндорцев в кулаке. К тому же, все деканы защищали своих. Декан Гриффиндора профессор МакГонаголл тоже была очень строгая, но к своим относилась более чем снисходительно. Со стороны это было хорошо заметно. К тому же, директор испытывал настолько явную слабость к Гриффиндору и недоверие к Слизерину, что небольшой вклад в равновесие не помешает.

Пожалуй, Флитвик на первый взгляд занимался своим факультетом меньше всех, считая нас способными отвечать за себя и самим определять себе рамки в достаточной мере. На Равенкло тоже были дети сложные, и переживать все неприятности склонны были в себе. Однако Флитвику удалось нам внушить, что он отзовётся в любое время, если нам понадобится помощь.

Начиная с третьего курса я занималась углублённым изучением древних рун, астрономии, зельеварения и чар, работала над совместными научными проектами с Флитвиком и профессором Синистрой, а с четвёртого — ещё и со Снейпом. Хотя он и давал всё время понять, что делает мне большое одолжение и в любой момент может передумать, через какое-то время я поняла, что он на самом деле впечатлён. У него был очень тяжёлый характер, но на меня это действовало не так сильно, как на остальных — я с детства привыкла смотреть глубже, сквозь то, что является основой восприятия для большинства. Возможно, именно это заставило Снейпа ещё через год согласиться заняться со мной ментальной магией. В которой я и нашла себя.

После школы я продолжила заниматься наукой, как, впрочем, делают большинство в Равенкло. Работала сначала с Флитвиком и со Снейпом по отдельности, потом мы работали втроём над совместным исследованием, посвящённым — ха-ха! — боевой ментальной магии. Оба профессора были первоклассными магическими дуэлянтами, однако их стили отличались так же разительно, как и характеры. Может быть, поэтому мы и работали вместе так удачно, дополняя друг друга интеллектуально и психологически. Лёгкий в общении, неунывающий специалист по чарам Флитвик, унаследовавший от предков-домовиков оригинальный тип магической силы и вообще не умеющий впадать в отчаяние; и нелюдимый, мрачный, едкий зельевар и псионик Снейп, чей острый безжалостный язык не давал расслабиться и потерять форму, а яркий талант вызывал желание соответствовать и заставлял держать марку. Я была чем-то средним между ними — имея необычный склад ума, специализировалась на ментальной магии, а личности моей были склонны обе вышеописанных крайности, и я постоянно впадала из одной в другую.

Мы работали запойно, с азартом и остервенением, и, хотя и подкалывали друг друга постоянно, ладили неплохо. Флитвик был одним из немногих в школе, кто всегда хорошо уживался со Снейпом. Исследования наши продвигались отлично, а я попутно открывала в себе всё новые и новые источники ментальной энергии.

Стоило сразу раскрыть мои ослеплённые научной жаждой глаза и понять, что мои успехи мне ещё аукнутся. Если ты что-то очень хорошо умеешь, нельзя светиться, иначе от желающих сделать тебя своей правой рукой (третьим глазом, правой рукой, левой ногой, любимой женой, единственным преемником, тайным оружием, нужное подчеркнуть) не отобьёшься.

В последние годы наши отношения с Флитвиком очень укрепились, насколько это возможно между теми, кто называет своей семьёй Равенкло, а вот со Снейпом я встречалась всё реже и реже, особенно последние два года. Сотрудничали мы в основном заочно, путём переписки. Он был слишком занят другими делами. Непосредственно связанными с тем, чего я избегала как огня. Поэтому я не очень хорошо представляю, что требовало его постоянного присутствия в школе. Вроде как он пас там пацана, которого на эту войну записали ещё до рождения. И вроде как предсказано, что этот самый пацан потом всех спасёт. Подробностей не знаю, неразговорчивый профессор не склонен был обсуждать свою жизнь вообще, а эту её часть особенно. Не знаю почему, но при упоминании об этом малолетнем спасителе его лицо приобретало такое выражение, словно его только что заставили проглотить столовую ложку его, спасителя, экскрементов.

А два года назад возродился Вольдеморт и началась война. И Снейп был в ней, увы, ключевой фигурой. Увы, потому что никому такого не пожелаю. От Флитвика я узнала, что он двойной шпион. Дамблдору говорит, что шпионит за Вольдемортом, а Вольдеморту — что за Дамблдором. А на чьей он стороне на самом деле, толком никто не знал. Скептики утверждали, что Вольдеморта обмануть невозможно. Ну, это они просто со Снейпом Окклюменцией не занимались. К тому же, от Дамблдора тоже вроде как ничего не скрыть. Так что, как минимум одного из величайших магов (и Легилементов!) современности он совершенно точно разводит как первоклассника.

А может быть, у него тоже есть какие-то соображения насчёт своего собственного пути, и он разводит обоих.

Потом в какой-то момент Флитвик осторожно начал зондировать почву на предмет, а не согласилась ли бы я попрактиковаться в полевых условиях.

Это было настолько на него не похоже, что я среагировала чересчур бурно. Замолчала и смотрела на него в упор тяжёлым взглядом, пока он не вздохнул.

— Дамблдор… “попросил”, так? — с еле сдерживаемым гневом полуутвердительно поинтересовалась я. — Намекнул, что пока не соглашусь, никаких лимонных долек, только швабра и совок? И вы позволяете себя шантажировать сладостями?

— Ты всегда недолюбливала Дамблдора, — вздохнул он.

— Зато вы все от него без ума. Я ничего не имею против него, пока он не пытается навязывать мне свою собственную философию, да ещё и шантажировать! Ненавижу шантажистов!!! Попросил бы по-нормальному, я бы подумала, так ведь нет, обязательно надо действовать окольными путями, подспудно, манипулировать и подталкивать!

— Всё, всё, я всё понял, больше ни слова на эту тему, только Мерлина ради, успокойся, — бледный Флитвик был не похож на себя. Он никогда так раньше не говорил.

— Ну о чём вы говорите, — устало вздохнула я. — Пожалуйста, не нужно этих жертв. Ведь он же вам жизни не даст, пока вы меня не уболтаете, неужели я не понимаю.

Я ещё раз вздохнула и пообещала подумать.

Впрочем, не думалось мне как-то. Время шло, и Флитвик нервничал, хотя и не напоминал мне о данном обещании. Но я уже вышла из своей сладкой научной комы и присматривалась к нему. Невозможно было не заметить изменений, произошедших с некогда жизнерадостным деканом Равенкло. Он казался уставшим, издёрганным, обычное жизнелюбие его испарилось, а оптимизм стал напускным. Что с людьми делает эта гадость…

Потом неожиданно приехал Снейп. Неприязненно посмотрел на меня, скривился и сообщил в пространство, что пока некоторые предпочитают сидеть дома, раздуваясь от гордости за свой могучий интеллект и творческий гений, простым смертным, чудесами ментальной магии не владеющим, приходится, тем не менее, выполнять эту опаснейшую работу за неимением в штате Ордена Феникса специалиста высокого уровня.

Я спокойно заметила, что знаю как минимум одного специалиста высочайшего уровня, который не так давно клал меня на лопатки в этой самой комнате.

Снейп ехидно сообщил, что мой воспеваемый в анналах Хогвартса могучий интеллект мог бы и дойти до той несложной мысли, что ему, Снейпу, несколько несподручно использовать боевую ментальную магию против сподвижников Тёмного Лорда, поскольку считается, прежде всего самим Лордом, что он, Снейп — один из самых преданных, надёжных и толковых его, Тёмного Лорда, сотрудников. Поэтому не могла бы я, вместо того чтобы язвить, помочь хотя бы ему и Флитвику, если уж на судьбу мира мне наплевать.

Я спросила, в чём нужна помощь. Снейп без спроса залез в мой камин и подключил к объяснению Флитвика. Флитвик в очень мягких формулировках изложил ситуацию. Из его слов следовало, что он, Снейп и Дамблдор задумали какую-то хитрую и рисковую махинацию, шансы которой на успех значительно возрастали при условии моего участия. Я пропустила лесть мимо ушей и спросила, как они раньше без меня обходились. Флитвик, светясь радостью, немедленно признал, что обходились плохо, а теперь и совсем не обойдутся, потому что он не специалист, Дамблдор слишком заметен, а Снейп может только подстраховывать из укрытия. В общем, мир стоит у моих ног на коленях и всё такое.

Снейп, глядя на позорное отсутствие энтузиазма на моём лице, фыркнул и сказал, что, конечно, мой эгоизм давно ему и Флитвику известен, но всё же некрасиво так явно показывать, что тебе глубоко безразлично, лёгкой ли смертью умрут твои учителя. Если я откажусь, задание придётся выполнить ему или Флитвику. У Флитвика мало шансов, поэтому он пойдёт в последнюю очередь. Что же до него, Снейпа, то, хотя мне, безусловно, всё равно, что после провала его шпионской деятельности наше положение серьёзно ухудшится, и я, без сомнения, только порадуюсь, когда ненавистный сальный ублюдок закончит свои дни под пытками Тёмного Лорда, но я могла бы пожалеть хотя бы Флитвика, который передо мной ничем не провинился и которому придётся выполнять это задание после того, как его, Снейпа, раскроют. У него действительно будет не много шансов выжить.

Ненавижу шантажистов. Это он у Дамблдора научился. Директор на людей плохо влияет, я ещё в школе заметила.

Я не могла допустить, чтобы с ними что-то подобное случилось. Что бы там ни придумывал Снейп, они мне оба были, при всей моей необщительности, очень дороги.

А один из моих принципов заключается в том, что я не разрешаю обижать тех, кто мне дорог. И очень жаль, что Снейп этого не понимает, раз пытался шантажировать меня Флитвиком. Его послушать, так все вокруг желают ему, Снейпу, вечных мучений.

Я посчитала своим долгом доказать ему, что это не так и что они дороги мне оба. Для этого я со всем возможным ядом заявила, что я гораздо больше порадуюсь, если, напротив, Тёмный Лорд закончит свои дни под пытками Снейпа, а если Снейп при этом ещё и будет с ним обходиться хотя бы вполовину столь же нежно, как с первокурсниками Хаффлпаффа на Зельеварении, то, пожалуй, ещё за бедного Лорда и вступлюсь. Флитвик засмеялся, Снейп переключился на него, а я отправилась на приватную аудиенцию к Дамблдору.

— Я согласилась выступать на вашей стороне по причинам, которые не имею желания оглашать. Но это совершенно не значит, что я буду делать это любой ценой. Я хочу, чтобы вы поняли — я прежде всего на своей собственной стороне. Я НИЧЕМ не обязана людям, равно как ничем не обязана стороне, которую вы называете светлой. Я не испытываю никакой признательности или любви к вашему обществу или человечеству в целом. Я не видела от них ничего хорошего и делаю это ради того немногого, что мне дорого. Не рассчитывайте на меня, если интересы вашей стороны войдут в противоречие с моими или интересами людей, которых я сама выбрала, и каковые интересы буду защищать до последнего. Я не имею в виду, что собираюсь наживаться на вашей войне или искать какую-то выгоду. Я могу сделать больше, чем готовы будут сделать другие, убить и умереть, если понадобится. Но я не принесу вашей войне в жертву ни одного из тех людей, и не одной из тех вещей, которые, по моему мнению, должны быть сохранены любой ценой. Равно как оставляю за собой право выйти из ваших игр в момент, когда начну считать своё участие в них неаутентичным. Это всё, что я хотела сказать по данному поводу. Вы согласны на мои условия, сэр?

Настала тишина. Во время моего категорического монолога Дамблдор всё время хмурился, уставившись на свои пальцы, сомкнутые домиком. Я чувствовала, как в его голове проносятся горькие мысли: “Пропустил… опять пропустил… Ещё одно чудовище на моей совести…”

И они ещё говорят, что я самонадеянна.

Профессор был, как я уже упоминала, первоклассным Окклюментом, и легко мог бы скрыть от меня свои переживания. Не знаю, почему он не этого не делал. Может быть, от расстройства не подумал, что я могу их услышать, а может быть, нарочно давил мне на чувство вины.

Но мне не было стыдно. Я искренне считала, что все выращенные директором многочисленные чудовища сейчас стоят в первых рядах борцов за мир. Во всём мире. Поэтому я перевела взгляд за окно и стала демонстративно думать это и ещё то, что других условий у меня нет, поэтому либо пусть перестаёт обзывать меня чудовищем и соглашается, либо я вернусь к своему первоначальному решению.

Дамблдор тяжело вздохнул, ссутулившись, и прокашлялся. Я обернулась к нему.

— Я очень рад, что профессор Снейп имеет на вас такое влияние и сумел внушить вам хоть какое-то чувство долга…

Потрясающе. Я — и чувство долга.

— К сожалению, развитое чувство долга никогда не было отличительной чертой Дома Равенкло…

— Это камень в огород мой или Флитвика, за то, что он не стал на меня давить? — прервала директора я. — Напрасно вы, у него чувство долга как раз достаточно сильное. Тем более для закоренелого Равенкловца. И вообще, у нас есть представление о долге, только не такое, как у Гриффиндорцев. Мы не считаем, что должны всем окружающим, или Светлой стороне, пока она не докажет, что достойна этого. Но мы считаем, что должны прежде всего себе самим. Если я предаю сама себя, остальные от этого тоже не выиграют. И мы должны тем, кто заставил нас чувствовать к ним что-то особенное, кто внушил нам восхищение. Я чувствую себя обязанной защищать то, что достойно моего восхищения. И мы вовсе не боимся действовать. Просто мы считаем, что умственно полноценным людям, к каковым мы относим и себя, должен быть предоставлен выбор. Хотя бы в случаях, когда речь идёт об их жизни и путях. Разрешить людям решать самим мы считаем своим долгом, если угодно. Поймите, не нужно, да и невозможно, мерить всех вашими моральными мерками. Люди разные, и это хорошо, потому что они дополняют друг друга. Если бы все были такими, как вы, кто бы выполнял работу Снейпа? Вы бы не смогли, вы это знаете.

— Если бы все были такими, как я, эту работу вообще никому не пришлось бы выполнять.

Позвольте усомниться.

— Профессор, вы считаете себя образцом? — холодно спрашиваю я.

— Увы, нет.

— Тогда о чём мы вообще говорим?

Он молчал.

— Не нужно идеализировать Гриффиндор. У каждого Дома своя честь и свой долг. Иногда мы объединяемся для общего дела, и каждый вкладывает лучшее, что отличает его от других. Но для этого нужно, чтобы это дело было действительно общим. И цели были такими, чтобы каждый считал их своими. И принципы должны защищаться такие, в которое верит каждый из нас. А вы представляете это каждому со школьной скамьи, как противостояние Гриффиндора и Слизерина. Избранность, профессор. Каждый основатель верил, что отбирает лучших, наверное, ничего с вашим пристрастием к отважным Гриффиндорцам не поделать. Но некрасиво заставлять меня и Флитвика чувствовать себя подсобными рабочими, так же как и всех остальных, кто имел несчастье угодить на другой факультет и не быть достаточно сильной личностью, чтобы заставить вас с собой считаться хотя бы относительно, как это удалось Главе Слизерина.

— Он определённо имеет на вас влияние.

— Да, профессор, я его уважаю. Что-то не так? Лучше мне было бы уважать Гриффиндорца?

— Разве я когда-нибудь говорил хотя бы в шутку, что считаю, будто профессор Снейп недостоин уважения?

— Нет. Но вы не раз вели себя таким образом, будто именно так и считаете. Вы его не уважаете. Все не-гриффиндорцы для вас — люди второго сорта.

— Я думал, ваш юношеский максимализм пройдёт раньше…

Не сработает, директор.

— Профессор, скажите, вы считаете максимализмом любые взгляды, расходящиеся с вашими? Или люди обычно заботятся о том, чтобы держать эти взгляды при себе? Впрочем, я не вижу смысла в своём антагонизме. Мы оба к концу разговора останемся при своём мнении. Я пришла предложить сотрудничество и не хочу ругаться. Я ненавижу ругаться. Хотя некоторые люди и играют на моей импульсивности.

Дамблдор приподнял бровь и посмотрел на меня весёлыми голубыми глазами. Кажется, он как раз считал меня очень хладнокровной и расчётливой. Многие так считают. У Равенкло вообще такая слава. На самом деле многие из нас очень эмоциональны, и позволяют бурным чувствам принимать решения. Я никогда не полагалась на логику. Интуиция служила мне надёжнее.

Будь это не так, будь я так холодна и расчётлива, как представляют себе окружающие, я не была бы сейчас здесь. Ни за что.

В целом, я не так уж прогадала. Работать в новом качестве было даже интересно. Это был совсем новый опыт. Мне приходилось в основном заниматься подавлением воли людей, убеждению на подсознательном уровне, иногда отговариванию от каких-то действий. Причём работать приходилось не только с Упиванцами, но довольно часто и с работниками Министерства. Однако у меня было четыре магических поединка с Упивающимися, из которых в трёх случаях я вышла победителем, буквально раздавив оппонента морально, а в четвёртом у противника сдали нервы, и он сбежал.

По правде говоря, втайне я даже мечтала потренироваться на людях в полном объёме. Ну не люблю я людей, что поделаешь. Родилась мизантропом — мизантропом, по всей видимости, и умру.

Возможно, Дамблдор сказал бы, что расплата настигла меня за моё человеконенавистничество, но я думаю, скорей за снобизм. Так или иначе, она меня настигла.

Во время одного рейда в Министерстве мы вместе с прикрывающим меня Снейпом засветились МакНейру. Быстро сориентировавшись, мы выставили всё так, будто я работаю на Снейпа, он полностью задурил мне голову и убедил, что мы якобы выполняем приказы Дамблдора, а на самом деле он использует меня для выполнения приказов Тёмному Лорду. МакНейр вроде поверил, но Снейп сказал, что это нам ещё обязательно аукнется, и вообще всё очень плохо.

Затем, что ещё хуже, мы неоднократно засветились вдвоём в Министерстве. Я попала на язык журналюгам. Дважды за месяц удостоилась в прессе звания пособницы известного Упивающегося Смертью, которому так неосмотрительно доверяет выживший из ума директор Хогвартса.

На собрании Ордена Феникса я осторожно высказала предположение, что, может быть, смогу работать одна, но все в один голос печально возразили, что дело уже сделано. Флитвик пытался утешить меня, говоря, что это всё равно должно было случиться рано или поздно.

— Лучше поздно, — простонала я.

— Вы и так очень долго продержались. Мы рассчитывали на меньшее.

— Значит, так, — отрезал Снейп. — Будем продолжать работать до упора. Если будут спрашивать там, буду всё отрицать до последнего, скажу, что ты под Империусом, а я под подозрением у Дамблдора и в некоторых случаях просто обязан обеспечивать себе железное алиби, поэтому без помощника не могу, а ты способная, — выражение его лица в этот момент явно ставило своей целью не дать принять эти слова за правду.

Мне было немного стыдно слушать, как он говорит о своих отчётах Вольдеморту. Я ведь не так уж переживала из-за неудачи. В самом деле, ну кто верит этой писанине? Ну, подумаешь, потреплют наши имена ещё немного. Уж Снейпу-то не привыкать.

И хоть убей, я не могла отделаться от наивных размышлений на тему “А Вольдеморту скажем, что пошутили”. Сейчас своими словами Снейп сделал опасность реальностью. Ему могло это дорого обойтись. А если вдуматься, то и мне тоже.

Всё это время я принимала в расчёт только Вольдеморта, но никак не Министерство. Я была уверена, что Дамблдор не отдаст нас в руки линчевателей. Что ни говори, а влияния ему не занимать.

Кто же мог подумать, что прятаться за его широкими плечами нам оставалось не больше месяца…

Это была катастрофа. Со смертью директора всё посыпалось карточным домиком. Все были в таком шоке и растерянности, что не могли взять себя в руки, и уж тем более не могли взять в руки дела.

МакГонаголл казалась раздавленной. Флитвик перестал улыбаться, чего раньше с ним не случалось даже в самые тяжёлые времена, и всё время повторял “не может быть… не может быть…”. Снейпа ловили по всей стране, но поймать, разумеется, не могли. Министерство усердно хватало и арестовывало кого ни попадя, лишь бы создать иллюзию бурной и успешной деятельности — впрочем, оно занималось этим постоянно весь последний год. После ареста Стэна Шанпайка к этому вообще больше невозможно было серьёзно относиться. Хотя и несерьёзно тоже нельзя — парня-то жалко.

Поэтому я была крайне удивлена, когда им всё-таки удалось схватить Снейпа — правда, чисто случайно, благодаря нелепому везению, но всё же удалось. Это был триумф Министерства. Все вокруг радовались, едва не песни пели.

Хотя, Флитвик не радовался. По-моему, он сам не знал, как к этому относиться. Несмотря на нездоровую привязанность к Дамблдору, которую питали к нему все без исключения деканы — умел он людей обязывать, ничего не скажешь, — Флитвик с самого начала относился лучше других к Снейпу, да и в людях разбирался отлично, Равенкловец всё-таки. И он так до конца и не смог поверить в то, что рассказывал Поттер (это тот пацан, которого защищал в Хогвартсе Снейп вместе с Дамблдором). Тем более что Поттер ненавидел Снейпа всеми печёнками. А его умение красиво и категорично интерпретировать факты давно вошло в поговорку.

Я тоже не торопилась с оценками происходящего. Я там не была, а Поттер был, но я знаю, кому верить, а кому не всегда. Флитвик и Дамблдор верили Снейпу, и они в людях не ошибаются. Я также верила ему, и я тоже в людях не ошибаюсь. Ну хорошо, в первую минуту, когда я об убийстве услышала, я поверила. Честно скажу, это был вечер, повторения которого мне бы не хотелось. Но уже наутро, выспавшись, я поняла, что всё это слишком просто, чтобы быть правдой. И пока Снейпа ловили, я втайне желала ему удачи.

Но удача не улыбнулась ни ему, ни мне.

Снейпа приговорили к поцелую дементора. А ведь считалось, что дементоры-стражники в прошлом году покинули Азкабан. Оказывается, ещё парочка у них в закромах по такому случаю завалялась. Вот что значит слава.

Омерзительно было чувствовать своё бессилие, и особенно омерзительна была радость большинства моих знакомых. В Хогвартсе гриффиндорцы ещё только цветочных гирлянд не развесили. Дети…

К чести Флитвика сказать, он расстроился. Хотя, скорее всего, он считал, что всё правильно, просто не мог смириться с мыслью, что он работал со Снейпом столько лет, шутил, доверял, а тот…

А мне всё не давала покоя мысль, что Снейп серьёзно тогда говорил, что я порадуюсь, если он закончит свои дни под пытками. Я всё думала об этом, и думала, и думала — как будто, если бы я опровергла эту напраслину, это смогло бы что-то изменить.

Нет чтоб о себе побеспокоиться…

За четыре дня до казни Снейпа мне было предъявлено официальное обвинение в пособничестве подлому убийце и приспешнику Того-Кто-Не-Должен-Быть-Помянут-Без-Мата. В использовании жёстких методов принуждения и насилии над психикой работников Министерства. И ещё Мерлин знает в чём.

Сложность ситуации, в которой находились те, кто мог бы свидетельствовать в мою пользу, заключалась в том, что мы действительно работали против Министерства, и признать, что я и Снейп работали с их ведома, по их просьбе и по их наводке, означало дискредитировать весь Орден. К тому же Скримджер ничего слышать не хотел. Он был рад, что можно демонстративно почтить память Дамблдора, теперь, когда с ним самим, к счастью, покончено.

Я ещё надеялась, что Снейп скажет, что первый раз меня видит, и вообще как я смею примазываться к его славе, но его, по всей видимости, даже не спросили. Может быть, потому, что во время собственного допроса он вообще отказался давать показания. Как ему это удалось, хотела бы я знать. Авроры почти так же настойчивы, как Вольдеморт со своими подонками. Впрочем, Снейпу не привыкать.

Суд представлял собой чистой воды пародию на правосудие; впрочем, ничего другого мы и не ожидали. Флитвик непосредственно перед судом выбил встречу со мной в моей камере предварительного заключения; это можно было сделать, пока я ещё не была осуждена — в том, что это случится, сомнений не было.

Мы сидели друг напротив друга, по бокам стояли два аврора, а мы переговаривались обрывочными фразами, параллельно обмениваясь мыслями, посинев от натуги. Точная информация мало приспособлена для передачи, тем более что Флитвик владел Легилеменцией слабо, чтобы не сказать по слогам, беспалочковой Легилеменцией не владел совсем, и мне приходилось концентрироваться изо всех своих психических сил на отвлечении внимания Авроров-наблюдателей в моменты, когда Флитвик взмахивал палочкой и надрывно шептал “Легилеменс!!”

— Главное, не бойся. Мы тебя не оставим.

“Я… пришёл… помочь… внимательно… слушай…”

— Они даже не станут нас слушать. Мы проиграем суд.

— Вероятно.

“Проиграем, без сомнения. Тебе… придётся… бежать…”

“Вы возьмёте на себя такую ответственность? Пойдёте против закона? Как мне бежать?”

— Но ты не волнуйся.

“Я… принёс… портключ.”

“В Азкабане хороший контроль на внос магических предметов. Найдут, хуже будет.”

— Мы работаем над твоей бедой. Мы тебя не бросим.

“Я работал… трое суток… не спал… накладывал… маскирующие чары… они не засекут его…”

“Как вы сможете его мне передать? Если я сейчас исчезну, вас сразу обвинят в пособничестве…”

— Я не боюсь, профессор Флитвик, только очень переживаю за вас. Это будет уже третья невосполнимая потеря Ордена…

“Поплюй… на руки… портключ… сработает… только когда… прикоснёшься… сухой… кожей... Это капсула… спрячь… во рту…”

Я уставилась на наблюдающего за мной аврора и смотрела в упор, пока его глаза не остекленели. Быстро лизнув пальцы, я незаметно выхватила из-под ладони маленького профессора капсулу, напоминающую витаминную, и засунула её за щеку.

“Куда он перенесёт меня?”

“В Шотландию, в дом… моих родственников… Там сейчас никто не живёт… Найдёшь там… всё необходимое… на первое время… деньги… пошли сразу сову… дождись… меня… или… кого-нибудь из членов Ордена…”

— Спасибо, большое спасибо, профессор Флитвик. Я никогда не забуду всё, что вы для меня сделали.

Флитвик невесело усмехнулся.

— Ведь это мы уговорили вас связаться с Орденом…

“Я и Снейп.”

— Я не жалею.

“Я сделала это ради вас двоих. Я не пожалела. Я хотела вам помочь.”

— Я горжусь тобой.

“Ты действительно помогла.”

— Спасибо, но я этого не заслужила.

“У меня это выходит само собой. Нечем гордиться.”

— Ты молодец, хорошо держишься.

“Тем, что ты захотела помочь… Я знаю, это было нелёгкое решение… для тебя.”

— Мне нечего бояться. Я в вас верю.

“Может быть, мне нужно было понять таким образом что-то важное. Здесь, в Азкабане.”

— Спасибо за доверие. Я знаю, ты им не раскидываешься.

Я кивнула.

— Время! — спохватился вдруг один из Авроров. Второй всё ещё не мог как следует сфокусировать глаза, пребывая мыслями в иных сферах.

Флитвик поднялся, кивнул мне с тёплой, подбадривающей улыбкой, и направился к выходу.

Он был на суде вместе с несколькими членами Ордена Феникса, среди которых оказался и Кингсли Шеклболт, что меня удивило, потому что мы были едва знакомы и почти не встречались помимо собраний Ордена. Не имея возможности подтвердить свою причастность к моим действиям, они пытались убедить суд, что во время совершения преступлений я находилась под действием заклинания Империус, наложенного на меня Снейпом. Меня несколько покоробило это, но я понимала, что они правы и что Снейпу всё равно хуже уже не будет, и даже его репутацию портить уже некуда.

Флитвик с пеной у рта предлагал вызвать Снейпа, чтобы он дал показания в мою пользу, но суд отказался это сделать, мотивировав тем, что Снейп не желает идти на контакт, и правосудию не удалось ещё добиться от него не единого слова. Возможно, это и было правдой. Но то, что они отказывались хотя бы попробовать, ясно свидетельствовало о их нежелании меня оправдать.

Не знаю, почему Флитвик был так уверен, что Снейп согласится взять на себя мою вину. Может быть, он и не был уверен, а как раз пытался выяснить хотя бы для себя, на чьей же стороне Снейп и что происходит в его непознаваемой голове.

Или просто знал, что они всё равно не согласятся его вызвать.

Мы проиграли суд. По официальному отчёту, “никаких убедительных доказательств того, что обвиняемая действовала не по своей воле, суду представлено не было“, а о таком постулате, как презумпция невиновности, по всей видимости, можно было на ближайшие годы забыть. Я была приговорена к пожизненному заключению в Азкабане.

С первую минуту меня это даже вроде как успокоило — просто потому, что всё шло так, как мы и ожидали. Но потом всё равно стало страшно. Я осторожно трогала языком капсулу во рту и повторяла себе, что всё будет в порядке, и что Флитвик меня в обиду не даст. Я была очень благодарна ему, за то, что он так стоял за меня, и даже пошёл против закона. Он рисковал ради меня, и я не вправе была ожидать этого, ведь я сама с таким трудом согласилась рискнуть ради них, я всегда хотела оставаться в стороне. Наверное, многие считали, что я пытаюсь быть чистенькой или просто боюсь. Флитвик так не считал, я знаю — он знал меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что корни моей неприязни к этим играм лежали глубже.

И всё же я слегка дрожала, когда меня вели по длинному тёмному коридору к моей камере, и благодарила всех известных мне богов за то, что дементоров больше нет в Азкабане. Воистину нет худа без добра.

Ну же, спокойно, спокойно! Флитвик — мастер, всё должно сработать. Через несколько минут, ну самое большее через час я уже буду далеко от этого поганого места, далеко в Шотландии, в пустом доме, полностью предоставленном в моё распоряжение. Никто никогда не догадается, что случилось, никто не заподозрит Флитвика, а даже если заподозрит, не сможет ничего доказать.

И всё же, что за жизнь меня ожидает? Скрываться, мыкаться по углам, забыть о своих научных разработках, оборвать почти все прежние контакты, и снова бегать и прятаться — как долго? Всю жизнь? Или всего несколько лет, пока паника и неразбериха не закончатся, и моё дело не пересмотрят?

Не верилось, до сих пор не верилось в то, что мне придётся играть по этим правилам. Для начала — я здесь не останусь.

Лица, с разными выражениями глядящие на меня из-за решёток по бокам коридора. Глядящие жадно, затравленно, угрюмо, с ненавистью и страхом, покрасневшими, запавшими, вытаращенными, помутневшими, остановившимися, заплаканными, безумными глазами. Большинство из них видят во мне лишь частичку мира снаружи, занесённую в эту яму словно запах из далёкой кухни, и ненавидят меня, ненавидят тупо, беспричинно и привычно, хватаясь за судорожную радость от того, что на свете стало меньше одним человеком, который мог сидеть на берегу реки с мороженым в руках, пока они гниют в главном помойном ведре магического сообщества.

И все они смотрят, стискивая пальцами прутья решётки, приникнув к ним лицом, провожая меня взглядом, пока не заболят глаза. Все до единого.

Коридор тянется, как жизнь неизлечимо больного, всё темнее, всё дальше от мира и ближе к непроглядно тёмному тупику, где лязг решётки, наконец, поставит точку.

Нескончаемый ряд провожающих меня глаз. Бледные, искажённые болью, полустёртые лица сливаются в две сплошные полосы — одна справа и одна слева.

Стихает гулкое эхо воплей. Ряды лиц кончились. Пустые камеры потянулись по обе стороны. Распахнутые в приглашающем жесте двери. Темнота. Холод. Дрожащие плечи. Тупик смертников. Почему я здесь? Меня ведь не собирались казнить? Сбивающийся шаг, тычки в бок с обеих сторон.

Конец. Две последние двери — справа и слева.

Дверь правой камеры так же открыта, словно пасть удава, ожидающего, пока кролик подойдёт поближе.

Дверь левой камеры заперта на нелепо избыточное количество замков.

И это первая запертая камера, из которой на меня не таращатся дикие глаза. Первая решётка, к которой не прилеплено с обратной стороны любопытное лицо.

Её обитатель сидит на полу, с интересом разглядывая свои пальцы, и даже не поворачивает к нам головы.

Я снова сбиваю шаг и сорвавшимся голосом взываю к охранникам:

— Подождите!

Им некуда спешить. Они выпускают мои руки и позволяют мне медленно сделать шаг по направлению к решётке. Моего ментального контроля хватит на несколько секунд.

У меня есть несколько секунд, чтобы принять решение.

Второй шаг. Сейчас, за несколько секунд я должна понять, что на самом деле произошло. За три шага разобраться в том, над чем ломают головы все, кто остался там, за моей спиной.

Третий шаг. Я берусь руками за решётку. Слабый, слабый ветерок мыслей и чувств доносится из камеры, не конкретизированных мыслей и чувств — просто отблесков души. Он не заботится о том, чтобы скрыть их и не заботится о том, чтобы их показать. Ему всё равно, что я думаю.

Сволочь.

Он этого не делал. Он этого не делал, и ему всё равно.

Хуже. Он сделал это, потому что этот… этот шахматист его заставил.

Он сделал это ради всех них, и ему всё равно.

Сволочи. Он знает, что они не поверят.

Я бы поверила! Я бы поверила без всяких доказательств, потому что я чувствую его чувства, как чувствую чувства каждого, находясь рядом. Он знал.

И он правда думает, что мне всё равно.

Сволочь.

Ему всё равно даже, что с ним будет. Его казнь — хуже, чем казнь — состоится через несколько часов, и ему всё равно.

Я знаю, кто его до этого довёл.

Тоже сволочь.

Жаль, что я так и не высказала директору всё, что думаю об его отношении к людям.

Даст ли мне Флитвик второй шанс? Когда не получит от меня совы? Меня ведь не казнят, я получила пожизненное, у меня в запасе целая вечность.

Что, если Флитвика ко мне больше не пустят? Особенно после того как…

Неважно, я всё равно в это не верю. Я просто чувствую, что как-нибудь выкручусь. Здесь не моё место, моё место не здесь. Может быть, я попала сюда как раз для того и только для того, чтобы подойти к этой решётке и узнать, что не ошиблась в Снейпе. Разве ради этого не стоит поскрываться в розыске пару месяцев или даже лет?

А вдруг Флитвик не поймёт? Вдруг рассердится, что я сделала его работу, его риск напрасными? Имею ли я право так распоряжаться его подарком?

Ещё одна ментальная волна из камеры. Сзади уже очухались охранники. Я чувствую, как медленно выходят из оцепенения их мозги.

Не страшно. Я уже успела. Я приняла решение.

На мои локти с обеих сторон ложатся стальные захваты азкабанских громил.

— Подождите, — снова хриплю я, на этот раз без всякого ментального воздействия, сил уже не осталось. Я с силой сжимаю кулаки вокруг прутьев решётки, перекосив лицо злобой, и тихо выцеживаю с ненавистью, удивившей меня саму:

— Проклятый предатель!

И ожесточённо плюю в него. Плевок приземляется в паре дюймов от его ноги, но он не соизволит даже шелохнуться. Он просто не обращает на меня внимания. Его пальцы — самое интересное, что есть в этой тюрьме. Сво-лочь.

Мои руки отрывают от решётки. Меня буквально заталкивают в приготовленную камеру. Замок, замок, ещё замок, чары поверх чар и запоры поверх запоров. Однако, сколько мне чести.

Ну вот, всё. Теперь остаётся только ждать. Он должен догадаться.

Должен.

Минута шла за минутой, а Снейп сидел всё в той же позе и смотрел на свои пальцы, ни разу даже не взглянув ни в мою сторону, ни на мой плевок. Неужели не догадался? Неужели он поверил в мой спектакль? Или… ещё хуже… ему НАСТОЛЬКО наплевать? А может, он и правда умом поехал? Он ни с кем ни словом не перебросился за всё время своего пребывания здесь, ни на что не реагировал.

Нет. Это не про Снейпа. Это не его путь. Всё у него в порядке с головой. Просто он в гробу всех их видел. Чего я жду, ведь ясно, что он первый в мою сторону не посмотрит. Я должна убедить его, что могу предложить что-то интереснее, чем его руки. Пожалуй, пора собраться с духом и начать унижаться.

Я откашлялась. Главное, чтобы первая фраза прозвучала правильно — уважительно, но не заискивающе.

— Профессор Снейп!

Ноль внимания.

— На полу около вашей ноги лежит капсула.

Никакой реакции. Я секунду пообсасывала мысль обманом заставить его взять её, потом подумала, что он всё равно не возьмёт её, не зная, что это, так что нужно раскрывать карты.

— Это портключ. Он перенесёт вас отсюда, если вы коснётесь его сухой кожей.

Никакой реакции.

Настало время унижаться.

— Пожалуйста, профессор, бегите отсюда. Пожалуйста.

Интересно, что я буду делать, если так и не добьюсь от него никакой реакции? Флитвик даже не узнает, как по-глупому я просадила его подарок.

— Пожалуйста, его было очень трудно сделать. Почему вы не хотите бежать? Или вы мне не верите? Вы злитесь?

Это уже чересчур, пожалуй.

Однако он вдруг поднял — не на меня, но куда-то в мою сторону, вскользь — слегка усталые глаза, и я даже отсюда видела, какой насмешливый у них был взгляд. И в следующую секунду он заговорил.

— В Азкабан нельзя пронести портключ.

Сказал это тем же тоном, каким указывал на элементарные ошибки студентам. И снова отвернулся.

— Флитвик очень постарался. Несколько суток без перерыва работал.

— И всё для того, чтобы меня отсюда вытащить? — даже не недоверие, не вопрос, просто издевательская констатация.

А это идея. Нельзя говорить ему, что портключ был предназначен для меня, а я его отдала ему, он таких мелодрам не выносит. Надо убедить его, что это был план по вызволению его, Снейпа, и что я сюда для этого и пришла.

Слишком громко подумала! Снейп продолжал, хмыкнув:

— Сберегите эти захватывающие сюжеты для газетчиков.

Не может же быть, чтобы он и правда не хотел бежать. Просто ему неприятно принимать от меня помощь таким образом. Всё будет хорошо, поиздевается и примет. Чёрт… Я, конечно, и не воображала, что получу от него спасибо, я и не ради спасибо это сделала, но, по всей видимости, он собирается мучить меня до последнего. Он хочет, чтобы его уговаривали. Чтобы это выглядело, как одолжение с его стороны.

— Я же не могла знать, что окажусь напротив вас. Флитвик приготовил её для меня. Он сделает мне другую. Вам она нужнее.

— Я должен прослезиться и вознести хвалы вашему великодушию?

Спокойно. Он специально меня злит. Неприятно говорить человеку гадости, когда он к тебе по-хорошему. А вот если я выйду из себя, тогда можно.

— Ну, вообще-то я такого требования не выдвигала, но если вам ОЧЕНЬ хочется…

Снейп поднимает, наконец, на меня взгляд.

— Если я вам скажу, чего мне ОЧЕНЬ хочется, вы от меня отцепитесь?

— Нет, — я широко улыбнулась. — Потому что вы скажете, что вам хочется, чтобы я от вас отцепилась, и я не буду знать, что ответить, чтобы это не звучало пафосно.

Снейп хмыкнул — точь-в-точь так, как делал это всегда, когда хотел остаться ступенькой повыше, хотя на самом деле уже сдался.

— Если с вашей точки зрения всё, что вы наговорили до этого, пафосно не звучало, то я боюсь даже предположить, как будет звучать то, что вы сами признаете пафосным.

— Не нужно бояться пафоса, если он отражает истинное положение вещей.

Снейп снова хмыкнул.

— Вы уверены, что Шляпа была права, не распределив вас в Гриффиндор?

Я громко фыркнула.

— По-вашему, я бы сделала то же самое для любого другого? Не обольщайтесь, это ваше эксклюзивное право — наблюдать мои тщательно скрываемые добрые порывы и отчитывать меня за них. А вот Гриффиндорец поступил бы так для кого угодно. Ха, для кого угодно, кроме вас. Так что Шляпа, по-моему, была совершенно права.

— Эксклюзивное право? Большая честь, надо полагать, — он скрестил руки на груди, и это было таким хорошим знаком, что и сказать нельзя. Он всё же ввязался в эту словесную перепалку, отбросив равнодушное игнорирование. Это несомненный шаг навстречу с его стороны. Большего от него и ожидать было нельзя.

— Дамблдор так никогда её и не удостоился, — я не смогла себя удержать от этого замечания; впрочем, Снейп даже не вздрогнул. — Все свои добрые порывы и сердечные слабости я перед ним тщательно маскировала под хладнокровные логические расчёты. А он вздыхал и сетовал на то, что позволил талантливой девочке вырасти таким бездушным чудовищем. Не представляю, правда, какие меры он собирался принимать, появись у него возможность вернуть время назад…

“Только вздумай меня о нём спросить”, — нахлынуло на меня агрессивное мысленное предупреждение.

Не волнуйтесь, профессор, я бы и сама не посмела. Если вы не сказали Аврорам ради спасения собственной жизни, то с какой стати стали бы говорить мне, правда?

— Зачем?

— Что? — я вынырнула из своих размышлений, пытаясь вернуться мыслью к своей последней фразе.

— Зачем маскировали?

— Чтобы ему было некуда давить, — серьёзно сказала я, глядя прямо на него. — И нечем шантажировать. Если бы не вы, он бы так и не догадался, как меня заставить. Наверняка ведь это была ваша собственная идея?

— Что за бред вы несёте?! — рассердился он.

— Вы пригрозили, что вам с профессором Флитвиком это дорого обойдётся. Вы знали, что на тот момент являлись двумя единственными людьми, к мнению которых я прислушиваюсь, и ради которых согласилась бы слезть с печки.

— Откуда мне было это знать? — растерянно рявкнул он. — Я просто язвил.

— Ага, вы ещё сейчас скажете, что правда думали, будто я рада буду видеть, как вас пытают. Вы будете брать портключ или нет?

Я тут же прокляла себя за эту последнюю, сказанную на одном дыхании, без всякого перехода, фразу. Слишком поспешно и в лоб. Он так же поспешно и в лоб откажется.

— А что, если нет? — он вздёрнул подбородок. — Попробуете на меня… повлиять?

— На вас, пожалуй, повлияешь… — мрачно признала я. — Хорошо, тогда верните капсулу мне. Сама сбегу.

Он снова скрестил опущенные было руки и бросил на меня насмешливый взгляд. Не отвечал ничего — ждал моей реакции.

Я прикрыла глаза и медитативно повторяла про себя: “он просто играет, он просто играет, он просто играет…”

— Вам жалко?

— А вам какое дело? Вы мне её подарили, то есть предоставили в полное моё распоряжение. Что хочу, то с ней и делаю. Могу вообще выбросить в окошко.

— А у вас нет окошка!

— Прогрызу специально для этой цели.

Это он в принципе может. Вот для себя бы не стал, а для этой цели — запросто.

— А возвращать не пригодившиеся подарки несовместимо с вашими моральными принципами?

— Это несовместимо с моими педагогическими принципами. Вы совершили безответственный поступок. Если я вам её верну, это вас ничему не научит.

Тяжело это, с человеком, который тебя учил с одиннадцати лет.

— А если не вернёте, то учить меня будет уже незачем.

— Отчего же, учиться никогда не поздно, — он уже откровенно смеялся. — Я буду удовлетворён, если моими стараниями вы хотя бы перед смертью чему-то научитесь.

Да, ведь он не знает, что казнь мне не грозит! Не должна грозить.

Что ж, нашим легче. Не лишит же он меня единственного шанса спастись! Поиздевается с часик в педагогических целях, чтоб в другой раз неповадно было, и отдаст.

А может, наоборот, как раз из-за этого он считает мой поступок особенно безответственным и немотивированным. И злится из-за того, что я его так обязываю.

— Так вы тогда бегите отсюда, и будьте удовлетворены на воле.

— Не канючьте.

Вот ведь засранец.

— На будущее: когда вы хотите, чтобы человек сделал вам одолжение, не называйте его засранцем. Даже про себя.

— Про себя я как раз ничего такого не думала, это я про вас.

— Очень мило с вашей стороны.

Я вздохнула. Мы зашли уже на четвёртый круг. Кажется, я рано радовалась проснувшемуся в моём бывшем преподавателе интересу к словесным дуэлям.

— Вашему упорству мог бы позавидовать Хаффлпафф, — продолжал Снейп почти весело. — Вы уверены, что Шляпа была права, не разместив вас туда?

— Абсолютно. Там собраны добрые и отзывчивые люди, а я сейчас кого-нибудь, кажется, порву!

— Мне кого-нибудь позвать?

— Позовите пожарников. Единственный способ достать вас сейчас — это брандспойт. Буду гонять вас ледяной струёй из угла в угол.

О сладкие картины, вам не суждено сбыться.

— А у вас садистские наклонности.

— Учителя хорошие были.

— Не надо так грубо льстить. Я всё равно вам портключ не отдам.

— И у кого после этого садистские наклонности?

— А у кого после этого Равенкловские мозги? Как, по-вашему, я должен вам её отдать? Телепортировать?

— Я же вам как-то отдала. Что вам мешает сделать то же самое, когда вас будут отсюда выводить?

— Рискованно.

— Сидеть в Азкабане в камере смертников вообще рискованно.

— Так не садились бы.

Ну не сволочь ли?

— Ну объясните, почему вы не хотите бежать?

— А почему вы не поинтересовались этим до того, как выбрасывать свой шанс на спасение?

Я призвала на помощь всё своё хладнокровие и с тщательным спокойствием ответила:

— Может быть, потому, что вы в тот момент ни на что вокруг не реагировали?

— Откуда вы знаете, что я бы не среагировал, вы ведь даже не пытались?

Уел. Не пыталась. Бесполезно теперь доказывать, что он бы всё равно из своей созерцательной комы не вышел.

Я надулась и на время замолчала, пытаясь придумать, что ещё сказать. Он молча наблюдал за мной своими непроницаемо чёрными глазами, наглухо захлопнув от меня сознание. Я чувствовала себя как на экзамене, причём с неудачным билетом в руках.

Интересно, догадается ли Флитвик, когда не получит от меня совы? И как скоро? И будет ли у него возможность передать мне другой портключ?

— Вы хотите жить, — бесстрастно констатировал мой экзаменатор.

— Удивительно, правда? — саркастично огрызнулась я.

— Действительно.

Я шумно вздохнула.

— Меня не к казни приговорили. К пожизненному.

Он молчал.

— Жить я, как было верно подмечено, хочу. Ну, или умереть, на худой конец. Тоже было бы интересно. Но тут мне, кажется, ни того, ни другого не дадут…

Я почувствовала, что мой голос слегка дрожит, и скривилась. Ещё не хватало, чтобы он решил, что я пытаюсь его разжалобить.

— Вам здесь неинтересно?

— Пока ничего так, с вами не соскучишься. Но вас же сейчас уведут.

Он приподнял бровь.

— Да, я помню — сейчас вам для счастья не хватает только брандспойта.

— Да, без вас и без брандспойта мне будет здесь особенно плохо. Вам повезло больше.

— Почему?

— Вам везде одинаково, — с невесёлым смешком ответила я.

Он нахмурился. Я видела это даже со своего места.

Я отползла к стене и прислонилась к ней.

— Почему меня посадили напротив вас? — негромко спросила я в пространство. — Здесь же уголок для смертников?

Он хмурился ещё больше, кажется, обдумывая что-то.

— Я отдам вам ваш портключ. Постарайтесь на сей раз Флитвика не подводить.

— Профессор, бегите лучше сами. Вам нужнее, у вас другого шанса не будет, а у меня ещё есть возможность и время, чтобы получить помощь от Флитвика.

Снейп неожиданно уронил голову на руки и истерически заржал. Это было жутковато, я никогда раньше его таким не видела. Его смех отражался искажённым, гулким эхом в пустом коридоре, так что казалось, что смеются вместе с ним несколько разных голосов. От этого становилось ещё страшнее.

— Почему вы не хотите бежать, вы можете мне объяснить? И что тут смешного?

— Я смеялся над вами, — с трудом выдавил Снейп между приступами неконтролируемого хохота.

— Ага, я просто прелесть как уморительна, когда думаю о ком-то, кроме себя. А когда пытаюсь помочь, так вообще смешна до спазмов.

— Вы полчаса умоляли меня хотя бы вернуть вам ваш портключ, когда поняли, что я им не воспользуюсь, — непривычно высоким голосом простонал Снейп, всё ещё вздрагивая от смеха. — А когда я наконец сдался, тут же перешли в наступление и выставили предыдущее требование! Вам нельзя уступать ни одного пальца, вы тут же попытаетесь оторвать всю руку. Честное слово, вас следовало бы отправить в Слизерин!

— Не, я слишком ленива и безынициативна, — беззаботно отмахнулась я, не заостряя его внимания на том, что это уже третий факультет, на который он меня пытается записать за последние двадцать минут.

— Да уж. Безынициативна… — прошептал Снейп, утирая слёзы.

— Да вы бы не потерпели меня на своём факультете, — предположила я со смешком.

— Не знаю… иногда я жалел, что вы не там, а иногда мне казалось, что там бы я вас собственноручно задушил.

— Мне тоже иногда туда очень хотелось, а иногда я благодарила всех богов, что я не в нём, — успокоила его я. — Шляпа меня спрашивала насчёт Слизерина. Я попросилась в Равенкло.

— Почему? — в его голосе зазвучал искренний интерес.

— Шляпа меня предупредила насчёт Слизерина и Гриффиндора, что у них типа миссия.

— Что?! — Снейп приподнялся.

— Они должны были сыграть важную роль в войне. Всё должно было крутиться вокруг них.

— Вокруг них всё и крутилось, — хмыкнул Снейп.

— Я не хотела иметь с этими играми ничего общего.

— С вашим честолюбием — и не желать славы? И не лезть на передовую?

— Фу, — скривилась я. — Это неправильная слава. И вообще, всё это вечное противостояние… даже кубок школы, и кубок по Квиддичу — всё это был только фарс, обёртка для противостояния всего двух домов. Нам не было смысла даже вмешиваться. Эти нелепые подтасовки Дамблдора в конце года… фу, мерзость. Политика. Бедные дети.

Снейп молчал, сверля меня глазами — в темноте я особенно хорошо чувствовала его взгляд.

— Я, конечно, с самого начала подозревала, что что-то в этом роде будет иметь место… но чтоб настолько… в общем, как я уже сказала, у меня бывали приступы сожалений о том, что я не в Слизерине. Но потом, когда я вдоволь насмотрелась на эти хогвартские штучки, моё терпение лопнуло, и я плюнула на всё, решив раз навсегда: “Да чума на оба ваши Дома, всё, я умываю руки.”

— Вы ухитрились процитировать сразу две маггловских книжки в одной фразе. Кажется, вы неплохо знакомы с маггловской литературой.

Может, мне и показалось, но как-то это с намёком прозвучало.

— Кажется, вы тоже, — бойко вернула “комплимент” я. — А про Пилата “книжка”, кстати, не маггловская.

Он не отвечал.

Я откинулась на стену и закрыла глаза. Мысли медленно, медленно текли внутри моей головы справа налево, облекаясь в слова, которые я пробовала на вкус, но не находила достойными сотрясать затхлый воздух Азкабана. Всё это не те слова. Они ничего не изменят.

Что я могу сказать ему? Он опять выиграл. Он так и не ответил мне на вопрос, который я задала трижды. Разговор всё время идёт так, как ему хочется. Мы просто перекидываемся репликами так, как будто это один разговор из многих, просто дружеский трёп за чаем. Как будто мы делали так каждый день и будем продолжать делать много-много лет. Как будто ничего необычного не происходит. И он ведёт себя так, как будто хочет попробовать всё напоследок. Посмеяться. Признаться в чём-то, о чём раньше молчал. Спросить о чём-то, чего не знал. Рассказать о чём-то, что знал только он. Он просто хочет провести наконец несколько часов — последних часов своей жизни в своё собственное удовольствие, и больше ему ничего от этого разговора не нужно. А то бы зачем ему вообще со мной разговаривать?

Может быть, он просто не верит в спасение. Может, он уже смирился с этой мыслью. Может быть, он уже устал. Может быть, ему действительно больше не к чему стремиться. И… некуда идти. Весь мир ненавидит его. Кто поверит ему? Может быть, если я выберусь отсюда и постараюсь объяснить, почему я сделала это… то кто поверит моему поручительству? Почти наверняка — Флитвик. Может быть, МакГонаголл. Хотя… обоим деканам будет трудно переступить через боль, которую они чувствовали после смерти директора, влияние которого на них было абсолютным. Кто-нибудь из Ордена? Тонкс? Шеклболт?

Мне всё равно. Сейчас главное его любой ценой спасти от дементора, а что он будет потом делать и как дальше жить, будет уже второй вопрос. Разберёмся как-нибудь. Что-нибудь переменится к лучшему. Что-то обязательно подвернётся.

— Откуда вы знаете, что я не на стороне Тёмного Лорда? — еле слышно и немного хрипло спросил Снейп.

Я некоторое время отчаянно искала слова, которые звучали бы убедительно и веско, но не напыщенно. Пока вдруг не поняла, что дело не в причинах.

— А я не знаю, — отрывисто произнесла я. — Сейчас, когда вы спросили, я поняла, что это вообще на самом деле не было важно. Я защищаю не ваши убеждения, а вас. Я вообще защищаю не убеждения, а людей. Если я считаю, что какого-то человека необходимо сохранить для этого мира любой ценой, то мне безразлично, за кого он. В этом мире слишком мало людей, достойных сохранения. И потом, если вас не станет, у кого же я буду учиться? — с негодованием воскликнула я и, помолчав, добавила:

— Это как раз тот случай, о котором я говорила директору. Я никогда не принесу этой войне в жертву ни одного из тех людей, и не одной из тех вещей, которые должны быть сохранены любой ценой. И я предупредила его, что выйду из игры в момент, когда её интересы будут противоречить этому моему принципу.

— Сохранить меня для мира?

Не думаю, что ещё когда-нибудь услышу или смогу воспроизвести эту неповторимую интонацию.

— Без вас жизнь не полна, — сообщила я отвлечённо, словно сама себе.

— То есть я вроде как необходим для контраста?

— Именно, хотя и совсем не в том смысле, в котором вы ехидничаете. Просто суть человека определяется чем-то большим, чем… чем что бы то ни было. Ну, я не знаю, как сказать. Это просто такое ощущение. Оно сразу целиком, и какие-то мелкие детали ничего не меняют.

— Мелкие детали? Это, например, является ли человек последователем Вольдеморта?

— Не поступки являются ключом к пониманию личности человека, а личность — к пониманию поступков, — медленно сказала я. — Я не сужу о вас по вашим делам. Я сужу о ваших делах по вам. Если вы что-то делали, у этого были свои причины. Я знаю, на что вы способны и на что не способны. А всё остальное лишь кажется. Факты можно интерпретировать как угодно. Я просто чувствую, кто чего стоит. Я могу не всегда соглашаться с выбором людей, которых я ценю. Но я принимаю, что раз они находят в своём выборе какой-то смысл, значит, он там есть. Я могу иногда даже слепо положиться на их мнение в том, о чём они знают лучше меня…

— Потрясающе. Речь, достойная быть сохранённой для потомков. Так за душу и берёт. Вам бы её на суде толкнуть. Вы когда-нибудь бросите свои попытки впечатлить меня вашими вербальными способностями?

Поколебавшись, я решила проглотить обиду и проигнорировать вопрос, тихо и невнятно закончив свой монолог:

— Вы… понимаете, что я вообще тогда согласилась участвовать в этом безобразии только потому, что вы сказали, что мне нужно это сделать?

— Честно говоря, я всегда гадал, что заставило вас передумать, — со смешком признался Снейп. — Каюсь, такой вариант мне и в голову не приходил. Кто же мог подумать, что вы окажетесь столь внушаемы?

Гадал он. Это он сейчас такой добрый и покладистый. А вот если мы отсюда выберемся, он мне ещё припомнит и брандспойт, и засранца, и садистские наклонности, и своё эксклюзивное право, и слизеринскую миссию, и мелкие детали, и неполную без него жизнь.

— Внушаема — это не то, — слабо возразила я. — Внушаемость — это когда человеку легко навязать свои принципы. Ваши принципы так и остались вашими… Вашими, Флитвика… директорскими. Я просто сделала это для вас и для Флитвика. Раз уж у вас такие принципы.

Снова настала тишина.

— У меня к вам есть рационализаторское предложение, — с энтузиазмом сообщила я.

— Да?

Когда вырасту большая, тоже научусь говорить простое “да?” таким же тоном.

— Давайте мы сбежим отсюда оба, и продолжим работать над нашим проектом с Флитвиком.

Снейп фыркнул.

— А что, разве не весело было? — невозмутимо спросила я.

— Вы всерьёз верите, что он согласится со мной работать?

— Со мной же согласился. А мы напротив сидим.

— Неопровержимый довод.

— Он согласится, профессор, — весело заверила его я. — Поверьте, я его давно и хорошо знаю. Он мой декан. И не будьте параноиком, вы ж его тоже знаете. Его-то вы, надеюсь, не собираетесь обвинить в том, что ему самое место в Гриффиндоре?

Снейп молчал. Не спорил хотя бы, и то хорошо.

— Я теперь тоже в опале. С кем же мне ещё работать, если не с вами? Я надеюсь, со временем всё уляжется, и они разберутся, что к чему. Отпустят бедолаг вроде Шанпайка и оправдают нас.

— Ну-ну.

— Ну, не оправдают — сами виноваты будут, — безапелляционно постановила я. — От нашего взаимодействия с людьми они получают больше, чем мы.

Ещё одна пауза.

— Флитвик был слишком привязан к директору, — почти прошептал Снейп. — Он не сможет простить...

Я готова была плясать после этой его фразы. Я на верном пути. Он всё-таки задумался над моим предложением, он просчитывает варианты. Пусть он и не может поверить мне, но он уцепился за эту возможность, я уже сменила тему, а он мыслями всё там.

— Вы тоже были к нему привязаны, — беззаботно напомнила я. — Однако смогли наставить на него палочку, когда он вас убедил, что это правильно. Флитвик ничем не тупее вас. И он тоже привык судить не по поступкам о человеке, как гриффиндорские детишки, а наоборот.

— А вы знаете, почему я пытался заставить вас работать на Орден? — вдруг спросил Снейп с нехорошим смешком.

— Потому что директор попросил?

Снейп вспыхнул, это даже в темноте было заметно.

— Я не могу сказать, что выполнял его поручение с неохотой. Я и сам хотел вас в это втянуть. Я вам завидовал.

Людям нечасто удаётся меня удивить. По-моему, то, что сейчас это произошло, подчёркивает исключительность Снейпа.

— Я никогда не мог — и до сих пор не могу — понять, как вам всю жизнь удавалось постоянно находиться на периферии и ни во что не вмешиваться. Я, точно так же как и вы, не хотел находиться в самом пекле. Но у меня никогда не было выбора. Так вышло, что никто, кроме меня, не мог выполнить эту работу. Но на самом деле меня даже не спросили. Мне не создали даже видимости того, что я могу отказаться. Мне даже не дали возможности поломаться и напомнить, что весь мир у меня в долгу. А тут появляется что-то, что можно поручить только вам, и директор берётся за вас, а вы сидите с наглыми глазами и делаете вид, что всерьёз принимаете его слова за просьбу. Я был в шоке от того, что вы не представляете себе последствий. Я не мог себе позволить такой роскоши, как принять приказ за просьбу.

— Просто я не так дорожила мнением директора.

— Я не мог себе позволить им не дорожить! Перед моей дверью не выстраивается очередь желающих иметь со мной дело!

— Перед моей ещё меньше. Минус директор, минус теперь ещё вы. Мы оба имеем Флитвика, но у вас есть ещё Дамблдор и я. А остальные нас просто боятся и не понимают.

Снейп фыркнул так, что пол завибрировал, но из того, что он никак мои слова не откомментировал, я заключила, что он просто смутился.

— Я был просто в ярости тогда, вы и сами помните. Почему я после всех этих лет так и не заслужил права выбора?

— А не надо было поступать на Слизерин, — мстительно сказала я. — Равенкло бы вас с руками оторвал.

— Шляпа задала мне тот же вопрос, что и вам, — признался Снейп. — И тоже предупредила про великие свершения. И я выбрал Слизерин. Мне хотелось быть значительным. Хотелось, чтобы весь мир знал моё имя.

— Ну вот вам и ответ на ваш вопрос. У вас, собственно, всё же был выбор. Только гораздо раньше, чем директор на вас насел. Вы приняли своё решение, выбрав Слизеринский Дом. Получайте теперь обещанную славу. Ваше имя знают во всех уголках света. Трудно найти роль более значительную, чем ваша — вы были правой рукой как Дамблдора, так и Тёмного Лорда. Даже они оба имели влияние и вес только на одной из сторон.

— Я бы не сказал, что вам не свойственно честолюбие, — едко заметил Снейп. Кажется, он слегка обиделся. — Неужели вам не снится мировое признание?

— Ну-у-у... мировое признание, конечно, приятно и очень лестно... но, как я уже сказала, мир от него выиграет больше. Для меня важнее признание тех людей, которых я сама уважаю, а их очень мало. Так что да, когда директор предложил мне продать душу Ордену, мне это, конечно, польстило.

— Стало быть, вы его всё же уважали.

— Ну разумеется. Это ж надо уметь так всех запрячь! Хитрый был волшебник. Такой хитрый, что сам себя перехитрил. Ну да не о нём сейчас речь. А о тех, кто остался. Причём их и без того гомеопатическое количество того и гляди уменьшится на один. Вот если мне удастся вас уговорить продолжать со мной работать, это будет поценнее мировой славы.

— То есть, в качестве альтернативы дементору вы предлагаете мне остаток жизни провести, общаясь исключительно с вами…

— Упаси господи, я не желаю вам зла. Я вовсе не это имела в виду. Во-первых, я серьёзно насчёт Флитвика. Во-вторых, всё течёт и всё меняется. Те, кто не верит вам сегодня, поверят завтра. Директор хотя и шантажист, но он не мог вас просто бросить на произвол судьбы и Министерства. К вам-то он действительно был привязан. Наверняка он оставил вам какую-то возможность очиститься. Увидите, они ещё у вас прощения просить будут.

— Оставим этот спорный вопрос. Пусть даже так, но в Ордене вас не поддержат. Сейчас — точно не поддержат. Если вы и Флитвик окажетесь вне доверия…

— А тем, кто не поверит, мы и не расскажем! — наивно-ребяческим тоном предложила я.

Снейп несколько преувеличенно застонал. Я уловила эту театральность в его голосе и продолжила в том же тоне:

— Вот они потом, когда всё выяснится, будут к нам приставать, почему мы им не рассказали, а то они бы тоже помогли. А мы им скажем: “А вы не заслужили!”

— А они нам скажут: “А раз так, мы пойдём и сдадим вас всех троих в руки правосудия!” — продолжил мою мысль Снейп.

— А руки правосудия к тому моменту уже будут держать три Ордена Мерлина Первой степени, и выдадут их нам под несмолкаемые овации завистников!

— И все будут жить долго и счастливо. У вас там случайно горячка с бредом не началась? Сидите на холодном полу…

— Кому скажу, что профессор Снейп побеспокоился о моём здоровье — не поверят, — посетовала я. — Не склонны люди мои слова всерьёз принимать, что и говорить. Вот навру с три короба всякой ерунды — и непременно поверят, а правду им ни под каким соусом не скормишь. Вот и с вами тут сейчас сижу как с дитём малым, скармливаю положение дел по чайной ложечке — ложку за маму, ложку за двоюродную тётю, ложку за директора, ложку за В… Тёмного Лорда.

— Кому скажу, что вы кормили меня с ложечки — ни за что не поверят, — подтвердил Снейп. — Видите, не одной вам жить на свете сложно…

— Согласна, жить вообще сложно. Помирать легче.

Я вдруг не к месту вспомнила фразу, которую любил говорить директор, наставляя юных приспешников на путь истинный: “Нужно будет выбирать между тем, что легко, и тем, что правильно…” Нехилая такая антитеза. Вроде как само собой разумеется, что всё лёгкое неправильно… А мы потом думаем, откуда в людях эта тенденция всё усложнять…

Кажется, и Снейп вспомнил эту фразу, потому что ничего мне не ответил.

А может, чем чёрт не шутит, и правда лего-о-о-онечко так надавить ему на самолюбие? Что-нибудь из серии “самоубийство — это путь слабых”, “сдаваться — прерогатива трусов” и прочее бла-бла-бла?

— Не утруждайте себя, — холодно ответил Снейп вслух. Никак не могу привыкнуть думать в его присутствии потише. — Со мной этот номер не пройдёт. Я не Блэк. И именно по той же причине не собираюсь продолжать жить так же, как он, забившись в конуру, в полной зависимости от руки, дающей косточку, а потом раз в жизни выскочить на улицу и тут же подвести итог своему жалкому существованию.

Блэк?.. А, ну да, погибший в прошлом году член Ордена. Теперь я даже смутно вспомнила Блэка — такой вечный подросток, Гриффиндорец до мозга костей, из тех, что заводятся с пол-оборота и лезут на штурм любой крепости с одним перочинным ножом в зубах. Директор пытался мне втолковать, что вроде как у него были уважительные причины не повзрослеть вовремя, но я сказала ему тогда (чисто из вредности сказала), что это дела не меняет и важно то, что ему нельзя ничего доверить, а не то, по какой причине этого нельзя сделать. Пусть даже по очень и очень уважительной. Хотя я так поняла, что он сам и нарвался на эту свою уважительную причину.

Ещё помню, что Снейп этого Блэка на дух не переносил, уж не знаю даже, почему. Он, конечно, несчастье ещё то, но чтоб уж так скрипеть зубами при одном его имени… Может, поддержать сейчас эту тему, дать Снейпу выругаться, глядишь, пар спустит и посговорчивей станет?

У меня уже нет на это времени. Через какой-нибудь час, если не меньше, будет уже не важно, успел Снейп выругаться перед смертью или нет.

— Всё лучше, чем вручить себя этой жуткой твари.

— Это хотя бы быстро, — скривился Снейп. — Чем гнить всю жизнь заживо…

— Никто ведь толком не знает, что происходит с теми, чьи души высосал дементор, — напомнила я. — Судя по их природе, сильно сомневаюсь, что им лучше, чем было Блэку взаперти.

Снейп промолчал. Наверное, он и сам думал об этом.

— А гнить всю жизнь вы не будете, — успокоила его я. — У вас просто не получится. Самое плохое на самом деле уже позади. Постепенно всё выровняется.

— Решили пойти по стопам Трелани?

Трелани — это как раз та жалкая женщина, которая вела у нас пародию на Прорицание. Я рассказывала в самом начале.

— А почему бы и нет? Буду преподавать вместо неё. Хуже всё равно уже не будет.

Зря отшутилась, надо было серьёзно объяснить. Нет уже времени для шуток.

— Честное равенкловское, не будет никто гнить. С вами всё нормально будет. Иначе я бы почувствовала.

— Вашу бы чувствительность да руководству Ордена. Знали бы, где рисковать, а где не стоит. Мне вот только одно непонятно: если вы так уверены, что я буду жить долго и счастливо, то зачем лезете из кожи вон, чтобы уговорить меня бежать?

— Хорошо, я неточно выразилась. Я знаю, что сейчас самый опасный период, и главное — удержать вас живым сейчас. И это требует усилий. А дальше никаких усилий уже не потребуется. Просто повезёт. Вы же сами спрашиваете, как мне удавалось оставаться в стороне. Вот вам и ответ: потому что чувствовала, где повезёт, а куда нужно не соваться.

— Как же это вы Азкабан прошляпили? Или в вашем представлении вам повезло?

— Разумеется, повезло, причём несказанно! — убеждённо фыркнула я, решив не напоминать, что я-то как раз отчаянно сопротивлялась попыткам ввязывать меня в авантюру, которая привела меня на скамью подсудимых, а Снейп как раз и вынудил меня на это пойти. — Каковы были шансы на то, что я окажусь напротив вас? И именно я, а не кто-нибудь, кто вместо того, чтобы уговаривать вас, ещё бы постарался сделать ваши последние часы как можно более тяжёлыми? Затащить меня в Азкабан было, пожалуй, единственным способом дать вам отсюда выйти!

Во как завернула! Сама не ожидала от себя такого фатализма.

— Флитвику будет непросто передать вам новый портключ, — в последней надежде предупредил Снейп. — Вам могут запретить посещения.

— Значит, вы согласны, что лучше бежать вместе?

Снейп задумался.

— Когда вас будут выводить, вы же можете устроить себе возможность подойти к решётке, — напирала я. — Если в одной руке, в мокрой, держать капсулу, то у вас будет возможность быстро и одновременно со мной прикоснуться к ней другой, сухой.

— Одновременность сложновато будет рассчитать.

— Сосчитаю до пяти.

— А конвоиры не поинтересуются, зачем?

— Пусть интересуются. Я как раз за это время досчитать успею. Пусть потом интересуются в пространство, сколько угодно. Ну, хорошо, сосчитаю до трёх, если вы думаете, что до пяти рискованно.

— До пяти несомненно рискованно.

— До трёх тоже, можно неточно рассчитать. Давайте до четырёх.

— До четырёх?

— А почему нет? Это только чуть дольше, чем до трёх, а отмерить время позволит гораздо лучше.

Снейп молчал. Он смотрел теперь прямо на меня. Вроде бы он делал так и до этого, но сейчас только у меня почему-то появилось ощущение, что он действительно смотрит на меня.

— Если мы оба отсюда выберемся... — сказал он наконец. — Если мы оба останемся живы, вы мне за это ещё ответите.

— Всегда к вашим услугам, — слегка поклонилась я.

— Вы напрасно радуетесь. Я не дам вам жизни.

— Я, как всегда, возьму без спроса. Вы же это знаете.

— Да. Знаю. Поэтому буду чувствовать себя свободным выбрать самое жестокое средство мести. Вас всё равно ничем не задушишь, не убьёшь. Вон даже из Азкабана вас вытаскивают.

— Вас тоже, — заметила я.

— Вас Флитвик спасал целенаправленно и организованно, а не потому, что вы случайно под руку подвернулись.

— Зато Флитвик не отдавал мне портключ, с помощью которого вообще-то должен был спастись сам.

— Клянусь, я вас отравлю.

— Зараза к заразе не липнет.

— Ну, разве что так, — мрачно согласился Снейп.

Мы потратили ещё минут пятнадцать на то, чтобы тщательно просчитать все возможные варианты развития ситуации и отработать свои линии поведения. Я очень нервничала, потому что боялась, что мы не успеем. Я понятия не имела, который может быть час, а отсутствие у меня мало-мальски развитого чувства времени входило среди моих коллег в поговорку, о чём Снейп не преминул мне напомнить с некоторой долей ехидства — впрочем, скорей по привычке, чем из искреннего желания зацепить. После этого он успокоил меня, сказав, что у нас ещё есть время на то, чтобы всё внимательно распланировать.

Не знаю почему, но именно в этот момент у меня внезапно возникло ясное подозрение, что он попытается меня обмануть; навязчивое чувство, что он не собирается пользоваться нашим отрепетированным планом, что он оттачивает со мной эти “раз, два, три, четыре” не для того, чтобы быть уверенным, что сможет прикоснуться к портключу одновременно со мной, а для того, чтобы быть уверенным, что я сделаю это раньше.

Я подумала об этом так легко и тихо, что он не услышал — к тому же он был в этот момент всепоглощающе целеустремлён и сосредоточен.

Мерлин, почему??! Ведь он согласился!! Неужели только для того, чтобы я наконец с него слезла?!

Проклятье, я была уверена, что уговорила его, что он захотел попробовать продолжать.

В какой-то момент он несомненно поддался. Он точно хотел бежать! Почему же потом передумал? Почему заколебался? Почему не сказал? Не хватило духа? Не хотел снова спорить? Или он и сам ещё не решил, что хочет делать, ещё колеблется, желая быть готовым последовать своему решению, даже если ему придётся принять его в последнюю секунду?

Ведь это равенкловская черта — постоянно колебаться, обдумывать, ещё раз обдумывать, не переставать думать, пока есть время. Гриффиндорцы бросаются в пропасть очертя голову, слизеринцы тщательно всё обдумывают, и после уже раз навсегда фанатично придерживаются своего плана. Как я когда-то в шутку объясняла кому-то из своих сокурсников: “гриффиндорец делает, а потом думает; слизеринец думает, а потом за него это делают другие; равенкловец сначала думает, потом снова думает, потом задумывается так, что вообще забывает, что собирался что-то сделать...” Да ну эти раздумья к дементорам! Хорошо, честно — я не понимала, что происходит. Но интуиция убеждённо кивала мне головой: отработанный номер исполнять не придётся.

Зачем же тогда я здесь?

В какой-то момент вдруг сама собой настала пауза, и я просто молча смотрела на него. Просто смотрела, словно пытаясь понять, запомнить. Не лезла к нему в голову, тем более что там, у самого входа, стоял мощнейший блок. Ну хорошо, признаю, для того чтобы наткнуться на блок, надо было немножечко в голову полезть — но я это делаю автоматически, каждый раз, когда пытаюсь понять кого-то. Он тоже, и, думаю, он не обиделся.

Мы молча смотрели друг на друга, пока в гулкой дали пустого коридора не послышался однообразный, размеренный звук шагов нескольких человек. Время ли растянулось, или же коридор был и впрямь таким длинным и тихим, но мы всё смотрели, и смотрели, и смотрели, а шаги всё приближались, и приближались, и приближались, и приближались.

Снейп плюнул себе в ладонь, сквозь полу мантии подцепил капсулу, положил её в центр мокрого пятна и тихонько сжал руку.

У меня всё в груди и животе прижалось к стенкам, так что внутри образовался холодный грот, тот, что появляется там всегда, когда приближается что-то, чего очень ждёшь и одновременно боишься, когда ничем не можешь себя занять, кроме ожидания и подсчёта оставшихся минут… секунд…

Снейп встал за секунду до того, как между нашими камерами появились четверо тюремщиков. Бросил на меня быстрый взгляд, словно командуя “исходную позицию — принять!”

Да. Всё. Он решил.

Он сделает это. Обманет.

Наверное, я ещё и секунды не помедлила, но он уже заметил эту задержку. И понял, что я догадалась. Понял даже, что я решила делать. Слегка нахмурился и чуть наклонился вперёд — “Давай”. Я чуть качнула головой отрицательно.

Противная дрожь превратила ноги в желе. Как же, как же это, почему, за что? Опять ненужный риск, опять моя жизнь будет зависеть от других, а мне лишь ждать… как я это ненавижу… ублюдки… не могут видеть, как кто-то управляет своей жизнью сам… не успокоятся, пока не поставят в зависимость… Я не останусь здесь, я не останусь, не хочу оставаться… Флитвик.. вдруг его не пустят? Передаст ли Снейп, что мне нужна помощь? Вдруг Флитвик не поверит ему? Вдруг Снейп из вредности не станет пользоваться порталом?

Нет, нет, нет, нет!! Я знаю, что всё будет хорошо, я знаю, что я выберусь… нет, я знаю только про себя… Снейп… неужели всё зря…

Он смотрел на меня, с силой сжав мокрый кулак. Последний требовательный, раздражённый взгляд.

“Хорошо, хорошо, сдаюсь, только подойди! Я не обману тебя!”

Как бы не так. Если кто-то на этом свете и способен меня обмануть, то сейчас у меня самый лучший шанс избавить мир от этого хитреца. Я не могу так рисковать. Я не прощу себе, если поддамся. Может быть, моя единственная надежда заставить тебя выжить — это вновь повесить на тебя ответственность за чужую жизнь. Прости. Я знаю, это низко. Таких не берут в Гриффиндорцы. Прости. Надеюсь, этот шантаж в твоей жизни будет последним.

И я злобно и криво улыбаюсь ему и показываю рукой “пока”.

Он медленно закрывает глаза, открывает и одними губами внятно говорит: отравлю. Я снова улыбаюсь, на этот раз смущённо и тепло. Последнее мысленное послание долетает до меня за секунду перед тем, как он, развернувшись и гордо выпрямившись, своей обычной скользящей походкой уходит навстречу дементору.

“Ты хуже Дамблдора.”

Я приникаю к решётке и смотрю вслед. Я не могу уловить его шагов среди топота четверых конвоиров. Словно он бесплотен. Галлюцинация, которая в самый ответственный момент растворится к ужасу и стыду тюремщиков.

Я приникаю к решётке и смотрю вслед. Я сжимаю прутья в кулаках и приникаю к ним лицом, стараясь охладить его. И ни о чём не думать.

Я приникаю к решётке и смотрю вслед. Я делаю то же, что делали здесь все.

Все, кроме Снейпа.

Я приникаю к решётке и смотрю вслед, стараясь заглушить тупую боль, причинённую его последними тремя словами.

Десять минут. Они, наверное, уже вышли из коридора. Тихо, никто не кричит, не бегает, никакой тревоги. Неужели… Мерлин, так с ума сойти можно.

Успокоиться, нужно успокоиться. Без паники. Он не бросит меня здесь, я знаю. Как бы он ни злился, он не захочет, чтобы на его совести была ещё одна зловредная идиотка. Он не сможет.

Или сможет?

Мееееерлин…

А если он сбежит, но Флитвику всё равно не напишет?

Или… могла ли я ошибиться насчёт Флитвика? Вдруг он не захочет слушать Снейпа? Вдруг не поверит ему?

Может, Снейп догадается не подписываться своим именем?

Чушь какая. Как будто Флитвик не определит автора. Чары ведёт всё-таки. И вообще, с чего бы ему верить анониму? Флитвик знает меня, знает, что кому попало, просто по доброте душевной, я бы портал не отдала.

Так с ума можно сойти.

Спокойно.

Надо подождать. Надо просто подождать.

Двадцать минут. Или сорок минут. Или я не знаю. Бежал он или нет? А если нет, то жив ещё или…. уже… Хотя бы какой-нибудь знак подали, что ли…

Почему меня посадили сюда? Вдруг меня тоже казнят? Или переведут куда-нибудь, где меня никто никогда не найдёт, даже Флитвик?

Да почему ж так колени-то дрожат? Почему не дрожали, когда я портключ отдавала?

Я вдруг вспомнила, как понадеялась, что мой обман станет для Снейпа последним в его жизни. Только сейчас поняла, насколько двусмысленным получилось моё пожелание.

— Так, сядь и успокойся! — агрессивно велела я себе вслух. — Ты всё равно ещё как минимум несколько дней ничего не узнаешь. Флитвику ещё новый портключ делать, это как минимум трое суток.

И я постаралась приготовить себя к проведению нескольких самых длинных суток в своей жизни.

Они были длинными. Ужасающе длинными, жиловыматывающими. В первый день я не могла ничего делать и ни о чём думать, и даже еда в глотку не лезла. Возможно, конечно, что если бы здесь давали что-нибудь повкуснее, я бы и поела…

Затем, наоборот, от скуки всё время хотелось есть. А я и так уже несколько дней не ела толком. Меня даже перед судом в КПЗ кормили как уже осуждённую.

И всё время в голове, словно жвачка, пережёвывались однообразные мысли: сбежал или нет, а если не сбежал, догадается ли Флитвик, а если сбежал, усилят ли они охрану, или вдруг Флитвик Снейпу не поверит, а ещё вдруг они сделают правила строже и не разрешат мне больше посещения, или не дадут возможности передать мне что-то ещё, а вдруг они раскусили меня с моим плевком и Флитвика с его посещением… Затем я говорила себе, что это чушь, и что никто не свяжет исчезновение Снейпа со мной, тем более что я никому не давала повода думать, что я, в отличие от всего остального праведного мира, могу быть не заинтересована в его скорейшей встрече с дементором.

Но всё равно что-то мне подсказывало, что Флитвика сюда больше не пустят. Хотя бы просто на всякий случай. А уж Снейпа тем более. И в любом случае, на улаживание формальностей и оформление посещения уйдёт не меньше двух дней.

Однако с того момента, как Снейпа увели навстречу неизвестности, прошло только два с половиной дня, прежде чем ко мне привели посетителя.

Его привели прямо к моей камере — молодого смутно знакомого фениксовца, объявленного как Феликс Соммерс. Кажется, я всего-то и видела его пару раз в жизни на каких-то общих собраниях. Я бы, скорей всего, его и не вспомнила даже — у меня всегда была плохая память на лица, а он был к тому же каким-то блёклым, белёсым, невзрачным и неприметным — но я хорошо запоминала голоса и манеру двигаться, и мне были знакомы его движения, то, как он нервно перебирает пальцами и напряжённо хмурит бесцветные брови. Хотя я по-прежнему не помнила толком, где и как именно мы с ним пересекались, и уж совсем не понимала, почему ко мне послали именно его. Или он вообще не имеет никакого отношения к Флитвику и моему спасению, и пришёл по каким-то другим делам, узнать что-нибудь или обругать матом?

Пришлось признать, что последнее предложение очень похоже на правду. Угрюмый и чем-то явно недовольный Феликс нетерпеливо отмахнулся от практически прижимавшегося к его локтю чернявого аврора с сильным нервным тиком; брезгливо скривился и резким недружелюбным знаком поманил меня к себе. Выражение его узкого лица с мелкими чертами было в этот момент почти злобным.

— Вас кто-то послал? — осторожно спросила его я, остановившись в шаге от решётки и не решаясь подойти вплотную, настолько злым было его лицо.

— А как вы сами считаете? — раздражённо бросил он неприятным высоким голосом и сразу осёкся и побагровел, словно сам не ожидал, что его голос так зазвучит.

Да, теперь я его точно вспомнила. Лицо я почти забыла, а резкий писклявый голос запомнился. Такой голос ни с чем не спутаешь.

Феликс резко оглянулся на сопровождавшего его аврора, глядя ему в глаза около секунды, словно набираясь храбрости о чём-то попросить, затем снова резко обернулся ко мне и хмуро, коротко и неприветливо велел:

— Руку дай.

Я с лёгким удивлением оглянулась на аврора, но тот, казалось, не возражал.

Я с некоторой дрожью в локте протянула руку Соммерсу, и тот неожиданно плюнул мне на ладонь. Я так обалдела, что даже не успела ему нахамить, а он уже, просунув пальцы сквозь решётку, уронил мне в руку капсулу, которую я два дня назад отдала Снейпу — или другую такую же, что, впрочем, вряд ли: у Флитвика просто не могло быть времени на её создание. Нет-нет, это не может быть новый портключ. Конечно же, Снейп выжил и отдал капсулу сам. А Флитвик, стало быть, решил посвятить в тайну и этого бледного Феликса. Потому-то Соммерс, должно быть, и злится, что не хотел, чтобы его привлекали к уголовщине.

Признаюсь, я растерялась. Скосила глаза на аврора, не догадавшись даже закрыть кулак, пока Соммерс не зашипел на меня. Аврор же, кажется, пребывал мыслями в тёплых краях. Я сначала даже заподозрила, что он обкурился, однако вдруг узнала эту постепенно растворяющуюся масляную плёнку на его глазах. С удивлением я перевела взгляд на моего посетителя. Надо же, никогда бы не подумала, что это бледное недоразумение имеет сносные ментальные навыки. И вообще, ведь это очень высокий уровень. Но сомнений быть не могло; теперь, обратив на это внимание, я ясно чувствовала, что человек, стоящий напротив меня, имеет немалую психическую силу. Хотя была в этом какая-то несостыковка. Не бывают ментальные маги такими невзрачными, и не могут они иметь такого голоса. И потом, почему же тогда он не помогал нам? Зачем нужно было отправлять нас со Снейпом? Почему Флитвик был назван третьим по владению ментальной магии после нас?

Пока я терялась в догадках, аврор уже давно очухался, и Феликс Соммерс ушёл в его сопровождении, не сказав больше ни единого слова и не попрощавшись даже кивком. Что он против меня имеет? Где я уже успела ему дорогу перейти?

Я немного поиграла с мыслью о том, что в отместку могла бы исчезнуть немедленно и кинуть на него подозрения. Не всерьёз, разумеется. Подожду немного, тем более теперь, когда выход уже у меня в кармане и время моего пребывания здесь зависит только от меня. Теперь, когда никто не заставляет, почему бы тут и не отдохнуть. А может, мне понравилось. Когда захочу, тогда и сбегу. Вот посижу ещё немного, посплю в тишине и покое, и чтобы никто со всякой ерундой не лез, и буду никому ничего не должна, а потом, когда надоест, сбегу.

И я с таким чувством свободы, какого, наверное, ещё не видели эти стены, завалилась спать на жёсткую полку. Всегда любила спать на твёрдом, на мягком у меня шея болит.

Как-то даже не хватало духу покинуть прохладную тёмную камеру, в которую я больше никогда не вернусь. Мне тут даже понравилось, я люблю, когда прохладно и темно. Дементоров здесь больше нет, людей нет, никому от меня ничего не надо, тишина и покой. Если бы ещё кормили получше, так я бы вообще тут жить осталась.

Хотя, по правде говоря, если не волноваться обо всякой ерунде, так тут со скуки сдохнешь.

И, последний раз обведя взглядом уютное помещение и непроизвольно бросив взгляд на опустевшую камеру напротив, я вздохнула и решительно опустила сухой палец на лежавший на моём колене портключ.

Через несколько секунд я уже надсадно и вымученно кашляла (по непонятной причине тошнота вызывала у меня именно такую реакцию) посреди маленькой, аккуратной, ухоженной гостиной.

Да, корни Флитвика и его родственников явно давали себя знать в этом доме. Мне приходилось бывать у домашних эльфов, и сходство бросалось в глаза. Какая-то уютная стерильность, если такую можно себе вообразить, и тишина. Никаких следов присутствия человека, никакой ауры, никакого хозяйского запаха. Дом, в котором давно никто не живёт. В природе домашних эльфов быть незаметными для человека, и поэтому, видимо, человеку их не учуять. А здесь же, по всей видимости, просто на самом деле давно никто не живёт, хотя чистота и поддерживается кем-то. И даже Снейп, если он тут был, покинул это место спешно, не успев дать дому пропахнуть собой.

Ни одного пустого уголка. Мебель аккуратно расселась по комнате, словно семья за ужином. Я заметила на изящном столике в углу магическую корзинку для хранения пищи, прикрытую чистой салфеткой. О-о-о… неужели наконец свежая еда…

Я подскочила к столику, напевая и потирая руки. Сначала, оттягивая удовольствие, пару мгновений разглядывала красивую ручную вышивку крестом на белоснежной накрахмаленной ткани, изображающую новогодние свечи на растопыренных еловых лапках. Затем приподняла край салфетки и заглянула в корзинку.

Сверху лежали до блеска вымытые фрукты, а под ними, кажется, ещё куча всякой всячины. О-о-о, Мерлин великий… Неужели это всё мне?

Я мысленно послала горячую и искреннюю благодарность Флитвику за заботу и Снейпу за то, что не сожрал всё. Он-то небось подольше меня голодал. Не оставила я без внимания и тот факт, что по крайней мере один из них вспомнил, что из фруктов я ем только яблоки и груши. Мои сложные, противоречивые и извращённые вкусы не поддавались никакой логической обработке, и я испытала настоящий шок, порывшись в корзине и обнаружив, то там не лежало ничего, что я бы не могла есть. А я-то думала, буду смотреть жадными глазами на полную корзину и мучиться — еды полно, а есть нечего.

Немедленно вцепившись зубами в самую спелую грушу, я окинула взглядом остальной стол. В углу стояли несколько прикрытых пергаментом бутылочек с разноцветным содержимым. На середине стола (замеченные, впрочем, мной в последнюю очередь — корзинка уж больно вниманием завладела) лежали ещё два свёрнутых пергамента, оба адресованные мне. Один из них был надписан (и подписан) округлым отличническим почерком Флитвика, на другом подписи не было, и размашистые загогулины, которыми было написано моё имя, лишь отдалённо напоминали привычную убористую нечитабельную вязь, которую я так долго разбирала, щурясь, когда получала от Снейпа очередные указания во время наших занятий. Так мог бы написать Снейп в потёмках, если бы у него очень устала рука, или если бы он очень торопился… или, скажем, очень злился…

Я злорадно ухмыльнулась и развернула сперва пергамент от Флитвика, громко, старательно и с наслаждением чавкая грушей. Какое это счастье — быть собой, ни под кого не подделываться и хрустеть грушей так, что за ушами трещит, не страшась брезгливых косых взглядов!

Флитвик мягко журил меня за то, что я втягиваю его в уголовщину. Мало того, что я вынудила его дважды засылать контрабанду в Азкабан, ему к тому же пришлось тайком взламывать в Хогвартсе личное хранилище Снейпа, чтобы достать кошмарный ассортимент зелий, которые готовить не было времени. Ещё и бедного Феликса Соммерса пришлось использовать. Впрочем, писал Флитвик, за него я могу не бояться (хотя я и не боялась), у него железное алиби — он сейчас лежит без сознания в Мунго. В завершение письма Флитвик выражал надежду, что я буду сидеть тихо, отдыхать и отъедаться, прежде чем мы продолжим нашу работу — которой, увы, некому больше заняться. Ещё он очень просил меня больше не раздражать Снейпа, который и без того на грани — не дай бог откажется работать. Его, в общем, можно понять, писал Флитвик — он для общей пользы только что наизнанку не вывернулся, а они его в Азкабан. А когда он, Флитвик, посоветовал ему порадоваться хотя бы тому, как он ловко ускользнул из-под самого дементорского носа, Снейпу вообще крышу снесло, он ни с того ни с сего закатил грандиозный скандал, разорался и ушёл в дальнюю комнату, хлопнув дверью. Флитвик явно подозревал, что это именно я довела несчастного профессора до белого каления ещё в Азкабане.

Ха! Тоже мне невинная овечка. Во даёт Флитвик. Его послушать, так прямо Снейп сам за себя постоять не в состоянии. Да он сам кого хочешь доведёт!

С другой стороны, шуточки шуточками, а ведь он, похоже, всерьёз обиделся. Я, конечно, надеялась, что побесится и простит, но он мог и правда отказаться работать. В первую очередь со мной.

Я с трепетом развернула второй пергамент. Ну да, это в чистом виде Снейп — ни “здрасьте”, ни “до свидания”, сразу с порога ругаться.

“Очень довольны собой, я полагаю? Не надейтесь, это вам с рук не сойдёт. Я придушу вас при первой же встрече собственными руками. При первой же встрече, понятно? А Флитвик будет вас держать, чтобы не вырвались. Он страшно ругался, что вы делаете из него мелкого уголовника. Хотя, по моему мнению, уголовник из него получился мелким разве что только по росту, а по деяниям так это враг общества номер три, сразу после меня и Тёмного Лорда. А уж то, что мне собственными руками пришлось дать ему все ключи и пароли к моей лаборатории, включая секретный шкафчик, я вам вообще никогда не прощу! Если бы Полиморфное Зелье не готовилось целый месяц, и нам не нужна была бы срочно готовая порция, я бы никогда и близко не подпустил к нему ни одной живой души!

P.P.S. Первое занятие в субботу в час дня здесь. Обоим быть готовыми и не опаздывать. У нас куча работы.”

Я свернула пергамент, улыбаясь. В этом весь Снейп. “Убью при первой встрече, первая встреча послезавтра, не опаздывать.” Я, конечно, понимаю, что своим легендарным отсутствием чувства времени и постоянными опозданиями я его ещё в Хогвартсе достала, но чтобы опоздать туда, где я и так нахожусь, даже мне придётся приложить некоторые усилия. Хотя что верно, то верно — проспать могу. В час — это рано.

Я вспомнила Феликса Соммерса, бросающего на меня яростные взгляды сквозь решётку и багровеющего от гнева после каждой собственной фразы, произнесённой противным писклявым голосом, и улыбнулась ещё шире.

Довольна ли я собой? О да. С рук мне это, безусловно, не сойдёт.

Припомните мне это, профессор, когда мы снова окажемся в камерах напротив, и у нас будет один портключ на двоих...