К морю

…Что видишь? Море? Несколько морей?

Бродский

Дорогой Том,

Уже третьи сутки не прекращается сентябрьский дождь, грязный, шумный.

Джинни отложила дневник и задумалась. Потом засунула кончик пера в рот и меланхолично пожевала.

Она сидит на кровати, поджав под себя ноги: мышцы давно уже затекли, но вставать лень. Рядом с ней на полосатом матрасе лежит старенькая чернильница Перси, несколько поломанных перьев — когда одно перестает писать, она берет другое, — и мамино ручное зеркальце грубой работы. Дерево потрескалось от времени, синяя краска чешуйками сползала с рукоятки, но всё равно в этом предмете из прошлого было что-то чарующее, как в заколдованных говорящих зеркальцах или половинке сквозного стекла. Несколько минут Джинни смотрела на своё невыспавшееся лицо, побледневшие к зиме веснушки и искусанные губы.

Здесь очень сыро. Интересно, если я простужусь и попаду в Больничное Крыло, Гарри придет меня навестить? Рон точно придет. А Гарри его лучший друг, значит, и он придет с ним, да, придет, я уверена.

Так и будет, надо только сказать домовикам, чтобы не приносили мне больше грелок. Хватит грелок, хватит, не нужно больше грелок.

Том, это так странно! Время какое-то странное... Поскорее бы наступила зима и засыпала снегом Запретный Лес, избушку Хагрида, квиддичную площадку, а главное — эту помятую опавшую зелень. Или пусть тогда будет лето, и я уеду в Нору, стащу из сарая за домом метлу Фреда и буду гоняться на ней за гномами в саду. Но только не этот дурацкий промежуток между жарким августом и ледяным ноябрем.

И я почему-то думаю только о Гарри. И о всякой ерунде, вроде почерка.

Она отложила перо и взглянула на корявые строчки. Джинни ненавидит свой почерк — уродливый, мелкий и неровный, с этими идиотскими завитушками. Вот если бы она могла писать элегантно и быстро, как Снейп… Или ставить эффектные росчерки, как Перси…

Или… Она бросила быстрый взгляд на синюю тетрадку. Там, под её собственными неуклюжими строчками, медленно проявлялись другие слова, ровные и гладкие, чернильно-глянцевые.

Джинни, твои чувства к мистеру Поттеру не могут оставить меня равнодушным. Позволь дать тебе совет…

Джинни напряглась, внимательнее вглядываясь в строчки. Том никогда не молол чепухи, подобно ей.

Постарайся разгадать его. Узнай, узнай о нем как можно больше, пойми его, девочка. С кем он общается, кого он недолюбливает, чего он добивается. Человеческая натура… ничто не расскажет тебе больше, чем это.

За дверью послышались чьи-то шаги. Джинни взмахнула рукой, чуть не сбив чернильницу, и торопливо дописала:

В последнее время я всё чаще вижу, как он идет в Больничное Крыло. Я даже подумала, что он заболел, Том, понимаешь? Один раз, когда в лазарете столпилась куча народу — кажется, кто-то из слизеринской команды сломал себе ногу — я незаметно пошла за ним. Оказалось, он навещает профессора Снейпа: тот уже неделю лежит под присмотром мадам Помфри. Говорят, что он… Но я же не сплетница, Том! Клянусь бородой Мерлина, ничего не знаю!

* * *

Тяжелые страницы медленно переворачивались, тонкая прозрачная бумага хрустела под липкими пальцами. Этот фотоальбом за лето был засмотрен до дыр, но ничто не могло остановить Гарри: каждый день он снова открывал тяжелую книгу, переплетенную драконьей кожей, и пролистывал страницы одну за другой. С каждой ему машут руками родители, счастливые, смеющиеся. Под каждой картинкой — надпись дарителя.

Славная работа, Хагрид!

Порою эти надписи даже смешнее самих фотографий. Гарри улыбается: «Дорогой мальчик, ты ведь помнишь Регину Копфшнюдер? Когда ты только родился, я качала тебя на коленях».

— Ну как я могу её помнить, профессор? Мне было всего-то пару дней!

Снейп понимающе фыркнул и отвернулся к окну. Осенний ливень глухой стеной отгораживал их от внешнего мира. Шумели дождевые потоки, внизу бурлила осенняя грязь, и порою казалось, что кроме них с Гарри, узкой больничной койки, столика, заваленного лекарствами, и зеленоватых облупившихся стен в этом мире ничего больше не существует.

— Или вот, например, пространный рассказ о том, как какой-то мистер Блекетшоу играл с моим отцом в плюй-камни…

Поттер… Его неискоренимая привычка влезать, куда не просят, вновь дала о себе знать. Он влетел в его жизнь так стремительно и безоглядно, что профессор не заметил, как между ними словно рухнула стенка, и вот уже не поймешь, где граница между его жалким существованием на больничной койке и полной юношеских открытий жизнью Гарри Поттера. Как только мальчишка приехал в школу, конечно же, побежал извиняться за то, что, видите ли, думал на первом курсе, что это у меня Темный Лорд засел в затылке, а не у Квирелла. Фальшивое гриффиндорское благородство… Ладно, может быть, не фальшивое.

Мне хотелось наорать на него и послать к черту: не знаю, что меня тогда удержало. Может быть, его наивность? Я, резковато, конечно — это я сейчас только понимаю — высказал ему всё, что думаю о его сопливых извинениях. Заявил, что простым «извините» не сотрешь всего, что произошло. Идиот.

И вот теперь, когда директор запихнул меня в лазарет, Поттер каждый день сидит у моей кровати с книгой или этим дурацким фотоальбомом, что подарил ему лесничий в прошлом году. Пытается искупить свою вину? Или просто жалеет? Мальчишка ясен как чистый лист, но я, наверное, слишком испорчен для того, чтобы суметь его прочесть.

Страницы переворачивались, дождь стучал в окно, и задернутые белые занавески тихо шелестели. Джеймс и Лили на последнем курсе, выпускной бал. С любовью от мисс Родкорт, Суссекс. Джеймс и Лили на пороге их дома в Годриковой Лощине. От старины Хью, мои сочувствия, парень. Джеймс и Лили танцуют среди золотистых листьев. На память от Мегги.

Последняя страница с шорохом перевернулась. Гарри невольно заулыбался: ну вот же она, самая лучшая, самая любимая фотография! Папа и мама крупным планом, хохочут, обнявшись, и машут ему, Гарри, руками. Рыжые кудри Лили смешались с иссиня-черными вихрами Джеймса, волосы развеваются на ветру, на них играют солнечные блики. И на заднем плане — это так трудно разглядеть — там, в том месте, где локоть Лили соприкасается с плечом Джеймса, виднеется крошечный блестящий треугольник. Он будто полупрозрачный, он сияет, подобно начищенной медной пластинке. Только в отличие от металла это что-то живое, подвижное, искрящееся…

… И вместо подписи одна единственная строчка, напечатанная на пишущей машинке: «Отель «К морю», Брайтон».

— Профессор? Вы не спите?

— Нет, Поттер, с вами не уснешь.

— Раз так, пожалуйста, возьмите две красные таблетки.

— Вы мне что, врач, Поттер? Позвольте мне самому заняться своими лекарствами.

Мальчишка испуганно затих и даже отодвинулся назад вместе со стулом.

Проклятая болезнь! Кажется, Помфри велела Поттеру напоминать мне о лекарствах. Или же следить, чтобы я не взял и не выпил все эти чертовы «особо эффективные» пилюли от отчаянья и безделья.

— Вы знаете, что такое «Брайтон»? — внезапно выпалил Гарри, моментально покраснев.

— Вас в школе не учили географии? Брайтон — это морской курорт неподалеку от Лондона. Но зачем вам вдруг понадобился Брайтон?

Он поднялся и молча протянул мне фотоальбом.

На миг Снейп застыл, будто увидел призраков из прошлого. А потом поморщился, как от укола. Ну, пожалуйста, профессор, ну, пожалуйста, скажите мне, что это означает…

— Брайтон-бич, отель «К морю». Что тут непонятного? Это место, Поттер, где ваши родители провели свой медовый месяц.

— Я никогда не был у моря…

Гарри словно в трансе вновь уставился на картинку. Теперь ясно, что за треугольник. Это же и есть море, живое, блестящее, волшебное море.

На несколько секунд лицо мальчишки осветилось таким искренним, неподдельным восхищением, что Снейп, забыв о своей головной боли и лекарствах, не мог оторвать от Поттера глаз. Спустя мгновение тот принялся с жадностью изучать картинку, а профессор, мысленно отняв сто очков у Слизерина за непростительную рассеянность, отвернулся к стенке.

* * *

— Я вижу, он заснул, Гарри?

Директор ободряюще улыбнулся и наколдовал себе стул. С его приходом сумрачное Больничное Крыло преобразилось: одним взмахом ладони он зажег повсюду десятки свечей, странных перекрученных свечей, похожих на позвоночники каких-то зверей. Отблески золотистого пламени заиграли на его белоснежной бороде; вмиг в комнате стало тепло, тепло и уютно, так что нескончаемые дожди, малоприятные запахи лекарств, гогот слизеринцев будто отошли на второй план.

— Хочешь шоколадную лягушку? — Дамблдор стал деловито копаться в сладостях, что приносила мадам Помфри, — Сладкое, а особенно шоколад — очень полезная штука. Ты это ещё узнаешь…

— Скажите, директор… — Гарри робко привстал, доставая из-под стула фотоальбом, — а Брайтон — это далеко?

— Брайтон? Море? — директор пристально посмотрел на Поттера, — нет, на поезде совсем недалеко. Ты хотел бы туда съездить, верно?

— Я слышал… Профессор Снейп сказал мне, что там провели медовый месяц мои родители.

Дамблдор усмехнулся в бороду, достал палочку, один взмах — и прямо из воздуха возник поднос с чайником и чашками: Гарри ахнул от восхищения.

— Долгий разговор, — пояснил он.

— Но… директор?

— Да, Гарри?

— Тут целых четыре чашки!

— Правильно, — лукаво кивнул Дамблдор, — одну — мне, одну — тебе, одну — Северусу, если он пожелает проснуться…

— А ещё одну? — выпалил Гарри, тут же обругав себя за нетерпеливость.

Дамблдор встал и сотворил ещё один стул.

— Мисс Уизли, выходите.

Гарри вытаращил глаза от изумления: из-за шторы вышла, запинаясь, Джинни, такая красная, что цвет её лица полностью совпадал с оттенком волос.

— Д-директор.… Простите мне, пожалуйста…

— Думаю, извиниться вам нужно не передо мной, — мягко прервал её Дамблдор.

Но она была так перепугана, что буквально не могла оторвать от него глаз.

— Я… Я пришла потому…

— Т-ссс… — директор едва заметно улыбнулся и поднес к губам палец, — у каждого свои секреты.

Дождь сменился градом, глухо застучал по стеклам. День близился к вечеру.

* * *

— … И когда твои мама и папа, Гарри, наконец, сообщили мне о своем решении провести медовый месяц на море, Сириус, сидевший в это время в моем кабинете, расхохотался.

— Почему? — Гарри даже не притронулся к чаю: он обратился в слух. Джинни, всё ещё пристыженная, сидела, прямая, как палка, на самом краешке стула.

— Ну, потому что это было по меньшей мере странно. Волшебники редко появляются в людных маггловских местах. Да и зачем им понадобилось море, если есть солнечные поляны в Годриковой Лощине и Лондон, полный истинно городских соблазнов и увлечений?

— Зачем?

— Что ты знаешь о море, мой мальчик?

— Совсем ничего.

— Это печально, — уголки губ директора поползли вверх. — Ну, а вы были у моря, мисс Уизли?

— Несколько раз, — смущенно ответила Джинни, — в Ирландии, у тетушки.

Дождь лил как из ведра; за окном окончательно стемнело. Свечи, несколько часов назад заполнившие комнату ярчайшим светом, теперь слабо тлели, и их огоньки светились подобно крошечным лесным светлячкам, выхватывая из стерильно-пустой больничной темноты высокую фигуру директора, силуэты второкурсника и первокурсницы, да одного больного, с головой накрывшегося одеялом.

— Помнится, — Дамблдор ностальгически прикрыл глаза, похрустывая очередной лягушкой, — я впервые оказался на побережье, когда мне было семь лет. Мы с братом носились по пляжу, перепрыгивали через волны.… О, это было замечательно. Думаю, было бы неплохо, если бы и ты съездил туда, мой дорогой мальчик.

Гарри был настолько ошарашен, что не смог сразу найти нужных слов.

— Когда же? — пробормотал он, искренне надеясь, что понял Дамблдора правильно.

— В каникулы, — просто ответил тот, — в рождественские каникулы, Гарри.

Поттер слегка побледнел. Это было так странно… Ему всего двенадцать — и Дамблдор вот так вот отпускает его на каникулы из школы? К морю? В Брайтон? Это пугающе… и так соблазнительно. Что? Хочет ли он этого? Ну, конечно же, да!!!

— Разумеется, я должен найти тебе провожатого. Боюсь, сам я не смогу: уж слишком я стар, да и дел много. Возможно, Арабелла согласится… Хотя она без своих любимцев никуда… Может быть, Молли? О, вероятно, она сможет поехать туда с семейством…

Джинни залилась краской. Дамблдор улыбнулся ей, и поднялся со стула, готовый огласить окончательное решение. Внезапно наступившую тишину нарушил резкий хриплый голос.

— Я поеду с ним.

Северус Снейп с трудом сел на кровати и сложил руки в жесте, не принимающим никаких возражений.

* * *

Дорогой Том,

Или вот, Том, представь… Море — это же чудесно…

Джинни смахнула нечаянную слезу; она медленно скатилась по её гладкой щеке и плюхнулась на последние строчки, размывая дешевые чернила.

Джинни, ты говорила о Гарри со Снейпом…

Да, они… Я слышала, что Гарри навещает его каждый день. Он сидит у его постели. Они почти не разговаривают, знаешь…И они…

* * *

-Северус, как ты себя чувствуешь?

— Лучше. К каникулам поправлюсь.

Мерлин меня задери, почему я не сожалею?

Почему мне не хочется взять свои слова обратно, почему я согласился на это?!

— …Ты просто боишься признать самому себе очевидное, Северус. А всё дело в том, что ты себе не доверяешь.

— Альбус, это ерунда, — и почему у меня такое чувство, что я напрасно пытаюсь себя оправдать?

— Ты привязался к юному Поттеру, а он, безусловно, привязан к тебе.

— Вот только любви Золотого Мальчика мне не хватает в этой жизни.

— Не хватает, Северус. У тебя никогда не было детей, а у него — родителей.

Это бесцеремонное заявление повергло меня в ступор. Уж лучше я буду молчать: стоит мне вставить хоть слово, и в ответ я получу нелепость настолько дикую, что на неё невозможно будет ответить.

— Я… Я согласился сопровождать его только из чувства долга, Альбус. Я много должен его отцу, и…

— Твой долг давно уже выплачен сполна.

— Ну хорошо, я признаю, что стал лучше относится к мальчишке, но этот абсурд!..

— Это не абсурд, Северус, и ты прекрасно это понимаешь.

— Я уверен, что не понимаю вас, директор. Что вы от меня хотите? — признаю, получилось грубо, но иначе от него не отделаешься.

— Всего лишь того, чтобы ты признался самому себе в том, что Гарри Поттер дорог тебе. И перестал отрицать это, потому что, когда ты ведешь борьбу с самим собой, страдает Гарри.

— Но Поттеру от меня ничего не нужно, Альбус!

— Брось, Северус. Вы нужны друг другу: подсознательно ты понимаешь это, и потому согласился сопровождать Гарри в его поездке.

Козырной туз. Ну конечно же, как я могу оспаривать то, чего сам не понимаю? Альбус, конечно, прав — а в противном случае, я и сам не знаю, зачем записался в добровольцы.

— Это не так, — с детства гордился своим упрямством, — Я еду туда только потому, что люблю море.

— Море? — ошарашено переспрашивает Дамблдор.

— Море. Нет ничего лучше моря.

Я откидываюсь на подушки, понимая, что победа за мной. Говорить становится легче, и слова сами льются из меня…

— Море — это единственное, что неизменно. Сколько бы болванов-туристов и идиотских фабрик не портили этот мир, им не уничтожить волшебство и силу морских волн, приливов, отливов… Мне нравится море, что же в этом удивительного? И раз выдался шанс провести каникулы с толком, так почему бы не поехать с Поттером? Остается только надеяться, что глупый мальчишка не помеша…

Хриплый кашель не дает говорить. О Мерлин, неужели опять?..

Палата начинает с бешеной скоростью вращаться перед глазами, в голове будто огненные саламандры порезвились. Альбус вскакивает, в комнату влетает мадам Помфри, запихивает мне в рот две красные таблетки… Они таят на языке, словно крупинки соли в морской пене… Я захлебываюсь, словно вдруг оказался под водой; мне трудно дышать…

* * *

На истории магии, на трансфигурации, на древних рунах Гарри закрывает глаза и видит море. Он никогда раньше не был на побережье; он не знает, на что это похоже; он видел море лишь на цветных картинках в книгах — ровные полукруглые волны, раскрашенные синим — да на черно-белой старой фотографии.

Он знает, что морей на земле много, а океанов всего четыре. Он знает, что в море живут рыбы, дельфины, киты и русалки. А больше он ничего не знает.

Но в какой-то момент на маггловеденьи ли, на заклинаниях ли ему кажется, что стоит только закрыть глаза, и перед ним заплещутся волны, побегут, искрясь, пенясь, обгоняя друг дружку, к широкому песчаному пляжу. И вся школьная суета, эти бесконечные котлы, покачивающиеся чашки весов и взмахивающие волшебные палочки уходят на задний план; в такие моменты Гарри ничего не видит и не слышит, в ушах будто шумит прибой, и только строгий оклик рассерженной донельзя Мак Гоннагал вновь возвращает его к действительности.

Дорогой Том, я наблюдала за Гарри, как ты советовал. С ним происходит что-то странное, я чувствую это, Том… Вроде бы, всё как всегда: он посещает все занятия, играет в квиддич, я вижу его на ужинах и обедах, но в то же время его как будто нет в школе. Он перестал вести тетради: недавно я просила его помочь мне с зельями, так он взял свои записи и обнаружил, что за последнюю неделю он не законспектировал ни слова! Вместо этого поля его учебников изрисованы — ты не поверишь! — рыбами и китами. Дельфинами, Том.

Я никак не пойму этого чудачества. Я люблю, я сильно люблю море, но я не сплю наяву и не витаю в облаках…

Профессор Снейп чувствовал, как изо дня в день ему становилось лучше. Хоть Помфри и сетовала на его утомленный вид, он действительно понимал, что болезнь уходит. Вместо россыпей таблеток и порошков, на прикроватной тумбочке теперь лежали несколько туристических проспектов. На обложке каждого — картинка с морем, таким ярким, какое только рисуют дети в альбомах ярко-синими чернилами.

С одной из брошюр ему, щурясь от солнца, улыбалась девочка: дырки на месте передних зубов и белокурые мягкие волосы, растрепанные теплым морским бризом. Правда, время от времени слащавая малышка здорово надоедала профессору, и он кидал на неё весьма выразительные взгляды "лучше-не-высовывайся". Тогда девчушка испуганно пряталась за рамку колдографии, но через час-другой, не выдержав, снова появлялась на картинке.

С остальных фотографий ему, слава Мерлину, никто не улыбался, а на море он не уставал смотреть. В этих идиотских проспектах краски были не достаточно качественными, печать была, откровенно говоря, плохая; однако Снейп не отводил взгляда от картинок.

Это действовало на него умиротворяюще: морские волны, плещущие там, на берегах Брайтона, в ста двадцати километрах от Лондона, будто смывали раздражение, накопившееся за день, тошноту, усталость, — они накатывали на белый песок и вновь подавались назад, оставляя длинные разводы, поблескивающие на солнце кристалликами соли.

Гарри по-прежнему сидит у его кровати, заворожено разглядывая туристические журналы. Время от времени он поднимает на профессора задумчивый взгляд; его глаза необычайно, невыносимо зеленые — они вновь напоминают о морских глубинах, о коралловых рифах, зарослях водорослей вокруг затонувшего корабля, о брызгах воды, тяжелых ударов волн о прибрежные скалы, о китах, о, черт подери, дельфинах.

— Профессор, вам лучше?

— Волнуетесь о своих каникулах? — сухо интересовался он.

— Волнуюсь о вас, — краснея, отвечал Поттер.

Снейп отворачивается к стенке, чтобы мальчишка не видел его улыбки. Ему почему-то не хочется, чтобы Поттер знал о том, что и он, профессор, также ждет этой поездки.

Гарри ещё многое предстоит узнать. Ну что же, он сам этого добился: звучит странно, но, кажется, Северус Снейп впервые в жизни хотел бы о ком-то позаботиться. Гладить его по плечу, когда тот заснет в грохочущем вагоне, кормить мороженым в приморском ресторанчике, проверять, хорошо ли он почистил зубы, когда они, наконец, окажутся там, в этом отеле с дурацким названием «К морю», показывать ему на уходящую воду и объяснять, что такое приливы и отливы, наконец, просто быть с ним.

От мысли о том, что до отъезда осталось меньше месяца, так щемило сердце, и становилось так хорошо, что это пугало и повергало в совершеннейшее смятение. Альбус приходил каждый день, смотрел на градусник, разговаривал с Поппи и с удовлетворением, смешанным с немалой долей удивления, признавал, что профессору действительно лучше. И, возможно, мисс Грейсби, его замену, придется отослать уже на следующей недели, и тогда Северус сможет вновь вернуться к преподаванию.

* * *

Дорогой Том, я в отчаянии.

И вот ещё… Я не узнаю Гарри совершенно. Мы потеряли какие-либо точки соприкосновения. Если раньше Рон способствовал нашему общению, то сейчас Гарри отдалился и от него. Кажется, он весь только в мыслях о поездке и этом море, будь оно проклято. И Снейп… Ты не поверишь, Том, я следила за ними вчера — они так сблизились, что… что уже даже непохоже, что они учитель с учеником! Снейпу изо дня в день становится лучше, я уверена, что он поправится, и тогда они вместе поедут в Брайтон, Том, они поедут в Брайтон, Том, вдвоем, Том. О, что он нашел в этом море, Том?!

Тяжелая капля разведенных водою чернил повисла на кончике пера. Джинни в сердцах махнула рукой, капля соскользнула и плюхнулась прямо ей на мантию. Такие пятна не сводятся…

Она со стоном отбросила дневник. Странно, но от голода ли — она пропустила ужин, — от утомления ли, от нервов, но Джинни вдруг почувствовала сильное головокружение. Откинувшись на подушки, она смотрела в потолок — порыжевший от времени камень, крестовый свод, — и потолок поплыл над ней, то вращаясь по часовой стрелке, то медленно поворачиваясь обратно. Вместе со сводом заскользили и стены, и кровати — все дрогнуло, замерло на несколько мгновений, и стало плавно, тяжело скользить вокруг неё. Джинни на какое-то мгновение стало страшно: ей показалось, что она вот-вот упадет, провалится вниз, прямо сквозь упругий, пружинистый пол, который будто таял под её пальцами. Засосало под ложечкой, внутри что-то перевернулось, защемило и заныло; Джинни попыталась сесть и ахнула: ей почудилось вдруг, что она стоит на крутом обрыве, а там, внизу — настоящее, чудесное, живое море. Оно перешептывается волнами простыней и пледов, мигает отблесками ночников, в нем — неведомые глубины школьных подземелий и страшные тайны женской и мужской душевых. Над морем — небо такой высоты, на которую отваживаются взлетать только ловцы Гриффиндора. В нем золотистая дымка и налет потолочной ржавчины: это потертое, неровное небо с рыжими разводами и бурыми комьями облаков.

И кажется ей, что это она, а вовсе не Гарри, стоит у моря, и что она протягивает руки к воющим, скрипящим волнам с металлическим отблеском. Ей хочется прыгнуть со скалы, и она делает нетвердый шаг вперед, но тут же замирает: на мгновение в манящей глубине мелькает едва заметная точка, темный уголок треугольника, парус небольшой лодки — что-то, так похожее на Гарри, хрупкое, быстрое, живое. Она тянется к нему, но неуловимое видение тут же исчезает, превращаясь в крохотный кораблик на самом горизонте у ослепительного рыжего солнца.

Видение длится секунду-другую, пока кружится голова, но как только Джинни удается сесть, она, дрожа и тяжело дыша, вновь тянется к брошенной тетради. Трясущимися руками берет перо, с третьей попытки попадает в чернильницу, а потом очень аккуратно и ровно выводит несколько строк:

Том, я не схожу с ума. Мне действительно нужно поехать на море вместе с Гарри.

* * *

Профессор Снейп состроил самую страшную рожу и пристально посмотрел на белокурую девчушку с проспекта о Брайтоне. Та беззвучно ойкнула и скрылась за большим пляжным валуном.

Сегодня у него была нормальная температура. Поппи разве что не приплясывает у его койки. Приходил Гарри… Мерлин свидетель, никто ещё не смотрел на профессора вот так. В этом взгляде мальчишеское сладкое нетерпение, казалось, смешивалось с чем-то большим. Неужели Альбус был прав? Гарри действительно к нему привязался? Этот день был большим днем. Сегодня он впервые почувствовал незнакомую доселе решимость: Снейп, к своему вящему удовольствию, осознал, что он действительно хочет поехать на море вместе с Гарри. Не ради будущего, не ради искупления прошлого, а просто поехать на море. Вдвоем.

Усмехнувшись по привычке своим мыслям, он дернул шнурок ночника. Повернулся к стене — и моментально заснул под мерный звук падающих капель.

В ту ночь крепко спали все: Дамблдор, думая о министерских переговорах и последнем маггловском детективе, неслышно засыпал Драко, размышляя о Наследнике Слизерина, спали Хаффлпаф и Когтевран. Заснул в своей кровати с пологом на четырех резных столбиках и Гарри Поттер, убаюканный шумом морского прибоя. Поэтому Джинни не составило труда прошмыгнуть из спальни девочек в коридор, минуя заснувшую над коробкой конфет Полную Даму. Выбравшись в галерею, она не со всех ног бросилась к Больничному Крылу. Её ноги почти не касались пола — она неслась словно на крыльях. В голове было абсолютно пусто: ни волнения, ни страхов, ни назойливого голоска собственной совести — только холодный высокий голос, медленно чеканивший слова, да перед глазами страница дневника с ползущими по неё строчками.

Вперед… А теперь направо…

Тихо прошла мимо кроватей, зашла за ширму, тускло отсвечивающую серым в неровном сиянии ночника. Осторожно взяла с прикроватной тумбочки пузырек с ярко-красными пилюлями. «Особо эффективные» написано на пузырьке.

Бесшумно откинула одеяло, повернула к себе лицо спящего, мягко разомкнула его губы.

Отсыпала ровно пять штук, измяла, раскрошила их в влажных ладонях и быстро, не закрывая глаз, всыпала их в рот профессора. Резко закинула его голову вверх, заставляя проглотить пилюли.

Снейп открыл глаза, дернул на себя одеяло и только потом осознал, что проснулся от собственного хрипа. Дышать стало невозможно; он, шатаясь, встал и настежь распахнул окно. Занимался рассвет, который, к изумлению профессора, отдавал буро-грязной рыжиной. Во рту жгло и першило, он, задыхаясь, сплюнул на пол. Поднял глаза вверх, заглянул в окно и попятился.

Не было ни квиддичной площадки, ни избушки Хагрида, ни Дракучей Ивы — со всех сторон — с юга, севера, запада и востока — Хогвартс окружало пенящееся, сверкающее море. Вода прибывала, хлестала в распахнутые окна, бежала по пустым галереям. Плеск пенистых волн отражался от готических сводов и гулким эхом сотрясал коридоры. Рыбы смотрели из дверей; в учительской резвились русалки.

Соленая, терпкая на вкус морская вода давно уже залила его подземелья: всевозможные колбы, пробирки, десятки начищенных медных котлов и несколько упаковок сушеных слизней, поднимая стайки пузырей, медленно шли ко дну; затопило и спальни факультетов, и кольца для квиддича, наполовину погрузились в подводный мир и самые высокие из башен. По искрящимся на солнце пенистым барашкам, обгоняя друг дружку, летели метлы сборной Слизерина, дубовый преподавательский стол, словно огромное ископаемое животное, величаво разрезал тяжелые рокочущие волны.

Море поднималось всё выше; Снейп, зачарованный, опустился на кровать.

* * *

Ровно в половину седьмого мадам Помфри поднялась в лазарет с подносом градусников и влажных полотенец. Напевая себе под нос недавний хит «Ведуний», она быстро пробежала про лестнице, но замерла как вкопанная, увидев на пороге профессорской палаты рыжеволосую первокурсницу, устало прислонившуюся к двери. Она встречала её раньше, кажется, это её неугомонные братья играют за Гриффиндор и вечно что-нибудь себе ломают. Как же их… То ли Уизли, то ли Кизли…

— А почему ты не в постели? — весело поинтересовалась Поппи. Наверняка, девочка встречалась здесь с Поттером или… — Ты ведь к профессору? Я так рада видеть, что он поправляется! Волшебно, не правда ли?

Девочка смахнула с лица спутанные пряди волос и подняла на неё взгляд. От удивления целительница чуть не выронила поднос: на неё ещё никто так не смотрел. В этом взгляде смешались бесконечная усталость, бесконечная боль, совсем недетская хитрость и расчетливость, но больше всего её напугало выражение мрачного удовлетворения, промелькнувшее в кристально чистых, почти прозрачных голубых глазах.

— Он нескоро поправится, — твердо сказала девочка, — Во всяком случае, не раньше, чем закончатся каникулы.