Дура: Шла Маша по шоссе

«Дура» — история об одиночестве и о любви, жизни и смерти, о поисках смысла, о тех вечных вопросах, которые в той или иной степени, в том или ином виде, с той или иной остротой встают перед каждым, но говорить о которых решаются лишь редкие смельчаки. Просто потому что в таких вещах недопережитое, недовыстраданное мгновенно обрастает фальшью или превращается в банальность.

«Дура» справилась. Трагическую историю об оставшейся на десятилетнем уровне развития девушке-инвалиде, физическая неполноценность которой мешает полёту её души, и о смертельно уставшей от этого вечного груза её тридцатилетней сестре-двойняшке — режиссёру-дебютанту Максиму Коростышевскому удалось снять, не скатившись до уровня «рассказов об одноногой собачке», примитивно давящих на жалость и сентиментальность, но никак не развивающих иные душевные качества зрителя, не умеющих вырваться за пределы узкого пространства «разговоров в пользу бедных». А ведь типичные истории «об одноногой собачке» — когда воспитанный на мексиканских телесериалах зритель принимает за вершину собственного сострадания сентиментальную слезу, скатившуюся от жалости к птичке — сейчас даже Оскаров собирают, не будем показывать пальцем.

Такие фильмы обычно крайне прямолинейны, зациклены на идее якобы мирового страдания, не умея при этом расширить данную мысль сколько-нибудь дальше местечкового масштаба отдельной истории. У «Дуры» мир богаче и повествование многограннее. Здесь всё как в жизни — печали и радости, мечты и разочарования, счастье и боль. Здесь есть место даже смеху, как величайшему оружию против глупости, неразвитости, бесчувственности. Здесь всё построено на пересечениях и контрастах. Здесь хорошие и плохие постоянно меняются местами. Здесь нет места примитивной жалости, потому что жалеть эту девочку, главную героиню, убого, у этой девочки надо учиться, что в конце концов и понимает писатель Саша, пишущий историю жизни сестёр под видом бульварного романа. Тем не менее, он не может вырваться из круга обыденной жизни и продолжает ходить и получать за написанное пакеты денег, разве что пересчитывать их у него уже рука не поднимается.

Может быть, в этом трагедия? А не в том, что прекрасная девочка Ульяна, так жадно умеющая жить и так сильно умеющая любить, должна умереть. Ведь после неё останется то, что она хотела. Надпись на обложке «Ульяна Тулина» и история её жизни, записанная с её собственных слов. А ещё смятение в душах знавших её людей, мало что понимавших при жизни, много понявших как водится в конце. Может быть, в этом трагедия?

Или в том, что привычный поцелуй, который Ульяна всегда получала от мамы, пока та была жива, и о котором всегда забывала сестра, неожиданно для себя самого искренне дарит ей циничный актёр местного театра, забулдыга-кумир, нанятый родной сестрой с её другом-писателем для соблазнения несчастной и придания большей остроты упомянутому бульварному роману. И он же единственный играет с Ульяной с такой же детской радостью, как она сама, и ему, почти случайному человеку, вдруг оказавшемуся самым добрым из всей честной компании, она открывает свои неожиданные таланты.

А в это время вокруг бесхитростной Ульяны мучаются своей бесталанностью в поисках славы как освобождения: писатели, актёры и художники. Рвут холсты, вскидывают руки, бьют кулаком по стене. И совершенно неизвестно, останется ли после них что-то в этом мире.

История жизни Ульяны Тулиной — история человеческих душ, а ещё история творчества, история самовыражения, история смысла жизни и очистительной силы искусства. Не миф ли это и что, если не миф. Заметная доля внимания в фильме посвящена театру, его ни с чем не сравнимому духу для одних, и месту ежедневного присутствия для других. Сам фильм тоже сделан в театральной манере. Эпизоды перемежаются театральными вставками, и актёры, что называется, «играют лицом» — нарочито, как на подмостках, более акцентированно, чем это свойственно для кино.

Такая художественная стилистика естественным образом проистекает из жанровых особенностей и подчеркнутой поэтичности повествования. Трагикомедия — это вообще более театральный жанр, чем кинематографический, в нём трагические обстоятельства совмещаются с дуракавалянием и требуют неких гротескных средств выражения.

Художественное решение фильма построено на анимационно-аппликационных вставках, изображающих сюжетные ситуации глазами Ульяны. Завершая многослойность повествования, всё происходящее на экране ложится на плёнку диктофона, а затем на листы бумаги, в финале выползающие из печатного станка в виде книги с надписью «Дура» на обложке.

Итак, «Дура», как это было сказано на рекламных плакатах, пришла в кино. Для жадно выискивающих очередные вехи в деле возрождения отечественного кинематографа это повод сделать свежую зарубку на шкале роста. Впервые серьезное кино, явно не рассчитанное на подростков с попкорном, а значит в современных реалиях не рассчитанное на массовую аудиторию, пытается эту аудиторию собрать — демонстрируется крупнейшими прокатчиками, проводит агрессивную рекламную компанию, и в конечном итоге имеет пусть не самые большие, но полные залы в кинотеатрах. Еще одна победа отечественной киноиндустрии на пути к сердцу зрителя. Что самое важное — в данном случае именно к сердцу.

Любите кино.