Пейзаж с дождем

Идиотство, идиотство, идиотство.

Я долго придумывал, с чего бы мне начать эту историю, но, как всегда, не пришел к устраивающему меня результату. В этом весь я.

Я буду долго переживать, сомневаться, и, в конце концов, ни на чем не остановлюсь. Но все должно как-то начинаться, верно?

Поэтому моя история начнется со слова

«ОПРАВДАНИЯ».

— Я не знаю, — говорю я.

Сириус смотрит на меня сквозь пелену тюлевых занавесок — настороженно смотрит, внимательно.

— Я не знаю, что толкнуло меня на это, Сириус. Это благодарность, наверное. Я всю жизнь чувствовал себя в долгу перед этим человеком, понимаешь? Наше обращение с ним в школе, то, что он совершенно бескорыстно варил для меня Волчье Зелье, да ещё тысяча причин, по которым я должен чувствовать себя благодарным.

Сириус молчит, всегда молчит. Сириуса, вообще говоря, не существует — но иногда мне нравится воображать себе его, безмолвного, сочувствующего слушателя, когда я сижу один в комнате, один — с ним и со своими сомнениями.

— Я помню, как я пришел в зал суда. Я, герой войны, окруженный всеобщим почтением, слышишь? И он — предатель и убийца. Его так и не оправдали, а он сидел и смотрел на меня этим своим безучастным взглядом, как будто его и не волнует собственная судьба. Пытался казаться сильным, наверное…

Сириус слабо улыбается и качает головой. Очертания его лица медленно растворяются, исчезают в сгущающихся сумерках. Долгий вечер, летняя ночь в нашем маленьком домике, ночь, пахнущая зеленым чаем и подгнивающим влажным деревом. Здесь, в Кенте, все пахнет именно так, все до корней, до сердцевины пропитано этой сыростью.

— Дамблдор один раз вытащил его из зала Уизенгамота. Но теперь Дамблдора нет, и…

«О, нет, Реми, только не говори мне, что ты сделал это!» — восклицает воображаемый Сириус, потрясая головой.

И мне остается лишь растерянно разводить руками.

Это не чувство долга. Чувство долга — просто достойное оправдание этой моей чертовой… жалости.

— Я один мог поручиться за него, понимаешь? — говорю я, — пусть бы он меня за это ненавидел. Но я мог спасти жизнь человека, все было в моих руках. А теперь… Я живу один. Мне нечего терять, в общем. Это все не должно быть так трудно. Мне нужно только наблюдать за ним, быть поблизости, следить, чтобы он не делал ничего запрещенного. А авроры будут проводить проверки сами, так что, как видишь, мое вмешательство в его жизнь будет минимальным!

«Ты совсем рехнулся, Реми, — Сириус качает головой, — этот человек не заслуживает такого сострадания».

— Может, и нет, — отвечаю я, — а может, и да. Он просто человек. И мне не стоит это ничего — только пару слов. Ерунда, пустая формальность. Я всего лишь поручился за него, Мягколап. Всего лишь… поручился.

Ночь заглядывает в окна, просачивается между старыми досками потолка, льет тусклый свет из щели под дверью. Дом затихает, в соседней комнате не слышно ни звука.

— Да в конце концов! — я не выдерживаю, срываюсь на крик, — почему я просто не могу сделать одно доброе дело не в награду и не в благодарность за что-то? Почему нельзя сделать это просто так? Ну, захотелось мне — и я за него пору…

В Ордене с неделю не давали мне прохода. Экая невидаль — я взял опеку над преступником Северусом Снейпом. Почему, объясни, расскажи, что за черт тебя дернул… Скандал с Хмури, ссора с Тонкс.

Да жалко мне его. Просто жалко.

Я взмахиваю рукой, откидываюсь на подушку. Влажная, темная ночь пожирает остатки света, и Сириус исчезает в клочке сероватых сумерек за гардиной. Перо падает на пол.

Его должны доставить сюда завтра. Я все приготовил, надеюсь, что ничего не забыл. Я приготовил комнату.

* * *

— Я не собираюсь сидеть у тебя на шее, — Северус Снейп буравит меня взглядом совсем как прежде, будто и нет рядом двух авроров, наставивших на него палочки, — все свои затраты я беру на себя. У меня есть в Гринготсе счет. Ты только…

— Мистер Люпин, как человек, поручившийся за вас, обязан предоставить вам комнату в этом доме и следить за тем, чтобы вы… — молоденький аврор запинается под одним из фирменных профессорских взглядом.

— Мы с мистером Люпином оба прекрасно знаем свои обязанности, — кривится Снейп, — у меня есть список запрещенных заклинаний. Не пора ли оставить нас в покое?

Это было так странно. Так… необычно. Он говорит о нас — обоих. Мы.

— Х-хорошо, профессор, — кивает аврор, — министерство оставляет за собой право проводить проверки и обыски в вашей комнате.

Авроры опускают палочки и возвращают волшебную палочку Снейпу. Я вижу, они двигаются очень осторожно, с явной опаской.

Будто Снейп сейчас швырнет в них смертельным заклятьем и навсегда исчезнет. Будто у него хватит на такое глупости.

Он спокойно забирает палочку, и я могу поклясться, что на какую-то долю секунды его тонкие губы изгибает самодовольная усмешка. Я пытаюсь разубедить себя в этом.

Авроры в боевой стойке, в своих алых мантиях, с палочками наготове выглядят на редкость нелепо в моей крохотной гостиной из беленого дерева.

Лучи бледного утреннего солнца скользят по стенам, по исцарапанной поверхности обеденного стола, по моей любимой фарфоровой вазе с веткою ковыля, освещают меня, в застиранных домашних брюках, длинную тощую фигуру Снейпа в строгой черной мантии и огромные валуны в красном — двух лучших авроров министерства.

Более нелепую компанию в одной комнате трудно представить.

Снейп, кажется, понимает всю прелесть ситуации, он выглядит так, будто с трудом сдерживает усмешку.

— Джентльмены, не хотите чаю? — самым доброжелательным голосом осведомляюсь я, посмеиваясь про себя над этими сосредоточенными, напряженными лицами.

— Ээээ…

— Да нет, мы пойдем, мистер Люпин, сэр.

— Да, Спасибо вам.

— Ну, так идите уже, — буркнул Снейп и весьма бесцеремонно приземлился на ближайшее кресло.

Авроры с тихим хлопком аппарировали.

Я устало прислоняюсь к двери и смотрю на Снейпа, щурясь от солнца.

Всё то же узкое, длинное лицо в обрамлении слипшихся черных прядей. Ещё более худой и неухоженный. Но что я от него ждал? Все-таки он выдержал недельное предварительное заключение в Азкабане, допрос у Хмури, у министра, у главного следователя. Три судебных процесса. Приговор — отмена приговора. Мое поручительство.

Господи, как же он должен сейчас себя чувствовать.

— Ты… — я прокашлялся и попробовал снова, — ты хочешь чаю?

— Я сказал, что не буду сидеть у тебя на шее, Люпин, — это были первые за все это время его слова, обращенные ко мне, — ты совершенно не обязан поить меня чаем. Я прошу лишь показать мне мою комнату и ванную. Раз уж я буду жить здесь.

— Да, — растерялся я, — да… конечно.

* * *

Слово, определяющее сегодняшний день:

«РАСТЕРЯННОСТЬ».

Я отложил перо и снова вдохнул этот запах. Сегодня это что-то горькое, вроде полыни, снова с привкусом чая, и чуть — дыма. Где-то неподалеку жгут мокрые листья.

Только что прошел ливень.

Сириус безмолвно смотрит на меня из противоположного угла.

— Я и не думал даже, что возникнет этот денежный вопрос. Я вообще ничего об этом не думал.

«Как это для тебя характерно» — смеется Сириус.

— Ладно. Что, в конце концов, я должен от него ждать? Что мы станем лучшими друзьями и добрыми соседями? Я получил то, что хотел, не правда ли? Он живет рядом со мной и не трогает меня. И на том спасибо.

«Ещё не живет, — поправляет Сириус, — только поселился».

Да. Только поселился.

Нормально — так он охарактеризовал комнату, что я для него подготовил. Сойдет.

Неплохо — досталось моей ванной. Ванной, которую я теперь буду с ним делить.

Мой дом удостоился оценки «О, как мило», а я сам — «Что-то ты разговорился, Люпин».

Я показал ему сад, провел между выбеленных солнцем стволов вишен и яблонь, показал ему запущенную клумбу с дикими розами.

— Души в ней не чаю, — признался я.

— Да ладно, — Снейп выглядел удивленным, — разгрести бы эту помойку. Такие цветы не могут расти в этом бардаке.

Я люблю свой запущенный, заросший садик, понимаешь, Сириус? Люблю — и всё тут. Цветы не растут в природе аккуратными вениками. Природа сама по себе неухожена, хаотична — и в этом её прелесть.

Сады — визитная карточка старенького Кента. Сады и леса, и пруды. И ночи, ароматные, влажные ночи.

Я встаю вечером, в пижаме. Заматываюсь в халат. Это молчание и тишина не дают мне покоя. Тут что-то не то.

Половицы скрипят, пока я прохожу по темному коридору. Я выделил Снейпу лучшую комнату в доме — она почти такого же размера, как и гостиная. Паркет с истершимся лаком, лоскутное покрывало и — самое главное — огромный стол, широкий, от стены до стены.

То, что надо.

Я стучусь в дверь.

— Пароль?

— Что? — я оторопело пялюсь на безучастную матовую поверхность двери, пока Снейп не дергает ручку.

— Ладно, — он кривит губы в неприятной усмешке, — ты первый раз. Пароль «Болотная кружевница».

— За… Зачем тебе пароль? — спрашиваю я, все ещё не понимая, в чем тут дело, — здесь же только я. Только я в доме.

— Да, — говорит он, — здесь только ты.

* * *

— Слушай, — говорю я ему, — мне совсем не нравится эта твоя идея с паролем. В конце концов, тебя поселили сюда, чтобы ты жил под моим присмотром, Северус.

— И что же? — он пожимает плечами, — тебе положено время от времени изымать у меня черномагические артефакты, отравленные кинжалы и заспиртованных младенцев. Я ничуть этому не противлюсь. Заходи, когда будет нужно, я открою.

— Но зачем…

— Люпин, — он ставит локти на стол и подается вперед, — меня гораздо больше другое интересует.

Я отвернулся, чуть не перевернул чашку. После некоторых уговоров Снейп всё-таки согласился поговорить со мной в спокойной обстановке и заварить чай.

— Зачем ты это сделал? Зачем ты сделал это — для меня?

Я и не оборачиваясь знаю, что он посмеивается надо мной. Ох. И что же мне на это ответить? Он возненавидит меня, если я ему, как Сириусу, промямлю свое «не знаю». Сириус смеялся, а Снейп возненавидит.

Я и так в его глазах…

— Ты обручен с Нимфадорой, так ведь? — неожиданно спрашивает он.

— Нет, — я ставлю перед ним чашку ароматного липового чая и сажусь напротив, — нет, у нас ничего не вышло. Мы даже пытались жить вместе, но я слишком неравнодушен к ней, чтобы…

— Знаем-знаем, — сварливо откликнулся Снейп, — слишком стар, слишком беден, слишком опасен. Так, кажется?

Я поперхнулся чаем и почувствовал, что неудержимо краснею.

— Откуда ты знаешь?

— Шепнул кое-кто. Ты устроил премиленькое выяснение отношений на глазах у доброго десятка человек в Больничном Крыле, так что уж тут удивляться.

Он смотрит на меня так, как будто хочет прибавить: и как только тебя в Орден приняли, Люпин?

— Ясно, — убитым голосом произнес я и уставился в чашку.

И в самом деле.

— Так ты давно живешь тут один? — спросил Снейп надменно.

— С момента падения Темного Лорда. Год уже. Примерно.

— Ясно, — Снейп передразнил меня и сделал глоток.

— Что тебе ясно?

— То, в чем ты и сам не отдаешь себе отчета, Люпин, — ответил он с некоторым вызовом, — если страдаешь от одиночества, есть куда более подходящие компаньоны, чем мерзкий Сопливус-Снейп, отягощенный, к тому же, непростительными преступлениями.

Сириус, я был так зол.

И дело даже не в том, что этот уб… Что Снейп сказал правду, не в том, что он видит меня насквозь, а в той интонации, с которой вот это вот было сказано.

Ты не-у-дач-ник, Люпин.

Ты одинок, у тебя не бывает гостей, девушка, которая любит тебя, никогда не станет твоей, дети, которых ты учил, давно тебя позабыли. А теперь ты выписал себе вот такого вот напарника — и сам не понял даже мотивов своих действий.

Это мерзкая, унизительная правда.

Сириус, я такой дурак.

— Да ничего я не…

— Не кипятись, Люпин. А теперь — прости, мне пора работать. И — прости ещё раз — дверь все-таки будет закрыта.

— Если ты думаешь, что я от одиночества буду приходить к тебе и петь тебе песни, ты ошибаешься.

— Хотелось бы в это верить.

Он выглядел совершенно спокойным, но я так стиснул ручку своей фарфоровой чашки, что она треснула. Это только разозлило меня больше, а Снейпа, кажется, позабавило.

Он сам взмахнул палочкой и восстановил чашку.

Видимо, у меня был такой обескураженный вид, что он примиряюще кивнул мне и произнес:

— Хм. Раз уж я здесь оказался по твоей милости, имеет смысл установить некоторые договоренности о совместном проживании, не так ли?

— Интересно слышать это от человека, который живет в моем доме, — огрызнулся я, — по моей милости.

— А никто тебя и не ограничивает, Люпин, — все так же спокойно ответил Снейп, — ты хозяин, ты и предлагай.

Я не знаю, отчего я почувствовал себя вдруг таким уродом. Все-таки это был чудесный июньский день, и мы сидели, пили мой любимый чай на моей чистой, уютной кухне, и мы сидели вдвоем, и Снейп ещё ни разу не оскорбил меня и не сделал попытку меня убить — так почему я разговариваю сейчас в таком тоне?

Мастер провокации.

Я заставил себя улыбнуться.

— Мне просто хотелось бы, чтобы ты соблюдал все ограничения, наложенные на тебя министерством, Северус. И, может, попробуем называть друг друга по имени?

— Ну конечно, Ремус, — он сделал ударение на обращении, — я уже сказал, что хотел бы ни коем образом не мешать тебе и не лезть в твою жизнь. Думаю, что могу ожидать того же от тебя, учитывая твой «тихий нрав».

Я резко захлопываю рот. Шуточка про «тихий нрав» принадлежит Тонкс. Как-то она ласково пожурила меня за то, что я слишком тихий и деликатный, и никогда не сделаю первого шага вперед — но, Мерлин и Святая Моргана, как же мерзко звучит она в устах Снейпа.

Он все про меня знает. Он бьет в самые уязвимые места.

— …Все свои расходы я беру на себя. Как я понимаю, у нас общая кухня и ванная. Может, стоит завести мне отдельную полку?

Может, это и было странно. Как-то уж очень подчеркнуто он отделял свою жизнь от моей. Ну ладно, это Снейп, в конце концов.

— Хорошо, — согласился я, — значит, договорились.

И снова ночь.

Ты сидишь напротив, как всегда, положив локти на стол. Этикет для тебя — пустое слово, и за это я люблю тебя. Мой бедный друг, как мне тебя не хватает.

«Выше нос, Лунатик» — я почти слышу твой хрипловатый голос, прорезающий сонное оцепенение моего дома.

Верным словом сегодня будет «НЕПОНИМАНИЕ».

Этот человек за стеной… Это невозможный человек, Сириус.

А, знаешь, теперь я уверен, что то, что он сказал мне — правда. Я действительно боюсь одиночества. Мне нужно было как-то разнообразить свою жизнь. Тьфу ты, это выражение из бюро горячих путевок в какое-нибудь там Гаити.

Но мне хотелось, чтобы кто-то здесь был. Иначе я совсем сойду с ума с тобой наедине, Сириус.

«Будущее в твоих руках»

— Какая банальность.

«Но это же правда».

Ты сам притащил в дом этого человека, ты хотел, чтобы он жил здесь с тобой, так тебе и разгребать последствия этой твоей прихоти, Ремус.

Так давай же. Не сиди здесь, упиваясь жалостью к себе, страдая из-за того, что он никак не поймет тебя. Во всяком случае, главное он уже за тебя сделал. Ты признался самому себе, зачем тебе понадобился Снейп. Может, пора что-нибудь предпринять?

Сириус подмигивает мне из дальнего угла комнаты — и призрачной рукою указывает на дверь.

— Болотная кружевница.

Дверь открывается с тихим скрипом.

И я тут же закрываю её. О, черт. Ну почему ты решил, что он не спит в это время?

— Ты уже разбудил меня, Люпин. Может, хватит торчать на пороге?

Я захожу, стараясь не глядеть на то, как всклокоченный Снейп запахивает на бледной груди истончившийся халат.

— Кажется, ты что-то изменил, да? Здесь ведь не было этого ковра раньше?

— Ты для этого приходишь ко мне в час ночи?

Я прикусываю губу.

— Я просто решил, что если ты здесь, то может, согласишься выпить со мной вина? — я с трудом изображаю улыбку, — я никогда не пью в одиночестве, а последний год я жил тут совершенно один.

Он поднимается, глядит на меня неверящим взглядом.

— Но ты же говоришь с кем-то, я слышал, — его голос слегка осипший со сна, — через камин?

— Н-нет, — я быстро отвожу взгляд, — это ничего. Я больше тебе не помешаю.

Он все равно буравит меня взглядом, кажется, он хотел бы применить эту свою… Легименцию.

— Так ты…? — я достаю из-за спины бутылку.

Снейп ухмыляется самой мерзкой из своих улыбочек.

— Извини, но я бы не советовал тебе пить, особенно сейчас. Видишь ли, алкоголь дурно сказывается на надломленной психике.

Он глядит на меня этим своим взглядом *не хочется разочаровывать тебя, Люпин, но ты действительно неудачник* — и отворачивается к окну. Ночь.

И я чувствую, как кровь закипает в венах. Как ногти вонзаются в кожу, когда я со всех сил сжимаю кулаки, как перед глазами начинают плясать черти.

Ублюдок. Мразь. Вежливая, корректная, доброжелательная подлость.

Мне не к чему придраться. Он слышал мои разговоры с Сириусом. Он знает, что такое — беседы с покойниками. Это действительно проявление надломленной психики.

Он ни разу не оскорбил меня напрямую, но я чувствую себя так, будто меня искупали в дерьме.

— Вероятно, — я пытаюсь говорить с такой же невыносимой сдержанностью, но мой голос дрожит, — вероятно, мне придется наложить на дверь заглушающие чары.

— Мне вовсе это не мешает, если ты беспокоишься о нашей договоренности, — отвечает Снейп, — но от вина я бы воздержался.

Я ухожу, я даже не помню, закрыл ли я за собой дверь. Помню только, что запустил бутылкой в стену, когда оказался у себя.

* * *

Мы завтракаем вместе. Я совершенно не выспавшийся, с опухшими глазами, еле двигаюсь. Поджариваю бекон.

Снейп сидит рядом, деловито срезает кожуру с яблока. Я всегда был аккуратным человеком, но он все равно заставляет меня чувствовать себя так, как будто я живу в свинарнике. Его полка идеально чиста, его тарелки расставлены аккуратными стопочками, и его продукты в холодильнике разложены чуть ли не в алфавитном порядке.

Он взял в обыкновение выходить в деревню до рассвета, покупать все в моей же любимой лавке.

— Слушай, может, мы как-нибудь план составим, коль уж отовариваемся в одном и том же месте? — спрашиваю я, — ты, например, когда идешь в деревню, мог бы брать что-нибудь для меня из продуктов, а я…

— У меня есть другое предложение, — обрывает меня он, — я лучше деньгами.

— Что ты имеешь в виду? — масло на сковороде шипит, и капелька обжигает мне руку.

Я тихо ойкаю, дую на ожог.

Он смотрит на меня этим своим снисходительным взглядом.

— Я помню, что я — твой должник, Люпин, — говорит он, — и ничего странного, что ты хочешь, чтобы я помогал тебе по хозяйству…

— Да нет же, нет! — взволнованно перебиваю я и взмахиваю рукой так, что чуть не сшибаю сковороду с беконом, — ты все не так понял. Я вовсе не требую от тебя ничего взамен.

Господи, ну как же можно так чудовищно извратить каждое мое слово? Будто… он делает это специально.

— Люпин, — он опять *снисходительно* улыбается, — я провел некоторое исследование. Мой агент в Гринготсе выяснил все про этот дом. Предыдущие его владельцы сдавали комнату, которую сейчас занимаю я, в аренду одному человеку за двадцать галлеонов в месяц. Учитывая инфляцию и рост цен, я считаю разумным, если я буду платить двадцать шесть галлеонов ежемесячно. По моему мнению, деньги будут тебе куда более полезны, чем, скажем там, хозяйственные услуги…

Я сидел и пялился на него, не обращая внимания на огонь и сковородку.

Я просто не мог в это поверить. Неужели он в самом деле думает, что я взял его для того, чтобы насильно сдавать ему комнату и получать с этого деньги? Или что моя невинная просьба захватить для меня продукты в магазине — это требование возвратить его долг по отношению ко мне?

Нет, сказал бы Сириус. Тут что-то не сходится.

— Слушай, Северус, я…

— Помолчи, Люпин, — перебил меня Снейп, — мне кажется, никаких вопросов относительно этого возникать не должно.

Он положил яблоко на блюдце, аккуратно вытер нож и вынул из кармана мантии бархатный мешочек. Он с тихим позвякиванием приземлился на стол, прямо передо мной, а я сидел и пялился на все это в каком-то отупении.

Но Снейп усмехнулся, и это разбило ту хрупкую хрустальную тишину летнего утра, и я очнулся, и я вскочил, перевернув при этом стул.

— Нет, это ты заткнись, Снейп, — прорычал я, хватая его за рукав, — не нужны мне твои деньги, ты понял? Мне вообще от тебя ничего не нужно, и если ты думаешь, что я преследовал какие-то корыстные цели, спасая твою шкуру, то ты сильно — слышишь? — сильно в этом заблуждаешься.

Я схватил чертов мешочек и швырнул его в угол кухни. Хотел, чтобы он подлетел к ногам Снейпа, но промахнулся. Неважно.

Снейп смерил меня долгим, ничего не выражающим взглядом, и с легким поклоном удалился.

Мой бекон напоминает теперь обугленные опилки.

* * *

Я ринулся под душ. В конце концов, ничего так не успокаивает. Вышел свежий, отдохнувший, переоделся даже.

День был чудесный, и ничто не могло испортить мне настроение.

Июньский полдень, теплый, ласковый — только ветерок с запада холодит лицо. Всё-таки замечательно, что я выбрал именно этот дом, чтобы жить здесь. Хорошо, что я живу в Кенте.

Я нашел Снейпа на крыльце, в моем плетеном кресле, которого я всегда немного стеснялся — уж больно оно выглядело старушечьим. Северус удобно устроился с какой-то книгой — и что бы он ни говорил там про мой сад, я в жизни тому не поверю, иначе бы он не смотрел на него с такой… мечтательностью во взгляде?

Мне хотелось постоять и понаблюдать за ним. Каков он, когда думает, что я его не вижу?

Но мало ли что. Я не был уверен в том, что он меня не видит, а ведь он может подумать, что я слежу за ним или что-нибудь в этом роде.

Подавив вздох, я подошел к нему.

— Ладно, — сказал я, — я не должен был говорить с тобой так. Все нормально?

— Все отлично, Люпин, — холодно ответил он, углубившись в чтение, — лучше некуда.

— Окей. Я просто хочу, чтобы ты поверил: я правда ничего от тебя не жду.

Снейп ничего не ответил.

А мне не хотелось уходить. Я постоял ещё немного рядом с этим креслом, заглянул в книгу.

— Что читаешь?

— Люпин, если это попытка проявить внимание, то я в свою очередь могу заверить тебя, что не жду ничего подобного.

От обращения в таком тоне захотелось сразу же дать ему по морде. Я стиснул зубы.

— Нет, это не попытка быть вежливым, Северус, — процедил я, — а ты, верно, отвык от такого явления, как нормальная человеческая беседа.

— А я в последнее время почти и не имел дело с людьми, — заметил он как бы скользь, и у меня, честное слово, кулаки зачесались.

Ну, конечно, давно ли я считаю себя человеком? Браво, профессор, придраться не к чему.

Я резко развернулся на каблуках и шагнул в дом.

— Дай мне знать, когда вздумаешь устроить первую проверку, — донеслось с крыльца.

* * *

— Ладно, — сказал я, глядя в окно, — наверное, мне стоит играть по его правилам, так ведь? Может, тогда он станет меня уважать?

«Ты никогда не станешь таким, как он, Луни. Для этого нужно тренироваться в хамстве годами».

Сириус горько смеется, прикрыв рот прозрачной ладонью. Вот ты, друг мой, этого состязания не выдержал. Может, удастся преуспеть мне?

Мое слово на сегодня: «ПРОТИВОСТОЯНИЕ».

— Первая проверка, — объявляю я, вламываясь со старым паролем в его комнату. Он встает из-за стола, быстро накрывая рукой неоконченные записи.

— Люпин.

— Отойдите в сторону, подозреваемый Снейп.

Я копирую его язвительную ухмылку и первым делом подхожу к столу. Не то, чтобы я действительно хотел найти у него какие-то запрещенные предметы. Скорее — компрометирующие записи, какие-нибудь любопытные письма, что-нибудь, что выставит его передо мной полным идиотом.

Покрытый ровными, частыми строчками свиток падает со стола, и я вижу, как Снейп сжимает столбик кровати.

— «Дорогая Нарцисса, — я читаю вслух, чтобы больше его уязвить, — вероятно, ты в курсе моего теперешнего положения. Я прошу сообщить мне о вашем состоянии с Драко. Оказалась ли моя помощь действенной, и стоит ли мне…»

Я гляжу на него: продолжать ли?

— Как сочтешь нужным, — с усилием произносит он.

Свиток снова падает на пол.

Я был, конечно, в курсе всех этих слухов о его романе с женой Люциуса. Может ли это быть правдой? Наверное, если бы я дочитал письмо до конца, я нашел бы ответ.

Но мне почему-то стало мерзко. Снейп бы дочитал, если бы был на моем месте. И травил бы меня этим всю оставшуюся жизнь в своем стиле: легкие полунамеки, ничего не значащие упоминания, эдакие неощутимые уколы.

Но, видимо, это не для меня.

А он всё-таки принес Непреложный Обет. Согласился, хотя это вполне могло бы стоить ему жизни.

Я делаю вид, что не заметил свитка. На его столе беспорядочно разбросаны листки бумаги с рецептами зелий, газетные вырезки — в основном все, что касается владельцев Малфой-Мэнор — черновики писем, все адресованы Нарциссе.

Я корчу презрительную рожу, иду дальше — с большим наслаждением выдвигаю ящики в его шкафе, один за другим.

Один за другим.

Первый полон каких-то книг, брошюрок. Во втором лежат чистые колбы. Он не может, конечно, оборудовать здесь себе лабораторию, поэтому все свои эксперименты, или чем он там занимается, он проводит в этих пробирочках да мензурках. Впрочем, я все равно ничего в этом не понимаю.

Из третьего ящика сыплется его нижнее белье. Ха-ха. Никогда не думал, что буду перетряхивать нижнее белье Северуса Снейпа перед его длинным носом.

Носки и трусы летят в разные стороны, а Снейп ничем не показывает своей ярости, но вот только я вижу, как раздуваются ноздри его тонкого носа, ну точно змея, и как он бледнеет, и с какой силой его побелевшие пальцы вцепились в край кровати.

«А где же твои серые подштанники, Сопливус? — хохочет Сириус, — смотри лучше, Рем, они где-то здесь, точно!»

Я лишь устало отмахиваюсь от него, назойливого моего видения. О, да, это сказал бы Сириус, будь он здесь — но не я.

Я чувствую себя выжатым, как лимон. Не-функционирую.

— Налюбовался? — холодно осведомляется Снейп.

— Вполне, — я стискиваю зубы, выдерживаю его взгляд, — пойду, напишу отчет.

— Вот и отлично.

А потом я чуть ли опрометью бросаюсь к себе в комнату. От мысли о холодном душе почему-то начинает мутить. Черт подери, я не в бойскаутском лагере. Пыхтя и отдуваясь, я отодвигаю в сторону кровать, дергаю крышку люка, забираюсь вниз по скользким, заросшим плесенью ступеням. Ха-ха, привет от старины Сири.

Бутылки встречают меня тихим приветственным звоном.

Ночь, запах влажной земли и торфа.

Мой бокал тускло отсвечивает теплым, рыжевато-охристым. А ты был шутник, Сириус.

Не обошел в завещании старого друга. Дом на Гриммауд Плейс достался нашему Гарри, однако я унаследовал все содержимое фамильных погребов. Заливать тоску, так значит.

Сириус, ты будешь смеяться. После третьего стакана меня самого пробивает на ха-ха. Но он — непробиваем, этот Снейп. Монолит, хоть головой об него бейся.

Корректен, собака, сдержан.

Теперь я понимаю всю прелесть наших юношеских перепалок с темными заклятьями, «гнусными грязнокровками» и «сопливыми уродами». С криками, с воплями, с наказаниями, со снятыми баллами. Теперь все, что мне осталось — это изредка брошенные фразы, вроде бы и не обижающие, вроде бы и ничего не значащие сами по себе.

Сириус, мне хочется кричать.

Моё слово на сегодняшний день «НЕВЫНОСИМО».

— Как продвигается твоя работа? — это мы с ним усаживаемся обедать.

— А кто сказал тебе, что я работаю над чем-то, что может «продвигаться»? — брезгливо переспросил Снейп, — а, впрочем, можешь не отвечать. Ты же в курсе всех моих дел. Какой тогда смысл спрашивать.

— Ты прекрасно знаешь, что все эти проверки необходимы…

— О, да, — он утыкается в справочник по зельям, — совершенно необходимы. Конечно же.

— Слушай, — я бросаю вилку и поднимаюсь, — в чем дело, а? Мне надоели эти твои *многозначительные* интонации.

— Спокойно, Ремус, — кривится он, не поднимая глаз от книги, — я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Уж определись как-нибудь.

— Я хочу нормального к себе отношения.

— Может, тогда скажешь, что я делаю не так? — он поднимает на меня усталый взгляд, и я судорожно вздыхаю, вновь принимаясь за еду.

Снейп молчит, разглядывая меня некоторое время, а потом пожимает плечами, вновь смотрит на страницу.

— Может быть, я неисправимый идеалист, — напряженно произношу я, — но мне хотелось бы получить хоть каплю искренности. И доверия. Мне кажется, я это заслужил, разве нет, Северус?

Он не отвечает какое-то время, а потом усмехается каким-то своим мыслям. Откладывает справочник в сторону, аккуратно кладет вилку. Вновь смотрит на меня; я вижу, что глаза у него действительно усталые, покрасневшие, с полопавшимися сосудами.

— Я тебя в первый же день спросил: ты хотел выписать себе друга? Знаешь ли, Ремус, ты выбрал не лучшую кандидатуру. Я не дружить с тобой приехал…

Поглядите-ка. Он приехал.

— Я не говорю о дружбе…

— Тебе не кажется, что не слишком уж корректно просить человека быть с тобой искренним, а? Тем более, такого человека, как я. Всё в рамках приличий, Люпин. Не устраивай здесь детский сад.

Он занялся своим обедом так, будто не было на свете ничего интереснее куска курицы-гриль с овощным рагу. А я, пока до меня дошел смысл этих слов, успел пять раз перекреститься.

Что бы то ни было, Сириус, это был тот момент, когда лед между нами треснул. Ибо первый раз он говорил со мной без насмешливости, без этой скрытой издевки. И — да — я был очень доволен собой. Я одолел его.

Пусть это выглядело глупо. Но как он реагирует на действительно честные слова. Как шарахается он от откровенности.

Не правда ли?

* * *

— Перестань буравить меня взглядом, — прошипел он, оторвавшись от бумаг, — это, знаешь ли, раздражает.

Я не смог подавить улыбку.

Просто очень забавно было видеть этого *вечно раздраженного* человека в такой беспомощности. Пользуясь «служебным» положением я всё-таки проник в его комнату, и это было здорово — мешать ему заниматься делом, отвлекать и раздражать его одним своим присутствием.

Это было весело. Ага, первый раз за долгое время мне было весело.

— Ладно, — сдался Снейп, — ты хочешь искренности? Вот тебе искренность: ты идиот, Люпин. Ты ребенок, ты хуже моих самых глупых студентов. Твой неудержимый идеализм — не более, чем ребячество. И ещё ты отвратительно назойлив.

— Ага, — кивнул я, — а ты — высокомерный неблагодарный сноб, не умеющий быть признательным и поэтому предпочитающий не заводить никаких связей с миром других людей.

— Отлично, — он аж побелел от злости, — я знаю, ты хотел ссоры, скандала, феерического выяснения отношений. Вот оно. Всё. Ты сказал мне всё, что обо мне думаешь, я в открытую оскорбил тебя. А теперь проваливай. Оставь меня в покое, Люпин.

— Ремус, — мягко улыбнулся я, — ты же не забываешь про договоренность.

— Ремус, — простонал он, — убирайся отсюда, Ремус.

— Я ненавижу тебя, Снейп. Но, признаться, без тебя мне было бы скучно.

— Я ненавижу тебя, Люпин. Но, признаться, без тебя я гнил бы сейчас в Азкабане. Ты это хотел услышать? Очень рад, что ты доволен своей новой игрушкой.

В раздражении он чуть не смахнул со стола чернильницу.

Я аж рот открыл. Вот это да! Все-таки, я сумел прошибить его, друг мой. Я сделал это, я…

— Вижу, огневиски всё-таки плохо на тебя влияет, — бросил он как бы небрежно, выводя что-то в своей тетради.

Хорошее настроение закончилось очень быстро.

— Что… — почти беспомощно протянул я, — что… так видно?

— А то, — подтвердил Снейп, не скрывая своего злорадства, — пир с покойниками по ночам — это как раз то, что тебе нужно, Ремус. Закрой рот.

Это правда. Он все видит, все знает.

— Я пойду тогда, — с усилием произнес я, поднимаясь с пола.

— Иди-иди, — рассеянно пробормотал Снейп, перебирая свои драгоценные стекляшки.

Я снова расстроен.

* * *

Словом на эту ночь будет «ИЗВРАЩЕННЫЙ».

Извращенный — это я. Сириус, друг мой!

От прежнего Ремуса не осталось и следа. Разве стал бы он, прежний Ремус наслаждаться этой грязной игрой? Получать такое… неправильное, извращенное наслаждение от вечных перепалок со Снейпом? Каждая моя победа заставляет меня вновь почувствовать себя живым.

Долбить Снейпа — вот то, что мне нравится в этой жизни. Это моё призвание.

Ты смотришь на меня из-за портьеры со смесью ужаса и отвращения.

Но это не то, о чем ты сразу подумал, Сириус. Это — азарт, психологическая головоломка, попытка раскусить, наконец, этого невозможного человека. Я должен вывести его из себя. Я был близок к этому — но каждый раз, когда я оказываюсь у самой цели, он находит очередное слабое место в моей атаке.

О, Сириус, он — достойный противник.

Снейп извратил меня, я словно вижу себя в кривом зеркале. Ещё немного — и я стану себя ненавидеть.

Но как я горд каждым своим достижением.

Вчера мы сидели на крыльце, пили чай. Снейп выглядел на удивление… спокойным.

— Я надеюсь, с этой глупостью покончено? — спросил я, — я про пароли.

— А? — спросил он рассеянно, будто очнувшись от глубокого сна, — пароли?

— Может, хватит запирать свою дверь? Ты знаешь, что я всё равно захожу когда хочу. Зачем тебе этот бред с паролями?

Он молчит, внимательно изучая узор трещин на старой побелке. Придумывает, наверное, достойный ответ. Вмазать так вмазать.

— Дай угадаю, — говорю я, — это помогает тебе чувствовать себя защищенным.

Снейп вздрагивает, но молчит.

Мы смотрим в сад, в который спускаются летние сумерки. Мне кажется, Сириус, что я вижу твое лицо.

— Ты же все равно от меня не отстанешь, Люпин. Это помогает тебе чувствовать себя нормальным.

— Точно. Теперь меня палками не отгонишь.

— Надо попробовать.

Он снова замолкает, занятый, видно, какими-то своими невеселыми размышлениями, и я осторожно трогаю его за плечо.

— Так что, с паролями покончено?

Он пытается изобразить кривую усмешку.

— Пожалуй.

Сириус, родной мой, твое лицо я вижу все менее отчетливо. Оно пропадает, исчезает в сгущающихся сумерках июньской ночи, моих вечеров, проведенных за бутылкой и новыми впечатлениями.

Тут верным словом будет

«ТЕРЯЮ».

Почему мне кажется, что эта история не закончится ничем хорошим? Мне почему-то кажется, что конец близок. Когда-нибудь он должен будет меня покинуть, а мне… Мне отчаянно не хочется его отпускать.

Почему? Потому ли, что мне кажется, что наша борьба закончена? Потому ли, что он сдался? Потому ли, что охотничий азарт пропал, уступая место чему-то совсем иному?

Почему ты молчишь, Сириус?

Сириус, мне страшно.

Сегодня я получил сову от моих арендаторов. Я всегда получал счета за дом в середине июля, и я уже полгода как копил деньги, чтобы отдать ренту.

Представь себе мое удивление, когда оказалось, что мои долги уже заплачены. Заплачены на год вперед, причем деньги переслали совсем недавно.

Я сидел на стуле и трясся от злости. Всю ночь. Пил, пялился в темноту за окном, на этот долбанный пейзаж с дождем и градом.

А с утра вломился в комнату Снейпа, благо он действительно отказался от своих дурацких паролей.

— Ремус, ты… — заворчал он, вылезая из-под одеяла, но я схватил его за плечи и встряхнул пару раз хорошенько, чтобы он точно уж проснулся.

— Какого черта, Снейп, — зарычал я, — ты думаешь, что купил право обращаться со мной как с дерьмом, да?

Он непонимающе уставился в мое лицо, не предпринимая, однако, никаких попыток вырваться. А меня несло на всех порах, меня просто разбирало.

— Я сказал же тебе, человеческим языком сказал, что я помог тебе просто так, не имея никаких видов на твои гребанные деньги, Снейп, — шипел я, дергая воротник его сорочки, — так ты всё равно не успокоился.

— Это ты никак не успокоишься, Люпин, — Снейп, похоже, окончательно отошел от сна и стал весьма активно вырываться из моей хватки, — почему тебя должно волновать это? Я сделал то, что считал нужным, психованный ты придурок. Отпусти меня. Немедленно.

Тяжело дыша, я практически заставил себя разжать пальцы и отступить назад.

— И всё-таки ты ублюдок, — не удержался я, — ты сэкономил мне год жизни. Сукин сын, ты ведь знаешь, что я никогда не смогу вернуть.

— Если для тебя не было сложно сказать пару слов в мою защиту, то мне совершенно не сложно заплатить твою жалкую ренту, — он вздернул вверх подбородок, и я поймал себя на мысли, что мне хочется взять в свои ладони это упрямое жесткое лицо.

— Больно надо, — буркнул я, отходя к двери.

Я обернулся, услышав неожиданно насмешливый фырк. Короткий смешок.

— Тебе всегда нужно оставить за собой последнее слово, да? — спросил он, и в этот момент мне показалось, что я вижу в его лице свое собственное.

За окном вновь забарабанил летний дождь.

— Обязательно, — подтвердил я.

Ну, давай, скажи ещё что-нибудь. Из вредности.

Вместо этого Снейп поднялся и в несколько шагов преодолел расстояние между нами.

— Сукин сын, — пробормотал я, — ну, давай, выдай какую-нибудь гадость напоследок.

Снейп наклонился, и я почему-то почувствовал себя намного ниже, хотя, кажется, в действительности я выше его на несколько сантиметров. Наклонился — а у меня перехватило дыхание, я прикрыл глаза от изумления, недоумения… возможно, предчувствия?

Когда я открыл их, ничего не произошло. Снейп резко выпрямился, и я заметил на его губах змеиную улыбочку.

Ну, этого уже я выдержать не мог.

— Ты ублюдок!

Я бросился прямо на него, злобно, по-звериному на него бросился, опрокинул его назад, на кровать, прижал его руки к жесткому матрацу, а сам почему-то просто рухнул сверху, растянулся на нем во весь рост.

За окном барабанит дождь, я сжимаю в вспотевших ладонях рукава его мантии.

Прости меня, Сириус. Я не хочу вставать.

— Или ты сделаешь что-то, Люпин, — шипит Снейп прямо мне в ухо, и я вздрагиваю, — или слезай, потому что ты отдавил мне ногу.

И я не выдерживаю, начинаю истерически хохотать. Не встаю. Не могу остановиться, гляжу на то, как скучающее выражение на этом ненавистном лице сменяется чистой яростью. Я придавил его к кровати.

И в тот момент, когда он уже изворачивается, чтобы спихнуть меня с постели и вышвырнуть к черту из этой комнаты, я зажимаю ему рот поцелуем.

И чувствую, как он медленно расслабляется.

* * *

Слово этой ночи — «НАСЫЩЕННЫЙ».

Он насыщает, наполняет меня, когда мы скользим и перекатываемся, сплетаемся на этой узкой кровати, на этом слишком тонком матраце, и его нос утыкается мне в плечо, и его руки выписывают странные узоры на моем животе, и он перемежает стоны наслаждения с язвительными репликами о том, что на моих ребрах можно играть, как на ксилофоне, а мои шрамы на груди давным-давно можно было бы вывести специальным зельем, это я такой безалаберный.

— Да ладно тебе, — успокаивающе говорю я, когда он, обессиленный, сваливается на меня и вцепляется в мою руку, — ты, знаешь ли, тоже не Апполон. Мы идеально подходим друг другу.

— Да пошел ты, — беззлобно говорит он, — Ремус.

Я хихикаю и, естественно, лезу к нему целоваться.

— Ничего, что мы так? — спрашиваю его.

— О чем ты?

— Ну, — я замялся, — мы все ещё не лучшие друзья. И ты все ещё меня ненавидишь.

Он обнимает меня так крепко, что я чуть ли не задыхаюсь.

— Вот как тебя ненавижу. Принес бы, что ли, что-нибудь выпить.

Я шлепаю босыми ногами по холодному полу, иду за бутылкой. И ты здесь, Сириус, друг домой, ты по-прежнему здесь. Сидишь и ждешь меня.

«Предатель и подстилка, — заявляешь ты, стоит мне появиться на пороге, — ты соображаешь вообще, что творишь?»

— Да, — говорю я тихо, чтобы Северус не услышал, — я полностью отдаю себе в этом отчет.

«Недотраханная ты подстилка, — печально говоришь ты, — грустно всё это».

— Да, не особенно весело. Но мы будем стараться.

«Знаем мы ваши старания. И слезы, и стоны, и скоро ещё падения на колени начнутся».

— Кто знает, — я пожимаю плечами, открываю погреб. — Всё в этой жизни закономерно.

Как цветы в ухоженной клумбе. Кругами, кругами.

Я спускаюсь в погреб, вытаскиваю бутылку хереса. Превращаю перья в два стакана. Вспоминаю, что скоро, наверное, к нам заглянут авроры.

Ты сидишь, согнувшись, и я почти не различаю в клочке тьмы за занавеской твое мокрое от дождя лицо.

Ты, как всегда, прекрасен.

— Сириус, — мягко зову я.

«Луни, — шепчешь ты, пряча лицо в своих широких костлявых ладонях, — мой Луни».

Это последний раз, когда я тебя видел.

А потом Сириус растворяется в этой влажной, пахучей ночной мгле, растворяется полностью, без остатка, унося с собой все мои месяцы одиночества, все сомнения и переживания, взгляды в окно, капли дождя, завывания ветра.

Я подхватываю бутылку, взмахиваю палочкой, чтобы левитировать стаканы.

* * *

Пробуждение — и дождь, вечный дождь за окном — и промокшие цветы — и его обнаженная фигура, умытая бледным утренним светом.

Северус. Слово нашего первого утра — «ОБЕЗОРУЖИВАЮЩИЙ».

— По закону жанра, именно сейчас ты должен сказать мне какую-нибудь гадость.

— Я никогда не выйду за тебя замуж.

Я хмыкаю, разливая херес.

— Да, — киваю с удовлетворением, — это порядочная гадость. Я никогда не предложу тебе кольцо.

— Я никогда не скажу, что хотел бы жить с тобой вечно, — он делает быстрый глоток. Мы не чокаемся.

— О чем речь? Я сам вышвырну тебя через полгода.

— … Если я не съеду отсюда через неделю, Люпин.

Я судорожно вздыхаю, натягивая на себя одеяло.

— Но пока ведь все хорошо, да?

Его пальцы вздрагивают, когда он роняет стакан. Я едва успеваю подхватить стакан в воздухе, и Снейп чертыхается сквозь плотно стиснутые зубы. Злится.

А когда я кладу свою руку ему на живот, и он накрывает её своими пальцами, я чувствую, что всё в этом мире вновь становится на свои места.

— Да, — выдыхает он, — пока всё нормально.