Кап. Кап. С крыш и ветвей деревьев ещё срываются отдельные капли, хотя
дождь уже закончился. Небо затянуто серыми тучами, и кажется, что весь
город, абсолютно весь превратился в некую сюрреалистичную картину: ещё
бы, ведь под ногами – то же самое серое небо, отражающееся в лужах.
Кажется, что мир разделён надвое – и всё, что выше, настоящее, то же,
что лежит у ног – простая иллюзия. Вроде бы всё точно такое же, но на
деле – просто отражение…
Порой Рину казалось, что и он сам – точно такое же отражение. Тень себя
прежнего. Человека, который уже давно перестал существовать. В таком
случае, неудивительно, что реальный мир – тот, что вокруг – постоянно
видится таким ненастоящим. Таким чужим.
Всё как в тумане, и почему-то никаких эмоций не вызывает это место.
Ничто не дрожит в душе при виде простого серого надгробия. Он
единственный, кого Рину хватило сил похоронить. Остальные… что стало с
телами остальных, он не знал.
Молча прижимая к груди неумело скрученный местным умельцем венок,
перевязанный чёрной лентой безо всяких надписей, юноша смотрел на
могилу.
- Я пришёл.
Порывы ветра треплют волосы, и всё тонет в этой вязкой тишине. Даже шум
редких капель уже не нарушает её. Тишина… как же легко её
возненавидеть!
- Я цветы принёс, - губы дрожат в какой-то нервной усмешке, и со стороны
юноша выглядит пугающе. Почему-то хочется пусть неловко, но улыбнуться,
как если бы он действительно встретился с близким человеком.
Впервые Рин пришёл сюда. А ведь уже неделя прошла с тех пор, как его не стало…
- Кацуи, я знаю, что ты цветы не любишь. Но, раз уж так принято… -
каким-то жалким голосом пролепетал парнишка, опускаясь рядом с могилой
на колени и бережно пристраивая рядом с ней венок, - Вот, держи. Это
тебе.
Тишина. Слишком тихо. Сколькое бы сейчас мог бы отдать юноша, только
чтобы на пару секунд, всего лишь на жалкую пару секунд почувствовать
знакомое тепло, услышать ободряющие звуки родного голоса…
- У меня всё в порядке, правда. Только я не знаю, куда пойти. Вряд ли я смогу оставаться в «Бластере».
Такими наивными, такими пустыми кажутся сейчас любые слова. Хочется
услышать хоть что-то в ответ – но не раздаётся ни единого звука.
- Интересно, как ты там? – Рин уже почти шепчет, но ещё не плачет, - Ты,
наверное, не хотел уходить, да? Ты ведь хотел бы вернуться… Ведь хотел
бы?. .
Так тихо. Создаётся такое впечатление, словно с каждой секундой, с
каждым мгновением тишины в душе что-то ломается. Кажется, чуть
прислушаешься – и услышишь, как трещит это самое «что-то», разлетаясь на
осколки.
- Скажи что-нибудь, пожалуйста, любимый, - шёпот становится всё тише,
торопливее, - Пожалуйста, пожалуйста… Я просто хочу тебя услышать. Хотя
бы раз. Ещё раз, прошу тебя…
Столькое ещё не успел сказать. Столькое ещё не сделал!
- Кацуи, ты ведь на меня не сердишься, правда? Я… я должен был прийти раньше. Но я опоздал. Опоздал…
Разве можно опоздать навсегда? Рину не хотелось в это верить, но с
каждым мгновением всё сильнее била по нервам жестокая тишина. Нет. Не
верится. Не хочется верить в то, что больше нельзя будет сказать всё,
что не успел… никогда?
Говорят, там, после смерти, есть иная жизнь. Но почему в это так слабо
верится? Последние дни всплывают в памяти, и хаотично бьют прямо в
сердце.
Так странно было в первый день проснуться одному. По привычке протянуть
руку, чтобы дотронуться рукой до щеки спящего любимого – и вместо
прикосновения ощутить лишь пустоту. По той же привычке крикнуть: «Эй,
скоро уже тренировка, ты пойдёшь?» - и вновь замолчать, слушая эту
мерзкую тишину.
- Где ты?. . – чуть слышно спрашивает Рин, глядя на фото на надгробии и
чувствуя, как в горле встаёт ком, - Пожалуйста, скажи… Ты там счастлив?
Или нет? Я просто хочу знать… Я понимаю, что ты не вернёшься. Но… но
почему ты не можешь просто сказать?. .
Голос дрожит и срывается. Если бы Кацуи слышал этот голос – он бы уже
давно прижал подростка к себе, успокаивая и не давая ему плакать. Как
хотелось бы сейчас услышать извечное: «Эй, ты не девчонка, не реви!»,
сопровождающееся добродушной усмешкой.
Но этого нет. Больше нет.
- Почему ты опять молчишь?. . Кацуи, прошу тебя… просто скажи.
В какой-то безумной надежде, Рин протянул руку. Тонкие пальцы ощутили
холод могильной плиты, и неожиданно вместе с этим ощущением – таким
простым, таким реальным – пришло осознание: это конец. Всё.
Сердце пропустило пару ударов, точно подумав, а не остановиться ли ему.
И… зачем-то продолжило биться, невзирая на то, что хозяин этого сердца,
захлёбываясь своими рыданиями, почти лежал на могиле человека, которого
любил больше жизни.
Всё кончилось. Его больше нет. И, сколько не проси – уже никогда не
удастся обнять его. И уже никогда не получится даже просто попрощаться.
Всё. Всё.
Эти мысли душили, заставляли сходить с ума. А тишина – тишина с
омерзительным равнодушием наблюдала за тем, как рвётся на куски сердце…
- Я же тебя люблю, понимаешь?! – этот отчаянный крик настолько громкий,
что испуганная ворона, сидевшая чуть поодаль, взлетает с противным
карканьем, - Люблю! Почему ты оставил меня здесь?! Почему… почему не
забрал с собой?!
После этого крика силы разом иссякли, и юноша из последних сил уткнулся
лбом в могильную плиту. Так тихо. И в воздухе пахнет сырой землёй…
- Когда-нибудь я приду к тебе, Кацуи. Обещаю.
Отчего-то после этой фразы на душе становится легче. И уже не так пугает
то, что кругом - лишь серый туман, а над головой и под ногами - такое
же серое, бесцветное небо...
Vova
