Жизнь бьет Шепард под дых не раз и не два. Иногда ей кажется, что судьба специально выстраивает на ее пути заумные механизмы с кулаками в армированных перчатках – куда ни поверни, везде твердая рука ударит, подтолкнет в сторону обрыва или, того хуже, заставит выстрелить в спину приятеля, с которым приходилось просыпаться несколько лет подряд на соседних койках. Больнее всего бьют работорговцы – в челюсть, в печень, по глазам, - и от одних детских воспоминаний хочется вздрогнуть, отвернуться, разрыдаться. Только возраст уже не тот, да и положение, потому Шепард сама отвечает обидчикам, ломая кому носы, а кому жизни. Она пытается доказать судьбе, что может ударить сильнее. Еще сильнее. Но в итоге становиться таким же покорным оружием, как и остальные – привычное бытие других крошится, подобно стеклу на морозе, а Шепард, сжимая в руках дробовик, идет вперед. Людям она может напоминать бесчувственную статую, а кроганам – достойную противницу. Шепард все равно. Шепард где-то в глубине души, рассматривая в зеркале шрамы по всему телу и расчесывая короткие волосы, хочет быть обычной женщиной, которую хоть кто-нибудь защитит. Но судьба неумолимо снова отвечает ударом на удар, и она понимает: никто, кроме нее, не пойдет под пули. По крайней мере, за тем, чтобы ее спасти. Жизнь женщины, что не смогла уберечь собственный отряд от гибели, не стоит ничего. Когда ее валит на землю хаск в колонии на Идем Прайм, когда она оказывается под грудой камней, которые когда-то все гордо именовали Цитаделью, когда Предвестник впервые наставляет на нее пушку, ей кажется, что умереть в этот раз - наиболее правильно. Но от лазерного заряда спасают ящики, а от недо-человека с глазами – синими светлячками – точный выстрел из пистолета в живот. Каждый раз смерть, погрозив пальчиком, отходит от Шепард в сторону. И, неизменно, через некоторое время забирает кого-то другого. Рекс и Эш на Вермайре, Киррахе, Кэл’Ригал, которого так просила спасти Тали; Самара, Заид и Касуми – на базе Коллекционеров. Наблюдая за тем, как закрываются глаза каждого из ее товарищей, Шепард хочется крикнуть: «Забери меня! Пусть умру я – не они. Это мои решения, мои ошибки! Почему не могу расплатиться я? Почему?» Но она всегда молчит, поджимая тонкие губы, и знает неменяющийся ответ смерти на свой вопрос: «Ты и так платишь за ошибки, малышка. Каждой каплей крови друга. Каждым выстрелом. Каждым благим намерением». - Слушай, я давно знаю тебя, Шепард, - и профиль турианца на фоне горящего Палавена выглядит пугающе решающим, разве что глаза не горят в подтверждение. – Тебе не помешает спать больше. Впервые вижу, как ты промахиваешься. У каждого из них есть, о ком беспокоиться и грустить. Вакариан кажется огромным, уверенным, правильным. Она не ожидает ни от кого сопливых сочувствий и сожалений, а Гаррус и не говорит ничего подобного. И такая поддержка стоит очень и очень многого. - Пообещай тогда думать меньше о калибровке, когда вернешься на «Нормандию». - Значит, ты будешь спать, а я думать о не-калибровке? – переспрашивает турианец. - Если хочешь, можешь подумать обо мне, - говорит Шепард, и ей кажется, что Вакариан особенно улыбается. В следующий раз погибает Мордин. Она смотрит в след уходящему доктору и не может заставить себя пошевелиться, чтобы схватить его в охапку, может, оглушить и побежать обратно. Просто так верно. Жизнь того, кто лишил надежды целые поколения кроганов, взамен на будущее для тысяч их детей. Небольшая цена. Но Шепард все больше и больше хочется придушить делатрессу саларианцев, лишь бы вечно тараторящий ученый остался жив. На Тучанку падает лекарство от генофага в прямом смысле этого выражения, а где-то в небесах догорают остатки башни. - Жаль, что нельзя откалибровать некоторым политикам мозги. Это очень облегчило бы задачу, - слабо отзывается Шепард, глядя в иллюминатор на удаляющуюся песчаную планету. - Мечтай, - Гаррус в задумчивости издает какой-то непонятный клокочущий звук. – Хотя я могу попытаться откалибровать отдельных личностей. - Начни с Совета. Правда, наверное, им уже ничего не поможет. Даже такая непревзойденная калибровка, которую можешь обеспечить ты. - Ну, спасибо. Кажется, я нашел то занятие, где со мной никто не сравнится. - А как же спарринги и снятие напряжения? – еле заметно ухмыляется она. - По-моему, этот разговор не для челнока, Коммандер. Спустя многие месяцы после этого разговора вздох врывается в ее тело с небывалой болью. Земля лежит в руинах, и побежденные Жнецы скрываются под завалами из асфальта и кирпича. Потом кто-нибудь напишет, что, очнувшись, Шепард сжимала в руках пробившийся одуванчик или что-то, подобное ему. Олицетворением же новой жизни в реальности становится длинный, обломанный прут из основания какого-то здания, что пробил ее броню в районе плеча. С каждым новым движением хочется все бросить. С каждым новым звуком, пробивающимся сквозь небывалую, вязкую пустоту, хочется закрыть глаза и остаться здесь навечно, разглядывая где-то за гранью выдуманное поле с маргаритками, васильками и желтыми розами. Но она знает, что там, в небывалой тишине, ее всегда дождутся. Там будет звучать звонкий смех Эшли, там будет Рекс из клана Урднот рассказывать о храбрости своего народа. Самара сможет разглядывать неведомые космические дали, а Касуми – обнимать Кейджи. Джек будет смеяться, вновь поднимая мебель биотикой в воздух, и Массани не перестанет травить байки о своей жизни в качестве наемника. Там гет Легион с тысячью голосов внутри обязательно дождется Создателя Тали’Зору. Когда-нибудь там, за гранью, окажется и Шепард. И она обязательно расскажет всем, как спасла целую Галактику от Жнецов. А Вакариан в ответ всенепременно пошутит, что не стоило коммандеру слушать так много репортажей про себя саму. Но пока она делает очередной мучительный вздох, разливающийся в легких свинцовой болью. Для грани еще будет время. И там ей всегда будут рады. Там ее всегда будут ждать.
Vova
