Страсти Христовы: Страсти Мела Гибсона

А часть фильмов о последних днях жизни Христа уже, похоже, не забудут. Из-за скандалов, демонстраций о запрете показа, даже отлучений от церкви. Причём тут неважно — хотел режиссёр устроить скандал, или наоборот, действовал исключительно из лучших побуждений. Слишком тонкая тема, слишком много только официально оформленных мнений на её счёт — в виде многовековых традиций религиозных течений, а уж в наше-то время каждый имеет всякую возможность измыслить свой собственный истинный путь понимания Божественной миссии Христа, смысла Его слов, значения Его жертвы.

Что уж говорить о не вполне серьёзных и вполне несерьёзных обращениях к тому времени и месту. «Житие Брайана» и «Иисус Христос — суперзвезда» знамениты именно необычным ракурсом, который до наших дней никому бы и в голову не мог прийти. Проблема тут даже не в возможном богохульстве или неуместности (художник делает уместным что угодно, если он настоящий художник), а в том, что такие фильмы, при должном уровне таланта автора и его ответственности перед творением — это всегда вызов самому себе, планка, которую чтобы преодолеть, нужно обладать поистине недюжинной верой в себя. Или недюжинной Верой.

Мел Гибсон, известный своей католической набожностью, пошёл в своём стремлении снять «Страсти» так далеко, как только мог зайти истово верующий человек. Во всех сообщениях о специальном показе фильма для Папы мне виделось одно — упорное стремление идти до конца. Наложи Иоанн-Павел II (предположим) свой запрет на картину, Гибсон всё равно вывел бы её в прокат. Потому что он так видит, потому что именно так он видит своё служение, в этом символ его веры.

Сложно, очень сложно писать о плодах такого труда. Некоторые сразу зарылись в анналы, поспешили начать спорить о тонкостях произношения западноарамейского (особенно его галилейского наречия), латинского, древнеиудейского языков. Вспомнили иконопись и тут же попеняли Гибсону о неправильно показанном процессе распятия. Дальше пошли споры уже о сути, а не о частностях — позволительно ли столь прямолинейно трактовать страдания Христа. И совсем далеко — так есть всё-таки в «Страстях Христовых» элементы антисемитизма, или нет.

И приходится авторам оправдываться — исторические исследования приводить в свою защиту, настаивать на недублированном переводе фильма в других странах, даже руки эти, что точными ударами всаживают огромные гвозди в ладони и ступни актёра, это руки самого Мела Гибсона, не пожелавшего взваливать такой груз на других. И титр — о тысячах евреев, распятых на крестах за время римской оккупации. И правда, что-то не то, наносное, люди всё находят в фильме, который ведь не о том, совсем не о том — это личное, очень личное визуализированное переживание той жертвы, которую Иисус принёс и ради него, актёра и режиссёра Мела Гибсона.

И потому важно пытаться понять не что чувствует при этом автор, а что можем почувствовать, сидя перед экраном, мы сами. Ведь фильм, вопреки всему, нашёл невероятно широкий отклик у зрителя, а в главных католических странах, к жителям которых, по сути, и должен быть обращён фильм, прокат ещё только начинается. Значит, есть та струна, которая вибрирует в человеке, смотрящем эту картину. Такую, какая она есть.

Невероятно мощное по затаённой энергетике, сумрачное, гнетущее, насыщенное физиологической болью, наполненная страданием действо разворачивается на экране. Оно, с одной стороны, предельно схематично, многих действующих лиц за всё время даже по имени не называют — Гибсон не пересказывает Евангелия, он лишь пишет репортаж, сухой, но изобилующий кровавыми крупными планами. С другой стороны они так настойчивы, что ты словно переполняешься этой болью, людям со слабым здоровьем, вправду, такое зрелище противопоказано. Жертва Христа приносится по капле, по капле крови, проливаемой на белые камни воображаемого Иерусалима (сам же фильм снимался в Италии).

Каждый шаг закованного Спасителя сопровождается новой и новой болью — от плетей, камней, кандалов, тернового венца, неподъёмного креста. Но гораздо глубже видна не физическая боль — хотя от неё Сын Божий на экране буквально раз за разом валится на камни, заставляя зрителя содрогаться. Боль душевная, ужасные муки Того, кто должен был искупить все человеческие грехи, вот что превращает «Страсти» в ужасающее, повергающее в шок действо. Самоубийство Иуды Искариота кажется лёгким, доступным и бессмысленным облегчением рядом с непрекращающейся мукой, растянутой на добрых два часа, сопровождающейся ухмылкой сатаны и каплями, каплями, каплями густой крови.

И всё это время вокруг — люди. Апостолы, Мария — Мать Скорбящая, гонители-первосвященники, римские солдаты, просто любопытная толпа. Сквозь череду измывательств над Христом зритель раз за разом выхватывает из этой толпы новое лицо, полное отчаяния, лицо человека, чьё горе невосполнимо. Но — тому должно случиться, так тому и быть, человеку не дано вмешаться в ход событий. И потому смерть Христа наступает в том же полном одиночестве, с которого фильм начинается, наедине с Богом, в руки которого Он отдаётся.

Режиссёр хочет, чтобы зритель это не увидел, но ощутил и оставил в себе это чувство, а потому осознанно не даёт ему отдушины финала — неминуемое Воскресение наступает в тишине, не изображая катарсис. Зритель покидает зал скорее не возвышенным, а опустошённым, высушенным этой кровавой пьесой, до конца титров пытаясь высмотреть что-то на пустом экране, по которому бегут молчаливые буквы. Мел Гибсон добился своего — посмотревший этот фильм не станет больше воспринимать страдания Христа как ритуальную фразу. Они станут для него реальностью. Вполне физической. Вполне ощутимой.