Рон не мог заснуть. И дело было не только в необычайной жаре, стоящей на улице. Его одолевали мысли. Чтобы отвлечься, он почитал, послушал музыку и даже закончил домашнее задание, которое пообещал Люпину сделать летом, чтобы наверстать весь материал, пропущенный из-за заварушки с призраком Гриндевальда и Лестранжами.
Он разделался с Магической Географией, означив на карте места обитания различных существ: тут грифоны, тут василиски, а вот здесь драконы прячут свои сокровища…
Всё-таки, он предпочитает Арифмантию. Числа никогда не лгут, а на каждый вопрос существует лишь один правильный ответ…
Гермионе всегда блестяще удавалась Арифмантия… Нет! Он не будет о ней думать! Память и воображение стали его врагами. Он не желает вспоминать её и Гарри, не хочет представлять себе, где они сейчас и что делают…
Он закрыл глаза и опустил лицо в ладони. Свитки пергамента и перья соскользнули на пол. Музыка заиграла громче, чтобы никто в доме не услышал странных звуков из его комнаты.
В соседней спальне разбуженная Джини заколотила в стену.
* * *
— Рон? Ты в порядке?
— В полном, — Рон раздражённо сбросил с плеча руку сестры, даже не обернувшись. Его глаза не отрывались от происходящего на платформе.
В последнее время он в совершенстве овладел искусством наблюдать, ничем не выдавая себя. Глядеть искоса, смотреть сквозь пальцы руки, прикрывающей лицо, выглядывать из-за обложки книги… И всё время видеть двух своих лучших друзей.
Гарри и Гермиона обнимались под аркой. Они крепко сжимали друг друга в объятьях, о чём-то воркуя. Немного поодаль стояли родители Гермионы, с печатью усталости на лице стараясь держаться подальше от Дурслей. Рон не мог слышать, о чём шепчется сладкая парочка, но живо представил себе все эти нежные признания и клятвенные заверения писать каждый день.
— Омерзительно! — чересчур бодро прощебетала под ухом Джини, — Верно я говорю?
Рон оторвал взгляд от любовной сцены и угрюмо уставился на сестру. После Рождества она прекратила заплетать косы, и сейчас ветер развевал медно-рыжие пряди, скрывая её лицо как вуалью.
— Не понимаю, о чём это ты.
— Ой, только не говори, что ты пригласил их на эти каникулы! — резким движением она убрала волосы. Они стояли возле паровоза, и должно быть от дыма в воздухе на её глазах выступили слёзы.
— Приглашаю кого хочу, — отрезал Рон. Он не добавил, что предпочёл бы летнему визиту Гарри и Гермионы в Нору быть заживо съеденным крабами. Думать — это одно. Сказать такое вслух — предательство.
Он возвратился к созерцанию амурной сцены. Гарри и Гермиона не прекращали своего занятия. Родители Гермионы неловко мялись рядом. Дурсли не выдержали и ушли. Придётся Гарри самому домой добираться. Наконец терпение мамы Гермионы лопнуло, и она буквально оттащила дочь от возлюбленного. Последнее слёзное прощание — и вот Гарри стоит на платформе, провожая Гермиону взглядом. Потом озирается и понимает, что Дурсли уехали, а он попал.
Рон глянул на сестру — у неё на лице змеилась горькая, но довольная усмешка. Он никогда не смог бы так улыбнуться.
* * *
По пути домой Рон погрузился в воспоминания о той ночи, когда всё изменилось.
Он лежал на кровати в спальне Гриффиндора, скрюченный как скомканная бесполезная бумажка, обхватив руками колени, содрогаясь, словно в жестоком приступе лихорадки.
Он услышал шорох раздвигающейся занавеси и почувствовал, как просел матрас под телом Гарри. В темноте его рука нашла плечо Рона.
— Рон, ты можешь со мной поговорить?
Не в силах разжать рук, Рон перевернулся на спину.
— Задёрни занавески.
Гарри свёл вместе шторы и повернулся к Рону.
— Слушай, мне жаль, что ты на нас вот так наткнулся. Я хотел, чтобы ты обо всём узнал совсем по-другому.
— Всё в порядке, — Рон едва слышал свой голос и боялся, что тот совсем потеряется на фоне грохота его сердца и нервного дыхания Гарри, — Я просто немного удивился, вот и всё.
Рон посмотрел на Гарри, задаваясь вопросом, что же в нём нашла Гермиона. Он не красавец… Если бы не эти зелёные глаза, обрамлённые чёрными, как ночь, ресницами… Глаза, светящиеся благородством и добротой… Если бы не эти глаза, у него было бы обыкновенное, худое, вытянутое лицо… Если бы… Самое страшное, что он даже не мог его ненавидеть… И это было хуже всего…
Гарри неуверенно запинался.
— Я знаю, она тебе нравилась и всё такое… Ну… Ты же вроде с этим закончил? Ты же сам говорил…
— Да, конечно. Разумеется, ты прав. Не волнуйся.
Гарри заметно расслабился.
— Ты знаешь, она хочет поговорить с тобой.
«Нет!!! Что угодно, только не это!!!»
— Хорошо.
И она вошла. И Гарри оставил их одних. Глядя ему в след, Рон услышал, как внутренний голос горько шепчет ему на ухо: «Ты ему не соперник, видишь, он даже не беспокоится…»
Гермиона раздвинула занавесь и заглянула внутрь. В её глазах не было волнения, которое переполняло Гарри. В них был страх.
— Гарри сказал, что ты не против.
— Не против.
Он вдохнул слабый запах гардении, запах её мыла. Кончики её волос скользнули по его щеке. Её блузка была не до конца застёгнута, и он заметил белые кружева её белья, такие яркие на её загорелой коже, нежно охватывающие её груди, манящие и зовущие…
Он почувствовал, что возбуждается, и перевернулся набок, чтобы она не заметила. Но Гермиона даже не смотрела на него.
— Это хорошо. Ты очень нужен Гарри. И мне тоже.
Когда он застал их в Гостиной, Гарри расстегивал ей блузку, впившись губами в шею, а Гермиона стояла, сцепив руки за спиной. Она была похожа на маленькую девочку, которую поймали на воровстве конфет. Рон замер на месте, а в голове у него крутился только один вопрос: «Почему она так держит руки? Неужели она боится, что если прикоснётся к Гарри — то не сможет остановить себя?!»
Тело — это предатель. Это он знал наверняка. От образов рук Гарри, скользящих по её груди, ласкающих эту нежную кожу, стояк у Рона был уже просто болезненный.
— Не беспокойтесь обо мне. Всё в порядке.
— Как ты думаешь, с Джини всё будет нормально? В смысле, она и Гарри…
— Я ей скажу. Я её брат, пусть лучше она узнает от меня.
Она наклонилась ещё ниже и поцеловала его в щёку. Её дыханье мотыльком пощекотало кожу Рона.
— Спасибо.
Как только шторы закрылись, он просунул ладонь под завязки своих пижамных штанов. Он изо всех сил зажмурился, но слёзы продолжали литься, обжигающие, детские слёзы обиды.
Он попытался представить Гермиону такой, какой обычно видел её в своих фантазиях. Вот её блузка немного задирается, когда она вытягивается на цыпочках к книге на самой верхней полке… А вот белая кожа её бёдер мелькает на долю секунды, когда она быстро встаёт изо стола… Но нет… Теперь всё было иначе. С ней был Гарри. И судя по тому, как он её касался — это продолжалось уже давно.
Какая разница… Слава Гарри, богатство Гарри, «Всполох» Гарри, его талант к полётам — с одиннадцати лет он постоянно мечтал о чём-то, что принадлежало Гарри. И он стал думать о руках Гарри на груди Гермионы, о ногах Гарри меж её ног. О том, как Гарри ебёт её, а она сладко стонет, переплетает ноги у него за спиной, ласкает нежными тонкими пальчиками его спутанные чёрные волосы!
Слёзы лились не переставая. Он сжал свою руку и начал двигать бёдрами, рыдая, смешивая воедино горе и наслаждение.
* * *
Иногда Рон думал, что проклял себя той ночью. Дрочить, представляя двух своих лучших друзей… Наверное, он сошёл с ума.
Как и все ужасные вещи, эти мысли стали неотвратимыми. Он не мог заставить себя перестать думать о них, представлять их вместе. В своём воображении он разыгрывал различные сцены: в купе вагона, в пустом классе и даже в захламлённой комнатушке Гарри в доме на Привет Драйв, где они занимались этим на полу, среди старых игрушек Дадли. Он управлял ими как марионетками, это должно было дать ему ощущение силы, контроля над ними — но он чувствовал лишь горечь и саморазрушающую ярость. Гарри был теперь с ней даже в его фантазиях. Теперь он забрал у него всё.
* * *
Он заблуждался, когда думал, что Джини лучше воспримет новости от него. Он сказал ей — и она ударила его по лицу. Из-за удивления он почти не почувствовал боли.
Когда он подошёл, Джини сидела в Гостиной на диване, читая какую-то книгу. Без особого интереса подняла на него взгляд.
— Сегодня я поговорил с Гермионой и Гарри. Они… они, кажется… — он откашлялся, — Они любят друг друга, — сказал он, изо всех сил стараясь опять не разреветься.
Некоторое время она сидела молча. Потом аккуратно заложила страницу пером, размахнулась и отвесила ему здоровенную оплеуху по правой щеке.
«Есть в этом нечто театральное» — думал ошеломлённый Рон — «Так в пьесах брошенная героиня бьёт неверного любовника… А главное, меня то за что?»
— Ты должен был встать между ними! — щеки Джини горели, словно это ей только что надавали пощёчин, — Ты обещал!
— Ничего такого я не обещал, — поражённо пробормотал Рон.
— А следовало бы! — Джини снова села на диван и открыла книгу.
* * *
Миссис Визли показалось, что её драгоценные клумбы подверглись нашествию Крабовой Травы. И Рон был отправлен на прополку. Это была жаркая, неприятная, кропотливая работа. Каждый цветок нужно было вытащить, осмотреть корни и осторожно посадить назад. Стоя на коленях в высохшей грязи, он чувствовал, как она мельчайшей пылью покрывает его всего, смешивается с потом и превращается в отвратительную плёнку, стягивающею кожу.
Он был по настоящему благодарен, когда Джини принесла ему стакан холодной воды и порезанное дольками яблоко.
— Спасибо.
Он присел на корточки, глядя на неё снизу вверх. Джини облокотилась на заборчик, уплетая кусочек яблока. Сок красил её губы лучше помады, которой запрещала пользоваться ей Мама. На ней был потрёпанный тот сарафан, что она носила ещё прошлым летом. Теперь он стал ей мал, чересчур обтягивал грудь и едва прикрывал бёдра.
— К тебе прилетала сова. Письмо на столе в Гостиной. Снова от Гарри.
Вода закончилась. Рон поставил пустой стакан на землю.
— Ага.
— Снова порвёшь его?
Рон устало положил ладони на колени. Он смотрел на потрескавшуюся кожу и траурную кайму под ногтями. Такие уродские руки… как будто на пальцах ещё по одному суставу, как у тролля… А у Гарри руки художника, воплощённая поэзия — длинные изящные пальцы…
— Пожалуй, это я сожгу.
— В конце концов, тебе придётся с ним поговорить.
Рон взял маленькую садовую лопатку.
— На самом деле, нет.
Он начал копать, чувствуя затылком её любопытный взгляд.
— Он любит тебя. Он не прекратит свои попытки.
Лопатка со скрежетом наскочила на камень, ударив Рона по руке. Внезапно среди растений на клумбе что-то мелькнуло, раздалось шипение — и, ойкнув от боли, Рон отдёрнул ладонь. В его большом пальце зияли две маленькие аккуратные дырочки. Они быстро наполнились кровью, и вот уже алые струйки орошают землю.
Рон в шоке уставился на кровоточащую руку. Джини бухнулась на колени рядом с ним.
— Это была змея? — поняв, что ответа от впавшего в ступор братца не дождёшься, она решительно взяла ситуацию под контроль, — Нет, наверное, это Ядовитый Сорняк. Быстро, давай сюда руку!
Он протянул ей ладонь, она обхватила её и осторожно начала высасывать отраву из пальца. Ядовитый Сорняк — мерзкое растение: под землёй извиваются длинные корни, а на поверхности каждый побег оканчивается плотоядным цветком, вооружённым ядовитыми зубами.
Джини отсасывала заражённую кровь и сплёвывала её через плечо на клумбу. Рон вдруг понял, что нежные прикосновения её губ ему отнюдь не неприятны. Но вот она закончила и посмотрела на него — губы испачканы кровью. Его кровью.
— Вот так. Теперь всё в порядке.
* * *
Этой ночью жара стала просто невыносимой. Воздух был наполнен горьким запахом копоти — недавно тут пылали костры. Миссис Визли пришла в ужас, узнав, что на её клумбы проник Ядовитый Сорняк, и Мистер Визли, перестраховавшись, сжёг их все дотла — настоящая цветочная гекатомба. В распахнутое окно спальни Рона проникал дым от обратившихся в золу роз. Он сел на подоконник, вдыхая воздух открытым ртом. Вкус пепла. Металлический вкус, словно у застоявшейся воды. Или запёкшейся крови.
Лёжа в кровати, он лениво смотрел, как дым кружится, тает под потолком его комнаты. Водя в воздухе пальцем, он повторял его призрачные узоры.
Внутри его головы Гарри и Гермиона куда-то шли. Он прищурился и мысленно толкнул Гарри, тот упал на колени. Когда Поттер поднимался, Рон засмотрелся на груди Гермионы, но тут Гарри расправил плечи и взасос поцеловал шею девушки. Рон вздрогнул и открыл глаза.
— Мне просто пиздец, — сказал он вслух, — Полный пиздец.
Он хотел уснуть, но боялся, что снова проснётся посреди ночи от прикосновений своих рук, от неотступных образов Гарри и Гермионы, вытворяющих все мыслимые и немыслимые вещи. Он уже начал серьёзно задумываться о верёвках. Хороших крепких верёвках, чтобы привязать руки к изголовью. Хотя, он никогда не был силён в узлах…
Он всё ещё сидел на кровати, словно загипнотизированный видом своих ладоней, когда в комнату вошла Джини. Она закрыла окно.
— Если ты угоришь — у тебя будут кошмары.
— А стучать тебя не учили? — вяло пробормотал Рон. Но в душе он обрадовался появлению Джини. Он помнил, как она кричала по ночам после своего первого года в Хогвартсе. Как он успокаивал её, ложился с ней рядом, баюкал её. И она засыпала в его руках, маленький трепещущий комочек. Он слышал биение её сердца, вдыхал запах её пота, смешанный с ароматом детского яблочного мыла.
Она опустила руки ему на плечи и мягко толкнула его на спину.
— Тебе нужно поспать. Я знаю, что ты не спишь. Я чувствую это через стену.
— Да? — Рон смотрел, как она ложится рядом, как укрывает их обоих простынёй. Она была такой скромной и домашней в своей батистовой ночнушке. Волосы рыжим пламенем рассыпались у неё по плечам.
— И что же ты чувствуешь?
Она протянула руку и крепко сжала в своём маленьком кулачке ткань его пижамной рубашки. Рон почувствовал эту силу и вспомнил, как она ударила его там, в Гостиной, как её дыханье со свистом вырывалось сквозь зубы.
— Вот что я чувствую.
И она лежала вместе с ним, не отпуская его рубашку, стискивая материю так сильно, что костяшки на её руке побелели, как молоко.
* * *
И всё таки он проснулся глубокой ночью. Вынырнул из удушающего ужаса, глотая раскалённый воздух, как умирающий от жажды в пустыне глотает спасительную воду. Всё тело затекло и болело — он не шевелился, чтобы не тревожить Джини. Она спала рядом с ним, положив голову ему на плечо. Когда они были детьми, они рассказывали друг другу о своих кошмарах. Теперь ему снилось такое, что не поведаешь никому на белом свете…
И у него опять стоял в полный рост. Не удивительно, учитывая то, что он так старался не прикасаться к себе в последнее время. Его рука замерла на животе, царапая ногтями кожу. Так просто — протянуть руку вниз, но Джини…
— Всё в порядке, — сонно пробормотала она, — Делай своё дело.
Он обратился в камень. Ему послышалось! Она просто не могла такого ему сказать, просто не могла!
Джини вздохнула, словно лёгкий ветерок коснулся его шеи.
— Всё равно я слышала тебя сквозь стену. Я всегда знала, что ты делаешь. Какая разница?
Но он не шевелился.
«Я спятил!» — неожиданно пришло озарение, — «Это очередной ёбаный сон! Моё хитрое воображение нашло для меня ещё одну забаву. Мартин Миггс Чокнутый Магл, который ест на завтрак кусочки алюминия, просто сынок по сравнению с Роном Визли! Рон Визли может подрочить, только представив, как ебутся его друзья! Рон Визли спокойно лежит, пока его младшая сестричка засовывает руку к нему в пижамные штаны!»
Мускулы на его животе напряглись, Рон вздрогнул, как испуганное животное. Она что-то прошептала, что-то нежное, успокаивающее. Воздух вырвался у него из лёгких, когда маленькая ручка обхватила его там. Она выгнулась и поцеловала его в щёку. Джини была лёгкой, как пёрышко.
При всей дикости ситуации, он не смог удержаться от улыбки. Его собственная младшая сестра называет его малышом!
И он закрыл глаза. И обнял её, погрузив пальцы в водопад этих роскошных волос, а она ласкала его, медленно двигая ладошкой. Никто не касался его так раньше, и это было совсем не похоже на то, когда он сам… Перед его глазами проплывали карты со стен кабинета Люпина: здесь драконы, тут русалки, а вот здесь — неизведанные земли… А здесь — мягкое тело на его груди, и он бьётся в сладких муках, выгибается навстречу этой руке… Как она попала в нужный ритм движений? Может быть, все эти годы она слушала его сквозь тонкую стену между их спальнями? Или это так просто, что ей не трудно понять, как это надо делать? А потом он перестал думать вообще. И кончил, со всхлипом втянув ртом воздух. И всё прекратилось.
Она не убрала руку и улыбнулась ему. Её карие глаза влажно блестели в темноте.
— Ты… ты уже делала это… с Гарри?
— Нет. Ни разу.
Он сам удивился нахлынувшему на него при этих словах чувству облегчения. Он обнял её, а она положила ладошки ему на грудь, свернулась калачиком, так что их колени соприкасались, прижалась к нему всем телом. Рон думал о Ядовитом Сорняке, который обвивает куст розы, до тех пор, пока они оба не погибнут. С этой мыслью он погрузился в сон.
* * *
На следующее утро Джини спустилась завтракать вслед за Роном. Она села рядом с Мамой. Рон как завороженный смотрел на неё: вот она лениво протягивает руку, чтобы взять из корзинки булочку. Короткий рукав её платья сползает, и он видит на её предплечье синяки, оставленные его пальцами прошлой ночью. Его следы на этой белой нежной коже усеянной веснушками. Джини быстро взглянула ему в глаза, и он вздрогнул так сильно, что порезал руку хлебным ножом. Мама вычитала ему за то, что кровь попала на масло.
* * *
— Больше никогда, — сказал Рон.
После завтрака Мама оставила их мыть посуду. Джини через пень-колоду заставила Заколдованную Щётку взяться за работу, а Рон взял льняное кухонное полотенце. На ткани был весёлый узорчик из синих, золотистых и фиолетовых цветов. У него тряслись руки, и казалось, что по вышитому лугу гуляет ветерок.
— Ой, Рон! Не делай из этого такую драму!
Из-за пара от горячей воды её волосы намокли и прилипли к вискам и ко лбу крошечными рыжими змейками. Она вспотела, и платье облепило её тело. Капля пота скользнула по её шее в ложбинку меж ключицами.
— Ничего страшного не случилось, хватит дёргаться. Вот, — она передала ему что-то, — Вытри эту тарелку.
Слепо мотая головой, он взял из её рук тарелку и поставил на полку.
— Никогда больше не приходи ко мне в комнату.
Джини удивлённо взглянула на него через плечо. На её щеках вспыхнул румянец.
— А как же кошмары?
— Если не можешь заснуть, иди к Маме.
— Я говорю не о моих кошмарах.
Она отложила щётку и повернулась к нему. На её лице играла лукавая полуулыбка. В следующее мгновение Рон целовал Джини, жадно пил сок этих нежных губ, прижав её своим телом к раковине. Вода шумела, пар поднимался столбом, но он ничего не замечал, он слышал только оглушительное биение своего сердца. Платье и волосы Джини намокли, она прильнула к нему, открываясь навстречу, такая мягкая, такая податливая…
И когда он смог от неё оторваться, она произнесла его имя…
Рон не помнил, как выскочил из кухни. Он пришёл в себя, когда спускался по старым скрипящим ступеням крыльца. Духота стала просто немыслимой, повсюду, словно какой-то жутковатый снег, лежали хлопья пепла оставшегося от вчерашних кострищ. Пот струился по его лицу, рубашка мокрой тряпкой повисла на плечах. Рон пошёл в сторону карьера, каждый его шаг поднимал с земли облачко пыли, всё быстрей и быстрей, он уже бежал…
* * *
На краю карьера были настоящие заросли высокой луговой травы. Рон лежал на животе, опустив подбородок на руки, и наблюдал. Он смотрел на стебли и корни, на суетливых муравьёв, спешащих по своим муравьиным делам в нескольких миллиметрах от его ладони. Гарри всегда не любил убивать насекомых. Когда они попадались ему в спальне, он открывал окно и выпускал их на волю.
«Ты чересчур жалостлив, говорю тебе для твоего же блага!» — это Рон повторял ему много раз. Теперь же он хотел всем сердцем, чтобы в Гарри стало больше сострадания.
День клонился к закату, но облегчения это не принесло, по-прежнему было до безумия жарко. Хоть бы пошёл дождь! Рон лежал и представлял себе приятные холодные вещи: кубики льда, сосульки, холодные напитки, айсберги, плывущие в далёких морях… Должно быть на дне океана так прохладно, а вода там тёмно зелёная… Ладони Джини были такими прохладными, когда она касалась его, распутывая тугой комок его снов и желаний, как девушки по весне расплетают разноцветные ленты Майского Шеста[2].
Когда они были совсем маленькие, у них была игра: они брали какое-нибудь слово и тараторили его на все лады, пока смысл окончательно не исчезал, а слово не превращалось в набор бессвязных звуков. «Шум, шёпот, сахар, зеркало, темнота… Сестра, сестра, сестра, сестра, сестра, она моя сестра, моя сестра, сестра, сестра….» — тихо бормотал он себе под нос.
Рон валялся в траве на краю обрыва, пока сумерки окончательно не окутали землю. Небо стало тёмно синим, а воздух наполнило мерное жужжание насекомых. Комаров привлекал запах крови, сочащейся из пореза на его ладони, и Рон уже устал их отгонять.
Он встал и побрёл назад к дому. Передняя дверь была открыта, и он вошёл. Но почему так тихо? Почему нигде не горит свет? Где все? Что случилось?
Он добрался до кухни, и там за столом сидели они: его отец, его мама и его сестра — рядышком, как три медведя из сказки. Джини держала Маму за руку, а Отец, казалось, ушёл в себя, закрыв лицо ладонями. Рон почувствовал, как внутри него что-то обрывается. Он попытался сглотнуть, но во рту всё пересохло. Мама плакала.
— Мама… Папа… — он уже многие годы не называл так своего отца.
— Рон, — Джини смотрела на него, и в её взгляде было предостережение, — Рон, это Чарли… Он пропал без вести во время выполнения задания. В Марокко. Билл прислал нам сову после обеда.
Несколько секунд прошло, прежде чем смысл её слов проник в его сознание. Потом вынужден был схватиться за край стола, чтобы не упасть. Он почувствовал облегчение — и этого он не сможет себе простить никогда. Он почувствовал опьяняющее облегчение.
* * *
И наконец пошёл дождь. Ночью небо разорвалось напополам, и потоки воды хлынули на землю. Струи хлестали по стенам Норы с такой силой, что колдографии тихо дребезжали, вися на своих крючках. Стёкла в рамах, казалось, вот-вот разлетятся вдребезги, Рон чувствовал примерно то же самое.
Он спустился вниз босиком, мельком увидев своё отражение в большом зеркале. Его прямые волосы от влажности стали немного виться, и теперь на голове светился рыжий несуразный нимб с торчащими во все стороны, как колючки у ежа, прядями.
На улице было очень мокро, но это совсем не остудило его горячки. Он шёл, вдыхая пропитанный влагой воздух, пробираясь через плотную дождевую завесу. Его ноги чавкали по грязи, погружаясь в неё по щиколотки. Он направлялся к старому сараю, стоящему посреди сада. Там хранились инструменты и просто всякий ненужный хлам. Под его жестяной крышей маленькие Рон и Джини прятались во время дождя, слушая, как сверху барабанят тяжёлые капли, и представляя, что это грохот магловских ружей.
Рон не знал сам, ждёт ли он, что она окажется внутри. Но она была там. И её присутствие придавало всему происходящему грустную неотвратимость сна.
Он забыл, как порезался до крови за завтраком. Он забыл, как убегал от неё. Это была Джини. Её бледное лицо и ночная рубашка призрачно белели в темноте. Её косички совсем растрепались, непослушные локоны волнами спадали вниз. Она сидела на мешке из бурлаповой шкуры. Он тихонько присел рядышком.
Рон накрыл своей ладонью её руку, её тонкие белые пальчики, перепачканные грязью, видневшиеся в темноте, как диковинная морская звезда видится из глубин моря.
— Ты говорил мне, — прошептала она, — Что когда идёт дождь — это на меня сердятся ангелы, из-за того, что я себя плохо вела.
— Ничего такого я не говорил! — усмехнулся Рон, взглянув на сестру.
Теперь его глаза привыкли к мраку, и он ясно видел её силуэт. Ночная рубашка промокла и прилипла к коже, и её тело светилось сквозь неё, как луна сияет на небе сквозь облачную вуаль.
От холода её соски напряглись и острыми холмиками поднимали ткань ночнушки. Рубашка облепила её живот, и можно было разглядеть треугольник трусиков. Рон вспомнил, как её тело прижималось к нему, как её руки ласкали его, и у него тут же встал.
— Говорил, — кивнула она, тихо улыбаясь. Джини прильнула к нему, мокрые тяжёлые волосы раскинулись у неё на плечах, — Ты был тем ещё придурком.
— Что ж, теперь мне ужасно стыдно, — пробормотал Рон, безуспешно пытаясь отвести от неё взор.
— Прошлой ночью ты произносил их имена. Во сне.
— Чьи имена?
— Гарри и Гермионы, конечно, — она устало вздохнула, — Что же они такого делают, что ты места себе не находишь? Просто ебутся как кролики?
— Джини! — несмотря ни на что, он был шокирован, услышав такое из её уст.
— А я вот не могу себе такого представить, — в её взгляде появилось что-то неясное. Горечь? Озлобленность? Скрытое веселье? — Они оба такие строгие, такие скованные. Особенно Гарри. Он как марионетка на ниточках, которые всё время тянут его в небеса. Я не могу представить, как они делают что-нибудь земное, например, срывают друг с друга одежду. Я не могу вообразить с их участием даже то, что я сделала для тебя прошлой ночью, а ты?
Дождь стал утихать. Теперь внутри сарая слышался уже не оглушающий грохот ливня, а размеренные удары отдельных тяжёлых капель, словно они сидели внутри огромного пульсирующего сердца.
Рон надеялся, что холодный душ прояснит его мысли, но тщетно: по-прежнему всё вокруг казалось кусочками из разбитого калейдоскопа — её голос, запах мокрой мешковины, ноющая боль его неудовлетворенного тела…
— Я не хочу об этом думать, — прохрипел он.
— Как ты считаешь, она снимает с него одежду? — проворковала Джини возле самого уха. Её руки вторили её словам: две прохладные влажные ладошки скользнули по животу Рона, проникли под его рубашку, — Она сама расстегивает ему пояс и молнию, или он делает это, пока она сидит, смотрит на него и дотрагивается до себя там?
Она почти оседлала его колени, широко разведя ноги, её ночнушка скомкалась на бёдрах, открывая нежную кожу. Запах женщины, влажный и тяжёлый, запах дождя и пота.
— Можешь ко мне прикоснуться. Если хочешь.
Здесь таятся драконы, здесь кроются опасности… Отсюда путнику нет возврата, это тропа ведёт к пропасти… Он опустил руки на её влажное тело и шагнул в бездну…
Рон обхватил её и прижал к себе. Ему в рот попали её волосы, и он почувствовал жестяной привкус дождевой воды. Они соприкоснулись щеками, потом она нашла его губы своими, и они соединились воедино. Это был странный поцелуй: неумелый, отчаянный и безудержный. Он перевернул её на спину, поддерживая снизу руками, но она вырвалась из его объятий и, поддев резинку трусиков пальцами, стащила их с себя.
— Теперь ты, — шепча это, она стягивала с него одежду.
Ткань так намокла, что её приходилось отдирать от кожи. Словно разрываешь обёрточную бумагу на коробке дорогих шоколадных конфет…
И вот они обнажены: его пижамные брюки спущены ниже колен, её ночная рубашка задрана к груди. Рон замер, он боялся сделать ей больно, боялся раздавить её собой, но, когда он подался назад, то почувствовал, как она яростно вцепилась в его спину.
— Давай, — прошипела она, а Рон думал, о том, какая она маленькая, и что он просто не поместится в ней, что он разрушит её и себя тоже.
Но они уже начали то, что не остановить, как не отвратить надвигающиеся волны прилива. Он сказал ей на ушко, чтобы она обхватила его ногами — и она так и сделала. И её руки сомкнулись у него за спиной. И он вошёл в неё. И она закричала.
Он прикусил губу, чтобы не завопить самому, и приподнялся на руках. Он так боялся причинить ей боль…
— Джини, Джини…
Её лицо стало совсем белым, но она качнула бёдрами ему навстречу, изо всех сил потянув Рона на себя. Её тело изогнулась дугой, внутри она была такой мягкой и горячей, что Рон охнул, его пальцы пропахали в земляном полу борозды.
— Джини, остановись или я… Я не хочу делать тебе больно…
Но она ещё сильнее стиснула его ногами, преодолевая его сопротивление.
— Пожалуйста… — невнятно простонала она, и Рон растворился, исчез, со стоном качнувшись вперёд. Внезапно всё стало просто и неизбежно, как в Арифмантии. Числа никогда не лгут, и никогда не лжёт тело. Он двигался, проникая в неё всё глубже и глубже. Ему ещё никогда не было так хорошо, наслаждение огнём переполняло его тело, каждую клеточку, каждый нерв. Он сжал её в руках, он так хотел разделить это с ней, но не смог. Он кончил слишком быстро. Ослепляющая волна рухнула на него и разбила его об острые скалы, и он повалился на Джини, забыв обо всём, даже о ней, даже о своей сестре.
А когда начался отлив и он вернулся, то обнаружил, что цел и невредим и даже ничуть не изменился. Он скатился набок и обнял её, баюкая Джини в своих руках, покрывая её мокрые щеки поцелуями.
— Прости… Прости меня…
Она коснулась пальчиками его губ.
— Всё в порядке. В следующий раз всё будет лучше, — этот шёпот был, словно голос судьи, выносящего милосердный приговор, и Рон опустил голову, прижавшись щекой к её ладони, чтобы она не увидела его лица. Его ужаса. Его благодарности.
* * *
Мама пахла слезами и апельсинами, когда она целовала их на прощание. Родители отправлялись в дом Билла, в Каир, чтобы принять участие в поисках Чарли. Перед поездкой Миссис Визли всегда кидала в сумочку пару апельсинов, и запах этих фруктов стал прочно ассоциироваться у Рона с путешествиями. Только на этот раз он оставался дома.
— Присмотри за своей сестрой, — тихо сказала ему Мама, и Рон безо всякой иронии и задней мысли серьёзно пообещал, что так и сделает.
Потом на лице Миссис Визли появилось её обычное материнско-неодобрительное выражение.
— Ох, Рон! — вздохнула она, — Ну, посмотри на себя! Ты же весь вымазался в грязи. Где ты лазил ночью?
— Мы были в сарайчике, — ответила за него Джини, которая уже попрощалась с родителями и сидела теперь на ступенях лестницы.
Когда Рон спускался мимо, она прошептала ему на ухо такое, что парень едва не загремел вниз, свернув себе шею.
Миссис Визли нахмурилась.
— Ох, дети! Вы так выросли, а ещё одни проказы на уме!
Джини скромненько улыбнулась.
— Я знаю. Мы уже почти взрослые.
* * *
Помахав на прощание детям, Артур и Молли Визли дисаппарировали. Стоя в фойе, Рон поднял голову и встретился глазами с сестрой. На лице Джини исчезла улыбка.
А потом он побежал вверх по лестнице, а она помчалась навстречу ему. Они столкнулись на лестничной площадке и упали, ни на секунду не отпуская друг друга. Плотина рухнула, и миллионы тон воды затопили всё вокруг, выворачивая деревья с корнями. Рон стащил с неё сарафан, и, как она и прошептала ему, под ним ничего не было. Удивляясь, как звучит его собственный голос, он прохрипел, чтобы она опёрлась на перила, и она послушалась, выгнувшись перед ним и расставив за собой руки. Джини не сводила с него глаз, решительно принимая всё, что он желал с ней сделать.
Он хотел, чтобы в этот раз всё было лучше и дольше, но об этом хорошо думать, пока пляшущими пальцами расстегиваешь ремень и молнию на джинсах. Но вот он внутри неё, и она двигается ему на встречу и дрожит, и её руки сжимают перила… Те самые перила, по которым они наперегонки съезжали вниз, когда Рону было десять лет… Её ногти оставляют на дереве глубокие царапины, она вся трясётся, стискивает его ногами, дважды повторяет его имя и говорит ему, что бы он не останавливался… Но он не может, он пытается, но не может удержаться. Он кончает, крепко обнимая её, словно боится потерять, хотя знает, что это он падает с небес на землю, он, а не Джини…
Рон сморгнул капельки пота, повисшие на ресницах, и взглянул на неё. Джини так смотрела на него… Как тогда, в саду, когда его укусил Ядовитый Сорняк.
— Я хотел подождать тебя… Но не смог.
Джини просто поцеловала его в лоб.
— Ты всегда получал всё первым, — с усмешкой в голосе заметила она.
* * *
Жара прекратилась, и наступили прекрасные летние деньки: тёплые и в меру влажные. Они решили устроить пикник на лугу рядом с карьером. Растянувшись на покрывале, Рон и Джини ели бутерброды и желе из айвы. Потом Джини опустила голову на колени брата, и пока он тихо перебирал её волосы, она лениво следила за божьей коровкой, ползающей по её руке.
Рон всегда думал о любви, как о чём-то драматическом. Великое таинство, озарение, она обрушивается на тебя со всей силой, сразу и навсегда…
Конечно, он уже любил прежде: семью, друзей… Гермиону, хотя сейчас он гнал от себя все связанные с ней мысли… Но само чувство влюблённости, он бы не смог этого не заметить, правда? Этот пожар в крови, когда душа и тело сливаются в одно целое и ясно — ты влюблён, приготовься сгореть в этом пламени…
Но это же Джини! Он и так любит её всю свою жизнь! И ничего не изменилось!
Так он убеждал самого себя. И когда он сгорал, ему казалось, что это всего лишь обжигающие лучи летнего солнца…
* * *
В доме было слишком жарко спать, поэтому они выволокли матрас Рона на крыльцо и накидали на него сверху подушек. Джини босиком вскочила на это лежбище и стала прыгать как на батуте. Рон велел ей прекратить, но она только отмахнулась от брата. Тогда он повалил её на матрас и схватил за руки, а она пыталась вырваться и хохотала как сумасшедшая.
— Слезь с меня! — крикнула она ему. Раньше она уже произносила эти слова тысячи раз: иногда смеясь, иногда дуясь на него, иногда в слезах, а иногда и хихикая от щекотки… — Рон!
Он склонился над ней так, чтобы его волосы коснулись её лица.
— А ты заставь меня!
Усмехнувшись, Джини медленно провела босой ступнёй по его ноге, выгнулась дугой, запрокинув голову назад. Её груди прижались к его груди. Он вдохнул аромат её кожи. Она потёрлась бёдрами о его живот, от чего Рон охнул и дрогнул всем телом.
— Я могу заставить тебя сделать всё, что пожелаю, — прошептала она, сдерживая смех, — А теперь слезай!
Рон взглянул на неё с недоумением и обидой, и она улыбнулась.
— Я просто хочу быть сверху.
Она сказала Рону, что так будет лучше, и так и получилось. Она уже не просто сжимала его с закрытыми глазами, она пробовала его на вкус, наслаждалась его движениями, медленно постигая науку любви и терпения.
А он учился не торопиться, сдерживаться подольше, он учился тому, что огонь может гореть долго, а не быть лишь мгновенной вспышкой молнии…
Рон проводил с ней бесконечные часы, один раз они целый день не вставали с постели. Он запоминал, что ей нравится, как до неё дотрагиваться и где, как целовать и ласкать её… Он обнаружил, что когда она кончает, то изгибается так, словно хочет от чего-то укрыться… Он узнал, каким голосом она твердит его имя, когда не слышит уже ничего вокруг… Когда Рон двигался внутри неё, она прижимала его руку к своему лицу, и однажды она укусила его так глубоко, что из ранки потекла кровь. Он очень гордился этой любовной отметиной и красовался перед Джини, пока та не разозлилась и не швырнула в него полотенцем, буркнув, чтобы он не слишком-то задавался.
Это немного остудило его пыл, но всё же Рон не переставал удивляться самому себе. Он заново познавал своё тело, его силы и возможности. Теперь, стоя перед зеркалом, Рон думал про то, что, конечно, он не Гарри — не такой красивый и ловкий, и нет в нём ничего необычного… Но всё равно, он выше Гарри, у него длинные ресницы, у него красивый загар, который так подходит к его голубым глазам, и он не носит дурацких очков… Рон видел себя, представляя, что так смотрит на него и Джини.
Каждый день она говорила, что любит его. Она шептала это ему перед сном, стонала это, когда он двигался внутри неё, весело щебетала это, накрывая на стол завтрак.
И он был счастлив. Он постоянно ходил, словно пьяный, натыкаясь на стены. От счастья он едва мог дышать, словно его сердце стало огромным-огромным, и заполнило всю его грудь. Он даже начал жалеть Гарри, который терзался из-за него угрызениями совести. Может быть стоит ответить на его письма? Протянуть руку дружбы? Хихикая под нос, Рон написал Гарри абсолютно глупое письмо: «Привет, Гарри, чувак! Как дела? Как лето вообще? У меня лето — просто супер!!!» Послание было отправлено с Боровом, которого Рону еле удалось подманить, наверное, сову отпугивала его безумная улыбка.
Джини снова была сверху, она оседлала его и двигалась в такт неслышному ритму. Рон гладил её ноги и, не отрываясь, следил, как трепещут, подобно крылышкам мотыльков, её ресницы. Он всегда смотрел на неё, потому что хотел её постоянно. А ещё он постоянно желал, чтобы она была счастлива, и одновременно боялся, что однажды Джини поймёт, что они натворили, что он натворил, и возненавидит его, боялся того, что произойдёт с ним тогда…
Все эти дни у него в голове крутилась одна мысль: «Она моя сестра, и я люблю её». Но то болезненное наслаждение, которое подарила ему Джини, словно рассекло его сознание на две части, и эта мысль разделилась тоже.
«Она моя сестра».
«Я люблю её».
* * *
Они были на кухне. Рон сидел на полу и, листая «Заклинания для домохозяек», пытался сообразить, как починить поломанную ножку кухонного стола. Джини прислонилась к буфету и пыталась хоть немного охладиться, прижимая к шее влажное полотенце. Капли воды стекали ей прямо в распахнутый ворот блузки. Она смотрела на него рассеянным взглядом, словно издалека, но в её глазах всё равно был жар.
— Так странно… Мы здесь одни, и иногда мне кажется, что мы женаты, что это наш дом… Мы словно Папа и Мама, когда они ещё были молодые, и никто из нас ещё не родился…
— Ага! — оскалился Рон, — А Папа когда-нибудь швырял Маму прямо на кухонный стол и…
— Фу, Рон! — Джини кинула в него полотенцем, — Как грубо!
Он поймал полотенце и, смеясь, начал на неё надвигаться, а она начала с хихиканьем отступать, как вдруг раздался стук в дверь, и они замерли на месте, испуганно глядя друг на друга.
Кто же набрёл на их жилище, спрятанное глубоко в лесной чаще?
Джини молча застегнула блузку, а Рон подошёл к двери и отодвинул засов.
На крыльце стоял Гарри. Он неловко прятал руки в карманы и натянуто улыбался. За это время Гарри немного спал с лица, но это только добавило его облику некой трагической красоты. Рон ощутил жгучее желание изо всех сил пнуть Поттера под коленную чашечку, но сумел сдержать свой первый искренний порыв.
— Гарри… чё ты тут делаешь?
Улыбка надежды слегка поблекла.
— Я получил письмо. Я думал… Я хотел увидеть тебя.
— А, — Рон открыл дверь немного шире, — Зайдёшь?
Гарри замялся.
— А кто ещё дома?
— Джини. Она на кухне.
— Я вообще с тобой с глазу на глаз хотел переговорить. Пошли, пройдёмся. К карьеру или ещё куда…
— Только не к карьеру, — резко бросил Рон. Но увидел тоску и безнадёгу на лице Гарри и смягчился, — Давай в городок сходим. Мне так и так за покупками нужно.
Рон думал о Джини, следящей за ними из кухни, о мокром полотенце, высыхающем у неё в ладонях.
— Пошли, Гарри.
* * *
Они шагали по полям, расстилающимся за домом. Тут и там были разбросаны маленькие рощицы, и они входили под тень деревьев, где было прохладней, а воздух пах листьями и горячей землёй. Так они подошли к огромному дубу, который возвышался, как памятник, посреди обширной поляны. Рон прислонился к дереву, наслаждаясь теньком и тихим шелестом веток над головой. Кору рассекали глубокие царапины, светлые по краям, тёмные в середине, где ещё выступала смола. Рон провёл пальцем по одной линии: он вспоминал, как каждое лето они приходили сюда и отмечали свой рост — Гарри, Джини и он сам, пока они не перестали расти. Вот самые последние отметки — Рон самый высокий, Гарри на пару дюймов ниже, а Джини вообще едва ему по плечо.
— Я помню, — сказал он, посмотрев на Гарри, — Извини, что не писал тебе в ответ.
Гарри пожал плечами. Он легонько помахивал сорванной веточкой, листья на ней были такого же ярко зелёного цвета, как и его глаза.
— Всё в порядке, — ответил Гарри, так же как говорил это всегда, — Ты же был расстроен.
— Уже нет.
Гарри посмотрел на небо, потом снова на Рона, на этот раз задумчиво.
— Да, ты выглядишь по-другому.
Щёки Рона вспыхнули. Конечно, это написано у него на лице! Он почувствовал, как вина пропитывает его, как вода губку. Жутко захотелось отвести глаза.
— Мы с Гермионой порвали, — произнёс Гарри будничным тоном и начал обрывать ветку, листик за листиком, с какой-то методичной бесстрастностью.
Рон стоял, ощущая, как шершавая кора царапает ему спину.
— Серьёзно?
Гарри горько улыбнулся.
— Она тебе не сказала? — присмотрелся к Рону, вздохнул, — Ты и её письма не читал.
— Нет. Я был… слегка не в себе.
Не очень хорошая отмазка, и он знал это. Но Гарри, казалось, вообще его не слушает.
— Мы решили, что так будет лучше всего. Наша дружба — это самое главное, правда? Мы подумали, что рисковать не стоит. Нас трое, и в этом вся суть.
— Это же не из-за меня? — неуверенно пробормотал Рон.
— Нет, — ответил Гарри, опустив взгляд. В его глазах была горечь фаталиста, тихая ярость человека, который знает, что вся вселенная сговорилась, чтобы лишить его всякого, кого он полюбит, но если он кому-нибудь расскажет об этом — ему не поверят, — Мы просто так решили.
Рон шагнул вперёд и положил руку на плечо Гарри.
— Мне очень жаль, — сказал он, ничуть не покривив душой.
* * *
Гарри неловко попрощался с Роном на крыльце. Но что-то неуловимое изменилось во время их разговора. Их дружба начала возвращаться к жизни. Рон мог снова смотреть Гарри в глаза. Когда они обнялись на прощание, Гарри неуклюже и крепко сжал его в объятиях, словно не мог скрыть своего облегчения.
С яркого уличного солнца Рон вошёл в прохладное фойе, и первое, что он увидел — это Джини, которая сидела на нижней ступени лестницы. Она так и держала в руках полотенце, и её блузка спереди совсем намокла. Джини поднялась ему на встречу, и Рон беспомощно подумал, что она всегда будет для него самой яркой на свете, в её присутствии всё остальное теряет краски и становится размытым. Она — это всё, на что он хочет смотреть. Он не помнил, когда это с ним произошло, но точно знал — это так.
— Гарри ушёл.
— Я знаю. Наблюдала за вами в окно, — её тон был осторожно-нейтральным, — Они порвали, правда?
— Да.
Молчание. Стало так тихо, что Рон слышал тиканье часов на кухне и капанье воды в раковине. Она медленно повернула голову, и на её лицо упала тяжёлая прядь волос. Её волосы, такие прекрасные, такие густые… Точно такого цвета как у Билла или Чарли… Почему же он как завороженный смотрит на эту игру оттенков: от ярко алого — до червонного золота, разве это не такие же волосы, что и у него?
— Я думаю, — нарушила она тишину, — Теперь ты не захочешь продолжать, да? Ты захочешь остановиться.
Он уставился на Джини, не веря своим ушам. Как она могла такое подумать?! Эти часы не остановишь, это заклятье не разорвёшь!
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
— Всё в порядке, — потом погладила его по щеке, — Я этого ожидала.
От гнева на такое предательство он не смог выдавить из себя ни слова, и она спокойно прошла мимо Рона на кухню. Он услышал шум воды и звон тарелок. Она мыла посуду, словно ничего не произошло.
Ноги сами принесли его на кухню. Джини стояла у раковины спиной к нему. Рон подошёл к ней сзади и обхватил руками так сильно, что когда она попыталась что-то сказать — то не смогла произнести и звука, а только судорожно втянула воздух. Он прижал её к раковине, его пальцы расправлялись с пуговицами блузки, пока он тёрся щекой о её шею. Пуговицы были мокрыми и скользкими, и он просто разорвал блузку. Она схватила его руки, поднесла к лицу и начала покрывать поцелуями. Она шептала ему, что волноваться не о чем, что всё будет хорошо — и её голос был нежен и полон жалости.
* * *
Из Каира прилетел ибис и принёс от Мамы письмо. Чарли найден. Ему уже лучше. Раны практически исцелились. Он уже встаёт и ходит с палочкой.
«Мы возвращаемся ЗАВТРА!» — написала Миссис Визли в самом низу.
Рон без выражения посмотрел на привычный мамин почерк и скомкал письмо в руке. Джини, как раз спускавшаяся со второго этажа с кипой белья в руках, удивлённо на него посмотрела.
— Что случилось?
Рон молча сунул ей под нос письмо.
— Что ж, — пожала она плечами, — когда-нибудь они же должны были приехать.
Рон понял, что начинает злобно скалиться.
— А ты задумывалась хоть на секунду, что мы будем делать?!
Джини тоже разозлилась.
— Не надо на меня крыситься, Рон! — она тряхнула бельём в руках, — Как это понимать, «что мы будем делать»?! Что у тебя на уме?! Рассказать им? Большой Семейный Совет? — она рассмеялась ему в лицо, — Ты же не серьёзно!
— Они узнают. Они догадаются.
— Они ничего не заметят, если ты им не скажешь. А я думаю, даже ты не такой придурок…
— Не называй меня придурком, Вирджиния!!!
— Так не веди себя как придурок, Рон Визли!!! — она уставилась на него горящими глазами. Обычная ссора между братом и сестрой, которые орут друг на друга в своём доме… Только вот предмет спора не назовешь обычным… — Они не должны узнать. Они никогда не должны узнать!
Рон знал, что она права, но ему уже было всё равно. В груди свернулся узел пульсирующей боли, и с каждым словом Джини ему становилось всё хуже и хуже…
— Мы не сможем прятаться от них вечно.
Джини отвернулась от него. Рону показалось, что краешек её улыбки блеснул в луче света, словно острый кончик ножа.
— А я бы хотела, что бы ты не говорил про это вечно.
* * *
Джини была права на счёт родителей. Они ничего не заметили. Приезд. Объятия. Поцелуи. От их одежды пахнет дымом, мёдом и грязью большого города. Джини подала на кухне чай, а Рон ей помогал. «Словно это наша кухня, а родители всего лишь гости» — подумал он и почувствовал холод в сердце.
Мама рассказывала про то, как Артур увидел на рынке в Мароккеше чудесную куклу и хотел купить её Джини, но, добавила она с тёплой улыбкой, я вовремя напомнила ему, что наша Джини уже не играет с куклами. Мистер Визли хихикнул, а Джини вымученно улыбнулась.
Чарли молча сидел и пил чай. После перенесенной лихорадки он был очень бледен, его волосы сильно отросли, на горле змеился длинный узкий шрам.
Красные шрамы выступали на челюсти, когда он поворачивал голову, и виднелись на запястьях, когда он поднимал руки, и манжеты рубашки чуть соскальзывали. Он тихо попросил своих любимых бисквитов, и когда Джини встала на цыпочки, чтобы дотянуться до самой верхней полки, где стояла яркая банка с печением, Рон поддержал её, положив руку ей на спину — «Только чтобы она не упала!» — убеждал он себя — «Это может сделать и брат». Впервые за весь день, он ощутил, как тугой комок мышц, в который превратилось его тело, потихоньку расслабляется. Её кожа согрела пальцы Рона даже сквозь тонкий хлопок сарафана.
Когда Рон вернулся за стол, родители пили чай, Мистер Визли смотрел на жену и держал её за руку. Только Чарли бросил на него странный взгляд, его глаза словно вновь увидели палящее солнце пустыни.
* * *
Рон знал, что Чарли хочет с ним поговорить, но ему удалось ретироваться в спальню пораньше, сославшись на усталость. Он выключил свет, чтобы никто из домашних не постучался в дверь, и сел в темноте на свою кровать. Музыка, которая тихо наигрывала из радиоприёмника на тумбочке, настроенного на «Волшебную Волну», звучала совсем незнакомо. Рон вдруг почувствовал себя стариком, дряхлым и усталым.
Он понял, что идёт Джини по тому, как она повернула ручку — сначала налево, потом направо. Она прекрасно знала, как открывается дверь в его спальню, но хотела предупредить его так, что это именно она.
Он хотел встать ей на встречу, но едва смог приподнять голову. В полумраке он опять увидел её как призрак: белая ночнушка, белые ленточки в волосах, белые носочки на ногах. Белизна широко распахнутых глаз…
— Включил бы свет, а то споткнешься обо что-нибудь.
— Закрой эту ёбаную дверь, — тихо пробормотал Рон.
Она не вздрогнула, но Рон видел, как она напряжена. Она даже закрыла дверь на задвижку, прежде чем подойти и присесть рядом с ним на кровать.
Её запах… так близко… он уже почти не мог сдерживаться…
— Ты же не расстроен из-за того, что мы им не сказали?
— Я никогда не хотел им говорить.
— Да, — кивнула Джини, — Ты просто не хочешь остановиться.
Он прильнул к ней, чтобы поцеловать, и она позволила ему, и позволила зачерпнуть, цепляясь пальцами за ленты, горсть её волос и вдыхать их запах.
— Разве ты не понимаешь? — выдохнула она, когда он дал ей передышку, — Не прекратить — это всё равно, что сказать им. Они догадаются.
— Это моё последнее лето в этом доме! — отчаянно сказал Рон, словно это что-то меняло.
— Но не для меня, — возразила Джини.
— Они не узнают! Мы… через два дня мы едем в школу!
— Давай побеспокоимся о школе, когда мы уже будем там.
Не от того, что в её словах было хоть какое-то утешение, но оттого, что впереди мелькнул лучик пусть безумной, пусть призрачной — но надежды, Рон немного успокоился и отпустил Джини, не замечая следы, оставленные его пальцами на её шее и щеке.
— Так если мы…перестанем… в чём тогда смысл?
Джини уронила лицо в ладони, её плечи содрогались. На мгновение Рон даже не понял, что с ней происходит. А потом он обнял её и начал тихонько укачивать в своих руках, шепча на ухо успокаивающие слова — а на сердце у него полегчало. Если она плачет, значит ей не всё равно, верно? Рон не видел в своём облегчении никакой вины. В конце концов, она его младшая сестра — ему не впервой радоваться с её слёз.
* * *
— Рон, с тобой всё в порядке?
Рон с досадой стряхнул с плеча руку брата.
— Всё путём, Чарли.
— Просто… ты показался мне немного взволнованным, вот и всё…
Рон ничего не ответил. Они стояли на Платформе рядом с Хогвартским Экспрессом. Вокруг толпились галдящие студенты, но Рон не двигался с места. Он боялся, что Джини может не увидеть его, когда она, наконец, прекратит болтать с этой Мэнди Броклехёрст.
— Рон, мне ты можешь рассказать всё, что захочешь, ты ведь знаешь это?
— Угу, — Рон не сводил глаз с сестры.
На Джини была синяя юбка и белая блуза, распущенные волосы развевались на ветру. Она немного ёжилась из-за осенней прохлады. Рон удивлялся, как это Мама выпустила её из дома в такой короткой юбке.
— Я знаю, — не сдавался Чарли, — Что про некоторые вещи трудно говорить…
— Это точно, — с готовностью подтвердил Рон, пожирая Джини глазами.
Она запрокинула голову, заливисто хохоча. О чём она только может трещать с этой Мэнди? Как она провела лето? Всё что она скажет, будет либо ложью, либо повестью о преступлении…
— Но это только делает этот разговор более необходимым, Рон. Разговор об этих вещах, — Чарли выдержал деликатную паузу, — Неважно насколько они… необычны.
Рон что-то буркнул себе под нос, потом повторил погромче, чтобы Чарли расслышал его в этом столпотворении.
— Спасибо!
— Это всё так… — Чарли снова прервался, на этот раз, всматриваясь в толпу, — Это не Гарри там, случайно?
Рон дёрнулся, как ужаленный.
— Где?!
Он пробежал глазами по людской сумятице и, наконец, обнаружил его, стоящего в кольце гриффиндорцев, в очках и развязанном галстуке — старый добрый Гарри… Он не смеялся, но и не выглядел особо несчастным. Гарри крутил во все стороны головой, наверно в поисках Рона и Гермионы.
Рон не сделал к нему и пары шагов, когда рядом мелькнуло синее пятно. Это была Джини. Рон пытался схватить её за руку, но она пробежала мимо. Но стоило ей приблизиться к Гарри, как её рысца превратилась в соблазнительную плавную походку, одна рука, как невзначай, опустилась на бедро, другая изящно заправляла за ухо локон. Гарри увидел её, когда она подошла поближе, в его простодушных глазах, увеличенных очками, зажглись радостные огоньки. Он широко улыбнулся, когда она взяла его за руку, белые тонкие пальцы — морская звезда на фоне его чёрного свитера.
Каждая частичка Рона закричала от боли, он рванулся вперёд — но на его плече сомкнулась рука Чарли.
— Рон, нет!
Рон отчаянно вырывался на волю.
— Чарли! Чарли, разве ты не видишь!
Чарли скрутил Рона с лёгкостью, выдающей годы практики старшего брата. Он крепко держал судорожно бьющееся тело и успокаивал его.
— Рон, пойми, у тебя нет права… у тебя просто нет права…
А Джини улыбнулась Гарри и смахнула прядь волос с его лба. Гарри улыбнулся в ответ: немного озадаченно, немного благодарно, возможно, слегка удивлённо… Да, он удивился этой новой Джини, которая стояла перед ним в полной уверенности и осознании своей женской силы. Она что-то щебетала ему, а он склонил к ней голову. Рон не мог отвернуться, он продолжал на это смотреть, хотя знал, что скоро они придут к нему. Придут в его кошмарах.
Он перестал бороться с Чарли. Это всё бессмысленно… Он видел её лицо, этот молчаливый триумф, который Гарри конечно не заметит… Но Рон знал лицо своей сестры так же хорошо, как своё собственное, и он увидел ответ на тот вопрос, который задал ей позавчера ночью: «В чём тогда смысл?»
Немое торжество на её лице — это не просто радость от завоевания кавалера. Это жадность, осознанная, наконец, девочкой, выросшей рядом с шестью старшими братьями. Девочкой, которая всегда ждала момента, когда она доберётся до того, чего хочет.
Рон вспомнил детство… Как он далёк теперь от того Рона, который когда-то был тем мальчишкой! Вот Джини учится кататься на коньках, и он держит её за руку, а она визжит и постоянно на нём виснет… Вот она зубрит целительные чары и тренируется на его ссадинах и синяках… Она всегда всё испытывала на нём: от рецепта печения — до заклинаний. Ему не следует удивляться. Это не первый раз, когда она оттачивала на нём свои умения…
1554 Прочтений • [Смертные орудия ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
