«Я хочу, чтобы звуки твоего мира поглотили меня» — шепот слетает с моих губ. Я закрываю уши руками, давлю до появления дребезжащей тишины, жмурю глаза и… ничего. Убираю руки.
— Продолжается посадка на поезд № 4563 Москва-Днепропетровск,… — мир бьет по голове динамиками привокзального бюро объявлений.
— Умри,… — шепчу я и сжимаю в руке алюминиевую банку с пивом «Балтика 7». Я зол. Сижу в кафе-бичовке на Курском вокзале, вожу по тарелке салатные листья из «недошавермы» и запиваю дешевым уже выдохшимся пивом. У меня ритуал. Каждый год, вот уже семь лет, наплевав на погоду, аккурат 26 апреля я прихожу на вокзал – любой, это неважно, не особо важно…. Так вот, прихожу на вокзал, бесцельно сижу в кафе и слушаю звуки. Я всегда злюсь, постоянно раздражен, шиплю на снующих мимо таджичек-уборщиц и смеряю взглядом лимитчиков, заходящих перекусить перед дорогой. Я московский сноб? Можно таковым считать, если из биографии убрать факт рождения в солнечном Симферополе. Но может…. Весь этот народ просто мешает мне слушать звуки, звуки твоего сердца, теперь такого далекого и иллюзорного. Ведь они, звуки, – все, что у меня осталось от тебя…. И ты научил меня плавать по безбрежному океану звучаний, наслаждаясь свободой и глубиной каждого из них. Сплетение нот, такт и ритм – столь поглощающее многообразие, что целый мир кажется куда скуднее. Звуки вокруг — мелодия нашей планеты, или скорее они вмещают в себя целиком вселенную. Солнце заливает глаза, я щурюсь, закрываясь рукой от отблесков витрины. Шаверма позорно пахнет. Я веган. Отодвигаю ее. Какой бесстыдный перевод продукта! Дотошный слушатель, если у меня таковой найдется, зацепится за слово «шаверма». Оно не московское, насквозь питерское, с Невского проспекта и с закоулков Пискаревки. Я жил там. Почти год. Нет, ровно год. Потому что именно 26 апреля моя жизнь началась и этой же датой она закончилась. Семь лет назад я бросил институт, поссорился с родней и абсолютно не представлял, что делать дальше. В кармане лежали остатки стипендии – повышенной, ведь я был отличником. Кажется, все шло гладко, даже слишком. Не зря же на четвертом курсе, твердо поняв, что филология не мое, я бросил учебу. Точнее, о том, что я выбрал не свое призвание, я знал с самого начала еще при поступлении, но какая-то вредная мысль свербила во мне, язвительно повторяя «нужна серьезная профессия». И я сделал глупость, вместо любимого рисования пошел по «языкастому» пути, потеряв драгоценные годы. А из-за внутренних переживаний и бесконечного зубрежа азов ненавистного дела сорвал еще и здоровье. По-правде, из-за стресса я крепко подсел на запрещенные препараты, а мой, и без того не особо сильный организм, взял да и не выдержал. Нервоз. В итоге я остался ни с чем, без института, без планов на будущее, без дома, так как совершенно не собирался туда возвращаться, и с целой аптечкой лекарств, как немым доказательством моей личностной несостоятельности. Нервы правят современностью! Они же ее и губят…. Моя жизнь зашла в тупик, даже стать богатой невестой с приданым мне не светило. Все случилось спонтанно. Я сидел в Макдональдсе и полоскал мозг вопросом двухсотлетнего Чернышевского «Что делать?». Но стервозная Скарлетт О’Хара в моей голове настойчиво повторяла: «Я подумаю об этом завтра». Женщин непринято слушать, но почему-то мы все постоянно поступаем по их указке. Вот и я решил отставить печальные размышления вольнодумца и пристроился к монитору с бесплатным wifi, благо американская закусочная заботится о client loyalty. Подождал загрузки «В контакте» и, обнаружив тонну непрочитанной почты, принялся засорять мозг бесполезной информацией. «У нас ливень, а в ушах играет “I will battle for the Sun”. Placebo. Теперь у тебя на стене» — я не знаю, чем меня так привлекло это сообщение. Я невольно полез на стену, чтобы проверить. Песня была со ссылкой на текст. Быстро пробежав глазами, я улыбнулся. Слова мне подходили, прямое попадание в настроение. Не хватало ливня. В Москве в тот день стояла на удивление препаршивая хорошая погода. «Я хочу к вам» — моментально ответил я. Потом немного подумав, залез на страницу отправителя. Три фотки – обычный парень, светлый, карие глаза, улыбка, не внушающая доверия и не сулящая ничего хорошего, кроме ощущения разбивающегося сердца. Он был в моем вкусе, такой милый подлец. Мы иногда общались, скорее даже редко. Я никогда не предавал интернет общению большого смысла. А сейчас…. Мне вдруг стало интересно. Обновился. Оказалось, мой визави был в сети и незамедлительно ответил на незамысловатый пассаж. «Так приезжай, всего несколько часов, и ты стоишь под ливнем» — таков был его ответ. «Гарантии ливня?» — отозвался я, потирая руки. «Питер плачет, когда мне скучно. Мне скучно». «Человек – существо непостоянное». «Если ливень закончится, с меня розовый слон». «Я не люблю розовый цвет». «Скажи, что просто отмазываешься». «Я за билетом» — безапелляционно заявил я и послал следующим сообщением номер своего телефона. Мгновением позже я уже решительно мчался на вокзал в «Кассы». Мне абсолютно нечего было терять, а приобретать – возможно…. Хотя, с моим везением утопленника, в корзину жизненных приобретений я складывал одни лишь проблемы. Странно, но мне повезло. И раз везет, то везет во всем. Билет я купил на тот же день, 26 апреля, поезд – Аврора, по умолчанию суливший экономию времени в пути. До отправки оставалось всего полчаса часа, поэтому я решил прошвырнуться по близлежащим киоскам. В итоге расщедрился на приобретение зарядки для своей старенькой Nokia, домой за прежней возвращаться не хотелось, да и не успевал я. Засунув в уши наушники и врубив альбом Placebo, я проследовал на посадку походкой самого беспечного человека на свете. Всю дорогу, стукаясь прислоненной головой о стекло, я проклинал себя на чем свет стоял. Я не спросил мобильник того парня, wifi в поезде не работал, и передо мной вставал животрепещущий вопрос: откуда он узнает, что я приезжаю? С каждым часом сокращалось расстояние до Питера, и все сильнее меня захлестывала паника. Я ни в чем не был уверен, да и он не медиум, чтобы угадать не то, что поезд, а состоятельность моего визита. В ушах надрывался Брайан Молко с песней «Blind». Ситуация сложилась настолько глупая, что даже смешная. Все усугублялось еще и тем, что денег на обратный билет у меня не было. Внезапно телефон разорвался проникновенной мелодией «Canta Per Me» от Yuki Kajiura. Я уж было решил, что это родители начали трезвонить, и хотел сбросить, но номер оказался питерским. От радости я забился чуть ли не в конвульсиях преступника на электрическом стуле. Соседка по сиденью тревожно оглядела меня с ног до завитка на макушке. Но плевать на соседку – он позвонил. Так состоялся наш первый разговор.
— Да! – прокричал я в трубку. Должно быть, мой голос был слишком возбужденным…. .
— Все в порядке? – отрезвляюще спокойно поинтересовался мой незнакомец. На заднем фоне разливалось трепещущее страстью тяжелое исполнение «Black black heart» Дэвида Ашера. Но музыка ушла на второй план. Под ее ритм, нагнетающий забвение, голос моего иллюзорного знакомого обволакивал приятным хрипловатым тембром, от которого побежали мурашки по коже. Я готов был слушать вечно этот тихий ненавязчивый голос, пробирающий до костей и берущий в добровольный плен.
— Я под Балагое,…. – сбивчиво сообщил я.
— Чудно, как раз успею доехать. Так и думал, что поедешь на Авроре. Он отключился, а я не успел задать ему тысячу вопросов,… как узнаю, где он будет стоять, как поймет, что это я, ведь у меня-то фоток нет, только Хэй из «Темнее Черного» на аватаре, а на него я похож весьма отдаленно, только образом,… и то…. в зеленой куртке Collins, наверное, не похож. Поезд заскрипел тугими тормозами. Ожидание высадки пассажиров длилось вечность пятиминутного интервала. Наконец, выпустили…. Я вышел из поезда, лил дождь. В ушах перетекали заунывные загробные песни Otto Dix. Я задрал голову к небу и прикрыл глаза, капли стекали ручьем и заполняли влагой каждый сантиметр моей кожи. Неимоверная свобода – вот, что я почувствовал, и тогда мое сердце, словно сотряслось от первого настоящего удара.
— Привет, — тот самый мягкий мужественный голос вторил в унисон моему сердцу. Я открыл глаза и посмотрел на его обладателя – точь-в-точь парень с фото. Только глаза живые, искрящиеся, сильные. Мне не надо было долго соображать, я сразу все понял. Пропал. «Мой любимый немец», — сообщил вокалист Otto Dix в наушник, прямо как суфлер звезде. Я в негодовании отключил звук.
— Дима,…. – произнес я.
— Алекс, можно Леша… Но лучше Алекс, — строго проговорил он.
— А меня тогда Иззи, как «в контакте», — я смеялся. В то время я всегда смеялся, если нервничал или смущался.
— Нет, ты не еврей, — так же строго произнес Алекс и раскрыл над моей головой синий зонт. Я улыбнулся. Он не обратил внимания, должно быть, я его совсем не интересовал. Мы двинулись по перрону.
— У тебя можно остановиться? — Если хочешь – спи на вокзале.
— Не хочу….
— Тогда не спрашивай бессмыслицы. Я замолчал. Любовниками мы стали сразу, в первую же ночь. Под звуки монументальных Oomph он взял меня с неким одолжением, как вещь, а я не противился и принимал за должное. Ведь пока не любил и не собирался, а та маленькая искорка, которая вспыхнула во мне, должна была быть затушена силой воли. Я не хотел любить, особенно того, кто безразличен ко мне, кто питается разбитыми сердцами и снисходит до внимания. Слишком хорошо я знал подобный тип людей и сам в некотором плане к нему относился. Выигрывает тот, кому безразличнее. И отдавать победу я не намеревался, не возникало ни малейшего желания стать тенью, игрушкой, которую перманентно пользуют, оплачивая услуги крохотными кусочками внимания. Но почему-то тяжелые гитарные рифы уносили меня в самый ад сквозь влажные простыни, на которых я терял телесные границы и исходил наслаждением. Я кричал и несся в бездну, начиная отчетливо понимать, в любовной схватке не бывает ничьей. На следующий день я проснулся от солнца, пролившего свой золотистый свет на постель. Окно было распахнуто, и меня обдувал приятный ветерок, ласкающий кожу своей речной свежестью. Пахло водой… Питер. Я все вспомнил. Улыбнулся. Я лежал на мятой простыне в складках одеяла, ставшего за ночь родным, и играл пальцами на подушке, хранившей запах моего случайного любовника. В голове крутилась песня Ногу Свело «Кукла».
— Кофе будешь? – спросил Алекс, прошлепав по комнате мокрыми босыми ногами. Он явно только вылез из душа: на поясе полотенце, мокрые волосы и сотни брызг, облепивших как стразы его рельефное загорелое тело. Я приподнялся на локтях.
— Доброе утро. Буду.
— Хорошо, — бесстрастно кивнул он и удалился. Я принялся рассматривать комнату – старый шкаф, два зеркала, полки с книгами и всяческим хламом, рабочий стол с компом, гитары…. Гитары! Две бас-гитары и аж три акустики. Я заинтересованно изучил каждую взглядом, трогать побоялся. Творческие люди такие непредсказуемые, могут и обидеться на вторжение в их частное владение. Алекс вернулся и молча поставил на тумбочку чашку кофе.
— Ты играешь на гитаре? – заинтересованно спросил я.
— Сам видишь, — фыркнул он, натягивая джинсы. Я вновь развалился на кровати, предаваясь вальяжности удовлетворенного кота.
— Мало ли, может, ты из пижонов…. Накупят всякой всячины и выставляют на обзор, мол, какая красота. А сами ни черта не умеют.
— Нет. Я не из пижонов.
— В группе играешь? — Да, — Алекс давал понять, что отвечает мне только из вежливости.
— Симпатичная футболка – вновь атаковал его звуками своего голоса, разглядывая темно-синюю футболку с палачом из Silent Hill, которую Алекс успел нацепить. Он пожал плечами.
— Мне было хорошо с тобой, — тихо произнес я, памятуя о том, что денег на обратный билет у меня нет.
— Я тоже не могу пожаловаться, — Алекс изобразил улыбку и плюхнулся на край кровати. Оставалось только промолчать.
— Пей кофе, а то остынет, — он кивнул на чашку.
— Ладно, — отозвался я, — С тобой комфортно, не болтаешь лишнего.
— Ты тоже меня вполне устраиваешь. Я отхлебнул кофе. Он оказался просто превосходным, да и корица в качестве ингредиента порадовала.
— Вкусно? – осведомился Алекс, видимо жадный до похвалы своих стараний.
— Очень. Хотел бы я так каждое утро…. И вообще, у меня сейчас смешное желание, но не подумай ничего такого, — я оговорился, чтоб он не решил, что я легкая добыча, — Мне бы хотелось остаться… — Так оставайся, — неожиданно произнес Алекс, причем абсолютно спокойно.
— Правда можно? – я вернул чашку на тумбу и подполз к нему, обнимая сзади.
— Столько, сколько захочешь, ты меня устраиваешь. Только… — Хорошо, — перебил я, — Приятно иметь дело с удобным человеком, который не парит мозг сентиментальной чепухой. У нас отличные партнерские отношения.
— Именно, — кивнул он, и, грубо отцепив меня, исчез за дверью. А я решил…. Впервые решил, что бы я не почувствовал к нему – никогда не покажу своих чувств. Они останутся молчаливой загадкой, спрятанной за щитом равнодушного, поверхностного отношения. Мы партнеры – удачное прикрытие. Тогда в ушах играли Lake of Tears с их нетленной композицией «Raistlin and the Rose». Любимая строчка: «Pains. Always those pains. Once he turns that way he will do it again». Вот и я – всегда выбирал боль, хотел того или нет, но делал вполне осознанный выбор в пользу страдания. Глупый. Но иначе я не чувствовал вкуса жизни.
— Die, die, my darling, — пропел я, прислушиваясь к стуку его сердца. Я хорошо устроился, уткнулся Алексу в грудь и слушал музыку его вечно спешащего куда-то сердца. Он обнимал меня, кутая в плед и рисуя под ним узоры на моей голой спине.
— Отпустило? – осведомился Алекс.
— Таблетки подействовали. Лихорадить перестало, — я принялся изображать пальцами идущего человечка на груди любовника.
— Радует,… — буркнул он.
— Я, наверное, скоро умру. Это нормально.
— Ты напевал мою любимую песню, — Алекс плотнее притянул ко мне плед. Как мне хотелось заорать ему на ухо: «Я умираю! Тебе что, все равно?!» и надавать по щекам, чтобы отрезвить. Я любил его. Мы жили вместе уже больше месяца, он содержал меня, а я был его любовником – безотказным и не просящим ничего взамен. «Я люблю тебя» — кричало мое сердце, но я любил молча, не смея выдавать чувств. Иначе мой мир непременно был бы жестоко разрушен. Ничего не требовать… мой лозунг, ценою в кровоточащие порезы на моем судорожно бьющемся сердце. Любишь – люби молча. Так-то! Но как чертовски сложно было день ото дня разыгрывать бесчувственность, ведь хотелось кричать от боли в лицо Алексу, держать его за руку и прижимать к себе, прося: «люби меня, просто люби, будь моим». Но я понимал, я не имею право высказать чувства. Иначе я бы потерял все. И поэтому вынужденно играл безразличие. Нам обоим было так удобнее. Прощай полгода.
— Это твой парень? – толстая девушка подсела за мой столик. Она пересекла мое личное пространство, плюща о край стола огромную почти полностью оголенную низким декольте грудь, и вперилась в мое лицо нетрезвым взглядом. В коровьих глазах читалась бездонная океанская пустота. Я глянул на сцену. Алекс выжимал максимум из черной, блестящей огнями подсветки гитары. Он был в страстном настроении, и меня ожидала ночь жесткого секса. Я научился определять эмоции Алекса по звучанию гитары. Звуки – единственное, что выражало состояние этого парня, он словно жил в них. Ими и общался…. Оказывается, Алекс тоже любил молчать о своих чувствах, но стоило ему взять в руки гитару, как накопленные эмоции обрушивались волнами неистового океана. И я тонул в них. Хоть что-то за полгода совместных отношений.
— Да, мой, — не без гордости отозвался я, вспомнив о девушке.
— Вааа! – завопила она, как милая анимированная героиня, на которую сама не была похожа ни возрастом, ни комплекцией, ни мордой лица. Тупая бесцеремонная корова.
— А ты актив или пассив? – театр человеческой глупости продолжался, — Я вас обожаю. Геев. Вы такие кавайки! – корова хлопала в ладоши, и ее жиры сотрясались могучими сальными отложениями. Короткий топик на тонких лямках лишь подчеркивал отсутствие стеснения и элементарного вкуса его карикатурной обладательницы. Но в который раз я порадовался, что женщинами не интересуюсь и мне не приходится терпеть их прихотливые натуры, зачастую ядром которых является пустота и в голове, и, как следствие, в душе.
— Девушка, — спокойно начал я, “Sick and Destroy” Metallica стало гимном моего настроения, — А с какой целью вы интересуетесь? Я спокоен, как полоз перед броском на мышь, и как кураре усыпляю бдительность.
— Ну, — девушка некрасиво вывернула губы, густо смазанные блеском, как анус вазелином, — Просто спрашиваю! А чиииво? – нараспев спросила она.
— НичЕГо. Вообще-то, это подробности личного характера, и интересоваться ими, по меньшей мере, невежливо, а по большей, подобная навязчивость демонстрирует твою очевидную тупость.
— Фу! Какой ты зануда! – девушка усиленно выдавливала из себя обиду и все еще пыталась подражать японским мультяшкам, кривляясь, как контуженый эпилептик.
— Да, я такой. Вот и свали в туман.
— Н-у-у-у…. Хамить девочкам нельзя! – девушка нервно заправляла жиденькие волосенки за уши.
— Во-первых, когда ты девочкой была, я еще и не родился, — я шел на священную войну по искоренению демонов глупости, — Это для начала, а во-вторых, девушки так себя не ведут. Ты – тупоумная овца, считающая возможным лезть в чужую жизнь и выяснять, кто кому в зад тыкается. А потом у тебя хватает наглости возмущаться, почему тебя посылают на три заборные буквы! Я довольно мило улыбнулся. Девушка несколько минут непонимающе хлопала глазами, а потом, покраснев как помидор, разродилась на поток слез и скрылась в неизвестном мне направлении.
— Опять обидел женщину, — Алекс вырос из-за спины. У него был перерыв. Я поднялся и стер с его лба пот.
— Она сама напросилась,…. – оправдался я, улыбаясь своему уставшему гитаристу.
— Не забудь выпить таблетки, — сухо произнес Алекс. Он отстранил меня и погрузился в общение с друзьями по «цеху». Я вновь был лишь нотой в какофонии его звуков. Как же хотелось растолкать всех этих людей, жадных до внимания моего Алекса, обнять его крепко-крепко и увести куда подальше, где не будет ни страшилищ, мнящих себя милыми японскими школьницами, ни навязчивых потных парней, теряющих голову от поджарого тела моего любовника, ни фанатов и прочих страждущих. Алекс был для них богом. А я хотел стать просто его любимым и ни с кем не делиться. Rammstein и их «Mine Hierz Brend» жгло в голове, но я молчал и довольствовался меньшим. Хотя, что могло быть важнее сохранения гордости? Боря. Алекс жил один, его родители давно умерли, а сестер или братьев не было. Так что квартира в три комнаты в центре Васильевского острова была в нашем полном распоряжении. Кроме тех дней,… когда в моей голове звучала песня Cradle of Filth «The Death of Love», и нас посещал Боря. Молодой племянничек Алекса обитал где-то под Саратовом и изредка наведывался к нам в гости «потусоваться» в северной столице. Как я его ненавидел…. Мало того, что он обладал непревзойденным умением показывать свою саратовскую звездность и модность, так что рядом с ним я невольно начинал себя чувствовать пылью у ног Его Величества. Так еще из-за него я вынужден был ютиться на узкой раскладной кровати в комнате, служившей кладовкой, потому что ни для каких других целей этот трехметровый квартирный карцер использовать было нельзя. Алекс скрывал ориентацию. Маленький побег от очевидности. Я мог понять и даже должен был – в Саратове родня, они люди старой формации и просто не осознали бы в силу своего образа жизни «иной любви». Алекс не хотел дурной молвы, а тем более лишние проблемы были совсем ни к чему. Ребята вроде нас рано узнают злобу людских языков. Я все понимал, но не принимал и, естественно, страдал. Ведь меня скрывали, прятали в самый пыльный и темный уголок реальности, на задворки жизни любимого человека, как прячут ненужную вещь в кладовую. Ха! Да я и был вещью в кладовой. Для Бори создали легенду о друге из Симферополя, с которым Алекс учился в одном университете. Меня де выгнали с работы, а за квартиру платить нечем. Вот меценат и благодетель Алекс пустил переночевать, а я, наглец, остался. Естественно, маленький поганец Боря вел себя так, будто я не человек, а мусор, и всячески давал мне понять, что я приживала и здесь лишний. Прошло одиннадцать месяцев наших с Алексом отношений. И вместо подарка на «день отношений» к нам в очередной раз заявился Борис. Аааа! Взрыв мозга! Я готов был петь фальцетом «The Dance» от Within Temptation, стоя на крыше в кокошнике, лишь бы этот приезд оказался миражом… Но, «увы и ах», судьба не столь благосклонна.
— Он не на всю жизнь, — говорил мне Алекс, помогая застилать новое тесное ложе.
— Я надеюсь, и все же…. Мне будет неприятно, — я корчился от неподатливой наволочки и уязвленного самолюбия.
— Потерпи. Алекс, видя мое беспокойство, не испытывал ни грамма эмоций.
— Но он ведет себя со мной так, как будто я бесправное существо.
— Он думает ты бесцеремонный нахлебник. Как ему еще вести?! — Ну, спасибо, милый, за репутацию, — в досаде я бросил подушку на не заправленную кровать.
— Я не стану заявлять неокрепшему подростку, что предпочитаю трахать мужчин.
— Всю жизнь скрываться будешь? – я умел быть язвительным.
— Столько, сколько мне потребуется, — а Алекс жестким, — Так принципиально? Не потерпишь? — Ну, знаешь… — Знаю, потерпишь.
— А если ночью плохо станет? — Я вывел телефон в коридор, около твоей двери стоит. Беспрепятственно позвонишь в скорую.
— Вывел?… — немного удивляюсь.
— Да. И хватит истерить. А то решу, что ты возомнил себя моим законным супругом.
— Вот еще! – я повержен. Конечно, мне хотелось, чтобы ради меня Алекс наплевал на все условности и открылся семье, но нет…. Жертвовать можно только ради действительно дорогих людей, а меня он не любил. Однако, я хорошо помню ту ночь. И даже сейчас, по прошествии, семи лет ее тонкий аромат не выветрен из моей памяти. Я вновь словно погружаюсь в звенящую тишину заспанного жилища. О, да…. То была действительно особенная ночь…. Боря преспокойно дрых в комнате, и в полной ночной тишине огромной питерской квартиры я мог уловить его нетерпеливое сопение. Бессонница. Дверь в каморку открыта, я смотрю, как по полу ползет лунная тень, серебря унылую плитку кухонного пола. Стыки между плитками проявляются сильнее, резче, и пол теперь походит на молочно-белую шоколадку. Хочется уйти по ней в небо, как когда-то Понтий Пилат в небезысветном романе.
— Обидно,… — прошептал я в ответ на многоголосное тиканье старинных часов по всей квартире. Я лег лицом вниз, прячась в простынях. Всунул наушники и тут же врубил музыку. Агата Кристи и их «Звездочет»: «А как бы мне новыми нитками сшить, Мой немыслимый путь». Вот уж точно…. А никак. Вздыхаю, еще раз, потом часто-часто, чувствуя, как дрожит мое дыхание. Больно ранит крохотное внимание Алекса. Внезапно меня сковывает крепкий захват, я вздрагиваю, но мне прикрывают рот и быстро вытаскивают наушники.
— Тихо, — голос Алекса, — Борю разбудишь. Совсем ты очумел от своей музыки, хоть ночью не слушай.
— Что ты здесь делаешь? – говорю с явной обидой.
— Я здесь живу….
— Вот и иди в свои королевские покои и спи.
— Ну что с тобой? – в голосе Алекса проскальзывает некое подобие озабоченности, — Хватит кукситься.
— Мне не нравится, что ты со мной, как с рабом! Понял? — Я же просил потерпеть, совсем немного… — И так каждый раз! Ты забыл, мы партнеры, но не господин со слугой…. Алекс мотает головой, притягивает меня ближе и отчаянно целует, прикусывая губы.
— Так и знал, что ты соскучился, — шепчет он мне на ухо и заваливает на спину, устраиваясь сверху.
— Эй! – пытаюсь протестовать я, — А Боря? — А мы тихо. Решил побыть этой ночью с тобой,… — Алекс водит пальцами по моему подбородку, поднимается к губам, чуть погружая кончики пальцев в рот, и сильнее прижимается бедрами.
— Ты странный… Он не отвечает, его руки ласкают меня, и я забываю обо всем на свете, особенно о спящем Борисе. Изгибаюсь под его сильными руками, даря улыбку превосходства. Алекс знает, как выбить меня из равновесия, и я уже весь горю. Он смачивает меня и, разводя руками мои ноги и держа за ступни, входит. Быстро проникает, наращивая темп до предела. Хлипкая раскладушка скрепит и стукается об стену, грозя вот-вот развалиться на части. Наши бедра соприкасаются глухими шлепками. Я начинаю стонать, Алекс все тяжелее дышит. Он падает на меня и движется внутри отрывисто, быстро, как кролик. На полу валяется мой i-phode и я слышу из наушников раздается задорное рычание панков из КиШ: «Палача невеста!». Прикрываю глаза, мое тело захлестывает жар, и гормон радости расплывается дрожью по коже. Ногтями впиваюсь в спину Алекса, рву на себя, он чувственно реагирует, прижимая бедра еще плотнее, а я продолжаю его движение изгибаясь. Мы оба протяжно стонем. Выступающий солоноватый пот смешивается от трения наших тел, как подтверждение особого духовного единения. Я и Алекс теперь одно целое. Он кончает в мое раздраженное бешеным движением нутро, я вздрагиваю и, оказавшись в плену его нетерпеливых рук, не смею давить возбуждения. Мой живот орошает вязкая жидкость, блестящая в свете луны серебром. Алекс валится рядом, мы оба тяжело дышим почти в унисон, медленно остываем в объятиях друг друга.
— Мне восхитительно, — хрипло шепчу я ему на ухо. Обнимаю его и, повернувшись, стараюсь как можно сильнее вжаться в тело любовника.
— Вкусно, — коротко соглашается он. Алекс не сводит взгляда с моего лица и бесконечно ласкового водит ладонью по моей пылающей, мокрой от испарины щеке.
— Я люблю тебя, — неожиданно вырывается у меня будто из самой груди, и сердце предательски перебивает ритм, чуть замирая.
— Т-с-с, — Алекс прикладывает палец к моим губам и чуть заметно мотает головой. Я вздрагиваю, глаза расширяются, и зрачки скачут, как огни ночного города. Пытаюсь понять Алекса в тот момент. Но тщетно… Все то же серьезное непроницаемое лицо, разве что усталое и разморенное сладострастной истомой.
— Но… я,… — пытаюсь оправдаться.
— Не надо, — твердо произносит Алекс. Он берет меня в охапку и затаскивает на себя, я засыпаю, оказавшись в плену тесных и таких уютных объятий. Утром Боря изъявил желание нас покинуть. Никто не стал возражать и, получив презрительный взгляд на прощание, мы поспешили запереть за ним дверь. Так было лучше для всех. И я, и Алекс решили сделать вид, что ничего особенного этой ночью не произошло. Но я знал, мы оба глубоко в мозгу заронили воспоминания о раскрытой тайне и моих нелепых словах, кинутых в порыве страсти. Морально я готовился к последствиям и возможно от моей нервозности и определенной уверенности, они не заставили себя долго ждать. Оставалось всего три дня до годовщины, а я уже весь измучился ожиданием. Не любитель я, на самом деле, запоминать даты и праздновать столь приторные события. Но в этот раз память сама не позволила забыть дату нашего с Алексом воссоединения. Хоть убей противную, но я помнил. 26 апреля. Уже даже прикинул, что подарить: просто ради шутки присмотрел в магазине два кулона на цепочке в виде соединенных частей пазла. Получалось, каждому доставалась бы своя половинка. Я не выдержал такого эстетического удара и расщедрился на приобретение безделушки. Свою половину кулона я надел в тот же день. Алекс, естественно, не обратил на него никакого внимания. Однако на наблюдательность я и не рассчитывал, Алекс был так погружен в предконцертную нервозность, что ему по умолчанию прощались и покрикивания, и дурное настроение, и творческая рассеянность. Суетливость продолжилась вплоть до вечера следующего дня, когда я с легким сердцем отправил Алекса на концерт. Сам я осознанно пропустил мероприятие и предпочел провести тихий уютный вечер перед монитором ноутбука в столь редком общении со своими контакторами по виртуальной реальности. Провоцируй я судьбу меньше, и было бы мне счастье. Но я, как назло, скачал депрессняк от Мары и упивался им до поздней ночи. Алекс пришел далеко за полночь. От него пахло спиртным и дорогим парфюмом. Первое – уже давно привычная вещь, второе, да еще и в таком количестве, — совершенно неожиданный сюрприз. Уповать на то, что он так благоухает после посещения косметического магазина в поисках подарка на годовщину, не приходилось.
— Пойдем завтра в Мани-Хани? – спросил я как можно беспечнее, — Хочу с тобой день провести.
— Не могу, — Алекс повалился лицом в подушку и силился откинуться к Морфею, забыв об условностях раздевания. Джинсы предательски переливались блестками – в клубе, где выступает группа Алекса, таким взяться неоткуда.
— Почему? – я начинал подозревать неладное. В голове крутилось напряженное звучание «Long hard road out of hell» легендарного дяди Мэнсона.
— Ясно, — я повалился рядом и, отвернувшись к стене, изображал спящего.
— Не забудь выпить лекарства, — в полусне пробормотал Алекс и захрапел. Он точно либо издевался, либо что-то скрывал. И я вознамерился узнать секрет, чего бы мне это не стоило. Я был таким дураком…. По жизни всегда замечал: об отношениях любовников все скажет поза, в которой они спят. Так вот… до этого дня, мы всегда спали обнявшись. Но утром 26 апреля я проснулся в одиночестве на середине кровати, а Алекс ютился у самого края, подперев руками подушку. Я попробовал его обнять, но он отстранился. Этот жест окончательно заставил меня решиться на отчаянные меры. Алекс встал рано и начал собираться. Все это время я делал вид, что сплю, но стоило ему выйти за дверь, как я, словно титулованный пожарник, молниеносно нацепил одежду и ринулся следом. Никогда не следил, а тут пришлось… так унизительно. Но пока в моей груди горел огонь, мешая даже дыханию, я не мог поступить иначе. Я любил, меня – нет. И я намеревался найти этому доказательства, на самом деле тайно надеясь отыскать опровержения. Глупо, ведь, кто ищет, тот найдет… всегда. Жаль, народная мудрость доходит лишь опытным путем и ценой испорченных отношений. Алекс не делал ничего предосудительного – зашел на почту, потом заплатил за квартиру, с кем-то поговорил по мобильнику, затем он сел в автобус и я двинулся следом. Пришлось напялить капюшон толстовки и прятать лицо. В автобусе было жарко, в своем конспирационном костюме я весь вспотел, но Алекс даже не глянул на меня. От своей собственной ничтожности меня начало тошнить. А может, просто укачало. Но от себя противно мне все же было… ох, как было. Алекс вышел возле торгового центра и направился к нему. Вот тут мое сердце радостно забилось, неужели он помнит о годовщине и хочет подыскать подарок?! — Рано радуешься,…. – шепнул себе я. Алекс прошел до первого этажа с закусочными и кафе. Он подошел к одному из столиков и радостно обнял рыжего парня, сидящего в полном одиночестве. Я готов был биться лбом о мраморную колонну, за которой прятался. Вот так…. Вот его дела! Я никогда не был значимым для Алекса. Боль и ревность подступали к горлу, сжимали кадык, вдавливая его в шею. Я терял дыхание. Но на границе разума и бреда рождалась светлая спасительная мысль – а может, это не то, о чем я думаю? И от нее сразу становилось легче дышать. Самообман. О, да… Но он помогал справляться с собой и, значит, шел во благо, пускай, и на несколько минут, снимая жаркие спазмы в моей груди от созерцания Алекса и его нового избранника. Они попили чай, мило поворковали и продолжили свое рандеву на верхних этажах торгового центра. Просто гуляли, мерно прохаживались, смеялись, перемигиваясь блестящими от возбуждения глазами. Алекс вел себя подобно самцу-охотнику, а парень явно его заманивал в свои сети. Точно! Их повадки напоминали парочку влюбленных в самом начале отношений, когда каждый стремиться охмурить партнера, но никакой уверенности в успехе нет. Я хотел рассмотреть своего конкурента. Ненависть мурашками шла по спине, но я терпел, ведь парень не виноват. Алекс просто потерял интерес ко мне, а это наши с ним проблемы. Мне удалось подобраться как можно ближе. Я встал у банкомата и делал вид, будто ищу карточку в бумажнике. Они пронеслись прямо рядом со мной, не обращая ни на кого внимания и не отводя друг от друга глаз. Алекс одной рукой приобнимал парня за плечи, а тот смотрел своему спутнику в глаза таким доверчивым открытым взглядом, на который была способна лишь только юность. Тонкую хрупкую фигуру парня подчеркивала просторная фиолетовая кофта и обтягивающие черные штаны. Медовые кудрявые волосы струились до плеч, кожа еще не огрубела от бритья, зеленые по-детски озорные глаза подкупали наивностью – мой соперник был прекрасен. Сколько ему лет? Шестнадцать? Восемнадцать? Похоже на то… «Он просто моложе и пахнет весной…» — отозвалась в моей голове Мара своей песней про парфюмерного ангела. И тут меня ударил аромат, утонченный, сладковатый, но в тоже время с кислинкой. Это был запах того парня, тянущийся за ним будоражащим шлейфом. А еще я безошибочно узнал парфюм, которым вчера пахло от Алекса. Сердце предательски заколотилось, нервы натянулись тугой струной. Еще чуть-чуть и у меня бы случился приступ. Но я взял волю в кулак и рванул вон из торгового центра. Я несся по улицам, забрызгивая штаны весенней слякотью. В душе царила пустота. Невозможно описать чувства, когда видишь своего любимого человека с другим. Чувств нет,… просто твой привычный мир рушится. «Он просто моложе и пахнет весной», — продолжало крутиться в моей голове ответом на все вопросы. Да, он просто моложе меня. Такой юный, нежный, не познавший еще всех прелестей и низостей жизни, восторженный херувимчик. Тьфу… Конечно, молодые мальчики имеют больше шансов. А я,… видимо, уже разыгранная карта, и заведомо проиграю тому амуру с потрясающими медовыми кудрями. Алекс…. Я ворвался домой, кинул сумку на кровать и спешно стал собирать вещи. Этот мир действительно никогда не принадлежал мне. Я был лишь гостем, и теперь мой временный отпуск в счастье с привкусом речного питерского воздуха окончен. Надо удаляться восвояси и не мешать Алексу строить свою дальнейшую жизнь. Как больно понимать, что для любимого человека за год совместного проживания я так и остался чужим, неважным, просто частью его каждодневной обстановки. Будто не было ночей, проведенных в неистовстве, прогулок под дождем, пикников на природе, когда я улыбался только ему, и солнце, отражающееся в моих глазах, дарило тепло лишь ему. Алекс все перечеркнул, и, по иронии, именно в день нашей годовщины. От этого становилось особенно больно… Я плюхнулся на кровать и разрыдался, закрывая руками глаза. Не думал, что все так выйдет, не хотел я влюбляться, ведь знал, какова расплата за слабость. Я скомкал оставшиеся вещи и свалил их кучей в сумку. Молния едва ли не лопнула, пока я силился ее застегнуть. Разжился я здесь по сравнению с тем, как сюда приехал! Но надо было двигаться дальше. Я вздохнул и в последний раз огляделся. Вот он – мой мир! И его больше нет…. Я кинул на кровать подарок. Кожаная нитка пересекла пазл как зачеркнутая линия. Вот так… мы перечеркнули наши отношения, точнее Алекс. Он вычеркнул меня из своей жизни. Можно было, конечно, его дождаться, потребовать объяснений, закатить скандал. Но зачем? Все и так было ясно, без лишних слов. Я видел все собственными глазами, а за слова, как за спасение, не цеплялся. Все, достаточно. Пора заканчивать. У всего есть свое начало и свое завершение, тем более у отношений между такими непостоянными существами, как люди. «С годовщиной тебя…» — вывел я на клочке бумаги и сбился. Написать ли, о том, как я его люблю…или…. Я выругался. «С годовщиной тебя, любимый. И удачи тебе с тем рыжим парнем, он супер». Я пробежался глазами по записке. Звучало, как издевка обиженного любовника. А я таким и был. Но тратить время на академическое построение предложения я не хотел. Единственным моим желанием на тот момент было как можно быстрее вырваться из болезненного плена некогда родной квартиры. Боль… как дорог мне здесь каждый угол, как близок каждый шорох, ведь все эти вещи наполняли мою жизнь смыслом, дарили счастье. Я даже не успел понять, когда так привязался к Алексу и его миру.
— Прощай! Die, die, my darling, — пропел я голосом Джеймса Хэтфилда и пулей вылетел на улицу. А дальше все крутилось быстрее земли по сравнению с Плутоном. Московский вокзал, кассы, толкучка в очереди, билеты до Москвы, на ту символичную и значимую Аврору, которая ровно год назад примчала меня в сладостную историю любви с декорациями помпезного Питера. Видеть Алекса я более не хотел. Еще сидя в автобусе, я сломал свою сим-карту, стер из карты памяти телефона его номера, а чтобы не было соблазна написать Алексу, я сменил пароль «в контакте» и не записал его. Почтовым ящиком от аккаунта я давно уже не пользовался, поэтому шансов найти своего бывшего возлюбленного у меня не осталось. Я обрезал все связующие нити. Мое решение – исчезнуть. До посадки оставалось два часа. Я провел их в зале под огромными часами, которые заодно были и схемой маршрутов поездов. Интересно так… Москва, Владимир, Харьков, Одесса…. Столько городов, столько стран еще осталось мне неведомыми. И везде там живут люди, дышат воздухом, смотрят на солнце, они одинаково не выносят жары, ругаются на повышение цен, сетуют на болезни. Мир – это муравейник, он живет в едином ритме, но ты не знаешь даже, что происходит рядом, не говоря уже о людях в далеких странах. И что им до моего вновь разбитого сердца…. Такая мелочь. В ответ обиженное сердце еще сильнее скукожилось, а пальцы сами собой врубили «Королевна» Мельницы.
— Стань моей душою, птица,… — прошептал я. Напомаженная тетка рядом предусмотрительно отодвинулась. Дежавю. Подобное уже происходило год назад. Или мне так кажется? Неважно. Но странно, говорящий сам с собой парень выглядел подозрительным, а огромная туша с голубыми тенями, губами, густо намазанными красной помадой, и невероятной химией на полу лысой голове, была совершенно обычным заурядным явлением. Я вздохнул. Пришло время посадки. Люди с небывалым спокойствием и удрученностью заполняли вагоны Авроры, где-то истошно плакал ребенок, а мать нервно убаюкивала его. Все дышало некой предопределенностью, даже телефоны звонили как-то уныло. Я занял свое место возле прохода и на удивление не стал ворчать, что оно не у окна. По телу поезда ползла странная тревожная тишина. Но я не придал тогда этому значения, ведь меня пожирала собственная тревога. В ушах вновь заиграла Мельница, воспевая свою этническую печаль. Мы тронулись. Дорога успокаивала, да и я наполнился всеобщей апатией, поэтому быстро уснул. Мне снился Алекс и его рыжий друг, их смех, радостные взгляды. В мире безудержного счастья двоих мне места не было. Я должен был исчезнуть, умереть. Я распахнул глаза в полном осознании мечты о смерти. И в тот момент что-то хлопнуло под нами, яркая вспышка обожгла глаза, вагоны сильно повело в сторону, и поезд начал заваливаться на левый бок. Скрежет до боли ударил по перепонкам, я схватился за кресло. Людской крик тонул в грохоте складывающегося, как гармошка вагона. А потом мы зависли в неизвестности. Все кончилось, начиналось иное — новое. По нашим жизням провели черту. Наступила тьма, страшная, кромешная, полная стонами и всполохами электричества. Дико пахло чем-то едким, кажется, горела обшивка, и плавился пластик. Все замерло. Я едва понял, что произошла катастрофа, мозг просто отказался работать. Паника! Я свалился вниз на что-то мягкое и липкое, сверху меня примял сосед у окна. Он не двигался. Стало жутко. Внутри все перевернулось, меня трясло. Я судорожно попытался выбраться, но меня не пускали мертвые объятья соседей. Я орал и бился, пока меня буквально не выдернул какой-то мужик и не поставил на ноги. Они казались ватными, как неудачный грушевый пудинг, я с трудом устоял. Лица спасителя я не мог разобрать, кругом царила сплошная чернота.
— Цел? – отстраненно поинтересовался он. Вот о чем я вообще не думал…. А действительно, был ли я цел? Я ощупал себя дрожащими руками.
— Вроде,…. – пискнул я.
— Иди в конец вагона, выходи!!! – мужик придал мне ускорение хлопком в спину, и я стал пробираться вперед. Из искореженной двери поезда, хотя едва ли я мог назвать эту груду металла поездом, я прыгнул на землю, пропитанную кровью и водой из туалета. Интуитивно я двинулся вперед, к голове вагонов. Начало поезда на первый взгляд осталось нетронутым. Меня сильно шатало – шок давал о себе знать, я еле передвигал ноги, да и голова гудела. Рядом носились люди, все в крови, грязи, испарине. Их глаза были распахнуты ужасом, у многих изорвана одежда, сквозь нее зияли страшные раны. Некоторые сидели на земле, держались за ушибы и увечья, стонали. Другие ходили сами или помогали вытаскивать раненных. Дойдя до середины поезда, я понял, что зря это сделал,… вагоны там пострадали больше всего, их буквально сплющило. Вокруг снова сосредоточились люди.
— Взрыв… — На рельсах бомба… — Опять террористы! Подобные возгласы неслись со всех сторон. Живые еще не осознавали своего счастья. Я оглядел изуродованный поезд, из щелей вагона торчали трупы. Мужчина со смятой головой, ребенок, вспоротый острым краем скомканной обшивки, еще чья-то кровавая масса под сплющенными креслами. Меня стошнило прямо на месте, где я стоял. Не от вида мертвых тел, нет, от страха! Бессознательного, животного ужаса от одной только мысли, что на их месте мог оказаться я. Шок. Руки тряслись, в голове вставало чувство вины. Еще каких-то полчаса назад я желал себе смерти…. Но я выжил, а многие нет. Не думаю, что тот ребенок, погребенный под грудой металла, мечтал о смерти. Нет, он хотел жить и наслаждаться каждым днем. А я – ничтожество, так легко швырялся желаниями от собственной слабости, так бездумно придавался своей печали от неразделенной любви, будто это были центральные муки вселенной. Я выжил,… зачем? Мне неведомо. Но теперь я отчаянно хотел жить. Истеричный крик женщины вывел меня из ступора. Окровавленная дама носилась возле вагона, из ее уст звучало чье-то имя. Вторая женщина попыталась ее успокоить, но без толку, женщина билась в припадке, как дезориентированная ветрами синица стукается о стекла домов. Вот оно – горе людское в чистом виде. Великая и страшная картина – наблюдать чужие смерти. Я отшатнулся. И тут меня буквально ударило током, он прошелся по телу и достиг глаз. Дрожь. В обломках металла торчала искалеченная рука. Красные капли успели запечься, они склеивали черный кожаный ремешок, обмотанный вокруг запястья. Только кулон пазл остался нетронутым. Я судорожно перебирал в руках свой кулон, болтающийся на шее. Точный брат близнец украшения мертвеца. Алекс…. Нет! Нет,… нет. Это не мог быть он. Зачем? Неужели понял, куда я делся, купил билет и ринулся за мной? Только не Алекс… или я что-то пропустил….
— Алекс! Алекс!!! – завопил я и кинулся к поезду. Разум отказал, я просто хотел добраться до покойника, раскопать, удостовериться. Теперь я понял ту женщину. Я почти добрался, как меня подхватили под руки и стали оттаскивать. Спасатели пытались меня унять, но тщетно, я орал, вырывался, рассыпался бранью и выл. А потом внезапно наступил покой, отзываясь в плече укусом шприца. Я очнулся в больнице в сильнейшем нервном истощении. Мое тело выжило, но я потерял нечто большее. Звуки умерли, я больше не слышал музыки в своем сердце. Часами я смотрел в потолок, пока за мной не приехал отец, но дома ничего не изменилось, я все так же бесцельно смотрел в одну точку. Родственники стали шептаться, мол, я стал «дурачком». Но как они заблуждались! Все это время я думал… каждую секунду… Алекс… Он ли лежал под обломками поезда? Кинулся ли он следом за мной? Я не знал ответа. И не хотел его знать… до сих пор я не могу заставить себя посмотреть списки погибших в той катастрофе. Не могу! Не хочу верить, что фатально ошибался на счет Алекса. А что, если он любил меня? Быть может, за своими монстрами, предрассудками и страхами я просто не замечал его чувств? Если так… на гладкую поверхность столика упали две капли. Забота Алекса, его поступок той ночью, когда у нас ночевал Борис, нежность, которую он мне дарил,… разве все вместе не свидетельствует о чувствах Алекса? Разве этого не достаточно для веры ему… в него… в нас… А я вел себя, как несмышленый ребенок. Придумал кучу условностей между нами, приписал Алексу те черты, которыми он, быть может, никогда не обладал, и создал ему образ. Но вдруг это было лишь моей иллюзией, и он никогда не являлся коварным искусителем? Моя собственная слепая гордыня мешала счастью и застилала глаза, из-за нее я не видел любви Алекса, его заботы и не мог наслаждаться временем, отведенным только для нас двоих. Получается…. Я сам сломал наши отношения, не дал Алексу возможности ни оправдаться, ни объясниться. Да, если по-честному, я вообще был поглощен собой и купался в музыке моей души. К чувствам Алекса я так и остался глух. Именно поэтому, вот уже семь лет подряд, неизменно 26 апреля я прихожу сюда, на вокзал, и мучительно сильно хочу услышать звуки его сердца. За прошедшее время я стал хорошим редактором, независимым человеком, но все, что имеет для меня значение – это отчаянное желание услышать песню души единственного любимого человека в моей жизни. Прости,… прости меня… мою глухоту и глупость…. Прости, Алекс… Звуки вокзала начинают меркнуть, затухать, впервые за долгое время я вновь до экстаза на кончиках пальцев погружаюсь в теплое звучание знакомых нот. Они отзываются приближающимися шагами за спиной. Мелодия окутывает меня со всех сторон, лаская кожу, запуская заспанное сердце новым мотивом жизни. Я чувствую, как позади концентрируется источник, но медлю и в нерешительности тереблю руками кулон «пазл» на моей шее. Волны звучаний уже захлестывают, сознание тонет в них и переполняется, я делаю глубокий вздох. Мучительно страшно решиться, но я побеждаю себя и…. Оглядываюсь….
Vova
