Эцио
в задумчивости будоражил веслом воды спокойного Тибра, не замечая, что
нос гондолы воткнулся в прибрежные камыши, и лодка еле продирается
через их заросли. Ассасин впервые был в Риме, однако ни одна из красот
Вечного Города не прельщала его, пока он плыл по реке. Он стремился
лишь к одному – к спокойствию. О да, он хотел смерти Родриго Борджиа,
но ещё он хотел, чтобы его убил ассасин, спокойный и безжалостный,
мудрый и опытный – а не жалкий человечишка, движимый лишь жаждой мести.
К сожалению, последние 10-12 убитых им человек были лишь пешками в
войне или вольно или невольно втянутыми в неё посторонними людьми.
Большинство из них были жертвами Савонаролы, вернее, Яблока Эдема, и
потому ни к кому из них Эцио не имел личных счётов. Однако не так было
сейчас. Ведь именно из-за Родриго в конечном счёте погибли отец и
братья Эцио. И он не мог закрыть свою ненависть и успокоиться,
позволить разуму взять власть. В конце концов, он бросил весло и
перескочил с лодки на берег, в надежде, что сумеет успокоиться по
дороге к Сикстинской капелле. На несколько секунд замер, закрыв глаза,
чтобы сосредоточиться на предстоящем задании. Итак, он должен
прорваться через Ватикан к Сикстинской капелле, незаметно пробраться в
неё, не возбуждаю стражу и убить папу. Приходилось и сложнее. Он
кивнул своим мыслям, вздохнул и резко взбежал по стенке, зацепился за
балку под самим потолком, перескочил на висящую над речкой платформу, с
неё – на стенку замка и полез наверх. Сбросив солдата в речку, он
перемахнул на территорию замку и сразу же поднял вперёд правую руку,
тщательно целясь в стражника у противоположной бойницы. На звук
выстрела обернулись несколько других наёмников, патрулирующих двор
замка, однако ни один из них не успел поднять тревогу – двое свалились
с метательными ножами в прорезях шлемов, а последний с ужасом в глазах
стоял неподвижно и оцепенело. Он начал двигаться, лишь когда ассасин
был в нескольких метрах от него. Несколько быстрых шагов для разбега,
прыжок на плечи несчастного и лёгкое движение мизинцем левой руки.
Переступив через труп, Эцио направился к воротам замка, дёрнул за рычаг
и быстро проскользнул в открывшиеся ворота. Прижавшись спиной к
холодной стене, он заглянул за угол – во внутреннем дворе замка около
колодца стояли двое солдат, а чуть выше, на балконе, стоял третий, с
луком. Очевидно, что сначала надо было убрать лучника. Эцио вытащил ещё
два метательных ножа, перевёл дыхание и резко ворвался во двор замка,
метнув подряд оба ножа – он знал, что у лучников реакция была несколько
лучше, чем у других солдат, и потому они могли увернуться от одного
ножа, однако второй стабильно поражал цель. Так и было в этот раз. Из
двоих у колодца никто не успел понять, почему вдруг третий с глухим
стоном осел на пол балкона, и через секунду оказались погребены в
колодце. Искренне довольный собою, Эцио чуть расслабился, открывая
следующие ворота… и тут же за это поплатился. Оказывается, что эти
ворота выходили на крепостную стену, и прямо за створками пряталось
двое громил с топорами. Ассасин быстрее оправился от неожиданности и,
резко дёрнув кистями, всадил скрытее клинки в прорези шлемов. Впрочем,
количество здесь уже не особо имело значение: к нему уже бежало с
десяток стражников. Вытащив меч Альтаира, Эцио приготовился к схватке…
Иногда ему казалось, что в драке и в передвижении по крышам, власть над
его телом берут рефлексы. Вот и сейчас, по какому-то наитию, за секунду
до столкновения с первыми двумя стражниками в лёгкой броне, он сделал
шаг вправо и резко рубанул мечом, развернулся – плащ ударил какого-то
щупленького солдата по лицу – и сделал ещё один выпад. Стараясь не
поскользнуться на брызнувшей из раны крови, он сделал ещё один шаг и
спокойно, почти без усилий, проткнул мечом стражника, споткнувшегося о
тело одного из громил. Оставив меч в теле, он резко развернулся,
пропустил копьё в сантиметр от себя, чуть отскочив в сторону, и
выхватил его из рук наёмника, предварительно дав тому локтём по носу.
Сделав шаг вперёд, Эцио проткнул копьём незадачливого солдата, и сразу
же атаковал следующего. После ещё одного трупа копьё пришлось оставить
в одном из солдат в виде двух неровных обломков. Впрочем, вскоре
ассасин обзавёлся алебардой. Несколько стражников, испугавшись такого
развития событий, уже давно пытались убежать с территории, на которой
происходила битва. Таких Эцио всегда пытался отловить сразу, чтоб те не
подняли общую тревогу. Вот и сейчас, оставив громилу оседать на
алебарде, он догнал двух из убегающих и повалил их на землю,
одновременно выпускаю из обширных рукавов костюма скрытые клинки,
последнего же он убил из пистолета. Разобравшись, таким образом, со
всеми солдатами, он устало вернулся к одному из тел, чтобы забрать свой
меч. Обнаружив там стражника, с ужасом взирающего на учиненное
ассасином кровавое месиво, он хотел было прикончить мечом беднягу,
однако тот сам с криком бросился с крепостной стены. Эцио в отличном
настроение развёл руки и пробормотал себе под нос: «Что делать, работа
такая…». Дёрнув ещё один рычаг, ассасин с обнажённым мечом кинулся в
очередные ворота… Однако увидев рядом лошадь и бежавших к нему солдат,
он забрался на животное и, ударив пятками сапог по её крупу,
максимально прижался к шее лошади, галопом поскакавшей вперёд. Ловко
лавируя между солдатами, он, в конце концов, привыкнув к скорости,
выпрямился на скакуне и заметил впереди пятерых солдат, выставивших
перед собой в угрожающем жесте мечи. Обнажив своё оружие, он нагнулся
направо, пропуская над собой стрелу, и резко взмахнул мечом, оставляя
широкую рану на груди повалившегося наёмника. Перескочив через пролом в
крепостной стене, ассасин резко дёрнул поводья влево, избегая горы
какого-то мусора, затем натянул их, заставляя лошадь перескочить через
очередной пролом, и, чуть притормозив, проткнул мечом очередного
неудачника, пытаясь отвлечься от мыслей, всё более занимающих его по
мере приближения к капелле. Наконец, он встал на корточки на седло
лошади, и, уже перед самой крепостной стеной оттолкнулся от неё,
хватаясь за лепнину. Он отпустил одну руку и чуть отклонился назад.
Взял из сумочки на поясе дымовую бомбу и кинул вниз, а сам полез
наверх, с удовольствием слушая ругательства стражников. Стоит
сказать, что из всех способов убийства, предложенных в Кодексе, ему
больше всего нравились убийства сверху. Было приятно чувствовать, как
хрустят под тобой кости, когда ты прыгаешь на плечи жертвы, как кровь
заливает браслет с клинком – и тот лёгкий, может быть, немного
неприятный звук, с которым клинок выходит из тела. Эцио понимал, что
это не было нормально, однако с того самого момента, когда Леонардо
поставил соломенных чучел на заднем дворе своей мастерской во Флоренции
и заставил тогда ещё молодого парня тренироваться на них всем типам
убийств, описанных в Кодексе – уже тогда, слыша под собой хруст соломы,
ощущая, как острые травинки упираются в коленки, он чувствовал странное
удовольствие – и не мог найти, объяснить причины. Блеснул клинок,
солдат, заметивший что-то над собой, или, может быть, услышавший тихий
шелест плаща, хотел было что-то крикнуть – однако был вдавлен лицом в
камни, а его белый воротник окрасился в красный цвет. Мягко
перекатившись вперёд, Эцио обрушил на пол обернувшегося на хруст шейных
позвонков громилу и до рукоятки воткнул чинкуэду ему в грудь. Вытерев
кровь об одежду поверженного, он направился к очередному рычагу,
напоминая себе, что должен быть скрытен и незаметен, чтобы пробраться в
капеллу. Перед поездкой в Рим они с дядей Марио тщательно изучили планы
Ватикана. Ему предстояло пройти два коридора, набитых низшими монахами,
не захотевшими участвовать в службе и через несколько патрулей
стражников, наверняка поставленных Родриго для защиты своей драгоценной
персоны… Родриго… Был ли кто-то в этом мире, кого Эцио ненавидел больше, чем Борджиа?Нет,
в своё время, он думал, что нет никого хуже Умберто, однако когда
«молодой Аудиторе» убил кондотьера (до сих пор ассасин с превеликим
удовольствием вспоминал момент, когда он втыкал клинок в жирный живот
Умберто раз за разом, крича что-то нечленораздельное и непонятное для
него самого), то обнаружил странную пустоту внутри… Видимо, отец и
братья не были для него отомщенными… до сих пор. Однако сегодня…
Сегодня достаточно будет лишь одного лёгкого движения мизинцем левой
руки, и клинок, клинок ассасина погрузится в плоть великого магистра, и
все погибшие в этой войне будут отомщены. Эцио со злостью воткнул иглу
с ядом в одного из стражников - тот даже обернулся на вполне ощутимое
покалывание, однако ассасин уже скрылся в нише. Пока солдаты
осматривали труп товарища и опрашивали монахов, Эцио быстро скрылся в
следующей зале, продолжая, впрочем, «накручивать» себя: на этот раз он
вспомнил о последней встрече с «Испанцем» в Венеции. Видят боги, как он
ненавидит этого человека. Ассасин обнажил зубы в оскале и резко воткнул
клинок в солдата, зажимая ему рот. Спрятавшись среди монахов, он следил
как его напарники подошли к трупу и склонились над ним… В следующую
секунду они оба повалились на пол с метательными ножами в прорезях
шлемов. Монахи бежали от человека в венецианском плаще с криками, лишь
один застыл около дверей, выводящих к капелле. В его глазах были
смешаны ужас, храбрость, упрямство и непреклонность… Его губы
шевелились, он молился… Молился, думая, что эта молитва, эти слова
будут последними в его жизни, однако чувствуя, что Господь защитит его,
не даст свершиться богопротивному. Прочитав всё это в глазах монах,
ассасин улыбнулся. - Поверь мне, брат, не будет ничего ужасного,
если погибнет человек, по вине которого умерли мой отец и братья. Ну,
ещё он хочет завладеть величайшим артефактом, который, возможно, был
создан Богом, и всё для одного – для власти. Он и папой для этого стал.
Ты читал письма Сикста IV… А, у тебя нет доступа к таким материалам… В
общем, покоя и мира тебе, - Эцио легко взял монаха за плечо и отвёл в
сторону от двери. Он вошёл под своды Сикстинской капеллы, слушая,
как голос Родриго многократно отталкивается от её стен. Он забрался на
леса, поставленные для прибывавших через неделю художников из
Флоренции, и обвёл зал орлиным зрением. Не обращая внимания на красные
пятна по бокам, он впился взглядом в жёлтый силуэт человека у
противоположной стены. Мгновенно вся рациональность, всё спокойствие,
которого он пытался добиться, проходя этот долгий путь, улетучились. Он
увидел своего главного врага – и ненависть, ненависть захватила его
сознание, поглотила его… Он, не беспокоясь, что его увидят или услышат,
легко перескочил на балки, с злостью слушая слова Борджиа, обращённые к
Богу… Как смеет этот человек обращаться к Всевышнему после всего того
зла, что он сделал! Ассасин зарычал, осматривая Испанца сверху –
оказалось, что он был лыс, его жиденькая бородка внушала презрение, но
самым главным был посох, который Папа держал в руках. И несмотря на то,
что они договаривались с Марио дождаться конца службы, чтобы затем
проследить за Родриго, и убить уже, когда они останутся одни, несмотря
на толпы монахов, собравшихся перед папой, несмотря на попытки
собственного разума, остановить Эцио, он перескочил на платформу над
головой Борджиа и сделал шаг вниз, который, как он чувствовал, будет
последним в его жизни ассасина…
Vova
