Он сидит в забытой богами полуразрушенной беседке. Не на лавочке, как принято, но в своем любимом кресле. Откуда оно здесь взялось — всегда оставалось загадкой. Кресло накрыто стареньким покрывалом, чтобы не давать проваливаться сидящему в небольшие дыры, которые так старательно прогрызли мыши. Сквозь серые тучи пробиваются яркие лучи солнца, согревая еще сырую землю перед угрозой нового ливня. Ветер колышет высокую траву, обступившую уютное местечко со всех сторон. Иногда движение зелени напоминает неспокойное море, волны которого разбиваются о берега в такт голосу скрипки, что заводит свою тоскливую мелодию — всего лишь призрачная магия звука, созданная разыгравшимся воображением. Чуть дальше, за этим бушующим зеленым морем — двое путников, невзрачными силуэтами бредущие по пыльной дороге. Они лишь мельком бросают свои взгляды на старую беседку, но, кажется, не замечают притаившегося там человека в черной одежде. А он и рад сейчас быть невидимкой для всех, и предпочел бы таковым оставаться всегда. С того самого дня, когда он желал исчезнуть, потеряв единственного, действительно близкого и дорогого его сердцу человека. Если пройти немного дальше, то можно увидеть высокое дерево, которое своими ветвями касается гладкой речной поверхности. Дерево выглядит уныло, будто это старик, прощающийся со своими внуками. Будучи совсем юными, они не знали, что это за дерево и прозвали его Дедушкой Листом. Губы тронула едва уловимая улыбка — он представил, как она на вопрос родителей «куда ты идешь?» гордо отвечала «к Дедушке Листу», а затем звонко смеялась. У него же самого никто и никогда не интересовался, куда он уходит, но он всегда говорил «я к Дедушке Листу». Чуть слышно, и лишь когда скрип закрывающейся двери заглушал его голос. Заливистый смех, — и вот уже черные глаза, давно утратившие свой жизненный блеск, устремили свой взгляд в противоположную от дороги сторону. Конечно. Как он мог забыть? Ее любимые качели. Сейчас эти качели больше не принадлежат им, и теперь кто-то другой взмывает в небо, не обращая внимания на угрожающий скрип поржавевшего металла. Крупный ворон, не издавая ни единого звука, плавно пикировал на крышу беседки. Сквозь зияющие щели, которые проделало в ней время, ворон был отчетливо виден. Пора уходить. Не ясно, почему, но каждый раз, когда он приходит в это место, пропитанное самыми счастливыми воспоминаниями, этот ворон прилетает прямо перед дождем. В ясную погоду его здесь не увидеть. Старый, безмолвный друг, возникающий рядом словно вестник, охраняющий от болезненных воспоминаний об утрате, которые таит в себе дождь.
— Еще минута, — говорит он низким голосом, в котором проскальзывают нотки скорби и отчаяния. И ворон недовольно ведет крылом в ответ, а затем улетает. В этом жесте отчетливо читается «что за глупец?». Немного обождав, он ступает прочь. Несколько тяжелых шагов, и он останавливается. Прозрачные капли падают вниз, оставляя на его бледной коже мокрые следы. Взгляд взмывает в небо, и он видит, как тучи наливаются свинцовой тяжестью. С каждой секундой они становятся все темнее, а где-то вдалеке уже слышны раскаты грома. Он не успел. В мгновение ока он может оказаться подальше отсюда, но он не спешит уходить. Крики, полные и страха и радости одновременно, становятся все громче. В беседку, только что оставленную в полном одиночестве, вбегают две девчушки.
— Быстрее, не то промокнешь! — кричат они, и, пробравшись сквозь высокую траву, к ним присоединяется неопрятного вида, запыхавшийся мальчишка.
— Ох, там кто-то есть… — испуганно бормочет одна девочка, дергая за руку вторую. Рыжеватые кудри ее подруги взмывают в воздух, поднятые порывом ветра. Она тщетно пытается унять кудри и взглянуть на незнакомца в черном.
— Сев… — как будто доносится до него до боли знакомый и столь любимый голос. Его губы дрожат. Ветер устремляется ему в спину, и черная мантия, словно щупальца, обволакивает худощавую фигуру. Прежде, чем рыжеволосая девчушка успевает кинуть свой взгляд на незнакомца, он трансгрессирует. Он никогда не сможет сказать призракам прошлого «прощай». А они никогда не услышат его «прости».
Vova
