Холодное желание

Дом номер двенадцать на Гриммаулд Плейс был неприветливым. Не страшным, не злобным, не мерзким — неприветливым. Это Джинни поняла сразу, когда год назад впервые в него вошла. Мрачное строение, пыльный холл и непременное:

— Предатели рода!! Проклятье крови!! Позор предков!! Убирайтесь прочь, мерзкие твари!!!

Да, именно неприветливым.

Но Джинни он нравился. Несмотря на тонны пыли, ветхую мебель и проваливающиеся полы. Несмотря на то, что, поднимаясь на второй этаж, она никогда не знала, дойдёт ли туда целой или хотя бы живой. Один раз — пару дней назад — она уже почти скатилась с лестницы, оступившись на провалившейся прямо под ногой ступеньке. Хорошо, что шедший позади Рон, быстро подхватил её. И даже не отпустил, против обыкновения, какой-нибудь шуточки по поводу неуклюжих девушек. Лишь сказал:

— Аккуратней, сестрёнка.

И всё. Но это его "сестрёнка"… Так он стал называть её недавно. Собственно, как раз после того, как они вернулись из школы. Словно он внезапно позабыл другие обращения вместе с её именем. Только "сестрёнка". Не то что бы Джинни была против, но… Но! Что-то не давало покоя в изменившемся поведении брата. Что-то настораживало. Что-то. Однако что именно — Джинни понять не могла и решила не обращать внимания. Тем более в остальном Рон вёл себя как обычно.

Джинни задумалась, забравшись на кровать с ногами и отложив учебник по Трансфигурации, который изучала до того, как её мысли приняли неожиданный оборот. На самом деле, он не вернулся к обычной манере поведения. Он стал более вежливым, обходительным, прекратил попытки высмеять её. Наоборот, показывал, что её мнение для него важно, что он к нему прислушивается.

Ни слова не сказал о Дине с памятного разговора в "Хогварт-Экспрессе".

Забыл? Смирился? Джинни подперла рукой подбородок, не обращая внимания на закрывшие лицо густые пряди медных волос. Задача оказалась не из простых. Рон никогда не забывал того, что его раздражало, что ему мешало. Джинни думала, что он до сих пор детально помнит рождественский бал, посвящённый Тремудрому Турниру. Вернее, помнит, как Гермиона пошла туда не с ним, танцевала там не с ним. Рыжеволосая колдунья не удивилась бы, если б её брат даже в подробностях помнил каждое выражение лица Гермионы в тот вечер. Нет, он, конечно, не держал зла на Виктора или свою подругу, но и не забывал того бала. Таким уж он был.

С другой стороны, он ни словом не касался темы отношений его сестры и Дина Томаса, который, как считал Рон, никак не подходит на роль её ухажёра. Ни он не подходит, ни кто-либо другой. Любой задерживающийся рядом с Джинни более чем на пару минут молодой человек вызывал вспышку раздражения Рона, которая выливалась в поток упрёков, высказываемых ей, как только они могли поговорить более-менее свободно. Джинни уже даже прекратила обращать на словоизлияния брата внимание, не то что обижаться, и считала, что их отношения вошли в ровную колею — ведь Рон, следует сказать, дальше претензий не шёл, — как тот преподнёс сестре сюрприз. Ей хотелось бы верить, что приятный, но уж больно вразрез он шёл с обычным поведением младшего из братьев Уизли.

В задумчивости она потеребила локон волос, но ни к каким выводам придти не получалось. Кроме одного — происходящее странно и непонятно.

Но это Джинни поняла еще раньше.

Она пожала плечами и вернулась к изучению учебника. За окном медленно темнело.

— Джинни, Рон, сегодня вы убираете гостиную на втором этаже! — огромный дом всё ещё пребывал в беспорядке, хоть и не в таком, как год назад, поэтому сидеть без дела Молли Уизли никому не позволяла.

— Какую, мам?! Их там много! — Рон слегка поморщился, но увильнуть от работы не попытался — понимал, что бесполезно.

— В которой та уродливая люстра!

— Понятно! — весело крикнула Джинни. Рон только ещё больше скривился, ведь фронт работ предстоял немаленький.

— Идём? — она весело подмигнула развалившемуся на ветхом диване брату.

Он тут же поднялся, стряхнув с себя расслабленный вид:

— Конечно, сестрёнка. Поднимайся, а я пока принесу… это, — последнее слово он произнёс с нескрываемым отвращением

Вот опять. Опять он ведёт себя странно. Он обязан был ныть, пытаться подольше остаться в любимом горизонтальном положении, спихнуть всю работу на неё, а вместо этого — "конечно, сестрёнка". Джинни скрыла недоумение под доброжелательной улыбкой, вышедшей по-настоящему тёплой — очень приятно, когда тебя ценят и слушают, — и отправилась совершать опасное восхождение по лестнице. За её спиной послышались быстрые шаги брата, отправившегося за "этим". Так он называл швабры, тряпки, ведра и прочую обычную домашнюю утварь.

Как бы то ни было, он изменился не полностью.

Но всё равно заметно.

Джинни медленно и осторожно поднималась наверх, но, как только её нога коснулась внушающей доверие поверхности пола второго этажа, быстро пошла, почти побежала, в указанную мамой гостиную. Она не любила сидеть на месте. Она не любила осторожничать. Ей всегда хотелось двигаться, нестись вперёд, не останавливаться ни на секунду. Поэтому ветхая старая лестница её по-настоящему бесила. Единственное в родовом поместье Блэков, что действительно не нравилось маленькой рыжеволосой колдунье. Даже портрет матери Сириуса представлял для неё лишь лёгкое неудобство. В конечном итоге, крики можно и перетерпеть или заглушить. Но вот постоянные подъёмы и спуски с черепашьей скоростью… Джинни терпеть не могла, когда что-то ограничивало её свободу.

Вот только время на починку лестницы найти никто не мог. Приходилось мириться.

Катиться по крутым ступеням кубарем как-то не хотелось. Совсем.

Гостиная с "той уродливой люстрой" располагалась довольно далеко, поэтому Джинни, пробежав по пустым коридорам и остановившись перед двустворчатой потемневшей от времени дверью, несколько успокоилась. Ну, пришлось медленно подниматься, ну и что? Жизнь-то не закончилась! Вот и нечего забивать себе голову глупостями. Озорно улыбнувшись, она потянула за массивную бронзовую ручку, и створка, немного посопротивлявшись, распахнулась.

Сквозь широкие окна в комнату врывался тусклый свет пасмурного утра, освещавший пыльные чехлы на нескольких столиках, паре диванов и множестве кресел, составлявших всё убранство гостиной. Оконные проёмы были настолько велики, что, даже несмотря на ненастную погоду и разводы грязи на стёклах, недостатка освещения не ощущалось. Мозаичный паркет пола когда-то, наверное, оставлял приятное впечатление, но после многолетнего отсутствия полировки потускнел, покрывшись толстым слоем пыли. То же следовало сказать и о деревянных панелях на стенах. Клочья паутины на некогда белом потолке довершали картину. В прошлом здесь было очень красиво, сейчас же от тех времён не осталось и следа.

Но Джинни нравилось представлять себе, как эта комната выглядела раньше, нравилось воображать мягкое, тёплое сияние дерева пола и стен, изысканные обводы кресел, струящиеся от потолка до пола занавеси на окнах, а больше всего — огни сотен свечей на огромной люстре. Рыжеволосая колдунья не разделяла мнения своей матери о том, что та уродлива. Наоборот, Джинни нравились хрустальные кристаллики, во множестве обрамлявшие беспорядочно скреплённые друг с другом изящные подсвечники, составляющие абстрактную, безумную, но притягательную композицию, так раздражающую Молли Уизли. Кристаллики, свисающие вниз, напоминая застывший под внезапным ударом холодов ручей. Она любила воображать, как зимними вечерами здесь собирались колдуны и ведьмы, как они разговаривали и смеялись, а потом раздвигали столы и кресла и устраивали танцы. Как под сотнями перемигивающихся огоньков и под звучащий вальс пары кружились в плавных па, а за окнами бушевали ветер и снег. Джинни мечтательно вздохнула и в этот же момент услышала из-за спины:

— Леди, позволите пригласить вас на танец?

Она резко обернулась и увидела склонившегося в полупоклоне Рона, протягивающего вперёд ладонь. Рыжеволосая колдунья удивлённо захлопала глазами на брата, пытаясь понять, что всё это значит. Тот, чувствуя её замешательство, произнёс:

— Вы так красивы, что даже нынешнее несовершенства сего зала и отсутствие музыки не сможет помешать нам. Прошу вас, примите моё предложение, — менять позу до того, как получит ответ, он, похоже, не собирался.

А Джинни, как ни старалась, не смогла услышать в его голосе ни капли насмешки. Ни единой весёлой нотки. Он и в самом деле приглашал её потанцевать. На полном серьёзе.

Он никогда не делал ничего подобного.

И она решила принять правила игры:

— С удовольствием, сэр, — и с улыбкой приняла его руку.

Он мягко сжал её ладошку и притянул Джинни к себе, вовлекая в ритм только ему слышной музыки.

Рон плавно, мягко — и неожиданно властно — вёл сестру в круге танца, то приближаясь, то отдалясь, но не отпуская её руки. А Джинни следовала за ним, думая, почему его ладонь такая ледяная. Почти обжигающий холод.

Но вскоре она перестала обращать на него внимание. Танец завораживал её, уводил в лабиринты воображения, заставлял услышать музыку, которой руководствовался Рон. Теперь и Джинни слышала её, погрузившись в круговорот па. Рыжеволосая колдунья не знала, где младший из её братьев научился так танцевать, да и не хотела знать. Он сумел увлечь её, зачаровать, наполнить искрящимся весельем, превратить обычный день в волшебный без всякой магии. И как он это сделал — было совершенно не важно.

Потому что Джинни восторженно смеялась, смешав воображаемое с реальностью, державшись за руку своего брата и двигаясь в такт музыке, слышимой лишь им двоим.

Она почувствовала себя персонажем недавних грёз.

И не имеет значения, что сжимающие её ладонь пальцы холодны как лёд.

Сейчас она была по-настоящему счастлива.

И даже прозвучавший откуда-то снизу голос мамы не разрушил созданной Роном иллюзии, неотличимой и не отличающейся от действительности.

— Эй, вы чем там занимаетесь?! Хватит хохотать, вы должны убирать дом!

— Да, мам! — остановившись, звонко крикнул Рон, заговорщицки улыбнувшись сестре и взглядом указав на дверь, рядом с которой стояло ведро воды с двумя швабрами.

Джинни рассмеялась и, чмокнув его в щёку от избытка эмоций, отправилась выполнять поручение матери.

Ужин почти не запомнился. Вроде бы, мама приготовила рагу. Вроде бы, пришли Шизоглаз Хмури и задумчивая, какая-то потерянная Тонкс. Вроде бы, Тонкс снова пыталась опрокинуть кастрюлю с едой на пол и долго потом извинялась. Вроде бы. А ещё вроде бы Рон всё время на неё беспокойно смотрел. Может, так и было. Может, только показалось.

Голова раскалывалась настолько сильно, что выудить из памяти хоть чего-то путное не удавалось.

В глаза будто всадили ножи и теперь медленно поворачивают их в ране, череп, не выдерживая такого, готов был расколоться, кожа на лбу горела.

Так плохо, что дойти до собственной постели стало практически непосильной задачей.

Но Джинни дошла, вернее, доплелась, хватаясь за стены, и рухнула на прикрытую покрывалом кровать, уткнувшись лбом в то место, где должна была находиться подушка. Во всяком случае, утром находилась, но разбираться сейчас сил не оставалось. Их едва хватало на дыхание. Увы, прохладная ткань не принесла облегчения, голову продолжало разрывать, к горлу подкатила тошнота, но Джинни не двигалась. Знала, что не поможет. Эту боль можно было только перетерпеть.

И заклинания, и зелья, и маггловские лекарства тут бесполезны.

Небольшой подарок от Тома. На долгую память.

Со времён общения с дневником на первом курсе приступы боли периодически накатывали на рыжеволосую колдунью. Редко. Но всерьёз, надолго. Безжалостно. Как сейчас.

Ещё в первые несколько раз она поняла, что попытки вылечить или как-то ослабить разрывающую, вызывающую тошноту боль ни к чему не приводят. Наоборот, от суеты становилось лишь хуже. Единственная возможность хоть как-то ослабить пытку — просто лежать. Не шевелиться. Даже не дышать.

Но если кажется, будто от боли мир посерел, если дрожат руки и в горле стоит комок, если всё тело покрыто потом и желание осталось только одно — лишь бы это кончилось! — спокойно лежать получается плохо.

Кажется, что движение принесёт облегчение. Кажется, стоит изменить позу — и всё пройдёт.

Только кажется.

Потому что стоит пошевелиться — и боль усиливается. Намного. Во много.

Так, что хочется орать. Но это не поможет. Ничего не поможет. Просто спустя какое-то время боль уйдёт сама собой. Как будто её выключили. Вот она была — а в следующую секунду её нет.

Но когда она уйдёт?

Нет ответа.

И от этого ещё хуже. Страшнее. Вдруг она останется навсегда? Вдруг пытка не прекратится?

Джинни давно научилась не обращать внимания на такие мысли. Но с каждым новым приступом они возвращались.

А легче всё не становилось. Перед глазами стояли круги, немилосердно мутило. Лицо пылало. Покрывало, в которое она уткнулась, стало отвратительно горячим, от прикосновения к нему было ещё хуже. Видимо, придётся перевернуться.

Она медленно, осторожно перекатилась на спину, благо размеры кровати — не чета той, что осталась дома — позволяли и большее.

Лучше б она этого не делала.

Прикосновение нагревшейся ткани было неприятным. А въевшаяся в глаза, раздирающая череп изнутри, вызванная движением боль — мучительной. Джинни тихо застонала, не позволяя себе большего — если в комнату, услышав хоть какой-нибудь необычный звук, прибежит мама и попытается что-нибудь сделать, то станет гораздо, гораздо хуже.

И в следующий миг на её казавшийся воспалённым лоб легла ледяная ладонь.

Прикосновение оказалось настолько неожиданным, что Джинни вздрогнула и тут же бессильно откинулась на спину, снова едва слышно застонав.

— Не двигайся. Расслабься. Сейчас станет легче, — голос Рона совсем не похож на его прикосновение. Он заботливый, ласковый. Тёплый.

А его рука холоднее самой зимы, но… Этот холод заставлял отвлечься от боли, переключиться на что-то другое. Дарил облегчение, пусть даже недолгое. Или…

Или.

Боль по-настоящему отступала. Не быстро. Но ледяное прикосновение брата будто вытесняло её, не оставляло ей места.

Холод не терпел ничего с собой рядом. Джинни подумала, что лоб уже, наверное, превратился в кусок льда. Ощущение не из приятных. Но боль, уходя, приносила такое облегчение, что эта мысль не задержалась в голове рыжеволосой колдуньи. Она слабо улыбалась, погружаясь в сон.

Как всегда, проходящий приступ оставлял её обессиленной, желающей только спать. Но перед тем как соскользнуть в мир грёз, Джинни успела прошептать:

— Спасибо…

И услышать в ответ:

— Спокойной ночи, сестрёнка.

Последним, что Джинни запомнила, было то, как он, убрав руку со лба, нежно провёл ладонью по её волосам.

Следующий день прошёл как обычно. После завтрака Джинни вместе с мамой приводила в порядок один из многочисленных чуланов, потом помогала готовить обед, потом приехали Фред и Джордж, и они вместе весело болтали до самого вечера. Близнецы театрально вставали в позу и рассказывали, как у них идут дела в магазине, а она смеялась. Они делали вид, что обижаются на такое легкомыслие и пренебрежение к серьёзной работе, и она смеялась ещё сильнее. Тогда и Фред, и Джордж начинали хохотать тоже, а дальше всё повторялось по новой. Наконец маме надоел постоянный хохот в гостиной и она заставила Джинни чистить картошку к ужину.

За весь день ей ни разу не удалось остаться с Роном без свидетелей.

На самом деле, она видела его только во время завтрака и обеда.

А на ужине тот и вовсе не появился. Когда Джинни попыталась узнать, куда он пропал, мама гордо ответила, что Рон пошёл заниматься.

Рон променял ужин на учебники.

Она окончательно перестала понимать, что происходит.

Когда Джинни, наконец, смогла скрыться от зоркого ока Молли Уизли и распрощаться с близнецами, за окном уже полностью стемнело. Подумав, что Рон — чем бы он ни был занят — наверняка в своей комнате, рыжеволосая колдунья морально подготовилась к очередному длительному подъёму и направилась на второй этаж. Слушая скрип ступенек, так и норовивших провалиться под её весом — и как тут только взрослые ходят? — она размышляла, что же произошло вчера вечером.

Рон пришёл, и просто прикосновением убрал то, от чего не помогала никакая магия. Что заставляло мадам Помфри только разводить руками. Что не смог преодолеть даже сам профессор Дамблдор, а ведь он пытался.

Но отпечаток Тома был слишком силён.

А Рон убрал его прикосновением.

Нет, не убрал — выморозил.

Получалось так.

Джинни поднялась на последнюю ступеньку и помотала головой, пытаясь найти хоть какое-то другое объяснение происшедшему. И не находила. Но знала точно, что вчера произошло нечто невероятное.

Она еще раз тряхнула головой, откинула с лица непослушную прядь и пошла в комнату Рона.

В любом случае, ей необходимо понять, как ему это удалось.

Идти пришлось недалеко — комната брата, которую он делил с Гарри, когда тот появлялся в поместье, располагалась всего лишь в нескольких десятках шагов от лестницы. Джинни уже занесла руку для стука, но тут её охватили сомнения.

Что она ему скажет? Как спросит? Что он ответит? Захочет ли отвечать?

Рыжеволосая колдунья застыла в нерешительности, не опуская руку, но и не решаясь на какие-то действия.

Но ведь он что-то сделал. Как-то ей помог. В конечном итоге, это её брат, которого она знает всю жизнь, с которым постоянно дралась в детстве!

Джинни упрямо поджала губы и негромко — нарочито негромко — постучала.

Она хочет знать, а раз она этого хочет — то обязана попытаться, несмотря ни на какие сомнения.

Рон ответил с заминкой. Небольшой, но заметной — наверное, чем-то увлёкся.

— Не заперто!

Она немедленно приоткрыла дверь, скользнула внутрь и сразу же закрыла её за собой, повернув торчащий в замке ключ. Обернулась. Рон, прищурившись, наблюдал за ней. На лице его читалось лёгкое любопытство. Он кивнул на запертую дверь:

— Что это ты делаешь?

Вместо ответа Джинни подошла к нему вплотную и, сбросив видавшие виды кроссовки, забралась на широкий стол, перепрыгнув через его вытянутые ноги — Рон любил сидеть за столом вполоборота, почти лёжа на стуле, — и попутно отметив, что он перед её приходом записывал какие-то формулы на свитке пергамента. Устроившись поудобнее, она ровно произнесла:

— Нам нужно поговорить.

Он посмотрел на сестру, потом, слегка приподняв брови, скосил взгляд вниз — её ступни почти касались его коленей. Джинни этот взгляд проигнорировала.

— Я слушаю, — он и не подумал изменить позу, лишь сплёл пальцы рук на животе, лениво свесив локти по бокам и доброжелательно смотря на неё.

Его внимательное спокойствие смутило Джинни. Рон, которого она знала раньше, никогда не повёл бы себя… так. Как угодно по-другому, но не так.

Впрочем, сейчас не время сомневаться. Она серьёзно посмотрела брату в глаза и спросила:

— Что вчера произошло?

В ответ Рон открыто и весело улыбнулся:

— Знаешь, сестрёнка, что мне в тебе нравится? — она помотала головой, немного ошарашенная странной реакцией: — Ты не ищешь обходных путей! Если хочешь что-то сказать или о чём-то спросить — говоришь или спрашиваешь, не хитришь, не юлишь, не пытаешься вызнать окольными путями, а просто и прямо говоришь или спрашиваешь. Хорошая черта!

— Хорошая? — несколько неуверенно переспросила Джинни.

— Хорошая, поверь мне, — он продолжал широко улыбаться. — Все эти хитрости, уловки, околичности — прерогатива подлецов. Честность всегда лучше.

— Думаю, с тобой бы многие не согласились, — против воли вырвалось у неё.

— Им же хуже, — он отмахнулся. — Эта истина настолько проста, что спорить с ней глупо. Но я, кажется, ушёл немного в сторону, — прервал Рон сам себя. — Ты хотела узнать о вчерашнем, да?

Джинни кивнула, не решаясь ничего говорить вслух. Она абсолютно не могла вести нормальный разговор, поведение брата действовало на неё так же, как удав на кролика. Рон несколькими словами, парой жестов заставил все приготовленные вопросы и доводы вылететь у неё из головы.

Рыжеволосая колдунья запуталась.

Её брат же тем временем продолжал:

— За ужином я заметил, что у тебя болела голова. Сильно. Приступ, верно?

Джинни опять кивнула.

— Ты прекрасно держалась, никто кроме меня ничего не понял, — она открыла было рот, но он остановил её движением ладони, — я понял потому, что всегда вижу, когда у тебя начинаются эти приступы. Не удивляйся, всегда. Просто раньше я считал, что лучше в такое время оставлять тебя в покое, ведь боль рано или поздно отступает. Но вчера тебе было очень плохо, я чувствовал. Как будто плохо было мне... Нет. Хуже. Если бы плохо было только мне, то я бы претерпел. Но мучилась ты. И я захотел помочь. Очень сильно захотел. Потому и пришёл, — Рон прямо и уверенно взглянул ей в глаза.

Джинни растерянно заморгала:

— И всё?

Он улыбнулся и наклонил голову:

— Да. Захотел помочь и пришёл. Я ведь помог?

— Помог… — Джинни уже совсем ничего не понимала.

Рон спокойно смотрел на неё, ожидая новых вопросов, а она судорожно пыталась сопоставить его рассказ с тем, что говорили о головных болях мадам Помфри и профессор Дамблдор. Наконец она выдавила:

— Но… ты не использовал магию, зелья?..

— Нет. Ничего такого.

— Ты всего лишь захотел помочь, и боль ушла?

— Похоже, что так.

Джинни пару раз тряхнула головой и снова переспросила:

— Только по желанию?

— А разве этого мало? — удивлённо поинтересовался Рон.

— Но…

Он придвинулся к ней, поймав растерянный взгляд:

— Сестрёнка, ведь сработало? — она кивнула. — Я и не сомневался. Всё возможно, если сильно захотеть.

Произнеся это, он отстранился, и она, не найдя что ещё сказать, спрыгнула на пол, принявшись обуваться. Джинни действовала как будто в тумане, слишком уж странным, необычным оказался разговор. Выбивающим из колеи. Управившись, рыжеволосая колдунья подошла к двери, открыла замок и повернулась к брату.

Он продолжал сидеть в той же расслабленной позе, с улыбкой смотря на неё.

— Рон… ты очень сильно изменился.

Он засмеялся:

— Ничуть, сестрёнка. Я просто стал лучше разбираться в своих желаниях.

Джинни несколько последующих дней обдумывала странный разговор. Внешне она вела себя как обычно: помогала маме, читала, общалась с многочисленными гостями, постоянно приходящими в поместье, радовалась жизни и веселилась, периодически перебрасывалась шутками с Роном, но не могла выбросить из головы произошедшее. Брат, казалось бы, не сделал ничего плохого, честно ответил на все вопросы, вот только Джинни всё равно беспокоилась. Она не понимала, что случилось с Роном. Вдруг ему нужна помощь? Вдруг эти перемены вызваны внешними причинами, а вовсе не переоценкой взглядов?

Она даже подумала, что Рон находится под заклятьем "Империус".

Но, по размышлению, эту мысль отбросила. Будь он под контролем, то стал бы скрытным, нелюдимым. Как мистер Крауч.

А он, наоборот, открыт, весел и внимателен к другим как никогда.

Это замечательно, но уж слишком резко. Всего за несколько дней — и такие изменения. Возможно ли?

Выходит, что да.

За всё время, что Джинни думала над беседой с братом, она ни разу не попыталась ещё раз серьёзно поговорить с ним. Её подозрения разлетались, будто вспугнутые голуби, стоило ей на него посмотреть.

И она молчала.

И ни разу не спросила, почему его руки так холодны.

Потому что Джинни — и это было главным выводом после долгих размышлений — очень нравился новый Рон.

Сегодня эта чёртова лестница уже по-настоящему достала!

Эта фраза очень точно описывала впечатления Джинни от нынешнего дня.

Сначала спуск к завтраку. Потом маме потребовалось что-то с чердака — подъём и спуск. Потом она случайно пролила на колени чай — подъём и спуск. Потом вместе с Роном пришлось выносить мусор, освобождая одну из многочисленных кладовок на втором этаже. Подъём и спуск. Подъём и спуск. Подъём и спуск.

Без конца. С такой скоростью, что даже черепаха покажется "Молнией".

Рон только сочувственно смотрел на сестру, но ничего не говорил, не желая ещё больше раздражать.

К тому моменту, как хлам в кладовке закончился, Джинни уже была вне себя. Она бы не удивилась, если бы выяснилось, что от неё идёт дым — настолько рыжеволосая колдунья пребывала в ярости.

Но походы туда-обратно на этом не закончились. Сегодня маме, как назло, требовались тысячи вещей, находящихся наверху, пойти за которыми требовалось именно Джинни и никому другому.

Подъём и спуск. Подъём и спуск.

К обеду Джинни разговаривала исключительно сквозь зубы.

В самом деле, ну почему нельзя починить чёртову лестницу? Уже год как она угрожает существованию Ордена Феникса едва ли не больше Волдеморта и Упивающихся Смертью. Зачем нужны проклятья, когда ежедневно велика вероятность оступиться на ветхих ступеньках и свернуть себе шею? Но нет, мы продолжаем издеваться над собой. Как же, мы спасаем мир, у нас нет времени на ремонт какой-то там лестницы.

Джинни рассерженно зашипела, в очередной раз, рассматривая ненавистный подъём — теперь её отправили убираться у себя в комнате.

Как будто она не делала этого два дня назад. Тут вокруг столько пыли, что она, похоже, неистребима. Стоило закончить её протирать, как уже стоило бы начать снова. И чего маме неймётся?

Конечно же, свои претензии Джинни оставила при себе. В отношении наведения порядка Молли Уизли проявляла каменную твёрдость — в доме должно быть чисто, и точка. А все претензии лучше высказывать пустому месту, оно хотя бы на тебя не накричит.

Джинни зло поджала губы и недовольно вздохнула.

— Теперь на этой лестнице можешь хоть гонки на драконах устраивать. Пешие, я имею в виду.

Рыжеволосая колдунья резко обернулась. Позади неё скрестив руки на груди стоял Рон, весело улыбаясь.

— В смысле? — буркнула Джинни. Если только это очередная шуточка!..

— В прямом. Я её починил.

Она поражённо моргнула:

— То есть как?

Рон прошёл мимо сестры, поднялся на пару ступенек и в подтверждении своих слов попрыгал, стараясь в приземлении ударить по лестнице посильнее, после чего ответил:

— То есть так. Взял и починил. Теперь никакой мороки, — он обвёл рукой вокруг. — Наслаждайся.

— Но… Как ты это сделал? — она, растерянно улыбаясь, поднялась к нему и тоже несколько неуверенно постучала ногой по ступеньке. Та стояла как влитая и не собиралась проваливаться или рассыпаться в труху.

— Позаимствовал у мамы палочку, освежил в памяти кое-какие заклинания… В общем, ничего сложного.

— Нам же нельзя колдовать вне школы! — воскликнула Джинни.

Рон демонстративно зевнул:

— Тут везде полно магии и колдунов, а я воспользовался не своей палочкой. Учитывая ограниченность министерской системы учёта колдовства несовершеннолетних, полагаю, можно не беспокоиться.

— А если!..

— Не волнуйся, сестрёнка, — он не дал ей договорить. — Всё будет в порядке.

— Никогда больше так не делай!

— Как скажешь, сестрёнка, — он легко усмехнулся и направился на второй этаж.

— Постой! — Джинни догнала его и, положив руку на плечо, заставила обернуться.

— Да?

Рыжеволосая колдунья подошла поближе к брату, встав на цыпочки, дотянулась губами до его уха и, почти касаясь розовой мочки губами, прошептала:

— Спасибо, мне очень приятно.

Он серьёзно кивнул:

— Всегда пожалуйста, сестрёнка.

Неприятно просыпаться среди ночи. Мгновенно выныривать из сновидений и понимать, что заснуть больше не сможешь. Притом совершенно непонятно, что вызвало пробуждение. Просто спать больше невозможно, но усталость никуда не делась, а в глаза будто песка насыпали. Неприятно.

В таких случаях можно долго ворочаться с боку на бок, можно пойти и выпить снотворное, а можно подняться невзирая на поздний час и считать, что наступило утро.

Джинни выбрала последний вариант.

Она отбросила одеяло и села на постели, свесив ноги вниз. Каменный пол холодил голые ступни, но она не спешила искать обувь. Наоборот, сидела неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Тусклые огни фонарей едва пробивались сквозь плотную ткань штор, поэтому в комнате царила почти непроницаемая темнота. Почти. Джинни потребовалось несколько минут, чтобы возможно стало различать очертания предметов. Всё это время она сидела неподвижно, и ноги окончательно замёрзли.

Зато ощущение усталости и резь в глазах немного притупились.

Она поднялась и сняла ночную рубашку, небрежно бросив её на кровать, после чего переоделась в свои обычные поношенные домашние джинсы и простую светлую майку, нашарила под кроватью стоптанные кроссовки с заправленными в них гольфами и обулась. Свет включать так и не стала, не хотела нарушать чары ночи, пытаясь восполнить прерванный сон покоем мрака.

Закончив с одеждой, рыжеволосая колдунья подошла к двери и упёрлась лбом в прохладную деревянную поверхность, схватившись руками за ручку. Ничего не болело, но было как-то… муторно, казалось, что она ещё во власти сна и всё это — лишь его часть. Прикосновение дерева помогло справиться с наваждением, и она, встряхнувшись, вышла в коридор, быстро направившись на кухню.

Раз уж спать не получается, то можно выпить кофе.

В поместье стояли темнота и тишина, так непохожие на дневную суету, когда постоянно прибывали или, наоборот, отправлялись на задания члены Ордена Феникса, проводились совещания и кипела постоянная бурная деятельность мамы. Но сейчас коридоры и гостиные были пусты и безмолвны, набираясь сил перед новым днём. Джинни не собиралась им мешать, потому старалась идти бесшумно и опираться только на собственное зрение — благо она видела в темноте гораздо лучше многих.

Мама, зная об этой способности дочери, иногда называла её "котёнок".

Придя на кухню, Джинни подошла к плите и достала из шкафчика над ней турку, в которую высыпала немного размолотых кофейных зерён из стоящей поблизости баночки — у мамы всегда был запас на случай ночных визитов — и залила их водой из-под крана, поставив затем турку на плиту и сказав:

— Почти самый сильный огонь.

Конфорка тут же загорелась, а рыжеволосая колдунья подумала, как же, наверное, тяжело живётся магглам. Она слышала, что у них для плит нужен какой-то газ, который затем требуется поджечь чем-то, называемым "спички", и покрутить выключатель, чтобы добиться нужной температуры. То ли дело у колдунов — сказал, какое нужно пламя, и оно сразу же загорелось! Легко и удобно.

В ожидании кофе она села за стол и посмотрело в окно, выходящее на безлюдную площадь, освещённую неяркими огнями фонарей. Ничего необычного, но Джинни не отрывала взгляда, расслаблено наблюдая за маленьким кусочком ночного города. На губах её блуждала мягкая улыбка, казавшаяся неземной в танце порождённых пламенем плиты теней.

— Если бы я не знал тебя, сестрёнка, то подумал бы, что наш дом посетил дух самой ночи — прекрасный, таинственный и недоступный. Жаль, что я не художник и не поэт — ты достойна полотен первого и поэм второго.

Джинни вздрогнула и отвела глаза от окна.

На пороге кухни, прислонившись к косяку, стоял Рон, наблюдая за ней.

— Извини, я не хотел тебя пугать.

Она тряхнула головой и поднялась на ноги, одновременно произнеся:

— Вряд ли художники и поэты интересуются простыми ведьмами из английского захолустья.

— Простыми — возможно, — по голосу чувствовалось, что он улыбается. — Но ты — далеко не простая.

Ощутив, что заливается краской, Джинни попросила:

— Мне, конечно, нравится слышать подобные слова, но не мог бы ты не смущать меня больше сегодня?

Вместо ответа он вошёл в кухню и присел на стул напротив стоящей сестры, сказав:

— Погасни, — на кухне вновь воцарился мрак, ничуть не разгоняемый слабым светом, проникающим с улицы. — Похоже, твой кофе готов.

— Откуда ты знаешь?

— Ты хорошо видишь в темноте, а я тоньше других чувствую запахи, помнишь? Кофе пахнет как готовый.

— Ах да, — пробормотала рыжеволосая колдунья — она знала об этой его особенности, но как-то не придавала ей значения. Потом выбралась из-за стола и достала чашку, куда аккуратно перелила горячий напиток, поставила опустевшую турку в раковину и вернулась на своё место напротив брата.

Тот приподнял бровь — со столь близкого расстояния Джинни без труда могла разглядеть выражение его лица в темноте — и произнёс:

— Не пролила не капли. Впечатляет.

— Ты сам говорил, что я вижу в темноте.

— Выходит, я тебя недооценивал.

Джинни окончательно прекратила попытки разобраться в его поведении и даже удивляться уже перестала, потому просто ответила:

— Наверное, я тебя тоже.

— Возможно, — до неё донёсся лёгкий смешок.

Некоторое время они молчали. Джинни пила кофе, а Рон сидел запрокинув голову и вперив взгляд в скрытый во мраке потолок. Обоим было что сказать, оба хотели поговорить, но пока просто наслаждались редкой для них минутой покоя.

Словам место нашлось чуть позже.

— Знаешь, почему тебе не спится?

— Что?.. — моргнув, переспросила Джинни.

Рон проигнорировал её удивление:

— Потому что ты слишком ярко проводишь дни. Так ярко, что они иногда — как сегодня — освещают ночи. Но не превращают в день, вот почему ты так странно себя чувствуешь. Делают сумерками. Промежуточным состоянием, неопределённым. Положением ни там и ни тут, а между. И ты уже не можешь спать, но ещё и не в состоянии окунуться в обычное течение жизни.

— Откуда ты знаешь?

— Я так чувствую.

— Раньше ты что-то не проявлял особой чувствительности, — едко заметила Джинни, но тут же пожалела о вырвавшихся словах.

Но он не обиделся:

— Просто не было повода поделиться своими выводами. Я ощущаю не то и не так как большинство, потому и кажусь бесчувственным чурбаном. На самом деле это впечатление неверно.

— Наверное… Значит, сумерки, состояние между… Может, ты чувствуешь, как из него выйти туда или обратно?

— Не чувствую, — он мотнул головой.

— Жаль.

— Зато знаю.

Джинни заинтересованно посмотрела на брата:

— И?..

— Нужно пожелать.

— И всё? — протянула она разочарованно.

— Разве этого мало? — приподнял брови Рон.

— У меня ощущение, что нечто похожее я уже слышала, — хихикнула Джинни.

— Возможно, — он опять коротко усмехнулся.

Молчание вновь завладело кухней. Но не надолго.

— Значит, нужно просто пожелать? — вернулась к разговору спустя пару минут Джинни.

— Да. Просто пожелать, но при этом точно знать, чего хочешь.

— Я не совсем понимаю… — она склонила голову набок, внимательно глядя на Рона.

Того не смутило её недоумение:

— Дай мне руку.

Джинни не колеблясь протянула через стол ладонь и не вздрогнула, когда её пальцы обжог холод его рук. Они всё также были ледяными, но она уже привыкла.

А потом всем её вниманием завладел его голос, тяжело и мерно произносящий простые, казалось бы, фразы:

— Тебе ведь хочется спать. Ты не отдохнула и глаза слипаются, но закрыть их невозможно. Вокруг ночь и все бродят по тропам снов, лишь ты сидишь на пустой кухне. За окном горят фонари, подобно тысячам их собратьев охраняя покой города. Ты сейчас тоже могла бы видеть далекие от реальности места, вещи, которых здесь никогда не произойдёт, слышать звуки, которые иначе нельзя услышать. Ты тоже могла бы отдыхать под защитой тускловетящих стражей, но вместо этого сидишь здесь и пьёшь кофе. Разве тебе не хотелось бы сбросить оковы усталости, перестать смотреть на повседневную обыденность, забыть о вечных проблемах? Освободиться от забот, успокоиться, ни о чём не волноваться — ведь тебе бы хотелось? Это возможно. Это так просто — подняться наверх и лечь в постель, закрыв глаза. Позволить грёзам увести тебя по неведомым дорогам, показать чудеса, с которыми не сравнится никакая магия. Настоящие чудеса, предназначенные для тебя и ни для кого иного… Увидеть безбрежные океаны и звёздные костры, насладиться покоем первых и неистовостью вторых, оставить позади тяготы реальности…

Он продолжал говорить что-то ещё, и слова поражали своей тяжестью, ощутимой почти физически. Они заставляли склонить голову на стол, прилечь, подкладывая под щёку ладонь и слушать, слушать, не задумываясь больше ни о чём. И чувствовать холодные, но невероятно нежные прикосновение его пальцев к её руке — ледяные касания стали неожиданно приятны, и холод больше не обжигал. Рон мягко и медленно проводил пальцами линии на ладони сестры, сопровождая ими свои слова, иногда чуть надавливал или легко потирал, вызывая во всём её теле тёплые волны расслабляющей истомы. И Джинни соскальзывала в сон, не в силах сопротивляться ледяным чарам брата, дарящим долгожданный отдых.

Внезапно Рон замолчал, и она открыла глаза, с усилием возвращаясь к действительности.

Невероятно хотелось спать.

— Пойдём, сестрёнка, я провожу тебя

С трудом поднявшись из-за стола, Джинни, подчиняясь рукам брата, направлявшим её, на заплетающихся ногах пошла наверх. Он выполнил обещание, доведя сестру до спальни и открыв перед ней дверь, после чего, улыбнувшись, сказал:

— Приятных грёз, сестрёнка, — и оставил её в одиночестве.

Джинни не помнила, как разделась и забралась под одеяло, но одно могла сказать точно — в эту ночь она видела чарующе красивые сны.

Нынешний день оказался необычным, но Джинни выяснила это не сразу.

Сначала она проснулась и сладко потянулась, с наслаждением выгибаясь. На губах играла широкая улыбка, и чувствовала рыжеволосая колдунья себя восхитительно.

Как будто ночные посиделки за кофе происходили вовсе не сегодня.

Отбросив одеяло, он вскочила на ноги и принялась стремительно одеваться, что-то напевая себе под нос, после чего дисциплинированно заправила постель и отправилась в ванную.

Стоя перед зеркалом и чистя зубы, Джинни весело подмигивала своему отражению, и изо всех сил старалась не расхохотаться в голос, что с полным ртом зубной пасты закончилось бы неопрятно. Зато весело.

Рыжеволосая колдунья предприняла уж совсем титаническое усилие воли и всё-таки удержала себя в руках.

Закончив с умыванием, она сбежала вниз, добрым словом вспомнив Рона за починку лестницы, и направилась на кухню, надеясь найти там маму. Обычно Молли Уизли с самого раннего утра стояла у плиты, заботясь о правильном питании своей семьи, а с некоторых пор — ещё и Ордена Феникса. Джинни не видела причин, почему сегодня что-то должно измениться.

На кухне мамы не было.

Зато у плиты стоял Рон и — невиданное дело! — следил за жарящейся яичницей с беконом. На соседней конфорке кипятился чайник, а на столе уже стояли тосты и джем. Он широко улыбнулся сестре и сказал:

— Устраивайся, скоро остальное будет готово, и мы отлично позавтракаем!

Джинни протёрла глаза.

Всё осталось по-прежнему.

Тогда она пребольно ущипнула себя за руку.

Никаких изменений. Вероятно, то, что она видела, соответствовало действительности.

Рыжеволосая колдунья подошла к брату и приложила ладонь ему ко лбу. Сухой, тёплый, совсем не такой, как у больного. Тогда она спросила:

— Рон, с тобой всё в порядке?

Он, в свою очередь, не обратил никакого внимания на странное поведение сестры, продолжая увлечённо наблюдать за содержимым сковороды.

— Всё отлично, сестрёнка. А что?

На секунду вопросительно глянув на неё, он вернулся к наблюдению за плитой.

— Ты никогда ничего не готовил, — Джинни отошла к столу, нащупав за спиной стул, с шумом развернула его и уселась, смотря в спину брату.

— Надо же когда-то начинать? — пожал плечами тот.

Решив, что продолжать этот разговор лучше не стоит, чтобы совсем не запутаться, рыжеволосая колдунья сменила тему:

— А где мама?

— Они с папой уехали по делам Ордена. На день или чуть больше. Там на столе есть записка.

Джинни обернулась и, пошарив взглядом по столешнице, обнаружила скромно притулившийся в углу сложенный листок бумаги. Потянулась и взяла его, развернув. Выведенные знакомым неровным маминым почерком строчки гласили:

"Дорогие Джинни и Рон!

Нам с папой нужно отлучиться по поручению профессора Дамблдора. Надеюсь, это не займёт много времени, и мы вернёмся завтра к вечеру. Не волнуйтесь и не скучайте. Из дома не выходите, дверь никому не открывайте — весь Орден с нами.

P.S. Джинни, дочка, проследи, чтобы твой брат не ел всухомятку.

Целуем, обнимаем, мама и папа".

Отложив записку в сторону, Джинни спросила:

— Как ты думаешь, куда они отправились?

Рон снова пожал плечами и ответил:

— Не знаю.

— Это поручение и в самом деле так безопасно, как они сказали? — её голос дрогнул едва различимо, почти неслышно, но он заметил.

Сказал:

— Погасни, — огонь под сковородой тут же исчез, а брат повернулся к ней, опустившись на корточки и посмотрев в глаза снизу вверх. Мягко коснулся нервно сцепленных рук, и Джинни не удивилась холоду его ладоней, наоборот, сейчас она была ему рада.

Несколько мгновений он молчал, просто держа её за руки, потом произнёс:

— Ты считаешь, что мама стала бы нас обманывать?

— Но…

— Сестрёнка, — его взгляд завораживал, не отпускал. — Мама понимает, что мы уже взрослые. Она понимает, что мы будем волноваться. Она не стала бы лгать.

Она кусала губы.

— Разве ты солгала бы? — на миг ей показалось, что его руки действительно СТАЛИ льдом. Но только на миг.

И когда он прошёл, Джинни успокоилось. Жгучий страх ушёл, сменившись уверенностью в том, что мама сказала правду. Что им с папой не предстоит ничего опасного. Она кивнула и открыто улыбнулась брату.

На плите засвистел вскипевший чайник.

Рон улыбнулся в ответ и вскочил на ноги, принявшись накрывать на стол.

Позавтракав, Рон и Джинни решили использовать выпавший день свободы как можно полнее. Так как мама не оставила никаких поручений, то они сочли, что уборка дома способна подождать до завтра.

А сегодня следует хорошенько повеселиться.

Первым, что пришло на ум Джинни, было неожиданно появившееся у Рона умение танцевать, о чём она не замедлила его спросить.

— Ну, я не терял зря времени. Тем более что дрыганье под музыку, которое по недоразумению называет танцами наши с тобой сверстники, всегда казалось мне неэстетичным. А ещё… девушкам ведь нравится танцевать? — он подмигнул, коварно усмехаясь.

Джинни попыталась толкнуть его в бок, но Рон ловко увернулся. Оба рассмеялись и не сговариваясь направились в памятную гостиную.

— Покажешь, чего ещё умеешь? — лукаво спросила рыжеволосая колдунья, когда они поднялись на второй этаж.

— Тебе ведь хочется? — он вскинул брови.

— Ещё бы!

Рон кивнул, а в следующий момент задорно воскликнул:

— Тогда побежали! — и устремился вперёд.

Джинни кинулась за ним, выкрикнув на бегу:

— Так нечестно! У тебя преимущество!

Он лишь расхохотался.

Двери и висевшие тут и там на стенах картины проносились мимо брата и сестры, несущихся сломя голову по старому родовому поместью Блэков, давно не слышавшему искреннего, громкого смеха, присущего молодым. Возможно, Джинни только показалось, но дом слегка вздохнул, провожая их немного раздражённым, но благосклонным взглядом.

Внезапно Рон остановился, и она едва не налетела на него, притормозив в самый последний момент.

— Что случилось?

— Мне тут пришло в голову: а не позаимствовать ли нам мамин проигрыватель и несколько записей? Воображать музыку, конечно, хорошо, но с настоящей веселее, — брат обернулся и вопросительно посмотрел на неё. Они стояли как раз перед комнатой родителей.

— Мама открутит нам головы, в которых появляются такие идеи. Ты же знаешь, как она не любит, когда его кто-то трогает, — Джинни неуверенно потеребила упавший во время бега на лицо локон.

— Она не узнает, мы же не навсегда его заберём, — он уже принял решение и более не колеблясь открыл дверь. Ей ничего не оставалось кроме как последовать за ним.

Спальня, открывшаяся её взору, ничем не отличалась от множества таких же — двуспальная кровать, тумбочки с обоих сторон, трюмо, пара стульев — вот и всё. Мебель обычная, даже немного потрёпанная, впрочем, в особняке видавшие виды вещи не были редки. Но… Присутствовало в воздухе нечто неуловимо тёплое, уютное. Нечто, заставлявшее забыть о тревогах и заботах. Запах дома. Джинни не удивлялась — в Норе комната мамы и папы вызывала те же ощущения. И там, и здесь она ощущала себя дома, рядом с родителями.

Рон не задерживаясь подошёл к окну и взял с широкого подоконника старинный граммофон. Потом улыбнулся сестре и попросил:

— Выбери, пожалуйста, какие-нибудь записи.

Джинни кивнула и принялась рыться в стопке пластинок, лежащих поблизости от проигрывателя. Её брат направился к двери, сказав:

— Я жду тебя.

Она что-то пробормотала в ответ, сосредоточенно перебирая записи, и он вышел.

Сколько времени занял выбор нужных пластинок, Джинни не очень представляла, но результатом была весьма довольна, прижимая к груди три тонких картонных коробочки.

Всего три. Но какие!

Она поспешила к Рону.

Тот уже ждал её, развалившись на одном из диванов, с которого снял чехол, и положив ноги на стоящий рядом столик, куда поставил граммофон. Увидев сестру, он поднялся.

— Выбрала?

Она радостно улыбнулась и кивнула.

— Что-то особенное? — он, правильно истолковав её молчание, склонил голову набок.

— Это сюрприз, — она хитро посмотрела на брата.

— Как скажешь, сестрёнка, — тот покорно развёл руками.

Джинни обошла его и, положив пластинки на столик, взяла одну, которую поставила на диск граммофона, запустив устройство.

Гостиную наполнили лёгкий шелест и треск, предшественники музыки.

Она протянула руку Рону и почувствовала прикосновение ледяных пальцев к своей ладони. Но не вздрогнула. Потому что сейчас ей хотелось ощутить его холод.

Следующий час пролетел незаметно. Играла музыка, то медленная, плавная, то наоборот ритмичная, стремительная, леденили кожу руки Рона и вертелись перед глазами стены, пол, потолок, подчиняясь водовороту движений. Джинни ни разу не испытывала ничего подобного — Рон легко кружил её, прижимал к себе, словно единственное сокровище, и с мукой отпускал, подчиняясь неумолимой мелодии. Он ни разу не оступился. Нигде не ошибся. И всегда ловил её взгляд. И улыбался. Мягко, тепло, очень лично и только для неё.

Только для неё.

Он пришёл сюда с ней. Он танцевал с ней. Он смотрел на неё. Он улыбался ей. Он прижимал к себе её.

Глядя на него, Джинни не хотела и не могла остановиться. Такого с ней ещё ни разу не было.

А потом заиграл ТОТ САМЫЙ вальс.

Первый, под который они танцевали. Звучавший тогда лишь в мыслях.

Сейчас же — наяву.

Джинни чувствовала его руки на своей талии, чувствовала властность его движений. И купалась в его глазах. В его улыбке. До самой последней ноты.

Музыка остановилась.

И Рон, склонившись к сестре, нежно коснулся её губ своими, притянув Джинни к груди.

Она остолбенела, едва осознавая, что происходит, а он отстранился на мгновение, чтобы через секунду потянуться к ней вновь.

Но Джинни вырвалась, с ужасом смотря на него и отступая к двери.

— Что ты делаешь?!

— Целую тебя, — спокойно ответил он, приближаясь.

Она отскочила и, защищаясь, вытянула вперёд руки:

— Не подходи ко мне!

— Как скажешь, сестрёнка, — самообладание не изменило Рону, и он, не двигаясь, смотрел, как Джинни развернулась и бросилась прочь.

Весь остаток дня Джинни не выходила из своей комнаты, запертой на два оборота ключа.

Она ненавидела замки и почти никогда не закрывалась. В исключительных случаях могла повернуть ключ один раз. Но сегодня всё встало с ног на голову, и Джинни, прибежав к себе, трясущимися руками заперлась как сумела крепко.

Потом кинулась к кровати и легла, сжавшись в комочек, прижав колени к груди и обхватив их руками.

Её душили слёзы.

Что произошло? Чего он хотел? Почему так поступил?

Она заплакала в голос.

Он её брат! Зачем он это сделал?!

По лицу неостановимо текли солёные капли, и всё тело сотрясала мелкая дрожь. Джинни казалось, что её мир в одночасье перевернулся, вытеснив опыт прошлых лет, превратив его во всего лишь спокойный сон среди шторма реальности.

Раньше Рон подшучивал над ней, кричал, ругался, пытался указывать — и это бесило. За одни только дурацкие шутки ей хотелось взять что-нибудь тяжёлое и вбить ему в голову хоть немного ума.

Потом он стал вежлив и обходителен. Улыбался ей, поддерживал, помогал. И Джинни понравилось, возникло желание, чтобы он всегда вёл себя так, чтобы заботился о ней. Она подумала даже, что Рон превратился в идеального брата.

Который сегодня целовал её вовсе не по-братски.

Она всхлипнула.

Но сквозь солёный вкус слёз продолжала чувствовать его губы на своих. Несмотря на дрожь, ощущала его руки, обнимающие её. Помнила его улыбку и взгляд, предназначенные лишь для неё.

И хотела, чтобы это повторилось.

Что с ней творится?

Слёзы хлынули с новой силой.

Она впервые попала в такое положение.

И не знала, как поступить.

— Ты понимаешь, что ты мой брат?

Он сидел за столом в своей излюбленной позе и просто смотрел на неё, когда Джинни вошла в комнату, прислонившись спиной к закрывшейся двери. Не пытался подняться или приблизиться к ней. Ждал вопроса.

И дождался.

— Да. Но меня это не волнует, — Рон легко поднялся на ноги и направился к ней.

Джинни осталась на месте, не делая попыток уйти, и он остановился в одном шаге, заговорив:

— Всё что меня волнует — это ты. Твои глаза. Губы. Волосы. Шея. Улыбка. Вся ты.

И он нежно взял её за плечи. Холод ладоней явственно ощущался сквозь тонкую ткань маечки.

Она вскинула голову и сверкнула глазами:

— Ты мой родной брат!

Но не отстранилась.

— Тогда зачем ты пришла? — Рон твёрдо встретил огненный взор сестры.

Джинни уставилась в пол. Весь её пыл схлынул.

Она и сама не понимала, зачем пришла.

Он нежно потянул её к себе, и она не воспротивилась, прижавшись к нему, всё отчётливей чувствуя обволакивающий холод, исходящий от обнимающих её рук. Уткнулась в грудь, вдохнула с самого детства знакомый запах и закрыла глаза.

Сколько они так стояли, она не запомнила.

Но, собравшись с мыслями в его ледяных объятиях, странным образом прояснивших разум, Джинни подняла на брата взгляд и спросила:

— Ты стал давать много хороших советов в последнее время… Так посоветуй, что МНЕ делать, раз сам ни в чём не сомневаешься.

Он улыбнулся, бестрепетно глядя ей в глаза.

— Я дал тебе лишь один совет, сестрёнка. Делай только то, что хочешь. Не больше и не меньше.

— А если я не знаю, чего хочу?

— Это отговорка, — он крепче сжал сестру в объятиях. — Каждый всегда прекрасно знает, чего хочет. Иногда просто боится признаться. Бессмысленный, глупый страх. Бесполезный. От себя не убежишь. Рано или поздно всё равно вернёшься к тому, с чего всё началось. И…

Джинни, не дав ему договорить, запустила руку в рыжую шевелюру брата и, больно сжав клок волос, потянула к себе. Он не сопротивлялся, наклонив голову и припав к её губам.

Она понимала, что поступает неправильно. Она понимала, что так поступать нельзя. Она понимала, что другие сочтут это отвратительным.

Она всё понимала.

И ничего понимать не хотела.

А хотела только чувствовать вкус его губ, его язык, сплётшийся с её языком, его руку, зарывшуюся в её густые огненные волосы, и вторую, всё крепче сдавливающую талию. И его нежность. Невероятную, всеобъемлющую нежность.

Свободной рукой Джинни скользнула под рубашку Рона, коснувшись тёплой, гладкой, живой кожи, проведя по выступающим позвонкам, вцепившись ногтями в худое плечо, и, не прерывая поцелуя, тихонько застонала. Он потянул сестру к кровати, и Джинни оказалась лежащей под ним, но не испытала неудобства — брат аккуратно опёрся на локти — и продолжила страстно целовать его, чувствуя, что её движения вызывают в нём не менее яростный отклик. Чувствуя, как напрягаются мышцы под ладонью, прижатой к его спине.

Внезапно Рон прервал поцелуй и только улыбнулся, когда она потянулась к нему, не желая отпускать. А в следующий миг коснулся губами шеи сестры, потом мягко провёл по ней языком… Джинни выгнулась, зажмуриваясь, и рука в его волосах конвульсивно сжалась, но он не обратил внимания на боль, продолжая ласкать её. Она лишь легонько постанывала, перебирая пальцами по его спине, ощущая ими восхитительно живую, двигающуюся плоть.

Нежно лаская её шею, он подбирался к ушку и, достигнув цели, легко прикусил мочку. Джинни прерывисто вздохнула, почти всхлипнула, и повернула голову, давая ему больше свободы, но Рон не воспользовался предоставленными возможностями, прошептав:

— Сними майку, сестрёнка.

Она помотала головой, не открывая глаз, не собираясь останавливаться даже на миг.

— Сними, так будет лучше, поверь, — спокойный голос, уверенный, но слышалась в нём едва заметная дрожь предвкушения. Дрожь желания, пока ещё сдерживаемого, но готового уже скоро прорвать все плотины.

Джинни не могла сопротивляться звучащей в тихих словах страсти. Она приподнялась, выпустив рыжие пряди брата и убрав руку с его спины.

Рон, отодвинувшийся на другой край кровати, жадно смотрел на сестру. И ей нравился его взгляд. Нравилось быть желанной. Нравилось знать, что кто-то предпочёл её другим.

Нет, не кто-то. Рон. Именно Рон.

Она нарочито не торопясь сняла майку, и улыбнулась, отбросив ставший ненужным предмет одежды в сторону. Лифчика на ней не было.

Рон тяжело втянул в себя воздух, рассматривая небольшие, но аккуратные, с ярко-алыми сосками груди сестры. Джинни видела, как расширились крылья его носа, словно у хищника, услышавшего запах добычи. Он медленно, заворожённо приблизился к ней, протянув руку, и она ощутила ледяное прикосновение пальцев к одному из полушарий, слегка вздрогнув, будто от пробежавшего по телу электрического разряда, заставившего жар внизу живота усилиться стократ. Она судорожно перехватила вторую ладонь, тянущуюся к ней, и принялась расстёгивать пуговицы на рубашке брата.

Руки дрожали, не слушались, но Джинни так торопилась, что справилась с задачей за считанные секунды.

Рон, понимая её желание, повёл плечами, сбрасывая с них ткань, и сестра, руководствуясь наитием, скользнула к нему, обхватив губами один из сосков, и явственно ощутила, как он вздрогнул, на миг прекратив поглаживать её грудь, и положил свободную руку ей на голову, зарывшись в огненные кудри. Но Джинни не остановилась, коснувшись выступающего кончика языком, легко поглаживая. От его кожи исходил слабый аромат яблочного мыла, которое всегда покупала мама.

Он почти застыл, наслаждаясь её лаской, и она мягко оттолкнула его, заставляя откинуться на спину, а сама уселась сверху, стиснув ноги брата своими, и игриво пустила в ход зубы, заставив уже Рона застонать.

Но тот не собирался сдаваться так просто. Вновь коснулся её груди — сначала одной, а потом и второй, — принявшись поглаживать и нежно сдавливать. Потом осторожно сжал затвердевшие соски и стал легонько потирать их между большим и указательным пальцами. Каждое его движение вызывало волну сладкой дрожи, прокатывавшейся по телу Джинни.

Содрогаясь, она отпустила его сосок и, проведя языком по груди, принялась за второй. Рон, однако, имел на дальнейшее свои планы и, нежно прихватив волосы на её затылке, заставил сестру оторваться от своей груди. Джинни немного подвинулась вперёд и тут же ощутила низом живота его напряжение, которое неспособна оказалась скрыть одежда. Но не испугалась, ожидающе смотря в лицо брата. Тот мягко провёл рукой по её щеке и спросил:

— Тебе нравится?

— Да! — восклицание вырвалось непроизвольно, она не собиралась кричать.

— Хочешь пойти дальше? — его голос чуть-чуть дрогнул.

— Да.

— Тогда нам нужно раздеться.

Джинни кивнула и слезла с него. Рон поднялся с кровати и подошёл к столу.

— Куда ты? — она не хотела, чтобы он уходил.

— Потребуется ещё одна вещь. Подожди немного, сестрёнка.

Порывшись в верхнем ящике, он достал какую-то баночку и вернулся к ней. Даже несмотря на перерыв, его дыхание было сбивчивым.

Джинни довольно улыбнулась и спросила, кивнув на баночку:

— Что это?

— Специальный крем. Чтобы тебе не было больно.

— Откуда ты его взял? — удивилась она.

— Купил в Хогсмиде.

— И тебе продали?

— Почему нет? Деньги — они и в Запретном Лесу деньги.

Подойдя к брату, Джинни обняла того за шею и нежно поцеловала, прижавшись своей обнажённой грудью к его.

— И откуда такие познания?

— Читал книги, — он снова впился в её губы, гладя ледяными руками по спине, и этот холод многократно усиливал желание.

Оторвавшись от губ Рона, она прошептала:

— Удивительно… И где ты их брал?

— В Библиотеке Хогвартса. Как-то на одну случайно наткнулся, ну а там пошло-поехало…

Он взял её ладонь в свою, и их пальцы сплелись, как и языки. На секунду оторвавшись, Джинни еле слышно проговорила:

— И почему мне ничего такого не попадалось?.. — и опять потянулась к нему.

Но Рон неожиданно опустился перед сестрой на колени, сказав:

— Мне везёт, вероятно.

Понимая, чего он хочет, она лишь запустила пальцы в его волосы, поощрительно поглаживая. Он расстегнул пуговицу её джинсов и развёл молнию, спустив ткань с бёдер. Джинни осторожно выступила из штанин, оставшись перед братом только в трусиках и гольфах. Рон осторожно освободил ноги сестры от последних, пока она нежно перебирала рыжие пряди, чуть более светлые, чем у неё самой. Потом вопросительно посмотрел на Джинни снизу вверх и, увидев согласный кивок, прикоснулся к трусикам. Аккуратно стянул их — и она осталась перед ним полностью обнажённой.

Но Джинни это ничуть не смутило. Наоборот, ей хотелось, что Рон смотрел на неё, видя всё, что только возможно. Ей нравился его взгляд, в котором плескалось неистовое желание.

Он нежно обхватил сестру за бёдра, принуждая подойти и поближе, и в следующую секунду Джинни вздрогнула так, что едва устояла на ногах, мёртвой хваткой вцепившись ему в волосы.

Он провёл языком ТАМ.

Она чувствовала мягкие, нежные касания влажного, горячего языка внизу живота и ледяные пальцы, блуждающие по коже, и громко стонала, не в силах сдержаться. Удовольствие накатывало сладкими волнами, и не успевала уйти одна, как её тут же сменяла новая.

Колени так ослабли, что она уже не понимала, как умудряется стоять, а он всё продолжал вырывать у неё бессвязные вздохи, стоны, почти всхлипы, и вскрики. Джинни из последних сил потянула его голову прочь, прерывисто простонав:

— Так… нечестно… я раздета… а ты… нет…

Брат поднял лицо, и она заметила, что его подбородок покрыт влагой.

— Как скажешь, сестрёнка, — и он, вытеревшись ладонью, в мгновение ока сбросил с себя одежду.

Джинни смотрела на обнажённого Рона, скользя взглядом по худым плечам, гладкой, без единого волоска, коже груди, жилистым рукам и остановила взгляд на члене, впервые испытав… не страх, нет, но неуверенность. Он был больше, чем она предполагала. Неужели он в ней поместится?..

Рон заметил её замешательство и поднял с пола брошенную несколько минут назад баночку.

— Не бойся, больно не будет, я же обещал, — он открутил крышку и собрался зачерпнуть мази, но сестра остановила его, забрав ёмкость.

— Позволь мне.

— Конечно, сестрёнка, — Рон улыбнулся, и она увидела, как уже очень заметно дрогнули его губы. Она с трудом вздохнула, до конца осознавая, что брат возбуждён не меньше, если не больше её самой.

Впрочем, его практически вертикально стоящий подрагивающий член говорил об этом лучше всего.

Джинни указала на кровать, и Рон послушно растянулся на одеяле. Сестра медленно склонилась над ним, взяв из баночки немного крема, и прикоснулась к красной головке. Рука ощутила жар и одновременно мягкую плоть. Джинни зачарованно провела ладонью от начала и до конца, втирая белёсую мазь, почти мгновенно впитывающуюся в кожу, и Рон выгнулся дугой. Она зачерпнула из ёмкости ещё, и принялась сначала медленно поглаживать брата, но с каждым движением увеличивая скорость. Рон напрягался, подаваясь вперёд в такт её движениям, и комкал в сжатых кулаках простыни.

Джинни уже забыла о собственном возбуждении, увлечённая новым занятием, но главное — реакцией брата. Тот лишь стонал сквозь зубы, и она, подумав, присоединила к действию вторую ладонь, принявшись аккуратно поглаживать его яички сквозь жёсткие волосы.

Рон издал нечто среднее между вскриком и рыком, неожиданно подавшись к ней, и схватив за плечи. Джинни со смехом позволила втащить себя на кровать и легла на спину, разрешая брату делать всё, что он захочет.

Тот нежно раздвинул ноги сестры и устроился между ними, мягко прикоснувшись большим пальцем к чуть выступающему клитору. Джинни вздрогнула, а потом снова и снова, следуя движениям его пальца, и чувствуя, что позабытое возбуждение вовсе не ушло, а лишь затаилось на время, чтобы вернуться с новой силой.

Рон, поняв, что она готова, осторожно опустился сверху и, поцеловав в плечо, спросил:

— Можно, сестрёнка?

Джинни, зажмурившись, кивнула. И почувствовала, как он попытался войти, но остановился в замешательстве. Тогда она, взяв член рукой, помогла ему занять правильное положение. Ощутив направление, Рон двинулся вперёд и практически сразу натолкнулся на преграду. Сестра обхватила его спину, прижимая к себе, и он, двинув бёдрами сильнее, оказался в ней.

Несмотря на всё, что знала, боли она не почувствовала.

— Могу я двинуться?.. — послышался его горячий шёпот.

Вместо ответа Джинни обвила ногами его бёдра, принуждая войти в неё глубже, и не смогла сдержать вскрика. Рон застонал синхронно с ней.

Никаких неприятных ощущений она так и не испытала, наслаждаясь теплом и близостью брата, и с каждым его движением по телу проходили огненные волны, вынуждавшие выгибаться, и царапать спину Рона, оставляя кровавые полоски на бледной коже. Она с необыкновенной ясностью ощущала биение его сердца, напряжение мышц и чувствовала его глубоко внутри, яростно желая, чтобы он оказался ещё ближе, и страстно подаваясь навстречу.

Казалось, её тело превратилось в океан удовольствия, готовый взвихриться колоссальным цунами, а Рон двигался всё быстрее, вырывая у сестры новые крики и припав ртом к её шее, прикусив зубами нежную кожу. И Джинни, запрокинув голову, напряглась всем телом, понимая, что вот-вот и…

Рон глухо застонал, изливаясь в неё, и тепло его семени стало последней каплей, прорвавшей плотину, сдерживающую оргазм. Она закричала, ощущая, что каждый нерв объят огнём, полыхающим с каждой секундой всё сильнее и вызывающим подобные катящимся стенам пламени волны дрожи, одна за одной проходящие по её телу. И снова. И снова. И снова.

А потом под опущенными веками вспыхнул ослепительный свет, принеся с собой чувство невероятного освобождения, будто она воспарила над землёй и поднялась над всеми мыслями и заботами реальности.

И Джинни опустошённо откинулась на подушку, желая лишь спокойно лежать под тёплым и тяжёлым телом брата и никогда не отпускать его от себя.

— Тебе понравилось, сестрёнка?

— Спрашиваешь! — Джинни приподняла голову и посмотрела на него.

Он лежал на спине, а она до прозвучавшего вопроса утомлённо дремала, склонив голову на плечо брата, рассыпав огненные пряди по его груди и закинув на того ногу, но голос Рона вырвал её из состояния расслабленного покоя, заставив вспомнить произошедшее немногим ранее.

Вспомнить, и задрожать от удовольствия и предвкушения.

Но всё-таки один вопрос её беспокоил:

— Рон, а… — тогда она не задумывалась о возможных последствиях, но теперь её глаза мало-помалу расширялись от вызванного осознанием содеянного страха.

— Не бойся, сестрёнка, — он мгновенно понял опасения сестры и приложил ледяной палец к её лбу. Джинни сразу начала успокаиваться, мельком подумав, что его руки стали ещё холоднее, и Рон продолжил: — Этот крем решает массу проблем. И возможные болезненные ощущения, даже связанные с потерей девственности, и вопрос с… нежелательными последствиями. Пока он действует, никаких детей появиться не может.

Джинни с облегчением улыбнулась и игриво спросила:

— А долго он действует?

— Часа четыре, а что?

Она соскользнула с него и как была, обнажённая, подошла к двери, со смехом бросив через плечо:

— Тогда не стоит терять время!

И выскочила наружу.

Рон, спокойно улыбаясь, последовал за ней.

Они пробежали по пустому коридору до ванной комнаты, и Джинни, показав Рону садиться, включила воду, закрепив душ на стойке. После чего уютно устроилась между ногами брата, прижавшись спиной к его груди, и, слегка развернувшись, поцеловала плечо Рона. Он в ответ прижался губами к её макушке, обхватив сестру руками.

Тугие, горячие струи воды барабанили по коже, разбиваясь тысячами брызг и стекая ручейками по телу. Волосы намокли и потяжелели.

И Джинни, и Рон молчали. Не двигались. Просто радовались покою и присутствию друг друга.

Но неутомимость и водоворот желаний молодости брали своё, и неподвижными они оставались недолго.

Пресытившись расслабленностью, Джинни опустила руку на колено брата, мягко проведя ногтями вверх, по бедру, и почувствовав его губы у себя на шее. Она с кошачьей ловкостью потянулась и взяла кусок мыла, лежавший на полочке, висевшей с другого конца ванной, и обернулась, сказав:

— Поднимись. Я тебя помою.

Тот, не колеблясь, подчинился, и она тоже встала на ноги, сняв душ и направив поток воды на брата. Он шутливо взмахнул рукой, обдав её потоком брызг, и оба рассмеялись. Джинни протянула шланг Рону и принялась намыливать руки, после чего отдала ему и пахнущий яблоком кусочек.

Держа в одной ладони душ, а в другой — мыло, он с напускной задумчивостью произнёс:

— Так вот как чувствует себя мебель…

Она звонко расхохоталась и ответила:

— Ничего, потерпишь!

А затем провела покрытой пеной ладонью по его лицу, заставляя закрыть глаза. И рукой почувствовала, как его губы сложились в насмешливую ухмылку, которую сестра через мгновение разглядела во всей красе.

Что ж, она ещё покажет ему, кто будет смеяться последним.

Джинни нежно, но тщательно намыливала его с головы до ног, иногда споласкивая ладони и забирая у него яблочный кусочек, чтобы восполнить количество пены, и старательно обходила лишь одно место. К нему она приступит в последнюю очередь.

Когда от её трудов Рон стал напоминать своеобразного снеговика, Джинни опустилась на колени и взяла в руки поникший член брата, принявшись, поглаживая, мыть и его. Сначала она действовала довольно робко, но потом осмелела, став пощипывать и легко царапать воспрянувший в ответ на её касания знак мужского достоинства Рона. А окончательно уверившись в своих силах, переместила одну руку к мошонке, нежно сжав её в кулачке.

Брат схватился за стену, глухо застонав, и Джинни довольно улыбнулась.

Продолжив своё занятие, она вскоре поняла, что напряжение стало для Рона уже почти болезненным. Тогда Джинни поднялась и забрала у него душ, быстро смыв пену. Он подслеповато заморгал, глядя на сестру, а та, отложив шланг, снова опустилась вниз, обхватив красную горячую головку губами и осторожно лизнув.

Во рту появился вкус яблок и совсем чуть-чуть — мыла. А ещё ЕГО вкус.

И Джинни он понравился.

Она коснулась языком уздечки, слегка пощекотав её, и Рон застонал сильнее. Мягко провела по всей головке, вызвав новый вскрик и чувствуя дрожь брата. Одной рукой погладила член, другой начала аккуратно массировать яички, продолжая облизывать головку. Он стонал уже беспрерывно, еле удерживаясь на подгибающихся ногах. Джинни ускорила движение языка и вместо поглаживаний принялась водить ладонью вверх-вниз, плотно обхватив член.

Он свободной рукой судорожно сжал её волосы, и в этот же момент Джинни ощутила, как головка вздрогнула, наполняя рот тягучей чуть солоноватой спермой. Она не сумела сразу проглотить всё, и часть семени потекла вниз с подбородка.

Она облизнулась и посмотрела наверх, встретившись глазами с Роном. Он смотрел на сестру невыносимо… голодно, и та, подчиняясь взгляду, провела языком по подбородку снова, специально сделав это медленно. Очень медленно. Чтобы он смог рассмотреть во всех подробностях.

Брат опустился на колени рядом с ней, стёр оставшиеся капли с лица Джинни, и крепко прижал её к себе. Она не менее крепко обхватила его, уткнувшись в мокрую грудь.

— Где ты такому научилась? — в его голосе явственно слышалось удивление. Она победно улыбнулась, хоть он этого и не увидел.

— Не только ты умеешь читать.

— Знаешь, я очень рад, что ты права.

Они ополоснулись и вылезли из ванной. Помогли друг другу вытереться, и Рон попросил:

— Останься сегодня со мной, сестрёнка.

В ответ она жадно поцеловала его.

Приятно просыпаться в отличном настроении. Когда весь мир кажется светлым в независимости от погоды. Вдвойне приятно просыпаться зная, что кто-то и без всякого солнца всегда способен осветить твой мир.

И втройне приятно просыпаться в прекрасном настроении, когда этот кто-то лежит рядом с тобой, положив одну руку под голову, второй обнимая тебя, а ты свободно закидываешь на него ногу и перебрасываешь руку через грудь лежащего, чувствуя, что позы удобнее просто не может быть.

И совсем не важно, что его руки невероятно холодны в отличие от горячего тела.

Джинни аккуратно приподнялась на локте, стараясь не потревожить спящего Рона, и вгляделась ему в лицо.

С некоторых пор ей нравилось даже просто на него смотреть.

Он мирно посапывал, а она изучала каждую чёрточку его лица, снова и снова пробегая по ним взглядом, навсегда запечатлевая этот образ в сердце.

Минуты уходили одна за другой, но Джинни всё также заворожённо разглядывала брата, не желая прерываться ни на мгновение.

Пока он не проснётся.

— Доброе утро, сестрёнка.

Джинни вздрогнула. Его глаза остались закрытыми, поза не изменилась, и лишь эхо слов говорило, что Рон больше не спит.

— Ты давно проснулся?

— Несколько раньше тебя. Не хотел будить. А потом ты так на меня смотрела…

Она больно ущипнула его за бок.

— Ой! За что?..

— А вот! — Джинни весело вскочила и сгребла одежду, стремительно убежав в душ.

Весь день они провели в объятиях друг друга, и Джинни искренне считала себя самой счастливой колдуньей на свете.

А вечером вернулись родители вместе с Орденом Феникса почти в полном составе — остальные направились по бесконечным делам, — и дом номер двенадцать на Гриммаулд Плейс снова наполнился суматохой, мельтешением лиц и разговорами.

И потянулась череда дней, казавшихся Джинни мучительными. Она не могла подойти к Рону и поцеловать его, не могла обнять так, как хотела, не могла даже жестом показать, что их отношения изменились. И он ничего не мог показать. И им приходилось, прилагая колоссальные усилия, вести себя по-прежнему, разговаривать как брату с сестрой, и всеми силами стараться скрыть произошедшее во время отсутствия родителей.

И потянулась череда жарких, влажных ночей, наполненных стонами, срывающимся шёпотом, холодными касаниями его рук и невозможным, невероятным, пугающе острым наслаждением.

Но каждый раз ночь кончалась, и кому-то из них приходилось уходить к себе, прерывая поток ласк, чтобы они встретились вновь, как только мрак вступит в свои права и старый особняк уснёт.

Джинни стала думать, что ненавидит день, который отнимает его у неё. Ненавидит яростно, как ничто другое. Но она не говорила об этом даже Рону.

А потом она узнала, что скоро приедет Гермиона.

Она мотнула головой, и огненные пряди рассыпались по его груди, легонько царапнула ногтями по животу брата, заставив того прерывисто вздохнуть, и медленно повела коленом между его ног до тех пор, пока не почувствовала, что дальше двинуться не сможет. Он крепко сжал её бедро ногами, слегка приподнявшись на второй руке.

Тогда она мурлыкнула:

— Завтра приезжает Гермиона…

Рон отвёл ладонью, от которой привычно веяло холодом, волосы сестры, вынуждая смотреть в лицо.

— Поэтому ты сегодня так себя ведёшь?

Джинни начинала любовную игру снова и снова, не обращая внимания на истаивавшую ночь.

— Может быть… — она уперлась ладошкой брату в грудь, опрокидывая обратно. Тот не стал сопротивляться, отпустив её.

Только сказал:

— Тогда то, что ты делаешь, — бессмысленно.

Она прижалась губами к его торсу и, втянув кожу, почувствовала вкус пота, а потом, наслаждаясь им, провела языком до соска, слегка пощекотав, и ответила:

— Я делаю лишь то, что хочу. Как ты советовал.

И опять поцеловала сосок, аккуратно сдавив другой пальцами.

По телу Рона прошла дрожь, а она ощутила коленом его нарастающее возбуждение.

Джинни приглушённо хихикнула, продолжая своё занятие, пока он гладил её по спине. Она хотела, чтобы он не желал сейчас ничего кроме неё.

Прошептала:

— Вопрос в том, что станешь делать ты?..

Неожиданно Рон, приподнявшись, обхватил её, и через миг Джинни уже лежала на спине, чувствуя его готовность войти.

Но оказавшийся сверху брат медлил, и она сама подалась навстречу, обвив ногами его бёдра.

Погрузившись в сестру, он улыбнулся:

— Я говорил тебя когда-нибудь, как ты красива?

— Нет, — она куснула его за плечо.

— Правильно делал. Ты больше чем красива, ты прекрасна, — он медленно двигался, сопровождая свои слова и снимая мимолётными поцелуями тихие стоны с её губ.

Джинни водила руками по худым плечам брата, а он продолжал говорить:

— Ты идеальна. Всё в тебе восхитительно: твои волосы, твои глаза, твои ноги, твои бёдра… — он всё ускорял темп, и она уже не стонала, а вскрикивала с каждым новым движением.

И не хотела сейчас ничего слышать. Разговаривать они станут потом.

Обняв его, она страстным поцелуем заглушила слова, встретившись с ним языками.

Комната наполнилась тяжёлым дыханием и мягким скрипом кровати, а когда Джинни оторвалась от губ брата — её криками и его стонами.

Хорошо, что Рон, ещё раз одолжив — если выражаться мягко — у мамы палочку, создал вокруг своей комнаты барьер, не дающий звукам вырываться наружу.

Иначе в момент, когда они кончили — сначала Джинни, а через несколько мгновений и он сам, — перебудили бы всех, кто сегодня ночевал в штабе Ордена Феникса.

Он откатился в сторону, но только чтобы тут же, обняв, притянуть к себе сестру.

— Значит, ты этого хотела?

— И этого… тоже… — она прерывисто втягивала в себя воздух.

— Расскажи, что тебя беспокоит, — мягко попросил он.

— С приездом… Гермионы… всё… станет не так, — Джинни наконец-то смогла успокоить дыхание.

Рон поцеловал макушку сестры, прошептав:

— Поверь — изменится немногое…

Он оказался не прав.

Гермиона приехала — и многое изменилось. Её как обычно поселили в комнате вместе с Джинни, и та, наряду с радостью от приезда подруги, ощутила недовольство, почти неприязнь от того, что сложнее станет проводить ночи с Роном. Приходилось дожидаться, пока нежеланная соседка заснёт, и пробираться в спальню брата, рискуя разбудить соседку слишком громким движением. А под утро возвращаться обратно, каждую секунду боясь быть услышанной.

Приходилось мириться, что Гермиона мешает ей проводить с Роном наедине редкие свободные мгновения днём.

Приходилось мириться, что Рон теперь улыбался, веселился и шутил не только с ней. И ухаживал не только за ней — мама никому не давала сидеть без дела, потому работы хватало, но все самые тяжёлые поручения, не важно выдавали их Джинни или Гермионе, Рон брал на себя. Ночами он говорил ей, что это лишь проявления вежливости, и она тихо вздыхала, соглашаясь, однако не могла перестать заводить разговор о его обходительности снова и снова.

Джинни не знала, чего хотела этим добиться, но сдержаться оказывалось выше её сил.

Гермиона же очень удивлялась изменившемуся поведению Рона, постоянно пытаясь выпытать у друга, что же с ним произошло. Тот отшучивался, и она замолкала, но с каждым новым нехарактерным поступком младшего из братьев-Уизли расспросы возобновлялись.

Джинни видела, что её подруга поражена, даже очарована, и не могла одобрить такого поведения. Ей не хотелось видеть рядом с Роном ни Гермиону, ни какую-либо другую девушку.

Вот только поделать ничего было нельзя, и Джинни молчала.

Но самым отвратительным оказалось то, что Рон попросил Гермиону позаниматься с ним перед учебным годом, и теперь они каждый вечер сидели у него в комнате, листая учебники и повторяя уроки. И не пускали туда Джинни, вернее, Гермиона не пускала — она считала, что во время занятий сестра будет отвлекать Рона.

Тот лишь развёл руками, сказав, что его подруга, возможно, и права.

Джинни ничего не оставалось кроме как смириться ещё и с этим.

И всё-таки, по ночам он принадлежал ей, только ей одной. И чувствуя холод его рук, чувствуя в себе его тепло, она была счастлива.

Только ночами Джинни жила.

Остальное превратилось лишь в существование.

Этот разговор Гермиона завела, когда они с Джинни сидели в своей комнате после обеда — рыжеволосая колдунья листала учебник по Зельям, а её подруга о чём-то глубоко задумалась.

Впрочем, вскоре стало ясно — о чём.

— Джинни, тебе не кажется, что Рон как-то… изменился?

— Ммм… Если только совсем немного, — она сделала вид, что увлечена чтением, но буквы прыгали перед глазами, не желая складываться в слова.

Она ждала подобного вопроса.

Но так и не придумала, что следует сказать.

— Нет, не немного, — ну да, Гермиона всегда отличалась дотошностью. — Он вежлив, спокоен, обходителен… Перечислять можно долго. За время моего отсутствия случилось что-то серьёзное?

— Да нет, — Джинни не отрывала взгляда от книги. — Ничего такого.

Гермиона недоверчиво покачала головой:

— Не может быть. Ничего никогда не происходит ни с того ни с сего. Всему есть своя причина. Он тебе ничего не рассказывал?

А вот теперь следовало на что-то решаться. Отмолчаться или отшутиться не получалось.

И Джинни сказала правду:

— Ну… Он как-то говорил, что стал лучше разбираться в своих желаниях.

— Лучше разбираться в своих желаниях… — протянула подруга, постукивая пальцем по губам. — А он не объяснил понятнее?

— Нет. Я не стала спрашивать.

— Жаль…

И Гермиона, видимо, придя к каким-то выводам, достала очередной пухлый том из тех, что привезла с собой.

А Джинни почему-то ощутила, как ровно бившееся сердце пропустило один удар, словно предупреждая о чём-то.

Но рыжеволосая колдунья не обратила на это внимания.

Ей не хотелось думать о плохих предчувствиях.

Ей просто хотелось думать о Роне.

Джинни присела на ветхий диван в гостиной на первом этаже и расслабленно выдохнула.

Сегодня мама её совсем загоняла, требуя немедленно сделать массу дел, которые лишь прибавлялись по мере того, как рыжеволосая колдунья с чем-то справлялась. Только сейчас, после полдника, она смогла наконец передохнуть, скрывшись от бдительного ока Молли Уизли.

— Джинни, позови Рона и Гермиону, мне нужно с ними поговорить!

Нет, всё-таки не скрывшись.

— Мамочка, они занимаются!

— Всё равно позови, это важно!

Понимая, что подниматься так и так придётся, и лучше пораньше, чтобы не раздражать маму, Джинни встала на ноги и быстро пошла в комнату Рона.

Даже устав, она не могла двигаться медленно.

Взбежав наверх, Джинни через полминуты очутилась перед дверью брата и сразу распахнула её.

Без стука.

Она отвыкла стучать, приходя к нему.

С момента начала их каникул комната Рона являла собой образец чистоты и порядка: ни следа пыли, все вещи лежат на своих местах, одежда в шкафу и на столе не больше того, что требуется в данный момент.

Он даже постель стал заправлять сам, без всякого напоминания.

Не стал исключением и этот раз. Вокруг царил идеальный порядок.

А посреди этого порядка Рон страстно целовал Гермиону, запустив пальцы в её кудри, и она тихо стонала, прижимаясь к нему.

Джинни застыла.

Они её не замечали.

А она едва могла дышать, поднеся руку к перехваченному судорогой горлу.

Но сдержалась. Колоссальным усилием воли сумела взять себя в руки.

И спокойно произнести:

— Вас зовёт мама.

А потом развернуться и медленно пойти прочь.

Так, как будто ничего не случилось.

Она медленно побрела в свою комнату, и только дойдя, только забравшись на кровать и обхватив колени, зашлась в рыданиях.

Он вошёл, когда слёзы уже иссякли, когда не осталось ничего, кроме звенящей пустоты.

Он вошёл и закрыл дверь на ключ.

Джинни не подняла головы, не посмотрела на него. Продолжала сидеть, вцепившись в колени, и лишь по побелевшим пальцам можно было понять, что она его заметила.

Он подошёл к сестре и остановился прямо перед ней, ничего не говоря.

Просто стоял.

И Джинни не выдержала.

Вскочила и со всей силы влепила ему пощёчину. Одну, другую, третью… Голова Рона моталась в стороны, щёки горели, но он и не подумал защищаться.

Джинни почувствовала, что отбитые ладони горят и, сжав кулак, ударила его в грудь.

Попыталась ударить.

Он неуловимым движением сгрёб её в охапку и прижал к себе ледяными руками.

Настолько ледяными, что Джинни стало холодно, будто зимой она вышла на улицу в летней одежде.

Но она не обратила на это внимания, неистово рванувшись из его объятий.

Бесполезно — Рон был намного сильнее.

Тогда она заколотила кулачками по спине брата, а он всё крепче и крепче прижимал сестру к груди.

До тех пор, пока та не затихла, уткнувшись носом в его рубашку, и не обняла Рона в ответ, вновь расплакавшись.

А он мягко приподнял её подбородок, нежно поцеловав Джинни.

И она ответила на касание ледяных пальцев и движения тёплых губ. Ответила страстно, как никогда раньше.

Рон отступил к кровати, сдирая с неё майку так же, как она срывала рубашку с него. Несколько секунд — и они обнажены по пояс. Джинни толкнула его на постель и сняла джинсы, отбросив их ногой в угол, потом столь же быстро избавилась от трусиков. Рон, сидя, смотрел на сестру — и его кулаки сжимали покрывало, а она схватилась за пуговицу штанов брата, в мгновение ока спустив их с бёдер вместе с трусами. Рон только приподнялся, помогая.

Его член уже стоял вертикально, и Джинни, разведя ноги, опустилась на возбуждённую плоть брата и застонала, почувствовав его в себе, почувствовав его холодные ладони на своих бёдрах.

Он подался к ней, прикусив сосок сестры и она яростно задвигалась, стараясь побыстрее достичь пика удовольствия.

Её не волновало, что их стоны и вскрики слышны в коридоре, что сюда могут постучаться мама или Гермиона. Или вообще кто угодно.

Её лишь хотелось ощущать его пальцы и губы на теле. И его твёрдый член внутри.

Она ускорила движения, насколько это было возможно, и почти сразу его руки словно тисками сжали её талию, и тело выгнулось дугой.

Она вцепилась зубами ему в плечо, прокусив кожу, и солёный вкус крови вместе с ощущением его семени, пролившегося в неё, многократно усилили взрыв наслаждения.

И Джинни замерла, не слезая с Рона, всё ещё чувствуя между ног пока не потерявший твёрдости член и прижимая голову брата к своей груди.

Вспышка страсти уже осталась позади, и Джинни просто сидела рядом с Роном, не прикасаясь к брату.

Ни он, ни она не стали одеваться.

И молчали.

До того момента, пока она не произнесла:

— Скажи, что любишь меня, — Джинни знала, что он ответит — она хорошо запомнила его совет и ставший теперь понятным холод рук, — но не задать мучивших вопросов не могла.

Она хотела услышать, как он это скажет.

— Это не так, — Рон спокойно посмотрел ей в глаза. Внимательно.

И она увидела, поняла, что в его взгляде нет никаких чувств. Они пропали, исчезли, стёрлись.

А вместо них остались лишь холодные, безжалостные желания, кружащие свой хоровод на дне зрачков.

— Тогда зачем ты это сделал?!! Зачем спал со мной?!! — она не думала, что их могут услышать. — Зачем заставил в… — и запнулась, не сумев произнести этого слова. — Зачем?!

Она почувствовала, что в горле опять комом застряли слёзы. Замолчала.

И получила то, чего ждала. Негромкий, ровный, жестокий ответ:

— Потому что я так захотел.

И впервые Джинни услышала, как холод, давно сковавший его руки, прозвучал в голосе.

И впервые поняла, что такое НАСТОЯЩИЙ холод. Холод, который заставил остановиться сердце.

Казалось, слова брата заморозили всё у неё внутри.

Но это было уже не важно.