Вообще-то, выглядел этот самый лагерь ТАК, что совсем не сложно было удивиться. Если не сказать хуже – охренеть.
Сразу за воротами начиналась большая прямоугольная площадка, выложенная
разрушившимися, выщербленными бетонными плитами, в стыках между которыми
торчали кустики жухлой, высохшей под южным солнцем травы. Плиты эти
выстилали внутренний двор перед поражающим своим размахом и мощью
высоким пансионатом, некогда являвшимся подлинным образцом советской
классической архитектуры. Само здание было украшено понизу
монументальными колоннами, сохранилась кое-какая скульптура и лепные
украшения. Оно было слегка вытянуто в длину, главный корпус имел
изначально пять этажей, а с обоих концов к нему примыкали симметричные
двухэтажные крылья, таким образом, что все вместе по пропорциям
напоминало канцелярскую скобку для степлера, раскрытую в сторону ворот.
Сейчас от этих остатков былой роскоши бросало в дрожь.
Больше всего пугало главное здание – крыша отсутствовала почти
полностью, а верхних этаж представлял собой какие-то огрызки стен и
остовы бывших палат и коридоров. Галереи и балконы, опоясывавшие третий и
четвертый этажи, были разрушены, стекла и рамы – выбиты, а в стенах
было столько пробоин от снарядов, что можно было только поражаться, чем
мог так насолить грузинским войскам безобидный лечебный санаторий, да
еще и находившийся в горах, очень далеко от линии фронта. (1)
Нормально выглядели только два нижних этажа и правое крыло, которому
посчастливилось остаться совершенно не поврежденным. На первом этаже
этого крыла, без сомнения, помещалась столовая, так как из раскрытых
настежь окон слышался звон посуды и гортанная незнакомая речь о чем-то
увлеченно спорящих и бранящихся поварих, доносились приятные запахи
пищи. Второй этаж был тихим и безжизненным, но тоже идеально целым, на
стенах даже не облупилась штукатурка, а оконные рамы сохранились,
очевидно, родные. Так как, в отличие от ярко-синих свежих рам, которыми
могла похвастаться нижняя, отремонтированная часть основного здания, они
были просто белыми, сильно потускневшими от времени, но без
повреждений. Левое же крыло хоть и не выглядело пострадавшим, было
закрыто. Окна наглухо заколочены щитами из необработанных досок, а на
дверях висели тяжелые амбарные замки.
С трех сторон пансионат и бетонный дворик перед ним окружал аккуратный и
ухоженный некогда, а теперь совершенно разросшийся и одичавший сад.
С правой стороны, сразу же за столовой, начиналась роща из кипарисов и
эвкалиптов, доходившая до опоясывавшего территорию бетонного забора.
Сзади на здание наступали высокие, но уже сильно постаревшие пальмы, и
нарушающие ровный порядок дорожек и аллей цветущие рододендроны,
лавровишни и магнолии. Кое-где торчали пышные шапки разноцветных
гортензий. Слева, среди гранатовых, мандариновых и грушевых деревьев,
увешанных незрелыми плодами, вниз, куда-то в густую тень под
развесистыми кронами, спускались бетонные ступени, обрамленные давно
потерявшими свою аккуратную форму самшитовыми кустами. Позади фруктового
сада, в глубине темной зелени, виднелись крыши лечебных корпусов и
хозяйственных построек.
Был ли здесь вообще стадион или хоть какие-нибудь спортивные сооружения –
с первого взгляда разглядеть в этом буйстве субтропической
растительности было не возможно.
Рыжий Лева, променявший июльскую рыбалку по выходным и августовский
отпуск на ненавистной тещиной даче, на возможность заработать за два
этих месяца столько, сколько Мошковский платил за полгода, тоже слегка
офигел при виде такой красоты неописуемой. Еще в Архангельске, перед
выездом, Сергей Генадьич их строго настрого предупреждал не вытягивать
рожи и не разевать рты при виде странного лагеря, а старательно делать
вид, что заселять студентов в нечто, больше похожее на декорации к
документальному фильму об грузино-абхазской войне – самое, что ни на
есть, обычное дело. Времени у молодого директора было мало, денег,
видимо, еще меньше... Да и вообще, там какие-то мутные финансовые
махинации у этого Осипова с Семеном Олеговичем… Короче, охранникам в это
лезть явно не стоит.
Понятно, хули. Лева же не дурак. Сказано не удивляться – сделаем морду
лица валенком. Но все-таки, вернуть на место рухнувшую на бетонные плиты
двора челюсть, оказалось далеко не самым легким заданием в его жизни.
На самом деле, в шоке, или очень близко к нему, оказались абсолютно все. Но достаточно шустро от этого шока отходили.
Во-первых, ехали они сюда уже с чисто русским, неведомым ни одному
западному человеку, подсознательным ожиданием какой-то жестокой наебки.
Ну, разве может случится в нашей стране такая халява, чтобы обычным
студентам абсолютно вдруг бесплатно выдали путевки на целых два месяца
на юг? Да еще и не за счет профкома и с оплатой проезда за свой счет, а
всем желающим, и билеты на поезд, между прочим, стоившие отнюдь не
дешево - в подарок!
Во-вторых, многие помнили, хоть и смутно, о той самой войне, после
которой цветущая жаркая Абхазия превратилась в тлеющие руины. А
некоторые из них ездили отдыхать с родителями в Пицунду и Гагру, бывали в
Сухуме. И своими глазами видели обгоревший железнодорожный вокзал с
наскоро замазанными штукатуркой сквозными дырками от многочисленных
пуль, руины на месте административных зданий, разрушенные полностью
верхние этажи многоэтажек, пробоины от снарядов в стенах… Значит,
пансионатам тоже тогда досталось…
Но если честно, то парней помоложе, тех, кто еще не обзавелся взрослой
сварливостью и привычкой брюзжать по всяким мелочам, гораздо больше
волновало расстояние до моря. Те, кто не проспал всю дорогу в автобусе,
отлично себе представляли сколько же тут должно быть километров, и жутко
парились, доведется ли им теперь на берегу или их пребывание на Черном
море ограничится тем, что они будут вялиться на солнце посреди горных
хребтов.
Герман, как и всегда, после такого нервного напряжения чувствовал
припадок оптимизма и любви к жизни, его просто раздирало желание
проорать «we are the champions» на весь двор. Однако, дикая эйфория
мешалась с не менее сильным раскаянием, запоздалым испугом и мысленными
обещаниями больше так не рисковать. Хотя, в собственные обещания Герман
давно уже сам не верил, и другим этого делать, тоже, увы, не советовал…
Не в пример остальным парням, уставшим и смурным с дороги, он был
бодрым, свеженьким и позитивным, как молодой листик конопли. В тот самый
момент, когда он только-только еще пересек границу, его буквально
разносило от адреналина в крови, пережитого волнения и непередаваемого
кайфа от осознания, что он снова вышел победителем из опасной авантюры. И
в автобусе он, переполненный энергией и позитивом, болтал, шутил и
выделывался от души, заражая бодростью и хорошим настроением своих
соседей.
В этот раз, как ни странно, Димка помирился с ним первым. Он
просто-напросто, молча, уселся в автобусе с ним рядом, как ни в чем ни
бывало, и о ссоре на пограничном посту даже не напоминал. Обычно же он
дулся день или два (больше никогда не выдерживал), а Герман все это
время звонил ему, бегал, как за девчонкой, и прыгал на задних лапках
вокруг лучшего друга, искренне извиняясь за пережитое по его вине
волнение и страх. Димас же мрачно взирал на то, как тот бьет себя в
грудь, заверяя: - «Я клянусь тебе, это было в самый-пресамый последний
раз, больше на ЖД мост через Двину я никогда полезу…» - потухшим и
отчаявшимся взглядом жены хронического алкоголика. Да, на мост Герман
действительно больше ни разу не лазил – он просто выдумывал каждый раз
новую гадость. И, разумеется, Димка прощал, а куда ему было деваться?. .
Вся обида и злость, да и вообще, казалось, что все настоящие искренние
чувства, были упрятаны куда-то там глубоко, а наружу выставлен лишь
откровенный пофигизм и игнор под маской дружеской непосредственности.
Такое непривычное поведение лучшего друга выкручивало Герману совесть
гораздо сильнее, чем после всех предыдущих его выходок. Так что на этот
раз он на полном серьезе обещал себе изо всех сил сопротивляться, когда
эта хрень, это желание выкинуть очередную опасную и дебильную муть
накатит на него снова. Его гораздо сильнее пугала сейчас неожиданно
проявившаяся твердость Димкиного характера, чем какие-то мрачные
развалины.
Стас все еще был в глубоком ступоре, пытаясь справиться с ощущением
надвигающегося на него как цунами дикого страха и не поддаться желанию
заорать. Он, вообще-то, не врал, когда говорил Вове, что ему совершенно
насрать, в каких условиях они будут в лагере жить, и все такое. Он за
свои двадцать с лишним лет где только не побывал, ложился, не морщась,
спать в таких помойках, где обычный человек побрезговал бы даже взяться
за ручку двери.
Но ЭТОМУ месту удалось за считанные секунды превратить в молекулярную
пыль все его так тщательно возведенные когда-то железные стены
самоконтроля. И страхи вновь вырвались на свободу из темных, сырых и
пахнущих сворачивающейся густой кровью подвалов памяти, куда он их
загонял самостоятельно, глотая выписанные участковым психоневрологом
транквилизаторы, а также с помощью унизительных и совершенно, на его
взгляд, бесполезных «бесед» с ненавистным детдомовским психологом.
Когда Стас, наконец, заставил себя перестать тупо таращиться на
разрушенную полностью крышу, пробоины в стенах и темные дыры пустых
оконных проемов верхних этажей и опустил взгляд ниже, он увидел, что,
собственно все было не так уж и плохо, в плане условий и быта. Часть
здания явно была отремонтирована и приведена в полный порядок. Первые
два этажа сверкали свежевыкрашенными деревянными рамами. В лучах
поднимающегося над горами солнца блестели чистые стекла, и все, без
исключения, рамы были распахнуты настежь. «Наверное, в палатах какое-то время еще будет свежо и прохладно, пока солнце не начнет совсем уж сильно шпарить,
- потерянно подумал он, стараясь дышать глубоко и медленно и не
поддаваться панике и желанию развернуться и дернуть отсюда пешком через
горы. - Может, если на ночь запереть по-хорошему дверь в палату и
придвинуть к ней что-нибудь… ну, хотя бы обычный стул… то удастся
нормально заснуть?»
Мысль о том, что в палате он ночью будет не один его не сильно
успокаивала, в конце концов, в детдоме у них тоже в спальнях было дохера
народу. Когда они ехали, в вагоне вообще было больше пятидесяти
человек, и ночами постоянно кто-то не спал, шептался, стучал чем-то и
чавкал едой, пробирался по проходу, цепляясь за торчащие с верхних полок
босые ноги, в толчок или курить в тамбур, или тоже просто так
шарахался, маясь от скуки и бессонницы. За эти две ночи Стас так и не
смог заснуть ни разу, и очень надеялся выспаться в лагере.
Он оглянулся. Вован, кажется, уже относительно успокоился и больше не
бушевал, только все еще ворчал себе под нос что-то на русском матерном.
Да и заметно было, что большую часть парней скорее удивляет и
прикалывает это все, как экзотика, чем возмущает. Все же ехали сюда они
все на халяву, не в пятизвездочный отель покупали путевки, на что теперь
жаловаться? Вот если б их заранее предупредили, какие тут на самом деле
будут условия – скорее всего, что девять из десяти человек отказались
бы на раз. А так, повозмущаются пару дней, а потом один хер - привыкнут…
Их сопровождающие - тот самый энергичный рыжий рейнджер со своим
высоченным, как мачта, угрюмым товарищем, и еще трое не слишком взрослых
чувачков, в одинаковых камуфляжных широких штанах и черных футболках,
не обращали совсем никакого внимания на внешний вид здания и территории,
будто бы так все и должно быть. Они, побросав свои вещи в одну кучу,
выстроились в линию перед черноволосым, заросшим бородищей, и сильно
смахивающим на беглого моджахеда, мужиком, лет сорока, на манер
новобранцев перед суровым сержантом в фильмах про американскую армию. А
тот, с сердитым и требовательным лицом им что-то втирал, не обращая
внимания на шум и гвалт во дворе.
При внимательном взгляде, однако, было понятно, что мужик однозначно не
местный. Не смотря на темные волосы и бороду, длиной с ширину ладони, и
яркий загар, глаза у него были светло-серого цвета, а нос – характерной
такой, русской картошкой. Вообще, интенсивность его загара вызывала у
бледных северных парней жгучую зависть. В Архангельске таким
интенсивно-йодным оттенком могли похвастаться разве что малолетние
тусовщицы r&b да бомжи.
- Ну-ка, послушали все сюда! - отпустив подчиненных, бородатый
развернулся к парням, сложил ладони рупором и повысил голос, неожиданно
легко переорав смешки и гомон сотни человек. Выглядел он при этом так
внушительно и серьезно, что балаган в толпе прекратился как по
волшебству. – Если хотите оперативно пожрать и помыться, елки-моталки,
то советую слушать, что я вам говорю и не тормозить. Сейчас все шустро
двигаем булками и заходим в столовую. Там вас буду распределять по
отрядам и по палатам, елки-моталки, после чего сядете жрать. Всем ясно?
Тогда шевелитесь!
***
Старший воспитатель был совершенно прав, принимая решение провести
распределение приехавших студентов не снаружи, и не в холле главного
корпуса, а именно в столовой. Она была достаточно просторной, чтобы без
проблем вместить такую толпу, но, в то же время, места было не настолько
много, чтобы все разбредались по сторонам и отвлекались.
Вход был с того конца крыла, которым оно примыкало к основному зданию.
Слева, сразу как войдешь, вдоль всей стены шел ряд умывальников. А
находившееся по правую руку громадное пространство зала, заставленное
небольшими четырехместными столиками, вокруг которых, впрочем, стульев
было ровно по пять, было отделено украшенным мозаикой выступом, высотой
около метра. На нем располагались тяжелые кадки с землей, покрытые точно
такими же мозаичными узорами, однако, в них ничего не росло.
В самом дальнем конце зала, позади столов, находилась сама кухня. Оттуда
и доносились грохот кастрюль, звон посуды и разговоры абхазских поварих
и посудомоек. Завтрак был уже давно накрыт на столы, и теперь там вовсю
шло приготовление обеда.
Студентам пришлось встать вдоль торцевой стены, спиной к умывальниками, а
воспитатель вышел перед ними, вытащив из кармана и расправляя на ходу
несколько сильно зажеванных листов.
- Вас много, - продолжал разоряться на предельных значениях децибел
бородатый уже внутри столовой, не обращая внимания на то, что уже
относительно тихо - все перестали переговариваться в полный голос еще на
улице. До конца все шепотки и смешки было, разумеется, не истребить, но
они ему и не мешали.
- Поэтому, - продолжил он, - нам некогда выяснять, кто с кем хочет жить и
так далее. Вожатые вам тут не няньки. Поэтому по отрядам и по палатам
распределю в алфавитном порядке. И смотрите мне, елки-моталки, не дай
Бог, я услышу от вас потом хоть одну жалобу!
Его слушали очень внимательно, ведь ожидание душа и еды было достаточным
стимулом притвориться паиньками хотя бы на время. На примерное
поведение вдохновляло уже одно то, что от пятилитровых кастрюль с
приоткрытыми крышками, расставленных на заранее накрытых работницами
столовой столах, заманчиво пахло чем-то горячим, мясным и однозначно
съедобным.
- Понятно? Не слышу?! Ну и заебись, – удовлетворенно кивнул старший
воспитатель, дождавшись нестройного хора «я-асно» и «да-а» от парней. Он
сам понимал, что организационные мероприятия всегда и всех раздражают,
поэтому старался быстро зачитывать фамилии, чтоб как можно скорее
закончить со всей этой муторней.
- Так, ну ладно, поехали. Абазин Михаил! – бодро выкрикнул он, посмотрев в начало первого списка.
- Здесь.
– Первый отряд, палата первая. Первый этаж направо. Все первое, в общем, – усмехнулся бородатый, пошуршав листком.
От однородной толпы отделился первый счастливчик, шустро уселся за
крайний от выхода стол, на котором красовалась картонка с кривой цифрой
«1», и под завистливыми взглядами остальных тут же пододвинул к себе
монументальную посудину с горячим, в которой, как могли разглядеть те,
кто стоял ближе, оказался мясной суп с рисом. «Нехуево так – суп на завтрак… Все-таки ж мама не ошиблась насчет кормежки»,
- одобрительно подумал Володя, примиряясь с условиями проживания
окончательно. Он и распсиховался-то во дворе тогда - не потому, что был
таким уж требовательным и придирчивым эстетом, а просто, потому что
ненавидел, когда врут и наебывают исподтишка. Долго переживать из-за
чего бы то ни было Вова не умел и, раз уж домой он все равно
возвращаться не собирался, решил, что конструктивнее будет просто забить
и не обращать внимания на бытовые неудобства.
Просидевший все это время на широком низком подоконнике в
противоположном от дверей конце столовой, мужик неожиданно поднялся с
насиженного места и, подойдя к воспитателю, быстро, но негромко ему о
чем-то проговорил. Он был таким же загорелым и высоким, как и бородатый.
Казалось, что они двое здесь вообще были единственными по-настоящему
взрослыми людьми, поскольку никому из пятерых сопровождающих, уже
успевших отнести куда-то свои рюкзаки и теперь расположившихся за самым
дальним столиком, по виду никак нельзя было дать больше тридцати. У
мужика была крупная, абсолютно лысая голова и выразительные черты лица,
да и вообще, в своем камуфляже он внешне сильно смахивал на постаревшего
Вина Дизеля.
- А, да, запамятовал, елки-моталки! Я старший вожатый, а по-умному -
заместитель директора по воспитательной части, зовут меня - Гришин
Николай Васильевич. А это – Бероев Сергей Генадьич, - кивнул он на так и
оставшегося стоять рядом с ним лысого, - соответственно ваш старший
тренер и зам директора по спортивной подготовке. – Усвоили? Тогда,
продолжаем, - Гришин уткнулся взглядом обратно в свой список.
- Палаты с первой по пятую – на первом этаже в центральном здании, там
будут жить старшие воспитатели, и там вообще вся администрация
расположена, я только что узнал, – прошептал Герман на ухо Димке. -
Остальные на втором, там будут только дежурные и все. Так что лучше бы
нам туда попадать.
- Блин, - расстроился Димас, - я же Даровский, меня точно на первый этаж запихают, а тебя на второй…
- Не ссы кипятком раньше времени, придумаем что-нибудь, - успокоил друга Герман.
Гришин закончил зачитывать первые пять палат и представил парням их
вожатого, на сей раз без подсказок и напоминания от напарника. Вожатым у
обитателей первого этажа оказался тот самый энергичный, неунывающий и
позитивный как Карлсон, молодой рыжий чувак, успевший достать парней еще
в поезде. «Лева, значит, Гордеев, - ухмыльнулся про себя Димка, попавший-таки в полном соответствии со своими мрачными прогнозами в четвертую палату, - А отчества типа здесь полагаются только старшим по званию?. . », - удивился он тому, как пренебрежительно сообщил Гришин имя и фамилию их непосредственного начальства на ближайшие два месяца.
- Блин, вот с вожатым не повезло, - огорченно причмокнув губами, шепнул
он Герману, и пояснил: - Чувствую, быстро нас всех заебет, у него явно
шило в одном месте.
- У тебя на какую букву фамилия? – поинтересовался у Стаса Вован. Так
хорошо начавшееся общение в автобусе и поезде хотелось продолжать. Да и
вообще, он беспокоился, не окажется ли он в палате, где будут одни
унылые проблемные нытики или чмошники, вроде того любителя пососать в
автобусах. Не смотря на то, что Володя был сам человеком, способным от
скуки кому угодно подкинуть проблем, он терпеть не мог, когда лезли и
портили жизнь ему самому.
- На «к» - Киров, - а Стас, кажется, совсем на счет расселения не
волновался. Володя вообще не узнавал приятеля, с тех пор как они вылезли
из автобуса, тот все время будто бы над чем-то упорно грузился,
хмурился, и Вове отвечал нехотя и невпопад.
- И у меня, - обрадовался Вова. – Значит, по-любому, попадем если не в одну палату, то в соседние.
- Ну да, как у Чехова, вместе, в палату номер шесть, - рассеянно
усмехнулся Стас. – Палаты, блин! Как в больничку приехали... – покачал
он головой.
- Он, что, болел? – удивился Вова. Вообще, он не понял, причем тут
палаты и Чехов, да и спросил просто так, машинально. Раздумывать над
жизненными траблами какого-то там поэта было некогда, не хотелось
отвлечься и пропустить, когда назовут его.
Стас фыркнул, и отвечать, разумеется, не стал.
- Второй отряд закончили. Дальше третий. Палата десятая, Киров Станислав.
- Киров?. . А, да, здесь. Присутствует.
Стас чуть не прозевал свою фамилию, снова задумавшись. Поэтому пока он
отыскал взглядом столик с цифрой десять и направился к нему, воспитатель
уже успел вызвать двоих.
- Кожевников Герман, Кожемякин Владимир, та же палата.
Вова догнал приятеля уже у столика, и они устроились очень удачно,
спиной к подоконнику, сплошь заставленному пышными растениями, лицом к
входу – в общем, по всем показателям, подходящие места для настоящих
крутых парней.
Кожевников оказался тем самым тощим блондинистым укурком, с паскудным и
хитроватым выражением лица, в котором Вова узнал клоуна с заднего
сиденья. Своя Регина Дубовицкая в палате – это совсем не плохо, решил он
и первым протянул руку для знакомства.
У блондина было узкое сухое лицо с резко выступающими скулами, ярко
прочерченные носогубные складки и постоянно будто бы прищуренные глаза.
Однако это вовсе не придавало ему надменный или презрительный вид. Нет,
это было скорее что-то снисходительно-веселое, будто он каждого видел
насквозь и мысленно от души над всеми вокруг угорал. И как будто он в
любую минуту был готов сострить и подколоть товарищей, выставив их
полными дегенератами. На самой деле, Герман правда так мог, и постоянно
такое проделывал. Его интеллект был выше, чем малазийские башни-близнецы
«Петронас», а острым языком можно было оперировать глазную сетчатку. А
еще он был абсолютно без комплексов, предубеждений и тормозов, потому
что сразу же, едва познакомившись, легко принялся болтать с соседями по
палате.
Саша тихо бесился, чувствуя как и без того паршивое настроение пролетает
мимо плинтуса и проваливается куда-то в подвал. Мало того, что все
вокруг успели перезнакомиться в поезде или изначально поехали с
компанией и друзьями, и теперь вполне позитивно болтают и прикалываются,
а он один как идиот здесь никого не знает. Так еще и смеются, кажется,
именно над ним!
Сначала Сашка решил, что у него паранойя, и ему показалось. Но потом,
поймав на себе несколько совершенно недвусмысленно глумящихся взглядов,
убедился, что пальцем показывали именно на него. Вот пиздец! Что с ним
не так, и что им всем от него нужно? Он постарался незаметно окинуть
взглядом свою одежду – все вроде в порядке. Однако смешки и нахальные,
обидные взгляды искоса не прекращались. Осматриваться еще раз и нервно
поправлять волосы ему не позволила гордость. Она же заставила через силу
расслабить стиснутые от злости челюсти и, состроив похуистичное
выражение лица, не оборачиваться больше ни на кого.
Между тем, отвлекшись на переглядывания, он умудрился выделиться еще
больше, пропустив свою фамилию, и включился в реальность, только когда
Гришин выкрикнул уже в третий раз, повысив и без того звучный голос.
- Кравченко Саша! Блядь, последний раз повторяю, есть здесь Кравченко?! Или вывалился по пути из автобуса, елки-моталки?. .
- Есть. Да. Здесь Кравченко, – Саша, наконец, протиснулся вперед под
совсем уж пристальным всеобщим вниманием, чувствуя, что щеки
предательски припекает, и начиная психовать от этого еще сильней.
- Почему Саша, а не Александр, етить твою раком? – удивился второй
мужик, заглядывая в листочек через плечо старшего воспитателя.
- Вот и я хочу знать почему! – возмутился бородатый. - Какой Пушкин этот
шедевр накорябал? Руки бы оторвать! Почерк как у врача, а про «Сашу» я
вообще молчу, я уж подумал, что девочка в списках…
Саша дернулся от моментально раздавшихся за спиной смешков, стиснул зубы
и обернулся, не удержавшись, убивая взглядом замечтавшегося о девочках
воспитателя. Но тут же словил в ответ сердитый прищур и рявканье: «А ты
давай, резче, за стол шуруй, нечего тут мне глазами сверкать. Позатыкали
уши плеерами, елки-моталки!»
Саша, сжав зубы, развернулся и, молча, дошел до стола. «Сука, урод, приколист! Воспитатель он, видите ли, Макаренко тоже еще…» Плеер у него, кстати, давно уже был убран в сумку.
Места за столом осталось только два: с торца, неудобное, и еще одно –
лицом к окну. Саша выбрал его и оказался как раз напротив
псевдо-мажорчика в простреленной майке, так раздражавшего его еще на
пограничном посту. На своих соседей по столу и, соответственно, будущих
сокамерников, Сашка даже не стал смотреть, не то, что здороваться,
положив с прибором на то, что выглядит при этом заносчивой сукой и
социопатом. Он независимо сложил руки на груди, откинулся на спинку
стула и с деланным равнодушием уставился на куст одичавшего рододендрона
за окном, дожидаясь пока блондин, сидевший слева от него, закончит
накладывать себе суп и положит на стол половник.
Вова со Стасом продолжали хихикать над ним, рассматривая нагло в упор.
- Блин, парни, вы видели сейчас рожу бородатого? – Герман закончил
черпать суп и тоже развеселился. – Ох, не завидую я тому камикадзе,
который листочек ему накропал.
- Крапивин Любо. . мудр, блядь! – воспитатель запнулся на середине
нового имени и выругался. - Это что, имя такое или опять косорукость
того, кто списки мне делал? – засомневался он.
- Да, это такое имя. У меня мать – филолог, - пояснил сквозь зубы
Мудреный, закатывая глаза и выбираясь из наполовину поредевшей толпы.
- Издеваются над детьми как хотят вообще, елки-моталки, - посочувствовал
Гришин. – Ну-ка заткнулись, кому там так весело? Будете у меня до утра
тут стоять! – прикрикнул он на расшумевшихся и развеселившихся парней. «Началось… - простонал про себя Мудреный. – Сейчас, по-любому, кто-нибудь докопается, - обреченно подумал он, проходя через зал и приземляясь за столик. Место осталось, конечно же, самое неудобное. – Ладно, плевать, привыкнут - и перестанут, подумаешь».
Вова со Стасом от смеха уже просто катались по столу, зажимая себе рты
руками, чтобы не заржать на всю столовую и не схватить пиздюлей от
воспитателя, продолжавшего надрывать связки, расселяя по палатам
оставшихся парней.
- Смотри-ка, Саша, скучно тебе с нами точно не будет, - вовсю издевался
Стас, радуясь малейшему поводу отвлечься от своих тревожных эмоций. – У
тебя теперь есть подружка - девочка Любочка.
- Малинник в палате, - поддержал шутку Вова, ухмыляясь. «Только вот что-то не то у него с лицом, - подумал он, присмотревшись к их новому и последнему соседу. – Бля, да у него же глаза по ходу совсем разноцветные! И с руками какая-то беда…»
- Эй, у тебя что, ногти накрашены? – возмутился Вован чуть ли не с ужасом в голосе, разглядев, наконец, руки разноглазого.
Ногти были такого яркого, светло-сиреневого цвета, что ему стало не по
себе. Он, конечно, не был пришельцем из каменного века, и знал, что
разные там молодые психованные неформалы ногти красят не лучше телок. Но
неформальные придурки красили их хотя бы в черный, смотрелось мерзко,
но уж не так пидорастически, как у этого! Несмотря на шуточки про
девчонок, Володя и мысли не допускал, что с его соседями по палате
по-настоящему может быть что-то не так. Он всю свою жизнь имел дело
только с нормальными ровными пацанами, а сомнительной натуральности
кадры на самом деле пугали его до трясучки.
– Вот только гомиков в палате и не хватало! – расстроился он вполне искренне.
Мудреный тяжело вздохнул, и медленно поднял на него взгляд от своей тарелки.
- Парни, я скажу сейчас для всех и только один раз, ладно? – он быстро
обвел взглядом остальных соседей, намекая, что слова сейчас будут
относиться ко всем его соседям. - Повторно объяснять никому не
собираюсь. Ногти я не крашу. Линзы не ношу, хотя, уже блин, начинаю
подумывать об этом. У меня врожденное нарушение пигментации, ногти такие
сами по себе, глаза тоже настоящие, – Мудреный зачерпнул ложкой суп,
но, не стал сразу есть, а добавил еще, усиливая нажим в голосе: - И,
пожалуйста, Любой не надо меня называть. Это понятно?
- Да не парься, Любаня, мы же не тупые, нам два раза повторять и не надо, - подмигнув Стасу, противно осклабился Вова.
- Я, блин, для кого это все сейчас говорил?! – Мудреный все-таки
разозлился и повысил, не удержавшись, голос на качка, выглядевшего в его
глазах гориллой с одной извилиной. - Если не хочешь получать в ответ
маты вместо слов, обращайся ко мне нормально!
- Нет, это если ТЫ не хочешь получать по ебальнику в ответ, вместо слов -
не надо со мной разговаривать таким тоном! Я вообще-то пошутил, ты, что
шуток не понимаешь? – расслабленное и юмористическое выражение слетело с
Вовиного лица в момент.
- Чуваки, ну-ка брейк, - зашипел на них Герман, предостерегающе
выставляя между ними свою руку. – Релакс. Давайте-ка вы позже, в палате у
себя разберетесь, кого и как называть, а то нас сейчас всех этот беглый
моджахед отсюда голодными вышвырнет! Вы б лучше поели, суп просто
отпадный, – добавил он примирительно, и, подтверждая свои слова, тут же
вгрызся в кусок баранины, выловленный им из тарелки, заставляя остальных
только удивляться, как он умудряется оставаться тщедушным как Кощей
бессмертный с таким-то аппетитом?
- Это вас так от голода разносит на негатив, по-любому, - заметил он,
как бы между прочим, прожевав, наконец. – Суп на завтрак – что может
быть оригинальнее, ешьте, пока не остыло.
Как ни странно, спортфаковцы этого парня почему-то послушались без
возражений. Стас промолчал, а Володя перестал сверкать взглядом в
сторону Мудреного и пододвинул ближе к себе свою тарелку.
- Тут, кстати, за драки в какой-то «карцер» сажают, - неожиданно сообщил
Мудреный, нейтральным, дружелюбным даже голосом, будто бы это и не ему
только что обещали выписать жесткой пизды. Однако, выражение лица его
выдавало и все еще не прошедшее недовольство, и обиду. – На стене около
выхода листок висит с расписанием, я пока стоял, прочитал. И там снизу
написано про наказания за всякую хрень.
- Ебаный Герасим! Ты мне сейчас угрожаешь что ли, что стукнешь
воспитателям, или я не понял, с хуя ли такие намеки?! – Вова тут же
завелся по-новой, не успев даже донести ложку до рта.
- Блин! Я вообще это сейчас просто так сказал! Вспомнилось просто только
что, - оправдывался Мудреный. - Ты же сам на меня с какого-то хера
сразу наехал! Имя тебе, видите ли, мое не понравилось. Затрахали вы уже
все к нему придираться!
- Это твои проблемы, а не мои, что у тебя настолько тупое имя, -
парировал Володя. – Не хочешь слушать постоянные подъебки – поменяй.
- Парни, да перестаньте вы уже, наконец! – Герман не улыбался уже, он
терпеть не мог негатив и разборки на ровном месте, хоть и догадывался,
что этого дерьма избежать не удастся. По крайней мере, в первое время.
Все же это новый коллектив, и пока, наконец, вопрос о том, кто же здесь
будет альфой, не закроется - о позитивном общении мечтать бесполезно. «Ты еще тут мне не вякай!» - Вове хотелось огрызнуться
раздраженно на вмешавшегося снова в чужие терки Германа, но он опять
удержался. Что-то все же было в этом щуплом блондине такое, что не
только не позволяло выплеснуть гнев на него самого, но еще и здорово
остужало агрессию. Поэтому он решил, что на самом деле, решение этой
проблемы стоит пока отложить, до более удобного места и времени. А
блондину ответил: - «Без проблем, вообще. Только пусть извинится».
- Да пошел ты, - тихо и куда-то в сторону бросил Мудреный.
- Тогда, ладно, - тоном прокурора, уверенного в своей правоте и не
сомневающегося в том, что это дело он выиграет, пообещал Володя. - Мы с
тобой потом еще потолкуем о твоем дерзком поведении, - на что Мудреный
молча показал ему фак.
Над столом на какое-то время повисла напряженная, полная взаимной
неприязни и выжидания тишина. И эту тишину внезапно нарушил тот, от
которого этого меньше всего ожидали.
- Слушай, из-за чего тут сейчас на меня все пальцем показывали? Я
чего-то не знаю, или у меня паранойя? – неожиданно обратился к Герману
молчавший до сих пор, как рыба об лед, лохматый черноволосый парень,
выглядевший моложе всех остальных.
Тот озадаченно посмотрел в ответ, подняв брови, с удивлением узнавая в
нем развлекавшего своим эротическим шоу его самого и еще половину
автобуса в придачу, любителя орального фингеринга. Надо же, он уже и
забыл… А когда стояли тут только что - и внимания не обращал, на кого
там все пальцем показывают, слишком занят был разговором с Димасом.
- Ну, предположим, не все, - многозначительно протянул он.
Парень настолько хорошо изображал похерфейс и отмороженное равнодушие в
голосе, что, несмотря на то, что Герман нисколько на это не повелся, он
все равно невольно чувствовал к нему уважение.
Саша не мог знать, что Герман был сам одним из тех, ехавших на заднем
ряду, кто больше всех ржал над ним и прикалывался, а если честно
признаться – то вообще зачинщиком оскорбительного юмора. Теперь же
Кожевников думал, что, с окончательными выводами об этом любителе сосать
он, кажется, поторопился. Чувак, судя по всему, далеко не такой лох,
каким показался вначале. Все-таки в идиотское положение в незнакомой
компании может попасть кто угодно, это дело случая и банального
невезения, в этом Герман уверен был на все сто. А вот то, как человек из
этого положения выйдет, как раз и покажет, достоин он респекта или не
достоин.
- М-м. . давай я тебе это попозже…эм… в палате, короче, потом объясню? –
нашелся он, наконец, с ответом. Взглянув на парня доброжелательно, но
подняв выразительно брови и состроив страшные глаза, с намеком не
развивать сейчас при всех эту тему. – Блин, ты сам, наверное, будешь
ржать, – он уже совершенно по-хорошему улыбнулся Сашке, показывая, что
сам против него ничего не имеет и готов строить нормальные
соседско-приятельские отношения.
Все испортил Стас, который, конечно же, не мог позволить Кожевникову
обломать такой великолепный повод для очередного развлечения.
– Да брось, - сказал он Герману, - пусть лучше ему об этом подружка
расскажет. Ну, все равно же вы будете трепаться о своих там, женских
разных проблемах, – он нагло ухмыльнулся Сашке, - тампон у нее можешь
себе одолжить, у тебя, кажется, ПМС. Судя по тому, как тебя тут кидает
от нервов...
Саша со звоном швырнул ложку на свою вылизанную почти до блеска тарелку,
но вместо того, чтобы заорать на обидчика в ответ, неожиданно закрыл
глаза, опустил голову, медленно вдохнул, раздувая ноздри. «Если бы девчачьи тампоны были побольше размером, я бы в натуре,
блядь, прихватил с собой парочку, чтоб, сука, рот тебе затыкать…»
Медленно выдохнув, Сашка первым делом поправил ложку, затем спокойно
взял стакан и отхлебнул компота, и только потом поднял на Кирова глаза,
скользнув по нему, как по пустому месту, снова ставшим безразличным
взглядом.
Стас остался весьма впечатлен. И, если серьезно - заинтригован. Он, в
свои двадцать с небольшим, уже хорошо разбирался в людях, и знал, что
такие вот отмалчивающиеся в ответ на оскорбления и наезды кадры могут
быть только двух сортов. Но вот конкретно ЭТОТ классификации не
поддавался, и как в таком случае к нему относиться, было пока совершенно
не ясно.
Зашуганный неудачник и чмо? Таким обычно не хватает либо смелости, либо
сообразительности и остроумия на достойный ответ, что очень быстро
превращает их во всеобщее посмешище и пугало. Этих он презирал как
класс, и плевал на их существование с большой колокольни. Правда вот
сложно наплевать на козла опущения, если он не только распределен в твой
отряд, но и жить будет с тобой в одной палате. Он же будет
автоматически бросать тень на весь коллектив. И своим придется гнобить
его едва ли не больше, чем всем остальным, чтобы сохранить репутацию.
Да, бывают, конечно, модно и дорого прикинутые лохи, это ведь не
обязательно ботаники в очках и растянутом свитере до колен,
лохов-неформалов сейчас тоже сколько угодно... И глазами умеют прожигать
- будь здоров. Только вот расслабленная манера сидеть и двигаться,
уверенная, практически танцевальная походка, и умение, не дернувшись,
выдерживать откровенно враждебные взгляды – как-то с таким амплуа не
вязалась…
Вторую категорию тихушников Стас не просто презирал, он их люто
ненавидел. И ставил целью для себя растаптывать их психику до уровня
опущенных лохов. Такие не превращались во всеобщее посмешище с первой же
минуты пребывания в новом коллективе, но зато со временем умудрялись
наживать себе новых и новых врагов. Они на всех и все смотрели свысока,
как на низшие ступени эволюции, имели не просто самоуверенность, а
запредельные самомнение и уверенность в себе. Пробить их эго
оскорблениями и насмешками было невероятно сложно, а не отвечали они
опять же по причине...
Но хоть любитель сосать и отличался бросающейся в глаза гордостью, и
презрительными взглядами владел в совершенстве – он явно пытался просто
скрыть смущение и злость, да и до напыщенного гордого ублюдка просто не
дотягивал. Короче, здесь все было сложно.
- Да какие нервы, ты что, – ехидно возразил погрузившемуся в размышления
приятелю Володя. – Посмотри на него, он же спокоен как буддийский
монах.
Вова, кстати, тоже уже успел оценить и горящий взгляд, и сбитые
капитально костяшки. И три кружка поближе к запястью, следы от тлеющих
фильтров поставленных вертикально сигарет – «проверка на пацана». Он
усмехнулся беззлобно. Молодость и глупость, хуле... У него самого тоже
такие есть.
Киров усмехнулся про себя, глядя как парень глубоко и медленно дышит,
стараясь успокоиться и промолчать. На адепта философии «дзен» этот
малолетний был уж точно не похож. Стас, кажется, все-таки разобрался:
мелкий засранец не был ни ублюдком, ни слабаком. Как бы сильно его не
задевали внешние раздражители в виде высмеивания и подъебок – гораздо
хуже грызли его сейчас собственные проблемы.
Еще в автобусе Стас всерьез считал, что надо держаться от таких кадров и
от их заморочек подальше, но теперь обстоятельства изменились. Чужие
выверты психики здорово отвлекали от собственных нехуевых проблем. И
этого парня хотелось вывести на эмоции, вскрыть осторожно, как корпус
тротиловой бомбы, или наоборот, расшатать, пнуть посильней, чтоб
взорвался. И тогда уже из первого ряда наблюдать за этим представлением.
В том, что оно будет обязательно ярким, шикарным и увлекательным, Стас
уже даже не сомневался.
Сейчас он в упор, не стесняясь, рассматривал сидевшего напротив него
парня, пользуясь тем, что тот действительно строил из себя каменную
статую и не смотрел вообще ни на одного из соседей теперь. И размышлял о
том, что будь у него самого такая внешность – он бы тоже, наверное,
бесился как псих, вздумай кто-нибудь назвать его бабой. По
профессиональной привычке, Стас частенько неосознанно сравнивал между
собой и оценивал парней по степени их привлекательности. И у этого кадра
на самом деле было не такое уж обычное для парня лицо.
Нет, вроде бы очертания подбородка и нижней челюсти были вполне себе
мужскими и твердыми. Но вот верхняя часть лица глаза... К примеру,
белобрысый тоже мог считаться привлекательным, и стопудово нравился
телкам, даже не смотря на тощее мосластое тело. Но этот парень был
красивым по-настоящему. Красивым не современной красотой, а какой-то
средневековой, религиозной что ли... И изгиб верхней губы, и
скульптурные скулы, идеально очерченные брови, а особенно огромные и
яркие, не голубые даже, а светло-синие глаза, необычно светлые для его
черных волос – все наводило на мысли о ликах святых, иконах и почему-то
религиозных фанатиках. Стас даже подумал, что, наверное, в девушку с
таким взглядом он даже мог бы влюбиться. Если бы, конечно, она не стала
смотреть этими прекрасными глазами вот так, будто мысленно расчленяла
тебя наживую остро заточенным топором.
Словно в подтверждение его мыслей, Саша чересчур кровожадно ткнул ложкой
в положенный себе для успокоения нервной системы добавочный суп,
пытаясь разделить пополам слишком большой кусок мяса. Так, что даже те,
кто сидел за соседними столами, дернулись от резанувшего по нервам
мерзкого скрипа.
Саша был не просто готов сейчас продырявить свою тарелку, он мечтал
сейчас вскочить и заорать, одеть на голову этому дебилу суповую
кастрюлю, а потом распинать столы и стулья во все стороны. Что за
неведомый ебаный пиздец?! Даже в совершенно новом коллективе, где,
казалось бы, изначально все равны и никто друг друга не знает, и можно
понадеяться построить, наконец, нормальные взаимоотношения – и тут с
самого начала ему не поперло, как проклятому! Ему вообще, почему-то по
жизни «везло» на разборки и драки, карма что ли это у него такая?
Поэтому он молчал и терпел изо всех сил. Если он сейчас позволит себе
сорваться – остановиться уже точно не сможет, пока не наедет на всех
сразу, не спровоцирует тут локальный, направленный на него одного
апокалипсис. Тогда, конечно, минут пять или сколько там потребуется,
чтобы их растащили вожатые – он будет ловить кайф и биение жизни, как
это называют бразильцы. А потом на ближайшие пару недель отправится
загорать на больничную койку или вообще - домой. Нет, этого не хотелось.
- Знаешь, что-то я передумал, - злобно прищурившись, сообщил он к
Герману. – Не надо ничего рассказывать, мне на все ваши, блядь, тупые
приколы – болт положить! Плевать, - он поднял глаза и с тихим бешенством
посмотрел на Стаса, после чего перевел взгляд и на Володю тоже. Стас
ухмыльнулся про себя, его это забавляло все больше и больше. «Да что за нервные-то тут все такие? Почему нельзя ответить и разобраться, как нормальные мужики?!» - хотел возмутиться Вова непонятному для него поведению сразу двоих соседей по палате, но не успел.
Вожатые вдруг разом поднялись из-за своего дальнего стола и разошлись по
залу, пробираясь к столикам, за которыми сидели их подопечные. А
старший снова встал так, чтобы его было видно со всех сторон, и
выкрикнул, на сей раз, сложив ладони рупором: - «Так, завтрак окончен!
Отряды, встаем и выходим по очереди со своими вожатыми!»
Правда, Гришину пришлось проорать это дважды, прежде чем галдящие за
столами парни услышали и врубились в приказ. Сразу стало еще более
шумно, все начали подниматься со своих стульев. С крайних столиков,
ближайших от кухни пересмеивающиеся женщины начали собирать посуду, тут
же наскоро обтирая их мокрыми тряпками.
Между их, десятым, и соседним одиннадцатым нарисовался худощавый чувак в
камуфляже, на вид лет двадцати пяти не больше. От остальных вожатых его
резко отличало наличие пристегнутой к поясу черной резиновой дубинки. А
еще, парни здорово удивились, разглядев рядом с дубинкой кобуру
пистолета.
- Короче, черти, сейчас идем в главный корпус, там вам показываю, где
сидит кастелянша, - голос у вожатого был таким гнусавым и противным, что
всех передергивало. Впрочем, не менее противным казалось и его лицо,
которое вроде бы и не было страшненьким, но почему-то производило
впечатление злорадства, крысиного характера и постоянной готовности
делать подлянки. – Будете туда носить постельное в стирку. А сейчас надо
будет подобрать себе по размеру форму, к завтрашнему дню на нее пришьют
ярлыки, так что, сегодня в своем пока походите. Вообще, у вас так-то
есть выбор: можете ходить в своем, и стирать сами, можете – в форме, и
сдавать в стирку. Как хотите, короче. Это не обязательно все.
- Шевелитесь, давайте! - добавил он, разозлившись, что никто из его
подопечных не спешит подрываться с места, в то время как другие вожатые
уже выводили свои отряды во двор.
Парни, нехотя, все же начали отрывать свои задницы от стульев. К
сожалению, увлекательный разговор пришлось отложить до лучших времен. Но
в том, что эти времена наступят очень, очень и очень скоро - ни одна из
сторон конфликта даже не сомневалась.
1 – вдохновиться приблизительным впечатлением те, кто не в теме, могут вот здесь: http://urban3p. ru/object9186/
Маленькое примечание: разумеется, никто не бомбил так жестоко санатории и
вообще курортные объекты, за исключением тех, которые стояли прямо на
линии фронта, внутри и вокруг которых шли бои. Тому, что одиноко
стоявший в горах пансионат подвергся такой атаке, будет в дальнейшем
дано объяснение по сюжету.
749 Прочтений • [Абхазская бессонница. Глава 3] [10.05.2012] [Комментариев: 0]
Vova
