Фенрир

And all the woe that moved him so

Oscar Wilde

Я хорошо помню тот день, когда впервые повстречал Фенрира, Сивого. В тот невыносимо жаркий август 1971 мне было одиннадцать, а ему — двадцать девять.

Да, я хорошо помню тот день. Я помню стерильную белизну коридоров лечебницы имени Святого Мунго, помню зияющие провалы закрытых дверей, помню скользкий пол перед входом в отделение "Магических травм", залитый не то водой, не то гноем, не то человеческими слезами.

Моя матушка, в ту пору уже растерявшая окончательно свою и так сомнительную женскую привлекательность, краснела под пристальным взглядом дежурного колдомедика.

— Снейп, — в который раз повторила она, — в девичестве Принц. Пишите — Снейп.

Её длинные, тонкие пальцы, затянутые в плотный темный трикотаж, крепко сжимали мою ладонь. Я-то отлично знал, для чего ей летом понадобилось натягивать длинные, до локтей черные перчатки, и недоумевал, как колдомедик еще ни о чем не догадался.

В отделении было полно народу, за нами уже скапливалась приличная очередь. Пока матушка рассказывала какую-то витиеватую историю о домашних экспериментальных заклятиях, я сосредоточенно рассматривал взмокшую, недовольную и изрядно вспотевшую очередь.

— Серьезный какой, — молодая ведьма, стоявшая прямо за нами, улыбнулась, встретив мой взгляд.

Я отвернулся, и матушкины пальцы, вздрогнув в моей руке, осторожно разжались: я высвободил руку.

Постояв ещё немного у поста дежурного, я увидел направление, которое он выписывал матери: кабинет номер десять. Пожилой маг за нашей спиной со свистом выдохнул изо рта пурпурный с фиолетовым дым. Очередь зашевелилась.

Люди стояли, переминаясь с ноги на ногу, отдуваясь, отбрасывая с лица влажные пряди волос, с раздражением прищелкивая языком.

Я отошел на несколько шагов, точно зная, где мне надо будет ожидать матушку, отошел — а потом медленно двинулся вперед по пустому коридору, разглядывая латунные таблички с номерами на полированных черных дверях.

Коридор сменялся другим коридором, узкие дорожки для санитарных тележек сходились, расходились, пересекались — но никуда не вели. Я бродил по дебрям изнывающей от жары лечебницы, пока не вышел из отдела травм и не обнаружил себя в совсем ином коридоре — темном и неосвещенном, с облезлыми, старыми дверьми. Мне, как и любому другому, наверное, захотелось сразу покинуть это неприятное место, но детское любопытство не позволяло мне уйти просто так, не выяснив, что здесь происходит.

И тогда я просто толкнул первую же обшарпанную дверь. И замер на месте, просто из удивления, что комната оказалась открытой и дверь поддалась.

Я помню себя стоящим в полосе тусклого электрического света. В комнате было пыльно и грязно, и мой уже тогда чуткий нос осторожно вбирал в себя странные запахи: пот с железистым привкусом крови, деревянные опилки, подпорченная еда, намокшая шерсть и ещё что-то — что-то темное, страшное, не человеческое даже, а звериное.

Полоса света из дребезжащей лампочки падала неровно, образуя на полу длинные расходящиеся тени. Я заморгал.

И когда глаза мои стали понемногу привыкать к полумраку больничной палаты, я, наконец, понял, что находилось прямо передо мной, посреди комнаты. Понял — машинально зажал ладонью рот. Не дай Мерлин ещё закричать.

Клетка. Огромная, больше человеческого роста. С толстыми, позеленевшими от времени прутьями. На ворохе опилок и соломы, кое-как застеленном выцветшим покрывалом, спал человек.

Господи! И какой это был человек! Я стоял, разинув рот; я никогда не видел ничего подобного.

Мужчина казался огромным: он спал, по-звериному свернувшись в клубок, но все равно исполинская клетка будто была для него тесна. Он был невероятно худым — но даже торчащие кости и выступающие ребра не делали его слабым, истощенным.

На вид ему было совсем немного лет, но застывшее лицо и впалые щеки заставляли его выглядеть старше. А еще он был покрыт короткими жесткими волосами, совершенно весь!

Я бы не удивился, если бы у него обнаружился хвост.

Он был страшным, по-настоящему жутким — и тут дело было не только во внешности. Просто мне показалось, что изнутри он страшно напряжен, натянут, будто струна, тетива тугого лука, готовая лопнуть в любой момент. Даже когда он спал.

Особенно — когда спал.

Да, конечно же, да — мне было отчаянно страшно. Мне было страшно так, что у меня подкашивались ноги. И когда спящий мужчина неожиданно шумно вздохнул и совершенно по-собачьи заскреб длинными желтыми ногтями солому, я в ужасе отшатнулся, попятился назад — и тут же зацепил ногой ворох тонких, прозрачных проводков. И — разумеется — кубарем покатился по полу.

И заорал, хотя мне не чуточки не было больно. Больно должно было быть как раз ему, ведь, как я выяснил потом, проводки и веревочки были ни чем иным, как десятками микро-датчиков, впившихся в его кожу. Но он не издал ни звука.

Затихнув, я обнаружил себя лежащим на полу, не смея пошевелиться, я молча наблюдал за человеком в клетке. Он поднялся так быстро, что я не уловил самого движения. Он фыркнул.

В меня вперился взгляд двух прищуренных желтых глаз под насупленными жесткими рыжими бровями. Я затаил дыхание, не решаясь подняться. А он смотрел на меня и кривил губы в беззвучной тираде, посвященной, вероятно, моему неуклюжему вторжению.

Наконец, я резко захлопнул рот и вздернул подбородок, а мужчина, помолчав еще немного, неожиданно хохотнул.

— Снейп, — сказал он, — ну и имечко. При этом он, издеваясь, сделал несколько резких хватательных движений, будто пытаясь поймать несуществующую докси*.

— Откуда вы знаете? — спросил я и покраснел: мой голос слегка дрожал.

— Да у тебя ж на мантии написано, — снова хохотнул он, явно обрадовавшись своей находчивости, — мозги на месте, парень?

Я помню, что меня аж передернуло от такой фамильярности. И от того, каким идиотом я, наверное, выглядел тогда.

Чертова нашивка. С.Снейп. И герб Слизерина.

— Ладно, — смягчился мой нелюбезный собеседник, — я Фенрир. Ты... ты что там?

Ах, да как же он заметил. Изрядно перепуганный, я медленно пятился назад, бесшумно скользя по полу пятками туфель.

Лицо Фенрира переменилось. Ещё секунду назад он был сонным, слегка язвительным, но, в общем-то, равнодушным ко всему, что происходит в комнате.

Теперь же глаза его полыхнули такой неудержимой радостью, что мне стало нехорошо.

— Страшно, мальчик? — он с явным любопытством заглянул мне в глаза, — так ведь, страшно?

Я прирос к полу.

— Страшно, — с удовлетворением кивнул Фенрир. Слегка помедлив, он добавил, — ладно, давай так. Я не трону тебя, а ты дашь мне газету.

— Газету?

— Вон там, на полке. Лады?

Он снисходительно взглянул на меня сквозь прутья клетки.

Интересно, давно ли он встречал маленьких мальчиков? Я нахмурился. Да за кого он вообще меня принимает?

— Вы и так не тронете меня, сэр. Вы же в клетке.

На какой-то миг у него был обескураженный вид, но потом он широко ухмыльнулся, обнажив длинные желтые клыки.

— А ты не промах, Снейп, — сказал он, — не промах, парень. А? Верно?

Я набрал побольше воздуха в легкие.

— Я дам вам газету, если вы скажете мне, кто вы такой и что вы делаете в клетке, — вот так-то, мистер Фенрир.

— А, — протянул он, — знаем мы вас таких. Школьничек... Слизерин, а? Так ведь? — он снова взглянул на мою нашивку и удовлетворенно кивнул, — шпаргалочки-записочки, мальчики-девочки? А? Стульчики-кроватки? — он покачнулся и дернул на себя железные прутья с такой силой, что клетки покачнулась, — значит так, котелок. А НУ-КА ТАЩИ МНЕ ГАЗЕТУ!

Он рявкнул последнее так, что я подпрыгнул на месте и совершенно автоматически протянул ему с полки свежий номер "Пророка".

Фенрир выхватив его с такой жадностью, что, казалось, он готов его разорвать.

Быстро пролистав страницы, он несколько раз перевернул газету, а потом, насупившись, взглянул на меня.

— Ты читать-то умеешь нормально, парень?

Признаюсь, меня обескуражил этот вопрос, но я всё же кивнул в ответ.

— Ну, конечно же, — Фенрир расплылся в довольной улыбке, — в Хогвартсе-то, небось, как у Фаджа за пазухой, — не дожидаясь ответа, он протянул мне "Пророк", — только заголовки. Я чертовски медленно в этих буковках разбираюсь.

Я, немного смущенный, взял газету и послушно начал с передовицы.

— "Арест Сивого: человек-волк — феномен природы?". "Нападение на новую общину оборотней в Уэльсе". "Фадж говорит с премьер-министром Франции..." — в звенящей тишине мой голос звучал потерянно.

Мне было жутко и неловко, но Фенрир с жадностью ловил каждое мое слово. Несколько раз он подавал мне знак, чтобы я вторично перечитал ту или иную строку. Мы остановились лишь когда я добрался до светской хроники, которая совершенно не была ему интересна.

Я вернул ему газету; он даже не взглянул на меня. Сосредоточенно пересчитывая что-то по пальцам, он напряженно вглядывался в сгущающиеся сумерки за окном.

— Может, хоть фамилию свою скажете? — как-то уж очень жалобно спросил я, и тут устыдился.

Подождав, я понял, что не дождусь ответа. Поднялся на ноги и двинулся к двери. Я слишком задержался. Мне ещё предстояло найти матушку в этой комнате номер десять, отделение травм.

Конечно же, она не будет сердиться, если я опоздаю. Она вообще не сердится на меня в последнее время. Все силы уходят на отца.

Я в последний раз обернулся. Ну и наделали же мы дел! Все датчики сорваны, пол усыпан стеклом и прозрачными трубками.

Уходя, я думал о том, как непохоже это все на обычное лечение. И человек в клетке? Будто... опасное животное, которое необходимо изучить. Будто... природный феномен.

Мысль еще не успела оформиться в законченную фразу, как за спиной послышался хриплый голос Фенрира.

— Моя фамилия Грейбек, парень, — я отчетливо услышал, как он усмехается, — Сивый я, понимаешь? А теперь беги к мамочке, Снейп.

• Фамилия Snape созвучна с английским глаголом to snap — схватить, цапнуть, укусить

1973

Я выхожу из комнаты, чтобы взять с кухни воды — и тут же захожу обратно. Черт, поздно.

— Северус, а ну-ка иди сюда.

Мать забилась в угол, она похожа на свою тень. Отец стоит… Отец смотрит на меня, его впалые щеки раскраснелись — он только что орал так, что наверху дребезжали стекла.

— Не надо, Тобиас…

— Заткнись, — отрывисто бросил он и, подойдя ко мне, схватил меня за воротник рубашки.

Принюхался, пытаясь уловить запах сигаретного дыма, или алкоголя… Хотя, какой там алкоголь. В четырнадцать лет.

— Что-то никто не пишет тебе, Северус, — он усмехается, показывая на окно, — вон, к соседу целая стая прилетает ежедневно. Хоть есть, куда ребенка на лето отправить. Всё друзья школьные, понимаешь?

Он со свитом выдыхает дым от уже погасшей сигареты и трясет меня за воротник рубашки.

— А где твои друзья-приятели, а? Северус?

— Тобиас! Он подросток!

— ДА ПЛЕВАТЬ МНЕ, СКОЛЬКО ЕМУ ЛЕТ! Он такой же, как ты, Эйлин, — отец отпускает меня, поворачивается к матери, удерживая меня за руку, чтобы я не сбежал, — тихоня, скрытник, крыса эдакая. И вырастет таким же, как ты — ни рожи, ни кожи, никаких друзей, ты понимаешь меня, Северус? Ты вообще меня слышишь?!

— Отпусти меня, — начинаю хныкать, он выкручивает мне запястье, — пожалуйста, отпусти.

Он вынимает изо рта сигарету и с силой прижимает тлеющий кончик к моему запястью. Боль оглушительная. Я уже ничего не слышу.

— Чтобы нашел себе пристанище на лето, сукин ты сын. Меня не волнуют твои чертовы отметки. Вымоешь башку и найдешь себе друзей, девушку, всё, как полагается. И чтоб рожу попроще, понял?

— Тобиас…

Падаю на пол, тут встаю и убегаю. На мать нет сил. Страшно жжет. Если только успею настоять растопырник, шрама не останется.

Я в своей комнате, лихорадочно перебираю банки. Внизу снова слышны отцовские вопли. Где-то с грохотом хлопает дверь.

— Эй, Сопливус.

Вдох. Выдох. Успокойся.

Всё как всегда — и меня по-прежнему передергивает от этой мерзкой фразы. И я снова стою в туалете на втором этаже, прижавшись лбом к зеркалу, упершись локтями в край раковины. Зеркало запотевает от моего дыхания.

— Смотрите-ка, Сопливус отлить пришел, — вся компания, хохоча, заваливается внутрь, окружает меня.

— А может, он решил помыть свои патлы в унитазе? — это Блэк, конечно. Как всегда изобретателен.

— А может, — подхватывает Поттер, — мы в этом ему поможем?

Он хватает меня за шкирку, но я изворачиваюсь, отталкиваю его руки. Поттер хватает меня за волосы под гиканье своих дружков, наклоняет мою голову так, что я могу чувствовать его горячее дыхание на моей щеке.

— Я видел тебя, Сопливус, — шипит он, — за теплицей. Ты наблюдал за мной… за нами, да? Всё вынюхивал, выслеживал, как всегда?

— Отпусти меня, осел.

Ну да, видел я его, видел. Он целовался с этой своей грязнокровкой Эванс за теплицами у Спраут. И что дальше-то? Что я могу сделать? Он только обрадуется, если я поделюсь с кем-нибудь этой сплетней — столько внимания к своей персоне.

— Да он просто пытается набраться опыта, Джейми, — проблеял Петтигрю, — бывает. До него же просто так никто не дотронется.

— Ладно, — Сириус, соскучившись, хлопнул Поттера по плечу, — делу время. Давай, тащи его к унитазу, Джеймс.

Я закричал, вырываясь, но крепкая рука Поттера обхватила меня поперек туловища и дернула вперед. Извернувшись, я исхитрился поставить ему подножку — и в следующий момент уже полетел носом вниз, прямо на него. Я уткнулся носом в его воротник, и меня обдало мылом, вербеной и мелиссой, кажется, прежде, чем я вскочил на ноги и опрометью бросился из туалета.

Меня спасло только то, что дружки Поттера совершенно оторопели от этого финта и не успели схватить меня сразу же — у меня была фора.

Но тут же Сириус собрался с места и кинулся за мной с гиканьем и улюлюканьем — «беги, кролик, беги!». Сам не свой, я кинулся к лестнице и, перепрыгивая через ступеньки, бросился к дверям замка.

Я врезался в него, он стоял у ворот в Хогсмит, и меня обхватили, крепко-крепко, встряхнули, снова поставили на ноги. Блэк, в отличие от меня, успел остановиться у группы незнакомцев, и теперь стоял неподалеку, буравя меня ненавидящим взглядом.

— Так, так, кто это не смотрит себе под ноги?

— Заткнулся бы ты, Мундигус, — мой неожиданный спаситель весьма нелюбезно схватил меня за подбородок и дернул вверх.

Я узнал его, это было подобно вспышке света. Я узнал это лицо, хотя в прошлый раз. Когда мы встречались, даже толком его не разглядел. Это был Фенрир.

Всё те же пронзительно-зеленые глаза, тот же рот, в очертаниях которого было что-то хищное, та же жесткая рыжеватая щетина. Блики от весеннего солнца плясали в его жесткой, неухоженной, кое-как обкромсанной шевелюре: он отрастил волосы.

С минуту он молчал, прищурившись, разглядывая меня, а я всё ждал, что же он скажет. А потом Сивый резко обернулся и посмотрел на Блэка в упор. И, видно, что-то такое было в этом взгляде, что тот вздрогнул и автоматически отступил назад.

— Чего ждешь-то, а, парень? — спросил он, — успокойся, ничего я с твоим приятелем не сделаю. Дуй в замок.

Сириуса не надо было просить дважды. Только пятки мелькали.

И тут же мне стало страшно. Так хоть Блэк видел меня, мог нажаловаться, кого-то позвать. А сейчас я был наедине с Сивым, в выходной день, в закоулке у входа в Хогсмит, на залитой солнцем площадке. Конечно, был ещё этот его собеседник, но что-то в его неряшливом, жуликоватом облике не внушало мне доверия.

Фенрир, видимо, почувствовал это — у него всегда был отличных нюх на страх — и почти добродушно заметил:

— Да не пугайся, ты, С.Снейп. Я рад, между прочим, что встретил тебя, — он наклонился, чтобы быть со мной одного роста, и доверительно произнес:

— Думал я, много думал о тебе, парень. Чем-то понравился ты мне, а вот чем — понять не могу. Может, мне пришлась по душе твоя прическа?

С этими словами он хохотнул и поддел пальцем скользкую прядь моих волос, демонстрируя её своему спутнику. Это было… отвратительно. Не помня себя от злости я выхватил палочку и наставил её на Фенрира. Тот мгновенно отпустил мои волосы и в дурашливом, издевающимся жесте, поднял вверх обе руки.

— Сдаюсь, сдаюсь, приятель. Я ведь, знаешь, тоже волшебничек, да только не учился я ничему, ничего не знаю, да и нет у меня с собой палочки. А ведь молодец, а, Флетчер? — он повернулся к Мундигусу, — может, нам такой и нужен? Умненький мальчик.

Тот, явно сомневаясь, смерил меня недоверчивым взглядом.

— Но, Фенрир, ему не больше пятнадцати. Тебе же нужен был семикурсник.

В ответ на это Сивый выпрямился во весь рост и проговорил, тыча пальцем себе в грудь:

— Я, Мундигус, самый главный спец-и-алист по детям в этой стране. Я всё о детях знаю — я знаю, как они думают, и каковы они на вкус. И я со всей ответственностью заявляю тебе, что мы детей не-до-оце-ниваем. Они куда толковее многих взрослых, а, парень? Так ведь?

Он посмотрел на меня — я пребывал в полной растерянности.

— И если я говорю, что из парня будет толк, значит, так тому и быть, Флетчер.

Видимо, было в его словах что-то, отчего тот сжался, уменьшился раза в два —

— Неужели ты собираешься его…?

— Не оборотни нужны. А партнеры из мира людей, Флетчер, — коротко ответил Фенрир и снова посмотрел на меня.

— Пойдем со мной, парень. Я покажу тебе кое-что город, а потом верну в школу в сохранности. Лады?

Разумеется, я отказался. Хотя гораздо увереннее я отказался бы, если бы там, в школе, меня ждали друзья, которые могли бы за меня переживать, или неотложные дела, или если бы меня приехали навестить родители. Но этот выходной день ничем не отличался от остальных дней в школе, долгих, ленивых дней, когда я, никому не нужный, бесцельно шатался по коридорам от библиотеки к спальне и обратно.

— Я не могу, — упрямо заявил я.

— Ладно, — примирительно сказал Фенрир и снова смерил меня долгим пристальным взглядом. А потом произошло нечто неожиданное.

Он наклонился ещё ниже, так, что чуть ли ни касался меня кончиком носа. Холодные пальцы накрылил мою ладонь, притянули меня ещё ближе, и вот он зашептал мне в ухо тихим, свистящим шепотом:

— Фенрир Грейбек, человек-волк, ты знаешь. На моей совести ни один десяток невинных жертв, которых я убивал или превращал в оборотней. Большая часть — дети. Скоро я буду в государственном розыске, меня уже ищут, потому что сбежал из лечебницы Святого Мунго. Я числюсь в переписи как «особо опасное животное». Я собираю таких, как я, и мы вместе будем жить в секретном, богом забытом городе. Я — Фенрир Грейбек. У меня когти вырастают за одну ночь, как их ни стриги, а росту во мне больше двух метров. И я вполне могу похитить такого мальчика, как ты, С.Снейп. Представляешь, сколько шуму будет?

Он плотоядно облизнулся и продолжил скороговоркой:

— Тебя будут искать, за тебя будут волноваться. Возможно, о тебе в первый раз вспомнят твои родители. Но уже к вечеру ты будешь здесь, живой и невредимый, парень, а, как тебе это? Он побывал в плену у Грейбека и вернулся целым, а? Как круто-то будет, а, приятель?

Я стоял, смотрел в эти желто-зеленые глаза и представлял себе лица своих соседей по спальне, лица учителей… полные ярости лица мародеров. Интересно, это то же, что и быть популярным? Столько внимания, господи, с ума сойти можно.

Мундигус похлопал меня по плечу и, шепнув что-то Сивому, начал прощаться. Фенрир не обращал на того никакого внимания. Он смотрел на меня.

— Я знаю, чем вас там мамки пугают, Снейп. Я обещаю, что ничего не сделаю с тобой… противоестественного. А? Лады?

Я верю ему.

Я не должен, но почему-то ему верю.

И мне надоело жить просто так, скрываясь от мародеров, просиживая штаны в библиотеке и проводя одинокие вечера в своей спальне. Мне это надоело. Я обо всем уже знаю, обо всем читал, но, в сущности, я ничего не видел.

Фенрир неожиданно ткнул пальцем в мой рукав, и я до сих пор ума не приложу, как я его тогда понял. Просто что-то мне подсказало, что именно я должен сделать. Я послушно закатал рукав своей рубашки, показывая ему вчерашний ожог, вздувшийся волдырь на моей коже. Сивый вмиг посерьезнел.

— Отец, а? — спросил он негромко, — это папаша твой учудил такое, а? Так ведь?

Он прищелкнул языком, покачал головой.

И тогда я медленно, осторожно кивнул. На миг в его светлых, пронзительных глазах зажегся теплый огонек: что-то, похожее на понимание… На сочувствие. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.

И это всё решило.

Я просто вложил свою руку в его раскрытую ладонь, и в тот же момент меня дернуло куда-то вверх. С тихим хлопком мы аппарировали.

* * *

Мы угодили в какой-то лес, густой, дремучий: даже весеннее солнце с трудом пробиралось сквозь сплетение ветвей. Но я даже не успел испугаться. Каким-то хитрым путем Фенрир вывел меня на протоптанную тропинку. Видно было, что дорога это совсем свежая, но также было понятно, что по ней ходили много человек.

Мы шли по этой тропе немногим больше четверти часа, а лес всё не кончался. Признаться, с каждым шагом мне всё больше становилось не по себе, и потому я чуть не закричал от радости, когда между крепких стволов на широкую поляну ложились длинные солнечные лучи; мы пересекли эту поляну, и луг кончился.

Прямо перед нами оказалась широкая глинистая дорога, ведущая вниз по огромному холму, вниз, к заросшей зеленой долине.

Путешествие в сказку?

Долина, однако, была обитаема. Сначала, как ни напрягал я взгляд, передо мной всюду расстилалось ослепительное зеленое полотно, и только потом, когда мы подошли к краю холма, я увидел фигурки людей, кривоватые деревянные бараки, груды камней, жестяные ведра.

— Где мы?

— На стройке, — коротко ответил Сивый и махнул рукой группе людей неподалеку, — приветствую! Где остальные?

— Господин Грейбек, — мужчина в каком-то жутком заляпанном комбинезоне отделился от других и вышел нам навстречу, — Уно не понимает мерок. Клэр вообще не может работать, она больше десяти в ряд не может положить. А Стэйтон…

— Успокойся, Дэнни, — Фенрир неожиданно вытолкнул меня вперед, — я привел нам помощника.

— Что? — я изумленно обернулся, — я… но я ничего не умею!

— Это самое просто оправдание, парень, — усмехнулся Фенрир, — тебе не уметь надо. Тебе надо учить других.

Он забрался на кусок бетона — по-видимому, фундамент какого-то здания, и одного этого хватило, чтобы собрать кругом всех рабочих со стройки.

— Эй! — крикнул Фенрир; голос его, сильный и зычный разнесся над притихшей толпой, — видите это малыша? Это мой мальчик, понятно? Отныне вы все за него отвечаете, вы, балбесы и тугодумы. Его зовут Северус, и он — со мной.

Он слез с камня и шепнул что-то тому самому Дэнни. Тот с изумлением обратил ко мне свое лицу, залепленное глиной.

— Он?..

Фенрир коротко кивнул и отвернулся. У меня похолодели ноги: я стоял и смотрел, как один за другим оборотни — а теперь я был совершенно уверен, что все они оборотни — собираются вокруг меня, как недавно собирались вокруг Грейбека. Десятки грубых, обветренных лиц — и недоверчивые, сомневающиеся взоры.

Наконец, какая-то добросердечная женщина в изодранном платье ласково коснулась моей руки.

— Присядь, малыш, — сказала она, — не бойся.

Я дернулся в сторону, как будто обжегся. С детства не доверял людским прикосновениям. Отец внушил мне этот страх — на уровне интуиции, инстинкта, я избегал приближаться к кому-нибудь ближе, чем на полметра.

Но сейчас я послушно сел, а когда заговорил, то голос мой подрагивал:

— Что… что я должен сделать? Кто-нибудь может мне объяснить?

— Ну, — Дэнни поднялся и приволок откуда-то целый ящик наструганных щепок.

Я с изумлением смотрел, как он вываливает все это передо мной.

— Что это?

— Это? — один из оборотней нахмурился и ткнул пальцем в женщину, что обратилась ко мне, — эта дурочка Клэр не знает счета. Ну, — он виновато почесал в затылке, — в общем, мы все не можем считать дальше десяти. И потому ничего не строится, парень, ты понимаешь?

— Я…

Я оглянулся, пытаясь найти Фенрира. Я увидел его — он стоял спиной ко мне и решительно сдирал с себя рубашку. Его мощный торс, бронзовый, аж до черноты загорелый, блеснул в лучах солнца. Сивый так и стоял, опершись на груду кирпичей, поигрывая мышцами, не обращая на меня совершенно никакого внимания.

— Эй, парень?

— ФЕНРИР, ОН СОВСЕМ ТУПОЙ! — не церемонясь, заорал кто-то из оборотней, и этот оклик заставил меня подскочить на месте.

— Да, — сказал я, — да, я все понимаю.

— Ну так учи, — нахмурился Дэнни.

Фенрир обернулся и подмигнул мне через плечо.

— Знаем мы все эти ваши преподские примочки, — проворчал ещё один, долговязый парень с непослушной гривой черных волос, — как там дальше? Одинн-цать, двенн-цать… Только ни хрена это не запоминается, понял?

У него был столь угрожающий и недовольный вид, что это просто выбило меня из колеи. Однако я предпринял мужественную попытку собраться с мыслями.

— Но… я не понимаю, зачем…

— Что — зачем? — выкрикнула какая-то лохудра, — зачем нам надо уметь считать? И ты, школьничек, задаешь нам этот вопрос?

О, господи. Это же невозможно. Они все настроены против меня, и я не знаю, совершенно не знаю, что мне дела…

— Держись, Снейп! — крикнул Сивый, взвалив себе на плечо здоровенное бревно, — я с тобой.

Это походило на издевку. Какой там — со мной… Сейчас я стою в окружении каких-то диких людей, которые меня уже ненавидят. Я ведь я толком ещё ничего и не сказал.

— Ладно, — я глубоко вдохнул и постарался говорить спокойно, — я не понимаю, зачем вам нужно заучивать сложные названия следующих чисел. Я вижу, вы уже пытались это сделать, и вам не помогло. Гораздо проще взять какой-нибудь знакомый, родной предмет… Ну, к примеру…

— Баран на вертеле, — загоготали в толпе. Я увидел, как загорелись их желтоватые звериные глаза, и мне снова стало не по себе.

— Хорошо, — я сглотнул, — пусть будет баран на вертеле. Так вот, смотрите, — мне надо было чем-то занять свои руки, и я стал отбирать десять щепочек.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, — громко отсчитал я и оглядел собравшихся.

Те с удовлетворением кивнули. Уже хорошо.

— Так вот, — я продолжил уже куда более уверенно, — десять щепок — это и будет наш вертел.

— Вертел?

— Вертел. Десять щепок — это наш вертел. Допустим, мисс… эээ… Клэр положила десять кирпичей в ряд. Она говорит: я положила один вертел.

Таким образом, мы вводим новую систему исчисления. Мы можем сделать в десять раз больше, чем обычно, и не возиться с числами. Теперь мы можем считать единицами — до десятка, а дальше — вертелами. И не надо запоминать эти «дцать». Вы понимаете?

Клэр что-то высчитывала на пальцах, то и дело переводя взгляд на щепки. Она помолчала немного, а потом робко спросила:

— И что же, раз мы считаем теперь в вертелах — это значит, что и работы будет в десять раз больше? То есть, если раньше я клала десять кирпичей в час, то теперь я буду класть десять… вертелов?

Фенрир захохотал, подходя к нам:

— А парень-то не промах, я всегда говорил это. Смотрите, каков цветочек — а знает, как в десять раз поднять производительность труда.

В толпе послышались возмущенные оклики, и я, запинаясь, принялся объяснять, что — нет, это всего лишь шутка, что система вертелов нужна только для простоты и удобства работы, что…

Впрочем, что-то подсказывало мне, что они меня поняли. Потому что как только Сивый объявил рабочий перерыв, все потребовали себе еды на вертел больше, чем обычно.

Это был мой первый преподавательский опыт. Вместе с Сивым мы решили, что его можно считать удачным. И теперь даже, когда я уже немолод с трудом вспоминаю эту историю, кто-нибудь на улицах общины обронит «Дайте-ка мне два вертела яиц», и на меня вновь нахлынет эта сладкая ностальгия. Я был ужасно горд собой.

— Ты хорошо работаешь, парень, — довольно заметил Фенрир, когда солнце подошло к закату и с работой было покончено.

Он отвел меня в какой-то барак, который — как он мне объяснил — станет в скором времени «всеми любимым баром, в котором будут подавать отличнейший домашний эль».

— У вас ужасно непонятливые подчиненные, — пожаловался я, — это тяжело.

— Так чего же ты хочешь от них, С.Снейп, а? — Фенрир удивленно хлопнул ладонью по коленке, — они ж не такие как ты, приятель. Нет у них богатых родителей, большинство из них я взял из приюта, куда предки их скинули, узнав про ликантропию. В школу, как ты, наверное, уже знаешь, таких не берут. Книжек у них и в помине не было. Чего ж ты хочешь от них, а?

— А вы как росли?

— О, — Фенрир задумался, потягивая свой эль, — кажись, мамка отказалась от меня, когда мне было шесть… Или семь… Отец помер. Ну, учился я кое-как, отовсюду понемногу. С тварью всякой общался. Да вот и понял примерно к твоему возрасту, что есть тут что-то такое… что-то особенное… В общем, понял я, что сильнее других и что люди слушают меня, понимаешь? Вот так вы на уроках слушаете своих учителей, только я не могу их припугнуть или оставить на отработку. Слушают вот так вот — и всё. И решил я тогда взять дело в свои руки, — он довольно поморщился и почесал впалый живот, — жить-то надо где-то. А волки живут стаей.

— А-а, — протянул я, не до конца понимая, о чем тут речь идет.

— Не «а», — оборвал меня Фенрир, — всегда следует знать, в чем ты участвуешь. Мы строим общину, новый город, только для оборотней — это тебе понятно?

— А что тогда здесь делаю я?

— Ты, — Фенрир гордо выпрямился и продолжил с самым торжественным и таинственным видом, — ты — наша связь с миром людей. Мы не можем жить совершенно обособленно, так просто не бывает. Нам нужны знания. Нам нужно какое-то примитивное образование. Да ты нам нужен парень, ты.

— А, — снова сказал я, уставившись в свой стакан с водой.

В голове гудело. Во что я ввязался?

Фенрир предложил мне отметить это дело настоящим пивом, но я отказался. Я никогда не буду пить. Это невкусно, противно и отвратительно.

— Ну и дурак, — заявил Сивый без обиняков.

Одним глотком опустошив свою кружку, он поднялся и положил руку мне на плечо.

— Ну, вот видишь, я всё сделал как обещал. Осталось только вернуть тебя в Хогвартс, — он приблизил губы к моему уху и прошептал, — обещай, что придешь навестить старика, Снейп. Нам будет тебя не хватать.

Я не знаю, о чем я думал в этот момент, но я проговорил до ужаса радостным голосом (ага, как же, очередная каверза):

— Лучше вы приходите за мной, Фенрир. Вы можете писать мне, и я буду приходить в условленные места неподалеку от школы.

Мне очень хотелось, чтобы он согласился. Это значило бы, что с мародерами будет покончено. Уж я-то сумею изобразить всё должным образом. Тайные собрания, могущественный друг, долгие отлучки — ох, как им станет не по себе…

И Фенрир согласился. С такой легкостью, будто это не стоило ему ничего.

* * *

— Ну, — отец встал напротив, его грузная тень размазана по стене кухни, — и что? Ты будешь говорить или нет?

Я молча помотал головой.

— Экий хитрец, — отец недобро улыбнулся, делая несколько шагов вперед, — и, как это называется?

— Ты хотел, чтобы я общался с друзьями? — я вызывающе задрал подбородок, — я общаюсь с ними как могу. Доволен?

— Это — ответ на вопрос, где ты пропадаешь вне учебы? Общаешься с друзьями, значит?

— Да.

— И, выходит, в гости к ним по выходным ездишь, а?

Я кивнул, не поднимая взгляда.

— Друзья, — пробормотал отец себе под нос.

Он сел за стол, зажег потухшую сигарету. Взглянул на меня. Усмехнулся себе под нос. Затянулся.

— Друзья, — ещё раз повторил он тупо и бессмысленно.

Такая неожиданность. У его мерзкого не-получившегося сынка могут быть приятели. Эта мысль, по-видимому, просто не укладывалась в его голове.

— Да, — сказал я.

Я простоял так ещё немного, зачарованно глядя на тусклый огонек его сигареты. Потом судорожно вздохнул, очнувшись — и ушел к себе в комнату, не оглядываясь.

С тех пор всё и началось. Каждый месяц я получал записку с совой, в которой была накарябана дата. Место встречи же оставалось одним: окраины Хогсмита. Работы в общине нужно было продолжать.

Если первый раз я прохладно отнесся к всеобщему энтузиазму, то сейчас этот труд так увлек меня, что я частенько забывал об уроках. Просто я начал замечать плоды своих стараний: я видел, как растет наше скромное хозяйство, как ширятся улицы, как взметаются вверх изгороди и заборы, как из камней и досок, из нашего пота, наших синяков и ссадин, ободранных локтей и коленей растет город, прекраснее которого я не видел ничего.

Это было естественно — потому, что это был мой город. Наш город с Фенриром.

В этом городе всего-то и было пару улочек, бар, небольшая лечебница-травмопункт и дом Фенрира. Я частенько посмеивался над ним за то, что он отхватил себе самое роскошное жилище, но он с совершенно невозмутимым видом кивал: ну а как же иначе? На мне всё и держится.

И это было правдой.

На нем всё и держалось.

1977

— Эй, Снейп!

Они приближались ко мне, но не так безбоязненно, как раньше — руки в карманах, каждый сжимает палочку. Нет этого их… волчонка. Отсиживается где-то.

— Что тебе, Поттер?

Метель, всё усыпано снегом. На улице никого. Черт, он же никогда не опаздывал…

— Ты, кажется, обронил что-то, — Сириус Блэк с мерзкой улыбочкой выступил вперед, — скажем так, ты обронил это из внутреннего кармана своей сумки…

Он машет у меня перед носом сложенным вчетверо листком бумаги, и меня захлестывает волна злобы. Я пытаюсь выхватить листок у него из пальцев, но реакция Блэка куда лучше, и он каждый раз уворачивается, а я подпрыгиваю, как дрессированная собачка. Эти двое корчатся от смеха.

Карта. Это была моя, моя собственная карта стройки, карта будущего города. Я помню, как рисовал её долгими январскими вечерами, когда было слишком холодно, чтобы отправиться на стройку. Я бы отправился бы, да Сивый не пускал.

Там все — кроме расположения самого города, конечно.

Но размечено все — от самых маленьких переулков до расположения кранов на волчьем водопое.

— Отдай это. Немедленно, — Мерлин, я повзрослею, и когда-нибудь моим голосом можно будет резать металл.

— Ну, конечно же, — говорит Поттер, — конечно же, отдадим. Но кому, как не вам, слизеринцам, знать, что за каждую услугу надо платить. Мы не просим много; мы всего лишь любопытствующие проныры, Сопливус.

Его прическа превратилась в снежный домик, а на бахроме шарфа образовались сосульки. Метель задувала в рот, залепляла ноздри, невозможно было ничего разглядеть.

— Нет! Из-за меня вас не выгнали из школы, Поттер. Я промолчал тогда…

— Ты не молчал, когда побежал к директору, Снейп, — о, «Снейп». Это уже серьезно. — Давай-ка, рассказывай про свою маленькую страну. Нам всем очень интересно, о чем там грезит мистер-грязная-башка долгими, одинокими ночами.

Они захохотали, но в этот раз это было не так-то легко — мороз дер горло, лопалась кожа на губах.

Я помню. Как закричал, когда Блэк схватил меня за шкирку. Я помню, что кричал «Нет». Бранился. Сквернословил. Молился, что бы кто-нибудь меня услышал.

И он услышал. Меньше, чем через несколько секунд Блэка как по мановению волшебной палочки — безо всякой там магии — отшвырнуло в сторону. Поттер бросился к нему, но Фенрир перегородил ему дорогу. Петтигрю просто не стало: тогда ещё я не понимал, как он умудрялся исчезать так бесшумно и быстро.

О, Сивый был страшен в гневе. Эти глаза, налитые кровью, обнаженные клыки, шерсть, вставшая дыбом на загривке. Я склонен полагать, что эти двое всё-таки наделали себе в штаны. Так или иначе, их и след простыл — остались только я и он, избавитель.

Наверное, с этого случая образ Фенрира и закрепился в моей голове как образ чудесного спасителя, всемогущего защитника. Он тогда блистал во всей своей красе — молодой и сильный, настоящий хищник.

— Что это за фрукты, а, Северус? — спросил Фенрир, помогая мне подняться.

— Одного ты уже видел, — с трудом произнес я, — мои… недруги. Ладно, пойдем куда-нибудь внутрь.

И он отвел меня в «Кабанью голову», где мог оставаться незамеченным. Это был первый раз, когда я оказался в «Кабаньей голове», и он запомнился мне на всю жизнь. Я чувствовал себя таким взрослым, таким самостоятельным. Как я гордился тогда своим другом. Как он был мне дорог.

— Давай, давай, приятель, — усмехнулся Фенрир, придвигая мне стакан, — там совсем немного.

— Я не…

— Должен, Снейп, ты просто должен. Во-первых, это согревает. Какой же ты зельевар, если не знаешь о свойствах алкоголя? А во-вторых, тебе уже семнадцать. В таком возрасте стыдно оставаться трезвенником, парень.

Оба довода были достаточно убедительны, и я с тяжелым вздохом приник к стакану. Пахло… пахло жаром. Если «жар» можно вообразить себе безотносительно температуры, а просто почувствовать вкус, цвет, фактуру этого самого жара — то да, вот оно и было. И запах самый что ни на есть…

— Давай, парень. Может, ещё за мамочку-папочку выпьешь?

— Фенрир!

— Что я-то? Хватит уже колдовать, там всего ничего. Давай, одним глотком. Ты можешь это.

Я зажмурился. Коснулся янтарной поверхности виски кончиком языка. Ужасно. Обжигающе.

В следующий момент Фенрир с силой дернул вниз мой подбородок и влил мне огневиски прямо в глотку, не церемонясь со мной. Половина, естественно, полилась на пол, на одежду, на барную стойку, и я, разумеется, поперхнулся, но Фенрир хохотал так заразительно, что у меня не оставалось сил на него сердится.

Он хохотал на всю несчастную таверну надо мной, яростно отплевывающимся от огневиски. Он хлопал меня по плечу и поздравлял меня с «боевым крещением».

В каком-то смысле, подумал я, он, разменявший третий десяток, намного младше меня.

1978 год

Солнце жгло неумолимо, и по дороге я успел раз двести проклясть этот несносный июль. Руки потели, но я не стал закатывать рукава, и там, где шершавая ткань робы терлась о мое тело, на коже вздувались беловатые волдыри.

Метка кровоточила, и запах запекшейся крови привлекал мошкару. Я не рискнул аппарировать: возможно, за мной всё ещё следят. С каждого, честное слово, с каждого столба в окрестностях Хогсмита на меня пялилась нечистая ухмыляющаяся рожа Фенрира.

"Кто располагает сведеньями об опасном преступнике..."

Он что, думает, это игрушки? Я рассматривал плакаты, и помимо привычного уже беспокойства за Сивого я испытывал какую-то странную, смутную гордость. Я знаю ЕГО. Более того, я знаю, где он.

А вот как сдам Грейбека за двести галлеонов! А? Он даже не станет злиться. "Вся жизнь — война, парень", так ведь?

Однако шутки в сторону. Воровато оглянувшись по сторонам, я очень сосредоточенно аппарировал. Я давно уже не был в общине — что-то около полугода — и, вновь оказавшись здесь, не смог сдержать изумленного возгласа.

Город сильно изменился. Нет, не изменился. Сильно вырос.

Вместо деревянных бараков на выжженной солнцем земле теперь горделиво возвышались двух-трехэтажные кирпичные здания. Дорога, которую я помнил рыхлой и глинистой, теперь была засыпана щебнем. Где-то вдалеке, за несколькими рядами жилых домов маячила красная черепица "особняка господина Грейбека". Я не смог сдержать улыбки, вспомнив ту весну много лет назад.

И указатели, появились указатели. Аккуратные деревянные стрелки на чугунных столбах. Никаких надписей, только изображения. Бар — кружка эля с пенистой шапкой. Лечебница — известный всем красный крест. Школа — свиток пергамента.

...В дверях меня встретили суровыми изучающими взглядами. Видят, что я не оборотень. Что ни говори, а они это замечают. Но пустили, как только назвал имя Грейбека.

— Фенрир, — я вошел в кабинет, уже знакомую мне ветхую комнатку, и чинно поклонился.

— Привет, — буркнул он, не отрываясь от каких-то каракуль, — явился-не запылился. Что-то давно тебя не было видно. Что, стыдишься такого знакомства, а? Верно? Или боишься за свою белую шейку? А?

Я криво улыбнулся. В голосе Сивого не было ни злости, ни обиды. Он по привычке бурчал себе под нос, выводя на листке какие-то загогулины. А меня распирало.

Черт, да мне просто не сиделось на месте!

— Забыл, забыл старого приятеля... — добродушно проворчал Грейбек, терзая чернильницу.

Я заёрзал на стуле.

— Как... как у тебя дела? — несколько натянуто произнес я, — как строительство?

Грейбек замер, не закончив рисунок, и с кончика пера сорвалась капля чернил, поставив на бумаге крупную кляксу. Сивый взвился так, что в какой-то момент я подумал, что он разнесет этот стол ко всем чертям.

— Твою ж мать! — проревел он, шарахнув кулаком по столешнице, та жалобно заскрипела. Фенрир развернулся ко мне всем телом и вперился в меня яростным взглядом, — ты... Ты...

— Что — я? — спросил я, поднимаясь и на всякий случай отходя к двери.

— Это все из-за твоих... гребанных... секретов, — процедил он сквозь зубы. И тут же рявкнул так, что я подпрыгнул от ужаса — совсем как тогда, в больнице, — а ну садись и показывай, что у тебя там!

Пока я лихорадочно соображал, что он от меня хочет, Фенрир зашагал по комнате, видимо для того, чтобы не дать себе в меня вцепиться, при этом раздраженно приговаривая:

— Пришел, сидит, скрывает что-то, как заноза в заднице... Крутится весь, вертится, думает, я с ним тут в угадайку играть стану...

В два прыжка он преодолел расстояние между нами и резко задернул рукав моей мантии, обнажив метку.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно заключил он, — чую ведь запашок-то, чую. Ну, рассказывай, раз уж пришел.

Я медленно сделал несколько шагов назад; щеки горели. Кажется, мне давно не было так стыдно. Пожиратель Смерти, о, да... Не можешь доже спрятать метку.

— Я получил её несколько дней назад, — ты, вероятно, слышал о...

— Ну, как же, этот ваш... Как его там? Бурый Лорд, а? Верно?

— Темный, — автоматически поправил я, и Фенрир с раздражением отмахнулся, — не поверишь, он действительно великий волшебник. И будет ещё могущественнее со временем.

— А, — кивнул Сивый с видом всезнающего человека, — режет кошек, а? На кладбище?

Я промолчал, сбившись с мысли.

— Гнойники-кишочки? Кровушка-могилушка? Всякие там, небось, встречи на курганах древних?

— Если ты имеешь в виду черномагические ритуалы…

— Ритуалы, говоришь, а? Говоришь, волшебник могучий?

— Фенрир, — я встал и в волнении заходил взад-вперед по кабинету, — Фенрир, ты не поверишь, сколького он добился. Этот человек настолько раздвинул границы магии, — что… Сложно объяснить… Он на пороге величайших открытий.

— Что-то ты неуверенно говоришь, Снейп, — заявил Грейбек, — что-то у тебя язык заплетается. Границы магии… Величайшие открытия… Знаешь, что это мне напоминает? — он схватил со стола пачку цветных брошюр и швырнул их на пол, — вот это глянцевое дерьмо, вот что. Куча пестроты на одну-единственную здравую мысль.

Я поднял один из проспектов. «Философия магии: мы поможем вам сделать шаг вперед!».

— Я отобрал это у здешних оборотней. Ты не поверишь, парень, сколько придурков хотят постигнуть смысл бытия или поднять планку мирового уровня жизни, — в уголках рта Фенрира появились упрямые складки, — всё ходят, говорят о власти, силе, о каких-то особенностях…

Он подскочил к окну и шарахнул кулаком по раме.

— А вот что важно, парень, вон она, жизнь, перед тобой! Важны дороги, дома, крыша — важно, чтоб не протекала, важно то, что ты жрешь и что подкладываешь себе под задницу. Я строю, охочусь, баб ебу, чтоб больше волчат стало, понимаешь? Жизнь — это, а не все ваши метки-сходки, маски-сказки… Понимаешь? А?

— Это ты многого не понимаешь и никогда не поймешь, Фенрир, — с усилием проговорил я, — потому что ты не учился, не читал. Тебе неизвестно ничего про магические теории и аксиомы, про секреты времени, тайны исцеления, смерти и жизни.

— А-а, — с удовлетворением протянул Фенрир, — вот то-то же. Вот откуда вся дурь-то твоя пошла. Вот откуда эта лишняя магия, весь этот волшебный сор. Из книжонок с закладочками… Из лекций да тетрадочек…

— Только не говори мне, что ты против обучения! Ты сам строишь школы!

— Да не против я обучения, пустая твоя башка! — Фенрир закатил глаза и спросил у своего пера с деланным недоумением:

— Вот ведь чудеса, а? Вроде и учился парень, а всё равно не понимает простых вещей.

В этом городе, Снейп, люди должны знать, как строить, пахать, жрать и не поубивать друг друга, понял? Я дам им тетради и перья. Я научу их читать и немного — писать. Я скажу им, какое зверье можно есть, а от какого стоит держаться подальше. Я скажу им, какая травка поможет при какой болезни…

— А они потом…

— НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ! Всё, всё, что они будут знать дальше, пойдет им во вред, слышишь? Не нужны им эти изобретения так же, как и не нужны они тебе. Бред, чушь, идиотство.

— Но…

— Брехня.

— Я…

— Я сказал — брехня. Всё, — Фенрир поднялся и скомкал испорченный рисунок, — я устал от тебя, Снейп. Мне даже не хочется сожрать тебя на ужин.

— Когда Темный Лорд откроет секрет бессмертия, ты увидишь, как глупы твои речи, — с достоинством произнес я.

— Когда Темный Лорд предложит мне ежемесячно пятнадцать живых младенцев, я, может, с ним потолкую. А секретами меня не соблазнишь, как ни пыжься. Зря ты затеял это, парень, — он кивнул на мою метку, — если хочешь знать моё мнение. Если ты явился сюда похвалиться — я не стану гладить тебя по голове. А по-хорошему — оставил бы ты эти свои студенческие бредни.

Он молчал, глядя на меня, будто хотел добавить ещё что-то, но махнул рукой и уселся обратно за стол, показывая мне, что разговор окончен. Я молча поднялся и дернул за ручку двери.

— Да, кстати, — донесся до меня голос Фенрира, — если хочешь спрятать метку, парень, нечего щеголять в июле с длинными рукавами. Только привлекает внимание. Оденься ты как все — и всем будет плевать на твои белы ручки. Ох, эта гребанная жара…

* * *

Грязное бурое солнце тускло отсвечивало в кружке, эти оборотни так и сверлили меня взглядами. Я допивал вторую кружку эля, когда в бар ввалился Фенрир. Бармен так и подскочил на месте — и тут же дернулся к бокалам.

Через секунду у многоуважаемого мэра было что выпить, и он соизволил обратить на меня внимание.

— Славно, а? — он обвел рукой помещение бара: полированные желтые столы и не очень чистые стекла с намалеванными на них строительными метками, — сам сколотил. Вот этими вот руками. Безо всяких там палочек-выручалочек.

Я промолчал, отхлебнув пенистый эль. Про свои плотнические деяния Фенрир мог говорить часами. С жаром, со страстью говорил он про каждую выпиленную доску — так, как иные говорят про любимую женщину.

— А вот и лицо месяца, — неожиданно ухмыльнулся Фенрир, махнув рукой на плакат «Разыскивается…», наспех приколоченный к двери, — что думаешь? А? Хорош?

— Что я думаю? — я с трудом поднял отяжелевшую голову, — я думаю, когда ты только успел.

— Когда успел? — усмехнулся Фенрир, — да не хитрое тут дело, я ведь и не сделал толком ничего. Кое-какое старое дерьмецо всплыло на поверхность.

Он поднял кружку и чокнулся со мной.

— Помнишь дружка своего школьного, Ремуса Люпина? — я кивнул, оторвавшись от кружки, — милый мальчик, оборотень. Помнишь ведь, а?

Солнце клонилось к западу, и небо окрасилось в золото и багрянец. Яркие красные лучи преломлялись в пыльных стеклах и длинными полосами ложились на каменный пол. Фенрир прищурился на секунду, будто раздумывая, стоит ли ему продолжать, а потом заговорил снова:

— Когда-то давно, когда ты ещё под стол ходил, парень, его отец оскорбил меня. Ну, и я, знаешь, тоже сопливым юнцом тогда был, ну, вот и взъелся я на люпинова папашу. Короче, я…

— Ты укусил Люпина, — с трудом произнес я.

— Красная кровушка, сладкая забавушка, — с удовлетворением подхватил Сивый, — мальчик сладенький был, как просвира церковная, палец даю на отсечение…

— Ты. Укусил. Люпина. — Ужасно медленно повторил я.

Я пытался осознать. Разобраться с этим. Как-то вместить в себя это новое жуткое знание.

— Короче, — Фенрир ударил по стойке тыльной стороной ладони, — отец-то его понял, каково это иметь со мной дело, сыну ничего не говорил, да и сам помалкивал. Да вот только помер он месяц назад, а жена его… — Фенрир скорчил скорбную мину, — тут же понеслась в министерство, вот болтливая баба. И — нате, пожалуйста. Спланированное нападение со злым умыслом.

Он снова показал на плакат.

Но я последних его фраз просто не слышал. Впервые, впервые за все время нашего с ним знакомства мне стало по-настоящему жутко. Все остальные страхи теперь показались мне ничтожными: когда я забрел в темную комнату в лечебнице Святого Мунго, когда я шел за Фенриром через темный лес, когда я стоял, окруженный оборотнями, на стройке.

Всё это ерунда.

А теперь мне стало страшно. Да, конечно, я знал, что он убийца. Я слышал десятки, нет, сотни историй про то, как он кусал младенцев, заражал ни в чем не повинных людей. Я знал это, но я не чувствовал ужаса. Наоборот, я даже гордился таким грозным знакомым. Идиот…

Мечтал. Что когда-нибудь он напугает мародеров до смерти, по-настоящему. Что ж, с одним уже разобрался.

Блики алого света плясали в моей кружке, Фенрир отпускал какие-то шуточки по поводу своего замечательного портрета, а я сидел и не мог оторвать глаз от полированной стойки.

Впервые я своими глазами видел последствия развлечений Сивого. Я знаком с его жертвой. Я наблюдал за мучениями Люпина, я был свидетелем его страданий.

Это — не просто абстрактные груды черепов, это жизнь, полная страха и угрозы. Это участь, которая могла достаться и мне, и любому другому человеку.

— Что задумался, парень? — Фенрир участливо заглянул мне в глаза.

От этого взгляда у меня внутри всё переворачивалось, и сил хватило только на то, чтобы отставить кружку и медленно сползти с табурета.

Грейбек настороженно наблюдал за каждым моим движением. Я, покачиваясь, двинулся к двери.

— Снейп! — крикнул он, — эй, Снейп!

Я не оборачивался: просто стиснул зубы и шел вперед.

— Снейп, у тебя ладони мокрые.

Правда. Он все замечает.

— Снейп, я чую страх, — я остановился. — Липкий такой ужас, парень, а? Противно?

Я стоял и по-прежнему не оборачивался.

— Да знаю я, знаю, чего ты испугался. Ну, погоди. Присядь.

Ни за что.

— Присядь, говорю. Я не собираюсь тебя есть.

Когда я, дрожащий и бледный, опустился на стул, Фенрир придвинул мне свою кружку.

— Из этого можно извлечь выгоду, знаешь, — сказал он мне, — тебе страшно из-за того, что ты знаком с Люпином. А есть ли люди, которым ты пожелаешь такого?

Я молчал. За окном догорал фантастически красивый закат.

— Да ладно тебе, не стесняйся. — Фенрир хлопнул меня по плечу, — я сделаю это для тебя. Ты — единственный из моих друзей, которого я не захочу прикончить.

Он посмотрел на меня своими хищными желтыми глазами, в которых появился какой-то намек на теплоту.

— Молчишь, мальчик? — он называл меня так же в первый день нашего знакомства, тогда, в палате, — я, кажется, знаю ответ.

Я тоже его знаю.

— Ты хотел бы, что это был твой отец, а?

Сердце замерло в груди и сделало двойное сальто.

— А, Снейп? Я сделаю это для тебя.

Пауза. Долгая. Мучительная.

Самая страшная пауза в моей жизни.

И потом он расхохотался. Противным, скрипучим смехом. Я встал и распрощался с ним с вымученной улыбкой.

Вспоминая его звериные глаза, ровный голос, не выражавший совершенно ничего, я до сих пор задаюсь вопросом, шутил ли он надо мной в тот вечер.

Или — нет?

Когда я вернулся домой, отец ещё не спал. Из комнаты лился тусклый свет, в щели между дверью и полом проскользнула размытая тень.

Я попробовал незаметно проскользнуть в свою комнату, но в темноте холла предательски

заскрипели старые половицы, и я застыл на месте: из-за двери отцовского кабинета послышались торопливые шаркающие шаги. Бежать было бесполезно. Дверь распахнулась, и на пороге возник он, всклокоченный, раздраженный, замотанный в этот свой полосатый ночной халат.

— Стой и слушай, — рявкнул он, заметив, что я инстинктивно подался назад, — Эйвери написал твоей матери. Его сын — тоже.

Из его отрывистых, торопливых слов сложно было что-то заключить, но я понимал, к чему он клонит. Эйвери — нескладный верзила с копной непослушных пегих волос — учился на год старше. И не более суток назад я видел его лицо, искаженное гримасой злобы, на собрании в Малфой-Мэнор, в рядах новичков-Пожирателей.

Его сын тоже.

— Ты опять врешь мне, — вскрикнул отец, — сукин ты сын, почему ты ничего мне не сказал?! Про метку, про Реддла, про эти ваши собрания — почему ты ничего мне не сказал?

Я не мог, я никогда не мог выдержать его взгляда. Тонкие черные брови сошлись на переносице в одну полосу. Бурые, светлеющие глаза заволокла пелена гнева… Злости.

— Отвечай.

— Ты не понял бы.

Метка вновь раскалилась на руке, и мне хотелось шипеть от боли. Стиснув пальцы в кулак, я напряженно вглядывался в силуэт у двери. Отец молчал, и я с усилием выдавил:

— Я не смог бы объяснить тебе про цели Темного Лорда. Ты не поймешь. Это высшая магия.

Как будто это имело значение — высшая или просто магия…

Звук шагов. И — оплеуха.

— Щенок, — бросил он, — только и можешь трусливо отмалчиваться передо мной. Верно, считаешь меня идиотом, да? Раз маггл — то идиот? Простецы — так вы нас называете?

Я молчал.

— Ты оставишь эту дурь, слышишь? — одышка взяла свое, он начал задыхаться, — ты оставишь — эту…

— Оборотни.

— Что?

— Оборотни, — повторил я, — вервольфы. Ты же хотел знать, чем мы там занимаемся? Мы налаживаем связи с оборотнями. Я целый день провел в их общине. Я знаю их мэра. Фенрир Грейбек, может, слышал? Он числится в опасных преступниках.

Отец отшатнулся. На моей щеке, наверное, горел след пощечины.

— Оборотни, — медленно повторил отец, — значит, оборотни.

— Мы обязаны хранить это в тайне. Слишком уж они опасны.

Он вздрогнул, но тут же прохрипел, сверля меня ненавидящим взглядом.

— Ты что, запугать меня решил, Северус? Какими-то волшебными тварями?

В другой ситуации я бы испугался его угрожающего тона. Но сейчас со мной творилось что-то не то.

Мне вдруг вспомнились прощальные слова Фенрира, то, что он говорил про моего отца. Он, верно, тоже хотел запугать меня, похвастаться своей силой. Или же он действительно ждал, что я соглашусь?

Мне стоило сказать одно только слово. Лишь слово, две буквы.

И тогда…

Вглядываясь в побледневшее, растерянное лицо отца, я думал о том, как в одну темную ночь дверь в его комнату выбило бы ураганом. Как Фенрир с гибкостью дикой кошки, с опасной бесшумностью изголодавшегося волка прокрадется к тяжелой кровати под темным пологом.

Как проснется отец, сокрушая своим криком сонное умиротворение большого дома.

Всё это могло стать правдой. Могло воплотиться в жизнь. Всё зависит от меня.

— Да, — в каком-то оцепенении повторил я, — оборотни очень опасны.

Да буду я — царь над собой?

Стоя в темном коридоре в полосе размытого зыбкого света, я думал о том, сколько, в сущности, я значил. Никогда раньше я не ощущал столь явственно своей силы.

Пусть даже Фенрир считал себя сильнее и значимее меня, по-настоящему же я держал его в своих руках. Если бы я сказал ему, что хочу покончить с вмешательством отца в свою жизнь, Фенрир не смог бы взять свои слова обратно. Даже если он шутил, он не смог бы признаться в этом, потому что это значило бы признать свою слабость, свое поражение. Я вглядывался в лицо отца и понимал, что если бы я только захотел, он был бы мертв.

Он. Был бы. Мертв.

А что меня, собственно, удержало? Ни я, ни мать никогда не любили отца. Его не любил вообще никто, кроме магглской тетки, живущей где-то во Флориде. Смерть отца значила бы освобождение, облегчение. Такое чувство приносит гибель тирана измученной деспотией стране.

Я мог, я мог изменить свою жизнь.

И что-то щелкнуло в моей голове: я могу это сделать и сейчас. Почему я решил, что не могу больше встречаться с Фенриром? Только потому, что испугался? Идиотизм, совершеннейшая глупость — избегать человека, который может быть тебе полезен, только потому, что ты его боишься. А если ты сумеешь как-то управлять им… Господи, Фенрир сможет сделать все, что я захочу. Он создан для того, чтобы калечить и убивать. Так почему бы не использовать это в своих целях?

И в этот момент кто-то словно включил звук. До сих пор размышления настолько поглотили меня, что я словно пребывал в каком-то коконе, совершенно отгороженный от внешнего мира. А теперь окружающая действительность навалилась на меня всей тяжестью, и разъяренный отцовский голос зазвенел в ночной тишине.

— …Ты что, оглох?! — орал отец, — ты пьян, заколдован, или что там? Ты думаешь, что я тут с тобой буду играть в игрушки, да? Или ты немедленно уходишь из этой своей волчьей организации, или я… Я…

С этими словами он подпрыгнул ко мне в этом своем нелепом халате и, схватив меня за шкирку, встряхнул что было сил.

— Я покажу тебе, жалкий ты мальчишка! — вопил он, пытаясь нашарить сквозь мантию мою волшебную палочку, — где, где она… Да где же она, черт её подери…

Сцены из детства пролетали перед моими глазами.

Отец, казавшийся мне огромными, вытаскивает из моего кармана волшебную палочку. Он ликует, уверенный в том, что без этой «чертовой штуки» я ни на что не способен. Я помню его удивление, когда как-то волна неконтролируемой магии отбросила его на три метра назад. И у меня не было палочки.

Жизнь сложнее, чем ему кажется.

Отец неудержимо старел. Мерлин, я впервые понял, что мы практически одного роста. В его буйных волосах сверкала седина, а руки, бывшие огромными, дрожали, пытаясь удержать меня на месте.

И палочку он не находил, всё больше раздражаясь от этого.

Господи.

И я ещё минуту назад хотел натравить вервольфа на этого человека?

Его пальцы протиснулись в передний карман моих выглаженных брюк, и в следующий момент он отшатнулся. На него было страшно смотреть. Его пальцы побелели, с такой силой он стиснул палочку, на лице блестела испарина, а на губах блуждала безумная усмешка, бледное подобие его прежней злой улыбки.

— Ну, что, — тяжело дыша, он прислонился к стене, сжимая палочку, — что теперь? Что ты сделаешь без своей штуки, а? Думаешь, ты все можешь, так ведь ты думаешь? Оборотни, волшебники, палочки — тебе в помощь? Всё можешь, да?

Его речь то и дело сбивалась, а ноги подкашивались. И он всё равно бросился на меня. Толкнул резко, но совсем не сильно, и всё равно от неожиданности я потерял равновесие.

Страшно? Нет. Жалко.

Чудовищно противно. Жалость, внушающая отвращение.

Я с трудом удержался на ногах и едва успел подхватить отца, который уже валился на пол. Он вырывался, пытался оттолкнуть мои руки, как-то подняться сам, но я-то понимал, что он сейчас просто-напросто разобьет себе голову. Быстро положив ладонь ему на затылок, я обхватил руками его дрожащее тело и с огромным трудом поднялся на ноги. Дернувшись несколько раз, он совершенно затих. Я было испугался, но в следующий момент мою шею обожгло его горячее, судорожное дыхание. Пульс бешено колотился.

Вот теперь страшно.

Несколько минут мы стояли, успокаиваясь, посреди застывшего темного коридора. Мы вцепились друг в друга, пораженные, взбудораженные, перепуганные. Дыхание со свистом, с хрипом вырывалось из груди, и отец медленно оседал в моих объятьях. Он не смог произнести ни слова.

— Старик, — дрожащим голосом произнес я, — ты просто жалкий, беспомощный старик.

Страх улегся, а в горле появился какой-то комок, в груди заныло, сердце зачастило со скоростью пулемета.

Волшебная палочка с тихим стуком упала и покатилась по полу.

* * *

Позже я много думал о том, как они похожи. Два главных человека в моей жизни — отец и Фенрир. Когда я говорю главные, это не значит, что самые близкие или дорогие. Это люди, имеющие надо мной власть. Люди, оказавшие на меня самое большое влияние. Самые значимые для меня люди.

И они до странного похожи.

Оба ниже меня в интеллектуальном плане. Отец — маггл, отстраненный от мира магии. Фенрир необразован, ему многое не дано понять. Он с трудом владеет двумя-тремя простейшими заклинаниями. И оба они в силу своего упрямства не желают просвещаться, понимать, узнавать что-то новое. Любой человек на моем месте, наверное, чувствовал бы себя выше них в любом плане. Но нет же. Не я.

Эти люди дали мне понять, что есть вещи, важные, значительные вещи, которые невозможно освоить на уроках, прочитать в книгах, выспросить у умного человека. Существует что-то вне моего книжно-лабараторного мира, это можно только почувствовать.

Сила, лидерство, нацеленность, харизма. То, что формирует самых великих личностей на свете, то, в чем силен Темный Лорд, то, что никогда не позволит мне выйти на первый план.

И тогда, в 1978 году я уже сознавал, что моя участь — быть в тени, на вторых ролях, всегда быть позади.

Я не стал прерывать отношения с Фенриром. Мы не встречались, но я писал ему длинные письма, рассказывая о работе и учебе, старательно обходя скользкие моменты. В ответ я либо не получал ничего, либо — две-три неграмотных строчки страшно корявым почерком, в которых Фенрир сообщал о своей новой «полятической компаньи» или просил меня что-то разузнать.

1979

Проклятье!

Дверь со страшным стуком ударилась о стену, и совершенно голая дамочка, судорожно прикрываясь пледом, с безудержным визгом вылетела из комнаты. Я так и застыл на пороге с идиотским видом, не успев даже извиниться.

Там, в глубине комнаты, произошло молниеносное движение — да, Фенриру нельзя было отказать в реакции — и вот он уже стоит возле смятой постели, обернув вокруг бедер старенькую простыню.

— Черт подери тебя, Снейп, — прошипел он, — клянусь, если ты без причины, я раздеру тебя когтя…

— Фенрир.

С легкой улыбкой я поклонился, потупив взгляд, чтобы он мог хотя бы надеть белье. А он, совершенно незнакомый с какими-либо приличиями, не понял моего жеста и просто сбросил простыню. Его тело, сильное, почерневшее от солнца и тяжелой работы, отливало темной бронзой в лучах утреннего солнца. Я успел разглядеть жесткие рыжеватые волоски на его ногах, вставшие дыбом на холодке, и Сивый, ничуть не смущаясь, натянул штаны.

Зато смутился я. Тогда, в семьдесят девятом, ему было под сорок, и он ещё не растерял своей мужской красоты. Когда я смог узнать его ближе, эту мужественность и силу выместили жесткость, неаккуратность, резкость одержимого человека.

Но об этом позже — а пока он, помедлив немного, будто раздумывая, стою ли я дружеского приветствия, подошел ко мне и обнял, да так крепко, что я всерьез испугался за свои ребра.

Я неуклюже похлопал его по плечу, неудержимо краснея. Фенрир смерил меня подозрительным взглядом, а потом, поняв, в чем дело, издал короткий смешок.

— Сейчас пройдет. Горячая была сучка… — он отстранился и окинул меня своим внимательным, цепким взглядом с ног до головы.

— Вырядился, — заключил он, — шелка, тесемочки, ремешки да пряжечки? Модник, а? Так ведь? Только пера в жопу не хватает.

— Фенрир…

— Да посрать мне на твои манеры, — беззлобно скривился он, — сказал в жопу, значит, в жопу. Стиляга херов.

Я развел руками, стараясь не сверкать перед Сивым кружевными манжетами. Мне было всего двадцать, и всерьез считал, что пора бы уже заняться собственной внешностью.

Пусть природа не одарила меня апполоновской красотой, но элементарное уважение к себе заставляло меня покупать дорогущие вещи у мадам Малкин, которыми я бесстыдно гордился. Перемену во мне заметили все, даже Люциус Малфой стал, кажется, посматривать на меня с интересом, что несказанно мне льстило.

Однако здесь… Фенрир засмеет меня насмерть, если узнает, с какой тщательностью я подбирал галстук в тон нашивке на мантии.

Сивый умел издеваться до ужаса обидно, бить в самые больные места. Ну кто, кто бы сказал, что я переживаю из-за своей наружности? А теперь «хренов франт» перечеркнуло многомесячные усилия, направленные на то, чтобы хорошо выглядеть.

Сгорбившись и закрыв рукавом серебристую тесьму на воротнике, я под насмешливым взглядом Фенрира уселся за стол. Тот, потянувшись и обдав меня запахом нечеловеческой похоти, шваркнул передо мной кубок и тарелку с мясом.

— Только не говори мне, — предупредил он, — что ты теперь как эти… как их? Вегетанцы, так вы их зовете, этих модников? Которые жрут одуванчики.

— Вегетарианцы, — с улыбкой поправил я, — нет, Фенрир, я не их числа. У меня всё по-прежнему.

— Не считая того, что ты теперь глазки подводишь, да красишь ноготки. Так ведь, а? Красишь?

— Ничего подобного.

Он махнул огромной лапищей с видом знающего человека и неожиданно подмигнул.

— Понравился кто? Так ведь? Понравился, вижу, понравился…

Ну уж нет, теперь я не покраснею. Не надо думать о полумраке гостиной в Малфой-Мэнор, тонком бледном лице под блестящей маской, об отблесках свечей на гладкой коже… Мерлин! И как ему удается… Он же не имеет понятия об окклюменации, он вообще не знает…

— Ладно, ладно, не буду смущать паренька, — сам себе пробубнил Сивый, — я вообще приглашал тебя через недельку, за полнолуние. Ты что так рано явился?

— Новости, — с облегчением выдохнул я, — думаю, тебя это может заинтересовать.

— Слушай, оставь эти свои умные выраженьица, а? — он поморщился, — вас это может заинтересовать, вы, вероятно, в курсе… Говори уж прямо: Фенрир, есть дело.

— Аконит, — сказал я, нетерпеливо отмахнувшись, — слышал про новое изобретение?

Я-то представлял, с какой важностью преподнесу ему эту новость. Своим фырканьем Фенрир совершенно разрушил атмосферу таинственности. Он немедленно уселся напротив и принялся давить на меня всеми возможными методами, чтобы вытянуть всё, до капли.

Никогда я не оказывался под таким обстрелом. Ха! Да по сравнению с этим допрос у Лорда — сущая ерунда.

Он так и сыпал вопросами, быстрыми, резкими, до невероятия точными. Никогда ещё я не чувствовал себя таким глупцом. Хотел прийти с видом тайного агента и разыграть представление, в котором я, чувствуя себя центром вселенной, пересказываю Сивому тайные сведенья, а вот он враз и показал мне, чего я стою со всеми своими одежками да ужимками, с семью курсами лучшей школы Великобритании.

Я бледнел, краснел и запинался. Не мог сразу сообразить подходящий ответ, а Фенрир страшно злился, когда я медлил подобным образом.

Стыдно. То же мне — Пожиратель! Позор…

— В целом, — говорил я, — зелье Аконит подавляет все звериные инстинкты, характерные для оборотня в период полнолуния… Фактически, человек остается человеком, он лишь меняет свой физический облик.

Я с обреченным видом уставился в тарелку, а Фенрир, наоборот, подскочил и, насупившись, стал расхаживать по комнате. Я увидел, как его длинные пальцы сжались в кулаки.

— В общем, это означает, что оборотни получат права обычных волшебников, и их не нужно будет изолировать от волшебного общества…

— Я сам знаю, что это значит! — рявкнул Фенрир, — помолчи, Снейп, больше пользы от тебя будет.

— Но…

— Заткни свою гребанную пасть!

Он хмурился всё больше и больше; его коротко остриженные волосы слегка приподнялись, как шерсть у рассерженной собаки. Резко развернувшись, он чуть не сшиб кресло.

В тот момент в дверь робко постучали, но Сивый был слишком озабочен для того, чтобы открыть. Я не решился самостоятельно отослать его посетителя: сидел, как дурак, и смотрел, как дверь тихонечко приоткрылась. В образовавшейся щели показалось розовое румяное лицо женщины, которую я застал с Фенриром с утра, — два круглых голубых глаза и опухшие губы, такие красные, что я против воли подумал о всяких сексуальных извращениях с кровью… И всё такое…

— Ой, — сказала незваная мадам, испуганно округлив ротик буквой «О», — я невовремя?

Видимо, она надеялась, что я уже покинул комнату, и я виновато развел руками.

— Убирайся, — бросил Фенрир, вздрогнув всем телом.

Но вместо этого женщина кокетливо улыбнулась и шаловливо поманила его пухленьким пальчиком. «Дура» — первое, что пришло мне в голову.

Но что случилось дальше…

Боже мой.

Фенрир обернулся, увидел её — и как с цепи сорвался. Никогда ещё я не видел его таким, даже когда много лет назад он при мне приструнивал своих подопечных. Совершенно белый, взбешенный, он бросился к двери, и пораженная женщина, конечно же, не успела отпрыгнуть.

Со страшным рыком он схватил её за талию — женщина пронзительно закричала — и припал к её нежной шее. О поцелуях и речи быть не могло — губы Фенрира не скользили по её коже, наоборот — терзали её, и это было так поразительно, так страшно.

Он будто хотел на неё наорать, её ударить — но простой злости здесь не хватало. Я видел, как его острые желтые клыки впились в шею этой бедолаги, и на светлую льняную рубашку потекла струйка крови.

Сказать, что Фенрир был в ярости — значит ничего не сказать. Он вцепился в свою бедную любовницу так, что даже я со своего расстояния видел, как вздувались синия синяки там, где его пальцы стискивали кожу. А кровь текла всё обильнее, её было все больше, и в конце концов весь воротник её рубашки из белого стал ярко-красным. Этого зрелища я уже не мог выдержать. Очнулся.

Будучи Пожирателем, я, естественно, не раз сталкивался с насилием и болью. Но всегда я стоял в стороне, и одного взгляда на жертву мне хватало, чтобы просчитать состав зелья, что вернет её к жизни. По правде говоря, именно кровь и человеческие страдания были моим слабым местом. И как я ни пытался тренировать себя и закалять свой дух, всё же от одного вида этой крови мне становилось плохо…

И сейчас я, не помня себя от ужаса, бросился к Фенриру — и, раздирая в клочья свою франтовскую рубашку и мантию, повис на его шее, пытаясь хоть как-то оторвать его от обезумевшей от страха женщины.

Никакого толка.

Сивый будто и не замечал меня — с глухим рычанием он всё глубже впивался в шею несчастной гостьи, а я, выкрикивая что-то, вцепился в его щеку, покрытую колючей щетиной.

— Фенрир! — вопил я, тряся его за плечо, — Фенрир!!!

Я и не надеялся на успех, как вдруг Грейбек как-то обмяк под моим весом и, тяжело дыша, отпрянул. Женщина, вытаращив глаза, попятилась назад, всё её тело сотрясала крупная дрожь.

Я заставил себя спрыгнуть на пол — видит Бог, мне это далось нелегко. Но, главное, что Фенрир, обессиленный, уже не собирался вторично бросаться на свою бедную подругу; он опустился на пол, глаза его был плотно закрыты. Женщина же, тихонько вскрикнув, опрометью бросилась вон, оставляя за собой на полу кровавые следы.

Я не мог, я просто не мог оставаться в комнате наедине с Сивым.

Не закрывая двери, я бросился в коридор — и вот я уже бегу, не чувствуя собственных ног. Завернув за какой-то угол, я оказался в небольшом кабинете, заваленном ящиками и каким-то тряпьем. Слева от меня послышалось какое-то движение.

— Ты здесь? — спросил я, не оборачиваясь.

Бедная женщина стояла на коленях, тяжело дыша. Только завидев меня, она предприняла попытку к бегству, но я успел ухватить её за рукав рубашки.

— Не бойся, — выдохнул я, — не трону.

Она была слишком напугана, чтобы ответить мне. Но послушно замерла, дав мне осмотреть шею. У меня самого тряслись рук, и я не рискнул лезть пальцами в рану, но быстрого взгляда хватило, чтобы понять, что она, слава богам, неглубока.

— Всё хорошо, — зачем-то прошептал я, — сиди здесь.

Всё теми же трясущимися руками я достал из внутреннего кармана сюртука банку с Заживляющим зельем. Всем Пожирателям обязательно было носить его с собой, хотя состав был элементарно прост, и приготовить его в любой ситуации не составляло никаких проблем.

Как только я попытался дотронуться до женщины, та с глухим мычанием дернулась в сторону.

— Ну хорошо, хорошо… — зашептал я, глядя в её обезумевшие глаза, расширенные от паники зрачки, — вот бутылочка, видишь? Смажь зельем рану.

Она только затрясла головой и попыталась вырваться, но я крепко ухватил её за край рубашки. Может, она не понимала английского? Но я слышал, что она говорила, когда зашла в комнату в ту злополучную минуту.

— Всё в порядке, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, — давай же, глупая. Сделай это сама.

Я из всех сил вцепился в её локоть и отпустил только когда она послушно зачерпнула зелье из горлышка банки.

Я остался там же, у Фенрира. Я хотел было отправиться домой, но боялся, честное слово, боялся. Я видел слишком много, и уж лучше я пережду здесь ночь, чтобы быть уверенным в будущем, чем Сивый будет искать меня в Лондоне.

* * *

Фенрир ввалился в комнату в полпервого ночи — руки тряслись, волосы дыбом, выкаченные глаза, замутненные зеленоватой пеленой.

— Снейп, — проревел он, прислонившись к двери, — господи, Северус, что же это такое…

Я не смыкал глаз с вечера, и потому всё казалось мне слегка размытым. Что-то со звоном покатилось по полу, и я успел рассмотреть пустую бутылку из-под виски, прежде чем Фенрир отменным ударом запустил её в стену.

В неровном свете луны глаза Сивого горели тусклым пламенем. Он сделал несколько неверных шагов по направлению ко мне, протянул руки, будто хотел меня обнять — но в следующую секунду со стоном повалился на пол.

Я кинулся к нему — не хватало ещё, чтобы он разбил себе голову — но как только я над ним склонился, Фенрир быстро перехватил мою руку и дернул на себя. Я совершенно этого не ожидал, я стоял к нему боком, и получилось так, что он с силой выкрутил мне запястье. Руку прожгла острая боль и, всхлипнув, опустился на пол рядом с ним.

— Прости, — Фенрир пьяными глазами стал осматривать вспухшую кисть, — прости, мой хороший… Прости, прости, прости меня.

Он повторял это нетвердое «прости» скороговоркой, неуклюже поглаживая мою руку, а я, сжав зубы, пытался не застонать от боли.

— Ты… — Грейбек закашлялся, — ты видел это, а? Что же я натворил-то, а, Северус? Ты это видел?

Я кивнул; на глазах выступали слезы.

— На Роззи сорвался, — прохрипел он, — отчего? Зачем? Ур-ррод.

Он потянулся ко мне, и я, побоявшись его опасных объятий, сам послушно склонил голову к нему на плечо. Фенрир громко икнул и закивал с удовлетворением. Его пальцы зарылись в мои волосы, легли на мой затылок, повелительно прижали меня к груди Фенрира — и мы, затихнув, так и лежали — застывшие, недвижимые.

— Свинья, — сказал Фенрир, — свинья просто. А почему? Да ты вот пришел, шибко меня озадачил. А она сама приперлась в неподходящий момент. С-сука.

Он начал оправдывать себя, а значит, дело пошло на лад. Во всяком случае, хуже не будет. Я начал успокаиваться.

— Скажи мне, парень, — в пьяном голосе Фенрира зазвучали умоляющие, скулящие нотки, — скажи, что Роззи виновата сама. Да в самом деле, какого черта, — неожиданно проревел он, — к мэру — без стука! Где мы вообще живем-то — не в деревне какой, это город, это Англия, раздери её горгулья, и я тысячу раз говорил им, чтобы они стучались и ждали разрешения, а эту тварь не просто искусать — оштрафовать мало! Так ведь, а, Северус? Оштрафовать — мало?

— Не трогал бы ты её, Фенрир, — тихо сказал я, — ей и так хватило.

Он помолчал, а потом так же неожиданно уткнулся носом мне в плечо. Ещё секунду назад он выглядел совершенно взбешенным, а теперь в темноте комнаты послышался какой-то странный звук, в котором я не сразу признал беспомощный всхлип.

Господи. И этот человек мог плакать.

— Она… — его голос дрожал так, что сомнений не оставалось, — она… с ней все хорошо, а? Она… в порядке?

Я видел Фенрира плачущим дважды. Это был первый раз.

Возможно, это были всего два раза в его жизни, когда он позволил себе такую слабость. Мне почему-то подумалось, что он появился на этот свет с плотно сжатыми губами, полным ртом острых зубов и жестким ежиком волос на младенческой головке.

Природный феномен…

Конечно, второй раз всё это было более оправдано. А здесь он не плакал даже, как плачут обычные люди — он молча истекал слезами, рот его был закрыт, а глаза вперились в меня — пронзительные, мокрые… просящие.

— Я дал ей зелье, Фенрир, — как можно мягче сказал я, — она поправится.

— Хорошо, — быстро сказал он и резко отвел глаза, — и… спасибо тебе. В который раз выручаешь… парень.

Он ещё крепче обхватил мою руку и опустил голову — я не мог разглядеть его лицо. Всё, что мне оставалось — лежать с Сивым на мокром, залитом виски полу и смотреть в темно-синий прямоугольник окна, небо — как кусок темного фетра, ровное и плоское, утыканное жемчужными булавками-звездами. И луна, кусочек раскрашенного картона. До полнолуния оставалось меньше недели.

— Аконит, — наконец, выдавил Грейбек, — всё эта чертова фиговина. Вывела меня из себя. Это всё здесь, понимаешь, в сердце.

Он попытался стукнуть себя по груди, но попал куда-то в плечо и злобно чертыхнулся.

— Общине конец, понимаешь, крышка. Вся жизнь насмарку, как школярской вашей резинкой стерта. Была община — и нету, понимаешь? Скоро никто не будет здесь жить, если они дадут права оборотням.

— Всё не так плохо, Фенрир, — сказал я негромко, — во-первых, Аконит ещё не распространился достаточно, для того, чтобы все им пользовались. Это зелье ещё не зарегистрировано, не опробовано, не одобрено государством. Надо будет ждать и ждать до тех пор, пока оно появится в магазинах. Во-вторых…

— Сколько? — простонал Фенрир, — сколько нам ещё осталось, а?

— Думаю, несколько лет. А во-вторых, оно будет недешевым. Далеко не все смогут позволить себе покупать Аконит.

— Когда-нибудь смогут все, — сказал он, — я знаю, как происходят эти вещи, парень. Скоро Фаджа сменит ещё какой-нибудь котелок, и он наладит распространение зелья по всей стране. И общину разрушит. И вообще никого здесь не оста…

— Фенрир…

— Да.

— Ещё пару лет ты точно сможешь здесь жить. Успокойся.

Я сжал его локоть и почувствовал, как дрожь, сотрясавшая все это тело, унимается.

— И потом, всегда можно будет вмешаться в политическую игру и запретить использование зелья.

— Ты можешь добавить туда каких-нибудь крысиных хвостиков, и его объявят вредным. А, Снейп?

Я не смог сдержать смешка. В глазах Фенрира я был единственным зельеваром — не только среди его знакомых, но и в во всей стране. Чуть ли ни во всем мире. Это его принцип — разделения труда: всем, что касается зелий, должен заведовать я.

— Обязательно добавлю, — ухмыльнулся я, и он насупился, почуяв насмешку.

— Издеваешься, а, Снейп? Над стариком издеваешься, хорошенькое дело, а? Небось, думаешь, какой я необразованный хрыч, да, ничего не понимаю?

— Никакой ты не хрыч, — равнодушно заметил я, — тебе всего сорок.

— Интересненько, — я скорее почувствовал, чем увидел, как уголки губ Сивого ползут вверх, — это ты так пытаешься поскорее от меня избавиться? Пришел, дескать, унылый, всю ночь доставать будет? Признавайся, достал я тебя, Снейп, а? Достал?

Я закатил глаза и отодвинулся. Это и вправду могло продолжаться до бесконечности.

Пока я, соскучившись, разглядывал желтоватые разводы на паркете, Фенрир, шатаясь, поднялся на ноги.

— Прости, Северус, — прокряхтел он, — хреново мне сегодня. Совсем эта новость из колеи меня выбила. — Помолчав, он добавил, — а ты молодец, парень. Хорошо, что ты там оказался. Не знаю, что я без тебя бы делал…

Он, похоже, совсем забыл, что новость об Аконите принес ему я. Но я не успел додумать эту мысль, как Фенрир резко побледнел и стал заметно крениться набок — я едва успел подхватить его под локоть. Он повис на мне всем своим весом, и я почувствовал, как кости мои затрещали.

Слава богу, в то время у меня было достаточно опыта, чтобы понять, к чему идет дело. Кое-как уцепив Фенрира за мантию, я поволок его в соседнюю с комнатой каморку, где находился какой-то жуткий допотопный туалет.

…С облегчением захлопнув дверь, я прислонился к стене, чуть ли не сползая на пол от усталости. Из ванной послышались звуки рвоты.

Да пусть хоть уснет там, невежа эдакий! Не собираюсь же я укладывать его после этого в постель? Сон накатывал, подминал под себя мое истерзанное сознание, и я уже был готов отключиться на ближайшем же кресле, как вдруг услышал скрип открывающейся двери. В комнату тихонько проскользнула маленькая фигурка.

— Ты? — в изумлении пробормотал я, и женщина быстро приложила к губам палец.

Я увидел белевшую в темноте повязку на её шее.

— Уходите, — сказала она, махнув в сторону двери, — я позабочусь о нем.

— Роззи, — я трудом припомнил её имя, — и после сегодняшнего ты…

— Идите, — теперь она уже сердито замахала у меня перед носом растопыренной пятерней, — идите.

Уже у самой двери я обернулся.

— Зачем ты делаешь это, Роззи? — спросил я, потому что меня разбирало, — он же так обошелся с тобой — ты…

— Не смейте говорить так о нем, — всё так же сердито ответила Роззи, — он великий человек; не вы, не я не вправе судить его. Я таких, как он, никогда не встречала.

— Я тоже, — пробормотал я, уже прикрывая дверь, — я тоже.

1980

— Так, — я обошел вокруг стола, чувствуя себя, по меньшей мере, премьер-министром, — откуда у тебя эти уродливые ботинки?

— Отличная обувь, — осклабился Фенрир, — я хожу в ней последние восемь лет.

— Оно и видно, — я отошел, на всякий случай, подальше, но не стал прерывать свою проверку, — необходимо сменить.

Я взмахнул палочкой, и Фенрир зашипел от негодования, когда на месте привычных стоптанных тапок оказались новенькие блестящие туфли.

— Эй, эй, полегче! — он затряс головой, — тогда уж ты мою рожу трансфигурировал во что-нибудь более приличное, парень…

Я отошел ещё на несколько шагов и, не скрывая удовлетворенной улыбки, осмотрел свою работу.

Грейбек сгорбился в кресле, явно чувствуя себя неуютно с вымытыми руками и остриженными, почищенными ногтями, с аккуратным ежиком волос на голове, вечно покрытой ссадинами и синяками.

Его мантия сверкала чистотой, от него больше не разило грязью и потом, дымом от костра, и его манжеты были безупречно белыми.

— Я не могу так, Северус, — пожаловался Фенрир, — я — не я больше, понимаешь? А?

— Надо, Фенрир, надо, — я назидательно постучал о стол кончиком волшебной палочки, — тебе предстоит посетить один из самых уважаемых и состоятельных домов Великобритании.

— Ну, ну, — он ухмыльнулся скептически, — что-то подсказывает мне, что они едят пятью видами вилочек.

— Ох! — палочка вывалилась у меня из рук и покатилась под стол, — как я мог забыть?

— Вилочки-ножечки, тарелочки-ложечки, — пропел Сивый с ехидной улыбочкой, — что, твои Малфореи не полюбят меня?

— Малфои, — поправил я, — Фенрир, я умоляю тебя не ошибаться при обращениях.

— Малфеи так Малфеи, — он одним движением сорвал с себя манишку, которую я застегивал на нем добрых полчаса, — хоть покормят, а?

— Так, — я начал лихорадочно трансфигурировать перья, лежавшие на столе, в серебряные приборы: десертная, салатная вилки, рыбный и мясной ножи, щипчики для конфет и эскарго… — сейчас, не волнуйся, я всё тебе объясню.

— Да это не я волнуюсь, парень, — Фенрир подцепил ногтем щипцы для улиток и с интересом начал втыкать их мне в руку, — смотри, какая штука, — с восторгом заключил он, — как входит в кожу, а?

— Фенрир! Это не оружие, мать твою…

— Ты мою мать не трогай. Ты тогда ещё представлял из себя личинку. Давай лучше, рассказывай мне про салат.

…Черт. Черт. Мы опаздываем, мы уже опаздываем, а Сивый всё путается с кофейной и десертной ложечками, да к тому же никак не запомнит название поместья. Это провал.

Мерлин, мне уже нехорошо. И зачем только Малфой затеял это?

Даже потом, когда через много-много лет юный Драко Малфой будет хвастаться перед сокурсниками тем, что Сивый — давний друг их семьи, этот вопрос не будет давать мне покоя.

Я понимаю, что Темный Лорд пытается наладить отношения с оборотнями, и Люциус хочет выслужиться перед ним, сам переманивая Сивого на их сторону… Я понимаю и то, какую выгоду сулит Фенриру знакомство с Малфоями. Я понимаю, почему он с таким — ангельским по его меркам — терпением готовится к важному повороту в своем политическом курсе.

Я всё это понимаю.

Я не понимаю одного — какого черта Малфою надо было звать Сивого на торжественный ужин в поместье, да ещё оставлять его там на ночь?

И — почему я как всегда оказываюсь за всё в ответе?

* * *

— Северус.

— Люциус.

Традиционный поклон. Кланяюсь как можно ниже — надеюсь, Фенрир догадается брать пример с меня.

Но, господи, какой Фенрир, когда… Господи, Люциус. Мы снова встретились.

Его взгляд — сталь — слишком банально. Невозможно описать. Многообещающий. Холодноватый. На дне — чуть теплоты. Нежности? Сложный, противоречивый коктейль.

— А, — я очнулся, — Люциус, позволь представить тебе…

— Сивый, — хрипит чертов оборотень, подавшись вперед и чуть не ударив меня локтем.

Он мог сказать Фенрир. Мог назваться по фамилии. Но почему он, представляясь, выбрал самую отвратительную свою кличку?

Я поглядел на его насмешливую полуулыбочку, и мне поплохело. Кажется, он это все несерьезно. У меня возникло такое чувство, что Фенрир собирается вдоволь позабавиться по такому забавному случаю: чудовище в хрустальном принцессином замке.

— Я наслышан о вас, господин Сивый, — Люциус со светской улыбкой берет под руку Фенрира и ведет его в обеденную залу, — и, надо заметить…

— Этот стервец, что ли, про меня болтает? — Мерлин, Мерлин, я сказал ему не перебивать? — впрочем, можете не отвечать, господин Малфейв, ведь это благодаря Снейпу я приглашен сюда.

Сгораю со стыда. Втянув голову в плечи, проскальзываю позади всех в зал.

Мне страшно смотреть на Люциуса. В школьные годы — попробовал бы кто поговорить с ним вот так! А тут — гляди-ка, никаких признаков неудовольствия. Всё та же сдержанная улыбка. Что ж, посмотрим, как он отреагирует на Фенрира-за-столом.

— Малфой, — шепчу я Грейбеку, оказавшись рядом с ним за столом, — его фамилия — Малфой.

— Роскошная комнатка, а, мистер Мильфой? — он ухмыляется, обнажая длинные желтые клыки, — небось, денег стоит, а? Сикли-галлеончики, монетки-бумажечки?

— Она досталась мне по наследству, — Люциус — сама вежливость и терпение, — благодарю.

Первая перемена.

Ох, как же я молился, чтобы не подавали рыбу! Толкаю Фенрира локтем и показываю ему на нужный нож. Сивый подмигивает, ухмыляется во всю свою чертову пасть и берет сразу две вилки. Ублюдок.

Люциус, изящно подперев рукой подбородок, смотрит на то, как этот дикий человек с яростью гризли расправляется с куском чилийского сибаса.

Хмыкает, встретив мой беспомощный взгляд. Мне хочется извиниться… Мне нельзя подавать признаки паники.

— Вы, вероятно, знакомы с нашем сообществом, сэр? — спрашивает Малфой, — насколько я знаю, Северус ввел вас в курс дела.

Фенрир фыркает, роняет кусок рыбы и подхватывает его вилкой на лету.

— Ага, как же. Дождешься от него. Ходит, шпиён эдакий, всё молчит да скрывает. Собственно, я уж и не знаю, что делать с ним, с парнем-то этим. Придется вам спасать положение, мистер Молфон.

— О, да… — взгляд в мою сторону, вежливое удивление, — Северус всегда был… несколько замкнут.

Ну, вот это — то, что Фенрир сказал — была ложь. Меня аж передернуло. Я готовил его к этой встрече несколько дней, я провел с неделю в общине, с ним, излагая ему основные положения предстоящих переговоров.

Что Темному Лорду нужны люди, что община перейдет под его покровительство, что за это мы получаем защиту и свободным допуск ко всем его планам, что… Мерлин! Какую игру ведет Сивый?

Вторая перемена — и, ура, картофельное пюре. Только не теми же вилками, Фенрир, я умоляю тебя…

И всё же.

— Возможно, в этом случае произошло некоторое… недопонимание, — как можно спокойнее говорю я, — возможно, Фенриру требуется повторение основных пунктов, но…

— Да что ты мелешь, — Сивый бросает недобрый взгляд в мою сторону, — думаешь, я вообще туп, как гном садовый, а? Так ведь?

Люциус чуть не поперхнулся авокадо.

— Так вот я сразу говорю: меня интересует, чем мне заплатят. За все эти махинации, понятно? Что получу я, отдав в ваши лапы свою общину?

У меня нехорошие предчувствия, а вот Люциус, кажется, расслабился, поймав нить беседы. Он подал знак домовому эльфу, и через секунду перед ним и Фенриром стояла бутылка отличного коньяка.

Рука Люциуса слегка подрагивала, когда он разливал коньяк по рюмкам. О еде было забыто.

— Я рад, мистер Сивый, что мы перешли к делу.

Ага, я тоже. Только ох как не нравится мне этот Фенриров взгляд…

— Итак, помимо нашего покровительства и нашей защиты, учитывая, — он быстро взглянул на меня, — ваше требование… повлиять на снижение производства Аконита, сообщество предлагает вам чек на тысячу галлеонов. Разумеется, эти деньги будут выплачиваться не сразу, а в течении двух лет, соответственно длительности нашего контракта. Так как вы, мистер Сивый, не можете обналичивать чеки в силу того, что вы числитесь в государственном розыске, мы предлагаем оформить ваш счет в Гринготтсе на имя…

— Младенцы, — сказал Фенрир.

— Что? — Люциус выглядел так, как будто к нему только что применили оглушающее заклятье.

— Я не собираюсь возиться с вашими чеками и счетами, мистер Милфей, — гаркнул Сивый, — не галлеоны, а младенцы, ясно вам?

— В смысле… — Люциус недоуменно уставился на домового эльфа, как будто тот знал секрет, — в смысле — младенцы, чтобы совершать черномагические обряды?

Честное слово, меня пробил холодный пот, когда я увидел, что уголки губ Фенрира ползут вверх. И этот сукин сын… улыбался!

— Да жрать я их буду, — ласково сказал Сивый, — жрать. Монетки себе оставьте, а мне — сто младенцев в год. Живых.

Тут уж даже Люциус не мог найти слов — что уж там говорить про меня.

Изысканнейший ужин, роскошная зала, белое вино и кролик по-провансальски — и сидит вот такой вот хрен с безуминкой во взоре и требует себе живых младенцев!

— Малышки-пупсики, кровушка да тонкая кожица, — причмокнул Сивый, — самое вкусное, самое сладкое мясо.

— Мясо, — убитым голосом произнес Малфой.

— Мясо, — подхватил Фенрир, — обглодаю косточку, хрящик проглочу, я об детский череп зубки поточу.

Он развалился на кресле и сорвал манишку, которая, судя по его виду, очень ему мешала. После чего он с довольным видом расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, обнажив волосатую грудь.

— Эээ… Мистер Сивый, может мы… — Люциус быстро схватил с подноса рюмку и осушил её до дна, в горле у него пересохло, — позвольте пригласить вас в курительную комнату. Я бы хотел побеседовать с вами лицом к лицу.

— Сначала я, — выпалил я, прежде, чем Фенрир успел хоть как-то отреагировать, — Люциус, позволь нам выйти.

Он кивнул, и я, чуть ли не схватив Грейбека за шкирку, вылетел с ним из комнаты.

— Эй, ты что-то напряжен, приятель, — ухмыльнулся Фенрир, как только я прижал его в стене в холле за какой-то портьерой.

— Твое поведение выходит за рамки всяких приличий, — отрезал я, — я вижу, что тебя очень забавляет эта ситуация. Я же не вижу в ней ничего смешного.

— А-аа, — он расплылся в довольной улыбке, — ну, прости-прощай, парень, господин Сивый не удержался.

Я отпустил его воротник и, тяжело дыша, привалился к стене. Это безнадежно.

— Ну что, что он сделал тебе такого, Фенрир? — простонал я, — этот человек предлагает тебе удачную сделку. С этого момента ты и твоя община будете полностью зависеть от него и Лорда. Ты же политик, мать твою, неужели ты не понимаешь, что нужно хотя бы попытаться установить с ним добрые отношения?

— А я и не ссорюсь с ним, Северус, — спокойно сказал Фенрир, — я лишь немножечко подчеркнул разницу между нами. Ну не умею я есть этими ложечками, ну что с меня возьмешь, а?

— Всё ты умеешь, если захочешь. Я неделю тебя готовил. Хватит врать уже, Фенрир, скажи, что тебя так бесит.

Фенрир неожиданно выпрямился, одним движением стряхнув с себя мои руки. В темноте холла его глаза полыхнули металлическим блеском.

— Так, — сказал он твердо, — я вырос в дерьме, крови и грязи, дважды был арестован, неделю провел в Азкабане. Ты не знаешь, маленький мой школьничек, чего мне стоило добывать себе кусок мяса и миску воды. Я не кичусь всем этим и никогда не кичился, ясно тебе, Снейп?

Он перевел дыхание и сжал в кулаке мои пальцы так, что они захрустели.

— Но если ты будешь ждать, что я стану жить по правилам напыщенного аристократишки с его гребанным наследством, то я…

Он выругался неожиданно злобно, и мне пришлось дернуть его за рукав, чтобы он заткнулся. Несколько минут мы стояли, застывшие, молчаливые, опустошенные, в темноте за пурпурной портьерой.

— Не буду я подстраиваться под этого говнюка, — негромко сказал Фенрир, — вот хоть убей меня. Не буду. Это он попляшет под мою дудку — не я.

* * *

Я остался в пустой столовой, огромной готической уродине. Скелетообразные своды и торцы огромных абсид, готовые проткнуть тебя насквозь.

Домовые эльфы, испуганно на меня озираясь, уносили остатки еды. Я чувствовал себя… Ущемленным? Едва ли. Всё это было слишком странно.

Не то, чтобы я не верил в силы Люциуса, но я, если серьезно, не думал, что тот самостоятельно провернет сделку с таким монстром, как Фенрир. Да ещё после этих слов… Почему он решился на тет-а-тет? Почему не пригласил меня?

Я мог бы оказаться полезным. Да, черт подери, я знал Фенрира с двенадцати лет, я знал его так, как не знал никто другой. Возможно, поручи Темный Лорд мне эту миссию, я бы смог справиться в одиночку.

Чувство ревности по отношению к Фенриру смешалось во мне с обидой на Малфоя… Как мне хотелось бы быть сейчас рядом с ним.

Как мне хотелось бы его видеть.

На что, на что ты надеялся, Северус Снейп, приезжая на несколько дней в поместье? Ну, признайся себе, ты думал, что за это время между вами что-то должно произойти. Этого «чего-то» не могло не случиться. Ты ведь этого так ждал.

Уже потом, больше, чем через четверть века, когда я буду гостить здесь и со смехом расскажу Нарциссе про свою юношескую влюбленность в Люциуса, всё это покажется мне не более, чем мимолетным увлечением, глупым и бесплотным. Нарцисса будет смеяться, изящно касаясь своей маленькой ручки моей ладони, а я буду думать, что уж лучше запал бы на неё в то злосчастное время, чем на Люциуса… Впрочем, против природы не попрешь — никогда меня не привлекали женщины, и я ничего не мог с этим поделать.

Но самым ужасным было даже не упорное невнимание Люциуса, а полное отсутствие у меня каких-либо ориентиров. Я совершенно не представлял себе, что принято делать в таких случаях; тонкость любовной игры, прелесть ожидания, искусство ухаживаний — всё это было для меня чем-то интересным, заманчивым, но, к сожалению, неизвестным.

Нужно ли говорить, как я переживал?

Я сидел и сидел в этой чертовой зале, пока перед глазами не поплыли красные круги. Я чувствовал, что в моих сегодняшних сновидениях будут неизменно фигурировать сотни окровавленных младенцев.

Встав, я, пошатываясь, отправился на поиски Малфоя с Фенриром.

Бродя по пустым комнатам, по роскошным покоям Малфой-Мэнор, я вспоминал своё давнее путешествие по лечебнице имени Святого Мунго, в день моей первой встречи с Фенриром. Всё так же одна галерея сменялась другой, я миновал холлы и гостиные, бесцельно рассматривал старинные вазы и здоровался с портретами. Я искал эту комнату, но совершенно не имел понятия, как туда идти.

Замок был поистине необъятен. И поблизости — ни одного слуги, ни одного эльфа. Я знал, что в то время, до помолвки с Нарциссой, Люциус жил со своей матерью, чахлой и тихонькой старушкой, которая, по слухам, вообще не выходила из своей комнаты.

Наткнуться на неё тоже было невозможно…

Где они?!

В какой-то момент мне показалось, что я слышу голоса, но потом я встречал привидение или упыря, громыхающего ржавыми цепями. Куда же мне идти?

Я сел на расшитый золотом пуфик в одной из гостевых комнат и от нечего делать прошелся по клавишам черного пианино. И почти в тот же момент услышал звук, который невозможно было спутать ни с чем — хохот Фенрира, сухой, отрывистый, лающий хохот.

Я бросился на звук, открывая двери, пробегая сквозь комнаты, пока не наткнулся на запертую дверь, тяжелую, явно древнюю, обитую золочеными скобами. И что-то дернуло меня сделать вещь, о которой я потом сожалел ни раз.

Я вытащил палочку и отпер дверь заклинанием. Простейшее запирающее, сущий пустяк.

Дверь распахнулась так резко, что я едва успел отпрыгнуть в сторону. В комнате произошло молниеносное движение, но я успел заметить отблески свечей на обнаженном торсе Люциуса Малфоя, блики света на его бледной коже и гладких блестящих волосах.

— Петрификус Тоталус! — мгновенный выпад — черт, как же это больно. Слава богу, Люциус додумался отшвырнуть меня так, чтобы я упал затылком на кресло.

Он поднялся с колен, прижимая мантию к голому телу и, живописно выругавшись на французском, бросился прочь из комнаты.

— Люц! — заорал Фенрир беззлобно, — далеко ли? Это ж гость, нехорошо как-то.

С трудом скосив взгляд, я увидел его, полностью одетого, посреди комнаты.

Хмм… Полностью? Ширинка его выглаженных брюк была расстегнута, а пушистый ковер был примят прямо перед ним, — два круглых отпечатка от коленей Люциуса Малфоя.

Сивый, чертыхнувшись, стал приводить в порядок свои штаны — судя по его пыхтенью, это было не так-то просто. Наконец, взвизгнула молния, и он подошел ко мне.

— Эх, парень, опять ты невовремя, — вздохнул он и достал палочку, — Фините Инкантатем.

Я очнулся и мог двигаться, но для того, чтобы встать с ковра, требовались какие-то нечеловеческие усилия. Я начал понимать, что за сцену я увидел.

О. Мерлин и святая Моргана.

— Долго валяться будешь, а? — жизнерадостно завопил Сивый, — сейчас глубокоуважаемый господин Малфорей испепелит тебя на месте.

Вот… Вот зачем ему всё это было надо. Вот какую цену Люциус заплатил за то, чтобы заполучить Фенрира. И он… он способен на такое. Лицом к лицу. Ха! Ну, конечно.

Это он будет плясать под мою дудку. Не я.

Ох, Фенрир, Фенрир… Я явно тебя недооценивал.

— Ну, что ты смотришь на меня так, а, Снейп? — Фенрир помог мне подняться, — да не переживай ты, я знаю, он тебе нравился. Но уж больно смазливый этот твой дружок, вот я и не вытерпел.

— Смазливый дружок, — бессмысленно повторил я, — ты вынудил Люциуса Малфоя…

— Ага, ага, — ухмыльнулся Фенрир, — это, кажется, всё, на что он годится. Ты ведь не обижаешься? Это было предусмотрено правилами экитета?

— Этикета, Фенрир, — я всё ещё пялился в пустоту за его стеной, — да, конечно…

В какой-то прострации я опустился в кресло.

— Ты что это, а? — забеспокоился Сивый, взглянув в мое лицо, — эй! С тобой всё в порядке?

— Фенрир…

— Воды принести, парень? Только не вздумать откидывать копыта здесь, я не знаю обратной дороги.

— Фенрир, — я издал нервный смешок, грозящий перерасти в истерику, — я не буду тебя ни о чем спрашивать. Скажи мне только одно…

Грейбек услужливо склонил голову, хотя в глазах его плясали бесенята.

— Я пытался переспать с Малфоем курса эдак… с шестого. Он заключал со мной ни одну сделку, он платил мне деньги и был готов на все, чтобы заполучить для Темного Лорда моё согласие. Но он никогда… Никогда…

Он никогда, ни единым словом, ни одним взглядом не предлагал мне что-то, выходящее за пределы «профессиональной дружбы». А ведь я… Я никогда не мнил себя красавцем, но я во всех отношениях привлекательнее оборотня Грейбека!

И Люциус был должен мне много больше, чем ему.

И я был согласен. И я был готов. А тут приезжает Сивый и в первый же вечер склоняет аристократа и красавца Малфоя к… к этому.

Что это вообще означает?!

— Скажи мне одно, — я приподнялся в кресле и выдохнул Фенриру в лицо, — как? Как ты, черт подери, сделал это?!

* * *

Прошло несколько часов, а моя истерика не прекращалась. И плевать, что не по-мужски, и плевать на место и время, да вообще на всё плевать! Фенрир с обреченным видом сидел в моей гостевой спальне и через короткие промежутки времени подливал мне малфоевского вина.

— Чему, малыш? — удивился Фенрир.

— Быть… привлекательным. Этим… сексуальным… вещам.

Сивый так и сел на пол.

— Ты что это, а, парень? — переспросил он, — ты эти свои штуки бросай… Я тебя помню ещё вот таким вот малявочкой, как, ты думаешь, я смогу проделать это с тобой?

И это было все.

Он вглядывался в меня с несвойственным ему беспокойством, а я… я чувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Здоровенные такие, крокодильи слезы. Так это правда. Фенрир был единственным человеком, которому я доверял самые сокровенные тайны, единственным, который всегда учил меня, всегда меня направлял. Во всяком случае, я считал его… своим учителем.

И если он вот так отказывается от меня… Что ж, мое дело кончено. Даже Сивый не хочет до меня дотронуться.

— Эй, Северус? — с недоумением спросил Грейбек, увидев, как по моему лицу градом катятся слезы, — Северус, мальчик, ты что?

Я сразу вспомнил свои школьные годы: без этого никак.

«Эй, Снейп, иди помойся в унитазе, от тебя разит за версту!»

«Да никто не подойдет к нему, даже чтобы ударить!»

«Да уж, это точно, никто не хочет с ним сидеть за одной партой, и это понятно…»

— Ну, ну, — заворчал Сивый, совершенно не представляя, что ему сделать, — ну же, прекрати.

— Это… — я всхлипнул и попытался вытереть слезы тыльной стороной ладони, — это… бесполезно.

Со стен на меня пялились портреты малфоевских тетушек, где-то подо мною древний упырь гремел своими цепями, в окно заглядывала любопытствующая луна, а прямо перед глазами расплывалось грубое, коричнево-желтое лицо Фенрира.

Я снова заскулил, и он, не выдержав, обрушил свой огромный кулак на ни в чем не повинную стену.

— ХВАТИТ, — рявкнул он, — вставай.

— Что? — я изумленно стал вглядываться в его злые, прищуренные глаза.

— Вставай, я тебе говорю, — он схватил меня за шкирку и рывком поднял с кресла. Через секунду я оказался сидящим на полу, — разревелся, как девица, мать твою за ногу…

Я в недоумении моргал, стряхивая с ресниц слезы, и сквозь какую-то пелену наблюдал за тем, как Грейбек яростно сдергивает с себя брюки вместе с бельем. Прямо перед моими глазами оказались две загорелые, мускулистые ноги, покрытые жесткими рыжеватыми волосами. Я медленно поднял взгляд выше и почувствовал, как по телу пробегают мурашки.

Его член, огромный, налитый кровью, выглядел… устрашающе. Он вздымался вверх в обрамлении курчавых волос, чуть влажный — я сразу вспомнил про Люциуса.

— Вперед, — приказал Фенрир, — давай, делай это.

Мерлин, мне стало не по себе. И что же я должен сотворить с этим его прибором? Он же просто не поместится мне в рот!

— Но… — промямлил я, проклиная чертов вечер.

— Ты хотел этого? Вперед.

— Может… — я запнулся и жалобно посмотрел вверх, — ты хоть объяснишь мне, как…

— А НУ-КА ДЕЛАЙ ЭТО, парень! — рявкнул Грейбек так, что в буфете зазвенел хрусталь, — делай, или я сожру тебя, слышишь?

Я испуганно подскочил и тут же взял в рот его член. Твердый и горячий… Боже, и как это делать, если я и двинуться не могу? Слегка качнувшись вперед и назад, я снова замер.

Потому что неожиданно я почувствовал и своё возбуждение — о, да, именно так, он стоял, совершенно определенно, и это было так… сильно, так болезненно, и я не мог ничего с этим сделать.

Широкая, плоская ладонь Фенрира легла мне на плечо и слегка сжала его: продолжай, не останавливайся.

Я снова вобрал его член так глубоко, что чуть не поперхнулся, а потом двинулся так, чтобы твердая головка уткнулась мне в щеку. Там… Там, внутри что-то пульсировало. А у меня в штанах всё чуть ли не булькало от возбуждения.

Ладонь Фенрира переместилась мне на затылок и надавила на него: я вобрал его член ещё глубже, и мои зубы скользнули по тонкой, бархатистой коже.

— Так, — сказал Фенрир, — не спи. Раз уж взялся, то делай это.

Я принялся покачиваться ещё сильнее, в такт его поглаживаниям — его рука двигалась вместе со мной. Его член у меня во рту становился более твердым, и я всё более отчетливо чувствовал его вибрацию.

— Прикуси, — спокойно сказал Фенрир, — давай, не бойся.

Я послушно сомкнул зубы на самом основании, и мне прямо в горло брызнула солоноватая струя. Я, разумеется, поперхнулся.

— Глотай, — приказал Фенрир, отстраняясь.

Я всё не мог справится со своим дыханием, беспомощно водил рукой по его бедрам.

— Глотай, — настойчиво повторил Фенрир, пальцами приподняв мой подбородок.

Закашлявшись, я всё же справился и проглотил сперму. Она показалась мне отвратительной на вкус.

— Молодец, — выдохнул Грейбек, потрепав меня по голове, — ну, вот и всё, парень.

— Спа… — я сглотнул, чтобы перебить ужасный привкус во рту, — спасибо.

Сивый отошел на несколько шагов и смерил меня насмешливым взглядом.

— Это я должен тебя благодарить, Снейп, — его глаза смотрели на меня с каким-то доселе неведомым теплом, — о себе-то позаботься.

Я с судорожным вздохом сжал через тонкую ткань брюк свой возбужденный член.

— Я пойду в ванную.

— Ты можешь сделать это здесь, мальчик, — пожав плечами, он отвернулся и стал облачаться в пижаму.

…Позже, когда я забрался в постель, мы оба решили, что нам лень расходиться по своим комнатам. Прохладный душ пригасил мое неуместное в таком случае желание, и я спокойно дотронулся до твердой груди Сивого.

— Когда-нибудь мы зайдем дальше? — спросил я, и даже в темноте увидел, как скривился Сивый.

— Послушай, парень… Я не знаю, зачем тебе всё это нужно. Тебе совсем немного лет, и ты вполне можешь набраться опыту с кем-нибудь, кто тебе подходит. Брось старика-Фенрира, а?

— Ни за что, — сказал я твердо, — ты — самый лучший учитель.

* * *

Меня разбудил грубоватый шлепок по заднице, и я совершенно автоматически стал натягивать на себя одеяло.

Фенрир, полностью одетый, стоял у моей кровати.

— Вставай, малыш, — сказал он, бросая мне мантию, — кажется, нас выгоняют отсюда.

— Что? — я с трудом разлепил глаза, — кто выгоняет?

— Ну, подумай, ты же умненький мальчик, — Сивый широко ухмыльнулся, — господин хозяин очень вежливо со мной распрощался.

— Как… почему…

— Да распсиховался твой приятель, Снейп, обычное дело, так ведь? Не выдержала его… эта… душевная конструкция.

— Организация душевная, — машинально поправился я, — и что же, он даже забросил сделку?..

— Ну, как же, — Фенрир стал рыться в своих карманах. За какими-то крошками, просаленными обертками, за внушительного вида карманным ножом и самым что ни на есть вульгарным хулиганским кастетом последовал очень аккуратный и элегантный свиток желтоватой гербовой бумаги, — вот оно.

Фенрир замахал у меня перед глазами свитком и, развернув его, стал зачитывать по слогам:

— Мистер… эээ… именуемый Темный Лорд, пре-дос-твляет мистеру Си-во-му сто живых младенцев в год за политическую а-ги-та-ци-о-нную компанию и…

— Так он согласился, — я изумленно охнул, — он согласился на младенцев!

Возможно, десять лет спустя, когда у Лорда в услужении помимо оборотней будут стоять зомби, инферналы, гиганты и гоблины, это не будет казаться мне таким абсурдом. Но сейчас это было ужаснейшей, феерической дикостью — окровавленные младенцы в наш век денег и обещаний — и потому я ещё с полчаса косился на Фенрира неверящим взглядом.

— Так, минуточку, — очень серьезно уточнил он, — младенцы — и минет.

— О, да, это, конечно же, меняет дело, — хихикнул я, поднимаясь с постели, — так что же, Люциус не решился встретить нас за завтраком?

— Никакого завтрака, приятель. Поехали в общину, там хоть нас накормят. Ну же, вставай.

— Не могу, — я усмехнулся прямо в его недоуменную рожу, — как насчет…

Взгляд Фенрира скользнул вниз.

— Наглеешь на глазах, приятель. Не будет этого.

— Почему? Разве вчера…

— Слушай, забыть бы тебе это, парень, — Фенрир покачал головой, — ничего путного из этого не выйдет. Думаешь, мне заняться нечем, а? Думаешь, Фенрир превратился в старую калошу, которая будет удовлетворять тебя до конца жизни?

Я молча отвернулся.

— Плохо ты знаешь Грейбека, — спокойно, негромко сказал он. — Даже. Не. Думай.

Наверное, этот визит в Малфой-Мэнор, закончившийся для его хозяина так плачевно, и послужил отправной точкой всей дальнейших событий.

Я не лгал, когда говорил, что роль Люциуса в моей жизни была очень велика, и что во многом ради него я стал Пожирателем Смерти. Разумеется, после того, как Малфой от меня отстранился, мой энтузиазм резко снизился. И к тому же я взрослел, взрослел очень быстро. Если раньше я готов был работать без малейшего представления о том, во что превращаются потом плоды моих дел, то сейчас мне было страшно важно знать планы и цели Темного Лорда, я должен быть отдавать себе отчет в том, на что иду.

И как только я начал понимать истинный масштаб бедствия и то, какую цену мы платим за наше величие, мне стало нехорошо.

Не то, чтобы я был полностью разочарован в единочасье. Но ещё нескольких ночей в ряду убийц и фанатиков мне хватило для того, чтобы написать Дамблдору.

Я просто не мог этого выдерживать больше. Это было слишком резко, слишком жестоко, слишком тяжело. И Люциус больше меня не поддерживал. Он опускал голову как только я с ним здоровался и избегал встречаться со мной взглядом.

Ха. Гордость не позволяла.

Тот же год.

Дом впервые за многие, многие годы наполнился жизнью: шумом, волнением, слезами и истериками, приглушенными шепотками. В доме появились люди.

Когда срочная сова вызвала меня из общины, где я гостил последний месяц, я был изумлен, взбудоражен, шокирован — как и большинство людей, дернувшихся сюда по первому же зову. И что это были за гости!

Магглы в нелепых узких костюмах, как пришибленные, шатались по этажам и с тупым недоумением рассматривали корешки моих книг. Время от времени кто-то из них спрашивал у меня, что это за «Ритуалы смерти» на второй полке слева.

Маги, приглашенные матерью, тихо плевались в сторонке и с поразительной быстротой уничтожали запасы отцовского коньяка. Тут была и шумная, взбалмошная американская тетушка, одержимая идеей сосватать меня своей приятельнице, тихий, печальный вампир, сквиб, кажется, от рождения, и, похожая на чью-то исчезающую тень, мамина детская подруга.

Гроб стоял посреди гостиной, укрытый черным фетром. Господи, ну зачем они одели его в мантию. Маггла — и в мантию. Какая феерическая глупость.

Мать не покидала комнату второй день. Прислонившись к стене, она смотрела и смотрела на него, спокойно, без слез. Ничто не могло оторвать её от тела мужа, кроме всё той же назойливой тетки, спрашивающей её то и дело где взять вилки и что это за страшное ушастое существо пробежало по галерее.

Отец упал с большой лестнице на чердаке, так было написано в письме. Шея. Позвоночник. А ведь он уже в возрасте был.

Меня всё тянуло стащить ткань с закрытого гроба. Мать говорила, что он сильно разбил лицо. А меня всё тянуло… Нет. Нет и нет.

Фенрир казался, я помню, удивленным. Изобразив какую-то кривоватую сочувственную улыбку, он пробормотал «Мои соболезнования, парень» и, хлопнув меня по плечу, оправил домой с флягой, полной отменного виски.

Я зашел на кухню и взял ещё бутылку эля, буквально спиной чувствуя молчаливое неодобрение тетушки. Я схватил кружку и уселся в тень, в угол гостиной, где меня никто не мог заметить.

— Так это сын прошел там? — спросил какой-то маггл в очках у другого, с лысиной, — такой, бледный, на огромную моль похож? И всё в этой хламиде расхаживает?

— Видимо, это их семейная традиция. Вон, и самого-то хоронят в халате.

Надраться и позабыть. Никого не слушать.

Я заколдую первого же, кто пристанет ко мне с разговорами об усопшем.

— Говорят, он занимается какой-то химией. Вроде подает надежды.

— Химией… Я в его комнате какие-то жуткие книги видел. «Как избавиться от баньши?», «Тайны некромантии», «Наука прорицания». Сдается мне, не все с ним в порядке…

— Та ещё семейка, надо тебе сказать. Тобиас вроде отличный мужик был, ну, в барах любил посидеть и всё такое. А жена у него такая пришибленная ходит, что видно, это она всю жизнь такая, не только в последние дни. И сын, вон, кажись, сумасшедший…

— Вообще, говорю тебе, Джо, в этом доме у них нечисто что-то. Я в комнате этого кудесника взял колбу посмотреть, пустую, слышишь, колбу, а из неё как дым повалит фиолетовый! Кошмар, еле унес ноги.

Драконий порошок, исчезающие субстанции, любознательная ты идиотина.

— Да, да, Сэм, охотно верю… Я бы на их месте священника вызвал, честное слово. Ну, походить бы с кадилом, окропить бы святой водицей. А то ещё покойник тут шляться будет…

Ухожу, не могу больше слушать этих придурков.

Мне нужно уединение.

Мне нужен покой.

В отцовском кабинете пусто и пыльно, после его смерти тут явно никто не убирался. Зеркала занавешены, хорошо, ещё мать догадалась Дурильные Чары навести на Большой Холл и соседние двери. Уж совершенно нечего гостям делать в моей домашней лаборатории.

Мать… Как она? Что с ней станет?

Я не буду говорить про любовь. Я не имею права даже думать об этом, я всё равно только запутаю все. Всё сложнее, чем мне кажется.

Но выживет ли она после смерти отца? Станет ли ей лучше? Она привыкла к нему, как привыкают к долгой, хронической болезни. А теперь его вырвали из её сердца, из её жизни, и мне всё кажется, что какая-та часть её измученной, истерзанной души похоронят вместе с ним.

Я прошелся пальцами по корешкам магглских книг. Отец предпочитал длинные, нудные исторические романы с картами битв и схемами расположения войск. Как… бессмысленно.

Все предметы в этой комнате хранили в себе десятки воспоминаний, запертых в тонкой оболочке, затаившихся, готовых вырваться наружу. Я всё гадал, когда же на меня накатит это — слезы, боль, мучительное ощущение утраты.

Рано, видимо. Потом будет.

Но что-то уже было. Какой-то осадок в моей душе, оставленный отцом, квинтэссенция его жизни, последний след, отчетливый, хоть и неглубокий. Жестокость с сочетании с детской беспомощностью. Сила, маскирующая стариковскую слабость. Немощность. Я помню наш последний серьезный разговор, мою безусловную, стремительную победу. Мучительное объятье, и мы лежим в темноте на полу, стискивая друг друга до боли, до слез, и дыхание с хрипом вырывается из груди.

Старик… Ты просто жалкий, беспомощный старик.

Да нет тут любви, нет и не было, подумал я, покидая комнату. Никакой привязанности.

Нечто очень глубокое, больное, как клинок, воткнутый мне в горло — и с этим я буду жить. Осталась лишь чудовищная жалость и сдавленная боль вместо долгожданного облегчения. Я размахнулся и зашвырнул бутылку в стену, осколки полетели во все стороны, и один из них оцарапал мне щеку.

Захлебнувшийся крик, боль, впечатанная в стенку.

Флягу Фенрира я выбросил в окно.

* * *

Дождь, мерзкий, нудный, бесконечный лондонский дождь. Все эти магглы с пальто и маги в мантиях стаей черных грачей нависли над мокрой ямой. Два ублюдочных могильщика, чуть ли не сквернословя, спускали гроб в могилу. Ноги увязали в грязи, скользили в этой бурой жиже; пахло мокрой землей, плесенью, вязким серым туманом.

Мать повисла на моей руке, отказываясь смотреть на надгробие. Тетушка повисла на другой, отчаянно рыдая.

Я сгибался под их тяжестью, и уже был готов переместиться в другую сторону, присоединиться к мужчинам, как вдруг в глубине кладбища промелькнула фигура в темном, заставившая меня неожиданно напрячься.

Фигура приближалась, ловко огибая ограды и изгороди, пока не присоединилась к скорбящим. Черная мантия, надвинутый капюшон. Уже тогда я стал подозревать его, но…

Когда стая прикормленных кладбищенских воронов, спокойно расхаживающая у наших ног, со страшным криком поднялась в воздух, и собака старика-сторожа, заскулив, поджала хвост и ринулась к хозяину, мне всё стало понятно.

Люди удивленно наблюдали за этим странных поведением животных, а я старался не двигаться, не показывать ничего Грейбеку. Зачем?

Зачем он пришел сюда?

Что ему нужно?

Не выдержав, я поднял голову, и встретился с Фенриром взглядом. Он едва заметно кивнул мне и стал пробираться ближе.

— Мальчик, — мое ухо обожгло его горячее дыхание, — ну, как ты тут?

Я слегка покачнулся под напором американской тетушки, содрогнувшейся в плаче, и в следующий момент Фенрир мягко отстранил мою руку.

Нет! Нет, нет, нет. Что-то во мне отчаянно сопротивлялось этому, что-то мешало. Я не мог, я просто не мог видеть Грейбека, осторожно поддерживающего под локоть мою безутешную матушку, со скорбным выражением на своей жуткой роже взирающего на старания двух могильщиков.

Тут что-то было неправильно. Страшно.

Мне захотелось оттолкнуть его, крикнуть ему, и я почти уже сорвался с месте, как вдруг подумал, как это всё будет выглядеть. Как это всё воспримет моя и так уже еле живая мама. И тогда я тихо обошел людей и встал с противоположной стороны могилы, перед Фенриром, не в силах отвести от него настороженного взгляда.

Возможно, тут имели место мои воспоминания о некогда сказанных им словах — то, что он готов был убить моего отца. И хотя я со всех сил гнал от себя эти мысли, все равно… Всё равно. Предчувствия, что-то на уровне интуиции.

Фенрир ласково сжал мамину маленькую ручку, и я содрогнулся, увидев, как она изчезла в его огромной лапище. Боже, боже, нет.

— Я друг Северуса, — шепнул Фенрир в ответ на вопрошающий взгляд тетки, — всё в порядке, мадам. Крепитесь.

Могильщики, наконец, справились со своей непростой задачей, и гроб с мерзким чавканьем опустился в яму. Мама очень медленно подошла к могиле и бросила в неё ком влажной, пахучей земли. Я должен был быть следующим.

Один за другим гости расходились, сказав покойнику последние слова. Я увидел, как покачнулась матушка, забираясь в машину кого-то из отцовских приятелей, и был уже готов броситься за ней, но сдержался, увидев в мутном тумане за унылыми черными спинами силуэт Грейбека.

Вскоре кладбище совсем опустело. В такой дождь никто не явился навестить мертвых.

Мы остались один на один в наступающих сумерках холодного осеннего вечера.

— Ты как, малыш? — снова спросил Фенрир, подходя ближе.

Этот вопрос прозвучал жутко в его устах, ведь подозрения по-прежнему меня не отпускали. Я отшатнулся, не ответив ему, и Фенрир быстро перехватил мои руки.

Никогда он раньше не держал меня за руки. Бывало — хватал, да, дергал, бил меня по ладоням, в конце концов, но не держал. Так… тепло. Легко. Уверенно.

И я не мог сопротивляться: как во сне качнулся вперед и почувствовал, что колени подгибаются, понял, что падаю, только когда уже полетел носом вниз, и Грейбек спокойно подхватил меня под мышки.

Он славится своей молниеносной реакцией. Он обнимает меня, и в этом объятии нет желания, нет страсти, нет ничего, кроме заботы и тепла. Это спокойное, дружеское объятие.

И когда я стою вот так, уткнувшись носом в воротник его мантии, я чувствую, как все мои сомнения покидают меня, растворяются в этой звенящей тишине без остатка.

Я медленно отстраняюсь, глядя в его зеленые глаза, окаймленные сетью морщинок, глядя на плотно сжатые губы, глядя на его огромные руки с длинными волчьими когтями.

— Зачем ты пришел, Фенрир?

— Ну, — он почему-то посмотрел в сторону, — ты странно выглядел, когда уезжал из общины, парень. Вот я и решил тебя навестить. Так как, а? Ты не ответил.

Его рука скользнула вверх, приподнимая рукав, обнажая кожу чистую, гладкую — ни одного синяка, ни одного шрама.

И тогда я понял, что вот оно, приходит, всё как полагается — и комок в горле, и слезы в глазах, и в груди колет. И понял, вот так, без слов понял всё о смерти своего отца.

Я никогда больше не говорил с Фенриром об этом.

— Всё хорошо, — пробормотал я, отстраняясь, — всё в порядке, Фенрир. Всё в порядке.

1981

— Это всё принципы, Фенрир, — вздохнул я, приканчивая свой огневиски, — не поверишь, они есть даже у слизеринцев.

Я облокотился локтями на барную стойку и качнулся взад и вперед. Низкие каменные своды медленно погружались во тьму, размытый ручеек лунного света выхватывал из этой темноту огромную, сгорбленную фигуру Фенрира.

— Только не говори мне про добро и зло, парень. Наслышался я от этих своих волчат. Насилие там… Как его? Милосердие.

— Нет, нет, — я сделал попытку улыбнуться, но понял, что был слишком пьян, — просто это перестало доставлять мне удовольствие. А я никогда не буду терзать себя ради другого какого-то человека, в чьей силе я, кстати говоря, не до конца уверен…

— Тсс, — Сивый, пьяно улыбаясь, прижал палец к моим губам, — а если я сдам тебя Темному Лорду с этой твоей работенкой в Хогвартсе? Ушел, дескать, юнец под крылышко старика Дамблдора, ушел, говнюк эдакий, что прикажете с ним делать?

— Сдавай, — я махнул рукой, — только языком молоть можешь. Да если бы ты захотел, то сожрал бы меня, когда мне было тринадцать. Ты только помни, что я в любой момент могу сдать тебя властям. По клетке соскучился? — я шваркнул о барную стойку пустую бутыль и посмотрел на Фенрира мутными глазами, — скажи лучше, как у тебя дела-то?

— Нормально, — Фенрир покачал головой, — нор…мально.

Фенрир совсем не был старым, я никогда не считал его таким, но глубокие тени, залегшие под его глазами, прибавляли ему ни один десяток. Жесткие носогубные складки, рот, превратившейся в узкую полоску, — уверенный росчерк пера. С возрастом у него начали клочьями вылезать волосы, и он, взбесившись, в один день побрился наголо.

И — нет, он не похудел. Наоборот, разменяв четвертый десяток, он, совершенно не поправившись, стал только более огромным. Монстр, хищник, матерый зверь.

Мне было стыдно… Признаться, после злополучного визита в Малфой-Мэнор, я несколько позабыл своего друга. Мы по-прежнему состояли в переписки, но раз от раза его письма становились длиннее и… откровеннее, что ли? Если только можно допустить существование какой-то иной откровенности, помимо той, что всю жизнь нас объединяла.

Да и потом. Пока я не являюсь двойным шпионом, хотя, конечно, подумываю об этом, но мое поступления на работу в Хогвартс и дружеская связь с Дамблдором — вызов всей моей жизни, вызов деспотии Темного Лорда, насилию, вызов каждому в отдельности Пожирателю Смерти.

Лорд принял меня. Он не мог меня не принять, он не мог не оценить этого. Возможно, скоро дела мои пойдут не так хорошо.

— Ты написал мне. Ты хотел меня увидеть, и не отмалчивайся. Рассказывай, давай, в чем дело.

Фенрир молчал некоторое время, тупо вглядываясь в лунные блики, пляшущие на искристой поверхности ячменного виски; потом с мычанием покачал головой, отказываясь говорить, но затем что-то будто щелкнуло, что-то сломалось в нем, и он сказал заговорил, глухо и отрывисто:

— Волнения. В общине. Везде. Из-за Вол…Волд… Из-за сам-знаешь-кого. И вчера было покушение. На меня. С ножом. И они сожгли… Сожгли старый склад, который ты ещё строил.

— Что?.. — я поперхнулся виски, — что ты говоришь, Сивый! Кто… кто же делает это?

— Появились… — он закашлялся, — появились шайки, которые за это… Ну, как ты там говоришь? Принципы? За Дамблдора и за весь этот… свет. Какой-то олух бросился на меня ночью. Я его убил. Его дружки подожгли склад.

— Но кто? Откуда они, Фенрир?!

— Как — откуда? — Фенрир уставился на меня в недоумении, — отсюда, конечно. Из общины. С Западной Стороны. Они против моего договора с Лордом. Против того, чтобы тут шлялись Пожиратели. Они называют меня «демоном зла», — он засмеялся неприятным, дребезжащим смехом, — вот такие дела, мальчик. Да…

Я похолодел.

Но… В общем, конечно, всё сходилось. На что рассчитывал Фенрир, отдавая ни в чем о

не подозревающих и в общем-то свободных людей под управление Темного Лорда? Фактически — в собственность?

Сообщники Дамблдора и Ордена набирали силу, и я не мог не чувствовать это. Возможно, именно это предчувствие скорого падения власти Темного Лорда, не смотря на всю его силу, и заставило меня идти к директору.

Выходит, они были и здесь, эти люди. В этой дикой, богом покинутой дыре, которую Фенрир любил без памяти.

Конечно, дело не в поджоге и нападении, я понимал это. Фенрир сохранил свою силу, он просто кипел энергией, и мог сопротивляться чему угодно, как когда-то давным-давно преодолел все трудности, связанные с большой стройкой. Он мог убить и перевешать всех, кто был ему неугоден. Он мог отразить сотни покушений: его реакция была фантастической, сила — огромной, его опыт была вся его жизнь, и он мог быть бдительнее и осторожнее самого Темного Лорда.

Дома можно перестроить, разрушить, воздвигнуть заново. Дело было совсем не в этом.

И я знал, что так мучило Грейбека. Это предательство, предательство всего его мира, предательство всей общины, которую он сам построил своими руками.

— Они все обманывают меня, — проревел Фенрир, стуча по столу огромным кулачищем, — они должны быть благодарны мне, сукины дети, а они меня обманывают! Все, все, до единого! И я не могу, понимаешь ты меня или нет, я гляжу в их тупенькие белесые глазки, и я не могу понять, за они или против, я не умею читать их мысли, я просто не знаю, откуда удара мне ждать!

Тяжело дыша, он повернулся ко мне, будто собираясь спросить меня о чем-то, но только плюнул и снова уставился в стол.

— Они обожают тебя, — сказал я негромко, — я говорил с этими людьми на стройке, я разговаривал со здешним барменом, я говорил с Роззи. Они тебя боготворят — все, кто знают, как это всё начиналось. Кто был с тобой с начала — будет рядом до самого конца. А эти малолетние ублюдки поплатятся за свою глупость… Ты веришь моим словам, Фенрир? — я наклонился и заглянул в его опухшие от бессонницы глаза, — скажи мне. Ответь мне.

Он молчал некоторое время, отказываясь поднимать голову, а потом медленно развернулся ко мне всем телом.

— Мальчик, — сказал он хрипло, — вот что я тебе скажу. Я ненавижу этих людей, пресмыкающихся перед Альбусом Дамблдором. Но ты присоединился к ним недавно. До этого я ненавидел умников и книгочеев. Но ты был одним из них… И эта история с твоим приятелем, когда ты должен был жутко его приревновать… — он поднял на меня глаза, выцветшие, усталые, — по этой вашей логике ты должен быть для меня главным недругом, а я для тебя, так ведь? Ан нет… Не получается у меня идти против тебя. Никак. Не получается. Выходит, во всем этом какая-то ошибочка закралась, а? Так ведь? Вот ты и скажи мне, в чем тут дело, я тебя одного слушать стану. Ну, давай-ка.

Фенрир.

Фенрир…

Я смотрел на него во все глаза, а слов найти не получалось.

Как это, наверное, глупо — мариноваться в собственной глупости, посвятить себя одному человеку, беречь и сохранять себя для одного человека на протяжении стольких лет, не имея никаких гарантий и обязательств.

Но тогда, раздеваясь в этом пустом, заколоченном баре перед Фенриром Грейбеком, я решил, что меня плевать на все правила и запреты, все невзгоды, проблемы, черные и белые группировки, собственные комплексы и это напряженное молчание.

Одна пуговка за другой. Чер-ртовы петельки.

Девственник — как, наверное, нелепо. Но если я никого не нашел? Если я всю жизнь кого-то ждал? Знали бы мои студенты, что их профессор — господи, Северус, ты уже профессор! — никогда не делал этого, чтобы они мне сказали, а?

Если бы кто спросил меня об этом, я бы ответил: да, и тысячу раз да — я ждал именно этого часа, этой минуты, чтобы отдать себя свирепому оборотню в грязном баре под действием препаршивого виски. Да. Конечно же, да.

Грейбек с шипением отдернул руки.

— Поздно, — спокойно сказал я, — возможно, ты и не отдаешь себе в этом отчета, но ты только что ущипнул меня за задницу. И не смей говорить теперь, что ты меня не хочешь.

Фенрир с негодованием посмотрел на свою руку, словно это она была виновата во всех жизненных неурядицах.

— Ладно, — прорычал он, — ладно, одна определенная часть меня определенно этого хочет, но это совсем не время и не место, парень.

— Самое время, — я решительно вернул его ладонь на положенное место, — давай-ка, тебе нужно расслабиться.

— Я не смогу расслабиться, меня заест совесть, — парировал Фенрир, не отнимая, однако, ладонь.

— Мне холодно, — сказал я, — и я сам прошу согреть меня. Ты взрослый человек, а я уже давно не тот мальчик в лечебнице.

Воспоминания… Как же их много. Прошло столько лет, а я помню все точно, ярко, поразительно отчетливо. Та злосчастная газета. Как он рявкнул на меня. Как его развеселила моя фамилия.

Нашивка на мантии и сорванные датчики. Пол весь в стеклянной пыли, весь в осколках, они сверкали как первый выпавший снег.

— Черт подери, сделай это, — я почувствовал себя ужасно глупо, совершенно не представляя, что мне делать дальше.

В своих грезах я весьма смутно представлял себе, что последует за его ладонью у меня на заднице. Очень расплывчато.

— Скажи, Фенрир, — я попытался, чтобы мой дрожащий голос звучал с ехидцей, — а всем твоим любовником приходится умолять тебя, чтобы ты сделал хоть что-то, а? Стоять на коленях, самим приводить в нужное положение твои неуклюжие руки, а?

— Ну, знаешь что, парень, — его голос зазвучал угрожающе, низко, — за это я ведь могу и…

— А, может, им самим приходилось забираться на тебя и возбуждать тебя путем долгих увещеваний?

— Снейп, — рявкнул он, переворачивая стакан.

— А может…

— Хватит, — прорычал он так, что задребезжали стенки стакана, — прекрати. Я чувствую себя извращенцем, и неспроста так, а? Верно?

— Я ждал этого, Фенрир, — я поднял него глаза, хотя это было так больно, так страшно, — я совершенно чист. Я хочу, чтобы ты был первым.

— Нет.

— Ну почему? — окончательно потеряв терпение, я забарабанил ладонями по барной стойке, — мне надоело быть последним! Это… это стыдно и унизительно. Я не хочу остаться девственником до смерти. И почему я всегда должен тебя уговаривать, почему? Неужели я ни чуточки тебя не прив…

Не успев окончить фразу, я обнаружил себя перекинутым через барную стойку. Мои ноги были задраны вверх, и я почувствовал холодные пальцы Фенрира вокруг моих лодыжек. В таком положении, повиснув вниз головой, было не очень-то удобно продолжать причитания, поэтому я предпочел заткнуться.

— Хренов истерик, — буркнул Фенрир из-за спины, и тут же ткнул пальцем мне в задницу, и это было так резко и больно, и совершенно без каких-либо прелюдий вроде поцелуев и поглаживаний, что я вскрикнул от неожиданности.

— А-аа, — с мстительным удовлетворением протянул Фенрир, резкими толчками вводя в меня палец, — вот то-то же. Я предупреждал тебя, а, нет разве? А как больно-то будет теперь…

Палец входил всё глубже, и в какой-то момент я испугался, что он выйдет откуда-нибудь из левой ноздри, он был слегка влажный, вроде Фенрир его облизал, но всё мне казалось, что он порвет мне там всё, что только можно.

Надо отвлечься от боли, наверное… Да, может, тогда это не будет так ужасно. Фенрир резким движением ввел палец до упора и слегка им пошевелил, и я начал понимать, что, может, всё и не так плохо. Потому что он задел этим своим пальцем какую-то особенную точку внутри меня, а когда стал слегка им покачивать, то задел её снова и снова, и, Мерлин и Моргана, это было лучше мастурбации, это было лучше всего, что я когда-либо пробовал.

— Что-то ты не орешь, парень, — Фенрир хохотнул, и я понял, что уже очень давно не видел его смеющимся. О, очень давно — и это секс со мной доставляет ему такое удовольствие, что он не может сдержаться?

Интересно, а у него уже… Краснею!

— Фенрир, а у тебя стоит?

— Ты бы видел.

Я попытался оглянуться, но бесполезно, я вижу только нижнюю сторону столешницы, обклеенную кусочками жевательного табака.

— Лежи смирно, — проворчал Фенрир, — сейчас ты его почувствуешь.

— Скажи мне, — я задышал часто-часто, — скажи мне, что ты чувствуешь.

— О, — Фенрир задумался, — он не помещается у меня в штанах. Думаю, тебе бы понравилось, маленький ты извращенец.

— Я… О! — к первому пальцу прибавился второй и стал медленно продвигаться внутрь меня, к этой самой заветной точке, и я, не удержавшись, стал слегка покачиваться вперед-назад, чтобы палец этот прошел поглубже, — а… а теперь?

— Хм. Скажу тебе так, парень: будь ты на моем месте, ты бы уже раз пять кончил, — я снова подался назад, и Фенрир наградил меня увесистым шлепком по заднице, — тебе повезло, что я такой терпеливый. Другой бы на моем месте уделал бы тут всё, увидев такую роскошную задницу.

— Ммм, — я застонал, глубже насаживаясь на два его пальца и отчаянно желая, чтобы к ним присоединился третий, — не знал, что ты способен на комплименты.

— Я не знаю, что такое коплюменты, — Фенрир со свистом выдохнул воздух и резко вынул оба пальца; я протестующе замычал, — но сейчас я тебе такое устрою, паршивец ты эдакий… И не жалуйся, сам же сделал его такого размера.

А потом… Я готов уже был кончить, когда его влажный, твердый член коснулся колечка моего ануса — честное слово, я думал, что меня разорвет. Мне хватило бы только дотронуться до собственного члена, но я не позволил себе сделать этого. Слишком рано.

Но когда Фенрир начал… толкаться в меня, как только он это начал, я понял, что как бы он меня ни растягивал, он всё равно в меня не войдет, это слишком много. Вероятно, он понял это тоже, поэтому, резко выдохнув, отстранился.

— Я просто порву тебя, приятель, — пробормотал он, — не получится.

— Получится, — я не знал, откуда у меня взялась такая уверенность, — ну же, давай.

Сивый затих на мгновение, а потом спросил неуверенно:

— Уверен?

— Абсолютно, — что угодно, только бы заполнить… — не думай обо мне. Давай.

— Это будет резко, — предупредил Фенрир, — и быстро. Иначе я не стану с тобой возиться.

— Пожалуйста, — я заелозил на деревянной столешнице; кровь приливала к голове, и у меня замерзли ноги, — пожалуйста…

Когда он сделал это…

Это был взрыв, вспышка, это было нечто неописуемое — и это правда было… Так быстро. Так резко — и грубо — и больно — о, дико больно — о, черт тебя подери…

В тот момент, когда он прорвался в меня до упора, до конца, произошло сразу несколько действий.

Во-первых, его зубы сомкнулись на моем плече так, что кровь брызнула вниз, на каменный пол. Я заорал, хотя я, конечно заорал бы в любом случае, но только потом я понял, зачем он это сделал. Я отвлекся от самого процесса и позабыл о той, главной боли, он дал мне передышку, а боль вернется потом, через несколько минут.

А ещё я кончил, бурно и, конечно, преждевременно, я кончил от одной мысли о том, что Фенрир во мне, так глубоко во мне, и что я чувствую его возбуждение, и что — уже спустя несколько секунд — я почувствую, как он кончает в меня, как мокро и влажно там, внутри, и как мне от этого хорошо. Его ногти вонзились мне в бока, и он неожиданно прикоснулся ко мне там, где мгновение назад были его зубы и быстро, по-звериному, зализал укус.

Мы распластались на этой чертовой стойке — я, повиснув, как сушеная селедка, и Фенрир, сверху. Это, наверное, выглядело ужасно глупо и совсем не возбуждающе, но знали бы вы, как это ощущалось!

Прекрасно.

Фантастически.

О, феерия!

Я повешусь, если не заставлю его сделать это снова.

Только в другой раз лицом к лицу. Я хочу смотреть ему в глаза. Я хочу прикоснуться к его губам. Я хочу, чтобы мою кожу царапала его седеющая щетина. Я хочу видеть его член, черт подери, я хочу знать, расширяются ли его зрачки, когда он кончает. Я хочу знать, не срывается ли какое-нибудь слово с его упрямых губ в момент экстаза, не зовет ли он меня по имени.

* * *

Если задуматься, то поймешь, что это вот годы — длинные, запоминающиеся годы — годы между падением Темного Лорда и поступлением Гарри Поттера в школу — вполне можно назвать лучшими годами моей жизни. Как ни крути, а эти одиннадцать лет были и остаются, пожалуй, самым радостным, самым светлым из всего, что мне довелось испытать. После того, как по всей стране разнеслась весть о чудесном младенце, уничтожившем Темного Лорда, а Люциус Малфой, бледнея и запинаясь, подтвердил эти новости, сделка Фенрира с Пожирателями прекратилась.

Мы услышали об этом счастье в одно прекрасное утро первого ноября, когда аж из нашей дыры были видны отблески ночных салютов.

И понеслось — совы, газеты, письма, совы…

Мне казалось тогда, что я просто не встану с постели. Во-первых, потому, что этот момент — точка преломления, начало новой жизни — хотелось удержать в руках, растянуть как можно больше, навсегда запечатлеть его в памяти. Ну, а вторая причина была куда менее романтичной — моя задница все ещё была для Грейбека слишком тесной!

Но — видит бог — мы были счастливы.

И хотя Фенрир сокрушался по поводу своих младенцев, на самом-то деле, нам обоим было плевать на всё это, потому что мы совершенно бессовестно наслаждались счастьем, которое казалось нам тогда бесконечным, а на самом-то деле было мимолетным.

— Дамблдор спрашивал меня, где это я провожу каникулы, — усмехнулся я, кудесничая над завтраком, — очень интересовался.

— Правда? — Фенрир, сонный и растрепанный, вошел в кухню, — мерзкий старикашка, назойливый, а? Нет?

— Он хотел пригласить меня на море с Минервой. Думает, я возбужусь, увидев её в полосатом бикини.

Фенрир смерил меня внимательным взглядом и выхватил у меня сковородку.

— Ты становишься порядочной язвой, приятель, — заметил он, — раньше был просто замкнутый, а теперь ещё и сарказм прет из задницы.

— Почему из задницы? — удивился я.

— Потому что ты этим местом и думаешь в последнее время, — буркнул Фенрир, — и ещё тем, что спереди. Так ведь?

— Ладно, — я ухмыльнулся и прижался к его спине, так, чтобы он почувствовал точно, каким местом я думаю, — а ты становишься по-стариковски проницательным. И откуда, скажи мне на милость, прет эта мудрость? — как раз в этот момент я попал точно в то-самое-место, скрытое пижамными штанами, и Фенрир, охнув, чуть не выронил чайник.

— А если бы я тебя кипятком облил, а, парень? Ещё скажи спасибо, что у меня такая реакция.

— Точно, стареешь, — я мерзко хихикнул, — а если, а если… Раньше тебя не беспокоило, что на меня упадет с крыши бревно.

— А ну-ка прекрати, — он резко обернулся и упер руки в бока, — нам нужно сделать этот хренов завтрак, меня совсем не возбуждают твои торчащие кости, Снейп.

Он с деловитым видом принялся колдовать над яичницей, оставив меня глупо улыбаться в его широкую спину.

— Вот и говорю. Раньше ты не был таким… предусмотрительным. Раньше тебе всё было на авось.

— Ах так, — я увидел, как он напрягся.

— Именно, — я выдал в его спину свою отработанную «преподскую» улыбочку — очень мерзко, сказать вам по правде.

Фенрир резко обернулся и, молниеносно обхватив меня поперек туловища, с грохотом опрокинул на обеденный стол.

— Тогда ты будешь моим завтраком.

— Согласен.

Кажется, мы и вправду оба изменились за эти годы беспросветного счастья. Секрет, наверное, был в том, что нас связывал не только голый секс, не только желание. Не только страсть.

За всем этим стояла дружба, настоящая, крепкая дружба, которой я научился дорожить больше всего на свете. Ну и, разумеется, некоторое соглашения.

Фенрир обязался не рисковать и не встречать меня в городе или школе. Я же никогда не опаздывал, приходя к нему после занятий. Конечно, директор быстро узнал о существовании общины, и обещал не выдавать ни меня, ни его. А ученики пускали слухи о тайнах моих подземелий, пыточных камерах да запертых в шкафу девственницах, хотя я-то почти и не жил там.

— Я привык к тебе, — сказал Фенрир как-то, — так собака привыкает к своей миске и будке. Мир мой — ты, понимаешь?

Он сидел, уставший от ласк, я не давал ему заснуть. Слишком много работы: шла вторая и главная перепись населения в общине, и Фенрир должен был заверить каждый листок. Мы должны уложиться к Рождеству.

— Это… приятно, — я улыбнулся и неуверенно покосился на кипу бумаги, — работай давай.

— Слушай, — Фенрир полностью проигнорировал моё замечание, — слушай, а почему ты никогда не рассказываешь мне о своей работе, а? Что там у тебя происходит в Хогвартсе?

— Ммм? — я удивился, с трудом оторвал голову от подушки, — да ничего особенного. Про что тебе рассказать?

— Э, парень, — Фенрир усмехнулся, — знаю я, что значит это ваше «ничего особенного». Небось, милуешься там с какой-нибудь шестикурсницей, а? Северус?

Я рассмеялся себе под нос. Да мои шестикурсницы мечтают сделать из меня подушечку для иголок.

— Экий ревнивец.

— Нет, а правда. А, может, студентик какой, смазливенький?

— Фенрир…

— Всякие там взгляды да подмигивания, а? Всякие там розы-мимозы? А, Северус?

— Фенрир.

— Да ладно, не таи, парень. Что у тебя с Филиусом Флитвиком?!

— Иди сюда.

Он поднимается и на мгновения я вижу его силуэт в лучах поднимающегося солнца — четко очерченное пятно, гладкое, гуашевое.

Я стараюсь запомнить этот образ на всю жизнь.

…А потом пришел Поттер и принес с собой беду.

Бред это всё про леса Албании да бесплотные духи. Меня мало интересовало, в каком именно обличье будет жить Тот-кого-нельзя-называть. Потому что я знал точно: у меня есть ещё несколько лет до большой войны, есть время привести в порядок свою жизнь.

У Фенрира же времени не было. Как только по стране пошли слухи о возвращении Темного Лорда, Люциус, собиравший его приспешников, потребовал возобновления сделки, и Фенрир, соскучившись от спокойной жизни, с большой охотой согласился.

И как только в общине стали появляться незнакомцы в масках и мантиях, как только мэр, великий и ужасный, стал устраивать каждый месяц кровавые пиршества, бунты против «гнета Пожирателей» возобновились.

Я помню улицы этого городка, усыпанные листовками, я помню людей на каждом углу, украдкой собирающих какие-то подписи, я помню подтасовки на выборных компаниях, сети заговоров и угроз, и лучше всего я помню абсолютно безмятежную улыбку Фенрира, занятого только тем, чтобы не разрушить наше хрупкое счастье.

1991

— Я разорвал его в клочья. Перегрыз ему горло. Я выпил его кровь, не поверишь, всю, до капли. Я бы сожрал его детей, если бы у этого гада они были. Я не знаю, какой из своих девок он дорожил больше, поэтому я прикончил всех. Я монстр. Я чудовище. Убирайся отсюда, Снейп, слышишь? Ты чистенький, приличный мальчик, что ты нашел в моей постели, а? Али потерял что?

— Фенрир…

Я перекатился на спину и уставился в потолок. Ну как, как мне его уговорить?

— Фенрир, здесь оставаться опасно. Это третье покушение за месяц. Это западня, ты понимаешь?

— Я не буду переходить ни на чью сторону! — заорал Сивый, запустив в стену бутылкой из-под пива, — я больше всего на свете ненавижу эти ваши распри! Я не буду разбираться в том, кто в чем виноват! Я зверь, слышишь, зверь, и мне нужен один хозяин. Я нашел его, мне платит за него Люциус Малфой, а большего мне и не надо, ты понимаешь это, а? Нет?

Я глубоко вздохнул и, определенно рискуя, дотронулся до его голого плеча. Слава богу, не огрызнулся.

— Фенрир, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно, — никто не просит тебя принимать сторону Дамблдора. Это не изменит положения. Сейчас в твоем окружении есть люди, которые за Темного Лорда, и если ты поменяешь хозяина…

— Я НЕ БУДУ ЕГО МЕНЯТЬ!

— … Хорошо, и всё же если даже это случиться, они примут место этих, и покушения на тебя возобновятся. Тебе необходимо уехать. Покинуть общину хотя бы на время, потому что ты не сможешь должным образом обеспечить себе защиту…

— Я? — Сивый сел на кровати и ткнул пальцем себе в грудь, — это я — не сумею? Да ты знаешь, кто я, приятель? Я, мать его, природный феномен, меня тут все бояться, я третьего балбеса-убийцу-хренова за этот месяц прикончил…

— Даже самых сильных и великий людей на свете убивали, Фенрир, — терпеливо объясняю я, — это история, которую ты не изучал.

Грейбек пренебрежительно дернул плечом и смерил меня долгим взглядом.

— Ты поймешь это когда-нибудь, или нет, — начал он, — община — это все, что у меня есть, это мой дом, мой лес, моя будка. Никуда я отсюда не денусь, и пусть даже мне придется перегрызть всех, даже если все жители восстанут против меня. Сдохну тут, а не уеду.

Он поджал губы и бухнулся обратно на подушку.

— Ладно. Хорошо. — Господи, и что мне с ним делать? — хорошо, про будку я понял, но ты ведь можешь выйти на прогулку, правда? Взять отпуск, например…

— Не нужен мне отпуск. Я не устал.

Он взял меня за руку и силой дернул вниз, так, что я просто плюхнулся ему на грудь. С раздражением оттолкнув мои губы, он уткнулся лицом мне в бедро и затих, требуя тем самым, чтобы и я замолчал.

— Но…

— Заткнись, парень. Просто заткнись. Иначе я никогда больше тебя не трахну.

Я невольно улыбнулся.

— Знаешь, куда бить, Сивый.

— А то. Ты ведь… этот… ты у нас эротоман, а? Чулочки-подвязочки, а, Снейп? Надеть тебе чулочки? Эротоман, нет?

— Старомодный жаргончик.

Я медленно провел языком про его поджарому животу — от пупка до густых, курчавых волос у основания члена, который, к слову сказать, тут же стал крепким и побагровел.

— Сколько можно тебе повторять, — Фенрир, скривившись, оттолкнул мою голову и рывком перевернул меня на живот, — никаких губ. Трах должен быть трахом.

— Ну поче…

Но тут его широкая ладонь сомкнулась вокруг моего вставшего члена, и я забыл обо всем — о всех проблемах на ближайшие два часа, с тем, чтобы вернуться к ним позже.

* * *

Я провел неделю, слоняясь по общине, пользуясь своим положением бывшего Пожирателя и Дамблдоровой собачки. Фенриров городок был единственным местом, где я с такой легкостью мог притвориться и этим и тем, и черным, и белым.

Были люди, которые помнили меня юным Пожирателем, были и те, кто познакомился со мной, когда я уже перешел на сторону Ордена. Разные были люди. Но все они молчали, как один, и я знал, что мне нечего их опасаться.

Ведь община по-прежнему оставалась засекреченным местом, скопищем преступников и беглецов, счастливым прибежищем всех преследуемых и угнетаемых.

И я видел, собственными глазами видел всё то, что Фенрир так упорно отказывался замечать. Наш бар, стойку которого я некогда отполировал своим членом, превратился в подозрительное, мрачное местечко — сборище гангстерского вида типов, потягивающих эль, играющих в кости и торгующих из-под полы какими-то психотропными травами. Хуже было то, что среди этого рассадника бродили и сами Пожиратели, все новички, в темных масках, заводя драки, устраивая дуэли и обсуждая бесконечные заговоры да стратегии.

Честно говоря, именно здесь мне и пришла в голову идея, которая показалась мне просто замечательной. Я уже несколько месяцев вынашивал план выдворения Грейбека из общины, план, который никак не давал мне покоя.

Троллю ведь понятно, что ему нельзя здесь находиться! Это опасно, это чревато жуткими последствиями, и как он, черт его подери, не понимает этого! Я боялся за него. Когда мне нравился Люциус, я совершенно не беспокоился по поводу его ежемесячных дуэлей. Но тут… Тут совершенно другое дело.

Он же невежественен, и потому наивен, как ребенок. В свои пятьдесят он по-прежнему думает, что будет главным, раз у него самые большие кулаки. Он уверен в своей силе, уверен настолько, что не может даже предположить, что кто-нибудь победит его.

Я рассказывал ему об убийстве Цезаря, которого попросту окружили и закололи ножами, говорил про отравления Медичи, про заговоры Генриха Шестого, про кровавые Смутные века. На что он, конечно же, отвечал мне, что все это дело былое, они в свой век-то и не знали о сегодняшних проблемах.

Если б я мог ему объяснить.

Если б я мог его убедить.

Но я не мог ни того, ни этого, а потому я просто начал действовать.

* * *

Мне всегда нравился Рей Коготь, ведь я помню его ещё с тех пор, как явился сюда выпускником Хогвартса. Это парень — один из немногих оборотней, который учился, действительно учился в Школе Чародейства и Колдовства, пока директор Диппет не узнал про его ликантропию. Я и не представляю себе, как Коготь, будучи сопливым мальчишкой, мог скрывать свою вторую сущность с таким успехом. Впрочем, все волчата взрослеют быстро…

Он с блеском окончил три курса Слизерина, прежде, чем его выгнали, и, по слухам, некоторые учителя так впечатлились его историей, что предложили ему продолжить обучение индивидуально, в тайне от учеников и коллег.

Так или иначе, он был образованным и хватким парнем, этот Рей. Слава богу, он пережил прошлую волну бунтов в общине: ему хватило ума оставаться в тени и хранить молчание. Он был симпатичен мне, несколько раз я даже думал сделать его своим учеником. Я бы сделал это, если бы не был так занят Фенриром.

И сейчас он сидел передо мной, расслабленный и загорелый, в модной куртке из драконьей кожи, я предложил ему выпить. С некоторым удивлением он согласился — и вот мы здесь, в этом самом баре, сидим и потягиваем домашний эль.

— Как Фенрир, профессор? — он произносил мое звание с некоторой насмешкой, уж больно многое это ему напоминало — но, однако, без злобы, как я мог бы ожидать.

— Фенрир… — я без труда изобразил абсолютную безмятежность, — только устал он немного. Как бы это сказать… переутомился. Ну, как, по-твоему он может себя чувствовать, в своем-то возрасте и при такой тяжелой работе?

— Зная его, я сказал бы, что замечательно, — стервец слизеринский, так просто не проведешь, — его же заводит это — работа. Он в своей стихии, разве нет?

— Может, и так, — осторожно ответил я, — только меня это не радует, понимаешь? Совсем не радует. Что бы ты чувствовал на моем месте, Коготь?

— Это зависит от глубины ваших чувств к господину мэру, — Рей лукаво улыбнулся, — разве не так?

Он скользил, ускользал, и я, при всем своем опыте, с большим трудом пытался ухватить его за хвост. Но вместе с тем это доставляло мне чувство глубокого удовлетворения. Верткий парень. Толк будет.

И я, осторожно, то и дело прощупывая почву, начал вводить его в самую суть вопроса. В конце концов, мне нет дела до его сомнений. Это парень идеально, просто идеально подходит на место мэра, на место Фенрира. Он будет спокойно продолжать его дело — служить Лорду, соблюдать условия сделки, уворачиваться от летящих в него камней — он проведет это с блеском, его игра будет умнее и тоньше.

Я никогда не сомневался в слизеринцах, это факт.

И когда парень, слегка очумев от открывающихся перед ним перспектив, обратил ко мне свои сверкающие взоры, я с трудом сдержал улыбку.

— Власть портит, мальчик. Не увлекайся.

— Но… но… — он замялся, отхлебнул эль.

— Что?

— Я не могу полностью доверять вам, не зная ваших мотивов, не правда ли, сэр?

Логично. Я молчу, думая, как бы избежать излишней сентиментальности, описывая наши споры с Грейбеком.

— Вы ведь хотите уйти от него, правда? — глаза мальчишки загорелись, — это месть, так ведь? Это может быть только месть.

— Что… — я задохнулся, — что? Да что ты говоришь такое?

— Вы лишаете его всего, чем он так дорожил, это же жестокость. Выходит, вы хотите за что-то ему отомстить. Вы покинете общину, профессор?

— Я… — слова «я спасаю его жизнь» уже были готовы сорваться с моего языка, но я вовремя закусил губу. Нет, ты не можешь так глупо ошибиться.

Как же парень пойдет на то, что ты ему предлагаешь, если это будет смертельно опасно? Наоборот, нельзя говорить ему об этом. Но что же тогда сказать…

— Я действительно хочу, чтобы он отдохнул, Коготь. Я хочу увезти его на время. Показать ему мир.

— А, — он с недоверием рассматривал пуговицы на моем сюртуке, — тогда понятно.

— Встретимся вечером, Рей, — сказал я, — здесь мы привлекаем слишком много внимания. Вечером обсудим план новой политической компании.

Он кивнул, вмиг сосредоточившись.

— Нужно ли говорить тебе, что всё это делается втайне от Сивого?

— Сэр, — о, обижается. Это хорошо.

Я молча швырнул на стойку золотой галлеон и поднялся.

— Но, сэр, — тихий отклик Рея.

Я оборачиваюсь.

— Что ещё, Коготь?

— Один вопрос, сэр.

— Я слушаю.

Уши Рея слегка покраснели, но его глаза глядели решительно, а голос был тверд.

— Скажите, что вас так в нем привлекает?

— В ком? — я изумился, — в Фенрире?

Когда Коготь заговорил, его слова опережали друг друга, он явно торопился сказать побольше, прежде, чем я его оборву.

— Ему за пятьдесят. Он уже немолод. Скоро это всё закончится. Скоро уже возраст будет многое ему не позволять. Скоро…

— Не слишком ли многое ВЫ себе позволяете! — я, тяжело дыша, отступил назад. Глаза мальчишки просто меня буравили.

— Если бы я только мог, я поставил бы ещё одно условие для себя, сэр.

— Я не хочу знать, что вы имеете в виду.

— Я нужен вам, иначе вы бы ко мне не обратились. А сейчас я знаю слишком многое, чтобы вы отказались от меня.

Слизерин. Змея, прикусывающая собственный хвост — это мой портрет.

И Слизерин же напротив. Зеленые отблески в его прищуренных глазах. Мягкая такая угроза. Изысканный аперитив.

Конечно, я всегда знал, что многим хотелось бы отведать меня на вкус. Во-первых, я был просто человек — человек просвещенный, много видевший, много знающий, я был нормальный человек, не оборотень. Я учился в школе, я служил и работал, я знал об этом мире в тысячу раз больше, чем любой житель общины.

И потом, я был с Фенриром, великим и ужасным. Я видел, как на меня посматривают, когда мы, обнявшись, проходим по улице. О, сколько я красноречивых взглядов ловил на себе в этом же баре, когда Сивый спокойно обнимал меня за талию. Сам Сивый, никогда никого не обнимавший. Сам Сивый, загрызший две трети женщин, побывавших у него в постели.

И, вот он я. Не слушавший глупых сплетен. Человек, которого задирали в детстве и которого считают самым мерзким, самым уродливым типом в Хогвартсе.

Здесь же все по-другому. И вот этот мальчик, блестящий студент, красивейший юноша, бросает на меня этот свой убийственный вызывающий взгляд.

Дескать, что сделаете, профессор? Беги, беги, Снейп, к своему вечному защитнику Грейбеку, нажалуйся на эти приставания.

Или согласись.

Ты же никогда не пробовал это, однолюб ты хренов. Всё одно и то же, тело Сивого, знакомое до родинок, до волосков, до мельчайших деталей — и твое воображение не пойдет дальше?

Никто никогда не узнает.

Никто. Никогда. Не. Узнает.

— Увидимся вечером, Коготь. Приходите.

* * *

Всё происходило очень легко. Всё было на удивление просто — хотя, когда дело подошло к выборному дню, к пятнице, я почувствовал себя порядком измотанным.

На уроках я старательно загораживал локтем листок с именами нужных людей и расписаниями наших с Когтем встреч. И — да, меня бросало в холодный пот, когда какая-нибудь любопытная мордашка, вроде Браун или Патил с первой парты, заглядывала мне в бумаги, в поисках, вероятно, любовных писем. Какие там письма! Всё гораздо интереснее.

Я всегда подозревал, что общинная политическая система примитивна, но чтобы вот так… Система голосования называлась «традиционной»: будки по всему городу, переписчики населения, каждый обязан был опустить бумажку со своим выбором. Так было с того самого момента, когда был заложен первый камень этого города.

И никакой оппозиции! Враги Фенрира были способны только на идиотские неспланированные покушения и спонтанные митинги, перетекающие в ночные попойки. Никаких официальных конкурентов. Никакой действительно сильной политической компании. Максимум, на что эти оборотни были способны — кучками по десять человек голосовать за какого-нибудь мясника Барни, наслушавшись его хвастливых речей про выдуманные подвиги, или поверив в какую-нибудь гадость про Фенрира.

Что ж, нам, двум слизеринцам, предстоит встряхнуть это болото. Увещевания и обещания бесполезны. Нам нужны красивые жесты.

Уже в понедельник тысячи белых листовок снегом покрыли мощеные улочки. Люди выглядывали из окон, выходили на крыльца, дети с восторженными криками носились по площади. Это чудо, чудо, чудо! Какой кудесник устроил эту красоту в зыбком, холодном марте?

Ах, спрашиваете, какой…

На следующий же день имя Когтя появилось на всех уличных стендах, во всех газетах.

Я-то хорошо знал, с какой горькой обидой оборотни говорят про Хогвартс. Это — мечта, невозможная, заветная мечта — оправить сына или дочь на обучение. И вот он, наш человек, совсем юный паренек взял школу штурмом, он победил все предрассудки, он туда поступил — и, вот, посмотрите на его диплом (фальшивка, конечно же) — одни «превосходно». В каждой графе.

И понеслось.

Речи в барах, на площадях, люди, специально нанятые для того, чтобы ходить по домам и говорить с оборотнями, подарки детям, организованная охота…

Дело оставалось только за одним, и у меня сжималось сердце, когда я думал о необходимости этого шага. Мы уже возвели Когтя на трон, занятый Сивым. Осталось… Да, осталось только столкнуть с него Грейбека.

Как же это было тяжело.

Как же это было трудно.

Но сказать, что я не могу заниматься этим и поручить дело Когтю, было слишком рискованно, и — что уж там — непрофессионально. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

— Он пожирает своих детей, — предложил Рей, поглаживая меня по бедру.

— Бред, — возразил я, — грубо, неумело и уже было.

— Тогда сам предложи, раз такой умелый, — обиделся Коготь и убрал руку.

Помедлив немного, я вернул её на место. За окном занимался жемчужно-розовый рассвет.

— Ладно, — сказал Коготь, — может, страшная, неизлечимая болезнь? Что-нибудь совсем ужасное. Что-то с сердцем.

— Это сделает его героем, — я лениво перекатился на спину, и рука Рея поползла выше, тонкие пальцы пробежались по ребрам, скользнули по животу и устроились у меня между ног, лаская завитки черных волос, — люди любят безнадежно больных. Это, черт подери, романтично.

— Тогда геморрой.

— Недостаточно серьезно.

Солнце встает…

— Ты красивый, — неожиданно брякнул Коготь, — ты умный. Ты взрослый. Ты правда собрался уезжать?

— Я увезу Фенрира, пока ты не придушил его на почве подростковой ревности.

Он ничуть не обиделся, но его глаза снова прищурились. Тревожная, неприятная привычка.

— Это ведь не просто подростковая ревность, — очень серьезно сказал он, — я хочу сделать тебя своим. Совсем своим, понимаешь?

— Куда уже дальше? — усмехнулся я и взглянул на часы. Половина шестого.

Крыши деревянных домиков тонули в молочной дымке.

— Секс это ещё не все, — заявил Коготь, и тут я уже понял, что он смеется.

У него была приятная улыбка, а у Сивого — кривоватый оскал. У него были густые рыжевато-медные волосы, а у Сивого — жесткий сантиметровый ежик на неправильной формы голове, покрытой шрамами. У этого были хорошие манеры, была очень легкая, сдержанная лесть, всё, что меня привлекало в мужчинах. Фенрир как был деревенским заводилой, так им и остался.

Но мне почему-то стало мерзко. Неприятно. Стыдно. И минутная стрелка уже ползла к двенадцати.

— Куда ты? — лениво протянул Рей, глядя, как я, спотыкаясь, натягиваю штаны.

— Мне пора.

— Постой. Когда мы встретимся? Ты будешь на собрании вечером?

— Я… — я замешкался, не зная, как в действительности меня дернет поступить, — возможно. Если я не приду, придумаешь что-нибудь сам. И ты не имеешь право ошибиться, у нас два дня осталось.

— Ладно.

— Я ухожу.

— Иди.

* * *

Это было так отвратительно, ужаснее, чем я мог предположить.

Фенрир просто-таки светился счастьем, был оживлен, возбужден, обрадован.

— Ну наконец-то! — заорал он, стоило мне войти в кухню, — я ждал тебя до половины второго! А потом заснул, хотя, раздери меня горгулья, готов был ждать до рассвета. Где был, а? А, — он, хлопнув себя по колену, ринулся ко мне с кофейником, — ты можешь не отвечать. Делишки-ученички, а? Взыскания-отработочки, ночные дежурства, небось, в Хогвартсе? Давай, рассказывай, что за малышка всю ночь драила твои мензурки.

— Фенрир, — я изобразил натянутую улыбку и плюхнулся на ближайший стул, — я ужасно устал. Можно, про малышку потом?

— Бедный, — хохотнул Грейбек, — хочешь, в этот раз будем использовать кофе вместо смазки? А тебя одену официанткой, приятель. Руку дам на отсечение, что тебе пойдет.

— Ага, побежит просто, — я вяло усмехнулся и уставился в свою чашку, вспомнив про распухшие от утренних поцелуев губы.

Что сейчас делает Рей?

А, сейчас Рей в душе, и капли холодной воды скользят по его гладкой загорелой коже…

— Эй, — Фенрир ухмыльнулся от уха до уха, — о чем задумался, а? Скоро пятница, и мы опять устроим жуткую попойку по случаю моей победы.

— Обязательно.

— Кстати, — Фенрир замер на секундочку, почесав в затылке, — ты видел в понедельник эти листовки на улицах? Как люди глазели-то, а? Сорванец эдакий, — Фенрир без всякой злобы расхохотался, — вот будет смешно, если он толкнет меня, а? Как ты думаешь?

— Фенрир…

— А, ладно, ты что-то не в духе, приятель. Кофе?

— Зато ты говорлив и обаятелен, как никогда.

— Язва. — Фенрир уселся напротив и схватил мои руки, повернув их ладонями вверх, — смотри-ка, меня тут одна бабка научила… Как это? Порицание.

— Прорицание, — я отхлебнул кофе и продолжил скучающим голосом, — Фенрир, чтение по линиям жизни — сложная часть науки Прорицания, требующая долгой подготовки и детального изучения материала, а кроме того…

— Постой-ка, — Сивый неуверенно пробежался пальцем по буграм Меркурия и Венеры, обнюхал подушечку на моем мизинце и лизнул Узелок Судьбы, а потом с торжествующим видом хлопнул меня по плечу; глаза его сверкнули.

— Ну и что там? — поинтересовался я со снисходительной улыбкой.

— О, — сказал Фенрир, — интересно. Да, мировая бабка была… Дай ей бог здоровья…

— Да что там, не томи.

— Тебя ждет далекое путешествие. И очень долгое. Ну, признавайся, куда собрался?

Огромный костлявый кулак Сивого сначала выбил Когтю зуб, а потом рассек бровь, каким-то чудом миновав глаз. С диким рычанием Фенрир лупил его по голове, удерживая за спиной его руки, а потом набросился на него с зубами, и Рей застонал на одной ноте, глухо, низко.

— Остановите! — закричал я, — вы что же, не видите, что происходит, остановите!

— Ты волшебник, ты и останавливай, — отозвался флегматичный телохранитель Когтя, — а у нас так не принято…

Я с криком выхватил палочку — и первый же Ступефай угодил в стену.

— …У нас схватка должна идти до конца, — вот ублюдок, — судьба выберет победителя. Победителя выберет само небо.

Да какое, ко всем чертям, небо! Сивый схватил голову Рея и, подпирая коленом его обессиленное тело, стал жадно слизывать кровь с разбитой скулы. Кожа на лице Когтя почернела и натянулась, капилляры в любую секунду грозились лопнуть.

— Ступефай! — вот черт, палочку взял не той стороной, — да Ступефай же!

Ничего не произошло. Опять промахнулся. Но Фенрир, обернувшись и увидев нацеленную на него палочку, медленно поднялся, уронив Когтя на пол. Тот, едва живой, в панике пополз в сторону, нечленораздельно мыча.

— Стервец, — бросил Фенрир, сплюнув. Его грудь поднималась и резко опускалась, по его подбородку была размазана кровь, и меня затошнило, — подтасовщик. А ты убери палочку, — буркнул он, не оборачиваясь, — убери, я тебе говорю. Не то как врежу.

Я выполнил это приказание, стараясь не смотреть ни на Фенрира, ни на Когтя. Но это было невозможно.

Скользкое, окровавленное нечто, бывшее когда-то самым красивым парнем в городе, снова застонало. Грейбек предупреждающе поднял ногу в сапоге и покачал ею над израненным лицом Рея.

— Ты можешь убить меня… — начал тот срывающимся голосом, и Фенрир злобно усмехнулся.

— С этим не поспоришь, приятель.

— Ты можешь меня убить, разорвать, ты можешь сожрать меня, — голос Рея зазвенел в гнетущей тишине, — но ты всё равно будешь в проигрыше… Глупец…

— Рей, — не удержался я, — молчи. Молчи.

Господи, как же он, оказывается, глуп. Какой, к чертям собачьим, Слизерин. Вот так вот орать, лежа перед своим врагом без всяким шансов остаться живым.

— Я уже мэр, и ничего ты с этим не поделаешь, — выкрикнул Коготь, увернувшись от очередного тычка, — люди проголосовали за меня, ты это слышишь? Нет больше у тебя никакой власти, я им в сотню раз нужнее. Ну, давай, убей меня, раз ты так любишь этот город. Убей меня, если любишь этих людей.

Фенрир снова сплюнул, в этот раз специально прицелившись Когтю в лицо. Но ничего не сделал. Оба охранника стали бочком отступать к выходу.

Я глядел в дерзкие глаза Рея с какой-то отстраненной, остаточной нежностью. Это я указал ему этот путь. Мальчик никогда уже не станет прежним. Он не будет красив, не будет храбр. Ему остается лишь отдаться тому, что осталось: политика.

— Вали отсюда, Фенрир, — Коготь резко выдохнул и откинулся на спину, — уходи. Ты здесь больше не нужен. Ты вообще никому больше не нужен, слышишь? Даже ему.

Окровавленная рука на мгновение взметнулась в воздух, указав на меня — и тут же, обессилев, упала.

Фенрир смотрел на меня, и я знал, что никогда не забуду этот взгляд.

— Что это он говорит такое, а, Северус? — он с недоумением почесал в затылке, — прибить этого ублюдка, что ли…

— Я спал с ним!

Злая окровавленная улыбка — рваная рана от уха до уха..

— Слышишь ты, волк? Я спал с ним, и ему это нравилось! Я! Его! Трахнул!

Фенрир замер. Я наблюдал за ним, затаив дыхание, готовясь в любую секунду встретить его взгляд и начать… Что начать? Оправдываться, извиняться, объясняться?

Фенрир очнулся, будто от дремоты и, упорно не глядя на меня, стал поворачиваться к выходу.

В одно мгновение, будто пуля просвистела, будто была некая вспышка — он резко развернулся и одним движением выбил Когтю всё, что осталось на верхней челюсти. Воздух наполнился тошнотворным, тепловатым запахом свежей крови, и я даже не почувствовал, как падаю.

1992

Даже сейчас, когда столько времени утекло с тех времен, меня до сих пор бросает в дрожь об одном воспоминании о той жуткой неделе.

Фенрира было необходимо изолировать от общины и всего, что её окружало. Его люди отвернулись от него, его самые близкие соратники переметнулись на сторону Когтя, которого поддерживала молодежь и большая часть старожилов. Он потерял всю свою власть, всё своё влияние так же стремительно, как и вознесся на свой трон.

Он запирался в своем кабинете и сидел там часами, страшно проклиная всякого, кто пытался к нему войти. Когда какой-то несчастный паренек, посланный Когтем, очень вежливо попросил его покинуть помещение до заката, Грейбек клыками разорвал ему лицо.

Я… я не рискнул с ним говорить, стучаться к нему. Сочтите это трусостью, подлостью, малодушием — в свое оправдание могу сказать только, что никогда до этого не видел Сивого таким зверем. Чудовищем, совершенно неконтролируемым, неуправляемым.

Я никогда не забуду, как под конец вторых суток он начал разгуливать по улицам своего города, неистово колотя в закрытые ставни, пугая детвору, изрыгая проклятия вперемешку с похабными шуточками.

За эту неделю от отымел всех, до кого мог дотянуться. Женщины, мужчины, нередко — беззащитные подростки. Я был абсолютно уверен, что он не пытался специально натыкаться на меня, но куда я не приходил в общине — я то и дело заставал его с очередной жертвой то за стойкой нашего бара, то на полу в комнатах, то на задворках нового склада. Время от времени я думал о том, что обречен до конца своей жизни слышать жалобные крики и его глухое рычание.

Я не знал теперь, что мне делать. Это было невозможно. Коготь испортил всё. Да — конечно, я сделал то, чего добивался — я отстранил Сивого от власти, я прекратил эти покушения — но что мне делать с ним теперь?

Ох, Рей, черт тебя подери. Если бы он не брякнул этого. Если бы он меня не выдал — все закончилось бы той же дракой, и я смог бы спокойно увезти Фенрира из общины. А теперь я просто боюсь к нему постучаться.

И что же, опять заговоры? Выдержит ли Грейбек ещё один обман?

Он прост, как ребенок. Один раз он поверил мне — и всё, теперь его доверие я утратил полностью. И что же делать? Девяносто второй год, в школе убивают детей, кто-то пытается открыть Тайную комнату, и всем в школе уж точно не до моей проблемы с оборотнем.

Но есть один человек, к которому всегда можно обратиться. Директор занят, конечно, но делать нечего — в конце концов, он слишком многим обязан мне, не так ли?

— Меня поражают твои слова, Северус, — Дамблдор устало облокотился на ручку кресла, — я с большим трудом разбираюсь в твоих мотивах. Что у вас с Грейбеком? Я знал, что вы знакомы, но не более того…

— Директор. Вы знаете, что Грейбек перешел на сторону Темного Лорда когда-то, а это значит, что события прошлых лет вполне могут повториться. Мы знаем, какие громадные отпечатки оставляет зло умирающее, исчезающее из этого мира. Несмотря на то, что Темный Лорд мертв, Грейбек слишком опасен, чтобы оставаться в Англии.

Дамблдор тяжело вздохнул и повернулся к Фениксу, будто ожидая, что тот подскажет ему ответ.

Всё это глупости.

— Сейчас самый подходящий момент, — упорно гну свою линию, — Фенрир потерял свою власть, он раздавлен, он ослаблен так, что не будет сопротивляться. Мы можем переправить его в Европу, подальше отсюда, подальше из Англии, а я смогу присмотреть за ним.

— Это… интересно. Раньше ты хотел сдать всех приспешников Лорда властям.

— Я разочарован в министерстве и Фадже.

— Я знаю это. Так ты считаешь, что Грейбек может быть нам полезен?

— Именно так. Он слишком серьезная фигура, что мы могли пожертвовать им просто так. Если только можно как-нибудь… похитить его. Выслать из страны. Что бы он не знал ничего об этом.

— Похитить? Северус…

— Я редко прошу вас о чем-либо, директор. Но, поверьте, этот шаг необходим.

Все происходило как в тумане. Стыдно, страшно, но более всего — странно. Странно, как будто видишь себя со стороны, будто ты — не ты, а кто-то другой. И ты смотришь на то, как какой-то длинный сутулый человек с сальными волосами и длинными костлявыми пальцами крутится, как белка в колесе, как мышь в пластиковом лабиринте, суетится, что-то устраивает, договаривается, пишет. Заговоры, обманы, интриги — господи, чем же это все закончится.

Уже закончилось. Уже почти закончилось. Я не мог сомкнуть глаз, когда желтое парижское такси катило меня вдоль узких улочек и широких авеню, вдоль аллей и бульваров. Я был в Париже несколько раз, но что-то говорило мне, что этот раз будет чем-то особенным. Ха-ха-ха, Северус Снейп.

И чего же ты добился?

Это был шикарный отель. Мраморные колонны, шелковые портьеры, столики в кафе, инкрустированные серебром. Это был отель, куда должны были привезти Фенрира Грейбека — это была страна, предоставившая ему политическое убежище.

Парижская осень заигрывала со мной, кружила в ворохе кленовых листьев, кокетливо теребила полы пальто. Я не видел Фенрира два месяца.

Он должен быть где-то здесь, если только Дамблдор сделал всё правильно.

— Убери от меня свои пальцы, ты, слышишь? — портье, бледный, как смерть, испуганно попятился назад, — что ты хочешь, а, крыса? Денег?

— В-всего лишь ваше пальто, мсье. В-вашу мантию.

— А. Вот, как, значит. Ну, прощай, парень. Держи, держи, не буду больше шипеть на тебя.

Вручает пальто обомлевшей прислуге.

— Б-благодарю.

Подскакивает управляющий, выхоленный тип, подготовленный к тому, что сегодня придется принимать несколько экстравагантного, но очень важного гостя. Кланяется, не смея поднять взгляд.

Это великий человек, это человек опасный. Не смейте смотреть ему в глаза.

— Не хотите ли пройти в свои комнаты, мистер Грейбек? Мы всё подготовили к вашему приезду.

Поседевший, похудевший, но по-прежнему огромный. Видавший виды, без сомнения.

Потрепанный плащ, длиннющие желтые когти, свежая царапина на щеке, и огромный фиолетовый синяк под глазом, совершенно не вязавшийся с образом бойца и героя.

— Я не завидую вашему сопернику, сэр, — тонкая улыбка.

Ни тени ответной улыбки, насупившиеся брови, сжатые губы. Он злиться, он страшно зол.

— Я убил его, этого дамблдоровского щенка, — губы кривятся в беззвучной усмешке, — я убил их всех.

Портье медленно отступает назад; метрдотель бледнеет, встретив пронзительный, цепкий взгляд желто-зеленых звериных глаз.

— Добро пожаловать, мсье Грейбек, — скороговоркой, — комната номер шесть.

— Пугает, не правда ли? — метрдотель, еле дыша, поворачивается ко мне, — говорят, он стольких убил на своем веку — не перечислишь.

Он начинает проверять мои документы, а сам, не сдерживаясь, видимо, бормочет себе под нос:

— Кошмар какой-то. Какой человек…. — в этом вздохе ужас смешивается с восхищением.

— Он только прибыл. Не так ли? — спрашиваю по-французски, чтобы умаслить его.

— Только сегодня, сэр. Мне кажется, его насильно вывезли из страны. Государственная, видать, тайна.

Он пересматривает мои бумаги, выдает мне ключ. Его пальцы слегка подрагивают.

— Приятного пребывания в нашем отеле, сэр.

— Благодарю, — не и не удержавшись, — в следующий раз держите язык за зубами. Портите репутацию заведения.

* * *

Он попытался включить воду, но не справился с хитрым европейским краном — рычажком с переключателями. Струя ледяной воды вырвалась из душа, и он поскользнулся, не удержал равновесия. Ударился головой, ещё одна ссадина на подбородке.

Я нашел его в роскошном французском люксе, в ванной, на полу, с окровавленной физиономией.

Просто дыхание перехватило. О чем я подумал в этот момент? Это…

Я кинулся к нему, принялся поднимать его с пола, а он шипел, рычал, сквернословил.

— Ну, пожалуйста, Фенрир, — обессилев, я опустился на пол рядом с ним, — ну пожалуйста.

— Ты, — хрипло выдохнул он, — и ты здесь. Ты знал про все это. Ты сам это устроил…

— Я не…

— Три аврора с палочками ворвались в мой дом, там, в общине, — он уставился в пустое пространство, — у меня не было этой палочки, я… не мог сопротивляться. Они связали меня. Они… они меня избили, суки. Суки гребанные. И ты с ними.

— Они не били бы тебя просто так, — я сделал попытку усмехнуться, — уж наверняка ты задал им трепку.

— Я бы загрыз их, если бы мог. Они меня связали. Они аппарировали со мной в эту дыру.

Я вспомнил, как солгал он там, в холле. Ну, если Фенрир ещё сохранил какую-то охоту бахвалиться, значит, всё не так плохо.

Я попытался вытереть с его лица кровь, но он резко оттолкнул мои руки.

— Ты! Ты это устроил, ты подговорил Дамблдора, ты отправил меня сюда! Ты, да я, да я… Я знал тебя, когда тебе было двенадцать, парень, я знал тебя, слышишь, я любил тебя, как люблю каждого волчонка в своей общине, как люблю свой город и своих друзей, слышишь, ты?!

— Фенрир…

— Я не могу. Я не могу здесь, в этой херовой комнатушке, я люблю свой дом, я хочу домой, я хочу разорвать твоего Когтя и вернуть все заново, я хочу заново начать эту жизнь и хочу вернуть всё как было, я…

— Фенрир. Что было, то было. Это необратимо.

Он резко захлопнул рот и, тяжело дыша, привалился назад, к мраморной стенке ванной. Господи, как же он постарел.

Глаза — выцветшие. Морщинистая кожа, руки, начавшие слегка подрагивать. Фенрир, неужели это все я, неужели я это сделал такое с тобой, Фенрир…

— Это я, — голос мой сорвался, — я спал с Когтем. Я лишил тебя власти. Я выгнал тебя из общины, Фенрир. Это… это всё из-за меня. И я могу сказать, что страшно жалею, я могу извиниться, да только к чему это приведет? Теперь уже ничего не сделаешь. Знай только, что я всегда хотел тебе добра и пытался спасти тебя. И… И, кажется, мне это удалось.

Он даже не повернулся в мою сторону. Сидел, голый и мокрый, на этом кафельном полу, расписанном сиреневыми цветочками.

Подчиняясь какому-то неожиданному инстинкту, какому всплеску там, внутри, я резко рванул воротничок, обнажая шею.

— Вот, — сказал я, — вот, давай. Убей меня. Сделай меня оборотнем. Сломай мне жизнь. Ты вправе сделать это.

Фенрир посмотрел на меня и горько усмехнулся.

— Дурак ты, Снейп, — сказал он, — мальчишка.

— Ну, дай мне в рожу. Давай, давай подеремся, если хочешь. Ты почувствуешь себя как дома.

— Я никогда не почувствую себя дома. Нет у меня больше дома, понимаешь, приятель, а?

Он снова дернул рычажок в какой-то бессильной ярости. Воду включить не получалось.

Его подбитый глаз и вымазанный кровью подбородок забавно контрастировали с изяществом этой светлой ванной.

Я поднялся и, бережно отстранив пальцы Сивого, сам открыл кран. Когда ванная наполнилась теплой водой, я попытался поднять его с пола, но… Я и забыл, какой он тяжелый. Фенрир взглянул на меня как-то совершенно беспомощно, затравленно, и поднялся сам. А у меня внутри все переворачивалось от этого взгляда.

Он забрался в ванную, а я встал рядом, на коленях, и принялся осторожно намыливать его спину и плечи, понимая, что молчать нельзя. Не такой человек Фенрир, который поймет это молчание. Ещё напридумывает какой-нибудь ерунды.

С ним надо говорить. Но о чем же? Ох, как же всё плохо…

— Тут потрясающая осень. У нас дожди льют, а здесь тепло и сухо. Каждый человек должен раз в жизни увидеть осень в Париже, понимаешь?

— Красные листья, укрывшие Большую улицу, — пробормотал Фенрир, — запах пива и намокшей шерсти. После полнолуния — дележ добычи.

Я вздохнул и стал осторожно оттирать с его щеки корочку запекшейся крови. Фенрир зашипел и оскалился, как собака.

— Осторожней, ты, — он оттолкнул влажную губку, — смотри, чего творишь-то.

Я улыбнулся и погладил его по разбитой губе.

— Скажи, почему ты никогда не целовал меня?

— Скажи лучше, как тебя отпустил Дамблдор. Ты же на работе.

— Скажу, если ты мне ответишь.

— Ты знаешь, как я не люблю торговаться, парень, — Фенрир ударил ребром ладони по гладкой поверхности воды — окатил меня с головы до ног.

— У меня отпуск. Я объяснил ему всё. Он… Он, кажется, понял. Скажи мне про поцелуй.

— А что ты спрашиваешь-то, а? Уж наверняка Коготь возместил тебе все сполна.

Я закусил губу и отстранился. Почему мне казалось, что всё будет просто? Потому что мы, два беглеца, одиноки в Париже, потому что здесь такая потрясающая осень?

— Я не любил Когтя никогда, — сказал я твердо, — но я люблю тебя.

— Брехня.

Он поднялся, как был, голый, и, не глядя на меня, вылез из ванной. Он прошел в комнату, оставляя мокрые следы на роскошном белом ковре, и сел на кровать.

— Я голоден.

— Хочешь, мы пойдем с тобой в рест…

— Никуда я не пойду, понял? — его глаза засверкали, — думаешь, я совсем слепой, да? Думаешь, я не вижу, как все эти люди на меня смотрят, а? И что они говорят за моей спиной?

— Тебя ведь никогда это не интересовало, Сивый…

Он резко обернулся и смерил меня долгим, безнадежным взглядом. А когда заговорил, голос его слегка подрагивал от напряжения:

— Я не дома здесь, Северус, — сказал он, — я хочу обратно. Я хочу в Англию. Забери меня отсюда. Здесь я — не я.

Он помолчал, а потом добавил, негромко, глухо:

— Если любишь — забери.

Я задернул шторы и выключил свет. Я вышел из комнаты, и несколько минут стоял, тяжело дыша, прислонившись к стене в коридоре. Когда я вернулся с тарелкой сэндвичей, Фенрир уже спал.

Я не стал его будить — только коснулся губами ободранного, загорелого лба, и молча улегся рядом.

* * *

— Да, — в трубке снова зазвучала какая-то фонтанная музыка, заглушая голос портье, — да, пожалуйста, принесите завтрак сюда. Яйца, и мясо, и… и молоко, наверное. Только нужен нормальный взрослый человек. Не присылайте молоденькую вертихвостку. Да… — взглянул на Фенрира, хмуро уставившегося в окно, — да, бьен. Мы ждем.

Я снова посмотрел на него…

Опущенные костлявые плечи, ссутулившаяся мощная фигура, умытая холодным утренним светом.

— Фенрир…

— Заткнись.

— Фенрир. Тебе необходимо хотя бы изредка выходить на улицу. Ты же не собираешься сидеть здесь до смерти.

Он как-то странно всхлипнул и уронил голову на скрещенные руки. Я прикусил губу, только сейчас понимая, что сказал. Идиот…

— Слушай, — я попытался говорить как можно мягче, — посмотри на меня, пожалуйста.

Он медленно повернул голову и обратил на меня усталый взгляд потухших зеленых глаз. Я быстро вздохнул, пробежавшись пальцами по застарелым шрамам, по опухшему веку и уже почти затянувшейся царапине.

— Хорошо, что на тебе всё так быстро заживает. Я бы с такими ссадинами ходил месяц.

— По части красоты мне нечего терять, — негромко ответил он, пожимая плечами.

— Для меня ты самый красивый, — заверил его я, — только не молчи.

В дверь позвонили, и я вышел принимать завтрак. Вышколенный официант ничего не сказал, но я со всем своим опытом не мог не заметить, как удивленно вздрогнули его плечи. И тут же понял. У меня-то есть своей номер, а сейчас он видит меня — с утра! — в комнате Фенрира. Этого монстра, который до смерти перепугал здешнего метрдотеля…

Ох, ну и слухи пойдут в кругах прислуги…

Я молча принял поднос и, дав какую-то мелочь на чай, выставил официанта из комнаты.

— Вот. Поешь.

Фенрир равнодушно посмотрел на ветчину, круассаны, и меня немало испугало это отсутствие аппетита. Фенрир — да не голодный — такого вообще не может быть.

— Хммм, — я притворно нахмурился, как бы раздумывая, что может его расшевелить.

А потом просто сильно толкнул его в грудь, повалил на кровать — и тут же оказался сверху.

Фенрир попробовал оттолкнуть меня, но я крепко ухватил его за плечи и, пока он не успел сказать какую-нибудь гадость, запечатал его рот крепким поцелуем. Мерлин, мы так редко целовались.

И сейчас он, видимо, был слишком ошарашен, чтобы сопротивляться. Мой язык скользил по его небу, по внутренней стороне зубов — это было так хорошо. Так приятно.

— Ну же, это не так плохо, мм? — я отстранился, и увидел, как он тут же, резко сжал губы в ниточку, — ты похож на Мак Гонагал. Расслабься, Фенрир. В конце концов, не так давно это было.

Сивый скривился и попробовал встать, но я тут же опрокинул его на кровать. Снова.

Перебирая завитки волос на его груди, почесывая его за ухом и спускаясь ниже, к шее, я попутно нащупывал молнию на его брюках — но он закрыл глаза и перекатился на живот, стряхивая меня на дальнюю сторону кровати.

— Фенрир, — я сел и внимательно посмотрел на него, — в чем дело? По-моему, с чувствами мы вчера разобрались.

Он молчал, уткнувшись носом в подушку.

— Эй, не притворяйся мертвым, — я усмехнулся, и тут же попросил: дай мне второй шанс.

— Мне уже не сорок лет, парень, — глухо отозвался Фенрир, не поднимая лица с подушки, — и даже не пятьдесят. Найди себе кого-нибудь другого. Трахни портье.

— Что? — я сел и уставился на него удивленно, — ты что это такое говоришь, Сивый?

Я ждал, что он мне ответит, но вместо этого повисла пауза, длинная, напряженная, мучительная. Когда я уже был готов повторить свой вопрос, Фенрир, глухо рыкнув, вскочил с постели и, в ярости запустив подушкой в стену, вылетел в ванную. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что у меня заложило уши.

Я кинулся к нему — но нет, он закрылся на щеколду.

— Фенрир! — закричал я, колотя в дверь, — открывай немедленно! Что это происходит, а? Что это ты такое говоришь?

Вот свинья. Молчит и не открывает.

— Ты слышал всё, парень, — проворчал Фенрир, — я уже слишком стар для этих твоих увеселений.

— Не может быть, — охнул я, — но ведь полгода назад…

— А ты не слышал, что это как его… неврическое?

— Нервическое, — машинально поправил я, — ты хочешь сказать, что из-за произошедшего в общи…

— Заткнись и не мели языком попусту, — отозвался он. Я услышал звук льющейся воды.

— Ушел бы ты отсюдова, приятель. Порезвился — и хватит. Дальше я сам как-нибудь разгребусь со своей жизнью. Сдохну — так сдохну. В Париже, если ты этого от меня ждешь.

Как во сне, я сделал несколько нетвердых шагов по комнате.

Стыдно.

Страшно.

И чудовищно его жалко. Я урод. Я совершенно ничего в этом не понимаю. Да зачем ты вообще принялся за это, а? Уж лучше действительно оставил бы Фенрира в покое тогда, в общине, когда нападения совершались одно за другим. Его судьба была бы в его руках. А теперь ты, и только ты ответственен за то, что, фактически… искалечил его жизнь.

А как ещё это можно назвать?

— Фенрир.

— Вали отсюда.

— Фенрир, пожалуйста. Выходи.

Никакой реакции.

И я словно взбесился. Я просто не мог оставить это вот так, не мог, не мог, не мог. Бросился в комнату, и, сорвав со стены тяжеленный огнетушитель, кинулся обратно, к двери. С первого же удара поганый французский засов слетел, и я распахнул дверь.

Фенрир стоял, опираясь локтями на раковину, прислонившись лбом к зеркалу. Гладкая поверхность затуманилась от его дыхания.

Я замираю на мгновение, оторопев от острого, поразительно четкого дежавю. Третий курс, я, стоящий в туалете на втором этаже. Раковина, запотевшее стекло, мерный стук капель.

Эй, Сопливус. Смотрите-ка, отлить пришел.

Он резко обернулся, но сейчас — впервые в жизни — я оказался быстрее. Не дав ему опомниться, я рывком сорвал с него брюки вместе с бельем, и взял в руку его член. Фенрир схватил меня за шкирку, явно намереваясь вышвырнуть меня отсюда, но я обхватил его колени со всей силы, отказываясь отпускать.

Тогда он немного расслабился:

— Ничего из этого не выйдет, парень. Отпусти меня и езжай домой.

— Да? — я усмехнулся, — а, по-моему, что-то уже происходит. Симулянт хренов.

Его член слегка напрягся в моей ладони, и я начал поглаживать его пальцами, быстро, ритмично — вверх и вниз.

Фенрир задержал дыхание, прислонился к холодной поверхности зеркала и заговорил, быстро-быстро, его слова опережали друг друга:

— Это случилось перед отъездом. Перед тем, как эти дамблдоровские ублюдки… В общем, я хотел сделать это с одной смазливой бабенцией, она так и вилась вокруг меня, так и ластилась, но потом… потом, понимаешь, что-то просто хрустнуло, что-то щелкнуло во мне — и как отрезало. Вроде и хочу — а не могу, вот, не работает. Ничего… ничего не происходит. А она… — его взгляд стал жестким, — она как заржет, сучонка эдакая, как захохочет. Дескать, это ли тот самый зверь, о котором мы наслышаны? Это — тот Сивый, а? Так и говорит, Северус, вот клянусь, прямо не по себе стало. Я бы и задушил её там же, да помешало что-то. Не помогло бы, а? Так ведь? Только… Я всё слышу этот её смех. Каждый раз, когда ложусь спать. И когда про… когда просыпаюсь…

В этот момент он охнул и вцепился в край раковины, а потом взмахнул ладонью, сшибая все эти бесконечные баночки и флакончики, собираясь...

— Убери руки, — спокойно сказал я, отстраняясь, — не смей даже дотрагиваться до него.

Фенрир окинул меня мутным взором.

— Убери руки за спину, — сказал я, — сейчас же. Давай, или я свяжу тебя.

Он нехотя подчинился, хотя мне были вполне понятны его мучения. У него уже почти стоял, во всяком случая, я был уверен, что дело идет на лад.

После чего я встал. Выпрямился во весь рост — и одним движением сбросил с себя халат, остался перед Грейбеком совершенно обнаженным.

Халат с тихим шорохом упал на пол, накрыл наши ступни — его и мои. Я увидел, как загорелись глаза Фенрира и предупредил:

— Ни в коем случае. Просто смотри. Руки должны быть за спиной. И не… не вздумай дотронуться до меня этим своим прибором.

Он судорожно вздохнул и уставился на меня так, будто видел меня в первый раз.

А в это время я уже был достаточно возбужден, чтобы начать представление. Обхватив ладонью свой вздыбленный, твердый член, я слегка погладил его у основания, лаская яички, постепенно поднимался выше — и снова опускался, привыкая в медленному, неторопливому ритму. Краем глаза я поглядывал на Фенрира, который что было сил сцепил за спиной в замок взмокшие пальцы.

На какое-то мгновение он застыл, опустил глаза, разглядывая свой оживший член, и потом вздохнул с явным удовлетворением.

— Стервец, ты меня дразнишь.

— Ага, — подхватил я, все крепче сжимая свой член, — вижу, ты заговорил по-другому.

Фенрир даже не ответил на эту издевку. Его глаза загорелись желтоватым огоньком, а его член торжествующе смотрел вверх.

— Фенрир, — прошептал я, закрыв глаза, и одним медленным движением сжал член у самого основания, и скользнул к влажной головке. Я кончил с его именем на губах, я кончил прямо на его живот, так мы стояли близко.

Этого Грейбек уже не мог выдержать. Зарычав, он схватил меня за плечи и нагнул, резко, быстро, так, что мои губы коснулись его члена. Он кончил бы только от этого, я уверен, но я тут же отстранился — и в следующий момент вобрал его возбужденный член так глубоко, как только мог. Я вцепился в его задницу, поглаживал его ягодицы, пока он ерзал на краю мраморной ванной, что-то шепча, так быстро, что я не разобрал ни слова.

Когда он кончил в меня, и я проглотил, мне не хотелось даже отстраняться. Он залез на край ванной, уселся так, и позволил мне положить голову на свои колени. Я готов был вечность простоять так, сидя на мокром полу, обнимая его ноги.

Когда он заговорил снова, я, наконец, понял, что он повторял, кончая:

— Спасибо, мальчик, — прошептал он, — спасибо тебе. Спасибо…

А потом он зарылся пальцами в мои волосы, и поглаживал меня по затылку, и почесывал меня за ухом, и шею, и даже коснулся губами моего лба. А, может, мне это показалось. Но это неважно — главное, что остаток дня Фенрир был веселым и оживленным, оптимистично настроенным и готовым продолжать жить.

А о большем я и не мог мечтать.

* * *

Башня. Кофейни. Центр Помпиду. Эта исполинская арка.

Я вытащил, я всё-таки вытащил его, хотя он решительно сопротивлялся. Но с утра я был так расслаблен, что мне даже было не лень с ним поспорить.

Прохожие оглядывались на странную пару, и Фенрир даже несколько раз порывался «догнать и набить морду», я с трудом его удерживал. Он успокаивался: я с наслаждением чувствовал, как вся это его нервозность, всё беспокойство уходили, и он снова начал шутить и улыбаться. С возрастом привычка рифмовать слова и говорить приговорками исчезла, как и исчез этот хохоток, недобрый, издевающийся. Да, изменился не только я.

Теперь же Фенрир стал более серьезным, более ответственным. Я мог бы сравнить первый дни в Париже с «лучшими годами», да только время всегда оставляет свой отпечаток. В этот раз все было гораздо серьезнее. Мы оба — уставшие люди.

Парижская осень — наверное, так и следовало закончить свою жизнь. Мы уже не молоды, Фенрир вообще стареет, это же видно. Конечно, когда он в мгновение ока подхватил поднос у спотыкнувшейся официантки, сидя на противоположном конце зала, все в голос ахнули. Да, нечеловеческая реакция — а что вы хотели?

Это было его день рождения, и мы сидели в небольшом ресторанчике в самом центре, у Дома Инвалидов. Людей там было немного, я специально выбирал места, чтобы на нас не очень-то глазели.

— Я хотел бы предложить тебе кольцо, — сказал я с улыбкой, — но передумал. Ты бы вышел за меня?

— Чтобы меня до конца жизни величали сраным педрилой? — Фенрир ухмыльнулся — и тут же расхохотался, совершенно беззлобно, и я засмеялся тоже, — меня и бабы привлекают, мальчик мой. Я вообще это… как его? Разносторонняя личность.

— Но на меня ты угрохал больше времени.

— Да, — кивнул Грейбек, задумавшись, — выходит, я все-таки однолюб.

— Я тоже, — я вздохнул, — я уже говорил, что люблю тебя?

— Неоднократно, — Фенрир пожал плечами и как ни в чем ни бывало принялся за свое мясо.

— Фенрир!

— Да? — он смерил меня насмешливым взглядом, — так, наверное, ты своих ученичков кличешь. «Поттер!», «Уизли!», «Эй, балбесы!»? А? Так ведь?

Я встал, меня слегка мутило.

— Приду через минуту.

В туалете были какие-то люди, и я вышел на улицу, чтобы холодный ветерок с Сены освежил моё лицо. Щеки горели.

Под подошвами моих туфель хрустели золотистые листья, сердце колотилось отчаянно. Да ладно вам, профессор Снейп.

Я же себя знаю… Я не знаю себя. Это сложно. Это трудно. Это невозможный человек, зная его, ты не вправе ждать от него каких-либо обещаний или признаний. Он никогда не говорит об этом, но действиями показывает, насколько я дорог ему. Дело куда важнее, чем какие-нибудь там слова, верно?

Сидит, наверное, вином накачивается. Сморщенная кожа на руках, глубокие морщины. Полное отсутствие хороших манер. Когда-то это, наверное, и было забавным. Хотя бы вспомнить его визит в Малфой-Мэнор… Когда-то я был слишком серьезным, а он умел смеяться. Хотелось бы мне вернуть это время.

В жизни все в какой-то момент кажется забавным: ты переживаешь, мучаешься, сходишь с ума — а потом это кажется такой мелочью. Такой ерундой. Интересно, надолго ли я запомню эти полчаса на пронизывающим осеннем ветре — я стою на пустом бульваре, невидящем взглядом уставившись на купол Дома Инвалидов.

— Черт тебя подери, Северус, — сильные руки обнимают меня сзади за талию, Фенрир кладет свою стриженную голову мне на плечо, — я тут всё перевернул пока швейцар не сказал мне, что ты вышел.

И я не выдерживаю. Не могу больше. Мне хочется кричать и плакать.

— Я люблю тебя, — голос срывается, — как ты не понимаешь, я же тебя люб…

— Я тоже, — перебивает меня Фенрир, — я разве не говорил тебе?

— Никогда.

— Упс, — он с извиняющейся гримасой разводит руками, — забыл, значит.

— Фенрир, — его ладонь сжимает мое плечо, — я так переживал из-за этого. Я сейчас просто убью тебя.

Он хихикает, отстраняется, и бросает в меня пригоршней сухих листьев. Я пытаюсь ему ответить — но куда мне до него? Одним движением он валит меня на мостовую, заталкивает листья мне за шиворот, лезет рукой мне под рубашку.

— Я люблю тебя… Только прекрати, это колется…

— Эй, мальчишка!

— Я так люблю тебя.

А вечером, когда он входит в меня одним рывком, как раньше, не желая возиться с тем, чтобы доставить мне больше удовольствия, я растворяюсь, я погружаюсь в него, я в нем тону. Его сухие губы касаются моей шеи, его шершавый язык зачем-то залезает мне в ухо, и мне так хорошо от этого, так больно, и… хорошо. Он кончает, вцепившись в меня, будто я могу куда-то исчезнуть, и потом на моих боках остаются длинные красные полосы — следы от его ногтей.

Я помню, как мы шли, обнявшись, по аллеям и бульварам, а рядом грохотал поток автомобилей.

— Адские штуковины. Груды металла.

— Магглы зовут их машинами. Ты что же, мало их в Лондоне насмотрелся?

— Я не так часто, — он замолкает, и снова продолжает негромким голосом, — я не так часто бывал в Лондоне, чтобы к ним привыкнуть. Ты знаешь, а…

Я опускаю голову. Ну зачем, зачем я снова перевел разговор на эту тему?

— Интересно, Коготь выиграет вторую компанию, а? — его голос звучит нарочито беззаботно.

— Не знаю. Не думай об этом.

— Это что это ты командуешь — что мне думать, а что нет? — Фенрир сердито на меня косится, — не слишком ли много ты берешь на себя, С.Снейп?

Я молчу, а он продолжает, негромко, мечтательно.

— Знаешь, мне по ночам снятся эти… эти вещи. Ну, люди там всякие. Пуйзажи. Наш склад, как мы его строили. Как его потом подожгли. Роззи мне моя снится, ну, там и остальные. Все мои. Мои. Не дадутся они Когтю. Мне даже парень этот, что кинулся на меня с ножом, снится, представляешь?

— Фенрир, — говорю я, — у нас ещё много лет впереди. У нас новая жизнь в новом месте. Разве тебе плохо со мной?

Фенрир как-то непонятно крякает, а когда он обращается ко мне, в его глазах загорается безумный огонек.

— Ну, лет двадцать-то ещё протяну, а? — он хохочет нездоровым, хриплым хохотом, — может, пятнадцать?

Я молчу, и он наклоняется, чтобы поцеловать меня в макушку, и меня в этот момент обдает каким-то странным запахом; я не сразу понимаю, в чем тут дело.

Но когда я прихожу домой, я влетаю в номер и начинаю судорожно переворачивать все ящики. Фенрир возится с ботинками в коридоре, и, войдя в комнату, удивленно замирает на месте.

Не замечая него, я копаюсь в шкафах, откуда вылетает белье, носки, какие-то тряпки и старые книги, я переворачиваю все вверх дном.

— Эй, парень… — начинает Фенрир, и я, подскочив на месте, кидаюсь к нему — и хватаю его за воротник пальто.

— Ну, где она? — голос срывается, но я все равно продолжаю, — где, где это?

— Да что тебе надо-то?

— Где твоя фляжка, где бутылка, где вся эта гадость, которой ты накачался?

Фенрир не отвечает, отстранившись, он смотрит на меня мутным, ничего не понимающим взглядом. А потом медленно выдыхает и начинает:

— Да не твое это дело, па…

— ГДЕ ОНА?

— В комоде.

Он шумно вздыхает и валится на кровать. Его грудь вздымается так высоко, словно он пробежал милю. Я достаю дешевую жестяную фляжку, открываю её и принюхиваюсь.

— Давно ты? Отвечай.

— Иди в жопу.

Я стою над ним, уперев руки в бока. Как, как я мог ничего не замечать… Ладно, допустим, он не пил при мне, перед встречей со мной, но он вообще никогда не казался мне…

— Да, конечно, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно язвительнее, — нервическое у него. Как же. Распереживался, бедненький. Ничего-то он больше не может… Кроме как присосаться к своей фляге так, что палками не отгонишь. Вот с чего ты так резко постарел, Сивый.

— Брехня.

Он закрывает глаза и машет мне рукой, чтобы я уходил. Но я никуда не собираюсь.

— Я задал тебе вопрос.

— В жо-пу.

— Давно ты?

Он медленно разлипает опухшие веки и смотрит на меня с какой-то обреченностью, понимая, что я никуда не денусь. А потом говорит, голос у него такой… даже не хриплый, а скрипучий.

— С отъезда. Впервые надрался после той ночи с Когтем. И… ну, и пошло дальше. Горько мне было, Северус, плохо. Я не могу жить в этой стране и в этом городе. Я ненавижу каждый предмет мебели в этой жалкой комнатушке. Я… Я хочу домой.

Когда он смотрит на меня, у него глаза желтые и отчаянные.

— Забери, — повторяет он совсем как в тот раз, — забери меня, Снейп. Я хочу домой.

Пробирки валятся у меня из рук, порошки рассыпаются по полу. Стареешь, Снейп, ты неудержимо стареешь. Наконец, я разбиваю в мерзкого вида кашицу сырое яйцо и протягиваю всё это Фенриру, который не может встать с кровати.

— На, — говорю я, — выпей. Станет лучше.

— Не станет, — он упрямо отталкивает стакан, — налей мне лучше виски.

— Ладно, — я молчу несколько минут, а потом вздыхаю, — ладно, Фенрир, но только условимся. Если ты хочешь пить — пей уже тогда хороший, дорогой алкоголь, маленькими порциями. Количество я буду сокращать.

Фенрир качает головой, а я срываюсь с места, мчусь в ресторан. Флягу его, не глядя, выбрасываю в окошко в ванной, не сразу понимая, что как-то раз уже делал это.

* * *

И понеслось — долгие, мучительные рассветы, аллергия на свежий воздух, влажное белье и смятые простыни.

Я сплю с ним, но мы уже давно не занимаемся сексом. Вместо любовных игрищ — ежедневные потасовки.

— Ты налил мне слишком мало. Это ничего не даст. Дай, черт тебя подери, ключ от мини-бара, или я сорву замок зубами.

Я обхватываю его поперек туловища, от него несет потом.

— Пожалуйста, — говорю я, — пожалуйста, Фенрир. Давай лучше в ванную.

Он слегка расслабляется, но всё равно вырывается из захвата. По утрам ему слишком тяжело вставать с постели — хотя от дорогущего коньяка не бывает страшного похмелья, он слишком разбит. Похмелье — это его привычка.

— Ладно, парень, — сдается он, — тащи меня в свою ванную. Мне всё равно надо отлить.

Во время одного из таких споров он, не выдержав, меня ударил.

Я помню себя мечущимся по ванной, пытающимся найти хоть что-то, хоть какую-нибудь опору, восстановить дыхание, пока слезы градом катятся по лицу. Я даже не сразу сообразил, в чем дело. Просто слишком больно.

И я не закрыл дверь, зная, что Фенрир всё равно не встанет не с постели. Он не мог уже, просто не мог.

Пробовал встать — упал, ударился головой об изголовье кровати, поднялся.

— Башка всё равно чугунная, — с извиняющейся улыбкой сказал он, появляясь на пороге ванной, — ты… Северус… ты что…

Я отворачиваюсь, пытаясь скрыть слезы, но поздно, он уже заметил. Он стоит и с каким-то недоумением смотрит на мои мокрые щеки.

— Ты что это… плачешь?

— Ох, выйди отсюда, — черт, это так стыдно. Как я давно не плакал. С подросткового возраста, наверное. Поттер бы с дружками обхохотался.

— Ни фига не работает, — Фенрир подошел, очень осторожно, чтобы не упасть на меня. Дотронулся до моей щеки — почти нежно. Очень… бережно.

А потом, прежде чем я успел что-либо предпринять, бухнулся на колени, прямо на кафельный пол, так и сел с размаху. Что-то хрустнуло, наверное, плитка не выдержала этого безобразия. Но ему на всё это было плевать. Он стоял передо мной, едва шевеля губами, шепча что-то, он хватал меня за руки и неуклюже пытался оттереть слезы с моей щеки.

— Ну, ну же, мальчик, — бормотал он, — я просто жалкий, придурошный старик. Прости… прости меня. Ну пожалуйста.

— Фенрир, не на… не надо, — простонал я, когда он решил меня обнять. Меня обдало резким запахом перегара.

— Я люблю тебя, — сказал он, — ты знаешь, я правда очень люблю тебя. Больше кого-либо на свете. Тебя — и общину. А больше ничего не имеет значения.

— И бутылку, — сказал я мрачно. Я уже успокоился.

— Бутылку? — вскричал Фенрир страшно, хрипло.

Он бросился назад, в комнату, схватил с тумбочки недопитый стакан и выплеснул его в раковину.

— Вот, вот так тебе, зараза, — повторял он, вытряхивая всё, до капли.

— Фенрир. Это ребячество.

— Пусть.

Он осторожно обнял мои замерзшие ноги, и я стал легонько поглаживать его по затылку.

— Обещай мне, что ты меня не бросишь, — сказал Сивый, поеживаясь от холодка.

Я посмотрел в его глаза и вздрогнул.

Ему больше шестидесяти лет. И эта фраза в его устах… Господи, это же так по-детски. Так странно слышать это сейчас. «Ты меня не бросишь?» хотелось мне говорить моей бедной матери, пока она была жива, Люцису Малфою, когда я, фактически, отдавал свою жизнь в его распоряжение, Альбусу Дамблдору, которому я отдал себя без остатка.

Фенриру.

— Нет, — сказал я, — я тебя не брошу.

Его хватило на несколько дней. И что это были за дни!

Фенрир шатался, как пришибленный, по комнате, огрызался на каждую мою попытку с ним заговорить, то и дело подходил ко мне, чтобы извиниться с самой теплой гримасой, которую он мог изобразить. Когда я, не выдержав всего этого, решил выйти на обед в город, он, однако, сказал, что составит мне компанию.

Итак, я был привязан к нему круглые сутки. Это было мучение — наблюдать его дрожащие пальцы, блуждающие по блестящей поверхности стола, терпеть эти жалкие попытки завести нормальную беседу, построить правильное предложение.

— У меня туман в голове какой-то, — жаловался Фенрир, — у меня всё плывет перед глазами. В завихрениях этой мути я вижу тебя и Когтя, я вижу плакаты со своей физиономией, шапку пены на кружке нашего местного эля, рисунки на указателях и ухмыляющуюся рожу местного портье. И меня тошнит, понимаешь?

— Понимаю, — терпеливо говорил я, — тебе необходимо потерпеть это хотя бы до завтрашнего дня, а там станет легче. Я сварю тебе зелье.

— Зелье! — вскрикнул он, вздрагивая всем телом, — да на хер мне твои зелья! Меня тошнит от этих порошков и скляночек, от этого твоего тошнотворного варева. Ты хочешь отравить меня, Снейп, чтобы вернуться в Англию, а? Так ведь, парень?

Даже если он шутил, в своей шутке он зашел слишком далеко. Я стиснул зубы.

— Ты знаешь, это обижает меня, Сивый. Прекрати.

— Что обижает тебя, а? Баночки да скляночки? А, может, эти французские булки да местные горничные, а, Снейп? А может, это я тебя так раздражаю, приятель? Устал, небось, от моей рожи… Всю жизнь терпел — и вот — нате вам, устал…

— Пойдем, — сказал я, — вставай. Тебе нужно выйти из комнаты, я отведу тебя к набережной. Там свежий воздух.

— Да посрал я на твой воздух! — заорал Фенрир, задыхаясь, — дай мне виски, я вырублюсь и перестану тебя раздражать.

Его глаза сверкали чистым безумием, и мне становилось не по себе. Даже несмотря на то, что я так долго его знаю.

Я ведь только думал, что знаю его.

А теперь я заперт с ним в одной комнате — кто может сказать, чем это всё закончится? Ссадина на моей щеке не заживала.

— Пошли, — всё больше волнуясь, позвал я, — давай, одевайся. Тебе нужно…

Я даже не заметил, как он бросился на меня. Чистый зверь. Одним прыжком соскочил с кровати, прижал меня к стене, в рот лезут его отросшие седые патлы.

— Дай мне ключ, — прорычал он сквозь зубы, стиснув мое плечо.

Я запрокинул голову. В этот момент… Наши губы были так близко. И мне впервые в жизни не хотелось его поцеловать.

Это было… пугающе.

Как заколдованный, в каком-то оцепенении я сунул руку в карман и выдал Фенриру ключ от бара. Он выглядел таким удивленным.

А потом я уже не помню ничего. Как будто кто-то нажал на секретную кнопку, поставил на паузу всю твою жизнь. Щелчок, пустота, ничего больше — только мутный, неясный осадок старых воспоминаний: ты по-прежнему в Париже, ты в роскошном гостиничном люксе, а в окна барабанит дождь. И — ещё глубже, где-то в самом дальнем уголке мозга пойманной птицей бьется: Фенрир, Фенрир, Фенрир.

Огни ночного города отражались в лужах, скользили по влажному асфальту. Блики неоновых вывесок в этом маленьком, грязном райончике — нет, это даже не заставляло меня краснеть. Пустота, и только. Мне было всё равно.

В кармане звенела мелочь, мокрый лист забился под язычок моей туфли, но останавливаться, чтобы его достать, не хотелось. Тут меня так и сверлили взглядами.

Только что прошел ливень, и все эти местные персонажи вылезли из подземных переходов, как грибы на поляну. Немолодые женщины с разукрашенными лицами, жирными складками, перетянутыми шелковой тесьмой. Их сморщенные груди вываливаются из тугих корсетов.

Девочки, совсем подростки, с опухшими от бессонницы глазами и синяками на лице, плечах — жертвы бедности и жестокости взрослых. На них-то и вовсе смотреть было страшно. Влажные, неопытные губы, неумелые, но старательные гримаски — бежать, бежать дальше.

Тут были и дети, плачущие, посиневшие от холода, и жутковатого вида андрогинные бесполые существа, и трансвеститы, увешанные гирляндами сигаретных бычков и пустых банок из-под колы.

— Сэр?

Я обернулся не сразу. Но потом меня тронули за плечо.

— Да?

— Мое имя Люк. Может быть, я вам понравлюсь?

Он был никто. Не уродливый извращенец с маниакальным блеском в глазах, ни замученный подросток, ни транссексуал в кричащих шмотках. Парень как парень.

Русые волосы, чуть ниже меня, глаза я не успел рассмотреть.

— Я не поведу тебя домой, — сказал я сердито.

— Не вопрос, — он понимающе улыбнулся, — у меня есть здесь комната.

Наверное, меня привлекло то, что он даже не сразу заговорил о деньгах. И что, несмотря на жуткую погоду и мой нелюбезный вид, улыбнулся.

— Валяй, — буркнул я, и он, чуть ли ни пританцовывая, пошел вверх по улице, мимо своих менее удачливых коллег.

Те бурчали что-то себе под нос и выкрикивали ему вслед какие-то ругательства на французском.

Мне хотелось забыться, отвлечься, мне хотелось умереть и родиться заново. Не успел он снять ботинки, как я молча повалил его на кровать и сорвал с него джинсы вместе с бельем.

К черту.

К черту всю мою жизнь, моих друзей и врагов, к черту этот город, к черту Фенрира, сидящего сейчас в одиночестве в нашем номере. К черту.

Мальчик посмотрел на меня с приглашающей улыбкой.

— Повернись, — сказал я, — я не хочу тебя видеть.

Он сам перекатился на живот и подставил мне свою задницу, сам своими тонкими, покрасневшими от холода пальцами раздвинул ягодицы. Пока я, чертыхаясь, возился с молнией, этот парень, наверное, проклял всё на свете. Связался с мазохистом каким-то…

— Люк, — зачем-то сказал я, — перестань трястись, всё будет как всегда.

Он вздрогнул всем телом и тут же затих. Я дотронулся ладонью до его ягодицы, и мышцы его рефлекторно сократились — я погладил его ещё раз, и он, кажется, успокоился.

— Вот так.

Но когда я вошел в него.

Все перевернулось, все было не так, как всегда, и мне отчего-то стало больно и грустно, и отчего-то в голове зазвучал знакомый голос, глубокий, хрипловатый, знакомый, но, кажется, давно позабытый — звучащий сквозь года, сквозь суровые зимы и жаркие лета, холодные весны и осени, промокшие под проливным дождем.

— Вы позвали кого-то, сэр?

— Ваше дело лежать головой в подушку. Уж точно не вас, юноша.

Я вошел в него быстро, резко, одним движением — совсем как ОН входил в меня. Я не желаю возиться с тобою, парень. Лежи и думай о чем-нибудь приятном.

Я вошел в него, сразу позабыв обо всех запретах и неприятных последствиях. Его плоть сомкнулась вокруг меня, и я крикнул что-то, сам не поняв, что, и я вцепился в плечи этого бедного мальчика, и я потянул его на себя, потом отпустил и дернулся ещё раз.

Если он и был возбужден, я этого не заметил. Мне было всё равно.

Меня с головой накрыло, и, кажется, слегка пошатывало, когда я свалился с него, все ещё содрогаясь от наслаждения.

Секс есть секс, и не имеет значения, с кем ты делишь…

Имеет.

Мерзко и тяжело. Мне нужно вернуться домой, мне нужно увидеть Фенрира.

Сердце колотилось, в окно билась какая-то сумасшедшая парижская птица, Люк перекатился на живот и вцепился мне в плечо, будто пытаясь что-то сказать. Темно, никакого света, только отблеск его белого тела.

Щеку мазнула прядь его волос. Чертов ребенок.

И тогда я поднялся — и понял, что это была за птица.

— Отвернись, Люк, — сказал я, отпирая окно.

— Что… что вы хотите сделать?

— Отвернись! — рявкнул я так, что стекла задрожали.

Сова. Слава богу, не министерская.

Письмо, нет, коротенькая записка.

— Только попробуй открыть глаза.

«Северус,

Альбус Дамблдор».

Мерлин и святая Моргана, что за бессмыслица. Я даже не успел нахмуриться, как что-то разорвалось внутри меня на множество осколков; они впились в шею, в горло, но больше всего — в сердце. Ты прекрасно знаешь, о чем это письмо.

Фенрир…

Господи. Он что же, сбежал?

— Что за сюрприз, сэр? — недовольный голос этого… ох, да как бы его не звали.

Сова, ухнув, улетела.

Руки судорожно тряслись, когда я натягивал на себя ботинки.

— Сэр?

Давление поднималось.

— Сэр?

В висках снова застучало: Фенрир, Фенрир, Фенрир.

— Вы слышите меня, сэр? Я могу открывать глаза?

Швырнув на прикроватную тумбочку целую пригоршню этих маленьких французских монеток, я пулей вылетел из комнаты.

Задыхаясь, забежал за угол — и тут же аппарировал.

* * *

Сомнений не возникало. Что-то произошло, что-то, что могло вот так дернуть его в Англию, что-то там.

В общине.

«Ты — и община. Я люблю вас больше всего на свете, парень».

Меня швырнуло в глинистое месиво, что было когда-то дорогой. Тропинки, размытые осенней бурей, следы града на застывшей грязи. Ноги утопали аж по колено, я несколько раз падал, вставал, шел дальше. Идти все труднее — но уже там, за тем поворотом я увижу знакомые с детства очертания домов.

Ну же.

Столб пыли, какой-то мокрой, влажной пыли, брызги, размазанное крошево.

Я могу открывать глаза?

Жуткая сцена.

Я закрываю глаза, я не хочу, не хочу этого видеть. Но я знаю, что я увижу это, как бы ни отпирался. Как бы ни хитрил.

Если бы здесь были груды трупов, море крови, лохмотья на зеленых телах повешенных.

Если бы здесь пировали жутчайшие монстры из ночных кошмаров.

Если бы здесь…

Здесь не было ничего. Обломок кирпичной стены на месте бара. Несколько валунов там, где стоял дом Фенрира. Какие-то склянки, всё, что осталось от маленькой лечебницы.

Пыль, и грязь, и запах дыма.

Разруха. Совершеннейшая, абсолютная разруха.

И над всем этим, где-то неподалеку, но чуть выше, на вершине холма — дыра в пустынном пейзаже, сгусток темноты, скорчившаяся фигура человека. Он стоял на коленях, запрокинув голову, он что-то хрипел, он то и дело взмахивал руками, будто пытаясь найти опору, пытаясь зацепиться за что-то — будто он падал, а ведь он стоял на коленях и не терял равновесия.

Глаза на выкате — страшные, налитые кровью глаза. Он орал и вырывался из чьих-то невидимых рук, он изворачивался невообразимо, нечеловечески гибко, он кричал и плакал.

Какие демоны одолевают тебя, Фенрир, с какими чудовищами ты борешься?

Он рыдал так, что, казалось, у него разорвется сердце. Он расплавится, взорвется, перегорит. Судорожные рывки вперед, падение, подняться, сжать зубы, проползти ещё пару метров.

Он скатится в этого чертового холма.

— ФЕНРИР!!!

Человек зажимает ладонями уши, будто звук моего голоса доставляет ему чудовищные страдания.

И я бегу, задыхаясь, и холодный осенний воздух бьет меня в грудь.

Он рыдает, размазывает слезы по лицу, и это так отвратительно. Он — старик. Он делает рывок вперед, словно нарочно хочет разбить себе голову. Его лицо, красное, мокрое, похоже на кусок сырого мяса. Он ползет к самому краю, ещё немного — и, если он не поднимется, то так и покатится с холма.

Я не знаю, что я думал в этот момент. Это не бездна, и не водоворот, это всего лишь холм — небольшой, покатый. Но почему-то мне было за него отчаянно, дико страшно. Успеть. Дотянуться.

Там, внизу, догорали остатки того, чему Фенрир посвятил всю свою жизнь.

— Фенрир.

Я вцепился в его мокрую, облепившую тело мантию, грязную и вонючую, как и всё, что он носил в последнее время. Пальцы скользили по мокрой коже, срывались, невозможно ухватиться.

— …В конце концов, это не конец света. Самые великие города когда-то были разрушены до основания, и их перестраивали заново. Они становились ещё лучше, ещё величественнее, чем когда-либо.

Он ревел, вырываясь из моих рук, но теперь у него не хватало сил, чтобы просто оттолкнуть меня. Его пальцы дрожали, все его тело била крупная дрожь.

Я говорил и говорил, не останавливаясь, пытаясь успокоить и его и себя, он словно обезумел. С одержимостью сумасшедшего он лез туда, вниз, словно хотел взять в руки эти оставшиеся дощечки и попытаться сложить из них то, что было.

— Он предал меня, — хрипло проговорил Фенрир, дрожа всем телом, — хозяин предал меня. Коготь погубил мой город. Ты предал меня. Все, все, что было — все предало… меня…

Совершенно обезумев, он схватил горсть земли, будто мог что-то соорудить из этого, но влажные комки глины просочились сквозь его пальцы.

Ничего… не осталось.

Господи, господи, прости меня, прости его, прости тех, кто сделал это.

У Сивого была одна мечта. Лишиться мечты — худшее, что может случиться с человеком.

-Я пытался… пытался…Я терпел… думал… что-то выйдет… никогда не терпел — а сейчас терпел… в Париже — и не вернулся… Думал — что-то получится…

Метка Лорда — огромная змея постепенно исчезала в морозном воздухе. Я помнил, как пришел в общину, мне было девятнадцать, я пришел похвастаться знаком смерти на своей руке.

Фенрир смеялся надо мной.

Мы у Малфоев, и Сивый, издеваясь, в который раз путает нож с вилкой. Требует себе живых младенцев. Хохочет.

Череда покушений, моя успешная интрига, он отстранен от всего, что было ему важно, он со мной, в Париже. Случилось бы это, если бы я не сделал ничего и Фенрир был бы на месте Когтя? Да, конечно же.

Темный Лорд набирает силу. Он не остановится ни перед чем. Грядет война, долгая, тяжелая, изматывающая бойня.

Слезы градом катились по лицу, застилали глаза.

Лучший солдат — тот, кому нечего терять. Вернее, тот, кто потерял все, кому не дорога своя жизнь. И потом, через несколько лет, когда Фенрир появится в Хогвартсе в роковую ночь девяносто шестого, я поверю в то, что это действительно так.

Но сейчас…

— Да что же это такое? За что же мне это, а? — он всхлипывал совершенно беспомощно, он просто повис на мне, цеплялся за рукав моей мантии с отчаянностью утопающего.

Он и вправду тонет.

— Мы все построим заново, — твердил я, — мы все сделаем, как было. Только ты и я. Договорились?

Он не ответил. Невидящим взглядом уставился в опустевшую долину, сидел и покачивался. Чистой воды сумасшедший.

Господи, что мы с ним натворили за эту жизнь. Сколько всего мы прошли, как мы от этого всего устали.

Очертания изумрудно-зеленой метки таяли в застывшем воздухе.

Клубы дыма поднимались над пепелищем. Я оглянулся на тот пейзаж, что остался сзади, и неуклюже потрепал Сивого по вздрагивающему плечу.

— Ну же. Договорились?

Он несколько раз глубоко вздохнул, но слезы, не переставая, катились по его лицу. Он даже не пытался их скрыть. Какая-то тень заскользила по холму, и я увидел где-то высоко в небе темную точку — ястреба. Где-то вдалеке закуковала кукушка. Сколько там?

Лет двадцать-то ещё протяну, а? Может, пятнадцать?

Я сидел, тупо пялясь в пустое пространство, считал года, а Фенрир всё рыдал, никак не мог остановиться. Только через час мне удалось поднять его, поставить на ноги. Я закинул его руку на свое плечо и сделал несколько шагов, но тут же понял, что нам надо с ним аппарировать. Не дотащу я его. Не дотащу.

Я когда принялся нашаривать в карманах волшебную палочку, вдруг почувствовал дикую усталость. Эхо прошедших дней звенело в ушах — бутылки, Париж, Люк, ссоры, удар, ванная, зеркало, ком смятых простыней.

Присесть бы — да нельзя, надо убрать отсюда Фенрира.

Он весь промок, совершенно. Наверняка простынет. Я принялся снимать с него мантию, натягивать свои перчатки на его безвольные пальцы.

— Ничего не вернется, — пробормотал он, — ничего уже тут не исправишь, парень. Оставил бы меня здесь. Дома… сдохну…

Губы онемели, и я не стал ему отвечать. Только кое-как натянул на него свой жилет, криво застегнул пуговицы — ну да черт с ним, сойдет. Главное, хоть не простудится.

Поднялся, кое-как вытер последние слезы с его щеки, взвалил его тяжеленную лапищу на свое плечо. Он послушно уцепился за меня, готовясь аппарировать. По-моему, в этот момент он уже совершенно ничего не соображал.

Прежде чем исчезнуть, я взмахнул палочкой, убрал наши следы — мало ли что.

А его промокшую мантию швырнул в ближайшую лужу.