А потом я понял, что запустил болезнь. Идя по морозной улочке, словно по коридору отделения реанимации. Булькая и хрипя кровавыми ошметками легких. Сжимая кулаки до рези, чтобы не начать расцарапывать грудь, пытаясь извлечь бешено колотящееся сердце. Любая фраза царапала до крови. И я, кашляя и задыхаясь этой самой кровью, иду по скользким ледяным улицам. Мне тут сказали, что туберкулез не лечится. Я только ухмыльнулся, а изодранные кашлем губы сами прошептали- знаю... Потом понял, что подобно любой серьезной болезни, мой Туберкулез, сожрав все содержимое моей груди словно вкуснейшее из лакомств, перекинулся на прочий организм. Пылала, сворачиваясь и сгорая, кровь в жилах, отказываясь таскать к мозгу кислород. Сводило сладкой судорогой живот, стоило мне вспомнить очередную ночную горячку, и мозг отказывался думать о чем-то другом. Вкус сигарет, постоянно выкуриваемых во время каждой горячки, стал для меня своеобразным фетишем, вызывающим легкий возбуждающий зуд. И словно обжигающе холодный вдох ледяного воздуха в сгоревшие, истрепанные Туберкулезом легкие ранила и заставляла задыхаться каждая фраза с маленькой буквы и фетишной точкой на конце. Но этот морозный воздух не доходил до мозга, воспринимаясь лишь гонящим кровь сердцем. И периодически, очарованный и сожженный разум отказывал, заставляя измученное тело искать излечения в чужих руках. Глупый. Я надеялся, что чужие объятия согреют воздух, чтобы он входил в измучанные, изорванные болезнью легкие с меньшей болью. Но стало лишь больнее. Той мучительной, невыносимой настолько, что пьянящей болью, которую дано познать только в очаге смертельной лихорадки последней болезни. Именно последней. Не те сотни, тысячи простуд и гриппов, ангин и даже бронхитов, которые царапали грудь, оставля глубокие, но быстро заживающие шрамы, а Туберкулез. Смертельная, неизлечимо запущенная болезнь. Поражающая, издирающая в кровавые ошметки, лохмотья, все слои реальности. Мысли Душу Тело Сны… и реальность Мечты и саму мою жизнь. Эмоции. И ебанутые физические ощущения Все это. В кровавые ошметки сырого мяса. До кровавой пены на губах. Из-за одной, короткой, невыносимо сладкой фразы «Ты только мой» Как это жестоко с твоей стороны. Выбивать у меня едва ли не слезы, заставлять краснеть и стыдливо отворачиваться от людей, кляня в мыслях слишком узкие джинсы. Одной фразой. Или иначе. Но всегда, вне зависимости от самой фразы: Мой или Ревную, Люблю или Женька, Любимый или Жестоко - всегда заставляя меня почувствовать себя солнечным лучом- ласковым, нежным и удушающе любимым. Но иногда, когда я, измучанный, сожжённый до окровавленного пепла, уставший от электронно-металлического привкуса на языке, позволял себе сорвать с шипованного крючка своей болезни, руки начинали трястись от ярости, от желания бить наповал, до смерти. От желания ощутить кровавую пленку под сорванными частыми ударами ногтями, от желания бетонного крошева на сухих, сбитых костяшках кулаков. Я неистово злился. Ревнуя к каждому, кто был, мог бы быть или даже просто хотел бы быть болен моей, только моей болезнью. Изводясь от собственной влюбленной слабости, сказывающейся на учебе, работе, снах и мечтах, стиле письма и направлении мыслей. Ненавидя грубую жестокую манеру общения, очаровывающую каждую клеточку крови, раздирающую легкие приступами кашля. Проклиная себя за невыносимый коктейль желания и страха, сковывающего даже движения, не только мысли. Страха встречи. А иногда, напротив, я готов скинуть трусы и зубную щетку в сумку, потратить последнее на билеты и уже через несколько часов прижиматься к тебе, целуя ставшие родными губы. Но тут же начинает раздирать грудь мучительный кашель любви. Любви почти идеальной, а потому неистово зыбкой. От страха опошлить или потерять ее становятся ледяными пальцы. Я уже молчу о том, что тебе, наверняка, мальчишка- студент с истеричным складом ума и вечно неудающейся жизнью просто не нужен. Но проходит время, жестокое упоение ненавистью и яростью спадает, отсутствие крови и грязи на кулаках перестает терзать… И накатывает утопично-теплый приступ нежности. Заканчивающийся, как правило, тем, что ты, прочитав между строк эту мою нежность, с пол-оборота заводишь меня привычно-удачной, вкусной, торкающей фразой. И мы приступаем к сексу. То неистово нежному, когда каждый из нас сосредоточен лишь на том, чтобы доставить удовольствие любовнику, чтобы увидеть мокрое от слез и пота лицо, сияющее блаженной улыбкой. То жестокому, грубому и страстному, «на скоряк», как ты верно подметил. Когда переклинивает что-то в голове и громкие сладкие стоны, которым аккомпанируют сочные упругие шлепки сводят с ума. Когда от изнасилования такой секс отделяет только желание увидеть глаза напротив мутными и немного закатившимися. Когда в висках пульсом бьется – «хочу, чтобы он был только моим»… И я буду. И ты. Мы будем принадлежать только друг другу. Пока мой Туберкулез не сожжет меня. А потом я понял, что запустил болезнь. Идя по морозной улочке, словно по коридору отделения реанимации. Булькая и хрипя кровавыми ошметками легких. Сжимая кулаки до рези, чтобы не начать расцарапывать грудь, пытаясь извлечь бешено колотящееся сердце. Любая фраза царапала до крови. И я, кашляя и задыхаясь этой самой кровью, иду по скользким ледяным улицам. Мне тут сказали, что туберкулез не лечится. Я только ухмыльнулся, а изодранные кашлем губы сами прошептали- знаю... Потом понял, что подобно любой серьезной болезни, мой Туберкулез, сожрав все содержимое моей груди словно вкуснейшее из лакомств, перекинулся на прочий организм. Пылала, сворачиваясь и сгорая, кровь в жилах, отказываясь таскать к мозгу кислород. Сводило сладкой судорогой живот, стоило мне вспомнить очередную ночную горячку, и мозг отказывался думать о чем-то другом. Вкус сигарет, постоянно выкуриваемых во время каждой горячки, стал для меня своеобразным фетишем, вызывающим легкий возбуждающий зуд. И словно обжигающе холодный вдох ледяного воздуха в сгоревшие, истрепанные Туберкулезом легкие ранила и заставляла задыхаться каждая фраза с маленькой буквы и фетишной точкой на конце. Но этот морозный воздух не доходил до мозга, воспринимаясь лишь гонящим кровь сердцем. И периодически, очарованный и сожженный разум отказывал, заставляя измученное тело искать излечения в чужих руках. Глупый. Я надеялся, что чужие объятия согреют воздух, чтобы он входил в измучанные, изорванные болезнью легкие с меньшей болью. Но стало лишь больнее. Той мучительной, невыносимой настолько, что пьянящей болью, которую дано познать только в очаге смертельной лихорадки последней болезни. Именно последней. Не те сотни, тысячи простуд и гриппов, ангин и даже бронхитов, которые царапали грудь, оставля глубокие, но быстро заживающие шрамы, а Туберкулез. Смертельная, неизлечимо запущенная болезнь. Поражающая, издирающая в кровавые ошметки, лохмотья, все слои реальности. Мысли Душу Тело Сны… и реальность Мечты и саму мою жизнь. Эмоции. И ебанутые физические ощущения Все это. В кровавые ошметки сырого мяса. До кровавой пены на губах. Из-за одной, короткой, невыносимо сладкой фразы «Ты только мой» Как это жестоко с твоей стороны. Выбивать у меня едва ли не слезы, заставлять краснеть и стыдливо отворачиваться от людей, кляня в мыслях слишком узкие джинсы. Одной фразой. Или иначе. Но всегда, вне зависимости от самой фразы: Мой или Ревную, Люблю или Женька, Любимый или Жестоко - всегда заставляя меня почувствовать себя солнечным лучом- ласковым, нежным и удушающе любимым. Но иногда, когда я, измучанный, сожжённый до окровавленного пепла, уставший от электронно-металлического привкуса на языке, позволял себе сорвать с шипованного крючка своей болезни, руки начинали трястись от ярости, от желания бить наповал, до смерти. От желания ощутить кровавую пленку под сорванными частыми ударами ногтями, от желания бетонного крошева на сухих, сбитых костяшках кулаков. Я неистово злился. Ревнуя к каждому, кто был, мог бы быть или даже просто хотел бы быть болен моей, только моей болезнью. Изводясь от собственной влюбленной слабости, сказывающейся на учебе, работе, снах и мечтах, стиле письма и направлении мыслей. Ненавидя грубую жестокую манеру общения, очаровывающую каждую клеточку крови, раздирающую легкие приступами кашля. Проклиная себя за невыносимый коктейль желания и страха, сковывающего даже движения, не только мысли. Страха встречи. А иногда, напротив, я готов скинуть трусы и зубную щетку в сумку, потратить последнее на билеты и уже через несколько часов прижиматься к тебе, целуя ставшие родными губы. Но тут же начинает раздирать грудь мучительный кашель любви. Любви почти идеальной, а потому неистово зыбкой. От страха опошлить или потерять ее становятся ледяными пальцы. Я уже молчу о том, что тебе, наверняка, мальчишка- студент с истеричным складом ума и вечно неудающейся жизнью просто не нужен. Но проходит время, жестокое упоение ненавистью и яростью спадает, отсутствие крови и грязи на кулаках перестает терзать… И накатывает утопично-теплый приступ нежности. Заканчивающийся, как правило, тем, что ты, прочитав между строк эту мою нежность, с пол-оборота заводишь меня привычно-удачной, вкусной, торкающей фразой. И мы приступаем к сексу. То неистово нежному, когда каждый из нас сосредоточен лишь на том, чтобы доставить удовольствие любовнику, чтобы увидеть мокрое от слез и пота лицо, сияющее блаженной улыбкой. То жестокому, грубому и страстному, «на скоряк», как ты верно подметил. Когда переклинивает что-то в голове и громкие сладкие стоны, которым аккомпанируют сочные упругие шлепки сводят с ума. Когда от изнасилования такой секс отделяет только желание увидеть глаза напротив мутными и немного закатившимися. Когда в висках пульсом бьется – «хочу, чтобы он был только моим»… И я буду. И ты. Мы будем принадлежать только друг другу. Пока мой Туберкулез не сожжет меня.
Vova
