Знойный вечер. По-летнему тревожный, полный тайного, едва приметного почвенного шебуршения. В этот тихий поздний час уснувшая природа являла собой саму невозмутимость и ненарушимый покой. Везде настораживающе звучали нотки волнения: в размытых в темноте колебаниях невидимых насекомых, укрывшихся в высокой осоке, в загадочном жарком шепоте сочной темной листвы, протяжном монофоничном кваканье на болоте и хаотичном, сумбурном движении туч несметной мошкары. Облачно. Дымчатые, будто сотканные из рассыпанных крошек синего мрамора, ночные облака плотно облепили небо, всецело поглотив платиновый диск луны. Ничего не видно в кромешной ночной тьме. Драгоценным камнем выглядывающий на мгновение кусок яркой луны, от рефлексов туч ставшей заманчиво топазовой, на секунду пронзительным серебряным светом залил темную сонную лощину, с поразительной четкостью обозначив стройные силуэты приунывших в ночи деревьев, светозарно выделив каждый ничтожный листок в пышных кронах, переодев в сверкающие латы каждую травинку в густом полевом покрове. Лучезарные духи деревьев, прелестные дриады, как горные козочки, резво перескакивая через кочки разросшихся древних коряг, мило перешептывались друг с другом, в колосок заплетали друг другу золотистый бисер волос, невесомо плыли и покачивались в грациозном медленном танце, дружно взявшись за руки и любовно сплетя друг с другом изящные пальчики. Тянувшаяся в небо серебристая полоска лунного света на воде трепетно колыхалась, будто состоя из целого роя маленьких белых мотыльков, стремительно порывающихся в небо одной неровной струйкой. Рябь сверкающих рыбьей чешуей волн приятно нарушала пленительную картинную неподвижность пейзажа. Мелкие волны с тихим шелестом, напоминающим стройную игру на арфе, частыми накатами выходили на берег покрасоваться по очереди, одна сменяя другую. Были среди них совсем отважные кудрявые красавицы, облаченные в сверкающее серебро, которые смело вырывались вперед из колышущейся толпы и подкрадывались совсем близко к похожим на мертвых змей извилистым корням ив. На потоками льющемся с небес белом свету переливалась крошечными капельками, как бриллиантами, сотканная из тончайших ниточек дымка, застлавшая лощину легкими белыми простынями. Прохладный ветер, дерзко порываясь откуда-то с пропитанных росистой свежестью небес, как свирепый зверь, обдувал холодным дыханием разнеженную дневным зноем, раскаленную почву, вздымая в плотный ночной воздух высохшую на солнцепеке терракотовую листву. Запутавшись в вершинах елей, он отчаянно свистел и завывающе шумел накатами, как шум прибоя океана. Мерное манящее воркование чародея-филина и некие доносящиеся из кустов непонятные оборванные звуки, напоминавшие злобное скрипение клыков кровожадного хищника, внушали древний суеверный страх пребывания в лоне непознанной природы. Все вокруг будто окутано утомительным сном — болезненным сном лихорадки. И в то же время — пронизано охлаждающей рассудок, недремлющей тревожностью, пробирающим насквозь напряжением. Упоение и тихая гармония тьмы подло скрывали под своим просторным одеянием зернышко беспощадного зла, умело прятали выжидающе притихшую клыкастую опасность, что в любой момент грозила гордо воспрянуть, стремительно пропустить ядовитые ростки и в дребезги разрушить воцарившую идиллию. Вдруг донесшийся до этих мест откуда-то издали монотонно-унылый растянутый волчий вой прозвучал в необычайной тишине вечера как роковое пророчество злых духов к неумолимой гибели богов, злобным рыком рвущееся из пасти ненасытного Фенрира. Казалось, жестокие древние боги ожили и вновь являли свое гневное недовольство в немилосердных стихийных явлениях. Во всех мелочах таился неизмеримо-глубокий смысл и непознанная поэтичная красота, словно в каждом уголке притихшей лощины скрывалось по неведомому божеству, смирно выжидающему своего коронного часа. Все вокруг незримо жило тайной жизнью, будто любая ничтожная травинка была наделена своей неповторимой темной душою; все непременно рождало сомнение и кучу подозрений. Находившаяся в тайном заговоре с небесами или адом природа явно замышляла что-то недоброе против нерадивого, глухого к ее мольбам человечества и, призвав себе в подмогу безликие духи мироздания, упрямо создавала сладостный миф о соблазнительной девственной нетронутости, той чарующей живописной притягательности и мнимой надежности в самом своем чреве, дабы ловко заманить в капкан своих беспечных жертв. Мир таинственной идиллии вечера рассыпался с появлением на горизонте неравномерно движущего горящего светлого пятна. Загадочную темноту вечера испортил внезапный приход незваного гостя из мира неиссякаемых слез и бесконечных тревог — человека. Молодая девушка — прекрасная лесная нимфа! — в просторной белой ночной сорочке с длинными распущенными волосами, толстыми иссиня-черными жжеными бечевками сползавшими по крепким открытым плечам, неприкаянно блуждала средь заросших репейником полей и бурьянов, страстно преследуя какую-то свою неясную, но желанную всем сердцем и душой цель. Искрящиеся на свете луны черные непослушно-жесткие волосы ее разлетались на ветру во все стороны, как хрупкие веточки плакучей ивы, выразительные складки ажурной полупрозрачной ночнушки кротко трепетали воздушными крылышками белоснежной бабочки. Ее обнаженные изящные ступни с трогательной акробатической грациозностью ступали по слякотной грязи почвы и плавно чуть погружались в эту вязкую, кисейную жижу, не тонув, словно она вовсе не шла по земле, а невесомо порхала над травой, едва касаясь ее стройной по-детски миниатюрной ножкой. Она шла сквозь бесконечно тянувшееся вдаль золотое в неоновых лучах лунного света поле со странным отчужденно-восхищенным выражением лица, будто все ее существо полностью погрузилось в молчаливое созерцание душещипательной чуткости ночной панорамы, а разум отрешенно-мечтательно витал где-то высоко в небе — вдали от всего мирского и приземленного. Нежно-голубые, яркие как кристальные осколки лазурного летнего неба глаза ее были покрыты пеленой сонного изнеможения, исступленного томления и не выражали ничего кроме неги наслаждения. Эти ледянисто-светлые отрешенные очи едва показывались из-под опущенных соблазнительно сверкающих испариной век с густой черной бахромой ресниц. Было ощущение, будто она не совсем осознавала, куда она направляется, что делает и чего хочет: ее чудовищно опустошенный, мечтательно-томный взгляд, казалось, не замечал ничего вокруг, будучи, как во сне, безразличным ко всему происходящему. Своей трагично-беззащитной утонченностью и сказочной невинной красотой она напоминала спустившегося с надменных небес ангела. По сути, нежным ангелом, насильно сброшенным с неба в земную грязь, она и являлась. Невинность и непорочная мечтательность дитя, абстрагированного от реальности и живущего в своем цветном радостном мирке, отпечатались на ее немного уставшем прелестном личике. От нее греющими потоками так и исходила та не заляпанная грязью прегрешений монашеская добродетель, ощущалось очаровательное ангельское целомудрие; в сердце и кристально-чистой, как воды родника, душе лучезарно светилась необъятная любовь к миру, к матушке-природе. Все в этой молоденькой девушке было восхитительно: своей чувственной недоступно-строгой красотой Психеи и неповторимым тонким изяществом Грации она являла миру совершенство, живописно олицетворяла само понятие нетронутой невзгодами юной женской красоты и дух захватывающей утонченности. Богиня, истинная суровая северная богиня — справедливая покровительница кровопролитных битв! Она тот чудесный беззащитный лазоревый цветочек, одиноко цветущий среди зарослей колючего репейника; тот неоценимо-щедрый дар небес, за который не жаль мужественно сложить головы в жестокой кровавой сече.
Vova
