В этот раз он пришел ко мне в ноль-ноль семнадцать минут.
Перед этим я, кажется, заснул над неоконченной статьей, положив под подбородок улучшенное и дополненное издание древней энциклопедии «Всех тварей магических и волшебных, обитающих в лесах, и полях и лугах нашего славного государства». Мне нужны были какие-то слизни, вроде ядовитых мокриц, для зелья, но вместо этого я весь вечер провел за чтением его идиотских писем.
Тем более обидно, что ничего полезного я из этого чтения для себя не извлек.
Как обычно, после полуночи меня разбудил стук и я, чертыхнувшись пару раз по привычке, встал и медленно натянул халат. Промозглый воздух шевелил обтрепанные рукава, в коридоре гулял сквозняк.
Двинувшись на грохот автомобильной пробки на Пикадилли, я сонно прошатался по коридору и вышел на балкон, где, конечно же, увидел его, в спортивной майке с красно-синим номером «пять», с гривой непослушных всклокоченных волос и призовой ведьмополитеновской ухмылкой.
— Тебе космы снитч ловить не мешают? — спросил я в полусне, рассеянно присаживаясь в кресло напротив.
Он заулыбался ещё шире и покачал головой.
На мой балкончик только и влезало что два небольших кресла, стоявшие почти впритык, и кадка с радиоактивной геранью, приспособившейся к пропитанному ядовитыми парами воздуху лондонского центра. Пепельницу мы ставили на перила, а ажурную вязь решетки приходилось прикрывать старым зеркалом, чтобы не уронить вниз домашние тапочки.
— Не-а. Всем нравится.
— Да, — сдержанно согласился я, — женщинам, наверное, нравится. Но ты бы собрал их в хвост, что ли.
Он неопределенно хмыкнул и выудил из кармана пачку сигарет. Хотя нет, кажется, это называется сигариллы — толстенькие папироски, их огонек приятно тлеет в полумраке моей пустой квартиры, и кольца дыма зависают в неподвижном воздухе.
Как-то раз я заинтересовался ярко-красной коробочкой, и на следующий день в мою дверь позвонил паренек из службы доставки и притащил несколько блоков этих сигариллок. Только Поттер-дурень, конечно, и не помнит, что я давно бросил курить и подобными штучками не соблазнюсь. Сигариллы в следующую же неделю были, хоть и не без некоторого сожаления, отданы молодому ассистенту, который пришел от них в щенячий восторг.
— Такие же курит Гарри Поттер! — он в возбуждении потрясал пачкой, — это его фирменные, он с такой на обложку «Мира Квиддича» снимался. Видите, ярко-красный? — ткнул он в коробочку, как будто это что-то объясняло.
Я, естественно, не стал эпатировать общественность и рассказывать, откуда у меня фирменные поттеровские сигареты. Делать мне больше нечего.
Только хмыкнул.
Внизу громыхало кольцо-Пикадилли, дорогие автомобили и целая куча молодых бездельников, шляющихся из клуба в клуб всю ночь напролет. Поттер проследил за направлением моего взгляда и пояснил:
— Пятница.
— Угу, — сказал я, — а некоторые так живут семь дней в неделю.
Упущенный кем-то воздушный шар, подлетев, зацепился за решетку моего балкона. Пришлось, чертыхаясь, его отвязывать: мне и так вполне хватает бурных народных шествий под балконом.
— Бездельники.
— Ты сегодня не в духе. Проблемы со статьей?
— А у тебя что за приступ участия к горестям человеческим? Говорят, это опасно.
— Говорят, это заразно.
— О, и не надейся. Мою репутацию бессердечного, злобного…
— Грубого, эгоистичного ублюдка…
Он рассмеялся и чиркнул зажигалкой. В расцвеченной неоном и прожекторами темноте ночного города загорелся ещё один крохотный огонек.
— Да, — сказал я, — никогда не понимал, что ты во мне нашел.
Поттер даже не посмотрел на меня: уставился вниз, на толпу гуляк и стряхивал им на головы пепел.
— До прошлого года все газеты только об этом и кричали. Мог бы хоть там прочитать.
Я помолчал. Все прошлогодние и ещё более давние газеты я методично скупал по городу, складывал вдоль и поперек, не читая, применял к ним фирменный «Инсендио», а потом отправлял в мусорный бак. Это занятие меня успокаивало.
С каждого лотка на меня смотрела растиражированная до неприличия физиономия Поттера, хлопая ресницами под стеклами круглых очков.
Я ходил по городу от одного магического магазинчика к другому. Если газета стояла у всех на виду, мне хотелось запихать ее за стопки «Ведьмополитена» или экономических обзоров. Я не знаю, почему меня тянуло к этим несчастным киоскам, когда можно было запереться дома и не видеть всего этого.
А самое страшное было то, что когда под вечер я шел домой по Грин парку, порядком устав от всех этих статей и заголовков, Поттер собственной персоной спланировал на «Молнии» мне на голову — дескать, ему было необходимо поговорить, извиниться, и он весь день меня искал.
И когда я увидел это ненавистное и до боли знакомое лицо прямо перед собой, я чуть не вскрикнул. Жутко. Нервы сдавали.
— Профессор… я… не хотел, не надо было так открыто… я…
Меня уже ни на что не хватало. Весь день я провел в охоте за номерами «Еженедельного Пророка» с колдографией Поттера на обложке, и сейчас Поттер передо мной живьем — этого я не мог выдержать.
Тянуло истерически расхохотаться.
— Не так открыто? Да вы смеетесь, Поттер? Назовите мне хотя бы одного человека в этой чертовой школе, кто не знал о том, что вы пускаете по мне слюни с самого первого сентября седьмого курса.
— Я… не хотел. Это как-то просочилось за пределы школы… я ничего не мог поделать.
— Вы пялитесь на меня на уроках. Таскаетесь за мной по коридорам. Вы ещё хуже в зельях, чем обычно, потому что, вместо того, чтобы нарезать корень мандрагоры, вы заняты… черт знает чем вы там заняты.
— Я больше не буду, — интересно, мне только показалось, или правда у него так подозрительно блестели глаза?
— А больше и НЕ НАДО. Спасибо за услугу, Поттер, я всегда мечтал о подобной славе. А теперь катитесь ко всем чертям. Кстати, в школе я больше не работаю.
— Как? — ахнул он.
— Так, — отрезал я и развернулся.
На этом наш чудный школьный роман благополучно закончился.
Да какой роман… Поттер втюрился до безобразия, до неприличия. До потери человеческого облика. Ему-то на все пределы было плевать. А я провел последний свой год в этой школе под градом насмешек коллег… и, кажется, потерял какое-либо уважение учеников, даже слизеринцев. Особенно — слизеринцев.
— Ладно, — буркнул он и поднялся, — я вижу, ты сегодня не в духе. Пойду спать на коврик.
— Там тебе и место, — крикнул я ему в спину, а сам зачем-то потянулся к его ярко-красной пачке.
«Лидер». Какое его название.
Чиркнул спичкой. Мерлин, сколько же я не курил. Ощущение дыма во рту и такой папиросно-бумажный привкус на губах показались неожиданно знакомыми.
Внизу заалели фанатские флаги, и несколько хриплых от изрядного количества алкоголя мужских голосов затянули «Славу Ливерпуля».
— Так ты куришь, — Поттер неожиданно материализовался в дверном проеме, — ты все-таки куришь их. Но когда я прислал тебе пару блоков…
— О, перестань, — закатил глаза, — Стивен чуть не описался от счастья.
— Все ясно, — своей упругой квиддичной походкой он прошелся мимо меня и легко скользнул вверх, на решетку, — просто дело в том, что это я их прислал. Ты отказываешься принимать мои подарки.
Он слегка наклонился назад, пряди его волос шевелил ветерок с Пикадилли.
— Слезай, — сказал я, — немедленно.
— А что? — он не слез, только ещё больше наклонился назад, — страшно?
Подлец, играет.
— Ни черта. Я волнуюсь за старинную решетку.
После всех этих лет он появился в моей жизни… нет, сначала в ней появились билеты на квиддич. Два новеньких глянцевых билета на полуфинал, Англия-Люксембург, пригласительные на вип-места. Я не то, что держал таких в руках, я даже о таких не слышал.
Внизу была приписка: дебют нового ловца в этом сезоне.
— Видно, что-то случилось со старым? — усмехнулся я, когда двое молоденьких ведьмочек в униформе встречали меня на трибуне.
— Это же Гарри Поттер, — бестолково ответила одна из них, и глаза ее сияли.
Что-то вроде особой секции для близких и родственников — космическая обтекаемая штуковина, удерживаемая стократ усиленным «Левиоса» где-то между землей и небом, перед самым носом судьи.
И снова все закончилось скандалом. Оказывается, на этих местах собрались вовсе не тетушки да бабушки прославленных чемпионов. Нет. На ней кроме меня ошивались несколько педерастического вида эльфоподобных юношей, явно не двоюродные братья и не кузены лучших друзей. Самое унизительное было то, что они с любопытством посматривали и в мою сторону.
— Гарри Поттер? — один все же осмелился ко мне подойти, — так вы с ним? Это же вы, верно? А правда говорят, что…
От мгновенного и очень эффективного проклятья его спас только бешеный рев трибун и пронзительный свисток судьи. У нас заложило уши, и я подумал, что точно предпочел бы экономичные билеты куда-нибудь пониже и подальше от поля.
— Такие как вы, молодой человек, — наклонился я к нахалу, — драили у меня котлы на протяжении всех своих выходных дней шестого курса.
Кажется, это его успокоило, зато все остальные — с горящими и явно подкрашенными глазами — уставились в мою сторону с неподдельным интересом.
— Снейп, — зазвучало со всех сторон, — Снейп…
Я ушел сразу после того, как на антикварном «Чистомете» к нам подлетел крошка-фотограф и стал примеряться, с какого ракурса моя гримаса получится наиболее зловещей.
Я не помню матч совершенно. Я просто не смотрел.
Бенкс, наш загонщик, кажется, попал квоффлом люксембургскому вратарю в нос… Ах, да. Поттер снова поймал снитч. Но это уже само собой разумеется.
А потом была сорванная пресс-конференция, и Поттер в истерике у меня на кухне.
— Хотел… хотел как лучше… — он бессильно комкал в руках чемпионскую майку, — боже, ну почему я такой идиот. Я не знал, что там будут эти…
— Юные создания без признаков пола, которые примут меня за своего.
— Черт… и… и ещё я совершенно не подумал про…
— Про то, что стоит репортеров увидеть меня в подобной компании, как недавно стихнувший скандал вокруг наших имен вспыхнет с новой силой.
Поттер сегодняшнего дня, растрепанный, раскрасневшийся и заметно обескураженный слез с балконной решетки и рухнул в подставленное кресло.
— Кажется, я всю свою взрослую жизнь убил на то, чтобы как-то к тебе подкатиться. И совершал промах за промахом.
— По причине природного идиотизма, — подсказал я.
— Да, — согласился Поттер, — пора бы мне уже с этим покончить.
Неожиданно что-то блеснуло в его глазах, и он с усмешкой вздернул подбородок:
— Все равно ведь ты мне не дашь.
— Скажи ещё «трахнешь», — проворчал я, — ненавижу эти ваши словечки. Считай меня старомодным, но я предпочитаю «заняться любовью».
Поттер вынул ещё одну сигариллу и прищурился.
— А что? Перепихнемся?
Бррр. За окном грохочем ночной Пикадилли. Я спокоен и умиротворен. Ничего не хочет мое тело. Ничего не тронет мою душу.
Дзэн.
— Поебемся, профессор? — Поттер придушенно хихикнул, — хотите, я у вас отсосу?
— Поттер.
— Трахнемся. Вставим друг другу. Поиграем с вашим дружком.
— Поттер…
— А что? Едва ли найдется такое богатое слово, как...
— Я сейчас тебя убью.
Он зачем-то подался вперед, будто ожидал от меня другого, но я не сделал вид, что не заметил. Он всего лишь дурачится. Это случается часто, я хорошо к этому привык.
Но вот что не перестает удивлять меня. При том, что он, бывает, виснет на балконной решетке, устраивает мне допросы, отпускает неприличные шуточки и извергает пошлейшие скабрезности, мне ни разу в голову не пришло его просто не пустить. Притвориться, что не слышу его стука. Не слышу вообще.
— Мне кажется, в душе ты очень добрый, — как-то раз сказал он мне в изрядном подпитии, — и ты жалеешь меня. Жалеешь мои нелепые попытки. Жалеешь мою несчастливую любовь. Так ведь, да? Правда?
— Я не добрый, Поттер.
Поглядел на него с жалостью, а он распалился все больше.
— Думаешь, зачем я прихожу к тебе по ночам? Думаешь, у меня дела и все такое? — он неожиданно хихикнул, — да если бы я позволял себе делать все, что хочу, я бы бросил и учебу, и квиддич, и курсы в Аврорате. Срывался бы к тебе сразу после утреннего кофе.
— Мне страшно представить себе эту картину.
— Да вот в этом и дело. Не хочу портить тебе жизнь. Мне вообще никогда не следовало говорить тебе о своих чувствах. Я словно перевешиваю свои печали на тебя и…
— Балда. Я чувствую себя ответственным за твою тупую башку.
Я никогда бы не сказал ему этого, если бы не… Если бы не. Но он знает. Что-то есть, что есть в его горящих чистым безумием глазах, что-то есть в его раздолбайской и какой-то странно-усталой улыбке, в его ночных визитах и во всей этой расколотой, половинчатой жизни, что-то есть, что заставляет меня чувствовать себя ответственным.
— Ты меня выгоняешь. Всегда меня выгоняешь, — пробормотал Поттер из своего кресла, — ты и сегодня меня выгонишь?
Я промолчал.
Финал наших встреч был предопределен и неизбежен. Это нужно было мне… Это зачем-то было мне очень нужно. Это помогало мне понимать, что все под моим контролем.
Что в любой момент я могу встать и указать ему на дверь. Все равно ведь это пройдет: не сейчас, так на час позже.
— Ты читал мои письма? — спросил он.
Я молча покачал головой. Пусть он думает, что нет. Но на самом деле это уже который день отвлекает меня от настоящей, нужной работы.
— Ничего, связанного с тобою в течение дня, — сказал я, — ты знаешь мои правила. Поттер в моей жизни с двенадцати ночи до первых лучей рассвета.
— Если я буду вести себя хорошо, и ты не взбесишься и не выгонишь меня раньше, — надулся, значит.
За эти самые письма, говорят, соревновались все возможные масс-медиа. Просто у прославленного ловца мистера Поттера на протяжении нескольких месяцев была при себе тетрадочка в синей обложке, которую он таскал с собой повсюду и постоянно что-то в нее записывал.
Во время квиддичных тренировок, за обедом в модном ресторане, под дождем, на промокших трибунах, ожидая своей очереди в душевой.
Когда через несколько месяцев тетрадь эта исчезла из виду, все, конечно, решили, что какой-то ловкач ее выкрал, и уже скоро мы увидим, что же скрывает звезда магического мира. Но на самом деле он просто отдал ее мне.
— Ты здесь повсюду, — сказал он.
На самом деле, это все письма. Письма, что он писал ко мне, когда путешествовал с командой. Когда меня не было рядом, и Поттер не имел возможности в три ночи двинуть к своему худшему школьному учителю под проливной дождь на Пикадилли-Серкос.
Я читал эти каракульки под электрическим светом настольной лампы. Так и не привык работать в тусклом свете «Люмоса».
«Зачем я прихожу к тебе? С бодуна, пьяный в стельку, больной, простуженный, насквозь промокший или разодетый в пух и прах, с букетом роз? Я уже давно перестал на что-то надеяться, и сейчас моим единственным желанием должно быть — просто быть рядом. Дышать тобой, как воздухом. Чтобы просто жить.
Но все равно где-то внутри теплиться маленькое такое обыденное серенькое желание. Как-нибудь дотянуть до рассвета и сделать так, чтобы ты меня не выгнал. Хотя бы один день. Прошлепать босиком на кухню и сделать кофе. Убрать постель и спуститься в «Берджесс» за круассанами. Встретить одно-единственное лондонское туманное утро.
С тобой».
— Хочешь, останься, полы помоешь. Хоть какая-то от тебя польза, — кисло пошутил я.
— Давай, — с готовностью выпалил Поттер, — я неплохо заправляю постель и стираю носки. В быту я очень полезен.
— У тебя это, уверен, получится лучше, чем нести романтическую чепуху.
Он, наверное, обиделся. А, впрочем, не все ли равно.
Гуляки на площади не смолкают до рассвета. Это наш обычный аккомпанемент. Я молча потянулся к ярко-красной пачке, но Поттер не отреагировал, даже не посмотрел в мою сторону.
Он молчал ещё несколько минут, тяжело вздыхая время от времени, а потом выпалил, посмотрев на меня в упор:
— Ну, хочешь, я постригусь?
— Что за чушь, — пробормотал я устало.
— Ну… тебе же патлы не нравятся.
— Ты мне вообще, знаешь ли, не очень-то нравишься.
Молчание. А потом — первоклассная истерика! Давно такого не бывало, очень давно!
— Ну! Ну давай, давай, скажи это! — вопил он, расшатывая решетку, — скажи, чтоб я валил отсюда, убирался ко всем чертям! Скажи, чтоб вниз спрыгнул, хочешь? Спрыг…
— Да спрыгнешь ты, спрыгнешь, — быстро заговорил я, — ну, успокойся.
— Я! Я был болен тобой... тебя… ходил за тобой с седьмого курса! Делал все, чтобы тебе понравиться! Чтобы хоть немного завоевать…
— А вот это уже подло, — негромко произнес я, — опять на меня сваливаешь. Ты же знаешь.
— А мне плевать, — заявил он, — каждый раз, как ты меня выгоняешь, я будто башкой бьюсь о невидимое стекло, царапаю его пальцами, скрежещу по нему ногтями…
— Не скрежещи. Присядь лучше.
— Не уходи, не уходи… будто не мне приходится переться от Пикадилли к метро, а ты от меня уходишь. А я колочу по стеклу, выкрикивая…
— Господи. Ну за что мне это наказание.
Поттер рухнул в кресло и, кажется, всхлипнул. Ребенок. А прежде всего — дурак.
Знаете? За все эти годы, что он донимает меня своей любовью, я привык ко всему. Меня уже не смутит даже то, что он придет вот, к примеру, пьяный, в открытую заявит, что у него с утра на меня стоит, и для того, чтобы расслабиться, ему пришлось снять какого-то парня на Дрян-Аллее, с силой влить ему в глотку Многосущное зелье с моим волосом и радостно ебать бедолагу два часа подряд, представляя меня на его месте.
Да, у него есть целая бутыль Многосущного с моими разнесчастными волосами.
А ещё я дружу с его подружками. То и дело ко мне пишет очередная долбанная Карен или Мэри-Энн, спрашивая, какие печеньица — с корицей или изюмом — предпочитает наш юный герой.
— Наверное, мне проще действительно дать тебе, может, это хоть немного тебя удовлетворит, — задумчиво произнес я, не замечая, как позаимствовал словечки из его лексикона.
— Нет, — Поттер обиженно шмыгнул носом, — это будет значить, что ты дал мне палец. После этого я захочу всю руку. И член.
— Захочешь большего — и будет ещё хуже? — уточнил я, — если мы… займемся с тобой сексом?
— Да. Черт подери, ДА.
Я отвернулся. За окном медленно догорало небо.
Я НЕ ЛЮБЛЮ ЕГО.
Во всяком случае, это не имеет ничего общего с этой показушной, беззаветной книжной любовью, когда и нож в сердце, и слезы на глазах, и дышать трудно.
Все его запонки я отправил в мусорный ящик, а розы пустил на удобрения.
Я не люблю его в этом смысле. Его любовь не претит мне, но я никогда не смогу на нее ответить. Нет, так я его не люблю. Но — я тянул одну его лидерскую сигариллу за другой и размышлял об этом — что-то есть во мне, что-то помимо этого чувства ответственности, и бремени чужого чувства, что-то, что не позволяет мне в очередной раз его не пустить.
Выгнать — да, это просто, это в порядке вещей. Но не пустить я его не могу. В каком бы виде он ко мне ни постучался.
— Я люблю тебя, — сказал он, и это прозвучало беспомощно.
— Я люблю тебя. Прости. Я, кажется, испортил тебе жизнь.
— Это звучит как: ой, извините, пожалуйста, я наступил на полы вашей мантии! Я испортил вам жизнь, ах, я такой неуклюжий.
— Я правда такой урод?
— Да. Ты не даешь мне спать, и из-за этого я делаю в статье орфографические ошибки. Ты ломаешь мою балконную решетку и подвергаешь меня риску раковых заболеваний, принося сюда свои чертовы сигареты.
— Сигариллы, — автоматически поправил он — чуть слышно.
— Да хоть сирангутанги, — раздраженно фыркнул, — я не могу есть, спать и работать. Ещё ко мне клеятся твои знакомые педерасты, а твои поклонницы консультируются со мной о начинке в пышечках. А ещё меня фотографируют повсюду, и я никогда больше не смогу в открытую заявиться ни в одно из нормальных магических заведений, вроде «Трех метел» или «Дырявого котла». Я вынужден пить в одиночку и дома и от этого я, вероятно, скоро умру.
Я выдержал небольшую паузу и эффектно развернулся — совсем как в прошлые времена — чтобы полы мантии (халата) подлетали вверх плавной и высокой дугой.
— Да, Поттер. В этом плане ты, конечно, испортил мне жизнь.
Он посмотрел на меня так… так затравленно, что, наверное, в первый за всю историю наших отношений мне стало искренне, по-настоящему его жалко. Но это не была жалость
унизительная или обидная.
Это была какая-то хорошая, правильная жалость. Меня преследовало чувство, что именно сейчас, именно в этот момент я должен сделать что-то важное, что столько времени отчего-то откладывал.
— Но если ты думаешь, что это твое увлечение меня так терзает… То знай, что это — ничто, по сравнению с тем, что его сопровождает, — я выдохнул и сказал тихо и как-то по-человечески, — замерз?
Стою над ним и вижу — он ничего не скажет. Не потому что не хочет, а потому что слов у него нет. Весь его богатый словарный запас «трахнемся-поебемся» закончился вот на этом моем фирменном развороте. Сидит и глазам — ушам — своим не верит.
Сидит и смотрит на меня из темноты. Молчит.
А тем временем над всеми этими огнями самой знаменитой и романтичной площади Лондона лопаются шарики, гаснут салюты — и как-то боком и очень медленно поднимается желтая ущербная луна, постепенно набирая силу и свет, будто заряжаясь от сетей электротока.
Если это шок, то только счастливый.
— Будешь спать на диване, я тебе постелю. Утром приберешься на кухне и сбегаешь за круассанами. Лишней ночнушки нет. Будешь приставать ночью — покатишься ко всем чертям.
Он медленно открыл рот и покачал головой: точно не верит. Со временем я стал уж больно терпеливым и каким-то отвратительно добреньким. Поэтому, кашлянув для приличия, я тряхнул стариной: изобразил самую ужасную из арсенала своих зловещих улыбок.
— Только один раз, — строгим голосом предупредил я, — только сегодня.
684 Прочтений • [Круассаны на завтрак ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
