С меня хватит!

“Нередко несчастье — это инструмент,

более совершенную форму.”

Генри Уорд Бичер

* * *

Я хотел убежать.

Нет, я просто хотел спасти сына. Он — это единственное, что осталось у меня дорогого, единственное, ради чего мне осталось бороться. Бороться ради того, что бы увидеть, как он пойдет в школу, будет смеяться, расти, взрослеть… хотя бы жить без страха перед своим отцом. Не слышать, как он орет на меня и избивает каждый вечер, перед тем как уйти к своей очередной шлюхе. Не видеть мое лицо в синяках и спрашивать, наивно заглядывая мне в глаза: «Папочка обиделся? Он ведь не сильно злится?» Ради него я стану сильным, я изменюсь, и вместе мы найдем выход…

Я не понимаю, как это получилось, как ЭТО могло произойти со мной, с нашей семьей. Когда наши отношения переросли в мою зависимость от этого человека? Когда он успел стать столь жестоким, или просто я был ослеплен любовью и не замечал очевидного? А была ли вообще любовь? Я помню, как Гермиона после одного из совместных вечеров сказала, не глядя мне в глаза: «Гарри ты точно уверен, что он — это тот, кто тебе нужен?». А я беззаботно улыбнулся и кивнул головой. Тогда я совсем не задумался о ее словах. Не было времени, как я оправдываюсь сейчас: подготовка к свадьбе и все такое. Но теперь я осознаю, что она разглядела в Филе что-то такое, чего не видел я, что-то, что насторожило ее. Гермиона всегда была самая проницательная из нашей троицы…

* * *

Маленький отель на побережье Испании. Местечко под названием Салоу. Комната на 4 этаже.

Я просто сижу на балконе и, запрокинув голову и закрыв глаза, слушаю море.

Море зовет наши души

И холодным мольбам не верит

Мне действительно кажется, что оно зовет, манит и обещает очищение и прощение…

Мы для него все дети,

Для каждого по своим законам.

…искупаться в нем равносильно омовению в водах Иордана…

Оно нам прощает ошибки

И смотрит в глаза равнодушно. …кажется, оно заберет все проблемы, утащит их на дно и похоронит под каким-нибудь камнем…

Я хочу быть похожим на море:

И пену на гребнях — мыслью.

…но море изменчиво, обманчиво, у него тысячи личин…

Солнечных рук плети

Или листья золотого клена.

…солнечные блики слепят и не дают увидеть опасную тьму глубины, и мы, примерно так же , ослепленные чувствами, часто не видим пороков людей, находящихся рядом с нами…

Брызги искрятся на коже,

Но не сможем не быть детьми моря…

…нет, наверное, ни одного человека, который не любил бы море…

Море зовет наши души

И чувства отпустит на волю…

…и так велико желание растворится в нем, и обрести это холодное неколебимое спокойствие…

Сэмюэл тихонько сопит на кровати. В руке тлеет сигарета. А над морем, отчаянно пытаясь перекричать друг друга, мечутся чайки. Я так устал. Это была моя последняя мысль…

После непреднамеренного сна мы оба, значительно посвежевшие и отдохнувшие, направились на пляж. Мой неугомонный сын сразу же начал знакомство со всеми незнакомыми предметами и людьми. И пока я расстилал полотенце и сбрасывал одежду, он успел сделать уйму открытий. Оказывается, камни могут быть острыми, море коварным, соседи по пляжу крикливыми, их дети жадными, песок горячим, а солнце надоедливым. Обо всем этом он не замедлил рассказать мне. Для четырех лет он бывает слишком занудным. Но я отвлек его от рассуждений о несправедливости жизни предложением искупаться со мной. Море приветственно лизало нам ноги, а мы играли с ним в игру «не поймаешь», подняли фонтан брызг и заслужили один недовольный взгляд заходящей в воду матроны. Потом обсыхали на полотенцах с изображением корриды, и я не заметил, как заснул.

Проснувшись через час, обнаружил Сэмюэля, сосредоточенного на ссыпании песка в огромную пирамиду у моих ног. Хорошо, что было довольно поздно, и я не обгорел. Поднявшись на локтях, я наблюдал, как он напряженно смотрел на песчинки, которые проскальзывали сквозь его пальчики и тяжело падали к остальным, обреченно шурша. По складке на лбу я понял, что он думает и о чем-то, что ему совсем не нравится.

— Сэмми.

— Да, пап, — взгляд исподлобья, но голос необиженный, значит это со мной не связано.

— Тебя что-то беспокоит?

Он долго молчит, а потом смотрит прямо в глаза и спрашивает:

— А когда мы вернемся домой? Я соскучился по папе… — и осекается, увидев мое потемневшее лицо.

— Малыш, иди сюда, — говорю я как можно мягче.

Он подходит ближе и садится рядом на полотенце.

— Папа сейчас очень сердит на меня, поэтому нам стоит…

— Ну, можно я хотя бы ему позвоню? — глаза, наполненные надеждой. Он так на меня похож. Не только внешне, но и внутренне. Он слишком серьезен для своего возраста и слишком замкнут по сравнению со сверстниками. Зеленоглазый, темноволосый. Вот волосы у него точно не в меня, чуть вьющиеся, темные, но всегда аккуратно лежащие на голове. И губы тоже Фила: не такие тонкие, как у меня, и нижняя губа чуть пухлее верхней. И я не могу устоять перед этой горячей детской просьбой.

— Ладно, только недолго.

И был вознагражден счастливым взглядом и крепкими объятиями маленьких ручонок. Это того стоило.

Вечером мы пошли к ближайшему автомату, и я набрал сотовый мужа.

— Это я, Фил, Гарри.

— Сукин сын, где мой ребенок?

— Он хочет с тобой поговорить, — предаю трубку сыну.

— Папа! Я так соскучился! Ты не представляешь, сколько всего мы видели! — непродолжительное молчание, и он снова начинает тарахтеть. — Мы сейчас на море…

Я вырываю трубку:

— Фил, без глупостей и без подобных вопросов, — и снова отдаю трубку Сэму.

Но оттуда несется:

— Ты, подонок, похитил у меня сына! Падла, ты за все ответишь! Я найду вас, и, обещаю, я тебя вы**бу! — трубка, до этого прижатая к уху сына, выскальзывает из его рук, а он несется на всех парах в сторону отеля.

— Сэмюэл, прости это я не тебе… это не то, что ты думаешь… — несется вслед ему извиняющийся голос, но я безжалостно обрываю его тираду и кладу трубку на место.

Я иду за ним. Сэмюэл сидит на ближайшей скамейке с таким несчастным видом, что у меня сжимается сердце. Я сажаю его на колени и обнимаю. Вот и еще с одной иллюзией детства ему пришлось столкнуться, она разбилась и оставила на сердце много кровоточащих царапин. Он всхлипывает и начинает рыдать. Мне остается лишь успокаивающе поглаживать его по спине и ждать, когда он сам справится со всем этим. Он довольно быстро успокаивается. Я несу его в отель на руках, потому что он вцепился в мою рубашку и не хочет ее отпускать.

Я тихонько шепчу ему на ухо в лифте:

— Я не брошу тебя, малыш, обещаю, все будет хорошо.

Интересно я сам верю, в то, что говорю?

* * *

То же время. Лондон.

— Кевин, ты засек сигнал?

— Да, Фил, я вышлю людей.

— Нет, ты отправишься лично.

— Но…

— Ты знаешь его в лицо, даже если он изменил внешность, ты слышал его голос.

— Знаешь, я не мог понять только одного все эти годы.

— И чего же?

— Зачем тебе эта шлюха, особенно с ребенком?

— Во-первых, он не шлюха, а во-вторых, он мой, как и ребенок, а все свое я привык бережно хранить.

* * *

На следующий день я захотел съездить на экскурсию. Взять с собою Сэмюэля я не решился, поэтому попросил Эллизабет, официантку из бара около бассейна, присмотреть за ним. И мило улыбнулся.

— Стэн, это не честно! Ты же знаешь, что я не могу устоять перед твоей улыбкой!

— Конечно, Элли!

— Ладно, уговорил, но только до пяти вечера!

— Я заберу его в четыре. Теперь я твой должник!

* * *

Экскурсия «Обзорная, Гауди» восхитила меня. Барселона. Красивейший город. Каждое здание — произведение искусства. Я только успевал поворачивать голову и рассматривать в окне автобуса мелькающие достопримечательности. Памятник Колумбу, готические верфи, старый порт, Триумфальная арка, Дворец Каталонской Музыки, монастырь Педральбес.

Особое внимание уделялось домам, построенным Антонио Гауди. Просто сказать, что они меня потрясли, удивили или понравились это, значит, не сказать ничего. Все дома так оригинальны и необычны. Ни один не похож на предыдущий, но во всех них есть какая-то объединяющая гармоничность с окружающим ландшафтом. Балконные перила из кованого железа отличаются извилистыми формами. Дымовые трубы и вентиляционные башни, облицованные белым мрамором, оштукатуренные или даже выложенные донышками стеклянных бутылок, образовывают целый лес причудливых абстрактных фигур, напоминающих мне произведения сюрреалистов. Использование на фасадах мозаики, цветной керамики или стекла. Вот отличительные черты произведений Гауди. И конечно дело всей его жизни — Собор Святого Семейства.

Он до сих пор строится, но и сейчас он вызывает восхищение даже у самых заядлых атеистов. По проекту храм должен состоять из пяти нефов с наружной обходной галереей и венчаться восемнадцатью грандиозными башнями параболической формы, в честь 12 апостолов, 4 Евангелистов, Девы Марии и Иисуса Христа (чей купол вознесется высоко над остальными). Веретенообразные колокольни (внутри которых проложены винтовые лестницы) по горизонтали и вертикали украшены надписями «Свят, свят, свят» и «Слава Всевышнему». И чем выше поднимаешься к смотровым площадкам наверху башен, тем яснее в тебе просыпается чувство, что это действительно путь на небо, в Его царство… Два фасада поражают своей противоположностью. Один принадлежит руке Гауди: Фасад Рождества. Ниши над входом заполнены фигурами, изображающими иллюстрации рождения и возвышения Христа, разнообразными фантастическими деревьями, животными и птицами. Растительные мотивы в творчестве Гауди были источником вдохновения. Он не терпел прямых линий: фантазия его была безгранична. Говорят, что если вглядеться в тонкую вязь силуэтов, то можно даже найти фигуры знаков Зодиака.

И второй фасад — Фасад Страстей. Содержит сцены распятия и смерти Христа. Он был построен уже после гибели Гауди и разительно отличается от первого. От него веет холодом и пустотой. Прямые линии, малофигурность сцен, отсутствие какого-либо орнамента, простота композиции. Все это бросалось в глаза и выбивалось из сложной системы религиозной символики, которую разработал Гауди.

И тут я замечаю одного парня, который явно следит за мной. Его лицо кажется знакомым… Я побледнел, потому что узнал его. Кевин, по-моему, так он представился тогда… когда мы познакомились с Филом. Черт, значит это за мной. Я тихо заскрипел зубами, поворачиваясь на пятках и бросаясь по Проспекту имени Гауди. А я так хотел посмотреть на знаменитый Национальный Дворец и «Поющий фонтан».

Сворачиваю на улицу Бисбе и мчусь под неоготический мостик, именно за ним поворот на бульвар Рамблас. Воздух толчками вырывается из моей груди. Оглядываюсь, он несется за мной не отставая, значит, он неплохо знает город. Мерлин, помоги мне! Магазинчики, магазинчики и нескончаемые ресторанчики. Я бегу, расталкивая многоликую толпу. Кто сказал, что она представляет собой серую массу? Не верьте. Рядом со спокойными японцами и корейцами можно увидеть брезгливых немцев, суетливых африканцев, наглых французов или торопящихся русских. Языки, начиная с еврейского и заканчивая мертвой латынью, сплетаются над всем этим цветастым разнообразием и, теряя индивидуальность, превращаются в монотонный гул. Ну, вот наконец-то. Площадь Каталонии. Я спасен…

Огромное количество голубей взмывают с земли, когда я пересекаю маленький скверик с деревянными лавочками, расположенный в центре площади. Еще одна из достопримечательностей этого города. Туристы приходят сюда каждый день тысячами лишь для того, чтобы отдохнуть в тенечке, покормить голубей или просто понаблюдать за ними. Птицы, облепившие все окрестные деревья, относятся ко всему этому ажиотажу вокруг них очень спокойно.

Но мое спасение это не площадь, а здание, находящееся на одном из ее углов. Огромный супермаркет. 8 этажей над землей и один под ней. Огромное количество людей и три выхода делают его просто идеальным местом, для того чтобы уйти от погони. Я забегаю в него и кидаюсь в туалет. Мне нужно отдышаться и заодно подумать, что делать дальше.

Так, надо нанять такси и ехать в Салоу. Хватать Сэмюэля и лететь в Израиль…

* * *

Все начиналось очень обыденно…

Нет, нет, наверное, стоит начать все с самого начала.

Война. Вот с чего все началось. Трелони сделала еще одно предсказание, когда я учился на 7 курсе. Оно повергло в шок всех…

Открытые бои шли везде. И лишь Хогвартс неколебимо стоял на своем месте. Родители многих учеников посчитали, что тут их дети в безопасности. Сами же они уходили в добровольческие отряды. Сражаться. Сражаться за свое будущее. За будущее своих детей.

Моя подготовка к роли мессии шла очень напряженно. Я занимался со Снейпом по четыре часа в день четыре раза в неделю. Оклюменцией, зельями, проклятиями и защитой от них, умению держать себя в руках и многому, многому другому… Наши отношения изменились. Но только для нас. Остальные все также могли наблюдать нападки друг на друга на уроках, в библиотеке, в Большом Зале, в коридорах… Но, когда мы оставались одни, наступал негласный мир. Даже, скорее, маленькое перемирие. Я не огрызаюсь — и он не язвит, я выполняю все его требования — и он, в силу своих сил, помогает мне. Я научился у него многому и начал уважать, просто потому что он был достоин этого. Снейп вколотил в мою голову одно правило: никогда не смотри на внешность человека, никогда не слушай, что говорит человек, откинь это в сторону и смотри только на его поступки. Они определяют все. «В любой ситуации ищи выгоду сначала для себя». Так сказать, краткий курс слизеренской хитрости. Поначалу было сложно, но я тоже менялся. Я переосмысливал все заново — и то, что произошло и то, что должно было произойти. Если бы я не сделал этого, я бы просто погиб в самообвинении или, что еще хуже, свалил бы вину на кого-нибудь еще. Но рядом были люди, которым я был небезразличен. Оказалось, стоило только протянуть руку из пучины жалости к себе и самообмана, как мне помогли встать и вернули к жизни. Я открыл, что небезразличен очень многим людям. И, что является для меня главным, именно Гарри, а не Гарри Поттер, Мальчик-который-выжил. Рон, Гермиона, Ремус, Невилл, Помфи, Дамболдор, Симус… Они вернули мне уверенность в себе и желание бороться.

Предсказание Трелони как удар под дых…

Вы выбрали, но это был не он.

Грозится соскользнуть.

Что-то вроде этого она выдала на одном из уроков у третьекурсников. Короче говоря, это Невилл, а не я. Ему суждено убить Воландеморта. И все рухнуло. Знаете, каково это быть надеждой целого мира, иметь высшую цель, а в следующую секунду оказаться никем. Просто еще одним подростком со своими проблемами. Не знаю, что было хуже: молчаливое сочувствие со стороны Гриффиндорцев или непрекращающиеся насмешки Слизеринцев. Я смог пережить и этот удар.

А вскоре понял, что именно к этому стремился: никаких тебе интервью, надоедливых папарацци, просьб об автографах, пристального внимания сверстников. Я стал самым обычным. Не этого ли я хотел? Я продолжал учиться, заодно помогал Невиллу, ведь ему тоже пришлось пройти «курс шоковой терапии Северуса Снейпа». Изменения были налицо, не знаю уж, чем они там занимались, но Невилл больше не вздрагивал при одном появлении Ужаса Хогвартса. Он стал спокойней, уверенней в себе. И, в конце концов, Темный Лорд пал, а вместе с ним и Невилл. В газетах написали, что «он умер смертью храбрых, защищая свой народ». От этой пафосности поморщился даже Дамболдор.

Это случилось в апреле, а в июне, после долгих экзаменов, состоялся наш выпускной. Отмечали заодно и победу над Воландемортом. Все веселились кроме меня и… профессора Снейпа, конечно. На душе было тоскливо и тяжело. Но вечер был полон сюрпризов. Снейп подошел ко мне в конце вечера и сказал фразу, которая меня потрясла: «Мне было приятно работать с вами, Поттер». Пожал мне руку и ушел. А я долго приходил в себя и задавался вопросом, не грусть ли и тоска мелькнула в последнем взгляде моего бывшего профессора? Но с чего бы это? Чем больше я пытался понять этого человека, тем больше меня пугали мысли, крутящиеся в моей голове. Он помогал мне, учил, вытаскивал из всех возможных и невозможных переделок, следовательно, он не такой плохой, каким его представляют все. Или каким он хочет казаться? Он пожал мне руку и сказал комплемент. Неявный, но комплемент. Я видел его однажды в личных комнатах. Тогда, когда ему не надо было притворяться ни перед кем. Я был в мантии невидимке. Он был столь доступен и близок. Просто усталый и потрепанный судьбой человек. Мне захотелось… Эти мысли пугали меня, я не мог допустить этого. И я уехал учиться, ничего не предпринимая.

* * *

Я, вопреки мнениям остальных, выбрал факультет психологии. Не знаю сам, почему, просто сердцем почувствовал, что не смогу быть аврором. Мне предлагали место в министерстве, но я был слишком горд и не хотел чьей-либо жалости. Я вообще многого тогда не понимал.

Каждый вечер мы с друзьями (не с Роном и Гермионой. Наши пути разошлись. Гермиона решила стать преподавателем то ли Рун, то ли Нумерологии, а Рон пошел в авроры. Мы виделись, но очень редко, времени не хватало) сидели в одном уютном баре недалеко от общежития.

В один из тех вечеров, когда мы однокурсниками собрались вместе, чтобы выпить и обсудить последние новости, к нашему столику подошел симпатичный блондин. В руках у него была красная роза. Он протянул ее мне.

— Кевин, меня зовут Кевин. Я случайно увидел тебя здесь вчера вечером и не смог забыть. Захотелось еще раз увидеть, может, потанцуем?

Я отказался, но он подсел к нам и попытался разговорить меня. А в правое ухо горячо зашептал мой сосед по комнате Стивен:

— Гарри, он не врет, он точно был здесь вчера, я еще обратил на него внимание, если ты не хочешь, может, я займусь им?

— Ну, уж нет, он мой.

И я, больше не задумываясь ни о чем, отправился танцевать с Кевином. Он заказал медленную песню, обнял меня и начал шептать на ушко глупые нежности. Его руки поглаживали мою спину и спустились еще ниже. Я не останавливал его, пока не почувствовал, что медленно возбуждаюсь.

Надо было успокоиться и пустить ненужные страсти в мирное русло. Мы вернулись к столику. Он неожиданно поцеловал меня. И я понял, что только всемирный потоп помешает мне переспать с ним. Это было потрясающе. Но нас грубо прервал темноволосый юноша из-за соседнего столика:

— На сколько вы поспорили?

— Что? — Кевин удивленно его разглядывал.

— Я спрашиваю, на сколько вы с другом вчера поспорили? На двести или пятьсот?

— Ты рехнулся?

— Я вчера совершенно случайно услышал, как вот этот парень и его дружок спорили, что сегодня он залезет в вашу кровать до полуночи, — уже мне сказал он.

— Псих, — Кевин многозначительно покрутил у виска, бросил на стол деньги и собрался уходить. Меня словно окатили ледяной водой. Возбуждение исчезло, а туман в голове рассеялся, не успел я и глазом моргнуть. И тут я не выдержал:

— Нет, Кевин, ты ответишь на вопрос: так, на сколько вы поспорили?

Он круто развернулся и выпалил:

— Я вообще за тебя и полтинника не хотел давать, за версту почуял, что ты шлюха!

Вот он смотрит на меня со злобой, а в следующую секунду валяется на полу, сбитый крепким ударом в челюсть. Мой недавно обретенный защитник трясет рукой и брезгливо смотрит на поверженного блондина, валяющегося у его ног.

— Пошел вон, — видимо, Кевин все-таки уловил угрожающие нотки и выбежал, громко хлопнув дверью.

— Спасибо, — смущенно шепчу я.

— Не за что, меня бы совесть замучила, если бы я не сделал это, — и уходит.

— Беги же за ним, давай! — Стивен подталкивает меня в спину.

И я выбегаю из бара.

Это было похоже на сказку. Через два месяца он предложил выйти за него замуж. Я летал от счастья. И как я мог отказать ему? Он был выше меня на голову и шире в плечах. Темные, чуть вьющиеся волосы до лопаток, голубые глаза, полные губы, даже шестилетняя разница в возрасте меня не пугала. Я влюбился. Я увяз в нем, как муха в варенье. Он притягивал мой взгляд, если мы были в одной комнате. Я тянулся к нему, скучал на лекциях, а ночи наших безумств были лучшими воспоминаниями в моей жизни. Он заслонил в моем разуме все. Я его боготворил, и он об этом знал, снисходительно называя меня «малышом». Ради него я бросил учебу, Фил не хотел, чтобы меня что-то отвлекало от семьи. Полностью возложив на меня все приготовления к свадьбе, он подшучивал, что это не мужское дело. Для него я сменил очки на линзы, отрастил длинные волосы, научился готовить. Ради него спрятал палочку и переехал в магловский квартал к нему на квартиру.

Свадьба была великолепна, я радовался как ребенок. А он кружил меня в свадебном вальсе и улыбался. Медовый месяц мы провели, не вылезая из спальни, у нас был хороший стимул. В брачную ночь Фил спросил, напряженно глядя мне в глаза:

— Гарри, что ты думаешь о детях?

Я непонимающе нахмурился:

— Но мы же…

— Недавно было разработано специальное зелье…

— Я согласен!

Мы ездили в какую-то закрытую клинику, где меня подвергли пристальному осмотру, и лишь потом дали свое согласие. Мне, наверно, показалось, но я видел фигуру Снейпа в конце коридора. Что он там делал? Или он тоже хотел забеременеть? Я чуть не подавился от смеха от такой мысли. Я пил зелье по три стакана в день под присмотром личного врача. На мой удивленный взгляд Фил ответил, что не хочет, чтобы что-то пошло не так и, что он очень за меня беспокоится. Зелье вызывало неприятные ощущения: тошноту, головокружение, потерю сознания, слабость, но врач сказал, что в этом нет ничего странного, и я успокоился. А через месяц доктор с улыбкой сообщил, что скоро мы станем счастливыми родителями. Фил был на седьмом небе от счастья и носил меня на руках. На третьем месяце мы поехали выбирать дом.

— Я хочу, чтобы у нас был свой уютный дом. Наш и только наш, — мечтательно поделился со мной муж.

Но осмотр домов, выставленных на продажу, ни к чему не привел. Фил все время к чему-то придирался. Мы чуть не разругались в первый раз. Но тут он тормознул машину и съехал на обочину. Пальцем ткнул в симпатичный домик, утопающий в зелени сада.

— Вот этот.

Я пожал плечами и попытался возразить, что он вряд ли продается. Но Фил поджал губы и вылез из машины. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Хозяин дома сначала вежливо отказывался, но мой муж умеет быть настойчивым, а цена, которую он предложил, окончательно переубедила его. Я даже не знал, что Фил богат. Я сам никогда особо не нуждался в деньгах, их у меня было достаточно. Но цена, которую он написал на бумажке, поразила даже меня, хватило того, что она была с шестью нулями.

Обустройством дома, естественно, занимался я.

— Малыш, ты же понимаешь, что я работаю…

Я понимал и принял на себя и это. Мне нравилось вкладывать частичку себя в этот дом.

Рону и Гермионе о своей беременности я сообщил на следующий день, после того как сам узнал. На мое сообщение друзья отреагировали по-разному. Мы встретились в кафе Флореана Фортескью. Рон чуть не подавился элем, а Гермиона по обыкновению нахмурилась:

— Гарри, но это невозможно!

Я рассказал о клинике, осмотрах и зелье. А про Снейпа умолчал, мало ли что он там делал.

— Это очень странно, что я ничего не слышала об этом, — пробормотала Герми.

— Нет ничего странного, Гермиона! Ты же не мужчина, зачем тебе это? — Рон, как всегда, не стал раздувать из мухи слона.

Я перевел тему. Мы весело болтали и вспоминали годы учебы. На прощание они оба крепко обняли меня, и Гермиона за обоих сказала:

— Гарри, ты же знаешь, что всегда можешь на нас положиться и обратиться за помощью?

— Конечно! И спасибо за поддержку.

Еще раз встретиться нам удалось только почти перед самыми родами. Оглядев мою раздувшуюся фигуру, Гермиона только покачала головой:

— Знаешь, Гарри, странно все это и, наверное, очень опасно.

— Герм, если бы это было опасно, то Фил не предложил бы мне этого.

— Послушай, я пыталась узнать об этих исследованиях, но мне ответили, что они засекречены!

— Значит, мне очень повезло!

— Я просто переживаю за тебя!

— Давай забудем этот разговор и не будем ссориться.

Тогда я не внял голосу разума в лице Гермионы.

И не сожалел об этом с того момента, как на свет появился Сэмюэль. После кесарева сечения я лежал в палате изможденный операцией и любовался тем, как Фил носится с ребенком на руках. Я даже подавил в себе обиду на то, что он не дал мне подержать малыша. Потом было искусственное вскармливание ребенка, ночи без сна у его кроватки, первые шаги и первое слово: «дай», и лишь потом «папа». Фил обожал Сэмюэля, я видел это в каждом его взгляде на сына, в каждом слове о нем, в каждом жесте. Любовь и гордость.

И я был счастлив.

* * *

Фил не был маглом, но всегда с пренебрежением отзывался о магии. Он родился в семье, которая не брезговала родниться с полукровками. Они имели огромные связи в магическом мире и еще большие в магловском. А все из-за его семейного бизнеса, о котором он не хотел говорить. Я пытался расспросить о нем, но получил лишь отговорки и укоры:

— Я не хочу ввязывать тебя в это, тем более это тебе не интересно…

— Гарри, я не хочу дома говорить о работе, она и так меня утомляет…

— Я же не расспрашиваю, каково тебе было видеть Воландеморта или убивать людей…

Тут я дернулся как от пощечины, обычно это была запретная тема в нашей семье.

— Это не одно и тоже…

Но он молчал как рыба, и я не стал нарываться на ссору.

С переездом к нему на квартиру у нас произошел следующий разговор:

— Гарри, я считаю, что волшебная палочка тебе пока не нужна.

— Что!?

— Наши соседи — маглы.

— И что?

— Ты можешь обходиться и без нее.

— Нет.

— Гарри, ты же знаешь, что на все области, в которых пользуются магией, накладывают чары для отвлечения внимания обычных людей.

— Нуу, да.

— А ты знаешь, что в их список входят пара следящих и подслушивающих заклинаний?

— И что?

— А то, что я не хочу жить под наблюдением!

— Но ведь все живут и ничего!

— Я не все.

Мы еще долго спорили, но, в конце концов, я сдался, тем более Фил знал, как меня уговорить…

Палочка перекочевала в его сейф. Я брал ее только когда бывал в Косом переулке или встречался с друзьями.

Лишь сейчас я могу указать место в наших отношениях, когда начал догадываться об его изменах. Сначала были сущие мелочи.

Сэмюэлю в апреле исполнялось три. Мы решили отметить его день рождения на побережье. Фил взял отпуск и заказал номер в гостинице. Мы долго сидели в кафе и потчевали именинника мороженым и другими сладостями. А на следующий день отправились на пикник на пляж. Мы с Сэмюэлем строили замок из песка и радостно смеялись. Фил поначалу принимал участие в наших забавах, но потом отсел и лишь издалека наблюдал за нами. Сэмюэль первый раз выговорил наши имена без запинки. Я кружил его на руках и, задыхаясь от радости, выдохнул:

— Фил! Ты слышал как Сэмми?...

Бросив взгляд на одеяло, где сидел Фил, я уперся взглядом в его затылок. Он болтал по сотовому телефону и пялился на пробегающих парней. Потом легко вскочил и, бросив нам:

— Я уезжаю, пока, — пошел к набережной, не отрывая трубку от уха.

Мне стало обидно не только за себя, но и за Сэмюэля, за наши испорченные выходные, за этот уход, за то, что он не потрудился даже объяснить, что произошло. Я погладил сына по голове и, прошептав: «Малыш, сиди здесь, я сейчас вернусь», кинулся догонять мужа.

— Фил!

— Фил!!

Он недовольно поморщил нос, сказал что-то в трубку и, отключив ее, повернулся ко мне:

— Что?

— Что случилось?

— Ничего, просто мне надо вернуться на работу.

— Но ведь у тебя отпуск.

— Гарри, когда я говорю, что мне надо вернуться на работу, это значит, что все очень серьезно и очень срочно.

— Тогда мы возвращаемся все вместе…

— Нет.

— Но почему?

— Потому что за отдых уже уплачено, и вы мне будете мешать.

Холодный взгляд на прощание и он ушел.

Мелочь, а осадок остался. Было еще много таких же мелочей, которые все вели к одному — к развязке. И она наступила.

День был самый обычный, один из многих, ничем не отличающийся. Мы поужинали, Сэмюэль играл в своей комнате, а Фил ушел в душ. Я помыл посуду и решил присоединиться к нему. Открыв стеклянную дверцу душа, призывно приоткрыл халатик. Холод глаз, натянутая улыбка, небрежный поцелуй в щеку и слова, как осколки нашего счастья:

— Малыш, ты же понимаешь, у меня нет времени на глупости, работа не ждет.

Стекленная дверь закрывается, и я вижу его фигуру, искаженную стеклом, раздробленную. И чувствую себя так глупо, так глупо…

Спускаюсь на кухню и в бессильной злобе начинаю готовить пирог: сливовый, мой любимый, а Фил его ненавидит…

Его сотовый от вибрации падает на пол с края стола и я, облизывая пальцы от сливового сока, наклоняюсь за ним. На экране имя — Стэнли. В моей голове мысль о том, какой он был сегодня и я нерешительно замираю с сотовым в руках. Но вдруг понимаю, что мне нужно знать, что происходит… и с кем мне изменяет мой муж. Пальцы жмут на кнопку «перезвонить». Два длинных гудка и молодой голос:

— Фил, ну, наконец-то, почему ты так долго не отвечал? Я тебя уже заждался, поторопись, а то…

— Это не Фил.

Молчание в трубке.

— Ответьте: вы спите с моим мужем, с Филом?

Молчание. Я не выдерживаю и срываюсь на крик:

— Будьте хоть один раз честны!

Тихий шепот:

— Да, — и короткие гудки.

Мне кажется, с ними слился мой пульс: такие же удары сердца и в каждом слышится «нет», «нет», «нет»…

Я осторожно кладу сотовый на стол. В голове пусто. Я уйду от него. Заберу Сэмюэля и поживу, пока не состоится суд, у Рона или Гермионы.

Шаги на лестнице, сердце екает и начинает биться чаще. Меня ожидает по истине неприятный разговор.

Ему хватает одного взгляда на меня, чтобы понять, что что-то случилось. Он осторожно косится на сотовый, но тут же переводит взгляд на меня — я начинаю орать:

— Я все знаю! Про то куда ты сегодня идешь! Про этого Стэнли! Сколько их у тебя было, отвечай! Я хочу знать!

— Гарри это не то, что ты думаешь…

— Не смей оправдываться, это бесполезно, я с ним разговаривал, — не замечая его зло прищуренных глаз, продолжаю, — я ухожу от тебя! Забираю Сэмюэля и ухожу! Приготовься подписать документы на развод!

Разворачиваюсь и собираюсь наверх — пора собирать вещи. В душе ярость и злость. Я не успеваю сделать и шага, как мое запястье выворачивается со страшной силой, и я оказываюсь лицом к лицу с мужем.

— Не трогай меня! — мне кажется или в моем голосе мелькают истерические нотки?

Блик на его перстне-печатке на среднем пальце, и вот я на полу, а по щеке течет кровь, змейкой спускаясь к подбородку. У меня широко распахиваются глаза, и я смотрю на него, не в силах поверить… Он ударил меня… Лицо Фила спокойное, но его выдает шипение:

— Только попробуй! — он садится рядом со мной на корточки и, я бы сказал нежно, если бы не стальной блеск глаз, вытирает своим платком кровь с моей щеки. — Посмотри, малыш, до чего ты меня довел. Зачем столько крика и шума? Ты глупенький, такой глупенький… Разве ты не понимаешь, что я не отпущу ни тебя, ни Сэмюэля. И развод я тебе не дам, а если ты попытаешься его у меня забрать через суд, то у тебя совершенно случайно, естественно, полиция обнаружит наркотики или еще что похуже. И пойми — он наклоняется ближе и проводит кончиком языка по царапине — я найду тебя везде, тебе от меня не скрыться, ты — мой.

Он встает, застегивает пуговицы пиджака и собирается выйти, но останавливается в дверном проеме и кидает напоследок:

— Я даже рад, что ты узнал, а то эти глупые отговорки про работу так мне надоели.

И уходит, хлопнув дверью, а я остаюсь лежать на полу и смотреть в одну точку на двери, где секунду назад была его голова. Я его ненавижу, я его ненавижу, я его ненавижу… Я найду способ от него сбежать.

* * *

На следующий день я в срочном порядке встретился с Гермионой. Если кто и мог помочь мне советом, то только она. Филу я сказал, что еду в город за покупками. Взял машину, тайком палочку, и, отъехав на приличное расстояние от дома и спрятав машину в подземном гараже одного из супермаркетов, аппарировал в "Свиную башку". Она уже ждала меня. Крепко обняв и всмотревшись в мое лицо, Герми все сразу поняла:

— Это Фил? — глазами показывая на царапину.

Я смог только кивнуть. Выпив стакан эля, я рассказал все, что произошло. Она поцокала языком:

— Гарри, ты влип.

На мой вопросительный взгляд хмыкнула и начала объяснять:

— Фил действительно может все это сделать. Пойми — это не пустые угрозы.

— Я подам в суд на развод.

— Гарри, у него столько денег и должников что, в какой бы ты суд ни подался, он купит всех с потрохами. Ты разве не знаешь, чем он занимается?

На мои отрицательные мотания головой она ответила вздохом:

— Столько лет живут вместе… Ладно, объясню так: он лечит маглов с помощью магии и магов с помощью магловских технологий. Это очень выгодно: он соединяет их и получает ошеломительные результаты. Министерство закрывает на все это глаза, потому что тоже хочет отломить кусочек от этого лакомого пирога. Помнишь, ты говорил, что тебе давали зелье в клинике. Так вот, что я разузнала: эта клиника принадлежит ему и все исследования, которые там проводятся, засекречены.

— Я сбегу от него.

— Гарри, ты меня слушаешь или нет! Он достанет тебя в обоих мирах. А еще может упечь в тюрьму, если ты вывезешь Сэмюэля за пределы страны, за похищение его ребенка.

— На то у меня есть волшебная палочка.

— Гарри, ты понимаешь, что любое использование палочки можно отследить? Она оставляет свой магический след, ауру. Это дело пары часов.

Я кладу руки на барную стойку, как первоклассник, и сверху на них голову:

— Мне так больно, Герми, кажется, я его все еще люблю… Что мне делать?

Она гладит мои длинные волосы и, застыв на секунду, шепчет:

— Мы найдем выход, Гарри, обещаю…

* * *

Я приехал домой уставший не понятно от чего. А еще нужно было ехать в детский сад за Сэмюэлем. Кое-как, собравшись и спрятав палочку на место, я направился за ребенком. Улыбчивая воспитательница встречает меня недоуменным взглядом:

— А где Сэмюэль?

— Его папа забрал. Сэмми так радовался.

Меня охватывает легкая паника, но я стараюсь не нервничать зря:

— А давно?

— Часа два назад.

— Спасибо, он мне ничего не говорил, странно, — я натужно улыбаюсь, — спасибо еще раз, до свидания.

Резко выворачиваю руль и давлю со всей силы на газ. У меня нехорошее предчувствие…

Дом встречает меня тишиной и пустыми комнатами. Моя паника растет, неужели Фил… Не хочу думать! Он же не мог забрать Сэмюэля? Напряжение не отпускает меня. Я хватаю сотовый и набираю номер мужа.

— Да, — слышится в трубке.

— Фил, где вы? — я стараюсь, чтобы голос меня не выдавал, но не могу перестать метаться по квартире.

— В зоопарке, Гарри. Что-то случилось? И почему у тебя такой взволнованный голос? — я слышу насмешливые нотки в его словах. И понимание режет глаза… Это предупреждение о том, что он — контролирует ситуацию. — Малыш, хочешь поговорить с папой?

От беззаботно-радостного голоса Сэмюэля я чувствую такую слабость, что мне приходится прислониться к ближайшей стене и, медленно сползая по ней, слушать, как он щебечет:

— Папа! Я столько сегодня в зоопарке видел! Там такие большие слоны! С хоботами. Жаль, что ты с нами не пошел…

* * *

Пока их не было, я смог принять самое важное, наверно, решение в своей жизни. Оно должно было перевернуть все с ног на голову, но если это поможет избавиться от этого психа и спасти моего ребенка, я готов на все. У меня была куча дел: собрать в сумку самые необходимые вещи, спрятать ее и палочку, договориться с Гермионой и Роном. Вот все, что пока я мог сделать. И ждать, ждать ночи…

Он спит, я чувствую это по спокойному, равномерному дыханию мужа. Я тихонько, на цыпочках крадусь в туалет, переодеваюсь и иду в детскую. Там за игрушками спрятана сумка и все остальное. Я беру на руки Сэмюэля и спускаюсь по лестнице, бесшумно пересекаю холл и нервно оглядываюсь: мне послышался какой-то шорох. Внимательно осматриваю помещение, погруженное в темноту. Не поворачиваясь, тянусь к ручке двери, еще пара шагов и мы на улице, а там нас поджидают мои друзья. Поворот и я чувствую на запястье кольцо пальцев. А через секунду отчетливо вижу силуэт мужа. Господи помоги нам…

Он наводит на меня дуло пистолета и шепчет:

— Тихо, а то разбудишь Сэмюэля, — сколько любви в голосе. Он кивает на диван в гостиной, — положи его, только медленно и аккуратно, сумку брось рядом.

Я беспрекословно выполняю все его указания, молясь про себя, чтобы Гермиона и Рон догадались о том, что что-то случилось.

А потом он опускает пистолет и бьет меня с размаха в солнечное сплетение. Я резко выдыхаю и падаю на спину, больно ударившись затылком о пол. Он стремительно подходит и порывисто наклоняется надо мной, хватает за грудки и впечатывает в ближайшую стену. Одна из его рук перемещается на мое горло и с силой его сжимает. Вся эта молчаливая сцена не нарушается ни одним словом, и от этого почему-то становится еще страшней и безнадежней. Еще одного удара в живот хватает на то, чтобы я потерял сознание…

Очнулся я от легкого похлопывания по щекам. Надо мною склонилось встревоженное лицо Гермионы. Я сажусь с ее помощью и окидываю помещение быстрым взглядом. Расстановка сил кардинально изменилась. Рон держал под прицелом палочки Фила, а Гермиона, осмотрев меня и залечив особо опасные, на ее взгляд, повреждения, подошла к дивану. В стене рядом с косяком я вижу пулевые отверстия, но сил спросить, что произошло, нет. Герми, наложив заклинание сна на Сэмюэля, берет его на руки:

— Рон, бери сумку, и идем.

Я выхожу из дома за Гермионой и слышу голос Фила, несущийся вслед:

— Запомни, Гарри, я найду тебя, где бы ты ни был, и никто не поможет тебе спрятаться, закон на моей стороне. Слышишь, я найду тебя! — потом тишина, видимо Рон наложил на него заклинание.

Мы садимся в машину Гермионы и выезжаем на дорогу.

— Почему вы не аппарировали?

— Мы не знали, что может случиться, и, возможно, вам нужна была бы серьезная медицинская помощь. Ты понимаешь, что аппарировать с тяжелораненым очень опасно, в первую очередь, для пострадавшего.

— Что произошло пока я был без сознания?

Рон хмыкает:

— Скажи спасибо Гермионе — это она подняла тревогу.

Я жду дальнейших объяснений, на этот раз слово берет Гермиона:

— Когда мы вошли, ты был без сознания, а Фил начал угрожать нам пистолетом. Рон отвлек его внимание, а я выбила оружие. Полный контроль над ситуацией мы смогли взять только с помощью палочек, а дальше ты присоединился к нам.

— Что ты с ним сделал, Рон?

— Да так, ничего особого: усыпил на пару часов.

— Куда ехать, Гарри? К нам?

— Ни в коем случае: Фил только этого и ждет. Отвезите меня в любую малоизвестную магическую гостиницу.

— Куда ты направишься дальше? Тем более палочкой тебе нельзя пользоваться.

— Придется бежать в магловский мир.

— Может попросить о помощи Дамболдора?

— Стоит, наверно, попробовать или хотя бы он что-то дельное посоветует

За номер заплатил Рон. Они попрощались и уехали.

Утром я проснулся в холодном поту. Мне снился кошмар с Филом в главной роли. Сначала мы гуляли втроем, взявшись за руки, по берегу моря. Веселились, смеялись, а потом я оказался зарыт в песок по шею. Сэмюэль помахал мне ручкой, и они ушли. Я проснулся и хотел выйти на балкон подышать свежим воздухом, но почувствовал на шее дыхание и теплые объятия маленьких ручек. Это был первый раз, когда Сэмюэль спал со мной. Обычно он ложился сам, или я сидел у его кровати, пока он не начинал сладко сопеть. Сердце сладко заныло, я прикрыл глаза и улыбнулся, успокоенный этой неожиданной близостью с сыном. Не помню, как я уснул.

Утро не принесло хороших новостей. Связавшись с Дамболдором, я понял, что на меня теперь начнут сезон охоты, травли.

— Гарри, по законам магического мира ты похитил его ребенка: отец в нашем мире имеет больше прав, чем мать. Тебе придется скрываться в магловском мире.

— А вы не можете позволить нам укрыться в Хогвартсе? — спросил я с почти умершей надеждой.

— Гарри, я бы и рад принять вас, но понимаешь, в Министерстве проводят сложный ритуал, если дети пропадают: смешивают кровь родителей и произносят определенное заклинание, а потом капают на карту. Капелька крови всегда будет находиться на том месте карты, где и ребенок.

Я весь обмираю от страшной догадки, он, видимо заметив это, торопливо продолжает:

— Но, как и во всяком правиле, существуют исключения. Так и здесь есть свои нюансы: чем ближе ребенок находится к магической территории, тем быстрее заклинание найдет его— именно поэтому я говорил, что тебе нужно бежать в мир маглов. И если вокруг слишком много обычных людей, то вас почти невозможно будет найти.

— Спасибо, директор.

— Не за что, мой мальчик, будь внимателен и желаю счастья, — лукавый блеск глаз. Этот хитрый старикан знает, как всегда, больше остальных. Еще секунду его голова видна в камине, и он исчезает.

Вечером я, уже успокоившийся, позвонил Гермионе на сотовый:

— Гарри, я тоже считаю, что тебе нужно скрываться в магловском мире.

— Ладно, Герми, я согласен с тобой и директором.

— Тогда встретимся завтра в десять утра. Я… — разговор неожиданно прерывается, и я недоуменно кошусь на трубку. Сэмюэль в это время прыгает на кровати с таким видом, словно поставил перед собою цель — сломать ее. Я поворачиваюсь к нему, подпираю руками бока и грозно смотрю:

— Сэмми, немедленно прекрати прыгать на кровати… — меня обрывает звонок телефона, и я, думая, что это перезванивает Гермиона, сразу отвечаю:

— Да! Алло!

— Гарри, — это Фил. Я удивлен. Я в ужасе, — как дела? Как Сэмюэль? Ты знаешь, что я был всегда против того, чтобы он прыгал на кровати, поэтому пусть слезет, — он нас видит! Я подбегаю к сумке, стоящей в углу комнаты, запихиваю вещи и начинаю одевать Сэмюэля. — Ты знаешь, Гарри, тебя было так просто найти. А теперь открой мне дверь.

Слышится тихий стук, значит, он уже здесь! Как он нашел меня так быстро? Ритуал? Но ведь у него нет моей крови… Мерлин! Кажется, Гермиона говорила, что та клиника — его, а там из меня столько крови выкачали на анализы, что хватило бы и на переливание еще кому-нибудь.

— Да, пошел ты, — шепчу я в трубку и отключаюсь.

Удары в дверь становились все сильнее, по-моему, он решил ее выбить. Окидываю комнату последним взглядом, беру сына на руки и шагаю к балкону. Эта сторона здания выходила в магловский район. Я, на всякий случай, взял номер на первом этаже. И не прогадал. Едва я взялся за балконную ручку, как входная дверь не выдержала. Я увидел злое лицо мужа и подумал, что если он меня поймает, то жить мне останется недолго, или того похуже — запрет в какой-нибудь частной клинике для душевно больных или наркоманов. Быстро скользнув на балкон, я захлопнул стеклянную дверь и зафиксировал ее. Фил в несколько широких шагов пересек комнату и ударил кулаком по стеклу. И в бессильной злобе уставился на меня. Я же, не теряя времени, выкинул сумку с балкона и сам последовал за ней с ребенком на руках, благо земля была недалеко. Фила за стеклом уже не было, и я заторопился. В паре сотен метров я увидел автобусную остановку и кинулся туда. Громко крича и размахивая рукой вслед уезжающему автобусу, я уже и не надеялся, что он остановится, но видимо добрые люди еще не перевелись на этом свете. Я запрыгнул на ступеньку и сразу крикнул:

— Все, спасибо, поехали!

Я с облегчением наблюдал в заднее стекло, как Фил пытался догнать автобус, но его попытки не увенчались успехом. И вскоре я потерял его из виду…

Переночевав в каком-то дешевом мотеле — на большее у меня просто денег не хватило — мы встретились с Роном.

Я рассказал ему о вечере, он, внимательно выслушав, посоветовал:

— Выкинь сотовый и забудь про такой вид связи. Тебя легко засечь. Так же как и при использовании магии, — этот намек я понял. — И да, Гарри, — было видно что ему неловко говорить, — ты просил снять денег с твоего счета, так вот… Короче говоря, он заблокирован.

— Это Фил.

— Да, я тоже так подумал.

Я снял с шеи маленький золотой ключик и протянул ему:

— У меня есть в Гринготсе секретная ячейка, о которой никто не знает. Там немного денег осталось, но я надеюсь, нам на первое время хватит.

— Ок. Я схожу туда.

— Спасибо, Рон.

— Где ты сегодня переночуешь?

— Пока еще не знаю.

— Слушай, Гермиона предложила остаться, хотя бы на одну ночь, у нас, а потом лететь на Кипр.

— На Кипр?

— Да. Там у Симуса есть квартира, и он согласился на то, чтобы ты пожил у него.

— Но почему именно Кипр?

— Там мало магов и много маглов.

— Ладно, я согласен, но только ненадолго. Потом я уеду.

* * *

Кипр.

Галечные пляжи и синее-синее море, жара и дорогие отели. Из окошка самолета был виден весь город, раскинувшийся по побережью. На такси мы доехали по адресу, данному нам Гермионой. Сэмюэль за всю дорогу не произнес ни слова — это пугало. Но у меня не было времени обсудить его проблемы: своих хватало. Симус встретил нас широкой улыбкой и словами:

— Гарри, сколько мы не виделись, — а потом, повнимательнее вглядевшись в мое похудевшее и осунувшееся лицо, — видимо тебя не сильно судьба баловала. Проходите.

Я, к своему стыду, после окончания школы не общался с ним. Даже на свадьбу не пригласил: Фил не захотел сильной огласки. Война его почти не изменила.

Первым делом я тащу Сэмюэля в ванную, а потом отмокаю в теплой воде сам. После мы сидим в уютной кухоньке и болтаем о всякой ерунде. Так приятно отвлечься от своих проблем и просто поговорить, повспоминать юность. Стук в дверь рушит непринужденность разговора, я настороженно смотрю на Симуса, он шепчет:

— Я никого не жду, — и идет к двери. Я спешу за ним.

Нетерпеливый стук повторяется. Хозяин квартиры, прильнув к глазку, спрашивает:

— Кто?

— Откройте, ФБР!

Финиган смотрит вопросительно на меня, я одними губами отвечаю:

— Это за нами.

Он машет рукой в сторону кухни и так же мне отвечает:

— Прячьтесь: под раковиной решетка, за ней ниша.

В дверь нетерпеливо заколотили:

— Открывайте немедленно!

— Сейчас, сейчас… — Симус явно тянет время, а, возможно, убирает наши вещи с глаз.

Они врываются и начинают шарить по всей квартире. Выворачивая ящики и выкидывая на пол вещи.

— Вы ведь не ФБР? — эта мысль приходит нам с Симусом в голову одновременно.

— Заткнись.

— Я сейчас позвоню в полицию.

Я вижу сквозь отверстия в решетке, как он подходит к телефону в коридоре. Но его руку перехватывает один из мужчин, невысокого роста, но с внушительными мускулами.

— Не люблю полицейских, у меня жена из них, столько проблем дома, — вырывает трубку и вытаскивает нож, когда Симус пытается воспротивиться. — Не дергайся, лучше будет.

Подставляет его к горлу и несильно нажимает, я вижу, как по шее течет тоненькая струйка крови прямо за белоснежный воротник рубашки. И поражаюсь выдержке бывшего одноклассника — он даже бровью не повел.

— Том, оставь его, — из спальни появляется высокий парень.

Этот, видимо, главный, потому что Том еще скалится, но нож опускает.

— Я просто хотел поиграть.

Я слышу, как Сэмюэль тихо всхлипывает, и зажимаю ему рот ладонью. Не хватало еще, чтобы нас обнаружили.

— После твоих игр, обычно, нам приходится убирать трупы.

Третий качок выходит из ванной:

— Все чисто, шеф.

— Ладно, похоже, его здесь нет. Уходим.

Двое выходят, а Том задерживается возле дивана и с противным скрипом вспарывает обивку и выкидывает книги с этажерки, которая стоит возле двери:

— Пока, красавчик, не скучай.

Квартира пустеет, и, только заперев дверь, Симус кидается к нам. Вытаскивает Сэмюэля, который уже рыдает во весь голос, и помогает выбраться мне. Я забираю сына и сажусь на ближайший стул.

Симус тактично выходит из комнаты в ванную, якобы обработать царапину. Я ему благодарен. За все, и за то, что оставил нас с сыном наедине, тоже. Я не знаю, что сказать Сэмюэлю, поэтому одной рукой придерживаю его за спиной, а другой отвожу слишком длинную челку от лица, заглядываю в заплаканные глаза и спрашиваю:

— Что случилось, малыш?

— Это ведь папа послал этих людей? — я слышу в его голосе надежду и желание, чтобы я опроверг его страшные догадки. Я в раздумье прикрываю глаза. Но могу ли я позволить себе обманывать его? Ложь во спасение? В чье спасение? Меня обманывали полжизни — сначала Дурсли, потом Дамболдор, потом Фил — и к чему это привело? И я решаю больше никогда не лгать своему ребенку.

— Да, малыш, этих людей послал твой папа.

Он сразу затихает и погружается в размышление, но через секунду делится догадкой:

— Ему не понравилось, что мы уехали без него?

— Да, ему это очень не понравилось.

— Но он ведь меня все-равно любит? — мда, его логика ставит меня в тупик.

— Конечно, Сэмми, — и я понимаю, что, если увидев истинную личину Фила, я, возможно, когда-нибудь смогу его разлюбить, то для Сэмюэля он навсегда останется папочкой, который водил его в зоопарк и дул в детстве на ушибленную коленку.

Симус входит в комнату и нарушает наше тягостное молчание. Я чувствую вину перед сыном, сам не зная за что:

— Пойдемте, допьем чай.

На следующий день я иду вместе с Финиганом в парикмахерскую, состригаю свои отросшие волосы и делаю мелирование. Теперь я больше похож на тинэйджера. Обычные линзы я сменил на голубые. Причем, по моим синякам под глазами, можно сказать, что я употребляю наркотики. Я почти перестал спать, не знаю почему… И чувствую себя намного хуже, чем обычно. Меня рвет после каждого приема пищи, наверно, какая-нибудь реакция организма на расшалившиеся нервы.

Я меняю все документы на имя Стэнли Сторпа. И вылетаю в Испанию. Мы с Симусом пришли к выводу, что мне надо скрываться в больших курортных городах. Сразу трех зайцев убьем: во-первых, Сэмюэль отдохнет, во-вторых, я, а, в-третьих, нужно следовать советам Дамболдора.

Кипр.

Галечные пляжи и синее-синее море, жара и дорогие отели. Жаль, не удалось искупаться…

* * *

Он шел по нашим следам, дыша в затылок и наступая на пятки. Эта бесконечная погоня вымотала меня до предела.

В Испании, в одном закрытом для обычных посетителей баре, я, по выделенному и защищенному от слежки камину, успел связаться с Гермионой. Она только ахнула, когда увидела меня:

— Гарри, это ты? — честно говоря, я уже давно перестал узнавать себя в зеркале по утрам, поэтому не удивился такой реакции.

— Гермиона, у нас мало времени.

— Нет, Гарри, подожди, как ты себя чувствуешь?

Пришлось рассказать обо всем, иначе бы она не успокоилась.

— Я попробую что-нибудь узнать об этом, — в ее голосе слышалась тревога.

— Я еду в Израиль.

— Хорошо, знаешь, там есть такое место — Стена Плача, обязательно сходи туда…

* * *

Иерусалим встретил нас жарой и толпой хмурых лиц. Это религиозная столица половины всего человечества. Для евреев — это символ их славной истории и надежды на будущее, для христиан — это место последнего служения Иисуса, место, где Он умер и воскрес. Для мусульман — место, где по преданию пророк Мухаммед вознесся на небо. Это самый священный город на Земле, символ веры и мира, был также городом террора, войн и кровопролития. Нет города в мире, где бы так часто гремели бои, и лилась кровь. Иерусалим пережил более 50 осад, 36 оккупаций и 10 разрушений.

Три религии — один город — три молитвы.

Святая земля…

Я чувствовал себя лучше после отдыха в Испании и решил, не теряя времени, посетить хоть одну экскурсию.

Сначала нас провели по Виа Долороза. Крестный путь — путь, по которому, по преданию, Иисус прошел, неся свой крест, от зала суда Пилата до Голгофы, где он был распят. Гид рассказал нам, что каждую пятницу в три часа утра по Виа Долороза проходит крестный ход, возглавляемый францисканцами. Огромная толпа, несмотря на раннее время, течет неторопливо по узким улочкам. У некоторых на плечах деревянные, с человеческий рост, кресты, у кого-то псалтыри. У каждой станции (всего их 14, из которых 9 указаны в Евангелиях и 5 относятся к преданиям) — остановка и прочтение главы из Евангелия.

Потом была Голгофа, точнее Церковь Гроба Господня, святая святых христианства, место распятия и гробницы, куда было положено тело Иисуса. Ее пять раз перестраивали. Она разделена между шестью религиозными общинами по статус-кво.

А потом нас отвезли к Стене Плача…

Еще в автобусе нам раздали бумагу и ручки:

— Напишите самое заветное желание…

Я не знаю, что написал Сэмюэль, но вид у него был очень серьезный. От духоты я почувствовал головокружение и подступающую тошноту. В прохладном автобусе мне полегчало, но слабость осталась. Написав свое желание, я стал смотреть в окно. Через пять минут мы вышли из автобуса, и гид продолжил рассказ.

— Западная стена это святая святых еврейского мира. Ее почитают как последнее, что осталось от Храма. Это часть стены, построенной в 20 г. до н.э. Иродом вокруг Второго Храма. Тит в 70 г. н.э. сохранил эту часть стены с ее огромными камнями, чтобы показать будущим поколениям величие римских солдат, сумевших разрушить такое огромное сооружение. При римлянах евреям запрещалось входить в Иерусалим. Однако при византийцах им разрешалось приходить раз в год в день разрушения Храма и плакать над рассеянием своего народа у руин Храма, поэтому эту стену называют также Стеной Плача. Обычай молиться у стены продолжался веками…

Стена составлена из громадных блоков. Перед ней большая площадь, разделенная на два сектора: мужской и женский. Я беру Сэмюэля за руку, и мы вместе подходим к свободному пространству у стены. В трещинах между блоков тысячи таких же бумажек, как у нас, они кучами лежат у ног. Тысячи желаний и просьб, молитв и обращений к Богу…

Наши две записки занимают свое место. На этом наша экскурсия заканчивается. Гид предлагает сразу поехать в отель или еще погулять. Я бы уже поехал, но большинство голосует за прогулку.

Два часа в этой духоте я не выдержу…

Чувствую приближающуюся дурноту: перед глазами уже мелькают темные мушки, а в голове все мысли заволокло туманом. Сэмюэль, встревожено наблюдавший за мной до этого, помогает мне дойти до ближайшего каменного крыльца с крутыми ступенями. Я сажусь на горячую шершавую поверхность, опираюсь локтями о колени и кладу сверху голову, дожидаясь, когда это полуобморочное состояние пройдет. Взгляд напряженно скользит по трещинам между плиткой, которой выложена улица, в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы сосредоточиться. В поле зрения попадают черные, остроносые туфли. По-видимому, они направляются к нам. Если это люди Фила, то я ничего не смогу сделать в таком состоянии. Значит, все это — смена внешности, постоянные переезды — было напрасно?…

Знакомый, язвительный голос с нотками удивления звучит над головой:

— Поттер?

Я резко вскидываю голову и тут же расплачиваюсь за это: внезапно перед глазами мутнеет, и я, не успев удостоверится, что это был не слуховой обман, теряю сознание…

* * *

В голове бессвязно мелькали обрывки воспоминаний: трещины, Иерусалим, Стена Плача, туфли и голос, — "Снейп." Облегчение захлестнуло меня, заставив на секунду прикрыть глаза. Следующим, что я увидел, были бледные тонкие пальцы, мелькнувшие перед лицом, и мою щеку обожгло пощечиной:

— Не смейте спать, Поттер.

Мне в голову пришла совершенно глупая мысль о том, что каждый раз при нашей встрече я вижу только какую-то его часть и уже не помню, как он выглядит полностью…

— Поттер, вы должны сопротивляться, если конечно, ваш ослабленный организм еще на что-то способен. Выбор за вами, но я намерен получить кое-какие ответы, прежде чем вы загнетесь от результатов собственной доверчивости и глупой опрометчивости, — сарказм, столь знакомый со школьных лет, теперь греет душу воспоминаниями о самых лучших годах моей жизни.

Я поворачиваю голову к нему, и у меня даже хватает сил выдавить:

— А я думал, что вы всегда мечтали дать пощечину Великому и Ужасному Гарри Поттеру.

Ухмылка на тонких губах и фраза, как удар под дых:

— Нет, я всегда хотел заполучить его в свою постель, — никаких эмоций, но, по-видимому, удивление у меня на лице написано крупными буквами, и он кривится:

— Поттер, это была шутка.

Я машинально отвечаю:

— Я уже не Поттер.

У него странное выражение лица:

— По законам магического мира ты можешь оставить себе свою фамилию, а так же дать ее своему ребенку.

— А где Сэмюэль? — спрашиваю я, только сейчас вспоминая подробности моей встречи со Снейпом.

— О ребенке я позаботился, — отвечает он. И я вдруг понимаю, что верю ему и доверяю, что, как я убедился на собственном опыте, не одно и то же.

Он складывает руки на груди и только сейчас я обращаю внимание на то, как он одет: все как всегда черное — рубашка с длинным рукавом, брюки и остроносые ботинки, которые я уже имел удовольствие наблюдать.

— Лучше называйте меня Гарри.

— Нет, все-таки ты точно — благородный отважный гриффиндорец. А то я, когда тебя увидел, засомневался, ты ли это.

— Пришлось изменить внешность.

— Пора переходить к главному, а именно к причине ва… твоего пребывания здесь, — он жестом руки обводит комнату. — Мисс Грейнджер любезно поделилась со мной информацией об удручающем состоянии твоего здоровья. Естественно, после того как узнала, что именно я создал это зелье для мужской беременности. Я был очень удивлен, когда узнал, что подопытным был ты, тем более разрешения на его применение я не давал, поскольку догадывался о том, что последствия будут… теперь это даже доказывать не надо.

— Подожди, подожди, — поднимаю руки, как бы защищаясь, — то есть ты хочешь сказать, что, во-первых, мой муж опробовал на мне новое зелье. Во-вторых, мое теперешнее состояние это его последствие. В-третьих, это ты создал это зелье. И, в-четвертых, тебе обо мне сообщила Гермиона.

Он кивает мне в знак согласия:

— Ты можешь подать на меня в суд, но тогда, кто вылечит тебя? Предлагаю тебе сделку: мое лечение на твое молчание и подтверждение на лицензирование в случае выздоровления.

Я не могу отказаться от такого предложения:

— Я согласен, но ты в курсе, что я скрываюсь от своего мужа и что это тянет с твоей стороны на укрывательство?

— У меня есть связи и, конечно, я в курсе. Я уже все продумал: я снял на чужое имя домик на побережье Франции. Я настаиваю, чтобы во время лечения вы жили там, а потом — это уже не мое дело.

Я с облегчением киваю — хоть какая-то передышка…

Он проверяет, как я себя чувствую, и впускает Сэмюэля. Сын косо смотрит на Снейпа и бросается ко мне на шею:

— Папа, папочка… — он начинает хлюпать носом.

— Малыш, успокойся, — я указываю на своего бывшего профессора и говорю. — Сэмми, пока папа болеет, будешь слушаться дядю Северуса.

Кидаю сердитый взгляд на Снейпа, который выражением лица подтверждает мои догадки, что он лучше добровольно пойдет собирать по соседям металлолом и макулатуру, чем будет отзываться на это обращение. Но мне плевать: они должны будут общаться, и я хочу, чтобы мой ребенок не боялся человека, которого я действительно уважаю и которому я благодарен и обязан по гроб жизни.

* * *

Следующее утро начинается с лекции Снейпа о причинах моей болезни:

— Я хочу, чтобы ты знал, почему это случилось, и, в случае чего, был предупрежден на счет последствий. Начнем с простого вопроса: ты знаешь, как работает созданное мною зелье? — и, не дожидаясь моего ответа, продолжает. — Глупый вопрос, понимаю, ты даже не удосужился спросить, как действует зелье.

— Да, и, представляешь, ни разу об этом не пожалел, — первая неловкость оттого, что мы на «ты» прошла не сразу. Я даже в мыслях еще называю его Снейп. Но мы оба — взрослые люди и по прошествии четырех лет разница в возрасте немного стерлась.

— А зря. Стоило. Хорошо, — продолжает он со вздохом, — попытаюсь объяснить более доступно. Это зелье вызывает в организме мужчины сильнейший выброс гормонов, причем женских гормонов, под влиянием которых происходят изменения на клеточном уровне и на подсознательном. Ты, наверное, заметил, что твоя реакция на ту или иную ситуацию изменилась? Хотя с твоей-то наблюдательностью ты мог и не обратить внимания. А изменения на клеточном уровне… появление матки и яичников и так далее. А теперь мы переходим непосредственно к твоей проблеме, — даже сейчас мне кажется, что он мой учитель, который читает мне лекцию. — После рождения ребенка меры по выведению гормонов из твоего тела не были приняты, что привело к тому, что они, по моим предположениям и расчетам, еще около трех лет вырабатывались как у здоровой женщины. То есть приживались в твоем организме. По прошествии этого времени выработка прекратилась сама собой, но женские придатки остались и начали потихоньку отмирать и разлагаться прямо в тебе. Естественно, воспаление усиливалось, и ты стал чувствовать недомогание. Необходимо ускорить процесс вывода ненужного из организма и потихоньку восстанавливать поврежденные органы. Хорошо, что вред им был нанесен магически — это легче будет вылечить. Зелье я уже разработал, с сегодняшнего дня начинаем лечение. Как только встанешь на ноги — переедешь во Францию, но, скорей всего, мне придется навещать вас два-три раза в неделю. Это будет зависеть от твоего состояния. Ты согласен со всем?

Мне осталось лишь покивать и задуматься над одной очень интересной мыслью: Снейп… заботится обо мне?

* * *

Через пять дней мы с Сэмюэлем переехали на побережье Франции и поселились в небольшом домике в пяти километрах от Ниццы.

Снейп сказал, чтобы мы даже не думали появляться в городе. Все продукты нам будет привозить он сам. И уехал.

Домик был в два этажа. Отделанный снаружи камнем, он почти сливался со скалой позади. Море было в двадцати шагах, и ночью я часто прислушивался к его тихому шепоту. На втором этаже находились наши спальни и ванная, а на первом — гостиная и кухня с небольшой кладовкой. Комнатки светлые и небольшие были обставлены скромно, но со вкусом.

Поначалу я почти не мог передвигаться и большую часть времени проводил лежа на диване в гостиной, развлекая Сэмюэля. Читал ему вслух, рассказывал сказки, рисовал цветными карандашами. Мы много болтали, иногда ни о чем, а иногда о будущем, и я всегда в душе слегка побаивался этих разговоров. Может, потому что не знал ответов на его вопросы, а возможно знал, но просто скрывал это даже от самого себя.

Очень часто мысли крутились около разговора со Снейпом, который произошел через два дня после того, как я попал к нему:

— Зачем ты это делаешь?

Снейп слегка наклоняет голову к левому плечу, смотря мне в глаза своим непроницаемым взглядом, оценивающе, раздумывающе:

— Мой ответ что-нибудь изменит?

Я пожимаю плечами — с этим человеком иногда просто невозможно разговаривать нормально.

— Поттер, вы действительно не понимаете? — он презрительно щурится, глядя на меня.

— По-моему, мы перешли на «ты».

— Я косвенно виноват в том, что с тобой случилось.

— И только ради того, чтобы искупить свою вину передо мной, ты согласен терпеть меня, лечить и ухаживать, да еще присматривать за Сэмюэлем? Никогда не поверю.

Он морщит нос, и складки у его рта становятся отчетливо видны.

— Вряд ли ты поймешь, но он задел мой профессионализм, поставил под удар мою репутацию.

Понятно, а что ты ожидал услышать, Гарри? Признание в вечной любви и рассказ о том, что он с детства мечтает стать твоей нянькой? Хотя я ожидал чего-то подобного, ощущение недосказанности щекотало ноздри. А теперь стоит посмотреть на все происходящее глазами Снейпа: зелье используют без его ведома на его знакомом, последствия непредсказуемы, в случае удачи Фил мог присвоить себе открытие, а в обратном — свалить все на Снейпа. И все труды прахом, возможно, он прав. И я могу его понять.

— Единственное чего я не понимаю, так это твоей осведомленности обо всем, что меня касается.

— Знаешь, мне кажется, что ты меня провоцируешь, — хм, возможно я даже сам не отдаю себе в этом отчет. — Когда мисс Грэйнджер связалась со мной и обо всем рассказала, я решил проверить достоверность информации. У меня есть хорошие источники и связи. Тем более, я не начинаю какую-нибудь авантюру, не разузнав о ней и не продумав все шаги. Я ответил на все твои вопросы?

— А можно еще один?

— Уже получается два, — усмешка искажает невозмутимые черты.

— Ты подобрал меня в Иерусалиме два дня назад, и, только я очнулся, сразу предложил план действий и свою помощь… — сформулировать вопрос, крутившийся в голове, я не смог и только напряженно ожидал ответа, надеясь, что он догадается, о чем я.

На его лице появляется нечитаемое выражение: смесь ярости, жалости и насмешливости. Снейп рявкает, да так, что моя голова непроизвольно вжимается в плечи:

— Поттер, ты совсем придурок?! Да тебе жить от силы месяца два оставалось без моей помощи! — и он стремительно покидает комнату. А мне остается удивленно хлопать глазами ему вслед.

И вот сейчас на меня все чаще накатывают вопросы, на которые мог бы дать ответы Снейп, но вряд ли он станет это делать. Например, зачем он в действительности возится со мной? Или причина, которую он назвал, главная? Откуда он столько знает обо мне? Откуда у него столько связей и денег? Чем он еще занимается в свободное время кроме своих зелий? У него есть кто-нибудь? А может это зелье предназначалось этому кому-нибудь?..

* * *

Он протягивает мне очередное зелье из тех, что я пью ведрами

— Это зелье для выработки мужских гормонов, женские перестали вырабатываться, но чтобы гормональная система вернулась к прежнему ритму работы, нужно ей помочь, а то она восстановилась бы лишь года через полтора, а тогда тебе это уже бы не понадобилось.

Последнее время я стал чувствовать себя немного по-другому, чем раньше: некоторые совершенные ранее мной поступки вызывали удивление, некоторые раздражение. В голову пришла простая мысль, которую я озвучил вслух:

— Мне нужно проконсультироваться с адвокатом.

— Поздновато тебе пришла в голову эта умная мысль.

* * *

Адвокат смотрел на меня с жалостью. С недавних пор я стал ненавидеть это чувство, особенно если оно направлено на меня.

— Сэр, я ничем не могу Вам помочь. Вам нужно было обратиться к нам намного раньше: при получении первых побоев от мужа, в крайнем случае, во втором, но теперь нет никаких доказательств подтверждающих Ваши слова.

Я протянул ему повестку о намечающемся разбирательстве в суде. Дело о разводе будет слушаться через месяц. Он быстро пробегает глазами по строчкам и, чуть нахмурив брови, делится своими соображениями:

— Скорей всего это приманка. Если все то, что Вы мне описали, правда, то он хочет выманить Вас, заставить появиться.

Я согласно киваю головой, Снейп сказал тоже самое.

* * *

Благодаря помощи Снейпа, я быстро поправляюсь. Прошла только неделя, а я уже сам спокойно передвигаюсь по домику и справляюсь с домашними заботами, но с прибавлением сил я чувствую, что мне чего-то не хватает, и не могу понять чего: действий, ощущения свободы, простой дружеской поддержки, или чего-то еще? Какая-то неудовлетворенность гложет меня. Я совершенно запутался.

И Снейп.

В последние дни он почти не разговаривает со мной и, как мне кажется, избегает меня, насколько это возможно в сложившейся ситуации. А иногда у меня такое ощущение, что я прокаженный: при очередном принятии зелья наши пальцы соприкоснулись на стакане, и он дернулся, точно его током ударило. Ему что настолько неприятен я во всех проявлениях? Стакан вдребезги, а он и глазом не моргнул. Отмерил еще одну порцию, поставил на стол лекарство и отошел к окну. Нет, я совершенно отказываюсь понимать этого человека!

Он почти перестал язвить, но теперь меня это уже не радует.

Скорее настораживает.

А его отношения с Сэмюэлем вообще ставят меня в тупик. Мой сын слушается Снейпа беспрекословно, чего даже со мной не было, а мой бывший учитель ни разу не отпустил в его сторону язвительного комментария.

Они точно хотят свести меня с ума!

* * *

Обстановка в доме накаляется. Снейп ведет себя, на мой взгляд, нелогично. Его перепады настроения стали настолько непредсказуемы, что даже семь лет его истязаний уже не помогают.

То он орет на меня по поводу и без: вставать мне можно только ненадолго, выходить из дома только с ним, питаться нужно согласно диете, не забывать пить лекарства… Он становится похож на профессиональную няньку: это повышенное внимание к моей персоне, от которого я отвык за четыре года спокойной жизни, меня раздражает. То он пугающе спокоен и задумчив: сядет в кресло в углу комнаты и, сверкая темными глазищами, следит за каждым шагом, и это меня раздражает!

Снейп очень похудел, а выглядит еще похуже меня во время болезни. Глаза ввалились, под ними синяки, скулы заострились, нос еще больше стал заметен. Короче говоря, скоро его выхаживать придется, а не меня.

И у меня появилась еще одна проблема. Обычно в таких случаях добавляют маленькая… Ну не скажите! Я стал похож на шестнадцатилетнего подростка, мучающегося от спермотоксикоза! Кошмар! Этот период моей жизни был довольно неприятным, но я справился. И больше не хочу повторения! И я совершенно в недоумении, что так могло повлиять на мой организм? Лекарство? Долгое вынужденное воздержание? Или выздоровление? Отсутствие личной жизни? Вопросы, вопросы…

Когда мне пришлось три раза подряд прибегнуть к помощи своей руки за одну ночь, я, поборов смущение, все-таки обратился к Снейпу. Он слушал мою признание с каменным лицом, усиленно разглядывая стенку за моей спиной. А потом ухмыльнулся и, все еще не глядя на меня, заявил:

— Придется тебе, Поттер, пока обходится своими силами. В целях конспирации…

Мне показалось или в его голосе мелькнули довольные нотки? Я чуть не заскрипел зубами:

— Кажется, я задал вопрос о другом. Придется мне повторить для особо узколобых: «Почему это происходит со мной?», а не «Что мне с этим делать?»

— Да ты, Поттер, еще и язвить умеешь? Ну, просто день чудес и сюрпризов, — он неуловимо быстро меняет интонации, и вот уже он весь погружен в поставленный вопрос. — Возможно, конечно, и зелье, но раньше таких побочных эффектов не наблюдалось…

— Раньше? А я думал, что первый на ком это зелье пробуется…

Я замолкаю под его тяжелым взглядом:

— Знаешь, Поттер, иногда мне кажется, что ты повзрослел, что годы изменили тебя, чуть не сказал, прибавили мозгов, но пару таких глупых фраз возвращают меня на землю, где ты всего лишь тупой гриффиндорец! Естественно, проверка зелья была многоступенчатой: сначала маглы в темницах Воландеморта, потом маги, а потом лишь я испытывал его на себе.

— А зелье для мужской беременности вы тоже на себе испытывали?

— Нет, здесь ты первый и пока единственный. Ну, хоть в чем-то!

Я сжимаю челюсть и отвожу взгляд. Не хочу с ним спорить, не хочу. Иначе мне не получить всех ответов. Он, видимо, ощущает мое нежелание ссориться и продолжает как ни в чем не бывало:

— Так, а если это не зелье, то, что же… — у него между бровей залегает глубокая морщинка. Сколько ему лет? Сорок? — Только если это не…

— Что?

— Мне нужно кое-что для начала проверить, Поттер.

— Но у вас хоть догадка появилась?

— Да, но пока я ее не проверю, вы о ней не узнаете.

Мерлин! Спорить со Снейпом все равно, что о стену подземелий биться головой!

Перевожу тему во избежание конфликтов:

— Скажите, а как вы управляетесь с Сэмюэлем? Он слушается вас, чего даже иногда со мной не бывает.

Он чуть щурит глаза, будто увидел в моих словах угрозу:

— Скажем так, я использовал грязный слизиренский прием.

Мне до гоблинов интересно! Я вопросительно поднимаю брови.

— Я заключил с ним договор.

Наверное, мое лицо лучше слов выражает мои эмоции.

Он довольно усмехается:

— Он посчитал, что здоровье его отца равносильно исполнению моих просьб без капризов и лишних вопросов.

Я в ступоре! И как прикажете воспринимать человека, манипулирующего твоим ребенком обещанием сохранить твое здоровье!

* * *

Море и небо. Сколько раз в день я его вижу? И каждый раз замечаю что–то новое. Вот сегодня, например: вдалеке на горизонте белеет дымкой кусочек земли. Никогда раньше я его не замечал, наверно потому, что он сливался с облаками, а сегодня небо настолько чистое светло-голубое, что почти сливается с водой. А еще я вспомнил, что если плыть налево от берега, можно попасть в Италию. Я всегда мечтал побывать там…

Так и проходят мои дни: тоскливо и в ожидании чего-то. Заботы о Сэмюэле — вот, пожалуй, единственное, что заставляет меня осторожничать, а так бы давно уже сбежал в город, мне нужно проветриться.

Но вместо того я сижу на белом песке и рассматриваю ракушки и камни вокруг. Скоро должен появиться Снейп. Что не прибавляет мне оптимизма. Ну, только если чуть-чуть…

Мерлин! Я уже готов наброситься на Снейпа! Точно сперма в голову ударила. Все, пора завязывать с размышлениями, а то они меня точно куда-нибудь не туда заведут!

В данный момент меня больше беспокоит другая проблема: Фил. Слишком долго от него нет никаких “приветов”.

Это настораживает.

Я уже от скуки готов встретиться лицом к лицу с мужем!

Медленно поднимаюсь с уже начавшего остывать песка и бреду к дому, загребая его сандалиями, стряхивая отчаянно цепляющиеся за меня песчинки.

Настроение какое-то мрачно-подавленное. Тревожное. Безнадежное.

Как Снейп. Я вижу его два раза в день по три часа, но понятней и доступней этот человек не стал. Но есть какая-то прелесть в его молчаливом понимании, в его резких замечаниях, в его показной холодности.

Я захожу в дом и иду на кухню, чтобы приготовить чай. Пока кипятится вода, я залезаю на табурет с ногами, опираюсь затылком о стену и разглядываю пейзаж за окном. Именно в этой позе застает меня Снейп. Не говоря ни слова, он заваривает чай и разливает его по чашкам. Он не зажег света, и постепенно, с убыванием жидкости в наших чашках, в комнате темнеет.

— Ты что-то узнал, — я первый прерываю наше взаимное молчание.

— Поттер, ты подписывал брачный договор?

— Эээ… да, наверное, а что? — не помню, хоть убей, но совершенно не понимаю, к чему это он завел речь о моем брачном контракте.

— Ты не помнишь точно?

— Нет.

— Значит, все еще хуже, чем я думал.

— Не томи меня, Снейп!

— Кажется, я не давал тебе разрешения орать на меня.

— Снейп, пожалуйста, у меня и так нервы на пределе…

— Сэмюэль спит?

— Да, а что?

— Нет, это я так… Вот, что я узнал…

Назвать мое состояние после рассказанного Снейпом шоком, не сказать ничего. Я раздавлен правдой, я ею сокрушен. И в тысячный раз я задаю себе два вопроса: «Неужели в наших отношениях с Филом не было ничего настоящего?» и «Как я мог быть так слеп?»

* * *

Снейп уходит, оставив меня погруженным в раздумья. Я раздавлен собственной слепотой, но готов бороться. С Филом, с судьями, с собой. С целым миром, если это потребуется.

Слышится стук в дверь.

Снейп?

Но он обычно не стучит. Настороженно прислушиваюсь. Дверь распахивается в тот момент, когда я выскакиваю из кухни.

Фил.

Мерлиниморганаивсеобитателиволшебногомира…

Он ухмыляется и, растягивая гласные, говорит:

— Привет милый.

Не могу ответить ему тем же. Кидаюсь к лестнице, ведущей наверх. Но он перехватывает меня на середине прихожей и, повалив на пол, выдыхает в ухо:

— Попался.

Кажется, его это все развлекает.

Я пытаюсь выскользнуть из его каменного захвата, но он тяжелее меня.

— Папа?

Гриндевальд! На самой верхней ступеньке стоит Сэмюэль. Видимо он проснулся от шума нашей борьбы. Одной рукой он трет глаза, а второй держится за витые перила. Я чуть приподнимаю голову над полом, на большее нет сил, и хриплю:

— Малыш, помнишь, о чем мы говорили? Так вот сделай, что просил папа…

В его комнате на тумбочке рядом с кроватью стоит стеклянный шарик с домиком и блестками — портключ, который дал нам Снейп “на всякий случай”. Но Фил надавливает мне на горло локтем и перебивает:

— Сэмми, разве ты не хочешь поздороваться и обнять меня?

— Ты плохой! — Сэмюэль явно не вовремя решил донести это до свого второго папочки, потому что локоть Фила грозит сломать мне шею, если до этого я не задохнусь.

— Настраиваешь против меня ребенка? — кажется, он разозлился.

Я начинаю выкручиваться из-под него, потому что перед глазами от нехватки воздуха мелькают черные мушки. Фил одной рукой удерживает мои руки, а пальцы второй цепко впиваются в подбородок. Он пытается меня поцеловать, но я кусаю его за нижнюю губу, одновременно пиная коленом в пах. Он скатывается с меня, чертыхаясь, а я, не теряя времени, вскакиваю и несусь вверх по лестнице к Сэмюэлю. Видимо мой муж считает, что мы в западне и не особо торопится, а зря.

Он всегда недооценивал меня. Сэмюэль крепко обхватывает меня ножками и утыкается носом в подмышку. Я позволяю себе на секунду погрузиться в это незамысловатое проявление любви со стороны своего ребенка.

— Сэмюэль, — я должен сказать ему это пока у нас есть передышка, — пообещай мне, что если папа догонит меня, ты сам доберешься до портключа и отправишься к дяде Северусу.

Он смотрит мне в глаза, и я читаю в его взгляде понимание всего того, что происходит и боль. У меня ноет сердце, и этот взгляд — царапина по нему. Сколько еще придется ему быть между нами, терпеть ссоры и ругань… и я начинаю сомневаться в правильности своего выбора…

— Обещаю, папочка, — шепчет он и добавляет, — я люблю тебя.

“Вот ради чего все это”, — мелькает мысль, и я несусь в спальню Сэмми.

Позади слышен топот Фила. Быстро этот козел оклемался, ничего не скажешь! Спальня сына самая последняя по коридору, и я надеюсь успеть добежать до портключа раньше, чем Фил нас догонит. Но, видимо, мои мольбы не были услышаны. Я снова оказываюсь на полу под тяжестью Фила. Слава Мерлину, Сэмюэль по инерции скользит почти до самой комнаты. Он тут же поднимается и смотрит на меня. На его лице я читаю нерешительность и сомнение и шепчу:

— Давай, малыш.

И он скрывается в комнате. А я один на один остаюсь с разъяренным мужем.

* * *

Знаете, Фил не так глуп, как я предполагал. Он еще тупее. Он догадывается об исчезновении сына только через пять минут. И тут же применяет на мне свои методы убеждения, чтобы я сказал правду. В детской уже не осталось стены, с которой бы не познакомился мой затылок. Грубая сила на первом месте, муженек? Губы не шевелятся: они распухли и кровоточат. И, по-моему, сломано три ребра. Хотя не могу сказать точно. Не то, чтобы я не пытался сопротивляться, но, учитывая разницу между мной и моим мужем, это были довольно бестолковые попытки.

Я начинаю захлебываться кровью, а этот кретин все продолжает лупить меня по ребрам и повторять один и тот же вопрос:

— Где мой сын?

Ему не надоело?

Я уже почти со всеми попрощался и прощения у всех попросил, когда вдруг все неожиданно прекратилось. С трудом разлепив веки, я увидел… Ну, конечно, кого еще я мог увидеть?.. Снейпа, мать его…

Сползаю по стене и опять теряю сознание — мне уже самому надоедает…

* * *

В этот раз возвращение сознания не столь приятно: в горло вливается какое-то зелье, и я им давлюсь. Прокашлявшись и почувствовав себя лучше, наконец-то осматриваюсь. Не ожидал…

Сиреневый ковер, бледно-голубые стены, пастельно-желтая софа и этажерки с книгами. Ну и Снейп. Слава Мерлину, во всем черном, а то я уже решил, что с ума схожу!

Он, как всегда, чем-то недоволен…

А я вот полностью всем доволен: лежу на мягком диванчике, тихо, тепло, уютно, психованных мужей в радиусе пяти километров не наблюдается…

Что еще нужно для счастья?

— Поттер?! — кажется, он разозлен — обычно он меня Гарри зовет. Нет, сегодня точно не мой день: кричат все на меня, ругаются. — Я хочу знать, что произошло?

Он что тупой? Чуть вслух не сказал…

— Вот муж на огонек после вас заглянул… — я специально подчеркнул слово «вас».

Он намек понял и сразу ощетинился:

— За мной хвоста не было.

— Верю, — видимо мой тон сказал все за меня.

Кажется, он зарычал. Рычащий Снейп… хм… может у меня галлюцинации?

— Снейп, он тебя видел?

Молчание. Понятно тогда, почему он такой агрессивный.

Я благоразумно решил перевести тему:

— И где мы теперь?

— В коттедже недалеко от Лондона.

— А не слишком рискованно?

— Во-первых, — о! узнаю этот тон со школы, — здесь они меньше всего ожидают нас найти, а во-вторых, дом зарегистрирован на моего знакомого адвоката.

Я замечаю, как он разглядывает мою шею и чуть хмурит брови.

— Жаль, с меня сейчас нельзя снять побои.

— Можно, — шуток он видимо патологически не понимает, — но нужно ли…

И тут я вспоминаю его появление:

— А как ты так быстро… мм… пришел мне на помощь?

Он еле смог не скривиться от формулировки вопроса:

— В этом доме были настроены следящие чары и, когда Сэмюэль переместился сюда, они дали мне знать, что в доме кто-то есть, я через десять минут аппарировал сюда но, обнаружив только ребенка, решил что тебя нужно вытаскивать, хотя бы по кускам…

И еще говорят, что у меня отсутствует чувство юмора!

* * *

Я откровенно скучаю, сидя на кухне.

Приемник, стоящий на холодильнике, что-то необременительно бормочет, в то время как я пытаюсь провести очередной самоанализ. Что у нас на повестке?

Муж.

Даже думать не хочется на эту тему. Но, как говорится, видимо, придется. Нужно копать под него. Снейп уже обещал помочь с разбирательством в суде, наняв лучшего адвоката.

— Знаешь, Поттер, а ведь я его чуть ли не единственный поставщик. Я владею фармацевтической компанией по выпуску лекарств и зелий. Правда, он об этом не догадывался, когда нанимал меня для создания зелья для беременности.

И тут мне как в голову стукнуло, и я задал давно мучавший меня вопрос:

— А это зелье… оно было создано для кого-то конкретного?..

Он хмыкает:

— Ну и вопросы вас, Поттер, мучают. Кстати, насчет вопросов… У меня к вам один появился, но для начала посмотрите одно из моих воспоминаний.

Он, как волшебник, извлекает откуда-то из складок мантии думосбор и, опустив в него серебристую нить, приглашающим жестом подзывает меня ближе. Я прекрасно помню тот случай, когда без разрешения влез в его воспоминания, и он заставляет меня секунду колебаться, но я почти сразу же делаю шаг вперед.

Поверхность затягивает меня все глубже и глубже…

Комната в домике во Франции. Эти двое (Снейп и Фил) и я на заднем плане сижу, привалившись к стене. Видимо, уже без сознания. У Снейпа в руке предостерегающе поблескивает палочка, но мой муж, окрыленный легкой победой надо мной, всерьез Снейпа, как противника, не воспринимает. Ну и дурак!

Он не успевает и пальцем двинуть, как оказывается припечатан к стене недалеко от того места, где полулежу я. Сухощавое тело Снейпа вжимает его в камень и без всякой магии. Я, как и Фил, удивлен. Но мой муж не теряет надежды еще выкрутиться, а я вот уже крест на нем почти поставил:

— Сукин сын, как ты соблазнил Гарри. Ни рожи, ни кожи!

Я ошарашен его словами! Соблазнил? Снейп — меня? Ну не смешно ли? А вот Снейп спокоен и невозмутим как всегда:

— Совет на будущее, — шипит он в ухо Филу, — никогда не оскорбляй противника, который сильнее тебя.

И он резко дергает руку, которую удерживал за спиной Фила. Слышится противный хруст костей. Стон, который издает мой муж, жалок и отрывист. Снейп взмахивает палочкой, и вот рука уже в порядке.

— Знаешь, сколько раз я могу так сделать? Не более девяти, а потом кости просто-напросто перестанут срастаться в правильном порядке, и всего-то что мне нужно это один единственный ответик на очень простой вопросик, подум…

На этом воспоминание обрывается, и Снейп, не дав мне времени все осмыслить, задает вопрос:

— С чего бы это он взял, что мы любовники?

— Не знаю, странно все это…

— Вот и мне так показалось. И именно поэтому в тот момент, когда я ломал ему руку, я воспользовался облегченной формой легилименса. Заметил очень интересную деталь в его воспоминаниях: над его памятью кто-то поработал, причем этот кто-то — маг высших уровней…

— Подожди. Вопрос первый, почему ты взломал его мозги именно в тот момент, когда ломал руку; а второй, что значит маг высших уровней?

— Физическая боль у таких магически слабых субъектов, как он, ломает сначала ментальную защиту и лишь потом человека. Высшими уровнями владеют не многие маги, а точнее на данный момент их вообще единицы: Дамболдор, ты да я, да Флитвик, ну и еще пару человек я еще смогу привести в пример. Ну, так вот, скорей всего твоему мужу подкинули идею о том, что мы любовники…

— Но зачем?

— Вот это пока и не ясно…

Сын.

Здесь вообще отдельный разговор. Все эти головокружительные погони и игры в тайных агентов совершенно отдалили нас. Он перестал рассказывать о своих проблемах, о мечтах. Я пытался вызвать его на откровенность, как прежде, но он отделывался односложными предложениями и хмурыми взглядами. Видно было, что он обижен. А на что — и не понятно.

Хотя единственный выход из этого замкнутого круга неразрешимых вопросов довольно прост: поставить себя на его место. Хм… как все это должно выглядеть в глазах пятилетнего ребенка?

Отец бьет отца (или мать? Интересно, кем он меня считает?), потом это бесконечное напряжение, настороженность. Я очень отдалился от него, почти перестал интересоваться его проблемами. Я бы на его месте… обиделся, и, если это правда, то что-то нужно менять, потому что так дальше продолжаться не может. Я не хочу пополнить список своих потерь и сделанных ошибок еще и именем моего сына. Ради него я бросил все… Или все таки ради себя?..

Снейп.

С ним у меня… а ничего у меня с ним нет… Просто иногда я ловлю себя на том, что разглядываю его, что сравниваю с ним бывшего мужа. Просто он внушает доверие. Хотя и Фил поначалу его внушал, но это что-то другое. Может быть, просто изменился я? Раньше я бы с уверенностью сказал, что Снейп не поднял бы руку ни на кого. А после всего произошедшего… Я даже поставил бы свою жизнь на это, потому что теперь я вижу издалека всю подноготную людей. Не знаю, может это последствия детских психологических травм, или в свете последних событий у меня открылся третий глаз? Ухмыляюсь.

Все эти довольно грустные размышления привели к тому, что я решил написать письмо Рону и Гермионе, о том, что произошло за последние три недели. Они, наверное, очень волнуются.

Красочно описав все, что произошло, я задал Гермионе вопрос о том, нет ли у нее соображений насчет того, кто бы мог подкинуть моему непутевому муженьку идею о моей неверности. Ну, не смешно ли: он мне изменяет и при этом ревнует до потери сознания! ХА! Нет, не смешно…

Все это зашло слишком далеко, но я совершенно не понимаю мотивов мужа. Из-за чего он так бесится? Из-за ребенка? Ну, разошлись бы по-хорошему, мог бы и по шлюхам таскаться и ребенка видеть. Так нет, ему я зачем-то понадобился. Может это какое-нибудь предубеждение из детства, что у состоявшегося в жизни мужчины должна быть своя семья, дом и хранительница очага? Роль хранительницы очага, конечно, мне не очень подходит, но как-то же я справлялся… Нет, как-то это все странно, что до недавнего времени я был столь слеп и глуп. Может это какое-то зелье или заклинание. Я негромко хмыкаю. Да, накладываешь его на человека, и тот послушен и глуп, спокоен и приветлив. На Снейпа бы такое наложить… А от следующей мысли ухмылка сползает с моих губ… Значит это похоже на Империус?... Меня передергивает. Надо спросить у Снейпа.

Снейп, Снейп, Снейп… Все ниточки, связывающие меня с внешним миром, завязаны на Снейпе, и это слегка пугает. Похоже, что я теперь без него никуда, а это означает зависимость, которую я с недавних пор считаю слабостью и понимаю, почему так же думали слизеринцы. Фил показал мне, что доверие иногда может обернуться страхом, любовь — ненавистью, благодарность — бременем, защищенность — тюрьмой, святые обеты — цепью.

Я вдруг осознаю, что страшусь мысли о повторном браке, если, не дай бог, представится такая возможность…

Я действительно изменился.

Откладываю ручку и недописанное письмо, завариваю чай и, поставив две кружки и тарелку овсяного печенья на поднос, иду в комнату к Сэмюэлю. Эта квартира намного меньше домика на побережье и состоит всего из кухни, ванной и двух спален. Одна побольше с двуспальной кроватью — моя, а вторая более светлая и маленькая больше понравилась Сэмюэлю. Я не возражал.

Мальчик сидит на подоконнике и играет в магловский тетрис. Он чуть хмурится, завидев меня, и пытается сделать вид, что не замечает. Но я решительно ставлю поднос на тумбочку и сажусь на кровать.

— Сэмюэль, нам нужно поговорить, — я знаю, что ему нравится когда с ним обращаются как со взрослым, — насчет того, что происходит в последнее время.

Я похлопываю по покрывалу рядом с собой. И он нехотя садится на кровать намного дальше, чем мне бы хотелось. Я не знаю как начать:

— Я понимаю, что ты на меня обижен, Сэмюэль…

Он смотрит исподлобья…

— Возможно, в последнее время у меня было слишком мало времени для общения с тобой…

Он никак не выказывает своей точки зрения…

— Я хотел бы обещать тебе, что это скоро кончится, но пойми, я не могу, поскольку сам ни в чем не уверен…

Интересно, он у Снейпа не брал уроки по выдерживанию напряженных пауз и выведению из себя людей молчанием?

— Ты меня прощаешь?

— А ты меня так же любишь, как и раньше?

Я с облегчением вздыхаю, первый лед тронулся дальше пойдет легче:

— Конечно, малыш.

Он подтягивает колени к груди и обхватывает их руками:

— А ты найдешь скоро нового папу?

Я в замешательстве — какого он ждет ответа. Что я должен сказать: то, что думаю или то, что он хочет знать. Я вспоминаю, что когда-то клялся не обманывать хотя бы своего ребенка, поэтому говорю:

— Знаешь, Сэмми, мне кажется, что пока я не готов к поиску нового папы…

Я вижу облегчение на его лице, а в следующую минуту он кидается мне на грудь и тихонько бессвязно шепчет:

— Просто я подумал, что ты теперь будешь искать нового папу… а я не хочу… я люблю своего папу… и тебя… а вдруг он… тоже окажется плохой… а… — он поднимает голову и заглядывает мне в глаза, такие же зеленые как у него, — правда, ты посоветуешься со мной если найдешь нового папу?

— Конечно, малыш, — я глажу его по голове и чувствую, что в горле стоит комок.

Он засыпает у меня на руках, и я аккуратно, чтобы не разбудить его, выскальзываю из комнаты с подносом.

Ночь на удивление проходит спокойно: мне не снятся кошмары с Волдемортом, ни даже с мужем, и тем паче сны сексуального характера.

А утром разразилась гроза. Я только-только спустился на кухню и налил себе кофе, как в комнату влетел злой как сотня Волдемортов Снейп и начал кружить по маленькому помещению. Меня слегка подташнивает от его мельтешения. Вдруг он резко тормозит, зыркает на меня взглядом любящей тетушки Петунии и кидает на стол газету. Магическая, отмечаю я.

А потом беру ее в руки и читаю первую полосу…

Гоблинмерлинаподстоломвдетствеотимелиполучиласьморгана…

Со страницы на меня смотрит Фил. А, прочитав текст, я смеюсь: громко и истерично. Наверно поэтому Снейп смотрит с опаской и недоумением, а я думаю о том, что безумная мысль о ночи с ним может скоро исполниться. И снова смеюсь…

Кажется, я влип…

* * *

“Известный и всеми уважаемый Фил Стиччер обвиняет Северуса Снейпа в похищении мужа и ребенка, а также возможном проведении незаконных опытов над ними. Он не исключает версии, что они любовники…”

Этот заголовок стоит перед глазами, и я вспоминаю первый наш разговор на эту тему со Снейпом…

— Сэмюэль спит?

— Да, а что?

— Нет, это я так… Вот, что я узнал: на ваши фамилии в Министерстве есть брачный договор.

— И что? — я действительно не понимаю.

— Поттер, ты что, действительно не понимаешь, о чем я? — я пожимаю плечами, и он вздыхает, — у меня есть подозрения, что теперь уже не доказать, что он был подписан без твоего согласия, но это мелочи… Так вот, магические брачные контракты отличаются от обычных. Например, ты знаешь, почему в волшебном мире так либерально относятся к однополым связям?

Я недоуменно трясу головой, не понимая, куда он клонит.

Он удовлетворенно кивает и продолжает:

— Магическое общество вообще очень сильно задержалось в средневековье. Все браки оформляются по определенным законам, магический брачный договор несет в себе определенную связующую и обязующую силу. На случай измен там тоже есть пункт, например, когда кто-то нарушает его к другому супругу приходит уведомление об этом…

— Но ведь Фил изменял мне не один год! А я точно ничего не получал!

— Естественно, все не так просто, я не зря сказал, что здесь законы и правила определения “изменил” устарели: на имя жены раньше всегда записывали женщину, то есть уведомление приходило, если она вступала в половой контакт с мужчиной непосредственно. То же самое с мужчинами: они считались неверными только в том случае, если они спали с кем-то.

— То есть, если женщина делала кому-нибудь минет, это не считалось изменой?

— Суть ты уловил. В твоем же случае я подозреваю, что твой муж записал себя в графе жена, а тебя муж. То есть о его отношениях ты мог узнать только в том случае, если бы в сексе он был пассивной стороной.

Все интересней и интересней… Сколько еще сюрпризов ждет меня?

— Ты что-то говорил об обязательствах, которые накладывает брачный договор.

— Да, таковые имеются, — он задумчиво смотрит в окно, — насколько я помню в них входит частичная сексуальная зависимость от партнера, что ты испытал на себе, естественно пункт о разделе имущества скорей всего оформленный так, что в случае измены ты ничего не получишь, ребенок останется с тем родителем, который сможет обеспечить его в должной степени, при измене и разрыве брачного контракта сторона потерпевшая не может преследовать и наказывать супруга, поэтому я предлагаю тебе с кем-нибудь переспать, и ты должен быть сверху…

Тишину, повисшую в комнате можно пощупать.

— Ты ЭТО серьезно?

Наконец-то он смотрит на меня и раздраженно отвечает:

— Поттер, вы, что думаете, что сейчас самое подходящее время для шуток?

— Ну, мало ли, ваше чувство юмора всегда мне казалось… хм… странным (мягко говоря). К чему такая спешка?

— Брачный контракт связал вас магической связью, и он может чувствовать отголоски твоих самых сильных чувств, тем более, что, скорей всего, именно с помощью этой связи он преследует тебя.

Он молча сверлит меня взглядом, и мне становится неловко:

— Ну ладно, как только получится… — невнятно бормочу я.

Кажется, его этот ответ устроил, и он возвращается к меланхоличному разглядыванию пейзажа за окном.

— Кстати, недавно пришли полные анализы твоей крови. В ней обнаружено любовное зелье, на мой взгляд, неправильная дозировка которого, плюс изменения твоего организма и привели к побочному эффекту в виде частичного изменения сознания. Но факт остается фактом: данная разновидность любовного зелья вызывает привыкание и продолжительный эффект, оно в основном действует на мозг, медленно подменяя в нем настоящие чувства ложными, затмевая ваши желания и ставя на первое место объект любви…

Дальше я не слушаю…

Еще одна ложь…

Но мне уже все равно…

* * *

И вот мы оказываемся запертыми в двух комнатах, и меня разбирает смех всякий раз, как я вижу Снейпа. Зато он в последние пару дней, что мы тут обитаем, необычайно молчалив и спокоен, я даже не смог ни разу его вывести из себя.

Предсказуемо, какие мысли вьются у меня в голове, учитывая мою сексуальную активность или отсутствие таковой.

Я жду и одновременно боюсь разговора, который должен произойти между нами. Не знаю, с чего я это взял, но уверен, что это так.

Я вообще во многом себе лгу, может это хобби такое? Я жил самообманом большую часть жизни, скорее чужой ложью: сначала меня кормили байками Дурсли, потом Дамболдор, потом Фил, а потом я, привыкнув дышать этим ядом, уже не мог остановиться. Тем более на лицо была моя личная выгода: я врал себе, что Фил не может мне изменять до последнего, ради легкого марева обманного спокойствия, которое дарило мне привычную апатию. Я вообще человек, который с трудом меняет место жительства, работы. Но только в последние месяцы я стал осознавать, что я не жил до этого, а только спасался показной удовлетворенностью жизнью. Что для меня жизнь должна быть борьбой: с собой, с обществом, с миром, окружающим меня. Мне постоянно нужно к чему-то стремиться, кого-то любить и бороться за свое счастье. Иначе я медленно превращусь опять в жалкое подобие человека, живущего в карточном домике своей мечты. Я устал быть слабым и нуждающимся в защите, я устал быть тенью своего мужа, я устал закрывать глаза на его измены, я устал… Список я еще хочу и могу продолжать бесконечно.

Всю жизнь мне говорили, что можно (а точнее нужно) делать, а что нельзя. А я нарушал все правила и запреты, делал наперекор всем предупреждениям по-своему. Но вот, казалось бы, я свободен от чужих указаний и могу делать все что захочу… и ничего не хочется.

Я начинаю ловить себя на мысли, что скорей всего все мои отношения строились на вызове, на борьбе, на желании жить полной жизнью. Тот же пресловутый Фил был вызовом для меня, ведь он сделал вид, что не заинтересован в продолжении нашего знакомства, и что сделал я? Конечно, бросился его догонять. Вот и со Снейпом такая же история: он единственный человек в радиусе моей досягаемости и он не обращает на меня внимания. Мои действия? Раздразнить его, вывести из себя. Но, кажется, он понимает мои мотивы, он как будто видит меня насквозь и держится отстраненно, что распаляет мой азарт. Мне хочется узнать, что он прячет за маской апатии и безразличия, что скрывает на самом дне чернильных глаз. Я в последнее время приучил себя к самоанализу. Смешная штука, если вдуматься, но надо же чем-то голову занимать. И на свой же вопрос: «Я влюбился?», могу точно ответить: «Нет… скорее заболел…»

* * *

Обед проходит в молчании: я все еще погружен в размышления о том, имеет ли ко всему этому отношение Дамболдор, а Снейп апатично гоняет по тарелке макароны. Сэмюэль же, чувствуя напряженность между нами, предпочитает не вмешиваться. Я беззаботно соглашаюсь помыть посуду, попросив сына принести чистое полотенце на кухню. Он мчится в свою комнату, а Снейп молча удаляется в свою спальню на втором этаже (я предпочитаю спать с Сэмюэлем во избежание неприятных ситуаций), скорей всего, будет опять читать. Я напеваю себе под нос песенку, услышанную по магловскому радио: “Это больше, чем мое сердце. Это страшнее прыжка с крыши. Это громче вопля бешенного, но гораздо тише писка забитой мыши. Это то, что каждый всю жизнь ищет, находит, теряет, находит вновь. Это то, что в белой фате со злобным оскалом по белому свету рыщет. Я говорю тебе про любовь…”, в то время как намыливаю тарелки и подставляю их под упругую струю воды, смывая белоснежные шапки пены. Неожиданно на кухню залетает Сэмюэль. У него испуганное лицо:

— Папа, там дядя Северус… по-моему ему плохо, он поднимался, а потом вдруг упал и больше не двигался…

— Жди здесь, — он обиженно смотрит на меня, но я не собираюсь подвергать его опасности, если вдруг что-то случится.

Снейп лежит у нижних ступенек и не издает ни звука, я кидаюсь к нему. Нет, дышит, и только сейчас я понимаю, что от волнения у меня вспотели руки. От пересохшего горла комок нехотя отступил, давая мне наконец-то вздохнуть с облегчением. Я осторожно ощупываю его, вроде бы серьезных повреждений нет. Только на голове здоровая шишка. Поднимаю своего бывшего профессора на руки и несу в спальню. Он на удивление легкий. У меня на губах появляется усмешка. Н-да, картинка не для слабонервных: Гарри Поттер несущий на руках, как спящую принцессу, самого злобного учителя Хогвартса, это что-то с чем-то!

Снейп остается без сознания два часа, и мне это не нравится. За это время я успел обработать шишку у него на голове и получше его рассмотреть. Он был какой-то бледный, с синяками под глазами и бескровными губами, напоминая больше всего труп. Отправив Сэмюэля в свою комнату, я заварил себе чая и вернулся на наблюдательный пост возле лежащего на кровати Снейпа. Первое, что он сказал, очнувшись через два часа было:

— Пить…

Пришлось принести ему стакан холодной воды и напоить. Хотя он порывался самостоятельно это сделать, но, наблюдая, как он побледнел, хотя казалось уже дальше некуда, когда он садился на кровати, опираясь на подушки, я решил, что еще слишком рано для таких героических подвигов.

— Что случилось?

— Это вас не касается, — бесцветным голосом ответил он.

У меня чуть челюсть не отвалилась, и я неожиданно быстро выхожу из себя и начинаю орать:

— Это меня не касается? Вы понимаете, что вы говорите? Я живу с вами под одной крышей! Я от вас завишу, как ни от кого, а вы падаете в обморок, чуть не проломив себе голову, и заявляете, что меня это не касается? — я вдруг замираю на месте, нелепо застыв с поднятыми руками, и начинаю смеяться. — Снейп, вы случайно… не… беременны? — выдавливаю я между приступами веселья.

Он ошеломленно смотрит на меня и вдруг смеется. Теперь моя очередь смотреть на него ошарашено, раскрыв рот. А он просто покатывается со смеху.

— Да, Поттер, действительно, иногда легче рассказать вам о чем-то самостоятельно, чем пускать ваши размышления на самотек.

Отсмеявшись, он взглядом указывает на край постели, и я нетерпеливо устраиваюсь рядом с ним.

— У меня плохие новости, Гарри, — да, действительно плохие, если он назвал меня по имени, — ваш муж пытается найти нас через мою метку.

На осмысление у меня уходит пара секунд, и я непонимающе смотрю на него:

— Но как это возможно?

Он некоторое время молчит, будто пытаясь собраться с мыслями, а потом отвечает:

— Скорей всего ваш муж был Пожирателем Смерти.

— Я не верю тебе.

— Гарри, послушай, меня пытались призвать или обнаружить, я и до этого ощущал слабое покалывание в области метки, а сегодня она горела в лучших традициях Волдеморта, когда тот был нетерпелив. И я утверждаю, что такого эффекта можно было добиться только имея метку, а кому кроме него нужен я или ты?

— Я был его мужем пять лет, как получилось, что я не видел на его запястье знака?

— Есть маскирующие заклинания, действующие следующим образом: они скрывают от твоих глаз все, чего раньше ты не видел, то есть, если бы я применил их сейчас, моя метка осталась бы видна для тебя все равно…

Мерлин, во что я ввязался?

— Есть какой-нибудь способ избавиться от него? — в сердцах выкрикиваю я, и вдруг встречаюсь взглядом с его глазами. И я вижу в них ответ, который ни ему, ни мне не нравится, но он спокойно и четко говорит вслух только два слова:

— Сегодня вечером.

* * *

До вечера у меня уйма времени, и я устраиваюсь на моем любимом подоконнике в комнате Сэмюэля, наблюдая как тот рисует. Темные волосы сына отросли и мягко обрамляют его лицо.

— Что ты рисуешь? — спрашиваю я несколько минут спустя.

Он поднимает голову и смотрит на меня удивленными глазами:

— Море, хочешь посмотреть? — я согласно киваю, надеясь, что это отвлечет меня от тяжких размышлений.

Он радостно хватает лист, заламывая его уголок, и вскарабкивается мне на колени.

— Вот, смотри, это кораблик, — начинает он увлеченно рассказывать мне, водя по рисунку разноцветными пальчиками, — вот солнышко, это песок, а это пальма.

— А это что? — спрашиваю я, указывая на что-то коричневое на песке.

— Это черепаха, — он отчаянно вертит головой, и его вихры щекочут мне нос, — дядя Северус сказал мне, что оживит ее, и она будет ползать туда сюда, а еще я нарисую чайку, которая будет улетать вдаль…

Я удивлено вскидываю голову:

— Но ведь ему нельзя колдовать!

Лицо ребенка принимает виноватое выражение, и он шепчет:

— Ой, я забыл, он просил не говорить тебе и сказал, что это наш секрет… Ты же не будешь ругаться, тем более, он колдовал не палочкой, а руками…

Руками? И откуда Сэмюэль знает столько про волшебство? В голову настойчиво лезет мысль, что скоро и у него начнутся приступы стихийной магии.

— Ладно, малыш, все нормально, я не буду ругаться, — смысла в этом нет, особенно если нас при этом не засекли, значит опасности нет. Он нерешительно улыбается, и я думаю, что он больше похож на меня, чем на Фила. Это радует, не хотелось бы ненавидеть своего ребенка только из-за того, что он похож на человека сломавшего тебе жизнь. Так мы и сидим, прижавшись друг к другу на подоконнике, и молча смотрим в окно. Точнее на стекло, по поверхности которого дождь размазывает свои слезы и выстукивает какие-то шифрованные послания, потому что дальше ничего не видно. Зато в нем отражаются две пары зеленых глаз и бледные лица, чуть светящиеся в темноте сумерек.

— Ну, что, пойдем готовить ужин, — нарушаю я уютную тишину. Сэмюэль неохотно слезает с меня и, озорно улыбнувшись, мчится к двери, крича на ходу:

— Кто последний, тот не ест десерт!

* * *

Снейп к ужину не спускается, а у меня желудок сжимается от предчувствия, и в меня ничего не лезет. Мне остается наблюдать, как Сэмюэль аппетитно жует тушеные овощи. Никогда не любил овощи, бе! Чтобы немного успокоиться, наливаю себе красного вина и взглядом утыкаюсь в окно, возвращаясь к размышлениям над ситуацией, в которой мы все оказались.

…Я не отказываюсь от желания уложить Снейпа в свою постель, и мне все равно по какой причине это желание появилось, будь то реакция моего организма на воздержание или просто я действительно хочу Снейпа… Дело не в этом, а в том, что я хотел этого не так. Я понимаю Снейпа, скорей всего он чувствует себя загнанным в угол, как и я. Хотя нет, скорее он считает, что во всем виноват я. Действительно, он бы не ввязался в эту ситуацию, если бы не стал помогать мне. Я волнуюсь перед нашей вечерней “встречей”, и тысячи вопросов роем вьются у меня в голове. Как поведет себя Снейп? Что он будет говорить? И кем мы будем после этого? Или сделаем вид, что ничего не было? Интересно, а как целуется Снейп? И как я должен называть его в постели? Профессор? Снейп? Он вообще был когда-нибудь снизу? С его-то любовью контролировать ситуацию… Но если он еще… Мерлин, я не хочу причинить ему боль… Но он сам согласился пойти на это, и я думаю догадывается о том, что будет!

Я ненавижу такие безвыходные ситуации! Стал бы Снейп спать с тобой, если бы не опасность, которая висит над нами? Будь честен хотя бы с собой! Нет! Он вообще в твою сторону не смотрит…

А стрелки на часах все ближе к восьми…

А что делать с Сэмюэлем? Вдруг он что-то услышит? Или спросит, почему я ложусь спать не с ним? Я, конечно, думаю, что позже приду к нему, но… А до этого? А что если ему придет в голову узнать, куда это направился папочка? Видимо, все-таки придется зайти к Снейпу за советом.

* * *

Я осторожно стучусь в дверь спальни Снейпа. Сразу же слышится: “Открыто”. Как ни странно, Снейп совершено спокоен и невозмутим. Я обрисовываю свою проблему в двух словах, и он кивает, видимо в знак согласия.

— Да, я уже об этом подумал. Возьмите на столе сиреневый флакон и добавьте сыну в молоко пред сном, а потом подождите пятнадцать минут.

— Это сонное зелье? — спрашиваю я и, дождавшись его кивка, уточняю, — тогда почему пятнадцать минут? Обычно оно действует быстрее.

— Это более слабая версия для маленьких детей, идите.

Сэмюэль действительно засыпает через пятнадцать минут, а я иду в душ, может хоть он успокоит мои нервы. Да и ночь у меня будет сложная. В душевой влажно и на стеклянной дверце видны еще не высохшие капли воды. Значит Снейп здесь уже был. Не знаю почему, но меня это раздражает. Зло скидываю одежду и пускаю воду погорячей. Вода струями бьет по напряженным мускулам, прогоняя из них усталость. Я наконец-то расслабляюсь, мыслей не осталось, как и желаний. Стою так, пока кожу не начинает щипать, а в душевой становиться трудно дышать. Вылезаю и смотрюсь в запотевшее зеркало. Смазанная фигура в нем лишь отдаленно напоминает меня. Сердце екает при мысли, что я здесь слишком долго. Пора.

* * *

Я спускаюсь на кухню, чтобы утолить жажду внезапно нахлынувшую на меня. За окном туманно. И я чувствую, что мое сердце сжимается в ожидании. Я боюсь?..

Без стука открываю дверь, ведущую в спальню Снейпа. Он сидит в кресле, перебросив ноги через подлокотник и опираясь головой о ладонь, и читает.

— Секунду, дочитаю до конца абзаца, — как он может вести себя так непринужденно?

Я прикрываю дверь и, не зная куда сесть, подхожу к окну. За спиной слышится звук закрываемой книги и тихие шаги. Я оборачиваюсь и упираюсь взглядом взглядом в спину Снейпа. Он что-то ищет в прикроватной тумбочке. А потом оборачивается и смотрит на меня, вопросительно приподняв правую бровь:

— Вы хотите во мне дырку прожечь, Поттер? Давайте обсудим все детали нашего соглашения сейчас, во избежание недоразумений и расхождений во взглядах позже, — наше соглашение? — Во-первых, это, — пространный взмах руки, — вынужденная мера, необходимая для нашей безопасности, во-вторых, давайте сразу договоримся, что мы оба идем на это добровольно. В-третьих, все, что произойдет в этой комнате не должно повлиять на наши отношения за ее пределами, и, в-четвертых, я умоляю вас, Поттер, без лишних соплей и глупых самобичеваний. Вам все ясно?

Я киваю головой, чувствуя, как во мне закипает ярость. И здесь все по вашим правилам профессор? Любите когда все под контролем? Но сдерживаюсь от резких слов, о которых буду впоследствии сожалеть. Тем более, хоть кто-то в этой комнате должен вести себя как взрослый.

— Вот любрикант, — он протягивает мне небольшой флакончик, — надеюсь, вы еще помните, как это — быть сверху?

Ему что, нравится видеть, как его слова делают мне больно? Как злоба, проникая сквозь поры, рисует на моем лице маску ярости? Но я всего лишь киваю и беру флакон. Он усмехается и начинает раздеваться, а я заворожено наблюдаю за ним, боясь пропустить что-то важное. Вот вырез свитера приводит черные волосы в беспорядок, и он летит в кресло неаккуратным комком. А пальцы начинают освобождать маленькие пуговички на рубашке. Снейп поднимает на меня внимательный взгляд и язвительно шипит:

— Поттер, вы собираетесь раздеваться? А то, знаете ли, сексом не очень удобно заниматься одетыми.

Я будто скидываю с себя оцепенение и тянусь к краю футболки. Она повторяет путь свитера Снейпа, а я присаживаюсь на край кровати. Флакончик я кладу рядом с бедром и наклоняюсь, чтобы развязать шнурки кроссовок. В комнате не слышно больше никаких звуков, кроме шороха одежды и поскрипывания кровати от моей безуспешной борьбы с кроссовками. В моем поле зрения появляются две ноги, и недовольный голос их обладателя заставляет меня оторваться от этого увлекательного занятия.

— Что, Поттер, даже развязывать шнурки разучились? — Снейп легко опускается рядом со мной и смотрит на меня взглядом полным высокомерия и пренебрежения. “Знаете, это не самая лучшая линия поведения с человеком, который будет через пару минут тебя трахать”, — с мрачным сарказмом думаю я. Внезапно он встает на колени рядом со мной, и его тонкие пальцы с легкостью справляются со шнурками. Он сдергивает с меня кроссовки и с брезгливым выражением лица поднимается:

— Надеюсь, дальше вы справитесь сами, Поттер?

Я чувствую, что краснею, сам не понимая от чего. То ли от Снейпа, стоящего передо мной на коленях, то ли от оскорблений, которые сыплются сегодня на меня как из рога изобилия.

Я выпрямляюсь, стянув с себя штаны вместе с трусами, и застываю на мгновение, ошеломленный увиденным: Снейп стоит возле края кровати, опираясь на него одним коленом и чуть прогнувшись, задумчиво рассматривая узоры на покрывале. Худое бледное тело, спина, покрытая старыми шрамами, четко выделяющаяся линия ребер, вьющиеся волосы по всему телу и маленькая родинка над левой ягодицей. Он поворачивает ко мне голову:

— Вы все, Поттер? Поторопитесь, а то скоро утро наступит, — он встряхивает головой, отбрасывая волосы с лица. — Поттер, ну что вы застыли, я ж так состарюсь, пока вы начнете.

Он опускается на кровать, опираясь на локти, смотрит мне в глаза через плечо:

— Надеюсь, такая поза тебя устроит? — ненавижу, когда он говорит гадости.

Я делаю шаг к нему и кончиками пальцев нежно касаюсь той родинки, которая одним своим видом заставила что-то в моей душе перевернуться и почувствовать щемящую нежность. В голове билась одна мысль: я хочу его всего — с этими шрамами, о которых он никогда не расскажет, с его язвительностью, с этой родинкой… Я хочу не только его тело, но и его душу, что плещется в бездонных глазах: то холодным презрением, то надменностью… Я почувствовал, как возбуждаюсь. Кожа Снейпа была прохладная и прозрачная, словно матовое стекло. Он дернулся от моих пальцев, словно от удара хлыста, и обернулся с выражением брезгливости:

— Поттер, заканчивайте свои телячьи нежности и приступайте к делу, я вам не собака, чтобы меня гладить…

Это стало последней каплей гнева, переполнявшего меня, гнева, который в последние дни находил истоки в моем постоянном напряжении и моральном истощении. Я прижался к нему всем телом, грубо оттягивая его голову за отросшие за месяцы волосы, и зло прошептал:

— А как ты хочешь, Снейп? Вот так, — я слегка прикусил его мочку и спустился к шее, — или вот так, — я провел языком по его шее, оставляя влажный след на ней. А потом слегка подул на него, наблюдая, как шея Снейпа покрывается мурашками. — Или вот так, — я вцепился в кожу на лопатке, обжигая ее укусами. Надавил на плечи, заставил Снейпа прогнуться еще больше и опуститься головой на покрывало. Едва смазав свой член любрикантом, приставил головку к судорожно сжатому отверстию и толкнулся в него. Я видел, как бледные пальцы сжали покрывало, но это была единственная реакция на мои действия. И волна разочарования и гнева смела мой контроль подчистую. Я стал вбивать это непокорное тело в кровать, в бессильной злобе шепча пустые слова:

— Тебе так нравится, Снейп? Так тебя трахали твои дружки Пожиратели Смерти? Или может это был какой-то конкретный человек? Может Малфой? Старший или младший? — его молчание и полное бездействие распаляли меня еще сильнее, — скажите, профессор, а вы когда-нибудь мечтали сделать это со мной? Или с кем-нибудь из учеников?

— Поттер… — полурык, полустон.

Я поменял угол своих толчков, с удовлетворением заметив, что это понравилось Снейпу, и он начал возбуждаться. Мои движения становились более резкими, судорожными, я был на грани, когда почувствовал, как Снейп сам толкается мне навстречу, и я кончил, глухо застонав и уткнувшись ему в плечо.

Не успел я опомниться, как оказался лежащим на спине, а Снейп смотрел мне прямо в глаза с ненавистью и неудовлетворенной похотью:

— Сейчас, Поттер, ты наглядно узнаешь, как люблю я.

Он крепко сжал мои лодыжки одной рукой и высоко их задрал, другой рукой растягивая меня. Я выгнулся под его руками: боль от растянутых связок в сочетании с его пальцами внутри меня, ласкающими простату, оглушила меня, и я мог лишь всхлипывать и попытаться несильно вырываться из его захвата. Он без предупреждения заменил пальцы членом, но лодыжек не отпустил, лишь чуть ближе наклонился ко мне. Я чувствовал, как его волосы хлещутся по моим ногам при каждом его толчке. А когда его рука сжала мой член, я начал метаться под ним, не осознавая, что делаю и что мне сейчас важнее — двигаться в унисон с ним или не двигаться вообще, во избежание серьезных повреждений. Я боялся открыть глаза и увидеть ненависть, направленную в мою сторону, я смутно осознавал, что теперь вряд ли могу рассчитывать на что-то большее с его стороны, чем презрительные взгляды. Но когда он пару раз проводит по моему члену, я кончаю так сильно, как никогда в жизни, с его именем на пересохших губах.

— Северус…

Вскоре он, обессиленный, скатывается с меня и застывает на другом краю кровати. Я не без усилий сажусь и не знаю что сказать. Прости? Глупо, поздно и бессмысленно. Что сделано, то сделано? Разводить философские беседы у меня нет сил. Но тут хриплый голос Снейпа выводит меня из раздумий:

— Убирайся.

— Что?

— Я сказал, пошел вон, Поттер! — его голос холоден и хрипл.

Я свешиваю ноги с кровати и в последний раз пытаюсь ему объяснить:

— Давай поговорим…

— Нет, выметайся!

Я медленно собираю раскиданную одежду и иду к двери. Последний взгляд на растерзанную кровать: Снейп лежит без движения, ладонью прикрывая глаза, еще секунда и перед моими глазами лишь неровный косяк и серая поверхность двери.

* * *

— …Мистер Поттер, по решению суда ваш брак с мистером Филом Стиччером расторгнут. В ходе расследования выявлены грубые нарушения закона Филом Стиччером, за что он приговаривается к конфискации имущества и изгнанию в магловский мир без возможности подачи апелляции в ближайшие семь лет. Мистер Гарри Поттер лишается родительских прав так как не имеет средств к существованию, — я стою очень близко к столу и поэтому не видно, что чтобы не упасть, я держусь за него белыми от напряжения пальцами. Но видимо выражение лица меня выдает, и Гермиона накрывает мою руку своей и чуть пожимает. Я не хочу видеть ее глаза, в которых плещется жалость, потому что это лишит меня последних сил. Хорошо, что Сэмюэля в зале нет. Судья берет какую-то бумажку, которую судебный пристав суетливо положил ему на край стола. — Право опеки передается… Северусу Снейпу.

Что?! Я резко поворачиваюсь и пытаюсь найти в зале его бледное лицо, но, по-видимому, он не удостоил своим королевским присутствием заседание суда, на котором лишил меня моего ребенка! Как он мог! Не прошло бы и месяца, как я смог бы добиться возвращения родительских прав. Что он опять задумал? Какую игру он ведет? Я не слышу, что дальше говорит судья, думая о том, где мне искать Снейпа.

* * *

Последние две недели я провел все в том же маленьком домике недалеко от Лондона. Без Снейпа, он теперь редко к нам наведывался. Я пытался поговорить с ним, но каждый раз, когда речь заходила о той ночи, он резко обрывал меня, говорил какую-нибудь гадость и уходил. Взгляд при этом у него становился какой-то отстраненно-пустой. Может, он просто не хотел задумываться, вспоминать, может он винил во всем себя или меня, что было бы в его духе. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать эту ситуацию, и я с удивлением обнаружил, что совершенно спокойно воспринял это… Я даже не знаю, как это назвать. Изнасилование? Вот уж чего не было, того не было. Хотя, возможно, я и зашел за допустимые рамки, но Снейп должен был понимать, что играет с огнем. Просто секс? Для меня то, что произошло между нами, не было похоже на него. С Филом был просто секс, но никак не со Снейпом. Вообще любые отношения с этим человеком нельзя назвать ни простыми, ни ясными, ни спокойными. Но в них не было ни того явного распределения ролей, господин — раб, как в наших отношениях с Филом, ни преобладания чьих-то интересов над другими. Была острая зависимость от его молчания, от редких улыбок в уголках неулыбчивого рта, от внимательного взгляда, который преследовал тебя. Наверное, я все-таки мазохист в глубине души…

А потом была встреча с адвокатом, повестка в суд, дача показаний и бесконечные явки на судебные заседания. Фил присутствовал только на двух первых. Но после того как он попытался накинуться на меня, его вывели из зала, и больше я его не видел…

…Времени хватило и на то, чтобы пуститься в размышления об истинных чувствах Фила. Что такого он нашел во мне? Или ему был важен только сын? Я не понимал его поступков, как и не видел мотивов. Я уверен, что я что-то значил в его жизни, занимал в его мире какое-то место, но вот какое — мог ответить только он…

Я выпросил у судьи последнюю встречу с моим бывшим мужем. Тот только удивленно пожал плечами.

Фил был в наручниках, поэтому я попросил оставить нас наедине. Конвоир неохотно выполнил мою просьбу. Человек, которого я, как мне казалось, когда-то любил, жадно рассматривал меня с каким-то странным выражением лица. Я даже на секунду пожалел, что остался с ним наедине. Он неторопливо откинулся на спинку стула и совершенно нормально спросил:

— И что же ты хочешь узнать? — он хмыкнул и продолжил. — Как я ликвидировал все твои счета? Или как постоянно вас находил? Или зачем подливал любовное зелье? А может, почему я преследовал вас?

Я пытаюсь сформулировать вопрос, который давно меня мучил.

Я разглядываю его, словно впервые вижу, осознавая, что правдивого ответа на какой-либо из этих вопросов вряд ли добьюсь — волевой подбородок и капризный изгиб губ, высокие скулы и темные тени под глазами — и неожиданно спрашиваю:

— Как ты воспользовался меткой?

Ухмылка сползла с его губ, и он выглядит почти нормальным. Пожимает плечами:

— Я создал это заклинание сам, — ухмылка возвращается, — оно основано на том, что у нас обоих есть метка, а значит после смерти хозяина связь между нами окрепла за счет того, что промежуточное звено было удалено. Знаешь, — он щурит глаза и поднимается со стула, медленно приближаясь ко мне. Я не шевелюсь, — я чувствовал с помощью метки удовольствие Снейпа, когда он трахал тебя, — выдыхает он, хищно улыбаясь и напирая, — он такой же, как и я, ты просто опять ослеплен чувствами. Мы так с ним похожи.

Сердце ухает куда-то вниз и пропускает пару ударов, а кулаки непроизвольно сжимаются:

— Не смей так говорить о нем, — сквозь зубы цежу я.

— А разве ты не замечаешь, как он затмевает все в твоей жизни, как очаровывает тебя, как завладевает твоим вниманием полностью? Точно также было у нас с тобой. Ведь признай, что поначалу ты испытывал ко мне какие-то чувства и без всякого зелья. Он тоже заманит тебя в свои сети, а потом обмотает вокруг шеи липкую паутину, из которой ты не сможешь выбраться. Это превратится в зависимость, — он попадает в точку, и я вздрагиваю, он замечает и хмыкает, — или уже...

Я бью точно и расчетливо, с холодной ясностью отмечая все подробности. Мой кулак врезается в правую скулу, сминая плоть. Он падает на спину и в его глазах появляется какое-то злорадство. Что-то вроде «вот видишь, ты не лучше меня, ничуть». Но я совершенно спокоен. Иррационально спокоен и сосредоточен, я непринужденно улыбаюсь и, уходя, бросаю напоследок:

— Счастья, Фил, на новом месте.

И слышу уже из-за двери несущиеся мне вслед ругательства.

Он не сломает меня снова.

* * *

Искать Снейпа все равно, что искать иголку на квидичном поле. Но он нашел меня раньше. Сова принесла мне траурно черный конверт с моей фамилией в углу. «Жду вас у Гринготса завтра в семь часов вечера. СС». Сомневаться в подлинности записки не приходилось, этот подчерк я узнал бы из тысячи. Его острые углы впивались в бумагу, словно хотели порвать ее. Я вспоминаю слова Фила и не могу, в какой-то степени, с ним согласится. Но и занять его сторону означало бы, что я опять ошибся. Что все же хочет Снейп от меня? Денег у меня нет, влиятельных друзей тоже…

Без пяти семь я уже у банка, но никого похожего на Снейпа поблизости не наблюдается. Через пару минут ко мне подходит ничем не примечательный паренек, подозреваю мощные отвлекающие и маскирующие чары, и отдает мне письмо. Тоскливо проводив взглядом тощую фигуру в обычной серой мантии до ближайшего угла, распечатываю конверт. «Письмо — порт-ключ». Я не понимаю, зачем так все усложнять? Начинаю с наших отношений, заканчивая этими глупыми играми в шпионов. Словно в детстве не наигрались.

У меня три минуты, чтобы понять этого человека и морально подготовиться к тому, что меня ждет…

А я прислоняюсь вместо этого к ближайшей стене и смотрю в небо. Оно сегодня низкое и хмурое и я чувствую редкие капли влаги на лице. Я закрываю глаза и ловлю ресницами слезы неба, словно оно плачет обо мне.

Ровно в семь ноль-ноль порт-ключ срабатывает.

Я оказываюсь по середине большой гостиной. Снейп стоит, облокотившись на каминную полку, и с интересом наблюдает за мной. Я неторопливо оглядываю комнату, не замечая его пристального взгляда. Знаете, обстановка очень многое может рассказать о своем хозяине, о его привычках и качествах, о его слабостях и грехах. Комната была безликая, ничем не выдавая индивидуальности своего хозяина, с таким же успехом она могла бы быть гостиной тысячи других людей. В этом был весь Снейп: как можно больше узнать о чужих слабостях, бережно скрывая свои. В этом было главное противоречие этого человека: прятать свои мысли и в то же время ни от кого не скрывать то, что он думает об окружающих. И то и то — маски, которые он уже не может снять, настолько они приросли, и одновременно он меняет их с легкость фокусника, глотающего огонь. Он весь состоит из противоречий: резкий взгляд — плавность походки; ненависть в словах — и мягкие прикосновения; резкость фраз — и говорящие сами за себя поступки.

Он не говорит ни слова, просто сверлит меня взглядом, будто оценивая и решая что-то. Я заставляю себя отвести взгляд от его фигуры, сосредоточившись на каминной решетке. Два дракона, выдыхающие огонь, переплетены словно в любовной схватке. Клубок тел, крыльев и почему-то виноградных лоз. Красиво.

Мне хочется устало опуститься в кресло, стоящее возле камина, закутать ноги пледом и разговаривать со ним о всяких глупостях, грея руки о чашку с кофе. Смотреть спокойно и открыто ему в глаза, ловить его улыбки в самых уголках губ, бережно хранить в памяти его слова и жесты. Просто быть рядом, почувствовать, что такое быть другом Снейпа. Каково это, когда он смотрит на тебя, не скрывая в своих глазах интерес, когда не прячется за своей насмешливой ухмылкой?

Мысли принимают все более расплывчатые очертания. Но я молчу. Мне нечего ему сказать.

Он не выдерживает первый:

— Поттер, я надеюсь, ты догадываешься, зачем ты здесь.

Я киваю головой:

— В общих чертах.

— У меня к тебе деловое предложение, — я все еще не смотрю на него, поэтому не замечаю, как он неслышно подходит ко мне, — так сказать, взаимовыгодный договор. Вы теперь оказались в довольно щекотливом положении, поэтому предлагаю свою помощь в обмен на ваше, несомненно, приятное общество в моем доме.

Я потрясенно смотрю на него:

— То есть в вашей постели?

— Вы проявляете чудеса прозорливости, — он насмешливо поднимает бровь.

— В обмен на моего ребенка? — продолжаю я, не обращая на его замечание внимания.

— В обмен на вашего ребенка, оформление всех бумаг, этот домик и денежную компенсацию за потерянное время.

— В роли вашей содержанки? — глупо, словно заведенный, спрашиваю я.

Он поджимает губы:

— Именно.

— И, как я догадываюсь, у меня нет выбора?

Он молчит. А я понимаю, что все это было задумано довольно давно. Ведь я еще в суде удивился, как быстро оформили опекунство Снейпа. Обычно на это уходили недели, а то и месяцы. А он смог оформить права на чужого ребенка при живых родителях за какие-то три-пять дней.

Я смотрю на драконов на каминной решетке и понимаю, что они переплетены не в любовной горячке, а в битве за право жить.

* * *

Сына я увидел сразу после заключения договора в официальном порядке. Ничего необычного, просто в присутствии, как я понял, личного юриста Снейпа мы произнесли клятвы. Никакого свечения или грома, просто поставили подписи под своими признаниями, что мы заключили устный договор, условия которого мы отказываемся оглашать в присутствии свидетеля. И все. Юрист задумчиво посмотрел на нас и, попрощавшись, шагнул в камин.

Снейп предложил показать мне дом, и, хотя я очень хотел побыстрее увидеть сына, пришлось согласиться, напоминая себе, что теперь от этого человека зависит, как пройдут мои следующие полгода. Он может превратить их в ад, если захочет, а я не смогу даже сказать ему слово против, поскольку всего пару секунд назад подписал себе смертный приговор. Я пытаюсь не думать, что сменил одну тюрьму, под названием брак, на другую, имя которой Снейп. Пытаюсь подавить в себе злость на себя, поскольку начинаю видеть в словах Фила истину. Я боюсь сознаться даже себе, что загадку под названием Северус Снейп я не только не разгадал, но и еще больше запутался, вернувшись к тому, с чего начались наши отношения — к ненависти. Я действительно начинаю его ненавидеть. Вновь. Мне казалось, что мы смогли преодолеть себя и начать все с белого листа. Забыть глупую вражду, избавиться от этой все разъедающей ненависти. И я пытаюсь уверить себя, что острая тянущая боль в области груди всего лишь последствия тяжелого для меня дня.

Самообман всегда удавался мне легко.

Дом довольно большой, возможно поэтому у меня в памяти почти не осталось воспоминаний об экскурсии по нему.

Кроме комнат, непосредственно относящихся ко мне.

Снейп все продумал: наши спальни разделены смежной комнатой. Моя оформлена в синих и желтых тонах. Окно выходит на сад, который выглядел бы заброшенным, если бы в его запущенности не было видно следов продуманной гармонии. Камин, шкаф и кровать, застеленная бледно желтым покрывалом, в цвет ему одно кресло и круглый столик рядом, темно-синий ковер и тяжелые портьеры в цвет. Стены обтянуты лимонно-желтой тканью с набивным рисунком в виде гиацинтов. И снова мое внимание привлекла каминная решетка. Здесь уже были изображены два единорога гарцующие при луне в окружении цветов. Видимо ручная работа, поскольку все мельчайшие детали были отчетливо видны, тонкая работа настоящего мастера. Я полюбовался на изящный изгиб шей и спин животных и, хотя они должны были быть зеркальными отражениями друг друга, эффекта похожести или одинаковости не было заметно. Ванная комната тоже была отдельной, но в нее я не успел зайти, поскольку слишком долго рассматривал комнату. И только позже я обнаружил, что в моей комнате нет книг вообще, только в комнате между нашими спальнями я видел книжные стеллажи, да и библиотека здесь, наверное, где-то есть.

Сэмюэль не кажется напуганным или обеспокоенным. Даже удивленным. Он воспринимает все как должное, интересно, что на этот раз сказал ему Снейп.

Он тащит меня в свою комнату, уже довольно обжитую в отличие от моей. Два огромных окна делают ее больше и светлее. Преобладание теплого бежевого цвета в оформлении интерьера добавляют помещению уют и комфорт. Сэмюэль сразу бросается показывать мне свои рисунки и новые игрушки. Я киваю головой на все его многочисленные вопросы относительно их, но мысли заняты другим:

— Сэмюэль, ты знаешь, почему мы здесь?

Он смотрит удивленно, словно я сказал огромную глупость, вроде «Волдеморт вернулся!»:

— Конечно, папа, дядя Северус пригласил нас погостить, пока ты не уладишь все свои дела.

Я смотрю в его глаза и вижу радость и обожание и не хочу думать, чем мне придется расплачиваться за это.

* * *

Вечером эльфы приносят мне ужин в спальню. Я почти не притронулся к блюдам на подносе, несмотря на то, что последний раз ел день назад. Я с тоской ожидаю прихода Снейпа, поскольку не сомневаюсь, что он воспользуется правом на мое тело. Как-то обреченно иду в душ, но он не приносит ожидаемого облегчения и расслабления. Только почему-то чувство неловкости: от чужого дома, от тяжело упавшей к щиколоткам одежды, от размытого отражения в запотевшем зеркале. Избавиться от ощущения, что кто-то за мной следит, не удалось. Я отстраненно взбиваю между ладоней пену и провожу рукой по коже, автоматически берусь за душ и смываю грязь с тела, безразлично наблюдая, как она, закручиваясь в маленькую воронку, пропадает в сливе. В голове пусто, наверно о таком освобождении от разных мыслей говорил Снейп. Ни о чем не думать оказывается так просто. Растираюсь полотенцем и замираю, вспомнив о том, что чистой одежды, я с собой не брал, но вроде бы в комнате я видел шкаф, может в нем есть что-нибудь для меня… Полотенце все время соскальзывает с бедер, поэтому приходится одной рукой придерживать его. Как только я выхожу из ванной, кожа покрывается мелкими мурашками, почему–то только сейчас я замечаю, что камин не растоплен и в комнате довольно прохладно. В шкафу действительно висит одежда моего размера, видимо Снейп не сомневался в моем решении. Я даже не хочу понять его мотивов, которые привели нас в этот тупик отношений. По крайне мере для меня это новый тупик. Возможно, Фил был прав? Возможно, я обречен ходить по этому замкнутому кругу зависимости от других людей. Возможно Снейп такой же, как и мой муж. Возможно, наши с ним отношения это накатанная колея старой боли. Возможно, я опять ошибся. От этой мысли я обессилено прижимаюсь лбом к дверке шкафа. И сильно зажмуриваюсь, пока перед глазами не начинают мелькать разноцветные мушки. Осторожно беру черный халат, хотя рядом висят еще два: красный и зеленый. Я усмехаюсь, интересный выбор, надо будет спросить Снейпа о нем. Завязываю пояс и иду к камину. Зажигаю огонь и вызываю эльфа. Это лопоухое существо смотрит на меня хмуро, но покорно. Я задумчиво тереблю кончики пояса:

— Снейп дома?

— Хозяин отсутствует, — сухо отвечает эльф, продолжая сверлить меня взглядом.

— Он надолго ушел?

— Хозяин ни перед кем не отчитывается.

— Сообщи мне, когда он вернется, — приказываю я, собираясь более тщательно обследовать дом, пока его хозяин отсутствует.

— Чужак не имеет права командовать, — шипит мне в ответ этот наглец.

— Как тебя зовут?

— Это не касается не членов семьи Снейп, — я всегда терпимо и с пониманием относился к эльфам, но, на мой взгляд, он перегибает палку.

— Ты обязан мне подчиняться.

— Я выполняю приказы только моего хозяина, — со злобным удовлетворением парирует он и с хлопком исчезает.

Мерлин! Меня уже и эльфы оскорбляют. Я размашистыми шагами направляюсь к двери ведущей в коридор, но она оказывается запертой. Меня что, заперли? Это, наверное, этот подлец. Я бью по поверхности двери кулаком и вспоминаю о смежной комнате. Дверь в нее не закрыта, но остальные заперты, и я, наконец, могу осмотреть ее внимательнее. Темно-вишневые портьеры почти не пропускают свет, поэтому комната освещена только высокими свечами, стоящими в канделябрах по углам комнаты и рядом с диваном, стоящим напротив камина. Одна стена уставлена стеллажами с книгами, стены обтянуты темно-красной тканью с мелкими белыми лилиями, бело-малиновый ковер, и алые розы в белой вазе на столике с креслом. Я не очень люблю алый и его оттенки в интерьере, так как это слишком напоминает мне гостиную Гриффиндора или кровь, но здесь он не вызывает дискомфорта. Скорее наоборот, цвет очень глубокий и скорее напоминает вино в высоком фужере, на которое смотришь сверху вниз. Оно переливается в отблесках камина и поглощает весь свет, впитывает и меняется в зависимости от угла зрения. Я осторожно подхожу к книжным полкам. Многие места еще не заняты, видимо Снейп не до конца обжил эту комнату. Я замечаю потрепанный маленький томик лежащий поверх всех книг и беру его, словно он может рассыпаться от неосторожного прикосновения.

На обложке готический шрифт сложился в слова Ш. Бодлер. А на первой корочке было написано от руки уже знакомым мне по школе подчерком:

Ах, какая судьба разнотонная!

То ли красная? То ли черная?

Он в судьбе своей не раскается,

Он в ней даже не сможет покаяться!

Он сумеет успеть немного:

Оборвется жизни дорога

Красным заревом на гильотине…

Боже! Дай хоть любви отныне!

Хм, это писал Снейп? Не ожидал от него такой… сентиментальности что ли. Хотя, если вдуматься, в каждом стихе можно найти толику правды подходящей по смыслу тебе. Но все равно как-то неожиданно, а вот стихи дальше…

Ну, кто придумает и кто создаст мученья

Для тела без души, для тленья среди тленья?

Почему-то ассоциации с дементорами, брр…

Пролистываю еще несколько страниц:

С каждым днем, с каждым шагом мы близимся к аду,

В отвратительном тайную видим отраду

И бесстрашно бредем сквозь зловонье и мрак.

Интересно, Снейп читал эти стихи до того как стал таким замкнутым и холодным мерзавцем, а то я поверю в силу слова и буду с пеной у рта доказывать, что именно стихи Бодлера стали причиной его отчужденного презрения к окружающим. Усмехаюсь своим глупым мыслям.

Стая бесов, глистами сплетаясь в клубки,

Наше сердце буравит, наш мозг прогрызает.

Что ни вздох, в наши легкие Смерть заползает

С монотонным хрипением горной реки.

Чрезмерный пессимизм, граничащий с безумием… безысходность накатывает на меня с каждой строчкой все сильней, и я впадаю в какое-то равнодушное состояния. Я еще раз смотрю на обложку — там проступают новые буквы, которых раньше не было: «Преддверие ада», а потом и она метаморфозами превращается в: «Цветы зла» и застывает, поблескивая в тусклом свете свеч и камина. Я моргаю, думая, что мне показалось, но буквы вновь исчезают.

Мерлин, еще одна загадка, но сил читать такое мрачное чтиво на ночь у меня нет. Я почти уже закрыл книжку, как на последнем форзаце заметил еще один стих, написанный от руки, и не удержался:

Утратив в неволе надежду на солнечный свет,

Душа замирает, и сердце смолкает в груди.

И кто-то шепнет: “Все равно избавления нет…”

Кто сломленным умер в темнице — ты их не суди.

И тех не суди, кто, не вынеся груза цепей,

Спастись не умея и тщась досадить палачам,

Все счеты покончил в один из безрадостных дней…

Не лучше ли сразу конец — и себе, и цепям?

Не смей укорять их за то, что они не смогли

С таким совладать, что не снилось тебе самому.

На собственной шкуре попробуй сперва кандалы…

А впрочем, не стану такого желать никому.

Я знал и иных — кто оковы едва замечал,

Строку за строкой составляя в рудничной пыли

Трактат о любви и о битве вселенских начал…

Те люди — что солнца: они и во мраке светлы.

Я был не таков. Я был зол и отчаянно горд.

Я знал, для чего меня Боги от смерти хранят.

Сперва отомстить за измену, за лютый разор —

Тогда только пращуры примут с почетом меня.

Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь.

За всех, кто до срока ушел в беспредельную тьму.

За всех, превращенных в клубки из когтей и клыков…

Такого я тоже не стану желать никому.

Я сидел оглушенный этими строчками. Книга была осторожно положена на пол рядом с креслом. Несколько минут я был в каком-то оцепенении, которое сменилось судорожным желанием движения. Я порывисто вскочил и, сам не зная зачем, еще раз подергал ручку двери ведущей в комнату Снейпа. Заперто! Я заметался по комнате из угла в угол, потом упал в кресло, обхватил колени руками и замер, задумчиво глядя в огонь. Я совершенно не заметил, как за окном стемнело. В голове крутились какие-то мысли, точнее сказать обрывки и тени мыслей. О ком этот стих? Или он просто так написан? Но Снейп ничего не делает просто так. Или это о нем? Так он видит себя и свой жизненный путь? “Утратив в неволе надежду на солнечный свет” — где это, в неволе, где он потерял надежду? “Все равно избавления нет…” — очень похоже на девиз Снейпа. “ Я был зол и отчаянно горд” — вылитый он. “Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь за всех, кто до срока ушел в беспредельную тьму” — он мстил? Кому? Волдеморту? Или моему отцу и Сириусу? И кого он потерял? И имеет ли этот стих вообще какое-нибудь отношение к Снейпу, кроме того, что он был написан его рукой? Или моя фантазия опять разыгралась? Я не замечаю, как сон смаривает меня.

Сквозь тонкую вуаль смутных образов я чувствую, как меня обхватывают чьи-то руки и прижимают к груди. Я сонно утыкаюсь в чужую мантию — открывать глаза совершенно не хочется — и я тихонько вздыхаю и довольно соплю, обхватив моего неожиданного спасителя, в кресле не очень удобно спать. Темнота вокруг покачивается в такт шагам невидимого мне человека, и вскоре я проваливаюсь в глубокий сон.

* * *

Просыпаюсь я довольно медленно. Словно утренний свет, проникающий в тонкую щелку между штор, воспоминания и сознание возвращаются в мою голову. Я сладко потягиваюсь, шея отзывается болью — говорила мне Гермиона не спать в кресле, я ее не слушал и вот расплачиваюсь. Потом я вспоминаю, что заснул в кресле, а не в кровати, и резко сажусь, запутываясь в одеялах. Я в своей спальне, одежды не видно, наверное, эльфы ее уже убрали. А я раздетый. Значит Снейп вчера вернулся домой и застал меня спящим в кресле и даже снизошел до того, чтобы отнести меня в мою спальню, раздеть и уложить спать? И не… А ты что думал, что он накинется на тебя как увидит, что у него никого в постели не бывает? Я откидываю одеяло и шлепаю босыми ногами к шкафу, достаю домашнюю мантию темно-синего цвета и без особой надежды вызываю эльфа. На этот раз передо мной шлепается другое головастое создание и бормочет, чуть ли не целуя ноги:

— Стэнли к вашим услугам, господин, да, да, он выполнит все, что вы прикажете… он послушный…

— Эээ, Стэнли, проводи меня, пожалуйста, на завтрак, — я даже боюсь думать, что произошло вчера, что так изменило мнение эльфов обо мне. Он преданно смотрит мне в глаза и кивает головой так, что кажется, что она сейчас оторвется и со стуком покатится по полу:

— Да, да, хозяин, сейчас тоже завтракает, идемте, идемте…

И, торопливо подпрыгивая, ведет меня в столовую.

Снейп действительно уже там, он пьет кофе, рассматривая пейзаж за окном и нетерпеливо постукивая пальцами по столешнице.

— Поттер.

— Доброе утро, — я все еще не знаю, как к нему теперь обращаться.

— Я приношу извинения за принесенные тебе вчера неудобства моим эльфом.

Я не знаю, как я должен реагировать, поэтому выбираю самую нейтральную линию поведения. Киваю головой в знак согласия.

— А что ты сделал с тем эльфом? — любопытство пересиливает отвращение.

— Ты не захочешь знать, — невыразительный взгляд в мою сторону. Я верю ему и принимаюсь за завтрак.

— А почему он говорил, что то, как его зовут, дело только семьи Снейпов? — ну не могу я молчать.

Он кладет столовый прибор на тарелку с недоеденным омлетом, вздыхает и отвечает с явной неохотой:

— Как бы вам объяснить, мистер Поттер, — не очень хорошее начало дня, если он называет меня по фамилии, вроде я еще не успел ни в чем провиниться, — это как еще одна традиция чистокровных семей: имена самых преданных и старых эльфов знают только хозяева. Считалось, что это укрепляет семейные традиции и верность эльфов, а также для них это было как знак отличия, показатель верной службы хозяину.

— Тогда почему вы его наказали?

— Он нарушил мой приказ, а я этого не терплю, в особенности в стенах моего дома.

Вот так, он не терпит непослушания. Это тонкий намек? Или предостережение мне? Я даже не предполагаю, что это он сказал случайно. Я опускаю взгляд к тарелке. И молчу до окончания завтрака. Снейп неожиданно говорит:

— Обращаться ко мне можешь по-прежнему.

— Тогда и ты называй меня по имени, — я не хочу играть только по его правилам. Я вообще уже устал плясать под чужую дудку.

— Хорошо, — как-то слишком легко он соглашается со мной, и я смотрю на него подозрительно. Он кривит губы и вопросительно заламывает бровь. Я отвожу взгляд.

— А почему расцветка халатов столь странная? — наверное, сейчас у меня на лице выражение Гермионы под названием “я хочу все знать”.

Что-то смягчается в его лице и глазах:

— Красный — очень патриотично, — я морщусь, — зеленый — подходит к твоим глазам, черный…

— На все случаи жизни, — заканчиваю я, он кивает головой.

— А почему…

— Поттер, ты становишься похож на мисс Грейнджер, — я улыбаюсь, и он сердито смотрит на меня, — что смешного?

— Я тоже об этом подумал.

— А додумать эту глубокую мысль и не задавать тупые вопросы ты, конечно, не смог? — я даже не подумал обидеться.

— И все-таки, почему название сборника стихов Бодлера менялось?

Он демонстративно вздыхает и закатывает глаза, я не могу сдержать улыбки:

— Это единственный сборник его стихов и в первоначальном варианте он назывался “Преддверие ада” и лишь потом “Цветы зла”. Я вполне удовлетворил твое любопытство? — кажется, его это все забавляет.

— Ну, не совсем…

— Все, Поттер, у меня не столько времени, как у вас теперь. Если есть вопросы по существу, то задавайте, если нет, то я покину вас на неопределенный срок.

— Нет, — я думаю о том, что буду делать целый день. Пусть какое-то время я проведу с сыном, ну а потом?

— В вашей комнате на столике лежит кошелек с приличной суммой, возьмите сына и прогуляйтесь по городу, денег не жалейте, развлекайтесь, возможно, на обед я присоединюсь к вам, — я удивленно вскидываю голову. Он рассматривает меня, чуть наклонив голову к левому плечу. — Обещаешь, Гарри?

Я сегодня скончаюсь от удивления:

— Что обещаю? А, насчет денег, конечно, то есть хорошо… — я чувствую, как краснею. — А как вы нас найдете?

— Это моя проблема, — он поднимается и беззвучно исчезает на лестнице. А я начинаю думать, что, возможно, не все так плохо.

Стихи Бодлера и Семеновой из “Волкодав: правила боя”.

* * *

Сэмюэль воспринял известие о прогулке с радостью, на которую способны только дети его возраста. Особых угрызений совести по поводу того, что я пользуюсь деньгами Снейпа, я не испытывал. Лицо сына светилось радостью от возможности провести день вне четырех стен, какими бы они комфортными не были. Ребенку нужен свежий воздух.

День выдался погожий. И мы наслаждались теплыми лучами солнца. Сначала мы переместились с помощью порт-ключа (Снейп, скривив лицо, сказал, что терпеть не может незваных гостей, я сразу подумал о директоре, но благоразумно промолчал) в один из магазинов одежды и прикупили пару вещей для меня и Сэмюэля. Я остановил выбор на пижаме темно-зеленого цвета и покраснел, когда вспомнил, что Снейп говорил, что этот цвет подходит к моим глазам. Глупо. Потом я прикупил белья и переключил свое внимание на сына. Он уже выбрал себе парадную мантию (ума не приложу, зачем она ему) и начал торопить меня, надоедая своим нытьем. Следующим пунктом был магазин сладостей. Я всегда знал, что дети любят конфеты, но чтобы в таких количествах! Не хочу вырастить второго маразматика с намечающимся диабетом. Представив себе моего сына на месте Дамболдора в такой же дурацкой мантии и с бородой, я схватил его за руку и почти насильно вытащил из магазина.

Он обиделся на меня и сказал, что в таком случае хочет в магазин магловской одежды. Я почти взвыл! Ну не люблю я ходить по таким магазинам! Он прищурил глаза, уже набрал в легкие побольше воздуха и открыл рот, чтобы разразиться плачем, как я решил, что благоразумней будет пойти на компромисс. В магазине одежды к моему удивлению Сэмюэль не рванул выбирать что-нибудь себе, а потащил к витринам меня. И начал, как заправский рекламщик, расхваливать товар. Я остолбенел, но потом понял, что легче выполнить этот маленький каприз моего сына, чем слушать его вопли. Он довольно закивал головой, когда я обреченно начал набирать одежду для примерки. Ко мне сразу же подскочил смазливый паренек и предложил свою помощь. Он довольно ловко лавировал между стеллажей и кидал мне на руки все новые и новые вещи. Он чуть на меня слюни не пускал, а мне было смешно. Давно я не ощущал на себе чьего-то просто восхищенного взгляда. Когда я в очередной раз вышел из примерочной в просто неприличных брюках, паренек сказал, что они просто созданы для меня. Неожиданно мой сын сказал фразу, над которой я долго смеялся:

— Закрой рот и не пялься, он занят, — у нас видимо были одинаково шокированные лица, но я пришел в себя гораздо раньше:

— Сэмюэль, нельзя так грубо разговаривать.

— Но это правда! — еще один борец за справедливость, держите меня!

— А мне в принципе все равно, — подал голос паренек.

Тут уж не сдержался я и со всем возможным для меня сарказмом оборонил:

— Он точно вам не по зубам.

Продавец довольно спокойно отнесся к этим словам и просто сказал, что его сейчас заменят. Вместо него к нам подошла молодая девушка, с которой было намного легче общаться. Всего лишь через час мы вышли из этого магазина, оба довольные и нагруженные покупками. Я купил себе двое джинсов — широкие светло-голубые с карманами в самых неожиданных местах и черные облегающих меня как вторая кожа — по просьбе сына. И несколько футболок и рубашку ко вторым, конечно, черную. Сэмюэль выбрал себе джинсы и семь разных футболок к ним. А когда я спросил, зачем ему столько, он серьезно посмотрел на меня и ответил, что столько дней в неделе. Я некоторое время пытался провести параллели между этими двумя цифрами, ну семь и семь и что? Он громко расхохотался и сказал, что любит меня. Определенно, это был странный день. Я зашел в книжный магазин, пока Сэмюэль рассматривал комиксы на выходе. Мое внимание привлекла книга о живописи для начинающих, и неожиданно для себя я купил ее, а также по рисунку, набор карандашей, акварель, кисти, масляные краски, уголь, сангину, пастель, кнопки, клячку и много листов, как для акварели, так и для карандашных набросков. Все это богатство я отправил тут же совиной почтой вместе с одеждой в поместье Снейпа, с удовлетворением думая, что не зря потратил сегодня столько времени на магазины, тем более что и Сэмюэль был доволен и просто светился от радости. Мы пошли в ближайшее кафе в магической части Лондона, чтобы пообедать. Когда мы делали заказ, прилетел черный филин и, нетерпеливо бросив на стол послание, скрылся. “Закажи мне кальцони с креветками и бутылку красного вина на твой вкус”. Не трудно было догадаться от кого она была. Оставалось дождаться ее автора.

Снейп появился точно к тому моменту, как подали вино. Сэмюэль сразу переключил свое внимание с меня на него и начал терроризировать вопросами, на которые у Снейпа конечно были ответы.

— А почему волшебники используют волшебные палочки, а не кольца или посохи?

— Посохи слишком громоздки, а кольца не несут никакого начального заряда магии. Если ты читал ту книгу, которую я тебе давал, — к моему удивлению, Сэмюэль согласно закивал и продолжал с интересом слушать, я тоже раньше задавался подобными вопросами, но вот только некому было на них ответить, а спрашивать Гермиону я, признаться, стеснялся, — то, наверное, заметил, что в компоненты для любой палочки входит какая-либо часть либо магического существа, либо растения. То есть в них уже заключена какая-то частичка магии этого существа. Ведь даже растения чисто магического происхождения сложно не назвать существами в силу того, что, в отличие от обычных своих собратьев, они имеют какую-то начальную ступень зарождения разума. Камни же используемые в кольцах лишь накапливают магический заряд, но не несут в первоначальном состоянии никакой магии как таковой.

— Но ведь не все магические растения можно назвать разумными?

— Ты прав. Точнее сказать, что есть исключения из обычного стандартного понятия «растение».

— Я вот хотел уточнить, мертвая трава чувствует нежить и начинает к ней тянуться, а то и собираться вокруг мест её поселений. Это признак зачатков разума или же просто она так реагирует на нее?

— Хороший вопрос, — на тонких губах скользнула чуть довольная улыбка, — давай рассуждать вместе. Как ты думаешь, к чему она тянется? Не торопись с ответом, подумай, что является источником, первоосновой.

Сэмюэль, нахмурив брови, шевелил губами и что-то напряженно вспоминал. Я взглянул на Снейпа, тот был очень доволен результатом своих объяснений и выглядел почти удовлетворенным. Он сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. Я только сейчас заметил, что одет он был, как и мы, в магловские вещи. На этот раз почему-то официально в черный костюм-тройку. Я недоуменно хмурю брови, он смотрит в мою сторону и с каким-то озорным огоньком в глазах прикладывает тонкий палец к губам, призывая отложить все вопросы до окончания их дискуссии. Я, краснея, отвожу взгляд, а перед глазами мелькают совершенно неуместные картинки о том, что произошло между нами тогда… Нет, точнее будет сказать, что перед глазами снова и снова мелькают эти пальцы. Тонкие, впивающиеся в мои щиколотки, оставляя на коже белые отпечатки, стремительно наливающиеся сначала краснотой, а потом особо болезненные синевой. Эти пальцы, скользящие по моим бедрам, все ближе и ближе к…

— О, ну, конечно! Как я не понял раньше?! — неожиданный вопль Сэмюэля заставил меня очнуться от этих воспоминаний очень вовремя. — Мертвая трава не обладает разумом, просто она тянется к черной магии, магии нежити и, впитывая ее, она крепнет и разрастается…

Я вижу, как он весь светится от того, что додумался сам до этого вывода, и я чувствую что-то похожее на гордость за своего сына. Давненько меня это чувство не посещало. А Снейп снова выглядит как всегда и лишь кивает в подтверждение слов моего сына.

— Правильно.

Тут приносят горячее, но они еще продолжают говорить о каком-то камне, который превращает любой яд в воду. А я размышляю о том, что Снейп возможно был не самым лучшим учителем (а может просто не хотел?), но вот хорошим отцом у него были бы все шансы стать…

* * *

Обед прошел мирно и я почти не вспоминал о нашем со Снейпом договоре. Пока мы не вернулись в его поместье. Я отправился укладывать спать Сэмюэля, а он, не сказав ни слова, ушел в свои комнаты. Я недолго пробыл у сына, он заснул почти сразу. Видимо даже на нем сказался этот насыщенный событиями день. А я не спешу уходить и просто стою и смотрю на моего спящего сына. Две мысли вертятся у меня в голове. Одна хуже второй: мне нужно успокоиться и подумать.

Снейп ничего не сказал, так что мне так волноваться. Но мы у него уже два дня, а он все молчит. Или на то есть какие-то определенные причины, или он просто ждет, когда я приду сам? Если это цена, которую я должен заплатить, я не постою за ней. Приняв решение, я порывисто выхожу из детской, тихонько прикрыв дверь, и иду к себе в комнату, чтобы помыться вымыться и переодеться.

На этот раз после душа я надеваю пижаму, которую сегодня купил сам, а не халат. Есть что-то в нем, что будит во мне не самые приятные ассоциации. Отторжение на уровне подсознания. Голые пальцы торчат из-под штанин и привлекают мое внимание. Непорядок. Ноги мерзнут, но я сомневаюсь, что носки мне в скором времени потребуются, поэтому я, собрав в кулак всю свою решимость (было бы что собирать), прохожу смежную комнату и стучусь в дверь спальни Снейпа. И не дожидаясь ответа, шагаю за порог его комнаты, пока сомнения не победили вдруг случайно проснувшуюся решимость. Замираю на пороге — дежа вю, и кровь отливает от моего лица. Снейп сидит в кресле, перекинув ноги через подлокотник и опираясь щекой о ладонь, читает книгу. Он не смотрит на меня, лишь спрашивает, не поднимая головы от книги:

— Что привело тебя так поздно ко мне?

А я теряю нить разговора, который еще, по сути, не начался от одного вида его бледной кожи на груди, кусочек которой видно из-под оттопыренного края халата.

— Гарри, — его голос звучит опасно нежно, и в мозгу уже звенит колокольчик, предупреждая об опасности. И я, сглотнув, отвожу взгляд и пытаюсь сосредоточиться на цели моего героического похода в спальню Снейпа.

— Наш договор… — я надеюсь, что он догадается о какой именно части договора я говорю.

— И что же с ним? — видимо он решил опять поиграть.

— Ты выполняешь свои обязательства, не требуя пока от меня ответного соблюдения договора.

— И это тебя волнует? — я слышу насмешку в его голосе или у меня уже паранойя?

— Вообще-то да.

— Похвальное рвение, но пока я в твоих услугах не нуждаюсь, — он так ни разу и не посмотрел на меня, с того момента как я появился на пороге его спальни. Я чувствую злость, пришедшую на смену решимости. Он разговаривает со мной словно я шлюха какая-нибудь подзаборная! Хотя это отчасти так. Он что, даже смотреть на меня брезгует? И вдруг осознаю, что вместе с тем я чувствую облегчение. Это сразу тушит костер ненависти, и я выхожу:

— Спокойной ночи, — говорю я на грани слышимости, прикрывая дверь.

— Спокойной, — отвечает он, и я в последний момент замечаю в уменьшающуюся щелку между дверью и косяком, как он пристально смотрит мне вслед. И вот перед глазами только шероховатая поверхность двери. Дежа вю. Я несколько мгновений стою перед ней, словно оцепенев, а потом медленно иду к себе в спальню, падаю на кровать и зарываюсь с головой в одеяло.

Пробуждение на следующее утро сулит мне хороший день: солнечный лучик проскользнул в тонкую щелку между штор и притаился на соседней подушке, словно выжидая, пока я проснусь. А в тонкой нити света, пробивающейся сквозь толстые портьеры, кружатся в своем зачарованном вальсе мелкие пылинки, выписывая загадочные па. И такое спокойствие висит в воздухе, такая умиротворенность, что хочется жить по-настоящему, любить и быть любимым, чувствовать себя защищенным. Я щурюсь от сонной лени и раздумываю: пора вставать или еще есть время поваляться в постели, когда замечаю на прикроватной тумбочке белый лист бумаги. Перекатываюсь поближе к ней и, сев на край кровати и свесив ноги, я осторожно беру его послание. Почему-то мне кажется, что оно разрушит все очарование этого утра, разобьет все мои надежды… О чем?

“Меня не будет пять дней. Дом и средства в твоем распоряжении. Надеюсь, мне будет куда вернуться. СС”.

Я закатываю глаза.

* * *

Сэмюэль уже позавтракал со Снейпом и недовольно сверлит меня взглядом все время, пока я ем. Я не обращаю внимания, зная, что если ему что-то нужно, то он обязательно заговорит первым.

— Вы опять поругались?

Я поперхнулся кофе от этого неожиданного вопроса:

— Он был не в настроении и постоянно хмурился, а такое бывает только после ваших ссор, — продолжает Сэмюэль, безжалостно буравя меня своим тяжелым взглядом исподлобья.

Я откашливаюсь и сдавленно интересуюсь:

— А ты-то откуда знаешь?

— Не отвлекай меня. Я же вижу, что происходит.

Мда, вот такое хорошее утро. И мне снова начинает казаться, что это не мой сын, а ребенок Дамболдора, например. Кошмар… Но иногда ему лучше ответить.

— Нет, мы не ругались, он уехал по делам, — ну, приврал немного, чего только не сделаешь ради спокойствия… себя, конечно, — вернется через пять дней.

Мой голос звучит примиряюще, и когда мы успели поменяться ролями?

— Подумай, чем ты хочешь заняться в эти дни, потому что я планирую совершить еще одну прогулку, может, сходим на каток? — я вижу, как его глаза снова начинают блестеть задорно и немного восхищенно. И я не сомневаюсь в ответе.

* * *

У меня тоже много дел на эти дни.

Во-первых, хочу разобраться с книгами, которые купил, ну и конечно попробовать порисовать. Когда-то в школе я неплохо делал карандашные наброски и почему-то, увидев в витрине краски, неожиданно вспомнил то радостное время и решил хотя бы таким способом вернуть себе его кусочек.

Во-вторых, неплохо бы осмотреть дом повнимательнее в отсутствие его хозяина, особенно меня интересует его спальня.

В-третьих, у меня появилась одна мысль насчет Снейпа, и мне необходимо проверить правильность своей догадки, тем более все так удачно складывается…

* * *

Книга по рисованию пейзажа оказалась очень интересной, но вот воспользоваться ее советами мне почему-то не захотелось: то ли настроения подходящего не было, то ли пейзажа. Зато за перо и тушь я берусь охотно. Поначалу было довольно сложно перенести образы, роящиеся в голове, на белый лист бумаги. То слишком сильно нажму на перо и порву бумагу, то неосторожная капля кляксой расползется по только что нарисованному. Потом еще присоединился Сэмюэль, и вообще мои попытки порисовать превратились в соревнование смешных карикатур на наших знакомых. Гермиона у меня получилась этакой второй Мак-Гонагал с умным и строгим лицом и поднятым вверх пальцем. Рон больше был похож на помесь метлы и человека, сросшихся где-то посередине. У Сэмюэля же Гермиона была чем-то похожа на книжного огромного червя в огромных, как у Трелони, очках, а Рон прыгал с ноги на ногу в смешном шутовском колпаке и размахивал руками. Отсмеявшись, я взмолился о пощаде. Звонкий заливистый смех Сэмюэля меня радовал, и я чувствовал себя счастливым в этот вечер как никогда. Потом он, критично осмотрев все, что я накупил в магазине, выбрал пару кистей и гуашь и стал что-то сосредоточено рисовать, отодвинувшись на самый край стола. Когда же я попытался подсмотреть, он строго сказал, что хочет сделать мне сюрприз. Я не стал спорить — сюрприз, так сюрприз. И вернулся к своему первоначальному занятию: попытке нарисовать Рона и Гермиону такими, как я запомнил их в последний раз.

Линии не хотели виться так, как хотелось мне, но, в конце концов, я довольно сносно нарисовал их сидящими за столом, как бы напротив меня. Гермиона как всегда оперлась щекой о раскрытую ладонь и смотрела как-то задумчиво и печально, несмотря на то, что в уголках губ затаилась тонкая слегка заметная улыбка. И в этом была она вся. Противоречие на противоречии.

Рон же беззаботно развалился на стуле, нетерпеливо постукивал пальцами по поверхности стола. Его широкая улыбка была искренняя и открытая. И казалось, что даже в глазах видны искры заразительного смеха. Были в рисунке мелкие неточности, но для меня это было не столь важно, я сумел передать их настроение и мой взгляд на их характеры.

Непропорциональность фигуры Рона наводит меня на мысль о необходимости рисовать с натуры. Единственный объект в поле моего зрения и возможностей это Сэмюэль. Что ж начнем.

Я выбрал карандаш помягче и легкими линиями начинаю делать набросок. Мне почему-то легче всего начинать не с головы как это советуется в книгах, а с изгиба спины. С ним вообще связаны довольно странные мои пристрастия. Я не люблю деревянную твердость спины Малфоя, но и нелепая сутулость Рона в подростковом возрасте не вызывала у меня восхищенных взглядов. Первый изгиб спины, в который я влюбился, принадлежал Нарциссе Малфой. Плавно изгибающийся и неотвратимо изящный, он завораживал меня, и взгляд мягко скользил по нему не в силах оторваться. Снова и снова возвращаясь к тонкой шее и мягким завиткам светлых волос, собранных в высокую прическу. Она вообще была очень гибкой, особенно я засматривался на ее точеную фигурку, когда она наклоняла острый подбородок к одному из острых плеч и чуть опускала другое, словно прислушивалась к тому, что твориться за ее спиной, словно хотела выделить и подчеркнуть хрупкость ключиц в вырезе атласного платья.

А потом я стал присматриваться к спинам окружающих меня. Они были разными, и каждая могла многое рассказать о своем хозяине. Спина Мак-Гонагал словно каменная стена, за которой может спрятаться весь факультет Гриффиндор. За ней спокойно и уютно. Спина Дамблдора хрупка, его все время неловко приподнятые плечи говорят о том, что он боится, что однажды не выдержит всей ответственности, которая лежит на нем. Но это сложно разглядеть, потому что он редко поворачивается спиной в такие моменты.

Спина Гермионы — это показная уверенность в себе, привычка, которая осталась у нее после многих лет насмешек над ней. У Рона — сутулая и длинная. Чуть опущенные внутрь плечи — последствия проведенных лет на метле и природная стеснительность от своего роста. Плоская — это Малфой. Словно ему втолковали, что такая должна быть, но зачем не пояснили. Вот у Снейпа вообще какая-то помесь на мой взгляд. Ну, разве может быть у обычного человека прямая и в то же время с легким изгибом спина. Может это последствия того, что в детстве он был сутул, а уже позже смог привить себе привычку сидеть прямо. Но следы остались, как и от всего, что происходит в нашей жизни, хоть это может на первый взгляд быть и не очень заметно.

Сэмюэль сидит почти неподвижно, лишь иногда наклоняя голову вперед и нетерпеливо покачивая ногой под столом. Все-таки с натуры рисовать легче, делаю вывод я. Линия спины, от нее уже продолжением плечо и рука с острым локтем, лежащем на краю стола и маленькой ладошкой, прижимающей лист бумаги. Наклон головы, ее посадка, изгиб шеи и завитушка уха, локон волос у виска и профиль с чуть приподнятым уголком губ и прямым носом. Изображение глаз я пока откладываю, на мой взгляд это самое сложное. Растрепанные волосы, пара торчащих прядок и я возвращаюсь к грудной клетке, сначала прорисовывая линию ребер и лишь потом одежду. Линию ног завожу под стол и дорисовываю вторую руку с тонкими пальцами и по-детски тонким запястьем, торчащим из рукава застенчиво и наивно. И напряженно сведенные брови, вот он — мой единственный близкий человек, ради которого я пойду на все. Интересно насколько далеко меня может завести моя родительская любовь.

На что я пойду ради того, чтобы всегда быть рядом с ним?

На многое, говорю я себе, на многое, и карандаш в моих пальцах замирает на секунду, а я прислушиваюсь к своим собственным ощущениям. Я горд и счастлив тем тихим не плещущим через край, не бьющимся фонтаном, не застилающим глаза счастьем, а тихим, словно дремлющем где-то очень глубоко, тлеющем и согревающем сердце. Может вот оно счастье?

* * *

Осторожно вхожу в комнату Снейпа. И хоть я здесь уже был, но только сейчас замечаю все детали обстановки, словно мне это важно.

Не знаю, почему Снейп выбрал для оформления спальни красный цвет, а не более спокойный и располагающий ко сну синий. Или на худой конец бежевый.

Но здесь именно красный, глубокий и насыщенный, не режущий глаза, а мягко перетекающий с золотистых бликов в темно-вишневый, почти черный. Тяжелые портьеры, закрывающие окно даже днем. А вот наличие ковра на полу меня радует, потому что в комнате прохладно, наверное, домашние эльфы не топят эту комнату в отсутствие хозяина. Кресло, повернутое к камину, и я невольно вспоминаю черные волосы рассыпавшиеся по его спинке и тонкие щиколотки перекинутые через подлокотник. Глупо. Я перевожу взгляд на столик, стоящий рядом с ним, и усмехаюсь — томик Бодлера лежит на самом краю открытый где-то посередине и заложенный каким-то листком. Мне не терпится прочесть этот стих. Есть ли в нем ответы на мысли Снейпа или оно просто подошло под настроение. И нельзя ли узнать моего бывшего профессора по нескольким стихотворениям? Я делаю несколько торопливых шагов по направлению к креслу, обхожу его, стараясь не пытаться рассмотреть, что стоит на каминной полке, хотя мне до чертиков интересно, но иначе я могу сбиться с мысли. Мой взгляд ловит строчки.

XCI. ЗАДУМЧИВОСТЬ

Остынь, моя Печаль, сдержи больной порыв.

Ты Вечера ждала. Он сходит понемногу

И, тенью тихою столицу осенив,

Одним дарует мир, другим несет тревогу.

В тот миг, когда толпа развратная идет

Вкушать раскаянье под плетью наслажденья,

Пускай, моя Печаль, рука твоя ведет

Меня в задумчивый приют уединенья,

Подальше от людей. С померкших облаков

Я вижу образы утраченных годов,

Всплывает над рекой богиня Сожаленья,

Отравленный Закат под аркою горит,

И темным саваном с Востока уж летит

Безгорестная Ночь, предвестница Забвенья.

Этого ли он желает — забвенья? Или просто хочет избавиться от боли, в которую заковано его сердце? И не видит других выходов? «Безгорестная»… пробую это слово на вкус, чуть слышно шепча его в пустой комнате, и ощущаю себя глупо, словно кто-то из старших за мной подглядывает и сердито качает головой. Я замечаю, что книга заложена еще в одном месте и падаю в кресло, перелистывая страницы.

XCII. САМОБИЧЕВАНИЕ

К Ж. Ж. Ф.

Я поражу тебя без злобы,

Как Моисей твердыню скал,

Чтоб ты могла рыдать и чтобы

Опять страданий ток сверкал,

Чтоб он поил пески Сахары

Соленой влагой горьких слез,

Чтоб все мечты, желанья, чары

Их бурный ток с собой унес

В простор безбрежный океана;

Чтоб скорбь на сердце улеглась,

Чтоб в нем, как грохот барабана,

Твоя печаль отозвалась.

Я был фальшивою струной,

С небес симфонией неслитной;

Насмешкой злобы ненасытной

Истерзан дух погибший мой.

Она с моим слилася стоном,

Вмешалась в кровь, как черный яд;

Во мне, как в зеркале бездонном

Мегеры отразился взгляд!

Я — нож, проливший кровь, и рана,

Удар в лицо и боль щеки,

Орудье пытки, тел куски;

Я — жертвы стон и смех тирана!

Отвергнут всеми навсегда,

Я стал души своей вампиром,

Всегда смеясь над целым миром,

Не улыбаясь никогда!

Таким он видит себя, каждый раз смотрясь в зеркало по утрам? Отвергнутым всеми навсегда, фальшивой струной? Мне всегда было интересно, почему, казалось бы, столь неглупый человек пошел на поводу такого психа, как Волдеморт? Он что не видел, что их используют, что они всего лишь пешки? Мрачное настроение сменяется меланхолично-отстраненным. Есть что-то в этих стихах задевающее и вытаскивающее на свет забытое и скрываемое так тщательно от всех окружающих, ну и от самого себя в первую очередь. Я — нож, звучит волнующе и агрессивно, и боль щеки, так, словно эта боль — высшее прощение и искупление. Может именно поэтому так говорится в заповедях Божьих: “И подставь левую щеку…”. Искупление собственных грехов разве не есть еще шаг к спасению души? Я перевожу взгляд на соседнюю страницу и вчитываюсь, пытаясь пропустить сквозь себя строчки, столь простые и непредсказуемые, понятные и содержащие в себе тонкие прозрачные намеки.

XCIV. ЧАСЫ

Часы! угрюмый бог, ужасный и бесстрастный,

Что шепчет: "Вспомни все!" и нам перстом грозит, -

И вот, как стрелы — цель, рой Горестей пронзит

Дрожащим острием своим тебя, несчастный!

Как в глубину кулис — волшебное виденье,

Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот

За мигом новый миг безжалостно пожрет

Все данные тебе судьбою наслажденья!

Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно:

"Все вспомни!" шепчут мне, как насекомых рой;

Вдруг Настоящее жужжит передо мной:

"Я — прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный!"

Все языки теперь гремят в моей гортани:

"Remember, еstо memоr" говорят;

О, бойся пропустить минут летящих ряд,

С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани!

О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно;

Оно — играющий без промаха игрок.

Ночная тень растет, и убывает срок

В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна.

Вот вот — ударит час, когда воскликнут грозно

Тобой презренная супруга, Чистота,

Рок и Раскаянье (последняя мечта!):

"Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно!"

Я никогда не задумывался, каково это, когда все вокруг знают о твоих грехах и преступлениях и при случае не ленятся ткнуть тебя в них носом. Какого когда тебя знают только по прошлому и не хотят замечать, что ты изменился. Когда прошлое это единственное, что у тебя есть, единственное, за что тебе остается цепляться. Очнуться от кошмара прошлых лет, выбраться из замкнутого круга преданных и предателей и осознать, что выбираться то было не куда и не к кому. Что всем ты безразличен, что те, кто раньше был рядом, отреклись от тебя и попытались забыть? «Поздно» — страшное слово. Наверное, страшно осознать горечь этого слова на собственном опыте, почувствовать его вкус и понять его бездонную глубину. Я невольно останавливаю блуждающий взгляд на каминной решетке и вздрагиваю. Смерть с косой в одной руке и с колокольчиком в другой, а за ней сотня стенающих и плачущих ползет на коленях, словно пытаясь вымолить прощение. А я безуспешно пытаюсь вспомнить, какое наказание предусматривалось в аду предателям.

* * *

Второй день я провел, бродя по тем комнатам, в которые раньше не видел необходимости заглядывать, но раз уж Снейп хотел оформить дом на меня… Мне претит сама мысль о том, что я выступаю в роли чьей-то содержанки. Но и не видеть своей выгоды в моем положении глупо и безрассудно. Муж мой позаботился о том, чтобы я не смог воспользоваться по праву принадлежащими мне деньгами. С каждым новым днем я становлюсь все более жадным: до эмоций и чувств, воспоминаний и разговоров, коротких мгновений счастья и минут тихой радости. Словно понимая, что с ушедшим днем я становлюсь старше и тем сложнее мне получать все это в прежнем объеме. А я так хочу жить. Растить сына и найти интересную работу. Да, я хочу работать, усталость от ведения домашнего хозяйства и воспитания ребенка давит, и хочется глотка свежего воздуха, новых знакомых, впечатлений. И хоть погоня моего мужа добавляла темпа моей жизни, вряд ли я могу сказать ему спасибо. А здесь я чувствую себя словно бы попавшим в дыру времени, в один нескончаемый день.

Одна из дверей не поддавалась, и я решил, что это лаборатория Снейпа или его личный кабинет. Нашел небольшую библиотеку, которая особо меня не восхитила. В книжных шкафах в смежной с моей комнате намного лучше подборка и сами издания поинтересней будут. Весь дом вообще производит впечатление не то чтобы не обжитого, а словно его купили, попросили обставить комнаты по стандартной схеме поверенному, позаботившись лишь о собственной комнате. Возможно, Снейп заранее покупал его для меня и не хотел привязываться к нему. Я представил, какого это будет — жить в этом доме, который наполнен его призраками. И может быть к лучшему то, что он заберет все свои вещи. И я бы переехал в его спальню, а Сэмюэль поближе в мою. Я замираю возле очередной комнаты, взявшись за ручку. Нет, я не смогу жить в его комнате и вспоминать, как он сидел в кресле, такой расслабленный и невозмутимый. Я качаю головой. Я не уверен, что вообще смогу жить в этом доме без него.

Комната встретила меня тьмой и запахом пыли. Странно, дом новый, а в комнате такое чувство, что никто не был очень давно. Я достаю палочку и произношу тихо: “Люмос”. На кончике палочки появляется яркий огонек, который поначалу режет глаза слепит глаза. Из темноты он выхватывает только отдельные части предметов, создавая какую-то фантасмагорическую картину горной местности. Тут оказываются свалены в кучу разнообразные вещи, видимо оставшиеся после прежних хозяев. Шкафы и прикроватные тумбочки, плетеные стулья и маленький пуфик для ног, детская кроватка и портреты, и коробки, коробки, коробки…

Мне приходит в голову, что в них может быть, что угодно, например старые фотографии или столовый сервиз, чей-то дневник или одежда. Копаться в чужом прошлом — странное развлечение, я прохожу чуть в глубину комнаты. Натыкаюсь вновь на портреты. Придвигаю палочку к самой поверхности картины, чтобы рассмотреть ее полностью. Семейный портрет. Отец, мать и двое ребятишек: мальчик постарше, старающийся выглядеть серьезно, но постоянно не выдерживающий и посмеивающийся в рукав новой, с иголочки мантии. Девочка улыбки не скрывает и то виснет на матери, то корчит смешные рожицы брату, а потом резко оборачивается к зрителю с озорным блеском в глазах. Отец задумчив, но довольно спокойно смотрит на баловство детей, лишь изредка хмурясь, когда дочь строит уж совсем страшные рожи. Но не очень понятно, из каких соображений, то ли чтобы не засмеяться самому, то ли в целях пресечения подобных вольностей. А мама откровенно насмешливо закатывает глаза и тепло улыбается, косясь в сторону мужа, который стоит рядом, сложив руки на груди. Сын пытается позой и выражением лица походить на отца, что смешит молодую женщину, но она лишь ободряюще кладет руку на плечо мужа.

Я не могу не улыбнуться развернувшемуся на моих глазах кусочку чужой жизни. Мне хочется коснуться холста, но я боюсь, что им это не понравится. Неожиданно мальчишка смотрит мне прямо в глаза и показывает язык, смешно щуря глаза. И заливается смехом. И я вдруг понимаю, чего бы мне хотелось: чтобы на этом портрете была изображена моя семья. Что бы Сэмюэль так же беззаботно улыбался, а я столь же доверчиво клал свою руку на плечо мужу и любяще смотрел на него…

* * *

Я возвращаюсь в свою комнату, чтобы переодеться, а то вся одежда в пыли и паутине. Я начинаю привыкать к этой комнате, словно пытаюсь зацепиться хоть за что-то после потери своего дома и семьи. Да я считаю, что потерял все и остался с… со Снейпом. Странная мысль, но она греет меня лучше любого вина, будоражит воображение и заставляет пузыриться кровь в ожидании чего-то… Наши отношения зашли в тупик и он это понимает. Зато я многого не понимаю: зачем ему эта благотворительность? Почему он, заключив со мной договор, не хочет воспользоваться тем, что теперь его по праву? Почему он заботиться о Сэмюэле и обо мне? Этот дом куплен специально для нас? Тогда кто эти люди на портрете и зачем он хранится в той пыльной комнате? Вопросы, вопросы…

Передо мной неслышно аппарирует домашний эльф и, усердно кланяясь в ноги так, что видна полоска светлой кожи за огромными ушами, произносит:

— К хозяину пришли.

Я уже было поворачиваюсь к выходу из комнаты, когда вспоминаю, что хозяином ни для него, ни в этом доме, я не являюсь. И решаю уточнить:

— К хозяину или ко мне? — в огромных блестящих глазах мелькает страх и осознание промаха.

— Хозяина сейчас нет дома, но этот господин был очень настойчив…

— Хорошо, я понял, — меня гложет любопытство, кто же мог прийти к Снейпу, тем более сюда?

Я спускаюсь по лестнице и стремительно прохожу через холл по направлению к гостиной, замечая на кресле чужой влажный плащ. Капли воды стекают с его подола, образуя возле ножек грязные лужицы. Я недовольно морщусь, кто бы ни был этот загадочный гость, хорошими манерами он не отличается, хоть и богат, оценивающе определяю я по качеству ткани. И только перед самой дверью я замираю от посетившей меня мысли, а что если этот нежданный гость меня знает? Но потом решительно толкаю дверь, уверенный в том, что Снейп никогда бы не сделал такого промаха.

Молодого человека, сидящего в кресле возле разожженного камина, я вижу впервые. А вот он не выглядит ни удивленным, ни испуганным. Он осматривает меня с ног до головы таким взглядом, словно это не он пришел ко мне, а наоборот…

— Так значит, он все-таки заполучил тебя в свою постель, — не вопросительно, а скорей задумчиво тянет молодой человек.

…Словно он не то, чтобы знал, что увидит меня здесь, но догадывался. А я в изумлении разглядываю его. Светлые, я бы сказал белесые волосы, тонкие, но неброские черты лица, острые уголки верхней губы, и глаза — огромные голубые — и блеклые короткие ресницы. Когда он встает из кресла, я понимаю, что он выше меня. Ненамного, но даже эта небольшая разница дает ему возможность смотреть на меня сверху вниз. Так, будто я никто, словно он знает мою настоящую цену, словно… он знает о нашем договоре со Снейпом. Эта мысль, вкупе с небрежно оброненной фразой, заставляют меня задохнуться от злости. Он, словно не замечая этого, делает пару шагов по направлению ко мне и осторожно указательным пальцем поднимает мой упрямо опущенный подбородок. И вглядывается мне в глаза, словно ищет ответ на какой-то вопрос, а затем усмехается неожиданно тепло и открыто, что я перестаю ощущать ненависть, так неосторожно разбуженную его замечанием и поведением.

— Хотя это, по-моему, обоюдно, — я пытаюсь понять про что он, но он видимо говорит лишь обрывки своих мыслей, за которыми мне не уследить.

Я отодвигаюсь от него, напряженно ожидая, что он скажет дальше. Но блондин стремительно подходит к креслу, берет со спинки длинный шарф серого цвета и уже направляется к двери, когда я спохватываюсь и окликаю его:

— Постойте, кто вы и зачем приходили.

Он оборачивается лишь взявшись за ручку двери:

— Какая разница, кто я? — я, честно говоря, не знаю, но меня гложет любопытство узнать, кем он приходится Снейпу. — Я хотел узнать, почему Северус так долго не был у меня. Я получил ответ на свой вопрос. Мне этого достаточно.

Его манера говорить короткими предложениями выдает в нем иностранца и сбивает меня с толку. Пока я обдумываю его ответ, он уже скрывается в дверном проеме, а еще через секунду я слышу звук захлопнувшейся входной двери. Вот и поговорили. Я падаю в кресло, в котором несколько минут назад сидел неожиданный посетитель, и размышляю о нелепости ситуации. Если я еще не совсем отупел от этой определенно сумасшедшей жизни, то только что сюда приходил бывший любовник Снейпа. Искал его. Опять вопросы. Откуда он знал месторасположение этого дома, ведь Снейп уверял меня, что почти никто не знает, где он находится? Или этот парень входит в число “почти никого”? Или Снейп настолько доверяет ему, что даже не делает из этого секрета? Даже если так, то откуда этот бывший знает меня? И его странные высказывания: “он все-таки”. Это он пытался намекнуть, что Снейп давно этого хотел? Или лишь то, что всего, что Снейп хочет, он получает? Я не замечаю, как гаснет камин и комната погружается в полную темноту. Только прозрачная серебристая полоса падает на пол у моих ног сквозь неплотно задернутые шторы. Она словно пытается разогнать сумрак, окутавший меня, бросаясь на него каждый раз, когда ветер сильным порывом раскачивает фонарь. Ворс ковра призрачно светится и переливается, мерцая в темноте. Я решительно встаю, отгоняя тревожные мысли, и решаю отложить мучительные вопросы до приезда Снейпа.

Мне нужно с ним поговорить.

Очень серьезно.

* * *

Сэмюэль уже спит, когда я, наконец, поднимаюсь наверх. Я стою и вглядываюсь в его слабо освещенный силуэт на кровати. Я пытаюсь понять, как он относится ко всему, что происходит в доме. Его реакция на возможную ссору между мной и Снейпом удивила меня, как и та непринужденность общения между ними. Словно их объединяет какая-то тайна или общая цель.

Они могут разговаривать часами: не знаю, что у них за темы, но каждый раз, когда я вхожу в комнату, они замолкают. Снейпу удается сохранить невозмутимость, а вот Сэмюэля выдают смеющиеся и искрящиеся в свете каминного пламени глаза. Я выхожу и снова за спиной слышу, как разговор возобновляется с прежней заинтересованностью в голосе моего сына. Поначалу я пытался обижаться и выспрашивать его о подробностях, но лишь после того как он пару раз отказывался после этого со мной разговаривать целыми днями, я бросил эти бесплотные попытки. А он с важным видом говорил, что не может поведать мне чужой секрет. И каждый раз мне казалось, что где-то я эти слова уже слышал…

Но Сэмюэль никогда не забывал обо мне, всегда стараясь все свое свободное время проводить со мной. Мы вместе рисовали, постепенно осваивая новые техники и сюжеты. Много гуляли и играли. Сидели вечерами в уютной гостиной, обсуждая прошедший день и со смехом вспоминая особо нелепые моменты. Иногда он начинал вспоминать всех тех, кого мы так давно покинули, но ни разу не заикнулся о своем отце. А однажды, когда Сэмюэль уже спал, я прибирался на столе и случайно наткнулся на один из его рисунков. Я долго смотрел на него, а потом устало опустился на стул и положил голову на стол. Горячей щекой прижался к прохладной поверхности, а с рисунка мне приветливо улыбались трое: маленький мальчик, и двое мужчин. Один — с яркими зелеными глазами, а второй — весь в черном.

Иногда я замечаю, что от продолжительного общения со Снейпом Сэмюэль повторяет его движения. Возможно, неосознанно, но это сходство еще более усиливается, когда они рядом.

Не возможно не заметить, что они одинаковым небрежным жестом откидывают волосы с лица, хмурятся или смотрят на меня тяжелым взглядом исподлобья. И если Снейп при этом выглядит сурово и как-то привычно, то Сэмюэль скорей отстранено и неуверенно. Я пытаюсь понять, что это, просто последствие долгого общения с одним человеком или глубокая привязанность, столь неуместная сейчас. Но от меня он ничего не перенял.

И если раньше я боялся видеть в Сэмюэле Фила, то теперь боюсь однажды разглядеть в нем Снейпа.

* * *

Снейп возвращается раньше, чем через пять дней, злой и молчаливый. А я немного удивлен и неподготовлен к серьезному разговору. Я надеялся, что у меня будет еще время подумать о ситуации, в которой все мы запутались, погрязли и медленно тонем, словно в болотной трясине, которая выкачивает остатки силы и лишает иллюзий в последние минуты жизни. Странное сравнение, но очень подходящее скорее ко всей моей жизни, а не только к происходящему в последнее время между мной и Снейпом. Я до сих пор не могу назвать его по имени, просто потому что иначе мне придется признать, что жить здесь, с ним — это моя мечта. Не так как сейчас: напряженно, постоянно чего-то ожидая и одновременно стремясь к этому. Вопросы, бесконечной чередой возникающие в моей голове, рвут меня на две части, и желание получить ответы велико, но нужны ли они мне? Хочу ли я действительно стать частью жизни Снейпа? Смогу ли я? Слишком многое, оставившее след в его глазах и на его теле, неподвластно мне, слишком часто он живет прошлым. Старыми обидами и воспоминаниями. Есть ли мне место среди них? Готов ли он что-то изменить в своей жизни? Нет, не так. Его жизнь изменилась еще в тот день, когда он только решил мне помочь. Готов ли он изменить себя? Ведь я не дам ему молча держать в себе обиды, срывать на мне злость от неудавшегося эксперимента. Я выверну его душу точно так же, как он препарирует мою, день за днем показывая мне новые грани своего «я» и отыскивая во мне новые и новые трещины комплексов прошлого. Он вбивал в них колья сарказма, открывая их глубины и показывая мне сколь ничтожны мои попытки прикрыть эти пустые ямы в моем сердце.

И только сейчас в глубине сознания всплывает глупый вопрос: «А хочет ли он, чтобы я остался рядом с ним?»

* * *

Он злобствует же несколько дней, а я с какой-то отстраненной снисходительностью лишь наблюдаю, что раздражает его еще сильнее. И когда это мы поменялись местами? Он пытается вывести меня из этого апатичного созерцания своими язвительными замечаниями и постоянными сменами настроения. Он закрывался пару раз в своем кабинете, подолгу не выходя из него. Я уже перестал вообще понимать, что происходит между нами. Пытаясь это выяснить, я замкнулся, предпочитая сначала мысленно представить, что я хочу ему сказать, спросить, предложить… В том ли я положении, чтобы надеяться, что у меня получится диктовать условия?

* * *

Он, ничего не говоря, снова исчезает через два дня после приезда. Я понимаю это лишь к обеду, когда ощущение легкости становится невыносимым. Эльф подтверждает мои догадки, настороженно наблюдая за моей реакцией. Я отсылаю его, но что-то мешает мне спокойно обдумать дальнейшее поведение со Снейпом. Меня тянет в его комнату.

Воздух пропитан его присутствием, его запахом, и мне становится легче дышать. Я только сейчас почувствовал, сколько сил требовалось на такое простое действие. Мысли прояснились, желания, доселе столь расплывчатые и неясные, обрели четкие контуры. Знать, чего ты хочешь, порой намного важнее уверенности, что это недостижимо. Я сажусь в его кресло, пытаясь представить, как он сидел здесь. Как он опирался на подлокотник, смотрел на пламя камина, думал, мечтал или просто наслаждался теплом и покоем. На каминной полке лежит книга в черном переплете, я заинтересованно, пусть и неохотно, поднимаюсь и осторожно открываю ее. На обложке нет никаких пометок, но еще до того как буквы перед глазами начинают складываться в что-то значимые слова я понимаю, что это дневник Снейпа. Его подчерк невозможно было не узнать.

“Что может быть хуже наваждения, которое ты не можешь отогнать? Желания, с которым ты не можешь справиться? Ничего. Он — это вопрос моего самоконтроля, точнее полной капитуляции последнего рядом с этим мальчишкой. Смешно, он уже давно не является сопливым учеником, но я по привычке продолжаю называть его так. Поначалу я думал, что это синдром «некупленной игрушки», как называл это явление Люциус. Тебе кажется, что чужое всегда лучше, привлекательнее. Это — как новая метла для детей в витрине магазина. Вот бы мне такую, просто потому, что у меня такой нет. Столь же недоступно и столь же желанно. Но вот эта игрушка лежит у меня на ладони: я могу сломать ее или провести кончиком пальцев по ее поверхности. Почувствовать его тепло, его покорность, его податливость. Я видел его и в сломленном состоянии и в подавленном. Я видел его покорным и не могу не признать, что он прекрасен, но мне иногда хочется узнать, как бы он повел себя в той или иной ситуации: без принуждения, без договора, без полного подчинения. Я смог купить даже Мальчика-Который-Выжил: его тело, его ребенка и полгода его присутствия в моей постели. Но мне мало этого. Я хочу большего, несмотря на то, что понимаю: птица, посаженная в клетку, поет о свободе…”

Я нервно пролистываю еще пару страниц.

“Я думал, что переспав с ним, я потеряю к нему интерес. Что это наваждение и постоянные мысли о нем уйдут. Что я смогу вернуться к старой жизни, где я вполне был способен наслаждаться одиночеством. Я надеялся, хотя давным-давно поклялся больше не надеяться. Я дал себе обещание, что отпущу его, как только он мне надоест. Ведь я вижу, что его тяготит пребывание здесь, постоянное мое общество, его обязанности. Но лишь теперь я понимаю, что вряд ли смогу выполнить свое обязательство. Нет, естественно я отпущу его после истечения срока договора, но вот забыть его и все время, что он провел рядом, вряд ли смогу…”

“Я не накинулся на него в первую ночь, потому что хотел проверить смогу ли я держать себя в руках, когда он так близко. Он спал в кресле такой расслабленный и спокойный. И мне на секунду показалось, что может быть вот именно этого мне не хватает, чтобы меня вот так кто-нибудь ждал, заснув в кресле. Мелькнула мысль, что возможно и я достоин этого счастья…”

“Когда он сам в первый раз пришел в мою спальню, я чуть было не воспользовался своим правом на его тело. Именно так грубо: на его тело. Не на ночь любви и взаимной страсти, а просто на ночь его услуг… Я боюсь себя, я боюсь того, что я могу с ним сделать, а ведь сделать я могу все, и он даже слова не посмеет сказать…”

“Я уехал, чтобы проветрится, потому что жить с ним в одном доме и не заразиться им невозможно. Он как воздух, о нем не вспоминаешь, пока его не станет не хватать. И только потом понимаешь, сколь значимым он был для тебя. Начинаешь присматриваться, пытаясь понять, что он собой представляет, и почему ты ошибся в своем мнении о нем. Почему, притом, что он столь прозрачен и незаметен, он играет столь важную роль для тебя…

…Приехать и снова видеть его каждый день. В одном флаконе: и облегчение и отрава. Я опять его не понимаю: он спокоен, хотя уже должен был выйти из себя от моего поведения. Он просто наблюдает, словно пытается на что-то решиться, словно тигр, застывший перед прыжком. Последним и несущим смерть…

Я болен, я отравлен. Он — яд, разъедающий мои вены. И хоть я и знаю, что чрезмерное употребление приведет меня к смерти, после того как он покинет мой дом, я не могу уже остановиться…”

“Я бы никогда не подумал, что мои планы относительно устранения конкурента зайдут так далеко, а потом это стало забавным. Увидеть Поттера, а точнее то, во что он превратился. Мои старые постыдные желания выползли наружу, нити приличий расползались по швам и оголили истинную сущность терзающих меня образов. Кто бы мог подумать, что я захочу, чтобы он принадлежал мне? Именно принадлежал. Я видел его глаза, когда он смотрел на мужа. Не любовь — поклонение. Не любовь — зависимость. И я решил, что мне хочется видеть ее, чувствовать, ощущать. Что именно этого мне не достает. Что это я хочу получить от него… Его муж… Одновременно я являлся и его поставщиком, и компаньоном, но потом что-то пошло не так. Он решил, что больше не нуждается во мне. И я подкинул идею о зелье для мужчин, с помощью которого они могут забеременеть. Как загорелись его глаза, он вцепился в меня словно пиявка и начал чуть ли не умолять меня об этом. И я сделал вид, что согласен, хоть и понимал в глубине души, что как только представится возможность, он снова решит, что я лишний в его бизнесе. Изменить ему память не стоило и труда. А еще я хорошо порылся в ней в надежде найти образ того, для кого я собирался делать запрещенное зелье. Мое удивление не имело границ. Поттер. Тогда я еще и не думал о том, чтобы заполучить его, но именно этот момент я считаю отсчетным в наших отношениях. Я попал в сети чужой любви. Я захотел узнать, чем же так привлек Поттер моего компаньона. Поначалу я думал, что это просто желание иметь все самое лучшее, пускай и просроченное. Но эмоции Фила были другими. Какая-то параноидальная привязанность и желание власти над этим телом. Я также мучался, но когда-то смог победить себя. А теперь я увидел, что кто-то другой смог получить все, что желал я. Все началось с зависти. Я создал зелье, я видел Поттера в том коридоре. Его наивно-радостное лицо, обращенное к мужу. Его глаза. Я не смогу забыть их выражение никогда. Они светились, словно самая волшебная мечта сбылась, словно все, чего он хотел, было в его руках и у его ног. И я отказался ото всех своих первоначальных планов и еще больше замкнулся в себе. Но постоянно следил за Филом. Его странная привязанность к мужу постепенно переросла в постоянный контроль над ним. Любовь в тиранию. Я наблюдал, как их отношения катились под откос, я уже тогда понимал, что они разойдутся. А потом когда сумасшествие Фила стало слишком явным, я просто-напросто ушел, вернувшись к своему бизнесу. А потом все пошло даже намного лучше, чем я предполагал. Грейнджер сама позвонила мне и попросила помощи. И я с радостью, хоть и тщательно скрываемой, согласился. Менять воспоминания Фила оказалось проще простого. Подкинуть пару нестройных и непонятных образов, а ненасытная подозрительность Фила довершит начатое мной. Свои посещения я, конечно, стирал. И одновременно я помогал Поттеру с каждым нападением, которые сам и организовывал, забыть о его муже, принять то, что тот ненормальный. И я этого добился. И продолжал играть роль хорошего парня под маской жестокого Упивающегося Смертью. Я подкупил судей и оформил опеку над Сэмюэлем. Если бы я когда-нибудь захотел иметь ребенка, то он, наверное, был бы похож на него. Я понимал, что Поттер вряд ли бы согласился остаться со мной… Особенно после того, что произошло в спальне.

И вот, казалось бы, о чем мне еще мечтать: Поттер так сказать под рукой, Сэмюэль, дом, в который мне хочется возвращаться. Но я не смог добить Поттера. Он изменился так, что я не узнаю его подчас. Но продолжаю его желать…”

Острые буквы, рвущие бумагу и мое сердце, впивающиеся заточенными уголками в плоть и ранящие ее. Они словно клеймо палача оставляют на моей коже свою печать: страшную и несмываемую. Я сглатываю комок, непонятно когда образовавшийся у меня в горле, и пытаюсь разгладить бумагу, на которой остались следы моих пальцев, пытаясь не думать о слезах, предательски рвущихся наружу.

Я осторожно кладу дневник на каминную полку, так как он лежал, провожу холодными ладонями по влажным щекам и вдруг понимаю: а разве не этого я хотел? Вот, Снейп лежит на блюдечке: разделанный и готовый к употреблению. И мне плевать, что вначале между нами не было ничего чистого. Я вижу, как он смотрит на Сэмюэля, на меня… И я знаю, что он отпустит меня, если я захочу уйти. Не знаю, почему я так думаю, наперекор всему тому, что он написал.

Дверь со щелчком открывается, и на пороге возникает Снейп. Он внимательно смотрит на меня, потом на дневник, лежащий рядом. Я замечаю, как дергается его верхняя губа, но он совершенно спокойно проходит к креслу и садится, не говоря ни слова. Кладет локоть на подлокотник и подпирает ладонью голову, слегка наклоняя ее к правому плечу.

— Ваша дурацкая манера копаться в чужих вещах меня раздражает, — как-то отстраненно говорит он мне… — Сядьте, вы загораживаете пламя в камине, — он действительно не смотрит на меня.

— Мне нужны ответы.

— Все еще не удовлетворили свое неуемное любопытство, Поттер? — он кивком головы указывает на каминную полку.

— Мне нужны другие ответы. Простите, что читал ваш дневник, но вряд ли бы я узнал от вас что-то подобное.

— Ты хочешь обвинить меня в том, что я лгал тебе? — ощетинивается он, так незаметно переходя на «ты».

— Вы сказали, что не знали, кому предназначалось зелье.

— Я действительно не знал, а как бы я объяснил тебе, откуда я это знаю?

— Что за парень приходил сюда?

Он внимательно смотрит мне в глаза:

— Высокий, светлый? — я киваю головой, — тебя это не касается.

— Как с вами можно разговаривать? — я чувствую, как начинаю злиться.

— Можешь не разговаривать. Завтра я приглашу юриста, и мы разорвем договор. Свою часть условий я сдержу.

— Что? Договор можно разорвать?

— По согласию обеих сторон.

Он встает и направляется к двери. Я не могу позволить ему так вот уйти:

— Постойте, — он нетерпеливо оборачивается, — а что за люди на портрете, что хранится в заброшенной комнате?

Я со страхом наблюдаю, как его выражение раздражения меняется, становясь безразличной маской.

— Эти люди на портрете… я их убил, — глухо говорит он и исчезает в дверном проеме.

В тишине я слышу только свист вырывающегося из моих легких воздуха, а когда весь смысл сказанного им доходит до меня, я чувствую, как все наливается свинцовой тяжестью, руки спина, веки, плечи и мысли…

* * *

Юрист в этот раз другой. Сухощавый немолодой мужчина, с хитрым прищуром глаз и плутоватой улыбкой, нравится мне еще меньше, чем предыдущий. Но его расторопность не может не радовать.

Он суетливо подсовывает нам какие-то бумажки, разглагольствуя об условиях разрыва договора раньше срока. Я его не слушаю, размышляя о своем. И прихожу в себя только тогда, когда надо поставить свою подпись в конце документа.

А я заворожено наблюдаю за Снейпом. На удивление он спокоен, это видно по расслабленному изгибу спины, чуть сутуловатому, что скорее говорит о спокойствии, чем о неудовольствии. И это вселяет уверенность и в меня.

Я не собираюсь его останавливать, не собираюсь делать из себя жертву и строить героя, который, встав в пафосную позу, начнет призывать к справедливости и торжеству клятв. Я обдумываю не варианты отступления и спасения остатков чувств, а впервые сам решаю, чего я хочу. И пока не могу определиться. Снейп меня обманул, но только сейчас я вижу неминуемость нашего разрыва с Филом. Когда-нибудь это все кончилось бы, другое дело, что, возможно, потерь было бы больше. Снейп манипулировал мной, но ни этого ли я так хотел. Я привык к этому, с годами начиная ощущать некую сладость повиновения и безответственности. Мой ребенок привязан к нему, но самое главное — я сам хочу быть с ним. Не так как сейчас, это другое. Я и так в его власти, клятва привносит дисгармонию. Снейп начинает думать, а это всегда плохо заканчивается. Я знаю, что он считает, что в природе просто не может существовать такого явления как Поттер, который хочет того же что и он.

Я знал, что он убийца, но впервые столкнулся с явным свидетельством этого. Он не отпирался, словно хотел убедить меня в том, что он чудовище. А я всегда это знал, знал и принимал его таким, какой он есть. Слишком многим я ему обязан. Я опять вернулся к тому с чего начал, к долгу. Вот чего я не хочу в наших отношениях. Я хочу зависимости, от которой сладко тянет в груди, покорности, от которой кружит голову, доверия, вкуса его кожи, уверенности, которую дарят его тяжелые взгляды, надежды каждым тусклым серым утром на его улыбку и смех. Его присутствия в моей жизни. Я хочу его такого, какой он есть. Такого, как на множестве эскизов и набросков. Профиль — углем, анфас — пастелью или фигура, чуть прикрытая простыней — карандашами. Я так и вижу, как штрих за штрихом появляются ребра и ключицы, острый кадык и разрез глаз. Хочу нарисовать его с моим сыном сонным зимним вечером у камина, их фигуры, склоненные над очередным рисунком Сэмюэля. А больше всего я хочу нарисовать его вот так, как сейчас: он сидит, его мягкий изгиб спины, небрежно откинутая на спинку кресла голова, лицо, контуры и острые углы которого смягчены тенью, падающей от штор. Кисти рук, одна из которых безвольно свесилась с подлокотника, а пальцы второй небрежно теребят кончики отросших немытых волос. Все таки уголь это его материал, им легче всего показать его двоякую сущность, контрасты его внешности и внутреннего мира.

Я хочу принадлежать ему, я хочу, чтобы он этого хотел…

И пусть кто-то говорит, что мы не пара. Что это не может быть надолго. Что между нами лежит пропасть. Единственное что между нами это пустые слова и страх. Страх, что того чувства, которое мы испытываем, будет недостаточно, чтобы удержаться. Мы не уверены в себе, но не друг в друге. И я готов рискнуть и первый раз в жизни сделать шаг навстречу, осознанно и решительно…

И пусть длинные языки болтают о нашей странной связи. С меня хватит и того, что он будет рядом…

А пока между нами опустевшая комната, звуки шагов юриста и тонкая полоска света пробивающаяся между шторами…

Тишина, висящая между нами, тяготит; мысли тяжелыми каплями срываются с ресниц и разбиваются о темную поверхность памяти, не искажая и не нарушая ее, словно уже ничто не может ее потревожить. Я напряжен, надеюсь это не так заметно. Он молчит и пристально смотрит на меня. Это раздражает, потому что мне не понятен смысл этого взгляда. Я больше не могу с легкостью фокусника, обладающего телепатией, читать его мысли и выражение лица. А теперь я потерял и последнюю власть над ним. Он больше не обязан находиться рядом, слушать меня, постоянно ждать, когда я приду к нему и потребую возвращения долгов. Это обязательство, я уверен, он ненавидел больше всего, и скорей всего его ненависть возросла пропорционально времени, проведенному здесь. Я устал. Может, именно это ощущение называют совестью? Не знаю, но я устал от него, от его присутствия в моей жизни. Случайно оставленный мною дневник сыграл свою роль приманки, Поттер клюнул. Я вышел из игры с наименьшими потерями. Я встаю так резко, что он слегка вздрагивает и недоуменно смотрит на меня.

— Свои вещи я заберу позже.

Он рассеянно кивает головой, не говоря ни слова, а я стремительно выхожу из комнаты, из дома, словно закрываю старую скрипящую дверь, ведущую в прошлое, словно начинаю жить заново. Отрезаю себя от сумрака и покоя, царящих в этом проклятом доме. В какой-то степени я рад тому, что дом теперь принадлежит Поттеру. И, кажется, на секунду, что даже дышать стало чуточку легче, свободней, но лишь на секунду. А потом наваливается моя неизменная спутница по извилистой дороги жизни — тоска. Я делаю пару шагов, а потом раздраженно аппарирую в свою Лондонскую квартиру. Прихожая встречает меня пыльным полумраком и моим же собственным отражением в зеркале. И сразу я чувствую, что в квартире есть кто-то еще. Единственный, кто мог сюда заявиться без приглашения… Я усмехаюсь. Он все так же своеволен и всегда добивается того, чего хочет. Видимо в этот раз ему вздумалось повидать своего старого знакомого. Еще один призрак прошлого. Интересно, это что-то важное или нет, у меня нет сейчас сил с ним разговаривать. Это меня слишком напрягает и изматывает. Из каждого слова он делает свой вывод, подмечая интонации и мимику собеседника, и слишком часто он озвучивает те мысли, о которых я бы не хотел даже думать, не то, что произносить их вслух. Я медленно снимаю верхнюю мантию, пусть мой незваный гость немного подождет. Я даже испытываю нечто похожее на злорадство. Правда очень слабое и неправдоподобное. Прохожу в кухню и ставлю кипятиться чайник, достаю две чашки и банку с растворимым кофе. Две ложки кофе ему, а мне просто холодную воду. Я беру уже подпрыгивающий от нетерпения чайник и заливаю темно-коричневые гранулы, жидкость пузырится и плещется о края чашки.

— Две ложки сахара, насколько я помню, — это не вопрос, и он это понимает.

— Несмотря на твой почтенный возраст, память еще не отказывает тебе, — насмешливо откликается он. Я слегка приподнимаю правый уголок губ — эта привычка растягивать гласные, это высокомерие, надменность и заносчивость с годами становятся все заметней. Я передаю ему чашку и он, обжигая пальцы, быстро ставит ее на стол, сердито глядя на меня. Я никак не могу привыкнуть к этим голубым глазам, остро очерченным губам и серым, словно поседевшим вмиг, волосам. Необходимость сменить внешность после войны я понимаю, но в моей памяти он навсегда останется маленькой копией своего отца, а не этой серой пародией на самого себя. Я отвожу глаза, когда он пытается поймать мой взгляд, понимая, что разговор затянется и будет он нелегким. А значит лучшая защита — это нападение.

— И как мне теперь тебя звать?

— Как хочешь, — небрежно кидает он, усердно делая вид, что ему все равно.

— Хорошо, Драко, — я немного тяну первый слог его имени, с удовольствием отметив, что чтобы он там ни говорил, не вздрогнуть он не смог. А я слишком долго не называл его так, чтобы лишить себя такого удовольствия. — Зачем ты пожаловал?

— А ты почему здесь?

Я удивленно вздергиваю брови:

— Насколько я помню, я все еще являюсь хозяином этой квартиры и совершенно спокойно могу тебя сейчас сдать в аврориат. И у меня нет уверенности, что тебя там не ищут, а у тебя?

Он смеется, это наша любимая игра — завести собеседника в ловушку, поставить подножку, кто первый попадется тот и проиграл, пока счет в мою пользу: один-ноль.

— Я хочу понять, почему ты не с Поттером, — он, не обращая внимания на мой вопрос, беззаботно ведет свою игру. Скорей всего он потратил на это все время, пока ждал меня. Сколько внимания к моей скромной персоне, — в теплой широкой постели? Я надеюсь у тебя, как и подобает твоему положению в обществе, широкая кровать? — он хитро улыбается и в нем появляется что-то от того забытого всеми мальчишки, каким он был в школьные годы, но я непробиваем.

— А с чего ты взял, что я там хочу быть?

Он пару секунд внимательно смотрит мне в глаза. На лице ни намека на насмешку или на желание найти слабость в моей броне и ударить.

— Я часто думаю, Северус, в чем ты преуспел больше: в том, чтобы лгать самому себе или окружающим? — по имени он называет меня в исключительные моменты. На моей памяти это случалось дважды: в день казни его родителей и в день его посвящения. Это должно что-то значить?

— Хоть в чем-то ты преуспел после школы, — я еще пытаюсь язвить.

— Так что у вас там?

— Я разорвал контракт и точка, он мне надоел.

В его взгляде проступает жалость. Ненавижу.

— Ты ломаешь жизнь...

— Сколько пафоса, бедняжка Поттер!

Его лицо искажается, и он уже орет на меня:

— Да, плевать я хотел на Поттера! Ты себе жизнь ломаешь! Гробишь! Собственноручно забиваешь гвозди в свой гроб! Сколько тебе лет? А насколько ты себя чувствуешь? — он скрипит зубами и зло, но уже не громко, шепчет, — разве Поттер стоит этого?

Я чувствую резь в глазах, смаргиваю, но боль не проходит. Я устал, я чувствую себя стариком. Ставлю локти на стол и тру ладонями переносицу и лоб. Массирую надбровные дуги, тру глаза и смотрю на крестника через стол сквозь пар от еще не остывшего кофе. И неожиданно для себя отвечаю:

— Он стоит многого, в том числе и меня со всеми потрохами…

Я не договариваю, но ему хватает и этой части откровенности. Он меняется в лице, откидывается на спинку стула и глухим голосом спрашивает:

— Настолько серьезно?

Я молчу, а он не ждет ответа, он смотрит на черную непрозрачную поверхность кофе, словно пытается прочитать будущее. Звенит ложечкой, аккуратно собирая со стенок чашки полурастворившиеся и бесформенные гранулы, и снова звон металла о керамику. Он режет уши, и головная боль усиливается, а в затылке появляется неприятное тяжелое ощущение, будто мыльный пузырь, в котором я нахожусь, сужается, воздух заканчивается, и перед глазами мелькают разноцветные разводы на поверхности пузыря. Но говорить я ничего не буду. Оно не стоит того, чтобы разрушать эту задумчивую тишину между нами.

Кофе допито, моя кружка тоже пуста, но мыть посуду лень.

— Пойдем спать, этот день дался нам обоим тяжело, — банально, но слишком реально. Я только сейчас замечаю, что он выглядит потрепанным и озабоченным. Волосы грязные, завязаны в хвост, на лице первые глубокие складки: у носа — отцовские — и тоньше на лбу. У Поттера тоже уже морщины, а сколько им всего лет? И тут мой взгляд натыкается на…

— Драко, ты знаешь, что тебя выдает?

У него уже, по-моему, нет сил говорить, он просто смотрит на меня. Не вопросительно, не заинтересовано, не настороженно, и это пугает меня больше всего. Он смотрит так, словно ему уже наплевать на все, словно сам не знает, что он здесь делает.

— Руки, — я смотрю на его ухоженные ногти и думаю, что это вполне в духе наследника Малфоев. Он вымученно кривит губы в улыбке, и я почти улыбаюсь.

* * *

Я лег спать в спальне, а Драко — в гостиной. В эту ночь меня раздражало и не давало заснуть буквально все, начиная с колеблющейся от сквозняка кисточки на одном из столбиков кровати и заканчивая слишком горячей подушкой. Я лег на спину, но мне стало жарко, я раздраженно ругнулся сквозь зубы и посмотрел на часы — полтретьего, а завтра нужно сделать много дел. Прядка немытых волос прилипла к губам, а я меланхолично размышляю о том, что нужно выпить сонного зелья и забыться сном хотя бы на пару часов. Главное — правильно рассчитать дозировку, иначе можешь проспать больше суток. Я отчаиваюсь уснуть самостоятельно и, шлепая босыми ногами, иду на кухню.

Неприглядная картина чужих мучений почему-то не радует. Перед Драко стоит пепельница уже полная окурков, а он, дымя очередной сигаретой, смотрит пустым взглядом в стену напротив. Сон откладывается хотя бы до выяснения причин такого отклоняющегося от обычного поведения. Хотя не мне говорить о его естественном состоянии. Я не видел его около двух месяцев, а уже кажется, что с того времени прошла пара лет. Я смотрю на красные воспаленные глаза, нелепо взъерошенные волосы, опущенные уголки рта. Он откровенно жалок и беспомощен. Еще один камень на моей шее. Точней теперь единственный.

— Кошмары? — интересуюсь я, словно спрашиваю о сегодняшнем дне недели.

Он лишь сильнее затягивается, и пальцы нервно дрожат. Плохи наши дела, не одному мне нужно зелье. Я дергаю бровями и, тяжело вздохнув, иду отмерять столь желанные капли, дарящие забытье и покой. Я не спрашиваю его о кошмарах, не потому что мне не интересно, я малодушно трушу. Я боюсь, что это заразно, что воспоминания накинутся и на меня. Он не сопротивляется и безропотно идет спать после того, как выпивает свою дозу — проспит до завтрашнего вечера, как раз я разберусь со всеми своими делами и возьмусь за его здоровье. Все-таки он мой крестник.

* * *

Утро и навязанный сон не приносят облегчения и отдыха. Я чувствую себя еще более разбитым, чем накануне. Драко, слава Мерлину, спит, а я хлещу кофе пополам с обезболивающим. Через пятнадцать минут оно начинает действовать, по телу разливается легкость, а голову окутывает ватная ясность. План на день громоздится в моей голове огромной беспорядочной кучей и мне требуется еще три минуты, чтобы привести мысли в порядок и определить последовательность его выполнения. Еще пятнадцать минут уходит на то, чтобы принять душ, одеться, взять все необходимое и написать на всякий случай записку крестнику.

Первым, кого я посетил, стал нотариус.

— Мистер Снейп, — удивленно поприветствовал он меня. Я лишь кивнул ему в ответ на вежливое обращение и сразу же перешел к делу. Он, внимательно выслушав меня, уверил, что никаких затруднений и препятствий для выполнения моих пожеланий он не видит. Еще через полчаса я вышел на улицу довольный ходом дел и перешел к следующему пункту плана. Промотавшись еще три часа по деловой части магического Лондона, я обессиленный аппарировал к уже знакомому мне и еще только вчера покинутому домику на окраине города.

Еще вчера я попросил эльфов собрать и упаковать мои вещи, но забирать их пришлось самому, так как в Лондонской квартире нет каминной связи. Сожаление о необходимости еще раз возвращаться в этот дом обрушилось на меня вместе со счастливым выражением лица Сэмюэля и внимательным и, как мне показалось, настороженным взглядом зеленых глаз.

— Я пришел за вещами, — вместо приветствия говорю я. Поттер кивает и, наклоняясь к сыну, шепчет что-то ему на ухо. Они переглядываются, словно заговорщики, и Сэмюэль выходит из комнаты. Раньше меня бы заинтересовало, что же они затевают, но сейчас я чувствую раздражение и поджимаю губы. Поттер нерешительно пялится на меня несколько секунд, а потом вздыхает и говорит:

— Может, вы пройдете? Мне необходимо с вами поговорить.

На что именно он меня подкупил? Может быть, на это столь многозначительное “необходимо”? Словно он действительно нуждается во мне. Пока мы идем в гостиную, у меня начинает ныть в висках, видимо это уже непроизвольная реакция на присутствие Поттера. Я твержу про себя, что совершенно не заинтересован в том, чтобы помогать ему. Он, как радушный хозяин, приглашает меня присесть в то же самое кресло, в котором я вчера разрывал договор с ним. Я зло ухмыляюсь, эта роль видимо трудно ему дается. Что же такого он хочет попросить, что нервно стучит кончиками пальцев по деревянному подлокотнику и так долго размышляет о том, что сказать? Оказывается, он ждет другого: эльф приносит две чашки чая и свежую выпечку на огромном блюде. Я беру горячую чашку, но лишь для того, чтобы занять руки и лишь немного смачиваю губы обжигающим чаем. Поттер явно тянет время и это раздражает даже больше чем то, что он строит из себя радушного хозяина, пытаясь добиться моей помощи.

— Я слушаю, — не выдерживаю я, тут же осознавая, что сдал свое нетерпение с потрохами.

— У Сэмюэля через две недели день рождения, — я застигнут врасплох. — Он просил меня поговорить с вами. Ему бы очень хотелось, чтобы вы пришли. — Он замолкает, оценивающе разглядывая меня, и продолжает, — мы собирались отпраздновать дома, но если вы не захотите приходить скажите сразу.

Он похож на заботливую мамашу, которая не даст в обиду своего отпрыска даже ценой своей жизни. Я усмехаюсь.

— Скажите точно дату и время, — словно у меня есть выбор. Но я слишком привязан к мальчишке. Пусть это будет прощальным подарком.

— Я свяжусь с вами.

А Поттер даже не удивлен, словно знал, что я соглашусь.

* * *

Тот факт, что свои вещи я так и не забрал, я обнаружил лишь по возвращении в Лондон. Злобно пнув тапок, лежащий посреди коридора, я начал срывать мантию. Все-таки зеленоглазый паршивец заболтал меня, и мне придется опять туда возвращаться. В голову закралась мысль, что возможно он сделал это специально, но я тут же распрощался с ней, как с порождающей лишние размышления и забивающей мои мозги понапрасну.

Драко, в отличие от меня, сон пошел на пользу. Он сидит на кухне, поджав под себя ноги, и режет кусочками шампиньоны, время от времени пытаясь запястьем заправить свисающую перед глазами прядку волос. Рядом на столе стоит банка из-под маринованных огурцов, а в квартире запах вареной курицы.

— Что ты готовишь? — почему-то эта идиллическая картина меня успокаивает.

— Салат по-английски, — гордо сообщает он и смущенно улыбается.

— Помочь? — он удивленно косится на меня, не отрываясь от ритмичных движений ножом.

— Да нет, я почти закончил.

Я сажусь рядом и тихонько произношу:

— Драко, может нам стоит поговорить?

— Давай попозже, — он недовольно хмурится, но лицо его сразу же светлеет, и он просит меня достать из холодильника хрен и майонез.

— Почему у тебя здесь нет эльфов?

— Ты считаешь, что эти маленькие уродцы поднимают мне настроение?

— Причем здесь настроение? Я говорю про удобство.

— Они слишком болтливы, а иногда требуется сохранение тайны, — он сразу понимает, что я намекаю на его присутствие в моем доме, и виновато смотрит в мою сторону. Но я не собираюсь попрекать его этим. Я сам нашел его после войны, завел на его имя счет и помог сделать фальшивые документы. Не его вина, что некоторые особо злопамятные ищут его до сих пор и у них это неплохо получается.

— Кто спустил шавок на этот раз?

Он хмурится, значит не уверен в достоверности информации:

— Шепчутся, что Диггори.

— Я разузнаю.

— Это что-то изменит?

Я замираю и внимательно смотрю на него. И вдруг понимаю, что он уже поставил на себе крест, он не хочет жить дальше, он не видит ради чего это стоит делать. Война кончилась, а ее сын остался, и кормить его некому. Еще одно потерянное поколение. Они только и умели, что бороться да убивать, а сейчас нужно просто жить, но кто их этому учил? Дамболдор? Воландеморт? Мы, их наставники и учителя? Их родители?

— Драко, посмотри на меня, — он не встречается со мной взглядом, я лишь вижу, как судорожно дергается его кадык, и губы сжимаются сильней обычного. Он слаб, и пытается это скрыть. Он стыдится. Вот единственное, чему научил его отец — прятать эмоции, да еще и так неумело. А в наследство — кучу долгов, запятнанную фамилию и страх перед одним упоминанием ее.

— Я помогу, обещаю, — в моем голосе столько уверенности, что даже самому не верится. Он кивает и идет за тарелками. Пора ужинать.

* * *

— Завтра пойдешь в магазин, купишь себе приличную одежду, а потом посетим парикмахера — с твоими лохмами надо что-то делать, — деловым тоном продолжаю я вещать, пока мою посуду, а крестник вытирает ее. Он пытается что-то возразить, но я его перебиваю, — никаких «но». Продавцы — проверенные люди, болтать лишнего не будут, слишком дорожат своей клиентурой. Документы новые потребуются, это непросто, ну да ладно — через полторы недели улетишь куда-нибудь на побережье, желательно подальше. Квартиру я найду. Пока я не разберусь со всеми проблемами здесь, ты и носу не покажешь, и светиться я тебе тоже нее советую. Наймешь милую кухарку, поступишь на заочное и будешь получать образование. Учитывая, что Хогвартс ты не закончил, это не помешает. Деньги пусть не будут для тебя головной болью, беру на себя.

Он молча слушает. Меня и это настораживает, уж лучше б возражал. Я ставлю последнюю тарелку, беру его за плечи и легонько трясу.

— Драко, пойми, жизнь продолжается!

— Я никому не нужен…

— Заткнись! — не выдерживаю я. — Если ты считаешь меня никем, то можешь собирать свое барахло и выметаться прямо сейчас, а я посмотрю через сколько дней тебя заметут. Очнись, нужно жить не ради кого-то, а ради себя самого. Ты молод, здоров, а все остальное ерунда.

Он смотрит на меня словно побитый щенок, не хватало еще становится его жилеткой, я морщусь, и он отворачивается, пряча слезы, наворачивающиеся на глаза.

— Дурень, — шепчу я и прижимаю его к груди. Глажу по волосам и ощущаю себя придурком. Он утыкается мне в плечо горячим носом.

— Пойдем, тебе надо поспать, — он пытается мне возразить, но я неумолим, — иначе напою зельем сна без сновидений.

Он слабо улыбается и, хлюпая носом, идет в гостиную. Сажусь рядом с ним на диван и понимаю, что не знаю, что сказать. А он просто утыкается щекой в мое костлявое плечо и просит:

— Расскажи что-нибудь об отце, — я удивленно приподнимаю брови, но он этого не видит, и мой маневр проходит незамеченным.

Я вспоминаю, чтобы можно было бы рассказать крестнику про его недостойного отца. И выбираю безопасную, на мой взгляд, тему:

— Как бы это странно это ни звучало, он любил твою мать и тебя…

Он недолго держится и уже через пятнадцать минут благополучно сопит у меня под ухом. Во сне его голова сползает с моего плеча и приходится уложить его на колени. Посижу так несколько минут, и пойду к себе. Я рассеянно перебираю его волосы и думаю о Поттере. Кажется, меня начинают мучить галлюцинации, потому что одного я вижу у себя в дверном проеме. Он удивленно взирает на представшую его взору картину и что-то в его потемневшем взгляде заставляет меня понять, что он не шутка моего разыгравшегося воображения.

Он все еще стоит в дверном проеме, а я перебираю волосы Драко, когда тот вздыхает и переворачивается на другой бок. Я вижу, как Поттер крепко сжимает зубы, словно сдерживая ненужные слова, о которых он будет потом жалеть. Когда я уже начинаю считать секунды до его ухода, он неожиданно спокойно проходит в комнату и садится в кресло неподалеку, пристально нас рассматривая. Я чувствую себя неуютно, но ничего не предпринимаю. Мне интересно наблюдать этот великий процесс под названием “Золотой Мальчик делает очередной гениальный и неправильный вывод”. Это обещает быть забавным, но я, видимо, обречен на разочарования. Мне нестерпимо интересно, в какие дебри завела его бурная фантазия на этот раз. Я начинаю перебирать все недавние воспоминания, связанные с нашей троицей. Дом, что-то Поттер говорил про незваных гостей, с его-то фантазией он, небось пожалуй, подумал, что Драко — мой любовник. Ха, он даже не знает настоящего имени парня, который лежит на моих коленях, и волосы которого я столь заботливо тереблю. Но Поттер молчит. И я показываю моему нежданному гостю на дверь. Он кивает и выходит, а я осторожно высвобождаюсь из-под Драко и подкладываю ему под голову подушку. Наколдовываю плед, гашу свет и выхожу, осторожно ступая. Дверь, как специально, противно скрипит, и я морщу нос, придерживая ее у самого края створки.

Поттер оказался понятливым парнем, и я, входя в кухню, ощущаю запах кофе. Я отрицательно качаю головой в ответ на протянутую мне чашку, он синхронно пожал плечами и поднял брови, продолжая пить. Он сидит на угловом диванчике, поджав под себя ноги, и мелкими глотками делит медленно тянущееся время. Поскольку он никуда не торопится и не проявляет признаков нетерпения, мне остается только ждать, иначе мое любопытство сдаст меня с потрохами. Поттер задумчиво смотрит поверх края чашки на меня. Я не выдерживаю и поднимаю бровь, а он улыбается, слегка смущенно и загадочно.

— Не молчи, Поттер, а то мне становится страшно.

— Я не хочу знать…

Я хмыкаю:

— Как предсказуемо. Сделать выводы, даже не узнав все обстоятельства…

— Чем бы это ни было, я не хочу знать, — он как-то безрадостно кривит губы в подобии усмешки и мне становится тоскливо. Меня тошнит от этого отрицания и пропаганды невмешательства, словно сам факт того, что он не будет знать, дает ему право жить спокойно. Это слишком напоминает Альбуса.

— Что ты забыл в моей квартире? — я все больше раздражаюсь, хоть на это и нет видимых причин.

Он хмурится, словно не ожидал столь логичного, на мой взгляд, вопроса. Я не свожу с него тяжелого взгляда — пусть не забывает кто хозяин в этом доме. Он подбородком кивает на пакет, лежащий на соседнем стуле:

— Я принес ваши вещи, вы их забыли забрать.

— Что, в свободное о забот время помогаете домовым эльфам?

У него на лице появляется такое выражение, словно он старается не улыбнуться, через силу.

— Ну, почти.

Гарри споласкивает чашку и вытирает руки полотенцем. Я небрежно интересуюсь:

— Так зачем ты пришел?

Он удивленно смотрит на меня, а я делаю рукой какое-то круговое движение:

— Неужели ты думаешь, что я поверю в то, что ты просто зашел отдать мне вещи? — он поджимает губы и хмурится:

— Хорошо. Мне нужно отлучиться на несколько дней, а Сэмюэля не с кем оставить. Брать с собой не очень хочется — предстоит тяжелый перелет.

— Что случилось? — я вижу, что он неохотно говорит на эту тему, но если уж он хочет оставить со мной своего ребенка…

— Что-то по делу Фила, — он старательно отводит глаза и с преувеличенным интересом рассматривает свои пальцы, словно думает, что я куплюсь на эту отговорку. За столько лет работы с детьми я с закрытыми глазами могу определить, врет мне человек или нет, а тут нужно быть минимум слепым и глухим, чтобы не понять, что он чего-то недоговаривает.

— Может, все-таки расскажешь, что случилось? — он поджимает губы и отвечает отрывисто и зло:

— Пока все до конца не будет известно, я не хочу тебя впутывать.

Я лишь хмыкаю, не хочет — пусть не говорит.

— Ладно, так сколько? — от неожиданной смены темы он забавно хлопает ресницами, а потом излишне торопливо начинает частить:

— Естественно, я покрою все расходы, ну и конечно вам за потраченное время, но тут уж вы сами определяйтесь, я выпишу чек…

Чем больше слов он произносит, тем сильнее я вязну в пучине слов. Кажется, Поттер как всегда делает поспешные выводы, а еще до меня внезапно доходит, что он хочет оплатить мои… услуги, как какую-то няньку. Меня берет злость, и я рычу:

— Я спросил, на сколько точно дней ты уезжаешь?

Он краснеет, и я вижу, как он сдерживается, чтобы не рассмеяться:

— Ох, простите, я не о том подумал. На два-три, самое большее четыре дня.

— Так долго?

— Ну, мне же придется пользоваться магловскими средствами передвижения, да и пожить придется в гостинице, которая будет предоставлена за счет полиции.

— Ясно. А когда вылетаешь?

— Завтра вечером, — я вижу как он покусывает щеку изнутри и задумчиво скользит взглядом по невзрачной обстановке комнаты.

— Ты привезешь его… ко мне, — чуть «к нам» с языка не сорвалось, — или эта квартирка не по потребностям ребенка нашей знаменитости?

Он пожимает плечами и чуть заметно улыбается. Видимо, намек на прошлое навевает ему приятные воспоминания. Чего не скажешь обо мне. Что-то слишком часто Поттер начал улыбаться, хотя не буду скрывать, мне это все больше начинает нравиться — у меня создается, пусть и столь призрачное и обманное ощущение, что он улыбается мне.

— Как тебе удобнее.

Я пытаюсь не хмыкнуть в ответ на этот двусмысленный ответ.

— Тогда я предпочитаю остаться здесь.

Он кивает и встает:

— Мне пора. Завтра в пять.

Хлопок аппарации, а у меня остается ощущение, что Поттер сделал это специально. Он исчез, а чувство незащищенности осталось. Я брезгливо повожу плечами и пытаюсь сосредоточиться на том, что нужно будет сделать к завтрашнему переезду.

* * *

Когда Драко, сонно потягиваясь, входит в кухню, я все еще сижу и задумчиво смотрю в окно. Не знаю, что я пытаюсь там рассмотреть, но это поистине увлекательное занятие, особенно когда в голову лезут непрошено-дурацкие вопросы. Он недоуменно смотрит на полная кружку, сиротливо стоящую рядом с тем местом, где сидел Поттер, и переводит вопросительный взгляд на меня. Я раздраженно дергаю плечом, и он неопределенно хмыкает. Выплескивает давно остывший кофе, предназначавшийся, по-видимому, мне и споласкивает кружки. Ставит чайник и достает заварку. Все это в какой-то степени расслабляет меня, отвлекает от собственных раздумий. Чашка жжется, но онемевшим кончикам замерзших рук именно этого и не хватает. Зеленый чай не горчит, подобно черному, и имеет запах мяты и лотоса. Отогревшись и вернувшись из мира туманных мыслей и коварных воспоминаний, имеющих свойство превращаться в несбыточные фантазии, я огорошиваю Драко новостью:

— Тебе придется потесниться.

Ну, люблю я наблюдать за вытягивающимися лицами и проступающим сквозь любую маску невозмутимости изумлением. Это более чем забавно.

— А причем здесь я? — возмущается он с давно забытым мной подростковым максимализмом, — Поттер, значит, уже к нам жить переезжает, а я должен тесниться? Ну, уж нет.

Я беспечно верчу в руках кружку и добавляю, вроде как ни к кому не обращаясь и не замечая его последнего комментария:

— Ты будешь жить в моей спальне с Сэмюэлем, а я в гостиной на диване.

Он глупо выпучивает глаза и хрипит:

— Какой Сэмюэль?

— Сын Поттера, — спокойно, в лучших традициях Дамболдора, отвечаю я, он бы мной сейчас гордился.

— Я? С сыном Поттера? Да с какого… Ты взял его, ты и следи за ним. Да и вообще, давно ты в няньки к Поттеру нанялся? — я хмыкаю, мысли у дураков сходятся. — Что, совсем на пенсии скучно стало, решил преподавательские годы вспомнить?

Он кипит, яростно жестикулирует, злобно шипит, кидает взгляды. То есть ведет себя почти нормально. Может идея взять Сэмюэля не так уж и плоха со всех сторон. Вот и Драко она на пользу, оживет, немного с ребенком пообщается, вспомнит детство, в себя начнет приходить, поймет, в конце концов, что ему не так уж плохо было до этого. А может, втянется, да своих решит завести. Я размышлял на эту тему и ухмылялся, а Драко продолжал вдохновенно развивать тему “дети — зло”.

Следующие три дня обещают стать забавными.

* * *

Как ни странно, в эту ночь я спал спокойно, а на утро чувствовал себя отдохнувшим. Драко пока еще принимал зелье-без-снов, поэтому тоже выглядел вполне счастливым. После завтрака я решительно погнал крестника убираться. Пусть не расслабляется, да и физическая подготовка в условиях сосуществования со мной ему не повредит. Поначалу он ворчал. На все: начиная с того, что только полные кретины не имеют домашних эльфов, а используют бедных родственников, как рабочую силу. Потом он примолк, а через десять минут я услышал, как он что-то напевает себе под нос. Язвить по этому поводу я не стал — его хорошее настроение могло столь же легко испариться, а укладывать сегодня спать двух детей, сил у меня, наверное, не хватит. День пролетел незаметно.

Где-то в пять ноль три появился Поттер с Сэмюэлем. Тот совершенно спокойно слез с рук отца и первым делом кинулся ко мне. Обнял где-то в районе колен и, закинув радостное лицо вверх, улыбнулся мне. Открыто и чуть застенчиво. Поттер смотрит на нас каким-то странным взглядом, я снова не могу понять его смысл, хотя уже почти и не пытаюсь. Драко заперся в спальне и выходить, по-видимому, не собирается. По крайне мере до ухода Гарри. Я хмыкаю про себя. Поттер осматривается, и я догадываюсь, кого он ищет взглядом.

— Все вещи в сумке, если что — вот ключ от дома. А через камин туда можно попасть только от вас.

Я киваю и он, улыбнувшись нам, аппарирует. Видимо с сыном попрощался еще дома. Сэмюэль деловито берет сумку и спрашивает, куда он может положить свои вещи. Я сдерживаю улыбку и столь же серьезно говорю, что мне нужно его познакомить кое с кем. Он оживляется и заинтересованно вертит головой. Я беру его за руку и веду в спальню. Драко сидит на краю кровати и встречает нас хмурым, подозрительным взглядом. Сэмюэль морщит нос, словно ему что-то не нравится, и ставит сумку возле одного из столбиков.

— Драко, помоги Сэмюэлю разобрать вещи, а я пойду разогрею ужин.

Пока я иду к двери, никто из них не двинулся с места, и я, не выдержав, рявкаю на самом пороге:

— И чтоб были на кухне через четыре минуты! — они оба вздрагивают и виновато смотрят на меня. Я хлопаю дверью.

Через три с половиной минуты появляется Сэмюэль, смурый и недовольный. Еще через минуту — Драко, вид у него почему-то смущенный и виноватый. Я со звоном ставлю перед ними тарелки, тем самым, привлекая их внимание, и тихо, но отчетливо, произношу:

— Или вы ведете себя подобающе, или я буду обращаться с вами как с детьми, — Драко пытается вставить слово, но я лишь чуть повышаю голос, — с обоими.

И выхожу из кухни, пусть сами разбираются. А если не смогут, то уж тогда придется им помочь.

Через десять минут я застаю просто идиллическую картину: Драко моет тарелки, а Сэмюэль с серьезным и ответственным видом их вытирает. Разговор хоть и вялый, но уже глубоко личный, идет своим ходом:

— Так вы с папой в одной школе учились?

— Да, было дело, — Драко морщится, но тут же усмехается.

— А вы были друзьями? — я прихлебываю чай из кружки и тоже усмехаюсь.

— Скорее соперниками, — да, заметно влияние жизни, ломающее и сглаживающее углы подросткового мировосприятия, — и что ты все ко мне на “вы”, да на “вы”. Ты же Северуса на “вы” не называешь?

— Нет.

— А я намного младше его, так что можешь на “ты” или по имени.

— Драко, — тянет Сэмюэль, словно пробует его на вкус, — странное имя, но красивое, наверное, от слова дракон, да?

— Угу.

Тут Драко замечает меня и как-то озабочено уточняет:

— Северус, ты уверен, что это сын Поттера? Больно на тебя похож, — я давлюсь чаем, а он хитро улыбается, подмигивает Сэмюэлю и произносит, — я же говорил, что он уже старый и его нервная система расшатана до предела, а если учесть, что всю молодость он загубил на преподавательскую деятельность…

— Драко, заткнись, — не выдерживаю я. Сэмюэль заразительно смеется, и мы не можем не улыбнуться, глядя на него.

* * *

К вечеру я понимаю, что идея сделать их ну не то чтобы друзьями, но хотя бы командой, была не самая лучшая и уж точно необдуманная с моей стороны. Или Драко впадает в детство, или я в маразм. Одно из двух. Я замечаю, как он смотрит на Сэмюэля, когда тот носится по комнате, не завистливо или умиленно, а задумчиво и тоскливо. Это вызывает у меня удивление, интересно, а как я смотрю на сына Поттера?

Вечером я приношу Драко очередную дозу зелья, а в это время из ванной слышен смех. А через секунду оттуда выскакивают Сэмюэль и Драко, мокрые, взъерошенные, но довольные. Завидя меня, они пытаются сделать серьезные лица, но почему-то хуже всего это удается Малфою-младшему. Он смотрит на мою поднятую бровь, потом на зелье на тумбочке и, запустив пятерню в отросшие волосы, произносит:

— Нет, сегодня я обойдусь без него.

Я пожимаю плечами:

— Если что, оно будет стоять на столе в кухне.

Драко рассеянно кивает, и я выхожу, почему-то чувствуя себя лишним.

* * *

На утро Драко — невыспавшийся, но притихше-умиротворенный. Я лишь хмыкаю про себя. Сэмюэль же, наоборот, оживлен и улыбчив. Он нетерпеливо проглатывает завтрак и уносится в спальню рисовать. Драко задумчиво водит пальцем по краю чашки и молчит. Я мою посуду и расставляю ее сушиться, смахиваю крошки со стола и мою руки. Зеваю, и Малфой неожиданно пристально смотрит на меня.

— Северус, — он теперь постоянно зовет меня по имени, что заставляет меня чувствовать себя нужным и необходимым ему, — ты прав, мне необходимо уехать.

Я хмыкаю:

— Хочешь избавиться от меня поскорее, — мое замечание вызывает кривую ухмылку:

— Конечно, крестный.

— С чего такое внезапно проснувшееся рвение, позволь узнать.

Он пожимает плечами:

— Нужно сменить обстановку, найти работу, с кем-нибудь познакомиться. Пора что-то менять, — в его голосе чувствуется решимость. Он улыбается и неожиданно добавляет, — завести детей, наконец-таки.

Я вопросительно смотрю на него, перепады его характера не то чтобы забавляют меня, скорей нервируют. Драко периодически впадает из одной крайности в другую, живет подъемами и спадами. Еще совсем недавно он был готов сдаться, а сегодня рвется в бой и хочет свернуть горы. Мне его никогда не понять. Я давно уже знаю, чего хочу, реально оцениваю свои силы и не растрачиваю их по пустякам, не мечусь от одного берега к другому. Его слова напоминают мне о важных делах. Драко отправляется к Сэмюэлю, а я иду к камину и связываюсь с одним крайне полезным человеком. Шамиль отвечает не сразу и, уже когда я начинаю хмуриться, вбегает в кабинет с дежурной улыбкой и в криво застегнутой мантии. Я не сомневаюсь, сейчас он проклинает меня, пусть мысленно, но он уверен, что я сделал это специально. Хмыкаю и спрашиваю готов ли новый паспорт для Драко. Он тут же напускает на себя серьезный вид и начинает рассказывать о том, как сейчас сложно провернуть это дельце, особенно тормозят его люди из Министерства. Мне, откровенно говоря, плевать, кто там виноват:

— К среде, чтобы документы были готовы.

Он морщится, но, пытаясь сохранить лицо фирмы, нервно теребит массивный перстень на безымянном пальце и вежливо отвечает на вопросы. Я дотошно выясняю детали, когда в комнату входит Драко и пытается показать мне жестами что-то. Прощаюсь с этой канцелярской крысой — он облегченно вздыхает — и поднимаюсь с колен. Рядом с Драко стоит Сэмюэль, которого я не замечал до этого, и держится за палец моего крестника. Довольно интересная картина, но я нетерпеливо спрашиваю, что случилось.

— Сэмюэль забыл дома свою любимую книжку. Можно мы быстро за ней сходим?

— Только через каминную сеть.

— Ок, мы ненадолго, — я пристально наблюдаю, как Драко берет Сэмюэля на руки и шагает в камин. Он полыхнул зеленым пламенем, и фигуры, слившиеся в одно целое, исчезли. Я иду в свой кабинет и начинаю разбираться с бумагами, скопившимися за последний месяц. Через некоторое время понимаю, что что-то не так — слишком тихо. Вздыхаю и растираю лицо руками, пытаясь вернуть концентрацию. И снова счета, но не успеваю я как следует вдуматься в длинные столбики цифр и разобраться в очередной бумажке, как слышится какой-то шум, а потом доносится взволнованный голос Драко:

— Северус!

Я понимаю, что что-то случилось еще до того, как вижу испуганный взгляд Сэмюэля и растерянное лицо Малфоя. Как все не вовремя.

— Тебе это нужно видеть. Сэмюэль, подожди нас здесь, хорошо? — сын Поттера, в отличие от своего отца, по-моему, совершенно не хочет лезть в неприятности и кивает в знак согласия с каким-то облегчением.

Я шагаю в камин вслед за крестником, не догадываясь о том, что случилось, но это неведенье длится недолго. Одного взгляда на перевернутую гостиную хватает, чтобы понять, что так напугало Драко.

— Я сказал Сэмюэлю, что это были грабители, но, кажется, он не очень-то поверил, — я хмыкаю.

— Но…

— Это не ограбление.

— Я догадываюсь.

— Северус! Сейчас не время ерничать.

Я пристально смотрю на него, а он раздраженно откидывает длинную челку с глаз и резко взмахивает рукой в сторону второго этажа:

— Там тоже все перевернуто, как будто что-то искали.

— Или кого-то, — добавляю я. Он кивает, и челка вновь съезжает ему на глаза.

Мы методично осматриваем дом, начав с нижнего этажа. Мебель, цветы, стеллажи с книгами — все вверх дном. Домовых эльфов не видно, на приказы никто не откликается. Странно. Возвращаемся домой, и я тут же связываюсь со своим информатором. Мне нужно навести кое-какие справки по поводу Драко. Он выслушивает внимательно, делая пометки в блокноте, и обещает все разузнать как можно быстрее, хотя я уже догадываюсь, что происходит.

Потом снова вылавливаю Шамиля и переношу дату выполнения заказа на завтра, естественно не бесплатно. А в это время Драко и Сэмюэль собирают вещи, только самое необходимое, все остальное можно будет купить на месте. Пишу письма личному секретарю и банкиру. А лишь потом начинаю продумывать телеграмму Поттеру. Нужно быть осторожным.

Когда все дела завершены, часы показывают полтретьего. Драко и Сэмюэль давно спят, и весь дом погружен в ночную тишину, за окном виден тонкий, остророгий месяц. Я устало вздыхаю и надеюсь, что успею выспаться за четыре часа.

* * *

Следующим утром пасмурно и серо. Даль туманна и кажется размытой, смазанной, как неудачный мазок художника. Свежий, прохладный воздух помогает проснуться, пускай это всего лишь распахнутое настежь окно.

Мы быстро пакуем вещи, от завтрака в столь безбожную рань все отказываются. Я успокаиваю их, что в самолете нас накормят. Шамиль выходит из камина в точно назначенное время, со всеми документами и ужасно довольным лицом, что портит мое настроение еще больше.

Перелет утомителен, поспать мне больше не удается. Голова нестерпимо раскалывается, а в висках словно играют канкан. Где-то в середине полета стюардесса приносит мне на подносе электронное сообщение, вот почему я предпочитаю летать личным рейсом, обслуживание всегда на высоте.

На сложенном вчетверо листке бумаги всего два слова, но от них сердце пропускает один удар, а после бьется с тяжелой монотонностью, и каждый удар отдается болью в висках. Ожидаемо, но от того не менее болезненно.

* * *

В Порве холодно, прозрачные сосульки блестят на солнце у самых крыш маленьких двухэтажных домиков, под ногами искрится нетронутая белоснежная гладь, видимо снег выпал накануне ночью.

Окна нашей квартирки выходят на скованную льдом реку. Сэмюэль в восторге нарезает круги вокруг меня. Драко уже суетится с вещами, а я, отпустив обоих прогуляться до речки, ложусь на старый с виду, но еще крепкий на проверку, диванчик. Всего пару минут полежу, думается мне, но стоит только моей голове коснуться подлокотника, как я тут же проваливаюсь в столь заманчивую тьму.

Просыпаюсь я резко, как от толчка, пару секунд пытаюсь вспомнить, что же мне снилось, но потом машу на это рукой, только остается на душе какой-то осадок. Я сажусь на край дивана и осматриваюсь: в тусклом свете от уличного фонаря, пробивающемся сквозь старенький тюль, видны смутные очертания предметов. Стул, комод, шифоньер, что-то похожее на кресло и стол возле окна. Зеваю и думаю, что теперь делать. Спать вроде бы не хочется, а будить кого-то в такой час — слишком жестоко даже для меня. Поднимаюсь и потягиваюсь, разминая затекшие мышцы. Хрустит спина, и я невесело хмыкаю. Подхожу к столу, возле самой стены вижу графин и несколько стаканов. Наливаю себе воды и разглядываю вид за окном. В ночном освещении река, покрытая льдом и снегом, кажется лунной дорогой уводящей вдаль. Кроме нее то тут, то там светятся лишь фонари и звезды. Придвигаюсь ближе и дышу на стекло, оно запотевает, становится мутным, а я прижимаюсь к нему щекой, пытаясь рассмотреть соседние дома. Ни одного яркого окна я не замечаю, видимо не спится только мне. Неосторожно ставлю стакан, и он жалобно звенит от удара о соседний. Я, затаив дыхание, прислушиваюсь несколько секунд и лишь потом с облегчением отпускаю его. Диван недовольно скрипит под тяжестью моего тела и, упруго прогибаясь, пружинит. В голове наплыв разнообразных мыслей и я не пытаюсь от них избавиться. И вскоре засыпаю вновь.

Утро, блеклое и серое, нерадостно смотрит на землю свинцовой тяжестью туч. Я читаю газету, когда в кухню входит Сэмюэль и садится напротив, сонно щурит глаза и я, хмыкнув и небрежно отбросив газету на край стола, наливаю ему молока. Он громко зевает и смущенно смотрит на меня, я не успеваю прокомментировать — в дверях возникает Драко, заговорщицки улыбается Поттеру-младшему (про себя я отмечаю, что этот союз мне нравится все меньше) и плюхается на мой стул, довольно улыбаясь, словно нашкодивший ребенок. Я закатываю глаза.

— Хозяйка рассказала, что здесь есть шоколадная фабрика и огромный супермаркет, а еще куча ресторанчиков, церковь и…

— Драко, нам нельзя светиться, — он презрительно кривит рот.

— Неужели нам теперь сидеть в четырех стенах и скалиться друг на друга? — он качается на двух ножках, держась одной рукой за край стола. Интересно, он сильно обидится, если я ему немного “помогу”, меня так раздражает еще со школы это небрежное отношение к мебели.

— Я не говорю, что мы теперь здесь заперты, но нужно быть осторожными. Посещение магазина не гарантирую — все-таки это людное место, здесь много туристов.

— Тогда зачем мы сюда приехали? Если здесь так людно и вообще не безопасно? — я вздыхаю, словно он сам не понимает.

— С одной стороны, население здесь не так велико, что позволяет узнавать обо всех приезжающих незнакомцах, а с другой, постоянный поток туристов, вот и мы здесь вроде как проездом, — я не говорю пока вслух, что это отчасти правда.

— Давайте после обеда прогуляемся, осмотрим окрестности…

— А купим шоколада местной фабрики? — я вижу в глазах Драко живой интерес, что не может не радовать.

— Хорошо, хорошо, сладкоежка, — Сэмюэль издает счастливый индейский клич и бежит мыть чашку. Я качаю головой и чувствую себя ужасно старым для всего этого.

* * *

Бродя по берегу реки, Сэмюэль почему-то гордо именует его “набережной”, и, разглядывая дома через дорогу, я пытаюсь составить дальнейший план действий. Столько еще нужно сделать, позвонить заказать билеты, найти нам квартиру, да и с дальнейшей судьбой Драко нужно что-то решать. Сейчас главное — дождаться Поттера, а уж потом собирать вещи и переезжать куда-нибудь, где легче затеряться. И все-таки я не понимаю пока, зачем Гарри вызвали, что такого могло случиться? Неужели…

— Сэмюэль, Драко, немедленно вернитесь на берег!

Они бегают по льду и не обращают на меня внимания. Малфой на бегу лепит снежок и запускает его в меня. Сэмюэль звонко смеется и подбегает к ближайшему сугробу. Его снежок запущен более точно, он разлетается на крупинки возле моих ног. Я делаю сердитое лицо, оглядываюсь и неуловимо-быстро достав из кармана палочку, взмахиваю ею. Два снежка залепляют лица обоих моих подопечных. Пока они отплевываются, я ухмыляюсь и, как победитель этой неравной схватки (все-таки двое на одного — нечестно), цежу сквозь зубы условия капитуляции:

— На берег. Быстро.

Они неохотно плетутся ко мне, а я, сложив руки крест-накрест на груди, сверлю их тяжелым взглядом. Драко не может сдержаться от сарказма:

— Твоя поза навевает воспоминания о школе и о твоих отработках, которые, по слухам, могли соревноваться только с пытками Филча.

Сэмюэль с каким-то странным блеском в глазах слушает Драко, а я вспоминаю, что и ему однажды сова принесет стол заветное и желанное письмо из школы волшебства и магии.

На меня нападает странная бездумная тоска, и я игнорирую замечание Малфоя, пытаясь не слишком увязнуть в воспоминаниях кружащихся в голове. Мы идем рядом, молчим и изредка переглядываемся. Сэмюэль в этой псевдолегилименции не участвует, его, словно обидел сам факт непричастности к нашим воспоминаниям, словно это отдаляет его. Он с напускным безразличием вышагивает чуть впереди, вроде как бы даже не с нами, не оглядываясь, наигранно бодро вертит головой по сторонам, руки в карманах. И с остервенением и каким-то злобным удовольствием наступает на промерзшие лужи, разбивая гладкую блестящую поверхность на множество осколков. Они хрустят под моими ногами, и мне кажется, что они похожи на стекло, темное и мутное. Я вздыхаю про себя:

— Сэмюэль! — он не оглядывается, продолжая топать впереди. Я останавливаюсь и жду, пока он заметит это. Драко выглядит задумчивым, но хоть не спорит со мной. Сэмюэль кидает быстрый взгляд на нас и, сузив глаза, останавливается. — Иди сюда.

Он неохотно подходит, продолжая держать дистанцию, но я закидываю голову, и он непроизвольно смотрит туда же и удивленно восклицает:

— Они нарисованные! — у него на лице читается борьба между любопытством и обидой. И я решаю помочь ему:

— Да, причем когда-то это было очень распространенное явление.

Сэмюэль не выдерживает и смотрит на меня немного жалобно и виновато. Я протягиваю руку, и он радостно цепляется за нее. У него холодные пальцы, и я приседаю рядом, растирая их:

— Раньше стекло было очень дорогим, а людям хотелось жить в красивых домах, и поэтому те, кто победнее, чтобы придать более респектабельный вид дому, окна просто-напросто рисовали.

— А почему тогда сейчас их не сделали, ведь теперь стекло дешевое.

— В наши дни это, скорее, редкость и историческая ценность, а не показатель твоего положения в обществе.

Он задумчиво кивает. Внимательно оглядывает соседние дома и заинтересовано тянется к магазинчику с сувенирами. Не отпуская моей руки. И это придает мне уверенность.

Магазинчик маленький, тесный, но именно от этого, кажется уютным. Колокольчик на двери приветливо звенит, и молоденькая девушка с дежурной улыбкой поднимает голову от спрятанной за прилавком книжки, видимо, очередной женский роман. Сэмюэль с детским, столь непосредственным и неподкупным восхищением, что бывает только у детей, рассматривает товары, стоящие на полках. Фигурки кошечек, собачек, магниты, стеклянные животные — мелочи, которые можно найти практически везде. И неожиданно тыкает пальцем в маленькую коровку лежащую на спине и грызущую стебелек ромашки:

— А можно… — неуверенно начинает он, но, заметив мою недоуменно-поднятую бровь, замолкает и смотрит под ноги.

— Хм…

— Это в подарок, — он не смотрит жалобно, а в его голосе не звучат просительные нотки, он словно хочет казаться взрослым, и поэтому пытается не давить на жалость, а просто убедить. Ребенок ли?..

— Кому? — я все еще не могу догадаться.

Он молчит и чешет нос, и лишь оглядевшись, смущенно отвечает:

— Вообще-то это секрет.

Я беру сувенир и иду к прилавку…

Сонно на улице, воскресенье, а значит, ни один магазин не работает, повезло нам найти этот. Драко разочаровано смотрит на график работы магазина при шоколадной фабрике. Фыркает и обиженно сует кулаки в карманы куртки.

Мы медленно идем вдоль реки и молчим, думая каждый о своем.

* * *

Даже к вечеру Поттер все еще не появился. Ни Сэмюэлю, ни Драко я не говорил о том, что он должен приехать, поэтому они беззаботно проводят время то на улице, то в доме. Я пытался читать, но не смог сосредоточится, и пошел прогуляться до развалин старинной крепости, что находится по ту сторону реки, напротив церкви. Одному и не в душном помещении лучше думается.

Пошел снег. Сквозь белую пелену Порва выглядит не современным, хоть и немного устаревшим городком, а средневековой деревушкой: резные козырьки, двухэтажные домики, засыпанные щебнем улочки, деревянные скамейки. Выставленные у кафе столики, напоминают о любопытстве и привычке местных обедать и разглядывать проходящих мимо, как знакомых, так и туристов. Все дышит стариной, слегка пыльным деревенским уютом: кадки цветов стоящие прямо у входа в магазинчики, маленькие окна с аккуратными самодельными шторками, деревянные стены, ставни, нелепо смотрящиеся везде, кроме этого места.

Я совершенно неожиданно даже для самого себя сворачиваю в сторону церкви. Там темно и пусто, шаги отдаются глухо, но четко. При входе на полках лежат стопки библий с закладками, на доске слева от алтаря еще видны не стертые номера глав. В уголке догорают тонкие свечи, на последней скамье лежит чья-то забытая черная сумочка. Пахнет влажным деревом и воском. Я стою некоторое время неподвижно, рассматривая фигуру Александра Победоносца, а потом резко разворачиваюсь и… натыкаюсь на смотрительницу. Она в черном платье под горло, на груди поверх него серебряный крестик. У нее из рук выпадают книги, и я наклоняюсь, чтобы их поднять. Она сухо благодарит меня, и неодобрительно качает головой. Я толкаю дверь, когда она окликает меня:

— Не советую вам ходить к развалинам, — ее глаза как-то странно блестят в тусклом свете, а может это мое разыгравшееся воображение? И откуда старушенция узнала, куда я иду?

— Почему?

Она лишь качает головой и что-то неразборчиво бормочет себе под нос. Мне остается лишь пожать плечами и выйти в прохладу весеннего вечера. В темно-сиреневых сумерках развалины крепости сливаются с лесом, и я передергиваю плечами, все-таки наговорила смотрительница и теперь как-то муторно на душе. Я смотрю на город с холма, на котором стоит церковь. И только сейчас в голове возникает закономерный вопрос: откуда появилась эта странная женщина? Нет, я, конечно, понимаю, что она здесь работает и живет, но выходить в ее возрасте на улицу холодным вечером в одном платье… Странно. Или это начало шизофрении, а основную роль в ее развитии сыграла моя шпионская деятельность в молодости?

Заправляю волосы за уши и некоторое время пытаюсь ни о чем не думать. Вопреки привычке, выработанной за многие годы работы в школе и в должности шпиона, отбрасывать все ненужное и возвращаться к проблеме на свежую голову, что-то мешало сосредоточится. Какая-то мысль, деталь, незамеченная мною раньше. Интуиция била тревогу, но я не понимал ее предупреждений, словно мне завязали глаза и раскрутили — ступай, куда хочешь, но помни, что где-то обрыв, а где-то желтая дорога, ведущая к доброму Волшебнику.

В кармане пальто завибрировал сотовый, от неожиданности я вздрогнул — все никак не могу привыкнуть к этим магловским штучкам. Я, не снимая перчаток, достал его и нажал кнопку ответа. Выслушав короткое донесение, облегченно вздохнул и зашагал к квартире, которую снимаю.

Поттер наконец-то приехал.

* * *

Как только я переступаю порог, снег начинает таять и собираться у ног грязной лужей. В доме душно и влажно, окна запотели, Сэмюэль уже что-то рисует на их поверхности, увлеченно и усердно. Поттер сидит за столом, блаженно грея руки о дымящуюся чашку. Воздух пропитан ароматами свежезаваренного чая, выпечки, любезно предложенной хозяйкой квартиры, и влажной свежести, которую принес ветер, пробравшийся в комнату в складках моего плаща. Поттер смотрит на меня поверх края чашки — устало и печально — и во мне просыпается любопытство.

— Может, расскажешь, наконец, зачем тебя вызывали? — ненавязчиво пытаюсь разузнать я, вешая пальто и устраиваясь на стуле рядом с ним. Гарри тяжело вздыхает и, поставив чашку на стол и водя кончиком красноватого пальца, видимо еще не отогрелся, неохотно, но отвечает:

— Это связано с мужем…

Я вижу, что он мнется, но потом, видимо смирившись с тем фактом, что рассказать придется в любом случае, продолжает:

— Фил мертв.

— Что? — от неожиданности я не могу сдержаться от удивленного восклицания.

— Сначала было опознание трупа, а потом похороны. Все прошло быстро и тихо, как он просил, — продолжает Поттер, словно не замечая моего вопроса.

— Просил?

— Завещание, — видимо он не в том состоянии, видимо он не в том состоянии, чтобы изъяснятся пространно.

Я молчу и пытаюсь осмыслить всю ту информацию, что вывалил на меня Поттер. Нет, здесь определенно что-то не то. Только я еще не могу понять, что именно. Со стороны вроде бы логично и просто. Пока еще не создано такое Оборотное зелье, чтобы изменить внешность человека на такой срок, да еще и сохраняющее эффект после смерти. У меня были разработки в этой области, но лишь до того момента, пока их финансировало министерство. Когда я был близок к успеху, проект внезапно прикрыли, а документы засекретили. Тогда предположим, что Фил Стиччер действительно мертв. А, значит, мои информаторы ошибаются. Ведь именно его имя и фамилия были переданы мне от личного секретаря в самолете.

Чем дальше, тем все страннее и страннее. Я отвлекаюсь от своих размышлений и всматриваюсь в лицо Поттера. Он выглядит усталым и сонным. Видимо все эти перелеты вымотали его до предела.

— Иди спать.

Гарри кивает и, зевая, отправляется в мою спальню.

А у меня еще долгая ночь впереди.

* * *

К трем часам утра я пришел к выводу, что в темноте думается лучше. Спать не хотелось совершенно, со стула у стены, напротив окна, был виден кусочек тротуара, кованая ограда, блестящая поверхность реки, косая длинная тень от фонаря и снег. Крупные хлопья снега, вряд ли даже долетающего до земли. Что их жизнь? Миг.

Я пытался логическим путем понять, что же происходит. Если муж Поттера мертв, то кто же обыскал мо… его квартиру? Тут и поджидала меня главная загвоздка: а основываясь на чем я предположил, что это был Фил? Возможно, какой-то воришка, а Драко и Сэмюэль своим неожиданным появлением его спугнули. Значит, я зря паниковал. И вроде бы надо успокоиться, но что-то меня гложет. Не могу ухватить мысль, она ускользает из моих рук, подобно бесплотному призраку, проходящему сквозь стены.

Глупо, но мои мысли вновь и вновь возвращаются к странной смотрительнице местной церкви. И я не понимаю, почему меня так волнуют мелкие детали нашей встречи, странности и нестыковки. В конце концов, я засыпаю прямо на стуле, прислонившись затылком к стене, сам того не замечая.

* * *

Утро наступает как-то слишком быстро. Да еще и в лице Гарри Поттера. Я досадливо морщусь и потягиваюсь, спина хрустит, а шея затекла и скорей всего болеть будет еще долго. Поттер апатично зевает и говорит, что завтрак готов. Я киваю и отвечаю, что скоро присоединюсь к ним.

После вчерашнего ночного анализа сложившейся ситуации в голове пусто. Спросонья не хочется думать ни о чем. Я умываюсь и иду на кухню.

Завтрак проходит в молчании, пару раз Драко бросает на меня тревожные взгляды, но я их игнорирую. Поттер подавлен и раздражителен. Я пытаюсь привести мысли в порядок чашкой кофе, одновременно удивляясь такой черте гриффиндорского характера, как вина даже за то, в чем ты не виноват. Казалось бы, Поттер в какой-то мере должен радоваться тому факту, что его ревнивый муженек сгинул, так нет — теперь он мучается и корит себя. Только не понятно за что.

Только тут я замечаю, что Сэмюэля в комнате нет. Видимо спокойная жизнь действительно расслабляет и притупляет подозрительность.

— Где Сэмюэль? — спрашиваю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Он во дворе, уже с кем-то сдружился, — негромко отвечает Драко.

— Поттер, где твои вещи? — мне надоело играть в молчанку, он вяло машет рукой в сторону спальни, не отрывая взгляда от своей кружки. Еще одна проблема: что может быть хуже депрессивного слизеринца? Правильно. Депрессивный гриффиндорец.

— Драко, помоги ему разобрать вещи и отдай в прачечную грязные, — он кивает и легко поднимается со стула. Поттер недовольно морщится, но молча следует за ним.

А я остаюсь один на кухне и пью обжигающий кофе крупными жадными глотками. Неожиданно в коридоре слышатся шум и возня, вскрики и ругательства. А через три секунды, за которые мое сердце делает четыре бешенных удара, распахивается дверь и в кухню влетает растрепанный человек в криво застегнутом пальто и со злобным выражением лица. Он орет на ломаном английском:

— Стой, ни с места!

Мне остается лишь медленно поднять руки и выйти из-за стола. Позади него виднеется хозяйка квартиры с огромными от ужаса глазами и перекошенным ртом. Она что-то лопочет про вечер, прогулку, мою добропорядочность и советы знакомых, остальные слова разобрать мне не удается. Цепляется тонкими старчески сухими пальцами за рукав пальто вбежавшего мужчины. Тот лишь досадливо и брезгливо морщится и пытается сбросить ее руку, одновременно, по-видимому, объясняя, что произошло. Мне приходится быстро ориентироваться, думать, что случилось, и хотя бы частично понять, о чем говорит, как я догадался, комиссар.

— Вчера вечером… церковь… пожилая смотрительница… скрылся… анонимно… сегодня утром… обнаружена… мертва…

Чушь какая-то. Насколько я понимаю, нашли мертвую смотрительницу церкви и почему-то считают, что убийца — я. А может слово «анонимно» указывает на то, что позвонили в отделение с наводкой. Тогда это больше попахивает подставой. Если кто-то хочет свалить вину на меня, то логично предположить, что этот кто-то обдумал все детали и меня засудят. Если не сразу, то вскоре, и тогда мне уже точно не выбраться. А если понадеяться, что это все ошибка?.. Не верю я в случайности, а тут столько совпадений и всего-то в течение нескольких дней: смерть мужа Поттера, смерть смотрительницы, которая накануне предупреждала меня об опасности, а всю вину свалили, догадайтесь на кого? Сюрпрайз! На меня.

Инспектор слишком эмоционален, что дает мне шанс выхватить палочку из потайного кармана, когда он в очередной раз поворачивает лицо к пожилой хозяйке. Заклинание окаменения, забвения и тишина.

— Драко! Поттер! Быстро сюда!

Они появляются в комнате так быстро, что в голове мелькает мысль о том, что они бессовестно подслушивали за дверью, но ничего не предприняли. Но тут же я вспоминаю, что ни один из этих оболтусов не понимает по-эстонски. Что у Поттера, что у Драко такое выражение лица при виде застывшей пары посреди моей кухни, словно они в первый раз на уроке у Хагрида, который решил показать ученикам дракона. Мне хочется рассмеяться. Ну ладно, хотя бы улыбнуться.

— Возьмите документы и самое необходимое и аппарируйте в аэропорт.

— А Сэмюэль?

Поттер что, считает меня склеротиком?

— Я сейчас за ним и направляюсь, — злобно выплевываю я, громко хлопая дверью.

На улице развиднелось, и я невольно щурюсь от яркого солнца, бьющего в глаза. Приставляю ладонь к глазам и оглядываюсь. Двор пуст. И вообще на улице какая-то неестественная тишина: ни птиц, ни машин, ни говора людей, ни хлопанья дверей. Ничего. И никого. Сердце начинает тяжело биться, я выбегаю на тротуар к реке и щурюсь, пытаясь отыскать взглядом знакомую фигурку. Сэмюэля нигде нет. Внутри нарастает паника. Я уже могу поспорить, что все это — план Фила, для того чтобы выкрасть своего сына и отомстить мужу. Ну и заодно и мне.

Перед глазами стоит усталое лицо Поттера, и я прикусываю губу. Сейчас не время думать, как он отреагирует на исчезновение Сэмюэля. Нужно действовать. Ни одно заклинание поиска не будет действенно в данном случае, потому что нужна или родственная связь или семейная. А Поттер уже скорей всего аппарировал в аэропорт. Искать его слишком долго, да и случиться за это время может все, что угодно.

Помощи ждать неоткуда.

Из-за угла неожиданно появляется пожилая парочка. Я вздрагиваю, не было слышно ни шагов, ни разговора. Они, как мне кажется, внимательно меня оглядывают, словно пытаясь запомнить все детали. У меня руки чешутся достать палочку и наложить заклинание забвения, но вместо этого я подхожу к ним и любезно приветствую:

— Добрый день.

Они подозрительно щурятся, но доброжелательность у них в крови:

— Добрый, добрый, — бормочет седенькая старушка.

— Вы случайно не видели детей? Мальчишек, примерно вот такого роста, — рукой пытаюсь показать какого именно. Они оба качают головой и уже собираются продолжить свой путь, когда старичок, почесав нос, неразборчиво шамкает что-то на ухо своей спутнице. Она хмурится и неохотно добавляет:

— Густав говорит, что видел детей минут двадцать пять назад возле церкви.

— Спасибо, — я надеюсь, что это были именно те дети, которых я ищу.

Я бросаюсь бегом в сторону главной площади, от нее сворачиваю налево, и уже порядком запыхавшись, останавливаюсь у витой ограды. То ли от игры моего воображения, то ли оттого, что в этот момент солнце закрыло тучей, церковь выглядит мрачно и как-то зловеще. Я перевожу дыхание и вхожу на ее территорию.

В голове мелькает мысль, что эта церковь проклята.

А потом саркастический голос в голове добавляет:

— И сейчас ты проверишь это на своей шкуре.

На улице никого не видно, только при моем появлении с ближайшего дерева слетает три черных ворона. Я хмыкаю, если быть суеверным, то нужно поворачивать и улепетывать от греха подальше. Но вместо этого я пытаюсь успокоить сбившееся дыхание и оглядываюсь: земля, еще промерзшая и заледеневшая, деревья голые и будто съежившиеся от холода, но в воздухе уже носится именно та весенняя свежесть — предвестница новой жизни и цветения. Пахнет хвоей и дымом, а также влагой и солнцем. Мне больше нельзя медлить, и я уверенно направляюсь к церкви. Чтобы там ни было, мне придется с этим встретиться.

Тяжелая створка открывается туго, но бесшумно. Почему-то сегодня тишина не кажется успокаивающей и умиротворяющей, наоборот, она заставляет напряженно прислушиваться к любому шороху, двигаться тихо, постоянно нервно оглядываясь. Все кажется сюрреалистичным и каким-то нереальным. Четкий строгий силуэт церкви, голые, почти черные, ветви, насмешкой судьбы изогнутые под совершенно немыслимыми, а подчас и нелепыми, углами, и небо столь голубое, что кажется всего лишь рисунком ребенка. Дверь, обитая тонкими медными пластинками, ручка, отполированная до блеска сотней людских рук, каменное убранство церкви, свечи, горящие ровно, полутьма, скрывающая слишком многое. И тысячи глаз, следящие за мной с высоты своих облаков, крестов, тронов. Взгляды — укоряющие, снисходительные, сочувствующие — кажется, они повсюду. Я тихо вхожу в проход между рядов лавок и стараюсь не смотреть на алтарь и смирено опущенную голову Марии рядом с единорогом. Удивительно, даже мифологический сюжет церковь смогла заставить работать на себя. Я качаю головой и вдруг, совершенно неожиданно, из-за алтаря выступает маленькая фигурка. Это не Сэмюэль, но мальчонка примерно его возраста, может, он видел Поттера? Я хочу окликнуть его, но он смотрит на меня, прикладывает маленький палец к губам, призывая к молчанию, и столь же бесшумно исчезает за величественной фигурой Александра Победоносца. Что за игры?

— Сэмюэль!

Эхо словно в насмешку пару раз повторяет за мной и замолкает.

— Сэмюэль!

Из-за колонн появляются несколько фигурок и нехотя приближаются ко мне. Я нащупываю палочку в кармане, совершенно не понимая к чему готовиться. Слышится недовольный голос:

— Сэмюэль, ты проиграл.

Я наконец-то вижу его. Сын Поттера хмурится и поджимает губы на замечание сверстника, не отвечая, подходит ближе ко мне. Я хватаю его за плечи и прижимаю к себе. Сердце стучит громко, сбиваясь с ритма. Сэмюэль не сопротивляется, лишь недоуменно поглядывая на меня.

— Что случилось?

— Нам нужно уезжать, пошли, Сэмюэль.

Он с сожалением прощается с ребятами и вкладывает свою руку в мою. Видимо он понимает, что я зол и виновато смотрит под ноги:

— Простите…— шепчет он, я недоуменно смотрю на него.

— За что?

— Я…я не знаю…

Я останавливаюсь и приседаю, разворачивая мальчика за плечи к себе лицом:

— Сэмюэль, ты ни в чем не виноват.

— Но вы злитесь.

— Но не на тебя, — все-таки делать поспешные выводы — это семейная черта Поттеров.

Он недоверчиво смотрит мне в глаза и, видимо поверив на слово, веселеет. Через пару минут он уже успевает выложить всю историю с прогулкой: и что они решили поиграть в прятки в церкви, потому что там нет посетителей; и что он еще ни разу не был водой; и что смотрительница даже сама им разрешила; и что ему она подарила крестик, а потом куда-то ушла; и что они развалили стопки библий, и пришлось их в экстренном прядке собирать; и что в церкви водится огромное количество голубей, и они даже нашли пару гнезд…

Мы отошли на порядочное расстояние от Порвы, когда я взял Сэмюэля на руки и сказал:

— Держись крепче.

За миг до того, как я произнес заклинание, я разглядел в его глазах неподдельный восторг и любопытство. Нужно поговорить с Поттером, не дело, что сын волшебника так мало знает о мире, в котором ему предстоит жить. Или Гарри не хочет…

Мысль я не успеваю закончить, так как перед глазами вспыхивают оранжевые круги, и я понимаю, что что-то идет не так…

Мы неожиданно валимся на пол, и я пытаюсь уберечь Сэмюэля от удара, но выходит плохо. Он ударяется плечом и недовольно кривится, я не успеваю ничего предпринять или хотя бы спросить о самочувствии, когда меня отшвыривает заклинанием к соседней стене. Мир вертится перед глазами, кто-то берет меня за подбородок цепкими пальцами и заставляет поднять голову. Расфокусированным взглядом я ловлю белые манжеты, раскачивающийся на тонкой серебряной цепочке крест (блики дрожат на острых гранях и слепят), тонкие губы, старческие морщины, разбегающиеся от опущенных к низу уголков. И глаза. Не пожилой смотрительницы провинциального поселка, нет, жесткий, насмешливый взгляд и затаенное злорадство. А глаза обычные: водянисто-голубые, чуть мутноватые, как и у всех пожилых людей. Кажется, наконец-то я начинаю понимать, что к чему…

* * *

— Что тебе нужно?

— Ничего, что не принадлежало бы мне.

Я устаю от его манеры общения. Сэмюэль испуганно жмется ко мне, но я, связанный по рукам и ногам, не могу даже сдвинуться. Естественно, это Фил. Он уже стал узнаваем, но на мой вопрос о том, что за зелье он использует, бывший муж Поттера лишь ухмыльнулся и презрительно ответил, что это не моего ума дело. Оказывается, у него есть влиятельные друзья в министерстве, и, кажется, я догадываюсь, кто это.

Мы в обычном магловском отеле: дешевенькая комната на третьем этаже. Окна выходят на озеро. Удобно, можно легко избавиться от трупа…

Фил снимает с сына крестик и, наматывая на палец цепочку, хвастливо начинает объяснять ему принцип действия:

— На него было наложено заклинание, изменяющее пункт аппарации…

— Нет, — я морщусь от его напускного бахвальства, — это не так работает. Он — обыкновенный порт-ключ, только активируемый аппарацией…

— Заткнись, тебе слово не давали. Идем, Сэмюэль, мы еще вернемся.

Он протягивает руку сыну, но тот с опаской смотрит на него и лишь сильнее вжимается в меня.

— Я сказал, идем, — зло цедит новоявленный папаша и пытается силой оторвать Сэмюэля от меня.

— Не смей… — начинаю я, и тут же получаю коленом по зубам.

— Я же сказал — не дергайся, — шипит он. Сэмюэль начинает отбиваться от него и плакать, а потом неожиданно сильно для ребенка его возраста отталкивает Фила и хватается за виски.

— Ну, все, Сэмми, мне надоели твои капризы, — в голосе отца слышатся опасные нотки, и я вдруг понимаю, во что все это может вылиться.

— Фил, не надо, постой, у него…

На этот раз удар приходится в скулу, и последнее, что я слышу, это слова у самого уха:

— Я тебя предупреждал…

А потом наваливается спасительная тьма, и я чувствую, что мне не хватает воздуха…

Прихожу я в себя от боли в раскалывающейся голове. Сэмюэль навзрыд ревет у меня на плече, а Фила поблизости не наблюдается. Черт, кажется, я опоздал…

— Он…он… — всхлипывает мальчонка и сжимает лацканы моего пальто. Я пытаюсь придумать адекватный ответ, и в тоже время не соврать:

— О чем ты думал, когда… это случилось.

Он на секунду перестает слепо тыкаться в мое плечо и смотрит огромными испуганными глазами. От волнения Сэмюэль начинает заикаться:

— О-о том, что… чтобы Фил, — с каких это пор он зовет своего отца по имени, хотя не могу осуждать его за это, — не сделал вам ничего плохого. — Он пару минут молчит, рассматривая пуговицы на моем пальто, а потом с дрожью в голосе спрашивает— Он жив?

Я пытаюсь найти нужные слова, но голова гудит и наотрез отказывается сотрудничать со мной. Приходится озвучивать догадки:

— Скорей всего, ты просто аппарировал его. Куда-нибудь подальше.

Я надеюсь, что первый выброс стихийной магии у Сэмюэля был не слишком разрушителен, и мое предположение подтвердится. Об этом надо подумать на досуге. А пока необходимо выбираться отсюда, мы уже и так потеряли уйму времени. Ноги не держат, перед глазами все плывет, да и Сэмюэль, повисший на локте, не прибавляет мне сил. Еле нашариваю палочку, аппарировать в таком состоянии — безумие. А остаться здесь — куда более опасное решение. Был бы один — наплевал бы на риск, а тут… Правда сил и на размышления нет. Придется постараться, чтобы такое представить, чтоб не промахнуться? Гарри или Драко? Усмехаюсь.

— Аппарейт, — я крепко прижимаю к себе сына Поттера и думаю о том, что сегодня был… трудный день.

На улице все так же солнечно, словно всего, что только что произошло, не было. Поют птички, в отдалении видны ангары и здание аэропорта, поблизости никого.

Сэмюэль крепко держит меня за полу пальто, нервно оглядываясь по сторонам, а я стараюсь стоять прямо, хоть и удается мне это с трудом. Частный самолет был заказан на одиннадцать, а сейчас уже… час. Ну не могли же они улететь. Я тащу Сэмюэль в сторону самого маленького ангара. Если я не все позабыл, то нас ждут там. Те пятьсот метров, что кажутся на первый взгляд пустяком, превращаются в испытание для меня. Хоть Сэмюэль ни на что не жалуется. Иначе я бы не сдержался и выплеснул бы на него весь негатив, скопившийся за последние дни.

Остается всего пара метров до дверей ангара, когда их створка распахивается, и появляется бледный Поттер. Он смотрит то на меня, то на Сэмюэля. А потом подбегает и обнимает сына, не спуская озабоченного взгляда с меня. Драко появляется чуть позже, он кладет мою руку себе на плечо и тащит в ангар, цедя чуть слышно мне в ухо:

— Знаешь, ты бываешь иногда таким старым козлом, что хочется тебя придушить. Самому. Голыми руками. Я, как родственник, первый в этой очереди. Вон и Поттер весь издергался. А ты хорош, ничего не скажешь. Что, не наигрался в шпионов? Так хоть о других бы подумал…

Отвечать почему-то совсем не хочется.

Я медленно, но непреклонно теряю суть его рассуждений. Голос становится все глуше и монотонней, глаза закрываются сами собой. Последнее, что я слышу, это голос Драко, чьи-то крики и гул моторов…

* * *

Я медленно прихожу в себя. Слышен гул мотора и дребезжание чашек. Моя голова лежит на… Я резко открываю глаза:

— Поттер.

— Снейп, ты наконец-то пришел в себя.

Скула ноет, а челюсть просто вопит. Улыбаться мне будет трудно еще недельки две. Успокаивает только тот факт, что я редко это делаю. А теперь и объяснения не надо искать. Пытаюсь сесть, и Поттер осторожно поддерживает меня. Он что жалеет меня? Не похоже взгляд спокойный… или успокаивающий? Шизофрения прогрессирует. Тру переносицу и приглаживаю растрепанные волосы. Хочется кофе и зелья от головной боли. Или хотя бы просто поесть. Ладно, согласен на чай и глупые вопросы Поттера.

— Что он хочет? — ладно-ладно может они и не такие глупые. Лучшая защита это нападение:

— Вы у меня, Поттер, спрашиваете? Кажется, он был вашим мужем, и именно вы прожили с ним столько времени.

— Вы последний видели его, — Гарри пожимает плечами и уходит вглубь самолета. Там приглушен свет, видимо Драко и Сэмюэль спят. Стюард, выглядывает из-за шторы и кивает в знак согласия на какой-то вопрос Поттера. А через минуту я становлюсь обладателем чашки горячего кофе. Пускай он растворимый и горчит. Я торопливо пью, обжигая язык и горло. Поттер смотрит на меня с нескрываемым интересом. Неужели он не хочет спать?

— Сколько времени?

— Одиннадцать, — хмыкает Поттер.

— Не вижу ничего смешного. Ты о чем-то хочешь спросить меня?

— Мне бы хотелось узнать подробности вашей встречи с… Филом.

Мне показалось, или он все еще не верит в то, что произошло?

— Ты веришь собственному ребенку? — я дожидаюсь, пока он кивнет. — А мне?

Тут Поттер смотрит на меня с какой-то грустью и… жалостью?

— Как ты думаешь, сидел бы я в этом самолете, направляющемся неизвестно куда и неизвестно насколько, если б не доверял тебе?

— Может, ты просто плывешь по течению?

Он вздыхает и покусывает губу.

— Возможно, но разговор не о том.

— Кажется, Фил затаил обиду. И ему уже мало просто вернуть тебя и сына, он хочет крови.

— Вашей, — он не спрашивает, а утверждает, и я не вижу необходимости комментировать. — Он не мог все это провернуть в одиночку, значит, кому-то еще вы досадили, — а парень не глуп. Я киваю. Поттер смотрит заинтересованно. — Не просветите, кто это?

— Диггори.

Кажется, я все-таки смог удивить Поттера.

— А он-то здесь при чем?

— У нас старые счеты.

— А поконкретнее нельзя?

— Диггори считает виноватым в смерти своего сына Малфоя.

— Не вижу связи.

— Грехи отцов.

Поттер долго молчит:

— Ерунда какая-то.

— Больше кандидатур нет.

— Вы хотите сказать, что больше у вас нет врагов? — в голосе Поттера слышится сарказм.

— Я хочу сказать, что больше никто не имел доступа ко всем моим проектам, а так же столько причин ненавидеть меня и Драко.

— Каким проектам?

— Я разрабатывал улучшенную формулу оборотного зелья, — на несколько секунд воцаряется тишина, — Но, возможно, Диггори это — не вершина этой пирамиды.

— Что, все-таки не он один хочет вашу голову на блюде?

— Ты забыл про голубую каемочку, — пытаюсь съязвить я, но получается видимо не очень хорошо, — просто для Диггори все это, — я неопределенно машу рукой в воздухе, но Поттер кивает и я продолжаю, — слишком сложно, что ли. Не знаю, мне нужно связаться со своим детективом.

— Я до сих пор не понимаю, как Сэмюэль смог аппарировать Фила, — Гарри с каким-то отчаяньем смотрит на меня, что я могу ему ответить?

— Неконтролируемый выброс…

— …магии, — заканчивает он, а я пожимаю плечами. — А он мог…

— Сомневаюсь.

В иллюминаторе видно только бескрайнее море облаков. Я зеваю и Поттер непроизвольно тоже. Он смотрит на меня, а потом нахально ложится головой мне на колени, ворочается несколько секунд и, наконец, затихает, а я спокойно спрашиваю:

— Поттер, ты уверен, что так будет удобно?

Он на секунду приоткрывает правый глаз, забавно косится на меня и со вздохом отвечает:

— Ты хотел еще поспать? — я думаю о том времени, пока был в отключке:

— Нет.

— Тогда мне удобно, — шепчет он, зажмуриваясь и утыкаясь мне в колени носом.

Мне нужно подумать. В тишине.

О Диггори, Филе, Драко, Гарри, Сэмюэле.

О нападении, бегстве, розыске, выбросе стихийной магии, разговорах и последствиях.

О Порве, церкви, смотрительнице, морозе.

Но мысли возвращаются лишь к одному. Я вспоминаю, как целую уйму лет назад, когда Хогвартс был еще не только набором знакомых букв, но и моим домом и убежищем, мы с Поттером занимались его подготовкой в моих комнатах, и он, обессиленный, засыпал прямо за столом на толстых фолиантах. Как смешно съезжали его очки, и лезла в рот непокорная челка. Как он спросонья щурился и тер глаза, а на щеке оставался красный след от ладони, заменяющей подушку. Как зевал и смущенно просил прощения за это.

Мужчина, спящий на моих коленях сейчас, совершенно не похож на того Поттера. Ни очков, ни челки давно уже нет и в помине. Да и беззащитности в его лице поубавилось, появилось какое-то спокойствие, что ли. Хоть это и кажется странным после всего произошедшего, но согласие с самим собой подчас намного важнее внешнего благополучия.

Внезапно рядом материализуется стюард с подносом, и я ставлю на него пустую чашку, которую я вертел до этого без дела и киваю ему. Он исчезает столь же бесшумно, как и появился.

Руки оказываются свободными, и совершенно не знаю куда их положить. Я нерешительно кладу правую на плечо Поттера, внимательно наблюдая за ним. Он никак не реагирует, лишь вздыхает чуть громче, чем обычно. Я ругаюсь про себя за свою глупость и уже решительнее придвигаю левую руку к затылку Поттера, лежащему на моих коленях. Мужчина переворачивается на другой бок, спиной ко мне, и совершенно неожиданно моя рука зарывается в его волосы. Мое первое побуждение — отдернуть руку, но я боюсь его разбудить. Наверное. Волосы жесткие и лишь за счет того, что Поттер их отрастил, они лежат более или менее прилично, но они все равно остались столь же непокорными, как и в юности. Возможно, это единственное, что осталось неизменным от того Поттера…

Я стараюсь как можно более незаметно прикасаться к его волосам, ну не забавно ли? Интересно, что я скажу ему, если он сейчас проснется?

Моя рука на секунду замирает, а потом я продолжаю перебирать черные пряди. Какая, в сущности, разница, что скажу я, что ответит он…

— Драко, хватит на нас пялиться, ты же знаешь, как это меня раздражает, — тихо говорю я, но он естественно слышит.

— Да, помню, жаль забыл, что ты очень чувствителен, — язвит еще, усмехаюсь, — но ведь редко можно увидеть столь душещипательную картину под названием “Северус Снейп и Гарри Поттер, лежащий у него на коленях”.

— Ну, совсем недавно Поттер мог наблюдать не менее занятную: “Драко Малфой, лежащий на Северусе Снейпе”, — кажется, это напоминание значительно уменьшает его энтузиазм, но он еще пытается достойно ответить:

— Кажется, скоро твой черед.

— А кто сверху?

— Что? — Малфой выходит из-за спины и садится в кресло напротив.

— Ну, кто на ком будет лежать, ты на Поттере или он на тебе?

Драко пару мгновений только беззвучно открывает рот, но быстро приходит в себя:

— Боюсь, что это ты будешь лежать от старости на земле, а мы с Поттером наблюдать эту ужасную картину, — пафосно шепчет он и закатывает глаза. — Куда мы летим? — от такой смены темы разговора я несколько секунд молчу, а потом с сарказмом отвечаю:

— Даже Поттер не задавал таких глупых вопросов.

Драко снова закатывает глаза:

— Северус.

— Ладно-ладно, а как ты сам думаешь?

— Нууу… — неопределенно тянет он, — по времени это, наверное, Азия.

— Хм, тепло.

— Япония?

— Нет.

— Китай?

— Нет.

— Монголия?

— Нет.

— Северус!

— Нет, — я ухмыляюсь, а он косится на Поттера.

Черт, кажется, мы его разбудили. Гарри недовольно косится на меня сонными глазами, потом на Драко, на часы и, бурча что-то под нос о “ невыносимых эгоистах”, уходит в глубь самолета. Я с сожалением смотрю ему в след. Драко хмыкает. Громко. А я лишь поднимаю бровь.

— Ты вдоволь потешил свое самолюбие?

Он обиженно смотрит на меня:

— Какое самолюбие? Ты давно ничего от него не оставил, — и уже мягче, — Северус, просто вы забавно смотритесь вместе, вот и все. Не воспринимай это так, словно я покушаюсь на тебя… или Поттера.

И улыбается, грустно и задумчиво. Я тру переносицу:

— Ладно, у нас у всех был тяжелый день.

Он кивает и отворачивается к иллюминатору. Сквозь облака там уже виднеются крыши низеньких домов и здание аэропорта. Я вспоминаю про вопрос Драко:

— Добро пожаловать в Сиам.