The Show

— Empty spaces — what are we living for

On and on, does anybody know what we are looking for—

Слизь. Грязь. Дрянь.

Ты идешь по коридорам Азкабана, стараешься не смотреть на пустые провалы дверей. Там, за рядами чугунных решеток, тускло отсвечивают обнаженные молочные тела спящих.

Рядом бесшумной тенью скользит дементор, и уже через несколько шагов ты стискиваешь кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

— Уйдите, — просишь ты, — у меня право на посещение. Вы знаете. Я могу быть здесь один.

Ты смотришь в стену.

— Уйдите.

А потом бросаешься вперед, в грязь, в дым, в пустоту, летишь вниз по лестнице, сердце отчаянно колотится в груди, а там истертые медные цифры «5» и почти незаметная «1».

Ты входишь без стука. Он редко спит в такое время.

— Another hero, another mindless crime

Behind the curtain, in the pantomime—

— Another hero? — он оборачивается к тебе, с трудом поднимается со стула. Одергивает робу.

— Всё тот же, — ты входишь, прислоняешься к двери, складываешь на груди руки, — привет.

Он смотрит на тебя, и ни один мускул не дрогнет на его лице. А потом делает шаг в сторону, приглашая тебя войти.

Ты проходишь молча. В том же гробовом молчании начинаешь рассматривать каракули на облезной стене.

Запах сырости. Запах плесени.

— Стебль аконита, — читаешь ты по слогам.

Снейп фыркает.

— Идиот.

— Камень безоар. Клобук монаха. Зачем тебе все это?

Он пожимает плечами.

— Я не пишу стихов.

— Что?

— Стихи могли бы помочь. Но я не пишу стихов.

— А.

— Кто-то из поэтов мечтал поселиться в Венеции, снять маленькую комнатку с видом на Большой Канал, на последние деньги купить чернил и сигарет. Написать две-три элегии, гася окурки о мокрый пол так, что бы они шипели, а когда деньги кончатся — взять револьвер и застрелиться.

— Откуда он возьмет револьвер?

— Не знаю. Но я чувствую себя так же.

Он молчит долго, так, что ты понимаешь, что он больше ничего не скажет.

Он смотрит на тебя долго, внимательно, он наблюдает за тем, как ты садишься за маленький грязный стол и рассматриваешь поломанные перья.

А говорить вы начинаете почти одновременно, и ты первым захлопываешь рот.

— Как ты…

— Где…

— Да.

— Где пергамент, где еда, где вода, где, мать их, перепелиные яйца? Какого черта ты приходишь сюда с пустыми руками?

Ты поперхнулся. Такими претензиями вполне можно подавиться.

— Но нам же не разрешают приносить что-либо заключенным.

— А ты, конечно, всегда следовал правилам, — он мерзко ухмыляется, и ты пожимаешь плечами.

— Что принести тебе в следующий раз?

Он садится напротив и буравит тебя ненавидящим взором.

— Черную икру. Огневиски. Белые трюфели. Семидесятипроцентный горький шоколад. Свитер с толстым высоким воротником, чистой шерсти. Нет, подожди. Огневиски не надо.

— Почему? — на автомате спрашиваешь ты.

— Сопьюсь к черту.

— Hold the line, does anybody want to take it anymore —

— Поттер.

Он неожиданно горбится, ломается, складывается пополам, роняет голову на скрещенные руки.

Ты думаешь — это слишком. Ты думаешь — надо отвернуться.

Но ты не отворачиваешься.

— Что?

— Не надо.

Он судорожно вздыхает, успокаивается, его голос звучит привычно устало.

— Я ничего не хочу. Я просто не понимаю, зачем ты сюда приходишь. Я придумываю тебе цель. Я объясняю себе твои визиты.

На минуту он замолкает, и ты представляешь себе, как он лежит в этой гнетущей тишине, в этом молчании, похрустывающем таком молчании, как в старом радиоприемнике — вот, он лежит и думает о том, зачем ты с упорством идиота навещаешь его раз в неделю.

— Ты всегда приходишь с пустыми руками, — говорит он.

Ты всегда приходишь с пустыми руками. Никаких поводов, никаких передач.

Никаких подсказок.

— Ты всегда приходишь один.

Ты всегда приходишь один. Никто не знает, отчего ты, герой войны, навещаешь Северуса Снейпа в Азкабане.

Нет, ты неправильно сказал. Никто не знает ЧТО ты его навещаешь. А ты знаешь?

— Ты ничего не говоришь, сукин ты сын, я устал разгадывать твои загадки.

Он поднимается из-за стола. Берет с полки над забитым камином кусок мела и начинает медленно и старательно выводить что-то на стене.

— Я — не — понимаю, — говорит он, царапая стену, — я не понимаю, почему у меня лучшая, мать её, комната. Почему ты добыл её для меня. Я не понимаю, почему я ещё не разложился окончательно. Я не понимаю, почему эти твари пускают тебя ко мне. У нас ничего не было, Поттер. Мы даже никогда не говорили.

— Ты не захотел бы со мной разговаривать.

— А если заговорил бы. Что бы ты сказал мне?

— Ты не захотел бы слушать.

— Whatever happens, I'll leave it all to chance—

Глухо, отчаянно, надрывно.

— А если бы я захотел?

Ты отворачиваешься, Снейп сокрушает свой кулак на ни в чем не повинную стену.

Это, мать его, Азкабан.

— Успокойся. Я пытался много раз.

Он медленно поворачивается, и в какое-то мгновение тебе кажется, что он сейчас уронит мел. Но вместо этого Снейп аккуратно кладет его на полочку.

— У меня пожизненное заключение, — говорит он, — я обречен провести в этой комнате остаток своей жизни. Я просто хочу узнать.

Помолчав, он добавляет:

— Раньше в тюрьмах в каждой камере стояла раковина с протекающим краном. Капли падали, со звоном ударяясь о жесть. От этого бессмысленного звука заключенные сходили с ума. Каждое твое посещение — как падающая капля. Выводит меня из себя.

Ты молчишь.

— Однообразно и бессмысленно.

Он усмехается, покачиваясь, словно пьяный.

— Ну, давай, развлекай меня. Ты пришел. Сделай хоть что-нибудь. Станцуй танго. Нарядись санитаркой. Сочини лимерик.

А тебе гораздо интереснее рассматривать его тонкие бледные пальцы, скользящие по обшлагу рукава.

В такие моменты ты, кажется, ни о чем не думаешь.

— Может, ты приходишь сюда, чтобы себя развлечь? — в его голосе явственно звучит насмешка.

Пальцы замирают, мучительно стискивают грубую ткань тюремной робы.

— Может, это твоя месть, а, Поттер? — он нависает над тобой хищной птицей, — не оставлять меня в покое до конца, до самой смерти?

— Я… — голос срывается, ты продолжаешь, — я могу больше не приходить.

Снейп шипит так, будто прикусил себе язык. Это похоже на правду. Он в ярости ломает мел, крошит его в пальцах, вытирает пальцы о мантию. Его одежда вся в белой пыли.

Это жест отчаянья.

Ты молчишь.

— Another heartache, another failed romance —

— Может, ты теперь ждешь, что я заговорю сам? — он садится на край стола и буравит тебя взглядом, — знаешь, Поттер, как-то это не по-мужски. Ты загнал меня в угол. Я изничтожен. Сведен к нулю. Я в жизни не говорил столько, сколько говорю сейчас.

— И всё из-за этих, — кричит, — стен!

Ты думаешь, что понимаешь его.

К коллекции его поводов для ненависти добавился ещё один. Он ненавидит тебя потому, что ты застаешь его в не-привычном облике. Он говорит, говорит от ужаса, отчаянья, одиночества, и ты — его единственный собеседник.

Он словно обнажен перед тобой.

— Прости, — ровно произносишь ты.

— Засунь себе в задницу свое «прости».

— Прости.

— Скажи мне. Мне нужно услышать. Это бездействие высасывает из меня жизнь. Мне нужно знать, что происходит.

— Скримжер все ещё министр.

— Я не про это. Это какой-то сюрреалистический кошмар. Что ты делаешь здесь. Зачем… Черт. Черт. Я ненавижу повторяться. Черт.

Ты пожимаешь плечами.

— Ладно, — сам себе говорит Снейп, — это не может быть месть. Ты не стал бы мстить так нацелено и изощренно. Оставим сказки про тюрьмы и краны.

— Оставим, — соглашаешься ты.

— Следовательно, — подытоживает профессор, — ты желаешь мне добра. Ты не можешь приходить сюда просто так, верно?

— Не могу, — ты чувствуешь, как улыбаешься.

— Значит, ты хочешь, чтобы мне стало лучше.

Ему требуется несколько минут, чтобы осмыслить этот тезис. Видно, что уже очень давно ему никто не желал ничего хорошего.

Он снова падает на стул, стучит по столу раскрытой ладонью. А когда говорит, в его голосе ты разбираешь нотки детской беспомощности.

— Но ты всю жизнь меня ненавидел!

— I guess I'm learning (I'm learning learning learning)

I must be warmer now —

Проходит ещё несколько минут. Ты не сводишь с него напряженного взгляда.

— Я не могу ошибаться, — говорит он, — но я в тупике.

Приносят обед, и ты со страхом наблюдаешь за тем, как жадно он обкусывает мясо с косточки. В какой-то

момент это могло бы показаться тебе отвратительным.

Тебе хочется сказать ему: думай.

Тебе хочется наорать на него: думай, думай, мать твою, думай.

— Если бы я был твоим лучшим другом, тогда всё бы сошлось, — буркнул он, и ты ухмыльнулся.

— Я не похож на твоих гребанных друзей, Поттер.

— Ты согласился бы дружить со мной когда-нибудь?

— Не дури.

Он отодвигает поднос и встает. Он качается так сильно, что в какой-то момент ты собираешься подставить руки, чтобы его поймать. Факелы бросают длинные, неровные тени на его перекошенное лицо.

— Мне нужна цель, — наконец, произносит он.

Тяжело дыша, ты усаживаешь его на кушетку.

— К примеру, я мог бы вести двойную жизнь, как раньше. Я был Пожирателем Смерти и преподавателем зельеварения. А теперь я буду осужденным убийцей и непризнанным гением.

Он молчит, а потом добавляет.

— Нет, почему же непризнанным. Я буду писать рассказы, передавать их тебе, а ты будешь относить их в редакцию какого-нибудь журнала. Я неплохо сочиняю, Поттер. Я буду побеждать в ежемесячных конкурсах и телевикторинах.

Ты, не удержавшись, хмыкнул. Это ты такой испорченный, или просто думаешь о том, что ежемесячные соревнования чаще всего устраиваются во всяких мелких порножурналах?

— Что там, Поттер?

Ты говоришь ему. И глазом не моргнув, он произносит быстро и очень серьезно:

— Он обхватил своими сильными, уверенными пальцами его вздыбленный член, провел ладонью от яичек к влажной головке, наклонился, чтобы слизнуть выступившую каплю.

Он смеется неприятным хрипловатым смехом. А у тебя отчего-то перехватывает дыхание.

— Неплохо выходит, а, Поттер?

Ты сжимаешь кулаки и думаешь о том, как же тяжело ему, наверное, уже третий год сидеть здесь в одиночестве… Удовлетворять себя, раз за разом, на этих смятых простынях…

И он ещё может вот так смеяться.

— Неплохо, — ты натянуто улыбаешься, — у вас определенно талант, профессор.

— Ты выбрал самый подходящий момент, чтобы назвать меня вот так.

— I'll soon be turning (turning turning turning)

But inside in the dark I'm aching to be free—

— Так мы не закончили, — он просыпается, хватает тебя за руку.

Ты молча изучаешь взглядом опухшие глаза, растрепанные волосы, лиловые полукружия ногтей. Он поднимает руку, будто собираясь погладить тебя по щеке, но сразу же её опускает.

— Ты что хочешь от меня, а? — он неожиданно резко отбрасывает одеяло.

Ты видишь его полуголого, неопрятного, разозленного.

— Мне сон приснился про тебя, Поттер, — шипит он, — мне постоянно снятся эти идиотские сны, ты понимаешь это? Мне надоело.

Ты вздыхаешь и поднимаешься. Господи, сколько раз ты уже слышал это.

— Или скажи уже, что ты от меня хочешь, иди уходи, — он поднимается и заворачивается в истончившийся серый халат, перешитый из старой робы, — а лучше просто уходи.

Ты медленно киваешь и поднимаешься. В следующий момент он кидается на тебя, толкает тебя в грудь со всех сил, но это все равно недостаточно сильно. Он пытается схватить тебя за плечи, но сам отдергивает руки, он до крови прикусывает губу.

— Стой же…

— Я никуда не двигаюсь.

— Стой.

Он начинает расхаживать по комнате, пиная мебель, кроша в непослушных пальцах мел. А потом резко

оборачивается:

— Ты… — замолкает, — нет, я не могу этого сказать. Я… Я ошибусь.

Ты понимаешь, что последняя фраза не предназначалась тебе, и потому пытаешься отвести взгляд. Но это сложно, ведь рукав его халата закатан до локтя, и кожа его запястий такая… гладкая.

— Попробуй.

— Ты смеешься надо мной, паршивец, — он в два прыжка преодолевает расстояние между вами и вцепляется в твой рукав.

— Ты…

— Скажи это.

— My soul is painted like the wings of butterflies

I can fly –

— Ты любишь меня, идиот.

— Я люблю тебя.

Я…

Люблю…

Тебя.

И — резко, остро, сокрушающе.

Оглушительно.

— — SHOW MUST GO ON!!! — — — —

— Я люблю тебя уже очень давно.

— The show must go on (go on, go on, go on) yeah yeah

The show must go on (go on, go on, go on) — —

— Поттер.

И вот, вот оно, накатило.

И ты захлебываешься слезами, пока его подрагивающие руки осторожно касаются твоего затылка. Когда его язык так медленно скользит по твоему небу.

Он так боится.

— Какой ты… тонкий, — он неловко улыбается, и ты сжимаешь его ладонь.

— Всё правильно?

— Ooh, I'll top the bill, I'll overkill

The show — the show must go on——

— Просто я не мог больше молчать. А ты — гадать. Ты ведь знал?

— Ох. Помолчи уж.

Он увлекает тебя в поцелуй, и ты отвечаешь ему, и все остальное кажется тебе неважным.

На стене тускло светится накарябанное «Ответь сам».

А всё очень просто. В какой-то момент существование такого вопроса как «Зачем я прихожу сюда?» начинает тебя удивлять.

— The show must go on

The show must go on, yeah yeah —

Ты рассматриваешь его рисунки.

Он говорит, что это с какого-то плаката, но это тоже неважно, и ты не слышишь его слов.

С детства ты был уверен, что в мире магии нет места для Бога. Но здесь был именно Он — круглый нимб, ореол расходящихся лучей. Будто срисовано с какой-то иконы.

— Поттер…

Под рисунком было написано его неровным, быстрым почерком.

He is watching you.

Give him a good show. *

* Он смотрит на тебя.

Так устрой ему шоу.