В зияющей черноте входной арки мне больше не мерещился призрак матери, убивающейся о моей грешной душе. Я всматривался и прислушивался очень внимательно, но нет — ничего. Полумрак длинного помещения и отблески свечей на белом мраморе теперь не казались вестниками потустороннего, а нервное постукивание трости дяди Люциуса за моей спиной вызывало лишь оскомину. Словно кислый лимон, который хочется выплюнуть и заменить пирожным, но нельзя. Ко всему прочему, атмосферу тайны напрочь уничтожали орешки, то и дело стреляющие в мою сторону. Фенрир Сивый сам считал себя тайной, и потому демонстративно игнорировал мрачную торжественность происходящего, прицельно забрасывая меня тем, что вообще-то принято есть! Но меня бесили не фисташки — орехи как орехи, а Фенрир как Фенрир. Бесила меня невозможность почесать нос, не выказав неуважения к тому, кто его от меня не так уж сильно и требует — к Темному Лорду.
— Это неслыханно! — надрывался лорд Малфой, и его голос, словно гром, эхом отзывался в моей голове.
— Открытое противостояние Гарольду — наглость, достойная высшей меры наказания! Интересно, если я всё же почешу, они на меня уставятся? А если уставятся, уместным будет оправдание: «Темный Лорд не возражает, когда я чешусь...»? Мерлин помоги, если они не закончат обсуждение моих проблем хотя бы через час, у меня просто не останется сил для их решения. Тем более Риддл в прошлый раз так разошелся, что свиток с его домашним заданием я пишу уже неделю, и счет давно идет на дюймы не в длину, а толщину. А мне отчетливо ясно, что «неуд» от Волдеморта в настоящее время — хороший шанс не дожить до будущего. Вон неприятелей сколько, со счету сбиться можно! О том, что дух Лорда поселился в зеркале той странной комнаты, и может посещать другие зеркала Хогвартса, знает лишь отец. Так пожелал сам Риддл, он хотел наблюдать за поборниками своей идеи, хотел знать, чем они дышат, но не хотел, чтобы кто-то прознал о таком его желании, что понятно и естественно, как по мне. Я долго изображал из себя пророка и ясновидца, закатывал глаза и хватался за голову, убеждая своих, что Волдеморт приходит в мое сознание и вещает оттуда, даруя мне часть своей мудрости. Ну, это основная мысль, которую я донес до них, и донес удачно. Теперь я сижу не возле Драко, а по правую руку от дяди Люциуса, и чувствую себя почти священным идиотом. С Каркаровым я уже переговорил, раз представилась возможность, и разговор был короткий.
— Сэр, вы могли бы не принимать Джинни Уизли в свою школу? — Мог бы.
— Спасибо, сэр.
— Да пожалуйста, мистер Снейп. Хорошо, когда есть к кому обратиться. Наверное, мама бегала к Дамблдору, ну а я — к её убийце и его сподвижникам. Лили Поттер плакала бы, узнав о таком, но она не узнает.
— Ты слушаешь, Гарольд? — громко спросил лорд Малфой, направив поток моих мыслей в иное русло. Конечно, я слушаю, но мне неинтересно. Ведь это вы должны меня слушать, это мне есть что сказать, это мне доверяет тот, кого вы так боитесь, и боитесь потому, что просто не способны пожертвовать всем ради цели, как сделал он.
— Завтра мы берем тетрадь и подкидываем её... любому. Верно? — Абсолютно верно, малыш, абсолютно верно... Раз-два-три и... огонь!. . Оборотень, закинув ноги на стол и прикрыв один глаз, все еще не оставлял надежды втянуть меня в игру «мне на вас плевать» и целился в район моего нахмуренного лба.
— Сивый, чего ты к нему пристал? — вступился за меня бородатый.
— Милый мой Каркаров, вы такие серьезные, что блевать охота... Невольно я хмыкнул, так это замечание соответствовало моей действительности.
— Вот! Я знал! Гарольд не безнадежен! — он поднялся, молниеносным и глазу незаметным движением оттолкнулся от земли и очутился на столе. Его черные массивные ботинки с черепами каких-то животных вместо пряжек впечатляли не меньше прыжка. Хищно улыбнувшись и поклонившись во все стороны в ответ на одобрительные смешки, он спрыгнул на пол за моим стулом, и на меня повеял не по-мужски сладкий запах одеколона.
— Развеять вашу скуку — мой удел... — зашептал он мне в ухо. На том собрание было окончено. Буйные выходки вечно молодого, самого сильного, и самого жестокого оборотня не послужили тому причиной. Слова закончились, и все присутствующие поспешили по своим делам. Наверное, этим вечером я умудрился понять Волдеморта, не слишком сильно дорожащего своим окружением. Это словно бы я стоял на скале и смотрел в манящую даль, а снизу вверх на меня смотрели букашки, желающие подняться к моей вершине. Они такие смешные! Не знают ничего, умеют мало, а всё чего-то хотят... Эти люди опустились на ступеньку ниже меня, и самое приятное — им невдомек, что я выше. Подождав, пока маги разойдутся, Драко подошел и сказал, что подождет меня у камина, он еле стоял на ногах от усталости, обнимал себя худыми руками и явно мерз.
— Необязательно выглядеть так жалко, сын... — на ходу бросил дядя Люциус, приобняв меня за плечи и направляя вглубь зала, где в малахитовой шкатулке лежал дневник.
— Боишься ответственности? Предсказуемо, весьма предсказуемо... Я забыл, куда и зачем иду, споткнулся и в недоумении уставился на приятеля, подпирающего собой стенку. Казалось, он не падает благодаря силе воле, а не притяжению земли. Простудился, наверное, бледный такой, ему бы сейчас в постель и мятный чай. Мой отец, конечно, готов жертвовать моим здоровьем, если уж что важное на носу, философский камень там или возрождение Темного Лорда, но в такие моменты и я готов им жертвовать. Однако он никогда не скажет мне плохих слов, не заденет сокровенного, не унизит. С моего первого приезда в школу прошло почти полтора года, и разрази меня гром, я, со своей хваленой внимательностью, пропустил что-то очень важное! Опередив излучающего чувство собственного достоинства лорда Малфоя, я за секунду открыл шкатулку, захлопнул крышку мизинцем и небрежно сунул дневник подмышку, а после заорал: — Др-а-а-ко! Ты просты-ы-ыл?. . Неуместный крик не того человека и не в том месте. Но я хотел увидеть хоть какую-то реакцию дяди Люциуса. Однако его лицо являло собой пример форменного малфоевского равнодушия, скрывающего все, что за ним таится. Слишком сильный удар трости о мрамор — и это всё. Он не удивился, знал, что все эти три часа его сын еле дышал за этим проклятым столом.
— Ты это... как? — спросил я Драко уже у камина.
— Плохо, — последовал честный ответ.
— И мамы нет... — Зачем тебе мама? Сейчас в больничное крыло сходишь и всё, здоров! Драко поднял на меня глаза, склонил голову набок и принялся думать о чем-то сложном. Он всегда смотрит на людей так, будто они невидимки, если в его голову приходят непростые мысли, а они там частые гости, я знаю.
— Всем нужна мама, Гарри... — Ты чего раскис? — изумился я такому странному Малфою.
— Ты смотри мне, а то Уизли расскажу. Я вот «папочкин», будешь «мамочкиным». Драко натужно засмеялся — для меня.
— Иди ты... — Вместе пошли, опоздаем! — Ну пошли... Ой, забыл! — приятель преувеличено равнодушно махнул рукой в сторону широкой мраморной лестницы.
— Поднимись в мою комнату — возьми тот свитер, с воротом. Он теплый.
— А новый эльф ваш... как его? — Фабрициус.
— Он, да. Что, не может? Приятель молчал, с какой-то жуткой безнадежностью рассматривающий носки своих дорогущих лакированных туфель. У него вообще есть все, а не только сотня пар туфель, но ... — Отца боишься? — Боюсь? Я? Не смеши. Просто... возьми ты.
— Сейчас, минуту! — выпалил я уже со ступенек. Над другом измываться — последнее дело. Не хочет он, чтобы кто-то знал, пусть будет так. Мама ему всегда в чемодан с десяток свитеров укладывает, но приятель их вечно вынимает оттуда и заявляет, что не маленький. Новый домовой эльф семейства — ужас на двух кривых ножках и главная причина нежелания приятеля идти наверх самому. Он возненавидел Драко еще до того, как его увидел, что странно, конечно. А может, не возненавидел Драко, а рьяно полюбил Люциуса? Только этим можно объяснить наличие большой головы на тщедушном теле везде, куда бы Драко не отправился, за исключением Хогвартса. В него путь эльфу-шпиону преградила Хельга, и выбрала для увещевания очень доступный способ — избиение до полусмерти. С тех пор, как мне кажется, эльф морщит свою серьезную морду лишь при одном упоминании школы чародейства. И поделом ему! Ступенька, еще ступенька, темный коридор, плесень на стенах и даже на рамах картин, огромная деревянная дверь, отполированная до неположенного ей временем блеска, серебряная ручка, на которую я нажимал не одну сотню раз и... — Фенрир, я жить хочу.
— Кому-кому, а тебе, юный Снейп, я не препятствую существовать... Сивый стоял в двух шагах от меня, курил обычную сигарету и как-то деловито стряхивал пепел на пол, не заботясь о сохранности истертой ковровой дорожки. Одна нога уперлась в стену напротив, преграждая мне путь, другая отстукивает ритм неслышной мне музыки. Черное существо в черном месте и с черными мыслями. Именно такие думы навевал красноватый блеск его глаз и светлые лунные отблески на кожаной куртке. Кто папу моего непонятным называет, не встречал этого оборотня, абсолютно точно не встречал.
— Испуг вполне способен остановить сердце. Вы же подкрались! — Я? — он сделал глубокую затяжку и не по-звериному тепло улыбнулся в стенку, не удостоив меня и взглядом.
— Это ты мальчик, подкрался. Никто тебя не ждал, да... и черт с ним! — он потушил сигарету о носок массивного ботинка.
— Знаешь, сколько нас было? А сколько осталось? — Кого? — Нас! — оборотень поправил шейный платок и принялся рассматривать свой маникюр на руке.
— Готовых бороться за чистоту волшебного мира? За право на жизнь? То оборотни вне закона, то великаны, то еще кто... Теснят нас дамблдоровские маглы, ой тесня-я-т... Тысячелетия жили себе, а сейчас всё — финита ля комедия — нельзя. Закон выпустили, там так и написано — «прекратить размножение»! — он почти кричал, и похоже что вместе с ним кричала настоящая, выстраданная боль.
— Как, спрашивается? Совершить массовое самоубийство?! Но, Гарри, мы были, есть и будем... а вот такие, как ты... — Сивый в притворной задумчивости потер подбородок.
— Не знаю, не знаю... — Семь поколений? — Не так — всего семь... — зловеще прошептал он, наклонившись ко мне. Закон семи поколений — приговор волшебного мира. Дамблдор, добрейший и светлейший, не стесняется отправлять в Азкабан даже тех, кто упоминает о нем лишь вскользь.
— Учение темных людей, мальчик мой, очень темных... — сказал он как-то, читая донесение шпиона Снейпа о подобных смельчаках, то есть Пожирателях.
— И ложь, чистая ложь! — вскричал он из-за стола, заметив, что я оторвался от лицезрения отцовской спины и передумал спать. И всё, больше ни одного аргумента. А вдруг не ложь, а правда? Он подумал вообще? Чем тогда маглы лучше, они что, должны выжить, а мы остаться историей, да еще такой, которая никому из них никогда не станет известной? Ничего не бесконечно, гласит здравый смысл и единственный уцелевший трактат семьи Гриндевальда — рукописная копия Свода Бытия Чародеев, сожженного еще во времена бурного средневековья. Чистокровный волшебник породит волшебника, даже если его вторая половинка — магл, и от его ребенка произойдут маги, и от внука, и правнука, уже далеко не такого сильного и здорового, как дед. Но вот тот, кто четырежды правнук разорвет магическую цепь и его ребенок не будет не то что сквибом с кровной памятью о магии предков, он будет... чужим. Обычным маглом без памяти крови, тем, кто своим существованием обесценит жизни целого волшебного рода! Ну жил когда-то тот, кто числится его дедом, ну страдал, ну любил и ненавидел. А зачем? А просто так... Сквибов сейчас рождается много, я эту тему в прессе отслеживаю внимательно, но гложут меня сомнения, что большинство из них совсем не сквибы — чужаки. Пока я всматривался в глубины собственного сознания, Фенрир устал корчить из себя загадочность и пялиться то на собственные ногти, подточенные под волчьи когти, то на стенку напротив. Он опустил явно онемевшую ногу, недовольно крякнул, и обычным голосом поинтересовался: — Как в школе дела? — Идут.
— А в Азкабане что нового? — Беллу в другую камеру перевели, повыше. Там крыс меньше.
— А-а-а... — с пониманием протянул Сивый.
— Ну а почему отец сегодня не явился? Брезгует? — У Дамблдора на совещании.
— Ясно... — во второй раз подытожил оборотень и перестал осыпать меня вопросами, услышь которые хоть один грифиндорец, его мир полетел бы в тартарары на огромной скорости. Это я частенько беседую на темы падения нынешней власти и самочувствия заключенных тюрьмы на скале. Но бытовые темы для меня, как занавес для других, за которым скрывается просто нереальная тьма! Они ведь не догадываются даже, что никакой тьмы нет, есть просто разные интересы.
— Знаешь, что такое скука? — Мне нужно отвечать? — спросил я жалобно.
— Еще чего, я не для того спрашивал! — возмутился он и многозначительно замолк.
— Ты сегодня выглядел так нудно. Я уж было подумал, что ты вернее ласты откинешь не от Авады, а от тоски. Единственное, что тебя утешало, это твое же присутствие среди нас, таких несмышленых... Угадал? — Ну... — глубокомысленно вытянул я две буквы, но они, как дырявый спасательный жилет, не помогли.
— Ты брось мне «нукать», Гарри. Сказать, во сколько десятков раз я старше? — Не-а... — И вообще, прекращай мычать, учись производить впечатление... — он ловко вынул последнюю сигарету из пачки, подкурил её и с наслаждением выпрямился.
— Ты нам не сказал правды, Темный Лорд не приходит к тебе во снах. Чай ты не прыщавая принцесса, а он не принц на белом коне! Не прикидывайся идиотом, он ближе, я чую. Ты передай... повелителю, что мой народ готов. Ко всему готов, он поймет. Договорились? Мы смотрели друг другу в глаза неприлично долго. Кстати, они у него такие же зеленые, как и мои, только смотрят с безгранично унылым равнодушием на всё и блестят как-то неестественно. Говорят, он никогда не был человеком, а родился таким, и еще раньше, чем Даблдор почтил своим присутствием этот мир. Как такое возможно, знает только Сивый, книжки по этому вопросу упорно молчат. Его манерные ужимки, преувеличенно изящные движения, безвкусные побрякушки, куда ни глянь, смешные поклончики налево и направо, на удивление утонченные черты порочного, словно изношенного лица — уловка. Настоящий хамелеон, а не оборотень, привык скрываться, собственно, как и я, и отец, и много-много магов, тех, которые не ко двору в наше время. Они воюют за положенное им место под солнцем и луной, как могут, из последних сил, а получается, что становятся пресловутым злом... Обидно! Стройный силуэт удалялся неслышно, я видел уже лишь тень, да и различил ее благодаря движению черных волос с парочкой косичек из седых прядей.
— Эй! — крикнул я довольно смело и сделал шаг вперед, в темноту.
— А мне? — Что «тебе»? — заинтересовано переспросила тень.
— Мне поможете... если что? — от страха мой голос повел себя странно, он не засипел и не стих, а нагло взмыл ввысь и стал звонким. В темноте блеснули белоснежные зубы Сивого — он улыбался.
— Я уж думал, не спросишь! — оборотень хлопнул в ладоши.
— А как же, мальчик, а как же... Ты главное уж будь добр, вырасти, не умри. Смерть в любом виде — досадная штука, знаешь ли, для всех... Он готов был помогать не Волдеморту, а сильнейшему. На Темного Лорда он больше не сможет надеяться так, как раньше. Фенрир разочарован, но... на данный момент существует тот, кто послужил тому причиной — я. Ему нужно спасать своих, спасать от охоты, открытой на них министерством, и потому нужно выжить, любой ценой. Груз его ответственности, словно душный сырой туман — давит, до слез.
— Я вырасту, обещаю.
— Жду, Гарри, жду... * * * Я опустошил полку с теплой одеждой, прихватив самое некрасивое, а по совместительству и самое теплое, хлопнул дверцей и огляделся. Всё так, как и было — аккуратно до скуки, без излишеств, но дорого. Это на моем факультете уверены, что Малфои из золотых чашек пьют. На самом деле замок мрачный не только снаружи. Холодные серые стены, кое-где на них висят портреты, массивная мебель безо всяких завитушек, кованые канделябры, средневековые факелы, и дух вечного времени — это и есть Малфой мэнор. Ну а комната Драко — огромная кровать под зеленым балдахином и шкаф на всю стену, в котором я однажды прятался от собственной жизни. Два высоких овальных окна с мутными от старости стеклами, грамоты за хорошую учебу на стене у письменного стола, подписанные моим отцом, фотографии матери и даже моя — чтоб мне провалиться! Но одной, самой большой, колдографии Люциуса Малфоя, не было. Угрюмый блондин лет тридцати больше не взирал с каминной полки, изучая каждого вошедшего в спальню сына. Вместо того чтобы объединяться в такой важный момент, они ссорятся. Ну как дети, в самом деле! Однако, может, я зря так быстро ушел? Дядя Люциус еще на прошлой неделе хотел со мной о чем-то поговорить, и остается надеяться, что не о Драко. Приятеля я в обиду не дам, ни Риддлу, ни Люциусу, да и сам всегда займу его сторону. Когда я смотрю на Малфоя младшего, то понимаю, конечно, что он мой друг. Но еще много лет назад, засыпая под скрипучий голос поющей Хельги, я задумался, отчего Драко так со мной приветлив, даже метлу свою постоянно одалживает, а ведь дороже его сердцу вещи просто нет. И пытаясь незаметно заткнуть пальцем левое ухо, дабы не возненавидеть пение до конца дней своих, я неожиданно понял — почему, и оторопел от такой взрослой мысли настолько, что помню тот морозный вечер и вьюгу за окном до сих пор. Драко хороший, он дружит, а я плохой, я разрешаю дружить. Пытаюсь ему соответствовать, разумеется, пытаюсь почувствовать что-то кроме твердого знания о том, что такое друг, и делаю всё, что положено делать другу, но какой-то я неискренний... к моему огромному сожалению. * * * — А-п-ч-х-и!. .
— Будь здоров.
— Спасибо, Гарри. Не знаю даже, где мог так простыть... А-п-ч-х-и!. . «Мда... — подумал я, смахивая с лица слюни Финнигана» Знал бы, что все так обернется, наколдовал бы ирландцу матрасик, да потолще. Но, увы, поздно. Трехчасовое пребывание на холодном каменном полу в позе мешка с картофелем не прошло для мальчишки даром. Три раза его лечил, ирод такой! Сколько в нем бацилл то, бесконечность?! Видно, побочный эффект замораживания, и в больничное крыло его оттого не отправить, догадаются ведь...» — Так ты поможешь? Пригорюнившись, я замедлил шаг, с сомнением качая головой.
— Конкретизируй, — велел я строго.
— По пунктам. Симус засиял и затараторил: — Деканша достала совсем, предмет бы её подтянуть... и Лаванда меня игнорирует... и по Зельям беда... и... ну не могу я больше ничего трансфигурировать! Не мог-у-у-у... — Ты не знаешь такого слова, да? — Какого? — Пункты! Помочь я, конечно, согласился. Особенно после вчерашнего. Превратить нос соседки в кофейник, вместо того, чтобы превратить кружку в бокал — мне жаль магический мир, честно. Берусь его спасать. Тем более Симус хоть и хитрая сволочь, но популярная, чего не скажешь обо мне. Нет, в плане популярности я ему не уступаю, но вот в её качестве — еще как. Мы плелись по извилистым коридорам в класс по Защите от Темных искусств и Симус заискивающе (театр по нему плачет) плелся чуть позади. Как по мне — предмет бесполезен. И про темные искусства на нем ни слова не услышать, и в результате сама защита выходит какая-то непонятно от чего защищающая... Не хотят «злу» обучать, обучили бы арифметике! А то стыдно вспомнить, как Даддли мне на пальцах объяснял, что такое проценты и как их получать. Т-а-а-к... гнать это страшное воспоминание, гнать... — Г-а-р-и-и!. . Иди… иди ко мне… дай мне схватить тебя… разорвать… убить… — А-у-у-у!. . …так голоден… так долго… — Г-а-р... — Да не ори ты! — возмутился я.
— Я же рядом, олух! — Так ты слышишь, как я зову, или нет? — хитро прищурился Симус, не обидевшийся за «олуха» по причине во первых — правдивости, во вторых — близившегося теста по Трансфигурации. Вообще-то хотел бы не слышать, но хотеть не вредно. Ночью мне помогают беруши, а днем — всякие разные заклятия, позволяющие выбирать, что конкретно действует мне на нервы и «приглушать» именно этот звук. Ну болтливая эта змеюка, спасу нет. И бубнит, и бубнит... Делом бы занялась! Тоже мне, наследие Салазара, великое и могучее. То просыпаться не хотела, и я голосил в подземелье, как последний идиот, упрашивал... То полностью выползти не соизволила! Высунула хвост из тоннеля и всё, хоть тяни за него, надрывайся. После всех трудов я присел на ступеньку, поминая Риддла разными словами, а она такая глазищи красные выпучила и с интересом спрашивает, мол, чего тебе надобно, многоуважаемый змееуст? О жизни поговорить, Моргана тебя побери. Я вот собственно ради великосветской беседы по женским туалетам и шастаю, призраков по унитазам погонять охота! Василиск, как василиск, пришел я к такому выводу через пять минут объяснений особенности его миссии ему же, и еле убедив животину в том, что хоть она и хочет спать, это не причина от этой самой миссии отказываться. Да и от взгляда её хваленного с десяток охранных заклятий имеется, и не избавит она мир от грязнокровок, их ведь так много. Ну, раз нужен Риддлу подобный символизм в борьбе за чистокровность, уж пусть будет... — Ты б хоть спросил, чего я кричу, дылда нос... — А? Чего-чего? — еле сдерживая смех переспросил я, приложив ребро ладони к уху, чтобы лучше слышать.
— Ты б хоть спросил, чего я кричу, хороший добрый мальчик! — не просто с долей иронии, а лишь только с ней ответил несчастный двоечник, скорчив такую виноватую мину, что сомнений не оставалось — ни хорошим, ни добрым он меня больше не считает, и просит за такую наглую ложь прощения у своей замученной совести.
— Мы мимо прошли, с минуту назад... Всё, это был предел, мы согнулись пополам и захохотали, высмеивая самих себя. Симус рукой даже об стенку уперся, дабы не растерять самые жалкие остатки самоуважения и не покатиться по полу. Ну а я забрался на подоконник с ногами, отсмеялся до конца уже там и уселся поудобнее, прильнув лбом к холодному пыльному стеклу.
— Ты все-таки дылда, — подошедший Симус уставился в окно.
— Вымахал за лето! Я тебя выше только в прыжке, и только если с табуретки прыгать. И нос у тебя длиннющий, и лицо такое... эээ... тоже длинное.
— А правду? Финниган даже не стал держать паузу ради приличия.
— Скверное! — ?! — Ты когда на нас смотришь, к огню подойти хочется, Гарри, отогреться. Ты лучше так на наших не смотри, честно тебе говорю. Многие думают, что тебе что проклятие, что щекотка... все равно не скривишься. Даже проверить хотят! Будь живее и люди к тебе... — мальчишка замолк, — а вообще — живи, как хочешь! — он махнул рукой, неожиданно разуверившись в пользе сказанного.
— Только меня не трогай и убери уже эти прыщи, Мерлина ради, сколько ж можно?! Я больше тебе слова плохого не скажу, клянусь родами Гормлахов и Финниганов! — Эй, уважаемые, позвольте прервать вашу веселую и очень громкую беседу. К нам незаметно приблизился Люпин. Все в тех же лохмотьях, все такой же вымученно жизнерадостный и похожий на полинявшую, старую лису. Видно, решил не дожидаться, когда мы про него вспомним, и сам вышел из класса в поисках шумных прогульщиков. Он улыбался и изо всех сил корчил из себя не учителя, а «своего парня». Сказать, что эта роль ему не идет, или пусть дальше старается? — Гарри, слезь с подоконника, бери своего друга и марш на урок! Мы с Симусом устали от игр в того, кем ты не являешься и, не произнеся ничего вслух, все же словно пообещали себе подобными нюансами жизнь не усложнять. Ирландец в науках хоть и не разбирается, но это не мешает ему разбираться во всем остальном. В один голос мы не просто ответили, а заявили: — Он мне не друг! — это взвизгнул Финниган.
— Я ему не друг! — произнес я. Наши голоса слились в один и улыбка сползла с добродушного лица Ремуса, как свежая акварель с картины, смываемая водой — медленно и смешивая на своем пути все яркие краски в одно сплошное месиво. Он не знал, что ответить, как отреагировать. Два мальчишки у окна, один на нем сидит, другой стоит рядом. Они смеются и мирно беседуют, вместе прогуливают урок, вместе пристально всматриваются в пожухшую зелень Запретного леса за стеклом, словно глаза друг от друга отводят, и также вместе не хотят дружить, очень сильно не хотят.
— Ну ладно, недрузья, идемте уже... Шагая плечом к плечу с Симусом, я наслаждался свободой, и от этого нового, щемящего чувства даже глаза щипали. Не друг и не враг, которому ты НИЧЕГО не должен. Ни нравиться, ни не нравиться, ни помогать, ни мешать, ни любить, ни ненавидеть... Хочу иметь много-много недрузей! Уже дойдя до двери класса, Люпин замешкался, пропуская Симуса вперед и придерживая для него дверь. Мужчина переминался с ноги на ногу и выглядел так неуверенно, словно сбежать хотел.
— Слушай, Гарри, я вот вчера с тобой поговорить хотел, а ты на выходные, оказывается, школу покидаешь... — Папа разрешает.
— Твой папа всего лишь декан и это правило, если на то пошло, действительно только на его факультете! — резко ответил мой новый преподаватель и тут же спохватился.
— Но если и директор не против... — Вы не расслышали — па-па раз-ре-ша-ет! — отчеканил я и попытался пройти под его рукой, пригнувшись и уже почти желая получить порцию ненужных знаний. И тут случилось невероятное, по крайней мере, в моем понимании. Люпин с грохотом захлопнул дверь прямо перед моим носом, приложил руку к своему лбу, словно температуру проверял и дрожащим голосом, почти упрашивая меня ему ответить, спросил: — Где ты был?. . Вчера? — Дома.
— А твой отец, значит, в школе? — У вас есть дом? — поинтересовался я.
— А у меня есть. Могу там, знаете ли, иногда появляться. Пыль вытереть, книжку почитать... поспать в одиночестве! — Поспать? Книжку? Библиотеки мало, выходит, вот как... Но ведь твой отец находился в замке, а ты без него — там... — он разговаривал сам с собой, а над его верхней губой проступили капельки пота. Зрелище меня пугало.
— Ты врешь, но ты не можешь врать... о таком. Тебе ведь двенадцать, всего двенадцать, и глаза у тебя материнские, так как же это, как же... — монотонно бубнил Люпин, прожигая меня насквозь ничего не видящим от ужаса взглядом. Всего одиннадцать, всего двенадцать, обязательно будет всего шестнадцать... а потом что? До ста удивляться будут? «Тебе же, Гарри, всего девяносто два, и глаза еще зеленоватые, как же ты так можешь...» Б-р-р-р! Тем не менее и я был полон ужаса, а сердце ходило ходуном. Действительно, по-настоящему роковые ошибки это те, огромную важность которых даже умом объять трудно. Ноздри оборотня трепетали, словно он след по ветру взял, а у меня похолодели руки. Всего лишь дверь, всего лишь преподаватель и звуки ударов тяжелых капель о стекло — это утренний ливень разыгрался не на шутку, и кажется, что за окном пасмурный вечер. После этого урока у меня много дел, но все же я должен успеть отогреться перед горячим камином в гостиной и поучить Симуса хоть чему-нибудь. Странно, что в этот список банальностей приходится включить еще один, черт бы его побрал, пункт — + 1 новый враг... — Ты не сказал, что был в Малфой-мэноре, а он мог появиться только там. Ты хотел скрыть, неужели ты хотел скрыть?. .
— мужчина чуть не плакал. Я молча подвинул убитого таким откровением Ремуса и молча прошел в класс, где присел рядом с заждавшимся меня Финниганом и вздохнул — можно, конечно, оправдываться, но не оправдаться. Эх, Сивый, за тобой должок, не стоило нам так долго беседовать — запах зверя другой зверь чует издалека... Люпина пришлось ждать неприлично долго, и что он там за дверью делал — загадка. Судьбу мою решал, что ли? Думал, как поступить, кому пожаловаться? Лили Эванс винил во всех грехах? Какое счастье, что я этого не узнаю. Мальчишки от скуки принялись дергать девчонок за банты, косички и шарфы, девчонки не обращали на них внимания и занимались утренним туалетом, всеми скудными мыслями утонув в зеркалах и пудреницах. Невилл спал на парте, так уж у него с некоторых пор повелось — ночью он бодрствует и боится встать, страдая, а днем храпит отцу на радость. Гриффиндор под звонкий храп пухлого больше сотни баллов лишился. Наконец, первый урок по Защите начался.
— Добрый день еще раз! — приветствовал он учеников.
— Извините за опоздание. Учебники можете убрать, сегодня у нас практическое занятие. Так как я ничего и не вынимал, много чести, то у меня было время присмотреться к Ремусу — бледный и злой. От растерянности не осталось и малейшего следа.
— Ну что? Готовы? — спросил он притихший класс.
— Пойдемте со мной. За ближайшим поворотом нас встретил Пивз, висевший вниз головой и замазывающий замочную скважину.
— Я бы на твоем месте отлепил жвачку от замочной скважины, — приветливо сказал Люпин.
— Мистер Филч огорчится, ведь там его щетки. Пивз не боялся ни Ремуса, ни самого черта, а уж тем более щеток Филча, а потому в недоумении вытаращился на «глупого Люпина», не понимая, то ли это угроза была, то ли человек просто поговорить хочет... — На этот случай есть одно полезное заклинание, — сказал учитель себе за плечо, вытянул руку и уверенно произнес: — Виддиваззи! Ни жвачка, ни Пивз так и не улетели. Ремус явно перенервничал, перед дверью, да и мой запах продолжал его беспокоить — он то и дело морщил нос. В общем и целом впечатления оборотень не произвел, скорее наоборот, и я решил воспользоваться подвернувшейся ситуацией.
— Пивз, уйди... — буркнул я себе под нос и на меня обернулся весь курс. Полтергейст немедля испарился, будто в невидимую дверь шагнул. Но когда ему оставалось подтянуть лишь ногу с растопыренными пальцами, уходить по-английски он передумал и вернулся.
— Да-да, как скажете, уважаемый! — заискивающе заверил меня Пивз в своей покорности и лишь затем «шагнул» полностью. Процессия двинулась дальше, и никто не произнес ни слова. Что-то попыталась сказать Гермиона, и уж было начала рассказывать Лаванде на ухо, что полтергейсты это тоже духи, только злые, но на неё зашикали со всех сторон и девчонка замолкла. Все смотрели в затылок впереди идущего преподавателя, согнувшегося, словно от тяжкого груза, и не хотели злить и так злого человека. Мало ли как он там с баллами факультета поступить может?! — Ну вот мы и пришли. Заходите! — пригласил он войти всех присутствующих, остановившись перед высокой дверью учительской. В отделанном деревянными панелями просторном помещении стояло множество разномастных стульев и на одном из них, у окна, сидел мой отец. Он обернулся на шум, криво улыбнулся, поднялся и, не сказав ни слова, вышел, закрыв дверь вместо Ремуса, тот так и остался стоять с поднятой рукой.
— Ну что же, зельевары они такие, надышатся сложных зелий и всё им потом неприятели по углам чудятся! Ха-ха... хм... Э-э-э... Однокурснички застыли, будто в них Ступефай срикошетил. Никто и не думал смеяться, не раздалось даже хилого смешка. Кто левым глазом, кто правым, а кто двумя, но все они косились на меня, а их лица просто кричали о «неудачности» подобной шутки. Не стой перед ними сконфуженный автор юмора, они бы не постеснялись меня заверить об этом вслух. Вот он — великий страх перед летучей мышью Хогвартса... В такие моменты они явно представляют декана Слизерина на мышью, а мстительным драконом! — Ха! — четко и громко выговорил я, стоя напротив неудачливого учителя. Опростоволоситься перед подростками два раза, так и не успев начать обучение... — Да, дети, Гарри прав. Вы видимо... хм... любите своего учителя... — он прокашлялся.
— Прошу прощения... Кто ему при мне возразит? Все остервенело закивали, признаваясь «старшему гаду Снейпу» в любви, и с каждым кивком глаза Ремуса все больше смахивали на русалочьи — увеличивались и выкатывались. Нет, так они вели себя не всегда, просто я решил хоть капельку оправдать свое звание «ябеды», ранее незаслуженное, и с некоторых пор оправдывал его вовсю. Дин вот, в будущем к зельям не то что не подойдет, его не подпустят, с такой то характеристикой «отсутствия врожденных способностей». А ведь у них семейный бизнес — целых три аптечных лавки в пригороде Лондона! Лаванда в кабинет теперь бочком просачивается, и дышит тихо, и глаза только вровень с котлом подымает. А чего она волосам отца прозвища придумывала? То висюльки, то бирюльки, то медуза Горгона по ним плачет... Честно заработали, недорогие мои, получите! Вскоре Люпин очнулся и принялся демонстрировать приунывшим слушателям старый гардероб для мантий, в котором возился боггарт. И пока он объяснял, что это такое, и как его одолеть, лично меня одолевали сомнения — уйти или остаться? Еще скажет подойти, раскрыть перед всеми своё самое потаенное... Что тогда делать? Как быть? Я точно знаю, чего боюсь, и папа просто сумасшедший, раз не предупредил меня о новой мебели в учительской и возможном уроке здесь же! — Одолеть его легче вдвоем... превратить в нечто смешное... вот ты, Невилл, чего ты боишься больше... — в мою голову просачивались лишь обрывки фраз, я невербально колдовал.
— Н-е-е-т! — хором закричали несколько особо сообразительных.
— Невилл ничего не боится, правда? — настойчиво спросил Симус.
— Да... конечно... не боюсь! И папа из шкафа вываливаться не стал. Как результат, смешным его Невиллу представить не довелось. Спустя минуту Парвати закричала: — Ридикулус! И мумия запуталась в бинтах. Затем появилась ведьма-баньши, лишенная ирландцем голоса, поползли змеи и принялась гоняться за собственным хвостом несчастная крыса... — Гарри, твоя очередь, — как мог приветливо произнес Люпин и протянул руку, приглашая меня подойти.
— Вперед! Мне нечего было бояться, ведь я, хоть и наспех, но дочитал длиннющее заклятие противодействия страху и смело шагнул вперед, подбодряемый Гермионой. Все застыли и жадно всматривались в пока пустое место перед гардеробом. Когда волна жара обдала моё лицо, было уже поздно, совсем поздно — мой страх уже сидел на табуретке. Юный, хрупкий, в синей кофточке с белым воротничком и простых черных джинсах. Люпин перехитрил не только меня, но и себя. Его лицо вытянулось и посерело в один миг, будто кто-то нажал на кнопку и изображение сменилось черно-белым. Мама в ритм постукивала небольшим каблучком по полу, и сосредоточенно поправляла густую рыжую челку, и без того аккуратно уложенную. Боггарт не знал моей матери, он оживил то, что мог видеть или представлять я. Но Лили Поттер жила в моей голове лишь в образе мертвой женщины на полу. Спорящей с мужем и протягивающей меня Риддлу я постарался мать забыть. Мне было стыдно за неё, её неуместную доброту к тому, кто с легкостью пожертвовал и вроде как любимой женой, и собой, и маленьким ребенком, избегая унижения обычными сплетнями... Люпин махнул палочкой и наваждение исчезло. Он принялся горячо убеждать раскрывших рты грифиндорцев, что Снейп боится очень красивой, но очень злой ведьмы. Она живет в горах Норвегии и о её злодеяниях упоминается во многих книгах, прочитанных Гарри, и поэтому даже боггарт у него в какой-то степени полезен для обучения. Он усердно выдумывал подробности похищения ведьмой оставленных без присмотра детей и процесс их превращения в послушных ездовых собак и еще кучу глупостей, на озвучивание которых и ушла оставшаяся часть урока. Трудно было ему не поверить тому, кто еще живет в прекрасном детстве, и все с радостью обманулись. Оборотень старался, казалось, его пугает сама возможность того, что ему не поверят.
— Я вам отомщу... — буднично сообщил я, подойдя к нему после звонка. С иступленным упорством вглядываясь в колдографии матери, я задерживаю дыхание и прислушиваюсь к своему сердцу, не дрогнет ли? Мне известно, что обряд, проведенный Беллой, отдалил меня от неё. Однако я вижу изображение, но не маму, помню её смерть, но почти не жалею. Ум мой ужасно боится того, что она могла бы мне сказать, случись чудо, и Лили Эванс ожила на денек, посмотреть, как живет уже не совсем и её сын. Однако, как бы я не взывал к тому, что называют душой, все равно слышу лишь гулкое эхо рациональных мыслей, раздающееся будто из пустого колодца...
1214 Прочтений • [Я не Поттер! Глава 14] [10.05.2012] [Комментариев: 0]
Vova
