В единственной комнате Брислина на столе горела масляная лампа. Геральт не стал осматриваться, отправившись прямиком в подвал, служивший алхимику лабораторией. Там, возле слабо дышащего комеса, стояли Лютик, солтыс и алхимик. Ученый, дергаясь и то и дело о чем-то споря сам с собой, применял какие-то средства. – Вы антидот пробовали, милсдарь алхимик? – поинтересовался Геральт, желая удостовериться в том, что ученый действительно сделал это. – Конечно, милсдарь ведьмак, конечно, – суетился вокруг раненого Брислин. – Он его сразу использовал, как к нему раненого принесли, – сказал Лютик. – Иначе комес умер бы уже. – Теперь трупный яд устраняете? – продолжал допытываться Геральт, обращаясь к алхимику. Тот в ответ только промычал что-то, означающее, по всей видимости, положительный ответ. Потом вдруг хлопнул себя по лбу и стянул со своего хвоста на затылке мокрый замызганный бинт, изображающий до этого ленту для волос, и начал работать именно им. – Забыл, – прокомментировал он свои действия, впрочем, ни на кого не глядя. – Забыл, где держу это средство, а ведь оно при мне! Чертова рассеянность. Наконец он обмотал спину раненого чистым бинтом, уложил его на спину и сказал:– Жить будет, только ему теперь нужно от антидота отойти, но здесь я за ним присмотрю. – Вы ему из долга помогаете или из-за того, что появилась возможность испробовать выведенное вами средство?– Я его не вывел, я его описал. Это животный яд, который существовал задолго до меня, – Брислин распрямился и повращал кистями рук. – Ты что ж, Брислин, отравил комеса Драгомира? – ужаснулся Горалик, впрочем, как всегда, апатично. – Нет, просто этот яд действует как антидот к тому яду, которым был отравлен этот человек. – А он был отравлен? – еще более удивился солтыс. При этих словах Лютик искоса глянул на Геральта, тот сделал шаг вперед. – Ты узнаешь это, ведьмак? – спросил он и поднес к лицу Брислина ведьмачий медальон, найденный им недалеко от ворот. Глаза алхимика удивленно впились в эту вещь, и в какое-то мгновенье Геральт решил, что ничего не получится. Он был не прав. – Это мой, – глухо сказал Брислин-ведьмак и пронзительно глянул прямо в глаза белоголовому. Солтыс и Лютик смотрели на них во все глаза. Солтыс явно ничего не понимал, а вот поэт совершенно не был удивлен, напротив, глаза его разгорелись предвкушением. – Тебе он очень дорог? Может быть, выйдем, поговорим наверху? Тут слишком тесно, и это не место для таких разговоров, – сказал Геральт, взглянув на Драгомира, лежащего на столе, на котором еще вчера лежал труп другого комеса. – Да, выйдем. Все вместе они поднялись в комнату. Там Геральт отвел солтыса в сторону и шепнул:– Горалик, прикажи двоим солдатам прийти сюда, тебя они послушают, – надо перенести раненого в ваш госпиталь, к остальным. И пусть после этого они вернутся сюда – здесь они понадобятся. Горалик со словами «я скоро вернусь» поспешил к выходу. Геральт повернулся к алхимику. – Тебе нужно признаться, – обратился ведьмак к Брислину, – признаться в том, что ты заболел. – Да, чудовища больны. – Нет, Брислин, не чудовища. Один ведьмак болен. Ты не чудовище. Ты просто человек, который является еще и ведьмаком. И ведьмак в этом человеке заболел, считая себя чудовищем, больным чудовищем. – Мой отец был ведьмаком, этот амулет достался мне в память о нем. Он умер глубоким стариком на болотах, не справившись с простыми утопцами. Он взял меня на воспитание совсем мальчонкой. Я был сиротой и даже не помню, что сталось с моими родителями, я не помню никого, кроме него. Он был уже очень пожилым ведьмаком в то время. Когда он погиб, мне было девятнадцать лет, я учился в университете, и меня не было рядом с ним. Я приехал летом навестить его, как всегда в годы учебы, но соседи мне передали этот медальон. Мечи похоронили вместе с ним. В этот момент дверь открылась, и внутрь вошли солтыс и двое солдат с носилками, которых он тут же послал вниз за раненым. Сам же Горалик молча присоединился к ведьмаку, алхимику и барду, стоявшим возле стола, на котором коптил масляный светильник. – Милсдарь Горалик, – обратился к нему ученый, – я хочу сказать, что высоко ценил знакомство с тобой и дядькой Зычиком. Это чудовище убивало комесов, чудовище, которым, как пояснил мне Геральт из Ривии, становился я сам. Я как раз решил наоборот – что это чудовище иногда становилось мной, но ведьмак меня в этом переубедил. Я плохо помню, что делал и как. Помню, что ощущение моего родства с существами, которые чужды этому миру, настолько сильно довлело надо мной, что я брал сильнейший токсин, известный современной алхимии, готовил при помощи реактивов и точильного камня острые обломки скальной породы, которые встречаются здесь. Очевидно, что я впрыскивал яд в тело жертвы, а после, когда она умирала, делал все то, что делал. Я говорю об этом так спокойно, потому что не раскаиваюсь в этом. Я не могу раскаиваться в том, что делало существо, которое призвано это делать. Наверное, во всем этом сыграло роль и мое отношение к комесам, которое тебе известно. Все обострилось. Мне негде скрыться и никак нельзя отвести от себя то, что тяготеет надо мной, преследует неотступно. Сегодня чудовище напало на комеса Драгомира, но его спас гуль. – Ты имеешь в виду, что спас ты? – переспросил сохранявший спокойствие, но, судя по выражению лица, немало шокированный солтыс. – Нет, я имею в виду ровно то, что говорю. Гуль, напавший на мою жертву, спровоцировал во мне ведьмака, ту сильную часть меня, которая вела меня по жизни, оставаясь моей сутью. Мое предназначение – убивать чудовищ, истреблять их всех до единого, даже то чудовище, за которое мне не заплатят ни гроша, ведь грош этот можно потом выторговать. Но я не буду и пытаться сделать это. Комес был спасен гулем, который занял для меня его место. – Я не могу ничего сейчас сказать, кроме того, что ты пойдешь на шибеницу, Брислин. – спокойно и печально произнес Горалик. Когда солдаты увели Брислина в единственную камеру в Дыфнянке, Геральт и бард отправились вслед за солтысом к нему в дом. – Тяжелый это удар, милсдари, – произнес он, сев за стол и наливая себе и гостям вина. – Я, видать, совсем ослеп, раз считал, что наш алхимик двинутый немного. Но как ты догадался, Геральт?– Элементарно, солтыс, то есть проще простого! – Ведьмак искоса посмотрел на Лютика, который при этих его словах ухмыльнулся. – Токсин мог быть здесь только у алхимика. К тому же сегодня я обнаружил возле ворот капли трупного яда, которым гуль никак не мог капать. Это говорило о том, что яд был собран кем-то в достаточном количестве и, скорее всего, этот кто-то носил его с собой в колбе. Сегодня, когда Брислин сцепился с гулем, склянка с трупным ядом, наверное, треснула или разбиралась, и несколько капель остались на траве. Алхимик носил бинт вместо повязки на волосы. Я еще при первой нашей встрече заметил, что бинт был сырым. Все мы в лаборатории своими глазами увидели, чем был пропитан этот бинт. Алхимик носил его всегда при себе именно таким образом, потому что очень рассеян, а ему непременно нужно было брать с собой это вещество, чтобы после всего стирать со своих рук и лица следы крови и трупного яда, избегая отравления. – И правда, все просто. Как же это мы были уверены, что все это делали гули?. . Геральт пожал плечами. Некоторое время сидели молча, попивая вино. За окном начало светать. – Солтыс, а Брислина обязательно отправят на шибеницу? – спросил Лютик. – Конечно. Три убийства. – Но у него ведь больна душа! У нас в университете был так же болен профессор – так его отослали на принудительное лечение. Он оттуда даже переписывался со своими любимыми студентами. Зачем убивать человека, если он не виноват в том, что творил?– Виноват, не виноват, мэтр Лютик, но факты есть факты. Ежели убивал – виселица. – Если убивал и попался, – уточнил Геральт. – Дык, конечно, – не понял иронии солтыс, – ежели не попался, то какая может быть виселица?– И что, теоретически Брислина нельзя вытянуть из этого несовершенства законов Аэдирна?– Я-то, по правде, не знаю. Это войт решать будет, или кто там, но уж точно не я. И хорошо, скажу я вам, что не я – я с ним бок о бок вон сколько жил и зла от него не видел, а потому осуждать – негоже это. – Кстати, по поводу войта. Я срубил 18 голов гулей, считая ту, что лежит с наружной стороны частокола. – У-у, – присвистнул солтыс, – так войт разорится. Но уговор есть уговор. Впишу в бумагу. Вы тепереча завтра в путь отправитесь?– Да, завтра днем. А что мне положено за поимку убийцы? – Геральт почти с тоскою подумал о том, что его планы по поводу сокрытия имени убийцы, пока не заплатят денег, не увенчались успехом. – За ваш вклад допишу еще сто пятьдесят крон. – Сто пятьдесят крон? – удивился Лютик, – да он, получается, на гулях больше заработал. – Было оговорено, что ежели убьет чудовище, которое в смертях повинно – триста получит. Но чудовище-то не чудовищем оказалось, да и убивать его ни к чему – власти сами все сделают. Так что, уж как есть. А про гулей, я и не думал, что Геральт за один раз столько уложит. Понятия не имел. Думал, ну одного-двух укокошит, а он вязанку принес. Но уговор есть уговор. – Ну, бывай солтыс, – сказал Геральт, вставая из-за стола. – Завтра я перед отъездом приду, бумаги заберу. И благодарю за радушный прием. – Нету за что меня благодарить, милсдарь ведьмак. Я только приказ исполняю да по-совести стараюсь поступать. Когда Геральт с Лютиком остались одни, Лютик поинтересовался:– Ты завтра будешь алхимика вызволять?– Как ты догадался, Лютик?– Элементарно, Геральт, хотя и нетипично. Ты, друг, не хотел бы быть причастным к тому, что, считай, на твою шею надевают петлю. Может, ты и не знаешь, что выбрать, как поступить и куда податься из Аэдирна, и подаваться ли вообще или еще посидеть, ожидая надежды, – однако ты уверен в том, что существует нечто большее, и ты на это нечто имеешь право, как и он. – Прости, Лютик. Я был не прав относительно того, что ты не подмечаешь деталей, хотя ты и сейчас описал мне общую картину без них. Но описал ее точно. С одной лишь поправкой. Я теперь знаю, как я должен поступить. – И как же?– Я уеду из Аэдирна. Уеду и буду существовать как существовал до этого, не пытаясь притягивать к себе то, что кажется мне избавлением, и не цепляясь за это. Я не верю в Предназначение, но Брислин был прав – у меня есть дело, большое дело по уничтожению себя. Одного ли чувства, одной ли веревки – все равно этого было бы слишком мало, чтобы оно стало свершенным. ***Спасение Брислина из единственной в Дыфнянке камеры было простым и даже увлекательным делом. Уже прощаясь, Геральт отдал алхимику медальон его отца, Брислин же отвязал от пояса мешочек и подал его ведьмаку. – Здесь кое-какие драгоценные камни. Мне много приходилось работать с ними, поэтому за время моей давно ушедшей человеческой жизни у меня их скопилось довольно много. Возьми их, ведьмак. Я знаю, что тебе не заплатили тех денег, на которые ты мог рассчитывать, убив чудовище. А мне они ни к чему. Я отправляюсь в Назаир, на воды. Мне Лютик успел рассказать, что там хорошо. В Назаире я не был – меня ничто не держит. Понимаешь, Геральт?– Понимаю, Брислин. – сказал Геральт, принимая мешочек. – И меня ничто не держит теперь. Ученый улыбнулся и скрылся за деревьями. Дошел ли он до Назаира? Неизвестно. Ни Геральт, ни Лютик никогда больше не слышали о нем. Ведьмак и бард отправились в Хаггу, вернуть Мызжичку и обменять бумаги Геральта на кроны. – А куда дальше отправишься, Геральт? – спросил Лютик, когда они уже подъезжали к подъемному мосту Хагги. – Думаю, в Реданию. Может быть, даже пересечемся в каком-нибудь деле с твоим кумиром Тригольдом. – Я почти завидую тебе, Геральт. Почти, потому что я отправлюсь в Элландер. Там ждет меня прекрасная дочка префекта, которой я за это время успел в подарок сложить балладу. – И о чем твоя баллада?– А разве сложно догадаться с помощью логики?– Очевидно, о событиях в Мархии?– Черт, это же было элементарно, Геральт! Эта баллада о любви и разлуке!Геральт рассмеялся, понукая Плотву идти по мосту быстрее. – Лютик, ты хоть когда-нибудь слышал о том, что такое логика?
1435 Прочтений • [Элементарная логика. Часть 11] [10.05.2012] [Комментариев: 0]
Vova
