Первый снег, мокрый и мелкий, сыпал с неба и походил на нафталин из
старых черно белых фильмов. Но ты любишь первый снег – мерзкий и
слякотный. Ты часто говорила об этом, но никогда не объясняла почему.
Ты любишь приезжать на это старое шоссе вдоль побережья глубокой ночью.
Ты стоишь спиной ко мне, на обочине, у самого края и смотришь. Куда… В
черный, усеянный ослепительными блестками звезд, провал небес? На
мутную, бушующую поверхность моря? А может вдаль, на неразличимую уже
кромку горизонта?
Резкие порывы ветра трепят твои светлые волосы, а концы пестрого
шифонового шарфа кажутся крыльями какой-то невероятной бабочки. Яркая
экзотическая бабочка, бьющаяся в буране.
Делаю несколько шагов, оставляя на молочном сейчас асфальте темные
следы, подхожу. Обнимаю, притягиваю к себе, заставляя попятится.
Прижимаю так сильно, что чувствую ровные удары твоего сердца.
Прикасаюсь губами к влажным от растаявших снежинок волосам, провожу
рукой по плечу, шее. Осторожно распутываю узел шарфа. Шифон в моей
ладони холодный и гладкий, как и твои волосы. Сжимаю ткань.
Человеческая жизнь такая хрупкая, особенно твоя. Особенно когда ты в моих руках.
Когда я впервые увидел тебя, ты была одета в отвратительное платье
ярко-красного цвета. Словно кровавое пятно среди прочей серой массы
журналистов. Раздражала, притягивала взгляд…. Ты не задавала вопросы,
сидела и смотрела слишком ясными, слишком честными глазами на балаган
пресс конференции, хмурилась, отмечала что-то в своем блокноте.
Раздражала, притягивала….
Все оказалась так просто, даже банально, мой менеджер узнал твой номер
телефона, договорился о встрече. И поздний ужин плавно перетек в ранний
завтрак. Тем утром, покидая гостиницу я не задумывался о новой встрече
и ничего не обещал, да ты и не спрашивала… Но, наверное, это было
неизбежно? Неминуемо и неотвратимо, без какой либо надежды на спасение
я утонул в твоих глазах. Погряз в зыбком омуте объятий. Растворился в
призрачном тепле. А вечером, раз за разом набирая десять заветных цифр
я все еще надеялся выплыть, спастись… Безнадежно. Гудки так раздражали
и сотовый улетел, разбившись о стену.
Как скоро ты стала моим наркотиком?
Уже через неделю ты получила ключи от моей квартиры в Токио с полным
правом переезда. Фыркнула пренебрежительно: « Не интересует». Но ключи
взяла, хотя так и не переехала.
Слишком упрямая, слишком независимая и слишком влюбленная. Кошка.
А быть с кошкой можно только на ее условиях.
Но ты любила не только меня.
Она появилась на закрытой вечеринке в честь нашей помолвки. Высокая, с
неестественно розовыми локонами и красивым именем Сакура. Твоя подруга.
И эта чертова шлюха смотрела на тебя по-хозяйски, с немым обожанием. А
ты украдкой одаривала ее взглядами, полными заботы и нежности, от
которой щемило сердце. Прочие гости странным образом выпали из моего
поля зрения, превратившись в безликие фигуры. Остались лишь ты и она.
Той же ночью, пока ты спала, изможденная страстью, я проверял твой
телефон. Ты была так беспечна. Ты доверяла мне. Ты не стирала эсэмески.
И это было больно. Ты действительно любила ее – девушку с розовыми
волосами. А делить тебя с кем-то оказалось невыносимым.
Когда ты в белом платье, прекрасная как лунная фея входила в храм,
подруга больше не смотрела на тебя с обожанием – с завистью и тоской. К
тому времени она стала моей любовницей. Совершенно ненужной и вскоре
забытой. И вычеркнутой из твоей жизни навсегда.
Свадьба, такая пустая и бессмысленная формальность, ничуть не
укрепившая наши отношения. Просто мы жили в одной квартире, проводя
вместе чуть больше времени. Кошка. А я — твоя валерьянка. Но очнувшись
от сладостного дурмана, ты ускользала, в мир, где совсем не имелось
места для меня.
Я любил засыпать, слушая ровное дыхание, обнимая теплое, податливое
тело. Любил просыпаться раньше, смотреть на спокойное, красивое лицо.
Любил, когда в полудреме ты произносила мое имя, в такие минуты ты
принадлежала только мне. И ненавидел, когда запивая чашкой черного
кофе, ты пила маленькие розовые таблеточки — противозачаточные. Ты
глотала их каждый чертов день. Потом долго смотрела в окно, курила и
молчала. Ты, жившая в мире красивых фраз и софистики не находила слов,
отводила взгляд, боясь посмотреть мне в глаза. Ты очень хорошо знала,
что я хочу детей. Я очень хорошо знал твой ответ: « Мне еще и двадцати
пяти нет. Сначала нужно добиться в жизни чего-то, а уже потом думать о
ребенке» И я готов был ждать, если бы не боялся — добившись этого
расплывчатого «чего-то» не найти тебя рядом. И сколько бы ни старался,
ты все равно разбивала мои мечты, так же как и я твои. День за днем… Мы
собирали осколки, склеивали и оттачивали, что бы ранить друг друга
больнее.
Твои слезы я увидел случайно. Спешил вернуться из очередной
командировки, устроить сюрприз и нашел тебя рыдающую в объятиях другого
мужчины. Потом мы долго говорили, и ты уже не плакала, только
обиженно-детским тоном рассказывала, что твою работу не приняли на
какой-то конкурс. И нежный, немного гнусавый голос звучал тихо, почти
не слышно, а перед глазами стояли большие, чужие руки, гладящие твои
волосы и плечи. И надежды лопались как мыльные пузыри.
Я всегда хотел, что бы ты бросила журналистику…. И оставалась исключительно моей. Но кошки принадлежат только себе.
Полгода я учился жить без тебя. Целая половина года на разных
континентах – моя работа в Европе, твоя в Японии – редкие звонки,
никчемные эсэмески. И безжалостное понимание – день, когда мы еще могли
расстаться давно прошел. Тебя уже не заменить другой женщиной, не
вытравить из сердца. Слишком глубоко, слишком сильно, слишком больно…
Шесть долгих месяцев ревности, безысходности и тоски…Я топил тебя в
очередной бутылки с виски, убегал, вдыхая белые дорожки. Напрасно.
В твоих честных и ясных глазах я видел всю ту же странную, кошачью любовь. Ты тоже не могла без своей валерьянки….
Ветер меняет свое направление, стихает. В холодном воздухе снег медленно падает мягкими, пушистыми перьями.
Ты любишь первый снег и грустишь, когда он тает. Ты любишь уезжать за
город и смотреть на море, и терпеть не можешь гулять по парку, держась
за руки.
Ты смотришь вдаль, и мне никогда не узнать, что ты там видишь. Молчишь,
и сердце твое стучит ровно, спокойно. Мое же часто и быстро. Жаль, что
никогда они не бились в унисон.
Шифон все еще в моей ладони, я осторожно стягиваю его вокруг тонкой шеи. Не сопротивляешься, даже головы не поворачиваешь.
Ты устала, и глаза твои уже не сияют как прежде.
Я хочу лишь, что бы ты смотрела только на меня, думала только обо мне,
была только со мной. … Хотя, как бы сильно не держал, все равно уйдешь.
Просто выбросишь меня из своей жизни, как пустой флакончик из-под
валерьянки. Кошка.
Ткань в моей руке натягивается все сильнее, больно впиваясь в нежную кожу. Слышу сдавленные всхрипы.
Как давно мне стало казаться, что это единственный способ оставить тебя своей навсегда?
Человеческая жизнь такая хрупкая, особенно твоя. Особенно когда ты в моих руках.
Отпускаю шарф, и он цветной лентой падает на искрящееся крошево у моих ног, нежно касаюсь губами золотистой макушки.
Ты такая холодная, любимая моя, но это ничего, сегодня же первый день зимы.
Vova
