Холодный ноябрьский ветер ударил по стеклу, распахивая настежь окно, и влетел в комнату. Пробежал ледяными струями в тёмных волосах Гарри, от чего тот зябко поёжился и сильнее вжался в кресло, и собирался заняться Чоу, но девушка, поморщившись, вскинула палочку, заставив створки окна сомкнуться. Пламя камина, отчаянно дёрнувшись под напором воздуха, на миг отразилось в её безразлично-насмешливых глазах, но тут же исчезло под бархатом ресниц и, секунду спустя, красной искрой зажглось в бокале вина, мерно покачивающемся у неё в руке.
— И что же это тогда по-твоему, Гарри?
— Я не знаю. Но, Чоу, мы же…
— То, что мы с тобой спали, ещё ничего не доказывает.
Поттер смутился, и его щёки заалелись.
Она немного помолчала и задумчиво произнесла:
— И как долго это продолжается?
— Неделю.
Чанг криво улыбнулась и наклонила голову набок. Улыбка испортила её симпатичное лицо, хотя, казалось бы, должна украсить его.
Ей не на что было злиться. И она не злилась.
Они с Поттером уже давно расстались, и не было смысла его ревновать; но это была и не ревность.
Это был инстинкт собственника.
Они начали встречаться по обоюдному желанию, а потом Чудо-мальчик ей просто надоел. И они порвали. Точнее, даже всё было ещё проще — они перестали видеться; да Поттер и не настаивал. К своей досаде, Чоу вынуждена была признать, что Гарри не искал с ней встречи, не тосковал и не печалился.
Однажды, кажется, это было после того, как они почти неделю не оставались наедине, он всё-таки спросил:
— Мы больше не вместе?
Просто глядел на неё своими по-детски безмятежными, спокойными глазами. Правда, в голосе слышались нотки сожаления, но не более того. А Чанг тогда так же просто рассмеялась, и ушла, не прощаясь. Не обошлось и без слёз в подушку, но это от досады, жаль было не отношений, а себя саму — по крайней мере, так ей хотелось думать.
В общем-то, она больше не горела желанием видеть Поттера рядом, ей лишь не давала покоя его недавняя связь с Джинни Уизли (да и с остальными девушками тоже, если быть до конца откровенной). Это была скорее дружба, но Чоу нередко хмурилась, видя бывшего любовника с другими. Ведь он должен ревновать её, мучиться и добиваться её расположения, прощения, а не быть счастливым без неё!
— Ты хоть понимаешь, что будет, если в школе узнают о твоей связи с ним?
— Чоу, ты сама ничего не понимаешь!
«Он всё так же часто произносит моё имя», — отрешённо отметила про себя, как поставила галочку, Чанг.
— Тебе просто следует как можно скорее избавиться от этих твоих… мыслей, — сухо проговорила она. — И не пытайся себя оправдать. Иначе рискуешь никогда больше не быть с женщиной. Называй вещи своими именами, Поттер.
О, да. Ему об этом уже говорили. Но теперь, в этой ситуации, это было абсолютно неуместно.
Щёки Гарри вспыхнули, кулаки нервно сжались, глаза сузились под очками и блеснули зелёным огнём.
«Чертовски красив… даже в очках», — мелькнуло в голове девушки. Она усмехнулась.
— Я думал, Чоу, мы останемся друзьями.
— А разве нет? — наивно хлопнула ресницами та.
Гарри не заметил иронии и продолжил:
— Друзья понимают друг друга. Всё, что мне было нужно — это понимание.
— Ну и вали тогда к Гермионе! — в сердцах крикнула девушка.
Он встал и не оглядываясь вышел из гостиной факультета Рейвенкло. Чоу смотрела ему в спину, на мускулы, игравшие под тканью. Ей вспомнилось, как она царапала эту нежную кожу в экстазе, как он морщился, а с утра шутил над её страстностью.
— Что ж, мистер Поттер, возможно, это и не то, о чём я думаю… но тебе не следует забывать меня… так скоро! — По лицу её пробежала волна боли.
Она гневно швырнула бокал в камин. Недопитое вино заставило пламя вспыхнуть с новой силой, заполняя комнату янтарным блеском, а хрустальный звон разбил тишину.
— Вспыхнешь, Поттер… загоришся заново. И сгоришь. На этот раз, до конца.
Она откинулась в кресле и закрыла глаза. Гарри должен её любить. Капля скатилась из-под её ресниц, оставляя на щеке влажную полоску, и сорвалась на ковёр. Чанг утёрлась рукавом и мягко улыбнулась. Блик огня робко повторил попытку поселиться в её увлажнившихся глазах. На этот раз удачно.
Но тем не менее, ненадолго. Грациозно потянувшись, Чоу встала с кресла, и через минуту хлопнула дверью своей комнаты — комнаты старосты.
* * *
Ноябрь, 9
— Пей, Поттер.
— С чего бы вдруг, Малфой, мне твою отраву пить? С какой стати ты меня вообще сюда притащил?!
Слизеринский принц только ухмыльнулся.
— Ах, мистер Поттер, бедняжка, злой Малфой затянул его в лабораторию Снейпа, чтобы подло отравить! Ты хоть сам понимаешь, какую чушь городишь?!
— С тебя станется… — хмуро буркнул Гарри.
С первого курса их отношения изменились. Не то, чтобы они перестали друг друга ненавидеть. Они просто выросли, и во вражде появилось уважение к достойному противнику. Конечно же, ни о какой симпатии не могло быть и речи.
Драко обмяк, и лицо его приобрело несвойственное ему выражение умиротворения и даже — о чудо! — радости без злорадства. Он покачал в воздухе маленькой пробиркой, наполненной светло-голубой, чуть светящейся жидкостью.
— Это мой проект по Зельям. На себе уже испытал… что? — он непонимающе-растерянно вскинул брови, поймав усмешку Гарри.
— По-отер, — протянул он в истинно малфоевской манере. — Естественно, сначала были лабораторные крысы, — на этом слове его заметно передёрнуло, и Гарри чуть было не прыснул.
Малфой метнул в него фирменный колючий взор, но всё же продолжил спокойно:
— Я бы попросил тебя слушать внимательно и не перебивать. Я над этой производной эссенцией работал около недели, пока ты выполнял свою работу по Арифмантике, — он снисходительно улыбнулся. — Конечно, Поттер, не всем быть светилами Зелий, но…
— Малфой, мне кажется, или ты сегодня не в лучшей форме? Шутки плоски. Или это твоя эссенция так действует?
Драко вспыхнул:
— Заткнись, Поттер!
— Как оригинально.
— На себя посмотри, Мальчик-который-слишком-много-о-себе-возомнил! Кретин недоделанный!
— Слизеринский ублюдок!
— Шрамоголовый!
— Лучше быть шрамоголовым, чем безмозглым!
Драко прошипел ещё что-то; серебристые волосы разметались, от идеальной причёски не осталось и следа, но в его глазах Гарри увидел, к своему удивлению, не ярость и ненависть, а горечь и тоску. Поттер тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и его вновь встретил привычный ледяной взгляд.
— Что, Малфой, шипишь? Ответить нечем? — он деланно возвёл глаза к потолку. — О, ты становишься похожим на своих дружков-телохранит… тфу! Мал… Малфой… фу… что… кхе… что ты творишь, твою мать?!
Он метнул испуганный взгляд на руку Драко, до того сжимавшую пробирку, и ошарашено уставился на Малфоя, ожидая смерти в ближайшие несколько секунд, ибо стараниями последнего склянка была пуста.
Гарри только теперь ощутил во рту сладковатый привкус. В голове зашумело, больно кололо в горле, всё вокруг поплыло, и только обычно холодные глаза цвета ртути продолжали буравить Мальчика-который-сейчас-умрёт внимательным взглядом. А в воздухе сладко пахло розами… «Может, так пахнет смерть? Если у неё есть цвет — незабываемый цвет Авада кедавра — то почему бы не быть и запаху?..» — неслось в голове Гарри. Он пару раз хлопнул ресницами, прежде чем закрыть глаза и провалиться в Никуда.
* * *
Ноябрь, 27
«Неправильно, неправильно, это всё неправильно! Почему она так смотрит на меня? Что произошло? Мы всегда здоровались, конечно, ведь она часто приходила к Гарри. Но никогда не были близкими друзьями… и вот теперь она мило мне улыбается, шлёт воздушные поцелуи и машет ручкой! Бред…» — рука вцепилась в спутанные рыжие волосы, откидывая длинную чёлку назад.
Рон брёл по коридору, не разбирая дороги. Всё равно придёт в спальню Гриффиндора — ноги сами найдут верный путь. Надо поторопиться, все нормальные люди уже спят… ох, только бы не встретить сейчас никого из учителей!
Вдруг, в очередной раз свернув, он наткнулся на что-то непонятное. Или, всё-таки, на кого-то? Из-под плаща-невидимки выбрался Гарри. Его изумрудные глаза были расширены, задорные блёстки играли в глубине, на щеках пылал румянец, он часто дышал. Ещё никогда Рон не видел его таким…
— Гарри?..
* * *
Декабрь, 20
Гарри привычно накинул плащ-невидимку и выскользнул в гостиную. Портрет Толстой Тёти ушёл в сторону, и Гарри двинулся вперёд, по пустым холодным коридорам в тёплые, тёплые объятия. Он уже предвкушал нежные прикосновения на коже, мягкие поцелуи и чувственные стоны. Чанг никогда не была с ним ласкова, быть может, именно поэтому он не скучал по ней. Так часто нам нужна лишь капля нежности из всего моря страсти. А Гарри не любил грубость.
Далеко ото всех, в маленькой комнатке — о ней знают только двое, пусть будет так — снова сплетутся два тела, вот уже тридцать третий раз подряд… да, ведь это их тридцать третья встреча, своеобразный юбилей. Тридцать три дня прошло с тех пор, как они предстали друг перед другом в новом свете… точнее, с тех пор как они признались в этом друг другу. И самим себе.
— Ты пришёл… — в чуть хриплом от возбуждения голосе было облегчение.
— Разве может быть иначе? — задор и веселье.
Гарри опустился рядом и обнял любовника за плечи.
— Ещё недавно ты и не подумал бы, что это между нами вообще возможно, — улыбнулся последний.
— Может быть… но ведь сейчас это не имеет значения.
— Никакого.
Он подарил Гарри глубокий поцелуй, после чего их тела слились воедино вновь. Противоестественно…
Но разве может быть противоестественна любовь?
Как в сказке, как в сказке — всё так хорошо… ночи, что они были вместе, дни, проведённые в томительном ожидании ночей — и снова стоны, ласки, шёпот. Или тишина. Ведь вместе так хорошо молчать… а потом робкие прикосновения к гладкой коже, трепет тел и тепло объятий…
И наплевать, что там думают остальные. Это любовь. Это не влечение и не похоть.
Нет, даже так — Любовь.
Декабрь, 10
Чоу подошла ближе, по-кошачьи мягко ступая, загоняя Рона в угол. Он всматривался в пустой коридор, напрасно ожидая хотя бы чьего-нибудь появления. Пожалуй, сгодился бы даже Малфой. Но холодные, покрытые седой изморозью стены не вторили эхом ничьим шагам, портрет Толстой Тёти и не собирался отодвигаться в сторону, и парень, скрепя сердце, повернулся к Чанг.
— Что ты хотела спросить, Чоу?
«Идиот… неужели это не ясно? Что может хотеть от тебя девушка вечером, в пустом коридоре, елейно заглядывающая тебе в глаза?» — подумалось ей.
— Я не хотела спрашивать, Рон, — мягко улыбнулась, приблизив лицо почти вплотную к конопатой физиономии Уизли.
Ну и где же Гарри, хотела бы она знать? Пора бы ему уже и вернуться в спальню. Ладони Чанг, прижатые к стене с обоих сторон от головы Рона, немилосердно затекали и уже почти превратились в ледышку. Несмотря на это, во рту пересохло, будто от жажды, и кровь горячо-горячо стучала в висках… почти так же горячо, как дыхание стоявшего напротив неё юноши.
— Мм?
— Да, я л-лишь хотела… — голос её дрогнул, прозвучав неестественно хрипло. Она прочистила горло и начала уже чуть более уверенно, но совершенно не контролируя себя. — Я хотела сказать, что…
Рон уже упёрся в стену, и, нервно сглотнув, отчаянно оглянулся. Чоу провела рукой по его щеке, спускаясь всё ниже и ниже — в низу живота сладко заныло — по шее, груди, животу, но… потом убрала руку.
Он даже не был возбуждён! Неужели тоже гей?! А может быть они с Гарри…
— Чёрт бы вас всех побрал! — буркнула она и быстрым, срывающимся на бег шагом помчалась прочь.
Декабрь, 19
Рон, всячески стараясь скрыть волнение, потянулся и зевнул. Поглубже забравшись в кресло, он протянул руки вперёд, подставляя ладони теплу камина. Поттер выжидающе смотрел на рыжего гриффиндорца, и тот, наконец, не выдержал и, вздохнув, начал:
— Гарри, что у тебя с Чоу?
Гарри закусил губу и напряжённо нахмурился.
— Ничего, ты же знаешь, — отозвался он спустя несколько мгновений, откинувшись на спинку кресла.
— Был уверен до недавнего времени, — иронично улыбнувшись, ответил Рон.
Поттер насторожился.
— Что произошло?
— Она слишком странно себя ведёт, тебе не кажется?
Гарри судорожно пытался вспомнить хоть какие-то детали их общения после разговора в гостиной. Ну, здоровался пару раз, а больше…
Он пожал плечами.
— А что?
— Ну… был инцидент… с неделю назад, — Рон залился краской и отвёл взгляд в сторону.
— Да? — удивлённо изогнул точёную бровь брюнет. — И что же случилось?
— Да, в общем-то… н-ничего такого, — не особо убедительно пробормотал Уизли. И добавил уже решительнее, — Раз ты ничего не заметил, значит, я себя накручиваю.
Гарри улыбнулся и, потянувшись через журнальный столик, похлопал друга по плечу.
— Может, ты ей просто нравишься, а? — лукаво подмигнул он другу.
«Девятое декабря.
…пятнадцатый день со времени нашего последнего разговора.
Со мной что-то происходит. Стараюсь гнать от себя все эти догадки, не думать, не думать, не думать… но почему всегда так получается? Почему, в конце концов, со мной?! Неужели я не могу любить тогда, когда любят меня?.. Любить искренне, любить и быть любимой?
Я вижу его каждый день и понимаю, что не могу больше относиться к нему только как к… кому? Бывшему возлюбленному? А ведь я была в него влюблена… целую неделю наших встреч. Нет, нельзя позволять себе ревновать, иначе… иначе я влюблюсь в Гарри, а не он в меня…
Надо переходить к активным действиям. Перехожу. Вернее даже, уже перешла: сегодня неделя, как я обхаживаю его дружка. Завтра Поттер увидит нас вдвоём, что-то будет!
Десятое декабря.
…день шестнадцатый. Полный облом по всем направлениям.
Нет, я осталась наедине с Роном. Пусть и не в гостиной Гриффиндора, но во вполне доступном месте. Рядом с портретом этой толстой Мадам в розовом шёлке (кстати, она мне всегда напоминала мисс Спраут). Я уже нежно блуждала рукой по груди Уизли (он, кстати, вполне ничего… блин, я что-то не то пишу), а он вёл себя, как будто его собираются пытать, а не заняться с ним любовью! Гомик чёртов!
Настроение на нуле…
Трудно себе даже представить, что будет, если эту тетрадочку кто-то прочтёт! Неотразимая Чоу Чанг — и вдруг с такими кошками на душе.
В субботу девчонки звали в Хогсмид, хотела отказаться. Но потом подумала, что это просто глупо — альтернатива была просидеть в комнате и напиться… Впрочем, это можно сделать и в Хогсмиде. В неплохой компании. Да, надо не забыть купить тёплый шарф. В этом году слишком холодная зима.
Одиннадцатое декабря.
…день семнадцатый.
Как же на улице хорошо! Наконец-то снег выпал. За месяц дожди, слякоть, пасмурное небо — осточертело. А сегодня светит солнце. Даже настроение поднялось… правда, занятия его быстро испортили. Ну да ладно. Не об этом я здесь писать собиралась.
Вроде бы он стал смотреть на меня чаще, но мне трудно утверждать что-либо. Ничего, Золотой мальчик ещё будет моим.
Пятнадцатое декабря.
…двадцать один день прошёл, страшно подумать! А я так и не преуспела в своём нелёгком деле. Но я не успокоюсь, пока на его спине снова не появятся пять красных полосок. Он думает, что я ему не друг? Тогда почему же Гермиона не помогает ему банально не превратиться в педика? Затащила бы его в постель — и дело с концом. Никаких тебе больше мыслей о парнях у Гарри не возникло бы. Так нет же! Единственным человеком, пытающимся его вытащить из этой ямы, куда он себя загнал, являюсь я!
Двадцатое декабря.
…двадцать шестой день. В это Рождество практически никто из старшеклассников не уехал домой. Особенно много осталось семикурсников. И все стараются провести друг с другом как можно больше времени. Я так надеялась побыть в одиночестве, но видимо, не удастся. А мне сейчас это так жизненно необходимо!
Это ужасно. Двадцать шесть дней уже меряю время с момента нашей последней встречи. Раньше это было как-то необходимо, почему-то надо, а теперь…
Теперь даже не знаю, зачем. Я сделала уже всё возможное, чтобы привлечь его внимание, а сейчас поняла, что мне этого не хочется. Глупо.
Обидно, между прочим, признавать, что ничего не вышло.
Только, по-моему, зря я всё это затеяла. Я, кажется, влюбилась…
И ещё — мне надо будет подробнее написать о Роне Уизли.»
Страницу бережно перевернули, но следующая оказалась пустой. Обложка мягко скрыла содержимое тетради, а золотые буквы блеснули: «Дневник Чоу Чанг». Пальцы, что только что касались жёсткой бумаги, взъерошили рыжую шевелюру, а красные после бессонной ночи глаза мечтательно уставились в темноту, густеющую за пределами круга lumos.
* * *
Ноябрь, 9
Поттер приоткрыл глаза. Из шеи, наконец-то, вытащили иголки, и в голове воцарилась блаженная пустота. Только картинка почему-то оставалась мутной, но Гарри, поморщившись от резкого жеста, вызвавшего приступ лёгкой тошноты, поправил сползшие на самый кончик носа очки.
— О-о, ты очнулся, Поттер? — насмешка в голосе плохо скрыла облегчение.
Драко сидел в кресле напротив Гарри, изучая внушительных размеров потрёпанный фолиант. На корешке значилось «Противоядия и антидоты».
Гриффиндорец огляделся. Он всё ещё находился в лаборатории Снейпа и, к своей неимоверной радости, был жив. Всё осталось без изменений, и маленькие ходики на стене показывали всего на полчаса больше, чем когда он отключился. Или это уже следующий день?
На огне стоял котёл, в котором клокотала бурая жидкость, извергая время от времени струи пара. По всему было видно, что Малфой готовит какое-то зелье по рецепту из той самой книги.
— Так ты что, недостаточно хорошо своё зелье проверил? Наверное, даже на крысах не испытывал? Да? Поэтому под рукой книга противоядий? Отвечай!
— Откуда такое красноречие? Какая развёрнутая тирада, Поттер. Бра-аво, — с ухмылкой протянул Драко. — Тупица! Меня, по-твоему, никто не контролирует?! К твоему сведению, в эссенции не было ни одного ингредиента, способного привести к смерти…
— М-да? И к чему же тогда это…
— Разве что только к потере рассудка, — закончил Малфой, не обращая внимания на перебившего его Гарри. Последний криво улыбнулся и совершил отважную попытку подняться с кресла. Тошнота снова подкатила к горлу, голова закружилась, а пол начал подло сбегать из-под ног. Но упасть Поттер не успел — его подхватили сильные руки.
В носу защекотало от невесть откуда взявшегося тонкого аромата. Кажется, очень приятного… такой знакомый и сладкий…
Гарри уже было облокотился на любезно предоставленное плечо, но сознание, предательски помутившееся от опрометчивого движения, мало помалу прояснилось, и он отступил на шаг назад, придерживаясь за спинку кресла. Драко сложил руки на груди и выжидающе уставился на него своими жемчужными глазами. В них, как и следовало ожидать, была насмешка, но, что было крайне неожиданно, какая-то незлая.
— Я п-пойду, пожалуй.
Малфой кивнул:
— Иди, иди.
— Малфой…
— Ну чего ещё?
— Что это за зелье?
— Эссенция, Поттер.
— Хорошо, — раздражённо скривился тот. — Пусть будет эссенция. Ты не ответил.
— Я пока что не придумал названия. Но действие таково — ты можешь видеть истинную суть вещей. Надо только захотеть. Так сказать, научиться управлять этим действием. Тогда можно увидеть истинный облик человека, даже ели он под воздействием всеэссенции*. Хорошая очень штука, — Малфой сделал эффектную паузу и продолжил: — Особенно действенно против тех, кто превращается в твоих сокурсников.
Щёки Гарри залил румянец.
— Я пойду…
— Иди, иди, Поттер.
Ноябрь, 14
Гарри спустился из башни Гриффиндора и шагал по коридору. Который день он нигде не может найти успокоения, отдохнуть от сумасбродных мыслей и сошедшего с ума сердца. И теперь он собирался побродить по коридорам замка в полом одиночестве под прикрытием ночи и плаща-невидимки.
Он свернул в один из боковых проходов и остановился у деревянной двери, рядом с тускло поблёскивающими доспехами. В комнате, что скрывалась за нею, некогда стояло зеркало, волшебное зеркало Сокровения, перед которым он любил сидеть. Там, внутри, всё осталось по-прежнему, как в ту ночь, когда он прятался от Снейпа с Филчем. Как тогда, когда он попал сюда в первый раз…
…Гарри, насколько мог, отступил назад. Слева от него оказалась приоткрытая дверь — его единственная надежда на спасение. Он просочился в щель, сдерживая дыхание, стараясь не потревожить дверь, и, к своему величайшему облегчению, умудрился проникнуть внутрь так, что никто ничего не заметил. Филч со Снейпом прошли мимо, а Гарри обессилено прислонился к стене, тяжело дыша, прислушиваясь к затихающим шагам.
Прошло несколько секунд, прежде чем он обратил внимание на комнату, в которой спрятался.
Кажется, это была классная комната, которой долго никто не пользовался. На фоне темной стены чернели силуэты доски и парт, поставленных друг на друга; неподалеку виднелась перевернутая вверх дном корзина для бумаг — но у противоположной стены возвышалось нечто совершенно в данной обстановке неуместное, нечто, помещенное сюда с единственной целью быть спрятанным от посторонних глаз.
Это было великолепное зеркало, высокое, до потолка, в золоченой раме, украшенной богатой резьбой, на подставке в форме когтистых лап.
Он аккуратно потянул ручку на себя и вошёл в залу. Всё было так же — а что здесь могло измениться? Холодный пол, устланный слоем нежной пыли, тусклый свет луны в витражах…
«Но зеркала здесь не осталось — уже через несколько дней Дамблдор приказал перенести его в другое место», — со вздохом подумал Гарри.
Не должно было остаться. Но в темноте, позади пыльных парт, что-то загадочно сияло золотом и серебром.
Сердце юноши бешенной птицей заметалось в груди, воспоминания мутной волной поднялись с самого дна сознания, куда он постарался их упрятать. На секунду ему даже показалось, что снова мелькнула ярко-зелёная вспышка, сопровождаемая жутким, нечеловеческим смехом. Вспышка, стоившая жизни его родителей, увиденных некогда в зеркале.
Гарри отогнал видения прошлого и медленно, как во сне, как сквозь туман, подошёл к зеркалу и, опустившись перед ним на пол, удобней сложил ноги по-турецки. Сначала — лишь пару мгновений — в зеркале он был один.
По спине пробежал холодок. Всё вокруг плыло от волнения, во рту мгновенно пересохло.
Но зеркало тут же удивило Гарри чудной картиной: яркое, золотистое солнце ласково освещает большую лесную поляну, устланную шелковистой изумрудной травой с рубиновыми каплями диких маков. Рядом раскинул свои объятия изумрудный лес. Меж столетних корней, образуя едва различимую просеку, побивается серебристо-серая, будто из жидкого серебра, река, впадающая в озеро жемчужно-серого оттенка. Далеко на горизонте торчат перламутрово-сиреневые шапки ледников, окутанные лёгкой дымкой.
Как будто зеркальное отражение реки, в лес зарывается грунтовая дорога, покрытая золотистой стоптанной пылью.
Посреди поляны стоит дом — добротный, облицованный шершавым серым камнем, с просторной террасой и маленьким балкончиком, увитым диким виноградом, увешанным сочными, пунцовыми гроздями. Вокруг дома растут кусты нежно-белых роз, перемежающихся с кроваво-алыми. Гарри даже начало казаться, что он ощущает их тонкий сладкий аромат. Стало так спокойно и уютно, что Поттер не смог сдержать умиротворённую улыбку.
Странно. Раньше он недолюбливал розы — после того, как тётя Петуния заставляла его целыми днями, в безбожную жару, стричь розовые кусты…
Реальность снова напомнила о себе головокружением. Гарри заворожено продолжал смотреть вглубь стела, не замечая, что уже подался вперёд и опирается на руки, чтобы не упасть.
Совсем близко от дома насажен скромный, но густой тенистый сад в английском пейзажном стиле, имеющий слегка запущенный, но благородно-культурный вид. В малахитовых кронах багряными пятнами сверкали спелые черешни и яблоки.
«Так не бывает, — отрешённо подумал юноша. — Они зреют в разное время… и ещё виноград». Но эти мысли были так далеки, что он даже не пытался их услышать.
Многочисленные окна дома распахнуты, и свежий ветер игриво треплет лёгкие занавеси, а дверь, хоть и прикрыта, явно не заперта. В углу террасы стоит круглый кованый столик, выкрашенный белой краской, к которому придвинуты четыре ажурных стула. Поверх лежит простенькая зелёная скатерть. В другом конце террасы — два белых плетёных кресла, на одном из которых лежит забытый зелёный плед.
Картинка, поразительно милая, казалась абсолютно статичной, и даже лёгкий трепет листьев, показывающих то ртутно-серую свою сторону, то ярко зелёную, не нарушал этой невыносимой неподвижности.
И только в самой гуще сада тихо колыхаются качели — маленький диванчик, подвешенный на цепях. Гарри долго избегал взгляда в ту сторону, потому что уже знал, кого там увидит.
Уютно утроившись в подушках, сидит юноша. Открытая, живая улыбка невероятно красит его бледное, вытянутое лицо с тонкими аристократическими чертами. Он приподнялся и призывно помахал рукой, как раз в тот момент, когда встретились глаза цвета весеннего дождя и глаза цвета летней зелени.
Гарри нервно сглотнул и закрыл глаза. Мысленно досчитал до десяти и, больше не оборачиваясь, вышел из заброшенного кабинета.
Весь следующий день Поттер был жутко рассеян. Он заснул на уроке Зельеделия, за что его факультет непременно поплатился бы парой-тройкой сотен баллов, если бы не разбудившая его Гермиона. В общем-то, это было отнюдь не удивительно — остаток ночи он скоротал, глядя на круглый потолок круглой Гриффиндорской спальни для семикурсников и думал Ни О Чём. Круглый потолок время от времени начинал пестреть кольцами всех пород и мастей: от самых маленьких до самых больших, от тоненьких, представлявших собой едва различимую полоску, до толстых кругов невообразимой расцветки. Все они непременно старались разбиться на пары и переплестись. Гарри даже постарался припомнить, что бы это могло значить, но думать Ни О Чём было куда приятней, чем думать Об Этом.
Потом Гарри (видимо, из благодарности) несколько раз назвал Гермиону «Герми», от чего та всегда выходила из себя. Сначала она полдня на него дулась (он даже и не заметил), а, когда «Герми» прозвучало в пятый раз, девушка серьёзно забеспокоилась. Вид у Поттера был, мягко говоря, не очень, к тому же он то и дело норовил усесться куда-нибудь и уснуть. Да, и ещё эта идиотская полуулыбка, весь день не сползающая с его лица.
На уроке профессора Спраут студенты седьмого курса изучали быстрорастущий волшебный шиповник, rosebudum magicus, и вот тут Гарри оживился. Когда распустились первые бутоны, распуская по теплице медовый аромат, щёки Гордости Гриффиндора залил нежный румянец, и он улыбнулся ещё шире, умилённо воркуя над своим кустиком. Рон и Гермиона переглянулись, а обнаглевший в конец шестикурсник Колин Криви успел сделать пару фото. На следующий день ожидалась статья с забавным названием «Золотой Мальчик «за!» Гринпис». (Да, да, у волшебников тоже есть общественные организации! — прим. автора)
За ужином Гарри лишь рассеянно ковырял пустую тарелку, не пытаясь ничего туда положить, а затем, не дожидаясь никого, побрёл в башню Гриффиндора.
Заснул он сразу же, и сны его не тревожили. По крайней мере, он не имел ничего против розового сада.
Декабрь, 21
Он вошёл в комнату, тихо опустился на кровать и уже собирался скинуть плащ-невидимку, когда услышал приглушённый стон. Он медленно поднялся и выскользнул в гостиную, боясь нарушить идиллию Рона и Чоу.
Гарри плюхнулся в кресло и налил себе кофе.
— Сумашедшая ночь… — буркнул он себе под нос.
Вдруг портрет Толстой Тёти с лёгким скрипом отошёл в сторону, и на пороге появился он.
— Ты забыл свои очки, Гарри.
Поттер втянул его внутрь и поцеловал. В конце концов, эта ночь ещё не закончилась.
Я всю свою жизнь… ну, это, конечно, сильно сказано. Но всё время, что я знал Поттера, я его ненавидел! Эти наглые зелёные глаза, эта манера общения, чрезмерная наивность — всё, всё, всё в нём меня раздражало. Но я его уважал, да. Не стоит недооценивать его способностей, ох, не стоит. Вполне достойный враг.
Когда я впервые увидел его, я завязал вполне вежливую беседу. А что делает он? У него ко мне отвращение появляется. Он тогда ещё совсем не умел его скрывать. Я ему предложил дружбу… стоило ему только принять тогда, в купе, мою руку, и кто знает, быть может, мы бы стали величайшими волшебниками-друзьями? Но он отверг, растоптал, изорвал в клочки лучшие побуждения Малфоя. Я ненавидел Гарри Поттера.
Я видел его практически каждый день и просто физически не мог пройти мимо, не сказав какой-нибудь гадости. Он мгновенно выходил из себя, легко пускаясь в ссору. Он думал, что я всегда всё о нём докладывал профессорам. Нет, я не мелочен, увольте. Только если это не могло принести реального вреда Поттеру. Меня отнюдь не грела мысль остаться наедине с Крэббом и Гойлом без такой замечательной боксёрской груши, как Поттер. Я замечал и безошибочно распознавал каждую интонацию в его голосе, и ухмылялся, если ему было не по себе. Я всегда ненавидел Поттера…
Золотой Мальчик вечно выигрывал в квиддич. Как он летает на метле! Несомненно, это у него прирождённое. Отец частенько мне повторял, что я ему завидую. Он вечно тыкал мне тем, что имя Поттера не сходит у меня с языка. Да, это было действительно так. Но тогда я просто ещё не научился в достаточной мере контролировать свои эмоции. Ненавидел ли я Поттера?
Мне и раньше сотню раз приходили на ум все эти вопросы.
А сейчас всё переменилось, вывернулось наизнанку в один прекрасный солнечный день. В день, когда Поттер преспокойно сидел в библиотеке, поджидая своих дружков. Когда яркие лучи, просачивающиеся сквозь полупрозрачный витраж, окрашивали витающую в воздухе библиотечную пыль — пыль сотен холёных томов — в нежно-золотистый цвет. Когда эти блёстки из нежного шёлка оседали на чёрных упрямых волосах и раскрытой книге, над которой склонился Гарри. А потом он обернулся — просто повернулся и посмотрел на меня. Наверное, думал, что пришёл Рон или эта кудрявая заучка. Наверное, им предназначалась эта улыбка.
Мне он ни разу не улыбался так — искренне, по-дружески.
И сработала моя эссенция. Лучше бы не создавал я её! Она обратилась против меня самого (я, кажется, до сих пор не понял, как ею управлять): я увидел свою истинную суть, свою и своих чувств.
Вот и получилось то, что есть сейчас. Я страдал, мучался, терпел. Но надо было выбирать. И я сделал шаг, изменивший мою жизнь.
Почему-то все решили, что Слизерин — рассадник Тёмной заразы. Вечно нас пеняли тем, что большинство Упивающихся Смертью вышли именно с этого факультета. Даже — смешно говорить! — ссылались на наш символ, Змею, по всем канонам несущую Мудрость и Знание. Они называли её скользкой и отвратительной, само слово превратилось в оскорбление. Между тем им было невдомёк, чем скользость отличается от находчивости, лживость от изобретательности, жёстокость от жёсткости, хитрость от логики в сочетании с живым умом. С первого же курса ярлык «ублюдок!» приклеивался к каждому, кто вступал в круг этой компании изгоев, и ему не оставалось ничего, кроме как соответствовать ему. Хотя бы внешне.
Потому что внутри мы не прогнили, о нет, милый Хагрид. Внутри у меня такое же сердце, как и у прочих, может, и поострей некоторых чувствующее.
Да, среди нас есть много разных типов. Но кто осмелится сказать, что ученики других факультетов святы? А мы ничем не хуже других.
Три четверти Хогвартса ненавидят Слизерин даже за то, что ему удавалось шесть лет подряд завоёвывать кубок школы. Как ни странно, в честной борьбе.
Три четверти Хогвартса радовались, когда Гарри Поттер поймал снитч, выигрывая матч «Слизерин против Гриффиндора». А сколько было таких матчей, а?
Многие «лояльны» к магглам, что даже не удосужились заглянуть в их историю, и теперь совершают ошибки, до которых не опустились даже они, лишённые магии!
Германия — государство, чуть было не захватившее полмира при фашистском режиме. Но вот же она — процветающая, миролюбивая держава, и никто не пытается обвинить ныне живущих в грехах прошлого. А учеников Слизерина презирают и ненавидят уже за то, что они — дети своих родителей. И никому и в голову ни разу не пришло окружить детей любовью. Достаётся всем — от ещё ничего в этой жизни не понимающих одиннадцатилетних малышей до семнадцетилетних подростков.
Если всё действительно так, то напрашивается вопрос — почему я одинок. Да потому, что эта атмосфера всеобщей ненависти превращает нас в маленьких волчат, дичащихся всех и вся, живущих собственной, обособленной жизнью.
А мы умеем любить. Я люблю своих родителей. Дома я называю их не иначе как «папа» и «мама». Если бы хоть кому-то об этом сказал, меня бы заперли в госпиталь св. Мунго. По мнению добреньких волшебников, Слизеринцы не могут любить. А тем более, если это Малфои…
В тот день я, наконец, набрался уверенности довести всё до конца. А, может, просто терпеть и сдерживаться не было больше сил. Утром Гарри получил сову с просьбой прийти в астрономическую башню. Я засел там ещё часа за два до назначенного времени. Ужасно боялся, что он не придёт. Но он пришёл.
Ноябрь, 17
Гарри медленно, нехотя поднимался по ступеням. Сил не было. Последнюю неделю он жутко вымотался. И всё из-за Малфоя, будь он трижды проклят! Мерлин, кто бы знал, что эта его «эссенция» возымеет такой результат?! Неделя взвинченного напряжения, неделя бессонных ночей, неделя одиночества — физически невозможно было видеть ни его, ни всех остальных. А «все остальные», между тем, не желали оставлять его в покое.
Джинни забегала пару раз, стучалась в спальню семикурсников, пыталась с ним заговорить. Кто бы знал, каких трудов стоило ему не выложить ей всё, как на духу. Бедняжка. Она ведь, кажется, влюблена в него.
Гермиона была просто убийственна со своей заботой. За столом он не кушает, а ей это, видите ли, не нравится. Да как он мог засунуть в себя хоть что-нибудь, когда на него смотрит пара ослепительных глаз? Когда всё, что ему нужно — это самому взглянуть в эти глаза, а смелости не хватает. Да, у Чудо-мальчика, победившего Василиска и бла-бла-бла, не хватает смелости посмотреть в серые до безумия глаза, потому что не было бы ничего ужаснее, чем увидеть в них лёд.
Но всё же надо будет извиниться перед лучшей подругой, вроде бы, он наговорил ей грубостей сгоряча…
И сколько их таких, приятелей-знакомых-друзей, старающихся всячески развеселить его, не понимая, что это невозможно! Особенно после того, что он увидел в зеркале…
Последняя ступенька и арочный свод. Так и есть. Больше всего он боялся прийти в пустую комнату. Только лучик лунного света расстелил на полу нежно-белый прямоугольник.
— Я пришёл, — неуверенно сказал Гарри в пустоту.
Впрочем, пустота откликнулась — нежные касания пробежали по лицу, чертя дорожку от уголка рта к виску, и унесли с собой очки. И без того тёмная, серая комната окончательно утратила свои очертания, став размытой. Только светлое лунное пятно всё ещё лежало у ног Гарри.
Шорох, вздох, тёплый аромат роз, лёгкий смешок, серебряный блик на чём-то шелковистом, снова шорох.
— Я не хочу больше этой вражды, Поттер, — в голосе улыбка.
Он удивлённо вскинул брови, и два зелёных огонька на миг зажглись на его лице. Слишком хорошо он знал обладателя этого голоса, чтобы поверить его словам.
— То, что я сейчас скажу, должно остаться между нами. Я могу тебе доверять?
— С каких это пор у нас появились общие секреты?
По всему телу — дрожь, от одного только звука его голоса.
— Оставь иронию другим, Гарри.
Теперь уже я заставил его вздрогнуть. На его лице появилась тень недоумения.
— Д-драко? — пробует имя на вкус. — С тобой всё в порядке? — Голос начал слегка дрожать и прерываться.
— Ты так и не ответил на мой вопрос. Но я склонен полагать, что на тебя можно положиться.
Он неуверенно кивнул.
— Не перебивай, пожалуйста. Это очень серьёзно.
Он становился всё настороженней.
— Я потерял всё. Всё, что у меня было и всё, что могло бы быть. Фамилию, семью, честь, — он глядит, сощурившись без очков, пытаясь понять меня. — Я отказался от метки. Я потерял будущее. Только ради тебя, Гарри, — я тебя люблю.
Я потянулся к нему и нацепил эти жутковатого вида очки на нос, который не смог бы изваять ни один, даже самый великий, скульптор.
И быстрым шагом выбежал вон, оставив меня в полном одиночестве в холодной каменной клетке.
По сути, я всегда был один. Кто были мои друзья? Глупый вопрос, у меня их не было. Я свободен полностью… или абсолютно одинок?
Я не собирался кончать жизнь самоубийством, если Поттер не будет моим. Она и сама прекрасно кончится, предоставляя мне право и дальше влачить своё жалкое существование. Но тогда мне будет уже всё равно.
Единственное, что мне нужно — быть с ним. Всё остальное не имеет значения. И меня без него нет. Не будет. Никогда, уж в этом я уверен на все 100.
На следующий день я не отсиживался в спальне и не пил кофе в гостиной. Я был на занятиях, и мне даже удалось вполне сконцентрироваться на лекциях. Как будто с этим признанием пришло облегчение, которого я так долго ждал.
День подходил к концу, и я уже думал, что не дождусь никакой реакции от Поттера. Даже появилось какое-то умиротворение… нет, смирение. «Наверное, так будет лучше. Пусть не для нас обоих, но хотя бы для него», — так думал я. И это было очень просто и абсолютно естественно. Только очень больно…
Но как же я был рад узнать, что ошибся!
Мы столкнулись в дверях, всего на секунду зацепившись плечами. Он шепнул: «Приходи!», и в этом была и просьба, и мольба, и нетерпение.
Так же, как в день до этого, я поднялся на башню, медленно ступая по узким ступеням, и вошёл в помещение на самом верху. Тишина. Темно. Лишь маленький квадрат лунного сияния на полу.
В углу послышался шорох. Это мог быть только Гарри, больше никто. Он тряхнул головой, вставая, и шапка тёмных волос засверкала в свете луны таинственным блеском. И тут же появились зелёные искорки глаз. Гарри медленно и неслышно подошёл ко мне, опустив голову на моё плечо.
— Драко… ты вчера… Я был… не… не в состоянии… — начал он, срываясь и запинаясь.
Я обнял его. Хватит слов.
Кажется, я счастлив.
Вслед за тем последовала нескончаемая вереница ночей, проведённых наедине — уже не в башне, излюбленном месте всех Хогвартских парочек. Была маленькая неприметная комната, если, не доходя до лестницы, свернуть направо в узкий коридор.
Мы любим друг друга, и наши тела радуются этому. Чёрное на белом, белое на чёрном — мы сливаемся, и трудно понять, где заканчиваюсь я и начинается он. Да и нет ни меня, ни его, ни даже нас; есть что-то большее, единое, неразделимое.
Я не гей. Это другое. Сложно, быть может, понять. Я не стал жеманничать, я не крашу — упаси господь — губы блеском и не дуюсь, я не ношу обтягивающих легинсов и серьги, не подвожу глаза и интересуюсь всем тем же, чем и большинство парней моего возраста. Меня возбуждает женское тело, а не мужское… до тех пор, пока речь не заходит о Гарри.
Я не гей. Это другое. Трудно объяснить. Но ведь это всё — лишь рамки, поставленные разумом. А любовь… она не знает границ.
Июнь, 2005 год
Сноски
* Подобная эссенция была описана в фике Джуд «Драко Малфой и Тайная комната»
** Отрывок из книги «Гарри Поттер и Философский камень» в переводе М. Спивак
469 Прочтений • [Она не знает границ ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
