По другую сторону вечности

Яркие вспышки молний рвали небо на части, слепя, выжигая способность видеть хоть что-то в промозглой тьме. Гром оглушал, и потоки беспощадного, хлесткого ливня не давали вдохнуть, пригибая к земле. Ты растерянно вглядывался в мрачные, низкие тучи, не понимая, как оказался здесь, почему ветер так пронизывающе, пугающе холоден — для тебя, давно забывшего, что такое — замерзнуть.

Непослушные пальцы стиснули ворот плаща в бесплодной попытке прикрыться, спрятать незащищенную шею от разбушевавшейся стихии. Щеки заледенели, и бьющие наотмашь колючие капли, как удары тысячи игл, вынуждали втягивать голову в плечи, а ладони — в неудобные рукава. Ты стоял и беспомощно озирался, выхватывая из ночной темноты низкие крыши уснувших домов, пустынные переулки, широкие потоки воды вдоль тротуаров, торопливо уносящие вдаль мелкий мусор, гнущиеся на ветру кроны еще не зазеленевших деревьев.

Весна опять прорвалась как-то сразу, не крикнув предупредительно, не дав осознать — ее время пришло. Просто обрушилась сверху озлобленной, мрачной ночной грозой.

Ты тяжело дышал, боясь сдвинуться с места. Ты не знал и не понимал, где ты, ты не видел, что привело тебя сюда — и что может помочь добраться до тепла. Куда-то — ты едва помнил об этом — где ты был дома и был почти счастлив, где не было холода, а мир складывался яркими неровными штрихами из того, что выстраивал — ты.

Где ты любил почти все, где любили тебя, где вы чувствовали себя в безопасности, складывая жизнь из попыток ее понять. Всегда.

Слишком давно, чтобы помнить, как возможно иначе. Слишком уверенно, чтобы вновь ощущать, что такое — беспомощность. Что иррациональный, отчаянный страх неизвестности все еще возможен и в вас.

Грохот вновь разорвал шум дождя, заставив тебя оцепенело, затравленно вздрогнуть, и, решившись выйти отсюда уже хоть куда-нибудь, сделать всего один шаг, ты, леденея от ужаса, обнаружил, что не можешь сдвинуться с места.

Что ты вообще не чувствуешь ног.

Испуг, осознание и паника, толкаясь, давили изнутри, вынуждая кричать — и пополам с горьким комком дежа вю ты осознал, что не можешь издать ни звука. Что ты не слышишь себя, пытающегося перекричать неотвратимо величественную стихию.

Вспышка молнии осветила широкую улицу, на миг впечатав в глаза застывший портрет голых, пригнувшихся к самой земле, густых веток, залитых водой крыш и качелей во дворике. Задыхаясь и чувствуя, как оглушительно звенит в голове, едва не разрывая тебя на части, тревога, ты озирался, дрожа от напряжения, холода и липкой, мрачной темноты вокруг, обрушивающейся после каждой вспышки.

И от предчувствия, что ты застрял здесь навечно — одинокий, беспомощный, глупый и замерзший, как какой-нибудь человек.

За что? — пытался прокричать ты, глотая горячие слезы, разбавленные каплями ледяного дождя. Отпусти меня! Что я сделал не так?

Ужас не сразу позволил понять, что от стены футах в тридцати от тебя отделилась фигура — высокая, закутанная в темный длинный плащ с капюшоном. Ты, до крови кусая губы, всматривался в нее, ты пытался прожечь ее взглядом, ты не знал даже, хотел ли внимания — или жаждал сейчас, чтобы она не заметила тебя, не обернулась, не показала лицо. Ты рвался между желаниями, между страхом и страхом, и смотрел, смотрел до боли в глазах, как она движется через улицу, не глядя в твою сторону, не оборачиваясь и не поднимая головы.

Человек в плаще подошел к дереву — ты мучительно вглядывался в рваный ритм его движений, которые видел только во время коротких вспышек — и опустился на корточки, протянув руку перед собой.

Почему-то теперь, когда ты видел сидящую на земле у ствола девочку лет десяти в насквозь промокшем платье — почему-то только теперь ты перепугался сильнее всего. Ты не знал, кто она, ты не знал ничего о них обоих, ты и себя-то толком не помнил, но ужас от мысли, что сейчас происходит нечто, что бесповоротно изменит все — для тебя — сковывал даже стук сердца, даже дыхание.

Не трогай ее! — пытался проорать ты сквозь застилающие глаза слезы, беззвучно открывая рот и захлебываясь тревогой, задыхаясь от невозможности кинуться, вмешаться, оттащить их друг от друга. Не смей, уходи, уходи прямо сейчас, потом будет поздно! — исходило криком что-то внутри тебя, и ты не знал и не думал о том, почему так отчаянно, до мурашек, уверен в этом. Почему это так страшно пугает тебя.

— Ты замерзла, — спокойно произнес человек, и ты оторопел от мысли, что прекрасно слышишь его голос сквозь рев дождя и громовые раскаты. — Иди ко мне, я тебя согрею.

Девочка не шевелилась и молчала, но ты знал — ты был до горьких слез уверен — она не только слышит, но и вслушивается. Она просто не умеет отвечать на проявления заботы — от кого бы они ни исходили. Даже распознавать толком их не умеет.

И при этом ей настолько безразлично, что этот человек может вовсе не желать ей добра, что она согласна умереть, если это случится. Ей все равно. Она и под ледяным дождем-то в тонком платье сидит потому, что ей все равно — все. Вообще.

— Как тебя зовут? — ровно спросил человек, снимая с себя плащ и набрасывая его на худенькие детские плечи.

Ты задохнулся, глядя на него — ты не знал, что в нем странного, но почему-то вид мокрых волос, прилипших ко лбу прядями, и светлой рубашки, и тонких запястий, и длинных пальцев, уверенно запахивающих на девочке плащ, выворачивал наизнанку от горечи. Тебе было больно смотреть — и ты стонал, потому что не мог отвести глаза.

Не надо, беспомощно умоляли твои губы. Не надо, пожалуйста, уходи, уходи, пожалуйста, просто уходи отсюда, оставь ее, пусть умрет здесь, не надо, не надо…

— Хочешь пойти со мной? — мягко спросил человек, глядя в застывшее, как маска, и безучастное лицо девочки — и ты, не выдержав, заорал в полный голос.

Потому что она согласилась, задержав взгляд на его лице. Пусть не сказала ни слова, пусть не хотела сейчас ничего, но она уже согласилась — где-то глубоко внутри — она сдалась, ей было все равно, что делать и куда идти, и поэтому она — пойдет. Туда, куда поведут за руку, и неважно — кто именно.

А еще ты знал — так же отчаянно и пронзительно, как и все остальное — что сидящий перед ней человек тоже уже все услышал. Что теперь их не остановит ничто, потому что маленькая детская ладошка безвольно спряталась в его руке, и сейчас они встанут — и исчезнут отсюда. Просто исчезнут.

А ты останешься — беспомощный, раздавленный и одинокий, и будешь помнить о том, что не только снова запутался и не заметил, где свернул не туда — и заслужил бремя оказаться здесь, в пустоте бушующего дождя, но и не смог остановить их, помешать тому, что должен был, обязан был предотвратить.

И ты будешь биться в силках неподвижности и кричать, кричать, срывая голос, не имея сил изменить хоть что-нибудь, и сгорая, отчаянно, бесповоротно сгорая в понимании — это только ты виноват во всем. Тебя уже нет, ты не существуешь, но ты проведешь вечность в аду, гадая, к чему привели твои глупые ошибки, твоя беспечность, твоя уверенность в том, что ошибаться могут только другие, но больше не ты. Никогда больше — не ты.

Мужчина коротко улыбнулся и поднялся с колен, поднимая девочку и беря ее на руки. Нет!!! — что было сил закричал ты, глядя, как она кладет голову ему на плечо, как он укутывает ее в плащ…

А потом он оглянулся и посмотрел тебе в глаза, заставив подавиться криком.

— Ты должен был предотвратить это, — с упреком произнес мужчина, обнимая девочку.

Грохот снова разорвал пелену дождя.

* * *

Гарри проснулся от собственного крика.

Жадно глотая ртом воздух, он бился, комкая простыни, пока полумрак утренней спальни, тихий и мягкий, медленно вытеснял сумбурный кошмар. Чьи-то руки нервно гладили по плечам — он сам не знал, когда успел рывком сесть, вздрагивая и с силой растирая лоб, начал размеренно вдыхать, с наслаждением ощущая, как отпускает напряжение, как растекается по телу предательская, отчаянная, безвольная слабость. И облегчение.

— Опять, Гарри? — с тревогой прошептала Луна. — Это опять тот же сон, да?

— Не помню, — закрыв глаза, сквозь зубы выдохнул он.

Видение клубилось, ускользая, оставляя в памяти лишь беспросветный, тоскливый шелест, яркие вспышки и горькое, болезненное чувство потери.

Гарри никогда не помнил таких снов. ЭТИХ снов.

Луну они беспокоили до истерики — и каждый раз, проснувшись от крика, Поттер давился потом иррациональным чувством вины, глядя на встревоженную девчонку. Впрочем, было бы странно, если бы водный маг на чужие кошмары реагировал как-то иначе.

Панси, в отличие от нее, только язвила и с мрачной усмешкой рекомендовала более регулярный секс и меньшее количество министерских газет перед сном — но чего еще ожидать от Панси?

Драко молчал, проваливаясь каждый раз в какие-то собственные необъяснимые страхи. Обнимал, выуживал из необъятных запасов коньяк, огневиски, а то и скотч, а потом был и нежен, и сдержан до невозможности — будто сам боялся того, что эти сны могут значить. Что в случае воздушного мага тоже совершенно не удивляло — кому, как не ему, видеть хитросплетения вариаций будущего?

Хотя, пожалуй, только это и помогало. Видеть отблеск понимания в глазах Малфоя — наверное, в большем Гарри и не нуждался, когда в сознание прорывался очередной пугающий сон.

Вот только сейчас безотказный внутренний датчик уверенно заявлял — Драко не было рядом. Не было… О, черт.

Гарри обернулся, машинально бросив быстрый взгляд на кровать — напряженно кусающая губы, растрепанная спросонья Луна, свернувшаяся на краю калачиком, подпирающая кулачком голову, Панси. Малфоя нет. А, значит, он так и не вернулся вчера.

Остатки сна слетели окончательно.

— Пойду поброжу, — буркнул Гарри, мимоходом целуя Луну в лоб и отворачиваясь от обеспокоенного взгляда. — Все равно не усну больше.

— Кофе лучше, чем алкоголь, — толкнулся в спину глухой голос Панси. — И не паникуй раньше времени. Если хочешь, потом вместе попаникуем…

Короткая вспышка раздражения пришла и тут же стыдливо исчезла — как случалось почти всегда, когда Паркинсон со всей своей непринужденностью встревала в его дела. Она права, одеваясь, устало подумал Гарри. Драко нет меньше суток — он вполне мог все это время вообще не ложиться спать. С ним все в порядке, раз живы мы. Нужно просто еще подождать.

Куда он денется — вернется прямо сегодня.

Серый рассвет медленно клубился на горизонте. Гарри вдыхал запах кофе, обхватив обеими ладонями чашку и облокотившись на высокий, по пояс, каменный парапет балкона. И очень старался, глядя вдаль, не думать о нетронутой комнате Драко, которую только что пересек, проходя сюда. Комнате, в которой Малфой сегодня ночью тоже не появлялся.

Драко не в первый раз уезжал за пределы замка — за почти три с половиной года какие только дела не выдергивали каждого из них отсюда хотя бы на несколько часов. А с тех пор, как Панси и ее аналитики, наконец, умудрились модифицировать связующий амулет, придумав, как заставить его отыскивать и точно указывать местоположение «родственных существ» по всей Европе, дел и вовсе стало невпроворот.

Почти полсотни магов, постепенно стянувшиеся сюда за первые полгода, долгое время составляли все население школы. Гарри невольно усмехнулся, невидяще глядя перед собой. Они дрались тогда до развороченных стен и опаленных карнизов, споря до хрипоты и падая потом от усталости — в попытках продумать систему занятий. Когда выстраивали образ жизни — для тех, кто доверился им и позволил решать, как им жить, с кем, куда и для какой цели.

Луна всхлипывала, заламывала руки, топала ножкой и срывающимся голосом напирала на возрождение самого понятия «клан». Мы не просто так маги кланов! — кричала она. Мы должны чувствовать свои корни, ощущать, что рядом — такие же, как мы! Все равно никто, кроме родственника, тебя не поймет. И селить магов необходимо по кланам, и только исходя из этого выстраивать систему обучения. Потому что к каждому нужен индивидуальный подход.

Вот именно, что индивидуальный, закатывал глаза Гарри. Упрямо просящаяся на язык параллель между собой и Снейпом не давала даже попробовать серьезно обдумать идею объединения кланов. Достаточно было всего лишь представить, что Северус, при всем к нему уважении, мог бы жить где-то рядом. В одной, можно сказать, с Гарри спальне. Эмоции зашкаливали прямо-таки мгновенно.

Что вы деретесь, цедила сквозь зубы Панси, придавливая Поттера к полу тяжелым взглядом. Дети малые, честное слово. Селить надо каждого отдельно, а потом сами уже разберутся. И возраст учитывать. И занятия проводить по таким вот группам — кто с кем скучкуется, те пусть в куче и будут. Все ж взрослые лю… пардон, маги… вокруг.

Драко дипломатично молчал, по окончании каждой свары выдавая покрытый наспех набросанными во время «бури за круглым столом» строчками пергамент с перечнем возможных типов уроков и классификацией оптимального распределения информационных энергопотоков в зависимости от качественного уровня передаваемых знаний. А потом с фамильной малфоевской отстраненностью вещал в потолок о том, сколько крови лично ему попила за время учебы система деления студентов по Домам и неизбежно вытекающие из нее элементы бессмысленного соревнования и противостояния.

Панси затыкалась мгновенно, будто из нее выпускали весь воздух. Луна фыркала — она и в Хогвартсе-то не очень понимала смысла вражды факультетов, а Гарри сцеплял зубы, давя желание сгрести Малфоя в охапку и держать так, пока он и думать не забудет о том, что когда-то они не были вместе. И оба полагали, что только так — правильно.

Выстроившаяся в итоге почти что сама собой из соображений одной только целесообразности схема преподавания Гарри временами просто поражала — честно говоря, до сих пор. А разобраться в расписании вообще не представлялось возможным — он малодушно сбегал от попыток что-либо ему разъяснить, оставляя организацию Панси и Драко, которые, как он нередко подозревал, то ли мыслили не по-человечески многомерно, то ли напропалую под шумок пользовались хроноворотами.

Рассвет занимался неспешно и основательно, с неотвратимой уверенностью, отгоняя тревожные мысли, заставляя вдыхать утренний воздух и жмуриться от запаха свежести.

Розовые отсветы постепенно вступали на каменные плиты двора, окрашивая и высветляя их, хмурые с ночи тучки медленно разъезжались, обнажая иссиня-голубоватое небо. Ветер ерошил отросшие волосы — у ветра всегда нежные пальцы, почему-то обрывочно подумал Гарри, рассеянно скользя взглядом вниз и привычно отыскивая там юношу, сидящего, небрежно подогнув под себя ногу, на постаменте у входа. Фигура зыбко колебалась, словно пытаясь укутаться в невидимое глазу рваное облако, солнечные блики играли в складках тонкой поношенной мантии — сегодня юноша сидел, повернувшись лицом к восходящему солнцу, запрокинув голову, упираясь ладонями в камень и зажмурив глаза, будто тоже вдыхал запах рассвета.

Почему-то Гарри необъяснимо хотелось, чтобы парень посмотрел на него. Сам — без просьбы или, упаси Мерлин, прямого указа, который принцип управления проекцией вполне позволял. Но юноша, видимо, был чертовски самодостаточен, а спрашивать у Драко или девочек, не смотрит ли на них школьная скульптура, Гарри обоснованно не решался. В его представлении подобный вопрос уже граничил с первыми признаками надвигающейся шизофрении.

Мерлин, уже три с половиной года, подумал вдруг Гарри, вглядываясь в мечтательную улыбку юноши. И ровно пять с той жуткой ночи, когда я стал магом… Рехнуться можно. Кому объяснишь, что все ЭТО уложилось в пять лет? Всего — в пять лет?..

Цифра вдруг перепугала до колючих мурашек между лопатками. Девятнадцатое марта, холодея то ли от ужаса, то ли от просто волнения, глупо повторил про себя Гарри, машинально опуская чашку на парапет. Кто бы мог подумать… Да разве я сам — мог? Тогда? Что закончится — этим?..

Он скользнул взглядом по буйно разросшемуся яркому саду за окружающей скульптуру перед входом площадью. Паркинсон устроила его, по ее словам, всего лишь регулярно мелькая где-то неподалеку, да временами застревая между стеблей и цветов то с книгой, то с кучей пергаментов. А потом разводила ручками, хмыкая, что не имеет к гербологии ни малейшего отношения.

Те же нотки однажды Гарри в ее голосе уже слышал — когда она утверждала, что не способна к целительству. Впрочем, так утверждалось и до сих пор — невзирая на то, что Панси являлась единственной, кто при необходимости исполнял в школе функции колдомедика. Точнее, единственной, кто делал это успешно и без непредвиденных сбоев.

Она — такая, давя невольную улыбку, подумал Гарри. Даже похвалить себя лишний раз не дает… говорит, ей это только мешает. Но цветы почему-то растут только там, где — она. Мерлин Великий, и какие цветы!.. Луна аж стекленеет от восхищения, когда видит очередное чудо природы, «не произрастающее в этих широтах».

Мы и сами не понимаем, кем постепенно становимся. Мы давно поверили, что мир подскажет, если мы снова вдруг ошибемся, что мы имеем право быть самими собой — хотя бы здесь. Позволять себе все, что захочется — когда выпадает возможность. Мы были правы? Или все-таки нет?

Машинально потерев лоб, Гарри устало хмыкнул и уселся на парапет, прислоняясь к стене. Из сада доносился голос проснувшейся Мелл — значит, уже восьмой час, она всегда выходит в семь со своей гимнастикой. Она, а в последнее время — и еще трое магов, причем только один из них тоже земной. А вот поди ж ты, повадились вместе с ней посреди растений просыпаться… Гарри давно оставил попытки понять собственных учеников. Казавшаяся когда-то незыблемой схема деления по стихиям и накладывающая на характеры, личность, приоритеты свой отпечаток властной лапой, подернулась дымкой, как только число магов в школе перевалило за двадцать. Найти общие черты при желании было можно — но предположить, что перед тобой за существо, как оно поступит и что ему нужно, исходя из одной лишь стихии — теперь эта идея казалась бредом. Маги разные — слишком, чересчур, иногда просто до невозможности. И далеко не всегда поведение получалось объяснить воспитанием.

Еще сильнее это бросилось в глаза, когда из ниоткуда — а по факту откуда угодно — на пороге стали возникать совершенно незнакомые личности, утверждающие, что «просто слышали о Гарри Поттере». Те, кто не жил в резервации, кто стал магом недавно, кто вообще провел юность в другой стране. Они тоже рвались сюда — да им и некуда было больше особенно рваться. Гарри их понимал.

Многих находили и приводили Драко и Луна — после модификации амулета это стало привычной деятельностью. Чаще всего о школе стихийных магов уже либо знали — и тогда молчаливо соглашались, либо узнавали при встрече — и тогда соглашались куда более радостно. Лучше жить взаперти среди таких же, как ты, чем медленно умирать в одиночестве.

Жесткий запрет на выход за пределы школы — как и физическую невозможность ее покинуть — ученики воспринимали ошарашенно, но в конечном итоге всегда — покорно. За три с половиной года существования Уоткинс-Холла территорию покидали только его основатели. Всем остальным же было суждено провести здесь всю жизнь — если хотя бы трое из четверых учителей не решат, что мага можно «выпустить в люди».

Гарри искренне считал, что время подобных решений не придет никогда. Впрочем, по прошествии нескольких месяцев никто из живущих здесь наружу уже и не рвался. Вот и незачем. Крепко перестроенный общими усилиями замок огромен, принадлежащая школе местность — еще больше, и уж лучше устроить колонию здесь, чем позволить толпе привыкших жить по-своему нелюдей обживаться в человеческом обществе.

Может, поэтому всегда так все валилось из рук и от тщательно задавливаемого беспокойства хотелось выть раненым волком, когда Драко исчезал в пламени камина, отправляясь за очередным учеником? Даже понимая, что ведет себя, как редкостный идиот, Гарри не находил себе места в часы, когда Малфой отсутствовал в замке. Так не было, когда он навещал Северуса в поселении — сам Снейп появляться у них до сих пор упорно отказывался. Так было, только когда Драко уходил — к людям.

А, может, все дело в том, что на этот раз они рискнули замахнуться на большее. Переломав кучу копий в бесплодных спорах, решились, наконец, воспитывать не состоявшихся магов, а тех, кому еще только предстоит ими стать.

Методика зияла прорехами, и сам Гарри, не стесняясь, по полной загружал учеников на занятиях анализом и выстраиванием возможных ее описаний. И, насколько ему было известно, Панси подобной эксплуатации бездействующих мозгов не стеснялась тем более. Вот только легче не становилось — они определенно совали носы чуть дальше, чем могли пока что себе позволить. Но по всему выходило, что так и правильно. Только так.

Воспитывать не магов, способных когда-нибудь стать чьим-то наставником, а пару наставник-воспитанник. Держа под контролем и процесс инициации тоже.

Тем более, что худо-бедно дозревших до посвящения и балансирующих на грани людей амулет теперь тоже показывал…

— Гарри Поттер! — донесся до него из распахнутого окна рассерженный голос Панси. — Прекращай медитировать, у тебя смешанный класс через пятнадцать минут! Заменять в этот раз точно не буду!

Чертыхнувшись, Гарри торопливо спрыгнул с парапета.

Начинался новый день.

* * *

Утреннее солнце, нещадно бьющее в окно. Разбросанные по полу подушки, на которых расположились пятеро смельчаков — еще семеро уселись вдоль стен, кто вытянув ноги, а кто с показной безучастностью обхватив колени. А один юноша устроился на спинке пустого дивана, выше всех, поглядывая сверху вниз. Вечно пытается быть выше, вздохнул Гарри, оглядывая класс.

Будь проклят тот, кто придумал уроки в смешанных группах. Точнее, тот, кто понял, что они — неизбежная часть учебы. Самая важная, если разобраться.

— Доброе утро, — обронил с подоконника последний из сегодняшних учеников.

Гарри молча улыбнулся в ответ — одними глазами. Четырнадцать магов, младшему — малышу на окне — пятнадцать, старшей — Мелл — двадцать два. И ничего удивительного в том, что почти еще столько же отстранены от занятий. Хотя бы по разу из этой группы вылетали все. Единственный класс, где срывались даже самые… самые. Единственный, после которого Гарри не раз напивался до зеленых гоблинов.

Дважды — вместе с учениками. И даже Панси не заикнулась тогда о порядках.

Он не видел иной возможности, кроме как учить этих ребят думать, выворачивая перед ними наизнанку собственную жизнь. С этим пришлось согласиться почти сразу — личного больше не существует, если это личное — в прошлом. Прошлое для того и нужно, чтобы извлекать из него уроки, и у четверых юнцов, взваливших на себя ответственность за будущее стихийных магов, нет права объявлять его своей собственностью.

— Слушаю ваши выводы, господа, — сказал Гарри, опускаясь рядом с Дэнни на подоконник. — Кто начнет?

Не переглядываются. То ли уже все за стенами обсудили — и успели перессориться напрочь, то ли каждый настолько в своих мыслях, что в кои-то веки не до соседа.

— Тут нечего обсуждать, — спокойно сообщила Мелл, внимательно глядя в пол. — Профессор Дамблдор был абсолютно прав.

Короткое нервное движение Алана. Не согласен. Конечно же.

— Хорошо быть правым, когда сам отсиживаешься за стенами, — насмешливо протянула Энни. — Дамблдор не был замечен ни в одной действительно опасной стычке.

— Кроме последней, — флегматично возразила Мелл. — Если ты не забыла, он был убит именно в стычке.

— И поделом… — буркнул из угла комнаты Алан. — Если так чужими жизнями ворочать…

Гарри задумчиво кусал губы.

— Натан? — поднял он глаза на юношу на диване.

Парень неуверенно пожал плечами.

— Ситуация требовала жесткого авторитарного руководства, — негромко проговорил он. — Отсутствие жертв во время войны — задача все равно нереальная. Важно только, чтобы жертвы были осмысленными, а я не нашел упоминаний о…

— А убийство семьи Уизли? — изогнула бровь Энни. — Тоже осмысленно?

Натан фыркнул.

— У нас нет точных данных о причинах их смерти. Из того, что есть, выводится только мотив потенциального двойного предательства, причем, скорее всего — кем-то из старших. В любом случае, в той ситуации разумнее было убивать даже возможных шпионов, чем допускать утечку информации.

— Утечки были, — с вызовом заявил Алан. — Или ты мыслив одним глазом смотрел? Вся финальная операция была построена на утечках — к нужным людям в нужной пропорции.

— Причем просчитанных заранее, — вставила Мелл. — Что только подтверждает стратегический гений Дамблдора.

Взглядом Алана можно было выжигать дыры. Но, видимо, не в земных магах, подумал Гарри, глядя на девушку. Такую даже огненному пробить не под силу.

— Никто не спорит с тем, что он — гений, — процедил Алан. — Вопрос стоял не в том, умел ли Дамблдор кроить интриги, а в том, были ли они этически оправданны. Имел ли он право так поступать.

— Если бы у руля был ты, мир, несомненно, жил бы по законам справедливости, — покладисто усмехнулась Мелл. — Только война — не факт, что закончилась бы именно так.

— Войну выиграл Гарри Поттер! — выпрямляясь, выкрикнул Алан. — И не благодаря манипуляциям Дамблдора, а вопреки им!

— Это твой вывод? — быстро спросил Фил. — Я бы поспорил, потому что, если анализировать ситуацию и принять во внимание, что обстоятельства максимально благоприятствовали, а сложил их именно Дамблдор…

— Стоп! — поднял ладонь Гарри. — Мелл, вопрос действительно стоял об этике, а не о качествах стратега. Конкретнее.

— Он имел абсолютное право убивать тех, кто помогал этим достижению финальной цели, — без запинки отчеканила та, наконец поднимая взгляд. — Он имел право на организацию похищения мистера Малфоя, даже если в результате тот также был бы убит. В конечном итоге, один человек ничего не значит, когда под угрозой тысячи жизней. Он взял на себя ответственность, и его смерть доказывает, что он и себя ценил не больше прочих.

Гарри на миг показалось, что еще немного — и она попытается извиниться за свою прямоту. Как будто точно знает, что он с ней не согласен, но не хочет менять точку зрения.

— Его смерть доказывает, что он хреновый стратег, — неожиданно твердо сказал с подоконника Дэнни.

Половина группы невольно тихо прыснула в кулаки. Малыш нередко вызывал подобную реакцию.

— А почему не наоборот, гениальный? — уперся Натан, буравя мальчика взглядом с высоты своего места. — Если Мелл права, то Дамблдор вполне мог отдать свою шкуру, чтобы потянуть время до прихода мистера Поттера, да еще и измотать Риддла дуэлью по максимуму. Это доказывает его способность планировать.

— Он был уверен, что я мертв, — мягко поправил Гарри. — Ты невнимательно смотрел данные?

— Значит, это доказывает его этичность, — усмехнулся Натан. — Тот, кто жертвует другими людьми, должен быть готов умереть и сам. Он был готов. Это оправдывает все его предыдущие действия.

— Если нынешний Министр Магии завтра сыграет в ящик, это что, оправдает все, что он сделал с тобой?! — тяжело дыша, рявкнул Алан. — Или с твоими родителями? — повернулся он к Мелл. — Или с твоим наставником? — это к Филу.

В комнате воцарилась гнетущая тишина, как будто он сгоряча брякнул неловкость. Заговорил о том, о чем в приличном обществе принято из вежливости помалкивать. Пять баллов огненным, машинально подумал Гарри, напряженно наблюдая за лицами, ловя отголоски эмоций.

— Поставь себя на место мистера Драко! — Алан ткнул пальцем в невозмутимую Мелл. — Представь, что это тебя вернули к тому, кто убил твою мать и довел тебя до инициации. К тому, кого ты боишься до истерики, после кого ты едва только учишься жить заново, не шарахаясь от собственной тени.

— Стихийный маг не должен избегать своих страхов, — возразила девушка, разглядывая свои ногти.

— Стихийный маг имеет право сам решать, когда и с какими страхами разбираться! — выплюнул он. — Какого Мерлина кто-то будет вмешиваться и сталкивать магов лбами с тем, что ему сейчас выгодно?

— Алан, — предупреждающе подал голос Гарри.

— Я спокоен, — процедил тот, снова откидываясь к стене и отворачиваясь.

— Алан, посмотри на меня.

Пылающий неприязнью и вызовом взгляд. Побелевшие костяшки пальцев.

— Что именно ты бы сделал иначе на его месте?

Мальчик с шумом выдохнул, запустил пальцы в копну волос — и тут же, дернувшись, вновь поднял голову. Ему было велено смотреть на учителя.

— Он не должен был разрывать вас с наставником, — упрямо прошептал Алан. — Даже великие цели не оправдывают такого… зверства.

— Но результат-то и впрямь получился великий, — возразил Фил.

— У него даже не было гарантий, что это сработает! — снова выкрикнул Алан. — Он просто грубо вмешался, и… ч-черт, он использовал магов! Как скот!

— Во второй войне я тоже использовал магов, — тяжело обронил Гарри.

— Они знали, на что шли! И вы — не он! Дамблдор был человеком!

Дэнни сдавленно охнул. Энни рывком обернулась к Алану и вытаращилась на него во все глаза.

Натан едва заметно дернул головой. Тоже так думает, едва сдерживаясь, чтобы не закипеть самому, мрачно подумал Гарри, оглядывая остальные лица.

— Человек не имеет права управлять судьбами магов? — спросил он, придавливая Алана взглядом к стене.

Тот молчал — хотя и не отводил глаз.

— Маг — имеет? Верно?

— Верно, — наконец выдавил тот. — Вы — маг. Вы имеете право.

— Отлично, — стискивая кулаки, усмехнулся Гарри. — Кажется, ты — тоже маг, Алан? Значит, у тебя такое же право решать за других, кому из них жить, а кому — нет, — и обвел взглядом группу. — Встать.

Взгляды — недоверчивые, покорные, упрямые, с вызовом или усталостью. Вопросительные. Даже Натан с дивана слез.

Злость медленно переплавлялась во что-то другое — в какую-то отчаянную, бесшабашную ярость, позволяющую не думать, не рассуждать, позволить ей нести тебя. Просто говорить то, что кажется верным.

— Ситуация, — отрывисто бросил Гарри, прислоняясь к стене и складывая руки на груди. — Каждый из вас должен выбрать из присутствующих здесь одного, самого, с его точки зрения, бесполезного. Двоих нельзя, обойдетесь одним. Кого-то выбрать нужно обязательно. Пять минут на обдумывание.

Не смотрят друг на друга. В себя смотрят. Ну, слава Мерлину, хоть до этого доучились…

— Бесполезного с точки зрения лично вашего понимания пользы, — продолжал он бросать фразы, пока ученики оторопело моргали. — Никаких общих моралей и домостроев, если они не являются вашими приоритетами. Будьте готовы пояснить свой выбор.

Отчаянный, полный немой обиды взгляд Алана.

— По очереди подходите к тому, кого выбрали, и говорите ему в лицо: «Я решил, что тебе пора умереть. Ты здесь не нужен». Мелл?

Девушка задумчиво потерла нос и, оттолкнувшись от пола, медленно пошла вдоль круга.

— Я решила, что тебе пора умереть, Энни, — спокойно произнесла она, остановившись. — Ты здесь не нужна.

— Почему?! — возмущенно выдохнула та.

— Ты глупая, — пожала плечами Мелл.

— Фил? — перебил открывшую было рот девушку Гарри. — Ты следующий, не заставляй нас ждать.

Водный. Сам весь, как ручей — из тех, что бывают ледяными и слепяще прозрачными.

— Я решил, что тебе пора умереть, Алан, — слова, как тягучие капли. — Ты здесь не нужен. Ты не чувствуешь никого, кроме себя.

— Неправда! — оскорбленно прошипел стоящий рядом Дэнни.

— Дэнни? — повернулся к нему Гарри.

Глаза малыша распахнулись, казалось, на пол-лица.

— Твой выбор.

Мальчишка тяжело дышал, кусая губы и глядя на него снизу вверх.

— Дэнни, мы ждем.

— Я не хочу, — задыхаясь, прошептал он, и, будто собравшись с духом, выкрикнул, отступая на шаг назад: — я не буду! Вы сами сказали, что я должен выбрать из моей личной пользы. Я считаю, что каждый полезен по-своему! Что я слишком глуп, чтобы выбирать из них!

— А если ты будешь знать, что, не убив одного, ты убьешь всех, кто стоит здесь? — спросил Гарри. — Что тогда?

Мальчик нервно обхватил себя за плечи и обвел взглядом неровный круг.

— Тогда я умру сам, — почти спокойно, словно удивляясь собственным словам, произнес он. — Я решил, что мне пора умереть. Я не нужен здесь.

— Причина?

Дэнни лихорадочно соображал.

— Назови, или я сам ее назову.

— Трусость, — презрительно выдохнул Натан.

— Думай, — бросил мальчику Гарри и повернулся к следующему ученику: — Алан?

— Вы! — заорал тот ему в лицо. — Вы это от меня хотели услышать? Что вы здесь вытворяете! Это вам уже пора умереть, и я так считаю!!!

Развернувшись на каблуках, он вихрем вылетел из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Из коридора донесся удаляющийся топот.

Гарри устало потер лоб и снова повернулся к Дэнни.

— Так что там о причинах, малыш? — поинтересовался он.

У мальчишки дрожали губы, он почти прокусывал их, лишь бы скрыть это. Глаза растерянно бегали.

— Я все равно считаю, что так нельзя, — прошептал Дэнни. — Я… понимаю, что нужно. Но я бы не смог. Это правда, учитель.

— А что делать тому, кто оказался вынужденным решать? Что, если бы это был ты? У меня ведь тоже не было выбора.

— Значит, вы сильнее меня, — подбородок еще дрожал, но с собой парень почти справился. — Я просто… я знаю, что не хотел бы быть на вашем месте. И на месте Дамблдора. Извините… наверное, я плохой маг. Но это правда.

Мелл молча отошла к столику и, налив из графина воды, принесла стакан мальчику. Тот взял, бросив на нее быстрый взгляд.

— Перерыв полчаса, — медленно произнес Гарри. — И передайте Алану, что он отстранен от занятий на ближайшие два месяца.

— А плюсов не будет? — спросила Энни.

Гарри перевел взгляд на группу.

— Единственный, кто сегодня заслужил плюсы — так это Дэнни. Все свободны.

* * *

От долгожданного запаха кофе на глаза даже навернулись слезы. Гарри обессиленно рухнул на диван, откидывая голову на спинку, и вдохнул полной грудью.

— Как прошло? — меланхолично поинтересовалась Панси, откусывая от булочки.

Замечательно, мрачно подумал Поттер. Ты обедаешь, а мне даже рукой пошевелить лень.

— Кто-то опять отстранен? — участливо спросила Луна.

Гарри перевел на нее утомленный взгляд. Девушки расположились за столом бок о бок, и в этом было что-то неправильное. Как будто они избегают смотреть друг на друга.

Хмурая складка на лбу Панси бросилась в глаза чуть позже. Как и заплаканные глаза Луны.

— Алан Прюэтт, — негромко ответил Гарри, разглядывая их. — И еще три полноценные истерики, кроме его выходки. Лучше некуда. Налей мне выпить.

— Вот еще, — фыркнула Панси, убирая вино со стола. — Тебе и после обеда с ними общаться. Давай, подкрепляйся лучше.

Ощутимое напряжение, казалось, клубилось прямо в воздухе — над ними, упорно смотрящими в разные стороны и усиленно пытающимися сделать вид, что за время утренних занятий ничего не произошло. Гарри поймал себя на постыдном желании плюнуть на все и завыть — от одной только мысли, насколько сейчас было бы легче, если бы рядом был Драко. Просто — был…

Нехотя поднявшись, он обнаружил, что девчонки уже некоторое время угрюмо молчат, ковыряясь каждая в своей тарелке.

— Что у нас снова стряслось? — спросил Гарри, устало опираясь обеими руками на спинку стула.

— Ничего, — нервно буркнули обе — Панси с раздражением, а Луна — печально и жалобно.

Опять поссорились, с тоской подумал он, выдыхая сквозь зубы и садясь рядом с ними.

— Что Алан на этот раз натворил? — не меняя тона, попыталась свернуть разговор на другую тему Луна. — Такой искренний мальчик…

— Искренний? Не то слово, — хмыкнул Гарри, ставя локти на стол и опуская голову на руки. — Глядя на него, я регулярно жалею, что не могу начислить кому-нибудь каких-нибудь баллов. А через минуту уже кажется — придушил бы собственными руками. За лень и непроходимый эгоцентризм.

— Вылитый ты в юности, — холодно отозвалась Панси, не отрываясь от яростного кромсания бифштекса.

— Жалко, что тебя нельзя тоже от чего-нибудь отстранить, — задумчиво проговорил Гарри, покачиваясь на стуле.

— Валяй, — нехорошо усмехнулась девушка. — Сам будешь по хозяйству носиться. И рабочие группы тоже сам будешь организовывать.

Улыбка ситуацию почему-то не примирила. Да что с ними сегодня обеими? — растерянно подумал Гарри.

— Драко… — начал было он вслух.

— С ним все в порядке, — тут же перебила Луна, заправляя за ухо выбившийся локон и сосредоточенно глядя в тарелку. — Амулет показывает, что он жив и бодр. И даже не взволнован. Все хорошо, Гарри.

Не считая того, что пошли вторые сутки, как его нет? Да все просто замечательно. И, если он там не взволнован, то кто бы и меня тогда заодно успокоил… Лучше всего — вернув Малфоя домой. Прямо сейчас — и тогда я, наверное, даже не рехнусь за вторую половину занятий.

И вообще в этом хаосе не рехнусь.

— А если он и этой ночью не явится? — глухо пробормотал Гарри, сжимая вилку.

— Значит, утром проведешь Поиск и отправишься за ним, — отрезала Панси. — Все, хватит переживаний! Могу я хоть поесть спокойно в вашем присутствии?

Поттер медленно поднял голову. Девушка хмуро ответила на взгляд.

— Если ты еще помнишь, Панси, ты не в состоянии вести занятия в смешанных группах, — негромко произнес он, не сводя с нее глаз. — В первый и последний раз, когда ты умудрилась выжать на них из кого-то хоть что-то, ты отлеживалась потом целый день. Не забыла? А я и Луна варимся в этом аду дважды в неделю, и, если после уроков и стоим на ногах, то меньше всего при этом нуждаемся в указаниях, куда нам девать наши переживания.

— Извини, — мрачно процедила Паркинсон. — Завтра поговорим, в таком случае. Я все забываю, что ты еще и без присутствия Малфоя полноценно не функционируешь…

Луна обреченно выдохнула и, отвернувшись, бросила вилку на стол.

— Ну, я — ладно, — пожал плечами Гарри, забирая с блюда последнюю булочку. — А вас-то какая муха сегодня укусила?

Они все равно категорически не смотрели друг на друга, цепляясь каждая за свою правду. Панси — невозмутимо поджав губы, Луна — обреченно глядя в сторону.

— Драко вернется — поговорим, — буркнула сквозь зубы Паркинсон.

— Да! — с неожиданной горячностью поддержала ее Лавгуд. — Он тебе много интересного скажет.

— Или тебе, — невозмутимо хмыкнула Панси.

Гарри на мгновение замер с открытым ртом — а потом медленно положил булочку на стол. Девочки не так уж часто и ссорились, а когда вставали не с той ноги, всегда умудрялись разобраться друг с другом самостоятельно. Подавляющая часть ссор вообще не выносилась за пределы девичьей спальни, оседая где-то там, за дверью, и становясь той самой частью будней — домашней и теплой, над которой Гарри с Драко порой беззлобно посмеивались, пряча улыбки в уголках губ. Той, которая, наверное, была и у них самих — и со стороны казалась девчонкам не менее забавной и глупой.

Принципиальные конфликты обсуждались всегда вчетвером. И принципиальным не мог считаться тот, где двое не могут решить собственные разногласия.

Требование Панси дождаться Драко могло означать только одно — у них действительно большие проблемы. У всех четверых.

— Гарри, выдохни уже, а? — с тоской попросила Луна, вставая из-за стола. — Тебе еще в класс возвращаться.

— И тебе, — машинально добавил он, лихорадочно прикидывая, что могло произойти за те несколько часов, пока девочки оставались наедине.

Даже нет — Луна же тоже была на уроках. Значит, еще раньше? Утром, пока он сидел на балконе?

— Ну, может, хоть… — осторожно начал было Гарри.

— Нет! — обернувшись, хором рявкнули они обе — и переглянулись, будто их коробило это неуместное сейчас нечаянное единодушие.

— Сказала же — когда Драко вернется, — отчеканила Панси, опуская на стол пустой бокал из-под сока. — Все равно без него не угомонитесь оба…

Разговор прервала зеленая вспышка каминного пламени — Гарри изумил, наверное, больше сам факт вызова, чем его неожиданность. Доступ в камин Уоткинс-Холла был только у двух человек — при том, что одна из них появлялась здесь хорошо, если раз в полгода, а вторая — вообще никогда.

Стихийных же магов защита замка свободно пропускала и так. Правда, только в одном направлении…

Из камина показался знакомый четко очерченный профиль в обрамлении густых вьющихся каштановых волос — и все трое замерли, от удивления перестав дышать и оцепенело уставившись на нежданную гостью.

— Привет! — как ни в чем не бывало, кивнула им Гермиона Грэйнджер. — Я могу войти?

Гарри медленно выдохнул, ловя себя на невольно растекающейся улыбке. В этом она была вся — пропадать невесть где без сов и приветов больше трех лет, а потом объявиться в камине и поинтересоваться, можно ли ей войти.

Видимо, кто-то из девочек что-то сказал, потому что Гермиона исчезла в пламени — и через мгновение появилась в нем снова, перешагивая через кладку камина и выбираясь на пушистый ковер.

В одной руке она держала объемистый чемодан, который тут же поставила на пол. Другой прижимала к плечу обхватившего ее за шею мальчишку лет двух.

— Познакомься, Вик, — спокойно сказала Гермиона, перехватывая его обеими руками. — Это Гарри. Гарри Поттер.

Мальчик бросил на Гарри настороженный взгляд, прижимаясь к матери.

— Ты тот самый? — подозрительно спросил он.

— Привет, — обалдело выдавил Гарри, разглядывая темные вихры пацана.

— Герм?.. — каким-то звенящим голосом позвала ее Панси.

Девушка обернулась к ним с Луной — и Гарри едва окончательно не потерял дар речи, увидев, как они смотрят на гостью. Точнее, на ее ребенка — так, будто перед ними внезапно материализовалось свободно гуляющее посреди бела дня привидение.

— Гарри говорил, что я могу пожить здесь, если мне будет некуда идти, — вежливо сообщила им Гермиона. — Надеюсь, он все еще помнит свои слова.

Гарри слушал их вполуха, изо всех сил пытаясь совместить в голове упрямую девчонку, которую оставил на холмах Хогвартса несколько лет назад, и пышущую свежестью и решимостью молодую женщину, за чью шею привычным жестом цеплялся ребенок с хмурым, исподлобья, взглядом.

Ребенок. У Гермионы. С ума сойти. Почему, интересно, тот факт, что она собиралась замуж, никогда не увязывался в уме Поттера с тем, что она вполне могла успеть и ребенка родить?..

— Пойдем, я тебе комнату покажу, — улыбнулась Луна, снизу вверх глядя на Гермиону.

Она уже сидела на корточках перед стоявшим рядом с матерью мальчиком, держа его за руку. Тот, кажется, не возражал — во всяком случае, не демонстративно.

— У тебя занятия, — процедила сквозь зубы Панси, не отрывая от лица Гермионы напряженного взгляда. — Я сама им все покажу. Идите, вас с Гарри молодежь уже заждалась.

Луна, ойкнув и сделав на прощанье Гермионе круглые глаза, торопливо выскользнула из столовой. Длинная юбка взметнулась и опала, дверь тихонько захлопнулась — по коридору зацокали каблучки.

— Что случилось? — не удержался от вопроса Гарри, глядя на бывшую подругу. — Ты не появлялась три года, а теперь…

— Я подала на развод, — спокойно сказала Гермиона, беря ладошку Вика в свою. — Нам нужно место, где нас не смогут найти. Я потом тебе все объясню, ты же, вроде, опаздываешь?

Гарри машинально кивнул ей — взгляд Панси успокаивал, позволяя убраться сейчас по своим делам и положиться во всем на нее. Все, что нужно и должно, она сделает и узнает. Она не вчера родилась.

И, только спускаясь по лестнице, он подумал, что уже и сам не помнит, в который именно за сегодня раз ему кажется, что он только что упустил что-то важное. Очень-очень важное — и даже не понял, с чем оно связано и где его потом снова искать.

* * *

К вечеру Гарри окончательно убедился, что в его голове поселилась веселая семья злобных маленьких троллей, развлекающихся методичным отплясыванием чечетки на всех доступных поверхностях.

Мелл к концу занятия заявила, что не желает больше видеть Филиппа на утренней гимнастике, которую проводит сама, по своей методике, тратя собственные силы на не заслуживающих того остолопов. Фил в отместку битых пятнадцать минут методично рассказывал группе об особенностях поведения земных магов женского пола в условиях, оторванных от теоретизирования — проще говоря, об их пресловутой неспособности чувствовать и связанным с этим неумением адекватно реагировать на жизненные ситуации.

Гарри удалось загасить конфликт, только потребовав продолжить дискуссию в присутствии мисс Паркинсон, куда как более осведомленной о разнообразных особенностях земных магов. Фил оскорбился, но оплеуху принял — что, впрочем, еще не давало надежды на то, что они с Мелани не перенесут личные ссоры и на следующий урок.

Дэнни свалился с эмпатическим шоком, за что едва не схлопотал отстранение, но отговорился тем, что защиту в его группе Луна еще толком не тренировала, и примчавшаяся Лавгуд, на его счастье, смогла это подтвердить.

По всему выходило, что принцип допуска учеников в смешанные группы теперь тоже предстояло пересмотреть — либо просто больше не позволять участвовать в них водным магам младше семнадцати лет, раз они не выдерживают царящего там накала истерик. Что, в общем, тоже попахивало произволом и уравниловкой и навешивало на Гарри и Луну еще и предварительное тестирование личной выносливости каждого.

Что называется, не было печали… еще бы знать, как ее, вообще, можно тестировать. Но Драко-то, наверное, сразу придумает…

Драко… — в тысячный раз за день с тоской подумал Гарри, кусая губы. Если вчера еще можно было делать вид, что Малфой закопался в делах, заперся у себя в кабинете — или просто болтается где-то по замку со своим скопищем воздушных юнцов, то упрямое «сегодня» перечеркнуло все. Придавило угрюмой, бездумной тяжестью, навалилось всем весом, и каждое привычное действие вдруг стало даваться невыносимо сложно, и время застыло, растягиваясь, как истерзанная жвачка.

Да могу я без него, промелькнула сквозь головную боль усталая мысль. Могу. Только вот… Мерлин меня побери — не хочу… Словно жизнь по капле вытягивается. День занятий до чертиков вымотал, каждая мелочь концом света почти что мерещится. А еще Гермиона…

Сознание привычно сместилось, распалось на множество раздробленных частичек, почти мгновенно обшаривая замок. Малфоя не было. Панси отчитывала эльфов. Гермиона что-то сосредоточенно читала в Западной башне. Луна… ох, черт.

Он нашел ее скорчившейся на подоконнике чердака — она сидела, обхватив коленки и положив на них подбородок, и тихо всхлипывала, глядя в окно. Гарри на секунду остановился в дверях, глядя на нее. Ощущение дежа вю было таким ярким, что на миг перехватило дыхание — и что с того, что Уоткинс-Холл ничем не походил на поместье Блэков, а сама Луна — на ту девчонку, что жила с ними там, в круговерти их личного сумасшествия?

Привычки плакать на чердаках она все равно так и не изжила.

Гарри молча подошел ближе — и, усевшись за ее спиной, притянул Луну к себе. Та, вздохнув, покорно прислонилась к его груди, расслабилась, уткнувшись носом в собственный кулачок. Гарри зарылся в ее волосы, прикрывая глаза и машинально поглаживая вздрагивающее плечо, чувствовал, как постепенно успокаивается ее дыхание, как стихают всхлипы, и они сидели так, наверное, целую вечность, потому что, когда Луна заговорила, ему показалось, что он проспал, обнимая ее, по крайней мере, несколько часов.

— Скучаешь по нему?.. — чуть слышно прошептала она, глядя в окно.

Гарри едва заметно кивнул, не отстраняясь от светлой макушки.

— Я тоже… — замороженно проговорила Луна. — Наверное, его задержало еще что-то, да же? Что-то другое. Правда, странно, что он не связался…

— И не вернулся на ночь, — глухо добавил Гарри.

Вот оно, прижимая к себе сонную девушку, мрачно подумал он. Вот что никак не увязывалось. Драко мог понять, что не успевает закончить все за день — но в этом случае он обязательно бы вернулся домой перед сном. И утром просто исчез бы снова — а не пропадал бы с концами на двое суток.

Тоска, и тревога, и едва ощутимое, еще с ночи поселившееся где-то в груди ощущение безысходной, неизбежной уже опасности. Неотвратимости — будто все, что могло случиться, уже когда-то произошло. А Поттер снова ничего не заметил, и даже толком еще не понял, что именно сделал не так, где позволил себе поплыть по течению — или, наоборот, замахнуться на что-то, что ему явно не по зубам. Дал своей гордости право оценивать, что доступно их силам, а что — еще нет…

— Ты засыпаешь, — осторожно целуя Луну в висок, шепнул Гарри. — Иди, Панси же без тебя не ляжет…

Девушка как-то горестно хмыкнула, пытаясь то ли неловко возразить, то ли напроситься на уверения, что Паркинсон, хоть и бывает колючая, как убежденный кактус, но пределы своей стервозности всегда чувствует все равно. Конечно, если только предварительно не решила, что чувствовать в данную сторону сейчас нерезультативно, с невольным вздохом подумал Поттер.

— Ничего, лишнюю пару часов с Герм пообщается, — угрюмо пробормотала Луна. — Они ж почти четыре года не виделись, что ты, столько общих тем накопилось…

Гарри от неожиданности едва не разжал руки. И прежде, чем на язык напросился дурацкий вопрос, вдруг вспомнилась хмурая складка на лбу Панси, когда она выставляла Луну из столовой.

«Я сама им все покажу. У тебя занятия…»

Если бы дело не касалось этих девчонок и Гермионы, Гарри с уверенностью сказал бы, что Панси взъярилась, как хищница, защищающая свою территорию от чужих посягательств. Да и Луна сейчас реагировала не лучше, разве что — пытаясь воздействовать на окружающий мир не агрессией, а слезливой покорностью, заставляя всех подряд захлебнуться чувством вины за неправильный выбор.

Но применительно к стихийным магам — и человеку — убеждение казалось бессмысленным. Невероятным. Вообще невозможным.

Бред какой, мысленно усмехнулся Гарри. Да они же и не общались никогда раньше толком! У Луны целая сеть информаторов, что теперь, Паркинсон каждого будет встречать, ощетинившись? Все равно, что я бы сейчас вздумал Малфоя к Снейпу приревновать…

— Не выдумывай, — улыбнулся Гарри, прислоняясь затылком к стене. — Даже если вы вдруг повздорили, Панси не стала любить тебя меньше. Ты же сама это знаешь.

— Ох, Гарри… — устало фыркнула Луна. — Это вы с Драко мыслите категориями одной плоскости. Выбрал один раз — и люблю, и слава Мерлину, что вопрос партнера можно закрытым считать… У женщин все по-другому.

Гарри задумался.

— Не уверен, что хочу разбираться в этом сейчас, — признался он через пару минут. — У меня был тот еще день, я устал, как гиппогриф, да еще вам с Панси не раньше, не позже приспичило играть в свои страшные тайны. Тебе не кажется, что вы могли выбрать момент и получше?

— Вот именно так мне и кажется, — снова помрачнела Луна. — Что кое-кто мог бы подумать не только о себе, и сначала выбрать момент… а уж потом…

— Да что — потом? — не выдержал Гарри. Он уже едва скрывал раздражение.

— Ничего, — буркнула Луна, вставая. — Пойдем, действительно, спать. Ты не поймешь сейчас, правда… а я не хочу еще и с тобой на ночь глядя поссориться. Вот Драко вернется, и все вместе обсудим. Так только лучше будет, увидишь.

Мерлин, как вообще можно женщину понимать? — с тоской спросил себя Гарри, глядя в ее честные глаза. Даже такую, как Луна. Как они сами-то себя понимают, хороший вопрос…

Он проводил ее до комнат, больше не пытаясь ни отвлечь, ни заговорить. В конце концов, он слишком устал, чтобы думать сейчас и о них — раз уж обе так упрямо отстаивают свое право на игры в молчанку. Вот и пусть молчат. Все — завтра.

— Ты идешь? — неуверенно спросила Луна, замешкавшись на пороге их с Паркинсон спальни.

Гарри молча покачал головой. Мысль о коньяке Малфоя, ждущем своего часа в уголке винного шкафа, с каждой минутой почему-то представлялась все более заманчивой.

О коньяке — и о тишине рядом с потрескивающим камином. Ведь совсем скоро должен был вернуться Драко — и Гарри вдруг показалось чудовищной бессмыслицей спать, когда он придет. Ведь не может же Малфой пропадать невесть где третий день? Он вернется, буквально вот-вот.

— Я его подожду, — мягко сказал он вслух. — Ложись.

— Приходи, если сморит, — улыбнулась Луна — и исчезла за дверью.

Остался только огонь в камине, и пушистый, по щиколотку, черный ворс ковра, в котором утопали босые ноги, и тепло бокала в ладони. И горьковатый, пронзительный привкус на языке — губы Драко пахли им же, когда Гарри целовал их в последний раз. Когда Малфой стонал, запрокинув голову, и Гарри запускал руки в светлые волосы, разметавшиеся по вот этому самому ковру, вжимаясь в знакомое до черточки, до родинки на плече гибкое, тонкое тело, касаясь его — губами, ладонями…

Боже, как я соскучился по тебе… — с отчаянием подумал Гарри, задыхаясь и закрывая глаза. Я тебя просто убью, когда ты вернешься. Привяжу к дому намертво, если ты до сих пор предупреждать о своих передвижениях научиться не можешь… А лучше — прямо к кровати и привяжу. Тоже суток на двое…

Беспокойство прорывалось даже сквозь старательно накручиваемую злость. Драко не мог бодрствовать так долго. К исходу второго дня он уже должен был походить на истончившуюся, изможденную тень, балансирующую на грани провала в вымышленный мир фантазий воздушных магов.

И — ладно бы только это. Ему плохо не меньше сейчас, кусая губы, с тоской думал Гарри. Если я так с ума схожу, что он везде мне мерещится — так я хоть дома при этом! — то он там вообще один. Один…

Опустевший бокал одиноко поблескивал на низком столике у камина. Счастье мое рассудительное, что же с тобой там случилось? Что не дало тебе ни вернуться, ни хотя бы выслать сову? Почему тебя все еще нет? Как ты там, без меня?..

Машинально накручивая на пальцы ворс ковра и уже почти не стараясь не думать о Драко, смеявшимся здесь, рядом с ним, всего два дня назад, Гарри лежал, подсунув локоть под голову, невидяще глядя в огонь и отсчитывая бесконечные, едва тянущиеся минуты.

Когда ночь за окном стала едва заметно подергиваться утренней серостью, он и сам не заметил, как задремал.

Сухой, горячечный воздух царапал горло. Гарри казалось, что он слышит собственные хриплые вдохи — сквозь сон, заполненный нарастающим низким гулом, почти ревущим в ушах, заставляющим сжиматься в комок.

Кожа зудела, как от мириадов мелких укусов, мышцы каменели, и никак не получалось найти позу, в которой не хотелось бы хныкать и ныть, извиваясь от невозможности хоть немного расслабиться. Голова гудела, как звенящий колокол, и Гарри задыхался, запутавшись в липком безвоздушном пространстве.

А потом вдруг что-то обжигающе ледяное коснулось шеи — и он всхлипнул, потянувшись за прикосновением. Холод медленно проникал в тело, опускался вниз, скользя по груди, по плечам, по ладоням, снимая душащий жар, как лоскутки ткани, как лепестки, как кожуру, и Гарри почти трясло от мягкого, обволакивающего облегчения. Он порывался вывернуться, изогнуться, прижаться — ближе, сильнее, но холод был так далеко, хоть и касался его — всего, и прошла, наверное, вечность, пока до слуха не донесся обрывочный шепот.

— Гарри… Ты слышишь меня?.. Скажи что-нибудь, Гарри!..

Я здесь, — хотел было отозваться он, но губы не слушались, и красно-черные пятна застилали все, заставляя вглядываться в темноту до рези в глазах, до судорог — в попытках рассмотреть в ней хоть что-нибудь.

— Слава Мерлину!.. — выдохнул кто-то — и ледяное дыхание опалило разгоряченные щеки.

Гарри казалось, что он обернут в этот лед, как в кокон — везде, каждой клеточкой соприкасаясь с ним, вжимаясь в него, он был беспомощен, как новорожденный книззл, и мог только отчаянно молиться про себя, чтобы холод не уходил, не оставлял его здесь — одного, опять, снова…

— Я не уйду… — шепнула темнота, укутывая его прохладой. — Поттер, ты что?..

Имя странно резануло по ушам — Поттер? Я — Гарри Поттер, безуспешно пытаясь выровнять дыхание и перестать жадно заглатывать долгожданный воздух, отстраненно подумал Гарри. Я…

И мрак расступился, нехотя подаваясь — словно его кто-то, наконец, потянул за края — обнажая тонкое взволнованное лицо, запавшие глаза и взъерошенные светлые волосы, и лед вдруг раздробился, распался на части, тая, растекаясь подсыхающими лужицами. Превращаясь в побелевшие, сжатые в нить губы, до хруста впившиеся в плечо пальцы, вздымающуюся грудь, прижавшуюся к обнаженной коже.

— Драко?.. — с трудом улыбнулся Гарри.

И тут же понял, что лежащий на нем, обнимающий его Малфой вне себя от гнева — что его руки дрожат от едва сдерживаемой ярости, и что еще секунда — и Драко, размахнувшись, врежет ему между глаз, сорвавшись в истерический крик.

— Какого черта ты здесь дрыхнешь — один?! — заорал Малфой, стискивая его плечо с такой силой, что Гарри невольно охнул, и ощутимо встряхивая. — Это форма самоубийства такая?!..

Серые глаза потемнели, словно от боли, он сдавленно дышал сквозь зубы, и Гарри потянулся к нему одним слепым, бездумным движением раньше, чем успел осознать, что собирается сделать.

Непослушные пальцы зарылись в тонкие волосы. Он дома, дома — как заведенный, повторял себе Гарри, прижимаясь к напряженному, как натянутая струна, Драко, не находя в себе сил оторваться, притягивая их друг к другу.

— Ш-ш-ш… — он наконец обессиленно упал на спину, увлекая Малфоя за собой. — Ты не мог не вернуться сегодня. Я просто не думал, что так долго… и задремал…

— Не думал! — с горечью прошипел Драко. — Да когда ты вообще думал!..

Он задыхался, уткнувшись лбом в горячее плечо, и у него до сих пор дрожали руки, и до Гарри только теперь дошло, как страшно Малфой, наверное, испугался, увидев его здесь, одного, под утро — спящего. Он вдруг понял, как жутко перепугался бы сам.

— Все хорошо, — шепотом повторил Гарри, машинально касаясь губами прилипших к виску спутанных волос. — Ты же не мог и сейчас не прийти.

Драко сдавленно выдохнул — и прильнул к нему, вжался всем телом так, что пуговицы полурасстегнутой рубашки впились в кожу.

— Мог, — мрачно усмехнулся Малфой, не поднимая головы. — Я же не знал, что тебя на два дня нельзя одного оставить…

Его крепкие руки все еще стискивали плечи Поттера, будто не могли поверить, что бояться нечего. Больше — нечего.

— Ты все сделал? — так же тихо спросил Гарри, когда дрожь почти унялась. — Ты привел его?

Драко горестно фыркнул, делая вид, что не замечает настойчивую ладонь, забравшуюся ему под рубашку, чтобы привычно улечься между лопаток.

— А почему сразу — его? — обреченно поинтересовался он. — К твоему сведению, маги бывают и женского пола, Поттер.

Гарри хмыкнул, равнодушно пожимая плечами.

— Привел, — на тон ниже добавил Малфой. — Привел, устроил — она уже спит…

— Тогда что не так? — помолчав, спросил Гарри.

Драко не отвечал на ласку — и это тоже пугало.

— Мы влипли, Поттер, — глухо сказал он, отворачиваясь и садясь на ковер. Ладони нервно потерли лоб, небрежно пригладили волосы. — Ей восемь лет… и ты сам знаешь, откуда я ее забирал.

Гарри медленно выпрямился, успев отметить краем сознания, что тело снова почти слушается его. И остался сидеть рядом, вглядываясь в хмурый профиль Драко, в глубокие тени под запавшими глазами — борясь с желанием снова уткнуться в него. Успокоить. И поверить самому, что ничего непоправимого не произошло.

— Тебя что, заметили? — все еще не веря в то, что это действительно может происходить с ними, что это — случилось, проговорил Гарри.

Губы упорно не слушались.

Драко устало кивнул, снова пряча лицо в ладонях.

— Если бы я аппарировал, меня вычислили бы тут же. Тащить ее через границу на руках… нельзя было. Я бы просто ее не донес, там такой ливень жуткий… и ветер… Я же не ты, Поттер, я оживлять не умею. Людей, тем более…

— И что? — холодея, уточнил Гарри.

Сонливость и слабость как рукой сняло от одной мысли, что Малфой на самом деле попался — и ему это не снится.

— Я покинул страну официально, — пожал плечами Драко. — Получил портключ и переместился. Ждать-то больше точно было нельзя…

— Ты засветился в Министерстве?.. — неверяще выдохнул Гарри.

Малфой поднял голову и утомленно уставился на него.

— Не задавай риторических вопросов, ладно? — попросил он. — У меня и так голова раскалывается. Завтра придумаем, что именно с этим делать…

Они смотрели друг на друга — и Гарри, кусая губы, ловил себя на предательской мысли, что Драко прав. Что бы там ни случилось за стенами замка, что ни происходило бы в мире — пусть даже по отношению к ним самим — они все решат завтра. Потому что сегодня не важно, наверное, даже то, что их спокойному существованию, возможно, на самом деле пришел конец — ничто не важно, когда Малфой сидит рядом, измученный и усталый, решивший проблему так, как позволили обстоятельства — и не желающий слышать о том, что с ней можно было справиться как-то иначе. Потому что — в этом Гарри совершенно не сомневался — иначе просто было нельзя.

Иначе Драко бы это сделал.

— Пойдем спать, — он прижался к щеке Малфоя. — Завтра девочкам все расскажешь, Панси тебе прогноз выдаст…

— Да я их просто завтра прибью обеих, — спокойно заявил Драко. — За то, что ты тут дрых в одиночку.

Он больше не отстранялся — а, значит, продолжал ругаться уже машинально, больше на самого себя — за испуг, чем на бестолкового неосторожного Поттера и девчонок — за разгильдяйство.

И он позволял раздевать себя. Это тоже говорило о многом.

— Хочешь в душ? — шепнул Гарри, зарываясь лицом ему в шею, и, дурея от родного запаха, коснулся губами знакомой чувствительной точки под ухом. — Мы быстро. Туда и обратно.

Драко шумно выдохнул и усмехнулся.

— Давай, — почти беззвучно ответил он. — Только бегом, ладно? Я вымотался, как не знаю кто…

* * *

Конечно же, Поттер опять не сдержал слово. Точнее, уж лучше бы он его действительно не сдержал…

Теплые струи воды, и крепкие, сильные руки, скользящие по спине, сразу взявшиеся привычными жестами разминать затекшие плечи, и горячее дыхание в затылок — Драко блаженно прикрыл глаза, отдаваясь знакомым пальцам, ладоням, наизусть знающим каждую, наверное, клеточку его тела. Играющим на нем, как виртуоз на одной струне, податливой и, в конечном итоге, всегда — беспомощной. Перед ним — хозяином, любовником, другом. Мужчиной, который умеет чувствовать — как никто.

И управляет им с небрежной легкостью, заставляя несколькими движениями забыть об усталости, о сне, о заботах — смывая губкой налипшую изморозь чужих дней, согревая дыханием обнаженную кожу, пряча под ресницами темное, горячее пламя — я скучал по тебе…

Годы, наполненные суетой будней, утренними спорами за столом, тягомотиной обучения свалившейся на их плечи толпы эгоцентричных упрямых подростков и тщательно скрываемого страха не оказаться готовым, когда начнется очередная война, промелькнули, как один обрывочный сон — потому что каждый раз, когда день умирал, растекаясь тишиной по уставшему замку, и дверь закрывалась, отсекая их от реальности, в глазах Гарри поселялась хулиганская, мальчишеская улыбка — та самая — и у Драко подгибались колени. Он уже не помнил о том, что казалось самым важным еще несколько часов назад, и всегда поражался — как неотвратимо меняется Поттер в эти секунды. Как меняются они оба, словно существует два мира. Дневной — и этот.

В котором Гарри чуть слышно дышал, уткнувшись под струями душа лбом в его влажные волосы, сжимая расслабляющиеся плечи, в котором Драко откидывал голову, закрывая глаза, и обхватывал запястья Поттера, водя мыльными ладонями по своей груди, по животу, по рукам. В котором они оба задыхались, напитываясь дыханием, запахом, теплом друг друга, стирая из памяти хаос прошедшего дня, цепляясь за каждое движение, за каждый вздох — этого почти хватало, чтобы усталость перестала иметь хоть какое-то значение.

— Гарри… — возмущенно простонал Драко, когда горячая ладонь вдруг исчезла, сменившись потоком воды.

— Я же обещал, что мы быстро, — как ни в чем не бывало хмыкнул Поттер, быстрыми движениями смывая с них пену. — Я до ужаса честный юноша.

Что с того, что «быстро» в понимании Малфоя вообще, скорее всего, означало бы — поодиночке? Находясь рядом с обнаженным Поттером, быстро вообще ничего сделать обычно не получалось.

Самое отвратительное, что формально Гарри был совершенно прав. И Драко, видимо, сам виноват, что даже просто стоять под душем рядом с Поттером, не отвлекаясь на его близость, за все годы он так и не научился — категорически.

Шум воды стих, и в руках Гарри, видимо, появилось полотенце — Драко этого не видел, только чувствовал прикосновение ткани, потому как стоял, зажмурившись и прислонившись к стене, занятый выбором между бурной демонстративной обидой и не менее демонстративным равнодушным спокойствием.

Спокойствие победило — в общем-то, почти как всегда — и тут же растерянно ухнуло в неизвестность, как только Драко открыл глаза, наткнувшись на внимательный, мерцающий озорными искрами взгляд Поттера.

— Пойдем… — шепнул Гарри, отстраняясь и швыряя полотенце куда-то в сторону, и потянул его за руку. — Я с тобой рядом двое суток не спал. Мне, между прочим, все это время кошмары снились.

— Если ты спал один, то неудивительно, — машинально откликнулся Драко, отнимая ладонь и приглаживая влажные волосы.

На этот раз Поттер действительно доигрался, мрачно подумал он. Кажется, я предупреждал его, что устал?

Гарри пренебрежительно хмыкнул — и это тоже увеличило последнюю каплю. Конечно, ему все равно — это же было почти час назад, в прошлой жизни, можно сказать. Забыли и плюнули, подумаешь, мелочь.

Поттер молча протопал к кровати и, сдернув с нее покрывало, с блаженным выдохом вытянулся на подушках, закидывая руки за голову. Огромные и какие-то беззащитные без очков глаза внимательно следили за застывшим перед шкафом Малфоем.

Драко колебался всего несколько секунд, после чего безошибочно протянул руку и вытащил с дальней полки бутылку из темного стекла и бокал. Один.

— Что здесь-то нового? — равнодушно спросил он, усаживаясь на край кровати и подгибая ногу. — Как девочки?

Гарри ошеломленно моргнул. Бальзам на мою израненную душу, удовлетворенно подумал Малфой, глядя на его растерянное лицо.

— Ужас, а не девочки, — буркнул Поттер, глядя, как Драко откидывается назад, упирая в одеяло ладонь, и сгибает в колене вторую ногу. — Перессорились и требуют общего сбора.

Светлая бровь изумленно приподнялась, но взгляд от плещущегося в бокале вина Драко так и не отвел.

— Опять у Лавгуд идея какая-нибудь, — проворчал он.

— Скорее, у Панси, — поправил Гарри. — Мне так показалось. Они обе уперлись, что без тебя ничего не расскажут…

— Если у Панси, то, глядишь, и переживем, — хмыкнул Драко.

Слегка запрокинув голову, он сидел, подняв перед собой бокал, и смотрел сквозь него в окно, на пробивающийся рассвет. Взгляд Поттера, нервно скользящий по лицу, по плечам, по бедрам, казалось, проникал прямо под кожу.

Я тоже тебя люблю, невольно усмехаясь, подумал Драко. Раз сижу тут и греюсь бессовестно…

— У тебя после душа сон отшибло? — наконец поинтересовался Гарри.

Осторожно поинтересовался, педантично отметил Драко. И это правильно, Поттер. Не ты один здесь в игры играть умеешь… не всегда уместные…

— Угу, — согласился он вслух, делая очередной маленький глоток. — Но, если ты засыпаешь, так я и в кабинете посидеть могу.

В глазах Гарри начало медленно проступать понимание. И обреченность.

За такое зрелище Драко и в худшие времена бы правую руку отдал.

— Да я, в общем, в одиночестве выспался, — хмуро сообщил Поттер. — Это ты, вроде, от усталости умирал.

— А я и отдыхаю, — парировал Драко, глядя на бокал. — Второй по действенности способ.

Гарри прикусил губу, безуспешно пряча улыбку.

— Первый, надо полагать — душ? — саркастически предположил он.

— Душ — третий, тогда уж, — высокомерно протянул Малфой. — Ты, Поттер, чудовищно невнимателен к собственному партнеру. За пять лет даже в его приоритетах не разобрался.

— Я — сволочь, — покорно согласился Гарри. — Тебе надо памятник за жизнь со мной ставить, и по футу за каждый год наращивать. Покажи первый.

Драко устремил на него долгий оценивающий взгляд, а потом, смягчившись, привстал и перебрался ближе, усаживаясь верхом и оседлывая его бедра.

— Даже и не знаю, способен ли ты оценить тонкие вещи, — с сомнением проговорил он, сжимая коленями бока Поттера.

Глаза Гарри — насмешливые, распахнутые и доверчивые. Малфой рассмеялся бы в лицо тому, кто сказал бы ему пять лет назад, что Гарри Поттер способен смотреть так — открыто и беззащитно. Смотреть — на него. Лежа в его постели.

Драко сделал еще один глоток, поставил бокал на столик, переплел их с Поттером пальцы, наклонился вперед и замер в дюйме от его лица, прижимая руки Гарри к подушке. Поттер прерывисто дышал, глядя на его губы, и Драко слегка наклонил голову, почти касаясь лба Гарри кончиком носа.

Конечно же, Поттер дернулся и потянулся к его губам. Одно легкое движение — и уже прижавшись щекой к его виску, Драко медленно заскользил вниз, оставляя на коже винную дорожку, вынуждая Гарри откинуть голову и подставить открытую шею. Замереть на полпути — и провести носом по мочке уха, и за ним, чувствуя, как Поттер выгибается навстречу, тянет из захвата руки…

Вот еще. Так быстро. Ты пока что даже за душ не рассчитался.

Ярко-красная капля вина в ямочке между ключицами, медленные поцелуи — по горлу, вверх, к подбородку, и — по другой щеке снова ко лбу, будто не слыша, как Гарри шипит сквозь зубы, то прижимаясь к груди, то снова пытаясь вырваться. Тут главное — за руками следить. Поттер чертовски силен, когда начинает извиваться как следует.

Колени раздвинулись шире, и Драко, скользнув ими по простыням, вытянулся поверх горячего тела, крепко сжимая запястья Гарри. Поттер жалобно выдохнул — теперь они прижимались друг к другу, он чувствовал возбуждение Драко, и совершенно точно не понимал, почему его при этом все еще держат.

М-да, Поттер и тонкие материи! — мысленно усмехнулся Драко, касаясь губами влажных губ Гарри, смачивая их последними красными каплями. Поттер застонал и жадно прильнул к нему, слизывая терпкий вкус, целуя, будто захлебываясь им.

— Тебе так нравится поить меня без рук? — задыхаясь, пробормотал он, умудряясь почти не прерывать поцелуй.

— Вот еще, — выдохнул Драко. — Мне нравится тебя дразнить…

Ладонь оторвалась-таки от запястья, скользнула вниз, на шею Гарри, обхватила затылок — и Поттер, извернувшись, оттолкнулся локтем, перекатился по кровати вместе с Драко, тут же накрывая его собой. Пальцы впились в обнаженное бедро, обвившееся вокруг талии.

— Мерлин, как я соскучился… — со стоном прошептал Поттер, покрывая его бешеными поцелуями, вжимаясь в него, лихорадочно стискивая ладонями. — Мерлин, Драко…

Он запрокинул голову, с глухим рычанием врываясь внутрь — и остановился, впившись ногтями в плечо Малфоя и тяжело дыша. Драко ахнул, откидываясь на подушках — уже было неважно, все — неважно, Гарри с ним, горячий, родной, его Гарри…

По мнению Драко, если Поттер хоть к чему-то и пришел за долгие годы «муштры», так это к мысли, что быстрый секс — не всегда самый лучший. И Драко искренне не понимал, как вообще умудрился ему это вдолбить. По всему всегда выходило, что в данном вопросе Гарри принципиален — а, возможно, он просто не верил, что это возможно.

Жизнь постепенно показывала, что в случае Поттера возможно действительно все. Потому что тот Гарри, который когда-то увез Малфоя из Хогвартса, пылал, как пожар, вспыхивая в мгновение, зажигая и сжигая — и взрываясь одной яростной волной. Он был слишком горяч, чтобы согревать постепенно, шаг за шагом превращая Драко в оплавленный воск… хотя, честно говоря, любить Поттера было несложно любым.

Но таким — нависающим сверху, медленным, жестким, с горящими глазами — Драко был счастлив любить его. Такого Гарри можно было просить, умолять, извиваться под ним, подаваясь навстречу, стонать и всхлипывать — он жадно ловил эти всхлипы ртом, заламывая руки Малфоя, он сводил его с ума, безостановочно шепча непристойности и нежности — и никогда не поддавался на просьбы. Он доводил Драко до криков, до исступления, до слез, вколачиваясь в него до грани оргазма — а потом выходя и покрывая жадными поцелуями, не давая кончить, и снова брал его, пока от каждого движения не начинала бить дрожь, как от прикосновения к обнаженным нервам. Пока Малфой не сдавался, оседая в его руках, покорный и полностью беспомощный. Драко только теперь понял, что значит — отдаваться кому-то. Гарри. Принадлежать Гарри.

— Мальчик мой… — шепнул Поттер, нежно целуя искусанные губы.

О, он умел быть нежным — не только губами, ладонями, взглядом, а будто бы — весь, и Драко задыхался, цепляясь за него, обнимая, притягивая к себе — и чувствуя, как Гарри льнет к нему, теряясь в его поцелуях. В такие минуты Драко уже не понимал, как они могли ссориться хоть когда-то. Как Поттер мог вызывать в нем какие-то другие эмоции, кроме этой бесконечной жажды и теплоты.

Он не боялся в такие мгновения ничего. Вообще. И это тоже было по-своему странно — когда страх отступал совершенно, даже из дальних уголков подсознания.

Может, поэтому он больше не боялся и боли — и того, что кто-то подчинял себе его тело, становился его хозяином, владел им. Драко нравилось быть слабым — с Гарри.

И эта мысль тоже теперь не пугала.

— Поверить не могу, что ты не спал двое суток… — сонно пробормотал Поттер ему на ухо, лениво перебирая пряди светлых волос. — Или ты просто двужильный, Малфой…

Он лежал, как всегда, устроившись на груди Драко, лицом вниз, уткнувшись ему в шею. Так он спал даже в Хогвартсе — обхватив его обеими руками и зарывшись в него, будто каждую минуту ожидал, что Малфой исчезнет, растворится в предутренней дымке. Как сон.

— А я спал… — тихо, почти беззвучно проговорил Драко, невидяще глядя перед собой. — И вчера… и сегодня тоже.

Поттер, кажется, перестал дышать. А потом медленно поднял голову.

— Что?.. — неуверенно переспросил он.

Драко повернулся на бок и уткнулся лбом в горячее плечо, рассеянно водя кончиками пальцев по все еще влажной коже, по напрягшимся мышцам.

— Я должен был убедиться, — прошептал он, касаясь Гарри губами. — Это возможно, Поттер. Только не так, как ты сегодня. Не просто так. Так — это самоубийство.

Гарри смотрел на него — совершенно ясные, без тени сонливости и утомления, глаза, огромные, напряженно внимательные. Драко на секунду почувствовал себя сволочью, прочтя в них искренний страх — за него.

— Ты не мог спать, если меня не было рядом, — каким-то звенящим голосом произнес Гарри.

— Ты был, — улыбнулся Драко, целуя его и мысленно отвешивая себе подзатыльник за то, что так его напугал. — Ты всегда рядом, Поттер. Надо только… правильно это почувствовать…

— Ты шутишь… — обреченно простонал Гарри, рывком притягивая его к себе. — Ты мне все еще ту выходку со сном не простил.

Драко медленно покачал головой.

— Я действительно спал один, Гарри, — тихо сказал он. — Все очень просто… если хочешь отдавать, а не брать. Тогда неважно, рядом ли ты, и неважно, будешь ли рядом когда-нибудь, — тонкие пальцы заскользили по лицу Поттера, обрисовывая его контуры. — Ты — во мне, понимаешь? Всегда — во мне. И, если мне ничего от тебя не нужно, если я хочу любить, а не быть любимым, то любить я могу и на расстоянии. Независимо от того, могу ли получить что-то взамен.

Поттер долго молчал, уткнувшись ему в макушку.

— Я постоянно о тебе думаю, — мрачно проговорил он наконец. — Даже вчера, когда засыпал… я вообще ни о чем больше думать не мог. Мне всегда кажется, что ты рядом…

— Но тебе меня не хватает, верно? — спросил Драко, поднимая голову и глядя ему в лицо. — Вот поэтому и не получается. Ты представь, что я действительно с тобой. И что ты можешь любить меня, и расстояния тебе не мешают. Они просто не могут отнять меня у тебя. Ничто не может, Гарри… потому что я — в тебе, а не рядом. И только ты решаешь, быть мне там или нет… Понимаешь?..

* * *

Это был не лучший день в жизни Луны Лавгуд. Не лучшие два дня. Нет, три. Месяц, точнее.

Черт, вообще какая-то полоса дурная пошла…

Она терпеть не могла принимать решения и оценивать чужие поступки. Она чувствовала себя, как пришпиленная к доске трепыхающаяся бабочка, когда приходилось решать, кого из близких людей выбрать и чью сторону поддержать.

В первую очередь потому, что Луна прекрасно понимала всех — хоть почти никогда и не могла донести до любой стороны точку зрения ее оппонента. То, что прекрасно складывалось в ней в единую картину, почему-то упорно не желало выражаться в словах и оседать в головах окрысившихся друг на друга собеседников.

И ладно бы просто окрысившихся… Куда как хуже, когда каждый уже начинает гнуть свою линию, прикрываясь священной верой в единственность собственной правды, и плевать они все хотели на то, что правд, как минимум, несколько.

Иногда ее преследовали пугающие видения, в которых Панси выглядела, как мрачная высоченная скала, нависающая над похожим на взрывающийся вулкан Гарри. В которых Гермиона выстреливала ядом во все стороны, прожигая чудовищные дыры в каждом, на кого попадали капли. Луна ощущала боль от слов и эмоций, как физическую, и смотреть, как те, кого она любит, причиняют ее друг другу, было невыносимее, чем ощущать удары самой.

Иногда она путалась — что происходит на самом деле, а что просто выглядит, как настоящее. И только Панси одним ей ведомым шестым чувством умудрялась заметить, когда Луну начинало «нести», и вовремя влить в нее зелье — или хотя бы взять за руку, прижать к себе, возвращая ощущение реальности и мгновенно прерывая все склоки.

Только Панси могла унять страхи несколькими словами, объяснив, что разницы, по сути, и нет. Что все, что видит эмпат, действительно существует — на слоях, которые доступны ему одному. Такое вот у Лавгуд проклятье. За что ее, в том числе, конкретно Паркинсон и любит. Малфой, вон, будущее иногда ощущает — и ни Гарри, ни самой Луне это тоже совершенно не мешает любить его. Это называется «особенность» и «изюминка» — и придает магу ту самую, отличающую его от всех, индивидуальность, которую в себе надо ценить, а не пугаться ее проявлений.

После таких разговоров Луне всегда казалось, что она снова может спокойно дышать.

И даже видения слегка отступали — правда, недалеко.

И все ухало в бездну, превращаясь в один спутанный бесформенный ком, когда каждый упирался двумя руками в свою правду, и в перспективе начинала маячить — грызня. Пусть даже до нее — реальной — доходило редко, Луне хватало четкого ощущения надвигающейся возможности, вероятности, чтобы начать балансировать на грани истерики.

Это невыносимо — когда те, кого ты любишь, причиняют друг другу боль. Пусть даже у них, как они говорят, действительно шкуры дубленые…

А еще всегда почему-то казалось, что, какое бы решение она ни приняла, оно все равно — неправильное. Не оптимальное.

— Мисс Луна, я все равно не понял, — из дальнего угла комнаты раздался голос молчавшего весь урок Фила. — Вы говорите, что для водного мага естественно любить каждого. Но, если я попытаюсь… — он усмехнулся и смущенно потер лоб, — что-то мне подсказывает, что я надорвусь. Мне же тогда весь мир на шею усядется…

Луна улыбнулась собственным мыслям.

Она любила такие уроки — у магов своей стихии — в особенности. Когда вокруг тебя несколько пар прозрачных, как ручьи, светлых глаз, и негромкие, с переливами и оттенками, голоса, и в каждом — зачаток будущего эмпата.

Только они еще об этом не знают и наивно верят, что ощущать боль каждого, как свою — ее личный крест, который им не достанется.

— А что такое любовь, Филипп? — мягко задала она вопрос, откидываясь на спинку стула. — Как ты это себе представляешь?

Сидевшая рядом с ним Дина хмыкнула, бросив на вконец смущенного мальчишку озорной теплый взгляд. Дэнни, заметив их переглядки, вспыхнул до корней волос.

— Ну… — задумался Фил.

— Смотреть на каждого с нежностью и готовностью погладить по шерстке? — насмешливо уточнила Луна. — Эдак и впрямь надорвешься.

— Любовь — это жертвенность, — эхом отозвался растянувшийся на полу, закинув руки за голову, глядевший в потолок Брайан. — Готовность пожертвовать собой и своими интересами. И я тоже не думаю, что это возможно — если ради каждого. Каждый… того не стоит…

— Сильное утверждение… — хмуро буркнула Маргарет.

Луна едва удержалась от прямого вопроса. Нельзя. Нельзя прямо подсказывать. Ни за что не согласятся, если просто сообщить результат, не дав дойти до него самим.

— Ты не согласна? — как можно ровнее спросила она, глядя на девушку.

Та отстраненно пожала плечами.

— Я думаю, что называть любовью можно разные вещи, — проговорила Маргарет, пристально глядя на Брайана. — И тогда будут разночтения. А можно не на определения смотреть, а себя слушать. И мне кажется, вы говорите о чем-то другом. Не о страсти или желании близости. И не о жертвенности.

— Не об этом, — покладисто согласилась Луна — и оглядела притихшую группу. — Может, еще кто-нибудь готов себя послушать, а не об определениях поспорить?

Мерлин, как хорошо, что вас тут никогда не бывает больше десятка за раз, невольно подумала она. Убиться можно, если сорок магов сразу перед собой посадить…

И плевать, что в результате они больше работают в замке, чем учатся. Тем выше ценят занятия.

— Любишь, когда хочешь, чтобы любимому было хорошо, — внезапно подал голос молчавший доселе Майкл. — И делаешь что-то для этого.

— И когда тебе плохо, если ему плохо, — добавила Маргарет.

— Не вижу принципиальной разницы с готовностью жертвовать, — хмыкнул Брайан.

— Разница в том, что иногда любовь — это умение заставить себя не делать ничего, чтобы не помешать, — задумчиво обронила Луна. — Согласиться с тем, что твоя забота может быть не нужна. Вообще не нужна. Как ты думаешь, Брайан?

— Ну, это возможно… — пожал плечами тот.

— Да ты даже не въехал, о чем речь, вообще! — фыркнул Фил. — Жертвенность — это готовность делать что-то ради любимого, верно? И достать его, видимо, этими своими жертвами до печенок. Мисс Луна это имела в виду — что любовь отличается тем, что ты можешь и НЕ жертвовать, если в том нет реальной нужды, и это сложнее, чем просто отрывать от себя куски и гордиться этим…

— …а потом требовать за них платы с объекта любви, — закончила за него Луна.

— Когда любишь, об оплате речь не идет, — презрительно сообщил Брайан.

Сейчас он уже был похож на ощетинившегося ежика.

Дина молча смотрела на него с отчетливым, явным сочувствием. Маргарет со стоном уткнулась носом в коленки, пытаясь сдержать рвущееся наружу фырканье.

— А как определить, нужна кому-то твоя жертва или нет? — вдруг напряженно спросил Дэнни. — Ну, то есть… если я чувствую, что ему плохо, и я могу помочь… что-то сделав… этого достаточно, чтобы я имел право действовать? Он же может и отказаться, если я предложу. Не потому, что не надо, а просто… побояться, не знаю… Или еще почему… Из гордости, там…

Мальчик определенно решал какую-то свою задачу. Уставившись невидящим взглядом в пространство, он говорил о ком-то конкретном — это единственное, что Луна успела услышать.

— А как определить, нужно ли вообще вмешиваться? — перебил его Фил. — У каждого есть свобода решать свои проблемы самостоятельно, пусть даже — совершая ошибки. И тогда, получается, любовь — это способность не мешать их совершать. И помогать только тогда, когда попросят.

— А если мне больно от того, что он ошибается? — поднял на него глаза Дэнни. — От того, что ему самому больно?

Сама бы хотела на это ответить, горько усмехнулась Луна. Что делать, если мне больно? Вмешиваться — или молчать? И как потом убедить себя, что один из двух выходов — правильный?

— Так ты ему хочешь помочь или свою боль убрать? — чуть слышно спросила она.

Мальчишка молчал, сосредоточенно кусая губы и хмуро глядя перед собой.

— В этом и решение, Дэнни, — вздохнула Луна. — Только ты знаешь, чего именно добиваешься. Но ты не перестанешь чувствовать боль, когда плохо тому, кого ты любишь. Это и означает, что ты любишь его.

Он протестующе вспыхнул, но возражать вслух не стал. Конечно, ты хотел сказать, что любовь ни при чем, мысленно улыбнулась Луна. Чего еще ожидать от пятнадцатилетнего парня.

— Особенность водного мага в том, что он способен чувствовать боль каждого, — устало проговорила она. — Это не значит, что любой из нас ее чувствует. Это всего лишь потенциальная способность. Слышать любого, кто рядом, и пытаться ему помочь. Разрываться на части, когда больно многим, а ты — один. И никогда не быть уверенным, что, вмешиваясь, ты поступаешь единственно верно.

— Вопрос внутренней честности, — мрачно подытожил Фил. — Опять снова-заново…

Они расходились пришибленные и слегка ошарашенные. У них целая неделя до следующего занятия в этой группе — а, значит, вопросов будет еще больше. Как всегда, впрочем, — со вздохом подумала Луна, поднимаясь по лестнице.

Обед обещал быть мучением — потому что утром она, наконец, рассказала Гарри все, что услышала, глядя на Гермиону. Ей было тошно передавать что-то за спиной не чужой ей девушки — пусть даже и человека — но и молчать, скрывая важную, скорее всего, информацию от семьи, казалось тоже не лучшим выходом.

К тому же, реакция Гарри и Малфоя совершенно точно показала — это действительно была важная для них информация. Хотя, по мнению Луны, они крепко преувеличивали.

Успокаивать взбешенного новостями Поттера пришлось всем троим, включая Панси с ее логическими выкладками. И, судя сейчас по его лицу, процесс все же прошел успешно.

Гермиона тоже уже была здесь. Ждали только ее — вечно опаздывающую несобранную Лавгуд.

— Как там твои русалки? — хмуро поинтересовался Малфой.

Луна небрежно махнула рукой, придвигая к себе тарелку с салатом.

— В этой группе шестеро парней и три девушки, Драко, — насмешливо протянула она. — Так что твои гендерные претензии слегка необоснованны.

— Судя по всему, опять никто никого не пришиб, — философски заметил Гарри. — Не то, что мои. Хоть маггловский огнетушитель на стенку вешай.

Панси презрительно фыркнула. Гермиона с интересом вслушивалась в разговор.

— Можно проводить занятия в бассейне, — посоветовал Драко. — Тогда получится тушить сразу по возникновении возгорания.

— А мужской половине группы так понравится женская, или в каких там они решат сочетаниях друг другу нравиться, что о занятиях вообще можно будет забыть, — саркастически подытожила Панси. — Так и знала, что рано или поздно эта школа скатится к борделю.

Луна и Гарри, не удержавшись, покатились от смеха. Малфой искоса наблюдал за ними, не переставая жевать и пряча улыбку.

— А можно мне тоже на занятия походить? — спросила вдруг Гермиона. — Просто посмотреть. Интересно.

— Посмотреть? — Гарри выпрямился на стуле. — Зачем?

Луна обратила внимание, как они переглянулись с Малфоем — почти незаметно. И, слава Мерлину, Поттер, кажется, не начинал опять закипать.

Гермиона пожала плечами.

— Мне всегда хотелось понять вас. Взгляд изнутри, так сказать. Да и заняться здесь особенно нечем, все равно Виктора почти целыми днями Добби развлекает…

— Твой сын неплохо осведомлен о том, что такое домовые эльфы, — между делом заметил Драко, сосредоточенно нарезая на ломтики кусок бекона. — Для мальчика, росшего среди магглов и имеющего в мамах тебя, с твоей-то непереносимостью домовиков…

Взгляд Гермионы мгновенно стал сухим и колючим.

— Я работала в Магическом Мире, Малфой, и нет ничего удивительного в том, что мой сын нередко проводил вечера со мной, когда меня задерживали дела.

— Кстати, а где ты работала? — поинтересовалась Панси. — Ты так и не сказала.

— В Министерстве Магии, — отрезала Гермиона. — В Отделе Тайн, и распространяться об исследованиях своей лаборатории я не имею права. Еще будут вопросы?

— Ага, — кивнул Гарри. — С каких пор Отдел Тайн изучает стихийных магов?

Луна едва не покачнулась от хлынувшей со стороны Гермионы волны мгновенной ошпаривающей паники. И сразу, следом — злости.

— Уже пятый год изучает, к твоему сведению, — процедила она, швыряя на стол салфетку. — С момента гибели Риддла и Дамблдора. А я там работаю с тех пор, как вы покинули Хогвартс. Или вас так бесит, что люди тоже хотят понять тех, кто сумел разрулить подряд две войны?

Драко и Панси, не удержавшись, посмотрели друг на друга. С совершенно громкой тоской. Только что не вздохнули.

— В твою задачу входит только наблюдать или склонить к контакту с правительством? — спокойно осведомился Гарри. — Ты говори, мы действительно не кусаемся… что бы вы там о нас ни наизучали.

Пальцы Гермионы машинально сжали край столешницы.

— Я сама решила приехать сюда! — с вызовом сказала она. — Я даже привезла с собой Вика, потому что я доверяю вам! Доверяю, что вы не сделаете ни его, ни меня… что вы ничего нам не сделаете. Черт, Гарри, людей, которые относятся к вам, не как к чудовищам, можно по пальцам пересчитать, а вы только и можете, что в каждом видеть шпиона! Да, я делилась тем, что я знаю о вас, и собираюсь делиться, потому что считаю, что это неправильно, что вас все боятся! Что вы вынуждены прятаться тут, как…

— Только наблюдать или убедить? — мягко повторил Гарри.

— Никто не ставил мне никаких задач! — рявкнула девушка, вскакивая из-за стола и с силой пиная стул. — Если ты уверен, что я шпионю за вами по чьему-то поручению, то просто вышвырни меня отсюда! Это будет замечательным подтверждением твоим словам о старой дружбе и взаимопонимании.

Она взбешенным вихрем вылетела из столовой, оглушительно хлопнув дверью.

— Значит, все-таки — убедить, — вздохнула Панси.

— Да, я тоже услышал, — мрачно согласился Драко. — Луна, поговоришь с ней? Пусть успокоится…

Луна торопливо кивнула, бросая в рот последний бутербродик и поднимаясь из-за стола. Малфой обещал объяснить вечером, почему появление Гермионы им на руку и почему стоит оставить ее в замке — а, значит, выпускать девушку отсюда не стоило. Стоило догнать и объяснить, что Гарри просто выражается временами, как последний хам, к этому проще привыкнуть, а ее саму никто ни в чем не собирается обвинять.

Что бы она там ни подумала после допроса обремененного излишней ответственностью за семью и учеников Гарри Поттера.

* * *

— Ты первый, — снисходительно ухмыльнулась Панси в ответ на вопросительный взгляд Малфоя.

Драко пожал плечами и откинулся в кресле, прикрывая глаза. Пальцы машинально принялись очерчивать контуры еще теплой кофейной чашки.

Напряженное и какое-то несчастное ожидание Луны действовало ему на нервы — в первую очередь, тем, что Драко вообще не выносил такого выражения ее лица. Он до сих пор не понимал, как можно быть магом, адекватно воспринимающим реальность — и впадать в такие истеричные надрывные крайности от каждого происшествия.

А еще он просто не любил, когда она волновалась. Панси — умница, что сначала позволила высказаться ему. По крайней мере, хоть Луна успокоится.

— Девочка, — начал Драко, не открывая глаз. — Вилена Романски, полька, английскую речь понимает, не разговаривает, на холод, боль и прочие раздражители не реагирует, апатична, ненормально много спит. Ментальный слепок считывается, но застревает на яркой болевой картине. Поттер, посмотришь потом, Луну к ней нельзя подпускать.

— Почему?!.. — возмутилась было Лавгуд.

— Ты ее пожалеешь, — невыразительно обронил Драко. — Ты всех жалеешь.

— Она здорова? — перебила Панси.

— Навскидку, физически — да, хотя сильно переохладилась, и у нее шок, она уже четырнадцать часов подряд не просыпается. Понятия не имею, что с ней случилось, разберетесь еще. Проблема не в этом.

Драко помолчал, подбирая слова.

— Во-первых, ей восемь лет, — наконец проговорил он, потирая лоб. — Мы вытащили сюда человека, а не прошедшего инициацию мага. Мало того, что несовершеннолетнего, так еще и даже не закончившего начальную школу. Мы в принципе не имеем права удерживать ее здесь.

— Фигня, — решительно подытожила Панси. — В крайнем случае, можно будет мозги подправить родителям. Раз уж довели дочку до срыва, вряд ли активно на уши встанут…

— Во-вторых — она дочь Главного Аврора Магического Правительства Польши, — не меняя тона, продолжил Драко.

Лицо Панси мгновенно помрачнело. Гарри оторвался от созерцания своей чашки и, машинально выпрямившись, ошарашенно уставился на Малфоя. Луна с напряженной отрешенностью грызла ногти, глядя перед собой невидящими глазами.

— И, в-третьих — мне пришлось зарегистрироваться в Министерстве, чтобы покинуть страну.

— По их портключам отслеживается, кто перемещался? — быстро спросила Луна.

Драко молча кивнул.

— И отслеживается — куда. Так что, как только я исчез из Польши, в их аврорате совершенно точно стало известно, кто забрал Вилену и в какую страну с ней отправился. Формально они могут заявить о похищении — и будут правы. По факту же могут предпринять вообще что угодно, от официальной ноты протеста Визенгамоту до подпольной диверсии. Спецслужбы — они и у славян спецслужбы…

— По следу магического поля на регистрации портключа твое настоящее имя вычисляется на раз… — глухо сказал Гарри. — А по запросу Визенгамот выдаст информацию, что в стране ты не проживаешь. Мы высланы из Англии три года назад, ты забыл? Нас здесь нет. Мы и гражданства-то, скорее всего, лишены.

Драко только усмехнулся и, отставив, наконец, в сторону злосчастную чашку, наклонился вперед, поставив локти на колени. В его голосе зазвучала горечь.

— Поттер, ты что, правда веришь, что нас никто до сих пор не нашел? По моим подсчетам, координаты министерские ищейки должны были вычислить где-то с год назад, а еще через пару и сюда бы придумали, как пробраться. Пять лет — это максимум, который мы вообще смогли бы просидеть здесь, за барьерами. Максимум! Нам удалось продержаться три с половиной, что, на самом-то деле, хоть ты этого и не понимаешь, тоже неплохо, могло быть и хуже…

— Подожди, — перебил его Гарри, снимая очки и машинально потирая зажмуренные глаза. — Подожди, не части… Ты что, намекаешь на то, что нам в любом случае пришлось бы снова разбираться с авроратом? Чего ради-то?

Панси демонстративно вздохнула.

— Он не намекает, он прямо говорит, — отрезала она. — Я понимаю, что тебя греет мысль, будто мы сможем сидеть тут вечно, просто поставив защиту на вход, и никто к нам сюда не прорвется. Только это вранье и ребячество. Драко прав, пять лет — это потолок, и мы все равно должны были бы придумывать, как убедить мир смириться с нашим присутствием. Просто это произошло чуть раньше, а так — ничего страшного.

Взгляд Поттера красноречиво заменял любые слова.

— Ничего страшного?! — неверяще выдохнул он. — Ты будешь мне говорить, что вернуться туда, к людям, и опять вариться в этой мерзости — это неизбежность, а я должен поверить, что в этом нет ничего страшного?!

— Гарри, ты сам подумай, — негромко попросил Драко, мягко перехватывая его ладонь. — Если Грэйнджер знала, как нас найти, при том, что работала в Министерстве, неужели информация не просочилась бы дальше? И ладно бы только она знала! Есть ведь еще резервация, в которой полно магов, не пожелавших переезжать к нам. И далеко не все из них вообще согласны с тем, что мы вытворяем.

Поттер глухо застонал и уронил голову на руки.

— Ты хочешь сказать, что маги могут сотрудничать с Министерством? — пробормотал он. — Стихийные маги? С людьми?

— Вообще-то, я миллион раз пытался с тобой об этом поговорить, — устало признался Драко. — Еще б ты хоть кого-нибудь заранее слушал… Могут, Гарри. Не все по доброй воле, и не только они, но — могут. И нас в любом случае вычислили бы. Невозможно строить государство в государстве и думать, что кто-то все это вот так просто позволит. Да, юридически мы были неприкосновенны — пока не появилась Вилена, а она ведь даже не последняя! Раз уж мы решили, что не будем выпускать магов, пока они сами до всего не дойдут, то у нас выбора нет, кроме как — собирать сюда людей. Иначе эти охламоны никогда не повзрослеют, если не начнут лично проводить посвящения — мы же все это обсуждали уже!

— Да все, как всегда, — фыркнула Панси, забираясь в кресло с ногами. — То, что мы тогда это обсуждали, не означает, что Гарри тогда и понял все, что из этого решения следовало. А теперь он будет принимать драматические позы и демонстрировать…

— Не хами, а? — утомленно предложила Луна. — Пожалуйста. Успеешь еще.

Паркинсон недовольно поморщилась, но замолчала.

— Это решение в любом случае ускорило бы процесс, — негромко добавил Малфой, глядя на Гарри. — И оно было единственно верным, так?

Поттер молча кивнул, не поднимая головы.

— Я думал, какие у нас могут быть варианты, — вздохнул Драко. — И то, что сюда прислали Грэйнджер, тем более, сейчас — это, наоборот, только к лучшему. Нам все равно пришлось бы идти на контакт, а так у нас будет возможность самим что-то успеть предпринять…

— Кстати, Терри не говорил, что Гермиона работала в Министерстве, — вдруг вставила Луна. — Либо он лгал, либо…

— Да ты с ним лично уже три года не виделась, — хмыкнула Панси. — В письмах-то чего бы не врать. Тем более, что они, похоже, и правда разводятся.

Луна рассеянно кивнула.

— И она действительно пытается отсудить у него сына, — проговорила она, игнорируя изумленные взгляды Малфоя и выпрямившегося от неожиданности Гарри. — Дэннис Криви сегодня сову прислал, пишет, что там целая буря была… Терри, вроде как, Вика несколько раз увезти пытался, а Гермиона хочет вообще запретить ему с ним видеться… Так что — ей, похоже, действительно нужно было сына где-нибудь спрятать, раз она даже к нам приехать решилась.

— Грэйнджер — это диагноз, — поморщился Драко. — Но в данном случае полезный и своевременно объявившийся. Задание у нее все-таки есть, так что — подождем, что именно она попытается нам протолкнуть. Луна, ты за ней понаблюдай, а мы с Панси пока прикинем, куда ее приспособить, чтобы под ногами не путалась…

— На хозяйство поставить, — предложила Паркинсон. — Пусть за работами следит. И на занятия пусть ходит, если ей хочется, я так считаю. Только нужно предупредить, что здесь ей не Хогвартс.

— Сама все увидит, — мрачно заметил Гарри. — Не надо предупреждать. Если ее ученики за первый же учебный день не заклюют, то, глядишь, толк и выйдет. У нее крепкие нервы, вообще-то, просто ей удобнее про это не помнить.

— Значит, с этим тоже решили, — подытожил Драко. — Что еще на сегодня осталось?

Оба посмотрели друг на друга и выжидающе уставились на девушек. Те переглянулись — Луна опять помрачнела.

— Я решила, что мне пора завести ребенка, — спокойно объявила Паркинсон.

Парни так и застыли — оба какие-то оглушенные и тупо моргающие. На несколько секунд воцарилась пугающая тишина.

— Что?!.. — наконец беззвучно выдохнул Поттер.

Кровь мгновенно отхлынула от смуглого лица, и Панси едва не сшибло хлынувшим потоком горячего, взбудораженного волнения. У него даже руки задрожали, растерянно заметила девушка, машинально вцепляясь в подлокотники.

— Зачем? — непонимающе спросил Драко.

Гарри дернулся, как от пощечины, неверяще уставившись на Малфоя.

— Затем, что я так решила, — с нажимом повторила Панси, глядя на Малфоя. — Задай более конкретный вопрос.

— Ты… Это же… — Драко чуть ли не впервые на ее памяти потерялся в словах. — Ну ладно бы — Лавгуд! — простонал он наконец, сжимая кулаки. — Но ты!

Луна с хмурым видом разглядывала стену. Панси невозмутимо пожала плечами.

— Драко, мне двадцать три года, я взрослая женщина, я хочу иметь ребенка, у меня есть такая возможность, и я собираюсь его завести. Что именно кажется тебе непонятным?

— Да все! — воскликнул он, поднимаясь. — Тебе что, этой толпы оболтусов не хватает, тебе воспитывать некого? Как тебе вообще взбрело в голову, что нам нужен ребенок?!

— Прекрати на нее кричать, — вдруг с глухой яростью процедил Поттер, глядя на Драко снизу вверх. — И сядь.

— Я понятия не имею, что нужно ВАМ, — так же тихо ответила Панси. — Я сообщаю вам, что нужно МНЕ. Можете возмущаться и топать ножками, можете хоть вообще со мной не разговаривать, но прогибаться, даже в угоду кому-то из вас, я совершенно точно не стану. Свои планы я сообщила, и дальше уже ваше право — решать, как на них реагировать.

— Да почему именно сейчас?! — чуть не взвыл Драко. — Ты видишь, что происходит, вообще? Или у тебя от жизни с Лавгуд мозг, наконец, отшибло? Паркинсон, ты же, вроде, всегда здраво мыслила. Да мы понятия не имеем, что завтра случится, и как мы будем из всего этого выкручиваться!

— Мы всю жизнь будем из чего-нибудь очередного выкручиваться! — не выдержала Панси. — Сколько лет займут переговоры с Министерством, в лучшем случае? Три, пять? Десять? Мне что, до сорока лет ждать, пока все опасности нас не минуют? Так они никогда не закончатся! С одними разберемся, другие появятся.

— У тебя и так на сон времени не хватает, — умоляюще вставила Луна. — Ну, когда ты будешь заниматься ребенком? Или что, занятия бросишь? И учеников попросим потерпеть, скажем, что у единственного земного мага крыша поехала, так что в ближайшие годы уроков больше не будет?

— Уж справлюсь как-нибудь, — сквозь зубы бросила Паркинсон.

Малфой тяжело дышал и беспомощно кусал губы, стоя посреди комнаты. Гарри молчал, как-то очень странно глядя на Панси. Взгляд был обволакивающе теплым — и одновременно напряженным, давящим, будто Поттер пытался просверлить ее глазами насквозь.

— Сдурели девки вконец… — с горечью пробормотал Драко, отворачиваясь и подходя к окну. Ладони уперлись в резной верхний карниз. — Пэнс, я тебе одно чадо, вон, притащил уже. А Грэйнджер — второе. Хочешь — хоть детский сад разведем здесь! Только, ради Мерлина, не надо…

— Не надо что? — поморщившись, уточнила Панси.

— Не надо так всех подставлять! — рявкнул Драко, опуская голову. — Наш ребенок в любом случае будет человеком, ты что, не понимаешь этого?

— Понимаю, — тихо обронила девушка.

— Что он — это еще одно наше слабое место? — Малфой задыхался. — Что, если мы сами себя еще хоть как-то можем защитить, то он будет — беззащитен! А с такими родителями, как мы…

— Драко, я все понимаю, — перебила его Панси. Ее голос был тверд. — Я все взвесила, правда. И решила, что прятаться и бегать от самой себя еще двадцать лет, оправдываясь тем, что «еще не время» и «это опасно» — идиотизм. Я хочу, чтобы у меня был ребенок. Он у меня будет. Все.

— Я в этом не участвую, — решительно выдохнул Драко и обернулся, прислоняясь затылком к стеклу и складывая руки на груди. — Без меня, Пэнс. Мне хватает той сотни лбов, за которую я уже несу ответственность, чтобы взваливать на себя еще одного… Если ты так уверена в себе, то договаривайся с Поттером, он вон, вроде, не против. А я — пас.

Теперь они уставились на Гарри — Драко с отчаянием, Луна с надеждой.

Поттер встал, не обращая внимания на их взгляды.

— Я тут подумал, — чуть слышно проговорил он, подходя к Панси и опускаясь на пол перед ее креслом. — Ты ведь должна была это предвидеть, верно? Такую реакцию. Ты же — как там Малфой сказал? — всегда здраво мыслила.

У него оказались горячие ладони — когда он взялся перебирать ее пальцы. Горячие, осторожные, просто пугающе ласковые. Они расслабляли, успокаивали, отгоняли куда-то остатки сомнений. От этих прикосновений почему-то захотелось выдохнуть и расплакаться.

Панси с силой прикусила губу, отвечая на взгляд.

— Если ты и впрямь приняла решение, и собиралась реализовывать его независимо от нашего мнения… Если тебе действительно так важно завести ребенка… А тебе ведь важно, я слышу. То ты… не стала бы…

Слева, выпрямляясь, сдавленно охнула Луна, машинально поднося руку ко рту. Непонимающий взгляд Драко, бегающий между ними.

И сияющие, теплые глаза Поттера. Его пальцы, согревающие ладошку.

— Мы же могли отказаться сейчас оба, или начать паниковать потом, или вообще саботаж устроить. Ты бы не стала так рисковать. Раз ты преподносишь нам это, как факт, на который мы уже не можем повлиять, на который нам остается либо дуться, либо смириться, то ты УЖЕ беременна. Сколько?

Лавгуд со стоном уронила лицо в ладони. Взгляд Драко медленно стекленел.

— Почти пять недель, — негромко ответила Панси.

Поттер улыбнулся

— А чего молчала так долго? — шепотом спросил он.

— Сглазить боялась, — нервно фыркнула девушка, не вынимая ладонь из горячих рук. — Вам, мужикам, не понять.

Взгляд Гарри медленно заскользил по ее фигуре — вниз, и это отчего-то смущало сильнее, чем все предыдущие споры.

— Луна, — не оборачиваясь, позвал Поттер. — Ты там только не думай, что ты одна такая дурочка, ладно? Я ж тоже чувствовал, что что-то не так. И тоже не понял ни черта. Так что, если считать рассеянных идиотов, то их тут два.

Драко оцепенело молчал.

Первой охнула и подняла голову Лавгуд — она всегда раньше всех слышала, когда кто-то в замке позволял себе переживания такой силы. Почти одновременно с ней дернулся Гарри.

А потом взрыв чьей-то агрессии добрался и до Малфоя, едва не накрыв его с головой и заставив зашипеть сквозь зубы.

Чертыхнувшись, Поттер вскочил, на мгновение замер, определяя направление — и исчез. Драко, бросив напоследок на Панси уничижительный взгляд, молча аппарировал следом.

— По-моему, Малфой здорово разозлился, что ты не сказала сразу, — безжизненно заметила Луна, отрешенно глядя в одну точку.

— Да, пожалуй, — пожала плечами Панси. — По-моему, это Гарри здорово разозлился. Что ты его не поддержала.

— Скажи ему, что я ценю, что он поддержал тебя.

— Еще бы кто Драко сказал, что я понимаю, что он беспокоится и хочет, как лучше…

Луна рассеянно кивнула.

— Обязательно. Когда вернутся.

* * *

Одного беглого взгляда, одной секунды хватило, чтобы понять все.

В узком коридоре между лестницами, ведущими в жилые башни, воздух мерцал от жара, колебался зыбким смазанным маревом, превращая катающийся по полу клубок из двух отчаянно дерущихся тел в мешанину неровных цветных пятен.

Ярость вспыхнула с такой силой, что у Гарри на мгновение потемнело в глазах — и почти одновременно по коридору пронесся вихрь, сметая обоих участников драки с паркета и с маху швыряя их в стену. Клубок распался, издав двойной сдавленный вопль — и следом распался вихрь, растаскивая парней и намертво прижимая одного к перегородке между холлом и лестницей, а другого — к боковой стене коридора.

Оба невольно ахнули и осели, с силой приложившись о камень затылками.

И только после этого Гарри почувствовал стальную хватку чьей-то руки.

— Мистер Прюэтт, — донесся из-за его спины холодный голос Драко. — Мистер О’Доннел.

Натан медленно выдохнул, обреченно прикрывая глаза. Знает, скотина, что обращение по фамилии ничего хорошего ему не обещает, со злостью подумал Гарри.

Алан тяжело дышал сквозь стиснутые зубы, слегка наклонив голову и сверля учителя напряженным взглядом, в котором билась неприкрытая, чистая ненависть — к О’Доннелу, к учителям, к этому замку и всему этому проклятому миру, в котором невозможно даже дать в ухо тому, кто, наконец, на это нарвался, самому не нарвавшись в ответ на что-нибудь похуже драки.

Гарри вдруг понял, что Драко держит его до сих пор — хотя попасть под удар вихря он больше не может. Просто держит — потому что взбешенный Поттер и сам не замечает, что упирается и рвется вперед.

Гнев тут же немного схлынул — наверное, еще и потому, что затылком ощущалось успокаивающее, ледяное дыхание Малфоя. И сразу все обрело четкость, будто Гарри одновременно, кадр за кадром, увидел всю цепь предыдущих событий.

— В чем дело, мистер Прюэтт? — спросил он.

— А почему вы спрашиваете об этом — меня?! — тут же выплюнул Алан.

Дрожащий от ярости, с запрокинутой головой, прижатый к стене в неловкой, изломанной позе, он был похож на живой сгусток темного пламени, стиснутого и бьющегося в облике дикого зверя. В поглощенных чернотой глазах бушевал пожар — и от пугающего, мучительного дежа вю у Гарри на миг похолодели даже кончики пальцев.

За почти четыре года на его глазах умерло двое магов. Один из них — точнее, его проекция — с тех пор сидел на постаменте у главного входа, навсегда растворившись в поглотившем его вихре и оставшись вросшим в Гарри кровоточащим, незаживающим осколком тупой, несмолкающей боли. Сидел, иногда прячась в воздушную дымку, из которой был соткан, иногда улыбаясь чему-то, и так и не получалось научиться равнодушно отводить взгляд от тонкой, гибкой фигуры светловолосого юноши, одним своим присутствием говорящего больше, чем любой из здешних учеников когда-либо мог бы услышать.

Второй погиб два года спустя, всего лишь сцепившись в такой вот жестокой и бессмысленной школьной драке, отпустив себя, выплеснувшись в ней — весь, не удержавшись на тонкой грани, отделяющей реальность от пылающего внутри огня — и невольно потянув за собой и того, кому собирался всего лишь расквасить нос. Отбивающийся мальчишка, тринадцатилетний тогда еще водный маг, не смог удержаться, не хлебнув через край рванувшейся наружу ярости огненного — и не смог справиться с ней.

Почти сутки они колебались на грани безумия — оба, и, если насмерть перепуганного, захлебывающегося видениями Дэнни Луна в итоге смогла откачать, то Льюис Пэрриш догорел и умер следующим вечером. И Гарри знал, что всего лишь снова чуть-чуть не успел. Заметить вовремя. Сказать. Остановить. Успокоить.

Алана тогда еще не было в школе. Он появился здесь полгода назад — но не знать о том, что прижилось в замке как зловещая, пугающая легенда, он не мог все равно.

Как и все подростки, он мог — не поверить. Точнее, он просто не мог поверить, что ни один из них от подобного больше не защищен.

— Я спрашиваю того, кто перевел свару в драку, — медленно сказал Гарри, глядя в горящие темные глаза. — Спрашиваю о причине, а не о поводе.

Алан нехорошо усмехнулся — пульсирующая толчками злость клубилась вокруг него, как клочковатый, постепенно рассеивающийся грязный туман. Мальчишка уже успокаивался — а, значит, откладывать оплеухи не стоило.

Что касается Натана — этот был спокоен давно. Земные маги слишком редко действительно как следует выходят из себя. Гарри только теперь начал понимать, почему они живут дольше всех — они действительно не чувствуют того, что в данный момент полагают чувствовать нерезонным.

— Он меня раздражает, — процедил Алан. — Такой ответ вас устроит, учитель?

Дерзит. Прячет страх за бравадой и вызовом.

— Чем именно? — уточнил Гарри. — Всех огненных магов раздражают земные. И что?

Алан резко выдохнул.

— Вам все равно не понять…

Напряженные мышцы, упрямо сопротивляющиеся не дающему сдвинуться с места напору. Тяжелый, давящий взгляд исподлобья. И негаснущее пламя в глазах.

— Да неужели я так предвзят? — зло ухмыльнулся Поттер.

— Да!

— Ну, так поговори со мной об этом, — предложил Гарри. — Ты же знаешь, за правду здесь не наказывают.

Натан только презрительно фыркнул — и, наверное, это и перечеркнуло все попытки Алана запираться и демонстрировать независимость. Это — а вовсе не откровенная насмешка учителя над мотивами его обиды. То есть — над ним самим.

— А за что вы отстранили меня?! — выкрикнул мальчишка. — Не за правду? Я сказал то, что думаю! Дэнни вы за это хвалили, а меня вышвырнули из группы!

Ладонь Малфоя, по-прежнему лежащая на талии, дрогнула, пальцы едва заметно сжались. Что ты натворил тут без меня, Поттер?.. — спрашивали они.

— От занятий отстраняют за лень, а не за личное мнение, — медленно проговорил Гарри. — Ты не сделал выбор, о котором я просил — ты с помпой ушел от него. Хочешь, чтобы я вслух сказал, почему?

Алан тяжело дышал, и страха стало больше — теперь он клубился по коридору почти осязаемым туманом, смешиваясь с насмешливой самоуверенностью Натана.

— А еще ты скажешь, чем именно тебя раздражает мистер О’Доннел. Иначе я и это сам за тебя расскажу.

— Меня бесит, когда кто-то много мнит о себе, — буркнул Алан. — Он — такой же студент, как и все здесь! — с вызовом добавил он. — Но считает, что все вокруг ниже его достоинства! Он даже на занятиях вечно на диван залезает, чтобы смотреть на нас сверху вниз! Вы что, не видите этого?

— Он унижает этим лично тебя, — утвердительно кивнул Гарри.

— Он унижает вообще всех! — взвился мальчишка. — А вам на это плевать! Конечно, он же — ваш любимчик, ему все можно!

— Тебе страшно сказать прямо, что дело не во всех, а только в тебе? Алан, тебя же никогда не волнуют мифические «все». Здесь каждый способен сам за себя постоять. Не унижай других, представляя их беспомощными в такой мелочи.

Парень на мгновение осекся, будто захлебнувшись воздухом.

— Ему только и надо, чтобы достать меня, — прошептал он. — Он же мимо спокойно пройти не может, чтобы не сказать или не сделать гадость! Он — мелкая сволочь, и я его — ненавижу.

— Ненавидишь за то, что не можешь задеть его так же сильно, — эхом откликнулся Гарри. — За то, что не можешь не заводиться сам.

Алан беспомощно закрыл глаза и замолчал, по-прежнему напряженный, как готовая порваться струна.

— Он не лучше других, — срывающимся голосом чуть слышно пробормотал он. — У него нет никакого права корчить из себя… он всего лишь высокомерная сволочь.

— Ты знаешь, что мистер О’Доннел участвовал во второй войне магов? — поинтересовался Гарри. — Что он был среди тех, кто защищал города от нападений магических существ?

Алан остолбенел. Но не пошевелился.

— Ты знаешь, сколько ему тогда было лет? Помнишь, что маги шли блокировать доступ к людям, будучи в курсе, что случайные шестнадцать процентов из них попадут под несрабатывание Ритуала? Что они несколько недель играли в рулетку со смертью? Ты знаешь, кого именно из близких мистер О’Доннел тогда потерял?

Мальчишка впервые перевел ошарашенный взгляд на Натана. Тот стоял, сжав зубы и сумрачно буравя неодобрительным взглядом учителя.

Близкие люди у мага могли быть только одни — воспитанник либо наставник. Что значит — потерять кого-то из них, Алан представлял более чем прекрасно. Это Гарри было известно наверняка.

— Что бы он из себя ни корчил, — ровно продолжил Гарри, — ты не думаешь, что, возможно, его поведение говорит куда больше о его состоянии, чем о моральных качествах? Когда закончилась война, он был младше, чем ты сейчас.

Всего на год, вообще-то, но в данный момент это было совершенно не принципиально.

— Если, как ты утверждаешь, он придирается больше всех именно к тебе — о чем это говорит? Что именно он к тебе чувствует?

— Что он эгоистичный самовлюбленный придурок! — не выдержав, рявкнул Натан. — Что он замечает только собственную ценную персону — и носится с ней, как с писаной торбой!

Гарри медленно повернулся к нему, машинально положив ладонь поверх пальцев Малфоя. От Драко уже некоторое время отчетливо веяло сочувствием к глупо попавшимся на драке парням, и теперь оно сменилось искренней жалостью. Он представлял, что именно Поттер может оставить от того, кого решил заслуженно размазать по стенам.

— Зависть — не то качество мага, которым стоит гордиться, — вкрадчиво посоветовал Натану Гарри.

Глаза Алана, казалось, занимали уже половину лица.

— Если кто-то умеет нечто, недоступное тебе, но очень для тебя нужное, как должен поступить хороший стихийный маг?

— Попросить, — сквозь зубы проскрипел Натан.

Его взгляд не предвещал ничего хорошего — ни учителям, ни злосчастному Прюэтту.

— Признать перед самим собой, что он в этом нуждается, — не согласился Гарри. — Прежде всего — признать. И отдавать себе отчет в том, что, вытягивая из кого-то запрещенные переживания, он, в первую очередь, убивает этим того, кто невольно поддерживает в нем жизнь.

Натан молчал, снова отгородившись стеной отрицания.

— Ты видел, как сгорел Льюис, — напомнил Гарри. — Ты был на его похоронах. Ты помнишь, от чего он умер?

— Переволновался… — неохотно буркнул Натан.

— Огненные маги не просто переживают по каждому поводу, а потом буйно расплескивают собственные чувства во все стороны. Они действительно выжигаются при этом изнутри — и они действительно не способны контролировать себя. Ты видел, чем это заканчивается. И ты продолжаешь заставлять мистера Прюэтта кормить тебя ощущением, что ты все еще жив, за счет его собственной жизни.

— Ой, да все они могут контролировать! — отмахнулся Натан. — Вы же на это способны! Значит, и он может — если захочет! Ему просто нравится ни хрена с собой не делать, потому что он — раздолбай! И так ему и надо, пусть учится, он мне еще спасибо скажет…

— Лично я, — с нажимом подчеркнул Гарри, — не способен контролировать ничего. Ты на занятиях все разговоры о том, что в паре за восстановление отвечает партнер, мимо ушей пропускал? У мистера Прюэтта нет партнера. Ты убиваешь его, и убиваешь сознательно. За что?

Натан снова категорически замолчал.

— Мне и это самому, вслух, сказать?

Рыжеватые ресницы дрогнули.

— Трусость тем более недостойна мага. Умирать не боялся, а озвучить собственные чувства не мо…

— Он все равно слишком живой! — не открывая глаз, выкрикнул Натан. — Ему не повредит, а мне…

— Не повредит?! — задохнулся Алан.

Кажется, до парня только сейчас дошло, с чем он баловался. Как близко стоял от того, к чему — верил — не приблизится никогда.

— Чем тебе мешает его живость? — перебил их Гарри. — Он виноват в том, что более жив, чем ты? Более юн? Более беспечен?

Натан тихо дышал сквозь сцепленные зубы.

— В том, что у него будет будущее, которое, как ты считаешь, тебе уже недоступно?

— Он не заслужил… — с упрямой горечью прошептал Натан.

— Ты — бесстрашный герой войны, но ты медленно умираешь здесь, и твоя жизнь заканчивается. Он — бездумный пацан, не видевший ничего и носящийся со своей глупой безбашенной юностью, но у него еще все впереди. И его будущее «все» ярче, чем твое — прошлое. Несправедливо. Верно?

С лица Алана можно было картину писать. Такого набора эмоций в одном флаконе Гарри не видел уже очень давно.

— Ты завидуешь тому, что он позволяет себе не думать о последствиях, потому что сам хотел бы забыться, но уже не способен. Тебе кажется, что он живет, пока ты выживаешь. Ты пытаешься снова научиться чувствовать, и питаешься тем, что вытряхиваешь из него хотя бы раздражение и злость. Хоть что-то — в твою сторону. Так?

— Да, — беззвучно шепнул Натан.

— Ты хочешь жить рядом с ним, а не существовать в одиночестве.

Окаменевший парень сжался так — впившись затылком в стену, плотно сомкнув ресницы и сжав губы, — будто хотел поверить, что ничто никогда больше не сможет выцарапать его наружу. Туда, где тебе бросают в лицо нечто, что ты глупо надеялся сохранить — для себя.

Гарри снова повернулся к Алану. Тот почти пожирал Натана распахнутыми глазами.

— Тебе все еще кажется, что ты не можешь задеть его? — спросил Поттер. — Заставить его чувствовать?

Губы Алана неуверенно дрогнули.

— Все еще боишься, что тебе никогда не доказать, что ты достоин внимания и уважения? Что в тебе самом нет ничего, что могло бы быть ценным для кого-то? Настолько, чтобы взамен этот кто-то подарил тебе хотя бы частичку покоя, которым так спокойно распоряжается сам?

Глаза Натана ошарашенно распахнулись.

— Чтобы он снизошел до тебя и понял, как глубоко тебя ранит его отстраненность? И как сильно и ты тоже при этом нуждаешься в том, чтобы он разрешил себе чувствовать?

Во взгляде О’Доннела засветилось недоумение. Не верит, с горечью понял Гарри.

— Огненному магу необходимо, чтобы тот, в ком он нуждается, был настолько же искренен и открыт, как он сам, — проговорил он, уже не глядя на них обоих. — Потому что иначе он чувствует себя беззащитным. Земному магу необходимо подтверждение, что его чувства видят и понимают — потому что это убеждает его в том, что он все еще жив.

Воздушный напор, прижимающий Натана к стене, неожиданно исчез, будто выключившись. От неожиданности парень едва не рухнул на колени, но, покачнувшись, устоял на ногах.

— Вы отстранены от занятий на четыре месяца, мистер О’Доннел, — холодно сообщил ему Гарри. — И с завтрашнего дня вы работаете на кухне. До окончания срока.

— Да, учитель, — помертвевшими губами прошептал Натан, не глядя ни на кого.

Сейчас он был так ошарашен, что еще не понимал, во что ему выльются четыре месяца работы у открытого огня. Ничего, поймет завтра. За попытку убийства это почти и не наказание.

— Спокойной ночи, — кивнул ему Гарри.

Алан, в отличие от него, на ногах не удержался.

— Еще два месяца к сроку вашего отстранения, — сказал ему Гарри, когда широкоплечая фигура Натана скрылась за поворотом к лестницам. — И вы переводитесь на работы в саду, под распоряжение Мелани Симпс. И, мистер Прюэтт.

— Да? — поднял тот почти отсутствующий взгляд.

— В ваших интересах не пересекаться с ним в ближайшие дни.

Тот устало кивнул — почти машинально. Тоже еще ни черта не понял, подумал Гарри.

— Спокойной ночи… — буркнул Алан, поднимаясь.

Они невольно проводили его взглядом. Мальчик уходил так, словно пол под ним грозился в любую минуту изменить угол наклона.

Драко долго молчал, его рука по-прежнему обвивалась вокруг талии Гарри. Пальцы Поттера медленно, бездумно поглаживали его ладонь.

— Что-то мне все это чертовски напоминает… — наконец глухо проговорил Малфой. — Ты не знаешь, что именно?

— Понятия не имею, — напряженно откликнулся Гарри. — Мало ли, кто с кем в школьные годы дерется. Да?

— Никогда не знаешь, чем все это закончится, — выдохнул Драко, зарываясь носом в его затылок и обнимая его плечи другой рукой.

Поттер слегка запрокинул голову.

— Я скоро стану отцом, Драко, — беззвучно шепнул он. — Вот чем это заканчивается. Поверить не могу…

Малфой молча кивнул, не отстраняясь.

— Сам не могу поверить, — откликнулся он несколько секунд спустя. — Никогда не представлял себя в роли отца.

Гарри грустно усмехнулся и потерся затылком о его нос.

— Врешь… — прошептал он. — Я думаю, ты просто боишься.

— Поттер, сеанс ковыряния в чужих душах на сегодня закончен, — поморщился Драко. — Остановись уже.

Гарри негромко фыркнул и, высвободившись из объятий, повернулся.

— Луна тоже была против, — заметил он. — Беспокоится…

Губы Малфоя дрогнули в легкой улыбке.

— Я, пожалуй, попробую ей объяснить, — с тоской сказал он. — Одно дите я притащил, второе — Гермиона… Ребенком больше, ребенком меньше — справимся, наверное… Лавгуд же вечно лишь бы панику на ровном месте поразводить…

— Ты, можно подумать, не разводил, — не удержался от ухмылки Гарри.

— Поттер, я думаю о будущем, — протянул Драко. — Я здесь единственный, кто о нем думает.

— Не считая Панси, — улыбнулся Гарри.

Малфой промолчал.

— Иди, — шепнул Гарри, наклоняясь к его лицу. — А я с Панси поговорю. А то решит там, что весь мир против нее…

— Не забудь только, что хватать ее на руки, чтобы выразить свое безмерное счастье, все равно не стоит, — фыркнул Драко. — Паркинсон не оценит.

По лицу Поттера совершенно точно было видно, что, не будь Панси такой колючкой, именно этим он бы с ней и занялся. С огромным воодушевлением.

Утро выдалось солнечным.

Панси хмуро покосилась на нахальные косые лучи, медленно ползущие по столу, и подавила желание цыкнуть на них — они все равно никогда не слушались. Стихия огня во всех своих проявлениях — воплощение настойчивости и беспорядка.

Действительно, абсолютно во всех.

Перо небрежно улеглось на пергамент, и Панси опустила голову на руки. Гарри. Снова — Гарри.

Так легко было предугадывать Луну — с Лавгуд и не могло быть иначе. Возвращаясь каждый вечер в их спальню, усталая и обозленная Панси могла брюзжать, ворчать, молчать или ругаться — Луна всегда находила нужные слова и вопросы, умудряясь разговорить и отвлечь. Улыбаясь, невинно хлопая ресницами, разыгрывая то обиды, то капризы, то «я соскучилась», она каждый раз выискивала новый путь через усталость и раздражение, пробираясь внутрь, в самую душу, вся — вместе со своими тонкими пальчиками и миниатюрными ножками. И усаживалась там с таким видом, что не растаять и не усмехнуться, не притянуть к себе, зарываясь лицом в шею, машинально распутывая очередную непостижимую прическу, просто не получалось. Даже у Панси.

Так спокойно и просто было с Драко — ровным, снисходительным, вечно сосредоточенным на беспрерывно крутящейся в его голове массе дел, перемещений, встреч и событий, и при всем этом чертовски родным и понятным. Малфой оставался слизеринцем, даже засыпая в ее объятиях — он терялся, когда его привязанности озвучивались вслух, обходился минимумом ненужных слов, а во сне всегда стягивал на себя одеяло.

Панси просчитывала их обоих на раз — и Луну, и Драко, как самое родное, что может быть в жизни. Как то, что воспринимаешь уже даже не сердцем, не разумом, а будто всей кожей — они оба вросли в нее, став частью быта, жизни, сути существования. Они составляли ту самую опору, на которой строился мир Панси — рафинированный, насмешливый и отстраненный Малфой, и теплая, везде проникающая и все понимающая Лавгуд.

В их реакциях глупо было сомневаться. С самого начала предполагалось, что Драко выдаст весь спектр возможных проблем, которые ждут их с появлением сына, а Луна заведет излюбленную жалостливую шарманку, причитая и всплескивая руками. Временами Панси казалось, что, дай Лавгуд волю, та завернет ее в вату, спрячет под одеялом и не допустит вообще никуда. Лишь бы, что называется, ничего не случилось. Невозможная паникерша.

Хотя в одном Панси ее понимала — эмпат, как выяснилось, не просто ощущал все, что происходит с другими. Он еще и чувствовал их печали на своей шкуре.

Совершенно и абсолютно точно было известно, что беременна только одна из них — а мутило по утрам, что характерно, обеих. Луна тихо и молча страдала, а Панси, глядя на нее, пугалась даже подумать, что будет с Лавгуд, когда придет время рожать.

У Малфоя при виде очевидных, но от того не менее странных последствий токсикоза для находящегося рядом эмпата, только все больше округлялись глаза. Гарри же снова повел себя, как вылитый Гарри. То есть — как угодно, но только не так, как Панси казалось логичным.

Прежде всего, он почему-то поддержал ее с самого начала — и, Мерлин его побери, в ответ на сообщение о случившейся без его на то предварительного согласия беременности, Панси меньше всего ожидала увидеть в глазах Поттера не упрямую ярость, а бешеный, едва сдерживаемый восторг. Гарри довольно бесцеремонно вытряхнул Лавгуд из ее же собственной спальни и всем своим гордым видом демонстрировал, что был бы рад там и поселиться. Он доходчиво и жестко запретил Панси работать по вечерам, переплюнув по части убедительности даже Луну, способную своим бесконечным нытьем доконать, наверное, даже Снейпа.

Гарри устроил Паркинсон выволочку, застукав при попытке аппарировать в другой конец замка, потому что где-то когда-то читал, что это может повредить магическому полю ребенка — и Панси едва ли не впервые за последнюю пару лет поперхнулась возражениями, глядя в его пылающие глаза. Ей и в голову не приходило, что Гарри может так отчаянно, так дико нуждаться в такой простой вещи, как ребенок — и просто не понимать этого, пока оно не пришло в его жизнь. Нуждаться так же сильно, как она сама.

Поттер был тем, что никогда не получалось разложить по пронумерованным полочкам. На него можно было только смотреть — и пытаться верить, что он всегда искренен, пусть и не понимая, что именно им когда движет. Гарри будто олицетворял собой всю нелогичность и иррациональность мира, и рядом с ним можно было бы рехнуться, если бы он не был Гарри.

Тем, кто понял ее в самом главном, когда не поняли те, кто был Панси ближе всего. Тем, кто первым умудрился почуять одним ему ведомым образом, какой безотчетный страх начал с каждым днем все сильнее приходить на смену ее решимости. Какую неуверенность и беспомощность она ощущала, с трудом заставляя себя вставать по утрам с постели, копаясь в бумагах, разбирая личные дела или решая мелкие бытовые задачи, которые ученики ежедневно предоставляли по самое не могу.

Как сильно она сейчас нуждалась даже не в поддержке — в защите. В том, чтобы кто-то взял на себя руководство ее жизнью, ее настоящим и будущим, и целовал в лоб перед сном, обещая — все будет хорошо. Ты только не беспокойся.

Панси не умела доверяться и не беспокоиться, и то, что Гарри чувствовал даже это, безмолвно возникая за ее спиной каждый раз, когда хотелось до крови прикусить губу, чтобы не сорваться на очередного упрямца и не разреветься самым бездарным образом, сейчас перевешивало все. Всю его сиюминутную неразумность и вспыльчивость, всю горячность и так претившую Панси демонстративность.

Он вырастал, как стена, осаживая и наводя порядок одним взглядом и парой негромких, тяжелых слов, притягивал ее к себе, отдавал распоряжения, уводил в их комнаты — и исчезал, непостижимым образом наколдовав рядом Луну. Исчезал именно тогда, когда Панси начинала чувствовать, что и впрямь уже хочет просто расплакаться — от облегчения. А такую глупость она позволяла себе только при Лавгуд…

Они выстроились вокруг нее в какую-то странную, правильную круговерть, все трое — и, непонятно как, но выстроил их именно Гарри. Только он понимал, что с ней происходит, только он всегда чувствовал, что можно, что нельзя, а что необходимо прямо сейчас — временами даже раньше, чем Панси чувствовала это сама. И ни Луна, ни Драко почему-то больше не пытались спорить, разглагольствуя о личной свободе или правах Паркинсон на свои решения.

Панси с легкостью воспротивилась бы, если бы не нуждалась так страшно и неотвратимо сейчас именно в том, чтобы кто-то убрал ее свободу подальше и подарил вместо этого уверенность, что ей не обязательно и дальше тащить на себе весь груз привычных забот. Что она может расслабиться и уделять хаосу окружающего мира чуть меньше внимания, чем это было всегда. Сосредоточиться на себе.

За одну только уверенность можно было бы продать душу, оставайся она у магов. Хотя заботы, как раз, остались.

И прямо сейчас и охранное заклятье, и ее собственное чутье отчетливо подсказывали, что ей пора вставать и двигать наружу, к главному входу — туда, где ждали непрошенные и незнакомые гости. Двое магов, земной и воздушный, скорее всего — новички.

Точнее, в любом случае новички. Выйти-то отсюда они уже точно не смогут.

Гарри появился буквально за секунду до нее, аппарировав и возникнув из воздуха прямо перед носом девушки.

— Добрый день, — вежливо сказал ему рыжеватый юноша лет шестнадцати, между делом косясь на Панси.

Спутник парня, суховатый мужчина лет сорока, только осторожно кивнул.

Поттер здоровался, пожимал руки и делал еще какие-то привычные телодвижения, а Панси все разглядывала странную парочку, изумляясь про себя и тому, что их — двое, и чему-то еще, что отчетливо ощущалось, но никак не облекалось в знакомые понятия.

Парами сюда перестали приходить еще с тех пор, как в шотландской резервации закончились последние сомневающиеся. С тех пор маги либо появлялись поодиночке, либо их приводил вездесущий Драко…

— То есть — как? — вдруг неприязненно переспросил мужчина, выбив Панси из раздумий.

Гарри пожал плечами и улыбнулся.

— Никто не покидает Уоткинс-Холл до окончания обучения, — непринужденно заметил он. — Это — общее правило.

Вот теперь стало ясно, что обучение мужчину и не интересовало — по тоскливому, раздраженному взгляду, который он бросил на своего спутника. Тот же только что не подпрыгивал от возбуждения.

— А если меня не заинтересует то, что вы тут преподаете? — осведомился мужчина.

— Значит, будете просто здесь жить, — спокойно ответил Гарри. — Но покинуть замок вам все равно не удастся. Защита никого не выпускает обратно. В мир людей вернуться можно, только получив наше разрешение.

Мужчина презрительно хмыкнул — и рука юноши тут же ненавязчиво улеглась на его плечо.

Они слышат друг друга, вдруг с изумлением поняла Панси. Они связаны — вот что не так. Этот нахал привел сюда своего воспитанника, причем — совершенно ясно, кому именно из них приспичило наведаться в края Гарри Поттера. Он просто не смог отказать воспитаннику, который, похоже, вертит им, как захочет…

Мальчишка ей нравился — хотя бы тем, что уже с интересом рассматривал сосредоточенно изучающую их скульптуру.

— Кто вы? — перебив возражения наставника, спросил он.

Это был первый маг на памяти Панси, который с ходу додумался заговорить с воздушной проекцией.

— Твое будущее, — негромко ответил сидящий на постаменте юноша.

Гарри вздрогнул и обернулся — проекция тут же подернулась дымкой и смазалась, почти теряя контуры.

Мальчишка шокированно моргнул.

— Кто это? — почти прошептал он.

— Еще узнаешь… — вздохнул Гарри. — Ребята расскажут.

Вообще-то, Панси никогда не поддерживала эту странную манеру Поттера пускать настолько немаловажные вещи на самотек. Слишком о многом новички узнавали через третьи уши. Но Гарри категорически не желал изменять заведенный порядок — он был уверен, что «страшилки» подействуют лучше, если будут исходить от ровесников, а не от учителей.

— Сколько человек здесь живет? — поинтересовался мужчина.

— Двое, — в тон ему ответил Гарри. — А магов — больше двух сотен.

— И как вы поддерживаете порядок в такой толпе?

Панси прекрасно расслышала, что он прощупывает — просто из спортивного интереса — можно ли будет взломать систему, если ему вдруг понадобится выбраться. Или просто слегка повлиять на правила.

Гарри нехорошо усмехнулся.

— В крайних случаях — силой, — сообщил он. — Беспорядок любой из нас способен услышать через пару секунд, и любой же способен остановить.

Бровь мужчины насмешливо изогнулась.

— Любой беспорядок, — с нажимом повторил Гарри. — Включая спонтанный выброс стихии. Как видите, нам это не вредит — в отличие от прочих магов.

Мальчишка уже восхищенно таращился на него — во все глаза, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— У вас есть выбор — принять правила и жить здесь, работая наравне со всеми, или попытаться проверить нас на прочность и умереть. Я не могу гарантировать сохранности жизни тем, кто не желает придерживаться установленного распорядка.

— Тогда почему бы не отпускать тех, кому здесь не нравится? — хмуро спросил мужчина.

— Потому что тогда я не смогу гарантировать сохранность мира людей, — просто ответил Гарри. — Чем больше магов здесь, тем меньше их там. И тем меньше вероятность, что еще один решит повторить подвиг мага, развязавшего вторую войну.

Панси напряженно наблюдала за ними. Проглотят. И эти тоже — проглотят. Все всегда ерепенятся поначалу, и все потом прогибаются. Гарри прав — магам нужен вождь, как и людям. Нужен тот, кто в некоем глобальном смысле возьмет за них ответственность — на себя.

Пусть ни один из них никогда в этом не признается, но все они рады быть здесь, где кто-то уже придумал, как именно сделать жизнь сносной.

— Пойдемте, я покажу вам жилые комнаты, — сказала она, обращаясь к мужчине. — До завтра можете знакомиться, осматриваться и выбирать, где хотите жить, чем заниматься и какую работу выполнять.

— И как вы тут живете? Коммунами? — задал вопрос тот, бросив неодобрительный взгляд на юношу, снова заинтересовавшегося проекцией на постаменте.

— Кому как нравится, — усмехнулась Панси. — Большинство в одиночку, некоторые — группами. Или парами, — добавила она, глядя на них.

Юноша совершенно ощутимо смутился. Прелесть какая, насмешливо подумала Панси. Малфою ты точно понравишься — таких птенцов у него, кажется, еще не было. Таких очаровательно стеснительных.

Мужчина вспыхнул и, поджав губы, кивнул ей, соглашаясь пройти внутрь. Панси помедлила и, мимоходом улыбнувшись Гарри — не дергайся ты уже, сама отведу… — направилась к замку.

Ей ее новый питомец нравился куда меньше.

* * *

Если бы кто-то спросил Северуса Снейпа о его жизни, ответ был бы коротким и исчерпывающим — конечно, если бы этот кто-то предварительно вообще набрался смелости задавать подобные вопросы магу, занявшему место одной из ключевых фигур в прошедшей войне.

Впрочем, как и в предыдущей.

Войну делают теневые фигуры, а не герои — вот что из года в год читал бывший профессор Алхимии в глазах таких же, как он, изгнанников. Герой способен воодушевлять, поддерживать и наносить последний удар — но только незримое окружение выстраивает нужную цепь обстоятельств, чтобы он смог однажды ими воспользоваться. И от свиты — от тех, чьи имена всегда остаются по другую сторону страниц — не в меньшей степени зависит, куда повернет история.

Иногда Северус проклинал резервацию — здесь обитали те, кто умел делать выводы, глядя на события без прикрас. Те, кто знал, что случилось на самом деле — даже не потому, что видел, а просто складывая элементарные два и два. Те, кого можно было заставить молчать — но кому никогда не получалось вдолбить, что они ошибаются.

Их взгляды прошивали насквозь, высвечивая в нелюдимом алхимике что-то, чего в нем отродясь не водилось, и Снейп каждый раз ловил себя на желании, скрипнув зубами, осадить хоть кого-нибудь — и как можно быстрее пройти мимо. И все чаще хотелось вообще больше никогда не выходить из дома.

Желание отдавало привкусом усталости и малодушия. Северус язвительно посмеивался над самим собой, но при встречах с магами снова отводил глаза.

Он тоже знал, что случилось на самом деле.

И не желал никогда — ничего — слышать об этом. Ни от кого.

В мире хватало других забот, чтобы постоянно перетряхивать одно и то же. То, что произошло когда-то, имело значение лишь в прошлом, и — это Северус знал наверняка — если он снова собирается выжить, ему придется вычеркнуть из своей жизни и эту страницу. Раз и навсегда.

Взгляды мешали так отчаянно и пугающе, что, наталкиваясь на них, он терялся и на крошечные доли секунды переставал понимать — таким ли уж верным было казавшееся когда-то единственно возможным решение. Снейп отдавал себе отчет, что другим выходом стала бы смерть, и только она — он помнил умирающего среди призраков поместья Блэков Драко, помнил, как шаг за шагом бездна поглощала не пожелавшего отступить юношу. Он помнил себя, когда-то балансировавшего на той самой, едва ощутимой грани.

Северус не хотел умирать.

Хотя, если честно, жить он тоже уже давным-давно не хотел.

Жизнь в очередной раз отвесила пощечину, превратившись в хрупкое, еще по-мальчишески угловатое тело на руках рыдающего Поттера. Оставшись отблеском каминного пламени в смеющихся синих глазах, в тонких длинных пальцах, обхвативших ножку бокала, в налипших под пеленой дождя на лоб волосах, в неуверенной смущенной улыбке — и память о ней разъедала так, как не могли никакие зелья.

Потребовались годы, чтобы память ушла. Годы молчания, тишины, замкнутости — и тоскливой беспомощности, когда она внезапно обрушивалась на сведенные усталостью плечи, откликнувшись на скрип входной двери, вкус вина или шепот ветра. Всегда находилось что-то, от чего еще не успел научиться защищаться.

Время от времени появлялся Драко, и, глядя в обрамленные едва заметной тонкой сетью морщинок глаза молодого мага, Северус видел самого себя — того, каким ему не было позволено стать. Путь, которого не заслужил и сути которого — до сих пор, никогда, никак — не понимал.

Он мог только надеяться, что его воспитанник действительно умудрился получить больше, чем обещала судьба стихийного мага. Получить, удержать, осознать. И научить этому других — юных, наивных, все еще полных сил и веры, что жизнь может быть и такой тоже. И у них — тоже.

Это была одна из причин твердо знать — такой путь не для него. Молодежь может выискивать что-то свое, другое, новое — если им нечем больше заняться. Северус не мог избавиться от ощущения, что финал все равно одинаков у всех, рано он придет или поздно. И Драко — всего лишь исключение, подтверждающее очевидное правило.

Ему повезло. Полагаться же на везение Северус не считал допустимым — да и попросту не умел. И подозревал, что уже не научится.

Годы перекрыли боль и беспомощность, похоронили горечь вины, приглушив ее, спрятав под толщей дней и забот. Забот, к счастью, хватало — особенно в первые месяцы, когда Магический Мир захлебывался в собственной агонии, беспорядочно мельтеша в попытках разгрести последствия второй подряд разрушительной долгоиграющей бойни. Экономический кризис, о котором так беспокоился Драко, и на котором — Снейп в этом не сомневался — юный Малфой наверняка успел нагреть руки — погрузил страну в многомесячный адский кошмар.

Взлетевшие до небес цены, политические дрязги и непомерное давление на правящий аппарат, истерика в газетах по поводу причин и мотивов — все это закономерно привело к тому, что каждый мнящий себя мыслящим человек поспешил примкнуть к какой-нибудь партии, обещающей светлое будущее без ошибок и войн. Партии плодились с бешеной скоростью, раздирая на части не способный противостоять одновременно и истерике народа, и интригам стран-соседей Визенгамот.

Внешние кредиты частично прикрылись, а частично превратились в безжалостную обдираловку, куда больше напоминающую атаку стервятников, чем руку дружеской помощи. Недели, когда давно привычный и доступный любому волшебнику Гринготтс был без объяснений закрыт, а толпа осаждала его двери, Северус до сих пор вспоминал с содроганием.

Магическую Англию расколола революция, не приведшая толком почти ни к чему. Долговая яма, в которую бухнулось не готовое к послевоенной депрессии правительство, должна была устраниться в любом случае — так или иначе, и ничего удивительного не было в том, что почти три года спустя инфляция докатилась таки до финальной точки. Передушив политическую оппозицию и распотрошив заначки в виде капиталов сгинувших в первой войне чистокровных семей, она поставила жирную точку на возможном возрождении Визенгамота в том виде, в каком он существовал столетиями.

Стихийные маги снова прошлись красным пунктиром через очередную страницу истории.

Никто больше не решался их трогать — и никто больше не мог чувствовать себя спокойным, зная, что они существуют. Партия в их защиту не набрала нужного числа голосов, чтобы иметь хоть какой-то значимый вес в правительстве, но тот факт, что она существовала и — это Снейп знал просто наверняка — была основана исключительно людьми и только на их средства, говорил сам за себя.

Не знать наверняка было сложно хотя бы потому, что Северус отлично помнил истерический смех Драко, когда тот рассказывал о реакции Лавгуд на эту новость. По его словам, Луна едва не впала в кататонический ступор, лихорадочно пытаясь осознать, кто же именно из ее приспешников додумался основать партию за их спинами — и отказываясь соглашаться с тем, что людям уже не требовались пинки в зад. Хватило своевременных ударов по лбу, которыми стали ее подпольные листки во время хаоса второй войны.

Северус знал и о том, что Отдел Тайн возобновил исследование стихийной магии — в первую очередь, потому, что был знаком с теми из магов, кто шел на добровольное или не очень сотрудничество с Министерством в этом вопросе.

Элоиза Твиннесс, стерва редкостная и потому существо в решении организационных вопросов резервации крайне полезное, без лишних экивоков согласилась, что подобных магов требуется уничтожать либо изолировать. Что, впрочем, и подразумевало — уничтожать, просто чуть позже. Всех, кто был изолирован, когда маги рисковали своими шкурами, блокируя британские города, убрали быстро и качественно в кратчайшие сроки сразу же, как только война закончилась.

Убрали просто — отравив белладонной. В резервации очень кстати оказался один немногословный и не склонный морщить нос от перспективы запачкать руки еще одной серией убийств опытный зельевар.

Каждый живущий здесь знал, что за рядами одинаковых домиков находится кладбище — аккуратное, ровное, с невысокими тонкими планками одного из четырех цветов. Каждый знал, почему оно не прекращает расти — маги умирали, в том числе и сами по себе. Никто и никогда не ходил туда — по крайней мере, об этом Северусу ничего не было известно — но его присутствие ощущали столь же явственно, как зов стихии в привычно кошмарных снах.

Снейп тоже помнил о нем. Хоть и тоже ни разу там не был.

Никогда не питавшая приязни к бывшему профессору, а ныне просто алхимику Элоиза, тем не менее, информацией делилась исправно, чужую также всегда выслушивала, а принимая решения, исходила исключительно из соображений безопасности. Люди не должны снова вмешиваться в уклад жизни изгнанных магов, чудом получивших подобие права на подобие свободы, и если ради этого снова приходится убивать — значит, тому так и быть.

Иногда Северусу казалось, что она уж слишком «не человек», даже при том, что женщина. Впрочем, последнее в глаза вообще не бросалось.

А еще Элоиза была единственной в опустевшей больше чем наполовину резервации магов, кто не пытался смотреть на него понимающе. За одно это ей можно было простить и стервозный характер, и привычку ненавязчиво втягивать Снейпа в свои дела — будто больше не с кем было ответственность разделить…

Временами мечтая испепелить въедливую гадюку, Северус, памятуя о сдержанности порядочных магов, только выдыхал сквозь зубы и молча выслушивал очередной холодный поток ее отстраненных, будто бы в потолок, излияний. Но в такие дни, как сегодня, ему казалось, что за информацию, которую она никогда — почему-то именно от него — не скрывает, Элоизу почти можно терпеть.

Ну, хорошо — не только терпеть. В конце концов, в свое время она тоже не бросила резервацию и не рванулась под крылышко Поттера — в отличие от немалого количества безмозглых и безнадежно юных магов.

О школе Поттера Северус не желал даже слышать. До сегодняшнего дня. И не желал бы и дальше, не окажись мисс Твиннесс такой назойливой в желании поделиться текущими новостями — сова ей их, что ли, на крыльях приносит…

И все же было трудно удерживаться от хотя бы мысленных проклятий непонятно в чей адрес, выходя за границу поселения — туда, где заканчивался антиаппарационный барьер. Координаты места назначения у Снейпа были всегда, и он был бы только рад никогда в жизни так ими и не воспользоваться. Даже прямо сейчас был бы рад повернуть обратно, будь у него хоть какой-нибудь иной способ.

Рывок перенес Северуса к высоким, с аркой из черного мрамора, воротам. Невольно запрокинув голову, он отступил на шаг — и остолбенел, вглядываясь в выбитую в камне надпись.

«Уоткинс-Холл».

Рехнуться можно… — ошеломленно подумал Северус, отводя взгляд. Уже чушь всякая мерещится…

И толкнул тяжелую дверь.

Та распахнулась, открывая взору широкую, обрамленную садом площадь, за которой возвышался огромный и, судя по всему, старинный замок. Неплохо устроились, мысленно фыркнул Снейп, оглядывая двор и машинально подмечая, что пустынным он только кажется.

Из-за кустов одновременно высунулись две женские головки — и, улыбнувшись профессору, нырнули обратно. Справа и слева доносились монотонные негромкие голоса, мальчишеский смех, а, пройдя вглубь, Северус наткнулся на парня лет двадцати в одних замызганных брюках — тот тяжело дышал, опираясь на лопату, и разговаривал с кем-то, не видимым за деревьями.

Короткий брошенный взгляд был таким же безучастно приветливым и учтивым. К ним что, сюда каждый день гости шляются? — с привычным раздражением подумал Снейп.

На широких ступенях крыльца топталась девчонка с палочкой в вытянутой руке. Хмуря светлые брови, она сосредоточенно бормотала заклинания, сгребающие мусор в аккуратные кучки. Когда она обернулась, Северус узнал Маргарет Уилкс — глупышку, первой повесившуюся на шею Поттеру в качестве потенциального ученика и потянувшую за собой десятки других магов.

А может, и сотни. Снейп только сейчас понял, что даже примерно не представляет, сколько существ обитает здесь, в этом замке. Под этим пресловутым поттеровским крылышком.

Маргарет почему-то смутилась и, кивнув профессору, бросила куда-то влево странный сочувственно-понимающий взгляд. Северус невольно обернулся — и задохнулся, почувствовав, как земля, качнувшись, стремительно уходит из-под ног.

Прямо на него смотрели знакомые до боли пронзительно-синие глаза. Их обладатель сидел на невысоком, фута в три, постаменте, согнув одну ногу в колене и поджав под себя другую, вцепившись побелевшими тонкими пальцами в мрамор, напряженно наклонившись вперед. Губы едва шевелились, будто мальчик пытался что-то сказать — и не мог произнести ни слова.

— Северус! — как сквозь толщу ваты услышал Снейп чей-то голос из-за спины. — Мерлин, Северус!

Настойчивые руки ухватили его за локоть, развернули — Снейп машинально оглянулся через плечо, снова ловя беспомощный и какой-то отчаянный взгляд синих глаз. А потом, осознав, что на нем едва не висят, рывком освободился от нежданной хватки и, глядя в возбужденное, радостное лицо Гарри Поттера, впервые за последние годы поймал себя на отчетливом и ярком желании размахнуться — и вколотить ему очки между глаз.

Ни за что, просто так. Ни за что.

За все.

* * *

Даже полупустая гостиная почему-то всегда вызывала ощущение негромко, на одной ноте бурлящей толпы. Дэнни почти успел привыкнуть к мысли, что здесь, дома — в Уоткинс-Холле, — он не остается один никогда, даже если забьется в уголок собственной спальни, завесив окна и закрыв двери на все замки. И подозревал, что это слабо зависит от того, останется ли он здесь навсегда или когда-нибудь сможет уехать.

Что-то незримое, неощутимое присутствовало рядом с ним постоянно, пробиваясь через любые заслоны, будоража кровь до дрожи в кончиках пальцев — как неясное, не формулируемое словами предчувствие, как безрадостное, но неотвратимое предвкушение. Как нависшая над ним горькая, раздражающая и пугающая предопределенность.

Мисс Луна на все сбивчивые попытки рассказать, что не так, не выдав при этом бездны собственного страха, только грустно улыбалась, трепала его по вихрам и просила «держаться», туманно намекая на некое «большое будущее», для Дэнни пока совершенно абстрактное.

Не то чтобы он не верил в то, что — возможно — случится когда-то. Он отчаянно хотел настоящего — мирных снов, почти забытого уже ощущения правильности, покоя и тихой гармонии с окружающим миром, ускользнувших из пальцев еще полтора года назад. Гармония треснула и осыпалась шуршащими осколками, когда Дэнни нечаянно заглянул в горящие глаза взбешенного Льюиса — и увидел там больше, чем когда-либо жаждал узнать о чужой душе.

Во всем, что касалось жизни и смерти, Льюис был храбр и щедр — но его взгляд сказал, что он так и не смог решиться хоть на один шаг навстречу тому, в чем нуждался. Ему было проще убить человека, чем собственный страх. И, стоя над могилой огненного мага три дня спустя, Дэнни пытался избавиться от пугающей мысли, что, кажется, мог бы все это остановить… если бы чуть больше верил в себя. Если бы не боялся сам — быть собой.

Потому что Маргарет тоже плакала — единственная из всех. Остальные ошарашенно осмысливали произошедшее и шушукались по вечерам, обмениваясь пугающими подробностями, а Дэнни слушал все это — и знал, что теплым сентябрьским вечером на холмах Уоткинс-Холла появилось две могилы, а не одна. Просто второй никто не заметил, потому что тень Маргарет все еще здесь.

Девушки, которой он, наверное, мог бы помочь — если бы вмешался в происходящее вовремя. Если бы не прикрывался перед самим собой малодушной мыслью, что его не касаются чьи-то проблемы и чья-то трусость.

Мысль пугала до холодной испарины — а после каждого разговора с мисс Луной выкристаллизовывалась в тяжесть и горечь ощущения, что верных ответов не так уж и много. Его учитель не видела в смерти трагедии — она видела знаки, и Дэнни тоже постепенно привыкал к тому, что смерть Льюиса — не его вина, а его предупреждение. Никто не имеет права вмешиваться в чужую жизнь, брать на себя смелость ломать чужие устои и вытряхивать наружу чужую боль, переплавляя ее в осознание, в воспоминание, в новую веру. Никто не имеет права.

Но водный маг — возможно — должен.

Каждый раз, когда эта мысль подбиралась поближе, Дэнни пугался до звона в ушах — но он больше нигде не мог спрятаться от нарастающей какофонии неосязаемого, почти неощутимого и совершенно непереводимого в слова невнятного потока кружащих рядом эмоций.

Я не понимаю! — хотелось закричать ему временами прямо в чье-то лицо. Я ничего не понимаю, я только чувствую! Что вы все от меня хотите?!..

Иногда он срывался, и тогда приходила мисс Панси, рядом с которой почему-то все мелкое начинало выглядеть мелким, важное — важным, а решения формулировались легко и естественно.

Иногда Дэнни завидовал мисс Луне так, что обижался до слез на весь мир, включая собственную стихию. Впрочем, в другие моменты он жалел себя до того же самого.

И никогда не мог понять — это все так мучаются или он один такой глупый, что вечно усложняет простое?..

На этот вопрос лица упрямо не давали ответов. Отстраненность, сдержанность, показное легкомыслие или, наоборот, демонстративная вдумчивость — привычный фасад стихийных магов. Временами Дэнни переставал понимать — чем, в таком случае, они отличаются от людей? Те же тоже постоянно что-нибудь прячут.

Уж лучше бы я был человеком, с тоской думал он, глядя в окно. По крайней мере, я бы никому ничего не был должен…

— А это наша гостиная! — донесся до него снисходительный голос Мелл. — Точнее, это просто зал, но всем почему-то нравится считать его общей комнатой для сборов и отдыха. Если вам вдруг захочется убедиться, что в этом замке полно других магов, просто зайдите сюда перед сном — тут постоянно кто-нибудь топчется.

Дэнни невольно фыркнул и обернулся — Мелани стояла в дверях, сложив на груди руки, и скептически оглядывала расползшийся по углам народ. Рядом с ней с абсолютно тем же выражением лица замер мужчина лет сорока — Дэнни едва не сверзился с подоконника от удивления, когда осознал, что он и впрямь вдвое старше Мелл. Магов такого возраста здесь еще не было, и мальчик давно уже тихо подозревал, что их попросту не бывает.

Разговоры мгновенно стихли — теперь все с интересом рассматривали новичка. Точнее, двоих — за спиной мужчины обнаружился рыжеватый парень с настолько лихорадочно бегающими глазами, что создавалось ощущение, будто мир проносится перед ним с бешеной скоростью, и он все время боится что-нибудь в нем пропустить.

— Кристиан Эббинс, — коротко сообщила Мелл, представляя мужчину. — И Шон Миллз, — легкий кивок в сторону парня.

Дина тут же выдала томный оценивающий взгляд из-под угольно-черной челки, от чего Шон слегка смутился и с вызовом выпятил подбородок, а Фил закатил глаза и фыркнул, толкая девушку локтем в бок.

— Так это про тебя весь день говорят, что ты мистера Уоткинса разговорил? — с интересом протянул Брайан.

Он лежал прямо на ковре у камина, закинув руки за голову, и уже с полчаса, если Дэнни не изменяла память, сосредоточенно рассматривал потолок.

У Шона загорелись глаза.

— Так это и есть мистер Уоткинс? — выдохнул он. — В честь него школу назвали?

— В честь него, скорее, назвали замок, — задумчиво хмыкнул Брайан. — Он же герой войны, магами на блокадах руководил…

— Не слушай ты его, — процедил, отрываясь от шахматной доски, Натан. — Просто Джерри Уоткинс был другом Гарри Поттера, вот его и увековечили. А мертвых героев войны и без него, как гиппогрифов нерезаных. На каждого памятников не наставишься.

Кристиан — и Мелл — так и стояли в дверях, словно пытаясь слиться со стенами. Мелани привычно наблюдала, мужчина вслушивался со странной смесью отрицания и интереса. Будто имел какое-то свое, отличное от других, мнение — и вовсе не желал им делиться, а здесь всего лишь собирал дополнительную информацию.

Дэнни всегда восхищала чужая структурированность и умение сперва думать, а потом говорить.

Шон тем временем, заложив руки в карманы и умудряясь почти незаметно передвигаться по комнате, уже вовсю обшаривал взглядом книжные полки.

— А почему тогда мистер Поттер так удивился, когда он мне ответил? — спросил он, между делом водя пальцем по корешкам книг, но сохраняя при этом заинтересованное разговором лицо.

Да и не только лицо, смутно подумал Дэнни. Парень определенно не гнушался распараллеливать внимание, причем делал это настолько спокойно и привычно, что Дэнни медленно холодел от мысли, что наконец-то наткнулся на того, кто умеет наводить в своей голове полный порядок. И даже, возможно, сумеет этому научить — если его, конечно, как следует попросить.

— Джеральд мало с кем разговаривает, — негромко заметил сидящий напротив Натана Доминик. — Честно говоря, вообще ни с кем почти не разговаривает. А с Гарри Поттером — так уж точно.

Шон даже отвлекся от полки.

— Почему? — удивленно спросил он.

Дом пожал плечами и передвинул шахматную фигуру.

— А что ты вообще обо всем этом слышал? — поинтересовался он. — Джеральд умер у него на руках. Я сам видел.

Дэнни прикусил губу. Зачем говорить об этом с кем-то, кто всего лишь заинтересовался любопытной историей? Как будто что-то личное перед первым же незнакомцем вытряхивать…

— И что? — не понял Шон.

— То, — хмуро отрезал Доминик, глядя на доску. — Если бы я из-за тебя умер, я бы с тобой тоже потом даже в виде проекции не разговаривал.

Сидящая в кресле Энни презрительно фыркнула и отставила высокий серебристый кубок, из которого что-то потягивала.

— Учитель не может ошибаться, — недовольно проговорила она. — Так что ты, Дом, когда тебе снова покажется, что он делает глупость, лучше напоминай себе про все предыдущие разы. Как в итоге выяснялось, что идиотом был именно ты.

— Учитель — такой же маг, как и мы, — напряженно сказал Дом. — Он не идеален и видит не больше других.

Энни закатила глаза. Натан почему-то поежился.

— Н-ну… — неразборчиво пробормотал он, запуская пальцы в волосы.

Дина под шумок забрала с подлокотника кресла кубок, не переставая буравить Шона изучающим взглядом.

— Это мое! — возмутилась Энни.

— Пьянству — бой, — меланхолично сообщил потолку Брайан. — Тем более женскому.

Фил молча вытащил палочку и наколдовал Дине еще одну емкость, возвращая кубок владелице.

— Так здесь что, пить разрешается? — изумился Шон. — Это разве правилами не запрещено?

Маги покатились со смеху. Даже Мелл снисходительно улыбнулась.

— Здесь нет правил, Шон, — негромко проговорила Дина, делая глоток.

— Кроме тех, которые есть, — усмехаясь, добавил Доминик. — Но эти уж точно не обойдешь. А так — полная свобода.

— А конкретнее? — внезапно подал голос Кристиан.

Голос Дэнни не понравился. Сухой и какой-то скрипучий, как песок на зубах.

Дом пожал плечами и покосился на Мелани — та демонстративно молчала, изогнув бровь. Сам выкручивайся, отчетливо прочитал на ее лице Дэнни.

— Конкретнее… — вздохнул Доминик. — Номер один — нельзя отказываться выполнять требования учителя, и номер два — идти против своей природы. За это от занятий отстраняют. Но можно вообще на занятия не ходить, и тогда номер один отменяется.

Мужчина ошеломленно моргнул.

— То есть — дать, к примеру, вам, юноша, прямо сейчас по шее я тоже могу? — спокойно уточнил он.

Доминик улыбнулся.

— Можете, можете, — проворчал Натан. — Только учителя через минуту здесь нарисуются, и ваше счастье, если это будет мистер Драко с кем-то из мисс. Потому что после мистера Гарри от вас мокрого места не останется.

— И как это вяжется с формальным отсутствием правил?

— Хороший стихийный маг, — скучающе протянула Дина, — обязан сохранять внутреннюю честность, выдержанность и верность своей природе. Экспеллиармус! — почти не меняя тона, добавила она, вытянув вперед палочку. — Вот видите, вы — земной маг, значит, агрессия вам вообще не свойственна, а свойственен аналитический подход и стремление к порядку, так что драки точно против вашей природы, — закончила она, глядя в оторопевшее от такой наглости лицо Кристиана.

— А Крис ему и без агрессии по шее может, — подсказал Шон, переводя возбужденный взгляд с наставника на девушку и обратно. — В исследовательских целях исключительно.

Определенно, такая способность его восхищала. Да его вообще этот Эббинс целиком восхищает, вдруг понял Дэнни. Причем, похоже, что это даже взаимно…

— Тогда мистер Гарри прижмет его к стенке и поинтересуется, что там у него за исследования, почему они ему так важны, почему он докопался именно до Доминика и какие внутренние противоречия не дают ему спокойно жить без того, чтобы нарушать чужое личное пространство физическим воздействием, — хмуро сказал Натан. — Не рекомендую, в общем. Стихийный маг внутренне честен, а, значит, все свои противоречия либо решает сам, либо просит о помощи — хоть учителей, хоть других магов, за все остальное ему самому… по шее дадут. А мистера Гарри так просто лучше не злить…

Эббинс сосредоточенно переваривал информацию.

— Что ж, действительно, раз он управляет школой… — процедил он наконец. — Надо же ему как-то авторитет поддерживать…

Дэнни не удержался от улыбки. Дина тоже прыснула — Филипп привычным жестом подхватил ее покачнувшийся кубок.

— Он не управляет школой, — мягко возразила Энни и задумалась, подыскивая слова: — он просто…

— …Держит ее в кулаке, — насмешливо закончил за нее Брайан.

— В общем, лучше не попадаться, — резюмировал Доминик. — В гневе он беспощаден, а гнев у него, знаете, явление такое, спонтанное и неуправляемое…

— А вот мистер Драко, к примеру, вообще через раз прощает, — подала голос молчавшая доселе Лорин. — Хотя по мне так — если виноват, легче выволочку вытерпеть, чем когда он тебе просто молча в глаза смотрит…

— Он что, тоже воздушный? — спросил Шон.

— Тебе понравится, — ухмыльнулась девушка. — Не знаю, как там у огненных, но наш учитель за нас головы своими руками открутит, если будет нужно. За любого из нас.

Дэнни возмущенно охнул и даже открыл было рот, но вклиниться не успел.

— А по-моему, он поверхностный и все ему поровну! — выпалила Дина. — Вот мисс Луна…

— Так, стоп!.. — одновременно рявкнули Натан и Мелани, переглянулись, и Мелл закончила уже одна: — Опять двадцать пять — чей учитель лучше? Все, закрыли тему.

Дина недовольно засопела, уткнувшись в бокал.

— Вы, Кристиан, лучше займитесь исследованием тенденций алкоголизма среди водных магов женского пола, — посоветовал Дом, бросая на нее осуждающий взгляд. — Это безопаснее и не повредит вашей сущности.

— Для вас — мистер Эббинс, молодой человек, — скрипуче поправил мужчина.

— Для меня как раз — Кристиан, — уже без улыбки возразил Доминик. — Для самого себя можете быть кем угодно, а мне удобнее — так. Привыкайте.

— И не забудьте, что мистеру Гарри очень не понравится, если вы позволите себе раздражение, не разобравшись в его причинах, — перебил собравшегося было возмутиться Эббинса Натан.

Кристиан замолчал, но выражение его лица Дэнни не понравилось совершенно. Он и сам не понял до конца, почему.

Шон уже успел усесться на полу рядом со снова уткнувшейся в чтение Лорин, видимо, распознав в ней воздушного мага, и теперь пытался снова привлечь ее внимание.

— Так здесь что, по кланам занятия проходят? — потеребил он девушку за плечо.

— Не-а, — отозвалась та, захлопывая книгу. — Какие-то проводит маг твоей стихии, какие-то — родственной. Какие-то — маг стихии противостояния, то есть, в нашем случае — мисс Луна…

— И еще есть смешанные группы, — сумрачно добавил Брайан. — Но тебя туда не возьмут — по крайней мере, не в первый год. Что для тебя только к лучшему, потому что там — сплошное дерьмо.

По лицу Шона скользнул помноженный на неудовольствие интерес.

— Это его просто с занятий вышибли, — хмыкнула Лорин. — Оттуда всех хоть по разу да вышибают.

— За что? — не понял Шон.

— За отказ выполнять требования учителя, — пожала плечами девушка. — Смешанные группы только мистер Гарри и мисс Луна ведут, а они оба — натуры эмоциональные, пока все из тебя не выдавят, в покое не оставят…

Она помрачнела, и Дэнни невольно вспомнил ее истерику на уроке три недели назад, когда обсуждали политику Министерства. Сейчас Лорин оставался еще почти месяц до возвращения на занятия.

— Погоди, я не понял, — поморщился Шон. — Если стихийный маг и без того обязан быть внутренне честным и все свои проблемы сам разбирать — зачем тогда на него давить? Чего выдавливать-то?

— Это тебе только кажется, что ты честный, — мрачно сообщила Энни, оценивающе разглядывая свой кубок. — Как до реальных вопросов доходит, столько всего в себе обнаружить можно… интересного… А мистер Гарри считает, что маг не имеет права на пробелы в личной этике. Что никакая ситуация в идеале не должна вызывать у него этических заморочек. Он это называет «целостность восприятия».

— И что, и домашние задания есть? — помолчав, обалдело уточнил Шон.

Энни усмехнулась и, взмахнув палочкой, снова наполнила кубок.

— Не то слово, — процедила она, утыкаясь в него носом. — Выдадут ситуацию в мысливе, и разбирай ее до следующего занятия по косточкам… Еще б ладно — что банальное. У мистера Гарри, знаешь ли, веселое прошлое было — оттуда до посинения можно этически неоднозначные задачки вытаскивать…

Шон откинулся затылком на стену и, наконец, замолчал.

— Да кажутся они только неоднозначными, — бросил сквозь зубы снова склонившийся над шахматной доской Доминик. — У всего есть простой ответ, вообще-то. Если самого себя не накручивать.

— Ага, вот как с проекцией Джеральда, — насмешливо протянула Энни. — Болван ты, Дом, вот что я тебе скажу. Если учителя ставят кому-то памятник, значит, они очень любили этого человека — и нуждаются в нем до сих пор. Так, как ты, вертихвост, себе и представить не можешь. Они же не люди, чтобы собственное чувство вины увековечивать.

— Ты просто не видела, как он умер, Энн, — без улыбки сказал Доминик.

— Ну и что? Я делаю выводы из того, что…

— А как он умер? — снова поднял голову Шон.

Дом усмехнулся и потер лоб.

— Честно говоря, мне было страшно. Хотя я просто стоял и смотрел.

— Мне тоже, — чуть слышно добавил Филипп, и, поймав вопросительный взгляд Шона, покачал головой. — Нет. Я потом расскажу — если хочешь. Когда напьюсь.

— Дурной пример заразителен… — буркнул Натан, покосившись на кубок в руках Дины.

— А ты никогда всерьез не задумывался, почему водные маги пьют? — в упор спросил у него Фил. — Ты же типа умный у нас. Вот и проанализируй, каково с такими качествами, да еще и женщине, жить с тем, с чем она живет. А когда по итогам будешь решать, какой высоты мисс Луне памятник прижизненный ставить за то, что она делает и какая она — при ее-то уровне эмпатии — можешь приходить за советом. У меня пара соображений найдется.

— Она такая, потому что у нее мистер Драко есть, — заметила Лорин. — И мисс Панси.

— Так они все-таки парами живут? — не выдержал Кристиан. — Мне сразу показалось, что Поттер и эта Панси…

На него одновременно устремилось полтора десятка сочувственных взглядов.

— Не-а, не поймете, — помолчав, с сожалением констатировала Дина. — Лучше просто в голову не берите. Куда вам пока что — в их отношениях разбираться…

За что Дэнни, несмотря ни на что, все-таки любил здешних магов — так это за то, что в некоторых вопросах они отличались потрясающим единодушием.

Как раз в тех, где оно того стоило.

* * *

Гарри давно забыл, что такое растерянность — настоящая, правильная, как у людей. Он не ожидал, что, ежедневно слушая дебаты учеников, разбирая чужие свары, принимая жесткие и порой непопулярные решения, как-то незаметно отвыкнет удивляться. Изумляться до ледяных иголочек в кончиках пальцев, до разрывающего грудь вдоха, до внезапно качнувшейся и уходящей из-под ног земли.

Мерлин, в мире должны быть вещи, которые никогда не меняются! Хоть что-то, о чем всегда можно будет сказать — это так, и всегда было только так, и таким будет завтра.

Тот Северус, которого Гарри видел в последний раз, стоя на коленях под проливным дождем и прижимая к себе тело Джерри — тот самый, что сохранил сдержанный тон даже тогда, глядя в распахнутые мертвые глаза мальчишки — не мог быть тем магом, что едва не разнес час назад крыльцо замка.

Нет, Снейп имел право выйти из себя — ну, то есть, при некоторой доле воображения Гарри мог представить его взбешенным. Снейп мог даже кричать, мог отбрасывать эту свою вечную сдержанность, одним выдохом, одной пронзительной яростью превращая окружающее пространство в пылающий ад… В бою, например. Там, где это было бы осмысленно и оправданно — как жертва, как последовательное, обдуманное решение.

Но не посреди двора и толпы подростков — просто так, без причины, без разума, без рассудительных «почему»! Просто сорваться, как малолетний маг-неофит!

В какую-то секунду Гарри был почти уверен, что сошел с ума. В реальном мире не бывает профессора Снейпа, чья костлявая рука без слов вцепляется тебе в горло, не бывает побелевших губ, и беззвучного шепота, и глаз, в которых бушует черное пламя.

И охватывающего все тело пронизывающего жара — того самого, который случается всего один раз. Если не успеть остановить.

Гарри успел — и до сих пор не мог понять, как именно. Потрясение было таким, что он, кажется, на пару драгоценных мгновений вообще врос ногами в землю, забыв, как дышать, и только безмолвно смотрел на Снейпа вытаращенными глазами.

Потом был испуганный вопль Натана — ближайшего из находившихся там земных магов — и время снова понеслось вперед. Вот только сознание Гарри, похоже, так и осталось стоять на крыльце Уоткинс-Холла, обалделое, с одной и той же, стучащей в висках по кругу, мыслью — что это? Что это?..

Естественно, Северус ничего не захотел объяснять. Даже сейчас, когда они оба, наконец, уже могли бы поговорить спокойно, он просто сидел в кресле, откинув голову, и бездумно смотрел в никуда.

Гарри его даже почти понимал — опустошение после такого срыва просто неминуемо должно было накатить. У них обоих. Наверное, поэтому он сам никак не мог заставить себя почувствовать хоть что-нибудь, что отогнало бы в сторону застывшее внутри чертово изумление.

Малфой молча подал Снейпу кубок — тот взял, хотя пить не стал. Просто поставил рядом. Но это уже что-то — хоть реагирует…

— Что это было, Северус? — без экивоков и предисловий в лоб спросил Драко.

Тот в ответ только просверлил его усталым и одновременно напряженным взглядом, по-прежнему прислоняясь затылком к спинке кресла.

— Выхлоп это был, — с неожиданной злостью ответил за него Гарри. — Стихийный выхлоп. Ты же сам все видел, зуб даю.

Драко невозмутимо кивнул. Естественно, он все видел. Эта бестия вездесуща — и какая разница, что в это время Малфой вел занятия в другом крыле замка? Ему ничего не стоит мгновенно переместиться. Куда быстрее, чем при аппарации.

Гарри поймал себя на том, что злится и на него тоже. И уже вообще не понимает, за что именно.

Драко молча протянул ему второй кубок.

— Успокаивайся, — коротко посоветовал он, пряча на дне глаз привычную тень тревоги. — Вас двоих точно хватит, чтобы здесь даже камней не осталось.

Тут же стало до тошноты неловко за собственную горячность. Я просто устал, мрачно подумал Гарри, отпивая вино — судя по привкусу, Малфой туда еще и успокоительное зелье добавил…

— Профессор, мы звали вас сюда три с лишним года — может, вы все-таки скажете, что вас, наконец, привело? — не сдержавшись, напряженно поинтересовалась Панси. — Что случилось?

Снейп бросил на нее утомленный тяжелый взгляд.

— Соскучился, — негромко проговорил он. — Имею право.

Луна подавилась смешком. Гарри выронил кубок, поймав его над самым полом и расплескав половину.

— Северус, а серьезно? — со вздохом спросил Драко. — Ты бы не пришел просто так.

Снейп невозмутимо хмыкнул.

— Да, я долго собирался, — почти сочувственно согласился он. — Ты так привык меня ждать, что уже не рад дождаться?

Гарри еще раз задумался, не подменил ли кто-нибудь профессора по дороге. В кресле перед ним сидела сволочь, и эта сволочь, едва не спалив школу и не покончив таким образом и с собой тоже, теперь издевалась над ними. Разве что не хихикала.

Не то чтобы Снейп никогда не был сволочью — просто два последних события между собой никак не увязывались.

Может, он там рехнулся за три года, в резервации своей? — мелькнула обеспокоенная мысль.

Судя по лицу Малфоя, он размышлял примерно о том же.

— Расскажите, что ли, как жизнь, — устало предложил Северус, отставляя свой кубок и по-прежнему не отрывая затылка от спинки кресла. — Что нового происходит. Или что не происходит.

В глазах Драко промелькнула тень понимания. Даже не догадка — тень. А еще от Луны почему-то все ощутимее веяло тревогой и сочувствием, только Гарри никак не мог разобрать, к кому именно.

— Да ничего, в целом, нового, — светски обронила Панси, едва не вжимая профессора взглядом в многострадальное кресло. — Новички прибывают, старички дерутся. После Льюиса так до сих пор никто и не умер. Вас что-то конкретное интересует?

— Как исследования? — столь же вежливо осведомился Снейп. — Раскопали что-нибудь новое?

— Да куда уж там, — протянул Малфой в тон им обоим. — Только-только додумались, что наблюдения надо за парами вести, а не за магами-одиночками.

Гарри поймал себя на совершенно отчетливом ощущении, что рехнулся не только Северус. Мир вообще, вероятно, рехнулся — весь. Или просто он сам сошел с ума еще во дворе, и теперь ему мерещится эта сюрреалистическая беседа, и это вино, и ломота в висках.

— И где пары берете? — бровь Снейпа изогнулась так привычно, что Гарри невольно выдохнул.

Это Северус — так точно больше никто не умеет. А, значит, все вокруг — настоящее.

Кажется, я пьян с пары глотков, равнодушно пришла следующая мысль. С чего бы это.

Драко выразительно промолчал. Панси рассматривала потолок. Лавгуд вообще почти слилась с портьерой — и иррационально Гарри ее почти понимал. Снейп и впрямь сейчас был непредсказуем, как дремлющий вулкан.

— Сколько человек находится в замке? — отстраненно уточнил профессор.

Теперь он тоже разглядывал потолок, и Паркинсон это почему-то смутило, вынудив вновь посмотреть на него в упор.

— Северус, перестань, — поморщился Драко. — Только контролируя инициацию, можно понять ее приро…

— Инициацию нельзя контролировать! — без перехода рявкнул Снейп. — Невозможно! О чем вы только думаете!

Теперь его глаза уже не казались пустыми.

— Тебе три года не было дела до того, о чем мы думаем, — сумрачно процедил Малфой, выдерживая его взгляд. — Если тебе есть, что сказать — говори. Но я не школьник, чтобы ты требовал от меня отчета.

Северус медленно встал, и Гарри невпопад подумал, что он по-прежнему выше Драко. Когда поднимает голову и смотрит — вот так.

А еще — что Малфой, кажется, перегибает палку. Все-таки наставник навсегда, похоже, останется для него пунктиком. И это грустно. Отчасти.

— Я и не требую, — со спокойствием, всегда настораживавшим Поттера сильнее, чем крик, заговорил Снейп. — Я интересуюсь, когда у тебя включатся мозги. Видишь ли, я был деканом Слизерина и семь лет тебя, кажется, даже воспитывал. И мне всегда странно видеть, когда мозги вдруг пропадают у моих бывших студентов. Как класс, будто и не существовало.

— Вы сейчас путаете разумность и инстинкт самосохранения, профессор, — заметила Панси. — Вот он у нас — с вашей точки зрения — и впрямь выключился. Но дальше двигаться невозможно, если продолжать бояться.

— Где вы берете людей? — повернувшись к ней, холодно поинтересовался Снейп.

Паркинсон улыбнулась — Гарри точно знал, что нарочно, потому что Снейпа это всегда раздражало. Выдохнув, повторил про себя, что ей сейчас даже подзатыльник так запросто не отвесишь. Даже словами. Чертова ведьма.

— Где приходится, — ответил за нее Драко. — Ты допрос нам пришел устраивать?

Во взгляде Северуса ясно читалась горечь. И досада — на самого себя, может быть, за то, что вообще появился здесь. Причины Гарри не понял.

— Я просто пришел, — ухмыльнулся Снейп. — Что я, к воспитаннику зайти не могу?

Рассердился — это Гарри и Луна констатировали одновременно. Ну и вот что он, спрашивается, мог успеть услышать сейчас, чтобы так вставать в позу?

— Останешься на пару дней? — любезно предложил Драко.

Точно, что — слизеринец, мрачно подумал Гарри. Ничем это из них никогда не выведешь. Издеваться-то в ответ зачем? Можно подумать, Снейп когда-нибудь…

— Да, пожалуй, останусь, — вежливо согласился профессор. — Свободная комната в вашем притоне юности, надеюсь, найдется?

Малфой хотя бы смог удержать на лице светскую улыбку. Панси, например, не смогла — и Гарри понимал ее всей душой. Каждый раз бы так понимать.

Северуса распахнутые глаза Паркинсон определенно порадовали.

— У вас очень хороший вкус, Драко — уж не знаю, кого именно за это хвалить, но не Поттера же. Столько… достопримечательностей, — язвительно заметил он. — Хочется все рассмотреть, а то, знаете, никто же отсюда не возвращается. В резервации я сорву бурю оваций, явившись с рассказом о том, как выглядит ваша школа.

— Я покажу вам комнату, — с завидной скоростью взяла себя в руки Панси. — Только постарайтесь не заходить в западное крыло.

— Там люди? — насмешливо спросил Снейп.

— Вот именно, — подтвердила девушка. — Причем некоторые вам даже знакомы. Так что — лучше держитесь подальше, а то еще нового воспитанника, упаси Мерлин, получите. И не такого здравомыслящего, как воздушные маги.

Шпилька определенно попала в цель, и Гарри понял, что еще минута — и Снейпа снова придется закрывать собой от стихии. Повторения сцены во дворе не хотелось до зубовного скрежета.

— Я покажу ему комнату, — вмешалась вдруг Луна. — А ты — брысь к себе, — непринужденно скомандовала она обалдевшей Панси, проходя мимо. — Идемте, профессор?

Гарри так и не смог сформулировать, что именно привело сюда Снейпа — и что так вывело его из себя при встрече, и о чем они на самом деле говорили с Малфоем, под всеми этими вежливыми и почти любезными фразами. Ясно было только одно — что утром будет еще не поздно во всем разобраться. Когда перестанет раскалываться голова, отяжелевшая от добавленного в вино зелья, исчезнет сонливость и рассосется полузабытая, истерическая усталость от стихийного выплеска.

Но даже ночью, уткнувшись носом в плечо Драко и медленно расслабляясь в его объятиях, Гарри все еще не мог убедить себя, что ничего страшного не произошло.

— Слушай, ты достал ворочаться, — недовольно буркнул сонный Малфой. — Засыпай, утром легче будет…

Гарри неверяще хмыкнул. Прохладные пальцы тут же зарылись в волосы на затылке и принялись лениво перебирать их.

— Ты просто очень устал, — шепнул Драко. — Я же видел — ты его силой вытаскивал… Он бы сгорел, если бы не ты.

— Силой? — приподняв голову, непонимающе переспросил Гарри.

Глаза Малфоя в темноте казались совершенно бездонными.

— Ага. Как Луна Дэнни вытянула, помнишь? Вот и ты так же… Прямая перекачка — конечно, ты на ногах потом еле стоял… Собственной магией чужой щит латать…

В его словах было что-то, из чего определенно следовало нечто важное. Огромное, можно сказать — но совершенно непостижимое прямо сейчас. Гарри застонал и, сдавшись, уронил голову обратно.

— И чего вот он так встревожился, что аж сюда в кои поры рванул?.. — проговорил он куда-то в шею Драко. — Ведь с ума же от беспокойства сходил, даже я почувствовал…

Малфой тихо усмехнулся и повернулся на бок.

— Прекращай болтать… — выдохнул он, целуя разгоряченный лоб Гарри. — А то никогда не уснешь…

— М-м-м… — почти жалобно протянул тот, прерывисто дыша под медленными поцелуями. — Драко… не надо. Я так усну. Честное слово.

Вот теперь встревожился и Малфой — на мгновение даже замер.

— Слушай, все хорошо, — ладонь Гарри легла на его плечо. — Просто я… черт, у меня такое чувство, будто он прямо за стенкой. Я не могу так.

— Комплекс у тебя, а не чувство… — фыркнул Драко и, подумав, снова откинулся на спину. — Будешь опять ворочаться — заткну рот и не посмотрю, можешь ты там или нет…

Гарри, не сдержавшись, тихо рассмеялся, утыкаясь в него лбом и привычно обхватывая такое знакомое тело обеими руками.

— Спокойной ночи… — прошептал он.

— Драко! — смеясь, крикнула девушка. — Твою мать, ну-ка — сосредоточься!

Малфой хмыкнул и, тряхнув челкой, снова отвел назад левую руку.

— Что за несобранность! — пытаясь нахмуриться, с нажимом процедила Панси.

Сделать серьезное лицо не получалось — улыбка упорно прорывалась наружу сквозь все хмурые гримасы. Неудивительно, что, глядя на нее, Драко предпочитает болтать, а не тратить время на то, для чего оно предназначено.

— У меня, Пэнс, другое понимание собранности, — Драко сделал выпад. — Мне не обязательно изображать каменный лик, чтобы не отвлекаться.

— Раздолбай, — констатировала девушка, методично отражая атаку и шаг за шагом отступая назад. — Хуже Поттера.

— Хуже кого-кого? — ухмыльнулся Малфой. — Ты с Луной Лавгуд точно знакома — или, может, у меня снова предсмертные галлюцинации?

— Тьфу! — сплюнула Панси, опуская шпагу. — Нашел, чем шутить…

— Между прочим, сейчас ты позволила себе отвлечься на переживания, не связанные со спаррингом, — Драко невозмутимо пожал плечами. — Если помнишь, я тебе миллион раз говорил — на этом месте в реальном бою ты была бы уже мертва.

Панси кусала губы, не находя слов.

— Хороший боевой маг обязан уметь совмещать физические действия хоть с мыслительным процессом, хоть с чувственной рефлексией, хоть с духовными переживаниями. С чем угодно, если понадобится — иначе первый же стоящий противник превратит тебя в пыль, пока ты будешь переключаться с одного на другое.

— Я — не воздушный маг, — с вызовом ответила Панси. — Гарри же тоже не может…

— Гарри — не твой учитель, — перебил ее Драко. — Вы друг друга испепелите, если вас в пару поставить. Тебе интересно, как именно он дерется? Без проблем, я расскажу, но применить методы огненного мага ты не сможешь тем более. Так что — давай, Пэнс. Ручки в позицию.

Она медленно выдохнула, сверля его взглядом, и снова подняла шпагу.

— Тогда прекращай болтать. Все, начали, я тебя больше не слушаю.

— Вот еще, — фыркнул Драко, нападая. — Не слушает она меня. Это я еще тебя соблазнять не начинал! О, а кстати, Паркинсон, мы с тобой, между прочим, ни разу не трахались в фехтовальном зале, ты не находишь, что это…

— Малфой!!! — остановившись, снова рявкнула Панси.

Сдержать смех не получалось, как она ни старалась.

Лицо Драко светилось типично малфоевским самодовольством, и спокойной, тихой какой-то нежностью, а еще — заботой пополам с привычно скрываемым беспокойством. Панси видела, как перед очередной тренировкой, после напоминания — завтра утром в шесть? — он бросал быстрый взгляд на ее талию. Каждый раз с тех пор, как узнал о беременности. И каждый раз только молча кивал, соглашаясь и отводя глаза.

Панси чертовски ценила то, что он оставил ей право решать — прекращать занятия или нет. Она и сама толком не понимала, с чего вдруг так рьяно уперлась почти два года назад, затребовав, чтобы ее научили фехтованию. Просто в какой-то момент стало ясно, что боевых магов из них — только двое, и, случись что, и она, и Лавгуд повиснут на плечах своих мужчин беспомощным грузом.

Панси отдавала себе отчет в том, что сама боевым магом все равно никогда не станет. Но хотя бы уметь, хотя бы обладать навыками защиты — уж это-то можно? Иначе снова шовинизм какой-то. И без того не жизнь, а сплошное разделение обязанностей.

Гарри тогда удивился настолько, что лишился дара речи минут на десять — и это тоже только утвердило Панси в ее решении. Принцип — если Поттера удалось удивить, значит, задача стоит того, чтобы тратить на нее время — пока что себя совершенно оправдывал.

Да и самой стало житься спокойнее. Теперь, по крайней мере, единственное совсем уж безрукое создание из них — Луна, но сунуть шпагу в ее мягкие ладошки Панси вряд ли бы кому-то позволила. Впрочем, Лавгуд и не стремилась. Ее устраивало собственное место — это амбициозной, по мнению Драко, Паркинсон вечно хотелось большего.

Вынужденный перерыв в тренировках, совпавший с началом токсикоза и продлившийся почти два месяца, как оказалось, стоил Панси большего, нежели просто потери времени. С непостижимым трудом впитанные навыки практически полностью растерялись — не память тела, но память духа, как это называл Малфой. Мысль о том, что ближе к осени занятия снова, скорее всего, придется прервать, девушку раздражала, как доставшая до печенок зубная боль.

— Извращенец, — отсмеявшись, наконец, сообщила ухмыляющемуся Драко Панси — и кивнула на шпагу. — Все мысли о сексе. Кто тебя воспитывал, вообще.

— Северус, — невозмутимо ответил Малфой, снова наступая. — Стихийный маг обязан быть честным с собой и не избегать собственных желаний и потребностей, Пэнс — кому я азы, вообще, объясняю?

— Да я, знаешь, сдуру подумала, что твои потребности регулярно удовлетворяются, — хмыкнула Панси. — Лавгуд и мертвого удовлетворит…

— Хорошо, когда можно доверительно поговорить с тем, кто в теме, — фыркнул Драко. — Но, к твоему сведению, здоровая мужская физиология устроена так, что, чем полноценнее секс, тем чаще хочется. А у меня более чем полноценная личная жизнь.

— Везунчик, — улыбнулась Панси, отражая выпад. — Еще и Поттера себе отхватил, пока другие гранит науки в Хогвартсе грызли. Малфои, Мерлин бы вас побрал — вечно на лучшее заритесь.

— Да Поттера от твоих ног за уши не оттащишь… — шпага мелькнула в воздухе, едва не зацепив плечо девушки — та по-кошачьи вывернулась из-под захвата. — Молодец, — не меняя тона, бросил Драко.

— Я его не держу, — гордо сообщила Панси. — Просто ему нравится быть параноиком.

— Не-а — ему нравится спать рядом с еще не рожденным сознанием.

Металлический взвизг — Паркинсон с окаменевшим лицом отбила очередную атаку и, отступив, приглашающее покачала кончиком шпаги.

— Это шутка? — вежливо осведомилась она.

— Вот еще, — протянул Драко. — Он что, тебе не говорил? У него идея фикс. Огненные маги способны ловить чужое физическое поле — значит, то, что он ловит от тебя, и есть поле ребенка. Очень, по его словам, своеобразные ощущения.

Панси с минуту сосредоточенно кусала губы, короткими выпадами загоняя Малфоя к стене.

— Что он еще говорил? — мрачно поинтересовалась она наконец.

— Что это мальчик, — спокойно ответил Драко. — Гарри в этом уверен.

— Без тебя знаю, что мальчик… — буркнула Панси.

Вот так и шифруйся в этой идиотской семейке, раздраженно подумала она. Мало того, что сами всю информацию наколупают, так еще и не признаются ж ни за что! Сволочь. Поттер — гриффиндорская сволочь.

Ну, мог бы хоть не трепаться!

— Жаль, — Драко смотрел на нее в упор. — Я хотел дочку.

Панси едва не прыснула от неожиданности.

— Ты?!

— Я, — невозмутимо кивнул Малфой, одновременно коротким и резким взмахом едва не сбивая ее с ног и вынуждая отпрыгнуть назад. — Молодец, — хмыкнул он, с интересом поглядывая на девушку.

— Драко, да ты даже Поттеру весь мозг выклевал, что ребенок нас только ослабит!

— Одно другому не мешает, — улыбнулся Малфой. — Если уж рожать, так девочку, я так считаю. Мужчиной в семье я и сам могу побыть.

— Ни фига себе — поворот, — Панси машинально отбила удар. — Можно подумать, Гарри не может.

Она лихорадочно пыталась и осмыслить услышанное, и не отвлечься от мелькающей шпаги Малфоя. Чертов Драко вечно умудряется парой фраз сказать столько, что едва потом находишь, куда все это в голове уложить…

— Гарри хочет продолжение себя. А я хочу то, что я буду просто любить.

Странно, что не наоборот, мимоходом удивилась Панси, но промолчала.

— Да нет, Пэнс, — устало закатил глаза Драко, не переставая двигаться. — Странно, что ребенка ты захотела, а не Луна — вот с ее стороны подобная подстава точно была бы не удивительной. А с нами-то, как раз, все понятно.

— Это тебе так кажется, — отозвалась Паркинсон. — Рехнуться проще, чем мужиков понять.

— Та же ерунда, милая.

Панси не удержалась и фыркнула. Драко умел ставить в тупик — но он все равно оставался тем самым Драко, высокомерным и заносчивым сукиным сыном, воспитанным в духе рода Малфоев аристократом и первым красавчиком Слизерина, не побоявшимся когда-то отравить ее, чтобы спасти от участи Пожирателя Смерти. От участи, которой сам не надеялся избежать.

Не побоявшимся поверить Поттеру — несмотря на то, чем кончилась однажды его первая в жизни попытка кому-то довериться.

И научившим не бояться ее, Панси.

Драко был ниточкой в прошлое — единственной, которая стоила того, чтобы ее сохранить. Ниточкой к ужасу, который не стоило забывать, чтобы каждую минуту осознавать, чего ты сумела добиться — и чем заплатила за это.

Иногда Панси казалось, что она, как никто, понимает Гарри, почти четыре года назад попросившего их помочь ему создать ментальную проекцию Джеральда. Ученики могли ломать головы, как им нравилось, но бывшая слизеринка имела свое — и очень твердое — мнение о том, зачем перед входом в Уоткинс-Холл стоит сотканный из вихря памятник последней жертве последней войны магов — и почему школа называется именно так.

И даже объявившийся в замке в конце марта Снейп вызвал лишь короткий укол понимания и сочувствия — Панси упорно считала, что ниточки необходимы всем. Даже ему… а, возможно, ему-то, как раз — тем более.

Проболтавшись тогда в школе пару дней и перепугав половину местных юнцов замашками декана Слизерина, Северус исчез, будто его и не было. Ученики выдали очередную порцию «страшилок», в которых бывший профессор, а ныне просто Алхимик занял место почти что фамильного привидения, которого замку всегда определенно не хватало.

А еще все прекрасно запомнили его самоубийственную вспышку во дворе — и то, что сделал при этом Гарри. Поттер, конечно, чумовое создание, но — хорошо, что он не в курсе, как выглядит со стороны схватка двух огненных магов… Стоит ли удивляться, что два и два сложились почти мгновенно, а Джерри потом почти месяц не материализовывался, предпочитая колебаться над постаментом сгустком вихря? Парня вконец достали бестактными вопросами. Слава Мерлину, что вообще вернулся… Уж больно не хотелось насильно заставлять проекцию принимать человеческую форму.

Да и Гарри всегда против подобных «насилий над мертвыми». К тому же, для него Джерри до сих пор — все равно что живой.

Как и для самой Панси — тот Малфой, в чью комнату она бегала в Хогвартсе по ночам, чтобы спрятаться от собственных страхов.

— Молодец, — снова повторил Драко — и девушка, тяжело дыша, опустила шпагу. — Крепко задумалась?

— Ты ж мысли слышишь… — смутившись, пробурчала Панси.

Малфой улыбнулся одними уголками губ. И — привычный быстрый взгляд на ее талию, пока еще почти такую же тонкую, как всегда.

— Не слышу, — возразил Драко, подходя ближе. — Ты тихонько.

Шпага когда-то успела снова стать палочкой и спрятаться в заднем кармане его брюк. Панси хмыкнула и, позволяя обнять себя, устало уткнулась лбом в его плечо.

— На завтрак опоздаем, — шепнул Малфой ей на ухо.

Его ладони привычно улеглись на спине, скользнули чуть ниже — будто Драко хотел, но опять не решился прикоснуться к ее животу, чтобы почувствовать там то, что так отчетливо слышал Гарри. То, чего он до сих пор совершенно не слышал сам.

Панси не понимала, как можно не слышать того, кто, хоть пока и не пинается, но капризничает уже вовсю. Даже Луне до малыша, судя по всему, будет отчаянно далеко — она хоть по поводам ноет, а этому одно и то же может то нравиться, то не нравиться.

Хоть фехтованием заниматься не запрещает… — философски вздохнула Панси.

Малфой улыбался, уткнувшись лицом в ее коротко стриженую макушку.

* * *

С самого утра невыносимо раскалывалась голова.

Луна поморщилась и машинально потерла лоб. Кусок не лез в горло — жизнь который день подряд упорно казалась отвратительнейшей вещью на свете. От резкого и пронзительного звона вилок хотелось уткнуться носом в ладони и расплакаться, а не поддерживать привычный утренний разговор с вечно спешащим куда-то Малфоем.

Особенно когда напротив — как всегда, мрачнее тучи — сидит Снейп, вечно сваливающийся на них, как Мерлинова кара, а ты должна не путаться в словах и не забывать, что именно нужно успеть передать, пока у Драко есть время тебя выслушать.

Раскрасневшаяся Панси тихо улыбалась, глядя в тарелку и думая о чем-то своем — теплом и близком, Луна не знала, о чем. И не хотела знать. Достаточно того, что Паркинсон сегодня, кажется, хорошо — чего еще можно желать?

Бесконечные месяцы тошноты и подавленности, судя по всему, наконец, начали медленно отступать в прошлое, вымотав обеих девушек и заставив их тысячу раз пожалеть сквозь зубы о принятом решении завести ребенка. Впрочем, Панси упрямо держалась — и, наверное, только это и помогало Луне не свихнуться совсем, потерявшись в круговерти мутных, мучительных дней.

Намного легче выживать, когда знаешь, что это кому-то нужно. Чтобы ты просто была — пусть даже Паркинсон давно забыла, когда в последний раз находила в себе силы признаться в подобном. Достаточно было знать. Пока еще — почти достаточно…

— Так, а что по поводу того несчастного случая? — поинтересовался Драко, не отрываясь от бекона.

Луна вздохнула. Ну почему никогда не получалось поговорить обо всем спокойно, и день за днем новости приходилось наспех пересказывать Малфою за завтраком?..

— Все еще идет расследование, — покорно сказала она. — Информация закрытая, основной отдел аврората не в курсе, в архиве данные отсутствуют. Даже колдографий с места происшествия нигде не найти.

— Есть что прятать, значит, — подала голос Панси. В нем отчетливо слышалась усмешка.

И идиоту было понятно, что от смерти Мэтта Дерека, лидера единственной партии, поддерживавшей стихийных магов, за милю несет политикой — уж слишком сдержанно высказались газеты по поводу кончины столь яркой фигуры. Еще больше Драко не нравился тот факт, что Дерек погиб в конце марта — как раз когда в замке впервые объявился Северус, до зеленых гоблинов чем-то перепуганный. А потом самым что ни на есть скотским слизеринским образом попросту передумал сообщать, что именно сорвало его с места.

Драко не оставляло смутное ощущение, что эти два события связаны, пусть даже вконец отгородившийся от них за последние два месяца Снейп на все вопросы только демонстративно пожимал плечами, а информаторы Луны сбивались с ног, не находя никаких зацепок. Малфой дергался — а, значит, и Лавгуд, и Гарри дергались тоже. Общеизвестно ведь, чьи именно предчувствия в этом замке объявляются едва ли не сошедшим с небес откровением.

Впрочем, почему — едва ли…

Северус на реплику хмыкнул, но промолчал. Луна подавила зевок и снова потерла лоб. Откуда-то назойливо фонило въедливым, сосредоточенным вниманием, почти предвкушением, но теперь она уже была наверняка уверена, что Снейп тут ни при чем. Это — не его.

И не откинувшегося на спинку дивана с чашкой чая в руках Гарри — этот вообще расслаблен и уже полчаса с трудом заставляет себя проснуться. Не собранного, вальяжно улыбчивого с самого утра Драко. И уж тем более — не задумчиво уставившейся в собственную тарелку Панси…

— Дальше, — вздохнул Малфой.

Луна с трудом проглотила кусок омлета.

— Переговоры между Визенгамотом и Магическим Правительством Польши зашли в тупик, делегация выслана из страны, — ровно проговорила она.

Драко удивленно выгнул бровь, но жевать не перестал.

— Им отказано по всем пунктам. Мы не являемся гражданами Магической Англии, уже доказано, что мы отсутствуем в мире магглов, следовательно, выдать нас по любому из требований невозможно. При этом, хоть официально и не отрицалось, что Вилена могла быть похищена именно нами, объявить нас в розыск на территории страны Визенгамот отказался.

— При том, что каждому желающему, я думаю, совершенно точно известно, где нас искать… — отметил Драко.

— Связываться не хотят, — предположил Гарри, не открывая глаз.

— Да если бы! — протянул Малфой и бросил на него быстрый взгляд. — Не хотят официальной шумихи. По другим каналам что-нибудь есть?

Луна отрицательно покачала головой.

— Их пребывание в Англии закончено, в сотрудничестве по поводу поиска им отказано, выдать нас, как организаторов или участников похищения, им тоже не захотели. В Польше — тишина, если что-то и затевается, то без помпы. Больше пока ничего.

— Плохо, — без обиняков сообщил ей Драко.

Луна утомленно ответила на взгляд. Иногда хотелось то ли сообщить в ответ, куда он может в таком случае отправляться за информацией, то ли предложить заняться перепиской самостоятельно.

Впрочем, подобное она Малфою говорила уже не раз. Что толку? Он требовал больше не потому, что не ценил ее усилий — ему просто нужно было знать больше. Это ее задача — собирать новости и поддерживать контакты с десятками, между прочим, людей, к каждому из которых нужен свой подход и свои способы прогнуться и задобрить. Никто не виноват, что у нее это получается лучше всего.

И никто не виноват, что тех крох, что она с таким трудом достает, все равно мало.

В глазах Драко на мгновение мелькнуло что-то, похожее на сочувствие — и одновременно сменилось настойчивостью, слегка неловкой, как неуместная просьба. О, Мерлин, заторможенно подумала Луна. Я — идиотка.

Если нас здесь пятеро и ни один из нас не напряжен, то кого шестого я могу слышать? Ну, конченая идиотка… Тупица, можно сказать…

Губы Малфоя дрогнули в едва заметной ободряющей улыбке — и он снова вернулся к методичному кромсанию бекона.

— А что по поводу других правительств? — небрежно спросил он, отправляя в рот очередной микроскопический кусочек.

Луна едва подавила желание позорно фыркнуть — здорово помог уничижительно мрачный взгляд Снейпа. В эту секунду профессора почти хотелось любить. По крайней мере, он кого угодно мог вынудить держать себя в руках — пусть и совершенно сам того не желая.

— Может, я лучше потом тебе письмо покажу? — неохотно предложила Луна, понизив голос. — Чего пересказывать-то, ты сейчас опять дословно захочешь…

— «Потом» будет потом, — не согласился Драко. — Хоть суть пока давай. Мне же интересно — кто там первый на нас выйти решился?

Гарри заинтересованно приоткрыл один глаз. Луна изо всех сил сохраняла невозмутимое выражение лица, для профилактики поглядывая на застывшего напротив профессора.

Панси переводила внимательный взгляд с нее на Малфоя, отложив вилку и подперев подбородок ладонью.

— Высшая Академия Сорбонны, — спокойно начала Луна, отодвигая тарелку и ставя локти на стол. — Предлагают гражданство, неприкосновенность, политическое убежище, землю для поселения и любые права в обмен на помощь в исследованиях. Собственно, я бы сказала, в обмен на сами исследования и их результаты.

— Деньги тоже? — усмехнулся Драко.

Луна кивнула.

— И добровольцев для потенциальных инициаций.

Пустая чашка в ладони Гарри раскололась с негромким хлопком. Панси и Снейп синхронно поморщились. Луна не удержалась и на мгновение утомленно закатила глаза — эти двое, при всех их склоках, иногда так предсказуемо одинаковы, что хоть из вредности зеркало перед ними ставь…

— Надо же, — хмыкнул Малфой, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди. — Жаль, я рассчитывал, что немцы раньше дозреют…

— Французы тоже ничего, — осторожно заметила Панси.

— Политически — они даже лучше, — кивнул Драко, пристально глядя на нее. — Но Берлинский Университет не грешит таким количеством бюрократов.

Гарри все еще молчал — только теперь от него уже веяло мрачностью и назревающей нехорошей решимостью. Луна обеспокоено смотрела, как он убийственно медленно собирает с пола осколки, машинально водя над ними раскрытой ладонью. Злится — Мерлин, да он в ярости просто, подумала она, невольно прикидывая, что таким его отсюда никак нельзя выпускать, а через полчаса занятия, и так некстати Снейп этот чертов приперся, под ногами болтается — при нем слово лишнее не скажи, а Гарри надо успеть успокоить, объяснить ему, а то он опять…

Теплые пальцы Драко мягко накрыли ее сжавшийся кулачок. Луна обернулась.

Все будет хорошо, говорили глаза Малфоя. Я все вижу. Все будет хорошо. Мы успеем.

Снейп чуть слышно выдохнул сквозь зубы и одним движением поднялся из-за стола, едва не отшвыривая ногой стул. По лицу Драко явственно читалось, что, будь его воля, другой рукой он бы сейчас гладил пальцы профессора. Что угодно бы делал, лишь бы огненные маги не психовали, а водные — прекратили паниковать.

Вспышка каминного пламени едва не заставила Луну подпрыгнуть на месте. Панси резко обернулась, вцепившись в скатерть — собственно, приходить сюда теперь уже точно было особенно некому. Кроме одной женщины, которая сейчас и смотрела из камина в упор прямо на Гарри.

— Мистер Поттер? — осведомилась она. — Могу я войти?

— Конечно, — мгновенно расслабившись, выдохнул Гарри и, торопливо поднявшись, сделал шаг вперед, чтобы подать ей руку.

Минерва МакГонагалл до сих пор передвигалась с трудом — и, по словам Панси, нужно было благодарить Мерлина, что она вообще может ходить. Хотя Луна и прочие пусть и помалкивали, но про себя-то прекрасно знали, кого именно за это стоит благодарить. Целитель, пусть и до истерики не выносящий напоминаний об этом, в округе наличествовал только один.

По прогнозам колдомедиков, после произошедшего три с лишним года назад покушения директор Хогвартса имела все шансы остаться обездвиженной навсегда — и так бы оно и случилось, если бы спустя почти месяц после переезда в Уоткинс-Холл Луна не наткнулась на статью в «Пророке», где вскользь упоминалось о том, что жертва незадачливых убийц осталась жива.

— Садитесь, — пригласила Панси, оглядывая фигуру МакГонагалл привычно цепким взглядом лечащего врача.

Минерва опиралась на длинную трость, но даже это не мешало ей сохранять прежнюю слегка чопорную осанку.

— Северус, — улыбнулась она, опускаясь на предложенный стул. — Как удачно, что и ты тоже здесь.

Луна до боли прикусила губу, пытаясь сохранить серьезность. Упаси Мерлин — Снейп решит, что над ним кто-то смеется. Сперва прибьет комментариями и только потом разберется, кто там по какому поводу нечаянно захихикал…

— Что-то случилось? — напряженно спросил Гарри.

— Чаю? — с убийственной вежливостью перебил его Северус.

МакГонагалл кивнула, улыбаясь теперь уже лично ему. Луна поймала себя на странной мысли, что вечно сдержанная и суховатая глава Ордена и директор Хогвартса действительно наслаждается их обществом — и в последнее время даже не пытается этого скрыть. То ли Панси таки умудрилась втереться в доверие, пока навещала ее в госпитале, то ли поведение магов во время последней войны переломило убежденность Минервы, что их имеет смысл судить, как людей. То есть — что их вообще имеет смысл судить. И понимать.

И оказалось, что, не пытаясь понять, с ними гораздо легче найти общий язык.

— Ты так любезен, Северус, — продолжая улыбаться, она покачала головой, принимая чашку из узловатых пальцев. — Годы тебя не меняют.

Луна хихикнула прежде, чем сумела заставить себя вспомнить, что этого делать не стоит.

Снейп, на удивление, промолчал — и даже, кажется, не так уж и мрачно. То есть, вообще было больше похоже на то, что он и сам очень старается сохранить невозмутимость.

Да он просто рад ее видеть, обалдело догадалась Луна. Вот же надо же. С чего бы вдруг?

— Вчера у меня был представитель аврората, — повернулась МакГонагалл к Гарри. — По поводу покушения.

Поттер сидел, чуть наклонившись вперед и сцепив пальцы — локти опираются на колени, хмурая складка на лбу. Луна рассеянно подумала, что, когда он такой, то ведь и сам, наверное, не понимает, почему ему подчиняются. Ему невозможно противостоять — он кого хочешь за собой увлечет и не заметит, как именно действует на других. Как сильно к нему тянет — к такому.

Хотя — его любого нельзя не любить…

— Что-то новое узнали? — напряженно спросил Гарри.

— Я — да, — спокойно ответила МакГонагалл. — Он проговорился, что над телом Мэтта Дерека видели те же знаки, что были… и над моим.

Пальцы Малфоя на кулаке Луны торжествующе сжались.

— Проговорился? — недоверчиво переспросил Гарри. — Профессор, авроры не проговариваются.

— Они такие же люди, — возразила Минерва.

Поттер странно улыбнулся и покачал головой.

— Аврорату зачем-то нужно, чтобы именно вы знали о том, что Дерек был убит, а не случайно попал в аварию, — заметил он. — Либо они надеются так вытащить из вас то, о чем вы умолчали три года назад, либо…

— Либо хотят посмотреть, к кому директор Хогвартса отправится с этой новостью, — скрипуче перебил его Снейп.

— Идиотизм, — выдохнул Драко, вставая. — Наши координаты у Кингсли и так есть, поспорить могу…

— Может, зато нет доказательств, что мы связаны с Хогвартсом?

МакГонагалл совершенно по-кошачьи фыркнула — нетерпеливо и недовольно — отставляя чашку на стол.

— Вы связаны лично со мной, — упрямо сказала она.

— Со стороны можно подумать — что не с вами, а, к примеру, хоть с Орденом Феникса, — задумчиво проговорила Панси. — Или с самой школой. Да неважно. Мы и так подозревали, что Дерека убили те же, кто уже пятый год вырезает всех помогающих стихийным магам — или просто связанных с ними. И, знаете… Если эту информацию два месяца скрывали даже от рядовых авроров и так запросто сообщили вам — значит, в обмен они в любом случае получают что-то не менее важное.

— Хороший вопрос — что, — хмуро добавил Снейп.

Больше всего Луну бесило в нем то, что он никогда не говорил всего, о чем знает — даже если бы от этого зависели их жизни, и то бы, наверное, так и цедил слова по капле. Вот только никогда не получалось понять — это потому, что он им не доверяет, или потому, что таким странным образом воспитывает? Если второе — то Снейп просто глупец. Даже Гарри эту стадию давным-давно умудрился перешагнуть.

— Думаю, что все же — доказательство вашей связи с магами, — вздохнул Поттер. — Или — черт его знает…

От назойливости присутствия чужого сознания головная боль снова усилилась.

Мерлин, да я ж загнусь, пока это кончится, устало и почти жалобно подумала Луна, машинально потирая лоб. Хорошо, хоть Гарри отвлекся…

* * *

Драко вздохнул и оглядел замкнутые, настороженные лица.

Они всегда такие — одиночки, весь мир против меня одного, каждый ежесекундно готов броситься в смерть, как взбешенный лев, отгрызая собственные лапы, лишь бы доказать миру свое право на самого себя. Огненные маги. Проклятие несбалансированной силы.

Проклятие бьющей наружу несгибаемой жизненности — убивающей источник, пока некого вести за собой.

Временами Драко ловил себя на пугающей мысли, что иррационально понимает их — каждого — так, как не понимает даже своих, воздушных. Так глубоко и отчаянно, что хочется выдрать из груди сердце, лишь бы исчезла давящая, безысходная тяжесть знания — большинство из них умрет в ближайшие годы, не справившись с самими собой. Просто потому, что рядом с ними не будет того, кто добавит смешливой, остужающей пыл рассудительности, незаметно убрав излишнюю вспыльчивость. Согреваясь при этом ее теплом — сам.

Никто не находился настолько близко к краю — всегда — как маги клана Огня. Никто не мог в потенциале сделать для мира так много, но чаще всего не получал даже возможности — и, не дождавшись, взрывался бессмысленной вспышкой.

Было почти невыносимо смотреть на них — и не видеть в каждом безбашенно смелого, жизнелюбивого и отчаянно одинокого юного Гарри. Того, каким Драко его не знал — и того, каким Поттер, наверное, сильнее всего в нем нуждался.

И это почему-то тоже — причиняло боль… и тоже — сильнее всего.

— Бесконтрольные эмоции разрушают, Тони, — мягко сказал Драко, в упор глядя в горящие темные глаза. — И ты знаешь об этом.

— Зато я не буду прятаться, — с вызовом ответил юноша. — И так — честнее. Маг же обязан быть честным? Значит, я поступаю верно.

Группа молчала. Нехорошо молчала — будто сплотившись единым сгустком вокруг упрямого мальчишки. Драко на мгновение прикрыл глаза. Почему-то любые разговоры здесь всегда возвращаются к этому — так или иначе. И никогда нет ответа.

— Маг обязан любить, если продолжать разговор в твоих терминах, — негромко заметил он. — Кого любишь ты, Тони?

Парень хмыкнул и, отведя глаза, запустил пальцы в волосы.

— Я жду ответа, — напомнил Драко.

Локти на подтянутых к груди коленях, затылок вжался в стену — они все чем-то неуловимо напоминали Гарри. И самым поганым было то, что ни к одному из них нельзя было подойти и, положив ладонь на открытую шею, заглянуть в глаза — я с тобой. А ты — мое солнце. Помни об этом…

— Мой наставник… вы знаете, где он, — напряженно откликнулся Энтони. — Что я должен ответить? Вы не пускаете нас в человеческое крыло. Поэтому воспитанников у нас тоже не может быть.

Драко подавил улыбку. Огненные маги, которым можно что-нибудь запретить — ну конечно.

— Предполагается, что я не знаю о — в том числе — и твоих тоже посещениях западного крыла? — уточнил он. — Тони, если инициация не происходит, значит, это ты к ней не готов. Ты — а не учитель, который что-то тебе запрещает.

Половина группы внезапно заинтересовалась ковром под ногами. Детский сад, невольно подумал Драко, глядя на них. Лазите, куда нельзя — так хоть имейте честность в этом признаться. Тем более, рассчитывать на то, что в этом замке можно хоть что-нибудь сделать тайком — само по себе потрясающе наивно…

— Учитель, если вы знали, что я был там — почему не наказали? — решившись, спросил Тони. — Получается, вы хотели, чтобы я сам туда пошел? Если мне действительно нужно?

Хорошо, что он говорит — «я», а не «мы», педантично отметил Драко. Не прикрывается тем, что регулярно таскается к людям исключительно толпой. Еще бы, в одиночку-то — страшно…

— Вы так проверяете нас? — подал звенящий от напряжения и едва сдерживаемой обиды голос молчавший весь урок Алан. — Запрещаете то, что мы сами должны нарушить?

— Нет, — покачал головой Драко. — Почему бы ни были запрещены бесконтрольные контакты с людьми, наказывать огненного мага за желание делать то, к чему его тянет — бессмысленно. Я проучился семь лет с Гарри Поттером и, честно говоря, видел, к чему приводили регулярные попытки наказать его за пренебрежение к правилам.

Они замерли так, что, кажется, аж дышать перестали. Глаза Марты распахнулись на пол-лица, костяшки пальцев Алана побелели, Линдс вжалась в стену — будто все дружно боялись спугнуть порыв учителя, заговорившего на запретную тему.

Драко никогда не понимал, почему им так важно знать, каким был Гарри — какими были они все — до инициации. Это ведь вообще были не они, а люди с их именами.

И, тем не менее, глядя в их голодные лица, сдержать улыбку не получилось.

— Он всегда делал только то, что хотел, — медленно проговорил Драко, опуская глаза. — Думаю, он просто не мог переключиться на что-то еще, если его захватывала очередная идея. Случалось, что из-за этих идей гибли люди… или из-за того, что он торопился и все делал сам, ни с кем не советуясь и никого ни о чем не спрашивая. Случалось — что и дорогие ему люди… Но только его идеи избавили мир от Темного Лорда, спасли жизнь и мне, и многим из вас, и закончили вторую войну магов. И только его идеи построили эту школу.

— А я слышала, что идея школы принадлежала вам! — возбужденно выпалила Линдс.

— Даже не хочу спрашивать, откуда именно ты могла это услышать, — фыркнул Драко, откидываясь на спинку стула.

Вообще-то, он и так знал, откуда. Они перетряхнули перед учениками слишком многое, чтобы рассчитывать оставить при себе хоть что-нибудь — и давно уже сами запутались, что именно звучало на уроках, а что дотошные маги могли вычислить самостоятельно, сидя в своих гостиных.

Линдс продолжала вопросительно хлопать ресницами. Тони мрачно ухмылялся, косясь на ее тонкий профиль.

— Только маги Огня способны видеть в давно известных истинах действительно новые пути, — глядя на девушку в упор, сказал Драко. — Гарри Поттер не был единственным посвященным, кто задавался вопросом, почему правила именно таковы, и маги обязаны медленно умирать. Он не был первым, кто отказался от соблюдения кодекса выживания. Я даже не могу сказать, что только он разрешил себе полюбить своего наставника… и поверить… — не отвести взгляд почему-то оказалось титанически сложно. — Но он разглядел неувязки именно потому, что хотел построить другую жизнь. Для нас обоих, а не для какого-то там отдельного мира. А это совсем не то, Линдс, что — завершить мысль и привести ее к логическому финалу. Решение открыть школу и впустить сюда вас было логическим финалом, а не идеей. Не путай причину и следствие.

Девушка оторопело моргнула.

Что, съели? — грустно усмехнулся про себя Драко. Да, вы все — ничто без того, кто оформит вас в оправу рассудка и последовательных действий. Но вы — голый порыв, без которого и любая рассудительность тоже ничего не значит.

— Это вы сейчас намекаете на то, что все огненные маги — эгоцентрики? — хмуро спросил Рэй. — Что все, что мы можем — это делать лучше свою собственную жизнь, а на чужую влияем разве что как-то нечаянно?

Внимательный, настороженный взгляд. Как зверьки, способные в любую секунду накинуться и разодрать на части любого — как изголодавшиеся по ласке и пониманию львята. Драко не мог избавиться от привычки видеть их — такими.

— С каких пор твоя внутренняя честность не позволяет это признать? — поинтересовался он вслух. — Это — правда настолько же, насколько и то, что все водные маги — плаксы, земные — сухари, а воздушные — пусты и поверхностны.

— Никакие они не сухари! — оскорбленно выдохнул Алан.

— И вовсе не плаксы! — одновременно с ним процедила сквозь зубы Марта.

Оба нервно переглянулись, лихорадочно пытаясь сделать вид, что просто подумали вслух. Драко в очередной раз с трудом сдержал рвущуюся наружу улыбку, оглядывая разом зашевелившуюся группу.

— Прю-юэтт, да ты у нас фанат земных магов, как я посмотрю! — протянула, сияя, Линдс.

Алан бросил на нее испепеляющий взгляд.

— Они — не сухари, — упрямо повторил он, снова дерзко уставившись в глаза учителя. — Вы утрируете.

— Естественно, — наконец позволил себе ухмыльнуться Драко. — А ты сейчас не видишь тонких различий. И это — тоже особенность огненных магов. Валить все в одну кучу, как только зацепило за живое и потянуло за наболевшее.

— Тогда вы — точно поверхностный! — яростно выпалил Алан. — Если вас вообще ничего за живое не зацепляет, то, может, вы вообще не настолько живой?

Тони сдавленно охнул. Драко мягко улыбнулся, не сводя взгляда с взбешенного мальчишки.

— Естественно, Алан, — устало проговорил он. — Иначе почему бы я жил с Гарри Поттером, если бы мне хватало собственной живости? А он, уверяю тебя, способен зацепить за живое даже меня.

— Но… — начала было Марта — и тут же заткнулась, прикусив язык.

В глазах читались одновременно и неловкость, и рвущийся наружу вопрос. Огоньки ходячие, глядя на нее, с невольной нежностью усмехнулся Драко. Светлячки.

— Но? — насмешливо переспросил он.

Девушка порозовела.

— Вы же не только с ним живете, — с вызовом закончил за нее Энтони.

Не покраснеть у него тоже не получилось.

— А вот нам мистер Прюэтт сейчас и расскажет об особенностях общения со стихией противостояния, — складывая руки на груди, пожал плечами Драко. — И о том, чем оно отличается от общения с родственной стихией. А потом ты, Марта — о том, что дает неродственная.

Удар ниже пояса, понял он, глядя на их оторопелые потерянные лица.

Алан долго молчал, кусая губы. Потом, наконец, поднял глаза на учителя.

— За что? — чуть слышно спросил он. — Я же ничего не сделал.

— А это и не наказание, — ответил Драко. — Вы же спрашиваете меня о моей личной жизни. Маг, способный четко понимать, что и почему он выбирает, не должен испытывать затруднений, поясняя свой выбор — даже в личных вопросах. Мы ждем, Алан. Почему именно земной маг?

— Личная жизнь здесь ни при чем, — пробормотал юноша, вжимаясь спиной в стену. — У меня нормальная ориентация.

Вот теперь захотелось прикрыть глаза ладонью и беспомощно застонать. Опять — двадцать пять, ориентация у них. Вулканчики дерганые…

— Ты не поверишь, Алан, — с убийственным спокойствием сообщил Драко. — У меня она — тоже вполне нормальная. Где норма-то?

Тони нервно дернулся, но промолчал. Драко мгновенно перевел на него заледеневший взгляд, почти пригвождая парня к стене.

— Секс и любовь — разные вещи, — торопливо проговорил Энтони, машинально выставляя ладони вперед, как будто защищаясь. — Я про это подумал. Вы спросили Алана, за что он любит земного мага, а он возмутился, что не хочет с ним спать. А я думаю, что это — разные вещи. Поэтому и ориентация тут ни при чем, — он подумал и добавил: — в вашем понимании.

— А в твоем? — не удержался от вопроса Драко.

Тони осторожно пожал плечами.

— Я не понимаю, как можно не хотеть того, кого любишь, — признался он, отводя взгляд. — Даже если… любишь… ну, мужчину…

Драко медленно оглядел группу. Они тоже отводили глаза — все до единого.

А что, если для огненных магов это и впрямь — одно и то же? — мелькнула обалделая мысль. И Гарри именно поэтому…

— Алан? — позвал он.

Парень вздрогнул — а ведь, похоже, понадеялся, что о нем забыли, подумал Драко.

— Ты тоже так думаешь?

Алан медленно кивнул, не сводя с учителя одновременно и жалобного, и упрямо горящего взгляда.

— Тогда где противоречие-то?

— Я его не люблю, — четко выговорил он. — Мне просто…

Драко вопросительно изогнул бровь.

— Просто… хочется… — судя по всему, Алан отчаянно путался в словах. — Ч-черт, я не знаю, как это сказать! — выкрикнул он, утыкаясь лбом в колени.

— Прямо, Алан, — подсказал Рэй. — Мы не укусим.

— Ты не понимаешь, — мальчишка покачал головой. — Когда я его вижу, мне хочется врезать ему как следует и никогда его больше не видеть. А когда не вижу…

— Скучаешь? — спросил Тони.

— Чувствую себя мертвым, — мрачно сказал Алан. — И вообще не понимаю, что я здесь делаю и зачем. И ради чего живу. Теперь довольны?

— А рядом с ним смысл есть? — устало поинтересовался Рэй.

— Рядом с ним все есть… — не поднимая головы, утомленно выдохнул Алан. — В том числе — и желание как следует врезать.

— Перевоспитать, — подала заинтересованный голос Марта. — Сделать более удобным. И понятным.

Теперь он уставился на нее — так, будто она только что оформила в слова что-то, для него очень важное.

— Ты сам сказал, что он — не сухарь, — пояснила девушка. — Значит, он отвечает тебе, верно? И ты это слышишь. Чувствуешь. Просто тебя, видимо, не устраивает форма, в которой он это делает, и ты хотел бы изменить ее, а не его суть. Так?

Драко молча наблюдал за напряженной дискуссией.

— Короче, Прюэтт, ты хочешь его же, но только лучше, — подытожила Линдс. — Мистер Драко был прав — ты точно эгоцентрик. У тебя есть кто-то, кто делает твою жизнь наполненной и осмысленной, а ты тут, вместо того, чтобы ценить это, прости, собственной душевной организацией маешься.

— Если бы у меня кто-нибудь был… — негромко обронил, глядя в пол и машинально пощипывая ворс ковра, Тони. — Черт, да хоть кто-нибудь… Мне даже неважно — кто….

Он запрокинул голову, не закончив фразу, и Драко оцепенело подумал, до каких же истерических пределов должно было дойти одиночество, чтобы тайком шастать туда, где живут совершенно незнакомые тебе люди, зная при этом, что ты можешь оказаться намертво связанным с любым из них — навсегда. С кем-то, о ком не можешь даже предположить, кто это будет и что именно тебе даст. И каким партнером окажется…

Невозможно доверять стихии — настолько. Просто невозможно… Значит — им действительно уже все равно.

— Между прочим, Тони, Алан не связан узами посвящения со своим земным магом, — задумчиво проговорил Драко. — Он, как раз, просто любит того, кого любит — а не ждет от стихии подачек. Что бы он тут ни нес про любовь.

— Это вы к чему? — настороженно зыркнул из-под упавшей на глаза челки Энтони.

— Да так, к слову пришлось, — невозмутимо пожал плечами Драко. — Воздушные маги поверхностны как раз потому, что у них в голове слишком много всего одновременно роится. И на все есть длинная цепочка ассоциаций.

Парень долго молчал, опустив голову и — Малфой был в этом уверен — всей кожей ощущая на себе заинтересованные взгляды группы.

— Я же не могу полюбить усилием воли, — наконец сказал Тони. — Это земные… могут. Им-то что… У них вообще все от башки идет, что захотел — то и чувствуешь…

Лицо Алана непроизвольно вытянулось в такую возмущенно-оскорбленную рожицу, что, несмотря на уже просто подкашивающую усталость, Драко снова едва не расхохотался.

* * *

— Виктор, я кому сказала — не трогай! — крикнула Гермиона, привставая в кресле. — Ты обожжешься!

Мальчик обиженно насупился и, отдернув руки, принялся обходить интересующий его цветок сбоку. Панси сжала губы, давя непроизвольную усмешку. Этот ребенок хватал все, до чего дотягивался — хоть голос на него сорви.

Она искренне полагала, что лучше позволить ему один раз дотронуться до жгучей ивницы, чем таскаться за ним по пятам и ежеминутно рявкать.

— Ну и обжегся бы, — хмыкнула она вслух. — Зато потом хоть в сад спокойно можно было бы отпускать.

Лицо Гермионы мгновенно приняло то самое уничижительное выражение, которое Панси мысленно называла «вокруг-меня-одни-тупицы».

— Своих сперва заведи, а потом советуй, — буркнула Грэйнджер.

— Да я, в общем, так и так собираюсь, — пожала плечами Панси, наблюдая за ней из-под ресниц.

— Вот когда родишь, и это твой ребенок забегает вокруг ивниц, тогда я посмотрю, что ты скажешь! — процедила Гермиона.

Это было почти забавно — смотреть на нее, такую, как всегда, уверенную в себе и своей правоте. Такую самозабвенно и яростно дышащую сквозь зубы на любую попытку заставить ее задуматься. Даже не изменить точку зрения — просто задуматься над ней лишний раз.

— Уговорила, подождем, — миролюбиво кивнула Панси, откидывая голову на спинку плетеного кресла.

— Болит все еще? — хмуро осведомилась Гермиона, бросая быстрый взгляд на ее поясницу.

Паркинсон молча кивнула.

— Физические упражнения важны, но не в первом же триместре, — снова начала заводиться Грэйнджер. — И не такие, как ты себе устраиваешь. Домашешься шпагой до выкидыша…

Панси устало улыбнулась, прикрывая глаза.

— Я и не собираюсь махать шпагой весь срок. Гарри первым с ума сойдет, если…

По лицу Гермионы тут же пробежала тень — как всегда при упоминании этого имени.

— Ты не говорила с ним? — как можно небрежнее, но все равно глухо поинтересовалась она.

Панси едва сдержалась, чтобы не фыркнуть.

— Он и тебя не укусит, если ты попытаешься попросить, Герм. Да говорила, говорила! Не смотри на меня так.

— Я и не смотрю, — снова ощетинилась та.

Но плохо скрываемое нетерпение из взгляда не исчезло.

Сучка ты все-таки, Грэйнджер, утомленно подумала Панси.

— Так он отпустит меня или нет? — Гермиона не смогла долго держать паузу.

Панси снова кивнула.

— По крайней мере, в этот раз — на заседание суда. Но он и правда предпочел бы, чтобы ты попросила сама.

Гриффиндорка поежилась, хотя, по мнению Панси, в саду было еще очень даже тепло. Далеко же до сумерек.

— У меня не настолько гибкая психика, чтобы каждый раз выслушивать его мнение о том, что его не касается, — негромко проговорила она.

— О Терри? — мягко уточнила Панси.

— Гарри — шовинист, — отчеканила Гермиона, глядя на бегающего между высоких стеблей Вика. — В его понимании женщина всегда во всем виновата, а мужчина — существо чуть ли не подневольное и непременно ею во всем презираемое.

— Это, извини, в твоем понимании так, — усмехнулась Паркинсон. — Гарри очень четко умеет объяснить своей женщине, где ее место. Так четко, что даже топать ногами и требовать непонятно чего потом не захочется.

Гермиона бросила на нее еще один фирменный взгляд — все того же розлива.

— Может, ты и испытываешь кайф от того, что тебе указывают на твое место, — едко сказала она. — Но я свое предпочитаю выбирать самостоятельно.

— …а потом злиться, что рядом с тобой не мужик, а тряпка, — покорно согласилась Панси. — Самая что ни на есть женская логика, Герм.

Грэйнджер, казалось, захлебнулась воздухом на несколько прекрасно долгих секунд.

— Сильно сомневаюсь, что Гарри имеет привычку надираться с Малфоем после занятий и приползать домой на четвереньках! — выпалила она наконец.

— О, да — обычно он делает это с учениками, — усмехнулась Панси. — Причем — не после занятий, а прямо на них.

— А потом распускает руки и швыряет в тебя все, что подвернется!

— Он распускает руки, Герм, — уже серьезней возразила девушка. — И, если Драко на его месте будет до посинения топтаться и решать этическую проблему — врезать мне или еще какие-то особые слова поискать, то Гарри сбивает любую истерику одной хорошей пощечиной. И, поверь, второго раза на один и тот же повод уже не требуется.

— И ты после этого продолжаешь с ним жить? — неверяще выдохнула Гермиона. — Да ты… ты что, рехнулась вконец? Еще и рожать от него… них… тьфу! — собралась!

Иногда она умела так повернуть разговор, что Панси и правда не знала, плакать ей или смеяться. Или тащить эту идиотку к себе на колени и все оставшееся время жалеть, как жалеют неизлечимо убогих.

— Да понимаю я разницу, Герм, — вздохнула она и потерла ноющую поясницу. — Вот только все равно думаю, что на ровном месте ни один влюбленный мужик на свою бабу с кулаками не кинется. И по барам шляться вечерами просто так не начнет… — Гермиона дернулась было возразить, и Панси с нажимом добавила: — а что касается Гарри, то он никогда не станет бить, чтобы показать, кто в доме хозяин. Он и без того в нем — хозяин, и все это и так признают. А любую неувязку в отношениях или распределении обязанностей можно разрешить на словах задолго до того, как она вырастет в проблему, которую ему захочется запивать ежедневной порцией виски.

Гермиона покачала головой, кусая губы.

— Можно подумать, я не вижу, как он решает… — с силой опуская пустой стакан на столик, холодно проговорила она. — Сообщает вам свое очередное решение, а вы вокруг него в линию строитесь.

— Так и должно быть, — кивнула Панси. — Он за нас отвечает, Герм. А мы ему доверяем.

— Это-то здесь при чем?

— При том, что, если правила, которым все должны подчиняться, буду придумывать я, то и за результат отвечать буду тоже я. И за безопасность всех, кто здесь живет, и за то, что ни один из нас не сдохнет еще раз, потому что я что-то там нечаянно не учла. Мы ходим по лезвию — уж ты-то должна лучше всех это знать!

— Я знаю, — с вызовом сообщила Гермиона.

Панси невольно поморщилась. Больше всего утомляла необходимость делать вид, что не слышно ни мыслей Грэйнджер, ни предвкушения действий на тему того, что, как ей кажется, она знает. Но Драко уверен, что будет лучше пустить все на самотек и дать возможность запутать всех, кого нужно… Он же Малфой. Он — воздушный маг, а, значит, ему виднее.

— Чтобы выжить и не деградировать, один человек делает все сам — у него просто выбора нет. Когда речь идет о двоих и больше, уже приходится распределять зоны ответственности — и доверять друг другу в том, что каждый сделает свою часть идеальным образом. И молча при этом делать свою. Гарри не лезет в организацию занятий, в хозяйство, в финансы, в поиск новых учеников, в мои исследования — он, извини, Мерлин знает в какую кучу всего не лезет. Потому что за это отвечаем — мы. И он так же беспрекословно соглашается, когда речь идет не о его сферах влияния.

Гермиона упрямо молчала, поставив на кулак подбородок и исподлобья наблюдая за Виком, усевшимся прямо посреди мощеной камнем дорожки и с интересом теребящим какие-то листья.

— Были сферы, в которых ты с Терри соглашалась беспрекословно?

Грэйнджер утомленно фыркнула и опустила голову, прикрывая глаза ладонью.

— Ты лучше спроси — были ли те, в которых ему имело бы смысл доверять? — глухо пробормотала она.

— Тяжело быть умной, — сочувственно поцокала языком Панси. — По себе знаю.

Гермиона покосилась на нее и, не удержавшись, невесело рассмеялась.

— Зря хохочешь, Грэйнджер. Когда ты в курсе, что ты умереть — не встать, какая умная, слишком сложно вспомнить, что другие тоже не дураки. Причем нередко в том, в чем ты, если разуешь глаза — полная дура.

— Это ты на что намекаешь? — брови Гермионы снова настороженно сдвинулись.

— На себя, — непринужденно пожала плечами Панси. — Мне тоже казалось, что, раз я больше знаю, много читала и вообще способна логически мыслить, то еще Малфоя я, так и быть, потерплю, а Гарри точно должен за мной пожизненно шлейф носить и по каждому поводу спрашивать, как нам жизнь дальше строить.

Гермиона молчала, краем глаза хмуро поглядывая, как Вик опять будто бы между делом подбирается к не дающей ему покоя ярко-красной ивнице.

— Не понимаю я тебя… — призналась она наконец. — Вы точно тут немного сбрендили, все четверо.

— Просто иногда надо быть и слабой, — усмехаясь, посоветовала Панси. — А не мериться силами с собственным мужем. Иначе, кто бы ни выиграл, получишь в результате разбитое корыто. Победит он — будешь его презирать. Победишь ты — обзовешь его тряпкой.

— Твое корыто тоже неизвестно, сколько еще проживет, — в тон ей ответила Гермиона.

— Что ты, даже и не загадываю, — вздохнула Панси. — Но вообще-то ты не права. Мое корыто — это Лавгуд. Парни всегда были немного особняком — им так проще…

— Все, даже слышать об этом ничего не хочу! — выставила вперед ладошку Грэйнджер. — Ваши постельные игры мне неинтересны.

— А злишься-то тогда чего так? — доверительно поинтересовалась Панси.

Играть с разозленным человеком — что могло быть лучшей тренировкой для выдержки? Только играть со взбешенным Поттером. Но там уж не до игр, там только ноги бы унести…

— Я не злюсь, — буркнула Гермиона.

— Злишься, — заулыбалась Панси. — И прямо сейчас скажешь, что тебя так раздражает. Давай, я же не Гарри — не укушу.

Гриффиндорка так сжала зубы, что аж на скулах заходили желваки.

— Это аморально, — выдавила она наконец.

Панси выразительно изогнула бровь, ожидая продолжения, и Грэйнджер не заставила долго ждать.

— Ты даже не знаешь, кто отец твоего ребенка!

— Знаю, — удивилась Панси. — Чего тут не знать-то.

— Ну да, вариантов всего два, — ехидно заметила Гермиона.

— Один, вообще-то, — поправила Паркинсон. — Чего вдруг тебе-то это стало так важно?

— Какое — один, если ты спишь с ними обоими! Или ты точно знаешь, в каком случае не предохранялась?

— Герм, стихийные маги вообще не предохраняются, — терпеливо, как ребенку, объяснила Панси. — В здоровом состоянии мы можем контролировать физиологические процессы собственного тела, это несложно. Поэтому вероятность случайной беременности совершенно исключена, пока я или Луна этого не захотим. Нужно просто перестать блокировать… Герм, ты чего?

У нее были такие глаза, будто она только что увидела непрочитанную еще книгу на тему, по которой пишет диссертацию — другого определения у Панси не подбиралось.

— Ты это серьезно?! — выдохнула Грэйнджер.

Ну, вот теперь еще и об этом в Отделе Тайн растрезвонишь… — мрачно подумала девушка. Мерлин с тобой, Герм, но как тебе совесть спать-то до сих пор позволяет спокойно?

— Конспектировать будешь или так запомнишь? — насмешливо спросила она вслух.

— Ты серьезно? — настойчиво повторила Гермиона.

Панси устало кивнула.

В жизни, бедная ты моя девочка, не разберешься, что из услышанного здесь серьезно, а что Луна с Малфоем сочиняют на ходу специально для твоих вездесущих человеческих ушек. И так и не поймешь, что Гарри нарочно ломает комедию, отпускать тебя из замка или нет на слушанье дела о твоем же разводе — лишь бы ты не заподозрила, как сильно нам надо, чтобы ты разболтала все, что нужно, в Министерстве, и при этом там бы тебе еще и поверили.

Не доживу я до того дня, когда весь этот бред с малфоевской дипломатией кончится, с тоской подумала Панси, глядя в возбужденные глаза гриффиндорки. Хоть меня бы уж пожалели, что ли. Сволочи. Мужланы, Мерлин бы их побрал…

Сама же так феминисткой когда-нибудь стану. Если раньше с ума не сойду…

* * *

Что-то было не так.

Луна ровно дышала, привычно уткнувшись носом в его плечо, но Драко знал ее не первый год, чтобы поверить в то, что она засыпает.

Что-то подсказывало, что она скорее будет еще несколько часов хлопать ресницами, тихо и подавленно думая о чем-то своем. Такой Драко не помнил ее, пожалуй, с тех странных времен, когда любой намек на то, чтобы разделить постель с Поттером, вызывал у него взрывную истерику, а Гарри с каждым днем все больше походил на собственную тень со злым взглядом.

Но ведь с тех пор все давно изменилось?

— Что с тобой? — негромко спросил он, убирая с ее лба выбившийся локон.

Луна подняла голову, мягко улыбнувшись, и снова прикрыла глаза. Все в порядке — означал этот жест.

— Да вот если бы… — хмыкнул Драко, приподнимая кончиками пальцев ее подбородок.

Он никогда не мог сформулировать, что именно в Лавгуд «не так» — просто временами начинал воспринимать ее не как податливое, обволакивающе существо, а как каменную стенку. И неважно, что в такие минуты ее ладошка могла расслабленно скользить по его груди — напряжение пряталось глубже. Где-то внутри.

— Спи… — прошептала Луна, сонно целуя его в висок и опять устраиваясь на плече.

— Эй, — позвал Драко. — Женщина. Я тебя люблю.

Она фыркнула куда-то ему в шею и завозилась, обвиваясь вокруг его тела. Теплые, мягкие руки, растрепанные светлые локоны, округлое оголенное плечо. Что-то не так — раз даже это сегодня не помогает ей выдохнуть и перестать думать о том, о чем она почему-то никак не может забыть.

Драко невпопад вспомнил давние времена, когда Поттер прятался в закоулках Хогвартса, а Панси исчезала каждый вечер в Гриффиндорской башне, оставляя Луну корпеть над кипами свитков. Тогда, пожалуй, Лавгуд тоже не походила сама на себя… Вот только где и какая тут связь?

Иррационально и в глубине души Драко всегда отчаянно завидовал Паркинсон — за то, что та с легкостью могла разложить по полочкам любые настроения и состояния Лавгуд. Как можно было ориентироваться во вселенском хаосе по имени Луна — он не понимал никогда. Панси вызывала отблески затаенного глухого почтения, смешанного с восхищением, уже только тем, что умудрялась разобраться в системе, неструктурируемой по определению.

Как сделать это самому, он не знал — да и вообще с трудом представлял, что именно мог бы в принципе сделать для Лавгуд. Тот факт, что она была рядом, столько лет — рядом, ставил Малфоя в тупик столь же намертво, как и четыре года назад. Все, чему удалось научиться — это кое-как разбираться, когда в ней что-то не так. Знать бы еще, что, и как из нее это вытянуть. Поттеру, например, выговориться всегда помогало…

— Расскажешь, что тебя беспокоит? — замучавшись подбирать слова, напрямик спросил он.

— Ничего, — тут же отреагировала Луна.

Так спокойно, будто и не зевала только что, моргая деланно сонными глазищами.

— Врешь, — негромко констатировал Драко. — Что случилось?

Она нетерпеливо выдохнула и слегка отодвинулась.

— Ничего, — как будто он в первый раз не услышал, только еще грустнее. — Просто… настроение…

С Лавгуд в последние годы стало на порядок легче. Хотя бы потому, что Драко, наконец, смог назвать по имени то чувство, которое всегда стояло за регулярно накатывающим на него раздражением — как только Луна принималась утопать в своих «настроениях». Это чувство называлось беспомощностью — и, хоть он по-прежнему его ненавидел, уживаться с раздражительностью стало почему-то куда как проще.

Он ненавидел ситуации, в которых ничего не мог сделать — и не понимал, как это получается у других. У той же Паркинсон, к примеру…

— И кто тебе его испортил? — отстраненно поинтересовался он.

Луна рассеянно пожала плечами.

— Никто…

Мерлин и все великие маги. Может, и правда просто отвернуться, лечь на другой бок и уснуть? Драко искренне не понимал, что ему всякий раз мешает так и поступать. Почему он зарывается лицом в пахнущую морем макушку и поглаживает вздрагивающее плечо.

Вздрагивающее? А ведь точно…

Значит, сейчас она еще и расплачется. Почему?!..

Способ за четыре года выучился только один — сгрести в охапку и целовать, пока не разрыдается в голос. Вслух все равно ничего не скажет, так хоть успокоится и уснет.

Вот только сегодня почему-то это казалось неправильным. Всегда, когда Луна потом затихала, она будто бы не смирялась с тем, что проблема мелка и несущественна, а повторяла себе, что, кроме проблемы, есть и что-то хорошее. Например, целующий ее Малфой. Может, сегодня это просто не перевесит? — спросил сам себя Драко, обнимая девушку.

И почему она спит здесь, со мной, когда я не могу ей помочь? Почему не идет к Паркинсон — уж та-то точно нашла бы и слова, и Мерлин бы ее знал, что еще.

Потому что Панси сейчас рядом с Гарри? Бред сумасшедшего. Они миллион раз спали все вчетвером, если для кого-то так получалось удобнее. Луна просто не хочет туда идти — иначе не шмыгала бы тут носом, уткнувшись в мое плечо…

— Вы опять поссорились? — спросил он, уже понимая, что снова ошибся.

Лавгуд и Паркинсон ссорились, бывало, и через день. Это никогда ничего не меняло — как и у него самого с Гарри. Как у любого из них с любым. Ссоры — ничто, когда любишь.

Луна подложила локоть под голову и утомленно уставилась на него. Слишком долгий взгляд для такого простого вопроса.

— Нет, конечно, — сказала она наконец. — С чего ты взял.

— С того, что ты здесь, а не с ней, — с прорвавшимся раздражением обронил Драко.

— Я в последнее время чаще всего здесь, — спокойно улыбнулась Луна. — Или ты только что это заметил?

Опыт подсказывал, что, когда искренняя и простодушная Лавгуд начинает язвить, обычно это означает, что дела совсем плохи. Сарказма она нахваталась от Панси — но применяла только в исключительных случаях. Во всех остальных врожденное странное понимание порядочности не позволяло бить собеседника даже вот так — аккуратно и с долей эстетики.

Вероятно, что-то в его лице ее все же остановило, потому что мгновение спустя Луна помрачнела и отвела взгляд.

— Извини, — вздохнула она. — Ты… правда ни при чем…

— Замечательно, — хмуро процедил Драко. — Только, вообще-то, здесь нет никого, кроме меня. Так что, на кого бы ты там ни обижалась, фонит все равно в мою сторону.

Вот теперь у нее вспыхнули щеки — отчетливо и ярко, даже в полумраке спальни. Ради этого, пожалуй, стоило слегка преувеличить.

— Извини… — растерянно повторила Луна. — Просто… ох, черт… — она перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку, обхватив ее обеими руками. — Я просто устала… — прошептала она. — Просто… очень устала…

— Да мы все устали, — буркнул Драко, откидываясь на спину. — Грэйнджер уже всех умудрилась достать — при том, что с ней почти одна только Пэнс и общается.

Луна как-то странно то ли всхлипнула, то ли вздохнула — то ли Малфою вообще показалось, что она издавала какие-то звуки, а на самом деле всего лишь громко подумала. Но влепить хорошую затрещину захотелось немедленно — то ли себе за недогадливость, то ли прямо ей — за… за все.

— Ну и при чем здесь это? — резко спросил он, хватая ее за плечо. — Лавгуд, ты что? Ты еще ревновать тут начни.

Она смотрела на него, как смотрят на любимых, но еще несмышленых детей. Сравнение почему-то коробило.

— Ты не понимаешь, — спокойно сообщила она. — И ничего не знаешь. Не берись судить, если…

— Кто громче всех нам доказывал про доверие и любовь, Луна? Кто кричал, что главное — доверять, и тогда будет неважно, где тот, кого ты любишь, и с кем?

— Ты ничего не знаешь! — выкрикнула она ему в лицо, сжимаясь в комок. — Черт, Драко, лучше просто не лезь во все это!

— И не узнаю, пока ты будешь корчить из себя ангела всетерпения! — огрызнулся он. — Слушай, я даже понимаю, что ты сама себя такой нравишься. Только ты МНЕ такая не нравишься. Это для тебя имеет значение?

Вот теперь она точно всхлипнула. Значит, я поставил ее в тупик, машинально констатировал Драко. Отлично, Малфой. Довел девушку до слез в кратчайшие сроки.

— А что имеет значение для тебя? — срывающимся голосом прошептала она. — Кроме того, что скажет Гарри, и не мешают ли тебе спать чужие эмоции?

Вот дура, с отчетливой злостью подумал Драко. И тут же понадеялся, что подумал не слишком громко.

— Почему ты не пойдешь к ней? — подышав сквозь зубы, как можно ровнее спросил он. — Почему просто не поговоришь?

— Спроси у Гарри, как он с ней разговаривает… — выдохнула Луна, пряча лицо в ладонях.

Драко непонимающе моргнул. Она прерывисто дышала, вытирая слезы.

— У нее то токсикоз, то дела, то свои настроения, — нехотя пояснила Лавгуд. — А когда ни то, ни другое, ни третье — то Грэйнджер… Ты думаешь, меня задевает, что они вместе время проводят? Драко, ты полный идиот.

— А что тебя задевает? — «идиота» он запомнил на будущее. Сейчас цепляться совершенно точно не имело смысла.

— Я ей не нужна. Больше — не нужна.

Она как-то так это сказала, что Малфоя аж передернуло. Слишком спокойно. Слишком доброжелательно и убежденно. Даже без ноток жалости к себе, что уж совсем никуда не годилось.

— Из-за Грэйнджер? — нахмурившись, уточнил он. — Мы же все обсуждали, Луна, ты что? Ей нужно напихать как можно больше информации, ты сама согласилась, мы с тобой даже…

— Я знаю, — горько усмехнулась она. — Просто и ты пойми… Дело не в Гермионе. Пэнс нужно было о ком-то заботиться. Теперь у нее будет ребенок. Я за нее, в общем, даже рада — просто мне тоже… кое-что нужно. Хотя бы — время, чтобы привыкнуть к этому.

Драко долго смотрел на нее, прежде чем закрыть глаза и притянуть ее к себе — горячую, заплаканную и какую-то опустошенную непонятно чем. В голове ревел шторм, она не могла быть права — Лавгуд же паникерша, она только так ошибается, когда дело касается лично ее. Она просто не умеет быть непредвзятой к тому, чего хочет… а быть с Панси она хочет. Было бы странно, если бы не хотела.

Паркинсон по шее, что ли, с утра настучать? — пришла дурацкая мысль. Просто так. Пусть вытворяет, что ей вздумается, конечно. Но Луна…

Драко просто не выносил собственной беспомощности, которая всегда приходила следом за ее слезами.

— Ты, правда, извини, — прошептала девушка. — Так все достало что-то… Герм вечно везде вынюхивает, Гарри из-за этого бесится… Я все время путаюсь, что надо вслух сказать, а что — нельзя… Хоть токсикоз у Пэнс, вроде бы, кончился…

Пальцы Малфоя, зарывшись в ее волосы, перебирали пряди, поглаживали затылок.

— Кончился — значит, теперь будет легче, — заметил он.

Луна снова негромко хмыкнула.

— Срываться на меня она почему-то не перестала… — сонно пробормотала она.

Входная дверь скрипнула так тихонько, будто ее долго не решались отворить. Без стука. Луна тут же затихла, разве что дышать не перестала.

— Слушай, я знаю, что вы не спите — вашу болтовню даже из коридора почувствовать можно, — донесся до Малфоя глухой голос Паркинсон.

Он поднял голову — она стояла в дверях, в коротком ночном халате, растрепанная, но не заспанная. Тоже еще не ложилась толком, понял Драко.

Панси криво улыбнулась и, подойдя, присела на край постели.

— Пустишь под крылышко? — хмуро осведомилась она, теребя край одеяла.

— А где Гарри? — машинально спросил Малфой. — Спит?

С некоторых пор у него развилась ярко выраженная фобия, связанная со спящим в одиночестве Поттером.

Паркинсон только утомленно закатила глаза — и Драко смущенно ухмыльнулся в ответ. Задавать такие вопросы, когда можешь мысленно найти человека в доли секунды — действительно идиотизм.

— Воздухом дышит, — насмешливо процедила Панси, глядя, как он садится и откидывает одеяло.

Мысль составить компанию Поттеру, застрявшему в садовой беседке, показалась не только заманчивой, но и последовательной. Даже слышать не хочу, о чем они сейчас будут говорить, устало подумал Малфой, одеваясь.

— Драко? — вдруг позвала его Луна, когда он уже застегивал рубашку.

Он обернулся — она по-прежнему лежала, обхватив подушку. Панси все так же сидела рядом, на краю широкой кровати. В их комнатах все кровати были широкими — почти сразу оказалось, что так гораздо удобнее. Никогда заранее не знаешь, где и в каком количестве сегодня выпадет спать.

— Спасибо, — улыбнулась Лавгуд.

Драко молча пошевелил бровями, скорчив максимально самодовольное лицо, и с негромким хлопком аппарировал в сад.

Прохладный, будто густой ночной воздух, стрекот цикад, обволакивающая темнота — все это обрушилось на Малфоя мгновенно, словно он переместился не за окно замка, а в другой, незнакомый мир.

Мир, в котором Гарри стоял, запрокинув голову и вглядываясь в ночное небо. Его ладони расслабленно лежали на перилах беседки, он даже слегка выгнулся назад, чтобы крыша не мешала рассматривать невидимые уже облака. Драко подумал, что на его месте просто уселся бы в любой точке сада, где крыш нет в принципе.

— Привет… — беззвучно прошептал Поттер.

— Шею сломаешь, — сообщил ему Драко.

Гарри медленно опустил голову. В его глазах, казалось, до сих пор отражались звезды — в них словно можно было провалиться целиком и потеряться там навсегда. Чертов Поттер… — завороженно подумал Драко, машинально хватаясь за резной столбик беседки.

— Давно тут торчишь? — спросил он вслух.

— Минут десять, — отозвался Гарри, не отрывая от него взгляда. — Панси к вам, наконец, надумала сдвинуться, а я — сюда.

За его словами слышалось столько, что можно было продолжать говорить, наверное, только по старой и неизжитой привычке. Слова отвлекали, создавали иллюзию, будто они здесь необходимы — и позволяли разговаривать и помимо них, за ними, вместе с ними. Отдельно от них.

В глазах Поттера было все — и раздражительность Паркинсон, и ее ноющая поясница, и потоки ее язвительности при одной попытке заговорить с ней о Лавгуд, и вселенская усталость от постоянного напряжения, которое Грэйнджер умудрялась создавать, просто присутствуя в замке. И беспокойство за МакГонагалл, и неясная тревога, которую всегда приносил с собой Снейп, и страх за тех, кто живет здесь, в школе, и за кого Поттер всегда будет чувствовать себя ответственным, хоть ты его убей.

И голодная, затаенная тоска по знакомым рукам, которую невозможно утолить. Можно только каждый день благодарить небо за то, что в твоей жизни все это — есть, и будет, и будет, возможно, еще очень долго. Может быть, даже — всегда.

— Не мог ее раньше с места сдвинуть? — хмуро спросил Драко, не отводя взгляда.

Он знал, что и в его глазах сейчас тоже — все. И истерика Луны, и ее постоянная напряженность, и невозможность сделать хоть что-нибудь, чтобы девчонки, в конце концов, уже разобрались, кто из них чего хочет.

— Я старался, — скромно заметил Поттер.

И жажда тепла, которым обладает один он, всегда только — он, и готовность целовать кончики его пальцев за одно то, что он существует, что он стоит сейчас рядом, что он вообще — рядом, даже если они едва успевают за день сказать друг другу — привет! — даже если они порой забывают, что когда-то все было иначе, и они умели жить друг без друга — не нуждаясь друг в друге, совсем.

— Если бы ты старался получше, мне бы не пришлось работать жилеткой, — покачал головой Драко.

Мерлин, Поттер, ты даже не представляешь, как это много — просто смотреть на тебя. Вдыхать запах ночи — и задыхаться от того, что в нем тоже — твое тепло. Везде, куда бы я теперь ни шел, есть ты, ты — во мне, настолько, что я проваливаюсь в тебя за мгновение, стоит тебе оказаться рядом — вот так. В тишине и темноте, без забот, без вранья для чужих ушей и беспокойств о ком-то, кто тоже важен, почему-то всегда есть кто-то, кто тоже важен, и от того еще отчаяннее, еще более пугающе важен — ты…

— Похоже, я виноват, — закусив губу, констатировал Гарри, вглядываясь в серые глаза.

— Не то слово.

Его сжавшиеся на перилах пальцы побелели от напряжения, и Драко молчал, не отводя взгляда, пока Поттер не оторвался от проклятых перил и не подошел ближе. Два коротких разделяющих шага. Два оглушающих удара сердца в тишине майской ночи.

— Я виноват, — соглашаясь, повторил Гарри, согревая дыханием лицо Малфоя. — Перед тобой. Очень.

— Очень, — эхом отозвался Драко.

Его собственные руки почти сводило судорогой — так он вцепился в столб за спиной, прислоняясь затылком к резному дереву. Смотреть на Гарри и не прикасаться к нему было равносильно подвигу.

— На колени, Поттер, — чуть слышно скомандовал Драко.

Губы Гарри дрогнули в едва заметной улыбке — от нее опалило кожу, будто Поттер умудрился одновременно коснуться его везде, в каждой точке, как солнце с множеством смешливых, жадных и пронырливых лучиков.

А потом он опустился на колени — и Драко, наконец, смог выдохнуть и закрыть глаза, запрокидывая голову. Осталось только горячее дыхание Поттера, его жаркие ладони, забирающиеся под рубашку, нетерпеливые пальцы, потянувшие вниз молнию, его губы — и рвущиеся из груди тихие стоны.

И невозможность не запутываться пальцами в непослушных — и таких мягких, самых любимых — черных с проседью волосах, притягивая Гарри к себе обеими руками, даже не представляя сейчас, как можно отпустить, оторваться, как можно не растворяться — в нем.

* * *

Меньше всего Шону нравилось слышать скрипуче-презрительный тон и, отчаявшись подобрать слова, отворачиваясь и быстрым шагом уходя к двери, ощущать всей кожей уткнувшийся в спину снисходительный взгляд. Его он просто не выносил. Его — и непроговариваемое, но от того не менее отчетливое: «Ты ведешь себя, как ребенок».

В последнее время взглядов становилось все больше — и это было почти невыносимо.

Крис будто задался целью проверить на прочность весь мир, и, если раньше Шон приходил в неконтролируемый восторг от его манеры подвергать сомнению все, что видишь, и ко всему подходить «осознанно и осмысленно», то реальность последних недель разбивала образ неглупого взрослого человека, который всегда знал, где правда, просто-напросто вдребезги.

Что бы ни вытворял со своими учениками здесь Гарри Поттер, как бы ни выстраивал одному ему, видимо, понятную систему занятий, что бы ни позволял себе по отношению к тем, кто не мог шагу ступить за пределы его владений — Шон не мог избавиться от странного ощущения, что судить бессмысленно. Можно лишь, распахнув глаза и обалдевая от чужой смелости, пытаться понять — или отказаться от предложенной помощи, потеряв свой, возможно, единственный шанс.

Да, здесь многое казалось нелогичным и непривычным — хотя многое именно потому и притягивало с такой необъяснимой отчетливостью. Шон не мог привыкнуть к тому, что в замке не существует ни комендантского часа, ни правил общежития, ни запретов на «взрослые» виды отдыха. Здесь было позволено все, что не запрещалось — теперь эта фраза почему-то уже не казалась смешной или неадекватно отражающей происходящее. Временами, выходя ночью на прилегающий к их с Крисом комнатам широкий балкон, он натыкался взглядом то на пьянствующую на крыше соседнего крыла парочку (или толпу), то на увлеченно гоняющихся друг за другом на метлах парней (или девчонок), то на сосредоточенно что-то читающего в саду под светом Люмоса какого-нибудь мага.

Здесь вообще ничему не стоило удивляться — и подавляющая часть свобод была именно тем, чего Шон так жаждал всегда отыскать хоть где-нибудь. Свобод, растущих из корня разумности и осмысленности, а не из необъяснимого дурацкого принципа уравниловки и туманных «общих правил приличия». Какие могут быть правила приличия там, где живут стихийные маги? Наверное, да — никаких…

И пусть многое в школе не соответствовало не то что привычной человеческой морали, но и просто шокировало, а попытки поговорить об этом с кем-то из магов обычно заканчивались весьма дружелюбным предложением устроить Шону коллективную «прочистку мозгов». Что это означало, Шон уже знал — и пару раз, поддавшись на уговоры Лорин, при процедуре даже присутствовал. Но самому на место центральной фигуры пока не хотелось категорически. Развлечения подобного толка были совершенно точно не для него.

Возможно, для местных такое казалось нормальным, но ему абсолютно не улыбалось вываливать перед толпой развалившихся у камина подростков собственные мечты и надежды, слушая, как их по частям препарируют. Причем — как потом выяснилось, это даже не являлось домашним заданием! Они так, видите ли, отдыхали в свободное время — разбирая кого-то по косточкам и убедительно доказывая своему же сокурснику, что тот — полный кретин.

Крис от подобной, по его словам, «разнузданности» просто пришел в ужас. В первый же раз, наткнувшись на расположившихся вокруг Дины магов, увлеченно обсуждающих вместе с ней самой бесконечную вереницу ее текущих любовников, половина из которых присутствовали в той же комнате и не менее оживленно участвовали в разговоре, он впал в ярость. Шон тогда на мгновение даже перепугался — до ледяных мурашек — что еще немного, и рассудительного, разумного Эббинса понесет окончательно, вплоть до выплеска. Разозлившись, Крис никогда не кричал и не буйствовал — он становился спокоен и замкнут, как мраморная глыба на маггловском кладбище. Знавшего, чем подобное может закончиться, Шона окаменевшее лицо наставника пугало куда сильнее, чем любой его сарказм или активные действия.

Когда Крис действительно психовал, он мрачнел, суровел и затыкался — в отличие от огненных магов, которых в этих стенах хватало, чтобы осознать всю пропасть контраста…

Они тоже почувствовали — все. Даром, что несвязанные маги друг друга, вроде как, не должны слышать в принципе. Может, просто по лицу прочитали?

— У меня есть проблемы, и мы их решаем, — спокойно пояснила Дина, глядя в какое-то неживое лицо Эббинса. — Маг имеет право попросить существ, адекватных ему по разуму, о помощи, если не справляется сам.

По глазам Криса было совершенно ясно, что он думает о ней и ее проблемах. И об их качестве.

— И какого рода они у вас? — холодно осведомился он.

Шон невольно расслабился — раз наставник заговорил, значит, буря уже отменяется.

— Организационные, — непринужденно ответила Дина. — У меня времени на всех не хватает.

Крис снова окаменел — и, просверлив девушку убийственно презрительным взглядом, молча хлопнул дверью. Шон дернулся было за ним, но Лорин вцепилась в его рукав и зашипела, как кошка — сидеть! А то и сам ни черта никогда не поймешь!

Не то чтобы он что-то там понял, оставшись и дослушав разговор до конца. Скорее — лишь то, что в некоторых вопросах все-таки страшно далек от всех этих «существ, адекватных ему по разуму». Шон не мог представить себе, что можно вот так запросто пойти к девушке, с которой спит чуть не треть местных магов, и при этом знать, что такая, как с тобой, она только с тобой. Что она может искренне любить тебя, при этом искренне любя Мерлин знает кого только еще.

Судя по неторопливому обсуждению, все остальные это представляли прекрасно. По какой-то странной причине Дину любили даже те, кого она выставляла за дверь, потому что «не нанималась их развлекать», а Шон за три часа разговора так и не понял, как именно она определяет, кому хочется развлечений, а кто действительно нуждается в чем-то, что водный маг может ему дать. И существует ли вообще эта грань?

Лорин, правда, позже сказала, что тоже ни хрена не понимает, но, если составить в голове окончательную этическую оценку, объявив Дину шалавой, то к пониманию Истины это лично ее, как воздушного мага, вряд ли приблизит. Тут с ней Шон был вполне солидарен — обзывать Дину Торринс хоть как-то казалось кощунством. Чего-то в ней не было — такого, за что хотелось бы обозвать. Вообще, глядя на нее, казалось, что сейчас она видит тебя одного — причем, похоже, казалось едва ли не каждому. Мистика какая-то.

Крис, естественно, опять пошел после этого к мистеру Гарри и разругался с ним так, что в замке чуть температура воздуха не повысилась.

— Я спросил его, что же это за свобода и что за воспитание, если дети, за которых ты отвечаешь, устраивают у тебя под носом бордель, — скрипуче вещал он вечером, буравя Шона блестящим, сухим взглядом. — Что именно нужно воспитывать в этих детях, если позволять им такое? И не просто позволять, а еще и поощрять, называя отсутствие моральных принципов и личной этики принципами и этикой стихийного мага.

— И что он ответил? — спросил Шон.

— Что за этих детей отвечает он и его семья, — слово «семья» Крис процедил так, что показалось — выплюнул сквозь зубы. — И что, если результат получится неудачным, разбираться с ним тоже будут они, а не я.

— Ну… логично, вроде… — осторожно проговорил Шон.

— А я спросил, этично ли ставить подобные практические эксперименты над детьми только потому, что не удосужился предварительно получить педагогическое образование и узнать, что к чему приводит.

— И чт…

— Так, оказывается, педагогика людей и магов тоже в его понимании, видите ли, различаются! И, прикрываясь нашей «не-человечностью», он может позволять себе, получается, все, что угодно. Вообще все! А когда я поинтересовался, что он будет делать, если из его деток вырастут монстры хаоса без руля и ветрил — знаешь, что он сказал?

— Что?

— Что монстра его никогда не затруднит убить лично. Своими руками.

Шон оторопело моргнул. Крис явно перегибал палку, и — да, конечно, в этой школе хватало того, что хотелось, нечаянно натолкнувшись, начать яростно отрицать, а не обдумывать и принимать за образец поведения. Но не мог же Гарри Поттер — сам Гарри Поттер! — ошибаться настолько сильно? И он, и мистер Драко, и Лорин, и все, кто годами чему-то учился здесь?

А мистер Драко так, в принципе, не казался магом, склонным устраивать из подопечных вселенский хаос… При всех непонятностях, на его занятиях Шон узнал о себе и своих воздушных особенностях куда больше, чем от Криса за все время, прошедшее после инициации.

Потом был обычный скрипуче-презрительный тон, и беспомощность, и в очередной раз захлопнувшаяся за спиной дверь, и пустые коридоры ночного Уоткинс-Холла, и искусанные от обиды и досады губы. Шон не знал, кто из них прав. Но «ты ведешь себя, как ребенок», слишком отчетливое каждый раз, когда попробуешь допустить одну только мысль, что наставник тоже способен хоть в чем-то, да ошибаться…

В конце концов, это было просто больно. Обидно и больно — как всегда, когда Крис вот так ощетинивался. Может, ему просто стоило перестать упираться и тоже походить на занятия? О мисс Панси ребята тоже отзывались тепло, хотя сам Шон ее пока еще совершенно не знал.

Ночной воздух ворвался в легкие, едва не разрывая их, и Шон понял, что почти не дышал, пока не выбежал в сад. Огромное, ясное, угольно-черное небо с пугающе яркими звездами, раскинувшееся над головой, как гигантский бездонный купол, притягивало взгляд, заставляя ошеломленно выдохнуть, вслушиваясь в стрекот цикад, шум листьев и запахи ночи. Шон медленно побрел по дорожкам, уже почти улыбаясь. Любая боль становилась тупой и далекой, когда над головой — такое небо.

И почему-то стало казаться, что он зря всегда отказывался от права каждого ученика на личный разговор с учителем. Мистер Драко вполне мог и что-нибудь посоветовать — раз он тоже с земным магом живет, в том числе… тьфу… ну, то есть — да, живет…

Щеки вспыхнули, как обычно — при попытке подумать об этом. О том, что можно жить вчетвером, даже не пытаясь этого скрыть. О том, что можно жить… да чего там — спать! — с собственным наставником! Кстати, так и не ясно, кто именно там кому кем является — за два месяца жизни в школе Шон слышал две версии. По одной Гарри Поттер был воспитанником мистера Драко, а по другой — почему-то наоборот. Кто-то даже говорил, что правильны обе, но Шон точно знал, что подобное невозможно. Разобраться не могут, так выдумывают Мерлин знает что…

Чей-то тихий стон вырвал его из задумчивости, и, подняв голову, Шон на мгновение задохнулся. В десятке футов от него, за кустами, на искусственном возвышении находилась резная беседка, и внутри был кто-то, совершенно отчетливо видимый на фоне звездного неба. И этот кто-то, прислонившись затылком к столбу, сдавленно дышал, прижимая к себе голову того, кто стоял перед ним на коленях.

Вот теперь щеки заалели так, что аж бросило в жар. Шон сделал медленный шаг назад, но в это время маг в беседке одним движением резко наклонился и впился губами в губы другого, запрокидывая его лицо — и жадно, и так нетерпеливо, и одновременно так почтительно-ласково, что Шон оцепенел, глядя на этот странный поцелуй.

Ему было совершенно очевидно, что оба мага в беседке — мужчины. Тот, что стоял на коленях, чуть повернул голову, на его лице блеснули стекла очков — и Шон узнал в нем Гарри Поттера.

За первую же мелькнувшую в голове мысль через секунду стало нестерпимо стыдно. Он подумал о том, что, видать, не все ладно в семье учителя, раз тот по ночам тайком встречается с кем-то в садовых беседках.

Неужели я так сильно хочу убедиться, что он, как и все, прикрывает свою двуличность и беспомощность красивыми фразами и уверенным тоном? — с горечью подумал Шон. Он уже понял, что рядом с учителем стоял мистер Драко.

Отвести взгляд от целующихся мужчин почему-то не получалось, а те то ли не слышали, то ли не обращали внимания. Шон отчаянно надеялся на первое, потому что уйти было надо, необходимо, но, вроде как, и не обязательно. Потому что — если бы они не хотели, чтобы их кто-то видел, они делали бы это в спальне, а не на улице! — мелькнула запальчивая мысль. Может, они этого и хотели! Здесь же кто только по ночам не шатается!..

Мистер Гарри вдруг резко выпрямился — его подняли за плечи, догадался Шон — и, прерывисто дыша, что-то прошептал. У Шона мурашки побежали по спине от этого шепота, хотя слов он и не разбирал — он никогда не говорил со мной ТАК, обрывочно подумал Шон, ну почему он никогда… вот так — как будто прикосновение, а не шепот… Он же — мой наставник, мой партнер, мой… все на свете… Я бы все отдал, если бы он только…

Глаза застилал странный туман, и его приходилось отчаянно смаргивать, правда, все равно почти не помогало, и две фигуры в беседке одновременно и расплывались, и были видны отчетливо, до рези в глазах. Рывком отстранившийся от столба мистер Драко, и мистер Гарри, беспомощно и как-то доверчиво, податливо прислонившийся к этому же столбу лбом, подставляя спину рукам, ладоням, пальцам — Шону казалось, что он чувствует каждое прикосновение, каждый обжигающий вздох — в шею, рядом с ухом, что это в его тело вжимаются каждой клеточкой, каждым участком кожи, по его груди, бокам, животу, бедрам скользят мягкие, теплые руки, будто бы тоже шепчут, только слов не слышно, но это такие странные слова, они все равно — понятны, они — не как в обрамлении скрипуче-язвительных интонаций, они просто — с тобой, принимают, позволяют, успокаивают, притягивают… Наконец-то — они просто с тобой, они не стирают тебя в порошок, не отталкивают, не мешают, не встают между вами стеной…

Гарри застонал так отчаянно и громко, откидывая голову на плечо Драко, и, обхватывая столб, поднял руки, беззащитный перед тем, кого любит, подаваясь ему навстречу — так доверчиво, так естественно, так… правильно?.. Шон кусал губы чуть не до крови, впиваясь взглядом в их движения, слушая их сбивчивый, стонущий шепот, и не представлять тепло суховатых ладоней Криса на своей спине, на своих бедрах не получалось уже совсем, так вот оно — как — крутилась бессвязная мысль, вот о чем они говорили, вот о чем Дина… Вот почему они — не боятся…

Они не хотели, чтобы я видел, вдруг понял Шон. Им на самом деле — все равно, это моя жизнь и мое право… мои решения… Как во всем — я могу взять и понять, а могу отвернуться и отказаться… Как на занятиях… Они ничего не показывают — они просто… живут?.. всегда?.. И на уроках — тоже не учат, просто живут… Хочешь — смотри и перенимай, они ведь даже не говорят, как правильно, не навязывают, потому и учиться не обязательно, хочешь — так живи… как Крис… Крис…

Туман окончательно превратился в слезы — обиды и боли, и Шон, развернувшись, бросился прочь, куда угодно — только не видеть больше, каким простым и легким, естественным, живым, настоящим бывает то, чего ты не получишь уже никогда, потому что Крису ты, Шон Бенедикт Миллз — просто-напросто вообще, в принципе, даже в теории — не нужен. Ни ты, ни, наверное, кто-то еще.

У тебя никогда не будет ни тепла, ни даже надежды его получить. Ты его не достоин.

Северус и сам не знал, когда именно это превратилось в привычку — смотреть на восход солнца, машинально вертя в пальцах чашку с остатками чая и вдыхая пьянящий воздух почти летнего утра. Сидеть на открытой террасе и, невидяще уставившись в пустоту, перебирать обрывки крутящихся в голове мыслей, вопросов и планов на день, наслаждаясь минутами тишины.

Вообще-то, в этом замке ее никогда не существовало, но сути этот факт не менял — как и то, что здесь не было негромкого беспрерывного гомона Хогвартса. Здесь все пульсировало смехом, выкриками и временами прорывающимися воплями и взвизгами. Снейп рефлекторно морщился каждый раз, но по большому счету вряд ли замечал звуковой фон непрекращающегося биения чужой жизни. Местная молодежь даже близко не представляла, что такое — порядок.

И это почему-то совсем не мешало сидеть по утрам на террасе, вытянув скрещенные ноги, и рассеянно смотреть на расстилающийся внизу сад, и гряды холмов — дальше, и приютившуюся между ними поблескивающую на солнце речушку, и сходящиеся у горизонта в линию облака.

И на магов, снующих по площади перед входом, или занимающихся гимнастикой, или загорающих на крышах садовых беседок. Северус успел привыкнуть к тому, что все это вокруг него — есть, не вычленяя из общей картины неважные мелкие детали. Ему нравилось утро — каждое — за возможность выпить чаю, молча глядя куда-то перед собой.

В никуда.

Взгляд машинально скользнул вниз — рядом с постаментом, прямо на каменных плитах, устроился, подогнув ноги, кто-то из местных магов. Задрав голову, он то ли всматривался в застывшую нечеткую фигуру, то ли что-то негромко ей говорил.

Проекция заколебалась и переменила позу — теперь, будто копируя собеседника, она тоже выглядела, как усевшийся на пятки светловолосый юноша. Только он смотрел не вверх, а вниз, сложив на коленях тонкие руки с длинными пальцами.

Нет, конечно, пальцев с террасы было не видно. Да до площади футов семьдесят отсюда, фыркнул сам себе Северус, отводя взгляд и разглядывая перепирающуюся неподалеку парочку — невысокую жгучую брюнетку в темно-синем сарафане и широкоплечего парня в джинсах и светлой футболке. Водные, что ли, машинально подумал Снейп, отмечая плавность жестикуляции обоих и их манеру как-то по-особенному смотреть, вздыхать, поворачиваться. Они даже ссорились так, будто умоляли друг друга не обижаться.

Докатился, мрачно усмехнулся Северус. Уже стихию с расстояния в десятки футов оценивать взялся…

Краем глаза он видел, как юноша на постаменте наклонился вперед и протянул вниз руку. Призрачные пальцы осторожно переплелись с пальцами собеседника — они теплые, мелькнула обрывочная мысль, они согреваются от прикосновений. Ему тепло сейчас?..

Вглядываясь в спорящую парочку так пристально, что почти не замечая их, Снейп осторожно поставил пустую чашку на столик. Руки наконец-то разнялись — фигура снова выпрямилась, а сидящий перед ней парень мотнул головой и теперь уже точно принялся о чем-то оживленно рассказывать. Надо было умереть, чтобы научиться не только молчать, но и слушать, с неожиданной злостью подумал Северус.

— Говорят, этот мальчик погиб в конце второй войны, — раздался за спиной скрипучий голос.

Снейп медленно повернул голову — сзади стоял худой русоволосый мужчина лет сорока. Заложив руки в карманы брюк, он внимательно разглядывал проекцию, будто ощупывая ее взглядом — короткими, нервными движениями, прикасаясь со всех сторон и при этом неприязненно суживая сухие, настороженные глаза. Это создавало ощущение неловкости.

— Доброе утро, — мрачно обронил Северус.

Он не выносил подобного панибратства — и в разговорах, и в разглядывании. Мужчина же, по всей видимости, принял фразу за приглашение к разговору, поскольку перевел колючий взгляд на Снейпа и изобразил подобие улыбки.

— Кристиан Эббинс, — сообщил он и уселся на свободный стул, точно так же вытягивая скрещенные ноги.

— Северус Снейп, — процедил бывший профессор.

Подобие улыбки иссякло — видимо, приветствие мужчина посчитал законченным. И снова перевел взгляд на площадь.

— А еще говорят, что он был великим героем, — продолжил он. — Только никто не может сказать, в чем именно заключалось геройство.

— Он нашел убежище Симуса Финнигана, — ровно проговорил Снейп. — Вынудил его пойти ва-банк против Поттера. Этот мальчик всего лишь поставил точку во второй войне.

— Большое дело — что-то найти, — протянул Кристиан. — Великое, можно сказать. А то я уж начал думать, что он просто был близок с Гарри Поттером.

Наверное, усмешка все же получилась в должной мере скептической и минимально — презрительной, потому что во взгляде Эббинса тут же замерцали проблески интереса.

— Они работали вместе, — холодно заметил Снейп. — Мистер Уоткинс руководил действиями стихийных магов.

— А разве ими руководил не Поттер?

— Всегда кто-то принимает решения, а кто-то контролирует их исполнение, — пожать плечами тоже получилось с нужной степенью отстраненности.

Невозможно запачкать то, чего не существует, с тупой горечью подумал Северус. Можно только пытаться — и верить, что пачкаешь. Но оно слишком далеко от тебя, чтобы ты дотянулся. Чтобы хоть кто-нибудь — дотянулся.

Эббинс снова перевел взгляд на площадь. Медом ему там намазано, что ли? — мелькнула почти раздраженная мысль.

— Вы выглядите слишком разумным для этого замка, — без обиняков отрывисто заявил Кристиан. — Неужели тоже учитесь здесь?

— Я?! — ядовито поинтересовался Северус. — У Поттера?!..

По лицу Эббинса скользнула даже не улыбка — тень.

— Вот и я подумал — вряд ли, — проскрипел он. — Крайне рад, что здесь живут и здравомыслящие люди.

— С чего вы взяли, что я здесь живу? — надменно выгнул бровь Северус.

Этот Эббинс не просто настораживал — он одним своим видом включал въевшиеся за десятилетия в кровь рефлексы, вынуждая провоцировать и прислушиваться.

— С того, что отсюда невозможно выйти, — снисходительно сказал Кристиан. — Это, вроде как, общее правило.

— Это правило только для тех, кто находится под ответственностью мистера Поттера, — пожал плечами Снейп. — Я всего лишь прихожу сюда время от времени, и, смею вас заверить, пока еще никто из моих бывших студентов не попытался запретить мне возвращаться домой, когда я того пожелаю.

Эббинс моргнул одновременно так ошарашенно — и так жадно, с таким предвкушением, будто ждал этого ответа уже не первый месяц, блуждая по замку и знакомясь со всеми подряд.

— Гарри Поттер — ваш бывший студент? — полузадушенно выговорил он.

— Ну почему же один Поттер, — Снейп поджал губы. — Все четверо, а что касается мистера Малфоя и мисс Паркинсон, когда-то я был деканом их факультета. Да и половина местных магов тоже в свое время училась в Хогвартсе.

Вот так и становятся предателями, мрачно подумал Северус, глядя в лицо своего собеседника. Всего лишь получая надежду — а вы, мистер Как-Вас-Там, ее только что заглотили. Уж не знаю, на что именно она у вас теплится, но то ли вам нужен сообщник, то ли выход отсюда, то ли канал для влияния на местных хозяев. То ли три в одном, и в данный момент, что и вовсе забавно, все это почему-то и есть — я.

Как интересно порой бывает посидеть по утрам на террасе этого рехнувшегося маленького поттеровского государства…

— Давно не преподаете? — светски осведомился Эббинс.

— С момента смены директора школы, — в тон ему ответил Снейп.

— Но вы же маг!

— Последние лет двадцать пять, плюс-минус.

Кристиан снова моргнул — и опять ошарашенно. Значит, сам-то ты не настолько древних времен, как пытаешься выглядеть, машинально отметил Северус. Значит, вполне можешь быть так же туп, как все эти юнцы, только выглядишь старше. А разрешать кому-то тебя воспитывать уже гордыня не позволяет… Гордыня — а не впитанные за бесконечность лет с каждым вдохом принципы выживания стихийного мага…

— Не знал, что магам в Англии разрешалось преподавать, — осторожно признался Кристиан.

— Бывают люди, которым некоторые маги не годятся в подметки, — хмыкнул Северус. — И, когда школой управляют они, решения принимаются исходя из понятий разумности, а не догматов.

Эббинс промолчал, но на эту шпильку ответ вряд ли требовался. Все, что хотелось услышать, Снейп прекрасно разобрал и без слов. Кристиана раздражало руководство школы вообще и Поттер в частности, он полагал происходящее здесь хаосом, он не верил в идеи любви и свободы, которые в этом замке разве что в воздухе не витали, и — что-то там насчет людей не совсем до конца прозвучало?

— Я тоже когда-то преподавал, — наконец отрывисто сообщил Эббинс, снова буравя взглядом площадь. — Не здесь — дома, в Швейцарии. Историю. А вы?

В точку, мысленно ухмыльнулся Снейп. Тебя вышибли с работы, как только ты превратился в стихийного мага, верно? И я был прав — это произошло не так уж давно. К тому же — судя по всему, ты на самом деле профессиональный педагог… М-да, бедный Поттер — прости меня Мерлин за такую крамольную мысль…

— Алхимию, — спокойно проговорил он вслух. — И, как я уже сказал, был деканом одного из факультетов.

Эббинс кивнул — хоть и едва заметно, но уважительно.

— Тогда я понимаю, почему вы не желаете учиться у своих бывших учеников, — в его голосе опять засквозила тень насмешки.

— Я помню Поттера одиннадцатилетним перепуганным юнцом с задатками будущей ходячей неприятности, в том числе и лично для меня — о каком обучении здесь может идти речь? — фыркнул Снейп. — Он семь лет отравлял мою жизнь в Хогвартсе, а потом связался с моим воспитанником и на пару с ним за какой-то месяц накуролесил так, что стихийные маги до сих пор числятся в изгоях. После чего отправил в небытие величайшего из темных волшебников современности и отчалил кормить собственную стихию, оставив Драко умирать в одиночестве.

Эббинс бросил на него быстрый колючий взгляд. Да, вот теперь ты знаешь, кто именно здесь — мой воспитанник, мрачно подумал Северус.

— Ну и, как вы понимаете, в конечном итоге, несмотря на все надежды отечества, Поттер снова выжил, — подытожил он вслух. — Явился с того света уже вот таким, расширил семью до четырех магов, организовал сопротивление во время второй войны, выиграл ее и спрятался здесь. Создал себе свое государство.

— Внушительный послужной список, — отметил Кристиан. — Не удивляюсь в таком случае его стремлению к самолюбованию и манерам мелкого диктатора.

— Поттер не разменивается по мелочам, — усмехнулся Снейп. — Так что, насчет «мелкого» — это вы, боюсь, его пока плохо знаете.

Взгляд Эббинса опять прикипел к двум фигурам на площади. Они все еще разговаривали — только, кажется, теперь Джерри что-то терпеливо выговаривал стоящему рядом юноше, а тот неохотно кивал, то и дело теребя волосы или стряхивая пылинки со своих рукавов. И что за пакость он ему там втирает? — хмуро подумал Северус.

— До великого ему все равно далеко, — медленно проговорил Кристиан, не отрывая взгляда от парней внизу. — Но я рад, что мою точку зрения кто-то здесь разделяет.

— Я — не здесь, — машинально огрызнулся Снейп. — В мире полно магов, которые не разделяют радикализм мистера Поттера. Но они сюда попросту не суются.

На скулах Эббинса заходили желваки — будто его кто силком сюда приволок, с удивлением отметил Северус.

— Значит, вы — единственный, кто осмеливается открыто противостоять ему, и при этом имеет право и входа, и выхода, — задумчиво покивал Кристиан. — Я понял, почему вы не собираетесь жить в школе. Но я не понял, почему при всем этом Гарри Поттер вам так доверяет, что позволил нарушать его же собственные непреложные законы.

А вот этого тебе никогда не понять. Ни тебе, ни таким, как ты. А также — почему я перегрызу тебе горло, если ты хотя бы попытаешься пойти против них.

— Кто знает, — сухо ответил он вслух.

И Паркинсон пора напомнить о ее обязанностях — совсем своих магов запустила, если позволяет им шататься по замку и выискивать сообщников для потенциального бунта. Не то чтобы Поттеру не помешает оппозиция, но думать, интересно, они там не пробовали, вообще — с кем именно противостояние затевают? И к чему это может потом привести? В этих-то обстоятельствах?

— И о чем можно болтать целое утро? — вдруг раздраженно прошипел Кристиан, вставая. — Уже завтрак закончился, пока они там топчутся. Времени другого не нашли.

Облегчение — и одновременно неловкое смущение — накатили такой лавиной, что Снейп едва удержался, чтобы не выдохнуть слишком громко. Эббинс смотрел на мага, топтавшегося рядом с Джерри! Проекция его не интересовала. Он вообще наблюдал только за мальчишкой все это время — кстати, хороший вопрос, почему.

А я — старый идиот, если до сих пор думаю, что кого-то могут интересовать школьные памятники, зло подумал Северус.

— Мало ли что общего может найтись у магов одной стихии, — ровно сказал он.

Кристиан утомленно поморщился.

— Кодекс взаимодействия выстраивался веками, — скрипуче заметил он. — Маги одной стихии слишком похожи, чтобы их общение несло взаимную полезность.

— Нынешней молодежи наплевать на кодекс, — обронил Снейп. — Их здесь так воспитывают.

— Вы ведь знали его? — обернулся к нему Эббинс. — Этого, как его, Уоткинса.

Северус невыразительно пожал плечами, скользнув безразличным взглядом по слегка колеблющейся проекции.

— Практически нет, — равнодушно ответил он. — Разве упомнишь каждого, с кем живешь в одном поселении. Мало ли вокруг пацанья носится.

* * *

Денек в очередной раз выдался тот еще — хотя, пожалуй, в последнее время это можно было сказать о любом из прошедших дней. Панси перестала недомогать и кукситься, зато непостижимым образом замкнулась настолько, что реагировала разве что на совсем уж не поддающиеся игнорированию раздражители вроде крика или физического воздействия. Ни разговоры, ни осторожные или не очень вопросы, ни даже слезы Луны на нее больше не действовали.

Она будто закрылась от мира в самой себе, как в окончательной и завершенной единице. Гарри все чаще пугался, видя ее отсутствующий, остекленевший взгляд — если для Лавгуд это было естественным следствием спонтанной задумчивости, в которую она то и дело вываливалась из текущей реальности, то Панси подобные состояния раньше были не свойственны совершенно.

Они то и дело о чем-то шушукались с Грэйнджер — куда чаще, чем требовали обстоятельства или любые соображения «вхождения в доверие». Сама Гермиона приобрела самодовольно-высокомерное выражение лица, которое носила теперь на себе, не снимая — будто была уверена в том, что одна способна справиться с чем-то, до чего ни у одного из здешних умников не доходят то ли мозги, то ли руки. Зареванные глаза Луны за завтраком стали настолько привычным явлением, что уже почти перестали смущать, и Гарри, смирившись, перестал видеть в этом проблему, которую требуется исправить немедленно.

Проблему звали Панси Паркинсон, и исправляться она, похоже, не собиралась — а применять проверенные методы вроде общих сборов и вытряхиваний всех непоняток с коллективным их обмусоливанием больше никто не решался. Панси слишком легко срывалась в истерику, цедя сквозь зубы свое любимое «не способны помочь, так хоть не мешайте», и Гарри каждый раз становилось неловко и стыдно — беременность давалась ей тяжело, и, кто знает, может, в таком состоянии оно и впрямь переживается легче… Или вообще — только в таком и переживается?

Малфой то и дело исчезал из замка, и почему-то именно сейчас каждый его уход стал отзываться уже почти болью, оставляя тянущее, выматывающее напряжение, отпускающее, только когда Драко снова оказывался рядом. Гарри предполагал, что просто слишком устал, чтобы разбираться со всем в одиночку, и поэтому каждый раз, когда Малфой смывался в очередной поход за очередной «человеческой жертвой», давался все сложнее. Девочки больше не помогали ему вместе, как раньше — теперь каждая замыкалась в себе, и не получалось не разрываться, поддерживая одну и успокаивая другую.

Только полный глупец может думать, что выстроил отношения в своей семье окончательно и отныне защищен от любых перипетий и трудностей, мрачно подумал Гарри, одним глотком допивая кофе. И я был таким глупцом столько лет, не понимая, что мы всего лишь научились выживать в привычных уже обстоятельствах. Стоило им хоть чуть измениться — и мы стали так же уязвимы, как четыре года назад. И получается, что — всякий раз, когда они будут меняться, мы должны выдержать проверку на прочность? Вот это и есть — семейная жизнь? Это — а не муторная работа в начале, которой можно гордиться всю жизнь, зная, что все самое важное ты уже сделал?

Мысль отдавала горечью и почти безысходным смирением. Я не отказался бы от своей семьи, даже если бы знал обо всем этом до того, как она появилась, с тоской подумал Гарри. Я не отказался бы от ребенка, если бы предполагал, насколько он взломает наш быт, и каким хрупким окажется выстроенное за годы и казавшееся непрошибаемым равновесие. Но, Мерлин… как же все это непросто. И как не вовремя. Хотя — бывают ли сложности вовремя, вообще?..

— Поттер, тебя, вроде как, дети ждут, — хмуро напомнила Панси. — Прекращай тупить и марш на занятия.

Гарри обернулся — она стояла, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Из-за едва заметных теней под глазами ее взгляд казался совершенно отчаянным и беспомощным.

— Как ты себя чувствуешь? — не удержался от вопроса Гарри.

— Как инкубатор, — процедила Панси. — Иди, опоздаешь. И причешись, ты похож на совиное гнездо.

Удержаться от улыбки не получилось. Он подошел к девушке и, остановившись, мимоходом коснулся губами ее виска.

— Спасибо, — шепнул Гарри, обнимая ее за шею. — Ты в кабинет, работать?

Панси рассеянно мотнула головой.

— У меня урок у своих. Буду в очередной раз объяснять девицам, что быть умной не страшно, а мужикам — что чувствовать хотя бы иногда почти что полезно.

— Хорошо тебе, — хмыкнул Гарри. — А у меня опять смешанный класс.

— Ты у нас сильный, — равнодушно пожала плечами Панси. — С чем угодно при желании справишься. Все, вали, ты мне надоел.

В знаковой системе Паркинсон это было ближе всего к «я люблю тебя».

Наверное, и правда — справлюсь, со вздохом подумал Гарри, спускаясь по лестнице. Аппарировать было быстрее, но несколько минут ходьбы по коридорам позволяли переключиться и настроиться на предстоящую битву с подсознательным нежеланием каждого ученика хоть куда-нибудь двигаться.

Я бы рехнулся, если бы вел эту битву один, отчетливо осознал он, входя в залитую солнечным светом комнату и привычно обводя взглядом знакомые лица. Натан, взгромоздившийся на этот раз с ногами на стол, Дэнни, как всегда, сжавшийся на подоконнике, Доминик и Мартин в углу, растянувшийся на полу Брайан, оседлавший стул Филипп… Устроившиеся с видом королев на подушках Дина и Лорин, подпирающий стенку Алан, хмуро поглядывающая на всех с дивана, заложив ногу за ногу, Мелани, с деланным безразличием лежащий грудью на столе, подперев ладонью голову, Тони… Огромные, распахнутые, будто подернутые дымкой глаза Маргарет, теплая улыбка Рэя, сосредоточенный взгляд Мэтта…

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Дэнни.

Гарри кивнул и прошел к окну, усаживаясь рядом с ним.

— Слушаю вас очень внимательно, — сообщил он, машинально поправляя сползающие очки.

Как всегда, первой набрала в грудь воздуха Мелл. Интересно, это особенность возраста, личностных качеств или занимаемой вне уроков должности? — рассеянно подумал Гарри.

— Финниган был сумасшедшим, — без обиняков заявила она, глядя в пол. — Полагаю, если вы дадите нам информацию о его школьных годах, задатки можно будет найти еще там. Из того, что я уже видела, все его поступки, начиная с перехода в ряды Пожирателей Смерти, однозначно говорят о психической нестабильности.

— Все молодые маги психически нестабильны, — пожал плечами Гарри.

Земные и огненные возмущенно выдохнули — все одновременно. Водные понимающе хмыкнули либо погрустнели. Воздушные заинтересованно подняли головы. Какие мы сегодня единодушные… — мелькнула теплая мысль.

— Это просто мое личное мнение, — улыбнувшись, пояснил Поттер. — Основанное на наблюдениях, всего лишь. Вычеркните из протокола.

Мелл раздраженно поморщилась.

— Даже если предположить, что его предательство Ордена Феникса и попытка усидеть на двух стульях — следствие адаптационного периода, все равно последующие решения выдают сумасшедшего, — отчеканила она. — Нормальный маг десять раз бы подумал, прежде чем связаться с авроратом или объявлять войну государству.

Натан едва заметно кивнул, соглашаясь.

— А по-моему, он был слишком молод — даже как человек, а не как маг — чтобы сориентироваться в ситуации и не сломаться, — возразил Доминик. — Ему было семнадцать, когда пришлось выбирать, и я так понял, что, в отличие от вас, учитель, он не вырос на понимании, что делать большой выбор ему все равно рано или поздно придется.

— Он просто не был готов к тому, чтобы взять на себя ответственность за свою жизнь, — вставил Филипп.

— Раз стал магом, значит, был готов, — мрачно процедил Мэтт. — Инициация — признак не только съехавшей крыши, но и невозможности продолжать быть человеком. Значит, любой маг, с самого момента посвящения, потенциально способен начать думать иначе — стихия дает для этого все предпосылки. Финниган выбрал трусость, и все его шаги доказывают, что он пытался убежать от выбора, а не делать его.

— А что бы ты делал, если бы тебя прижали авроры? — в лоб спросила его Дина. — Если весь выбор — либо работать на Министерство и стать убийцей, либо сдохнуть прямо сейчас?

— Я бы сдох, — честно ответил Мэтт.

— Финниган — не ты, он не был земным магом, — презрительно фыркнул Тони. — Делай выводы уже — воздушные не настолько сухи и рассудочны, чтобы…

— Да что вы, как дети! — не выдержал Натан. — Вот уж точно — каждый видит, что хочет. Симус не просто был вынужден принять предложение Министерства, он хотел его принять! Это давало ему возможность добраться до мистера Драко — или я вообще даже близко не аналитик, или он только и делал, что пытался отомстить лично ему. А все остальное — только прикрытия перед собственной совестью.

— Если бы он, извини, настолько увяз в самообмане, он бы попросту растворился, — возмутилась Лорин.

— Так он и растворился, — развел руками Натан. — Причем довольно быстро — вся вторая война длилась от силы пару месяцев.

— Плюс еще год работы на аврорат, — неожиданно возразил Дэнни.

— У него была воспитанница, — напомнил Доминик. — Это, если я правильно понял, на время тормозит процесс растворения.

— А по-моему, стимулирует, — уперся Тони.

— А по-моему, вы устраиваете базар на ровном месте, — невозмутимо обронила Мелани.

Гарри закусил губу, давя усмешку. Базар на смешанных группах был, похоже, явлением естественным и предсказуемым.

— Само по себе проведение посвящения не сдвигает мага на пути к разрушению, — сказал он вслух. — Но процесс, тем не менее, чаще всего ускоряется — только потому, что посвящение, по сути, отрезает пути к отступлению. Магу становится еще сложнее избегать выбора, и ставки увеличиваются. Стихия дает ему не просто шанс, а обязательство, и последствия отказа здесь уже необратимы.

Несколько секунд напряженной, звенящей от лихорадочного обдумывания тишины.

— Учитель, — проговорил наконец Доминик. — Я сравнивал ваш мыслив и тот, что давал мистер Драко. Отношения Финнигана с Джинни Уизли невозможно назвать любовью даже близко. Вообще никаким доверием или близостью там и не пахло — он ей попросту нагло врал.

— Либо врал мистеру Драко о том, как к ней относился, — заметил Тони.

Дом нетерпеливо поморщился.

— Я не об этом, не перебивай. По вашей логике получается, что он потерпел поражение, еще когда предпочел видеть в Джинни инструмент, а не воспитанницу. И тогда он должен был умереть намного раньше, потому что инициация Сюзан произошла уже следующим летом. Он бы просто до нее не дожил.

— Вот как раз из этого и следует, что Джинни тоже была ему дорога! — снова вклинился Тони. — Если он тогда не знал, как себя защитить, что он мог ей дать?

Молчавший доселе Алан молча вспыхнул и сжал зубы. Гарри перевел на него вопросительный взгляд.

— Когда любишь, то не думаешь, можешь ли защитить того, кто от тебя зависит, — нехотя буркнул он. — Что? Сам факт, что от тебя зависят, вообще, уже любую способность разумно мыслить выбьет! Там не думаешь, там просто… не знаю, делаешь что-то! Хоть что-то! А не бросаешь под палочки…

— Вот именно! — убежденно поддакнул Дэнни.

— И где он ее бросил? — хмуро осведомился Тони. — Финниган до последнего ее вытащить пытался. Кидаться с разбегу на огненную стену, когда видишь, что близкий тебе человек сейчас умрет, из-за инструментов не будут.

— Да он с самого начала пытался Ритуал прервать! — умоляюще протянул Натан. — Ему в принципе не нужна была смерть Лорда, и Поттер-победитель ему тоже не был нужен. И вызов стихии его перепугал. При чем здесь воспитанница?

И Тони, и Алан молча смотрели на него — с такой беспощадно отчетливой жалостью, что Гарри прикусил губу, чтобы никак не вмешаться в происходящее.

— Ты просто не видишь чувств там, где они есть, — наконец негромко проговорил Алан, глядя в холодные светлые глаза. — Ты их… вообще не видишь. Потому что в тебе самом их не существует.

— Так у меня и воспитанника нет, — огрызнулся Натан.

— И действительно, — тихо согласился Алан. — Пока стихия не прижмет, можно никого не любить. А то, что любить ты обязан и так, и посвящение — это уже совсем костыль, это херня, верно, О’Доннел? Давай, делай вид, что без костылей ты дороги не видишь.

Натан зло прищурился и даже открыл было рот, чтобы вывалить на растрепанную черноволосую голову очередной поток язвительности.

— Подожди, ты что, имеешь в виду, что каждый обязан любить каждого? — перебил его Доминик.

Гарри раздраженно поморщился, потирая лоб. Взгляд Натана поблек, и момент был упущен.

— Что?.. — рассеянно отозвался Алан, дернувшись в его сторону.

— Он именно это и имел в виду, — подал голос разглядывающий потолок Брайан. — И я с ним согласен. Финниган ошибся не в том, что согласился сотрудничать с авроратом и отказался от своих воспитанниц. Он ошибся, когда решил, что он — один. Вообще один. Вот с этого момента он был обречен, а не с работы на Министерство и не с неудачного покушения на мистера Малфоя.

Доминик перевел на него мгновенно заледеневший взгляд.

— Любой из нас — один, — с нажимом сказал он. — Не знаю, в чем ты там плаваешь, Мэддок, но, если ты не заметил, близкие у мага могут быть только — наставник и воспитанник.

— А я просто тоже считаю, что это — костыль, — спокойно сообщил Брайан. — Мисс Луна говорит, что любить каждого вполне возможно. Даже для мага.

— Водного, — уточнил Дом.

Дина многозначительно кашлянула в кулак, отсутствующе поглядывая в сторону. Покачивающийся рядом на стуле Фил смотрел на нее и неожиданно тепло улыбался. Мелл сосредоточенно молчала, и Гарри почему-то подумал, что ей хочется услышать доводы. Хочется, чтобы ей доказали, что Брайан прав. А Дэнни молчал смущенно — кажется, ему было неловко, что он тоже водный, и потому его слово сейчас не будет значить почти ничего.

— А маги в этом все одинаковы! — неожиданно заявил Рэй. — Это не имеет ничего общего со стихией.

— Голословное утверждение, — лениво фыркнул Доминик. — Докажи.

Рэй надолго задумался.

— Пусть поднимет руку тот, кто не считает, что одиночество убивает его, — наконец глухо проговорил он, глядя на рассредоточившихся по комнате магов.

Остатки веселости с группы сдуло мгновенно — все синхронно помрачнели и даже будто бы неохотно выпрямились. Алан, тяжело дыша, буравил Натана горящим взглядом — тот сидел, спрятав лицо в ладонях. Фил уткнулся лбом в сложенные на спинке стула руки. Лорин кусала губы.

— Я так и думал, — выдержав паузу, сказал Рэй. — Все, что убивает мага, противоречит его природе. А все, что не противоречит, наоборот, придает сил. А одиночества не существует, когда любишь. Я доказал?

Теперь задумался Доминик — напряженно и мрачно. От расслабленной ленцы ни в глазах, ни в позе не осталось и следа. Гарри с интересом наблюдал за лицами, вслушиваясь в отголоски эмоций.

— Твое «убивает» можно было понять в переносном смысле, — начал наконец Дом. — Я лично так и понял. Это тяжело, но я не чувствую, что умираю. В конце концов, в замке полно людей — когда будет необходимо, у меня просто появится воспитанник. Видимо, еще рано — либо тот, кто нужен мне, здесь пока что не появился.

— Слушай, это отмазка, — утомленно сообщил Фил, не поднимая головы. — Нутром чую. Ты теряешь квалификацию — отмажься как-нибудь попристойнее, а?

— Мальчики, не ссорьтесь, — невыразительно попросила Маргарет, глядя куда-то перед собой. — Я тоже думаю, что Финнигана убило одиночество. Он настолько довел сам себя до ручки, что под конец уже хотел умереть. Он же действительно… разрушался, с каждым днем… А в мысливе мистера Драко очень четко эмоциональный фон его последнего жилища считывается… Там же такое отчаяние уже — мне прямо выть хотелось…

— Если так, то, выходит, любой маг, страдающий от одиночества, в потенциале способен сорваться и стать таким же психом, — буркнул сквозь зубы Мэтт. — А если послушать Мэддока, так получается, что и инициации ждать не нужно. Нужно просто любить каждого, пусть ты его даже не слышишь, и пусть ты ему на хрен не сдался, и дать ты ему ничего все равно не способен, и тогда не превратишься в маньяка и не растворишься раньше времени. Убиться, прошу прощения — мы на черта тогда нужны, вообще? Весь мир любить, задаром? В этом суть мага, что ли, получается?

Дина улыбнулась собственным мыслям и откинулась на подушки, заводя руки за голову. Маргарет грустно фыркнула.

— Это если любовь — конечная цель, — вставил слово Гарри. — Она же тоже может быть средством.

— А может, мы тут ерунду несем… — угрюмо закончил за него Мэтт.

— Если тебе сложно любить, это еще не значит… — начал было Дэнни.

— Малыш, слушай, водные маги сегодня — не авторитет, — перебил его тот. — Вы в этом вопросе предвзяты.

Дэнни обиженно вспыхнул, но промолчал.

— Да бред это все, — неожиданно заявил Доминик. — Я все равно не ощущаю ни растворения, ни того, что я будущий псих и маньяк.

— Психами становятся от обиды, — глядя на Дэнни, сказал Рэй. — Когда весь мир против тебя, и ни один его представитель не «за».

Гарри едва сдержался, чтобы не кивнуть.

— А я ни на кого не обижен, — с вызовом ответил Дом.

— Значит, действительно можешь любить каждого, тебе ничего не мешает, — примиряюще согласился Рэй. — Просто не хочешь.

— Да ничего не имею против, — процедил Доминик. — Просто не думал раньше, что это принципиально.

— Но теперь думаешь? — поинтересовался Гарри.

— Теперь — да, — он уже защищался, даже взгляд стал колючим и настороженным. — Не проблема, так — значит, так. Как скажете.

— Вот как? Значит, тебе не составит труда отказаться от эгоцентризма и увидеть в других живых существах их потребности и желания?

Доминик хмуро обвел взглядом комнату.

— Не составит, — буркнул он.

— Отлично, — улыбнулся Гарри. — Проявить свои чувства тебе тоже не будет, я думаю, сложно. Хороший маг последователен, верно? Если он что-то принимает за ценность, то разрешить себе соответствующий поступок ему тем более не составит труда.

Парень молчал, с вызовом уставившись на учителя. Гарри казалось, что он почти физически ощущает, как тот лихорадочно перебирает варианты, пытаясь предугадать, что именно его сейчас попросят сделать, и отщелкивает их по одному.

— Встань, — сказал Гарри. — И выйди сюда.

Доминик нехотя выбрался из своего угла и остановился рядом с полулежащей на полу Диной, заложив руки в карманы.

— Ты подтверждаешь, что принял это как данность — для любого мага, и для тебя в том числе, естественно любить даже без наличия стихийной связи? — уточнил Гарри.

— А чего тут непонятного.

— Тогда поцелуй Тони.

Глаза Доминика умудрились одновременно вспыхнуть и растерянностью, и обидой, и упрямой, холодной яростью. На Энтони можно было и не оборачиваться — того просто, казалось, мгновенно вжало спиной в стену. Группа замерла так, что даже дышать перестала — все напряженно переводили взгляды с одного на другого, кто с интересом, кто с сочувствием, а кто — пряча ухмылку.

— Знаете, — зло сказал Дом, переминаясь с ноги на ногу и сжимая кулаки. — Откровенно говоря, у каждого из нас может быть своя ориентация. Не у всех она такая… расплывчатая, как у вас.

— Я когда-то тоже так думал, — согласился Гарри. — И не только я — все мы, каждый из четверых. В конце концов, я же не прошу тебя с ним переспать. Хотя, заметь, мог бы.

Доминик побелел, как полотно. От его холодной злости по коже забегали отвратительные мурашки.

— Ты ведь маг, — мягко напомнил Гарри. — Ты сказал, что все понял и со всем согласился, и обсуждать тут больше нечего. Докажи это.

— А хотите, я лучше Торринс поцелую? — бравируя, с вызовом поинтересовался Дом.

Дина, прыснув, тут же шлепнула его по бедру.

— Ты считаешь, что имеешь право требовать от других доказательств их точки зрения. Когда ты уперся, Рэй тебе что-то даже доказывал. Твоя очередь, Доминик — мы ждем. Тони, между прочим, тоже.

От Энтони фонило страхом — и одновременно пугающим, каким-то сумасшедшим, обезумевшим ожиданием, будто перед ним разверзалась пропасть, в которую он уже почти что проваливался, балансируя на самом краю.

— Ты ведь помнишь, что Тони — тоже живое существо? Поцелуй — это не доказательство мне, или группе, или себе самому. Это общение между вами двумя. Как ты думаешь, он поверит тебе? Ты сможешь доказать, что и впрямь что-то понял и принял — ему?

Во взгляде Доминика что-то дрогнуло — теперь он смотрел только на Тони, вглядываясь, ища в нем — что-то, в его лице, вцепившихся в стол побелевших пальцах, распахнутых горящих глазах. Ну же, почти умоляюще подумал Гарри. Неужели перешагивать через себя так сложно? Настолько сложно?

Губы Дома дрогнули в легкой обезоруживающей улыбке, будто успокаивая взвинченного, как натянутая струна, Энтони — и Гарри едва сдержал шумный выдох. Все, даже если сейчас дальше не сможет, плюс уже заработал, мысленно пообещал он себе. Хоть контакт поймать получилось. Хоть понять, что главное — не поцелуй, а именно вот такой вот контакт…

А потом Доминик почти незаметно шагнул вперед и, одним движением перегнувшись через стол, притянул к себе обалдевшего Тони и мягко накрыл его рот своим, заставляя откинуть голову. Тот выдохнул, мгновенно упираясь ему в плечи, группа выдохнула тоже, по-прежнему не сводя с парней напряженных взглядов, завороженно наблюдая, как Дом отрывается и смотрит в распахнутые глаза Тони, как хулигански ухмыляется и что-то шепчет ему, а потом снова наклоняется и целует, жестко и требовательно, и ладони на его плечах расслабляются и обвиваются вокруг шеи.

— Вау… — ошеломленно простонала Дина.

— Вау, — шепотом согласился Рэй.

Сжатые кулаки Натана бросились в глаза в последнюю очередь — Гарри едва успел заметить, как тот, одним прыжком оказавшись на полу, вылетел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

— Псих, — констатировала Мелл, сочувственно поглядывая на окаменевшего у стены Алана.

* * *

Обернувшись на стук открывающейся двери, Драко смог только шумно вдохнуть сквозь зубы — и так и замер, вцепившись в подлокотник. Снейп был мрачен, как предгрозовая туча, его взгляд не обещал ничего хорошего — но он пришел сюда, в их личный кабинет. Сам. И на этот раз, кажется, совершенно точно не для того, чтобы многозначительно помолчать и обменяться с Гарри серией давно уже ничего не значащих колкостей.

— Не заняты, мистер Поттер? — любезно осведомился Снейп.

Гарри был занят — по большей части тем, что, позабыв про расстеленную на столе покрытую разноцветными мерцающими огоньками карту, смотрел на вломившегося в святая святых профессора во все свои потрясающие глаза. Кажется, у него тоже дар речи на мгновение потерялся.

— Значит, не заняты, — ухмыльнулся Северус и, прикрыв за собой дверь, по-хозяйски уселся в свободное кресло. — Как насчет выпить по чашечке кофе?

— Добби! — рявкнул в воздух Драко, не дожидаясь ответа.

Снейп не мог прийти просто так. Сознание тут же привычно расслоилось, прикидывая, что могло снова случиться, перебирая возможные варианты, пытаясь между делом выстроить по каждому свою линию реакции и поведения — и при этом отслеживая перемещения эльфа, с неизменным смущенным восторгом молчаливо поглядывающего на угрюмого профессора.

— Спасибо, — вежливо кивнул домовику Северус и перевел взгляд на Гарри. — У вас тут очень мило, Поттер. Ваш кабинет или Драко?

— Мой, — выдавил наконец тот.

Снейп уважительно склонил голову.

— Заставить Малфоя оформлять себе рабочее помещение — это достойно почтения, — заметил он. — Или Панси вдруг ради вас расстаралась? Тогда вы достойны почтения еще в большей степени.

— Я к вам тоже неравнодушен, профессор, — уже откровенно улыбаясь и бросая на Драко быстрые взгляды, сообщил Поттер. — Что где плохого случилось, рассказывайте.

Нахал, с отчетливой приязнью подумал Снейп, давя прорывающийся намек на улыбку. Нахал и позер.

Драко моргнул, стряхивая с себя непрошенный поток чужих мыслей.

— Может, лучше вы мне что-нибудь расскажете? — скучающе предложил Северус, подпирая кулаком подбородок. — А то все я да я. Чем занимаетесь?

Сам нахал, машинально подумал Драко. Сто лет уже рта по стоящему поводу не раскрывал, а все еще делает вид, будто мы обязаны ему всем, что знаем.

— Тебе, правда, интересно? — переспросил Драко. — Это долго объяснять.

— А я не тороплюсь, — парировал Снейп, переводя на него обманчиво ленивый взгляд. — Хотя что-то мне подсказывает, что ответ я и так знаю. Эта штука, — он кивнул в сторону карты, — разыскивает подходящих для инициации людей?

Гарри скептически посмотрел туда же.

— В данном случае — нет, магов, — поправил он. — Цвет показывает стихию, яркость — силу.

— Степень разрушения? — уточнил Снейп.

— Это не одно и то же, — возразил Гарри. — Если навести амулет на карту замка, самыми яркими будем мы четверо, а самыми близкими к краю — совсем другие.

— Так степень разрушения он показывает или нет? — Северус отставил чашку на подлокотник и, встав, оперся ладонями о стол, рассматривая россыпь огней. — Как вы определяете, кто ближе к краю?

— Я же их учитель, — негромко проговорил Гарри, не сводя с него внимательного взгляда. — Я не просто знаю каждого, с кем работаю — я их чувствую. Целиком. Каждый из нас своих чувствует.

Снейп долго рассматривал карту, а потом осторожно вытащил из-под нее другой пергамент — как оказалось, с планом школы, и тоже расцвеченный огнями.

Яркими, действительно, были только четыре — два сияли рядом друг с другом, еще один — в соседней комнате и последний — в подвале, где, по всей видимости, располагалась кухня. Остальные мерцали от совсем тусклых до почти отличимых.

— А что насчет тех магов, которые не посещают занятия? — так же тихо спросил Снейп, водя пальцем по карте, будто ища что-то. — Не отстранены на время, а отказались от обучения совсем. Такие же есть?

Гарри медленно кивнул.

— Каждый следит за своими, Северус, — вклинился Драко, усаживаясь на край стола. — Их не так много, и мы все равно их чувствуем, хотя почти не общаемся.

Снейп выразительно изогнул бровь, продолжая рассматривать карту.

— Оранжевые — самые заметные, — констатировал он.

Драко успел уловить хлынувшее от него едва ощутимое облегчение, когда Северус разглядывал собственную слабо светящуюся точку на пергаменте — и цепкий, выхватывающий детали, почти человеческий интерес, с которым он изучал карту. Почему он никогда не приходил сюда раньше, если ему и впрямь не все равно? — пришла вдруг почти обидная мысль.

— Это не странно — огненные маги всегда ближе к краю, — пожал плечами Гарри. — Но даже Льюис перед смертью не светился так ярко, как я.

Снейп уставился на него исподлобья, не поднимая головы. Позер, — снова отчетливо услышал Драко.

Поттер слабо улыбнулся — видимо, тоже услышал.

— Даже на последней грани маг не становится сильнее меня, — пояснил он. — Теоретически это означает, что я способен удержать прямой прорыв стихии от любого, кто решит таким образом покончить с собой. И любой из нас способен.

— Теоретически, — эхом повторил за ним Снейп. — Сколько магов отказались от обучения? За сколькими вы только наблюдаете со стороны?

— Девять, — нехотя признался Драко. — И еще двое, возможно, откажутся — не сегодня, так завтра.

— И вы удержите одиннадцать одновременных прорывов? — прямо спросил Северус, не отводя взгляда от лица Гарри.

Тот фыркнул и нервно запустил пальцы в волосы, взлохмачивая их еще сильнее.

— Одиннадцать — нет, — сказал он, складывая руки на груди. — Но одновременно сорваться и невозможно.

— Да, можно по очереди, — скептически согласился Снейп. — И уже после второго подряд, боюсь, вас самого нужно будет откачивать. Если вообще больше одного сможете выдержать.

— Да с чего бы вдруг подряд-то? — устало выдохнул Гарри.

— Это может произойти очень запросто, если все недовольные объединятся и попробуют померяться с вами силой.

— Северус, здесь живут одиночки! — возразил Драко, машинально делая шаг, чтобы встать между ними. — Мы на занятиях через голову прыгаем, чтобы заставить их хотя бы смотреть друг на друга. А ты говоришь — объединятся…

Снейп смерил его утомленным взглядом.

— Они общаются? — осведомился он. — Эти ваши недовольные. Или так и живут по своим углам?

— Кто-то — да, кто-то — нет, — пожал плечами Драко. — Есть такие, которые вообще всем довольны, просто менять себя не хотят, а жить предпочитают здесь, а не в резервации или в бегах и в нищете. Северус, в чем дело, ты скажешь уже?

— Кристиан Эббинс — единственный здесь, кто старше двадцати пяти, я правильно понимаю? — в лоб спросил Снейп.

Гарри медленно выдохнул.

— Опять, значит, дело в нем… — пробормотал он. — Что на этот раз? И — откуда об этом знаешь ты?

— Сова на хвосте принесла, — огрызнулся Северус. — Единственный?

— Да! — бросил сквозь зубы Драко. — Какой из земного мага, к Мерлину, лидер? Ты сам подумай.

— Он — педагог, — спокойно сказал Снейп. — Гуманитарий, к тому же. Он всю жизнь проработал в школе, а магом стал не так уж давно — у него не больше выдержки и разума, чем у ваших подростков. И при этом он — сформировавшаяся личность, почти уникум. В этом возрасте не становятся магами, психика уже слишком непластичная и закостенелая — но его что-то сдвинуло. Достаточно, чтобы вместить стихию, но недостаточно, чтобы идти радикальными путями. Понятия не имею, как он здесь оказался, но вы, судя по вашим сбивчивым объяснениям, пустили на самотек взрослого, безголового и умеющего манипулировать неокрепшими мозгами мага. А теперь попробуйте объяснить мне, Поттер — или ты, Драко — за каким гоблином вам это потребовалось?

Гарри долго молчал, мрачно глядя на Снейпа и — Драко это слышал — всеми силами пытаясь взять себя в руки и успокоиться.

— Почему вы просто не вышвырнете его отсюда — хоть это вы сможете мне внятно пояснить? — еще тише добавил Северус.

— У него есть воспитанник, — глухо проговорил Гарри. — Очень… яркий парень. Своеобразный. Кристиан все равно не уйдет без него — а Драко не хочет отпускать Шона.

— У него свои способности, — добавил Малфой. — Я еще никогда таких у воздушных не видел! Северус, Шон Миллз — это просто пропасть информации для исследований. И он как раз хочет учиться, его приняли ребята, у него — свой выбор, куда жестче, чем у большинства! Он отличается от других, не по силе, а, понимаешь — потенциально. Значит, у него и возможностей для маневра меньше, мы не можем его выпустить, его просто стихия угробит, если он сейчас вильнет в сторону — хоть немного. Хотя бы через полгода — год, тогда он уже сам не уйдет, но не сейчас!

— Потенциально, — повторил за ним Снейп. — Какое слово забавное. Так что насчет той карты, мистер Поттер, по которой вы людей отслеживаете? Я правильно понимаю, что там тоже все дело в «потенциальности»?

Гарри утомленно поморщился.

— Естественно, — вздохнул он. — Мы не можем брать всех. Приходится выбирать.

— Детей похищать — это было решение из тех же соображений?

Ну ты и жук, Северус! — зло подумал Драко. Так ты знал о Вилене с самого начала? И потому и примчался сюда еще в марте?

— Из тех же, — буркнул Гарри. — Не прошло и трех месяцев, как ты сознался, что ж тебя сюда сорвало…

— Мистер Дерек был убит через несколько дней после вашей вылазки в Польшу, — отчеканил Снейп. — Убит теми, кто вырезает всех, связанных с вами. После почти четырех лет затишья — последней жертвой была профессор МакГонагалл. И затишье кончилось, как только вы забрали Вилену. Драко, что в ней, Мерлин ее побери, такого, что вы влезли в славянскую коалицию и разбередили весь этот муравейник? Тоже — потенциал?

Драко молча кивнул, опуская глаза.

— Визенгамот отказался помогать полякам в розыске, — отрывисто бросил Гарри. — Мы официально лишены гражданства, а сюда никто проникнуть не сможет.

— Сюда можно проникнуть, мистер Поттер, — с нажимом произнес Снейп. — Не мне вам объяснять. Во-первых, сюда двое человек спокойно по сети шляются, и оборотное зелье…

— Зелье не сработает, камин фон по всем четырем параметрам считывает, — вставил Драко.

— Во-вторых, любая защита взламывается силой — это вопрос времени и величины силы, — жестко продолжил Снейп. — Вы не сможете сидеть тут до бесконечности, рано или поздно сюда пролезут. Вы и так — как бельмо на глазу, вас было безопаснее не трогать, пока вы не трогали никого снаружи. Но вам, видимо, не сиделось, раз взялись за несовершеннолетних детей, да еще и иностранцев.

— Здесь практически все — несовершеннолетние! — процедил Поттер.

— Маги, — уточнил Северус. — Вы похищаете — людей. На вас точит зубы славянская коалиция, вокруг вашей территории роют землю носами подозрительные личности, а внутри бродит тот, кто способен из одной только вредности наворотить вам проблем, раз вы не только его не выпускаете, но еще и воспитанника ему не отдаете.

Гарри оторопело моргнул — Драко с тоской подумал, что некоторые новости на него просто не стоит вот так вываливать. Ведь все же можно сообщать и как-нибудь по-другому…

— Вы активизировали банду противников стихийных магов, вы насторожили Визенгамот, вы кормите его байками — и вы продолжаете стаскивать сюда младенцев.

— Младше одиннадцати только Вилена, — устало возразил Драко. — Северус, не драматизируй уже. Вернуть ее мы все равно не можем, отпустить Шона — тоже. А Крис…

— А Крис живет не в пустыне, — перебил его Гарри. — Здесь полный замок народа — если они допустят рядом с собой вот такое, если они промолчат и не вмешаются сами, значит, ни я, ни Луна, ни Драко, ни Пэнс ничего не стоим, как учителя, и так нам и надо. Если Эббинс и впрямь попытается организовать оппозицию, это в любом случае заметят. И я очень надеюсь, что не все из моих учеников — безмозглые пассивные остолопы.

Снейп помолчал, испытующе вглядываясь в его лицо.

— Смелость — очень странное качество, — сказал он наконец, не отводя взгляда. — Не могу сказать, что плохое. Но я бы так не смог.

— Жить, не зная, кого именно вырастил и можешь ли им доверять? — отчаянно улыбнулся Гарри. — Так чтобы доверять, вообще… смелым надо быть… Северус.

Губы Снейпа нервно дрогнули.

— Ты отвечаешь за этих детей, — медленно проговорил он. — Если твои ученики тебя подведут, пострадаешь не только ты. И не только Драко и девочки на этот раз. Пострадают — все. Вы ходите по краю, Гарри.

Поттер кивнул — в улыбке появилась горечь.

— А как еще проверить, правильно делаешь или нет? — спросил он. — Ты прав, мы… слишком далеко замахнулись… чтобы теперь бояться получить за это по шее. Если мы идем не в ту сторону, если мы тут и впрямь только собственную гордыню тешим, то, знаешь… Так нам и надо. Всем.

* * *

Малфой отыскался на крыше.

Ремонтными работами в замке руководил Доминик Рэммет — самый старший из воздушных магов. Он вполне успешно справлялся со своими обязанностями, но Драко все равно нередко отирался где-то поблизости. Будто заняться больше нечем, машинально заулыбалась Луна, глядя, как Малфой сосредоточенно поддерживает заклятьем балку, пока четверо других ребят, торопливо взмахивая палочками, подтаскивают под нее крепления.

— Драко! — окликнула она, останавливаясь на краю пологого ската крыши.

Балка осторожно улеглась на свое место, и он обернулся. Взгляд скользнул по ее слегка растрепавшимся волосам, подсвеченным лучами вечернего солнца, по развевающейся на ветру длинной юбке до щиколоток. По открытым плечами и рукам, сложенным на груди. Луне казалось, что она видит саму себя — его глазами.

— Труба зовет, — все еще улыбаясь, сообщила она. — Грэйнджер требует общего сбора, так что — сворачивай свою бурную деятельность.

— О, она таки объявилась? — насмешливо уточнил Драко. — Это хорошо. А где Поттер?

Маги, не особенно стесняясь, вразнобой косились и пялились на ее обнажающиеся при каждом порыве ветра коленки. Малфой видел — и, похоже, ему это льстило. Моя женщина, — явственно прочитала Луна в его глазах.

— За Снейпом пошел, — сказала она вслух, кивая в сторону приютившегося внизу сада. — Уперся, что у Северуса совещательный голос, так что тоже пусть слушает.

Даже с крыши были отчетливо различимы три фигуры. Две — Снейп и, по всей видимости, Кристиан, с которым бывшего профессора в последнее время все чаще можно было застать вместе — сидели на одной из скамеек, заложив ногу за ногу, третья — Поттер — переминалась рядом.

Драко как-то успел подойти так близко, что уже почти нависал над ней — пришлось задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо.

— Ну и позвала бы мысленно… — пробормотал он, беря девушку за локоть и между делом оттаскивая ее подальше от края. — Нечего тебе тут…

— Зато так с тобой полетать можно будет, — легкомысленно пожала плечами Луна, отвечая на улыбку. — Жизнь налаживается, да, Малфой?

Он обернулся и махнул наблюдающему за разговором Доминику.

— Удачи, мистер Драко, — хмыкнул тот.

От Луны не укрылось, что маги поглядывают в их сторону с сожалением. Им нравится, когда он рядом, без тени удивления подумала она. Даже не на занятиях, просто так. А ему нравится быть с ними, что бы он там ни гундел каждый раз про доставших до не могу подростков и свое излюбленное «я им не нянька».

Временами Малфой бывал жутко непоследователен — хуже Снейпа. И почему-то, как и Северус, ужасно не любил, когда его ловили за руку на проявлении приязни к тем, за кого он чувствовал себя ответственным. Причем — неважно даже, кто именно ловил…

Губы Драко коснулись виска Луны, руки привычно обвились вокруг ее спины.

— Там… все хорошо? — выдохнул он ей в волосы. — Ты ее уже видела?

Луна кивнула, утыкаясь лбом в пахнущее сухим вечерним ветром плечо. Вообще-то, она до истерики боялась высоты — но, если закрывать глаза и обнимать Малфоя, то летать было здорово. Движение завораживало и пьянило, и, чтобы отдаваться полету, требовалось только вниз не смотреть.

Рядом с Драко это было не сложно.

— Там все за-ме-ча-тель-но, — протянула она, улыбаясь. — Ты был прав опять, во всем. Она так громко думает, что я чуть не оглохла, пока за тобой не ушла.

Малфой только фыркнул, прижимая ее к себе. Еще несколько секунд — и они приземлились на открытой террасе. Луна, пропустив Драко вперед, осторожно проскользнула следом за ним — в гостиную.

Гермиона сидела в кресле и разве что ногти не грызла — нервничает, с пробивающейся ноткой беспокойства отметила Луна. Хотя — конечно, на ее месте любой бы нервничал. Можем ведь и голову оторвать, если нам что-то вдруг не понравится. Злыдни и нелюди, что с нас взять.

Гарри и Снейп уже аппарировали сюда же, появившись еще раньше них, и теперь, демонстративно не глядя друг на друга, занимали противоположные концы дивана. Панси примостилась у камина, Драко уселся на стол, сцепив пальцы в замок и обхватив ими колено.

— У меня к вам предложение, — на удивление ровно проговорила Гермиона, вздергивая подбородок. — Точнее, не у меня, а… Мне поручено его передать.

— Кем поручено? — спокойно осведомился Гарри.

— Вы не можете прятаться здесь до бесконечности! — недовольно поморщилась Гермиона, уходя от ответа. — Не знаю, во что вы там вляпались, но маггловское телевидение склоняет ваши имена в историях о похищении детей и международном терроризме.

Драко ошеломленно моргнул.

— А твое фото публикуют уже, в том числе, и в газетах, — добавила девушка, переводя на него тяжелый взгляд. — Вы в розыске — среди магглов, как минимум, точно. В Магическом Мире по этому вопросу пока что затишье, но долго такое продлиться не может.

Еще бы мы не были в розыске, хмуро подумала Луна, опускаясь на подоконник и прислоняясь затылком к стеклу. Волшебникам нас искать не имеет смысла — аврорат и так знает, где мы, только пробраться сюда не может, а вот создать нам сложности с выходом наружу может очень даже запросто. Ничего удивительного, что на нас натравливают магглов — чтобы мы лишний раз к ним не шатались.

— Понятия не имею, кто такая Вилена Романски, и похищали ли вы ее на самом деле, — с нажимом продолжила Гермиона, — но у меня есть смутное подозрение, что это та самая аутичная девочка, которая бродит ночами по западному крылу, как привидение, и к которой вы, видимо, боитесь лишний раз подойти, раз ребенок фактически предоставлен там сам себе.

— За ней следит Добби, — отмахнулась от нее Паркинсон. — Не горячись, Герм, все с ней в порядке.

Грэйнджер вспыхнула и замолчала на несколько секунд, явно пытаясь взять себя в руки.

— Когда с ребенком все в порядке, он не шарахается от каждого, кого видит, и не забивается в угол от громких звуков, — процедила она наконец. — Даже не стану спрашивать, зачем было ее притаскивать, если теперь никто из вас даже близко к ней не подходит.

А вот об этом ты уже только от эльфа и могла узнать, рассеянно отметила Луна. Проговариваешься же, Грэйнджер — хреновый из тебя дипломат, раз с ходу выдаешь, что уже наводила справки и уточняла, что именно тут происходит вокруг этой девочки. И даже проверяла, как и на что она реагирует…

— В западном крыле почти два десятка человек, — напомнила Панси. — Не цепляйся к ребенку, она там такая не одна.

Грэйнджер устало закатила глаза.

— Остальные не похожи на привидений, во-первых — и уж точно намного старше ее, во-вторых, — пояснила она, выставив вперед указательный палец. — Ты могла хотя бы попросить меня позаботиться о ней и не заставлять самой выяснять, человек ли она и что с ней там происходит.

Заставлять — какая прелесть, хмыкнула Луна, разглядывая свои ногти. Можно подумать, Гермиону, вообще, каким-то боком касаются наши дела… Сама вечно лезет, куда не просят… А, ну да — у нее же материнский инстинкт. Ужас какой — с Панси что, потом так же будет?..

— Ну, хочешь — заботься, — пожала плечами Паркинсон. — Только ты все равно ей ничем не поможешь. Она, говоря в человеческих терминах — сумасшедшая. Нет, и в клинику ее тоже не нужно тащить! — повысила она голос, перебивая открывшую было рот Гермиону. — Если до тебя еще не дошло — все живущие здесь люди, кроме вас с Виком — такие же чокнутые, как она, даже если ведут себя иногда адекватнее. И врач им помочь тоже не сможет, поэтому — либо добровольно становись при них сиделкой, либо не лезь не в свое дело. Это совет.

Грэйнджер была прекрасна, когда становилась в тупик. Луна искренне восхищалась такими секундами — может быть, потому, что Гермиона при этом, как правило, какое-то время молчала. И всякий раз это давало смутную надежду, что, когда она заговорит, в ее словах будет больше смысла и чуть меньше предсказуемой «человечности». Сейчас она промолчала целую вечность, прежде чем снова открыла рот.

— Аврорату абсолютно точно известно, что она здесь, — отрывисто сообщила она, откидываясь на спинку кресла. — Вы умудрились наследить, когда тащили ее из Польши.

И еще и ты наверняка подтвердила, что видела Вилену в замке, мрачно подумала Луна. Теперь-то, конечно, им все известно уже точнее некуда. Кто бы сомневался.

— И что? — усмехнулся Гарри.

С лица Снейпа можно было картину писать — невозмутимая презрительная расслабленность, вот как бы она называлась. Будто ему вообще ничего тут не может быть интересно. Брала бы Грэйнджер хоть, что ли, уроки дипломатии у профессора…

— Мистер Кингсли планирует и дальше вас выгораживать, — отчеканила Гермиона. — По его словам, у вас есть то, что нужно Министерству, а у них — то, в чем нуждаетесь вы. Он предлагает взаимно полезный обмен.

— И что же нам, на его взгляд, может быть нужно? — поинтересовался Поттер.

— Защита? — девушка хитро улыбнулась. — Вы хорошо запрятались, Гарри, но, если опять начнется война, вам тут не усидеть, и ты это понимаешь.

— И с чего бы начинаться войне? — фыркнул он.

— Ходят разные слухи, — туманно ответила Гермиона. — Например, о недавно заключенном союзе между Польшей, Словакией, Сербией и Хорватией. Болгария и Словения пока колеблются, но простой анализ показывает, что они тоже согласятся на объединение.

— Славянская коалиция? — уточнил Гарри. — Наслышан. И что?

— То, что союз строится вокруг поляков, — терпеливо, как ребенку, пояснила девушка. — То, что Магическое Правительство Польши развернуло активную пропаганду выживания стихийных магов за пределы страны. То, что Визенгамот отклонил просьбу выдать вас, потому что вы не являетесь гражданами Магической Англии, и только идиот не увидит, что еще немного — и мир начнет трещать по швам.

А еще то, что, по словам Снейпа, маги сейчас ломятся из Восточной Европы даже в Британскую резервацию, хмуро подумала Луна. Но об этом ты, похоже, еще просто не знаешь.

— Грэйнджер, даже если все славяне когда-нибудь в одну стаю собьются, они разве что много шума устроят да края Британии пообкусают, — протянул Драко. — У них просто кишка тонка, чтобы реальный вред причинить. Поэтому — не будут они объявлять войну Англии из-за дочки польского Главного Аврора, это просто смешно.

— Ты путаешь причину и повод, Малфой, — снова перевела на него взгляд Гермиона. — Вилена — это повод к войне, как и отказ Визенгамота сотрудничать в ваших розысках. Причина в том, что Англия стала теплицей для выращивания нелюдей. В мире всего два эпицентра, где стихийные маги бесконтрольно кучкуются и занимаются один Мерлин знает чем, никому не подчиняясь — и оба находятся здесь. И правительство это — позволяет.

Да вообще-то, правительство просто бессильно, хмыкнула Луна, рассеянно скользя взглядом по портьерам. Но когда люди такие частности уточняли.

— При том, что эти самые маги начали похищать несовершеннолетних детей, а Визенгамот изображает нейтралитет, потому что не желает вас выдавать, Гарри, война просто неизбежна. Разве что вы вернете Вилену…

— Исключено, — отрезал Поттер. — Даже не муссируй эту тему, Вилена останется здесь.

Гермиона медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы.

— Ты готов поставить Европу под угрозу войны только потому, что не хочешь признать свою ошибку! — огрызнулась она.

— Нет, я просто знаю, что даже в этом случае уже вряд ли что-то изменится, — пожал плечами Гарри. — Ты сама сказала — дело в причине, а не в поводе. Мы не перестанем быть опасны, даже если девочка благополучно вернется в Польшу. Она проведет остаток жизни в клинике для душевнобольных, и обвинят в ее болезни все равно — нас. Никому не будет дела до того, что свихнулась она еще рядом с родителями. Они — люди, и уж точно свои ошибки признавать не приучены.

Взгляд Гермионы снова ощутимо потяжелел — Луна чувствовала его, даже не оборачиваясь в ее сторону. На «людей» обиделась, констатировала девушка.

— Хорошо, — наконец проговорила Грэйнджер. — Значит, война и впрямь неизбежна. И ты, Гарри, согласен с тем, что теперь достанется не только британским волшебникам и, возможно, магглам — проблемы будут у всей Европы. И на этот раз — уже действительно из-за вас и только из-за вас.

Поттер развел руками.

— Все проблемы люди создают себе сами, я так считаю. Если третьей войне быть — она будет заслуженной для них не меньше, чем вторая и первая.

— Вы не сможете отсидеться здесь, — процедила, судя по всему, окончательно оскорбившаяся Гермиона. — И Визенгамот согласен защищать вас и дальше. Более того — они хотят полноценного сотрудничества.

— Не вижу особого смысла, честно говоря, — признался Гарри. — На черта это им? Не тот случай, когда без стихийных магов не справишься.

Вот и выкручивайся теперь, мстительно подумала Луна. Не можешь ведь прямо сказать, что ты подслушала — мы уже получили предложение о сотрудничестве от французов? И именно в ответ на эту информацию Визенгамот перепугался и зашевелился. Им страшно выпустить нас из рук — мы нужны им либо заведомо нейтральными, либо работающими на них самих. Но никак не на другое не менее сильное государство. Франция — это вам не славянская коалиция… С ней уже так запросто не повоюешь… особенно, когда на ее стороне — стихийные маги. Такая прикормленная и управляемая толпа, как у нас здесь собралась.

— А ты считаешь, что подобное положение дел нормально? — возмутилась Гермиона. — Резервации, ограничения в правах, запреты на вступление в брак и размножение, невозможность работать! Невозможность жить, Гарри!

— Для магов, может, и ненормально. Чем это вдруг стало ненормальным для Визенгамота, я все никак не могу уловить.

— Не все люди — идиоты, — раздельно проговорила Гермиона, глядя ему в лицо. — Чем активнее вас прижимаешь, тем больше вероятность, что объявится новый Финниган. А теперь, извини, когда вы — мало того, что законспирировались под носом у правительства и никто вам не указ, так еще и безнаказанно детей похищаете, и плевать вам на все последствия — с вами уж точно проще сотрудничать, чем надеяться, что вам нет дела до мира людей!

— То есть, мы обнаглели, и нас снова решили начать бояться, — закончил за нее Гарри. — Так?

Выкрутилась, надо же, удивленно отметила Луна. Никогда не считайте гриффиндорцев глупцами. Даже людей.

— Никто вас не боится… — буркнула Гермиона. — Но вам нужна легализация магов. А людям — уверенность, что вы не взбрыкнете и не решите устроить от скуки государственный переворот.

Вот это «от скуки», наверное, добило сильнее всего. Даже Снейп ощутимо напрягся, хотя по-прежнему сидел с отсутствующим видом, как бы не вслушиваясь в разговор. Никогда не говорите стихийным магам, что им не за что мстить текущему правительству. Особенно — тем, кто жил в резервации. Ну, или тем, кто любит тех, кто там жил.

— Я не верю в легализацию, — холодно сказал Гарри, складывая на груди руки. — Извини. Нас никогда не признают за равноправных существ.

— Ты этого не знаешь! — вспыхнула Гермиона. — Я, между прочим, стараюсь…

Он примиряюще улыбнулся, и она смолкла.

— Мы подумаем, хорошо? — мягко попросил он. — Лучше оставь нас сейчас. Вывалила новостей на головы…

Конечно, ей не понравилось, что ее выставляют. Вот так вот, запросто, после всего, что она для них сделала. Шкурой, можно сказать, рисковала, в Министерстве столько кабинетов обегала, а потом такому плохо дрессированному зверю, как Гарри, сама в пасть совалась. Для его же, заметьте, блага. Луна едва дождалась, пока она выйдет.

И только после хлопка двери Снейп выдохнул и, обессиленно откинувшись на спинку дивана, закрыл лицо ладонями.

— Драко, я тебя обожаю, — чуть слышно прошептала Панси, восхищенно глядя на внезапно заинтересовавшегося полировкой стола Малфоя.

Гарри просто неверяще таращился на него — будто Драко сотворил чудо одним небрежным взмахом аристократически тонкой руки.

— Нормально, — смущенно пробурчал Малфой. — Все еще впереди, вообще-то.

— Вообще-то, ты, кажется, уже совершил невозможное, — каким-то деревянным голосом проговорил Снейп. — Поверить не могу, что я все это только что выслушал.

— Шампанское? — мечтательно предложил Гарри. — Малфой, я тебя в нем сейчас выкупаю, сволочь ты моя слизеринская, дипломатичная. В жизни бы не подумал, что это сработает.

Северус фыркнул, бросив на него странный взгляд — будто бы сверху вниз. Мой воспитанник! — совершенно отчетливо прочитала в нем Луна. Мой Драко, — ответил взгляд Поттера.

Даже Панси смеялась, покусывая губы и глядя на вконец смутившегося Малфоя.

И помнить о том, что все, действительно, еще впереди, сейчас не хотелось. Жизнь налаживается, в очередной раз за сегодняшний вечер подумала Луна, с улыбкой утыкаясь лбом в плечо Драко. Должна же была когда-то.

* * *

Конечно, они опять ссорились.

Даже если бы Дэнни не стоял, как истукан, всего в сотне футов от них, вцепившись в неровно обтесанный камень стены, даже если просто сидел бы сейчас в своей комнате — наверное, он все равно бы услышал. Каждый раз, когда это снова случалось, его будто скручивало в тугой, болезненно давящий комок, и что-то внутри начинало стонать и биться, сжиматься, всхлипывать и тонким, срывающимся шепотом бормотать — это ты виноват. Ты один — безвольный, бесполезный, бессмысленный маг.

Ты чувствуешь их обоих, ты видишь каждого, как на ладошке, и их боль — уже давным-давно настолько твоя, что отворачиваться, оправдываясь чужими правами и чьей-то свободой — всего лишь постыдная трусость. Что ты скажешь себе, стоя над очередной свежей могилой? Что не просил этого знания? Этой способности — слышать их боль? Так ты и у Льюиса ее не просил.

Только помогло почему-то слабо…

Алан шипел, как растревоженная змея. Прижавшись спиной к стене коридора и упираясь кулаками в грудь Натана — узловатые пальцы на его запястьях — он почти беззвучно выплевывал слова, глядя снизу вверх в непроницаемое лицо. Широкие плечи О‘Доннела почти скрывали их обоих от посторонних глаз. Дэнни казалось, что Натан вздрагивает от бьющих наотмашь слов — от ударов — и никак не получалось понять, почему взбешенный огненный маг не видит этого. Почему он продолжает бить, если больше всего сейчас хочет сжаться в комок и расслабленно — покорно — уткнуться в шею стоящего перед ним парня, позволяя стиснуть себя в объятиях. Хочет говорить совсем о другом.

Об усталости и одиночестве, о потерянности и рвущемся наружу пламени, пугающем куда больше, чем возможное появление мистера Гарри, если они оба снова сорвутся и начнут бить кулаками, а не словами. Об ужасе пустых и бессмысленных дней, в которых, что бы ты ни делал — ты чувствуешь, как уходит твое время. Как ты медленно истончаешься, будто свечка, отчаянно паникуя и не видя ни единой возможности остановить приближающуюся смерть, которая не только обрубит ниточку твоей жизни — но и не даст сделать ни для кого ничего, превратив уникального, яркого, сильного и горячего тебя в горстку такого же пепла, каким когда-нибудь станет любой маг Огня.

Стихии плевать на уникальность своих отростков. А Алан не знает, как жить с ощущением, что жизнь проносится мимо — зря, что он не успевает и не может успеть ничего, что максимум, который он должен бы сделать — это умереть медленно и «с достоинством». С тем самым, с которым Натан умудряется жить — каждый день.

С тем, которого Алан не выносит на дух.

Зажмурившись до рези в глазах, Дэнни пропустил момент, когда Прюэтт оттолкнул Натана и, что-то прошипев напоследок, с негромким хлопком аппарировал из коридора, оставив парня остолбенело таращиться в стену.

Натан тяжело дышал — Дэнни казалось, что он видит, чувствует, как тот до боли кусает губы, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. Ладони уперлись в грубый камень — теперь он стоял, низко опустив голову, и от того, что Дэнни слышал в эту минуту, хотелось выть еще больше. Заставив себя оттолкнуться от спасительного угла, мальчик сделал неуверенный шаг вперед.

Разжать кулаки почему-то не получалось. И плевать, что ногти впились в кожу — почему-то сейчас от этого было словно даже немного легче. Как будто физическая боль способна перебить то, что происходит внутри!

— Он такой нелогичный, — отстраненно сказал Дэнни, останавливаясь за спиной Натана. — Кажется — сам не знает, чего хочет.

О’Доннел обернулся так резко, что едва устоял на ногах.

— Делает вид, что ему тяжелее всех, хотя понятия не имеет, ни что такое терять, ни что такое — действительно жить под замком, — добавил Дэнни.

Это было очень странное чувство. Потрясающее — и очень странное. Ему казалось, что переминается с ноги на ногу и отрешенно моргает за него сейчас кто-то другой, а он сам, Дэниэл Аркетсон, наблюдает за происходящим со стороны. С интересом разглядывает собственную неуклюжую фигуру, выбирает слова, которые все равно ничего не значат, с невесть откуда навалившимся спокойствием прикидывает, какие именно говорить вслух, а какие — не стоит. Вся нерешительность будто смылась волной, оставив хрупкое, волнующее ощущение правильности. И горечи.

Смотреть в чужие глаза без горечи почему-то не получалось.

— Ты тоже не имеешь, малыш… — медленно и утомленно отозвался Натан, прислоняясь к стене и потирая ладонями ноющий лоб.

То, что у него болит голова, Дэнни сейчас тоже откуда-то знал. Точнее, это предположение казалось естественным.

— Так я тебя ни в чем и не обвиняю, — улыбнулся он. — Это же ты воевал, а не я.

Натан едва заметно поморщился и запрокинул голову, прикрывая глаза. Ему больно слышать об этом, с нотками изумления понял Дэнни. О войне.

— Но Алану кажется, что война — это то, в чем он живет каждый день, — слова вырвались прежде, чем он успел их обдумать. — У него… своя. И он думает, что только она — настоящая. А других не бывает.

Натан горько усмехнулся — Дэнни успел заметить под волной пренебрежения мелькнувшую где-то в нем искру тихой, затаенной нежности. Так думают о безрассудных, но любимых детях, пришло на ум странное сравнение. Так не думают о школьных врагах, которым изо всех сил стараются не набить морду при каждом удобном случае.

— Он не хочет слушать о других, — задумчиво заметил Натан вслух. — Он вообще… не любитель слушать…

— Ему просто кажется, что его самого никто никогда не слышит, — выпалил Дэнни. — Он торопится говорить, потому что боится, что опять придется молчать. Ему… — он заколебался и вдохнул воздуха, — ему страшно.

— Мне тоже, — просто ответил Натан, переводя на него усталый взгляд. — И тебе, малыш — тоже. Нам тут всем страшно.

— Не тут, — снова бездумно возразил Дэнни. — Вообще.

Слова рвались наружу уже совсем сами собой. Это вызывало легкую панику — он уже понял, что не контролирует их, совершенно. Что говорит что-то, уже не выбирая и не решая, что именно стоит сказать. Будто подхватило волной и понесло куда-то — еще бы понять, куда…

— Вообще… — кивнув, эхом откликнулся Натан, по-прежнему глядя на мальчика.

— Но Алан думает, что страшно ему одному! — выкрикнул Дэнни, сжимая кулаки. — Ты же молчишь! Все молчат!

Натан непонимающе моргнул.

— Я ничего не должен ему, — с нажимом, чуть не по слогам, проговорил он. — Ничего — ни ему, ни кому-то другому. Я отдал свои долги, Дэнни.

Его медленно разрастающееся раздражение походило на желтый клочковатый туман, от которого сдавливало грудь и перешибало дыхание. И очень хотелось отступить хоть на шаг назад, чтобы не задохнуться.

— Но ты хочешь его, — чуть слышно прошептал Дэнни, зажмуриваясь. — Хочешь, чтобы он понял тебя и остался с тобой. Хочешь согреться…

— Не смей говорить о том, чего не понимаешь! — прошипел Натан, одним движением хватая его за грудки и сжимая кулак — будто его руки никак не могли решить, собираются они ударить или оттолкнуть.

— Я не понимаю! — захлебываясь, заорал Дэнни прямо в окаменевшее лицо. — Я ничего не понимаю! Я только слышу!

Это была почти истерика — кричать изо всех сил, не сдерживаясь, потому что иначе уже невозможно, и больше всего при этом боясь нечаянно выкрикнуть то, что Натану вовсе не нужно слышать. Что-то не о них, а о себе самом. И биться в крепких, как тиски, руках, упираясь, отталкивать того, кто, даже не будь он земным магом — просто почти вдвое тяжелее тебя. И на голову выше ростом.

— Ты же хочешь — тогда при чем здесь, что ты ничего не должен? — всхлипывая, бормотал Дэнни. — Хочешь просто брать? Так ведь и тебе не должны! Неужели ты сам не видишь, что именно выбираешь?

Голова гудела, будто ее сдавил невидимый пресс, дыхания не хватало — душили прорвавшиеся слезы, и в глазах Натана медленно разверзалась такая бездонная, мертвая, пугающая пустота, что от его боли подкашивались колени. Никогда еще это не было больно — так. Физически, в полную силу — просто от чьих-то эмоций.

— Не надо… — вдруг тихо, с горечью сказал Натан, отпуская его. — Ты ведь и правда не понимаешь… о чем говоришь…

Дэнни покачнулся и едва устоял на ногах, опираясь о стену. О’Доннела тоже шатало. Ему больно? — судорожно дыша и лихорадочно силясь осознать, что именно только что произошло, подумал Дэнни. И ему — тоже? Почему?..

— Натан… — выдохнул он, хватая отвернувшегося было парня за руку.

Его нельзя отпускать, билась в голове тусклая, повторяющаяся мысль. Я все еще не нашел слова — те самые, а, значит, я как будто и не подходил к нему. Его нельзя отпускать. Я должен…

— Если бы он умел слышать, как ты! — печально улыбаясь, покачал головой Натан.

И спокойно отцепил его ладонь от своей руки — будто Дэнни и не сопротивлялся до ломоты в пальцах.

— Натан!

О’Доннел исчез с негромким хлопком — так быстро, словно торопился сбежать. Словно боялся того, что ему еще могут сказать.

Ме-ерлин, как это сложно! — с тоской подумал Дэнни, запрокидывая голову и жадно глотая воздух, пытаясь выровнять дыхание. Совсем не так, как — думать со стороны… И так больно. И почти невозможно — как, вообще, найти какие-то слова, если думать, глядя в чужие глаза, уже попросту нечем? Если говоришь словно и не ты вовсе, тебя несет, даже решить, проконтролировать — тоже не можешь… Ничего, получается, не можешь. Только… чувствовать? Но зачем?!

За что мне все это? Что я должен отдать, чтобы больше не слышать других? Чтобы быть способным докричаться до них? Почему именно — я?..

Он оттолкнулся от стены и побрел по коридорам, не глядя под ноги. Тело налилось тупой, тяжелой усталостью, как после долгой и бессмысленной, не принесшей результата работы. Тело не хотело отдыха — или это сам Дэнни не хотел сейчас его пожалеть. Жалость к себе казалась почти кощунством.

Она раздирала на части. От нее не получалось избавиться.

Она жила в нем всегда — и сильнее всего жгло смутное ощущение, что слова не придут до тех пор, пока эта жалость сидит внутри. Пока не сможешь начать забывать о себе — совершенно. Пока не научишься, вдыхая чужую боль, отстраняться от своих желаний и мыслей — до конца.

Коридоры петляли и раздваивались, пару раз попадались лестницы, и это было хуже всего — телу не нравились переходы по этажам. Но Дэнни нравилось заставлять его. Сейчас это приносило почти что радость.

Неровная каменная кладка стен сменилась строгими планками из черного дерева, факелов стало больше, и от усталости почти хотелось расплакаться. Я никогда этому не научусь, с отчаянием подумал Дэнни, прислоняясь к стене. Этому невозможно научиться. Мисс Луна наверняка ошиблась, просто разглядела во мне то, что живет в ней самой. Выдала желаемое за действительное… Я не такой, как она. И не должен, скорее всего, быть таким. Я — просто кусочек стихии… Я — не эмпат. Наверняка.

За очередным поворотом почему-то было куда темнее. Замерев от неожиданности, Дэнни вгляделся в полумрак и уже хотел было повернуть обратно, когда услышал тонкий, на пределе слышимости, всхлип.

Несколько быстрых шагов — и рука наткнулась на хрупкое, пугающе маленькое плечо. Ребенок, обалдевая от вида сжавшейся у стены девочки лет десяти, подумал Дэнни. Откуда здесь мог взяться ребенок?..

— Эй, ты что?.. — сбивчиво пробормотал он, опускаясь перед ней на корточки, и попытался заглянуть в лицо, отводя спутанные волосы. — Ты потерялась?

Девочка молчала, тихонько скуля, и до Дэнни вдруг дошло, что она стоит босиком на каменном полу, на цыпочках, едва ощутимо вздрагивая с каждым вдохом, будто плачет здесь уже несколько часов.

— Да ты замерзла совсем… — прошептал он, беря в ладони стиснутые ледяные кулачки и машинально поднося их ко рту, отогревая своим дыханием.

Она не сопротивлялась, не пробовала отнять руки, хотя упорно продолжала смотреть куда-то чуть в сторону, будто и не замечая за прерывистыми всхлипами, что перед ней кто-то есть. Такая маленькая. Совсем ребенок еще. Дэнни решил, что ей, наверное, даже и десяти нет. От силы — семь-восемь, и такая худенькая, в чем душа только держится…

Как такие магами становятся? — вдруг ужаснулся он. В голову помимо воли полезли мысли, одна хуже другой, что именно могло заставить девочку ее возраста превратиться во вместилище для стихии. И как давно это произошло. Наверняка недавно — она слишком маленькая… И живет здесь, видимо, тоже — всего ничего, раз нигде еще ни разу не сталкивались… Мерлин, да если бы хоть кто-то видел, что в школе есть маг ее возраста, об этом бы уже судачили на всех углах! Уж такие новости здесь быстро распространяются…

— Пойдем со мной, — пытаясь поймать ее взгляд, как можно мягче предложил Дэнни. — Там тепло, ты согреешься. И больше никто не будет тебя пугать. Хочешь?

Теперь она, наконец, смотрела на него — или ему так казалось в полумраке коридора.

— Как тебя зовут? — улыбнувшись, спросил Дэнни, поправляя выбившуюся прядь длинных волос и машинально касаясь ладонью ее щеки.

— Вилена… — едва шевельнув губами, ответила девочка.

У нее оказался нереальный, сказочный голос — глубокий и тихий, как подводное течение, и при этом по-детски тонкий. Не бывает у людей таких голосов, зачарованно глядя на девочку, подумал Дэнни. Хотя — да, она же и не человек…

— А меня — Дэниэл, — шепнул он.

Интересно, какая стихия дает такой голос? И такой выговор. Мягкий и как будто чуточку непривычный, словно она то ли слегка коверкает звуки, то ли…

Через секунду он уже был убежден, что перед ним стоит водный маг, потому что Вилена уставилась ему в глаза — Дэнни задохнулся, глядя, как они превращаются в бездонную глубь. Откуда-то пахнуло морской свежестью, и губы девочки медленно растянулись в улыбке — такой неестественной и жуткой, что он сам почувствовал, как леденеет от накатывающего то ли холода, то ли страха.

— Жалеть каждого, потому что боишься пожалеть самого себя — не лучший выбор, Лазурный рыцарь, — с ноткой сожаления, больше похожего на издевку, проговорила Вилена.

— Ч-что?.. — заикаясь, выдохнул Дэнни.

Ему казалось, что ее глаза распахиваются перед ним, заслоняют все — он больше не видел ни стены за ее спиной, ни коридора, оставалось только глубокое, огромное, темное нечто, ворочающееся где-то там, далеко, на самом дне — и все сильнее затягивающее внутрь.

— Чего стоит твоя судьба, если сомнения разъедают разум? Позволить им управлять тобой — значит, отказаться от самого себя.

Дышать было почти невозможно, будто что-то сдавило грудь, и больше всего пугало, что не получалось ни отодвинуться, ни выпустить из рук маленькие ледяные ладошки.

— Но… не сомневаться ни в чем… ведь так нельзя… — глупо пробормотал он

— Ты разбудил время истины, а оно не приемлет игр в слова, — холодно сказала Вилена. — Прячась за чужой правдой, ты никогда не найдешь свою.

— Я не знаю, где моя! — прошептал Дэнни, с ужасом пытаясь отвести взгляд, чтобы не захлебнуться в захлестывающем его потоке. — Но я ищу!

— Ищущий не ведает отчаяния. Ты лжешь, рыцарь. Говори правду.

— Я… уверен, что хочу помогать… Я научусь…

— Тому, кто не видит собственных страхов, не дано познавать путь к чужим. Разреши жизнь самому себе, иначе будешь обречен вечно сражаться за право увидеть свет.

— Но я не прячусь! — чуть не плача, выдохнул Дэнни.

Нечто в глазах Вилены всколыхнулось, отзываясь давящей, разрывающей горло болью в груди.

— Тому, кто открыт жизни, неведома горечь поражения.

— Мне ничего не нужно! — закричал он, срывая голос. — У меня все есть! Есть я сам!

— Ты солгал трижды, рыцарь, — неумолимо шевельнулись губы девочки. — Ты не готов принять неизбежность.

В голове будто что-то разорвалось, отдаваясь гудящим звоном. Дэнни ахнул, нечеловечески искаженное лицо перед глазами исчезло, мелькнув смазанным уменьшающимся пятном, и последним, что оставалось, были ладони Вилены, которые он все еще стискивал.

Не отдам, шевельнулась внутри упрямая, болезненно отчетливая решимость, и Дэнни вцепился в маленькие руки, изо всех сил притягивая их к себе. Он не думал и не понимал сейчас ничего, кроме того, что Вилена умрет, если он отпустит ее.

— Никто больше… — прохрипел он, задыхаясь. — Никогда…

В ушах стоял дикий рев, мир затопила тьма, и он не видел уже ничего — совершенно — только чувствовал, как где-то рядом едва ощутимо ворочается, двигается то самое, гигантское и глубокое, что говорило с ним, глядя из глаз Вилены.

— Мое… — простонал Дэнни, сам уже не понимая, говорит ли он вслух или повторяет одно и то же самому себе. — Не отдам…

— Сделать выбор так просто, когда отпущенный срок на исходе, — промолвило нечто прямо над его ухом. — Остается лишь осознать его. Не разреши страху помешать тебе и в этом, рыцарь.

— Не… разрешу… — шевельнул Дэнни помертвевшими губами.

Он почти сложился пополам, прижимая к груди холодные руки.

— Запомни время истины.

Грохот смолк, будто кто-то выключил звук, и Дэнни обнаружил, что захлебывается, сотрясаясь в рыданиях, и тьма снова расползлась, превращаясь в полумрак коридора, а Вилена сломанной куклой лежит почти на его коленях, и ее ладошки — теплеют. Они медленно теплеют в его руках.

Он подтянул их ко рту и прижался губами, покрывая исступленными поцелуями — эти маленькие пальчики, которые то ли вытащили только что непонятно откуда его самого, то ли позволили ему не выпустить их. Истерика все еще сотрясала плечи, но ему было радостно — и легко, как еще никогда в жизни.

А еще он явственно слышал множество сознаний вокруг — спящие, взволнованные, утомленные, раздраженные или спокойные, они роились то ближе, то дальше, создавая мерный, негромкий фоновый шум. В нем ярким всплеском горели четыре совсем близких — обернувшись, Дэнни увидел их рядом, всего в нескольких десятках шагов от него. От них обоих.

Мисс Луна, заведя руки за спину, почему-то удерживала за собой мистера Драко, словно пыталась заслонить его собой от чего-то. Мистер Гарри стоял рядом с ними, вцепившись в плечо мисс Панси.

Им было страшно — так сильно, что, глядя на них, Дэнни невольно перепугался еще раз. А потом — еще раз, когда понял, что еще никогда не слышал учителей так отчетливо. Их мыслей, их чувств, их переживаний. Сейчас все это было, как на ладошке. Даже смотреть в их сторону, наверное, необязательно…

Он отвернулся — и тут же почувствовал, как обвиваются вокруг плеч сухие, теплые руки, притягивая его к себе, заключая в кольцо. Мисс Панси Дэнни узнал, даже не успев задуматься, кто именно из них решился подойти и прикоснуться к нему.

— Ш-ш-ш… — прошептала она, сдувая влажную прядь волос с его лба. — Скажи что-нибудь.

Разжать ладони все еще не получалось, и Дэнни просто прижался к ней боком — она стояла на коленях рядом с ними, обнимая его обеими руками. Прижиматься к ней — вот так — и чувствовать ее испуг, и ее гордость за него, и ее неуверенность почему-то оказалось странно. Непривычно.

Через мгновение Дэнни даже понял, почему.

— Он толкается, — улыбнувшись сквозь невысохшие слезы, произнес мальчик, глядя в лицо девушки и показывая глазами вниз, на ее почти незаметный живот.

Почему-то после этого она перепугалась еще сильнее. Наверное, от неожиданности, устало подумал Дэнни.

— Гарри…

— Хм-м?..

— Не засыпай, — потормошил его Драко. — Секс — не повод уходить от ответа.

Гарри тяжело вздохнул и, перевернувшись на спину, сонно уставился в потолок. Похоже, ему меньше всего хотелось сейчас о чем-либо думать.

— Я еще не решил, — признался он наконец.

Драко негромко фыркнул.

— Мы и так уже две недели думаем. Поттер, нельзя тянуть до бесконечности.

— Мне это не нравится.

Да уж, новость… Ему не нравится все, что нарушает привычный уклад. Вот только с каких пор такая инертность стала свойственна тому Гарри, которого я знал столько лет?

— Мне тоже, — мягко ответил Драко. — Но выбора нет. Либо кто-то из нас отправляется в Министерство — либо мы впускаем их представителя сюда. Официального представителя. Не Грэйнджер. Ты хочешь сунуться в Лондон? Или отправить кого-то из нас?

Поттер медленно покачал головой.

— Только не это, — устало шепнул он, прикрывая глаза.

— Значит, нам придется открыть камин. И сообщить, что мы согласны на встречу. Гарри, ну что здесь такого?

Гарри снова свернулся в клубок и зарылся носом в подушку — совсем как Лавгуд, когда ее вынуждали говорить о чем-то, что она предпочла бы переживать в одиночку.

— Человек в нашем замке, — неохотно буркнул он. — Чужой человек. Который будет смотреть, оценивать и делать вид, что не боится нас. Драко, я…

— Ты не доверяешь мне, — подытожил Малфой.

Голова Поттера дернулась, глаза распахнулись — ни тени сна даже на донышке.

— Иначе ты бы не беспокоился о том, все ли продумано и не выйдет ли нам это боком, — пожал плечами Драко.

— Я не беспокоюсь, — процедил Гарри, буравя его сумрачным взглядом. — Я не хочу видеть здесь тех, от кого мы ушли четыре года назад. Стоило ли уходить и так отгораживаться, если…

— Поттер, ты, часом, не рехнулся? — спокойно осведомился Драко. — Как еще, по-твоему, мы сможем договориться с людьми, если будем по-прежнему их избегать? Нам предложили сотрудничество, в кои поры — предложили, а не загнали нас предварительно в угол! Все, что от нас сейчас требуется — это продолжать в том же духе и гнуть свою линию. А не пытаться сохранить то, что уже отжило свое!

Гарри медленно выдохнул сквозь зубы и опустил голову на руки.

— Мне нравилось, как было… — неразборчиво пробормотал он.

— То, что было, потеряло свою актуальность, — терпеливо возразил Драко. — И ты это знаешь. Нам было хорошо и комфортно одним, но больше так продолжаться не может. И сразу было понятно, что до бесконечности так — невозможно. Гарри, если кто-то из нас всегда был готов залезть в любое пекло и примерить на себя какие угодно новшества — так это ты. Что с тобой происходит, что ты вдруг на каждую мелочь так дергаться начал?

Поттер молчал, и его напряженные плечи и нервно потирающие лоб пальцы говорили громче любых слов. Драко закусил губу, вглядываясь, вслушиваясь в него.

— Чего ты боишься? — уже мягче спросил он. — Ничего ни с кем из нас не случится. Вот увидишь…

— Я знаю, — с горечью хмыкнул Гарри, не поднимая головы. — То есть… верю. Просто удерживать в руках всю эту ораву как-то худо-бедно получалось… всегда… но что будет, если мы откроем камин и впустим сюда… кого-нибудь… Мерлин знает, кого…

— Что будет, то и будет, — устало проговорил Драко. — Поттер, когда дело касается учеников, ты такой упертый фаталист, что никакие предостережения тебе не указ. А стоит завести речь о людях…

— Я боюсь, — прошептал Гарри.

Теперь уже ничего не оставалось, кроме как — подползти ближе и тихонько уткнуться ему в плечо. И ждать, пока выговорится.

— Чего именно?..

Поттер криво улыбнулся.

— Ну, я всегда чего-нибудь боюсь. Просто помалкиваю… чаще всего. Не хочу тебя волновать — ты же у нас провидец, а не я, значит, мои страхи всегда беспочвенны.

— Поттер, ты бредишь. Если бы ты сам считал свои страхи беспочвенными, ты бы не дергался. Не заговаривай мне зубы, — Драко вздохнул. — К тому же, я вижу только события. Какой именно шаг приведет к цепочке, которой стоило бы избежать, я, может, и знаю — и то до сих пор оказывалось, что на все наши трудности можно посмотреть с другой стороны и обозвать их уроками. А ты видишь идеологические просчеты, Гарри… Как тогда, помнишь? Четыре года назад. Когда тебе снилось, что я умер, а ты все понять не мог, что не так делаешь. И что сделать, чтобы этого не случилось.

— Вот и сейчас не могу… — эхом откликнулся Поттер.

Драко помолчал, раздумывая, стоит ли задавать риторические вопросы.

— Тебе опять что-то снится? — прямо спросил он наконец, отчаявшись подобрать другие слова.

Гарри устало пожал плечами.

— Мне всегда что-то снится. Только я… не помню ни черта. Просто пугаюсь всего подряд…

Мысль о том, можно ли выбить Гриффиндор из Поттера, доставала не один год. И почему-то замаячивший на горизонте положительный ответ на этот вопрос Драко сейчас не нравился категорически. До нехороших ледяных мурашек между лопатками.

В последнее время Гарри и вправду был сам не свой, но только теперь стало очевидно — из него будто медленно, по капле, исчезало что-то, что и делало его Гарри Поттером. Безбашенным гриффиндорским очкариком, не единожды перебаламутившим весь мир только потому, что он ему чем-то не нравился. Или мешал ему жить по-своему.

Драко осознал, что отчаянно целует Гарри, опрокинув на спину и прижимаясь всем телом, только когда тот задохнулся и попытался вывернуться. А еще он понял, что ему самому, пожалуй, никогда еще не было так страшно, как сейчас — когда он зачем-то подумал, что Поттер может навсегда измениться, превратиться в цепляющееся за свои страхи, погруженное в себя незнакомое существо. Как Панси — только не на время, а навсегда.

Это же хуже, чем смерть, оцепенело подумал Малфой, покрывая поцелуями лицо Гарри и не находя в себе сил успокоиться, оторваться.

— Сумасшедший… — бормотал Поттер, запрокидывая голову и обнимая — руками, ногами, обвиваясь вокруг него. — Никуда я не денусь, Драко… Пока вы есть… Ну, что ты…

Ответить тоже не получилось — потому что Гарри прижимал его к себе с такой силой, будто и сам что-то почувствовал.

— Мерлин, ну, хочешь — пусть так и будет! — простонал Поттер. — Все, что хочешь — пусть приходят сюда, пусть ставят условия… Драко! Драко, остановись.

Малфой тяжело дышал, обнимая его за шею, цепляясь за плечи, за волосы.

— Ты же со мной, — с какой-то странной тоской проговорил Гарри, прижимаясь к нему. — Ты все просчитаешь. И все будет хорошо. А я просто… не знаю — я с ума схожу, по-моему… Потихоньку… Собственной тени скоро бояться начну…

— Ты просто привык, что здесь только мы все решаем, — выдохнул Драко куда-то ему в висок. — Я же вижу, каково тебе… такую толпу подростков держать… И тебе, и Луне… И мне…

— Ты меня успокаиваешь, — мрачно усмехнулся Гарри и потерся носом о его щеку. — Слушай, если и правда другого выхода нет — ну, пусть приходит. Что я, в самом деле… Как дите малое. Хуже ребят…

— Да наши ребята тебе еще фору дадут, Поттер, — фыркнул Драко. — Даже тебе в свое время было слабо сорвать инициацию, а потом в одиночку стихию удержать. Тем более — в пятнадцать-то лет.

Гарри хмыкнул и невольно вздохнул. То, что вычудил Дэнни, логике действительно не поддавалось. Честно говоря, увидев быстро расширяющийся водный кокон в коридоре замка, сам он даже подумать ни о чем не успел. Кроме одного — допрыгались. Вот и допрыгались. Все. Кто бы ни сидел сейчас там, в коконе, он не справился — и теперь уже никто ничего не остановит.

Мысль о том, что о посвящении в школе почти никто ничего и не знал, пришла уже позже, когда они, аппарировав в спальню, отпаивали зельями бьющуюся в истерике перепуганную Панси. Бледный, как полотно, Малфой запрокинул ей голову и методично вливал глоток за глотком, не давая выговориться, Луна оцепенело уставилась в стену, машинально сжимая и разжимая кулачки, а Гарри смотрел на них и думал, что все они, все четверо — полные идиоты, едва не получившие по заслугам.

Никого из учеников никогда не готовили к инициации, наивно предположив — сами справятся, когда придет время. Собственно, о ней даже толком никому не рассказывали. О том, что именно придется сделать, и чем будут чреваты ошибки.

А еще не давала покоя память — когда водяная стена взметнулась и начала двигаться прямо на них, только до Луны дошло, что, даже если они по какой-то причине и выживут — никто ведь не проверял, забирает в случае срыва посвящения стихия только людей или и магов тоже — то Малфой умрет наверняка. Стихия противостояния сметет его, как пылинку — в отличие от Гарри, Лавгуд, видимо, до сих пор помнила, что чувствуешь, когда твой щит разлетается в клочья даже от косвенного удара.

И, пока он сам, Гарри Поттер, хлопал ресницами, открыв рот и таращась на надвигающийся поток, она попыталась заслонить собой Драко, еще не успевшего понять, что именно ему грозит. Она — а не Гарри.

— Мне и сейчас слабо, Драко, — прошептал он, зажмуриваясь. — Удержать стихию при срыве инициации… Я не знаю, как это вообще возможно.

— Никто не знает, — отозвался Малфой. — Но, раз наши ученики это могут — значит, как минимум, это постижимо. Что-то же Дэнни успел, наверное… такое сделать…

— Луна не говорила — как он? — тихо спросил Гарри, крепче прижимаясь к Драко. — Без изменений?

— Без, — хмуро буркнул Малфой. — По ее словам, с головой у него, вроде, все в порядке. Значит, оклемается… И когда-нибудь расскажет, что он там натворил.

Когда снова начнет разговаривать, мрачно подумал Гарри. Если вообще начнет.

* * *

Настойчивый и методичный стук клюва по стеклу вгрызался в предутренний сон хуже воплей горного тролля. Поморщившись и подумав было, куда именно могут лететь настырные птицы, Доминик вспомнил, что не закрывал на ночь окно, так что пришлось приоткрыть один глаз и со всем возможным неудовольствием уставиться на потрепанную полярную сову, топтавшуюся по подоконнику.

Увидев почти осмысленный взгляд сонного мага, сова, наконец, прекратила свои танцы и, вспорхнув, пересела на край кровати.

Отвязывать свиток одной рукой оказалось занятием крайне утомительным.

— Брысь… — буркнул Дом птице, разворачивая пергамент.

«Доминик, доброе утро! Очень надеюсь увидеть тебя сегодня до начала занятий. Сбор старших магов в семь часов в нашей гостиной. Поторопись — завтрак не обещаю.

Драко Малфой».

Мельком проглядев письмо, Дом замер и на мгновение перестал дышать, уставившись на приписку внизу листа. Так и виделось, как, саркастически покусывая губы, ухмылялся мистер Драко, пока выводил аккуратные ровные буквы.

«P.S. Старшего огненного мага это тоже касается».

Старший огненный маг благополучно дрых рядом, навалившись на Доминика чуть ли не всем телом и беспардонно придавив ему левую руку. Дом со вздохом покосился на разметавшуюся копну черных волос.

— Подъем… — пробормотал он, толкая парня в бок и пытаясь высвободиться, чтобы встать. — МакКейн! Дела зовут.

Тот что-то невнятно промычал и, не поднимая головы, сонным движением потянул Доминика к себе, сжимая объятия и наваливаясь сверху.

— Тони! — прошипел Дом, с силой ущипнув оголенное плечо.

МакКейн дернулся и недовольно заворчал. По утрам его невозможно было заставить ни внятно соображать, ни адекватно реагировать. Временами Доминик всерьез подумывал о консультации у мистера Драко на предмет тайных способов выживания рядом с огненным магом. Останавливало только нежелание называть по имени отношения, которых Дом пока еще и сам до конца не понимал.

Хотя — чего врать — большую часть времени с Тони было так просто, что это даже пугало. С того самого сюрреалистического вечера, когда МакКейн ворвался в его спальню, едва не выломав дверь, проигнорировав возмущенный возглас Доминика, молча сгреб его в охапку одним рывком и держал, пока не смог начать спокойно дышать, а Дом оцепенело хлопал глазами, не понимая, почему от вдруг ставшего почти осязаемым чужого страха даже воздух в комнате посерел, жизнь покатилась Мерлин знает куда.

Тогда, успокоившись, Тони, наконец, сбивчиво объяснил, что мельком видел Дэнни, а потом услышал от кого-то в гостиной, как мальчишка провел посвящение, умудрившись едва его не сорвать. Дом от вываленной информации обалдел настолько, что даже не сразу понял, что именно ему повторяют.

— Ты мог просто исчезнуть, — словно сам до конца не веря в собственные слова, полубессвязно шептал МакКейн. — В любую секунду, мать твою, можешь, если какой-нибудь из водных психов вляпается в инициацию и облажается.

— Да все могут! — рявкнул собравшийся с мыслями Доминик, выворачиваясь из стальной хватки. — Если стихия выйдет наружу, здесь живого места не останется!

— Она абсолютно точно убивает людей, — уперся Тони. — Насчет магов ничего не известно, но то, что, не удержи Дэнни поток, в замке не осталось бы ни одного воздушного мага — это наверняка.

Толком испугаться все равно не получалось — может быть, потому, что МакКейн с горящими, наполненными самой настоящей болью глазами был куда более реален, чем любое «если».

— Ну, так он же удержал, — уже мягче возразил Дом. — Чего ты вдруг дернулся-то?

Тони хмыкнул и, не размыкая объятий, прислонился к стене, устало сползая по ней и утыкаясь носом ему в плечо:

— Просто… Тебя увидеть захотелось…

В этом МакКейн был весь — импульсивный и непоследовательный. То взрывающийся яростью, то вдруг без перехода превращающийся в измученное и вымотанное существо, словно его огня хватало только на слепящую вспышку. Доминик так и не понял, каким образом один поцелуй превратил его в нечто, считающееся для Тони «своим» и столь ревностно оберегаемое.

Хотя, возможно, он с самого начала себе лгал, и дело было не в поцелуе, а в коротком безмолвном диалоге непосредственно перед ним — по крайней мере, для самого Дома все началось именно так. Да и разговаривать без слов с тех пор временами получалось куда как лучше, чем с ними…

— Моя очередь, — ухмыляясь, заявил тем же вечером МакКейн, безапелляционно заваливая его на ковер и впиваясь губами в сжатые губы. — Ты первый начал… — пробормотал он чуть позже, почти не отрываясь от поцелуя.

Тони иногда пробивало на оправдания, даже если его никто не осуждал и не останавливал.

Останавливать было глупо, потому что — если в чем-то Доминик и был твердо уверен, так это в том, что не делает ничего, что казалось бы ему неестественным. Его по-прежнему не привлекали мужчины, но его и Тони по большому счету не привлекал. Им просто больше не было одиноко, обоим. Точнее, рядом с МакКейном было еще и тепло. И спокойно. И… Мерлин, это все-таки был очень странный секс.

Это нельзя было назвать сексом, но более подходящих слов у Доминика все равно не находилось. Это даже нельзя было назвать нежностью, потому что и без того резковатый в общении Тони в постели становился грубым и яростным. Но… черт, если бы Дом знал раньше, что крепкие мужские руки способны вытворять такое, без тени девичьего стеснения и чувственности буквально выжимая досуха, без намеков, просьб и подсказок распоряжаясь его телом, которое каким-то образом знали, как свое, он бы двести раз подумал, прежде чем заявлять учителю о барьерах ориентации.

Ему нравилась грубость — как оказалось. Ему нравилось слышать, как этот мерзавец задыхается потом под его ласками, нравилось, проходя мимо днем, ловить на себе пылающий, притягивающий взгляд. Нравилось быть настолько важным — для кого-то. Для этого хамоватого психа с замашками прирожденного садиста, вломившегося в его комнату, его постель и его жизнь с деликатностью извергающегося вулкана, и при этом не боявшегося выглядеть слабым или вымотанным. Настоящим.

В чем Тони никогда нельзя было обвинить, так это в неискренности. Доминик уже тихо подозревал, что — как и почти любого огненного мага.

— Ненавижу… — мрачно пробурчал МакКейн, выходя из ванной и снова падая на кровать.

Застегивающий рубашку Дом едва сдержал рвущуюся усмешку. Ночью Тони невозможно было убедить, что утро все равно неизбежно наступит, а утром — что вставать действительно необходимо.

— Если мы опоздаем, нам не только в письменном виде скажут все, что о нас думают, — предупредил он, нависая над Тони и упираясь обеими руками в растерзанную кровать. — Без десяти семь, а нам еще через весь замок тащиться.

МакКейн молча сгреб его в охапку, вынуждая рухнуть сверху.

— Значит, аппарируем, делов-то… — прошептал он, зарываясь носом в волосы Доминика и одним движением подминая его под себя. — Дай хоть минутку еще полежать…

Лежать можно было бы и вечность, если бы не мистер Драко с его издевательской манерой устраивать собрания по утрам. Дом серьезно подумывал о том, что садисты — это его пожизненный крест. Возможно, даже заслуженный.

Конечно, они появились последними. И Мелл, и Маргарет уже были там — и по любой из них даже эмпат бы, наверное, не сказал, что они едва выдрали себя из постели. Хотя — Тони тоже помятым не выглядел… Впрочем, он-то не выглядел никогда — по крайней мере, за дверями их комнаты. При том, что его должность подразумевала самое раннее начало — и самое позднее завершение — рабочего дня.

— Со дня на день в школе появится представитель Министерства Магии, — без обиняков сообщил мистер Гарри. — Я хочу, чтобы все ученики заранее знали об этом и были к этому готовы. И — по возможности — не устраивали публичных сцен.

Доминик оторопело моргнул. Представитель чего-чего? И где — здесь?!..

— Понятно, что удерживать силой никто никого не станет, — сказала мисс Панси. — Но пусть его появление хотя бы не будет ни для кого неожиданностью. Вы все в свое время жили в резервации магов, и мы очень рассчитываем, что именно вы сможете подать правильный пример. Нам не нужна сейчас очередная война с Министерством.

— А прогибаться под них уже нужно? — напряженно глядя в одну точку перед собой, осведомился Тони.

Дом подавил одновременное разрывающее желание и постучать ему по голове, и притянуть к себе и держать, пока не успокоится. Он и сам не мог выбрать, как относиться к подобным вещам.

— Нет, — спокойно ответил мистер Драко. — Нужно выдерживать нейтралитет и злить по минимуму. Поводов для злости у них и без того хватит, это я гарантирую.

МакКейн криво усмехнулся, но промолчал. Маргарет нехорошо сжала губы, словно тоже была против, но предпочла лишний раз не подавать голос. Даже по Мелани было видно, насколько она шокирована.

— А что он здесь будет делать, этот представитель? — как можно ровнее поинтересовался Доминик. — Инспектировать? И почему они вдруг перестали бояться соваться в рассадник магов?

— Сомневаюсь, что перестали, — хмуро проговорил мистер Гарри. — Инспектировать — будут, да. Они нас, а мы — их. Все, о чем мы вас просим, это постараться уговорить своих подопечных не убивать этого человека сразу же, как только он перешагнет порог камина. И вообще по возможности не убивать.

Дом вдруг отчетливо представил себе, как сообщит эту новость ребятам. И как они отреагируют — ну, или большинство из них. Те, кто жил в резервации — уж непременно…

Судя по желвакам на скулах Тони, он думал о том же. Неудивительно. Ох, Мерлин, ну и задачка… Бывают дни, когда лучше не просыпаться.

— И еще вопрос, — сказал мистер Гарри.

Четверо молодых магов дружно уставились на его осунувшееся лицо.

— Мы подумали… — он вздохнул, машинально взлохмачивая волосы нервным движением ладони. — Времена меняются. Так или иначе, но нам придется пересмотреть здешний режим и… некоторые правила. Мы не можем рассчитывать на понимание и компромиссы, пока будем держаться за привычный уклад…

У Доминика ощутимо засосало под ложечкой. Никакие перемены не сулили ничего хорошего — почему-то сейчас он был в этом уверен, как никогда. Уже одних только новостей о людях из Министерства хватило, чтобы выбить старших магов из колеи — чего ожидать еще? Тем более, что, если еще и мистер Поттер не может подобрать слов — такое уж точно к добру никогда не бывало…

— Мы просто хотим посоветоваться, — примиряюще добавил мистер Драко. — С вами. В данном случае это действительно всего лишь вопрос для обсуждения.

— Да не томите уже! — выдохнула Мелл.

— Мы считаем, что не имеет смысла до бесконечности держать магов здесь взаперти, — вклинилась мисс Луна. — До сих пор мы ставили на то, что выпускать отсюда можно только тех, в ком уверен. Но, возможно, этот тюремный режим в чем-то вас же и тормозит.

— Вам не было смысла дергаться и куда-то спешить, потому что каждый все равно ориентировался на то, что выйти отсюда не сможет, — продолжала мисс Панси. — Если все пойдет, как мы планируем, то вам будет, куда уходить. И мы хотим знать, как вы отнеслись бы к идее, что выход открыт, и замок можно покидать.

Бред какой… — растерянно подумал Доминик. Зачем из школы куда-то идти? Разве что тем, кто и так ни черта не делает, просто живет за чужой счет под нашим боком… Может, им просто дармоедов кормить надоело?

— То есть, можно будет уходить и возвращаться? — выпалил Тони. — Куда угодно?

В его глазах горело предвкушение, и Дом почувствовал, как по спине мурашками пополз леденящий холод. Он и не подозревал, насколько спокойнее всегда было от мысли, что никто из живущих в замке магов никуда и никогда отсюда не денется. Разве что — на тот свет, к стихии в объятия…

Ему самому было некуда идти. Но кто сказал, что всем остальным — тоже некуда? Что их тоже — никто и нигде не ждет?

Так просто быть для кого-то лучшим из всех, кто живет в этом замке. И почти невозможно конкурировать с целым миром, если он манит и притягивает того, кто, казалось, еще полчаса назад не хотел видеть рядом с собой ничего, кроме тебя.

Все просто. Тогда мир был закрыт, и в вашей реальности его не существовало. Теперь он возможен — а ты можешь начинать кусать локти.

Потому что тот, к кому ты Мерлин знает когда успел так привыкнуть, сейчас, кажется, даже не помнит, что ты существуешь.

— Те, кто не посещает занятия, почти наверняка предпочтут уйти, — отрывисто бросила Мелл. — И почти все они потенциально опасны, даже больше, чем до прихода сюда. Вы уверены, что отпускать именно их — стоит?

— Нет, — вздохнул мистер Гарри. — Как раз о них речь пойдет отдельно, и, думаю, мы вряд ли выпустим кого-то, кто не проходил обучение. Но для всех остальных — по крайней мере, для тех, кто живет здесь больше двух лет — мы думаем, пора снижать контроль. Ты против?

Мелани долго молчала, сосредоточенно покусывая ноготь.

— Нет, — наконец проговорила она. — Принципиально — нет. Но я бы попросила время на обдумывание. Я не уверена, что все мои земные способны адекватно контролировать сами себя. Если хотите, я подготовлю список…

— Хотим, — согласилась мисс Панси. — Маргарет?

— Я против, — неожиданно твердо сказала девушка. — Большинство водных магов уверены в завтрашнем дне и доверяют вам во многом потому, что не боятся вмешательства посторонних людей в процесс управления школой. Контроль стимулирует, как хорошая палка. А многие только в ней и нуждаются, чтобы хоть куда-нибудь шевелиться. К тому же, Дэнни…

— Ох, Дэнни — это совсем отдельный вопрос, — покачала головой мисс Луна. — Насчет них обоих даже не волнуйся.

— Я тоже — за, — решительно заявил Тони. — По-моему, классная идея. И очень вовремя. Мы тут киснем просто, бывает — новые впечатления никогда не повредят. Из моих магов никто не захочет уехать насовсем, но отлучиться ненадолго, проведать знакомых хоть в той же резервации — это было бы как глоток свежего воздуха. Честно.

Мистер Гарри медленно кивнул, и теперь все смотрели на Доминика.

Несмотря на пугающий холод, почему-то вспотели ладони. Он сказал — никто не захочет насовсем… — мелькнула обрывочная мысль. Хотя — конечно, что он, совсем идиот, другое сейчас говорить… Ему лишь бы вырваться отсюда. Как только горизонты замаячили — разве ж огненный маг от них когда-то отказывался…

Безумно захотелось зажмуриться и отмотать время чуть-чуть назад. Хоть чуть-чуть — в прогретую утренним солнцем спальню, где звучал стук клюва настырной совы, и мерное дыхание согревало шею, и никаких перемен, никаких сомнений и страхов, никаких пугающих вопросов… Никакой ответственности за собственное счастье.

Ну вот, Доминик Рэммет, ты и назвал это счастьем. Не поздно ли.

Он сдавленно вдохнул и поднял голову, наткнувшись на напряженный и почему-то понимающий взгляд мистера Драко. Никто не спрашивает меня о моих личных предпочтениях, подумал Дом, вглядываясь в серые глаза. Это только вопрос так поставлен, а на самом деле — ведь каждый ответил за своих подопечных, а не лично за себя. Один я здесь, как привязчивое домашнее животное…

— Я — за, — чуть слышно проговорил он, не отводя взгляда. — Хотя не думаю, что многие из воздушных магов действительно захотят этим воспользоваться. Но уж лучше… жить там, где выбрал… а не там, откуда нет выхода. И точно знать, чего стоишь.

Мистер Драко почему-то улыбнулся — будь они на уроке, Доминик бы точно знал, что за такой улыбкой последует фраза: «Плюс за занятие, Дом».

Мерлин, вся жизнь — один урок сплошной, с тоской подумал он, стараясь не смотреть на МакКейна. Пусть будет счастлив, если ему так не хватает новых впечатлений. По крайней мере, я не буду чувствовать себя скотиной, которая легла костьми, чтобы ему этого не позволить.

Буду чувствовать себя идиотом, о которого вытерли ноги. Тоже, если подумать, заслуженное звание…

* * *

Идти по коридорам, сжимая маленькую теплую ладошку, оказалось так непривычно и странно, что ошеломляющее ощущение нереальности захлестывало с головой. Дэнни не был уверен, что видел за это утро хоть одно узнаваемое лицо — он только знал, что они встречали по пути множество парочек и групп. Знал — но не помнил ничего, кроме пронзительного, одуряюще яркого чувства, что все вокруг смотрят в твою сторону.

Маги замолкали при их появлении, словно махом забывали, о чем только что так оживленно болтали, и провожали взглядами, и в спину билась то ли горечь, то ли озлобленность, то ли перепуганная какая-то зависть. И при этом — они улыбались. Не ему — ей.

Дэнни был благодарен им хотя бы за эти улыбки. Вытащить Вилену из комнаты было такой победой, что до сих пор толком не получалось поверить — ему и правда удалось это сделать. В первые дни девочка и слышать не хотела о том, чтобы выпустить его из поля зрения дольше, чем на минуту, и всякий раз, стоило только попытаться исчезнуть, ее взгляд тут же стекленел, кулачки сжимались, и начинался такой скулеж, что Дэнни, как ужаленный, буквально вихрем влетал обратно в спальню. Уговорить Вилену успокоиться удавалось не сразу, и он чувствовал себя последней сволочью, когда она забиралась к нему на колени с решительностью маленькой обезьянки и намертво вцеплялась в шею.

Вилена почти не разговаривала, хотя было совершенно очевидно, что чужую речь она понимает. Открытие случилось первой же ночью, когда проснувшаяся девочка слезла со своей кровати, с хмурым видом протопала через всю комнату и забралась к нему под бок, сонно лопоча что-то невнятное. Дэнни оторопело вслушивался битых десять минут в успевший когда-то стать знакомым до боли в груди говорок, пока не понял, что она говорит на другом языке — певучем и мягком, совсем по-детски округляя звуки.

Не разбирая ни слова, он откуда-то знал, что Вилена пытается рассказать свой сон, и почему-то спрашивает, повесил ли он во дворе качели, он же обещал, и тут же — где «пан Юзеф», она не может его найти, ему без нее грустно, поэтому его обязательно надо отыскать, прямо сейчас, не спать же ему где-то там одному. Дэнни слушал ее бормотание и ворошил спутанные русые волосы, целуя горячий спросонья лоб и захлебываясь от пугающей нежности, глядя на доверчиво свернувшееся рядом в клубок маленькое, теплое требовательное существо.

— Ты не уйдешь? — подняла голову утром Вилена, когда он изо всех сил пытался не шуметь, одеваясь на занятия.

В ее глазах была такая обреченность… И она опять заговорила по-английски, что означало — сейчас она понимает, что говорит именно с ним… В общем, Дэнни вдруг показалось, что — к Мерлину любые уроки. По крайней мере, сегодня.

«Сегодня» растянулось на две недели, и разговорить Вилену по-прежнему было проблемой — она болтала только спросонья, и то по-польски, впрочем, Дэнни было без разницы, он все равно ее понимал. Учительский эльф исправно таскал еду и был единственным, кого Вилена переносила рядом с собой. Кроме самого Дэнни.

Стоило мисс Луне или мисс Панси войти к ним в комнату, как девочка мгновенно забивалась в угол и сидела там, похожая на готового кусаться зверька, напряженно дыша сквозь сжатые губы и буравя непрошенных гостей блестящим сухим взглядом, пока те не выметались за дверь. Разобраться, чего именно она так боится, возможным не представлялось.

Разве что интуитивно Дэнни откуда-то знал — она привыкнет. Рано или поздно все наладится — если только он будет рядом.

Кроме как — быть рядом, не хотелось уже вообще ничего.

— Ты можешь пойти со мной, — предложил он ей в конце концов. Хотя один Мерлин знал, как его тревожила возможная реакция местных магов на их появление.

А еще больше — ее пугливость и чувствительность. Меньше всего Дэнни хотел еще хоть раз увидеть, как она замыкается, будто захлопывается, прячась в себя, отгораживаясь непроницаемо сухими глазами.

Вилена никогда не плакала — и это, наверное, пугало сильнее всего. Но почему-то казалось, что продираться сквозь ее страхи придется в любом случае… и лучше раньше, чем позже. К тому же, мисс Панси разрешила таскать ее за собой.

А мисс Луна совсем странную вещь сказала — Дэнни так до конца и не понял, что именно она имела в виду.

— Ты один можешь знать, что для нее лучше. Это твои решения, и только ты отвечаешь за то, научится она снова когда-нибудь улыбаться или так и будет всю жизнь сидеть взаперти.

Вилена же, как только до нее дошло, что Дэнни никуда от нее не денется, только молча кивнула и с готовностью уцепилась за его ладонь. Кто бы знал, как это обнадеживало…

Это — и то, что никто не делал резких движений, не пытался к ним подходить и заговаривать с ним или девочкой. Наоборот — замирали и таращились в спину. Дэнни не мог объяснить, почему так правильно, он только чувствовал, как вздрагивали маленькие пальчики в его руке каждый раз, когда кто-нибудь поворачивался в их сторону.

Идея взять ее с собой на урок, где как только не шумят, да еще и сидят безвылазно часами всей толпой в одной комнате, с каждым шагом казалась все менее привлекательной.

Но мисс Панси только устало улыбнулась, увидев их, и Дэнни, облегченно вздохнув, — она действительно не против — решительно направился к привычному — «своему» — подоконнику. Вилена деловито забралась туда же, поджав коленки и прижавшись плечом к плечу Дэнни. Ей нравится, что мы далеко ото всех, машинально отметил он.

Магов будто натянули на кол — все так старались не смотреть в их сторону, что уж лучше бы пялились открыто.

— И чего мы вдруг такие пришибленные? — хмуро осведомилась мисс Панси, откидываясь на спинку стула. — Какая мировая скорбь нас тревожит?

Не тревожило, похоже, одну только Дину — все остальные принялись отводить глаза. Дина сосредоточенно смотрела в пространство, и мысль о том, что она прощупывает, кто что чувствует, вдруг перестала казаться Дэнни идиотской. Если сам он только этим и занимался всегда, оказываясь в таком потоке напряженных переживаний, почему бы Дине Торринс не пытаться делать то же самое? Правда, она — не эмпат… вроде бы…

Дэнни вдруг понял, что понятия не имеет, кто из его собратьев по стихии способен слышать не связанных с ним магов, а кто — нет. А ведь наверняка кто-то еще должен был! Почему всегда казалось, что его способность — уникальна?

А еще отчетливо стало ясно, что тревожит всех именно Вилена — то ли кто она, то ли как оказалась здесь, то ли — почему именно рядом с Дэнни. Но обсуждать это маги не будут. По крайней мере — не при нем.

— Я не знаю, почему это получилось, — медленно проговорил он, глядя на погруженную в себя группу. — Я не делал ничего особенного… то есть, вообще ничего не делал. Это просто произошло, так что прекратите гадать, что именно вы делаете не так.

Мисс Панси почему-то улыбнулась — и снова устало. Раздраженно даже немного, вдруг подумалось Дэнни. Но не на меня… и не на ребят…

— Вас саму что-то тревожит, — брякнул он вслух прежде, чем успел прикусить язык. — Только не мы… кажется…

Под конец фразы стало уж совсем неловко — и чего к учителю-то полез что-то доказывать?

Маги уставились на него с почти священным ужасом.

— Извините… — вконец смешавшись, буркнул Дэнни и опустил голову.

— Меня тревожит наш гость, — спокойно ответила мисс Панси. — Это вы извините — что из головы выбросить не могу. К занятиям он не относится, так что — спасибо за замечание.

Теперь почему-то казалось, что ей стало легче. Дэнни почувствовал, что запутывается в этой мешанине чужих эмоций, и без того всегда мучительной и пугающей, а теперь ставшей вдруг и вовсе непереносимой.

В ладонь тихонько вползли пальчики Вилены — настырные и непосредственные, как к себе домой, устроились и тихонько погладили. Но, оглянувшись, Дэнни увидел, что она отсутствующе смотрит в сторону.

Хулиганка, улыбнувшись, подумал он.

— Первое время после инициации у мага усиливается эмпатический контакт с окружающими, — методично заговорила мисс Панси. — Причем у мага любой стихии, даже при отсутствии способностей к эмпатии до и после проведения посвящения. Особенно ярко он проявляется между наставником и воспитанником, но существуют некоторые условия, которые позволяют им обоим почти так же отчетливо слышать и ощущать и не связанных с ними магов.

— Какие условия? — непонимающе переспросил Брайан.

Остальные оглушенно переваривали информацию — пусть и знали, что сказано было не для них, а для новоиспеченного наставника. Дэнни был благодарен учителю — и за то, что сказала, и за то, что при всех. Он и так чувствовал себя выставленным на обозрение, отличающимся от всех изгоем…

— Понятия не имею, — чуть не по слогам проговорила с улыбкой мисс Панси. — Но в нашей семье это было так, а при инициации мистера Малфоя — нет. Когда связанных магов здесь станет больше, возможно, у нас получится хоть что-то проанализировать.

Энни оторопело моргнула. Дэнни ее понимал — ему тоже когда-то казалось, что учителям известно вообще все. До тех пор, пока не услышал их страх — там, в коридоре западного крыла.

— А наставник мистера Драко точно его любил? — спросила Дина. — В смысле… я имею в виду не… ну, то есть…

Сидящий рядом Фил фыркнул и толкнул ее локтем в бок.

— В каком смысле? — уточнила мисс Панси.

— А в каком он его любил? — ответила вопросом Энни.

— Ты, вообще, понимаешь, о ком именно мы тут сейчас говорим? — насмешливо поинтересовался у нее Фил. — Можешь себе представить мистера Снейпа, который любит?

— Я могу, — пожала плечами Дина. — Любой может, у кого глаза на месте.

Мисс Панси почему-то кусала губы — как будто ей не терпелось вмешаться в разговор, но она с трудом заставляла себя этого не делать.

— Все равно, — парировал Фил. — Я даже не уверен, что он толком разрешает себе чувствовать. Если предположить, что инициация скрепляет ту пару, которой необходимо взаимное доверие и открытость…

— Забота и внимание друг к другу, я бы сказала, — подала голос Маргарет.

— …то мистер Снейп вряд ли на это способен, — закончил Фил. — Заботиться он, может, и будет, но доверять…

— К нему просто нужен правильный подход, — заявила Дина.

Группа, не удержавшись, прыснула в кулаки. Что такое «подход» в понимании Дины, Дэнни прекрасно себе представлял. Видимо, все представляли. Филипп укоризненно уставился на девушку.

— Не каждый хочет, чтобы к нему его находили, — тихо, с нажимом заметил он.

— Не каждый знает, чего хочет, — отмахнулась Дина.

— Когда-нибудь ты нарвешься на того, кто доступно объяснит тебе, чего именно он не хочет, — еще тише сказал Филипп. — И хорошо, если — не по шее.

Торринс безмятежно улыбнулась.

— Я ценю твою заботу, — мягко отозвалась она. — Но лучше б ты, честное слово, сам уже попробовал бы доверять тем, кто тебя окружает.

Дэнни смотрел на них и не понимал, почему никогда раньше не видел, как сильно, почти до истерики, Фила пугает то, что она вытворяет. К Дине почти никогда не приходили добровольно — она влезала в чужие жизни сама, умудряясь возвращать уверенность, поддерживать, успокаивать. Пару раз случались громкие скандалы — когда ей приспичивало мирить рассорившиеся парочки, вцепляясь в любого из двух магов, а то и в обоих сразу — правда, как раз после скандалов все на свои места и вставало.

А Дина запиралась потом… кстати — да, в спальне у Фила же… и Дэнни слышал, чувствовал, как она плачет. А потом все начиналось заново.

— Прошу прощения? — вывел его из задумчивости голос мистера Гарри.

Вскинув голову, Дэнни увидел, что он стоит в дверях, а за его спиной топчется… человек?! Здесь?! Рехнуться можно…

— Уильям Перкинс, — представил мистер Гарри, пропуская вперед мужчину. — Наш гость из Министерства Магии.

Тот обвел комнату пытливо-настороженным взглядом.

И застыл, уставившись на Вилену.

Маги, будто поперхнувшись, дружно заткнулись, сверля взглядами незваного визитера, но Дэнни не видел и не замечал уже ничего, кроме торжествующего блеска в глазах этого человека, кроме его изумления — и какого-то необъяснимого довольства собой, и растекающегося облегчения, и радости. И ему совершенно не нравилось, что кого-то так нехорошо радует вид его девочки.

Пальчики Вилены вдруг вцепились в ладонь с такой силой, что Дэнни едва не зашипел.

— А поприсутствовать на уроке можно? — вежливо спросил мужчина, оборачиваясь к мистеру Гарри.

Наваждение исчезло — теперь это снова был просто человек, очень, кстати, неуютно себя чувствующий в окружении недружелюбно поглядывающих на него магов.

— Этого я не решаю, — сказал учитель. — Если ребята захотят, они вам позволят.

Ребята гнетуще молчали, и Дэнни был уверен — ему не померещилось, мистер Гарри тоже это заметил. И даже, кажется, переглянулся с мисс Панси, а та почему-то вроде бы даже слегка растерялась…

— Извините, — подала наконец голос Маргарет. — Мы ничего не имеем лично против вас, но нам будет довольно сложно доверять… человеку. Если вы хотите остаться, мы вам не запрещаем, но это занятие для нас будет считаться оконченным. Здесь обсуждаются очень личные вещи, и вряд ли каждый сможет продолжать говорить, что думает.

Человек как-то странно посмотрел на нее, потом бросил быстрый взгляд на мисс Панси, будто не мог понять, почему за всех отвечает одна из учениц, а не учительница.

— Она — старший водный маг, — пояснила Дина. — У нее есть право говорить за всех.

Лицо Перкинса окаменело. Он испугался, понял Дэнни.

— Да не читаем мы ваши мысли… — насмешливо проговорил Брайан. — Это к земным магам. А у вас просто на лице все написано, не обижайтесь.

— Вы точно уверены, что хотите остаться? — в голосе мистера Гарри звучала неприкрытая убийственная ирония.

А может, Дэнни только казалось.

А еще почему-то казалось, что мисс Панси тревожилась не так уж и зря. Этот гость не предвещал ничего хорошего — даже если абстрагироваться от напряженного тихого дыхания Вилены рядом с плечом, от ее стиснутых пальцев.

Дэнни машинально поднял руку с зажатым в ладони кулачком и прижал его к губам.

— Если ты успокоишься, я сделаю тебе качели, — шепнул он. — Прямо сегодня.

Вилена перепуганно дышала сквозь зубы, коротко вздрагивая и глядя перед собой расширившимися глазами.

— Думаю, что предпочту не мешать, — сделал вывод Перкинс. — Извините, что отвлекли.

Все-таки, как только за ним захлопнулась дверь, стало легче. Дэнни и сам не понимал, раздражают ли его люди, от которых он давно успел отвыкнуть, или конкретно этот мужчина, который узнал Вилену, наверняка узнал, раз так радовался, когда увидел ее.

— Я никому тебя не отдам, — выдохнул он, опуская лоб на руки. — Обещаю…

Вилена промолчала — просто уткнулась носом в его плечо. Но дышать, вроде, стала спокойнее.

* * *

— Вы очень смелый человек, мистер Перкинс, — задумчиво произнес Гарри.

Они шагали по коридорам — гость определенно решил уцепиться за предоставленный шанс и увидеть как можно больше. Разобраться в мотивах получалось, только напомнив себе, что перед тобой — человек. Не понять, так хоть запомнить — тоже принцип, если задуматься…

— Отчего же? — рассеянно осведомился Перкинс.

— Не каждый решится сунуться туда, где полно магов, — пожал плечами Поттер. — Тем более… гм, если он — представитель текущей власти.

Уильям бросил на него быстрый взгляд.

— Мисс Грэйнджер живет здесь уже три месяца, причем — с маленьким ребенком. Видимо, вы не настолько опасны, если она до сих пор не превратилась… в такую же, как вы. И не бросаетесь на каждого, как вампиры.

— Ей это и не грозит, — усмехнулся Гарри. — Она вряд ли когда-нибудь будет готова к посвящению. А оно — уж не знаю, хорошо это или плохо — не зависит от желания мага. Как и от желания человека… Это просто происходит, само собой. Можно либо выдержать и получить нового воспитанника, либо умереть вместе. Выбор, в общем-то, невелик.

Перкинс остановился.

— Что значит — готова? — напряженно поинтересовался он. — И что значит — выбор? Вы намекаете на то, что у человека, попавшего в лапы мага, его уже не существует? Либо перестать быть собой, либо умереть?

— Либо, наконец, стать собой, либо умереть, — поправил его Гарри. — Но к этому и впрямь нужно быть готовым. Мистер Перкинс, вам не сделаться магом, даже если мы все здесь очень-очень этого захотим. По крайней мере, сейчас я не вижу, как это могло бы произойти. Вы слишком довольны своей жизнью, чтобы отказываться от нее, и к тому же — слишком, извините, стары. Девяносто девять процентов стихийных магов проходят инициацию до того, как им стукнет двадцать.

— Так это все-таки добровольно? — быстро спросил Перкинс.

Поттер не смог сдержать улыбку.

— Нет, — мягко сказал он. — Но когда вы окончательно и безвыходно запутаетесь в том, чем являетесь, зачем живете и почему у вас так плохо это получается, возможно, у вас появится шанс. Если вовремя попадетесь под руку магу, который будет нуждаться именно в таком воспитаннике, как вы, и при этом будет испытывать к вам, как минимум, симпатию. И захочет помочь.

Перкинс несколько секунд ошеломленно молчал. Интересно, неужели Гермиона не смогла сформулировать ему даже этого? — невольно спросил себя Гарри. Тогда он — трижды смелый человек… За голые идеалы в наше логово полезть…

— Вы, случайно, не в Гриффиндоре учились? — не выдержав, брякнул он.

— В Равенкло… — медленно ответил Перкинс. — Вы настаиваете на том, что маги безвредны для большинства людей? Я правильно вас понял?

И действительно — чего я на идеалах зациклился, подумал Гарри, глядя ему в лицо. Стремление к знаниям — тоже страшная штука.

— Правильно, — проговорил он вслух. — Иначе нас, согласитесь, было бы больше в разы. Любая заразная болезнь, если не уничтожать носителей, распространяется с бешеной скоростью — хоть вампиризм, хоть ликантропия. Стихийная магия тоже, если можно так выразиться, заразна, но требуется слишком много условий, чтобы инициировать новичка. Вы под них не подходите — как и Гермиона.

Перкинс определенно сделал над собой усилие, чтобы улыбнуться. Получилось не очень.

— Надеюсь, мисс Грэйнджер тоже это понимает… — пробормотал он наконец.

— Вам виднее, — хмыкнул Гарри. — Вы же ее сюда отправили.

Уильям задержал дыхание — будто собрался что-то сказать, но вовремя прикусил язык. Через несколько долгих секунд он выдохнул и отвернулся. Вот и умница, мрачно подумал Гарри, снова идя за ним по коридорам.

— А где четвертый класс? — спросил Перкинс, давая понять, что тема закрыта. — Воздушные маги. К ним заглянуть не позволите?

— На крыше, скорее всего.

— Там учатся? — уже без удивления уточнил Уильям.

— Нет. Меняют черепицу.

Брови Перкинса дернулись вверх.

— Здесь все работают, — пояснил Гарри. — Просто иногда отрываются от работы ради занятий. У воздушных сегодня уроков не будет.

— Их должны были вести вы? — в лоб поинтересовался Уильям. — А заменить вас некем.

— Ну, не бросать же вас одного, — ухмыльнулся маг.

Теперь улыбка получилась чуть лучше. Прогресс радовал, хотя сам Перкинс нервировал просто непереносимо.

— И, тем не менее, свежие силы вам все же нужны, — резюмировал Уильям, подставляя лицо солнцу, когда они вышли во двор. — Зачем, мистер Поттер? Пытаетесь регулировать популяцию?

— Нет, что вы, — отмахнулся Гарри и кивнул в сторону садовой скамейки. — Давайте посидим уже…

Об этом тоже стоило поговорить. Черт, да о многом — стоило… но совершенно не хотелось. Не с человеком. Не с хмырем из Министерства, как бы у него глазки от новой информации ни сверкали…

«Предубеждения — залог поворота на ошибочный путь», — всплыли в голове собственные слова. Когда он это говорил и кому именно — Гарри не помнил, но тогда ситуация казалась абсурдной, а отказ от розовых очков — единственным выходом из нее. Бедные ребята, отстраненно подумал он. Бедные мы все, вообще. За что нам такое ярмо — внутренняя честность?

Он отчетливо понимал — все утро — что просто не хочет доверять Перкинсу. А все причины — только притянутые за уши отмазки от самого себя. Довериться нужно, хотя бы кому-то из людей… Драко прав — необходимо уже, даже не просто нужно. Но вот — не хочется.

— Я уже сказал вам, что контролировать прирост числа магов мы в любом случае не можем, — медленно начал Гарри, глядя себе под ноги. — И никто не может. Инициация не поддается контролю… Ее невозможно предугадать. Поверьте, чаще всего стихия связывает тех, кто совершенно к этому не стремится. По крайней мере, им нередко долгое время так кажется…

— Но вы нуждаетесь в новых магах, — настойчиво повторил Перкинс. — Раз приводите в замок людей. И, раз магами они все же становятся…

Фраза повисла в воздухе. Красноречиво повисла.

Гарри вздохнул и перевел взгляд на сидящую на постаменте проекцию — юноша, обхватив себя за плечи, мечтательно рассматривал безоблачное летнее небо.

— Мы приводим в замок сумасшедших, — коротко ответил Гарри. — Тех, кто в любом случае уже перестал быть человеком. Это необходимое условие для инициации… хотя и не достаточное. Большинство живущих здесь людей до сих пор остаются людьми. Потому что, повторюсь, условий слишком много.

Перкинс внимательно смотрел на него, не мигая — как ящерица. Будто пытался гипнотизировать. Он даже не волновался — просто дожимал собеседника. И, наверное, это и раздражало в нем сильнее всего.

— Могу я быть с вами откровенным, мистер Поттер? — вдруг спросил он.

Гарри бросил на него странный взгляд.

— Скорее уж, вы не можете быть неоткровенным, — поправил он. — Я же слышу, когда вы лжете или умалчиваете о чем-то, и вам было известно об этой особенности магов еще до прибытия сюда.

Перкинс непонимающе моргнул и на мгновение задумался. Через секунду его лицо прояснилось, и он чуть не впервые искренне улыбнулся.

— Мы, люди, — доверительно пояснил он, — говорим эту фразу, когда хотим дать понять собеседнику, что собираемся сказать нечто такое, за что не хотели бы получить удар в спину. То есть, она демонстрирует желание заговорить о чем-то, либо выходящем за рамки светской беседы, либо обнажающем слабые места человека, и при этом озвучивается, что обе стороны — в курсе.

Гарри не удержался и прыснул в кулак.

— Извините… — смеясь, пробормотал он.

Перкинс покачал головой.

— Вы же тоже были человеком, мистер Поттер. Неужели пять лет жизни магом настолько меняют психику, что даже такие простые вещи… я не знаю — забываются?

— Перестают иметь значение, скорее… — Гарри все еще улыбался. — Я не общаюсь с людьми, мистер Перкинс. Можно сказать, никто из нас не общается… в том числе — и из-за таких вот мелких различий. Мы мыслим слишком разными категориями, чтобы находить общий язык получалось достаточно легко. Так что, наверное — да, я немного… отвык.

— Теперь я хочу попробовать быть откровенным уже по двум поводам, — признался Уильям.

Гарри молча поднял вверх обе ладони. Перкинс покосился на него и рассеянно кивнул.

— Я знаю, что вы общаетесь с людьми, — сообщил он. — Минерва МакГонагалл бывает здесь время от времени — или вы станете утверждать, что она приходит не к вам?

— Она приходит редко, — ответил Гарри. — К тому же — она знает нас достаточно давно, и с ней этих различий почти не замечаешь. По крайней мере, за те короткие беседы, что у нас с ней бывают. А по поводу мисс Грэйнджер могу сразу сказать, что она старается держаться от меня подальше. От большинства из нас.

Смешливость будто ветром сдуло — с обоих. И то, что Перкинс первым начал открывать карты, почему-то только настораживало.

Я превращаюсь в параноика, машинально подумал Гарри.

— Я видел ее, — спокойно сказал Уильям, глядя в лицо Поттера. — Вилену Романски — это ведь она была в первой группе, у водных магов? Ее сложно не узнать.

— И что? — ровно осведомился Гарри.

— Мы можем ходить вокруг да около, но вы похитили несовершеннолетнего ребенка, мистер Поттер — вы или ваша семья, неважно. Я правильно понимаю, что она — все еще человек?

— Нет, — выдерживать тон оказалось не так сложно, как Гарри предполагал. Нужно было только не отводить взгляда и не торопиться. — Она — маг, хотя и недавно инициированный. И — нет, мы в любом случае ее не отдадим, хотя сейчас уже, скорее, имеют значение не наши желания, а ее наставника. Да она и сама не пойдет — даже если забрать ее силой, вы просто получите пару трупов, стихийный выплеск и, в конечном итоге, труп самой Вилены. Она в любом случае будет пытаться вернуться сюда — а сила магов вам, я думаю, известна.

— Она — ребенок, — возразил Перкинс. — У нее даже палочки еще нет. Она не умеет колдовать, не училась магии и даже не окончила начальную школу. Вы не можете удерживать ее у себя, несмотря на…

— Она — не человек, — перебил его Гарри. — Ей уже никогда не устроиться на работу, не поступить в школу волшебства и не получить диплом ведьмы. А, значит, и начальная школа ей тоже не потребуется. Все, что ей будет нужно, она узнает и здесь. А оторвать ее от наставника теперь все равно невозможно.

Перкинс вздохнул и наконец-то отвел взгляд.

— Вы планируете держать их в этом замке всю жизнь, мистер Поттер? — отстраненно поинтересовался он. — До самой смерти? Не выпуская за пределы?

— Они выходят за пределы, — Гарри тоже не удержался от вздоха и потер лоб. — Теперь уже — выходят… Не все и нечасто, но из многих уже все равно не получится маньяков. Они слишком далеки от человеческих обид, чтобы начинать мстить… к примеру, людям.

— Маг, развязавший вторую войну, не был далек? — тут же спросил Перкинс. — На ваш взгляд.

Гарри невесело усмехнулся.

— Его звали Симус Финниган, и вы вполне можете так его и называть, я пойму, — задумчиво проговорил он. — Знаете, я прожил семь лет с ним в одной комнате — когда мы оба были людьми, разумеется — и могу вам сказать, что на маньяка он не тянул никогда. Но его слишком быстро превратили в изгоя и отщепенца, заставив идти ради собственного выживания на любые меры, поэтому он сломался… Можно сказать, что этому мы здесь и учим — как ломать самого себя до того, как тебя сломают другие. И некоторых уже можно выпускать наружу, не боясь, что они кинутся отыгрываться на ком-то и искать виноватых.

Перкинс надолго задумался. Слишком надолго — это почти внушало надежду.

— То есть, вы гарантируете, что прошедшие вашу школу маги будут безопасны для людей — во всех смыслах? — уточнил он наконец. — И именно в этом — ваша цель? Безопасность человеческого общества?

— В общем — да, — неохотно ответил Гарри. — Никакого желания не испытываю, знаете ли, в еще одной войне магами руководить. К тому же — их слишком много умирает… даже под моим руководством. Хотите узнать, скольким пришлось пожертвовать собой во время блокады городов? Просто так, для статистики. Сколько магов умерло, чтобы война закончилась.

Что-то во взгляде Перкинса говорило, что без этой информации он уже обойдется. Ему достаточно знать, что маги не бессмертны, как бы глупо оно ни звучало.

— Лучше расскажите, зачем вам все-таки нужны люди, — попросил он, отворачиваясь. — Я имею в виду — не для инициаций… Зачем вам эти переговоры, мистер Поттер? Что бы вы ни говорили, но я вижу прекрасно отлаженную машину, полное самообеспечение — не стану даже спрашивать, откуда такое финансирование, вряд ли ваши маги имеют нечто, что могли бы вносить в общий котел, как вклад — и достаточно большую обустроенную территорию, на которой и впятеро больше магов разместится хоть на всю жизнь. Плюс — есть еще и резервация… где тоже вполне можно жить, не боясь получить Аваду между лопаток. Я правильно понимаю, что от Авады маги не защищены?

Ему так нравилось вставлять время от времени вот такие мелкие информативные вопросики, что это почти умиляло. Как будто нельзя просто прямо спросить, не пряча свой интерес исследователя между фразами… Что поделать — человек, в который уже раз невольно вздохнул Гарри.

— Большинство — да, — кивнул он. — Лично в меня, к примеру, во время первой войны, случалось, и тройными Авадами попадали… Я понял вас, мистер Перкинс. Да — здесь можно жить, и у меня и моей семьи хватит сил удерживать в замке даже большую толпу, чем полторы сотни магов. Хоть до бесконечности. Но история уже дважды показала, что маги нужны людям.

— Это были критические ситуации, — быстро перебил Уильям. — Я не могу представить, как в мирное время, в отсутствие кризисов и переворотов…

— Ну, а я — могу, — хмыкнул Гарри. — И вы сможете, если задумаетесь. Более того — я уверен, что вы уже об этом задумывались, и прекрасно представляете себе, чем мы могли бы быть вам полезны.

Перкинс закусил губу и испытующе уставился на разлапистый лист растущей рядом со скамейкой ползучей маховицы. Будто на ней ответ написан, усмехнулся про себя Гарри.

— Да и Гермиона, полагаю, вам уже все уши прожужжала на эту тему, — добавил он вслух. — Вы же ее начальник, в конце концов.

— У мисс Грэйнджер вполне могут быть и свои причины желать легализации магов… — осторожно начал Перкинс.

— Еще бы, — процедил Гарри. — С учетом того, что ее муж подал встречный иск на передачу ему опекунских прав на Вика, ее мотивы очевидны до не могу. С точки зрения принятого взгляда на магов, она подвергает жизнь ребенка опасности, держа его рядом с такими существами, как мы, и ей крайне выгодно, чтобы нас признали за хотя бы частично вменяемых. С другой стороны, вернуть его в Лондон она тоже не может, потому что Терри снова попытается его выкрасть. Ей-Мерлин, иногда я спрашиваю себя, почему самая умная выпускница нашего года постоянно умудряется сделать из своей жизни нерешаемую задачку.

Перкинс устало вздохнул.

— Вы очень категоричны, мистер Поттер, — мягко заметил он.

— Должны же у меня быть недостатки, — серьезно ответил Гарри. — Хоть один.

Уильям тупо помолчал, после чего не выдержал и фыркнул, бросив на него насмешливый взгляд.

— У вас просто нет своих детей, — проговорил он наконец.

— Почему же — есть, — возразил Гарри. — Мальчик… Правда, присмотра пока не требует, только капризничает и через раз заставляет меня чувствовать себя идиотом. Он родится в ноябре, — пояснил он, глядя на непонимающее лицо Перкинса. — Маги… как бы вам объяснить… по-другому чувствуют физиологию и сознание друг друга. Поэтому для меня он — уже есть. Хоть мой сын и человек, но он — мой сын. Так что — я понимаю, что вы хотели сказать.

Уильям долго смотрел на него, будто что-то решая. Впрочем, он не колебался — скорее, просто выглядел неуверенным.

— Знаете, — сообщил он, помолчав. — Это вы — смелый чело… э-э-э…

— Я понял, — улыбнулся Гарри. — Хотите, пройдемся по саду? На уроках сидит меньшая часть магов, в основном, все работают. Так что, можно сказать, вы почти никого еще и не видели…

— Не все посещают занятия? — тут же встрепенулся Перкинс.

— Мы просто не делаем группы больше, чем по пятнадцать особей. Но — вы правы, занятия посещают не все. Есть такие, кто категорически отказался от них, и предпочитает просто жить здесь. Или даже был бы и рад уйти, но мы их не выпускаем.

У него разве что уши торчком не вздернулись. И ведь точно — Равенкло, подумал Гарри, глядя на него. От новой информации с ума разве что не сходит…

— А могу я увидеть кого-нибудь из таких? — осторожно поинтересовался Уильям.

— Да пожалуйста, — пожал плечами Гарри и встал. — Пойдемте. Как минимум троих из них я здесь точно слышу, так что — сейчас встретим…

* * *

— Он же все равно услышит, что ты рядом, — сочувственно произнес женский голос.

Шон испуганно распахнул глаза, машинально вцепляясь в короткую молодую траву. Перед ним на корточках сидела Дина Торринс и, подперев кулачком подбородок, гипнотизировала его своими нечеловечески голубыми глазами.

«Нечеловечность» создавалась исключительно контрастом со жгучей чернотой челки, свисающей на лоб — Шон никогда раньше не встречал светлоглазых брюнеток. Выглядело так, будто что-то одно из двух не настоящее — то ли радужки, то ли волосы.

— Или ты этого и добиваешься? — вздохнула Дина.

Шон устало мотнул головой и снова запрокинул ее, прислоняясь затылком к дереву.

— Чтобы услышать, надо слушать… — негромко проговорил он.

— …А ему это нафиг не надо, — закончила за него девушка.

Кивать, собственно, не потребовалось.

Если в Дине и было что-то… ну, не хорошее, нет — терпимое — так это то, что с ней было не обязательно соглашаться или спорить. Она на удивление многое понимала и так.

Вот только поступала всегда по-своему.

— Когда прячешься за спиной, создается иллюзия, что это ты сейчас — там, вместо Снейпа, сидишь и разговариваешь с ним, — задумчиво сказала Дина и непринужденно уселась рядом, подтянув колени к груди.

— Ты мне мешаешь, — невыразительно отозвался Шон, не открывая глаз. — Я из-за твоей болтовни ничего не слышу.

Дина только презрительно фыркнула и уставилась в небо.

— Да ты хоть пять диалогов одновременно слушать можешь, — лениво парировала она. — Это все знают, Миллз. Не дури.

Глупо было рассчитывать, что Дину проведешь на таком пустяке. Несколько секунд Шон сосредоточенно кусал губы, силясь придумать более логичный повод и отделаться, наконец, от этой странной девицы.

— У тебя разве уроков сейчас нет? — спросил он.

— Так перерыв же…

— …Мистер Эббинс, профессор, доброе утро, — донесся до них из-за кустов голос Поттера. — Познакомьтесь, это Уильям Перкинс — наш гость из Министерства Магии.

Шон замер, захлебнувшись вдохом. Мысли вылетели из головы c такой скоростью, будто их вышибло порывом шквального ветра.

Секунды гнетущей тишины со стороны садовой скамейки, казалось, растянулись в часы.

— Не знал, что здесь бывают… гости, — наконец замороженно заметил Кристиан.

— Насколько мне известно, до меня никого и не было, — вежливо ответил незнакомый голос — очевидно, этого самого Перкинса.

— Мы здесь несколько… э-э-э… не привыкли к человеческому обществу, — ледяной сарказм в голосе Снейпа привычен, как скошенная притолока у двери, за которую каждый раз, раздраженно морщась, задеваешь макушкой — и каждый раз, шипя, стараешься побыстрее отойти подальше и забыть о ней. А потом натыкаешься снова и снова…

— Вы давно живете здесь?

— …Шонни, ну за что ты его так ненавидишь? — тихий шепот Дины.

— Я? — Шон криво усмехнулся и промолчал.

За то, что с ним Крис говорит о том, о чем давно уже молчит рядом со мной. За то, что улыбается ему — иногда, редко, но я слышу это в их голосах. За то, что они, два ворона, понимают друг друга, и временами даже язвительность в них одинаковая, а я «веду себя, как ребенок» и раздражаю его своими «выходками».

За то, что я прячусь за деревом, пытаясь понять того, кто всегда был для меня ближе всех. Прячусь день за днем, а он даже не слышит моего присутствия, потому что давно уже не прислушивается — есть я еще или уже исчез, истончился, стерся… как Джерри. Превратился в невидимое глазу дуновение ветра.

— Я не ненавижу его, — медленно проговорил Шон. — Я просто… я…

— Завидуешь, — Дина тяжело вздохнула и принялась с интересом перебирать его пальцы.

Юноша презрительно хмыкнул и отнял руку.

— Никогда, мисс Торринс, запомните — никогда я не хотел бы стать хоть в чем-то похожим на кого-то вроде мистера Снейпа, — с нажимом прошипел он, в упор глядя на девушку. — Если вам вместо обеда так захотелось побыть целителем душ, что аж невтерпеж, могу посоветовать поискать Доминика. Кажется, он с утра был чертовски не в духе.

— Ага, я его уже видела, — грустно улыбнулась Дина. — Тони уехал, вот он и бесится…

Шон оторопело моргнул. Старший маг уехал из школы? Вот так запросто?!..

— Как уехал? — тупо переспросил он.

— Ну, так… — пожала плечами Дина. — Оставил вместо себя Алана — на кухне руководить — и свалил. Только Дом все равно — идиот, Тони его с собой звал, между прочим… Так нет же, уперся — ответственность у него, видите ли… Мог бы тоже вместо себя кого-то назначить, вон, хоть твою Лорин, к примеру, или Мартина…

Она говорила чуть рассеянно, неторопливо и негромко, и слегка щурилась, разглядывая безоблачное небо, и ее голос так завораживал, что Шону вдруг показалось — если закрыть глаза, то будет полнейшее ощущение, что лежишь на поверхности воды, раскинув руки, и покачиваешься на почти незаметных волнах. Он помотал головой, отгоняя наваждение.

— И ладно бы еще и правда — ответственность, — продолжала Дина. — Так ведь, не поверишь, просто сам себе доказательств каких-то захотел. Дескать, Тони его из жалости и маголюбия звал, как псину привязавшуюся. Сам себя псиной чувствует, а другие виноваты потом… А теперь ходит, ты прав, с таким видом, как будто на него самого цепных собак кто-то спустил. Не поверишь, Шонни — злой, как… Мерлин знает кто! С кулаками на меня ночью полез…

Шон не удержался от улыбки, пряча лицо в ладони. Ну, конечно — откуда бы она все это иначе разузнать могла…

— Знаешь, — шепотом сообщил он ей наконец. — Здесь в народе ходит такая примета — не знаю, слышала ты о ней или нет. В общем, суть в том, что если ты просыпаешься рядом с Диной Торринс — значит, у тебя действительно проблемы.

Дина заразительно улыбнулась.

— Это же здорово, — без тени шутки сказала она. — Значит, хоть это понимают… Спасибо тебе.

— За что? — Шон снова устало запрокинул голову.

— Теперь мне чуть-чуть легче верить, что этот мир не совсем безнадежен.

— …А почему вы не учитесь, мистер Эббинс? — спросил Перкинс. — Насколько я понял, пройти обучение — это единственная возможность для магов когда-нибудь выйти отсюда. Вам так нравится жить здесь?

Фырканье Снейпа нельзя было спутать ни с чьим другим. Шону даже показалось, что он чувствует бег мурашек вдоль позвоночника каждый раз, когда раздается этот звук.

— Вы, видимо, плохо представляете себе местное обучение, сударь, — холодно ответил Кристиан. — Нужно не просто прослушать курс, а принять вдалбливаемые здесь истины. Мистер Поттер и его любовники обладают удивительным, я бы сказал, талантом вламываться в чужие устои и разрушать их. Я вижу достаточно примеров их негативного влияния на живущую здесь молодежь, и у меня нет ни малейшего желания стремиться к тому же.

— Истины? — осторожно уточнил Перкинс.

— …Вот сволочь, — расстроенно пробормотала Дина. — Истины, ага… Ни разу до занятий не дошел, а туда же…

Шон молчал. Под негативным влиянием на молодежь Крис имел в виду магов или его самого? Вот же черт, а… Ну, какое тут может быть влияние, вообще, о чем он опять?..

— …Здесь многое не произносится прямо, но подразумевается в контексте, — процедил Крис. — Я вижу, как меняются другие, и не хочу изменяться подобно им. Мне кажется, стихийный маг имеет право личного выбора, кем именно ему быть, во что верить и какую жизнь предпочитать и для себя, и для тех, кто ему небезразличен. Мистер Поттер лишает своих учеников этого выбора.

Заинтересованная, напряженная тишина.

— Совершенно верно, — голос мистера Гарри — мягкий и почти вкрадчивый. — Выбор остается в том, что маг может либо измениться, либо остаться при своем, но без права выхода в мир людей. Вы, Кристиан, выбрали жизнь под нашим крылом, и я ничего не имею против.

Шон невольно скрипнул зубами. Ну, вот и зачем он так? Нарочно, что ли?

— Довольно нелогично — хотеть провести жизнь рядом с тем, с кем ты так категорически не согласен, — заметил Перкинс. — Это тоже особенность магов — или я что-то напутал?

Снова фырканье Снейпа — на этот раз едва слышное. Почти на уровне ощущений.

— Я рядом с мистером Поттером, как вы изволили выразиться, не живу, — голос Криса все тише. Бесится, с ужасом подумал Шон. — И не думаю, что наша совместная жизнь, — сарказм уже просто сочился, Крис истекал им, как ядом, — продлится действительно долго.

— Предвидите будущее? — тут же с интересом спросил Перкинс. — Вы — воздушный маг?

— Земной, — спокойно ответил за Криса мистер Гарри. — Они анализируют, а не предвидят.

— О, еще лучше! — восхитился человек. — Значит, вы действительно смогли вычислить слабые места в этих правилах? И в этом укладе жизни?

— Их в нем полно, да будет вам известно, — бросил Крис. — Помяните мое слово — когда-нибудь эта система пожрет сама себя, и я не думаю, что ждать развязки придется всю жизнь. Здешние маги не имеют никаких ценностей, в них пестуют эгоцентризм, аморальность и хаос, и единственный их авторитет — это мистер Поттер. До поры до времени.

— Почему? — Перкинс действительно аж ерзал от любопытства, похоже, уже позабыв и про вежливость, и про осторожность в общении с нелюдями.

— Потому что хаос для молодежи всегда приоритетнее, чем уважение, это же очевидно, — насмешливо отозвался Крис. — В любой ситуации, где подростка потянет в хаос, он наплюет на все авторитеты, даже не колеблясь. У местных магов весьма извращенная этика, а мистер Поттер слишком любит упиваться собственной значимостью, чтобы обращать внимание на то, какие предпосылки — и к чему — создает. Вы слышали, как к нему обращаются? «Учитель»! Даже без имени. Как вам такая безликая форма преклонения?

— …Ой, дура-а-ак… — простонала Дина, потирая нахмуренный лоб. — Шон, извини, что я так о твоем наставнике, но, Мерлин бы его побрал — он всегда такой…

Она пощелкала пальцами.

— Тупой? — зло усмехнулся Шон.

— Категоричный, — вздохнула Дина.

— Обычно даже еще хуже… — мрачно прошептал Шон.

— А ты не пробовал сам ему что-нибудь объяснить?

Пробовал?.. Да, действительно — что такое десяток подзатыльников, десяток ночей в слезах, несчетное количество ссор… Лучше б и не пробовал — хоть не числился бы сейчас для него среди «молодежи с извращенной этикой»…

— …Вы удивитесь, Кристиан, но ни один из нас никогда не просил учеников так к нам обращаться, — задумчиво проговорил мистер Гарри. — Но так называют все — даже новенькие. Я не знаю, выбирают ли они это сами или их науськивают другие маги. Но в замке немало традиций, которых мы не создавали и даже не планировали создавать. Мы с ними просто не боремся.

— Что только доказывает ошибочность вашего пути, — жестко парировал Крис. — Мое мнение — пускать на самотек подобные вещи в работе с подростками просто преступно. Ваше я уже знаю, не утруждайтесь.

— Мистер Поттер полагает, что каждый получает то, чего заслуживает, — вклинился в разговор Снейп. — Если вы, Кристиан, правы, то он всего лишь именно это и получит, и результат даже не будет противоречить его же собственным убеждениям.

Перкинс просто лучился жадным, почти каким-то голодным интересом. Он вслушивался с такой жаждой, что Шону захотелось поморщиться и отодвинуться подальше. Мерлин, ну нельзя же быть таким любопытным… — с тоской подумал он.

— А то, что пострадают дети — пренебрежимая мелочь, — мрачно закончил за него Крис. — Они уже страдают — их психику здесь нещадно ломают, перелопачивая под себя и свое самолюбование. Честно говоря, я не понимаю, о чем мы, вообще, говорим.

— О том, что эти дети впоследствии, возможно — возможно! — получат шанс найти свое место в человеческом мире, — примиряюще сказал Перкинс. — Если, конечно, мистер Поттер сумеет убедить не только меня и не только на словах, что его маги для людей и впрямь полезны и безопасны…

Воцарилась гнетущая пауза.

— Ч-что?.. — чуть слышно выдохнул наконец Крис. — Это что — шутка?..

— Вы же слышите, что нет, — усмехнулся Перкинс. — Сейчас в мире такое делается — один Мерлин бы понял, почему и кто все это вытворяет… Но, поверьте, кому-то очень не хочется, чтобы отношение к магам менялось в лучшую сторону. Я знаю, с вашей точки зрения люди не способны на четкий анализ, но в Министерстве Магии полагают иначе. И осмеливаются брать на себя смелость предполагать, что маги все же и впрямь… могут приносить пользу. Перекос в политической ситуации их легализация создала бы немалый, но мы считаем, что…

— Подождите… — перебил его Кристиан. Похоже, он и впрямь был сбит с толку. — Вы что, хотите сказать, что вы — лично вы, сами — поддерживаете эту идею? Впустить магов в человеческое общество на равных правах?

Перкинс ощутимо замялся.

— Я сильно сомневаюсь, что права с магами могут быть равными, — признался он. — Вы стоите на слишком… другой ступени развития, что ли. Тут неприменимы сравнения, как я уже понял.

И еще почему-то замер снова замолкший Снейп. Шону казалось, что даже воздух вибрирует от его едва сдерживаемого напряжения.

— Маги не могут быть полезны для людей, ни в чем, — сквозь зубы отчеканил Крис. — Хотите мое мнение? У мистера Поттера-то оно опять — почти наверняка — другое. Так вот, я твердо уверен, что это — очередной гибельный проект. В перспективе — катастрофический не меньше, чем попытки этой четверки штамповать из ярких и одаренных детей армию клонированных самоуверенных идиотов, подсовывая им свои личные идеалы и приманивая для этого вседозволенностью.

— Почему? — помолчав, осторожно уточнил Перкинс.

— Маги разрушительны для людей по сути своей, — раздраженно ответил Крис. — Хоть как их муштруй и воспитывай, они — зараза на теле человечества. Вирус. И будет большой наивностью полагать, что они способны работать на людские интересы — как вы верно заметили, ступени развития отличаются слишком сильно, чтобы надеяться на компромисс. Люди никогда не примут магов, а они никогда не перестанут превращать людей в себе подобных. А те, в ответ, никогда не научатся их за это прощать. Мы тут прокляты, мистер Перкинс — все до единого. Просто некоторым нравится думать, что они способны захотеть и изменить мир одной только силой воли.

Перкинс ошеломленно задумался, и Шон с горечью прикрыл глаза, испытывая желание оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда. И в тишине.

Теплая ладонь настойчиво улеглась ему на плечо.

— Ты сейчас ни черта не услышишь, но ты просто запомни, ладно? — почти жалобно попросила взволнованная Дина, когда-то успевшая придвинуться ближе и уставиться ему в лицо. — Пожалуйста. Мы очень любим тебя, Шон. Мы все, даже если большинство из нас только и умеет, что от страха делать вид, как им все вокруг безразличны. Ты нам — небезразличен. Просто запомни это. Хорошо?

От огромного, всеобъемлющего, почти убийственного сочувствия в ее глазах хотелось выть. Раненым волком.

В одиночестве.

Качели в итоге пришлось вешать целой толпой.

Дэнни справился бы и один — чего тут сложного, несколько раз палочкой помахать и закрепить веревки — но желающие составить компанию оказались настырными на удивление. На мирные цели бы такую настойчивость, мрачно подумал Дэнни, выбирая подходящее дерево и краем глаза привычно приглядывая за Виленой.

Маги не осаждали девочку — они просто с безотчетной жадностью ежеминутно вглядывались в нее, силясь понять, отследить, прочувствовать, как именно происходит процесс превращения человека в подобную им самим нечисть. В воздухе витал интерес, помноженный на многолетнее томительное ожидание, и каждый жест или редкое слово Вилены буквально заглатывались — даже без пережевываний.

Слава Мерлину, сама она то ли все понимала, то ли равнодушно соглашалась с навязанной ей ролью объекта пристального внимания.

Иногда Дэнни с тоской вспоминал те — первые — дни, когда рядом с ними не было никого.

— Супер! — восхищенно выдохнул Рэй, оглядывая получившиеся качели. — Вон там, справа, тройной узел завязал? А то оборвется…

Дэнни молча ухмыльнулся и взглядом предложил проверить.

Рэй с готовностью взобрался на закрепленную на веревках дощечку и осторожно попрыгал. Дерево скрипнуло, но выдержало.

— Пусти, — нахмурилась тут же оказавшаяся рядом Вилена.

Она не была капризной — просто иногда упиралась не хуже гиппогрифа. Дэнни давно уже привык махать рукой на попытки уговорить, как только Вилена сводила брови и начинала буравить его потяжелевшим взглядом.

— Если ты отсюда свалишься, солнышко, ты переломаешь себе все кости, — сообщил ей Рэй, критически оглядывая узлы. — Я только посмотрю…

— Их сделал Дэниэл, — закусила губу девчонка. — Для меня.

— Так я же и не отбираю, — фыркнул Рэй. — Проверю и уступлю тебе ме…

— …Значит, веревка не оборвется, — непреклонно закончила девочка и, подумав, снисходительно добавила: — я потом тебе дам покачаться. Если захочешь.

В такие моменты Дэнни понимал, за что именно готов продать душу. Все, что угодно — лишь бы этот ребенок с недетской вертикальной морщинкой на лбу улыбался, хмурился, перепирался с ребятами.

Жил.

А иногда становилось страшно — до покалывающего в кончиках пальцев ледяного холода. Обнаруживать, что Вилена умеет лазить по деревьям и очень любит это делать, когда хочет побыть одна — и забирается Мерлин знает на какие тонкие ветки, не глядя вниз. Находить ее в зарослях жгучей ивницы, пристально рассматривающей распускающийся цветок, всего в полудюйме от жалящих листьев. Видеть, как она, прихватив чью-то палочку, растирает ее ладошками, заставляя выплевывать во все стороны снопы горячих искр, и сосредоточенно наблюдает за результатом.

И не кричать. Не вмешиваться почти никогда, не допускать истерических ноток в голосе. Стоять, как идиот, с бешено колотящимся сердцем, и повторять себе — она не человек. Она маг, она умница. Она все понимает. Она просто заново привыкает сейчас к миру, большую часть которого никогда и не знала раньше.

И не замечать сочувственно-завистливых взглядов. И не понимать, чему именно они все же завидуют — тому, как исходишь на безмолвный визг от страха по каждой мелочи?

Они просто не представляют, что это такое — когда ты не один. Никто здесь не представляет.

— Садись, — усмехнулась Рэю Энни, хлопая по траве рядом с собой. — Будем ждать своей очереди. Если хорошо себя поведем, она даже наступит.

Открывшего было рот парня прервал быстрый приближающийся топот маленьких ножек. Обернувшись, маги увидели запыхавшегося мальчишку в комбинезончике — тот остановился за их спинами и, открыв рот, с восторгом уставился поверх их голов на взлетающие все выше с каждым взмахом качели.

— Виктор! — донесся следом окрик с нотками пробивающейся истерики. — А ну — быстро ко мне! Я кому сказала!

Заулыбавшиеся было маги, как по команде, вздрогнули и мгновенно увяли. Ссориться с мисс Грэйнджер было по-своему забавно, но не в тех случаях, когда поблизости находился ее сын. Рядом с Виком она, казалось, окончательно теряла рассудок и превращалась из рассудительного — пусть даже и человека — в защищающую детеныша разъяренную самку.

При том, что ни на одного из них за почти полгода жизни в замке ни разу не пытались не то что нападать, но и хотя бы нехорошо пошутить на эту тему. Пусть и с кое-кого из местных такие шутки над впечатлительными людьми вполне бы стались.

— Виктор! — рявкнула Гермиона, подходя ближе и дергая мальчика за руку. — Я к кому обращалась?

Звучный шлепок пацан выдержал, но от волн расходящегося от нее пучками страха замутило даже Дэнни. Не удивительно, что Вика тоже переклинило, и он без переходов перешел на рев.

— Быстро домой! — прошипела мисс Грэйнджер, избегая встречаться взглядами с толпой магов. — Я тебя предупреждала — не смей ни к кому подходить! Предупреждала или нет?

— Он хотел покататься, — внезапно вмешалась Вилена.

И Дэнни только сейчас понял, что качели когда-то успели остановиться, и девочка сидит на них, держась за веревки, и смотрит на перепуганную до злости женщину тем самым тяжелым взглядом исподлобья, который всегда означал, что спорить уже бессмысленно.

Гермиона заметно побледнела и выпрямилась, крепче стискивая ладошку Вика. Страх и желание оттащить сына подальше от этих существ боролись в ней с желанием захватить с собой и Вилену, которая еще не так давно сама была человеком — и при этом, одновременно, и не прикасаться и к ней тоже.

— Это мой ребенок, и я сама знаю, чего он хочет и что ему позволено, — процедила она наконец.

— Эти качели — мои, — хмуро возразила Вилена. — И я ему разрешаю кататься, если он захочет, — она перевела взгляд на всхлипывающего Вика и добавила уже мягче: — ты можешь прийти в другой раз, Виктор. Без нее. Тебе здесь всегда будут рады.

Гермиона вспыхнула так, что Дэнни показалось — у нее даже губы побелели.

— Добби! — крикнула она в воздух. — Отведи Вика в комнату.

Эльф мелькнул с такой скоростью, словно был бы рад и вовсе держаться подальше от взбешенной женщины. Мгновение — и мальчишка, не успев пикнуть, исчез вместе с домовиком.

— Никогда, мисс, запомните, — глухо сказала Гермиона. — Никогда не разговаривайте с моим сыном и не предлагайте ему того, что я ему запрещаю. Я — его мать, и я запрещаю вам подходить к нему.

Рэй медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, откинулся на локти, наблюдая за развернувшейся сценой. Энни переводила восторженный взгляд со взрослой женщины на маленькую девочку, Маргарет сосредоточенно кусала губы, Мэтт встал и прислонился к дереву рядом с Дэнни — тот всей кожей ощутил его напряженную готовность вмешаться в любую секунду. Лорин оценивающе разглядывала мисс Грэйнджер — даже почти что с сочувствием. Шон с мрачным видом сжимал и разжимал кулаки.

— Запреты не имеют смысла — ими можно только отгораживаться от правды, — скучающе заметила Дина, пощипывая травинки. — Простите, но вы не можете ничего ей запретить. У вас просто нет такой власти — запрещать магу делать то, что он считает нужным. И ни у кого нет, — добавила она, предупреждая возражение.

Гермиона выдохнула, на мгновение растеряв от возмущения все слова.

Дэнни вдруг подумал, что без Вика ей куда легче чувствовать себя уверенной. Почему она не боится за себя, но так дергается за него? — мелькнул неясный вопрос.

— Магу? — неверяще переспросила она. — Этой девочке восемь лет! Она была человеком меньше месяца назад, а ребенком осталась до сих пор! Вы полагаете, что к ней стоит относиться, как к полноценному магу?

— Мне девять, — хмуро вставила Вилена. — В мае исполнилось.

Мэтт подавил улыбку — Дэнни успел это заметить.

— Маг полноценен, как вы изволили выразиться, независимо от возраста, — насмешливо проговорил Рэй. — Точнее, тут есть некоторые, которым за сорок, и они почти так же ограниченны и тупы, как и люди — Шон, не обижайся. Так что тенденция, скорее, обратная.

Насмешка отрезвила мисс Грэйнджер — теперь она, казалось, наконец, вспомнила, что сама старше любого из присутствующих. Ну, точно, грустно констатировал Дэнни — это у нее именно при сыне способность здраво рассуждать отключается…

— Хорошо, пусть так, — согласилась Гермиона. — Но я — мать Вика, и он — не маг. Как насчет уважения к родителям? — поинтересовалась она, складывая руки на груди. — Если это слово ничего не значит для вас, молодой человек, то уж вы-то, мисс, — она обернулась к девочке, — неужели тоже полагаете, что родители — это пустое место? И для вас, как мага, они больше не существуют? Или просто повторяете за другими то, что здесь принято говорить?

Вилена сжала губы, не отводя взгляда. Дэнни похолодел.

Заметку в польской газете, которую ему после короткой просьбы дала в свое время мисс Луна, он помнил до сих пор — каждую буковку. Чтобы прочитать, пришлось попросить помощи у мистера Драко — сам он понимал только английский, и никогда не мог до этого дня даже предположить, что сухо изложенные факты могут настолько разворотить и разбередить всю душу, чтобы пришлось потом пить успокоительное зелье.

Он так и не сказал Вилене, что знает, почему она перестала быть человеком. Он проклял бы любого, кто посмел бы заговорить с ней об этом.

А сейчас эта женщина стояла и бросала ей в лицо то, о чем — Дэнни был в этом уверен — она тоже знала. Наверняка. Не могла не знать, раз осмелилась открыть рот.

А Дэнни слушал ее и молчал. Потому что… потому что вмешиваться было бы неправильно. Потому что иначе придется вмешиваться всегда, каждый раз — и это никогда не закончится. Вот только легче от этой мысли не становилось совершенно.

— У моих родителей все хорошо, — сквозь зубы чуть слышно произнесла Вилена. — У них всегда все хорошо.

— Да будет вам известно — ваш отец сходит с ума, не зная, где вы находитесь и что с вами! — с горечью усмехнулась Гермиона.

— Мой отец — убийца, — процедила девочка. — Его работа — убивать других. Он всегда это делал.

Глаза захлопнулись сами собой. Того, что сейчас чувствовали сидящие на траве маги, было и так достаточно, чтобы видеть еще и вытянувшиеся лица.

— Твой отец — Главный Аврор, — с внезапной мягкостью возразила мисс Грэйнджер. — Его работа — делать так, чтобы люди могли спать спокойно. Твои друзья, Вилена, твои соседи. Чтобы никто не мог причинить им вред — ни им, ни тебе, ни твоей маме. Ты же не думаешь, что было бы лучше, если бы кто-то убивал твоих друзей?

— Его работа — убивать, — глухо повторила Вилена. — И поэтому убивают нас. И меня, и мою маму. Если бы он не был аврором, мама была бы жива. И к нам не приходили бы те, кто недоволен… его работой. Чтобы отомстить за кого-то из своих друзей.

Гермиона беспомощно закусила губу.

— Но кто-то ведь должен следить за порядком, — сказала она наконец. — Ты еще маленькая, ты просто не понимаешь…

— Взрослые всегда так говорят, когда объяснить не могут? — перебила ее Вилена. — Я понимаю. Вы не можете.

— Да, не могу, — выдохнув, призналась мисс Грэйнджер. — Но то, что случилось с тобой и твоей семьей, не означает, что все родители — плохие.

— Мой отец — не плохой, — ровно проговорила Вилена, сжимая в руках веревки. — Он просто убийца. У него очень важная работа — и она у него осталась. Ему не о чем переживать.

— Он любит тебя, и…

— Я тоже его люблю, — Дэнни никогда раньше не слышал, чтобы эти слова произносили так равнодушно. — А теперь еще и понимаю. У него все будет хорошо. У него всегда все хорошо — а теперь даже мы с мамой ему не мешаем. То есть… теперь, если к нему опять кто-то придет, то убивать и брать в заложники будет больше некого. Так что — ему так только легче. Он просто сам еще, наверное, не понимает, раз вы говорите, что — меня ищет.

Они все смотрели на нее так, будто впервые увидели, и это почему-то тоже причиняло боль — не меньше, чем холодный, ровный голос Вилены. Его девочки, которая до сих пор вскрикивает по ночам, если спит одна, чего ей Дэнни совершенно не хочет позволять, но иногда ему начинает казаться, что кошмары прошли навсегда, и он заставляет себя выгонять ее на свою кровать.

А она всегда прибегает обратно.

И никогда не заговаривает о семье.

— Ты сердишься на него за то, что случилось, — вздохнула Гермиона. — И тебе сейчас кажется, что он не нужен тебе. Но он — твой отец, Вилена. Твоя семья.

— Да? — устало спросила девочка. — И что?

— Ты не хочешь хотя бы встретиться с ним? Просто сказать, что с тобой все в порядке, чтобы он не волновался?

Она что, совсем не думает, что несет? — ужаснулся Дэнни.

— Не хочу, — пожала плечами Вилена. — Мне здесь хорошо. Ему там хорошо. Плохо одной вам, потому что я все равно покатаю Виктора на качелях, а вы — против. А мой отец здесь вообще ни при чем.

Чем она умела поражать — и поражала его каждый день, до сих пор — так это вот такой вот железобетонной логикой. Иногда в спорах с ней Дэнни начинало казаться, что это она старше его на шесть лет, а не наоборот.

А иногда вся рассудительность слетала с нее, и она снова становилась ребенком.

Маги, видимо, с этой чертой Вилены знакомы еще не были совершенно — судя по ошеломленным лицам и судорожно сдерживаемым улыбкам одобрения.

— Я запрещаю тебе подходить к моему сыну, — не повышая тона, повторила Гермиона. — Хоть раз увижу рядом, и тебе станет без разницы, кто из нас человек. Это я тебе обещаю.

Вилена склонила голову и безмятежно потерлась виском о веревку, которую все еще сжимала в руках.

— Знаете, — осторожно заметила Энни. — Вы не раз говорили, что хотите, чтобы маги жили среди людей. Чтобы к ним относились, как к равным. Но до тех пор, пока вы боитесь оставлять с ними своего сына, все это звучит как-то бледно, вам не кажется?

— При том, что Вик все равно еще слишком мал, чтобы стать магом, — добавил Рэй. — А вы его пугаете почем зря.

— Советы о том, как воспитывать детей, из уст подростков звучат не менее бледно, — усмехнулась Гермиона. — Когда у вас будут свои, посмотрим, чего вы будете бояться, а чего нет.

— У магов обычно не бывает детей, — возразила Дина. — Мы предпочитаем воспитанников.

— Это не то же самое… — начала было мисс Грэйнджер.

— Я не знаю, в чем разница, — разлепил наконец пересохшие от пережитого волнения губы Дэнни. — Но я тоже боюсь. Всего подряд, если честно — даже того, что она с этих качелей однажды свалится. Или — что добалуется с ядовитыми цветами мисс Панси…

— Значит, вы меня понимаете, — заключила Гермиона.

Дэнни медленно кивнул, стараясь не обращать внимания на упрямо сжавшую губы в ответ на «добалуется» Вилену.

— Еще как, — устало сказал он. — Мы чувствуем одно и то же — и вы, и я. Только вы запрещаете сыну, а я запрещаю себе. Вмешиваться. Вот и все различие… Потому что чувства и впрямь, видимо, одинаковые. Разное только отношение к ним.

Мисс Грэйнджер только вдохнула сквозь зубы — и промолчала, но в данный момент Дэнни было уже без разницы, согласится она с ним или нет. Он только что озвучил мысль, из которой, казалось, следовало что-то важное. Надо было только суметь понять, что именно.

* * *

Сложнее всего оказалось заставить себя решиться.

Ситуация обострялась, напряжение нарастало с каждым днем, и Панси первой высмеяла бы того, кто заикнулся бы на тему неспособности земного мага контролировать подчиненную ему систему… полгода назад. Сейчас подобное предположение уже не казалось смешным.

Она в тысячный раз задумалась — решилась ли бы завести ребенка, если бы знала заранее, каким боком и ей, и им всем выльется подобная смелость?

Точнее — глупость, чего уж там… если быть честной… Прав был Малфой. Всегда, сволочь, прав, когда речь заходит о перспективах и возможностях.

Так просто было, прищурив глазки, пренебрежительно хмыкать на стенания Луны — справлюсь, не маленькая! — посмеиваться над подавленной растерянностью Драко и загадочно улыбаться почти священному ужасу в глазах Гарри, который до сих пор временами смотрел на ее живот, как на неподвластное ему чудо… Так просто — когда все еще впереди. Когда кажется, что ты останешься точно такой же — к тебе только ребенок прибавится.

Панси была готова к паре месяцев выматывающей тошноты, пока организм перестраивался, привыкая к новому ритму, будто не мог сам решить, принимать невесть откуда взявшуюся новую часть или отторгнуть, как чужеродную — и пережить этот период получилось хоть и тяжело, но спокойно. Но к тому, что она, холодный и четкий аналитик, способный отстраняться от любых эмоций и всегда исходить из соображений разумности, превратится в плаксивое и трусливое рассеянное существо, которого куда больше волнует отсутствие клюквенного морса на обеденном столе, чем предстоящие занятия или проблемы учеников, было просто невозможно приготовиться.

Как, вообще, можно даже представить, что все, что составляет твою суть, переменится и встанет с ног на голову? Что тебя начнет раздражать вечная молчаливая готовность Лавгуд к тому, что ты вот-вот привычно цыкнешь, впряжешься и выдашь единственно правильный ответ на любые ее путаницы и заморочки, что от твоей включенности в хозяйственные дела зависит множество мелочей, без которых то перебои со снабжением, то мешанина в расписании занятий? И то, что все эти мелочи ты больше — не тянешь, Луну почему-то только пугает…

Грэйнджер, вообще-то, предупреждала — если уж, опять же, быть честной. И что внимание сузится до собственного тела, и что понимания от мужа лично у нее получалось дождаться через раз по большим праздникам. И что сорваться на полноценную истерику в ответ на совершенно не изменившиеся ожидания близких — словно ты по-прежнему способна их выполнять — со временем станет так просто, что от налаженных отношений за несколько месяцев останется только раскуроченное поле, как от пронесшихся мимо боевых действий. Хоть какая ты там была всю жизнь сдержанная.

Никто не нанимался тебя понимать, с горечью повторяла не раз Гермиона — и Панси все чаще начинало казаться, что Грэйнджер по-своему где-то права. Никто ничего не должен, никто не поможет и не заберет у тебя часть обязанностей — потому что их некому забирать, да никто и не справится с тем, что всегда выполняла ты. Не справится так же хорошо, как получалось у тебя одной, и никому нет дела до того, что все это тебе сейчас не просто не нужно, но и вообще — как ножом по горлу.

Тихо шипя от бешенства, Панси откладывала все, что не горело под ногами, насколько было возможно, потому что едва успевала не то что разобраться со всем остальным — но хотя бы рассмотреть и подумать об этом. Добби достал нытьем о новой схеме поставки продуктов, Мелани только и делала, что присылала свитки с бесконечными перечнями замечаний и уточнений к распределению магов по работам, комментариев к наблюдениям за экспериментальными посадками в теплицах, предложений по реорганизации хозяйства и еще Мерлин знает какой шелухой. Панси тихо тонула в потоке сваливающихся на шею мелочей и не понимала — в упор, категорически не понимала — как могла справляться со всем этим раньше.

По всему выходило, что справлялась всегда. Но, похоже, в ней что-то умерло — или переключилось на растущего сына — что-то очень важное, позволявшее держать в голове всю картину и успевать и включаться, и цыкать, и просто быть сильной рядом с теми, кому это было необходимо.

Теперь же один только намек на то, что впрячься еще во что-то снова придется, вызывал взрывы неконтролируемой жалости к себе вперемешку с припадками ярости. Все, что было нужно Панси сейчас — это отдых, да еще знание, что хоть теперь-то, хоть недолго, хоть какое-то время — она может сама побыть слабой. И ее защитят, и потерпят, и не будут вместо этого демонстрировать, каких ужасных вещей она вдруг взялась сдуру требовать…

Но все это можно было бы пережить и, продышав, загнать в пятку, если бы не Луна. Ее Луна, ее хрупкая девочка со стальной, когда нужно, решимостью, ее отчаянное стихийное бедствие, почти мистически беспомощное в бытовых вопросах и такое яростно, без оговорок, всем своим существом просто любящее — куда-то исчезла, и Панси терялась в попытках понять, как и когда это успело произойти.

Вместо привычной и знакомой Луны рядом оказалось создание, демонстрирующее — в ответ на любые способы найти общий язык — только панику и ужасающую инфантильность. Та Лавгуд, что с головой провалилась четыре года назад в проблемы, по сути, чужих ей Малфоя и Поттера, едва не оставившая там, в тех жутких днях, саму себя, взвалившая на свои плечи то, чего никогда не умела — все же справилась и смогла вытащить всех троих. Смогла пересилить себя и проявить то, чего требовала ситуация — ради них, потерявшихся в собственных страхах мальчишек. И именно этой Луны, способной, если нужно, своротить хоть горы — больше не было.

Панси, проведшая без нее не одну ночь после многочисленных скандалов, обид и слез, предполагала, что это случилось давно. Просто проявилось только сейчас — когда ей самой потребовалось понимание и поддержка, и давать все это Луне больше не представлялось возможным.

Лавгуд же, будто вмиг растеряв остатки мозгов, чуть что, начинала рыдать и хлопать дверями, при первой же возможности сбегая в объятия Малфоя. В глубине души Панси искренне жалела Драко. Как уживаться с такой вот Луной, она не понимала уже вообще, в принципе — и начинала осторожно побаиваться любых разговоров с неуравновешенной, вечно обиженной на весь мир девицей.

Как ребенок, ей-Мерлин, зло подумала Панси. Как дите малое, родители которого вдруг вышли из отпуска на работу и стали уделять ему меньше внимания — только рыдает и требует, требует, требует… У кого и чего? Нет ответа. Тут самой бы справиться с собственной жизнью, а от самого близкого человека вместо тепла и поддержки — одни обвинения и все те же, черт бы их побрал, ожидания.

Секс между ними сошел на нет сам собой — и, наверное, это и стало тем пунктиком, от которого окончательно опускались руки. Лавгуд не умела и не хотела быть ведущей, инициатором — она умела только отвечать… и, если задуматься, Панси отдавала себе отчет в том, что так тоже было далеко не всегда. Когда-то, еще в Хогвартсе — да и, как минимум, в первый год жизни здесь, в замке — Луна прекрасно умела все, и быть такой ей нравилось. Когда и почему и это успело сломаться? Нет ответа…

Сейчас ведущей не чувствовала себя Панси — что тоже изумляло и почти что пугало — и отношения просто и элементарно тут же начали сворачиваться в точку. Лавгуд не проявляла инициативы — разве что в обидах — и оказалось, что все, что было у них, все, что связывало и помогало, держалось только на Панси. Держалось так крепко, что даже не замечалось — пока не вылезло в полный рост.

А Луна — эмпат такого уровня, когда любого собеседника при желании можешь видеть хоть всего целиком, как на ладошке — то ли не могла понять простейшего, то ли в упор понимать не желала. Временами Панси казалось, что Лавгуд даже хочет разобраться, хочет настолько, что едва справляется с очередными слезами в разговорах — но при этом же где-то наступает какой-то предел, за которым Луна снова теряется, и вместо нее появляется инфантильный подросток, не способный перешагнуть через собственное упрямство и убежденность, каким должен быть мир.

Это пугало бы куда сильнее, если бы не тот факт, что без Лавгуд хотелось выть. И ничего больше не делать, только выть — по-бабьи, скорчившись в углу и проклиная тот день, когда она решила завести ребенка, наивно понадеявшись — справимся. И даже при этом понимая — если бы не беременность, обманываться получалось бы дольше. Не жить вместе счастливо — а обманываться, что живешь.

А, значит, все правильно… Вот только как и куда с этой правильностью жить дальше? И, главное — зачем?

На фоне всего этого подспудная мысль, что надо не просто выживать и работать, а еще и постоянно приглядываться к ученикам, не особенно полагаясь на Мелл, от которой в этом плане толку не больше, чем с любого другого мага, смотрелась почти издевательством. Гарри, как мог, старался оттянуть на себя хотя бы эту обязанность, но у него, похоже, у самого крепко ехала крыша — Панси плохо понимала, почему ей так кажется, но Поттер точно выглядел куда более испуганным, чем, вообще, способен быть испуганным Поттер. Возможно, выходки Луны ставили в тупик и его тоже — а, возможно, вся эта несвоевременная затея Драко с переговорами, наконец, выбила гриффиндорца из колеи. В любом случае — у Гарри хватало своих учеников, своих забот и своих страхов, чтобы тянуть лямку, которую могла вытянуть только Панси.

Находить общий язык с земными магами у него и впрямь получалось проблематично. А находить, как все громче звенел внутренний голос, с некоторыми было не просто пора, а пора так давно, что как бы не стало поздно.

Вот только Панси и сама толком не знала, что нужно сказать и как достучаться. И, если уж совсем честно — совершенно не хотела в последнее время даже задумываться, что делать и как поступать…

И без того дотошный, а в последнее время ставший и вовсе вездесущим Снейп шипел, сверкал глазами и в своей излюбленной скотской манере как только ни намекал, что ей пора бы оторвать от стула седалище и впрячься уже в ситуацию. Которую он — по непонятной причине — вынужден разруливать в одиночку, хотя как раз его-то проблемы заботы о подконтрольных школе магах не касаются вовсе, и чего ради он должен тратить свое личное время на промывку мозгов местным достопримечательностям, если это — задача мисс Паркинсон?

Панси, слушая очередную подобную выволочку, всякий раз разрывалась между умилением над яростно отстаивающим свою отстраненность Снейпом, которого сам черт теперь не смог бы вытолкнуть из замка обратно в резервацию, и ужасом от предположения, что, похоже, крыша поехала и у него тоже. Потому что нормальный профессор Снейп не впрягался никогда и ни во что, если это не интересовало лично его — и даже в этом случае делал это косвенно и предпочитал, в основном, наблюдать, а не действовать.

А, возможно, все дело было и впрямь исключительно в искаженном беременностью восприятии, и Панси только казалось, что с ума в замке сошли абсолютно все, кто числился в здравомыслящих, включая ее саму.

Что необходимости хотя бы попытаться поговорить с Кристианом Эббинсом почему-то все равно совершенно не отменяло.

Глубоко вдохнув, она сжала зубы и толкнула тяжелую дверь библиотеки — единственного места, где он после долгих раздумий согласился работать.

Крис обнаружился там же, где и всегда — за одним из дубовых столов. Обложившись грудой свитков и фолиантов, он сидел и методично выписывал что-то на пергамент.

Панси молча уселась на стул напротив, положив ногу на ногу. Идиотское неотвязное ощущение дежа вю здорово мешало сосредоточиться, упорно возвращая девушку в тот день, когда она сама вот так же сидела, спрятавшись от всех в библиотеке, а Гарри пришел, чтобы объяснить ей, куда она может пойти, если не прекратит игнорировать окружающий мир.

Вот только Эббинсу пойти никуда не светило — а, значит, загнать его в угол подобным выбором возможности не наблюдалось. М-да, Поттеру было легче, мрачно подумала Панси, разглядывая суровое, будто вырубленное из камня, с правильными четкими чертами лицо мага.

— Вам скучно и нечем заняться? — скрипуче осведомился Кристиан, не отрываясь от свитка. — Или вам нужно что-то из книг?

— Нет, — спокойно ответила Панси. — Я хотела с вами поговорить.

Крис вопросительно приподнял бровь, но промолчал.

— Не ходить на занятия — это ваше право, мистер Эббинс…

— Я знаю, — обронил он.

— Но даже в этом случае нам не безразлично, что с вами происходит.

Вот теперь он хотя бы оторвался от чтения.

— Во-первых, мисс, мне нет дела до того, что вам не безразлично, — сухо заметил Кристиан. — А во-вторых — вы можете опустить вступление. Что вам угодно? Пришли объяснить мне, что здешняя декларируемая свобода — все же относительное понятие, когда чьи-то поступки перестают совпадать с теми, которые вы одобряете?

Панси покачала головой и невольно улыбнулась. Он был так колюч, что почти что мил.

— Пришла спросить, но совсем о другом.

— Так я слушаю вас внимательно. Вы мне, вообще-то, работать мешаете, — проворчал Эббинс, откладывая перо. — О чем именно спросить?

— Вы действительно полагаете, что лично вы, как маг, достойны только того, чтобы быть уничтоженным, как нечисть? — в упор спросила Панси.

Кристиан оторопело моргнул и, помедлив, осторожно откинулся на спинку стула.

— Интересное начало, — буркнул он наконец. — Да, если вам будет угодно — я так считаю. И полагаю, что оптимальным решением было бы просто уничтожить этот замок со всеми его обитателями. Мир вздохнул бы спокойнее.

— Так заботитесь о мире? — уточнила Панси.

— Должен же о нем хоть кто-то заботиться, — хмыкнул Эббинс. — Сами люди, как я посмотрю, только и могут, что делать глупости.

— Вы против переговоров с Министерством.

— Я против идеи интеграции людей и магов вообще. Я, мисс, намного старше вас, так что — могу предположить, во что выльется эта затея. Верхушка у власти продвинет новый проект, ваши анархичные питомцы разбредутся по стране, а потом пойдет волна повальных инициаций. И магов все равно перебьют — только при этом погибнет еще и множество людей. Стихийные маги, видите ли, имеют обыкновение умирать, крепко задав при этом жару тем, кто нечаянно оказался рядом — а в человеческом обществе рядом окажутся многие. Таким образом, в итоге не просто не произойдет интеграции — вы получите повторение средневековой охоты на вампиров, когда истребилась почти вся популяция, а сами магические существа в умах обывателей превратились чуть ли не в квинтэссенцию зла.

Панси задумалась, глядя в непроницаемое лицо сидящего перед ней мужчины. Мужчина нервничал — но как-то неправильно, будто вовсе и не разговор его волновал, и не то, что сейчас она может нечаянно узнать о нем что-то, чего он рад бы не демонстрировать. Как-то иначе.

— Тогда почему вы не покончили с собой, как только стали стихийным магом? — спросила она вслух. — Если полагаете магов настолько опасными. Это было бы честнее.

— Масштабов не представлял, — одними губами усмехнулся Крис. — Да и о магии толком узнал уже здесь, — он указал взглядом на книги.

— А что вам мешает сделать это сейчас? Вы, как маг — существо вредное и опасное. Почему вы позволяете жить себе, но рассуждаете об уничтожении других?

В глазах Эббинса что-то изменилось — мгновенно и неуловимо, словно жесткого рассудительного аналитика потеснил просто слегка растерянный человек.

— А почему вы думаете, что я доверяю вам настолько, чтобы говорить об этом? — мягко ответил он.

Панси пожала плечами.

— Причину зовут Шон Миллз? — в тон ему поинтересовалась она. — Это просто предположение. Вы не можете умереть, потому что чувствуете себя ответственным за него. А он вовсе не разделяет ваших убеждений. Верно?

— Что-то много вопросов вы, я смотрю, задавать пришли, — саркастически заметил Кристиан. — Неужели мистер Поттер так нервничает, что даже вас отправил со мной разговаривать?

— Неужели я не способна сама решить, с кем мне говорить и о чем? — улыбнулась Панси.

— Не способны, — холодно отрезал Эббинс. — Женщине в вашем положении следует есть, спать и капризничать, а не влезать в чужую жизнь со своим уставом. Всякие попытки взваливать на нее что-то большее, чем забота о будущем ребенке, обречены на неудачу — даже если это женщина с вашим пониманием слова «ответственность».

Панси сжала губы. Это был удар ниже пояса.

— Мой вам совет, мисс — занимайтесь тем, к чему у вас лежит… гм, скажем — душа, — посоветовал Крис. — И не суйтесь не в свое дело. Вам все равно сейчас не до этого.

— Откуда вам знать, до чего мне есть дело? — хмуро осведомилась Панси.

— Я, повторюсь, намного старше вас, — надменно ответил Эббинс. — И, если у ваших мужчин не хватает мозгов понять, что работа сейчас — не для вас, то я, в отличие от них, прекрасно это понимаю.

Девушка помолчала, несколько секунд разглядывая его в упор.

— У вас есть дети, — сказала она наконец. — Или были — в человеческой жизни.

— И были, и есть, — кивнул Кристиан. — Двое. Они живут с матерью, в Глазго.

А ты их, стало быть, бросил, стараясь не закипеть, мрачно подумала Панси. Променял на Шона — и, возможно, и за это тоже теперь себя ненавидишь. Оправдываешь чувство к воспитаннику тем, что ты — нелюдь, и презираешь всех нелюдей, раз они способны бросить свою семью. А они способны — уж ты-то это знаешь наверняка…

— Вот видите, как мало я о вас знаю, — проговорила она вслух. — Скрытный вы наш.

— Вы скрытничаете не меньше, — Эббинс принялся перебирать свитки на столе. — До всего приходится самому доходить — хоть бы что подсказали.

— Те, кто хочет знаний, посещают занятия, — напомнила ему Панси.

Кристиан коротко улыбнулся.

— И что, там рассказывают о принципах стихийных взаимодействий? — отстраненно поинтересовался он. — Вот уж не думаю. Скорее — промывают мозги, в чем я, простите, совсем не нуждаюсь… Вот если бы вы захотели поделиться информацией о том, как работают Ритуалы и стихийные Заклинания — тогда я бы, пожалуй, изменил свое мнение. С огромным, замечу, удовольствием бы это сделал.

— А зачем вам информация, если маги все равно — зло? — разговор из обмена уколами медленно превращался в обмен чем-то куда более важным, и Панси больше всего боялась не удержать, упустить эту призрачную ниточку. — Или и особенности зла можно использовать на добрые цели?

— Вроде того, — осторожно согласился Кристиан. — Вы, мисс, как я понимаю, мните своей жизненной задачей восстановление магов в правах. Причем мните иррационально, хоть и подводите под нее логические причины. Так вот — я тоже свою как-то себе… представляю. И тоже — иррационально, пусть и не могу объяснить, в чем именно она состоит.

— Логично, — подумав, кивнула Панси. — А вы задавайте вопросы — может, на какие-то я и смогу вам ответить. Я же даже не представляю, что именно вы тут ищете.

— Все, — с наслаждением сообщил Эббинс. — Все, чему не учат в школе волшебства. Кроме Ритуалов, есть множество, как я понимаю, взаимодействий с магическим полем, подвластных исключительно стихийным магам. Например, я предполагаю, что защита этого замка построена не по принципу блока заклятиями, а на объединении четырех стихийных сил. Понятия не имею, как именно вы этого добились — интегрировать и направить на одну задачу разнополярные стихии, по логике, невозможно… Но других объяснений у меня нет.

— Ну вот как-то добились же, — усмехнулась Панси. — Вы правы — это стихийная защита, причем не единственно возможная. Я участвовала в разработке блокировки, которой защищена резервация, но там в основе лежит совершенно иной принцип. Она просто отделяет людей от магов, отбрасывая одних и пропуская других. Сюда же люди не могут войти вообще — кроме тех, кого готовы впустить мы лично — а маги не могут выйти по тому же принципу.

Эббинс надолго задумался, уставившись на девушку застывшим взглядом.

— Этого не добиться без помощи объединяющего артефакта, — сказал он наконец. — Не буду спрашивать, где вы его взяли или как сумели создать. Но — спасибо вам, мисс, по крайней мере, вы сэкономили мне несколько месяцев отработки ошибочных версий. Я предполагал, что еще это может быть либо какой-то видоизмененный Ритуал, либо навешанные на заклятье сферы отторжения стихийные особенности.

— Через сферу нельзя было бы пройти в принципе, — подумав, возразила Панси.

— Отчего же, — возразил, в свою очередь, Кристиан. — Если применить к ней Ритуал Распознавания мага, то можно понатыкать исключений.

— Это сколько ж исключений придется делать… — покачала головой девушка.

Взгляд Эббинса снова вспыхнул самодовольным, но уже не уничижительным высокомерием.

— Ладно, смотрите сюда, — снисходительно предложил он. — Если добавить еще и Ритуал Поиска, то вот так можно было бы объединить…

Панси придвинулась ближе и уставилась в исчерканный мелкими закорючками пергамент. Впервые за долгие недели ей вдруг показалось, что она снова стала сама собой — а все, что в это время происходило, ей, наверное, просто приснилось. В кошмаре.

* * *

— Летать? — Драко медленно поднял голову и, зажмурившись, подставил лицо ветерку.

— Ну да, — терпеливо повторила Лорин. — Вы это можете. Финниган, как показывают мысливы, тоже мог. Следовательно, логично будет предположить, что при некоторых условиях воздушный маг способен научиться летать. При каких, учитель? Только не надо опять про мифический «уровень развития».

Драко всей кожей чувствовал, как ее нервирует его снисходительная улыбка, но ничего не мог с собой поделать. Или, пожалуй, даже и не хотел — в данном случае.

Взгляды учеников буравили так, что, будь на их месте огненная группа, он бы, наверное, уже задымился. Хорошо, что занятия с моими птенцами можно проводить и на крыше, невпопад подумал Драко.

— Лорин, — мягко сказал он вслух. — Уровень развития не мифический, а вполне так себе реальный — если ты посмотришь на его проявления, то уж их-то мифическими сложно назвать.

— Любые проявления чем-то обусловлены, — вклинился Мартин. — Если просто исходить из наличия партнера, то такое объяснение — голая мистика. Я нахожу партнера, я люблю его, он любит меня, и в какой-то момент я вдруг начинаю летать. Почему, учитель? Причина полетов в чем? У Финнигана, вон, вообще партнеров не было…

— И поэтому он разрушался, — кивнул Драко. — Фактически, когда он пришел к нам, в Хогвартс, он был уже мертв. Ему оставались считанные часы, и он это чувствовал — иначе не было смысла и приходить. Что тебя удивляет в том, что перед смертью стихия дала ему возможность летать? Он уже, можно сказать, почти растворился в ней, стал ее частью.

— Так летать можешь, когда становишься частью ветра? — перебила его Элис.

Драко вздохнул. Все-таки есть вещи, которые проще понять самому, чем объяснить на пальцах кому-то, кто еще далек от понимания.

А, может, он просто хреновый учитель.

— Что такое ветер, Элис? — негромко спросил он. — Для тебя.

Девушка бросила настороженный взгляд в небо.

— Поток воздуха? — предположила она. — Направленное движение групп молекул, внутри которых совершается собственное хаотическое движение.

Драко улыбнулся.

— А что такое — партнер? Твой любимый? Тоже группы молекул?

Она замолчала — хмуро, и хорошо, что хоть не обиженно. Попытки говорить на подобные темы почему-то чаще всего заканчивались вспышками раздражения — и неважно, чадам какой именно стихии ты пытаешься что-то рассказывать. На вопросах проявлений силы шипели и дергались даже вечно невозмутимые маги Земли. Что уж говорить о воздушных или, упаси Мерлин, огненных…

Иногда Драко подозревал, что Поттер тайком применяет к своим подопечным Империо — других объяснений тому, что ему удается держать в руках этот полный комплект всевозможных бедствий, у Малфоя не находилось.

— Я не умею летать, Элис, — наконец проговорил он вслух. — Я — не птица. Сова, к примеру, способна управлять движением и положением своего тела в воздухе — так же, как ты способна делать то же самое, стоя на земле. Но я — не сова. Я всего лишь позволяю ветру меня нести — а, если еще точнее, то позволяю себе довериться ему, поскольку он и есть — я.

Несколько бесконечных секунд они оцепенело молчали — переваривая, осмысливая. Сомневаясь. Драко казалось, что он даже не дышал в это время.

Хоть кто-нибудь — поймет? Неужели опять не дойдет ни до одного?

По лицу Шона пробежала тень. Ага, до одного, кажется, точно дошло, отметил Драко, глядя, как парень, стиснув зубы, медленно опускает голову.

— А партнер-то здесь при чем? — тупо переспросил Мартин.

— При том, что он тоже и есть — ты, — эхом откликнулся молчавший почти весь урок Доминик. — И, если позволяешь себе почувствовать это… и довериться… то однажды проснешься и обнаружишь, что это означает — довериться самому себе. Сомнения в чьей-то любви — они ведь в тебе рождаются, а не в партнере… поэтому самому себе и надо учиться доверять, и любить — тоже самого себя…

Теперь головы дружно развернулись в сторону Доминика. Тот кусал губы, глядя себе под ноги и не обращая внимания на напряженные взгляды.

— Ты — это ветер, Мартин, — заговорил он, глядя почему-то в глаза Драко. — И он поднимет тебя, когда ты научишься доверять: ему, себе, партнеру — не суть важно. Доверять без оглядки… даже если твердо знаешь, что ветру тебя не поднять. Что стоит только посмотреть вниз, и ты обнаружишь, что падаешь… и все равно не смотреть. Просто — верить… Я прав, учитель?

Драко смотрел на сидящего перед ним парня и вспоминал себя — еще только встретившего Гарри, только прикоснувшегося к его теплу, почувствовавшего, что жизнь может и не быть вмерзшим в душу острым осколком льда. И перепуганного до истерики уже тогда самой вероятностью, возможностью потерять неугомонного бешеного Поттера, готового ринуться в любую авантюру, как только та забрезжит на горизонте.

И свою неспособность довериться Гарри, и попытки удержать его силой, и такое очевидное и открытое в своей беспомощности желание лгать, умалчивать и манипулировать, лишь бы был рядом, лишь бы — хоть иллюзия, хоть надежда, хоть слабая негаснущая искорка веры в то, что они будут вместе целую вечность.

Во что тогда получалось верить — так это в силу собственных чувств. Так сильно, что летать это даже помогало… но не помогло удержать рядом Поттера.

— Я впервые поднялся над землей, когда поверил, что Гарри любит меня, — неожиданно для самого себя сказал Драко вслух. — Именно поверил, а не увидел. Правда, этой веры хватило всего на пару часов… Но в тот момент я верил так безраздельно — я просто чувствовал его, как самого себя — что даже сам не заметил, как взлетел.

— Это было в бою? — осторожно спросила Лорин.

Драко не удержался от улыбки.

— Нет, мы дрались на дуэли перед всей школой, — смущенно признался он. — Не потому, что ссорились. Просто так. Перед людьми выпендривались.

Они тоже фыркнули; Шон молчал, запустив руки в волосы и уткнувшись лбом в согнутые колени. Доминик улыбался, но ощущение, что слова учителя причиняют ему боль, почему-то все равно не проходило.

Ты все делаешь правильно, подумал Драко, глядя на него. Ты куда сильнее, чем был я четыре года назад — хоть вы и старше, чем были мы с Гарри. Но терпеть, понимать и верить придется еще столько раз, и каждый следующий будет настолько больнее предыдущего, что когда-нибудь ты вспомнишь о сегодняшней боли с ностальгией. И это единственное, что я мог бы тебе пообещать… если бы ты заговорил об этом.

— Если ты такой умный, почему ты не летаешь? — поинтересовалась Лорин, толкая Доминика локтем. — Или только сейчас понял?

Рэммет долго молчал, сосредоточенно подбирая слова.

— Не считаю себя вправе нагружать ветер своей персоной — подойдет тебе такой ответ? — буркнул он наконец.

— Такой ответ означает — отцепись, девица, — протянула Лорин. — Если ты так круто разобрался с доверием, как насчет довериться собратьям по разуму? Я же серьезно, Дом.

— Мне страшно, — просто сказал Доминик. — Не упасть — пробовать. И вот теперь точно — отцепись.

Она хмыкнула и потянула его за руку.

— Тебя можно любить за один только твой комплекс неполноценности. Но я не сомневаюсь, что тот, кто любит, делает это не за него одного.

— Никто меня не любит, — фыркнул Дом, отворачиваясь. — Мы говорили о моих чувствах, ты все перепутала опять. Поэтому и летать никак не научишься.

— А ты умеешь любить без отдачи? — вдруг поднял голову Шон. — И что, это приносит тебе радость? Счастлив тихо сам с собою, да?

От резкого тона смех мгновенно угас, и Дом устало потер лицо ладонями.

— Да, — мягко ответил он. — Думаю, что — да. Когда любишь, есть хотя бы надежда.

— Вот поэтому ты и боишься взлететь, — перебил его Драко. — Надежда и способность непредвзято и честно воспринимать реальность несовместимы. Ты ведь всегда знаешь, что и почему происходит — а, раз выбираешь надежду, то игнорируешь либо отсутствие, либо наличие чего-то в своей жизни. Либо то, что тебя уже любят — либо то, что любви к тебе нет, и возникнуть ей неоткуда. Что именно игнорируешь ты, Дом, раз выбираешь — надеяться?

Рэммет пристально посмотрел на учителя, будто прикидывал, издевается тот или уже опять говорит серьезные вещи.

— Пожалуй — что меня уже любят, — задумчиво произнес он наконец. — Черт, только это, кажется, как-то по-дурацки звучит…

— Ну, раз ты это понимаешь, значит, я уже могу порекомендовать тебе попробовать взлететь, — ухмыльнулся Драко, вставая. — На досуге, вместо бесплодных надежд на то, что боишься заметить.

Смесь испуга и жалобной насмешливости в ответном взгляде. Напряженное, едва сдерживаемое ожидание в глазах остальных — только и ждут ведь на этот раз, когда я уйду, мысленно фыркнул Драко. Будут прессовать собственного старшего мага на предмет полетов. Влип ты, Доминик Рэммет. Зато, глядишь, и впрямь летать когда-нибудь сможешь…

— Учитель? — окликнул его в спину Дом почти шепотом.

Драко обернулся.

— Скажите, у вас по любому поводу предвидения бывают? Или… ну, или только по важным?.. Или…

— Он вернется, — мягко сказал Малфой — и, не удержавшись, добавил: — если ты будешь верить.

Вспыхнувший было огонек в глазах парня угас, а Драко мысленно проклял и Перкинса, и Поттера, и весь остальной мир заодно — за то, что именно сегодня остаться и провести с ребятами еще пару часов все равно не получится. В предыдущие два визита министерского гостя Гарри изнылся и извелся, как его достало круглосуточно тащить на себе переговоры в одиночку — и как по-слизерински подло со стороны Малфоя сначала заварить кашу, а потом увиливать от своей части работы вообще и проявления партнерской поддержки в частности.

Драко был согласен с ним совершенно — вот только перспектива уходить всего лишь потому, что время занятия окончено, почему-то казалась глупостью. При чем здесь формальности, если так посудить? Когда на тебя такие глаза смотрят…

«Ты слишком их нянькаешь, — вспомнил он слова Луны и ее вечно отрешенный взгляд. — Они быстрее научатся, если не держать их за крылышки, а просто время от времени под присмотром выталкивать из гнезда».

Лавгуд, конечно, виднее. То-то она так рыдает каждый раз, когда любой из ее питомцев начинает маяться очередными, на взгляд Драко, высосанными из пальца глубоко душевными переживаниями. Это у них, водных, нормальное явление, видимо — чуть что, сразу в переживания с головой проваливаться и вариться в них, и вариться, и вариться… нет бы — делать уже начать хоть что-нибудь… Так нет же — пока трое суток не порыдал, все из рук, видите ли, валится…

Я никогда не пойму эту женщину, обреченно подумал Малфой, перемещаясь на террасу, откуда маячком светилось сознание Гарри.

— …и, похоже, что хоть в этом люди от магов совершенно не отличаются, — закончил Перкинс фразу.

Поттер, несмотря на двусмысленно прозвучавшее — или это только Драко так услышал? — заявление, улыбался, глядя себе под ноги, и разве что не краснел от смущения.

— Мистер Малфой! — встрепенулся Перкинс. — Никогда не успеваю заметить, как вы появляетесь.

— Повторю на бис, если угодно, — пожал плечами Драко. — Можно мне тоже чаю?

Гарри молча махнул рукой в сторону столика.

— Так и в чем мы не отличаемся от людей? — поинтересовался Малфой, придвигая к себе чашку.

— Панси заходила, — теребя шевелюру, уклончиво признался Поттер. — Ей не нравится, что Мелл отказывается без нее снимать первый урожай чего-то там, а еще — что ты не сварил какое-то там зелье, то ли от ожогов, то ли еще Мерлин бы знал, от чего, я не запомнил.

— В общем, ей опять все не нравится, — констатировал Драко, ухмыляясь и с наслаждением вдыхая аромат чая. — Паркинсон в своем репертуаре…

Уильям, откинувшись на спинку плетеного стула, с интересом наблюдал за их диалогом.

— Я просто имел в виду, что женщины в положении одинаковы независимо от того, принадлежат они к виду людей или магов, — заметил он. — Человеческие… гм, самки… в этот период тоже подвержены перепадам настроения и подобным приступам придирчивости.

— Зато я скоро стану отцом, — философски произнес Драко. — И тот факт, что Панси носит моего сына, дает ей право быть настолько невыносимой, насколько ей нужно. У меня стальные нервы, мистер Перкинс — я пять лет с Поттером жил.

Уильям оторопело моргнул и перевел непонимающий взгляд на Гарри. Потом подумал и отвел глаза — вероятно, решив, что не имеет права задавать вопросы.

— Да спрашивайте уже, — нетерпеливо вздохнул Поттер. — С вами сидеть рядом трудно, когда вы так въедливо над чем-то задумываетесь.

— Не буду, — хмуро ответил Перкинс. — Это ваши семейные дела, а я приезжаю разбираться… не совсем чтобы в них. И, похоже, в этом люди и маги таки различаются… я имею в виду — в вариантах приемлемой для них семейной жизни.

— Пфф… — фыркнул Драко. — У нас еще Лавгуд есть. Только она, слава Мерлину, не беременна — я имею в виду, что она и в нормальном состоянии подвержена таким перепадам настроения, что вытерпеть ее бесконечные слезы…

— Ты к ней придираешься, — с бесконечным спокойствием сообщил Гарри.

— Я ее просто придушу когда-нибудь, — елейным голосом пообещал Драко. — Некая часть меня зудит на эту тему с того дня, как я стал ее наставником, и рано или поздно я перестану колебаться и дам этой части волю.

— Обещания, обещания… — покачал головой Поттер. — Мистер Перкинс, вы как-то спрашивали меня о Кодексе взаимодействия стихий? Так вот — вы только что наблюдали один из четырех вариантов. Когда живешь со стихией противостояния, всегда в глубине души борешься с желанием придушить ее представителя — и первым же бросаешься на его защиту, как только у него что-то случается.

Перкинс улыбнулся. Драко отметил, что он, пожалуй, стал чувствовать себя куда раскованнее, чем в первый свой визит сюда — то ли привыкать начал, то ли и впрямь накопал достаточно информации, чтобы четко понимать, чего именно стоит бояться. А что — только мифы и сложившиеся в людских головах стереотипы.

Мысль радовала настолько, что почти пугала. Неужели это возможно — чтобы хоть кто-то начал понимать? Точнее, чтобы и человек — начал?..

— Такое тоже случается и у людей, — осторожно сказал Уильям. — Такие… отношения.

— Маги отличаются от людей не тем, что чувствуют по-другому, — задумчиво проговорил Драко. — Они просто немного иначе относятся к своим чувствам…

— Да и вообще не чувствуют многого, что привычно для человека, — добавил Гарри. — Ревности, например. Или вины, или скорби. В идеале, я имею в виду. Потому что эти чувства — не настоящие.

Перкинс снова моргнул и задумался, а Драко в который уже раз за сегодняшний день задался вопросом — а что такое идеал? И достижим ли он, если задуматься?

А самое главное — сможет ли его когда-то достигнуть хоть кто-нибудь из тех, кто живет здесь, включая их самих?..

* * *

Увидеть Криса, вальяжно сидящего в кресле с бокалом вина перед зажженным камином, было не столько странно, сколько неожиданно. Шон и сам не представлял, как сильно успел привыкнуть к зрелищу вечно напряженной спины и колючему, неуютному ощущению недовольства, постоянно зреющего в этом мужчине. К его стремлению засидеться допоздна в библиотеке, а вернувшись, тут же закрыться у себя и лечь спать — лишь бы лишний раз показать, что в собственном воспитаннике Кристиан Эббинс давно уже не нуждается.

По мнению наставника, это было отражением поведения самого Шона, который каждое утро демонстрировал то же самое — тем, что уходил на занятия. А потом торчал в саду или в общей гостиной чуть ли не до полуночи, не решаясь переступить порог собственной спальни.

— Будешь? — негромко спросил Крис, указывая взглядом на бутылку на столике.

И никаких тебе «что, явился?» или «ну надо же, кто пришел». Шон обнаружил, что так и застыл у дверей истуканом, во все глаза глядя на Кристиана, только когда тот фыркнул и отвернулся.

Его смех почти причинял боль — это были звуки, оставшиеся для них за стенами Уоткинс-Холла, в далеком и недоступном уже Глазго.

Стушевавшись, Шон подошел, наконец, ближе и опустился в соседнее кресло, ловя себя на том, что боится сделать лишнее движение. Разрушить в кои поры вроде бы благодушное настроение неловким словом или жестом. Напомнить о том, что их разделяет.

При том, что придумать, о чем, вообще, можно говорить, чтобы не упомянуть ни одну из болезненных тем, тоже не получалось.

— Что-то празднуешь или просто так? — стараясь говорить ровно, осведомился Шон, принимая бокал из знакомых узловатых пальцев.

— Вроде того, — улыбнулся Крис. — Вечер хороший, наверное. Вот и захотелось… помечтать немного.

Шон с усилием отвел взгляд. Смотреть в камин оказалось проще — его хотя бы сложно задеть пристальным разглядыванием. Огонь не видел дерзости в прямоте, а личного оскорбления — в попытках научиться быть самим собой.

— О чем? — тихо спросил Шон, делая глоток.

И тут же испугался, что задал слишком личный вопрос. Предложил сидящему перед ним магу поделиться своими переживаниями.

Совсем рехнулся, с мрачной усмешкой подумал он через секунду, прикрывая глаза. С собственным наставником боюсь разговаривать…

— О Глазго, — Крис тоже уставился в камин. — Помнишь ливень в парке?

— Это когда ты раскудахтался, что я простыну? — брякнул Шон, не успев прикусить язык, но Крис только усмехнулся.

— Это когда, молодой человек, мне пришлось тащить вас в кафе и отпаивать грогом. Ты выглядел, как мокрый воробей — даже огрызался возмущенным чириканьем…

Зато ты выглядел, как растревоженная змея, машинально подумал Шон, делая еще один глоток. Шипел и разве что не кусался.

— Как ты тогда верно заметил, меня мало пороли в детстве, — осторожно улыбнулся он.

— Да, плохой пример для подражания — это хуже, чем никакого.

— А какой — хороший?

В глазах Криса мелькнули искорки, он прикусил губу, глядя на сидящего перед ним парня.

— Не дерзите, юноша, — процедил он, улыбаясь.

Он помнит, замороженно подумал Шон. Мерлин, он и правда это помнит — даже кто что тогда сказал?..

— Не могу, — почти против воли проговорил он вслух, повторяя давний диалог, не сводя глаз с наставника. — Я плохо воспитан и вообще беспризорник. Что с меня взять.

— Вы вообще никак не воспитаны, — тихо откликнулся Крис. — Только старшим хамить научились.

— Зато у меня хорошо это получается. Меня так мама учила — если что-то делать, то от души.

— Сильно сомневаюсь, что вас можно научить чему-то еще.

— Вы же даже не пробовали. Связываться боитесь?

— У вас вода с волос капа… — Крис оборвал сам себя и, резко отставив бокал, уткнулся лицом в ладони. — Ты и правда был похож на воробья, — помолчав, уже другим тоном добавил он.

Шон оцепенело молчал, не замечая, что стиснул свой бокал так, что побелели пальцы.

— Я и не думал, что ты помнишь… — признался он наконец.

Крис поднял голову и коротко улыбнулся.

— Как дела? — нейтрально спросил он и мотнул головой в сторону двери. — Там, я имею в виду.

Шон нерешительно пожал плечами.

— Бузят, — коротко ответил он. — Тони МакКейн вернулся… э-э-э, это старший огненный маг. Больше недели прошатался где-то, теперь не заткнешь — новостями делится…

Крис вопросительно изогнул бровь, и Шон невольно вспомнил сегодняшний вечер в гостиной — и то, как это выглядело, когда Тони ввалился туда вместе с Домиником, взрывая привычную уютную тишину воплем: «Что, сволочи, соскучились?!». Какие они были оба шальные и почти пьяные, хохочущие, с безумными глазами, от них за милю разило сексом — быстрым, неловким и сумасшедшим, после которого кое-как натягиваешь одежду и тащишь друг друга — туда, куда не успели дойти, потому что руки вдруг начали эту самую одежду нетерпеливо стягивать.

Разило так отчаянно — от их глаз, жестов, от каждой ухмылки, что даже взгляд Дины на мгновение почти мечтательно расфокусировался. Остальные, заразившись бешеным напором Тони, наперебой дергали его, что-то вопили, о чем-то спрашивали, и Шону чуть ли не впервые за месяцы жизни в замке показалось, что даже здесь, даже у магов может быть — жизнь. Вот такая — чтоб била ключом, чтоб аж дыхание перешибало от счастья. Чертов Рэммет с его надеждами.

Видимо, секс и впрямь получился слишком быстрым, потому что у парней все никак не получалось перестать хвататься друг за друга, и в конце концов Тони просто уселся на пол посреди комнаты, оживленно жестикулируя и делая огромные глаза, взахлеб повторяя: «Ребята, там такое творится! Такое!», а Дом, обхватив его за шею, навис сзади, и Тони и сам, кажется, не замечал, что то и дело цепляется за него одной рукой, постоянно оглядываясь, словно Доминик способен вдруг куда-то исчезнуть.

А еще никак не получалось, глядя на попытки Тони не смотреть на Дину, избавиться от мысли, что он — знает. Мерлин бы понял, каким шестым чувством, но он знает, кто и как согревал постель Рэммета, пока любовник отсутствовал, и это так неожиданно, дико и отчаянно больно, что Тони перепуган сейчас до зеленых гоблинов. Что он боится перестать говорить и начать думать, боится самого себя и того, что чувствует, потому что он действительно счастлив, и все, что ему нужно — это обнимающий его за шею блондин.

И знать, что это не закончится — никогда.

— Так что в мире за новости? — потормошил Шона Крис.

Тот моргнул, силясь перевести сумбурный эмоциональный поток слов МакКейна в набор четких фактов, который способен воспринимать Кристиан. Тяжело, — с неподдельным удивлением вынужденно констатировал Шон.

— Министерство вовсю продвигает идею о потенциальной полезности стихийных магов человеческому обществу, — начал он, сосредоточенно покусывая губы. — Опять пошла волна информации об их роли во второй войне. Закон о принудительной высылке еще не отменен и даже не рассматривается — мистер Драко про это говорил, кстати, что Визенгамоту даже удобнее пока сгонять магов сюда. Все равно в резервацию почти никто не уезжает… Но уже отменен закон об ограничении в правах для тех, кто не обязан покидать страну. И его Визенгамот принял.

Лицо Криса приобрело знакомое выражение — превратившись будто в вырубленное из камня. Он сосредоточенно слушал, невидяще глядя в пространство, так и не взяв бокал, отставленный в сторону.

— Этого следовало ожидать. Что тут такого удивительного?

— Тут — ничего, — кивнул Шон. — Убит член Визенгамота, лоббировавший отмену этого закона, причем — уже после того, как прошло голосование. Информация скрыта и в газеты не просочилась… Убит новый лидер партии в защиту стихийных магов — практически сразу после избрания. Убит журналист, написавший какую-то отсебятину о нашей школе — в основном, по словам Тони, статья была о том, что школа существует, ею руководит мистер Поттер, и все маги там под контролем и присмотром. И тоже — сразу после выхода статьи…

— Погоди, — взгляд Криса снова обрел осмысленность. — Если информация закрыта и в газетах не появлялась, откуда этот, как его — МакКейн? — мог ее выцарапать? По улицам ходил и кривотолки слушал?

— Нет, — невольно улыбнулся парень. — Он поперся в аврорат заявлять о пропаже своей кошки. И ходил там, читал, кто что думает — несколько дней, пока с каждым более-менее высокопоставленным лицом в коридоре хоть раз не столкнулся. Всех, говорит, достал кошкой этой…

Крис покосился на него, как на сумасшедшего, но промолчал. Шон вспомнил, как, полузадушенно всхлипнув, заорал, услышав об этом, Доминик.

— Я тебя, мать твою, придушу нахрен — ты что, совсем с катушек съехал?! — вопил он. — Ты что, думаешь, в аврорате одни дебилы сидят? Умнее ничего не мог придумать — самому им в лапы полезть, да еще по такому тупому поводу? Если бы любой тамошний придурок догадался, что ты читаешь мысли, или просканировал тебя любым заклятьем… — он задыхался, не находя слов.

— Так не обнаружил же, — поморщился Тони.

— Гоблина с два ты еще раз отсюда выйдешь! — рявкнул Дом.

МакКейн нехорошо прищурился. Маги пялились на них, только не открыв от возбуждения рты.

— Гоблина с два я выйду отсюда без тебя, — с нажимом прошипел Тони, чуть не вдавливая его взглядом в стенку. — Я, конечно, взрослый маг, и понимаю — все дела, свобода воли, принятие чужих решений, чтоб тебя, Рэммет, соплохвост заел с твоими решениями! — кулак с размаху врезался в пол. — Я предлагал тебе пойти со мной? Я, мать твою, только не умолял, чтобы ты оторвал задницу и прогулялся до Лондона! Со всеми этими, тролль их сожри, переговорами там должно было твориться что-то такое, о чем нам не рассказывают, и, если тебе все до факела — Мерлин с тобой, торчи здесь. Но ты хоть понимаешь, вообще, чего мне это стоило? Повернуться и уйти, и поверить, что ты не ищешь способ от меня избавиться, а тебе просто на все положить? Так что — вот сейчас уже заткни, пожалуйста, пасть, вот на этом самом месте, и даже мне не заикайся теперь, что я что-то там не так делал. А в следующий раз, если тебе не поровну, заавадят меня там авроры или нет, то не имей привычки бросать меня одного! Я внятно выразился? — демонстративно выдержав паузу, Тони отвернулся и, враз как-то сникнув, цапнул чью-то рюмку с наколдованным по такому поводу виски. — Мы, огненные маги, вообще думать не обязаны, — с глухой иронией проворчал он в сторону. — У нас и без этого хорошо получается брать и делать… пока остальные все думают, все гадают…

В глазах потерявшего дар речи на добрую четверть часа Доминика можно было, наверное, поместиться целиком. Всей оравой.

— Отчаянный, видать, молодой человек… — помолчав, покачал головой Крис. — Глупый и безрассудный. Но отчаянный.

— Есть такое… — мягко согласился Шон.

Видеть Кристиана таким — в ответ на подобную выходку констатирующим почти что согласие если не с поступком, то хотя бы с его результатом — это, наверное, было слишком для одного вечера. Таким Крис не был с тех пор, как они переступили границу Уоткинс-Холла — и Шон был уверен, что не будет уже никогда.

— В общем, идет массированное теневое противостояние между Министерством и кем-то, кто не согласен с его политикой, — добавил он. — По мнению Тони — в аврорате убеждены, что за убийствами стоит группа людей, а не магов. Что-то там по почерку и характерным признакам, я не знаю — Тони сам до конца не понял. И эту информацию активно прячут от электората.

— Раз прячут — значит, не так массированно пока что и противостоят, — задумчиво заметил Крис. — Раз все еще есть возможность прятать и выдавать за несчастные случаи — или за что они там выдают…

Шон пожал плечами и отвел взгляд.

— А твои как дела? — на свой страх и риск поинтересовался он. — Ну… вообще, я имею в виду…

— Имел честь беседовать сегодня с мисс Паркинсон, — коротко улыбнулся Крис. — Крайне, скажу я тебе, оказывается, неглупая девушка. Просто — крайне…

Брови Шона поползли вверх. Это уж точно был первый раз, когда Эббинс отзывался тепло хоть о ком-то из здешних учителей.

— Только не говори мне, что она уломала тебя ходить на занятия, — недоверчиво буркнул он. — Я и так уже подозреваю, что сплю…

Крис расхохотался — и, наверное, это и стало последней каплей. Шон успел только заметить краем глаза, как задрожала рука, а следующим звуком уже был звон разбившегося бокала, и воздух вдруг закончился, будто горло передавило комком, и Шон почувствовал, что его срывает с кресла и дергает куда-то — вперед, куда угодно, где не было месяцев молчаливого презрения и оглушающей тишины, и холода, и постыдного желания то кричать, добиваться, требовать — то уговаривать, унижаться и плакать.

Только почему-то впереди снова оказался — он, и его жесткое плечо, и неожиданно крепкие руки, обхватившие, встряхнувшие, и ладонь, непривычно улегшаяся на затылок — и все равно ни черта не было видно от слез.

— Я… — захлебнулся Шон.

— Ш-ш-ш, — выдохнул голос над ухом, и от тепла чужого дыхания на своей шее слезы рванули совсем уже не сдерживаемым градом. — Прости меня… Ты что, малыш…

— Мерлин… — простонал Шон, вцепляясь обеими руками в пахнущую выгоревшим на солнце лугом рубашку.

— Да не буду я на ваши занятия ходить, не пугайся ты так… — прошелестел Крис, осторожно ероша его волосы, прижимая к себе — неуверенно и нервно, будто не знал наверняка, как это делается. — Знал бы, что ты так отреагируешь… Мы с ней просто поговорили. Неплохо поговорили. Я подумал, что ты бы не отказался узнать об этом.

Шон вздрагивал, уткнувшись лицом в его шею и едва не срываясь в новый виток истерики от поглаживающих выступающие лопатки ладоней, от шепота над ухом, от убаюкивающе теплых, надежных рук.

— Совсем друг от друга отвыкли, — с непонятной горечью констатировал Крис, беря его лицо в ладони и неловко вытирая слезы большими пальцами. — Но это ничего, Шон. Мы все поправим, правда? Мальчик мой… чудовище мое неугомонное…

Всхлипнув, Шон высвободился, вытирая глаза. Это не могло быть правдой. Но — было. Сейчас Крис точно не лгал — скорее, сам боялся сделать что-то не так.

— Все будет хорошо, малыш, — шепнул голос сзади, и ладони снова обвились вокруг плеч. — Пока мы вместе — все будет хорошо…

— Правда? — не удержался от беспомощного вопроса Шон.

— Ага, — Крис тихо засмеялся, зарываясь, как когда-то давно, тысячу лет назад, лицом ему в затылок. — Теперь уж точно — все будет просто замечательно…

Шмыгнув носом, Шон устало откинул голову, прислоняясь к наставнику.

— А почему именно теперь? — почти рассеянно спросил он.

— Потому что теперь я знаю, как выйти отсюда, — прошептал Крис.

Шон вздрогнул так, что нечаянно заехал ему локтем в бок, и резко обернулся. Слезы мгновенно высохли.

— Да никуда я не ухожу, — успокаивающе добавил Кристиан. — Просто сообщаю тебе, что нашел отгадку и для этой задачки. Все очень просто, Шонни… а мисс Паркинсон — действительно неглупая девушка. Ты мне веришь?

Это был прямо-таки подлый вопрос. Слишком подлый — после всех этих месяцев. Шон молчал чуть ли не минуту, прежде чем осторожно кивнуть.

— Вот и не беспокойся, — удовлетворенно улыбнулся Крис. — Все действительно будет хорошо у нас с тобой, я обещаю — и я буду здесь и завтра, и послезавтра, и еще очень долго. Это я тоже тебе обещаю.

Сопротивляться его ладони, так неуверенно лежащей на твоей щеке, было попросту невозможно.

Да уже и не очень казалось понятным — зачем продолжать пробовать.

* * *

— Гарри… — беззвучно прошептал он. — Гарри…

Поттер пошевелился и едва заметно потерся виском о подбородок Драко. Ладонь тихонько улеглась на бедро.

— Что?.. — чуть слышно откликнулся он.

Я скучаю по тебе, — чуть не выдохнул Драко, вжимаясь носом в растрепанные, пахнущие солнцем волосы. Мерлин, я так скучаю по твоему смеху, по идеям и авантюрам, по твоей беззаботности, пусть кажущейся, пусть — только здесь, только ночью… Только для нас…

— Поцелуй меня, — вместо этого зачем-то проговорил он вслух.

Поттер поднял голову и уставился на него потемневшими — то ли от усталости, то ли просто от наплывающего сна — глазами. Моргнул раз, другой, потом протянул руку и коснулся щеки Драко.

— Куда? — пряча улыбку в уголках губ, спокойно поинтересовался он.

— Да все равно, — поморщился Малфой, ловя и прикусывая горячие сухие пальцы. — Куда-нибудь. У меня масса заслуживающих внимания мест — можешь выбрать любое, я разрешаю.

Гарри фыркнул и со стоном уткнулся куда-то ему в шею, ладонь скользнула вниз и обхватила, поглаживая, плечо Драко.

— Я тоже скучаю по тебе… — шепнул он, почти касаясь губами кожи. — Просто…

Просто. Это слово Малфой успел выучить так хорошо, что почти готов был возненавидеть — всякий раз, когда слышал.

Просто устал. Просто вымотался. Просто не могу расслабиться.

— Просто помоги мне, — не поднимая головы, внезапно попросил Гарри. — Я действительно выдыхаюсь, Драко… Ты же сам видишь — приползаю к тебе или к Панси, как тряпка выжатая… Только калачиком свернуться, спрятаться рядом — и ничего больше не делать, никуда не бежать, никого не выслушивать… и не уговаривать…

— Тебе и не надо ничего делать, — машинально ответил Драко, перебирая его волосы и лихорадочно силясь в очередной раз не испугаться.

Это просто усталость. На Поттера действительно свалилась в последние годы непосильная ответственность, и то, что он тянул ее день за днем, приучило думать, что все дается ему легко, что в запасе еще море сил и океан энергии… Гарри всегда был океаном энергии… Просто я забыл, что он такой же, как я, как Луна — что он не сверхсущество. И что сейчас с этими переговорами его нагрузка выросла на порядок — просто потому, что ответственность тоже увеличилась на порядок…

Просто. Снова — просто. Черт…

Поттер невесело усмехнулся и подвинулся ниже, мимоходом чмокнув Драко в плечо. На общепринятом языке, если Малфой еще не сошел с ума, это означало «спокойной ночи».

Что-то мешало потрепать его по вихрам, беззвучно ответив тем же. Драко тоже упрямо скользнул вниз, снова оказываясь рядом с посапывающим носом Поттера, и осторожно коснулся губами его лица.

— М-м-м… — промурлыкал Гарри.

— Угу, — промычал в ответ Драко, целуя разгоряченную шею.

Поттер выдохнул и откинулся на спину, на этот раз — подвинувшись выше.

— Слушай, я и вправду хочу спать… — виновато сказал он, кладя ладонь на затылок Малфоя.

Еще скажи — голова болит, мрачно подумал Драко, подпирая кулаком подбородок, и уставился в сонно моргающие глаза. Будешь копия Лавгуд, которая теперь таким странным образом приохотилась демонстрировать, что ее что-то мучает — и в упор не желает слышать о том, что можно и «просто сказать».

От слова «просто» уже начинало вполне конкретно мутить.

— Ощущения моего левого бедра подсказывают мне, что спать хочет далеко не все твое тело, — мягко заметил Драко.

Поттер совершенно явственно напрягся и сделал попытку отодвинуться.

— Мало ли, чего оно хочет… — почти обиженно пробормотал он.

— И откуда только нелюбовь к собственному телу такая… — в тон ему проворчал Малфой и нырнул вниз, под одеяло.

Гарри вздрогнул и выгнулся, тут же вцепившись ему в волосы — впрочем, оказалось, что, если сопротивляться, то не такие уж у него и упрямые руки. Драко молча отбросил мешающееся одеяло в сторону, не отрываясь от покусывания, поглаживания, сжимания, и бессознательные движения бедер Поттера, слава Мерлину, говорили за него куда искреннее, чем он сам.

— Не надо… — почти жалобно выдохнул Гарри, крепко удерживая голову Драко, но при этом уже не пытаясь отталкивать.

— Да ну? — усмехнулся Малфой и, отмахнувшись от цепких рук, подтянулся выше, накрывая губами его губы.

Поттер зашипел, как рассерженный кот — Драко на мгновение показалось, что еще секунда, и Гарри рявкнет во весь голос, прямо ему в лицо, что-нибудь уж совсем нелицеприятное, и это будет хоть что-то, хоть какой-то шаг к тому, чтобы поговорить, вытащить из него всю эту чертову пыльную усталость, растормошить… привести в чувство, в конце концов.

Тонкие пальцы обхватили член, несколькими грубоватыми движениями заставив Поттера запрокинуть голову, издавая глухие нечленораздельные звуки.

— Еще… — неразборчиво простонал Гарри, притягивая его к себе.

Драко остановился, нависая над ним и тяжело дыша.

— Черт, ну!.. — яростно выкрикнул Поттер, обвивая его ногами. Драко молчал, глядя на зажмуренные глаза и крепко сжатые губы. — Ну, теперь-то что не так? — наконец раздраженно выпалил Гарри. — Чего ты добиваешься?

— Пытаюсь обратить твое внимание на то, что я тоже здесь есть, — хмуро проговорил Драко.

Пальцы Поттера потянулись вниз — пришлось перехватить его руку. К раздражению во взгляде добавилось непонимание.

— Ты не со мной, — замороженно произнес Драко. — Ты вообще ни с кем — спрятался сам в себе и изматываешься там от одиночества. Извини, что настаивал. Я не стану заниматься сексом с твоим телом — раз уж оно, как ты утверждаешь, устало и хочет спать.

Ну, хоть какая-нибудь вспышка? Хоть мало-мальская?..

— Кажется, я предупредил тебя об этом сразу… — устало отозвался Гарри, снова откидываясь на подушку.

— Ты сказал, что ничего не хочешь делать. Я и не просил тебя об этом. Все, что требовалось — это расслабиться и позволить мне сделать что-нибудь для тебя. Это называется «отдых», Поттер. Это — а не твои жалкие попытки заснуть со стояком рядом с тем, кого ты, кажется, любишь.

— Ну, так и какого Мерлина ты остановился? — все та же усталость в голосе.

Драко медленно выпрямился и сел, глядя на вздымающуюся от неровного дыхания грудь.

— Гарри, — негромко позвал он.

Поттер перевел на него напряженный взгляд.

— С каких пор ты перестал доверять мне?

Возмущение. Не лучшее, что могло бы быть, но — уже что-то…

— Я и не перестал…

— Знаешь, вообще-то, это ты всегда не выносил, когда я вру. Неужели теперь тебе пора тем же в нос тыкать?

Непонимание. О, черт… Черт, черт и еще раз черт.

— Ты избегаешь Луны, ты отделываешься от меня пустыми фразами и боишься даже позволить себе расслабиться в моем присутствии, ты беспокоишься о будущем, которое всегда находилось в моей компетенции, и постоянно повторяешь, как ты устал, не разрешая никому помочь тебе. И — да, при этом просишь о помощи. Только не принимаешь ее. Что с тобой происходит?

Гарри закатил глаза и со стоном перевернулся на бок, пряча лицо в ладонях.

— Ты даже спишь теперь чаще всего рядом с Панси — потому что именно с ней можно именно что спать, отговариваясь ее самочувствием. Я тебя уверяю — она достаточно хорошо себя чувствует, чтобы все еще заниматься фехтованием, а уж секс ей точно не вредит. Но на это же можно закрыть глаза, верно? К тому же, так ты спишь не только рядом с ней, но и с ее сыном. Как ты там это называл, Поттер? Чистое и незамутненное сознание? Может, ты поэтому только ему и способен до сих пор доверять? Что там одни голые и недооформленные чувства, которые не могут лгать?

— Ты уверен, что это разговор как раз для поздней ночи? — перебил его Гарри. — Может, черт возьми, ты уже оставишь меня в покое и просто дашь мне выспаться? Может, я потому и сплю с Пэнс, а не с тобой, что она не пилит меня разговорами?

Драко горько усмехнулся.

— Отлично, Поттер, — задыхаясь, прошептал он. — Теперь ты это называешь «пилить». Я уже забываю, что это такое — когда ты приходишь и просто целуешь меня, а мы говорим о том, кто кого пилит! Вы что, сдурели вконец на пару с Лавгуд уже?

Гарри молчал, глядя на него и машинально теребя край подушки.

— Я знаю, что ты устал, — Драко опустил голову и уткнулся лицом в колени. — Я знаю, что Луна уже боится даже собственной тени — так ее Пэнс затюкала, и что сама Пэнс скоро рассудком подвинется, потому что пытается перестроить свой организм, не перестраивая психику… Я только не знаю, почему никто из вас даже не задумывается, от чего и когда свихнусь я — среди вас, таких. Если ты не забыл, твоя часть переговоров — только верхушка айсберга. Хочешь, я расскажу тебе, что происходит помимо них? И каким образом, и чего это лично мне стоит? Тебе хоть интересно, что творится со мной, пока ты маешься собственной усталостью?

— Интересно, — наконец обронил Гарри. — Только я… Мерлин, Драко, я действительно не понимаю, что происходит…

Малфой поднял голову — и с удивлением наткнулся взглядом на искусанные губы и вцепившиеся в край простыни побелевшие пальцы.

— Мне страшно, — отчаявшись подобрать слова, выдохнул Гарри, снова утыкаясь носом в подушку. — Ты… прав, я, наверное… Но просто…

— Просто! — зло усмехнулся Драко. — У нас тут теперь все, Поттер, «просто». Так просто, что уже сами разобраться не можем…

— Черт, я на самом деле не знаю! — выкрикнул Гарри. — Я не знаю, в чем эти проклятые причины, и что происходит, я тоже не знаю, и почему мне так сложно доверять… тебе — тоже!

Драко рванулся к нему, падая сверху, зарываясь в волосы, прижимая к себе, стискивая обеими руками.

— Мне все время снится, что я умер… — бормотал Поттер, обнимая его. — Или — что ты… Или Луна. Что в этом я виноват. Что я что-то не так сделал, или не сделал, не знаю… Что каждый, кто ко мне приближается, кому я позволяю приблизиться… что умирают все, Драко! Черт, мне даже Джерри сниться начал, ты не поверишь…

— Придурок мой… — целуя его, шепнул Малфой. — Параноик самовлюбленный, весь мир только от него, можно подумать, и зависит…

Гарри нервно фыркнул и поднял голову, уставившись Драко в глаза.

— Ну… — неуверенно проговорил он. — Нет, ну — не весь, конечно… Только близкие…

— Твои близкие — весьма неглупые маги! — категорично заявил Драко. — И один из них сейчас предпочел бы, чтобы ты вспомнил, насколько он любит заниматься с тобой сексом.

— Он не любит — сексом, — обиженно хмыкнул Поттер. — Сексом ему сегодня уже предлагали…

Целовать Гарри, когда он, по крайней мере, старается не упираться, было сродни глотку свежего воздуха.

— Давай, сделай это… — тихо сказал Поттер, глядя на Драко снизу вверх. — Я попробую…

— …Снова научиться мне доверять?

Гарри неловко улыбнулся.

— Глупо звучит, да?

— Есть немного.

Он притянул к себе лицо Малфоя и, коснувшись губами щеки, потянулся к уху.

— Я люблю тебя, — почти беззвучно проговорил он. — Это — единственное, в чем я на самом деле уверен. Даже когда мне кажется, что я совсем один, Драко.

— Ты не один, — прошептал Малфой, прикусывая мочку его уха.

— Тогда сделай так, чтобы я об этом не забывал…

Нежаркое сентябрьское солнце грело затылок, расцвечивало неспешными красками каменные стены замка и вьющийся вокруг распахнутых окон плющ, поблескивало зайчиками в цветных стеклах, отражаясь и переплетаясь лучами в русых, выцветших за лето почти до золота волосах. Алан блаженно потянулся и, отводя взгляд, поднял руки, цепляясь за верхушки витых столбиков балконного ограждения.

Ему нравилось сидеть здесь, прямо на плитах пола, откинувшись на резной парапет, скользя рассеянным взглядом по широкому балкону, опоясывающему все южное крыло замка. Иногда кивая в ответ на чьи-то приветственные взмахи, иногда — обращая внимание на утренний щебет Энни, или поглядывая на сонных и хмурых спросонья Марту и Линдс, которые — как всегда — выползли, наконец, из своей спальни позавтракать. Или слушая доносящийся снизу, из сада, четкий и размеренный голос Мелани, отдающий команды собравшейся на гимнастику группе…

В глубине души Алан давно полагал, что за один только связывающий все личные комнаты южного крыла в единое общее пространство балкон учителям стоит поставить памятник. Хочешь одиночества — остаешься в собственной спальне. Не хочешь — достаточно просто открыть дверь и выйти наружу — не к кому-то конкретному, а просто на общий балкон. Рядом со входом в каждую комнату стоит аккуратный низкий столик, и кое-где сидят маги, кто-то — завтракая, кто-то — таращась по сторонам, или болтая, или читая газеты.

Или просто занимая свободное до работы и занятий время.

Солнечный луч, отразившись от мелькающего в крепких руках аккуратного ножичка, в очередной раз заставил фыркнуть и неловко зажмуриться. Сидящий напротив за своим столиком Натан вскинул на него непроницаемый взгляд, не прекращая подчищать тонким лезвием зажатую в ладони деревяшку, в которой уже угадывалась форма хрупкого — на этот раз, похоже, женского — силуэта.

Алан никогда не мог заставить себя постичь, как можно такими широченными и неуклюжими на вид лапищами, с помощью едва не теряющегося в них маленького инструмента, превращать кусок дерева в точеное личико — или в букет цветов, или в уменьшенную копию любой части замка. Тихо подозревая, что О’Доннел просто исподтишка колдует без палочки, он все равно не мог не пялиться, как загипнотизированный кролик, на сам процесс работы. Движения рук пленяли и завораживали — почти как вид живого огня.

«Ты хочешь жить рядом с ним, а не существовать в одиночестве», — вспомнились вдруг слова Гарри Поттера, брошенные когда-то в это непроницаемое лицо. И то, как беспомощно зажмурились тогда вечно холодные и равнодушные глаза, как в них перед этим на какую-то долю секунды успело мелькнуть что-то… такое… что-то, что Алан искал там из месяца в месяц, но увидеть смог только однажды. И больше, ни раньше, ни потом — никогда.

Однажды, после очередной стычки с Натаном по очередному дурацкому поводу, Алан не выдержал и сорвался на некстати подвернувшегося под руку Дэнни, разоравшись до сыплющихся с кончиков волос цветных искр. Мальчишка искры, распахнув глазищи, минут пять с уважением разглядывал, время от времени благоразумно охая и поддакивая, а потом с совершенно невинным выражением лица поинтересовался — что этот О’Доннел, мразь такая, за существо, вообще? Чем он живет? Чем занимается? Ну, то есть, что-то же он делает, когда не занят доведением Алана Прюэтта до белого каления?

Алан поперхнулся воплем о том, что ему нет никакого интереса разбираться, чем именно занимается в свое свободное время О‘Доннел — потому что вдруг понял, что понятия об этом не имеет. Если бы его спросили чуть раньше, предварительно застав в спокойном состоянии, он бы, наверное, буркнул — Мерлин его знает, наверное, книги читает. И, возможно, даже бы угадал — все земные маги так или иначе повернуты на просиживании штанов за книжками — но о чем именно может читать Натан, он не знал даже приблизительно. Хотя, если разобраться, каждый маг интересовался чем-то своим.

Мелани, к примеру, всегда было за уши не оттащить от сада, а за систематизированно изложенную информацию о редких видах растений и почв она могла с готовностью продаться в бессрочное рабство. Мэтт копался в заклинаниях, пытаясь на пару с Тимоти составить какую-то схему уровней развития стихийных магов и описать, привязав к ней, принцип видоизменения боевых и бытовых заклятий — об этом Алан знал наверняка, потому что на одном из смешанных уроков тема всплывала, и парни о своих исследованиях ни с того ни с сего даже разговорились. А кто-то — кажется, Лорин или Элис — однажды обмолвился, что, если задаться целью, можно создать артефакт абсолютно любого назначения, используя стихийные связи. Значит, видать, тоже на эту тему пытались что-то нарыть…

Алан впал в ступор, обнаружив, что, похоже, все вокруг и впрямь чем-то заняты. Чем-то, о чем не говорят на общих сборах или занятиях, о чем знают либо только учителя, либо, возможно, еще и маги той же стихии… но не он, Алан Прюэтт. Точнее, он даже никогда и не пытался прислушаться и разглядеть в каждом — его самого, настоящего.

Похоже, кое-кто был чертовски прав, назвав меня эгоцентриком, пришла следом совсем уж похожая на вылитое за шиворот ведро ледяной воды мысль.

Наблюдать за Натаном — не ввязываясь в споры, не пытаясь получить порцию внимания, добиться немедленной эмоциональной реакции, не пытаясь дать оценку его действиям, просто глядя на них — оказалось так непривычно, что Алан тихо обалдевал от собственных ощущений. А увидев однажды мелькающий в руках О’Доннела ножик, обалдел окончательно.

— Офигеть, — искренне выдохнул он, во все глаза глядя на вырезанную на отшлифованном плоском куске дерева панораму школьного двора с фонтаном, статуей и рядами деревьев.

Натан пробуравил его сумрачным взглядом и буркнул что-то о «настоящих ценителях искусства».

— Ты что — сам это сделал?! — неверяще переспросил Алан. — А у тебя еще есть?

То ли О’Доннел соскучился по публике, то ли оказался не против поговорить, наконец, о своих достоинствах, а не о недостатках самого Прюэтта — Алан так и не понял. Но, глядя на выточенную из дерева высокую, почти в три фута, женскую фигуру в каких-то развевающихся одеждах и с копьем в руках, не удержался от вопроса:

— А где ты инструменты берешь?

Натан уставился на него, как на идиота.

— Попросил у мисс Панси, она достала, — спокойно ответил он. — Все так делают, Прюэтт — когда хотят то, чего нет, идут к учителю и разжевывают, что и почему. Правда, для этого нужно хотеть хоть чем-нибудь заниматься…

— А ты из камня вырезать не пробовал? — перебил его Алан. — Было бы вообще круто — настоящие скульптуры бы получались.

— Из камня дольше же намного, — огрызнулся в ответ О’Доннел. — У меня терпения не хватает.

Распахнув от изумления рот — слышал бы Натан сам себя, когда брякал такую чушь! — Алан совершенно неприлично расхохотался, складываясь пополам и держась за живот. И уже потом, когда, обессилев от смеха, он сидел на полу чужой комнаты, прислонившись к стене, глядя на смущенно улыбающегося О’Доннела, до которого, кажется, наконец, дошло, что именно он сказал, пришла пугающая, почти обжигающая мысль.

Что он действительно сидит сейчас в спальне Натана и смеется — вместе с ним. И здесь так тепло и спокойно, что хочется самому превратиться в скульптуру, лишь бы не уходить никуда. Никогда.

После чего пришлось встать и пойти на урок, где они — разумеется — тут же снова сцепились, и весь последующий вечер Алану казалось, что утро и залитая солнцем комната ему приснились — как и улыбка О’Доннела.

А на следующий день пришлось набраться наглости и, выйдя на балкон, как ни в чем не бывало прогуляться до столика у двери в спальню Натана, болтая со встреченными магами и цапая по дороге чужое печенье. Это было равносильно подвигу.

Выгонит — уйду, сгоряча пообещал себе Алан. Даже, возможно, молча уйду. Если получится.

О’Доннел только выразительно покосился на печенье в его руках и подвинул пустую чашку.

Алан так и не понял, почему ему позволяют здесь ошиваться. Торчать где-то рядом, затевая перепалки с живущими по соседству девчонками — те по утрам выглядели так, будто презирали весь мир целиком, но печеньем исправно делились, а иногда даже удавалось раскрутить Марту на продолжение споров о вчерашних занятиях. Что было по-своему почти прекрасно, пока в диалог не влезала Линдс — после этого Натан обычно начинал гундеть о количестве огненных магов на квадратный фут, а Алану снова начинало хотеться его придушить.

В голове категорически не укладывалось, зачем позволять торчать рядом тому, кто раздражает тебя своей болтовней и желанием докопаться до сути интересных ему вопросов, когда сам эти вопросы обсуждать не желаешь, а разговоры с другими тут же предлагаешь устраивать подальше от твоей комнаты.

Но иногда случались вот такие вот странные дни, когда говорить было лень, и хотелось только нежиться на еще теплом осеннем солнце, растянувшись под его лучами, и таращиться на мелькающий в руках Натана нож с кривым лезвием, делая вид, что пялишься вовсе не на крепкие ладони, не на широкие плечи под легкой светлой футболкой, не на похожие на расплавленное золото в лучах солнца волосы.

— А давай в Лондоне лавку откроем, — неожиданно сам для себя брякнул Алан. — Если эти штуки твои попробовать продавать, бешеный успех же будет.

Натан нахмурился и бросил на него странный взгляд.

— Сам в Лондон поедешь или как? — сухо поинтересовался он. — А на работу людей нанимать будешь? Трясясь, что кто-нибудь разглядит в тебе мага и проверит, не берет ли тебя Авада?

Если в О‘Доннеле что и раздражало всегда, так это его вечная непрошибаемая уверенность, что он все знает лучше других — и во всем, что ни предложи, видит одни недостатки. Критик хренов.

— Или даже не трясясь, — будто бы сам себе усмехнулся Натан, снова принимаясь за работу. — Чего это я, действительно. Какое тебе дело до того, что будет потом? Главное же — ввязаться. У тебя, Прюэтт, всегда все так просто, что прямо непонятно, почему все вокруг настолько идиоты, что сами ни до чего догадаться не могут.

— Я не о том говорил! — не выдержав, вспылил Алан, отпуская столбики парапета и выпрямляясь. — А о том, что можно попробовать распространять через чужие магазины и посмотреть, что получится. И, если получится, подумать, не открыть ли свою лавку и как это сделать! Можно хотя бы задуматься сначала над тем, что я предлагаю, и только потом критиковать все подряд?

Натан уставился на него в упор из-под выгоревшей челки. А можно на меня не орать? — явственно читалось в его глазах.

— Если мне нравится сидеть и кромсать чурбачки, это не значит, что я обязательно позарез хочу превратить свою деятельность во что-то глобальное, — наконец процедил он.

Алан медленно выдохнул сквозь зубы. Временами он с трудом сдерживал желание обхватить О’Доннела за шею и как следует постучать головой о стенку. Ну, то есть — хотя бы попробовать…

— Трус, — буркнул он, отворачиваясь.

— Хам, — спокойно парировал Натан.

Алан молча поднялся, оттолкнувшись от пола — одним движением, как кот — и, подойдя к соседнему столику, молча бухнулся на стул, вытянув ноги. Марта, покосившись на него, снова уставилась в закрепленное на подставке зеркальце и продолжила с мрачным видом яростно драть расческой распушившиеся за ночь волосы. Рядом валялась рассыпанная по столешнице косметика, из спальни доносился резковатый голос что-то громко и не всегда попадая в ноты напевающей Линдс, и Алан вцепился в один из попавшихся под руку толстых карандашей непонятного назначения и принялся ковырять им столик, не обращая внимания на демонстративно хмурое лицо Марты.

Избавиться от ощущения, что в спину смотрит необъяснимо теплый, улыбающийся взгляд золотисто-карих глаз, ни в какую не получалось. Смотрит едва ли не с нежностью, снисходительной и почему-то признательной, охватывая тебя целиком, такого вспыльчивого, дерганого и неразумного, но все равно — восхищаясь тобой. Таким.

Алан знал, что стоит только обернуться — и взгляд пропадет, сменившись привычной непроницаемой сдержанностью. И будет почти невозможно заставить себя поверить, что взгляд действительно был — и бывает всегда, когда к нему вдруг поворачиваешься спиной.

* * *

У него матово-бледная кожа и едва заметная россыпь родинок под левой лопаткой. Когда он засыпает, кажется, что лицо еще больше истончается, черты заостряются, а ресницы немного темнеют. Всякий раз, глядя на него, спящего, Тони ловил себя на оцепенелой, пугающей мысли — почему невозможно остановить время? Хотя бы на пару секунд. Потеряться, остаться в них, уткнуться носом в светлый затылок и замереть, зная — это он. Рядом с тобой.

Молчаливый, упрямый, насмешливый, хмурый и верткий, как змея — и легконогий, как ветер. Способный, вроде бы, не повышая тона, так рявкнуть на любого из подчиненных магов, что в окрестных окнах испуганно и жалобно дзинькают стекла. Или, глядя тебе в глаза, посмотреть в самую душу, туда, куда и самому-то — страшно, сбить одним взглядом весь пыл и всю ярость, развеять любые страхи, вытрясти их из тебя, измученного собственной болью, оставляя только звенящую, обнаженную тишину.

И оставаясь в ней — с тобой. Как чудо.

Тело потянулось вперед, к нему — оно нередко вытворяло что-то само, когда Доминик был рядом. Тони прижался разгоряченным лбом к прохладной спине, между лопатками, ладонь улеглась на узкое плечо, пальцы сжались. Дом пошевелился и что-то неразборчиво хмыкнул.

Хотелось обвиться вокруг него, спрятать в кольце рук, подмять под себя, прижимая к растерзанной постели. Услышать, как он сдавленно чертыхается, отталкивая тебя, а потом уже только стонет сквозь зубы — отрывисто и громко, до синяков впиваясь ногтями в твое запястье. Целовать его шею, и затылок, и плечи, теряясь и пропадая в нем, чувствуя, как тело под тобой сотрясает крупная дрожь — и сжимая объятия еще крепче, ловя губами каждый стон, каждый вздох, каждый шепот…

Я пропал, беспомощно подумал Тони, обхватывая обеими руками теплое сонное тело и прижимая его к себе, скользя ладонями по бледной коже. Мерлин, я точно чокнутый. Слабоумный никчемный маг — совсем себя в руках держать разучусь так…

Пугало даже не то, как неотвратимо и безоглядно слетали остатки рассудка, стоило Рэммету с этой его дерзкой усмешкой пристально посмотреть Тони в глаза — так, как умел только он. Пугала скорость, с которой «тепло» и «неплохо» превращалось в «боже-как-сладко» и «Мерлин-мне-это-необходимо».

Наверное, последним отголоском прежней жизни стали дни, проведенные в Лондоне, когда ошалевший от непривычной суеты, шума и сутолоки Тони сутками шатался по улицам, вглядываясь в знакомый когда-то, а теперь совершенно чужой ему мир. Тогда он почти забыл о Доминике — и о школе, и о ребятах, и о занятиях. Он даже о собственной работе не вспоминал — все заслонил поток проносящейся перед носом жизни, в который хотелось нырнуть и впитать в себя как можно больше.

Но стоило только перешагнуть порог ворот замка, вдохнуть, ощутить присущий только этому месту непередаваемый запах — смесь тепла, сарказма и искренности — как Тони буквально сорвало с места. Он уже не помнил, что хотел сначала найти мистера Поттера, потом поискать кого-нибудь из ребят… потому что мир внезапно поблек и стерся, оставив перед глазами только тонкий невысокий силуэт — в извечной рубашке навыпуск, с засунутыми с показной небрежностью в карманы джинсов руками, с взлохмаченными ветром прядями светлых волос. Тони и сам не знал, каким образом вдруг с отчетливой ясностью ощутил, где именно сейчас ошивается Доминик — просто взмахнул палочкой и аппарировал на анфиладу верхних балконов восточного крыла.

Потом был шум ветра в ушах, сидящая на краю парапета рывком обернувшаяся фигура — и такой взгляд застывших, распахнутых, обожающих глаз, что больше Тони не помнил ничего. Остались только жадные руки, и ошалело кружащаяся голова, и наконец-то проломившая что-то внутри и рванувшаяся наружу, сшибающая все лавина — как же мне тебя не хватало, Мерлин мой, Ники, мой Ники…

Он едва не сошел с ума, опрокидывая Доминика на пол — уже в комнате — и нависая сверху, чувствуя, как подкашиваются колени и даже локти, на которые Тони безуспешно пытался опираться. Задыхаясь — и только теперь понимая, что все эти дни как будто и не дышал, только сейчас, наконец, жадно хватая ртом воздух, пытаясь насытиться, отчаянно торопясь — и проваливаясь в безумие, где Дом хрипло смеется, запрокидывая голову, а собственный оргазм накрывает волной еще до того, как тонкие пальцы рванут застежку на брюках.

Наверное, они сошли с ума оба — раз не могли оторваться друг от друга даже ночью, вернувшись из гостиной. Выплевывая ругательства вперемешку с неловкими, непривычными нежностями, захлебываясь в поцелуях, Тони тонул в пугающем осознании, что все это — по-настоящему. Что Доминик на самом деле нуждался в нем и тосковал по нему все эти дни — настолько, что поперся к Дине Торринс, чертов вечно ледяной мальчишка, громче всех кричавший, что парни его не привлекают категорически.

Теперь же, глядя в его глаза, Тони пытался и больше не мог разглядеть в них пленку насмешливо-отстраненной холодности, сквозь которую никогда не удавалось пробиться. Точнее, она была — но почему-то окончательно стала прозрачной, и уже не получалось понять, что мешало заглянуть за нее и увидеть Доминика настоящим чуть раньше.

От настоящего Ники сносило крышу — и даже смотреть теперь было не обязательно. От ухмылок и шуточек, от спонтанных, пронизанных смехом потасовок, почему-то всегда переходящих в секс, от ленивых споров о том, можно ли считать драку прелюдией, от отблесков пламени камина на влажной обнаженной коже. И дрожащего, бьющегося пойманной птицей страха пополам с голодом в серых глазах, когда вконец рехнувшийся от его близости Тони, сам пугаясь собственной смелости, впервые позволил себе перешагнуть невидимую черту, отделявшую «ласки, которые ничего не значат даже между парнями» от секса.

Наверное, он никогда бы не решился и не перешагнул — если бы не Дина. Если бы Доминик не бросился так отчаянно в ее объятия, одним поступком разнеся вдребезги собственный ледяной образ вечного пофигиста. Тони слишком хорошо знал, что такое Торринс — и как попадают в ее постель. До каких пределов отчаяния и безвыходной тоски нужно дойти, чтобы однажды рядом с тобой материализовалась Дина с ее вечно понимающим, все принимающим и ничего не осуждающим взглядом. С ее способностью верить так безоглядно, что рядом с ней начинал верить даже ты — уставший, запутавшийся и почти готовый к любой самоубийственной глупости.

Честно говоря, даже смотреть на Дину, помня о том, что Ники был с ней, все еще не удавалось без вспышки ревности, но время от времени Тони подумывал, не поставить ли не позволившей Доминику свалиться в самобичевание и отчаяние девчонке памятник. Не позволившей ему наделать необратимых ошибок, давшей силы поверить и дождаться. Сделавшей то, что Тони, вообще-то, наверное, должен был сделать сам… если бы умел видеть сквозь собственные страхи и верить так, как она.

Если бы в безумном мире Уоткинс-Холла не существовало Дины Торринс, ее стоило бы придумать. Тони был в этом уверен — несмотря на то, что представить себе Доминика, стонущего над женщиной, без взрыва боли не получалось.

Я — собственник, мрачно констатировал он, прикусывая подставленное плечо. И при этом — трусливый эгоист. Стихии на меня нет.

Проснувшийся Дом резким жестом ощутимо толкнул его локтем в грудь.

— Пошел вон… — недовольно проворчал он, приподнимая голову, и попытался нашарить часы на тумбочке. — Рань такая, вконец с ума сошел … МакКейн, я еще полчаса мог спокойно спать! — с досадой буркнул он, разглядывая стрелки.

Тони и сам не понимал — то ли его заводят ворчливые интонации Доминика, то ли сонное тепло его тела, то ли вообще все это неважно, а важно только, что распухшие после очередной шальной ночи губы совсем рядом, и не прижаться к ним — невозможно.

— М-м! — Дом возмущенно уперся ладонями в его плечи.

Мерлин, как я тебя хочу, я взорвусь, если ты не прекратишь, просто умру тут к чертям волкулачьим… Перегорю и осыплюсь в золу, в пепел, Ники…

Доминик зашипел, ахнул под нетерпеливыми руками, откидывая голову. Тони хрипло зарычал, уткнулся в открытую шею, вжимаясь в него всем телом — и, не выдержав, выдохнул с громким, отчаянным стоном.

Это не могло быть так хорошо. Так сладко, так здорово, так будоражаще — как никогда ни с одной женщиной. Так открыто и беззастенчиво, так грубо, яростно, без приторных попыток сдержаться, безо всякого контроля — и извивающееся, содрогающееся в оргазме тело Ники под ним, Ники, его Ники, только — его…

Никто никогда не позволял Тони — такого. Никто не принимал его настолько целиком, без оглядок и оговорок, что неплохо бы быть более сдержанным — или вежливым, или внимательным, или нежным.

Тони не умел быть нежным — но почему-то, глядя на раскрасневшееся лицо задыхающегося Доминика, на его запястья, которые Тони опять когда-то успел прижать к подушке над его головой, на прилипшие ко лбу влажные волосы, на родные, искусанные, самые теплые и сладкие на свете губы, ему хотелось верить, что однажды у него получится даже это.

Никто не доверял ему так безоглядно. Ни ради кого еще не хотелось стать лучше — просто, чтобы стать. Не потому, что требуют или просят.

Доминик, высвободив руку, молча притянул Тони к себе, обхватив за шею. Лежать, чувствуя его под собой — расслабленного, запыхавшегося и уже совершенно не ворчливого — это было больше, чем счастье. Я не верю, в который уже раз беспомощно подумал Тони, сгребая его в охапку за плечи и вдыхая знакомый, туманящий голову запах его кожи. Запах их близости.

Мерлин, ну не бывает же так, чтобы с кем-то было хорошо — настолько. Чтобы даже подумать было страшно о том, что мы могли не замечать друг друга еще четыре года — или еще двадцать лет. Что могли бы не заметить никогда, если бы Ники не приспичило выпендриться перед учителем.

Если бы его попросили тогда поцеловать кого-то другого.

Если бы на кого-то другого он смотрел — так, как умеет только он — в самую душу, отбрасывая все страхи, барьеры и неуверенность, сквозь них. На то, что под ними.

И улыбаясь — тому, что видит.

После такой улыбки за Доминика хотелось продать душу. После нее казалось странным искать и хотеть чего-то еще. Дом не просто умел принимать то, что видел — он умел это показать.

И только такой упертый урод, как Энтони МакКейн, мог даже после этого продолжать сомневаться…

«Если бы у меня кто-нибудь был… — вспомнил Тони собственные, давным-давно, будто в прошлой жизни брошенные в сердцах на одном из занятий слова. — Черт, да хоть кто-нибудь… Мне даже неважно — кто…»

Мне важно, свирепо подумал он, лихорадочно целуя щеки все еще задыхающегося Доминика. Только ты, Ники. Только мы с тобой — и никого больше. Никогда.

Это ведь только ты думаешь, что у нас нет будущего. Оно всегда есть — тем более у нас. Тем более — сейчас. Мне даже плевать — этот замок еще на тридцать лет, или любой город в Англии, или обратно в резервацию. Мы можем быть где угодно — до тех пор, пока мы этого хотим. Неужели ты этого не знаешь?

— Все, Тони, — шепнул над ухом мягкий голос. — Вот теперь точно подъем. А то я опять опоздаю…

— А почему ты один? — машинально огрызнулся МакКейн, поднимая голову. — У меня, между прочим, тоже обязанности.

В глазах Доминика можно было утонуть. В них было все — и всегда было все — что не звучало вслух. И слава Мерлину, что не звучало — Тони не очень понимал, зачем называть по имени то, что и без того очевидно всем, кому оно должно быть очевидно.

Дом хмыкнул и отвернулся, отпихивая Тони от себя.

— Теперь еще и в душ тащиться… — пробурчал он, вставая.

Тони искренне не понимал, как можно не любить душ, если его никто не мешает принимать вдвоем.

Правда, на работу так и впрямь опять придется опаздывать. Обоим.

* * *

Чертова птица, стряхнув, наконец, с лапы надоевший пергамент, выпятила клюв и, кажется, напоследок даже снисходительно подмигнула. Язык, разве что, только не показала. А могла бы, машинально подумал Северус, резким движением сталкивая неполиткорректную сову со стола. Пусть летит, откуда явилась… если учесть, что сюда ее особо не звали.

Да и не ждали, если уж так. Более того — даже надеялись, идиоты, что подобных сов не случится. Почему вот, кстати, интересно? Никак стихия окончательно рассудок повыела, причем, ладно бы, у одного Поттера — у всех пятерых…

Смятый в комок пергамент хотелось зашвырнуть куда-нибудь вслед не в меру нахальной сове — лучше прямо в окно. Старею, скрипнув зубами, мрачно подумал Снейп, разжимая кулак и опуская письмо в карман. Птица-то в чем виновата.

Новости были предсказуемыми, как снег на Рождество. Новости можно было предугадать, всего лишь задавшись целью напрячь извилины хоть на неделю, хоть на три месяца раньше — но от сухих и четких фактов в изложении Элоизы Твиннесс все равно почему-то хотелось взъяриться и оторвать принесшей письмо сове не в меру выступающий клюв.

Мы слишком хотели, чтобы нам повезло, с горечью констатировал Снейп, быстрыми шагами выходя из кабинета. Слишком устали жить, засыпая с полуприкрытыми глазами и отдыхая на одной ноге. И уже хотя бы поэтому такие письма логичны и предсказуемы…

Он и сам давно забросил попытки разобраться, когда именно стал говорить «мы», думая о чужой семье, чужой школе и чужой для него, в общем-то, жизни. Стерва по имени Элоиза в письмах почти перестала язвить, спрашивая, находится ли он все еще в гостях или уже переехал, а интерес к тому, что, как и куда движется в Уоткинс-Холле, окончательно перестал прикрываться надуманными причинами. Северус вздохнул и смирился с фактом, что ему небезразличен ни Драко с его многоходовыми дипломатическими комбинациями, ни Панси с ее вызывающим все большие опасения физическим и душевным состоянием, ни Поттер с его трижды проклятыми учениками.

Ни странные и порой пугающие своей логичной очевидностью идеи, которые плодились здесь, как грибы после осеннего дождя.

Все это было как минимум интересно, а как максимум…

Панси все больше нуждалась в помощи — и Северус не мог избавиться от ощущения, что эта девушка, его студентка в прошлом и мать сына его воспитанника в настоящем, отчасти тоже ему дорога, при всей ее стервозности. Возможно, потому, что бывший декан сейчас был единственным, кто мог наблюдать течение ее беременности не только как близкое существо, но и как колдомедик, которым по определению являлся любой более-менее опытный зельевар.

Лавгуд Северус по-прежнему старался избегать, но несносная девица все равно умудрялась, появляясь на горизонте, то подкинуть важный контакт, то вставить нужное слово, то вовремя промолчать. Это раздражало неимоверно, но Снейп не раз ловил себя на цепенящем желании ответить на ее улыбку, что уж совсем ни в какие ворота не лезло.

Я просто привык к ним, сдаваясь, подумал он. Привык к тому, что они рядом с Драко — и это никогда не изменится. К тому, что, похоже, тем дурным утром в поместье Блэков, когда ладони жгло предписание отправиться в резервацию, а глаза — вид сияющей Лавгуд на коленях моего воспитанника, я просто… ошибся?

Мысль горчила и отдавала привкусом собственной глупости и неверия, и никогда бы ей не прижиться, если бы не одно «но», которое, как и многое в жизни Снейпа, носило фамилию Малфой. А еще — всегда умело найти именно те слова, после которых профессор чувствовал себя если и не живым, то хотя бы продолжающим существовать не совсем чтобы напрочь бессмысленно.

Драко не изменился — изменилось что-то в самом Снейпе, никогда, если разобраться, не верившем в то, что он может быть нужен не только как старший наставник. Не только как тот, кто подаст вовремя руку, если это возможно, или объяснит, почему не стоит биться головой о стены обстоятельств, если подать и помочь все равно не получится.

Теперь же, начиная с одного бездумного весеннего утра, все встало с ног на голову. С того странного момента, когда Северус распахнул дверь кабинета Поттера и увидел их на балконе — обоих. Они стояли рядом, опираясь на парапет, с крошечными чашками кофе в руках, о чем-то негромко переговариваясь, и Поттер фыркал, время от времени прижимаясь виском к плечу Драко и прикрывая глаза, а тот улыбался, машинально касаясь губами взлохмаченной макушки, и таким от них веяло покоем и уверенностью, такой звенящей, оглушительной тишиной, что Снейп, глядя на собственного воспитанника, вдруг впервые поймал себя на мысли — насколько же сильно Поттеру, наверное, с ним хорошо. То есть — действительно хорошо.

То есть, что хорошо бывает — настолько. И это на самом деле — бывает. Безнаказанно.

С Драко.

Он застыл тогда истуканом, не отрывая взгляда от двух уже давно не мальчишеских силуэтов, и, глядя, как Малфой оборачивается и откидывается локтями на парапет, приветственно кивая Снейпу, почему-то ни в какую не получилось не представить — невольно, всего на долю секунды — как выглядел Драко за несколько часов до наступления утра. Как он прикрывал глаза, отдаваясь Поттеру, как запрокидывал голову, как прерывисто дышал, позволяя целовать себя, позволяя…

За мысль стало стыдно до загоревшихся щек в следующее же мгновение — и не вылететь за дверь не дала только обезоруживающе теплая улыбка, неожиданно вспыхнувшая на лице Драко. И такая же — на губах обернувшегося следом Поттера.

Они услышали его — оба. И приняли это, как естественный и давно привычный для обоих факт, без осуждения, неприятия, даже без извечно, казалось бы, свойственной Поттеру манеры, чуть что, выяснять, где чья территория и у кого какие права. Даже когда о нарушении чьих-то там прав никто и не заикался.

Северус так и не смог сформулировать, что именно произошло между ними в то утро. Он просто понял, что увидел и узнал тогда что-то важное — и об этой семье, и о Лавгуд с ее вечно рассеянным отсутствующим взглядом, и о Панси с ее неизбывной стервозностью. И о Драко, которого, как оказалось, не знал и не понимал никогда.

И о себе — постаревшем еще два десятка бесконечно длящихся лет назад глупце, так долго предпочитавшем видеть в самом факте существования чужой любви попытку указать ему на дверь, как отжившему свой срок и более никому здесь не нужному наставнику.

И воспоминания о горечи в глазах Малфоя, вспыхивавшей всякий раз, когда Северус переводил разговоры об отношениях между ними на чувство Драко к Поттеру, о тоске пополам с беспокойством, рвущихся наружу из прилетавших в резервацию писем, теперь стыдили куда хуже любых упреков.

Одно привыкший к собственной угрюмости профессор знал наверняка — у него больше не поворачивался язык называть Драко и его семью чужими магами. Даже мысленно. Почему-то выяснилось, что привычка прикрываться от собственной обиды утверждением «моему воспитаннику хватает объектов для приязни» ничем не лучше иных подростковых максималистских привычек.

Слово «подростковых» смешило особенно — когда звучало применительно к самому себе. И при этом еще и было, похоже, правдой.

Но признать это тоже — почему-то — больше не казалось неподъемной задачей. Северус не знал, почему, предполагая дурное влияние Поттера со своей школой, толпы безмозглых и отчаянно юных магов и собственный интерес исследователя, сосредоточившийся, наконец, на том, что вытворяет Драко со своими домочадцами. При том, что уж теперь-то точно становилось понятно — они не ошиблись. В чем-то очень важном — они не ошиблись, раз до сих пор живы и здравствуют.

И именно поэтому так безудержно хотелось надеяться вместе с ними — все получится. Именно поэтому хотелось разорвать голыми руками сову, принесшую новости, до которых мог бы и сам догадаться, если бы не выбрал — надеяться…

Дверь в гостиную подалась легко. Слишком легко, когда был бы рад вообще ее не открывать — по такому поводу.

Естественно, они завтракали — как всегда в последнее время, слегка неуклюже вытянувшаяся на стуле Панси, хмурая и, похоже, не выспавшаяся Луна… О чем-то напряженно размышляющий Драко, рядом с ним — совершенно мрачный и пришибленный Поттер…

Предчувствуют, что ли? — с горечью подумал Северус, проходя в гостиную и молча кладя на стол потрепанный пергамент.

— Что? — устало осведомился Гарри, глядя на скомканный лист.

Малфой только поднял беспомощный взгляд и уставился на Снейпа снизу вверх — будто и впрямь предчувствовал. Лавгуд, под шумок цапнув злосчастное письмо, принялась лихорадочно вчитываться.

— Северус, ну?.. — раздраженно спросил Поттер. — У тебя десять минут до прихода Уильяма — или ты при нем предпочитаешь…?

— Перкинс мертв, — перебил его Снейп. — Все те же знаки над телом, та же имитация несчастного случая, только на этот раз — еще и письмо с угрозой. Понятия не имею, через каких связных Элоиза об этом узнала, но копия послания прилагается. Можете соблаговолить ознакомиться, мистер Поттер.

Удержаться от привычно язвительных ноток не получилось — может быть, потому, что вид пришибленного Гарри настораживал сам по себе, как зрелище, реальности по определению не соответствующее. Теперь же, глядя в его остановившиеся, какие-то опустошенные глаза, видя, как он выдыхает и потерянно опускает лицо в ладони, упершись локтями в стол, испугаться захотелось еще сильнее.

Поттер должен был разозлиться, а не сдаваться. Тот Поттер, которого Северус знал — тот, что убил Тома Риддла ценой собственной жизни лишь потому, что привык все, за что взялся, доводить до конца, невзирая на цены.

Не заметить, как взволнованно и почему-то молча переглядываются Драко и Луна, не обращая внимания ни на Поттера, ни на Панси, сжавшую в кулаке вилку до побелевших костяшек, мог только слепой. Опять Грэйнджер, с прорывающейся злостью подумал Северус, рывком придвигая себе стул и садясь рядом с девушками. В этом замке хоть поговорить возможно, вообще? Без опасения быть подслушанным…

— Значит, вопрос можно считать решенным, — совершенно спокойно констатировала Лавгуд, закончив переглядки и возвращаясь к еде. — Спасибо, профессор. Мы тут уже измучались, чье предложение принимать…

— А теперь все само, похоже, решилось… — медленно проговорил Драко. — Жаль, если честно — перебираться ни во Францию, ни в Германию лично мне совершенно не улыбалось.

В его глазах боролись отчаяние и упрямство — а Поттер по-прежнему молчал.

— Дай сюда, — внезапно глухо попросил он, протягивая за письмом руку.

Лавгуд с готовностью сунула ему пергамент. Несколько бесконечных секунд Гарри, не поднимая головы, смотрел на четкие ряды аккуратных букв. Снейп поймал себя на том, что почти верит — сейчас он встанет, и мы увидим выходку в стиле Гарри Поттера. С яростью и рычанием сквозь зубы.

— Последнее предупреждение, значит… — задумчиво пробормотал Поттер. — То есть, все эти убийства — пока еще предупреждение. Что, интересно знать, они собираются делать, когда предупреждать перестанут?

Малфой осторожно сжал его ладонь. Гарри повернул голову и поднял глаза — несколько секунд они, казалось, безмолвно спорили. Драко уговаривал, кусая губы — Поттер устало хмурился.

— Думаю, об этом мы в любом случае скоро узнаем, — наконец сказал Драко вслух, не сводя с Поттера умоляющего взгляда.

— Не факт, — пожал плечами тот, высвобождая руку. — Нам осталось всего лишь принять любое из предложений и свалить с территории Англии. И убийства прекратятся.

Почему-то Северусу показалось, что большей глупости от Поттера ему и в юности не часто удавалось услышать. Судя по тому, как отчетливо поморщилась, отворачиваясь, Панси, как изумленно расширились глаза Луны, как устало выдохнул Драко — они думали так же.

* * *

С самого утра немилосердно кружилась голова — будто накануне Гарри уговорил в одиночку ящик дешевого огневиски.

Точнее, голова кружилась еще с вечера. Или даже с предыдущего дня. Гарри не помнил, когда именно это началось — наверное, оно нарастало так давно и так постепенно, что он и сам забыл, когда успел привыкнуть к вспышкам темноты в глазах и пульсирующей в висках монотонной боли.

— Поттер, ты весь горишь, — обеспокоенно выдохнул Драко вчера, машинально ощупывая его лоб, когда они стояли под душем.

— Ты мне это последние лет пять повторяешь… — утомленно отшутился Гарри, прислоняясь затылком к стене.

Голова действительно кружилась — как нередко по вечерам, после очередного суматошного дня, и от тревоги в голосе Малфоя становилось совсем тошно. Драко можно было даже заставить заткнуться, но треклятая тревога все равно оставалась на дне его глаз — и это было хуже всего. А тратить сейчас силы еще и на то, чтобы убеждать Малфоя — со мной все в порядке — когда ты явно не в порядке… Гарри предпочел бы задачу с меньшей степенью бессмысленности.

Задач хватало с лихвой — и ежедневных, от которых не получалось избавиться, и куда более насущных и важных. Что со мной? — в отчаянии спрашивал он сам себя и, в который раз перебирая возможные варианты, не находил ответа.

Физическое самочувствие тревожило, но уже почти не пугало — пусть Гарри и отдавал себе отчет в том, что должно значить здоровье для огненного мага, существующего за счет именно этих, самых низших жизненных энергий. Кое-что другое настораживало куда сильнее, и отмахиваться от проблемы больше не получалось.

И даже почти не вызывала эмоций мысль — последние месяцы я действительно от чего-то отмахивался. Полгода назад Гарри впал бы в ярость, поймав себя на подобном — теперь же он только снова и снова мучительно перебирал в голове прошлое, ища ошибку, ловя себя на дурацком ощущении, что бродит по кругу. В прошлом не было ничего, ни одной зацепки — а настоящее преподносило все более устрашающие сюрпризы.

Сны почти превратились в привычку — если можно назвать привычкой готовность к кошмару — и даже страх понемногу въедался в кровь, становясь фоном, из которого составляются будни. В снах Гарри снова и снова видел опустошенные, остановившиеся глаза Малфоя — в них клубилась бездна, и лицо Драко напоминало обтянутый кожей череп, а плечи, за которые Гарри каждый раз хватался, пытаясь встряхнуть, привести его в чувство, вдруг оказывались невозможно хрупкими и крошились под пальцами. На лице Драко проступала ухмылка — чудовищно выглядевшая рядом с распахнутыми неживыми глазами, и Гарри глох от собственного крика, сжимая в объятиях рассыпающееся тело, которое никак не получалось отпустить, поверить — нет, даже допустить мысль — он мертв, он ушел от тебя, его больше нет.

И то, что после этого неизменно оказывалось — Малфой рядом, живой, перепуганный и настоящий — почему-то уже ничего не меняло.

В снах захлебывалась хрипами не приходящая в сознание Панси, в них корчилась в судорогах, обхватив руками голову, Луна, и замирал на полу среди каменного крошева застывший навечно в изломанной, нечеловеческой позе Снейп, и бился в стены крик заживо сгорающей Джинни… В них лилась соленым потоком немого вопроса горечь из мертвых глаз Симуса, в них осыпалось прахом то, что осталось от Сюзан, и, ломая ногти, царапал стену за своей спиной Рон, беззвучно спрашивая — как ты мог? Как ты допустил это, Гарри?..

А потом сны заканчивались — и долгое время получалось заставлять себя верить, что то, что бывает между ними, и называется — жизнь.

— Нет, на этот раз ты действительно весь горишь… — замороженно прошептал Драко, обхватывая ладонями его голову.

От прохлады легких прикосновений действительно становилось немного легче — если бы еще Гарри мог не бояться, что, посмотрев ему в глаза, снова увидит там клубящуюся пустоту! Если бы можно было снова научиться не вздрагивать, слыша его голос, потому что страшно оглянуться, если бы получалось не проваливаться в беспомощное, липкое и глухое безумие всякий раз, когда голос отсутствовал — и Драко тоже не было рядом…

— Я люблю тебя… — беспомощно пробормотал Гарри, притягивая Малфоя за затылок и упираясь лбом в его лоб. — Я просто… Мерлин, я так сильно тебя люблю…

Потом они целовались, и все никак не получалось выпустить его из объятий, пока Драко сам не отвел обжигающе горячие руки в стороны и не опустился на колени — и тогда, наконец, Гарри смог выдохнуть, запрокидывая голову и вжимаясь плечами в стену.

— Я люблю тебя… — шептал он, цепляясь за влажные волосы Малфоя, на ощупь скользя ладонями по его вискам, по щекам, по шее. — Драко, я…

Малфой на миг оторвался от него, улыбнувшись — его улыбку нельзя было не услышать, даже если не видишь — и, почувствовав прикосновение его пальцев, Гарри опустил взгляд, стискивая пряди намокших волос и едва сдерживаясь, чтобы не кончить прямо сейчас…

И задохнулся, глядя в невозможно синие, сияющие глаза. Перед ним на коленях стоял Джеральд, и это его ладонь скользила по бедру, его губы улыбались сейчас, сжимая, обхватывая, и обрушившийся внезапной несвоевременной лавиной оргазм накатил с такой силой, что Гарри с криком сполз по стене, прямо в ласкающие, принимающие руки, сжимая виски и захлебываясь всхлипами.

— Гарри?.. — донесся до него обеспокоенный голос Драко.

Я схожу с ума, с беспощадной отчетливостью понял он. Мерлин, теперь что — это будет еще и не только во сне? Всегда?..

Ночь прошла в тщетных попытках заставить себя не вспоминать покорную, томительную улыбку Джерри, его притягивающий затуманенный взгляд и полуоткрытый рот — и разрывающую горло нечеловеческую боль и тоску, почему-то охватившую Гарри от этого зрелища.

И в страхе, к привкусу которого уже почти получалось привыкнуть.

О причинах думать он уже попросту не решался. И даже почти не удивлялся, что с трудом заставляет себя слушать, думать и реагировать — хотя с куда большим удовольствием узнал бы сейчас о смерти Снейпа, принесшего с утра пораньше новости, ничем не отличавшиеся от жизни самого Поттера в последние недели. Такие же тошнотворные и до отчаянных слез непонятные.

— Вы, вообще, в состоянии сейчас рассуждать — или вас побеспокоить попозже? — сквозь зубы осведомился Снейп, без лишних вопросов наливая себе чай. — Мистер Поттер?

— В состоянии, — процедил Гарри, глядя в тарелку. — Что еще плохого случилось?

Видеть Северуса — обозленного и едва не кипящего от недовольства — не хотелось совершенно. Ни этим утром, ни когда-либо еще.

— Плохого случится не сегодня, так завтра, если вы продолжите делать вид, что в поведении мистера Эббинса нет ничего предосудительного, — Снейп едва не шипел, и от его пульсирующей толчками ярости голова окончательно отказывалась соображать.

— Северус, что он опять?.. — измученно спросила Панси.

— Все то же, — отозвался Снейп. — Доволен собой и горд до бесчувствия, о вас и мистере Поттере теперь отзывается исключительно снисходительно, мальчишка этот его вконец одурел — носится за ним, как щенок…

— И что? — тупо уточнил Гарри.

Северус резким жестом швырнул на стол смятую салфетку, которую до этого комкал в руках.

— Я миллион раз говорил вам — он что-то задумал и ни минуты не сомневается в успехе. Он выжидает — и точно знает, чего. Что вы будете делать, когда это время наступит? Что именно он, вообще, мог задумать, чтобы теперь так лучиться самодовольством?

Драко и Луна синхронно переглянулись. Гарри поморщился — этот разговор, повторяющийся по кругу, уже приелся до оскомины на зубах.

— Кристиан больше не делает попыток склонить к бунту не посещающих занятия магов, — с усталой размеренностью заговорил он, по-прежнему не поднимая головы. — Нам доподлинно известно, что все они, до единого, в свое время послали его к Мерлину с его агитацией — каждый по своим причинам и каждый в своей форме, и на данный момент не поддерживают с ним контактов и ничего не ожидают ни от него, ни от ситуации. Также я могу гарантировать, что остальные ученики воспринимают Кристиана в штыки и по своей инициативе активно за ним наблюдают — если тебе станет спокойнее, я даже имена назову. Тех, кто пасет его постоянно — и тех, кто этим руководит. Что ты хочешь, чтобы мы еще сделали? Что бы Эббинс ни выкинул, ребята и так держат руку на пульсе. Или мне их разогнать и самому за ним таскаться начать? Или что я, по-твоему, должен предпринять, чтобы ты, наконец, угомонился?

— Убейте его, — спокойно сказал Снейп. — Любой из вас в состоянии это сделать, не рискуя ничем.

Драко беспомощно выдохнул, откидываясь на спинку стула.

— Да — не рискуя ничем! — с нажимом повторил Снейп. — Ни ты, ни Гарри, ни Луна не превратитесь в огрызок стихии, если соберетесь его придушить. Вам вообще ничего это не будет стоить. И, если мне не изменяет память, еще полгода назад лично ты, Поттер, сам утверждал, что убьешь любого, кто откажется сотрудничать и будет представлять потенциальную угрозу для школы или людей за ее пределами. Эббинс — представляет, это даже доказательств не требует. И он гарантированно не пойдет на сотрудничество — это ты тоже знаешь. Что, Мерлин побери, тебе еще нужно, чтобы начать выполнять собственные обещания?

— Шон, — глухо проговорил Гарри, опуская голову и упираясь лбом в подставленные ладони. — Ты забываешь о Шоне.

Снейп бросил быстрый взгляд в потолок.

— И что Шон? — как можно любезнее поинтересовался он.

— Если я просто убью Эббинса, мы получим ту же проблему, только в лице Шона и без отложенных ожиданий непонятно чего. Он взорвется, Северус — и будет со своей точки зрения прав, и мы либо потеряем его одного, либо всех тех, кого он с собой прихватит, либо…

— Либо успеете его остановить, — пожал плечами Снейп. — Это вам тоже не в новинку.

— Северус… — почти жалобно протянул Драко.

— Вот только не надо мне опять про сложности! — зло фыркнул тот. — Эббинс — это вулкан, на котором мы все сидим. Все, между прочим! И делаем вид, что признаки его просыпающейся активности нас не касаются.

Даже несмотря на дикую ломоту в висках, Гарри не смог не отметить про себя это «мы». И заодно невольно спросить себя — интересно, когда именно вечно отстраненный от всего, что хоть немного напоминало жизнь, и выбиравший добровольное заточение Снейп успел превратиться в сующееся в каждую щель и фонтанирующее бессмысленными и непродуманными идеями существо? Или это только кажется вконец запутавшемуся Поттеру?

— Задавив этот вулкан, мы получим другой, ничем не лучше, — устало сказал он. — Шон Миллз…

— Мне плевать на Шона! — сквозь зубы рявкнул Снейп, наклоняясь вперед. — Если надо — значит, убейте обоих! Или один щенок стоит того, чтобы рисковать всеми остальными магами?

— Отлично, Северус! — Драко, дернувшись, встал и принялся нервно ходить по комнате. — Кого потом будем убивать? Всех, кто знает, что Шон Миллз — замечательный парень? Кто решит, что мы погрязли в самоуправстве, и обоснованно взбеленится на нас? Может, просто революцию сразу устроить из-за одних только подозрений?

— Так, все! — повысил голос Гарри, поднимая голову и окидывая присутствующих сумрачным взглядом. — Вариантов всего три. Убить Кристиана по-тихому и списать все на несчастный случай, надеясь, что Шон с его мозгами мага Воздуха и трехмерной логикой не догадается, кто во всем виноват — и заодно надеясь, что этим шагом мы не превратим себя в подтасовывающих обстоятельства в свою пользу диктаторов и не огребем от стихии за ошибку. Второй — убить его по подозрению, как ненадежный элемент, надеясь, что взбесившийся Шон не превратится в еще большую проблему. И заодно надеясь на все то же самое, что и в первом случае. Третий — попытаться предварительно доказать Шону, что его наставника действительно стоит убить. Во избежание. Рассчитывая на его понимание и надеясь опять же на все те же глупости. Во всех трех случаях, если я правильно понимаю, мы ничем не будем отличаться от людей с их человечной манерой убивать тех, кто неугоден и потенциально опасен. Северус, ты не пробовал думать, вообще, перед тем, как что-нибудь настойчиво предлагать?

Снейп долго молчал, буравя его пристальным взглядом.

— Убейте его, — повторил он наконец. — Как угодно, Поттер — изыски в методах всегда были по твоей части. Удачливый ты наш… Просто сделайте это — пока не поздно.

— Нет, — отрезал Гарри, перебив распахнувшего было рот Малфоя. — Идеолог в этой школе пока еще — я. И я говорю — нет. Это окончательный ответ.

Лицо Снейпа напоминало застывшую в камне маску отчаяния.

— Раньше ты говорил, что монстров следует вырезать, — сдержанно напомнил он. — Ты сам, и неоднократно, повторял — что тебя не затруднит лично убить того, кто выберет быть монстром, если он окажется в твоей школе, под твоим патронажем, и при этом не захочет прислушаться к голосу разума.

— Значит, я ошибался, — зло процедил Гарри.

Драко, слава Мерлину, промолчал.

* * *

Поморщившись, Луна привычно задержала дыхание на вдохе и слегка запрокинула голову, прикрывая глаза. Какофонии это не уменьшало, но давало хотя бы намек на контроль. Создавало ускользающую иллюзию, что вот еще чуть-чуть — и получится ухватить то самое нечто, которое позволит сжать в кулаке мешанину чужих переживаний, разносящую изнутри по частям.

За это бесконечно длившееся лето Луна Лавгуд узнала многое — чего предпочла бы не знать никогда. Что рвущийся наружу голод сексуального напряжения мужчины похож на вылитое за шиворот ведро кислоты, и даже просто стоя рядом с измученным собственной жаждой огненным магом, почти невозможно дышать. Что от чужой физической боли подкашиваются колени и темнеет в глазах, будто кто-то хватает за горло, и сердце начинает выпрыгивать из груди, истерически стремясь побиться о ближайшую стенку. Что захлестывающая разум подростковая влюбленность ощущается, как размашистый удар кувалдой в незащищенный затылок — если сдуру подойти к упивающемуся ею магу ближе, чем на триста футов.

Что дар эмпата способен не только открывать чужие души — он способен выворачивать их наизнанку, швыряя в тебя все, что пряталось в закромах, и эта сила поистине нечеловеческих размахов, и ни человек, ни маг, похоже, просто не может с ней совладать.

Луне впервые так отчетливо казалось, что она умирает — и в последнее время подобная мысль не вызывала ничего, кроме желания сдаться.

За исключением тех редких — на фоне общего кошмара — моментов, когда крепкие руки Малфоя обвивались вокруг нее, держали в объятиях, не давая сломаться и шагнуть, наконец, в приглашающе распахивающуюся впереди пропасть. Гарри Луна теперь побаивалась и избегала — от него так сильно фонило страхом, что рядом с ним даже воздух, казалось, начинал тошнотворно горчить. Что же касается Панси…

Панси постоянно испытывала боль — и Луна проклинала собственную стихию, усиливающую дар эмпатии с каждым днем, но при этом повышающую и физическую выносливость. Честное слово, иногда Луна предпочла бы обморок, а не выбивающее одним ударом рассудок ощущение чужих эмоций.

Вот только время обмороков закончилось — причем, похоже, окончательно. Можно было сходить с ума, но спасительное небытие больше не приходило.

Чуть легче становилось только рядом с Драко — и на занятиях, даже несмотря на близость к влюбленным, озабоченным или неудовлетворенным подросткам. Глядя в их глаза, Луна снова могла чувствовать себя нужной. Нужной им.

— Кто начнет? — негромко спросила она, осторожно массируя виски.

Вопрос был риторическим — начинала всегда Мелани. По крайней мере, на занятиях мисс Лавгуд — всегда. Как происходит начало урока у Гарри, Луна не спрашивала, но подозревала, что так же.

— Это кошмар, — искренне высказался Натан, перебив открывшую было рот Мелл. — Вот честно, мисс — я не понял, как в этом можно было выжить…

Луна, распахнув глаза, бросила на него вопросительный взгляд — но Натан и впрямь выглядел сбитым с толку и даже почти что растерянным.

— Это все, что ты можешь сказать? — мягко уточнила она.

О’Доннел отчаянно смутился, хотя изо всех сил постарался этого не показать.

— Простите, но все время хочется спросить — вы точно нас не разыгрываете? — вклинился в разговор Фил. — Потому что это… — он смешался и потер лоб. — Это ни в какие рамки не лезет. Так просто не бывает.

Похоже, разговор обещал быть интересным. Луна подперла кулачком подбородок и уставилась в потолок. Это помогало не влезть в дискуссию раньше времени.

— Такое ощущение, что смотришь пьесу в театре, — замороженно добавил Брайан. — Актеры перед тобой разыгрывают постановку, а ты сидишь, как дурак, и не можешь понять, кто и зачем написал им такой дерьмовый сценарий и когда уже весь этот ужас закончится.

— Мне даст кто-нибудь слово сказать — или вы и дальше охать планируете? — холодно осведомилась Мелани. — Очевидно же, что это не розыгрыш, — проговорила она, выдержав паузу. — Если отбросить неконструктивные эмоции, то объяснение лично я вижу только одно — мистер Поттер и мистер Малфой приблизительно два-три месяца ощущали и вели себя совершенно как люди. Я не увидела даже потуг на внутреннюю честность — не то что адекватного восприятия реальности. Абсолютно человеческие поступки, трактовки мотивов и сами мотивы. Все до единого. Следовательно, они и являлись в это время людьми, не переставая быть магами. Я могу пояснить на конкретных примерах, если нужно.

Класс будто одновременно поперхнулся вдохом — даже глаза у большинства округлились. Только Мэтт машинально кивнул — видимо, пришел к тому же выводу, да Доминик, судя по выражению лица, такую вероятность как минимум рассматривал.

Лорин, хмыкнув, закрыла лицо упертыми в согнутые коленки руками.

— Если ты права, то они должны были умереть, — пробормотала она. — Такое объяснение неприемлемо. Стихия размазала бы их в клочки, если бы…

— Вообще-то, к моменту похищения мистера Драко он выглядел, как собственная тень, — недовольно буркнул Мэтт. — А в глаза мистера Гарри даже в мысливе заглядывать страшно. Такое ощущение, что вместо него видишь ходячий факел, который только не светится еще.

Луна, не удержавшись, едва заметно кивнула.

— Они действительно умирали, оба, — негромко сказала она. — Этого нельзя было не почувствовать — даже за тот месяц, что я прожила с ними до похищения. У кого какие идеи?

Больше всего было интересно: услышал ли — догадался, почувствовал, вычислил — хоть кто-нибудь из них? Хоть кто-нибудь — то, что, перешагнув впервые порог поместья Блэков, с ужасом поняла сама Луна?

— Вы хотели нас напугать, — авторитетно заявил Тони, пряча под бравадой нервозность. — И у вас это получилось. Теперь двести раз подумаю — прежде чем начать вести себя как какой-нибудь человек.

Энни фыркнула и покачала головой. Марта молча припечатывала парня к стене тяжелым взглядом — ей явно не нравились шуточки в подобном контексте.

— Когда они начали вести себя, как люди, они уже лишились возможности поступать иначе, — напряженно заметила она. — Ошибка была совершена ими раньше, причем намного — я не верю, что стихия не дала бы им шанса на хотя бы минимальную реакцию. Скорее всего, они его просто не захотели рассматривать.

— А раз это началось сразу по возвращении мистера Гарри, значит, ошибку надо искать еще во времена первой войны, — в тон ей подытожила Линдс. — Что лично ты, МакКейн, там видел неправильного, над чем теперь двести раз подумаешь? Или это красивые слова были опять?

Сейчас они выглядели, как две предупредительно постукивающие хвостами по полу скорпионихи, обнаруживших безмозглую попытку на них наступить. Сравнение не казалось странным — эти девочки умудрялись создавать постоянное ощущение, что они живут в готовности вырезать весь мир, прижавшись друг к другу спинами и вглядываясь в каждое проходящее мимо явление природы.

Если мир, разумеется, сдуру попробует померяться с ними силами.

Иногда Луна, сама того не замечая, докатывалась до тихих слез в подушку, вспоминая их жизнелюбие. Их сплоченность — и при этом непримиримую яростность.

— Я увидел… — нехорошо усмехнулся Тони. — Я увидел двух парней, которые были готовы перегрызть глотку любому, кто им помешает. Нежелание принимать обстоятельства, события и возможности, то есть, волю стихии — а, значит, я увидел гордыню и эгоизм.

— Какая тебе у мистера Драко гордыня? — с тоской переспросила Лорин, поднимая голову. — Рехнулся вконец? Это зацепленность друг за друга! Вспомни, как он ревновал, когда видел Джинни. Вспомни, как он боялся быть честным с собственным партнером, если вдруг честность подразумевала возможное неприятие! Банальное собственничество.

Тони сжал зубы — на побелевших скулах заходили желваки. От мгновенно вспыхнувшей тревоги Доминика Луне тотчас захотелось взвыть — она едва подавила стон, опять задержав дыхание.

— Собственник — мистер Гарри, тогда уж, — мягко остановил ее Филипп. — Но я думаю, что вы правы оба. Неприятие обстоятельств идет от собственничества, потому что партнер становится важнее правды, важнее самого себя. А означает это неприятие — гордыню, раз маг начинает считать, что ему лучше знать, какие события принимать в расчет, а какие — нет. И от каких отмахиваться, а какие факты подтасовывать.

— Ты — гордый, Фил? — участливо поинтересовалась Луна, слегка наклоняясь вперед.

Парень надолго задумался. Потом даже вдохнул, уже совсем было решившись что-то сказать — и снова задумался.

— Нет, — прошептал он, зажмуриваясь. — Я думаю, что приму что угодно. Даже если… это мне не понравится. На первый взгляд.

От душевной боли скручивало не меньше, чем от физической — Филиппу было что вспомнить сейчас. Судя по тому, как перехватило дыхание у самой Луны.

— Так, стоп… — вдруг, выдохнув, перебил их Рэй. — Это что — любое неприятие приводит — к такому?..

— Идиот, прости Мерлин, — процедила Мелани. — Любое неприятие приводит к смерти, а то, что ты видел — это хуже, чем смерть. Это пример того, как стихия дрессирует нужных ей магов и заставляет силком выбрать то, что они не хотят выбирать сами. И тащит их за шиворот, если они обязаны что-то сделать. Твое счастье, если ты не обязан — тогда просто умрешь. Но не факт, что быстро и безболезненно.

— А как же свобода воли? — недоуменно поднял голову Тим.

Мелл, не выдержав, фыркнула — и расхохоталась. Луна отметила, что еще несколько магов сочувственно поглядывают в его сторону.

— Какая, к гоблинам, свобода? — без тени улыбки глухо спросила Маргарет. — У нас тут только одна свобода — сдохнуть, если о свободе думать чересчур нравится… Вон, у Шона наставник — тоже свободы хочет. Хочешь стать таким же, как он?

— Ну, зачем же так грубо… — ухмыльнулся Натан. — Свобода существует — но в пределах сущности мага, и сущность эта точно не подразумевает игнорирования воли стихии. А раз Джинни Уизли действительно была в их жизни — значит, стихии зачем-то требовалось научить мистера Драко принимать своего партнера, как свободного мага. Свободного в своих выборах — а не в навязанных ему извне. Собственно, этот урок через всю жизнь мистера Гарри прослеживается — ему кто только что ни пытался навязывать.

— Все равно — это кошмар, — снова вклинился Брайан. — Лучше умереть, чем снова стать человеком по возможностям, оставаясь магом по обязательствам. Это даже не усложнение правил игры, это вообще… не знаю — игра в одни ворота…

— Но они же справились, — пожала плечами Луна. — Значит, возможно даже такое — хотя, когда они были полноценными магами, им казалось, что перешагнуть через себя невозможно. При том, что сделать это, обладая внутренней честностью, им было бы проще на порядок.

Маги снова ошарашенно замолчали. Каждый пытался примерить на себя перспективу соответствовать требованиям стихии, имея при этом человеческие сознание и душу.

— Так все дело, выходит, только в значимости каждого мага, да? — вдруг напряженно начал молчавший доселе Алан. — То есть, если я для стихии значим, то она даст мне больше возможностей для маневра? А если я — разменная пешка, то я умру быстро? Так получается? И, значит, правила не равны для всех? И я могу умереть завтра, а тот, кто повторит мои ошибки, проживет еще двадцать лет?!

Мальчишка явно думал о чем-то своем — его била тихая истерика, побелевшие пальцы сжались на спинке стула, на котором он, усевшись верхом, машинально, сам того не замечая, раскачивался. Луна едва подавила ребяческое желание успокоить его с размаху — одной затрещиной — чтобы прекратила, наконец, раскалываться собственная голова. Манера окружающих уверенно полагать, что их личные переживания не вредят никому, кроме них самих, и никого, кроме них, не касаются, в последние месяцы раздражала все отчетливее.

— Что именно тебя бесит — что кто-то проживет дольше, чем ты, или то, что ты мог бы позволять себе больше, но не уверен, что это допустимо? — ровно поинтересовалась она.

Алан бросил на нее испепеляющий взгляд. Луна безмятежно взмахнула ресницами. Ответишь, никуда не денешься, мрачно подумала она.

— И то, и другое, — буркнул Прюэтт. — Черт, если нет равноправия между магами, то это вообще дискриминация тогда! — выпалил он тут же. — Почему одному можно больше, чем другому?

— Ты неправильно вопрос ставишь, — зло проговорил Натан, усиленно глядя в сторону. — Почему один должен больше, чем другой, тогда уж. Почему ты можешь просрать свою жизнь, так и не сделав ни хрена, а другие принимают решения, о которых ты даже на занятиях и даже в теории до сих пор подумать боишься. Решения, от которых, мать твою, поседеть можно! И живут после этого! Из таких дебилов, как ты, из года в год пристойных магов пытаются сделать…

Алан, зашипев, дернулся, поднимаясь и с грохотом отшвыривая от себя стул.

— А ну — цыц! — внезапно рявкнул Тони, с силой опуская на стол тяжеленный кулак.

Луна машинально вздрогнула. На этот раз промолчать и не прервать проявившего инициативу мага получилось совсем уж титаническими усилиями.

— Ты хочешь бедокурить и пинать балду, пока не жжет задницу, и при этом ждать от стихии подачек? Да еще и попутно вершить великие дела, чтоб твое имя вписали потом в «Повелителей Стихий», а потомки охали, глядя на твою колдографию? — резко спросил Тони, глядя в побелевшее лицо Алана.

— Я ни от чего не отказываюсь, — с почти беззвучной злостью прошептал тот. — Или ты видишь вокруг меня море возможностей, на которые я плюю? Или море обязанностей?

— Я вижу истерика, не способного протянуть руку и взять то, в чем нуждается, — глядя на него в упор, процедил Тони. — Я вижу труса, который даже в собственных желаниях себе признаться не может. Я вижу, Прюэтт, умнейшую талантливую бестолочь, которой нравится сидеть в позе гордого одиночества и ждать, пока стихия все сделает за него!

Луна затаила дыхание, боясь даже молиться. Ну, неужели это наконец-то получится у кого-то, кроме учителя? Неужели хоть один набрался смелости понять, что научился — хоть этому? Понять — и разрешить себе пробовать?..

— Ты не понимаешь, о чем говоришь… — выдохнул наконец Алан, отворачиваясь.

— Я? — с горечью усмехнулся Тони. — Я здесь, Прюэтт, единственный, кто тебя понимает. Поверь мне — как никто.

Вот теперь побелел и Натан тоже. От испуга. От Луны не укрылся его лихорадочный, беспомощный взгляд, брошенный на Доминика.

Тот сидел, сцепив на коленях руки и опустив вспыхнувшее лицо. Даже восхищением и нежностью, оказывается, можно причинять боль, с тоской подумала Луна, потирая еще сильнее разнывшиеся виски.

— А за подобные человеческие заявления в рыло получишь, честное слово, — уже спокойнее добавил Тони. — Отмахиваться «непониманием» — прерогатива неспособных на честность людей. Стыдно магу, вообще-то…

— Ты ошибаешься, — вдруг с каким-то горьким спокойствием перебил его Алан. — Будь я на самом деле таким уродом, я давно уже был бы мертв.

Тони поднял на него умоляющий взгляд. Какая же ты все-таки бестолочь, — откровенно читалось в его глазах.

— Ты пропустил слова «умнейший» и «талантливый»? — участливо поинтересовался он. — Или тебе вслух и принародно пояснить на примерах, в чем именно стихия уже полгода усиленно дает тебе еще один шанс? Или пример стоит назвать по имени, раз до тебя так не доходит?

Очевидно, это был удар ниже пояса. Алан медленно опустился на стул, упираясь лбом в сложенные на спинке ладони. Группа с жадным интересом вслушивалась в диалог.

— Ты неправ, — глухо повторил Алан. — Не надо путать шанс и его видимость.

— Упрямство — достоинство гиппогрифов! — не выдержав, выдохнула Лорин. — Да, Прюэтт, если на тебе нет защитного амулета — это, конечно, признак, что стихии ты не нужен и не полезен. Между прочим, еще неизвестно, сработали ли бы эти амулеты на любых магах — или только на мистере Гарри и мистере Драко. Может, защита подобного класса от стихии вообще не зависит…

— Не, я умиляюсь — она это еще и защитой называет! — простонал Рэй. — Выгрести из мага всю его сущность — молчком! — запереть в себе, не дать никакого намека, ни одной зацепки на то, что произошло — и ждать, что маги резво сделают то, на что даже, будучи нормальными, оказались неспособны! Да как тут задачу-то понять можно, вообще?

Молчавшая весь урок Дина подняла, наконец, голову и уставилась на него потрясенным немигающим взглядом. Как на идиота.

— Так слышно же… — непонимающе проговорила она.

— Слышно — что? — со вздохом уточнил Рэй.

Дина, подумав, моргнула.

— Ну, то, что в амулетах. Ты, когда мыслив смотрел, что, не заметил, что мага перед тобой бродило два, а личностей от них было слышно — четыре?

Луна ошарашенно вскинулась, во все глаза глядя на рассеянно покусывающую губы Дину. Почему-то именно от нее она подобного совершенно не ожидала. От рассудительной Мелл, от способного видеть суть под тремя слоями логики Алана, от выдающего временами витиеватые теории Мэтта — даже от Фила! Но не от Дины Торринс. Хотя, если разобраться — почему нет?

Учитель, Мерлин меня побери, кусая губы, с горечью подумала Луна. Такое под носом проглядеть! Все думала — она на зачаточной стадии так и застряла…

— А, ну да — ты-то не эмпат… — будто только что вспомнив, что говорит с огненным магом, смутилась Дина. — Тогда извини, вопрос снимается. Что? — нервно выпалила она, оглядывая десяток пар ошарашенных глаз.

— То есть как — четыре? — замороженно поинтересовался Мэтт.

— Две — мистер Гарри и мистер Драко, и еще две — в амулетах, — терпеливо пояснила Дина. — Причем две из них — человеческие, а две — очень так даже магические. И влюбленные до одури, вдобавок… Кстати, хотела спросить — мисс Луна, а оно что, совсем никогда из них наружу не лезло?

— Лезло, — чуть слышно прошептала Луна, все еще находясь в некотором остолбенении. — По ночам. Когда человеческие личности… спали.

Взгляд Дины — а заодно и сидящего за ее спиной Фила, и Энни, и Алана — начал медленно наполняться таким искренним сочувствием, что пришлось резко вдохнуть, чтобы сдержать опять рвущиеся наружу слезы. Все, вконец расклеиваюсь, хмуро подумала Луна, запрокидывая голову.

— Свободны на сегодня, ребята, — устало проговорила она. — Кто хочет в очередной раз высказать все, что думает о тяжкой женской доле — в письменном виде, если не терпится.

Они не уходили. Просто молчали, глядя на нее, и их сочувствие было похоже на ватный, тяжелый кокон, опутывающий ее с головы до ног.

— Теперь ты понимаешь, Прюэтт, что означает слово «заслужить»? — тихо спросил Тони. — Или «бороться за свое счастье»? Так и будешь думать, что тебе больше всех не повезло в жизни, и у тебя самые сложные проблемы?..

Хоть немного радовало только одно — сейчас они разрывались от нежности. Не к ней — к тем, кто был важен лично для них. Для каждого.

У каждого был кто-то, кому хотелось броситься на шею — и понадеяться, что им никогда не придется проходить через подобное.

Надежда, усмехаясь сквозь слезы, подумала Луна. Глупое чувство.

* * *

— О чем ты думаешь? — негромко поинтересовалась Дина.

Она сидела, подперев кулаком подбородок, и задумчиво рассматривала игру бликов на поверхности чая в стоящей на подлокотнике чашечке. Поджав ноги, с едва прикрытыми юбкой коленями и небрежно рассыпавшимися по плечам, еще влажными волосами, тихая и умиротворенная — Филипп в который раз бездумно спросил себя, видел ли ее вот такой хоть один из любовников. Знает ли еще хоть кто-нибудь в этом замке, что Дина бывает — такая.

Что только сейчас она действительно просто живет — для себя.

— О падении курса акций на нью-йоркской бирже, — мягко ответил он.

Девушка, фыркнув, уткнулась носом в мягкую обивку кресла. Фил молча слушал ее тихий, грудной смех, согревая в ладонях свою чашку. Зачем что-то еще говорить, когда Дина Торринс сидит у твоего камина, со своими гладкими коленками и маленькими ступнями — такая родная, что даже глухая темнота за окном, кажется, отступает куда-то от ее улыбок?

— Ох, можно подумать, тебя когда-нибудь интересовали акции, — качая головой, произнесла она наконец. — Все мужчины всегда думают о сексе — это доказанный факт.

— А чего тогда спрашиваешь? — улыбнулся он.

Дина закатила глаза.

— Мечтаю убедиться в том, что ошибаюсь насчет мужской психологии, — она вытянула вперед голую ногу и с детской непосредственностью уперлась пальцами в его колено, едва заметно покачивая пяткой из стороны в сторону. — И физиологии. И вообще — ошибаюсь.

Ладонь машинально обхватила нахальные пальчики — Филипп не удержался и с интересом пощипал Дину за мизинец. Та снова предсказуемо фыркнула, но ногу не отдернула. Наоборот — вытянулась в своем кресле, устраиваясь почти лежа и запрокидывая голову.

— Между прочим, искать истину в заведомо неверном предположении противно природе настоящего мага, — заметил Фил. — Как и скрывать свои эмоции. Это ты о чем-то весь вечер думаешь — только прячешь непонятно зачем.

Улыбка медленно сбежала с лица Дины. Отвернувшись, девушка уставилась в камин, покусывая ноготь.

— Тебе не показалось странным, что, если у мага забрать то, что делало его магом, то он и любить перестает? — помолчав, наконец отстраненно спросила она. — Ну, или наоборот. Убрать любовь — и получится человек… Что там первично-то было, кто его знает…

Фил вздохнул и отставил в сторону чашку. Мог бы и сам догадаться, в чем дело. Опять в чьей-нибудь личной драме.

— Не показалось, — глухо ответил он. — По-моему, это логично — дальше некуда.

— Все говорят, что для мага естественно любить, — непонимающе проговорила Дина. — Что наша суть — и сущность, и, может быть, даже цель — в том, чтобы мы кого-то любили. Не влюблялись, привязываясь и утопая в желаниях, а — любили. Но разве отличие мага от человека только в этом одном? А из всей этой истории с амулетами получается, что — да.

— Внутренняя честность? — уточнил Фил. — Способность принимать реальность, невозможность всю жизнь закрывать глаза на правду и выбирать тупиковый путь?

— Ну, например, — кивнула Дина. — Еще связь с природой в том или ином виде, и отрыв от человеческих ценностей и амбиций, и стихийные сны, и управление своей физиологией… Мерлин, да развитые земные маги даже чужой физиологией управляют! Даже человеческой.

Филипп задумчиво рассматривал, как она теребит распушившуюся прядь волос.

— Я думаю… — он запнулся и пояснил: — ну, то есть, это я пока что так думаю. Что все это — только средства для того, чтобы научиться любить. Они как бы обусловливают способность… — он закусил губу и пощелкал пальцами. — Ты бы смогла сделать хоть что-нибудь из того, что ты делаешь, если бы не могла видеть правду? Если бы не умела слышать чужие эмоции, смотреть на ситуацию и обстоятельства объективно и находить ключевую проблему?

— Риторический вопрос, — пожала плечами Дина. — Ни черта бы я не смогла. Только влезала бы в и без того запутанные отношения и усложняла бы их еще больше. Еще и своей привязанностью…

— Вот! — Фил выставил вперед указательный палец. — Если бы всего этого в тебе не было, ты бы не умела любить. Все, на что ты была бы способна — это на привязанность, более или менее искреннюю.

Глаза Дины распахнулись — как каждый раз, когда ей в голову приходила идея.

— Значит, люди умеют только привязываться? — неверяще переспросила она. — Ой, Мерлин… нет, не перебивай… ужас какой. Так что, получается, что они даже в теории полюбить не способны? Никогда? Вот вообще-вообще, раз у них нет внутренней честности и розовые очки вместо правды?

Фил устало пожал плечами. Его и самого эта мысль совершенно не радовала — уже не первый год.

— Вот потому я и говорю, что это я пока что так думаю, — подытожил он. — И все мечтаю как-нибудь убедиться, что ошибаюсь…

Дина грустно хмыкнула и слегка толкнула пяткой его колено.

— Кажется, искать истину в заведомо неверном предположении противно природе настоящего мага? — качая головой, протянула она. — Ай-яй-яй, мсье Мортье! Пардон за мой французский…

Она просто обожала его французские корни — это Филипп знал давно и наверняка. Находила в них «нечто оригинальное», и даже французский язык с восхищением называла «обалденно эротичным».

Правда, Филу казалось, что, будь он австрийцем — или испанцем, или даже арабом — Дина и в этом нашла бы, что полюбить. Это ведь все равно был бы он, Филипп Мортье, девятнадцатилетний водный маг, который год не способный взять в толк, почему такая женщина могла выбрать — его.

Имея такой-то выбор.

— Ты правда не понимаешь? — тихо спросила уже когда-то успевшая перебраться на пол и усесться у его ног Дина, глядя снизу вверх.

Маленькие пальчики осторожно скользнули по его щеке. Фил молча поймал их и прижался губами.

— Нельзя быть одинаковым со всеми, — как-то странно смотря на него, терпеливо объяснила Дина. — С каждым будешь немножко… разным. Что-то, что с этим магом в тебе пересекается, выйдет вперед, а что-то спрячется и постарается почти не показываться. Пока вы вместе.

— И что? — беззвучно сказал он, не выпуская ее ладошку.

Дина, улыбнувшись, пожала плечами.

— Остаешься всегда с тем, рядом с кем можешь быть либо собой, либо такой, какой хочешь стать. Рядом с кем чувствуешь, что это — ты, а не урезанный огрызок, — она вздохнула. — С тем, кому нужна — ты, а не устраивающая его часть тебя.

— Я не хочу часть, — честно признался Фил. — Хочу целиком.

Она засмеялась и уткнулась лбом в его колено.

— Человек на твоем месте сказал бы, что ты и имеешь только часть.

— Ну, так я, слава Мерлину, и не человек, — мягко ответил Филипп, наклоняясь и зарываясь лицом в ее волосы. — Но, вообще-то, тут нет противоречия. Любой мужчина хочет быть уникальным для своей женщины — просто люди предпочитают заменять это на «единственный». Видимо, они не уверены в своей способности дать партнеру хоть что-то, а единственность в любом случае уже подразумевает уникальность, — он задумался и добавил: — хоть какую-то.

— Вот-вот, — в тон ему усмехнулась Дина. — Нет уж, к гоблинам — хоть какую-то… тем более, если есть настоящая.

— Есть, — шепотом согласился Фил.

Особенно — в такие вот вечера. Когда она рядом, когда ее голова не забита чьими-то очередными переживаниями, когда нет потоков отчаянных слез и можно не захлебываться от душераздирающей тоски, не зная, как успокоить ту, кого любишь. Как сделать мир лучше, чтобы твоя девочка не плакала, глядя на его представителей.

Единственное, что он смог — добиться того, чтобы Дина никогда не плакала от беспомощного отчаяния, глядя на него самого. Иногда ему казалось, что в чем-то это тоже — почти что подвиг.

А иногда — что это даже не его начало. Разве достаточно видеть несовершенство в себе и стремиться к чему-то день за днем, если та же Дина может на порядок больше? Она может видеть его в других — и делать… что-то. Что-то такое, от чего самоубийственно депрессирующий парень наутро будто заново вспоминает, как улыбаться, а балансирующая на грани срыва в ненависть ко всему миру пара снова обнаруживает, что реальность не зациклена на них двоих.

Для Фила это граничило с чудом. Это — и то, что вытворил Дэнни, умудрившийся заставить самые взрывоопасные в школе, несочетаемые и при этом неотдаляемые друг от друга ингредиенты по имени Алан и Натан мирно попивать на пару утренний чай и Мерлин знает каким образом даже что-то друг в друге, кажется, понимать.

И то, что сделала мисс Луна, оказавшись между еще более взрывными партнерами в еще более жестоких условиях. С еще меньшей вероятностью хоть какого-то сдвига.

За одно это мисс Луну — да и любых эмпатов — уже хотелось носить на руках. Восхищаться. Гордиться тем, что такие маги и впрямь существуют, и с некоторыми из них ты даже знаком — а, значит, можешь хотя бы попробовать присмотреться, понять, научиться. Стать еще на шажок ближе к такому — в самом себе.

Если бы еще получалось не бояться. Не того, что однажды Дина уйдет — Филипп рассмеялся бы в лицо тому, кто предположил бы подобную чушь.

Просто… иногда ненависть действительно становилась пугающе реальной, а Дина в такие моменты к сорвавшемуся магу всегда — ближе всех. Во всех смыслах. Пусть и кричит каждый раз, что, трясясь за нее, Филипп сомневается в ее способностях.

В них Фил не сомневался и впрямь никогда — и после таких разговоров на некоторое время страх отступал. Чтобы вернуться снова, как только хлесткие слова или почти жестокая в своей искренности открытость Дины начинали выворачивать наружу чью-нибудь ярость, и становилось до дурноты страшно видеть ее — маленькую и беззащитную перед очередной волной закипающей злости — и не предпринимать ничего.

Никогда.

Просто — доверять. Верить.

Очередной порыв ветра заставил поежиться и плотнее запахнуть на груди куртку. Маргарет поджала ноги и, вздохнув, уткнулась носом в колени. Холодно. Хотя и не настолько, чтобы отказывать себе в возможности посидеть спокойно на воздухе после рабочего дня.

Из-за деревьев доносился смех и голоса — кажется, Энни опять приспичило публично делиться очередной только что выстроенной теорией. Судя по интонациям и отголоскам, на прорыв сегодняшняя идея никак не тянула.

Клонящееся к закату солнце едва ощутимо пригревало макушку, и, если бы не совершенно некстати временами налетающий ветер, можно было бы поверить, что до сих пор — лето. Такое же жаркое и палящее, такое же безумное, яростное и безжалостно, неотвратимо — настоящее. Как случалось на ее памяти.

— А почему ты не там? — осведомился над ухом сосредоточенный голос.

Маргарет невольно улыбнулась и подняла голову. В этом замке только одно существо иногда выражалось так, будто разговаривало с собственным отражением в зеркале и во взаимопонимании не нуждалось.

— Там — это где? — мягко спросила она, оглядывая растрепавшиеся светлые волосы, по всей видимости, еще недавно аккуратно стянутые в хвост на затылке, а теперь рассыпанные выбившимися вьющимися прядями вокруг вечно серьезного лица.

Вилена нетерпеливо вздохнула и, подобрав юбку, уселась рядом.

— Там, — ткнула она пальчиком себе за спину, в сторону замка — куда-то вверх и вправо. — Все змея запускают. А ты — тут. Одна сидишь.

— Змея не могут запускать — все, — улыбаясь, покачала головой Маргарет. — На всех его просто не хватит. А ты почему не с ребятами?..

…Если там — Дэнни. Он ведь там, если ты говоришь — все. Для тебя этот мир строится вокруг того, кого я помню пухлощеким, угловатым, молчаливым и вечно теряющимся от чужих пристальных взглядов подростком — и в ком последние месяцы невозможно не видеть невесть когда появившегося молодого мужчину.

— Не хочу, — буркнула девочка, внимательно рассматривая собственный ноготь. — Я же могу не хотеть?

— Капризуля, — со всей серьезностью констатировала Маргарет.

— Мисс Паркинсон говорит, что развивающаяся личность должна учиться принимать собственные решения и отвечать за их последствия, даже если ее устраивает, какие именно решения принимают те, кто несет за нее ответственность, — без запинки отчеканила Вилена, бросая на Маргарет ничего не выражающий невинный взгляд.

Та, не удержавшись, прыснула в кулак — и покатилась со смеху. Иногда, глядя на девчонку, становилось почти невозможно не позавидовать Дэнни.

А иногда его становилось просто-напросто жалко. Вилена вряд ли давала себе труд предупреждать наставника, когда на самом деле обижалась, когда — разыгрывала обиду из соображений изучения потенциально возможной ситуации, а когда просто шутила.

Ребенок-маг — это же страшно, вдруг пришла почти нелепая мысль. Чем младше новопосвященная куколка, тем быстрее и проще ей понять принципы стихийной магии — и, чем она старше, тем меньше вероятность, что психика вообще переломится в нужную сторону. А дети и человеческие многое видят незамутненно… и вещи своими именами называть куда лучше умеют, чем их же родители…

Что уж тогда говорить о ребенке, превратившемся в мага. Бедный Дэнни.

Интересно, он сам-то хоть понимает, как ему повезло?..

— Ты грустная, — со вздохом сообщила Вилена и отвернулась. — Улыбаешься, а все равно грустная. Зачем улыбаешься тогда?

Маргарет от неожиданности поперхнулась словами.

— Ты всегда грустная, — убежденно констатировала девочка.

— Почему ты так думаешь? — слова, наконец, нашлись.

Вилена пожала плечами.

— Дина слышит. Дэниэл тоже слышит. А я просто знаю.

Маргарет надолго задумалась, глядя на сосредоточенно разглядывающую заходящее солнце девочку. На ее памяти это был первый земной маг, который с таким интересом смотрел на закат.

— Расскажи, откуда ты это знаешь, — попросила она.

Вилена нахмурилась, чуть наклонив голову. Светлые бровки сдвинулись, и лицо девочки на несколько мгновений окончательно перестало даже отдаленно походить на детское.

— Дина чувствует — так же, как она всегда чувствует, — помолчав, рассеянно проговорила она. — Для нее что свое, что чужое — одинаково. У Дэниэла не так, он умеет прислушиваться и слышать, но все равно — как чужое. Его кто-то научил, наверное. А Дина сама научилась… — Вилена вздохнула и невпопад закончила: — а я знаю то, что он знает. Правда, он этого сам не знает, потому что не знает, а чувствует.

Вот тебе и магия Земли, ошарашенно подумала Маргарет. Кто их там глухарями обзывал?..

— Если Дэнни разделяет свое и чужое, это же еще не значит, что его обязательно кто-то научил, — осторожно возразила она.

Девочка снова нетерпеливо сжала губки и заерзала на месте.

— Мисс Паркинсон говорит, что, когда чему-то научиваешься, сначала всегда делаешь неправильно, — пояснила она. — Так всегда бывает. А потом разбираешься и начинаешь уже, как положено, делать. Разделять — правильно. Значит, Дэниэл умеет лучше, чем Дина. И лучше, чем мисс Лавгуд даже…

— Мисс Лавгуд сейчас очень плохо, — вот никогда с этой девчонкой почему-то не получалось удержаться от споров. — Она же тоже чувствует, правильно? А мисс Паркинсон тяжело, это всегда тяжело, когда ты — мама, и малыш еще не родился. Поэтому мисс Лавгуд переживает все, что…

— Так я же и говорю — она тоже не разделяет, — невозмутимо перебила ее Вилена. — Если бы разделяла, ей было бы легче, а так она просто переживает чужую боль и сделать с ней ничего не может. Вот поэтому ей и плохо.

Слова снова куда-то потерялись. Маргарет всплеснула руками и подавила желание схватиться за голову. Послушай ребенка — он тебе весь мир по полочкам разложит и глазом лишний раз не моргнет. Чего, спрашивается, взрослые мучаются?

— Никто не мог научить Дэнни, — подытожила свои мысли Маргарет. — Его просто некому учить, ты сама подумай. Учитель ведь должен уметь больше, чем ученик? А ты сказала, что даже мисс Лавгуд так, как он, не умеет. И до школы его тоже учить некому было — он сюда еще куколкой приехал, я помню. Тогда даже непонятно было, какая стихия его заберет.

Вилена непонимающе моргнула.

— А как это можно не понять? — удивленно спросила она. — Или куколки по-другому выглядят, не так, как маги? Просто я настоящих не видела еще.

Маргарет едва сдержала мучительный стон. Этот ребенок кого угодно своей логикой в лепешку раскатать мог, если брался за дело всерьез.

— И ты все равно не права, — припечатала ее Вилена. — Тот, кто учил Дэниэла, мог потом сам разучиться. Потому что все равно его кто-то учил, и это было здесь, в замке. Я его спрашивала, он говорит, что когда-то точно не умел — ни разделять, ни чувствовать. Только не хочет говорить, когда. И почему научился.

— Так, — Маргарет прихлопнула ладонью высохшие остатки травы. — Ты меня путаешь, давай по порядку. Угадать стихию будущего мага по куколке невозможно — ее по ней просто не видно. Разучиться делать то, что умеешь, тоже невозможно. Вот если ты умеешь лазить по деревьям, как ты можешь разучиться это делать?

Вилена презрительно фыркнула и мотнула головой, отбрасывая за спину мешающиеся локоны. Бедный Дэнни, еще раз подумала Маргарет, глядя на копну густых вьющихся волос. Сколько раз в день он это расчесывает и обуздывает?

— Если залезть на очень высокое дерево с тонкими ветками, можно упасть и сломать ногу, например, — объяснила девочка. — И, если нога потом неправильно срастется, я, может, вообще на нее опираться никогда не смогу. И по деревьям лазить больше не получится. Это мне Дэниэл рассказал! — не удержалась она от нотки хвастовства.

Маргарет молча восхитилась находчивостью парня, вечно исходившего холодным потом от страха за воспитанницу, но не решавшегося что-то ей запрещать.

— Ладно, это был неудачный пример, — снисходительно согласилась она.

Вилена совершенно по-детски засияла — как всегда, когда была уверена, что у оппонента закончились аргументы, а, значит, последнее слово в споре осталось за ней.

— А смотри, что я уже умею! — вспомнив внезапно о чем-то, она тут же живо поднялась на ноги.

Из рукава появилась палочка — Маргарет снова невольно улыбнулась, глядя на мгновенно ставшее сосредоточенным и серьезным лицо Вилены. Девочка вытянула руку в сторону и, пробурчав несколько слов, довольно изящно для ребенка, получившего палочку всего месяц назад, взмахнула кистью.

Из палочки рванулся целый фонтан искрящихся брызг, окатив водой пожухлые листья и даже стоящую вдали скамейку.

— Во! — глаза Вилены сияли восторгом.

— Здорово, — пытаясь сохранить серьезность, подтвердила Маргарет. — Ты очень быстро учишься. Я так даже в двенадцать лет не умела.

Девочка пожала плечами и принялась аккуратно, со всей тщательностью запихивать палочку обратно в рукав — будто в футляр драгоценность прячет, пришла тут же немного странная мысль.

— Медленно, — снова нахмурившись, буркнула Вилена. — Дэниэл не хочет помногу сразу показывать, говорит — надо постепенно осваивать.

— Ну, прав Дэниэл…

— Что такое — осваивать? — перевела на девушку взгляд Вилена. — Он чувствует заклинание — я его знаю. И повторяю. Надо много раз повторить? Я же все равно не забуду. Я даже записываю!

Похоже, это уже настоящая обида, кусая губы, чтобы не улыбнуться, подумала Маргарет. Хорошо быть ребенком, который не знает, что он — уникум. Что никто и никогда не пытался учить волшебству даже не поступавшего в школу воспитанника, не пытаясь при этом отдалиться от него и ослабить связь. Не пытаясь не любить его.

— Он просто не знает, как для тебя лучше, — мягко сказала она. — Ты ему объясни, и он рано или поздно поверит, что ты и впрямь сразу все понимаешь, — девочка продолжала хмуриться. — Нас всех учили по-другому — не так, как Дэнни учит тебя, — пояснила Маргарет.

— А как?

— Мы поступали в школу волшебства — в одиннадцать лет, и только тогда получали палочку. Ходили на уроки, и там учитель нам что-то показывал и рассказывал, а мы пытались выучить.

У Вилены округлились глаза.

— Один учитель всем показывал? — переспросила она. — Чужой? А как вы узнавали то, что он чувствует?

— Да никак, — честно призналась Маргарет. — Поэтому мы и учились семь лет, а ты и превращения, и зелья, и заклинания при желании за год освоишь, наверное — если Дэниэл тебя будет учить.

— А я смотри, что еще умею! — тут же выпалила Вилена, снова доставая палочку и опускаясь на корточки. — Вот… смотри.

Три плавных движения — и лежащий на земле пожухлый лист медленно изменил форму и цвет, перетек, становясь свернутым в трубочку чистым пергаментом.

— Дэниэл сказал — когда у меня получится пергамент с точной картой Магической Англии, он меня из предметов животных делать научит, — глядя на девушку, сказала Вилена. — И я сделаю себе ежика. Или двух.

— Или трех, — согласилась Маргарет.

Бедный Дэнни. Жить ему среди ежиков.

С крыши северного крыла, где толпились запускавшие змея маги, внезапно донесся почти синхронный женский взвизг — и одновременно где-то ощутимо бухнуло так, что целое мгновение Маргарет была почти уверена, будто под ней содрогнулась земля. Вилена, ойкнув, зажала рот ладошкой и, не удержав равновесия, шлепнулась.

В огромных от смеси ужаса и интереса глазах отражалось встающее за замком огненное зарево. Маргарет резко обернулась.

— О, Мерлин… — задохнувшись, прошептала она.

Ладонь машинально вцепилась в руку девочки.

— О… ого! — с каким-то ошарашенным восхищением глядя на почти затмившее неяркое вечернее солнце пламя, пробормотала Вилена. — А… ой, — она потормошила подругу. — Это что, всегда бывает — вот так?..

Сама хотела бы знать, обалдело подумала Маргарет.

* * *

Время остановилось для Шона Миллза — окончательно свихнувшись, сбилось со всех мыслимых ритмов, побежало, помчалось, скомкалось, превратилось в безумную смесь неравномерных, задыхающихся мгновений, когда сердце бухает так, что темнеет в глазах, а секунды растягиваются в бесконечность — и когда-то проносящихся мимо сумасшедших дней, ночей и недель.

Он давно оставил бесплодные попытки вмешаться в ситуацию на равных правах. Кому и зачем теперь врать? — в этих отношениях никогда не было и не подразумевалось даже подобия равноправия. Самым страшным — пугающим до стекленеющих от вдруг накатывающего холода кончиков пальцев, до подгибающихся коленей — было с каждым прошедшим вечером все неотвратимее настигающее понимание, что никакого равноправия он и не хотел. Никогда.

Только теперь, когда он не знал и не понимал уже совсем ничего, стало очевидно, что Кристиан имеет над ним власть, которой Шон не способен — да и не хочет — противиться. Какой смысл меряться силами с упрямо встающим каждое утро на востоке солнцем, или с незыблемой мощью грозы, или с извергающимся вулканом? В лучшем случае тебя попросту не заметят.

В худшем — ты пострадаешь.

Но такого не случится, потому что Кристиан никогда не причинит ему боль. В это Шон верил безоглядно и отчаянно, с тем же яростным пылом, с каким когда-то рвался в невесть где затерянную школу стихийных магов, где, по слухам, можно было жить, не боясь за собственную жизнь и рассудок. А, значит — где тревога уйдет из глаз твоего наставника, где вы окажетесь, наконец, в безопасности. Где Крис больше не будет вынужден каждые два-три дня ломать голову, как найти место следующего ночлега — для вас обоих, потому что любой, кто видел стихийного мага, мог так или иначе его опознать.

Закон запрещал самосуды — но в последние годы Шотландия славилась все более поражающей воображение терпимостью к нарушениям некоторых запретов. Впрочем, как довольно быстро выяснилось, ни в Англии, ни в Ирландии с этим обстояло не лучше.

Распахнувшиеся перед ними двери Уоткинс-Холла не изменили ничего — и долгое время Шон был уверен, что гостеприимство мистера Поттера только окончательно все осложнило. Трепыхаясь, как попавшая в паутину бабочка, он запутывался все сильнее, и в какой-то момент уже был готов поверить, что не понимал Кристиана никогда, что ему только казалось — все дело в постоянно наступающей на пятки угрозе, и, если они смогли бы найти место, где можно спрятаться, отгородиться от человеческой ненависти, это бы все решило. Замок дал куда больше — здесь не просто принимали под защиту и давали кров. Здесь учили жить так, как, наверное, Шон даже смог бы когда-нибудь… если бы не видел, как эта жизнь все сильнее отдаляет его от Криса.

Потому что так далеки друг от друга они не были даже в Глазго — когда ссорились, сорвавшись из-за очередной ерунды вроде обчищенных Шоном карманов случайного прохожего. Тогда Кристиан только каменел и шипел сквозь зубы очередные нотации — теперь же он весь просто олицетворял презрительное, холодное равнодушие. Только потому, что Шон не видел смысла отказываться от новой информации, которую здесь вот просто так раздают всем желающим? Это — стоило того, чтобы ставшие совсем уж нечастыми улыбки, все до единой, доставались теперь исключительно вползшему в их жизнь исподтишка, как угорь, вечно самодовольному Снейпу?

Шон не был уверен, что понял хоть что-нибудь из происходившего между ним и Кристианом в это лето. Большая часть вопросов так и повисла в воздухе, постепенно вынуждая смириться — ответы никогда не придут. И, возможно, это и правильно. Ему всегда хотелось разгадать Кристиана, и временами даже возникала иллюзия, что уж хотя бы единственному воспитаннику такое по силам — но, наверное, именно это и называется гордыней. Когда больше всего на свете хочешь понять, постичь, выучить и запомнить живое существо наизусть, сделать его предсказуемым и простым. И даже нуждаешься в этом.

Кристиан в который раз доказал, что на его счет можно обманываться сколько угодно, но к пониманию так и не приблизиться — и Шон сдался. Все равно будет только так, как захочет наставник. Тот, кто знает лучше, кто старше и опытнее, кому стихией на роду написано взять тебя за руку и вести за собой.

Ведь иначе он и не был бы твоим наставником. Он бы просто им никогда не стал.

Эта мысль больше не казалась странной.

Но по ночам приходили другие мысли — о том, что мистер Драко не выглядит как маг, не понимающий своего партнера и смирившийся с этим. Что, однажды увидев их вместе, в садовой беседке, Шон захлебнулся от огромного, как целый мир, ощущения чужой близости и доверия — и о том, что, кроме доверия, там было что-то еще. Каждый из них не просто безоглядно соглашался со всем, что в любой момент может сделать другой — он еще и будто бы видел наперед все, что тот может сделать. Может захотеть. И принимал — заранее — все.

Шон Миллз ненавидел ночи за эту бездну сомнений — так же сильно и яростно, как в последнее время обожал вечера.

Потому что жизнь, наконец, перестала быть тягомотной прелюдией неизвестно к чему, став будоражащей кровь, постыдной и одновременно притягивающе, пугающе прекрасной — жизнью. Настоящей.

Вечерами Крис отвлекался от своих монотонных занятий, в которые погрузился настолько, что Шон временами ловил себя на назревающем смутном опасении за его рассудок. Изо дня в день наставник копался в книгах, что-то выписывая и сопоставляя, а попытки подсмотреть черновики не приводили ни к чему — Шон не настолько хорошо знал латынь, чтобы хотя бы приблизительно понять смысл того, за чем пытался подглядывать.

Потом книги сменились газетами, пергаментами и картами — несколько бесконечных недель Кристиан просиживал над ними, что-то высчитывая и вычисляя, почти не выходя из мертвенно-каменного состояния, в котором, случалось, забывал даже моргать. На робкий вопрос, что именно он ищет, последовал хладнокровный и настолько неожиданный ответ, что только порция искреннего смеха и с почти незаметной нежностью взлохматившая волосы рука в ответ на вытянувшееся лицо смогли вернуть Шону способность дышать.

— Мне нравится решать непростые задачи, — ухмыльнулся тогда Крис, окидывая его взглядом и возвращаясь к своему занятию. — Идеальных преступлений не бывает, тем более — если они совершаются сериями. Кто бы ни убивал этих людей, по такому количеству случаев убийцу можно вычислить наверняка, — он мгновение подумал и добавил: — если задаться целью, конечно.

Шона восхищала его способность докапываться до сути чего угодно — пусть даже постичь логику земного мага и, тем более, научиться рассуждать, как он, ему никогда бы не удалось.

А однажды закончились и расчеты — вернувшись с занятий, Шон застал Криса развалившимся в кресле и придирчиво взирающим на невесть откуда взявшуюся светящуюся неярким желтовато-зеленым светом хрустальную вазу.

— Это что? — обалдев, осторожно поинтересовался Шон.

— Лампа, — спокойно ответил Кристиан. — Нравится?

Значит, сам сделал, машинально подумал Шон, разглядывая почти трехфутовое — явно трансфигурированное из чего-то — мерцающее сооружение. Оттенок получился довольно странным, но в целом в комнате и впрямь стало даже немного уютнее.

Поломав голову несколько дней и так и не решившись просто спросить, Шон пришел к выводу, что, похоже, Крис наколдовал ее, каким-то образом вложив в кусок хрусталя часть собственной стихии. Как именно подобное вообще можно было сотворить — пониманию не поддавалось категорически, но других объяснений Шон не находил.

Крис был слишком доволен собой, что означало — эта задача оказалась не из легких. Он даже не смог остановиться на достигнутом, втихую сделав себе еще и аналогичный брелок для часов из маленькой, с галлеон, стекляшки — Шон обнаружил его почти случайно. Не так уж просто наткнуться на вещь, которую твой наставник, не вытаскивая, носит в кармане брюк.

Точнее, Шон вообще бы его не обнаружил, если бы однажды тот не выпал, осветив часть ковра все тем же неярким светом. Кристиан тогда смущенно хмыкнул и живо припрятал брелок обратно, что яснее всего говорило — ему хочется иметь при себе вещь, которую было почти невозможно сделать и которую Крис все-таки сделал, а теперь ему просто неловко признаться в подобном пристрастии к доказательствам силы собственного интеллекта.

Иногда он становился таким — дурацкое слово — человечным, что все сомнения выбивались из Шона одним махом, мгновенно, будто от ураганного порыва ветра в незащищенную грудь. В нем — таком — сомневаться просто не получалось.

Когда он вытягивал ноги, сидя перед камином и тихо улыбаясь собственным мыслям — в эти минуты Шон не раз ловил на себе его взгляд, какой-то совершенно особенный, мягкий и одновременно серьезный, испытующий, и цепкий, и пристальный, и притягивающий, будто Кристиан вглядывался под внешний слой привычных улыбок и разговоров, вглубь, в настоящего Шона, будто каждый раз хотел, очень хотел — сказать, сделать — но продолжал колебаться и взвешивать что-то… что-то.

От таких взглядов мгновенно сбивалось дыхание, слова пропадали, а движения становились неуклюжими и неловкими, и собственная поза тут же начинала казаться до ужаса неестественной. И именно в эти моменты время опять останавливалось, именно от этого цепенящего, пугающего — и одновременно до изнеможения притягательного ожидания дрожали руки. Так сильно, что Шон до боли вцеплялся в подлокотники, и мечтая провалиться сквозь пол, и отчаянно, до безумия желая — остаться. И пугаясь собственного желания.

Взгляд Криса — горящий, пугающий близостью, какой он никогда не допускал между ними раньше — из бесплодных и бесформенных фантазий превратился в душераздирающую реальность, в которой Шон не знал, как себя вести, боясь сказать лишнее слово и этим оттолкнуть, разочаровать или как-то иначе нечаянно вернуть ситуацию туда, где Кристиан не смотрел на него — так. И при этом понятия не имея, как именно можно — допустимо, разрешаемо — жить в ней.

Он проклинал собственную неуклюжесть и глупые слова, вечно срывающиеся с языка не вовремя и не к месту, больше всего страшась, что, глядя на него — такого — Крис в любой момент махнет рукой и разочаруется в нем, отложит в сторону, как не оправдывающую усилий задачу — и уже почти молясь на него за то, что взгляды не прекращались.

Каждый такой вечер приносил что-то новое — что-то, чего не было еще вчера. Задержавшаяся на плече ладонь, поцелуй сухих губ — быстрый и легкий, почти касание — в лоб, перед сном. Нервные, тяжелые пальцы, вроде бы мимоходом треплющие по волосам, неуловимая улыбка — теплая и какая-то горькая.

И обещание. В глазах, в прикосновениях, в интонациях Кристиана теперь жило обещание — и Шон, не колеблясь, отдал бы правую руку, лишь бы только знать наверняка, чего именно. Измотавшись и выдохшись, он сдался, перестав даже пытаться делать вид, что существующее между ними сейчас нечто зависит от них обоих. Только Крис решал, что можно, а что нельзя, и, смирившись и покорившись окончательно, Шон мог только с безмолвной мольбой ждать очередного вечера. И с замирающим сердцем надеяться — может быть, это случится сегодня? Что «это», он точно не был уверен — но, наверное, ему было уже и не важно.

Он знал наверняка, что от него не ждут шага навстречу — Кристиан не выносил самодеятельности и никогда не восторгался попытками воспитанника проявлять инициативу хоть в чем-то. Да, возможно, соглашаться с подобной авторитарностью было не так уж и правильно, и многие другие маги посмеялись бы над Шоном, услышав о таком распределении ролей, и закатили бы ему лекцию о правах, свободах и личном выборе — но разве каждый из них не смирялся, в свою очередь, с недостатками партнера? Разве принимать того, кто тебе важен и нужен, таким, какой он есть — это плохо?

Тем более, что не у каждого из местных ребят был партнер такого возраста. Точнее, вообще больше ни у кого…

А Кристиан совершенно точно ценил доверие. Всякий раз, когда на горизонте снова появлялся раздражающий, как камешек в ботинке, Северус Снейп — что, слава Мерлину, случалось не так уж и часто — и Шон ловил себя на естественном желании то ли напомнить нежданному гостю, где находится дверь, то ли просто открутить ему голову раз и навсегда, но вместо этого терпеливо дожидался его ухода, стараясь не раскрывать лишний раз рта, чтобы не наговорить совсем уж нелицеприятных гадостей, Крис потом коротко улыбался, одним взглядом умудряясь выразить и благодарность, и признательность.

— Не каждый, с кем ты вынужден любезничать — тот, кто тебе нравится, верно? — тихо спросил он однажды, когда Шон выдохнул сквозь зубы, еле дождавшись, пока за Снейпом закроется дверь. — Бывают и просто нужные связи, — ладонь улеглась на пылающую щеку, большой палец мягко погладил скулу. — Очень нужные, малыш.

Шон всякий раз замирал и терялся от этого обращения — оно было слишком интимным, слишком громким для вечно сдержанного и сухого наставника. И потому — в это он тоже верил — значило еще больше.

— Спокойной ночи, — глядя на него, шепнул Кристиан.

И наклонился, касаясь губами его лба. Горячими, не убирая со щеки руку.

Он — не сухарь, свирепо думал Шон, ворочаясь ночью без сна в своей спальне. Он просто не желает выражать то, чего еще неизвестно, заслуживаю ли я. Но он чувствует — я знаю это. Я знаю это наверняка. Нужно только верить — и ждать, и не ерепениться, торопя то, чему еще не настало время, и разочаровывая его.

Шон знал, что у него получится. На этот раз, почувствовав однажды, что такое — действительно остаться в одиночестве, без Криса, он был согласен покориться и ждать, сколько угодно. Сколько потребуется.

И один Мерлин знал, каких титанических усилий ему это стоило. Он почти не замечал ни занятий, ни других магов, ни происходящих в замке событий, о которых шептались, шушукались и вздыхали на каждом углу — мимо всего этого хотелось проскочить как можно быстрее, чтобы снова настал очередной вечер. Шона не волновали очередные открытия Мэтта, или политические дрязги вокруг убийства мистера Перкинса, или подробности недавно случившейся инициации — уже второй в стенах школы за последние полгода. Все это могло катиться к волкулакам, желательно — вместе со Снейпом и этими его презрительными, снисходительными взглядами.

Все это было тем, что отдалило их друг от друга когда-то — и теперь Шон готов был послать к Мерлину и собственное любопытство, и жажду знаний, и все на свете, лишь бы не потерять то новое и пугающее, что постепенно складывалось между ними.

Реальность сводилась к одной точке — в которой Кристиан откладывал в сторону книгу, выбирался из-за стола и вытягивался в кресле, безмолвно разрешая помассировать себе плечи. Теперь дозволялись прикосновения — уже даже такие! — и иногда звучал тихий смех, и Шону начинало казаться, что именно этот вечер станет — тем самым. Хотя и сам не очень понимал, каким именно. На какой шаг Крис пойдет дальше, как еще позволит своему воспитаннику увидеть, что тот ему — небезразличен.

В воспаленных снах Шону мерещилась сила — уверенная и властная, способная покорить. Сила, которой отчаянно, безумно хотелось быть достойным, заслужить право находиться с ней рядом. Подчиняющая и принимающая, неведомая, страшная и почему-то знакомая и родная. Сила, которой откуда-то находилась смелость доверяться и доверять.

Может быть, завтра? — с замирающим сердцем думал Шон, пряча разгоряченное лицо в подушку. Ведь это может случиться в любой из дней, даже совсем-совсем скоро. Завтра — почти наверняка.

Если, конечно, я опять не совершу какую-нибудь глупость…

* * *

По полутемной комнате безрадостно и устало гулял сквозняк.

Разжигать камин не хотелось. Ложиться спать — тоже.

Мысль о том, чтобы отправиться в общую гостиную, к ребятам, посидеть там в углу, не отсвечивая — или, может, сыграть с О’Доннелом в шахматы, или попросить внимания и поговорить — вызывала почти отвращение. Доминик поморщился и потер лоб, разгоняя оцепенение. Надо чем-то заняться.

Или хотя бы вспомнить, чем занимался из вечера в вечер когда-то давно — раньше. Умудрялся же как-то жить, и даже нравилось чаще всего. Стихия не дает испытаний не по силам.

И никогда не дает того, что не является испытанием — даже для тех, кто оказывается втянут в ситуацию косвенно.

Я — косвенно втянутый объект, криво улыбаясь, подумал он. Вторичный, можно сказать. Побочный эффект. Случайная флуктуация… в чужой жизни…

Отчаяние накатило, нахлынуло одной неожиданной, сшибающей мысли волной — как всегда в последние дни — сдавило плечи, навалилось на грудь свинцовой тяжестью, не давая дышать. Доминик, задыхаясь, всхлипнул, сжимая виски ладонями и с силой упираясь в колени разгоряченным лбом. Опять захотелось, как мальчишке, зажмуриться, отвернуться от всего и повторять себе снова и снова — это ничего не значит. Ничто ничего не значит, пока мне не доказали обратного. Правильно — верить, и ему, и самому себе, и только это — правильно, а все остальное — пустые слова и чушь, и предубеждения, и…

Мерлин, как тошно врать. Даже если, кроме тебя, этого никто не услышит.

Вопрос «за что?» некорректен, как и вопрос «почему?». Правильно спрашивать — «для чего?», «зачем?», «для какой цели?». Стихия не связывает судьбы бесцельно. Но на этот вопрос только Тони и может ответить… он — или эта его, как ее там…

Верить почти получалось — целые сутки. Пока издерганный и измученный метаниями между разрывающими его сомнениями Доминик не спросил себя, какого гоблина он играет в догадки, если в замке есть тот, кто на своей шкуре выстрадал все, что сейчас чувствует Тони.

Дэнни увиливать от разговора и не подумал — заморгал ошарашенно от первой же фразы и растекся в смущенной улыбке. Вот только глаза у него не смеялись.

— Странный вопрос… — пробормотал он, прислоняясь к резному столбу садовой беседки. — Она для меня — все, Дом.

— И так прямо сразу и было? — уточнил Доминик.

Дэнни пожал плечами.

— Да не знаю… Мне, если честно, теперь уже трудно вспомнить, как оно там было раньше, — признался он. — Иногда кажется — вообще все это приснилось… ну, что я когда-то один жил… — парень вздохнул и отвел взгляд. — Знаешь. Это, наверное, не объяснить, пока сам не столкнешься. Ни что такое посвящение, ни что я к Вилене чувствовал. Ты потом поймешь, когда свой воспитанник появится. Вот увидишь.

Доминик смотрел на него в упор, не отрываясь, будто, просверлив мальчишку взглядом насквозь, можно было то ли отмотать время на сутки назад, то ли еще как-то изменить то, что уже случилось.

— Но твое отношение к ребятам ведь не изменилось после этого? — отрывисто спросил он. — К другим магам. Просто еще и она добавилась. Верно?

Дэнни с горечью улыбнулся и запрокинул голову, уставившись куда-то в сторону.

— Я просто понял, что никогда ни к кому такого не чувствовал, — спокойно проговорил он. — Мне только казалось, что чужие проблемы — это мои проблемы, или что я в ком-то там нуждаюсь, или даже — люблю… Я ведь никого и не знал до нее. А воспитанника — его знаешь сразу, с самого начала. Всего. Чувствуешь всей кожей, как будто вы — одно существо…

— Знаешь — что? — перебил его Доминик. — Все, что с ней было, что ли?

— Нет, — терпеливо поправил Дэнни. — Ее знаешь. Всю. Не могу понятнее объяснить… Но, по-моему, вот это вот знание, Дом — это и есть любовь, как я ее сейчас понимаю. Ни с одним посторонним магом такое даже в принципе невозможно. Это же — как одна душа на двоих, пополам поделенная, и в каждом из вас своя половинка живет, и со второй половинкой она вся-вся, как есть, переплетена и связана. Один вздохнул — второй услышал. Я даже сны Вилены иногда видеть могу… Я знаю, чего она боится, о чем мечтает, чего хочет, и я знаю, где мое место во всем этом, почему рядом с ней — именно я. Понимаешь? Я просто смотрю на нее и вижу себя. Не отражение, а себя, настоящего. Я только рядом с ней до конца — настоящий. Наверное, потому и не помню толком жизни до нее… Это и не жизнь была, правда. Это иллюзия существования… по сравнению с тем, что значит — когда ты рядом с воспитанником.

Доминик никогда раньше не подозревал, что слова на самом деле способны бить — наотмашь, хуже пощечин. Как только голова не дергалась — непонятно, потому что прилетало так от души, будто Дэнни не рассуждал сейчас спокойно и неторопливо, а с размаху вколачивал фразы ему в лоб.

Это — конец, осознал он, вернувшись вечером в опустевшую спальню. Без Тони, который одним своим присутствием умудрялся накалять атмосферу почти до свечения, комната выглядела пустой и потухшей. Заброшенной.

Я справлюсь, сжав зубы, подумал Доминик, решительно разжигая камин. Если МакКейну понадобилась воспитанница — а стихии виднее, значит, понадобилась, да и не смог бы он посвящение провести, если бы уж совсем ничего к ней не чувствовал — то я справлюсь. Так правильно. Наверное, я слишком привязался к нему. Или вообще — с чего мы взяли, что можем быть нужными друг другу? Что нам обоим на пользу то, что мы вместе — с точки зрения стихии? Его больше нет. Он не вернется. Он больше не одинок.

А я никогда не смогу соперничать со стихийной связью.

Это была почти переносимая ночь — Доминик с отчаянием принялся за давно обещанную самому себе уборку, потратив на это почти весь вечер, после чего, закрыв глаза, провалялся почти два часа в ванной, где едва не уснул. Вымотаться и вырубиться — это, наверное, и впрямь был не самый глупый подход, когда хочешь переключиться и забыть, чтобы научиться жить заново.

Вот только на следующий день легче не стало.

Тони не появился на занятиях — и, видимо, оно было и к лучшему, Дэнни тоже поначалу носа из комнаты не высовывал. Уж чего там делал, один Мерлин бы знал… Но видеть МакКейна сейчас было бы невыносимо. Видеть, как он смотрит сквозь тебя, или — что еще хуже — так же приветлив и равнодушен, как и с прочими магами.

Я привыкну, пообещал себе Доминик. Его не будет по крайней мере несколько дней, и я обязательно вспомню, что такое — жизнь без него. Ну вот… как если бы он умер, к примеру. Или уехал куда-нибудь. Навсегда. Я же справился бы? Как-нибудь…

Мысль мгновенно всколыхнула такой огромный, пугающий, всеобъемлющий пласт дежа вю, что у Дома подкосились колени. Тони уже уезжал однажды… и возвращался. Мерлин, лучше бы я не вспоминал, как именно он возвращался…

Отблески пламени, будто осиротевшие, тихо бились в кладке камина — им теперь некуда больше светить. Тони притягивал к себе свет, словно и сам был светом, и здесь никогда не было так холодно — с ним. Здесь даже не было сквозняков. Или только казалось?

Край подушки царапал щеку, и даже одеяло, вместо того, чтобы укутывать в уют и согревать, только мешало улечься поудобнее и забыться сном. Доминик ворочался почти до утра, кусая губы и стараясь, изо всех сил стараясь не думать, что так теперь будет — всегда.

Мысль о том, что Тони сейчас, наверное, счастлив, была единственным, что согревало вообще — хоть немного. Он просто обязан быть счастлив, беспомощно думал Дом, устало вглядываясь в предрассветный сумрак. Как Дэнни. Дэнни ведь посвящение действительно помогло — такой был вечно неловкий забитый хлюпик… А теперь поди-ка — вон каким стал…

Весь следующий день он старался не раскрывать лишний раз рта — чтобы не вызвериться на подвернувшегося под руку мага. Отчаяние медленно, но верно переплавлялось в злость — на себя, на Тони, на каждый чертов камушек в этом замке, который, как нарочно, напоминал о нем, о грубоватых ладонях, и смехе, и усталом, почти домашнем тепле под боком, когда измотанный МакКейн, наконец, засыпал, уткнувшись носом в затылок Доминика… И в голове не оставалось ни одной мысли, ни капли тревоги, или сомнений, или забот — Тони прижимал его к себе, как свое, как самое дорогое, и никогда еще не казалось так отчетливо, что жизнь бьет ключом, и каждую минуту в ней ты — на своем месте, а рядом тот, с кем так легко, как ты думал — и не бывает.

Тот, кто помогает тебе оставаться собой, просто находясь рядом.

Наверное, он никогда и не нуждался во мне по большому счету, вяло убеждал себя Дом. Это же совершенно разные вещи — то, что чувствую я, и то, что происходит в голове у Тони. Если бы было не так, стихия ему бы воспитанницу не подсунула. Тем более — женщину…

Именно от этой мысли Доминика сворачивало в бесформенный, смятый и горький комок, именно от нее хотелось орать во весь голос, выливаясь в крик целиком, до последней ноющей клетки. Развлечения развлечениями, а баба — бабой. То, что было у нас — развлечения. Вот так жестоко и просто, когда дело заходит всерьез… Когда шутки кончаются, и речь идет о том, что Тони нужен полноценный партнер. Полноценный — это не я. Это просто… баба. Лучше б я умер еще в резервации, честное слово, лучше вообще не жить, чем ошибаться — вот так. Принимать… это… за настоящее. А оно ведь не может быть настоящим — не для Тони уж точно, потому что иначе не было бы посвящения, не было бы этой девицы, и вообще ничего бы не было…

Он чувствовал, что ходит по кругу, но выход не находился. Легко сказать — забыть и начать жить заново. Если в этой на всю голову стукнутой жизни можно ошибаться настолько сильно, то — какой смысл что-то там начинать? Лучше уж точно… прямо сразу…

Его прошиб пот. Я только что обосновал себе целесообразность самоубийства, остолбенело подумал Доминик, отталкиваясь от стены и выпрямляясь. Все — это тупик. Старший маг, называется… Должен быть какой-то другой выход. Я где-то ошибся. Но где? Инициация означает то, что она означает. Моя слепота все эти месяцы с Тони тоже остается моей слепотой. Я, видимо, бестолочь хуже Прюэтта, но я уже просто не знаю, как именно делаюсь такой бестолочью… Совершенно не знаю.

Хуже того — уже, кажется, и знать толком ничего не хочу. Дорога в объятия стихии, путь номер два.

Он выпрямился и, оглянувшись на так и не разожженный сегодня камин, быстрым шагом вышел из комнаты. Что бы там ни творилось с учителями — мистер Драко не отделается от меня отговорками. Любой маг имеет право обратиться за помощью. У Дэнни я уже был, а остальным нечего мне подсказать, кроме таких же догадок. Он должен помочь мне. Просто обязан.

В конце концов, если твой ученик искренне ловит себя на мысли, что хочет умереть — значит, у него вконец поехала крыша. И не успокаивать себя нужно, а разбираться, разбираться и искать причины и корни. И ошибки. Настоящие, а не которые доводят до самоубийств — неважно, своими руками ты это делаешь или просто медленно скатываешься на тот свет, позволяя себе заблуждаться. Я — заблуждаюсь. Точнее, я уже заблудился. И даже вслух это признаю — я идиот и тупица, но… Мерлин, я не хочу без него. И если это неправильно, то — как тогда верно?..

Он помедлил секунду, остановившись перед дверью в кабинет Драко Малфоя. Вламываюсь чуть ли не ночью… — вдруг смутившись, подумал он. Черт — да, вламываюсь! Он все равно так рано никогда не ложится. Вон, свет горит даже.

Постучать оказалось проще, чем решиться на это.

— Открыто, Дом! — крикнул из-за двери голос Драко.

И, только распахнув дверь, Доминик понял, что, похоже, вломился все-таки немного не вовремя. Мистер Малфой сидел, оседлав стул, перед ним на столе, заложив ногу на ногу, расположилась мисс Луна — то ли насупленная, то ли просто заплаканная. И, судя по их лицам, разговор Дом умудрился прервать не из приятных.

— Входи, — прерывисто вздохнув, махнула ему девушка.

И осторожно вытерла щеку. Ну, точно — плакала…

— Я… — Доминик окончательно смутился.

Ну вот и как тут все объяснишь? Даже неловко как-то. И время — чуть ли не полночь уже…

Мистер Драко только улыбнулся, опираясь локтями на спинку стула, и Дом неожиданно увидел, как много мелких морщинок вокруг его глаз, а в самих глазах, где-то далеко — на самой глубине, почти и не разглядишь — прячется давно ставшая привычной, уже вросшая в них усталость. Теплая такая, почти уютная, обволакивающая и мягкая. Успокаивающая.

И как он бросает быстрый взгляд на мисс Луну — снизу вверх, снисходительный и ласковый, с нежностью, с бесконечным терпением. А та только шмыгает носом — и вдруг фыркает, толкает его в плечо, смущенно вытирая ладошкой мокрые щеки и пытаясь слезть со стола.

— Я пойду, вы тут разговаривайте… — несчастным голосом бормочет она, и руки мистера Драко обвиваются вокруг ее бедер, не давая пошевелиться, а улыбка становится шире.

— Малфой! — шипит сквозь зубы девушка, уже откровенно косясь на Доминика, а тот все никак не может найти слова, чтобы то ли сказать хоть что-нибудь, то ли уже развернуться и все-таки уйти.

Пока он думал, дверь в соседнюю комнату распахнулась.

— Драко, ты не видел, где… о, привет, Дом, — выпалил высунувшийся оттуда мистер Гарри. — Где зелье, которое Снейп оставлял?

— Если для Панси, то в баре на верхней полке, — спокойно ответил Драко. — А если для тебя, то на средней.

Поттер выразительно ухмыльнулся, бросив на него быстрый взгляд, кивнул Доминику и исчез.

— Это для Панси, — снова вздохнула мисс Луна и сделала еще одну попытку слезть со стола. — Драко, пусти, ей опять плохо, значит…

Дом завороженно смотрел, как мистер Малфой нехотя убирает руки, перехватывая ее ладошку, осторожно целует сжатый кулачок, и девушка, закатив глаза, снова фыркает и, оттолкнув его, спрыгивает, наконец, на пол.

— Всего хорошего, Дом, — мягко улыбается она и быстрым шагом убегает туда же, где исчез Гарри Поттер.

Драко вздохнул, как-то странно глядя ей вслед.

— Что случилось, Доминик? — спросил он, переводя взгляд на застывшего у дверей парня.

Мыслей почему-то было так много, что они все время роились, сталкивались и не давали себя отловить и подумать. Мысли были сумбурными, совершенно невнятными, но какими-то пугающе одинаковыми.

И каждая из них отдавала одним и тем же привкусом — он знает. Драко Малфой знает все о проблемах Доминика Рэммета, не может не знать, ведь правда — просто не может. Даже не потому, что он — учитель, который видит их всех насквозь и знает все обо всех. Ну, ладно, по крайней мере — многое о многих.

А потому что. Между Драко Малфоем. И Гарри Поттером. Нет. Стихийной. Связи. Они разорвали ее больше пяти лет назад, и один застывший сейчас в дверях остолоп разбирал эту ситуацию на занятиях Мерлин бы помнил, когда. И сам лично спрашивал у мистера Поттера — неужели отсутствие связи на его отношение к наставнику не повлияло никак? И даже слушал ответ. А Гарри Поттер тогда искренне хохотал, глядя на их вытянувшиеся лица.

А еще мысли намекали, что связь в этой семье у мистера Драко есть вообще только с мисс Луной — и все. Живущие в школе маги воспринимают их семью, как нечто само собой разумеющееся, но сложить два и два, да еще и к себе применить — это же совсем другое дело, верно? Даже если забыть про то, что разбиралось когда-то, и вспомнить один из последних уроков — об инициации мисс Луны, собственно. И о том, как двое лишенных возможности быть честными и воспринимать реальность магов едва не поубивали друг друга, один — боясь потерять и не решаясь настаивать, а другой — пугаясь, что проведенное посвящение перечеркнуло чувства между ними двумя.

Мерлин, какой же я идиот, подумал Доминик, во все глаза глядя на все еще разглядывающего его мистера Малфоя. Феерическая бестолочь. Хуже Прюэтта.

— Я… ну, то есть… — пробормотал он, путаясь в словах. — Спасибо! — выдохнул он наконец, нащупывая за спиной ручку двери и растекаясь в невольной улыбке.

— Удачи тебе, — ухмыльнулся тот, пожимая плечами.

И даже не спрашивая — за что.

А действительно — зачем ему спрашивать, подумал Доминик, с такой скоростью слетая вниз по лестнице, что ноги едва успевали касаться ступенек. У меня, видать, весь мой конченый идиотизм на лбу огромными буквами все три дня был написан.

Тони, я на самом деле полнейший дебил. И я люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно.

* * *

Найти нужную дверь почему-то оказалось несложно — даже без помощи других магов. Доминик только сейчас понял, что за все время практически совместной жизни с МакКейном не то что ни разу не был в его комнате — даже не имел повода выяснить, где именно она расположена.

Тони всегда приходил сам — а в последние месяцы и вовсе поселился у него, перестав возвращаться к себе. Хотя отсутствие в их общей спальне личных вещей МакКейна могло бы навести на мысль, что в собственных апартаментах тот должен когда-то бывать все равно.

Ему просто нравилось оставаться ночевать у меня, пришел к выводу Дом. А насчет — переехать окончательно… Разве я когда-нибудь его звал? Или — хотя бы говорил, что был бы не против?

Черт, кажется, я даже вряд ли хоть раз говорил, что вообще рад его видеть… Как-то всегда подразумевалось, что он и сам это понимает… Неужели тоже — зря? И я совершал ошибку за ошибкой, не видя этого?

В мыслях творился такой разброд, что Доминик был почти счастлив не сидеть на месте, а мчаться по коридорам. Его разорвало бы на части от волнения и потока сбивчивых озарений, потому что казалось — еще пара минут, и он рехнется настолько, что начнет благодарить Мерлина за эту непредвиденную инициацию. За совершенно не знакомую ему девицу, одним своим появлением перетряхнувшую в них так много. Так много уже заставившую понять — еще ничего не сделав.

Какая она? Этот вопрос волновал сильнее всего. Какая? Девушка, которую, возможно, пока еще сам того не осознавая, любит Тони — если Дэнни и впрямь был искренен, в чем глупо даже пробовать сомневаться. Она зацепила его чем-то, в ней есть нечто, чего МакКейн не смог найти даже во мне. И, если Тони — тот, кого я люблю, тот, кто ближе мне, чем любой другой человек или маг — то что именно в ней смогу найти я?..

Не может быть чужим тот, кого любит близкий тебе человек. Если, конечно, под любовью подразумевать — любовь, а не влечение к сочиненному тобою же образу… а я очень хочу верить, что тот, кого я люблю — это настоящий Тони.

Потому что, если я ошибаюсь, то эта девушка действительно окажется мне совершенно чужой. Не вызовет ни интереса, ни перспективы взаимной полезности. Мерлин, хорошенькая проверка… на вшивость… И — на истинность чувств заодно…

Задыхаясь, он остановился у нужной двери и уперся обеими руками в косяки в тщетных попытках торопливо отдышаться.

— Твою мать, ты можешь заткнуться и сделать, как тебе говорят?! — донесся из-за двери крик Энтони.

— Не смей затыкать мне рот! — перекрывая его, взвизгнул в ответ женский голос. — Ублюдок!

Нечто, объемом не меньше подушки, едва ли не просвистев в воздухе, с силой врезалось в закрытую дверь. Ни хрена себе… — остолбенело подумал Доминик, невольно делая шаг назад.

— С тобой вообще невозможно по-человечески разговаривать! — проорал в ответ Тони.

— По-человечески?! — задохнулась девушка. — Даже слова такого, сволочь, при мне не произноси!

На этот раз последовал звук разбивающегося стекла.

Тяжелого стекла, растекаясь в предательской ухмылке, машинально отметил Доминик. Ваза, как минимум — причем не самая маленькая.

От всего этого веяло чем-то до боли знакомым.

— Сука! — отчетливо прошипел Тони.

— Мразь! — выкрикнула девица.

— Истеричка!..

Оглушительный хлопок двери — судя по сопутствующему жалобному звону, балконной.

Дом осторожно перевел дыхание и, изо всех сил постаравшись согнать с лица неуместную улыбку, бухнул по двери кулаком.

— Что?! — рявкнул из комнаты женский голос.

Дверь рывком распахнулась, и на Доминика уставились запавшие от усталости и недосыпа глаза. Мрачная и бледная, девушка тяжело дышала, буравя непрошенного гостя пристальным взглядом — слишком пристальным, от макушки до сжавшихся на косяке пальцев.

— Привет, — чертова ухмылка все-таки снова прорвалась наружу. — Неплохо у тебя голос поставлен.

Она, хмыкнув, смутилась — и напряжение тут же рассеялось, будто сорванное порывом ветра. Сжатые на ручке двери пальцы дернулись, девушка поднесла руку к горлу и осторожно кашлянула.

— Поори третий день подряд, попробуй… — с досадой пробормотала она, отводя взгляд.

Голос и впрямь слегка хрипел.

— Доминик Рэммет, — улыбнулся Дом, автоматически протягивая руку.

Почему-то именно с этой девушкой такой жест не казался неестественным. Она, не удивившись, бросила на протянутую ладонь быстрый взгляд и, снова хмыкнув, протянула свою.

Пожатие оказалось крепким и совершенно не женским.

— Кэтрин Томпсон, — буркнула она. — А ты кто?

Доминик на секунду задумался. Вот и как тут сформулируешь?..

— Старший воздушный маг, — наконец представился он.

Отвести взгляд, перестать пялиться, вглядываться не получалось — никак. В припорошенные пеплом издерганной какой-то, едва ли не жалобной усталости, потемневшие как будто глаза, отчаянно скрывающие под бравадой — страх. И неуверенность. И отчаяние — от того, что не понимает она сейчас ничегошеньки, все эти последние дни, кроме того, что Тони, кажется, тоже ни черта уже не понимает и объяснить что-либо ни себе, ни другим не способен…

И еще кое от чего.

— А этот ублюдок и впрямь — старший огненный? — Кэтрин хмуро кивнула куда-то в сторону — видимо, балкона.

Дом кивнул.

— Бедные ваши огненные маги тогда, — угрюмо констатировала она. — Я бы удавилась под таким руководителем жить.

Фраза прозвучала настолько двусмысленно — и при этом в точку — что Доминик не удержался от грустной улыбки. От всей помятой фигурки Кэтрин, облаченной, кстати, в мужскую рубашку и вытертые джинсы, от встрепанной короткой стрижки — да от всего — безошибочно веяло сексом. Судя по всему, перемежающимся скандалами и криками до хрипоты, и страхом, и злостью, и усталостью, выливающимися все в тот же секс…

— Кстати, это моя рубашка, — негромко заметил Доминик, глядя на расстегнутые на груди девушки пуговицы. — Я и не знал, что Тони ее присвоил…

Кэтрин неуверенно улыбнулась.

— Снять и отдать? — слегка расправляя плечи, поинтересовалась она. — Прямо сейчас?

Дом фыркнул и отвернулся, пряча лицо и утыкаясь лбом в собственную руку, которой все еще цеплялся за дверной косяк.

— Нет уж… — пробормотал он. — На тебе она лучше смотрится.

— Да-а… — протянула, качая головой, Кэтрин. — Ну и нравы у вас здесь… Тряпки приличной не отыщешь, а что найдешь — то каждый встречный содрать горазд. Вы тут все такие добрые?

Ее взгляд снова становился все более тяжелым и пристальным — но уже не враждебным. Оценивающим. Доминика бросило в жар — сперва от мгновенно накатившего под таким беспардонным напором смущения, а потом — от злости. Что я, как мальчишка, в конце концов, в упор глядя на девушку, подумал он.

— Нет, — медленно проговорил он. — Это тебе повезло. Остальные… совсем другие.

— А какие? — прислоняясь к косяку и складывая на груди руки, тут же с интересом спросила Кэтрин.

Этот псих что, вообще ей ничего не рассказывал? — ужаснулся Дом. Или, как всегда, нес квинтэссенцию сумбура, в своей любимой манере?..

— Они просто… гм, своих вещей не разбрасывают, — усмехнулся он.

Они просто не такие идиоты, как я. Не доводят своих любовников до инициаций, не влезают в отношения, которые боятся поддерживать, не сваливают всю ответственность за собственные чувства на партнеров, не…

Балконная дверь снова хлопнула.

— Какого гобл… о.

Доминик подавил вдруг вспыхнувшее трусливое желание закрыть глаза. Не видеть еще одно лишнее мгновение, каким теперь стал Тони. Потому что — вдруг, все-таки…

Но «вдруг» не случилось. МакКейн смотрел на него так, будто не мог решить — рухнуть на колени и вцепиться обеими руками, чтобы не отпустить никогда, или врезать между глаз прямо с размаху. За то, что пришел сюда только сейчас.

— Брысь отсюда, — невыразительно бросил он девушке, довольно бесцеремонно оттаскивая ее от двери за плечо.

Кэтрин набрала в грудь воздуха — и Доминик поймал себя на дурацкой мысли, что, кажется, понимает, почему эта парочка не может прекратить ссориться.

— Я сказал — брысь! — повысил голос МакКейн, не давая девушке заговорить. — Могу я, мать твою, три минуты хоть с кем-нибудь спокойно поговорить! — рявкнул он.

Взглядом Кэтрин можно было прожигать дыры.

— Можешь, — многообещающе согласилась она. — Такой сукин сын, как ты, себе всегда что угодно разрешит.

Теперь воздуха набирал Тони.

— Три минуты! — предупреждающе произнесла Кэтрин. — У тебя… — она ухмыльнулась и бросила все тот же странный взгляд на Доминика, — на удивление приятные друзья. Для такого ублюдка, как ты, даже странно.

Тони зажмурился, изо всех сил стараясь дождаться, пока она уберется обратно в комнату. И закроет за собой дверь, оставив их в коридоре. Одних.

Хлопок показался Доминику оглушительным.

— Ты… — пробормотал он — и наткнулся на беспомощный взгляд.

А потом Тони рванулся к нему, впечатывая собой в стену — так стремительно и неудержимо, что у Доминика подкосились колени.

— Я думал, ты уже никогда не придешь… — выдохнул МакКейн, стискивая его в объятиях.

— А сам чего? — почему-то шепотом спросил Дом.

Вообще-то, он уже знал ответ, но от знакомого дыхания над ухом кружилась голова, и хотелось говорить что угодно, любую чушь, лишь бы только Тони не отстранялся. Лишь бы вот так и стоять — хоть целую вечность. После того, как три дня и две бесконечных ночи пытался поверить, что больше этого не повторится.

Никогда.

МакКейн всхлипнул, зарываясь лицом ему в волосы, прижимаясь еще ближе, всем телом.

— Я же… — сбивчиво заговорил он. — Я не нарочно, честное слово! Думал, это новенькая какая, я бы в жизни к ней и близко не подошел… Мерлином клянусь…

— Тони…

— Ты мне не веришь… — почти с отчаянием простонал МакКейн, впиваясь мертвой хваткой ему в плечо. — Думаешь, мне чего-то недоставало? С тобой?..

— Тони, я в этом просто уверен. Не надо.

Он вскинул голову и уставился Доминику в лицо — испытующе, мучительно кусая губы. Ладонь осторожно коснулась щеки, будто заново вспоминая.

— Правда, я не знал, что тебе недоставало именно сексуальных марафонов, — пошутил Дом. — Но мне и впрямь было бы слабо не выбираться из постели трое суток.

Вот теперь в глазах Тони поселился страх — уже ничем не прикрытый, самый настоящий. Доминик не удержался и потянулся к нему привычным движением — прикоснуться, прижаться. Успокоить.

— Ты не понимаешь, — шептал МакКейн, запрокидывая лицо под его ладонями. — Ты просто не знаешь, каково это… Когда тебя выжигает изнутри…

— Ш-ш-ш…

— …А потом закрываешь глаза — и видишь это, снова и снова, и кажется, что весь горишь до сих пор…

— Тони…

— …Мне в жизни никогда так страшно не было… И тогда, и потом… И ей — тоже…

— Тихо… Ну, хватит…

— Я не мог ее бросить… Даже думать об этом не мог — чтобы развернуться и просто бросить… Правда… А тебя не было… — его руки снова обвились вокруг Доминика, такие знакомые и нетерпеливые. — Я так устал… — выдохнул МакКейн, утыкаясь лбом ему в плечо. — Я… больше не могу здесь…

Как всегда, когда вспышка заканчивалась — такой податливый и измученный, похожий на едва трепещущее пламя свечки. И сразу начинало хотеться спрятать его в ладонях — и тихонько дунуть, помогая разгореться, выпрямиться…

Доминик осознал, что его целуют, только когда перестало хватать дыхания.

— Я люблю тебя… — чуть слышно произнес Тони, отстраняясь и едва касаясь губами его лица. — Ники…

Дом остолбенел.

— Пойдем к тебе? — дрожащие ладони МакКейна скользили по волосам, по шее — с такой невозможной для него нежностью, словно в нем что-то ломалось сейчас. Словно оно ломалось все эти дни, по кусочкам. — Пожалуйста, Ники… Я просто хочу… к тебе… Пожалуйста…

Доминик задохнулся, зажмуриваясь. Слишком огромное искушение — слушать Тони и при этом еще и смотреть на него. Так никакой силы воли не останется.

— Нет, — сам поражаясь собственной решимости, проговорил он.

И мотнул головой, отгоняя наваждение.

Тони вжался лбом в его плечо, не разжимая объятий. Он молчал.

— Не сейчас, — добавил Доминик. — Я хочу с ней познакомиться. Поближе.

МакКейн ощутимо напрягся и поднял голову.

— Зачем? — настороженно спросил он.

— Затем, что я так хочу, — как можно мягче пояснил Дом.

Ну, не объяснять же ему — такому, в самом-то деле. Прямо сейчас, когда он едва соображает, потому что у него возникла идея, и его на ней переклинило, и, значит, пытаться взывать к голосу разума уже бесполезно…

— Пойдем, — Доминик потянул его за руку. — Нехорошо бросать девушку в одиночестве. Тем более, тебе, вроде как, на меня всего три минуты выделили.

У Тони были такие беспомощные, отчаянные глаза, что Дом на мгновение увидел в них самого себя — задыхающегося от потери и одиночества еще пару часов назад.

— Пойдем, — повторил он, притягивая его к себе и целуя пылающую щеку.

В это время снова распахнулась дверь — судя по всему, более чем яростным рывком.

— Вы так и будете в коридоре отираться?! — без перехода заорала Кэтрин. — Или все-таки изволите прекратить шушукаться?

— Ты так и будешь целый вечер на меня орать?! — мгновенно вспыхнув, рявкнул в ответ Тони.

— Кэти, все, мы закончили, — вклинился Доминик, успокаивающе кладя ладонь на плечо парня и ненавязчиво подталкивая девушку в комнату. — Извини, что так долго. МакКейн, закрой пасть и поищи в своих апартаментах что-нибудь, что можно выпить. У меня голова от вас обоих раскалывается.

Тони, на удивление, только скрипнул зубами и шагнул следом, одарив Кэтрин испепеляющим взглядом. Та, демонстративно проигнорировав его недовольство, рухнула в кресло, разваливаясь и поджимая под себя ногу, и снова принялась буравить глазами гостя.

Мерлин… — опускаясь на пол у камина, мысленно простонал Доминик. Я что, когда-то сдуру решил, что мне нравится грубость? Наверное, я пару раз слишком громко это подумал… Никогда больше не буду хотеть, не разобравшись, во что именно ввязываюсь…

* * *

— Так чего ты хотел от меня? — спросил Северус.

Больше всего смущало, сбивало с толку неосязаемое, смутное ощущение, что Драко пришел просить его не об одолжении, а о чем-то таком, что нельзя с легкостью сформулировать. Точнее — что он нуждается сейчас в эфемерном и призрачном, неразумном чувстве, за которым раньше не приходил никогда.

Разве что, может быть — до того, как в его жизни возник Гарри Поттер…

Малфой вздохнул и уставился в сторону, на плывущие к горизонту клочковатые облака. Бледные пальцы, сцепленные в замок, сжаты до посиневших костяшек. Холодный ветер треплет пряди светлых волос, обрамляющих истончившееся лицо. Северус поймал себя на горьком, бессознательном желании просто заткнуться и выслушать его — и слушать, сколько потребуется, молча сидя рядом, глядя в ту же сторону. Не споря и не возражая.

И не давая ненужных сейчас советов.

— Попросить, — ровно проговорил Драко, не оборачиваясь. — Ты ведь все равно давно уже не уезжаешь отсюда. Тебе не будет сложно не уезжать и пока меня не будет?

Северус удивленно моргнул.

— Мне спокойнее, когда я знаю, что ты рядом, — грустно улыбнулся Драко и, помолчав, добавил: — с ними.

Это не лезло ни в какие ворота. Он что, просит меня присмотреть за Поттером? — мысленно ухмыльнулся Снейп. Нет, это вряд ли… Хватает и других проблем.

— Панси еще больше двух недель до родов — ты наверняка успеешь вернуться, — медленно заговорил Северус. — К тому же, я в любом случае не стал бы оставлять ее одну именно сейчас, постоянное наблюдение у колдомедика ей необходимо… Что же до твоих ребят, то мистер Рэммет, мне кажется, вполне мог бы…

— Мистер Рэммет и сам сейчас попал в ситуацию, в которой я не могу ручаться за его дальнейшее поведение, — горько усмехнулся Драко. — Но, вообще-то, я говорил не о них с Панси. Я… о Гарри. И Луне.

— А что с мисс Лавгуд? — как можно ровнее поинтересовался Северус.

— Иногда мне кажется, что она умирает.

Он как-то так это сказал — спокойно и невыразительно, с такой пугающей, собранной в один сжатый кулак бьющейся болью, что Снейп на мгновение остолбенел.

— И Гарри… тоже… — почти беззвучно закончил Драко, опуская голову.

До Северуса только сейчас дошло, что сидящий рядом с ним Малфой едва сдерживает истерику — не сиюминутную, а длящуюся внутри уже долгие недели и месяцы, все нарастающую и набирающую обороты. Что все его спокойствие — только маска. Только дань необходимости.

— Что за чушь? — выдохнул он наконец.

— Ты сам слышал, что он несет, — покачал головой Драко, растирая лоб кончиками нервных пальцев. — Тот Гарри Поттер, которого я знал, никогда бы не выбрал трусость. Потому что это трусость, Северус… Когда ты предлагал ему убить Эббинса… ты был прав. А он — нет.

Снейп втянул воздух сквозь сжатые зубы — и понял, что понятия не имеет, что на это можно ответить. А промолчать — тоже неправильно.

— А как же все ваши доводы? — наобум спросил он. — Насчет этого, Миллза. Ты сам поддерживал Поттера…

— Я всегда поддерживаю Поттера, — мягко перебил его Драко. — Но из этого не следует, что он всегда прав. Ты очень верно сказал — он никогда не оглядывался на последствия, если ситуация требовала вмешательства. Тот Гарри, с которым мы основали эту школу, задушил бы Кристиана собственными руками еще полгода назад… и уж точно не довел бы до того, чтобы тебе пришлось предлагать ему оторвать задницу от стула и напоминать об ответственности. И я тебя уверяю, Северус — он действительно нашел бы, как это сделать, чтобы никто из ребят не пострадал. У него талант находить невозможные решения там, где их нет. Ну, то есть… — он запнулся. — То есть — был талант…

Северус поймал себя на отчетливом ощущении, что ему отчаянно хочется поверить сейчас — это происходит не на самом деле. Отодвинуть куда подальше все, что говорит Драко, помотать головой и забыть о его словах. Не думать о них.

Потому что, если о них все-таки думать, то выводы неизбежно получатся уж слишком не теми, какие хочется получить.

Ну вот, мне опять — хочется, поморщившись, подумал он. Старею, что ли…

— И кошмары, — внезапно добавил Драко, по-прежнему глядя перед собой. — Они не заканчиваются, Северус.

— Зелье не помогает? — неверяще переспросил Снейп.

Зелье для сна без сновидений не могло дать сбой — если, конечно, сны Поттера не были наведены магически. Но этот вариант они с Драко проверили еще два месяца назад, и сейчас были убеждены абсолютно — это не внешняя атака и не чья-то попытка провести стихийный Ритуал.

— Помогает, — криво улыбнувшись, кивнул Малфой. — Только он их и днем видит — даже когда не спит. Думает, я не замечаю… — Драко прерывисто вздохнул и снова перевел взгляд на кучкующиеся у горизонта облака. — Знаешь, его раньше здорово клинило — на том, что он виноват в каждой смерти. Но я думал, что он на самом деле давно это пережил… И понял… А теперь вот — опять… У него как будто мозги отшибает — такое чувство, что последних пяти лет и не было. Все то же самобичевание и те же страхи, что от него одни неприятности. И… он избегает меня. Нас всех.

Он и меня избегает, мрачно подумал Северус. Что, впрочем, неудивительно. Разве когда-нибудь было иначе?

Драко, сам того не замечая, потихоньку машинально раскачивался на стуле.

— И… я больше не чувствую его, — все так же тихо говорил он. — Ни его, ни Луну. Как будто они то ли спрятались где-то в себе, то ли… это вообще не они. Лавгуд ходит с такими глазами, будто у нее что-то болит, и она уже от боли свихнулась почти что. Ничего вокруг не слышит… И… мы снова спим вчетвером. По-другому — никак…

Снейп молчал. Привычная шпилька о личной жизни Малфоя увяла где-то внутри, толком так и не попросившись на язык.

— Я боюсь оставлять их одних, — ровным голосом пояснил Драко. — Иногда мне кажется, что мы только поэтому и живы до сих пор — что я пытаюсь удержать каждого. Панси совсем на внешний мир не реагирует — живет где-то, с сыном вдвоем. Как будто оба в одном коконе завернуты…

— Это нормально, — быстро вставил Снейп. — Для женщины на последних сроках — это нормально, было бы только хуже, если бы она по-прежнему пыталась делать вид, что ребенок — не повод перестать работать целыми днями.

Малфой грустно усмехнулся и потер лоб.

— Я должен уехать, Северус, — прошептал он. — Пока зовут и хотят, чтобы начатые Перкинсом переговоры продолжились. Второго шанса не будет…

— Я знаю, — машинально откликнулся Снейп.

— …Еще немного — и до Грэйнджер дойдет, что нас никто, кроме них, никуда не звал. Что наладить хоть какой-то контакт с Британским Министерством — наш единственный шанс выжить, вообще. Либо маги будут легализованы, либо они будут вырезаны, рано или поздно, мы можем хоть в Антарктиде все спрятаться — нас все равно рано или поздно снова вычислят, и так и будем бегать по всему миру, а они нам — на пятки наступать…

— Драко, — осторожно позвал Снейп.

— …Это же полный идиотизм — если я появлюсь в Лондоне, засвечусь и сбегу обратно, и буду сбегать каждый вечер, проще сразу им всем в лицо сказать — я вам не доверяю и боюсь вас, мне есть чего бояться, вы можете мне навредить, если захотите, а, значит, и любому магу можете, мы трясемся от страха так же, как и вы, и никакие игры в дипломатию между нами никогда…

— Драко.

Он задохнулся и замолчал, спрятав лицо в ладонях.

— Я не смогу возвращаться, — проговорил он наконец. — Меня не будет несколько дней. Иначе — можно даже и не ехать, вообще…

— Драко, — ладонь Снейпа улеглась на его плечо. — Посмотри на меня.

Малфой поднял голову — дрожащие закушенные губы и бегающие глаза. Исходящие от него слабые волны страха и отчаяния.

— Ты предчувствуешь что-то? — как можно спокойнее спросил Северус. — Или ты просто устал и напуган? Попробуй успокоиться и разобраться.

Драко прикрыл глаза.

— Дыши, — негромко скомандовал Снейп. — Просто дыши и думай. Вспоминай все случаи, когда тебе не хотелось что-то делать, а потом оказывалось, что делать было и нельзя. Что ты тогда чувствовал? И что чувствуешь сейчас? Это похоже?

— Да, — беззвучно шевельнул губами Малфой.

— Представь, что ты поехал бы в резервацию, а не в Лондон. Что тебе не придется пересекаться с людьми. Страх проходит?

Драко вздохнул и мотнул головой.

— Нет…

— Представь, что ты заберешь Гарри с собой. И Лавгуд. Что ты не оставишь их здесь, они будут рядом.

Малфой надолго задумался.

— Все равно — нет, — в конце концов констатировал он — и открыл глаза, глядя в лицо Снейпа. — То есть, получается, дело не в них? С ними ничего не случится?

— Похоже, что так, — пожал плечами тот. — Драко, ты устал и издерган. Тебе самому скоро зелье для нормального сна нужно будет прописывать — тени и то лучше тебя выглядят. Давай лучше еще про твоих ребят подумаем — может, вычислим, что ты там на этот раз предчувствуешь.

— Да я, может, вообще не предчувствую — просто и правда дергаюсь… — вздохнул Малфой, снова отводя взгляд. — Оно так… навалилось все…

Его пальцы снова нервно сжались в замок, Северус тут же успокаивающе накрыл их ладонью, машинально отметив, что у Драко совершенно ледяные руки. Будто зима на улице, а не конец октября.

Откуда-то всплыло полузабытое наивное желание поднести их к губам и тихонько дышать на них, чувствуя, как постепенно теплеют тонкие пальцы. Видя, как уходит из глаз тоска и усталость.

Я сам устал — смотреть, как он мучается, подумал Снейп, глядя на бледное лицо с упрямо сжатыми в ниточку губами.

— Давай подумаем, — мягко настаивал он. — Представь, что Доминик уедет с тобой. Или Миллз этот. Или Лорин. Или кто там у тебя еще с проблемами.

Драко хмыкнул и покачал головой.

— Знаешь, похоже, что нет, — сказал он. — Лорин уже почти в порядке, ее даже на крышу снова выпускать можно, Доминик тоже — умница. Если его эта парочка в порошок не изотрет, то выпутаются. Но он — парень выносливый, ему, если что, только поддержка нужна будет, и от работ не отстранять ни в коем случае, для него переключения очень важны. А Шон… Там без изменений пока. Надо просто наблюдать и не выпускать из вида — если, упаси Мерлин, Кристиан сейчас оттолкнет его или что-нибудь выкинет, парня прорвет сразу же… А меня здесь не будет, чтобы закрыть, так что надо ни в коем случае не допустить…

Черт, да в этом замке каждый первый — с проблемами, подумал Снейп, машинально запоминая указания — на всякий случай.

— Наверное, ты прав — я просто не хочу уезжать от них сейчас, вот и выдумываю Мерлин знает что, — признался Драко.

— Не каждый день оставляешь свою женщину за полмесяца до родов, — беззлобно усмехнулся Снейп. — А вторую — в очередных сложных переживаниях.

— А любовника — сходящим с ума, — хмуро закончил за него Драко и покачал головой. — Я не могу и дальше делать вид, что все в порядке. Он — не в порядке, Северус… И он даже пытается что-то делать, идти навстречу, но это все — как из озера рюмкой воду вычерпывать… Он больше не доверяет мне. Вообще — никому. У Луны очередной прорыв с эмпатическими способностями, что ли — сам понять не могу толком — но она тоже боится об этом рассказывать. Иногда пытается, как Гарри, даже вроде договариваемся до чего-то — а потом все равно снова пугается и сбегает. Как подросток, честное слово… Знаешь, у меня в последнее время такое чувство, будто кто-то где-то запустил хроноворот, и моя семья начала жить в обратную сторону. Только меня в этот новый поток времени включить забыли…

— Тебе стоит хотя бы выспаться, — заметил Северус.

И, не удержавшись, провел ладонью по растрепавшимся волосам, тут же сам изумившись собственного жеста. Но Драко, вместо того, чтобы отстраниться, только смутился и бросил на него мягкий, полный немой благодарности взгляд.

И это было хуже всего. Почему-то именно от такого вот взгляда внутри что-то окончательно сжалось в глухой, бухающий яростью горький комок. Ты не просто устал тащить все на себе в одиночку, мой мальчик — ты тащишь это без чьей бы то ни было поддержки. Когда в последний раз к тебе прикасались не для того, чтобы получить то, чего не хватает, а для того, чтобы — помочь? Поделиться? Даже просто — теплом?..

Неужели Поттер рехнулся настолько, что не видит тебя — или и впрямь уже не способен ничего сделать для собственного партнера? Друга, в конце концов. Любовника…

Драко не отстранялся, не отводил внимательных, живых глаз, вглядываясь ему в лицо, и Северус, не выдержав, молча притянул его к себе, позволяя уткнуться лбом в плечо, перебирая и пропуская между пальцев светлые волосы.

— Я присмотрю за ними, — настойчиво повторил он. — Я обещаю. Без тебя ничего непоправимого не случится — ни с ним, ни с Луной. Я извещу тебя сразу же… если что. Совой. Или просто сам следом примчусь, или из ребят кого-то отправлю. Будешь в курсе в кратчайшие сроки.

Малфой тихонько вздохнул.

— Спасибо… — помолчав, прошептал он. — Северус, ты…

— Цыц, — процедил Снейп ему в макушку.

Докатились. Так и вслух перетряхивать, кто из нас какой замечательный, недолго начать…

Может, я тоже рехнулся? — осторожно подумал он, обнимая подрагивающие плечи Драко.

— Ты точно уверена? — беспомощно спросила Луна.

Уже раз в двадцатый, наверное. За последние тридцать минут.

Панси сжала зубы и медленно выдохнула. Что за идиотская привычка постоянно сотрясать воздух бестолковыми фразами? Откуда это — в ней? В Луне, которая даже человеком, по слухам, была достаточно неадекватным, чтобы не перенимать от окружающих каждую дурную привычку — только потому, что «так принято»?

— Нет, я просто к себе внимание привлекаю, — процедила она. — Сколько раз ответить еще, чтобы ты угомонилась?

На лице Лавгуд появилось до оскомины привычное уже выражение — как будто ее только что хлестнули по щеке, и теперь она пытается скрыть, что ей больно. Панси утомленно поморщилась. Мерлин, ну вот — опять…

— Я беспокоюсь… — пробормотала Луна. — Еще же рано — Снейп говорил, во второй половине ноября…

— Предлагаешь сдвинуть ноги поплотнее и подождать еще пару недель?

У Лавгуд мгновенно задрожали губы. Даже не обиженно — жалобно, как у ребенка, беззащитного перед напором чужой злобы и агрессивности.

Замечательно — я снова злобный агрессор, раздраженно подумала Панси.

— Вот и заткнись… — уже тише буркнула она, вставая и осторожно выпрямляясь.

Взгляд Луны тут же снова наполнился тревогой

— Ходить со схватками вредно! — убежденно заявила она, кидаясь к подруге, чтобы подхватить за талию. — Ты лучше ложись, правда. Может, Снейпа позвать?

— Снейпу здесь делать нечего, — проворчала Панси, потирая поясницу. — До ночи, по крайней мере…

— И ты до ночи так и будешь мучаться? — ужаснулась Луна.

Панси оперлась о стол и утомленно уставилась на нее — в упор. В последнее время Лавгуд, казалось, задалась целью доказать, что способна нести куда большую ахинею, чем может представить самый изощренный логический ум. Она что, издевается над нами? — беспомощно подумала Панси. Или и вправду категорически перестала соображать?

— Есть другие варианты? — сквозь зубы осведомилась она.

У Луны были очень странные глаза — какие-то будто припорошенные пылью, хотя вроде и не застывшие. Они двигались, смотрели, даже выражали что-то…

Но в них больше не билась живость. Та самая, что так притягивала Панси когда-то, что делала Лавгуд единственной, уникальной и неповторимой. Та, что превращала ее из рассеянного лунатика в милое, любящее, требовательное существо.

Луна разучилась требовать — и, наверное, давно уже перестала любить. Мы всего лишь помним, что нас что-то когда-то связывало, почти равнодушно отметила Панси. Да и память тоже стирается. Еще немного — и, наверное, даже больно не будет. Вообще ничего не будет.

Между нами.

Вспышка боли в очередной раз заставила стиснуть зубы и, зажмурившись, резко вдохнуть.

— М-м! — одновременно вскрикнула Луна, утыкаясь лбом ей в плечо.

Почему-то это вызвало почти ярость — Панси едва удержалась, чтобы не влепить девчонке пощечину. Если ты даже закрыться уже не в состоянии — какого черта ты торчишь здесь, рядом со мной? — захотелось прокричать прямо в побледневшее лицо Лавгуд.

— Вон отсюда… — прошипела Панси, отталкивая ее, как только снова смогла говорить. — Катись куда угодно, чтоб я тебя даже…

Луна подняла голову — сжатые, почти белые губы и потемневшие глаза.

— В этом замке нет мест, где я тебя не услышу, — чуть слышно проговорила она. — Мне… без разницы — останусь я здесь или засяду на крыше. Извини, я постараюсь больше не кричать.

Панси остолбенела — даже боль, кажется, на долю секунды перестала напоминать о себе. То есть, как это — нет мест? И почему именно — мои ощущения? Или, упаси Мерлин, не только мои?..

— Раньше у тебя хватало ума закрываться, — машинально заметила она, окидывая Луну обеспокоенным взглядом.

— Никогда не хватало, — устало качнула головой та. — Просто слышала не так ярко, вот и все. Извини, правда, я…

Панси нетерпеливо выдохнула — и Луна мгновенно заткнулась, выдав виноватую улыбку.

— Я все равно не уйду, — упрямо повторила она — и потянула ее за руку. — Пойдем, помогу лечь. Снейп говорил — ходить вредно.

— Когда он тебе что мог сказать? — утомленно поморщилась Панси.

— Я его спрашивала, что делать — на случай, если его не окажется в замке, — пожала плечами Луна. — Давно, еще летом.

Постель определенно оказалась плохой идеей. Не самой лучшей уж точно. Ворочаясь и комкая простыни, Панси мысленно поставила себе зарубку — открутить Снейпу голову, как только появится возможность. Нашел кому указания выдавать…

Свернувшаяся в клубок на краю кровати Лавгуд вызывала слишком смешанные чувства. Она раздражала совершенно точно — Панси хоть и понимала умом, что пытаться уйти от источника боли Луне бессмысленно, но интуитивно все равно упиралась в убеждение, что, когда тебе плохо, лучше держаться от всех подальше. Тем более — от тех, кому тоже неважно. Иначе обоим хуже станет.

И при этом — было почти невозможно не чувствовать благодарности. За мягкую ладошку, обвившуюся вокруг запястья. За попытки напоить восстанавливающим силы зельем. За монотонную болтовню.

— Тебе страшно… — вдруг рассеянно пробормотала Лавгуд — и подняла голову. — Страшно, да?

Панси нервно хмыкнула и отвернулась.

— Ну да, — помолчав, согласилась она. — В первый раз все страшно.

Тем более, что неизвестно, как переживет роды Луна. Может, попросить Снейпа бурное прошлое вспомнить? — пришла отчаянная мысль. Пожиратели Смерти и без палочек должны неплохо драться уметь. Один хороший удар — и Лавгуд весь процесс без сознания проваляется… Вообще, хорошая мысль… Или, может, зельем каким напоить… Сонным, к примеру. Чтоб до утра.

Мерлин, как плохо, что нет Малфоя, в очередной раз мысленно выругалась Панси. Драко бы точно придумал, что делать…

Боль снова скрутила низ живота. Панси почувствовала, как сжимаются на ее руке пальцы Луны.

— Ты — сильная, — негромко сказала Лавгуд, перебираясь ближе и прижимаясь лбом к ее плечу. — Тебе нечего бояться… Вы с Гарри такие — никогда ничего не боитесь… Только вечно сами об этом забываете…

— Даже не напоминай мне про Гарри, — пытаясь отдышаться, фыркнула Панси. — Паникер чертов. Малфой его хоть как-то в узде держал… А теперь даже думать боюсь, какую он здесь бучу устроит… Тоже заорет — рано, рано, еще две недели…

— Устроит — выгоним, — глухо откликнулась Луна. — Можем вообще не впускать, пусть под дверью результат караулит.

— Ты, что ли, не впустишь? — Панси снова охнула и задышала сквозь зубы.

— Снейпа попросим? — после долгой паузы предложила Лавгуд.

Она действительно больше не вскрикивала — терпела молча, только тихонько вздрагивала. Это было ужасно, отвратительно и неправильно — то, что Луна все еще оставалась здесь, и то, что это выглядело так, словно…

Словно этих месяцев отчуждения между ними и не было. Словно быть рядом и делиться чем-то, когда еле дышишь сама, для нее все еще естественно и привычно.

Хотя нет — все это как раз было правильным. Настоящим. Царапало то, что Лавгуд хотелось держать рядом и не отпускать — несмотря на боль, которую невольно ей причиняешь. Пусть даже избавить ее от боли ты все равно не сможешь, но сейчас тебе больно, а ты ее — держишь.

Несмотря на то, что сама всегда заявляла громче всех — когда плохо, лучше быть одному. Иначе превратишься в вампира и даже не заметишь, когда и как это произошло.

— Снейп и Поттер — противостояние века на пороге моей спальни!.. — смеясь сквозь прерывистые вдохи, проговорила Панси. — Стоило пройти через все это, чтобы посмотреть на такое шоу…

Лавгуд тоже усмехнулась — нервно, по-прежнему сжимая ее ладонь. В камине отчаянно трепетало пламя, разгоняя сгущающийся сумрак.

— Может, пора позвать? — прошептала Луна. — Уже подряд почти же…

Иногда она становилась такой назойливой — хуже вредного насекомого. Панси тяжело дышала, глядя на пляшущие тени на потолке.

— Зови… — устало выдохнула она. — К черту, пусть и так спасибо скажет, что сразу не дергали…

Лавгуд прижалась губами к ее виску.

— Мне страшно, — зажмуриваясь, зачем-то повторила Панси. — Если честно, просто ужас, как…

— Я знаю, знаю, — шепнула Луна. — Я скоро вернусь. Туда и обратно.

— Ну, так катись уже…

— Ага…

Но, как только она поднялась с кровати и, вздохнув, с хлопком аппарировала из спальни, почему-то тут же стало холодно.

Панси потерла лоб и сжала край подушки. Чертов Малфой — нашел время уехать. Чертов Поттер с его выходками.

Чертова Лавгуд… Наверняка ведь не догадается и Грэйнджер позвать…

* * *

Шон Миллз ненавидел ночи сильнее, чем что бы то ни было в своей жизни — и уже почти ненавидел саму эту жизнь. За слишком долгие дни, за изменившиеся взгляды ребят, которые был бы счастлив не замечать. За слишком короткие вечера, которых ждешь с такой силой, что почти не можешь заставить себя наслаждаться ими.

Ожиданием тоже можно убивать — вдруг подумал он сегодня, после того, как едва пережил бесконечный день, а Крис, сославшись на усталость, вообще не вышел в гостиную.

Впрочем, наставник и выглядел как-то неважно — напряженный и вымотанный куда больше, чем вчера и позавчера — но даже это уже почти ничего не меняло. Молча развернувшись, Шон ушел в свою спальню, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Кристиан не выносил беспорядочных негативных эмоций.

Опустившаяся на замок ночь в очередной раз заглянула в глаза и беззвучно спросила — а только ли негативных? Может быть, все это — иллюзии, а на самом деле тебе просто нечего ждать?

Убивать можно и сомнениями, беспомощно подумал Шон, прижимаясь щекой к подушке. Даже мистер Драко говорил, что сомнения убивают разум. Что нельзя поддаваться…

Вот только противиться им, глядя каждую ночь покрасневшими от бессонницы глазами в потолок, не хватало никаких сил. Где берут их те, кто осмеливается любить? — спрашивал он сам себя и не находил ответа. Как они выживают в этом кошмаре?

Пойди и спроси, — настойчиво шепнула ночь. Ты же знаешь — она ответит на любые вопросы. Она никогда тебя не обманывала — и не обманет и впредь, даже после того, что ты сделал.

Шон зажмурился и зарылся лицом в основательно измятую уже подушку. Ночами все выворачивалось наизнанку, и то, что днем выцветало, прячась в углах от упрямой мальчишеской жажды и веры, теперь возвращалось обратно, а вера беспомощно истончалась и таяла. И память о том, как однажды он влепил Дине Торринс пощечину, утомившись терпеть поток ее на этот раз совершенно бессмысленных и оскорбительных домыслов, ночами начинала вгрызаться в Шона хуже бешеных волкулаков.

И больше всего сбивало с толку то, что Дина даже не разозлилась тогда. Так и стояла, прижимая ладонь к покрасневшей щеке и сочувственно глядя на него, задыхающегося от едва сдерживаемой ярости.

Может, и впрямь лучше пойти и найти ее? — в тысячный раз подумал Шон, садясь на кровати и потирая разгоряченный лоб. Мерлин, хотя бы просто — побыть рядом с тем, кто, наверное, и впрямь во всем этом хоть что-нибудь понимает. Не оставаться у нее — просто поговорить. Или, что еще лучше — помолчать… О Крисе. Обо всем. Пока я тут наедине сам с собой умом не тронулся.

Это же невозможно — ждать, ждать, из месяца в месяц, каждый день только и делать, что ждать, и видеть, как тебя то притягивают, то отталкивают… Я хочу быть с ним, кусая губы, в отчаянии подумал Шон. Не так, как сейчас, и не так, как было всегда. Я хочу быть нужным ему, хочу знать об этом — наверняка. Хочу слышать от него подтверждения. Неужели это так преступно и невыполнимо — получать хоть что-то? Я больше не могу просто ждать. И отказаться от него — тоже не могу…

Дверь спальни тихонько скрипнула, и Шон едва успел изумленно вдохнуть, оборачиваясь, как цепкая ладонь улеглась на его плечо.

— Ты не спишь? — почему-то шепотом спросил Кристиан, глядя ему в глаза.

Это было настолько невероятно — видеть его здесь, почти ночью, после того, как он уже ушел спать — что Шон только открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

— Это хорошо… — почти беззвучно продолжил Крис.

Его ладонь скользнула по щеке Шона, спустилась к шее — невозможно близкая. Нереальная. Пальцы легли на затылок, слегка притянули ближе.

— У нас мало времени… — все так же завороженно проговорил Кристиан, не сводя с него пристального и одновременно спокойного взгляда.

Мало для чего? — хотел было спросить Шон, но слова вылетели из головы. Мгновенно, как только щеки коснулись чужие губы — не бегло и сухо, как перед сном на прощание, а медленно, упорно заскользили по скулам, вниз, и от ощущения прерывистого дыхания на своей коже тут же бешено забухало сердце и потемнело в глазах.

— Мальчик мой… — шептал Крис, покрывая его лицо неспешными поцелуями, и Шон задрожал, поняв, что вторая ладонь согревает ему спину. — Малыш… Хороший мой, умница моя…

Шон был поражен настолько, что смысл слов до него, кажется, толком не доходил. Я не сплю? — беспомощно спрашивал он сам себя, вцепляясь в отвороты мантии, стискивая их до боли в костяшках, задыхаясь и боясь проснуться прямо сейчас.

— Мы сделали это, малыш, — кажется, Крис даже тихонько смеялся, зарываясь в его волосы, в его шею, обнимая его плечи. — Мы молодцы с тобой, мы справились… Теперь все будет хорошо, слышишь…

— Что?.. — наконец непонимающе простонал Шон, деревенея в непривычно — и почему-то пугающе — настойчивых руках.

— Пойдем, — Крис ласково, но властно потянул его за собой.

По гостиной разливался яркий, слепящий свет — стоящая на полу трансфигурированная лампа теперь сияла так, что Шон рефлекторно поморщился.

— Что это? — остановившись, как вкопанный, тупо спросил он.

Кристиан обернулся, окидывая его внимательным взглядом.

— Нам пора, — мягко сказал он. — Это всего лишь означает, что нам пора, — медленные, вкрадчивые шаги, и снова ладонь заставляет слегка запрокинуть голову, поглаживая шею, а дыхание обжигает лицо. — Нам с тобой. Тебе и мне, Шонни.

Шон, как завороженный, смотрел на него, на лампу, на письменный стол, с которого исчезли все книги, на погасший камин, и опять — на него, не понимая уже вообще ничего.

А потом Крис снова наклонился и поцеловал его в уголок губ — и все вопросы выветрились из головы в одно мгновение. Шон просто потянулся и, наконец, сделал то, о чем думал уже много недель — обнял наставника за шею, обвил ее обеими руками, прижимаясь к нему и снова чувствуя, как в легких тут же заканчивается воздух.

— У нас всего минут двадцать… — шептал Крис, целуя его лицо. — Пойдем, защита снимется ненадолго, и только земная, но я тебя вытащу, я смогу, если ты очень захочешь, если мы — вместе… Эти маги чертовски неглупы, Шонни — чувства действительно имеют значение, представляешь? Двое могут становиться одним, если могут воспринимать себя, как единое целое… И, значит, я прижму тебя к себе — вот так — и вытащу, у нас обязательно все получится, слышишь… Я все просчитал, они только одного не учли — рождение ребенка это не голая физиология, это энергетически как маленькая смерть для матери, за которой потом — новая жизнь… То есть, земной барьер снимется, как если бы Паркинсон умерла на эти двадцать минут. И мы выйдем отсюда, малыш. Вместе.

Шон слышал все, что он говорил, но от слова «вместе» смысл терялся, доходя какими-то обрывками, и губы Кристиана скользили по его коже, и от прикосновения горячих рук на спине перехватывало дыхание, и отчаянно хотелось то ли вырваться, то ли целовать в ответ, а еще больше — чтобы Крис не останавливался, не отступал от него, не смотрел снова своим испытующим взглядом, под которым никогда не получалось решиться уже ни на что.

— Нам больше не придется прятаться… — выдохнул Кристиан, отстраняясь и глядя ему в глаза, задумчиво проводя большим пальцем по губам парня. — Поверь мне, теперь я знаю, куда нам идти. Где мы будем нужны.

— Где? — еле дыша, шепотом спросил Шон.

— Не только Поттеру кричать о предназначении, — снова улыбнулся Эббинс. — У каждого из нас есть — свое, и я больше никому не позволю сбивать нас с толку. Это место было нужно, чтобы понять… многое… Но больше нам здесь нечего делать.

И его губы — снова, так близко, что от этого почти страшно. Негромкий хлопок аппарации — и холод обрушивается, едва не сбивая с ног.

— Пойдем, — настаивал Кристиан, беря его за руку.

Шон растеряно обернулся — они стояли в десятке шагов от ворот, справа и слева шумели деревья парка, а за их спинами возвышался мрачный и огромный, поблескивающий огнями замок. Кое-где светились окна — наверное, ребята еще не спят, оцепенело подумал Шон.

Он вытащил ладонь из хватки цепких пальцев раньше, чем успел обдумать собственный жест.

Крис нетерпеливо обернулся.

— У нас мало времени, — раздельно повторил он. — Аппарировать за ворота нельзя, но мы сможем выйти. Тебе нужно только вспомнить, чего именно ты хочешь. И почувствовать это, Шон. Больше ничего от тебя сейчас не требуется.

Видимо, в его лице было что-то не так, потому что Кристиан подошел ближе и, притянув его к себе, снова зарылся пальцами в его волосы, массируя кожу на затылке, перебирая пряди.

— Ты хороший мальчик, — утвердительно проговорил он. — Ты просто устал и запутался… Но теперь все будет хорошо, я тебе обещаю. Я буду рядом, Шонни, всегда. Нам больше не от кого прятаться и некому лгать. Помнишь, я обещал о тебе заботиться? Ты — мой воспитанник. Слышишь? Я никогда от тебя не откажусь — теперь я обещаю и это. Мы будем вместе, как ты хотел, и ни одному из нас больше не придется стыдиться того, кто мы есть.

В его голосе снова прорезалось плохо скрываемое напряжение — такое привычное и такое несовместимое с тем, что он говорил и делал сейчас, что Шон, дернувшись, вывернулся из объятий. Не так. Мерлин, только — не так! Он же снова не чувствует, только слова произносит! — вопило что-то внутри, едва не срываясь на крик вслух.

— Шон, время, — напомнил Крис. — Прекрати упрямиться, мне сейчас не до игр…

— Я не пойду, — пугаясь звуков собственного голоса, выпалил тот — а потом слова вдруг покатились сами, одно за другим. — Ты никогда не спрашивал меня, хочу ли я вообще уезжать отсюда!

Кристиан нахмурился.

— Спрашивать? — переспросил он. — Я — твой наставник, и я отвечаю за твое будущее. Ты уходишь со мной, это не обсуждается.

Шон вспыхнул и, машинально делая еще один шаг назад, сжал кулаки. Это что — вот это и есть правда? Она — вот такая? Или Крис опять глобально не в духе и несет что попало, лишь бы побольнее ткнуть за непослушание?

Ты же сам на все ответил сейчас, усмехнулась проклятая ночь. Послушание — вот все, что ему нужно от тебя. Послушный щенок, а не ты сам. Правда, не удивительно, что Дина совсем не ошиблась, называя тебя щенком?

И ты знал, что она права, еще тогда — и именно за это ударил ее, не так ли?

— Я никуда не пойду… — дрожащие губы едва слушались. — Ты сам сказал — я должен хотеть быть с тобой, чтобы…

Крис тяжело вздохнул — спокойный и собранный, как всегда.

— Извини, малыш. Значит, нам остается второй вариант.

Короткого замаха Шон толком и не увидел.

Одно мгновение — и голова словно взорвалась болью, мир крутанулся перед глазами и выключился, погружая Шона Миллза в беспамятство.

* * *

В жизни Северуса Снейпа не раз бывали моменты, когда он искренне подозревал, что Гарри Поттер — специально созданное стихией воплощенное воздаяние за его грехи. Но в том, насколько эти подозрения небеспочвенны, окончательно убедился только сегодня, пусть и прожил с ним и его семьей бок о бок почти полгода.

Гарри снова его удивил. Тем, что не стал устраивать панику, не выказал ни единым жестом ни одного признака присущей ему, по мнению Снейпа, неизлечимой психопатичности — и даже так и не полез со своими чудовищными советами. Плохо это было или хорошо, свойственно ему или нет, но сейчас Северус благодарил Мерлина за невесть откуда взявшуюся способность Поттера просто ждать и терпеть, если другой возможности пережить ситуацию все равно не предвидится.

Все отцы в последние часы перед рождением ребенка, так или иначе, превращались в неразумных детей приблизительно дошкольного возраста — в этом Северус был твердо уверен. Можно кричать, лезть под руку колдомедику, напиваться, бегать кругами или сидеть, отрешенно уставившись в одну точку — суть переживаний мужчины все равно всегда одинакова. Он едва ли не сходит с ума, слыша крики своей жены и не имея возможности ничем облегчить ее участь — и это нормально, это настолько естественно, что почти что, наверное, правильно.

Все равно по-другому никогда не бывает.

Как оказалось — не в этой семье.

— Поттер, вздумаете выкинуть там хоть какой-нибудь финт в своем духе… — предупреждающе начал было Снейп, остановив Гарри перед дверью в спальню Панси.

Чертов мальчишка только отчаянно улыбнулся, беспомощным жестом взъерошив волосы.

— Я доверяю тебе, Северус.

Вот, собственно, и все. Теперь Гарри молча сидел на полу, в изголовье, напряженно глядя на тяжело дышащую Паркинсон. Сжав в ладони ее пальцы, гладил запястье, время от времени опуская голову и утыкаясь лбом в ее макушку. Кажется, иногда даже что-то там бормотал. В любом случае — это был первый раз, когда Снейп поймал себя на невольном, почти мимолетном… ну, нет, не восхищении… но уж точно — признании — его выдержки. Гарри на удивление и впрямь больше помогал, чем мешал — и Северусу, и самой Панси.

Хотя бы тем, что не добавлял нервозности и не служил дополнительным поводом для отвлечения внимания.

Одной Лавгуд хватало с лихвой.

Проклятая девчонка забилась в угол, сжавшись там в растрепанный, несчастный комочек, и скулила, обхватив голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Даже Панси обходилась без криков и лишних стонов, послушно дыша и тужась. Луна стонала за двоих.

Северус отдавал себе отчет в том, что такое — эмпат, и, хотя сбивчивые объяснения девушек превратили ситуацию в чуть менее идиотскую, с каждой минутой он все отчетливее ловил себя на желании все-таки плюнуть на доводы и вышвырнуть Лавгуд за дверь.

Если ей все равно, где страдать, то им всем — включая Панси — не все равно, видят они эти страдания или нет. В конце концов, Луна банально нервировала, всхлипывая и скуля буквально под носом, и — нет, Северусу было совершенно наплевать на эфирные муки эмпата, Лавгуд все равно даже зельями сейчас не поможешь, но — такой идиотизм только в семье Поттера и возможен! Рожает одна, а на полузадушенный крик исходит рядом другая.

Хорошо, хоть сам Поттер сегодня чудеса вменяемости демонстрирует. Ведь может же брать себя в руки, когда захочет! Интересно — лет на десять пораньше захотеть упрямство мешало?

За Грэйнджер хотелось вознести хвалу Мерлину и расцеловать дюжину соплохвостов. Перестав доказывать каждую минуту, что она не глупее других, и, наконец, заткнувшись, бледная и сосредоточенная Гермиона только молча сновала по комнате, выполняя негромкие указания, четкая, собранная и — о, радость! — даже не очень озлобленная.

Не то чтобы Северуса это как-то особенно волновало — но Панси чужие эмоции чувствовала очень отчетливо, и только негатива ей сейчас не хватало. И так удивительно неплохо держится девочка… Хотя — что в этом удивительного? Это же Паркинсон. В отличие от той же Грэйнджер — действительно скала, а не женщина. Живой пример разницы между «быть» и «казаться»…

Лавгуд за спиной в очередной раз сдавленно вскрикнула — и Снейп едва сдержался, чтобы не рявкнуть на нее, с силой сжав челюсти и выдохнув несколько раз.

— Северус, не надо, — открыл рот тут же поднявший голову Гарри. — Пожалуйста. Пусть сидит, если хочет…

Снейп устремил на него долгий презрительный взгляд. В глазах Поттера плескалась почти безмятежность — если, конечно, отбросить зажатый в глубине контролируемый страх и нечеловеческое напряжение.

— Ты не понимаешь, — с нажимом проговорил Гарри. — Это важно — и для нее, и для Панси…

— Можно… не говорить обо мне… в третьем лице?.. — дыша сквозь зубы, процедила Паркинсон.

— Можно не отвлекать нас обоих разговорами? — неприветливо поинтересовался у Гарри Снейп. Поттер снова уткнулся лбом в ладонь девушки, и Северус отвел взгляд. — Мне не кажется, что это разумное поведение — вот и все. Ты вполне можешь считать иначе, и завтра утром я с удовольствием с тобой об этом поспорю. Если захочешь. Так что либо заткнись — либо вон отсюда, хоть один, хоть оба.

От Грэйнджер отчетливо повеяло рьяной поддержкой — пусть даже она по-прежнему молчала, сжав губы — и почему-то это остудило пыл Снейпа куда лучше, чем любые просьбы и объяснения.

Да я просто сам весь на нервах, вдруг с ужасом понял он. Докатился. Даже Поттер пока еще чудеса выдержки демонстрирует…

Все дело в том, что это — Панси, и твои руки именно в ее крови, а не абстрактной пациентки, признался сам себе Северус. Или в том, что в ее чреве — сын Драко, и хочется благодарить всех святых за то, что он, как все нормальные люди, пытается двигаться вперед головой, а не чем попало. Что, впрочем, даже странно, если брать в расчет, что этот ребенок, возможно, гипотетически, несмотря на всю уверенность Малфоя, все-таки — сын Поттера…

— Умница, давай, хорошая моя, вот так, еще чуть-чуть… — негромко, но настойчиво повторял он, и Панси задыхалась, зажмурившись и так стиснув ладонь Гарри, что Северус время от времени поглядывал, не превратилась ли еще правая рука Поттера в бесформенную лепешку.

От земного мага при подобных нагрузках и не того можно ожидать, а предъявленный Малфою искалеченный Гарри вряд ли будет соответствовать выполненной просьбе Драко присмотреть за его любовником. Не то чтобы Северус так уж был бы яростно против… но обещание есть обещание.

Лавгуд уже стонала, не останавливаясь — короткими выдохами, в такт дыханию Панси, хотя Снейп мог бы поклясться, что в сторону Паркинсон девчонка даже не смотрит. Чертовы эмпаты, мрачно подумал он. Вот же проклятье такое на голову…

Он все равно не понимал, зачем торчать рядом и заставлять Панси слушать, какую боль она невольно причиняет подруге. Тем более — зачем делать это в такой момент. У Паркинсон силы тоже не бесконечны.

— Жаль… — вдруг отчетливо выдохнула Панси, хватая ртом воздух. — Жаль, что ты… не занималась… фехтованием… Это я… виновата…

Бредит, что ли? — машинально удивился Снейп.

— Она бы все равно не смогла, как вы с Драко, — неожиданно мягко сказал Поттер, целуя ее спутанные волосы. — Отстраняться умеют только логики, Пэнс. Я тоже не умею толком, хотя Драко на меня столько лет потратил… Да и у тебя долго не получалось…

Панси коротко кивнула, и, глядя на них, Северус в очередной раз задумался, правильно ли сделал, что не сообщил Малфою о преждевременно начавшихся родах. Хотя, в общем-то, ведь обещал держать его в курсе событий.

Не захотел наблюдать за метаниями еще одного будущего отца на грани нервного срыва, тут же ответил он сам себе. Утром отправлю Драко сову, вот и все. Незачем его волновать — ничего непоправимого без него не случится.

Если, конечно, Лавгуд не свихнется от болевого шока, пришла тут же холодная мысль.

Или я — от ее воплей, откидывая со лба волосы, устало подумал Снейп.

* * *

Непроглядно черное звездное небо — иногда это все, что нужно для счастья, вздыхая, отрешенно подумала Дина, запрокидывая голову. Вечность бы так лежать — тонуть, падая в звезды, в густой, прохладный осенний воздух. Тишина — и замершее, теплое, почти волшебное предвкушение. Разве нужно что-то еще?..

— Вау! — жарко выдохнул над ухом знакомый низкий голос. — Какие маги на дороге валяются!

Тишина взорвалась, звеня и расплескиваясь на мельчайшие капельки. Дина фыркнула, прикрывая глаза — по плечам скользнули нетерпеливые руки, сгребли в охапку, вырывая из сладкого оцепенения, и горячее, угловатое тело бесцеремонно навалилось сверху.

— Не на дороге, а на скамейке, — безуспешно пытаясь вырваться, сквозь смех возразила она. — Слезь, ты мне ногу отдавишь.

— И никаких тебе жарких объятий, — горестно покачал головой взъерошенный, как измотанная сова, Алан, и, вздохнув, подпер кулаком подбородок. — Не слезу. Ничего не могу с собой поделать — обожаю валяться на красивых женщинах.

Дина покатилась со смеху.

— Замерзнешь же, — глядя на нее сверху вниз своими пугающе теплыми глазами, добавил он. — Чего тебе в замке не сидится?

— У меня, может, свидание тут, — вытирая выступившие слезы, ответила Дина. — Лежу и жду очередного несмелого любовника. А ты мне клиентуру распугиваешь.

Алан улыбнулся и медленно провел кончиками пальцев по линии ее бровей. Мерлин, какой он обалденный, когда вот так улыбается, завороженно подумала Дина, ловя губами его ладонь. От него просто с ума сойти можно, наверное — если он любит тебя. Если все это — для тебя одного, всегда. Каждый день.

— А я сегодня дежурю, — задумчиво проговорил Алан. — Только спать хочется — жуть. Решил выйти, встряхнуться на холодке…

— Да не такой уж и холодок, — хмыкнула Дина.

— Ты отморозишь себе что-нибудь нужное, — недовольно отметил он.

— Ты меня отогреешь, — безмятежно пожала плечами она.

С Аланом любой разговор — перепалка. Но и в ней тоже можно находить свое, непередаваемое удовольствие — если просто любить это бесшабашное чудо, не пытаясь его упорядочить.

— У мисс Панси схватки еще днем начались, — негромко пояснила Дина. — К их крылу даже приближаться жутко…

В глазах Алана мелькнула тень понимания — он вообще очень многое понимал без ненужных слов, интуитивно. Всегда умел видеть суть и чувствовать собеседника… если, конечно, дело не касалось того единственного, кто был для него действительно важен. Рядом с ним у парня, казалось, способность мыслить отшибало мгновенно — до сих пор.

Хотя, с другой стороны — если Алан дежурит, то совершенно очевидно, кто именно сидит сегодня на вахте, согревая в ладони сигнальный кристалл. И наверняка при этом всеми силами старается придать себе независимый вид, будто и нет ему никакой разницы, в чьей руке сейчас — второй такой же.

Дэнни — умница, улыбнулась Дина собственным мыслям. Даже я здесь никогда не могла толком слов найти, чтобы до этой парочки достучаться… Интересно, что и кому надо сделать, чтобы они научились когда-нибудь не только находиться в радиусе прямой видимости, но и действительно быть вместе? Чтобы хоть один из них решился отбросить страх показаться смешным и довериться другому?..

Словно услышав ее мысли, Алан смутился и, наконец, выпрямился и уселся рядом, бесцеремонно укладывая ноги Дины на свои колени. В руке блеснул прозрачными гранями кусок хрусталя — парень подбросил его, ловко поймав, и снова принялся машинально вертеть в пальцах, не убирая другую руку с талии девушки.

— Дети — это страшно, — убежденно заявил он. — Даже не потому, что люди. Просто… — он задумался.

— Просто надо очень любить, чтобы захотеть родить своему мужчине ребенка, — медленно сказала Дина. — Не то чтобы это было так уж страшно — просто любить.

Алан бросил на нее быстрый взгляд и, поставив локоть на спинку скамейки, подпер голову ладонью.

— А вы что решили? — с кажущейся небрежностью поинтересовался он. — В смысле… ну, ты говорила…

— Фил считает, что девятнадцать лет — это нормальный возраст, — со вздохом сообщила Дина. — А восемнадцать — еще слишком рано. В общем, все сводится к тому, что он за меня волнуется, и…

— Да тебе девятнадцать через пару месяцев стукнет, — фыркнул Алан. — Уж подождите, делов-то.

— Подождем, — философски заметила Дина. — Хотя, вообще-то — через четыре, а не через пару… Мы пока даже по поводу пола никак договориться не можем. Я бы хотела сына, он хочет дочку. Я ему говорю — ну и чему я ее научить смогу? Как минет правильно делать?

Алан, прыснув, уронил лицо на сгиб локтя и совершенно неприлично расхохотался.

— Вот он тоже только ржать вместо ответов горазд… Говорит — найдешь, чему научить…

Прюэтт со стоном покачал головой.

— Слушай, я с вас балдею просто… — он все еще смеялся. — Не думал, что ты так скромно оцениваешь свои таланты.

— О, да, — вздохнула Дина, поднимая глаза к небу. — Настоящий талант кого хочешь в заблуждение введет…

Она потянулась и села, сложив руки на коленях. Вот теперь уже и впрямь чувствуется, что — холодновато.

— Пойдем погуляем, что ли, — шепнул Алан, заправляя ей за ухо выбившуюся прядь волос. — Или в замок аппарируем, там по горячему винцу дерябнем.

— Алкоголик, — беззлобно усмехнулась Дина. — Тебе нельзя, ты на службе.

По лицу парня пробежала легкая тень. Нести «службу» ему явно было куда приятнее, чем вспоминать о том, какие причины вынудили магов ее организовать.

Интересно, он понимает, что, если бы не его инициатива и не его горячность, народ раскачивался бы до слежки за Кристианом до скончания века? — задумалась Дина. Всех ведь на уши поставил — даже Мэтт изволил оторваться от своих расчетов и следящий амулет смастерить.

Алан умел быть просто невероятно убедительным — естественно, пока дело не касалось Сами-Знаете-Кого.

— Сколько еще нам так караулить, как думаешь? — устало осведомился он, отворачиваясь. — Шон вчера проговорился, что какую-то стекляшку, заряженную на стихию Земли, у Эббинса видел. Какой-то Ритуал эта сволочь там по любому затевает… Только Миллз об этом разговаривать не захотел.

— И со мной не захотел, — эхом откликнулась Дина. — Но, я думаю, все равно захочет. Он такой… — она пощелкала пальцами и вздохнула, — напряженный, я не знаю, в последнее время. Как будто на грани срыва… Не выдержит, придет — куда денется. Не сегодня, так завтра сорвется и прибежит. Я уж ему и так, и сяк намекала, что — пусть приходит…

— Так это ты его тут ждала? — понимающе улыбнулся Алан.

Дина пожала плечами.

— Я же чувствую, что он колеблется. Что-то Кристиан ему втирает там, видимо, и крепко втирает… А тут — не, я просто на звезды смотреть люблю…

— Что бы они там ни планировали, без призыва стихии все равно не обойдется, — резюмировал Алан. — Так что, как только Эббинс дернется хоть что-то с ней вытворять, эта штука сработает, — он снова подбросил на ладони сигнальный кристалл. — И я наконец-то лично оторву ему голову.

Фигушки, мрачно подумала Дина. Если эта штука сработает, то ты, как положено и как договаривались, сперва должен будешь позвать Натана — и я не я буду, если он пустит тебя под руку разъяренного земного мага. Скорее уж сам кому хочешь головы поотрывает…

— Все, встали, — решившись, сказала она. — У меня уже задница отмерзает…

— Я никуда не пойду!.. — донесся вдруг из-за деревьев срывающийся мальчишеский голос.

Побледнев и переглянувшись, Алан и Дина одновременно сорвались со скамейки, ломанувшись на звук прямо через кусты, не тратя время на поиски ближайшей обходной тропинки.

С первых ноток было понятно, что голос принадлежит Миллзу.

— Ты никогда не спрашивал меня, хочу ли я вообще уезжать отсюда! — истерически выкрикнул Шон.

Следом раздалось до оскомины знакомое бормотание Кристиана — Дина узнала бы эти скрипучие интонации, даже нежась в глубоком сне.

Проклятые ветки будто специально норовили хлестнуть по лицу, вынуждая прикрываться руками и отворачиваться. Где-то слева шипел и ругался не отстающий от нее Алан.

— Я никуда не пойду!.. — упрямо повторил Шон, и теперь Дина отчетливо слышала дрожь в его голосе.

Запыхавшиеся, они вылетели на широкую аллею, упирающуюся в ворота замка. Кристиан, хоть и внешне спокойный, возвышался над сжавшим кулаки напряженным парнем как хищный, разъяренный ворон, и до них — еще футов сто, не меньше…

Рядом сквозь зубы выругался Алан — обернувшись, Дина увидела толчками струящуюся по его руке кровь, стекающую в рукав куртки и мимо, на землю. Из окровавленной ладони торчали поблескивающие осколки стекла, еще минуту назад бывшего сигнальным кристаллом.

Умница, перевела дух девушка. Разбить — это быстрее всего, так точно мгновенно услышат…

Быстрое движение Кристиана она уловила уже краем глаза — и задохнулась, глядя, как Шон валится мешком от точного удара в висок.

— Вот сука, — прошипел Алан, не сводя с Эббинса горящего взгляда. — Никак, сволочь, наружу выйти собрался?..

— Бежим, — выдохнула Дина, хватая его за рукав. — А то точно свалит…

Договаривала она уже на бегу. Хорошо, что разозленному, как бешеный гиппогриф, Алану команды в таком состоянии никогда особо не требовались.

* * *

— Ходи, — мрачно усмехаясь, сказал Натан. — Или уже иди спать, если вырубаешься.

Сидящий напротив Доминик бросил на него снисходительный взгляд и уставился на доску. Ну, конечно — теперь он будет делать вид, что вовсе только что не зевал с самым блаженным видом.

А вид был, в общем-то, тот еще. Потрепанный, смятый, благодушный — и именно что блаженный. По-другому и не назовешь…

— Нет уж, — критически оглядывая фигуры, возразил Дом. — Спасибо, ребята, но… я лучше здесь посижу.

— Вот она — нелегкая судьба стихийного мага! — патетически воскликнул развалившийся на полу с книгой Брайан. — Тебя стоит использовать как наглядное пособие для куколок, наивно мечтающих о большой и чистой любви.

Доминик рассеянно улыбнулся и, поколебавшись, передвинул вперед ферзя, снимая с доски ладью противника. Натан подавил ухмылку — эту ловушку он расставлял уже добрый десяток ходов.

— Меня не надо использовать, — наставительно проговорил Дом. — Мне надо иногда давать отдыхать — иначе я перестану функционировать. И вы останетесь без одного из старших магов. Школа определенно от этого пострадает — даже если только в короткой перспективе.

У него был такой расслабленно-медлительный тон, что Натан не удержался и покачал головой, потирая лоб кончиками пальцев и пряча за ними лицо.

— Ты выглядишь, как ходячее олицетворение понятия «затраханность», — проворчал он. — Трудно утверждать, что новый образ жизни пошел тебе на пользу.

Доминик оторвал от доски слегка расфокусированный взгляд и всеми силами попытался выразить, насколько обозначенное понятие никоим образом и близко ему не соответствует. Получалось плохо.

— Сжалься, О’Доннел, — фыркнул Брайан. — Негоже выговаривать тому, кто не в состоянии тебе толком ответить. Два огненных мага по твою душу — и ты бы, сдается мне, в шахматы уже вряд ли смог бы играть. А наш бедный Дом, как видишь, еще хотя бы пытается.

Рэммет, не выдержав, наконец, засмеялся, откидываясь на спинку кресла.

— Типичная помощь и поддержка собратьев по разуму! — с упреком заявил он. — Их не интересует ничего, кроме личной жизни товарища. Стихии на вас нет, ублюдки — что, просто спросить прямо сложно, если так подробностей хочется?

— Ходи уже! — с тоской протянул Натан. — Чудовище наше затраханное. Магами огненными и работой непосильной.

Дом только усмехнулся, но на этот раз — самодовольно. Натан его понимал.

— Как там эта ваша? — уже тише спросил он. — Которая с крыши свалилась?

— Лорин? — рассеянно отозвался Доминик, снова глядя на доску. — Хорошо… Завтра на работы, наверное, выпущу. А то так и будет теперь высоты бояться до бесконечности…

— Ибо нечего было тщиться изображать то, на что руки не доросли! — наставительно сообщил Брайан.

Ему определенно наскучило целый вечер таращиться в книгу

— Скорее уж — крылья, — добродушно пошутил Натан. — Слушай, а как именно вас там летать учат, что она так навернулась?

Взгляд Доминика мгновенно из расслабленного превратился в отстраненно-колючий — каким и был всегда.

— Никак не учат, — невыразительно буркнул он. — Просто некоторые идиотки однажды решают попробовать, и у них не всегда получается.

— Зато другие идиоты, я слышал, кидаются их ловить, и у них получается очень даже вполне, — подал голос Брайан.

— Или это и есть форма обучения? — поинтересовался Натан. — Одного сталкивают с крыши, а кто-нибудь, кому больше всех надо, тут же бросается следом и по дороге к земле выясняет, что умеет летать?

Доминик тяжело вздохнул и запустил пальцы в волосы.

— Вот поэтому ты и не старший маг, О’Доннел, — устало проговорил он. — Тебе пока еще не больше всех надо…

— Каждому — свое, — пожал плечами тот, вертя в пальцах маленький сигнальный кристалл.

Что бы Рэммет ни говорил, Натан точно знал, что именно надо ему самому. И почему.

— Кому-то — огненные маги аж в двойном размере и непристойно счастливая рожа, а кому-то — шахматы и занудство, — как бы между делом пробормотал Брайан, снова уставившись в книгу.

Сволочь, мысленно констатировал Натан, забирая с доски ферзя Доминика.

— Шах, — мягко заметил он. — Убавим счастья на рожах героев отечества и спасителей прекрасных дам.

Доминик, не отрываясь, смотрел на него — будто пытался то ли увидеть что-то, то ли, наоборот, внушить взглядом.

— Сейчас будет мат, если не перестанешь таращиться, — предупредил его Натан. — Никакие заслуги не спасут.

— Дурак ты… — покачал наконец головой Дом. — Причем, похоже, тотальный.

— О-о, мыслительный процесс проснулся! — снова фыркнул Брайан. — А я-то думал, огненные маги способны любые мозги напрочь высушить.

Рэммет перевел на него внимательный взгляд.

— Способны, — спокойно согласился он. — Именно поэтому я предпочитаю хоть иногда немного посидеть в тишине, ты не поверишь.

Брайан открыл было рот, чтобы, по всей видимости, возразить еще что-нибудь, как вдруг кристалл в ладони Натана взорвался, брызнув во все стороны ливнем цветных осколков.

— Алан… — испуганно выдохнул он, вскакивая с кресла.

— Где? — почти одновременно выкрикнул Доминик, хватая его за руку.

Натан зажмурился, считывая вспыхнувшую в голове при разрыве кристалла картину.

— Ворота! — отрывисто сказал он — и, выхватив палочку, бросил нужное заклятье на зачарованный амулет, стоящий на книжной полке.

Кто еще не спит или изволит проснуться — те их сами найдут.

Он аппарировал, в последнюю секунду почувствовав, как за плечо ухватилась еще чья-то ладонь — видимо, успевшего когда-то оказаться рядом Брайана.

И машинально вцепился в налетевший на него маленький вихрь, оказавшийся бледной и взволнованной Диной.

— Пусти! — прошипела та, выворачиваясь. — Он же свалит сейчас!

Диспозицию Натан оценил сразу, в два беглых взгляда — у ворот стоял Эббинс, у его ног темнело чье-то тело — судя по всему, Шона Миллза. Слева от Дины Брайан вцепился в барахтающегося и вырывающегося Алана.

— Стоять! — приказал Доминик, выставляя вперед палочку.

Кристиан рывком обернулся.

Бесполезно, почти мгновенно осознал Натан. На Аваду не хватит ни одного из нас, заклятьями стихийного мага не взять, и даже если мы всей толпой… бегом…

До него было футов тридцать — всего ничего, вот только до ворот ему — пара шагов.

До ворот, за которые он, если верить Дине и собственным глазам, совершенно точно знает, как выйти. И собирается это сделать.

Увидев их, Эббинс предсказуемо дернулся было к выходу… но почему-то остановился, и тут же стало понятно, почему — когда он наклонился и одним движением поднял с земли бесчувственное тело, перехватывая обеими руками.

— Сволочь! — выкрикнула Дина — и, оттолкнув остолбеневшего Натана, рванулась вперед.

— Куда! — рявкнул ей вслед Алан — его голос невозможно спутать ни с чьим — и Натан увидел только мелькнувший вслед за ней силуэт.

Наверное, им не хватало именно этого крика — или того, что хоть кто-то начал что-нибудь делать — потому что всех троих сорвало с места мгновенно. Но в том, что, даже потеряв драгоценные секунды, да еще и с ношей на плече Эббинс все равно успевает сделать шаг до того, как они настигнут его, Натан не сомневался.

Врезавшаяся в Кристиана на полном ходу уже у самых ворот Дина едва не сбила того с ног, мужчина покачнулся, по инерции отступая назад, и она прыгнула на него, как кошка, заставляя рухнуть на землю. Они покатились по гравию дорожки, и следующим, что увидел Натан, была мелькнувшая в воздухе рука Дины с зажатой в ладони палочкой.

После этого несколько секунд он не видел вообще ничего, потому что удар о расширяющуюся им навстречу сферу, судя по сдавленным стонам, едва не вырубил всех четверых.

Проморгавшись, Натан понял, что стоит на коленях рядом с мерцающей оболочкой и, упираясь в нее ладонями, с замирающим сердцем повторяет про себя — умница, ох, умница — заклятья Эббинса ведь и впрямь не возьмут… А теперь Крис и ей ничего сделать не сможет, сфера не исчезнет, пока Дина ее не снимет, и заклятьями девчонку тоже не взять, ей даже удар его стихии вреда причинить не сможет…

Дина задыхалась, в ее руке дрожала палочка, а взгляд, направленный на медленно поднимающегося с земли остолбеневшего от такой наглости Кристиана, пылал открытой, искренней ненавистью. Если бы кто-то рассказал о таком Натану час назад, он в жизни бы не поверил, что добрейшее существо Дина Торринс способна смотреть на кого-то — вот так.

Кристиан, казалось, и не замечал этого — он смотрел не на нее, а куда-то вправо, ей за спину, с такой пугающей решимостью, что у Натана на миг перехватило дыхание. Невольно проследив за взглядом, он увидел распростертого на земле Шона, которого оттеснило расширяющейся сферой от Дины и Эббинса так же, как и всех остальных. Парень, судя по всему, медленно приходил в себя — сейчас он слабо шевелил головой, пока даже не пытаясь подняться.

— Черта с два ты его заберешь! — тяжело дыша, торжествующе процедила Дина — и оглянулась на Брайана.

Почему-то именно на него.

У нее был очень странный взгляд — Натан не понял, что именно мелькнуло в нем, в самом выражении лица бледной и задыхающейся девчонки. Он только отчетливо ощутил, как ему не нравится то, что она сейчас чувствует.

Где-то слева глухо замычал, мотая головой, Доминик, а рядом с ним поднялся с земли Алан и, пошатываясь, упрямо рванулся к Миллзу — Натан почувствовал, как в спину пахнуло знакомым теплом, когда он мелькнул сзади, и цепкие пальцы на мгновение сжались на плече, словно Алан пытался о него опереться — так, будто с легкостью делал это изо дня в день. Будто это было возможно — между ними.

Позднее Натан тысячи раз прокручивал в голове все, что случилось у ворот Уоткинс-Холла в ту ночь, пытаясь вспомнить, где и когда ситуация окончательно вышла из-под контроля, в чем именно он допустил ошибку — и всегда приходил к мысли, что, если это и произошло, то именно в эту долю секунды. Когда еще можно было что-то изменить, он отвлекся и перестал анализировать ситуацию, позволив себе оцепенеть от этого простого прикосновения. Он забыл и об Эббинсе, и о Дине, на миг задохнувшись от такого естественного и такого бесконечно невозможного жеста доверия и поддержки — и упустил момент, когда Алан оказался рядом с Шоном и наклонился к нему.

Потому что именно тогда окончательно разъярившийся Кристиан выдохнул — и ударил, одним безмолвным криком, одним стуком сердца, одной сплошной темно-зеленой волной.

Тело отреагировало само, бросаясь следом, наперерез чужой атаке — Натан чуть ли не впервые в жизни не контролировал вообще ничего, ни собственных действий, ни реакций, ни чувств — весь мир сузился до склонившейся угловатой фигуры, бледного профиля, закушенных губ, и ничто больше не имело значения. Только медленно оборачивающийся Алан — и отчаяние. И бешеный, парализующий страх.

Они успели одновременно — налетевший и сбивший мальчишку с ног Натан и накрывший их, всех троих, ревущий вихрь.

Боль в почти животном крике Алана, они катятся, и небо мелькает, сменяясь чернотой земли, что-то с силой врезается в затылок — неважно, ничто не важно, только запрокинутое мальчишеское лицо и невозможно, пугающе близкое сейчас, знакомое глазу до мельчайших черточек тело, которое Натан, задыхаясь, вжимал собой в промерзлую землю.

Край сознания смутно ловил чьи-то крики, гибкую фигуру Доминика, когда-то успевшую оказаться рядом с Шоном, но все это тоже было — неважно, потому что вырывающееся сбивчивыми толчками дыхание Алана опаляло щеки, а, значит, он был еще жив, значит, его задело только чуть-чуть — в это хотелось верить до раздирающего легкие крика. В это невозможно было не верить.

Алан, застонав, качнул головой и прижался щекой к земле — наверное, вряд ли он вообще понимал, кто именно с силой стискивает его ледяными от испуга руками — но это тоже почему-то было неважно. Сейчас Натан с трудом мог бы вспомнить, где они оба находятся и что происходит там, где кончаются они оба — он и этот мальчишка.

Глаза Алана расширились, он сдавленно выдохнул — и задышал, все быстрее и быстрее, глядя куда-то в сторону. Там кто-то кричал, там бился о сферу, отбивая кулаки, отчаянно выплевывающий ругательства Брайан, и раздавались негромкие хлопки аппарации — один за другим, много, очень много. Но это не имело значения.

Потому что в самых живых на свете черных глазах распростертого на земле Алана испуг сменился ужасом — а потом начал медленно застывать остекленевшей, остановившейся пустотой.

* * *

Жгучая, давящая боль пульсировала уже по всему телу, и Луна давно запуталась, где именно находится ее источник. На какой-то стадии становится совершенно не важно, что болит и почему — за неким пределом терпимости не важно уже вообще ничего.

Боль растворяется в тебе, ею дышишь и в ней существуешь, и становится странно, что когда-то могло быть по-другому. И бывает ли — или это всего лишь мечты. Глупые, бесплодные фантазии, от которых только хуже, которым нельзя поддаваться, даже думать о них — невозможно.

Сквозь гул в ушах доносилось тяжелое дыхание Панси — Луна вздрагивала от каждого выдоха, но это тоже было не важно, потому что Пэнс не кричала, только глухо стонала, а, значит, ей действительно легче от того, что рядом есть кто-то, кто забирает часть боли себе.

Почему-то Луна была абсолютно уверена, что это — так.

Почти рассерженная сосредоточенность Гермионы штопором вгрызалась в виски, но по сравнению со безграничной самоуверенностью Снейпа воспринималась как ничего не значащая мелочь. Северус раздражал бы до слез, будь Луна способна сейчас на эмоции — для них попросту не осталось сил — а так его слепота только отзывалась гулкой и бессильной глухой беспомощностью.

Он совершенно не видел, что происходит с Гарри. Он думал — Гарри спокоен и держит себя в руках, раз тихо сидит у изголовья Панси и не подает лишний раз голоса, покорно держа ее за руку. Снейп даже не пытался заметить, что Гарри скован страхом — парализующим, отчаянным и бездонным, как засасывающая пропасть.

Что он ни на секунду не верит в то, что сегодняшняя ночь закончится хорошо для них всех. Он словно знал с самого начала — Панси не переживет роды, ребенок тоже не выживет, и только с ним одним ничего опять не случится, он будет вынужден жить с этим из года в год, топя себя в чувстве вины и стыда. Как всегда.

Ему было так больно, что это почти заглушало боль Луны. Хотя чувствовать Гарри таким, отчаявшимся, смирившимся и покорившимся еще до того, как он вошел в спальню Пэнс, видеть, как сейчас он варится сам в себе, сломанный и отчаявшийся, где-то так глубоко, что только ей одной, беспомощному эмпату, и слышно, было еще мучительнее. Чувствовать — и не иметь возможности хотя бы попытаться помочь и ему тоже.

Да еще и слышать наивную радость Снейпа, что вечно безудержный Поттер, наконец, научился контролировать своих демонов…

Мерлин, да он вообще ни черта не видит, беспомощно выдыхая, подумала Луна. Вбил себе в голову, что справится с любыми непредвиденными обстоятельствами — и не рассматривает даже мельчайшую вероятность, что весь мир не может быть ему по зубам. Это Снейп-то, самый рассудительный маг на свете — после Панси, пожалуй, хотя гиблое это занятие — зачем-то их сравнивать… А сейчас ужас же, во что превратился, причем давно уже превратился — необдуманные безрассудные предложения, слепая вера в собственную удачу да яростный, бьющий наружу темперамент, как только сдерживает такое в себе до сих пор — непонятно…

Это не Северус, вдруг отчетливо ощутила Луна. Я больше не боюсь его — он всего лишь так же вспыльчив и импульсивен, как Гарри Поттер когда-то. Так же страстно предан тем, кого любит, так же любит тех, кого жаждет защитить… Нет больше холодного и расчетливого Снейпа, таскающего собственный ад за собой — в себе — слизеринца, ставившего выживание выше, чем смысл жизни. Маг, чьи руки сейчас в крови Панси, не причинит боль никому из нас — он способен сострадать, и чувствовать, и желать… и любить… И это — не Северус. О, Мерлин. Невозможно измениться — настолько. Без видимых на то причин всего за несколько месяцев.

И тот, кто безропотно склонил голову напротив него — не Гарри. Это перепуганное, оцепеневшее существо, уже сейчас оплакивающее и нас всех, и самого себя, не может быть жизнерадостным и жизнелюбивым Поттером. Утонувший в своих страхах и отчаянии, которое не пробивается ни подбадриванием Снейпа, ни прерывистым шепотом Панси, он не может понять, что все хорошо. В том мире, где он живет, все плохо. Всегда. И не может быть по-другому…

На какую-то долю секунды все перепуталось и пришло чудовищное, дикое ощущение, что в изголовье Панси застыл Северус — как всегда, забившийся в раковину брони из собственных страхов, а тот, кто успокаивающе говорит сейчас Пэнс что-то ласковое и подбадривающее — это Гарри. Что именно в его, а не Снейпа, таком знакомом, мягком и низком голосе с чуть грубоватой хрипотцой звучит улыбка, в которой все — и нежность, и тепло, и забота. Все, что в ней было всегда.

Я схожу с ума, закрывая глаза, отрешенно подумала Луна. Никогда, вроде, раньше с ума не сходила… Может быть, та, кто сидит сейчас здесь, это тоже — не я?..

Волна — чуждая и одновременно невыносимо знакомая — ударила мгновенно, едва не вышибив остатки сознания. Луна задохнулась, прижав кулаки ко рту и вдавливаясь затылком в стену — в распахнувшихся глазах застыл ужас. Ее едва не выкрутило дугой — больше от того, что значил обрушившийся удар, чем от его силы.

Она уже чувствовала его — когда больше двух лет назад едва вытащила захлебывающегося кошмарами Дэнни, а вслед за ним умер Льюис. Смерть стихийного мага — это то, что, ощутив один раз, уже никогда не забудешь.

— Они… о… — непослушные губы не поддавались, как назло начав снова дрожать. — О, Мерлин…

В голосе Снейпа прорезались резкие командные нотки — почти миновав истеричную стадию осознания и неверия — он тоже услышал, беспомощно повторяла себе Луна, он тоже, он не мог не услышать, такое по всем до единого здесь долбануло, не могло быть иначе… Потом в гул вплелся другой голос — Северус то ли спорил с Гарри, то ли лихорадочно раздавал указания, но разобрать слова уже никак не получалось, потому что боль перешла на стадию непрерывного раздирающего кошмара, и Луна завизжала, закрыв уши ладонями и уткнувшись в колени.

Впервые за этот бесконечный вечер боль показалась ей избавлением, почти заслонив лицо, которое — это Луна знала наверняка, всем своим существом — в живых больше никто из них не увидит. Уже поздно… уже не помочь…

Звучная пощечина на долю секунды оглушила, заставив задохнуться от всхлипа. Перед ней маячило лицо Снейпа — тот внимательно вглядывался в нее, будто мысленно ставил диагноз.

— Действительно, мисс Лавгуд, зря вы пренебрегали фехтованием… — буркнул он, поднимаясь с колен.

— Ворота главного входа! — в голосе Гарри прорвавшейся истерики точно хватало.

Луна тихо завыла, прислоняясь щекой к стене. Хлопка двойной аппарации она почти не услышала — все заслоняли мучительные стоны Панси, и взгляд заметался, выхватывая куски реальности, один за другим — дрожащий от напряжения кулачок, сжавший простыни, спина Гермионы, нервные движения ее рук, тревога в каждом ее жесте… Мысли смешались в один бесформенный, горький комок.

Это не я, я просто эмпат, я не умею отстраняться… это не Гарри… при чем здесь фехтование?.. это не Северус… почему Грэйнджер так напугана, если все хорошо?.. это не я… я просто эмпат… Мерлин, за что, ну почему мы не умеем вытаскивать мертвых… только не… так несправедливо… это не я…

— Пэнс, твою мать, не смей! — вдруг взвизгнула Гермиона, наклоняясь над Панси, и Луна с ужасом увидела, как кулачок разжимается, выпуская простыни из безжизненных пальцев. — Не смей, еще совсем чуть-чуть! Ну же!..

Это не я, оцепенело повторила Луна, вцепившись в одну-единственную мысль и не отводя воспаленного взгляда от побелевшей ладони Панси. Это — не я. Это просто боль. Не моя. Просто чертова боль, которая мешает пошевелиться, которой я позволяю… Но это — не я.

— Панси!.. — Гермиона поднесла что-то к ее лицу, но, видимо, эффекта не получилось, потому что пальцы даже не дернулись, и боль не становилась меньше. — Ну Панси же… — в ее голосе появились слезы.

Она не может заклятьем… — тупо подумала Луна. Ну, конечно — она не может… даже Гарри, просто сидя рядом, помогал больше, все равно тоже что-то оттягивал… О, черт…

Грэйнджер все еще двигалась, совершала какие-то действия, пытаясь привести Панси в чувство, кажется, хлопала по щекам, но все это медленно отодвигалось куда-то, все дальше и дальше. Это не я, стиснув зубы, беспомощно повторила Луна. Мерлин, помоги мне — я не могу думать обо всем этом. Я подумаю утром, завтра, когда угодно — это не моя смерть и не Панси. Все, что творится сейчас у главных ворот, в чем варятся Гарри и Северус, где остывает тело одного из лучших магов школы, все это — не я.

Я только наблюдаю за чужими кошмарами из своего угла. И только мне решать, что чувствовать, а что нет. Я не хочу больше чувствовать — пусть хоть весь мир задохнется в собственных корчах, это его корчи, а не мои.

Они больше тоже — не я.

— Лавгуд, я тебя убью сейчас просто нахрен — сделай же уже что-нибудь! — прошипела откуда-то Гермиона — и Луна изумленно обнаружила, что почти доползла до того самого кулачка, он совсем рядом, а перепуганный и заплаканный вид идет Грэйнджер куда больше, чем обычное снисходительное высокомерие.

Вжаться лбом в ладонь Панси было так одуряющее здорово, что Луна сама чуть не потеряла сознание. Пальцы дрогнули, сжимаясь — и боль снова накатила толчками.

Но почему-то это больше не было страшно. Луна чувствовала ее, как и прежде, но ощущение, что боль терзает не ее, а кого-то другого, все равно больше не проходило. Это не я, улыбаясь сквозь слезы, повторила она. И не мое. Мое — здесь.

Тишину разорвал пронзительный детский крик.

* * *

Спать хотелось немилосердно — до того самого момента, пока сигнальный кристалл не взорвался в ладони О’Доннела. С этой секунды Доминик забыл обо всем — даже о многодневном недосыпе. Будто и не было нескольких бесконечных суток, наполненных яростными воплями Тони, его постоянной руганью с Кэти и спорами до хрипоты. Будто и не было попытки вытащить Кэтрин в общую гостиную два дня назад, после которой МакКейн впервые вышел из себя настолько, что в их спальне от жара и крика полопались стекла. Утихомиривать тогда пришлось сначала его, потом вставшую в позу праведного негодования Кэти, а потом снова Тони — видимо, решившего для закрепления эффекта повторить вспышку гнева на бис.

Доминик с трудом понимал корни такой истерической привязанности Тони — к воспитаннице, да и к нему самому. МакКейн ревновал их обоих — в том числе и друг к другу — так бешено, словно пять минут без любого из них выжигали его дотла.

В первые дни он не успокаивался вообще — даже когда они оба были рядом, Тони все равно находил причины для переживаний. Потом стало чуть легче — лучший парень на земле Дэнни Аркетсон смущенно признался, что оглушительная сразу после посвящения связь потом и должна начать утихать и понемногу ослабевать. Доминик был чрезвычайно благодарен стихии за это правило. В противном случае ему самому в самом обозримом будущем грозил нервный срыв.

Мысль о том, что Тони так изводится, скорее всего, именно от невозможности остаться с ним наедине, потому что каждый раз при этом начинает, в свою очередь, изводиться от отсутствия Кэтрин в обозримом пространстве и беспокойства — то ли за нее, то ли за того, кто попадется ей под руку — Доминику в голову приходила все чаще. Кэти и впрямь отличалась не то чтобы свободой нравов… скорее, она просто привыкла хватать и стискивать в объятиях все, что покажется ей способным на отклик.

В последнее время Дому казалось, что в прошлой, человеческой жизни ей нечасто приходилось надеяться на эти самые отклики. Она определенно все еще что-то доказывала — и сама себе, и окружающим — и не было в мире, наверное, существа, что смогло бы отказаться от нее, когда она хотела его получить. Доминику хватало собственного опыта, чтобы в чем-то понимать обоснованность ревности Тони. От Кэтрин невозможно было отвернуться… даже не потому что — женщина. И не в сексе дело, и это так очевидно, стоит лишь взглянуть на нее. Просто…

Просто каждый раз, когда она смотрела на тебя — вот так, исподлобья, чуть склонив голову, без легкомыслия и стеснения, пронизывающе, откровенно, в самую суть, как в тот первый вечер в коридоре — что-то ломалось внутри, какой-то барьер, отделяющий допустимую вежливость от не оправданной знакомством или близостью, но от того не менее настоящей — искренности… Это было так похоже на Тони. То, что умела Кэт. Так похоже — будто один и тот же маг в разных обличьях, то в мужском, то в женском.

Доминик не смог объяснить этого МакКейну — зато непонятным образом прекрасно смог донести до Кэти. Она только хохотала потом, как сумасшедшая, и повторяла — ну ты влип, парень. Ну ты влип, с нами обоими.

Почему-то Кэтрин сразу все поняла — про них с Тони. Я, наверное, извращенка, рассеянно сообщила она однажды. Ты-то почему не ревнуешь? — спросил тогда Дом, памятуя о собственничестве огненных магов, а она только пожала плечами и ухмыльнулась. Ты же свой. Это же ты, чего тут перетирать, Тони не с кем попало там, где-то, а — с тобой. Я его понимаю, как никто, можно сказать — что за вопросы?

Доминик не нашелся тогда, что ответить. С Кэти всегда было и сложно, и просто — вроде и говорить ничего не надо, а вроде и ясного ничего, если вдуматься.

Как и с Тони.

Может, они поэтому друг друга выносят только от койки до койки? — мрачно подумал Дом, передвигая ладью по шахматной доске. А как только кончают — так тут же снова скандал. Они не просто похожи — кое-что в них, кроме как отражением друг друга, чем-то другим даже сложно назвать. А в чем-то — разные совершенно…

Иногда он задумывался о том, как это было бы, если бы они… ну, втроем… Как мистер Драко со своими — впрочем, тех вообще четверо…

Но такие мысли никогда ничем не заканчивались. Представить Тони и Кэтрин в одной постели с ним, одновременно — на ум тут же начинали приходить разбитые вазы, вылетевшие стекла и взорванная мебель…

…А жаль.

Прятаться от Тони уже достало. Равно как и — прятаться от Кэти… при том, что она хотя бы — знала.

И только мечтательно закатывала потом глаза, чего МакКейн, при всей его параноидальной подозрительности, слава Мерлину, в упор не замечал.

Все ленивые размышления тут же закончились, когда разлетелся кристалл. Они так долго ждали этого — каждый по отдельности, все вместе, с упрямой убежденностью зная, веря — дождутся — что, когда это случилось, мыслей не осталось вообще никаких. Только невесть откуда взявшаяся отточенная собранность и четкая, пусть и не проговариваемая, цель — не позволить этой твари совершить ничего из того, что он там собирается.

Потом был крик Натана, и аппарация, и оглушающий удар о расширяющуюся сферу Дины — вот на черта было такую огромную ставить, а! — мелькнула досадная мысль, потому что звон в голове сейчас точно был не к месту и не ко времени.

Он больше не вырвется, мрачно подумал Доминик, глядя на задыхающегося Эббинса. Снять сферу может только тот, кто ее поставил, и даже прорви его стихия — Дине все равно ничего…

И тут Кристиан ударил — Доминик мог поклясться, что неосознанно, что Эббинс, чертов холодный расчетливый плут, в кои поры действительно потерял контроль над собой — только из-за того, что кто-то приблизился к Шону.

Алан. Черт!

Дом бросился вперед, уже видя, что Натан успевает раньше, что Прюэтту больше ничего не грозит — его задело совсем чуть-чуть, даже шевелится до сих пор, а мозгов там и раньше никогда не водилось, откуда у огненных магов мозги, вообще — все это промелькнуло в голове ураганом, вычленившись в одну четкую, ясную мысль.

Добивай.

Сейчас, пока Эббинс способен на любую дурь — добивай, его бесит, что Шона могут вытащить у него из-под рук, значит, надо бежать к нему, хватать, парень уже приходит в себя, и Кристиан ударит еще раз, и будет бить снова и снова, пока не выложится — тебе его срывы, что дробина гиппогрифу, а Прюэтта Натан прикроет, и огненных в округе, кажется, больше все равно не…

Хлопки аппарации за спиной — один за другим, черт, это ребята, их же Натан позвал, все правильно, еще пара секунд — сюда и мистер Гарри, как минимум…

Ни одну мысль так и не удавалось додумать до конца, потому что теперь Доминик, уже ощущая в толпе за спиной шестым чувством знакомую, как собственные ладони, напряженную ярость Кэтрин, зачем-то перевел взгляд на Эббинса…

…и остолбенел.

Не существовало способов снять сферу, которую выставил не ты — кроме одного. Кристиан даже не колебался в выборе.

Что взять с такой сволочи.

Сомкнув руки на горле захлебывающейся хрипами Дины, он тащил ее к выходу — к дальней границе сферы, у самых ворот — и звуки вдруг обрушились на Доминика, оглушив животным, отчаянным криком бьющегося о мерцающую непроницаемую грань Брайана.

Наверное, Мэддок кричал давно, уже с десяток секунд — Дом не мог утверждать наверняка.

— Не смей! — надрывался Брайан. — Сволочь, не смей!!!..

Кристиан обернулся, бросив долгий и пристальный, полный ненависти и горечи взгляд — очень похожий на то ли предупреждение, то ли напоминание — Доминик почувствовал, что, будь он предназначен ему самому, чувство вины затопило бы потом до конца дней. Но взгляд прошел мимо него — и мимо Брайана, в гущу толпы, и устремился куда-то вверх, безошибочно отыскав кого-то, скрытого в стенах замка, кто, по всей вероятности, нес ответственность за все беды Эббинса, наверняка пригвоздив того к месту.

А потом Кристиан усмехнулся — и одним небрежным движением руки сломал почти не сопротивляющейся Дине шею.

Она упала лицом вперед, когда он выпустил ее тело, и, кажется, сфера исчезла — Мерлин, да она просто обязана была исчезнуть, ведь та, кто ее поставила, сейчас бесформенной темной грудой лежала на посыпанной гравием дорожке парка — и спустя всего долю секунды Кристиана уже не было на пороге.

Его — в этом остолбеневший и перепуганный Доминик мог бы поклясться — вообще больше не было в обозримых пределах. Эта сволочь исчезла.

Потом были чьи-то руки, отшвырнувшие Дома в сторону — сильные и уверенные руки занимающегося привычным делом профессионала — и высокая темная фигура метнулась к Шону, тонкие бледные пальцы рванули ворот рубашки, длинные, до плеч черные волосы рассыпались, скрывая лицо едва слышно стонущего Миллза.

Потом был срывающий голос, рыдающий Брайан, вцепившийся в бесчувственное тело Дины, была промчавшаяся мимо, к ним, что-то кричащая Кэти, и Доминик машинально схватил ее и стиснул в объятиях, не давая вырваться, невзирая на молотящие по груди кулачки и отчаянно пинающиеся коленки, и был гул голосов, и выкрики, и бездонное, безмолвное черное осеннее небо, в которое Доминик вглядывался до рези в глазах, запрокинув голову и прижимая к себе, кажется, тоже плачущую девчонку.

Девчонку, которая была жива. В отличие от Дины — их маленькой улыбчивой ласточки, еще два дня назад устроившей вместе с Мартой, Линдс и Кэтрин «девичник», закончившийся массовым стартом на метлах с крыши южной башни, потому что девочкам посреди ночи приспичило «подышать воздухом». Они хохотали в воздухе так, что было слышно даже в общей гостиной, а Тони только сжимал кулаки и бесился, и цедил, что допрыгается эта Торринс когда-нибудь, и что он ее самолично, вот только спустятся… а Фил снисходительно фыркал, слушая его и подогревая красное вино в котелке — ночь не самая теплая, замерзшие вернутся наверняка…

Из оцепенения вывело тяжелое дыхание Натана, его сбивчивый, взволнованный шепот и последовавший за этим хлопок аппарации — Дом даже не удивился, обернувшись и обнаружив, что они оба с Аланом исчезли. Здесь им больше нечего было делать — и если О’Доннел и сможет помочь парню, в чувствах к которому никак не может осмелиться признаться хотя бы самому себе, то и впрямь — не посреди парка.

А потом он повернул голову, как завороженный, уже понимая, кого увидит стоящим на парковой дорожке — и наткнулся на пустой, застывший взгляд мистера Поттера.

Темная фигура, оторвавшись от Миллза, подняла голову — Рэммет с запоздалым изумлением опознал в ней Северуса Снейпа.

— Вызови Малфоя, срочно! — прошипел он, ощутимо ткнув Доминика в бок, и тут же аппарировал неизвестно куда вместе с уже начавшим брыкаться и издавать нечленораздельные выкрики Шоном.

Губы медленно осевшего на колени мистера Гарри едва заметно шевелились, и почерневшие, будто запавшие глаза, остановившись, остекленело смотрели в пустоту.

Времени катастрофически не оставалось.

Северус не мог знать наверняка — все, что у него имелось в наличии по данному поводу, состояло из невнятных просьб и предупреждений Драко — но был твердо уверен, что времени просто в обрез.

Мальчишка в его руках задыхался, кусая губы, мотая запрокинутой головой, бессильно пытаясь закрыть лицо непослушными руками. Едва слышные всхлипы перемежались оглушающе безмолвными паузами, будто Шон захлебывался рвущимися наружу криками, словами, слезами. Будто они сталкивались в нем, мешая друг другу. Еще немного — и будет мне полноценная истерика, мрачно подумал Северус.

Толкнув парня на диван, он, не глядя, призвал из шкафа зелье. Собственное жилище тем и отличается, что в нем ты не вынужден крутить головой, тратя драгоценные секунды на поиски. Иначе зачем вообще тогда нужен дом?

Шон — наконец оставшись без непрошеной хватки — сжался в комок. До Снейпа долетали только резкие, постепенно наполняющиеся нарастающими всхлипами вдохи. Не тратя времени на раздумья, Северус поднял ему голову и, коротко размахнувшись, ударил по щеке. Шон замер, задохнувшись — и сильные, цепкие руки тут же, не давая опомниться, дернули его за волосы.

Миллз протестующе вскрикнул.

— Пейте, — сквозь зубы процедил Снейп, наклоняя флакон.

Шон торопливо проглотил льющуюся в рот терпкую жидкость — видимо, даже толком не поняв, чего именно от него требовали — и закашлялся, откидываясь на спинку дивана, отталкивая от себя чужие руки. Глаза его по-прежнему ничего не выражали — та же смятая, раздавленная растерянность пополам с ужасом. Разве что чуть подернувшаяся дымкой.

Ладно, хотя бы одну дозу успокоительного Северус в него влил. Уже победа.

— Он… — неверяще выдохнул Шон, отворачиваясь. — Она…

— Да, — мрачно сказал Снейп. — Я в курсе.

Миллз бросил на него полный беспомощной ненависти взгляд.

— Дышите глубже, — устало посоветовал Северус.

Быть вежливым, находясь рядом с этим мальчишкой, не получалось и раньше — а сейчас и вовсе представлялось чем-то почти невозможным. Снейпа всегда, сколько он себя помнил, мутило от непроходимого эгоцентризма выпестованных, яростно самовлюбленных подростковых переживаний. Но одно дело — вынужденно возиться с ними, являясь деканом и воспитателем.

И совсем другое…

Шон медленно раскачивался, сжимая виски ладонями. Его дыхание снова наполнялось всхлипами — теперь почти горестными. Осознал, отстраненно удивился Северус, призывая еще один флакон из шкафа.

С самого начала было понятно, что этот образчик безрассудства не успокоится, пока его не заставишь начать заикаться от передозировки.

— Нет… — буркнул Шон, отталкивая его руку.

И замотал головой. Черт, кажется и правда — осознал…

— Я не собираюсь с вами спорить, — Снейп снова схватил его за волосы.

— Я сказал — нет! — с неожиданной яростью выкрикнул Миллз ему в лицо, выворачиваясь. — Хватит!

Северус окинул его скептическим взглядом.

— Какая разница, выживу я или нет!

Это так напоминало Поттера худших времен, что Снейп невольно поморщился, отгоняя ненужное сейчас воспоминание. Мерлин, вот за что ему этот крест — всю жизнь разбираться с истериками безмозглых юнцов, не способных смотреть на Вселенную иначе, кроме как — ставя себя в ее центр? Один, вроде, вырос наконец-таки — так что теперь, до бесконечности будут следующие?..

— Захотите умереть — яд у меня найдется, — с прорывающимся раздражением прошипел Северус, сгребая его за грудки. — Но сперва успокоитесь, иначе…

— У вас нет права указывать мне, что делать! — с силой отталкивая его, заорал Шон. — Оставьте меня в покое, вы… вы…

— Я, — удовлетворенно согласился Снейп.

Миллз, вскочив, ужом проскользнул мимо него — прямо к двери. Северус едва успел ухватить его за плечо и, развернув, с размаху впечатал спиной в стену. Шон ахнул и пошатнулся с коротким стоном, цепкие пальцы сомкнулись на его горле.

— До драки опуститесь? — презрительно осведомился Снейп, запечатывая заклятием выход. — Еще одна попытка — и я просто повторю подвиг мистера Эббинса. Только после моего удара, уверяю вас, вы не подниметесь очень долго.

Глаза Миллза горели отчаянной, горькой ненавистью, губы дрожали. Значит, я прав — ему врезал именно Кристиан, отметил Северус.

— Отпустите меня… — наконец прошептал он.

— Дать возможность воплотить свое священное право на истерику? — Снейп запрокинул ему голову и влил в рот еще одну порцию зелья. — Мистера Малфоя нет в замке, к вашему сведению. Вас некому будет откачивать.

Напряженное тело вынужденно обмякло в его руках под действием безотказной смеси, и профессор отступил на шаг, давая парню отдышаться.

Закрыв лицо руками, Шон медленно сполз по стене вниз. Он снова всхлипывал.

Глядя на него, Снейп ощутил запоздалый укол сочувствия. Два флакона могли вогнать в апатию даже твердо решившую разрыдаться Луну Лавгуд — и, если мальчишка все еще способен что-то чувствовать…

— Зачем… — беспомощно шептал Шон. — Зачем он… так…

Его ладони снова скользнули к вискам, пальцы сжали волосы, потянули — будто парень нарочно пытался причинить себе боль. Уже понимая, что, вероятно, делает глупость, Северус все равно зачем-то опустился рядом, по-прежнему настороженно наблюдая за ним.

— С ней? — как можно тише спросил он.

Шон мотнул головой.

— Оставьте меня… — сдавленно проговорил он. — Какое вам дело, вы…

Опять — двадцать пять, хмуро подумал Снейп.

— Меня попросили присмотреть за вами, — равнодушно пояснил он.

Мальчишка вскинул голову — и Северус оцепенел. В мгновенно распахнувшихся глазах парня билась такая невозможная, отчаянная надежда, что профессор едва сдержался, чтобы не прикусить язык.

Старею, мрачно констатировал он, глядя, как надежда медленно гаснет, сменяясь пониманием.

— А-а… — с горькой усмешкой выдохнул пацан, отворачиваясь и прислоняясь щекой к стене. — Мистер Драко…

— Не превращайте чужие жертвы в напрасные, мистер Миллз, — жестко посоветовал он. — Ребята не для того караулили вашего наставника столько недель, чтобы вы теперь…

Шон недовольно выдохнул, снова запуская пальцы в волосы.

— Я никого не просил караулить! — срывающимся голосом пробормотал он. — И ее… тем более… не просил!..

Его снова била крупная дрожь, но на этот раз — еще и злость, с оцепенелым изумлением отметил Снейп. Он злится на мисс Торринс? За что?..

— Им не стоило вмешиваться! И вам… тоже!..

И, несмотря на двойную порцию специально подготовленного заранее концентрированного успокоительного, рывком попытался встать. И ведь даже смог бы, подумал Северус, машинально хватая парня за руку и дергая обратно, на пол.

— Каждый делает то, что считает нужным, — отрезал он. — И каждый сам несет ответственность за последствия. Если здешние маги посчитали нужным контролировать действия вашего наставника…

— Их никто не просил лезть не в свои дела! — выкрикнул Шон.

— Да никто вас не считает виноватым в том, что случилось! — не выдержав, рявкнул Снейп. — Они ждали проявлений стихии, все считали, что Эббинс собирается провести какой-нибудь Ритуал!

Миллз весь словно сжался в один напряженный комок, не сводя с него горящего взгляда.

— Никто не мог предполагать наверняка, что именно он собирается сделать, — уже тише добавил Снейп. — Никто не знал, что он уже придумал, как выйти отсюда, и не мог знать. Так что прекратите ваши…

— Я это знал! — внезапно заорал ему в лицо Шон. — Я! Теперь вы довольны? Я знал об этом — и я промолчал! — теперь его уже просто трясло. — Не смейте судить о том, кто виноват!.. — он задыхался. — Вы ничего не знаете, вы никогда ничего не знаете! Вы только лезете всюду, вы…

Северус вдруг почувствовал, что нечеловечески устал. Рука с палочкой рефлекторно взметнулась, призывая еще один флакон — но вливать третью порцию он попросту опасался. Воздушные маги и без того подвержены галлюцинациям… как и водные… Как бы не ускорить, наоборот…

Снова мелькнула мысль просто ударить еще раз — и, если понадобится, бить до утра, каждый раз, когда попробует прийти в сознание. Продержать его в отключке до прихода Малфоя.

— Ненавижу вас! — со стоном выкрикнул Шон. — Мерлин, как я вас ненавижу!..

— За то, что пытаюсь спасти вашу шкуру? — равнодушно поинтересовался Снейп. — И всех водных магов в этом замке заодно? Продолжайте, мистер Миллз — это вполне в вашем духе.

Мальчишка зло кусал губы, но в глазах появилось хоть что-то осмысленное — отдаленно напоминающее стыд. Да неужели дошло?

— По мне так — можете сдохнуть хоть прямо сейчас, — саркастически ухмыльнулся Северус. — Но не надейтесь, что я позволю вам сделать это таким образом. Мне плевать, что вас гложет, и почему вы желаете продемонстрировать миру глубину собственных переживаний. Вам кажется, что массовое убийство представителей стихии противостояния послужит свидетельством о мере осознания вами своей вины и заодно извинением? А думать о последствиях хоть иногда вы не пробовали?

Волна злости была такой, что у Шона, казалось, побелели даже глаза.

— Ненавижу… — прошипел он.

— Юнцы всегда ненавидят тех, кто говорит им правду. Но вы, мистер Миллз, вы-то — маг! Сделайте одолжение, попробуйте перестать быть идиотом, прямо сейчас. Это не так сложно, как кажется — всего лишь три минуты не считать себя центром мироздания.

Причины столь истерической ненависти наверняка крылись глубже — сейчас Шоном наверняка двигал всего лишь повод — но Снейп не чувствовал их, да, если честно, и не очень хотел искать. Мальчишка вызывал лишь подспудное раздражение, которое с легкостью получалось отодвинуть чуть в сторону, чтобы не мешало заниматься привычным делом по спасению тех, кто вряд ли стоил того сам по себе — так было когда-то давно, с неугомонным, упрямо слепым и по-юношески безмозглым Поттером.

И, как и Гарри, Шон точно так же не мог понять — как можно помогать тому, кого ненавидишь? И допускал при этом ту же ошибку.

Северус Снейп никогда не ненавидел Гарри Поттера. Во времена Хогвартса он бы с радостью и вовсе его не замечал — безрассудного, самовлюбленного эгоцентрика, носящегося с самим собой, как с писаной торбой, в упор не замечающего, как его действия сказываются на окружающих, в том числе — и на небезразличных ему людях. Только подростки способны полагать, что быть действительно равнодушным к их уникальной персоне попросту невозможно.

— Вы постоянно лезете… во все… — с отчаянием бормотал Шон. — Вам же плевать — и на меня, и на…

Дину. Да — пожалуй, парень, с твоей точки зрения, мне плевать и на нее тоже. Бездушный циник, думаю только о безопасности большинства. По крайней мере, до тех пор, пока Драко нет в замке.

Но ты все равно не поймешь, что значат для меня его просьбы — и возможность хотя бы попытаться их выполнить.

— Только я не устраиваю сцен из-за того, что вам плевать на ребят, которые ради вас рисковали жизнью, — устало обронил Снейп и потер лоб.

Напряжение понемногу отпускало, и теперь глаза просто слипались. Судя по голосу Шона, концентрация зелья в его крови понемногу таки давала себя знать — и от этого факта накатывало такое облегчение, что становилось уже и вовсе без разницы, попытается ли Миллз упрямо продолжать всхлипывать или уже, наконец, заткнется.

А в эгоцентризме, если разобраться, есть свои плюсы, рассеянно подумал Северус, прислоняясь к стене рядом с Шоном. Парень просто не понимает до конца, что именно произошло только что в замке… он видит только предательство наставника да груз собственной вины за чужие поступки. Охвати он взглядом ситуацию в целом — и началась бы вторая истерика, на этот раз — от ужаса.

Сколько еще магов в этом замке сейчас балансируют на грани срыва? Скольким при этом некому помочь, у скольких тот, кто находится рядом, не справится? Они ведь тоже — все те же подростки… И только потому, что не видят ни черта, кроме себя, может быть, что-то и смогут…

— Ничего вы не понимаете… — прошептал Шон, бессмысленно глядя в одну точку. — Вы никогда ничего не понимали…

Интересно, слова «никогда», «ничего» и «ненавижу» другие взрослые, работающие с молодежью, слышат так же часто? — мелькнула усталая мысль. Или только мне так везет? Да еще при этом постоянно приходится спасать чьи-то юные шкуры…

— Куда уж мне, — хмыкнув, откликнулся Снейп.

— Ненавижу вас, — снова выдохнул Шон.

Он сидел, сжав губы и запрокинув голову, по вискам потоком катились слезы — следы отчаяния и беспомощности.

— Попробуйте в будущем быть менее доверчивым, — глядя на него, посоветовал Северус. — Не стоит потакать во всем тем, кто спит и видит, как бы сделать из вас комнатную собачку…

Наверное, что-то в этой фразе все же попало в цель, потому что мальчишка вдруг глухо всхлипнул — и разрыдался, уронив лицо в ладони. Ну и правильно, устало подумал Снейп. Быстрее успокоится…

— Умение разбираться в чужих мотивах приходит с опытом… — задумчиво проговорил он. — У вас теперь такой опыт, мистер Миллз — многим он и не снился. Рано или поздно и вы научитесь различать, кто искренне желает добра для вас, а кто — для себя самого. И второе не всегда хуже первого, если ваши цели временно совпадают.

Шон подтянул колени к груди и, обхватив их, уткнулся лбом, прячась сам в себе, изо всех сил пытаясь закрыться, отгородиться от слов.

— Сволочь… — неразборчиво буркнул он сквозь рыдания.

Снейп утомленно пожал плечами.

— Я честен с вами, а вы к этому не привыкли, вот и вся разница. Хотя то, что можно было остаться настолько слепым и зашоренным, больше полугода проведя в этой школе, для меня почти удивительно. Ваше упрямство достойно лучшего применения, поверьте мне…

— Поверить вам? — неверяще выдохнул Шон, поднимая голову. — Вам?!.. После того, как вы… все это время… Да вы, может, сами давно обо всем знали — вы же вечно возле него отирались!.. А теперь делаете вид, что никогда не были его другом!

Северус утомленно поморщился, отворачиваясь. Мерлин, какая предсказуемость… Только черное и белое, только «с нами» или «против нас». Только «друг» или «недруг»…

— Я никогда никому не бываю другом, молодой человек, — сухо ответил он. — И ни к кому не испытываю ненависти, да будет вам известно. Вы мне глубоко безразличны, как бы вам ни хотелось верить в обратное. И вы, и ваш чертов наставник. Личность — всегда либо пешка, либо мясо, либо инструмент влияния, запомните это. И, если мистера Эббинса можно назвать третьим, то вы так и балансируете между первым и вторым. И будете балансировать, пока не научитесь думать своей головой и мыслить в масштабах явлений, а не личностей.

Шон молчал, но волны исходящей от него глухой обиды не почувствовал бы, наверное, только труп.

— Личность мисс Торринс ничего не значит, если задуматься. Имеет значение лишь ее поступок — и то, как он повлияет на мышление окружающих. Она смогла сделать шаг от иллюзии собственной уникальности к общему благу. Неужели даже ее пример не заставит вас хотя бы попробовать поступить так же?

— Вы просто… бездушная… лицемерная тварь… — медленно проговорил Шон, глядя на него поблекшими от боли глазами. — Давно хотел вам это сказать…

— Ну, вот сказали, — равнодушно отозвался Северус. — Не стану утверждать, что ожидал от вас чего-то другого.

— Я вас ненавижу, — в который уже раз монотонно повторил Шон. — Даже больше — я презираю вас, мистер Снейп. Вы способны только разглагольствовать и разрушать… только прятаться за словами. Надеюсь, когда-нибудь вас тоже убьют — тот, кому вы больше всех доверяли.

Северус криво усмехнулся, прикрывая глаза.

— Этого не случится, мистер Миллз, уверяю вас, — невыразительно обронил он. — Я не настолько идиот, чтобы доверять тем, кто этого не заслуживает. Но, поскольку вы все равно будете держаться за свое ценное мнение, предлагаю на этой славной ноте закончить обмен любезностями… если, конечно, вы не хотите, чтобы ваш череп еще раз проверили на прочность.

Шон бросил на него презрительный взгляд и, отвернувшись, снова уткнулся лбом в колени. Его плечи медленно, но верно расслаблялись, наливаясь тяжестью — еще немного, и наконец-то вырубится и уснет, устало подумал Снейп.

Все сильнее раскалывалась голова.

Мерлин, скорее бы — утро…

* * *

Наверное, это было не очень умным решением — сегодняшний вечер вообще грозился побить все рекорды по количеству совершенных Натаном глупостей. Но, если умные решения и существовали, то он их просто не знал.

А раздумывать и тратить время на сбор информации впервые означало — убить.

Значит, не представлялось возможным.

Угловатые плечи в его руках все отчаяннее наливались жаром — так сильно, что Натан шипел и кусал губы, борясь с животным, инстинктивным желанием отпрянуть. Но упорно держался — потемневшие и остановившиеся глаза Алана пугали куда сильнее, чем вдруг ставшее нестерпимым опаляющее тепло его тела.

Первый хлопок аппарации перенес их в комнату, и там Натан уже не выдержал, на несколько секунд все же выпустив мальчишку из рук и машинально дуя на покрасневшие ладони. Алан выдохнул, отворачиваясь — его дыхание обожгло, как раскаленный ветер — и Натан, уже не думая, правильно ли поступает, рывком поднял его на ноги и аппарировал еще раз — в ванную.

Одним движением прислонив несопротивляющегося парня к стене, он, не глядя, до упора выкрутил холодную воду. Ледяной поток обрушился сверху, на миг заставив обоих задохнуться, и воздух тут же наполнился паром — Натан мог бы поклясться, что слышит отчетливое шипение испаряющихся капель.

Алан стоял, запрокинув голову, привычная водолазка с высоким воротником отяжелела и мгновенно промокла, влажные волосы слиплись прядями. Расфокусированный, потерянный взгляд, медленно блуждая, невидяще уставился в пространство — он хоть понимает, что я здесь? — вглядываясь в измученное лицо, в отчаянии подумал Натан.

— Алан… — беспомощно выдохнул он, прижимаясь лбом к горячему лбу.

Ладонь улеглась на шею, скользнула к затылку — мальчишка не реагировал на прикосновения, будто и впрямь не замечал, что находится здесь не один, и Натан обхватил его лицо, сжал виски, поглаживая скулы большими пальцами.

— Не смей… — шептал он. — Не уходи, Алан… Пожалуйста…

Короткие, рваные толчки выдохов — он не видит меня, в ужасе понял Натан, он все еще там, не может осознать, что Дины действительно больше нет, что всего одно движение, и смерть уже — вот она… Глупыш мой, Мерлин бы тебя побрал, тебе вечно все больше всех надо, везде, где бы что ни случилось, везде обязательно — ты… Такие, как ты… как она…

Прижимать его своим телом к стене оказалось так правильно — и почему-то уже привычно, словно несколько секунд близости там, в парке, окончательно перечеркнули принятые между ними правила отчужденности. Обнимая его обеими руками за шею, Натан подумал — ты не можешь умереть. Твое место — здесь. Там. Где угодно, лишь бы — рядом со мной.

Вот так близко.

Пар медленно рассеивался, и тело Алана била дрожь. Он замер, напряженный, как сжатая тугая пружина, все еще горячий, но уже больше не обжигающий, теперь просто — теплый, дразняще, маняще теплый, живой, к нему хотелось прижиматься целую вечность, не отрываясь, даже чтобы дышать, такой близкий, знакомый и непонятный одновременно, и при этом настолько — живой… Даже сейчас…

Натан задохнулся, руки скользнули вниз, сжимая ребра парня — так близко он был всего один раз, тысячу лет назад, когда они, сцепившись в бездумной драке, катались по каменным полам коридора, и это тело яростно извивалось под ним, живое каждой своей клеточкой, каждым взглядом и судорожным, сквозь сжатые зубы, вдохом. Живое настолько, что бьющая из него ключом, фонтаном, факелом жизнь опьяняла, сводя с ума, притягивая к себе, выжигая в клочья впервые показавшийся лишним сейчас рассудок…

— Не уходи… — снова сбивчиво пробормотал Натан, прижимаясь щекой к его виску. — Ты нужен мне… здесь… Мне, Алан…

Тебе же всегда было важно — быть нужным? Мой сумасбродный мальчишка, мое слепящее солнце, ходячее буйство жизни — ты никогда не замечал, как быстро сгораешь, никогда не рассчитывал силы и не выбирал, во что и как стоит вкладываться. Ты весь такой — целиком, со всем пылом своей безрассудной души отдающийся — в каждой ничего не стоящей мелочи, почему ты тратишь себя на что угодно, кроме меня? Почему любой спор и любое дело для тебя стоят всей твоей ярости, и для них ты готов сгореть, а я получаю только твою сдержанность или, в лучшем случае — злость?..

Ты не хочешь жить ради меня, но готов умереть ради кого угодно, оставляя меня здесь — одного?..

Ты нужен мне — я повторю это сотни раз, ты все равно ничего и никогда с одной попытки не слышал, чудо мое шальное, как ты можешь не понимать, что без тебя закончится — вообще все? Что я живу только последний год, с тех пор, как ты появился, что я до этого и не дышал вовсе, едва ли вообще замечал, что до сих пор не растворился в стихии? Что я столько лет прятался в книгах и мыслях, не зная, как это — просто жить?..

Что только ты показал мне это. А теперь снова хочешь сбежать — неужели ты веришь, что я просто так тебе такое позволю?

Плечи под ладонями Натана медленно расслаблялись — теперь Алан почти повис на его руках, упираясь затылком в стену.

— Ты нужен мне… — умоляюще повторил Натан, слегка отстраняясь и глядя ему в лицо.

И только сейчас понял, что мальчишка, почти не всхлипывая, беззвучно плачет. Что его щеки горячие уже от слез — они катятся, смешиваясь с ледяной водой, и в глазах, под неподвижной пленкой пустоты, по-прежнему бьется ужас, и непонимание, и растерянность…

— Вернись, Алан, — чуть слышно попросил Натан, зажмуриваясь, снова обхватывая ладонями его лицо, стирая слезы. — Раз в жизни забудь ты об остальных, ну пожалуйста…

Мне тоже жаль Дину, слышишь? Это жестоко и бессердечно — умирать вот так, как она сегодня, но мы обеими ногами в этом жестоком мире, Алан, мы с самого начала застряли в нем, и нам, что еще хуже, выпало видеть его таким — и все равно продолжать в нем жить… И только ты один — такой безрассудный, что не желаешь смиряться, что готов перегореть сейчас, лишь бы не верить, не покоряться, ты думаешь, что, пока ты не веришь, ее все еще можно вернуть? Ты же маг, Алан!..

Мерлин, ну вот и за что ты мне достался — такой… Как мне докричаться до тебя, глупый?..

«В паре за восстановление отвечает партнер», — всплыл в памяти голос учителя.

«У мистера Прюэтта нет партнера…»

Ну и с чего ты взял, что сможешь занять место, которое тебе не принадлежит? — оцепенело спросил себя Натан. Что ты, вообще, хотя бы представляешь, что делать? Об этом ведь не было написано в книгах.

Об этом не говорят на занятиях.

Будь честным — ты сам избегал вслушиваться в то, что сейчас могло бы тебе помочь. И теперь колеблешься, как дошкольник, не знающий, что делать со случайно попавшей в руки чужой волшебной палочкой…

Он нужен мне, снова подумал Натан. Он нужен мне больше, чем весь остальной проклятый мир — неужели этого недостаточно? Что, вообще, тогда нужно — если этого мало?..

Решиться почему-то оказалось на порядок проще, чем сделать. Алан, вцепившись в его плечи, тяжело дышал — совсем рядом, так близко, ближе просто, наверное, уже невозможно — Натан закрыл глаза, прижимаясь щекой к его щеке, осторожно скользя по ней, ему было страшно, Мерлин и все великие маги, ну почему это — настолько страшно? Всего лишь — прикоснуться…

У Алана оказались соленые от слез губы. Горячие. Дрожащие.

И такие податливые.

Раскрылись под мягким нажимом, впуская его, мальчишка изумленно выдохнул, словно только что понял, наконец, что уже не лежит на гравийной дорожке школьного парка — и легкие внезапно опалило накатившей кипящей волной, глаза заслезились от жара, будто Натан сдуру попытался сунуть голову в раскаленную кухонную печь.

Задыхаясь и захлебываясь раздирающим кашлем, он отпрянул от Алана — тот, судорожно вцепившись ногтями в горло, со свистом втягивал воздух, в расширившихся от испуга глазах заметался первобытный, животный ужас.

На мгновение мысль «что я наделал?» даже перебила бьющееся в голове «что это было?». Натан сложился пополам от кашля, машинально нащупывая за спиной противоположную стену. Впервые теоретический интерес к тому, как именно чувствует маг удар стихии противостояния, коснулся его столь явно, да что там — расхохотался ему в лицо. Легкие будто выжигало огнем, мозг, казалось, просто ссыхался, заставляя обессиленно рухнуть на пол.

Бьющие по лицу ледяные капли — как благословление небес, как невыразимое, невозможное счастье. Натан, забывшись, жадно ловил их ртом — он и сам не помнил, когда перевернулся на спину, подставляя лицо потокам воды. Нестерпимый жар в груди медленно утихал, и рядом, вцепившись в мокрые волосы, сидел прислонившийся к стене Алан — он тоже пытался отдышаться.

Ему тяжелее, пришла вдруг глупая мысль. Здесь сплошной пар, а не воздух…

С трудом заставив себя сесть, Натан пинком распахнул дверь ванной. Идиот, мрачно подумал он. Возомнил о себе невесть что, решил, что, раз я хочу… то…

— Идиот!.. — глухо бросил за его спиной Алан.

Теперь он снова тяжело дышал — короткими, резкими вдохами. Натан обернулся — мальчишка все еще машинально цеплялся за горло, но его глаза снова пылали яростью — и обидой, и гневом… Он был жив. Так или иначе — но мертвенной пустоты в них не осталось уж точно.

Я чуть не задушил его, пришла следом за облегчением убийственно ясная мысль, заставившая похолодеть. Больше никогда никого не назову бестолочью.

Бестолочь здесь — один я.

— Извини, — отчаявшись подобрать слова, сказал Натан. — Просто я… ты…

— Зачем ты это сделал?! — яростно прошипел Алан, подбираясь, как кот. — Как ты мог… дрянь!..

Да не пытался я к тебе приставать! — чуть не взвыл тот. Твою мать, Прюэтт, какого Мерлина ты вечно все не так понимаешь?..

Алан уже стоял, нависая над ним, держась обеими руками за косяки. Его ощутимо пошатывало.

— Никогда, — он цедил слова, будто с трудом выдавливая их, по капле. — Никогда больше. Даже не пытайся. Ты понял меня?

— Понял, — бездумно обронил Натан.

Никогда не думал, что злость в твоих глазах может быть так прекрасна. Что я буду счастлив видеть ее.

И, знаешь — пошел ты… к черту, Прюэтт…

Он вдруг понял, что невозможно, до самых косточек, до каждого нерва — продрог. Сколько мы тут простояли? — рассеянно прикинул Натан, одним движением выключая воду. Странно, что все еще собственные руки чувствую…

Его начало трясти — истерически, крупной дрожью — ладони машинально обхватили застывшие плечи, он опустил голову и сжался, раскачиваясь и, кажется, даже слыша, как стучат зубы. Алан стоял рядом — по крайней мере, Натан все еще видел его ботинки и ноги в промокших насквозь, потемневших джинсах.

А потом перед глазами появилась протянутая ладонь — узкая и смуглая, невозможный жест. Никогда не видел его руку протянутой — ко мне, мелькнула странная мысль.

— Замерзнешь, — буркнул Прюэтт.

Натан молча кивнул — и поднял голову.

Алан по-прежнему был зол, несомненно, но вместе с тем привычная ярость в его глазах словно с каждой секундой все сильнее вытеснялась чем-то другим. Непривычным, пугающим… тем, чего не должно там быть. Никогда.

Боль. Просто — боль. И отчаяние.

Уже ничего не понимая, Натан поднялся, опираясь на теплую — и почему-то сухую — ладошку, а потом Алан закрыл глаза, запрокинув лицо с закушенными губами, на мгновение притянув его чуть ближе… Не касаясь, медленно провел рукой по плечам, по спине… по бедрам…

Пронизывающее, острое тепло разливалось от его рук, вода зашипела, испаряясь — и, пока Натан оторопело моргал, глядя на это нечаянное чудо, рубашка почти высохла, и даже брюки больше не казались пудовыми от впитанной влаги.

Алан, наконец, замер и приоткрыл глаза. Он все еще слегка задыхался.

— Зачем ты это сделал, если не хочешь? — с горечью прошептал он, вглядываясь в лицо Натана. — Убить нас обоих пытался?

— Что?.. — тупо переспросил тот.

Прюэтт вздохнул и отпустил его — сразу стало холоднее. Немного.

— К черту… — отворачиваясь, с глухой обидой выдохнул Алан.

Натан молча перехватил его руку.

— Раз в жизни, — раздельно заговорил он. — Пожалуйста. Раз в жизни, я тебя умоляю, объясни спокойно хоть что-нибудь. Я пока ни слова не понял.

И вообще ничего не понял. Тебя взбесило, что я поцеловал тебя? Ты подумал, что я хотел тебя? В такой ситуации и вот здесь, под ледяной водой, что ли? Тогда почему — если не хочешь?..

Незаданные вопросы раздражающе бились в голове — как всегда, когда Алан оказывался рядом.

Прюэтт негромко вздохнул, глядя ему в глаза. Снова — боль, отстраненно отметил Натан.

— Нельзя… — Алан грустно усмехнулся и пощелкал пальцами, подбирая слова. — Нельзя допускать сексуальных контактов с тем, кого не хочешь, О’Доннел. Секс — это слишком живой механизм. В том, что с ним связано, стихия не прощает обманов… тем более — у таких, как мы. У противостоящих. Ей-Мерлин, как ребенку, тебе объясняю…

Натан на секунду зажмурился. Мысли метались, как сумасшедшие. Алан опустил голову, и на всякий случай его снова пришлось ухватить за запястье.

И он снова вздрогнул. Теперь всегда будешь бояться меня? — с ужасом подумал Натан, невольно ослабляя хватку.

— Я не хотел, чтобы ты умер, — признался он. — Ты же… ты просто горел весь… На занятиях говорили — за восстановление отвечает партнер… Но у тебя нет партнера. Ты мог сдохнуть здесь! У меня на глазах!

Прюэтт исподлобья смотрел на него. И молчал.

— Я хочу, чтобы ты жил, — не сводя с него взгляда, сказал Натан. — Этого я хочу абсолютно точно. И я не видел другой возможности…

Что-то в Алане было такое — в его лице, в повороте головы, во всей его по-мальчишески хрупкой фигуре, что Натан поперхнулся и замолчал.

— Это не одно и то же, — наконец беззвучно проговорил Прюэтт. — Ты… не поймешь.

Я больше не могу, отчетливо понял Натан. Отпустив Алана, он, пошатываясь, прошел мимо него в комнату — и рухнул на застеленную кровать, уставившись в потолок. Прямо в еще чуть влажной одежде.

Слишком много для одного вечера. Слишком много — даже для меня.

Еще немного — и я вообще перестану смысл слов понимать…

— Никогда не думал, что тебя так оскорбит… это, — негромко заметил он наконец. — То, что я могу тебя… не хотеть…

— Никогда не думал, что за один вечер потеряю вас обоих, — безжизненно отозвался Алан.

Натан распахнул глаза. Что-что он несет опять?..

Мальчишка сидел у двери в ванную, прислонившись к стене — закушенные губы, побледневшее, такое родное, такое изученное до каждой мельчайшей черточки лицо…

Время осмысленных действий закончилось, мысленно усмехнулся сам себе Натан. Похоже, на эту ночь — окончательно. Что изменит еще одно необдуманное?

Я просто не хочу, чтобы он думал… что и впрямь… Не теперь, когда я понял, как сильно нуждаюсь в нем…

— Иди ко мне, — прошептал он, едва слыша собственный голос.

Алан вскинул голову — в глазах снова мелькнул страх.

— Просто… иди ко мне… — чертов голос таки сорвался.

Это был бы не Прюэтт — если бы он не встал и не подошел к кровати. Это был бы просто не он, пряча откуда-то взявшуюся предательскую улыбку, глядя на него снизу вверх, подумал Натан.

У него даже волосы пахли теплом. В них можно было просто зарыться лицом — бездумно и тупо, вдыхая мягкий, пьянящий запах. Словно это и впрямь — просто…

— Ты действительно ничего не чувствуешь? — тихо спросил Алан. — Я имею в виду… Эббинс, и Дина, и…

— Просто могу об этом не думать, — Натан прикрыл глаза. — По крайней мере… сейчас. Да, в общем, сколько угодно могу…

Алан то ли хмыкнул, то ли вздохнул.

— Несчастный ты маг, О‘Доннел…

— Она тоже так говорила, — эхом откликнулся Натан.

Прюэтт тут же, отодвинувшись, уставился ему в лицо.

Лежать рядом с ним — просто лежать, Мерлин, он рядом, он жив, я рехнусь, если об этом подумаю, у него глаза в полумраке мерцают, светлячок мой вспыльчивый…

— Ты спал с ней?

Натан молча кивнул.

— А ты?

В глазах Алана полыхнула такая обида — он, кажется, даже снова зашипел, дернувшись. Пришлось в очередной раз ловить за рукав.

Входит в привычку, педантично отметил Натан — и пожал плечами.

— Да вы просто вместе регулярно ошивались… — пояснил он. — Я думал — почему нет…

Алан долго молчал, глядя как-то странно.

— Ты и что такое дружба, не понимаешь? — в его голосе прозвучало недоверие. — Слушай, ты надо мной издеваешься.

И, перевернувшись на живот, уставился в окно, опираясь на локти.

Натан осторожно коснулся его спины. Теперь прикасаться было не страшно. Он же рядом — весь…

…И я помню, каковы на вкус его губы. Я все равно это — помню. Я успел почувствовать.

— Не понимаю, — выдохнул Натан, упираясь лбом в его плечо. — Наверное… Но в целом — ну не спал и не спал, чего ты так дернулся…

Алан грустно усмехнулся и покачал головой.

— Тяжело, наверное, жить, когда не знаешь — как это, — негромко проговорил он. — Когда любишь. Если… просто не умеешь… любить…

— Научи меня, — беззвучно, одними губами попросил Натан.

Я не хочу, чтобы ты бился от ужаса под моими поцелуями. Под моими руками. В моих объятиях.

Это я теперь тоже знаю — наверняка.

* * *

За окном серел хмурый рассвет.

Луна, зажмурившись, тихонько потерлась носом о затылок Гарри. Тот молчал, застывшим взглядом уставившись куда-то в окно — безжизненно лежащие на коленях руки даже не дрогнули. Впрочем, они не шевелились уже несколько часов. Стабильность. Страшное слово ведь, если разобраться — применительно к Гарри, устало подумала Луна, обнимая его.

С другой стороны, это хоть как было лучше, чем прямой выброс стихии — пусть и не поддавалось толковому объяснению. Все органы чувств Луны уверяли — аппарировав на улицу, на грани срыва Поттер какое-то время балансировал от души. Огненный маг просто не мог не сорваться, испытав такой шок. Да что там — Луна не очень понимала, как он у постели Панси-то себя в руках удержал…

Но, тем не менее — удержал и тогда, и после. Забившись куда-то внутрь себя, забаррикадировавшись там, отгородившись ошметками логики и огрызками умных фраз, Гарри будто оцепенел. Будь на его месте земной маг — Луна бы даже поняла, откуда такая реакция, но для огненного… Вывести его из этого состояния, растормошить или разговорить не получалось никак. По крайней мере — ей.

Под утро измученная девушка уже и попытки оставила. Зачем — если ситуация, Мерлин ее побери — стабильна? Слово-то какое противное…

Он не спросил о Панси. Точнее, эмпатия утверждала, что Гарри и не сомневается — с ней все плохо. И ничего не хочет об этом слышать. Даже если саркастичная и язвительная зануда Паркинсон осталась жива — с ней все равно наверняка что-нибудь да не в порядке. В картину мира Гарри Поттера другая информация сейчас просто не вписывалась.

А попытки надавить могли спровоцировать… что угодно.

Луне казалось, что она и сама ходит по краю — интуитивно нащупывая, угадывая, что можно, а что нельзя, как возящийся с напичканной взрывными заклятиями ловушкой аврор. Крох еле собранных в кучу сведений едва хватало, чтобы не сомневаться — одной ошибки может оказаться достаточно, чтобы сегодня они лишились еще и Гарри.

Мы так верили, что удержим кого угодно, с тоской думала Луна, осторожными прикосновениями машинально ероша непослушные волосы. Но кто сможет удержать нас самих? Ведь некому же. Если мы не сумеем не допустить прорыва, то дальше загораживать собой от стихии — некому. В замке нет магов сильнее Гарри. Или Панси, или Малфоя. Или меня самой. Ни одному из нас будет уже не помочь — если хоть кто-то сорвется.

Луна все еще не до конца понимала, как именно докатилась до того состояния, в котором обнаружила себя у кровати Паркинсон. Как, вообще, могло такое произойти? Ощущение, что последних месяцев словно и не было, что она то ли дремала, сквозь сон время от времени слыша едва доносящиеся звуки мира, то ли вместо нее и вовсе жил кто-то другой, с каждым часом становилось все отчетливее. Она помнила счастливое — и горькое, почти болезненное — неверие в глазах Панси, когда, расплакавшись от облегчения под крики младенца, полезла с поцелуями к перепуганной и оттого не в меру издерганной Гермионе. Помнила замершие пальцы Грэйнджер и ее мгновенно насторожившийся взгляд, словно на ее шее повисла не давняя подруга, а… Мерлин знает — скорпион какой…

Память сумбурно подбрасывала какие-то клочки событий и отголоски эмоций, но вот так просто взять и поверить — все это вытворяла и чувствовала я сама — тоже толком не получалось. Это не я, как молитву, зажмуриваясь и сжимаясь в комок, повторяла Луна, едва видения снова начинали наплывать вместе с тихой паникой. Это — не я. Понятия не имею, кто это был, даже знать и вспоминать не хочу. Того, что это — не я — достаточно. Для меня.

А Драко и Пэнс потом, как всегда, крепко подумают — и разберутся… И за меня, и за Гарри… Гарри…

Она вдруг почувствовала, как нечеловечески, дико истосковалась по нему — по ним всем, будто и впрямь не видела их… ну да, несколько лет. По ощущениям — года два, не меньше… Ладонь дрогнула, на мгновение сжавшись на плече прислонившегося к ее груди Поттера, и Луна всхлипнула, уткнувшись в его затылок. Так соскучиться — так страшно и бесповоротно, до слез — по его теплым улыбкам, по хулиганскому огоньку в глазах, по их бездумным и счастливым утренним перепалкам — разве можно за короткий срок? Мерлин, как же долго нас не было, Гарри… Меня — не было…

Пальцы сами зарылись в знакомую шевелюру, привычно перебирая пряди. Плакса, — снисходительный голос Панси представился так отчетливо, что, казалось, прозвучал прямо над ухом. Сырость ходячая. Я тоже тебя люблю, шмыгая носом, горько подумала Луна. Мерлин, как же я… О, Мерлин…

Она беззвучно разрыдалась, зажмурившись и обняв обеими руками того, кто когда-то был Гарри Поттером. Вместе с кем Луна однажды лезла в шотландские катакомбы, мысленно проклиная всех великих магов за то, что приперлась в это забытое Мерлином место в юбке. И, прячась за широкой спиной, еще не знала, что минутами позже эта спина защитит ее от прямого удара стихии, но отчаянно, всей душой верила — Гарри не позволит им уйти оттуда без Драко. Что бы с ним ни было, как бы ни исковеркали обоих парней сыгравшие свою роль амулеты — Гарри никогда не допустит, чтобы с Малфоем случилось что-то непоправимое. Он скорее сам в этих катакомбах останется…

Таким он был, когда лежал на соседней кровати, обнимая задыхающегося Льюиса. Ежесекундно проваливаясь в захлебывающееся сознание Дэнни и едва находя в себе силы возвращаться обратно, Луна снова и снова видела лицо того Гарри — потемневшее, с запавшими глазами и резко очерченными скулами. Пожалуй… да, пожалуй, это был чуть ли не последний раз, когда она видела — чувствовала — Гарри так четко. Так ярко, без теней и прикрас, каким видишь слепящее солнце — если набираешься смелости на него посмотреть.

Если решаешься жить с ним — на равных. Без самоуничижения и лживой гордыни, заставлявшей многих смотреть на Поттера снизу вверх — и прятать от него собственные переживания, как мелкие и рядом с ним будто бы несущественные. И не видеть, как сильно его оскорбляет — это. Не глупость или просьбы о помощи, а именно — это. Попытки принизить себя по сравнению с ним, вместо того, чтобы — быть равным. Учиться быть…

Гарри всегда был так счастлив — учить. И Драко, и даже Панси, при всей ее показушной ворчливости, своих учеников обожали, каждый по-своему, но только из Гарри получился действительно настоящий учитель. Может быть, потому, что он умел оставаться собой? И не просто признавать свои ошибки, а искать их вместе с учениками, не скрывая своего рвения? Умел жить и любить — искренне и ярко, в полную силу, без оглядок и рассуждений, как никто. Каждого, у кого доставало смелости — принимать. И учиться…

Слезы душили, перехватывая дыхание. Сидя на подоконнике кабинета Драко, куда Поттер аппарировал прямо из парка — и где Луна его и нашла — девушка тихо всхлипывала и машинально раскачивалась, сжимая в объятиях тень того, кого помнила самым сильным и светлым из всего, что вообще видела в жизни. Что с нами случилось, Гарри? — беззвучно повторяла она. И когда? Это ведь тоже — не ты… Не ты…

Ты ни за что не превратился бы в безвольную куклу, покорившись и подчинившись тому, что еще непонятно, стоит ли — такого. Тебя никогда не сломала бы чужая упрямая сила — или чья-то очередная смерть. Гарри Поттер пережил бы, даже потеряв нас всех… он действительно — сильный… Он… и Драко. И, наверное, Панси — тоже… Но только Гарри умел жить, как солнце. Просто — светить. Это было его естественным состоянием — жить, и неважно, расцветают под его светом цветы или вообще — бесплодная почва… Гарри умел любить что угодно. Не только красивое или цветущее, не только подающее надежды или имеющее потенциал. Он никогда не рассуждал, он просто — чувствовал… Жил… По-настоящему — а не как мы все.

Мы все жили только благодаря Гарри, пришла вдруг горькая мысль. Без него мы бы тоже неплохо… существовали, да… но только он вливал в нас ощущение жизни. Бьющей ключом, счастливой и громкой, радостной — каждый день, каждое утро… Пока был с нами. Пока это не случилось — и с ним тоже.

Следующая мысль перепугала настолько, что Луна на мгновение перестала дышать, забыв сделать следующий вдох. Пальцы похолодели и задрожали, и даже слезы остановились, превратившись в высыхающие дорожки.

Если это была — не я. И Гарри тоже… здесь не было… если он уже какое-то время был — вот таким… Если Пэнс — ох, Мерлин, Пэнс, глупышка моя вечно серьезная! — если даже она осталась одна в незнакомом ей состоянии, черт, черт, у нее хоть Грэйнджер была — задушу в объятиях Гермиону прямо завтра, прямо с утра, за одно только это! — то тогда… Кто тогда… С кем…

Додумать фразу не получалось даже в мыслях. Мы что, выходит, бросили его — все?! — ужаснувшись, застонала Луна, кусая губы. Все? Так надолго?!..

И… О, Мерлин. Как он это выдерживал? Один?

В голову тут же полез давно ставший привычным сюрреалистический хаос. Стоп! — мгновенно испугавшись, рявкнула на себя Луна. Вон отсюда. Ты — это не я. Даже когда я нервничаю. Имею, кстати, полное право хоть иногда. Или не имею. Неважно. Вон! Я — не хаос. Не чужие эмоции. Не страх быть сильнее их.

Все это — не я. Я — это… Это…

В комнате что-то всколыхнулось — прошлось, задев мягкими знакомыми касаниями, как легкое, неуловимое движение воздуха. Луна обернулась, боясь моргнуть и обнаружить, что ветер был всего лишь наваждением. Секунды капнули — одна, вторая — и она тихо, беспомощно выдохнула, чувствуя, как по щекам снова неудержимо катятся чертовы слезы.

Он стоял в дверях — исхудавший, тонкий и бледный, пальцы с силой сжимают косяк. Это был он. Он вернулся.

— Драко… — одними губами сказала Луна, обессиленно прислоняясь к стене и то ли снова плача, то ли нервно смеясь.

Взгляд жадно выхватывал сеть мелких морщинок вокруг запавших глаз — их не было раньше, никогда их там не было — и усталый поворот головы, и непривычную напряженность осанки, будто ему сто лет плечи никто не разминал… Мерлин, да конечно — кто бы… Если мы тут…

— Драко!

Она вцепилась в отворот его рубашки, обнимая другой рукой задремавшего, кажется, наконец, Гарри — и когда Малфой успел подойти так близко? — пальцы тревожно скользнули по плечу, по шее, по щеке…

— Мерлин, ты там спал хоть немного? Доминик, наверное, тебя своей совой прямо с постели… — вглядываясь в любимые черточки и почти задыхаясь от захлестывающего ощущения близости, его близости, она боялась оторваться хоть на мгновение, и плевать, что в его глазах — недоверие, и шок, и усталость, потому что под ними пульсирует, бьется обессиленная, почти отчаявшаяся, но все равно настоящая — радость…

— Луна?..

— Я так соскучилась!.. — снова плача, выдохнула она — и уткнулась лбом в его грудь. — Я… Ох, Драко — прости меня!

У него дрожали губы — и руки, нервно зарывшиеся в ее волосы. Не сейчас, запретила она себе, накрывая ладонью его пальцы. Удержаться от того, чтобы не погладить их, правда, все равно не получилось.

— Я люблю тебя, — поднимая голову, скороговоркой выпалила она все тем же сумбурным шепотом, на мгновение машинально прижимаясь губами к его рукам. — Панси родила, все в порядке, спит у себя, мальчик тоже, Гермиона с ними осталась — что тебе Доминик написал?

Драко молчал, ошеломленно глядя на нее распахнутыми глазами. За каждую мельчайшую морщинку вокруг них хотелось с силой оттаскать саму себя за волосы.

— Он прибегал, сказал — Эббинс смылся из замка, у Шона, видимо, шок, его Снейп держит, Алана зацепило немного, но вроде тоже пока не грохнуло — значит, там все хорошо, Дина погибла, Обряд, вроде, Маргарет взялась подготавливать, Драко, тебе, может, кофе хоть принести?..

Его пальцы снова осторожно коснулись ее губ — словно Малфой не верил, что видит перед собой именно ее. Свою вечную занозу и проблему.

— Лавгуд… — сдавленно прошептал он. — Я… представляешь, какой маразм — я тебя чувствую…

— Ну да, — нервно усмехнулась Луна, ловя его ладонь. — Это же я. Кофе будешь?

Он медленно кивнул — и, не сводя с нее взгляда, опустился рядом, прямо на стоящий возле подоконника стол. Льющийся из окна туманный рассвет подсвечивал молочным полумраком пряди светлых волос, бледную кожу, серые глаза, превращая Малфоя в тонкое и хрупкое, нереальное какое-то существо.

— Держи, — Луна показала глазами на Гарри. — Твоя очередь. На меня он… не реагировал. Может, хоть ты сможешь…

Поттер, прислонившись затылком к ее плечу, спал, провалившись в глухое забытье. Драко осторожно накрыл ладонью его руку. Губы снова сжались — как тогда, когда Малфой еще стоял в дверях, глядя на них обоих.

— Прости меня, — не удержавшись, снова всхлипнула Луна. — Драко, я… Черт… Ох, мы же справимся, правда?

Он молчал. Вечно такой сразу неразговорчивый, только стоит при нем заплакать, машинально подумала Луна, вытирая щеку.

— Не бросай меня больше, а? — с какой-то тихой тоской вдруг попросил Драко, переводя на нее измученный взгляд. — Хоть ты, Лавгуд. Пожалуйста… — и, пока она ошарашенно переваривала неожиданное откровение, негромко добавил: — я больше не могу… один. Правда.

— Ш-ш-ш…

У него был прохладный лоб — или это у нее губы горели?

— Ты не один, — мягко шепнула она. — Ты, балда, еще сына не видел. Такой мужик — обалдеешь. Вылитый ты.

Малфой чуть улыбнулся — даже почти смущенно.

— Он не может быть вылитым мной. Наверняка или глаза зеленые, или брюнет. Да еще и кудрявый, поди-ка… как ты.

Луна прыснула в ладошку. Родные малфоевские интонации — что еще нужно для счастья?

Что еще может помочь такой ночью — кроме счастья?..

* * *

Холод пронизывал до костей.

Маргарет машинально поежилась, обхватывая плечи заледеневшими ладонями. Она точно знала, что досидит до конца — и даже знала, почему.

Кто еще, если не она?

Промерзлая, но еще не покрытая снегом земля — наверное, зря я тут уселась, рассеянно подумала Маргарет. Мысль мелькнула уже в сотый, наверное, раз, и снова исчезла. Все равно только отсюда и можно было видеть — их всех.

Таких разных.

Бессонная ночь отпечаталась почти на каждом лице — взгляд невольно подмечал, как необратимо и страшно перевернули в них что-то эти несколько злосчастных часов. Некоторых просто оглушило и будто бы выдрало из привычной колеи смешливых, язвительных будней, а кто-то, такое ощущение, и вовсе другим магом сегодня рассвет увидел…

Ты всю дорогу пыталась изменить нас к лучшему, горько улыбнулась Маргарет, глядя на темно-синюю планку над участком вскопанной свежей земли. Вся ты — только и делала, что искала и находила способ достучаться до каждого. И даже умерла — достучавшись еще раз… За все будущее, в котором тебя не будет.

Сидящий впереди Рэй обернулся и молча протянул девушке серебряный кубок. Маргарет благодарно кивнула, обхватывая ладонями теплый металл — горячее вино сейчас точно выглядело не самой худшей идеей. Хорошо хоть — ветра нет, машинально подумала она — и тут же одернула сама себя. Какой, к Мерлину, ветер, действительно? Сама же полночи Обряд подготавливала. Ветер на сегодня уже был — и закончился.

У него было тонкое, бледное лицо и светлые волосы мистера Драко. Сосредоточенный, холодный взгляд, четкие и ровные движения рук — словно он всю жизнь только тем и занимался, что упокоением стихийных магов. Но Маргарет точно знала — это первый раз, когда ему приходится участвовать в Обряде. Предыдущий проводила — естественно — мисс Панси.

А других в Уоткинс-Холле и не случалось.

А до Уоткинс-Холла — не существовало самого Обряда. Его составили уже здесь — Мэтт, Натан и Гарри Поттер, хотя, по слухам, участие последнего заключалось разве что в согласии поделиться своими выкладками насчет общих ритмов и собранной им когда-то классификацией принципов и назначений разнообразных форм призывов стихии.

Собственно, и Обряда бы не было, если бы еще после войны не выяснилось, что тела мертвых магов — а после войны таковых в резервации оказалось в избытке — не подчиняются законам человеческого мира. Чьи-то — такое случалось нечасто — полностью оправдывая собственную стихию, осыпались пеплом или застывали, как камень, чьи-то демонстрировали почти человеческую смерть, только очень замедленно. Чаще же всего разрушение происходило стихией противостояния — огненные маги со временем рассыпались в прах, а воздушные растекались в капли.

Мисс Луна и мистер Гарри сразу высказывали мысль, что это, скорее всего, связано с уровнем внутреннего разрушения мага, а мисс Панси просто устроила мозговой штурм на занятиях, и ребята, просидев два дня над «Повелителями Стихий», таки нашли в трактате упоминание о «светлой смерти» и «любви, вложенной в путь уходящего мага». В прошлом Обряд существовал совершенно точно — пусть и не являясь полноценным Ритуалом — и его восстановили по крохам.

Точнее — создали заново.

Если умерший растворялся в стихии, не желая принимать собственный путь, если к смерти приводили его же ошибки, то он, как и считалось всегда, приближался к своей противоположности — а, значит, и тело тоже забирала стихия противостояния.

Маргарет помнила, как жадно, до боли вглядывалась в хищный, четко очерченный профиль Льюиса со сжатыми губами и чуть выпирающими скулами, когда на его лоб легла ладонь мисс Панси, прошлась по лицу, по плечам, по телу — и знакомые черты, в последний раз отпечатавшись в памяти, дрогнули и рассыпались.

Пеплом. Грязно-серым, безмолвным и ужасающе, кричаще, бесповоротно — безличным. Просто ровный слой, устилающий слегка взрытую землю.

И оранжевая планка, установленная на покрытой пеплом почве.

Мы обязаны отпускать тех, кого потеряли, — всплыли в голове слова мисс Луны. Если, конечно, не жаждем составить им компанию в ближайшее время.

Обряд был необходим — и самому магу, и тем, кто не мог его отпустить. Кто чувствовал, что мысленно продолжает относиться к нему, как к живому или просто уехавшему куда-то. Кто сомневался в собственной силе перешагнуть через эту смерть и поверить в нее — до конца.

Потому что после Обряда не верить становилось — невозможно, даже самым упрямым. Не после того, как видишь, во что на твоих глазах превращается тот, кого ты хочешь сохранить живым в своей памяти.

Пальцы мистера Драко нежно коснулись девичьего лба, на миг задержавшись, словно он тоже, как и все они, нуждался в том, чтобы — запомнить. Рассыпавшиеся по плечам гладкие черные волосы Дины. Ее глаза, сиявшие извечной мягкой улыбкой — сейчас просто плотно прикрытые. Сомкнутые губы.

А потом ладонь пошла вниз, отмечая линию плеч, свободно лежащие руки… В лицо Маргарет пахнул едва заметный, но все равно ощутимый ветер — он будто рвался во все стороны, обволакивая, задевая каждого, кто сидел здесь, рядом с телом. По щекам Алана катились слезы — кажется, он единственный здесь не пытался их скрывать, совершенно. Крепкие руки Натана, сжимающие его плечи — Прюэтт словно и вовсе не замечал их присутствия, как и того, что сидящий за ним парень пусть и смотрит на Дину, все равно каждой клеткой внимания прикован к нему и только к нему.

Наверное, эта доверчивость Алана, и то, что Натан безбоязненно обнимал его сейчас на глазах у всех, а на недрогнувшем лице при этом разве что большими буквами не написано, как он напряжен, как внимательно следит за мальчишкой, от которого не решается отодвинуться — кричали о том, что Дина мертва, громче всего. Сдвинуть этих ребят с мертвой точки — чем еще бы кому удалось, если бы не Дине Торринс своей неожиданной смертью?

Непроницаемое лицо мистера Гарри пугало — Маргарет трусливо избегала смотреть в его сторону. Мисс Луна сидела с ним рядом — иррационально казалось, что только ее усилиями он и держится. Что, не будь ее, он бы просто сюда не пришел.

Чудовищная мысль — он лежал бы сейчас рядом с Диной — почему-то напрашивалась на звание не самой глупой все настойчивее.

Губы мистера Драко шепнули последние слова — и, пусть в глубине души Маргарет даже не сомневалась, что именно сейчас будет, все равно — такого она не видела еще никогда.

Вихрь взмылся спиралью над телом девушки, наполнился влагой — и лицо Дины исчезло, в одно мгновение оплыв, потеряв контуры.

А еще через секунду ее не было вовсе — только скрученный водоворотом вихрь над черной, промерзлой землей, поднявшийся выше голов сидящих вокруг магов. Он продержался всего пару ударов сердца, ослепив сверкнувшими в лучах полуденного солнца каплями, заставив завороженно уставиться на сияющее великолепие яркого, прозрачного света — в них — и опал вниз чистыми, прозрачными безмолвными брызгами.

Ты, чтоб тебя, сквозь слезы подумала Маргарет, опуская лицо в ладони. Чистая. И прозрачная. Как всегда, да? Как всегда.

Я люблю тебя, слышишь. Ты оставила то, что нельзя не любить — даже во мне. В каждом из них — молчаливо кусающих губы, глядя на твою могилу.

Нам есть, что вложить в твой путь — а, значит, ты сможешь дойти. Куда бы там маги ни были вынуждены идти после смерти, твой путь не станет самым тяжелым.

Слишком многое от тебя — осталось…

Слишком многие из нас вообще не смогли не прийти — посмотри, видишь, сколько нас здесь. Помнишь Льюиса, Дина? Тогда и десяток едва ли набрался. Посмотри, как многие не уверены, что смогут легко тебя отпустить — без этого. Не увидев, как ты исчезаешь.

Даже Снейп здесь, смотри — вот кого бы ты точно не ожидала увидеть. Даже Мелани, наша всегда рассудительная умница.

Даже Шон — хотя его, по-моему, притащили за шиворот. Так и сидит на отшибе, голову лишний раз поднять не решается… Мистер Драко вмешался, точно тебе говорю. Сам бы Шон ни за что не рискнул — от него за милю фонит страхом, и усталостью, и стыдом, Дина, Мерлин, как тебя сейчас не хватает, он же только о том и думает, похоже, что не успел перед тобой извиниться. Зря ты ему не сказала, сколько раз получала пощечины… Нам-то он еще когда теперь верить осмелится.

Да и просто — верить…

Слезы, иссякнув, медленно высыхали, оставляя дурман в голове и одуряющую какую-то усталость — будто и впрямь в Обряд что-то вложилось из каждого, кто даже просто сидел и смотрел. Будто и впрямь — Дина что-то из них забрала с собой.

Больше не будет таких нас, как раньше, с горечью подумала Маргарет, оглядывая знакомые лица. Может быть, и поэтому — тоже. Уж мне ли не знать…

Они уходили по одному — разговоры после Обряда не складывались. Да и не за разговорами сюда являлись, а те, кто не нуждался в сегодняшнем зрелище, здесь попросту не обязаны были присутствовать. Хорошо все-таки, что мы — не люди, устало вздохнула Маргарет. Кому нужно — тот помолчит. Кто захочет — выговорится. И никто никому ничего не должен…

Кроме нее.

Алан исчез последним — после Кэтрин и Тони. Доминик ушел раньше, почти сразу после Обряда. Судя по его лицу и тому, как они переглянулись с МакКейном — ему было, что подготавливать. Алан, сжав зубы, безмолвно смотрел в одну точку, пока Натан, наклонившись вперед, не шепнул что-то ему на ухо, машинально поглаживая напряженные плечи. Маргарет не знала, что именно он говорил — слабой улыбки Прюэтта и короткого, брошенного через плечо взгляда было достаточно, чтобы представить. Аппарировал, судя по всему, тоже Натан — обоих.

Все. Вот и все, устало подумала она, поднимаясь и подходя к цветной планке.

Рядом с ней, опустив голову и не шевелясь, сидел Филипп.

— Ее нет здесь, — негромко проговорила Маргарет, глядя на него сверху вниз.

Он медленно поднял голову. Абсолютно сухие глаза немного пугали.

— Как ты это выдерживаешь? — рассеянно спросил Фил.

Маргарет пожала плечами и опустилась рядом. Замерзшие колени, казалось, жалобно скрипнули.

— В любом зажженном камине Льюиса больше, чем там, — она кивнула на оранжевую планку чуть в стороне. — Не привязывайся… к месту. Она ушла отсюда — ты же сам видел.

Филипп машинально качнул головой.

— Видел… — чуть слышно прошептал он, проводя ладонью над еще влажной землей. — Как думаешь, что здесь вырастет летом? Ведь должно же… Что-нибудь…

Маргарет осторожно положила подбородок ему на плечо.

— Чистая… — зачем-то повторила она вслух свои недавние мысли. — И прозрачная…

— Смерть говорит о нас не меньше, чем жизнь… — он горько усмехнулся. — Да?

У него дрожали губы. А еще ей все время казалось, что он задыхается.

Кто еще, если не я? — снова подумала Маргарет. Кому еще действительно есть, что сказать — даже если, возможно, мне тоже сказать абсолютно нечего?

— Жизнь тоже здорово говорит, — возразила она вслух.

— Почему я запрещал ей?.. — вдруг выдохнул Фил, пряча лицо в ладонях. — Она же хотела… ребенка… Может быть, если бы… то она бы… не стала — вот так…

Так безрассудно. Так опрометчиво.

Так самоубийственно.

— Брайан сказал — она… с самого начала знала… что…

Что умрет там. Конечно, знала — раз попрощалась с ним. С единственным, кто мог понять и услышать — из тех, кто оказался с ней рядом.

— Это же Дина, — эхом откликнулась Маргарет.

Филипп сдавленно всхлипнул и запрокинул голову.

Абсолютно сухие, воспаленно блестящие глаза.

— Я всегда боялся, что однажды кто-нибудь из ее парней просто сорвется, — переведя дыхание, сказал он. — Что у нее не хватит сил… услышать, найти нужные слова… Сил, времени… Что ее дар подведет ее.

Маргарет молчала, уткнувшись носом ему в плечо.

— А она просто никогда не боялась умереть! — сдавленно выкрикнул Фил. — Не в себя верила, а просто… не боялась… Никогда, понимаешь? Всегда была готова к этому… Раз так легко…

— Она никогда ничего не боялась… — вздохнула Маргарет. — Разве что — не успеть туда, где нужна.

— Она нужна мне, — беспомощно проговорил Филипп.

Девушка молча покачала головой.

Разве имеет смысл что-то говорить об этом — сейчас?

Может быть, ему вовсе и не слова нужны.

Хотя, пожалуй, когда придет время, они у нее все же тоже найдутся.

* * *

Поттера Драко нашел в парке — тот сидел на скамейке, подперев подбородок ладонью. Рассеянно сгребая в кулак сухую, холодную землю, Гарри медленно просеивал ее между пальцев, глядя, как она трухой осыпается обратно. Потом снова сгребал. От тупой медитативной настойчивости его движений хотелось выть.

Рядом с ним, сложив на груди костлявые руки и чуть не демонстративно отвернувшись, сидел мрачный, как сыч, Северус. Судя по нервно покачивающейся ноге профессора, они только что спорили. Точнее, скорее всего — Снейп спорил, а Гарри вяло отмахивался. Теперь от него редко удавалось дождаться чего-то другого.

Шорох чужих мыслей в голове подсказывал, что в парке полно ребят — несмотря на кажущуюся тишину. Бродят поодиночке, видать, хмуро подумал Драко, подходя к скамье. Те, кто узким кругом у себя в спальне не закрылся…

Или — те, кому не с кем закрываться куда бы то ни было.

Гарри Поттеру вот тоже, видимо — не с кем, пришла уже привычно горькая мысль. Раз он — здесь, а не с нами.

— Я так и не успел поблагодарить тебя, — негромко произнес Драко, глядя на Северуса. — За Шона.

Снейп бросил на него быстрый уничижительный взгляд.

— Не за что, — процедил он. — Несколько часов общения с ограниченным, истеричным и самовлюбленным подростком, который обвиняет тебя во всех грехах — это почти дежа вю. Можешь считать, что я тряхнул стариной и весело вспомнил молодость.

Губы Малфоя тронула слабая улыбка.

— Главное, что при этом ты спас шкуры нескольких десятков здешних магов. В конце концов, у Шона на месте все кости и даже синяков особо не наблюдается, из чего я сделал вывод, что вы, в целом, поладили.

Взгляд Северуса мгновенно заледенел — словно в нем что-то захлопнулось, обдав Драко холодом.

— Моя жизнь только выиграет, если я больше не буду вынужден сталкиваться с этим щенком, — почти ровно сказал Снейп. — Сделай мне одолжение — исходи из того, что мы с ним незнакомы. А я сочту, что это сойдет за твою благодарность.

Вот даже как? Драко едва сдержался, чтобы не изогнуть бровь. Похоже, наш ограниченный и самовлюбленный подросток все же нашел, чем достать профессора Снейпа.

Хотя, конечно, тот скорее умрет, чем признается.

— Как тебе Обряд? — спросил он вслух, опускаясь на землю перед скамейкой.

— Впечатляет, — пожал плечами Северус. — Впрочем, я от вас другого и не ожидал. Участие противостоящего мага обязательно?

Драко молча кивнул, даже не став уточнять, что маг должен быть еще и не чужим умершему. Все, что собирается из провожающих в последний путь окружающих магов, транслируется через него — а энергоцентром не может стать тот, кому нечего добавить к общему потоку.

Гарри по-прежнему молчал, не поднимая головы, и это наводило на нехорошие мысли — что на этот раз он не просто ушел в себя.

Драко тихо подозревал, что все это время Поттер напряженно и сосредоточенно думает. Это на самом деле пугало. До чего способен додуматься Гарри в такой пришибленной прострации, в какой и Луна-то, наверное, не была — Малфой с большой радостью не стал бы даже пытаться себе представлять.

Не теперь, когда он и так еле сохраняет вертикальное положение от усталости. Бессонная ночь, проведение Обряда и, кажется, едва узнающий окружающих Гарри — Мерлин, по-моему, на сегодня достаточно, нет? — с тоской подумал Драко. Я не выдержу еще и идиотских споров ни о чем. А размышления Поттера сейчас вряд ли приведут к чему-то другому…

Поймав его взгляд, Снейп едва заметно кивнул. Он что, тоже его слышит? — чуть не обалдел от неожиданности Малфой. Нет, ну ладно — меня… Хотя, черт — он и меня-то раньше толком не слышал…

Северус оторопело моргнул. И это слышит, ошеломленно подумал Драко.

— Мы думаем, что у магов разного уровня, даже высоких, разрушение все равно будет выглядеть по-разному, — сказал он вслух. Озвучивать при Гарри свои мысли он откровенно не решался. — Только плохо пока представляю, в чем именно это могло бы выражаться…

— Хочется верить, что случай проверить это тебе не скоро представится, — ответил Снейп, не сводя с него пристального взгляда.

Видимо, и то, что я не хочу говорить при Поттере — услышал, обреченно констатировал Драко. Докатились. Мой наставник демонстрирует более высокий уровень восприятия, чем мой же любовник. Чем, Мерлин нас всех побери — Гарри…

— Вообще не представится, — вдруг глухо проговорил Поттер. Его голова по-прежнему была опущена.

И Малфой понял, что не хочет слышать вообще ничего. Больше ни одного слова. Заткнуть уши, аппарировать отсюда куда-нибудь, спрятать голову под подушку — и не узнать того, что ему собираются рассказывать.

За вспышкой малодушия почти мгновенно накатил стыд. Это же Гарри, зачем-то повторил Драко. Он… просто до сих пор не в себе. Но это изменится, наверняка изменится — как у Луны, она же смогла, она справилась, а, значит, он тоже… когда-нибудь… Мы просто вконец переутомились со всеми этими переменами, мы не были готовы справляться с ними — каждый по отдельности, и Панси, и Луна, и…

— Почему вы так думаете? — поинтересовался у Поттера Северус.

— Потому что мы закрываем школу.

И наконец-то поднял глаза.

Драко остолбенел. Снейп, судя по сдавленному вдоху — тоже.

— Что? — тупо переспросил он.

— Мы не можем гарантировать безопасность тех, кого взяли под свою ответственность, — все так же глухо и ровно продолжил Гарри, устало поднимая глаза. — Мы… я… был неправ. Это моя ошибка… я согласился собирать их здесь. И вот чем все заканчивается…

— Что?!.. — Драко на миг показалось, что дар речи к нему вернулся.

Но видеть потухший взгляд будто придавленного неимоверной тяжестью Поттера оказалось еще хуже, чем слушать его бесцветный и уверенный голос.

Голос, говорящий — такое.

— Я ошибся, — словно задавшись целью добить Малфоя, повторил Гарри, снимая очки и потирая лоб. — Не знаю, чем я думал, вообще… Кем себя возомнил… Они поверили нам и пришли, а мы не можем защитить их даже здесь, от таких же стихийных магов. О чем тут еще говорить?

— Ты что, рехнулся? — осторожно осведомился Драко. — Поттер, я понимаю, что у тебя шок, что ты вообще в последнее время сам не свой, на нас на каждого многое свалилось, но ты хоть соображай сейчас, хоть немного, я тебя умоляю, мы же…

Его несло — Драко это понимал — но остановиться все равно не получалось. Это уж слишком, билась в мозгу одна и та же задыхающаяся мысль. Только не это, Гарри. Ты что?..

— Я сказал — все! — повысил голос Поттер, переводя на него взгляд, полный холодного бешенства. — Мне плевать, что по этому поводу кто из вас думает, ясно? Здесь, кажется, все еще я принимаю решения?

Драко захлебнулся возражениями. Снейп замер, остолбенело глядя перед собой в одну точку — казалось, он лихорадочно прощелкивает в уме варианты объяснения происходящему, всеми силами пытаясь не вмешаться в диалог и не… что?

Не спровоцировать Гарри на выброс, отчетливо понял Драко. Он боится — я с ума сошел, что ли, раз вижу, как Северус боится Гарри Поттера?

Я сплю, с отчаянием подумал он. Я точно сплю, и мне это снится, я вырубился после бессонной ночи, а сейчас меня растолкают — и надо будет проводить Обряд, и…

— Свое решение я озвучил, — закончил Гарри. — Сколько тебе нужно времени, чтобы подобрать нам новое место жительства? Я не хочу оставаться в Британии, а магам, думаю, до завтра времени хватит. Сегодня объявим — пусть собираются, — он на секунду задумался. — И выметаются отсюда. Хватит им надеяться на чужую защиту.

— Выметаются — куда? — каким-то не своим голосом уточнил Драко.

Поттер пожал плечами и снова отвел взгляд.

— Где-то же они были, пока не начали надеяться на нашу за них ответственность… — пробормотал он.

— Они были там, где их убивали! — не выдержав, выкрикнул Драко, с ужасом слыша в собственном голосе истерические нотки. — Поттер, ты что! Хочешь добить и всех остальных, одним разом? Хочешь третью войну и второго Финнигана? Ты что, вообще забыл — с чего все начиналось? Забыл Джерри?

Они дернулись одновременно — Северус и Гарри, словно их ткнули в толком не зажившую рану, обоих сразу.

Гарри, пожалуй, даже сильнее, в окончательном обалдении отметил Драко. Мысли заметались, как ошпаренные — сшибая друг друга, сминая в хаос и только еще больше пугая.

— Хочешь припомнить мне всех, кого я убил? — нехорошо усмехнулся Поттер, медленно выпрямляясь. — Мне надоело бегать от этого! — почти без перехода рявкнул он. — Слышишь меня, Малфой? Надоело! Может быть, я и убийца… но я — не идиот. И я не собираюсь повторять собственные ошибки. Эта школа — закрывается, и вопрос на этом закрывается — тоже. И либо ты сейчас встаешь и прекращаешь спорить, либо…

— Либо? — эхом откликнулся Драко.

Смотреть на Гарри — такого — снизу вверх оказалось невыносимо. Он поднялся, едва успев заметить, как Поттер каким-то образом тут же оказался совсем близко, глядя ему в лицо горящими глазами — и отчего-то снова будто бы нависая сверху.

— Либо я заставлю тебя силой, — с нажимом процедил Гарри. — Выбирай, Драко. Возможности свернуть тебе шею у меня хватит… тоже. Если ты меня вынудишь.

Малфой задыхался, до боли вглядываясь в искаженное, как застывшая маска, лицо. Изо всех сил ища — и не находя в нем знакомых черт. Вообще. Ни одной знакомой, любимой когда-то черточки.

Ни единой.

Только замкнутость — и непреклонная, суровая решимость, и… как будто стоящий перед Малфоем маг сжал сам себя сейчас в кулак изнутри, оставив в живых только боль, да едва заметное, где-то в глубине глаз плещущееся — отчаяние.

— Это не ты, — срывающимся шепотом выдохнул Драко. — Черт возьми, это не ты, Поттер! — заорал он, отступая на шаг. — Неужели ты сам не замечаешь? Это не долбанная усталость, это просто — не ты!

И увидел, как отчаяние дрожит, разрастаясь, заполняя взгляд целиком. Словно только в нем и остался еще — настоящий Гарри. Мой Гарри… — захлебываясь им, подумал Драко.

— Да что с тобой случилось, Поттер?!.. — ему казалось — еще секунда, и наружу вырвутся всхлипы, которые уже не получится сдержать, остановить, и откуда-то взялись ладони Снейпа, обхватывающие его сзади за плечи. — Ты хоть сам понимаешь, во что превратился? Ты готов убивать всех, лишь бы не быть виноватым! Лишь бы больше не нести за них ответственность!..

Почему-то совершенно некстати вспомнилась сидящая на подоконнике, освещенная предутренней дымкой Луна, то и дело повторяющая себе под нос одну и ту же бессмыслицу — это не я.

— Маг обязан быть честным, — бесцветно ответил Гарри, глядя ему в лицо. — Я не чувствую, что мы можем вынести эту ответственность. Я просто честен сейчас. И последователен, Драко. А вот ты — боишься. И прячешься, и плевать тебе, сколько еще жизней придется отдать, чтобы до тебя дошло — мы не можем никого защитить. И никому помочь. Мы тут просто погрязли в своей гордыне, носимся сами с собой, пока за нашими спинами…

— Это не ты… — как молитву, повторил Драко, делая еще шаг назад — и упираясь спиной в грудь Северуса. — Я точно знаю, Гарри. Извини меня, но…

— Не мели ерунды, — устало попросил Поттер.

Его вспышка прошла, так и не выродившись в пламя — но даже это сейчас Драко почему-то не радовало. Не могло радовать.

— Это не ерунда! — Драко сжал кулаки, лихорадочно подбирая слова. — Ты… изменился, Гарри. Понятия не имею, почему, черт, я даже не знаю толком — когда!

— В начале апреля, — прозвенел вдруг откуда-то справа негромкий женский голос. — Только я тоже не знаю, почему.

Малфой рывком обернулся — в нескольких шагах от них переминалась с ноги на ногу Энни.

— У него аура изменилась в начале апреля, — немного смущенно пояснила девушка. — Извините, вы кричали так громко… Была золотистая, а потом стала резко темнеть — теперь почти коричневая уже. С зеленым немножко.

Драко подавил желание помотать головой — и заодно попросить Энни заткнуться и гулять, куда она там шла. Что, вообще, она тут несет?

— Щит? — непонимающе переспросил Снейп.

Девушка покосилась на него, как на идиота.

— Аура, — повторила она. — Щит всегда у всех одинаковый. И его видно, только когда на тебя нападают. А ее видно всегда. У вас вот, — она ткнула в Северуса пальцем, — уже тоже почти золотистая. И светлеет постоянно — весной совсем коричневая была…

Весной…

Драко медленно отодвинулся от Снейпа. Какие еще ауры? И при чем здесь…

— Что ты имеешь в виду? — он машинально взъерошил волосы. — Какие еще…

— Ну… — Энни теперь и на него смотрела — вот как на Северуса только что. — Такие, — она взмахнула руками, очерчивая вокруг себя сферу. — Ну, у каждого мага же есть. У Дины вот бледно-голубая была. А у мисс Луны темно-синяя, аж почти черная… Я похожую только у Дэнни видела, давно — у него теперь тоже синяя. Такая, светленькая.

У нее был такой вид, как будто она не несла ахинею, а объясняла азы новичку, только что прошедшему инициацию. Терпеливо и немного недоверчиво, словно — ну, как такое можно не знать?

— А у меня? — тупо поинтересовался Драко.

Поттер следил за девушкой — со слабым, но заведомо не имеющим для него значения интересом.

— У вас серебряная, — пожала плечами Энни. — Аж сверкает. У каждого мага свой цвет есть, я только у мистера Гарри и мисс Луны и видела, чтобы он так резко менялся. Ну и у… — она замялась, — мистера Снейпа еще, но у него медленнее. И у Дэнни.

Снейп. Гарри.

Весной.

Драко медленно перевел застывший взгляд на Поттера. Его трясло. Весной, твою мать! Весной.

Когда Гарри прикрыл собой Северуса от стихии. Собой.

«Собственной магией щит латать…» — всплыли вдруг в голове свои же слова.

Поттер смотрел на Снейпа. Очень нехорошо смотрел. Как будто на месте того вдруг вырос огромный, с замок величиной, соплохвост.

— Ты… — шевельнул помертвевшими губами Гарри, сжимая кулаки и машинально отступая назад.

На Северуса Драко смотреть попросту не решился — таким от него фонило жутким, иррациональным страхом.

Луна, с тоской подумал он. Ее невесть откуда взявшаяся подростковая инфантильность, неумение принимать реальность… Страх перед отношениями — любыми… Развитая эмпатия у Дэнни — которой тот вообще раньше не обладал…

Мозаика выстраивалась из кусков с такой скоростью, что Драко невольно зажмурился, с силой прижимая ладони ко лбу. Интерес Северуса ко всему новому. Его желание заниматься учениками, его… че-ерт… все его странные косые взгляды… чуть ли не на мою задницу…

И страхи Поттера. И вдруг откуда-то вылезшая нервозность, и постоянные попытки перестраховаться, и неумение доверять…

Черт. Черт!..

Не удержавшись, Драко громко выругался вслух, открывая глаза.

Поттера уже не было рядом — видимо, он успел аппарировать.

Во взгляде Северуса, казалось, просто кишели ядовитые змеи. Малфой не успел произнести больше ни слова — Снейп, дернувшись, зашипел и тоже аппарировал, словно торопился сбежать.

Подальше отсюда. От них всех.

— Я что-то не то сказала?.. — жалобно осведомилась Энни.

Почему-то все равно упорно казалось, что им есть за что благодарить судьбу. Несмотря на… все.

Могло быть и хуже, криво усмехнулся Драко, останавливаясь перед закрытой дверью и устало упираясь в нее лбом. Могло быть… черт, гораздо хуже. Он ведь все еще жив. Они оба живы.

Мерлин, они были живы настолько, что от их криков в кабинете едва не полопались стекла. Драко понятия не имел, ни что там Гарри нес в лицо Лавгуд, ни чем та умудрилась заткнуть ему рот — соваться им под руку он не решился. В конце концов, разве что Луна и знала сейчас, что именно ответить взбешенному Поттеру, да и слова могла найти, чтобы успокоить… С нее бы сталось…

Почему-то, пока Гарри бушевал, а Луна то звонко кричала в ответ, то всхлипывала, происходящее казалось не просто не пугающим, а почти правильным. Это было… черт, это было так похоже на Поттера — того, настоящего, каким Драко знал его все эти годы — что, даже вздрагивая от яростного, кипящего бешенства в голосе, Малфой все равно предательски улыбался. Я, наверное, просто устал, думал он, пытаясь — и не находя в себе сил встряхнуться, отмахнуться от невесть откуда накатывающей нежности, рассеянно вслушиваясь в знакомое до слез рычание, доносящееся из-за стены. Мерлин, я на самом деле чертовски устал.

Без него.

Крики стихли внезапно, будто за стеной, наконец, выключили звук — обволакивающе мягкое сознание Луны, которое Драко теперь снова отчетливо слышал, окрасилось горькой, теплой какой-то безнадежностью. Не надо было быть провидцем, чтобы догадаться, что сейчас она плачет, тихо и безысходно, вымотанная до предела — и тоже ошеломленная. Как и все они.

Когда Драко вошел в кабинет, Гарри там уже не было — похоже, он аппарировал прямо оттуда. Знать бы еще, куда…

— Ох, да не трогай ты его, пусть один хоть немного побудет… — всхлипнула, вытирая щеки, Луна — и уткнулась заплаканным лицом в грудь подошедшего ближе Малфоя. — Мерлин, Драко, кошмар какой…

Драко не был уверен, что слово «кошмар» здесь уместно, но благоразумно счел правильным промолчать. Кто он такой, чтобы убеждать эмпата, когда то, что творится вокруг, стоит называть кошмаром, а когда — попытками его прекратить?

От количества новых, пугающих мыслей раскалывалась голова. То, что они всегда рассматривали, как почти что необходимость, как собственный неоспоримый долг, оборачивалось то ли наказуемым стихией проступком, то ли и вовсе — смертельной опасностью. Если я не должен делать то, что могу, то — зачем, для чего мне дана эта способность? — в стотысячный, наверное, раз спросил себя Драко. Зачем — если мы не имеем права ей пользоваться?

Если в результате имеем всего лишь попытавшегося защитить того, кто ему дорог — и в итоге почти потерявшего самого себя Поттера? А теперь еще и — едва не свихнувшегося от паники Снейпа…

Гарри хотя бы кричал. Топал ногами, швырялся книгами — судя по бардаку в кабинете. Требовал объяснений, вопил — выплескивал из себя то, что иначе могло попросту сжечь его изнутри. Северус же просто исчез.

Сбежал, честно признался себе Драко. Забился, поди, в свою излюбленную тихую норку в резервации — почти наверняка именно в нее, больше-то ему идти все равно, считай, некуда… Вот Элоиза, наверное, порадуется… Пока не приглядится к нему повнимательнее…

Пока не поймет, что мрачного, презирающего все, что не касается лично его, всегда выбирающего не вмешиваться там, где можно не вмешиваться, профессора — больше нет.

Но ведь Луна смогла вернуть себя — прежнюю, вклинился въедливый червячок сомнений. Значит, выбор между своим и приобретенным все равно остается.

Или он остается только у донора, тут же возразил червячок логики. Дэнни ведь уже не способен перестать быть эмпатом — это давно вросло в него, как часть личности. Как часть его «я».

Или Дэнни никто и не объяснял, что он может попробовать. Как и нам всем — никто не объяснял… ничего…

Драко почувствовал, что откровенно запутывается. Даже вспыхнувшее было еще в парке желание объяснить Луне все, что он думает по поводу ее внимания к собственным ученикам, теперь стыдливо затихло. Да, ты прошлепала… точнее — мы все прошлепали тот факт, что наши ребята способны на большее, нежели мы. Что у любого из них могут проявиться способности, до которых нам не дойти — никогда.

Я ведь тоже знал, что Шон Миллз держит десятки информационных потоков одновременно — и все до единого в верхних слоях сознания, хотя я вот и трех-то, пожалуй, не удержу. И не сделал из этого вывод, что прочие маги тоже, возможно, могут нечто, не доступное нам.

Что вообще существует — нечто, чего мы не видим. О чем даже не подозреваем. Ауры. Надо же… Дурацкое все-таки слово Энни придумала…

Быть не может, чтобы она никогда и ни с кем не делилась тем, что видит. Неужели мы просто — не слышали? Ну, ладно — Лавгуд, опять же… Ее, считай, с нами толком два года не было…

А мы и этого — не замечали.

Драко вздохнул и снова посмотрел на закрытую дверь. Луна сказала — Гарри здесь, в спальне. Она-то все равно его слышит — и, говорит, всегда слышала…

Черт, да не убьет же он меня, в конце-то концов.

Не убьет, возразило сомнение. Он с тобой и похуже может. Закрытие школы шуткой покажется.

Скрипнув зубами, Малфой толкнул дверь — почему-то не запертую.

Обнаружить, что Гарри замер на застеленной кровати, отвернувшись лицом к стене — Драко ожидал меньше всего.

Злится? Бесится?

Или просто выдохся и пребывает в апатии?

Не слышать, не чувствовать Поттера — до сих пор — сейчас это почти причиняло боль. Как чужие друг другу, с горечью подумал Драко. Мерлин, Гарри…

Неподвижная спина. Россыпь черных с проседью прядей на подушке. Драко осторожно сел рядом — слова упорно не находились. Трудно говорить с тем, чьей реакции за прошедшие сутки привык едва ли не побаиваться.

Ладонь тихонько коснулась напряженного плеча — Поттер не шевелился, будто и не замечал, что рядом с ним кто-то есть. Это так походило на затишье перед взрывом — такое, как сегодня, в парке — такое бездумное и уже безумное, когда поздно что-то говорить и к чему-то взывать…

Наплевав на все доводы разума, Драко сжал плечо Поттера, наклонился вперед, ближе…

И остолбенел.

В распахнутых, невидящих глазах Гарри застыли непролитые слезы. Прижав ладонь ко рту и, кажется, вцепившись в нее зубами, он лежал, уставившись в никуда — и, наверное, именно его безмолвное отчаяние, мгновенно окатившее Малфоя, как холодный душ, смыло все идиотские сомнения.

— Гарри…

Поттер выдохнул и, отвернувшись, с тихим стоном уткнулся в подушку.

Пальцы нервно скользнули вверх — по плечу, по шее, к растрепанному затылку.

— Ш-ш-ш, Поттер… Ну Поттер же… перестань… Мы со всем разберемся, вот увидишь… ты сможешь, Гарри…

Черноволосая голова, вздрогнув, едва заметно качнулась из стороны в сторону.

— Он во мне, Драко, — глухо пробормотал Поттер. — Ты… даже не представляешь — насколько…

— Не представляю…

— Он… — то ли всхлип, то ли истерический смешок. — Ему… о, Мерлин…

— Гарри…

Его словно ломало изнутри — этим знанием, этим чувством. Этой необходимостью снова говорить откровенно — теперь, когда новая часть его уже привыкла хозяйничать и сопротивляться каждой попытке искренности.

— Луна сказала…

— Луна сказала! — с отчаянием выкрикнул Поттер, не поднимая головы. — Луна понятия не имеет, что такое — быть Снейпом! Быть в его шкуре, в его страхах!..

— Гарри…

— Ты просто… не понимаешь… — горько выдохнул тот. — Он же не только — во мне. Он везде, Драко! Получается, что Северус — он везде! Все, что я думал, что делал… Все, что я хотел — это все он! Меня вообще больше нет!..

Его трясло, как в лихорадке — и Малфой и сам не заметил, когда оказался совсем, совсем рядом, обхватил содрогающееся тело, вжимаясь лбом в спину между лопатками, жадно скользя ладонями по широким плечам.

— Неправда… — шепнул он, торопливо целуя затылок Поттера. — Ты есть. Это ты сейчас кричишь — Северус никогда бы не стал…

Гарри тихо выл, захлебываясь дыханием, покачиваясь в его руках, спрятав лицо в ладонях.

— Мерлин, ему так… больно, Драко… — сбивчиво бормотал он. — Оказывается… Мы думали — он просто замкнутый, да?.. Но если все, что я чувствую — это… То, значит… Ох, черт…

Слезы, наконец, прорвались — Малфой осторожно перебрался на другую сторону кровати, и Гарри уткнулся лицом ему в грудь, цепляясь за рубашку, позволяя обнимать себя. Драко гладил вздрагивающие плечи — и не понимал, как мог, как они оба могли жить без этого так долго. Носить свое — каждый в себе, не делясь, не выговариваясь, не слыша и не говоря. Не приближаясь друг к другу.

Сейчас даже мысль о таком казалось кошмаром.

— Знаешь, все-таки Северус — это лучше, чем… — негромко проговорил Драко. — Ну, чем кто-нибудь… другой, я не знаю… Совсем чужой…

Гарри, сдавленно всхлипнув, мотнул головой — даже усмехнуться, кажется, попытался.

— Никакой разницы — кто, — беззвучно выдохнул он, откидываясь на спину и злым жестом стирая остатки слез. — Поверь мне. Кто угодно, влезший в твою голову, в твое тело… черт — во всего тебя, Драко… — он машинально содрогнулся. — Это просто… я не знаю, так… мерзко… Словно в тебе паразит живет… А ты и не замечаешь…

Малфой честно попытался представить в себе паразита. Ему не понравилось.

— Теперь же ты знаешь, — осторожно возразил он вслух.

Гарри горько усмехнулся и перевел на него потемневший взгляд.

— Отделить посоветуешь? — почти шепотом спросил он. — Ты прямо как Луна. Следить за каждой своей мыслью, за каждым словом… За каждым желанием… И говорить себе — это мое, это не мое. Драко, но все, что во мне есть — это мое! Ты не понимаешь? Я понятия не имел, что Снейп настолько похож на меня! До такой степени… Любая его установка чем-то откликалась во мне. Ничего не было чужим полностью и абсолютно. Ничего!

Драко оторопело молчал. Такого точно не может быть. Или это опять не Поттер несет? Он опять напутал, где чье?

— Я всегда, с тех самых пор, как до меня дошло, что мне предстоит, хотел только одного — взять и сделать это. Я был единственным, кто мог убить Риддла — и только от меня зависело, умрет он когда-нибудь или нет. А, значит, каждый лишний день, который он проживал, был на моей совести! Каждый человек, которого он успевал убить. Малфой, я в этом дерьме жил — годами! — он снова задыхался. — Меня из года в год пасли и прятали в Хогвартсе, и как бы они все ни молчали и ни скрывали, они все равно обвиняли меня в том, что творилось вокруг. Пусть даже не все это понимали, но чувствовали — точно все. Что, кто бы где-то ни умер, виноват в этом — Гарри Поттер, который все никак не может побыстрее повзрослеть, научиться, я не знаю… просто взять и стать великим волшебником… И убить его. Закончить все это…

— Я знаю, — мягко напомнил Драко.

— Понятия не имею, в Снейпе-то это откуда — винить себя за каждую смерть!.. Но оно есть в нем, понимаешь? Оно так в нем есть, что, наверное, двигаться ему почти не дает… Он же не ходит — он все эти души на плечах за собой таскает…

— Чувство вины?

Гарри помотал головой.

— Он не признается в этом. Сам себе не признается, понимаешь? Просто знает, что нужно быть как можно дальше от всех. Что все, кто с ним рядом, умирают. Помнишь — мы все в толк взять не могли, почему он Джерри так отталкивал? Почему от нас убегал все время….

Драко машинально кивнул. Убегать Северус был уж точно горазд…

— Ему самого себя вообще не жаль, — прошептал Гарри. — Угробиться готов ради дела, если нужно будет… А ради людей живых, конкретных — не может…

— Не мог, — негромко поправил Малфой. — В нем… гм, слишком много тебя сейчас…

Истерический смешок.

— Ему даже ты нравился. Всегда нравился, Драко! Я, наверное, только потому с тобой… хоть как-то и мог… все это время… Потому что, если бы он тебя не любил… или хотя бы просто твердо знал, что спать с мужчиной — неправильно…

— Да не мог он этого знать, — устало возразил Малфой, поглаживая Гарри по плечу. — А то, что — ко мне… Это он от тебя подхватил, наверное…

Поттер снова замотал головой.

— В нем всегда это было — я точно знаю. Потому что… любить тебя я, по-моему, еще сильнее стал… Такая, знаешь, безнадежная нотка только в этом всем появилась… Как будто ты недосягаем — не в сексе даже, а… черт… И доверять тебе я больше не мог. Ни тебе, ни девочкам…

— Теперь, значит, можешь? — спокойно уточнил Драко.

Поттер так и замер на вдохе, уставившись в потолок. Будто только что расслышал, что именно сам сказал секунду назад.

— Все ты способен разделить, вообще-то. И разделяешь — уже, причем, неплохо. Где ты, а где — он. Лавгуд, вон, за одну ночь очухалась и в себя пришла окончательно — с чего бы у тебя тогда вдруг не получилось?

Гарри, кажется, даже дышать перестал. Задумался, с тревогой констатировал Драко. Вот это точно уже не к добру…

Мерлин, у меня у самого истерика, устало подумал он. Руки снова машинально потянулись к Поттеру — словно пытались вспомнить, что когда-то лучше всего успокаивало именно это. Почувствовать Гарри. Вжаться в него, зарыться — и вдыхать его запах, пока весь остальной мир не покажется несущественным.

— И Снейп далеко не во всем похож на тебя, — уже тише пробормотал Драко куда-то в шею Поттера. — У тебя же не возник интерес к алхимии. Или к шпионажу. И, прости Мерлин, разбираться в хороших коньяках ты тоже так и не научился.

Не тереться о Гарри носом, находясь так близко, оказалось почти невозможным. Чертов нос помнил старые привычки куда лучше, чем сам Драко.

Поттер что-то нечленораздельно буркнул.

— Тебя никогда это не касалось и не интересовало. А, значит, ты зацепил только то, за что было зацепиться — в тебе…

— Ну, Джерри я точно никогда не хотел… — устало откликнулся Гарри.

Малфой изумленно поднял голову. Глаза Поттера мерцали совсем рядом, как два теплых живых светлячка.

— Я иногда… видел его… — нехотя признался Гарри. — На твоем месте. Когда мы… ну…

Брови Драко поползли вверх.

— Черт… — Поттер снова свернулся в клубок, пряча лицо на груди Малфоя. — Это… знаешь… в общем — я плюну в физиономию тому, кто скажет, что Снейп никого не любит. Или — что у него… хм, не огненный темперамент…

Представлять себе темперамент Снейпа Драко малодушно не стал. И без того крепло с каждой минутой становящееся все более отчетливым ощущение, что еще немного — и его голова попросту взорвется.

И сдерживать проклятую подступающую истерику станет некому.

Горячая ладонь Гарри тут же привычно скользнула по его плечу, сжала, притянула их ближе друг к другу. Хотя, вроде, ближе, казалось — и некуда…

— Огненный, огненный… — проворчал Драко, едва сохраняя отстраненный тон. — Так отсюда рванул, словно за ним соплохвосты гнались…

Поттер испуганно вскинул голову.

— Он уехал, — пояснил Драко. — Махом все вещи в кучу сгреб — и прямо след простыл. Не попрощался… и записки никакой не оставил…

В глазах Гарри медленно проступало понимание. И горечь. Снова — горечь…

— Да уж… — криво улыбнувшись, сказал он. — Обнаружить в себе меня ему, пожалуй… куда неприятнее было… чем мне — его. Как бы не на порядок…

Не услышать тоски в его голосе мог бы, наверное, только глухой.

Мерлин, ну ведь они-то теперь точно — не чужие друг другу, остолбенело подумал Драко. Куда уж тут — чужие, если Гарри всю его подноготную только что выложил… И не может не понимать, что все то же самое теперь Снейп знает — о нем самом.

Ну мы и влипли, в который уже раз за сегодняшний день с отчаянием подумал Малфой, зарываясь лицом в знакомые черные волосы. Ну мы и влипли…

* * *

Тимоти Даррен никогда не считал себя особенным.

По его собственному убеждению, он просто им был изначально — иначе как объяснить то, что он никогда, даже в детстве, не ощущал себя естественной частью окружающего мира? Любая попытка понять окружающих и приблизиться к ним заканчивалась катастрофой, мир был слишком далек, непонятен и нелогичен, и порой Тиму казалось, что он бьется, отделенный от людей прозрачным стеклом, будто бы со стороны глядя на чужие чудачества, утопая при этом то в неловкости, то в липком, душащем омерзении.

Чужак — вот что Тим знал о себе совершенно точно. А еще он знал, что такие, как он, имеют свою судьбу — не лучшую и не худшую, чем у толпы. Просто другую. Вот только ее путь уж точно пролегает не там, где снуют обыватели, для которых Тим всегда оставался пустым местом, но при этом — заносчивым и высокомерным.

Ему было достаточно знания, что это не так. То, чем являешься по определению, не нуждается в доказательствах.

В чем именно заключалась особенность, Тимоти особо никогда не вдумывался — вплоть до одного странного летнего вечера, когда он впервые в жизни зачем-то пожалел плачущую на парковой скамейке девушку и надумал угостить ее мороженым. Девушка оказалась настолько признательной, что наутро Тим очнулся на заброшенном чердаке в пригороде Лондона, где Алиса — так ее звали — оказывается, жила.

А еще он узнал, что такое — быть магом. Стихийным.

Инициация многое объясняла. По крайней мере, в понятии «чужак».

Постоянно тараторящая и то и дело срывающаяся на истерический плач Алиса провела с ним пять дней — меньше недели. За это время Тимоти успел выучить, что возвращаться в Хогвартс ему бессмысленно, домой, по большому счету — тоже, и диплом больше не важен, потому что работу стихийный маг в этом мире не получит все равно никогда. Возражений ни один из данных тезисов уж точно не вызывал.

Единственное, что слегка напрягало, так это невозможность сосредоточиться и подумать. Алиса отбивала напрочь любую способность пошевелить мозгами и сориентироваться.

На пятый день, когда чердак начал казаться привычным и почти что родным, а всхлипы наставницы — чем-то знакомым и близким, как мурлыкание домашнего книззла, Тим снова остался один. Позднее, вспоминая этот сюрреалистический день, он мысленно благодарил стихию и Мерлина за то, что именно в то утро Алиса отправилась добывать для них галлеоны в одиночку. Умирать, едва получив возможность жить по-настоящему, не хотелось.

А умирать под палочкой аврора, застукавшего тебя за попыткой воздействия на человеческий разум — тем более.

Логика утверждала, что, оставшись в Лондоне теперь, став еще большим чужаком, чем раньше, Тимоти рано или поздно закончит так же — а, значит, нужно было искать другие пути. Которые однозначно маячили где-то рядом — ведь не мог же я стать магом бесцельно, думал Тим. Все в мире должно быть осмысленно. Иначе мир совсем идиотский получится.

Найти Шотландскую резервацию оказалось проще, чем решиться ее искать. Хмурая и немногословная, но на удивление здравомыслящая женщина, к которой его направила первая встречная в поселении девица, без лишних разговоров поставила перед парнем чашку чая и блюдце с сэндвичем и за десять минут в трех словах разложила по полочкам все его будущее.

Остаться в поселении? Да пожалуйста, больше половины домов пустует. Работа по часам, оплаты не предвидится, мы тут на самообеспечении, можно сказать.

И так и сиди здесь до скончания веков, боясь наружу высунуться, мысленно резюмировал в итоге Тимоти. Не убьют и с голоду не подохнешь, а вот от скуки — как нечего делать. Это не жизнь, это — бегство от смерти.

Тогда второй путь, пожала плечами мисс Твиннесс. Координаты школы дам, но что тебя ждет за ее стенами — понятия не имею, оттуда не возвращаются. Впрочем, недавно наш парень один, который четыре года, как там живет, объявлялся — значит, видимо, хотя бы некоторых уже начали выпускать. Так что сам решай, юноша. Информацию ты получил.

Если Тим Даррен что и ценил на вес золота, так это именно ее — информацию. Подробно, логично и обо всем.

Общаться с мисс Твиннесс в этом смысле было почти удовольствием. Пусть и недолгим.

Школа потрясла — монументальностью, гомоном и неограниченным правом каждого на личные занятия в личном пространстве. Первые дни Тимоти только крутил головой и запоминал, запоминал лихорадочно все, что видел — стихийных магов в таком диком количестве, наверное, еще никто никогда нигде не встречал. Тем более — живущих настолько открыто и в полную силу.

Понаблюдав с неделю и походив на занятия, Тимоти окончательно убедился, что остался чужаком и в Уоткинс-Холле тоже. Радовало только то, что здесь чужаками были, можно сказать, что — все. И давно с этим, похоже, смирились.

Больше всего его поразила библиотека. Старший земной маг — ее звали Мелани, но Тим упорно в мыслях называл девушку «старостой», на что та то и дело фыркала что-то о «человеческих привычках» — однажды застала его среди ночи на балконе за книгой, которую Тимоти лихорадочно изучал при свете Люмоса.

— Умник, значит, — угрюмо констатировала Мелани — и тут же непонятно вздохнула: — что ни новый мужик в моем клане — так опять умник. Хоть бы один целитель, что ли, нашелся…

Она уже ушла, а Тимоти все моргал, невидяще вглядываясь в пространство. На следующий день он начал собирать статистику.

Обо всем подряд.

Ощущение, что за цифрами кроется истина, с каждым днем росло и крепло — и только утвердилось, когда Мэтт Уилсон, заглянув однажды в его записи, вытаращил глаза и, вцепившись в Тима, уволок его к себе вместе с кипой исписанных пергаментов.

Собственно, Тимоти всегда подозревал, что на свете просто обязан был найтись еще один такой же… хм, странный человек, как и он.

Ну, то есть — маг, конечно. Люди Тима и раньше не интересовали.

Составленная Мэттом структурная схема уровней развития стихийного щита — и навыка стихийной атаки — выглядела, как исписанное мелким почерком полотно шесть на пять футов. Монументальность, что называется, поражала.

— Ты хоть понял сам, что наковырял? — бормотал Мэтт, жадно перебирая свитки. — Это же живые доказательства! Из живых магов собранные! Я-то только по «Повелителям» шерстил, а там одни косвенные упоминания… в основном…

Они провалялись над этой схемой, разложенной на полу — стол проигрывал по площади — весь вечер и часть ночи, изучая цифры Тима и приблизительно раскидывая школьных магов по уровням. Получалось действительно впечатляюще.

Со следующего же дня Мэтт рванул по жилым комнатам, прижимая каждого из ребят к стене и умоляя «выделить пять минут на эксперимент». Который, собственно, и заключался в том, чтобы проверить, на заклинаниях какого класса прошибается щит — и кто из магов способен работать без палочки.

И насколько успешно.

От собранных через три недели окончательных результатов Тимоти откровенно опешил. Они просто ни во что не укладывались.

— Супер, — констатировал Мэтт, глядя на схему, дополненную и исчирканную условными значками.

Тим по обыкновению промолчал. Чего воздух зря сотрясать? Тем более, когда собеседник в его междометиях, слава Мерлину, не нуждается.

— У меня к тебе предложение, — поднимая голову, без перехода сообщил Уилсон. — Деловое, можно сказать.

Вопросительного взгляда хватило, чтобы он кивнул и продолжил.

— Маг, не имеющий воспитанника и живущий в одиночку, поднимается максимум до седьмого уровня, — зажатое в пальцах перо ткнулось пушистым кончиком в нужный участок схемы. — Обнаружил зависимость?

Тим несколько секунд остолбенело молчал. То-то его так смущало, что высшие места заняли не те, кто старше, и не те, чей опыт нечеловеческого существования дольше.

Ведь и впрямь — все до единого просто не одиночки.

— Угу, — наконец сказал он. — Только что.

— Вот эти два случая, — перо снова заскользило по пергаменту, — Рэммет и Торринс. Ни Доминик, ни Дина вообще не имеют воспитанников, но стоят выше всех тех, у кого воспитанники есть. Хотя их партнеры и немного отстают, но тоже — впечатляют. Вывод, Даррен?

Тим открыл было рот. Подумал — и закрыл. Потом снова открыл.

В глазах Мэтта застыло напряженное ожидание — не более.

— Стихийная связь не гарантирует роста? — предположил он.

— Или так, — улыбнулся Уилсон. — Хотя я бы сказал — связь, не обусловленная стихией, дает не меньше возможностей. Данных, чтобы утверждать наверняка, маловато, но я предположу — она дает даже больше. Согласен?

Тимоти молча кивнул. Он все еще не понимал, к чему Мэтт так усиленно клонит.

— Я наблюдал, — доверительно продолжил тот, откидываясь на спину и закидывая руки за голову. — Скажу тебе честно — не один год наблюдал. Рост и развитие мага всегда сопровождаются его продвижением по пути партнерства. Абсолютно всегда — мы это только что лишний раз доказали. В мире стихии, если у тебя нет партнера, можно только красиво сдохнуть, не более. Великие маги прошлого — все до единого — жили и работали не в одиночку. Нет ни одного упоминания или описания о ком-то, кто дорос бы хоть до чего-то, оставаясь один. Следишь за моей мыслью?

— А то, — напряженно откликнулся Тим.

— Я предлагаю тебе партнерство, — спокойно заявил Мэтт. — У нас получится.

Тим так и замер с распахнутыми глазами.

— Путь стихийного мага — это путь партнерских отношений. С этим-то ты не споришь?

Спорить, когда в голове царит оглушающий хаос, оказалось весьма затруднительно.

— Так что — тебе все равно придется их заводить. Рано или поздно. А чего терять время, если…

— С парнем?.. — Тимоти чуть ли не впервые в жизни потерялся в словах.

Мэтт меланхолично пожал плечами.

— Почти восемьдесят процентов пар — однополые. Это о чем-нибудь говорит, как ты считаешь? А если считать среди великих магов, то — девяносто шесть, Даррен. Плюс-минус.

Это был серьезный удар. Теперь Тим на самом деле задумался.

— Честно говоря, я не очень понимаю, почему все разводят вокруг этого столько мути, — устало проговорил Мэтт, глядя в потолок. — Ты — первый маг, с которым я могу и хочу работать. И ты любишь цифры. Да, мое тело тоже сейчас полагает, что предпочло бы женщину — но я в упор не вижу совместного будущего с существом, которое не разделяет мои взгляды на жизнь и мои цели. А женщин, похожих на меня, я не встречал. И не уверен, что голос тела имеет какое-то значение, пока ему не с чем сравнивать…

Тимоти поймал себя на том, что изо всех сил пытается сдержаться — и все равно улыбается. Коварный соблазнитель, валяющийся перед ним на полу, в один миг снова превратился в светловолосого крепыша Мэтта Уилсона, рассуждающего об очередном эксперименте.

Если честно — заманчивом. Чего уж там.

— Я с парнем тоже никогда не пробовал, — поглядывая на Мэтта, ухмыльнулся Тим.

— Фигня вопрос, — отозвался тот. — Разберемся.

Уилсону, конечно, этого не понять, но основополагающим фактором в принятии решения стало то самое, вдруг обрушившееся на голову, понимание, что Мэтт — как и Тимоти — не склонен делать из любви культа. А, значит, все муторные вопросы с ухаживаниями, вздохами и ссорами влюбленных, подспудно раздражавшие Тима в окружающих — даже в магах — так и так обойдут его стороной.

Пожалуй, что-то есть в том, чтобы — как он там это сказал? — жить с тем, кто разделяет твои взгляды на жизнь.

Целоваться Уилсон умел, надо отдать ему должное. Тим отчаянно старался не отвлекаться на запоминание наиболее удачных приемов.

Потом оказалось, что у Мэтта грубые ладони и неспешно двигающиеся руки. Хорошо двигающиеся. Там, где надо. И еще — ему можно было не бояться предлагать что угодно. Уилсон мог продать душу, услышав слово «эксперимент».

Тим смущался ровно до тех пор, пока не кончил в первый раз, измученный неумолимыми движениями чужих губ — и не увидел жадный интерес в глазах Мэтта, наблюдающего за его попытками отдышаться.

Только интерес — и ни капли осуждения, отвращения или даже просто неприятия.

— Сволочь… — задыхаясь, пробормотал Тимоти. — Где научился?

— Книжки читал, — ехидно ответил Уилсон.

И подтянулся на локтях, заваливаясь рядом и целуя разгоряченное лицо.

— И что, в книжках прям пишут… — поцелуи определенно мешали разговаривать. — Как куда… языком надо… чтобы…

— Не-а, — протянул Мэтт, отстранившись. — Твое припадочное дыхание круче любого пособия.

Тим колебался, наверное, с полминуты. Нереально мало — если учесть ситуацию.

— А ну, пусти, — шикнул он, поднимаясь с подушек. — Сейчас сам попробую…

Дыхание у… э-э-э… подопытного? — и впрямь оказалось припадочным, иначе не назовешь.

А ощущение реальной, существующей, работающей на практике возможности научиться чему-то в сфере, по всеобщему мнению, не поддающейся описанию набором формализованных приемов — восхитительным до умопомрачения.

Что уж совсем удивительно — изменились не только ночи, в которые добавился бурный секс, нередко, впрочем, прерывающийся не менее бурными спорами. Почему-то именно в процессе в голову постоянно лезли какие-то идеи… и, черт — в конце концов Тим еще раз поблагодарил стихию и Мерлина за то, что с ним рядом оказался именно Мэтт. Способный в такие моменты, как и сам Тимоти, наплевав на оргазм, подскочить посреди ночи с кровати, чтобы схватить перо и пергамент — и возбужденно рассуждать на тему какой-нибудь новой мысли чуть ли не до рассвета.

Что-то подсказывало Тиму, что, будь на месте Уилсона нормальная женщина — ну, или просто нормальный маг, который не как они — мысли во время секса пришлось бы держать при себе. А такая перспектива привлекала все меньше и меньше.

Со временем оказалось, что изменилось действительно — все. Даже физическое состояние — едва ли не с первых недель совместного проживания трех-четырех часов сна стало хватать на полноценный рабочий день.

А потом пропали и порядком измучившие Тима стихийные сны — с той самой ночи, когда он, наконец, махнул рукой на умоляющий настойчивый шепот: «Я осторожно…». И сдался.

Мэтт, судя по всему, кошмаров тоже больше не видел — и сиял по этому поводу, как начищенный подсвечник. Он всегда сиял, когда какая-нибудь идея подтверждалась на практике, а теперь они подтверждались едва ли не ежедневно…

Жизнь превратилась в калейдоскоп упоительно упорядоченных, распланированных и волнующе знакомых будней. Тимоти находил еще десятки и сотни поводов прикинуть варианты — и тихо порадоваться в очередной раз выбору судьбы. Мэтт подходил ему идеально, а дни только и делали, что подкидывали тому подтверждение.

Не имея толком под рукой ничего, кроме огрызков сведений в книгах да словоохотливости других магов, они перепробовали в постели все, что могли придумать. Мэтт называл это экспериментами. Тимоти — жизнью.

Их странной, изломанной, нечеловеческой — жизнью чужаков, одинаково повернутых, наверное, в какую-то причудливую сторону, где информация ценилась выше переживаний… если только те тоже не несли в себе информацию.

Тим был счастлив.

До сегодняшнего дня.

О том, что произошло с Мэттом, ему рассказала Марта — по обыкновению хмурая и колючая — но, если не врать, он знал об этом и так. Мерлин его разберет, откуда — просто знал и все.

И, дождавшись Уилсона, задал только один вопрос — прямо в лицо обалделого парня.

— Мальчик или девочка?

Мэтт остолбенело моргнул — и Тим вдруг понял, что знает и этот ответ. Тоже — непонятно, из каких таких странных источников. Просто знает — и все.

— Мальчик… — буркнул Уилсон, устало прислоняясь спиной к стене и запрокидывая голову.

У Тимоти целая речь была заготовлена. Тщательно, между прочим, продумана уже даже — за пару-то часов сидения в одиночестве.

— Я так думаю, мы теперь… — начал было он.

— Иди сюда… — неожиданно выдохнул Мэтт, поворачивая его лицо к себе — и целуя. Целуя, целуя — жадно, как изголодавшись. — Мпф… Нет, еще.

Речи определенно светило подождать.

— Пять минут поцелуев Даррена равны трем флаконам восстановительного зелья, — сообщил, наконец, Уилсон, отрываясь от Тима. — О, я поправку на посвящение не учел, — и снова припал к его губам. — Надо десять минут — не меньше…

Мэтт, когда ему было хорошо, вообще нередко начинал разговаривать цифрами. А сейчас ему, похоже, было и впрямь — замечательно.

— Устал? — шепотом спросил Тимоти чуть позже, вглядываясь в знакомые голубые глаза. — Это так выматывает?

— Это… — Мэтт перевел дыхание и нехорошо усмехнулся. — Это вообще кранты, Даррен. Вот как если бы… — он задумался, подбирая слова. — Вот представь, что я прижал тебя к стене и держу за яйца. И выкручиваю постепенно, неспешно так. А другой рукой душить попеременно начинаю.

Тим зачем-то представил. Видимо, по его лицу это было заметно, потому что Уилсон тоже как-то слегка сбился с мысли.

— И при этом задаю идиотские вопросы, — уже без энтузиазма закончил он. — И еще и до формулировок ответов доколупываюсь…

Тимоти невольно бросил быстрый взгляд из душевой, где они расселись прямо на полу, в спальню. Там, свернувшись в клубок и закопавшись в одеяло, спал тот, кого привел… точнее — принес — Мэтт. Из кокона торчали только вихры светло-русых волос.

— Интересно, каким он окажется?.. — рассеянно проговорил Тим.

И что будет с нами, машинально добавил он про себя.

Уилсон как-то странно улыбнулся. Очень странно. Непривычно.

Никогда так раньше не улыбался, с нехорошим предчувствием подумал Тимоти.

— В каком смысле? — хмыкнул Мэтт. — Я и так знаю, какой он. Ну… — он сделал неопределенный жест ладонями. — В ощущениях — знаю. Или ты что имел в виду?

Тим пожал плечами.

— Какой стихии, например…

— Огненные маги всегда безоговорочно — брюнеты, — отозвался Мэтт. — Воздушные — все до единого блондины. Земные и водные бывают какими угодно, хоть рыжими. Так что одно могу гарантировать — нам повезло, он не огненный.

И то слава Мерлину, мысленно усмехнулся Тимоти.

— Слушай, ты ерунду какую-то думаешь, — поморщился Уилсон. — Вместо чтоб радоваться. Около тридцати пяти процентов стихийных групп состоят больше чем из двух магов. Среди великих — около шестидесяти процентов. Расслабься.

— Не могу — меня никто не расслабляет, — машинально откликнулся Тим.

Вранье, конечно — одного присутствия Уилсона хватало, чтобы беспокойство начало отодвигаться на дальний план. Со скоростью хорошей метлы.

Ладонь Мэтта привычно улеглась на его шею, пальцы погладили затылок.

— Ну, надо — так и сказал бы сразу… — пробормотал Уилсон, притягивая его к себе и начиная медленно целовать за ухом.

Тимоти завелся мгновенно.

— Слушай, слушай, ты говорил — что ты там только что говорил? — отстраняясь, выпалил он. — Что знаешь, какой он? Это ты что имел в виду?

Мэтт задумчиво улыбнулся и опустил руку. В глазах снова мелькнуло нечто — незнакомое. Тим никак не мог придумать, как назвать это чувство.

— Я имел в виду, что я тебе сейчас никаких слов не подберу, чтобы его описать, — признался он, помолчав. — Но у меня внутри, в ощущениях, есть очень четкое представление о нем. Вообще — о нем, без конкретики.

— Тогда сформулируй ощущение одним прилагательным, — внимательно глядя на него, посоветовал Тим. — Какой он?

Мэтт надолго задумался — прикрыв глаза и снова прислонившись к стене затылком, он улыбался сам себе, словно перебирал в мыслях что-то действительно… хорошее.

— Маленький… — наконец прошептал он. — Я имею в виду — не… — и снова неопределенно взмахнул руками. — А просто…

— Я понял, — согласился Тим — и опять бросил быстрый взгляд в спальню.

Почему-то не покидало нелогичное ощущение, что он и впрямь что-то — понял. Даже без определений.

* * *

Взгляд Тони Доминик почувствовал, даже не оборачиваясь. Просто — спиной, будто что-то начало прожигать ему дыру между лопаток.

Собственно, оборачиваться он и не собирался. Судя по настроению МакКейна, тот меньше всего сейчас был расположен к чему-то, ради чего это стоило бы делать.

А от скандалов Доминик ощутимо устал. Сегодняшний день, казалось, перетряхнул в нем все, что внутри — в памяти — еще оставалось хорошего, безжалостно вывернув наизнанку и заставив посмотреть на это в упор, не прячась и не закрывая глаза. По всему выходило, что хорошее и впрямь теперь живет разве что в воспоминаниях.

Ничто так не разрушает отношения, как ложь — вот что Дом окончательно понял сегодня. Только оказавшись в ситуации, способной всколыхнуть в тебе силу прежних переживаний, получаешь возможность сравнить с тем, что есть — то, что было когда-то.

То, что, если не врать — закончилось. Уже очень давно.

И говорить об этом — да и ни о чем больше — с МакКейном впервые отчетливо не хотелось. Зачем обозначать очевидное? Тони получил то, на что у него в свое время хватило смелости. Плохо это или хорошо?

Тоскливо — да. Но любить того, кто заставляет тебя ему лгать — и вовсе омерзительно. Унижающе…

— Чем занимаешься? — напряженным, но в целом нейтрально ровным тоном поинтересовался МакКейн.

— На голове стою, — отозвался Дом, продолжая рыться в шкафу.

Нужная мантия никак не находилась — а сосредоточиться и припомнить, куда ее запрятал еще в феврале, отчего-то не представлялось возможным. Словно что-то ежесекундно сбивало с мысли — с той самой минуты, как Доминик вышел после ужина из кабинета учителя и отправился к себе. Что-то засело внутри неподъемной, давящей тяжестью, вынуждая стискивать зубы и тратить на каждое привычное действие впятеро дольше времени.

Понимание? — с горечью усмехнулся сам себе Дом. Я наконец-то изволил открыть глаза на то, что МакКейн никогда не любил — ни меня, ни себя, ни Кэти? Страстная привязанность огненных магов — не то же самое, что любовь. Не может и не должно быть в ней слепоты, иначе — кого именно ты любишь? Собственные представления и иллюзии?..

— Что сегодня не так? — тихо осведомился неслышно подошедший почти вплотную Тони. — Случилось что?

Доминик на секунду задумался.

— Нет, — решительно сообщил он наконец. — Ничего нового.

Самое жуткое, что это действительно было правдой. А пытаться довести до МакКейна, какой именно является правда и в чем она состоит, как и сглаживать углы, и поддерживать принятую между ними дипломатию, Дом больше не собирался. Он действительно устал от скандалов.

Тяжелая ладонь Тони опустилась ему на плечо, слегка сжала, вынуждая замереть и опустить голову.

— А чего в шкаф вдруг зарылся?

— Ищу теплую мантию, — сквозь зубы ответил Доминик, упираясь обеими руками в полку. — Снег выпал. Холодно.

Ноябрь и впрямь выдался — как полноценная зима. С сугробами. Но говорить о погоде сейчас казалось насмешкой.

Сильные руки в одно мгновение обхватили его за талию и по-хозяйски развернули, заставив оторваться от злосчастной мебели. Дом прикрыл за спиной дверцу шкафа и устало прислонился к ней затылком, отводя взгляд. Смотреть на Тони, когда он в ярости — удовольствие сомнительное.

Если, конечно, вы — не в постели.

— Долго еще ты собираешься продолжать это? — МакКейн ощутимо тряхнул его за плечо. — Сколько можно, Рэммет? Неужели не наигрался? Может, хватит уже?

— Хватит — что? — размеренно уточнил Доминик.

Тони гневно выдохнул и оттолкнул его, отстраняясь. Значит, точно — в ярости, машинально отметил Дом. Сейчас орать начнет. Вот только воздуха наберет.

Он и сам не подозревал, насколько, оказывается, успел изучить его — такой ворох мельчайших нюансов мимики, жестов и вздохов. И каждый говорит — нет, вопит — о чем-то, о чем сам Тони предпочитает молчать.

— Делать вид, что я ничего не знаю! — почти беззвучным шепотом произнес МакКейн, сжимая кулаки и отступая на шаг. — О вас обоих! И продолжать водить меня за нос!..

Доминик перевел на него отсутствующий взгляд. Давящая уже несколько часов изнутри тяжесть вдруг словно скомкалась и забилась о ребра, вынуждая, наконец, сконцентрироваться и затаить дыхание. Чтобы затем выпустить ее — всю.

Мерлин, да мне просто — больно, вдруг осознал Дом. Терять его. Понимать, что уже потерял — все, что было.

— А какой вид мне, по-твоему, стоит делать? — ровно спросил он вслух.

Тони, казалось, с секунду искренне колебался — не лучше ли размахнуться и просто ударить, чем о чем-то еще говорить.

А потом секунда закончилась — и кулак с силой врезался в дверцу шкафа, там, где только что была голова успевшего скользнуть в сторону Доминика.

— Извини, но бодрый спарринг сегодня не входил в мои планы, — с горечью выплюнул Рэммет в спину резко обернувшегося Тони. — Хочешь погоняться за воздушным магом? Давай, МакКейн. Попытайся вколотить в меня свои собственные страхи — другого от тебя все равно уже давно не дождешься.

Глаза Тони нехорошо сощурились.

— Ты бы, конечно, предпочел, чтобы я и дальше помалкивал? — процедил он. — Или — чтобы я вообще ослеп и ни хрена не видел?

Доминик фыркнул и закусил губу. Ведь правда — это действительно было смешно. Слышать от МакКейна такое. После всего, что случилось.

— Да ты еще от рождения слепой, — заметил он вслух. — Даже стихия зрения не добавила. Ты — уникум, Тони. Такой яркий маг — и столько идиотизма…

МакКейн рванулся к нему через всю комнату. С точки зрения мгновенно переместившегося в другой угол Дома — бесконечно медленно.

Мир что — всегда такой, если смотреть на скорости? — оторопело подумал Доминик.

— Хочешь показать мне, как я ошибаюсь? — прошептал он, глядя ему в спину. — Или — потребовать какие-нибудь очередные права? Что на этот раз, Тони?

— Это я тебя хочу спросить — что на этот раз! — рявкнул МакКейн, оборачиваясь. — Чего ты добиваешься? Чего, Мерлин тебя побери, можно вообще пытаться добиться таким идиотским образом?

Дом изумленно приподнял бровь.

— Ладно, в тот раз я ничего не объяснил — и ты тоже, между прочим, ни хрена тогда не объяснял! — тебе было плохо, я все понимаю! — задыхаясь, выкрикнул Тони. — Я уехал, а ты испугался, что я бросил тебя! А Дина — так это просто диагноз, она вообще никогда не спала с теми, у кого все с крышей в порядке. Но теперь-то — что? В чем я теперь виноват?

— Что?.. — тупо переспросил Доминик.

От неожиданности он даже забыл следить за перемещениями МакКейна, и тот невесть как снова оказался рядом, вцепившись ему в плечи.

— Инициацию невозможно отмотать назад! — заорал Тони ему в лицо. — Даже если я в чем-то ошибся, Кэтрин — уже существует! Все, твою мать, Рэммет, никто из нас ничего с этим поделать не может! Сколько можно мстить мне за то, что я один раз не вовремя посмотрел в ее сторону?

Слова звучали, и даже почти что осмысленно, но смысл категорически терялся где-то между каждым из них. Все в комплексе они упорно казались квинтэссенцией ахинеи. Да и вообще — при чем тут…

— Мстить? — чувствуя себя откровенным идиотом, снова переспросил Дом.

— Кэтрин — не Дина, — чуть ли не по слогам произнес Тони, наклоняясь ближе. — Она не станет спать с тем, кому, видите ли, «просто плохо». Поэтому даже не вздумай нести мне сейчас, что тебя снова замучили душевные терзания, и ты снова помчался искать бабу, которая подтвердит тебе, что ты — мужчина!

— Вообще параллелей не вижу, — начиная терять терпение, бросил ему Доминик. — Что за бред, МакКейн? При чем тут Дина?

— Если Кэтрин не нужна тебе, как жилетка — а в этом качестве она тебе и не нужна, просто не позволила бы даже подойти к себе, захоти ты в нее поплакаться — то какого черта ты делаешь с ней столько времени, Рэммет? И сколько еще мне терпеть ваши реверансы вокруг друг друга и делать вид, что я ничего не замечаю?

— А ты замечаешь? — серьезно откликнулся Дом. — Ну, прогресс, Тони — что я могу сказать…

Или регресс, с тоской добавил он про себя. Если ты и впрямь все видел, скотина ты эдакая — так какого черта?..

— Ты можешь просто объяснить, что именно пытаешься доказать мне этим? — вмиг как-то сникнув, устало попросил МакКейн. — Я, видимо, идиот, Ники — я действительно не понимаю… Столько времени, и… Я старался, маг не должен быть собственником, не должен запрещать партнеру… но это все равно ничего не меняет. Ты только отдаляешься от меня. Что, было бы лучше, если бы я встал в позу и воспротивился? Или начал орать, что мне не безразлично, что именно ты вытворяешь? Или заявил, что…

Он запнулся, потому что спрятавший лицо в ладонях и некоторое время фыркавший Доминик, наконец, не выдержал и истерически захохотал. Опустившись на пол, он смеялся до судорог, худые плечи вздрагивали, будто Дом силился — и не мог заставить себя остановиться.

— Ты хоть думал когда-нибудь, чего мне стоила одна твоя Дина?! — без переходов снова заорал МакКейн. Доминик с запоздалым удивлением услышал боль в его голосе. — Промолчать тогда, подумать, мать твою, о тебе — а не о себе! О том, что тебе было здесь в одиночку хуже, чем мне, когда я узнал об этом!

Наверное, надо было что-то ответить. Или не надо. Истерика медленно выливалась в задыхающиеся попытки успокоиться, и Доминик предпочел ровно дышать, уткнувшись носом в колени, а не вслушиваться в слова Тони. В слова, кричавшие о нем куда громче, чем любые поступки или определения.

— Чего ты еще от меня хочешь, Рэммет?.. — горькое, срывающееся бормотание над самым ухом. — Тебе ведь… не плохо сейчас. Ты не из-за этого, я точно знаю. Просто назло мне, да? Наказать за то, что я посмел… завести кого-то…

— Прекрати, я тебя умоляю… — не поднимая головы, простонал Доминик. — Пуп земли ты наш. Центр мироздания. Если я не страдаю из-за тебя — то, значит, я тебя наказываю? МакКейн, я много о тебе знал, но что ты мазохист — даже не догадывался, честно. Наша сексуальная жизнь многое бы выиграла, додумайся я до этого раньше…

Тони мгновенно осекся. Его напряженным взглядом снова, казалось, можно было выжигать в стенах дыры. Дом вздохнул и посмотрел ему в лицо.

— Мои отношения с Кэти касаются только меня — и Кэти, — мягко проговорил он. — Я ничего никому не доказываю. И ничего ни от кого не жду. Мне просто с ней хорошо — ты об этом не думал? А ты, если собираешься дожидаться, пока я «угомонюсь», будешь ждать еще очень долго, поверь мне.

Мерлин, да ну услышь же ты меня, наконец, — мысленно взмолился Доминик, глядя на побелевшие губы МакКейна. Ты не такая тупица, как иногда пытаешься выглядеть. Ты просто… эгоист, Тони. Хотя и маг.

— Именно с ней? — шевельнулись губы. — Настолько, чтобы затаскивать ее в койку на второй день знакомства? Нелогично, Рэммет. Извини.

Это еще кто кого затаскивал… — машинально ухмыльнулся Дом.

— Ты, если не ошибаюсь, затащил прямо в первый, — напомнил он вслух. — Ничего не помешало? Какие-нибудь бывшие любовники там, или чувства к ним, может? Нет?

— Я — ее наставник! — вспыхнул Тони. — Тебе не понять, но у нас с ней…

— Стихийная связь не имеет никаких различий с настоящей любовной связью! — перебил его Доминик. — Никаких, МакКейн — кроме повышенных обязательств и внешней привязки магов друг к другу. Я могу уйти от тебя или Кэти, если захочу — вы с ней друг от друга никуда уже деться не можете. Вот и вся разница, так что — не парь мне мозги. Я вообще не имею воспитанников, но о стихийных связях знаю уже на порядок больше тебя, ты не находишь?

Тони молчал, буравя его сумрачным взглядом.

— Ты только увидел ее — и уже понял, что знаешь о ней самое главное, что она — самое близкое к тебе существо, что она дорога тебе. Почему ты отказываешь мне в праве чувствовать к ней то же самое?

— Ты ее даже не знаешь, — процедил Тони.

Доминик не выдержал — и снова усмехнулся.

— Я не знаю? — переспросил он. — Я, МакКейн? Скажи мне — кто ее лучшая подруга? После смерти Дины, конечно.

Вопросительный взгляд.

— Марта Дарлейн. Что Кэтрин любит — грибы или яблоки? Не в курсе? Не переносит ни то, ни другое и трещит об этом чуть ли не каждый день за завтраком. После чего она стала магом?

— Ее изнасиловал отч…

— Только пытался, вообще-то. Кто ее первый мужчина?

Тони остолбенело моргал.

— Ты! Идиот, прости Мерлин… — Доминик, дернувшись, одним движением поднялся на ноги и, подойдя к шкафу, снова принялся в нем рыться. — МакКейн, я знаю, что у вас здорово получается трахаться и скандалить. Но не надо низводить Кэти до существа, не нуждающегося в том, чтобы еще и разговаривать… и множеством других вещей заниматься… хорошо?

— Да чем ей пока еще заниматься… — нехотя буркнул Тони, вставая. — Она маг-то всего — без году неделя…

Доминик выпрямился и уставился ему в лицо.

— По оценкам мистера Драко, — ухмыляясь, заговорил он, — если с тобой теоретически что-нибудь случится или ты просто надумаешь смыться из школы, Кэтрин — единственный огненный маг, способный заменить тебя хоть сейчас. И по способностям, и по умению… подчинять. И нести ответственность.

— Откуда ты знаешь?

— Подслушивал мысли учителя, — легкомысленно отозвался Дом, возвращаясь к своему занятию. — Кто сагитировал Мелли, Брайана и Элис заниматься с желающими, не успевшими окончить школу волшебства, как думаешь? Наша Кэти. Кто устроил тут целый переворот, требуя уроков по фехтованию хотя бы для тех магов, кто состоит в стихийной связи? Тоже она. Кто…

— Кэтрин умеет фехтовать?! — ошеломленно выдохнул Тони.

Дом бросил на него снисходительный взгляд.

— Она и драться умеет, — фыркнул он. — Только с тобой, видимо, не решается. Или просто не хочет…

— Да что ты прилип к этому шкафу! — вдруг раздраженно рявкнул МакКейн, хватая его за локоть. — Попозже свою мантию не можешь поискать?

— Не могу, — спокойно ответил Доминик. — Она нужна мне сегодня.

— Зачем? — измученно поинтересовался Тони.

Разговор его утомил до зеленых гоблинов, это было очевидно. А утомленный МакКейн — существо крайне однозначное. Ну просто крайне.

Самое смешное, что именно этого ему Дом позволять и не собирался. В любом случае — не в этот раз.

— Я уезжаю, — устало усмехнулся он. — А ты, Тони — остаешься. Посмотришь на ситуацию с другой стороны заодно… Потренируешь доверие. Если там еще есть, что тренировать…

МакКейн побледнел с такой скоростью, что Доминик тут же перепугался и принялся лихорадочно вспоминать, бывают ли у магов сердечные приступы. В теории.

— В Лондон? — шевельнул помертвевшими губами Тони.

— Нет. Дальше — на побережье.

— Зачем?..

— Надо, — пожал плечами Доминик. — Просто — надо.

Тони долго молчал, и от его мыслей больше не фонило яростью. Только пришибленным, тихим таким ожиданием. Почему-то теперь казалось, что уж лучше бы — злился…

— Надолго? — наконец спросил он.

— Понятия не имею, — сказал Дом. — Как получится.

А вот теперь складывалось четкое ощущение, что он просто почем зря мучает МакКейна, не способного понять то, что он понять не способен. И, хоть ты умри и тресни — никакими словами, поступками, объяснениями или демонстрациями в него это не вколотить…

Собственник, Мерлин тебя забери, грустно усмехнулся Доминик. Такой, что даже свою… собственность толком не видит. Ни Кэти, ни… меня. И не увидит никогда, наверное — даже если я вовсе к нему не вернусь…

— Ты… — Тони совершенно точно путался в собственных мыслях. — Ну, ты же… не из-за меня? Да?

Сам факт предположения — уже прогресс, тоскливо подумал Дом. И опустился на кровать, сцепив на коленях в замок враз замерзшие руки.

— Не из-за тебя, — эхом откликнулся он. — Мистер Драко попросил… за новым магом съездить. Он раньше всегда сам по Европе мотался, людей собирал… ну, и магов — тоже… А теперь уезжать из замка не хочет… хотя бы какое-то время.

— У него что, опять видение было? — быстро спросил МакКейн.

— Не знаю, — вздохнул Доминик. — Но, даже если и не было… Я бы на его месте мистера Поттера сейчас тоже одного не стал оставлять. Просто на всякий случай.

Тони промолчал — и слава Мерлину. В свое время они до хрипоты наспорились о том, что происходит с учителями — и о том, как к этому стоит относиться, и вмешиваться ли, а если и да — то как именно. Доминик настаивал на том, что, если Гарри Поттер медленно сходит с ума, и никто — ни один из его семьи — не в состоянии помочь ему, то им и подавно там нечего делать. Разве что перебирать в голове все, что случалось в последнее время, да искать промах, за который стихия могла бы вот так вот наказывать…

Вот только вытащить в итоге сумела — Энни. Вечная глупышка, к которой толком сроду никто никогда не прислушивался, пришла и сделала то, что загоняло учителей в тупик долгие месяцы.

— Ники… — тихо позвал МакКейн. — Ты… береги себя, ладно? Не ввязывайся там… ни во что. Пожалуйста.

— Как получится, — снова ответил Доминик, вставая. — Но спасибо, что беспокоишься. Значит, поймешь, как себя чувствуют другие, когда во все подряд ввязываешься ты.

Чертову мантию все же надо было найти.

— Я могу поехать с тобой? — напряженно поинтересовался Тони. — Я был бы не против.

— Я против, — хмуро отозвался Доминик. — Сиди здесь и… я не знаю — думай, МакКейн. Может, чего и придумаешь.

— Но ты же вернешься? — настойчиво повторил тот. — Ты обещаешь?

Дом надолго замолчал. Вопрос не подразумевал, вернется ли он в школу. Это было очевидно и так.

— Не знаю, — констатировал он наконец. — Я уже, Тони, совсем ничего не знаю. Мне надоели все эти… прятки и игры. Я люблю тебя. Я люблю Кэти. И если ты, скотина, думаешь, что ей наплевать на тебя или меня — ты глубоко ошибаешься. Она привязана к тебе так же сильно, как и ты к ней… Так что — не надо придумывать, кто кого должен выбрать. Я выбрал тебя в свое время — и я от тебя не отказывался. И не лгал ни тебе, ни Кэтрин, ни себе самому, когда время истины выбрало за нас и ее тоже. Оно выбрало ее — нам обоим, и я с ним полностью согласен сейчас. Не согласен один ты, Тони. Тебе и решать.

— Решать — что? — безучастно спросил тот.

— Понятия не имею, — вздохнул Дом. — Например — почему тебя так пугает то, что я могу любить кого-то еще. Кого-то, кто тебе тоже небезразличен, про кого ты точно знаешь, что его есть, за что любить.

— Ты не понимаешь… — усмехнулся Тони, опуская голову. — Для меня вы оба… мои, Ники. Даже для нее мы оба — мужчины… Но ты…

— Не можешь ей простить, что она дает мне то, что не в состоянии решиться дать ты? — насмешливо уточнил Доминик.

МакКейн едва заметно вздрогнул — и Дом наклонился к нему, хватая за волосы и сжимая их в кулак на затылке.

— Так решись, Тони, — шепнул он, глядя в горящие беспомощной болью глаза. — Решись показать Кэти, как ты любишь меня. Решись увидеть, как она могла бы любить — нас, если бы ей кто-то позволил. Решись, твою мать, уже хоть на что-нибудь!

Он медленно выпрямился, выдержав паузу. Тони молчал — но все то же «возвращайся» по прежнему превалировало в его мыслях. Ни черта не услышал, с горечью подытожил Доминик.

И повернулся к шкафу. Темно-синяя зимняя мантия тут же обнаружилась на верхней полке. Прямо перед глазами.

* * *

Что есть кошмар?

Ничем не примечательный, припорошенный снегом кусок земли. Невидимая граница, отделяющая изломанный, исковерканный мир от мира усталого и давно запутавшегося в собственной лжи. Едва различимая россыпь огней вдалеке.

И — темнота. Мрачная, напряженная и одновременно — отгороженная затаенной, отчаянной силой от возможности жить и питать надежды. Силой стихийных магов, способной убивать навсегда.

Невидимое сейчас, но отчего-то все равно очень четко ощутимое пространство — там, за огнями — заполненное врытыми в землю на расстоянии десятка футов друг от друга одинаковыми планками четырех цветов. Их много. Невозможно, неправильно — много.

И невозможно не слышать, не чувствовать — каждого. Не так, как живых, но вопреки всему, вопреки любой логике и любым доводам — чувствовать…

Мир, который выбрал смерть. Даже просто стоять рядом с ним, именно здесь, на границе, перешагнуть за которую однажды не хватило сил — еще больнее, чем решиться прийти сюда. В место, где шальное сознание шутит дурные шутки, упорно подсовывая вместо завывания ветра отзвуки громыхающей грозы, превращая заснеженное поле в грязное глиняное месиво, а уколы снежинок — в хлещущие наотмашь потоки дождя.

И даже казалось — измученные усталостью мышцы снова едва способны двигаться, руки придавлены тяжестью бессильно обмякшего тела, а в ставших вдруг бездонными черных глазах напротив пойманной птицей бьется отчаянная, безысходная — боль…

Что есть память?

Для тебя — бесконечное, смотанное в спутавшийся клубок дней, вечеров и ночей, не отпускающее, вязкое знание, которое ты вряд ли когда-нибудь смог бы сформулировать словами. То самое, что не давало тебе сбиться, оступиться и, позволив себе быть слабым, отказаться от собственного пути… до недавнего времени.

Для него? Смелость признаться — я ждал этого всю жизнь. Не веря, не надеясь и не считая себя достойным, отталкивая саму мысль об этом — я все равно ждал, боясь этого так страшно, что едва был способен разглядеть хоть что-нибудь в том, что творилось вокруг. Хоть что-нибудь — настоящее.

Признаться, что я не поверил тебе — и поэтому милостивая стихия позволила мне наблюдать твою смерть. И знать, что виноваты в ней я и мои столетние страхи. Снова. Как всегда.

Что есть сила?

Способность жить рядом с этим бок о бок, не сбегая, годами. Рядом с твоей могилой и твоей памятью, с домом, дверь которого впускает меня, стоит лишь постучать — до сих пор. Тебя нет, и больше некому перенастроить защиту входа. Пустой дом, чашка с недопитым, остывшим чаем на столике, ворох книг и газет в гостиной. И два кресла, придвинутые к камину.

Только я мог подумать, что тебе было с кем проводить вечера. Я — и мои столетние страхи.

Что есть боль?

Не невозможность изменить прошлое, нет. Нежелание выстроить будущее — заново. Неспособность поверить еще раз, хоть во что-нибудь, и захотеть перемен, и добиться их… потому что этим самым ты признаешь, что и эта, и предыдущая смерть не имеют ни малейшего отношения — к тебе. Изменившись, сняв с себя вину и ответственность, сбросив их, как змея старую кожу, ты перестанешь быть тем, кто убивает всех, кого любит.

А, значит, ты все равно что предашь — их. Откажешься от них.

Значит — ты никогда этого не захочешь. Будущего. Жизни. Себя…

Сдавленно выдохнув, Гарри заморгал, стряхивая непрошенное видение — и понял, что стоит на коленях, упираясь заледеневшими ладонями в снег. Мерлин, Северус… — с горечью выдохнул он. Ну Мерлин же… Зачем ты так?

Кулак с силой опустился на землю.

Я все равно до тебя достучусь, с мрачной беспомощностью подумал он. Все равно. Как-нибудь… я не знаю — ведь можно же как-то? Наверняка. Просто — наверняка…

Найти нужный дом, когда тебя не торопит время, оказывается — проще простого. А, может, чтобы отыскать сознание, часть которого теперь живет в тебе самом, и сил уже больше не нужно. Ты не прослушиваешь каждого — ты идешь к своему. Огромная разница.

Идешь сквозь собственную боль, давящую на плечи, теснящую грудь, мешающую дышать. Сквозь собственные страхи.

Между вами действительно слишком много общего — и эта мысль все еще отзывается горечью где-то в глубине твоего сердца.

Неслышный хлопок двери, запоздалое удивление — то ли здесь рады именно мне, то ли вовсе не блокируют вход от незваных гостей. И полумрак комнаты — неожиданно узкой и маленькой, с невысокими потолками — подсвеченный только отблеском пламени из камина.

Видеть Северуса — таким — оказалось так нечеловечески, оглушающе неправильно, что Гарри замер на пороге, на мгновение перестав дышать. В сотни раз неправильнее, чем смотреть в его глаза, держа на руках мертвое тело Джеральда. В тысячи раз больнее.

Снейп просто обязан был холодно покоситься в его сторону и процедить что-нибудь о распахнутой двери, зиме и вечной рассеянности Поттера. Непроницаемое лицо и бьющееся в глубине глаз черное пламя, выверенные движения и фразы, изогнутая бровь, язвительность…

Снейпа больше не существовало. Он исчез.

Сидевший вместо него у камина маг, даже не обернувшись, потер лоб и отставил в сторону полупустой бокал.

— Пришел?.. — негромко обронил он.

Гарри потерялся в словах. Мерлин, разве здесь вообще возможны слова — рядом с таким существом? Каким-то…никаким. Равнодушным.

Словно из Северуса вынули стержень, поддерживавший его все эти годы, заставлявший вгонять непрошеных встречных если не в ужас, то хотя бы в неловкость одним движением брови, одним хищным пронзительным взглядом, одной саркастичной ухмылкой. Поникшие плечи, утомленные и немного замедленные жесты, устало откинутая голова…

Снейп повернулся — и слова пропали окончательно. В тебе никогда и не было стержня, задыхаясь, подумал Гарри. Мы принимали усталость за силу, вину за самопожертвование, неверие в себя за разумность и рассудительность… Мы были слепы, как поверившие в непонятную мудрость взрослого дети. Мы не знали…

— Я не знал… — выдохнул он, пальцы уцепились за косяк, как за соломинку. — Я… Прости меня.

И увидел дрогнувшие в странной улыбке губы вместо хмурого и быстрого взгляда.

— Я тоже не знал, — медленно проговорил Снейп. — О тебе. Так что и ты… извини.

И опять захлестнули противоречивые, пугающие то ли воспоминания, то ли чувства — не свои, чужие. Пробиваясь через кое-как возведенные блоки сознания, путая мысли и сшибая в панику, они снова выглядели почти как собственные и родные. Если Джерри… — с трудом выдернул себя из этого потока Гарри — если Джерри… вот так… Если ты так любишь его — до сих пор, и так тоскуешь по нему, так коришь себя за то, что больше никогда не сможешь… даже попытаться…

Если все это — так… Мерлин… тогда что ты знаешь в ответ — обо мне, Северус?..

— Я был бы счастлив никогда этого не знать, — глухо заметил Снейп, снова глядя в огонь. — Никогда… Гарри.

Сюрреалистическая ночь. Он слышит меня так же, как… стоп — так ведь и я его слышу. Каждую мысль, все чувства, желания, ощущения… Память… Как будто он… мы…

Снейп горько улыбнулся и кивнул, снова поднося к губам бокал.

— Тоже понял? — тихо спросил он — и тут же, прислушавшись, сам же и констатировал: — только что. Ну хоть — понял…

Это не могло быть правдой — никак. Только не такое. Попросту не могло.

А что есть правда? — тут же мысленно усмехнулся Гарри. Только то, что мы считаем ею — наивные и глупые, как слепые новорожденные книззлы, мы тычемся носами, пытаясь на ощупь представить ее цвет или вкус. Как будто такое возможно…

И забываем, что правда останется сама собой независимо от нашей отчаянной веры в то, что мы хотим видеть.

Гарри качнулся и на ватных ногах медленно приблизился к столику, на долю секунды пожалев о том, что у камина нет второго кресла — сесть рядом, на равных, разделить мгновение. Снейп может оставлять дверь открытой, но расстановка мебели в его гостиной куда лучше говорит о том, что здесь никого не ждут. Никому не рады.

— Северус… — негромко позвал Гарри, опускаясь на пол у его ног.

Возмутишься? Отодвинешься? Тебе неуютно, когда кто-то прислоняется плечом к твоему колену, глядя на тебя снизу вверх?

Ты слишком долго повторял себе, что этого никогда не случится, чтобы теперь взять и поверить — оно уже есть, пришло в твой дом и не верит в твою отстраненность? Северус, а что говорит об этом та часть тебя, которая — я?..

Губы Снейпа дрогнули в намеке на усталую улыбку. Он хмыкнул и перевел взгляд в потолок, откинув голову на спинку кресла.

— Нет, — мягко сообщил он. — Что бы это ни было, это — не стихийная связь. Не надо приравнивать к ней мальчишеское самоуправство.

— Она создана нами, а не стихией — но, кроме этого, разницы нет, — возразил Гарри.

Северус бесцветно пожал плечами.

— Теперь ты все знаешь, — ровно сказал он. — Должен — если судить по тому, сколько о тебе знаю я. По тому, сколько во мне — тебя, Поттер.

Боль? — отстраненно изумился Гарри. Нет, я понимаю — неприятно, и вообще… Но — такая личная? Словно у него что-то важное отобрали… Свое, фундаментальное и родное… выстраданное…

Снейп поморщился — и до Гарри дошло. Так дошло, что похолодели конечности.

— Это — правда, Северус! — чуть не сорвавшись на крик, прошипел он. — Как ты можешь…

— Как я могу — что? — холодно перебил его Снейп, опуская на столик пустой бокал. — Переживать твои чувства, разделять твои привязанности, строить отношения с твоей семьей на твоей памяти — об их чувствах к тебе? И принимать это за свое? За мои — мои, Поттер! — отношения и мой выбор?

Гарри задохнулся — слова снова пропали, все, к чертовой матери. Вцепившись в ворс ковра, он прикрыл глаза и устало ткнулся лбом в колено Снейпа — Мерлин, ну как ему объяснить? Упрямец — почти как земные маги…

— Может, я был нужен, чтобы научить тебя видеть? — чуть слышно пробормотал он.

Сидеть было неудобно, и Гарри поднял руку, обхватывая ладонью его колено, машинально скользя, поглаживая большим пальцем.

Горячий. Живой, настоящий — опять одни маски, ты все равно живой, Северус, я же чувствую. Мы так запутались оба, каждый в себе и друг в друге, так перемешались, переплелись, что теперь боимся до дрожи — что еще из того, во что я верил, чужое?

Но чужое не значит — несуществующее, Северус… Ведь не значит…

— Я не хочу видеть, — с пугающим спокойствием произнес Снейп. — Я и тебя… не хочу. Знающего такого.

Гарри покачал головой. Ты не отодвигаешься от меня. Ты знаешь, что это глупо — прятаться. Теперь. Между нами это стало бессмысленным.

— Знаешь… — только бы не остановиться и не обнаружить, что он говорит все это Снейпу, сидя здесь и обнимая его ноги. — Я понятия не имел, во что это выльется. Просто увидел тебя тогда — и… Ты вспомни, мне же даже подумать было некогда. Это как рефлекс. Я не позволю тебе умереть. Тебе, Драко… девочкам… Никому из вас.

— Как там Панси? — тихо спросил Снейп.

— Здорово…

А еще здорово улыбаться, уткнувшись в тебя лицом, и знать наверняка, что ты все равно это чувствуешь. И гладить тебя по бедру, наслаждаясь тем, что сейчас ты, наконец, пытаешься научиться верить и в это тоже, научиться — рядом со мной. Что ты доверяешь мне — настолько. Это же почти счастье, Северус…

— А Лавгуд?

Гарри только кивнул.

— Никогда не понимал водных магов, — усмехнулся он, касаясь губами коленной чашечки. — Говорит, что в ее ощущениях она и Дэнни разделяются на раз, и нужно просто решить, когда какие качества тебе нужнее, и те и допускать. Для нее всегда все так просто… когда не сложно…

— Какие нужнее? — эхом переспросил Снейп.

— Ага, — Гарри наконец поднял голову и посмотрел на него. — Ты можешь выбирать, Северус. И это не будет самообманом… Это — твое. Теперь — твое, понимаешь?

Снейп долго молчал, уставившись в пространство застывшим, невидящим взглядом. Потом, вздохнув, поднял руку и, зарывшись пальцами в волосы Гарри, снова притянул его голову к своей ноге.

Тот покорно прижался лбом, куда велели. Отчаянно стараясь не думать о том, что ладонь Снейпа так и осталась лежать на затылке, машинально поглаживая — и о том, что это значит.

Слабость, вынудившая сдаться и расклеиться — или сила, позволяющая решиться и принять? А ведь человек на нашем месте точно решил бы, что — слабость… — закрывая глаза, подумал Гарри.

— Маг не может отказываться от того, что предлагает стихия, — наконец проговорил Снейп. — Маг по определению — фаталист… по вашему, Поттер, определению. Если стихия приводит воспитанника — то его следует принимать как свою судьбу, потому что в текущий момент он всегда ею и является. Ошибочно думать, что — навсегда, и что — только он один. Ошибочно отказываться вовсе. Верно?

— Угу.

— Маг не имеет ни права, ни возможности противостоять стихии. Додумывать за нее, что предпочтительнее сделать, вместо того, чтобы слушать ее зов.

— Голос мира, — откликнулся Гарри. — Я это так называю.

Кивка Снейпа он не увидел, но почувствовал совершенно отчетливо.

— Маг не может убивать тех, кто достоин жизни.

— Согласен.

Северус горько усмехнулся.

— Значит, он не может и давать жизнь тем, кто достоин смерти. А если стихия прорвалась из кого-то наружу, уничтожая точку выхода, то это — такая же ее неоспоримая предопределенность и данность, как и инициация, и все остальное, что происходит с магами. Это — заслуженный финал, от которого ни один маг не имеет права спасать другого.

Гарри молчал. От того, что Снейп сейчас скажет, он пока и сам не придумал, куда сбежать. Или — как принять.

— Убивать кого-то не по воле стихии, а по собственной прихоти — самоуправство. Делиться собственной магией, давая жизнь отработанному материалу, на котором стихия поставила крест — в чем разница, Поттер? Это полная аналогия. Наказуемая, как и любое нежелание подчиняться судьбе.

— Но я не умер, — снова поднимая голову, шепнул Гарри. — И ты — тоже. Луна и вовсе больше двух лет с этим прожить умудрилась… Северус, а Дэнни бьет рекорды по уровню эмпатии и способности ее контролировать. И он уж точно не похож на умирающего…

Снейп хмыкнул — устало и почти равнодушно. Гарри молча поймал его пальцы и машинально потерся щекой о горячую раскрытую ладонь. Та отзывалась — тоже будто бы сама собой. Мерлин, мы ведем себя так, словно делали это годами, мысленно улыбнулся Гарри.

— Когда-то вы думали, что спасать обреченных — почти что ваша обязанность, раз вы на это способны, — негромко сказал Снейп. — Теперь выясняется, что это — глупость и слепота, за которую приходится расплачиваться. Откуда тебе знать, что еще выяснится — потом? И кто из нас как умрет? И когда.

Верно — неоткуда, устало подумал Гарри. Я просто вижу, что есть. И верю в это. Принимаю то, что заслужил — и пытаюсь заставить тебя тоже принять это. Принять, а не прятаться, Северус…

— Прости, что не дал тебе умереть. Я на самом деле не знал, насколько ты был… готов к этому. Получается, я и впрямь взял на себя роль стихии.

Давай, вслушивайся в меня. Ты же уже знаешь, что кое о чем я действительно сожалею — сейчас. А о чем-то не смогу пожалеть никогда.

— Всегда был гордецом, — хмыкнул Снейп. — Это ничем из тебя не вышибить.

Гарри оторопело моргнул. Наверное, не ожидал, что Северус снова начнет язвить? — тупо спросил он сам себя. Ну, то есть… что начнет так быстро.

— Я расту, — с тихим достоинством признался он, не сводя со Снейпа напряженного взгляда. — Видишь, извиняюсь вот.

Северус совершенно по-человечески ухмыльнулся.

— Случись такое еще раз, ты поступил бы так же, Поттер, — качая головой, бросил он. — Так что — толку тут с твоих извинений.

Гарри несколько секунд кусал губы, подбирая слова. Почему-то теперь стало казаться, что, хоть неверной фразой Снейпа и не разозлить, но оттолкнуть — что-то, что он увидел в нем только сегодня, что тот позволил ему увидеть — можно запросто. Страшная штука — доверие тех, кто отвык доверять, с тоской подумал он.

— Ты мне нужен, — мягко проговорил Гарри. — Драко места себе не находит — ты даже на письма не отвечаешь. Панси переживает — говорит, роды принимал, а сам даже на малыша так и не посмотрел…

— Панси переживает? — неверяще уточнил Снейп. — Кошмар, что материнство с женщинами делает.

Его глаза улыбались — и от этого почему-то хотелось плакать. Аж комок к горлу подкатывался.

— Материнство — это к Луне, — фыркнул Гарри. — Грудью она кормит, а Пэнс сказала, что ей фигура дороже, и вообще — должны же и другие тоже прогнуться. Вроде как, она и так уже больше всех вложилась…

Взгляд Снейпа на мгновение непонимающе остекленел — и Гарри вспомнил собственный столбняк, когда впервые увидел сына. Малыш спал, прикусив большой палец — точно так, как это делала умотавшаяся за день и уснувшая, едва коснувшись головой подушки, Луна. Жгуче черные волосенки сбились в хохолок, открывая высокий, правильной формы лоб — точь-в-точь как у Панси. А потом, будто почувствовав отца, распахнул глазки — именно того пронзительно серого, знакомого до боли малфоевского оттенка. Именно того разреза, как у Луны.

Они спорили тогда, как дети — весь вечер, толкаясь и препираясь шепотом, выискивая все новые черты. Подбородок Драко, скулы Поттера, лавгудовская форма носа… Гарри смотрел — и впервые за долгое время чувствовал, что, несмотря на весь ужас случившегося, это его семья — и сейчас они счастливы. Что Малфой, наконец, сбросил с себя извечную маску усталости, оживленно болтая с Луной, которая восторженно сияет и только вертит головой между ними, как в старые времена, и даже Панси не хмурится — точнее, хмурится, конечно, но как-то почти несерьезно. С нежностью.

Посуровела она только один раз — когда Гарри сдуру предложил для ребенка имя, а Драко, воодушевившись перспективой подбора, принялся перечислять свои варианты.

— Джастин, — спокойно отрезала Панси.

И они, поперхнувшись возражениями, заткнулись — оба. Спорить сразу стало, собственно, не о чем.

— Хорошее имя, — невозмутимо отозвался Снейп.

Подслушивал, смущенно ухмыльнулся Гарри, снова утыкаясь лбом в его бедро. Сидеть так было комфортно и будто бы… правильно. Даже мелькало легкое ощущение — почему не раньше? Почему — никто до меня, кроме меня?

Правда, разобраться с ходу, собственное оно или пойманное, услышанное от Снейпа, пока что все равно не получалось.

— Ты нужен нам, — негромко повторил Гарри. — Мне, Северус.

— Уточнять, что при этом нужно мне, ты так и не научился, — равнодушно констатировал тот.

— Это я и так знаю… — почти беззвучно проворчал Поттер.

Снейп наклонился и, довольно бережно уцепившись за волосы, заставил его поднять голову.

Смотреть в глаза Северуса — вот так близко, когда между вами всего пара дюймов, и при этом он не кипит от ярости — оказалось так неожиданно, так ново и… странно, почти притягательно, что Гарри застыл, от изумления приоткрыв рот. Снейп несколько секунд изучал его, просто вглядывался, внимательно и без своей извечной безжалостной рассудительности — глаза в глаза, открыто, чуть ли не беззащитно…

А потом, не отстраняясь и не отпуская, проговорил:

— У меня все равно есть право выбрать это самостоятельно… Гарри, — хватка крепких пальцев на затылке казалась одновременно и надежной, и отчаянно беспомощной. — Хоть оно-то у меня пока еще точно осталось.

Поттер беззвучно вдохнул.

Ну как я мог столько лет считать тебя бесчувственным? — в очередной раз спросил он сам себя, глядя в живые, горящие черные глаза.

Уоткинс-Холл встретил привычным, вплавляющимся в каждую клеточку знакомым, родным гулом — тепла, насмешливости и будто витающих в воздухе резковатых шуток. Сознание, как всегда, тут же слегка приглушилось, мягко впитывая зудящую, переливчатую атмосферу сотен живущих здесь магов. Гарри прикрыл глаза и улыбнулся, захлопывая за собой ворота, вдыхая запах заснеженного парка и утреннего гомона.

Он был дома.

Стоило потерять это ощущение, оставаясь здесь, чтобы обрести вновь, выйдя, наконец, за черту.

Обволакивающе мягкое тепло Луны мерцало со стороны башни заботой, интересом и нежностью — малыша кормит, машинально подумал Гарри. Панси не наблюдалось вообще, но это и не удивляло. С решительностью и изяществом гиппогрифа выдрав из растерянного Малфоя обязанности контактера с Министерством, девушка процедила ему в лицо все, что имела сказать о шовинистах и домашних тиранах, унижающих ее магические во всех смыслах этого слова способности. После чего чмокнула сына, выдала Добби полуторачасовую лекцию о правильном уходе за грудным ребенком, взяла с Лавгуд чуть ли не нерушимую клятву, что та не станет больше «делать глупости», и спокойно отчалила в Лондон.

Судя по тому, что совы от Пэнс прилетали исправно, со способностями у нее и впрямь все оказалось в порядке. Ждать ее раньше следующей недели, в общем-то, было бы даже наивно.

Четкая, сияющая, как прозрачный слепящий хрусталь, собранная и тихая задумчивость Драко притягивала, как магнит — откуда-то со стороны восточного крыла. Гарри аппарировал прежде, чем успел еще раз вдохнуть — плевать, что ощущать Малфоя, даже находясь вдали от него, оказалось так же успокаивающе и знакомо, как спать с ним бок о бок.

Видеть его — это все равно совершенно другое. Не необходимость. Просто — счастье.

Оказавшись у двери фехтовального зала, Гарри не удивился. Наверное, будь у него время подумать, он бы даже успел припомнить, какой именно урок Драко должен вести сегодня с утра… но теперь, как только он заглянул внутрь, мысли закончились.

Тонкий и гибкий, в простой белой рубашке и джинсах, Малфой двигался — плавно, медленно, отставив назад левую руку, смеющийся, но цепкий взгляд был направлен на наступающую Кэтрин Томпсон. Ленивые, протяжные интонации его подбадривающих возгласов, восхищенная заинтересованность замерших у стен ребят, какая-то хищная кошачья грация Кэти, на доли секунды бросающейся вперед — и сверкающие шпаги, каждый раз взрывающиеся при этом упругим звоном… Бьющий из окон свет, растрепавшиеся волосы Драко, его обманчивая медлительность и одновременно — легкость… словно Малфой касался сейчас ногами пола исключительно потому, что мог и так тоже.

Впрочем, оцепенело всматривающемуся в него Гарри все равно казалось, что толком и — не касался.

Качнувшись на носках, Кэтрин, наконец, решившись, резко двинулась влево, в ту же секунду выбросив шпагу вперед на добрые пять футов — Гарри ошеломленно моргнул — и Драко, изогнувшись, легко подался назад, одним коротким движением выбив оружие из руки девушки. Та взвизгнула, группа выдохнула — и Гарри только сейчас понял, что едва сдерживается, чтобы не броситься в зал.

Не сейчас, одернул он самого себя, не в силах отвести взгляда от улыбающегося Драко, откидывающего со лба волосы, его обтянутой светлой тканью рубашки спины, обнаженных запястий. Не сейчас. Пусть ребята уйдут… хотя бы…

Они аппарировали парами, кто — возбужденно переговариваясь, кто — мрачно смеясь. Гарри едва дождался, пока зал почти опустел — и вдруг так и не обернувшийся в его сторону Малфой тоже исчез.

Сволочь, хищно усмехнулся Поттер. В этом замке я тебя догоню, где угодно.

Он уже не рассуждал и не думал — тело отреагировало само, нацеливаясь на ясно различимую, такую знакомую точку. Мимоходом сбросив с плеч мантию на подвернувшийся диван, Гарри огляделся — очертания собственной спальни и звук включившейся в душе воды если и удивили, то он не обратил на это внимания.

Пальцы торопливо дернули пуговицы, молнию, стянули мешающуюся одежду. Руки толкнули дверь, распахнули ее…

Малфой стоял под душем, обхватив себя за шею и запрокинув голову. Прислонившись к стене, с закрытыми глазами, он тщетно пытался выровнять дыхание.

Гарри молча перекрыл ледяную воду, добавив теплой — и шагнул вперед, сгребая протестующе застонавшего Драко в объятия.

— Поттер, я тебя убью нахрен в следующий раз, какого Мерл…

Затыкать ему рот поцелуем — и чувствовать, как он хрипло дышит и будто плавится весь в твоих руках, дрожащий, горячий, отзывчивый… сопротивляющийся…

— Твою мать, как я соскучился… — на мгновение отрываясь, выдохнул Гарри.

— С ума сошел, у меня же… мпф… следующий класс через полчаса…

Голодный, жадный блеск в потемневших глазах Драко. Пьянящая мягкость его губ. Тепло влажной кожи — ладони слепо бродят, вжимаясь в знакомые косточки и изгибы, притягивая, вспоминая… узнавая заново…

— Чертова туча времени, — возразил Гарри, впиваясь поцелуем в шею, прикусывая кожу.

Малфой охнул и со стоном запрокинул голову, руки скользнули вниз — Гарри уже трясло от нетерпения, от желания, от этого хриплого дыхания Драко и его сбивчивого шепота, от оглушающего, обрушивающегося сверху волной ощущения — мой, мой, весь мой, хочу, прямо сейчас хочу, как будто тысячу лет не видел, не чувствовал, как будто всем телом, каждой клеткой истосковался, до остервенения, до яростных вскриков, укусов, до пелены в глазах — только мой, только ты, только тебя…

— Иди сюда… — простонал Гарри, хватая его за бедра.

— Поттер… — Драко задыхался — и льнул к нему всем телом, словно оно не слушалось его. — Стоя… в ванной… Ну ты точно сдурел…

Гарри зарычал — и одним движением вскинул его на руки, подхватывая под ягодицы и прижимая спиной к стене. Податливый, покорный, обманчиво хрупкий Малфой, тяжело дыша, смотрел на него сверху вниз, и Гарри казалось, что он тонет, пропадает, теряясь в нем. Проваливаясь в этот взгляд целиком.

Руки Драко обвились вокруг его шеи — и Гарри рванулся, снова накрывая губами полуоткрытый рот, чувствуя, как Малфой дрожит и извивается в его руках, трется, прижимается к нему — и дурея от этого, от стонов, от низких коротких вскриков до безумия, вжимаясь, вколачиваясь, насаживая на себя, глубже, еще глубже…

Он кончил, едва сам успев заметить приближение оргазма. Целуя и не находя в себе сил оторваться, рухнул на пол, поддерживая Малфоя вмиг ослабевшими руками, зарываясь в его волосы, сжимая плечи, лаская спину…

Весь — мой. Только мой, Драко. Всегда.

Навсегда.

Неужели ты этого не чувствуешь? Неужели тебе не сносит крышу от того, что это — не прекратится, не закончится, никогда?

Если даже после всего, что было, это — вот так…

Целовать кончающего Малфоя, сжимая ладонью его член, притягивая к себе за плечи и не давая вывернуться, под потоками льющейся сверху воды, а потом прижиматься к разгоряченным щекам, к вискам, к подбородку… Гарри до сих пор терял способность соображать при одной мысли, что это — не сон. Не воспоминание.

Что он оставил Драко так надолго, на столько бесконечных месяцев — и тот снова его дождался. Снова смог вернуть его — самому себе. Им.

Обратно.

— Если ты еще раз… — переводя дыхание, пробормотал Малфой.

— Что? — Гарри прикоснулся губами к его мокрому лбу.

— Припрешься ко мне на занятие… С такими, мать твою… мыслями, Поттер…

Гарри не выдержав, фыркнул — и беззвучно рассмеялся, зарываясь лицом в открытую шею.

— Там дышать было нечем от твоих фантазий!.. — прошипел Малфой, отталкивая его. — Что это за уроки, после которых учителя под холодный душ мчатся.

— Под душем тоже хорошо… — заметил Гарри, продолжая целовать его. — Я… черт, Драко, ты…

Ладони упрямо не желали останавливаться.

— Тебя шпаги возбуждают, я понял…

Никогда он ничего не поймет, улыбаясь, подумал Гарри. Он никогда не видел себя со стороны и просто не понимает, как сильно его можно любить — как я с ума схожу, когда смотрю на него. Когда думаю о том, что могу дотронуться — и почувствовать, как сбивается его дыхание, как он плавится в моих руках… как прижимается ко мне…

И о том, что он снова рядом. Снова, Мерлин…

Мысли не уходили весь день, кружась неназойливым, мягким и теплым фоном. Они оставались — и когда Гарри вел урок у земных магов, и когда в обед внезапно объявилась Панси, как ни в чем не бывало выбравшись из камина, и вечером, и во время разговора за ужином…

И когда Тони уже на ночь глядя ввалился с отчетами, плавно свел беседу к личным темам и просидел с Гарри в кабинете чуть не полтора часа.

Избавиться от вышибающего предательскую улыбку ощущения — я дома — не получалось все равно. Да и не хотелось уже, по большому счету.

— Как там Северус, расскажешь хоть?.. — поинтересовался Драко, когда Тони, наконец, успокоился и ушел, а Гарри смог добраться до спальни.

— Раз я все еще жив, значит — лучше. Иначе он бы меня просто убил.

Малфой поморщился и закинул руки за голову, вытягиваясь на полу. Он видел больше, чем хотел показывать, и Гарри был признателен ему за это. Обсуждать Снейпа до сих пор было сложно — даже наедине с самим собой. А сейчас и вовсе хотелось только сидеть в кресле и рассеянно скользить взглядом по обнаженному телу. Хотя бы один вечер. Прийти в себя и попробовать понять самому — как там Северус. Как они оба.

— Все не так плохо, Драко, — негромко добавил он. — Просто… ему нужно время. И повод — чтобы вернуться.

— О, да, — вздохнул Малфой. — Спонтанности ему даже ты, я чувствую, не добавил… хотя уж лучше бы добавил. Глядишь, у самого бы поубавилось хоть немного.

Гарри ухмыльнулся.

— Ты недоволен?

— Ужасно, — протянул Драко. — Мне мешают работать, отвлекают меня… Не дают высыпаться по ночам — я так скоро функционировать перестану. Да еще и сбегают в резервацию, бросая меня здесь одного.

Он выпрямился и сел, глядя на Поттера снизу вверх. Пристально — и его глаза не смеялись.

— Ты правда смог провести там ночь без нас? — чуть слышно спросил Драко.

Гарри молча кивнул.

— Это так просто, оказывается, — прошептал он в ответ. — Надо только… чувствовать разницу. Между «с тобой» и «без тебя». А я ее никогда, наверное, теперь не забуду…

Малфой подобрался ближе и, поставив локти ему на колени, потянул к себе за талию. Гарри не мог сформулировать словами, что именно сейчас видел во взгляде Драко. Он только на мгновение ощутил, как это нечеловечески тяжело — жить в одиночестве. С каждым днем все отчетливее понимая, что теряешь того, кого любишь так сильно — и сходить с ума от невозможности помочь. Даже просто понять — почему? Почему на этот раз — снова?..

Ладонь осторожно тронула волосы Малфоя, легла на затылок — Драко перехватил ее и стал целовать пальцы, медленно касаясь губами. Я больше не исчезну — хотел было сказать Гарри.

Я и в прошлый раз думал, что больше ты через это из-за меня не пройдешь, пришла вдруг непрошенная мысль. Но…

Драко притянул его ближе, подмял под себя, целуя, с силой сжимая плечи. Гарри задохнулся, обхватывая ногами его бедра — он не умел выразить то, что сейчас чувствовал, да и не знал — как. Он хотел только одного — чтобы Малфой перестал думать о том, что было сейчас всего лишь бессмысленной болью.

— Ш-ш-ш… — шепнул Гарри, ловя губами его губы, лаская спину. — Драко…

И беззвучно ахнул, запрокидывая голову от сильного и глубокого толчка. Прогибаясь и подаваясь навстречу, цепляясь за шею Малфоя, сливаясь с его телом и теряясь в его дыхании, в его сбивчивом шепоте — Гарри, Гарри… Гарри… Обнимая его и сжимаясь вокруг него, впуская в себя, отдаваясь его рукам, утопая в его горечи и нежности, и тепле, и мягкой, настойчивой уверенности — только ты, Гарри. Кто бы ни был кроме тебя, куда бы ты ни влез опять, куда бы ни пропал, есть то, чем всегда будешь — только ты…

— М-м-м, о-ох, черт, ну… — поцелуй мешал даже протестовать против рваного ритма.

А ласкающая ладонь и вовсе лишала слов.

Гарри всхлипнул, выгибаясь в этих родных руках — и, только когда снова смог начать хоть немного соображать, почувствовал, что они все еще держат его, крепко-крепко, словно хотят никогда больше не отпускать.

Мерлин, как тебя хватает на то, чтобы оставаться со мной… — задыхаясь под поцелуями, подумал Гарри. Чтобы верить… и ждать… каждый раз — даже когда ты точно знал, что я мертв и мне уже не помочь… Даже когда видел, во что я превращаюсь — с каждым днем все сильнее отдаляясь и от тебя, и от самого себя…

— Никогда ты этого не поймешь… — самодовольно и тихо сказал ему на ухо Драко, не разжимая объятий.

* * *

Мертвенный, запредельный холод, уже почти вросший в самую суть, вглубь, пустивший корни и зацепившийся за каждую клеточку, пропитывая ее, проникая в нее, заколебался — и, неохотно вздохнув, отступил. Снова. Грань, за которой само тело начинало становиться сгустком холода, в очередной раз отдалилась, качнувшись, и от короткого, безотчетного облегчения — я жив, я существую, я все еще здесь — едва не вышибало рассудок.

Попытки контролировать хоть что-нибудь просто убивали своей никчемной беспомощностью. Сколько ни напирай на сосредоточение, снова и снова отыскивая свое «я» в хаотичном, бесцельном потоке слепящего мрака, оно ускользает сквозь пальцы, истончается, сменяясь томительной, бездумной усталостью — и покорностью, и… Мерлин, с каждой секундой становилось все безразличнее — что есть жизнь? Что есть — я? За что я цепляюсь?..

— Возвращайся… — всплывал в памяти чей-то обволакивающий шепот, то приближаясь, то отдаляясь, находясь как будто — везде, притягивая с бешеной силой.

И на несколько мгновений мир вновь обретал четкость.

Голова раскалывалась от звенящего, срывающегося на визг шума в ушах, и все отчетливее накрывало пугающее понимание — это неправильно. Так не должно быть, и дело не в том, что Доминик впервые за пять с лишним лет вышел за пределы Уоткинс-Холла.

В Хогвартсе, куда он перенесся из школы по каминной сети и где провел несколько часов, прежде чем выполнил все поручения и отправился дальше, все было в порядке. Он чувствовал себя прекрасно — а, значит, дело не в расстояниях.

Дело в самом городишке, чьи улицы похожи на тонкие иглы, а стены домов, кажется, готовы царапать спину, не позволяя прислониться и отдохнуть. В густом, удушливом воздухе и разлитом в нем нарастающем монотонном звоне, и тусклом, безжизненном свете солнца, и людях, чьи слишком быстрые, неровные движения превращают мешанину красок и звуков в одну засасывающую, мрачную круговерть.

И врезавшемся в память, в сознание, в мозг ощущении — здесь одни мертвецы. Здесь все — мертвые.

Доминик впервые так отчетливо понял, что значит — сходить с ума. Рука еще не успела опустить палочку, а губы — сомкнуться, произнеся переместившее его в захолустный городок на побережье заклинание аппарации, как легкие уже вдохнули вязкий, сгущающийся кошмар этого дикого места. И с каждой минутой, с каждым следующим вдохом это только усиливалось… пока не возвращался все тот же шепот — умоляющий, горький и смутно знакомый. Дом цеплялся за него, как за соломинку, дающую возможность ненадолго взять себя в руки и привычными, доведенными до автоматизма за годы в школе действиями отстраниться от паники, вычленяя из происходящего суть, основу, варианты причин.

А потом шепот стихал — и кошмар возвращался, проникая под кожу мириадами игл холода.

— Не истери, — вгрызся в сознание чей-то далекий глухой голос. — А то потом еще и тебя откачивать придется.

Доминик уцепился за звуки, изо всех сил сосредотачиваясь на их тихой и печальной какой-то нежности — и тут же осознал, что холода снаружи больше не существует. Он клубится только внутри, постепенно рассасываясь, как дымка, оставляя покрытую изморозью, заиндевевшую душу. Даже толком не способную почувствовать, что вокруг — снова тепло.

От накатившего волной облегчения отчаянно захотелось расплакаться.

— Как ты его услышала? — горько поинтересовался другой голос. — Или тебя кто-то из учителей позвал?

Вздох. И тоже горечь — хоть и немного другая. Совершенно, точнее, другая.

— Мне больше интересно — как я все эти дни не слышала, что с ним там что-то творится. А здесь — он как только из камина выпал, как будто… не знаю — ужасом полыхнуло сразу… И сразу стало понятно, откуда ощущение. Куда бежать…

Долгая, бесконечно долгая пауза. Тишина — и едва не сшибающее в истерику ощущение мягкого, обволакивающего покоя. Подступающего со всех сторон, убаюкивающего, от которого холод медленно расползается, как ночной морок в лучах утреннего солнца.

— Спасибо… — вдруг шепнул голос. — Кэти, я… Ч-черт…

— Эй, ты чего? — обеспокоенность. Шорох, скрип — стула? Кресла? — Да перестань ты уже, — едва ли не шипение сквозь зубы. — Если он за столько дней там не свихнулся и не окочурился, здесь бы с ним тем более уже ничего не случилось! Тони, твою мать, прекрати. Живо.

Сдавленный вдох. Еще один. Как будто кто-то с трудом балансирует на грани то ли слез, то ли крика.

— Ага, — неестественно ровно. — Уже. Иди сюда.

Снова шорох.

— Знаешь, — нерешительно. — Это… так сближает. Оказывается…

Нервное фырканье.

— Когда видишь, что его лицо превратилось в обтянутый кожей череп? Что он смотрит на тебя и не то что не узнает — даже не замечает? Кэт, тебе так хотелось увидеть его полумертвым, чтобы, типа, сильнее с ним сблизиться? Точно говорят — все бабы на романтике вконец повернуты.

— Идиот, — прорывающаяся ярость. — Пошел на хрен.

— Давай, пни меня. Черт… ты только это и умеешь толком…

Злость? — рассеянно подумал Доминик, вслушиваясь в странные голоса. Странно знакомые. Странно… не чужие. Не чужие.

Мои, — пришло вдруг отчетливо ясное ощущение. Это — мое. Я слышу их — значит, я… дома.

Вздрогнув, он пошевелился — пальцы наткнулись на что-то мягкое. В щеку врезался край подушки.

— И еще раз — идиот… — буркнула Кэти. — Я о нас с тобой говорила, вообще-то. Сдуру показалось, что такое зрелище даже из тебя пристойного мага сделать способно.

Тони промолчал — как будто даже немного задумчиво. И виновато.

— Ты что-нибудь видела? — наконец спросил он. — Ну… там. В мысливе. Ты ж из него это вытаскивала, в конце концов…

Слово «мыслив» отозвалось тошнотворной, подступающей к горлу комком дурнотой, от которой вновь с отчаянной неизбежностью повело разум. Здесь одни мертвецы, всплыла откуда-то повторяющаяся фраза. Здесь все — мертвые. Все.

— Видела… — мрачно проговорила Кэтрин. — Как будто фильм ужасов посмотрела.

— Да что там случилось-то?

— Не знаю. Но если он чувствовал себя так, да еще — столько времени… Не понимаю, какого Мерлина он сразу оттуда не смылся. Зачем было тормозить?

Смешок. Теплый такой — непривычный. Смесь восхищения, гордости и горькой, зашкаливающей нежности.

— Это же Доминик, дурочка. Ты совсем его не знаешь, похоже… Он бы никогда не сбежал, не разобравшись. И, если он вернулся сюда, значит, уже понял, что там произошло, и почему, и как именно. Значит, уже раскопал все, до чего можно было дотянуться на месте. А ты рылась в его мозгах…

— Не рылась, а воспоминания вытаскивала, — почему-то возникло ощущение, что девушка машинально поежилась. — Тони, меня одним фоном так шибануло, что на картинки смотреть… ни желания, ни смелости не осталось, в общем… Мистер Драко потом разберется. Или мисс Панси — они логики, им заживо гореть, на это глядя, может, и не придется.

Гореть? — непонимающе моргнул Доминик. Почему — гореть? Там ведь — холод…

Пространство медленно расползалось в клочки, превращая непроглядный, загробный мрак в полутьму освещенной камином комнаты. В игру теней на стенах и потолке, и частично закрывающее обзор натянутое до уха одеяло, и два силуэта в отблесках огня…

Я придурок, с горечью подумал Дом, обводя изумленным взглядом знакомую спальню, вдыхая ее запах — запах дома, тепла и света, не всегда разумного и понимающего, но ежесекундно, всякий раз — искреннего и яркого, бьющего во все стороны, всепоглощающего, не рассуждающего и не меряющего собственную силу… Способного светить и верить — всегда.

Какой же я придурок…

Кажется, он застонал, потому что они дернулись оба, в одно мгновение сорвавшись с места и оказавшись рядом. Взволнованные глаза Кэтрин и горячие ладони МакКейна, обхватившие плечи, его лоб, порывисто ткнувшийся в затылок Доминика, дрожащие губы Кэт — Дом не удержался и попытался потянуться, прикоснуться к ним, чувствуя, как все сильнее сжимаются вокруг него знакомые крепкие руки.

Потянуться не удалось — тело практически не слушалось, будто налившись свинцом.

— Я — придурок… — прошептал он, улыбаясь, откидывая голову назад, к Тони.

— Вот уж точно! — нервно выпалила Кэти, забираясь с ногами на кровать. — А еще говорят — воздушные маги практичны и рассудительны! Этот притон безнадежен, вообще, если такой идиот, как ты, считается здесь самым лучшим.

— Ники… — выдохнул МакКейн куда-то в шею Доминика.

Оказалось так непривычно и так пугающе странно чувствовать Тони рядом, выгибаться ему навстречу — и при этом осознавать, что в его рваных движениях, поцелуях, ладонях впервые нет перешибающего рассудок желания. Оно отодвинулось, смылось куда-то в дальние уголки волной облегчения, тепла и заботы, и даже как будто — радости.

— Все хорошо, — машинально откликнулся Доминик, перехватывая его пальцы и поглядывая на Кэтрин.

Привычка успокаивать Тони всякий раз, когда он взволнован — хоть чем — видимо, когда-то успела врасти в него всеми корнями, так глубоко, что с наскока, пожалуй, уже и не выведешь.

МакКейн торопливо помотал головой.

— Подожди, — пробормотал он. — Дай мне сказать. Только молчи пока, ладно? А то наговоришь сейчас… опять…

Кэтрин устало закатила глаза.

— Дай ты ему отдохнуть! — чуть не по слогам произнесла она. — У него еще Мерлин знает сколько восстановление займет. Обязательно разборки прямо сейчас устраивать? А потом говоришь — это бабы повернуты на романтике.

— Иди сюда, — негромко сказал ей Доминик. — Я соскучился. По вам обоим.

Переход к объятиям всегда было лучшим способом остановить перепалку в зародыше, когда любой из них набирал воздуха в грудь и начинал раздражаться. Правда, применять подобное, когда рядом — они оба, Дом еще никогда не решался.

Напрягшийся было Тони остолбенело замер. Даже, кажется, дышать перестал.

Только попробуй сейчас на что-нибудь возмутиться, предупреждающе подумал Доминик. Вот только, МакКейн, твою мать, попробуй. Не посмотрю, что ты — огненный и здраво рассуждать по определению не очень способен.

— Ники… — каким-то мертвым голосом позвал его Тони. — Ты… передумал?

— Что именно?

Рухнувшая было рядом на подушку Кэтрин подняла голову и непонимающе уставилась на них.

Тони помолчал, подбирая слова.

— Ты останешься? — наконец глухо спросил он. — С… нами. Да?

Доминик оторопело моргнул. Он что, решил, что я… ох. Ну да. Что я наговорил ему перед отъездом, вообще? Под горячую-то руку?..

— Он все-таки не настолько крышей уехал, — насмешливо заметила МакКейну Кэтрин. — Конечно, останется. Кто его куда отсюда отпустит-то.

Ее пальцы, сжавшие кулак Дома, говорили куда больше, чем слова. Она знает, глядя на закушенные губы девушки, изумленно подумал Доминик. То ли Тони ей успел рассказать, то ли… просто знает. Что я больше так не могу… не мог.

Потому что сейчас кажется — смог бы еще хоть тысячу лет.

Но одно то, что они оба рядом, что можно лежать в объятиях Тони, глядя на пытающуюся быть сильной, растерянную, сжимающую его пальцы Кэтрин… Этого уже слишком много. Так много, что, кажется — я все же сошел с ума и теперь варюсь в собственных фантазиях.

Руки МакКейна, такие крепкие и знакомые, такие… уверенные. Даже когда Тони сам не уверен. Его прерывистое — пытается успокоиться? — горячее дыхание, обжигающее шею. Его…

Доминик вдруг поймал себя на странной мысли — как бы это было, если бы Тони… сейчас… и целовать Кэт при этом… ласкать ее, смотреть ей в глаза… чувствуя, как Тони, сзади…

МакКейн вдруг резко выдохнул, с силой стискивая его плечи и одновременно немного отстраняясь. Услышал, вспыхнул Доминик. Черт…

Тут же захотелось отвернуться и уткнуться в подушку. Чтобы не видеть, как расплывается в нехорошей предвкушающей ухмылке потягивающаяся, как кошка, Кэтрин. Твою мать! Нашел, где размечтаться — лежа между двух огненных магов!

— Убью, — с глухой яростью прошипел сзади Тони. — Прямо сейчас и начну, Рэммет, а от переизбытка секса, говорят, сдохнуть запросто можно. Не посмотрю, что тебе еще, вроде как, восстанавливаться надо.

Кэт пристально впивалась взглядом в губы Доминика, явно с трудом заставляя себя оставаться на месте. Не придвигаться ближе.

— Знаешь… — не отрываясь, проговорила она. — Я, кажется, помогу. Если он прямо сейчас не заткнется фантазировать.

Полузабытое и полустертое, давно затерявшееся в глубине дней сладкое чувство беспомощности, покорности бешеному потоку чужой энергии, не рассуждающей и не спрашивающей, способной просто прийти — и взять, именно тебя — нахлынуло на Доминика такой волной, что тот задохнулся, закрывая глаза. Мне не хватало этого, с отчаянием подумал он, перехватывая кулачки Кэти и стискивая их в ладонях, выгибаясь и прижимаясь к Тони всем телом. Мерлин, как мне этого не хватало. Именно этого.

— Мне тоже… — то ли шепнул, то ли громко подумал МакКейн. — Не сейчас, Ники, — попросил он вслух. — Пожалуйста.

Судя по нервным скользящим движениям его рук, сдерживаться ему и впрямь было сложно.

— Секс, говорят, лучше всего восстанавливает, — не открывая глаз, осторожно намекнул Доминик. — Мистер Драко всегда очень рекомендовал. Особенно с огненными магами.

Они фыркнули и, вмиг почему-то расслабившись, расхохотались, обнимая его с двух сторон. Дом оцепенел. Они никогда не смеялись вместе… вот так. Легко. По-настоящему.

— Только ты можешь сейчас о рекомендациях думать! — все еще улыбаясь, протянула Кэти. — Ник, я тебя обожаю.

— Ради этого стоило даже умереть, — философски констатировал Доминик. — Хотя, по-моему, я все-таки умер. Все воздушные маги умирают, варясь в своих сокровенных иллюзиях.

Ладонь Тони скользнула вверх и обхватила его за горло.

— Иллюзии душить могут? — слегка сжимая пальцы, поинтересовался он. — И ты не умер. Ты столько информации притащил, что Кэт чуть сама головой не подвинулась, пока из тебя ее выгребала.

Дом перевел на девушку вопросительный взгляд.

— Я не подсматривала, — ответила та на незаданный вопрос. — Шибает слишком сильно. Учителям отдала, потом все вместе разбираться будем… что там случилось.

— Я и так знаю, что, — медленно сказал Доминик. — Там направленный психический удар случился. По стихийным магам. Все до единого, кого я сумел найти — мертвы. А людям — хоть бы хрен, естественно. Ходят и, судя по всему, ничего особенно выдающегося не чувствуют. На них эта штука… не действует.

— Эта штука? — выпрямляясь и садясь, переспросил Тони.

Теперь он почти заглядывал Доминику в глаза.

— Я даже примерный район, вычислил, откуда она излучает, — добавил тот. — Радиус действия ограниченный, чем дальше, тем слабее воздействие. А к некоторым кварталам захочешь — не подойдешь. Даже я не смог.

— Ты там что — знал, что в городе действует нацеленная на стихийных магов психоатака, а сам по улицам шлялся и излучение мерил?! — Тони задохнулся от возмущения. — Да ты… Ты…

— Если я не умер мгновенно, как только переместился туда, значит, я мог ей противостоять, — жестко возразил Доминик, буравя его пристальным взглядом. — Хуже мне не становилось. Примерно одинаково тяжело все дни было, с самого начала. Я даже почти нащупал, как ей вовсе не поддаваться…

— А если бы она действовала по нарастающей?! — не сдержавшись, заорал Тони. — Если бы ты просто сдох, как они, в конечном итоге?

— Что-то подсказывало, что — не сдохну, — спокойно ответил Дом. — Что для меня это безвредно. Просто я кое-что не так сделал… и потому тоже чуть не поддался. И даже уже знаю, что именно.

МакКейн сжимал побелевшие губы, изо всех сил стараясь дышать ровнее.

— И что же? — спросил он наконец.

— От тебя чуть не отказался, — пожал плечами Доминик. — Хорошо, что — хоть ты меня действительно любишь. Пусть даже и — как умеешь. А то бы я точно вернуться не смог… Одна Кэти меня бы не вытащила. Маги другого пола, они… как бы это сказать — при более близком контакте работают… На расстоянии связь истончается.

— Откуда ты знаешь? — перебила его Кэт.

— Понятия не имею, — напряженно откликнулся Дом. — Понял, пока с ума сходил. Надо почаще… гм, что ли… А!

Боль в вывернутом плече, на которое навалился разъяренный Тони, заломив его руку в сторону и назад, перевернув лицом вниз, едва не ослепила багровой вспышкой.

— Думай, что говоришь, — тяжело дыша, процедил МакКейн ему в ухо. — Не понимаешь простым языком — буду так воспитывать. Не смей. Шутить. С этим.

Судя по взгляду Кэтрин, когда Тони, наконец, отодвинулся, на этот раз она, что удивительно, была совершенно не расположена спорить с наставником.

* * *

Еще не вынырнув из не отступившего толком сна, Натан машинально вытянул руку — и нащупал рядом знакомую пустоту. Ему давно уже не нужно было просыпаться, чтобы почувствовать — что-то не так. Что-то неправильно.

Ощущение возвращалось всегда, как только чертов мальчишка исчезал за пределы видимости, и привыкшего к определенности Натана все сильнее раздражала невозможность найти этому логичное объяснения.

Он не знал, что именно нарушается в окружающем мире — или в нем самом — стоит Прюэтту дернуться и уйти. Просто предпочитал в последнее время держаться рядом, игнорируя молчаливое согласие в глазах других магов.

Как будто им, честное слово, какое-то дело есть до того, что их не касается.

Безумный, сюрреалистический день похорон Дины Торринс прошел так давно, словно с тех пор минули годы — временами Натан подумывал, что тот ему, вероятно, приснился. Почти болезненный, иррациональный страх, вынуждавший в течение всего Обряда постоянно судорожно сжимать в объятиях застывшего в собственных изломанных чувствах Алана, подавляя желание еще сильнее сгрести его в охапку и держать, слыша, как бьется под ладонью неугомонное сердце. Убеждаясь — бьется. Тянущее, провальное ощущение пустоты под ногами — в гостиной, взгляд, помимо воли то и дело возвращающийся к непривычно притихшему над бокалом вина, сидящему в стороне от ребят парню, и ожидание, и уверенность — не отпущу. Только не сегодня, Прюэтт, завтра можешь делать со мной снова, что хочешь… только сегодня — останься еще раз. Не заставляй удерживать тебя силой. Останешься?..

Беспомощный, потерянный, как будто остекленевший Алан в полумраке вечерней спальни. И то, что он не отводит глаза, словно не боится больше вообще ничего. Словно то, что уже случилось, перевесило все его страхи — и больше нет смысла прятаться, играть, отворачиваться… Словно он что-то решил для себя.

Только еще не знает, как жить с подобным решением.

Безмолвно позволяя… все, что угодно. Даже без лишних слов и просьб привести его сюда за руку.

Безумная ночь, когда Натану вдруг показалось, что Алан больше никогда не уйдет. Его опустошенная, горькая, томительная покорность, так не похожая на изломы и вспышки эмоций предыдущей ночи. Его отчаяние — сквозившее в каждом жесте и слове, в каждой молчаливой улыбке, в каждом вдохе и выдохе. Сомкнутые ресницы и запрокинутая голова, сбившееся дыхание — никуда ты, Мерлин тебя побери, не уйдешь, никуда, никогда, Алан, неужели ты не чувствуешь, что твое место именно здесь? Подо мной. Со мной.

Мое — мое, мое, мое, исступленно твердило что-то внутри, не давая оторваться от пылающего теплом и светом мальчишки, заставляя снова и снова вдыхать его запах, вжиматься лбом, скользить по угловатым плечам, зарываться в волосы. Мое.

Я заплатил за это знание бесконечностью мгновений в аду, когда думал, что потерял тебя. Если растворение в стихии хоть чем-то похоже на то, что я пережил, глядя в твои пустые глаза — мне не будет страшно когда-нибудь встретиться с нею снова. Худшего она мне уже не предложит.

Натан не помнил, как именно провалился тогда в бездумный сон, обалдев от тепла, горячего дыхания и вседозволенности. Прикасаться к безмолвному, словно застывшему в своей тихой отчаянной боли Алану, снова и снова ощущая — он рядом, это именно он, мне не мерещится, он действительно здесь, позволяет молча сжимать себя в объятиях, не сопротивляясь, не отталкивая, не споря, не возражая… не задавая вопросов, способных разрушить все… Наверное, это просто было слишком хорошо, чтобы из правды стать жизнью.

Проснувшись пару часов спустя, Натан обнаружил пустую постель — и едва пробивающийся отсвет из-под двери в ванную. Алан просидел там до рассвета, а от разрывающей его монотонной, мучительной боли фонило так, что сводило зубы. Мерлин, ну вот и почему надо так убиваться? — устало подумал Натан. Дину этим все равно не вернешь. Ничего и никогда ничем не вернешь, какой смысл сожалеть, переживать, отдавать себя тому, что уже никак не изменишь? Странный все-таки народ эти огненные маги…

Молча и даже как будто зло хлопнув дверью наутро и исчезнув на весь день, Алан так же молча вернулся вечером. Просто пришел, без слов и без договоренностей, все с тем же потерянным и беспомощным взглядом. Натан был ему благодарен — и за возвращение, и за молчание.

Зачем обсуждать то, что и так понятно?

Вот только…

Что-то изменилось — потом или прямо тогда? — Натан не мог ответить наверняка. Наверное, резанул однажды вид возбужденно и радостно о чем-то рассказывающего Марте Алана, его громкий смех в ответ на ее привычное фырканье. И то, что — Натан вспомнил об этом уже потом — с ним Прюэтт никогда не смеялся. Вообще.

А, может, виной была боль — та самая, не утихающая и только растущая день ото дня, от вечера к вечеру, и нестерпимое временами напряжение Алана, и нежелание говорить об этом. Сколько можно переживать? — иногда спрашивал себя Натан, не находя ответа. И очень стараясь однажды не задать этот вопрос вслух.

Иногда Натану начинало казаться, что мальчишка тяготится их непонятной близостью, с трудом заставляя себя возвращаться. В такие минуты хотелось тишины и привычного одиночества, понятной, знакомой и неизменно спокойной жизни, в которой нет поводов никого удерживать рядом силой, и нет желания это делать, и, самое главное — нет страха не отследить однажды собственное движение и нечаянно коснуться пылающей кожи губами. Снова сделать хоть что-то, что причинит ему боль.

Вот только одной бесконечной секунды мыслей об этом хватало, чтобы сомнения закончились, не начавшись.

Я не хочу жить без него, угрюмо констатировал Натан, глядя на побелевшие сжатые губы. И, если он не вернется однажды… Мерлин, я, кажется, пойду за ним сам. И когда-нибудь он улыбнется и мне тоже — так же, как с легкостью раздает улыбки другим. Когда-нибудь все станет иначе.

Обнимая ночью его горячее, дрожащее тело, притягивая к себе черноволосую голову, скользя лбом по угловатому плечу, по груди, по животу, зарываясь в него и засыпая с ним рядом, Натан понимал, что в его жизни еще не было ничего настолько правильного. Ничего, в чем он был бы так же твердо уверен.

И еще была толчками струящаяся от Прюэтта бездумная, исступленная боль, стоило Натану машинально схватить его за руку, улыбнуться ему или просто спросить — ты идешь? — вытягиваясь под одеялом. Она нарастала, иссушая Алана изнутри — и Натан крепко покривил бы душой, если бы сказал, что не замечает этого.

Впрочем, Прюэтт всегда находил в окружающем мире повод, чтобы начать обоснованно разрушаться.

Поморщившись и помотав головой, Натан сел, машинально определяя, куда Алана унесло в этот раз. Сегодня, слава Мерлину, недалеко.

А найти Прюэтта в темной спальне, собственно говоря, совершенно не сложно — нужно всего лишь идти на свет. Этот точечный источник не может его не излучать.

Незапертая дверь в ванную подалась, и Натан опустился на пол, рядом с запрокинувшим голову, прислонившимся к стене мальчишкой. Прикрыв глаза и подтянув к груди согнутые в коленях ноги, Алан сидел, провалившись в какую-то свою медитацию. Вот и почему бы не в постели тогда? — мелькнула привычно утомленная, тут же задавленная мысль.

— Пойдем спать.

Тот молча качнул головой.

— Не хочу.

Черт.

Натан устало потер лоб. Алан может быть бешеным, вспыльчивым, безрассудным — но он никогда не бывает глупым. Бессмысленным. При всей нередкой бессмысленности его поступков.

Вычислить причину можно всегда. Нужно только быть в курсе по максимуму — и очень хотеть понять. Натан в это искренне верил. Если не верить, рядом с Аланом и свихнуться недолго.

— Ты говорил с Шоном?

Вздрогнул. В точку — для разнообразия с первого раза, надо же.

— С ним бесполезно разговаривать… — глухо пробормотал Алан, опуская голову и запуская пальцы в волосы.

— Так это всегда было бесполезно, — пожал плечами Натан. — Но ты же ходишь. А потом грузишься по полночи. Значит, что-то он все-таки говорит?

Горький смешок. Алан покачал головой.

— Скорее уж — куда важнее то, как именно он молчит…

— И как?

— Ему есть что скрывать. Он слишком неловко себя чувствует, когда при нем заговаривают… об этом.

Натан задумался.

— Он слишком быстро сбегает, — добавил Алан. — Слишком громко возражает. Слушай, он просто врет, я это точно чувствую…

— Ну так и оставь его в покое. Насильно ты все равно ничего не вытянешь.

В глазах Прюэтта вспышкой мелькнула ярость — на короткое мгновение, как рванувшееся с поводка зазевавшегося хозяина плохо прирученное животное. Тут же притянутое обратно. К ноге.

— Правда, здорово думать, что сюда, в замок, никогда ни одна тварь с подобными излучателями не проберется? — отрывисто поинтересовался он. — Сиди, если хочешь. Ты-то и впрямь в безопасности.

— Вообще-то, ты тоже, — устало парировал Натан. — Не заставляй меня извиняться за то, что мне до сих пор не повезло умереть.

Алан осекся. Несколько секунд тишины — и надежды, что он сейчас успокоится. Расслабится.

И скажет правду. О чем он на самом деле тут думает, сидя всю ночь в одиночестве.

— Не заставляй меня радоваться тому, что мне повезло больше, чем кому-то другому, — наконец проговорил он. — Уже четвертый район мертвецов. Вопрос времени — когда накроет всю Британию. Всю Европу. Магов выведут, как никчемный класс — одни мы и останемся, да и то… не факт, что — сможем отсиживаться в замке до бесконечности.

— И что ты предлагаешь? Пойти и сунуть голову под удар, как Рэммет? Так тебе может и чуть меньше повезти. Не находишь?

— Мистер Гарри тоже просто везунчик? — перебил его Алан. — Очнись, Натан. Умирают все маги — кроме таких, как мы. Ты же сам Доминика слушал, он вполне четко…

— Доминик — единственный из учеников, кто влез в это пекло, а потом вылез обратно. То, что под психоатакой выживают учителя, не гарантирует, что выживет кто-то еще.

— Конечно, тебе бы только…

— Мне бы только успеть поймать тебя за шиворот, когда ты туда рванешься!

Алан заткнулся, уставившись на него тем самым взглядом. Вот именно тем самым — от которого хотелось хлопнуть дверью и вернуться в привычное одиночество. Натан сжал зубы и выдохнул. Эта бестия умудрялась вывести из себя даже его.

Не давая взамен ничего, кроме надежды на непонятное будущее, оставляя ему в настоящем только сдержанность вместо так необходимого Натану жизнелюбия, и напряженное тело вместо горячего отклика, и холодную постель по утрам вместо запаха знакомых волос, в которые хочется уткнуться и не отпускать.

И чертову непроходящую боль в глазах. Ну, и вот что я опять не так сказал? — измученно спросил себя Натан, глядя в побледневшее лицо.

— Ты и так постоянно во что-то влипаешь… — проворчал он вслух, проводя ладонью по обтянутой мягкой тканью пижамных штанов лодыжке.

Алан резко вдохнул.

— Больно? — тут же уточнил Натан.

Сращивать переломы — неблагодарное занятие. Особенно для того, кто всего три недели как пытается научиться. Особенно — если единственный в школе целитель, способный учить, то пропадает в Лондоне, то возится с сыном.

— Нет, — беззвучно ответил Алан, не сводя с него горящего взгляда.

— Врешь.

Если бы Натан не рисковал получить по шее, он носил бы этого взбалмошного упрямца на руках, пока кость не срастется окончательно. Или все-таки заставил бы выпить костерост и отмучиться за одну ночь, вместо того чтобы выступать невольной подопытной свинкой.

— Вру, — неестественно спокойно согласился Алан. — Но зелье пить все равно не буду. Отцепись.

— Отцеплюсь, если вернешься в постель.

— Вернусь, если заткнешься насчет моих потенциальных побегов из замка.

Однажды — Натан до сих пор не мог толком решить, относить этот случай к тому, что хочется запомнить навсегда, или к тому, чего стоит стыдиться — они во второй раз в жизни допрепирались до драки. Точнее, он просто швырнул Прюэтта на пол, заломив ему руки и прижав своим телом к ковру, и держал так, пока тот не превратился в один сжатый, дрожащий, покорный, наполненный бьющимся наружу отчаянием безмолвный комок.

Ощущение яростного, живого, настоящего, наконец-то не прикрытого никакой сдержанностью Алана — так безотчетно, пугающе, неотвратимо близкого — обрушилось с такой силой, что Натан на пару мгновений потерял способность соображать. Только вжимался лбом в горячий затылок и стискивал зубы, борясь с желанием продолжать, продолжать его провоцировать, дальше и дальше, до бесконечности — и чувствовать, как он с бешеной силой бьется под ним.

«Ты убиваешь его, и убиваешь сознательно», — внезапно всплыли в голове полузабытые слова учителя.

Натана буквально отбросило в сторону.

Алан тогда тоже отдышался и промолчал — впрочем, впоследствии отыгрался впятеро, изводя его то молчанием, то злостью, то горечью. По этой части Прюэтту просто не было равных — в этом мире больше никто не умел измотать собеседника перепадами настроений без объяснения причин с настолько рекордной скоростью.

— Я заткнулся, — миролюбиво сообщил Натан. — Идем.

Чертов мальчишка, естественно, дохромал до кровати самостоятельно. Даже от предложенной руки отмахнулся.

— Покажи.

Ладонь снова улеглась на лодыжку, пальцы, закатав штанину, привычно погладили, ощупали, выискивая одним им знакомые точки, едва заметно нажимая, разминая, массируя. Того самого ощущения целостности кости, про которое говорила мисс Панси, здесь пока еще точно не было. Но и разрыва потока энергии, какой был сразу после неудачного падения — тоже.

Натан молча качнулся вперед и уткнулся лбом в колено сидящего на кровати парня, не выпуская лодыжку из рук. Хотелось сидеть и сидеть вот так — чувствовать ладонями тепло кожи Алана, не видя его лица, представлять, что на этот раз оно почему-то не превратилось в уже набившую оскомину напряженную застывшую маску. Слышать, как он дышит — совсем рядом, тихо-тихо, очень отчетливо, прерывисто, сквозь зубы.

А потом потянуться и обхватить его за талию, повалить на постель, сгрести в охапку, зарыться носом в волосы — и провалиться в сон еще на пару часов, до рассвета.

И, проснувшись, обнаружить, что Алан все еще рядом. Что он спит, вывернувшись из-под тебя, обхватив подушку и уткнувшись в нее лицом, одеяло сползло с обнаженных плеч, и можно положить руку ему на спину, чувствуя, как он невольно вздрагивает от прикосновения.

Как хорошо жить, когда не умеешь ничего хотеть, с тоской ухмыльнулся Натан, поднимая голову — и натыкаясь взглядом на сомкнутые, как всегда, ресницы и сжатые губы.

* * *

— Спасибо, мисс! — легкая улыбка — и тонкие каблучки зацокали вниз по лестнице.

Панси проводила взглядом стройную фигуру и взметнувшийся тяжелый хвост собранных на затылке светлых волос.

— Хн-н… — протянул из кроватки Джастин.

Склонившаяся над ним Луна сделала большие глаза и попыталась поймать губами мечущийся кулачок.

— Вот именно, — мрачно констатировала Панси, задумчиво прикрывая дверь. — Кроме «хн», тут даже я ничего сказать не могу.

Джастин зажмурил глаза и счастливо засмеялся. Луна укоризненно покосилась на девушку.

— Мама преувеличивает, — доверительно сообщила она малышу. — Ей нравится быть серьезной, поэтому она у нас с тобой постоянно делает серьезный вид. Думает — мы не знаем, какая она на самом деле.

Джастин, улыбаясь, снова махнул рукой, на этот раз — пытаясь поймать уворачивающуюся Луну за волосы.

— Мама думает, что эта девочка не так проста, как кажется, — заметила Панси.

— …И то ли подгоняется при этом на ровном месте, то ли одно из двух, — легкомысленно пожала плечами Лавгуд. — На эту девочку молиться надо, ты не находишь? Причем — не только Малфою.

— А я и не спорю, — отозвалась Панси. — Но одно другому здесь совершенно не мешает.

Вздохнув, она рухнула на кровать и с блаженным стоном вытянулась, переворачиваясь на спину. Еще полчаса до завтрака, проснувшихся Гарри и Драко, камина в Лондон и всей последующей беготни.

Целая вечность, если подумать.

Смех Джастина зазвенел серебряными колокольчиками, переплетаясь с мягкой, бесшумной улыбкой Луны. На этот раз малышу, наконец, удалось ухватить мать за длинный вьющийся локон, и теперь он сосредоточенно наматывал его на кулак.

— А-а-а, маме же больно… — с притворным испугом пропела Лавгуд, наклоняясь ближе и осторожно высвобождая из цепких пальчиков многострадальную прядь.

— Маме давно стоит выучить, что такое шпильки, — разглядывая их, фыркнула Панси. — А то без волос останется, пока он другие игрушки найдет.

— Ох, подумаешь! Новые отрастут, — Луна выпрямилась и потрепала заинтересовавшегося собственным кулаком Джастина по хохолку.

В этом была вся Лавгуд — вот в такой вот пренебрежительности ко всему «своему», если это свое кто-то из ее близких вдруг начинал требовать в качестве жертвы. Ей было не то что не жалко — как будто бы даже в радость. Причем без разницы, насколько серьезен повод и стоила ли та жертва, вообще, каких бы то ни было жертв.

В этом просто была вся Лавгуд. Вечно готовая отдавать и постоянно забывающая, как приятно отдавать что-то — ей. Как приятно видеть, что она это принимает.

— У меня есть вы, — шепотом сказала Луна. — Куда ж еще больше-то.

Теперь она сидела, положив голову на скрещенные над кроваткой руки, опираясь локтями о бортики, и с хитрой улыбкой поглядывала на растянувшуюся Панси.

Чертовы эмпаты, подумала та, выразительно закатывая глаза.

— Ты просто не представляешь, что ли, как это много — когда рядом есть кто-то, кого ты любишь, — не меняя тона, продолжила Луна. — Когда он позволяет заботиться о себе, позволяет быть с ним…

— И действительно — откуда мне такое представить, — хмыкнула Панси.

— А, ну да. Так я к чему это. Оставь ты уже Лорин в покое лучше. У них и так там не больно все гладко, ей, наоборот, скорее, поддержка нужна…

Вот с этим даже спорить не было смысла. Не то чтобы Панси плохо относилась к Шону Миллзу… скорее, сочувствовала бедной девочке так сильно, что, пожалуй, только порадовалась бы, если бы они разошлись. Или не сходились и вовсе.

Если бы тем, кто сумел найти подход к едва не впавшему после смерти Дины в прострацию Шону, оказался кто-то другой.

Лучше — мужчина. Панси искренне не желала подобной доли на хрупкие и юные девичьи плечи.

Что самое странное — Гарри был с ней совершенно согласен. Малфой же, похоже, испытывал такое облегчение при одной только мысли о том, что проблема с Шоном, похоже, если и не решилась, то отложилась, что думать и воспринимать ситуацию адекватно у него уже не получалось совсем.

Сам Шон в последнее время демонстрировал прямо-таки олимпийское спокойствие, уходя лишь от разговоров о Кристиане — впрочем, собственную личную жизнь он тоже не больно рвался с кем-нибудь обсуждать. После некоторых колебаний Гарри включил его в смешанный класс, но даже этот поток вселенского хаоса, в который погружались ученики на каждом уроке, не сподвиг Миллза ни на одну непродуманную или неподконтрольную эмоцию.

Мальчик стал сдержанным, обходительным, приветливым — и неизменно закрытым.

Может, Лавгуд по-своему даже в чем-то была права — никому не удавалось то, что каким-то образом сделала Лорин. По крайней мере, теперь Миллз снова ходил на занятия, больше не избегал контактов с другими магами и даже напросился в собранный из связанных стихией магов класс фехтования, мотивируя это непостижимой, чисто воздушной многомерной логикой — у него есть наставник, пусть даже не присутствующий здесь, Вилена же тоже посещает занятия без Дэниэла, значит, присутствие обоих не обязательно, значит, он тоже имеет право их посещать, а где именно должен находиться в это время его наставник — правилами не оговорено.

Малфой восхитился «слизеринской изворотливостью» парня и в группу его допустил. Панси подозревала, что — исключительно от того, что почуял в Миллзе родную душу.

Гарри изнывал, кусал губы и превращался в крепко закупоренный спящий вулкан, стоило только кому-то заговорить о Шоне. Интуитивно Панси прекрасно его понимала.

Миллз был хорошим парнем — в нем, при всей его сдержанности и показной радушной приветливости, не было камня за пазухой. В нем не было чего-то плохого.

Ему самому было — плохо.

Хотя, возможно, Луна все же права — Шону ни с кем сейчас не может быть лучше, чем с Лорин. А девочка сама выбрала ношу по своим плечам, раз продолжает ее тащить и легкомысленно улыбаться, глядя в глаза учителя.

Она не похожа на несчастливую.

Она похожа… на не знающую, что такое настоящее счастье. Они оба похожи.

Вот это был именно тот пунктик, на котором Панси неизменно вставала в ступор. А что есть — счастье? Она сама-то точно уверена, что знает, как оно выглядит? Как должно выглядеть со стороны?

А Шон уже один раз обжегся. Так сильно обжегся… что хорошо — хоть что-то к кому-то еще остался способен чувствовать. Пусть даже принято считать, что маги способны регенерировать после чего угодно — была бы на то воля да, как говорится, желание.

Тем более — воздушные маги. Логики — поверхностные, легкие, переполненные потоками информации, которую едва успевают анализировать.

Панси слишком хорошо помнила Драко, каким видела его однажды в мысливе Снейпа, охотно согласившегося продемонстрировать прошлое. Драко, умирающего от горя, потому что Гарри больше не было с ним.

Потому что он просто не захотел жить без Гарри — и никакая воздушность и легкость не помогла. Она вообще, как выяснилось, не сыграла никакой роли, когда дело коснулось чувств и возможности выбора. Малфой, сильнейший маг Воздуха на памяти Панси, оказался законченным однолюбом.

При всей его страсти к Лавгуд и при всем уважении, заботливом внимании и, пожалуй, некой дружеской общности с самой Панси.

— Мама задумалась… — тихонько улыбаясь, протянула Луна. — Мама не может не думать — она у нас с тобой ну очень умная. Очень-очень, поэтому и думает все время о чем-то. И забывает, что иногда надо отдыхать, чтобы голова не перегревалась.

Джастин, вывернув голову, с интересом рассматривал Панси, сжимая в кулачке палец Лавгуд.

Пэнс, не выдержав, фыркнула и отвернулась, пряча лицо в ладонях. Улыбку Луны она чувствовала, даже не видя ее.

— Хотя нет, — подумав, возразила сама себе Лавгуд. — Такая мама, как у тебя, может думать сколько угодно. Она у тебя уникальная — даже когда спит, и то, наверное, над чем-нибудь думает, — она снова сделала большие глаза. — А уж когда не спит… Ну, то есть — не совсем спит… То есть — совсем даже, можно сказать, не спит…

Панси расхохоталась и схватила подушку, делая вид, что намеревается ее швырнуть.

Не хватало еще рассуждать перед сыном, как именно ведет себя его мама… ну, то есть — как ведут себя обе мамы — когда у них есть возможность остаться вдвоем. Собственно, это только перед сном и бывает, да и то — когда удается на ночь в замок вернуться…

— Я тебя обожаю, — смеясь, покачала головой Луна. — Даже не замахивайся — все равно же не бросишь. Я под защитой младенцев, на меня даже подушку поднимать нельзя. Не то что — руку.

Джастин уже тянул ее палец себе в рот.

— А-а-а, укусишь! — преувеличенно забеспокоилась Лавгуд и принялась отнимать руку. Малыш сосредоточенно боролся, снова ловя знакомую теплую ладонь и цепляясь за нее.

— Чем он тебя укусит — у него зубов еще нет, — философски усмехнулась Панси. — Паникерша.

— И нечего привыкать кусать маму, — невозмутимо откликнулась Луна. — Хотя, конечно… с другой стороны — кого ему еще кусать, если так разобраться. Вторая мама в делах, папы — одного не дождешься, а второго не то что, гм, кусать не стоит… Вообще лучше не демонстрировать, что ты это делать умеешь… Ну, в общем, — она вздохнула, — точи, малыш, пожалуй, будущие зубы и впрямь об меня. Мы с тобой сами как-нибудь разберемся, да? Что маме с покусанными пальцами потом делать…

Панси задумчиво молчала. Чуть располневшая, воркующая Лавгуд с ее извечной мягкой рассеянной улыбкой, теплая и домашняя до невозможности — такая близкая, даже когда ворчит или устало проваливается в сон, в очередной раз успокоив Джастина… Рядом с ней Панси чувствовала себя так, словно вынырнула из затяжного кошмара и с удивлением обнаружила, что кошмар был ненастоящим.

Что в настоящем мире по-прежнему все хорошо, все стабильно, знакомо и выверено, и даже капризы малыша стали частью теплых, негромких будней.

И почти получается не думать о том, что творится за стенами замка. Отдыхая здесь настолько, что внешний мир на время будто отодвигается в сторону, и можно выключиться из потока бесконечных мыслей — а потом с новыми силами включиться обратно.

Что я такого сумела сделать, что кошмар оказался в прошлом? — в который уже раз спросила себя Панси, глядя на улыбающуюся хохочущему Джастину Луну.

* * *

— Ты настаиваешь? — насмешливо изогнул бровь мистер Гарри.

Сцепленные в замок пальцы Шона побелели от напряжения. Ну почему любой разговор теперь всегда выворачивается сюда?

Сохранять прежнее — внимательное и чуть задумчивое — выражение лица независимо от обсуждаемой темы у него с каждым днем получалось все лучше.

— Ага, — пряча вызов за показной непринужденностью, кивнул учителю Алан. — Я считаю, что смерть — слишком окончательная штука, чтобы считаться уроком. Когда она случается, гадать о причинах становится поздно. И поэтому убийство, тем более — мага… магов… да еще и массовое…

Он все-таки закипал — и потому терялся в словах. Никогда не умел говорить о том, что задевает его за живое, спокойно.

— Да ну? — невольно передразнил мистера Поттера Рэй. — А как насчет «невозможно убить того, кто достоин жизни»?

— И, кстати, — добавила Марта. — «Убийство человека есть законность, убийство зверя есть необходимость, убийство света есть тягчайший из грехов». Кто-нибудь обращал внимание, что про убийство магов здесь ни слова не сказано?

— Потому что мага невозможно убить, — подытожил Рэй. — Его контролирует стихия, а, значит, все, что случается в его жизни, есть ее реакция на его выборы и решения.

Губы Алана медленно сжались в тонкую ниточку. Вопреки ожиданиям Шона, он еще целых секунд десять размеренно вдыхал и выдыхал, не срываясь на крик.

— Ты веришь в то, что каждый стихийный маг южной Англии, включая куколок и новопосвященных, уже успел наошибаться до невозвратной точки? — наконец глухо спросил Прюэтт. — Одновременно?

— А ты веришь в то, что можно вот так запросто взять и убить того, кто нужен стихии живым? И она это позволит?

В глазах Алана тенью промелькнуло злое, темное бешенство. Шон едва удержался, чтобы не схватить его за руку.

— Стоп, — поднял открытую ладонь мистер Гарри. — Рэй, тебе задали вопрос. Мы слушаем.

Парень поджал губы.

— У меня нет логического объяснения, — буркнул он наконец. — Я знаю только то, что стихия не ошибается. Мы можем не видеть, где сворачиваем не туда, но она, в отличие от нас, не замутнена эмоциями совершенно, и поэтому все ее решения — верны. Всегда.

— Слушай, стихия не персонифицирована, — подал голос молчавший весь урок Мэтт. — Как она может что-то решать?

Рэй раздраженно поморщился. Шон поймал себя на дурацком ощущении, что прекрасно понимает логику Мэтта… но и представления огненного мага, в знаковой системе которого суть чего угодно, даже закона, похоже, всегда несет сумбурный оттенок личностности, он понимает тоже.

Мерлин, они просто не могут представить, что бывает иначе, ошеломленно подумал Шон, косясь на тонкий профиль Алана. Они эгоцентрики — и привыкли всегда примерять на себя что угодно, а представить, что это нечто может быть действительно беспристрастным… отстраненным, равнодушным, спокойным… да им, похоже, и нечем такое вот представлять. Для них вообще все слишком… личностно, вот именно. Может, поэтому они и сами так включаются во все подряд — так ревностно, так запальчиво? И поэтому так отчаянны и решительны во всем, что пытаются делать, и все принимают в итоге близко к сердцу?..

— А сам на собственный язык — что, не можешь перевести? — скрипуче поинтересовался у Мэтта Рэй. — За тебя еще и слова подобрать? Не цепляйся к форме. Ты прекрасно понял, что я сказал.

— Иногда нечеткая форма здорово выдает искаженную суть, — заметил Доминик. — Любая, даже самая развитая и продвинутая личность, даже превосходящая магов качественно и на порядки более самоорганизованная, все равно остается личностью.

— Ну и что? — утомленно обернулся к нему Рэй.

Рэммет задумчиво улыбался, покусывая кончик пера, которое все занятие вертел в пальцах.

— То. Во-первых, личность не способна до конца избавиться от собственных симпатий и предпочтений. А во-вторых, с личностью можно торговаться и договариваться. С законом — нельзя. Предпочитая в глубине души полагать стихию персонифицированным существом, ты оставляешь сам себе лазейку к нарушению ее же правил.

Сидящая рядом с Виленой на подоконнике Лорин оцепенело моргнула и перевела неверящий взгляд на Шона. Тот привычно ухмыльнулся, едва заметно пожимая в ответ плечами.

Разговаривать с ней без слов было так просто, что временами Шону казалось — они умели это делать всегда. Просто раньше почему-то не пытались попробовать.

Раскрывшую было рот девушку перебил резкий и горький смешок Натана.

— Голосую за плюс Рэммету, учитель — он только что разжевал нам в трех словах, почему огненные маги лезут затычкой в каждую бочку и при этом в упор не верят, что могут в любую секунду бесславно сдохнуть. А мы-то тут годами головы ломаем, откуда в них такой маразм при всей общей неглупости!

Смущение вместо ответа мистер Гарри разыграл почти мастерски. Если бы Шон не общался так долго с действительными мастерами притворства, пожалуй, и не заметил бы разницы.

Черт, он что, и правда в упор не видит, что с ними происходит? Не только с Аланом — с ним-то давно все понятно. Но Нат! Когда речь идет о любых других учениках, мистер Поттер за первое же выскочившее лишнее слово уцепиться горазд, лишь бы все страхи наружу из них повытаскивать! О’Доннела же как будто и вовсе не замечает, хотя тот прямее некуда сейчас…

Подняв глаза, Шон наткнулся на неожиданно пристальный взгляд учителя. Будто припечатывающий к стене неразумного юнца, рассуждающего о том, чего пока еще не способен понять.

Все он прекрасно видит, тут же пришла отрезвляющая мысль. Он… нарочно не вмешивается, специально. Именно в их отношения и дела, каждого из двоих. Вот черт… а почему?..

— Если я когда-нибудь умру… — негромко заговорил Рэй, глядя в пол. — Я… буду точно знать, что я это заслужил. Я только это и хотел сказать — смерть не бывает ни чем иным, кроме как закономерным исходом для упрямого и слепого идиота. А я знаю, что бываю и им тоже.

Рядом задохнулся Алан. Зашипел, едва не вскочив с места — и тут же вцепился побелевшими пальцами в ворс ковра, словно заставляя самого себя сидеть и не двигаться. Даже не оборачиваясь, Шон почти чувствовал, какие молнии сейчас мечут его глаза. В комнате мгновенно стало как будто бы немного теплее.

На спинке дивана одновременно дернулся в сторону Прюэтта Натан — и, увидев, что тот пытается успокоиться, тоже застыл — впрочем, не отводя напряженного взгляда от лица Алана.

Рядом с Энни медленно выпрямился и сел лежавший, как всегда, весь урок на полу Брайан. Его лицо тоже походило на заледеневшую маску.

— У тебя повернется язык повторить это про нее? — с нехорошим спокойствием спросил он. — Теми же словами? Или ты забыл подумать, прежде чем обобщать?

Вот теперь по Рэю было точно видно, что он — огненный маг. Потяжелевший, горящий взгляд исподлобья — и очень странное ощущение какой-то подспудной нелогичности, словно его поведение сейчас не совсем соответствует его же чувствам. Шон никогда не мог найти нужных определений для подобных вещей.

Мистер Гарри молчал, замерев у стены со сложенными на груди руками, но почему-то казалось, что он напряжен, как струна — а от потока бешено проносящихся в голове собственных мыслей у него ломит виски. Это слишком важная для него тема, с тупым удивлением понял Шон.

Лично для него. Не как для учителя.

— А чем Дина Торринс отличалась от других магов? — наконец процедил Рэй. — Раз умерла, значит, была виновата. Довыступалась и долезлась не в свое дело, вот и получила по заслугам.

И, вздернув подбородок, решительно перевел взгляд в угол. На Филиппа.

Шон едва не вздрогнул, обнаружив, что тот улыбается. Мягко, почти мечтательно. Прямо в пылающие непонятно чем глаза Рэя.

— Она отличалась тем, что всегда умела найти в каждом тот самый, единственно верный, нарыв, от которого и ползет во все стороны гниль, — тихо ответил Фил. — И достаточно глубоко ткнуть в него пальцем, чтобы у тебя потом не осталось выбора, кроме как — решиться и вычистить, — он помолчал и спокойно добавил: — или низвести до уровня флобберчервя саму Дину, если вычищать слишком страшно. Тем более, что поспорить с ней самой и доказать, как она ошибалась, говоря то, что тебе так не понравилось, у тебя больше нет возможности.

Теперь группа с изумлением воззрилась на побледневшего Рэя.

А ведь он был на похоронах, параллельно припомнил Шон. Ох, Мерлин… и еще как был…

Он тоже плакал, как и Алан. Только всеми силами пытался это скрывать.

— Она такой же маг, как и все, — медленно, сквозь зубы повторил Рэй. — Я понимаю, что тебе теперь хочется чуть ли не к лику святых ее причислить, но моя внутренняя честность, извини…

— Твоя внутренняя честность давно удалилась позавтракать, — с нажимом перебил его Фил. — Раз ты до сих пор боишься признаться, что любишь ее. И что все, что она тебе говорила — правда.

Побелевшие губы дрогнули — но, так и не вымолвив ни слова, снова сжались.

— Рэй, она — знала, что ты ее любишь, — мягко добавил Филипп. — А ты знаешь, что она знала. Не заставляй меня говорить вслух о том, чем умела быть Дина. И для тебя — в том числе.

Почему-то вдруг бросилось в глаза выражение лица Доминика — и то, как горько он улыбнулся чему-то, прислоняясь затылком к стене.

И то, как на него смотрит Тони. Чуть ли не с нежностью… словно — еще секунда, и он, как большая птица, расправит крылья и укутает ими Рэммета. Спрячет навсегда в их тепло.

Шон почувствовал, что начинает задыхаться. А еще очень хотелось куда-нибудь деться от обеспокоенного взгляда Лорин. Прямо сейчас.

— Ты сам видел, какой водой стала Дина, — замороженно сказал Брайан. — Ты знаешь, что уничтоженный стихией маг не может быть… таким. Чистым.

— Ты боишься принять ее такой, потому что ее чистота означает твою слабость, — в тон ему откликнулся Алан. — Готов запачкать ту, кого любишь, потому что она бросила и тебя тоже? Променяла твое чувство на его жизнь?

От едва заметного кивка в свою сторону Шона обдало жаром. Заткнись, а? — мысленно взмолился он. Ты же мой друг, Алан. Ну, пожалуйста…

— Может быть, у магов и нет свободы воли, — медленно проговорил Филипп, — но кое-что у них точно есть. Право выбрать, за кого — и ради кого — отдать себя, если в этом и состоит их сущность. Будь Дина пустышкой, ее смерть научила бы нас, как не надо поступать, потому что так не надо поступать никогда. Но ее смерть — это… это…

— То, чему можно завидовать, — закончил за него Брайан. — Она умерла так же, как и жила. Так же светло и осознанно. Ты можешь похвастаться тем, что твоя жизнь светла, а поступки осознанны, Рэй? Все до единого?

— Смерть — это всегда смерть! — прошипел тот — бледный, как стена. — Не говори мне, что это может быть благом! Этот ублюдок сломал ей шею, как кукле — я что, должен благодарить его за то, что он дал Дине возможность пожертвовать собой ради того, кто даже ногтя ее не стоит?!

Перед глазами поплыли красно-черные круги — и Шон обнаружил, что зажмурился так сильно, что стало больно глазам.

— Рэй? — чуть слышно позвал Филипп.

— Что?!

— Ты не должен прощать Кристиана.

Парень едва слышно дышал сквозь зубы, в упор глядя на него.

— Но простить Дину ты — должен. Она никогда не принадлежала тебе одному — а ты именно этого и хотел. От нее. Всегда. Но она никогда не смогла бы тебе этого дать — это бы просто ее убило. Ты же сам знаешь. Если бы она на это пошла — с тобой или с кем-то другим — она растворилась бы в стихии, как отказавшийся от своего пути маг. Это все равно, как если бы мистер Поттер выбрал спокойную жизнь со своей семьей где-нибудь подальше от всех — вместо того, чтобы открыть эту школу и дать и нам всем возможность выжить тоже.

Рэй долго молчал, вцепившись в волосы и то набирая воздуха в грудь, то опять раздумывая отвечать и устало выдыхая. Шон подумал, что, кажется, ему просто нечего сказать на такое.

Это слишком… в лоб. Чтобы вообще переварить в одночасье.

И не только — ему.

— Даже я смог простить… Дину, — Алан нервно кусал губы, глядя в сторону. — За то, что она выбрала смерть, а не нас. Значит, ты тоже сможешь, Рэй. Нужно только взять и попробовать однажды подумать не о себе, а о ней. И о тех, кто остался жив благодаря ее жертве.

Короткое движение Натана. Не согласен?

Черт, да он твердо уверен, что сейчас Алан лжет… только почему-то не хочет вмешиваться и спорить вслух. Но ведь Прюэтт и в самом деле смог ее простить — в этом Шон даже не сомневался. Они столько раз говорили об этом. Столько раз ссорились из-за нее. Не знать, что Алан думает о Дине, к каким выводам он пришел на ее счет, можно только, если…

Они что — вообще об этом не говорят? — мысленно ужаснулся Шон. А о чем они, Мерлин бы их побрал, тогда разговаривают? Если Натан не знает и не видит главного, что происходит в Прюэтте в последние месяцы?

Впервые мысль о том, что Алан, пожалуй, не просто так начинает напоминать выгорающую изнутри, обугленную и износившуюся оболочку, не показалась Шону странной. Впервые пришло в голову, что у них с Натаном и впрямь все не так просто, как может показаться тому, кто смотрит мельком, со стороны и не вглядываясь.

Несмотря на то, что О’Доннел мгновенно выключает из обзора весь окружающий мир, стоит Алану психануть или разозлиться, и видит только его одного. И на то, что Натан — единственный из земных магов школы, кто решился захотеть стать целителем. Чтобы иметь возможность лечить не только собственного партнера, конечно — с этим мотивом-то все понятнее некуда. Алан вечно во что-то встревает и рискует собственной шеей… а Натан — не его партнер. И, похоже, никогда им не станет.

Однажды, после очередной истерики Алана на тему «О’Доннел — конченый идиот, которого невозможно понять», Шон говорил с мисс Панси. Вынесенная из разговора мысль о том, что целитель — это всего лишь тот, кто способен мгновенно и с полной отдачей полюбить каждого, как партнера, и действительно захотеть ему помочь — так сильно, что даже физическая связь становится для этого не нужна — на пару дней полноценно выбила его из равновесия.

Он понял, почему целителями становятся только земные маги. А еще — почему даже из них ими не становится почти никто.

Лорин, после того, как он рассказал ей об этом, Натана даже зауважала. Ну, точнее — почти перестала морщиться и каменеть в его присутствии, всем видом выражая неодобрение. Шон никогда толком не понимал, почему она так рьяно привечает Прюэтта и всегда так тепло его поддерживает — и почему не выносит О’Доннела, едва терпя разговоры о нем.

Как будто сама, лично, за что-то на него злится.

Единственное, что из нее удалось вытянуть — «да его придушить мало за то, что он с Аланом делает». Пояснений не последовало — если Лорин считала нецелесообразным обсуждать какую-то тему, тут можно было хоть удавиться.

— Выбрать смерть — это не подвиг, — наконец угрюмо сказал Рэй. — Ничем не отличается от того, как если бы мистер Поттер в свое время выбрал жизнь со своей семьей подальше от Англии. Школы не было бы в любом случае — хоть живи он, наплевав на все, хоть умри ради великой цели. Смерть — это бегство. От жизни. А, значит, это всегда — ошибка. Потому что трусость, — он вздохнул и добавил: — извини, Фил.

— Извиняю, — пожал плечами тот. — Тебе страшно представить, что умереть — это иногда сила, а не слабость. Когда это — единственный способ остаться на своем пути, а не малодушно сбежать с него, прикрываясь мифическими дальнейшими свершениями. Мне не за что злиться на того, кто не может найти в себе смелости, чтобы стать сильнее. Это твоя беда, Рэй, а не вина.

— Как ты можешь так говорить! — выкрикнул тот. — Она же и тебя — тоже — бросила! Черт, да с тобой она обошлась еще хуже, чем со всеми нами, а ты все оправдания ищешь!

— Иногда один поступок дает больше, чем годы жизни бок о бок, — возразил Филипп, глядя на него. — Тебе… не понять, наверное. Но я всегда хотел не просто как можно дольше потреблять то, что Дина умела давать, а научиться быть таким же магом Воды, как она. И этот ее поступок… он — больше. Наверное, чем вся наша совместная жизнь. Он дал мне — больше. И я горжусь тем, что Дина Торринс, которую я люблю — такая. Что она это сделала. А ты ненавидишь ее за это же, и тоже называешь это любовью, ты не находишь, что любить настоящую Дину ты никогда и не пробовал? Что для тебя это слишком накладно? Страх всегда рождает ненависть, Рэй. Всегда. А ты просто боишься.

Рядом почему-то пошевелился и чуть чаще задышал Алан. Шон отметил это, но тут же обнаружил, что ни черта не понимает — что такого в словах Филиппа могло задеть его за живое. Чему там вообще задевать — в Алане-то. Уж он-то точно всегда настоящую Дину любил…

— Хватит делать из меня монстра, а? — устало поморщился Рэй. — Будь я таким безнадежным, стихия давно бы вправила мне мозги. И напирать на то, во что Дина превратилась после смерти, знаешь, по-моему, слегка неуместно. Может, я тоже превращусь в очищающее белое пламя, если сейчас умру? Мы же не можем это проверить. Так что не будем… о чистоте и грязи. Я смотрю на факты, а не на домыслы, а по факту — я жив, а она мертва. Вот и все.

Молчавший, как тень, мистер Поттер нехорошо улыбнулся, в упор глядя на парня.

— А если можно проверить? — негромко спросил он. — Ты согласишься?

— Нельзя, — отрезал Рэй. — И давайте не будем о…

— Энни, — попросил мистер Поттер. — Ты не могла бы…

— Конечно, — тут же согласилась та. — А надо?

— Вот в этом и весь вопрос. Рэй, ты хочешь узнать, как именно выглядит твоя аура прямо сейчас? Нам незачем ждать твоей смерти, чтобы увидеть, похож ты на очищающее белое пламя или нет.

Шон мысленно усмехнулся. Пат. Мистер Гарри всегда умел, толком не вмешиваясь, вставить слово в нужный момент и загнать того, кто заврался, наконец-то в тупик. Перед всеми.

Хорошо, что он не обращает внимания на меня, мелькнула вдруг жалкая мысль.

— Не хочу, — после долгой паузы наконец признался Рэй. — Черт, и еще я не хочу, чтобы вы философствовали о благе смерти, сидя за стенами посреди горы трупов! — глядя себе под ноги, выкрикнул он. — Они умирают там, а вы объясняете мне, что это может быть правильно! Вместо того, чтобы хоть что-нибудь уже сделать!

— Перечисли все, что уже было сделано, — перебил его мистер Поттер. — Пожалуйста. По порядку.

Рэй скривился. Шон его понимал.

— Вы проверили, как именно действуют излучатели и где они расположены, — неохотно сказал он. — Убедились, что к ним нельзя подойти. Восстановили принцип, по которому они построены. Доказали, что прервать их работу, настроив любой аннигилирующий излучатель, невозможно. Выпустили информационные листы по неохваченным городам с предупреждениями для магов. Поставили в известность Министерство Магии. Наладили сотрудничество с авроратом… который, вообще-то, все равно ничем не может помочь.

— Что бы ты сделал еще?

Рэй надолго задумался. Хотя, на самом деле — просто не хотел озвучивать собственные мысли по поводу.

— Вы не ищете тех, кто смастерил эту заразу, — наконец глухо проговорил он. — И продолжает расставлять ее по всей Британии.

— Мы, Рэй, просто не можем их найти, — вздохнул мистер Гарри. — И ты об этом знаешь — как и о том, что аналитики день и ночь головы ломают, пытаясь их вычислить.

— Значит, вы что-то упускаете! — рявкнул тот, поднимая голову. — Я не знаю, что! Но это должно быть на поверхности — неужели вы не чувствуете? Что оно совсем рядом, и мы просто ищем не там?

Шон похолодел. Пальцы невольно сжались, он едва сдержался, чтобы не зажмуриться и не выдать себя. Не посмотреть в глаза учителя и не увидеть, как он смотрит прямо в тебя — насквозь.

Не убедиться, что он действительно — знает.

В такие минуты Шон ненавидел Гарри Поттера. Всеми фибрами души.

Страх всегда рождает ненависть, значит?.. Да, Филипп?..

— И… черт, в конце концов — они же умирают там! — выпалил Рэй. — А эти чертовы излучатели продолжают работать и убивать их. Продолжают, учитель! Каждый день! Хоть сколько листовок и брошюр напечатай — все равно большинство магов их не увидит. Они будут умирать только потому, что случайно забрели не в тот город!

Мистер Гарри вопросительно поднял бровь, не сводя с него взгляда. Он молчал.

Судя по скрипнувшим зубам Алана, в этом он с Рэем был абсолютно согласен. Так согласен, что едва себя молчать заставлял.

Кстати, Шон совершенно не понимал, какого Мерлина Прюэтт вдруг стал таким молчаливым — как будто ежесекундно тренировался в непонятно зачем ему понадобившейся сдержанности.

— К излучателям нельзя подойти вплотную, Рэй, — негромко напомнил ему мистер Гарри. — И остаться при этом в живых.

— Значит, пусть лучше все маги страны вымрут? — в лоб спросил тот. — За то, чтобы каждый из нас остался в живых и не рисковал?

— Ты хочешь пойти и рискнуть?

— Я не хочу сидеть, сложа руки и перекладывая ответственность на аналитиков! — Рэй тяжело дышал сквозь зубы. — Наверняка можно что-то придумать. Пойти — и придумать, я не знаю, что. И — да, лично я предпочел бы сдохнуть, но убрать эту дрянь, чем сидеть вот так вот и ждать, пока хоть на кого-нибудь сверху снизойдет откровение!

Шон испуганно распахнул глаза. Он точно это сказал? Именно это?

Судя по остолбеневшим лицам ребят, над тем же вопросом сейчас думали все. Филипп кусал губы, пряча улыбку. Мистер Гарри снял очки и, потерев лоб, уставился на замолчавшего Рэя.

— Умереть, чтобы жили другие? — спокойно уточнил он. — Даже те, кто, возможно, не стоит и твоего ногтя? Я тебя правильно понял?

Тот резко вдохнул и, на мгновение замерев, зажмурился, будто сам только что понял, что именно сказал вслух. А потом усмехнулся и помотал головой.

— Да, — подпирая ладонями подбородок, констатировал он. — Вы меня правильно поняли. Мерлин с вами… Ваша взяла.

Мистер Гарри долго смотрел на него и, наконец, непонятно вздохнув, снова надел очки.

— Жаль, что ты маг Огня, Рэй, — сказал он. — Мисс Панси ищет себе помощника для работы в Лондоне — точнее, она наконец-то согласилась с тем, что он ей необходим. Но у нее жесткое условие — это должен быть не водный и не огненный маг.

— Почему? — не удержавшись, выдохнул Алан.

В его глазах — как и во взгляде Рэя — горела такая обида, что Шон невольно фыркнул. Все-таки… не выведешь из Прюэтта огонь, никогда. Как бы он там ни пытался.

— Потому что ей нужен именно помощник, а не напарник, — пожал плечами мистер Гарри. — Логик, а не эмоционал. Тот, кто будет мыслить, как она, и выполнять ее указания, а земные и воздушные маги для этой роли лучше годятся. Но только те, кто ни с кем не связан сейчас прямыми стихийными узами, естественно.

Доминик открыл было рот, игнорируя тяжелый взгляд Тони.

— А можно, я поеду? — внезапно перебил его Натан.

Алан будто мгновенно остекленел. Губы дрогнули — но взгляд тут же опустился и уперся в пол.

Шон машинально уцепился за его безжизненные пальцы.

Иногда он безумно скучал по тому Алану, который срывался на яростный крик от всего, что не собирался поддерживать.

По крайней мере, тогда он хотя бы казался живым.

— Запомни — никакой самодеятельности, — спокойно повторила мисс Панси. — Никаких пререканий и никакой демократии, пока мы на людях. И никаких колебаний, если я выдаю указания.

— Я помню, — не удержался от намека на улыбку Натан.

Они все обсудили еще вчера, в ее кабинете. И почему-то с той самой минуты, как он вошел туда после занятий, его не покидало странное, нелогичное ощущение — мисс Панси и хотела, чтобы это был он. Только по какой-то причине решила не предлагать прямо.

Разговор, как и все разговоры с ней, получился емким, содержательным и коротким. Натан и сам понимал, что отправляется не на загородный пикник и не в гости к дружественно расположенным существам. Мисс никогда не позвала бы с собой помощника, будь дело только в объеме работы.

Точнее — тогда она точно взяла бы воздушного. Ей же подходил и земной… причем предпочтительнее — именно Натан О’Доннел. Единственный из взрослых земных магов школы, кто участвовал во второй войне лично.

Других причин и отличий Натан не видел.

— В зеркало на себя посмотри, — непонятно ухмыльнулась мисс Панси. — Может, там еще чего разглядишь.

И, взяв смущенно фыркнувшего парня за руку, шагнула в камин.

Яркая вспышка — и Натан едва не вздрогнул от мгновенно обрушившегося сверху одним мощным хлопком по ушам гомона чужих голосов, мыслей и воплей.

— Привыкай, — бросила ему мисс Панси — и решительно зашагала вперед, протискиваясь сквозь снующую толпу.

Натану ничего не оставалось, как двинуться за ней следом, цепко держа в поле зрения короткую светлую стрижку.

Вокруг все бурлило, клокотало и вспенивалось раздражающе бесконечной человеческой массой, голова пухла от обрывочных, перекрикивающих друг друга мыслей, будто задавшихся целью проверить его череп на прочность. Сцепив зубы, Натан молча шагал по коридорам, стараясь не отставать от мисс Панси дальше, чем на полшага.

Не потому что боялся ее потерять. Оставлять ее одну — здесь, в этом хаосе — почему-то казалось кощунством. При всей глупости самой мысли.

Гигантский лифт бесшумно распахнул двери, и мисс Панси проскользнула внутрь, прямо в застывшую внутри массу людей. Натан вошел следом, встав сбоку от девушки — поворачиваться к ней, а заодно и ко всем остальным, спиной не хотелось тоже.

— Снова вернулись в наши края? — любезно осведомился над ухом низкий мужской голос, когда двери захлопнулись и лифт двинулся вниз.

«Узнала еще что-нибудь новое или нет?» — нетерпеливо вторила словам непроговоренная мысль.

— И вам тоже доброе утро, — вежливо усмехнулась мисс Панси.

Обладатель голоса оказался статным мужчиной лет сорока. Непроницаемое лицо с белозубой улыбкой. Пронизывающий, и в то же время — ничего не выражающий взгляд. Уверенность и доброжелательность, за которыми почти не пытается спрятаться сила.

Ну, или то, что люди называют ею.

Натан молча разглядывал человека, считающего себя достаточно смелым, чтобы заговорить со стихийным магом, пусть даже и в лифте Министерства Магии.

— Могу я на этот раз рассчитывать хотя бы на пару часов в вашем графике? — назойливая, давящая требовательность буквально просачивалась сквозь его внешнюю любезность.

— Мистер Кингсли, — мисс Панси растянула губы в подобии улыбки. — На этот раз вы можете рассчитывать хоть на целый день.

Она бросила быстрый взгляд на Натана.

— Мистер О’Доннел, — представила она его. — Мистер Кингсли, Главный Аврор.

— Ваш телохранитель? — стараясь оставаться невозмутимым, поинтересовался мужчина.

Натан моргнул. Похоже, шутка про зеркало была не такой уж шуткой… если, конечно, мисс Панси не подбросила эту мысль собеседнику только что — шутки же ради. С нее бы сталось.

— Мой коллега, — спокойно сообщила девушка, поворачиваясь к распахнувшимся дверям лифта. — До встречи, мистер Кингсли.

«Слава Мерлину, похоже, не огненный…» — донеслась в спину Натана ошеломленная мысль.

— И почему он боится огненных магов? — спросил он, нагоняя мисс Панси.

— С Гарри имел счастье конфликтовать, — коротко ответила та. — Давно. Но, похоже, особенности общения все еще помнит.

У Натана уже ощутимо ехала крыша — от вереницы проталкивающихся мимо людей, их косых взглядов и кричащих мыслей под приторно вежливым улыбками. От шелухи липких, истеричных эмоций, какофонии тупых монотонных звуков. Он думал, что после Уоткинс-Холла толпой народа его уже не удивить никогда.

Он понятия не имел, как страшно отвык от этого. Отвык ходить, мысленно ощупывая пространство и отслеживая все, что происходит за спиной.

Потому что тем, кто остается сзади, доверять — невозможно.

Впервые мысль о том, что мисс Панси бывает здесь регулярно — и даже живет здесь — вызывала не интерес, а легкую панику. Натан подумал, что, пожалуй, совершенно не знает пределов собранности и выдержанности этой девушки. Да и не только он — никто из ребят…

— Держи, — мисс Панси улыбнулась, небрежно шлепнув его по плечу пластиковой карточкой с именем. Свою она уже прикрепила. — Без этого тут дальше главных коридоров никуда не уйдешь.

— Помню, — кивнул Натан.

— Это мой личный кабинет, вот ключ, надо будет — пользуйся. Все крыло этажа отведено под отдел изучения стихийных магов, в его пределах можешь почти не дергаться, местные от мага не станут шарахаться. Бумаги забирай — и вперед, я провожу.

То, что она делится выкладками, которые с таким трудом вычленяют и составляют их аналитики, Натана не удивило. Что-то подобное он и подозревал.

Не стали бы люди идти на прямой контакт без обмена. Точнее — не было бы с такого контакта толку.

Они снова вышли в коридор, только на этот раз она шагала рядом, продолжая вполголоса наговаривать инструкции. Натан слушал, пытаясь не морщиться от гомона чужих мыслей.

«…вернулась…»

«…если я все-таки спрошу, интересно, она…»

«…симпатичный самец, никак, новенький, надо будет…»

— Привыкай, — усмехаясь, снова сказала мисс Панси, глядя в сторону. — Это же люди.

Да. Мерлин их всех побери.

— Каждый раз сами не знают, надеются они на то, что я вернусь, или на то, что не вернусь никогда. Постарайся не подталкивать особо нахальных в ненужную сторону.

Натан молча наклонил голову.

— Дэвид Уизерсон — заместитель покойного Уильяма, редкая скотина, но другого все равно нет. Хамит, когда нервничает, пропускай мимо ушей, сколько сможешь — сотрудники у него вышколенные, а работать тебе все равно с ними, а не с их недоделанным шефом.

«…как он мог, это же был мой проект, только мой, это меня…»

«…успеть в лавку до обеда, чертов пес, надо ж было так…»

«…уже по двое, а потом что, толпой сюда…»

— Ты с утра в отделе по аналитике, они тебя там вопросами завалят, это нормально, они всегда так, а я сейчас в аврорат, к Кингсли. В половине второго встретимся наверху, там есть на удивление пристойное для Министерства кафе.

«…мразь! Поттеровская подстилка, думаешь, вас никто никогда….»

Натан захлебнулся вдохом.

— Стоять! — чуть слышно скомандовала мисс Панси.

Он замер, изо всех сил стараясь не обернуться.

Девушка встала вплотную и теперь смотрела на него снизу вверх, словно между делом убирая соринки с его плеча и все так же спокойно улыбаясь.

— Мы просто разговариваем, — по ее лицу невозможно было ничего прочитать. — Никогда не показывай людям, что ты их слышишь. Здесь могут быть рады тебе и даже искренне хотеть добра, но здесь — человеческий мир. И пока еще мы и они — дипломаты между воюющими сторонами, а не представители дружественных видов.

— Он знает вас.

— Да, естественно. Слепок запомнил?

Натан на секунду задумался — и покачал головой.

— Ладно, в следующий раз снимешь.

— В следующий?..

— Натан, не перебивай старших. Этого человека я слышу третью неделю. Он всегда прячется в толпе, но он подходит все ближе. Не надо его провоцировать или ловить. Просто не мешай ему упиваться своей мнимой неуязвимостью — по-моему, он не очень умен, раз верит, что стихийный маг может его не почуять.

Натан долго молчал, подбирая слова.

— Зачем вы на самом деле позвали меня сюда? — спросил он наконец.

Вот теперь мисс Панси улыбнулась по-настоящему.

— Потому что ты, в отличие от него — умен. Я не могу уследить за всем, а эта тварь вечно крутится рядом, когда мне бы с собеседником суметь разобраться без драки. Очевидно, он и тебя за такого принял. Из чего следует почти наверняка, что он знает меня по старым временам. До школы.

— Неочевидно.

— Я же говорила — ты умный. Понаблюдай, подумай — что о нем можно сказать?

Натан безрадостно усмехнулся.

— Думаю, что все, что о нем можно сказать, вы могли бы рассказать мне и сами, — медленно проговорил он. — Мои способности в чтении мыслей и снятии слепков никак не выше ваших. Носится он за вами, а не за мной, и переключится, разве что, когда и во мне распознает мага, да и то — только в том случае, если его раздражают маги в принципе, а не лично вы. Использовать меня, как приманку, глупо и нелогично, так что — вряд ли вам нужны от меня какие-то конкретные действия по отношению к этому вашему маньяку. Мисс, я не вижу смысла. Поэтому и спрашиваю — для чего вы позвали меня сюда?

Она закусила губу, пристально глядя ему в лицо. Холодный, четкий взгляд задумавшегося земного мага сейчас казался островком тепла, дома, оставшегося где-то далеко позади.

— У меня действительно слишком много работы, — помолчав, сказала мисс Панси. — Кингсли сможет увидеть мою рожицу сегодня только благодаря тому, что в отделе с аналитиками останешься ты. Я не воздушный маг и не могу разорваться надвое. Натан, я даже толком вслушаться в эту тварь не могу — он мне такой возможности не дает. Вдвоем нам будет легче.

— Что-то еще? — уточнил Натан.

Почему-то казалось, что учитель недоговаривает. Или — что и сама толком не все пока может для себя сформулировать.

— Я почти уверена, что тоже знаю его, — неохотно призналась она наконец. — Или он мне кого-то напоминает. Как будто… черт, ладно, забудь.

Натан медленно кивнул.

— За обедом увидимся, — вздохнув и снова превращаясь в собранную целеустремленную женщину, подытожила мисс Панси. — Там и поговорим, как нам дальше тут жить предстоит. Я постараюсь успеть забрать для тебя ключи от номера…

— Надолго мы здесь?

Они уже обсуждали это. Но — до того, как выяснилось, что им предстоит далеко не только работа.

Она пожала плечами.

— Я — на несколько дней. Ты, возможно, надолго. Вообще-то, было бы неплохо, если бы кто-то оставался здесь постоянно, так что… потом будет видно. Хорошо? Посмотрим, как с местным народом сработаешься.

Натан снова кивнул — и, не удержавшись, поймал ее запястье.

— Будьте осторожнее, мисс.

Панси Паркинсон хмыкнула — неожиданно тепло для нее.

— Ты тоже, Натан. И помни — здесь не наш дом. Но здесь и не площадка для военных действий.

* * *

Мысль о том, что налаженная жизнь дала трещину — несмотря на все уверения Мэтта — к Тиму возвращалась еще не однажды. Начиная с первого же дня, при всех проговоренных возможностях и прикинутых вариантах действий. При всей показной уверенности Уилсона в том, что замысел стихии ему очевиден, и проблем с новым членом семьи у них не возникнет, как никогда не возникало друг с другом.

О моменте собственной инициации Тим не помнил вообще ничего, Мэтт о своей тоже не смог сообщить хоть что-нибудь внятное, и предположить, как поведет себя, проснувшись, их свежеиспеченный воспитанник, оба могли, только понастроив очередных отвлеченных теорий. Тим был уверен лишь в том, что когда-то — тысячу лет назад, в прошлой жизни — очнувшись и обнаружив рядом Алису, он чувствовал себя до невозможности беззащитным. Беспомощным, потерянным и ранимым — и от того еще сильнее, еще неотвратимее нуждающимся в ней.

В испуганной девчонке с распахнутыми, полными слез глазами. Как будто только она могла защитить, успокоить. Научить жить в новом мире, где все по-другому — Тим еще не понимал, почему мир вдруг должен стать новым, но ощущение безвозвратно пройденного рубежа не мог перепутать ни с чем.

Пришедший, наконец, в сознание мальчишка, сидя на кровати, рассеянно поморгал, словно прислушиваясь к чему-то в себе — а потом поднял взгляд и уставился на растерянно мнущегося рядом с кроватью Мэтта.

— Что-то случилось? — негромко спросил он.

Ожидавший совсем других слов Уилсон, похоже, окончательно сбился с мысли. Мальчик смотрел на него, не отрываясь, как завороженный — и Мэтт, закусив губу, опустился рядом, машинально, не глядя нащупывая ладонью его пальцы.

Тиму показалось, что он почти физически чувствует, как Уилсона начало медленно отпускать исступленное напряжение последних суток, стоило ему взять этого парня за руку и посмотреть ему в глаза. Ожидание, неизвестность и страх, забившиеся в угол под слоем сто раз высказанных ими друг другу логических доводов — все растворялось в невесть откуда расползающейся, словно накрывающей их мягким покрывалом тишине, не нарушаемой даже потрескиванием огня в камине. Тимоти в жизни так не цепенел, как сейчас — от этой плотной, оглушительной, наполненной чем-то непроизносимо важным тишины между ними.

— Где мы? — почти беззвучно шевельнулись губы мальчишки.

Он все еще не отрывал глаз от лица Мэтта, и Тим невольно подумал, что любой нормальный человек на его месте обязательно спросил бы — где я?

Похоже, им достался не самый нормальный воспитанник…

А потом раздался нетерпеливый тарабанящий стук в дверь, на который все дернулись, как ошпаренные — и наваждение исчезло.

Мэтт заморгал и отвернулся, почему-то быстро отнимая ладонь, которую когда-то уже успели сжать чужие пальцы, дверь приоткрылась, и в комнату, как к себе домой, протопала сосредоточенная Вилена. За ней переминалась с ноги на ногу Маргарет — смущенная, растерянная и почти злая на своевольную девчонку. Весь ее извиняющийся вид словно говорил — ну, вы же знаете, если она упрется…

Судя по лицу Мэтта, он никогда не мог взять в толк, отчего никто не догадывается применить порцию хорошего ремня в ответ на ребяческое упрямство. Тимоти смутно предполагал, что, возможно, примерно поэтому Вилена и досталась Дэниэлу, а не им двоим.

— Привет! — не обращая на них внимания, выпалила девочка, забираясь с ногами на кровать. — Как тебя зовут?

Мальчишка в очередной раз хлопнул ресницами и покосился на Мэтта.

— Ричард, — усмехаясь, сказал он. — А тебя?

— Ленни! — предупреждающе подала голос Маргарет.

— Что? — обернувшись, нахмурила бровки Вилена. — Он — водный! Говорила я тебе, что по куколкам тоже видно?

Мэтт и Тим непонимающе переглянулись, и она, видимо, приняв это за признак интереса, завелась вещать. О том, что стихия — она в маге сразу есть, только идиоты могут думать, что надо окончания формирования дождаться, чтобы потом на цвет щита посмотреть, ее, если разобраться, даже по человеку наверняка можно определить, потому что — ну вот каким еще магом мог бы стать, например, Гарри Поттер? Варианты, что ли, какие-нибудь могут быть? Это же склад характера, и привычки, и — личность! Вот почему никто не берет в расчет личность? А между прочим, стихия выбирает именно…

— Стоп, — поймал Вилену за руку Ричард. — Ты сказала — Гарри Поттер?..

И Тимоти понял, что передозировка информации — это совсем не смешно. Особенно когда вызывает панику в глазах того, за кого ты — еще не понимая, почему, но уже зная точно, что это так — готов ввязаться в какие угодно конфликты даже с упершейся в свои идеи Виленой. Даже при условии, что за ее спиной не стоит сейчас Дэнни — единственный, кто хоть как-то способен воздействовать на этого ребенка одному ему ведомыми увещеваниями.

— Ленни — это Элеонора? — бесцветно поинтересовался Ричард, пряча лицо в ладонях, когда Маргарет, наконец, утащила девчонку.

— Вилена, — поправил его Мэтт. — Она полька. Слушай, ты не молчи только — она тут наговорила выше крыши, так что ты лучше спрашивай, мы тебе все объясним.

Мальчик долго молчал, едва заметно покачиваясь — то ли обдумывал слова, то ли… Тим вдруг поймал себя на дурацком ощущении, что понятия не имеет о том, как именно мыслит водный маг. Что он чувствует. Может, и не слова вовсе…

— Сколько вас тут? — наконец глухо проговорил он.

— Пара сотен, — откликнулся Мэтт.

Ричард поднял голову. Почему-то у него были слегка покрасневшие глаза.

— У тебя будут неприятности? — непонятно спросил он. И тут же уточнил: — из-за меня. Из-за того, что ты сделал.

Уилсон ошеломленно моргнул и обернулся на Тима. Тот пожал плечами — а что он ему пояснит? Только то, что, собрав о магах информации больше всех в замке, и, может быть, даже в мире, самих магов они, похоже, совершенно не знают. Их логику, их мышление… то, как они представляют мир…

Как они вообще живут. В чем. Тимоти мог бы сказать это с уверенностью только о самом себе — да и то уже сомневался, что действительно хорошо себя понимает. Этот мальчик умудрялся вносить сумятицу и непонятки во все, к чему прикасался хотя бы взглядом. Как хаотический элемент.

Мэтт вздохнул и принялся что-то втолковывать Ричарду о школе, о магах, о Гарри Поттере — Тим толком не слушал, увлеченный разглядыванием оцепенело замершего мальчишки. Как тот покусывает губы, как рассеянно теребит край одеяла, как время от времени поднимает голову и бросает взгляд на него, Тима, и от этого взгляда почему-то каждый раз по спине пробегают мурашки, а воздух вдруг становится вязким и плотным настолько, что почти невозможно дышать.

Недавние бравирования Мэтта, все его заявления о том, как лихо они объяснят своему воспитаннику принятые в этой семье правила и научат жить, как удобно наставникам, начинали выглядеть все более нелепыми и смешными.

Ричард словно всеми силами старался занимать как можно меньше места в пространстве — это смущало. Он молчал почти весь вечер, уходя от разговоров, не воодушевился идеей немедленного знакомства с местными магами или просто замком, хотя рассказы внимательно слушал, а к ночи поставил Мэтта в тупик, категорически заявив, что ляжет спать на полу, ему так удобнее.

И без того, судя по всему, крепко сбитый с толку, Уилсон в конечном итоге махнул рукой. Тим, поколебавшись, улегся на привычное место — рядом с ним, хотя видеть, как мальчишка усиленно отводит от них глаза, оказалось так же не просто, как и обдумать вариант уйти ночевать к себе в комнату. Отчего-то казалось, что Мэтт прав: стоит только струсить сейчас, побояться сказать правду, которую Мерлин бы знал, как именно объяснить — и потом станет еще сложнее. Распутать все это и не запутаться самим.

Вообще, рассуждать в привычной манере почему-то становилось чертовски легко, как только Ричард переставал маячить перед глазами — или хотя бы просто замыкался и уходил в себя. Непонятное наваждение отступало, и события снова послушно укладывались в стройную схему, подкрепленную логикой и примерами. Тим выдыхал и расслаблялся, чувствуя, что лихорадочно цепляется за знакомый мир, трещащий по швам от одного присутствия этого мальчишки.

На третью ночь они проснулись — оба одновременно, едва не подскочив на кровати — от звуков сдавленных рыданий в углу комнаты. Едва успев переглянуться и понять, что происходит, они рванулись к свернувшемуся в клубок мальчику, с маху падая рядом и прижимаясь к нему, словно он магнитом притягивал к себе их обоих.

— Рик!.. — шепотом позвал Мэтт, осторожно отводя с его лба влажные волосы и пытаясь заглянуть в лицо.

До Тима только теперь дошло, что Ричард просто спит, вцепившись в подушку и вздрагивая, потерявшись в собственных кошмарах. Парализующий страх тут же рассеялся, сменившись чем-то другим — незнакомым и непривычным, Тимоти вряд ли с ходу придумал бы слово, чтоб как-то это назвать, он только знал, что никакая сила не оттащит его сейчас от хрупких дрожащих плеч, тонких запястий, от беспомощно всхлипывающего голоса. И еще — что отчего-то хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы всхлипы закончились навсегда.

— Ричи… — снова прошептал Мэтт — и в его голосе тоже мерцало что-то пугающе незнакомое… то самое, чему Тим не мог придумать определений.

Он не понимал, что это, но узнал бы, наверное, из миллионов. Мерлин бы подсказал, почему…

Ричард, вздрогнув, проснулся — плечи напряглись, дыхание стало громче и размереннее, и Мэтт молча притянул его к себе, позволяя прижаться, запуская пальцы в спутавшиеся волосы и касаясь губами макушки. Рик прерывисто дышал, успокаиваясь, и это означало, что все хорошо, все закончилось, и можно было выдохнуть и успокоиться тоже, уткнуться лбом в обнаженную спину, обнимая угловатые плечи.

— Тише… — беззвучно повторял Мэтт, ероша русые волосы, зарываясь в них лицом, зажмурившийся и сам отчего-то как будто потерянный.

— Я… — у малыша все еще сбивался голос.

— Ш-ш-ш… — шепнул Тимоти, машинально поглаживая его плечо. — Все хорошо. Все в порядке…

И они лежали так, целую тысячу лет, и от дыхания Рика, его постепенно расслабляющихся рук и влажной кожи кружилась голова, и Тим вжимался в него лбом, до дрожи боясь вспомнить его лицо, его взгляд — и подумать о том, что обнимает сейчас именно его, это именно он так доверчиво прильнул к Мэтту, цепляясь за них обоих. Боясь — и все равно думая. Хоть ты что с такой головой поделай…

— Я… — снова начал было Ричард.

Уилсон едва слышно шикнул — и Рик невесело фыркнул и замолчал, соглашаясь, наконец, с правом не давать объяснений. Они не уходили — оба, не сговариваясь — то ли не желая оставлять в одиночестве едва вынырнувшего из кошмаров мальчика, то ли боясь сами остаться одни, Тим не понимал. Просто чувствовал, что с каждой секундой знакомое до боли уже наваждение вновь медленно наползает на них, накрывая собой, растягивая мгновения, превращая звуки и полумрак в нечто пугающе, отчаянно, неприкрыто интимное, словно бы обнаженное. Нечто, чего Тим никогда не знал раньше. Даже не знал, что оно существует.

Рик шевельнулся, откидываясь назад и немного отодвигаясь от Мэтта — теперь он смотрел на него, и Тимоти мысленно возблагодарил Мерлина за то, что не видит сейчас его глаз. Он бы рехнулся, наверное, если бы Ричарду вздумалось посмотреть на него — так, как он умеет. Именно сейчас.

Ладонь сама собой улеглась на тихо вздымающуюся грудь мальчика, как будто всегда имела право быть там, находиться там, прикрывая собой маленькое бьющееся сердце, и отчего-то казалось, что Мэтт едва дышит, не отрывая взгляда от едва различимого в темноте лица.

— Спасибо… — тихо сказал Ричард.

И слегка потерся затылком о лоб Тима — как будто обращался и к нему тоже. Того мгновенно прошиб пот.

— Да не за что, — почти невозмутимо откликнулся Мэтт.

И опустил голову на подушку, подложив под нее локоть. Рик беспокойно зашевелился.

— Не надо, — странно попросил он. — Ребята, я… вы… Идите спать, я…

— Ш-ш-ш… — улыбнулся Уилсон. — Нам всем поначалу кошмары снятся. В одиночку с ними нереально справиться, это я тебе как маг со стажем говорю.

Тим мог бы поклясться, что Рик вспыхнул от смущения. Аж щеки заалели.

Какая разница, что щек он не видел?

— Да ерунда… — едва слышно произнес мальчик. — Просто… Не обязательно…

Нам приятно, невпопад подумал Тимоти. И еле успел прикусить язык, чтобы не брякнуть такое вслух.

— Нашел, чего стесняться, — буркнул Мэтт.

Тим отчаянно понадеялся, что это было не ему.

— Да нет, — медленно проговорил Рик. — Я же вижу, что вы… ну, вместе. Ребята, правда, не стоит…

Надо было что-то сказать — вот прямо сейчас, придумать какие-нибудь правильные слова, а еще умудриться не думать, не вспоминать о словах Уилсона — да мы запросто ему объясним, что для него так только лучше и будет, любой воспитанник предназначен для своего наставника, стихия не связывает просто так, мы же все ему разжуем, чего тут дергаться-то, все как дважды два здесь, мой дорогой друг, элементарно, вопросов наверняка не возникнет.

Не вспоминать тоже не получалось — потому что Тимоти, как никогда в жизни, был уверен сейчас, что не позволит никому, ни одной местной сволочи подойти к Ричарду ближе, чем на три фута, или предложить ему вот такое, вообще, заговорить с ним — об этом. Что он, наплевав на все, разобьет морду Уилсону, если тот однажды наберется наглости или тупости своей земной, беспросветной, логичной, и брякнет, вот хоть слово об этом пусть ему брякнет…

Привычный для них самих простой и прагматичный подход ко всему, что связано с сексом, в применении к мальчику теперь казался кощунством.

Мэтт завороженно молчал, как-то странно глядя на Рика. Неслышно поймав его ладонь, прижал к губам кончики пальцев — Тим невольно вздрогнул, словно целовали его самого, и еще отчего-то перестало хватать воздуха, это чертово наваждение, устав исподволь подбираться, наконец-то обрушилось на него всей своей мощью, туманя голову и вышибая способность мыслить, сбивая в бесформенный ком такой привычный и знакомый рассудок, пугая и неодолимо притягивая. Что ты делаешь с нами, маленький… — бессвязно подумал Тим, притягивая мальчишку к себе, чувствуя, как тот почти незаметно изгибается, прижимаясь — открыто и просто, доверчиво, как…

Как к своему. И не сводит глаз с Мэтта.

А потом отнимает руку и прикасается к нему — сам, скользит ладонью по щеке Уилсона, вынуждая того задохнуться и невольно зажмуриться. Тимоти чуть не взвыл от этого простого жеста, он и сам едва дышал, машинально касаясь губами спутанных волос на виске, и ушка, и теплой шеи…

— Маленький… — не удержавшись, выдохнул он.

— Я старше тебя, Тимми, — мягко усмехнулся Рик. — Почти на два месяца.

Он даже говорить умудрялся так, что проклятое наваждение только усиливалось — от его шепота, он завораживающих, теплых интонаций, от сбивающегося на словах дыхания.

— Извини, — Тим беспомощно уткнулся ему в шею, вдыхая дразнящий, пьянящий запах. — Каждый раз забываю…

Рик хмыкнул — и потянулся к Мэтту, медленно провел ладонью, снизу вверх, по груди, по плечу, словно пробуя каждый дюйм на ощупь, словно лаская. Уилсон тихо дышал, закрыв глаза, рука улеглась куда-то на талию Рика, Тимоти чувствовал пальцы, касающиеся где-то там их обоих, прижавшихся друг к другу, подрагивающие и… неуверенные? Он с ума нас сведет, мелькнула обрывочная мысль. Как он не понимает? Чего он хочет от нас, если — ведь это не секс, это совершенно не секс, что-то другое, Ричи никогда не стал бы…

Тим и сам не знал, откуда в нем взялась такая уверенность — что то, к чему они оба привыкли в постели, и Ричард далеки друг от друга, как две вселенные. Он просто знал это, наверняка. Убил бы того, кто заикнулся бы об обратном.

Надо было вставать и уходить на свою кровать, пока малыш со своими водными штучками не довел их обоих до нервного срыва, и Мэтт почти наверняка думал так же, вот только оторваться от Рика, от глубины, затягивающей, как медленный, сводящий с ума, останавливающий все раздумья водоворот…

— Мне так хорошо… с вами… — почему-то чуть ли не извиняясь, завороженно прошептал Ричард. — Так спокойно…

Ни черта он не понимает, пришла вдруг отрезвляющая, холодная мысль. Он думает, мы — это случайность, потому что мы… как он это сказал? — вместе, мы понимаем друг друга, а он здесь чужой, и для нас — тоже, и рано или поздно ему придется…

Руки сжались прежде, чем Тим успел хоть что-то придумать, и ладонь Мэтта дрогнула — они, видимо, и потянулись к мальчишке одновременно, в очередной раз без слов придя к одинаковой мысли, обнимая и прижимая к себе, потому что объяснить, сказать — все равно бы не получилось. Ни у одного из них.

Гоблина с два ты у нас теперь будешь спать на полу, устраивая голову Рика на своем плече, подумал Тимоти. Даже если это означает — остаться без секса совсем.

По рукам, решительно обхватившим их обоих, почему-то казалось, что Мэтт думает так же.

* * *

Мисс Панси улыбнулась ему поверх бокала. Все-таки непостижимая женщина, мелькнула уже почти привычная, но все еще ошеломляющая мысль.

Натан никогда не имел возможности общаться с ней так много — и так близко. Все-таки одно дело — занятия, работа и редкие встречи с учителем. И совсем другое — жить с ней бок о бок. Видеть ее здесь, среди людей. Каждый день.

Когда сам едва с ума не сходишь от непроходимой человечности окружающих.

— Знаешь, пожалуй, это была стоящая идея, — проговорила мисс Панси, задумчиво оглядывая полутемный зал ресторана. — Спасибо, что вытащил.

— Даже вам нужно отдыхать, — усмехнулся Натан.

Ею не получалось не любоваться — осторожно и исподволь, боясь спугнуть замерший миг красоты точно так же, как — глядя на законченную скульптуру или гравюру.

Или на оригинал, с которого они вырезались. Натан не мог понять, что на самом деле есть — красота, не мог подобрать к ней определений и найти все объясняющие необходимые и достаточные рамки из слов. Похоже, ее можно было только чувствовать — вот так, восхищенно и затаив дыхание. Осознавая, что она — везде, и нужно только увидеть. Только остановиться, открыть глаза — и увидеть.

И задохнуться от оглушающего, огромного — во весь мир — ощущения гармонии. Той самой, которой, по словам учителя, и хватало, чтобы Натан когда-нибудь понял, как именно сделать шаг от простого земного мага к целителю.

— А я и отдыхаю, — мисс Панси сидела, подперев кулачком подбородок, и внимательно разглядывала его через стол. — Просто не развлекаюсь.

Не то чтобы Натан пытался настаивать на развлечениях, как необходимой части отдыха. Но ему все отчаяннее хотелось, чтобы она улыбалась.

После того, какие — он видел — изнуряющие бои она выигрывала каждый день в Министерстве Магии, это казалось как минимум справедливым. Дать ей возможность улыбнуться. Расслабиться.

Даже здесь, так далеко от дома, где несколько дней кажутся прожитой вечностью.

— Что там твой котенок, кстати? — вдруг непринужденно поинтересовалась мисс Панси.

Натан поперхнулся глотком. Котенок?.. Гм. Гм…

Он медленно опустил на стол почти опустевший бокал. Естественно, она улыбалась. Вот только глаза не смеялись.

— Царапается… — проворчал Натан и потер лоб, делая вид, что вовсе не пытается спрятаться за ладонью.

Алан. Теплый, родной, такой далекий и близкий, такой сложный, непредсказуемый, как заковыристая головоломка. И такой отчаянно, невообразимо — важный. Настолько, что временами, кажется — важнее целого мира.

Натан в стотысячный раз подумал, что соскучился по нему. Дико, до звериного воя.

Мерлин, как он соскучился…

Пальцы рассеянно сжали хрупкую ножку бокала.

— Жизнь с магами Огня — сама по себе подвиг, — задумчиво заметила мисс Панси. — Даже для меня, Натан.

Он вскинул на нее непонимающий взгляд.

— Я живу с Гарри Поттером, — непринужденно сообщила девушка. — Сюрприз.

— Да нет, я знаю, — Натан фыркнул, смешавшись. — Просто… вы уже столько лет вместе. Разве со временем не становится легче?

— Не-а.

Он мог бы поклясться, что, будь у нее длинные волосы — почему-то казалось, что это обязательно должны были быть легкие и светлые кудряшки — она бы слегка взмахивала ими, когда так вот качает головой. Как будто отмахиваясь от всех на свете неприятностей.

А еще представилось, что она сидит в кресле, в полутемной комнате, освещенной только мерцающим пламенем камина, поджав ноги и поставив на подлокотник маленькую фарфоровую чашечку, и точно так же подпирает кулачком подбородок, и в ее глазах бьется непривычная, теплая и молчаливая нежность. И грусть, которую она прячет за маской терпеливой, смешливой девочки.

Девочки, разрешающей себе мгновения нежности, только когда сидящий перед ней мужчина позволит — и неважно, имеет ли он данное человеческими обычаями право что-то ей запрещать. Потому что она воспитана — подчиняться. Заботиться. Улыбаться.

Волоча на себе непомерный груз бесконечных мелких хлопот, о которых не принято говорить. Всегда держа идеальный фасад, прогибаясь в нужную сторону, изящно скользя между житейских проблем, каковы бы и когда они ни были. Сколько бы их ни было — на ее плечах…

Натан поморгал, машинально запоминая картину — она стоила того, чтобы попытаться запечатлеть. Может быть, даже в цвете. И в движении — чтобы отблески от огня в камине, и трещины на каменных стенах, и силуэт сидящего перед мисс Панси мужчины с такой же фарфоровой чашкой в руках — стройного, собранного… Черт, красиво получится.

Алан опять будет хлопать глазищами, как будто ему настоящее чудо за просто так, бесплатно, показывают…

— Я имел в виду… — Натан запнулся и, подобрав слова, начал снова. — Если вы до сих пор вместе, значит, смогли прийти к каким-то правилам. Или договоренностям, потому что спонтанное взаимопонимание с огненными магами невозможно по определению.

— Нет, — мягко перебила его мисс Панси. Натан поднял голову — и увидел, что она улыбается, грустно и как будто сочувственно. — Все правила, к которым вы можете прийти, перестанут иметь значение, как только обстоятельства развернутся каким-нибудь другим боком. Мы смогли договориться до чего-то с Гарри, но это потеряло актуальность, когда началась вторая война и наши роли в корне изменились — даже внутри семьи. А потом — когда открывали школу… Когда количество учеников превысило десяток подопечных у каждого — и пришлось пересматривать организацию, и расписание, и графики работ, и обеспечение… Когда я решила завести ребенка. Когда родила. Когда начала работать в Министерстве. Это всегда меняется, и всегда нужно будет начинать заново. Все — и отношения в первую очередь.

Натан опустошенно молчал, переваривая. Долго молчал.

— Я просто, видимо, не представляю, как вообще можно договариваться с огненными магами, — наконец сказал он. — Если они в любую секунду способны нарушить любую договоренность. Как только у них меняется настроение, все предыдущие доводы перестают иметь для них значение, а если еще и обстоятельства в расчет принимать, как вы говорите…

Он пожал плечами. Он действительно этого не понимал. Никогда.

— Ты пытаешься установить четкую систему правил и научить его жить в ней? — мисс Панси хмыкнула и потерла лоб. — Натан, это не сработает. Потребность жить в рамках у Алана никогда не появится — даже Гарри носит их, как фестрал намордник. Полезность понимает и признает, но чтобы вот прямо нуждаться в них… — она покачала головой.

— Мистер Поттер куда более рассудителен, — с горькой иронией отметил Натан. — На порядок, я бы сказал… Так что параллели тут вряд ли… уместны.

Рядом возник безмолвный официант и начал неслышно, незаметными движениями палочки расставлять на столе тарелки.

— То есть, ты думаешь, с Гарри легче, потому что он менее вспыльчив? — тонкая бровь мисс Панси насмешливо изогнулась.

Натан бросил на учителя быстрый взгляд. Любой другой на ее месте сейчас мог бы и издеваться, но она просто так разговаривала. К этому рано или поздно привыкал каждый земной маг в школе.

— Ну да, — осторожно согласился он. — К тому же, мистер Поттер всегда способен признавать свои ошибки.

Мисс Панси фыркнула и негромко рассмеялась, усталым кивком отпуская официанта.

— Ты — прелесть, — честно призналась она, берясь за вилку и нож. — Попробуй — предполагается, что это вкусно.

Вкуса Натан почти не ощущал, машинально пережевывая кусок за куском. Эта женщина кого угодно умела поставить в тупик. И не только на уроках.

— Но как-то же вы уживаетесь, — помолчав, упорно заявил он. — И я не думаю, что вам самой при этом не важны рамки.

— Важны, — спокойно кивнула мисс Панси. — Ты не с той стороны заходишь. Есть и другая.

— Какая?

В конце концов — разве есть что-то плохое в том, чтобы поговорить о личном с учителем? Это даже поощряется школьными правилами — в случае, если маг не способен разрешить свои проблемы самостоятельно. А Натан действительно не был способен их разрешить… никогда, если так разобраться, не был…

Вот только смутное ощущение, что он сейчас скользит по грани предательства чего-то, слишком хрупкого и значимого для них с Аланом, тоже не проходило. Оно появлялось каждый раз, стоило ему хотя бы попытаться заговорить об этом.

Или даже просто задуматься о подобной возможности.

С другой стороны — говорить о них с Прюэттом «мы» даже в мыслях до сих пор толком не получалось. Как и весь последний год, Натан чувствовал, что выдает желаемое за действительное, пытаясь относиться к ним, как — к «ним». Потому что не было никаких «их». Был непонятно почему остающийся рядом мальчишка, с которым все еще не получалось находить не то что общий язык, но порой и просто — темы для разговора.

И уж точно — не получалось быть «вместе». Только «рядом».

Мисс Панси молча поставила локти на стол, сцепив пальцы в замок. Теперь в ее взгляде мелькнуло нечто, больше похожее на неодобрение.

Натан решил, что ему показалось.

— Не сочти это за указание, — медленно заговорила она. — Просто… совет. Ты совершаешь ту же ошибку, что и я в свое время. Ум, собранность, организованность, прагматизм, отстраненность и прочие наши качества — не высшая ступень мироздания. Это просто качества земных магов, Натан. И в отрыве от тех качеств, которых мы не имеем, они — убоги. Выбрось тебя в реальную боевую ситуацию — через сколько часов ты рехнешься мыслить с необходимой скоростью?

— Я… — Натан почти было собрался оскорбиться.

В реальную боевую ситуацию. Его. Она так шутит или в кои поры на самом деле позабыла анкетные данные из досье собственного ученика?

— При всем моем необъятном уме, Натан, интеллектуально Драко превосходит меня, причем с легкостью. Он просто объективно знает больше о большем, хотя и не с той степенью глубины, какую способен прокопать земной маг. Если бы финансированием школы занималась я, в условиях послевоенного обвала галлеона мы все передохли бы с голоду — я просто ни за что не успела бы сориентироваться и вычислить, когда и какие акции скупать, а что и по какой цене продавать, причем срочно.

Натан пожал плечами. Можно подумать, здесь кто-то ставил под сомнение таланты воздушных магов.

Достаточно было хоть раз поиграть в шахматы с Домиником, чтобы признать его феноменальную способность действительно неординарно мыслить, причем в нескольких плоскостях. Хотя и не настолько глубоко в каждой, как мог бы сам земной маг, да.

— Есть вещи, справиться с которыми в состоянии только Гарри.

— Не сомневаюсь, — Натан попытался примиряюще улыбнуться, но лицо мисс Панси оставалось непроницаемым.

— Ты не понял, — качнула она головой. — Тебе никогда не успеть распознать ситуацию, в которой забиваться в угол и отдавать все бразды правления Алану будет уже просто необходимо. Земные маги в таких вопросах всегда слишком долго раздумывают, полагая, что их рассудительность — панацея, защита от любых бед. Но правда в том, что в этом парне есть что-то, чему ты никогда не научишься — и не должен будешь учиться — и только это однажды, возможно, спасет вам жизнь. Или вас, как пару. И все, что ты можешь сделать — признать, что есть вещи, в которых он изначально, неоспоримо и безоговорочно, лучше тебя. И отдать ему эту сферу ответственности целиком, забрав себе то, в чем не разбирается он.

Натан едва удержался, чтобы не скрипнуть зубами. Помогла разве что природная выдержка.

— Вы не правы, — упрямо сказал он. — Вы судите по мистеру Поттеру, но его уровень развития нельзя даже сравнивать с уровнем… Алана.

Мисс Панси снова пренебрежительно фыркнула.

— Вообще-то, ты — никто, чтобы оценивать его уровень, — отчеканила она. — Не потому, что ты плох или недостаточно развит сам — ваши таланты лежат в слишком разных областях, чтобы подобные оценки имели какой-либо смысл. А по оценкам Гарри, кстати, Алана в школе сейчас превосходит только Кэтрин Томпсон. Потенциально же он, пожалуй, как бы даже не выше ее.

Это был серьезный удар. Натан откинулся на спинку стула и задумался.

— Плохо же у нас в школе с огненными магами… — констатировал он наконец. — Вы утверждаете, что я должен признать его способность нести ответственность, так? Но это означает… — он запнулся, — означает, что я должен…

-…Доверять ему, — мрачно закончила за него мисс Панси. — Именно так. Не оценивая, не заглядывая через плечо и не проверяя. Просто отдай ему право решать за вас обоих, как вам жить и куда. Это — его прерогатива, Натан. Поверь мне.

Он поднял на учителя тяжелый, словно окаменевший мгновенно взгляд. Пожалуй, на этот раз она точно над ним издевается. В виде исключения решила изменить собственным привычкам.

— Как и куда… жить? — неверяще переспросил он. — А дальше что?

— Дальше — делать, как он скажет, — тут же снова превратившись из жесткого мага в непринужденную смешливую девушку, пожала плечами мисс Панси. — И никогда не ставить под сомнение его интуицию, Натан. Ты хотел понять, как я уживаюсь с Гарри? Получите рецепт от учителя и распишитесь. Единственный для земного мага способ ужиться с огненным — признать за ним право быть идеологом, а собственные таланты прикладывать исключительно на детальное и четкое воплощение его идей. У таких, как мы, это обычно здорово получается.

— Вы способны на большее, чем быть исполнителем! — не задумываясь, машинально возразил Натан. — Даже — идей Гарри Поттера.

— А я и не исполнитель, — ухмыльнулась мисс Панси. — Будь я им, тебя бы здесь не было.

— Почему?

— Потому что Гарри был против твоей поездки в Лондон.

— Почему?!

Она вздохнула.

— У тебя всегда есть право спросить его об этом лично. Но ты — мой ученик, ответственность за тебя и твое будущее несу я, и поэтому мне решать, можно позволять вам расставаться или не стоит.

Натан остолбенел. Так мистер Поттер считает, что им с Аланом лучше постоянно быть вместе? Что так — правильно? И это настолько важно, что он даже с мисс Панси об этом уже говорил?..

Ни черта себе поворот…

Ощущение, что голова вот-вот взорвется, крепло с каждой секундой.

— Я же вижу, что ты пытаешься научиться жить без него, — спокойно добавила девушка.

Натан прикрыл глаза. Он уже пожалел, что вообще поддержал этот разговор.

— На уроках не раз говорилось, что маги могут быть вместе, когда способны быть и порознь тоже, — сквозь зубы сказал он. — Я чувствую, что уже не могу. Без него. И поэтому попросился поехать с вами.

— Я знаю, — голос мисс Панси был очень мягким. — Но, по-моему — если ты все еще способен воспринимать, конечно — тут ты тоже немного…

Она замолчала так внезапно, что Натан мгновенно распахнул глаза, выпрямляясь.

И только после этого понял, что его смутила не тишина. Голос, почти неразличимый в привычном уже гуле человеческих мыслей, не обращать внимания на который оказалось вовсе не так уж сложно, знакомый до судорог, до тошноты и отвращения. Все тот же голос.

Здесь. В ресторане, куда они аппарировали прямо из гостиницы и где их было почти невозможно выследить.

— Это… — побелевшими губами прошептала мисс Панси. — Это же…

Она, не отрываясь, смотрела куда-то за спину Натану — тот рывком обернулся, игнорируя ее настойчивые каждодневные просьбы не дергаться в сторону этого человека.

Тот стоял у входа, заложив руки в карманы, и от его снисходительного, презрительного превосходства веяло сумбуром, и тщательно сдерживаемым гневом, и истеричным каким-то пренебрежением, и…

Натан моргнул — и едва не зашипел, почувствовав, как в лежащую на столе руку вцепились пальцы мисс Панси.

— Сидеть, — почти беззвучно приказала она. — Он и так заметил, что мы его видим. Не смей ничего устраивать, здесь люди.

На долю секунды Натану отчаянно захотелось наплевать на людей — а потом применить массовый Обливиэйт. Это же просто люди. Чего им сделается.

Пальцы сжались сильнее, впиваясь ногтями в кожу.

Человек у входа явно запаниковал. Бросив перепуганный и какой-то беспомощный взгляд, он хлопнул дверью — и почти мгновенно исчез. Видимо, аппарировал.

— Вот черт… — выдохнула мисс Панси, отпуская руку Натана. — Сбежал.

Несколько бесконечных секунд он смотрел вопросительно, но учитель только размеренно покачивалась на стуле, спрятав лицо в ладони. За последние дни они слышали этого человека, наверное, десяток раз, но она никогда не выходила при этом из себя. Настолько.

Правда, они никогда не видели его лица.

— Мисс, вы его узнали? — наклоняясь через стол ближе к девушке, спросил Натан.

Та медленно покачала головой. Опустила руки и, закусив губу, пощелкала пальцами.

— Не могу понять, кого напоминает, — призналась она наконец. — Вот же черт, а… Прямо вертелось в голове…

Натан припомнил невыразительную физиономию, слегка вьющиеся темные волосы, блеклые, кажется, голубые глаза. Человек и человек. Разве что…

— Он как-то странно думает, — проговорил он, машинально накрывая руку мисс Панси своей. — Так мысли и скачут.

— Ага, — отстраненно кивнула та. — Фу ты, черт, аж мурашки по спине побежали.

— Пойдемте отсюда, — мягко предложил Натан. — Или еще по бокалу?

— По бокалу, — подумав, согласилась она. — А потом пойдем.

Почти окаменевшее лицо означало — задумалась, лихорадочно анализируя все, что увидела и услышала. Натан по своему опыту знал, что мешать и отвлекать земного мага в такой момент бесполезно.

Подняв руку, он щелкнул пальцами, подзывая бессловесного официанта.

* * *

Морозный воздух помог не слишком, но Натан все равно почувствовал себя лучше. Он терялся, когда мисс Панси вот так вот задумывалась — впрочем, первая возможность оценить это представилась только что.

Такой Натан не видел ее еще никогда.

Машинально шагая вперед и глядя под ноги, девушка, казалось, полностью ушла в себя, безмолвно согласившись, что сейчас им лучше пройтись, чем аппарировать напрямую в гостиницу. Обхватив себя руками, хмуро покусывая губы, она ровно дышала сквозь зубы, и казалось, что ее лицо выточено из камня. Из белого мрамора.

Попытки разговорить и отвлечь бесполезны — Натан знал об этом лучше кого бы то ни было — но знание не мешало, обняв ее напряженные плечи, увлекать туда, куда казалось сейчас более правильным.

На набережную. К воде. Вода расслабляет и успокаивает — после памятного случая в ванной в ночь смерти Дины Натан выучил это, как непреложную истину.

Хоть и вряд ли смог бы когда-нибудь обосновать ее, как положено.

— У него нет претензий лично ко мне, — наконец глухо проговорила мисс Панси, запрокидывая голову и сумрачно глядя куда-то в небо. — И он все время повторяет что-то про Гарри… и про Малфоя… Не сходится.

— Почему? — тут же отреагировал Натан.

Все-таки было легче, когда она рассуждала вслух. И это давящее ощущение подступающего откуда-то — чуть ли не со всех сторон — кошмара даже как будто немного истончалось от ее голоса.

Мисс Панси вздохнула.

— Потому что он не думает ни о мировом господстве, ни о новых порядках, ни о том, что таких, как мы, пора стереть с лица земли к Мерлиновой бабушке, — она перевела на него все еще немного остекленевший взгляд. — Мне казалось — он связан с теми, кто убивает магов. Но он ни разу не подумал ни о чем… таком.

— Он вообще как-то сумбурно думал, — признался Натан. — Как будто у него логика отсутствует — никаких ассоциативных связей почти, мысли прыгают…

Она хмыкнула, машинально сбавляя шаг.

— Это точно… и при этом — он еще и испугался. Черт, ну где я могла его раньше видеть?

Где угодно, мрачно подумал парень, придерживая ее за локоть. С таким-то бурным прошлым, как у учителей Уоткинс-Холла — да некоторые из них, говорят, даже в преисподнюю успели наведаться…

— Вы просто очень устали, — ровно сказал он вслух. — Вот и не можете вспомнить. Утром подумаете об этом еще раз — возможно, не с наскока получится лучше.

Мисс Панси рассеянно кивнула, поежилась — и почти неощутимо прижалась к нему плечом. Натан подавил желание снова обнять ее. Сейчас она как никогда напоминала ту самую девочку в кудряшках — только на этот раз потерянную и сбитую с толку. Словно ее мир, наконец, обрушился — то, чего она то ли боялась, то ли просто пыталась никогда не дождаться, просто пришло и одним движением сломало крохи оставшихся бастионов.

Только, наверное, тогда она не пыталась продолжать бороться. И думать.

Нашел о чем фантазировать, тоскливо упрекнул сам себя Натан. Точнее — нашел для этого время…

Он поморщился, вспомнив, как буквально сегодня думал о том, что привыкает находиться среди людей — ему даже начало казаться, что вариться в их мыслях можно с куда меньшими психологическими потерями, чем представлялось сначала. Теперь же оглушительное ощущение таящейся повсюду опасности пополам с паникой, так поразившей его в первый день в Лондоне, набросилось вновь, едва не сбивая с ног. Натан с трудом подавлял желание ускорить шаг, силясь избавиться от липкого и чудовищно омерзительного комка чувств — навязчивости чужого присутствия, невозможности отдалиться, сбежать, отодрать себя от этого мира, навсегда отгородиться непроницаемой стенкой. Это причиняло боль — почти физическую.

И сминало рассудок в какую-то кашу.

Но мисс Панси по-прежнему шагала рядом, ничем не выражая недовольства прогулкой. Кажется, она даже успокаивалась. Немного.

Натан отчаянно понадеялся, что, раз учитель не паникует, значит, лично он паникует зря. В конце концов, кто контролирует ситуацию? Чьи способности позволяют считывать ментальный фон в радиусе двух кварталов? Тогда как его — хорошо, если в пределах прямой видимости… Ему не о чем волноваться. Этот мир им не угрожает, а один зацикленный на мисс Панси ублюдок, к тому же — только что трусливо сбежавший от них, не стоит и капли переживаний стихийного мага.

Правда, учитель утверждала, что лично к ней этот человек не имеет претензий…

Нет, все это — бред. Даже если предположить, что она права и дело не в ее персоне, то получается, что она — просто-напросто единственно доступная и самая уязвимая сейчас часть семьи Гарри Поттера. Но, будь причина не в мисс Панси…

Натан машинально прикрыл глаза, вдыхая сквозь зубы влажный холодный воздух. Ему не нравились собственные выводы и собственная паника, какой, пожалуй, не случалось и в первые дни — точнее, тогда все вообще обстояло немного иначе. Непривычность гула и какофонии бессмысленного гундежа сотен чужих сознаний — это не то же самое, что подспудное ощущение загнанности в угол. Будто вселенная сжалась до крохотного размера, зажав тебя в самом центре.

Я просто хочу домой, кусая губы, подумал Натан. Мерлин, в первую ночь так не хотел, как сейчас — к нему, туда, навсегда. Никогда больше не высовывать носа наружу, не отрываться от своего чуда, впитывать его с каждым вдохом, с каждой секундой.

Его — искреннего настолько, что не всегда успеваешь уследить за бешеной гонкой юного взбалмошного сознания. Надо было оказаться среди людей, чтобы навсегда ощутить разницу… между тем, что действительно невозможно понять — и тем, что всего лишь отличается от тебя. Даже не в сути, а в проявлениях.

Только такой придурок, как тепличный земной маг, мог думать, будто между вами возможна разница в сути. Среди людей давно не жил, разбаловался, к хорошему привык, в одиночестве-то… Стихии на него нет…

— Это неконструктивно, — невыразительно заметила мисс Панси, не поворачивая головы. — Самобичевание отвлекает от действительно стоящих внимания мыслей.

Натан, споткнувшись от неожиданности, на пару секунд сбился с шага. Ладонь девушки мягко, но настойчиво потянула его вперед.

— Но мне нравится ход твоих рассуждений, — обронила мисс Панси. — Я хочу отдохнуть немного. Ты не против?

И остановилась, подойдя к резным плитам ограждения набережной. Облокотилась о вычурный парапет, склонив голову — Натану ничего не оставалось, как встать рядом. Река, освещенная огнями города, выглядела почти сюрреалистическим сном.

Слишком отличающимся от привычного глазу пейзажа, открывающегося с холмов Уоткинс-Холла. Мысль о том, что воду не стоит пытаться заковывать в кандалы цивилизации, отдавала привкусом неуместной сейчас, но от того не менее отчетливой грусти — как любая мысль, осознающая собственную несбыточность.

— Я тоже домой хочу, — вдруг тихо и как-то беспомощно пожаловалась мисс Панси, глядя вниз. — Иногда думаю — может, плюнуть на все, пусть Драко расхлебывает, раз сам и затеял… А я бы лучше…

И только после этих слов до Натана, наконец, дошло. Так дошло, что вмиг онемевшие пальцы едва не соскользнули с обледеневшего бортика.

Она ничего не контролирует сейчас. Она растеряна и смята не хуже него, и то, что он принял за сосредоточенность, на самом деле — истерика, безмолвная и страшная истерика земных магов, в которой они в принципе не способны соображать. Точно так же, как огненные в их естественном состоянии.

А, значит, возможно, все, что он чувствовал…

Натан обернулся рывком, краем глаза уже успевая заметить, что опоздал. Черная тень мелькнула позади, и отчетливая, презрительная мысль в его сторону — «Волшебник!» — была последним, что он различил. По всей видимости — что они оба успели, потому что мисс Панси вздрогнула, поднимая голову.

Перед тем, как, обмякнув от прицельного удара в затылок, осесть на заснеженные плиты Лондонской набережной.

Дальнейшие секунды слились в звенящую, оглушающую цепь бесконечностей. В них криво ухмылялся знакомый до зубовного скрежета человек — глядя в лицо Натана, он поднимал палочку. В них был выкрик парализующего заклинания, и прыжок в пустоту, куда-то вперед, оставляющий бесчувственную девушку за спиной, и привычная вспышка темной зелени стихийного щита…

И стирающаяся, блекнущая ухмылка на быстро приближающемся лице.

«Маг… О, черт… Маг…» — бессвязно колотилось в виски, растерянность, злость и паника перемешивались с разрывающим страхом, и Натану казалось, что он едва успел вцепиться в чужое плечо, выбивая палочку из трясущихся пальцев. Мысль о том, способна ли эта тварь аппарировать без нее, сожрала еще одну растянувшуюся на вечность секунду, отпустив лишь после того, как Натан вспомнил — ускользнуть теперь, когда он вцепился в этого человека обеими руками, тот уже все равно не сумеет.

— Да какого ж Мерлина… — выдохнул он, рывком обхватывая ладонями темноволосую голову и вжимаясь лбом в чужой лоб.

Подрагивающие ресницы, испуганно расширяющиеся зрачки, мелькнувший где-то далеко, будто за пределами слышимости, то ли вскрик, то ли всхлип, остались позади, будто дорожные вешки — Натан впервые в жизни пронесся дальше, куда-то вглубь, в самую какофонию мыслей, звуков и слов, где билось, жило, трепыхалось непонятное и до дрожи ненавистное сейчас существо.

До такой дрожи, что на мгновение получилось вытряхнуть из себя все, кроме истерической жажды вскрыть этот чертов человеческий мозг изнутри. Вломившись так глубоко, как только получится, не выпускать, разорвать его собственными руками, если понадобится — но никакой больше дипломатии и игр в слова. Никогда.

Маг не может позволять людям — такое. Маг всегда сильнее людей.

Особенно, когда смотрит человеку в глаза.

* * *

Сознание вернулось мгновенно, одним мощным рывком, будто кто-то ухватил Панси за плечи и решительно выдернул из мрака безмолвного небытия. Распахнув глаза, она увидела непроглядно черное небо сквозь облачко пара собственного дыхания, застилающее тускло мерцающие звезды.

Тело едва слушалось, онемевшие мышцы жалобно пискнули при попытке пошевелиться.

— Вы замерзли, — медленно обронил над ухом безжизненный голос. — Я не решился аппарировать двоих… извините.

Панси почувствовала, как стискивают ладонь крепкие руки, и перевела расфокусированный взгляд вправо.

— Натан… — прошептала она.

Он сидел рядом, прямо на плитах набережной, прислонившись к высокому парапету — почти неощутимый ветер с воды ерошит светлые волосы, в застывших глазах немым вопросом замерло изумление. И что-то еще.

Короткого пожатия пальцев хватило, чтобы он подхватил ее и потянул вверх. Ее Натан, ее гордость. Ее надежда… пусть даже Гарри считает, что надежда — глупое чувство.

Может, он просто не умеет любить своих птенцов — так?

— Я что — в обморок хлопнулась? — теряя равновесие и тут же машинально хватаясь за парня, задумчиво пробормотала Панси.

После таких недель, какими выдались несколько последних, она уже ничему бы не удивилась. Хотя, конечно… глупо все это — чертовы гормоны после родов, что ли, раньше и не такие нагрузки выдерживала…

— Нет, — после короткой паузы мягко ответил Натан. — Он проломил вам череп, вот здесь, — пальцы бережно коснулись затылка. — Камнем. Простите, я подумал, вы услышите, если кто-то соберется напасть. Я не сканировал окружающих достаточно пристально.

Его ровный, механический голос пугал сильнее, чем то, что он говорил. На порядок сильнее.

Панси замерла, вглядываясь в непривычно темные, пустые глаза. Совершенно пустые.

— Он? — тупо переспросила она.

Натан молча посмотрел в сторону — Панси устало выдохнула сквозь зубы, увидев лежащего на земле уже знакомого человека. Судя по неподвижной, неловкой позе, он был мертв — хотя телепатия кричала об этом вперед любой логики. Живое существо не могло ощущаться безмолвным камнем.

— Он напал на меня, — утвердительно заявила девушка, снова глядя на Натана. — Ты защищался и остался цел, а потом сумел исцелить не связанного с тобой мага. Почти мгновенно и полностью. Я все правильно поняла?

Парень горько усмехнулся — одними уголками губ — и прикрыл глаза, потирая ладонью лоб.

— Да, — чуть слышно сказал он. — Все правильно.

Несказанного, судя по всему, осталось больше, чем прозвучавшего. Панси понадобилось несколько долгих секунд, чтобы найти пробел в логической цепочке.

Все-таки, видимо, удары по голове не проходят бесследно.

— Натан? — позвала она. — Ты убил его заклинанием?

Усмешка превратилась в окаменевший оскал.

— Нет… — шепот сорвался до беззвучного. — Я... я хотел… — он выдохнул, отворачиваясь. — Простите…

Опять — «простите». В таких количествах — не к добру совершенно точно.

Панси придвинулась ближе и заглянула ему в лицо. Медленно пробирающий до костей холод ощущался даже сквозь онемевшие мышцы. Она поежилась, давя накатывающую дрожь.

— Натан, — ладонь настойчиво улеглась ему на плечо. — Посмотри на меня.

— Пойдемте отсюда, — сдавленно попросил он, поднимая взгляд. — Холодно. Вам нужно согреться.

— Что ты вычитал? — в лоб спросила Панси, удерживая его на месте. — Что там было?

Он закусил губу, беспомощно глядя на нее. Казалось, будто простой ответ требует от него невозможных усилий, на которые никак не получается собраться с духом.

— Ничего, — наконец ровно ответил парень. — Я не смог. Услышать. Думал, нужно сильнее давить. А он просто умер.

Панси смотрела на него — и не понимала, почему не увидела сразу, что он раздавлен не неожиданностью произошедшего и не явной безмозглостью этого нападения. Он захлебывается чувством вины.

И стыда — как ни странно. За что?..

— Ты все сделал правильно, — понимая, что он не поверит, но все равно не собираясь молчать, сказала Панси. — Слышишь меня? Глубокое сканирование человека почти всегда приводит к его смерти. Это не твоя ошибка.

Ей хотелось домой — или хотя бы в гостиницу, куда угодно, лишь бы не торчать там, где они на виду у любых случайных гуляк, пусть даже ночная набережная все еще оставалась безлюдной. Хотелось согреться. Хотелось, чтобы Натан улыбнулся, как он умеет — одними уголками губ, немного снисходительно, с нежностью и тщательно скрываемым даже от самого себя желанием защищать каждого, кто сдуру окажется рядом.

Это означало бы, что все в порядке. Что ничего худшего уже не произойдет… потому что пока все инстинкты кричали хором — худшее на сегодня еще даже не начиналось.

Ее мальчик не должен молчать вот так, впервые сумев, наконец, сделать то, что при всех усилиях не получалось уже долгие месяцы. Даже с Аланом — и то толком не получалось, парень хромал несколько недель, кость срослась почти сразу, но трещины все равно оставались, едва ли не до последнего дня…

— Я убил человека, — с пугающим спокойствием произнес Натан.

Если ты осознаешь это сейчас, ты рехнешься, глядя на него, мрачно подумала Панси.

— Добро пожаловать в клуб, — горько улыбнулась она, подавляя желание прикоснуться к его щеке. К волосам. Мерлин, хоть как-то выразить… Сейчас этого просто нельзя было делать. — Пойдем, Натан. Нам нужно вернуться в замок, чем скорее Драко узнает, тем больше времени мы сумеем выиг…

— Я не вернусь в замок, — беззвучно прошептал он.

Панси остолбенела.

— Пожалуйста. Позвольте мне остаться. Я не хочу… обратно. Только не туда.

Только не к нему, тут же мысленно перевела она.

— Ты несешь чушь, если думаешь, что для Алана имеет значение то, что ты сделал! — с нажимом процедила девушка, пытаясь не отпустить его взгляд.

— Я думаю, что любой другой маг на моем месте сумел бы вытащить все! — неожиданно рявкнул Натан. — Я слышу только то, что думают, стоя передо мной! А что, по-вашему, мог думать сумасшедший, чьи дружки лелеют планы о мировой революции? Это единственное, что я вообще сумел вытащить — что у него есть дружки! Я убил того, кто знал куда больше и мог вывести нас на след, и теперь мы ничего не сможем узнать у него. Ничего, — с мазохистским наслаждением и горечью повторил он. — Только потому, что земной маг не предназначен для потрошения мозгов. Вы были правы. Я ошибался. Теперь я это признал. Что еще?..

Его трясло, сжатые губы побелели, и Панси невпопад подумала — ни через что, пожалуй, не приходится переступать с такой болью, как через собственную гордыню. И почему-то именно земным и огненным магам это дается тяжелее всего.

— Либо ты отправляешься в школу — либо можешь считать себя свободным стихийным магом, — спокойно произнесла она вслух. — И тогда ты никогда больше не вернешься в Уоткинс-Холл. Никаких задержек и раздумий, Натан — либо мы возвращаемся вместе, либо я возвращаюсь одна.

Он задохнулся, будто ему только что дали под дых. Оцепенел, а затем молча закрыл глаза.

Избавиться от мысли, что это была не просто ложь, а еще и трехъярусная, глядя на его сомкнутые ресницы, ни в какую не получалось. Хорошо, что у Натана нет времени вспомнить — если его и исключили бы по какой-то причине из школы, то не оставили бы при этом в живых. И плохо, что он забыл — ни один из нас не бросил бы своего ученика в таком выборе. Никогда.

Но ложная гордость — не та причина, над остатками которой стоит позволять рыдать в одиночестве.

А еще совсем не странно, что он даже не подумал сейчас о том, какой ценой магу, не имеющему партнера, должно было даться вторжение в чужой разум, причем — вторжение подобной силы. Это даже если плюнуть на последующее исцеление — как он вообще сумел справиться? — и то, что земному магу, полноценно функционирующему разве что в спокойных и упорядоченных условиях, почти невозможно выйти из критической ситуации без нервного срыва.

Она протянула руку и молча обхватила его ладонь. Та дрогнула в едва заметном пожатии.

Вот и умница, удовлетворенно подумала Панси. Хватит уже нам обоим сидеть на холодных камнях рядом с трупом. Да и выглядит-то оно по-дурацки как-то.

— Я могу показать… что услышал, — устало проговорил Натан, не глядя на нее. Глядя в сторону — очевидно, на труп незадачливого убийцы. — Может, мисс Луна из моих воспоминаний больше вычленит, чем…

— Хорошая мысль, — благодарно откликнулась Панси, вставая. — Спасибо, что предложил. По крайней мере, стоит попробовать.

Он молчал, как-то странно молчал — вдруг напрягшись, вглядываясь в неподвижно лежащее мертвое тело. Девушка непонимающе обернулась.

И оцепенела сама.

Черты лица мужчины медленно расплывались, перетекая из округлых и блеклых в заостренные. Темные волосы, разметавшиеся по снегу, укорачивались и стремительно рыжели. На щеках проступали отчетливо видимые на бледной коже веснушки… и больше уже не казалось, что их обладателю «чуть за сорок». Теперь стало ясно видно, что это худощавый невысокий парень лет тридцати.

И Панси совершенно точно знала, что когда-то, в ее прошлой жизни, его звали Перси Уизли.

* * *

Мир неудержимо сужался, с неуклонным упорством, медленно и настырно, со скрипом, сдвигаясь до узкого темного коридора — уходящий вдаль, в бесконечность, вперед, куда больше нет смысла и сил, торопясь, бежать самому, он дрожал напряженной стрелой, уводя, уволакивая за собой звуки и краски. Куда-то слишком далеко, чтобы успеть следом. Чтобы даже пытаться.

Иногда Натану казалось, что он засыпает — а потом обнаруживалось, что прошла всего горсть секунд, и он понимал, что со временем тоже что-то случилось, оно останавливалось, каменело схватившимся мазком лака на новой скульптуре, подсыхая неровными пятнами. Я не закончил барельеф с бьющимися на шпагах Виленой и Кэти, тоскливо повторял в голове беспомощный и какой-то безжизненный голос. Я не вырезал панораму с мисс Панси в подземельях.

Я так и не сделал его портрет.

Трус. Даже разрешения попросить не решился. А ведь он бы согласился, наверное.

Перед глазами, сколько ни смаргивай, упорно возникала угловатая стройная фигура, и от вида привычно опущенных плеч, замедленных, контролируемых движений, потухшего взгляда хотелось выть — я все сделал не так. И поэтому до сих пор не увешал комнату твоими изображениями, только поэтому, не от трусости ведь — в глубине души я, слишком глупый маг, знал, что ты все равно, даже если захочешь, не станешь рядом со мной тем Аланом, которого хочется рисовать, высекать в камне, вырезать в дереве, на которого можно смотреть, не отрываясь, веками. Вечность.

Живой, смеющийся и отчаянно громкий Прюэтт с горящими возбужденной радостью и азартом глазами, размахивающий руками, что-то громко и увлеченно кому-то доказывающий, такой… настоящий… Натан прятал лицо в немеющие ладони, стирая с лица своевольную, дурацкую улыбку — ну как можно не любить его, не помнить, не восхищаться? Что еще стоит того, чтобы вспоминать сейчас, когда цепенеющие мышцы едва замечают чужие прикосновения, а звуки родного, как нож в руке, голоса мисс Панси едва долетают сквозь толщу забивших голову мыслей, постепенно теряющих словесную форму, словно их что-то сминает, спрессовывает в бесполезный, тупой, гудящий комок…

Рывок перемещения отозвался муторным толчком, вынудившим потерять равновесие и качнуться вперед, почти падая на что-то мягкое и пушистое — ковер? Ковер в гостиной учителей! — связная мысль отчего-то вызвала почти детскую радость, словно Натан из последних сил сделал что-то действительно героическое.

В голос мисс Панси пробились нотки истерической паники, граничащей с испугом, едва ли не ужасом, и это было так неправильно, так странно и — тоже — по-дурацки, почти смешно, учитель не может паниковать. У нее просто нет повода, мы ведь даже в замке уже, и, значит, на нее больше никто не сможет напасть, здесь — безопасность. Для нее. Для всех, кому предстоит здесь жить. Кто останется — жить.

На короткое, отчетливое мгновение Натан целиком, едва не оглохнув от обрушившегося вдруг пришедшего понимания, ощутил, что, наконец, действительно понял, не умом, не мыслями и не логикой, чем-то другим, понял, наверное, вообще — все. Что именно значит — любить. Что значит — гармония. Красота. Это ведь одно и то же, все это — одно и то же, миг тишины, бесконечность движения, секунды счастья, годы, остающиеся впереди, и ты, посреди этого и одновременно — все это, мощь и мудрость природы, весь наш ум и есть — мудрость… до которой мы не доходим… которая и дарует жизнь, руки целителя — это проводник жизни, почему раньше…

Тишину разорвал пронзительный женский вопль. Натан охнул — и сузившийся почти до иглы коридор, дернувшись, нехотя раздвинулся, впуская далекий свет, позволяя пространству наполниться звуками и картинами.

Лицо мисс Панси совсем рядом, она тяжело дышит, вцепившись в него обеими руками — до Натана только теперь дошло, что крик был ментальный, она просто звала на помощь, Мерлин, полшколы, наверное, перебудила же, сейчас ночь — ведь ночь же? Он попытался улыбнуться учителю. У нее на самом деле не было повода волноваться.

Просто он немного устал, и его заклинивает на идиотских мыслях, ему надо выспаться, и почему бы ей не оставить его в покое хотя бы… Ох, точно — мыслив! Он обещал ей мыслив, с этим, как его, рыжим, да, это лучше сейчас, у них больше времени на анализ останется.

— Панси! Что?!.. — мистер Гарри рухнул рядом с ними на колени, обхватил ладонями лицо девушки, Мерлин, да что ж он волнуется-то так, с ней же все в порядке уже… — Ты…?

И обернулся к парню.

У нее губы дрожат, с тупым удивлением отметил Натан. А у него — руки. Она криком так его напугала?

— Нет, — помотала головой мисс Панси. Она как будто боялась расплакаться. — Не пришлось. Он так в себя пришел. Гарри, да успокойся уже — если бы его прорвало, ты бы первым почувствовал…

Они что, обо мне? — изумленно подумал Натан.

— Пэнс? — ну, хоть в голосе мистера Драко истерик не слышно. Только сталь, аж звенит, кажется. — Я все правильно понял?

Мисс только устало повела плечами. Уже мысленно все рассказала, пока он сюда бежал, догадался Натан.

— Никогда не любил Уизли, — с непонятной тоскливой мстительностью, с нажимом странно проговорил мистер Драко. — Прямо вот… ни одного.

— Сейчас Кингсли разбудишь? — в упор спросил его мистер Гарри. — Думаешь, так будет лучше?

Тот молча кивнул.

— Он должен узнать об этом от нас, — негромко ответила за него застывшая в дверях мисс Луна. — И о том, что мы не разрываем дипломатических отношений из-за одного психа. Драко прав, Гарри.

— Я… Черт. Хорошо, — выдохнул мистер Гарри — и перевел на Натана испытующий взгляд, как будто принимал важное решение. — Домой, — приказал он наконец. — К себе в комнату. Быстро. Проводить?

Тот поморгал, непонимающе глядя на протянутую ладонь. А еще — на мисс Панси, которая ни с того ни с сего уставилась на мистера Поттера с благодарностью, чуть ли не с восхищением. Словно он только что капитулировал в каком-то их собственном бесконечном споре.

— Я сам, — с трудом шевеля губами, выдавил Натан. — Спасибо. А…?

— Завтра, — отрезала мисс Панси, с тревогой поглядывая на него.

Оказалось, что стоять вполне возможно. И даже идти. Физически — можно.

Вот только ноги еле переставляются в сторону южного крыла — понятно, что Прюэтт, скорее всего, вернулся в свою комнату. Что ему делать одному в чужом жилище, которое так и не стало для него своим?

Натан грустно усмехнулся. Теперь Алан уже и не вернется… наверное. Он и сам больше не решился бы посмотреть ему в глаза — после всего, что было. Что он понял сегодня.

Точнее — он теперь и в зеркало посмотреть не решится.

Невыносимая, давящая усталость растекалась по телу, снова постепенно зауживая пространство до знакомого коридора, и чем уже он становился, тем дальше отодвигался мир. Я люблю тебя, беспомощно подумал Натан, опираясь ладонью о каменную стену и двигаясь дальше. Если я, вообще, хоть когда-то был на это способен. Если этот коктейль из гордыни — и снисходительности, и странной, пугающей тяги — можно назвать любовью.

Мерлин, что с нами будет теперь? Что будет со мной?

Алан, где вообще — я? И был ли я хоть когда-нибудь…

Я с ума сойду один, без тебя. Ты — живой хаос, кошмар моих дней, ты единственный, кто никогда не меняется, потому что меняется — всегда, и я могу только вцепиться, держаться обеими руками, умолять тебя на коленях — позволь мне быть рядом, еще хоть немного — позволь… Не дай мне потеряться, все раскалывается и крошится вокруг на мельчайшую пыль, как труха, как песок, я устал, Алан, я опять облажался. И тут тоже. Везде.

Как всегда.

Возомнил о себе невесть что, постояв пять лет назад под огнем драконов. Так гордился этим, о, Мерлин, что за придурок, маг полувыгоревший, права была Дина, я только жалости и достоин, это так, действительно жалко — и тошно, противно, осознавать, что ты был вот таким вот, из года в год, жил, смотря на всех сверху вниз. На тебя. Мальчик мой. Котенок…

Тяжелая дверь нехотя подалась под нажимом. Натан остолбенел, машинально прикрывая ее за собой, оглядывая освещенную еще не разгоревшимся толком камином спальню. Как будто его зажгли только сейчас, второпях проснувшись… например, от ментального крика мисс Панси, ни черта не поняв при этом — куда там огненному магу спросонья что-то понять.

И не сумев заснуть после, выбравшись из постели, свернувшись в клубок у огня, моргая сонными глазами на пламя, кутаясь в… в…

Алан обернулся — и от вспыхнувшего в распахнутых глазах изумленного счастья мгновенно подкосились колени. Натан обессиленно сполз по стене, уронив на колени отяжелевшие руки. Он ничего уже не понимал, ничего. Он мог только смотреть, не отрываясь, во все глаза, боясь даже думать, не то что — верить…

Сгусток темного вихря, а не мальчишка — метнулся к нему, налетел, обхватил за шею, Мерлин, какие у него сильные руки, Натан запрокинул голову, сжимая в объятиях обманчиво хрупкое тело, стискивая, притягивая к себе, ближе, как можно ближе — я так соскучился.

Алан задохнулся в его руках, попытался остановиться, отодвинуться. Секундное колебание, бушующее пламя в почти черных глазах, полуоткрытый рот, изумление, неуверенность, отчаяние, перешибающее застарелую боль — Натан уже и сам не понимал, как вообще мог прожить так долго без него, настоящего, зачем сорвался куда-то, если здесь оставался — он.

Ладонь жадно скользнула по горячей щеке, по шее — так непривычно видеть Алана без его проклятых излюбленных водолазок с высоким воротом, в наброшенной на плечи расстегнутой светлой рубашке, она размера на три больше, она просто… о, Мерлин, она действительно просто — моя…

— Что?.. — выдохнул Алан, с тревогой вглядываясь в его лицо. — Ты… вы… так рано… Что-то случилось?..

Видеть, как он едва ли не стонет в твоих руках. Кусает губы, пытаясь сдерживаться, и льнет к тебе, слегка запрокидывает голову, изо всех сил стараясь не извиваться — и не может оставаться на месте…

— Котенок… — завороженно протянул Натан, притягивая его к себе, зарываясь носом в открытую шею.

Алан хрипло выдохнул, пальцы впились в плечи, в затылок, он дрожал, и Натану казалось — весь мир ничего не стоит, если этот мальчишка все еще здесь, если он ждал, он верил — мне, даже такому, даже зная и видя все мои глупости, это ведь только я их не видел, а уж он-то, он всегда, не такой как мы, солнечный, радость моя…

— Прости… — прошептал он, вжимаясь лбом в оголенное плечо. — Я…

Нахальные руки с силой дернули за волосы, вынуждая поднять голову. Раскрасневшийся и задыхающийся, Алан все равно умудрялся оставаться серьезным. И встревоженным.

— Все хорошо, — шепнул Натан.

Ладони совершенно не желали останавливаться, сжимая плечи, скользя по спине, по взъершенному затылку, по шее, словно жаждали вспомнить каждый дюйм прямо сейчас, немедленно. Словно их проще было отрубить, чем уговорить потерпеть немного.

— Это не хорошо! — горячечно возразил Алан, тоже переходя на шепот. — Ты как будто… Что тебя так?

Его лицо совсем близко, и это так здорово, так правильно, чем только я заслужил такое — чтобы он не ушел? Чтобы он дал мне еще один шанс. Очередной, стотысячный…

Натан не удержался и зажмурился, борясь с желанием снова вжаться в него всем телом.

— Я люблю тебя, — качая головой, улыбнулся он. — Мерлин, я…

Алан вздрогнул, пальцы впились в кожу с такой силой, что не ответить было попросту невозможно. Не стиснуть в ответ, привычно уткнувшись в шею, не вдохнуть полной грудью его запах, не скользнуть вверх, по щеке, по виску…

Что-то невозможное, мягкое обожгло ресницы, скулы, растекаясь по лицу, торопливо и жарко накрывая рассудок — теплом, туманом, влагой — Натан почувствовал руки, обвивающиеся вокруг шеи, дрожь горячего тела. Он еще не успел осознать, потому что — ну как можно осознать невозможное? — когда знакомые губы впились в него, жадно и требовательно. И это было так… о-ох, Мерлин, это же, боже, как мы… мы не можем…

Громкий, гортанный стон, лихорадочные движения рук, сталкивающихся, борющихся, стискивающих, Натан уже не понимал, плачет он сейчас или смеется, отрываясь и снова целуя, целуя в ответ, он и помыслить не мог, как дико ему этого не хватало. Этих губ. Этой возможности — чувствовать еще и вот так, это совсем иначе, когда — губами, прихватываешь кожу, касаешься языком, и снова впиваешься, выпить, и дать выпить всего себя, и хриплые стоны Алана, кажется, отдаются дрожью аж в позвоночнике, Мерлин, мы оба рехнулись…

Руки нетерпеливо дернули рубашку, позволяя впиться поцелуями в плечи, с легкостью подхватили ставшее напряженным, как звенящая струна, тело, приподнимая над собой — Натан откинулся к стене, запрокидывая голову, ловя горячие губы, чувствуя, как мальчишка, дернувшись, изворачивается и обхватает ладонями его лицо, нависая сверху и целуя, целуя…

— Что ты дел… — полубезумный, счастливый выдох, прямо в полуоткрытый рот, еще хотя бы один раз, еще секунду не отрываться.

Он отстранился сам — тяжело дышащий, растрепанный, с горящими отчаянием и страхом глазами, его трясло, он ничего больше не контролировал, и Натан не нашел ничего лучшего, как снова притянуть его к себе, еще и еще раз покрывая поцелуями шею и плечи, потому что — ну когда это Алан понимал и слышал слова? И разве можно их отыскать, когда от твоих прикосновений он жмурится и выгибается дугой, расслабляясь и хрипло смеясь, и дрожа, а ты не можешь не понимать, не видеть, что все это — для тебя. Разве можно сохранять рассудок.

Он верит тебе, и это так опьяняет, что хочется никогда больше не просыпаться, если все это — сон. Сон, в котором он хищно улыбается, глядя тебе в глаза, и в его улыбке больше нет и следа опостылевшей натянутости, а в тебе что-то рвется на части от каждого прикосновения его губ, то податливых и томительно мягких, то требовательных и настойчивых, упоительных, теплых, пьянящих…

Целовать, всего его целовать, каждый дюйм его тела, я так тосковал по тебе, я такой дурак, Алан, мне в лицо говорили — просто отдай ему право действовать, а я даже толком понять не мог, чего от меня хотят, что я должен был… Если бы я знал, что я должен — вот это. Что все может быть — так. Если бы я не был тупицей, когда-то успевшим запугать тебя и даже не заметить, как такое могло случиться.

Если бы я умел верить, Алан — как ты. Учиться у тебя…

— Натан… — то ли простонал, то ли выдохнул Алан, упираясь лбом в его лоб. — Ох, черт, Натан…

— Да, — согласился тот.

Именно так.

Это такой кайф — понимать тебя, когда ты еще слова толком сказать не успел.

Такой кайф — сжимать твои бедра, когда ты сидишь на моих коленях, ногтями впиваться в спину, чувствуя твой стон чуть ли не всей своей кожей, почему мы раньше никогда не могли, почему так здорово — сжимать зубами соски, крепко держа за плечи, ты бьешься в моих руках и кричишь, Мерлин, как же я обожаю, когда ты кричишь, когда ты — вот так, вот такой, что угодно бы сделал, лишь бы еще и еще, бесконечно. Утонуть в тебе к чертовой матери, но не отрываться, никогда больше не отрываться…

Стоны превратились во всхлипы, мальчишка обвис в его руках, запрокинув голову и выгнувшись, он почти плакал, вжимаясь всем телом в нетерпеливые руки, позволяя губам вытворять с ним что-то, от чего он зверел и дурел, вцепляясь в волосы, в плечи, во все, что попадалось, перехватывая ладони.

А потом мгновение щелкнуло — и Натан осознал, где находится его рука. И что Алан пытается двигаться ей навстречу, как будто… как будто…

Это не было похоже на ледяной душ. Наоборот — как будто ошпарило, взвинтило бешеную, неудержимую ярость — как ты мог?! Как ты мог?!.. Ты что, думал, я… Да твою же мать, Прюэтт!

Натан понял, что выкрикнул это вслух, с силой разрывая вдруг ставшее слишком тесным объятие, только когда увидел мертвенно-бледное лицо задыхающегося Алана. Зажмурившись, тот откатился в сторону, вцепившись в волосы, он словно тоже не понимал, вообще ничего не понимал сейчас…

Закушенная губа, плотно сомкнутые ресницы, вздымающаяся грудь, трясущиеся руки нащупывают палочку в заднем кармане джинсов — он аппарировал из спальни, даже не взглянув на замершего у стены парня. Только что был здесь — и уже неизвестно где.

Секундой позже тяжело дышащему от ярости Натану показалось, что ветер донес откуда-то бешеный, полный нечеловеческого отчаяния крик.

* * *

Колючий снег холодом обжег костяшки пальцев. Размахнувшись, Алан с силой обрушил кулак на безмолвный камень, еще и еще раз. Казалось, мгновение — и легкие разорвутся от вопля, который больше не было сил удержать.

Камень не поддавался. Ему было все равно.

Уже не чувствующие уколов мороза ладони разъехались на обледенелом насте — Алан обессиленно рухнул, уткнувшись лбом в подтаивающий снег, захлебываясь горечью рыданий, воем тоски, криком ярости. Содрогающиеся плечи, больно врезавшийся в локти и колени камень, колкая изморозь резких порывов ветра — по спине, по щекам, как пощечины, одна за другой. Для тебя. Ты заслужил. Ты сорвался.

Пальцы машинально вцепились в волосы, потянули, до слез, до рези в глазах — я не плачу, зло выдохнул Алан, обещал же не плакать, никогда, никогда, я все помню, я знаю, никогда больше… Мерлин, ну почему это каждый раз — невозможно?..

Отчаяние больше не заглушало боль, и впервые за бесконечность недель захотелось беспомощно сжаться, забиться в угол и, грызя руки, завыть, как раненый зверь — я не могу больше, Мерлин свидетель, Натан, я не могу. Что надо сделать с собой, чтобы забыть о себе до конца? Чтобы даже такие вот игры не мешали все помнить, следить, контролировать, Натан, я всего лишь ничтожество — я не создан для этого. Я не могу.

Я так устал, Натан. Верить, что справишься, ждать, любить — кого, мистер Гарри? Вы даже не представляете, как вы дико ошиблись. Во мне. В нем. Я плохой маг — я не способен отказываться, что-то всегда есть, что не выведешь, живое и требовательное, оно помнит, хищно ворочается во мне каждый раз, стоит ему посмотреть, коснуться, я не способен это убить, я знаю. Даже ради него. Только думаю, что смогу, если буду терпеть, понимать, стараться — кому я, к Мерлину, столько времени лгал, если поверил, как последний дурак, стоило ему только вернуться, позвать? Если это всегда сильнее меня.

Наверное, я вообще не способен полюбить — заставить себя забыть обо всем, отказаться от желания быть с ним, не чувствовать, не хотеть, не ждать, мне никогда не стать вами, учитель. Что нужно испытывать, чтобы ради этого навсегда заглушить клокочущую внутри жажду? Убить то, что живет в тебе, чего стыдишься и хочешь, о чем точно, наверняка — знаешь, что оно есть и в нем тоже? Невыносимо…

Раскачиваясь на локтях, Алан тихо выл, вцепившись зубами в покрасневшую, бесчувственную ладонь. Он опять все испортил. Не смог удержаться… идиот озабоченный… Неужели один поцелуй… даже нет — один зов в его глазах, одно мгновение искренности, одна секунда веры — стоили этого потока омерзения и презрения?..

Ох, Мерлин — да они стоили чего угодно… и пока я верю и в это тоже — я ничего не смогу.

Стыд, густо смешанный с горечью, желание и беспомощность, привычный тошнотворно-терпкий коктейль, я маньяк просто, Натан, что ты сделал со мной. Что я сам с собой делаю…

Как можно держать тебя, если я себя удержать не могу? Как можно выбирать — между этим? Желанием видеть, как ты смеешься и тянешься ко мне, как ты счастлив — и желанием видеть тебя живым? Почему, Мерлин, ну почему именно у нас это — разные вещи?..

Всхлипы снова сменились рыданиями, и любая боль сейчас казалась почти избавлением — Алан выдрал бы собственное сердце, наверное, если бы знал, что это поможет, раз и навсегда разрешит бесконечный выбор. Это не жизнь, Натан, в стотысячный раз выдохнул он, пряча лицо в ладонях. Но это лучше, чем смерть. Мистер Гарри был прав.

А я просто не справился.

Так издергался, пока ты был рядом, спать не мог — от твоего дыхания с ума сойти можно, знаешь? Ровный покой, тишина, и так… правильно, так хорошо, будто так и должно быть, именно с нами, всегда, твоя ладонь на моем плече, я весь мир чуть на уши не поставил, пока не понял, что правильно — это когда рядом ты. Горькое, невозможное счастье, ты сильнее всех в мире, Натан, меня Мерлин за грехи мои наказал, что ли — тобой таким? Настоящая любовь не бывает неразделенной, я помню… но я не верю, что это — не настоящее.

Я помню нас вместе, хотя сейчас уже кажется — и не было этого, я сам все придумал, как твои руки держали меня, когда уходила Дина, а я чуть не рехнулся, чуть не бросился на мистера Драко — мне все казалось, она жива. Казалось — он не должен разрушать ее тело, она ведь не сможет вернуться потом, останется там одна, это мы сейчас ее убиваем — а ты держал, ты был рядом, как якорь, мой якорь, О’Доннел, я в жизни не думал, что можно вытащить из такого безумия. Что можно в него провалиться, вообще…

Я больше не могу без твоих рук, Натан. Я стал таким слабаком, все время боюсь, что ты бросишь меня. Что ты устанешь быть рядом, заботиться… не думай, что я не вижу, как ты на меня смотришь. Только никогда не могу стать тем, кого ты, кажется, видишь при этом.

Мне так хочется стать им, правда. Я только и делаю, что пытаюсь… Пытаюсь сдержать это, не реагировать на твои объятия, не отзываться на ласки, Натан, я хуже, чем человек — те хоть не понимают, что с ними, а я, вроде бы, знаю даже, только все равно ни черта не меняется, импульсивный придурок рядом с твоим вечным спокойствием. С озабоченностью этой своей…

От горечи перехватывало дыхание. От тоски. От стыда.

И от страха.

— Замерзнешь… — проскрипел над ухом неестественно ровный голос.

Алан распахнул глаза. Этого просто не могло быть.

На плечи легло что-то теплое — мантия? — и даже ветер как будто притих, поумерив порывы. Повернуть голову, выпрямиться, посмотреть в глаза — чего проще? Этого не могло быть. Но это было.

— Здесь же холодно, — все так же механически добавил Натан. — На балкон-то зачем? Да еще далеко так.

Затем, что в северном крыле нет жилых помещений, с тоской подумал Алан. Хоть заорись и заплачься — никто не услышит… Хорошо тебе, правда, О’Доннел? Раз не знаешь, куда в этом замке можно плакать сбегать…

Он молча сел, глядя на упирающиеся в серый камень покрасневшие руки. Следы от зубов, припорошенные снегом — быстро тающим, стекающим по запястьям прозрачными ручейками. Как слезы.

— Алан?..

Ну вот и откуда столько неуверенности в его голосе… Что ты на этот раз предложишь мне, Натан? На что я опять соглашусь?

— Извини, я подумал… — торопливый выдох — ему говорить сложно, что ли.

Мерлин, ничего не понимаю уже. Я так устал…

— Мне показалось! — беспомощно заявил Натан. — Я… черт, я не хотел! Извини. Правда.

Хмыкни еще. Любишь хмыкать, когда понимаешь, что чушь несешь. Вроде как — сам себе сразу значительнее и умнее кажешься…

— Алан!

Да слушаю же я, как ты не понимаешь. Вот, повернусь даже. На тебя посмотрю — хочешь? Что еще для тебя сделать, О’Доннел? Душу своими руками вытащить?

Ох, черт, вот — только не плакать. Пожалуйста, ну пожалуйста же, помоги мне, Мерлин, я не удержусь, если сейчас опять понесет. Я спокоен, как озерный кальмар. Осталось только самому поверить.

— Что?.. — чуть слышно выдохнул Алан.

Онемевшие пальцы машинально потянули за края мантии, натягивая ее на плечи. Не то чтобы здесь и впрямь было холодно. Огненные маги не мерзнут — ты опять забыл, да? Или… повод прийти искал?

Да нет — когда тебе повод был нужен. Ты всегда берешь, что захочешь.

Натан прикрыл глаза и устало хмыкнул, потер лоб широченной ладонью. Словно на этот раз только подумал чушь, а не произнес ее вслух.

— Извини, — отчаявшись подобрать слова, как заведенный, повторил он в третий раз. — Пожалуйста. Извини.

— За что? — беззвучно шевельнул губами Алан.

Натан тихо выдохнул сквозь зубы, руки зарылись в волосы.

На мгновение нестерпимо захотелось отодрать их от лица, вздернуть подбородок, заставить посмотреть на себя. И целовать, целовать — так, как хочется, заставить его хоть раз признать, все — признать…

Ох, Мерлин…

— Мне показалось, что ты… — чуть не кончил в твоих руках. Именно это тебе и показалось. Правда, ужасно, О’Доннел? — У меня просто крышу снесло, наверное. От того, что теперь — можно. Что я не убью тебя этим… нечаянно.

Беспомощный взгляд из-под светлой челки. Натан, что ты со мной делаешь, ты хоть сам понимаешь?..

— Извини, — шепот. — Я знаю, что ты не мог… что ты бы никогда не стал. Я не хотел тебя отталкивать. Не хочу. Никогда не хочу. Просто… — горький смешок, — день такой был… дурацкий… длинный немножко. Я устал…

— Немножко? — криво усмехнулся Алан. — Ты неживой пришел, абсолютно. Если даже…

…Если даже разрешил целовать себя. В прошлый раз мне эта попытка сломанной ноги стоила — Натан, что с тобой сделали, если ты настолько туда провалился? Если это перебило даже твою вечную неприязнь к моим поцелуям? Как вообще можно заставить земного мага так выложиться?

О’Доннел неуловимо поморщился. Так, как умел только он — будто наступил на объевшегося флобберчервя, а теперь разглядывает подошву.

— Я дурак, — медленно проговорил он. — И я это понял сегодня. Много чего… понял.

— Например?

Натан поднял голову.

— Что мне не стоило уезжать от тебя. Что было бы лучше, если бы вместо меня там был ты… уж ты бы точно справился… Что я трус, который пару минут хотел вообще сюда больше не возвращаться. Что мне стыдно. Перед тобой. Я… тоже кое в чем виноват.

Алан смотрел на него во все глаза, комкая на груди края мантии.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. А ты вечно сбегаешь! — казалось, он с трудом выбирает слова — из всех, которые хотел бы произнести. — Я не знаю, как сделать так, чтобы ты захотел остаться.

— Перестать меня прогонять?

О’Доннел вскинул испуганный, недоверчивый взгляд. О, черт. О, черт! Алан с силой прикусил язык. Страх проговориться с недавних пор пересиливал все.

— Я… — Натан вздохнул. Конечно — ему же нечего вспоминать… пока не наталкивают… — Извини. Мерлин, ну я же на самом деле не хотел! Я знаю, что ты не приставал ко мне. Я тебе верю, Алан. Что мне сделать, чтобы ты прекратил дуться?

Не психовать. Молчать. Дышать глубже. Молчать, Мерлин!..

Потому что если я сейчас хоть слово скажу, хоть попробую, или хотя бы просто рот раскрою опять… Натан, я не железный. Я хуже, чем человек.

Я люблю тебя. Как умею…

Я хочу, чтобы ты жил — и с ума сойду, наверное, если ты еще раз сорвешься, даже черт с ней, с ногой, мне вообще ни одной кости не жалко, если бы это хоть немного тебе помогло. Если бы ты сам понял, чего именно так боишься, что способен полночи ласкать меня, ты же, как я совсем, оторваться не можешь, и при этом в упор не видеть, не замечать ничего, что выдает возбуждение — ни мое, ни собственное. А я буду последним придурком, если еще раз поверю, что чуть не разрывающий штаны член — это признак того, что ты хочешь меня.

И просто потянусь к нему, убедив себя, что огненные маги — это такие специально обученные камикадзе, которые созданы действовать так, как кажется правильным. Перелом лодыжки — это ведь на самом деле мелочь, Натан. Ты мне башку расшибить тогда мог, а наутро не вспомнить и этого, вообще ничего, и поверить, что я опять где-то нашел себе приключений на, скажем, ну вот — голову, что ли… Только я помню, чья это вина. Кто попер напролом, возомнив себя самым решительным. И кто потом едва не рехнулся, глядя, как ты, отбушевав, стекленеешь на глазах.

Слушай, Натан, или к тебе там, в Лондоне, тоже кто-то грязно и настойчиво приставал? — мелькнула кажущаяся почти смешной мысль. От этого некоторых земных магов, как известно, точно в штопор срывает. Мерлин, по-моему, у меня истерика.

— Алан…

Я соглашусь — я же с самого начала знал это. Я всегда соглашаюсь. На что угодно, Натан… На что угодно.

Ты ведь не можешь с этим сам справиться. Ты даже вместе со мной не можешь… пока я провоцирую тебя своими желаниями, я их сам уже ненавижу, Натан, веришь? Я помогу тебе, ты такой сильный, ты привыкнешь ко мне когда-нибудь, я не знаю, я все равно найду способ, и ты разберешься с этим. Иначе просто не может быть. Ты же маг — а я не смогу держать тебя бесконечно. Я помогу тебе. А ты поможешь мне — не сойти с ума в этом кошмаре…

Молча качнуться вперед, подвинуться ближе, обхватить за шею, уткнуться в него — ч-черт, вот кто тут точно замерз, и я тоже болван тот еще, он-то — не огненный маг…

Руки сами тянут с плеч мантию, укутывая обоих, ладони скользят по спине, согревая, Натан беспомощно выдыхает, прижимает к себе, Мерлин, как мне с ним хорошо, я умру в этих объятиях когда-нибудь, вот просто от этого покоя умру… Может, поэтому и мистер Гарри говорил, что мы справимся? Что я — справлюсь…

Правда, лучше б он все же сказал, что именно делать. «Только ты можешь это понять» — хорошая откоряка, конечно, еще б я на самом деле хоть что-нибудь понимал… Кроме того, что люблю его.

Жесткие губы впиваются в щеки, в волосы.

— Так скучал по тебе… — горьким выдохом.

— Да… И я…

— Я думал, ты вернешься к себе, пока меня нет, — торопливый шепот, и руки дрожат — почему у него дрожат руки? Все хорошо, Натан… — Прости, я просто… мне так не хватало этого, оказывается… целовать тебя… я боялся, что…

— Я знаю, знаю…

— Ты такой… Алан… — знакомое обожание в его глазах. Кончики его пальцев на моей щеке. — Так люблю, когда ты улыбаешься… Что мне сделать, чтобы ты улыбался? Снова?

Алан привычно фыркнул, отворачиваясь.

— Ты так и не рассказал, что в Лондоне стряслось, — буркнул он, пряча лицо на широкой груди. — Пойдем в комнату, расскажешь…

Натан ощутимо вздохнул.

— Давай завтра? Не хочу… сейчас об этом, — теплые губы касаются виска, чуть задерживаясь, осторожно целуют. — Эта новость мне больше нравится. А вспоминать, как стихия затягивает… мало приятного…

Это только для тебя — новость, Натан. Я знаю о том, что могу целовать тебя, с той ночи, когда сломал ногу, а ты впервые чуть не окочурился. Так что — и как тебя стихия затягивает, я, получается, тоже видел…

Она всегда дает нужный шанс, верно? Только нам с тобой почему-то давать не хочет. Может, все дело в том, что я тебе — не воспитанник… или чушь все это, а на самом деле она все шансы уже дала, но мы просто не видим, я — не вижу, запутался вконец в себе и в тебе… А она ждет, и наше время заканчивается, пока я день за днем туплю здесь и не вижу, в упор не вижу… Она же всегда права. И всегда справедлива. Она даже…

Ох.

Алан едва не вздрогнул, подавив желание выпрямиться. Мысль и впрямь тянула на откровение.

Мерлин, мне страшно.

Но я, кажется, это скажу сейчас.

Или лучше в комнату вернуться сперва? — мелькнула бесшабашно-истеричная мысль. Там, по крайней мере, дальше ближайшей стены не улетишь. А с балкона долго падать можно… лодыжкой точно не обойдешься…

— Натан, — осторожно начал он, больше всего боясь остановиться. Испугаться еще раз.

— Что?

Смотрит — так, будто и впрямь ничего дороже у него нет. Учитель был прав.

Надо только решиться. И поверить, что он меня не убьет. Или — наплевать на это, еще раз.

— Ты никогда не рассказывал — как именно ты стал магом?

Тони МакКейн с самого утра пребывал в раздумьях.

Не то чтобы оно ему было совершенно не свойственно — что бы на этот счет ни тянул время от времени своим отсутствующим тоном зануда Рэммет. Иногда Тони казалось, что стихия подарила ему невесть за какие заслуги оглушительное, невообразимое счастье в виде светловолосого упрямого парня, а потом подсунула тонкое издевательство — в виде нахальной и громкой Кэти.

Потому что до ее появления Доминик не рисковал высказывать вслух многое из того, что теперь вовсю лилось потоками самых разнообразных эпитетов в адрес МакКейна «девушке на ушко».

Ну и что, что лилось даже близко не шепотом. Все равно ведь — на ушко, а как этим сволочам запретить шушукаться? Прости Мерлин — обмениваться мнениями… Сложившаяся между Томпсон и Рэмметом форма интимности почему-то в первую очередь подразумевала именно совместную демонстративную рефлексию по поводу поведения Тони, реакций Тони, привычек Тони — Доминик комментировал, Кэт складывалась пополам от хохота, даже не пытаясь сделать вид, что ей хоть немного неловко.

Вероломная тварь.

Оба — твари. Вероломные, иначе не скажешь.

На этой фазе рассуждений Тони обычно ловил себя на том, что кусает губы, сдерживая идиотскую улыбку, и плевал на дальнейшие бичевания своей непутевой семейки. Пусть даже у двух ее третей хватало юмора обвинять его во вспыльчивости и поверхностности.

Что называется, на себя бы оба… кхм. М-да.

В данный момент Тони был согласен на любые издевки. Он даже от мозгового штурма втроем сейчас бы не отказался, при всей его нелюбви к неизбежным в таких случаях срывам дискуссии то в непристойные шутки, то в откровенный ржач. Вот только утром, на собрании, естественным образом не было Кэти — а теперь отсутствовал Доминик. Предполагалось, что ему, не связанному прямыми узами стихии ни с кем, нечего делать на подобных занятиях — так же, как и не являющейся старшим магом девушке нечего делать в гостиной учителей в семь утра в понедельник.

И вот это было очень зря, потому что наблюдательность Ники — это совсем не то же самое, что цепкий взгляд Кэтрин, больше похожий на взгляд самого Тони. Которого уже просто разрывало от желания посоветоваться, а до вечера, похоже, такой перспективы можно было даже не ожидать.

Тони хмуро вздохнул и отвел взгляд от лица Кэти. Хоть насквозь просверли глазами, сейчас все равно разговор не о том, да и не присутствовала она при эпохальном явлении фамильного призрака этих стен, ворвавшегося сегодня утром в личные покои мистера Поттера, как к себе домой, и закатившего скрежетно-зубовную сцену мисс Панси, вынудив ту начать спешно припоминать знаменитые дыхательные упражнения Мелани.

Северус Снейп был единственным известным Тони магом, способным довести до бешенства самую разумную из женщин Гарри Поттера — и остаться при этом в живых. Более того — на этот раз он умудрился еще и заставить самого мистера Поттера не то, что голоса не повысить… Черт, ему даже как будто обрадовались.

Да ладно — вообще-то все аж подпрыгнули при его появлении и, такое ощущение, едва на шею не бросились. Даже мисс Панси. Даже — когда скрипела зубами, выслушивая его хлесткий выговор за «безмозглость, отсутствие инстинкта самосохранения и полнейшую безответственность» с отсылками на «слишком длительное общение с Поттером». Мистеру Драко тоже досталось — видимо, за компанию, и в не менее нелестных выражениях. Но он, правда, и бровью не повел, только улыбался. Рэммет так улыбается, когда смотрит на Кэти, яростно матерящуюся в адрес какого-нибудь очередного потерявшегося предмета гардероба…

С лица Доминика в это утро вообще можно было картину писать — у него аж зрачки расширились. Мелани явно чувствовала себя не в своей тарелке, Маргарет только беззастенчиво переводила заинтересованный взгляд со Снейпа на учителей и обратно, Дом же буквально превратился в скрученную нетерпением тугую спираль. Он точно что-то понял, успел что-то заметить и вычислить, сопоставить, соотнести, предположить — чертовы воздушные маги с их распроклятой трехслойной логикой. И чертова неспособность огненных слышать чужие мысли… Теперь вот от нетерпения до вечера подыхай…

Единственное, что понял сам Тони — у Снейпа железно половина Британии в информаторах ходит, если он еще никому не объявленные, вроде как, толком новости о нападении на мисс Панси уже узнал, переварил и пришел выводы излагать. То, что ему не сообщали об этом учителя, было очевидно, как белый день.

Иначе не обалдели бы так от счастья, все четверо.

Вот оно — то самое, видимо. Счастье. Какого, простите, Мерлина — при виде Снейпа-то? От которого неприятностей всю дорогу больше, чем не поддержки, так помощи?

Не может чертова стихийная связь значить столько. Не может. Даже если у Снейпа она каким-то хитрым образом и впрямь теперь — уже с двоими из четверых…

— А ты как думаешь? — толчок в бок вернул Тони обратно в действительность.

— Регулярно, — машинально отозвался тот, вскидывая голову. — Хотя может показаться и обратное. А о чем речь?

Кэти, естественно, тут же фыркнула, бросая быстрый незаметный взгляд в потолок. Хмурый, как черт, Рэй тему невнимательности к своим проблемам проигнорировал, в упор глядя на Тони.

— О том, какова роль воспитанника в твоей жизни. МакКейн, ты можешь хоть вид делать, что слушаешь, когда другие рассказывают? Сейчас урок вроде бы, а не время для медитаций.

Кипит от раздражения прямо. Видать, и вправду что-то личное нес, пока я тут ушами хлопал.

— Роль воспитанника в моей жизни приравнена к роли личного наказания, — добродушно ухмыльнулся напряженному парню Тони. — Если тебя так интересует, то этот крест я тащу, тяжело вздыхая и осознавая всю степень своей пропащей разгульности, которая и довела меня до подобных кошмаров. То есть, можно сказать, что тащу смиренно и со всей полагающейся магу покорностью.

— С удовольствием, в общем, — давя улыбку, резюмировал с подоконника Дэнни.

МакКейн выразительно промолчал, поглядывая на изо всех сил пытающегося сохранять безучастность Мэтта. Получалось у того скверно, и Тони предположил, что Кэт, наверное, делает над собой сейчас титанические усилия, чтобы не рубануть напрямую все, что она думает о явно ошарашенном собственным наставничеством Уилсоне.

Тут святым надо быть, чтобы не комментировать…

Мистер Драко откинулся на спинку стула и принялся разглядывать свои ногти. Вот уж кто точно удовольствие получает, улыбнулся Тони. На нас, идиотов, глядя.

Хоть он и не видел особого смысла в этих новых занятиях, да и не очень понимал, зачем вообще они были так спешно введены в общий курс, здесь было, как минимум, забавно. Как максимум — создавалась возможность задуматься еще кое о чем, на что вечно то ли не оставалось времени, то ли, вроде, и не было особой нужды его выделять.

— Я серьезно спрашивал, между прочим, — сквозь зубы процедил Рэй. — Напомнить, как ты носился между ней и Рэмметом первое время? — резкий кивок в сторону Кэти.

Та закусила губу, давя ухмылку. Вероломная тварь, снова мрачно подумал Тони, глядя, как девушка размеренно дышит, чтобы не дать себе заговорить. Вот только хоть слово брякни сейчас.

— Ты же не носишься, — сказала Вилена. — При чем здесь это?

Вот чего МакКейн не понимал точно, так это — на хрена ей дают право голоса. Пусть ребенок слушает, кто тут против, но — какого Мерлина она берется рассуждать о том, чего своей детской головой уж точно не уразумеет?

— Он хотел сказать, что у наставников бывают проблемы, — невыразительно обронил Дэнни. — Даже у Тони, который сейчас делает вид, что их никогда не было, и поэтому не хочет включаться в чужие.

— А, — ровно откликнулась девочка. — Это пример был. Спасибо.

Переговаривались они забавно. Даже не глядя друг на друга, и… до Тони только сейчас дошло, что Вилена не задавала вопроса наставнику. Она всего лишь выразила непонимание ситуации, а Дэнни вклинился и поставил ее на место одной фразой, тогда как, промолчи он — и все они, вместе взятые, вряд ли бы заставили дотошную девчонку заткнуться так быстро.

Что-то в этой парочке было, Мерлин бы их побрал.

Черт — в них всех что-то было. В каждых, если задуматься… ну, то есть — почти в каждых.

Тони снова бросил быстрый взгляд на сосредоточенно-отсутствующее лицо Мэтта. Каменюка, мрачно подумал он. Болван безучастный, бесчувственный, что ты, что любовник твой, вам такое досталось, такое! Даже близко ведь не понимаете, что именно. Что вы ему дать, вообще, можете? Два мозга ходячих. Таким, как Рик, нужны сильные руки, нужна властность — и горячность, и вера, вы ж даже разговариваете с ним, наверное, по регламенту. Бедный пацан там засохнет с вами вконец…

Однажды психанув и разбушевавшись на эту тему дома, Тони был изумлен до безмерности, напоровшись на яростную поддержку Кэт — та, оказывается, тоже тихо бесилась, глядя на Ричарда и его семейку. Мальчишка — хрупкий, насмешливый, молчаливый и упрямый, одновременно и сильный, что восхищало, и какой-то трогательно одинокий, что поражало, вызывал бешеное желание вмешаться и позаботиться, втянуть его во что-то живое и кипучее, увлечь, заинтересовать… Вот только стоило подойти к нему ближе, чем на три фута, как за его спиной тут же вырастали два безмолвных телохранителя с широкими кулаками и не предвещающим ничего хорошего взглядом, и…

В общем, потом только и оставалось, что орать и бесноваться у себя в комнате.

Мерлин, Рик так напоминал Доминика — вот этой своей хрупкостью и самостоятельностью, и отстраненностью, и угадывающейся за ней гибкой, упрямой силой — что не реагировать просто не получалось. Хоть руки себе изгрызи.

А Доминик, кстати, их с Кэтрин рвение не поддерживал. Говорил, что этот парень сам способен кого хочешь увлечь. Что б он понимал, вообще.

Тони даже не сомневался, что Мэтт Уилсон и секс — вещи несовместимые. Как у них там это бывает с Дарреном, он и представить не мог — наверное, так же занудно и механистически, как и все, что оба этих придурка делают. А разве такое нужно Ричарду? Такие вот наставники? Да они даже прикоснуться к нему еще сто лет не надумают. Или сделают это так по-идиотски, что парню отдельная консультация у учителя потребуется, чтобы в себя прийти…

Тупиковая семейка, мрачно подытожил он, глядя на мечтательно прикрывшего глаза Рика — мальчишка сидел, прислонившись к стене и отдав Вилене на растерзание левую руку. Та сосредоточенно то ли выкручивала ему пальцы, то ли пыталась изогнуть их в каком-то новом для суставов направлении.

— Рэй, я не думаю, что самое главное — определить роль, — медленно проговорил Дэнни. — У меня это было не так, роль вообще не важна, по-моему. Воспитанник сам займет то место, которое ему нужно, твоя задача — только ему не мешать.

— Ты говоришь, как водный маг, — с тоской усмехнулся Рэй. — Извини, Дэн, я понимаю, как это по-идиотски звучит, но в вашей паре главный — не ты. Хоть ты и старше чуть не в два раза, и наставник, но у меня, глядя на вас, каждый раз возникает ощущение, что наоборот тоже бывает. Что иногда воспитанник становится ведущей фигурой.

— Я тебе это и как учитель подтвердить могу, — вклинился в разговор мистер Драко. — Мой воспитанник всегда вытворял, что хотел, я только подчинялся. Ну, или хныкал, когда подчиняться становилось уж совсем страшно.

Рэй вскинул на него обалделый взгляд.

— А мисс Луна? — спросил он, уложив, наконец, в голове, что Гарри Поттер — и впрямь по рангу посвящений в этой семье далеко не старший.

Мистер Драко пожал плечами.

— Луна тоже вытворяет, что хочет. Впрочем, в ее терминах и я вытворяю, что хочу, так что здесь аналогия неправомерна. Спроси у нее сам на следующем уроке, если надумаешь — правда, у нее опыт наставничества еще смешнее моего. Там даже спорить о том, кто ведущий, не имеет смысла. При всей ее самостоятельности, Луна всегда ждала того, кому сможет подчиняться… а мы ей этого дать не могли, ни я, ни Гарри. Мы просто никогда не понимали ее до конца.

— Вы же ее наставник! — подняла голову Вилена. — Как вы можете ее не понимать?

— Легко, — улыбнулся мистер Драко. — Так же, как Рэй не понимает Лоуренса. Ты ведь не понимаешь, Рэй? И в этом все дело?

Теперь поднял голову возмущенный Лоуренс. Тони с интересом уставился на него — за все дни, прошедшие с тех пор, как этот парень объявился на занятиях, он еще ни слова никому не сказал. Может, хоть теперь заговорит?

— Не знаю, — помолчав, выдохнул Рэй. — Иногда кажется, что понимаю. Вообще все. А потом кажется, что ошибаюсь — вообще во всем.

— Ты ему просто не веришь, — сочувственно заметила Кэти.

В обращенном на наставника взгляде Лоуренса мелькнул немой укор.

— С тем же успехом можно сказать, что я сам себе не верю, — мрачно констатировал Рэй. — А Ларри тут вообще ни при чем…

Вот теперь во взгляде мерцало сожаление. Почти горечь. И — хотя Тони не был уверен, что ему не показалось — обещание. Сделать что-то позже, когда они останутся одни.

— Ты же маг, Рэй, — вздохнул Дэнни. — Тебе, вроде как, уж в себе уметь разбираться природой положено. А в том, что ты к воспитаннику чувствуешь — тем более.

— Это у водных магов вот так происходит? — наконец подал голос молчавший Мэтт. — Вы всегда способны разобраться в своих чувствах и сделать это почти мгновенно?

Исследователь хренов.

— Ну, в общем — да, — Дэнни немного смутился. — А что тут сложного? Просто не ко всему надо подбирать определения, но в целом я прекрасно понимаю, что именно чувствую.

— И твои чувства тебя не пугают? — продолжал допытываться Мэтт.

Дэнни медленно покачал головой.

— Потому что для меня определения важны, — заявил Уилсон. — И, пока я хотя бы примерно не могу их нащупать, или даже — понять, к какому классу отнести какое-то чувство, мне сложно решить, как к нему относиться, и нужно ли его поощрять, или, может, нужно, наоборот, его сдерживать.

Тони со всей ясностью ощутил, что закипает. Безо всяких определений. Такое не спутаешь. Чувства он, видите ли, по классам распределяет!

— Мне будет понятнее, если ты приведешь пример, — мягко намекнул Дэнни.

Этот тюфяк точно вырос в правильную последовательную сволочь, какой и должен быть любой порядочный маг. И успел же когда-то.

— Хорошо, — невозмутимо кивнул Мэтт. — Я все понимаю про желание заботиться и оберегать, и про понимание тоже — не знаю, Рэй, как с этим могут быть проблемы, так что извини, тут ничего подсказать не могу. Рику достаточно захотеть чего-то или подумать об этом, и я слышу, чем ему помочь, и надо ли. Но все равно есть вещи, которых я не понимаю.

Дэнни прямо весь обратился в слух. Вилена почему-то — тоже. Даже многострадальную ладонь Рика в покое оставила.

— Я говорил с Тимом, у него тоже так, — не совсем понятно проговорил Мэтт, подбирая слова. — И он тоже не знает, как это назвать… Иногда мне кажется, что меня просто разрывает изнутри. Что я не хочу ничем заниматься, и думать ни о чем не могу, прямо руки опускаются. Очень странное состояние, причем оно не исчезает до конца никогда, только ослабевает, а потом опять накатывает. Мне сложно формулировать свои мысли в это время, я могу только смотреть и молчать, и ждать, что он сам скажет или покажет, что ему нужно. Потому что, кажется — я готов что угодно сделать. Для него. И еще… мне страшно действовать. Такое ощущение, что я не уверен вообще ни в чем… я просто боюсь причинить ему боль. Но не действовать тоже невозможно. Мне важно что-то делать, и я не могу сделать ничего, потому что не вижу, что именно хочу сделать, вообще. Не понимаю. Но это так важно, что меня как будто заклинивает, и в результате я и не работаю, и не думаю, только смотрю в одну точку, и отпускает, только когда Рик начинает сам что-то делать. Неважно, со мной или просто. Говорить, думать. Тогда я могу включиться в его действия или вернуться к своим. Но все равно — я как будто постоянно… черт. Думаю о нем, что ли? Хотя я не думаю. Я просто хочу для него что-то сделать — и не знаю, что. И не знаю, надо ли это ему, и мне тоже. Я даже… как об этом сказать — не знаю. И надо ли говорить, или лучше это куда-то запрятать…

Закончил он в гробовой тишине. Дэнни улыбался в кулак, пряча глаза. Нахмурившаяся Вилена сосредоточенно кусала губы, что-то обдумывая. Рик, прислонившись затылком к стене, повернул голову и теперь смотрел на Мэтта. Очень странно смотрел.

Мистер Драко же смотрел в пол, хотя ничего особенного в полу не было.

— Хренассе, — наконец обалдело сказал Рэй.

Тони был с ним абсолютно согласен.

— Мэтт, — негромко позвал парня Лоуренс. — Э-э-э… извини, но, по-моему, это называется «нежность».

У него был такой вид, словно он чувствовал себя полным идиотом, объясняя кому-то подобные вещи. От него веяло неловкостью и одновременно — вот именно ею же. Нежностью. От этого факта Тони обалдел так, что в первую минуту даже забыл заметить, что Лоуренс вообще наконец-то изволил заговорить.

— И в этом еще и ничего странного нет, — добавил Дэнни. — Воспитанник — это тот, кто к тебе ближе всего. И ближе всех. Мэтт, это нормально — чувствовать такое именно к нему.

Кэти совершенно отчетливо фыркнула. Мистер Драко подпер кулаком подбородок, всем видом выражая заинтересованность, но пока промолчал.

— Что? — обернулась к нему девушка. — Если вам интересно, то Доминик мне намного ближе, чем этот чурбан, — кивок в сторону Тони. — И с ним куда проще. И интереснее. И в постели он…

Нет, она точно нарвется когда-нибудь. Если руки дойдут.

— Хорошо, молчу, — и глазки опустила, и улыбается. Вот лучше б сказала уже. Теперь все будут думать, что Тони МакКейн в постели — полное дерьмо.

Доберусь до тебя вечером — взвоешь. Слово старшего мага.

Мигом улыбаться расхочется…

— Ты тут необъективна по определению просто, — хмыкнул Дэнни. — Конечно, с магом родственной стихии тебе проще, даже если он тебе не наставник. Вот если бы они оба были огненными или воздушными, ты бы точно выбрала Тони. Стихийная связь перевесила бы.

Все, как по команде, тут же уставились на Рика. Даже учитель.

Парень недоуменно моргнул.

— Вопрос сформулируйте для начала? — буркнул он, опуская голову. — Кто из них мне ближе, что ли? Или — кто понятнее? Или — с кем проще? Это разные вещи все.

— Вот на все и отвечай, — посоветовал мистер Драко. — Если сможешь.

— Проще — конечно, с Тимми, — пожал плечами Рик. — Да и понятнее, пожалуй. Хотя нет, тут без разницы, и… если говорить о том, кто из них для меня больше делает, то это некорректный вопрос. Сама постановка, в принципе. Или — для кого больше делаю я. Но если говорить о легкости отношений, то это — Тимми. Всегда.

Мерлин, он этих своих чурбанов еще и различает! Тони скрипнул зубами.

Уилсон почему-то заулыбался. Даже как будто расслабился, словно что-то долгожданное замечательное такое услышал.

Гоблин вас разберет, земных магов, глядя на него, мрачно подумал Тони.

* * *

Ладонь незаметно скользнула под футболку и улеглась на спину, мягко прижавшись к коже. Под пальцами лениво перекатывались мышцы, туда-сюда, в такт движениям Рика — он лежал на полу, перевернувшись на живот и болтая в воздухе пятками, закушенный ноготь и челка, падающая на глаза, будто и вовсе один в комнате. Тимоти в который раз задумался, как можно читать сквозь мешающиеся волосы, и тут же поймал себя на том, что сам отвлекся и снова пялится не туда.

Взгляд вернулся к пергаменту. Четкий, квадратный почерк Мэтта, аккуратные линии — они ломали головы над этой схемой вторую неделю. То ли что-то опять не учли, то ли вывод был пока за гранью их понимания, а в схеме все верно, и ошибку нужно искать не здесь.

Наверное, она находилась бы лучше, если бы вечера не забивались через один под завязку чем-то другим. Сложно работать, когда работать не хочется. А хочется совершенно другого.

Сидеть вот так и молчать часами, чувствуя тепло его кожи, слыша, как он шелестит страницами. При всей нелюбви Рика к книгам как классу, кое-что он все-таки охотно шерстил — вот конкретно эту, кажется, от Энни вчера приволок, возбужденный, как совенок перед первым полетом.

Нет, Тиму нравилось, что парень вообще смог наконец-то сблизиться хоть с кем-то. Энни, Брайан, Лоуренс, Филипп… Дэнни. Водные маги, все до единого — вот это немного смущало. Не считая Вилены, которая таскается за Ричардом чуть не с первого дня, но она, пожалуй, не в счет. У них слишком странные отношения… чтобы тут вообще имело смысл об отношениях говорить.

Не нравилось другое. То, что работать не хотелось совсем, и, даже если Ричард где-то пропадал, Тим предпочитал теперь провести вечер, глядя в одну точку и не думая ни о чем. Точнее, о том, что было бы, если бы он был дома. Что будет, когда он придет. Вспоминая, как это было вчера и позавчера.

Как, всего однажды выбравшись в общую гостиную, Рик вернулся под вечер, нервный и замкнутый, будто раздавленный, а Тим позабыл в одно мгновение, что именно только что пытался читать, глядя на неуверенно замершую посреди комнаты фигурку.

— Случилось что? — не найдя подходящих слов, спросил он тогда.

Рик беспомощно качнул головой.

— Устал, — почти без звука прошептал он. — Я… можно?..

У него был совершенно бездонный, пугающе подавленный взгляд — Тимоти понятия не имел, что нужно было делать, чтобы так вымотаться. Он просто протянул руку и ухватил несопротивляющегося мальчишку, потянул к себе, позволяя молча забраться на колени, уткнувшись носом в шею, замереть, сжавшись в комок. Ладонь на плече Тима, пламя в камине, и снова казалось, что слов не нужно совсем, да их и не было — ни их, ни мыслей — только оглушительный покой, почти неслышный стук сердца, тихое дыхание, и русоволосая макушка, которой не получалось не касаться губами, осторожно и мягко, и беззвучное фырканье Рика. Его ленивый, расслабленный голос, хрипловатый и сонный, когда объявился Мэтт, и оказалось, что времени заполночь, а Тим никак не мог сообразить, куда оно делось, это злосчастное время. Как будто сам провалился в прострацию, где потрескивал огонь, тени расползались по углам, а Рик тихо дышал, прижавшись, приникнув и спрятавшись в нем, в его объятиях.

Мир с ума сошел, констатировал Тим, кусая губы. Машинально поглаживая большим пальцем спину Рика, он невидяще смотрел сквозь пергамент. Мы все тут с ума сошли.

Это немного пугало — в основном, тем, что Тимоти уже не мог четко вспомнить, отчего так страшно боялся чувств до появления Ричарда. Потому что — ведь правда, они с Мэттом сошлись не на том, что оба не умели чувствовать. На том, что оба — боялись. Так хорошо, что почти поверили, пока жили вдвоем, что чувств не существует в принципе. В их мире. Для них. И так и правильно.

Рик умел плакать и не стыдиться этого, хотя жутко стеснялся любой заботы. Его проще всего было поставить в тупик, спросив — что тебе нужно? Всякий конфликт с ним можно было закончить, молча протянув к нему руки, он сразу терялся, и время опять начинало мерцать, затормаживаясь или убегая вперед. Рик не любил слов и определений — и, возможно, именно поэтому недолюбливал книги — но пасовал перед прикосновением или взглядом.

А от его прикосновений до сих пор вышибало рассудок.

Тим беззвучно выдохнул, прикрывая глаза. Их мир превратился в хаос с тех пор, как в нем появился Рик. Два земных мага плавали и барахтались в этом хаосе, потеряв направление и опору, перестав ощущать вообще все, что составляло раньше казавшийся совершенно незыблемым фундамент. Они променяли это на тишину его присутствия, на непонятные и необъяснимые чувства, которым отчаялись подобрать названия, на плотно воцарившийся над их комнатой полог завораживающего наваждения, полного страхов, предвкушений и затаенных надежд. Рик был единственным, вокруг чего теперь строился мир. Тем стержнем, на котором он все еще целиком и полностью удерживался, весь, и Тим леденел от ужаса, пытаясь представить, что мальчишка мог бы исчезнуть отсюда. Куда угодно.

Что его больше не будет — в комнате, на занятиях, на работах, что он перестанет ощущаться ежеминутно, яркой беззвучной вспышкой, мерцающей, где бы он ни был. Что закончатся вечера и дни, когда, даже если его нет поблизости, ты знаешь — он рядом. Он есть.

А ночь снова станет временем для сна или разговоров. Так отчетливо, бесповоротно — пустым, как было до его появления. Только теперь Тимоти очень хорошо чувствовал разницу.

Пальцы невольно сжались, царапнув кожу. Рик глухо застонал — подняв голову, Тим обнаружил, что мальчишка лежит, уткнувшись лбом в согнутые руки и отодвинув захлопнувшуюся книгу. Лежит и наверняка опять изо всех сил старается молчать, кусая губы, он всегда так делал, когда к нему прикасались. Даже если это всего лишь тень касания, вот как сейчас.

Тимоти просто дурел от этой реакции, пьянел мгновенно и сразу, только услышав прерывистое дыхание. Ночи давно превратились в завораживающий, задыхающийся дурман — обнимать Рика, чувствовать, как он прижимается к тебе спиной, беззащитный и открытый, слышать его сбивчивый, теплый, обволакивающий шепот — не надо, Тимми… Как он при этом все равно льнет к рукам, прячет алеющие щеки в подушке, Мэтт целует его ладонь, каждый пальчик, по одному, каждый дюйм на запястье, и тишина бухает в ушах молотом — как можно остановиться, когда его «не надо» звучит как «пожалуйста», он все еще не понимает, что именно значит для нас. Не верит, что он — дома, навсегда, там, где будет нужен и важен, что бы ни произошло, ни случилось, ни изменилось. Что мы продадим остатки душ, лишь бы ему было хорошо.

А ему хорошо, когда к нему прикасаются — Тим не понимал, почему, просто соглашался, такая вот данность, рядом с ними спит нереальный какой-то кинестетик, таких и не бывает, наверное, больше всего пугающийся чужих рук, так сильно нуждающийся в них. Ласкающих, согревающих, медленных, теплых, близких. Родных.

Страх быть неуклюжим, неловким, страх сделать что-то не так, испугать, оттолкнуть, а хуже — разбить вдребезги нечаянным жестом эту сгущающуюся над ними бездонную, застывшую тишину растворялся так же упрямо и неотступно, как и страх Рика привыкнуть к ним. Тим помнил ту ночь, когда чуть не довел мальчишку до крика, просто поглаживая его по спине, помнил собственное оцепенение, не позволяющее остановиться, задуматься, и то, как каждый выдох, казалось, еще глубже затягивал куда-то в темный, бесконечный омут, где в его руках дрожало и билось счастье.

А еще он помнил ощущение, как от обрушившегося сразу со всех сторон удара молнии, когда Мэтт наклонился и поцеловал стонущий рот, взяв в ладони пылающее лицо — этого хватило, чтобы он и сам, вцепившись в горячее тело, прижался губами к открытой шее. Мэтт был то ли смелее, то ли как будто бы проще. Он всегда умудрялся все делать первым. Рик ему позволял.

Или, может, позволил бы и Тиму тоже — кто знает. Тимоти никогда не пытался сделать того, в чем не был уверен, и уж точно никогда не решился бы ни на что, если бы не Уилсон. Ждал бы прямой просьбы, что ли…

Собственно, он ведь ее и получил. Доведенный в одну из ночей, судя по взгляду, до одури вскриками и стонами Мэтт однажды оторвался от Рика и одним движением перевернул несопротивляющегося мальчишку лицом вниз, ставя на колени и прижимая к себе. Тим помнил захлебывающийся, несмолкающий отчаянный крик — рванувшись за ними, он приник к разомкнутым губам, целуя и целуя их, уже не понимая, кто из них сейчас стонет, в чьи бедра с силой впились пальцы Мэтта, удерживая на месте. Уилсон не двигался, просто вжался в Рика всем телом, и если его ощущения хоть на йоту совпадали с тем, что тогда чувствовал Тим, то можно было и вовсе не двигаться. Кончить только от того, что в твоих руках содрогается именно он, от его сладких, хнычущих стонов, от того, что ты — в нем, от одного осознания — Тиму казалось, он не выдержал бы и пары мгновений. И при этом — никогда еще пульсирующее в крови возбуждение не казалось таким бесконечно далеким от того, что было в жизни у Тима раньше. Таким важным. И оно, и то, что Ричи рухнул лбом в простыни, и, едва отдышавшись после оргазма, повернув голову, уставился на него — все, чего Тимоти боялся и не понимал в его взглядах, хлестало сейчас из огромных, почти черных глаз на полную мощь, так, что дыхание сбивалось и цепенело сердце. И то, что Рик улыбнулся ему — слабо и завороженно, едва заметно изгибаясь навстречу вжимающемуся лбом в его спину Мэтту, касаясь его руки. И его пьяный, задыхающийся, какой-то изумленный шальной шепот:

— Это так… здорово… Тимми…

И Тим сам не увидел, как и когда рванул его к себе, опрокидывая на спину и накрывая собой, проваливаясь в него, в его горячие руки, глаза, в его зовущее, манящее тепло. Уже не понимая, почему этого не могло произойти с ними раньше.

Рик терял голову от настойчивых ласк, и после этого ее теряли вообще все, кто был рядом. Этот мальчик вышибал их в собственное безумие, где каждое прикосновение било по нервам, заставляя замереть и потеряться, где каждый поцелуй был нежностью, близостью, откровением, Тим проклял бы того, кто посмел бы назвать это сексом. Где-то в глубине души он понимал, почему Ричи так сторонится физических контактов, до последнего выдыхая — не надо, Тимми — и прячась от самых простых объятий. Тимоти никогда еще не встречал никого, кто бы так отчаянно нуждался в тепле. В уверенности, в покое. В стабильности даже, что ли? Кому было бы так дико необходимо верить в то, что он — нужен. Что это не закончится завтра.

Уткнувшись лбом и носом в поясницу, он медленно заскользил вверх по спине, заворачивая футболку. Когда успел прижаться к мальчишке опять — непонятно. Поймешь тут что-нибудь, когда он так расслабленно хнычет, распластавшись под твоими руками.

Рик прерывисто дышал, не поднимая головы. Тим потерся носом о выступающие лопатки — все же был, похоже, какой-то смысл в том, что до появления мальчика они с Мэттом жили вдвоем. То, что Уилсон воспринимал секс когда-то, как забавный эксперимент, позволяющий узнать что-то новое и до бесконечности пробовать друг на друге, что именно и как может действовать на партнера, сейчас аукалась так, что это даже пугало. По сравнению с Риком Мэтт был непробиваем и толстокож, как тюлень, и то, что у него вызывало в лучшем случае сбивку дыхания, Ричи доводило до изнеможения, причем еще только на подступах.

Тим не знал, радоваться этому или не очень. Он просто пользовался тем, что умел и помнил.

Осторожно коснувшись кончиком языка позвонков между лопатками, он медленно помассировал кожу — мягкими движениями, вверх-вниз. Рик хныкнул, и это подстегивало лучше любых просьб. Быть с ним. Не умея найти слова, которые он мог бы услышать, дать понять — я с тобой. Я наслаждаюсь тобой, только ты научил меня этому.

Влажный язык спустился к пояснице, маленькими кругами двинулся вбок по талии. Бледная кожа тут же покрылась мурашками, Рик сжал руки, все еще стараясь не застонать.

Мурашки — это хорошо, машинально отметил Тим, проводя именно по ним, по самым скоплениям. Где мурашки — там самое правильное место, значит. Только теперь руками хватать нельзя, даже за плечи — чем шире площадь кинестетического контакта, тем слабее ощущения в каждой точке. В данном случае почему-то так. Памятник Мэтту, что ли, поставить? — мелькнула добродушно-идиотская мысль.

Рик отрывисто, глухо стонал, и Тим отстранялся на секунды, осторожно дул на ставшее болезненно чувствительным место, а потом снова теребил его языком. Он понятия не имел раньше, какое это счастье — видеть, что от твоих действий кому-то может быть настолько хорошо.

Именно ему.

— Тимми… — выдохнул Рик.

Нотки страха в его голосе, как всегда, когда он терял контроль над собой. Тим улыбнулся, и, медленно поцеловав полюбившуюся точку, двинулся в другую сторону. Мальчишка зашевелился и захныкал.

— Тимми!.. — уже недовольно повторил он, приподнимаясь на локтях.

Расфокусированный, бездонный взгляд тону совершенно не соответствовал. Тим наклонился и еще раз с нажимом провел языком по его пояснице, а потом подул — и осторожно прикусил зубами место, которое только что целовал. Рик глухо ахнул и забился под ним, снова падая на ковер.

— Что, малыш? — мягко шепнул Тим, снова поднимаясь поцелуями по позвонкам, только теперь язык скользил быстро-быстро, мелкими движениями, и от сбившегося вконец дыхания у Рика вздымалась спина.

Мерлин, за что ты мне, мелькнула полубессвязная счастливая мысль. Чем я тебя заслужил. Я. Самый обычный маг.

Он приподнялся на коленях и подтолкнул Рика, вынуждая перевернуться на спину. Тот оперся на локти, задыхающийся, перепуганный — как всегда — мольба и беспомощность в его глазах. Тим молча потянул вниз молнию на его джинсах.

— Не надо… — прошептал Рик.

Ни один из них никогда не смог бы логически объяснить, почему это каждый раз означало «не бросай меня», и совершенно точно — не «перестань».

Не начинай, если ты не всерьез. Не прикасайся совсем, если это — неправда. Не позволяй мне поверить, я и сам никак не могу, потому что — так не бывает. Как есть.

Так бывает, целуя впалый живот, подумал Тим. Каждую минуту буду тебе это доказывать, каждый день, каждую ночь. Каждое мгновение.

Что бы с тобой ни было раньше, малыш. Что бы ни привело тебя к этому. Все изменилось, ты — здесь, и любой из нас, не задумываясь, убьет каждого, кто попытается снова тебя напугать. Ты просто еще не представляешь, Ричи, что мы такое, мы трое. Я и сам толком не представляю, не умею вот так, как ты — не словами. Только учусь.

Мальчишка запрокинул голову, кусая губы и цепляясь пальцами за ворс ковра — пряный вкус, только у него такой, настоящий и яркий, вечность бы его целовать, слышать, как он стонет и всхлипывает, почти рыдает в твоих руках. Или в руках Мэтта, что почти что одно и то же даже по ощущениям.

Стоны перешли в глухой вой — Тиму не надо было поднимать голову, чтобы понять, что Уилсон таки не выдержал и выбрался из ванной, где валялся весь вечер с очередным фолиантом, и теперь, стоя на коленях над головой Рика, целует его губы, обхватив щеки, взъерошенный и растрепанный. И кажется, что они пьют его с двух сторон, это всегда так кажется, когда между ними — он, и кажется, понятное дело, совсем по-другому, если в середине — сам Тимми, Ричи просто чумовой становится, когда сверху…

Слабые всхлипы — и Мэтт усаживает мальчишку на колени, отбрасывая со лба влажные волосы и снова целуя, целуя его виски, лоб и щеки, и Тиму кажется, что мир в очередной раз обрушивается на них, оглушающей вот этой тишиной, в которой никого не существует, только они трое. В которой и не может быть ничего, что находится за пределами — оно не имеет ни смысла, ни значения, пока ладони Рика скользят по затылку Уилсона, а его бездумный и шальной взгляд не отрывается от лица Тима.

— Тимми?.. — почти беззвучно выдыхает он — и трется о бедра Мэтта, как маленький хищный зверь.

И сжимает протянутую ладонь, тянет за пальцы. К себе.

К ним.

* * *

У Малфоя был такой вид, что не улыбаться не получалось даже у Панси. Прислонившись к стене и меланхолично дуя на непросохшие ногти, она всеми силами старалась сохранять видимость невозмутимости.

У нее бы почти получалось, наверное, если бы не бросаемые на Драко время от времени даже близко не отстраненные взгляды. Малфой, закатав рукава рубашки, сидел на краю ванны — слава Мерлину, спиной к Панси. Это избавляло хотя бы от его в ее сторону комментариев.

Джастин радостно засмеялся, ловя отца за палец.

— Что-то мне подсказывает, что ты мог родиться у Пэнс разве что по ошибке, — констатировал Драко, уводя ковшик с теплой водой подальше от хватких ручонок. — Никакой сосредоточенности.

— Некоторые вещи, говорят, с материнским молоком впитываются, — туманно намекнула Панси.

Луна хмыкнула, поддерживая затылок Джастина ладонью. Тот так и норовил вывернуться и окунуться в воду с головой.

Драко покосился в ее сторону.

— Хвала Мерлину, у меня есть возможность воспитывать своего сына самостоятельно, — заметил он. — Думаю, гены Малфоев и продуманные своевременные действия со временем передавят весь упорядоченный хаос, который Джастин от тебя сейчас впитывает.

— Упорядоченный хаос — это не Луна, — фыркнул Гарри. Сидя на низком шкафчике для полотенец, он увлеченно болтал ногами, делая вид, что «тоже участвует в уходе за ребенком». — Если говорить в этих терминах, она — абсолютно хаотический хаос. А ты, тогда уж — хаотический порядок.

Малфой оскорбленно выпрямился — Гарри в ответ изогнул бровь. Панси замерла, заинтересованно переводя взгляд с одного на другого.

— Тебе, Поттер, слово «порядок» вообще незнакомо, — снисходительно сообщил Драко.

— Отчасти, — хмыкнул тот. — Упорядоченный хаос — это я. А ты меня упорядочиваешь. И, раз я все еще с тобой живу, вероятно, мне это нравится.

— Еще бы… — ухмыльнулся Малфой. — Правда, никогда не знал, что это называется «упорядочивать».

Малыш, следя за покачивающимся в его руке ковшиком, сделал очередной рывок и, убедившись, что дотянуться не получается, возмущенно зашлепал ладошками по воде. Луна взвизгнула, зажмуриваясь от брызг. Драко рывком обернулся.

— Джастин, — протянул он, оценив ситуацию и перехватив пальцы сына. — Где твои манеры? Если хочешь привлечь внимание, требуй или бери его сам. Просто пакостить окружающим — это не уровень Малфоев.

— Не отвлекайся, и он не будет брызгаться, — сквозь смех посоветовала Луна. — Ему нравится видеть твое лицо.

— Это совершенно понятно, — с достоинством отозвался Драко. — У него хороший вкус, он же мой сын.

Панси закатила глаза. Гарри улыбался, глядя на обтянутые влажной рубашкой плечи Малфоя, на его растрепавшиеся волосы, на то, как он морщит нос, когда Джастин снова пытается поймать ковшик. Луна любила этого Гарри — спокойного и домашнего, теплого, как ровный огонек свечи в спальне. Таким его всегда делал только Драко — что бы он ни говорил, даже если просто находился рядом, занимаясь своими делами. А это — самое главное.

Потому что только рядом с таким Гарри и все остальные расслаблялись, разрешая себе не думать, не беспокоиться и не тревожиться. Даже Панси.

Малыш снова шлепнул по воде и накуксился.

— Драко, он устал, — тут же сказала Луна. — Давай уже заканчивать, правда.

— Ему спать еще через полчаса, — заупрямился Малфой.

Иногда он доходил до какой-то необъяснимой мелочности, которой Луна не понимала. То есть — вообще-то, он весь из нее состоял. Когда пытался сделать что-то «правильно» — то есть, всегда, если дело касалось ребенка. В отличие от Панси, которая собственному сыну доверяла и полагала, что он лучше других знает, что ему нужно и когда.

Луна с ней соглашалась, хотя не была уверена, что Джастин знает хоть что-то. Чувствует — да. А знать, наверное, даже взрослые не все могут.

Будто в подтверждение ее слов, малыш отбросил ладонь Драко и заревел в голос. Сейчас ему хотелось в тепло и покой, он уже наплавался, утомился, и свет ему тоже успел надоесть. Луна ощущала такие вещи, даже толком не успевая облечь их в слова.

— Гарри, дай полотенце, — попросила она, поднимая сына и целуя его в мокрый лоб.

Не подействовало — на этот раз Джастин твердо вознамерился затребовать желаемое немедленно и доказать всем, что ждать больше категорически не собирается.

Не обращая внимания на крики, Драко принялся привычными аккуратными движениями вытирать ему волосы, всем своим видом демонстрируя, что плакать, судя по часам, совершенно точно еще не положено, и он не намерен этому потакать, а сейчас молчит исключительно ради чумички Лавгуд, спорить с которой ему надоело лет пять назад.

Можно подумать, что с тех пор он ни разу не спорил…

Джастин, поперхнувшись, внезапно замолк, с интересом уставившись куда-то за спину Луны. Все, как по команде, обернулись туда же.

— Вот вы где, — мрачно констатировал Снейп, скептически оглядывая всех четверых.

Гарри, не отрываясь, смотрел на него. Так, как раньше смотрел только на Драко — Луна обратила внимание еще утром, правда, сразу же как следует пережить эту новость помешал требующий завтрака Джастин.

Панси посторонилась, давая профессору пройти. Тот сделал вид, что входить и не собирался, и остановился в дверях.

— И тебе добрый вечер, — бросил на него теплый взгляд Малфой. — Подожди, у нас Джастин буянит.

Малыш увлеченно грыз собственный кулак, в упор глядя на Снейпа. Луна заметила мелькнувшую по лицу Северуса тень улыбки. Для того, кто не знает его так давно — почти неразличимую.

Руки привычно перехватывали, одевали, поворачивали и укладывали. Их руки — Луна обожала, когда купать Джастина ей помогал именно Драко. Хотя и вместе с Панси тоже слаженно получалось.

Загнать к ребенку Гарри ближе, чем на два фута, не удавалось никому. Собственно, напрямую такой целью они и не задавались — кому, интересно, захочется просто так сердить Поттера? Когда от него спокойного пользы намного больше.

— Да уж подожду, — хмыкнул Снейп.

Луна машинально обдумывала, что именно ему опять не по нраву. Вроде, все выволочки уже всеми получены еще утром. Панси была отругана за нападение в Лондоне, Гарри — за то, что ее туда отпустил, Драко — за пущенные на самотек события с излучателями, а сама Луна — за безответственное отношение к ребенку, раз никто до сих пор не удосужился ни магическое поле протестировать, ни защитные чары поставить, ни даже хотя бы следящие, на худой конец…

Луна не очень понимала, за каким гоблином вешать на ребенка следящие чары, если ты прекрасно слышишь, что с ним и где он, из любой точки замка. Но Северусу, конечно, виднее. Кто она такая, чтобы мешать ему проявлять заботу так, как он привык и умеет?

Это ж все равно что Гарри воспитывать. Толку все равно не будет, а отношения напрочь испортишь…

— Что-то случилось? — наконец поинтересовалась Панси.

Джастин все еще таращился на профессора с таким видом, будто в жизни не видел такой интересной игрушки. Слава Мерлину — руки хоть не тянул…

— Кроме того, что кое-кто из вас опять сунулся в Лондон? — в тон ей ответил Снейп. — Мало одного нападения — на другие посмотреть хотите?

Непроизнесенное — даже после того, как утром я объяснил вам, какие вы тут все идиоты — так и повисло в воздухе.

Драко сжал губы, но промолчал. Решительно отобрав у Луны ребенка, он двинулся в комнату, чуть не подвинув Снейпа плечом.

Северус проводил его непроницаемым взглядом.

Гарри, наконец, слез со шкафчика и, положив, как будто так и надо, ладонь на плечо профессора, потянул его из ванной, следом за Драко. Панси, молча наблюдавшая за их передвижениями, выразительно уставилась на Луну.

Да, похоже, пахнет вторым скандалом, молчаливо согласилась та. Терпеть не могу скандалы.

Ерунда какая, без слов фыркнула Панси. Даже забавно же — что, часто на вышедшего из себя Снейпа посмотреть удается? Отнесись к этому философски.

Я тебя тоже люблю, невпопад подумала Луна, выходя следом за девушкой. На удивление, Драко остался в спальне вместе с Джастином, твердо вознамерившись то ли уложить его самостоятельно, то ли заставить Снейпа перешагнуть ее порог. Собственно, Гарри, похоже, активно этому помогал, потому что обнаружились все трое именно там.

— …так что это даже не обсуждается, — закончил, видимо, говоривший о чем-то до появления девушек Драко.

Джастин лежал в своей кроватке и радостно тянул его за палец. Малфой не сопротивлялся, но и внимания особого не обращал.

— Не обсуждается ваша безопасность? — холодно переспросил Снейп.

И зачем он так старается, чтобы его слова звучали холодно? — с грустью подумала Луна. Все равно же видно, что переживает. Так сильно, что почти сердится. Хотя уже и не так, как утром.

— Наши отношения с Министерством, — поправил Драко.

— Северус, он справится, — твердо заявил Гарри. — Мы приняли меры, и…

— Какие, интересно, можно принять меры, если охотятся явно за вами, Поттер? — процедил Снейп. — Именно за вашей семьей? Вы можете хоть увешаться защитными амулетами, все четверо, но я в жизни не поверю, что Персиваль Уизли способен хоть что-нибудь сделать самостоятельно. А кто им руководил, вы не имеете понятия.

— Ну, частично имеем, — робко подала голос Луна.

Она всегда немного терялась в присутствии профессора. Вот человеком — и даже куколкой — не терялась совершенно, а тут прямо…

Все-таки эмпат и водный маг — не совсем одно и то же, мелькнула дурацкая мысль.

Снейп бросил на нее странный взгляд, умудрившись одновременно продемонстрировать и уничижительность, и заинтересованность.

— Я смотрела мыслив Натана, там фон вполне считывался. Скорее всего, Перси пошел на этот шаг в одиночку и никого не предупредив, потому что отчаяние и некоторое самобичевание там просто зашкаливали. Образов почти нет, очень смутные, но вроде бы какой-то мужчина, которому он не мог не доверять, но который его раздражал. Не знаю, почему… И еще там четко было воспоминание о том, как Драко Симус похищал когда-то — помните? Перси там был. Он перед смертью сильно жалел, что тогда его не убил.

— А я видела Перси перед падением Лорда, — вставила Панси. — Он бывал у нас дома. Вместе с другими Пожирателями. Я ж не знала, что его все погибшим считают.

Теперь Снейп воззрился на нее — Луне на мгновение показалось, что он пытается прожечь девушку взглядом. Она его понимала. Когда Пэнс вот так коротенько вдруг сообщает что-нибудь о своей прошлой жизни, о которой не очень-то любит вообще вспоминать, она вечно находит, что именно сказать, чтобы собеседник потерял дар речи хотя бы на пару минут.

— То есть, нам известно, что когда-то Уизли был связан с Финниганом, но что в его ирландской пещере он уже не появлялся? — отрывисто уточнил он наконец.

Гарри кивнул. Фон пещеры он помнил прекрасно. Люди там не бывали.

— Значит, и от Финнигана куда-то переметнуться успел… — проговорил Снейп. — Причем… задолго до падения. Значит, было куда…

— Или тот, с кем он остался, сначала сотрудничал с Симусом, а потом перестал, — сказал Драко. — Вероятностно я склоняюсь к этому варианту. Даже такому лизоблюду, как Перси Уизли, было бы сложно за какой-то год найти себе столько новых хозяев.

Снейп помолчал — а потом совершенно по-человечески вздохнул.

— Драко, — неожиданно мягко начал он. — Кто бы за ним ни стоял — это опасно. Именно сейчас. Я понимаю, что ты не хочешь прерывать контакты с волшебниками. Но почему кто-то из вас должен служить при этом живой мишенью? Ведь стоит убрать вас — и, возможно, в нападениях не останется смысла. Если цель — именно семья Поттера, а я почти уверен, что это так.

— Я тоже, — шевельнул губами Малфой.

— Тогда — почему? — в упор спросил Снейп.

Луна изо всех сил сдерживалась, чтобы не вытаращить глаза и не охнуть вслух. Он же не мог этого предложить? Совершенно не мог. Северус. Не… абсолютно точно не мог. Ей послышалось.

Судя по едва ли не различимому слухом щелканью извилин Панси, она думала примерно в эту же сторону. С неменьшим изумлением.

Гарри просто улыбался, глядя в лицо Снейпа. Нет, не просто… Благодарно.

— Северус, — вздохнул Драко и поднял голову. — Ты не можешь туда пойти. В Лондоне тоже действуют те же самые артефакты, что и на южном побережье, и на западе. Извини, но… ты там не выживешь.

Снейп моргнул.

— Я же был там сегодня, — добавил Малфой. — Там… даже мне сложно, правда. И Панси, видимо, придется пока отказаться от помощников — я не думаю, что учеников можно туда выпускать. В живых останутся, но корежит так крепко, что лучше… не стоит. Доминик, вон, почти неделю в себя приходил, а он даже не из самых худших у нас…

Почему-то Луне вдруг показалось — Снейп впервые в жизни отчаянно пожалел, что отказался здесь учиться.

* * *

Дверь распахнулась, Рик влетел в комнату быстрым шагом — непривычно собранный и напряженный, аж голова в плечи втянута. Зыркнув исподлобья на склонившихся над столом парней, мальчишка на мгновение притормозил — руки в карманах, словно уже готовый защищаться и нападать. Словно война — это его нормальный жизненный фон.

Поднявший голову Тим даже чуть не перепугался. Их Ричи, вечно погруженный в себя и улыбчиво-мечтательный, не имел ничего общего с существом, секунду назад яростно прожигавшим их обоих пронзительным взглядом.

Но секунда закончилась — и оказалось, что это все-таки Рик. Хмурый, вымотанный, будто бы даже выжатый, потерянный и уставший, он буркнул что-то нечленораздельное и, добредя до кровати, лицом вниз рухнул прямо на покрывало.

Мэтт покусал губы и снова склонился над пергаментом. Тим с ним согласился — когда Ричи хочет поддержки или тепла, он приходит за ними сам. Иногда же ему просто нужно сперва отлежаться.

В подобные минуты мысль о том, что на троих нужно хотя бы две комнаты, переставала казаться глупой. Даже Уилсону.

Когда через мгновение дверь распахнулась еще раз — с оглушительным грохотом впечатавшись в стену — Тим вздрогнул так, что поставил кляксу. Подумать, что же это за день такой, или — что это за манеры, вот так вот врываться в чужие дома — он уже не успел.

В комнату вошел Натан, и таким Тимоти его не видел еще никогда.

Вечно спокойный и незыблемый, как скала, О’Доннел сейчас походил на взбешенного великана, делающего последний вдох перед ударом. Он смотрел на Мэтта, и взгляд не предвещал совершенно ничего хорошего.

Тот едва успел выпрямиться и открыть рот, чтобы выдать в сторону незваного гостя что-то, по всей видимости, раздраженно-вопросительное. Остановившийся перед ним Натан был бледен, как стена — даже губы побелели. И немного дрожали.

— Держи своего щенка на привязи, Уилсон, — вибрирующим от едва сдерживаемого гнева голосом чуть слышно процедил он, выставляя вперед указательный палец. — Ты ему, вроде бы, все еще наставник?

Мэтт окаменел. Так о Рике еще никто не позволял себе заговаривать. Даже думать.

— Тогда сделай так, чтобы этот сопляк выучил свое место! — повышая голос, рявкнул Натан. — Мне плевать, как ты этого добьешься, но если он еще хоть раз забудет, где именно в этом замке обслуживают его задницу, я оторву ему ее вместе с ногами. Лично. Это понятно?

Его буквально трясло.

— Что?.. — глухо переспросил Мэтт.

Тим почувствовал, что багровеет от злости. Она хлынула медленной волной по всему телу, до кончиков пальцев. Что он сказал?!..

— То, что — либо уже оттрахай его так, чтобы он потерял охоту рыскать по сторонам, либо, знаешь, иногда задницы просят просто ремня, — с нажимом выдавил Натан сквозь зубы. — Иначе я не посмотрю, что он — твой.

Он перевел взгляд на Тима — тяжелый, переполненный клокочущим гневом — а потом развернулся и вышел из комнаты. Дверь оглушительно захлопнулась.

Оцепенение медленно спадало, оставляя нарастающее желание догнать О’Доннела и вколотить ему слова обратно в глотку.

— Ричи… — успокаивающе начал было Мэтт — и замолк, уставившись на парня.

Тот сидел на кровати, поджав ноги и исподлобья глядя на них. Так, будто хлеставший из Натана гнев совершенно его не задел — только заставил собраться и, несмотря на усталость, приготовиться к нападениям.

Тимоти во второй раз за вечер засомневался, а Рик ли это. И куда делся настоящий Рик.

И что вообще происходит.

— Что? — недовольно буркнул мальчик.

— Я тоже хочу спросить — что, — тихо ответил Мэтт.

Он умел так говорить — тихо, но все вокруг все равно слегка съеживались. Впрочем, на памяти Тима это и было всего пару раз. В спокойном состоянии Уилсон походил на добродушного увальня, а спокойствие ему нравилось куда больше.

Да и поводов нервничать как-то… не было. По здравому разумению.

— Отцепись от меня, — вспылил Рик, ощетиниваясь и поджимая ноги. — Я не обязан перед тобой отчитываться.

Что? — снова подумал Тимоти.

Сейчас я проснусь и окажется, что я заснул за столом, пришла глупая мысль.

От нее веяло безнадежностью.

— Он сказал правду? — еще тише поинтересовался Мэтт. — Ты действительно…

— Действительно — что? — нервно хмыкнул Рик.

Все еще казалось — пока это не прозвучало, то как будто и не случилось. Вообще ничего не случилось.

У О’Доннела просто крыша поехала. Его же воротит от парней, как какого-нибудь человека, даром что земной маг — один Алан только не пойми как попал в исключения. На него, видать, Ричи посмотрел как-то не так, он же придурок полный, О’Доннел, сразу приперся права качать и нести… вот такое, как у него язык повернулся, вообще…

Желание догнать вспыхнуло с новой силой. Тим вдохнул, отчаянно пытаясь уцепиться за ускользающую реальность. Она разваливалась на части — вместе с тонким и теплым прозрачным коконом заботы и нежности, уже привычно угнездившимся над их головами.

На Ричи такое сказать. Такое подумать даже! Мальчик до сих пор от МакКейна шарахается, тот со своими эскападами вконец его запугал, черт, О’Доннелу точно пора объяснить, что у него самого, видать, все мысли о задницах, раз способен вот такое вот сочинить, нет — увидеть, и в ком, в ком!..

— Ты сделал что-то, что ему не понравилось? — наконец сформулировал Мэтт.

— Ему понравилось, — нехорошо улыбнулся Рик. — Нам просто помешали. Орал бы он тут иначе, если бы не понравилось. Совсем у вас уже мозги задурели тут? — внезапно переходя на истерический надрыв, выкрикнул мальчик, слезая с кровати. — Если бы он был недоволен, он бы высказал это мне, а не помчался к наставнику! Ты что, слепой — он же даже в мою сторону посмотреть побоялся!

Мэтт застыл. Тим перевел взгляд на Ричи — тот задыхался, сжав кулаки. Как будто слова рвались у него из глотки, и он кое-как сдерживал их.

— Ты. И Натан… — слова падали, как тяжелые капли. — Подожди.

Похоже, Уилсон тоже балансировал на грани истерики. Если такое возможно.

— Чего ждать?! — заорал Ричи, срываясь на вопль. — Я имею право делать все, что хочу! Или, раз я твой воспитанник, я теперь обязан превратиться в чурбан? Как ты? И прятаться всю жизнь за бумажками?!

Мэтт вспыхнул, на скулах заходили желваки. Рик, кусая губы, попытался проскользнуть мимо него к выходу — Уилсон поймал его за локоть, едва не вывернув руку.

Тим помнил, какой стальной при желании может стать его хватка.

— Кому легче от того, что ты в них копаешься? — Рик тяжело дышал, глядя ему в лицо. — Хоть кому-нибудь стало лучше от твоих схем? Тебе просто нравится сидеть здесь и думать, что ты приносишь пользу. Вы оба!

— Рик! — угрожающе начал Мэтт.

— Что — Рик?!

Они задыхались, глядя друг другу в глаза. Только один едва не плакал, кусая губы, а другой с каждой секундой все больше каменел, будто слой за слоем покрываясь непроницаемым панцирем.

Тим почувствовал, что тоже задыхается. Под таким же.

— Ты спал с магом, у которого есть партнер? — неестественно ровно проговорил Мэтт, не отводя взгляда. — За его спиной?

Он не читал мораль. Он просто не понимал… как так можно.

Цепляться за мораль — это все, что им сейчас оставалось. Иначе пришлось бы говорить о другом, Мерлин — думать о другом!

О том, что Ричи сам создал фундамент, на котором они оба существовали. Позволил его создать, соткал из собственных взглядов, улыбок, прикосновений, из собственной тишины, их мальчик, их откровение. Слишком далекий от приземленности, чтобы выносить рядом с собой кого-то, кроме таких же, как он, водных магов — или собственной семьи.

О том, что этот фундамент — эта тишина, эта мистика, это счастье — сейчас трещали и осыпались обломками, и ничто не могло напугать сильнее.

О том, что все это уже сломано. Просто они боятся открыть глаза и поверить. Увидеть. Что так долго верили в то, чего никогда не существовало.

— Что будет, если Алан узнает? — Мэтт сжал локоть мальчишки с такой силой, что тот невольно охнул, зажмуриваясь, и вывернулся ужом из крепкой хватки.

— А кто тебе сказал, что он ничего не знает? — глотая слезы, нахально выплюнул Рик. — Может, он меня сам попросил?

Брови Мэтта поползли вверх.

— Ладно — вообще-то, он мне разрешил, — нервно усмехнулся Ричи, потирая локоть. — Я не знал, что был обязан сначала отпроситься у вас.

Его деланое нахальство почему-то тоже причиняло боль. Невыносимо — видеть, как он разносит сейчас вдребезги, каждым словом, то, что так долго и с таким трудом, так бережно создавалось ими. Такими отчаянными ударами.

Будто бы Рик бил сейчас сам по себе и уже не мог остановиться.

— Малыш, успокойся, — нотки униженной мольбы в собственном голосе напугали Тима еще сильнее. Он с силой прикусил губу и выдохнул. Кто-то же должен остановить все это, кто-то из них. Все равно должен… — Пожалуйста. Мэтт не имел в виду…

— Мэтт имел в виду, что я принадлежу лично ему! — истерически фыркнул Рик, быстрым и злым движением вытирая щеку. — И ты имеешь в виду то же самое. Вам всегда только бы в слова играться и за ними прятаться.

Он снова плакал, хоть и, кажется, сам почти не замечал этого. Только теперь он смотрел на Тима, и… лучше бы он не смотрел.

Тогда еще можно было бы верить, что это — Рик. Его Ричи. Его малыш.

Что их семья не оказалась пустышкой.

— Пытаешься придумать мне оправдания? — сквозь слезы пролилось презрение, и его было столько, что казалось — Рик копил и молчал неделями, месяцами. — Да, я с ним спал! И не твое, к Мерлину, дело, с кем я, вообще, здесь сплю!

Тимми окаменел. Он понял, что сейчас сделает Мэтт, еще до того, как увидел движение.

Ему было стыдно.

Он знал, что сделал бы то же самое.

Уилсон швырнул парня к стене — тот со сдавленным стоном влетел в угол у самой двери — и, шагнув следом, сжал ладонями его голову, прижимаясь лбом к мокрому лбу. Рик закричал, вырываясь, но Тимоти почти не различал слов.

Звуки мгновенно провалились куда-то, как только хаотично сменяющиеся образы накрыли его.

Обнаженный Брайан — улыбающийся, и вытянувшийся на нем раскрасневшийся Рик, их губы едва соприкасаются, а потом Мэддок, оттолкнувшись, опрокидывает мальчишку на спину, перекатываясь по кровати, широкая спина почти скрывает знакомое тело, а Рик запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи, и что-то шепчет, шепчет…

Похожая на сотканную из росы и радуги нимфу Энни с распущенными волосами, Ричи зарывается в них лицом, ладони поглаживают спину девушки, она сидит на его коленях, вздрагивая от резких, коротких движений бедер, голова склоняется ниже, руки обвиваются вокруг шеи — Рик смотрит на нее снизу вверх, чуть улыбаясь, она такая хрупкая рядом с ним…

Прислонившийся спиной к стене Лоуренс — Ричи нависает над ним, упираясь одной ладонью в камень кладки, Ларри фыркает и отталкивает его, шлепает по плечу, пока его не сгребают в охапку и не начинают целовать, целовать…

Вытянувшийся в кресле Дэниэл — непривычно взволнованный взгляд на всегда спокойном серьезном лице сейчас не отрывается от мальчишки, на четвереньках подбирающегося ближе, гибкого и сильного, как кот, и кажется, что Ричи придавливает его взглядом к креслу, выгибая спину и что-то шепча, склоняя голову к плечу, останавливаясь на миг — а потом снова скользя по ковру, ладонями, коленями…

Яростный вопль перекрыл хаос, вытряхивая остатки воспоминаний. Отшвырнув от себя Мэтта, Рик смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

Тим почувствовал, что еще секунда — и его стошнит. От еще одной попытки представить, что их хрупкий малыш — это и есть только что увиденное ими чудовище с уверенным искушенным взглядом.

— Не смей! В это! Лезть! — сжимая кулаки, выкрикнул Ричард. Тим с совершенно неуместным изумлением обнаружил, что они одного роста, хотя сотни раз видел их рядом. — Ты и так каждую ночь получаешь, что хочешь! Тебе что, мало? Каким еще образом не успел мной попользоваться?

Рука Уилсона, размахнувшись, с силой впечаталась в его скулу тяжелой пощечиной. Рик охнул — и замолк, лицо спрятано под влажными волосами, под дрожащими ладонями, плечи ходят ходуном, будто он задыхается.

— Ненавижу, — четко произнес он, наконец опуская руки. — Ты даже не представляешь, Мэтт — как я вас ненавижу!

Дверь с грохотом захлопнулась за ним. Впрочем, грохот вряд ли мог пробиться хоть к одному из них — сквозь толщу оцепенения.

Тимоти тупо подумал, что, уходя, Рик почему-то пытался спрятать снова хлынувшие слезы.

Странно. Откуда им взяться. Теперь.

* * *

— Как бы он чего не натворил там… — мертвым голосом проговорил Мэтт.

Он все еще пытался отнять прижатые ко лбу ладони, которыми, вроде как, хотел просто пригладить волосы. Уже минут десять назад.

Пробивающаяся даже сквозь муторное оцепенение волна истерики Ричарда, казалось, взламывала изнутри их обоих. Хоть ты как закрывайся — как будто захлебывающийся в рыданиях крик ввинчивается в медленно застывающий кокон и разбивает, разбивает его. Какая разница, что Ричи отделяло от них ползамка и два этажа?

Тимоти прекрасно слышал, где он находится. И рад был бы не слышать.

— Он же не огненный, — собственный голос звучал так, словно уши забило ватой.

— Огненные психуют, — устало согласился Мэтт. — А водные переживают. Наверное. Он просто… чувствует, я не знаю…

— Чувствует что и к кому? — горько усмехнулся Тим. — Вот это ко всем подряд?

Уилсон пожал плечами и, наконец, поднял голову. Только глаза чуть покраснели, а так — все тот же Уилсон. Почти. В это бы получилось поверить, если бы они были друг другу чужими.

— Извини, — отворачиваясь, выдохнул Тим. — Ты прав. Чувствовать вот так ему точно не стоит.

Теперь и впрямь стало неловко. Как будто… черт.

— Я сам, ладно? — попросил он.

Мэтт только рукой махнул. Нечасто выдавался случай увидеть его абсолютно растерянным, кое-как соскребающим силы, чтобы снова взять ситуацию под контроль. Тим отчаянно понадеялся, что сам выглядит хотя бы не хуже него.

Все-таки он никогда не умел контролировать.

Автоматически прошептав заклинание, Тимоти рванулся к привычной точке, сейчас пылающей накалившимся белым светом. Открыв машинально прикрытые глаза, он обнаружил себя стоящим посреди неизвестной комнаты. Знакомым в ней было только широкое кресло, развернутое спинкой к камину. Правда, слава Мерлину, Дэнни в нем сейчас не сидел.

Полумрак — свет еле пробивается сквозь тяжелые темно-синие шторы. Все тот же пушистый темный ковер на полу, разбросанные здесь и там небольшие подушки. Скрытая балдахином кровать. Низкий столик на гнутых ножках.

И глухие звуки воющих, несдерживаемых рыданий из дальнего угла.

Тимоти подошел и, помявшись, молча опустился на колени. Он не знал, что можно сказать тому, кто плачет, забившись под подоконник, сжавшись в комок и обхватив руками взъерошенную голову, уткнувшись носом в колени. Плачет так, словно силой потока слез можно вернуть то, что — знает — вернуть уже невозможно.

Рука сама потянулась — коснуться, обхватить за плечо, потянуть к себе. Рефлексы не выведешь, с горечью подумал Тим.

И тут же заметил, что Рик буквально вжимается спиной в угол стены, подбирая и без того поджатые ноги. Будто пытается отодвинуться от него подальше.

Будто его тело само пытается. Как каждый раз от МакКейна.

Ладонь замерла в воздухе.

— Ричи… — беспомощно позвал Тим. — Прекрати. Ничего страшного не случилось.

Сейчас, глядя на побелевшие пальцы Рика, он уже почти верил в это. Не случилось. Но случится обязательно, если малыш не успокоится, не расслабится, не позволит обнять себя и увести домой. Где объяснит им спокойно, что происходит.

Он никогда и никуда ни от кого из нас не денется, пришла странная мысль — она и холодила бесповоротностью утверждения, и одновременно подбадривала и грела. Ричард — воспитанник Мэтта, они занимались сексом, они — пара. По всем законам — так. Ведь этого достаточно, чтобы стать парой. Они сами доказали это еще до появления Рика.

Их связь уже неразрывна — по крайней мере, ее стихийная часть. Им все равно придется жить вместе, а, значит, все утрясется и устаканится, обязательно. Это тоже — закон. Иначе ведь просто нельзя.

Логика успокаивала, как привычные столбики цифр. Это просто недоразумение, на которое они, два идиота, повелись с полуслова, хотя еще утром поклялись бы на любой книге — они верят Ричарду, как никому в этой жизни. Слабоватая оказалась вера.

— Ричи…

Мальчишка сдавленно всхлипывал, уткнувшись в колени.

— Не трогай меня… — прошептал он, качая головой и глотая слезы. — Пожалуйста. Хоть раз в жизни, пожалуйста, просто — не трогай…

— Ричи… прости меня.

Ладонь все же снова упрямо потянулась вперед, скользнула по напряженному плечу. Рик, вздрогнув, рывком поднял заплаканное лицо и с силой сбросил ее с себя.

— Твою мать, я же просил! — без перехода заорал он, сжимая кулаки. — Сложно уже, наконец, послушать, что именно я говорю?! Это, вообще, имеет значение?

Тим так и сидел с примиряюще поднятыми руками. Ричард тяжело дышал, кусая губы, но больше слов не последовало, и руки осторожно опустились на ковер. Демонстративно далеко.

— Не сердись, — мягко сказал Тимоти.

Он был готов делать и говорить что угодно, лишь бы Рик успокоился. Даже сейчас, когда слезы почти высохли, та самая бьющаяся внутри истерика не прекращалась. А, значит, слезы могут начаться снова — в любую секунду.

— Ненавижу тебя, — Рик задохнулся. Зажмурился, опуская лицо в ладони. — Мерлин, как же я вас…

— Будет лучше, если ты начнешь говорить об этом вслух, — буркнул Тим.

Он отчаянно не понимал, что делать. Трогать нельзя? А что можно? Смотреть, как он плачет?

Мэтт мог не уметь ни черта из того, что принес в их жизнь Ричи, но, Мерлин свидетель — насколько же с ним всегда было проще!

— Какого гоблина говорить, вы не слышите ничего… — сквозь слезы пробормотал Рик.

— Слово «ненависть» ты раньше точно не произносил.

Ричард покачал головой.

Ну невозможно же было просто сидеть и смотреть. На самом деле — это изощренное издевательство какое-то. Просто сидеть.

— Вы никаких слов не слышите… — почти беззвучно проговорил Рик. — Только собственные… А еще лучше — чтобы прямо с пергамента…

Да что ж тебе так дался сегодня этот пергамент. Глупый, маленький мой малыш, такой измотанный и хрупкий сейчас, чем мы умудрились обидеть тебя? За что ты нас — так?..

— Перестань… — всхлипнув, прохныкал Рик, снова пытаясь забиться еще дальше в угол. — Пожалуйста… Тимми, не надо… Не сейчас…

Не надо — что? — глядя на него, подумал Тим. К горлу подкатил ком, он застрял где-то в груди, разрывая ее, давя, тесня, с ним невозможно было справиться, не прикасаясь. Не шепча глупостей, не целуя, не чувствуя отчаянных, цепляющихся ответных объятий.

Как там Мэтт сказал, это называется? — мелькнула неуместная мысль. Нежность?

— Перестань! — прижимая ко лбу кулаки, закричал Ричи. Плечи опять вздрагивали — теперь он был похож на перепуганного, сжавшегося, напряженного и беспомощного зверька. Который пытается спрятаться от очередного пинка, не имея возможности защититься.

Сравнение ужаснуло так, что Тим на мгновение опешил.

Рик тяжело дышал, отвернувшись к стене и не опуская рук.

— Ненавижу… — простонал он, вцепляясь в волосы и еще сильнее подтягивая колени к груди. — Зачем ты так?.. Каждый раз?.. — его трясло. — Я все думал — только не вы, Тимми… Вы же не можете… так, как все… Придурок…

— Как все? — осторожно переспросил Тим.

Рик мотнул головой и обхватил себя за плечи, ткнувшись лбом в стену. Глаза, не моргая, невидяще смотрели куда-то сквозь нее.

— Ричи, что именно мы делали против твоей воли?

— Я не могу тебе отказать, — зажмуриваясь, выдохнул Рик. — То есть… могу, но… нет, не могу. Когда ты рядом. Ничего не могу уже… Только… ну… И это не так, как с другими. Это хуже, Тимми… намного. И сильнее.

Тимоти ошеломленно молчал.

— Что бы я ни придумывал, все из головы вылетает… Как только ты — рядом… Я сразу сомневаюсь, зачем вообще хотел… чего-то другого… зачем объяснять что-то хотел… Хорошо же… с тобой. С вами… Как будто тупею мгновенно, черт! — он горько хмыкнул и прижал ко рту сжатый кулак, покусывая костяшки. — А вы же такие умные оба… — глухо добавил он.

— А другие? — тихо спросил Тим.

Он все равно пока что ничего не понимал. Но, кажется, Ричи хоть успокаивался. Понемногу.

— Со всеми… все так по-разному… — он говорил медленно, словно с трудом подбирая слова. — Нет одинаковых людей.

— Магов, — машинально поправил Тим.

— Людей тоже нет, — грустно усмехнулся Ричи. — Все хотят чего-то своего. Все какие-то… свои. Иногда с ними легко. Иногда — странно. С МакКейном вот — страшно…

— Почему?

Этот вопрос грыз их с Уилсоном уже не первую неделю. Правда, ответ так и не находился — Тони был искренен, как новенький галлеон, и, похоже, никакого негатива к Рику и впрямь не испытывал. И уж точно — не пытался доставить ему неприятности. Но мальчика начинало трясти всякий раз, стоило МакКейну надолго задержаться в пределах видимости — если, конечно, рядом не находился кто-то из них с Мэттом.

Ричи пожал плечами.

— Мне кажется, что я умираю, — просто ответил он. — Что меня вообще… нет. Пустота такая, зияющая… разрастается… там, где я был. Как будто все вычерпалось, из чего я состоял. И какой-то хаос остался. Холодный. И пустота.

Теперь Тимоти уже боялся сказать хоть слово или сделать неловкое движение. Рик разговорился чуть ли не впервые за все время их знакомства.

Впрочем, кажется, он уже почти не замечал, что сидит здесь не один. Так и покусывал палец, невидяще глядя в стену.

— А… Дэнни? — отчаявшись дождаться продолжения, Тим задал вопрос в лоб.

— Дэн? — взгляд Ричи слегка потеплел. — С ним весело. Хотя он смурной и тихий, и молчит постоянно. А с Брайаном как будто плывешь где-то, медленно-медленно. Плавал в теплом озере когда-нибудь ночью? На спине. Лежишь и… плывешь, — он непередаваемо покосился на Тима и добавил: — я имею в виду — когда с ним разговариваешь.

Шпильку определенно стоило признать заслуженной — именно в эту сторону мысли и потекли. Еще бы им не потечь.

Некоторых вещей Тимоти все равно отчаянно не понимал. Но, наверное, это было уже и неважно. Они разберутся, не сейчас, так позже. Обязательно.

— Только он куда-то не туда течет, — неразборчиво бормотал Ричи. — В смысле… он просто запутался. Ему хочется того, чего он не понимает, вот и мечется… как попало… Думает — если будет метаться, то понимать не придется… А еще ему страшно. Потому что он хочет того, на что смотрит… снизу вверх слишком. Вот и не может понять, что этого и хочет…

— А чего я хочу? — брякнул завороженный его голосом Тим.

— Не начинай!.. — страдальчески выговорил Рик чуть ли не по слогам, снова отворачиваясь в угол. — Мерлин, я тебя умоляю, ну можно же…

— Все, понял, понял.

Тимоти прикусил язык. Ни черта он, конечно, не понял. Но, кажется, правила игры начал постепенно нащупывать.

И это тоже означало, что они точно разберутся со всем этим. Когда-нибудь.

— Ричи? — осторожно позвал он.

Тот вопросительно хмыкнул — уставший и какой-то обмякший, расслабленный. Обессиленный. Невозможно незнакомый сейчас, чем-то похожий на того мальчишку, чьи плечи Тим обнимал однажды ночью, разбуженный его кошмарами, точно так же боясь сделать неловкое движение и напугать, нет, даже — просто нечаянно оттолкнуть…

— Так что с Натаном? — идиотски сформулированный вопрос, но точнее почему-то не получилось. — Чего он вдруг?..

— Да помешали нам, — вздохнул Рик. — Я его в коридоре поймал случайно, выбора-то не было… Его ж одного попробуй застань. А потом девки какие-то приперлись, Марта и эта ее, как ее там… Он сразу очухался. И запаниковал.

Тим стиснул зубы, чтобы не засыпать его вопросами. Никогда раньше не знал, что Ричи способен вывалить столько информации парой бессвязных фраз. Что ее вообще можно вот в таком виде… вываливать.

— Натан беспокойный какой-то. И нервный. Как будто злой внутри, что ли… только на самом деле он добрый. Под этим. И тот, который под этим, он слишком возвышенный… и злого боится… А злой высокомерный и презрительный… — он помолчал и добавил: — но Алана они оба любят. Молиться на него готовы.

— Почему ты думаешь, что любят? — не удержался Тим.

— Потому что я с ним был взвинченным и агрессивным, — терпеливо объяснил Рик. — Алан же огненный. Значит, Натан только его и хочет.

Просто, как арифмантика. Только без таблицы базовых исчислений — как хочешь, так и разбирайся, в общем…

— Я не знал, что тебе это так интересно, — честно признался Тимоти.

— Да меня, правда, Алан сам попросил, — пожал плечами Ричи. — Я тоже удивился. А потом уже — да, интересно стало… Натан больной.

— Что?

— Я не знаю, как это вообще объяснить… — Рик снова задумался. — Он боится причинить боль. Очень боится, сильнее всего. Так сильно, что не замечает, когда причиняет… поэтому ее причиняет только злой, а добрый об этом не знает. Ему так удобнее, наверное, — Тиму от такого удобства захотелось помотать головой, чтобы вытряхнуть его из памяти. — Он на Тэда похож.

— На кого?

От бесчисленных вопросов Тим начинал чувствовать себя идиотом.

Взгляд Рика слегка помрачнел — и снова невидяще провалился сквозь стену.

— На моего отчима, — очень тихо сказал он. — Тот тоже… нормальный был… А потом мама умерла. И он больше не хотел, чтобы я был доволен. Он хотел, чтобы мне было плохо.

— Подожди, ты тогда еще магом не был, а человек не может…

— Я не знаю, что может человек. Он хотел, чтобы мне было плохо. Это я сейчас так думаю. А тогда мне просто было плохо, и я не понимал, почему. Всегда. Трезвым он хотел, чтобы меня не было заметно, и я прятался. А после виски хотел, чтобы мне было плохо. Очень плохо.

Чтобы не дернуться к Рику, пришлось вцепиться в ковер. Тим спросил себя, какого гоблина ни разу не интересовался, как Ричи жил до инициации. И как она наступила.

— А потом? — спросил он вслух.

— А потом он захотел, чтобы я умер, — просто ответил Рик.

Тим подавился следующим вопросом.

— Я, правда, думал, что умер. Когда очнулся… у вас. Подумал — в жизни же не может быть вот так. Спокойно. И чтобы — дома… И вы.

— Ричи…

Он шмыгнул носом.

— Наверное, я чувствую почему-то, чего люди хотят. Раньше только маму и Тэда чувствовал… Других тоже, но почти никак. А теперь вот…

— Ричи.

— Не дави на меня.

— Никогда, честное слово.

Рик грустно прыснул в кулак.

— Мне хорошо с вами, Тимми, — смущенно опуская голову, произнес он. — Только… это тоже не я. С Ларри я — совсем я. А с вами…

Тим не стал думать, что на этот счет полагает наставник Ларри.

— Но я ужасно скучаю… по вам… — Ричи снова уткнулся лбом в колени и сжался в комок. — Все время… Я уже… так запутался во всем этом …

— Распутаемся, — мрачно пообещал над ухом негромкий голос Мэтта.

Тимоти чуть не подпрыгнул от неожиданности. Прошляпить появление Уилсона — причем, похоже, тот стоял за его спиной уже довольно давно — такое могло случиться только сегодня, наверное. Совершенно кошмарный день.

Рик фыркнул и потерся носом о свое колено.

— И извини за оплеуху, — добавил Мэтт.

Вот теперь малыш окончательно смутился.

— Ладно… — буркнул он наконец, поднимая голову. — Я… не хотел. Тоже. Я назло.

— Знаю, — хмыкнул Уилсон. — Провокатор.

— Диктатор… — почти беззвучно проворчал Ричи.

Тим слушал их и отчаянно ломал голову — обнимать все еще нельзя или уже можно? И — нельзя им обоим или Мэтту все-таки разрешается?

— Не надо, — будто почувствовав смену его настроения, устало попросил Рик. — Я… сам. Потом. Всегда хотел сам, так вы же… — он вздохнул. — Все равно никогда мне от вас никуда не деться. Мы же связаны, да? Насовсем…

Не то чтобы в его голосе звучала какая-то особенная тоска по этому поводу, но Тим вдруг почувствовал, что снова начинает каменеть от такого эгоцентризма. Ричи что, совсем не понимает, что по рукам и ногам связан не только он, но и Мэтт тоже?

— Это вы с ним связаны, — Тимоти мотнул головой в сторону Уилсона. — И, если уж так разбираться, то я в вашей паре совершенно сбоку и третий лишний. В общем-то, вы держите меня здесь только потому, что отчего-то держите, и, стоит вам передумать, как я должен буду собрать манатки и развернуться на выход. Ты удивишься, но я умудряюсь жить и каждый день знать, что такое может случиться, и все равно не считать себя самым несчастным.

Наверное, зря он говорил так зло — судя по короткому движению Мэтта — но Тим действительно не понимал, как можно быть таким чувствительным и тонким в чем-то одном, оставаясь при этом настолько глухим в остальных вещах.

От Ричи буквально шибануло волной испуга. Он вскинул голову, слезы на лице мгновенно высохли.

— Ты же… — он задохнулся, затравленный взгляд метался между ними. — Я что, должен буду выбирать? — видимо, перспектива и впрямь показалась ему ужасающей. — Вы не можете так поступить! Мэтт!

Вот всегда так. Как жить, так с Тимми, а как требовать, так от Мэтта. Он точно знает, кто из нас глава семьи, ошеломленно подумал Тим. Более того — похоже, именно он его из Уилсона и сделал. До Ричи так не было, точно…

— Не можем, — примиряюще сказал Мэтт. — И не поступим. Даррен, не пугай ребенка.

— Я не ребенок! — машинально огрызнулся Рик и настойчиво повторил: — пообещайте мне.

На этот раз они, сдаваясь, подняли руки одновременно.

* * *

Тени медленно растекались, наползая на мебель, перекрывая и тесня пятнышки света на ковре и стенах. Шон повертел в пальцах бокал, запрокинув голову, прикрыл глаза и прислонился к спинке кровати. Игры полумрака и бликов вызывали в нем глухую, сосущую потерянность и неуверенность, густо смешанные со страхом — коктейль, от которого вся сложенная, как мозаика, реальность тут же начинала оплывать и дрожать под ногами.

Будто и не было последних трех месяцев. Будто за этим пологом снова, как и раньше — пугающая неизвестность, каждый день превращающаяся в ожидание и выплескивающаяся стыдом и отчаянием. Будто — ничего не менялось, и… он… все еще здесь, и жизнь по-прежнему, кажется — вот-вот наконец-то срастется по-новому, восхитительно и тревожно.

Шон не любил темноту. Просто по опыту знал, что в ее сумятице Алан скорее придет в себя.

— А я ей говорю — если ты такая умная, может, вместо МакКейна будешь на кухне руководить? — ухмыляясь, закончил тот. — Или к огню подойти побоишься? Так она чуть глаза мне не выцарапала.

Шон приподнял голову и заглянул в свой бокал. На дне осталось на пару глотков.

— Ссориться с Мелани можно, только сперва пообедав как следует, — фыркнул он. — А то сил никаких не хватит.

— Точно, — криво улыбнулся сидящий у противоположной спинки кровати Алан. — Зато заткнулась. Меню ей вдруг стало не оптимальное, видите ли…

Он даже ворчал сейчас почти по инерции, что означало — голова опять совсем другим занята, но расскажет он чуть попозже. Алану всегда нужно сперва убедиться, что его слушают и не выгоняют. Как будто, честное слово, хоть раз отсюда кто-нибудь выгонял…

Худой и жилистый, черноволосый, в темной водолазке с воротником под горло, острые колени и локти, вечная чертенячья улыбка и взгляд исподлобья — Прюэтт в полумраке становился похож на беса. Пусть даже дружелюбного и смирного.

Шон с тоской задумался, сколько еще магов в этом замке видят Алана вот таким, свободным и почти что спокойным, а не взбешенно ругающимся или пришибленно тихим. В последние месяцы Прюэтт метался между этими двумя состояниями, как попавший в западню зверь, и все чаще казалось — это и есть западня. То, в чем все они живут теперь.

Точнее — все чаще, когда рядом был Алан.

Может быть, потому, что рука об руку с ним шла темнота с ее тенями и бликами, глуховатые голоса разговоров почти ни о чем, глубокий привкус вина — и память. И стыд.

Они тоже теперь всегда шли рука об руку, и не думать о них получалось, только пока не наступал какой-нибудь случайный вечер, и в дверь не стучался Прюэтт, одной своей улыбкой будоражащий что-то, от чего все мысли и доводы снова ухали в пустоту.

Может быть, потому, что на дне почти черных глаз Алана Шон видел ту же самую безысходность, что и — глядя когда-то в зеркало.

Говорить об этом они не пробовали. Зато молчать получалось здорово.

Шон был почти уверен — именно за этим Алан сюда и ходит, почти всегда выбирая моменты, когда Лорин носится где-нибудь по делам или по друзьям.

— Земные маги — это… — он горько усмехнулся и покачал головой.

— Да, — мрачно отозвался Алан.

— Не то слово, — машинально поддакнул Шон, поднимая голову.

Опять поссорились, потянула где-то внутри за живое тоскливая мысль. Только они умеют ругаться, почти не разговаривая. Даже дерутся, видимо, и то — молча… и без причин толковых, поди…

— Мы не поссорились… — будто подслушав его мысли, устало проговорил Алан. — Он уехал.

Шон моргнул.

— В Лондон?

Алан покачал головой.

— Просто… уехал. Молча. Мне мисс Панси сказала. Еще вчера.

Вот так, значит?.. Мерлин… куда?.. И, главное — зачем? Опять?

— Что-то случилось?

В черных глазах блеснул дьявольский огонек. Прюэтт кивнул, снова наполняя бокал.

— Ты что, и правда с ним говорил? — неверяще выдохнул Шон. — И он что, согласился?

— Рик? М-м-м… да. Согласился.

От незаданных вопросов перехватило дыхание. Или, скорее даже — от возмущения. Шон искренне не понимал, зачем было в очередной раз провоцировать Натана, да и просто не понимал — как так можно. Взять и попросить чужого… мага. О таком вот. В прошлый раз они спорили до хрипоты, но переубедить Прюэтта, которому втемяшилась очередная идея — проще Гарри Поттера, наверное, переубедить…

А теперь вот Алан был мрачен, как туча, хоть и пытался казаться спокойным. В отличие от предыдущего раза, когда Натан сорвался в Лондон — тогда на оставшегося в одиночестве и тихо выгорающего от тоски огненного мага и смотреть-то больно было.

— И что, этот твой Рик что-то узнал? — поинтересовался Шон вслух.

— Почти все, — пожал плечами Алан. — Нат говорил, что стал магом после того, как поссорился с дядей. Все, что я смог из него выбить — с этим дядей он жил с детства, и других родственников у него не было.

— И что дядя — священник, — кивнул Шон. — Помню.

Они вместе гадали после возвращения О’Доннела из Лондона, пытаясь свести все нити в узел, при чем здесь инициация. Ну, поссорился. Из дома даже не выгнали. И что?

— Рик сказал, что для Натана секс и боль — это одно и то же. Причем… — Алан пощелкал пальцами. — Ну, ты понимаешь. Однополый секс. Женщин он признает, хотя особой радости тоже от общения с ними не испытывает… Для него возбуждение равно боли.

Шон нахмурился. Попытался представить, как это может быть — равно. Получилось… странно.

— Возбуждение партнера, — терпеливо пояснил Алан. — То есть, это сигнал о том, что он причиняет партнеру боль. Понятия не имею, почему…

— Ужас какой… — протянул Шон, не отрывая от него взгляда. — Подожди. А как он тогда?..

Взгляд Алана неуловимо потяжелел.

— Никак, — отрезал он. — Ни разу.

Шон прикусил язык. Ни разу? Да они три месяца вместе живут! Ну, ладно, думал — проблемы, может, какие… или не ладится что… Но — ни разу?..

Он мог бы поклясться, что к Алану О’Доннел во всех смыслах неравнодушен. Черт — от них обоих всегда фонило так, что, рядом посади — стены дымятся!

— А… с Риком?

Шона замутило от одной мысли, что можно, действительно, вот так запросто с чужим магом, которого… не знаешь, совершенно не знаешь… просто — с чужим! Да еще и с мужчиной!..

— Гомофоб… — грустно хмыкнул Прюэтт, наблюдая за его лицом. — Ничего с Риком. Меллоуну не нужно трахаться, чтобы почувствовать собеседника до конца, он сам говорил. Физический контакт — нужен. Собственно, он его сексом и называет… Но, по-моему, он вообще ни с кем, кроме своих телохранителей, толком не спал. Мне так показалось.

— Откуда ты знаешь… — скрывая облегчение, проворчал Шон.

— Ну, я же за ним наблюдал, — снисходительно улыбнулся Алан. — Рик меняется в зависимости от того, перед кем стоит. Рядом с Энни он даже ростом как будто выше становится — визуально, я имею в виду. С Домиником мрачнеет и тяжелеет, и черты лица чуть более крупные, и говорит отрывисто — вылитый МакКейн, только выглядит по-другому…

— Ну и что?

— То. С Мэттом я его тоже видел. Уверяю тебя — если у него в этом замке и есть еще любовники, кроме Даррена и Уилсона, то это разве что — Энни.

— Да в чем разница-то? — начал терять терпение Шон.

Алан потер нос. Смутился, что ли?

— Не могу объяснить, — признался он наконец. — Под них он не просто меняется. Он как будто… светится, что ли… Изнутри.

Шон закатил глаза. Терминология огненных магов — «он потух», «он засветился». Прямо всем все понятно.

— А как он тебе-то? Ты же тоже с ним разговаривал.

— Нормальный, четкий парень. Я попросил минутку, он выделил четверть часа, я рассказал, что видел… он, кстати, очень благодарил почему-то. За это. И почти сразу сам предложил, я даже толком просьбу доформулировать не успел. Только кивать и осталось… — Прюэтт устало вздохнул — Слушай, перестань, а? Рик классный. Все на лету схватывает и соображает, как надо. Вчера к ночи пришел уже и в трех словах мне изложил… все, до чего я почти год своими мозгами дойти не мог…

Уголки губ Алана дрогнули в улыбке. Мерлин, этот Рик там что, еще и что-то приятное ему до кучи сказать успел? — тупо подумал Шон. Что, вообще, тут можно сказать приятного?

— Что он еще-то говорил?

— Сказал… в общем… — похоже, теперь Алан смутился окончательно. Вздохнул и начал снова, глядя в сторону. — В общем, он сказал, что с Натаном чувствовал себя мной. Или кем-то, похожим на меня… — он явно с трудом подбирал слова. — И что… ну… у них все получилось. То есть… ч-черт, Миллз, ну тебя к гоблинам, а!

Шон нервно фыркнул и, потянувшись, ухватил сжимающие колено смуглые пальцы. Потянул за указательный, отвлекая. Успокаивая.

— То есть — c Мэллоуном Натан секс все-таки признает, — сам пугаясь от собственной наглости, резюмировал он.

— Нет! — Алан вырвал руку и поставил локоть на спинку кровати, запустив пальцы в волосы. — Просто Рик как-то заставил его это сделать, — проворчал он. — Я так и не понял, как именно он кого заставляет… А потом — увидеть, что Натан это сделал. И еще и сам этого хотел, к тому же…Чем бы они там ни занимались — мне, честно говоря, уже все равно, по-моему…

Шон хмуро молчал.

— М-да… — процедил он наконец. — Тогда… не удивительно. Что Натан сбежал. Делать вид, что он тебя не хочет, извини, ему теперь сложно будет. Раз так носом ткнули…

Алан молчал. Шон спросил себя, смог ли бы он сам, свались на него подобное снова, не терпеть трусливо из месяца в месяц, ожидая, что что-то изменится само собой, без его участия, видя, как тот, кто тебе дороже и ближе всех, медленно скатывается в самообман и собственные страхи, а предпринимать… хоть что-то. Потому что, как бы там ни было, что бы ни значила для Алана жизнь в одиночестве… как бы он ни прятал сейчас неуверенность и страх под бравадой — он опять ни о чем не жалеет. Для него любые, даже самые пугающие сдвиги лучше, чем — ждать. Непонятно чего, к тому же... Чем смотреть, как становится только хуже. И бояться.

Смог бы я — так?..

— Шонни, я дома! — за пологом распахнулась дверь, и звонкий голос Лорин в одно мгновение взорвал тишину. — А ты зачем в темноте… ой. Привет, Алан!

Прюэтта словно подменили — тут же. Он по-прежнему улыбался, и даже — тепло, и ровно, и… просто это был уже не тот маг, что сидел весь вечер напротив.

— Что в мире творится? — протянул к ней руку Шон.

Лорин хмыкнула и уселась рядом с ним на кровать.

— Такой скандал! — округлила она глаза. — Вилена опять с мисс Грэйнджер сцепилась. Все — опять по старым рельсам, хоть билеты на это зрелище продавай. Виктор с Виленой снеговика лепили, ну и… сами понимаете.

От ее трескотни, как всегда, губы расползлись в невесть откуда взявшейся дурацкой улыбке. Лорин умела, ничего толком не говоря и не делая, разогнать кошмары темноты по углам, легкая и смешливая — да нам же ничто не страшно, Шонни! — и невозможно было в это не верить, находясь рядом с ней.

В такие минуты Шон уже не помнил, с чего взял, что мир не менялся. Да он перевернулся с головы на ноги еще в те дни, когда каждый маг в замке, казалось, пришпиливал его к стене взглядом, и только Лорин примчалась к нему с собственными проблемами, а не с укорами или поддержкой.

А еще Шон благодарил Вихрь за то, что тот подарил Лорин ее пресловутую настойчивость, достаточную, чтобы рискнуть и прыгнуть с крыши. Кто знает, сколько еще бы они оставались «просто друзьями», если бы не этот несчастный случай?

Если бы Лорин самой не потребовалась поддержка. Наверное, Шон бы просто не выжил — если бы сложилось иначе. Если бы пресс жизни с земным магом не сменился… ею.

Иногда ему казалось, что он задыхается — от возможности дышать бесконечно. И не быть за это обязанным, никому.

— Мисс Романски когда-нибудь нарвется на хороший ремень, — фыркнул Алан, тепло глядя на сияющую, как всегда, Лорин. — Не то чтобы я не понимал ее мотивы…

Девушка засмеялась и шлепнула его по колену — Шон невольно подумал, что, может, и не стоило им с Прюэттом вообще затевать все эти разговоры. Тяжкие, да еще и ни о чем, если уж разобраться…

Алан, галантно раскланявшись с Лорин, наконец, собрался идти спать, и Шон, как всегда, поднялся его проводить. В этом что-то было — уходить из дома на ночь глядя, ненадолго, зная, что ты вернешься. Что тебя ждут.

Что тебе есть, куда возвращаться — и тебе будут там рады. Всегда.

Прошло три месяца, а он все еще не мог привыкнуть.

— Так ты так и не знаешь, куда он уехал? — спросил Шон уже на лестнице.

— Почему? Знаю, — пожал плечами Алан. — Я же с мисс Панси разговаривал. Она сказала, что Натан предупредил об отъезде, и они, раз такое дело, предложили ему заменить Снейпа в резервации. По организационным вопросам, ну и на связи побыть — у Снейпа, вроде как, какие-то каналы там…

Шон остановился. Алан, пройдя еще пару шагов и обернувшись — тоже.

— Что? — вздохнул Прюэтт.

— В резервации? — тупо переспросил Шон. — Там до бесконечности можно жить.

— Конечно, — нервно усмехнулся Алан. — По правилам школы маг имеет право выйти за пределы территории на неограниченный срок, если ему позволят учителя. Натану — позволили. Даже к работе прикрепили махом, чтоб место не пустовало. Что тебе еще непонятно, Миллз? Он может вообще не вернуться, если захочет.

— Ты поедешь за ним? — помертвевшими губами едва выговорил Шон. — Ты же… знаешь, где он.

Если во взгляде Алана и было хоть какое-то тепло, то сейчас исчезли даже его остатки. И губы сжались.

— Нет, — он качнул головой. — Натан должен вернуться сам. Или… я не знаю, пусть там и остается.

Пол, казалось, покачнулся и поплыл из-под ног. И темнота тут же рванулась обратно из углов, наплевать ей было на факелы вдоль каждой стены.

— Я не знал, как объяснить ему это, — просто сказал Алан. — То, что он делает. Со мной. Постоянно. Рик… как-то смог, я не знаю, как, это неважно, в любом случае — теперь Натан все знает. И либо он сможет принять это — и тогда я буду терпеть еще хоть сто лет, или искать еще какую-то помощь, раз я сам настолько идиот, чтобы разобраться с этим — либо вообще все бессмысленно, Шон. Мы просто умрем оба. Я надорвусь один тащить нас обоих.

От его слов — негромких, черт, правильных, кто бы спорил — становилось еще хуже. Мысли метались, как загнанные нюхлеры. Прюэтт, помолчав, снова двинулся вперед, и Шону ничего не оставалось, как пойти следом.

— Алан? — позвал он, отчаянно надеясь, что его голос звучит ровно. — А ты не думал, что… в резервации тоже, ну… небезопасно? Что будет, если кто-то сумеет пронести такой же излучатель туда? Или еще что-то придумать? Там самый известный рассадник магов, а защищен он по сравнению с замком — почти никак…

Прюэтт обернулся — и Шон подавился следующим словом.

— Думал, — спокойно ответил Алан.

Но ты рискнешь, кусая губы, подумал Шон, глядя в пылающие безмолвной болью глаза. Ты не пойдешь за ним… да ведь и не факт, что сможешь вернуть, даже если пойдешь.

Он умрет так же, как все остальные маги. Только потому, что я…

Шон зажмурился, выпуская перила.

— Перестань, — шепнул над ухом голос Алана. — Давай, Шонни. Спасибо тебе, и… иди домой. На тебя Лорин лучше действует, чем мое общество…

Он говорил что-то еще, но это было уже неважно. Все — неважно, кроме страха, и темноты, и снова — страха, страха, одного только страха. Смог бы я? — в сотый раз спросил себя Шон. Ведь я никогда — не мог. Ни ради учителя, ни ради сотен безвестных магов, от которых теперь — одни оболочки. Я три месяца лгал и молчал, еще немного — сам бы окончательно научился жить с этим. И не помнить.

Вообще ничего не помнить… пока не возвращается темнота.

Развернуться и побежать оказалось так же легко, как свернуть голыми руками шею взбесившейся мантикоре — но ноги будто сами несли вперед.

Его нет больше, с горечью повторил себе Шон. Его никогда и не было, может. Ради чего я? Ради — кого?..

Я — предатель, тут же вернулась привычная мысль. Трус. Я бросил его, я… позволил ему… А теперь хочу…

Ты три месяца позволяешь ему убивать магов. По отношению к кому ты — предатель? Определись, наконец, Шонни, на чьей ты стороне. Любитель сидеть между двух лавок.

Думаешь, они удивятся сейчас? Они знают. Гарри Поттер — наверняка знает, Шонни. Ты три месяца закрываешь глаза на собственную ложь, трясешься, что кто-нибудь догадается, поймает тебя на слове, прижмет к стене и спросит — неужели тебе мало Дины? Сколько еще смертей ты хочешь, Шонни, чтобы понять — один ты сейчас держишь ключ в руке и боишься его отдать? Сколько еще?..

Дверь в кабинет учителя подалась легко — с одного стука. Сидящий за столом мистер Гарри и склонившийся над разложенной картой мистер Драко одновременно подняли головы.

— Шон? — удивленно окликнул его мистер Малфой.

Гарри Поттер молчал. Он знает, повторил себе Шон. Ты всего лишь должен подтвердить это вслух. Это — и еще кое-что.

— Я… — выговорить это, глядя ему в глаза, оказалось почти невозможно. — Это Кристиан. Смастерил излучатели. Я знаю.

Мистер Драко выронил перо, но Шон на него не смотрел. Пока что.

Это ведь не его он боялся три месяца.

— Он разрабатывал их, еще пока жил здесь, — вот теперь слова начали цепляться одно за другое. — Я видел… схемы. И… он отправился к тем людям, которые убивали магов. Он вычислил, кто они и где их искать. То есть… я думаю, что он отправился к ним, потому что у него были и имена, и координаты. У него все было. А еще он постоянно повторял, что у него теперь есть цель. Еще с лета.

Мистер Гарри встал и подошел к нему — медленно. Не верит, что я все-таки говорю ему это? — беспомощно подумал Шон.

— Я могу провести Ритуал Поиска, — прошептал он, глядя во взволнованно мерцающие за очками глаза. — Я… согласен. Простите, что…

— Что? — беззвучно отозвался учитель.

За его спиной выпрямился мистер Драко. И тоже… как будто не верит…

— Вы убьете его? — выдохнул Шон, не отрывая взгляда от лица мистера Поттера. — Вы обещаете? Что остановите. Все это.

Его трясло, как в лихорадке, но страх почему-то исчез — абсолютно. Впервые за все время, прошедшее с той самой ночи, он словно свалился с плеч, и только теперь стало ясно, как страшно он давил все это время.

А когда мистер Поттер улыбнулся — одними уголками губ, осторожно и мягко — Шон подумал, что ему безразлично, знал ли учитель что-нибудь раньше. Или, может, только предполагал — или даже и не догадывался.

Это было важно только страху. А страх закончился.

Шон отчаянно пытался верить, что — навсегда.

Всю последующую ночь и весь день Гарри не находил себе места, едва не изведя Панси нервозностью — та впервые за много месяцев потеряла терпение и рявкнула, наплевав на субординацию и попытки свести спор к диалогу.

Ее нежелание слушать объяснения лучше всего означало, что Поттер и впрямь, похоже, зарвался. Это — и то, что Драко не стал возражать, пусть и не вмешался прямо. Его взгляд громче любых слов подтверждал — Гарри, угомонись. Ты достал.

Я сам себя уже, похоже, достал, с тоской признался себе Гарри, в сотый раз беря с полки книгу и после недолгих колебаний снова ставя ее не место. Решили же все уже — продумываем план, ждем до ночи, проводим Ритуал, перемещаемся… Вот только дожить до этой самой ночи, дождаться ее, зная, что путь наконец-то — есть, он известен, хоть что-то известно, и доставшая до печенок неопределенность закончилась, больше не будет беспомощности и ощущения, что тебя загоняют в угол…

Иногда Гарри завидовал Малфою до пелены в глазах. Драко, казалось, ничто не могло выбить из равновесия. Он даже на заявление Шона отреагировал так, будто всегда знал, что рано или поздно его ученик появится на пороге и преподнесет им решение на блюдечке. Перешагнет через собственный страх.

Гарри, в отличие от него, был уверен — если Шона что и сдерживало все последние месяцы, то это был не страх, а привязанность. Парень мог выбрать остаться в школе, выбрать свой путь… но выбрать внутри, в душе, отказаться от Кристиана и того, что их связывало — на такое, в понимании Поттера, Шон попросту не тянул.

И все же он держался. Никаких колебаний, только отчаянная решимость и горечь, сжатые губы, взгляд, застывший над картой Европы — раз учителя предложили начать с нее. Бесполезный пока еще маятник из хрусталя, раскачивающийся перед глазами — пальцы и не помнят, что сжимают цепочку. Шон держался, и, глядя на него, Гарри давил в себе постыдное ощущение, что в очередной раз ошибся.

Что настоящего Шона Миллза он никогда и не знал — в отличие от Драко, который верил в парня всегда, что бы тот ни творил.

Малфой не раз повторял — ты просто не представляешь, на что этот мальчик способен. Он и сам пока что не представляет, впрочем, он еще молод, ему простительно. Но когда-нибудь, глядя на то, что он сделает, мир обалдеет, это я тебе гарантирую.

И улыбался.

Гарри списывал это на бездумную, безрассудную влюбленность Драко в собственных учеников — как бы тот ее ни скрывал, для него каждый был уникален и бесконечно прекрасен в своем необозримом потенциале. Не то чтобы, скажем, огненные маги школы хоть в чем-то уступали тем же воздушным…

— Все равно мне все это не нравится, — в сотый раз повторила Панси.

— Чем? — утомленно поморщился Гарри.

— Тем, что Кристиану достаточно будет всего лишь как следует выйти из себя, и от стоящего перед ним мага Огня ничего не останется, — напряженно заметил Снейп.

Сложив на груди руки, он возвышался над сидящим в кресле Драко — уже, наверное, с полчаса. Гарри удивленно отметил, что Малфой, кажется, чересчур бледен. И хмур, как будто ему тоже что-то не нравится, но он то ли говорить об этом не хочет, то ли просто волнуется, хотя — когда это он в таких случаях волновался…

— Если Крис выйдет из себя, от него самого ничего не останется, — с нажимом проговорил Гарри, сверля взглядом профиль профессора. — Максимум — через пару дней.

— Вам это, несомненно, сильно поможет, — невыразительно обронил тот.

Драко поднял покрасневшие глаза.

— Ты прав, — негромко сказал он, глядя на Снейпа и сжимая сплетенные пальцы. — Но…

И снова запнулся. Северус несколько секунд вглядывался в его лицо, и, как только Малфой, наконец, вздохнул и попытался отвернуться — тонкая рука тут же ухватила его за подбородок, заставляя не отводить взгляда.

— Что ты видишь? — спокойно спросил Снейп.

Гарри мысленно прикусил язык. Когда уже выучим, что Драко на ровном месте никогда не психует? — мелькнула усталая мысль.

— Тебе пора научиться рассказывать о предчувствиях, не дожидаясь пинка, — процедил Северус. — Туда нельзя? Кому из вас?

— Мне, — чуть шевельнул губами Малфой. — Но… ты прав. Гарри не должен идти в одиночку. Огненный маг против земного…

— Рад, что ты хоть с этим согласен, — констатировал Снейп, опуская руку. — Значит, Поттер, с вами отправлюсь я.

Уже набравший в грудь воздуха Гарри поперхнулся следующей фразой.

— Два огненных мага против земного? — ужаснулась Панси. — Господа, вы рехнулись — простите, профессор. Если кому и идти, то, по логике, мне или Луне, или нам с ней вдвоем, это было бы более оправ…

— Нет! — рявкнули одновременно и Поттер, и Снейп, нервно переглянувшись.

Малфой промолчал, мрачно глядя в пол и снова покусывая костяшки сцепленных пальцев. Панси сжала зубы — чертова упрямица, ну почему она не понимает? — выдыхая, зло подумал Гарри. Как можно этого не понимать! Я должен быть там. Именно я.

И уж лучше бы одному, действительно… если Драко… ох, черт…

Перспектива вылазки без Малфоя его пугала — он только теперь осознал, как сильно. До нежелания идти вообще — прямо сегодня, перенести еще на пару дней, подождать, пока предчувствия Драко рассеются, пока что-нибудь не изменится…

— Ты не пойдешь в одиночку, и это не обсуждается, — в упор глядя на Гарри, медленно проговорил Снейп. — Неизвестно, сколько их, и есть ли там еще маги. И кто там, вообще, есть — если ты не забыл, пока все указывает на то, что Кристиан прибился именно к нападавшим на людей последние пять лет. К тем, кто сотрудничал с Финниганом и помогал ему организовывать похищение Драко, и кто имеет свои причины изводить магов. Точнее — именно твою семью. С этим согласен?

— Да, — сквозь зубы выдавил Гарри.

Временами Северус становился просто невыносим. Вреден, вспыльчив и упрям, как гиппогриф.

— Если Драко считает, что для него небезопасно там появляться, значит, ему не стоит даже думать о том, чтобы идти вместе с тобой. При всем моем уважении к мисс Лавгуд и Панси, сейчас их место дома, рядом с сыном, а не в боевой операции. Ты один — не пойдешь. Тащить туда кого-то из учеников — Поттер, я изо всех сил пытаюсь верить, что у тебя еще остались мозги.

Гарри зло кусал губы.

— Северус, я на самом деле ценю… — начал было он.

— У меня до сих пор совещательный голос? — перебил его Снейп.

Гарри изумленно моргнул. Это был удар ниже пояса.

— Я запрещаю тебе соваться к Эббинсу в одиночку. Или мы идем вместе, или никто никуда не идет. Драко?

— Да, — не отрывая взгляда от своих ботинок, беззвучно согласился тот.

— Панси?

Девушка наклонила голову.

— Я до сих пор полагаю, что вы можете подставиться вдвоем под один удар, и идти именно вам двоим — это бессмыслица. Но в данном раскладе — да. Если не мы с Луной, то лучше вы с Гарри, чем он один.

Снейп вопросительно изогнул бровь.

Гарри невольно подумал о давно забытой боли в разбитом о хрусталь кулаке. О пахнущих химией узловатых пальцах, державших его, бьющегося в истерике, вливавших в его рот успокоительные зелья флакон за флаконом. О куске пергамента, исчерканном неровными строчками, и зажатом в ладони Снейпа мерцающем оранжевым светом кристалле, и хищном профиле профессора, вытянувшегося в кресле перед очередной попыткой отправиться в ад. Возможно — на этот раз — безвозвратно.

И молча поднял руки, сдаваясь.

— Давай, Шон, — вздохнул Драко, потирая лоб. — Закончим со всем этим.

У Миллза был такой вид, будто это ему предстояло встречаться с Кристианом и отвечать за свои ошибки. Прямо сейчас, за все.

Посеревший кристалл дернулся в его руке — и уткнулся в пергамент.

— Ого, — моргнул Шон.

— Логично… — проворчала Панси.

Снейп поднял на Гарри тяжелый взгляд.

— Острова — так острова, — пожал плечами тот. — Действительно — логично…

Две минуты на нахождение более подробных карт, повтор, координаты, слепок местности — и Снейп протянул руку, беря его за плечо.

Гарри едва успел оглянуться на Малфоя.

Тот улыбнулся ему — едва заметно, одними глазами. Но улыбнулся.

И это означало — они все делают правильно. Наверняка.

* * *

Они никогда не умели ничего сделать, как надо.

Сколько лет — и каждый раз, как только начинались проблемы, они всегда принимались делать не то и не так. Глупые решения, непродуманные шаги, ошибочные предпосылки, нелогично выбранные моменты для инициативы и неверно истолкованная подоплека событий. Никакой разумности, никакой обоснованности в надлежащих терминах, никогда.

Северус не понимал только одного — отчего они продолжали выигрывать. Рано или поздно, так или иначе, всегда все заканчивалось очередной передышкой, в которой семья Поттера оказывалась на самой стратегически верной площадке, и бывший профессор крепко покривил бы душой, если бы назвал основой своего интереса к ним зависть.

Когда-то он пытался подстраховать. Потом недолгое время пробовал помогать. Теперь же, весь последний год, хотел только одного — научиться.

Не вмешиваясь, не подражая и не отбрасывая привычных моделей поведения, Северус всматривался и всматривался, до рези в глазах, в череду бездумных и местами отчаянно безрассудных поступков, силясь понять — как из этого получается выигрыш? Что именно они делают по-другому, если в результате, через какие бы жернова их ни промалывала стихия, они все равно остаются теми, кто они есть.

Единственной в мире четверкой стихийных магов, позволившей себе не только воспитывать себе подобных, но и гарантировать им отнятую законом и миром людей безопасность. Держать сотни учеников в цепкой узде, не навязав им ни единого правила. Допустить чудовищный прорыв выстроенной системы в тотальное самоуправство — а та так и не скатилась при этом ни в хаос, ни в самоуничтожение.

Раздражавший Северуса все последние двенадцать лет своим безмозглым, нерассуждающим агрессивным упрямством Поттер выкручивался из созданных им же заварух так виртуозно и качественно, что сейчас — после одиноких месяцев в резервации — вызывал почти восхищение.

Не безмозглостью, разумеется. Северусу понадобилось то ли двенадцать лет, то ли три месяца, чтобы окончательно уяснить — такие, как Поттер, всего лишь пешки в руках судьбы. Но именно эти пешки способны разворачивать доску в иное пространство, ссыпая в мусор старых ферзей и объявляя новые правила игр.

Только глядя на таких, как Поттер, можно научиться если не играть по ним, так хотя бы — умудриться не оказаться в мусоре.

Этот вывод неизменно приводил к тому, что Гарри — это самое ценное, что вообще было у стихийных магов за последнюю пару-тройку веков. От этой мысли леденели конечности каждый раз, как только Поттер ввязывался в очередной самоубийственный трюк.

Он ведь никогда ничего не умел сделать, как надо.

Все получалось вкривь и вкось — слишком легко нашедшийся способ отыскать Кристиана, в последнюю секунду надумавший отказаться идти Драко, невозможность отправить, действительно, земного или водного мага… Северус не прожил бы четверть века, будучи нелюдем, если бы не научился видеть в сети мелких нескладностей дорогу к ловушке.

А сейчас — по всем признакам — они направлялись именно в ее распахнутые объятия. Без точного, продуманного до деталей плана. Без страховки. Без особенных оснований — если не считать за таковые твердую уверенность Драко в том, что пойти именно этим путем к Крису просто необходимо.

— Северус…

Изогнуть бровь. Выдержать вопросительную паузу. Поттер, я тебя придушу когда-нибудь за твою идиотскую любовь к неуместным словоизлияниям.

Очевидно же, что именно сейчас они — неуместны.

— Открывай ворота. Если не хочешь, чтобы мы здесь так и замерзли.

Поджимает губы — недоволен. А что делать? Нельзя из твоего замка аппарировать — сам так спроектировал, поди. Только до ворот, перешагнуть границу ножками… если дверь открыть сможешь… а потом — на все четыре стороны. Совсем как в резервации.

Защиту которой разрабатывала Панси, вообще-то. Значит, и эту, почти наверняка — тоже она.

Отчаянный, горящий взгляд. Только Поттер способен умудряться делать гневное лицо, невзирая на дурацкие очки. Впрочем, нет — как минимум еще один человек это тоже неплохо умел. Слава Мерлину, Гарри — не Дамблдор…

Что означает — Поттер всегда честен, даже если это категорически глупо. К нему можно поворачиваться спиной. Эта ходячая неприятность еще и защитить ее попытается…

— Мы ничего не сможем сделать, Северус, — вздыхает. — Только рассчитывать на то, что его возьмет Авада.

— Я знаю.

Опять мы тратим время на ерунду, Гарри. Когда ты уже выучишь, что я — не идиот? Я прекрасно способен вычислить все, что ты знаешь, и сам.

Ладно — в данной ситуации способен. Эффект неожиданности — это все, что у нас есть. И твоя хваленая неуязвимость, Гарри.

— Драко и девочки смогут защитить меня… от многого. Даже на таком расстоянии. Тебя — нет.

Что-то новое о стихийных узах, Поттер? Нашел время читать мне лекции… Слегка не вовремя, ты не находишь?

— Ты закончил?

Теперь взгляд долгий и пристальный. Слишком долгий — хочется голос уже повысить, как в старые времена на непочтительного студента.

— Будь осторожен.

Северус на секунду прикрыл глаза. Он не выносил пафоса… а Гарри не выносил простоты. Так уж сложилось, что даже теперь, после всего, что случилось, Поттер не стал проще, а профессор Снейп — терпимее.

Сил стало больше у обоих, что ли…

— Ты или я?

Мерлин, как же это удобно, когда рядом с тобой тот, кому не надо разжевывать. Все на лету схватывает, без пояснений и лишних слов.

И кивает, обхватывая бывшего учителя за талию и сосредотачиваясь. Это означает — в момент появления их обоих рядом с Кристианом, где бы тот ни был, свободной будет голова — и палочка — Снейпа. Право первого хода Гарри только что с легкостью отдал ему.

Северуса это не удивляет. Это же Поттер.

Рывок — невыносимо, невозможно долгий — и болезненно яркий свет ударил в глаза с такой силой, что Снейп едва удержался, чтоб не зажмуриться. Быстро, очень быстро — взгляд назад, вбок, обернуться, стараясь не выпускать из поля зрения так же лихорадочно оглядывающегося Гарри…

Их накрыло обоих, мгновенно — Северус едва успел сделать вдох перед тем, как обрушившаяся невесть откуда грязно-серая пелена с мощным хлопком ударила в грудь, вынуждая охнуть и задохнуться. Ослепленные вспышкой, они пропустили бесконечно долгую секунду, в течение которой пелена рассеялась, и, проморгавшись, Северус увидел прямо перед собой искаженное гримасой лицо.

Распахнутые, полные немого изумления и укора, потемневшие глаза. Тонкие губы, все еще беззвучно шевелящиеся — или просто дрожащие. В поднятом кулаке зажат кусок хрусталя, и рука тоже подрагивает…

— Авада Кедавра! — крик Гарри из-за спины.

Поздно. Бесполезно. Еще не зная — почему — это Северус уже ощущал наверняка. Бесполезно.

Из палочки Поттера не вырвалось ни струйки. Она молчала. И застывший перед ними на отчаянно короткое мгновение Кристиан тоже молчал.

А потом моргнул — и исчез.

— Гарри!

Поттер никогда не умел смотреть под ноги. Да что там — он и вверх никогда смотреть не умел. Бросив быстрый взгляд в потолок, Северус дернул парня на себя, прямо за шею, и рывком откинулся назад, с силой впечатавшись спиной в стену — так, что взвыл позвоночник. На то место, где они только что стояли, с грохотом обрушилась каменная плита, расколовшись на поднявшие тучу пыли обломки.

Гарри застыл, тяжело дыша, уткнувшись в плечо профессора. Запрокинув голову, тот пытался отдышаться, все еще прижимая к себе непутевого Поттера за затылок. Здесь им больше нечего было опасаться — это Северус знал почти так же твердо, как и то, что Гарри тоже уже в этом уверен. Убедиться, что помещение пусто, стихийному магу несложно.

Тем более — огненному. Людей в этом доме не было уже очень давно. По крайней мере, не один месяц — а Кристиан успел смыться, оставив их обоих посреди пространства, напитанного запрятанной где-то антимагической сферой.

Поттера трясло, и это было неправильно — Северус точно знал, что, чудом избежав смерти, в истерику тот не впадает. Даже замечает не сразу. Даже, можно сказать, вообще не всегда замечает.

— Он ушел, — сказал он, чтобы хоть что-то сказать.

— Если бы… — голос Гарри срывался. — Драко…

Вот теперь Снейп тоже похолодел. Ладонь медленно отпустила взъерошенный запыленный затылок.

— Воздушная сеть, да? — Поттер все еще задыхался. — Черт… я его убью! За такие штучки! Почему воздушная-то? Что он, Малфоя больше боится? За ним кто угодно мог…

— Сеть не убивает воздушного мага, Поттер, — парня пришлось хорошенько встряхнуть, сжав плечи. — Только обездвиживает и связывает. Он ждал Шона. А портключ и сеть наверняка были синхронизированы, чтобы при перемещении забрать добычу.

Гарри на мгновение перестал дышать.

Ни черта ты никогда в них не понимал, глядя на него, с горечью подумал Северус. Пока мог понимать — тебя не было. Теперь ты есть — их нет…

— Драко сейчас был бы с ним, — устало проговорил Гарри и потерся лбом о плечо Снейпа, стирая пыль. — И неизвестно — жив ли.

— Угомонись, — процедил Северус. — И благодари Мерлина за то, что Драко понимает, куда не надо соваться. А я поблагодарю за то, что ты не приволок сюда Миллза… зачем-нибудь.

— Надо осмотреться, — вяло предложил Поттер.

Можно подумать, за равнодушным тоном ты свои гневно пылающие глаза спрячешь. Кому ты врешь, Гарри? И зачем?

— И спасибо, — невпопад добавил Поттер, отстраняясь.

— У каждого свой крест, — мрачно сообщил Северус, глядя ему в лицо. — Мой — вытаскивать тебя за шиворот из-под падающих неприятностей.

— Он без палочки колдовать научился, как думаешь?.. — Гарри уверенно отвечал на взгляд. Конечно — когда Поттер сам отворачивался…

— Думаю, что я даже не представляю, как земной маг смог создать воздушную сеть. И уж точно — не представляю, можно ли регулировать точный радиус ее действия.

Гарри медленно поднял голову и несколько секунд разглядывал основательно разрушенный каменный потолок.

— Я идиот, — наконец признался он. — Конечно, он должен был предполагать, что Шон может на него выйти… или вывести кого-то из нас. И, раз уж он излучатели смастерить умудрился, то придумать, как следить, не активируются ли стихийные узы… ч-черт. Я просто идиот.

— Не новость, — хмуро согласился Снейп.

Гарри безрадостно улыбнулся. Северус подумал, что это, наверное, даже правильно — теперь Кристиан, наконец, знает, на чьей стороне находится его бывший приятель — и по совместительству тоже бывший профессор. И на чьей стороне его воспитанник. И что Гарри Поттер по-прежнему хочет покончить с ним.

Может, весь смысл в том и был, чтобы загнать его в угол? — спросил он себя. Плохо, что я — не воздушный маг. Хоть что-то сейчас бы, наверное, понимал…

* * *

— Расскажи мне о них?

Драко потер лоб. Поттер умел поставить в тупик такой вот просьбой — что и выполнить, наверное, невозможно, и о причинах ее возникновения лучше даже не думать. И о том, что будет, если выполнить так и не сможешь.

Он почти успокоился за прошедший час — отправил Панси спать, выдержал короткий, но содержательный и выматывающий разговор с Северусом и кое-как выкрутился из необходимости говорить с обеспокоенной, а потому совершенно невыносимой Луной. Гарри по возвращении больше молчал, угрюмо глядя на дно подсунутого ему Панси бокала, и если сначала это радовало — Драко не вынес бы одновременных эмоциональных нападок — то сейчас вызывало панику.

Поттер, мрачно обдумывающий очередные собственные промахи, ее вызывал всегда. Доказывать ему, что промахов не было — или они были не его, или, вообще говоря, существуют и объективные обстоятельства… После всего, что случилось сегодня, Драко почти пугала одна только перспектива подобного разговора.

Хотелось притянуть его к себе, вжаться лбом в упрямый горячий лоб, глядя в скрытые за стеклами очков глаза. Хотелось видеть в них тень улыбки, снисходительной и понимающей — да пошло оно все, Малфой… не сейчас… Видеть, как он успокаивается. Успокоиться самому, наконец.

— Я всегда думал, что Кристиан не умеет любить, — медленно проговорил Гарри, глядя в огонь. — Что он… только использует Шона. И сейчас тоже попытался использовать…

Драко устало хмыкнул. Поттер действительно не понимал ни черта — как ни странно.

— Но Северус думает иначе, — вздохнул Гарри и, отставив бокал, поднял взгляд на Малфоя. — Кто из нас ошибается?

Несмотря на весь идиотизм ситуации, Драко не удержался от улыбки. Поттер, который только что предположил, что может ошибаться, не увидев к тому ни одной предпосылки. Положившись только на мнение Северуса. Да его даже мнение собственной семьи никогда с толку сбить не могло, если обстоятельства не складывались в ту же сторону…

— Не знаю, — покачал головой он. — Что такое любовь, Поттер? Как определить, кто любит, а кто использует? Кристиан — не тот, кто разрешит какому-то мальчишке, даже трижды воспитаннику, управлять им. Он никогда не позволял себе ничего, что означало бы — Шон захотел, и он прогнулся. Даже их приезд сюда, хоть и был инициативой Шона, отвечал и каким-то желаниям Кристиана — иначе они просто никогда не появились бы здесь вдвоем. Уточни вопрос.

Гарри потер переносицу.

— Ты меня путаешь. Раньше я был уверен, что любовь — это способность умереть за другого… Луна считает, что это способность жить ради другого… то есть — умирать за него каждый день в мелочах и еще и быть счастливым этим. Панси — что это способность заботиться, опекать и воспитывать… Знаешь, — он усмехнулся. — Теперь я думаю, что любовь — это все вместе. Просто не вижу в Крисе ничего из этого. А Северус — видит.

— Что именно он видит, Гарри? — Драко испытующе всматривался в хмурое лицо. — Что для него любовь — ты знаешь?

Поттер моргнул — а потом медленно кивнул, не отводя взгляда.

— Но ты этого в Кристиане не наблюдаешь?

Губы Гарри дрогнули в грустной улыбке.

— Я предвзят, — констатировал он. — Половина его действий кажутся мне направленными лично против меня. А вторая половина — на то, чтобы доказать мне, что я его вовсе не интересую. Драко, я сломал того, кто мог стать уникальным магом — превратившимся в одного из нас слишком поздно, а потому куда лучше понимающим людей. Способным… я не знаю — помочь и нам понять их? А не только прятаться, защищаться, наносить точечные удары и играть в дипломатию…

— Ты сломал… — тихо повторил Драко.

— Я, — Гарри закусил губу и пожал плечами. — Пэнс была беременна — ей было плохо и не до него. У Луны хватило бы способностей пробиться даже к такому, как Кристиан — но Луны не было. Как и меня. Шон все еще здесь и все еще жив только благодаря Северусу — если бы не он, Крис сорвался бы раньше, их обоих уже не было бы — ты потерял бы Шона, а Луна, возможно — не только Дину. Никто не знает, чем бы все кончилось, если бы Северус не был рядом и не подхватывал то, что никто из нас не держал.

— Гарри, тебя несет.

Это было большим, чем самобичевание. Но при этом…

Поттер всегда был склонен слишком много брать на себя — они все это знали и давно привыкли пережидать припадки проявлений отчаянной гордости, как критические дни у Луны, во время которых та становилась вконец невыносимой и начинала жалеть себя по каждому мелкому поводу.

Но Поттер действительно сломал Кристиана. Если взять по сухому остатку — тот недоверчивый, замкнутый и хмурый маг, что приехал к ним почти год назад, ничем не отличался от прочих, замкнутых, хмурых и недоверчивых. Все они оттаивали, привыкали верить, учились любить и находили свой путь, позабыв въевшийся в кровь страх каждого мага оступиться — и заплатить в итоге своей жизнью за излишнюю доверчивость. Тони МакКейн, помнится, поначалу только и делал, что через раз орал на Гарри и все пытался выискать, где и как тот использует их для собственной выгоды… и — кем теперь стал Тони в замке? Для ребят, для школы, для Доминика и Кэтрин, для самого Гарри…

Кристиана не принял никто, кроме Северуса — хотя многие, только попав сюда, так же наглухо замыкались или вели себя не менее беспардонно. И, как бы к ним ни относились ребята, их никогда не воспринимали как врагов сами учителя. Никогда не было конфронтаций и дуэлянтов по разные стороны барьера. Была протянутая рука, терпение и вера.

Было умение любить даже тех, кто боится принять это.

А Гарри разучился любить, когда разучился верить в себя.

— Я виноват перед ним, — признался Поттер. — Драко, я… вообще не понимаю его. И не понимал никогда. Только раньше это приводило сперва к неудобству, а потом к смерти одной Дины, а сейчас приводит к сотням смертей. Он чертовски умен — как аналитик, как маг. Как исследователь… и это мы сделали из него маньяка. Я сделал. Он слышал наши слова, но все понимал не так — а мы позволяли ему заблуждаться. Даже до ребят дошло, что он опасен, тогда как я…

— Наши ребята уже достаточно взрослы, чтобы самоорганизовываться, — мягко заметил Драко.

— Да половину из наших ребят вообще здесь держать уже незачем! — страдальчески выдохнул Гарри. — Пока они были молоды и через слово впадали в отрицание, мы заботились о них и гордились их достижениями, мы опекали их, отвечали за них… Мерлин, Драко. Это они давно отвечают за нас и заботятся о нас. Наравне с нами. Они понимают и чувствуют все то, что любой из нас вообще когда-либо мог им сказать.

— Ты паникуешь.

— Я запаникую так же, когда Джастин вырастет… — криво усмехнулся Поттер и покачал головой. — Северус сегодня говорил — надеюсь, у тебя остались мозги, и ты не потащишь с собой кого-то из учеников! — Драко едва сдержал фырканье — передразнивать Снейпа не пытался разве что ленивый, а получалось почему-то все равно только у Гарри. — Но половина из наших учеников способна принимать самостоятельные решения не хуже нас. Некоторые, может, даже и лучше…

— При Северусе такое не брякни, — улыбаясь, посоветовал Драко. — Он тоже исходит на пепел от беспокойства за них, хотя делает вид, что просто отстраняется и мыслит логически. Вы с ним как братья-близнецы иногда — хорошо, сами себя со стороны не видите.

Поттер долго молчал, только смотрел выразительно.

— Я не отстраняюсь от Джастина, — наконец с достоинством выговорил он. — Я действительно о нем беспокоюсь.

Драко изобразил невинное изумление.

— Он мой сын, и я его люблю! — настойчиво сказал Гарри, вставая. — Если ты переобщался с Панси и решил устроить мне головомойку, то…

— То что? — Малфой откровенно смеялся.

Поттер несколько секунд размеренно дышал, сжав зубы и сверля его взглядом. Поднятая было рука с вытянутым указательным пальцем то опускалась, то вновь возвращалась на уровень груди Драко.

— То я заткну тебе рот, — наконец мрачно сообщил Гарри.

И, рывком притянув его к себе за рубашку, обхватил лицо, прижавшись лбом ко лбу. Малфой задохнулся, машинально вцепившись в край стола за своей спиной.

— Я устал… — прошептал Поттер, скользя ладонями по его вискам, вглядываясь в него. — Я так запутался, Драко, все опять в какой-то ком сбилось, я ни черта не понимаю, и…

— Гарри…

— Я так испугался за тебя, придурок! — вот теперь, наконец, самобичевание, кажется, кончилось. Как и попытки мыслить логически там, где надо просто успокоиться — совершенно для Поттера, вообще-то, неестественные. — Я чуть с ума не сошел, когда понял, что ты мог просто… пойти со мной. Если бы не Северус, ты бы так и сделал. Мучился бы предчувствиями, но все равно бы пошел… да? И ничего бы мне не сказал?

Драко и сам не знал, что бы он сделал, если бы не Северус. Почти истерическое ощущение угрозы, липкого страха, иррациональной, ничем не подкрепленной неуверенности в их затее, нежелание соваться в нее, не объяснимое ничем… Он терялся всякий раз, когда это накатывало.

Он все еще боялся, что может перепутать предчувствие со своими личными предпочтениями.

— Гарри, ну — а что бы я тебе сказал? Точно знаю, что идти надо, думаю, что я с тобой не хочу, и одного тебя отпускать тоже не буду? Это маразм…

— Мне плевать, — перебил Поттер, сжимая его голову. — Твой труп точно хуже маразма. Это… хуже чего угодно. Хоть это ты понимаешь?

Иногда он умел так смотреть, что все слова отшибало, вместе с рассудительностью и логичными доводами. Оставалась только беспомощность от ощущения его близости. Его желания быть рядом. Быть здесь.

Шесть лет — а мы до сих пор…

Мысль была прервана горячими губами, коснувшимися щеки Драко, скользнувшими к губам, мягко накрывшими их. Ладонь улеглась на затылок, заставив запрокинуть голову и еще сильнее прижаться спиной к краю стола.

— Мпф… — веки ни в какую не желали подниматься.

Гарри отстранился. Задыхаясь, он смотрел на Малфоя — то ли не мог подобрать слов, то ли раздумывал, а нужны ли они, вообще.

— Я устраиваю тебе выволочку, а ты думаешь о… чем попало! — силясь сделать строгое лицо, наконец невпопад выпалил Поттер.

Шальной взгляд и влажный рот строгости ему точно не добавляли.

— Когда я пытался устроить ее тебе, ты полез обниматься, — закатил глаза Драко.

Сильные руки встряхнули его за плечи, вжимая в стол, вынуждая охнуть.

— Если ты будешь продолжать в том же духе… — Гарри явно пытался сопротивляться.

Хотя совершенно непонятно — чему именно.

— Поттер… — настойчивые губы снова мешали говорить, и с каждой секундой становилось все менее важно, о чем вообще они говорили так долго — ведь все это могло подождать.

— Не сейчас, ладно? — шепнул Гарри, снова вжимаясь лбом в его лоб и поглаживая горячей ладонью плечо. — Пошло оно все.

Драко коротко улыбнулся.

— Не знаю, как ты, — протянул он, — а я бы предпочел сперва принять душ и…

Гарри глухо рыкнул, опрокидывая его на стол. Протяжные интонации и показная леность срывали Поттера с тормозов безотказно — Драко знал это так же точно, как и то, что теперь они, кажется, переживут что угодно.

Даже Кристиана, если понадобится.

* * *

У мисс Луны были такие глаза, словно она попала в сказку — восторженные и даже беспомощно-радостные. Брайан не очень понимал, что ее вдруг так начало восхищать в водных магах Уоткинс-Холла.

Ладно — он прекрасно отдавал себе отчет в том, что именно. Просто даже сам для себя все еще не мог объяснить — ни как так случилось, ни что это значит, ни что, вообще, толком происходит со всеми ними.

Он даже едва мог отследить, с чего все началось. С того вечера, когда Лоуренс отыскал в замке пустую комнату, и они с Риком радостно принялись обустраивать ее — непонятно под что? С совершенно безумной встречи в коридоре, когда пара ничего не значащих фраз привели к тому, что полуобнаженный Рик неизвестно как оказался в постели самого Брайана, всегда полагавшего бисексуальность магов чем-то от себя далеким и метафорическим?

Мерлин — об этом случае до сих пор не получалось думать без спонтанного выпадения в прострацию.

А может быть, с того дня, когда они валялись на подушках в полутемной комнате, лениво перебрасываясь словами и утопая… в чем-то… несколько существ, никогда не относившихся друг к другу иначе, кроме как — чуть более доверительно, чем к магам других стихий. Каждый признавал схожесть опыта и мышления, но на этом общность заканчивалась. Теперь же вдруг оказалось, что она есть буквально во всем.

Коллективный разум — обозвала их мисс Панси на прошлом уроке. Брайан всегда отдавал должное ее способности приводить нечто бесформенное и едва осознаваемое им самим к четким формулировкам, но на этот раз она оказалась права лишь по сути, ошибившись в словах.

Скорее уж, они стали «коллективной душой».

Завороженное, почти галлюцинаторное медитативное состояние, в которое они впали однажды чуть ли не случайно, пытаясь убедить Ларри, что его наставник достоин не только терпения, со временем медленно, но верно стало превращаться в единственно возможную и неправдоподобно простую форму общения. Настроившись на нужную «волну», теперь получалось говорить о чем угодно почти без слов, чувствуя каждого из включенных в симбиоз, как… кстати, вот тут начинались мощные расхождения.

Энни упрямо разделяла эти ощущения по цветам — Брайан в упор не понимал, почему никто из них за все время так и не сложил два и два и не провел параллели. Девчонка ведь делала то же самое всегда, причем сама и в одиночку, только за неимением определений называла «волну» каждого аурой.

Дэнни, Филипп и Лоуренс как будто проматывали стадию «осознания чувств», тут же переключаясь на искреннее, от кишок, сопереживание, иногда зашкаливающее до такой степени, что ни один из них уже не мог заставить себя «сидеть сложа руки». Впрочем, Филипп, пожалуй, мог, но только потому, что в последние месяцы отчего-то начал предпочитать любым действиям невмешательство.

Ричард, в отличие от него, мгновенно и даже не всегда желая, мимикрировал под того, кого чувствовал, тоже не очень удосуживаясь сперва отследить поток и определить его суть.

Майкл, Маргарет и сам Брайан, точно так же ощущая каждого из присутствующих, точно так же сопереживая ему, могли остановиться на этом месте и обдумать, «переработать» в себе то, что слышали.

Иногда Брайану казалось, что они просто не могли по-другому.

Иногда — что тот же Ларри, невзирая на весь его возраст, просто на порядок выше их по развитию, раз способен не только слышать, но и делать — хоть что-то.

А иногда — что это вообще разные ветки пути. И делать должен не каждый… но зачем тогда нужен он, Брайан Мэддок? Каков в нем смысл, какова его цель — та, что была очевидна стихии, принявшей его в клан своих душ?

Ответа не находил никто — что уж совсем поразительно, даже мисс Луна, которая, вроде бы, всегда знала все обо всем, или просто могла объяснить что угодно.

— М-да, тяжело расставаться с иллюзиями, — смеясь, покачал головой Филипп, когда Брайан сдуру брякнул такое при всех, в комнате. — Не идеализируй учителя — не будешь ожидать от него слишком многого.

Не то чтобы от нее хотелось именно ожидать… наверное, просто ощущение, что дальше ты должен нащупывать свой путь самостоятельно, и помочь, направить и подтолкнуть не сможет уже никто, навалилось чуть раньше, чем Брайан оказался готов к нему.

— Мне всегда казалось, что кланы все-таки должны быть, — впервые увидев их «групповую медитацию», грустно сказала мисс Луна. — Только ни Панси, ни Гарри не согласились. Да и Драко, в общем, тоже не очень поддержал…

Нас не надо разделять по кланам, пришел в итоге к промежуточному выводу Брайан. Нам надо не мешать в них объединяться.

Тем, кому это — надо.

Потому что представить себе, допустим, клан огненных магов получалось как-то не очень. Точнее, на ум сразу приходили обугленные стены и полопавшиеся стекла — достаточно посмотреть, как живут Кэтрин с Тони, и на что становится похож Доминик, когда их надолго заклинивает на скандалах.

Марта и Линдс до сих пор представляли в школе единственное исключение из этого правила. Девчонки не то чтобы никогда не дрались и не ссорились — скорее, никогда не делали этого по иным причинам, кроме как по предварительной договоренности. Брайан не очень понимал, в чем великий смысл таких ссор, но, видимо, сбрасывать агрессию или просто напряжение хоть куда-то огненным было нужно в любом случае.

Впрочем, оставались еще мистер Гарри и Снейп, при всем их странном то ли партнерстве, то ли противостоянии, но их и парой было довольно сложно назвать. Кем бы они там ни являлись друг другу…

— Ты сегодня какой-то совсем фиолетовый, — потыкала Брайана в бок Энни. — Вернись к нам.

Тот смущенно улыбнулся, подмигивая ей тайком от остальных. Девчонка оценивающе хмыкнула и потерла нос.

— Так лучше, — философски констатировала она. — А то Рик без тебя нам так ничего и не скажет.

Наблюдающий за ними Рик фыркнул и потянулся, зажмуриваясь. Брайан невольно представил, что, будь они в комнате, а не на уроке, Ричард с размаху рухнул бы сейчас спиной на разбросанные по полу подушки, закидывая руки за голову. Он в очередной раз прикусил язык, чтобы не спросить мисс Луну, почему бы не проводить занятия водных магов там, где они привыкли собираться. Удобней было бы всем.

— А чего тут говорить… — вздохнул Рик. — Мы в нейтралитете. Пока.

— Они хоть знают, куда ты ходишь, и это проглатывают, — буркнул Лоуренс, разглядывая свои руки. — Если им не поровну, что тебе нужно, значит, договоритесь… Остальное уже — частности…

Рик покосился на него с непередаваемым выражением — будто тот только что брякнул не просто чушь, а еще и в квадрате.

— Тебе бы такие частности, — выразительно посоветовал он.

— Тебе бы такого интимофоба в наставники, — мрачно парировал Ларри.

— Мистер Гарри и не с таким интимофобом справляется, — неожиданно вставила Маргарет. — Я мистера Снейпа имею в виду. Ты просто сам в себя не веришь, вот и…

Лоуренс горько усмехнулся и опустил голову. Он так и пульсировал отрицанием — Брайану захотелось подползти ближе и как следует встряхнуть парня.

— Уймись, — медленно проговорил Рик и уперся лбом в плечо Ларри. — Тебе кажется, что, если бы ты пробился к нему, это бы разрешило все. Но… — он покачал головой.

Рассеянно смотрящая в пол мисс Луна едва заметно кивнула — скорее всего, машинально.

— Ты любишь их, — негромко возразил Лоуренс. — Они любят тебя. Они этот замок в пыль за тебя разотрут, Рик… Не сравнивай.

«Идиот», — отчетливо полыхнуло от Майкла. Ларри насупился.

Чернявый, худой, с огромными, пугающе темными, будто застывшими глазами, он походил на зомби, когда рядом не было Ричарда. При нем Лоуренс тут же превращался в тихий заведенный моторчик, бурлящий эмоциями — Брайан помнил, что уже видел подобное, когда Марта и Дина собирались вместе. Вечно хмурая и недовольная всем вокруг Марта рядом с Торринс словно преображалась, начиная фонтанировать самыми сумасбродными идеями, которые Дина всякий раз живо поддерживала, невзирая на степень их безумства.

Правда… никто никогда не видел, какой бывала Дина наедине с Филиппом, а Марта — с Линдс. Так же как и никто не знает, каким Ларри становится с Рэем.

Каким бы он мог становиться, если бы Рэй перешагнул через свое собственничество и страх потерять воспитанника так же, как потерял Дину.

При всей кричащей параллели, он так и не понимал, что Ларри не принадлежит лично ему, как никогда не принадлежала Дина. Рэй нуждался в том, чтобы ему принадлежали, и Брайан отчаянно надеялся, что парня не переклинит когда-нибудь начать доказывать самому себе свои несуществующие права каким-нибудь разрушительным для огненных магов способом.

— Я не хочу, чтобы они растирали замок в пыль… — проворчал Ричард. — Мне не нужны их подвиги. Я просто хочу… чтобы…

Он остановился, подбирая слова. Всегда, стоило завести разговор о Даррене и Уилсоне, Рик путался и превращался в сжавшегося, забившегося в угол дикого зверька.

— Ты просто их любишь, — упрямо повторил Лоуренс.

— Я так скучаю по ним!.. — выдохнул Рик, пряча лицо в ладонях. — Постоянно… Так устал этот нейтралитет держать… У Тимми такой вид, будто он меня нечаянно ударить боится — скоро шевелиться в моем присутствии совсем перестанет… А Мэтт просто отстраняется… — он покачал головой. — Я хочу к ним. Прийти, забраться между ними, спрятаться… и чтобы — так спокойно… как раньше…

— Тебе же не нравилось, как было раньше, — мягко напомнил Дэнни.

Рик печально усмехнулся.

— Мне не нравится, когда на меня давят. Что, нет других вариантов? Только — или давить, или отстраняться?

— Ну так возьми и трахни его сам, — с убийственной прямотой предложил Майкл.

Ричард поднял на него измученный взгляд.

— Кого из двоих? — с иронией поинтересовался он.

— Да все равно. Сделай это так, как ты хочешь.

— Ты не понимаешь, — Рик снова вздохнул и принялся щипать ворс ковра. — Я же объяснял. Неважно, кто… кого. Просто… если они опять почувствуют, что мы вместе, оно опять появится. И я опять… ну, как раньше… ничего я им против сказать не смогу. Не захочу просто.

— Ты с ума сойдешь, если не начнешь закрываться, — сочувственно заметил Дэнни.

— Перестань! — повысил голос Рик. — Сто раз уже обсуждали. Все, хватит.

Аркетсон только пожал плечами — Ричард и впрямь подобные советы всегда воспринимал исключительно в штыки. Панически путаясь в собственной способности, он считал ее чем-то основополагающим, данным ему свыше, чуть ли не возложенной на его плечи обязанностью. Закрываться для него означало — отказываться от нее.

А от слова «контроль» Рик просто тихо зверел.

— Хочешь когда-нибудь начать бегать от них, как от МакКейна? — осведомился молчавший весь урок Филипп.

— МакКейн меня не интересует, — заявил Ричард. — Это его проблемы, а не мои. Для меня его просто не существует.

— Вообще-то, это как раз твои проблемы, — покачал головой Лоуренс. — Тони от того, что с тобой творится, ни жарко, ни холодно. А ты с ума сходишь.

— Замок достаточно большой, чтобы… — начал было Рик.

— Замок — да, — согласился Ларри. — Но ты не будешь сидеть здесь всю жизнь. И неизвестно, каким боком потом повернется твоя неспособность работать в паре с такими, как Тони. Потому что, может быть — что и придется. Даже именно с ним. И не можешь — именно ты, Ричи. Так что — это твоя проблема, и еще хорошо, если она доставит неприятности тебе одному.

Мальчишка аж побелел, но промолчал. Чертов маленький упрямец — Брайан сто раз ловил себя на желании начать спорить с ним, когда он впадал вот в такую упертость. Останавливало только то, что, уж если не мог достучаться Ларри, который понимал Рика лучше их всех, то и у Брайана не получится тем более.

Ричард вызывал и горечь, и восхищение почти у всех водных магов. Запутавшийся, отчаянно одинокий, он имел смелость делать то, что хотел — но на этом его смелость и заканчивалась. Иногда Брайану казалось, что это Рик каким-то образом собрал их вместе. Показал, что такое — клан. Что они могут дать друг другу.

Может быть — показал именно для того, чтобы они дали что-то ему самому. Тот единственный раз, когда Брайан целовал его плечи, утопая в мягких, гортанных стонах, перевернул в нем все с ног на голову. Или — наоборот…

— А почему ты не делаешь того, что хочешь? — спросил его тогда Рик. Брайан задыхался после оргазма, пытаясь уложить у себя в голове мысль, что только что кончил, обнимая парня.

— Разве я не делаю? — поднял голову он, не очень понимая, о чем, вообще, речь.

— А, — помолчав, сказал Рик и принялся заинтересованно наматывать на палец его волосы. — Я думал, ты уже знаешь. Ладно, потом.

Брайан играть в загадки был расположен слабо и потому потянулся к нему снова, но Ричард только прыснул и, вывернувшись ужом, опрокинул его на спину, нависая сверху.

— Хочешь вот так, да? — прошептал он, вжимаясь в него всем телом. — Но не со мной? Слушай, а почему тебе вообще так важно, кто первый?

«Мне важно?» — хотел было удивиться Брайан… а потом вспомнил, что до сегодняшнего дня вообще не думал о мужчинах, как о потенциальных партнерах. То есть, думал, но умозрительно — глядя на Тони и Доминика, или учителей, или вечно кружащих около друг друга Алана с Натаном.

Ричарда иногда было невозможно понять. У одного Лоуренса и получалось… ну и, может быть, получилось бы и у Дины. Вот только Дины больше не было с ними. Ее вообще больше не было, потому что все, что смог Брайан тогда, в ту ночь — это биться о ее сферу и кричать, глядя ей в глаза.

Эти глаза снились ему до сих пор. А Рик — о каких-то мужчинах…

Определенно, временами его было просто невозможно понять — и неудивительно, что он сам себя через раз понимал…

* * *

— И что, все так плохо?

Кэтрин бесцеремонно приподняла за подбородок побледневшее лицо подруги. Сидящая на подоконнике Лорин — усталая, с запавшими глазами — вздохнула и, пожав плечами, заправила за ухо выбившуюся прядь.

— Да нет, — улыбнулась она. — Или да. Я не знаю уже, Кэти… Наверное, вообще… все не так страшно… просто я немножко выдохлась…

Это что ж с тобой надо сделать, чтобы ты «выдохлась»… — мрачно подумала Кэт. Довести самое уравновешенное и пофигистично-светлое существо в школе до подобного состояния за сутки — что, вообще, нужно было с ним вытворять?

— Ты сегодня сама на себя не похожа, — резюмировала Кэтрин.

— Я не выспалась…

— И не рассказывай мне, что воздушные маги от бурной ночи любви превращаются в собственную отупевшую тень, — фыркнула Кэт. — Я тебе, как краевед, говорю. Доминика можно хоть как измочалить, он после этого только благодушным становится. Томным таким, знаешь… податливым. Макраме с бусинками плести можно.

У Лорин мгновенно вспыхнули щеки — как всегда, когда Кэт начинала разглагольствовать о своей семье, не стесняясь в выборе слов.

— Перестань, — мягко попросила она.

И это тоже казалось неправильным. Лорин Гамильтон должна была укорять, стыдить или смущенно смеяться, а не реагировать так рассеянно.

— Что. Случилось, — с расстановкой проговорила Кэт, борясь с желанием встряхнуть ее за плечи и не выпускать, пока все не расскажет.

Лорин шумно выдохнула и потерла лоб. Даже стянутые в хвост локоны цвета спелой пшеницы сейчас выглядели блеклыми и потускневшими.

— Да Шон… — после паузы начала она. — Ночью криком чуть все крыло не перебудил… Уже даже понял, где находится, и что просто сон приснился… и все равно кричал… Такой ужас в глазах, Кэти. Остановиться не мог… Я думала, у него инфаркт случится, честное слово. А потом плакать начал… Говорит — видел что-то, как будто Кристиан… то ли умер, то ли…

Лорин прикусила губу. Кэт наклонилась вперед, опираясь руками о стекло по обе стороны от ее головы.

— И что? — как можно спокойнее спросила она. — Просто кошмар? Так тебе любой маг скажет, что чувство вины в сны как нечего делать реализуется. Шонни же этого Кристиана с потрохами учителям сдал.

Лорин хмыкнула и подняла на нее измученный взгляд.

— Он полночи плакал, Кэти. Просто в рыданиях захлебывался… Говорил, что Крис правда умер. Что он это видел. Не во сне, а… Как будто в сон видение вклинилось, понимаешь? Как будто он видел все, что на самом деле случилось. То есть… не как будто, а…

— …А Шон уверен, что так и было, — закончила за нее Кэт.

Девушка машинально кивнула.

— Слушай, ну, мало ли, какие сны кому… черт. Он переживает за Эббинса там теперь или что? Дело-то в чем?

— В том, что я уговорила его пойти к мистеру Драко и все рассказать.

— Ну, не самая глупая мысль…

— А он сразу сказал, что это Ритуал Разделения. Он его узнал.

Кэтрин подавилась следующим словом, лихорадочно припоминая все, что слышала об этой пакости.

— Ффух, не пугай меня так… — выдохнула она наконец, опускаясь рядом с Лорин на подоконник. — Все понятно — Эббинс не хочет, чтобы на него через стихийную связь вышли еще раз. А Шону этот Ритуал вреда причинить не может. Даже если… хм…

— Да, не может, — эхом откликнулась та. — Просто Кристиан теперь уже все равно что мертв. И Шон это понимает.

Ну и переживет, чуть было не брякнула Кэтрин вслух. Быстрее избавится от этого… типа, Мерлин бы его… чтоб он там, правда уже… никто бы и не заплакал.

— Представь, что это был бы Тони, — оказалось, что Лорин грустно и задумчиво смотрит на нее уже некоторое время. — И ты бы знала, что он…

— Ты Тони с Кристианом-то не сравнивай.

— Плохой он или хороший, он — Тони, — уперлась Лорин. — Свободный маг, который, вроде как, право выбора имеет. И теоретически ему ничто не мешает в любую секунду сорваться и пойти выкашивать хоть людей, хоть магов. Чем тогда он отличался бы? Тебе что, сразу стало бы все равно, что с ним будет?

— Ничто ему не мешает, ага, — с убийственной иронией согласилась Кэтрин. — Кроме того, что он — Тони. Который скорее собственное сердце руками выдерет, чем начнет сворачивать чужие шеи, чтобы нарушить прямой запрет и выйти из замка.

Лорин улыбнулась.

— Но ты не перестала бы любить его.

— Я загнулась бы первой же ночью! — отрезала Кэт. — Скорее всего. Мистер Гарри говорит, что без партнера можно научиться жить, но… по-моему, бред это все. То есть, я понимаю, но, думаю… если бы Тони…

Подобные сравнения бесили до зубовного скрежета — а чертову Гамильтон с ее параллелями и допущениями временами хотелось вжать в стену и как следует убедительно проорать прямо в ее милое улыбчивое личико все, что проорать стоило бы. Как можно не понимать разницы? Не видеть ее? Между Тони МакКейном и этой сволочью?

— Ты сама знаешь, что такое — наставник, — напомнила Лорин. — Но ты не знаешь, что чувствуешь, когда он умирает. Кем бы он ни был. И как бы вы ни были далеки друг от друга, даже если… вы вообще близки никогда не были…

Как можно не быть близким — с ним? Этого Кэтрин тоже не понимала. Попытки представить, что Тони так и остался бы для нее полузнакомым мужчиной из несостоявшегося прошлого, затертого и туманного, доводили ее до паники. Лорин кого хочешь могла до паники довести, вот этими вот бесконечными «допустим» своими…

Есть вещи, которых лучше не представлять — это Кэтрин знала наверняка. Даже не пытаться представить. Если тебе дорог собственный рассудок, не надо насиловать его попытками осознания того, что твоим наставником мог бы оказаться Кристиан Эббинс. Я бы удавилась, наверное, мрачно подумала Кэти. Или его удавила бы…

Самым странным было то, что Шон не выглядел бесхребетным и беспринципным — да, похоже, и не являлся. Разделяя все принципы, которыми, по мнению Кэт, должен обладать нормальный, в отличие от недоделок вроде Эббинса, стихийный маг, Шон все же умудрялся… ну, не любить… но не быть равнодушным к этому гаду — уж точно. Вот — как?..

Прохладные пальцы Лорин улеглись на ее запястье.

— Ты такая везучая, Кэти… — она уткнулась лбом в плечо девушки. — Даже сама не представляешь.

Гамильтон не только в панику загонять умела. В тупик тоже, причем — вот было бы, с чего. На ровном месте буквально.

— Хрена ли, ага… — снисходительно проворчала Кэт. — Жить бок о бок с психованным придурком, который без крика ни один вопрос не в состоянии обсудить… бедный Дом. Я бы Тони уже придушила, если бы он со мной так обращался.

— По-моему, уж кто может за себя постоять, так это Доминик, — усмехнулась Лорин.

От нее снова повеяло легкой неловкостью — как всегда при разговорах о нем. Кэтрин задумалась, сколько времени должно пройти, чтобы Гамильтон пережила и забыла дурацкий случай на крыше. Дом вот, вроде, давно забыл… по крайней мере — никогда не говорил об этом…

— Иначе он просто не жил бы с вами, — добавила Лорин. — Если бы ему не было хорошо так, как есть.

— Ты просто не представляешь, какая в нем бездна терпения, — вздохнула Кэт. — Воздушные маги, кстати, что, все такие? — спросила она. — Бездну внутри носят?

Гамильтон выпрямилась и посмотрела на нее — прямо в глаза. От долгого взгляда на мгновение закружилась голова, словно со дна зрачков и впрямь поднималось, ворочаясь, скручивая в спираль… что-то. Невозможно далекое. Колоссальное. И одновременно — легкое… тоже — до невозможности.

— А как же, — негромко ответила Лорин. — Только бездна своя у каждого. А у водных — не вверх и вширь, а вглубь.

Кэти моргнула — и наваждение исчезло.

— Шуточки у вас… — она отмахнулась от улыбающейся девушки. — Иди к Мерлину, а? Как вы вообще уживаетесь — двое воздушных? Я от Тони каждый день думаю, как бы не рехнуться… Хотя — Шон, наверное, просто-напросто не такой придурок, как он.

— Шон замечательный, — мягко сказала Лорин, и от нежности в ее голосе на мгновение по спине пробежала дрожь. — Ему просто досталось крепко. Он, знаешь… как будто замерзает все время, если его не тормошить. Пока я улыбаюсь — он, вроде, тоже оттаивает… мне же не сложно… С ним вообще ничего не сложно. Он легкий и… ну, ты понимаешь. Не заморачивается. Другой раз думаешь — голова раскалывается, погода отвратная, с утра не с той ноги встала…

— Даже рассказывать не хочу, что в этих случаях делает Тони, — мрачно вставила Кэтрин. — Уж если он не с той ноги встал…

Они посмотрели друг на друга и, не удержавшись, прыснули. Кэт застонала и прислонилась к стеклу, притягивая к себе подругу.

— Убиться можно — говорим с тобой о сексе, — сообщила она потолку.

Лорин, смеясь, шлепнула ее по руке. Кэтрин прикрыла глаза и поймала себя на невольной мысли, что заставить Гамильтон улыбаться и впрямь, похоже, не сложно. Хотя иногда, глядя на нее, не получалось не задаваться вопросом — кто тормошит саму Лорин?

Откуда, вообще, можно брать силы и никогда не выдыхаться? Ладно — почти никогда…

Доминик же тоже не выдыхается, подумала она следом. Бездна, действительно… в них обоих… Только понять бы еще когда-нибудь — чего именно. В ней.

* * *

Сон был жарким и давящим.

Он сжимал грудь, мешая вдохнуть, не давая пошевелиться — такой отчаянно, безысходно знакомый, ставший почти привычным за ночи, проведенные в одиночестве на слишком широкой кровати. Душная комната, скомканные простыни — вот что осталось. Даже с наступлением темноты, когда, кажется, должно было бы заканчиваться все — и сомнения, и тоска, и гулкая пустота в каменных стенах комнаты — покой и отдых, обманчиво поманив за собой, оборачивались вгрызающимся в душу тупым, нескончаемым, монотонным кошмаром.

Алан дернулся и, попытавшись повернуться на бок, проснулся. Давящий кошмар не исчез.

Он сидел на полу рядом с кроватью, накрыв грубоватой широченной ладонью вцепившиеся в край подушки горячие пальцы.

Это был он.

Алан моргнул, на мгновение перестав дышать, лихорадочно вглядываясь в знакомые до боли, четкие, словно вырубленные из камня черты лица. В них что-то изменилось — неуловимо и бесповоротно, едва заметно, но будто бы — главное. Он силился и никак не мог спросонья ощутить, понять, что именно.

Он вообще не мог понять, что происходит.

— Тебе снятся кошмары… — ровно прошептал Натан, не сводя странно неподвижных глаз с его лица. — Я… прости меня.

— Что?.. — непонимающе выдохнул Алан.

Дико, до невозможности захотелось вывернуться, отодвинуться от прикосновения. И одновременно — качнуться вперед, рывком обхватить за шею, вжаться лбом, вдохнуть запах… осознать еще раз — он здесь — поверить, почувствовать…

Мерлин, да что же это… — мелькнула беспомощная мысль. Это никогда не закончится. Я никогда не смогу…

— Прости меня… — Натан сам качнулся вперед — как-то осторожно, будто боялся сделать резкое движение. — Пожалуйста. Я не могу больше.

Так умел только он — только, сволочь, никогда не хотел — ему ведь не нужны бешеные метания и море переживаний. О’Доннел умел все делать просто — говорить что угодно, просить, отдавать… брать. Просто и искренне, как дитя, которому не можешь отказать, чего бы он ни захотел. Алан никогда не понимал, как в одном существе могут уживаться беззащитный ранимый ребенок и холодный безжалостный зверь.

Он даже не знал наверняка, кого из них любит, а кому сочувствует до слез.

— Ты вернулся к себе… — не дождавшись ответа, тихо сказал Натан, окидывая потерянным взглядом комнату.

— Я здесь живу, — наконец смог выдавить Алан. — Это мой дом.

Натан механически кивнул — даже не соглашаясь, а будто бы подтверждая очевидное и неизбежное — закусил губу, и тоже как-то — неправильно, тот О’Доннел, которого Алан знал наизусть, никогда бы не был таким…

Отчаявшимся. От пришедшего на ум слова по спине поползли ледяные мурашки.

— Ты ничего не рассказывал мне, — опустив голову, проговорил Натан. — Я… так виноват… перед тобой… а ты никогда…

Это не был упрек — упреки Алан распознавал как никто. Это была констатация факта — и попытка сформулировать… что-то. И это О’Доннелу было то ли трудно произнести, то ли невозможно признать.

— Прости меня, — как заведенный, снова повторил Натан. Кажется, он уже не помнил, что все еще держит невыносимого Прюэтта за руку, прижимая ее к подушке. Не давая ему подняться.

— Я не сержусь, — собственный голос звучал, как чужой. Ровно и глухо. — Просто… это мой дом.

Только и оставалось, что лежать и исподволь жадно смотреть на него, выхватывая из темноты запавшие глаза, осунувшееся лицо, поджатые губы. Всматриваться, трусливо надеясь, что он не услышит, что ты сейчас чувствуешь.

— Я знаю, — машинально ответил Натан — и поднял голову, будто пытался собраться с духом и прыгнуть с разбега во что-то пугающее. — Я не могу без тебя.

Я тоже, подумал Алан, закрывая глаза. Мерлин, я тоже. Я вообще больше, кажется, не могу… ни один, ни… так. Как было…

— Я пытался! — в голосе Натана мелькнуло обиженное упрямство, ладонь чуть заметно сжалась на руке Алана. — Это как наваждение какое-то. Я… знаю, что так нельзя, правда. Но я не знаю, что с этим делать…

Нельзя — как? — чуть было не спросил Алан вслух, едва успев прикусить язык. Не спорить. Никогда не спорить с ним — это главное правило. Если не хочешь закончить все сразу же, прямо сейчас.

От уверенного, спокойного тепла его ладони хотелось выть. О’Доннел мог пропадать на недели, а потом сваливаться на голову посреди ночи — и все равно оставаться способным довести до тихой истерики, просто держа за руку. Просто прикасаясь.

Или даже — просто глядя, чуть исподлобья, неподвижно и давяще, молча, без слов, без жестов, одного взгляда хватало, чтобы сердце начало колотиться под его лаской, как сумасшедшее.

— Ты презираешь меня, — горько усмехнулся Натан, поднося его руку к губам. — Я сам себя презираю.

Чувствовать, как его дыхание касается пальцев, как он обхватывает твою ладонь, пряча ее в своих…

— Нет, — хрипло пробурчал Алан, для убедительности мотнув головой.

Больше всего на свете хотелось отнять руку. Хотелось, чтоб он держал ее бесконечно. Хотелось дернуть его на себя, обхватить за шею, вцепиться в спину, в плечи, в волосы, кричать ему в лицо, срывая голос, задыхаться в стальной хватке его рук. Алан с силой прикусил губу.

— Да, — устало возразил Натан. — Ты знал об этом уже давно. Ты позволял мне врать, и… — он запнулся.

Нельзя не презирать того, кто лжет, да? Я тебя стою, О’Доннел. И уже готов презирать сам себя…

— Ты тоже все знал, — деревянным голосом сказал Алан. — Ты никогда не был идиотом… — он выдохнул, отворачиваясь. — Когда ты вернулся из Лондона, ты уже хотел этого. Иначе мы бы не смогли…

— Я хотел этого намного дольше.

Почему-то казалось, что Натану даже не больно. Сейчас. Что ему — вообще никак, словно внутри только пустота и отчаяние. В резервации так несладко? — мрачно подумал Алан. Или вид пустой кровати в собственной комнате так страшно разочаровал?

— Вообще-то, я не читаю твои мысли, и мы с тобой даже не партнеры, чтобы я мог…

— Я знаю, как ты сломал ногу.

Алан подавился вдохом.

— Я… просто знаю. Прости меня…

Сжимающие ладонь руки дрожали, и до Алана вдруг дошло, что это — не пустота. Это истерика. В которой сам он уже кричал бы до звона стекол.

— Послушай…

— Я никогда не хотел причинять тебе боль! — выкрикнул Натан, стискивая его пальцы, прижимая их ко лбу, будто пытался закрыться руками. — Все, что было… было только из-за этого! Чтобы не причинять тебе боли! Никогда, никак!

Он задыхался, и Алан, не выдержав, перекатился на бок и вцепился в его плечо, дергая на себя, заставляя смотреть в глаза.

— Я просто хотел защитить тебя, — с горечью прошептал Натан. Воспаленно блестящие глаза на лице земного мага пугали сильнее, чем дрожь его рук. — Все, что угодно, лишь бы…

— Ты меня убиваешь просто… — Алан и сам не заметил, что не подумал, а со стоном выпалил это вслух, прижимаясь лбом к ладоням Натана.

Те вдруг исчезли, выпустив руку, и в следующую секунду обхватили за плечи, сжали с силой, встряхнули, впились мертвой хваткой.

— Не могу без тебя… — завороженно выдохнул Натан, вжимаясь лбом ему в ключицу. — Я постоянно об этом думаю. Как ты спал рядом. Как я мог прикасаться к тебе, и… чувствовать… — его объятия расплавляли даже не разум, а глубже, самую суть, стержень, превращая Алана в беспомощную, безвольную куклу. — Чувствовать, как ты хочешь, чтобы я… что я нужен тебе…

— Ты мне нужен… — эхом откликнулся Алан.

Лежать вот так, извернувшись, было больно до судорог в позвоночнике, и он зашевелился, отстраняясь. Натан молча позволил потянуть себя следом, встав, наконец, с колен, рухнул сверху, не разжимая объятий, по-прежнему не поднимая головы. Ладонь нерешительно прижалась к виску, пальцы зарылись в волосы.

— Что мне делать с этим, Алан? — жалобно спросил он. — Я не могу. Я не должен… но я и справиться с этим не могу. Отказываться… от тебя… это неправильно, я чувствую! Ты ведь тоже хочешь. Хочешь, я знаю.

Вопрос в форме утверждения — такой знакомый прием, Алан едва не фыркнул, услышав привычные нотки. Это Натан — действительно Натан, до мозга костей — прижимал сейчас его своим телом к постели, жадно лаская шею и едва слышно дыша, это Натан, даже если у него дрожат руки и он вдруг начал говорить о том, о чем раньше боялся и думать. Это Натан.

Он вернулся ко мне, неверяще повторил себе Алан. С ним ничего не случилось. Я пережил и это… кажется.

Переживу — если выдержу до конца.

— Хочу, — переведя дыхание, шепнул он. — Я хочу тебя. Всегда хотел. Но ты и правда не должен. То есть… ты не обязан.

— Я не могу! — плечи Натана сотрясались.

— Это не боль, — невидяще глядя в потолок сквозь выступающие слезы, проговорил Алан. — Это может и не быть болью, Нат.

О’Доннел выдохнул, судорожно сжимая пальцы на его плече, впиваясь ногтями в кожу. Алан закрыл глаза. Это — не боль.

Это даже не ее начало.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь… — кажется, Натан уже не замечал, что вцепился не в подвернувшуюся под руку бесчувственную подушку. — Я видел! Я — знаю! Я…

Голос сорвался, и Алан понял, что он плачет, вжимаясь в него с такой силой, что будет странно, если наутро плечо не превратится в сплошной синяк.

— Это не боль… — чуть слышно повторил он, накрывая ладонью затылок Натана, обнимая его, уже не понимая, что происходит и где он проснулся. Что это за мир, если спокойный, как прибрежная скала, О’Доннел, может… так?..

Так искренне. Рядом с ним. Просто придя среди ночи, словно всего лишь отлучился на минутку, словно пришла в голову мысль — и заглянул рассказать. Словно между ними это возможно.

Он обнимал содрогающиеся плечи, поглаживал их, прижимаясь губами к спутанным волосам на виске, задыхаясь сам и чувствуя всей кожей разделяющее их тонкое одеяло, и рубашку Натана, и его тепло — сквозь них, уверенное, все равно уверенное, даже сейчас, ничто не могло вышибить этого, избавить О’Доннела от чего-то, что заставляло Алана вновь и вновь бросаться в него, как в омут, расшибаясь в осколки. Собирать их заново, клясться себе — и бросаться снова.

Я тоже не могу без тебя, зажмуриваясь, подумал Алан. Как будто сердце вырезали, как будто по частям его из груди вынимают, Натан, без тебя — это, словно весь воздух выкачали, и даже гореть не можешь. Ничего не можешь, только стонать беспомощно, тихо, беззвучно, выть в тишине, я все равно слабак, что бы я там ни кричал — я люблю тебя. Я люблю тебя…

— Мне страшно… — чуть слышно произнес Натан, обнимая его за шею, передвигаясь чуть выше. — Я понял, что… это, правда, есть. Прости, я чуть с ума не сошел… и сбежал… это так больно, и…

— Я знаю, знаю…

— Дурак, спрятаться хотел! — горечь, теперь уже почти бессильная. — Но там нет тебя, Алан. Алан. Мне даже подходить к тебе нельзя, я опять сорвусь и… Тебе не должно быть больно. Только не тебе… Но я делал это, всегда. Сколько раз, Алан?..

Судорожный тихий вздох.

— Сколько раз мы дрались?

— Да неправда, один или два всего…

— Теперь хоть не ври… — нервный смешок сквозь невысохшие слезы. — Прости, я знаю, что я сволочь… но у меня каждый раз просто крышу срывает, когда…

— Когда?

Молчание и потерянная ладонь, скользящая по щеке Алана.

— Когда я представляю тебя… — наконец глухо пробормотал Натан. — Передо мной. На коленях. Руки связаны за спиной. Я слышу, как ты захлебываешься криком, — он тяжело дышал. — От боли. Вижу твои слезы. Кровь… на полу… веревки…

— Что?.. — непонимающе шевельнул губами Алан.

— Я видел! — измученно простонал О’Доннел. — Я… не думаю, что смогу удержаться, если ты опять… но я и без тебя не могу. И с тобой — без этого — тоже неправильно… Алан… я не справляюсь с этим один… пожалуйста…

— Что ты видел? — холодея, перепросил он. — Где?

— Дома, — просто ответил Натан. — В Лондоне. Давно, — он покачал головой и понизил голос до шепота. — Я слышал, как он кричал… как будто… животное заживо режут…

— Кто?

— Это бесчеловечно… Я никогда бы не стал, ты мне веришь? Никогда бы, Алан. Но я хочу… тебя… А, значит, я тоже…

Он то ли бредил, то ли понять его можно было, только вообще забыв про логику. Это Натана-то… может быть, мир и вправду этой ночью перевернулся?

— Помоги мне, — беспомощно попросил О’Доннел. — Пожалуйста… не сойти с ума. Я не знаю, кто может, если не ты.

Я? — остолбенело изумился Алан.

— Пожалуйста… — теплые, влажные от слез губы коснулись шеи. — Научи меня жить, как все. Без этого. Все же как-то живут… только мы с тобой…

— Мы… — отозвался Алан.

Слово хотелось пробовать на вкус. Узнавать. Привыкать к нему.

— Я так виноват… — Натан наконец поднял голову. — Вечно все понимал неправильно. Ничего странного, что ты ушел… я снова бросил тебя.

Да, верно. Так это и называется.

— Я не вернусь в твою комнату, — набрав воздуха в грудь, сообщил Алан. — Мой дом — здесь.

— Конечно… — растерянно сказал Натан, глядя ему в лицо. — Если ты хочешь…

— Ты извинишься перед Риком.

Ему словно влепили пощечину. Глаза на мгновение распахнулись, а потом, будто Натан что-то вспомнил, моргнули, и взгляд стыдливо ушел в сторону.

— Он… я… — он все еще пытался топорщиться и играть в прежнего самоуверенного мага. — О, черт… — Натан потер лоб. — Там все плохо? Или они разобрались?

— Не твое дело, — мрачно заметил Алан. — Они — это они.

Да, это действительно был какой-то другой Натан. Все тот же, но на этот раз, похоже, и впрямь — другой. Хоть в чем-то.

— Никто не винит тебя за то, что ты там с ним делал. С Риком… очень сложно держать себя в руках, если имеешь массу задавленных и нереализованных потребностей. Но он сам, извини, не виноват ни в твоих потребностях, ни в том, что не может им сопротивляться.