Рассвет в тихом лондонском домике, и свет пронизывает комнату от стены до стены, и каминная решетка бросает на пол длинные ажурные тени.
— Ну, каково это, Гарри? — спросил Ремус, наклоняясь через весь стол за масленкой.
— Что?
— Быть известным писателем?
Тонкс издала приглушенный стон. Ну, сколько же можно: вторую неделю одно и то же.
— Ремус, ты же понимаешь, что я ещё им не стал, — Гарри приподнял очки и рассеянно уставился в тарелку, — успех моей первой книги был обеспечен только потому, что я в глазах людей все ещё Мальчик-который-выжил, хотя вон сколько времени прошло с этой войны. Мне, может, уже далеко за двадцать, а я все ещё «мальчик».
— Отстань от него, Рем, — вмешалась Нимфадора, — это у него творческие комплексы. Хочет писать — пусть пишет, никто ему не мешает.
Ремус поспешно отвел взгляд, стараясь не встречаться глазами с Гарри, а Тонкс многозначительно хмыкнула.
Опять: о, Гарри, ты мог бы стать прекрасным игроком в квиддич.
Поттер вздохнул и облизал кончик пера.
— Может, хоть не за завтраком? — скривился Люпин, — кажется, ты решил навестить нас только для того, чтобы целыми днями сидеть за пером и бумагой.
— Что, отбивает аппетит?
— Что-то вро… — Тонкс осеклась под пристальным взглядом Люпина и тут же прикрыла себе рот ладошкой.
— Ладно, — Поттер приподнялся на стуле и сердито оглядел счастливую пару, — я, конечно, понимаю, что Букеровской премии мне не видать, как своих ушей, но, знаете ли…
— Ну что ты! Мы очень… Нам… — Тонкс почти беспомощно оглянулась на Люпина, ища поддержки, — нам правда очень понравилась твоя первая книга, правда?
Люпин так сосредоточенно смотрел в стол, явно выбирая самые убедительные
слова, что Гарри потерял терпение.
— Ладно, — прорычал он, вскакивая, — не утруждай себя, Ремус. Я выйду в сад.
— Нельзя так обращаться с молодым самолюбием… — прошипела Тонкс, перегибаясь через стол, глядя на то, как за окном Гарри уже раскладывает свое кресло, — эй! Не простудись там!
Ремус рассеянно помахал Гарри через окошко.
— А что я должен был сказать, — пробормотал он, — главное, в его случае это хоть приносит деньги. Люди будут читать все, что написано Гарри Поттером, даже если он займется переизданием «Энциклопедии поганок».
— Но в случае его первого… Хм, ну, назовем это «романом», — Тонкс слегка покраснела, — не было даже второго тиража.
— Ну, скажешь тоже.
Ремус подошел к двери, приподнял вуаль на детской люльке.
— Как он?
— Спит.
Тонкс раздраженно поморщилась.
— Да нет, я про Гарри.
— А какие тут могут быть вопросы? — Люпин, усмехнувшись, пожал плечами, — естественно, пишет.
* * *
— Герой встал… Герой пошел… — Гарри с увлечением грыз кончик пера, — все «встал» да «пошел» — ни чувства, ни атмосферы.
Он сидел так несколько минут, глядя сквозь решетку крохотного городского садика на просыпающийся Лондон, а потом вскочил и стал сердито вышагивать из стороны в сторону.
— Все одно и тоже.
— Одно и тоже? Разнообразь.
Гарри так и подскочил на месте.
— Ремус, Мерлин, ты всегда появляешься совершенно неожиданно.
Освещенная утренним солнцем фигура Люпина застыла на пороге дома; он стоял, засунув руки в карманы старенькой вязаной кофты.
— Напиши как-нибудь: он появлялся совершенно неожиданно, и, казалось, в любой момент, обернувшись, можно было увидеть его тощую фигуру на пороге комнаты.
— Ну, не такую уж и тощую, — Гарри по-мальчишески ухмыльнулся, — сколько тебе, а? Пятьдесят…
— Не скажу.
Люпин подошел ближе и уселся на кадку с жасмином, критически оглядывая свой впалый живот.
— Да ладно тебе, Рем. У тебя маленький ребенок.
— Не скажу.
Он улыбнулся и взял со стола рукопись.
— Очередное дивное творе…
— Издеваешься, да? — Гарри обиженно засопел, отбирая листки, — не надо. Ещё не
закончено.
Утренний августовский ветерок приятно холодил лицо. Погода была отличная, хозяйский малыш впервые за долгое время не шумел, и у Гарри как раз было время, чтобы поработать спокойно. Но что-то мешало, это что-то встало комком в горле — тяжелое, неприятное чувство.
Этот разговор за завтраком.
— Гарри, — Ремус вздохнул и стал медленно раскачиваться вперед-назад, подбирая нужные слова, — поверь, у нас и в мыслях не было тебя обидеть.
— Верю, — буркнул Поттер, собирая бумаги, — я сам себя обижаю. У меня не получается… У меня не выходит то, что нравится мне больше всего на свете.
— Тебя читают.
— Да сколько можно, а? — Гарри снова встал из-за стола, нервно сжимая и разжимая пальцы, — я сам прекрасно знаю, отчего меня читают. И от этого легче не становится. Будь я каким-нибудь безродным писакой, все было бы легче. Если бы у меня при полном неуспехе была хоть горстка поклонников, я бы знал точно, что они любят мои произведения, а не мою… биографию. А эта…
Он шагнул к столу и схватил пачку открыток, яростно ими потрясая.
— Вот, Мэгги Стоунсон. Или… Виолетта Брент. Пишут, что я гениален. Ладно, допустим, я им верю. Но зачем тогда вкладывать свою фотографию?
Ремус тихо рассмеялся себе под нос и сделал попытку поймать Гаррину ладонь — тот быстро отдернул руку.
— Просто Золотой Мальчик вырос и превратился в довольно-таки привлекательного мужчину. А этим виолеттам гораздо интереснее твои глаза, нежели твои истории. Так есть и так будет всегда, Гарри. Ты ничего с этим не сделаешь.
Поттер угрюмо бухнулся обратно в кресло, а Ремус продолжал:
— Вот знаешь, я же был чертовски хорошим учителем ЗОТС. К каждому уроку я штудировал тонну научной литературы, договаривался с лондонским магическим заповедником, чтобы достать зверей для практических занятий, встречался со специальными людьми, доплачивал что-то из своих денег — лишь бы добыть к уроку лучший материал. А мисс Патил и мисс Браун, к примеру, даже этого не замечали, как и ещё две трети школьных девочек. Их гораздо больше интересовала длина моих ресниц и покрой моей новой мантии. Понимаешь? Аж злость берет из-за них, дурочек.
— Ага, — рассеянно откликнулся Гарри, в голове которого явно начала зарождаться какая-то новая идея, — факт, берет.
Не глядя на Ремуса, он опустился в кресло и взялся за перо.
— Мне… нужны… — быстро, отрывисто проговорил он, — мне нужны живые герои. Мне нужны новые лица — не те, кто ходят вокруг, серые и рыхлые — их мы все знаем, как облупленных. Нам нужны новые образы, новые типажи. Понимаешь? То, что я пишу, ни в какие ворота не лезет. Так, Ремус?
Тот задумался и думал долго, вдыхая запахи города — здесь, в тихом спальном райончике с утра пахло заводским дымом и круассанами. И ещё немного — кофе, но это уже скорее с кухни.
Из дома доносилось хныканье малыша и тихий голос Тонкс, которой — подумал Ремус — вообще доверять сына не следовало бы, уж больно она неуклюжая. Уронит ведь, и сама себе шею сломает.
Но Гарри…
Когда он к ним приехал, фанфары были просто необходимы — он только выпустил свою первую книгу, которая разошлась с успехом, однако, была жестко раскритикована. Молодым авторам всегда дают второй шанс — и именно этим хотел воспользоваться Гарри сейчас, работая на второй своей повестью.
— Гарри, твоей первой повести действительно недоставало живых лиц. Мне кажется, ты и сам не понимал характеры, что ты описываешь, до конца. Да и сами они едва ли привлекательны. В них нет глубины.
Ремус помолчал и добавил:
— А, знаешь, бывает же такое. Даже в самых посредственных произведениях, бывает, промелькнет что-то такое, что-то совершенно особенное в одном из персонажей — и это-то что-то обеспечит успех книге на века, один единственный образ, случается, создает эпохи, на года покоряет сознание людей. Как некогда — Гамлет. Как Ретт Батлер. Как мистер Ротчестер. Как мистер Дарси.
— Ты описываешь все романтических героев, — Гарри устало поморщился, — на все это есть свои законы. Обязательно — скрытный, молчаливый на людях. Эффектная внешность. Тайна в прошлом. Если любовь — то вечная, бессмертная. Все это было сказано до тебя.
— Ну, как знаешь, — Ремус улыбнулся, — наверное, я просто сентиментальный старик. А теперь — прости, я боюсь оставлять Тонкс одну с ребенком. Вчера она перевернула наш свадебный сервиз на двенадцать персон.
Он поднялся и зашагал к двери, почему-то слегка улыбаясь. Летний ветерок сорвал несколько листов с куста сирени и бросил ему вслед — они с тихим шорохом полетели по садовой дорожке. Гарри взял перо и написал прямо на полях рукописи:
«Нужно измениться. Нужно научиться по-другому писать» .
Глава 2.
И Гарри, надев свою новую шелковую зеленую рубашку и наложив чары неузнаваемости, отправился в центр.
Творчество — это только новые впечатления, и он знал об этом. Вдохновение очень редко приходит просто так. Чтобы творить, нужно видеть, впитывать, поглощать. Человек, запертый в четырех стенах, будет писать хорошо только о поле и потолке, о столе да стульях. Лишь у путешественников тексты дышат ароматами дальних стран, лишь у них в рассказах дуют дальние ветра и распускаются неведомые растения.
И он отправился.
Ни посещение нового торгового центра, ни посиделки в баре, ни принесли ему новых впечатлений. Не случилось ничего такого, что могло его поразить. Он сидел на запруженной лондонской улице в открытом итальянском кафе и потягивал белое вино, глядя на проходящих мимо людей.
А, может, правда — все, что говорит Ремус? Столько людей смотрят на него, даже когда он прячет свои волосы под широкополой шляпой, даже когда он замаскировал свой шрам. Какие-то парни машут ему с соседнего стола, а официант — совсем мальчишка, лет девятнадцати — кажется, вознамерился с ним пофлиртовать.
Гарри Поттер начал считать себя старым лет в тринадцать-четырнадцать. Сейчас, в двадцать пять, он не помолодел ли ни йоту.
Может, и правда зря он этим всем занимается. Может, уже пора завести семью…
Хотя нет, с семьей определенно не ладилось. Хотя, говорят, в Англии приняли новый закон, разрешающий однополые браки и даже официальное усыновление детей.
— Бедные дети, — вздохнула тогда Тонкс. От души так вздохнула, как всегда, не понимая, насколько она обижает Поттера.
Ремус только покраснел и под удобным предлогом — проведать ребенка — смылся из кухни. А вечером долго успокаивал Гарри, что, дескать, все у него впереди, и все будет, и писательство — это только так, поствоенное увлечение, которое покажется смешным лет через пять.
Ха.
Смешным. Да над ним и так все смеются. Ну, спасибо тебе, Ремус. Как всегда, удружил.
— Счет, пожалуйста, — буркнул он, собирая тетрадные страницы.
За весь день — ни строчки. Вот это действительно катастрофа.
* * *
— Ты что это так рано? — поинтересовалась Тонкс, увидев Гарри, застывшего на пороге, — что ж, как раз к обеду.
— Я не голоден.
— Ладно, — быстро согласилась та, увидев, что Поттер не в духе, — пойму тебя, если ты не захочешь присоединиться, — она понизила голос и заговорщицки подмигнула, — я вот тоже думаю, как бы поскорее смыться. У нас гость.
— Не совсем, — шепнула Тонкс. Взмахнув руками, перепачканными в муке, — то есть, верно, это к Ремусу. Проходи.
Вдохнув всей грудью этот удушливый августовский зной.
Выбеленные солнцем стены и накрытый стол.
И Ремус, как всегда, с ребенком на руках — Ремус, смеющийся, отбрасывающий с лица пряди седых волос. Болтает со Снейпом… Стоп. С кем-кем он там болтает?
Уау. Со Снейпом.
— А, вот и наша гордость, — Ремус поднялся, улыбаясь, а Гарри решил, что лучше бы ему прямо здесь от стыда провалиться.
Про «гордость» Ремус сказал безо всякой издевки, но, конечно же, профессор знает об его феерическом провале. Ещё бы — об этом гремели все газеты, кажется. Ну да.
Золотой Мальчик выпускает свою первую книгу! Уж лучше бы, право, играл в квиддич!
— Ремус… Здравствуйте, профессор.
Он перегнулся через стол, чтобы пожать протянутую руку — а это было само по себе удивительно — и встретился с цепким, внимательным взглядом черных глаз.
— Приветствую, Поттер, — все так же медленно, все те же интонации, — в курсе ваших последних достижений.
«Если он сейчас скажет: можно вас поздравить… Я его убью»
Но он ничего не сказал и так же молча опустился в кресло. Удивительно — он, кажется, чувствовал здесь себя как дома. Во всяком случае, от прежней напряженности не осталось ни следа.
Мерлин. А он-то, Гарри, не видел его пару лет, точно. А все былые встречи и встречами-то назвать трудно.
Они пару раз пересекались на поствоенных благотворительных мероприятиях, и без всякого чувства Гарри замечал, что профессор, похоже, неплохо устроился после войны. Его давно уже оправдали. Ведет тихую, незаметную жизнь, выпуская какие-то научные статьи, до сих пор, кажется, преподает в Хогвартсе.
Что было — то было. Он, Гарри, сильно изменился после войны. А Снейп, вероятно, нет. Разве что исчезла эта нелюдимость — тоже повзрослел в каком-то смысле. Наверное.
— Вы, должно быть, давно не виделись, — жизнерадостно проговорил Ремус, — может, неплохо было бы оставить вас поговорить, а?
На это нелепое заявление оба отреагировали красноречивыми взглядами, но Ремус, кажется, совсем не был этим обескуражен, и потому Гарри под удобным предлогом — принести вилки — смылся на кухню, к Тонкс.
— Ты выглядишь каким-то удивленным, — хохотнула Тонкс, развешивая полотенца.
— Я и есть — удивлен. Давно они стали так вот общаться?
— Снейп и Ремус? О, Гарри, не таскай из салата! — она треснула его деревянной ложкой по пальцам, и Поттер тут же отдернул руку, — они… Да, в общем, давно. Знаешь, Снейп же исчез после битвы в девяносто девятом, сразу после того, как окончилась война. Мы не видели его очень долго, а потом Ремус вознамерился притащить Снейпа на вечеринку Ордена, на годовщину победы. И нашел его где-то не то во Франции, не то в Германии. Прислал ему сову, все, как полагается…
Она вздохнула и наклонилась над плитой, пробуя суп. Гарри невольно ей залюбовался — похорошевшая после родов, но по-прежнему юная — в простом хлопковом платье и с неизменным ежиком душераздирающе ярких розовых волос.
— …И он пришел, представляешь! Это все Ремус, — она с любовью улыбнулась, — по легенде, он отказывался выпускать его из лаборатории, пока тот не согласился. В общем, он пришел, был, разумеется, таким же ублюдком, довел Хмури до ручки, а Минерву чуть ли не до обморока, но, главное, что он был. А потом Рем притащил его к нам, на обед, они долго болтали, и, в общем…
Она махнула рукой в прихватке в сторону двери.
— Они давно приятельствуют, ага. Снейп теперь заглядывает к нам, как возвращается из своей ненаглядной Европы — на день или на два. Сейчас Ремус уговорил его побыть с нами месяц.
Ясный, жаркий августовский день был в самом разгаре. Но Гарри знал, что уже меньше, чем через час, солнце пойдет на убыль, и этот невозможный зной сменят тишина и прохлада.
Из кухни раздавались приглушенные голоса и тихое угуканье младенца. Суп пах удивительно, так вкусно, что…
— Я же тебе сказала, — Тонкс угрожающе нависла над кастрюлей, — хочешь есть — иди на кухню.
Гарри зевнул и послушно направился к двери, а из-за спины донеслось тихое и совершенно беззлобное:
— Столько лет ребеночку. Ох, когда же ты, наконец, повзрослеешь?
* * *
— О, а вот и он, — снова улыбнулся Ремус и сразу же поднялся со стула, — пойду, проведаю Тонкс, а то она там одна, бедняжечка, со всеми этими кастрюлями.
— Теперь я понимаю, Люпин, почему ты решил на ней жениться.
— Ага, — хохотнул тот, — эта женщина отлично готовит. Ну, я сейчас.
Он радостно зашагал из кухни, а Гарри остался сидеть на своем месте, с досады теребя рукава мантии. Ну, ещё бы, он его проведет. О чем им говорить со Снейпом? Снейп, похоже, чувствовал себя так же. Прикрыв глаза, он невозмутимо повернулся вместе с креслом к солнцу, льющему жаркий свет из открытого окна, и спиной к Гарри.
Очевидно — Поттер нахмурился — один его вид вызывает у Снейпа приступы мигрени.
Блин, когда же Ремус вернется, когда…
— Чем вы занимаетесь сейчас, профессор? — он заставил себя выдавить эти слова, потому что неприятная пауза грозила затянуться.
— Чем занимаюсь?
Этот глубокий, бархатный голос прорезал тишину летнего полудня.
— Я, Поттер, занимаюсь тем, чем занимался с младенчества. Варю зелья, исследую свойства некоторых малоизученных растений. Всякой скучищей, одним словом.
Гарри неприятно поежился. Все-таки странно было общаться с профессорской спиной.
— Кстати, — как бы невзначай пояснил Снейп, — это ваше же определение. Хотя вы едва ли об этом помните.
Он помнил. Как-то раз на шестом курсе сдал Снейпу контрольную со своими… Хммм… Пометками на полях, сделанными в час ночи в состоянии сонного оцепенения. А Снейп, ну надо же, не забыл.
— А я и по сей день интересуюсь процессом развития вашего эпистолярного творчества. «Дни и ночи» вот прочитал на днях.
— Поздравляю, — буркнул Гарри, не выдержав, и встал с места, — на вашем месте не очень-то вежливо беседовать, повернувшись ко мне спиной.
Ну, конечно, же, он над ним смеется. Сейчас бросит что-нибудь уничижительное, что-нибудь вроде: вы не заслужили того, чтобы я поворачивался к вам лицом, эдакая вы бездарность. Да. Что-то вроде.
Но Снейп только хмыкнул и повернул кресло. Гарри увидел жесткие складки в уголках тонкого рта, узкое, бледное лицо, ещё не подернувшееся сетью морщин и морщинок, и глаза — все такие же яркие, все такие же яростно, невозможно черные, блестящие глаза.
— А что вы не спрашиваете меня: ну как, понравилось?
Гарри только пожал плечами.
— Не хочу и не спрашиваю.
«Я и так знаю, что ты скажешь. И знаю, что именно ты скажешь это более обидно и жестко, чем кто-либо другой».
Ха-ха-ха, вы бездарность, Поттер. Нечего мозолить нам глаза яркими заголовками в газетах, вон с литературного пространства для свободных и талантливых людей.
— Я, Поттер… — нет, нет, нетнетнет.
— А вот и горячее!
В эту же секунду прямо перед профессором шваркнулась миска с дымящимся супом, а за ней — с невообразимым грохотом — серебряные столовые приборы.
Гарри с облегчением повел плечами. Слава Мерлину и Святой Моргане.
— Ну, как? — спросил он, подмигнув Ремусу через стол, — выбрали малышу имя?
Глава 3.
«— Больше всего на свете я люблю бархатные августовские вечера, — сказал Constantine, — когда легкий ветерок холодит твое горящее лицо, когда небо темно, и только свет далеких звезд отсвечивает в бокале, и…»
— Это уже какая-то августовская ночь получается. Вы не знаете, что летом темнеет очень поздно? — произносит за спиной бесстрастный голос, и Гарри подпрыгивает в кресле, роняя тетрадные листочки.
— Вы не знаете, что нехорошо вот так подбираться сзади?
— Не огрызайся, Поттер.
Он садится в соседнее кресло, закинув руки за голову, смотрит вверх, на темнеющее небо. Рядом Тонкс с грохотом роняет поднос с коктейлями.
И, кажется, он и не собирался мешать. Только в его присутствии не пишется. Все кажется, что он сейчас станет заглядывать через плечо.
— А почему, кстати, Константин?
Бррр. Ну вот, объясняй теперь.
— Константин Треплев, — угрюмо поясняет Гарри, — это такой тип из одной русской пьесы. Я просто взял имя.
— Но, наверное, не просто так, — задумчиво говорит профессор, не оборачиваясь.
— Наверное.
Гарри берет и быстро зачеркивает несколько последних предложений. Достало.
Молча откладывает тетрадь, поднимается.
— Рем, давай выпьем.
— Давай, — улыбается, — а где Северус?
— Я не буду, Ремус, — доносится сзади, — а то Поттер из себя выйдет.
Люпин с упреком оборачивается к Гарри, тот опускает глаза. Черт, как Снейп смог все услышать.
Они садятся в шезлонги у самого крыльца. В бокалах с «Маргаритой» такие смешные зонтики. Как будто они в какой-нибудь хреновой Ницце.
О, нет. Цивилизация — это все для Снейпа. Гарри так и представляет себе его — в черной льняной рубашке на пляже вечером, Снейп, поглощающий устриц. Театр абсурда: погодите, смена декораций.
— Отчего ты взвился на Северуса? — спрашивает Люпин, — заметь, он-то сам пытается с тобой ладить.
— Да ладно уж — ладить!
— Ну, хорошо, — Ремус задумался, — во всяком случае, он к тебе не придирается. Он, между прочим, даже прочел твою книгу.
— Вот из-за этого-то я его избегаю.
— Он тебя в пух и прах разнес? — говорит Ремус как бы в шутку, но Гарри-то знает, что весельем тут и не пахнет.
Тонкс, смеясь, возится с малышом.
Ветерок утихает. В саду полный штиль. Шесть вечера, лето подходит к концу.
— Нет, но он всегда умел бить в самые больные места, ты знаешь, — глоток обжигающе холодной «Маргариты», — его критику я не перенесу, кажется.
— А вот это зря. Это и есть большая литература. Много на кону — много и достается. Между прочим, Северус очень хорошо разбирается в литературе. Ты, конечно, этого не знаешь, ведь вы, по сути, не были знакомы вне школы, но я, к примеру, побывал в его фамильной библиотеке.
Ремус прикрывает глаза, будто сердясь на Гарри, а когда говорит, его голос звучит ровно и негромко:
— Пора бы уже вырасти. Иногда ты слишком себя жалеешь.
И это — как ушат холодной воды.
Поттер. Ты просто какая-то бесхребетная устрица с берегов Ниццы. Черт. Черт.
«Пора бы уже вырасти, пора бы уже вырасти…»
Гарри сидит до вечера на одном месте, перечитывая бесконечные черновики и наброски, а потом ещё полчаса бродит по саду и собирает бесконечные листочки.
И что он может сделать. Ему нужны новые впечатления, новые лица. Он жил, как во сне, в коконе из вялой похвальбы и невнятных упреков.
Вот другое дело — человек путешествующий, повидавший. Как Снейп.
— Поттер! — доносится с противоположного конца сада этот ненавистный, насмешливый голос, — а что случилось с вашими героями, что они вдруг начали говорить длинными витиеватыми предложениями?
— Идите к черту, — буркнул Гарри и, ни с кем не прощаясь, отправился в дом.
* * *
— Нет, ну что вы, — добродушно улыбнулся мистер Роджерс, поправляя свой роскошный галстук, — дорогой наш мистер Поттер, с чего вы взяли, что ваш контракт потерял силу? Наоборот, наше издательство с превеликим удовольствием примет вашу новую книгу. Однако вы должны понимать, что требова…
— Да знаю я, знаю, — Гарри досадливо поморщился, — эта книга будет лучше. Я расту, понимаете? Есть такое явление, как творческий рост.
Он замолк и уставился на портреты великих поэтов средневековья, словно прося у них поддержки.
— В нашем деле, дорогой мистер Поттер, — Роджерс замолк на мгновенье, вздохнул и снова продолжил, — в нашем деле не может быть такого рода ошибок. Я, как человек деловой, понимаю, что все имеет свою цену, а уж если идет разговор о личности таких масштабов, как вы, то и деньги идут в оборот огромные, а деньги…
— Бросьте. Мы оба понимаем, что книгу купят.
Поттер вздохнул и сложил руки на коленях. Весь этот разговор был настолько унизительным, что слов уже просто не хватало. Роджерс глядел на него этими своими бесконечно голубыми глазами и явно подбирал слова, чтобы его не обидеть — ах, слова, слова, слова.
Как все это было ему знакомо.
Как же ему захотелось быть самым обычным человеком, не какой-то там звездой на небосклоне магического мира — о, он не желал этого так сильно даже в детстве.
Обычным человеком, которого можно послать куда подальше, не выбирая слов. Так было бы проще и понятнее — а теперь ему было вдвойне стыдно — за себя и за Роджерса, который оказался в такой неудобной ситуации.
— Ладно, — сдался Гарри, — говорите то, что вы думаете. Я уже со всем согласен.
— Поймите, — выдохнул Роджерс с явным облегчением, — мы, конечно же, возьмем вашу вторую книгу. Все понимают, что есть второй шанс, и потому её купят и прочтут. Но, опять же, послушайте — если эта книга выйдет не лучше предыдущей, то наше издательство будет… — он развел руками, — будет разорено.
— Хорошо. Что вы предлагаете?
Тот на минуту понес ладонь к губам, сделал вид, что задумался, хотя было очевидно: ответ был у него готов.
— Ну, вот вы пишете о таких сложных вещах, как любовь, дружба, разочарование… Философия жизни. А если бы вы, мистер Поттер, взялись писать… Ну, к примеру, о квиддиче. А? Или какие-нибудь военные сводки, что-то в роде официальной био…
— Словом, о вещах, о которых я знаю.
Гарри резко поднялся, отчаянно борясь с желанием наговорить всяких гадостей или хотя бы пнуть ножку стула.
Роджерс испуганно поглядывал на него из своего кресла, будто хотел немедленно извиниться, но Гарри не допустил бы этого, всей душой понимая, что тот прав.
Но слова упорно не складывались в предложения; в горле снова возник неприятный комок, вспотели ладони. Больше ему нечего было здесь делать.
Гарри резко выдохнул, повернулся к Роджерсу спиной — и толкнул дверь.
* * *
— Ладно, — сказал Гарри, дергая на себя — уже другую — дверную ручку, — профессор, вы здесь?
Ответа не последовало, но ждать уже не было сил, и Поттер с грохотом вломился в гостевую спальню на третьем этаже.
Чтобы тут же наткнуться на весьма пораженного Снейпа в обыкновенном домашнем халате.
— Ой, — весь запал куда-то исчез, — извините.
— Вас не учили…
— Учили, учили. Я знаю. Просто нужно было с вами поговорить.
Снейп сложил на груди руки и посмотрел на него, прищурившись. После такого взгляда, казалось, можно ничего не рассказывать — профессор и так все знает.
— Я… Я хотел бы спросить ваше мнение об одном предмете.
— Я, кажется, знаю о каком, — Снейп медленно опустился в кресло у окна и уставился в сад, — только не понимаю, зачем для этого нужно врываться без разрешения в мою комнату. Вы упорно избегаете меня второй день.
— Дураком был, вот и избегал. А сейчас понял вдруг, что мне нужно знать.
— В таком случае, я вам не собачка на поводе, и не скорая помощь. Раз вы вломились сюда, подчиняясь внезапному, — Снейп скривился, — творческому порыву, то глупо рассчитывать на мою помощь.
— Но я… Но я же все-таки решился, — выдавил Гарри, хмуро рассматривая трещины на паркете.
— Поздравляю, — холодно отозвался профессор, — а теперь можете идти.
Он молча указал Гарри на дверь, и тот вздрогнул.
— Я… Нет, все не так, — выпалил он после напряженного молчания, — простите, пожалуйста, за то, что нахамил вам вчера. Я не хотел, поверьте. Я просто очень боялся именно вашей критики, потому, что знал: она будет самой жесткой и самой справедливой. А теперь, когда издатель в мягких тонах послал меня с моей второй книгой, мне как никогда раньше нужна эта критика. Ремус говорит, что вы очень хорошо разбираетесь в литературе. И я читал некоторые ваши статьи. Мне нужно осознать свои ошибки, мне нужно…
— Достаточно.
Снейп вздохнул с удовлетворением, затем кивнул Гарри на соседнее кресло.
— Так вы действительно хотите узнать, что я думаю о «Днях и ночах»?
Гарри кивнул, и один этот жест стоил ему невиданных усилий.
— Хорошо, — неожиданно мягко отозвался Снейп, — я скажу вам. Но только для начала мне хотелось бы знать одну вещь. Ответьте и на мой вопрос, мистер Поттер.
— Я слушаю.
— Нет, вы не слушаете. Взгляните на меня.
Но Поттер угрюмо уставился в пол — отчего-то именно сейчас поднять глаза было особенно трудно.
— Я сказал — поднимите глаза.
Голос Снейпа заметно понизился — никогда ещё прежние, почти забытые
преподавательские нотки не слышались в нем так явно.
Гарри, сглотнув, поднял на него взгляд — и, к удивлению своему, не увидел ни злости, ни раздражения, ни насмешки. Очень серьезно и очень строго.
— Поттер. Вы действительно хотите писать? — Снейп откинулся назад в кресле, и теперь уже его лицо утонуло в тени, — эта вторая книга действительно увидит свет? Я не стану впустую сотрясать воздух. Я знаю, как до этого вы относились к серьезной критике.
На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только пением птиц и шорохом ветвей за окном, тихим треском жука, угодившего между оконных рам, — обычные звуки летнего утра.
— Да. Я, правда, хочу писать.
— Хорошо, — голос Снейпа немного смягчился.
Так они и сидели друг напротив друга, глядя на ослепительную зелень за окном. А потом Гарри услышал голос профессора, тихий и насмешливый:
— Юноша бледный со взором горящим.
— Что? — он с недоумением вглядывался в глаза Снейпа.
— …Ныне даю я тебе пять заветов. Там было три, но то шла речь о поэзии.
— О чем вы говорите?
Снейп поднялся с кресла, сложил на груди руки.
— За время моего пребывания здесь, Поттер, я дам вам пять равноценных и жизненно важных для любого… ну, скажем так — писателя — уроков. Вы, вероятно, поверили мне на слово, когда я сказал, что занимаюсь всякой «скучищей», но, поверьте, у меня тоже есть некоторые увлечения. И Люпин совершенно верно заметил, что я кое-что понимаю в литературе.
— Вы… Вы научите меня…
— Не блеять, Поттер, это урок номер ноль. Да — я расскажу вам несколько выводов, к которым привел меня мой жизненный опыт. Я семь лет утирал вам сопли, и, вероятно, учить вас дальше — это мой крест.
— Ох, — Гарри покраснел, не находя слов, — спасибо вам.
— «Спасибо», Поттер, говорят по окончанию обучения. Кстати, — он обернулся, — это вообще не только вашего пустословия касается. Вообще — всего. Жизни, если вам угодно.
Гарри сидел, задумчиво изучая его пальцы, постукивающие по ручкам кресла.
— Да.
— Тогда сегодня после ужина начнем. Буду ждать вас.
Глава 4.
Из рук валилось все — перо, бумага и столовые принадлежности. Он едва дождался обеда, чего уж там говорить об ужине.
— А я видела, что ты с утра стучался в комнату к Северусу, — с милой улыбкой сообщила Тонкс, — ну что, поладили?
— Да, кажется, теперь они перестали дуться друг на друга, — простодушно заметил Люпин, укачивая младенца, — а, Северус?
— Люпин, — процедил Снейп, отложив ложку, — ты знаешь, как я это люблю.
— Молчу-молчу, — рассмеялся тот, — Гарри, будешь ещё лимонада?
Он быстро перевел взгляд на часы, заметив краем глаза, как профессор закатывает глаза.
«Что, Поттер, заноза в заднице?»
«Ага. То есть — да, к сожалению, профессор».
После ужина, подхватив свою неизменную тетрадь, он помчался наверх, замер у огромной дубовой двери, ведущей в комнату Снейпа.
— Заходите.
Он зашел, стараясь не шуметь, но половицы скрипели, и завизжали старые петли. Гарри поймал себя на том, что снова чувствует себя тем самым пятикурсником, пришедшим на урок окклюменации.
Снейп стоял спиной к нему, у окна, и его тонкий силуэт четко обрисовывало заходящее солнце.
Гарри стоял у двери, сжимая папку в вспотевших ладонях. Черт, что-то будет.
— Ваша повесть — сущий бред, Поттер, такой, что и в сумасшедшем доме нельзя зачитывать. Сказать вам по правде, я в жизни не видел такой претенциозной
бессмыслицы.
Солнце вдруг ни с того ни с сего вызвало невыносимую резь в глазах, и Гарри на негнущихся ногах сделал несколько шагов в сторону — и прислонился к стене.
— Она не пойми о чем — это жалкое само по себе, неуверенное произведение, выпущенное явно не-подумав. Сколько людей прочитали её — столько разочаровались в её авторе, человеке явно слабом и неумелом, но с совершенно определенностью считающим себя пупом земли. Так, Поттер?
— Н-нне…
— Тогда нам и говорить не о чем, — Снейп резко развернулся, — если вы не принимаете мою критику и по-прежнему считаете себя гениальным только потому, что вам нравится сам процесс творчества, нам действительно не о чем говорить. Как можно спрашивать совета у того, с чьим мнением не согласен? Чтобы сделать все наоборот?
— Да. То есть, нет, профессор Снейп. В смысле — я согласен с тем, что вы говорите.
— Так лучше. Надеюсь, в этот раз, Поттер, вы будете более прилежны, чем на уроках окклюменации.
В окно сочился теплый свет угасающего солнца, и Гарри заметил на столе поблескивающий кувшин лимонада. И два стакана.
Вот так-то. Значит, Снейп действительно подготовился к встрече с ним.
— Можно? — ни с того ни с сего ляпнув, он указал на стаканы, и Снейп криво усмехнулся.
— Валяйте.
Они уселись за маленький дубовый столик, и Гарри разлил лимонад.
— Ужасно жарко было сегодня, — пожаловался он.
— Да. Вы правы.
Снейп помолчал немного, а потом взглянул на папку.
— Тут нечего записывать, Поттер. Из того, что я вам скажу. Куда больше пользы будет, если вы хоть раз в жизни попытаетесь слушать.
— Это не для встречи, — Гарри замялся, но положил папку на стол, — это просто… Просто мои записи, которые я всегда ношу с собой. Черновики.
— А.
Снейп задумчиво откинулся в кресле так, что Гарри не видел его лица. Потом он, будто решив что-то сказать, взмахнул рукой — но тут же опустил её. Сидел и смотрел куда-то поверх головы Гарри: тот знал, что так делают актеры и ораторы.
Так создается видимость того, что ты смотришь на зрителей, хотя на самом деле ты уставился в потолочную балку на противоположной стене зала. Зато зрительские взгляды не отвлекают.
— Основная ошибка, Поттер, — медленно проговорил Снейп, — это то, что вы безалаберно относитесь к своей работе.
Помолчав немного, он пояснил:
— Так делают все начинающие графоманы. Вы слишком сильно себя любите, и процесс творчества для вас — священен. Вы увлечены им настолько, что у вас просто-напросто рука не поднимается себя править. Кажется: что ни напишете, все гениально. Все хорошо. Так?
Гарри молча склонил голову, рассматривая льдинки, плавающие в лимонаде, но ничего не ответил. А Снейп продолжал:
— Даже если вы понимаете, что то, что вы написали, не лезет ни в какие ворота, вы успокаиваете себя тем, что, дескать, всегда найдется тот, кто сочтет это вашей особенной гениальной чертой, вашей очаровательной… странностью.
Это правда. Этим грешит каждый, наверное. Когда пишешь что-то, думаешь о том, что эти самые странности и создают твой облик как писателя, и совсем не думаешь о том, что…
— … Что эти самые «странности», недоделанности, Поттер, могут позволить себе только самые великие, состоявшиеся люди. Более того, многие из них специально хотят написать какую-то шутку, изюминку, что-то непотребное, выделяющееся на фоне стройного и точного текста, но у них это не получается, поскольку уж очень они профессиональны. А у вас — как раз плюнуть, но как раз вам позволять себе этого нельзя.
Он немного наклонился вперед, в полосу розоватого света попало его лицо, выступающие костяшки пальцев.
— Следи за собой. Перестань цепляться за каждое слово и каждое предложение, Поттер. Просто думай о том, что пишешь, и пусть твоя рука не дрогнет, когда нужно будет вырвать из тетради несколько плотно исписанных страниц.
— Это — первый урок?
— Не только. Первый урок заключается в том, чтобы ду-мать, Поттер, понимать все, что ты делаешь, понимать то, о чем ты пишешь. По идее, в тебя должны были вдолбить это в детстве — золотое правило «всегда думай, когда что-то делаешь» — но, видно, ты не проявлял особенного рвения на уроках.
Солнце село. Глоток лимонада — кислого, обжигающе холодного. Вот так.
— Тут слишком душно.
— Да.
Снейп встал, стремительный, высокий и очень тонкий, подошел — и настежь
распахнул окно.
— Чудно. Я пишу: всегда трезво оценивай свои успехи. Всегда думай о том, что делаешь. Задуши в себе культ творчества, помни, что ты ещё не гений.
— Верно.
— Я пишу: ду-май. Понимай. Так?
Снейп задумчиво накрутил на палец прядь длинных черных волос и снова опустился в кресло.
— На самом деле, все ещё сложнее. Когда ты говоришь «думай», это значит, что ты должен с пониманием относиться ко всему, что составляет твой текст. Не пиши чего-либо, не понимая это что-то до конца, это можно делать, только расследуя загадку этого чего-то, но все же. Ты рисуешь героев, людей, сам не понимая, как они устроены. В каждой сцене твой Константин представляется нам разным человеком.
— Я пишу: … разным человеком.
— Люди здесь склонны метаться между двух крайностей. Одни идут в сторону упрощения и изображают картонных персонажей в картонном мире, их взгляд исключительно поверхностный, они слишком просты, нередко идеализированы. Ты же, очевидно, двинулся в сторону усложнения: ты пытаешься писать о человеке несуществующем, эфемерном, скроенном из каких-то надерганных цитат, чужих образов и чужих воспоминаний. Ты сам его не понимаешь, и в каждой сцене выворачиваешь его так, как это тебе удобно.
— Пишу.
— Пиши, Поттер. Пиши.
Солнце зашло за горизонт, и комната погрузилась в теплый, душноватый полумрак.
— Знаете, — сказал тот негромко, — сегодня мой издатель посоветовал мне писать о войне или о квиддиче — о тех вещах, что я понимаю. Он считает, что я пишу о слишком сложных для себя материях.
— Так.
Снейп взял кувшин и долил обоим лимонада.
— Но я не знаю, как можно вообще осознать, до конца раскрыть такое явление, как, например, любовь.
— Значит, ты должен попытаться разгадать эту тайну вместе со своими читателями. Только, ради Мерлина, будь искренен сам с собой и с ними.
Гарри медленно поднялся и закрыл тетрадь.
— Это был первый завет?
— Да. Думать и понимать.
— А как же — вдруг нагрянет муза, и руки тянутся к перу, перо — к бумаге?
— Это поэзия. Тут все совершенно по-другому. К тому же, вы определенно не Пушкин.
Вздох. Позвякивание льдинок в стаканах с лимонадом.
— И, слава богу, Поттер, — короткий смешок, — а ведь даже гениям нужно думать о том, что из этого всего получается.
Ладно. Гарри оборачивается, берет стакан, одним глотком допивает свой лимонад. Снейп снова отворачивается к окну — какой он все-таки длинный, обалдеть.
— Но как… — он задохнулся. И как это только получается? У него что, третий глаз?
— Нет у меня никакого третьего глаза, Поттер. Просто я чувствую ваши мысли.
Спокойной ночи.
* * *
— Бездельничаете?
Солнце опять светит невыносимо ярко, и в эту жару только и можно, что сидеть, не двигаясь, под зонтом — с книгой и тетрадями.
— Пишу.
— А, думаете?
— А как же. Я понял, профессор. Мне нужен был человек, и я брал какую-то абстрактную фигуру человека со всеми возможными мечтаниями, переживаниями, сомнениями и комплексами. Но не видел за всем этим реального человека. Его я не мог бы представить здесь, рядом.
— На самом деле, это хорошо, Поттер. Это значит, что в вас заложен потенциал. Хорошо, что вы пошли в сторону усложнения, а не наоборот.
Тонкс вынырнула из розового куста, всплеснув руками в резиновых садовых перчатках.
— А! Вот вы где. А Ремус боялся, что… — тут она захлопнула рот, видно, осознав, какую глупость собиралась ляпнуть.
Но Снейп не дал паузе затянуться; бархатным голосом он осведомился:
— А сам-то он где?
— Небольшой тепловой удар. Все чертова жара, а ведь на дворе август месяц. О, я побегу, надо дать ему соли.
Тонкс резко развернулась, сбив по дороге кадку с какими-то луковицами-заготовками, и, ойкнув, быстро вбежала в дом по скрипучим стареньким ступеням.
Жгло неумолимо. Настоящий июльский зной.
— Здесь невозможно больше находиться, — ровным голосом сказал Поттер.
— Вы правы. В дом?
В доме было не так жарко, зато душно на славу. Все окна были открыты настежь, но не было ни малейшего ветерка — вся тяжесть летнего полудня будто наваливалась на твои плечи, стоило только войти в гостиную.
На кухне было чуть легче — здесь не нагревался белый кафель, и можно было стоять, прислонившись к стене, чувствуя, как твоей кожи касается приятная прохлада. Жужжали мухи, и стрелки на часах, кажется, остановились.
— Так, так.
Гарри открыл глаза и не смог подавить смешок: впервые в жизни ему довелось наблюдать хогвартцевского профессора Северуса Снейпа, придирчиво сующего нос в приготовленные к обеду кастрюли.
— Куриный бульон. Горячий. Так… О, нет. Горячее жаркое, — тихий стон, — да она совсем спятила. В такую-то жару.
Гарри хмыкнул.
— Не нравится — можно и не есть, не так ли? Тонкс обычно не обижается.
Он беззаботно махнул рукой, глядя на то, как какие-то сумасшедшие стрекозы, будто ополоумев, колотятся в стекла, и не сразу заметил, как Снейп собирает что-то с комода и со стола.
— Что вы делаете?
— Я пойду. Нужно провет… Да и вообще, почему это я должен отчитываться перед вами, Поттер?
— Потому что я еду с вами.
Это вырвалось совершенно неожиданно, и Гарри сам донельзя удивился своим словам. Просто что-то его, как Снейпа, тянуло из этого плавящегося дома туда, на свободу — хоть на один вечер. А тут… тяжело. В такой зной.
Снейп уставился на него с таким недоумением, что Гарри пришлось пояснить:
— Ну, вы же в город, правда? Так возьмите и меня тоже. Я хотел бы заглянуть в какой-нибудь бар, хоть выпью холодного пива.
— А я-то тут причем, Поттер? — голосом человека, который вынужден сказать феерическую глупость.
Солнце слепит, даже прорываясь сквозь тюлевые занавески. Мозг варится в голове, и соображать нет ни сил, ни желания.
— Вы обещали мне сегодня второй урок, профессор. Я просто предлагаю провести его в более приятном месте.
Снейп молчал некоторое время, будто раздумывая, не стоит ли ему огрызнуться, а потом вздохнул:
— Двойная аппарация. Ты ведешь, я не слишком хорошо себя на этой жаре чувствую. Отправляемся через пару минут: я предупрежу Тонкс, а ты, ради бога, переоденься.
Глава 5.
Да, вот так-то лучше. Снейп усердно чертыхался, когда Гарри притащил их вместо центра Лондона в какой-то грязный магглский район, и ему пришлось самому совершить повторную аппарацию, предварительно удостоверившись, на месте ли все части тела.
— Ты ни на что не годишься, Поттер. Ни знаний, ни соображения, никакой ответственности. Что остается? Правильно, идти в искусство.
После этого он долго и придирчиво выбирал нужный паб, утверждая, что в остальных вместо пива дают какую-то жуткую бурду, а, выбрав, долго и нудно препирался с барменом, заявив, что тот вообще ничего не смыслит в сервисном обслуживании.
«А ты, верно, смыслишь. Хотя… ты вообще во всем смыслишь, как жизнь показывает»
— Открывай тетрадь, Поттер, — наконец, сказал Снейп, усаживаясь рядом с Гарри и ставя на стол две кружки с пенистыми шапками.
— Ну.
— Пиши: всегда соотносить цель и средства.
— Что?
— Я, что, не ясно выразился?
— Ну…
Снейп раздраженно повел худым плечом и уткнулся в кружку. Его голос звучал глухо и как бы издалека.
— Не увлекайся красотой слога, литературным стилем. Всегда выделяй для себя, что главное, а что второстепенное. Какой-то особенный вид самого текста имеет место быть, если он — часть идеи, общей задумки. Но нельзя разводить красоту ради красоты.
— То есть…
— Да. Не иди по ложному пути приукрашательства.
Гарри умолк и отхлебнул пенистый «Кроненберг». Снейп сидел рядом, хмурый и наверняка с этой своей мигренью, сидел и молча приканчивал свою пинту.
Кто бы мог подумать, что он сидит в баре за кружкой пива со своим нелюбимым учителем!
— Я пишу: не иди по ложному пути приукрашательства. Стиль не должен мешать сюжету.
— Верно.
— Как вы себя чувствуете?
— Это не имеет отношения к уроку. Плохо.
Гарри вздохнул, подошел к бару и взял ещё пинту. Когда тяжелая кружка пива шваркнулась рядом со Снейпом, тот аж вздрогнул от неожиданности.
— Вот. Пейте. Я знаю, вы плохо переносите жару, а пиво здорово охлаждает.
Снейп с минуту сверлил эту кружку мутным взором, а потом вздохнул — и по привычке скривился.
— Дожили. Сын Джеймса Поттера занимается моим лечением.
— Да ладно вам.
Они сидели так ещё несколько минут, а когда Гарри начал говорить, то почувствовал, что губы будто онемели — сложно и слово сказать.
— То есть, не всегда стиль мешает сюжету?
— Нет. Если сюжет требует этого. А нередко бывает и так: когда сам стиль ставится в основу сюжета. Как бы рассказ ни о чем, а только стиль, слог, атмосфера, передают идею.
Он коротко вздохнул и отставил кружку.
— Мы рискуем сильно надраться, Поттер.
Да нет, с чего бы… С двух пинт пива, да на такой жаре?
Гарри огляделся. В баре было темно и сильно накурено, все ещё душновато, но не так, как днем, у Ремуса. Такими августовскими вечерами лондонские пабы, как правило, набиты до предела, и если бы Снейп не стал препираться с барменом, ещё черта с два они нашли бы себе место.
— Давайте чокнемся, — предложил Гарри, — за Ремусова малыша.
— Поттер, — сказал Снейп, и в его голосе послышались нотки какой-то безнадежности, — ты понимаешь, что никто из нас не сможет аппарировать в таком состоянии?
— Придется ночевать здесь, — жизнерадостно ответил тот и с силой ударил кружкой по кружке Снейпа, — да, и за то, чтобы это долбанное лето, наконец, кончилось.
— Согласен, — не очень твердым голосом отозвался Снейп, — черт с тобой, я беру следующую.
Время в барах летит незаметно: может, потому, что люди постоянно сменяются, а, может, потому что в баре никогда не вешают часов. Однако ровно в одиннадцать последний ласт-колл, звонок, по которому прекращается выдача выпивки, заставил их подпрыгнуть на месте.
— Пиши, — пробормотал Снейп заплетающимся языком, — Константин с некоторым недоумением обнаружил себя сидящим посреди пустого бара.
Он рассмеялся довольно мерзким, злорадным смехом, и предпринял попытку встать со стула — но не тут-то было. Без единого звука он зажал рот ладонью и повалился назад.
Да и Поттер явно был не в лучшем состоянии.
— Только не говорите, что нам придется звонить Ремусу, — произнес он загнанным голосом, — нет. Я не пойду на это.
— Вы что же, думаете, что я пойду? — огрызнулся профессор, — смотрите. Если через пятнадцать минут мы, сидящие без пива, отсюда не уберемся, вон тот симпатичный молодой человек повезет нас в местный вытрезвитель. А он знает, что делает, Поттер.
Гарри помолчал немного, бессмысленно сверля взглядом исцарапанную поверхность стола.
— Ну, на кой черт нам нужна была третья пинта.
— Поттер! Не время, сейчас, понимаете? Не время.
Гарри увидел, как он судорожно вцепился в ручки стула, готовясь подняться, и быстро махнул рукой.
— Тогда на счет три.
— Это вам что, детский сад, Поттер? — довольно-таки злобно откликнулся Снейп.
— Нет, но я не хочу, чтобы вы тащили меня на своих плечах до дома.
Мерзкая, мстительная ухмылочка.
— А кто сказал, что я буду это делать?
Поттер прямо-таки осел на стуле: да, перспектива была не из лучших. Фактически, он сам напросился, ему и разбираться с этой проблемой — можно ли ждать от такого ублюдка, как профессор Северус Снейп, руку помощи?
— Тогда я пошел.
Он положил руки на поверхность стола, и резко, сильно оттолкнулся — через мгновение он уже был на ногах. Только… Черт… Почему же все так кружится… Почему так странно прыгает потолок, поче…
— Идиот, — прорычали у самого уха, в то время как две сильных руки обхватили его поперек талии, — все тебе делать самому, соображения — ноль, тупости на двести снятых бал…
— Но, вы же сказали, что не хотите мне помогать, — язык с огромным трудом ворочался во рту, — вот я и не хотел, чтобы меня здесь ос… оставили.
Снейп со свистом втянул воздух у самого его уха, явно злясь на себя и явно не зная, что сказать.
— Я хоть могу передвигаться, — пробормотал он, — черт. Завтра мы ничего не будем помнить.
Его голос, хоть и срывался, но все же звучал довольно четко, и Гарри качнулся на него, на этот самый голос, как овца на оклик пастуха. Снейп чертыхнулся, но удержался на ногах — только быстро положил ладонь на затылок Гарри.
— Не знаю, о чем вы думаете, Поттер, но я уж точно не об этом.
Гарри рассмеялся вполголоса.
Он бывает восхитительно парадоксальным!
* * *
Стоит открыть глаза — и утро наваливается всей тяжестью этого зноя, и этих звуков, и запахов. Кофе, омлет, кажется, совершенно непробиваемый тошнотворный смрад — плавящееся сливочное масло.
— Ох.
— Вот именно, — раздался сварливый голос где-то под боком, — ох.
Гарри, вздрогнув, обернулся — и чуть не свалился на лежащего рядом профессора Снейпа, укрытого, как и он, теплым пледом.
И тут же десятки этих маленьких воспоминаний вырвались на свободу, будто кто-то нажал кнопку «Пуск».
Они в пабе, разговоры о литературе постепенно перетекают в обсуждения жары и пива.
Они, потом звонок звенит, и на них недобро косится из-за дверей троллеподобный секьюрити.
Они, пытаются подняться — а дальше Гарри не помнит почти ничего — только жар ладони Снейпа на своем затылке, такой жесткой и горячей. Мерлин — и сейчас…
Нет, он ещё помнит, что они каким-то чудом умудрились аппарировать без потерь, но он, Гарри, отключился сразу же, на пороге дома Ремуса и Тонкс. Но, кто знает, может, он потом очнулся, чтобы совершить некое непотребство, в результате которого он просыпается под боком Снейпа в какой-то жуткой белой ночнушке?
— Что. Черт возьми. Произошло.
Он снова оглянулся, чтобы встретиться с таким же непонимающим и почти растерянным взглядом Снейпа. О-Мерлин-он-что-спал-с-ним?!
— Какая глупость, Поттер, — сказал Снейп, хотя голос его звучал неуверенно.
— Замечательно. Вы ещё и читаете мои мысли.
— Тут и читать ничего не надо, — фыркнул Снейп, поднимаясь, — отвернитесь, молодой человек.
Интересное дело. Если они действительно провели ночь вместе — ему что же, запрещается увидеть Снейпа в трусах?
Гарри послушно уставился в стену, очнувшись, только когда из-за спины послышались шаги.
— Да вы что там? — изумился он, — уходите?
— Да. А что, поцеловать вас напоследок?
Снейп прошипел ещё чего-то, но Гарри не разобрал слов.
— Отлично. И почему вы думаете, что вам это сойдет с рук? — выкрикнул он, — напоить меня до беспамятства, потом притащить сюда, а здесь…
— Что-о?! — голос Снейпа не предвещал ничего хорошего. Это могло значить только одно: что сейчас баллы Гриффиндора уйдут в минус.
— Ладно, ладно, — быстро сказал Гарри, — я просто проверял, все ли с вами в порядке. А то у вас был какой-то… отрешенный вид.
— Очень остроумно.
— Слушайте… — Гарри замялся, комкая в руках кружевную рубашку, — что бы там ни было… вчера… Я очень надеюсь, что это не помешает нам заниматься дальше?
— А что вы думали, я изнасилую вас на кадке с фикусом?
— Нет, но…
— До обеда, Поттер.
— Ага… И, профессор! Постойте!
Он обернулся в дверях, на нем хоть и не было ночнушки, зато красовался на редкость убогий старенький халат.
— Да, Поттер?
— У вас не найдется антипохмельного зелья?
Глава 6.
Показываться на глаза хозяевам было стыдно. Гарри и Снейп до полудня слонялись по раскаленному на солнце дому, упрямо отказываясь смотреть друг другу в глаза и стараясь не сталкиваться ни с Ремусом, ни с Тонкс.
Утренний разговор оставил какое-то странное впечатление. С одной стороны, Гарри был очень рад, что все закончилось относительно спокойно, ведь не было смысла препираться из-за того, что не помнит ни один, ни другой участник произошедшего.
А с другой стороны уж лучше бы, конечно, Снейп на него наорал. Поскольку то, что он не сказал ровным счетом ничего, оставляло в голове какую-то брешь, какой-то странный, мешающий пробел. Интересно, что он сам думает об этом?
А может… Ох, эти может-может-может. Оправляясь в Великое-Может-Быть, не забудьте прихватить с собой компас — никогда не узнаешь, откуда дует ветер.
— Доброе утро, — жизнерадостно объявила Тонкс, ставя на стол перед ними обоими миски с салатом, — я не стала поднимать вас к завтраку: что-то сказало мне, что вы не захотите есть.
Снейп ответил только тихим мычанием.
— Дай вилку, Тонкс.
— …Ага, и расскажи, что мы вчера делали с Поттером…
— Тихо!
Когда все уселись за стол, включая даже бледного и пошатывающегося Люпина, можно было осторожно подвести разговор к самому главному.
— Тонкс, дорогая, скажи, что за шум был вчера вечером? — со слабой улыбкой поинтересовался Люпин. Зараза.
— Ну, — Гарри с ужасом увидел, как на щеках Нимфадоры вспыхнул смущенный румянец, — кажется, вчера кто-то перебрал, ммм?
— Есть немного, — так же смущенно пробормотал Гарри, — хорошо ещё, мы смогли нормально дезаппарировать.
— И смотри-ка с кем, милая. Северус — с Гарри, возможно ли это?
— Он сам напросился, — угрюмо изрек Снейп, и Поттер почувствовал, как зачесались кулаки.
— Правда? — Тонкс заинтересованно положила вилку.
— Ну… Вообще-то да. Но идея была профессора.
— О, как это мило, смотри-ка, Ремус, — засмеялась Тонкс, — помнишь, как они относились друг к другу?
Яркий свет, просачивающийся из-за тюлевых занавесок. Мерное жужжание насекомых.
Солнечные зайчики по потолку от серебряных ножей и ложечек.
— Да, Нимфадора, — поддел профессор, — это был верх деликатности.
Тонкс насмешливо поджала губы, и в тот же миг её нос стал на глазах удлиняться — Пиннокио, Пиннокио.
— Ладно, — сказал Снейп, — Поттера ждут великие дела. Засим и прощаюсь.
* * *
Ладно, может быть, это был один раз по пьяни.
Но на этом все должно и закончиться, не так ли? Тем более что, слава богу, никто не стал устраивать из этого драму. Ну, лоханулись они с профессором один раз, посмеялись и забыли.
Но вы ведь знаете, как это бывает. Одна возможность того, что это все-таки произошло, выпускает наружу такую важную вещь, как любопытство. Вчерашний вечер подкинул Гарри столько материала для размышлений, что успокоиться на этом было очень и очень сложно.
А если это действительно произошло, интересно, как это было? Какое у него тело, как он целуется, в каком темпе, с какой быстротой он занимается этим? Он доминирует, он агрессивен?
Или, напротив, нежен и заботлив?
О, черт. Нельзя об этом думать в этот вечер, тем более что он — как это? — чувствует мысли? Фокусник чертов. Испортил Гарри все лето. Вот теперь вместо того, чтобы работать, он будет сидеть и из чистого любопытства думать о том, как Снейп занимается сексом.
Гарри прекратил топтаться в коридоре и толкнул тяжелую дверь.
Комната утопала в голубоватой вечерней дымке, и день сходил на нет, наступали прохладные сумерки.
— Открывай и пиши, — раздалось откуда-то из-за плеча, и Гарри увидел профессора, лежащего на диване, закинувшего руки себе за голову.
— Пишу.
— Всегда ставить себе цель. Не писать ничего просто так. Всегда знать точно, что ты хочешь сказать своим произведением, и идти к этой цели планомерно и размеренно.
— Пишу: планомерно и размеренно.
— Вот так.
Снейп помолчал несколько минут, глядя в потолок. Гарри старался не смотреть на него, чтобы подавить искушение размышлять о нем неподобающим образом, и только беспокойство заставило его снова обернуться к профессору.
— Эй, — тихо окликнул он, — с вами все в порядке?
— Более чем, — хмуро ответит Снейп, — это всего лишь похмелье.
Гарри сел в соседнее с диваном кресло и стал рассеянно смотреть на его длинные бледные пальцы, легонько теребящие бахрому шотландского пледа.
О, черт. Нет, лучше не смотри, не надо.
— А я себя нормально чувствую.
— Это потому что ты куда моложе, идиот, — это прозвучало совершенно беззлобно, поэтому Гарри решил не обижаться. Так и сидел у снейповского дивана, пока комната окончательно не погрузилась во тьму.
— Я не говорю сейчас о целях творчества в целом, ты пойми, — сказал Снейп негромко, — мы не занимаемся пустой философией. Моя наука прикладная — как написать книгу, которую можно будет читать, не испытывая при этом рвотных спазмов.
— А, — тупо сказал Гарри.
Значит, «Дни и ночи» вызвали у него тошноту. Что ж, можно было ожидать.
— В книге должна быть цель. Должен быть какой-то посыл. Что ты хотел сказать читателю этим? Это не обязательно должен быть какой-то урок, мораль. Но какой-то смысл в том, что ты делаешь, должен быть обязательно.
Гарри промолчал, перо давно уже упало на пол, но он даже этого не заметил. Там, за окном, не было позавчерашнего красивейшего полосатого заката, но просто сад медленно погружался во тьму, летнюю душноватую темноту, наполненную сотнями звуков и запахов.
— Дальше все в меру твоего соображения. Просто подумай, бывает ли уместно то, что ты хочешь преподнести читателю, в современном мире? Если ты собрался написать книгу о том, как красивы августовские ночи, в современной эпохе это едва ли будет хорошо. Магглские дети зевают и матерятся, пытаясь продраться через страницы «природников», знаешь ли. Сейчас это бессмысленно и тяжело.
Зевают и матерятся. О, да. Именно так.
— Я пишу: зевают и матерятся.
— Нет, все-таки ты придурок, Поттер.
Мы сидим ещё некоторое время в этой благоуханной темноте, а потом Снейп с тихим стоном поворачивает голову.
— Я не хотел бы прерывать урок, но, видимо, придется. Мне нужно принять душ, иначе мигрень будет и завтра.
— Да… — Гарри с легким разочарованием прикрыл свою тетрадь, — да. Тогда… до завтра?
— Да. Приятных снов.
* * *
Легко сказать — приятных снов.
Я сажусь на кровати, уставившись в темноту. И словно в этой ночной тишине, в тишине бархатной августовской ночи, звучит его тихий голос:
«Мне нужно принять душ».
Душ в этом доме всего один, и каждый пользуется им вечером, когда стемнеет. Это летний душ в саду, отгороженный от остального мира зеленой пластиковой ширмой.
Всего лишь — вылезти сад, незаметно спрятаться в каком-нибудь кусте роз, и ты хотя бы частично удовлетворишь свое любопытство…
Черт! Поттер! Ты что, совсем свихнулся? Гриффиндорцы так не поступают…
Ага, гриффиндорцы поступают вот так: сначала надираются с профессором в баре до потери человеческого облика, потом…
Но это подло, Поттер.
Знаю. Но…
— Блин, да заткнись уже и ложись спать, — сказал себе Гарри под дребезжание старенького ночника.
Сон не шел. Поттер все лежал и пытался отогнать от себя назойливые мысли.
А что, когда ещё представится такая возможность? Если ты действительно переспал с ним, ты имеешь полное право увидеть, как он выглядит без этого своего балахона! И вообще, ты уже наверняка видел, просто забыл.
Так что…
Нет. Нет. Нетнетнет.
А так как же получается? Он тебя наверняка видел, а ты его — нет? Непорядок!
Через несколько минут маленькая фигурка в мешковатой пижаме пробиралась по ночному саду.
Черт, и почему же он надел самые мягкие тапки? Земля была ужасно колючей, вся в этих веточках и шипах от облепихи, и каждый куст так и кишел страшными кусачими насекомыми.
Что ж, тот не пьет шампанского, кто… Гарри нырнул в заросли незабудок, как только услышал плеск воды.
Он чувствовал себя арабским разбойником-похитителем с кинжалом в зубах, пробираясь по ночному саду к обнаженной красавице.
Он чувствовал себя стоглазым драконом, охраняющим райские кущи, он чувствовал себя…
Когда ширма перестала закрывать обзор.
Он стал чувствовать себя чем-то вроде желе.
Сначала это было просто что-то светлое, отсвечивающее молочным блеском в ночной темноте. Потом фигура стала поворачиваться, очевидно, избавляясь от последних деталей гардероба, и вода хлынула с удвоенной силой. Гарри замер, закусив губу.
Он видел стройные, длинные руки, обнимающие шею, видел склоненную голову — ах, да, у него же похмельная мигрень — видел плечи, чуть более худые, чем положено. Что-то немужское даже, уж больно он весь был вытянутый, чуть ли не истощенный.
Капли воды скользили по гладкому обнаженному телу, и это было подобно райскому водопаду — здесь, в отдельно взятом городском домике с садом, здесь, когда Гарри Поттер в пижаме и тапках наблюдал за своим преподавателем зельеварения.
И тут он почувствовал помимо этой жуткой смеси страха и восторга ещё что-то, то, что ему чувствовать совсем не следовало бы.
А что же ты ждал, вуайерист ты хренов? Не затем ли ты сюда явился, а?
Нет, честно признался он себе, нет, не за тем. Явился из чистого любопытства.
Лукавишь.
И что делать, не заниматься же этим прямо здесь? Струйки воды текли по груди, твердой, почти безволосой, падали на впалый живот, ниже, брызги на бедренных косточках….
О, нет, только не смотри туда, не надо.
…И ноги, длинные, стройные, чуть более худые, чем надо, но…
И щиколотки у него тоньше, чем у Гермионы…
Руки, эти узкие изящные руки, которые он привык видеть порхающими над котлом или разделочной доской, поглаживали плечи, терли живот, бедра, грудь. Жестко, яростно, без малейшего признака самолюбования или ещё чего-то там.
Какой-то зверек проскочил рядом, задев его ногу, и Гарри отшатнулся в сторону, с трудом удержавшись от того, чтобы не заорать. Тут не хватает ещё крыс-людоедов.
И в следующий момент с силой, до крови закусил губу. Вода остановилась. Неужели куст так заметно пошевелился?
Да нет, едва ли. Может, он просто закончил. Или, может, он решит, что это ветер…
В следующий момент он услышал звук стремительных шагов, и эта самая аристократическая белая рука быстро отвела ветки в сторону.
— Насмотрелся?
Гарри и не сразу понял, что один раз уже слышал эту фразу. Только что-то в голосе Снейпа обещало, что шоу теперь так просто не закончится.
Его схватили за шкирку, тряхнули пару раз, да так сильно, что что-то в плече хрустнуло, вытащили из куста — ветки так и стегали по лодыжкам.
— Я… Я все объясню!
Ох, Поттер, ну и что же ты ему скажешь…
Пощечина обожгла его щеку — да такая сильная, что он зашипел он боли. Сквозь слезы, вставшие в глазах, он видел расплывающееся худое белое лицо — застывшая маска — и эти глаза, черные, яростные.
— Валяйте. Я ведь внимание.
Даже в такой ситуации Гарри успел заметить, что Снейп накинул на себя халат.
— Что это? — выкрикнул профессор, — кадры для газет, или для моих учеников? Деньги зарабатываете, а? Так, Поттер?
— Н-нет, — тот испуганно попятился назад, но Снейп с силой сжал воротник его пижамы, — вы все не так поняли.
— Все я понял правильно, — вновь зашипел профессор, — вам явно нужно меня унизить подобным образом. Или вы просто брали образцы волос для порчи, или…
— Я хочу вас.
Это вырвалось так неожиданно, что Гарри, ойкнув, прикрыл себе рот. Неожиданно — но это же правда.
И самое страшное было, когда Снейп замер, пораженный, и отступил назад — совершенно автоматически, сам не понимая, что делает. Выпустил воротник пижамы — вот тут бы и бежать, да только Поттер будто прирос к земле.
— Так, — сказал Снейп хриплым голосом, — так.
Он ещё несколько секунд изображал соляную статую, а потом что-то промелькнуло в его глазах, и Гарри невольно охнул, когда Снейп наклонил голову, скользнул внимательным взглядом по его наряду.
Профессор тут же взял себя в руки.
— Серьезно, Поттер? — его голос звучал так, что тут уже трудно было разобрать какие-либо интонации.
Гарри только и хватило на то, чтобы молча склонить голову.
Пальцы профессора сжались в кулак — тут же расслабились. Где-то вдалеке закуковала кукушка.
Запахи роз и лаванды.
Сырая земля и первые капельки росы.
— Очень хорошо, — медленно сказал профессор, а потом окинул оценивающим взглядом его фигуру.
— Что — хорошо? — выдавил Гарри, чувствуя, как вспотели ладони.
Снейп помолчал некоторое время, а затем хмыкнул, отходя куда-то в тень.
— Раздевайтесь.
Это прозвучало, как удар гонга. Гарри с силой прижал к ушам руки — не ослышался ли?!
— Вы что, оглохли? Раздевайтесь.
Медленно. Чуть ли ни по слогам: раз-де-вай-тесь.
И тут же кровь стучит в висках. И в груди колет. Неужели. Да нет. Этого просто не может быть. Господи. Это так просто.
Но глаза боятся, а руки делают. Двигаясь как-то сами по себе, его пальцы уже лихорадочно нащупывали пуговицы на пижамной рубашке.
Снейп молчал, бесстрастно наблюдая за этим доморощенным стриптизом со стороны. Но кто знает, о чем он думает? Он же шпион. Привык скрывать свои желания, и все такое…
Рубашка с тихим шорохом упала на мокрую землю, за ней последовали и штаны.
Хотелось прикрыться, спрятаться — совершенно естественное желание, если учитывать, что ты стоишь один посреди ночного сада в чем мать родила. Снейп безмолвно наблюдает с дальнего конца ширмы, и Гарри вглядывается в его лицо, пытаясь понять: изменилось ли что-то в этих непроницаемых черных глазах?
— Под воду.
Да он что, смеется? Хотя… Гарри задумался о том, что сам почувствовал, увидев капли воды, сползающие по гладкой бледной коже…
— Нет, погоди. Сначала повернись.
Ох. Ну, все же… Не слишком ли это? Он и так был возбужден, и уж точно не хотелось, чтобы Снейп видел это именно сейчас, но если это убедит его в том, что у Гарри не было никакого злого умысла…
— Так, довольны? — это прозвучало резковато, и Поттер тут же отругал себя за эти слова. Ну, в конце концов, предложение поступило со стороны Снейпа…
— Вполне. Теперь под воду.
Зажмурившись, Гарри шагнул в круглый деревянный поддон, и дернул на себя ручку — ч-чччерт! Холодная!
Зашипев, он стал лихорадочно переключать краны, то и дело поскальзываясь на мокром полу — блин, это уж наверняка выглядит не больно эротично.
Ледяная, холодная, кипяток, опять холодная.
Слава богу, хоть пропала непрошенная эрекция. Ну и что там Снейп? Смотрит? Он сейчас присоединится?
Гарри обернулся, зажмурился, потом распахнул глаза так широко, как только это было возможно.
Сад утопал в ночной голубоватой дымке. Благоухали цветы. Стояла блаженная тишина. На месте, где лежала его пижама, была лишь немного примята трава.
Райские кущи.
И ни души.
Гарри поднял голову и тихо застонал, захлебываясь ледяной водой.
На щеке горел след пощечины.
Глава 8.
Бр. Бррр. Бр-ррр-р.
Гарри сидел на мокрой траве в чем мать родила, обнимая себя обеими руками. Уже, после двух часов этого милого развлечения, даже не ощущался холод.
Он смирился с этим холодом. Смирился с этой вполне заслуженной пощечиной. Даже смирился с тем, что, вероятно, ему придется сидеть вот так до рассвета, пока из дома не выйдет Ремус или Тонкс, чтобы спасти его, голого и мокрого, до костей искусанного ночной мошкарой.
Он не мог смириться с одним.
Тогда, когда он сказал, что хочет его. Это была правда. Эта была совершеннейшая правда — и Снейп, подонок, вот так с ним обошелся. Теперь его терзал только один вопрос: поверил или не поверил. Впрочем, его тело тогда говорило за себя.
Неужели он думал, что он нарочно, чтобы оправдаться…
Ох. Нет, лучше не думай об этом.
Там, наверху, в комнате вспыхнул какой-то огонек, который Гарри по ошибке принял сначала за свет дальней звезды. Но он чуть не взвыл в голос, когда понял, откуда льется свет.
Ставни распахнулись, и голова профессора Снейпа высунулась наружу.
— Эй!
Что же он. Интересно, продукты мне на веревочке спустить хочет? Отвечать на приветствие не было сил: уж больно стучали зубы.
Вот взять бы его за эти свисающие лохмы и дернуть бы вниз. От души. А?
Что он сейчас будет говорить? Наверняка что-то до жути обидное и до ужаса уничижительное. Ха-ха-ха, вот он, наш ловелас, посмотрите-ка на него.
Да. Что-то вроде. Он, Снейп, не озвучил ни один из предполагаемых вариантов.
Он только махнул рукой, потом усмехнулся — этот звук отчетливо прорезал ночную тишину, и Гарри заскрежетал зубами — и провозгласил:
— Записывай, Поттер.
Как смешно. Даже нет сил огрызаться.
— Правило номер четыре: оно про любовь. И про желание, — Снейп расхохотался, и видно было, что от всей души, — это правило про тебя, Поттер!
Тот только отвернулся, беззлобно — на злобу уже не хватало сил — выругавшись.
— Всегда люби то, что ты делаешь, — прокричал Снейп из окна, — уважай себя и свой труд. Всегда пользуйся услугами редакторов и не поддавайся соблазну опубликовать неоконченное произведение. Не поддавайся ни на чьи уговоры, избегай чьего-либо влияния. Всегда делай то, что считаешь нужным — и делай это лучше всех остальных.
Он кричал эти слова из окна в беспросветную ночную мглу, а Гарри сидел на мокром деревянном поддоне, обняв руками колени, и знал точно, что никогда их не забудет.
Уважай себя, Поттер!
Сам себе не строй никогда козни!
О, да. Это действительно про него.
— Не вывешивай что-то, что самому тебе не до конца нравится.
Не делай этого, Поттер, и прекрати стучать зубами.
— Искусством можно заниматься только в том случае, если ты действительно его любишь.
Слышишь, Поттер? В противном случае это пустая трата времени.
— Это что касается любви, Поттер. Четвертый урок закончен.
Окно захлопнулось со стуком, и это прозвучало почти в унисон с громким стоном Гарри.
Ну, господи, ну на что он надеялся?
Он сидел и сидел, утопленный по самый подбородок в предрассветной туманной дымке, и ещё долго в этой благоговейной тишине ему слышался резкий, издевательский хохот.
* * *
Очнулся он в теплой постели, окруженный рядами сверкающих флаконов и флакончиков. В голове будто проходил парад юных барабанщиков. Он попытался позвать кого-то, но не смог сказать и слова — горло было сильно воспалено.
— Шел, вероятно, на утреннюю прогулку, и ключ от дома забыл, — раздался из-за двери обеспокоенный голос Тонкс, — профессор его встретил в саду на рассвете. Хорошо ещё, им посчастливилось встретиться, а то одной ангиной бы не обошлось. А они правда поладили, не правда ли, Ремус?
Даже шевелиться было трудно. Болела каждая кость, каждый сустав отдавал мутной, тупой болью.
Дверь приоткрылась, и на пол упала широкая, гладкая, как доска, полоса света. Тонкс вошла в комнату в своем белом платье, нагруженная подносом с тарелками и чашками.
— Ну, как ты? — ласково поинтересовалась она.
— Честно? — простонал Гарри, — ужасно.
Все с тем же ужасом он обнаружил, что вместо слов изо рта раздаются какие-то непонятные лающие звуки, и Тонкс, нахмурившись, засунула ему в рот градусник — так, что и говорить больше было нельзя.
— Молчи, — сказала она для пущей уверенности, — и как тебя занесло в этот сад? Хорошо, хоть Северус тебя подобрал…
Его протестующее мычание она, вероятно, приняла за жалобу о жуткой боли, и стала осторожно поглаживать его по голове.
За стеной хныкал малыш: он издавал пугающе похожие звуки.
— Это не страшно, — с нежностью произнесла Тонкс, — пару дней — и ты встанешь на ноги.
Вынула градусник, нахмурилась, стала выкладывать с подноса на тумбочку блюдца.
— Я пойду к малышу, — сказала она, — но буду поблизости.
Тонкс вышла, шелестя накрахмаленной юбкой, и дверь осталась приоткрытой.
Со светом творилось что-то странное: то становилось светло до невозможности, то — снова темно. Видимо, это что-то с глазами.
Гарри пролежал так ещё несколько минут, а потом увидел, как за дверью промелькнула темная фигура.
— Проф… — хриплым голосом начал он, но тут же осекся.
Дверь слегка приотворилась — и зачем ему было это нужно? Вместо ненавистной физиономии в щели показалось растерянное лицо Ремуса.
— А он уехал в город, Гарри, — сказал он, — что-то дернуло его прямо с утра — взял огромную сумку, и поехал. Не знаю, приедет ли ещё — он обычно вот так вот срывается, а прощается уже через камин.
Значит, больше не приедет.
Гарри медленно закрыл глаза, погружаясь в темноту и сонное забытье.
* * *
— Весь день ворочается и что-то бормочет, а что — не разберу. То ли зовет кого-то, то ли…
Ремус третий час дежурит у кровати, оставив малыша на попечение Тонкс.
— Скажи, тебе хоть лучше?
— Угу.
— Угу… — повторил Ремус, скептически улыбаясь, — ты постоянно что-то говоришь во сне. Может, тебе нужно кого увидеть?
О, да. Ему нужно срочно увидеть профессора Северуса Снейпа, чтобы от всей души дать ему в морду. За все.
— Позвать врача?
— Не-а.
Капли, скользящие по бледной коже. Изящество каждого поворота, упругость каждого движения.
Ночной сад, холод после стольких дней непреходящего зноя.
Что, Поттер, насмотрелись?
— Ремус… Пожалуйста… Дай мне мою тетрадь.
И что написать? Как ещё больше унизиться?
Я не держу на вас обиды — мы сами обидели друг друга достаточно. Это было подло, конечно, но я это заслужил?
Есть вещи… Есть что-то очень странное в этой жизни. Иррациональное. Или все-таки слишком тонка грань между двумя крайностями?
Всё-таки он сукин сын, Поттер. И как бы ты о нем сейчас ни думал, он всегда таким останется. И ты всегда будешь выступать в роли жертвы его извращенного самолюбия. Вот и все.
А тебя устраивает такая жизнь?
Стоп. Кто говорит о жизни — Гарри задохнулся — о жизни с ним?
Кажется, он зашел слишком далеко. Или его голова говорит за него?
— Все нормально, Гарри? — обеспокоено спросил Ремус.
— Лучше некуда, — буркнут тот, — Слушай, Ремус…
— Да.
— Когда он при… то есть, если он придет, пусть заглянет сюда, ко мне. Я о Снейпе… Это очень важно, Ремус. Пожалуйста.
— Да, — растерянно пробормотал тот, — да, конечно…
— Даже если он будет упираться. Даже если будут язвить или ругаться, слышишь? Это очень важно.
Ремус исчез за дверью, сделав знак Тонкс, чтобы она не беспокоила гостя. У Гарри в голове шумело.
Проблема в том, что он сам не знает, о чем пишет. Зачем писать о страсти, о желании, не испробовав ни того, ни этого?
Зачем писать о том, чего не знаешь?
Право, уж лучше б он писал о квиддиче!
Глава 9
Очередное пробуждение — и лучи солнца, бьющие в глаза — и этот голос, вызывающий неприятное покалывание в груди.
Низкий, бархатный.
— Поттер.
Открыть глаза. Ну же.
— Так Ремус заставил вас появиться, — последняя фраза тонет в приступе кашля. Чертова ангина так и не проходит.
— Тссс, — потрескавшиеся губы накрывает жесткая, горячая ладонь, — Ремус тут не при чем. Я бы и сам пришел.
Сил хватает только на скептическую усмешку.
— Неужели?
Снейп вздыхает, отстраняется, и только сейчас Гарри понимает, что его колена касалось все такое же теплое бедро Снейпа. Хотелось вернуть это все назад.
— Я ездил в город, чтобы купить ингредиентов к зелью, — говорит он негромко, — это лучшее антипростудное зелье из всех, что я знаю. Должно тебе помочь.
Перед носом Гарри возникает огромный дымящийся кубок, и Снейп помогает поддерживать его обеими руками.
— Я не буду, — говорит Гарри скорее из упрямства, чем ведомый какими-то принципиальными соображениями, — вы ублюдок. Вот.
Последнее его срывающимся, осипшим голосом прозвучало так забавно, что даже Снейп не выдержал, улыбнулся. А эта улыбка только подхлестнула бессильную злость Гарри, и тот, собравшись с силами, вскочил на кровати — чтобы в следующий момент обрушиться на профессора с кулаками.
Черта с два это получится. Тут же запястья перехватили сильные, гибкие ладони и сжали, крепко, но не больно. С тем же терпением Снейп бережно опустил Гарри обратно в кровать.
— Ну, ну. Не будем доходить до рукоприкладства.
— Но вы… Вы…
— Я поступил опрометчиво, я понимаю. Не стоило морозить тебя до утра, Поттер — но кто же знал, что у тебя такой хлипкий организм?
Гарри только беспомощно всхлипнул. О, он ненавидит, ненавидит, ненави…
— Так ты выпьешь это или нет, Поттер?
— Нет.
— Очень хорошо.
Снейп с деланным равнодушием отставил кубок на прикроватную тумбочку и сложил на груди руки. Несколько минут они провели в ужасном, напряженном молчании, сверля друг друга взглядами.
— Вы не только ублюдок, но и обманщик. Вы обещали дать мне пять уроков, а сами уже собираетесь свалить.
Казалось, профессор ожидал этого вопроса. Он неспешно подкатил кресло к кровати Гарри и уселся в него, подставив лицо лучам угасающего послеобеденного солнца.
— Пятый урок, Поттер… Что ж, если изволите. Доставайте тетрадь.
— Нет!
Тонкая черная бровь поползла вверх.
— Видимо, ангина сказалась на чувствительности слуховых каналов. Я сказал: доставайте тетрадь.
Поттер, скрипя зубами, махнул в сторону тумбочки, и Снейп сам достал из ящика его любимую папку.
И в этой же жуткой, душной, звенящей тишине с совершенно невозмутимым выражением лица сложил её вдвое и разорвал напополам.
Гарри так и сел в кровати, забыв про свою болезнь. Сел — и сидел так, глядя на обрывки своих записей, беззвучно ловя ртом нагретый воздух.
— Пятый урок, Поттер, — медленно, с расстановкой проговорил Снейп, — состоит в отрицании предыдущих четырех.
— Я все же тешу себя мыслью, что вы взялись творить в области настоящего искусства, а не штампованных детективов или дамских романов. А настоящее искусство, Поттер — и есть магия, неподвластная времени и разуму. Это волшебство непостижимо, нелогично, иррационально. И именно поэтому оно остается волшебством.
Эти слова прозвучали так просто — слишком просто — что смысл уловить было весьма тяжело.
— Что? — прохрипел Гарри с видом человека, оказавшегося вдруг на Луне, — да что вы такое говорите?
— Именно то, что хотел сказать. Творите, Поттер, используя все накопленные знания и все известные правила, но всегда помните о том, что ничто не должно сбивать вас с пути творчества. Ничто не должно вас ограничивать.
— Но меня и ничто не ограничивало, когда я писал свою первую книгу.
— Неправда. «Дни и ночи» — произведение слабое, главным образом оттого, что оно подражательное. Подражает не только другим литературным произведениям, но и подстраивается под вкусы читателей, что является ещё большим злом. Вам необходимо освободить свою голову от всего этого хлама. Забыть все, что вы знали и знаете. И только тогда, — он чуть улыбнулся, — вы сможете парить по волнам своего вдохновенья.
Искусство — настоящее искусство — не поддается анализу и классификации. Его нельзя определить, как нельзя уловить и те самые моменты августовского вечера, когда невыносимый зной становится приятной прохладой.
Как невозможно поймать тот самый момент, когда на рассвете распускаются лепестки цветка.
Как невозможно уловить мгновение, когда то, что казалось тебе ненавистью, оборачивается… Нет!
— Все, — профессор в жесте пораженного поднимает руки, — теперь можно меня бить, только сначала, пожалуйста, выпейте зелье.
Гарри с некоторым недоумением посмотрел на свои кулаки, а потом перевел взгляд на улыбающееся — именно улыбающееся, а не ухмыляющееся! — лицо Снейпа.
— Я не хочу вас бить, — сказал он очень медленно, напряженно вглядываясь в лицо профессора.
Тот только усмехнулся с видом *я этого ждал* и наклонился вперед, задумчиво опустив подбородок на сложенные руки.
— Я вас понимаю, — произнес он, — в жизни много нелогичного и иррационального, а в чувствах — тем более. Это все взаимосвязано, потому что чувства — это самое высокое искусство, не претворенное в жизнь. Не бойтесь этой нелогичности: мы всю жизнь мечемся между двумя крайностями. Бывает.
Гарри смотрел и смотрел на это лицо, что находилось так близко. Так близко-близко.
— Эй, у вас там все в порядке? — Тонкс осторожно приоткрыла дверь, и тут же, пожав плечами, зашагала дальше по коридору.
— Вы ведь ничего от меня сейчас не ждете? — почти испуганно спросил Гарри.
Ответом ему был короткий смешок.
— Поттер. Когда же ты все-таки повзрослеешь.
— Мне нужно время, чтобы свыкнуться со всем этим.
Профессор вздохнул, поднялся со стула, поднимая в воздух столбы пыли, и повернулся к выходу. Гарри уже подумал, что он уходит насовсем, и беспокойно заерзал в кровати.
— Я знаю, — сказал Снейп у самой двери, — я подожду.
А кричал «Хочу, хочу…»
Только сейчас, поняв, что между ними происходит что-то более серьезное, чем вообще можно было ожидать, Гарри съежился под одеялом в комочек.
Дымящийся кубок стоял на прикроватной тумбочке, и Поттер, потянувшись, извлек из ящика чернильницу с перьями и чистую тетрадь.
Он все время идет в сторону усложнения.
— Профессор! — окликнул он слабым голосом, но тут же в коридоре послышались шаги.
— Что?
— Побудьте со мной… Ещё немного.
Снейп хмыкнул, но Гарри видел, что он был доволен. Он уселся рядом, на край кровати, и смотрел, как перо бежит по бумаге. Работа ладилась.
Пятый урок открыл ему много секретов. И подарил несколько богатых творческих идей. Значит, правда все это.
И ночной сад, и кубок с зельем, и августовская жара. Истинные чувства — и есть настоящее искусство, не поддающееся анализу, определению. Искусство живое, трепещущее у тебя в руках.
— Я не буду спрашивать, как тебе начало, — сказал Гарри, — а то вдруг не понравится.
Облизнув по привычке кончик пера, он высунул язык и старательно вывел:
«Рассвет в тихом лондонском домике, и свет пронизывает комнату от стены до стены, и каминная решетка бросает на пол длинные ажурные тени…»
Vova
