Поезд в никуда

Я видел эту картину много раз. Яркую, страстную, неприкрытую ложной скромностью и ханжескими разговорами о неправильности. В ней отсутствовала пёстрая абсурдность нашего мира и мрачные полутона осуждения. Мазки двух художников были чёткими, плавными, чуть безумными, но разве в любви, в этом бурном потоке свободы, разметающей всё и вся на своём пути, не должна быть хоть капля этого безумства? Лёгкого, чуть наивного, пенного, как волны, и обжигающего, как огненная лава? Можно было часами любоваться на полотно, которые эти двое рисовали, уходя от любопытных взглядов в глубины и тайны Хогвардса. Солнечное золото и лунное серебро сливались воедино, и я шёл за ними по Млечному пути их чувств. Шёл и ненавидел. Я знал, на что себя обрекаю, любой глупый и недалёкий человек назвал бы меня простым извращенцем, подглядывающим за таинством двух, комкающих атласные простыни, рвущих ногтями ткань. Я стоял неподалёку и чувствовал, как воздух пропитывается влагой вожделения, хриплыми стонами и брызгами переполняющих тело эмоций. Днём эта картина чуть блёкла, чтобы ночью снова и снова наполниться красками. Они не могли меня видеть. И я ненавидел себя за то, что делаю, всякий раз украдкой доставая из сундучка Гарри мантию-невидимку. Меня скрывала не только она, но и тот туман страсти, клубящийся вокруг двух любящих людей. И мне оставалось только ненавидеть, жалко, беспомощно, до беззвучного и немого хрипа. А когда они уходили, я безвольно опускался на колени и плакал, закрывая губы руками, дабы меня не слышали даже предательски холодные стены…

А потом, стискивая зубы, возвращался, чтобы даже ночью, во сне, снова увидеть их. Их, не себя…

Я всегда ненавидел Малфоя. Совершенно тупой обыкновенной ненавистью. Мы враждовали с первых секунд пребывания в Хогвардсе. Не проходило и дня, чтобы я не пожелал слизеринскому хорьку упокоиться на смертном одре. Мы потеряли счёт конфликтам и обменам любезностями. Но я никогда бы не подумал, что смогу ТАК ненавидеть. Беззвучно и безысходно. Ненавидеть за то, что Малфой отнял у меня Гарри. Не друга, нет. Отнял моего любимого человека. Я тоже иногда смеюсь… сквозь слёзы.

Мы с Гарри были всего один раз. Быстро и жарко. Чем я тогда был для него? Возможностью получить быструю разрядку чуть опьянённого сливочным пивом сознания и тела? Не знаю. Но на утро я слушал странный бред про дружбу, неловкие извинения за случившееся, отчего нам обоим стало стыдно и неудобно. Мне не хватило смелости сказать ему, что люблю. Не как друга. Как парня. Моего парня. Парня, который так и не станет моим по-настоящему. Я возненавидел дружеские похлопывания по спине, пожатия рук и пожелания доброго дня по утрам. Мне представлялось это какой-то подачкой, жалкими остатками, равнодушной церемонией. Я избегал любых соприкосновений с Гарри, а когда он однажды уснул на моём плече в гостиной, испытал жуткое желание или ударить его, или поцеловать. Но так и не смог выбрать. Просто резко поднялся и со всего маху швырнул недопитую бутылку в камин, отчего Гарри сразу проснулся и удивлённо захлопал глазами:

— Что случилось?

Но я уже уходил. Я бродил по замку, настойчиво вытесняя из головы предательские мысли рассказать Гарри всё и до конца. Но, с другой стороны, неужели он сам так ничего и не понял? Что же будет потом, Гарри пришлёт мне пригласительный билет на собственную свадьбу с Малфоем? Или предложит провести с ними уикенд, такой дружеский и наполненный ностальгическими воспоминаниями? Бред.

— Рон, не надо, — чья-то ласковая рука обвила меня за шею.

Джинни… Она всё знает. Я стискиваю рукой её ладошку и отворачиваюсь. Не хочу, чтобы даже она видела, как я плачу. Почти беззвучно, почти незаметно.

— Я люблю его, Джинни, — мой голос предательски дрожит.

— Знаю, — сестра задумчиво смотрит куда-то вдаль.— Но он тебя — нет. Может быть, как друга, не более. Скоро всё кончится, и вы разойдётесь в разные стороны. Возможно, никогда больше не увидитесь.

— Хочу ли я этого? — эти слова снова беспомощно срываются с моих губ.

— Так будет лучше…

— Для кого?

Я знаю ответ. Джинни всегда так мне говорит. В глубине сознания я понимаю, что лучше будет для меня. Но где взять силы, чтобы убедить себя в этом?

Выхожу из зала, за дверями которого продолжает шуметь толпа выпускников. Семь лет, они пролетели как один день. Маленькие Гарри и Рон выросли, детские игры канули в прошлое. Два почти взрослых человека, и у каждого впереди своя судьба. Джинни права, мне нужно осознать и принять, что Гарри меня никогда не любил и не полюбит. Вечно томиться в застенках своего разума я не хочу и не могу. Но как уйти? Как заткнуть уши и не слышать эти дурацкие слова Гарри «ты — мой друг, Рон, и ты мне нужен». Чёрт… чёрт-чёрт-чёрт… А он хочет знать, что нужно мне? Что я тоже хочу любить и быть любимым? Мне надоело изображать из себя всё понимающего товарища, который часами может слушать про чьи-то отношения. Тем более, про его отношения. Тем более, про его отношения с Малфоем. Неужели Гарри даже мысль в голову не приходит, что он каждый раз уничтожает меня? Почему Я избран носить в себе эту тайну двоих? Которая, собственно, уже давно и тайной не является. Но почему же нужно быть такой бессердечной скотиной, чтобы рассказывать мне про то, как он любит Малфоя? Неужели можно быть таким слепцом, чтобы не заметить моих глаз? Хотя… да, я трус. Возможно, любой другой бы человек на моём месте давно рассказал бы Гарри, что любит его. Я не могу. Я почти обрисовал себе ту сцену, которая сразу же возникнет после моего признания. Гарри наверняка возьмёт меня за руки, будет горячо и долго убеждать, что не стоит его любить, что он — сволочь до мозга костей, раз не заметил ничего такого, станет извиняться за тот единственный раз, снова попросит не уходить, и я останусь. Так не лучше ли промолчать? Возможно, со временем рана затянется, и я смогу изредка доставать из школьного альбома нашу общую с ним фотографию и, горько улыбаясь, вспоминать. Вспоминать нас. Нас, которых, по существу, и не было.

— Пьяный эльф…

— Где ты его увидел? — хихикает Полная Дама, открывая проём в стене.

Очень хочу ответить ей, где… Но слипшиеся губы не дают такой возможности, поэтому я молча протискиваюсь вперёд.

В гостиной тихо и чуть душно. Заботливые эльфы даже летом топят камин, чтобы воздух не был промозглым. Здесь всегда уютно. Тут мы спорили, обижались, ругались, мирились, строили планы на будущее, рассказывали друг другу самое сокровенное. Мы просто жили. Но всё проходит, и не всегда понимаешь, когда именно. Словно перешагиваешь через ступеньку, а оказывается, что целый лестничный проём позади. Всё те же декорации, те же действующие лица, но пьеса другая. И… я устал играть. Я устал притворяться, будто всё хорошо. Мне душно только от одной мысли, что ещё минимум день придётся играть эту чёртову дружескую роль. Не хочу и не буду. Раз я бессилен изменить что-либо в их отношениях, я могу это сделать для себя. Уйти. Просто уйти… Или сбежать? Мама всегда говорила, что нельзя убежать от себя. Но я хочу, я очень хочу. Не желаю завтра дружеских объятий на Кингс-Кросс и пожеланий любви, удачи в жизни. Для меня эти слова будут фальшивыми. Поэтому лучше вырвать этот завтрашний кусок боли именно сегодня…

«Гарри! Прости, что уехал, не попрощавшись. Повеселитесь там за меня и передай мои искренние пожелания удачи Гермионе. Мы с ней ещё обязательно увидимся. Рон.»

Немного подумав, я старательно стёр «с ней» и, привязав клочок пергамента к лапке Боровутки, легко щёлкнул того по клювику. Сова покорно ухнула и взмыла в небо. До отправления ночного «Хогвардс-Экспресса» оставались какие-то минуты, но мне они показались вечностью. Здесь, на платформе, я словно прощался со своей юностью, понимая, что уже завтра ничего не будет по-старому. Не услышу голосов Шеймуса, Дина Томаса, занудливого ворчания Гермионы. Знаю, как мне будет всего этого не хватать. Но страшное не это, здесь и сейчас я расстаюсь со своим первым чувством к человеку, которого люблю. Странно звучит, верно? Разве можно, скажете, расстаться с чувством, если и сейчас всё ещё любишь? Не знаю. Я задаю себе слишком много вопросов, на которые ни у кого нет ответов. Их просто нет и быть не может. Но я мысленно машу Гарри рукой и ухожу, понимая, что так надо. Возможно, он и не поймёт, в чём дело. Возможно, пройдёт много лет, и я смогу сказать правду, если, конечно, он захочет её услышать. Если бы это произошло сегодня, то смотрелось бы как жалость. Я не хочу её.

… Первый гудок словно режет моё сердце пополам. Внезапно мне хочется пулей вернуться в Хогвардс, обнять Гарри, сказать, что мне всё равно, лишь бы только он был рядом. Чтобы не уходил. Я на всё согласен, чёрт, мать вашу, на всё. Мне физически необходимо чувствовать его близость, взгляд, видеть его улыбку, слышать его голос. Я даже срываюсь с места и почти бегом направляюсь к концу платформы, чтобы вернуться в школу… но натыкаюсь на глухую стену отчуждения. И понимаю, что назад пути нет.

— Я люблю тебя, Гарри, — мои слова тонут в предупреждающем гудке поезда.

Но я всё равно словно жду ответа. Всматриваюсь в ночное небо и слушаю порывы ветра, но лишь прохладное равнодушие звенит в моих ушах.

— Гарри… — я делаю последнюю, вымученную попытку, надеясь, что ветер донесёт мои слова до Хогвардса, не разбив ни единой буквы о его стены. И снова замираю… ничего… совсем ничего, лишь третий гудок приводит меня в чувство и отрезвляет разум.

Я равнодушно открываю дверь купе и молча опускаюсь на сидение. Там, за окном кипит жизнь. Там остался мой любимый человек, мой парень, мой Гарри. Я ему об этом никогда не говорил, и не знаю, скажу ли когда? Я только поднимаю руки к лицу и молюсь, чтобы этот поезд рухнул в бездну и никуда не приехал. Поезд в никуда. В темноту. Там тихо. Там ничего нет. Пустота… вечная пустота…