Орден Белой Смерти

…Ему снился сон. Длинный, бесконечный, и очень реальный. Он находился в Хогвартсе, в Главном Зале, где совершались торжества, отмечались победы и поражения, где своей твердой рукой правил Дамблдор…

Дамблдор…

Сердце словно бы сжалось от мыслей, посетивших его голову, и болезненно ударилось о грудную клетку. Гарри стоял у входа, в глазах его был туман, он надел очки, и мир тут же, словно бы только этого и ждал, ожил и предстал перед ним во всей своей блистательной красоте.

Зал был полон людьми. Длинные столы, стоящие в зале, были убраны, чтобы освободить пространство. За преподавательским столом сидели все учителя, даже те, кто уже давно не преподавал в Хогвартсе, а в самом центре стоял незнакомый мужчина. Его грубое пористое лицо напоминало рифленую вафлю, жесткие черные волосы свисали на глаза, впрочем, он был бы даже чем-то красив, если бы не причудливый шрам, пересекающий шею и часть щеки. Одет тот человек был во фрак, но вместо бабочки у него была заколота дорогая брошь в виде черепа.

«Какой пафос» — пронеслось в голове у Гарри, и он вздрогнул, потому что Зал вдруг осветился сотнями огней, взявшихся из ниоткуда.

Зал был полон людей, мужчин и женщин, они все были в дорогих вечерних туалетах и в масках на лицах, как на бал-маскараде.

«Конферансье» улыбнулся всем своей приторной улыбкой и громким хорошо поставленным голосом начал:

— Здравствуйте дорогие леди и джентльмены! Добро пожаловать на наше грандиозное шоу! У нас сегодня присутствуют почетные гости! Мистер Поттер, вы почетный гость? — обратился со странным вопросом прямо к Гарри этот красивый грубой красотой мужчина. Язык Гарри словно бы приклеился к нёбу, он оглядел зал, и его неудержимо затошнило — он видел, что под масками люди скрывают свои омерзительные лица, клочки кожи слезают с них, глаза их мертвы или безумны, а улыбка лишь оскал злобы.

— Не стесняйтесь, молодой человек, не стоит, подойдите сюда, здесь для вас есть место! — между тем продолжал распинаться конферансье, приглашая Гарри встать в центре зала, в ровно очерченный круг черного цвета. Ноги Гарри не подчинялись ему, и неведомая сила буквально впихнула его в этот круг.

— Тема нашего шоу — верность и предательство!

Зал взорвался аплодисментами, которые Гарри посчитал неуместными и грубыми. Зал блестел и сверкал, с небес падали золотые и серебряные звездочки и мишура.

Гарри начал колотить озноб, а конферансье лишь хитро улыбался ему, как бы предвкушая интересное зрелище, и, наконец, сделал приглашающий жест. Он был обращен куда-то в конец Зала, Гарри обернулся и похолодел. Легкие его сдавила стальная рука, препятствуя дыханию, она рвала его изнутри на части, он испытывал жар и холод одновременно, и ничего не мог поделать с этим.

Там, за его спиной, при входе, стоял профессор Альбус Дамблдор и еще какая-то фигура, замотанная в черный плащ.

Дамблдор печально улыбался, и Гарри с ужасом увидел тонкую струйку крови, стекающую по его лбу. Остальные словно бы ничего не замечали.

— Здравствуйте, профессор, прошу вас, проходите, проходите! — конферансье произнес это неожиданно визгливым голосом, больше похожим на взвизгивания гиены. Пестрая толпа вновь принялась рукоплескать.

Дамблдор встал прямо перед Гарри, смотря ему в лицо, сбоку стоял адский конферансье.

— Итак, — начал он, — сегодня мы будем отвечать на вопросы. Позволю небольшое вступление. Изменились ли люди за это время? Боюсь что да, боюсь, потому что не в лучшую сторону. Представляете, некоторые думают, что могут брать на себя ответственность за чужую жизнь, все время стремиться всем помочь, никого не слушать и мнить себя героями! — взорвался говорящий, по залу прошелся негодующий шепот, а щеки Гарри запылали ярко алой краской гнева. Он…он это о нем, точно! Все заново!

Дамблдор, к ужасу Гарри, соглашался с этими словами, он печально кивал головой, и в глазах его стояли слезы.

— Итак, дело Гарри Поттера, — своим гнусным голосом начал судебное разбирательство этот тип, не забыв представиться. — А зовут меня Прокуратор, помните, как тот Понтий Пилат, судивший…хи-хи… Бога…бывал я там, бывал…только никому ни слова! — заговорщическим голосом произнес Прокуратор, помигивая Гарри. Тот лишь поморщился от омерзения.

— Итак, Гарри Джеймс Поттер, признаетесь ли вы в том, что не более чем несколько недель назад были причастны к тому, что этот великолепнейший человек, стоящий перед вами, ваш друг и директор вашей школы, был убит? — строгим голосом вопрошал Прокуратор.

Гарри хотел возразить, что тот неправильно формулирует вопрос, что все совсем не так, но язык ему не подчинялся.

— Вы поили его снадобьем, хотя он кричал, он вырывался, он молил вас не делать этого! Умолял, а вы продолжали! А что, если он был под действием заклятия? Да так оно и было! А вдруг бы вы остановились, и появился бы иной выход из положения, Дамблдор бы не ослаб вовсе, и сумел бы отразить нападение?!! Вы отдаете себе отчет в этом? — голос Прокуратора гремел, он находил отклик в каждом углу зала, люди начали негодовать и перешептывались между собой, бросая на Гарри осуждающие взгляды, и он был готов провалиться сквозь землю. Ему хотелось орать, кричать, что все не так, что он все сделал правильно, его вина лишь в том, что он не смог его защитить, не смог догадаться, не смог использовать проклятое вербальное заклинание, вот она, его вина!! Вот!

На руках Гарри оказались наручники, и зрители одобрительно кивали головами.

В одной из рук Гарри оказался кубок, наполненный прозрачной жидкостью. Гарри с ужасом осознал, что сейчас произойдет.

— Не надо! — вскричал он, но голос потонул в тишине, словно бы она поглотила его… все молчали.

Дамблдор подошел ближе, рука Гарри вытянулась, и он, не владея собой, влил этот напиток в рот директору, который не сопротивлялся, а покорно пил.

— А жаль, мне так не хочется этого делать, — тихо и печально прошептал он, покорно принимая кубок, и Гарри готов был отгрызть себе руку, лишь бы прекратить это.

— Нет, НЕТ! — кричал он, и не слышал своих слов…

— Виновен! Виновен! Виновен! — как заклинание кричали люди, маски с их лиц падали, искажая их сущность, и Гарри понял, что это не люди вовсе, а инферналы, которые каким-то образом проникли в замок, они выли, тянули к нему руки, кричали ему, что он виновен, а некоторые, схватившись за руки, кружились в диком танце.

Хохот, вой, свист, все это смешалось воедино, а Гарри вливал уже восьмой кубок. Глаза Дамблдора молили его прекратить, остановиться, он говорил, что Гарри должен бороться, он должен помочь всем, молил прекратить его страдания и не быть столь жестоким, но Гарри НИЧЕГО не мог с собой поделать…

— Виновен! Виновен! — несся по залу нестройный ряд голосов, Гарри взвыл нечеловеческим голосом, все закружилось вокруг него, стены слились воедино, лица размылись, став блеклыми пятнами, кубок выпал из рук Гарри, а Дамблдор куда-то пропал, и вместо него встала фигура в черном плаще, которая до этого находилась у входа. Она откинула капюшон, и, проваливаясь в темноту, Гарри успел крикнуть ей:

— Прости, Сириус, молю, прости!!!

...День выдался жарким. Раскаленный огненный шар повис в небе, даруя земле столь долгожданное тепло. Толпа учеников высыпала на улицу, радуясь столь сильно и искренне, словно бы еще никогда за зимою не приходила весна, да еще такая жаркая и ласковая.

Как ВЫ уязвимы без солнца…

Он, один из сотни учеников, сидел отдельно ото всех, словно бы не являясь частью этого дружного сообщества весны. Тень старого раскидистого дерева даровала ему успокаивающую прохладу. Его болезненно белая кожа плохо переносила солнечные лучи, и он вынужден был прятаться, отнекиваясь от предложений пройтись.

Отнекиваться? Ухмылка исказила черты его лица. Разве же кто-нибудь предложит, разве же кто-нибудь подойдет?

Он четко чувствовал, что между ним и этими людьми есть большая разница, и что если бы они встали друг против друга, он и толпа, то между ними бы проходила четкая жирная линия. Он был вне этого.

Он прикрыл глаза, словно ему было больно смотреть на этот мир, но мысль о погружении в мир внутренний была еще страшней… Там, в мире его грез, тоже была боль, и в адском пламени огня и обжигающем холоде льдов рождались на свет немыслимые чудовища, и среди них был он — высокий, худой, отчужденный, словно на нем была печать, делавшая его отличным от других.

Он вновь открыл свои черные гипнотизирующие глаза, похожие на дно колодца, и в них впервые проскользнуло что-то такое человеческое, совершенно обыкновенное — усталость и обида на людей, и в частности на себя. Он мог изливать ненависть на других сколько угодно, но его врагом всегда оставался человек по ту сторону зеркала, тот, кого не изменить, не переродить.

Он знал — пусть он менялся бы каждый день, пусть учился бы и работал, писал книги и защищал научные труды, заводил знакомства и записывался в спортивные кружки, но то самое нечто, что вызывает агрессию людей по отношению к нему, всегда будет. Это нечто в его глазах, это какая-то иная субстанция, которая меняет его, искажает, и кто знает, почему людей так злят те, кто на них не похож. Может, дело в страхе.

Так какой смысл ломать себя ради тех, кто никогда не примет его? Значит, должен был быть выход. И он вовсе не в его усердных занятиях и таланте, который, он знал, у него есть. Дело не в этом.

Да, того, кто по другую сторону зеркала, нельзя изменить, но он всегда будет отображать то, что видит, а значит, надо найти такое состояние души и тела, чтобы чувствовать гармонию, силу и уверенность. И он это обязательно когда-нибудь сделает.

Он вдруг вздрогнул, словно от порыва невидимого северного ветра, и быстро оглянулся по сторонам. Поблизости никого не было. Все они, ученики Хогвартса, расположились на лужайке, или гуляли вдоль берега озера, сюда же никто не шел.

Она… он увидел Ее…

Его идеал. Нет, он никогда не называл ее «своей любовью», а называл идеалом, своим собственным идеалом, прекрасным ангелом, с чем-то необъяснимо «темным», а оттого привлекательным. Душа парня боролась сама с собой, сталкивая противоречия звериного нутра и духовного. Что-то звериное влекло его к ней, может, эта темная искра в ее глазах, столь тщательно маскируемая ото всех, и что-то духовное шептало: «нет, нет, одумайся, ей будет сложно, да посмотри на нее, посмотри, сколь прекрасна эта птица, ты не найдешь ей подходящей клетки, ей суждено вечно, вечно летать, а у такого как ты не вырастет крыльев»… Сотни слов проносились внутри его головы, бессвязных, но тревожных и пугающих, он не хотел смиряться, и вновь провожал ее взглядом…

Он старался запомнить в ней все — пропорции ее тела, каждый изгиб ее стройной фигуры, то, как ложатся ее длинные волнистые волосы ей на плечи, любую мелочь, которая была способна приблизить его к воссозданию образа…

Она совсем не была похожа на своего брата, нисколько. Только черные блестящие волосы — вот и все сходство. Но эти загадочные, лучезарные серо-голубые глаза, обворожительная улыбка, две милые ямочки на щеках…

Его буквально колотило от озноба при мыслях о ней, о той жизни, что могла бы быть у них, и при этом он никак не мог заглушить те, звериные мысли — мысли о ее бесподобной манящей внешности, о ее душе, о тех таинственных ключиках, открывающих двери ее сознании, что он так хотел найти…

Еще одну цель он преследовал, столь тщательно запечатлевая ее образ. Облизнув пересохшие губы, он порылся в своей школьной сумке и вынул оттуда аккуратно сложенные листы бумаги и карандаш, от которого осталась лишь половинка.

Быстро-быстро на бумаге стали появляться темные штрихи, которые должны были превратиться в картину. В ее портрет. Ее лицо, волосы, платье, воздушное развивающееся платье небесного цвета…

От усердия он столь сильно надавил на бумагу, что она порвалась. Он некоторое время безмолвно смотрел на бумагу, словно бы ждал, когда она восстановится сама по себе, но ничего не происходило.

Глубок вздохнув, он проследил за ее последними шагами, и вот она уже скрылась в замке.

Он бы все равно порвал этот листок сам, потому что еще ни разу за все-то время, что он ее видел, он не смотрел ей в глаза, а портрет без глаз — мертвый портрет.

Страшно ему было оттого, что он не знал, что увидит в ее глазах — может, жизнерадостность и легкость, может, тяжкие думы и горесть, знания и острый ум, а может — холодную пустоту, которая не говорила бы ровным счетом ни о чем…

Он сам, по сути, лишь пустота, вбирающая в себя чужие мысли и эмоции, но кто он есть на самом деле — он не знал и не понимал.

Солнце иссушило его кожу, которой оно было противопоказано, но сейчас ему вдруг так невыносимо сильно захотелось слиться с этой толпой, стать с ней единым целым, стать таким, как все они, дышать их воздухом, чувствовать их чувствами, буквально до боли, но тот, кто был по ту сторону зеркала, не давал ему шанса, грустно улыбаясь тонкими искривленными губами.

— Гарри, все в порядке? — послышался чуть испуганный голос слева. Гарри повернул голову, ища взглядом привычный силуэт девушки с удивительно умным и проницательным взглядом. Конечно, сейчас более всего она тревожилась именно за его состояние, а не за все происходящее — порой Гарри не мог отделаться от мысли, что она проводит параллель между его эмоциональным состоянием и тем, что творится вокруг.

— Ммм… да, Гермиона, не волнуйся. Рон скоро придет? — чуть виновато улыбнулся он ей, словно прося прощения за то, что вызвал беспокойство.

— Да, он, по-моему, задержался у Джинни… — она вновь бросила на него беспокойный взгляд, и продолжила. — Тебе…больше снов не снилось?

Гарри тут же нахмурился и словно бы сжался, пытаясь запрятать свои мысли поглубже.

— Нет. Ничего особенного, — несколько грубо ответил он и отвернулся, переводя взгляд на своего лучшего друга, Рона Уизли, который весь красный и взъерошенный вошел в комнату.

Гермиона, стоило Гарри повернуться к ней спиной, бросила на него взгляд, полный боли и тоски, оттого, что сейчас она была не в силах ему помочь. Он бы не простил ей этого взгляда.

— В путь? — выпалил Рон, окидывая взглядом своих друзей. Гарри сидел на чемодане с взглядом, который он, его лучший друг, понять был не в состоянии. То ли с возрастом его чувства слишком усложнились, то ли он наконец-то научился блокировать их от всех остальных, хоть это и было чуточку обидно. Но Рон понимал его. Гарри был готов отдать всю свою радость без остатка, но чашу боли он испивал сам до последней капли.

Рон действительно заходил к Джинни, за тем, чтобы сказать ей что-нибудь утешительное и приятное, все же она была его единственной и любимой сестрой, да только никаких толковых слов в голову не приходило. Он с тревогой следил за начинающими развиваться отношениями Гарри и Джинни, и даже не сразу понял, сколь быстро они закончились. Ему было обидно за свою сестру, и он не знал, что сказать Гарри, потому что, в общем-то, в такой позиции они уже не могли наделать ошибок. Приходилось оставаться в стороне и переживать про себя. В конце концов, у них у всех очень много дел.

Джинни во время беседы отвечала ему холодным равнодушным голосом, хотя Рон за все то время, что он был дома, часто заставал ее в своей комнате с взглядом, устремленным в никуда, или с повисшей рукой с зажатой в ней ручкой…

Гарри за это небольшое время еще больше вытянулся, лицо его осунулось, тело стало худым и подтянутым, как и подобает ловцу. Бывшему ловцу. Еще не скоро придется ему лететь на метле за золотым крошечным снитчем…

Каждый взяв в руки по чемодану, облегченному с помощью заклинания, они направились в одну из гостиных, расположенных в Норе, где их поджидали остальные члены семейства Уизли. Джинни среди них не было, что с запоздалым сожалением подметил Гарри. Молли Уизли протирала влажные от слез глаза платком — в последнее время, хоть она и старалась скрыть от них свое настроение изо всех сил, Молли была все грустнее и грустнее.

Она расцеловала Гарри в обе щеки, пожелав ему удачи, и еще долго не хотела отпускать от себя, словно он был бы ее любимым сыном. Гарри невольно покраснел и неловко высвободился из ее объятий, подойдя поближе к камину.

Попрощавшись со всеми, Гарри Рон и Гермиона подошли к камину, каждый взяв по горстке волшебного пороха.

— Может, все-таки кто-нибудь должен был бы сопровождать вас? — робко произнесла Молли, сдерживая слезы, понимая, однако, что этот довод бессмысленный и уже слишком поздно.

— Все будет в порядке, миссис Уизли, мы всего лишь переместимся в… новый дом, нас там будут ждать. Все будет в порядке, — повторил Гарри первую фразу уверенным голосом, словно все, что должно было произойти в дальнейшем, было строго определено и прописано.

Молли кивнула, Артур приобнял ее за плечи, глядя на эту подросшую троицу друзей с чувством гордости и сожаления одновременно, которое бывает у родителей, наконец осознавших, что их дети выросли и стремятся улететь прочь из родительского гнезда.

Четко и ясно произнеся адрес места, в которое они отправлялись, каждый из них по очереди бросил горсть пороха в камин — Рон, Гермиона, а затем и сам Гарри, еще успевший бросить ободряющий взгляд в сторону провожавших, и как ему показалось на мгновение, заметивший огненно рыжие пушистые волосы — но, может быть, ему показалось.

— «Зеркало дракона» — прозвучала фраза у каждого, столь отчужденная и не подобающая обстановке, что казалось, что эти слова донеслись из открытого окна на улице — но нет, все было верно, и троица скрылась в пламени волшебного изумрудного огня.

…— Ничего себе! — раздался в абсолютной тишине голос Рона.

Остальные поддержали его взглядом восхищения, устремленным на то место, в которое они попали. Они стояли в саду, который опоясывал огромный дом.

Это был дом, возможно, не самый большой, далеко не самый роскошный, но, словно кокетливая девушка, обладающий своим особым шармом.

Однако первое, что пришло в голову Гарри, это сравнение дома с «тараканьей ловушкой», и он тут же устыдился этих мыслей. Просто дом был квадратной формы, с выступающими боковыми разветвлениями, и казалось, что окон в нем нет вообще, но на самом деле они были наглухо закрыты плотными черными шторами.

Дом был абсолютно черным, однако, Гарри ни за что бы не смог назвать этот цвет однообразным. Казалось, что у этого черного цвета есть десятки оттенков, соединенные воедино. Приходилось напрягать глаза, чтобы что-то разглядеть на его гладких стенах, но тем интереснее было подмечать все новую деталь. Гарри понял, что дом украшен выступающими фигурами каких-то существ, а может, там были изображены сцены из пьес, надо было подойти поближе, чтобы удостовериться, и Гарри пообещал себе так и сделать потом.

Троица вошла внутрь.

Дом был выполнен в старинном стиле, мебель, стоявшая в гостиной, в которой они оказались, была тяжелой, но вместе с тем элегантной и явно выполненной на заказ. Все было обставлено со вкусом, здесь не было кричащей роскоши и варварского великолепия, вроде гигантских хрустальных люстр с сотнями лампочек или персидских ковров, покрывавших каждый участок пола. Сама гостиная, или скорее зала, была размером чуть ли не с весь дом Уизли, но зато, насколько знал Гарри, остальные комнаты были более скромны по своему размеру. Они повернулись к камину, и Гарри, забывшись, присвистнул. Стены этой залы были темными, к тому же свет проникал лишь тонким ручейком из-за плотных штор, но тем четче можно было рассмотреть узор, выгравированный на ровной поверхности.

Это был огромный длинный дракон, серебряной нитью проходящий вдоль стены, его тяжелое кольчатое тело, покрытое серебряной чешуей, извивалось, словно бы он скользил по воздуху, аккуратные, даже несколько маленькие для такого массивного тела крылья, переливаясь, создавали иллюзию полета, из раскрытой пасти торчали острые клыки — пламени не было, насколько помнил Гарри, у мифологических драконов, какими их видели, скажем, японцы, такой особенности не было. Глаза дракона были сделаны из камня, по подозрению Гарри, очень и очень драгоценного — то есть, дорогого.

Они все молча, как по команде, разбрелись по углам комнаты, рассматривая каждый сантиметр столь жадно, словно были туристами на экскурсии. Дом словно заманивал их различными побрякушками и предметами искусства, призывал осмотреть все, дотронуться, почувствовать дух того времени, впрочем, это впечатление было несколько обманчиво потому, что дому этому, на самом деле, было никак не больше 50 лет. Не срок для такого здания…

— Почему Сириус не сказал тебе об этом доме? — шепотом спросил Рон, будто бы предполагая, что если он задаст этот вопрос тихим голосом, его значимость тоже как-то уменьшится.

— Не знаю, наверное, не успел, — беззаботно ответил Гарри, и запнулся. Только спустя секунду до него дошел полный смысл сказанной им фразы, и причина, по которой Сириус мог не успеть…

…Лес в это время суток — запретная территория, особенно для столь юного подростка. Он уже час, в компании страха и тоски, пробирался по густому подлеску, под сомкнутыми кронами деревьев, скрывающими от него ночное небо. Впереди расстилался луг, настораживающей неестественной тишиной.

Он думал, что смерть затаилась именно там, и он сомневался, что переживет эту ночь, он был уверен, что смерть караулит его там. Воображение легко рисовало образы безжалостных чудовищ, рыскающих по лесу в его поиске, хладнокровных и бесшумных.

Они наверняка уже давно окружили его, и выхода из этой ловушки нет. Можно тянуть время, но и оно рано или поздно подойдет к концу. Ему бы очень хотелось, чтобы рядом с ним сейчас оказалась его мать, но этого никогда больше не будет. Совсем недавно он смог стать свидетелем ее убийства, и яркие и острые воспоминания могли свести с ума любого, поэтому он старается не думать, а довериться своим инстинктам, которые должны вывести его из этой ловушки. Собственно, именно тот факт, что он выбрался, что он сумел, и что он УВИДЕЛ, и гнал его уже в течение нескольких часов по лесу, не давая применить магию. Она бесполезна против НИХ.

Безжалостные убийцы, взявшиеся из ниоткуда. Новая угроза. Они называют себя Орденом Белой Смерти, но он не знает, что это означает. Наверняка что-то одухотворенно жуткое, как они и любят.

Надо бежать, бежать, даже не смотря на то, что сил практически не осталось, не смотря на то, что он похож на крысу, которую выпустили в лабиринт, забыв открыть дверку клетки. Бежать, чувствуя, как остаются позади пройденные километры, и убийцы, охотники, бегущие по следу жертвы…

Они найдут его, теперь это их главная цель. Но у него есть, пускай и маленький, но шанс, что он достигнет места, которое может стать ему спасением. Надо только суметь, большая часть дороги еще впереди…

Он остановился буквально на секунду, прислушиваясь к звукам, доносящимся с луга, где он не сможет более чувствовать себя защищенным. Смерти, если она и есть там, видно не было, она могла притаиться в корнях деревья, стать отражением росы, капающей на землю. А могла остаться где-то далеко позади. Проведя руками по лицу, он пригладил свои серебристые волосы с запутавшимися в них листочками и частями веточек сухих деревьев, стараясь этим жестом хоть как-то успокоить себя.

Впереди еще была длинная дорога. Он мог уходить в свободу. Он мог уходить в никуда. Он мог уходить к опасностям.

Он мог уходить в Смерть.

Они не безжалостны, просто хладнокровны и равнодушны. Убивают в ярости лишь неуравновешенные люди, они же все рассчитывают абсолютно точно. В них нет злобы, в них нет эмоций, и это пугает.

Орден Белой Смерти.

Белой смертью называют большую белую акулу, с которой они схожи по принципам. В ней нет злобы, только холодная расчетливость и целеустремленность хищника.

Белый — это цвет пустоты, белый, а не черный. Ничего — это белый лист бумаги. А пустота — это ад. В смерти лицо человека — белое, бескровное. Белый цвет отражает световые лучи и тепло, тогда, когда черный притягивает. Белый цвет в некоторых странах является цветом траура. Белый — это цвет Смерти.

Они несут смерть, они несут в себе предназначение, и сила, вложенная в них, заставляет призадуматься — раз уж кто-то наделили их этой силой, значит, в том был смысл, и они должны существовать, как и волки в лесу должны убивать раненых и больных животных, чтобы очистить мир? Страшно лишь от вопроса — кто дал им это право?

Они медленно, как ножницы в руках ребенка, кромсают этот мир по-своему, устраняя со своего пути тех, кто хоть сколько-то мешает их плану. Они кажутся чем-то неподвластным и недоступным, но нашелся тот, который оказался в состоянии предложить им нечто, что могло их заинтересовать до такой степени, что они согласились на службу.

Волан-де-Морт. Он не хочет уходить, он отчаянно и злобно держится за эту жизнь, может быть, страшась того, что ждет его после. И он находит все новые и новые методы, с помощью которых может продлить свое существование.

Орден Белой Смерти — это его шанс на Возрождение и победу, окончательную и бесповоротную.

Пока что все еще движется медленно, как течение реки, удерживаемое дамбой, но рано или поздно бурный поток смоет эту преграду со своего пути и обрушится беспощадным потоком смерти на головы людей.

На первый взгляд кажется, что их действия нелогичны и никак не связаны друг с другом, что и заставило нас ранее прийти к выводу, что они лишь убийцы без цели. На самом деле все, что они делают, подчиняется какому-то определенному порядку, и действуют они пока неторопливо, словно бы прицениваясь.

Кто они, откуда и зачем — неизвестно. Что хотят получить они — неизвестно.

Но будут жертвы, будет кровь… и здесь нет места добродушию и гуманности. Эта схватка, где требуется ум, выносливость и расчетливость. И конечно, немного человечности, чтобы к концу битвы не оказаться на одном уровне с теми, кого ты еще недавно убивал, а, к сожалению, о таких вещах люди задумываются в последнюю очередь.

Волан-де-Морт не потеряет человечности, потому что он ее так и не обрел, и в лучшие свои годы он был похож на зверя, облаченного в тело человека, как в парадную мантию. Теперь же стерлись все границы. Он был умен, он был опытен, он был нестандартным и одаренным. Он был сильным и не был добрым. Он не был злым, но был холодным. И кто противостоит ему, кто сможет? Кажется, в этой истории иксов стало больше, чем известных цифр, но в конечном итоге из этого уравнения ответ будет лишь один… Надо, наверное, запомнить и еще кое-что:

«Закон самодержавия суров — чем царь добрей, тем больше льется кровь».

…Последняя произнесенная Гарри фраза на мгновение ввела его в ступор. Рука, которая до этого тянулась к изображению серебряного дракона, повисла в воздухе и бессильно опустилась, но через мгновение он уже стряхнул с себя оцепенение.

Боль беспощадна, но и она дает передышку.

Время заживляет все раны, но оно оставляет шрамы, которые болят, нервной пульсацией напоминая о прошлом.

О существовании дома он узнал не так уж и давно. До этого он находился в доме Блэков, в котором разместился штаб ОФ, медленно, но верно пополняющий количество своих членов, но ему было неуютно находиться там, под опекающими взглядами волшебников, желающих ему только добра…

А в один из дней их посетил Аластер Грюм, который принес с собой волшебный пергамент, в котором было указано о существовании дома, принадлежащего Блэкам и о том, что при отсутствии прямых наследников, им становятся те, кого назначил сам хозяин, а им числился Сириус Блэк. Он-то и сделал его наследником, причем давно, получается, если подсчитать, Гарри тогда или только родился, или до его рождения оставались считанные недели. Получалось, что по каким-то причинам сам Сириус от дома отказался и решил передать его сыну лучшего друга. А потом… а потом, наверное, ему было не до дома…

Нашли этот пергамент в одном из многочисленных архивов, он не был столь уж тщательно спрятан, просто до поры до времени на него не обращали внимания, теперь же он был обнаружен просто по воле случая.

В любом случае, целый отряд волшебников отправились в этот дом, чтобы проверить его на наличие проклятий, в том числе оберегающих дом от нападения, и установить новые защитные заклинания. Гарри твердо настоял на том, чтобы находиться в новом доме Сириуса, хоть ему и было немного страшно и тревожно, но это был единственный шанс избавиться от вечной опеки и сделать то, что он должен был сделать. Вместе с друзьями. Или в одиночку.

И вот теперь он сам здесь, в этом доме, ему уже исполнилось 17 лет, он совершеннолетний по волшебным меркам, и перед ним бесконечно длинная, если он справится, дорога жизни, или мимолетное падение в бездну, если оступится.

Он чувствовал порой, как в груди словно бы растет большой мыльный пузырь, и если он лопнет, то это спровоцирует поток слез, истерику, крушение различных предметов, любой выход эмоциям и горя, и он тщательно сдерживал себя. Не до этого ему было, не было уже времени бесноваться и злиться, надо было идти дальше, не оглядываясь и не задумываясь, не оступаясь и не сворачивая со своего пути. Надо было быть расчетливым и даже холодным, но не потерять способность любить и чувствовать, ведь то, ради чего он борется и сражается — это не пролитие крови его врага, это мир и покой, это жизнь, в которой нет запаха крови, но есть запах жизни… запах лета, моря, цветов, земли…

Дом же вновь заставил нахлынуть потоку эмоций и уже давно пережитых и потерянных в глубинах души чувств, и ему было больно возвращаться к прошлому, но сколько можно обманывать себя? Он устраняет любые последствия, выкручивается из этих щекотливых ситуаций, но не устраняет самой причины. А ведь рано или поздно его могут схватить за живое, и он потеряет над собой контроль и станет обезумевшим животным, жаждущим мести — порой Гарри ощущал себя именно таким, и это пугало, ведь никто бы и никогда, наверное, не подумал о том же. Это был не его образ, но это были его мысли. Пришла пора очищения…

Гарри уверенно поднял руку и провел пальцами по серебристому боку дракона, едва дотягиваясь, и с удивлением обнаружил, что он абсолютно гладкий, и создан был как бы из мелких отшлифованных камней, плотно подогнанных друг под друга. Смысла этого изображения, кроме как декоративного украшения зала, Гарри не видел. К тому же он обнаружил, что дом этот, в общем-то, чем-то отдаленно похож на дом теперь уже штаба ОФ, скорее всего, своим тяжелым мрачным дизайном, и все равно было в нем что-то неуловимо другое, даже непонятное. Дом этот скрывал какую-то тайну, которую он Гарри ни за что не откроет. Пока что, во всяком случае.

— Красиво, — уважительно произнесла Гермиона, словно бы они находились в музее, а она — около картины известного художника.

Рон тоже согласно кивнул, стоя в углу и что-то разглядывая.

— Здесь темно, — сам себе вслух сказал Гарри и повернулся к окну, занавешенному плотной тяжелой шторой черного цвета. Он подошел к нему вплотную и резким движением раздвинул шторы, впустив ослепивший их всех на мгновение свет, словно бы карауливший и ждущий рук Гарри, принесших освобождение, и все трое замерли, смотря в сад, неухоженный и заросший травой, с поваленными деревьями с искривленными стволами, но не этот унылый вид приковало их взгляд. Словно отчаянный крик о помощи режет слух и проникает в сердце, бесцеремонно переворачивая все в душе, во дворе стоял памятник девушке, тянущей руки к небу, словно вымаливая прощения за тяжкий грех, навеки приковавший ее к земле, и даже крылья за ее спиной не могли помочь ей взлететь…