Закончилось все так, как закончилось; спустя несколько месяцев можно
смириться и даже считать – так лучше. Лучше для всех. Для города, в
котором, словно в водостоке, собиралась дождевая вода-кровь, для всех
них.
Для Мередит – в том числе.
После того, как Защитник выдал своего приятеля-отступника – и после
того, как в Церкви обнаружили готовую взорваться смесь селитры с
драконьим камнем, Киркволл содрогнулся, спешно, истерично меняя власть.
Мередит помнит смутно. Защитник пригласил в Киркволл Ищеек, был долгий
мучительный процесс, грязный – грязнее Клоаки только Казематы, старая
истина Города Цепей.
Мередит помнит очень, очень смутно.
Обрывками, похожими на клочья жженой бумаги. У нее почему-то отобрали
меч – на этом настаивал Защитник и этот нахальный гном Варрик; гном
утверждал, будто знает, откуда взялось оружие.
Несколько недель Мередит думала, что сходит с ума без сладкого пения,
чистого и прохладного, точно родниковая вода; то пел лириум, теплый и
неумолимый, словно глас самого Создателя в ее руке. Но потом – не без
помощи магов, нужно признать, — ей стало лучше; и после недлинного суда
рыцаря-командора отправили в отставку. Это была почетная отставка –
имение в Верхнем Городе (правда, на самом отшибе Верхнего Города),
пятьдесят золотых ежегодной «пенсии».
Однако не это помогло Мередит смириться с судьбой. Тот же процесс –
Защитник и Ищейки против храмовничье-мажеской власти Киркволла
завершился… можно сказать, в ее пользу.
Она выиграла тот бой, что был для нее важнее прочих.
Бой с Первым Чародеем Орсино.
Как и стоило ожидать, в его комнате нашли книги по магии крови; сам
эльф клялся, будто лишь интересовался исследованиями, никогда не
применяя проклятое искусство на практике, но толпа требовала мести – в
конце концов, один из магов чуть не убил саму Преподобную Мать, а еще
выяснилось знакомство Орсино с киркволльским маньяком… обвинений
оказалось достаточно, чтобы Первого Чародея постигла заслуженная кара.
Усмирение.
Мередит, уже смещенная и не имеющая никаких прав, добилась возможности
присутствовать на ритуале. Это было личное. Это было более личное, чем
месть духу собственной сестры – когда Мередит умрет, она найдет
проклятую суку почему-ты-продалась-демону, и выбьет ее бесплотные
мозги. Но Орсино отравлял жизнь Мередит в течение долгих тринадцати
лет, а поэтому она совершенно забыла о песни лириума и собственной
отставке.
Она надеялась, что эльф будет валяться в ногах храмовников, умоляя
пощадить. В конце концов, он всегда… почти боялся Усмиренных;
настолько, что избегал лишний раз проходить мимо пустоглазого экс-мага.
Орсино… разочаровал. Или напротив, сумел сохранить достоинство; Мередит
знала его достаточно хорошо, чтобы рассмотреть холодный пот и дрожащие
руки, но только просил прощения у Защитника – «клянусь, если бы я знал,
чем занимается Квентин…»
Ему не дали договорить. Защитник развернулся, покидая зал. Да, теперь
он стал новым наместником – а новым рыцарем-командором стал Каллен,
Мередит почти не возражала, он хороший мальчик и справится со своими
обязанностями.
Усмирение – довольно интимный ритуал.
— Нельзя, чтобы Орсино оставался в Круге. Напоминанием обо всем, что
было, — Мередит по-прежнему настаивала на Праве Уничтожения, только
мысленно. – Я заберу его… позабочусь о нем.
Каллен, проводивший ритуал, брезгливо дернулся. Но согласился.
Весь Киркволл, в конечном итоге, мечтал избавиться от тех, кто напоминал о противостоянии магов и храмовников.
Так Орсино попал к Мередит.
Позже она спрашивала: почему с ним так?
Обычно Усмиренные лишены эмоций и чувств, но собраны, самостоятельны, и
как всегда считала Мередит, куда разумнее «нормальных» магов. Но что-то
не заладилось, Орсино не повезло.
Вернее, как объяснили: чем старше маг и чем сильнее, тем крепче его
связь с Тенью и тем серьезнее Усмирение разрушает его личность.
«Поэтому, монна», — мальчишка из Казематов ежился, озирался и
переминался с ноги на ногу, — «…обычно Усмиряют сопляков, еще Истязаний
не видавших. Они потом нормальные, ага… почти нормальные».
Орсино не ученик.
Орсино куда хуже других Усмиренных.
Чаще всего он почти не двигается, если не прислушиваться к ровному
мерному дыханию, его легко принять за мертвеца. Впрочем, выглядит
абсолютно здоровым – даже будто моложе прежнего, Усмирение разгладило
мимические морщины, лицо эльфа гладкое, фарфорово-гладкое и кукольное.
Ярко-зеленые глаза не моргают. Знак на лбу кровоточит – неровно
поставленный, словно Орсино в последний момент отдернулся от лириумного
клейма. Мередит порой тянет собрать капельки рубиновой влаги с
алебастрово-белой кожи.
Орсино приходится кормить с ложечки, потому что его тело не чувствует
потребности в пище; простейшие навыки самообслуживания сохранены, но и
только.
Мередит не возражает.
Мередит нравится кормить, одевать и снимать одежду с эльфа,
рассматривая его худощавое гибкое тело – человеческие мужчины его
возраста сутулы и дряблы, но Орсино почти идеально-прекрасен; и в
который раз Мередит думает об игрушке.
Ее игрушке. Ее любимой игрушке.
Может быть, именно об этом она мечтала столько лет.
Его послушание невозможно назвать даже рабской покорностью. Это
послушание вещи – уютного кресла, удобных комнатных туфель. Он
равнодушен к любым манипуляциям, мерно дышит, и глаза его поблескивают,
отражая в расслабленно-расширенных зрачках интерьер поместья.
Мередит нравится покупать ему… странную одежду (через служанок, тайком
и у самых подозрительных торговцев Нижнего Города). Такое носят шлюхи в
«Цветущей Розе»; но разве он не прелестно смотрится в кружевных
орлейских чулках – у него такие стройные длинные ноги, в кожаном
корсете, подчеркивающем и без того узкую, можно обнять четырьмя
пальцами, талию?
Его волосы отросли – жаль, он рано поседел, это не связано с возрастом,
скорее с магией и лириумом в его крови. В юности он был жгучим брюнетом.
Однажды Мередит решает восстановить прошлое, и красит мягкие волосы
Орсино в черный. Брови тоже – когда краска попадает в широко и
равнодушно распахнутые глаза, он даже не смаргивает; и потом Мередит
долго и заботливо вымывает жгучую алхимическую настойку из-под
воспаленных покрасневших век.
На боль Орсино не реагирует тоже. Мередит пробовала. О да, она
пробовала – иглы под ногти, иглы в языке и между ног, как-то ночью она…
пожалуй, перебрала орлейского красного, то ли ища замену сладостной
песне лириума, то ли пытаясь докричаться до кого-то невидимого,
неощутимого, как сам Создатель. Она вытащила Орсино на середину комнаты
– свою маленькую хорошенькую куклу, — и утыкала его швейными иглами,
пронзая светлую кожу с упоением вышивальщицы, выводящей причудливый
рисунок.
Орсино дышал, не моргал, не реагировал.
Мередит сползла на колени, обняв его, и разрыдалась; но, конечно, никто не узнал об этом.
Орсино не всегда молчит. Если приказать напрямую – говорит, и говорит
пугающе-правильно, будто подчеркивая — Усмиренный не слабоумный; его
интеллект сохранен, его разум остался прежним, вот только души и эмоций
недостает умной красивой кукле. Мередит расспрашивает его об
экспериментах с магией крови, и Орсино, почти не прерываясь на дыхание,
выкладывает подробности.
Да, работал с Квентином. Да, я изучал магию крови, некоторые
направления крайне любопытны, особенно в сочетании с заклинаниями школы
Духа – некромантией. Нет, я не использовал магию крови. Нет, я перестал
общаться с Квентином, как только тот переступил грань моих понятий о
том, что является нравственным и безнравственным, — и в мертвом
произношении Орсино слова так пусты, словно склянка из-под лириумного
зелья, думает Мередит.
Она спрашивает его о себе.
Орсино повторяет: да, я ненавидел тебя. Всегда ненавидел, потому что ты пыталась уничтожить тех, кто был дорог мне.
Мередит бьет наотмашь, но это то же самое, что кормить с ложечки супом
из крабов, нарезать и вкладывать в рот Орсино бифштекс, следя, чтобы он
прожевал и проглотил – если не следить, то эльф заморит себя голодом,
так чуть не случилось в первые дни, Мередит едва откачала его после
обезвоживания и истощения; то же самое, что натягивать на него черный
кружевной корсет с подвязками.
Усмиренные никогда не меняются.
В конце концов, Мередит целует его – сначала кровавый знак-шрам на лбу,
потом сухие глаза, висок с тонко подрагивающей жилкой и нечетко
очерченные припухлые губы; только теперь Мередит приходит в голову: ей
всегда казалось – Орсино выглядит, будто зацелован десятком влюбленных
магесс-учениц.
У него просто такие губы.
Забавно. Следовало Усмирить его, чтобы понять.
Она говорит ему – ты всегда был идиотом, ты всегда был просто глупым
самонадеянным эльфом, который вообразил себя наследником чародейки
Казимиры, но орудовать прославленным посохом – еще не значит стать
равным. Так тебе лучше, добавляет Мередит, и нежно перебирает крашеные
волосы Орсино, а по пустым глазам цвета хризопраза разбегаются блики
факелов.
Орсино костлявый, теплый и у него очень нежная кожа. Неосторожное
прикосновение неизбежно оставляет синяк. Может, какие-то проблемы с
сосудами, которые он мог контролировать пока был магом, а теперь
болезнь медленно расползается в нем.
Мередит обнимает его.
К ней никто не приходит.
Киркволл предпочел забыть рыцаря-командора, как забывают неудобных
родственников – сумасшедших тетушек, братьев-картежников или магов в
Башне Круга. У Мередит две служанки, Орсино, и больше никого она не
видит неделями, избегая, в свою очередь, города, который отвернулся от
нее. Словно замели под ковер кучку мусора.
К ней никто не приходит, о ней не вспоминают и всем плевать, что она
бродит по маленькому саду поместья под руку с бывшим врагом, и тот
следует за ней тонкой изящной тенью.
Мередит не сообщают даже новостей – через служанок иногда удается
вызнать про Наместника-Защитника, про Каллена. Про Первого Чародея –
им, вернее ею, стала сестра Защитника, Бетани Хоук. Мередит
передергивает – Орсино ведь любил эту девушку, и далеко не отношения
учителя и ученицы связывали их. Мередит чувствует что-то сродни вине.
Она отобрала у Бетани ее игрушку.
Игрушка Бетани была живая, умела шутить, танцевать, рассказывать
древние истории – может быть, об Арлатане, ведь все эльфы любят
рассказывать об Арлатане, — и целовалась игрушка страстно, и в постели
могла не только вытянуться рядом.
Мередит едва не прогоняет служанку пинком.
Орсино лежит на кровати, больше всего напоминая мертвеца, готового к
погребальному костру. Вытянутые вдоль тела руки, широко распахнутые
глаза, полуоткрытый рот. Мередит не трогала его уже с полсуток, и если
не приказать – встань, иди, — Орсино будет лежать так и дальше.
Мередит садится рядом, нараспев читая Песню Света.
Возле кровати, на тумбочке помимо графина воды и вазы с фруктами,
кинжал. Тонкий узкий кинжал, чем-то похожий на самого эльфа. Мередит
знает – если бы Орсино мог, попросил бы о последней милости.
Ты ведь больше не ненавидишь меня, правда?
У тебя ведь больше нет никого, правда?
Ты ведь… простила меня, правда?
Да, отвечает Мередит, и сжимает рукоять в ладони. Когда она бьет между
ребер, Орсино вздрагивает, а затем зрачки сужаются – впервые за много
месяцев, и вместе с пенящейся розовой кровью на губах проступает
полувскрик, ужас, и – облегчение.
Улыбка Орсино – самое светлое, что она видела в жизни.
Мередит знает: он тоже простил ее.
Vova
