«Господи, ну наконец-то!»
Мудреный вытащил из заднего кармана шорт помятую пачку красных L&M,
надеясь, что ему все же повезло, и ни одна сигарета не сломалась. «Вот же блин! Устроил, рыжая скотина, шухер – будто они тут в армии».
И Мудреный как последний дебил и склеротик, подорвавшись вместе с
остальными от вагона до автобуса, заразившись стадным инстинктом, не
только не успел даже закурить, но еще и сунул не понадобившуюся пачку не
в тот карман, и позабыл о ней. Давил ее своей задницей всю дорогу.
Он с досадой сплюнул и закурил, прикрываясь рукой скорее по привычке,
ведь такого сильного ветра, как на севере, здесь, на границе с Абхазией,
летом быть просто не могло. А этой ночью, не смотря на близость моря,
не было и вовсе никакого. И глубоко, резко затянулся, наполняя легкие
долгожданным дымом.
Две из оставшихся десяти сигарет все-таки пришлось выбросить. И за это
Мудреный был зол на сопровождающего, молодого мужика, похожего на
небритого техасского рейнжера. Один из будущих воспитателей, вроде. А
еще за то, что пришлось вытерпеть целых три с половиной часа без
никотина. Этот псих, не в меру энергичный и неадекватно бодрый, как
только что вмазавший торчок, их просто вытолкал из вагона, едва только
поезд успел остановиться у платформы, а проводник опустил подножку. А
затем, подгоняя, будто они уже бежали один из обещанных кроссов, загнал в
два стареньких автобуса, стоявших в нарушение всех правил на пешеходной
зоне, почти вплотную к перрону.
Из автобуса Мудреный вылезал уже из принципа со скоростью раненой во
все четыре лапы черепахи. И в итоге оказался в самом хвосте очереди в
окошечко проверки паспортов, последним из ста с чем-то там человек. Да
еще пока он тупил, перед ним ухитрились вклиниться две совершенно левых
тетки из подошедшего за их автобусами баргузина. Сзади за ним пока
больше никто не вставал. Мудреный оглянулся: легковые машины продолжали
подъезжать по одной, вставая в очередь, но пассажиров у них не было.
Наверное, попрут с утра...
Сигарет было безумно жалко, но не из-за того конечно, что он был скрягой
и скупцом. Просто вчера Мудреный вовремя не догадался купить себе на
одной из крупных станций блок в запас. (Из дома-то он вообще собирался
как лопух – половину нужного забыл, что говорить о сигаретах?) А уже с
вечера, после «Кавказской», где вместо того, чтобы бежать в ларек, он
засмотрелся на обалденное готическое здание из ярко-красного кирпича,
крупных остановок больше не было. А потом и вовсе стемнело, и с перронов
исчезли даже торговки пирожками, пивом и минералкой. «Вряд ли в спортивном лагере, пусть и не детском, барыжат табаком».
Мудреный с тоской смотрел на стремительно несущийся к финишу, то есть к
фильтру, тлеющий огонек и тяжко вздохнул, опрометчиво выдохнув дым прямо
в волосы, стоявшей перед ним тетки. Объемная блондинка в светлых
джинсах и футболке, обнявшаяся с дермантиновым чемоданом на колесиках,
тут же начала махать перед своим лицом рукой и выразительно кашлять. А в
кашле легко можно было разобрать пожелания ввести запрет на сигареты
повсеместно, а мерой пресечения избрать как минимум смертную казнь.
Мудреный закатил глаза и скорчил рожу, разворачиваясь и выдыхая дым
вбок, куда-то себе за левое плечо. На его взгляд, амбре
удушающее-фруктовых духов, пополам с запахом пота, которыми тащило от
табаконенавистниц, наносил здоровью окружающих больше вреда, чем вся его
пачка. Но скандалить и привлекать внимание ужасно не хотелось.
Казнив бычок через затаптывание, Мудреный раздраженно провел руками по
лицу, потер шею, поморщившись с досадой, при виде оставшейся на ладони
копоти от паровозной топки. И, за неимением других перспектив скрасить
себе ожидание, вытащил снова телефон.
Мудреный вообще по жизни находился только в одном из трех состояний.
Когда читал что-нибудь увлекательное: он либо читал это в данный момент,
и ему было хорошо и кайфово как никому из оставшихся жителей планеты
Земля, либо трясся от желания включить компьютер, ридер, телефон – с
чего угодно и в какой угодно позе, лишь бы получить очередную дозу. Лишь
бы узнать, что будет дальше, и чем все закончится. А когда еще не
выбрал, что же читать следующим – тогда ему банально было скучно, пусто и
просто никак. Еще настрой зависел от сигарет, ну или их отсутствия, да и
желательно, чтобы никто его не донимал, никто не лез, но это уже
дополнительные тонкости и параметры...
В общем, отличное в самом начале поездки настроение, стабильно летело
вниз, как Алиса в норе белого кролика. За проведенные в дороге два с
лишним дня, он умудрился прочитать половину из того, что закачал на
карту памяти перед поездкой. И если оставшуюся половину он прочитает за
такие же три дня, потом ему останется только стучатся башкой об скалы и
выть на луну. Потому что его уже сто раз популярно предупредили, что
едут они в дремучую горную глушь, и связи мобильной там нет никакой. В
инет, то есть, не выйдешь даже задорого, через международный роуминг.
Это просто трындец. Если бы он узнал об этих подробностях еще до отъезда
– он бы потратил, блин, хоть целые сутки, на переформатирование и залил
бы себе в десять раз больше текстов.
Мудреный жалел, что покорно повелся на идиотские требования директора
лагеря не брать с собой техники, сложнее плееров и телефонов. Дома
пришлось оставить обожаемый ридер с бездной непрочитанного. Из-за того,
что, видите ли, этот перестраховщик боится, что всей дисциплине придет
апокалипсис, если вдруг кто-нибудь что-то скрысит, и начнутся
разбирательства и битье морд. «Вот блин», - Мудреный закатил глаза и нахмурился. - «Наверняка
же директором окажется какой-нибудь авторитарный, выползший из
советских анналов, закомплексованный сморчок, который устроит нам всем
там поднятие целины и полную кузькину мать. Зачем я вообще поехал, кто
мне объяснит?»
Но даже сам себе под страхом смертной казни Мудреный не мог бы внятно
ответить на этот вопрос. Бесплатно? Ну да, бесплатно. На даче у
родителей не менее бесплатно. Да и прополка огорода вряд ли может
считаться трудным делом, по сравнению с обещанными ежедневными
тренировками, кроссами и лазаньем по горам.
Нельзя сказать, конечно, что Мудреный был закоренелым противником
спорта. Он просто им никогда не увлекался: ни в детстве, ни в старших
классах, когда все его друзья будто двинулись на идее «накачаться», и
чуть ли не каждый вечер бегали в спортзал. Да и сейчас вся его
активность ограничивалась двумя парами физры в неделю. Не потому, что он
был каким-то там лентяем, сибаритом и неженкой, нет, просто Мудреному
было плевать на собственную внешность и амбициями в этом плане он
совершенно не страдал. А заморачиваться пользой для здоровья в столь
молодом возрасте он считал паранойей и маразмом. К тому же, в профкоме
ему сказали по секрету, что лагерь для совершенно обычных людей, это не
школа олимпийского золотого резерва, и слишком напрягать там никого не
будут. И хотя он в поезде уже узнал, что с ними там будут и студенты
спортфака, все же обычных химиков, строителей и прочих технарей было
тупо больше по количеству.
Короче, спорт его не смущал. Чего нельзя было сказать о перспективе
лишиться сигарет и интернета - двух привычных составляющих его бытового
комфорта.
Он захлопнул и убрал телефон обратно, так и не решившись позволить себе
начать читать новый рассказ. И так и не придя к окончательному выводу:
лоханулся ли он с идеей ехать или нет. И уже через минуту, уныние и
мрачное предчувствие ожидающей его впереди жопы, доконали его до
закуривания новой сигареты. Пачка осиротела еще на одну, и теперь
оставалось лишь восемь.
- Да что же это такое! Сколько можно?!
Суровая тетка, борец за права пассивных курильщиков, развернулась к
Мудреному со скоростью флюгера на ветру, готовая избавлять его от
пагубной зависимости одной лишь чудодейственной силой матерной мысли. Но
тут же осеклась, и замерла, удивленно подняв брови и уставившись на его
лицо, как на шедевр Эрмитажа. Над ними как раз висели сразу же два
прожектора, и это позволяло разглядеть, что у этого невысокого сутулого
парня, с равнодушно-измученным выражением лица, абсолютно ненормальные
глаза. Точнее, правый то нормальный, карий, а вот левый – какого-то
невозможного для живого человека прозрачного ярко-голубого цвета.
Впрочем, будь такими оба глаза, они бы, наверное, сделали парня почти
красавцем. Но вот так все лицо сразу смотрелось дико и кошмарно. И ни
тот, ни другой цвета совершенно не подходили к его блеклым серо-русым
волосам и скучному мальчишескому полубоксу.
Мудреный опять послушно отвернулся, выдыхая дым, чуть ли не перегибаясь
через ограждение. Он привык уже флегматично молчать и в ответ на ругань и
наезды, и на такие вот бесцеремонные взгляды. Жаль, безусловно, что
ночью не наденешь солнечные очки. Но все же эта бесцеремонность выведет
из себя и святого. Дурацкие глаза. За девятнадцать лет он привык,
конечно, в какой-то степени... Его самого никогда не огорчало отражение в
зеркале. Не парились его друзья. Привыкла девушка. И только любопытные
взгляды и бестактные вопросики продолжали отравлять ему радость
существования.
«Это у вас линзы такие?» Или еще интереснее: «Это протез?» Неужели в 21
веке не смогли бы сделать протез неотличимый от натурального цвета.
Между прочим, насчет того, чтобы купить себе линзы Мудреный иногда
всерьез задумывался. Его останавливало только то, что зрение у него было
отличное, и возиться с ежедневным уходом за ними ради одного цвета было
лень.
Мудреный не стал дожидаться, пока тетка определится, наконец, и
сформулирует уже что-то конкретное, поскольку не сомневался – чтобы бы
это ни было, ничего приятного ему не светит. Он все так же, не роняя с
лица усталого и снисходительного выражения, с которым взирали на
презренную толпу ученые и философы эпохи Возрождения, зажал зубами
сигарету, сунул обе руки в карманы джинсов, молча, обогнул скандалистку и
прошел вперед, ближе к середине очереди. Скользкого вида брюнет с
крупными карими глазами и прилизанными от грязи длинными волосами, рядом
с которым он встал, покосился на него, но промолчал.
***
Спустя еще полтора часа езды в автобусе и энное количество
прочувствованных собственными задницами километров разбитого шоссе, Стас
с Вовой уже не болтали. Они сидели, молча, погруженные каждый в свои
вязкие дремотные мысли, лишь изредка приоткрывая глаза, чтобы убедиться,
что в дорожном пейзаже по-прежнему ничего не изменилось. Места они
заняли самые, на их взгляд, козырные – в первом ряду, слева, сразу возле
двери. Напротив них, через проход, за кабиной водителя о чем-то тихо
переговаривались двое сопровождающих: энергичный рыжий верзила, уже
примелькавшийся Стасу в поезде и на вокзале, и лохматый брюнет с тяжелой
челюстью и мрачным выражением лица. В салоне многие спали. Кто-то
дремал. И только с заднего ряда доносился приглушенный, но безумно
довольный самим собой и этой офигенной жизнью ржач, и чье-то: «И че он
на это говорит преподу?. . Да ладно! А препод?», - срывающимся от смеха
шепотом.
Стас развалился на сиденье с относительным комфортом, он вытянул широко
раскинутые ноги и откинулся затылком на подголовник, закрыв глаза и
невесело усмехаясь каким-то своим мыслям. Володя лениво вглядывался
сквозь полуприкрытые веки в едва освещаемую передними фарами дорогу,
гадая, удастся ли им добраться на этом жестяном корыте до лагеря хотя бы
к обеду.
С пограничного поста они выехали первыми, однако второй автобус, серый с
бессовестно ржавыми рыжими пятнами на бортах, чисто внешне казавшийся,
по меньшей мере, на полвека старше своего собрата, неожиданно легко
обогнал их еще в самом начале пути, еще до сворота на Гагру. Теперь же, в
густой темноте южной ночи не виднелись даже его задние габариты.
Примерно с час, по Вовиным прикидкам, они ползли параллельно берегу в
сторону Сухума, но через какое-то время после указателя с единственным
знакомым ему названием «Пицунда», автобус повернул влево. Теперь они
едут четко по направлению от берега к горам. И кажется, судя по
ощущениям, водила всерьез задумал загнать это автоископаемое на вершину
Эльбруса.
Вот только в том, что на этом почтенном куске металлолома стоило
покорять горные вершины, Володя, как опытный механик, сильно сомневался.
На том месте, где они сидели, отлично ощущалась характерная вибрация со
стороны правого переднего колеса, да и на слух в симфонии общего
хруста, скрежета и скрипа, отчетливо выделялся характерный грохот
однозначно аварийной стойки. Поэтому он был очень благодарен усатому
водиле, за то, что тот даже не пытался выжать из чихающего движка больше
сорока километров в час, потому что слишком хорошо представлял себе,
пусть даже и чисто теоретически, последствия потери переднего колеса на
узком горном серпантине. К тому же, пару раз двигатель внезапно глох,
опять же по счастливому совпадению на прямом горизонтальном участке, а
не на одном из многочисленных, почти шестидесятиградусных подъемов с
поворотом. Вряд ли было безопасно маневрировать ночью на крутых
поворотах над горными обрывами автобусом, катящимся задом под горку на
холостом ходу.
Водила автобуса Володиного пессимизма нисколько не разделял. Местный,
пузатый и смуглый, он крутил баранку развалюхи с таким нескрываемым
удовольствием, будто стоял за штурвалом средиземноморского круизного
лайнера. В левой руке он держал папиросу, периодически привычным
движением стряхивая пепел в окно, а в правой здоровый кусок прихваченной
с вокзала ачмы. Руль при этом он бодро крутил коленом, слегка
придерживая его тем или другим запястьем на особенно опасных разворотах.
А еще он вполголоса подпевал магнитоле, в которой крутилась какая-то
кавказская попса, и двигал в такт плечами и корпусом.
Сзади кто-то странно толи вздохнул, толи всхлипнул во сне. Потом еще, и
еще раз, уже громче. А вслед за этим вообще застонал в голос: низко,
томно, и так откровенно, что ни у одного человека из тех немногих, кто
не спал, не возникло сомнений, что это не обычный недовольный стон
усталого и спящего в неудобном положении человека. Неутомимых
весельчаков, оккупировавших задний ряд сидений, дружно пробило на ха-ха.
Стас неохотно разлепил глаза и обернулся полюбопытствовать.
Какой-то белобрысый хрен в рэперском прикиде, с угашенными, а может
просто сонными глазами, сидевший как раз на том ряду, откуда всю дорогу
доносились разговоры и смешки, с ухмылкой указал ему на источник
эротических звуков.
Оказалось, что порно-радиоприемник сидел совсем рядом. На
противоположной стороне салона, через один ряд после сопровождающих, в
кресле ближе к центральному проходу. Он на самом деле крепко спал,
откинув голову назад на подголовник и выгнув незагорелую шею. Еще один
фанат хип-хопа, судя по штанам, черной футболке с забавным принтом и
надвинутой на лицо круглой кепке. Длинные сзади, подстриженные лесенкой
волосы выбивались по бокам из-под кепки и черной тенью лежали на спинке
сиденья. И этот неформал не просто стонал и вздыхал во сне, нет. Все
было интереснее некуда – он самозабвенно сосал указательный палец. Вот
прямо так двигал его взад и вперед, сжимая губами, и ерзал затылком по
полуоблысевшему красному плюшу обивки, постанывая так, что из головы
вышибало все мало-мальски приличные мысли.
Стас даже засмотрелся – зрелище, на его взгляд, было неожиданным и
забавным, но для его главного героя, без сомнения, жутко позорным, если б
он сейчас мог увидеть себя со стороны. Но почему-то не казалось ни
противным, ни смешным, разве что вызывало усмешку. Или все дело в том,
что он, Стас Киров здесь банально был старше всех остальных? А взрослых
подростковая жажда высмеивать и опускать неудачников просто не прет.
- Фу, педик что ли? – сморщился Володя, тоже оглянувшись. - Бля, ну и рожа, ты посмотри.
- Да почему сразу педик? – засомневался Стас. – По-моему, обычный нытик,
эмо, маменькин сыночек и тому подобное. Сейчас таких нежных цветочков
развелось, не протолкнешься! Это же не значит, что все они геи.
Вообще-то Стаса и настоящие геи не пугали и не напрягали совершенно. Но
и, к счастью, не привлекали, он, что называется, дышал к ним ровно.
Относился спокойно, но сам к ним не относился. Потому они, наверное, и
не мерещились ему везде, как большинству воинствующих натуралов, как тот
же Вован. Так что, хоть Стас и не считал себя офигенным знатоком, все
же был уверен, что один засунутый в сонном неадеквате в рот палец – еще
не показатель ориентации. И почему-то Стас после одного единственного
взгляда решил, что парень явно еще молодой, первокурсник. Лица он в
темноте не рассмотрел, но что-то ему подсказывало, что тому
только-только исполнилось восемнадцать.
- Да пусть делает что хочет, - Стас отвернулся обратно, прикрыл глаза и
широко зевнул. – Только бы в одну комнату с ним не попасть, - добавил он
чуть погодя, невольно прислушиваясь к соло из эротических звуков под
аккомпанемент смешков и хихиканья.
Сам по себе Стас ничего против таких вот эмоциональных малолеток не
имел, но по жизни привык чаще общаться с людьми старшего возраста. И о
близком знакомстве с истеричными искателями проблем на ровном месте,
мягко говоря, не мечтал.
- Не, ну по-любому он вафля! Глянь, как отжигает, - стукнул Вован по плечу Стаса через минуту.
Действительно, парень сунул в рот уже два пальца, почти до костяшек,
смотрелось теперь это все совсем не мило, и не по-детски. Истерическое
хихиканье в конце салона стало громче. Кто-то передал вперед мобильник с
включенной камерой, чтобы кто-нибудь, сидящий спереди, увековечил это
зрелище для потомков.
В свете мобилы Стас смог рассмотреть парня получше. Взгляд первым делом
зацепился почему-то за нагло выставленную в проход правую ногу. Широкая
штанина задралась, и видно стало, что парень обут в суровое неформальное
нечто, напоминающее сандалии гладиатора, но на тяжеленной «гадовской»
подошве. Похоже на то безобразие, в котором с риском для собственной
жизни и здоровья весной пыталась выступать Артемида. Пару раз
навернувшись на тренировках с высоты своих метр восемьдесят, и чуть не
опозорившись после на публике она без сожаления распрощалась с ними,
впарив малолетней двоюродной сестре.
Странно, как он пропустил этого порно-неформала еще в поезде? Все, кто
ехал в лагерь занимали два последних вагона, однако Стас не видел его ни
в вагонах, ни в тамбуре, ни на перроне на остановках. Прятался что ли
этот кадр? «Будь у меня такая очаровательная способность позориться и
привлекать все внимание – я б на его месте в багажнике прятался всю
дорогу», - ухмыльнулся Стас про себя.
Правую кисть, пальцы которой и были во рту, парень развернул, и стало
видно сбитые не столь давно в мясо костяшки, еще свежие ссадины едва
успели затянуться толстой бордовой коркой. Лицо из-за кепки было видно
плохо, но вроде оно было целым. Наверное, Стас все же поспешил с
выводами – на нежную маргаритку пацан не тянул. И башмачки ему, видимо,
не для одних лишь понтов. После таких энергичных ударов с правой, этой
подошвой удобно мудохать по голеням и в живот.
Все развлечение со съемкой им неожиданно обломал рыжий сопровождающий.
Состроив страшные глаза, Лева обернулся посмотреть, что за смех в
салоне, и шепотом заорал на весельчаков: «А ну-ка заткнулись! Не мешайте
спать тем, кто спит».
- Какое, слушай, спать? – в ответ неожиданно раздался бодрый бас водилы, - Утро, скоро рассвет будет. Да и приехали уже. «Приехали?» - не успел удивиться Стас, не найдя в видимом сквозь
лобовое стекло автобуса пейзаже решительно никаких изменений, как вдруг
после очередного крутого поворота, грунтовка резко закончилась, и они
выехали на широкую ровную площадку, выложенную щербатыми плитами. А
прямо перед мордой автобуса нарисовался бетонный забор и железные
ворота, свежеокрашенные синей краской, с вывеской «Спортивный молодежный
лагерь федерального значения «Северный рассвет». Автобус затормозил
прямо перед ними.
Володя с недовольным рычанием потянулся, поводя затекшими плечами, и
сонно протянул: «Ну, наконец-то, ебаный Герасим! Я уж сто раз успел
пожалеть, что взял путевку».
- Да ладно тебе ворчать как старый дед, – Стас несильно пихнул его
локтем, усмехнувшись. - Хотя, я тоже уже решил, что мы едем, по меньшей
мере, в Турцию, в объезд, - согласился он.
Стас поднялся со своего места, и пока остальные сонно копошились и
выползали к двери по узкому проходу через салон автобуса, он уже
выскочил на улицу, вслед за сопровождающими вожатыми. Рядом с забором
обнаружился и второй Луаз, водитель которого, высунувшись из кабины,
увлеченно ругался, чередуя русскую речь и гортанные выкрики на родном
языке, с низкорослым чувачком, показавшимся парню южным вариантом
архангельского гопника. Водила-абхаз закатывал глаза и нервно
всплескивал свободной рукой, держась второй за руль, чтобы не выпасть
окончательно, и каждые тридцать секунд повторял как заведенный: «а я вот
понял, что это за час, а не за всю дорогу!». На что его не менее
сердитый и раздосадованный оппонент, в черной футболке, кепке,
адидасовских шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу, размахивающий
псевдокожаной барсеткой, возражал: «Да что ты мне мозги-то паришь? Я,
по-твоему, не помню, на сколько сам вчера же с тобой договаривался?»
Пока все просыпались, вылезали из автобуса и вытаскивали свои вещи,
выстраиваясь в очередь перед узкой дверью для пешеходов в воротах,
которые для автобусов почему-то не открыли, рассвет действительно
начался. Только он был, вопреки надписи на воротах, совсем не северным, а
очень даже южным, непривычным. Неожиданным, ярким и стремительным, как
сибирская весна.
Толпа перед воротами рассасывалась медленно, перетекая на территорию лагеря через узкую дверь, как песок в песочных часах.
Протиснувшись, наконец, в ворота, Мудреный на пару минут завис,
раздумывая, стоит ли ему закурить прямо сейчас, пользуясь тем, что в
такой толпе на это вряд ли станут обращать внимание вожатые, или
все-таки поискать какую-нибудь урну. И даже не заметил сразу, куда все
указывают друг другу, не обратил внимание на удивленные возгласы и
ругательства. Зато когда он поднял голову, наконец, и увидел ЭТО, то у
него от восхищения округлились глаза, и в прямом смысле слова отвисла
челюсть.
- Вот это да… – вырвалось у Мудреного как-то совершенно по-детски.
Он и не вспоминал о том, что недавно жалел о решении сюда ехать. Сейчас
Мудреный жалел только об том, что перед выходом из поезда засунул
фотоаппарат на самое дно сумки, чтобы не вытрясти где-нибудь в автобусе.
Потому что это на самом деле было... Просто офигенно! Это напоминало
декорации к крутому фильму в стиле киберпанк или постапокалипсис, но по
сути своей было настоящей историей! Живым памятником жестокой
грузино-абхазской войне. Впрочем, конечно же, он еще успеет
сфотографировать все, они же собираются жить здесь на полном серьезе.
Если, конечно, ему это не приснилось. Может он все еще дрыхнет в
трясущемся на абхазских колдобинах автобусе, и это просто сон?
Про свои сигареты Мудреный забыл напрочь. Он всегда мечтал хотя бы
побывать в подобном месте, рассмотреть все вблизи, а уж о том, чтобы
поселиться на целых два месяца он не мог и мечтать. За такую возможность
он готов был делать хоть по двести отжиманий подряд, и бегать по
двадцать километров в день, ну если не упадет, конечно, еще на первом
километре. И он не представлял себе, каким же надо быть человеком, чтобы
додуматься устроить спортивный лагерь в подобном месте, но был готов
пожать руку этому психу. И лично заступиться за него, когда за ним
придут санитары.
Стас тоже не сразу обратил внимание на жуткий вид здания перед самым его
носом. Он только прошел в ворота, вслед за Володей, и повернулся назад
на секунду, чтобы услышать извинения от толкнувшего его в спину урода,
или же закопать этого урода в грунт, как услышал возмущенный крик
приятеля.
- Это пиздец или у меня глюки такие?! Ебаный Герасим! Я ради этих египетских руин что ли три долбанных дня протухал в поезде?!
Поворачиваясь обратно, Стас проследил шокированный Вовин взгляд, и чуть
не выронил сумку, чувствуя, как, не смотря на высокую температуру
воздуха, по позвоночнику ползут ледяные мурашки. Вот оно что... Не
просто так его, значит, мандражило по-черному всю дорогу. Терзало
предчувствие какой-то неведомой ебаной хуйни. Теперь Стас совершенно
точно знал: интуиция не ошибается. Ему будет плохо. Ему будет настолько
херово, что, этот долбаный лагерь он запомнит надолго.
Если, конечно, выдержит и не свихнется за эти два месяца окончательно. «Блядь, хоть бы директор этого Сайлент Хилла разорился и сдох на помойке!»Примечания автора:
1 – беримбау – Музыкальный струнный инструмент, имеющий форму лука,
который задает темп мелодии и, соответственно, темп капоэйристской игры.
По струне ударяют тридцатисантиметровой деревянной палочкой (бакетой),
извлекая звуки.
2 – Besta (португ. ) – зверь.
3 – «Alo, Maria» - песня о том, что парень любит девушку, но его желание
овладеть искусством капуэйры важнее, и ему приходится отправляться в
путь.
"Пойду, позвоню тебе: "Алло, алло, Мария!". Скажу, что в конце года я уеду в Баию. "
Баийя – практически сакральное место для поклонников капуэйры, место,
куда исторически все отправлялись, чтобы научиться этому искусству у
признанных, авторитетных мастеров.
4,6 – «Ia ia, io io» - песня о культовом человеке – Местре Бимба,
создавшем целое направление в капуэйре. Он был признанным бойцом, ему
никогда не требовалось больше трех ударов, чтобы закончить схватку. Тем
не менее, он исповедовал философию «ум выше храбрости» - что означает,
если вы столкнулись с кем-то, значительно более сильным, самым разумным
выходом будет обратиться в бегство; но если он последовал за вами, нужно
неожиданно обернувшись застать его врасплох.
6 – Популярная бразильская поговорка - malandro demais se atrapalha».
Эти слова выражают философию «малисия» - смесь необходимой жестокости,
умения быстро оценивать ситуацию и тщательной защиты, а также умения
умение предвидеть дальнейшие действия противника, как в кругу, так и в
повседневной жизни. По другому - «малисия» - это обман или введение в
заблуждение противника, рассчитывающего, что вы сделаете одно, когда на
самом деле вы собираетесь сделать нечто совершенно другое и неожиданное.
7 – рода – круг, в котором сходятся два игрока для поединка.
8 – мультфильм «Союз зверей». Ответом на этот вопрос служит жутко-скептическая фраза носорога: «Это ты-то харизма, суслик?!»
886 Прочтений • [Абхазская бессонница. Глава 1. Часть 2] [10.05.2012] [Комментариев: 0]
Vova
