Замерз. Так чертовски сильно замерз. Это было сумасшествием, подняться на вершину Астрономической башни в такой холод, но я ничего не мог с собой поделать. В безоблачные, ясные ночи меня просто тянет сюда, а сегодня как раз такая ночь: единственные облачка я создаю своим дыханием. Свет звезд настолько ярок, что почти ранит мои глаза. Бесчисленные булавочные уколы света, жалящие мою сетчатку. Пунктир крошечных бриллиантов в темной пустоте, отделяющий этот мир от другого. Кажется, они так близко, стоит только протянуть вверх руку, и поймаешь одну из них в ладонь.
Эти образы так знакомы мне. Справа Кассиопея подмигивает мне, насмешливо смотря на всех сквозь тысячелетия. Слева мерцают Близнецы — героические братья, с которыми связана такая трогательная история. Лишь повзрослев, я смог оценить её. Сражаясь на своей войне, я видел много падших, чьи души не обретут бессмертие на небесах.
Большая медведица, Телец, Пегас, Лебедь...Небеса испещрены легендами. К ним присоеденилась еще одна...
Как всегда, я избегал поисков созвездия, обредшего настолько личное значение для меня. Оно располагалось прямо надо мной, я запрокинул голову, наблюдая его во всем великолепии. До сих пор я помню название каждой звезды. Я выучил их здесь, в этой башне, почти 40 лет назад. Бетельгейзе — его правое плечо. Ригель — его левая нога. Альнитак, Альнилам, Минтака — три звезды, украшающие его пояс. Орион. Охотник.
Я смотрел на эти звезды всю мою жизнь. Я помню, как ребенком, ложась в постель, я смотрел на них в окно, еще даже не зная их названия. Позже, подростком в Хогвартсе, когда я начал вынашивать свои небольшие, но амбициозные мечты о том, чтобы занять место в кругу Волдеморта, я провел множество ночей, отравленных бессонницей, прячась в нише окна, недалеко от большого зала, наблюдая, как Орион всходит, проходит его путь по небосклону и наконец погружается в занимающуюся зарю.
Охотник никогда не означал для меня чего-либо еще, кроме приближения перехода осени в зиму. Никогда он не был символом чего-то личного, существенного для меня до ночи заключительного сражения.
Ночи, когда Поттер, наконец выполнив свое предназначение, избавил нас от Волдеморта навсегда.
Той ночью было так-же холодно, воздух обжигал свежестью так, что было больно сделать глубокий вдох. Снег лежал на земле и полный диск луны освещал все вокруг. Это было тактической ошибкой Темного Лорда планировать аттаку на Хогвартс под полной луной, но он всегда думал, что неуязвим. Он не расчитывал на то, что оборотни присоединятся к обороне. Не после того, как волшебный мир так долго оскорблял их.
С Ремусом Люпином во главе огромный отряд исходящих слюной зверей оттеснял ряды Пожирателей смерти, убивая и поедая многих из них. Им не оставили шансов.
Люциус Малфой, единственный избежал этой ужасной участи, только для того, чтобы пасть под вспышкой зеленого света, исходящей от палочки его собственного сына. Драко наконец оправдал себя. А потом и его разорвал один из оборотней, жажда крови которого еще не была утолена.
Я бы нашел обоих следующим утром, ковыляя по залитой кровью заснеженной равнине. И горько оплакивал бы смерть младшего Малфоя. Драко исполнил свой долг, но не был оправдан. Его грехи были слишком велики, чтобы быть прощеным кем-либо.
Но я опережаю ход событий. Меня не было, чтобы увидеть падение Малфоев. Я бежал по Квиддичному полю. Я знал, что Волдеморт был там, темная метка давала мне это знание. Она вела меня в этом направлении, отчаянным зовом Повелителя, собирающего вокруг себя своих слуг, не знающего о том, что все они полегли по другую сторону замка. Единственный раз я был рад, что ношу это омерзительное клеймо на своей руке.
Поттер был там, с ним. И он был один, отрезанный от остальных линией вервольфов. Два противника обменялись несколькими фразами, — никогда не понимал потребность Волдеморта в произнесении речей перед нападением, но в ту ночь был признателен за дополнительное время, которое дало возможность Поттеру подготовиться к атаке — и затем полетели проклятья.
К тому времени, когда я подбежал к ним, ослепительная вспышка Приори Инкантатем уже охватила обоих. Я опоздал. Скользнув к краю площадки я изо всех сил старался выровнять дыхание. И я ждал, с бешенно колотящимся сердцем, сжав палочку в пальцах, направляя ее вперед. Если Поттер потерпел поражение, и Волдеморт сейчас победно выйдет из золотого кокона заклятья, я — мертвец. Лучшее, на что я могу надеяться, это забрать несчастного ублюдка с собой.
Я думал, что эти несколько вдохов — последние в моей жизни. Неправда все то, что говорят о моменте, когда ты думаешь, что почти умер. Моя жизнь не промелькнула у меня перед глазами. Всем, о чем я мог думать, был Поттер, и я молился, чтобы он оказался достаточно силен.
Мне не потребовалось долго ждать, чтобы выяснить это. Пронзительный крик агонии прорезал воздух, ужасный, раскатистый вопль, заставивший все мое тело покрыться мурашками.
“Поттер” прошептал я, сделав пару шагов вперед, спотыкаясь, как новорожденный жеребенок. Затем я обрел способность двигаться и побежал, крича имя мальчишки так громко, как только мог.
Прежде, чем я немного приблизился, кокон Приори Инкантатем рассыпался на тысячи сияющих осколков света. Вспышка магии омыла меня, прошла сквозь, подняла меня над землей как листок порывом ветра, и бросила на спину.
Я думал, что умер. Я должен был. Умер и попал в ад. Земля не видела еще света такой яркости, воздух не наполнялся такими мучительными криками умирающей души, которые заполняли мой слух. Закрыв глаза я предал себя вечности.
Не знаю, как долго я пролежал так, ожидая лижущих языков пламени, но довольно, чтобы моя роба промокла от снега, на котором я лежал. Пара сильных рук схватила меня за плечи и сильно встряхнула.
“Профессор” хриплый голос резанул слух. “Очнитесь, Профессор! С вами все в порядке?” Еще один сильный толчок и мои глаза, моргнув, раскрылись.
Это был Поттер, стоящий на коленях на снегу рядом со мной. Его широко раскрытые глаза наполняло безумие, щеки измазаны в грязи и крови. И его шрам... он сиял так ярко, что мог осветить все его лицо, настоящая молния...
Дрожащий вздох наполнил мои легкие. Удивительно, он выглядел неповрежденным.
Кроме крови на его лице, единственным признаком насилия, которое он испытал на себе, была длинная тонкая трещина одной линзы его очков.
“Все кончено” ответил мальчишка, с силой сжимая мои запястья “Все кончено. Он мертв. Я...”
Я прижал его к себе в сильном объятии, и он продолжал лепетать что-то в мою робу, когда я обхватил его своими руками. Он дрожал от холода и остаточных эффектов магии, которая все еще слабо пульсировала вокруг нас. Я гладил его по голове и сильно прижимал к себе , бормоча его имя снова и снова, прижимаясь губами к его волосам.
Высоко над нами я мог видеть звезды Ориона, молчаливых свидетелей нашего единения, и в тот момент Поттер и Орион переплелись в моем сознании.
Оба были великими охотниками. Единственными различием между ними было то, что Поттер преуспел в своей борьбе с Волдемортом, в то время как судьба Ориона назначила ему провести вечность с мечом, занесенным над его головой, готовым ударить.
Когда мальчик наконец затих, он поднял голову с моего плеча и посмотрел на меня. Лунный свет освещал одну половину его лица, и сияние шрама на другой окутывало его черты сиянием, которое делало его похожим на пришельца из другого мира.
Боги, он был прекрасен. Самое прекрасное, что я видел в своей жизни.
Мгновенно, я почувствовал сожаление, что рядом с ним нет никого, лучше меня, чтобы разделить его триумф. Альбус заслуживал этого, даже Блэк, возможно.
Но ни директор, ни даже крестный Поттера не дожили до того, чтобы увидеть это, только я. Это казалось самой естественной вещью на свете, когда его губы прижались к моим в медленном, глубоком поцелуе. Я чувствовал вкус остатков его сомнений, ужаса перед необходимостью стать убийцей, смешанное с переполняющим ощущением облегчения от того, что все наконец закончилось. В этом поцелуе совсем не было страсти, это был простой жест празднования двух людей, до глубины души признательных что смогли пережить общее суровое испытание. И все же я никогда не чувствовал себя более неразрывно связанным с другим человеком, как тогда.
Наши языки сплетались вместе, играя, как два маленьких ребенка в начале летних каникул, сначала в глубине моего рта, затем его. Губы Гарри были сухими и потрескавшимися на морозе, но мне было все равно. Их шершавость приносила мне уверенность в том, что это происходит на самом деле. Все остальное может подождать. В той мимолетной бесконечности времени Поттер был мой, только мой.
Спустя два дня он покинул Хогвартс, вспугнутый торжествующим Министерством, которое решило развернуть вокруг него такую шумиху, какую только смогло. Он не вернулся. Ему незачем было этого делать. Он был самым могущественным волшебником в мире, и мы все это знали. Ему не нужно было сдавать ТРИТОН чтобы подтвердить это.
Насколько я знаю, он осел в Америке. Минерва все эти годы поддерживала контакт с Грейнджер, и время от времени , директриса передавала крохи информации о нем, получаемые от девчонки.
Конечно, не конкретно мне. Но было достаточно просто держаться в курсе событий, прислушиваясь к разговорам в учительской. Я думал о нем намного чаще, чем хотел, проклиная слабость, которая влекла меня на вершину Астрономической башни, даже когда мои башмаки уже стучали по каменным ступеням.
Так сладки и так невыразимо горьки были те моменты, когда я пристально вглядывался в звезды Ориона. Я думал, что никогда больше не увижу Поттера, и все, что мне остается, лишь искать его черты среди звезд. Я ошибался.
Глава 2.
А сейчас он вернулся в Хогвардс, преподавать защиту от темных сил, и стал деканом Гриффиндора.
Все эти годы на этом посту был Люпин, но в конце прошлого года он был вынужден уйти на пенсию. До сих пор помню, как он по-волчьи завыл от удовольствия в тот день, когда я сказал, что изобретено экспериментальное лекарство от ликантропии. Процедуры были ужасно болезненными — я знаю, потому что находился там по его просьбе и наблюдал за его страданиями — и они сделали его калекой, слишком слабым, чтобы продолжить преподавание. Но, без сомнения, он считает такой обмен вполне приемлемым. В любом случае, когда Люпин объявил о своей отставке, Минерва не тратила время зря, и пригласила Поттера на эту должность. Так четыре месяца назад он снова вошел в нашу жизнь.
Годы были благосклонны к нему, намного более благосклонны, чем ко мне. Он был высоким, стройным, с хорошо развитой мускулатурой. Его черные волосы были опрятно забраны в конский хвост, струящийся по спине до пояса. Зеленые глаза, доставшиеся ему от матери, завораживали еще больше, чем в юности, не скрытые более линзами очков. Его движения были полны изящества уверенного в своей силе человека, позволяющего миру узнавать себя не только по бледному зигзагу шрама на лбу. Студенты уважали его. Иногда уважение, которым он пользуется, терзает меня, но все же я не могу злиться на него за это. Он очаровал меня.
Однажды, через несколько недель после начала семестра, мы столкнулись в учительской. Разрываемый нехарактерным для меня желанием покинуть уединение подземелий, я поднялся наверх с пачкой непроверенных пергаментов, и, когда я вошел в учительскую, Поттер сидел там, и в одиночестве пил свой чай. Он поднял на меня глаза с дружелюбной улыбкой, и затеял любезную, хотя и немного бесцеремонную беседу, из разряда «как вы себя чувствуете». Типичный диалог, весьма подходящий двум знакомым, не видевшим друг друга в течение долгого времени.
На следующей неделе он снова подошел ко мне спросить совета по поводу одного из студентов, (я нахожу это максимально глупым) а потом снова несколько дней назад, чтобы обсудить со мной проблемы с некоторыми третьекурсниками Слизерина. И прежде чем я осознал, что происходит, мы начали общаться с ним каждый день. Сначала я язвил, был саркастичен, как обычно, и окидывал его тяжелым взглядом, но это никак не задевало его.
Я понял, что он хочет оставить в прошлом мое отношение к нему, как к мальчишке, и попробовать построить отношения двух взрослых людей. Очень скоро я обнаружил, что ищу его для того, чтобы поговорить, и день кажется пустым, если по каким-то причинам мы не встретились.
Он часто наблюдает за мной, может, когда-нибудь я нашел бы это утомительным, но сейчас я поднимаю свои глаза для того, чтобы увидеть, как он смотрит на меня. Он всегда улыбается, когда я ловлю его на этом. Застенчивая, почти мальчишеская, усмешка, волнующая меня больше, чем мне хотелось бы. Иногда между нами происходит что-то такое, искра, которая может легко превратиться в яркое жаркое пламя, подбрось кто-нибудь из нас немного пороха.
Интересно, думает ли он о той звездной ночи на квиддичном поле так же часто, как я.
Тихий звук шагов по ступеням вырвал меня из моих грез. Мне даже не надо было поворачиваться, чтобы понять, кто это. Наверное, он знал, что я о нем думаю.
— Я думал, что найду тебя здесь, — тихо сказал он, когда я резко оторвал себя от созерцания звездного небосвода. Я чувствовал себя как ребенок, которого поймали с банкой варенья.
— О? — ответил я, посмотрев на него через плечо. — И почему же, профессор?
Профессор. Даже после четырех месяцев пребывания его в этом статусе это звучало странно.
— Минерва упоминала, что ты часто поднимаешься сюда.
— Минерва становится старой сплетницей, — сухо заметил я.
Он хихикнул.
— Я запомню это, — его голос стал глубже и приобрел американский акцент. Но это шло ему. Он подошел к парапету, рядом с которым я стоял, и облокотился на него спиной, перекрестив лодыжки, и обхватив себя руками. Его лицо в лунном свете покрывали контрастные тени.
— Красивая ночь, — небрежно заметил он.
— Да, красивая.
Я снова поднял лицо к звездам. Слегка поднявшийся ветер закрутил полу моей робы вокруг ног. Телескоп, стоящий неподалеку, жалобно заскрипел на своем треножнике. Поттер задрожал.
— Мерлин, как же здесь холодно! — сказал он, запахивая плотнее одежду на своей груди.
— Ты, должно быть, замер...
— Вы что-то хотели, профессор, — оборвал я. Не знаю, почему я так резок с ним, скорее всего по привычке. Теперь, когда он был здесь, я понял, как я надеялся, что он придет сюда.
Он прочистил горло.
— Я... просто хотел поговорить с тобой... — ответил он неуверенно. Интересно, он нервничает. Он повернулся, глядя на землю перед замком, положив свою руку на парапет рядом с моей.
— Я... я много думал о тебе, — мягко сказал он. — Пока меня здесь не было.
Я не ответил. Я не мог думать ни о чем, что звучало бы не слишком глупо, так что мне разумнее было промолчать. Но мое сердце пропустило удар, когда я услышал это мягкое утверждение. И еще один, когда он нежно положил свою руку на мою. Обычно мне не нравится, когда ко мне прикасаются, и он знал это, но сейчас все было по-другому, и, кажется, он знал и это.
— Бог мой, Северус, твои руки совсем ледяные! — действительно, я понял это, цепенея от холода.
Он обогнул меня и на секунду я испугался, что он решил уйти внутрь и оставить меня здесь одного. Вместо этого нежные руки мягко обвились вокруг моей талии, укутывая нас обоих своим плащом. Высокое стройное тело прижалось ко мне. Неуверенный, я застыл. Но когда он не отстранился, я слегка расслабился, и подался назад к его груди, накрывая своими руками его ладони внутри сделанного им для нас кокона. Гарри положил свой подбородок на мое плечо, я почувствовал его дыхание на своей шее.
Он долго держал меня так. Жар его тела медленно проникал в меня, отогревая мою кожу, смешиваясь с моей кровью, и оттаивая душу. Я чувствовал себя странно. Не неудобно, нет, наоборот. Я чувствовал себя нужным, защищенным... Я чувствовал себя в безопасности. Я так не привык к этому. Никогда не думал, что мне этого не хватает, но даже если и так, в последнюю очередь я ожидал бы найти это в объятиях Гарри Поттера.
— Пойдем внутрь, — прошептал он, — Тебе следует погреться у огня.
— Нет, — твердо ответил я, поворачиваясь в его руках. — Не сейчас, — и, положив руку на его затылок, я наклонил голову, и слегка прикоснулся своими губами к его. Немедленно его руки сжались на моей спине, и он прижал меня еще ближе. Он провел по моей верхней губе влажным острым кончиком своего языка, безмолвно спрашивая разрешения, и когда я дал его, раскрыв губы, скользнул внутрь моего рта. Он двинулся внутрь моего рта один, второй, третий раз, сперва нежно, затем увеличивая напор, углубляя поцелуй, исследуя меня, наполняя меня. У его губ был вкус пряностей. Я сорвал ленту, удерживающую его волосы, и зарылся пальцами в шелковистые локоны.
Когда он слегка отстранился, пришла моя очередь погрузиться в этот зовущий, горячий рот, посасывать его нижнюю губу, провести кончиком языка по линии его челюсти. Этот поцелуй был совсем другим, не похожим на тот, что мы разделили тогда, годы назад на площадке для квиддича. Он был наполнен другим смыслом, и, когда я прижался к Гарри, я почувствовал влажный жар пульсирующей плоти, упирающейся в мое бедро. Удивительно, что он мог хотеть меня, Мальчик-Который-Спас-Нас-Всех. Он мог выбрать любую ведьму или волшебника, но он выбрал меня. Я решил, что достоин этого.
— Пойдем, — наконец сказал он, отстраняясь от меня, слегка целуя в уголок рта. Его голос был хриплым от желания. — Тут я отморожу себе зад.
Башня Гриффиндора была ближе, чем подземелья, и ни один из нас не чувствовал в себе достаточно терпения, так что в молчаливом согласии мы направились в апартаменты Гарри. Мое сердце выстукивало странный ритм от обилия адреналина в крови, сочетание болезненной эрекции и сильной слабости в коленях затрудняло ходьбу.
Почти пришли. Интересно, будет ли его семя таким же пикантным на вкус, как и его рот?
Как только мы подошли к входу в гостиную Гриффиндора, портрет толстой леди распахнулся и Стивен Хопкинс вылетел наружу.
-Профессор Поттер! — закричал шестикурсник, префект факультета, как только увидел декана своего дома — Быстрее, Магнус и Освальд снова подрались!
Поттер выругался сквозь зубы. Он бросил на меня быстрый взгляд, и я кивнул ему.
-Иди, Поттер,— неохотно отпускаю его. Но я-то лучше знаю, на какие порой жертвы приходится идти, будучи преподавателем.
-Извини,— прошептал он, бросая на меня последний тоскливый взгляд, прежде чем эффектно развернуться, чтобы нырнуть в проем за портретом. Лицо его уже сковала гневная маска.
И вот я один в коридоре, разочарованный, обездоленный. Такие привычные чувства становятся еще более обидными, от осознания того, что могло бы быть.
Я глубоко вздыхаю и поворачиваю в сторону подземелий, зная, что даже самый яростный огонь, который я смогу развести в камине не согреет меня так, как мог бы он.
Vova
