Голос диктора был полон такой глубокой, искренней печали, что у телезрителя невольно сжималось сердце. «И снова наш город понес невосполнимую утрату. На этой неделе смерть уже шестой раз посетила нас, обрывая жизни самых выдающихся граждан. Не так давно мы провожали в последний путь четырёх молодых людей, а теперь прощаемся с теми, кто подарил им жизнь. Сегодня страшный пожар вырвал из наших рядов Игоря Юрьевича Зиновьева и его супругу Аллу Васильевну. Вот во что превратил огонь прекрасный коттедж, — на экране возникли обгорелые стены, лопнувшие стекла — видеоряд был подобран со знанием дела.
— К огромному сожалению, пожарные подоспели слишком поздно, спасти чету Зиновьевых не удалось. Напомним, что совсем недавно так же внезапно оборвались жизни господина и госпожи Толстых, генерала Геннадия Гаврилова и его супруги. Складывается впечатление, что над городом нависло чье-то проклятие, и кто-то жестокий и бездушный хладнокровно лишает нас тех, кем город гордился, кто не покладая рук, трудился для нашего всеобщего блага. Никакой связи между погибшими не было, кроме того, что их дети были дружны и часто проводили время в одной компании. Ведется следствие, по...»Экран внезапно погас, потому что Лайт щелкнул пультом, выключая телевизор — слушать дальше эту белиберду не хотелось.
— Ловите сами себя за хвост. Ваша полиция мало чем отличается от токийской, Ольга, — те точно так же безуспешно пытались поймать Киру. Правда, последние пять лет я ловил себя сам. Единственный, кто мог бы разобраться во всем этом, отыскать истинную причину всех смертей — белобрысый крысеныш Ниа, но его, к счастью, здесь нет. К тому же, мы были очень осторожны и почти не повторялись. Даже если бы Ниа и захотел — не смог бы доказать твою вину, хотя бы просто потому, что не сумел бы тебя найти, — он поцеловал девушку, которую все это время держал в объятиях, в шею.
— На этот раз все будет по-нашему, Ольга, я умею делать выводы из своих ошибок.
— Я просто хочу, чтобы вся эта история поскорее закончилась, — она закрыла глаз, опуская голову на его плечо.
— Я устала, Лунный свет... — Я знаю, — он нежно погладил её по щеке.
— Тетрадь смерти это не только власть над жизнями других, это еще и очень нелегкая ноша. Я рассказывал, что сделала со мной Тетрадь в прошлый раз, кем я стал и как умер. Ещё раз такое не повторится. Осталось последнее — отправить на тот свет Коршунова старшего и его драгоценную супругу, а потом все закончится. Интересно, Рюк сможет утащить в свой мир те яблоки? — Он их слопает, Лайт, нечего будет забирать, — девушка улыбнулась, но тут же снова стала серьезной.
— У тебя есть идеи, как покончить с Коршуновыми? — она невольно вздрогнула, произнося вслух эту фамилию. Именно с покойного Сергея Коршунова все и началось в тот злополучный вечер, его родителями все и должно закончиться.
— Кое-что вырисовывается, — Ягами крепче прижал Ольгу к себе, прекрасно понимая, что она сейчас чувствует.
— Выброси их из головы, лучше чай мне принеси, хорошо? — Как скажешь, — она встала и послушно отправилась на кухню, исполнить просьбу Лайта. По пути девушка бросила взгляд на балкон. Рюк находился там — раскладывал яблоки по коробкам, любуясь их красотой, вдыхая божественный аромат и удивляясь, почему их количество неуклонно сокращается? Он же только попробовал вот это и еще, пожалуй, во-о-о-н то... Лайт раскрыл Тетрадь, взял ручку и задумался, глядя на пустую, пока что, страницу. Какую же смерть выбрать для многоуважаемого вице-мэра? Внезапным озарением вспыхнуло воспоминание о папке компромата с компьютера Гаврилова-младшего. Там была информация не только о генерале, но и кое-какие сведения о родителях своих дружков. Те самые факты, которые обычно тщательно скрывают от общественности. Ну не положено обывателям знать, что жена богатейшего бизнесмена Зиновьева — алкоголичка, что у Георгия Толстых были брат и сестра, трагически погибшие в раннем детстве, а его мать не совсем здорова психически. В каждой семье есть свои скелеты в шкафу и обо всем этом покойный Эдуард знал. Была среди этих файлов информация и о семье Коршуновых. Федор Владимирович Коршунов достал из встроенного бара бутылку и наполнил стакан благоухающим французским коньяком. То была уже третья порция за сегодня, но своего обычного действия алкоголь на мужчину не оказывал. Голова была трезвой, а страх никуда не исчезал. Страх? Нет, ужас, всепоглощающий, панический, пробирающий до костей. Ощущение приближающегося несчастья не покидало Коршунова ни на минуту. Этот страх родился в нем после смерти ресторатора Толстых и его супруги. Если самоубийство Гаврилова еще можно было пояснить логически — генерал сам себя загнал в тупик, и единственным выходом было пустить себе пулю в висок. Его стерва-жена, которую Коршунов всегда ненавидел, загнулась от сердечного приступа, что тоже было неудивительно, учитывая, что проблемы с сердцем у женщины были уже давно. Это можно пояснить естественными причинами. А вот последние смерти Толстых не лезли ни в какие ворота! Ни у кого из них не было заболеваний сердечно-сосудистой системы, а проблемы с психикой возникли у Марии только после смерти Георгия, но оба они умерли в один и тот же день и от сердечных приступов. И ни хрена это не естественные смерти! Дальше — сгорели Зиновьевы, оба. Почему не сработала сигнализация? Как такое вообще могло произойти, ведь систему устанавливали профессионалы и проверяли не один раз! У Коршунова, как у матерого, испещренного шрамами волка, с каждой секундой обострялось чувство, что вокруг него сжимается невидимое кольцо. Сначала погибли их дети, мужчину до сих пор пробирала дрожь, стоило ему вспомнить, как умер Сергей, а потом пришла очередь родителей... Если бы он верил во всю эту, модную нынче мистическую белиберду, то принял бы версию чьего-то проклятия. Потому что найти иное объяснение этому мору, прокатившемуся по городу, невозможно. Сейчас в живых оставались только они с женой, но как долго он еще будет встречать рассвет? Какой день станет для него последним? Чувство опасности усиливалось с каждой секундой, но враг продолжал оставаться невидимым, неосязаемым, но от этого не менее безжалостным и страшным. И как всегда с ним случалось — страх превратился в ярость, кулаки невольно сжались, вены вспухли и запульсировали на висках. Он плеснул еще коньяка в стакан, зная, что опьянение все равно не наступит, так расслабиться не удастся. Что ж, значит, будем успокаиваться по-другому... Екатерина Сергеевна Коршунова сидела в кресле, держа в руках старую фотографию. Этому фото было уже двадцать пять лет. На нем она, молоденькая, стройная, в белоснежном платье и длинной фате, счастливо улыбается в объектив, стоя рядом с таким же молодым, улыбающимся Федором. День их свадьбы. Как она тогда была наивна, верила каждому слову своего избранника, активиста городской комсомольской организации. И среди всех многочисленных девушек, окружавших восходящую звезду политического Олимпа, он выбрал её — скромную старшую вожатую одной из городских школ. Они познакомились на одном из мероприятий, проводимых горкомом комсомола. После официальной части состоялся банкет, на котором они оказались рядом за столом. Потом Федор проводил её домой и так закрутился с бешеной скоростью их бурный роман. Он сделал ей предложение после трех недель знакомства, стал её мужем и единственным мужчиной в жизни Екатерины. Девушке казалось, что она вытащила счастливый билет: муж стремительно делал карьеру, поднимаясь по политической лестнице, материальных проблем молодая семья не знала, ведь партия всегда заботилась о своих верных сынах. Катерина быстро забеременела и родила Сереженьку, Федор был невероятно горд наследником, вот только к супруге почему-то резко охладел. А потом сказка стала стремительно превращаться в кошмар. Первый раз муж ударил Катю, когда вернулся поздно вечером, почти ночью, с очередного заседания, закончившегося, как уже повелось, длительным застольем. Позвонить ей и предупредить, что задержится, Федор даже не подумал, а когда Катерина высказала ему свои претензии, повысив голос, потребовал, чтобы женщина не лезла к нему со своими упреками. Она не послушалась, и через минуту хлесткий удар по щеке заставил Катю схватиться за лицо и отшатнуться от мужа, смотрящего на нее полными злобы и ярости глазами.
— Никогда не смей меня пилить! Твое дело — сидеть дома и воспитывать сына, поняла? В мои дела соваться не советую! — его крик разбудил не так давно уснувшего сына и ребенок заплакал. Она хотела пойти к малышу, но муж схватил женщину за плечи и встряхнул грубо раз и другой.
— Ты все поняла? Всё? — Отпусти меня, Федя, — в голосе Катерины смешались страх и мольба.
— Сереженька плачет, — сдержать слезы, текущие по лицу, она даже не пыталась. Руки Коршунова разжались, он оттолкнул Катерину от себя, женщина с трудом устояла на ногах и поспешила в детскую, глотая слезы и давая себе слово завтра же уйти от мужа. Она говорила подобное не раз и не два. Каждое следующее утро начиналось с его пылких извинений и клятвенных заверений, что больше он НИКОГДА так не поступит, ни в коем случае не поднимет на нее руку. Екатерина простила Федора в тот, самый первый раз, прощала и во все последующие. Замазывала синяки тональным кремом, надевала огромные солнцезащитные очки, не выходила из дома неделями, поясняла врачу перелом руки и ребер тем, что споткнулась и упала с лестницы. Любовь ли это была? Нет. Безысходность, безволие, страх. Её родители погибли в автокатастрофе, братьев и сестер у Катерины не было, а собственную квартиру она потеряла сразу после свадьбы. Тогда они обменяли его двухкомнатную и ее однушку на трехкомнатную с доплатой, и Федор был ответственным квартиросъемщиком. Идти ей было некуда, образования, кроме среднего, Екатерина не получила и ни имела никакой профессии. Ей не хватало силы воли разом все оборвать, уйти, начать жизнь с нуля. Да и у Сереженьки обязательно должен быть отец и все возможные материальные блага. Ребенок привык жить в достатке, любые его капризы исполнялись, у него было все самое лучшее: игрушки, одежда, еда. А что она сможет дать сыну? Ведь кроме работы уборщицы с мизерной зарплатой ей ничего не светит. Разве имеет она право отнять у Сереженьки будущее, которое ему может обеспечить отец? Она мать и для нее счастье ребенка — самое важное на земле. Кроме Сережи детей у них не было — так захотел Федор. Катерина сбилась со счета сколько абортов пришлось ей сделать, потому что ограничивать себя в чем-либо муж не желал. В конце концов, это закончилось злокачественной опухолью матки, операцией, после которой она перестала быть женщиной, ведь почти все женское было безжалостно вырезано, и несколькими курсами химиотерапии. После этого к жене Федор больше не прикасался, лишившись пышной груди, она потеряла для Коршунова всю женскую привлекательность и он, постоянный депутат горсовета, а позже — заместитель мэра, обратил свой взор на молоденьких красоток, зачастую ровесниц сына. Катерина обо всем этом знала, но не проронила ни слова. Даже просто плохое настроение мужа заканчивалось для нее побоями, страшно подумать, что Федор сделал бы с ней, вздумай женщина упрекнуть его хоть взглядом. Из когда-то жизнерадостной хохотушки, Екатерина превратилась в забитое, болезненное существо, бледную тень самой себя. Когда-то женщина тешила себя надеждой, что сын вырастет и станет ее защитником, не даст отцу измываться над ней морально и физически. Она ведь ради него, Сереженьки, терпела все эти побои и оскорбления, ради его блага позволила мужу уничтожить себя, как личность. Но этим надеждам не суждено было осуществиться. Сын оказался похож на мужа не только внешне, его характер был точной копией отцовского, те же расчетливость, жестокость, склонность к насилию. Подросший Сережа быстро смекнул, кто в доме хозяин, понял, что отец на самом деле ни капли не любит и не уважает мать и стал точно так же относиться к Екатерине. Федор же не делал ни единой попытки поставить сына на место, одернуть зарвавшегося отпрыска. Грубости Сергея по отношению к матери, муж просто не видел, не забывая, впрочем, отмечать успехи сына в школе, институте, среди девушек. На прошлый день рождения он подарил сыну роскошный автомобиль бизнес-класса, укомплектованный пуленепробиваемыми стеклами. Тот самый, в котором Сергей сгорел заживо вместе с приятелями. День смерти сына стал для Екатерины черным вдвойне. Несмотря на все грубости и хамство, она продолжала безоглядно любить сына, своего единственного ребенка, и весть о страшной смерти Сергея повергла женщину в полнейший ступор, шок, полубезумное состояние. Федор держался стоически, на людях окружал её заботой и трогательной опекой, но только Екатерина знала, что за лихорадочным блеском глаз мужа скрываются вовсе не с трудом сдерживаемые слезы. Когда поминки закончились, и они вернулись домой, муж снова избил её, жестоко, до полубеспамятства. Таким образом Федор сорвал свою злость на так жестоко и несправедливо обошедшуюся с ним жизнь, на ни в чем не повинной жене. Остановился Коршунов только когда Катерина практически потеряла сознание, звериным чутьем поняв, что любой следующий удар может стать роковым. Холодный разум сумел взять под контроль кровавую ярость и жизнь женщины не оборвалась. Она не умерла в тот день, просто неделю не вставала с постели и почти ничего не видела из-за заплывших глаз. Прислуга кормила Екатерину с ложечки и через трубочку, потому что шевелить разбитыми губами было невероятно больно... В тот день какая-то часть Екатерины все-таки умерла. Федор добился своего, он убил в женщине покорность и страх. Даже самое слабое животное нападает на хищника, будучи загнанным в угол. Так и Катерина перестала бояться мужа. Кардинальные перемены произошли в психике женщины. На краю сознания забрезжила мысль — освободиться раз и навсегда от власти мужа-садиста. Сколько же можно терпеть все это?! Сына больше нет, создавать иллюзию счастливой семьи перед городской верхушкой больше не нужно, так что мешает ей хотя бы напоследок вернуть себе часть былого человеческого достоинства? Рука, сжимающая фотографию, онемела. Екатерина перехватила фото другой рукой, а через секунду разорвала его в клочья и разбросала по комнате, усеяв мелкими бумажными обрывками дорогой ковер. Коршунова встала с кресла и пошла на кухню. Кухарка сегодня отсутствовала, Екатерина отпустила женщину, у которой внезапно заболел сын, и сейчас ей самой предстояло доделать начатый прислугой салат. Катерина взяла в руки длинный и острый нож и ловко принялась за дело. Громкий стук входной двери оповестил женщину о том, что муж вернулся раньше обычного и в отвратительном настроении — с такой силой хлопнул он дверью. Она невольно втянула голову в плечи, но тут же одернула сама себя, горделиво выпрямилась и продолжила с невозмутимым видом нарезать салат.
— Какого хера ты делаешь это сама? — вместо приветствия бросил появившийся на кухне Федор.
— У Алевтины Павловны сын заболел, я отпустила её, да и мне не сложно, — ответила Катерина, не поворачивая головы.
— А кто тебе позволил отпускать прислугу? — в голосе мужа слышалась нарастающая злость.
— Ты никогда не умела готовить! Жрать это дерьмо я не буду! — Твоё дело, Федя, — спокойно ответила женщина.
— Закажи обед в ресторане.
— Ты это с кем сейчас разговариваешь, сука старая? — он схватил жену за плечо, разворачивая к себе лицом.
— В конец охерела? — Убери руки, Федя, пожалуйста, — четко выговаривая каждое слово, произнесла женщина. Леденящее спокойствие в голосе диссонировало с бешено колотящимся сердцем.
— Чт-о-о-о-о?! — он уставился на жену с таким недоумением, словно увидел ее впервые.
— Что ты сказала? — Убери свои руки, — повторила она не менее спокойно, сжимая в побелевших пальцах рукоятку ножа.
— Сейчас, — он криво ухмыльнулся.
— Сейчас я уберу... руки! — Федор замахнулся, но ударить не успел, помешала резкая, раздирающая боль. Он посмотрел вниз и увидел, что из его живота торчит рукоятка ножа, которым Катерина секунду назад резала овощи. Вокруг раны расплывалось кровавое пятно, но осознать происходящее и отреагировать вовремя мужчина не успел, а Катерина вдруг вырвала нож из его тела и вонзила снова, уже выше, пробивая желудок.
— Ты больше НИКОГДА меня не ударишь, — прошипела женщина в его расширившиеся глаза и снова выдернула нож, чтобы нанести следующий удар. Потом судмедэксперт насчитает на теле Федора Коршунова двадцать два ножевых ранения, но все это будет потом. А сейчас Екатерина стояла, выронив нож из скользких от крови пальцев и молча смотрела на дело своих рук. Федор лежал в луже собственной крови, в крови были ее руки и одежда, все вокруг оказалось забрызгано алыми каплями. Губы женщины искривила страшная, безумная ухмылка, Катерина переступила через тело супруга, открыла кран и тщательно вымыла руки. То, что она вся в кровавых каплях и потёках, Екатерина не осознавала. Всё. Кончено. Больше ее никогда никто не обидит. Она медленно обвела стремительно пустеющим взглядом кухню, а потом, так же не торопясь, поднялась на третий этаж особняка, вышла на балкон и вдохнула полной грудью пахнущий буйно разросшимися цветами воздух. Лето. Июль. В небе то и дело проносятся птицы, их звонкое щебетание так прекрасно... И как же сами они прекрасны и свободны... Она тоже хочет стать птицей! Женщина вскарабкалась на перила, простояла на них, балансируя, несколько секунд и шагнула вперёд...
Vova
