Точки крайности

Ночью ты уснешь. Крепко-крепко. А я тихонько подберусь к твоей кровати, чтобы внезапно, когда ты не ждешь, накрыть тебе голову подушкой. А ты, конечно, не ждешь, ведь ты сейчас спишь и видишь свои безумные цветные сны. Ты проснешься и пробормочешь недовольно:

— Фред, какого черта?

А я скажу:

— C днем рождения, братишка!

А потом заберусь в твою постель, обовьюсь вокруг тебя, тесно, крепче, чем удав, если бы он хотел тебя проглотить. Я тебя зацелую до потери пульса, искусаю твои губы, нет-нет, не больно, тебе будет приятно, так что ты тихонечко застонешь, зарываясь пальцами в мои волосы. Я легко укушу тебя за ухо и скользну губами ниже по шее, а чтобы ты своими стонами никого не разбудил, я подставлю тебе свою руку — впивайся, сколько хочешь! Кусай!

Луна заглянет в маленькое окошко нашей комнаты. Она увидит два одинаковых тела в объятиях друг друга на одной кровати и стыдливо отвернется, погрузив комнату во мрак. Внизу, в родительской спальне папа что-то пробормочет во сне, а мама скажет ему:

— Тише, детей разбудишь!

— Какие розетки, Молли? Не заклинал я никаких розеток, — ответит он и снова уснет.

Я пощекочу тебя под ребрами, и ты, смеясь, уткнешься лицом в мои рыжие волосы. Братик, разве можно еще сильнее любить? Разве можно быть ближе друг к другу? Разве можно быть счастливее, чем мы? На грани между небом и землей, в запретном полете. Ох, как это неправильно, то, что мы делаем! Ох, как бы мама рассердилась, узнай она об этом! Мы бы и рады, конечно, наложить на комнату звукоизолирующее заклинание, но ведь несовершеннолетним нельзя колдовать даже на Пасхальных каникулах.

— Да прекрати ты, наконец, — прошепчешь ты сквозь смех мне на ухо, а я улыбнусь, глядя тебе в глаза, и лизну тебя в губы.

Конечно, мы должны молчать, конечно, мы должны скрывать, что питаем друг к другу чувство большее, нежели братская привязанность. Что мы чувствуем?

— Что ты чувствуешь, Джи?

— В смысле?

— Ко мне, идиот...

— Люблю тебя, хочу тебя, ревную... ко всем! Еще вопросы?

— Какие вопросы, братишка?

И я тебя целую, крепко-крепко, нам так редко это удается. В школе совсем не получается, ведь там мы делим спальню с другими мальчишками.

— Как думаешь, Фред, кто-нибудь догадывается?

— Думаю, Ли что-то подозревает.

— Ну, это еще ничего.

Ты целуешь меня легко и нежно, а я прижимаюсь еще ближе, ласкаю тебя руками везде, куда только могу дотянуться.

А потом целую, целую... Мы так забываемся, что совсем перестаем прислушиваться к посторонним звукам и шорохам.

— Ты — мой самый лучший братишка, и я тебя так люблю, — шепчем мы друг другу одновременно, снова соприкасаемся губами, сливаясь в глубоком и страстном поцелуе... кажется, магглы называют его французским. Я касаюсь своим языком твоего, по телу пробегает сладкая дрожь... И вдруг в комнате зажигается свет. Хлопушки и воздушные шарики, волшебные фейерверки и, Мерлин знает, что еще...

— Сюрприз! — скажет мама радостно!

— С днем рождения! — крикнет Рон.

— Поздравляем! — пропищит Джинни.

А Перси ничего не скажет, он просто поправит на носу очки.

А потом все замолчат. Потому что, когда они заходят, мы все еще целуемся, страстно, упоенно. И твоя рука, Джорджи, очень не по-братски сжимает мою ягодицу, а я глажу твое бедро тоже, знаешь ли, не как брат...

— Ох, — скажет мама, а больше никто ничего не скажет.

А потом папа прокашляется:

— Через две минуты мы придем вас поздравлять.

И снова закроет дверь, а через две минуты, ровно через две, откроет ее и...

— Сюрприз! — скажет мама радостно!

— С днем рождения! — крикнет Рон.

— Поздравляем! — пропищит Джинни.

А Перси ничего не скажет, только посмотрит на нас, растрепанных, полуодетых, с взъерошенными волосами, в обнимку сидящих на кровати, и поправит очки.

Ты посмотришь на меня, в твоих глазах я прочту искреннее удивление, да и ты в моих, наверное, то же самое прочтешь.

— С днем рождения, Джи, — шепну я тебе.

— С днем рождения, Фредди, — ответишь ты мне и поцелуешь прямо у них на глазах. Они рассмеются, и Джинни взорвет над нашими головами хлопушку. Разноцветные блестинки кружатся над нами. Эти блестки искрятся у тебя на носу, на щеках, на твоих рыжих ресницах...

Идеальный день рождения! Да, так это и будет или, по крайней мере, должно быть. Ну а пока я на цыпочках подбираюсь к твоей кровати с подушкой в руках.

Когда наши руки смыкаются, и твои пальцы переплетаются с моими, думаешь ли ты о том же, о чем и я? О чем вообще мы думаем?

А всем ли вообще понятно такое счастье?

Ты лежишь рядом, твои веки сомкнуты, чуть подрагивают. Ты еще не провалился в сон, ты чувствуешь меня рядом, каждый раз, когда я провожу рукой по твоим волосам, ты блаженно поводишь плечами и бормочешь еле слышно: «Фреееед...» и зеваешь, так забавно. Но даже в таком полусне ты крепко сжимаешь мою руку очень крепко. Я знаю, ты ее ни за что не отпустишь. Так и надо, братишка.

Счастье, это когда тебя накрывает с головой? Каждую секунду каждого дня? О чем еще можно мечтать, если самый дорогой человек рядом с тобой, если вы связаны с ним теснее, чем кто-либо, не просто условностями и обязательствами, но самой природой, провидением, быть может, значением свыше. Усмехаюсь, ну да, ты не веришь в Прорицания, Джи. Ну их к троллям, главное, что ты рядом и будешь всегда, хоть мы ничего друг другу и не обещали.

Страшно подумать, кто-то никогда так и не узнает, что такое это счастье, какой гигантский фейерверк бушует в груди, когда твоя рука вот так ложится на мою, и ты, поворачиваясь на бок, утыкаешься носом мне в плечо. Все, кажется, ты уже заснул.

Мы себя никогда не утруждаем мыслями об устройстве вселенной, ведь полагаем, что судьба — глупая выдумка ведьм-домохозяек. Но перед тем как я забудусь сном, в моем сознании промелькнет мысль, что мы неправы. Должно быть, все-таки кто-то там наверху о нас позаботился. Потому что рядом ты, потому что мне сейчас так тепло. Знаешь, магглы говорят, что земля вертится, может, где-то далеко что-то повернулось, так чтобы ты был со мной? И я так счастлив, что это произошло.

Ты сжимаешь мою руку крепко-крепко. Сейчас я тоже засну, забуду обо всем... Но о чем же ты думал перед сном, братик? О чем мы с тобой вообще думаем?

Да ни о чем. Просто ты так близко, что твои волосы щекочут мои виски и на секунду я открываю глаза, смотрю на тебя, спящего, и теряю связь с происходящим.

Давай расскажем, что мы друг для друга больше, чем братья. Джордж, давай расскажем им все! Уже двадцатый рождения, в самом деле, я больше не могу терпеть.

И я тоже ненавижу тайны, Фредди, но эту, боюсь, придется унести с собой в могилу. Ты представь себе лицо мамы, если она узнает!

Молли Уизли: И вы еще спрашиваете, конечно, у меня был шок! Помню, это было лет шесть тому назад, им было по четырнадцать. До сих пор тяжело вспоминать. Поднимаюсь мимо их комнаты, дверь распахнута сквозняком, подхожу, чтобы закрыть и вижу... Близнецы стоят у стола, спиной ко мне, что-то разливают по колбам, экспериментируют, как всегда. Они так слаженно работают, я поражаюсь просто, так приятно смотреть. Ни слова друг другу не говорят, Джордж протянет руку — Фред уже подает ему нужный ингредиент и наоборот. Я какое-то время понаблюдала за ними... И тут Джордж поворачивается к Фреду, а на его лице такая улыбка довольная, что-то там у них получилось, сработало. Они кинулись обнимать друг друга, и вдруг Фред его хватает за плечи и целует. Ну да, прямо в губы. И не просто чмокает, представьте. Ой, нет... тяжело вспоминать...

Ну а что я могла сделать? Ворваться в комнату и задать им трепку? Так они потом вообще бы со мной разговаривать не стали. Им проще, их-то двое, а я бы с ума сошла от горя. Конечно, переживала. Никому не говорила, даже Артуру, кто его знает, как бы он все это воспринял. Ну и потом, они же подростки все-таки, мало ли что бывает в этом возрасте? Экспериментируют, познают... Это я так себя успокаивала, а на душе кошки скребли. Это поначалу. Потом, помню, еще пару раз заставала их, целующихся в разных углах, и мне становилось так жалко. Особенно, когда у Перси появилась невеста, и он ее привел к нам домой. Я близнецов тогда очень жалела, бедные, приходится прятаться ото всех. Наверное, они до сих пор боятся рассказать. Не понимают, что мы все уже давно приняли их такими, какие они есть. Как будто это возможно — изменить Фреда с Джорджем?!

Представил? То-то же... А еще туда же, рассказать. Я тоже многое хочу рассказать, знаешь ли. Вообще, обидно, что нам приходится скрываться. Вот, к примеру, когда Перси привел эту Кристалл к нам домой. Он может с ней держаться за руки...

Мы тоже можем...

Ну да, спасибо Мерлину, что сделал нас близнецами, и это никому не кажется странным. Так вот, почему-то он может целоваться с ней, сидя в кресле перед теликом, а мне приходится тащить тебя в нашу комнату и все время прислушиваться, не идет ли кто...

Я ж и говорю, давай расскажем!

Ну вот, опять за свое! А о папе ты подумал? Как мы это скажем? «Привет, па, мы с Фредом тут тебе хотим кое-что сказать. Ты сядь-ка лучше. Потому что мы с Фредом — геи. Да, оба, причем, спим друг с другом...»

Нет, ну как-то помягче надо все-таки...

Артур Уизли: Что чувствуешь, когда узнаешь, что твои сыновья любят друг друга не так, как это принято? Сначала шок. Не веришь в это. Сам себе говоришь: «Неправда. Все это шутка какая-то...». Но против фактов не пойдешь. Это было в Египте, в Каирском музе мы тогда были, кажется. Гид рассказывала нам о царских династиях, о фараонах. И сказала, что у них было принято жениться на сестрах и братьях, чтобы сохранять чистоту рода. Ну да, это и в магическом мире нам знакомо, но подумайте, те века уже давно ушли, и в наше время это очень странно... Я сомневаюсь, что многие люди способны такое принять и просто закрыть глаза.

Был шок, даже не знаю, как бы я справился без Молли. Это все-таки большой удар. По самолюбию даже, наверное. Как же я их так воспитал? Все время терзался, потом рассказал жене. Она, оказывается, знала давно. Поговорили с ней и решили, что самое лучшее — не трогать близнецов, иначе мы только оттолкнем. В конце концов, от общества они еще наслушаются, а мы — семья. Где им еще искать понимания?

Как уж тут помягче, скажи на милость?

Ну, не знаю, как-то подготовить надо. Может быть, он поймет нас так же, как Билл.

Ой, Фред, а вот этого не надо. Билли тоже гей, поэтому и понял. Из солидарности. Ты что, не видел, у него просто челюсть отвисла, когда он нас застал в Луксоре, за пилоном?

Ну да... Удивлен он был — не то слово.

Билл Уизли: Вот ведь странно бывает — скрываешь ото всех свой образ жизни, уезжаешь подальше, чтобы никто не знал, а тут на тебе, оказывается, ты не один такой. Я, честно говоря, всегда боялся, что близнецы узнают, что у меня нетрадиционная ориентация, и засмеют до смерти. Но у меня просто слов не было, когда я увидел, как Фред целует Джорджа. Честно говоря, это было красиво. Они такие симпатичные и... одинаковые. Потом пришла мысль, что они же братья, это уже как-то странно. Но неприятно мне не было. Они, когда меня заметили, испугались страшно — еще бы, думаю, им приходится все-время от всех прятаться. Я пообещал никому не говорить. Потом все же подумал сказать папе. Он так переживал, что чем-то обидел близнецов, а они не говорят, чем именно. Дурак я, не надо было говорить. Так всегда получается — хочешь, как лучше, получается... В общем, надеюсь, они меня простят.

Вот и я о чем... А чем, собственно, плоха наша жизнь? У нас своя квартира, свое дело, мы — близнецы и живем вместе. Неужели кому-то наша жизнь может показаться странной?

Лет через шестьдесят покажется. Когда мы так и будем жить друг с другом, так и не женившись, без детей. Ты как думаешь, такое нормально выглядит?

А нам не наплевать?

Думаю, тогда будет не наплевать. Старики склонны к самокопанию и сожалению об ошибках молодости.

Так, все, хватит уже... Тебе двадцать, мне тоже двадцать. О восьмидесяти подумаем через шестьдесят лет.

Джинни Уизли: Да я об этом заподозрила еще раньше, чем засекла Перси с его Пенелопой. Ну и что тут такого? Не нравится — иди куда подальше, можно подумать, они свои чувства выставляют напоказ! А у меня самые лучшие братья в мире, и что такого, что они созданы друг для друга? Да я представить себе не могу какую-то девчонку с Фредом, к примеру. Хотя на шестом курсе он что-то там вымудрял с Анжелиной, хотя это и гному понятно: счастливее, чем с Джорджем, он не будет ни с кем! Что она вообще о Фреде может знать, если большую половину всего, что творится в голове близнецов, они даже не высказывают вслух, так, обмениваются мыслями, разве что. Так что я буду насылать летучемышиный сглаз на каждого, кто скажет мне, что Фред с Джорджем ненормальные.

Ну и глупые же мы с тобой! Никогда ничего не боялись, а этого боимся... Плевали на Сам-Знаешь-Кого, а сказать семье, что мы любим друг друга, не можем...

Да, странно. Знаешь, наверное, надо попытаться.

Чарли Уизли: Я, честно говоря, так давно не был дома, что меня эта новость сильно удивила. И взволновала. Конечно, я ничего не имею против, думаю, даже права такого не имею — вмешиваться в жизнь близнецов, но я переживаю за них. Мир — жесток, и люди в нем жестокие. Они не любят тех, кто отличается от них. Мне всегда было тяжело, когда приходилось защищать Билла от нападков слизеринцев, которые на всю школу дразнили его голубым. Пока он не стал старше и не научился давать им всем в морду... Вот и Фреду с Джорджем придется рано или поздно ополчиться на весь мир, потому что мало не покажется... Но, думаю, кто-кто, а они все вынесут... Я рад, что они есть друг у друга. А мы, как семья, не имеем права их осуждать или отталкивать. Мы должны их принять.

Джордж, ты это серьезно?

Думаю, да. А где нам еще искать поддержки? Они нас любят, поэтому, думаю, примут нас такими, какие мы есть. А не примут, ну... ты же со мной?

Конечно!

Рон Уизли: Что, серьезно? Никогда не замечал. Да это, думаю, и неважно, что они не такие, как все. В конце концов, мы же волшебники. Мы вообще не такие, как все. Да, и еще, я где-то слышал, что раньше было принято жениться на братьях и сестрах. Потом, конечно, дети-уроды рождались, но ведь *смешок* у Фреда и Джорджа детей явно не будет. Фиг с ними, какая мне разница, что у них там творится? Кстати, они купили мне обалденную новую метлу...

Ладно, убедил. Завтра расскажем.

Перси Уизли: В самом деле? Что ж, я об этом еще поразмыслю. А сейчас я слишком занят, чтобы задумываться о каких-то новых проделках этой парочки. Разве не видите, мне нужно разобраться с корреспонденцией министра?!

Мне страшно.

Мне тоже.

Но они ведь семья, так?

Семья. И они нас примут.

— Фредди, открой дверь!

Вещи разбросаны и раскиданы по всей комнате. На кроватях, скомканные, валяются мантии и рубашки, на полках и столах — фальшивые волшебные палочки, удлинители ушей целыми связками, всевозможные ингредиенты для зелий. Если бы не толстый слой пыли, покрывающий все это, то можно подумать, что они уехали из Норы только вчера. Фред поднял глаза, взгляд его уткнулся в стоящий на тумбочке у стены аквариум, в нем когда-то жила толстая жаба, а теперь там грудой сложены школьные учебники. Чуть выше неаккуратными клочками изоленты к стене приклеена вырезка из «Пророка», статья об их поездке в Египет. Это Джордж ее зачем-то прикрепил.

— Фред, открой немедленно! Я тебе говорю! — миссис Уизли повысила голос.

Им казалось, это будет невероятно, офигенно и просто здорово — жить самостоятельно. Магазин процветал, и, наконец-то, они могли не только жить в свое удовольствие, но и помогать семье. Мама теперь не тряслась над каждым сиклем, все-таки это была во многом их заслуга. «Мы просто везунчики», — говорил Джордж. И, как оказалось, был неправ.

— Фред! Я сейчас позову отца! Алохомора!

Дверь, на которую Фред наложил заклинание собственного изобретения, конечно, не открылась. Он сидит на полу, прислонившись к стене и обхватив руками колени. Растрепанные рыжие пряди неаккуратно падают на лицо, впитывая слезы, которые все бегут и бегут по щекам, не желая остановиться.

Им казалось, что это их золотой час. Заказы от министерства их просто озолотили. Защитные плащи, мантии, шляпы. Это было так круто, галлеоны текли рекой, а он и Джордж считали себя героями. Еще бы, ведь их изобретения ежедневно спасали тысячи жизней!

— Прошу тебя, открой! Артур, Артур, да скажи ты ему, пускай открывает!

Еще сегодня утром, проснувшись в одной постели, они были счастливы. Джордж разбудил Фреда поцелуем и с улыбкой напомнил, что сегодня его очередь аппарировать в Болгарию за волосами вейл — необходимыми ингредиентами для любовных зелий, на которые в их магазине был большой спрос. Кто же мог знать? Кто мог знать, что, когда он вернется, то обнаружит над домом метку...

Фред сначала не поверил, а когда ворвался в дом...

— Господибожемой, Джордж! — вырвалось у него. — НЕТ! ДЖОРДЖИ!!!

Он лежал на полу, такой бледный, такой безжизненный... Красивый, как всегда. Фред не верил в это, он сидел рядом с братом, гладил его мягкие рыжие волосы. И просто никак не мог поверить.

— Нет-нет, это неправда, — шептал он дрожащими губами... Нет-нет... Джорджи, мое солнце, моя жизнь, мой братик...

— Фредди! Пожалуйста! Мы же волнуемся! — миссис Уизли упорно колотила в дверь.

Конечно, Волдеморту очень не понравилось, что какие-то юнцы плевать хотели на весь ужас, который он сеял в волшебном мире, да еще и снабжали целые отряды авроров всевозможными защитными приспособлениями.

WHY ARE YOU WORRYING ABOUT

U-NO-POO!

Герои, мать вашу.

Первая мысль — отомстить. Убить всех Пожирателей. Убить Волдеморта. И плевать он хотел, что это вроде как должен сделать Гарри Поттер. О, нет, Фред сам убьет Лорда, собственноручно, вот этой самой палочкой!

Но Джи... Ведь Джи от этого не вернется? А значит, придется совершенно ни за чем жить все это время... и спать, и видеть сны, в которых близнец еще жив. А потом просыпаться и снова оказываться в этой реальности. В жизни, в которой больше нет Джорджа...

Фред обхватывает голову руками. Вспоминая, каким ужасно-бледным было лицо брата, как удивленно и наивно смотрели мертвые глаза Джорджа, он не может сдержать рыданий. Только и остается в истерике бить по стене кулаком и кусать губы.

— Я сказал ему, что скоро вернусь, — со стоном вырывается у него. — Какого черта? Какого черта? Мы даже не попрощались... Если бы я знал, что тот поцелуй будет последним, Джи...

Знал ли Джордж, как это больно? Знал ли он? Он сражался, он умер так достойно, как герой. Его Джордж... Не так, как предстояло умереть Фреду — тихо, свернувшись калачиком у стены, от трусости... Он знает, что не сможет выжить в этом мире без брата. Слишком крепки были их узы. Разделение значит смерть. Нет, ему не прожить. Потому что без Джорджа не будет смысла даже в самой смешной шутке.

— Фредди, что с тобой, ну скажи! Где Джордж, вы что, поссорились?

О, как он благодарен министерским работникам за это чудо! За средство, противоядие от которого не под силу было найти даже ему и Джорджу. Они целую неделю исследовали яд, но так и не смогли победить его. Близнец так расстроился, должен был быть выход, говорил он. Но выхода не было.

Глаза Фреда закрываются сами собой, он медленно сползает на пол по стенке. Он сгибается пополам от тошноты, подкатывающей к самому горлу. Он лежит и смотрит на свою руку, уже оцепеневшую и парализованную, такую похожую на руку Джорджа. Но эти пальцы, такие же тонкие, такие же изящные, больше не могут пошевелиться... Когда они держались за руки, когда пальцы сплетались так крепко, что невозможно было их разжать, в груди Фреда всегда становилось невыносимо жарко и так хорошо оттого, что Джордж был рядом. Фред глядит вперед сквозь пелену слез, и ему кажется, что Джордж рядом и что он держит его за руку. Ладонь брата ледяная, но такая же нежная, как всегда.

— Артур, ты можешь снять это заклинание?

— Молли, оставь его, если хочет побыть один. Завтра утром поговоришь.

Как хорошо, думает Фред, что завтра не будет.

— Я люблю тебя, Джи, — шепчет он призрачному близнецу и умирает.

Мы носили короткие стрижки. И как-то посмеивались над всеми этими хипповатыми мальчиками, отпускавшими волосы до плеч, кокетливо сдувавшими длинные пряди, надеясь впечатлить девчонок. А нам с тобой, Джи, да сдались они эти длинные волосы? Все девушки Хогвартса и так были у наших ног! А эти вечные пряди и хвостики только мешались бы на поле. А ну как челка закроет обозрение, и бладжер заедет по черепу? Нет уж, благодарю покорно, рыжий «ежик» мне идет больше, чем фонарь на пол-лица!

А случилось это на четвертом курсе, когда идея нашего магазина процветала во всю. Мы тестировали наше новое изобретение, рассчитанное как раз на этих хипповатых мальчиков — на модников-слизеринцев, в основном. Эти конфеты мы называли «Отрастишки». О, помню твой истерический смех, когда я выдал идею названия; я потом еще очень долго не мог понять, над чем ты смеешься. Суть нашего изобретения заключалась в том, что у съевшего конфетку волосы на голове мгновенно отрастали на пять-шесть дюймов. Хочешь длиннее — ешь еще одну.

Кинув жребий, мы определили, что испытания будут проводиться на мне. И почему у этих конфет такой соленый вкус? Пока я всерьез размышлял, нельзя ли добавить в них немного патоки, рыжие пряди ровно и аккуратно легли на глаза…

Первое, что пришло мне в голову — дунуть посильнее. Что я и сделал. И встретился с твоим любопытным взглядом исподлобья. Я заправил длинную челку за ухо и тоже посмотрел на тебя. Ты молчал. И, кажется, изучал не столько результаты эксперимента, сколько рассматривал меня в этом новом, незнакомом для тебя свете. В твоих карих глазах читалось одобрение и что-то еще, я не сразу понял.

— Ты мне нравишься, Фред, — наконец сказал ты.

— О чем ты, Джи?

В ответ ты наколдовал передо мной зеркало. Странно, но мне понравилось собственное отражение. Я даже подумал, что не буду есть заготовленную на случай пастилку с обратным эффектом. Я решил только немного подравняться.

— Я везунчик, — сказал ты.

— Почему? — я удивился

Ты пожал плечами. И улыбнулся.

— Потому что у меня такой красивый брат.

В этот вечер мы поняли кое-что очень-очень важное. И ты тоже съел конфету.

Да нет в этом ничего удивительного! И, тем более, фантастического. Тоже мне, феномен!

— Фред, Джордж, — кричит мама с кухни. — Идите сюда!

Раннее утро; мы, сонные, еще в пижамах, спускаемся по лестнице, перешагивая через ступеньки.

— Доброе…

— …утро…

— …мама!

Мама спозаранку суетится у плиты, готовя завтрак для всей семьи. Она поворачивается к нам, попутно вытирая влажные руки о фартук.

— Надо воды принести и накопать картошки. Сварю на завтрак.

Мы молча отправляемся по делам: ты — к колодцу за водой, я — копать картошку. Мы смеемся, каждый про себя, зная, что она сейчас смотрит нам вслед, бормоча под нос:

— Фантастика какая-то.

День сегодня очень жаркий, и мы идем на озеро, купаться и загорать. А по дороге обсуждаем планы на лето. Каникулы только начались, но ведь еще так много надо сделать!

— По-моему, мы вчера…

— Переборщили. Надо класть меньше серной пудры, тогда не…

— Ага, защитные чары все равно надо наложить.

— Папу попросим…

— А он не…?

— Да все в порядке, скажем, Зелья!

Вчерашний эксперимент, как всегда, прошел весело — будущий супервзрывной фейерверк Уизли взорвался немного раньше, чем мы предполагали. В итоге мама не разрешила нам лечь спать, пока мы все в доме не уберем и не вычистим.

Даже у озера сейчас жарко. На пляже — ни души. Я бросаю на тебя один вопросительный взгляд. Ты улыбаешься, задорно мне подмигиваешь, в один момент стягиваешь с себя всю одежду и с разбегу бросаешься в воду, окатывая меня волной ледяных брызг. Я тоже раздеваюсь и кидаюсь вслед за тобой…

Пора спать, и мама в третий раз заглядывает к нам, чтобы напомнить об этом. Но наш эксперимент в самом разгаре. Ты склонился над котлом с пипеткой, с точностью до миллиграмма отмеряя сок черемицы. Капля падает в котел. Еще одна. И еще. Не отрывая взгляда от содержимого чугунного котла, ты протягиваешь пипетку и кладешь ее на поданный мной, сложенный вчетверо кусочек марли и берешь пробирку с раствором толченого рога единорога, которую я протягиваю тебе другой рукой.

Мы знаем, мама наблюдает за нами, стоя в дверях. Она думает, что мы прописали и распределили роли до мелочей, что процесс отработан и механизирован. Она не знает, что мы сейчас творим, экспериментируем, и нам и в голову не пришло бы что-то там расписывать. Просто маме этого не понять. Для нее это сродни какой-то неизведанной магии. Для нас — повседневная жизнь.

— Джи, осторожно! — я хватаю тебя за талию и оттаскиваю от котла прежде, чем он взрывается.

Мы сидим на полу, я все еще крепко обвиваю руками твою талию. А ты сдуваешь челку, игриво падающую на нос, и смеешься — тебе нравится. Мимолетным касанием тонкие пальцы пробегают по моей руке — я все понимаю, братик, — ты поворачиваешься к маме:

— Мы все уберем.

Мама еще какое-то время смотрит на нас, как всегда удивляясь этой синхронности, а я жду, чтобы она поскорее ушла. Дверь закрывается, я поворачиваюсь к тебе с полустоном и встречаю твои губы.

И если твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, чем с двумя руками идти в геенну, в неугасимый огонь...

(Angel Sanctuary том 1. гл. 6)

В гостиной тебя нет. Нет в совятне, нет в подвалах. Нет на Астрономической башне. На кухне я тоже искал. Эльфы сказали, что тебя не видели. Куда ты к чертям запропастился, Фред?

Выхожу во двор. Где все такое зеленое. Все такое яркое. Где же твоя рыжая шевелюра, брат?

Пробегаю мимо кучки девчонок из Рэйвенкло. Те, завидев меня, отворачиваются и начинают шептаться. Черт, ну и надрал бы я задницу этому гаденышу Малфою!

Мерлин, до чего же люди любят быть причастными к скандалам! Им дай-подай только пообсуждать, посмаковать самые шокирующие подробности. Нет бы заткнуться и не совать свои досужие носы в чужие дела.

Как бы девчонки не смеялись, мне все равно. Я подхожу.

— Фреда не видели? — спрашиваю у них.

Те только хихикают и качают головами.

Перед глазами до сих пор удивленный, даже испуганный взгляд Анджелины. Ну да, должно быть, это для нее удар — она к нам всегда неровно дышала. Ли тоже обалдел. Думаю, он покраснел бы, если б не был мулатом. Малфой — скотина! Мне-то, конечно, все равно, что бы там ни говорили. Но Фред. Черт, ты всегда был впечатлителен и вспыльчив. Это тебя шокировало. Это тебя потрясло.

— Гарри, Фреда не видел?

Мальчик-который-выжил, смущенно краснея, качает головой.

— Не видел, — говорит он. — Может, Рон знает?

Спросить у Рона. Отличная идея. Двадцать баллов, Гарри. Спросить у младшего братишки, не видел ли он брата-извращенца, так как он очень нужен сейчас второму брату-извращенцу. Спросить у Рона. Нет уж, проще сразу написать завещание и повеситься в Запретном лесу… Повеситься… В Запретном лесу… В лесу…

— Джордж, ты чего? — возмущается Ли, когда я, едва не сшибив его, проношусь мимо.

— Фред, — только и успеваю вымолвить я и бегу со всех ног.

Почему только я не подумал взять метлу? Но теперь уже поздно возвращаться. И терять время, призывая ее заклинанием. Тоже поздно. Драгоценное время, тянись, пожалуйста, помедленнее!

Ах, мой близнец, ты такой идиот! Непременно скажу тебе это, как только поймаю.

Профессор МакГонагалл смотрит так строго. И молчит. Словно не знает, как начать выговор. Ну да, профессор, инцест — непростая штука, скажу я Вам.

— Это чтобы вы могли назначить взыскание, — говорю я спокойно и выхожу. Шагом. И лишь закрыв за собой дверь, срываюсь в бег. Я должен тебя найти. Фред, где ты?

— Стой, куда собрался? — Лесничий преграждает мне путь своей массивной тушей. О, нет, только не сейчас.

— Петрификус Тоталус! Прости, Хагрид, мне нужно найти Фреда!

Бегом, бегом, бегом. Ты должен быть там, о, пожалуйста, братик! У нас есть особое место в запретном лесу. Это такой маленький грот в холме, на котором растет полынь. Там есть ручеек. Он холодный, а вода в нем ароматная и вкусная. Наше любимое место.

Я бегу из последних сил и надеюсь, что ты там.

Ужасное утро. Самое ужасное из всех. Мы и знать не могли, что нас ждет в Большом Зале, когда, как всегда с шутками и смехом, спускались по лестнице в толпе гриффиндорцев. Для нас это было очередное веселое утро, обещавшее не менее веселый, полный шалостей, день. Но…

Вот видишь, Фредди, все не так уж плохо!

Я вижу среди ветвей твою рыжую голову. Слава Мерлину! Ты сидишь в нашем тайном гроте, обхватив руками колени. Твои волосы растрепались; кажется, ты всхлипываешь. Брось, Фред, они все там не стоят слез. Подумай только, какой абсурд: близнецы Уизли плачут!

Подхожу и сажусь рядом.

— Эй? — трогаю тебя за спину. — Посмотри на меня.

Ты бурчишь что-то нечленораздельное и еще сильнее обхватываешь колени, прижимая к ним голову. Мне с огромным трудом удается разорвать твою хватку. Поднимаю твое заплаканное лицо к свету.

— Ты идиот, Фредди, ты это знаешь?

— Мы оба идиоты, Джи.

Ты не выдерживаешь и бросаешься ко мне не шею, обхватываешь руками; я запускаю пальцы в твои волосы. Твои губы скользят по моим щекам, шепчут что-то.

— Как это неправильно… — слышу я. — Как извращенно и грязно… То, что они о нас думают.

— Уроды… — выдыхаю я, крепче обнимая тебя, прижимая к себе так сильно, что ты не вырвешься, сколько ни пытайся.

Я беру твою руку в свою и сжимаю. Никогда не отпущу. Никогда больше.

Глажу тебя по голове, шепчу нежные теплые слова, ты успокаиваешься, перестаешь плакать и вскоре затихаешь у меня на груди. В обнимку мы валимся на влажную землю и лежим, слушая тревожный шум ветвей и ласковое журчание ручейка.

— Она напишет маме, — обреченно произносишь ты. — Я боюсь, что нас разделят.

В твоем голосе ужас. Я тебя понимаю: я бы вообще не смог произнести вслух это страшное слово.

— Ну и что? Думаешь, что-то на этом свете способно разлучить нас? Глупенький.

— Ты никогда не отпустишь меня?

— Шшш… — кладу ему палец на губы. Какие глупости, Фред! — Конечно, никогда.

Из нас двоих только я один неправильный. И это до такой степени невыносимо, что уж лучше бы я был полностью идентичен тебе. Но в мире, наверное, нет двух одинаковых вещей, и даже близнецы не могут в чем-то не различаться. В моем наборе хромосом затерялась, должно быть, какая-то лишняя. И сделала меня бракованным и неправильным; твоей извращенной копией.

Я люблю спрашивать тебя об этом, и задаю этот вопрос так часто, что всякий раз с тревогой жду, что ты меня пошлешь подальше. Но ты этого не делаешь. А только с улыбкой опускаешь рыжие ресницы и говоришь:

— Да, Фред.

— Правда-правда? — я переспрашиваю. Это такой своеобразный ритуал.

— Конечно, — спокойно говоришь ты. — Братья должны любить друг друга.

Я бы сказал по-другому. Братья НЕ должны любить друг друга. По крайней мере, не так, как я

Я тобой одержим. До одури. До безумия. До невыносимой боли в висках, когда стискиваются зубы. До прокушенных губ. До крови. Я люблю тебя. Невозможно. Маниакально. Так сумасбродно, что мне становится иногда страшно. Я боюсь этой стороны своей души, этих потемок. Все сжимается, меня бросает в дрожь, когда я чувствую внутри себя бездонную пропасть.

Саморазрушение. Деструкция. Самообман.

Я верю, что ты тоже любишь меня. Но по-другому. Тебе нравится целовать меня, но эти поцелуи для тебя не так сладки, ты не пьешь их с той же страстью, что и я. Ты п о з в о л я е ш ь любить себя, а я люблю тебя так помешано, так дико, что, кажется, я мог бы тебя убить.

Тебе хватает того, что я рядом. Я в с е г д а рядом. Так близко, что, наверное, надоедаю тебе. Да, Джи, твой брат — маньяк. Я не знаю, что сделать с собой, чтобы эта любовь не раздирала меня изнутри, не рвала на части. Я хочу, чтобы ты каждую секунду говорил, что любишь меня и только меня. Хочу, чтобы ты обнимал меня, целовал. Хочу заниматься любовью до последнего издыхания. Я хочу. Тебя.

Но ты такой утомленный в последнее время. Прости, братик, мне кажется, я сжигаю тебя своей любовью.

Ты меня дразнишь, братишка! Игриво отбрасываешь рыжую челку, хлопаешь ресницами, покусывая губы. Розовый язычок скользнет по ним и тут же скроется. Ты знаешь, я не сделаю ничего, пока в гостиной столько народу. И пускай, все давно о нас знают, я не позволю им стать частью нашего таинства. Никто не увидит, как я буду целовать твои губы, которые ты сейчас облизываешь с таким нетерпением.

Домашнее задание по зельям такое скучное, ну право же! Намного увлекательнее следить за твоими пальцами — за изящнейшими на свете, тончайшими пальцами — которые перебирают пуговицы на рубашке. Так жарко, и вот одна, словно невзначай, выскальзывает из петли. Случайно? Не верю. Ты просто дразнишь меня, Фред!

Вечера в гостиной давно стали развлечением для половины факультета. Кто бы мог подумать, что у нас будут поклонницы? Толпа девочек, не спускающих с нас восхищенных глаз и ахающих каждый раз, когда ты берешь меня за руку.

— Я устал, — капризно заявляешь ты и бросаешь на меня лукавый взгляд. — Пойдем спать.

И притворно зеваешь. Какой ты смешной!

— Я тут еще не все закончил, — тяну время. Мне еще хочется насладиться уютным гулом гостиной и жаром зимнего камина. Ты тянешь меня за рукав. Настойчиво. Капризно. Виснешь у меня на шее. Я так люблю это, братишка. Когда ты вот так меня обнимаешь, мне кажется, что я крутой мачо, а ты — хрупкая нежная девушка. И все у нас хорошо и правильно.

Ты тянешь меня снова, и обрываешь ход моих мыслей. Я сдаюсь и мы удаляемся в спальню, подмигивая Ли, чтобы он не торопился.

Как я сказал до этого? Таинство? Мягковато сказано.

Уже на лестнице мы начинаем неистово целоваться и, когда вваливаемся в спальню, похожи на тесно сплетенный клубок тел, рук и ног.

Падаем на кровать — твою или мою, неважно — и целуемся.

Интересно, как они все это представляют, наши поклонницы?

Могут ли вообразить…

…как божественны твои руки, рисующие на моей груди замысловатые узоры;

…как восхитительны твои губы, нежно и трепетно скользящие вдоль моей шеи;

…как влажен и горяч твой скользкий язычок, ласкающий меня за ушком

и как невероятны мои истерические стоны, когда ты проделываешь со мной все это?!

Рыжее безумие. Клубок страстей. Иногда царапины и укусы.

Ты так близок сейчас, что я уже не могу различить, где ты — где я. Может, мы уже перемешались, как сливки с кофе?

Тихий шепот:

— Люблю тебя, Джи.

Я тоже, братишка. Я тоже. Хочу прошептать это в ответ, но твои губы накрывают мои, и я задыхаюсь в поцелуе...