Жизнь после смерти

ГАРРИ ПОТТЕР БУДЕТ ГОВОРИТЬ

«Еженедельный Пророк», передовица

— Сколько, Поттер?

Он вытянулся и похудел, его бледные костлявые руки скользили по обшлагу рукава, его лицо же было скрыто в тени красной телефонной будки — той самой, что ведет в министерство.

Я не сразу понял вопрос. Как завороженный, рассматривал его пальцы, вспоминал газетные страницы, сплошь устлавшие Косой Переулок, нервные выкрики Перси, белые лица присяжных.

— Что? — спросил я, очнувшись.

— Сколько ты хочешь за молчание? За добровольный уход? За свое не-участие в процессе?

Признаюсь, как я ни готовился к разговору со Снейпом — первому за все эти месяцы — у меня перехватило дыхание.

Чертов-сукин-сын.

Я глядел, как его рука нырнула в один из бездонных карманов черной мантии и вытащила оттуда помятую пачку обыкновенных магглских сигарет. Теплый огонек зажегся в клочке темно-фиолетовой тьмы за телефонной будкой; Снейп неторопливо затянулся.

Деньги, небось, подсчитывает. Десятки, сотни, тысячи золотых галлеонов, которых ему предстоит лишиться по малейшему моему слову. Мантии из чистого атласа. Библиотека, кишащая, как тараканами, редкими брошюрками, сияющая в скромной торжественности рукописными изданиями двенадцатого века. Вся эта сверкающая лаборатория с шерстью единорогов, когтями нарлов и прочим дерьмом.

Особняк в Кенте.

Готическая уродина с рогатыми химерами, фамильными портретами и старым облезлым полтергейстом.

Я начинаю злиться, да, я уже начинаю злиться. Эй, Снейп, а как насчет месяца жесточайшей бессонницы? Снотворного, которое я глотал как драже «Берти Боттс»? Моей неубранной постели, непрекращающихся истерик Джинни, Хагрида, рыдавшего, как ребенок, на моем плече после похорон, как насчет тонн писем, слез, уговоров, что ты скажешь на это?

Что ты скажешь на то, что любил Дамблдора так, как не любят ни отца, ни друга, ни возлюбленного, как можно любить только самое светлое, что есть в этой жизни?

Как несуществующего бога. Как солнце.

Эй, Снейп! Что было бы, если бы погасло солнце? Сколько бы галлеонов ты заплатил?

Дай мне миллион, и покончим с этим.

— Всё, что мне надо, — с усилием говорю я, — посадить вас в Азкабан, профессор. Тогда, может быть, мне станет легче.

— Ну, ну, Поттер, — неожиданно примиряющее произносит он, и свет уличного фонаря выхватывает из полумрака его бледное узкое лицо.

Снейп снова затягивается и выпускает мне в лицо струйку дыма.

— Хочешь? — он подносит к самому моему носу пачку сигарет.

А сигаретки-то дерьмо, профессор. Я вырос среди магглов и знаю, что курят представительные мужчины в пиджаках, чем радуют себя всякие пожилые профессора за бутылкой «Шато Петрус».

А вот от этого тащатся только студенты на задворках колледжа, нацепив на себя розовые пуховики, лаковые штиблеты и огромные дымчатые очки в стиле шестидесятых, небогатые художники и посредственные музыканты.

— Я не буду эту дрянь, — нарочно ворочу нос и корчу физиономию. Пусть ему хоть на минуту станет не по себе, когда он поймет, что его сопливый ученик отказывается от предложенной им сигареты.

Он молча убирает пачку и, кажется, усмехается в воротник мантии.

Я представляю, как он стоит где-нибудь у себя в Кенте, на заднем дворе, где снуют домовые эльфы, стоит в полосатых пижамных штанах и курит, выпуская струйки сизого дыма вверх, к острым шпилям.

Эй, Снейп.

Шалость не удалась.

— Простите, но мне пора, — неожиданно злобно заявил я и сделал несколько шагов к телефонной будке, но Снейп перегородил мне дорогу.

— Где ты теперь живешь?

— Зачем вам знать?

— Наведаюсь как-нибудь в гости, — ухмыльнулся он.

— Лучше я навещу вас как-нибудь в Азкабане. Постойте… — я изобразил виноватую улыбку, — нет, не навещу.

Это было жестоко, ну и хрен с ним. Не думает же Снейп, что я буду возиться с его уважаемой персоной, как с больной бабушкой, да притом, что собираюсь через пару дней произнести с убийственным пафосом «Вот убийца».

Вот он, взгляните сюда, дамы и господа, перед вами убийца.

Вот он, курит дешевые сигареты за телефонной будкой.

Я натянул куртку, потому что внезапно похолодало, и аппарировал к чертовой матери. Нет, блин, к Перси. Ему все время надо со мной поговорить.

* * *

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал Перси.

Перед ним на неком подобии разделочной доски лежат в ряд полузасохшие суши. Когда, спрашиваю я, их слепили. Верно, рыба умерла от старости, а рис сварили в конце прошлого тысячелетия. Он лежал аморфной массой в каком-нибудь темном подвальчике, и изредка приходил немытый косоглазый поваренок с грязью под ногтями, чтобы откромсать от этой допотопной глыбы влажный, холодный кусок и сделать эти мерзкие бутерброды.

— Вряд ли, — отвечает Перси, — это довольно дорогое заведение.

В этом-то вся и беда. Этот человек начисто лишен чувства юмора. Многозначительно молчу и заказываю лапшу с курицей.

— В этих газетах, — говорю я, — меня выставляют каким-то гребаным героем. Что-то вроде матери-героини. Или кавалера ордена «Стоим насмерть». Его, блин, все посылали, а он все равно пер с упорством подвальной крысы. И добился в конце концов своего. На моем месте должен был быть ты, ведь это ты бегал по отделам, договаривался с людьми, платил взятки…

— Гарри, это могло бы помешать процессу. Я же адвокат, как никак. А вообще, ничего плохого они о тебе не написали. Все по плану?

Я кивнул, сосредоточенно наматывая на палочку длинную, как гриппозная сопля, лапшу.

Все по плану, Перси.

Устало трясу головой.

— У меня такое ощущение, что тебе все равно, — недовольно замечает Перси.

Нет, ну что ты.

Я мечтаю, чтобы Снейпа посадили. Да я сам готов разрезать его на кусочки ржавым столовым ножом.

— Эй, ты с этим поосторожнее. Не хватало ещё, чтобы тебя обвинили.

Хрюкаю в свою лапшу.

Сказать тебе по правде, Перси?

Ненависть была где-то первые две недели. Тогда, ух, вот тогда меня реально все это занимало. Тогда мы и встретились, помнишь? Отомщу убийце директора, дом продам, забуду мать родную и все в таком духе. А сейчас нет уже никакой ненависти — и последняя встреча это ярко показывает — остались лишь эти, как их? Принципы.

Маленькие твердые мозоли где-то на внешней корочке головного мозга, они трутся о твой череп и никак не дают тебе покоя.

— Погоди, — он перебивает меня, — что за сегодняшняя встреча?

Что я, не сказал что ли?

Ну, говорю я, сегодня Снейп отловил меня у выхода из министерства и пытался подкупить.

То есть как это — подкупить?

Предлагал мне деньги за мое молчание.

Честное слово, я думал, он прошибет потолок. Никогда ещё не видел его в таком возбуждении.

Такое чувство, что я сообщил ему, что он выиграл в лотерею миллион.

Миллион галлеонов, мистер Уизли, для вас и по двести тысяч каждому присяжному. И ещё замок в Кенте, похожий на скелет бронтозавра в Британском Музее.

Он задыхался, комкал в вспотевших ладонях салфетку, подскакивал на месте, жал мне руку.

Он был в восторге, ей богу, он ликовал.

— Эй, Перси, это не значит, что я выпросил у него коттедж в Бургундии для нас двоих, — осторожно предупредил я.

— Гарри! — как-то совсем нездорово взвизгнул Перси и, подпрыгнув последний раз, важно изрек, — ты ничего не понимаешь.

Гарри, твердил он, не в коттедже дело. А в том, что Снейп выдает сам себя, он пытается заключить с тобой сделку, тем самым признавая свою вину, понимаешь ты теперь или нет?

— Но я и так знал, что он виноват, — говорю я, — я же видел, как он убивал старика.

— Да, но суду нужны доказательства, понимаешь? Эх, вот если бы как-то смог зафиксировать попытку подкупа, дело было бы в шляпе, мы посадили бы этого дьявола за решетку! Слушай, а он ничего не говорил о следующей встрече?

— Он вроде как спрашивал мой адрес, — неуверенно пробормотал я, — но я не дал.

Перси начал сдуваться, как воздушный шарик. Его детский восторг начал по немного испаряться, уступая место обычной деловитости.

— Значит так, — он стал загибать пальцы, — если ему нужно тебя навестить, он сделает это, найти твой адрес для него не проблема. Он есть в каждом телефонном справочнике. Даже на твоих квитанциях из химчистки.

Хммм.

— Но ты должен быть готов выудить из него столько, сколько сможешь. Притворяйся, что не расслышал, переспрашивай все по много раз, уточняй, сколько он сможет тебе заплатить. Не соглашайся ни в коем случае, просто заставь его говорить подольше.

Будь дебилом, Перси, я понял. Но что дальше?

— А дальше — помнишь историю с Ритой Скитер?

Я не собираюсь превращаться в сороконожку!

— Да нет же, помнишь, ты рассказывал мне, как вы с Роном пытались уличить её в использовании электронного жучка? Мы сделаем то же самое. Снейп почувствует любую магию, любые записывающие и подслушивающие чары. А о магглских уловках он не имеет понятия!

Раздобыть жучок, говорил Перси, не проблема. У отца таких несколько, он обожает в них ковыряться. Несколько лет назад близнецы утащили парочку и установили в туалете. А полученную пленку поставили вместо песни Золушки на детском утреннике у Джинни.

Отлично, сказал я. Можно, я не буду записывать туалетные симфонии?

* * *

Я сделал всё, как велел Мистер-серьезный-адвокат, и лег спать. А на следующий день проснулся разбитым, словно всю ночь грузил арбузы.

Сидя в своей маленькой захламленной квартирке на таком же маленьком ущербном унитазе я вспоминал свой сон. Что-то очень глючное, дурацкое и бесполезное, как и вся моя жизнь.

Почему я говорю бесполезное? Потому что есть чудаки, которые записывают по утрам свои сновиденья, а потом пишут рассказы по этим записям или рисуют картины. Как Сальвадор Дали.

Никогда он мне не нравился.

Не имеет значенья. Просто никто никогда не создаст ничего стоящего из черно-белого глюка длиною в ночь, по то, как Снейп, выряженный в клетчатый плащ и кепочку Шерлока Холмса, ворует из химчистки мои несчастные пожеванные квитанции. Он изучает их в лупу, записывает адрес, и вот — три, два, один…

Тук-тук-тук, мистер Поттер.

Ха-ха-ха, это всего лишь Джинни.

Как дела детка, ты что-то забыла?

— Придурок, — бросает она, злая, как фурия. Её чулки порвались где-то в области колена — неудивительно, все эти выпирающие кости у неё ужасно острые — и паутинками расползаются до самой щиколотки.

Она взмахивает своими рыжими волосами, глядит в мутное зеркало, поправляет макияж, влетает в кухню и начинает хлопать ящиками.

— Пусто… пусто… пусто! Поттер!

Ну что тебе, Джин, спрашиваю я. Зачем ты вообще сюда приходишь, если порвала со мной месяц назад?

Что тебе надо, спрашиваю я? Моя слава матери-героини?

Она должна принадлежать Перси.

Мои деньги?

У меня их нет.

Правда, на днях один чокнутый профессор предлагал мне виллу на Карибах, я сначала подумал, что на тамошнем пляже ты неплохо смотрелась бы в бикини, а потом вспомнил, что мы расстались — и отказался.

— Ты совсем свихнешься, Поттер, — шипит она, стуча в дверь ванной, — я вижу, что ты сходишь с ума. У тебя нет ни крошки еды в холодильнике, и не отрицай, я все перетряхнула!

Что же там перетряхивать, если ничего нет?

Там-бам-бам-бах!

Она колотит в дверь.

О, погоди, милая, я ещё не закончил свой туалет.

— Открой, придурок! Чем ты там занимаешься? Ты опять с бутылкой?!

Я не пью, Джин. Единственный мой запой был в течение двух недель после похорон Дамблдора. Воспоминания не самые приятные, так что я решил не повторять.

Пусто, пусто, пусто.

В моих ящиках нет еды. Стены ванной обклеены фотографиями «Палящих Пушек», а по комнатам разбросаны мантии и носки. В шторах полно пыли, а голубой кафель испещрен подтеками кофе.

— Слушай, а зачем ты вообще сюда приходишь, а? У нас всё в прошлом. Почему бы не оставить друг друга в покое?

— Потому что, Поттер, никакой любви к тебе нет, а когда уходит любовь, остаются две вещи: отвращение к тебе и жалость. К сожалению, последнее и тащит меня в эту загаженную дыру.

Я встаю с унитаза и, как есть, в трусах открываю дверь. Чулок действительно порван.

— Ты похудел, — заявляет Джинни, проведя минутное обследование, — если весишь меньше шестидесяти, то это уже дистрофия.

— Не знаю. У меня нет весов.

— Я куплю, Гарри. Только пообещай мне вести себя нормально.

Она снова взмахивает волосами и, подбирая по дороге рубашки и носки, возвращается в кухню.

— Так. Здесь кое-какая еда и таблетки. И ещё новая мантия, на тебя смотреть страшно. В ней ты появишься в суде.

Новая мантия педерастической салатовой расцветки.

— Зеленый идет к твоим глазам, — с какой-то осадочной нежностью произнесла Джинни, — как дела в суде?

— По-прежнему, — отвечаю я, наливая в чашку вчерашний кофе.

Какая дрянь. Завариваю новый.

— Мое выступление назначено на пятницу.

— Ты готовишься? — грозно спросила Джинни, уперев руки в бока. В этот момент она была поразительно похожа на миссис Уизли.

На кой хрен мне готовиться, хотел спросить я. Я что, на гребаном детском утреннике?

Вот так всегда и получается, если учить всякую чушь по бумажке. Ты открываешь рот, чтобы спеть про дивный бал, а в магнитофоне смачный пук и звук сливаемого дерьма.

— Конечно, — с серьезным видом ответил я, — я, Гарри Поттер, находясь в здравом уме и трезвой па… Тьфу, в трезвом уме и здравой памяти…

— Это не отсюда.

— Ну, тогда просто…

Я вспомнил Холмса в кепочке и, с элегантной небрежностью облокотившись на холодильник, произнес: «Все элементарно. Вот вы, сударь, и есть убийца».

— Клоун, — пожимает плечами Джинни и готовится уходить, — не забудь про еду.

— Кстати, слышала анекдот?

Она отворачивается и натягивает пальто.

— Почему у Холмса никогда не было детей? — кричу я напоследок.

Джинни завязывает пояс и, не обращая на меня внимания, выходит за дверь.

— Элементарно! — воплю я, как полный придурок, выбегая на лестничную площадку, — Ватсон!!!

* * *

Свифт пишет, что король лилипутов был таким маленьким, что мог наблюдать движение минутной стрелки.

Блин, бывают моменты, когда мне хочется уменьшиться в десять, нет, в двадцать раз только ради того, чтобы увидеть, что эти долбанные часы работают. По-моему они встали часа три назад.

Я говорю о больших мраморных часах с золотыми стрелками, висящими в зале Уизенгамота. Судья стучит молотком, призывает к порядку, парочка хмурых потеющих авроров вытаскивает из суда изнемогающих от скуки репортеров.

А что вы ждали?

Гарри Поттер будет выступать только в следующую пятницу.

Заседание должно, черт его побери, закончится в пять часов. Все сверлят меня взглядами.

— Прошу заметить, — говорит Перси, — что обвиняемый Снейп…

— Протестую, обвиняемый Снейп…

— Когда всё это закончится?

— Я прошу слова.

Сонная муха жужжит под потолком, один из присяжных обмахивается, как веером, папкой с протоколом. Очки судьи то и дело сползают на нос.

Снейп с презрением смотрит на собственного адвоката, мелкого белобрысого парнишку, очевидно, нанятого на эту роль лишь формально. Парнишка сидит и с умным — насколько это для него возможно — видом изучает Важные Документы.

А Снейп тем временем ведет дело, общается с Перси, протестует, просит слово, взывает к присяжным.

Сам себе адвокат, блин.

Минутная стрелка медленно и торжественно подползла к двенадцати, и часы заиграли какой-то пошленький вальс, который, к слову, никто и не услышал: такой в этот момент поднялся шум в зале.

Все поднимаются и поспешно хватают свои папки, будто опасаясь, что судья снова поднимет свой молоток и произнесет своим монотонным скрипучим голосом «Ещё минутку, пожалуйста».

Все почти бегом покидают зал.

Я стою и внимательно изучаю сэндвич с рыбой в буфете. Он мне не нравится.

Джинни говорит, что у меня навязчивые идеи, и что потому я дистрофик и вообще

козел. Но что можно сделать, если кусок постной рыбы выглядит ужасающе жирным, он покрылся какой-то слизью, черт его побери. А хлеб, по-моему, был подсушен, чтобы не так быстро возникала плесень. Но это ему не помогло.

Нет, мне определенно не нравится этот сэндвич.

— Полностью согласен с вами, мистер Поттер, — донеслось из-за спины.

Черт, я что, сказал это вслух?

Со вздохом поворачиваюсь к Снейпу. Бледный паренек плетется за ним, согнувшись под папками документов. — Можешь идти, Джастин, — говорит профессор.

Таких вот щуплых типов всегда зовут Джастин. Или Кевин. Ну, на худой конец, Колин.

Мы остаемся одни в полутемном буфете, всех остальных ждут дома с жареным цыпленком или овощным рагу по-провансальски. Ладно, я все равно не буду есть эту дрянь.

— Здрасьте.

— Поттер, ты же не будешь есть это?

— Нет, а что? — с подозрением смотрю на Снейпа.

— Хочу позвать тебя поужинать.

Как в любовных романах, блин. Да что он там говорит, я же не педик?

Я не принимаю ваше приглашение, профессор Снейп. Я не верю в ваши чувства. Нет, это не любовь.

— А вдруг вы захотите меня убить? Я же собираюсь испортить вам жизнь.

Испортить — это ещё мягко сказано.

— Неужели истинный гриффиндорец боится остаться наедине со своим бывшим профессором зельеварения?

Знает, куда бить, гад. Все, что осталось во мне святого — это мои принципы, моя бесконечная благодарность Джинни и факультетская гордость.

Ок, я сдаюсь, профессор. Вам очко.

— Ладно, только говорить с вами я буду у себя дома. Там труднее спрятать труп.

Снейп изображает кислую улыбку, и мы аппарируем.

* * *

— А вы глупее, чем я ожидал, мистер Поттер, — заявляет Снейп с порога, — вы не хотели давать мне адрес, а теперь сами привели меня к себе домой. И кроме того вы забыли, что на время процесса меня лишили палочки.

Пожимаю плечами и бреду на кухню.

Бум-бум-бах-пусто.

Снейп внимательно смотрит мне вслед.

Оборачиваюсь, ибо этот взгляд может просверлить тебя насквозь.

Что?

— Да нет, ты не глуп, — глубокомысленно отмечает Снейп, — тебе просто все по фигу. Поттер, честное слово, у тебя такой вид, словно ты вторую неделю под кайфом.

Он сказал «по фигу»? Он сказал «под кайфом»?

— Идите к черту.

К тому времени я уже наткнулся на пакет из «Круглосуточной магии», тот, что принесла Джинни, и вывалил на заляпанный стол буханку хлеба, какой-то сыр, пачку риса, яблоки и два пакета вишневого сока.

— Ужин, — с мрачным пафосом продекламировал я.

Иногда это смотрится прикольно. Я не шут, честное слово, но время от времени появляется желание отмочить что-нибудь эдакое. Типа проорать тупой анекдот на всю лестничную клетку, покривляться перед Джинни, или вот скопировать сального урода Снейпа.

Мне как-то действительно всё по фигу.

Что-то словно хрустнуло во мне, что-то внутри навсегда сломалось после той сцены в Хогвартсе. Когда я узнал правду о Принце-Полукровке, когда я видел, как закрываются глаза Дамблдора, я тогда бегал за Снейпом, как полный придурок, и все вопил «Трус! Остановись ты, трус!».

Так вот, наверное, это был мой последний всплеск эмоций за эти полгода. А потом я выпил за вечер бутылку виски в гордом одиночестве, заполировал эту красоту пивом, чтобы отпраздновать открытие сезона: Большой Запой Звезды Магического Мира. Умница Джинни стерпела все это и откачивала меня в течение недели. Но как-то так случилось, что Гарри Поттера к тому моменту уже не существовало. Словно внутри у меня разлилась едкая желчь, смешалась там с алкоголем и разъела, растворила всю эту горечь, и ненависть, и любовь, если она была, конечно — словом, все то, чем жил и дышал такой славный мальчик, как я.

Вот он, убийца. Гарри Поттер против Гарри Поттера.

Последняя схватка (тут должен звучать дьявольский хохот?).

— Вот после этого мне снесло башку окончательно, — неожиданно вслух признался я, — Джинни швырнула в меня бронзовым подсвечником.

— Сочувствую, — откуда-то из гостиной отозвался Снейп.

Я заметил, что вот уже пять минут стою, как памятник неоправдавшимся ожиданиям, перед холодильником. Эй, а что это там Снейп делает?

Неужели он развалился в моем кресле, включил телек и смотрит «Сокровища лондонского зоопарка»?

Я молча захожу в гостиную: он наклонился над столом и растирает в порошок какой-то сиреневый брусочек, похожий на лавандовое мыло.

— Слушайте, если эта дрянь впитается в мой стол и будет ещё месяц вонять, как кусок гребанного «Чеддера»…

— Лови, Поттер.

Как это мило: все любят упражняться со своими рефлексами. Крикнешь вам «Лови!!!!» и подбросишь что-нибудь в воздух — нос разобьете, но кинетесь шутнику на встречу. А если это была бы граната? Или зажженная рождественская петарда?

Я действительно бросился вперед и поймал. В моем случае это оказалась какая-то странная рулька из папиросной бумаге, поменьше обычной сигареты.

— Ты куришь, Поттер?

Я, мыча что-то нечленораздельное, замотал головой. Уже же предлагал мне у телефонной будки!

— Поттер, ты куришь травку?

* * *

— Слушайте, мне действительно не нравится то, что здесь происходит. Я вас не приглашал в свой дом курить всякую дрянь над моим журнальным столиком, вы хотели поговорить со мной, и я согласился пустить вас только для того, чтобы…

Пахучий тлеющий косяк затыкает мне рот, и Снейп выдыхает струйку сиреневого дыма. Мы курим на двоих — одну затяжку делает Снейп, передает мне косяк — и затягиваюсь я.

— А я и пришел по делу, Поттер. Все хочу наставить тебя на путь истинный.

— И в чем он заключается, этот ваш истинный путь? — не удержался я.

Я передал ему косяк, и Снейп неспешно всосал свою порцию сиреневой дури. При этом он говорил и двигался совершенно трезво, в отличие от меня. Признаться, с непривычки у меня уже глаза собрались в кучку и я в состоянии какого-то беспокойного кайфа взирал на профессора по ту сторону расплывающейся дымовой завесы.

— Ты вообще здесь убираешься? — неожиданно спросил он, обводя взглядом захламленную комнату.

— Джинни недавно протирала окна, — пробормотал я, ерзая в кресле.

Наверное, она тут и убиралась — только я никак не вспомню, когда. В памяти всплывает только старая истертая картинка: она стоит, тоненькая, как перьевая линия, на шатком стуле и стирает с окон пыль. Но вот дату никак не определю. Должно быть, ещё в эпоху Великого Запоя.

— Еду тоже принесла миссис Уизли? — строго спросил Снейп, выпуская дым.

— Дайте папиросу, — раздраженно бросил я, ибо он затягивался уже второй раз.

Легкие мои не заполнялись таким клевым сиреневым дымом, а потому в них возникала ужасно противная сухая пустота, словно во рту с похмелья.

— Не дам, — спокойно ответил Снейп, — пока не скажешь мне правду.

Я заворочался в кресле, подумал было соврать, но почему-то врать было лень. Да и к тому же я подозревал, что в таком состоянии не соврешь нормально, Снейп раскусит, и тогда, вероятно, мне придется идти спать с этой пустотой внутри, словно я проглотил надутый полиэтиленовый пакет.

— Ну да, она. А теперь давайте косяк.

Чертов профессор никуда не торопился. Я стал судорожно глотать воздух, надеясь снова вдохнуть сиреневый дым, но этот сукин сын и сам перестал курить. Я сидел и обреченно глядел на то, как пропадает добро, как длинный столбик фиолетового пепла нарастает на конце папиросы.

— Не могу поверить, что выучил такого вот дегенерата, — меланхолично пробормотал Снейп, глядя в потолок, — как я мог?

Косяк он так и не отдавал.

— Да ладно, — мне почему-то захотелось его утешить, — уж лучше, чем если бы вы воспитали Темного Лорда.

Профессора неожиданно развеселило мое милосердие, он протянул мне папиросу; я с наслаждением затянулся, и комната поплыла перед моим глазами, торжественно и плавно, как в заторможенном детском калейдоскопе. Черные ножки стола чередовались с разбитыми голубыми тарелками, тарелки — с носками, красными, белыми и коричневыми.

— Нет, — после некоторого молчания произнес он, — не лучше. Темным Лордом можно гордиться, он велик, хоть и дела его ужасны. А Гарри Поттером, во всяком случае, сегодняшним Гарри Поттером гордиться нельзя.

— Ну, зато я не убийца, — обиделся я и зажал косяк.

Кресло покачнулось, и какое-то мгновение я думал, что упаду. А оказалось, что у меня просто кружится голова.

Снейп поднялся, подошел ко мне и неподвижной черной скалой навис над бедным дистрофичным Гарри Поттером.

С минуту он не отводил от меня взгляда. Хотя, может быть, и больше — на мои слова трудно полагаться, когда я в таком состоянии. Может, он смотрел всего три секунды, а может, и четверть часа. Я же вообще в первый раз по-настоящему принимал наркотик, что бы там не говорили о безобидной марихуане, пусть и сиреневого цвета. Как-то в начале года Невилл дал мне нюхнуть измельченный лист какого-то Пустоцветника Дождевого — это то, чем балуются подрастающие мандрагоры. Так вот, ощущение было примерно то же, только в десятки раз слабее.

Слышал я, конечно, чем занимаются старшекурсники по выходным за теплицами. Но меня все не приглашали: видимо, потому, что после истории с публикациями Скитер все думают, что я постоянно нахожусь под прицелом камер, и вот-вот из-за кустов выпрыгнет репортер с криком «Улыбочку!». Чушь, вот и я так считаю.

Совершенно неожиданно две сильные руки схватили меня за шкирку и встряхнули в кресле — я чуть не выронил косяк, честное слово. Но даже если бы и выронил, это было бы все равно, потому что Снейп вытащил его у меня изо рта и под мое протестующее мычание безжалостно расплющил в тарелке.

— Вы хуже, чем убийца, Поттер, — прошипел он прямо мне в ухо, — вы клочок разлагающейся материи, к вам можно испытывать только отвращение и жалость.

Что-то подобное я слышал от Джинни, говорю я.

— Попытки хамить довольно жалки в вашем исполнении, — продолжал профессор, до боли стискивая моё запястье, — вы ничего не стоите, ни славы, ни внимания, ни заботы добросердечной мисс Уизли. Где ваши друзья, скажите?

Рон… Я поморщился и заныл, и тогда Снейп отпустил мою руку.

Рон счастлив с Гермионой, им и без меня хорошо. Это всегда, твержу я, всегда случается, я тут не при чем, им просто нет до меня дела, они слишком увлечены друг другом.

Когда я был с Джинни, я и не вспоминал о них.

— Где ваша девушка, а, Поттер? Вы ведь её так любили.

Я же говорю вам, профессор, она запустила в меня канделябром. Как в старых фильмах. Как в рыцарских романах.

Раз, два, три, Поттер, я тебя ненавижу.

— Неблагодарный сопляк, — шипит Снейп, и его язык почти касается моего уха; я невольно отстраняюсь, — в прошлую нашу встречу я предполагал, что ты хоть что-то собой представляешь, я думал предложить тебе сделку, разговаривал с тобой, как с нормальным человеком. Теперь же я понимаю, что ты не заслуживаешь и этого.

Комната качается, как в игре «Мореволнуетсяраз», потолок взметается до небес, а тусклая лампочка затмевает луну в своей поразительной чистой красоте.

— Ты хоть понимаешь, что сейчас я могу сделать с тобой всё, что угодно? Дать тебе опиума. Вколоть тебе в вену годовую дозу Веритасерума. Заставить подписать чистосердечное признание о чем угодно, да хоть о том, что это ты, сопляк, убил директора, я могу, в конце концов, сам тебя убить к чертовой бабушке, ты никто, ты это осознаешь? Я могу просто схватить тебя в охапку, — его жесткие холодные пальцы на моем затылке, — и трахнуть тебя на этом загаженном полу, как мне хотелось бы, а потом уйти, оставив тебя подыхать здесь от омерзения к самому себе.

Вот, кажется, в эту секунду я и отключился. Думаю, курить траву на пустой желудок — не самая лучшая идея, а я ведь и забыл, что с утра ничего не ел. Я не то чтобы упал в обморок, меня как бы парализовало, словно я оказался вдруг закутан в вату, я не мог двигаться, но продолжал чувствовать и понимать то, что происходит вокруг. И если бы Снейп начал бы лезть своими скользкими пальцами мне под майку, я бы заорал, честное слово, заорал бы так, что перебудил бы весь дом.

«Как бы ему хотелось» — что это-то значит? Наверное, думал я, покачиваясь на теплых волнах бессознательной мути, он какой-нибудь опасный извращенец, из тех, кто возбуждается от мертвых маленьких зверюшек вроде меня. Мне было страшно и мерзко, а ещё меня ужасно тошнило, и я искренне надеюсь, что не опустошил тогда свой желудок на Снейпову мантию. Потому что это был бы финиш. Точка. Тогда я бы сам попросил его вколоть мне какой-нибудь яд и оставить, наконец, в покое.

Но Снейп не стал меня раздевать, он подхватил меня на руки — я понял это по тому, как екнуло в желудке — и поднял с кресла.

Через несколько секунд я уже очухался и обнаружил себя лежащим на собственной постели. В одежде.

Что ж, все не так плохо, ура, ура.

Когда я с утра открыл глаза, первым, что я увидел, было бледное лицо Северуса Снейпа где-то в нескольких сантиметрах от моего носа. Должен вам сказать, что с утра эффект подобного зрелища достаточно велик, и такого пробуждения я никому не желаю.

— Поднимайся, — сказал профессор.

Знаете, он бы ещё лег со мной в постель, честное слово. Когда эта шальная мысль промелькнула в моей голове, признаюсь, мне стало не по себе.

Должно быть, мои чувства в этот момент отразились на моем помятом лице, и Снейп великодушно отвернулся, бормоча при этом что-то язвительное про поруганную добродетель.

Он направился в кухню, непривычно худой и высокий без своей огромной мантии.

— Я же сказал, Поттер, вставай.

Продолжал валять в постели. Сказать вам честно? Мне было не по себе. Как-то жутковато после вчерашнего. Ну, согласитесь, вчера этот человек грозился вас убить, а сегодня он стоит в вашей кухне и заставляет вас немедленно вставать и идти чистить зубы.

— Поттер!

Я не стал нарываться и встал.

После того, как я, облаченный в домашние штаны и майку «Гордость Гриффиндора», покрытую полузасохшими кусочками зубной пасты, вышел из ванной, меня встретил неожиданно приятный запах каких-то пряный приправ и горячего омлета.

Дивная картина! Северус Снейп сидит в моей маленькой кухне, в — ха, ха, ха! — полосатых прихватках Джинни, и читает утреннюю газету.

Знаете, есть что-то особенное в людях, читающих по утрам на кухне газету за чашкой кофе. Они будто приварены к этой самой кухне, из окон на стол всегда падает широкая полоса солнечного света, и она на удивление органично вписывается в этой пейзаж-портрет-натюрморт. Как будто этот самый Снейп всю свою жизнь провел в этой кухоньке, принимая здесь гостей и устраивая вечерние посиделки за бутылкой вина. Ну не свинство, а?

Вот и я говорю — свинство.

Меня слегка затошнило от этой славной картины, и я, не дожидаясь особого приглашения к собственному столу, уселся уплетать омлет, дожидающийся меня на тарелке.

— Вкусно, — пробормотал я, и это была первая моя реплика за это утро.

Снейп фыркнул и перелистнул страницу «Еженедельного Пророка».

— Жаль, что вы не интересуетесь светской хроникой, мистер Поттер, — сказал он, — иногда тут пишут презабавные вещи, — вот, например «Гарри Поттер и Северус Снейп: история отношений»…

Я в некотором отупении поднял на него глаза, но решил что остывающий завтрак куда важнее.

А Снейп тем не менее начал читать здоровенную статью на развороте:

— «Магический мир застыл в ожидании драматического действа, что развернется в пятницу в зале Уизенгамота. Что же нас ждет: столкновение умов, характеров, темпераментов? Изучим же с самого начала историю взаимоотношений обвиняемого и главного свидетеля, Северуса Снейпа и Гарри Поттера…»

Потрясно, говорю я. А откуда вы взяли кофе?

Бах, газетой по столу. Блин, я же могу остаться заикой.

— Слушайте, когда я говорю! Что вы думаете, о чем написано в этой статье? О том, как ваш крестный хотел меня убить? О том, как ваши родители отравляли мне жизнь? О том, как вы начали грубить мне с первого же урока?

Гарри Поттер и Северус Снейп: счастливое воссоединение. Неплохое название для любовного романа. Сиквела к роману. Сиквела к сиквелу — наверное, даже так. Только никто не будет читать про мой гребаный сиреневый вечер, про мои галлюциногенные сны и про перепалки с Джинни.

Северус Снейп и Гарри Поттер: свирепое подавление.

— Так нет же, ничего подобного! — процедил Снейп, чуть ли не брызжа желчью в мою сторону.

Я на всякий случай отодвинул тарелку.

— Они пишут, Поттер, что… Нет, я лучше процитирую: «Гарри Поттер, чей быстрый, смелый и независимый ум известен всем и каждому, с напором прокладывал себе дорогу к знаниям. Он шел к вершине и по праву считался одним из самых многобещающих учеников профессора». Катастрофа, — заявил он, комкая салфетку.

Слушайте, заявляю я на правах хозяина, меня не касаются ваши переживания. Дайте мне хренов кофе, и давайте прощаться.

В какой-то момент я подумал, что он предложит мне тостов — такой пугающе-миролюбивый у него был вид.

Все было правильно — и полосатые прихватки на столе, и запах омлета, и кофе, и полоса солнца, ровная и гладкая, как доска.

— Послушай, — вкрадчиво проговорил Снейп, — надеюсь, ты понимаешь, что твои несчастные показания — это ещё не всё, а уж учитывая тот факт, что ты просто жалок и не сможешь хорошо выступить в суде, то вполне вероятно, что мне удастся избежать наказания. Но в таком случае я не намерен бросать свою работу и школу, и с первого сентября Хогвартс вновь примет меня в свои объятья. И тебя, Поттер, тоже.

Я сглотнул.

Мерлин, ну что же я, правда такой жалкий? Я слишком зациклился на чертовой пятнице, на этих пуках и вердиктах, на присяжных и Азкабане. И как-то совершенно не думал о том, что, собственно, будет дальше.

В ответ я вяло поковырялся в холодном омлете.

— И поэтому, — торжествующе заключил профессор, — я искренне советую тебе изменить свое поведение и хорошенько подумать над тем, что вылетает из твоего слюнявого рта. Потому что я вполне могу превратить твою жизнь в ад, Поттер, запомни это хорошенько.

Он откинулся на стуле так, что лицо его оказалось в тени. Меланхолично помешав кофе, он взглянул на меня сквозь опущенные ресницы и со вздохом заметил:

— Что касается моих переживаний, то в наибольшей степени меня беспокоит моя репутация в свете грядущего громкого события. Мне стыдно за то, что вас принимают за моего лучшего ученика. И мне крайне неприятно сознавать, что… Кхм, впрочем, вчера я это уже говорил, не буду повторяться.

— Что вы говорили? — воскликнул я в притворном удивлении, — что касается меня, то я хорошенько помню, как вы грозились накачать меня опиумом после того, как накурили этой своей дурью…

— Поттер, — тихо и угрожающе.

— …А так же убить меня, вколоть мне яд и… и… — блин, но не опустился же я до того, чтобы процитировать Снейпу слово…

— «Трахнуть», Поттер, над этим вы так крепко задумались, — совсем уж зло проговорил профессор, и мне стало как-то совсем неуютно, — вы бы лучше над своим выступлением поразмышляли. Что же касается меня, то у всех есть минуты слабости, прошу заметить, что в тот момент вы выглядели намного хуже. В моем присутствии, мистер Поттер, я рекомендую вам оставить свои сексуальные предубеждения — ваша драгоценная невинность не пострадает.

Эй, Снейп, я понял! Я разгадал алгоритм, осознал закономерность, хотел закричать я. Как шипеть на меня и грозиться, так «Ты, жалкий сопляк». А как защищаться от справедливых упреков — так сразу «А вам, мистер Поттер…».

Вообще, его ответ мне совсем не понравился. И мне было, что возразить, но профессор с такой яростью буравил меня взглядом, что я промолчал, уткнувшись в чашку.

— Суббота, — убитым голосом провозгласил я.

Кажется, Снейп обиделся и сразу ушел, хотя насчет «сразу» я не уверен. После завтрака я заперся в спальне, сидел и смотрел, как за окном бегут облака. Делать было нечего, а выходить не хотелось: вдруг профессор начнет декламировать поэмы собственного сочинения или вслух разгадывать кроссворд в «Пророке».

Но когда я вышел, факт, его уже не было. Что делают в Лондоне в выходные?

Я уселся в кресло, а потом немного полежал на диване. Включил телевизор — там шел какой-то дурацкий бесконечный фильм про мать-одиночку (ох, что-то мне часто эти матери встречаются), которая воспитывала троих детей и то и дело посылала их папашу.

Это странно звучит, но в этот момент я даже жалел, что ушел профессор. Как никак, а с ним всё-таки веселее. Можно было поспорить, ведь прелестная дружеская перепалка отлично поднимает настроение. Можно было купить пиво и посмотреть порнуху… Но это я так, конечно, в шутку думал, потому что если бы мы со Снейпом и сели бы смотреть порнуху, то ему, как выяснилось, пришлось бы покупать отдельный телек, так как у нас явно разные предпочтения.

Мне было скучно. Хрен знает почему, но я не чувствовал себя так паршиво эти две недели, после того, как ушла Джинни и я жил один. Наверное, это сказалась вчерашняя травка и то, как круто меня опустили. Как говорится, гость ушел, а осадок остался.

Черт, мне было скучно. Рон с Гермионой отдыхали в Праге. Сидели в каком-нибудь уютном кафе с видом на Ратушу и пили горячий шоколад. Позвонить Джинни? Хрен дозвонишься, у неё внепланка в госпитале. Причем регулярная — каждую субботу.

От нечего делать я натянул джинсы, ботинки и, как был, в «Гордости Гриффиндора» и вязяной кофте вышел на улицу. Светило солнце, пели всякие пернатые и крылатые твари, но мне все равно было скучно.

Я побродил по магазинам и купил пива. Обычного, разумеется, не сливочного.

Знаете, когда я вот так вот шел по залитому светом бульвару и пил это самое пиво, я много думал об этом Снейпе и нашем с ним разговоре. И даже пришел к выводу, что, наверное, я не слишком правильно с ним разговаривал. И остался он только потому, что мне стало плохо под вечер. И с утра приготовил мне завтрак. Так, может, я всё-таки был неправ?

Честное слово, я гнал эту мысль как опасную заразу из своей головы, но она все

равно пилила мне черепную коробку, сверлила мозговую кость и все в этом роде.

Вот, слушайте, я скажу вам истину, не свою, но все-таки истину:

Счастье есть в отсутствии угрызений совести.

И я был бы счастлив, клянусь, я наслаждался бы своей бездельнической скукой в этот солнечный денек, если бы моя совесть — эта противная жужжащая и ноющая штука в моей голове оставила меня в покое. Но этого никак не происходило и поэтому я, затарившись ещё двумя бутылками пива, пришел домой и, воззвав к вездесущей Хедвиг, вручил ей послание примерно такого содержания:

Эй, Снейп, ты, конечно, злобный ублюдок и всё такое, но трава у тебя была отменная. Вот я думаю покурить как-нибудь ещё или купить у тебя немного. Сорри, в общем, за всё, — и спасибо за омлет.

Я сказал ПРИМЕРНО такого содержания. Какого именно я сейчас и не припомню, ибо пива всё-таки оказалось слишком много и для моего хрупкого организма это магглское пойло всё-таки оказалось чересчур крепким.

А я сидел на диване и ждал, все ждал ответа. Не знаю, сколько я просидел тогда — все как-то сливалось, но помню, что много думал о гомофобии, Шерлоке Холмсе и кофе, хотя от мыслей о последнем слегка мутило. Но я всё-таки сидел и с каким-то мстительным удовольствием представлял себе крепкий остывший кофе, засохшие суши, жирную рыбу и заплесневелый рис.

И от этого мне было хорошо.

* * *

Эй, Снейп, ты получил мое письмо, или это моя сова вылакала исчезнувшую четвертую бутылку пива и отправилась добирать спиртом в Хогвартсовскую лабораторию?

Это было примерное содержание моего второго письма к Снейпу. Когда оно было написано я тоже не помню, ибо в тогдашнем моем состоянии границы часов, дней и времен суток стирались — я пребывал в некоем космическом пространстве, темном и мутным, как кофе с молоком.

Избегая всяческих кофейных аллюзий, скажу без обидняков, что я пил пиво. Маггское, мерзкое дешевое пиво, и пил его много, и пил с удовольствием. Точно помню, что диктор по телевизору говорил про какой-то митинг в воскресенье, а это значило, к большому моему сожалению, что выходные подходили к концу, и пора было поднимать свою тощую задницу с дивана.

Вот был бы здесь Снейп, с сожалением думал я, он бы быстро меня поставил на ноги. Он такой, этот Снейп.

Я пил и курил пачку обыкновенных сигарет, которые зачем-то стащил в палатке. Это не значит, что склонность к клептомании украсила живописный букет моих пороков и душевных расстройств, мне просто надо было как-то оживиться, и я просто спрятал её в рукаве. Ловкость рук и никакого эээ… волшебства.

И ещё я смотрел телек и листал журналы Джинни.

Теперь я знаю, как готовить шоколадный торт-шифон, выводить с помощью специальных чар насекомых в диване и грамотно накладывать макияж.

Взбить белки с сахаром в густую пену. Добавить порошок какао.

Я наслаждался одинокими пьяными вечерами, хихикал над тупыми фильмами и кормил Хедвиг остатками профессорского омлета. Я лежал на диване, и смотрел в окно; я не глядел на часы.

И зря, потому что очень скоро всё это оборвалось, и весьма неприятным образом.

Я проснулся с дикой головной болью в два часа дня. Был понедельник. Шел, черт его побери, суд, на котором мне должны были выдать какие-то свидетельские документы, вроде повестки и сборника прав и обязанностей.

Трижды черт. И блин.

У меня было такое чувство, что шоколадный торт протек сквозь мои пальцы, покрылся плесенью и развалился на полузасохшие шоколадные крошки. Лихорадочно натягивая ботинки, я молился, молился о том, что никто не заметит моего опоздания, я бежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, чертыхаясь через слово из-за того, что так и не успел опохмелиться. Купив по дороге ещё пива, я с трудом аппарировал, но оказался возле телефонной будки ровно в два часа пятнадцать минут.

Ещё через две минуты все мои надежды и упования рассыпались в прах, подобно шоколадному торту-шифону.

Я обнаружил себя стоящим с диким видом на пороге Уизенгамота, в то время, как совершенно взбеленившийся Перси смотрел на меня с какой-то устрашающей обреченностью во взгляде, а остальные — судья, присяжные, репортеры, все, кто битком набил этот зал, обратили ко мне свои изумленные лица.

А стоял и молчал, как полный придурок, злясь на свою тупость и свое раздолбайство, проклиная всё на свете.

Тук-тук-тук, мистер Поттер, шалость не удалась.

Я стоял на пороге и ошалело рассматривал бородавку на щеке какого-то адвоката, молоток в жирных пальцах судьи, прилизанную белобрысую челку Джастина, очки, сползшие на кончик длинного носа Перси, и вдруг наткнулся — как натыкаются в темноте на стену — на четкий, бледный профиль Снейпа — крепко поджатые губы и знаменитый крючковатый нос — профиль, сотни раз воспроизведенный на страницах газет и журналов.

И внезапно все встало на свои места — сложное чувство, мне трудно его объяснить, но меня будто расколдовали, сняли какие-то алкогольно-дурманящие чары, и взгляд мой будто стал в единочасье ясным и просветленным.

Я не мог отвести глаз от профессора; тот и не смотрел в мою сторону, но это было, поверьте, не важно. Я стоял и пялился на него, в то время, как все шептались обо мне, и щелкали фотокамеры, и скрипели перья.

Когда тишину нарушил спокойный глубокий голос судьи, я, блин, даже этого не заметил.

Странно, да? Я не думал о том, что неплохо было бы употребить внутрь припасенный алкоголь, я даже не думал о шоколадном торте и Шерлоке Холмсе. Мне вдруг пришла в мою глупую голову неожиданно свежая мысль о том, что все эти дурацкие пьяные выходные, и мое ужасающее одиночество, и мое идиотское раздолбайство — это все как-то связано с нашей встречей со Снейпом и с тем, что мы наговорили друг другу утром, и с его обидой на меня, дурака, и с тем, что он не остался в субботу, а ушел.

Мистер Поттер.

Мистер Поттер, за неподобающее поведение, рассматривающееся как знак неуважения к суду, вам вынесено первое предупреждение.

Молоток стучит по металлической пластинке, призывая к тишине.

Второго предупреждения не будет. Вы просто будете лишены свидетельского права. А теперь подойти к столу мистера Уизли, и вам будут вручены необходимые документы.

Перси смотрит на меня с нескрываемой ненавистью. Это непросто объяснить, но ненависть — это не всегда враждебность. Не всегда злость. В случае с Персиком это была безнадежность и отчаянье, да такое, что, казалось, он сейчас завоет.

Ну ещё бы, лишиться главного козыря в игре.

— Все в порядке, — шепчу я ему, — это только предупреждение.

Он не нашел слов.

Звонок на перерыв прозвучал как нельзя кстати, потому что мне, во-первых, не терпелось выпить пива, а во-вторых, совсем не хотелось сидеть с этим бесноватым за одним столом.

* * *

Я вылетел из зала, как ошпаренный, и, спасаясь от журналистов, забежал в какой-то из многочисленных закутков атриума, где, задыхаясь, прислонился к стенке. Вряд ли меня здесь кто-то мог увидеть, поэтому я, особенно не мудрствуя, вытащил из бездонного кармана своей мантии бутылку магглского пива — и открыл её в этой прохладной тишине.

Вот это истинное волшебство: первый же глоток этого холодного шипящего напитка превратил запыхавшегося, красного и взлохмаченного мистера Поттера в красного, запыхавшегося, взлохмаченного и жутко довольного собою Гарри.

Всё-таки жизнь прекрасна.

И вот тут-то, когда золотистые пузырьки ударили мне в голову, я увидел Снейпа.

Снейп, облаченный в — а что бы вы думали? — строгую черную мантию разговаривал с одним из адвокатов, но не тощим перепуганным Джастином, а кем-то явно посолиднее. Его собеседник был высок и толст, на нем была шелковая мантия, и все это вкупе с цепочкой золотых часов, свисающей из кармана, свидетельствовало о том, что это была воистину большая шишка.

Совершенно автоматическим движением я зашвырнул банку из-под пива в ближайшую урну. А потом что-то дернуло меня — видимо, то, что я эти два дня думал о Снейпе и представлял его в своем воображении, а сейчас только повстречал — и я весьма бесцеремонно зашагал к беседующим.

Эй, Снейп, привет, как там твои дела.

Я писал тебе письма, и с твоей стороны невежливо оставлять их без ответа.

Возмущение сменяет недоумение в глазах Большой Шишки.

Глаза Снейпа наливаются кровью.

Слушай, я много думал о том утре и решил, что ты зря ушел. Мне было скучно.

Большая Шишка открывает и закрывает рот, вращая глазами, словно рыба, выброшенная на берег.

Снейп сжимает пальцы в кулак.

И я подумал, что было неплохо пригласить тебя к себе на вечерок, чтобы попросить, блин, прощения — как бы глупо это ни звучало.

— Достаточно, — рявкнул Снейп и сжал мой загривок так, что я чуть не заорал, — извините нас, — сказал он Шишке и, заведя меня за угол, аппарировал — такой знаковый рывок где-то под желудком, и тихий плеск пива где-то внутри.

-Я убью тебя, Поттер, я всё-таки убью тебя, — зашипел он; его длинные ногти вцепились в мое запястье; после этого на коже ещё неделю оставались красные полумесяцы, — ты соображаешь, что делаешь?

Я хотел ответить, я честно пытался, но чудесным образом из моих уст донесся только какой-то странный хрюк, и Снейп приблизился ко мне настолько, что, казалось, собирается укусить меня в нос.

После этого все пошло ещё страньше и чудесатее: он с изможденным видом прислонился к стенке, которая показалась мне подозрительно знакомой. Так и есть — оглянувшись, я понял, что профессор притащил меня в мою же квартиру.

Я пребывал в неком шоке, а Снейп тем временем стоял, закрыв глаза. После нескольких сладостных мгновений тишины он произнес с издевкой:

— Я-то думал, что ты окончательно сошел с ума. А оказалось, ты просто надрался с утра пораньше.

Ничего я не надрался, хотел возразить я, я опохмелялся как любой нормальный человек. И при этом я совершенно не пьян.

Но вместо этого я по-дурацки развел руками, потому что язык словно распух — он никак не хотел ворочаться во рту. Да в самом деле, что же это такое — всего одна банка пива!

Гарри Поттер и Северус Снейп: закованный Прометей и коршун, выклевывающий его печень.

В следующий момент меня схватили за шкирку и, прежде чем я успел опомниться, волоком потащили в ванную. Я скреб ногтями по паркету, волочил парализованными конечностями и всячески упирался, но Снейп всё же засунул меня головой в раковину, полную ледяной воды.

Я плевался, фыркал, размахивал руками, пытался выковорить ему левый глаз, но ничего не помогало. Сие действо, достойное лучших дней испанской инквизиции, здорово развеселило профессора и он, к моей бессильной ярости, принялся издевательски смеяться над каждым моим движением. Он фыркал мне в ответ и ещё глубже запихивал меня в воду, не беспокоясь, по-видимому, о том, что я, вообще говоря, могу захлебнуться.

Когда я, задыхаясь, взмолился не своим голосом о пощаде, он соизволил, наконец, вытащить меня, мокрого и несчастного, на свет божий, чтобы продолжить свои увеселения.

— Непривычное чувство трезвости, а, Поттер? — ухмыльнулся он, подавая мне полотенце.

Я огрызался в ответ, однако, мне было так же жутко, как кроту, вытащенному на свет божий. Я буквально не мог разодрать глаза, я барахтался, словно рыба на песке, загребал ладонями воздух.

— Что… Что вы со мной сделали? — прохрипел я, еле-еле поддерживая на скользком полу положение «стоя».

— Привел тебя в чувство Поттер, — ответил Снейп, — чтобы донести до твоего загнивающего мозга одно простое правило.

Тут он слегка наклонился и взял в свои ладони мое мокрое лицо. Честно, я даже не сопротивлялся, хотя и чувствовал, что всё идет не так. Потому что в черных глазах профессора на какое-то мгновение промелькнули почти добрые, почти миролюбивые искорки. А скорее всего, это была просто насмешливость, потому что в следующий момент он усмехнулся:

— Открой, Поттер, свои чудесные глазки и воззрись, наконец, на меня.

Ну да, смешная шуточка. Я был без очков с косметическими чарами, а потому мои глаза, опухшие от пьянства и бессонницы, слипались, лиловые синяки блистали во всей своей красе, а ресницы, длинные, как у девчонки — я их всегда немного стыдился — намокли, словно после долгого рева.

— Я. Не. Хочу. Встречать тебя где-либо, кроме вот этого самого места и пятничного суда, — он сказал это размеренно, по слогам, — я не хочу разговаривать с тобой, когда я нахожусь с другими людьми. Я не хочу, чтобы другие люди знали о том, что я посещал тебя здесь. Я не компания тебе, Поттер, в пивных вечеринках или куда ты там ещё меня приглашал.

Я не хочу отвечать на твои письма.

Ты не должен говорить обо мне с кем-либо в тоне, подобном сегодняшнему.

Меня не существует в твоей жизни, Поттер.

Ты понял это?!

Да, киваю я, отряхивая воду с волос, понял, я всё понял.

Никаких встреч в суде?

Да.

Никаких вопросов в перерыве на ланч?

Именно так.

Я осторожно пытаюсь найти равновесие на скользком полу. Снейп настороженно наблюдает за мной из-за двери.

— Профессор?

— Да.

— Вы сказали, что можете находиться и разговаривать со мной только в этой комнате?

Он устало кивает: да, я же четко все объяснил тебе, глупое ты создание.

— Значит, вы сможете остаться со мной на вечер?

Знаете, у меня ведь тоже есть гордость. Есть пугающее осознание того, КОМУ и ЧТО я предлагаю. Есть собственные предубеждения на счет подобных приглашений. Есть неловкость и застенчивость, стыд за самого себя. Но поверьте, все это перевешивает одна ядреная смесь, нечто, что и здорового в могилу сведет.

Это страшное, опустошающее одиночество, боязнь за самого себя и нелепое, глупое чувство того, что если ты прямо сейчас не получишь того, что хочешь, ты просто банально загнешься. Сойдешь с ума, заболеешь и умрешь, ты будешь лежать в этой пустой захламленной квартире в ожидании своей бывшей девушки, которая принесет тебе хлеба и молока.

А когда она откроет дверь и увидит тебя, холодного, посиневшего, лежащего на залитом кофе грязном полу, она сначала упадет в обморок, а потом вызовет врачей из Святого Мунго, а те, констатировав медленное подыхание, отдадут тебя на расправу стажерам-медикам.

— Я вообще-то должен быть в суде. Джастин без меня не продвинется ни на йоту, — как-то отстраненно пробормотал Снейп.

А потом, бросив на меня случайный взгляд, замер на несколько мгновений, пораженный всем тем, что в нем отразилось. И быстро произнес:

— Это ерунда. Он наверняка справится сегодня сам.

* * *

— Вы дадите мне сигарету? — полюбопытствовал я, заметно оживившись.

— Не думаю, — Снейп с сомнением покачал головой, — ты выглядел не лучшим образом.

Он уселся в кресло, а я — напротив, на диван. Сидеть прямо перед сверлящим тебя взглядом профессора было как-то странно. Раньше я не мог смотреть подолгу в эти глаза, но сейчас, видимо, во мне осталось так мало этого прежнего Гарри Поттера, что мне было все равно — проще говоря, мне удалось отречься от смысла и значение этого взгляда, отвлечься от собственного страха и неуверенности: я видел лишь поверхность, лишь оболочку, я перестал чувствовать что-либо, кроме вялого любопытства.

— Слушай, зачем ты позвал меня в гости? — неожиданно спросил он, — может, — он обвел раздраженным взглядом мой бардак, — хоть чаю предложишь?

Я вскочил и отправился кипятить воду. Я давно уже делал это вручную, как маггл, только потому, что заклинание забыл, а лезть в справочник мне было лень.

Когда я ушел, Снейп, видимо, чтобы не соблазнять меня понапрасну, вытащил-таки сигарету и закурил.

Когда принес чай, он презрительно фыркнул и носом не повел.

Я терпеливо стал спрашивать, что ему не понравилось, хотя было очевидно: ему не нравилось всё. Он просто мрачнел на глазах.

— Меня, Поттер, приводит в немое отупение — хотя, признаюсь, это слово больше подходит к тебе — то, что здесь твориться. Зачем я тебе нужен, Поттер? В пятницу ты собираешься объявить меня убийцей — зачем вообще ты сейчас сидишь и завариваешь для меня чай, пишешь мне письма, приглашаешь в гости? Что это за бред, Поттер?

Я не нашелся, что ответить. Всё, что между нами происходило, удивляло в первую очередь меня.

— Вы же сами в первый раз назначили мне встречу, — вспомнил я и решил, что так можно выкрутиться из крайне глупого положения.

— Это была деловая встреча, — ответил Снейп, — это совсем другое дело. Тем более, что вы отказались от моего предложения — это как же надо меня ненавидеть?

— Ничего подобного, — заявил я, нащупав твердую почву под ногами, — в том-то и разница между Гриффиндором и Слизерином. Вы думаете, что я вас ненавижу — а на самом деле, тут дело в принципах. Справедливость должна восторжествовать, вот и всё.

Маленькие натертые мозоли на корке головного мозга.

Недоуменно приподнятая бровь.

— Я не то, чтобы вас ненавижу. Это было. Но уже давно прошло, осталась только какая-то мутная тупая боль — но это неважно.

Не знаю, с чего я так раздухарился. Наверное, оттого, что был трезв. А когда я пьян или вообще не в себе, я обычно сворачиваюсь в комочек и прошу никого меня не трогать. Или пытаюсь заговорить не-с-теми людьми. Или просто делаю какую-нибудь очередную глупость.

А сейчас я просто изливал свою душу, и слова послушно складывались у меня в голове, и я говорил уверенно и просто — редкий приступ красноречия.

— Неважно, потому что не в отношении дело. Я точно знаю, каким должен быть мир, и какими должны быть люди — так же, как и знаю, что каждый поступок должен нести за собой определенные последствия. Каждое преступление должно быть наказуемо, понимаете?

Это прозвучит сейчас странно, что мне на какое-то мгновение показалось, что Снейп был удивлен. А потом я пригляделся — и понял, что не ошибся. Он сидел, не двигаясь, и внимательно ловил каждое мое слово.

Его чай остывал на столе.

Выпалив все, что хотел, я вновь почувствовал себя неуверенно — возможно, в моих словах было слишком много патетики? Я был почти уверен, что Снейпа своей язвительностью разнесет мое выступление в пух и прах, а потому был поражен, услышав негромкое:

— Что ж, значит, я обречен на поражение. Ты счастливый человек, Поттер, во много раз счастливее, чем я. Ты знаешь, к чему идешь.

Он выдохнул дым и, нехотя потушив свою сигарету, поднялся с дивана.

— Удивительно, — пробормотал он, — я, пожалуй, останусь.

Знаете, обычно это очень неприятно — когда тебя рассматривают, словно экзотическую птицу в зоопарке. Как Дадли рассматривал бразильского удава. Но во взгляде Снейпа, полном искреннего интереса, не было ничего отталкивающего, ничего смущающего. И потому я был даже не против того, чтобы он затянулся ещё одной сигаретой и смотрел на меня, пристально, внимательно, пока пепел не упал на его колено.

А потом он, чертыхаясь, отправился на кухню замыть пятно, и я побежал за ним, стараясь как-нибудь ему помочь — с одной стороны, на правах хозяина, а с другой — в благодарность, что ли, за то, что он меня выслушал и, кажется, понял.

Берешь пластиковую бутылку из-под колы или любой другой гадости, объяснил Снейп, и делаешь прорезь у самого дна.

Наливаешь на донышко немного воды, так, чтобы не проливалось.

Запоминай это, как рецепт шоколадного торта.

Снимаешь крышку и затягиваешь отверстие продырявленной фольгой. На фольгу кладешь гашиш.

Поджигаешь.

Затягиваешься.

— Чистое создание, я так не хотел тебя портить, — затяжка. Ухмылка.

Я хихикаю. Тоже мне, чистое создание — запой на все выходные, непрекращающееся похмелье…

— В том-то твоя беда, Поттер, — сказал Снейп, — и твой парадокс, что не перестает меня изумлять.

Комната наполняется дымом, который валит из прорези в бутылке. С первой же затяжки все вокруг идет радужными кругами, но — что подобное происходит, когда жуешь жабросли — после второй мир снова встает на место. Только ты изменен, ты просветлен, и тебе хорошо; человек, сидящий напротив, в благодушном настроении духа, и тебе хочется смеяться. И почти не клонит в сон.

— Как судьба наделила такого паршивца, как ты, столь справедливыми идеями и таким незамутненным мировоззрением?

Что, ты не понимаешь меня, Поттер?

А ну-ка перестань хохотать.

— Ты, конечно, ничтожество. Будь у тебя стремление, желание, хватка — ты бы горы своротил, но всё, на что ты способен — это сидеть здесь со мной и глупо хихикать в кучку наркоты.

— Вы же сами мне её дали.

— Ты не понимаешь, Поттер, для меня это единственный способ расслабиться. На мой организм, закаленный всевозможными ядами, уже не действует алкоголь. После всех пыток Лорда ничто физическое не может меня взбодрить. А капельно-дыхательные пути ещё не до конца освоены.

Но скоро вы и их освоите до конца?

— Наверное, — смеясь, отвечает он, — и тогда я умру.

Я сижу и курю гашиш, и чувствую, как по этим самым капельным-дыхательным проходит расслабляющее тепло, ни о чем не хочется думать, ты глядишь на мир через радужное, цветное стекло, ты улыбаешься своему собеседнику.

Все болезни, объяснил Снейп, происходят из твоей головы. Не существует менингита, гепатита, СПИДа. Нет ни туберкулеза, ни воспаления слизистой, ни гриппа — есть только наши мысли о гепатите и чахотке. Напряжение можно снять, только расслабившись, а когда этот мир доконает тебя настолько, что никой отдых не покажется тебе мил, — вот тогда тебе остается только сыграть в ящик. Когда ты слишком устал, тебе необходимо искусственный отдых, подпитка изнутри — алкоголь, наркотики, психологическая релаксация. Когда твой организм не оставит тебе и этого — то, значит, всё, это действительно конец.

— Удиви меня, Поттер, — сказал Снейп, — скажи мне, что такое хорошо, и что такое плохо.

Это как? Мне лень рассказывать, признаюсь я, делая блаженную затяжку, мне вот сейчас хорошо.

— Ах ты, поганец, — качает головой Снейп, — ну хорошо, есть очень простая игра. Её каждый дурак вроде тебя знает.

Правда-или-вызов.

Только поиграем в правду.

— Есть правила. Не задавать прямые вопросы, касающиеся убийства, надеюсь, тебе понятно, почему. Не касаться моего личного участия в политических делах. Степень допуска я определю сам, ибо выдавать сопливому юнцу военные тайны я не намерен.

Вызовы придумывать не стану. Отвечаешь честно.

Ещё чего, пытаюсь возмутиться я, может, мне ещё Исповедального Зелья выпить? Это что, блин, судебный допрос?

— Судебный допрос у вас будет в пятницу, — резко отвечает Снейп, — если вы считаете, что я поставил вас в слишком жесткие рамки, сделайте так же и со мной.

Что?

— Это игра, Поттер, — профессор выдыхает ароматный, дурманящий дым мне в лицо, — это не урок Зельеделия. Начинайте.

По-моему, в тот момент у меня в голове наркотические пары окончательно выместили крупицы здравого смысла, и яркие пятна комнаты — голубые, красные, зеленые — слились с чернильно-черным напротив, и я не стал особенно размышлять, и брякнул первое, что пришло мне на ум:

— Почему вы всегда называете меня «Поттер»? Почему не «Гарри»?

— Двойной вопрос, — недовольно отметил Снейп, потянувшись за бутылкой, — ладно. Ответ простой: школьная привычка.

Кажется, ему тоже не очень-то соображалось, потому что он долго морщил лоб и хмурился, прежде чем задать мне свой вопрос:

— Почему вы перестали меня ненавидеть?

— Легко, — ухмыльнулся я, — я перестал вас ненавидеть ещё на первом курсе, когда думал, что вы — шпион, а, оказалось, вы спасли мне жизнь. Но потом возненавидел снова, после убийства директора.

Снейп задумчиво изучал меня взглядом через задымленный стол.

— А потом я вообще как-то сам изменился. Всё пытался выдавить из себя боль и притупить, хотя бы ненадолго, сознание — и нечаянно угробил в себе какие-либо сильные чувства и эмоции.

— До сих пор так? — быстро спросил профессор, но тут-то я был начеку:

— Двойной вопрос! В каких отношениях вы были с директором?

— Вам что, сочинить роман-автобиографию? — скривился Снейп, — это долгая история. Вкратце — он был ближе мне, чем кто-либо другой на этом свете. Но вместе с тем он был причиной всех моих бед.

Я, готовясь огрызнуться, осекся.

Я понял, что игра внезапно оказалась более серьезной, чем я полагал. Ответ Снейпа предполагал долгое молчание — я знал, что должен был его запомнить, что это — нечто важное, сложное, то, к чему мне понадобиться вернуться в будущем. Но профессор снова приложился к бутылке и, глазом не моргнув, запросто продолжил игру:

— Что для вас превыше всего?

— Я уже ответил на этот вопрос, но вы, кажется, меня не поняли, — с довольным видом заметил я, — мои представления о том, как всё должно быть. Принципы, короче говоря. Без этого я, наверное, окончательно бы скатился. Почему вы не моете голову?

Снейп презрительно фыркнул в ответ:

— Я мою её, идиот. Но от дыма и сырости подземелий волосы становятся жирными.

Я хотел было уточнить, от какого именно дыма, но это развеселило меня так, что я решил припасти этот вопрос напоследок, и чуть не пропустил очередь Снейпа:

— Принципы, говорите, — он упорно пытался вытянуть из меня что-то, — значит, они дороже любых проявлений человеческих чувств?

Я замешкался, удивившей мудреной формулировке, и профессор нетерпеливо прояснил:

— Дружба, любовь, преданность и благодарность? Вы бы вернули вашего крестного, убив неповинного ни в чем человека, к примеру?

— Знаете, этот разговор не для вечера с гашишем в бутылке… — начал я, возмущенный тем, что Снейп вообще осмелился упоминать Сириуса.

— Говорите, — резко перебил профессор.

— Зачем вы спрашиваете, это всё равно невозможно, — заупрямился я.

— Таковы правила игры, которые вы приняли. Отвечайте. Ваши принципы дороже для вас, чем всё на свете?

Я понимал, что, ответив отрицательно, я всё равно нарушил бы правила игры — ведь тогда получается, что я соврал в предыдущий раз. Но вопрос Снейпа поставил меня в тупик. Как бы я ни силился представить себя в описанной ситуации, все не получалось. Бледное лицо Сириуса сливалось в моем подогретом наркотиком воображении с жестким, четко очерченным профилем, что я так долго сверлил взглядом сегодня в суде, с лицом, что находилось сейчас передо мною. Все расплывалось, образы сливались, подменяя один другого, понятия «любовь», «дружба», «преданность» — сизыми кольцами гашишного дыма таяли в нагретом воздухе.

Я чувствовал, что сам растворяюсь где-то в клубах наркотического дыма под потолком, и понял, что если прямо сейчас ничего не скажу, то просто умру, честное слово. Мерлин, пусть он только от меня отвяжется….

— Справедливость, — брякнул я, резко откинувшись в кресле, — нет ничего дороже.

Мне показалось, или тонкие губы Снейпа на какую-то долю секунды искривила змеиная улыбочка? Нет, наверное, это все дым и мое рассеянное внимание: профессор пристально смотрел на меня, перегнувшись через стол.

— Великолепно, — негромко и вполне искренне ответил он, — ваша очередь, вы заслужили.

Ну, не знаю, после пережитого мне просто нужна была какая-то разрядка. Я ехидно заулыбался, вспомнив кое-какие старые сплетни, и в отместку решил потерзать старину Снейпа. И мне не было стыдно, ей-богу, ни капельки.

— А правда… правда, что говорят… — Снейп серьезно смотрел на меня и я знал, что никогда в жизни не решился бы спросить у него это, если бы не чудодейственный гашиш, — …правда, что вы предпочитаете мужчин?

По-моему, мне всё-таки удалось ввергнуть его в смятение. Я наслаждался, честное слово, наслаждался, глядя на его борьбу с собой, которую, ввиду его «расслабленного» состояния, он не мог от меня скрыть. Игра стоит свеч, не так ли, профессор?

Но тут он собрался и в одно мгновение нацепил маску равнодушной беспечности.

— Зачем же спрашивать, мистер Поттер, — бросил он со скучающим видом, — если этим же вопросом вы мучили меня два дня назад, здесь же, с утра? Ответ — да, очевидно.

Меня тогда поразила его смелость. То, что он не старался замять тот разговор на кухне и предшествующий этому вечер, то, что он всё-таки признался.

Вот так-то, я нахожусь в одной комнате с гомосексуалистом, и, кстати, не чувствую к нему никакой неприязни относительно этого.

— Правда, что мисс Уизли выхаживала вас, как младенца, после похорон директора? — со злобной мстительностью спросил Снейп.

Да, мне всё-таки удалось вывести его из равновесия.

Я затянулся, и выпустил дым ему в лицо. Нарочно, конечно.

— Правда, — с небрежностью ответил я, — если только младенцы могут пить, как сапожники. А мне тем временем вспоминается, профессор, — с гадкой усмешкой продолжил я, перегибаясь через стол навстречу Снейпу, — что в прошлом вопросе вы не до конца раскрыли заданную тему. К слову о нашем прошлом вечере — вы действительно меня… хотели?

Это был наркотик, это не я, это все гашиш — твердил я себе, вновь и вновь краснея уже много времени спустя.

Потому что этот момент в игре был самым подлым моим поступком за все прожитые годы. Самым грубым, жестоким и развязным — самое печальное, что тогда, сидя в кресле напротив Снейпа, утопающего в дыму, я тоже понимал это, и полностью отдавал себе отчет в том, что делаю: просто игра зашла слишком далеко, с каждым вопросом выплескивалось всё больше злобы, и каждый из игроков не хотел быть уличенным в малодушии и трусости, не хотел прекратить издевательство и поставить точку.

Кто зайдет дальше. Кто ударит сильнее.

Северус Снейп и Гарри Поттер: опасное состязание.

«Что ж, вы победили, мистер Поттер» — умоляю, скажи это и останови эту пытку!

Я ерзал в кресле, страшно переживая из-за Снейпа, из-за всех сил телепатируя ему троекратный СОС. К тому времени, как злополучные слова вылетели из моего рта и клочком зеленого воздушно-капельного яда повисли в воздухе, я уже готов был отдать почти всё, чтобы вернуть их обратно. Нет, я мог, конечно, вскочить и извиниться, но знал, что это не спасет положение.

Вызов был брошен.

— Как-то раз я предупреждал, Поттер, чтобы вы следили за собственными словами. Сейчас вы пользуетесь тем, что я временно снял это ограничение, — с опасными, угрожающими интонациями в голосе произнес Снейп, — но я весьма поражен тем, что собственных тормозов у вас нет.

Я сидел, сжавшись в кресле, и, как назло, дымовая завеса между мной и профессором начала рассеиваться; словно на фотопленке передо мной медленно проявлялось его бледное лицо с глубокими тенями, залегшими в складках жесткого рта.

— Хотите честный ответ? — с беспощадностью продолжал он, — хорошо. Но скажите вначале, с чего это вам так далась эта тема? В славные преподавательские времена я не раз был невольным свидетелем ваших глупых разговоров со своими приятелями…

Я замер, пытаясь слиться с мягким бархатным полумраком, но от Снейпа невозможно было укрыться.

— Вы вольны, конечно, в своих любовных предпочтениях, но ваша разухабистая неприязнь гомосексуализма выходила тогда за рамки всяких приличий. Так что вы теперь, «Гордость Гриффиндора», боитесь за свою невинность, потому и задаете подобные вопросы? Вам страшно, так ведь, Поттер, страшно, что я вас завалю на кадку с полудохлой пальмой и зверски изнасилую?

Закусив губу, я отчаянно замотал головой.

— Или зачем вы вообще попросили меня остаться? Честно говоря, Поттер, всё это ставит меня в тупик. Поэтому я не буду смущать вас далее и, ответив, как и должен, на заданный вопрос, вас покину.

Снейп поднялся с кресла и забрав свою мантию, перекинул её через руку, собираясь аппарировать.

— Мой ответ — да, вы правы. Я действительно чувствую в себе некое желание, которое мне крайне неприятно и которое я пытаюсь в себе побороть. Но я справлюсь, Поттер, будьте уверены, что справлюсь, и вы ни в коей мере не пострадаете.

Договорив, Снейп неожиданно вспыхнул — просто покраснел, и быстро отвернулся, чтобы я не заметил.

Но я заметил и, черт, как же мне было стыдно. Я понимал, что Снейп обижен до глубины души и чувствует себя наверняка препаршиво. Я лихорадочно метался между вариантами извиниться сейчас — извиниться письмом, я смотрел на неестественно прямую спину профессора, надевающего свою мантию, а потом что-то дернуло меня, и я вскочил на непослушные ноги, я, слегка пошатываясь, подбежал к нему и мертвой хваткой вцепился в рукав.

— Постойте, я вас не отпущу, — заявил я каким-то чужим хриплым голосом, — я виноват, и я не знаю теперь, как искупить свою вину, поэтому просто останьтесь. Давайте забудем про этот разговор и…

Снейп, до этих слов стоявший прямо и неподвижно, как римская статуя, медленно повернул голову в мою сторону.

— Забудем? — изумленно проговорил он, — вы сказали — забудем? Поттер, меня со школьных времен никто так не унижал. Ваш отец — и вы.

Тут я понял, что словами его не проймешь, и просто повис на нем, как шестидесятикилограммовый новогодний шарик. Под моим весом Снейп, естественно, опустил руку, и мантия с тихим шорохом упала на пол.

— Просто останьтесь, — твердо сказал я, — я не прощу себе, если вы сейчас уйдете. Потому что я — я не Джеймс Поттер.

Язык заплетался, колени подгибались, и профессор, сжалившись надо мной, опустил и вторую руку, позволяя мне увлечь его обратно в комнату, кое-как усадить на диван. Я чувствовал, что он не сдался, но понимал, что мне был дан шанс.

Я также почувствовал, как рефлекторно вздрогнули его острые плечи, как мучительно и неловко изогнулось его тело, стоило мне, идиоту, подойти к нему ближе, подхватить его под руку. Дурак, твердил я себе, просто дурак, как ты не понимаешь, что твои неуклюжие объятья — это как раз то, чего он боится, ну почему у тебя не хватило соображения не прижиматься к нему именно сейчас?

Он был бледен и несколько растерян, его лоб прорезала глубокая складка, и из-за всего этого я чувствовал себя каким-то оружием разрушения, но уже в тот момент — когда Снейп тяжело осел на заляпанную кофе софу — уже тогда я понимал, что я спасен. Что он простит меня, если я очень постараюсь.

И уже тогда в глубине души я праздновал победу.

* * *

Когда только Снейп сел на этот диван, он молча откинулся на спинку и закрыл глаза, категорически отказываясь воспринимать какие-либо мои слова. Часы показывали уже заполночь, наркотик как-то медленно и противно выдыхался из моего организма, и комната была основательна задымлена.

Так что я просто открыл все окна, потом, сбегав на кухню, принес Снейпу чай. Не знаю, что ещё я мог сделать для него в тот вечер: мы оба страшно устали, поэтому я оставил профессора в гостиной, а сам ушел к себе в комнату и улегся спать.

Помню, что, проснувшись на следующее утро, я вскочил с кровати и пошел в гостиную, — какой же меня охватил ужас, когда я не застал там Снейп. Я ринулся в кухню — пусто, забарабанил в дверь ванной — никого.

Черный рукав его мантии, свисающий с кресла, вселил в меня некую надежду, но я подумал тогда, что профессор мог просто её забыть, когда уходил. Я беспомощно опустился на пол у журнального столика, и обхватил руками колени.

Неужели всё-таки ушел? Значит, рано я вчера обрадовался — тогда он сдался просто для виду, чтобы я отстал от него, а потом просто аппарировал к себе домой.

Не знаю, сколько времени я так просидел — сидел до посинения, пока окончательно не замерз. И только потом, дурак, осознал, что замерз-то я от сквозняка — да, да, холодный осенний ветер обдувал мне ноги, возил по полу скомканные бумаги, газеты, сдувал со стола пепел. Я не сразу понял, в чем дело, а когда до меня дошло, честное слово, я был готов прыгать на одной ножке.

Я понял, куда подевался Снейп.

Двинувшись в конец коридора, в дальний, никем не посещаемый уголок, я увидел приоткрытую дверь, ведущую на заброшенный балкон. Вы не думайте, конечно, что это какой-то таинственный сад в отдельно взятой квартире — просто вход на балкон был давным-давно забит — за ненадобностью.

Мне — и красоваться на балконе своего дворца? Подставив немощные чресла вспышкам репортерских фотокамер? Это даже и не балкон был, а какой-то небольшой отросток от громоздкого, монументального строения, ненужный и позабытый.

Снейп стоял, повернувшись ко мне спиной, и курил, стряхивая пепел вниз, на оживленную улицу.

Он не видит меня?

Удивительно — этот человек даже с утра умудрился напялить на себя черную рубашку, застегнутую на все пуговицы, строгие черные брюки и, блин, лакированные ботинки. Как будто он собрался на бал. Хотя — неожиданно пришла мне в голову такая мысль — может быть, этот официоз специально для меня, чтобы подчеркнуть дистанцию, что ли.

И он не видит меня. Нет, он точно меня не видел, что позволило мне затаиться за приоткрытой дверью на несколько минут, безмолвно изучая его узкую спину.

Безупречно прямую спину, острые плечи и длинные худые руки с тонкими пальцами. Отросшие пряди черных волос. Вот пусть он теперь ответит мне на вопрос: он же не работает в данный момент в лаборатории, так почему волосы у него такие сальные?

Но вместе с этим его образ в общем и целом не внушал — я удивленно переспросил себя — никакого отвращения? Чушь — или просто я сам изменился?

А может, изменился он?

В школе его наружность казалась мне отталкивающей. Но, признаться, сейчас — не именно сейчас, а вообще за эти две недели — я перестал воспринимать его, как странное скользкое существо — помесь человека с каким-то мерзким насекомым. Я видел в нем некое изящество, какую-то особенную манеру держать себя, и двигаться, и говорить.

Наверное, я просто повзрослел и понял, что эталонная красота — не идеал сама по себе, гораздо важнее тот образ, сотканный из тысяч деталей и мелочей, что ты видишь, общаясь с кем-то. Не правильность черт лица и не красота фигуры, а тот отпечаток характера, что несет в себе наружность человека.

Твоя специфика, твоя индивидуальность, твой стиль.

Гарри Поттер и Северус Снейп: красота в глазах смотрящего?

— Может, зайдешь уже, Поттер? — неожиданно спросил профессор, не оборачиваясь, и я покраснел до корней волос.

Кажется, я совсем забыл про наши уроки окклюменации. Про то, что мысли, а особенно неприкрытые и незащищенные ничем мысли, выдают человека, где бы он не находился. И если Снейп сейчас действительно слушал меня и знал, о чем я думаю…

Как бы то ни было, отступать было поздно, и я зашел на шаткий узкий балкончик. Снейп предложил мне сигарету, и я прикурил.

Черт возьми, как же здорово! Свежий ветер дует тебе в лицо, твои щеки разрумянились от утреннего холодка, а там, внизу, сигналят автомобили, люди идут на работу; ты пускаешь к самом небу колечки сигаретного дыма и глядишь, как они рассеиваются в белом, словно молоко, тумане.

— Потрясающе, — с чувством сказал я, — как хорошо, что вы открыли эту дверь. Больше никогда не стану запирать балкон.

Профессор поглядывал на меня сквозь опущенные ресницы и задумчиво стряхивал столбики пепла с кованых перил.

Внизу грохотало лондонское утро, все спешили куда-то, одни мы застыли между воздухом и землей, на узком балконе с сигаретами в руках.

— Слушайте, не молчите! — воскликнул я, не выдержав этого взгляда, — мне правда очень стыдно за вчерашнее, скажите хоть, что я должен сделать для того, чтобы вы меня простили.

Я не со зла, говорю я.

Лжец.

Конечно же, со зла. Ты был зол тогда так же, как и он, если не больше. И ты хотел ударить побольнее, сам знаешь.

Я не…

Внимательный и настороженный взгляд черных глаз.

— Ладно, я пойду приготовлю чего-нибудь на завтрак. Вы же идете сегодня в суд?

Блин, о чем я думал тогда, я же сто лет не готовил. Мерлин, не было никаких готовых каш или пудингов в пластиковых коробках. Яйца, молоко, хлеб, немного кофе…

Я обвел кухню тяжелым взглядом и с вздохом решил, придется готовить яичницу. Это вам не торт-шифон: даже последние неудачники умеют готовить яичницу.

Шаг первый — растопить немного масла на сковороде, так ведь? Конфорка не желала зажигаться обычными спичками: она шипела, искрилась и всё норовила плюнуть пламенем мне в глаз. В результате я худо-бедно воспользовался простеньким заклинанием, и уже через минуту на плите вспыхнул приветливый огонек.

Интересно, а немного масла — это сколько? Меньше половины пачки, очевидно.

С очередным вздохом я плюхнул кусок на сковородку, и тут же кухню заполнил такой тошнотворный смрад, что пришлось настежь открывать окно. Видимо, с маслом я всё-таки переборщил. Ибо оно начало как-то странно пузыриться на огне. Выплеснув из сковороды половину, я понял, что пора приниматься за яйца.

Первое же полетело на пол, естественно. Над вторым я долго колдовал с ножом, а потом треснул по нему с такой силой, что в сковороду полетел миллион скорлупок.

Поттер, блин, да что же ты делаешь…

Ты хуже Невилла в кабинете Зельеделия, а это говорит о многом.

Я неловко потянулся к сковороде, и чертова конфорка выбрала именно этот самый момент, чтобы извергнуть из своего кровожадного чрева сноп сверкающих искр. Завопив, я лихорадочно завертелся на месте, и, к счастью своему, услышал поспешные шаги из коридора. В следующий момент Снейп влетел в кухню и, сняв с взбесившейся плиты сковороду, шваркнул её на стол, перехватил мою обожженную руку и быстро приложил к ней мокрое полотенце. В ту же секунду произошло то, чего уже никто не мог ожидать: мы оба забыли о разбитом яйце под нашими ногами, и профессор поскользнулся первым.

Тщетно пытался он удержаться на ногах: я, потянув на себя полотенце, позволил тем самым профессору увлечь меня за собой — мы оба кубарем полетели вниз, прямо на кафельный пол.

Ну, что здесь можно сказать: мое приземление оказалось удачным. Снейп смягчил падение, хоть я и впечатался шеей в его ключицу, а мои ребра впились ему в живот, мое колено, кажется, уперлось в его локоть, словом, всё это было достаточно болезненно. Снейп только зашипел и попытался стряхнуть меня с себя, извернувшись для этого каким-то совершенно непонятным образом.

— Немедленно понимайтесь, — резко выдохнул он, — немедленно.

Но я ещё не отошел от шока, и не понимал, почему в его голосе было столько злости, а когда понял, то безвольным мешком распластался по его телу.

Я понял, что это был НЕ ЛОКОТЬ.

О. Мерлин. Всемогущий.

Я уже немного опередил события, сказав, что от изумления и стыда не смог скоординировать свои движения и встать, наконец, с профессора. Я пролепетал какие-то извинения и ещё сильнее вдавился в его тело, мое лицо горело. Словом, вид мой был весьма красноречив, и Снейп со стоном откинул голову.

— Поттер, — произнес он с обреченностью в голосе, — если ты сейчас не встанешь, то у нас будут большие проблемы.

— Я… я не…

— Попытайся.

Тогда я кое-как привел себя в положение «сидя» и оттуда уже с большим трудом поднялся на ноги. Тело моё совершенно меня не слушалось, и пришлось облокотиться на холодильник.

Снейп сердито посмотрел на меня, и я поспешно отвернулся. Кое-как поднявшись на ноги, он зашагал, пошатываясь, из кухни, но, сделав несколько шагов, вспомнив про что-то, обернулся.

— Поставь сковороду обратно на огонь. Ты использовал слишком сильное заклинание, попробуй другое, — выдавил он, — и приложи к руке мокрое полотенце.

Я обвел кухню растерянным взглядом, и профессор, вдохнув, протянул мне полотенце, повисшее у него на рукаве. Я сделал шаг к нему, и я знал, что навсегда запомню этот момент.

Просто тогда словно кто-то снял заслонку, вытащил стержень: нас притянуло друг к другу резко, сильно, как два магнита, — нас просто дернуло друг к другу.

Это даже трудно назвать страстью. Страсть — это чисто физическое чувство, а здесь было больше психологического — пожалуй, я бы назвал это чувством предопределенности. Какой-то сладостной обреченности, пониманием того, что карты раскрыты до конца, и таить уже больше нечего — да, это была именно обреченность, пустая, поглощающая все остальные чувства. Мы просто должны были это сделать, мы были запрограммированы на это, этого не могло не случиться.

Как только моя дрожащая рука коснулась ладони Снейпа, он рывком прижал меня к себе — я чувствовал кожей его дыхание, его пульс, его твердую грудь, вздымающуюся вверх-вниз в каком-то бешеном ритме, пока его губы терзали мой рот, его язык протискивался вперед, его руки обхватили меня за талию.

И я с каким-то смешанным чувством изумления, стыда и тупого наслаждения чувствовал, что не могу противиться этому: я послушно разомкнул губы, отвечая на этот исступленный поцелуй. Я ощущал его страшное, почти болезненное возбуждение, которое скрывать уже было бесполезно; мои пальцы зарылись в его волосы, и мне было плевать на то, грязные они, или нет. Я не чувствовал подобного, целуясь с кем-либо ещё — какого-то мстительного, жадного удовлетворения, понимания того, что каждый твой шаг и каждое движение будут подхвачены с ещё большим жаром. Однако я всё ещё ощущал, что он скован, напряжен, что он нуждается в разрядке и мучительно пытается хоть как-то себя сдержать. Был момент, когда Снейп, мыча что-то нечленораздельное, попробовал меня оттолкнуть, но я не дал ему сделать этого — я вцепился в него, как клещ, и целовал его на этой маленькой грязной кухне до тех пор, пока не кончился воздух — и только потребность дышать заставила нас прерваться.

Со стоном мы отшатнулись друг от друга, глядя перед собой с совершенно одинаковым выражением ужаса на лице. Это пугало — собственный порыв, я имею в виду, и теперь пришла пора страшного осознания того, что ты наделал.

Снейп метнулся к двери, но я успел схватить его за руку.

— Ты…

— Мне пора в суд, — прохрипел он.

— Вечером, — задыхаясь, проговорил я, — приходи.

Как только за ним захлопнулась дверь, я со стоном прислонился к холодильнику. Холод освежал меня, но не мог унять пляску бесов в моей голове и моего желания, того, что заставляло меня краснеть, подобно школьнице на первом балу. Простояв так с четверть часа, я медленно поплелся в ванную.

— Гарри!

Только Перси умеет так возмущенно говорить «Гарри». Ни у кого больше так не получается.

— Перси!

Нет, точно не получается. Для этого нужно долго работать над интонацией и произношением.

— Куда ты подевался вчера после суда? Я хотел…

— Но, Перси, я ведь забрал всё, что нужно, и я не должен появляться там до пятницы.

— Но мне нужно было с тобой поговорить.

Вот, видите? Это его любимая фраза.

— Честное слово, Перси, может, нам перейти в режим переписки? — кисло пошутил я, и Перси нахмурился.

— Серьезно, где ты был?

— У себя дома, со Снейпом. Мы просто покурили немного.

Я не собирался ему врать. Я не собирался врать ни о чем, никому. Это значило бы, что у меня есть, что держать за пазухой, есть, в чем сомневаться.

— С профессором? — глаза Перси стали размером с небольшие плошки, — курили?

— Да, ничего такого, Перси, — терпеливо повторил я, — мы ни о чем важном не разговаривали.

Даже в камине было видно, как лицо Перси бледнеет от волнения. Я мысленно усмехнулся, зная заранее, о чем он заволновался.

— Слушай, Гарри, я надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, кем он тебе приходится на сегодняшний день, и что тебе предстоит сделать в пятницу, — осторожно начал Перси, — я надеюсь, ничего личного не помешает…

— Во-первых, Перси, ничего личного, — просто ответил я, — а вот вторых — нет, не помешает. Да за кого ты меня принимаешь вообще?

— Гарри, я хорошо к тебе отношусь, но ты пойми, что Северус Снейп — крайне опасный человек. Сегодня вы с ним «просто болтаете», а завтра он возьмет с тебя какую-нибудь страшную клятву о том, что ты…

Прекрати, Перси.

Я все понимаю.

— Я волнуюсь из-за вас, Гарри. Боюсь, ты его недооцениваешь.

Я бы советовал тебе держаться от него подальше.

Я бы не рекомендовал тебе с ним говорить.

Я бы на твоем месте не встречался бы с ним нигде, кроме суда.

Хватит, кричу я, выходя из себя, хватитхватитхватит. Я не хочу больше ничего слушать, не хочу, не хочу, не хочу!

— Ты должен это сделать, несмотря ни на что. Даже если и что-то между вами возникнет. Все твои чувства, Гарри, они приходят и уходят, но помни: есть вечные ценности и люди, которых ты любил, и которые никогда уже не вернуться.

Я знаю, Перси. Есть принципы.

И они превыше всего для меня, даже несмотря на то, что час назад я официально пригласил профессора прийти ко мне потрахаться.

Последнюю часть я, естественно, не стал озвучивать.

Хотя хотелось.

Отворачиваясь, я выключаю камин.

* * *

— Я приготовил тебе торт, — кричу я из кухни, когда тяжелые шаги Снейпа сотрясают шаткую лестницу.

Он заходит в кухню как есть, в пальто, слегка обрызганном осенним дождем.

Не глядя на меня, молча прикуривает очередную сигарету. И только после глубокой затяжки до него, казалось, доходит смысл моих слов. Он, кажется, поперхнулся сигаретным дымом и, откашлявшись, посмотрел на меня, честное слово, как на сумасшедшего:

— Что?

— Ну, — я присел напротив него на краешек стола, усыпанного порошком-какао, — наверное, дело в том, что я и так странно чувствую себя после утреннего…кхм, падения, и мне сложно осознать, что я впервые в своей жизни целовал мужчину и, более того, что мне это понравилось — и потому мне надо как-то психологически зафиксировать наши отношения и в знак этого я приготовил тебе шоколадный торт.

Снейп стоял с приоткрытым ртом — я ещё удивился, как зажженная сигарета не выпала из его пальцев.

— Ну, — уже менее уверенно продолжил я, — ты уже знаешь, какой из меня кулинар, поэтому глазурь слегка пригорела. Но должно быть вкусно, во всяком случае, я опробовал его на промежуточном этапе и убедился, что выходит вполне съедобно.

— Поттер, ты рехнулся? — это была его первая осмысленная реплика.

Я, конечно, мог обидеться — как никак, весь день, блин, провел на кухне — но во взгляде профессора сквозила совершенно неподражаемая ирония, и я, не выдержав, улыбнулся:

— А что, похоже?

Он медленно кивнул головой, вновь прикладываясь к сигарете.

— Ну, понимаешь, у меня нет опыта в подобных вещах и я, наверное, переборщил с романтикой, — начинаю оправдываться я, — но я подумал, что, может быть, мы с тобой съедим торт, зажжем свечи и, раз уж без этого не можем, покурим что-нибудь приятное, а потом…

Снейп издал какой-то странный звук, и, приглядевшись, я понял, что он отчаянно пытается сдержать душащий его хохот. Я робко заулыбался, чувствуя себя полным идиотом, а в следующий момент обнаружил себя болтающим ногами в воздухе, перекинутым, словно мешок с песком, через плечо Снейпа.

— Поттер, я не могу с тобой, — взвыл он, утирая слезы смеха, — ты бы ещё подарил мне розочку.

Я возмущенно мычал что-то, я даже для порядка попытался сопротивляться, когда меня шваркнули, словно селедку, на стол, прямо в кучу муки и какао.

— Но торт… — запротестовал я, но вскоре меня уже не заботило ничто, кроме языка Северуса, скользящего вдоль моего языка, я послушно откинулся на этот самый стол и обвил руками его черноволосую голову, отвечая на поцелуй.

Оторвавшись от моих губ, Снейп затянулся последний раз и с явным сожалением потушил сигарету. После чего весьма уверенно принялся расстегивать пуговицы на моей рубашке.

Подожди, хотел крикнуть я, а как же торт, свечи, почему, черт побери, мы делаем это не в постели? Я не хочу секса при свете, я и так стесняюсь, черт возьми, остановись же. Но вскоре моя рука, беспомощно шарившая по столу, наткнулась на пряжку профессорского ремня и совершенно автоматически — черт знает, откуда у меня взялись подобные привычки, — начала стягивать этот ремень, а затем расстегивать брюки Снейпа. Когда мои дрожащие пальцы обхватили его член, твердый как, если использовать подходящие такому случаю кулинарные сравнения, — как скалка, то я понял, как сильно он-меня-хочет.

Он меня хочет так, что у него подгибаются колени. Он меня хочет.

Эти слова все маячили у меня в голове, и от них я возбуждался ещё сильнее: я уже забыл про муку, облепившую меня с ног до головы, про жесткий неудобный стол и то, что я был уже без одежды, а Снейп всё ещё стоял в пальто.

Мне было как-то наплевать на это, и я послушно обвил ногами его талию, качнулся ему навстречу, приподнимая бедра, глядя, как в его глазах отражается то желание, то возбуждение, что он испытывает.

— Первый раз? — спросил Снейп, неожиданно остановившись.

О, нет, нет, сейчас он скажет, что не может этого сделать.

— Просто продолжай, — выдохнул я, обнимая рукою его плечо, — продолжай.

Но профессор упрямо поджал губы и уставился на меня, и не думая двигаться с места.

— Ну хорошо, — я закатил глаза, — первый.

Вот сейчас он уйдет отсюда к чертовой матери, с досадой решил я и закрыл глаза, пытаясь восстановить сбивчивое дыхание. Но через мгновение рука профессора очень осторожно приподняла мое обмякшее тело, и его твердые тонкие губы тронули мой лоб нежнейшим поцелуем — Мерлин всемогущий, я и не думал, что он на такое способен…

— Детеныш, — сказал он мне на ухо, — какой же ты всё-таки глупый.

В этих словах помимо обычного снейповского презрение было столько заботы и — неужели я опять произнесу это слово? — нежности, что я слегка ошалел от удовольствия и, расслабившись полностью, позволил ему снова поцеловать себя: это был уже не требовательный, жаркий поцелуй, как в прошлый раз, а поцелуй-благодарность, почти отеческий, почти целомудренный, если закрыть глаза, конечно, на то, в какой позе он был сделан, — Снейп просто коснулся моих губ своими на несколько секунд, а затем осторожно погладил мое замерзшее, обсыпанное мукой плечо.

Наверное, с этим поцелуем вся моя скованность и тревога куда-то ушла, я просто расслабился в его сильных, умелых руках, и затаил дыхание, ожидая, когда, собственно, всё случиться.

— Разденься, — попросил его я, — а то я стесняюсь.

Снейп смерил меня пристальным взглядом, будто раздумывая, идти ему на это, или нет, а затем, кивнув, скинул пальто и принялся расстегивать рубашку. Его брюки тем временем я стянул сам и лежал, преисполненный гордости в связи с этим. Когда он лишился последней детали своего туалета, я приподнялся на локтях и принялся беззастенчиво его разглядывать. Бледная кожа, жесткое, какое-то угловатое тело — сплошные кости и мышцы — но вместе с тем было в нем что-то невероятно притягательное. Снейп покачал головой — мол, ну что ты пялишься.

А потом присел на краешек стола и приподнял мои ноги — мне было бы стыдно, конечно, в этот момент, если бы я не представлял себе, сколько таких видов досталось Снейпу на его веку.

Я даже хихикнул, увидев, что Снейп с ухмылкой окунает палец в взбитые белки, оставшиеся после готовки. Его палец проник в меня, обмазанный этими белками, и я вроде как успокоился, решив, что всё не так уж и страшно.

Но когда что-то твердое, толстое, — не лицемерь, Поттер, ты прекрасно знаешь, ЧТО, — нахально влезло туда же, я чуть не заорал, честное слово, мне показалось, что сейчас меня разорвет на части. Даже поцелуи Снейпа и его рука на моем животе, его осторожные поглаживания не могли меня успокоить. Я закусил губу до крови, вцепился ногтями в плечи профессора, и тот недовольно треснул меня по ладони:

— Если ты не расслабишься, у нас ничего не выйдет.

Я покорно прекратил сучить в воздухе конечностями и, дум мрачных полн, молча вытянулся на кухонном столе, как рыба, которую собираются разделывать.

Снейп слегка качался взад-вперед, и мое тело понемногу привыкало к его темпу, я даже умудрился как-то подстроиться под него, и боль постепенно утихала.

И вот случилось то, чего мы ждали — с очередным качком он словно тронул какую-то заветную клеточку внутри меня, так, что я почувствовал действительное-реальное-настоящее наслаждение. Я тихонько застонал, и снова задвигался в объятьях Снейпа, и тот к каждым движением все ближе подбирался к этой самой точке, и вот — ещё минута — и произошло нечто потрясающее. Оглушительное.

Я выгнулся, приподнялся на локтях, пытаясь все глубже насадиться на член Снейпа, я стонал и елозил на столе, поднимая в воздух облака муки и какао — эти секунды я запомню на всю свою жизнь, потому что никогда не чувствовал себя так… нет, хорошо — это неподходящее слово. Блаженно? Нет.

Если половая тряпка может получать удовольствие от того, что её скручивают в бараний рог, выжимая всё, до капли, — то вот оно, это чувство.

И ещё больше я радовался тому, что даже с таким сопливцем, как я, Снейпу тоже было приятно. Ха! Приятно — это мягко сказано. Когда он, со стоном кончив, опустошенный и счастливый, упал на мою грудь, сметая со стола ложки и вилки, мы оба чувствовали, что возносимся на небеса, и нам незачем опускаться на эту землю — только разве что для того, чтобы съесть шоколадный торт.

Мы не говорили ни слова: в квартире все затихло, и с полчаса было слышно только наше тяжелое, прерывистое дыхание.

* * *

— Носом, сильнее, Поттер.

Снейп был уже немного не в себе. Я никогда не видел его пьяным или накуренным до безумия — все эти ускорители вроде наркотиков и алкоголя действовали гораздо проще: они расслабляли его, отвлекали от всех тревог — ненадолго, но все же.

На моем журнальном столике аккуратными дорожками был насыпан кокаин. Стоит ли говорить, я и это я пробовал впервые?

— Почему бы тебе теперь не называть меня Гарри?

— Не хочу, чтобы ты привыкал, — ухмыльнулся Снейп.

Я втянул в себя полдорожки, и в ноздрях защипало, на глазах выступили слезы, но всё равно — я мог поклясться, что мне было хорошо. Мне вообще теперь всегда было хорошо, когда Снейп был рядом.

Он, облаченный в мой ванный халат, возлежал на диване; я устроился рядом, положив голову ему на грудь; изредка лишь поднимаясь для того, чтобы засунуть в себя очередную порцию кокса.

По моему магглскому телеку крутили какую-то занудную и ужасно глупую передачу про городских бомжей и команду, что по ночам их спасает. Снейп кисло улыбался, расфокусированным взглядом уставившись на экран, я просто не смотрел программу, и самое интересное было в том, что никто и не думал выключить эту муть — просто мы были расслаблены настолько, что делать лишнее движение было просто лень.

Да и вообще — сдались мне эти бомжи, когда длинные пальцы Северуса запутались у меня в волосах, его ноги лежали на моем бедре, и мы оба были укрыты пледом: честное слово, я бы и лежал так до пятницы.

Гарри Поттер и Северус Снейп: вечерняя идиллия.

Кто бы знал, что так скоро наш покой будет нарушен. Как раз в тот момент, когда я трубочкой делил на столе кучку кокаина, в дверь застучали. Первой мыслью было, конечно, притвориться, что никого нет дома, но стучали так долго и усердно, что, не выдержав, я вскочил на ноги. Как не жаль мне было расставаться с теплом лежащего рядом, я всё-таки — дурак, дурак — зашагал открывать дверь.

— Гарри, — окликнул меня профессор, — выпроводи их, кто бы это не был.

Да, да, конечно, я помню. Никто не должен знать…

Я с негодованием дернул на себя дверь и просто застыл на пороге.

— Гарри?

— Джинни? Чего ты тут…

Я не хотел пускать ей в квартиру, но Джинни деловито отстранила меня в сторону и привычно зашагала на кухню.

— Ты прекрасно знаешь, почему я тебя навещаю, Гарри, — крикнула она, стягивая на ходу промокшее пальто.

— Но, слушай, я немного занят… — запротестовал я, припуская вслед за ней.

Не хватало ещё, чтобы она свернула в гостиную, ох, что тогда будет…

— Чем ты занят?

— Я… Я смотрю передачу про бомжей, — буркнул я, и Джинни, махнув рукой, открыла дверь в кухню, невзирая на все мои попытки меня остановить.

На несколько секунд образовалась немая сцена, словно мы с Джинни играли в пантомиму и совместно пытались изобразить ситуацию «Муж с командировки…». Честное слово, у Джинни был такой вид, словно она увидела пир оживших мертвецов, а я с характерным для себя в последнее время преглупым выражением лица взирал на неё из коридора.

Потом она медленно, словно по буквам, произнесла:

— Что это?

Ну… Я замялся.

И дествительно, как объяснишь ей, почему стол засыпан мукой, в которой остались весьма четкие очертания моего тела, почему пол испещрен следами мокрых ступней, причем разного размера? Не потому ли, что Снейп на руках потащил меня в душ после секса? Потому, что мы, мокрые, вернулись на кухню за одеждой?

Ну, как тебе сказать, Джин, вообще-то я готовил шоколадный торт.

— Торт? — взвизгнула она, — какой ещё торт? Черт побери, Гарри, чем ты тут занимался?

Торт до сих пор стоял в духовке, но она почему-то отказывалась на него смотреть.

Слушай, неожиданно спросил я, ты, конечно, не обижайся, но с какой стати, собственно, я тебе должен отчитываться за свой день?

Мы с тобой давно расстались, Джинни, я тебе по-прежнему благодарен, я даже немножечко люблю тебя, но не должен же я, в самом деле, выкладывать тебе всё?

— Как почему, — переведя дух, заявляет Джинни, — потому что ты, совершеннолетний парень, ведешь себя как ребенок, за которым я ухаживаю уже не первый месяц. Потому что без меня ты давно бы уже попал в больницу Святого Мунго, Гарри.

Нет-нет-нет, все уже позади, я никогда, никогда не просил у тебя помощи, а теперь я просто прошу оставить меня в покое.

Что… Что?!

Я повторил терпеливо, по буковкам: я. п.р.о.ш.у. от меня отвязаться.

Спасибо за всё, Джинни. Но извини, я сейчас занят, так что…

Я начал легонько оттеснять её к двери, но не так-то было: известно, что таких ситуациях женщины совершенно неконтролируемы: она забилась в моих руках, принялась верещать о том, что я — неблагодарное чмо и всё такое, и мне пришлось с силой прижать её руки к бокам.

— Отпусти меня, ты, грязный…

— А ну-ка замолчи, или я убью тебя!

Я думал, мне придется силой выпихивать её из квартиры, но в следующий момент она почему-то замерла, притихла, и я понял, почему, проследив за траекторией её взгляда. Я и сам, если честно, обомлел.

Замотанный в сползающий с него махровый халат, босой, Снейп со скучающим видом прислонился к косяку двери, ведущей в кухню, как раз за моей спиной. Изысканная деталь: в своих пальцах он сжимал бумажный рожок с кокаином, через который я вдыхал наркоту.

— Про… — Джинни, запинаясь, начала осторожно выбираться из моих рук, — профессор? Что… что вы-то тут делаете?

— Я тут гость, мисс Джинни, — спокойно сказал Северус, — очевидно, в отличие от вас. Мистер Поттер оказал мне честь, пригласив меня переночевать в этом доме, так что мы привнесли в эту скучную обитель немного творческого беспорядка.

Он отвесил издевательский поклон.

Я смотрел, как Джинни переводила взгляд со стола с отпечатком моей задницы, на голое плечо Снейпа, — тут никакой окклюменации не требовалось, чтобы уловить ход её мыслей.

Мы с ней дружно покраснели, а Снейп невозмутимо затянул пояс халата.

Я видел, как смущенный румянец на щеках моей подружки приобретает уже другой, багровый оттенок. Она злилась, и мне, как никому другому, это было знакомо. Так же хорошо я знал, что она не из тех, кто даст себя в обиду, и, честно говоря, мне стало не по себе от намечающейся перепалки.

К моему изумлению и некоторому восхищению, всё началось и закончилось очень быстро.

— Это свинство, — заявила Джинни, с негодованием глядя на профессора, — в пятницу…

— …Поттер посадит меня в Азкабан, все верно, — уверенно парировал Снейп, — но пока мы — свободные люди, не так ли?

— Я не верю вашим россказням! Вы что-то сделали с ним…

— Верно, я дал ему кокаина, а ещё мы немножко покурили, — усмехнулся Снейп и, бросив ехидный взгляд в мою сторону, прибавил, — ему понравилось.

— Вы же знате, что он не из тех, кто…

— Вы же знаете, что сексуальные предпочтения могут меняться. Все мы познаем что-то новое, а сейчас, мисс Уизли, у нас идет интересная передача по телевизору, не хотите ли составить нам компанию?

Кажется, впервые в жизни Джинни не нашла, что сказать. Её просто передернуло от тона Снейпа, от его сползающего халата, от того, что он предугадывал каждое её слово, — не выдержав, она развернулась на каблуках и, как-то странно всхлипнув, ринулась к выходу.

В тот момент у меня что-то кольнуло в сердце, может быть, это была совесть. Мне захотелось побежать за ней, извиниться, вернуть её, ведь, как-никак, это был человек, которому я стольким обязан.

Но, как выяснилось, на этом представление не окончилось. Снейп окликнул её, и, честное слово, на какой-то момент мне показалось, что к её спине привязяна невидимая ниточка, конец которой профессор сжимал в своих пальцах: так безвольно, словно марионетка, она качнулась назад и обернулась. В глазах её плескалась беспомощность: я видел, как ей хотелось уйти, но она ничего не могла с собой сделать.

— Если будете выдавать наши маленькие секреты, — очень серьезно сказал Северус, — придется вас убить.

* * *

В тот вечер — уже подходил под конец бесконечный вторник — мы ещё раз отпраздновали наше «счастливое воссоединение» уже в постели, и Снейп ехидно отметил, что мой эволюционный процесс сделал большой шаг вперед.

В ту ночь он был слегка на взводе — может быть, от кокаина, а, может быть, из-за встречи с Джинни, — он проделал все куда быстрее и жестче, чем в первый раз, но мне не было больно или неприятно: мне даже нравились его быстрые движения, его подергивающиеся пальцы, его иронические реплики, от которых хотелось одновременно хохотать и плакать.

Но когда он, устав от грубоватых ночных ласк, засопел на моем плече, я невольно притянул к себе его голову и стал перебирать пряди его волос — Северусу не понравилось бы это, я знаю, и он никогда бы не позволил так обращаться с собой, но он крепко спал и ничего не чувствовал. А когда он спал, на его жестком, бледном лице — выступающие скулы, четко прочерченные складки у рта — проявлялись разом все его слабости, то, чего он так стыдился. Что-то беспомощное и растерянное было в этом лице, и мне хотелось приласкать Северуса, как упрямого, ершистого ребенка. Кстати, он спит с приоткрытым ртом.

Смешно, правда?

А с утра я разбудил его поцелуем. Ха, это только звучит так сладко и романтично.

Просто когда вы затыкаете рот вашего любовника, особенно если он, как Снейп, дышит ртом во сне, а не носом, у него банально заканчивается воздух, и он вынужден проснуться от легкого удушья. Это всё я, конечно же, понял, когда Северус, злой, как собака, мне это в подробностях объяснил — а иначе я не был бы Гарри Поттером.

— Ты хотел меня убить, — обреченно заключает профессор, когда мы с ним вместе садимся в горячую ванну.

— Ничего подобного… Кстати, почему ты не в суде?

Он смотрит на меня со странным выражение лица, и я в очередной раз чувствую, что сморозил какую-то глупость.

— Раз ты спрашиваешь, Поттер, то я сейчас туда отправлюсь, — говорит он и пытается встать из воды.

Он что, серьезно полагает, что я дам ему это сделать?

Горячий пар вьется под потолком, вода покрыта голубоватой пеной, и я лениво поглаживаю острое колено Северуса.

— Дай угадаю. Неужели… из-за меня?

— Пять баллов Гриффиндору, — фыркает Снейп и всё ещё обиженно изучает краны, — там Джастин изучает протоколы, оформляет какие-то бумаги, словом, сам процесс пока приостановлен, и я решил, что он разберется без меня.

— Здорово, — обрадовано говорю я, — значит, у нас целых два дня в нашем распоряжении.

Тихий плеск воды, легкое пощелкивание пузырьков пены, и где-то вдалеке — шум улицы, звон ясного, чистого осеннего утра.

— Расскажи, — осторожно прошу я, — когда ты мной заинтересовался?

Он несколько секунд молчит, а потом — я вижу — слегка улыбается.

— Если я тебе скажу, ты обзовешь меня маньяком-педофилом.

— Обещаю не смеяться, — хихикаю я и сдуваю пену с его плеча, — пожалуйста, мне интересно.

Снейп задумчиво водит пальцем по поверхности воды, устраивая мини-водовороты, и потом глядит на меня — почему-то устало.

— На самом деле, ещё с пятого курса. Когда ты начал взрослеть, изменяться… Словом, когда ты стал самим собой… Да перестать ты хихикать, я же не говорю, что хотел затащить тебя в постель ещё ребенком! Я вообще не о сексе говорю, Поттер!

Я чуть не поперхнулся мыльной пеной, но послушно замолчал, хотя меня вопреки всем обещаниям разбирал хохот.

— Я говорю — заинтересовался тобой, как человеком. Как личностью. Ты казался мне… ммм… необычным гриффиндорцем. Не таким простым, как остальные. Я говорю про твои принципы и про твою волю, я слышал, Крауч научил тебя сопротивляться «Империо»…

Воспоминания нахлынули на меня волной, и вот уже в светлых отблесках на стенах, в фиолетовых тенях и искрящих каплях виделись мне отражения былых времен: изуродованное лицо псевдо-Хмури, Лаванда, притворяющаяся белкой, свое разбитое об стол колено, паук, корчившийся в невыразимых муках…

— Эй, — осторожно окликнул меня Снейп, — ты что?

— Да нет, — улыбнулся я в ответ, — ничего. Всё в порядке.

— …Меня ещё тогда занимали эти твои качества. Мне хочется верить в то, что ты действительно настолько силен, насколько кажешься.

Он включил душ и, приобняв меня, поставил на ноги. Пена и мыло потекли с нас, размывая все забытые, полуистертые образы, все, что наводило грусть, тоску и горечь, мне захотелось немедленно поцеловать Снейпа в нос, что я и сделал. Он не сопротивлялся.

— А теперь, — потребовал я, обнимая его под душем, — расскажи мне, когда ты хотел затащить меня в постель.

— О, — откликнулся Снейп, заматывая меня в полотенце, — тебе правда интересно?

Я кивнул, не о чем не подозревая, и в следующий момент оказался перекинутым — во второй раз — через Снейпово плечо.

— Гриффиндору, как всегда, придется объяснять на пальцах, — заявил профессор с ухмылкой.

* * *

По-моему, в этот день мы перетрахались на всем, что стоит относительно неподвижно. Мы пометили территорию, показали этой бардачной дыре, кто здесь хозяин, и отныне все безмолвные обитатели моей квартиры — от дивана до последнего замусоленного кресла — хранили в себе сладость и жар наших прикосновений.

— Всё происходит слишком быстро, — посетовал я, — мы встретились только на прошлой неделе.

Снейп лежал на ковре, пребывая в благодушном расположении духа, позволив мне положить его голову к себе на колени.

— Так уж получается, мы ограничены во времени, — сказал он, — считай, что мы готовились к этому с пятого курса.

Я смотрел сверху на его запрокинутое лицо, и в этом непривычном ракурсе оно показалось мне печальным. Наверное, это не только мой личный визуальный глюк: всё же в его словах действительно слышалась горечь.

— Покуришь? — предложил я, и Северус покачал головой, — тогда попозже.

Пытаясь не шевелиться, я украдкой выбрал прядь его черных волос и попытался тихонько, пока Снейп не видит, заплести косичку. Но у профессора, видимо, был какой-то третий глаз, на макушке, и я моментально получил щелбан в наказание за мои поползновения.

— Черт, у нас даже не получилось нормального романа, — с сожалением произнес я, — чтобы было, что вспомнить. Такого, знаешь, настоящего. Яркого — с ссорами, ревностью, с разлукой.

— Разлука будет, — пообещал Снейп.

— Нет, это будет расставание, а не разлука, — сказал я, — как-то это не так. Я думаю, что просто схожу с ума.

Профессор помолчал немного, а потом приподнялся на локтех и посмотрел мне в глаза, пристально, изучающе.

— Послушай меня, Гарри, — медленно проговорил он, — и запомни то, что я тебе скажу. Не переживай понапрасну, не жалей о том, чего не будет — живи одним моментом и наслаждайся каждой минутой, ты понимаешь меня?

Я понимал. На самом деле, Снейп попал в точку. Где-то краешком своего раздолбайского мозга, какой-то совсем уже захиревшей его клеточкой я понимал, что именно это мне и надо знать. И мне действительно нужно было услышать эти слова, чтобы полностью понять, прочувствовать их, и заново воссоздать в уме.

Где-то за окном тихо догорал лондонский закат — такие яркие, алые цвета здесь редко увидишь — а мы лежали в пронзительной тишине, отгоняя друг от друга мысли о собственном одиночестве.

— Не думай ни о чем, кроме сегодняшнего дня, не планируй, не пытайся сохранить его — а когда придет пора, жертвуй им без оглядки. И тогда ты будешь счастлив…

Я молча достал из пачки помятую сигарету и предложил такую же Снейпу. Мы закурили, пуская в потолок кольца дыма, мы лежали друг на друге и не произносили ни слова, просто каким-то невероятным образом мы за эти несколько дней научились понимать друг друга без слов.

Как бы мелодраматично это ни звучало — это действительно было так, нам не нужно было лишний раз сотрясать воздух. Потом мы, кажется, пили и курили ещё, потом ещё и ещё. Нам было хорошо, и даже легкие терпкие нотки грусти в этом буднем вечере не внушали страха или волнения. Все шло так, как должно было идти — все было по плану, только я чувствовал, что что-то тяжелое, горячее, что-то жаркое зашевелилось внутри, где-то в области сердца, я сказал тогда:

— Слушай, а если мне будет очень плохо без тебя? Я ведь тебя не забуду.

— Не говори ерунды, — фыркнул Снейп, поднимаясь с пола, — и вообще, пошли спать.

* * *

Щелк — блестящий черный локон упал на пол, и я посмотрел на него с нескрываемым сожалением.

— Не слишком ли коротко? — поинтересовался я с напускным недовольством — просто так, чтобы что-нибудь сказать.

Снейп в ответ дернул меня за нечесаные патлы на затылке, и ещё несколько прядей моих волос были беспощадно отрезаны.

— Нормально, — сказал он и передал мне косяк.

Сказать по правде, вначале мне было как-то неуютно оттого, что обдолбанный Снейп занимается моей наружностью. Как-то в детстве мне удалось за одну ночь отрастить волосы, но тогда я был гораздо более славным мальчиком, чем сейчас. Но вскоре я успокоился: профессор ловко орудовал ножницами, приводя в относительный порядок мою беспорядочную шевелюру, которой уже год не касалась рука парикмахера.

Я затянулся, и сквозь клубы серебристого дыма смотрел на ярко-голубую плитку, которой был выложен пол в моей кухне. Она была по-прежнему испещрена пятнами от застывшего кофе, а теперь ещё и покрыта черными, как смоль, как горький шоколад, прядями моих волос. Зрелище показалось мне неожиданно красивым, и я решил не убирать этот бардак по крайней мере ещё неделю, чтобы вдоволь налюбоваться.

Северус Снейп и Гарри Поттер: довольный клиент и вольный художник.

Чик-чик, мистер Поттер.

— Будешь завтра в суде выглядеть прилично, — заметил Снейп, когда я передавал ему папиросу, — хоть не будет так стыдно за собственного ученика.

Это он повторял в течение всего утра — пятница, завтра ведь пятница. Мне всё казалось, что он бредит с укурки, когда он говорил, что хочет, чтобы я завтра был на высоте.

— Ничего ты не понимаешь, — говорил Снейп, — пусть завтра будет то, что будет, но если в суд с утра явится нечесаное чмо, а все напишут, что это я его вырастил, то…

То его репутация навсегда будет испорчена. Сам-то Снейп будет сидеть в Азкабане, и ему, думаю, будет по фигу, но именно сейчас он особенно переживал за то, что о нем напишут в газетах.

Вообще, он последнее время был вообще никакой, этот Снейп. Он говорил какие-то странные, нехарактерные для себя вещи, он бродил, будто сомнамбула, по квартире, переставлял предметы с места на место, отказывался от сигареты, что, признаюсь, пугало меня больше всего.

Думаю, он просто скучал. Когда мы лежали, обнявшись, на диване и пялились в дурацкий телек, бывало, он закрывал глаза и рассказывал о своей хогвартсовской лаборатории, о каких-то ценных компонентах, о своей любимой библиотеке. В его словах не было ностальгии или сентиментальности: он говорил обо всем просто, как рассказывают о погоде.

— Что будет, если смешать настойку растопырника с куриной слепотой? — спрашивал он, пуская к потолку кораблики из голубого дыма. Он улыбался.

Что горькое, неизъяснимо нежное было в тех улыбках, и мне было немного жаль его.

Он просто готовился, как собираются в долгое путешествие — проходят по комнатам своего дома, сидят в знакомых, родных креслах, пытаются запомнить мелочи, детали, образы любимых людей, чтобы увезти эти воспоминания с собой.

В такие моменты я чувствовал себя ужасно неуютно, понимая, что, собственно, я и являюсь причиной такого поведения, да что там скрывать — я и есть источник всех его бед. Я пытался менять темы разговора, притворялся спящим, но чаще всего я просто затыкал его рот очередным поцелуем — самый действенный и простой метод.

Конечно, если я был поглубже и поумнее, я бы наверняка мучался оттого, что нахожусь в таком положении, я бы, блин, метался между двух огней, устраивал сцены, писал длинные слезливые письма, я бы переживал, рефлектировал, словом, я бы вел себя как какой-нибудь герой классических романов или старых фильмов про любовь.

Я бы кидался канделябрами.

Пытался бы покончить жизнь самоубийством.

Выгонял бы Снейпа каждое утро и каждый вечер тащил бы его снова в постель.

Но, наверное, мне просто не хватало страсти — в самом общем смысле этого слова — и огня. Проще говоря, я сам настраивал себя на то, что мне все, как всегда, по фигу, и уговаривал себя не париться по этому поводу.

— За пятницу, — сказал Снейп вечером в среду, поднимая бутылку пива.

— Будь что будет, — ответил я, мы чокнулись, выпили и сошлись на том, что это лучшее определение наших с ним отношений.

Но это было в среду, и я искренне верил в то, что говорил.

— О чем это ты задумался, Поттер? — спросил Снейп, выкраивая мне что-то у правого виска.

Его голос слегка охрип от дыма, и он был в миролюбивом настроении.

Но даже сейчас я чувствовал, что с ним что-то не так, что-то с ним не в порядке, и поэтому я стал придумывать речь, хотя в другой ситуации по привычке бросил бы «ни о чем».

Дело в том, сказал я, что мы сами выходим за рамки нашей негласной договоренности. Мы хотели просто немного поразвлечься напоследок, покурить и выпить, а потом ты затащил меня в постель, и я был не против.

— …Но получается так, — продолжал я, мучительно подбирая слова, — что нам обоим как-то не по себе от того, что должно случиться. Ну признайся, Сев, нам же уже не так легко и просто находиться вместе.

Он потушил папиросу и меланхолично отстриг мне челку. Я сидел, а он стоял, и его грудь находилась где-то на уровне моих глаз, я вдыхал его запах, такой знакомый, родной, и мне внезапно захотелось залезть языком ему по мантию и потереться носом о его плечо.

Честно говоря, я едва удержался, и только потому, что сам затеял серьезный разговор.

— И что? — спросил Снейп каким-то незнакомым голосом.

— А то, что, может быть, мы сами себя накручиваем и привыкаем друг к другу, и жалеем друг друга, и поэтому нам обоим будет ещё больнее пережить завтрашний день, понимаешь? Наверное, — пробормотал я то, что уже давным-давно крутилось на моем языке, — наверное, нам лучше расстаться, чтобы не заходить дальше, чем следует.

Ножницы взлетели вверх, отсекая от воздуха тонкие полоски, пахнувшие одеколон и марихуаной, а потом застыли. Я сжался на табуретке, сам не зная от чего.

А профессор вздохнул с шумом и, обойдя вокруг табуретки, молча опустился на колено передо мной — так, что наши глаза оказались на одном уровне.

Северус Снейп и Гарри Поттер: взаимное недоумение.

— Объяснись, Гарри, — спокойно сказал он, — а то я что-то не совсем понимаю.

Не надо нам сейчас быть вместе, терпеливо повторял я, это принесет нам обоим много боли, ведь в пятницу я должен явиться в суд и покончить, фактически, с твоей жизнью. Ты, конечно, тот ещё сукин сын, но я привязался к тебе, не знаю почему, но привязался.

Пока я могу подавить в себе это новое чувство, нам нужно попрощаться, а иначе будет слишком поздно, ты понимаешь это? Иначе мне будет плохо, а тебе ещё хуже, Сев, ты слышишь меня?

Профессор посмотрел на меня с каким-то странный видом: во взгляде его смешалась плохо скрываемая жалость, какая-то странная нежность ко мне и почти растерянность, черт, если бы Снейп не был Снейпом, я сказал бы, что это была растерянность.

— Гарри, послушай… — начал он, но вдруг осекся, и, помолчав, начал снова, — послушай, я понимаю тебя. Мы отлично провели эту неделю, детеныш, и мне очень не хочется прощаться с тобой. Но…

В глазах защипало, и я отвернулся. Снейп, понимая мой жест, осторожно взял меня за руку.

— Если ты хочешь проститься, то я не буду спорить с тобой.

Снейп, ты молодец, ты сказал это.

Теперь надо это сделать.

Я поспешно привел себя в порядок и бросил взгляд в блестящую сковородку, висящую почему-то на стене.

— Неплохо, — выдавил я, — стрижка закончена?

Он кивнул. А потом встал и прошагал на кухню, чтобы взять свой плащ.

Слушайте, я знаю, что о таких прощаниях следуют говорить долго, с надрывом, но простите меня, ей-богу, простите, но не получается. Я просто сидел на этой своей табуретке и глядел, как он ходит по комнате, собирая свои вещи: свитер, ботинки, портмоне.

В какой-то момент это было даже весело: когда он, остановившись вдруг у стола, оглянулся на меня с нехорошей такой улыбкой — и я кивнул ему, смеясь, что должно было обозначать: траву оставь мне, ты все равно за последний день столько не выкуришь.

И он оставил мне свое пиво, и эти его папиросные рульки, и всю свою дурь. Это было так странно: я понимал, что вот уже скоро этого человека не будет, а наш джентльменский набор на столе — это все, что мне от него останется.

Разумеется, вспомнились слова Перси — без него в такие моменты никак.

«Ты должен сделать это, Гарри, несмотря ни на что. Все эти твои чувства — они уходят и приходят, но есть и вечные ценности, есть люди, которых ты любил, и которые уже никогда не вернуться».

При всей своей придурошности, Перси иногда может говорить хорошо и правильно — иногда он действительно говорит дело. И это мне в нем нравиться, а иначе я просто послал бы его восвояси со всем этим судом, и его присяжными и всей прочей ерундой.

И уехал бы со Снейпом в Кент, и курил бы с ним на заднем дворике среди домовых эльфов.

Пока я размышлял об этом, профессор уже собрался — он стоял у камина, полностью одетый и смотрел на меня с сожалением.

— Спасибо за компанию, Гарри, — сказал он.

Но какой-то жуткий ком опять подкатил к горлу, и я, как это обычно бывает в важные минуты, не смог тогда выдавить не слова. Просто сидел и улыбался, как хренов китайский болванчик.

— Знаешь, я тоже очень к тебе привязался, Гарри. Больше не скажу ни слова, потому что я не особенно силен в этих вещах. Лучше напишу тебе письмо. Идет?

Я кивнул, конечно. Знаю, что он ничего мне не напишет.

— Будь молодцом в пятницу. Помни обо всем, что мы с тобой говорили.

Уходи, Снейп, или я сделаю что-то ужасное.

Я отвернулся, стиснув пальцы, задыхаясь, я смотрел на свои ржавые сковородки и подтеки от кофе, мне нужно было подумать о чем угодно, только не о том, что происходило.

Два стакана муки. Пять яиц. Двести граммов сливочного масла.

Северус, Мерлин, Сев, до чего же мы себя довели…

Взболтать яйца с какао-порошком, добавить ванилин.

Нельзя смотреть туда, Поттер, нельзя смотреть.

Разогреть духовку до двухсот градусов.

И тогда в напряженной, какой-то искрящейся, дымной тишине прозвучал его спокойный негромкий голос, называющий адрес, камин вспыхнул зеленым пламенем, и Снейп шагнул в него.

Вот так мы расстались.

* * *

Сев, прости, что молчал, как идиот. Я ужасно рад, что мы поняли друг друга, и чувствую, что мне уже легче. Я чувствую, что завтра все будет удачно. Для меня. И для тебя тоже — хотя бы потому, что тебе не придется меня стыдиться.

Как вы уже догадались, это было примерное содержание моего первого за этот день письма к Снейпу.

Примерное — потому что к двум часам дня я уже вылакал полбутылки мартини. Та ещё дрянь, но что делать?

Гм, а делать, собственно, было нечего. Чем-то этот день напоминал все мои одинокие вечера с пивом и кулинарными журналами вместе взятые. Только тогда мне было хорошо от осознания собственной свободы, и от своего безделья, и оттого, что вспоминать было нечего, ибо в прошлом была только темнота, а будущее было ещё чернее. Тогда я как бы завис в космосе, в открытом пространстве, а теперь на меня давило осознание собственного решения и своего поступка, и его последствий, а также чувство долга и смутные мысли о завтрашнем дне.

Но я все равно улегся на диван и включил телек. Уставившись в него, я лежал около часа, а потом только понял, что не слышал ничего из того, что впаривал мне дяденька-диктор, я пребывал своими мыслями и душой в совсем иных сферах.

Гарри Поттер и Северус Снейп: горечь разлуки.

Я думал о Снейпе, и много думал. Я вспоминал нашу первую ночь вместе, и наши перепалки, и ссоры, и игру в правду-или-вызов. Все те глупости, что мне наговорили друг другу и то, как я смог так по-идиотски за это неделю в него влюбиться.

В том, что это была именно любовь, я не сомневался. Говорят, что по-настоящему понять свои чувства к человеку можно только потеряв это. Так вот, знайте, что это — правда.

Как только Снейп ушел, мне как-то совсем поплохело. Я представил себе, что больше никогда его не увижу после этой пятницы, и вот тогда сел и написал ему письмо, перед этим исчеркав две тонкие тетради его именем, дурацкими рисунками, фразами вроде «Он ушел, и я один». Я понимаю, как это звучит глупо и по-детски, но я особенно не задумывался над тем, что делаю. Мне просто срочно надо было занять себя чем-то, чтобы не сделать чего-нибудь ужасного.

Потом сжег эти тетрадки над закоптившейся конфоркой плиты, и откупорил мартини.

Я пил это гадкое дамское пойло в чистую, не разбавляя, и курил при этом профессорские сигареты. Я бродил по квартире, лежал на кровати — подушки, как и полагается, хранили слабый запах его одеколона — я занимался всякой ерундой, думая только о том, как бы мне продержаться до завтрашнего утра, не сорваться, вытерпеть это прощание и мой первый за эту неделю вечер без Снейпа.

Я написал ему ещё одно послание:

Помнишь, в нашу первую встречу у телефонной будке я сказал, что не буду навещать тебя в Азкабане? Признаться, я над этим подумываю.

А спустя четверть часа послушная Хедвиг притащила мне ответ, и вот тогда все пошло не так.

«Поттер, прощаться так прощаться. С.Снейп» — гласила это записка, и это было подобно инъекции кофеина.

Словно какая-то пружина, до этих пор сжимавшая меня изнутри, сработала, я, кажется, дернулся, как чертик, выпрыгивающий из коробочки, и стал бегать по квартире, пиная мебель, разбрасывая пепел с непотушенной сигареты и вообще чуть ли не прыгая на одной ноге.

Просто в этот момент я дошел до точки. Я понял, что не могу, НЕ МОГУ просто этого выносить, мне было плохо, и я не знал, что делать. Ответ, однако, пришел быстро, и в следующие пять минут я уже лихорадочно натягивал ботинки, тушил сигарету, метался по гостиной в поисках пальто.

Я разжег камин и, выкрикнув адрес Снейпа, бросился за ним.

Когда переносишься куда-то с помощью камина, тебя неизменно сопровождает гул и грохот, ты словно летишь на скоростном лифте между этажами: мимо проносятся люди, комнаты, дороги… Так вот, в тот час меня не отпускало это самое ощущенье — и когда меня вытряхнуло из камина в комнате Снейпа, и когда я увидел, как он пишет что-то за своим столом, когда он обернулся на шум — все мне казалось, что мы летим, обнявшись, куда-то в поднебесье, а вся суета земная существует где-то вне нас, все эти столы и стулья, языки пламени, бумага, перья, волшебные палочки, все проносится с бешеной скоростью рядом с нами, не касаясь нас.

Ну разумеется, я тут же забыл про все, что собирался сказать по прибытии, и с диким криком бросился ему на шею. Профессор, пораженный, покачнулся, но всё-таки сумел устоять на ногах. Честное слово, сначала я подумал сразу завалить его на диван, а потом произошло нечто странное — черт знает что, но мне показалось это не романтичным.

— Пойдем ко мне, Сев, — зашептал я ему на ухо, — последний раз, прошу тебя, ты не можешь отказаться.

Это такая фишка, как в кино — в комнате никого нет, и никто вам не мешает — так нет же, надо обязательно шептать на ухо. Типа так это звучит интимней, что ли. В любом случае, у меня не было ни времени, ни желания об этом раздумывать — потому что в следующий момент Снейп прохрипел:

— Ты взбесился, Поттер?

Нет, говорю я, мне просто плохо, мне ужасно плохо без тебя.

У меня ломка, как от твоей наркоты, потому что ты мой хренов наркотик, но я готов от тебя отвыкнуть, я исправлюсь, я вновь стану самим собой, но пожалуйста, давай сделаем это в последний раз, Сев, пожалуйста, Сев…

— По… Гарри, завтра же…

Но я затыкаю ему рот — да, да, проверенный способ — поцелуем; он пытается что-то возражать, но поцелуй становится только глубже, в конце концов наши языки соприкасаются, и я чувствую, что вселенная на какой-то миг замирает, гул прекращается, теперь уже не слышно ничего, кроме нашего жаркого дыхания.

… После, уже в моей постели, когда Снейп зубами пытается стянуть с меня футболку, а я, дурачась как полный идиот, не даю ему этого сделать, все вещи в этом мире вновь встают на место — мирозданье шумно вздыхает и, качнувшись то в одну сторону, то в другую, вновь набирает ход. И я зацеловываю глаза Северуса, я зарываюсь пальцами в его волосы, я не даю ему пошевелиться, а он в отместку награждает меня увесистым шлепком, и мне хорошо, словно я не курил весь день — а тут мне вдруг дали косяк отменной дури.

Только даже не так, а много раз лучше. Наши мантии, скомканные, валяются на полу, а Снейп, фыркая, достает из-под зада мой тяжелый ботинок и, недовольно фыркая, запускает им в постер «Палящих Пушек».

Его пальцы скользят под резинку моих трусов, его твердое тело прижимается к моему, и тут — Мерлин, откуда же я набрался такой смелости? — я переворачиваюсь на спину и заявляю, что я…

— Можно, я? Пожалуйста, мне так хотелось бы в этот раз…

Он удивленно приподнимает бровь, а я, не слушая дальнейших возражений, стаскиваю с себя исподнее и, бормоча какую-то полагающуюся в таких случаях чушь, укладываю Северуса на живот.

Бывают мгновенья, когда стыд и гордость ваши куда-то испаряются, все потери и неудачи не имеют значения, и даже не важно, что меньше чем через сутки вы заболеете, умрете или отравитесь — вы просто не думаете ни о чем, кроме данного конкретного мгновения. Пусть пузырек с любрикатом летит на пол, а дрожащие пальцы не слушаются приказаний вашего обкуренного мозга, но вам все равно хорошо, потому что вы знаете, что в эту минуту — и ещё несколько последующих — вы счастливы.

В этом и была вся прелесть этого спонтанного секса — в том, что он был психологически необременителен, в том, что, блин, вам обоим было как-то на все наплевать.

— Если ты сейчас не прекратишь философствовать, то я просто уйду домой, Поттер, — недовольно заявляет Снейп, — ты там что, рифму к слову «морковь» подбираешь?

Я чертыхаюсь, и все мои рассуждения идут на хрен, ну и хрен, собственно с ними, потому что Сев меня ждет, он послушно лежит на простынях, предоставив моим неуверенным пальцам свою, черт его побери, идеальную задницу. В тот момент мне было как-то не до ласк и заигрываний — тем более что я никогда не мнил себя гигантом большого секса — стоит мне случайно, нечаянно коснуться своим… кхм, эрегированным органом его тела, как башку мне срывает напрочь, и я вхожу в Снейпа со всей силы, страсти или с чего ещё там можно входить.

— Аррр, — рычит он, явно не ожидавший такой подставы, — Поттер!

Я выцеловываю слово «придурок» на его плече, однако в следующий момент меня уже просто трясет — наслаждение накатывает на меня, как девятый вал, мне так хорошо ещё никогда не было. Я выгибаюсь дугой и начинаю вопить что-то, неважно что. И ещё лучше мне становится, когда я вижу, что Снейп, вцепившись в одеяло, почти сворачивается в кольцо, все его мышцы напряжены, и он начинает покачиваться — взад и вперед, не обращая внимания на мои причитания. Он, более натренированный, чем я, кончает не сразу, через несколько секунд, а за это время я успеваю обнять его так, чтобы до утра не отпускать.

Останься, твержу ему я, пока он судорожно ловит ртом нагретый воздух, пожалуйста, останься до утра.

— Черт, Поттер, это, мать твою, нечестно, — в перерывах между судорогами вскрикивает он, — я .не. в состоянии… ах, черр-рт… принимать. Важные. Решения!

Ну пожалуйста, уговариваю я, пожалуйста, я же не требую ничего больше. Это не Важное Решение, просто скажи «да», это ничего не изменит, умоляю!

* * *

Обычно мужчины засыпают сразу после секса, но, видимо, во мне было слишком много женского, и я до полуночи не мог сомкнуть глаз. И после полуночи тоже.

Я взглянул на настольные часы-будильник: стрелки показывали четыре часа утра.

Хрен знает, почему — потому ли, что мне было так хорошо час назад или потому, что мне было так хорошо всю неделю? — я загрустил. Я лежал в темноте и разглядывал спящего рядом Снейпа, его подрагивающие ресницы, его длинные худые руки, одна из которых покоилась на моем животе, и мне было как-то не по себе. Все те же мысли, все те же слова, но уже в несколько другом свете.

— Эй, — шептал я, как хренов лунатик, — мне надо кое-что тебе сказать.

Профессор правда спит так крепко, или только притворяется?

— Сев, — шепчу я громче, — Северус.

Он с недовольным мычанием переворачивается ко мне спиной.

— Да проснись же! — говорю я вслух.

Разумеется, после такого он просыпается злой, как собака.

— Что тебе надо, Поттер? Какого черта ты не даешь мне спать?!

Тсс, говорю я, прикладывая палец к губам, пожалуйста, тише.

— Почему? — упрямо спрашивает он.

— То, что я собираюсь сказать тебе, можно говорить только шепотом в полной темноте.

— Что… — начинает он, но я быстро — Мерлин, и как это только у меня получается? — говорю:

— Я люблю тебя.

Вот так и сказал, честное слово. Кто думал, что впервые самые важные слова в моей жизни будут произнесены вот так, запросто, будто я бросил ненароком, что завтра обещают проливной дождь.

Наверное, слезы счастья, красные розы и приседания на одно колено — всё это не для меня, ведь я не какой-нибудь там блондин-миллионер, а Снейп — не моя бедная горничная. Но, как ни странно, обидно мне не было, потому что… ну, просто потому что мы живем в совершенно другом мире, и Гарри Поттер уже давно не Гарри Поттер, и всё такое, надеюсь, вы меня поняли.

Снейп несколько минут рассматривал меня, щурясь от темноты, и не произносил не звука.

А я, наверное, в жизни так не волновался. Во всяком случае, уже очень давно не было со мной такого.

Я зажмурился и считал про себя до трех, потом до десяти, словом, занимался всякой ерундой, что бы хоть как-то себя успокоить.

Смазать готовый корж шоколадным кремом.

Посыпать тертым шоколадом, взять кондитерский рожок…

— Гарри…

Знаете, что-то было в его голосе, тихом и пораженном, что-то такое, что заранее настраивало меня на поражение. Что-то такое очень горькое и, хотя сам Северус вряд ли ещё понял, что он собирался сказать, мне стало как-то противно, нехорошо, и в груди появилось это мерзкое тянущее нечто. Поэтому я, судорожно вдохнув полной грудью ночной воздух, выпалил, так быстро, как только мог:

— Не имеет значения.

Правда, вот так и отбарабанил, сам понимая при этом, какую чушь я несу. А потом, не переводя дух, продолжил:

— Я кое-в-чем должен тебе признаться. Помнишь наш вечер с гашишом и игру в Правду-или-Вызов? Помнишь свой вопрос про чувства и принципы? Я солгал тогда, Северус, я сам не хотел этого, но солгал. Я просто не знал тогда, что значит — любить тебя, вот и брякнул, что важнее для меня справедливость. Но я не могу, не могу выступить в суде завтра, я хочу всегда быть рядом с тобой, понимаешь?..

Грудь мучительно сдавило, к горлу подбирался ком, глаза вновь перестали видеть в темноте, но я продолжал, все равно продолжал, я говорил, как заведенный:

— …Давай сбежим вместе, слышишь? Только ты и я. Не пойдем завтра в этот долбаный суд, просто исчезнем на пару лет, пока не замнется это дело. От нас не отцепятся в противном случае, понимаешь? Уедем куда-нибудь на юг, во Францию, снимем коттедж на двоих, и никто нас не найдет, пойми ты. Я пойму, если ты сейчас заявишь, что равнодушен ко мне, но я-то к тебе — нет, и я обещаю, что сделаю все, чтобы завоевать твое уважение и твою любовь, я готов измениться, Северус, я готов измениться…

Тут мой голос сорвался и я понял, что завод мой кончился, пружина раскрутилась, кнопки были вдавлены до предела, и случилось то, чего я так боялся в эти последние дни: слезы градом покатились по моим щекам, и я уже был не в силах их сдерживать.

— Прости, Северус, прости… — ревел я, размазывая их по лицу, — я просто так… я так устал оттого, что ничего не понимаю, оттого, что должен сделать, от всех этих уговоров… Оттого, что понял, что уже просто не… не смогу без тебя…

Все это прозвучало так жалко, что мне стало как-то совсем плохо, и я заревел ещё сильнее — я рыдал, как младенец или последний дебил, вздрагивал под тонкими простынями, прижимался к изумленному Снейпу, а тот ошарашено поглаживал меня по плечу и бормотал:

— Гарри, успокойся… Ну, ну, перестань.

Но уже было поздно, и успокоиться я не мог.

В судорогах я все думал о том, что не любит меня, и никогда не полюбит, что мы — совершенно чужие люди и что, блин, никто ничего не воспринимал серьезно до этого самого момента, когда я взял и как полный лузер все испортил.

Снейп лежал и гладил меня, и даже поцеловал один или два раза в мои распухшие, мокрые губы, а потом, поняв, видимо, что если он ничего не предпримет, ему придется терпеть этот цирк до рассвета, взял и влепил мне пощечину.

Не очень больно, но действенно: я моментально прекратил всхлипывать.

— Черт возьми, успокойся! — взревел Снейп и, сев на кровати, рывком посадил и меня, — замолчи, или я уйду сейчас же.

Я несколько раз вздрогнул — так, для порядка, ибо слезы уже не текли — а потом послушно воззрился на профессора.

— Слушай меня, и не перебивай своими всхлипываниями, — сказал Снейп, и я уловил в его голосе прежние, преподавательские нотки, — завтра ты встанешь, умоешься и оденешь свою новую мантию, что принесла тебе Джинни. К девяти ноль ноль ты аппарируешь в суд и там — слышишь, Поттер? — ты сделаешь то, что должен сделать. Как и хотел, а иначе я разочаруюсь в тебе, понял?

— Но… но… — бормотал я.

«Но я люблю тебя» — вот что я пытался сказать, но пока я пытался, до меня как-то сама собой дошла такая простая мысль: Снейп действительно знает, что говорит. И если я не выполню его приказание, мне придется очень и очень плохо. Много хуже, чем я могу себе представить.

Проблема в том, что Снейп, хоть и тщательно это скрывает, сам — какой-то частичкой, какой-то клеточкой самого себя — любит Гарри Поттера, но только не бедного жалкого меня, а такого, какого он воспитывал и каким он хочет меня видеть. Сильным, в чем-то жестоким, как и он сам.

Если я собирался это сделать, и если я до сих пор верен своим принципам — я сделаю это во что бы то ни стало.

Вот он, убийца, дамы и господа, вот он!

Мало помалу я совсем успокоился и начал понемногу засыпать, наваливаясь на Снейпово плечо.

В те предрассветные часы я не думал ни о своей жалкой неудавшейся жизни, ни о Шерлоке Холмсе, ни о горе пустых бутылок и сигарет, возвышающейся, подобно Джамалунгме среди равнин Тибета в моей захламленной и пропахшей дымом комнате.

Я размышлял только о себе и о Северусе, о том, что нас ждет и о том, что мне предстоит сделать. А потом я заснул, и уже ни о чем не думал.

Часы показывали половину шестого.

* * *

Когда ненавистное пиликанье будильника выдернуло меня из глубокого сна, Снейпа рядом уже не было.

Разумеется, спал я меньше, чем обычно, и требовалось какое-то титаническое усилие воли, чтобы поднять себя с постели. Я лежал, смотрел в потолок и вспоминал позорную ночную сцену с неудавшимся признанием, идиотскими слезами и пощечиной, полученной от профессора.

Мне было неловко, нет, мне было стыдно и как-то не по себе, я жалел, конечно, о том, что вообще решил ему признаться. Но с другой стороны Снейп преподал мне достойный урок, он, наконец, сказал те слова, что мне просто необходимо было услышать.

«Иди и сделай это, иначе я разочаруюсь в тебе»

Гарри Поттер и Северус Снейп: убийца и обвиняющий.

На самом деле произошло нечто большее, нечто гораздо более важное, хотя я тогда и не понимал этого. Мне было стыдно, и я действительно переживал из-за того, что случилось, я волновался из-за Снейпа и из-за того, что произойдет в этот день — в то утро я снова стал самим собой.

Именно так: я воскрес, я излечился, мир снова наполнился для меня особенным смыслом, я снова видел важность каждого своего слова и значение каждого поступка. Прежний Гарри Поттер вылез из какой-то допотопной тьмы, чтобы с достоинством встретить грядущие перемены. Хотя я и не осознавал этого в данный конкретный момент, но все же некое просветление снизошло на мою больную прокуренную голову. Я почувствовал это, я мог это осязать: я изменился, возродился, я вновь Гарри Поттер.

И тогда я, смело продрав глаза, встал с измятой постели, отправился в ванную — мне хотелось выглядеть хорошо. Я, даже не морщась, напялил салатовую мантию, ту самую, что принесла Джинни.

Что ж, идти так идти, уже отступать некуда.

Так ступай и докажи Северусу, что ты стоишь его, Поттер! А заодно докажи себе, что ты не лжец, и не трус, и не бесполезный сопляк!

Проглотив, не глядя, что-то на завтрак, я взглянул на часы и оторопело попятился к двери: тролли и гоблины, суд начался уже минуту назад. У меня не было времени на то, чтобы обдумывать это, хотя потом у меня возникли подозрения, что стрелки на моем будильнике были переведены. Сделать это мог лишь один человек… Ну да ладно, не стоит опережать события.

Я не помню, как собрался, оделся и аппарировал: в то самое утро одно-единственное впечатление затмило все остальные, словно топором перерубив цепочку моих воспоминаний, умозаключений, всех заученных слов и застоявшихся в голове мыслей.

Бывают такие моменты, когда у вас просто перехватывает дух, вы теряете сознание, оставаясь на ногах. Вы словно отключаетесь на несколько секунд, это подобно падению с головокружительной высоты, после которого вы просыпаетесь и с ужасом осознаете, что не помните вообще ничего.

Будто у вас выкроили кусочек мозга. Залили через нос расплавленное олово. Будто ударили обухом по голове, с мясом оторвали от вас всё то, что вы старательно взращивали в течение долгого времени.

Как амнезия.

Как клиническая смерть.

Сердце мое остановилось ровно в девять часов ноль пять минут, когда я — проклятое дежавю! — запыхавшись, влетел в зал суда, а там меня встретил свой собственный голос, усиленный во сто крат с помощью обыкновенного магглского приемника.

Что здесь происходит?!!

— Сядьте, мистер Поттер. Вы опоздали.

Какого черта…

— Просто сядьте.

— …Правда, что вы предпочитаете мужчин? — прогремело на весь Уизенгамот.

Я ни хрена не понимаю.

— Мистер Поттер, если бы вы не опоздали, то вы бы услышали слова мистера Снейпа. Перед тем, как вам будет предоставлено слово, он получил право представить вниманию судьи и присяжных новую улику. Магнитофонную пленку, извлеченную из маггского устройства под названием «жучок», размещенного у вас в квартире.

Мое сердце сделало стремительное сальто, и вновь забилось — так громко, что почти заглушало мой собственный голос, сотрясающий судебный зал.

— Правда, что вы… хотели меня в тот вечер?

— …Мой ответ — да.

На пленке раздался скрип и шорох, наше сбивчивое дыхание.

— Чистое создание, я не хотел тебя портить.

Я только начал въезжать в эту махинацию. Перси безмолвно распластался по столу, всем своим видом напоминая не очень свежий труп.

Снейп неделю с лишним провел в моей квартире. Он изучил все, каждый угол, он же, черт возьми, нашел заколоченную дверь на балкон, а это не каждому под силу. Для того, чтобы открыть её, надо просто облизать заклеенную обоями стенку.

Мерлин, ну почему же это тогда не навело меня на мысль? Почему я не подумал об этом, когда мы занимались любовью везде, в каждом закоулке моего дома?!

Разумеется, он очень быстро обнаружил жучок, когда я сам даже о нем не вспоминал, увлеченный первым опытом, новыми впечатлениями и прочим сопливым подростковым дерьмом.

Молоток судьи с грохотом стучит о стол.

Я вспоминаю те газеты, что вышли в день моего «назначения», помню, что они, будто снег, покрыли нашу улицу.

Согласно министерскому кодексу человек может быть лишен этих прав в том случае, если каким-либо образом не оправдает свой статус свидетеля…

На пленке слышно, как мы трахаемся с подсудимым.

Удар молотка.

Раз.

Мистер Поттер, вы совсем забыли? У вас уже было одно предупреждение.

— Дай мне косяк, — звучит мой обдолбанный голос, и самопишущие перья начинают дырявить бумагу.

— Сильнее, Поттер, носом.

— Этот разговор не для вечера с гашишем в бутылке…

… если будет уличен в незаконной деятельности во время процесса…

Ещё удар — словно роковой бой курантов в моей голове.

Два.

Я беспомощно оглядываюсь, и вновь натыкаюсь на бесстрастный профиль Снейпа. Он и не смотрит в мою сторону. Он поджимает губы и устало облокачивается на стол.

Он устал, трахаясь со мною, — со злобой подумал я.

Ублюдок, лжец, обманщик, обожемой, Северус, Северус, что же ты со мною наделал.

— Ты совсем свихнешься, Поттер! Я вижу, что ты сходишь с ума, — звенит пронзительный голос Джинни.

— Отпусти меня, ты, грязный…

— Замолчи, или я убью тебя!

— …Я думаю, что просто схожу с ума, — моё громогласное признание.

…и если будет признан душевнобольным.

Ещё один удар судейского молотка — три.

Я не успел вымолвить ни слова в свою защиту.

Пленка с подборкой фраз оборвалась.

— Подлинность пленки подтверждена экспертизой, — говорит Джастин.

Улика сомнению не подлежит.

Зачем, хотел завопить я, ну зачем ты учил меня быть сильным, зачем тебе понадобилось мое присутствие, ты же всё спланировал, ты с самого начала был уверен в своей победе!

Ты пристрастил меня к наркотикам, ты сам приходил ко мне в квартиру, чтобы накопить улики, чтобы подставить меня и выгрести себя из всего этого дерьма — ну зачем же так, Северус?!

Понятно, зачем, — неожиданно где-то в глубине меня раздалось какое-то подобие внутреннего голоса.

Потому что он верил тебе и верил в тебя. Потому что он знал, что ты не пойдешь на обман, что не сорвешься, потому что ты сам ему сказал, что принципы для тебя важнее всего, глупый ты мальчишка. Потому что он был восхищен тобою и влюблен в тебя, и он видел тебя таким, каким ему хотелось тебя видеть, таким, каким ты ему себя описал.

Кто же мог знать, что в самую последнюю ночь ты сорвешься и трусливо предложишь сбежать? Тогда было уже слишком поздно, улика уже была у адвокатов, подвергалась гребаной экспертизе.

Профессор был разочарован, но не более того. Его-то шкура была спасена, он мог быть спокоен.

А чувства… Что ж, Поттер, с собой он как-нибудь справиться. А вот ты влип по полной программе.

— Гарри Поттер признан виновным по всем пунктам. Он лишается свидетельского права и подлежит обследованию в больнице Святого Мунго. В том случае, если он будет признан здоровым, на мистера Поттера будет заведено уголовное дело касательно употребления незаконных психотропных веществ.

Перси громко застонал. Я в жизни не видел его в таком жутком состоянии.

А что касается меня… Что ж, моё дело — крышка.

Из всего сказанного судьей Фракли можно было заключить, что мне грозит либо пожизненная психушка, либо временное заключение в Азкабане.

Если его, конечно, не заменят штрафом, а это вряд ли.

Я ещё не решил, что лучше.

Кажется, вот тут-то моя психика и в самом деле дала трещину. Зал встал, репортеры поперли на меня сплошной стеной, меня ослепили вспышки фотокамер, и напрасно надрывались авроры, призывая народ к порядку. А я, как сумасшедший, принялся расталкивать людей руками, пробираясь сквозь бушующую толпу, отыскивая Снейпа — о, видит Мерлин, как мне хотелось заглянуть в его глаза именно сейчас, после всего того, что он натворил.

Заорать: что ты со мной сделал?! Северус, я люблю тебя, ты угробил мне жизнь!

Но я так и не отыскал его среди всех этих кричащих людей, я пытался, но два санитара из клиники Святого Мунго подхватили меня под руки и поволокли прочь, наложив парализующее заклятье.

После этого начался газетный бум, новая волна дискуссий о самом громком процессе этого века, наступил, как его потом назовут, информационный кризис.

Все были в смятении, в общественной и политической жизни царил хаос во всей своей первозданной красоте.

Судебный процесс против Северуса Снейпа по делу об убийстве Альбуса Дамблдора был закрыт через четыре дня; за недостаточностью улик профессор был признан невиновным.

Все это доходило до меня в переработанном, перевранном и изжеванном виде, и только по большому блату, ибо в психиатрическом отделении больницы Святого Мунго не было места для лишних переживаний. Кое-как мне удавалось всучить молодому стажеру, что должен был заниматься обследованием моего загнивающего мозга, золотой галлеон в обмен на газетную вырезку или пересказ вечерних новостей.

Так я узнал, что моя квартира была описана, опечатана, и оттуда было изъято большое количество наркотических средств разной степени «тяжести». Мисс Джиневра Уизли свидетельствовала по делу о наркотиках против мистера Гарри Поттера.

Мистер Персиваль Уизли по собственному желанию ушел в отставку.

Профессор Северус Снейп исчез из поля зрения прессы, дав несколько кратких и крайне неинтересных интервью. Многим издательствам волшебного мира, кинокомпаниям и писателям было крайне интересно подробнее узнать о природе взаимоотношений Северуса Снейпа и Гарри Поттера — по слухам, речь шла о больших деньгах и гонорарах за книгу — но легендарная пленка навеки вечные погребена в недрах судейского архива, само записывающее устройство с кусками обрезанного материала так и не было найдено.

Меня же откачивали в больнице чуть меньше месяца. Врачи сказали, что это никак не коснется официальных результатов обследования, но диагноз мне всё же был поставлен верный: «психическое истощение».

Я был прикован к постели. Что-то произошло с теми парализующими чарами, что были наложены на меня в суде, что-то пошло не так, и я был совершенно разбит, я не мог двигаться и долгое время не говорил.

Зато всё это время я долго думал, о себе, о Снейпе, о том, как закончилось наше дело. И я понимал, что те выводы, нелепые, неуклюжие и поспешные, к которым я пришел ещё тогда, когда слушал злополучную пленку, в общем и целом были верными. Я ни на что не надеялся и ничего не ждал — но думать только о настоящем по совету Снейпа у меня не получалось. Ибо настоящее было мутно, будущее — черно, и только в мыслях о прошлом я изредка находил желанное облегчение.

Северус Снейп разрушил мне жизнь, он погубил меня, использовал — то слово, что так любят в любовных романах. Но — удивительное дело — по-настоящему злиться у меня не получалось, мне не хотелось жестоко отомстить, не хотелось призывать его к ответу перед Страшным Судом.

Вначале это пугало меня, я думал — неужели я действительно такая безвольная тряпка? А потом я мало помалу стал успокаиваться, понимая, что, наверное, в моих чувствах к нему оставалось слишком много доброты, нежности, черт её подери, любви. От любви до ненависти один шаг? Верно и обратное утверждение. Но это я уже все переживал, далеко в прошлом, и сейчас у меня уже просто не было сил его ненавидеть. Я болел, я был слишком болен.

Вообще, с этим официальным диагнозом творилось что-то странное. Начать хотя бы с того, что меня так и не начали обследовать, всё увиливая от прямых вопросов. А когда в Мунго начали приходить министерские запросы о диагнозе мистера Поттера, заведующий отделением и заодно моим обследованием, позвал меня к себе.

Пока я переминался в голубых бахилах на стерильном полу, он, устремляя взгляд в заоконные дали, объяснил мне, что, дескать, у меня есть особый — он специально подчеркнул это слово «особый» — покровитель, осведомленный и могущественный настолько, что он позаботился обо всем заранее.

Как, изумился я, ещё до постановления суда?

— Именно так, — с важным видом подтвердил доктор, — именно так.

Сердце мое в этот момент вновь начало делать кульбиты, и вид у меня стал такой, что он испуганно предложил мне прилечь.

Я, естественно, отказался, и потребовал немедленного разъяснения ситуации.

— Дело в том, — вздохнул врач, — что если мы признаем вас здоровым, то вас посадят в Азкабан. В противном же случае мы вынуждены будем держать вас в заточении до конца ваших дней, поставить вам пожизненный диагноз. При этом мы не сможем никого обмануть и отпустить вас: ежемесячно ваше присутствие в больнице будет проверяться министерством.

— Я…

— Не перебивайте. Я не ставлю вас перед выбором, мистер Поттер, потому что ответ уже есть. Всё устроено для вашего наибольшего благополучия.

Но как, хотел завопить я, это же невозможно. Я не могу быть здоровым — и я не могу быть больным, черт побери, что вы собираетесь сделать?

Врач явно чувствовал себя не в своей тарелке. Пропыхтев что-то непонятное, он долго шарил в недрах своего стола и, наконец, кряхтя и отдуваясь, протянул мне небольшую записку.

— Это мы получили ещё до того, как вы выступили в суде.

Последних слов я уже не слышал: я впился глазами в письмо, не веря самому себе, пальцы у меня задрожали. Неужели…

Мерлин, да это же его почерк, его аккуратный, крупный почерк!

Помнишь наш первый вечер, Гарри? — гласило послание, — я спросил тебя, где твои друзья, где твоя девушка, есть у тебя вообще кто-нибудь в этом мире. Тогда ты был один. Я чувствовал твое одиночество так же, как и своё. Если ты по-прежнему одинок, если тебе нечего терять, то я прошу тебя согласиться на то, что предложит тебе врач…

— Мистер Поттер…

Я нехотя оторвался от письма.

— Что? Что, черт побери, вы хотите со мной сделать, что никак не можете этого сказать?

— Мы вас убьем, мистер Поттер, — просто сказал врач.

Я оторопело уставился на него и стал медленно оседать на пол.

Доктор, охнув, вскочил со своего кресла и поспешно продолжил, срываясь на визгливый фальцет: — Не в самом деле, не по-настоящему, конечно! Мы вас как бы умертвим, мы выпустим справку о том, что вы скончались во время тяжелой психической болезни, заверенную нашими же врачами; так как завещание вы не оставили и денег вы лишены, вы не имеете никакой собственности, у вас нет родственников, то ваше тело якобы было отдано студентам-практикантам в нашей же больнице.

Я всё еще был бледен, и меня слегка пошатывало.

— Какие жуткие вещи вы говорите, — выдавил я, схватившись за край стола.

— Поймите: от живого человека они не отстанут. Они будут вас проверять, допрашивать, присылать своих чиновников в больницу… А так вы будете в совершенной безопасности — учитывая, конечно же, то, что до конца своей настоящей жизни вам придется скрываться. Я не рекомендую вам оповещать об этом кого-либо, за исключением, конечно, человека, написавшего это письмо…

Я вновь уставился на листок бумаги.

Мне кажется, что это будет самым выгодным для тебя решением. Я попросил врача дать тебе мое послание через месяц после твоего заключение в больнице, за этот месяц ты, при своем уме, в котором я по-прежнему не сомневаюсь, должен был обдумать произошедшее и сделать правильные выводы.

С.Снейп

— Но… — пролепетал я, — но как… где… У меня все отняли, совершенно всё. У меня нет ничего — ни друзей, ни родных, ни дома…

Доктор устало протер глаза, а я, перевернув листок, обнаружил небольшую приписку:

P.S. В нашу последнюю ночь ты говорил о том, что хочешь сбежать со мной на юг Франции. Я нашел там небольшой, но уютный коттедж на двоих, с весьма внушительным винным погребом. Кажется, он в твоем вкусе.

Помню, что когда я дочитал письмо, у меня перехватило дыхание от открывающихся передо мной перспектив. Я уже и думать не стал о суде, о своем прошлом, о чем-либо ещё, кроме нас с Северусом на крыльце нашего нового Дома. Именно так, с большой буквы — Дома.

— Ну что, не пора ли покончить с вашей жизнью? — кисло пошутил врач.

— Пора, — улыбнулся я, это была моя первая искренняя улыбка за последний месяц, — моя жизнь только начинается.