24 июля 1969 года
Всю прошедшую неделю меня страшно мучили угрызения совести за то, что
угрызения совести меня совершенно не мучили. Безо всякого смущения или
чувства стыда я написал за прошедшие три дня одно любовное письмо и две
любовные записки, сходил на свидание с собственной ученицей и в
результате был вынужден нарушить закон и нанести травмы полицейским Ее
Величества, поскольку забыл, что в маггловском мире такая разница в
возрасте является уголовно наказуемой. Впрочем, реакция магического мира
могла быть и более неприятной, но это меня тоже мало волновало.
Небольшое зеркало в моей комнате уверенно фиксировало седину в моей
голове. Ребра после драки на той неделе тоже немного побаливали, но
вскоре прошли. Вчера в Выручай-комнате, которая стала при моем появлении
превращаться в разные романтические уголки, я наткнулся на непонятно
кем оставленное там зеркало Эризед и поддался молодому желанию в него
заглянуть. Когда-то, много лет назад, я увидел там себя могущественным и
бессмертным властителем мира. На этот раз зеркало немного подумало и
показало мне серию картинок предосудительного содержания. С досады я
угрожающе показал зеркалу палочку, после чего зеркало прекратило
безобразничать и неожиданно произнесло низким грудным голосом:
- А я виновато, Риддл, что у тебя все не как у людей? У них в
шестнадцать девчонки на уме, а в сорок три деньги и политика, а у
тебя... Ладно, молчу-молчу.
В довершение всего, сегодня, когда я возвращался после завтрака к себе в
комнату, мне в спину прилетел Ступефай. Я почувствовал опасность в
последний момент, неуклюже отпрыгнул в сторону и все же получил
Ступефаем по уху. Разворачиваясь в полете вокруг своей оси и выхватывая
палочку, я представил себе страшное: что сзади стоит Сигнус Блэк в
праведном и вполне оправданном гневе.
За моей спиной стоял Аластор, ухмыляясь своей улыбкой питбуля.
- Проверка революционной бдительности, - пояснил Аластор, пряча палочку. – Как она?
- Кто? – подозрительно ответил я с пола, держась за звенящее ухо.
- Жизнь, спрашиваю, ничего? – уточнил Аластор, подавая мне руку. – Помнишь, ты меня вечерком звал? Ну так я даже с собой принес.
- Доброе утро, - язвительно сказал я, вставая.
- А я с дежурства, - пояснил Аластор. – Пойдем-пойдем.
В моей комнате Хмурый трансфигурировал мой антикварный письменный прибор
в два стакана, налил себе плохого крепленого вина, разбавил его из
своей походной фляги и немедленно выпил.
- Будешь? – прохрипел Хмурый, и я с опаской помотал головой.
Хмурый закрыл глаза и некоторое время постоял навытяжку, прислушиваясь к
себе. Постепенно черты его лица размягчились, левый глаз перестал
нервно подергиваться, а руки прекратили дрожать. Спустя три минуты он
посмотрел на меня осмысленно и почти с нежностью.
- Такая работа, Том, - уже другим голосом сказал Хмурый. – Ну, ты-то знаешь.
- Сожалею, что доставлял неприятности, - ответил я полушутя.
- Да ты-то эстет своего дела, - усмехнулся Аластор. – С тобой работать
сплошное удовольствие. Никакой поножовщины, никаких выходок
психопатских. Шахматист.
- Майор Хмурый, вы симпатизируете криминальным элементам, - улыбнулся я и
полез в свой тайный шкафчик за нормальным вином, но Хмурый помахал
палочкой у себя под плащом и извлек оттуда довольно симпатичную бутылку
молодого божоле.
- Симпатизирую, - признал Хмурый, когда мы уселись за стол. – Когда в
Министерстве трусы и бюрократы, а в Визенгамоте взяточники, народу нужен
кто-то, к кому можно пойти за справедливостью. Нужно, чтобы неправедный
судья, отправивший конкурента своего сына в Азкабан, знал, твердо знал,
что ему тоже могут вынести приговор, который уже не удастся обжаловать.
Людям нужен кто-то, кто приструнит всю эту зажравшуюся чиновничью
сволочь! – Хмурый ахнул кулаком по столу, схватил бокал и в сердцах
отломал бокалу ножку.
Я с интересом наблюдал за Аластором, сохраняя застольно-свойскую позу.
Аластор, оказывается, был не только глубоко порядочным и принципиальным
человеком, но еще и агрессивным идеалистом, то есть прирожденным
бунтарем. Такие люди мне были нужны.
- Судья Атертон действительно искушал судьбу, - заметил я как бы
мимоходом, присваивая себе вмешательство в случай с несправедливым
приговором, который упомянул Хмурый, хотя неправедного судью казнил
Долохов, как всегда, меня не спросив. У попавшего без вины в Азкабан
была молодая жена, красивая печальной романтической красотой, и милая
маленькая дочурка, а у Долохова был очередной приступ донкихотства и
робингудства. Я догнал Долохова на подлете к Азкабану, наорал на него
сквозь ветер, перерезал ему дорогу, попытался его сбить, а потом плюнул,
нажал на Знак и полетел вслед за ним.
- Впрочем, - продолжал я, - мне казалось, что им просто не повезло с судьей. Если бы аврорат передал дело судье Граннику...
- Граннику? – рыкнул Хмурый, оскалив зубы в нервной усмешке.
- Ну да, - наивно подтвердил я.
- Граннику! – прохрипел Аластор, закашлялся и отпил из горла. – Да ты вообще знаешь...
Я, конечно, знал, хотя в следующие минуты Аластор поведал мне о грехах
судьи Гранника намного больше. Говорил он с таким жаром, что ему
позавидовал бы любой прокурор, а я, будь я судьей, судившим Гранника,
после подобной речи недрогнувшей рукой вкатил бы судье Граннику червонец
и пять по рогам.
Наконец Аластор закончил свою пламенную речь и набулькал себе в бокал, и
я внутренне улыбнулся, представляя его реакцию на мою следующую
выходку.
- Организация благодарит вас за сотрудничество и предоставленную
информацию, - с шутовской торжественностью сказал я. – О предпринятых
мерах сообщим письмом.
Аластор меня не разочаровал: он поперхнулся вином и добрые десять секунд
смотрел на меня ошарашенным взглядом, словно баран, которому ахнули
кувалдой между рог.
- Ну, Риддл, - наконец произнес Аластор. – Ну ты... слов у меня на тебя нет, включая матерные!
- Не беспокойся, - ответил я провокационным тоном, которым мы с
Долоховым в детстве брали тихоню Мульсибера на слабо. – Вербовать тебя
не буду. Можешь влиться потом, когда будет неопасно.
И тут Аластор в очередной раз меня удивил. Он, похоже, был убежденным,
идейным анархистом, с глубоко продуманной жизненной позицией, как батька
Махно, чей портрет висел у Долохова над кроватью в далекие школьные
годы. Долохов, правда, за эти годы немного повзрослел, но Аластор зато
не утратил пыла юности, в чем я немедленно убедился на собственной
шкуре.
Аластор посмотрел на меня собранно и зло, как на огневом рубеже. Аластор
мгновенно протрезвел, рывком оказался рядом со мной и сгреб меня одной
рукой за грудки с недюжинной силой.
- Запомни, Риддл, - глухо и грозно сказал мне Хмурый. – Ты террорист.
Твоя работа – держать в страхе дорвавшуюся до власти мразь. Но если ты
сам потянешься к власти, ты станешь той же мразью, и еще хуже. И тогда,
Риддл, – тогда я буду биться с тобою насмерть. 27 июля 1969 года
Сегодня после обеда, лишь только я сел в кресло у камина, думая
наверстать упущенное время и разобраться с парой статей по оптимизации,
камин вспыхнул зеленым, но в нем так ничего и не появилось. Я немного
подождал и хотел уже махнуть на камин рукой и списать все на неполадки в
каминной сети, когда камин снова вспыхнул зеленым и из камина вылетела
кочерга.
Разумеется, я знал один симпатичный маггловский домик, в котором жили
очень далекие от магии люди, и тут же нырнул в камин сам, не дожидаясь,
пока в меня прилетят каминные щипцы.
- Профессор! – заорал кто-то прямо мне в макушку, как только я засунул голову в камин.
- Здравствуйте, мистер Эванс, - сказал я и протянул Эвансу его кочергу. –
Я, к сожалению, не могу вас услышать из своей комнаты, пока вы не
засунете голову в зеленое пламя. Я же объяснял вам разницу между
материей и волной, - в знак согласия Эванс недоуменно похлопал глазами. –
Но если вам так уж претит опускать голову в волшебное пламя, киньте мне
в следующий раз вместо кочерги записку, что ли.
- Наконец-то, профессор, - обрадовался мне Эванс, очевидно пропустив все
мои слова мимо ушей. – Вы извините меня за беспокойство, пожалуйста. Я
просто хотел попросить вас, чтобы вы передали Лили, что давно пора
обедать.
- А почему бы вам самому... – начал было я, но сразу догадался, в чем
дело: Лили наверняка снова куда-то пропала, а Эвансы опять подумали, что
она у меня. В прошлый раз, впрочем, она была не у меня, а у Снейпов, в
позапрошлый в лондонском зоопарке, а в позапозапрошлый... не помню,
может, и у меня. Я говорил Эвансам прятать летучий порох, но разве они
запомнят? Сначала я еще и удивлялся, почему Эвансы всегда предполагают,
что их непоседа-дочь обязательно сбежала ко мне, но последнее время я
стал догадываться, что они всегда ищут ее у меня просто потому, что,
если она оказывается не у меня, я все равно нахожу ее и привожу домой. И
по той же причине, вероятно, они не прячут летучий порох.
- Позовите-ка мне Петунью, если она дома, - попросил я и вылез из камина
в гостиную Эвансов. Лили и Петунья были очень дружны, и я рассчитывал
на то, что младшая Эванс поможет мне догадаться, куда пропала ее
несносная сестра, и мне не придется обращаться за помощью к Риддлу из
медальона, который за справки берет оцифрованными томами литературы, как
распоследний меркантильный кю.
Младшая Эванс появилась в гостиной нескоро и посмотрела на меня
неожиданно неприязненно и настороженно. Я сначала подумал, что у Петуньи
почему-то вернулся ее старый страх передо мной (действительно, с чего
бы маггловскому ребенку бояться лорда Вольдеморта? я в свое время всю
голову над этой загадкой сломал), но потом по странным и довольно глупым
ответам Петуньи догадался, что она прекрасно знает, куда пропала ее
сестра.
- Послушайте, мисс Эванс, - сказал я строго. – У вас есть один
недостаток, который когда-нибудь испортит вам жизнь: вы боитесь говорить
правду, если она для вас неприятна или просто звучит нелепо. И вы так
боитесь этой правды, что в результате очень глупо врете и себе, и всем
остальным. Например: зачем вы весной сказали своим школьным подругам,
что я цирковой иллюзионист? Вы просто побоялись, что вас высмеют, если
вы скажете, что я маг, и вместо того, чтобы сказать другую правду – что я
профессор или что я просто дядя Том – сморозили глупую ложь. Знаете, я
не люблю предсказаний, но вам я предскажу будущее – хотя бы для того,
чтобы оно не настало. Слушайте: когда-нибудь вы выйдете замуж за маггла.
Потом наступит день, когда он увидит сына Лили и спросит у вас, кто это
такой. И в этот момент вы настолько перетрусите сказать ему правду о
том, что мальчик волшебник, что вместо того, чтобы просто сказать, что
это ваш племянник, наврете, что мальчик псих. Попомните мое слово:
страдать от этого будет не только невинный мальчуган, но и вы сами.
- Я не хочу ее видеть, - вдруг процедила Петунья.
- Простите?
- Я не хочу видеть свою ненормальную сестру! – закричала Петунья
срывающимся от слез голосом. – Я и вас не хочу видеть! Вы ненормальные!
Уроды!
- Стоп! – резко сказал я, подняв палочку, и Петунья уставилась на мою
руку как зачарованная, хотя я не применял к ней никакой магии, а просто
наложил на комнату чары неслышимости. – Мисс Эванс, вы вряд ли отдаете
себе отчет, насколько вы искушаете судьбу. В наказание за вашу дерзость
вы немедленно расскажете мне все с самого начала, потому что иначе я
напомню вам, с кем вы разговариваете.
- Да, сэр, - тут же покорно пролепетала Петунья, по-прежнему смотря на
мою поднятую палочку. – Я писала в школу... в Хогвартс, сэр... я хотела
спросить, когда пригласят меня... – Петунья запнулась и сглотнула слезы.
Потом, когда мой гнев прошел, мне стало стыдно за свою черствость и
жестокость с девятилетней девочкой, но в тот момент мое сердце
окаменело, сжавшись от воспоминаний о том времени, когда я сам был
«уродом» среди «нормальных» людей.
- Директор... профессор Дамблдор, сэр, - стиснув кулачки, продолжала
Петунья, - он ответил мне, что я никогда... меня... – Петунья начала
рыдать, и последние слова ее исповеди я разбирал уже с трудом, - ...
маггла... не возьмут... в школу... а она... она... прочитала мое
письмо!
Я опустил палочку, и Петунья, наконец отведя от меня взгляд, упала на колени, закрыв лицо руками.
- Я расскажу вам, как было на самом деле, - сухо сказал я. – Вы хотели
поступить в Хогвартс, но когда получили отказ, придумали себе глупую и
гнусную ложь, что я, ваша сестра и ее друзья выродки. Вы врали себе,
потому что боялись правды – что вы оказались недостойны учиться там же,
где ваша сестра. А когда Лили узнала правду и захотела вам помочь, вы
возненавидели ее еще больше – за ее великодушие. Но запомните – на лжи и
предательстве вы не построите счастья. Как бы оно ни выглядело со
стороны, вы сами все равно будете знать, что ваша якобы счастливая жизнь
– фальшивка. К тому же, в вашем случае вам надо было только рассказать
обо всем мне – и ваши проблемы были бы решены.
- Вы – можете? – подняла на меня Петунья заплаканные глаза.
- Да, - самоуверенно сказал я, вспомнив незабвенного Кристобаля Хозевича
и его постоянные и неожиданно успешные попытки решить нерешаемые
задачи.
- Но профессор Дамблдор...
- Дамблдор многого не знает, - отозвался я, с удовольствием понимая,
что, если я сумею раскрыть в Петунье магические таланты, я еще и натяну
нос Дамблдору.
- И я поеду в Хогвартс? – счастливо пролепетала Петунья.
- Поедете, - заверил ее я. – Но только если пообещаете мне, что вы больше никогда не будете врать – ни другим, ни себе.
671 Прочтений • [Хроники профессора Риддла. Глава 26] [10.05.2012] [Комментариев: 0]
Vova
