Это происходит со многими, неудивительно, что произошло и со мной. Каждый учитель знает, к чему способны привести эти нерешительные взгляды и скрываемые мысли, молчание, неловкие вопросы и снова молчание… об этом можно рассказывать долго, а можно не рассказывать вовсе. Углы моей спальни тонут в теплом сумраке, от светильников неяркие белые пятна на полу и на стенах, с низкого ложа сползают покрывала. Позади остались шорох и шелест соскальзывающих с плеч туник, звон расстегнутых ремней, прихотливые игры пальцев и языков. Пройден тот рубеж, когда нужны были слова, и даже тот, когда было достаточно вздохов и жестов - сейчас мы разыгрываем последние такты. Он у меня на коленях, изгибается, полуобернувшись, и то ловит, то снова теряет мой взгляд. Он светел и горяч как солнечный луч; я вижу поднятое плечо, золотистую тень на щеке и опущенные ресницы. Его мысли струятся по кругу, прозрачные, будто весенняя вода, вспыхивают и тут же гаснут. Мерцающее марево застилает ему глаза, он осознает только себя, свое тело и свои ощущения. Это закономерно, ведь он младший, и удовольствие - его удел. Для меня удовольствие - не то, что взято, а то, что подарено. Он что-то шепчет, но я не могу понять, повторяет он мое имя, или это просто задыхающееся "Ай… " слетает с его губ. Его движения плавные и сильные, словно волны, которые то возносят нас вверх, то обрываются под нами, увлекая в бездну. Ближе, ближе, и белое марево под веками становится все светлее. Я опускаю ладони ему на бедра, направляя, придерживая. Еще совсем немного… Его мысли закручиваются вихрем: быстрее, еще, еще, - о нет-нет, медленнее, медленнее… Я раскрываю пальцы, и яркие белые лучи пронзают его насквозь, входят под острыми бедренными косточками и выходят крест-накрест над лопатками, словно крылья, он выгибается и вскрикивает так, словно падает с невообразимой высоты, мечется как птица, и тонкая косичка хлещет его по плечам, а меня по лицу. Потом все затихает. Нас осыпает призрачными звездами. Буря улеглась, в храмовом саду расцветают лилии, а в черном небе загорается серебряная сеть. Я наклоняюсь, чтобы заглянуть ему в лицо, и вижу стрелки намокших ресниц. Его бьет дрожь, он прижимает кулак к губам, ловя обрывающееся дыхание, и заворожено смотрит, как гаснут вокруг белые звезды. Когда они становятся почти неразличимыми в сумерках, он оборачивается и шепчет: - Что это? Я притягиваю его к себе - русая голова устало ложится мне на плечо - и невольно улыбаюсь. Мое очарование, ведь это именно то, о чем каждый день твердят в классах наставники.
Vova
