Финальный матч

Я помню, было много солнца,

Как предначертано судьбой.

«Сколько себя помню, она всё время учит. Учит на уроках, на переменах, учит в библиотеке, в гостиной, учит за завтраком, за обедом и за ужином. И перед сном тоже учит. И утром, перед занятиями. Заниматься надо, говорит. Первой хочет быть. Не только зубрилка, но ещё и лгунья. Я-то её насквозь вижу, правильную нашу недорезанную. С первого курса…дружим, ага. Ну-ну. Все так говорят — значит, дружим…»

Рон взглянул на стоящую рядом с ним девушку. Ветер ерошил пряди густых волос — не то каштановых, не то тёмно-русых. В руках — книга, во взгляде — тревога пополам с холодной решимостью. Впрочем, они оба взволнованы — правда, по разным причинам.

Рон был уверен, что она никогда не влюблялась. И не влюбится. Не того полёта птица. Выше летает, как же… Скорее пикирует — и насмерть. Стервятница. Рон был уверен, что то, что она делает, она делает только потому, что ей хочется проявить контроль. А ещё из зависти — простой человеческой зависти, чёрной, как ночь, зависти к тому, чего никогда не получишь. К тому, чего не испытаешь. Завидовать можно чему угодно — деньгам, внешности, положению в обществе — но завидовать чужому счастью так же бессмысленно, как ловить воздух руками — можно только попытаться построить своё.

— …и квоффл перехватывает Забини, Стоун атакует, Забини выпускает квоффл… Какая фантастическая передача! Стоун пасует Томасу, и он, ловко увернувшись от бладжера, несётся к кольцам…

Шёл последний матч сезона Гриффиндор-Слизерин. Интрига, как всегда, решалась между двумя вечно соперничающими домами… и их лидерами.

Рон вскинул взгляд в небо, туда, где, едва различимые в слепящем весеннем солнце, носились две тонкие фигурки, гонимые свежим майским ветром. Гермиона неотрывно следила за ними, напряжённо сузив глаза, словно считая, что её жёсткий взгляд может достать их и там. «Как же, — мысленно усмехнулся Рон, — достанешь их. Для этого крылья нужно иметь — вот у них есть… А тебе-то куда, с твоими, обрезанными…»

Контролировать… Наверно, этого она всегда хотела больше всего. Гермиона была вовсе не такой простушкой, какой её считали. Девушка росла умной, хитрой и амбициозной, хотя была вовсе не против амплуа пай-девочки — Рон знал это. Точнее узнал.

Когда…

— Ты больше не будешь видеться с ним, Гарри, — голос — воплощение мягкости, а в глазах — насмешка.

Ухмылка: — Это для твоего же блага.

И, возможно, это было правильно... Возможно, это было рационально... Возможно, это было логично... Если бы Рон понимал логику... Если бы он был слеп... Если бы он был расчетлив... Если бы двое…эти двое…

Если бы... Если бы...

Рон помнил, как он увидел их в первый раз…

…Они сидели в «Трёх мётлах», пили сливочное пиво и трепались. Было душно, вокруг суетились и сновали люди, в камине трещали дрова, а за окном протяжно выла вьюга — но им было решительно всё равно. Свет факелов шутил с молочно-белой кожей Драко и медово-золотистым загаром Гарри, в волосах бились отражённые лучи: золотые — на прядях цвета чёрного золота, серебряные — в локонах из лунного света. Но что Рон запомнил лучше всего — это одухотворённо-счастливое лицо друга, каким он был — дай Бог памяти — на первом курсе, когда, сняв Шляпу, спешил к рукоплещущему столу факультета, чьи цвета были красный и золотой…

Война изменила Гарри — заложила угрюмые складки в углы рта, выбелила чёлку, подмахнула под глазами чёрные круги. Сейчас он казался безмятежным и молодым, глаза светились, губы нежила лукавая улыбка... А Малфой — хладнокровный Малфой — ласково улыбался, смотря на Гарри, говоря с Гарри, и слушая, слушая... Слова не были важны — важен был смысл, то, чем наполнялось время, делая его полнее и глубже, будь то не слова — взгляды, не касания — жесты... То, как они говорили друг с другом, то, как они смотрели друг на друга, и, наконец, то, как неуверенно, будто случайно, переплетались пальцы, когда они, не обращая внимания на густо валящий снег, шли к Сладкому Королевству... может быть, поэтому они выглядели такими... такими...

И даже всё это можно было объяснить. Расчётливость. Корысть. Месть, наконец. Но...

— Если бы на войне меня убили, ты бы расстроился?

— Тебе спасибо, Поттер…

Ровно в полночь, когда все гриффиндорцы уже видели десятый сон, Рон тихо вставал с постели, шёл к выходу из гостиной и открывал портрет. Полная Дама спала крепко и не могла ничего почувствовать, и уж тем более она не могла заметить мимолётно мелькнувший вздох, пошутивший с тенями — не то сквозняк, не то ветер... И только свет как-то странно преломлялся там, где, почти неслышное, отдавалось эхо чьих-то шагов.

Пожалуй, Гермиона совершила только один просчёт — доверилась ему. А может, и не доверилась, может, что-то подозревала... Но Рон успешно играл свою роль: лучшим доказательством было постоянное выражение холодного превосходства на лице Гермионы. И молчаливая благодарность в глазах друга.

Да и не только его...

В классе зельеварения темно и тихо — слышно только бульканье и чмоканье варева в котлах да приглушённый матерок учеников. Любимая мишень Снейпа — Поттер, лежит в больничном крыле. Рон сжался — профессор проверяет его зелье и обязательно поставит ноль, потому что Рон уверен, что ни черта не сделал правильно, а уж два последних пункта и вовсе прочитать не успел.

— Не за что. — Через пару секунд: — И тебе, Уизли.

Рон поднял руку, закрыв ей слепое осеннее солнце. Их такой маленький, в сущности, мирок... там нет места этим двоим. Один изувечен, изломан внутри, осталась только несгибаемая воля да тяжёлый взгляд рано повзрослевшего подростка; другой — уставший и ослабевший, с исковерканной душой, куда каждый, кому не лень, без стеснения плевал… Они отдают друг другу всё, что у них осталось и каким-то непостижимым образом ухитряются быть счастливыми с их крохами радости, нежности, чужой и своей...

— ...квоффл перехватывает Криви и… Во имя всех покровителей спорта, это снитч!!!

Они заметили. На самом деле, они заметили его задолго до крика Джордана. Теперь они стрелами неслись к центру поля где, призывно трепеща крылышками, висел снитч. Летели практически лоб в лоб — и всё же чуть по косой. Зрители на трибунах затаили дыхание, а, может быть, и закричали — Рон не слышал... Он видел их, забывших обо всём, кроме заветной цели... И их же — в коридоре Хогвартса, презрительно цедящих слова... И их же — на квиддичной площадке, избивающих друг друга до потери сознания... И их же — в военной палате, с застывшими взглядами холодных глаз... И их же — с сплетёнными в пожатии руками, с кривыми улыбками на губах... И их же — в Астрономической Башне, и тихий плач Гарри на коленях у Драко... И их же — в больничной палате, и Гарри у изножья Его кровати... И их же — в зимнем лесу, и поцелуй у векового дерева, и взметаемые ветром полы мантии...

Комментарий Ли гремел в ушах, свистел и завывал ветер, а Рон всё смотрел и смотрел, как они неслись навстречу друг другу, всклоченные, взвинченные, напряжённые, с безумными улыбками на губах... Ладони с хрустом впечатались друг в друга, зажав между собой снитч, и...

Они исчезли.

Кто-то внезапно включил звук, но на стадионе воцарилась тишина. Никто не произносил ни слова, и вдруг, словно по команде, все разом заголосили, и Гермиона что-то кому-то доказывала, и громко басил Дамблдор...

Губы Рона озарила лёгкая улыбка. Никто не обращал на него внимания. Он незаметно спустился с трибуны и, улыбаясь, направился в замок.

Когда-нибудь, через много-много лет, он получит крохотный свёрток с маленьким золотым мячиком и открыткой, на которой двумя разными почерками — изящным и рваным — будет выведено:

Спасибо.